КОНСУЛЬСТВО И ИМПЕРІЯ
правитьСоч. ТЬЕРА.
правитьМы видѣли, при помощи какихъ постоянныхъ и искусныхъ усилій, первый консулъ, покоривъ Европу своими побѣдами, успѣлъ сблизить ее съ Франціею своею политикою: мы видѣли, при помощи какихъ неменѣе-достойныхъ уваженія усиліи онъ примирилъ римскую церковь съ Французскою республикою, и положилъ конецъ бѣдствіямъ раскола. Усилія его къ возстановленію безопасности на проѣзжихъ дорогахъ, къ возбужденію дѣятельности въ торговлѣ и промышлености, къ доставленію цвѣтущаго состоянія финансамъ, порядка администраціи, къ начертанію кодекса гражданскихъ законовъ, приспособленнаго къ нравамъ націи, наконецъ къ организаціи французскаго общества во всѣхъ его частяхъ, — всѣ эти усилія его были не менѣе постоянны и увѣнчались не меньшимъ успѣхомъ.
Шайки разбойниковъ, составившіяся изъ дезертировъ французской арміи и изъ вольницы гражданской войны, преслѣдовавшія богатыхъ владѣльцевъ въ ихъ имѣніяхъ, путешественниковъ на большихъ дорогахъ, грабившія публичныя кассы и распространявшія ужасъ по всей странѣ, были теперь уничтожены послѣдними строгими мѣрами. Эти разбойники выбрали для своихъ подвиговъ время, когда почти всѣ войска были выведены за границу, и отъ-того не было достаточно силъ къ охраненію государства внутри. Но, по заключеніи люневялльскаго мира и возвращеніи части войскъ во Францію, положеніе дѣлъ измѣнилось. Многочисленныя подвижныя колонны, сопровождаемыя сперва военными коммиссіями, а позже этими особенными трибуналами, объ учрежденіи которыхъ сказали мы выше, проходили по дорогамъ во всѣхъ направленіяхъ. Многія сотни этихъ разбойниковъ были разстрѣляны въ-продолженія полу года. Другіе, совершенно-упавшіе духомъ, полагали оружіе и сдавались. Безопасность на большихъ дорогахъ была возстановлена, и тогда-какъ, въ январь и февралѣ 1801 г. едва можно было ѣздить изъ Парижа въ Руанъ, или изъ Парижа въ Орлеанъ, не подвергаясь опасности быть зарѣзану, въ исходѣ этого года можно было изъѣздить всю Францію, не подвергнувшись никакому несчастію. Только въ глубинѣ Бретани или посреди Севеннъ существовали, можетъ-быть, еще нѣкоторые остатки этихъ шаекъ. Вскорѣ и они должны были быть совершенно разсѣяны.
Мы уже видѣли, какъ десятилѣтнія смуты почти-совершенно прервали возможность сообщенія во Франціи, и какъ первый консулъ ассигновалъ экстраординарную сумму на исправленіе двадцати главныхъ шоссе, пересѣкавшихъ землю республики. Онъ самъ наблюдалъ за употребленіемъ этой суммы и своимъ постояннымъ вниманіемъ возбуждалъ въ высочайшей степени рвеніе инженеровъ. Каждый изъ его адъютантовъ, или первѣйшихъ сановниковъ, но возвращеніи своемъ съ дороги, были разспрашиваемы имъ для того, чтобъ узнать, выполняются ли его повелѣнія. Въ X году было ассигновано на дороги 28 мильйоновъ — сумма вдвое или втрое превосходившая прежніе расходы по этой статьѣ. И исправленія шли быстро, и изъ всего было видно, что, въ-теченіе 1802 года, дороги будутъ приведены въ превосходнее состояніе.
Даны были повелѣнія къ проложенію новыхъ путей сообщенія между различными частями старой и новой Франціи. Строились четыре большія дороги между Италіею и Фракціею. Симплонская, о которой мы упоминали неоднократно, быстро подвигалась впередъ. Начали уже строить ту, которая должна была соединять Пьемонтъ и Савойю, пролегая чрезъ гору Сени. Повелѣно было приступить къ проложенію третьей чрезъ гору Женевру, для соединенія Пьемонта съ югомъ Франціи. Предпринято было исправленіе большой тендской дороги, проходящей чрезъ приморскія альпы. Такимъ-образомъ преграда альповъ уничтожаласъ между Франціею и Италіею посредствомъ этихъ четырехъ дорогъ. Чудо перехода чрезъ Сен-Бернаръ дѣлалось уже на будущее время безполезнымъ, еслибъ пришлось идти на помощь Италіи.
Прокапывались каналы, строились новые мосты черезъ Сену. Эти многочисленныя и прекрасныя предпріятія привлекали на себя общественное вниманіе.
Торговля видимо возрастала; возраждались мануфактуры. Производство шелковыхъ тканей начинало снова расцвѣтать. Ліонъ, любимый городъ перваго консула, снова занялся своею прекрасною промышленостью.
Статистическія свѣдѣнія, собранныя о 67 департаментахъ (изъ числа 102, изъ которыхъ состояла Франція въ 1801 г.) показали, что въ этихъ департаментахъ народонаселеніе, простиравшееся въ 1789 г. до 21,176,243 жителей, простиралось въ 1800 г. до 22,297,443, — значитъ, увеличилось слишкомъ 1,100,000 душами, почти на одну девятнадцатую. Этотъ результатъ, мало вѣроятный, еслибъ не подтверждался самыми вѣрными фффиціальными свѣдѣніями, доказываетъ, что бѣдствіе, произведенное во Франціи въ-отношеніи матеріальномъ, вскорѣ изгладилось съ чудною быстротою. Земледѣліе всюду шло съ возрастающимъ успѣхомъ.
Первый консулъ придумалъ одно изъ дѣйствительнѣйшихъ средствъ, чтобъ знать все и быть въ состояніи дѣлать необходимыя улучшенія въ огромной машинъ государственнаго управленія. Онъ поручилъ нѣкоторымъ способнѣйшимъ государственнымъ совѣтникамъ объѣзжать Францію, наблюдать на самомъ мѣстѣ ходъ администраціи, доносить о мѣстныхъ потребностяхъ и найденныхъ злоупотребленіяхъ. Эти поѣздки приносили благодѣтельные плоды.
Адъютанты, посылаемые имъ то къ арміямъ, то къ портамъ, чтобъ сообщать повсюду энергію его воли, получали приказаніе, мимоѣздомъ, наблюдать все, и обо всемъ рапортовать своему генералу. Полковники Лакюэ, Лористонъ, Савари, посыланные въ Антверпенъ, Булонь, Брестъ, Рошфоръ, Тулонъ, Геную, Отранте, имѣли порученіе на возвратномъ пути останавливаться въ каждомъ городѣ, присматриваться, прислушиваться ко всему и дѣлать обо всемъ свои замѣчанія: о состояніи дорогъ, движеніи торговыхъ дѣлъ, образѣ дѣйствій должностныхъ лицъ, расположеніи умовъ. Ни одинъ изъ нихъ не обманулъ его ожиданій; ни одинъ не боялся говорить правду передъ справедливымъ и всемогущимъ властелиномъ. Этотъ властелинъ, который не думалъ тогда ни о чемъ болѣе, какъ только о томъ, чтобъ творить благо, — потому-что это благо, безконечное въ своемъ объемѣ и своемъ многоразличіи, было достаточно для поглощенія жара души его, — этотъ властелинъ съ удовольствіемъ принималъ всякую вызванную имъ-самимъ истину, и съ рѣшимостью обращалъ ее въ свою пользу, — надо ли было наказать чиновника, преступившаго долгъ свой, или пополнить недостатокъ въ новыхъ учрежденіяхъ, или обратить вниманіе на предметъ, до-тѣхъ-поръ ускользавшій отъ его зоркаго взгляда.
Зрѣлищемъ, обращавшимъ на себя въ эту минуту всеобщее вниманіе, были совѣщанія о гражданскомъ кодексѣ въ государственномъ совѣтѣ. Потребность въ этомъ кодексъ была, конечно, сильнѣйшею изъ потребностей Франціи. Старинное гражданское законодательство, состоявшее изъ правъ феодальнаго, обычнаго, римскаго, не годилось долѣе для общества, снизу до верху подвергшагося рѣшительному перевороту. Коммиссія, составленная изъ Порталиса, Тронше, Биго-де-Преамне и Малльвилля, начертала проектъ гражданскаго кодекса. Этотъ проектъ былъ препровожденъ во всѣ трибуналы, чтобъ они подвергли его своему разсмотрѣнію и сдѣлали на него свои замѣчанія. Въ-слѣдствіе этого разсмотрѣнія и этихъ замѣчаній, проектъ былъ видоизмѣненъ, и наконецъ внесенъ въ государственный совѣтъ, который разбиралъ его статью за статьею, въ-продолженіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ. Первый консулъ, присутствуя на каждомъ изъ этихъ засѣданій, какъ президентъ, обнаруживалъ стройность, ясность, часто глубину взглядовъ, приводившихъ всѣхъ въ изумленіе. Не изумлялись, видя въ немъ администратора, въ немъ привыкшемъ править арміями, управлять покоренными странами, потому-что это качество необходимо для великаго полководца; но было чему дивиться, видя въ немъ законодателя. Его образованіе въ этомъ отношеніи было окончено быстро. Интересуясь всѣмъ, потому-что онъ понималъ все, онъ просилъ у Камбасереса нѣкоторыхъ книгъ по предмету права, и именно матеріаловъ, приготовленныхъ во время Конвента для изданія новаго гражданскаго кодекса. Онъ съ жадностію читалъ ихъ, какъ и тѣ книги религіознаго содержанія, которыми окружалъ себя, занимаясь конкордатомъ. Иногда недостаточное познаніе предмета заставляло его поддерживать странныя идеи; но онъ вскорѣ допускалъ образумить себя людямъ ученымъ, окружавшимъ его, и былъ выше всѣхъ ихъ, когда надо было извлечь изъ стеченія противоположныхъ идеи самое естественное и самое разумное заключеніе. Первый консулъ умѣлъ заставить работать всѣхъ, самъ работая по цѣлымъ днямъ. Протоколы замѣчательнѣйшихъ засѣданій были печатаемы и обнародываемы. Но прежде, чѣмъ посылались они въ Монитеръ, консулъ Камбасересъ просматривалъ ихъ, выбрасывая изъ рѣчей перваго консула, чего не слѣдовало знать публикѣ. И такъ, въ этихъ протоколахъ оставалась мысль перваго консула иногда исправленная, обезцвѣченная, но всегда поразительная. Это сильно дѣйствовало на публику, и она привыкла смотрѣть на него, какъ на единственнаго виновника всего, что творилось добраго и великаго во Франціи. Ей нравилось, что законодателемъ у нея тотъ же самый человѣкъ, котораго видала она полководцемъ, дипломатомъ, администраторомъ, и постоянно великимъ на всѣхъ этихъ столь различныхъ поприщахъ.
Первая книга гражданскаго кодекса была окончена, и это былъ одинъ изъ многочисленныхъ проектовъ, которые должны были быть представлены законодательному сословію. Итакъ, замиреніе Франціи и ея внутренняя переорганизація шли вровень другъ съ другомъ. Хотя не все зло было еще исправлено, хотя не все благо было еще совершено, однакожъ сравненіе настоящаго съ прошедшимъ наполняло сердца всѣхъ удовольствіемъ и надеждою. Совершеніе всякаго благаго дѣла прописывали первому консулу, и были правы, потому-что, по свидѣтельству его трудолюбиваго сотрудника, консула Камбасереса, онъ давалъ направленіе всему, входилъ самъ въ подробности, и по каждой отдѣльной части дѣлалъ еще больше тѣхъ, кому была она спеціально ввѣрена.
Человѣкъ, правившій Франціею съ 1799 по 1815 г., имѣлъ, безъ-сомнѣнія, въ-продолженіе своего поприща упоительные дни славы; по конечно ни онъ, ни Франція, которую очаровалъ онъ, не переживали подобныхъ дней, — дней, въ которые величіе сопровождалось еще и мудростью, и особенно тою мудростью, которая заставляетъ надѣяться на продолжительность счастія.
По-истинѣ, должно бъ было остановиться на чудесныхъ событіяхъ этихъ первыхъ временъ, и исторія, говоря объ этомъ царствованіи, сказала бы, что ничего болѣе великаго, болѣе совершеннаго люди не видывали на земли. Все это было написано на лицахъ людей всѣхъ состояній, всѣхъ націй, съ благоговѣніемъ толпившихся вокругъ перваго консула. Множество иностранцевъ стекалось въ Парижъ, чтобъ посмотрѣть на Францію, чтобъ увядать генерала Бонапарте, и большая часть изъ нихъ представлялась ему чрезъ министровъ своего правительства. Дворъ его, — ибо онъ создалъ себѣ дворъ, — дворъ его былъ вмѣстѣ военный и гражданскій, суровый и утонченный, изящный. Онъ прибавилъ къ нему нѣчто съ прошлаго года; онъ составилъ военный штатъ для себя и консуловъ и окружилъ, какъ государыню, придворными дамами госпожу Бонапарте. Консульская гвардія была образована изъ четырехъ пѣхотныхъ гренадерскихъ и егерскихъ батальйоновъ, въ 1,200 человѣкъ каждый, и двухъ кавалерійскихъ полковъ, конногренадерскаго и конноегерскаго. Тѣ и другіе были составлены изъ лучшихъ, храбрѣйшихъ солдатъ арміи. Многочисленная и хорошо-устроенная артиллерія дополняла эту гвардію и дѣлала изъ нея настоящую дивизію, изъ всѣхъ родовъ войскъ, простиравшуюся до 6,000 человѣкъ. Блистательный штабъ начальствовалъ этимъ превосходнымъ войскомъ. Къ этому особенному штабу консульской гвардіи первый консулъ присоединилъ военнаго губернатора Тюльерійскаго-Дворца, съ двумя офицерами штаба, бывшими въ званіи адъютантовъ (adjutants). Этимъ губернаторомъ былъ адъютантъ Дюрокъ, всегда употребляемый на деликатныя порученія. Ни одинъ офицеръ не былъ способнѣе его воцарить въ правительственномъ дворцѣ порядокъ и благочиніе, нравившіеся первому консулу и бывшіе въ духѣ того времени. Надо было смягчить этотъ воинственный видъ, придавъ ему нѣкоторую гражданскую наружность. Государственный совѣтникъ, Бензешъ (Beneztch) въ-продолженіе перваго года присутствовалъ при аудіенціяхъ и принималъ съ приличнымъ этикетомъ иностранныхъ министровъ и важныхъ особъ, имѣвшихъ доступъ къ консуламъ: четыре гражданскіе Офицера, съ званіемъ придворныхъ префектовъ, смѣнили теперь въ этой обязанности государственнаго совѣтника Бензеша. Четыре придворныя дамы назначены были къ госпожѣ Бонапарте, чтобъ помогать ей въ пріемѣ гостей въ салонѣ перваго консула. Новый дворъ украшался присутствіемъ супруги перваго консула и сестеръ его, изъ которыхъ всѣ были замѣчательны или по своимъ очаровательнымъ пріемамъ, или по уму, или по красотѣ. Выше мы говорили о братьяхъ перваго консула: теперь время познакомиться съ его сестрами. Старшая сестра перваго консула, госпожа Элиза Баккіоки, незамѣчательная по наружности, была очень-замѣчательна по уму, и привлекала вокругъ себя отличнѣйшихъ тогдашнихъ литераторовъ, каковы были Сюаръ, Мореллье, Фонтанъ. Вторая, Каролина Мюратъ, вышедшая за генерала этого имени, честолюбивая и прекрасная, упоенная счастливою судьбою своего брата, желая привлечь лучшую долю изъ нея на себя-самоё и своего мужа, была одною изъ женщинъ этого новаго двора, придававшихъ ему наиболѣе жизни и изящества. Третья, Полина Бонапарте, та, которая была за генераломъ Леклеромъ, и которая вышла потомъ за принца Боргезе, была одною изъ прекраснѣйшихъ особъ своего времени. Она еще не вызвала противъ себя злорѣчія, какъ сдѣлала это позднѣе, и если ея неосторожное поведеніе печалило иногда ея брата, страстная нѣжность, которую она чувствовала къ нему, трогала его и обезоруживала его строгость. Госпожа Бонапарте стояла выше всѣхъ ихъ, какъ супруга перваго консула, и очаровывала своею врожденною граціею Французовъ и иностранцевъ, имѣвшихъ доступъ въ правительственный дворецъ. Неизбѣжное и уже видимое соперничество между членами этого семейства, такъ-близкаго къ трону, было сдерживаемо генераломъ Бонапарте, который, хотя и любилъ близкихъ сердцу, однакожь обращался сурово съ нарушавшими миръ, который онъ любилъ видѣть вокругъ себя.
Событіе нѣкоторой важности произошло въ консульскомъ семействѣ: то былъ бракъ Ортансы де-Боарне съ Лудовикомъ Бонапарте. Первый консулъ, нѣжно любившій обоихъ дѣтей своей супруги, хотѣлъ выдать Ортансу де-Боарне за Дюрока, полагая, что взаимная привязанность сближала эти два юныя сердца. Но этотъ бракъ, мало нравившійся госпожѣ Бонапарте, не состоялся. Госпожа Бонапарте, все мучимая страхомъ развода, съ-тѣхъ-поръ, какъ она перестала надѣяться имѣть дѣтей, задумала выдать дочь свою за одного изъ братьевъ своего супруга, льстя себя надеждою, что дѣти, которыя родятся отъ этого союза, связанныя двойственными узами съ новымъ главою Франціи, могутъ быть его наслѣдниками. Іосифъ Бонапарте былъ женатъ; Люсіанъ велъ безпорядочную жизнь, и держался въ непріязненномъ отношеніи къ своей своячениць; Іеронимъ искуплялъ на флотѣ кое-какія заблужденія молодости. Лудовикъ одинъ соотвѣтствовалъ видамъ госпожи Бонапарте: она избрала его. Онъ былъ уменъ, образованъ, по своенравенъ, и мало сходенъ по характеру съ назначаемою ему невѣстою. Первый консулъ, который такъ судилъ объ этомъ дѣлѣ, сначала противился, потомъ уступилъ и согласился на бракъ, который по долженъ былъ составить счастіе обоихъ супруговъ, по который, однажды, едва не далъ наслѣдниковъ всесвѣтной имперіи.
Брачное благословеніе было дано кардиналомъ Капрарою, и въ частномъ домѣ, какъ совершались тогда всѣ требы, если совершавшіе ихъ были духовные неприсяжные. При этомъ же случаѣ, дано было благословеніе генералу Мюрату и супругъ его, Каролинѣ, которые до-сихъ-поръ еще не имѣли его, подобно многимъ другимъ мужьямъ и женамъ того времени, которыхъ бракъ бывалъ заключенъ только гражданскимъ образомъ. Генералъ Бонапарте и Жозефина были въ такихъ же обстоятельствахъ. Жозефина усильно просила своего мужа присоединить религіозную связь къ гражданской, уже соединявшей ихъ; но, изъ предусмотрительности ли, или изъ страха признаться предъ всѣми въ неполнотѣ контракта, связывавшаго его съ госпожою Бонапарте, первый консулъ не хотѣлъ на это согласиться.
Однажды въ декаду, какъ мы уже говорили выше, первый консулъ принималъ посланниковъ и иностранцевъ, которые были представляемы ему министрами ихъ націи. Онъ проходилъ по рядамъ собранія, всегда многочисленнаго, въ сопровожденіи своихъ адъютантовъ. Госпожа Бонапарте явилась въ-слѣдъ за нимъ, въ сопровожденіи придворныхъ дамъ. Это была та же церемонія, какая соблюдалась при другихъ дворахъ, съ меньшимъ кортежемъ адъютантовъ и фрейлинъ, но за-то съ несравненно-большимъ блескомъ, окружавшимъ генерала Бонапарте. Дважды въ декаду, онъ приглашалъ къ своему столу знатнѣйшихъ особъ Франціи и Европы, и однажды въ мѣсяцъ давалъ въ Галереѣ-Діаны обѣдъ, къ которому было приглашаемо иногда до ста особъ. Въ эти дни были вечернія собранія въ Тюльери, куда были допускаемы высшіе сановники, посланники, особы высшаго французскаго общества, которыя стали сближаться съ правительствомъ. Внося разсчетъ даже въ малѣйшія вещи, первый консулъ предписывалъ своему семейству извѣстные наряды, чтобъ ввести ихъ черезъ подражаніе въ общее употребленіе. Онъ рекомендовалъ женѣ своей матерію, извѣстную подъ названіемъ лино (linon), для поощренія сен-кентенскихъ фабрикъ {Вотъ письмо, написанное изъ Сен-Кентена консулу Камбасересу:
"Мануфактуры столь интересныя города Сен-Кентена и его окрестностей, занимавшія 70,000 работниковъ и впускавшія во Францію болѣе пятнадцати мильйоновъ наличныхъ денегъ, уменьшились теперь на пять-шестыхъ. Желательно было бы, чтобъ наши дамы пустили въ моду лино, не отдавая такого рѣшительнаго предпочтенія мусслинамъ. Мысль оживить одну изъ нашихъ интереснѣйшихъ отраслей мануфактурной промышлености, которою мы владѣемъ исключительно, и доставить пропитаніе такому большому числу французскихъ семействъ, право стоитъ то"то, чтобъ ввести въ моду лино: къ-тому же, ужь не довольно ли долго лино было въ немилости?"}. Что до него самого, простой между всѣми, онъ носилъ скромный егерскій мундиръ консульской гвардіи. Онъ обязалъ своихъ соправителей носить шитую золотомъ консульскую одежду и принимать у себя общество, чтобъ повторялось у нихъ, хотя съ меньшимъ блескомъ, то же, что дѣлалось въ Тюльери.
Эта зима съ 1801 на 1802 г. (X-го года) была очень-блистательна отъ тѣхъ радостныхъ чувствъ, которыя царствовали во всѣхъ классахъ. Стеченіе множества иностранцевъ много способствовало блеску зимнихъ праздниковъ. Изъ лицъ, появившихся въ Парижѣ въ это время, два особенно привлекли на себя общее вниманіе: одинъ изъ нихъ былъ знаменитый Англичанинъ, другой эмигрантъ, котораго имя нѣкогда гремѣло въ свѣтѣ.
Знаменитый Англичанинъ былъ Фоксъ, краснорѣчивѣйшій ораторъ Англіи; знаменитый эмигрантъ былъ де-Калоппъ, бывшій министръ Финансовъ, котораго гибкій и изобрѣтательный умъ умьлъ скрывать нѣсколько времени отъ глазъ версальскаго двора пропасть, къ которой тотъ шелъ большими шагами. Фоксъ нетерпѣливо желалъ увидѣть человѣка, къ которому чувствовалъ непреодолимое влеченіе, не смотря на свой британскій патріотизмъ. Онъ пріѣхалъ въ Парижъ тотчасъ по заключеніи предварительныхъ статей мира и былъ представленъ первому консулу англійскимъ министромъ. Онъ пріѣхалъ, чтобъ видѣть Францію и главу ея, но вмѣстѣ съ тѣмъ и порыться во французскихъ дипломатическихъ архивахъ, потому-что великій ораторъ-вигъ занимался тогда на-досугѣ сочиненіемъ исторіи двухъ послѣднихъ Стуарговъ. Первый консулъ отдалъ приказаніе, чтобъ всѣ архивы были открыты Фоксу, и сдѣлалъ ему пріемъ, могшій покорить даже врага, но очаровавшій друга, котораго онъ пріобрѣлъ себѣ одного своею славою. Первый консулъ отложилъ съ этимъ благороднымъ иностранцемъ въ сторону всякій этикетъ, вступилъ съ мимъ въ самыя дружественныя отношенія, велъ съ нимъ долгія и частыя бесѣды, и, казалось, хотѣлъ, въ его особѣ, покорить себѣ самый народъ англійскій. Часто, однакожь, они были другъ съ другомъ различныхъ мнѣній. Фоксъ былъ одаренъ тѣмъ живымъ воображеніемъ, которое дѣлаетъ ораторовъ увлекательными; но умъ его не былъ ни положителенъ, ни практиченъ. Фоксъ вызывалъ улыбку перваго консула своею наивностью, неопытностью, странными у человѣка, которому было около шестидесяти лѣтъ. Первый консулъ путалъ иногда британскій патріотизмъ Фокса громадностью своихъ очень-мало-скрываемыхъ плановъ. Однакожь, оба они сошлись между собою по уму и по сердцу, и были восхищены другъ другомъ. Первый консулъ употреблялъ всевозможныя старанія, чтобъ показать Фоксу весь Парижъ, и иногда самъ сопровождалъ его въ публичныя заведенія. Въ то время была выставка произведеній французской промышлености, вторая со времени революціи. Всѣ были поражены успѣхомъ французскихъ мануфактуръ, которыя, посреди всеобщихъ смутъ, принявъ, однакоже, участіе въ умственномъ движеніи вѣка, изобрѣли множество улучшеній и новыхъ способовъ производства. Иностранцы были, казалось, этимъ сильно поражены, особенно Англичане, хорошіе судьи въ такомъ дѣлѣ. Первый консулъ повелъ Фокса въ залы этой выставки, расположенныя во дворѣ Лувра, и наслаждался иногда изумленіемъ своего знаменитаго гостя. Фоксъ, посреди ласкъ, которыми былъ окруженъ, высказалъ одну остроумную мысль, дѣлающую честь чувствамъ и уму этого благороднаго человѣка, и доказывающую, что въ немъ справедливость въ-отношеніи къ Франціи уживалась съ самымъ утонченнымъ патріотизмомъ. Въ одной изъ залъ Лувра находился земной глобусъ, большой, красивый, назначенный для перваго консула, и очень-искусно сдѣланный. Кто-то изъ сопровождавшихъ перваго консула, повернувъ этотъ глобусъ, и положивъ руку на Англію, сказалъ довольно-неловко, что Англія занимаетъ очень-мало мѣста на картѣ вселенной. «Да» отвѣчалъ Фоксъ съ живостью: «да, на этомъ острову, такомъ маленькомъ, родятся Англичане, и на этомъ острову хотятъ умереть всѣ они; но» присовокупилъ онъ, проводя руками вокругъ обоихъ океановъ и обѣихъ Индій; «но въ-продолженіе своей жизни, они наполняютъ собою всю эту вселенную, и обхватываютъ ее своимъ могуществомъ». Первый консулъ рукоплескалъ такому отвѣту, исполненному гордости и такъ кстати-сказанному.
Особа, наиболѣе, послѣ Фокса, занимавшая общественное вниманіе, былъ экс-министръ де-Калоннъ. Но ходатайству принца валлійскаго, онъ получилъ позволеніе пріѣхать въ Парижъ. Де-Калоннъ, по пріѣздъ своемъ, говорилъ рѣчи вовсе-неожиданныя и приводившія въ смущеніе роялистовъ. Онъ не хотѣлъ служить, говорилъ онъ, новому правительству, — не могъ рѣшиться на это, будучи привязанъ къ дому Бурбоновъ; по долженъ былъ высказать правду друзьямъ своимъ. Никто въ Европѣ, по его мнѣнію, не могъ сравниться съ первымъ консуломъ. И потому не должно разсчивывать на Европу, чтобъ низложить генерала Бонапарте. Тѣмъ-болѣе не должно безчестить дѣла роялизма гнусными ковами, которые приводили въ ужасъ честныхъ людей всего свѣта. Изъ этихъ рѣчей всѣ заключали, что де-Калоннъ въ скоромъ времени вступитъ въ сношенія съ консульскимъ правительствомъ. Онъ видѣлся съ консуломъ Лебреномъ, который принималъ у себя роялистовъ съ позволенія перваго консула, и говорилъ съ нимъ о дѣлахъ Франціи. Говорили даже, что онъ будетъ для Финансовъ тѣмъ же, чѣмъ былъ Талейранъ для дипломаціи. Впрочемъ, на дѣлѣ ничего этого не было. Первому консулу нужно было въ людяхъ менѣе блеска ума, но болѣе прилежанія, чего не имѣлъ де-Калоннъ, и онъ нашелъ что ему было нужно въ Годенъ, который ввелъ отличный порядокъ въ Финансахъ Франціи.
Кто бы подумалъ, что посреди столькихъ благъ, или уже совершенныхъ, или готовыхъ совершиться, могла возникнуть оппозиція, да еще и сильная оппозиція? Какъ бы то ни было, она готовилась, одна изъ самыхъ ожесточенныхъ, противъ лучшихъ твореній перваго консула. И не въ отчаянныхъ партіяхъ, радикально-противоположныхъ правительству перваго консула, роялистскихъ или революціонныхъ, готовилась оппозиція, но въ той самой партіи, которая желала ниспроверженія слабой Директоріи, способствовала тому, и призвала новое правительство, которое было въ одно и то же время искусно и твердо.
Умѣренная революціонная партія, различными способами содѣйствовавшая перевороту 18 брюмера, съ самыхъ первыхъ дней консульства приняла два противоположныя направленія: одно изъ нихъ стремилось къ тому, чтобъ революція покончилась республикою демократическою и умѣренною, какую Вашингтонъ основалъ въ Америкѣ; другое, чтобъ она покончилась монархіей, сходною болѣе или менѣе съ англійской, даже, еслибъ было нужно, и съ старинной французской монархіей, только безъ прежнихъ предразсудковъ, только безъ феодальнаго начала, но съ прибавкою величія. Наступилъ третій годъ консульскаго правленія, и, по обыкновенію, эти два противоположныя направленія все усиливались отъ самаго своего противорѣчія; надо было вскорѣ ожидать кризиса.
Трибунатъ, бывшій въ волненіи въ предшествовавшія собранія, то по поводу законовъ о финансахъ, то по поводу особенныхъ трибуналовъ, ныньче волновался еще болѣе при взглядѣ на все происходившее, при видѣ этого правительства, шедшаго такъ быстро къ своей цѣли. Въ-особенности конкордатъ приводилъ его въ негодованіе, какъ самый противореволюціонный актъ, какой только можно было себѣ представить. Гражданскій кодексъ не былъ, по его мнѣнію, довольно сообразенъ съ идеею равенства. Самые эти мирные трактаты, заключавшіе въ себѣ величіе Франціи, не правились ему по своей редакціи.
Сійесъ, желая сдѣлать всякое волненіе невозможнымъ посредствомъ своихъ конституціональныхъ предосторожностей, не успѣлъ, какъ видимъ, въ своемъ намѣреніи, потому-что конституціи не создаютъ человѣческихъ страстей, и не въ состояніи уничтожить ихъ: онѣ только сцена, на которой проявляются эти страсти. И дѣйствительно, трибунатъ чувствовалъ разглагольственную суетность своей роли; законодательное сословіе постигало смѣшную сторону своего молчанія, и, сверхъ-того, оно заключало въ себѣ много прежде-бывшихъ духовныхъ, организованныхъ аббатомъ Грегуаромъ въ оппозицію безмолвную, но стѣснительную. Самый сенатъ, изъ котораго Сійесъ хотѣлъ сдѣлать богатаго и покоящагося старца, былъ не такъ покоенъ, какъ онъ предполагалъ: сенаторы сильно скучали своимъ празднымъ достоинствомъ. Всѣ эти учрежденія вмѣстѣ завидовали государственному совѣту, который одинъ раздѣлялъ съ первымъ консуломъ славу великихъ дѣлъ, совершавшихся ежедневно.
Такимъ образомъ, это общество, которое Сійесъ хотѣлъ, по примѣру Венеціи и Генуи, усыпить чѣмъ-то въ родѣ аристократическаго правленія, все еще металось, какъ больной въ горячки, и могло быть укрощено, сдержано человѣкомъ власти, но не погружено въ мирный сонъ, какъ того надѣялся творецъ конституціи.
И, странная вещь, Сійесъ, изобрѣтатель этого новаго порядка вещей, въ-слѣдствіе котораго царствовало съ одной стороны такъ много, а съ другой такъ мало дѣятельности, Сійесъ самъ сталъ томиться своимъ собственнымъ бездѣйствіемъ. Умѣренный и даже монархическій въ своихъ началахъ, онъ долженъ бы былъ одобрить дѣйствія перваго консула; но различныя причины — однѣ неизбѣжныя, другія случайныя, начали ссорить ихъ другъ съ другомъ. Этотъ великій созерцательный умъ, доведенный до того, что только на все смотрѣлъ и ничего не дѣлалъ, долженъ былъ завидовать дѣятельному и могучему генію, ежедневно болѣе и болѣе овладѣвавшему Франціею и вселенною. Сійесъ въ блистательныхъ твореніяхъ генерала Бонапарте видѣлъ уже зародышъ его будущихъ ошибокъ, и, если не высказывалъ этого еще громко, то намекалъ иногда своимъ молчаніемъ, или однимъ словомъ, глубокимъ, какъ и мысль его. Можетъ-быть, ежеминутная внимательность въ обхожденіи могла бы успокоить, привязать его къ первому консулу. Но тотъ уже слишкомъ считалъ себя расквитавшимся съ Сійесомъ, подаривъ ему кронскую землю, и, сверхъ-того, погрузясь въ свои огромныя работы, онъ слишкомъ пренебрегъ необыкновеннымъ человѣкомъ, такъ благородно уступившимъ ему первое мѣсто въ день 18 брюмера. Онъ очень-вольно говорилъ о метафизикѣ Сійеса, его безсильномъ честолюбіи, и эти рѣчи были немедленно переносимы и отравляемы недоброжелателями. Сійесъ имѣлъ вокругъ себя нѣсколькихъ друзей, людей замѣчательныхъ, каковы дс-Траси, Тара, Кабанисъ, Ланжюнне, которые вмѣстѣ съ нимъ составляли въ сенатѣ уже довольно-замѣтную оппозицію. Конкордатъ казался имъ, какъ и многимъ другимъ, самымъ поразительнымъ доказательствомъ близкой контр-революціи.
Не живя посреди собраній, первый консулъ не вѣдалъ искусства уживаться съ людьми, чѣмъ не пренебрегалъ и самъ Цезарь, какъ ни былъ онъ могущественъ, и чему научился онъ въ сенатъ римскомъ. Первый консулъ выражалъ свое неудовольствіе публично, смѣло, съ сознаніемъ своей силы и своей славы, и вовсе не внималъ мудрому Камбасересу, который, будучи опытенъ въ управленіи собраніями, напрасно совѣтовалъ ему знать мѣру и быть осторожнымъ. «Надо» отвѣчалъ первый консулъ: «доказать этимъ людямъ, что ихъ не боятся, и они почувствуютъ страхъ, когда увидятъ, что ихъ не испугались.» Это уже, очевидно, были нравы, идеи чистаго самодержавія, по мѣрь того, какъ приближалась минута, когда монархія должна была сдѣлаться неизбѣжною.
Оппозиція проявлялась не только посреди государственныхъ собраній, по и въ арміи. Масса арміи, какъ и масса націи, видя великіе результаты, полученные въ два года, была совершенно предана первому консулу. Однакожь, между начальниками находились недовольные, одни отъ чистаго сердца, другіе просто изъ зависти. Недовольными чисто — сердечными были честные революціонеры, которые съ неудовольствіемъ смотрѣли на возвращеніе эмигрантовъ и наскоро-предстоявшую имъ обязанность показать въ церквахъ свои мундиры. Недовольными изъ зависти были смотрѣвшіе съ досадою на то, что равный имъ сначала превзошелъ ихъ въ славѣ, а теперь готовъ былъ сдѣлаться ихъ властелиномъ. Первые принадлежали по-большой-части къ итальянской арміи, другіе къ рейнской.
Генералы итальянской арміи, вообще преданные первому консулу, но пламенные въ своихъ чувствованьяхъ, не любя ни духовныхъ, ни эмигрантовъ, жаловались на то, что изъ нихъ хотѣли сдѣлать ханжей, и высказывали все это въ рѣчахъ оригинальныхъ и неприличныхъ солдатамъ. Ожеро, Ланнъ, плохіе политики, по воины-герои, особенно второй, бывшій военнымъ человѣкомъ въ полномъ смыслѣ слова, позволяли себѣ самыя странныя выраженія. Ланнъ, сдѣлавшись командиромъ консульской гвардіи, распоряжалъ ея кассою съ щедростью, которая, впрочемъ, была извѣстна первому консулу и одобряема имъ. Роскошная отель служила помѣщеніемъ штабу этой гвардіи. Ланнъ держалъ здѣсь открытый столъ для всѣхъ своихъ товарищей и на этихъ-то солдатскихъ пиршествахъ много говорилъ противъ правительства. Первый консулъ не боялся ослабленія къ себѣ приверженности въ этихъ солдатахъ теперь праздныхъ. Онъ былъ увѣренъ, что при первомъ знакѣ, онъ найдетъ снова всѣхъ ихъ вокругъ себя, и Ланна скорѣе чѣмъ кого другаго. Однакожь, было опасно давать дольше волю этимъ головамъ и этимъ языкамъ, и онъ позвалъ къ себѣ Ланна. Тотъ, привыкши къ короткой Фамильярности съ своимъ главнокомандующимъ, позволилъ себѣ нѣкоторыя вспышки, тотчасъ укрощенныя холоднымъ начальническимъ тономъ перваго консула. Ланнъ удалился, скорбя о своемъ проступкѣ, скорбя о негодованіи, которому подвергся. Въ движеніи благородной гордости, онъ хотѣлъ уплатить всѣ издержки, сдѣланныя имъ изъ кассы гвардіи съ согласія перваго консула. Но этотъ генералъ, столько воевавшій въ Италіи, не имѣлъ почти ничего. Ожеро, точно, такой же неосторожный, но человѣкъ съ прекраснымъ сердцемъ, ссудилъ его суммою, составлявшею все его имущество, и сказалъ: «Вотъ, возьми эти деньги; поди къ неблагодарному, за котораго мы проливали нашу кровь, отдай ему, что должно за кассу, и не будемъ больше ему обязаны, ни мы, ни другіе.» Первый консулъ не позволялъ своимъ старымъ товарищамъ по оружію, и героямъ и дѣтямъ вмѣстѣ, высвободиться изъ любви къ нему. Онъ разлучилъ ихъ. Ланнъ получилъ выгодное мѣсто посланника въ Португалію, Ожеро получилъ приказаніе быть осторожнѣе на будущее время и возвратиться къ своей арміи.
Эти сцены съ офицерами итальянской арміи были сценами друзей, которые поссорились вчера, а сегодня обнимаются. Но болѣе-серьёзны были сцены съ рейнскими генералами, болѣе-холодными и болѣе-непримиримыми. Къ-несчастію, роковой раздоръ начиналъ обнаруживаться между главнокомандующими итальянской и рейнской армій, между генераломъ Бонапарте и генераломъ Моро.
Моро, со времени австрійской кампаніи, успѣхомъ которой онъ былъ обязанъ, по-крайней-мѣрѣ отчасти, первому консулу, давшему ему начальствовать надъ лучшею арміею Франціи, Моро считался за втораго генерала республики. Въ основаніи, никто не ошибался на счетъ его достоинствъ: знали, что это былъ человѣкъ ума посредственнаго, неспособный къ великимъ соображеніямъ я совершенно-лишенный политическаго генія; но опирались на его дѣйствительныя качества генерала мудраго, благоразумнаго и мужественнаго, чтобъ представить его полководцемъ первостепеннымъ и способнымъ соперничествовать съ покорителемъ Италіи и Египта. Партіи владѣютъ чуднымъ инстинктомъ, чтобъ открыть слабости людей, выходящихъ изъ-подъ общаго уровня. Онѣ то льстятъ имъ, то оскорбляютъ ихъ, доколь не найдутъ слабой стороны, чрезъ которую могутъ наконецъ проникнуть въ ихъ сердце, чтобъ внести туда свой ядъ. Онѣ вскорѣ отъиска ли слабую сторону Моро — тщеславіе. Лестью онѣ вдохнули въ него роковую зависть къ первому консулу, которая должна была нѣкогда погубить его-самого. Къ довершенію несчастія, Моро вступилъ въ бракъ, который способствовалъ къ тому, чтобъ поставить его и а эту роковую дорогу. Женщины обоихъ семействъ, Бонапарте и Моро, перессорились между собою за пустяки, за которые ссорятся только женщины. Въ семействъ Моро старались убѣдить его, что онъ долженъ быть первымъ, а не вторымъ, что генералъ Бонапарте дурно расположенъ къ нему… Моро безхарактерный, былъ слишкомъ-внимателенъ къ этимъ опаснымъ внушеніямъ. Между-тѣмъ, первый консулъ нисколько не былъ виноватъ передъ нимъ; напротивъ того, онъ осыпалъ его всевозможными отличіями, старался говорить о немъ гораздо съ лучшей стороны, нежели какъ о немъ думалъ, особенно по случаю сраженія подъ Гогенлинденомъ, которое онъ провозгласилъ во всеуслышаніе мастерскимъ произведеніемъ военнаго искусства, тогда какъ про-себя смотрѣлъ на это дѣло болѣе какъ на удачу, нежели какъ на ученую и обдуманную комбинацію. Зная слабости Моро, онъ обращался съ нимъ осторожно; но лишь-только Моро первый пошелъ противъ него, онъ не остался въ долгу, и, съ обыкновенною живостью своего характера., скоро отплатилъ ему. Однажды, онъ предложилъ Моро сопровождать его на смотръ; Моро отказалъ сухо, боясь быть смѣшаннымъ съ офицерами штаба перваго консула, и представилъ въ извиненіе, что не имѣлъ верховой лошади. Первый консулъ, оскорбленный этимъ отказомъ, вскорѣ отплатилъ ему. Въ одно изъ большихъ празднествъ, дававшихся часто, всѣ высшіе сановники были приглашены на обѣдъ въ Тюльери. Моро жилъ за городомъ; но, возвратясь наканунѣ по одному дѣлу, онъ пріѣхалъ къ консулу Камбасересу посовѣтоваться съ нимъ объ этомъ дѣлѣ. Камбасересъ, который безпрестанно занимался примиреніями, принялъ Моро какъ-нельзя-лучше. Удивись, что видитъ его въ Парижѣ, онъ поспѣшилъ увѣдомить перваго консула и сильно убѣждалъ его пригласить главнокомандующаго рейнскою арміею на завтрашній обѣдъ. «Онъ сдѣлалъ мнѣ публичный отказъ» отвѣчалъ первый консулъ: «я не хочу подвергать себя непріятности получить и другой». Ничто не могло склонить его, и на другой день, въ то время, какъ всѣ генералы и высшіе сановники республики находились въ Тюльери, сидя за обѣденнымъ столомъ перваго консула, Моро отомстилъ за это пренебреженіе, отправившись публично и въ штатскомъ платьѣ обѣдать въ одинъ изъ наиболѣе-посѣщаемыхъ ресторановъ столицы, съ толпою недовольныхъ офицеровъ. Это обстоятельство было замѣчено и произвело самый неблагопріятный эффектъ.
Съ этого дня, т. е. съ осени 1801 г., генералы Бонапарте и Моро обнаруживали другъ къ другу величайшую холодность; это вскорѣ сдѣлалось всѣмъ извѣстно, и непріязненныя партіи спѣшили этимъ воспользоваться. Онѣ принялись превозносить похвалами генерала Моро въ ущербъ генералу Бонапарте, и старались исполнить оба эти сердца ядомъ ненависти. Эти подробности покажутся, быть-можетъ, недостойными исторіи, но все, что раскрываетъ людей, даже самыя жалкія ничтожности великихъ земли, — все это достойно исторіи, потому-что все, что можетъ научить, ей принадлежитъ.
Засѣданіе X года было открыто 1-го фримера (22-го ноября 1801 г.), по назначенію самой конституціи. По-истинѣ, консульское правительство могло теперь съ гордостью явиться предъ законодательное собраніе съ плодами дѣлъ своихъ. Миръ, заключенный съ Россіею, Англіею, германскими и итальянскими государствами, Португаліею, Портою; проектъ примиренія съ церковью, оканчивавшій религіозныя волненія; гражданскій кодексъ — памятникъ, бывшій въ-послѣдствіи удивленіемъ цѣлаго свѣта; законы о народномъ просвѣщеніи, о почетномъ-легіонѣ и о множествѣ другихъ важныхъ предметовъ; финансовые проекты, приводившіе государственные доходы и расходы въ совершенное равновѣсіе: что можно было представить націи болѣе-полнаго, болѣе-чрезвычайнаго! И однакоже, все это было очень-дурно принято.
Гражданскій кодексъ подвергся сильному порицанію, особенно въ трибунатъ. Оппоненты изъявили прежде всего величайшее удивленіе, найдя этотъ кодексъ столь простымъ, столь-мало новымъ. Какъ, только-то! говорили они; но въ этомъ проектѣ нѣтъ никакой новой концепціи, нѣтъ никакого великаго законодательнаго творчества; это просто переводъ правъ римскаго или обычнаго. Взяли Домата, Потье, Институціи Юстиніана, изложили по-французски все, что въ нихъ содержится, раздѣлили все это на статьи, связали статьи нумерами болѣе, нежели логическою послѣдовательностью, и послѣ-того выдаютъ Франціи эту компиляцію за памятникъ, имѣющій право на ея удивленіе и уваженіе! Гг. Бенжаменъ-Констанъ, Шенье, Генгене, Анріе, которыхъ способности были достойны лучшаго употребленія, смѣялись надъ государственными совѣтниками, говорили, что это были прокуроры, руководимые солдатомъ и выпустившіе эту пошлую компиляцію подъ пышнымъ именемъ гражданскаго кодекса Франціи.
Отдѣлъ кодекса о пользованіи гражданскими правами и о лишеніи этихъ правъ былъ отвергнутъ огромнымъ большинствомъ.
Гнѣвъ перваго консула достигъ до высшей степени, и онъ во всеуслышаніе возвѣстилъ рѣшимость свою сокрушить препоны, которыя старались противоположить всякому его благому начинанію.
Консулъ Камбасересъ далъ благоразумный совѣтъ взять обратно гражданскій кодексъ, прервать засѣданіе, упразднить всѣ совѣщательныя собранія, а между-тѣмъ воспользоваться 38 статьею конституціи, которая состояла въ слѣдующемъ: Первое возобновленіе законодательнаго сословія и трибуната будетъ не ранѣе, какъ въ-теченіе X года.
Теперь былъ X годъ (1801—1802). Могли выбрать такое время года, какое желали, для того, чтобъ совершить это возобновленіе. Могли, на-прим., приступить къ тому въ-теченіе зимы, въ плювьйозѣ или вантозѣ; исключить тогда пятую часть членовъ трибуната и законодательнаго сословія, т. е. двадцать членовъ изъ трибуната, шестьдесятъ изъ законодательнаго сословія, исключить такимъ-образомъ самыхъ непріязненныхъ, замѣнить ихъ людьми благоразумными и спокойными, и открыть весною экстра-ординарное засѣданіе, въ которое могли бы быть утверждены законы, теперь встрѣтившіе такую сильную оппозицію. Камбасересъ ручался, что сенатъ склонится на такое истолкованіе 38 статьи и на замѣщеніе оппонентовъ людьми, преданными правительству. Первый консулъ изъявилъ согласіе на этотъ планъ; онъ радъ былъ какимъ бы то ни было способомъ избавиться отъ людей, мѣшавшихъ ему дѣлать Франціи добро. Онъ самъ написалъ воззваніе къ законодательному сословію о взятіи обратно проекта гражданскаго кодекса, въ слѣдующихъ благородныхъ и строгихъ выраженіяхъ:
«Правительство рѣшилось взять обратно проекты закона о гражданскомъ кодексѣ.
„Съ трудомъ находитъ оно себя вынужденнымъ отложить до другаго времени законы, ожиданные націею съ такимъ нетерпѣніемъ; но оно убѣдилось, что еще не настало время, когда на большихъ совѣщаніяхъ будутъ царствовать необходимыя для нихъ тишина и единство“.
Эта заслуженная строгость произвела величайшій эффектъ. Законодательное сословіе, пораженное такимъ ударомъ, упало къ ногамъ правительства. Вмѣсто прежняго сопротивленія волѣ перваго консула, законодательное сословіе и сенатъ, испуганные, дали теперь преимущество кандидатамъ, предложеннымъ первымъ консуломъ на вакантныя мѣста въ сенатѣ.
Оппоненты въ трибунатѣ подняли громкіе крики на слабость сената, — слабость, которой вскорѣ они должны были сами подражать, и даже превзойдти ее.
Планъ, принятый правительствомъ, былъ немедленно приведенъ въ исполненіе. Законодательныя работы были пріостановлены, и публично объявлено, что первый консулъ оставляетъ Парижъ и ѣдетъ на мѣсяцъ въ Ліонъ. Предметъ этой поѣздки заключалъ въ себѣ обычное величіе дѣйствій генерала Бонапарте. Дѣло шло о томъ, чтобъ дать конституцію Цизальпинской-Республикѣ, и пятьсотъ депутатовъ всѣхъ возрастовъ, всѣхъ состояній. Переѣзжали въ эту минуту чрезъ Альпы, въ жестокую зиму, чтобъ составить въ Ліонѣ огромный сеймъ, подъ именемъ консульты, и принять отъ руки генерала Бонапарте законы, назначеніе правительственныхъ лицъ, цѣлое правительство.
Никто болѣе не занимался ни законодательнымъ сословіемъ, ни трибунатомъ, которые рѣшительно были упразднены. Они были такимъ-образомъ приведены въ затруднительное положеніе своимъ бездѣйствіемъ и несли на себѣ предъ цѣлою Франціею отвѣтственность за совершенную остановку благихъ и полезныхъ работъ правительства.
Было условлено, что, въ отсутствіе перваго консула, Камбасересъ, владѣвшій особеннымъ искусствомъ вертѣть сенатомъ по-своему, возьмется заставить его истолковать 38 статью конституціи такъ, какъ было надо, и самъ будетъ наблюдать за исключеніемъ двадцати и шестидесяти членовъ, которыхъ хотѣли вытѣснить изъ трибуната и законодательнаго сословія.
До отъѣзда, первому консулу предстояло еще заняться двумя важными дѣлами: экспедиціей въ Сен-Доминго и амьенскимъ конгрессомъ. Второе дѣло задержало его дольше, нежели какъ онъ полагалъ.
Страсть къ отдаленнымъ обладаніямъ была старинною французскою страстью, которую пробудило царствованіе Лудовика XVI, очень-благопріятное для морскихъ силъ, и отъ которой еще не отвадили Францію большія неудачи на морѣ. Колоніи были тогда предметомъ самаго алчнаго желанія со стороны всѣхъ торговыхъ націй. Египетская экспедиція, придуманная съ цѣлью оспорить у Англичанъ владычество Индіею, была слѣдствіемъ этой всеобщей склонности, и дурной исходъ этой экспедиціи заставилъ сильно желать возмездія за Египетъ. Первый консулъ готовилъ два такія возмездія: Луизіану и Сен-Доминго. Онъ отдалъ Тоскану, эту прекрасную и драгоцѣнную часть Италіи, испанскому двору, чтобъ получить въ обмѣнъ Луизіану, и въ эту минуту требовалъ исполненія обѣщанія, сдѣланнаго этимъ дворомъ. Въ то же время онъ рѣшился возвратить Франціи островъ Сен-Доминго. Этотъ островъ, до революціи, былъ первымъ, самымъ важнымъ изъ Антольскихъ-Острововъ и самою завидною изъ колоній, доставлявшихъ сахаръ и кофс. Безразсудства Законодательнаго-Собранія заставили невольниковъ возмутиться и были причиною столь печально-достопамятныхъ ужасовъ, которыми свобода черныхъ ознаменовала свое появленіе на свѣтъ. Негръ, одаренный истиннымъ геніемъ, Туссен-Лувертюръ, совершилъ на Сен-Доминго нѣчто подобное тому, что совершилъ во Франціи первый консулъ. Онъ укротилъ, у правилъ это возмутившееся народонаселеніе и возстановилъ нѣкоторый порядокъ. Благодаря ему, уже не было больше рѣзни на Сен-Доминго, и тамъ уже начинали работать. Онъ придумалъ конституцію, которую повергъ предъ первымъ консуломъ, и обнаруживалъ къ метрополіи родъ національной привязанности. Этотъ негръ чувствовалъ къ Англіи глубокое нерасположеніе; онъ хотѣлъ быть свободнымъ и Французомъ. Первый консулъ, сначала, допустилъ этотъ порядокъ вещей; но вскорѣ въ немъ пробудилось сомнѣніе на-счетъ вѣрности Туссен-Лувертюра, и, не желая сдѣлать снова негровъ невольниками, онъ рѣшился воспользоваться перемиріемъ на моряхъ, чтобъ отправить въ Сен-Доминго эскадру и войско… Первый консулъ имѣлъ, въ-отношеніи къ чернымъ, намѣреніе поддержатъ то положеніе дѣлъ, которое было вызвано самими обстоятельствами. Онъ хотѣлъ во всѣхъ колоніяхъ, куда не проникло возмущеніе, сохранить невольничество, смягчивъ однако его, и на Сен-Доминго терпѣть свободу, сдѣлавшуюся неукротимою. Но онъ хотѣлъ обезпечить владычество метрополіи на этомъ послѣднемъ островѣ, и для того имѣть тамъ войско. Въ случаѣ, еслибъ черные, оставшись свободными, сдѣлались невѣрными подданными, или еслибъ Англичане снова начали войну, онъ имѣлъ намѣреніе, не нарушая свободы черныхъ, возвратить плантаціи прежнимъ ихъ владѣльцамъ, наполнявшимъ Парижъ своею нищетою, своими жалобами, своими проклятіями противъ правительства Туссен-Лувертюра. Многіе французскіе дворяне, уже лишенные революціею своихъ имуществъ во Франціи, были въ то же время и владѣльцами на Сен-Доминго, и теперь были лишены своихъ богатыхъ владѣній на этомъ островѣ. Не хотѣли возвратить имъ ихъ имуществъ во Франціи, сдѣлавшихся національными; но могли возвратить имъ ихъ сахарныя и кофейныя плантаціи на Сен-Доминго, и это было удовлетвореніемъ, которое, казалось, могло ихъ удовольствовать. Таковы-то были различныя побужденія, имѣвшія вліяніе на рѣшимость перваго консула. Возвратить Франціи самую большую изъ ея колоній и присоединить къ этой жемчужинѣ Антильскихъ-Острововъ устья Миссиссипи, чрезъ пріобрѣтеніе Луизіаны, — таковы были планы перваго консула, планы, достойные сожалѣнія, какъ увидимъ вскорѣ, но предписанные такъ-сказать расположеніемъ умовъ, которое было обще во Франціи въ эту эпоху.
Необходимо было торопиться, потому-что, хотя окончательный миръ, о которомъ теперь шло дѣло на амьенскомъ конгрессѣ, былъ почти несомнѣненъ, однако, на всякій случай, еслибъ Англичане предъявили новыя и несбыточныя притязанія, надо было воспользоваться нѣсколькими мѣсяцами, въ-продолженіе которыхъ море будетъ открыто, и отправить флотъ. Первый консулъ изготовилъ 26 линейныхъ кораблей и 20 фрегатовъ, на которыхъ могло помѣститься 20,000 человѣкъ. Онъ ввѣрилъ начальствованіе надъ этою эскадрою адмиралу Вилларе-Жуанезу, а начальствованіе надъ войсками генералу Леклсру, одному изъ лучшихъ офицеровъ рейнской арміи, женившемуся на сестрѣ его, Полинѣ. Первый консулъ требовалъ, чтобъ и сестра его послѣдовала за своимъ мужемъ. Онъ питалъ къ ней нѣжнѣйшую привязанность: такимъ-образомъ онъ посылалъ туда все, что имѣлъ наиболѣе-драгоцѣннаго, а не хотѣлъ, какъ говорили въ-послѣдствіи партіи, сослать въ страну лихорадочнаго и смертельнаго климата солдатъ и генераловъ рейнской арміи, затмѣвавшихъ его-самого. Другое обстоятельство служитъ доказательствомъ побужденію, которое руководило имъ при сформированіи корпуса, отправленнаго въ Сен-Доминго. Такъ-какъ казалось, что миръ долженъ быть всеобщимъ и съ-этихъ-поръ прочнымъ, то военные люди опасались, что имъ не будетъ болѣе каррьеры. Множество изъ нихъ наперерывъ просилось въ эту экспедицію, и считало такое назначеніе за большую милость. Храбрый Ришпансъ, этотъ герой германской арміи, данъ былъ въ помощники генералу Леклеру.
Первый консулъ съ своею обычною быстротою дѣлалъ всѣ эти приготовленія и торопилъ какъ только могъ отправленіемъ этого флота, снаряжавшагося отъ береговъ Голландіи до южной оконечности Пиренейскаго-Полуострова. Тѣмъ временемъ, надо было объясниться по этому предмету съ англійскими министрами, которые очень-подозрительно смотрѣли на такое огромное вооруженіе. Было довольно-трудно разувѣрить ихъ, хотя въ сущности они даже желали этой экспедиціи. Они не хотѣли въ то время такъ пламенно освобожденія негровъ, какъ, казалось, хотѣли того въ-послѣдствіи. Зрѣлище свободы черныхъ на Сен-Доминго приводило ихъ въ страхъ за ихъ собственныя колоніи, особенно за Ямайку. И потому они желали успѣха вашему предпріятію; но ихъ стращалъ размѣръ средствъ, и они хотѣли, чтобъ войска были перевезены на купеческихъ судахъ. Впрочемъ, удалось наконецъ вразумить ихъ; они согласились пропустить эту огромную армаду, пославъ, однакожь, за ней обсерваціонную эскадру. Они обѣщали даже предоставить всѣ ямайскіе запасы продовольствія и военныхъ снарядовъ въ распоряженіе французской арміи, разумѣется, съ платою за то, что будетъ ей отпущено. Главная дивизія, сформированная въ Брестѣ, вышла въ море 14 декабря. Другія вскорѣ послѣдовали за нею. Къ концу декабря вся экспедиція была въ морѣ и, слѣдовательно, должна была прибыть въ Сен-Доминго, каковъ бы ни былъ результатъ амьенскихъ переговоровъ.
Эти переговоры, ведомые лордомъ Корнуаллисомъ и Іосифомъ Бонапарте, шли тихо; впрочемъ, польза было опасаться разрыва.
Первый консулъ старался кончить это дѣло какъ-можно-скорѣе. Онъ желалъ имѣть этотъ трактатъ уже готовымъ по возвращеніи своемъ изъ Ліона, потому-что предполагалъ внести это довершеніе всеобщаго мира, вмѣстѣ съ конкордатомъ и законами о финансахъ, въ обновленное законодательное сословіе. По этому онъ далъ приказаніе брату своему Іосифу быть сговорчивымъ касательно мелочныхъ подробностей, и торопиться подписать трактатъ.
Первый консулъ отправился 8 января (18 нивоза) съ женою и частью своего военнаго двора въ Ліонъ. Талейранъ поѣхалъ туда прежде его съ намѣреніемъ все уладить такъ, чтобъ первому консулу, по пріѣздѣ, пришлось только освятить своимъ присутствіемъ уже готовые результаты.
Наступило время устроить итальянскія дѣла, дать вторично конституцію Цизальпинской-Респу бликѣ.
Генералъ Бонапарте отдалъ Цизальпинской-Республикѣ всю Ломбардію до Эча, Легаціи, Моденское-Герцогство, словомъ все, что принадлежало ей по кампо-форміоскому трактату. Пармское-Герцогство не имѣло еще опредѣлительнаго назначенія; Пьемонтъ въ настоящее время принадлежалъ Франціи. Цизальпинская-Республика въ этомъ составѣ имѣла до 5,000,000 жителей. Она легко могла получать дохода отъ 70 до 80 мильйоновъ; изъ этого она могла, между-прочимъ, содержать войско въ 40,000 человѣкъ. Она отвсюду была окружена владѣніями, находившимися подъ покровительствомъ Франціи. Огромныя фортификаціонныя работы, назначенныя генераломъ Бонапарте, съ вѣрностью взгляда и знаніемъ мѣстности ему только свойственными, должны были сдѣлать эту страну недоступною Австрійцамъ и всегда могущею получить во-время помощь отъ Франціи.
Надо было дать правительство этой Цизальпинской-Республикѣ. Съ такою цѣлью учреждены были временныя власти, а именно, исполнительный комитетъ изъ трехъ членовъ и консульта, нѣчто въ родѣ очень-немногочисленнаго законодательнаго собранія. Но этотъ порядокъ вещей не могъ быть продолжителенъ.
Первый консулъ имѣлъ при себѣ, въ Парижъ, министра Цизальпинской-Республики, Марескальки, и еще гг. Альдини, Сербеллони и Мельцы, присланныхъ во Францію для итальянскихъ дѣлъ. Это были наиболѣе-значительные люди этой страны. Первый консулъ совѣтовался съ ними на счетъ того, какую дать конституцію новой республикѣ, и, съ ихъ согласія, начерталъ конституцію, которая была подражаніемъ французской и стариннымъ итальянскимъ конституціямъ. Во главѣ республики должны были находиться президентъ и вице-президентъ, избираемые на десять лѣтъ.
Когда первый консулъ уговорился касательно этого предначертанія съ гг. Марескальки, Альдини, Мельцы и Сербеллони, надо было заняться выборомъ лицъ новаго правленія. Но Италія была раздѣлена на партія, которыя трудно было согласить между собою. При такомъ порядки дѣлъ, отъ системы выборовъ, подобно тому, какъ и во Франціи, нельзя было ожидать здѣсь удовлетворительныхъ результатовъ. По-этому первый консулъ рѣшился самъ сдѣлать назначенія на всѣ правительственныя мѣста. Въ этомъ дѣлѣ, онъ былъ одушевляемъ только желаніемъ добра, и, во всякомъ случаѣ, имѣлъ безъ сомнѣнія право такъ дѣйствовать, потому-что новое государство рождалось чисто но его волѣ, и, создавая его такъ произвольно, онъ имѣлъ конечно право создавать его сообразно съ своею мыслію, которая, въ этомъ случаѣ, была совершенно-чиста и возвышенна.
Но, посреди всѣхъ этихъ назначеній, труднѣе всего было избрать президента. Италія, всегда управлявшаяся духовными или иностранцами, не могла родить государственныхъ людей; она не произвела ни одного имени, предъ которымъ другія должны были бы согласиться стать въ тѣни. Первый консулъ задумалъ еще, чтобъ ему -самому дали титулъ президента, съ тѣмъ, чтобъ назначить себѣ вице-президента, на котораго бы онъ возложилъ всѣ подробности дѣлъ, предоставивъ себѣ главное ихъ направленіе. Все это слѣдовало облечь большою торжественностью, посреди которой должна была быть дана конституція новому государству и провозглашены новыя правительственныя власти. Надо было произвести впечатлѣніе и на Италію и на Европу. Первый консулъ придумалъ собрать всѣхъ Итальянцевъ въ Ліонѣ, потому-что для нихъ было бы очень-далеко отправляться въ Парижъ, а для него очень-далеко ѣхать въ Миланъ. Городъ Ліонъ, въ которомъ Италія нѣкогда собиралась на соборъ, былъ мѣстомъ наиболѣе для того удобнымъ. Сверхъ-того, первому консулу казалось очень-важнымъ собрать вмѣстѣ Французовъ и Итальянцевъ. Онъ думалъ даже чрезъ это способствовать возстановленію торговли обѣихъ странъ, потому-что въ Ліонѣ же мѣнялись нѣкогда произведенія Ломбардіи на произведенія восточныхъ Французскихъ провинцій.
Нѣкоторыя изъ этихъ идей были сообщены Талейраномъ Итальянцамъ, находившимся въ Парижѣ, т. е. гг. Марескальки, Альдини, Сербеллони и Мельци. Передъ ними умолчено только было предположеніе вручить президентство первому консулу. Хотѣли, чтобъ это устроилось само-собою въ порывѣ энтузіазма, въ самую минуту собранія консульты.
Проектъ конституціи не встрѣтилъ въ Миланѣ никакихъ возраженій. Онъ былъ принятъ съ великимъ удовольствіемъ, потому-что желали поскорѣе выйдти изъ настоящаго шаткаго положенія и получить болѣе-прочное, вѣрное существованіе. Временное правительство вручило первому консулу право избрать всѣ власти.
Надо было расположить Итальянцевъ прибыть въ Ліонъ. Такая торжественность должна была поправиться итальянскому воображенію, и потому это предположеніе было немедленно одобрено. Избраны депутаціи отъ духовенства, дворянства, владѣльцевъ большихъ собственностей, отъ торговаго сословія, университетовъ, трибуналовъ, національной гвардіи. Такимъ-образомъ, было назначено четыреста-пятьдесятъ-двѣ особы, въ числѣ которыхъ находились почтенные прелаты, обремененные лѣтами: изъ нихъ нѣкоторые не вынесли тягости пути. Они отправились въ декабрь и совершили переѣздъ чрезъ Альпы въ одну изъ жесточайшихъ зимъ, какой давно не бывало. Всѣ хотѣли присутствовать на этомъ провозглашеніи независимости своего отечества героемъ, который даровалъ ему освобожденіе. Первый консулъ, заботившійся обо всемъ, далъ приказаніе, чтобъ все было приготовлено къ услугамъ, какъ по дорогѣ, такъ и въ самомъ Ліонѣ, для этихъ представителей итальянской національности, которые своимъ присутствіемъ должны были напомнить ему о его первыхъ и лучшихъ побѣдахъ. Ронскій префектъ сдѣлалъ большія приготовленія для ихъ принятія и приготовилъ большія, прекрасныя залы для предстоявшихъ торжествъ. Часть консульской гвардіи послана въ Ліонъ. Египетская армія, прославившаяся нѣкогда подвигами въ Италіи и недавно-высаженная на берегъ Европы, также должна была прійдти туда. Спѣшили одѣть се великолѣпно и сообразно съ климатомъ Франціи, который казался совершенно чуждъ этимъ солдатамъ, загорѣвшимъ отъ египетскаго солнца и превратившимся въ совершенныхъ Африканцевъ. Ліонская молодёжъ была собрана и сформирована въ кавалерійскій корпусъ, имѣвшій оружіе и одежду древней ліонской городской общины. Талейранъ и Шанталь, министръ внутреннихъ дѣлъ, прибыли прежде перваго консула, чтобъ принять членовъ консульты. Префекты, власти двадцати департаментовъ были собраны въ Ліонѣ. Первый консулъ заставилъ себя ждать, по случаю амьенскаго конгресса, котораго негоціаціи задержали его въ Парижѣ нѣсколькими днями долѣс. Итальянскіе депутаты начинали приходить въ нетерпѣніе. Чтобъ занять ихъ, ихъ раздѣлили на пять отдѣленій, по одному на каждую провинцію новаго государства, и предложили имъ на разсужденіе проектъ конституціи. Они сдѣлали полезныя замѣчанія, которыя Талейранъ имѣлъ приказаніе выслушивать, взвѣшивать и принимать, не касаясь однако никоимъ образомъ основныхъ началъ проекта. За исключеніемъ нѣкоторыхъ подробностей, которыя были видоизмѣнены, новая конституція была единогласно одобрена. Предложили также цизальпинскимъ депутатамъ, чтобъ обмануть ихъ нетерпѣніе, составить списки кандидатовъ, для того, чтобъ помочь первому консулу въ назначеніи многочисленныхъ правительственныхъ лицъ.
Первый консулъ прибылъ 11 января 1802 г. (21 нивоза). Жители селеній, собравшись на проѣзжихъ дорогахъ, ждали его день и ночь. Они грѣлись около большихъ разложенныхъ огней и бѣжали на-встрьчу всякой каретѣ, ѣхавшей изъ Парижа, съ криками: да здравствуетъ Бонапарте! Наконецъ, первый консулъ показался и дсьхалъ до Ліона посреди безпрерывныхъ изъявленій энтузіазма. Онъ вступилъ туда вечеромъ, въ сопровожденіи своей жены, усыновленныхъ дѣтей, адъютантовъ, и былъ встрѣченъ министрами, гражданскими и военными властями, итальянскою депутаціею, штабомъ египетской армій и ліонскою молодёжью на коняхъ. Городъ, весь иллюминованный, блисталъ какъ въ ясный день. Первый консулъ въѣхалъ въ тріумфальныя ворота, надъ которыми находилась эмблема консульской Франціи: то былъ заснувшій левъ.
На слѣдующій день, первый консулъ принималъ всѣ депутаціи отъ департаментовъ, а послѣ нихъ итальянскую консульту, въ которой было четыреста-пятьдесятъ членовъ на-лицо изъ числа четырехъ-сотъ пятидесяти-двухъ, — примѣръ рѣдкой точности, если принять во вниманіе число лицъ, время года и разстояніе; къ-тому же, одинъ изъ отсутствовавшихъ былъ почтенный миланскій архіепископъ, скончавшійся у Талейрана отъ припадка апоплексіи. Итальянцы, съ которыми первый консулъ говорилъ на ихъ языкѣ, были очарованы, увидѣвъ его опять и найдя въ немъ вмѣстѣ и Француза и Итальянца. Энтузіазмъ каждый день возрасталъ, и посреди этого-то всеобщаго увлеченія, которое передавали другъ другу обѣ сблизившіяся націи, родилась идея назначить перваго консула президентомъ Цизальпинской-Республики. Убѣдили гражданина Мельца принять на себя вице-президентство. Не теряли времени, и 25 января (5 плювіоза) проектъ былъ представленъ собранію консульты. Она приняла его съ восторгомъ и провозгласила Наполеона Бонапарте президентомъ Итальяпской-Рсспублики. Здѣсь въ первый разъ были соединены другъ съ другомъ эти два имени: Наполеонъ и Бонапарте.
Между-тѣмъ, какъ происходили эти совѣщанія, генералъ итальянской и египетской армій дѣлалъ смотръ своимъ старымъ солдатамъ. Египетскія полубригады были присоединены къ консульской гвардіи, къ многочисленнымъ отрядамъ войскъ и къ ліонской милиціи. Въ этотъ день, густой зимній туманъ разсѣялся, и при сіяніи солнца, на жестокомъ морозь генералъ Бонапарте проѣзжалъ передъ Фронтомъ своихъ старыхъ полчищъ, которыя принимали его съ невѣроятнымъ восторгомъ. Египетскіе и итальянскіе солдаты, восхищенные тѣмъ, что нашли столь великимъ этого сына своихъ подвиговъ, привѣтствовали его кликами и желали убѣдить его, что они не перестали быть его достойными, хотя ими и предводительствовали вожди, по стоявшіе ихъ. Онъ вызывалъ изъ рядовъ старыхъ гренадеровъ, говорили съ ними о выдержанныхъ ими битвахъ, о полученныхъ ими ранахъ; тамъ-и-сямъ онъ узнавалъ офицеровъ, съ которыми встрѣчался не разъ, пожималъ всѣмъ имъ руки и внушалъ имъ какое-то упоеніе, которымъ не могъ не увлечься и самъ въ присутствіи этихъ храбрыхъ людей, помогшихъ ему своею преданностью произвести чудеса; чудесами этими теперь наслаждался онъ самъ и вмѣстѣ съ нимъ наслаждалась вся Франція. Сцена происходила на развалинахъ Белькура и изглаживала плачевность этого мѣстоположенія, подобно тому, какъ слава заглаживаетъ несчастіе.
По возвращеніи со смотра, первый консулъ нашелъ у себя депутацію консульты, принялъ ея просьбу, объявилъ, что соглашается на нее, и что отвѣтитъ завтра на этотъ новый актъ довѣренности къ нему итальянской націи.
На слѣдующій день, 26 января (6 плювіоза), онъ отправился въ мѣсто, назначенное для общихъ засѣданій консульты. Это было въ большой церкви, устроенной и украшенной нарочно для этой цѣли. Тамъ все происходило какъ при королевскомъ засѣданіи, во Франціи, или въ Англіи. Первый консулъ, окруженный своимъ семействомъ, Французскими министрами, множествомъ генераловъ и префектовъ, находился на эстрадъ. Онъ сказалъ на итальянскомъ языкѣ, на которомъ имѣлъ превосходное произношеніе, простую и короткую рѣчь, въ которой выразила» свое согласіе, свои виды относительно правленія и благоденствія новой республики, и провозгласилъ назначеніе главнѣйшихъ правительственныхъ лицъ, сообразно съ желаніями консульты. Его слова были заглушены кликами: Да здравствуетъ Бонапарте! Да здравствуетъ первый консулъ Французской-Республики! Да здравствуетъ президентъ Итальянскои-Республики! Вслѣдъ за тѣмъ была прочитана конституція и списокъ гражданъ, долженствовавшихъ способствовать приведенію ея въ исполненіе. Это засѣданіе было торжественно и величественно; оно положило достойное начало существованію покой республики, которая должна была впредь называться Итальянскою-Республикою. При этомъ случаѣ, какъ и при многихъ другихъ, надо было пожелать только одного генералу Бонапарте: чтобъ геній-хранитель соединился въ этомъ любимцѣ счастія съ геніемъ-зиждителемъ.
Первый консулъ уже три недѣли былъ въ Ліонѣ. Правленіе Франціею требовало его присутствія въ Парижѣ, и ему должно было сдѣлать послѣднія распоряженія для подписанія окончательнаго мира, о которомъ шли переговоры на амьенскомъ конгрессѣ. Въ то время, консулъ Камбасересъ и сенатъ старались избавить его отъ безразсудныхъ противниковъ, которые такъ жестоко дѣйствовали наперекоръ ему, въ такую минуту, когда онъ того наименѣе заслуживалъ. Онъ вскорѣ уже могъ снова приняться за этотъ длинный рядъ работъ, составлявшихъ счастіе и величіе Франціи. И потому онъ спѣшилъ возвратиться въ Парижъ, снова приняться за свои обычныя занятія, и получить тамъ, что казалось вѣроятнымъ, за свои подвиги новое величіе, справедливое возмездіе благороднѣйшему, плодотворнѣйшему честолюбію, какое только когда-либо бывало въ свѣтѣ.
Онъ отправился 28 января (8 плювіоза), оставивъ Итальянцевъ исполненныхъ энтузіазма и надежды, оставивъ Ліонцевъ, восхищенныхъ тѣмъ, что они видѣли у себя нѣсколько дней этого необыкновеннаго человѣка, который наполнялъ весь свѣтъ своимъ именемъ, и который обнаруживалъ къ ихъ городу такое явное пристрастіе. Уѣзжая, первый консулъ пожаловалъ три шарфа тремъ мэрамъ города Ліона, въ память этого славнаго посѣщенія. Жители Бордо прислали къ нему депутацію съ просьбою посѣтить ихъ городъ. Онъ обѣщалъ имъ это, лишь-только удосужится но заключеніи окончательнаго мира. 31 января (11 плювіоза), вечеромъ, онъ прибылъ въ Парижъ.
Поѣздка перваго консула въ Ліонъ была предпринята съ намѣреніемъ дать Итальяпской-Республикѣ конституцію и правительство, сообразно съ интересами Италіи и Франціи. Она была предпринята также съ намѣреніемъ привести оппозицію въ затруднительное положеніе, подорвать довѣріе къ ней народа, оставивъ се въ бездѣйствіи, и доказавъ, что съ нею невозможно общественное благо; наконецъ, дать консулу Камбасересу время исключить изъ законодательнаго сословія и трибуната наиболѣе-безпокойныхъ членовъ.
Консулъ Камбасересъ, при пособіи ученаго юрисконсульта Тропше, расположилъ сенатъ къ желаемому истолкованію 38 статьи конституціи. Очень-значительнымъ большинствомъ было рѣшено, что пятая часть членовъ обоихъ законодательныхъ сословіи будетъ перемѣнена по балотировкѣ, а не по жребію, Но этому акту старались придать нѣсколько-благовидную форму, и положили балотировать не тѣхъ, которые долженствовали быть исключены, а тѣхъ, которые должны были остаться. Сенаторы, наиболѣе преданные правительству, были посвящены въ тайну, отъ котораго изъ членовъ оно желало избавиться. Шестьдесятъ членовъ законодательнаго сословія, оказавшіе наибольшее сопротивленіе проектамъ перваго консула, особенно проекту возстановленія богослуженія, двадцать наиболѣе-безпокойныхъ членовъ трибуната, были исключены (éliminés). Главнѣйшіе изъ этихъ двадцати были: Шенье, Генгэне, Шазаль, Балье (Bailleul), Куртуа, Ганиль, Дону и Бенжаменъ-Констанъ.
Таковъ былъ конецъ не трибуната, который продолжалъ существовать еще нѣсколько времени, по минутной значительности, пріобрѣтенной этимъ учрежденіемъ. Можно было бы пожелать, чтобъ первый консулъ, столь-исполненный славы, столь-обезпеченный всеобщимъ одобреніемъ Франціи отъ всякой неприличной оппозиціи, не обращалъ вниманія на нѣсколькихъ безсильныхъ порицателей. Но на этомъ свѣтѣ мудрость встрѣчается рѣже, нежели ловкость, — рѣже, нежели самый геній, ибо мудрость предполагаетъ побѣду человѣка надъ собственными своими страстями, побѣду, къ которой великіе люди неспособнѣе ничтожныхъ дѣтей міра. Надо признаться, что въ этомъ случаи, первый консулъ поступилъ не благоразумно, и одно только можно привести ему въ оправданіе, именно, что такая оппозиція, ободренная его терпѣливостью, сдѣлалась бы, можетъ-быть, болѣе чѣмъ безпокойною, — опасною и даже непреодолимою, еслибъ въ ней приняло участіе большинство законодательнаго сословія и сената, а это было возможно. Такое оправданіе имѣетъ нѣкоторое основаніе и доказываетъ, что бываютъ времена, когда диктатура дѣлается необходимостью.
Что до этой оппозиціи трибуната, то она вовсе не заслуживаетъ похвалъ, которыми часто превозносили ее. Она противилась гражданскому кодексу, возстановленію алтарей, словомъ, лучшимъ намѣреніямъ перваго консула, и въ молчаніи смотрѣла на осужденіе несчастныхъ революціонеровъ, сосланныхъ безъ суда за адскую машину, въ которой они были невинны. Если, впрочемъ, непритворное чувство свободы вдохновляло многихъ изъ нихъ, за то другіе очевидно дѣйствовали изъ зависти, которая возмущала трибуналъ противъ государственнаго совѣта, — людей, вынужденныхъ бездѣйствовать, противъ тѣхъ, которые имѣли привилегію все дѣлать. Итакъ, они совершили тяжкія ошибки, и, къ-несчастію, вызвали по менѣе-тяжкія со стороны перваго консула: плачевное сцѣпленіе обстоятельствъ, которое такъ часто приходится наблюдать исторіи въ нашей бурной вселенной, гдѣ вѣчный двигатель — страсти человѣческія…
Между лицами, вновь-введенными въ трибунатъ, находился Люсіапъ Бонапарте, возвратившійся изъ Испаніи послѣ посольства, которое принесло больше хлопотъ, нежели пользы; онъ показывалъ видъ, что не желаетъ ничего, кромѣ спокойнаго существованія, употребленнаго на службу брату, въ нѣдрѣ одного изъ важнѣйшихъ государственныхъ собраніи. Вмѣстѣ съ нимъ ввели и Карно, который недавно оставилъ военное министерство, гдѣ не умѣлъ понравиться первому консулу. Карно былъ расположенъ къ консульскому правительству не болѣе только-что исключенныхъ трибуновъ; по это былъ человѣкъ, уважаемый всѣми; оппозиція его должна была быть мало-дѣятельна, но революція не могла оставить его въ тѣни, не сдѣлавшись виновною въ ужасной неблагодарности.
Между-тѣмъ, первый консулъ прибылъ въ Парижъ послѣ двадцатичетырех-дневнаго отсутствія. Теперь все было покорно: волненіе обоихъ законодательныхъ собраній было усмирено совершенно. Новая власть, которою первый консулъ былъ теперь облеченъ, также подѣйствовала на умы. Казалось, что ужь провидѣли на этой властительной главѣ двойственную корону Франціи и Италіи.
Теперь онъ могъ совершить все и для организаціи Франціи, что было первыми его предметомъ, и для своего собственнаго величія, что было уже вторымъ. Ему нечего было болѣе бояться, чтобъ кодексы, которые уже составлены, или которые еще составлялись по его приказанію, чтобъ договоры съ папою о возстановленіи алтарей, — чтобъ все это не пало передъ недоброжелательствомъ, или предразсудками государственныхъ собраній. Эти предначертанія не были единственныя, которыя замышлялъ онъ теперь. Уже нѣсколько мѣсяцевъ онъ готовилъ обширную систему народнаго воспитанія, чтобъ приспособить французское юношество къ настоящему порядку вещей. Онъ предначертывалъ систему національныхъ наградъ, которая, при военной формъ, свойственной тому времени и воинственному воображенію французовъ, могла бы служить вознагражденіемъ за гражданскія доблести, равно какъ и за военные подвиги; то былъ орденъ почетнаго-легіона, благородное учрежденіе, долго-задумываемое втайнѣ, и по истинѣ не менѣе-трудное изъ всѣхъ дѣлъ, которыя первый консулъ хотѣлъ ввести въ республиканскую Францію. Онъ желалъ также закрыть одну изъ глубочайшихъ ранъ революціи — эмиграцію. Это было очень-трудно; однако минута приближалась, когда это могло сдѣлаться возможнымъ. Наконецъ, если, какъ говорили со всѣхъ сторонъ, если должно было упрочить власть въ рукахъ человѣка, который употреблялъ ее такимъ дивнымъ образомъ, если должно было дать его могуществу новый характеръ, болѣе-возвышенный, болѣе-продолжительный, нежели какой имѣло званіе перваго сановника, избраннаго на десять лѣтъ, изъ которыхъ три уже прошли, то теперь наступила минута, потому-что общественное благоденствіе, плодъ порядка, побѣды, мира, достигло своей высочайшей степени; оно было чувствуемо въ эту пору съ живостью, которую время могло скорѣе заглушить, нежели усилить.
Однакожъ, эти планы объ общественномъ благъ и о личномъ своемъ величіи, которые замышлялъ первый консулъ въ одно и то же время, нуждались еще въ одномъ послѣднемъ актъ, т. е. въ окончательномъ заключеніи мира на моряхъ, о которомъ шли переговоры на амьенскомъ конгрессъ. Возвратясь въ Парижъ, первый консулъ съ новою дѣятельностью принялся за это дѣло.
На конгрессѣ возникли новыя недоумѣнія. Первый консулъ объявилъ, что если не хотятъ принять того, что предложилъ онъ, то онъ немедленно вооружитъ снова булоньскую флотилію и станетъ лагеремъ противъ береговъ Англіи.
Разрыва не болѣе желали въ Лондонъ, какъ и въ Парижъ, или Амьенъ. Англійскій кабинетъ чувствовалъ, что онъ падетъ, сдѣлавшись предметомъ смѣха, еслибъ полугодовая перемежка, слѣдствіе предварительныхъ статей, послужила только къ тому, чтобъ открыть моря Французскимъ Флотамъ. Лордъ Корнуаллисъ былъ очень-сговорчивъ относительно редакціи. Іосифъ Бонапарте былъ сговорчивъ не менѣе его, и 25 марта 1802 года, вечеромъ (4 жерминаля X года) былъ подписанъ миръ съ Великобританіей).
Назначили полторы сутокъ для перевода трактата на столько языковъ, сколько было державъ, принимавшихъ участіе въ этомъ миръ. 27 марта (6 жерминаля), уполномоченные собрались въ ратушѣ (l’Hôtel de Ville). Первый консулъ хотѣлъ, чтобъ все было облечено самою важною наружностью. Уже давно онъ приказалъ отправиться въ Амьенъ отряду изъ своихъ лучшихъ войскъ, вновь экипированныхъ, велѣлъ исправить дороги изъ Амьена въ Кале и изъ Амьена въ Парижъ, и послалъ денегъ въ пособіе туземнымъ рабочимъ, нуждавшимся въ работѣ, — для того, чтобъ ничто не могло внушить англійскому уполномоченному неблагопріятной мысли о Франціи. Наконецъ, онъ предписалъ сдѣлать приготовленія въ самомъ Амьенѣ, чтобъ подписаніе трактата произошло съ нѣкоторою торжественностью. Оба уполномоченные подписали миръ въ присутствіи властей и многочисленныхъ зрителей, потомъ обнялись дружески, при всеобщихъ радостныхъ восклицаніяхъ. Лордъ Корнуаллисъ и Іосифъ Бонапарте были сопровождаемы обратно въ свои жилища съ торжественною церемоніею, посреди самыхъ шумныхъ кликовъ толпы. Лордъ Корнуаллисъ слышалъ, какъ имя его благословлялось Французскимъ народомъ, и Іосифъ возвратился домой, слыша отвсюду крикъ, который долженствовалъ быть еще долго, и который могъ бы быть всегда крикомъ Франціи: Да здравствуетъ Бонапарте!
Лордъ Корнуаллисъ отправился немедленно въ Лондонъ, не смотря на полученное имъ приглашеніе пріѣхать въ Парижъ. Онъ боялся, чтобъ уступчивость его относительно редакціи не была не одобрена его правительствомъ, и хотѣлъ обезпечить ратификацію трактата своимъ личнымъ присутствіемъ.
Счастливый исходъ амьенскаго конгресса, если и не произвелъ въ англійскомъ народѣ тѣхъ же восторговъ энтузіазма, какіе произвело подписаніе предварительныхъ статей, однакожь засталъ его еще веселымъ и шумнымъ. На этотъ разъ говорили народу, что онъ насладится на дѣлъ миромъ, дешевизною припасовъ и уничтоженіемъ налога на доходы (income-tax), Онъ вѣрилъ этому и обнаруживалъ свою непритворную радость.
Менѣе внѣшнихъ изъявленіи восторга, по не менѣе существеннаго удовольствія представлялъ народъ во Франціи. Наконецъ, были увѣрены, что достигли до настоящаго мира, мира на моряхъ, вѣрнаго и необходимаго условія континентальнаго мира. Послѣ десяти лѣтъ величайшей, ужаснѣйшей борьбы, какую только вели когда-либо между собою соперничествовавшія державы, положили наконецъ оружіе: храмъ Януса былъ запертъ.
Кто совершилъ все это? Кто сдѣлалъ Францію столь-великою и столь-счастливою, Европу столь-сіюкойною? Одинъ человѣкъ, силою своего меча и глубиною своей политики. Такъ говорила о немъ Франція, и вся Европа вторила ей эхомъ. Онъ побѣждалъ послѣ при Аустерлицъ, Іенъ, Фридландѣ, Ваграмѣ, — побѣждалъ во стѣ сраженіяхъ, ослѣпилъ, приводилъ въ ужасъ, покорилъ свѣтъ; но никогда не былъ онъ такъ великъ, потому-что никогда не былъ такъ мудръ!
Первый консулъ, имѣя теперь въ своихъ рукахъ всѣ государственныя собранія, воспользовался прерогативами конституціи, чтобъ назначить чрезвычайное засѣданіе. Онъ возвратился 31 января 1802 г. (11 плювіоза) съ ліонской консульты амьенскій трактатъ былъ подписанъ 25 марта (4 жерминаля); перемѣны въ законодательномъ сословіи и трибунатъ окончились уже нѣсколько недѣль, и вновь-избранные члены были уже на своихъ постахъ: итакъ онъ созвалъ къ 5 апрѣля (15 жерминаля) чрезвычайное засѣданіе. Оно должно было продолжаться до 20 мая (30 флореаля), т. е. полтора мѣсяца. Этого было достаточно для выполненія его плановъ, какъ бы ни были они велико, потому-что теперь уже противорѣчіе не могло отнять у него много времени.
Первымъ проектомъ, внесеннымъ въ законодательное сословіе, былъ конкордатъ.
Первый консулъ все устроилъ такъ, что въ свѣтлое-воскресенье можно было отпраздновать великое торжество возстановленія богослуженій. Двѣ недѣли, предшествовавшія этому великому акту, были посвящены предварительнымъ распоряженіямъ. Надо было, во-первыхъ, — кромѣ трактата, называемаго конкордатомъ, и который, какъ трактатъ, долженъ былъ быть утвержденъ законодательнымъ сословіемъ, — надо было начертать и представить регламентъ, которымъ бы установлялось управленіе вѣроисповѣданій, на основаніи началъ конкордата и галликанской церкви. Сверхъ того, надо было назначить духовныя лица въ шестьдесятъ новыхъ эпархій.
Первый консулъ началъ регламентомъ, установлявшимъ управленіе вѣроисповѣданій. Этотъ регламентъ извѣстенъ подъ именемъ органическихъ статей. Онъ былъ очень-обширенъ и установлялъ отношенія правительства ко всѣмъ исповѣданіямъ, католическому, протестантскому, еврейскому. Наконецъ, и грегоріанскій календарь былъ отчасти примиренъ съ республиканскимъ, Это было однимъ изъ важнѣйшихъ затрудненій. Нельзя было совершенно уничтожить календарь, который, болѣе всякаго другаго учрежденія, былъ воспоминаніемъ революціи, и который былъ приноровленъ къ новой системъ вѣсовъ и мѣръ. До было также невозможно возстановить католическую религію, не возстановивъ воскресенья, а съ воскресеньемъ недѣли. Сверхъ того, правы уже исполнили то, на что еще не осмѣливался законъ, и воскресенье всюду почиталось религіознымъ праздникомъ, болѣе или менѣе наблюдаемымъ, по вообще всюду допущеннымъ, какъ день отдохновенія отъ недѣльныхъ трудовъ. Первый консулъ рѣшился на нѣчто среднее. Онъ установилъ, что годъ и мѣсяцъ должны называться по республиканскому календарю, а день и недѣля, — по грегоріанскому.
По начертаніи и обсужденіи въ государственномъ совѣтѣ закона объ органическихъ статьяхъ, надо было заняться назначеніемъ духовныхъ лицъ. Въ этомъ дѣлѣ, первый консулъ совѣтовался съ Порталисомъ и Бернье. Беллуа, марсельскій епископъ, былъ назначенъ архіепископомъ парижскимъ. Камбасересъ, братъ втораго консула, сдѣланъ архіепископомъ руанскимъ. Аббатъ Фетъ, дядя перваго консула, человѣкъ гордый, поставлявшій себѣ в!« славу противиться своему племяннику, былъ назначенъ архіепископомъ ліонскимъ, т. о. примасомъ галльскимъ. Священникъ прихода св. Сульпиція, Напсемонъ, много способствовавшій своими трудами въ дѣлѣ отрѣшенія стараго духовенства, былъ избранъ въ Ваннъ епископомъ. Наконецъ, аббатъ Бернье получилъ епископство орлеанское. Это мѣсто не соотвѣтствовало его великому вліянію на дѣла церкви во Франціи; но аббатъ Бернье и самъ чувствовалъ, что воспоминаніе о гражданской войнѣ, связанное съ его именемъ, не позволяло возвысить его слишкомъ-замѣтно, и что власть на дѣлѣ, которою онъ пользовался, стояла внѣшнихъ почестей. Впрочемъ, первый консулъ готовилъ ему кардинальскую шляпу.
Кардиналъ Капрара сильно противился этимъ назначеніямъ, даже плакалъ, но наконецъ долженъ былъ уступить необходимости.
Когда все было готово, первый консулъ приказалъ внести конкордатъ въ законодательное сословіе, для того, чтобъ онъ получилъ силу закона. Къ конкордату были присоединены органическія статьи. Это было въ первый день чрезвычайнаго засѣданія 5 апрѣля 1802 года (15 жерминаля). Законодательное сословіе было распущено тогда, какъ амьенскій трактатъ, подписанный 25 марта, сдѣлался извѣстенъ въ Парижѣ. И потому, оно не было въ числѣ властей, явившихся къ первому консулу съ поздравленіями. Положено было отправить депутацію изъ двадцати-пяти членовъ для привѣтствованія перваго консула по случаю всеобщаго мира. Въ этой поздравительной рѣчи но было сказано ни слова о конкордатѣ, что показываетъ духъ тогдашняго времени даже въ нѣдръ обновленнаго законодательнаго сословія. Но первый консулъ въ отвѣтѣ своемъ далъ уразумѣть неприличность такого умолчанія.
Это сильно подѣйствовало, какъ и ожидалъ первый консулъ. Проектъ, внесенный немедленно изъ законодательнаго сословія въ трибунатъ, былъ обсуженъ благосклонно. По докладу Симсона, онъ былъ утвержденъ большинствомъ 78 голосовъ противъ 7. Въ законодательномъ сословіи 228 голосовъ были поданы въ пользу его, а 21 противъ.
8 апрѣля (18 жерминаля) оба проекта получили силу законовъ. Не стало болѣе препятствіи. Наступилъ четверкъ; въ слѣдующее воскресенье было вербное-воскресенье; недѣлю спустя свѣтлое Христово воскресенье. Первый консулъ хотѣлъ посвятить эти торжественные дни католической религіи великому празднику возстановленія вѣроисповѣданій. Онъ не принималъ еще оффиціально кардинала Капрары, какъ легата римскаго двора, и назначилъ ему завтрашній день, пятницу, для этого оффиціальнаго пріема.
Въ назначенное время, кардиналъ-легатъ отправился торжественно въ Тюльери, въ экипажахъ перваго консула; за нимъ слѣдовала консульская гвардія; предъ нимъ везли въ одной изъ каретъ крестъ, знакъ его намѣстничества. Первый консулъ принялъ кардинала находясь во главѣ многочисленной свиты, состоявшей изъ обоихъ его соправителей, многихъ государственныхъ совѣтниковъ и блистательнаго штаба. Кардиналъ Капрара, имѣвшій кроткую и важную наружность, обратился къ первому консулу съ словомъ, въ которомъ достоинство соединялось съ выраженіемъ благодарности. Онъ далъ условленную клятву ничего не дѣлать противъ законовъ государства, и прекратить отправленіе своей должности, лишь-только это будетъ необходимо. Первый консулъ отвѣчалъ ему въ возвышенныхъ выраженіяхъ, предназначенныхъ въ-особенности отозваться въ иномъ мѣстѣ, не въ Тюльерійскомъ-Дворцѣ.
Эта церемонія была первою изъ тѣхъ, которыя готовились, и она была мало замѣчена, потому-что парижскій народъ, не бывъ предувѣдомленъ, не могъ предаться своему обычному любопытству. На послѣзавтра было вербное-воскресенье. Первый консулъ уже представилъ кардиналу нѣкоторыхъ изъ главнѣйшихъ прелатовъ, которыхъ положено было назначить. Онъ хотѣлъ, чтобъ ихъ посвятили въ этотъ день вербнаго-воскресенья, для того, чтобъ они могли совершать службу черезъ недѣлю въ свѣтлое-воскресенье. То были: Беллуа, назначенный архіепископомъ парижскимъ, Камбасересъ, архіепископомъ руанскимъ, Бернье, епископомъ орлеанскимъ, Пансемонъ, епископомъ ваинскимъ. Церковь-Божьей-Матери была еще въ рукахъ конституціональнаго духовенства. Надо было дать ему формальный приказъ, чтобъ заставить отдать ключи отъ храма. Этотъ прекрасный храмъ былъ теперь въ самомъ плачевномъ состояніи: тамъ ничего не было готово для совершенія обряда посвященія надъ четырьмя прелатами. Этому помогли при помощи суммы, данной первымъ консуломъ, и съ такою поспѣшностью, что только въ день совершенія обряда увидѣли, что нѣтъ мѣста для ризницы. Ее устроили въ сосѣднемъ домѣ. Новые прелаты облеклись тамъ въ свои ризы, и въ этомъ одѣяніи отправились черезъ площадь въ соборъ. Народъ, свѣдавъ, что готовится большая церемонія, собрался отвсюду и соблюдалъ тишину и благочестіе. Наружность почтеннаго архіепископа Беллуа была такъ благородна и прекрасна, что тронула простыя сердца толпы, и всѣ, мужчины и женщины, преклонились съ благоговѣніемъ. Церемонія была трогательна по самому недостатку великолѣпія, — но тому чувству, съ какимъ она совершалась. Четыре прелата были посвящены но всѣмъ принятымъ формамъ.
Чрезъ недѣлю, въ свѣтлое-воскресенье, назначено было пропѣть торжественный Te Deum, для празднованія въ одно и то же время всеобщаго мира и примиренія съ церковью. Объ этой церемоніи было возвѣщено народу, какъ объ истинно-національномъ празднествѣ; распубликовано о сдѣланныхъ приготовленіяхъ, и напечатанъ церемоніалъ. Первый консулъ хотѣлъ отправиться на это торжество съ большимъ поѣздомъ, въ сопровожденіи всего, что было высшаго въ государствѣ. Онъ далъ замѣтить, чрезъ придворныхъ дамъ, женамъ высшихъ сановниковъ, что онѣ удовлетворятъ живѣйшему изъ его желаній, отправясь въ этотъ день въ соборъ отслушать Te Deum. Блистательнѣйшія изъ парижскихъ дамъ повиновались первому консулу. Знатнѣйшія изъ нихъ съѣхались въ Тюльери, чтобъ сопровождать госпожу Бонапарте въ каретахъ новаго двора.
Первый консулъ далъ формальное приказаніе своимъ генераламъ сопровождать его. Это устроить было всего труднѣе, ибо извѣстно было, что они говорили всюду неприличныя и мятежныя рѣчи. Ожеро, терпимый въ Парижъ, былъ въ настоящее время однимъ изъ тѣхъ, которые говорили всего громче. Онъ былъ уполномоченъ своими товарищами предстать предъ перваго консула и выразить отказъ ихъ ѣхать въ Церковь-Божьей-Матсри. Генералъ Бонапарте хотѣлъ принять Ожеро въ консульскомъ собраніи, въ присутствіи всѣхъ консуловъ и министровъ. Тотъ изложилъ предъ нимъ цѣль своего посланничества, по первый консулъ напомнилъ ему долгъ его съ тою важностью, которую онъ умѣлъ выказывать въ начальствованіи, и особенно относительно военныхъ. Онъ далъ ему почувствовать неприличность его выходки, напомнилъ, что конкордатъ получилъ теперь силу государственнаго закона, что законы обязательны для всѣхъ классовъ гражданъ; что, впрочемъ, онъ самъ будетъ наблюдать надъ ихъ выполненіемъ, по своему двоякому званію генерала и перваго сановника республики; что не офицерамъ арміи, а правительству должно рѣшать, прилична ли церемонія, назначенная въ свѣтлое-воскресенье; что всѣ власти получили повелѣніе присутствовать на ней, военныя и гражданскія, и что всѣ онѣ должны повиноваться; что же касается до достоинства арміи, то онъ такъ заботится о немъ и можетъ быть въ этомъ дѣлѣ такимъ хорошимъ судьею, какъ никто изъ генераловъ, его товарищей по оружію, и увѣренъ, что нисколько не повредитъ этому достоинству, присутствуя лично на этихъ религіозныхъ церемоніяхъ; что, въ довершеніе всего, ихъ дѣло не разсуждать, а выполнять повелѣніе, и онъ ожидаетъ увидѣть ихъ всѣхъ въ воскресенье, вокругъ себя, въ каѳедральной церкви. — Ожеро ничего не возражалъ, и возвратился къ своимъ товарищамъ съ смущеніемъ отъ сдѣланнаго имъ легкомысленнаго поступка, и съ рѣшимостью повиноваться.
Все было готово, но въ послѣднюю минуту замыслы кардинала Капрары едва не уничтожили благородныхъ предначертаній перваго консула. Кардиналъ требовалъ отъ епископовъ, выбранныхъ изъ конституціональнаго духовенства, чтобъ они отреклись отъ своихъ старыхъ заблужденій, чести самымъ оскорбительнымъ образомъ ихъ присоединеніе къ гражданской конституціи духовенства. Это было унизительно не только для нихъ, по и для самой революціи. Первый консулъ, узнавъ объ этомъ, не хотѣлъ выносить подобныхъ притязаній, и, въ субботу вечеромъ, наканунѣ свѣтлаго-воскресенья, послалъ Порталиса сказать кардиналу, что если онъ еще будетъ настаивать на этомъ, то не бывать завтра церемоніи, а вмѣстѣ съ тѣмъ и конкордатъ не будетъ обнародованъ и останется безъ исполненія. Первый консулъ твердо рѣшился на это, и никакъ не хотѣлъ уступить въ томъ, что, казалось ему, могло повредить самой цѣли, т. е. сближенію, слитію партій.
Кардиналъ уступилъ наконецъ, но гораздо уже за-полночь.
На слѣдующій день, въ свѣтлое-воскресенье, 18 апрѣля 1802 г. (28 жерминаля X г.), конкордатъ былъ обнародованъ по всѣмъ кварталамъ Парижа, съ большою торжественностью и первѣйшими властями. Между-тѣмъ, какъ это обнародованіе происходило на улицахъ столицы, первый консулъ, хотѣвшій отпраздновать въ этотъ день все, что было счастливаго для Франціи, размѣнивалъ въ Тюльери ратификаціи амьенскаго трактата. Совершивъ этотъ важный обрядъ, онъ отправился въ Церковь-Божьей-Матери; за нимъ слѣдовали первѣйшіе государственные чины и множество должностныхъ лицъ, блистательный штабъ и толпа знатнѣйшихъ дамъ, сопровождавшихъ госпожу Бонапарте. Этотъ великолѣпный поѣздъ состоялъ изъ длиннаго ряда каретъ. Войска были разставлены по обѣимъ сторонамъ, отъ Тюльери до самого собора. Архіепископъ парижскій торжественно вышелъ со святою водою встрѣтить перваго консула въ дверяхъ храма. Новый глава государства былъ отведенъ подъ балдахинъ, на приготовленное для него мѣсто. Сенатъ, законодательное сословіе, трибунатъ стали по обѣ стороны алтаря. За первымъ консуломъ стояли генералы въ полной формѣ, явившіеся сюда болѣе изъ повиновенія, нежели по собственному убѣжденію; нѣкоторые изъ нихъ держались не совсѣмъ — прилично. Самъ же онъ, одѣтый въ красный консульскій мундиръ, стоялъ неподвижно, съ лицомъ строгимъ, не раздѣляя ни разсѣянности однихъ, ни благоговѣнія другихъ. Онъ былъ спокоенъ, важенъ, въ положеніи главы имперіи, который совершаетъ великій актъ своей воли и заставляетъ однимъ своимъ взглядомъ всѣхъ покоряться.
Церемонія была продолжительна и торжественна, не смотря на дурное расположеніе большей части тѣхъ, которыхъ надо было привлечь сюда насильно. Впрочемъ, эффектъ, произведенный сю, долженъ былъ имѣть рѣшительное дѣйствіе, потому-что, послѣ примѣра однажды уже даннаго великимъ человѣкомъ, должны были возникнуть снова всѣ старинные религіозные обряды, а всѣ сопротивленія должны были исчезнуть.
Это празднество происходило по двумъ случаямъ, именно — по случаю возстановленія вѣроисповѣданія и по случаю всеобщаго мира. Естественно, всюду царствовало веселіе, и всякій, испытавшій въ сердцѣ своемъ пагубныхъ страстей партіи, быль счастливъ общею радостью всей націи. Въ этотъ день даны были большіе обѣды у министровъ, куда были приглашены главнѣйшіе члены правительственныхъ мѣстъ. Представители державъ были отозваны къ министру иностранныхъ дѣлъ. У перваго консула былъ блистательный банкетъ, куда были приглашены кардиналъ Капрара, архіепископъ парижскій, главнѣйшіе изъ вновь-посвященныхъ духовныхъ, знатнѣйшія государственныя лица. Первый консулъ долго говорилъ съ кардиналомъ и изъявилъ ему свою радость отъ окончанія такого важнаго дѣла. Онъ гордился своею предпріимчивостью и успѣхомъ. Лишь-только слегка помрачилось на минуту его благородное чело: это было при видъ нѣкоторыхъ генераловъ, которыхъ пріемы и рѣчи не были приличны настоящему случаю. Онъ изъявилъ имъ свое неудовольствіе такимъ рѣшительнымъ тономъ, который не допускалъ возраженій и не позволялъ опасаться повторенія того же впредь.
Для довершенія эффекта, который первый консулъ хотѣлъ произвести въ этотъ день, де-Фонтанъ написалъ, въ Монитерѣ, о вновь-вышедшей книгѣ, которая дѣлала тогда много шума: это былъ Духъ Христіанства (le Génie du Christianisme) — книга, написанная молодымъ бретонскимъ дворяниномъ, Шатобріаномъ, бывшимъ въ свойствѣ съ Мальзербами и долгое время находившимся вдали отъ своей родины. Въ ней блестящимъ образомъ описывались красоты христіанства и открывалась нравственная и поэтическая сторона религіозныхъ обрядовъ, двадцать лѣтъ тому назадъ грубо-осмѣянныхъ. Жестоко-раскритикованный гг. Шенье и Генгэне, которые укоряли его въ лживыхъ и преувеличенныхъ краскахъ, горячо-поддерживаемый партизанами религіознаго возстановленія, Духъ Христіанства, какъ всѣ замѣчательныя творенія, сильно-превозносимый одними, сильно-порицаемый другими, произвелъ глубокое впечатлѣніе, потому-что выражалъ собою чувство истинное и весьма-сильно господствовавшее тогда во французскомъ обществѣ: это странное, неопредѣлимое чувство сожалѣнія о томъ, чего уже нѣтъ, о томъ, что презрѣли, или сгубили, имѣвъ прежде въ рукахъ своихъ, о томъ, что, разъ потерявши, оплакиваютъ долго. Таково сердце человѣческое! То, что есть, утомляетъ его, становится ему тяжкимъ; то, что перестаетъ существовать, вдругъ дѣлается въ глазахъ его привлекательнымъ» Твореніе молодаго писателя, гдѣ отпечатлѣлось это глубокое чувство, сильно тронуло умы и было съ отличною благосклонностью принято человѣкомъ, раздававшимъ тогда всѣ славы. Если въ этой книгѣ не проявлялись ни чистый вкусъ, ни простая и твердая вѣра писателей вѣка Лудовика XIV, за то она очаровательно описывала старинные религіозные правы, которыхъ уже не было болѣе. Безъ-сомнѣнія, здѣсь можно было порицать злоупотребленіе прекраснаго воображенія, но послѣ Виргилія, послѣ Горація осталось же въ памяти людей мѣсто для замысловатаго Овидія, для блистательнаго Лукана, и, можетъ-быть, одна изъ всѣхъ книгъ того времени, Духъ Христіанства, будетъ жить, крѣпко-связанная съ достатопамятною эпохою: она будетъ жить, какъ живутъ эти фризы, изваянные на мраморѣ зданія, живутъ вмѣстѣ съ памятникомъ, къ которому придѣланы.
Призвавъ духовныхъ къ алтарю, выведши ихъ изъ мрака убѣжищъ, гдѣ они совершали свое богослуженіе и часто замышляли крамолы противъ правительства, первый консулъ исправилъ одинъ изъ ужаснѣйшихъ безпорядковъ своего времени и удовлетворилъ одной изъ величайшихъ нравственныхъ потребностей цѣлаго общества. Но оставался другой очень-плачевный безпорядокъ, дававшій еще Франціи видъ страны, раздираемой партіями: это было изгнаніе значительнаго числа французовъ, жившихъ въ чужихъ краяхъ въ бѣдности, иногда питавшихъ ненависть къ своему отечеству и получавшихъ отъ непріязненныхъ Франціи государствъ пропитаніе, за которое многіе изъ нихъ платили поступками, недостойными въ-отношеніи къ ихъ родинѣ. Изгнаніе — ужасная выдумка раздора^ оно дѣлаетъ изгнанника несчастнымъ, растлѣваетъ его сердце, заставляетъ его просить милостыню у иноземца, распространяетъ вдаль печальное зрѣлище внутреннихъ смутъ. Изъ всѣхъ слѣдовъ революціи, ее должно изглаживать прежде всѣхъ. Генералъ Бонапарте смотрѣлъ на возвращеніе эмигрантовъ, какъ на необходимое дополненіе всеобщаго замиренія. Уже существовала относительно возвращенія эмигрантовъ система очень-неполная, очень-пристрастная, очень-неправильная, заключавшая въ себѣ всѣ неудобства общей мѣры, но неимѣвшая ея благотворнаго вліянія: то была система вычеркиваній, подъ тѣмъ предлогомъ, что такіе-то эмигранты были незаслуженно включены въ списки. Такимъ-образомъ, давалась амнистія не всегда самымъ безвиннымъ и достойнымъ того.
Итакъ, первый консулъ рѣшился возвратить всѣхъ эмигрантовъ, за нѣкоторыми исключеніями. Противъ этой мѣры возникли сильныя возраженія. Во-первыхъ, всѣ конституціи, и именно конституція консульскаго правленія, объявляли формально, что эмигранты никогда не будутъ возвращены. Онѣ объявляли это, въ-особенности, для успокоенія пріобрѣтателей національныхъ имуществъ, которые были очень-подозрительны, и которые смотрѣли на изгнаніе прежнихъ владѣльцевъ ихъ имѣній, какъ на дѣло чисто-необходимое для ихъ безопасности. Первый консулъ, считая себя самою твердою опорою этихъ пріобрѣтателей, всегда выражая свою твердую волю защищать ихъ, одинъ въ цѣломъ свѣтѣ имѣя къ тому возможность, первый консулъ полагалъ себя столько-сильнымъ внушенною къ нему довѣренностью пріобрѣтателей національныхъ имуществъ, что могъ имѣть возможность отворить эмигрантамъ врата Франціи. И потому онъ приказалъ заготовить опредѣленіе, котораго первою статьею было подтвержденіе въ ненарушимости условій, заключенныхъ государствомъ съ пріобрѣтшими національныя имущества. Потомъ онъ приказалъ включить туда распоряженіе, которымъ возвращались всѣ эмигранты и отдавались, по возвращеніи, подъ надзоръ высшей полиціи. Впрочемъ, были сдѣланы нѣкоторыя исключенія при этомъ всеобщемъ возвращеніи. Въ немъ было отказано предводителямъ скопищъ, вооруженныхъ противъ республики, тѣмъ, которые служили въ непріятельскихъ арміяхъ, лицамъ, сохранявшимъ мѣста или титулы при принцахъ дома Бурбоновъ, генераламъ или народнымъ представителямъ, которые договаривались съ непріятелемъ (это касалось Пишгрю и пькорорыхъ членовъ законодательныхъ собраній), наконецъ епископамъ и архіепископамъ, отказавшимся просить объ отставки, по требованію папы. Число этихъ исключенныхъ лицъ было чрезвычайно-незначительно.
Всего затруднительнѣе было рѣшить вопросъ касательно непроданныхъ имуществъ эмигрантовъ. Хотя съ совершенною справедливостью была признана ненарушимою продажа имуществъ, учиненная государствомъ, однако могло показаться жестокимъ не возвратить эмигрантамъ ихъ имуществъ, остававшихся еще неприкосновенными въ рукахъ правительства. «Я не сдѣлаю ровно ничего» говорилъ первый консулъ, «если возвращу эмигрантовъ въ отечество, не возврати имъ родовыхъ имѣній. Я хочу изгладить слѣды нашихъ гражданскихъ войнъ; а наполнивъ Францію возвратившимися эмигрантами, которые останутся въ нищетѣ, между-тѣмъ, какъ ихъ имущества будутъ подъ секвестромъ государства, я создамъ классъ недовольныхъ, которые не дадутъ намъ покоя. И эти имущества, оставшіяся подъ секвестромъ у государства, кто, думаете вы, купитъ ихъ въ присутствіи ихъ прежнихъ возвратившихся владѣльцевъ?» Итакъ, первый консулъ рѣшился отдать всѣ непроданныя недвижимыя имущества за исключеніемъ домовъ или строеній, запятыхъ подъ общеполезныя заведенія.
Это опредѣленіе было предложено на разсмотрѣніе особенному совѣту, состоявшему изъ консуловъ, министровъ, нѣсколькихъ членовъ государственнаго совѣта и сенаторовъ. Тамъ сильно настаивали на томъ, чтобъ въ опредѣленіе включено было слово: «амнистія». Первый консулъ противился этому, онъ говорилъ, что не должно унижать людей, которыхъ хотѣли примирить съ Франціею, и что трактовать ихъ, какъ помилованныхъ преступниковъ, значило глубоко унизить ихъ. Ему отвѣчали, что эмиграція, по своему происхожденію, была преступленіемъ, потому-что она имѣла главною цѣлію вести войну съ Франціею, и что необходимо представлять се осужденною законами. Возникло самое жаркое преніе относительно имуществъ эмигрантовъ. Совѣтчики, призванные на совѣщаніе, упорно отвергали предположеніе возвратить дачи и лѣса, которые законъ 2 нивоза IV года призналъ неотчуждаемыми. Не смотря на всѣ свои усилія, первый консулъ былъ принужденъ уступить, и такимъ-образомъ, самъ не думая того, сохранилъ въ рукахъ своихъ одно изъ могущественнѣйшихъ средствъ вліянія на старинное французское дворянство, что въ-послѣдствіи привело къ нему все это дворянство: это средство состояло въ индивидуальномъ возвращеніи имуществъ тѣмъ изъ эмигрантовъ, которые подчинялись его правительству.
Этотъ проектъ амнистіи, о которомъ разсуждалъ государственный совѣтъ наканунѣ обнародованія конкордата, десять дней спустя былъ внесенъ въ сенатъ и утвержденъ имъ безъ всякаго возраженія.
Этотъ милосердый актъ долженъ былъ быть принятъ съ одобреніемъ всѣми разумными людьми, чистосердечно желавшими окончанія внутреннихъ смутъ своего отечества. Благодаря новымъ обезпеченіямъ закономъ, которыя были даны пріобрѣтателямъ національныхъ имуществъ, благодаря довѣренности, которую внушалъ къ себѣ этимъ людямъ первый консулъ, эта послѣдняя правительственная мѣра не причинила имъ слишкомъ-большихъ безпокойствъ, и она удовлетворила эту честную и, къ-счастію, самую многочисленную массу роялистской партіи, принимавшую безъ досады оказываемое ей добро. Эта мѣра встрѣтила неблагодарность только со стороны лицъ высшей эмиграціи, которыя въ парижскихъ салонахъ отплачивали злыми рѣчами за благодѣянія правительства. По ихъ словамъ, этотъ актъ былъ незначителенъ, неполонъ, несправедливъ, потому-что онъ дѣлалъ нѣкоторыя различія между лицами, потому-что онъ не возвращалъ эмигрантамъ ихъ проданныхъ или непроданныхъ имуществъ. Можно было обойдтись безъ одобренія этихъ пустыхъ болтуновъ… Однакожъ, первый консулъ былъ такъ жаденъ къ славѣ, что подобные жалкіе пересуды смущали иногда удовольствіе, которое ощущалъ онъ отъ всеобщаго одобренія Франціи и Европы.
Но его стремленіе творить благо не зависѣло ни отъ похвалы, ни отъ порицанія, и едва довершилъ онъ великій подвигъ, о которомъ разсказали мы, какъ уже готовилъ другіе величайшей важности, въ-отношеніи политическомъ и общественномъ. Избавившись отъ препятствій, которыя представляло его плодотворной дѣятельности противодѣйствіе сената, онъ рѣшился во время этого чрезвычайнаго собранія въ жерминалѣ и флореалѣ, докончить или по-крайней-мѣрѣ во многомъ подвинуть переорганизацію Франціи. Вотъ его идеи въ этомъ отношеніи.
Изъ извѣстныхъ уже дѣйствій перваго консула, въ особенности изъ возстановленія богослуженій, легко можно было угадать, каковъ былъ взглядъ его на устройство общества. Говоря вообще, онъ былъ расположенъ противорѣчить тѣснымъ и преувеличеннымъ системамъ, революціи, или, точнѣе сказать, нѣкоторыхъ революціонеровъ. Сама революція хотѣла уничтожать неправильности, странности, несправедливыя отличія, происходившія изъ феодальнаго начала, и въ силу которыхъ, на-примѣръ, Еврей, католикъ, протестантъ, дворянинъ, священникъ, гражданинъ, Бургиньйонецъ, Провансалецъ, Бретонецъ, не имѣли однихъ и тѣхъ же правъ, однѣхъ и тѣхъ же обязанностей, не несли однихъ и тѣхъ же налоговъ, не пользовались однѣми и тѣми же выгодами, — словомъ, не жили подъ одними законами. Сдѣлать изъ всѣхъ этихъ французовъ, каковы бы ни были ихъ религія, происхожденіе, мѣсто родины, — равныхъ гражданъ по правамъ и обязанностямъ, имѣющихъ доступъ всюду сообразно съ своимъ достоинствомъ, — вотъ чего хотѣла революція въ своихъ первыхъ порывахъ, до того времени, какъ противорѣчіе еще не раздражило ея; вотъ чего хотѣлъ первый консулъ съ-тѣхъ-поръ, какъ это изступленіе уступило мѣсто разсудку. Но это химерическое равенство, о которомъ бредили съ минуту демагоги, долженствовавшее поставить всѣхъ людей подъ одинъ уровень, едва допускавшее природное неравенство, происходящее отъ различія ума и талантовъ, — это равенство онъ презиралъ или какъ химеру духа системы, или какъ буйство зависти.
Итакъ, онъ хотѣлъ іерархіи въ обществъ; на степеняхъ ея всѣ люди, безъ различія происхожденія, стали бы по своему достоинству; на степеняхъ ея остались бы навсегда тѣ, которые возведены туда своими отцами, по препятствуя впрочемъ новымъ пришельцамъ, которые бы стали возвышаться въ свою очередь.
Этой-то, такъ-сказать, общественной растительности, вытекающей изъ самой природы, примѣчаемой во всѣхъ странахъ и во всѣ времена, хотѣлъ онъ дать свободный ходъ въ тѣхъ учрежденіяхъ, которыя думалъ основать. Какъ всѣ мощные умы, старающіеся открывать въ чувствѣ массъ народа истинные человѣчественные инстинкты, и любящіе противополагать это чувство ограниченнымъ видамъ духа системы, онъ искалъ въ расположеніяхъ, обнаруживаемыхъ въ его глазахъ самимъ народомъ, доказательствъ, аргументовъ для своихъ мнѣній.
Тѣмъ, которые въ дѣлѣ религіи совѣтовали ему равнодушіе, онъ приводилъ въ опроверженіе волненіе народа, недавно столпившагося у дверей церкви и принудившаго священника предать погребенію тѣло какой-то актриссы. «Вотъ» говорилъ онъ этимъ партизанамъ равнодушія: «вотъ какъ равнодушенъ народъ! И вы… зачѣмъ вы сами, посреди величайшаго революціоннаго пароксизма, провозгласили Верховное Существо?..»
Что до способа классифировать людей въ обществѣ, онъ говорилъ тѣмъ, которые не хотѣли никакого отличія: «Зачѣмъ же учредили вы почетныя ружья и сабли? Вѣдь это отличіе же, хотя довольно-смѣшно придуманное, потому-что ни почетнаго ружья, ни сабли нельзя носить на груди, а въ этомъ родѣ люди любятъ то, что видно издалека.» Первый консулъ замѣтилъ странный фактъ и охотно указывалъ на него всѣмъ, съ кѣмъ обыкновенно бесѣдовалъ. Съ-тѣхъ-поръ, какъ Франція, предметъ почтенія и уваженія Европы, была наполнена министрами всѣхъ державъ, или знатными иностранцами, посѣщавшими ее, онъ былъ пораженъ тѣмъ любопытствомъ, съ которымъ народъ и даже люди повыше званіемъ слѣдили за иностранцами, и жадно разсматривали ихъ богатые мундиры, блестящіе ордена. Часто народъ толпился на дворѣ Тюльери, выжидая прибытія или выѣзда этихъ особъ. «Вотъ» говорилъ онъ: «эти суетныя ничтожества, которыя такъ презираютъ умники! Народъ не раздѣляетъ ихъ мнѣнія. Онъ любитъ эти разноцвѣтныя ленты, такъ же, какъ любитъ религіозныя торжества. Демократы-Философы называютъ это суетою, идолопоклонствомъ. Идолопоклонство, суета, — пусть такъ. Но это идолопоклонство, эта суета — слабости, общія всему человѣческому роду, и изъ той и другой можно вывести великія добродѣтели. Этими столь-презираемыми побрякушками производятъ героевъ! Какъ для одной, такъ и для другой, изъ этихъ такъ-называемыхъ слабостей, необходимы внѣшніе знаки; необходимо богослуженіе для религіознаго чувства; необходимы видимыя отличія для благороднаго чувства славы!»
Первый консулъ рѣшился учредить орденъ, который бы замѣнилъ почетныя оружія, имѣлъ бы выгоду въ томъ, что могъ быть даваемъ солдату, равно-какъ и генералу, мирному ученому, равно-какъ и воину, состоялъ бы въ знакахъ подобныхъ съ виду носимымъ въ Европѣ, и въ пенсіонныхъ капиталахъ, что было особенно важно для солдата, когда онъ возвратится къ полямъ своимъ. Это новое учрежденіе было, въ его глазахъ, средствомъ для того, чтобъ ввести новую Францію въ сношеніе съ другими странами. Если такимъ-образомъ во всей Европѣ отличаютъ всенародно-оказанныя заслуги, зачѣмъ не допустить этой системы и во Франціи? «Націи» говорилъ онъ: «не должны стараться отличаться странностями, точно такъ же, какъ и отдѣльныя лица. Причудливость дѣлать иначе, нежели всѣ, не допускается людьми разсудительными, и въ-особенности людьми скромными. Ордена въ употребленіи во всѣхъ странахъ; пусть, — присовокуплялъ первый консулъ, — будутъ они въ употребленіи и во Франціи! Это будетъ еще новою связью съ Европою. Только ихъ давали прежде во Франціи, и даютъ теперь у нашихъ сосѣдей людямъ благороднаго происхожденія: я буду давать ихъ всякому, кто наилучшимъ-образомъ будетъ служить въ военной или государственной службѣ, или кто создастъ лучшія произведенія.»
Почетныя оружія, придуманныя Конвентомъ, мало имѣли успѣха, потому-что они не были приноровлены къ правамъ. Первый консулъ придумалъ учредить орденъ военный по формѣ, но предназначенный не для однихъ воиновъ. Онъ назвалъ его почетнымъ-легіономъ, желая выразить тѣмъ идею собранія людей, посвятившихъ себя служенію чести и защищенію извѣстныхъ принциповъ. Этотъ легіонъ долженъ былъ состоять изъ пятнадцати когортъ, всякая когорта изъ семи старшихъ-офицеровъ (grands officiers), двадцати командоровъ, тридцати офицеровъ и 350 простыхъ легіонаріевъ, всего изъ 6,000 человѣкъ всѣхъ степеней. Форма присяги, при пожалованіи орденомъ почетнаго-легіона, состояла въ обѣтѣ защищать республику, неприкосновенность территоріи, принципъ равенства, ненарушимость собственностей, называемыхъ національными. Каждой степени были даны знаки и пенсіи. Старшіе-офицеры получали въ годъ 5,000 франковъ, командоры 2,000, офицеры 1,000, простые легіонаріи 250 франковъ. На эти издержки были назначены доходы съ національныхъ имуществъ. Каждая когорта должна была имѣть свое мѣстопребываніе въ той провинціи, гдѣ находились отведенныя ей имущества. Всѣ когорты вмѣстѣ должны были быть управляемы верховнымъ совѣтомъ, состоящимъ изъ семи членовъ: троихъ консуловъ и еще четырехъ старшихъ-офицеровъ, изъ которыхъ первый долженъ былъ быть назначенъ сенатомъ, второй законодательнымъ сословіемъ, третій трибунатомъ, четвертый государственнымъ совѣтомъ. Совѣтъ почетнаго-легіона, составленный такимъ-образомъ, имѣлъ обязанностью наблюдать за управленіемъ имуществами легіона и разсуждать объ удостоеніи въ его члены. Отличительная черта этого учрежденія состояла въ томъ, что всяческія гражданскія заслуги на всевозможныхъ поприщахъ, на государственной службѣ, въ наукахъ, искусствахъ, литературѣ, давали право на пожалованіе этимъ орденомъ, равно-какъ и военныя заслуги. Въ настоящее время, было положено, что всѣ военные, имѣющіе почетныя оружія, должны были быть по нраву членами легіона, распредѣленными въ его рядахъ но своимъ чинамъ въ арміи.
Это учрежденіе существуетъ не болѣе сорока лѣтъ, и оно уже освящено, какъ-будто-бы прошло чрезъ даль вѣковъ: столько въ эти сорокъ лѣтъ было оно наградою мужества, знанія, всяческаго достоинства! столько было оно предметомъ исканій со стороны великихъ и князей Европы, наиболѣе гордившихся своимъ происхожденіемъ! Время, судія въ дѣлѣ учрежденій, само произнесло приговоръ о пользѣ и достоинствѣ этого ордена.
Послѣ этого, первый консулъ приступилъ съ неменьшимъ жаромъ къ системѣ воспитанія французскаго юношества. И дѣйствительно, тогдашнее воспитаніе было ничтожно, или оно находилось въ рукахъ враговъ революціи.
Религіозныя корпораціи, нѣкогда занимавшіяся воспитаніемъ юношества, исчезли вмѣстѣ съ старымъ порядкомъ вещей. Онѣ готовы были, правда, возродиться, по первый консулъ не думалъ ввѣрить имъ новое поколѣніе, считая ихъ тайными сообщниками враговъ своихъ. Учрежденія, которыми Конвентъ старался замѣнить ихъ, были одною химерою, уже почти исчезнувшею. Конвентъ хотѣлъ давать безденежно первоначальное обученіе народу и второстепенное обученіе среднимъ классамъ, такъ-чтобъ сдѣлать и то и другое доступными всѣмъ семействамъ. Но изъ этого ничего не вышло. Общины отводили учителямъ первоначальныхъ школъ помѣщенія, вообще тѣ самыя, которыя занимали прежде сельскіе священники, по не давали имъ вовсе жалованья, или развѣ ужь выдавали имъ его ассигнаціями. Вскорѣ нищета разсѣяла этихъ бѣдныхъ наставниковъ. Центральныя школы, въ которыхъ преподавалось второстепенное обученіе, находясь по главнымъ городамъ всѣхъ департаментовъ, были въ нѣкоторомъ родъ академическими заведеніями, гдѣ читались публичные курсы, которые юношество могло слушать по нѣскольку часовъ въ день, а потомъ должно было возвращаться домой, или въ пансіоны, устроенные частною дѣятельностью. Духъ ученія былъ сообразенъ съ духомъ времени. Предметы классическіе, на которые смотрѣли, какъ на старую рутину, были здѣсь почти во все оставлены. Естественныя и точныя науки и новѣйшіе языки, заступили мѣсто древнихъ языковъ. Къ каждой изъ этихъ школъ былъ присоединенъ музей естественной исторіи. Такое образованіе имѣло мало вліянія на юношество, потому-что ученіе, продолжающееся часъ или два въ день, отнюдь было не въ состояніи овладѣть его душою. Дѣло воспитанія довершалось въ пансіонахъ, содержатели которыхъ были тогда по-большей-части врагами новаго порядка вещей, или жадными спекулаторами, смотрѣвшими на юношество, какъ на товаръ, а не какъ на священный залогъ, ввѣренный имъ государствомъ и семействами. Сверхъ-того, центральныя школы, находившіяся въ ста-двухъ департаментахъ, по одной въ каждомъ главномъ городъ департамента, были слишкомъ-многочисленны. Не было довольно учениковъ для этихъ ста-двухъ школъ. Только тридцать-двѣ изъ нихъ привлекли къ себѣ слушателей, и сдѣлались центрами просвѣщенія. Тамъ являлись нѣкоторые отличные профессоры, еще сохранявшіе духъ здравыхъ ученіи. Но политическіе перевороты и тамъ, какъ и всюду, давали чувствовать свое плачевное вліяніе. Профессоръ!, которыхъ избирали «присяжные обученія», смѣнялись другъ другомъ, подобно партіямъ у кормила власти, то появлялись, то исчезали снова, а вмѣстѣ съ ними и ученики ихъ. Наконецъ, эти школы, лишенныя всякой взаимной связи, неимѣвшія ни единства, ни общаго направленія, представлялись разбросанными осколками, а не великимъ зданіемъ народнаго просвѣщенія.
Первый консулъ составилъ свои проектъ разомъ, съ своею обычною рѣшимостью.
Во-первыхъ, финансы Франціи не представляли правительству средствъ открыть безденежное обученіе въ первоначальныхъ школахъ. И потому удовлетворились, въ этомъ отношеніи, тѣмъ, что учредили эти школы только въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ сами жители имѣли возможность содержать ихъ на свои счетъ. Община давала отъ себя помѣщеніе для школы, ученики взносили за себя соразмѣрно съ тѣмъ, сколько нужно было на содержаніе учителя. Вотъ все, что тогда можно было сдѣлать.
Въ настоящее время, самымъ важнымъ было второстепенное обученіе. Первый консулъ въ своемъ проектѣ отмѣнилъ центральныя школы. Изъ нихъ только тридцать-двѣ имѣли болѣе или менѣе успѣха. Это было указаніемъ потребности просвѣщенія въ различныхъ частяхъ Франціи. Первый консулъ предположилъ учредить тридцать-два учебныя заведенія, которыя онъ назвалъ лицеями, — именемъ, заимствованнымъ изъ древности, когда юношество вмѣстѣ съ основательнымъ образованіемъ получало въ важнѣйшіе годы возраста воспитаніе неизнѣженное, строгое, религіозное, совершенно на военную ногу. Онъ хотѣлъ ввести туда снова классическое образованіе, которое предоставляло бы первое мѣсто изученію древнихъ языковъ и давало бы только второстепенное мѣсто наукамъ математическимъ и физическимъ, предоставляя спеціальнымъ заведеніямъ дальнѣйшее усовершенствованіе въ этихъ послѣднихъ наукахъ. Онъ былъ правъ въ этомъ случаѣ, какъ и во всемъ прочемъ. Изученіе мертвыхъ языковъ не есть только изученіе однихъ словъ, но и вещей; это изученіе древности съ ея законами, нравами, искусствами, ея исторіею, столь-нравственною, столь-много-наставительною. Есть только одинъ возрастъ для изученія всего этого: дѣтство. Когда же прійдетъ мятежная пора юности съ своими страстями, съ своею наклонностью къ преувеличенію и ложному вкусу, когда настанетъ зрѣлый возрастъ съ своими положительными интересами, тогда жизнь проходитъ, и человѣкъ ни одной минуты не удѣляетъ на изученіе міра мертваго, подобно языкамъ, которые открываютъ намъ входъ въ него. И если запоздалое любопытство приведетъ кого къ этому предмету, то только сквозь блѣдные и недостаточные переводы можетъ онъ проникнуть въ эту прекрасную древность; и въ то время, когда ослабли религіозныя идеи, еслибъ исчезло и познаніе древности, люди составили бы только общества безъ всякой связи съ прошедшимъ, единственно-знакомое съ настоящимъ и занятое имъ, — общество невѣжественное, униженное, исключительно способное къ механическимъ искусствамъ.
Таковы были школы, въ которыхъ первый консулъ хотѣлъ образовать французское юношество. Но какъ привлечь его туда? Въ этомъ состояло затрудненіе. Первый консулъ помогъ этому средствомъ смѣлымъ и вѣрнымъ: такъ и должно дѣйствовать, если серьёзно хотятъ достигнуть цѣли. Онъ придумалъ учредить 6,400 ежегодныхъ стипендій (bourses gratuites) отъ казны., въ 700 или 800 франковъ каждая, что обходилось въ годъ отъ 5 до 6 мильйоновъ, — сумма, по тогдашнему времени, очень-значительная. Этихъ шести тысячь и нѣсколькихъ сотъ учениковъ было достаточно, чтобъ наполнить лицеи. Довѣренность семействъ, которую пріобрѣсть можно было надѣяться позже, должна была co-временемъ избавить государство отъ продолженія этой жертвы. Плата, взимаемая съ этихъ стипендіатовъ, была достаточна къ покрытію большей части издержекъ по этимъ новымъ заведеніямъ.
Первый консулъ хотѣлъ слѣдующимъ образомъ распредѣлить эти стипендіи: 2,400 изъ нихъ должны были быть даны дѣтямъ недостаточныхъ военныхъ и гражданскихъ чиновниковъ и жителей провинцій, недавно-присоединенныхъ къ Франціи; остальныя 4,000 предназначались для пансіоновъ, въ то время уже существовавшихъ. И дѣйствительно, было множество пансіоновъ, заведенныхъ частными людьми. Первый консулъ полагалъ, что ихъ должно оставить, но онъ присоединилъ ихъ къ своему плану самымъ простымъ и самымъ дѣйствительнымъ способомъ. Эти пансіоны не могли впредь существовать иначе, какъ съ дозволенія правительства; они должны были быть ежегодно осматриваемы лицами, назначенными отъ правительства; они обязаны были посылать своихъ воспитанниковъ слушать лицейскіе курсы, съ весьма-незначительною за то платою. Наконецъ, 4,000 стипендій, по ежегодномъ осмотрѣ, должны были быть раздѣляемы между воспитанниками различныхъ пансіоновъ, судя по одобренію, котораго заслуживали эти заведенія. Такимъ-образомъ, и пансіоны вошли существенною частію въ общій планъ воспитанія.
Перейдя потомъ къ спеціальному обученію, первый консулъ занялся дополненіемъ его организаціи. Изученіе юриспруденціи погибло вмѣстѣ съ старымъ судебнымъ устройствомъ; онъ основалъ десять школъ правовѣдѣнія. Медицинскія школы, менѣе пренебреженныя, существовали въ числѣ трехъ: онъ предположилъ основать ихъ шесть. Политехническая школа уже существовала; она была присоединена къ этой организаціи. Сюда же присоединили школу публичныхъ работъ, извѣстную въ-послѣдствіи подъ именемъ Школы Путей-Сообщенія (des Ponts-et-Chaussées), школу механическихъ искусствъ, учрежденную тогда въ Компьенѣ, въ-послѣдствіи въ Шалонѣ-на-Марнѣ, первый образецъ школъ искусствъ и ремеслъ, которыя ныньче признаны столь-полезными; наконецъ, школу великаго искусства, составлявшаго тогда могущество перваго консула и Франціи, — школу военную, которой назначено было занять замокъ въ Фонтенбло.
Всему этому не доставало необходимаго дополненія, т. е. высшаго заведенія, которое доставляло бы всѣмъ этимъ коллегіямъ наставниковъ, которое имѣло бы надъ всѣми ими наблюденіе, — словомъ, того, что въ-послѣдствіи назвали университетомъ. Но къ этому еще не приспѣло время. Первый консулъ сказалъ ученому Фуркруа: «это только начало; послѣ мы сдѣлаемъ больше и лучше».
Эти оба проекта были внесены въ государственный совѣтъ и подверглись тамъ сильнымъ опроверженіямъ.
Проектъ почетнаго-легіона выдержалъ жесточайшее нападеніе. Въ этомъ, какъ и въ дѣлѣ конкордата, первый консулъ упреждалъ, быть-можетъ, движеніе умовъ. Эта генерація, которая вскорѣ очутилась у подножія алтарей, которая вскорѣ покрывалась орденскими знаками съ ребяческимъ увлеченіемъ, сопротивлялась еще въ настоящее время возстановленію богослуженіи и учрежденію почетнаго-легіона.
Даже и въ государственномъ совѣтѣ находили, что учрежденіе почетнаго-легіона нарушитъ равенство, введетъ прежнюю аристократію. Первый консулъ отвѣчалъ на всѣ эти возраженія самою сильною діалектикою. «Что есть аристократическаго», говорилъ онъ: «въ отличіи совершенно-личномъ, пожизненномъ, даваемомъ человѣку, оказавшему гражданскую или воинскую заслугу, даваемомъ ему-одному, даваемомъ ему только по жизнь, и непереходящемъ на его Дѣтей? Орденъ — самое личное, наименѣе аристократическое изъ всѣхъ учрежденій». Но, говорили ему, за этимъ прійдетъ и другое. «Это быть можетъ», присовокуплялъ первый консулъ: «но разсмотримъ сперва то, что намъ даютъ, объ остальномъ будемъ судить потомъ. Спрашивалось, что значитъ легіонъ, состоящій изъ 6,000 человѣкъ, и въ чемъ будутъ состоять ихъ обязанности? Спрашивалось, будетъ ли онъ имѣть обязанности отличныя отъ тѣхъ, которыя возлагаются на всѣхъ гражданъ, равно обязанныхъ защищать территорію, конституцію, равенство? Во-первыхъ, на этотъ вопросъ можно отвѣчать то, что всякій гражданинъ обязанъ защищать общее всѣмъ отечество, и что, однакожь, есть армія, на которую въ-особенности возложенъ этотъ долгъ. Послѣ того, будетъ ли удивительно, что въ арміи будетъ избранный легіонъ, отъ котораго потребуютъ болѣе-ревностнаго выполненія его обязанностей, большаго расположенія къ пожертвованію своею жизнью? Но, кромѣ того, хотятъ ли знать, чѣмъ будетъ этотъ почетный-легіонъ», восклицаетъ первый консулъ, возвращаясь къ своей любимой идеѣ: «вотъ чѣмъ. Это есть опытъ организаціи людей, творцовъ и приверженцевъ революціи, которые не суть ни эмигранты, ни вандейцы, ни духовные. Приверженцы стараго правленія цѣлѣе, нежели какъ обыкновенно думаютъ. Всѣ эмигранты въ связи другъ съ другомъ; Вандейцы еще тайно составляютъ ополченія; и словами „законный король“, „религія“, можно въ минуту собрать тысячи рукъ, которыя и поднялись бы, будьте увѣрены, еслибъ ихъ не удерживало собственное утомленіе и сила правительства. Духовные составляютъ корпорацію, въ основаніи мало-расположенную ко всѣмъ намъ. Необходимо, чтобъ люди, принявшіе участіе въ революціи, соединились между собою, составили бы также одно прочное цѣлое. Эти 6,000 легіонаріевъ составляютъ одну изъ крѣпчайшихъ гарантій, какія вы только можете дать новому порядку вещей. И притомъ, будьте увѣрены, борьба съ Европою еще не кончена; знайте навѣрное, что она возобновится. Надо почитать за счастье, что имѣешь въ рукахъ такое легкое средство поддержать, возбудить храбрость нашихъ солдатъ! Всего посредствомъ трехъ мильйоновъ дохода съ національныхъ имуществъ сколько героевъ можете воззвать вы на поддержаніе великаго дѣла Франціи!»
Таковы были аргументы перваго консула. Онъ приводилъ и другіе въ отвѣтъ тѣмъ, которые требовали, чтобъ новый орденъ былъ чистовоенный, и учрежденъ для одной арміи. «Я не хочу», говорилъ онъ: "основать преторіанское правленіе; не хочу вознаграждать однихъ военныхъ. Я думаю, что всѣ заслуги — родныя сестры, что мужество, оказанное президентомъ Конвента, противящимся черни, должно стать на ряду съ мужествомъ Клебера, идущаго на приступъ Сен-Жан-д’Акры. Умъ имѣетъ свои права, и еще высшія, нежели сила; сама сила — ничто безъ ума. Во времена героическія, вождемъ бывалъ человѣкъ самый сильный, самый ловкій; во времена цивилизаціи, вождемъ бываетъ умнѣйшій изъ храбрыхъ. Когда мы были въ Каирѣ, Египтяне не могли понять, чтобъ Клеберъ, при своей величественной осанкѣ, не былъ главнокомандующимъ. Мурадъ-Бэй, всмотрѣвшись поближе въ нашу тактику, понялъ, что я, а не кто другой, долженъ быть вождемъ такъ-предводительствованной арміи. Вы разсуждаете по-египетски, имѣя притязаніе ограничить награды воинскою доблестью. «Солдаты» — присовокуплялъ первый консулъ, «солдаты разсуждаютъ лучше вашего. Пойдите на ихъ бивуаки, послушайте ихъ. Не думаете ли вы, что между ихъ офицерами самый огромный, самый величественный но наружности внушаетъ имъ наиболѣе уваженія? Нѣтъ, они уважаютъ храбрѣйшаго. Вы думаете, что храбрѣйшій ставится ими выше всѣхъ? Безъ сомнѣнія, они стали бы презирать того, въ чьемъ мужествѣ усомнились бы; по они чтятъ выше храбрѣйшаго того, кого считаютъ умнѣйшимъ. Что до меня самого, думаете ли вы, что единственно потому, что слыву великимъ полководцемъ, я правлю Франціею? Нѣтъ, но потому, что во мнѣ признаютъ качества государственнаго человѣка и правителя. Франція никогда не потерпѣла бы надъ собою руки солдата; тѣ, которые такъ думаютъ, жестоко ошибаются. Франція — страна благородная и столько разумная, что не можетъ покориться матеріальному владычеству и возстановить у себя поклоненіе силѣ. Почтимъ умъ, доблесть — словомъ, гражданскія заслуги на всяческомъ поприщѣ, будемъ вознаграждать ихъ наградою, равною для всѣхъ!»
Эти доводы, высказанные съ жаромъ, съ силою, и исходя изъ устъ величайшаго полководца новѣйшихъ временъ, увлекли весь государственный совѣтъ, очаровали его.
Не будучи въ состояніи заставить его отказаться отъ проекта, предлагали, однакожь, ему отложить его и выждать время. Онъ ничего не хотѣлъ слышать. Природа его во всемъ нетерпѣливо жаждала результата.
Проектъ о системѣ народнаго воспитанія подвергся также сильнымъ опроверженіямъ въ государственномъ совѣтѣ. Но первый консулъ уничтожилъ ихъ глубокими доводами, которые высказалъ не въ одно засѣданіе и подъ тысячью различныхъ видовъ.
Оба эти проекта были представлены законодательному сословію почти въ одно время, потому-что первый консулъ не хотѣлъ упустить это кратковременное засѣданіе, не положивъ главныхъ основъ своему обширному зданію. Законъ о; народномъ обученіи не встрѣтилъ большихъ препятствій, и, поддержанный докладчикомъ его, Фуркруа, который былъ творцомъ его на-половину вмѣстѣ съ первымъ консуломъ, былъ утвержденъ значительнымъ большинствомъ. Въ трибунатѣ онъ получилъ 80 бѣлыхъ балловъ противъ 9 черныхъ; въ законодательномъ сословіи 251 противъ 27. Но законъ о почетномъ-легіонѣ встрѣтилъ въ обоихъ собраніяхъ равно-сильное сопротивленіе. Люсіанъ Бонапарте былъ его докладчикомъ, и по живости, съ какою онъ защищалъ его, было очевидно, что онъ защищаетъ фамильную идею. Люсіанъ, имѣвшій даръ слова, по недостаточно упражнявшій его, отвѣчалъ на всѣ нападенія нехладнокровно и неумѣренно, и много содѣйствовалъ къ нерасположенію трибуната. Не смотря на очищеніе, которому подверглось это собраніе, внесенный проектъ получилъ въ свою пользу только 56 бѣлыхъ балловъ противъ 38 черныхъ. Въ законодательномъ сословіи онъ имѣлъ 166 голосовъ въ свою пользу и 110 противъ. Такомъ образомъ, проектъ закона былъ принятъ; но рѣдко большинство было такъ слабо, даже и до исключенія членовъ оппозиціи.
Исходъ этого столь плодотворнаго засѣданія приближался, и однакожь амьенскій трактатъ не былъ еще внесенъ въ законодательное собраніе, чтобъ бытъ тамъ превращеннымъ въ законъ. Этотъ важный актъ былъ приберегаемъ на послѣдокъ. Хотѣли, чтобъ онъ послужилъ въ нѣкоторомъ родѣ вѣнцомъ для дѣяній перваго консула и совѣщаній этого чрезвычайнаго засѣданія. Сверхъ-того, на него смотрѣли, какъ на средство дать общественной благодарности случай высказаться въ пользу творца всѣхъ благъ, которыми наслаждалась теперь Франція.
Съ нѣкотораго времени, дѣйствительно, спрашивали, не-уже-ли не будетъ дано достойнаго доказательства національной признательности человѣку, который, въ два съ половиною года, извлекъ Францію изъ хаоса, и примирилъ ее съ Европою, церковью и самою-собою, я уже почти-совершенно устроилъ ее внутри? Это чувство благодарности было общее и заслуженное. Легко было воспользоваться имъ къ выполненію тайныхъ желаній перваго консула, — желаній, состоявшихъ въ томъ, чтобъ получить навсегда власть, врученную ему на десять лѣтъ. Сверхъ-того, умы имѣли уже относительно этого предмета окончательно-принятое мнѣніе, и, за исключеніемъ малаго числа роялистовъ или якобинцевъ, никому не доступна была мысль — и никто не захотѣлъ бы, — чтобъ власть перешла отъ генерала Бонапарте въ другія руки. Смотрѣли на неопредѣленное продолженіе его власти, какъ на самое простое и самое неизбѣжное дѣло. Итакъ, легко было превратить это расположеніе умовъ въ законный актъ; и если, полтора года назадъ, по поводу знаменитой параллели между Цезаремъ, Кромвелемъ и генераломъ Бонапарте, возникло сильное противодѣйствіе, то теперь нечего было болѣе опасаться. Стояло только сказать одно слово, чтобъ тотчасъ же предложили первому консулу настоящую верховную власть, подъ тѣмъ названіемъ и подъ тою формою, какъ захотѣлъ бы онъ самъ. Достаточно было выбрать какой-нибудь удобный случай, сдѣлать предложеніе, и оно было бы немедленно принято.
Генералъ Бонапарте желалъ верховной власти; это было естественно и простительно. Творя блага, онъ повиновался своему генію; творя ихъ, онъ надѣялся за то награды. Въ этомъ по было ровно ничего преступнаго, тѣмъ болѣе, что по его убѣжденію и по истинѣ, для довершенія этихъ благъ необходимъ былъ на долгое время всемогущій правитель. Въ странѣ, которая не могла обойдтись безъ сильной и творящей руки, было законнымъ дѣломъ имѣть притязаніе на верховную власть тому, кто былъ самымъ великимъ человѣкомъ своего вѣка, и однимъ изъ самыхъ великихъ людей всего человѣчества. Вашингтонъ, посреди общества демократическаго, республиканскаго, исключительно торговаго, и на долгія времена мирнаго, Вашингтонъ былъ правъ, обнаруживъ мало честолюбія. Въ государствѣ республиканскомъ по случаю, монархическомъ по природѣ, окруженномъ врагами, съ-тѣхъ-поръ воинственномъ, немогшимъ управляться и защищаться безъ единства дѣйствія, генералъ Бонапарте былъ правъ, желая верховной власти, подъ какимъ бы то ни было названіемъ. Его вина не въ томъ, что онъ принялъ диктатуру, тогда необходимую, а въ томъ, что не всегда употреблялъ се такъ, какъ въ первые годы своего славнаго поприща.
Генералъ Бонапарте скрывалъ глубоко въ своемъ сердцѣ желанія, которыя ясно примѣчали всѣ, даже самый простой народъ. Случалось развѣ, что онъ открывался въ томъ своимъ братьямъ. Никогда не говорилъ онъ, чтобъ титулъ перваго консула на десять лѣтъ пересталъ довольствовать его. Безъ сомнѣнія, когда вопросъ представлялся въ теоретической формѣ, когда говорили вообще о необходимости сильной власти, — онъ давалъ волю словамъ своимъ и выражалъ свою мысль касательно этого предмета. Но никогда онъ не заключалъ тѣмъ, чтобъ требовать себѣ продолженія власти. Въ одно и то же время скрытный и довѣрчивый, онъ сообщалъ кое-что однимъ, кое-что другимъ, и скрывалъ нѣчто отъ всѣхъ. Но всѣ догадывались о тайномъ честолюбіи его сердца и часто говорили съ нимъ объ этомъ, предоставляя ему болѣе-удобное положеніе скорѣе умѣрять, нежели возбуждать рвеніе къ его собственному величію. Итакъ, ему говорили, что уже настало время установить въ его пользу нѣчто отличное отъ эфемерной и преходящей власти. Іосифъ, съ мирною кротостью своего характера, Люсіанъ съ своею природною дерзостью, стремились открыто къ той же цѣли. Они имѣли своими повѣренными и содѣйствователями людей, бывшихъ съ ними въ дружественныхъ отношеніяхъ, раздѣлявшихъ ихъ желанія или по убѣжденію, или изъ угожденія. Реньйо, Лапласъ, Талейранъ, Редереръ желали какъ-можно-скорѣйшаго и какъ-можно-полнѣйшаго возвращенія къ монархіи. Талейранъ, наиболѣе-спокойный, но не менѣе дѣятельный изъ нихъ, сильно былъ привязанъ къ монархіи, въ-особенности утонченной и блистательной, какъ во дворцѣ версальскомъ, но во всякомъ случаѣ безъ Бурбоновъ, съ которыми онъ считалъ въ то время свое существованіе несовмѣстнымъ. Эти задушевные повѣренные семейства Бонапарте много разсуждали между собою о настоящемъ вопросѣ. Однакожь, разомъ перейдти къ наслѣдственной верховной власти, съ титуломъ императора или короля, казалось очень-большою смѣлостью. Можетъ-быть, было лучше дойдти до того же, прошедъ чрезъ одно или нѣсколько промежуточныхъ состояній. Но, не отмѣняя титула перваго консула, что было гораздо-удобнѣе, можно было дать ему власть равную королевской, даже и въ-отношеніи наслѣдственности: то было пожизненное консульство, съ властью назначать себѣ преемника. Сдѣлавъ нѣкоторыя видоизмѣненія въ конституціи, на которыя легко было склонить сенатъ, можно было создать настоящее самодержавіе, подъ республиканскимъ титуломъ.
Эта идея казаkась самою благоразумною и самою мудрою, и на ней, повидимому, остановились члены семейства Бонапарте. Это семейство находилось теперь въ странномъ волненіи. Братья, перваго консула, которые имѣли на челѣ своемъ лучъ его славы, но которымъ этого было мало, и которымъ хотѣлось бы, чтобъ онъ сдѣлался настоящимъ моyархомъ, чтобъ самимъ быть чрезъ то принцами крови, очень тревожились, жаловались, что они ничего не значатъ, что они способствовали къ возвышенію своего брата и не имѣютъ въ государствѣ мѣста, соотвѣтственнаго своему достоинству и своимъ заслугамъ. Іосифъ, очень-спокойный по характеру, сверхъ того довольный ролею миротворца, богатый, уважаемый, былъ менѣе-yетерпѣливъ. Люсіанъ, выдававшій себя за республиканца, болѣе всѣхъ, однакожь, желалъ, чтобъ самодержавная власть брата скорѣе воздвиглась на развалинахъ республики. Еще недавно, онъ отказался быть за обѣденнымъ столомъ у госпожи Бонапарте, сказавъ, что онъ явится туда, когда тамъ будетъ мѣсто, назначенное для братьевъ перваго консула. Посреди этого семейства, госпожа Бонапарте, болѣе заслуживавшая участія, потому-что она не питала всѣхъ этихъ честолюбивыхъ желаній, а, напротивъ, страшилась ихъ, госпожа Бонапарте была, по обыкновенію, болѣе испугана, нежели довольна готовившимися перемѣнами. Она смѣло признавалась въ своихъ опасеніяхъ супругу, который въ припадкѣ вспыльчивости заставлялъ ее молчать. Отвергнутая имъ, она обращалась тогда къ людямъ, имѣвшимъ надъ нимъ нѣкоторое вліяніе, умоляла ихъ опровергнуть совѣты честолюбивыхъ и безразсудныхъ братьевъ и давала такимъ-образомъ своимъ предчувствіямъ, своему страху гласность, которая очень не нравилась первому консулу.
Фуше старался ее утѣшить. «Сударыня» говорилъ онъ ей: «успокоимтесь. Вы безполезно станете противоречить вашему супругу. Онъ будетъ консуломъ по жизнь, королемъ или императоромъ, всѣмъ, чѣмъ только можно быть. Ваши опасенія утомляютъ его: мои совѣты были бы для него оскорбительны. Итакъ, будемъ ждать, и предоставимъ совершаться событіямъ, которыхъ ни вы, ни я остановить не въ состояніи».
Развязка приближалась по мѣрѣ того, какъ подходилъ къ концу срокъ чрезвычайнаго засѣданія X года. Между-тѣмъ, въ этомъ дѣлѣ нельзя было обойдтись безъ руки одного человѣка, и этотъ человѣкъ былъ консулъ Камбасересъ. Мы уже говорили о его скрытомъ, но дѣйствительномъ вліяніи на перваго консула. Его вліяніе въ сенатѣ было равно велико. Это первое въ государствѣ собраніе питало истинное уваженіе къ старому юрисконсульту, сдѣлавшемуся повѣреннымъ новаго Цезаря. Въ настоящемъ обстоятельствѣ, такъ-какъ генералъ Бонапарте не могъ самъ провозгласить себя консуломъ по жизнь или императоромъ, и такъ-какъ было необходимо, чтобъ какое-нибудь государственное учрежденіе приняло на себя сдѣлать подобное предложеніе, то очевидно, взяться за это должно было сенату, а въ сенатѣ человѣку, который управлялъ имъ, который значилъ въ немъ болѣе всѣхъ.
Камбасересъ, хотя привязанный къ первому консулу, не безъ нѣкотораго, однакожъ, неудовольствія смотрѣлъ на перемѣну, долженствовавшую поставить его еще въ дальнѣйшемъ разстояніи отъ его знаменитаго сотоварища. Но онъ видѣлъ, что безполезно всякое сопротивленіе желаніямъ генерала Бонапарте, и что, въ настоящихъ своихъ границахъ, эти желанія законны.
Между-тѣмъ, какъ объ этомъ предметѣ шли жаркіе разговоры около перваго консула, а самъ онъ только слушалъ все это, стараясь наблюдать молчаніе, Камбасересъ положилъ конецъ этому принужденному состоянію, заговоривъ первый съ своимъ сотоварищемъ о происходившемъ. За себя и третьяго консула, Лебрена, онъ предложилъ ему всяческую помощь въ этомъ дѣлѣ, гдѣ первому консулу неловко было дѣйствовать своею особою, потому-что онъ долженъ былъ казаться принимающимъ, а не вынуждающимъ насильно титулъ, о которомъ шла рѣчь. Первый консулъ, выразивъ Камбасересу свою благодарность за подобную откровенность, объявилъ ему, что доволенъ своимъ настоящимъ положеніемъ, не видитъ необходимости перемѣнить его, и ни на что не рѣшится, чтобъ изъ него выйдти; что, по его мнѣнію, надо сдѣлать нѣкоторыя перемѣны въ формѣ правленія, по что ему нельзя вмѣшиваться въ это дѣло, потому-что онъ имѣетъ слишкомъ-прямое участіе въ этомъ вопросѣ, и что такимъ-образомъ онъ будетъ ждать, а самъ ничего не предприметъ.
Камбасересъ отвѣчалъ первому консулу, что безъ сомнѣнія ему-самому неловко начинать подобное дѣло; но что, если ему угодно объясниться съ своими сотоварищами, дать имъ обоимъ выразумѣть въ чемъ состоитъ его мысль, то они, разъ уже узнавъ его намѣренія, избавятъ его отъ труда обнаруживать ихъ, и немедленно приступятъ къ дѣлу. Отъ-того ли, что онъ чувствовалъ нѣкоторое замѣшательство высказать свое желаніе, или отъ-того, что желалъ болѣе, нежели сколько тогда предназначали ему, — можетъ-быть, даже и самодержавной власти, — только первый консулъ облекся новою непроницаемою завѣсою, и все повторялъ одно и то же, что онъ не имѣетъ никакого опредѣленнаго желанія, по что будетъ доволенъ, если оба его товарища будутъ наблюдать за движеніемъ умовъ, даже направлять ихъ, для предупрежденія безразсудствъ, которыя могутъ надѣлать неловкіе друзья.
Никогда первый консулъ не хотѣлъ высказать своей мысли своему товарищу Камбасересу. Къ естественному замѣшательству, которое онъ испытывалъ, примѣшивалась и иллюзія. Онъ мечталъ, что безъ его вмѣшательства повергнутъ къ йогамъ его корону. Это было заблужденіе. Публика, спокойная, счастливая, признательная, была расположена освятить своимъ согласіемъ все, что будетъ сдѣлано, но отрекшись нѣкоторымъ образомъ отъ всякаго участія въ общественныхъ дѣлахъ, она по была расположена вмѣшиваться въ нихъ, даже для того, чтобъ засвидѣтельствовать благодарность, которую чувствовала. Государственныя собранія, за исключеніемъ нѣкоторыхъ зачинщиковъ, находившихъ въ томъ свои интересъ, устыдились при мысли отречься, предъ лицомъ неба, отъ республиканскихъ формъ, на поддержаніе которыхъ они недавно произносили клятву. Многіе, мало-опытные въ тайнахъ политики, вѣрили даже, что первый консулъ, довольный всемогуществомъ, которымъ пользовался, особенно съ-тѣхъ-поръ, какъ освободился отъ оппозиціи трибуната, — удовольствуется возможностію дѣлать все, что хочетъ, и предоставитъ себѣ легкую славу быть новымъ Вашингтономъ, превосходящимъ американскаго Вашингтона, геніемъ и славою. И потому, когда зачинщики говорили, что еще ровно ничего не сдѣлано для перваго консула, который самъ такъ много сдѣлалъ для Франціи, нѣкоторые безхитростные люди отвѣчали на это наивно: что же хотите вы, чтобъ для него сдѣлали? что хотите вы, чтобъ ему предложили? какая награда можетъ соотвѣтствовать оказаннымъ имъ. заслугамъ? Истинное ему вознагражденіе — его слава.
Камбасересъ былъ такъ благоразуменъ, что не хотѣлъ отмстить за это притворство перваго консула, оставивъ дѣла въ застоѣ. Надо было чѣмъ-нибудь покончить, и онъ рѣшился вмѣшаться въ дѣло немедленно. По его мнѣнію и по мнѣнію многихъ свѣдущихъ людей, было достаточно дать первому консулу продолженіе власти на десять лѣтъ, которыя, съ семью годами, остававшимися отъ перваго періода, продлили бы его консульство на семнадцать лѣтъ. Дѣйствительно, это значило, и во Франціи, и въ Европѣ, разрушить всѣ надежды враговъ перваго консула, которые разсчитывали на законный терминъ его могущества. Но Камбасересъ хорошо зналъ, что первый консулъ не удовольствуется этимъ, что. ему надо было предложить нѣчто другое, и что съ пожизненнымъ консульствомъ, соединеннымъ съ правомъ назначать преемника, можно получить всѣ выгоды наслѣдственной монархіи, избѣжавъ неудобствъ, могущихъ произойдти отъ перемѣны титула. И потому онъ остановился на этой мысли и старался распространить ее въ сенатѣ, законодательномъ сословіи, трибунатѣ.
Первый консулъ съ намѣреніемъ отлагалъ представленіе амьенскаго трактата на утвержденіе законодательному сословію. Камбасересъ понималъ, что это было именно то обстоятельство, которымъ надо было воспользоваться, и потому устроилъ все такъ, чтобъ достигнуть желаемаго результата. 6 мая (16 флореаля) проектъ закона былъ внесенъ въ законодательное сословіе тремя государственными совѣтниками: то были Рёдереръ, Брюи (адмиралъ) и Берлье. Обыкновенно, проекты были сообщаемы трибунату просто чрезъ законодательное сословіе; на этотъ разъ, по важности предмета, правительство хотѣло само непосредственно сообщить трактатъ трибунату. Это порученіе было возложено на трехъ государственныхъ совѣтниковъ: Ренье, Тибодо и Биго-Преамне. Едва окончили они свои докладъ, какъ трибунъ Симеонъ потребовалъ слова. «Такъ какъ правительство», сказалъ онъ: «сообщило намъ такимъ торжественнымъ образомъ мирный трактатъ, заключенный съ Великобританіею, то мы должны отвѣчать на это тѣмъ же. Я предлагаю отправить къ правительству депутацію, чтобъ поздравить его съ возстановленіемъ всеобщаго мира.» Это предложеніе было тотчасъ же принято. Президентъ Шабо-де-л’Аллье, одинъ изъ друзей консула Камбасерсса, произнесъ съ трибуны слѣдующія слова:
"У всѣхъ народовъ давались почести людямъ, которые славными дѣяніями приносили честь странѣ своей и спасали се отъ великихъ опасностей.
"Кто когда-либо болѣе генерала Бонапарте имѣлъ права на признательность націи?
"Кто, во главъ армій или во главѣ правительства, доставила болѣе чести своему отечеству и оказалъ ему болѣе заслугъ?
«Его доблесть, его геній спасли французскій народъ отъ неистовствъ анархіи и бѣдствій войны, и французскій народъ такъ-великъ, такъ великодушенъ, что не оставитъ столькихъ благодѣяній безъ великаго возмездія.
„Трибуны! будемъ органами его, этого народа. Намъ въ-особенности должно показать примѣръ, когда дѣло идетъ о томъ, чтобъ выразить, въ подобно-важномъ случаѣ, чувствованія и волю французскаго народа.“
Въ-слѣдствіе этой рѣчи, рѣшено было единогласно выразить на дѣлѣ національную признательность первому консулу. Сенатъ опредѣлилъ составить особую коммиссію, которая представила бы свои соображенія о томъ, чѣмъ должна быть выражена эта признательность.
Депутація, которую трибунъ Симеонъ предложилъ отправить къ правительству, на другой же день, 7 мая (17 флореаля), была принята въ Тюльери. Первый консулъ былъ окруженъ своими товарищами, множествомъ высшихъ должностныхъ лицъ и генералами. Видъ его былъ важенъ и скроменъ. Отблагодаривъ трибуна Симеона за выраженныя имъ въ привѣтствіи чувствованія, и сказавъ, что видитъ въ этомъ результатъ болѣе-благопріятныхъ отношеній, установившихся между правительствомъ и трибунатомъ, прямо намекнувъ такимъ-образомъ на перемѣны, произведенныя въ этомъ учрежденіи, первый консулъ заключилъ этими благородными словами: „Что до меня, я принимаю съ чувствительнѣйшею благодарностью рѣшеніе трибуната. Не желаю иной славы, кромѣ выполненія всей возложенной на меня обязанности. Не ищу инаго возмездія, кромѣ любви моихъ согражданъ: счастливы, если они твердо убѣждены, что бѣдствія, которыя имъ пришлось бы испытать, будутъ для меня всегда самыми чувствительными бѣдствіями, что жизнь дорога мнѣ только по тѣмъ заслугамъ, которыя я могу оказать моему отечеству; что самая смерть отнюдь не будетъ мнѣ прискорбна, если мои послѣдній взглядъ увидитъ благоденствіе республики такъ же упрочившимся, какъ упрочилась ея слава“.
Теперь шло дѣло только о томъ, чѣмъ выразить національную благодарность въ-отношеніи къ генералу Бонапарте. Никто на этотъ счетъ не обманывался: всѣ хорошо знали, что только продолженіемъ власти можно было отплатить знаменитому генералу за неизмѣримыя благодѣянія, имъ оказанныя. Между-тѣмъ, нѣкоторыя немудрыя головы въ трибунатѣ и сенатѣ мечтали, подавая голосъ, что дѣло шло о воздвиженіи статуи или монумента въ честь перваго консула. Но такихъ господъ было очень-немного. Масса трибуновъ и сенаторовъ хорошо знала, какъ надобно выражать свою благодарность. Весь этотъ день и слѣдующій, Тюльери и отель Камбасереса не пустѣли. Сенаторы наперерывъ одинъ передъ другимъ являлись съ вопросами, какъ имъ должно поступить. Ихъ рвеніе было велико; надо было только высказать, чего хотѣли, чтобъ они привели это въ исполненіе. Одинъ изъ нихъ сказалъ даже консулу Камбасересу: „Чего хочетъ генералъ? Хочетъ ли онъ быть королемъ? Пусть только скажетъ…“ Любопытствуя узнать настоящія мысли перваго консула, сенаторы старались приблизиться къ нему какъ-только могли, и пробовали тысячью способами выпытать изъ устъ его хоть одно сколько-нибудь значительное слово. Но онъ постоянно упорствовалъ обнаружить свои намѣренія, даже предъ сенаторомъ Лапласомъ, котораго онъ особенно любилъ, и который, по этому, былъ уполномоченъ вывѣдать его сокровенныя желанія. Онъ всегда отвѣчалъ, что все, что сдѣлаютъ, что бы ни сдѣлали, будетъ имъ принято съ благодарностью, и что онъ не имѣетъ никакого особеннаго желанія. Нѣкоторые хотѣли знать, будетъ ли пріятно ему продолженіе власти на десять лѣтъ. Онъ отвѣчалъ, съ притворною уничиженностью, что всякое изъявленіе общественной благодарности, — это ли, другое ли, — будетъ ему достаточно и пріятно. Сенаторы, послѣ того, обращались къ консуламъ Камбасересу и Лебрену, чтобъ спросить ихъ совѣта, на что имъ слѣдуетъ рѣшиться. „Назначьте его консуломъ по жизнь“, отвѣчали они: „и вы сдѣлаете все, что можно лучшаго“. — „Но, говорятъ, онъ не хочетъ этого“, возражали люди болѣе-безхитростные: „говорятъ, что его удовольствуетъ продолженіе власти на десять лѣтъ. Зачѣмъ идти дальше, нежели сколько онъ хочетъ?“
Консуламъ Лебрену и Камбасересу стояло много хлопотъ убѣждать ихъ. Камбасересъ далъ знать объ этомъ первому консулу. „Вы поступаете неблагоразумно“, говорилъ онъ ему: „что не хотите объясниться. Ваши враги (они есть у васъ, не смотря на ваши заслуги, въ самомъ даже сенатѣ) воспользуются вашимъ молчаніемъ.“ — „Оставьте ихъ“, отвѣчалъ первый консулъ Камбасересу: „большинство сената всегда расположено дѣлать болѣе, нежели сколько отъ него требуютъ. Они пойдутъ дальше, нежели вы думаете.“
Камбасересъ возражалъ ему, что онъ ошибается. Но было невозможно побѣдить это упорное притворство. Между-тѣмъ, такъ и случилось, какъ говорилъ Камбасересъ. 8-го мая (18 флореаля) сенатъ, послѣ двух-суточныхъ преній, рѣшилъ продолжить первому консулу власть на десять лѣтъ.
Первый консулъ, окруженный въ Тюльери своими братьями, Іосифомъ и Люсіаномъ, узналъ съ живѣйшимъ неудовольствіемъ объ этомъ результатѣ. Въ первую минуту, онъ думалъ просто отказаться отъ предложенія сената и тотчасъ призвалъ къ себѣ своего сотоварища Камбасереса. Второй консулъ сказалъ, что, безъ сомнѣнія, случившееся очень-непріятно, однако легко можетъ быть поправлено; что прежде всего не надо показывать никакого неудовольствіи; что въ двое сутокъ все можетъ быть измѣнено, но что для этого необходимо дать Дѣлу новый видъ, и что онъ беретъ это на себя. „Сенатъ предлагаетъ вамъ продолженіе перваго консульства“ говорилъ Камбасересъ: „отвѣчайте, что вы благодарны за такое предложеніе, по что не отъ него, а съ согласія цѣлой націи вы получили власть, что отъ одной націи вы можете получить продолженіе этой власти, и что желаете испросить ея согласія тѣмъ же путемъ, какой былъ употребленъ для принятія консульской конституціи, т. е. посредствомъ реестровъ, открытыхъ по всей Франціи. Тогда мы составимъ въ государственномъ совѣтѣ формулу, которая будетъ повергнута на народную санкцію. Мы спросимъ націю не о томъ, можетъ ли генералъ Бонапарте принять продолженіе власти на десять лѣтъ, по о томъ, долженъ ли онъ принять консульство по жизнь. Еслибъ первый консулъ самъ сдѣлалъ что-либо подобное, присовокуплялъ Камбарасересъ, то это было бы неловко. Но я могу дать этому дѣлу ходъ, — я, второй консулъ, которому нѣтъ тутъ никакой выгоды. Пусть генерала“ ѣдетъ въ Мальмезонъ; я одинъ останусь въ Парижѣ, соберу государственный совѣтъ, который и начертаетъ новое предложеніе, долженствующее быть повергнутымъ на одобреніе націи.»
Эта искусная уловка была принята съ большимъ удовольствіемъ генераломъ Бонапарте и его братьями. Камбасересъ осыпанъ благодарностью за эту геніальную выдумку и былъ уполномоченъ дѣйствовать.
Все такъ устроилось, какъ говорилъ Камбасересъ, и коммиссія, составленная изъ нѣсколькихъ государственныхъ совѣтниковъ, составила слѣдующій актъ, который назначено было обнародовать на другой день:
"Консулы республики, полагая, что отзывъ перваго консула есть блистательная почесть, оказанная власти народа; что народъ, вопрошаемый о своихъ драгоцѣннѣйшихъ интересахъ, не долженъ знать другаго предѣла, кромѣ самыхъ этихъ интересовъ, постановляютъ слѣдующее… и проч. Народу французскому будутъ предложены два вопроса:
"1) Наполеонъ Бонапарте будетъ ли консуломъ по жизнь?
"2) Будетъ ли онъ имѣть право назначить себѣ преемника?
«На этотъ конецъ открываются реестры у всѣхъ мэровъ, въ канцеляріяхъ всѣхъ трибуналовъ, у нотаріусовъ и у всѣхъ государственныхъ должностныхъ лицъ.»
Для поданія голосовъ былъ назначенъ трехнедѣльный срокъ.
Камбасересъ отправился вслѣдъ за тѣмъ къ первому консулу съ этомъ опредѣленіемъ государственнаго совѣта. Трудно объяснить, почему первый консулъ упорно отвергалъ второй вопросъ. «Кого хотите вы, чтобъ я выбралъ себѣ преемникомъ? Моихъ братьевъ? Но Франція, согласившаяся быть управляемою мною, согласится ли быть управляемою Іосифомъ или Люсіаномъ? Васъ ли назначу я, васъ, консулъ Камбасересъ? Осмѣлитесь ли вы принять на себя такую обязанность? И къ-тому же, когда не уважили завѣщанія Лудовика XIV, уважатъ ли мое? Человѣкъ умершій, кто бы онъ ни былъ, уже больше ничто.» Первый консулъ негодовалъ на Рёдерера, зачѣмъ онъ, не посовѣтовавшись ни съ кѣмъ, подалъ эту мысль о наслѣдствѣ. И онъ заставилъ выкинуть изъ мнѣнія государственнаго совѣта второй вопросъ, относившійся къ избранію преемника. Побужденіе, руководившее перваго консула въ этомъ случаѣ, очень-темно. Хотѣлъ ли онъ, оставивъ пропускъ въ организаціи правительства, доставить себѣ новый предлогъ, чтобъ сказать еще разъ, и нѣсколько-позже, что власть была безъ будущности, безъ величія, и что должно превратить ее въ наслѣдственную монархію? или боялся онъ семейныхъ раздоровъ и несчастій, въ которые вовлекло бы его право избирать преемника между своими братьями и племянниками? Если судить по его рѣчамъ въ эту эпоху, то послѣднее предположеніе покажется болѣе-справедливымъ.
Обрѣзанный такимъ-образомъ актъ появился въ Монитерѣ, утромъ 11 мая (21 флореаля). Можно было быть увѣрену въ согласіи націи. Должно было казаться страннымъ, что предложеніе сената, единственной власти, которая имѣла право дѣлать предложенія, было измѣнено такъ существенно мѣстомъ, которое не было ни сенатъ, ни законодательное сословіе, ни трибунатъ, а просто совѣтъ, зависящій отъ правительства. Правда, государственный совѣтъ имѣлъ тогда великую важность, дѣлавшую его почти-равнымъ законодательнымъ собраніямъ; воззваніе къ волѣ націи было въ нѣкоторомъ родѣ поправкою, прикрывавшею всѣ неправильности этой процедуры, и давало государственному совѣту очевидную роль простаго редактора вопроса, предлагаемаго Франціи. Всѣ смѣялись надъ сенатомъ, который и самъ былъ въ довольно-сильномъ смущеніи отъ-того, что не съумѣлъ лучше понять желанія генерала Бонапарте, и который безмолвствовалъ, не находя ничего приличнаго ни сказать, ни сдѣлать. Что до сопротивленія, то онъ не имѣлъ никакого средства, и даже не помышлялъ о томъ. Безъ-сомнѣнія, потокъ не былъ такъ всеобщъ, чтобъ не возникало порицаніе въ извѣстныхъ мѣстахъ, на-прим. въ скрытыхъ убѣжищахъ, гдѣ вѣрные республиканцы скрывали свое отчаяніе, въ блистательныхъ отеляхъ Сен-Жерменскаго-Предмѣстья, гдѣ роялисты проклинали эту новую власть, которой они еще тогда не начинали служить. Но это порицаніе, едва уловимое посреди хвалебнаго хора, возносившагося вокругъ перваго консула и достигавшаго до его слуха, это порицаніе производило мало эффекта. Только мыслящіе люди, а ихъ всегда очень-немного, могли погружаться въ странныя размышленія о превратностяхъ революціи, о противорѣчіи самой-себѣ этой генераціи, ниспровергшей двѣнадцативѣковую королевскую власть, хотѣвшей даже въ своемъ изступленіи ниспровергнуть всѣ тропы Европы, а теперь возсоздающей, по частямъ, разрушенный престолъ, и ревностно оттискивающей человѣка, кому бы отдать его. Къ-счастію, она нашла для этой роли человѣка необыкновеннаго.
Эти минутныя затрудненія вскорѣ уступили мѣсто настоящей оваціи. Законодательное сословіе и трибунатъ въ цѣломъ своемъ составѣ явились въ Тюльери къ первому консулу, подать голосъ въ пользу увѣковѣченія его власти. Было бы утомительно воспроизводить рѣчи, произнесенныя при этомъ случаѣ. Это было всегдашнее выраженіе все той же признательности, все той же довѣренности къ правительству перваго консула. Подобный примѣръ могъ только увлечь гражданъ къ поданію голоса, еслибъ они нуждались въ такомъ побужденіи. Они наперерывъ другъ передъ другомъ спѣшили къ мэрамъ, нотаріусамъ, въ канцеляріи трибуналовъ, чтобъ вписать въ реестры свои одобрительные голоса.
Наступилъ конецъ флореаля. Спѣшили заключить это короткое и достопамятное засѣданіе внесеніемъ финансовыхъ законовъ. Предложенный бюджетъ былъ въ высшей степени удовлетворителенъ. Онъ простирался всего до 625 мильйоновъ франковъ и покрывался доходами, примѣтно-возраставшими, не считая возстановленія косвенныхъ налоговъ, остававшихся источникомъ для покрытія новыхъ нуждъ, которыя могли возникнуть въ-послѣдстиіи. Въ этомъ финансовомъ благоденствіи оставалось одно жалкое напоминаніе о прошломъ: это было банкрутство, происшедшее отъ бумажныхъ денегъ, по которое отнюдь нельзя было вмѣнить въ вину консульскому правительству.
Эти предложенія не встрѣтили болѣе оппозиціи, подобной оппозиціи IX года. Они были послѣднимъ актомъ этого полуторамѣсячнаго засѣданія, посвященнаго столъ-важнымъ предметамъ.
Трибунатъ и законодательное сословіе разошлись 20 мая (30 флореаля), оставивъ Францію въ состояніи, въ какомъ она еще не бывала, и, можетъ-быть, никогда не будетъ.
Въ эту минуту, народъ, наперерывъ другъ передъ другомъ, подавалъ свой одобрительный голосъ въ отвѣтъ на запросъ, предложенный государственнымъ совѣтомъ. Голосовъ было подано слишкомъ три съ половиною мильйона. По-видимому, это было мало при народонаселеніи въ 36 мильйоновъ человѣкъ; по въ сущности — много, болѣе, чѣмъ сколько требуютъ и получаютъ въ большей части извѣстныхъ конституцій, гдѣ триста, четыреста, пятьсотъ тысячъ голосовъ, на большій конецъ, выражаютъ волю народа. И дѣйствительно, половина изъ этихъ 36 мильйоновъ — женщины, неимѣющія политическихъ правъ; въ остальныхъ 18,000,000 есть старики, дѣти, такъ-что мужественнаго и крѣпкаго населенія должно полагать всего 12,000,000. Итакъ, если еще принять въ соображеніе людей, промышляющихъ себѣ хлѣбъ ручными работами, по-большей-части безграмотныхъ, едва знающихъ подъ какимъ правительствомъ живутъ они, то эти три съ половиною мильйона голосовъ — число необычайное.
Были, впрочемъ, нѣкоторые диссиденты, республиканцы или роялисты, которые подписали на реестрахъ свое несогласіе, и которые своимъ присутствіемъ свидѣтельствовали о свободъ, предоставленной всѣмъ и каждому. Но число ихъ было вовсе незамѣтно.
Первый консулъ занялся самъ, чтобъ внести нѣкоторыя измѣненія въ конституцію, казавшіяся ему необходимыми. Порицая твореніе Сійеса, онъ полагалъ однако сохранить основаніе его конституціи, присовокупивъ только нѣкоторыя новыя удобства для правительства.
Были люди, которые, видя, что, по силѣ обстоятельствъ, должна быть введена монархія, мечтали о введеніи во Францію просто англійской монархіи, съ наслѣдственною королевскою властью и двумя независимыми палатами.
Первый консулъ, не смотря на то, что такимъ проектомъ назначался ему престолъ, не раздѣлялъ этого мнѣнія, будучи чистосердечно убѣжденъ въ невозможности подобнаго учрежденія при настоящемъ порядкѣ вещей.
Тѣ, которые не хотятъ въ немъ видѣть ничего болѣе, кромѣ военнаго человѣка, и едва-едва администратора, а отнюдь не государственнаго человѣка, воображаютъ себѣ, что онъ вовсе не зналъ англійской конституціи. Это рѣшительное заблужденіе! Видя въ Англіи единственную страшную соперницу, какую Франція имѣла въ Европѣ, онъ постоянно по спускалъ съ нея глазъ и проникъ до сокровеннѣйшихъ пружинъ ея конституціи. Въ частыхъ разговорахъ о правительственныхъ предметахъ, онъ говорилъ объ этомъ съ рѣдкою проницательностью. Одно въ-особенности не нравилось ему въ британской конституціи, именно, что важнѣйшія государственныя дѣла, требующія наиболѣе продолжительныхъ размышленій, большой послѣдовательности въ видахъ, глубокой тайны въ исполненіи, — предаются публичной гласности и случайностямъ интриги, и витійства. «Пусть гг. Фоксъ, Питтъ или Аддингтонъ» говорилъ онъ: «будутъ искуснѣе одинъ другаго въ веденіи парламентской интриги, или краснорѣчивѣе — въ засѣданіи парламента, и у насъ будетъ война вмѣсто мира; вселенная снова вспыхнетъ пламенемъ; Франція уничтожитъ Англію, или будетъ ниспровергнута ею! Отдавать» восклицалъ онъ съ гнѣвомъ: «отдавать судьбу міра на произволъ такихъ пружинъ!..» Этотъ великій умъ, исключительно занятый преобладавшею мыслію объ условіяхъ хорошаго выполненія въ государственныхъ дѣлахъ, забывалъ, что эти дѣла могутъ подпасть еще подъ болѣе-прискорбное вліяніе какой-нибудь г-жи Ментенонъ въ вѣкъ ханжества, г-жи Помпадуръ въ вѣкъ разврата, и даже, въ скоропреходящую Опоху великаго человѣка, каковы Фридрихъ или Наполеонъ, — подъ вліяніе славолюбія, до-нельзя пытающаго судьбу сраженій.
Первый консулъ хотѣлъ, чтобъ власть его товарищей была также продолжена по жизнь. «Вы довольно сдѣлали для меня» сказалъ онъ консулу Камбасересу, «и я долженъ упрочить ваше положеніе». Итакъ, принципъ пожизненности былъ принятъ для троихъ консуловъ, какъ въ настоящее время, такъ и на будущее. Оставался важный вопросъ о назначеніи преемника первому консулу, чѣмъ должно было замѣнить наслѣдственность. Генералъ Бонапарте сначала отказался отъ этого права избрать себѣ преемника; наконецъ, онъ уступилъ, и было рѣшено, чтобъ онъ назначилъ себѣ преемника при жизни. Въ этомъ случаѣ, онъ долженъ былъ съ большою церемоніею представить его сенату, гдѣ тотъ далъ бы присягу республикѣ, въ присутствіи консуловъ и всѣхъ властей. Этотъ преемникъ засѣдалъ въ сенатѣ на ряду съ консулами, непосредственно послѣ третьяго.
Во всякомъ случаѣ, еслибъ, для избавленія себя отъ семейныхъ распрей, первый консулъ не назначилъ себѣ преемника при жизни, а захотѣлъ его наименовать въ завѣщаніи, то долженъ былъ, до смерти, вручить это завѣщаніе, за своею печатью, другимъ консуламъ, въ присутствіи министровъ и президентовъ государственнаго совѣта. Это завѣщаніе должно было оставаться въ архивахъ республики. Но въ этомъ случаѣ надо было, чтобъ сенатъ ратификовалъ волю завѣщателя.
Когда первый консулъ не совершилъ бы избранія ври жизни, или еслибъ онъ не оставилъ завѣщанія, или еслибъ это завѣщаніе не было ратификовано, тогда второй и третій консулы должны были назначить преемника, котораго, по ихъ представленію, утверждалъ сенатъ.
Таковы были формы для обезпеченія перехода власти. Это избраніе могло превратиться въ наслѣдственность, потому-что глава государства былъ воленъ избрать своего сына, еслибъ онъ имѣлъ его. Онъ могъ предпочитать между своими преемниками того, кого считалъ бы достойнѣйшимъ.
Консулы были по праву членами сената и должны были предсѣдательствовать въ немъ.
Первому консулу дано было право — миловать. Это значило уподобить его власть, по возможности, власти государя.
По бюджету, назначалось первому консулу шесть мильйоновъ франковъ, и мильйонъ двѣсти тысячь обоимъ его товарищамъ.
Измѣненія консульской конституціи состояли въ замѣнъ списковъ выборныхъ — обширной бездѣйственной и мечтательной кандидатуры, — избирательными пожизненными коллегіями, собиравшимися по-временамъ для представленія кандидатовъ на выборъ сенату; во врученіи сенату власти видоизмѣнять конституцію, пополнять ее, отстранять всякое препятствіе къ ея ходу; наконецъ, власти распускать трибунатъ и законодательное сословіе; въ предоставленіи генералу Бонапарте консульства по жизнь; въ отнятіи силы у трибуната и въ превращеніи его во второй государственный совѣтъ, уполномоченный критиковать дѣла перваго; въ перенесеніи изъ законодательнаго сословія и государственнаго совѣта въ особенный совѣтъ нѣкоторыхъ важныхъ правительственныхъ дѣлъ, каковы, напр., утвержденіе трактатовъ; наконецъ, въ учрежденіи между трибуналами іерархіи и дисциплины.
Это была все по-прежнему аристократическая конституція Сійеса, способная превратиться въ аристократію или деспотизмъ, смотря по рукѣ, ее направлявшей, — конституція, превращавшаяся теперь въ самодержавную власть подъ рукою генерала Бонапарте, но могшая превратиться, по его смерти, въ чистую аристократію, еслибъ, до смерти, онъ не низринулъ всего въ бездну.
Итакъ, конституція Сійеса могла нѣкогда возвратиться къ своей первоначальной цѣли; но въ настоящее время она была только личиною диктатуры.
И надо признаться, что эта республика-по-имени заключала въ себѣ рѣдкое величіе: она напоминала, въ нѣкоторомъ отношеніи, РимскуюРеспублику, превращенную въ имперію. Этотъ сенатъ имѣлъ мощь сената древняго Рима, — мощь, которую онъ предоставлялъ императору, когда тотъ былъ силенъ, и которую онъ возвращалъ себѣ, когда императоръ былъ слабъ. Этотъ первый консулъ имѣлъ, по-истинѣ, могущество римскихъ императоровъ. Присовокупимъ, что онъ имѣлъ почти и ихъ власть надъ вселенною.
Наконецъ, сенатъ издалъ постановленіе, состоявшее изъ трехъ статей. Первая изъ нихъ гласила слѣдующее: «Французскій народъ назначаетъ и сенатъ провозглашаетъ Наполеона Бонапарте первымъ консуломъ по жизнь.»
Съ этой-то эпохи, имя, данное при крещеніи, Наполеонъ, начало являться на государственныхъ актахъ рядомъ съ Фамильнымъ прозваніемъ генерала Бонапарте, которое одно до-сихъ-поръ было извѣстно въ мірѣ. Это столь славное имя, въ-послѣдствіи столько разъ повторявшееся голосомъ націй, было употреблено оффиціяльно всего только одинъ разъ въ конститутивномъ актѣ Итальянской-Республики. По приближеніи къ самодержавію, имя, отдѣляясь мало-по-малу отъ Фамильнаго прозванія, вскорѣ должно было произноситься всѣми одно, и генералъ Бонапарте, названный однажды Наполеономъ Бонапарте, долженъ былъ вскорѣ называться не иначе, какъ Наполеономъ, согласно тому, какъ именуются государи.
Вторая статья сенатскаго постановленія опредѣляла, что статуя Мира, держащая въ одной рукѣ лавръ побѣды, а въ другой декретъ сената, должна свидѣтельствовать потомству о признательности націи.
Наконецъ, третьею статьею было положено, что сенатъ явится къ первому консулу и представитъ ему съ этимъ своимъ постановленіемъ выраженіе довѣренности, любви и удивленія Французскаго народа. Эти три выраженія принадлежали самому декрету.
Для прибытія сената въ Тюльери избранъ былъ день большой дипломатической аудіенціи. То было 3 августа 1802 г. (15 термидора) утромъ. Всѣ министры примиренной Европы были собраны въ огромной залѣ, гдѣ первый консулъ, по обыкновенію, принималъ ихъ; здѣсь также обыкновенно были представляемы знатнѣйшіе иностранцы. Едватолько началась аудіенція, какъ возвѣстили о прибытіи сената. Это сословіе во всемъ составь своемъ было введено тотчасъ же. Президентъ Бартелеми говорилъ отъ лица всѣхъ.
«Французскій народъ» сказалъ онъ первому консулу: «Французскій народъ, признавая огромныя заслуги, оказанныя ему вами, желаетъ, чтобъ мѣсто перваго государственнаго сановника осталось неотмѣнно въ вашихъ рукахъ. Овладѣвъ такимъ-образомъ всею вашею жизнью, онъ тѣмъ выразилъ только мысль сената, изложенную въ указѣ 18 флореаля. Нація этимъ торжественнымъ благодарственнымъ актомъ возлагаетъ на васъ упрочить наши учрежденія.» Послѣ такого приступа, президентъ исчислилъ вкратцѣ великіе подвиги генерала Бонапарте на войнѣ и въ мирѣ, предсказывалъ благоденствіе въ будущемъ, безъ несчастій, которыхъ никто, можетъ-быть, тогда не предвидѣлъ. За тѣмъ онъ прочелъ текстъ декрета. Первый консулъ, поклонясь сенату, отвѣчалъ этими благородными словами:
"Жизнь гражданина принадлежитъ его отечеству. Французскій народъ хочетъ, чтобъ вся моя жизнь была посвящена ему… Я повинуюсь его волѣ.
"Моими стараніями, вашимъ содѣйствіемъ, граждане-сенаторы, содѣйствіемъ всѣхъ властей, довѣренностію и волею этого громаднаго народа, — свобода, равенство, благоденствіе Франціи будутъ защищены отъ прихотей судьбы и неизвѣстности будущаго. Лучшій изъ народовъ будетъ счастливѣйшимъ, — онъ вполнѣ достоинъ этого; его благополучіе будетъ способствовать счастію цѣлой Европы.
«Довольный тогда тѣмъ, что былъ призванъ, по волѣ Того, отъ Кого все исходитъ, — устроить на землѣ порядокъ, правду, равенство, я услышу, какъ пробьетъ послѣдній часъ мой, безъ сожалѣнія и безъ тревожной думы о приговоръ обо мнѣ будущихъ поколѣній.»
По удаленіи сената, первый консулъ продолжалъ принимать иностранцевъ, которыхъ подводили къ нему министры Англіи, Россіи, Австріи, Пруссіи, Швеціи, Баваріи, Гессена, Вюртемберга, Испаніи, Неаполя, Америки, ибо цѣлая вселенная была въ эту минуту въ миръ съ Франціею.
На другой день, и августа, новыя статьи, измѣнявшія конституцію, были подвергнуты на разсужденіе государственнаго совѣта. Первый консулъ предсѣдательствовалъ въ этомъ торжественномъ собраніи; онъ читалъ статьи одну за другою и дѣлалъ на нихъ опредѣлительныя и сильныя замѣчанія. Онъ самъ предлагалъ опроверженія и отвѣчалъ на нихъ. Вопреки мнѣнію Петье и Рёдерера, первый консулъ не хотѣлъ, чтобъ завѣщаніе объ избраніи преемника было обязательно для сената, по той причинѣ, что человѣкъ умершій, какъ бы великъ онъ ни былъ при жизни, по смерти есть уже ничто. При этомъ случаѣ, онъ произнесъ на-счетъ наслѣдственности странныя слова, которыя доказывали, что, въ настоящую минуту, онъ не думалъ объ этомъ. И дѣйствительно, онъ повторялъ, развивая мысль свою, что наслѣдственность несообразна съ нравами и господствующими мнѣніями. Природа его не была способна ни къ лжи, ни къ лицемѣрству; но, находясь, какъ и всѣ люди, подъ вліяніемъ настоящей минуты, онъ отвергалъ наслѣдственность, ибо видѣлъ, что умы мало расположены принять ее, и, облеченный притомъ властью совершенно-монархическою, онъ довольствовался существенностью безъ титула.
Послѣ нѣкоторыхъ видоизмѣненій въ подробностяхъ, постановленіе сената было превращено, въ сенатѣ, въ органическое постановленіе. На слѣдующій день, 5 августа (17 термидора), оно было обнародовано съ обычными формами, и вдѣлалось такимъ-образомъ дополненіемъ консульской конституціи.
Франція ощущала глубокое удовольствіе. Семейство перваго консула видѣло, что не осуществлялись ни опасенія его, ни желанія; тѣмъ не менѣе оно раздѣляло всеобщее довольство. Г-жа Бонапарте начала успокоиваться, видя, что исчезаетъ мысль о королевской власти. Этотъ родъ наслѣдственности, предоставлявшій главѣ государства право избирать себѣ преемника, было все, чего она только желала, потому-что она не имѣла дѣтей отъ перваго консула, и имѣла любимую дочь, супругу Лудовика Бонапарте, которая вскорѣ должна была сдѣлаться матерью. Она желала и льстилась надеждою скоро увидѣть внука. Она мечтала, что онъ будетъ наслѣдникомъ всесвѣтнаго скипетра. Супругъ ея раздѣлялъ ея виды. Братья Наполеона (такъ будемъ мы впредь называть его), братья Наполеона были менѣе довольны, по-крайней-мѣрѣ Люсіанъ, котораго вѣчно-тревожный духъ ничѣмъ не могъ успокоиться. Но они были сдѣланы главнѣйшими лицами въ совѣтѣ почетнаго-легіона, и еще членами сената, призванными естественно имѣть въ этомъ учрежденіи сильное вліяніе. Первый консулъ, сдѣлавъ своихъ товарищей, Камбасереса и Лебрёна, консулами по жизнь, хотѣлъ видѣть вокругъ себя товарищей, счастливыхъ его собственнымъ возвышеніемъ. Онъ успѣлъ въ этомъ. Одно только лицо вышло обиженнымъ изъ этого кризиса, именно — Фуше, министръ полиціи, потому-что министерство полиціи было уничтожено, и это было мѣрою, имѣвшею болѣе всѣхъ другихъ характеръ довѣренности и забвенія Ему было дано мѣсто въ сенатѣ, и сказано, въ правительственномъ актѣ, что если потребуется снова учредить это министерство, то его, Фуше, а не кого другаго сдѣлаютъ опять министромъ полиціи.
День 15-го августа (27 термидора) былъ празднованъ впервые какъ день рожденія перваго консула. Утромъ этого дня, первый консулъ принималъ поздравленія отъ сената, трибуната, государственнаго совѣта, духовенства, столичныхъ гражданскихъ и военныхъ властей и дипломатическаго корпуса. Въ полдень, въ Церкви-Божіей-Матери и во всѣхъ церквахъ республики былъ пропитъ Te Deum. Вечеромъ, блистательныя иллюминаціи представляли въ Парижъ — то изображеніе Побѣды, то изображеніе Мира, то, наконецъ, на одной изъ башенъ Церкви-Божіей-Матсри, знакъ зодіака, подъ коимъ родился виновникъ всѣхъ благъ, за которыя нація возносила благодаренія небу.
Нѣсколько дней спустя, 21 августа (3 фрюктидора), первый консулъ отправился въ торжественной процессіи для вступленія въ званіе президента сената. Войска стояли по обѣ стороны дороги отъ Тюльери до Люксамбурскаго-Дворца. Карета новаго владыки Франціи, сопровождаемая многочисленнымъ штабомъ и конною консульскою гвардіею, была запряжена въ восемь великолѣпныхъ копей, подобно тому, какъ запрягалась никогда карста короля. Никто не раздѣлялъ съ нимъ чести сидѣть въ ней. Въ слѣдующихъ каретахъ ѣхали второй и третій консулы, министры, президенты государственнаго совѣта. По прибытіи въ Люксамбурскій-Дворецъ, первый консулъ былъ принятъ при входѣ депутаціею изъ десяти сенаторовъ. Сидя въ креслахъ, довольно-схожихъ съ трономъ, онъ принялъ присягу отъ двухъ своихъ братьевъ, Люсіана и Іосифа, сдѣлавшихся сенаторами по праву, въ качествѣ членовъ главнаго совѣта почетнаго-легіона. Послѣ этого обряда, государственные совѣтники доложили пять постановленій сената.
Чтобъ дать сенату немедленно понятіе о вліяніи, какое было обѣщано ему въ важнѣйшихъ государственныхъ дѣлахъ, Талейранъ прочелъ рапортъ о распоряженіяхъ, готовившихся въ Германіи подъ вліяніемъ Франціи, для вознагражденія духовными имѣніями наслѣдственныхъ государей, лишившихся владѣній на лѣвомъ берегу Рейна. Это было, какъ вскорѣ увидимъ изъ продолженія этой исторіи, весьма-важнымъ дѣломъ въ тогдашнее время. По совершеніи этого, міръ, казалось, долженствовалъ насладиться миромъ надолго. По окончаніи чтенія рапорта, первый консулъ удалился, предоставивъ сенату трудъ разсмотрѣть представленныя ему пять органическихъ сенатскихъ постановленій.
Сопровождаемый снова десятью сенаторами, встрѣтившими его по его прибытіи, и напутствуемый кликами парижскаго народа, первый консулъ вступилъ въ Тюльерійскій-Дворецъ какъ конституціональный монархъ, возвращающійся съ королевскаго засѣданія.
Лѣто уже проходило, потому-что наступилъ исходъ августа. Первый консулъ поселился въ Ceu-Клускомъ-Замкѣ, на что онъ сперва не соглашался, когда ему предлагали этотъ замокъ какъ загородное жилище. Оставивъ свою первоначальную рѣшимость, онъ приказалъ произвести тамъ исправленія, которыя, малозначительныя сначала, вскорѣ обняли весь замокъ.. Они только-что были приведены къ окончанію. Первый консулъ воспользовался этимъ, чтобъ расположиться на житьё въ этой прекрасной резиденціи. Онъ принималъ здѣсь, въ назначенные дни, высшихъ сановниковъ, важныхъ лицъ всѣхъ классовъ, иностранцевъ, посланниковъ. По воскресеньямъ, тамъ служилась въ придворной церкви обѣдня, и противники конкордата начинали присутствовать на ней, какть нѣкогда присутствовали на обѣдняхъ въ Версали. Первый консулъ, въ сопровожденіи своей супруги, выслушивалъ очень-краткое молебствіе, и потомъ разговаривалъ, въ галереѣ замка, съ лицами, посѣтившими его. Присутствующіе, стоя въ два ряда, ждали, домогались словъ его, какъ домогаются рѣчей государя или генія. Въ этомъ кругу видѣли только его-одного, только на него обращали вниманіе. Его настоящее положеніе напоминало Августа, сохраняющаго, посреди высочайшаго могущества, наружныя привычки римскаго гражданина.
Иногда, послѣ продолжительнаго странствованія по обширной и прекрасной странѣ я останавливается на минуту путешественникъ, чтобъ взглянуть съ возвышеннаго пункта на пройденное пространство: сдѣлаемъ то же самое, остановимся и бросимъ взглядъ назадъ, чтобъ взглянуть на дивные подвиги генерала Бонапарте, со дня 18 брюмера. Какое обиліе, какое разнообразіе, какое величіе событій!
Теперь, еслибъ мы, забывъ происходившее въ-послѣдствіи, представили себѣ этого диктатора, тогда необходимаго, оставшимся столь же мудрымъ, сколько былъ онъ великъ, соединившимъ въ себѣ всѣ эти противоположности, которыя Богъ никогда, по-истинѣ, не соединялъ въ одномъ человѣкѣ, — эту геніальную силу, составляющую великихъ воителей, съ терпѣніемъ, отличительною чертою основателей монархій: еслибъ мы представили себѣ, что онъ продолжительнымъ успокоеніемъ утишаетъ взволнованное французское общество и приготовляетъ его мало-по-малу къ этой свободѣ, составляющей честь и необходимую потребность новѣйшихъ обществъ, потомъ, по умиреніи Европы, безъ раздраженія ея зависти, превращаетъ въ постоянную данную всеобщей политики территоріальныя границы на основаніи люневильскаго и амьенскаго трактатовъ; наконецъ, закончиваетъ свою каррьеру актомъ, достойнымъ Антониновъ, и рѣшается искать, гдѣ бы то ни было, достойнѣйшаго себѣ преемника, съ тѣмъ, чтобъ вручить ему эту Францію, организованную, приготовленную къ свободѣ и навсегда сдѣлавшуюся великою, — какой человѣкъ когда-нибудь могъ бы сравниться съ нимъ! Но такой человѣкъ — воитель, подобно Цезарю, политикъ, подобно Августу, мужъ добродѣтельный, подобно Марку Аврелію, былъ бы болѣе нежели человѣкомъ, — а Провидѣніе не ниспосылаетъ боговъ для управленія міромъ…
Впрочемъ, въ эту эпоху онъ казался столь-умѣреннымъ, бывъ уже столь-побѣдоноснымъ, былъ такимъ глубокимъ законодателемъ, бывъ уже такимъ великимъ полководцемъ, обнаружилъ столько любви къ мирнымъ искусствамъ, отличившись уже такъ-сильно въ военномъ дѣлѣ, что могъ заставить и Францію и вселенную предаться несбыточнымъ мечтаніямъ. Только немногіе изъ приближенныхъ его совѣтниковъ, способные въ настоящее время провидѣть будущее, были проникнуты столько же безпокойствомъ, сколько и удивленіемъ, видя неутомимую дѣятельность его ума и тѣла, энергію его воли, пылкость его стремленій. Они трепетали даже, видя его творящимъ благо въ такомъ видѣ, какъ онъ творилъ его, потому-что онъ спѣшилъ творить это благо такъ быстро и въ такихъ огромныхъ размѣрахъ… Мудрый Тронше, удивлявшійся ему и въ то же время любившій его, видѣвшій въ немъ спасителя Франціи, сказалъ однажды съ скорбію консулу Камбасересу: «этотъ молодой человѣкъ начинаетъ какъ Цезарь; я боюсь, чтобъ онъ не кончилъ подобно ему».