Конец мира (Фламмарион; Предтеченский)/2-IV
| ← Глава III | Омегар — глава IV второй части романа «Конец мира» | Глава V → |
| Оригинал: фр. Omégar. — Перевод опубл.: 1895 г. Источник: Камиль Фламмарион. Конец мира. С.-Пб. Типография Ю. Н. Эрлих, 1895. |
IV. Омегар править
Холод становился все сильнее и сильнее. Наступила как будто вечная зима, не смотря на то, что солнце продолжало еще светить. Все животные и растения, как они ни приспособлялись к новым условиям, сделались несчастными и жалкими и уже перестали бороться за свое существование, как будто поняв, что они все равно осуждены на уничтожение.
Население земли, когда оно было еще распространено на целой половине земного шара, стало постепенно уменьшаться и с десяти миллиардов спустилось до девяти, до восьми, до семи миллиардов. Затем, по мере того как обитаемая часть земли становилась все меньше, сосредоточиваясь близ экватора, оно стало убывать еще быстрее, а в то же время сделалась короче и самая человеческая жизнь. Настал день, когда на всей земле осталось лишь несколько сотен миллионов человек, рассеянных группами вдоль экватора и способных поддерживать свою жизнь искусственно — путем прилежной и строго-научной индустрии.
Еще позднее, еще ближе к концу осталось только две группы из нескольких сотен человеческих существ, обитавших в последних промышленных столицах. На всем остальном пространстве земли род человеческий исчез от изнурения, от постепенного истощения и вырождения, действовавшего медленно, но неумолимо из века в век, вследствие недостатка в годном для дыхания воздухе, равно как и отсутствия достаточного питания. Здесь последние отпрыски человечества снова впали в варварское полудикое состояние и прозябали подобно древним дикарям, каким-нибудь эскимосам, а потом все перемерли наконец от холода и голода. Два древние очага цивилизации, продолжавшие еще существовать на земле, хотя точно также постепенно вымиравшие, могли жить лишь ценою страшных усилий и постоянной борьбы промышленного гения с беспощадною природой.
Последние обитаемые места земного шара находились в двух соседних местностях на экваторе, именно в двух обширных долинах, представлявших дно древних, давно пересохших морей; долины эти впрочем не были глубоки, так как теперь вся земля почти всюду была совершенно плоскою и ровною. Нигде не видно было ни гор, ни отдельных вершин, ни оврагов, ни диких горных ущелий, ни лесистых долин, ни обрывов и пропастей. Все было плоско, все было ровно. Реки и моря мало-по-малу исчезли совсем. Но так как с уменьшением количества воды на земле уменьшалась и сила метеорических деятелей — дождей и ливней, то глубокие впадины последних морей не были засыпаны и выровнены совершенно, и когда моря совсем пересохли, то после них остались сравнительно неглубокие долины, свидетельствовавшие о древнем устройстве земного шара. В глубине этих долин встречалась еще местами влажная и промерзлая почва, но уже никакого кругооборота воды в атмосфере, так сказать, не существовало, и последние реки обратились в подземные потоки, сделавшиеся невидимыми, подобно кровеносным жилам в человеческом теле.
Благодаря отсутствию водяного пара в воздухе, небо оставалось постоянно чистым, безоблачным; не было ни дождей, ни снега. Солнце, не столь яркое и не столь горячее, как некогда прежде, сияло на небе, подобно исполинскому топазу, освещая мир желтыми лучами. Цвет неба напоминал собою скорее зеленоватый оттенок моря, чем темную лазурь прежних земных небес. Кислород и азот воздуха отчасти оказывались теперь в связанном состоянии, соединившись с горными породами и образовавши особые окислы и азотистые соединения; а содержание угольной кислоты в нем мало-по-малу увеличивалось, так как с уменьшением количества воды растительность становилась все слабее и реже, а вместе с этим уменьшилось поглощение и углекислоты. Атмосфера сделалась менее обширной, и слой воздуха становился все тоньше и тоньше. Между тем масса земли из века в век постепенно увеличивалась от непрестанного падения болидов, падающих звезд и небесных камней, так что атмосфера, хотя и значительно уменьшившаяся в размерах, сохраняла ту же самую плотность и оказывала почти такое же давление, как и раньше.
Замечательно, что против всякого ожидания, количество снега и льда, по мере охлаждения земного шара, стало уменьшаться; но это было совершенно естественно, потому что причина охлаждения заключалась в отсутствии водяного пара в атмосфере, и такое постепенное уменьшение содержания пара находилось в зависимости от сокращения поверхности морей на земле. По мере того как воды проникали внутрь земного шара, предохранительная оболочка земли, состоящая из слоя невидимого водяного пара, постепенно теряла свое великое для земной жизни значение, и наконец наступило время, когда получаемая от солнца теплота ничем более не задерживалась на земле и беспрепятственно терялась в пространстве, по мере того как получалась нашей планетой; она падала как будто на зеркало, совершенно лишенное способности нагреваться.
Таково было состояние земного шара. Последние представители человеческого рода могли пережить все эти великие физические перемены, лишь благодаря гению промышленного искусства, который в свою очередь умел все видоизменять на пользу человечества. Последние усилия его были направлены к тому, чтобы по возможности продолжать добывание питательных веществ из воздуха, из подземных вод, из растений и заменить исчезнувший предохранительный воздушно-паровой покров сооружением громадных стеклянных крыш на больших пространствах. Необходимо было всячески задерживать солнечные лучи и по возможности уменьшать их потерю в пространстве. Запасать же солнечное тепло можно было в большом количестве, потому что солнце изо дня в день ярко горело на небе; ни малейшее облачко не омрачало его блеска, а между тем дни теперь были страшно долги и тянулись целых пятьдесят пять часов.
Уже с очень давнего времени все усилия ученых строителей сосредоточивались на одном и том же вопросе, как задержать солнечные лучи и помешать им рассеиваться в пространстве в течение пятидесяти пяти часовой ночи, следовавшей за таким же днем. И им удалось наконец этого достигнуть при помощи остроумного сочетания открывающихся и закрывающихся ставней в последовательном ряде крыш, расположенных друг над другом. Уже давно прошли те времена, когда на земле имелись еще какие-нибудь горючие материалы; теперь ничего подобного не было и в помине, потому что даже самый водород, добывавшийся из воды, употреблялся теперь исключительно для промышленных целей и получался с большим трудом.
Средняя температура дня на открытом воздухе не была особенно низкой, так как не опускалась более чем до 10 градусов ниже нуля. Тем не менее земная растительность, не смотря на свои вековые приспособления и видоизменения, не могла более существовать и совершенно погибла, даже в экваториальном поясе земли.
Может быть, некоторые из наших читателей сочли бы такой климат довольно сносным, потому что даже и в двадцатом веке на земном шаре имелись страны, средняя температура которых была значительно ниже вышеприведенной, а между тем они были обитаемы. Примером может служить русский Верхоянск, в котором средняя годовая температура была тогда 19 градусов ниже нуля. Но не надо забывать, что в таких странах все же наступало в свое время лето, хотя и короткое, в течение которого лед таял, и если в январе морозы доходили здесь до 60 градусов и более, то в июле стояли теплые дни, когда термометр поднимался до 15 или даже до 20 градусов выше нуля. Напротив, в тот момент земной истории, о котором мы рассказываем, приведенная выше средняя температура в экваториальной полосе была постоянной, так что снега и льды не могли уже более таять.
Что касается до других земных широт, то уже в течение многих тысяч лет все эти страны сделались совершенно необитаемыми, не смотря на все усилия науки и искусства поддержать в них жизнь. В тех географических широтах, где когда-то процветали Париж, Рим, Ницца, Алжир, Тунис, атмосфера не представляла уже более предохраняющего от холода покрова, и косые солнечные лучи не могли уже более согревать землю, которая постоянно оставалась промерзшей на всякой доступной для наблюдения глубине, представляя из себя настоящую ледяную скалу, твердую как камень. Даже между тропиками и экватором, остававшиеся еще здесь две последние группы людей могли жить лишь ценою страшных усилий, с каждым годом становившихся все более и более невыносимыми; они могли пережить исчезавшее человечество лишь потому, что прозябали, так сказать, на почве, удобренной его останками. В этих двух древних впадинах морского дна, из которых одна приходилось на месте самой глубокой бездны Тихого Океана, какая только была известна в двадцатых столетиях, другая же находилась к югу от древнего острова Цейлона, в этих двух долинах в предшествующие столетия были раскинуты громадные стеклянные города, так как стекло вместе с железом уже долгое время оставались единственными строительными материалами. Города эти походили на бесконечные зимние сады былых времен, не разделявшиеся на этажи и снабженные прозрачным потолком, висевшим на громадной высоте. Здесь находились также и последние из возделываемых растений, исключая те, которые разводились в подземных галереях, ведших к внутренним, т. е. протекавшим внутри земли рекам.
В первом из этих древних хрустальных городов проживали теперь последние из остававшихся еще в живых людей; это были двое стариков и молодой внук одного из них, по имени Омегар. Этот молодой человек с отчаянием в сердце бродил по обширной пустыне под стеклянными сводами вымершего города, где на его глазах недавно скончались от истощения и чахотки его мать и сестры. Из двух старцев один был великий философ, посвятивший всю свою долгую жизнь на изучение истории вымиравшего человечества, а другой физиолог, тщетно старавшийся спасти от окончательной гибели последние остатки человеческого рода. Они были страшно худы, и эта худоба по-видимому была скорее следствием истощения и малокровия, чем их преклонной старости. Они были бледны как приведения, с совершенно белыми волосами и бородами, и по-видимому лишь одна нравственная энергия могла еще поддерживать их некоторое время в борьбе с грозившей всему человечеству конечною судьбой.
Но не долго могли они сопротивляться этой жестокой судьбе, и Омегар нашел однажды их обоих без всяких признаков жизни, распростертыми один около другого. Из ослабевших рук первого выпала последняя тетрадка, заключавшая в себе историю последних преобразований, совершившихся в человеческом обществе за предыдущее полустолетие. Другой же испустил дух среди своей лаборатории перед питательными трубками, автоматически приводимыми в действие солнечной теплотой.
Омегар остановился среди древней галереи картин, собранных в предыдущие века, и занялся рассматриванием изображений исчезнувших больших городов. Единственная из картин, относившаяся к древней Европе, представляла один из Парижских видов, состоявший из мыса, вдававшегося в море и увенчанного астрономическим храмом, вокруг которого резво летали воздушные ладьи, направлявшиеся к террасам высоких башен. На море видны были громадные суда. Таков был классический Париж сто семидесятого века христианского летосчисления, соответствующего сто пятьдесят первому веку астрономической эры. Таков был Париж в эпоху непосредственно предшествовавшую окончательному истреблению его океаном, когда и самое имя его изменилось, потому что и слова меняются подобно существам и предметам. Рядом с этой были другие картины, представлявшие не столь древние из больших городов, процветавшие некогда в Америке, Австралии и Азии, а позднее в странах, поднявшихся из глубины океанов в разных частях земного шара. Таким образом этот исторический музей приводил на память последовательные судьбы человеческой жизни на земном шаре, пока она не достигла своего конца.
Да, конца! Ее час уже пробил, ее судьба висела уже на волоске! Омегар знал, что вся земная жизнь отныне принадлежала уже прошедшему, что у нее не могло быть никакой будущности, и что самое ее настоящее готово было исчезнуть с минуты на минуту подобно мимолетному сновидению. Этот наследник всего человеческого рода глубоко чувствовал, как его мысль поражена была сознанием великой суетности всего. Не ожидал ли он, что какое-нибудь невообразимое чудо спасет его от жестокого приговора, очевидно уже произнесенного над ним? Не готовился ли он, похоронив своих стариков, разделить с ними их участь? Или изыскивал он средства продлить свое одинокое, бесполезное, безнадежное существование еще несколько дней, несколько недель, может быть даже, несколько лет? Так целый день бродил он по обширным, безмолвным и пустынным галереям, и вечером наконец не в силах был бороться более с овладевшим им сном. Вокруг него был полный мрак, совершенная тьма, как в самой темной могиле.
Однако какая-то приятная греза успокоила и ободрила его горемычную мысль и окружила его дух каким-то тихим и святым светом. Сон перенес его в какую-то призрачную жизнь. Он был уже не одинок. Один из пленительных образов, который представлялся ему уже не раз, теперь вновь был перед ним. Чьи-то полные небесной ласки глаза, глубокие как сама бесконечность, смотрели на него, озаряя его как бы тихим сиянием и в то же время привлекая к себе какою-то чудною силой. Все это происходило в саду, наполненном благоухающими цветами. В листве деревьев гнездились птички, оглашая воздух своими чудными песнями. А в глубине картины среди деревьев и цветов уходили в бесконечную даль необозримые развалины вымерших и запустевших городов. Затем он увидел озеро, на котором порхали птицы, а два лебедя, тихо скользя по зеркальной поверхности воды, подплывали к нему, неся на себе колыбель, в которой лежал новорожденный младенец и протягивал к нему свои рученки.
Никогда подобный луч света не озарял еще его души. Волнение его было так сильно, что он внезапно проснулся, открыл глаза, но к своему горю не нашел около себя ничего, кроме печальной действительности. Тогда всем существом его овладела еще более глубокая печаль и тоска, чем испытанная им в предыдущие дни. Ни на минуту он не мог успокоиться и забыться. Он встал, затем опять вернулся на свою постель и с тоскою ожидал наступления нового дня. Он несколько раз возвращался мысленно к своему сну, но не верил его возможности. Он смутно чувствовал, что существовало на свете еще одно создание; но то выродившееся племя, к которому он принадлежал, уже потеряло отчасти прежние психические способности, а может быть, что очень вероятно, женщина всегда производила на мужчину гораздо более сильное притягательное действие, чем наоборот — мужчина на женщину. С наступлением дня, когда последний человек вновь увидел развалины своего древнего города, расстилавшиеся бесконечными рядами при свете утренней зари, когда он вновь очутился с глазу на глаз с двумя последними мертвецами, он лучше чем когда-нибудь понял свою неизбежную судьбу и мгновенно решился покончить одним разом со своею жизнью, столь безусловно жалкою и безнадежною.
Войдя в лабораторию, он отыскал одну стклянку, содержимое которой ему было очень хорошо известно. Откупорив ее, он поднес уже стклянку к своим губам, чтобы выпить находившуюся в ней жидкость.
Но в то мгновение, когда стклянка касалась уже его губ, он почувствовал, что чья-то рука схватила его за плечо…
Он быстро обернулся. В лаборатории не было никого. В галерее тоже не видно было никого, кроме двух дорогих ему мертвецов.