КОНСУЛЬСТВО И ИМПЕРІЯ
правитьДостиженіе генераломъ Бонапарте верховной власти съ титуломъ консула-по-жизнь не изумило и не оскорбило европейскихъ кабинетовъ. Большая часть изъ нихъ, напротивъ того, видѣла въ этомъ новый залогъ спокойствія для всѣхъ державъ.
Этотъ цѣлитель столькихъ золъ, этотъ творецъ столькихъ благъ овладѣлъ новою властью при рукоплесканіяхъ цѣлаго міра. На него смотрѣли, какъ на истиннаго государя Франціи. Иностранные министры, говоря о немъ съ французскими министрами, употребляли тѣ почтительныя выраженія, которыя употреблялись въ разговорахъ о самихъ короляхъ. Придворный этикетъ во Франціи былъ почти-монархическій. Все это находили простымъ, естественнымъ, необходимымъ. Въ этомъ возвышеніи перваго консула можно было провидѣть его честолюбіе, а въ честолюбіи — близкое униженіе Европы; по только самые свѣтлые умы могли такъ глубоко проникать въ будущее, а они-то лучше всѣхъ и могли чувствовать всю громадность благъ, уже выполненныхъ консульскимъ правительствомъ.
Въ настоящее время, вниманіе всѣхъ державъ было обращено преимущественно на германскія дѣла. Мы уже видѣли изъ предъидущаго, что уступка лѣваго берега Ренна Французской-Республикѣ лишила многихъ германскихъ князей ихъ государствъ, и что въ Люновиллѣ было положено вознаградить этихъ князей чрезъ секуляризацію духовныхъ владѣній, которыми была покрыта старая Германія. Ужь было время приступить къ всеобщей перестройкѣ этой огромной территоріи.
Теперь надо проникнуть въ тсмное и трудное дѣло германскихъ вознагражденій. Это дѣло, начатое на раштадтскомъ конгрессѣ, оставленное послѣ кампо-форміоскаго мира въ-слѣдствіе умерщвленія французскихъ уполномоченныхъ и по причинѣ второй коалиціи, возобновленное послѣ люневилльскаго мира, часто-начинаемое, никогда-неоканчиваемое, это дѣло было важнымъ вопросомъ для Европы, — вопросомъ, за рѣшеніе котораго брались, не умѣя разрѣшить его. Онъ могъ быть рѣшенъ только твердою волею перваго консула, потому-что было невозможно, чтобъ одной Германіи достало на такой подвигъ.
По кампо-форміоскому и люневилльскому трактатамъ, лѣвый берегъ Рейна сдѣлался собственностью Франціи, отъ пункта, гдѣ эта славная рѣка выходитъ изъ швейцарской территоріи, между Базелемъ и Гуннигеномъ, до того мѣста, гдѣ она вступаетъ на голландскую территорію, между Эмерикомъ и Нимвегеномъ. Но, чрезъ уступку этого берега Французской-Республикѣ, германскіе князья всѣхъ степеней и всѣхъ состояній, какъ наслѣдственные, такъ и духовные, потерпѣли значительные ущербы въ территоріи и доходахъ. У Баваріи были отняты Герцогство-Цвейбрюкенское, Рейнскій-Палатинатъ, Герцогство-Юлихское; Вюртембергъ, Баденъ были лишены княжества Монбслльяръ и другихъ владѣній; три духовные курфирста, майнцскій, трирскій и кёльнскій, остались почти безъ земель; Пруссія принуждена была отказаться въ пользу Франціи отъ Герцогства-Гельдернскаго, части Клевскаго и небольшая княжества Мёрсъ, — территорій, лежавшихъ по низовьямъ Рейна. Наконецъ, множество второстепенныхъ и третьестепенныхъ князей лишились своцхъ владѣній и своихъ имперскихъ ленъ. Сверхъ всего этого, въ Италіи два эрц-герцога австрійскіе принуждены были отказаться одинъ отъ Тосканы, другой отъ Моденскаго-Герцогства. Въ Голландіи, домъ оранско-нассаускій, бывшій въ свойствѣ съ прусскимъ, потерялъ штатгальтерство и довольно-большое количество собственныхъ своихъ имуществъ.
По правиламъ строгой справедливости, одни нѣмецкіе князья должны были получить вознагражденіе на германской территоріи. Эрц-герцоги, дядья или братья императора, уже издавна бывшіе итальянскими государями, не имѣли никакого права на полученіе вознагражденій въ Германіи. То же можно было сказать и о штатгальтерѣ. Но но трактатамъ люневилльскому, базельскому и амьенскому было положено вознаградить въ Германіи и штатгальтера и обоихъ итальянскихъ эрцгерцоговъ. Германія была богата епископскими владѣніями. Чрезъ секуляризацію этихъ земель можно было отвести богатыя и насесенныя владѣнія всѣмъ жертвамъ воины.
Трудно было бы опредѣлить съ точностью значительность территоріи, жителей, доходовъ во всѣхъ германскихъ земляхъ, могшихъ подвергнуться секуляризаціи. По вестфальскому миру, многія изъ нихъ были уже обращены въ свѣтскія владѣнія; по и остававшіяся составляли еще почти шестую часть собственно-Германіи, какъ по пространству, такъ и по народонаселенію. Дохода съ этихъ земель получалось отъ 40 до 50 мильйоновъ флориновъ (100—120 мильйоновъ франковъ). Многія изъ этихъ владѣніи составляютъ ныньче цвѣтущія провинціи, изъ которыхъ иныя — лучшія во всей конфедераціи. Такъ, начиная съ востока и юга Германіи, встрѣчаемъ, въ Тироль, Епископства Трентское и Бриксенское, приносившія до 900,000 флориновъ. При переходѣ изъ Тироля въ Баварію, представлялось славное Епископство-Зальцбургское, ныньче одна изъ важнѣйшихъ областей Австрійской-Имперіи, приносившее, по словамъ однихъ, 1,200,000 флориновъ, по словамъ другихъ, 2,700,000, и бывшее родиною превосходныхъ солдатъ, такихъ же искусныхъ стрѣлковъ, какъ Тирольцы. При входѣ въ Баварію, встрѣчалось на Лехѣ Епископство-Аугсбургское, на Изсрѣ Фрейсингенское; наконецъ, при сліяніи Инна съ Дунаемъ, Пассауское, — всѣ три составлявшія предметъ сильной зависти со стороны Баваріи, потому-что ими она могла бы выгодно дополнить свою территорію. По ту сторону Дуная, т. е. во Франконіи, находилось богатое Епископство-Вюрцбургское, котораго епископы пькогда домогались титула франконскихъ герцоговъ и были такъ богаты, что смогли построить въ Вюрцбургѣ дворецъ почти столь же прекрасный, какъ версальскій. Это владѣніе приносило дохода 1,400,000 Флориновъ, а съ смежнымъ съ нимъ Епископствомъ-Бамбергскимъ болѣе 2,000,000. Этотъ выдѣлъ могъ наилучшимъ образомъ округлить франконскую территорію Баваріи и вознаградить это государство за его огромныя потери. Пруссія завидовала этой долѣ, по причинѣ цѣнности и смежности этихъ земель съ Аншпахскимъ и Байрейтскимъ Маркизатствами.
Оставалась часть Архіепископствѣ Майнцскаго, Трирскаго и Кёльнскаго, лежавшая на правомъ берегу Рейна. Оставались частицы Майнцскаго-Курфирства, заключенныя въ Турингіи, какъ, напр., Эрфуртъ, и эйхсфельдская территорія; потомъ Вестфальское-Герцогство съ доходомъ до 500,000 флориновъ, Епископства Падербориское, Оснабрюкское, Гильдесгеймское и, наконецъ, обширнѣйшее изъ всѣхъ, Епископство-Мюнстерское, третье въ Германіи по величинѣ дохода, приносившее тогда 1,200,000 Флориновъ.
Если ко всѣмъ этимъ архіепископствамъ, епископствамъ и герцогствамъ, въ числѣ четырнадцати, къ этимъ остаткамъ старинныхъ духовныхъ курфиршествъ, присоединимъ обломки Епископствъ Шпейерскаго, Вормсскаго, Страсбургскаго, Базельскаго, Констанцскаго, множество богатыхъ аббатствъ, наконецъ сорокъ-девять вольныхъ городовъ, которые положено было не секуляризировать, а примкнуть къ сосѣдственнымъ государствамъ (что тогда называлось медіатгізировать), — то получимъ приблизительно-вѣрное понятіе о тѣхъ земляхъ, которыми можно было располагать, чтобъ заставить свѣтскихъ владѣтелей забыть бѣдствія воины. Надо присовокупить, что, еслибъ не имѣлось притязанія вознаградить эрц-герцоговъ и штатгальтера, которые себѣ троимъ требовали по-крайней-мѣрь четвертой части всѣхъ этихъ земель, то не настояло бы необходимости уничтожать всѣ духовныя владѣнія и можно было бы отклонить отъ германской конституціи разрушительный ударъ, которымъ она вскорѣ поражена была.
И дѣйствительно, секуляризировать всѣ духовныя владѣнія разомъ значило глубоко потрясти эту конституцію, ибо они играли въ ней значительную роль… Здѣсь необходимы нѣкоторыя подробности для уразумѣнія этой конституціи, старѣйшей изъ всѣхъ въ Европѣ, наиболѣе-почтенной послѣ англійской, и погибавшей теперь отъ алчности самихъ нѣмецкихъ князей.
Германская-Имисрія была избирательная. Хотя съ-давнихъ-поръ императорская корона не выходила изъ австрійскаго дома, необходимо было, однакожь, чтобъ формальное избраніе, при каждой перемѣнѣ царствованія, возлагало се на наслѣдника этого дома, который, по рожденію, былъ королемъ богемскимъ, венгерскимъ, эрц-герцогомъ австрійскимъ, герцогомъ миланскимъ, каринтінекимъ, штирійскимъ, и проч., но не главою имперіи. Избраніе было производимо нѣкогда семью, а въ эпоху, о которой говоримъ мы, восемью курфирстами. Изъ числа восьми пятеро было свѣтскихъ и трое духовныхъ. Пятеро свитскихъ были: австрійскій домъ, по Богеміи; курфирстъ-палатинъ, по Баваріи и Палатинату; герцогъ саксонскій, по Саксоніи; король прусскій, по Бранденбургу; король англійскій, по Ганноверу. Трое духовныхъ курфирстовъ были: архіепископъ майнцскій, владѣвшій частью обоихъ береговъ Рейна въ окрестностяхъ Майнца, самимъ городомъ Майнцемъ и берегами Майна до Ашаффенбурга; архіепископъ трирскій, владѣвшій трирскою землею, т. е. долиною Мозеля, простиравшеюся отъ границъ старой Франціи до соединенія Мозеля съ Рейномъ у Кобленца; наконецъ, архіепископъ кельнскій, владѣвшій лѣвымъ берегомъ Рейна, отъ Бонна до Голландіи. Архіепископъ майнцскій былъ канцлеромъ конфедераціи и предсѣдательствовалъ на германскомъ сеймѣ.
Эти восемь курфирстовъ назначали императорскую корону. Пятеро изъ нихъ были католики. Имперія была не только избирательная, по и представительная, если можно такъ выразиться относительно времени, неимѣющаго никакой аналогіи съ нашимъ. Совѣщанія о дѣлахъ союза происходили здѣсь на общемъ сеймѣ, собиравшемся въ Регенсбургѣ, подъ предсѣдательствомъ канцлера, архіепископа майнцскаго.
Этотъ сеймъ состоялъ изъ трехъ коллегій: въ каждой засѣдали отдѣльно курфирсты, князья и представители сорока-девяти вольныхъ городовъ, почти вовсе-разоренныхъ и имѣвшихъ очень-мало вліянія въ совѣщательномъ правленіи маститой Германіи.
Каждая изъ этихъ коллегій подавала голосъ отдѣльно. Каждое государство, но іерархическому порядку, словесно объявляло свое мнѣніе чрезъ посредство министра. Когда коллегіи были несогласны между собою, то онъ собирались въ конференцію, что называлось отношеніемъ (relatif)) и соотношеніемъ (correlalio) коллегіи. Онѣ дѣлали другъ другу взаимныя уступки и оканчивали общимъ мнѣніемъ, называемымъ сопclusum.
Эти три коллегіи были не равной важности. Городовая ставилась почти ни во что. Нѣкогда, въ средніе вѣка, когда все богатство было сосредоточено въ вольныхъ городахъ, эти города имѣли средство заставить выслушать себя, давая деньги, или отказывая въ нихъ. Но дѣло приняло другой видъ съ-тѣхъ-поръ, какъ Нюрембергъ, Аугсбургъ, Кёльнъ не были уже болѣе центрами торговаго и Финансоваго могущества. Курфирсты, т. е. важнѣйшіе домы съ своими голосами въ коллегіи избирателей, съ голосами и кліентами въ коллегіи имперскихъ князей, брали верхъ при рѣшеніи всѣхъ совѣщательныхъ вопросовъ.
Независимо отъ этого главнаго правительства, въ Германіи было еще мѣстное правительство, учрежденное для охраненія частныхъ интересовъ и для общаго распредѣленія повинностей конфедераціи. Это мѣстное правительство было — окружное. Вся Германія была раздѣлена на десять округовъ, изъ которыхъ послѣдній, Бургонскій, былъ только пустымъ названіемъ, потому-что заключалъ въ себѣ области, уже съ давнихъ поръ отошедшія отъ имперіи. Самый могущественный владѣлецъ всего округа былъ въ немъ главнымъ распорядителемъ. Онъ призывалъ на совѣщаніе владѣтельныхъ князей, которыхъ земли составляли округъ, приводилъ въ исполненіе ихъ рѣшенія и являлся на помощь государствамъ, которымъ угрожало насиліе. Два имперскіе трибунала, одинъ въ Вецларѣ, другой въ Вѣнѣ, творили судъ между этими столь различными конфедератами — королями, князьями, епископами, аббатами, республиками.
Въ этомъ видѣ, конституція была почтеннымъ памятникомъ прежнихъ вѣковъ. Секуляризаціи должны были произвести въ ней значительное измѣненіе. Во-первыхъ, онѣ уничтожали въ коллегіи избирателей трехъ духовныхъ курфирстовъ, а въ коллегіи имперскихъ князей значительное число католическихъ членовъ. Въ этой послѣдней коллегіи исчезало католическое большинство, потому-что князья, призванные наслѣдовать духовные голоса, были почти всѣ протестанты. Черезъ это наносилось глубокое потрясеніе конституціи и равновѣсію силъ. Безъ-сомнѣнія, вѣротерпимость, слѣдствіе духа вѣка, отняла отъ словъ: «партія протестантская» и «партія католическая», — ихъ бывалое религіозное значеніе; но эти слова пріобрѣли чрезвычайно-важный политическій смыслъ. Партія протестантская — значило: партія прусская; партія католическая — значило: партія австрійская. Впрочемъ, эти два вліянія уже давно раздѣляли между собою Германію. Можно сказать, что Пруссія была въ имперіи главою оппозиціи, Австрія — главою партіи правительства. Фридрихъ-Великій, возведшій Пруссію на чреду первостепенныхъ державъ чрезъ отнятіе австрійскихъ владѣній, воспламенилъ сильную ненависть между двумя великими германскими домами. Эта ненависть, на минуту утушенная при видѣ французской революціи, снова возгорѣлась съ-тѣхъ-поръ, какъ Пруссія, отдѣлившись отъ коалиціи, заключила миръ съ Фракціею и обогатилась чрезъ свою нейтральность, между-тѣмъ, какъ Австрія истощала свои силы къ поддержанію съобща-предпринятой войны. Въ-особенности теперь, когда, по окончаніи войны, надо было раздѣлить владѣнія церкви, алчность обоихъ дворовъ еще болѣе усилила ихъ взаимную ненависть.
Пруссія естественно хотѣла воспользоваться этимъ случаемъ секуляризацій, чтобъ навсегда ослабить Австрію. Эта послѣдняя въ концѣ восьмнадцатаго столѣтія, подобно тому, какъ во время тридцатилѣтней войны, какъ въ-продолженіе войнъ Карла V, была подпорою партіи католической: это не значило, что, во всякомъ случаѣ, протестанты стояли за Пруссію, а католики за Австрію; напротивъ, сосѣдніе раздоры часто нарушали эти отношенія. Такимъ образомъ, Баварія, пламенно-приверженная къ католицизму, но безпрерывно тревожимая видами Австріи на ея территорію, обыкновенно подавала голосъ заодно съ Пруссіей. Саксонія[1], хотя и протестантская держава, часто дѣйствовала противъ опасной своей сосѣдки, Пруссіи, и подавала голосъ заодно съ Австріей. Но, говоря вообще, Австрія имѣла своими кліентами католическихъ государей, и въ-особенности духовныя владѣнія. Естественно, Пруссіи не нравилось, что эти духовныя владѣнія доставляютъ Австріи солдатъ, удьлы для членовъ ея дома, и голоса на сеймъ.
Однажды, дошедши до конституціональныхъ реформъ, германскіе государи были доведены еще и до другихъ измѣненій, а именно: до мысли объ уничтоженіи вольныхъ городовъ и непосредственнаго дворянства.
Вольные города обязаны были своимъ происхожденіемъ императорамъ. Подобно тому, какъ французскіе короли освободили нѣкогда общины отъ тиранніи сеньоровъ, императоры давали германскимъ городамъ, образовавшимся чрезъ промышленость и торговлю, независимое существованіе, признанныя права, часто даже привилегіи. Вотъ что включило въ эту обширную германскую феодальную систему, подлѣ феодальныхъ сеньёровъ, подлѣ владѣтельныхъ служителей алтаря, носившихъ на главѣ своей графскія и герцогскія короны, — демократическія республики, славныя по своимъ богатствамъ и своему духу. Аугсбургъ, Нюрнбергъ, Кёльнъ, въ-отношеніи искусствъ, промышленности и торговли, оказали нѣкогда много услугъ Германіи и всему человѣчеству. Всѣ эти города подпали подъ иго мелкихъ мѣстныхъ аристократій, и большая часть ихъ была управляема самымъ жалкимъ образомъ. Тѣ изъ нихъ, которыхъ торговля устояла, спаслись отъ общей гибели и представляли собою даже довольно-цвѣтущія республики. Но на нихъ смотрѣли завистливымъ окомъ сосѣдніе государи, желавшіе примкнуть ихъ къ своей территоріи. Пруссія, въ-особенности, хотѣла овладѣть Нюрнбергомъ, а Баварія Аугсбургомъ, хотя оба эти города были тогда въ сильномъ упадкѣ, сравнительно съ прежнимъ своимъ блестящимъ состояніемъ.
Непосредственное дворянство имѣло происхожденіе довольно-сходное съ началомъ вольныхъ городовъ, ибо наименованіе его происходило отъ покровительства, оказаннаго императорами сеньёрамъ, слишкомъ-слабымъ для собственной защиты. Это дворянство особенно было распространено во Франконіи и Швабіи, потому-что въ эпоху истребленія швабскаго дома, сеньоры этой страны, оставшись безъ сюзерена, отдались императору. Оно называлось непосредственнымъ, потому-что зависѣло прямо, непосредственно отъ императора, а не отъ государей, во владѣніяхъ которыхъ лежали ихъ владѣнія. Такое названіе давалось всякому государству, городу, лену, аббатству, прямо зависѣвшимъ отъ имперіи. Это непосредственное дворянство гордилось своимъ высшимъ вассальствомъ, служило въ императорскихъ арміяхъ и канцеляріяхъ и предоставляло австрійскимъ вербовщикамъ рекрутъ — народонаселеніе принадлежавшихъ имъ городовъ и селеній.
Территоріальные владѣльцы, къ какой бы партіи ни принадлежали, желали присоединенія къ своимъ владѣніямъ и непосредственнаго дворянства и вольныхъ городовъ. Австрія, довольно-хладнокровная къ поддержанію вольныхъ городовъ, изъ которыхъ на иные она имѣла виды сама, слишкомъ-горячо вступилась за поддержаніе непосредственнаго дворянства, къ которому имѣла особенную привязанность. Между-тѣмъ, говоря вообще, она желала сохраненія всего, что могло быть сохранено.
Австрія, безъ всякихъ другихъ видовъ, кромѣ желанія сохранить свое вліяніе въ имперіи, защищала старинную германскую конституцію, а съ нею и Феодальныя вольности Германіи. Пруссія, напротивъ, жаждавшая пріобрѣтеній, желавшая присоединить къ своей территоріи и вольные города и непосредственное дворянство, дѣлалась нововводительницею по честолюбію, и стремилась къ тому, чтобъ дать Германіи формы новѣйшаго общества, т. е. начать, сама не желая и не зная того, дѣло французской революціи въ старинной германской имперіи.
Если конституціональные виды этихъ обѣихъ державъ были различны, то не менѣе того были различны и ихъ территоріальныя притязанія.
Пруссія искала себѣ опоры во Франціи и рѣшилась связать свою политику съ политикою перваго консула.
Германскіе князья, слѣдуя примѣру Пруссіи, прибѣгли всѣ къ помощи Франціи. Баварія, мучимая Австріею, герцоги баденскій, вюртембергскій, гессенскіе, завидовавшіе другъ другу; мелкіе владѣтели, устрашенные алчностью сильныхъ; вольные города, угрожаемые присоединеніемъ; непосредственное дворянство, подверженное подобной же опасности; всѣ великіе и малые, республики и наслѣдственные государи, явились въ Парижъ требовать праведнаго суда у перваго консула, одни чрезъ своихъ министровъ, другіе непосредственно собственною своею особою. Бывшій штатгальтеръ послалъ туда своего сына, принца оранскаго, бывшаго въ-послѣдствіи королемъ нидерландскимъ. Многіе другіе принцы прибыли равнымъ образомъ въ Парижъ. Всѣ наперерывъ другъ передъ другомъ посѣщали этотъ Сен-Клускій-Дворецъ, гдѣ генералъ республики былъ чествуемъ какъ король.
Странное зрѣлище представляла тогда Европа, — зрѣлище, доказывающее измѣнчивость человѣческихъ страстей и глубину премудрости Провидѣнія!
Пруссія и Австрія увлекли Германію въ воину противъ Французской революціи, и онѣ были побѣждены. Франція, по праву побѣды, праву неоспоримому, когда побѣдоносная держава была вызвана на бой — Франція завоевала лѣвый берегъ Рейна. Въ-слѣдствіе того, часть германскихъ князей очутилась безъ земель. Весьма было естественно вознаградить ихъ въ Германіи, и вознаградить только ихъ однихъ. Между-тѣмъ, Пруссія и Австрія, бывшія причиною ихъ потерь, хотѣли вознаградить на-счетъ этой несчастной Германіи своихъ собственныхъ родственниковъ, Итальянцевъ, каковы были эрцгерцоги, или Голландцевъ, какъ штатгальтеръ, и, что еще страннѣе, онѣ хотѣли, подъ именемъ своихъ близкихъ, вознаградить самихъ-себя, все на-счетъ этой же Германіи, жертвы ихъ собственныхъ ошибокъ. Наконецъ, что еще неслыханнѣе, если только это возможно, онѣ предстали съ просьбою предъ побѣдоноснаго представителя революціи, чтобъ онъ раздѣлилъ между ними эти добычи отъ алтаря, которыя онѣ не съумѣли раздѣлить сами!
Первый консулъ ни мало не безпокоился о движеніи, происходившемъ вокругъ него, касательно перенесенія негоціаціи то сюда, то туда. Онъ хорошо зналъ, что негоціація будетъ происходить въ Парижѣ, потому-что онъ такъ хотѣлъ, и потому-что это было лучше во всѣхъ отношеніяхъ. Свободный въ своихъ дѣйствіяхъ съ подписанія всеобщаго мира, онъ выслушалъ одну вслѣдъ за другою всѣ партіи, интересовавшіяся этимъ дѣломъ: Пруссію, которая желала дѣйствовать только вмѣстѣ съ нимъ и чрезъ чего; Австрію, которая, стараясь выскользнуть изъ-подъ его вліянія, не упускала между-тѣмъ ничего, чтобъ расположить его въ свою пользу; Баварію, просившую у него совѣта и подпоры противъ угрожающихъ плановъ Австріи; оранскій домъ, отправившій своего принца въ Парижъ; дворы баденскій, вюртембергскій, гессенскіе, обѣщавшіе ему полную приверженность, если будутъ соблюдены ихъ выгоды; наконецъ, массу мелкихъ князей, громко кричавшихъ о своемъ старинномъ союзничествѣ съ Франціею. По выслушаніи этихъ различныхъ претендентовъ, первый консулъ вскорѣ понялъ, что, безъ вмѣшательства сильной воли, спокойствіе Германіи, а слѣдовательно и всего материка, будетъ навсегда подвержено опасности, и потому рѣшился предложить — а въ существѣ дѣла, наложить — свое посредничество, давъ, впрочемъ, мысль уладить все такимъ образомъ, который могъ сдѣлать честь справедливости Франціи и мудрости его собственной политики.
Ничто не было разумнѣе, удивительнѣе видовъ перваго консула въ эту счастливую эпоху его жизни, когда, покрытый высочайшею, славою, какою когда-либо покрывался, онъ не имѣлъ, однакоже, стольку матеріальной силы, чтобъ презирать Европу и избавить себя отъ дѣйствованія по глубоко-соображенной политикѣ. Онъ ясно видѣлъ, что, при мало-надежномъ распоряженіи Англіи, надобно было подумать, какъ-бы предупредить опасность новой всеобщей войны; что, для этой цѣли, было необходимо найдти себѣ прочную союзницу на материкѣ; что дружба Пруссіи была въ этомъ случая наиболѣе пригодна; что прусскій дворъ, по своимъ интересамъ, имѣлъ болѣе всякаго другаго сходство съ французскою революціею; и что, при такомъ союзѣ, Франціи нечего было болѣе опасаться коалицій. Но первый консулъ чувствовалъ, что не должно усиливать Пруссіи до такой степени, чтобъ эта держава раздавила собою Австрію, ибо тогда она сдѣлалась бы въ свою очередь опасною, и даже опаснѣе Австріи для европейскаго равновѣсія; онъ понималъ, что чрезъ это можно было въ будущемъ приготовить для Франціи страшное соперничество съ бранденбургскимъ домомъ.
Съ такими мыслями, первый консулъ составилъ сначала планъ территоріальнаго раздѣленія Германіи, состоявшій существенно въ томъ, чтобъ отдѣлить одну отъ другой три большія центральныя державы материка, Австрію, Пруссію, Францію, и помѣстить между ними всю массу германской конфедераціи. Но по встрѣтившимся затрудненіямъ, первый консулъ рѣшился оставить свои намѣренія и помириться на возможномъ.
Императоръ Александръ склонился на предложеніе перваго консула — быть посредникомъ въ этомъ дѣлѣ германскихъ вознагражденій.
Изъ сдѣланныхъ территоріальныхъ распредѣленій оказалось, что за потерю 13 мильйоновъ флориновъ было опредѣлено возмездія около 14 мильйоновъ. Австрія изъ этого количества брала около 4 мильйоновъ для своихъ эрцгерцоговъ, Пруссія 2 мильйона для себя, пол-мильйона для штатгальтера; Баварія брала себѣ три, что равнялось ея потерямъ; Вюртембергъ, Баденъ, оба Гессена, Пассау, около двухъ мильйоновъ; всѣ мелкіе князья въ совокупности, два съ половиною. Итакъ, Австрія и Пруссія получали лучшую часть для самихъ-себя, или для принцевъ, вовсе не принадлежавшихъ къ составу германской конфедераціи.
Оставалось условиться въ измѣненіяхъ конституціи. Сохраненъ былъ одинъ только духовный курфирстъ, — майнцскій, которому отдано было Епископство Регенсбургское, мѣстопребываніе сейма.
По предложенію перваго консула, число оставшихся шести курфирстовъ было увеличено до девяти: титулъ курфирста былъ данъ маркграфу баденскому, герцогу вюртембергскому и ландграфу гессенскому. Такимъ-образомъ, явилось шесть протестантскихъ курфирстовъ на трехъ католическихъ.
Въ коллегіи имперскихъ князей также измѣнилось большинство въ пользу партіи протестантской. Полагали, что чрезъ отнятіе у Австріи нумерическаго большинства, эта держава будетъ только лишена власти господствовать своевольно надъ Германіей) и вовлекать ее въ войну, по прихоти своего высокомѣрія и честолюбія. Это было мнѣніе новаго архиканцлера (изъ дома Дальберговъ), человѣка очень-опытнаго въ практическомъ познаніи германской конституціи.
Надо было устроить наконецъ городовую коллегію, во всѣ времена имѣвшую мало вліянія и предназначенную не имѣть большаго вліянія и въ будущемъ. Уничтожить всѣ города было бы слишкомъ-жестоко, и можно сказать утвердительно, что, безъ перваго консула, самые знаменитые изъ нихъ пали бы отъ честолюбія сосѣднихъ правительствъ. Но онъ считалъ своимъ долгомъ сохранить главные изъ нихъ. Онъ хотѣлъ поддержать Аугсбургъ и Нюрембергъ, по причинѣ ихъ исторической знаменитости, Регенсбургъ по причинѣ мѣстопребыванія въ немъ сейма, Ветцларъ, но причинѣ имперской камеры, Франкфуртъ и Любекъ по причинѣ ихъ торговой значительности. Онъ придумалъ присоединить къ нимъ еще два, Гамбургъ и Бременъ, которые, хотя и были важны, даже считались важнѣйшими изъ всѣхъ, не были однако доселѣ имперскими городами. Бременъ зависѣлъ отъ Ганновера. Онъ былъ взятъ отъ него за Цѣпу Епископства Оснабрюкскаго. Гамбургъ пользовался истинною независимостью, по не имѣлъ голоса въ городовой коллегіи. Онъ былъ причисленъ къ пси. Первый консулъ присовокупилъ полезныя привилегіи къ исключительному существованію вольныхъ городовъ. Они были объявлены нейтральными на будущее время въ войнахъ имперіи, изъятые отъ всякихъ воинскихъ повинностей, каковы: рекрутство, денежный контингентъ, квартированіе войскъ. Также были уничтожены мучительныя и тягостныя пошлины за проѣздъ по большимъ рѣкамъ Германіи, — Рейну, Везеру, Эльбѣ. Такимъ-образомъ, благодаря одной Франціи, усиленное и улучшенное существованіе вольныхъ городовъ дало имъ возможность оказать великія услуги свободѣ торговли и чрезъ то самимъ получить важныя выгоды.
По окончаніи этого труда, была начертана конвенція, подписанная графомъ Марковымъ и французскимъ уполномоченнымъ. Императоръ Александръ ратификовалъ ее.
Сопротивленіе австрійскаго императора относительно новой конституціи заставило перваго консула сдѣлать нѣкоторыя уступки въ пользу австрійскаго дома. Баварія никакимъ образомъ не хотѣла уступить линіи по Инну, можетъ-быть потому, что между Инномъ и Зальцою находились весьма-важныя соляныя варницы, можетъ-быть и по той причинѣ, что тогда Мюнхенъ очутился бы очень-близко къ новой границѣ. Итакъ, нечего было и думать о возмездіи Австріи такимъ способомъ. Тогда первый консулъ принужденъ былъ уступить этой державѣ Епископство Эйхштедтское, лежавшее на Дунаѣ и заключавшее въ себѣ 70,000 жителей, приносившее 350,000 Флориновъ дохода, и предназначенное сперва для палатинскаго дома.
Австрія требовала, чтобъ были еще назначены два курфирста изъ ея дома: помирились на одномъ; то былъ великій герцогъ Фердинандъ, назначенный такимъ образомъ быть курфирстомъ зальцбургскимъ, и такъ, явилось десять курфирстовъ вмѣсто девяти, какъ предполагалось по плану посредствующихъ державъ, — вмѣсто восьми, какъ было по старой германской конституціи. Чрезъ это улучшилось положеніе Австріи въ коллегіи курфирсговъ. И, дѣйствительно, тамъ было теперь четыре католическіе курфирста: богемскій, баварскій, майнцскій, зальцбургскій, противъ шести протестантскихъ, брандепбургскаго, ганноверскаго, саксонскаго, гессен-кассельскаго, вюртембергскаго, баденскаго.
Эти условія были включены въ конвенцію, подписанную въ Парижѣ 26 декабря 1802 г. (5 нивоза XI г.), Кобентцелемъ и Іосифомъ Бонапарте. Графъ Марковъ также подписалъ ее отъ имени Россіи.
Австрія обѣщала не препятствовать болѣе дѣлу посредничества, и почти сдержала свое слово. Надо было наконецъ раздѣлаться съ вопросомъ, кому слѣдовало взять на себя 413 мильйоновъ флориновъ, которыхъ никто не хотѣлъ платить. Изъ этой суммы предназначалось 350 мильйоновъ архиканцлеру, 10 мильйоновъ герцогу ольденбургскому, 53 мильйона домамъ Изембурговъ и Штольберговъ. Весьма-естественно было, что Баварія отказалась уплатить въ эту сумму 200 мильйоновъ флориновъ, потому-что съ уступкою Эйхштедта она потеряла 350 мильйоновъ. Но Пруссія, хотя ничего непотерявшая, не хотѣла взять на себя такого незначительнаго бремени. «За двѣсти мильйоновъ флориновъ не будутъ вести войну», сказалъ Гаугвитцъ: жалкія слова, оскорбившія всѣхъ въ Регенсбургѣ, и поставившія Пруссію, по играемой ею роли, гораздо-ниже Австріи, которая, противоборствуя, отстаивала по-крайней-мѣрѣ территоріи и конституціональные принципы.
Первый консулъ, въ строгомъ смыслѣ, могъ бы побѣдить эту скупость, но, имѣя нужду въ Пруссіи до конца для успѣха своего плана, онъ принужденъ былъ поберечь ее. И потому прибѣгли къ средству, нѣсколько измѣнившему первый французскій планъ, относительно навигаціи по рѣкамъ Германіи. Было рѣшено установить на Рейнѣ умѣренную пошлину (octroi), гораздо-меньшую въ сравненіи съ прежними феодальными поборами, и изъ нея-то положено было выплатить эти 413 мильйоновъ флориновъ. Чрезъ это улажены были всѣ неудобства, и выполнено было обѣщаніе архиканцлеру — обезпечить для него независимый доходъ. Всѣ Нѣмцы хотѣли того, ибо полагали, что мильйонъ флориновъ годоваго дохода былъ только-что достаточенъ для владѣльца, имѣвшаго честь предсѣдательствовать на германскомъ сеймъ, и бывшаго послѣднимъ представителемъ изъ числа трехъ духовныхъ курфирстовъ священной имперіи. Самъ архиканцлеръ былъ назначенъ единственнымъ администраторомъ этихъ пошлинъ, совокупно съ Франціею, имѣвшею право наблюдать за израсходованіями, которыя надо было производить на львомъ берегу Рейна. Съ этой точки зрѣнія, Франціи нельзя было жаловаться на такое устройство, потому-что съ-тѣхъ-поръ архиканцлеръ имѣлъ полный интересъ стараться быть съ нею постоянно въ хорошихъ отношеніяхъ.
Наконецъ, планъ, передѣланный въ послѣдній разъ, былъ одобренъ 25 февраля (6 вантоза XI г.), уже какъ окончательный актъ, чрезвычайною депутаціею, и немедленно представленъ сейму, гдѣ онъ и былъ принятъ тремя коллегіями почти-единогласно. Онъ встрѣтилъ оппозицію только со стороны Швеціи, которой монархъ, обнаруживавшій уже умственное помѣшательство, низринувшее его съ престола, приводилъ въ изумленіе Европу своимъ безумствомъ. Онъ обременялъ сильнымъ порицаніемъ державы-посредницы и германскія державы, содѣйствовавшія къ нанесенію такого сильнаго удара старинной конституціи Германіи. Эта смѣшная выходка со стороны государя, о которомъ никто и не думалъ въ Европѣ, нимало не помрачила удовольствія, произведеннаго прекращеніемъ продолжительныхъ тревогъ имперіи.
Нѣмцы, даже и жалѣвшіе о старомъ порядкѣ вещей, сохранявшіе однако хоть сколько-нибудь справедливости въ своихъ сужденіяхъ, признавали, что Германія въ этомъ случаи пожинала неизбѣжные плоды безразсудной войны, что, такъ-какъ лѣвый берегъ Рейна былъ потерянъ въ-слѣдствіе этой войны, то надо было сдѣлать новый раздѣлъ германской почвы, что этотъ раздѣлъ, безъ сомнѣнія, былъ выгоднѣе для большихъ владѣтелей, нежели для мелкихъ, по что, безъ Франціи, это неравенство было бы еще сильнѣе, что конституція, видоизмѣненная во многихъ отношеніяхъ, была однакоже спасена въ основаніи, и не могла быть преобразована въ болѣе-просвѣщенномъ консервативномъ духѣ. Они признавали, наконецъ, что безъ силы перваго консула, анархія овладѣла бы Германіею, въ-слѣдствіе объявленныхъ въ то время притязаній всякаго рода. Слѣдственно, въ самой Германіи желали, чтобъ глава французскаго правительства быль покамѣстъ еще блюстителемъ своего творенія, доколѣ не были разрѣшены многіе вопросы, общіе и частные.
Но первый консулъ не могъ взять на себя разрѣшеніе этихъ послѣднихъ затрудненій, потому-что для того ему надобно было бы сдѣлаться постояннымъ законодателемъ Германіи. Ему должно было только заняться спасеніемъ равновѣсія имперіи, составлявшаго часть европейскаго равновѣсія. Остальное могло быть дѣломъ только самаго сейма, который одинъ былъ облеченъ законодательною властью. И сеймъ могъ выполнить все это, вспомоществуемый, однако, Франціею, которая теперь была поручительницею за новую германскую конституцію, точно такъ же, какъ нѣкогда за старую. Только могущественнѣйшіе германскіе дворы могли своею умѣренностью предотвратить новое вмѣшательство чужеземца. Къ-несчастію, объ этомъ нельзя было и думать при настоящемъ образѣ дѣйствій Пруссіи и Австріи.
Впрочемъ, теперь истинно-европейскія затрудненія, т. о. территоріальныя, были побѣждены, благодаря энергическому и благоразумному вмѣшательству генерала Бонапарте. Вѣсъ его въ Европѣ лучше всего сдѣлался очевиднымъ чрезъ эту негоціацію, которая ведена была такъ искусно, и въ-продолженіе которой онъ наложилъ на Германію собственную свою волю, для блага самой Германіи и для спокойствія міра: единственный случай, когда позволяется и считается полезнымъ вмѣшательство въ чужія дьла.
Между-тѣмъ, какъ первый консулъ самовластно устроивалъ дѣла европейскаго материка, его пламенная дѣятельность, обнимая оба свѣта, распространялась даже до Америки и Индіи, съ цѣлію возстановить тамъ старинное колоніальное величіе Франціи.
Ныньче, когда европейскія націи сдѣлались болѣе мануфактурными, нежели торговыми; ныньче, когда онѣ дошли до того, что могутъ производить и добывать, и еще въ лучшемъ качествѣ, то, чего искали прежде за моремъ; ныньче, наконецъ, когда большія колоніи, освободясь отъ своихъ метрополіи, взошли на степень независимыхъ государствъ, картина вселенной измѣнилась до того, что нельзя узнать ее. Новыя страсти, новые виды возникли въ замѣну страстей, волновавшихъ тогда міръ, и теперь едва можно понять причины, за которыя, столѣтіе тому назадъ, проливалась кровь человѣческая. Англія владѣла, какъ колоніею, Сѣверною-Америкою; Испанія владѣла, въ томъ же качествѣ, Южною-Америкою; Франціи принадлежали главнѣйшіе изъ Антильскихъ-Острововъ, и прекраснѣйшій изъ всѣхъ, Сен-Доминго. Англія и Франція оспоривали другъ у друга Индію. Каждая изъ этихъ державъ вмѣняла своимъ колоніямъ въ обязанность только си одной доставлять тропическія произрастенія, только отъ ней одной получать европейскія произведенія, допускать къ себѣ только ея корабли, снабжать матросами только ея флотъ. Каждая колонія представлялась такимъ-образомъ замкнутою во всѣхъ отношеніяхъ, какъ плантація, рынокъ и портъ. Англія хотѣла извлекать исключительно изъ своихъ американскихъ областей сахаръ, строевой лѣсъ, невыдѣланную хлопчатую бумагу; Испанія хотѣла одна добывать изъ Мехики и Перу металлы, которыхъ такъ жаждали другія націи; Англія и Франція хотѣли господствовать въ Индіи, чтобъ вывозить оттуда бумажную пряжу, мусселины, индіенны, предметы всеобщихъ алчныхъ стремленіи; онѣ хотѣли сбывать въ обмѣнъ свои собственныя издѣлія, и производить всю эту торговлю только подъ своимъ флагомъ. Ныньче эти пламенныя стремленія націй уступили мѣсто другимъ. Сахаръ, который надо было извлекать изъ растенія, прозябающаго въ самомъ тепломъ климатъ, извлекается ныньче изъ растенія, воздѣлываемаго на берегахъ Эльбы и Шельды. Хлопчатая бумага, которая прялась съ такимъ искусствомъ и съ такимъ терпѣніемъ индійскими руками, выдѣлывается въ Европѣ машинами, приводимыми въ движеніе горѣніемъ каменнаго угля. Мусселинъ тчется въ горахъ Швейцаріи или Фореса. Индіенны, которыя ткутся въ Шотландіи, Ирландіи, Нормандіи, Фландріи, расписываются въ Альзасѣ, наполняютъ собою Америку и идутъ даже въ Индію. За исключеніемъ кофе, чая, — произведеній, которыя перенять искусство не въ состояніи, Европа во всемъ уравнялась съ другими странами и даже превзошла ихъ. Европейская химія уже замѣнила большую часть красильныхъ веществъ, которыхъ прежде искали подъ тропиками. Металлы добываются изъ европейскихъ горъ. Золото извлекается изъ Урала; Испанія начинаетъ находить серебро въ собственныхъ своихъ нѣдрахъ. Великій политическій переворотъ присоединился къ этимъ промышленымъ переворотамъ. Франція благопріятствовала возстанію англійскихъ сѣверо-американскихъ колоніи: Англія за то способствовала возстанію южно-американскихъ колоній. Тѣ и другія ныньче — націи, и уже великія, или предназначенныя сдѣлаться великими. Подъ вліяніемъ тѣхъ же причинъ, африканское общество, котораго будущность неизвѣстна, развилось на Сен-Доминго. Наконецъ, Индія, подъ скипетромъ Англіи, есть не иное что, какъ страна покоренная, разоренная успѣхами европейской промышлености и назначенная прокормлять нѣсколько офицеровъ и нѣсколько чиновниковъ метрополіи. Въ наше время, націи хотятъ сами производить все, сбывать своимъ менѣе-искуснымъ сосѣдямъ излишекъ своихъ произведеніи, и соглашаются заимствовать отъ нихъ только сырые матеріалы, стараются даже разводить эти матеріалы какъ-можно-ближе къ своей странѣ: свидѣтельствомъ тому могутъ служить неоднократно-повторявшіеся опыты къ разведенію хлопчатой бумаги въ Египтѣ и Алжиріи. Такимъ-образомъ, великое зрѣлище колоніальныхъ стремленій смѣнилось зрѣлищемъ мануфактурныхъ интересовъ. Такъ-то безпрерывно измѣняется свѣтъ, и каждый вѣкъ долженъ необходимо напрячь нѣсколько и память и умъ, чтобъ уразумѣть предшествующее столѣтіе.
Этотъ огромный промышленый и торговый переворотъ, начатый въ царствованіе Лудовика XVI съ американской войны, былъ довершенъ при Наполеонѣ континентальною блокадою. Главнѣйшею причиною этого переворота была борьба между Англіею и Франціею, ибо, между-тѣмъ, какъ первая хотѣла присвоить себѣ монополію заморскихъ произведеній, вторая отмщала ей, подражая имъ въ Европѣ. Внушителемъ этого подражанія былъ Наполеонъ, котораго назначеніемъ было такимъ-образомъ дать, во всѣхъ отношеніяхъ, новый видъ вселенной. Но, до увлеченія Франціи въ континентальную и мануфактурную систему, какъ онъ сдѣлалъ это позже, Наполеонъ-консулъ, весь исполненный идей оканчивавшагося вѣка, довѣрявшій тогда французскому флоту болѣе, нежели сколько довѣрялъ ему въ-послѣдствіи, вдался въ обширныя предпріятія для возстановленія колоніальнаго процвѣтанія Франціи.
Это процвѣтаніе было нѣкогда довольно-велико, и было чего жалѣть и за что отваживаться на смѣлыя предпріятія. Въ 1789 г., Франція получила изъ своихъ колоній сахара, кофе, хлопчатой бумаги, индиго и проч. ежегодно цѣнностью на двѣсти пятьдесятъ мильйоновъ; изъ этого количества она потребляла сама на восемьдесятъ или сто мильйоновъ, а на остальныя сто пятьдесятъ мильйоновъ распространяла по всей Европѣ эти колоніальныя произведенія главнѣйше подъ видомъ рафинированнаго сахара. Надо было бы по-крайней-мѣрѣ удвоить эти цѣнности, чтобъ получить соотвѣтствующія нынѣшнимъ; и нѣтъ сомнѣнія, что въ наше время Франція много бы цѣнила и ставила въ ряду первѣйшихъ своихъ интересовъ колоніи, которыя доставляли бы ей предметъ для торговли въ пятьсотъ мильйоновъ. Франція находила въ этой торговлѣ средство переводить къ себѣ часть наличныхъ денегъ Испаніи, платившей ей своими піастрами за ея колоніальныя и мануфактурныя произведенія. Въ эпоху, о которой говоримъ мы, т. е. въ 1802 г., Франція, лишенная колоніальныхъ произрастеній, главнѣйше сахара и кофе, не имѣя ихъ даже и для своего потребленія, обращалась за ними къ Американцамъ, ганзейскимъ городамъ, Голландіи, Генуѣ, и, по заключеніи мира, къ Англичанамъ. Она платила за нихъ металлами, не имѣя еще, въ своей едва рождавшейся промышлености, средствъ уплачивать за нихъ издѣліями своихъ мануфактуръ. Такъ-какъ наличныя деньги во Франціи никогда уже, послѣ ассигнацій, не появлялись съ прежнимъ обиліемъ, то она часто нуждалась въ нихъ; этотъ недостатокъ устранялся безпрерывными усиліями новаго банка къ добыванію піастровъ, выходившихъ изъ Испаніи чрезъ контрбанду. И потому не было ничего обыкновеннѣе, какъ слышать жалобы торговаго класса на рѣдкость наличныхъ суммъ, на неудобство быть принужденнымъ покупать цѣною денегъ сахаръ и кофе, которые Франція нѣкогда получала изъ своихъ собственныхъ владѣній. Надо, безъ сомнѣнія, приписать эти рѣчи нѣкоторымъ ложнымъ идеямъ о способъ, какимъ установляется торговый балансъ, но надо приписать ихъ также и истинному факту — трудности доставать себѣ колоніальныя произрастенія, и еще большей трудности платить за нихъ, или деньгами, сдѣлавшимися рѣдкими послѣ ассигнаціи, или еще мало-обильными произведеніями французской промышлености.
Если къ этому присовокупить, что многочисленные владѣльцы плантаціи, нѣкогда богатые, теперь разоренные, наполняли собою Парижъ и присоединяли свои жалобы къ жалобамъ эмигрантовъ, то можно составить себѣ полное понятіе о побужденіяхъ, дѣйствовавшихъ на перваго консула и побуждавшихъ его на великія колоніальныя предпріятія. Подъ вліяніемъ этихъ-то сильныхъ причинъ, отдалъ онъ Карлу IV Этрурію, чтобъ получить въ возмездіе Луизіану. Такъ-какъ условія договора были выполнены съ его стороны, потому-что инфанты были посажены на этрурскій тронъ и признаны всѣми континентальными державами, то онъ хотѣлъ, чтобъ эти условія были выполнены и со стороны Карла IV, и требовалъ, чтобъ Луизіана была немедленно отдана Франціи. Экспедиція, состоявшая изъ двухъ кораблей и нѣсколькихъ фрегатовъ, была собрана на водахъ Голландіи, въ Гельветслуйсѣ, чтобъ перевезти войска къ устьямъ Миссисипи и занять эту прекрасную страну подъ владычество Франціи. Первый консулъ, имѣя возможность располагать Герцогствомъ Пармскимъ, былъ готовъ уступить его Испаніи, въ обмѣнъ на обѣ Флориды и небольшую часть Тосканы — Сіенскій-Округъ, который онъ хотѣлъ отдать въ возмездіе королю Пьемонта. По нескромности испанскаго правительства, англійскій посланникъ узналъ о подробностяхъ этой негоціаціи, и зависть Англіи противопоставила тысячи препятствіи заключенію этого новаго договора. Первый консулъ занимался въ то же время Индіей и ввѣрилъ управленіе французскими конторами въ Пондишери и Шандернагорѣ одному изъ отличнѣйшихъ офицеровъ рейнской арміи, генералу Декану. Этотъ офицеръ, съ умомъ, равнявшимся его храбрости, и способный на самыя великія предпріятія, былъ избранъ и посланъ въ Индію, въ видахъ отдаленной, по глубокой политики. «Англичане», говорилъ первый консулъ генералу Декану, посылая ему удивительныя инструкціи: "Англичане — владыки материка Индіи; они такъ пополнены безпокойства и недовѣрчивости; не должно подавать имъ ни малѣйшаго подозрѣнія, вести себя кротко и просто, сносить въ этихъ странахъ все, что честь позволитъ вынести, но имѣть съ сосѣдними владѣтельными князьями иныхъ сношеній, кромѣ необходимыхъ для содержанія французскихъ войскъ и конторъ. «По», присовокуплялъ первый консулъ; «надобно наблюдать надъ этими князьями и этими народами, которые съ скорбію покоряются британскому игу, изучать ихъ правы, ихъ сродства, способы, имѣть съ ними сообщенія, въ случаи войны; сообразить, какая европейская армія будетъ необходима, чтобъ помочь имъ свергнуть англійское владычество, какими военными снарядами должна быть снабжена эта армія, какія должны быть въ-особенности средства ея продовольствія; отъискать портъ, который могъ бы служить мѣстомъ высадки для флота, привезшаго войска; исчислить время и средства, необходимыя для того, чтобъ съ-разу овладѣть этимъ портомъ; начертать, послѣ полугодоваго пребыванія, первое донесеніе объ этихъ различныхъ вопросахъ; отправить его съ офицеромъ умнымъ и вѣрнымъ, который все видѣлъ бы на мѣстѣ самъ и могъ бы присовокупить изустныя поясненія на привезенный имъ рапортъ; полгода спустя, заняться этими же самыми вопросами на основаніи вновь-собранныхъ свѣдѣній, и отправить это второе донесеніе съ другимъ офицеромъ, равно вѣрнымъ и умнымъ, и дѣлать это всякіе полгода; взвѣшивать въ редакціи этихъ записокъ смыслъ каждаго выраженія, потому-что одно слово можетъ имѣть вліяніе на самыя важныя рѣшенія; наконецъ, въ случаѣ войны, поступать сообразно съ обстоятельствами — или остаться въ Индостанѣ, или удалиться на Иль-де-Франсъ, отправивъ въ метрополію множество мелкихъ судовъ, чтобъ извѣстить ее о томъ, на что рѣшился главнокомандующій. Таковы были инструкціи, данныя генералу Декану, съ цѣлію не возжечь воину, но искусно воспользоваться ею, еслибъ она возгорѣлась снова.
Самыя большія усилія перваго консула были направлены на Антильскіе-Острова, главное мѣсто колоніальнаго могущества Франціи. Съ Мартиникою, Гваделупою, Сен-Доминго французская торговля вела нѣкогда самыя выгодныя сношенія; особенно Сен-Доминго отпускалъ по-крайней-мѣрь три-пятыхъ изъ 250 мильйоновъ цѣнности произведеній, которыя Франція извлекала прежде изъ своихъ колоній. Сен-Доминго былъ тогда самымъ прекраснымъ, самымъ завиднымъ изъ заморскихъ владѣній. Мартиника довольно-счастливо ускользнула отъ слѣдствій возмущенія черныхъ; по Гваделупа и Сен-Доминго были повернуты вверхъ дномъ, и надобно было не менѣе цѣлой арміи для того, чтобъ возстановить — не рабство, сдѣлавшееся невозможнымъ, по-крайней-мѣрѣ на Сен-Доминго, но законное владычество метрополіи.
На этомъ островѣ, простирающемся въ длину на сто лье, въ ширину на тридцать, имѣющемъ счастливое положеніе при входѣ въ Мехиканскій-Заливъ, блистающемъ плодородіемъ, способнымъ къ воздѣлыванію сахара, кофе, индиго; на этомъ великолѣпномъ островѣ двадцать съ чѣмъ-то тысячи бѣлыхъ собственниковъ, двадцать съ чѣмъ-то тысячь отпущенниковъ различнаго цвѣта кожи, четыреста тысячь черныхъ невольниковъ воздѣлывали землю и извлекали изъ нея огромное обиліе колоніальныхъ произведеній, цѣнностью на 150 мильйоновъ франковъ. Тридцать тысячь французскихъ матросовъ занимались перевозкою въ Европу этихъ товаровъ въ обмѣнъ на французскія произведенія равной цѣнности. Что думала бы ныньче Франція о колоніи, которая доставляла бы ей продуктовъ на 300 мильйоновъ франковъ и представляла бы рынокъ для сбыта ея собственныхъ произведеній на 300 мильйоновъ, потому-что 150 мильноновъ въ 1789 г. соотвѣтствовали по-крайней-мѣрь 300 милліонамъ въ 1845 году? Къ-несчастію, у этихъ людей, бѣлыхъ, мулатовъ, черныхъ, были въ броженіи сильныя страсти, причина которыхъ лежала въ климатѣ и въ положеніи общества, гдѣ находились двѣ крайности: горделивое богатство и вопіющее рабство. Ни въ одной колоніи по было бѣлыхъ столь богатыхъ и столь гордыхъ, мулатовъ столь завидовавшихъ превосходству бѣлаго поколѣнія, черныхъ столь склонныхъ свергнуть иго и тѣхъ и другихъ. Мнѣнія, проповѣданныя въ Парижѣ въ Законодательномъ Собраніи, раздавшись посреди страстей, врожденныхъ такой странѣ, должны были вызвать тамъ ужасную бурю, подобную ураганамъ, производимымъ на моряхъ внезапною встрѣчею двухъ противныхъ вѣтровъ. Бѣлые и мулаты, которыхъ число едва было достаточно для того, чтобъ они могли защищаться въ совокупности другъ съ другомъ, вступили въ раздоръ, и, сообщивъ чернымъ заразу своихъ страстей, довели ихъ до возстанія. Сначала, они подверглись жестокости черныхъ, потомъ ихъ торжеству и ихъ владычеству. Здѣсь случилось то же, что случается во всякомъ обществѣ, гдѣ возникаетъ борьба классовъ: первый изъ этихъ классовъ былъ побѣжденъ вторымъ, первый и второй третьимъ. Но въ отличіе отъ того, что видимъ въ другихъ странахъ, эти люди носили на своемъ лицѣ отмѣты своихъ различныхъ происхожденій; ихъ ненависть происходила отъ неистовства физическихъ инстинктовъ, а ярость была подобна ярости дикихъ звѣрей. И потому, ужасы этой революціи превзошли все, что люди видѣли до-сихъ-поръ во Франціи въ девяносто-третьемъ году, и, не смотря на отдаленность, всегда ослабляющую ощущенія, Европа, уже такъ-сильно пораженная зрѣлищами материка, была глубоко взволнована неслыханными безчеловѣчіями, до которыхъ безразсудные, иногда жестокіе владыки довели свирѣпыхъ рабовъ своихъ. Законы человѣческаго общества, всюду сходные, породили тамъ, какъ и вездѣ, послѣ продолжительныхъ бурь, утомленіе, которое требуетъ властелина и существа необыкновеннаго, способнаго имъ сдѣлаться. Этотъ властелинъ былъ цвѣта торжествующей расы, т. е. черный. Онъ назывался Туссенъ-Лувертюръ. Это былъ старый невольникъ, неимѣвшій доблестной отваги Спартака, но одаренный глубокимъ притворствомъ и необычайнымъ правительственнымъ геніемъ. Будучи посредственнымъ военнымъ человѣкомъ, умѣя только дѣлать засады въ странѣ почти-неприступной, и даже въ этомъ отношеніи уступавшій нѣкоторымъ изъ своихъ сподвижниковъ, онъ пріобрѣлъ сверхъестественное вліяніе своею сметливостью давать направленіе дѣламъ. Эта раса варваровъ приняла его желѣзное иго, во сто разъ тяжелѣйшее ига прежнихъ плантаторовъ, и подверглась тяжкой обязанности работать, — обязанности, которая, въ самомъ невольничествѣ, была для нихъ дѣломъ наиболѣе-ненавистнымъ. Черный невольникъ, сдѣлавшійся диктаторомъ, установилъ на Сен-Доминго сносный общественный порядокъ и совершилъ дѣла, которыя можно было бы смѣть назвать великими, еслибъ театръ ихъ былъ иной и еслибъ они были менѣе-эфемерны.
На этой сен-домингской землѣ, какъ во всякой странѣ, бывшей долго жертвою гражданской войны, образовался раздѣлъ между воинственнымъ поколѣніемъ, способнымъ владѣть оружіемъ и имѣвшимъ вкусъ въ этому занятію, — и рабочими поколѣніемъ, менѣе склоннымъ къ битвѣ, готовымъ, впрочемъ, снова кинуться въ опасности, еслибъ была угрожаема его свобода. Естественно, первое поколѣніе было вдесятеро малочисленнѣе втораго.
Туссенъ-Лувертюръ образовалъ изъ перваго постоянную армію почти въ двадцать тысячь человѣкъ, раздѣленную на полубригады, по образцу aранцузскихъ армій, съ офицерами по-большой-части изъ черныхъ, а отчасти изъ мулатовъ и бѣлыхъ. Это войско, получавшее хорошее жалованье и хорошее содержаніе, будучи довольно-страшно въ климатѣ, который оно одно только могло выносить, и на почвѣ гористой, покрытой нехрупкимъ и колючимъ хворостомъ, — это войско было раздѣлено на многія дивизіи и находилось подъ начальствомъ вождей одного съ нимъ цвѣта кожи, вождей, по-большой-части искусныхъ, но болѣй свирѣпыхъ, нежели искусныхъ, каковы на-прим.: Христофъ, Дессалинъ, Моизъ, Морена, Лаплюмъ. Преданные Туссену, всѣ они признавали его геній и сносили его первенство. Остальное народонаселеніе, подъ именемъ земледѣльцевъ, было возвращено къ труду. Имъ оставили Оружіе для того, чтобъ они употребили его въ дѣло при нуждѣ, въ случаѣ, еслибъ метрополія посягнула на свободу колоніи; по ихъ принудили возвратиться на плантаціи, покинутыя собственниками. Туссенъ провозгласилъ, что они свободны, но обязаны работать ещё въ-продолженіе пяти лѣтъ на земляхъ своихъ старыхъ владѣльцевъ, съ правомъ на четвертую часть добываемыхъ сырыхъ произведеній. Бѣлымъ собственникамъ сдѣланы были выгодныя предложенія, въ случаѣ если они возвратятся — даже и тѣмъ изъ нихъ, которые, Въ минуту отчаянія, приняли участіе въ попыткѣ Англичанъ на Сен-Домниго. Они были хорошо приняты, и получили обратно свои имѣнія, населенныя такъ-называемыми свободными неграми, которымъ они предоставляли, по предписанію Туссена, четвертую часть добываемыхъ ими сырыхъ произведеній, оцѣниваемую самымъ произвольнымъ образомъ. Довольно-значительное число богатыхъ прежнихъ Собственниковъ, или погибшихъ во время смутъ колоніи, или покинувшихъ Францію эмигрантами, ни являлось снова само, ни высылало своихъ повѣренныхъ. Ихъ имущества, секвестрованныя подобно національнымъ владѣніямъ во Франціи, были отданы чернымъ офицерамъ, и за такую низкую цѣну, отъ которой Можно было обогатиться. Нѣкоторые предводители, какъ на-прим.: Христофъ и Дессалинъ, пріобрѣли себѣ такимъ-образомъ болѣе мильйона ежегоднаго дохода. Эти черные офицеры обращались съ неграми жестоко, какъ новые владыки: сѣкли ихъ розгами за лѣность и неповиновеніе, и производили родъ безпрерывной охоты какъ за звѣрьми, за тѣми изъ нихъ, которые предались бродяжнической жизни. Часто даже, Дессалинъ и Христофъ выпали ихъ передъ своими глазами.
Благодаря распоряженіямъ Туссена, земля Сен-Доминго, орошенная такимъ множествомъ крови, послѣ десятилѣтнихъ смутъ представляла Въ 1801 г. плодородіе, почти равное ея плодородію въ 1789 году. Туссенъ, независимый отъ Франціи, далъ колоніи почти-неограниченную свободу торговли. Такая свобода, опасная для колоній съ посредственнымъ плодородіемъ; которыя; производя мало и дорого, имѣютъ свою выгоду брать Произведенія метрополіи за тѣмъ, чтобъ она сама брала ихъ собственныя, такая свобода, напротивъ, въ высшей степени важна для колоній богатой и плодородной, побуждающейся ни въ какомъ покровительствѣ для сбыта своихъ произведеніи и отъ-того находящей большія пользы въ свободныхъ сношеніяхъ со всѣми націями, и въ пріобрѣтеніи предметовъ необходимости и роскоши тамъ, гдѣ они лучше и дешевле. Въ такомъ положеніи находился Сен-Доминго. Островъ получилъ огромную выгоду отъ свободнаго пребыванія въ немъ иностранныхъ флаговъ, въ-особенности американскаго флага. Съѣстные припасы были здѣсь въ изобиліи; европейскіе товары продавались за дешевую цѣну; туземныя произведенія раскупались на-расхватъ, лишь только появлялись на рынкѣ. Прибавьте къ тому, что новые плантаторы, и черные и бѣлые, всѣ освобожденные отъ Обязательствъ съ капиталистами метрополій; не были, подобно старымъ плантаторамъ въ 1789 г., обременены долгами, и принуждены отдѣлять отъ своихъ доходовъ на проценты за Огромные запятые ими капиталы. Города Капъ, Порт-о-Пренсъ, Сен-Маркъ, Каій (Cayes), снова обрѣли нѣкоторый блескъ. Слѣды войны были здѣсь почти-совершенно изглажены: въ большой части этихъ городовъ виднѣлись изящныя жилища, построенныя для черныхъ офицеровъ и соперничествовавшія съ прекраснѣйшими домами прежнихъ бѣлыхъ собственниковъ, нѣкогда столь горделивыхъ, столь прославившихся своею роскошью и развратомъ.
Черный глава колоніи довершилъ ея раждающееся благоденствіе смѣлымъ занятіемъ испанской части Сен-Доминго. Этотъ островъ былъ нѣкогда раздѣленъ на два отдѣла, изъ которыхъ одинъ, лежащій къ востоку, — первый представляющійся тѣмъ, кто приходилъ изъ Европы, — принадлежалъ Испанцамъ; другой, лежащій на западъ, обращенный къ Кубѣ и внутренности Мехиканскаго-Залива, принадлежалъ французамъ. Эта западная часть, состоявшая изъ двухъ выдавшихся мысовъ, которые образуютъ, кромѣ обширнаго внутренняго залива. Множество рейдовъ и гаваней, — эта часть была удобнѣе другой для плантацій. И потому она была покрыта богатыми заведеніями. Испанская часть, напротивъ, мало-гористая, представляющая мало заливовъ, заключала въ себѣ менѣе сахарныхъ и кофейныхъ плантацій; но за то на ней паслось множество скота, лошадей и муловъ. Обѣ эти части вмѣстѣ могли оказать другъ другу великія взаимныя выгоды, между-тѣмъ, какъ раздѣленныя исключительною колоніальною системою, онъ были какъ-бы два отдаленные острова, изъ которыхъ одинъ имѣетъ то, чего нѣтъ въ другомъ, и которые по могутъ помѣняться другѣ съ другомъ своими НропзведОпіяйи по причинѣ далекаго разстоянія. Туссенъ, по изганіи Англичанъ, обратилъ всѣ свои помышленія на занятіе испанской части. Прикидываясь совершенно-покорнымъ метрополіи, по всемъ поступая по ея волѣ, онъ вооружился базельскимъ трактатомъ, но которому Испанія отдавала Сен-Доминго въ полное владѣніе Франціи, и предложилъ испанскимъ властямъ сдать ему провинцію, до-сихъ-поръ еще ими занимаемую. Не смотря на возраженія французскаго коммиссара, Туссенъ двинулъ всѣ дивизіи своей арміи и потребовалъ отъ испанскихъ властей, которыя были неспособны противиться, — ключей Санто-Доминго. Эти ключи были вручены ему, и онъ вслѣдъ за тѣмъ занялъ всѣ города, принимая на себя только титулъ представителя Франціи, но поступая на дѣлѣ какъ независимый государь, и заставляя принимать себя въ церквахъ со всѣми почестями.
Всѣмъ этимъ Туссенъ въ два года совершенно оживилъ колонію. Нельзя составить себѣ вѣрную идею о его политикѣ, не зная въ то же время, какъ поступалъ онъ, будучи поставленъ обстоятельствами между Франціей и Англіей. Этотъ невольникъ, сдѣлавшійся человѣкомъ свободнымъ и самодержцемъ, сохранилъ въ глубинѣ своего сердца невольную симпатію къ націи, которой цѣпи онъ нѣкогда носилъ, и никакъ не хотѣлъ видѣть Англичанъ на Сен-Доминго. И потому онъ употребилъ благородныя усилія изгнать ихъ, и успѣлъ въ томъ. Его политическій умъ, глубокій, хотя необразованный, укрѣплялъ его въ этихъ врожденныхъ чувствованіяхъ, и давалъ ему уразумѣть, что Англичане были болѣе-опасными владыками, ибо ихъ могущество на моряхъ сдѣлало бы ихъ власть на островѣ дѣйствительною и безграничною. Итакъ, онъ ни подъ какимъ видомъ не хотѣлъ этого владычества. Англичане, оставляя Порт-о Пренсъ, предложили ему королевскую власть на Сен-Доминго и немедленное признаніе этой власти, если онъ согласится отдать въ ихъ руки торговлю колоніи. Онъ не согласился на это, потому ли, что былъ еще приверженъ къ метрополіи, или потому-что, испуганный вѣстью о мирѣ, боялся французской экспедиціи, которая могла бы превратить въ прахъ его королевство. Сверхъ-того, тщеславіе принадлежать къ первой во всемъ свѣтѣ воинственной націи, тайное удовольствіе быть генераломъ французской службы, отъ руки самого перваго консула, взяли перевѣсъ въ душѣ Туссена надъ всѣми предложеніями Англіи. И такъ, онъ хотѣлъ остаться Французомъ. Держать Англичанъ въ почтительномъ разстояніи, живя съ ними въ миръ; признавать поминальную власть Франціи и повиноваться ей не болѣе, какъ на столько, чтобъ по вооружить противъ себя ея силъ, — такова была политика этого удивительнаго человѣка. Онъ принялъ коммиссаровъ Директоріи, и потомъ вскорѣ отослала» ихъ (именно генерала Гедувилля) подъ тѣмъ предлогомъ, будто-бы они не понимали интересовъ своей родины, и требовали отъ него вещей невыполнимыхъ и гибельныхъ для нсй-самой.
Его внутренняя политика не менѣе заслуживаетъ вниманіе, какъ и внѣшняя. Онъ ненавидѣлъ мулатовъ, какъ болѣс-близкихъ къ его племени и, напротивъ, оказывалъ величайшія ласки бѣлымъ, чрезъ что и добился съ ихъ стороны нѣкотораго уваженія, которое служило ему доказательствомъ, что геній его заставилъ забыть цвѣтъ его кожи. Съ черными же онъ обращался невѣроятно-строго, впрочемъ справедливо. Его дикое краснорѣчіе очаровывало ихъ. Съ каѳедры, на которую восходилъ онъ часто, онъ говорилъ имъ о Богѣ, о равенствѣ человѣческихъ племенъ, и говорилъ странными, очень-удачно придуманными притчами. Однажды, на-примѣръ, желая внушить чернымъ довѣренность къ самимъ-себѣ, онъ наполнилъ стаканъ зернами чернаго маиса, примѣшалъ туда нѣсколько зеренъ бѣлаго маиса, потомъ, потрясши этотъ стаканъ, и давъ замѣтить, какъ быстро бѣлыя зерна исчезли посреди черныхъ, онъ сказалъ: «Вотъ что значатъ бѣлые посреди васъ. Трудитесь, упрочьте свое благосостояніе трудомъ, и если бѣлые метрополіи захотятъ отнять у насъ свободу, мы возьмемся за наши ружья, и еще разъ одолѣемъ ихъ.» Обожаемый за все это, онъ былъ въ то же время предметомъ страха потому-что былъ удивительно-бдителенъ. Одаренный дѣятельностью, изумительною въ его лѣта, онъ разставилъ во внутренности острова готовыя смѣны самыхъ быстрыхъ лошадей, и переносился, въ сопровожденіи нѣсколькихъ тѣлохранителей, съ чудною быстротою, съ одного конца острова на другой, проѣзжая верхомъ иногда по сорока льё въ день и налетая, подобно молніи, чтобъ наказать за преступленіе, вѣсть о которомъ дошла до него. Предусмотрительный и скупой, онъ скапливалъ деньги и оружіе въ горахъ внутренней части острова, и закапывалъ ихъ, говорятъ, въ мѣстѣ, называемомъ Урочищами-Хаоса (les Mornes du Chaos), близь Эннери, сдѣлавшагося обыкновеннымъ его мѣстопребываніемъ. То были средства для предстоявшихъ битвъ, которыя онъ все-еще считалъ вѣроятными и близкими. Стараясь во всемъ подражать первому консулу, онъ окружилъ себя гвардіею, свитою, создалъ себѣ родъ царскаго жилища, принималъ въ этомъ жилищѣ собственниковъ всѣхъ цвѣтовъ, особенно бѣлыхъ, и грубо обходился съ черными, которые не имѣли такого хорошаго вида. Даже и въ генерал-лейтенантскомъ мундирѣ, страшный по наружности, онъ имѣлъ льстецовъ, угодниковъ, и (грустно сказать) не разъ бѣлые, принадлежавшіе къ стариннымъ и богатымъ фамиліямъ острова, бросались въ его объятія для снисканія его покровительства. Люди, окружавшіе Туссена, увѣряли его, что онъ въ Америкѣ то же, что генералъ Бонапарте въ Европѣ, и что онъ долженъ здѣсь поставить себя въ такое же положеніе. Лишь-только онъ узналъ о подписаніи мира и могъ предвидѣть возстановленіе власти метрополіи, поспѣшилъ созвать совѣтъ колоніи для начертанія конституція. Этотъ совѣтъ собрался и дѣйствительно начерталъ довольно-смѣшную конституцію. По ея предначертанію, совѣтъ колоніи постановлялъ законы, генерал-губернаторъ утверждалъ ихъ, и имѣлъ исполнительную власть во всей ея обширности. Туссенъ, естественно, былъ назначенъ генерал-губернаторомъ колоніи, и къ тому же губернаторомъ по жизнь, съ властью назначать себѣ преемника. Подражаніе тому, что дѣлалось во Франціи, не могло быть болѣе-полнымъ и болѣе-дѣтскимъ. Что до власти метрополіи, то о ней не было и рѣчи. Конституція долженствовала быть только поднесена ей на утвержденіе; но, однажды давъ это утвержденіе, метрополія не имѣла болѣе никакого права надъ своею колоніею, ибо совѣтъ издавалъ законы, Туссенъ управлялъ, и могъ, еслибъ захотѣлъ лишить французскую торговлю всѣхъ ея выгодъ. Когда спрашивали у Туссена, въ какихъ отношеніяхъ будетъ находиться Сен-Домниго Къ Франціи, онъ отвѣчалъ: «Первый консулъ будетъ присылать ко мнѣ коммиссаровъ говоритъ со мною». Нѣкоторые Изъ его друзой, которые были болѣе его благоразумны, толковали ему объ опасности такихъ поступковъ, пророчили, что онъ вызоветъ противъ себя французскую экспедицію и погибнетъ. Самолюбіе этого невольника, сдѣлавшагося диктаторомъ, взяло верхъ. Онъ хотѣлъ, какъ самъ говорилъ, чтобъ первый изъ черныхъ былъ на дѣлѣ и по праву на Сан-Доминго тѣмъ же, чѣмъ первый Изъ бѣлыхъ былъ въ Европѣ, т. с. пожизненнымъ владыкою, съ правомъ назначать себѣ преступника. Онъ отправилъ въ Европу полковника Венсана съ тѣмъ, чтобъ изъяснить первому консулу новое конституціональное учрежденіе и испросить утвержденія офицеровъ-негровъ въ данныхъ имъ военныхъ чинахъ.
Это подражаніе его величію, это притязаніе уподобиться ему, вызвало улыбку на уста перваго консула. Онъ былъ готовъ позволить называть себя первымъ изъ бѣлыхъ тому, кто назвалъ себя первымъ изъ черныхъ, — но съ тѣмъ условіемъ, чтобъ колонія была связана съ метрополіею покорностью, и чтобъ обладаніе этою землею; искони французскою, было существенное, а по номинальное. Онъ утвердилъ всѣхъ негровъ въ присвоенныхъ ими себѣ военныхъ чинахъ, и сдѣлалъ Туссена генерал-лейтенантомъ, начальствующимъ на Сен-Доминго отъ имени Франціи. Но онъ хотѣлъ имѣть тамъ французскаго главнокомандующаго, послѣ котораго Туссенъ былъ бы первымъ, — безъ этого условія, Сен-Доминго не принадлежалъ болѣе Франціи, — и потому рѣшился послать туда генерала и армію. На этотъ постъ былъ избранъ генералъ Леклеръ. Для того, чтобъ доказать Туссену расположеніе правительства, отсылали къ нему двухъ сыноесй его, воспитанныхъ во Франціи, въ сопровожденіи ихъ наставника, г. Куанона. Къ этому первый консулъ присовокупилъ благородное и лестное письмо, въ которомъ обращался къ Туссену, какъ къ первому человѣку изъ племени черныхъ.
Но онъ предвидѣлъ и сопротивленіе, и принялъ всѣ возможныя мѣры для преодоленія его силою. Онъ отправилъ въ Сен-Доминго 20,000 человѣкъ, подѣ начальствомъ генерала Леклера, на флотѣ, состоявшемъ изъ пятидесяти-восьми кораблей и фрегатовъ, управляемыхъ лучшими адмиралами: Вилларе-де-Жуйозомъ, Латуш-Тревиллемъ, Гантомомъ, Ливуа и др. Этотъ флотъ прибылъ 3 февраля 1802 года, и войско было высажено въ нѣсколькихъ пунктахъ, по не безъ сильныхъ сопротивленій. Всюду война была ожесточённая, безъ малѣйшей пощады. Туссенъ и Христофъ показали чудную, изумительную дѣятельность, и эту неумолимую, свирѣпую храбрость, которая не отступаетъ при видѣ какой бы ни было крайности. 5 февраля (17 плювьйоза) городъ Канъ былъ преданъ Христофомъ въ жертву пламени, въ виду французской эскадры, которая, за отливомъ, по неволь должна была держаться въ открытомъ морѣ. На слѣдующій день, Леклеръ овладѣлъ развалинами Капа. Добровольная сдача одного изъ туссеновыхѣ военачальниковъ,
Лаплюма, спасла цѣлую треть колоніи, именно южную часть, отъ варварскихъ опустошеній. Всего въ десять дней французскія войска овладѣли прибрежьями, портами, главнѣйшими городами острова, по большей части воздѣланными землями. У Туссена оставалось всего-на-все три или четыре черныя полубригады, съ предводителями Морена, Христофомъ, Дессалиномъ, да его сокровища, груды оружія, зарытыя въ Урочищахъ-Хаоса. Къ-несчастію, у негровъ оставалось много бѣлыхъ, уведенныхъ ими въ заложники и претерпѣвавшихъ отъ нихъ самое жестокое обращеніе. Надо было воспользоваться благопріятнымъ временемъ года, чтобъ довершить завоеваніе острова.
Туссенъ заперся въ гористой и неприступной странѣ. Въ его урочища (les mornes) можно было проникнуть только чрезъ узкія ущелья, сдѣлавшіяся почти-непроходимыми отъ тропической растительности, и въ глубинѣ которыхъ черные, засѣвъ стрѣлками, представляли собою почти неодолимую преграду. При всемъ томъ, старые солдаты рейнской арміи, перенесенные за Атлантику, могли устрашиться только одного климата. Одинъ онъ могъ побѣдить ихъ; и дѣйствительно, только климатъ одолѣвалъ ихъ въ этотъ героическій вѣкъ: такъ гибли они отъ солнца Сен-Доминго!
Главнокомандующій Леклеръ положилъ воспользоваться февралемъ, мартомъ и апрѣлемъ, потому-что позже жары и дожди сдѣлали бы военныя операціи невозможными. Онъ имѣлъ у себя отъ 17 до 18 тысячь человѣкъ. Нѣкоторые солдаты, правда, были больны, но всё еще оставалось тысячь пятнадцать годныхъ дѣйствовать.
Главнокомандующій хотѣлъ сначала подѣйствовать на сердце Туссена. Этотъ негръ, способный отважиться на ужаснѣйшія свирѣпства для выполненія своихъ намѣреній, былъ тѣмъ не менѣе чувствителенъ къ природнымъ влеченіямъ. Генералъ Леклеръ, по повелѣнію перваго консула, привезъ на Сен-Доминго двухъ сыновей Туссена, воспитанныхъ во Франціи, чтобъ испробовать надъ его сердцемъ вліяніе сыновнихъ увѣщаній. Наставникъ долженъ былъ представить ихъ отцу, вручить ему письмо перваго консула и стараться снова привязать его къ Франціи, обѣщая ему второстепенную власть надъ островомъ.
Туссенъ принялъ обоихъ сыновей и ихъ наставника въ своемъ всегдашнемъ убѣжищѣ, Эннери. Онъ долго сжималъ ихъ въ своихъ объятіяхъ. Это старое сердце, пожираемое честолюбіемъ, было потрясено. Сыновья Туссена и ихъ почтенный воспитатель стали описывать ему могущество и человѣколюбіе французской націй, выгоды, сопряженныя съ покорностью, при которой его положеніе на Сен-Доминго все еще будетъ очень-важно, и которое упрочитъ его дѣтямъ блистательную будущность; они говорили, что сопротивленіе поведетъ за собою навѣрное его гибель. Мать одного изъ этихъ юношей присоединилась къ нимъ, чтобъ попробовать побѣдить Туссена. Тронутый этими убѣжденіями, онъ просилъ нѣсколько дней для размышленія. Но честолюбіе и любовь къ свободѣ взяли верхъ надъ родительскою нѣжностью. Онъ приказалъ позвать къ себѣ обоихъ сыновей своихъ, снова сжалъ ихъ въ объятіяхъ и предоставилъ имъ на волю выборъ между Франціею, сдѣлавшею изъ нихъ людей образованныхъ, и имъ-самимъ, произведшимъ ихъ на свѣтъ, и объявилъ, что не перестанетъ любить ихъ, будь они хоть въ рядахъ его враговъ. Эти несчастныя дѣти, волнуемыя подобно отцу своему, подобно ему пришли въ недоумѣніе. Однакожь, одинъ изъ нихъ, бросившись на шею Туссену, объявилъ, что онъ умретъ свободнымъ чернымъ, подлѣ него. Другой, нерѣшительный, послѣдовалъ за своею матерью въ одну изъ земель диктатора.
Отвѣтъ Туссена не оставлялъ болѣе никакого сомнѣнія на-счетъ необходимости тотчасъ же взяться за оружіе.
Французы двинулись разомъ на всѣ важнѣйшія мѣста, занятыя неграми.
Храбрый Рошамбо проникъ въ самое неприступное мѣсто, называемое Оврагъ-Ужей (la Ravine aux Couleuvres); надо было идти туда чрезъ узкое ущелье, окаймленное острыми скалами, ощетинившееся гигантскими деревьями, колючими кустарниками и защищаемое черными меткими стрѣлками. За этимъ ущельемъ стоялъ самъ Туссенъ съ тремя тысячами гренадеровъ-негровъ и со всею своею артиллеріею. Французы ворвались со штыками; восемьсотъ черныхъ легло на мѣстѣ; вся артиллерія Туссена досталась побѣдителямъ.
Дессалинъ, застигнутый генераломъ Буде въ Сен-Маркѣ, самъ предалъ огню свое богатое жилище; его примѣру послѣдовали другіе, и онъ удалился, перерѣзавъ часть бѣлыхъ и увлекши остальныхъ за собою въ ужасный притонъ урочищъ (les mornes), Дессалинъ кинулся-было на Порт-о-Пренсъ, но былъ отбитъ храбрымъ генераломъ Памфилемъ-Лакруа.
Черные были совершенно обезоружены. Леклеръ со всѣхъ сторонъ напалъ на негра-предводителя Морена, и тотъ, не видя никакой возможности защищаться, сдался съ двумя тысячами храбрѣйшихъ черныхъ. Это былъ самый жестокій ударъ, нанесенный нравственному могуществу Туссена.
Наконецъ, взятъ былъ Фортъ Крет-а-Пьерро, гдѣ находились сокровища и оружіе, скопленныя Туссеномъ. Главнокомандующій отдалъ приказаніе вытѣснить черныхъ изъ окрестныхъ урочищъ. Въ Верретахъ армія была свидѣтельницею ужаснаго зрѣлища. Черные долгое время влачили вслѣдъ за собою толпы бѣлыхъ, которыхъ они побоями принуждали поспѣвать за ними. Видя, что преслѣдовавшая ихъ-самихъ армія отобьетъ у нихъ плѣнниковъ, негры перерѣзали восемьсотъ этихъ несчастныхъ, мужчинъ, женщинъ, дѣтей и старцевъ. Французы нашли землю, покрытую этою ужасною гекатомбою, и воины, столь великодушные, столько разъ сражавшіеся во всѣхъ частяхъ свѣта, присутствовавшіе на столькихъ кровопролитыхъ зрѣлищахъ, но никогда невидавшіе избіенія женъ и младенцевъ, были проникнуты глубокимъ содроганіемъ и праведнымъ гнѣвомъ, сдѣлавшимся гибельнымъ для черныхъ, которые попадались въ ихъ руки.
Былъ апрѣль мѣсяцъ. Черные не имѣли больше никакихъ средствъ къ оборонѣ, по-крайней-мѣрь въ настоящее время. Ихъ уныніе было глубоко. Предводители, пораженные великодушными поступками Леклера съ тѣми, которые сдались, и которымъ онъ оставлялъ ихъ чины и земли, — предводители рѣшились положить оружіе. Такъ сдались Христофъ, свирѣпый Дессалинъ, наконецъ и самъ Туссенъ. Туссенъ питалъ только одну надежду — на климатъ. И Дѣйствительно, онъ уже издавна привыкъ видѣть, какъ Европейцы, особенно военные люди, гибли отъ этого разрушительнаго климата, и онъ ласкалъ себя мыслью вскорѣ найдти въ желтой лихорадкѣ ужасную себѣ помощницу. Отъ-этого онъ рѣшился въ мирѣ выжидать благопріятной минуты снова взяться за оружіе.
Съ этого времени, въ колоніи былъ возстановленъ порядокъ, и снова воцарилось то благоденствіе, которымъ она наслаждалась въ правленіе своего диктатора.
На Гваделупѣ храбрый Ришпансъ, съ тремя или четырьмя тысячами человѣкъ, смирилъ возмутившихся негровъ и снова возвратилъ ихъ въ невольничество, истребивъ главныхъ зачинщиковъ бунта. Эта, въ нѣкоторомъ родѣ, контрреволюція была возможна и безопасна на такомъ небольшомъ островѣ, какъ Гваделупа; по она представляла важное неудобство тѣмъ, что могла устрашить сеи-домингскихъ черныхъ на счетъ ихъ собственной судьбы.
Представьте себѣ человѣка завистливаго очевидцемъ успѣховъ своего страшнаго соперника, и вы будете имѣть почти-вѣрное понятіе о тѣхъ чувствованіяхъ, которыя испытывала Англія при видѣ благоденствія Франціи. Эта могущественная и славная нація могла бы, однакожъ, въ собственномъ своемъ величіи найдти себѣ утѣшеніе при видѣ величія ближняго! Но ее снѣдала странная зависть! Пока успѣхи генерала Бонапарте служили аргументомъ противъ министерства Питта, имъ рукоплескали въ Англіи. Но съ-тѣхъ-поръ, какъ эти успѣхи, безпрерывно возраставшіе, стали относиться только къ самой Франціи, съ-тѣхъ-поръ, какъ у видѣли, что она пріобрѣтаетъ величіе въ мирѣ такъ же какъ и въ войнѣ, политикою такъ же какъ и оружіемъ, съ-тѣхъ-поръ, какъ увидѣли, что въ-продолженіе полутора года Итальянская-Республика сдѣлалась, въ президентство генерала Бонапарте, французскою провинціею, Пьемонтъ присоединенъ къ французской территоріи, съ одобренія всего материка, Парма и Луизіана увеличили владѣнія Франціи чрезъ простое выполненіе трактатовъ, наконецъ, Германія чрезъ ея вліяніе получила новую конституцію, — съ-тѣхъ-поръ, какъ увидѣли, что все это совершается само-собою, тихо, естественно, — явная досада овладѣла сердцами всѣхъ Англичанъ.
Классы, наименѣе принимавшіе участіе въ выгодахъ мира, болѣе другихъ обнаруживали свою ревность. Бирмингэмскіе и манчестерскіе мануфактуристы, избавленные контрабандою отъ затрудненій, встрѣчаемыхъ ими въ портахъ Франціи, жаловались мало; но купцы высшаго разбора, видя, что море покрыто соперничествующими флагами, что источникъ финансовыхъ прибылей изсякъ вмѣстѣ съ займами, во всеуслышаніе изъявляли свое сожалѣніе о войнѣ, и казались еще болѣе недовольными миромъ, нежели самая аристократія. Они-то, всемогущіе въ Лондонѣ и портахъ, имѣя своими органами Уиндгэма, Гренвилла и Дондаса, перекрикивали всю націю, и одушевляли своими страстями британскіе журналы. Поэтому лондонскія газеты начинали дѣлаться очень-непріязненны франціи, предоставляя, впрочемъ, газетамъ, издававшимся подъ редакціею французскихъ эмигрантовъ, заботу оскорблять перваго консула, его братьевъ, сестеръ, все его семейство.
Къ-несчастію, министерство Аддингтона было лишено всякой энергіи. По слабости, оно совершало истинно-вѣроломные поступки. Оно платило еще Жоржу Кадудалю, который былъ извѣстенъ какъ закоснѣлый заговорщикъ; оно давало въ его распоряженіе значительныя суммы на содержаніе убійцъ, которыхъ множество безпрестанно отправлялось изъ Портсмута въ Джерзей, изъ Джерзея на берегъ Бретани. Оно по-прежнему терпѣло пребываніе въ Лондонъ памфлетиста Пельтье, не смотря на возможность удалить его законными средствами, на основаніи alien-bill, и отдавало изгнаннымъ Бурбонамъ всѣ почести, приличествующія королевской фамиліи. Оно дѣйствовало такъ, повторяемъ, по слабости, не осмѣливаясь покинуть эти старыя орудія англійской политики.
Первый консулъ былъ глубоко оскорбленъ такими поступками. Въ отвѣтъ на неоднократно-повторявшіяся требованія торговаго трактата, онъ требовалъ обузданія нѣкоторыхъ журналовъ, изгнанія Жоржа и Пельтье, удаленія французскихъ принцевъ. Но изъ всѣхъ доводовъ перваго консула обнаруживалась только слабость великаго человѣка, который, владычествуя надъ Европою, обращалъ вниманіе на подобныя мелочи. И дѣйствительно, что было за дѣло всемогущему побѣдителю при Маренго до Жоржа, Пельтье и графа д’Артуа съ его королевскими украшеніями? Противъ кинжаловъ убійцъ — онъ имѣлъ свою судьбу; противъ оскорбленій памфлетистовъ — свою славу; противъ законности Бурбоновъ — онъ обладалъ любовью Франціи! Но, о слабость великихъ сердецъ! этотъ человѣкъ, поставленный такъ высоко, мучился тѣмъ, что было такъ низко… Мы уже оплакивали это заблужденіе съ его стороны, и не можемъ воздержаться, чтобъ не оплакивать его же снова, приближаясь къ минутѣ, когда это заблужденіе произвело столь-роковыя послѣдствія.
Первый консулъ, по владѣя болѣе собою, отмщалъ за себя отвѣтами, помѣщаемыми въ Монитерѣ, часто писалъ ихъ самъ, и эти статьи можно было распознать по необыкновенной силѣ слога. Онъ заключалъ, что не существуетъ правительства тамъ, гдѣ нельзя обуздать клевету, предупредить убійство, оказать, наконецъ, покровительство европейскому общественному порядку.
Тогда англійское министерство жаловалось въ свою очередь. «Эти журналы, рѣчи которыхъ васъ оскорбляютъ» говорило оно «неоффиціальные; мы не можемъ отвѣчать за нихъ; но Монитеръ — признанный органъ французскаго правительства. Онъ оскорбляетъ насъ ежедневно; мы также съ своей стороны, и еще съ большимъ правомъ, требуемъ удовлетворенія».
Такія-то жалкія перебранки въ-продолженіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ наполняли собою депеша обоихъ правительствъ; но вдругъ явились болѣе-важныя событія, доставившія такому гнѣвному расположенію предметъ, правда, болѣе-опасный, по по-крайней-мѣрь болѣе-достойный.
Швейцарія была жертвою двухъ партій: олигархической и умѣренно-республиканской. Явилось два правительства: одно утвердилось въ Лозаннѣ, другое въ Бернъ. Оба они отправили къ первому консулу уполномоченныхъ; одно изъ нихъ умоляло о его вмѣшательствѣ, другое заклинало его не предпринимать ничего. Передъ лицомъ очевидной контрреволюціи, первый консулъ не могъ оставаться въ нерѣшимости. «Я перестаю» говорилъ онъ: «быть нейтральнымъ и бездѣйственнымъ. Я хотѣлъ уважить независимость Швейцаріи и заботиться о нераздраженіи Европы. Но довольно уже уступчивости для интересовъ, непріязненныхъ Франціи. Пока я видѣлъ въ Швейцаріи только простыя распри, могшія окончиться усиленіемъ той или другой партіи, я долженъ былъ предоставить ее самой себѣ, но ныньче это невозможно, когда дѣло идетъ о явной контрреволюціи, совершаемой солдатами, нѣкогда служившими Бурбонамъ, потомъ перешедшими на жалованье, присылаемое изъ Англіи. Я не потерплю контрреволюціи нигдѣ, въ Швейцаріи, Италіи, Голландіи, равно какъ и въ самой Франціи; не уступлю полуторѣ тысячѣ наемниковъ, содержимыхъ Англіею, не уступлю этихъ грозныхъ бастіоновъ Альповъ, которые европейская коалиція не смогла, въ двѣ компаніи, исторгнуть у нашихъ истощенныхъ отъ усталости солдатъ. Мнѣ говорятъ о волѣ швейцарскаго народа: я не хочу видѣть ее въ волѣ двух-сотъ аристократическихъ фамилій. Я слишкомъ уважаю этотъ храбрый народъ, и помогу повѣрить, чтобъ онъ хотѣлъ такого ига. Но, во всякомъ случаѣ, есть нѣчто, на что я обращаю больше вниманія, нежели на волю швейцарскаго народа: это — безопасность сорока мильйоновъ людей, которыми я начальствую. Я намѣренъ объявить себя посредникомъ гельветической конфдераціи, дать ей конституцію, основанную на равенствѣ правъ и природѣ почвы. Тридцать тысячь человѣкъ станутъ на границѣ, чтобъ обезпечить выполненіе моихъ благодѣтельныхъ намѣреній. Но если, противъ моего ожиданія, я не буду въ состояніи обезпечить спокойствіе народа, которому хочу сдѣлать всяческое имъ заслуживаемое благо, тогда я знаю на что рѣшиться. Присоединю къ Франціи все, что, по почвѣ и правамъ, походитъ на Франш-Конте, присоединю все остальное къ горцамъ малыхъ кантоновъ, дамъ имъ образъ управленія, какой имѣли они въ четырнадцатомъ вѣкѣ, и предоставлю ихъ самимъ-себѣ. Я положилъ себѣ разъ-на-всегда за правило: Швейцарія должна быть или въ дружбѣ съ Франціею, или не должна существовать вовсе.»
Вслѣдъ за этимъ, первый консулъ отправилъ своего адъютанта, полковника Раппа, въ Швейцарію, съ прокламаціею ко всѣмъ властямъ, какъ законнымъ, такъ и мятежническимъ. Генералъ Нэй долженъ былъ ожидать въ Женевѣ извѣстій отъ Раппа, и при первомъ отъ него знакѣ, идти на Бернъ съ двѣнадцатью или пятнадцатью тысячь человѣкъ.
Сдѣлавъ всѣ эти распоряженія съ необыкновенною быстротою, первый консулъ съ спокойною отвагою удалъ, какое дѣйствіе произведетъ въ Европѣ его рѣшимость столь смѣлая, и которая, вмѣстѣ съ тѣмъ, что было сдѣлано въ Италіи и Германіи, еще болѣе обнаруживала его могущество, становившееся для всѣхъ очень-чувствительнымъ.
Британскій кабинетъ придумалъ сначала нотою протестовать противъ всякаго матеріальнаго вмѣшательства со стороны Франціи въ дѣла Швейцаріи. Но видя, что этимъ нельзя удержать перваго консула, министерство Аддингтона отправило на самое мѣсто дѣйствія агента съ порученіемъ разсмотрѣть и развѣдать, рѣшились ли инсургенты защищаться, и предложить имъ, въ такомъ случаѣ, денежное вспомоществованіе Англіи. Этотъ агентъ получилъ приказаніе закупить для нихъ въ Германіи оружіе. Австріи было предложено субсидіи на сто мильйоновъ флориновъ (225 мильйоновъ франковъ), если она захочетъ принять участіе въ судьбѣ Швейцаріи.
Но англійскій кабинетъ сдѣлалъ болѣе-важную ошибку, имѣвшую позже огромныя послѣдствія.
Нѣкоторыя обстоятельства замедлили оставленіе Мальты Англичанами до ноября 1802 г. Теперь, въ самый день отправленія агента въ Швейцарію, былъ посланъ въ Средиземное-Море фрегатъ съ приказаніемъ мальтійскому гарнизону остаться на этомъ островѣ. Это формальное нарушеніе амьенскаго трактата было тяжкою ошибкою со стороны министерства, старавшагося о поддержаніи мира.
Возгласы британскаго кабинета въ пользу швейцарской независимости были очень-дурно приняты французскимъ кабинетомъ. Отвѣтъ, данный по приказанію перваго консула лорду Гауксбёри, былъ совершенно-необычаенъ. «Вы объявите британскому министерству» писалъ между-прочимъ Талейранъ французскому уполномоченному Отто: "что первый консулъ не хочетъ, чтобъ Швейцарія была превращена въ новый Джерзей. Первый консулъ не желаетъ войны, ибо онъ увѣренъ, что французскій народъ можетъ найдти въ распространеніи торговли столько же выгодъ, какъ и въ распространеніи своей территоріи. Но ничто не удержитъ его, если честь или интересъ республики потребуютъ, чтобъ онъ взялся за оружіе. Малѣйшая угроза, какъ бы ни была она косвенна, должна быть принята съ наивозможнымъ достоинствомъ, какъ вызовъ на войну. Впрочемъ, какою же войною будутъ угрожать намъ? Морскою? Но наша торговля едва-только возрождается, и добыча, которую мы доставимъ Англіи, будетъ очень незначительна. Наши Антильскіе-Острова снабжены солдатами, привыкшими къ тамошнему климату; на одномъ Сен-Доминго ихъ двадцать-пять тысячь. Правда, наши порты будутъ обложены блокадою; но въ самую минуту объявленія войны, Англія въ свою очередь подвергнется блокадъ. Берега Ганновера, Голландіи, Португаліи, "Италіи до Тарента, будутъ заняты нашими войсками. Тогда Лигурія, Ломбардія, Швейцарія, Голландія превратятся во французскія провинціи, которыя доставятъ намъ огромныя средства; и такимъ-образомъ, насъ принудятъ осуществить эту Галльскую-Имперію, которою теперь безпрестанно стараются пугать Европу. Что же станется, когда первый консулъ, покинувъ Парижъ и приготовивъ средства перевезти чрезъ проливъ сто тысячь войска, будетъ держать Англію въ вѣчномъ мучительномъ ожиданіи высадки?… Возбудитъ ли Англія континентальную войну? Но гдѣ найдетъ она союзниковъ? Однако, во всякомъ случаѣ, если ей и удастся это, она сама принудитъ насъ покорить Европу. Первому консулу всего только тридцать-три года, онъ разрушалъ толь"ко второстепенныя государства: кто знаетъ, сколько потребуется ему времени, если онъ будетъ вынужденъ на измѣненіе снова вида Европы, и на возстановленіе Западной-Имперіи?"
Всѣ бѣдствія Европы, всѣ бѣдствія Франціи заключались въ этихъ ужасныхъ словахъ, которыя можно было бы почесть написанными послѣ самыхъ событій: такъ они вѣрно предрекали будущее[2]. Такимъ-образомъ левъ, возмужавъ, началъ чувствовать свою силу и былъ готовъ ею воспользоваться. Англія дразнила его, будучи защищена оплотомъ океана; по левъ могъ перескочить чрезъ этотъ оплотъ.
Огто имѣлъ приказаніе вовсе не говорить ни о Мальтѣ, ни о Египтѣ, потому-что не хотѣли даже и предполагать, чтобъ Англія могла нарушить торжественный трактатъ, подписанный предъ лицомъ вселенной. Ограничились предписаніемъ, чтобъ онъ сократилъ всю политику Франціи въ слѣдующія слова: весь амьенскій трактатъ, ничего болѣе, какъ амьенскій трактатъ.
Лордъ Гауксбёри, понимавшій все значеніе этихъ словъ, намекавшихъ о Мальтѣ, возражалъ слѣдующимъ выраженіемъ: состояніе материка въ эпоху амьенскаго трактата, ничего болѣе, какъ это состояніе.
Вопросъ, принявшій подобный оборотъ, вызвалъ со стороны перваго консула отвѣтъ быстрый и обстоятельный. «Франція», говорилъ по онъ приказанію Талейранъ, «Франція принимаетъ условіе, выраженное лордомъ Гауксбёри. Въ эпоху подписанія амьенскаго трактата, Франція имѣла десять тысячь человѣкъ въ Швейцаріи, тридцать тысячь въ Пьемонтѣ, сорокъ тысячь въ Италіи, двѣнадцать тысячь въ Голландіи. Хотятъ ли, чтобъ дѣла стали опять на эту ногу? Въ ту эпоху, Англія знала, что президентство вручается Итальянскою-Республикою первому консулу; она знала о предположеніи присоединить Пьемонтъ къ Франціи, потому-что ей было отказано въ вознагражденіи, которое она требовала въ пользу короля сардинскаго; и не смотря на все это, она подписала амьенскій трактатъ! И такъ на что же она жалуется? Она постановляла одно условіе: очищеніе Тарента въ-теченіе трехъ мѣсяцевъ, и Тарентъ былъ оставленъ Французскими войсками въ-теченіе двухъ мѣсяцевъ. Что касается до Швейцаріи, то было извѣстно, что тамъ уже хлопотали о новой конституціи, и никто не могъ вообразить себѣ, чтобъ Франція допустила тамъ контрреволюцію. Но во всякомъ случаѣ, даже въ-отношеніи самаго строгаго права, что можно сказать противъ Франціи? Гельветическое правительство и всѣ партіи требовали посредничества Франціи. Германскія дѣла заключаютъ ли въ себѣ нѣчто новое для Англіи? Не суть ли они буквальное выполненіе люневилльскаго трактата, который былъ извѣстенъ и обнародованъ гораздо прежде амьенскаго трактата? Зачѣмъ Англія подписала новыя распредѣленія въ Германіи, если она считала ненужнымъ секуляризировать эту страну? Зачѣмъ король гановерскій, который есть также и король великобританскій, зачѣмъ одобрилъ онъ германскую негоціацію, принявъ Епископство Оснабрюкское? Британскій кабинетъ, полгода назадъ, не хотѣлъ вовсе вмѣшиваться въ дѣла материка; а теперь только и думаетъ о томъ. Пусть дѣлаетъ, что ему будетъ угодно.»
Гаугвитцъ чрезвычайно-вѣрно опредѣлилъ политику англійскаго правительства, сказавъ при этомъ случаѣ Французскому посланнику: это слабое министерство Аддингтона такъ торопилось подписать миръ, что, не смотря ни на что, не сдѣлало никакого возраженія; теперь оно замѣчаетъ, что Франція велика, что она пожинаетъ плоды своего величія, и оно хочетъ разорвать имъ же самимъ подписанный трактатъ!"
Дѣло Швейцаріи было окончено при мудромъ посредничествѣ перваго консула, чрезъ это устранилась главнѣйшая причина раздора между Англіей и Франціей, и лордъ Гауксбёри просилъ, чтобъ французское правительство отправило въ Лондонъ своего посланника, генерала Андреосси, предлагая отправить въ Парижъ англійскаго посланника, лорда Уитуорта. Первый консулъ охотно согласился на это, какъ потому-что, не смотря на движенія гнѣва, возбужденныя въ его души британскимъ вѣроломствомъ, не смотря на образы неслыханнаго величія, которые онъ иногда предвидѣлъ въ будущемъ, какъ слѣдствія войны, такъ и потому-что, не смотря на все это, онъ все еще былъ расположенъ къ миру. Вызывая, раздражая его, безъ сомнѣнія вынуждали его сознаваться внутренно, что война была его естественнымъ призваніемъ, можетъ-быть даже его судьбою; что онъ умѣлъ править государствомъ мудро; но что прежде, нежели править, онъ умѣлъ сражаться, что въ этомъ заключалось его назначеніе, его искусство по превосходству, и что, если Моро съ французскими войсками дошелъ до воротъ Вѣны, то самъ онъ можетъ пойдти гораздо-далѣе. Онъ часто мечталъ обо всемъ этомъ, и въ такія минуты странныя видѣнія представлялись иногда уму его. Онъ видѣлъ., что цѣлыя имперіи разрушены, вся Европа передѣлана, и его консульская власть смѣнена короною, которая долженствовала быть значительна не менѣе короны Карла Великаго. Всякая угроза, всякое оскорбленіе вызывали въ великой душѣ его одинъ за другимъ эти роковые и обольстительные образы. Это легко было замѣтить по странному величію его ежедневныхъ рѣчей, по депешамъ, которыя онъ диктовалъ своему министру иностранныхъ дѣлъ, наконецъ по тысячѣ писемъ, адрессованныхъ имъ къ агентамъ правительства. При всемъ томъ, онъ говорилъ самому-себѣ, что все это величіе не уйдетъ отъ него рано или поздно, и онъ находилъ, что миръ продолжался еще очень-мало, что Сен-Доминго не былъ окончательно отвоеванъ, что Луизіана не была занята, что французскій флотъ не былъ возстановленъ. По его мнѣнію, ему необходимо было, до возобновленія войны, еще четыре или пять лѣтъ постоянныхъ усилій въ нѣдрѣ глубокаго мира. Первый консулъ раздѣлялъ эту страсть къ великимъ постройкамъ, обыкновенно встрѣчаемую у основателей имперій; онъ любилъ заниматься этими крѣпостями, воздвигаемыми въ Италіи, этими огромными дорогами, пролагаемыми по Альпамъ, этими планами новыхъ городовъ, предположенныхъ въ Бретани, этими каналами, долженствовавшими соединить бассейны Сены и Шельды. Онъ наслаждался самодержавною властью, всеобщимъ удивленіемъ, наслаждался всѣмъ этимъ въ глубокомъ миръ, который долженъ былъ быть для него сладостнымъ послѣ столькихъ сраженій, столькихъ походовъ, совершенныхъ съ такими самопожертвованіями.
Итакъ, первый консулъ чистосердечно желалъ продолженія мира, и соглашался на все, что могло упрочить его продолжительность. Въ-слѣдствіе этого, онъ отправилъ въ Лондонъ генерала Андреосси, и съ большимъ почетомъ принялъ въ Парижъ лорда Уитуорта. Это произвело самое благопріятное впечатлѣніе въ Лондонѣ.
Зима 1803 г. была почти такъ же блистательна, какъ зима 1802 г. Она казалась даже болѣе-спокойною, потому-что теперь не было несносной оппозиціи трибуната.
Англійскій кабинетъ думалъ уже, что теперь время вывести войска изъ Мальты. Распубликованіе въ Мониторѣ рапорта полковника Себастіани произвело въ Англіи сильнѣйшее негодованіе. Разсказъ офицера, объяснявшаго жалкое положеніе Турковъ въ Египтѣ, возможность выгнать ихъ оттуда, живость воспоминаній, оставленныхъ по себѣ Французами, и особенно жаловавшагося на дурные поступки британскаго Офицера, — такой разсказъ оскорбилъ Англичанъ и вывелъ ихъ изъ спокойнаго положенія. Между-тѣмъ, все это могло бы обойдтись безъ послѣдствій, еслибъ партіи не придрались къ этому случаю. Унндгэмъ, Доидасъ, Гренвилль начали кричать громче прежняго и покрывали своими голосами рѣчи людей великодушныхъ, каковы были Фоксъ и друзья его. Напрасно эти послѣдніе силились доказывать, что рапортъ не заключалъ въ себѣ ничего необычайнаго, и что еслибъ первый консулъ имѣлъ виды на Египетъ, то онъ не сталъ бы ихъ опубликовывать. Никто не хотѣлъ ихъ слушать, и всѣ начали съ жаромъ разглагольствовать; говорили, что англійская армія была поругана, что необходимо блистательнымъ образомъ отмстить за ея оскорбленную честь. Впечатлѣніе, произведенное въ Лондонѣ, дошло до Парижа, какъ звукъ, отраженный многочисленными отголосками; первый консулъ потерялъ всякое терпѣніе. Онъ находилъ страннымъ это раздраженіе въ людяхъ, которые сами не выполнили двухъ важнѣйшихъ обязательствъ — оставленія Александріи и Мальты. И потому онъ уполномочилъ Талейрана въ Парижѣ, а Андреосси въ Лондонѣ положить конецъ этому дѣлу и получить обстоятельное изъясненіе, почему такъ долго отлагалось выполненіе трактата.
18 февраля вечеромъ, первый консулъ пригласилъ лорда Уитуорта въ Тюльери и принялъ его очень-ласково. Большой письменный столъ занималъ средину кабинета; первый консулъ посадилъ посланника у одного конца стола, а самъ сѣлъ у другаго[3]. Онъ сказалъ ему, что хотѣлъ видѣть его, поговорить съ нимъ лично, чтобъ убѣдить его въ своихъ настоящихъ намѣреніяхъ, чего ни одинъ изъ его министровъ не могъ сдѣлать такъ хорошо, какъ онъ самъ. Онъ припомнилъ всѣ свои отношенія къ Англіи съ самаго начала своего консульства. «Всякій вѣтеръ» воскликнулъ первый консулъ: «всякій вѣтеръ, подымающійся въ Англіи, приноситъ мнѣ только ненависть и оскорбленіе. Теперь» присовокупилъ онъ «мы находимся въ положеніи, изъ котораго, намъ непремѣнно надо выйдти. Хотите ли вы, или нѣтъ, выполнить амьенскій трактатъ?.. Что до меня, я выполнилъ его съ величайшею точностью. Безполезно стараться обманывать насъ въ этомъ отношеніи: желаете ли мира, желаете ли войны? Если вы желаете войны, скажите только одно слово, и мы поведемъ ее съ ожесточеніемъ, до окончательной гибели одной изъ двухъ націй. Если же вы желаете мира, то должно очистить Александрію и Мальту, — потому-что» присовокупилъ первый консулъ съ выраженіемъ непреклонной рѣшимости «эта мальтійская скала, на которой воздвигнуто столько укрѣпленій, безъ сомнѣнія имѣетъ великую важность въ-отношеніи владычества на моряхъ, по въ моихъ глазахъ она имѣетъ еще большую значительность, потому-что съ ней тѣсно связана честь Франціи. Что скажетъ свѣтъ, если мы позволимъ нарушить торжественный трактатъ, заключенный съ нами? Свѣтъ усомнится въ нашей энергіи. Что до меня, то я уже рѣшился: я лучше хочу васъ видѣть на высотахъ Монмартра, нежели на высотахъ Мальты!»
Ужасное слово, слишкомъ-вѣрно сбывшееся на гибель Франціи!
Лордъ Уитуортъ, безмолвный, неподвижный, непонимавшій довольно сцены, на которую онъ былъ призванъ, въ короткихъ словахъ отвѣчалъ на рѣчь перваго консула. Онъ утверждалъ, что Александрія оставлена уже Англичанами, теперь, въ минуту ихъ разговора. Что до Мальты, то онъ объяснялъ замедленіе встрѣченною трудностью получить гарантію европейскихъ дворовъ и упорными отказами гросмейстера Русполи. Но онъ присовокупилъ, что Англія наконецъ готовилась приступить къ оставленію этого острова, какъ перемѣны, случившіяся въ Европѣ, и въ-особенности рапортъ полковника Себастіани, сдѣлались причиною новыхъ затрудненій. Здѣсь первый консулъ прервалъ англійскаго посланника. «О какихъ перемѣнахъ хотите сказать вы? Власть моя надъ Европою не сдѣлалась ни болѣе, ни менѣе того, какою была она во время заключенія амьенскаго трактата. Укажите мнѣ хоть на одно государство, которому бы я угрожалъ нападеніемъ? То, что вы говорите о рапортѣ полковника Себастіани, недостойно отношеній двухъ великихъ націй. Если вы опасаетесь моихъ видовъ на Египетъ, — милордъ, я постараюсь разувѣрить васъ. Да, я много думалъ о Египтѣ, буду думать о немъ и еще, если вы принудите меня возобновить войну. Но я не нарушу мира, которымъ мы наслаждаемся съ недавняго времени, для того, чтобъ отвоевать эту страну. Турецкая-Имперія грозитъ своимъ паденіемъ. Но будьте спокойны, я не ускорю событій. Еслибъ я хотѣлъ, то силы, посланныя мною въ Сен-Доминго, я могъ бы направить на Александрію. Ваше войско тамъ въ 4,000 человѣкъ не было бы для меня препятствіемъ.. Оно было бы, напротивъ того, для меня извиненіемъ. Я бы внезапно напалъ на Египетъ, и въ этотъ разъ вы не могли бы исторгнуть его изъ моихъ рукъ. Но я и не мечтаю ни о чемъ подобномъ, мнѣніе Европы тотчасъ бы обратилось противъ меня, мое политическое вліяніе было бы потеряно. Зачинщиками раздора должны быть вы, а не я; мггь это необходимо для того, чтобъ Франція проявила весь свой энтузіазмъ, весь свой порывъ, въ войнѣ, которую я принужденъ буду вести съ вами. Теперь, если вы сомнѣваетесь въ моемъ желаніи поддержать миръ, выслушайте и судите, до какой степени я чистосердеченъ. Будучи еще очень-молодъ, я достигъ до могущества, до славы, къ которымъ трудно что-нибудь прибавить. И этою властью, этою славою, думаете вы, я захочу рискнуть въ отчаянной борьбѣ? Если вступлю въ войну съ Австріей), я съумѣю найдти дорогу въ Вѣну. Если вступлю въ войну съ вами, я лишу васъ всѣхъ союзниковъ на материкѣ, я запру вамъ доступъ туда отъ Балтики до Тарентскаго-Залива. Вы обложите насъ блокадою, но я запру васъ въ свою очередь; вы сдѣлаете изъ материка тюрьму для насъ, а я обращу вамъ въ тюрьму все пространство морей. Между-тѣмъ, чтобъ покончить дѣло, необходимы будутъ средства болѣе прямыя; надо будетъ соединить сто-пятьдесятъ тысячь человѣкъ, огромную флотилію, попытать перейдти проливъ, и, быть-можетъ, погребсти въ глубинѣ морей мою судьбу, мою славу, жизнь мою. Высадка въ Англію, милордъ, отчаянная отвага!» Сказавъ эти слова, первый консулъ, къ великому удивленію своего собесѣдника, принялся самъ исчислять трудности, опасности подобнаго предпріятія, и, соглашаясь, что тутъ болѣе шансовъ погибнуть, нежели успѣть, онъ присовокупилъ, съ выраженіемъ необычайной энергіи: «Но, милордъ, какъ ни велика эта отвага, я рѣшусь на нее, если вы меня къ тому принудите. Я предамъ на волю судьбы и мою армію и самого-себя. Со мною, это великое предпріятіе пріобрѣтетъ болѣе шансовъ, нежели съ кѣмъ другимъ. Я перешелъ въ зимнюю пору чрезъ Альпы; я знаю, какъ можно сдѣлать возможнымъ то, что кажется невозможнымъ для всѣхъ; и, если я успѣю, ваши поздніе внуки кровавыми слезами будутъ оплакивать предковъ. Вы видите», воскликнулъ первый консулъ: «долженъ ли я, могущественный, счастливый, спокойный теперь, рискнуть на такое предпріятіе своимъ могуществомъ, счастіемъ, спокойствіемъ; вы видите, чистосердеченъ ли я, говоря, что желаю мира?» Потомъ, успокоясь, первый консулъ присовокупилъ: «Лучше и для васъ, и для меня, удовлетворить мои требованія выполненіемъ трактатовъ. Вы владыки морей, а я владыка земли. Постараемся сблизиться другъ съ другомъ, и мы, по своей волѣ, будемъ править судьбами вселенной!» Эта рѣчь, столь необычайная по своей откровенности, изумила, смутила англійскаго посланника, который, будучи очень-честнымъ человѣкомъ, не былъ, къ-несчастію, способенъ понять величіе и чистосердечность словъ перваго консула. Двѣ цѣлыя націи должны были бы присутствовать при подобномъ разговорѣ и дать отвѣтъ на него.
На другой день по открытіи засѣданія законодательнаго сословія, 2 вантоза (21 февраля), было прочитано, по обыкновенію, изображеніе состоянія республики, начертанное рукою самого перваго консула. По поводу неоставленія Мальты Англичанами было сказано, что въ случаѣ войны, одна Англія не будетъ въ состояніи бороться съ Франціей[4].
Когда это изображеніе состоянія республики, написанное съ большою заносчивостью, дошло до Лондона, оно произвело тамъ гораздо-болѣе шума, нежели рапортъ полковника Себастіани, болѣе нежели событія въ Италіи, Швейцаріи, Германіи, въ которыхъ упрекали перваго консула. Надо присовокупить, что первый консулъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, отправилъ къ британскому правительству ноту, требуя окончательнаго объясненія на счетъ оставленія Мальты.
Англійскій кабинетъ принужденъ былъ, наконецъ, рѣшиться на что-нибудь и объявить первому консулу свои намѣренія касательно этого острова, сдѣлавшагося причиною столь великихъ событій. Смущеніе его было велико, потому-что онъ не хотѣлъ ни признаться въ намѣреніи нарушить торжественный трактатъ, ни обѣщать очистить Мальту, что сдѣлалось невозможнымъ по его собственной слабости. Принужденный общественнымъ мнѣніемъ рѣшиться на что-нибудь, и не зная на что рѣшиться онъ вознамѣрился внести въ парламентъ рѣчь короля, что въ представительныхъ государствахъ служитъ иногда средствомъ занять умы, обмануть ихъ нетерпѣніе, но что можетъ сдѣлаться очень-опаснымъ, когда правительство не сознаётъ ясно, къ чему хотятъ привести ихъ, и заботится только о томъ, чтобъ доставить имъ минутное удовлетвореніе.
Въ засѣданіе 8 марта, слѣдующая рѣчь внесена была въ парламентъ:
«Его величество считаетъ необходимымъ увѣдомить нижнюю палату, что такъ-какъ значительныя военныя приготовленія производятся въ портахъ Франціи и Голландіи, то онъ полагаетъ нелишнимъ принять новыя предохранительныя мѣры для безопасности своего государства. Хотя всѣ эти приготовленія готовятся, по-видимому, для колоніальныхъ экспедицій, однако, такъ-какъ въ настоящее время существуютъ между его величествомъ и французскимъ правительствомъ важныя недоразумѣнія, результатъ которыхъ неизвѣстенъ, — его величество рѣшился сообщить объ этомъ своимъ вѣрнымъ подданнымъ, будучи „твердо увѣренъ, что онъ можетъ положиться на ихъ рвеніе и щедрость, которыхъ могутъ потребовать обстоятельства для чести его короны и для существенныхъ пользъ его народа.“
Трудно было бы придумать что-нибудь болѣе некстати. Эти слова не имѣли достаточнаго основанія и были оскорбительны для Франціи.
Рѣчь короля сдѣлалась извѣстною въ Парижѣ 11 марта. Къ-несчастію, на послѣ-завтра приходило ь воскресенье, день пріема дипломатическаго корпуса въ Тюльери. Весьма-естественное любопытство привлекло туда всѣхъ иностранныхъ министровъ, желавшихъ посмотрѣть на перваго консула при этомъ обстоятельствѣ и особенно на англійскаго посланника. До начатія аудіенціи, первый консулъ былъ у г-жи Бонапарте, въ ея покояхъ, и игралъ съ ребенкомъ, долженствовавшимъ быть тогда его наслѣдникомъ: то былъ новорожденной сынъ Лудовика-Бонапарте и Ортансы де-Боарне. Придворный префектъ возвѣстилъ, что всѣ уже собрались, и между прочими именами произнесъ имя лорда Уитуорта, Это имя произвели на перваго консула видимое впечатлѣніе; онъ пересталъ играть съ дитятей, схватилъ за руку г-жу Бонапарте и стремительно вступилъ въ пріемную залу, прошелъ мимо всѣхъ иностранныхъ министровъ и обратился прямо къ представителю Великобританіи. „Милордъ“ сказалъ онъ ему съ чрезвычайнымъ волненіемъ: „что новаго изъ Англіи?“ и, почти не ожидая его отвѣта, присовокупилъ: „И такъ, вы хотите войны?“ — Нѣтъ, генералъ, отвѣчалъ съ большою умѣренностью посланникъ: — мы слишкомъ-хорошо чувствуемъ выгоды мира. — „И такъ, вы хотите войны“ продолжалъ первый консулъ очень-громко, такъ-что могъ быть слышимъ всѣми присутствовавшими. „Мы сражались другъ съ другомъ десять лѣтъ; хотите ли, чтобъ сражались еще десять лѣтъ? Какъ можно было сказать, что Франція вооружается? Въ нашихъ портахъ нѣтъ ни одного корабля; всѣ годные корабли отправлены въ Сен-Доминго. Одна только небольшая эскадра находится въ водахъ Голландіи, и уже четыре мѣсяца ни для кого не тайна, что эта эскадра назначается въ Луизіану. Сказали, что между Франціей и Англіей существуетъ несогласіе, — мнѣ объ этомъ вовсе неизвѣстно. Я знаю только, что островъ Мальта не оставленъ Англичанами въ условленный срокъ; но не могу представить себѣ, чтобъ ваши министры захотѣли нарушить обязательство Англіи, отказавшись выполнить торжественный трактатъ. По-крайней-мѣрѣ, они еще не говорили объ этомъ намъ. Я не могу также предполагать, чтобъ своими вооруженіями вы имѣли помышленіе испугать французовъ: ихъ можно убивать, милордъ, но испугать — никогда!“ Посланникъ, изумленный и нѣсколько-смущенный, не смотря на свое хладнокровіе, отвѣчалъ, что англійское правительство не хочетъ ни того, ни другаго, что оно старается, напротивъ, жить въ добромъ согласіи съ Франціею. „Въ такомъ случаѣ“ возразилъ первый консулъ: „надо уважать трактаты. Горе тому, кто не уважаетъ трактатовъ!“ Потомъ онъ прошелъ мимо посланниковъ испанскаго и русскаго и сказалъ имъ довольно-громко, нихъ было два Гибральтара въ Средиземномъ-Морѣ, одинъ при входѣ, другой по срединѣ».
Англійскій кабинетъ, поставленный такимъ-образомъ между двухъ крайностей, рѣшился предпочесть войну уступкѣ Мальты. Лордъ Уитуортъ получилъ депешу, въ которой ему приказано было требовать обладанія Мальтою, по-крайней-мѣрѣ на десять лѣтъ, уступки острова Ламидузы, немедленнаго оставленія Швейцаріи и Голландіи Французскими войсками, и опредѣленнаго вознагражденія королю Пьемонта. Въ возмездіе за это предлагалось признать итальянскія государства. Вмѣстѣ съ тѣмъ объявлено было лорду Уитуорту, чтобъ онъ немедленно потребовалъ себѣ паспортовъ, если условія Англіи но будутъ приняты.
Какъ послѣднее средство уладить дѣло, британскіе министры предлагали первому консулу уступить Мальту на десять лѣтъ Англіи, тайною статьею трактата. Талейранъ объявилъ лорду Уитуорту, что первый консулъ не намѣренъ обманывать Франціи; но что Мальта можетъ быть уступлена Англичанамъ, если Франціи дано будетъ за это равнозначащее вознагражденіе. Лордъ Уитуортъ сказалъ, что не имѣетъ права откладывать долѣе свой отъѣздъ, и оба министра разстались, очень-опечаленные тѣмъ, что имъ не удалось примирить враждующія стороны. Лордъ Уитуортъ потребовалъ себѣ паспортовъ, но сказалъ, что поѣдетъ тихо, и что въ это время Французское правительство успѣетъ написать въ Лондонъ и получить оттуда отвѣтъ, прежде, нежели онъ достигнетъ Калэ. Было условлено, что англійскій посланникъ будетъ ожидать въ Калэ, покуда генералъ Андреосси прибудетъ въ Дувръ.
Парижъ весь превратился въ любопытство. Толпа народа осаждала двери отели англійскаго посланника, чтобъ посмотрѣть дѣлаются ли тамъ приготовленія къ отъѣзду. Прождавъ еще цѣлыя сутки и давъ такимъ образомъ Французскому кабинету время одуматься, лордъ Уитуорта" выѣхалъ наконецъ въ Калэ. Его отъѣздъ произвелъ живое впечатлѣніе въ Парижѣ, и всѣ предчувствовали, что великія событія готовятся ознаменовать этотъ новый періодъ войны.
Генералъ Андреосси былъ провожаемъ изъ Англіи съ видимымъ сожалѣніемъ. Онъ прибылъ въ Дувръ въ то самое время, какъ лордъ Уитуортъ въ Калэ, т. е. 17 мая. Лордъ Уитуортъ былъ тотчасъ же перевезенъ по ту сторону пролива. Онъ поспѣшилъ посѣтить Французскаго посланника, осыпалъ его знаками уваженія, и самъ проводилъ его на бортъ судна, долженствовавшаго перевезти его во Францію. Оба посланника разстались другъ съ другомъ въ присутствіи разстроенной, опечаленной толпы. Въ эту торжественную минуту, казалось, обѣ націи говорили другъ другу: «прости! — до свиданія послѣ ужасной войны и потрясенія вселенной…»
Таково было печальное окончаніе этого кратковременнаго амьенскаго мира!
- ↑ Надо, впрочемъ, замѣтить, что въ эту эпоху саксонскій курфирстъ былъ католикъ, между-тѣмъ, какъ его государство исповѣдовало протестантство.
- ↑ Депеша, которой сущность представили мы, была написана 1 брюмера XI г. Талейраномъ французскому уполноченному Отто, подъ диктовку перваго консула.
- ↑ Первый консулъ въ тотъ же день разсказалъ объ этой бесѣдѣ министру внѣшнихъ сношеній, за тѣмъ, чтобъ онъ сообщилъ объ этомъ французскимъ министрамъ при иностранныхъ дворахъ. Первый консулъ говорилъ объ этомъ своимъ сотоварищамъ и многимъ особамъ, которыя сохранили о томъ воспоминаніе. Наконецъ, лордъ Уитуортъ передалъ этотъ разговоръ цѣликомъ своему кабинету. Эта сцена сдѣлалась извѣстна цѣлой Европѣ и о ней писали различнымъ образомъ.
- ↑ "Я слышалъ и, говоритъ Тьеръ, «отъ одной важной особы, одного изъ почтеннѣйшихъ членовъ англійской дипломаціи, что эти слова привели въ волненіе всѣ умы Англіи, и что съ этого дня надо было считать неизбѣжнымъ объявленіе войны».