Компетентное мнение (Дорошевич)/ДО
| Компетентное мнѣніе |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ I. Семья и школа. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905. — С. 191. |
Я получилъ слѣдующее письмо:
Милостивый государь!
Съ большимъ интересомъ, удовольствіемъ и смѣхомъ я читаю жалостныя статьи:
— Ахъ, бѣдные незаконнорожденные!
Вотъ уже 36 лѣтъ 10 мѣсяцевъ и 19 дней, какъ я состою обладателемъ документа:
— Изъ московской духовной консисторіи выдано сіе въ томъ, что въ метрической книгѣ московской Николаевской, что на Пупышахъ, церкви, 1865 года, въ статьѣ о родившихся № 7 писано: генваря пятаго дня у г-жи такой-то незаконно родился сынъ имярекъ…
Вотъ онъ лежитъ передо мной, этотъ документъ, пожелтѣвшій, истрепанный.
Словно стершіеся кандалы каторжника, словно старая, проклятая тачка приговореннаго къ прикованію тачечника.
Ну, старый пріятель, поговоримъ!
Ну, мой «позорный столбъ», у котораго я простоялъ 36 лѣтъ 10 мѣсяцевъ и 19 дней, — вспомнимъ!
Дѣйствительно ли ты заставилъ меня столько страдать?
Клянусь, что на тебя лично мнѣ жаловаться не за что.
Въ одинъ прекрасный день меня пригласили въ полицію.
Господинъ участковый приставъ, полный и важный, сказалъ мнѣ строго и величественно:
— По метрическому свидѣтельству жить нельзя. Вы должны приписаться.
Я пошелъ въ мѣщанское общество. И провелъ вечеръ не безъ удовольствія.
Сначала шли дѣла общественныя.
Гг. мѣщане упрекали другъ друга въ кражѣ общественныхъ денегъ.
Потомъ пошли дѣла арестантскія:
— Принимать или нѣтъ обратно въ общество того или другого, опороченнаго по суду?
Однихъ мѣщане рѣшали:
— Шутъ съ ними. Принимаемъ!
Другихъ:
— Пусть идетъ на поселеніе!
Когда «арестантскія» дѣла кончились, началась пріемка лицъ, желающихъ вступить въ общество.
Гг, мѣщане зашумѣли, загалдѣли.
Съ меня требовали:
— Сто рублей за приписку! Меньше ни копейки!
Я стоялъ на пятнадцати.
— Ну, семьдесятъ пять! Дай семьдесятъ пять-то!
Поторговались-поторговались и сошлись на двадцати рубляхъ.
Я сталъ мѣщаниномъ города такого-то, легальнѣйшимъ существомъ.
И все.
И съ тѣхъ поръ я могъ спрятать тебя въ портфель и хранить только для себя, какъ пріятный сувениръ.
Мой старый другъ, мой истрепанный товарищъ, — ты былъ только одинъ разъ немножко свиньей ко мнѣ.
Въ отношеніи военной службы.
Ты не давалъ мнѣ никакихъ льготъ по семейному положенію.
— Отбояривайся, какъ знаешь.
Будь я старшимъ сыномъ, будь я единственнымъ сыномъ «г-жи такой-то», все равно:
— Иди въ солдаты!
Но по твоимъ протершимся сгибамъ пробѣгаетъ улыбка, мой истрепавшійся другъ:
— Зато я не обязываю тебя кормить «г-жу такую-то».
Ты не даешь мнѣ никакихъ правъ, но ты не налагаешь на меня и никакихъ обязанностей.
У меня нѣтъ, не можетъ быть никакихъ братьевъ, сестеръ, отцовъ, матерей, тетушекъ, бабушекъ.
Никого!
Я ни къ кому не имѣлъ права обратиться въ трудную минуту
Но и ко мнѣ не смѣетъ явиться никто:
— Я родственникъ!
— Я родственница!
Я выну тебя, мой пожелтѣвшій документъ, мой патентъ на свободу:
— У меня не можетъ быть никакихъ родственниковъ! «Незаконно».
Если у меня будетъ что-нибудь, я могу распорядиться, какъ я хочу.
Никакая троюродная каналья не можетъ явиться оспаривать мое духовное завѣщаніе.
Ничьей опеки! Ничьего вмѣшательства! Ни къ кому обязанностей!
«Клеймо», я люблю тебя, какъ привилегію на свободу.
Какія непріятности ты причинялъ мнѣ, мой забавный документъ?
А причинялъ!
Когда надо было отдавать тебя дворнику для прописки.
Положеніе было прекурьезное.
Переѣзжая на новую квартиру, я долженъ былъ разсказывать неприличный анекдотъ о моей матери.
Такъ сказать:
— А знаете ли… моя матушка… того… согрѣшила!
Старшій дворникъ бралъ документъ, шелъ къ себѣ въ каморку, вооружался очками, читалъ:
— У г-жи такой-то… не-за-кон-но… ро-дил-ся…
И, быть-можетъ, усмѣхался.
Но это было рѣшительно все равно.
«Г-жи такой-то», которую диффамировалъ документъ, дворникъ не зналъ. А что касается меня, то за двугривенный онъ кланялся мнѣ какъ самому законнорожденному
Тебя зовутъ «трагическимъ документомъ», пріятель. Но повлекъ ли ты за собой хоть одну трагедію?
Одну — да.
Это было, когда умиралъ мой отецъ.
Около него стояла его жена, законныя дѣти.
А онъ, говорятъ, томился и говорилъ гаснущимъ голосомъ:
— Не всѣ… не всѣ…
Незаконнаго не было. Незаконный не имѣлъ права войти.
Да если бы и вошелъ, — не велика радость!
Моего отца звали Иваномъ, меня зовутъ по отчеству Петровичемъ. Фамилія моего отца была Иксъ, моя — Игрекъ.
Если бы мой отецъ пришелъ и сказалъ:
— Запишите ребенка на меня, Онъ мой. Я хочу, чтобъ онъ носилъ мое имя.
Ему бы отвѣтили:
— Невозможно.
Мой отецъ былъ мѣщанинъ.
— Почему же я не могу передать моему сыну моего званія?
— Потому, что невозможно, чтобъ титулы графовъ, бароновъ, князей передавались незаконнымъ дѣтямъ.
У моего отца ничего не было.
— Почему же я не могу дать правъ своему ребенку?
— А потому, что есть богатые люди, и ихъ законныя дѣти могутъ потерпѣть при такихъ порядкахъ!
Такъ, мѣщанамъ нельзя признавать своихъ дѣтей, потому что на свѣтѣ есть графы, бароны и князья.
Бѣднякъ долженъ быть лишенъ родительскаго права, потому что на свѣтѣ есть богатые люди.
Законъ охраняетъ титулъ графовъ, князей и бароновъ, наслѣдства богачей — и для этого лишаетъ самыхъ законныхъ, самыхъ естественныхъ правъ крестьянъ, мѣщанъ, ремесленниковъ.
Какъ будто нельзя просто сдѣлать какихъ-нибудь изъятій для титула!
Иди обратно въ портфель, мой старый, обветшалый другъ.
Твое «ужасное» значеніе ей Богу преувеличиваютъ!
Я, протаскавшій тебя 36 лѣтъ, не могу на тебя пожаловаться.
Ты мнѣ не причинилъ никакихъ непріятностей. Ты мирно лежалъ въ портфелѣ.
Что въ тебѣ написано, извѣстно мнѣ, небесамъ да дворникамъ.
Но вотъ общество, то самое общество, которое вопитъ:
— Ахъ, бѣдненькіе незаконнорожденные!
Оно причинило мнѣ въ дѣтствѣ слезы, въ юности огорченіе, теперь возбуждаетъ мое презрѣніе.
Дворники, для которыхъ слово «незаконнорожденный» позорно, получали двугривенный и молчали.
Общество, для котораго «въ словѣ незаконнорожденный, конечно, нѣтъ ничего, ничего позорнаго», шушукалось, шепталось, передавало эту сплетню.
Это слово я читалъ не въ документѣ — документъ былъ спрятанъ въ портфелѣ, — я читалъ его въ вашихъ глазахъ, господа.
— Вы знаете?.. Онъ…
И это меня злило, бѣсило, какъ теперь возбуждаетъ во мнѣ къ вамъ презрѣніе.
Вы кричите:
— Ахъ, уничтожьте этотъ безсмысленный терминъ въ документѣ!
Да на кой же шутъ вы-то, вы придаете такое значеніе «безсмысленному термину»?
— Уничтожьте въ документѣ, и прекратится въ жизни.
Вы, кажется, и отъ предразсудковъ хотите освободиться черезъ участокъ?
Почему не привести этого «компетентнаго мнѣнія» заинтересованнаго лица?
О немъ говорятъ.
Значитъ и онъ имѣетъ право голоса.