СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
БРЕТЪ-ГАРТА
править
1895
правитьКОМПАНІОНЪ ТЕННЕССИ.
правитьЯ не помню, чтобы мы когда-нибудь знали его настоящее имя; впрочемъ, невѣдѣніе наше въ данномъ случаѣ не представляло ровно никакихъ неудобствъ, потому что въ Санди-Барѣ въ 1854 г. большая часть людей были окрещены за-ново. Иногда прозвища давались, чтобы отмѣтить какую нибудь особенность въ одеждѣ, — какъ это было, напримѣръ, съ Дёнгерри Джэкомъ, или вслѣдствіе какой-нибудь отличительной привычки — какъ это доказывалъ собою Соленый-Билль, получившій такую кличку за то, что примѣшивалъ къ своей пищѣ неимовѣрное количество соли; или, наконецъ, просто благодаря какому-нибудь промаху. Послѣднее случилось съ «Желѣзнымъ пиратомъ», самымъ безобиднымъ и смирнѣйшимъ изъ людей: — онъ обязанъ былъ такимъ страшнымъ наименованіемъ неправильному произношенію слова «pyrites» (колчеданъ). Быть можетъ, это должно было положить начало своего рода первобытной герольдикѣ, но я скорѣй склоненъ думать другое: въ то время, человѣкъ ничѣмъ не могъ доказать, что его зовутъ такъ, а не иначе, а потому на настоящее его имя и не обращали вниманія. — «Ваше имя, конечно, Клиффордъ? — спрашивалъ насмѣшникъ Бостонъ одного застѣнчиваго новичка. — Весь адъ вымощенъ такими Клиффордами». И онъ всѣмъ рекомендовалъ несчастнаго, который на этотъ разъ дѣйствительно назывался Клиффордомъ, какъ «Галченка Чарли». Такъ это прозвище и осталось за нимъ до конца жизни.
Что касается до «Компаньона Теннесси», то онъ никогда не былъ извѣстенъ подъ другимъ именемъ. Что онъ существуетъ, какъ отдѣльная личность — это мы узнали только позднѣе. Покинувъ въ 1853 г. Покерфлетъ, онъ кажется намѣревался отправиться въ Санъ-Франциско, съ тѣмъ, чтобы тамъ жениться; но застрялъ въ Стоктонѣ. Въ этомъ послѣднемъ городѣ его плѣнила одна молодая особа, служившая горничной въ гостинницѣ, куда онъ обыкновенно ходилъ обѣдать. Однажды утромъ онъ сказалъ ей что-то, заставившее ее улыбнуться. Она не безъ кокетства опрокинула на обращенное къ ней простое, честное лицо тарелку съ жаркимъ и убѣжала въ кухню. Онъ послѣдовалъ за ней, и черезъ нѣсколько минутъ возвратился еще болѣе перепачканный соусомъ, — но съ побѣдой. Недѣлю спустя, мэръ соединилъ ихъ узами брака и юная чета возвратилась въ Покерфлетъ… Я знаю, что эпизодъ этотъ можно было бы изложить въ другой формѣ, но я предпочелъ разсказать его такъ, какъ его разсказывали въ Санди-Барскихъ кабачкахъ и на добывкѣ золота, гдѣ всему, что относится къ области чувства, придается оттѣнокъ юмора. Объ ихъ супружескомъ счастьѣ мало извѣстно, можетъ быть, вслѣдствіе того обстоятельства, что Теннесси, который жилъ тогда вмѣстѣ съ своимъ компаньономъ, въ свой чередъ сказалъ однажды новобрачной какое-то словцо, заставившее ее улыбнуться и убѣжать, но безъ гнѣва, и на этотъ разъ въ Мерисвиль. Теннесси послѣдовалъ за нею, и они зажили тамъ семейно, уже безъ помощи мэра. Компаньонъ Теннесси отнесся къ своей потерѣ съ отличавшей его простотой и серьезностью. Но ко всеобщему изумленію, — когда Теннесси возвратился однажды изъ Мерисвиля одинъ, безъ жены своего компаньона (которая ушла съ другимъ — по обыкновенію улыбнувшись ему сначала), онъ первый привѣтствовалъ его и дружески пожалъ ему руку. Люди, собравшіеся было смотрѣть, какъ они разможжатъ другъ другу голову, естественно пришли въ негодованіе, и оно можетъ быть выразилось-бы въ насмѣшливыхъ выходкахъ, еслибы во взглядѣ Компаньона Теннесси не читалось ясно, что онъ лишенъ всякой способности цѣнить и поощрять подобный юморъ…
Это былъ дѣйствительно человѣкъ серьезный, не разъ доказывавшій свою твердость на практикѣ, такъ что ссориться съ нимъ не представляло ни выгоды, ни удовольствія.
Между тѣмъ, общественное мнѣніе въ Санди-Барѣ становилось неблагопріятнымъ для Теннесси. Его знали за игрока и начали подозрѣвать въ воровствѣ. Компаньонъ его былъ также скомпрометированъ. Тѣсную дружбу между этими двумя людьми могли объяснить только сообщничествомъ въ преступленіи, какъ и во всемъ остальномъ. Наконецъ Теннесси уличили. Однажды, онъ примкнулъ на дорогѣ къ путнику, отправлявшемуся въ станъ «Редъ-Догъ». Путникъ этотъ потомъ разсказывалъ, что Теннесси все время развлекалъ его самыми забавными анекдотами и воспоминаніями, и вдругъ, совершенно неожиданно, заключилъ ихъ слѣдующими словами, но имѣвшими никакой логической связи съ тѣмъ, что онъ говорилъ раньше:
— А теперь, молодой человѣкъ, потрудитесь отдать мнѣ вашъ револьверъ, вашъ ножъ и вашъ кошелекъ. Оружіе можетъ навлечь на васъ въ «Редъ-Догѣ» разныя непріятности, а деньги, пожалуй, соблазнятъ злоумышленниковъ. Вы, кажется, сказали мнѣ, что вы живете въ Санъ-Франциско? Отлично, я постараюсь васъ навѣстить тамъ.
Замѣчу здѣсь мимоходомъ, что Теннесси былъ большой юмористъ и примѣшивалъ шутку даже къ самымъ важнымъ дѣламъ. Но это былъ его послѣдній подвигъ. «Редъ-Догъ» и «Санди-Баръ» соединились вмѣстѣ противъ рыцаря большой дороги. На Теннесси сдѣлали облаву, какъ на его прототипа-медвѣдя. Когда въ салонѣ Аркадъ (такъ называлось длинное неправильное зданіе, гдѣ помѣщались контора, бильярдъ и ресторанъ) толпа стѣснила его, онъ пробился, расчистивъ себѣ дорогу пистолетными выстрѣлами, и убѣжалъ въ ущелье, но тамъ встрѣтилъ маленькаго человѣка на сѣрой лошади, загородившаго ему дорогу. Съ минуту они молча глядѣли другъ другу въ лицо. Оба были хладнокровны, мужественны, исполнены самообладанія, и служили характерными представителями двухъ любопытныхъ типовъ цивилизаціи, которую въ XVII вѣкѣ назвали-бы героической, а въ ХІХ называютъ просто безпутной.
— Покажи свою игру: — какія у тебя карты? спокойно спросилъ Теннесси.
— Два козыря и тузъ, отвѣчалъ тотъ также спокойно, показывая ему два револьвера и ножъ.
— Проигралъ! произнесъ Теннесси и, бросивъ свой безполезный пистолетъ, сдался.
Ночь была душная. Прохладный вѣтерокъ, обыкновенно подъ вечеръ дувшій съ зубчатыхъ горъ, на этотъ разъ не освѣжалъ Санди-Баръ. Въ узкомъ ущельи, гдѣ воздухъ пропитанъ былъ сильнымъ запахомъ смолы и испареніями отъ гнившихъ въ рѣкѣ деревьевъ, можно было задохнуться. Лихорадочное волненье, возбужденное событіями дня, не улеглось еще въ станѣ. По берегу безпокойно двигались огни, не отражаясь въ мутныхъ волнахъ. Сквозь черныя вѣтви сосенъ свѣтились окна стараго чердака надъ почтовой конторой и стоявшіе внизу люди могли видѣть въ нихъ, за отсутствіемъ за навѣсокъ, фигуры тѣхъ, отъ кого въ настоящую минуту зависѣла участь Теннесси. А надъ всѣмъ этимъ рѣзко выступали на темномъ фонѣ небесъ очертанія далекой и безстрастной Сіерры, увѣнчанной еще болѣе далекими и также безстрастными звѣздами…
Процессъ Теннесси былъ веденъ очень добросовѣстно, насколько возможно вести дѣло добросовѣстно въ такихъ случаяхъ, когда неправильность предварительнаго ареста и обвиненія подсудимаго до извѣстной степени налагали на судей и присяжныхъ обязанность оправдать принятыя мѣры своимъ вердиктомъ. Законъ Санди-Баръ былъ неумолимъ, но не мстителенъ. Возбужденное состояніе, личное чувство — улеглись. Съ той минуты, какъ Теннесси былъ въ рукахъ этихъ людей, — они изъявляли полную готовность выслушать все, что клонилось къ его защитѣ, будучи заранѣе убѣждены, что это не поведетъ ни къ чему. Никакихъ сомнѣній относительно его виновности не существовало у нихъ въ душѣ, но они желали предоставить подсудимому всѣ льготы, допускаемыя въ сомнительныхъ случаяхъ. Они знали, что, по закону, его неизбѣжно повѣсятъ, но каждый изъ нихъ настаивалъ, чтобъ онъ воспользовался всѣми своими правами. Ему предоставили даже болѣе, чѣмъ сколько требовала его отважная безпечность. Судья, казалось, тревожился болѣе подсудимаго, ощущавшаго злобное удовольствіе, видя, какую отвѣтственность налагаетъ онъ на другихъ. «Я не играю въ эту игру», — съ неизмѣннымъ добродушіемъ отвѣчалъ онъ на всѣ предлагаемые ему вопросы; такъ что поймавшій его судья на минуту даже пожалѣлъ, зачѣмъ онъ не упростилъ дѣла, пустивъ этому человѣку при встрѣчѣ съ нимъ пулю въ лобъ; но тотчасъ же побѣдилъ свою слабость, какъ недостойную служителя правосудія.
Когда послышался стукъ въ двери и возвѣщено было, что Компаньонъ Теннесси явился для защиты подсудимаго, его немедленно впустили, безъ всякихъ возраженій. Можетъ быть, самые юные между присяжными, находя, что надъ этимъ процессомъ черезчуръ ужъ долго приходится ломать голову, ожидали себѣ отъ прихода новаго лица облегченія. Видъ у компаньона былъ не внушительный. — Коротенькій, широкоплечій, съ квадратнымъ и до невѣроятности краснымъ отъ загара лицомъ, небрежно одѣтый въ парусиновый жакетъ и такіе-же панталоны. запачканные въ красной глинѣ, — онъ былъ бы страненъ во всякое время, и даже теперь казался смѣшенъ. Когда онъ нагнулся, чтобы положить около себя принесенный имъ съ собой тяжелый мѣшокъ, по нѣкоторымъ надписямъ и цифрамъ на его панталонахъ обнаружилось, что на нихъ положены заплаты изъ холста, въ который зашиваютъ посылки. Онъ, однакожъ, выступилъ впередъ съ большимъ достоинствомъ, — крѣпко пожалъ руку каждому изъ присутствовавшихъ, отеръ свое озабоченное лицо краснымъ носовымъ платкомъ, цвѣтомъ чуточку посвѣтлѣй цвѣта этого лица, оперся сильной рукою на столъ и, какъ-бы извиняясь, обратился къ судьѣ:
— Я проходилъ мимо… и думаю себѣ: дай зайду посмотрѣть, какъ идутъ дѣла Теннесси, моего компаньона. Уфъ! Ужасно душно, джентльмены! Я не запомню такой духоты въ Санди-Барѣ!
Онъ замолкъ на минуту и видя, что метеорологическихъ воспоминаній ни съ чьей стороны болѣе не послѣдовало, снова прибѣгнулъ къ своему платку, и долго, старательно, вытиралъ имъ лицо, пока судья не спросилъ наконецъ:
— Имѣете вы что-нибудь сказать относительно подсудимаго?
— Какже, какже! поспѣшилъ отвѣтить защитникъ, видимо чувствуя облегченіе при этомъ вопросѣ. — Я привелъ сюда, какъ его компаньонъ. Я знаю его почти четыре года… знаю насквозь… видалъ и въ погоду и въ непогоду, и въ бѣдѣ и въ счастьѣ… Думаемъ мы съ нимъ не всегда одинаково, да и поступаемъ каждый по своему… но не было ни одной самой маленькой его шалости, о которой бы я не зналъ… Теперь, — если вы спросите меня, разумѣется по секрету, какъ бы съ глазу на глазъ… не такъ-ли?..
— «Знаете вы что-нибудь объ этомъ человѣкѣ?» — я вамъ отвѣчу также искренно, какъ бы съ глазу на глазъ: — Что можно знать о своемъ компаньонѣ?
— Это все, что вы имѣете сказать? спросилъ нетерпѣливо судья, можетъ быть чувствуя, что комизмъ положенія уже начинаетъ опасно вліять на присяжныхъ.
— Такъ, такъ, именно! продолжалъ Компаньонъ Теннесси. Не мнѣ говорить противъ него. Теперь — въ чемъ дѣло? Теннесси понадобились деньги, и онъ не захотѣлъ просить у своего стараго компаньона. Что-же сдѣлалъ Теннесси? Онъ подстерегъ чужестранца и овладѣлъ имъ. А вы подстерегли Теннесси и также овладѣли имъ. Значитъ — квитъ. Теперь я, какъ разсудительный человѣкъ, спрашиваю у васъ, какъ разсудительныхъ людей: развѣ это не правда?
— Подсудимый! произнесъ судья, — не желаете-ли вы предложить этому человѣку какой-нибудь вопросъ?
— Нѣтъ! Нѣтъ! быстро возразилъ Компаньонъ Теннесси. Эту игру я веду одинъ. — Ну-съ, въ чемъ же теперь самая суть? Теннесси поступилъ немножко круто съ чужеземцемъ, проходившимъ чрезъ вашъ станъ. Сколько же нужно заплатить за это? Одни скажутъ больше, другіе — меньше. Вотъ на 1700 долларовъ золота… и часы… Это весь мой скарбъ… Вѣдь круглая сумма… а?
И прежде, чѣмъ кто-нибудь успѣлъ помѣшать ему. онъ высыпалъ на столъ все, что было въ мѣшкѣ. Одно мгновеніе жизнь его висѣла на волоскѣ. Два-три человѣка вскочили на ноги; нѣсколько рукъ потянулось за спрятаннымъ оружіемъ и, еслибъ не вмѣшательство судьи, несчастнаго выбросили бы за окно. Теннесси хохоталъ, а его компаньонъ, какъ-бы не замѣчая вызваннаго имъ негодованія, воспользовался случаемъ, чтобы еще разъ отереть себѣ лицо платкомъ.
Когда порядокъ возстановился, и человѣку этому, съ помощью словъ и энергической мимики, дали понять, что преступленіе Теннесси не можетъ быть искуплено золотомъ, лицо его приняло еще болѣе серьезное выраженіе и стало совсѣмъ багровымъ; а находившіеся около него люди замѣтили, что мозолистая рука его слегка дрогнула на столѣ. Онъ съ минуту медлилъ укладывать деньги въ мѣшокъ, какъ бы не вполнѣ уяснивъ себѣ чувство высшей справедливости, руководившее трибуналомъ, и соображая: не мало-ли онъ предложилъ? Затѣмъ обратился къ судьѣ:
— Эту игру я велъ одинъ, безъ моего компаньона…
И, поклонившись, направился къ двери, но судья остановилъ его:
— Если вы имѣете сказать что-нибудь подсудимому, вамъ лучше это сдѣлать теперь.
Въ первый разъ, въ этотъ вечеръ, глаза подсудимаго и его страннаго защитника встрѣтились. Теннесси улыбнулся широкой улыбкой, показавъ свои бѣлые зубы, и сказалъ:
— Эта партія кончена, дружище!
Онъ протянулъ своему компаньону руку. Тотъ взялъ ее, проговорилъ: «Я зашелъ мимоходомъ… такъ, посмотрѣть какъ дѣла…» и выпустилъ; потомъ, еще разъ замѣтивъ, что ночь «необыкновенно душная», опять вытеръ себѣ лицо платкомъ, и ушелъ, не прибавивъ ни слова.
Эти два человѣка уже не встрѣчались болѣе на землѣ. — Попытка подкупить судъ Линча, который, при всей слабости и недостаткахъ, былъ по крайней мѣрѣ всегда безкорыстнымъ, — оскорбленіе безпримѣрное. Если вначалѣ и могли еще быть колебанія относительно приговора надъ Теннесси, — теперь слабость была уже не позволительна, и на разсвѣтѣ его подъ надежнымъ конвоемъ повели на вершину Marley’s Hill’я…
Съ какимъ хладнокровіемъ онъ держалъ себя передъ смертью, какъ отказывался говорить что-либо въ свою защиту, и какъ безукоризненны были всѣ мѣры, принятыя комитетомъ, — все это весьма подробно и краснорѣчиво описано въ мѣстномъ органѣ «Рожокъ Редъ-Дога», редакторъ котораго лично присутствовалъ при совершеніи казни; а потому я и отсылаю туда любопытныхъ читателей. Тамъ они могутъ найти, кромѣ того, энергическое предостереженіе всѣмъ будущимъ злоумышленникамъ, и только ничего не найдутъ о красотѣ этого лѣтняго утра, о пробужденіи жизни въ вольныхъ лѣсахъ и горахъ, о чудной гармоніи между воздухомъ, землею и небомъ, потому что это не входило въ программу.
А между тѣмъ, когда жалкое и безумное дѣло совершилось, и жизнь съ ея возможностями и отвѣтственностью покинула обезображенный трупъ, качавшійся между землею и небомъ, — птицы пѣли, цвѣты благоухали и солнце свѣтило такъ-же радостно, какъ и прежде. Можетъ быть, «Рожокъ Редъ-Дога» и былъ правъ.
Компаньона Теннесси не видно было въ толпѣ, окружавшей роковое дерево. Но когда любопытные начали расходиться, вниманіе ихъ привлечено было телѣжкой, стоявшей поодаль. Подойдя къ ней, они узнали почтенную ослицу «Дженни» и двухколесный возокъ, служившій Компаньону Теннесси для своза нечистотъ съ его участка, а въ нѣсколькихъ шагахъ увидали и самого собственника этого экипажа. Онъ сидѣлъ подъ каштановымъ деревомъ, отирая потъ съ пылающаго лица. На вопросъ, что привело его сюда, онъ отвѣчалъ, что пріѣхалъ за тѣломъ покойнаго, — «если это все равно комитету». Если надо, онъ подождетъ: работы у него сегодня нѣтъ. Когда джентльмены покончатъ съ умершимъ, тогда онъ и возьметъ его. — «Если кто нибудь изъ присутствующихъ, — прибавилъ онъ, какъ всегда серьезно и просто, — пожелаетъ присутствовать на похоронахъ — милости просимъ».
Быть можетъ, вслѣдствіе врожденной склонности къ юмору, составлявшей, какъ я сказалъ, характеристическую черту Санди-Бара, а можетъ быть и чего-нибудь лучшаго, — но двѣ трети зѣвакъ приняли приглашеніе. Въ полдень, трупъ Теннесси отдали его компаньону. Когда телѣжка подъѣхала къ дереву, на которомъ висѣлъ казненный, мы замѣтили въ ней длинный ящикъ, повидимому, сколоченный изъ желобовъ, употребляемыхъ при промывкѣ золота, и до половины наполненный стружками и древесной корой. Кромѣ того, телѣжка убрана была вѣтвями ивы и душистымъ цвѣтомъ каштановаго дерева. Когда трупъ положили въ ящикъ, компаньонъ покрылъ его кускомъ парусины, пропитанной дегтемъ, съ достоинствомъ взлѣзъ на узкое сидѣнье, поставилъ ноги на оглобли и стегнулъ возжами свою ослицу. Телѣжка подвигалась медленно; Дженни не любила торопиться, даже и при менѣе торжественныхъ обстоятельствахъ. Кто пошелъ провожать изъ любопытства, кто ради шутки, но всѣ были настроены добродушно и весело; шли въ разсыпную, какъ попало, и позади и впереди этого скромнаго катафалка. Но вскорѣ, потому-ли, что дорога становилась все уже и уже, или просто сказался инстинктъ декорума, но только компанія убавила шагу и выстроилась парами, позади телѣжки, какъ это обыкновенно бываетъ при погребальныхъ процессіяхъ.
Джэкъ Фоллинсби вздумалъ были мимически изобразить похоронный маршъ, на воображаемомъ тромбонѣ, но, не встрѣтивъ ни въ комъ сочувствія, прекратилъ это упражненіе. Свойствами истиннаго юмориста, умѣющаго обходиться безъ посторонняго одобренія и смѣющагося своимъ собственнымъ выходкамъ, Джэкъ, повидимому, не обладалъ.
Дорога тянулась Медвѣжьимъ Ущельемъ, которое уже одѣлось тѣнью сумерекъ, какъ траурнымъ флеромъ. Красивыя деревья, съ своими мохнатыми ногами, ушедшими въ красную почву, стояли, словно индѣйцы, по обѣимъ сторонамъ дороги, и густыя, низко наклоненныя вѣтви ихъ, казалось, посылали робкое благословеніе двигавшемуся мимо нихъ гробу… Мирно почивавшій заяцъ, спугнутый приближеніемъ кортежа, вскочилъ на заднія лапы и замеръ, дрожа всѣмъ тѣломъ, у края дороги; бѣлки спѣшили для безопасности вскарабкаться на самыя высокія вѣтви; а голубыя кедровки, расправивъ крылья, полетѣли впереди вѣстниками. Такъ достигли окраины Санди-Бара и уединенной хижины Компаньона Теннесси…
И при болѣе благопріятныхъ условіяхъ эта мѣстность не могла-бы показаться веселой. Она всего менѣе была живописна; грубыя очертанія и топорность постройки, характеризующія гнѣздо калифорнійскаго рудокопа, въ присутствіи смерти, казались еще суровѣе. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ хижины находилась огороженная площадка, которая въ недолгіе дни супружескаго счастья Компаньона Теннесси служила садомъ, а теперь вся поросла папоротникомъ. Когда мы подошли къ ней, оказалось, что мы ошибочно приняли за вспаханную грядку кучу земли, выброшенной изъ свѣжей могилы. Телѣжка остановилась у ограды и Компаньонъ Теннесси, отклонивъ предложеніе присутствовавшихъ помочь ему, съ тою же простотой, съ тѣмъ же спокойнымъ довѣріемъ къ своимъ силамъ, какія онъ сохранялъ во все время пути, взвалилъ себѣ на плечи гробъ, и одинъ, безъ посторонней помощи, опустилъ его въ неглубокую яму. Потомъ онъ приколотилъ доску, служившую крышкою, взошелъ на маленькій холмикъ, насыпанный возлѣ могилы, снялъ шляпу и медленно отеръ свое лицо носовымъ платкомъ. Толпа поняла, что готовится рѣчь, и всѣ размѣстились, кто на пнѣ, кто на камнѣ, ожидая, что будетъ.
— Когда кто нибудь, началъ тихо Компаньонъ Теннесси: — цѣлый день мыкался по разнымъ мѣстамъ, что ему потомъ надо сдѣлать? Очевидно — вернуться домой. А если онъ не въ состояніи самъ вернуться домой, что долженъ сдѣлать его лучшій другъ? — привезти его туда. Такъ-то и Теннесси мыкался по свѣту, а мы привезли его домой.
Онъ замолкъ на минуту, поднялъ съ земли кусочекъ кварцу, задумчиво потеръ имъ рукавъ свой и продолжалъ:
— Я не впервые приношу его на спинѣ своей, какъ вы теперь видѣли; не впервые онъ возвращается такъ въ эту хижину, будучи не въ силахъ помочь себѣ самъ. Часто мы съ Дженни ждали его тамъ, на холмѣ; подымали его, когда онъ не могъ говорить или не узнавалъ насъ; но теперь это въ послѣдній разъ. — Онъ опять остановился, и тихонько потеръ кварцемъ рукавъ. — Въ послѣдній… это, знаете, тово… немножко круто для его компаньона… Теперь, джентльмены, вдругъ оборвалъ онъ рѣзко, подымая съ земли лопату: — погребеніе кончено. Благодарю васъ, и Теннесси благодаритъ васъ за безпокойство…
Снова отказавшись отъ помощи, онъ повернулся спиной къ присутствующимъ и сталъ засыпать могилу. Постѣ нѣсколькихъ минутъ колебанія, толпа разошлась. Нѣкоторые, передъ тѣмъ какъ взойти на небольшую возвышенность, скрывавшую отъ нихъ Санди-Баръ, оглянулись назадъ, и имъ показалось, что Компаньонъ Теннесси сидѣлъ надъ могилой, съ лопатой между колѣнами, спрятавъ лицо свое въ красный бумажный платокъ. Но другіе утверждали, что на такомъ разстояніи лица его нельзя было отличить отъ платка, и потому этотъ вопросъ остался неразъясненнымъ.
Когда, вслѣдъ за лихорадочнымъ возбужденіемъ этого дня. настала реакція, — Компаньонъ Теннесси не былъ забытъ. Тайное слѣдствіе очистило его отъ всякихъ подозрѣній въ сообщничествѣ съ Теннесси, и только состояніе его умственныхъ способностей признано было сомнительнымъ. Санди-барское общество сочло своей обязанностью выразить ему свое расположеніе визитами и грубоватымъ, сердечнымъ сочувствіемъ; но съ самаго дня казни, крѣпкое здоровье и силы этого человѣка видимо пошатнулись, а когда наступила пора дождей и тоненькая травка стала пробиваться на кремнистомъ холмѣ, надъ могилой Теннесси, — компаньонъ слегъ въ постель.
Однажды, ночью, когда сосны, качаемыя бурей, стучали своими длинными, худыми пальцами въ крышу хижины, а внизу ревѣла прибывающая рѣка, Компаньонъ Теннесси приподнялъ голову съ подушки и произнесъ: «пора идти за Теннесси; надо запречь Дженни», и онъ вѣроятно всталъ бы, еслибъ его не удержалъ ходившій за нимъ сторожъ. Стараясь вырваться, больной продолжалъ бредить: «сюда, сюда, Дженни!… Живѣй, старуха! У! Какъ темно!… Посматривай колею, да не прогляди и его… ты знаешь — вѣдь онъ иногда, какъ напьется, такъ пластомъ и лежитъ на дорогѣ. Иди все прямо, къ соснѣ, что тамъ на верху горы… Славно! Вѣдь я тебѣ творилъ! Вотъ онъ! Идетъ къ намъ, и самъ — одинъ, трезвый.. Какой свѣтъ отъ лица его! Теннесси! Товарищъ»..
Такъ они свидѣлись…