Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
правитьТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ
правитьКомары.
правитьI.
править— Такъ, говоришь, направо?
— Подайся къ Сычовкѣ, значитъ, перейди мостикъ, и сейчасъ тебѣ будетъ повертка влѣво, а ты правую руку держи. Тутъ выпадетъ просѣка, ну, значитъ, у ней и стань. По просѣкѣ-то этихъ форкужекъ летаетъ объ эту пору, какъ комаровъ.
Простой народъ на Уралѣ называетъ вальдшнеповъ «форкужками», вѣроятно, потому, что лѣтомъ эта птица держится въ густыхъ лѣсныхъ заросляхъ и при приближеніи человѣка съ шумомъ взмываетъ кверху, а не летитъ вдаль, какъ всякая другая, — однимъ словомъ, «форкаетъ». Дававшій объясненіе кучеръ имѣлъ снисходительный видъ человѣка, вынужденнаго поблажатъ господское баловство. Развѣ форкушка — настоящая дичина, какъ рябчикъ, утки или тетеря, — конечно, баловство. Только порохъ изводятъ даромъ… Получившій объясненіе Петрилло имѣлъ не менѣе важный видъ, потому что былъ поглощенъ предстоящимъ подвигомъ. Это былъ высокій, худой господинъ съ зеленоватыми строгими глазами и горбатымъ носомъ. Прошлогодніе охотничьи сапоги сидѣли на немъ такъ, точно вмѣсто ногъ у Петрилло были палки. Впрочемъ, это былъ первый весенній выѣздъ на охоту, а потомъ сапоги размякнутъ и примутъ форму человѣческой ноги. Рваный пиджакъ табачнаго цвѣта, перехваченный ремнемъ съ патронташемъ, и разношенная, измятая шляпа дополняли костюмъ. Для настоящаго охотника дѣло не въ костюмѣ, а въ ружьѣ, и теперь все вниманіе Петрилло было сосредоточено именно на этомъ послѣднемъ. Новенькая «Діана» Пипнера такъ и отливала воронеными стальными стволами. Петрилло сдѣлалъ нѣсколько прицѣльныхъ вскидокъ, какъ стрѣляютъ птицу въ летъ, съ видимымъ удовольствіемъ взвѣсилъ на рукѣ ружье-игрушку и озабоченно проговорилъ:
— Ну, господа, по мѣстамъ. Солнце садится. Пожалуйста, осторожнѣе стрѣляйте въ проводку: какъ разъ кого-нибудь подстрѣлите.
Остальные охотники сдѣлали только больше глаза, какія сдѣлала бы щука, которой деликатно предложили брать уроки плаванія. Вотъ самъ-то Петрилло не зацѣпилъ бы кого-нибудь.
— Вы очки не забыли дома? — ядовито спросилъ толстый молодой докторъ.
— У меня пенснэ… — отвѣтилъ Петрилло, уже шагая по узкой лѣсистой дорожкѣ, которая должна была вывести его на Сычовку.
— Посмотримъ, какъ Петрилло будетъ махать изъ своего Пипнера, — замѣтилъ учитель латинскаго языка, очевидно, съѣдаемый завистью къ этому патентованному ружью. — Развѣ это ружье? Вѣсу никакого нѣтъ. Просто, противно его въ руки брать. То ли дѣло, старинныя ружья, одно ложе чего стоитъ, а нынче какія-то утиныя шеи дѣлаютъ.
Компаньоновъ у Петрилло было двое: бѣлокурый пожилой учитель латинскаго языка Антроповъ и молодей земскій врачъ Говоровъ. Они еще зимой, сидя за винтомъ, мечтали о тягѣ, а теперь эта завѣтная мечта осуществлялась. Всѣмъ хотѣлось отдохнутъ, подышать свѣжимъ воздухомъ, вообще развлечься, а какія могутъ быть развлеченія въ глухомъ провинціальномъ городѣ? А тутъ уже съ первыхъ шаговъ началась поэзія: и лѣсъ, и огонекъ дымчатый, и кучеръ дѣлаетъ приготовленія для предстоящаго охотничьяго ужина. Но всего лучше, конечно, эта чудная весенняя ночь, какія бываютъ только въ концѣ апрѣля. Деревья стоятъ еще голыя, а уже чувствуется дружно наступающая весна. Она уже виситъ въ воздухѣ, этомъ чудномъ весеннемъ воздухѣ, слегка пропитаннымъ горькимъ ароматомъ прошлогодняго палаго листа и смолистымъ запахомъ быстро набухающихъ почекъ. Трава еще чуть пробивается своими зелеными усиками, главнымъ образомъ около воды, застоявшейся послѣ стаявшаго снѣга по низинамъ и колдобинамъ. Зато возлѣ въ лѣсу распустилась анемона, этотъ настоящій охотничій цвѣтокъ. Удивительно красивое растеніе: на пушистой короткой ножкѣ великолѣпный блѣдно-желтый цвѣтокъ.
Изъ всѣхъ троихъ охотниковъ настоящимъ настоящимъ любителемъ природы былъ одинъ Петрилло. Вотъ онъ уже добрался до Сычевки, перешелъ мостикъ и по лѣсной дорожкѣ взялъ вправо. Онъ шелъ съ замирающимъ сердцемъ, какъ всегда на первой тягѣ, — что-то такое хорошее и полное являлось въ груди. Мы не преувеличимъ, если скажемъ, что ему просто хотѣлось плакать, — плакать отъ радости. Есть такія чувства, когда человѣкъ точно отмякнетъ весь, и одно изъ такихъ испытывается именно на тягѣ. Вѣдь давно ли все было покрыто снѣгомъ, давно ли бушевалъ здѣсь зимній вѣтеръ, и вотъ наступило воскресеніе, дохнуло тепломъ, и гдѣ-то незримо закипала новая жизнь.
— Хорошо… — резюмировалъ вслухъ Петрилло свое настроеніе. Просто, душа растетъ!..
Вотъ и просѣка, Отлично. Оглядѣвъ мѣстность опытнымъ взглядомъ, Петрилло сразу опредѣлилъ главный опасный пунктъ, именно то направленіе, по которому должны были летѣть вальдшнепы.
— Конечно, они полетятъ вотъ, отъ того перелѣска къ просѣкѣ, а то и по дорожкѣ. Какъ разъ стану вотъ у этой березки, — все-таки прикрытіе…
Солнце уже быстро пряталось за стрѣлками молодыхъ елей ближайшаго лѣска, точно торопилось на покой послѣ трудового весенняго дня. Съ просѣки напахнуло весенней сыростью, и отъ высокихъ сосенъ потянулись длинныя тѣни. Удивительно прозрачны воздухъ весь дрожалъ и переливался, какъ въ жаркія дни. Въ голубомъ небѣ точно таяло небольшое облачко, охваченное горячимъ румянцемъ заката. На западѣ небо горѣло розовымъ огнемъ все сильнѣй, по мѣрѣ того, какъ все ниже спускалось солнце. Вотъ уже его не видно, и по небу расползлись какіе-то свѣтло-оранжевые тона, отдѣлявшіеся свѣтъ заката отъ надвигавшейся желтовато-сѣрой пѣны весенняго неба, — синева оставалась только тамъ, вверху, надъ самой головой, точно небо сдѣлалось глубже,
— Хорошо… — еще разъ сказалъ Петрилло.
По долгу справедливости, мы должны констатировать тотъ фактъ, что Петрилло былъ въ самомъ прекрасномъ расположеніи духа, — это находится въ связи съ послѣдующими событіями. Кромѣ хорошаго вечера, это пріятное настроеніе увеличивалось предстоящей пробой новаго ружья, что тоже имѣло свое значѣніе. Установившись подъ березой и взявъ ружье правой рукой на перевѣсъ, нашъ герой прекратился въ одинъ слухъ. Каждое мгновеніе могло быть роковымъ. Петрилло даже пріоткрылъ ротъ, чтобы лучше слышать. Ему уже два раза показалось, что гдѣ-то пролетѣлъ вальдшнепъ съ характернымъ хорканьемъ. Охотникъ даже вздрогнулъ и на всякій случай взвелъ курки. Но это была ложная тревога… Вотъ другое дѣло — комары. И откуда они взялись? Пребольно кусаются, канальи, а главное, мѣшаютъ слушать. Этакъ, пожалуй, выйдетъ охота за комарами, а не за вальдшнепами. Впрочемъ, Петрилло припомнилъ изъ охотничьей практики, что огонь не пугаетъ вальдшнепа, даже, увѣряютъ нѣкоторые, привлекаютъ его благосклонное вниманіе. А подлые комары продолжали сосать благородную охотничью кровь. Приставивъ ружье къ стволу березы и еще разъ прислушавшись, Петрилло прис^лъ на корточки и принялся быстро разводить огонь, благо кругомъ валялись сухіе сучья, а береста быда подъ рукой. Скоро затрещалъ веселый огонекъ, лизнулъ прошлогоднюю сухую траву и пустилъ кверху синюю струйку ѣдкаго дыма.
— Вотъ вамъ, господа комары, чортъ бы васъ побралъ!..
А въ лѣсу уже заливалась какая-то неугомонная весенняя птичка, такъ весело поговаривавшая на высокой березѣ что-то такое мало-беззаботное. Надъ ближайшимъ болотцемъ заблеялъ бекасъ-барашекъ. Удивительная эта птица и непривычнаго человѣка можетъ ввести въ обманъ: настоящій козленокъ блеетъ, да еще такъ жалобно. Странный, совсѣмъ не птичій звукъ объясняется роговыми пластинками, скрытыми подъ крылышками; эти пластинки въ моментъ полета и производятъ этотъ звукъ. Въ двухъ шагахъ мягко проковылялъ зайчонокъ-русакъ, присѣлъ на заднія лапы, насторожилъ длинныя уши и съ удивленіемъ посмотрѣлъ на застывшаго подъ березой охотника. Проваливай, косой, не до тебя… Уже совсѣмъ спустились сумерки. Отъ напряженнаго вниманія Петрилло слышалъ, какъ у него бьется собственное сердце. А птицы всѣ больше поговариваютъ: самое брачное время для нихъ. Откуда-то издали несся гомонъ тетеревинаго тока. Однимъ словомъ, лѣсъ жилъ кипучей жизнью, полный своей таинственной поэзіи. Каждая травка жила, каждая почка… А вотъ уже настоящее хорканье… Только охотники понимаютъ всю поэзію этого момента, когда всего охватываетъ это самое безуміе, когда все сосредоточивается въ одной быстро двигающейся точкѣ, когда глазъ и рука дѣйствуютъ моментально. Вотъ онъ плыветъ, красавецъ-вальдшнепъ, — именно имѣетъ, разсѣкая воздухъ своими сильными крыльями. Онъ катилъ прямо на охотника, и Петрилло стоило большого усилія пропустить его и сдѣлать выстрѣлъ въ проводку, т.-e. по улетавшей птицѣ. Выстрѣлъ прямо въ грудь требуетъ большой сноровки и рѣдко бываетъ удаченъ, а къ проводку значительно легче. Гулко пронесся этотъ первый выстрѣлъ, вальдшнепъ взмылъ кверху, перевернулся и комомъ полетѣлъ на просѣку.
— Съ полемъ! — крикнулъ Петрилло, бросаясь къ прыгавшей въ конвульсіяхъ красавицѣ"птицѣ. — Вотъ такъ Діана…!
Говоровъ и Антроповъ тоже стояли на тягѣ и съ завистью услыхали эхо этого выстрѣла. Чего добраго, на грѣхъ еще убилъ кого-нибудь… Охотники завистливы къ чужимъ успѣхамъ, да, какъ на бѣду, выбрали и мѣста неудачныя. Ваньдшепы летѣли гдѣ-то въ сторонѣ, а кругомъ дѣлалось уже совсѣмъ темно. Оставалось всего какихъ-нибудь четверть часа для тяги. Скверное положеніе вообще… Но черезъ нѣсколько минутъ послѣ выстрѣла послышался какой-то необыкновенно громкій разговоръ, затѣмъ настоящій крикъ. Они бросились на выручку товарища.
То, что они увидѣли, объяснило все. Подъ березой, гдѣ стоялъ Петрилло, сейчасъ происходило настоящее ратоборство. Схватка шла уже въ рукопашную, такъ что трудно было даже разобрать, гдѣ кончался Петрилло и гдѣ начинался его таинственный врагъ. Докторъ и учитель бросились разнимать и въ благодарность получили нѣсколько здоровенныхъ тумаковъ неизвѣстнаго происхожденія.
— Ч его убью… — хрипѣлъ Петрилло, когда его оттащили. — Пустите… убью!..
— А я тебѣ покажу!.. — ревѣлъ неистово какой-то мужикъ, старавшійся вырваться изъ рукъ доктора. — У тебя кишки красныя, такъ я тебѣ ихъ сдѣлаю зелеными… Ты — баринъ, а я по закону. Да… У меня полное право… я поккажу… А еще господа называются…
— Какъ ты смѣешь дѣлать мнѣ дерзости? Я тебя не трогалъ… я стоялъ вотъ здѣсь подъ березой и только убилъ вальдшнепа, какъ прибѣгаетъ этотъ дьяволъ и начинаетъ меня гнать… Понимаете, господа: гнать?!. А тутъ вальдшнепы тянутъ… Какую-то дерзость сказалъ… да…
— А законъ знаешь… а, знаешь законъ? — повторилъ мужикъ, — Я при исполненіи обязанностей… я присягу принималъ… Вонъ бляха-то валяется…
Въ этой бляхѣ заключалось все разъясненіе: мужикъ оказался лѣсникомъ. Онъ обходилъ лѣсъ, услыхалъ выстрѣлъ и вышелъ посмотрѣть, кто «палитъ», а тутъ стоитъ баринъ и огонекъ еще разложилъ. Развѣ полагается огни-то по сухой травѣ разводить? Сразу весь лѣсъ спалилъ бы. И въ законѣ то же самое сказано. Вѣдь не лѣто, когда сырая трава не горитъ, а теперь въ лѣсу порохъ — только дотронь огонькомъ.
— Подойди и скажи мнѣ добромъ, ну, я бы и самъ погасилъ огонь, — объяснялъ Петрилло, задыхаясь отъ волненія. — А то бѣжитъ на меня, оретъ, ругается… схватилъ меня за грудь…
— Нѣтъ, ужъ это ты, баринъ, меня по мордѣ смазалъ…
— Я? Да, точно… Жалѣю что всего одинъ разъ… Убить тебя мало, каналью!..
— А законъ зна-аешь?.. И бляху сорвалъ…
— Хорошо, я тебѣ покажу, какой бываетъ законъ…
Докторъ записалъ, какъ зовутъ лѣсника — Иванъ Конюховъ, адресъ — кордонъ на Сычовкѣ. Когда все было кончено, стороны разошлись. Петрилло немного прихрамывалъ.
— Эхъ, угораздило васъ! — укоризненно замѣтилъ учитель, качая головой. — Вы идите съ докторомъ, а я сейчасъ вернусь.
Онъ вернулся къ лѣснику, затаптывавшему остатки огня.
— Тебя зовутъ Иваномъ Конюховымъ?
— Точно такъ-съ…
— Гм… да… Вотъ что, другъ мой, ты былъ неправъ, оскорбляя человѣка, который просто по зналъ вашихъ лѣсныхъ правилъ. Да… ты… И всего лучше дѣло кончить миромъ. Понимаешь?..
Латинистъ даже вытащилъ портмоне, какъ самое соблазнительное доказательство всеобщаго мира.
— Нѣтъ, я по закону!.. — заявилъ лѣсникъ. — Много вашего брата, охотниковъ, но лѣсу шляется… всякій будетъ по мордѣ бить…
— Ну, какъ знаешь. Тебѣ же будетъ хуже…
— Нѣтъ ужъ, я по закону… Мировой разберетъ, даромъ, что вы городскіе господа, а я простой мужикъ.
II.
правитьВозвращеніе охотниковъ въ городъ было довольно печальное. Латинистъ молчалъ. Петрилло десять разъ повторялъ разсказъ о случившемся и говорилъ такимъ тономъ, когда человѣкъ ищетъ сочувствія слушателей; даже выходило такъ, какъ будто онъ передъ кѣмъ-то оправдывался. Первый пылъ прошелъ, и ясно было одно, что Петрилло погорячился.
— А вѣдь все дѣло, если разобрать, изъ-за проклятыхъ комаровъ вышло, — объяснилъ Петрилло съ нѣкоторой унылой ноткой въ голосѣ. — Ну, не будь ихъ, и ничего бы не было.
— Ну, комары-то будутъ еще впереди! — смѣялся докторъ, отличавшійся веселымъ характеромъ. — Вѣдь лѣсникъ-то къ мировому потянетъ. Скандалъ на весь городъ… Антроповъ, какъ это вамъ нравится, когда намъ черезъ полицію вручатъ повѣстку для явки такого-то числа къ мировому судьѣ? Ха-ха… Понимаете, куда дѣло поворачивается? Мнѣ-то наплевать, а вдругъ мировой судья вызоветъ васъ въ камерѣ: «Вы г. Антроповъ? Вы преподаватель латинскаго языка въ Пропадинской гимназіи? Что имѣете сказать по настоящему дѣлу?» Да еще къ присягѣ будутъ приводить… Всѣ знакомые сбѣгутся. Вотъ такъ Петрилло, удружили вы намъ… Ха-ха!..
— Я? Что же я сдѣлалъ? Дѣйствительно, погорячился, но вѣдь онъ первый началъ…
— Да это все пустяки, а важенъ скандалъ… Посмѣшищемъ сдѣлаемся цѣлаго города. «Господа интеллигентные, это вы дрались с.ъ лѣсникомъ? Ахъ, нехорошо…» Мировой судья еще нравоученіе прочитаетъ. Это въ какомъ участкѣ представленіе будетъ?
— Должно-быть, у Прокофьева… Ну, онъ — знакомый человѣкъ. Въ клубѣ постоянно встрѣчаемся.
— Знакомый-то знакомый, а все-таки кривить душой не приходится. Вѣдь и мы не можемъ врать… Мы, во-первыхъ, видѣли, что вы, дѣйствительно, дрались… Фактъ!.. Затѣмъ, бляха лѣсника была сорвана — другой фактъ, наконецъ вы сами сознались, что первый ударили его — третій…
Это вышучиванье не понравилось Петрилло. Онъ сначала молчалъ, потомъ пробовалъ улыбаться и кончилъ тѣмъ, что разсердился на доктора. Чему онъ-то радуется? Со всякимъ можетъ быть непріятная случайность… да.
— Да, главное, комбинація невыгодная для насъ, — не унимался докторъ, попыхивая сигарой. — Съ одной стороны невѣжество, некультурный человѣкъ, однимъ словомъ — мужикъ, а съ другой — человѣкъ просвѣщенный, носитель культурныхъ завѣтовъ… Вы въ какомъ университетѣ кончили курсъ, Петрилло?
— Я? Гм… А вы въ какой конюшнѣ довершали свое образованіе, господинъ лѣкарь?
— Послушайте, вы себѣ позволяете слишкомъ много и, кажется, начинаете смѣшивать меня съ избитымъ лѣсникомъ…
— Нѣтъ, къ сожалѣнію, я этого не могу сдѣлать при всемъ желаніи…
— Дозвольте узнать, почему?..
— Очень просто: намъ слѣдовало бы поучиться у этого же лѣсника самой простой вѣжливости… да. Онъ дрался со мной по обязанности, а вы вышучиваете меня, какъ… мальчишка.
Произошла пауза.
— Кучеръ, стой!.. — крикнулъ взбѣшенный докторъ, выскакивая изъ экипажа.
— Докторъ, куда вы? — взмолился латинистъ, ухватывая его за фалду. — Господа, будетъ вамъ… Право, точно школьники!
Единственнымъ свидѣтелемъ всей этой сцены былъ кучеръ Петрилло, о которомъ всѣ забыли. Онъ сидѣлъ на козлахъ и слушалъ, какъ господа другъ друга потрошатъ. Въ сущности, онъ былъ на сторонѣ своего барина. Что же, баринъ правильный: сперва-наперво лѣсника по скулѣ, и потомъ благопріятелей за хвостъ да объ стѣну. И лошадямъ легче…
До города оставалось всего верстъ пять. Петрилло сдѣлалъ попытку примириться со своими компаньонами, но изъ этого ничего не вышло.
— До свиданія, г. Петрилло… въ камерѣ мирового судьи! — крикнулъ голосъ доктора съ темнотѣ.
— А, когда такъ, такъ и чортъ съ вами. Идите пѣшкомъ; благо до города осталось всего верстъ пять, — моціонъ прекрасный.
Итакъ, виновникъ всего укатилъ на своей парѣ, а невиновные свидѣтели должны были возвращаться per pedes apostolorum. Они шли по разнымъ сторонамъ дороги и нѣкоторое время молчали. Латинистъ былъ близорукъ и часто спотыкался. Потомъ, говоря между нами, онъ немного трусилъ итти ночью. Хорошо еще, что этотъ чортъ докторъ вышагиваетъ почти рядомъ, — все-таки двое. Но докторъ проникъ этотъ тайный страхъ и проговорилъ.
— Если бы не я, такъ у васъ, Антроповъ, и ружье отняли бы да, пожалуй, и сапоги бы- стащили….
Это было новое оскорбленіе
— Я васъ презираю… — послышался отвѣтъ латиниста. — Да, презираю…
— А вамъ попечитель уши еще надеретъ…
Опять оскорбленіе.
Вернувшись домой. Петрилло поссорился съ женой. Онъ хотѣлъ подѣлиться съ ней своимъ настроеніемъ и очень краснорѣчиво разсказывалъ о коварствѣ такъ называемыхъ друзей, а она, вмѣсто сочувствія, начала обвинять во всемъ его же. Произошла довольно бурная семейная сцена, закончившаяся женскими слезами. Господи, гдѣ же наконецъ справедливость! Петрилло былъ добрякъ по натурѣ и никого никогда не желалъ обижать, а тутъ всѣ противъ него… Лежа въ постели, онъ перебралъ съ послѣдовательномъ порядкѣ всѣ событія рокового дня; какой прекрасный былъ вечеръ, какъ хорошо было въ лѣсу, какой удачный выстрѣлъ въ проводку — и вдругъ… И не будь комаровъ, ничего бы этого не было.
Это приключеніе на охотѣ сдѣлалось быстро городской сказкой, какъ это бываетъ только въ маленькихъ провинціальныхъ городкахъ. Создалась легенда. Разболталъ главнымъ образомъ кучеръ, а стоустая молва прикрасила остальное, Петрилло занималъ довольно видный постъ въ судебномъ мірѣ, и это придавало особую пикантность его теперешнему юридическому положенію. Интересно, какъ будетъ мировой судья его судить… Затѣмъ всѣмъ было извѣстно, что Петрилло — добрякъ и мухи не обидитъ, хотя и отличался нѣкоторой вспыльчивостью, какъ всѣ слишкомъ добрые люди. Оскорбленный лѣсникъ удерживалъ за собой позицію и не шелъ на мировую, несмотря ни на какіе подходы; послѣдніе устраивались не самимъ Петрилло, а его женой, старавшейся потушить скандалъ домашними средствами. Эта же добрая женщина дѣлала нѣсколько попытокъ примирить мужа съ докторомъ и учителемъ, но и здѣсь ея усилія не увѣнчались успѣхомъ. А время летѣло съ роковой быстротой, и ровно черезъ двѣ недѣли была получена повѣстка мирового судьи.
Наступилъ и день судьбища.
Мировой судья Прокофьевъ волновался заранѣе, главнымъ образомъ потому, что дѣло было самое глупое и замѣшались въ него все свои. Конечно, кривить душой онъ не будетъ, ее все-таки глупо. Прокофьевъ когда-то и гдѣ-то служилъ въ военномъ вѣдомствѣ, носилъ въ петличкѣ какой-то орденокъ, необыкновенно громко сморкался и отлично игралъ въ винтъ съ пересадкой. Наружность имѣлъ самую представительную — сѣдой, толстый, съ длинными усами. Публики набралось въ камеру съ ранняго утра масса. Не хватило мѣстъ для всѣхъ желающихъ. Это обозлило старика. Удивительно глупая эта публика… Ну, чего лѣзутъ? И какъ не стыдно… Нашли развлеченіе смотрѣть, какъ будутъ на судѣ повторять чужія глупости.
Свидѣтели были налицо, и въ свое время ихъ заключили въ свидѣтельскую комнату. Потерпѣвшій Иванъ Конюховъ, войдя въ камеру, отыскалъ глазами икону, помолился и даже раскланялся на обѣ стороны по древнерусскому обычаю. Онъ былъ спокоенъ и не подавалъ никакихъ признаковъ, располагавшихъ къ примиренію. Сидѣвшій въ первомъ ряду Петрилло только теперь разсмотрѣлъ своего врага — средняго роста мужикъ съ русой бородкой и больше ничего. Такихъ мужиковъ милліоны.
Прокофьевъ открылъ засѣданіе съ недовольнымъ видомъ. Попадется же такое дурацкое дѣло именно къ нему въ участокъ!
Публика превратилась въ одинъ слухъ, когда Иванъ Конюховъ былъ вызванъ и началъ давать показаніе. Въ нѣкоторыхъ пунктахъ его разсказа въ публикѣ слышался сдержанный смѣхъ, и мировой сердито смотрѣлъ поверхъ золотыхъ очковъ на легкомысленныхъ людей. Хихикали, конечно, дамы, закрываясь носовыми платками. Старику ужасно хотѣлось вывести ихъ изъ камеры, но онъ крѣпился.
Впрочемъ, появленіе у судейскаго стола Петрилло заставило всѣхъ присмирѣть. Ждали чего-то необыкновеннаго. Но главный внновпикъ держалъ себя съ большимъ тактомъ, ничего не скрывалъ и не выгораживалъ себя. Онъ просто и толково разсказалъ все дѣло, и только. Мировой судья записывалъ его показанія, склонивъ немного голову набокъ и помогая языкомъ дрожавшему перу.
— Такъ-съ… — повторялъ онъ, продолжая писать. — Вы не помните, подсудимый, что именно вы сорвали бляху?
— Рѣшительно не помню, Иванъ Семенычъ…
Мировой судья поднялъ голову и съ разстановкой проговорилъ:
— Съ вами говоритъ не Иванъ Семенычъ, а мировой судья…
У Петрилло показались на лицѣ красныя пятна, и лѣвая рука быстро пробѣжала по пуговицамъ сюртука.
— Такъ вы не помните? — прежнимъ тономъ спросилъ судья, наклоняясь къ своей бумагѣ.
— Да вѣдь я же сказалъ вамъ, Иванъ Сем…
— Я васъ оштрафую, если вы еще разъ позволите себѣ называть меня по имени и отчеству.
— Послушайте, Иванъ Семенычъ, вы просто формалистъ! — отрѣзалъ Петрилло, вспыхнувъ. — Вѣдь я же вамъ сказалъ…
— Я занесу въ протоколъ ваше выраженіе…
— Какъ вамъ угодно…
— Вы не имѣете права отвѣчать мнѣ въ такомъ тонѣ, подсудимый…
Въ результатѣ появился протоколъ объ оскорбленіи мирового судьи при исполненіи имъ своихъ служебныхъ обязанностей. Петрилло только махнулъ рукой, припоминая, вѣроятно, тѣхъ комаровъ, изъ-за которыхъ весь сыръ-боръ загорѣлся. Публика замерла. Возникало новое сенсаціонное дѣло. Мировой судья съ красными пятнами на лицѣ продолжалъ писать.
Нѣкоторое развлеченіе доставили свидѣтельскія показанія, особенно, когда появился Антроповъ. Со страху онъ многое перепуталъ, такъ что судья долженъ былъ сдѣлать очную ставку съ докторомъ. Свидѣтели заспорили и готовы были наговорить другъ другу колкостей, но мировой судья во-время отпустилъ ихъ.
Петрилло былъ приговоренъ къ аресту на три дня или къ штрафу въ двадцать пять рублей. Онъ внесъ деньги и заявилъ, что доволенъ рѣшеніемъ.
Зимой въ мѣстномъ клубѣ, извѣстномъ подъ названіемъ «Капернаумъ», собрались винтеры. За тремя столами уже играли, а четвертый никакъ не могъ устроиться. Сначала усѣлись мировой судья Прокофьевъ и докторъ Говоровъ, поджидая партнеровъ.
— Хотя бы чорта какого-нибудь принесло, — ворчалъ старикъ. — Э, да вонъ идетъ Антроповъ… Вы съ нимъ все еще ссоритесь? Ну, да ничего…
— Но вѣдь четвертаго все еще недостаетъ? — отвѣтилъ докторъ, стараясь не смотрѣть на своего врага.
Точно въ отвѣтъ на его слова, въ дверяхъ показался Петрилло. Всѣ немного смутились, по вѣдь нельзя же винтить безъ четвертаго, чортъ возьми. Черезъ четверть часа за столомъ самымъ мирнымъ образомъ винтили судья, докторъ, учитель и Петрилло.
— Комары четыре!.. — громко выкрикивалъ докторъ.