I.
править— Ничего тутъ не подѣлаешь! вскричалъ костоправъ.
Въ душномъ, полутемномъ хлѣву, чуть-чуть освѣщенномъ сверху крошечнымъ косымъ окошкомъ, толпилось и волновалось четверо людей вокругъ коровы Чернушки, издыхающей на гниkой подстилкѣ: арендаторъ Гроссъ-Эполь, кузнецъ, костоправъ и крестьянинъ Петръ Клотаръ. Несчастное животное жалобно мычало; дыханье его было тяжело и порывисто; томные глаза словно просили о помощи и состраданіи; раздувающіяся ноздри силились вдохнуть больше воздуха, который въ жалкомъ хлѣву былъ зараженъ всевозможными міазмами.
— Да что же это такое съ ней? Что съ ней?.. съ жалостью воскликнулъ арендаторъ, — вѣдь священникъ благословилъ ее вчера…
— Кто ее знаетъ, что съ ней! возразилъ костоправъ, — извѣстное дѣло, нечисть какая-нибудь, не безъ того…
— Порча! колдовство! вырвалось у Клотара.
Всѣ молча многозначительно переглянулись.
— Э, да навѣрно! Вотъ уже два года, на деревнѣ словно напасть какая…
— Господи создатель! вскричалъ горячо Клотаръ, — это все съ дурнаго глазу, помяните мое слово! Этакъ, подъ конецъ, у насъ все подохнетъ, все пойдетъ прахомъ…
— А что нога вашей Бертины, лучше?
— Какое лучше, все хуже…
Корова снова замычала, на этотъ разъ еще тише и жалобнѣе, а глаза ея съ какой-то мольбой устремились на окружающихъ.
— Какъ она смотритъ на насъ! словно человѣкъ, только не говоритъ!..
— Бѣдная моя Чернушка! Бѣдная Чернушка! съ горемъ вскричалъ арендаторъ, и крупныя слезы показались на его глазахъ.
Чернушка съ видимымъ усиліемъ приподнялась въ полутьмѣ, тяжело, порывисто дыша. Двѣ большія мухи кружились надъ ея головой, поперемѣнно садясь то на одно, то на другое ухо. Въ открытую настежъ дверь падали лучи, придававшіе что-то фантастическое несчастному животному, которое, въ продолженіе нѣсколькихъ мгновеній, простояло, словно задумавшись, освѣщенное трепетнымъ сіяньемъ; затѣмъ, почувствовавъ, что силы оставляютъ ее, Чернушка съ тяжелымъ страдальческимъ вздохомъ опрокинулась на подстилку и — издохла.
— Вотъ и все кончено! сказалъ Гроссъ-Эполь, гдѣ же тутъ справедливость?
— Какая ужь справедливость! поддержалъ кузнецъ.
— Что жъ? мы такъ н смиримся что ли? такъ и позволимъ надъ собой глумиться, какь безсловесное стадо барановъ?.. съ волненіемъ вскричалъ Петръ Клотаръ.
При ворвавшемся яркомъ солнечномъ лучѣ, въ полутьмѣ хлѣва бѣшено закружился цѣлый рой мошекъ надъ кучей жалкихъ грязныхъ лохмотьевъ коровьей подстилки, а четверо людей, озадаченные, взволнованные, съ чувствомъ затаенной злобы въ душѣ противъ невидимаго врага, стояли и смотрѣли другъ на друга.
— Ровно сто лѣтъ назадъ, прошепталъ наконецъ Клотаръ, — тамъ, внизу передъ церковью, сожгли «одну»… Мой дѣдъ тысячу разъ мнѣ разсказывалъ объ этомъ… онъ самъ видѣлъ…
— Да, въ тѣ времена было правосудіе, замѣтилъ Гроссъ-Эполь.
— И хорошее… пробормоталъ кузнецъ.
Клотаръ стоялъ и съ самымъ глубокомысленнымъ видомъ покусывалъ ногти, задумчиво смотря на бездыханную Чернушку, шерсть которой лоснилась и блестѣла подъ падавшимъ на нее солнечнымъ лучемъ, при отблескѣ котораго какъ-то странно оживлялся ея незакрытый, огромный, остановившійся глазъ, да виднѣлись ссадины и рубцы на спинѣ и бокахъ измученнаго животнаго.
— Все кончено! — пойдемъ, пропустимъ по стаканчику! предложилъ кузнецъ.
II.
правитьКлотаръ шелъ по окраинамъ луговъ. Вечерѣло. Молодой мѣсяцъ золотился на свѣтломъ прозрачномъ небѣ, спускаясь къ западу. Стоялъ благодатный іюнь. Могучіе злаки, высокія сочныя травы молодыми побѣгами волновались вокругъ на обширномъ пространствѣ полей; порывы теплаго вѣтра шумѣли въ вѣтвяхъ стройныхъ тополей и тихое кваканье болотныхъ жабъ сливалось въ звуки своеобразной гармоніи со звенящей трескотней древесныхъ лягушекъ. Клотаръ со злобой ударялъ палкой о землю и, то и дѣло, разражался угрозами и ругательствами.
Это былъ человѣкъ плотнаго сложенья, съ лицомъ широкимъ, мускулистымъ, лишеннымъ всякой растительности, полускрытымъ подъ объемистымъ козырькомъ огромной фуражки, надвинутой на самые глаза. Вѣтеръ съ силою развѣвалъ на немъ его широкій крестьянскій балахонъ синяго цвѣта, надувавшійся пузыремъ вокругъ его коренастой неуклюжей фигуры.
— Да ужь это вѣрно, какъ Богъ святъ… хоть всѣми святыми поклясться, бормоталъ онъ себѣ подъ носъ, между тѣмъ какъ винные пары бродили у него въ головѣ.
Высокіе колосья пшеницы, колеблемые вѣтромъ, задѣвали его. Созвѣздіе Льва яркими большими звѣздами горѣло на потемнѣвшемъ небѣ. Золотой серпъ мѣсяца спустился низко къ западу и становился почти багрянымъ. Крестьянинъ какъ-то недовѣрчиво и насмѣшливо поглядывалъ на заостренный кусочекъ краснаго полумѣсяца.
— Богъ совсѣмъ несправедливъ… ворчалъ онъ.
Вблизи послышалось мелодичное журчанье ручейка подъ сѣнью развѣсистыхъ кустовъ, и Клотаръ, войдя подъ ихъ темные своды, ощупью отыскалъ мостикъ, перекинутый черезъ лотокъ, и перешелъ на другую сторону, грозно и воинственно помахивая своей дубиной.
— Пусть «она» побережется! «Она» исправитъ зло, которое нанесла, или бѣдный человѣкъ учинитъ свое собственное правосудіе!..
Невѣрныя ночныя тѣни равнины смѣнились трепетными отблесками мерцавшихъ огоньковъ въ деревенскихъ избахъ.
— А! она сидитъ у своего окна, проворчалъ Клотаръ, украдкой пробираясь къ двумъ избамъ, одиноко стоявшимъ въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ деревни.
У окна ближайшей изъ нихъ сидѣла, облокотясь на подоконникъ, женщина.
— Что она такое замышляетъ?
Крестьянинъ присѣлъ на корточки позади забора и, стиснувъ зубы, въ какомъ то безотчетномъ суевѣрномъ страхѣ напряженно всматривался въ эту темную фигуру, выдѣлявшуюся силуэтомъ въ рамкѣ открытаго въ ночную темноту окна, слабо озаренную сіяньемъ мерцавшей свѣчи. Волосы женщины были распущены и волнистыми прядями обрамляли задумчивое лицо.
— Ишь ты, все у нея не по людски… подумалъ Клотаръ. Кровь его кипѣла, и онъ съ гнѣвомъ сжималъ палку сильной рукой, между тѣмъ какъ лепетъ струящагося ручья, мелодично-звенящіе звуки перекликающихъ сверчковъ и тихій трепетъ растеній, взволнованныхъ ночнымъ вѣтеркомъ, призывали къ сладкому миру, наслажденію и милосердію…
— Постой-ка, я тебя кое-чѣмъ попотчую!
И порывшись въ мягкой глинистой землѣ, онъ нашелъ булыжникъ, зажалъ его въ кулакъ и, размахнувшись, пустилъ въ окно. Пораженная камнемъ въ плечо, женщина тихо вскрикнула отъ испуга.
— Подѣломъ тебѣ, колдунья!.. съ злобнымъ смѣхомъ прошипѣлъ Клотаръ сквозь стиснутые зубы.
Нѣсколько мгновеній женщина оставалась неподвижной, охваченная внезапнымъ ужасомъ таинственнаго преслѣдованія. Съ трепетомъ вглядывалась она въ окружающую мглу пустынныхъ полей и затѣмъ, чувствуя, что «кто-то» прячется тамъ, подъ защитою мрака ночи, какой-то страшный невидимый врагъ, — поднялась и затворила окно.
Между тѣмъ, Клотаръ, крадучись тихими предательскими шагами, обогнулъ заборъ и подошелъ къ сосѣдней хижинѣ съ противоположной стороны. Въ окнахъ его жилища тоже былъ свѣтъ; жена и дочь его сидѣли въ кухнѣ, въ углу, около холодной нетопленной печи. На голубоватомъ фонѣ стѣнъ виднѣлись полки съ разстановленной посудой и рядъ топорныхъ аляповатыхъ картинъ, по большей части, страшнаго содержанья; здѣсь же красовалось уродливо написанное коронованіе императора и изображеніе папы. Стѣнные часы съ кукушкой однообразно тикали въ уголку. Очагъ, большой гладильный столъ и шесть стульевъ съ высокими спинками составляли всю утварь бѣднаго жилища. Полъ былъ старый, неровный, весь въ щеляхъ, впадинахъ и буграхъ.
— Добрый вечеръ! сказалъ, входя, Клотаръ.
Жена его, худощавая женщина съ маленькими глуповатыми глазками и шеей красной и сморщенной, какъ у индюшки, медленно поднялась ему на встрѣчу, а дочь съ длиннымъ лицомъ, покрытымъ страшной блѣдностью, принялась вздыхать.
— Что, все также плохо, Бертина?
— Да, отецъ… нога моя горитъ, точно огнемъ жжетъ ее изнутри…
— Господи Іисусе!..
Дѣвушка держала вытянутой больную ногу и вскрикивала при малѣйшемъ движеніи.
Отецъ проводилъ около нея большую часть своихъ вечеровъ, съ глубокимъ волненьемъ разсматривая ея ногу. Сердце его надрывалось отъ горя, а въ умѣ роились самыя ужасныя предположенья…
— Вотъ что, сказалъ онъ въ этотъ вечеръ, послѣ нѣкотораго размышленія, — если священникъ ничего тутъ не можетъ подѣлать со своей святой водой, такъ я кое-что другое придумалъ. Завтра будетъ здѣсь тотъ самый братъ Гонора, о которомъ Маморэ давеча намъ разсказывалъ. Онъ — знаменитый заклинатель бѣсовъ… если ужь онъ не сниметъ порчи, — ну, тогда значитъ «та» слишкомъ сильна!.,
— О, этотъ навѣрное сниметъ! отозвалась съ увѣренностью жена, — какъ онъ отлично вылѣчилъ свиней у Шавра, которыя ужь совсѣмъ были плохи.
Въ эту минуту часовая кукушка тихо открыла маленькую дверцу и, просунувъ въ нее головку, прокуковала девять разъ.
— Хочешь ужинать? спросила Клотара жена.
— Нѣтъ, отвѣчалъ онъ, я поѣлъ окорока у Маморэ…
Тогда всѣ трое просидѣли еще съ полчаса, не перекинувшись ни словомъ, и томительная унылая тишина нарушалась только однозвучнымъ тиканьемъ маятника. Затѣмъ, мало по малу, всѣ погрузились въ тяжелый сонъ.
III.
правитьНа другой день, около трехъ часовъ пополудни, вся семья Клотара стояла въ величайшемъ волненіи ожиданія на порогѣ своего жилища.
Широкое пространство лежало передъ ними, все освѣщенное яркимъ полуденнымъ солнцемъ вплоть до самаго горизонта, на волнообразной линіи котораго причудливо рисовались группы деревьевъ; побѣлѣвшія нивы золотились подъ теплыми солнечными лучами.
— Онъ идетъ! вскричалъ Клотаръ.
Между тополей показалась чуть замѣтная движущаяся человѣческая фигура, которая то скрывалась за холмами, то снова появлялась, ослѣпительно освѣщенная лучами солнца. По мѣрѣ приближенія этого человѣка, можно было различить его длинную рясу, совершенно непохожую на обыкновенную крестьянскую одежду. Онъ очень спѣшилъ, обрывая упрямыя вѣтви ивъ, заграждающія ему путь, и ломая нѣжную зелень изгородей. Клотаръ пошелъ ему на встрѣчу. Минутъ черезъ десять, братъ Гонора уже входилъ въ хижину. Одежда его, вся засаленная, лоснилась; брюшко сильно выдавалось впередъ ивъ подъ впалой груди; глаза высматривали хитро и злобно. Отецъ и мать разсказали ему болѣзнь Бертины. Монахъ слушалъ, и насмѣшливая самоувѣренная улыбка не сходила съ его губъ, а молодая дѣвушка вся дрожала отъ волненья, и сердце въ ней замирало отъ радостной надежды.
— Я понимаю… я понимаю… успокоивалъ монахъ.
Онъ вполнѣ отвѣчалъ за счастливый исходъ, но выздоровленіе не могло послѣдовать разомъ; кромѣ того, требовалась нѣкоторая сумма денегъ для уплаты издержекъ на заклинанія и на вкладъ въ церковь Богоматери.
— Такъ, франковъ сорокъ… не больше…
Крестьянинъ, съ видомъ мрачнымъ и недовольнымъ, поднялся наверхъ, порылся въ потаенномъ уголку, гдѣ хранились его немногія сбереженья, и, возвратясь, съ суровой строгостью во взглядѣ, дрожащими руками вручилъ монаху нѣсколько потемнѣвшихъ отъ времени монетъ. Монахъ, съ плохо скрытой безстыдной усмѣшкой, запряталъ деньги въ свой поясъ.
— Гдѣ у васъ боль? обратился онъ къ Бертинѣ.
Дѣвушка указала на правое бедро:
— Ноетъ, тянетъ… ударяетъ въ колѣно… рѣжетъ… точно огнемъ жжетъ или когтями скребетъ…
— Такъ, вѣрно! отозвался монахъ, я понимаю, что это такое. Присядьте.
Она сѣла, дрожа съ головы до ногъ, а онъ, съ помутившимся взоромъ блуждающихъ глазъ, простоялъ съ минуту неподвижно, торжественно, какъ бы священнодѣйствуя.
— Нѣтъ знака на вашей ногѣ?
— Никакого.
— Прекрасно, я такъ и зналъ.
Клотаръ и его жена съ какимъ-то рабскимъ благоговѣніемъ созерцали всемогущаго монаха.
— Сложите руки, приказалъ онъ и повторяйте за мною слова молитвы.
Бертина сложила руки, и монахъ началъ глухимъ, замогильнымъ голосомъ:
— О, Пресвятая Дѣва Марія! никогда еще никто, возложившій на Тебя все упованіе свое, не оставался неуслышаннымъ Тобою! Съ чистымъ сердцемъ, съ полной вѣрой и надеждой на Твое всемогущее заступничество, прибѣгаю къ тебѣ, о, Марія! о, добрая Матерь наша, съ горячей мольбой о помощи… Умоляю тебя, милосердная Пресвятая Дѣва Марія, сокруши злыхъ демоновъ, которые вселились въ мою ногу! изгони изъ меня нечистую силу!..
Голосъ монаха, глухой и прерывающійся, постепенно понижался до страшнаго таинственнаго шопота, производившаго подавляющее впечатлѣнье на молодую дѣвушку. Полуопущенныя вѣки его судорожно дрожали. Клотаръ съ мрачнымъ, торжественнымъ видомъ низко склонилъ голову…
— Теперь, сказалъ монахъ, я буду выгонять злыхъ духовъ… нѣтъ ли у васъ ножа или сабли, очень блестящихъ?
— Отецъ мой былъ солдатомъ, отвѣчалъ Клотаръ: — у меня есть его сабля.
— Блеститъ она?
— Да, очень сильно.
— Ступайте, принесите ее!
Крестьянинъ ушелъ, дрожа всѣмъ тѣломъ, и возвратился вооруженный кавалерійской саблей.
— Станьте въ дверяхъ… я выйду на дворъ… и когда начну заклинанья, вы ударяйте саблей, кружа ею въ воздухѣ, чтобъ нечистые духи не вошли въ жилище… Они боятся блестящаго лезвія!..
Родители осторожно вывели Бертину подъ навѣсъ двора. Тамъ свинья тихо ворчала въ своей канурѣ, голуби прогуливались взадъ и впередъ, а воробьи прыгали на своихъ тонкихъ гибкихъ ножкахъ, легкіе и воздушные, среди важно расхаживающихъ куръ, роющихъ землю.
Монахъ выпрямился, и злая усмѣшка отразилась на его лицѣ.
Крестьянинъ съ грознымъ и торжественнымъ видомъ поднялъ широкую саблю, клинокъ которой ослѣпительно сверкнулъ въ солнечныхъ лучахъ. Жена его стояла блѣдная, неподвижная, какъ бы застывшая въ ужасѣ ожиданія чего-то сверхъестественнаго…
Тогда раздался грозный, оглушительный голосъ монаха, слова котораго, произнесенныя на незнакомомъ латинскомъ языкѣ, глубоко потрясли простодушныхъ крестьянъ:
— «Ехі, anathema, non remaneas nec abscondaris in ulla compagine membrorum». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Внезапно воцарилось безмолвіе и длилось минуты двѣ. Всѣ четверо стояли, обратясь лицомъ къ деревнѣ, — женщины дрожали, охваченныя священнымъ трепетомъ; Клотаръ, облитый ходлднымъ потомъ, съ обнаженной саблею въ рукѣ, съ выраженіемъ ужаса въ лицѣ — вѣрилъ глубоко въ эту комедію, между тѣмъ какъ хитрый монахъ, глумясь и издѣваясь надъ легковѣріемъ бѣдныхъ простолюдиновъ, самодовольно ощупывалъ за поясомъ сотню су, безстыдно выманенную изъ скудныхъ крестьянскихъ сбереженій.
Наконецъ, Бертина робко прошептала:
— Буду я исцѣлена?..
— Черезъ восемь дней, отвѣчалъ монахъ и затѣмъ прибавилъ съ непогрѣшимымъ видомъ человѣка, совершившаго свое дѣло:
— Если только вы имѣете вѣру!
IV.
правитьВосемь дней миновали. Погода измѣнилась; тяжелыя тучи темной пеленой застилали ясное лѣтнее небо. Въ сѣренькій пасмурный полдень, когда дождь уже висѣлъ въ воздухѣ, а вѣтеръ съ гнѣвомъ налеталъ могучими порывами, Клотаръ, мрачный и суровый, вошелъ въ свою хижину, укутанный въ теплую фуфайку глинистаго цвѣта. Бертина, вытянувшись на скамейкѣ около стола, на которомъ дымился жирный супъ и горячій картофель, жалобно стонала.
— Ну, что? все хуже? спросилъ отецъ.
— Ахъ, точно кто грызетъ или гложетъ мнѣ кости!
Вѣтеръ сильнѣе застоналъ за окномъ, стекла дрожали, густой туманъ поднялся надъ равниной. Клотаръ съ какой-то дикой поспѣшностью уничтожалъ свой обѣдъ, глотая большіе куски и набивая ротъ огромными картофелинами; затѣмъ подошелъ къ дверямъ и остановился на порогѣ съ выраженіемъ злобы на лицѣ.
Домашнія птицы, нахохлившись, собрались въ кучку подъ навѣсомъ и тихо кудахтали; бѣглые просвѣты пробивались мѣстами изъ-за быстро несущихся тучъ; высокіе тополи низко склонялись подъ напоромъ вихря; цвѣты и травы шелестѣли и трепетали, пригибаясь къ самой землѣ.
Клотаръ стоялъ и смотрѣлъ на сосѣднюю хижину, принадлежавшую семьѣ Ластръ; оштукатуренная набѣло, съ кровлей, густо крытой соломою, среди стеблей которой мелькали, тамъ и сямъ, красные цвѣтки, съ садикомъ, обнесеннымъ свѣжей изгородью, и маленькимъ бассейномъ, въ которомъ плескались утки съ зеленовато-сизыми атласистыми шейками — она смотрѣла привѣтно и весело, но Клотаръ съ негодованіемъ и злобою сжалъ кулакъ и, потрясая имъ по направленію сосѣдней хижины, пробормоталъ:
— Колдунья!..
Между тѣмъ, прояснило; изъ-за облаковъ показался край голубаго неба, свѣтлый лучъ пробѣжалъ по волнующимся нивамъ и шумящимъ деревьямъ… Въ хижинѣ Ластръ растворилась дверь, изъ нея вышелъ плотный приземистый человѣкъ и направился внизъ по мокрой грязной тропинкѣ.
— Этотъ простофиля ни въ чемъ не повиненъ, замѣтилъ Клотаръ своимъ домашнимъ, — онъ даже и не подозрѣваетъ… Вдругъ онъ остановился и прервалъ себя на полусловѣ, задыхаясь отъ безсильнаго бѣшенства… глаза его налились кровью, какъ у разъяреннаго цѣпнаго дога…
На порогѣ сосѣдняго дома появилась женщина съ волосами черными, какъ смоль, съ великолѣпными темными лучистыми глазами. Задумчивымъ взоромъ обвела она разстилающуюся передъ ней картину: поля и рощи смотрѣли весело, облитыя живительнымъ дождемъ; по холмамъ мирно бродили стада; взмокшія тропинки извилинами убѣгали въ даль; вода журчащими ручейками струилась по склонамъ пригорка; овцы и ягнята весело выбѣгали со двора мызы; въ отдаленіи виднѣлась удаляющаяся фигура мужа, быстро шагавшаго по засѣянному клеверомъ полю; пирамидальный силуэтъ церкви рельефно выдѣлялся на фонѣ зеленой вязовой рощи.
— Господи Іисусе! пробормоталъ Клотаръ, — и подумать только, что она приноситъ несчастье цѣлой странѣ!.. Женщина порывисто обернулась въ его сторону, и Клотаръ почувствовалъ на себѣ пристальный взглядъ ея широко раскрытыхъ глазъ. Ужасъ охватилъ его, онъ весь поблѣднѣлъ, сильныя руки его задрожали, и неодолимая жажда мести проникла все его существо… Она поклонилась, онъ также.
— Какъ здоровье вашей дочери? крикнула она.
— Очень скверно, отвѣтилъ онъ и прибавилъ про себя: — тебѣ это лучше знать, проклятая! — Молодая женщина, граціозная въ своей коротенькой юбочкѣ, спокойная и миловидная, казалась крестьянину какимъ-то исчадіемъ ада, исполненнымъ тайнаго могущества и сверхъестественной силы.
Она скрылась за дверью, а Клотаръ не двигался съ мѣста, въ тяжеломъ раздумьѣ. Тяжкія воспоминанія поднялись въ немъ; въ возбужденномъ мозгу проносились, однѣ за другими, всевозможныя картины и представленія съ роковой развязкой.
Воображеніе рисовало ему ужасы…
Онъ сталъ припоминать подробности пріѣзда супруговъ Ластръ въ ихъ края, два года тому назадъ. Онъ тогда-же сразу почувствовалъ къ нимъ антипатію и недовѣріе. Женщина съ огромными глазами, любившая бродить по полямъ подолгу останавливаясь на уединенныхъ тропинкахъ, разсматривать растенія и наблюдать за животными, — странностями своими невольно внушала всѣмъ какой-то суевѣрный страхъ.
И подлинно, несчастія такъ и посыпались градомъ на бѣдную деревню. Сначала бараны: у Белотти, у Громпаръ, у Лебренъ пали цѣлыя стада отъ чумныхъ нарывовъ. Затѣмъ, на лошадей пошло, — стали падать отъ чесотки, отъ сапа; потомъ рогатый скотъ повалило, потомъ свиней… Онъ самъ, Клотаръ, потерялъ трехъ свиней отъ повальнаго поноса.
И вездѣ, куда бы ни приближалась эта женщина, по пятамъ за ней слѣдовала какая нибудь бѣда. Людей, однако, она сначала боялась затрогиватъ, но глупость мэра и снисходительная слабость приходскаго священника придали ей смѣлости, и вотъ Жакъ Бонно сломалъ себѣ ногу, а Мишель Нашэ скоропостижно скончался, не успѣвъ и раскаяться въ своемъ смертномъ грѣхѣ. И все это — съ ея дурнаго глазу…
— Нѣтъ, этому пора положить конецъ! воскликнулъ съ отчаяніемъ крестьянинъ: — если священникъ и мэръ ничего не замѣчаютъ, это еще не причина — терпѣть намъ у себя колдунью…
Холодный потъ выступилъ на его вискахъ… страшный планъ созрѣвалъ у него въ головѣ… Онъ видѣлъ дочь свою во власти злой, могущественной силы, обреченную на смерть, которая, быть можетъ, вскорѣ угрожаетъ и ему самому…
Солнечные лучи погасли и, мало по малу, темныя тучи снова заволокли все небо, оставивъ лишь блѣдную полосу свѣта на линіи горизонта. Стадо гусей медленно двигалось по склону холма. Роковое рѣшеніе созрѣло въ душѣ крестьянина…
Онъ вошелъ въ свою хижину, гдѣ въ мрачномъ уныніи сидѣли его жена и блѣдная, истощенная болѣзнью, Бертина.
Минутъ съ десять, онѣ съ трепетомъ выслушивали его признанья, сообщаемыя таинственнымъ шопотомъ, подъ страхомъ строжайшей тайны. Онъ задыхался отъ бѣшенства и грозно сжималъ кулаки.
Женщины, сначала испуганныя и оробѣвшія, мало по малу, подстрекаемыя Клотаромъ, ободрились, набрались смѣлости; возбужденное состояніе его, дошедшее до изступленья, невольно сообщилось и имъ, и онѣ, слѣпо подчинившисm всѣмъ его требованьямъ, составили между собою страшный заговоръ.
— Я иду туда! прошепталъ Клотаръ и вышелъ изъ хижины съ видомъ непреклонной рѣшимости.
V.
правитьОнъ поднялся на крыльцо домика Ластръ и постучалъ въ дверь. Молодая женщина отворила и, при видѣ его, величайшее изумленье выразилось на ея лицѣ.
— Я насчетъ дочери своей, сказалъ онъ съ самой предательской улыбкой, — ей что-то плохо… Не зайдете ли вы къ ней на минуточку?
Отвѣчая на поклонъ крестьянина привѣтливой улыбкой, она проговорила глубокимъ груднымъ голосомъ:
— Конечно… я приду сію минуту!
— Благодарю, пробормоталъ Клотаръ и съ торжествующимъ видомъ пошелъ впередъ, чтобъ предупредить своихъ сообщницъ. Минуты черезъ двѣ, сосѣдка показалась въ дверяхъ и робко остановилась на порогѣ.
— Входите же, вскричалъ Клотаръ: — входите, сосѣдка!
Она вошла, смущенная страннымъ видомъ двухъ женщинъ, сидѣвшихъ въ глубинѣ комнаты и подозрительно смотрѣвшихъ на нее. Ее невольно объяло какое-то смутное предчувствіе.
Пользуясь ея минутнымъ замѣшательствомъ, Клотаръ ловко проскользнулъ за ея спиной, заперъ дверь на ключъ и затѣмъ, моментально преобразившись, сбросивъ личину притворства, съ искаженнымъ отъ гнѣва лицомъ грубо схватилъ женщину за руку и съ ненавистью взглянулъ ей въ лицо.
— Господи, Пресвятая Богородица! что съ вами? кротко спросила она безъ малѣйшаго сопротивленья.
— Это ужь слишкомъ долго длится! бѣшено заревѣлъ Клотаръ, — изъ-за васъ подохли всѣ мои свиньи… пали коровы у Бернарденъ и у Гроссъ-Эполь… Вамъ этого было мало!.. Вы принялись за людей! Я требую, чтобъ вы сняли порчу съ Бертины!
Женщина стояла и, не уясняя себѣ смысла его словъ, помутившимся взоромъ обводила окружающихъ ее людей… Наконецъ, зрачки ея расширились отъ ужаса, — она начала понимать, какая страшная западня ей разставлена, и тихо сложила руки.
Съ своимъ чистымъ, строгимъ профилемъ, слишкомъ черными волосами, смуглымъ цвѣтомъ лица, со всей своей рѣзкой красотой южанки — она олицетворяла для нихъ образъ настоящей колдуньи. Клотаръ, дрожа, какъ въ лихорадкѣ, отъ суевѣрнаго страха передъ ней, спросилъ ее:
— Слышали вы меня, колдунья?
— Я не понимаю, что вы хотите сказать, пролепетала она.
— Я говорю вамъ, чтобъ вы сняли съ нея порчу.
— Какую порчу?
Крестьянинъ, весь блѣдный отъ негодованія, толкнулъ женщину къ стѣнѣ и вскричалъ:
— Какую порчу!.. Проклятая колдунья! говорю вамъ, что вы не выйдете отсюда, пока не снимете ея.
Она какъ будто застыла въ безмолвномъ ужасѣ… Ей казалось, будто она видитъ страшный сонъ или сцену въ театрѣ, или слышитъ фантастическую сказку, и въ сердцѣ ея шевелилась тайная надежда, что вотъ сейчасъ, сію минуту, иллюзія порвется и все очень счастливо и просто разрѣшится… Но Клотаръ сильнѣе встряхнулъ ее и, придя въ себя, она съ усиліемъ проговорила:
— M-eur Клотаръ, сжальтесь надо мною!.. Я совершенно невинна… Я ничего не знаю… я отъ всего сердца желала-бы вылѣчить вашу милую Бертину!..
Тогда Бертина умоляющимъ голосомъ обратилась къ ней:
— Видите, какъ я страдаю! Зачѣмъ вы испортили меня? Что я вамъ сдѣлала?
Со сложенными смиренно руками, со страдальческимъ выраженіемъ на блѣдномъ исхудаломъ лицѣ она казалась такой жалкой, несчастной. Мать около нея безмолвно проливала тихія слезы.
— Да, вскричалъ Клотаръ, да! вы — единственная причина всѣхъ нашихъ несчастій и вы… вы еще упорствуете въ вашей злобѣ!..
Мало по малу страшное воздѣйствіе этихъ помраченныхъ суевѣріемъ умовъ невольно сказалось на женщинѣ, прислонившейся къ стѣнѣ, въ состояніи какого-то столбняка. Подавленная ужасомъ своего безвыходнаго положенія, несчастная плѣнница чувствовала, что у нея начинаетъ мутиться разсудокъ…
Подобно невинно осужденнымъ, заключеннымъ въ тюрьму, ей начинало казаться, что, быть можетъ, она дѣйствительно преступна, что и на ней тяготѣетъ проклятье за какой-то совершенный ею грѣхъ, который долженъ быть искупленъ страшнымъ испытаніемъ…
Клотаръ, мучимый ея долгимъ молчаньемъ и страхомъ измѣны съ ея стороны, въ отчаяньѣ воскликнулъ:
— Да, скажете ли вы хоть одно слово, колдунья?..
— Я ничего не сдѣлала, отвѣтила она.
— А, негодная!.. неистово заревѣлъ онъ и плюнулъ ей въ глаза.
Тогда чувствуя, что силы оставляютъ ее, что почва ускользаетъ изъ подъ ея ногъ и послѣдняя искра надежды чѣмъ-либо смягчить и тронуть этихъ людей, погруженныхъ въ темное невѣжество, — изчезаетъ въ ея сердцѣ, — она какъ-то безсознательно подняла руку и обтерла свое лицо, между тѣмъ, какъ крупныя слезы выкатились изъ подъ ея рѣсницъ…
Раздраженный и возмущенный до крайней степени, какъ разъяренный звѣрь, заметался крестьянинъ изъ угла въ уголъ. по своей хижинѣ, разражаясь страшными проклятіями и ругательствами. Вѣроломство колдуньи казалось ему чудовищнымъ, достойнымъ всякой пытки; упорство ея — непонятнымъ, нелѣпымъ, такъ какъ оно обрекало ее на гибель…
— Вы видите! обратился онъ наконецъ къ своей женѣ и дочери: — она отказывается исправить зло… отказывается!
Мало по малу, женщины, сначала менѣе жосткія и суровыя, видя, что колдунья не поддается, тоже воспламенились злобой и жаждой мщенія, и сдѣлались неумолимы, не сознавая даже своей безчеловѣчной жестокости. На одно мгновенье въ хижинѣ воцарилось страшное зловѣщее безмолвіе, словно затишье передъ бурей…
— Зажги огонь въ сосѣдней комнатѣ! закричалъ наконецъ, крестьянинъ женѣ.
Жена медленно поднялась съ своего мѣста и, набравъ охапку хвороста, отнесла его въ сосѣднее помѣщенье, гдѣ принялась растапливать большой старый каминъ, не служившій уже нѣсколько лѣтъ.
Густой, удушливый дымъ распространился по комнатамъ. Беззащитная, безмолвная молодая женщина смотрѣла передъ собою такъ грустно и кротко, какъ загнанная овечка…
— Послѣдній разъ я спрашиваю, закричалъ Клотаръ: — хотите вы снять порчу, или нѣтъ?
— Я ничего не сдѣлала, промолвила несчастная.
— А, а! проклятая! такъ ты не хочешь выгнать нечистую силу, когда тебѣ стоить сказать для этого одно только слово.
И онъ снова бѣшено заметался по комнатѣ съ угрожающими жестами, съ искаженнымъ отъ гнѣва лицомъ. Вдругъ онъ замахнулся и три раза ударилъ по лицу молодую женщину.
— Вотъ тебѣ! вотъ тебѣ!.. Ты у меня снимешь порчу! Я заставлю тебя силой…
Женщина упала на полъ, заглушая рыданья, не осмѣливаясь стонать, а крестьянинъ протянулъ дубину своей дочери и закричалъ ей:
— Бей ее!.. вѣдь она виновница всѣхъ нашихъ бѣдъ! бей же! ну, ну!..
И, подстрекаемая разсвирѣпѣвшимъ отцомъ, блѣдная дѣвушка взяла въ руки палку и стала бить распростертую на полу женщину.
— Ну же!.. такъ! еще… еще! хорошенько! выбивай изъ нея доброе желанье…
При одномъ слишкомъ жестокомъ ударѣ, несчастная вскочила съ раздирающимъ душу воплемъ:
— На помощь! спасите!
Тогда Клотаръ бросился къ ней и, схвативъ ее за горло, прекратилъ эти крики. Вся посинѣвшая и безмолвная, она упала на колѣни.
— Ну, сдаешься ты? спросилъ Клотаръ, освобождая ее.
— Увы! пролепетала она, имѣйте ко мнѣ состраданье! я невинна… Богъ свидѣтель! Я не знаю никакого колдовства! Я никогда никому не дѣлала зла!..
— Хорошо, сказалъ Клоторъ.
Онъ остановился въ мрачномъ раздумьѣ посреди комнаты й словно застылъ въ зловѣщемъ молчаніи, затѣмъ тихо, почти кротко, спросилъ:
— Итакъ, рѣшено, ты отказываешься?
— Я не отказываюсь… я сдѣлаю все, что вы хотите!
— Снимешь порчу?
— Я не могу этого!
— Жена! громко позвалъ Клотаръ: — исполнила ты мое приказанье?
— Да, спокойно отвѣтила та: — упорство колдуньи убило и въ ней всякое состраданіе.
— Подай мнѣ веревку! собачью цѣпь!
И когда веревка и цѣпь были поданы, онъ, не говоря ни слова, скрутилъ руки женщины за спину и сталъ ихъ связывать; затѣмъ, присѣвъ на корточки, старательно укрѣпилъ цѣпью.
Полубезчувственная, обезсиленная жертва не сопротивлялась и съ поразительной покорностью позволяла себя связывать.
— Тряпку! скомандовалъ крестьянинъ.
Несчастная плѣнница задрожала съ головы до ногъ, охваченная паническимъ страхомъ. Тогда крестьянинъ взвалилъ ее на столъ и съ помощью жены заткнулъ ей ротъ тряпкой. Окончивъ это, онъ вздохнулъ.
Непрошенное смутное чувство состраданія вдругъ шевельнулось въ глубинѣ его ожесточеннаго сердца… Онъ поблѣднѣлъ и содрогнулся. Брови его сдвинулись, глаза опустились въ землю и, въ продолженіе нѣсколькихъ мгновеній, онъ простоялъ въ тяжеломъ раздумьѣ.
Жестокая борьба совершалась въ немъ. Наконецъ, глубокій продолжительный вздохъ приподнялъ его стѣсненную грудь, лицо его прояснилось.
У него оставалась еще совѣсть.
— Послушай! сказалъ онъ какимъ-то особенно тихимъ, смягченнымъ тономъ своей плѣнницѣ: — я ничего не имѣю противъ тебя! Я все забуду, если ты вылѣчишь мою дочь… Тебѣ стоитъ только кивнуть головой, и я сейчасъ-же освобожу тебя.
Она не шевельнулась, но въ большихъ глазахъ ея, устремленныхъ на него, выражалась такая кротость и невинность, что у него сердце дрогнуло. Но въ то же мгновеніе мысль о колдовствѣ ударила ему въ голову и, снова ожесточившись, онъ воскликнулъ:
— Не смотри на меня такъ!.. И если ты не хочешь, сама виновата!.. Ты сама рѣшишь свою судьбу… Идемъ!
И сильныя руки его повлекли ее въ сосѣднее помѣщеніе, между тѣмъ какъ мать, поддерживая больную Бертину, послѣдовала за ними.
Тамъ, въ старомъ большомъ очагѣ съ трескомъ пылали яркимъ пламенемъ полѣнья и хворостъ; красноватые отблески. трепетали на стѣнахъ и полу. Всѣ четверо, какъ парализованные страхомъ, остановились. Что-то зловѣщее чуялось въ воцарившемся внезапно молчаніи…
Наконецъ, крестьянинъ какъ-то автоматически, не спѣша, подтащилъ свою жертву ближе къ огню и, поваливъ на полъ, сорвалъ съ нея башмаки и чулки. Тогда только поняла она, что ее ожидаетъ, и въ смертельномъ ужасѣ начала биться и вырываться изъ его рукъ.
Съ невозмутимымъ хладнокровіемъ человѣка, исполняющаго свой долгъ, Клотаръ прикрѣпилъ цѣпь, связывавшую женщину, къ огромному крюку въ каминѣ и торжественно воскликнулъ:
— И бѣдный человѣкъ можетъ самъ оказать себѣ правосудіе!..
Жена и дочь, безчувственныя, неумолимыя, стояли и смотрѣли на страшное дѣло, считая его исполненіемъ воли провидѣнія и высшей справедливостью…
А Клотаръ, совершая безчеловѣчную казнь, неподвижно и безмолвно стоя надъ безпомощной жертвой, походилъ на грознаго древняго идола, олицетворяющаго собою бога мщенія.
Адскія муки несчастной, корчившейся у огня, не трогали ея палачей и только когда по комнатѣ распространился запахъ паленой кожи, Клотаръ приблизился къ страдалицѣ и, замѣтивъ, что она силится сказать что-то, отцѣпилъ цѣпь съ крюка и отодвинулъ ее дальше отъ огня.
— Хочешь ты снять порчу?
Она сдѣлала чуть замѣтный знакъ бровями и глазами, изъ чего онъ заключилъ, что она желаетъ говорить, и вынулъ тряпку изъ ея рта.
Тогда она пролепетала:
— Я сниму порчу…
— А-а! проговорилъ Клотаръ съ гордымъ торжествомъ, одержанной побѣды.
Она колебалась нѣсколько секундъ, терзаемая разнородными ощущеніями: мучительнымъ страхомъ и смутной надеждой… Жестокая боль въ обгорѣлыхъ ногахъ почти лишала ее сознанія. Наконецъ, понявъ, что ей нужно сказать что нибудь, она сдѣлала надъ собой нечеловѣческое усиліе, пролепетала нѣсколько непонятныхъ отрывистыхъ словъ и затѣмъ, употребивъ хитрость, сказала:
— Завтра поутру ваша Бертина будетъ здорова!
Но Клотаръ не поддался на это.
— Завтра! закричалъ онъ, — какъ бы не такъ! Кто могъ испортить, долженъ умѣть и вылѣчить тотчасъ!
— Я не могу… вдругъ… на это нужно время.
— Сію минуту! Сдышишь, колдунья? Сію минуту, или я тебя брошу въ огонь!
Въ смертельномъ страхѣ, она прибѣгла къ другой хитрости.
— Мнѣ нужна для этого какая нибудь освященная вещь..
— Что? прекрасно! У меня есть образокъ Богоматери…
Онъ вышелъ и поднялся на верхъ. Тогда несчастная обратилась съ послѣдней мольбой къ Бертинѣ:
— Сжальтесь надо мной, умоляю васъ, милая Бертина! вѣрьте мнѣ, заклинаю васъ Богомъ, я не виновата въ вашей болѣзни…
Бертина отвѣчала, дрожа съ головы до ногъ:
— Сначала снимите съ меня порчу!
— Но я невинна… невинна! Это вѣрно, какъ евангеліе!
— Снимите съ меня порчу!
И съ какимъ-то дикимъ, непобѣдимымъ упрямствомъ она твердила одну и ту же фразу до самаго возвращенія Блотара. Онъ принесъ маленькій, продолговатый образокъ изъ посеребреной мѣди и показалъ его женщинѣ.
— Вотъ вамъ святыня, — сказалъ онъ: — начинайте!
Она взглянула на этоть крошечный, полустертый образокъ и, усомнившись, чтобъ изъ него могла выйти всеисцѣляющая сила, замѣтила:
— Я должна имѣть свободныя руки!
Сначала крестьянинъ колебался, но, сообразивъ, что просьба основательна, развязалъ ей руки. Тогда она осторожно взяла маленькій образокъ, взглянула на него, пробормотала нѣсколько непонятныхъ, безсвязныхъ словъ и затѣмъ спросила:
— Увѣрены ли вы, что онъ освященъ?
— Я самъ видѣлъ, какъ его освящали вмѣстѣ съ другими.
— А-а!.. протянула она.
И вдругъ, подъ пронизывающимъ ее злымъ взглядомъ враговъ, послѣ тщетныхъ попытокъ сыграть роль колдуньи, руки ея сами собой опустились и съ движеньемъ, исполненнымъ безконечной тоски и отчаянья, она простонала:
— Я не могу… не могу…
— Ты не можешь?.. Что же ты издѣваешься надъ нами?.. А, проклятая колдунья! теперь ужь ты заплатишь мнѣ за все! — дико заревѣлъ крестьянинъ и бросился къ ней.
— Ахъ! — воскликнула она, — Клотаръ! Бертина.. Господь Богъ не потерпитъ этого!..
Но когда она увидала, что онъ снова схватился за веревку, чтобы вязать ее — смиреніе и покорность сразу ее оставили. Въ виду смертельной опасности, она сразу преобразилась и, рѣшась защищаться до послѣдней капли крови, стала испускать страшные, пронзительные крики, которые должны были слышать въ деревнѣ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, она стала биться и бороться изо всѣхъ силъ, такъ что въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ трудно было опредѣлить исходъ этой борьбы. Тогда жена пришла на помощь Клотару, и соединенными силами они снова схватили ее и потащили въ огонь.
Теперь крестьянинъ потерялъ все свое безстрастіе «судьи». Бѣшенство и жажда мщенія въ конецъ овладѣли всѣмъ его существомъ. Онъ схватилъ свою жертву за волосы и приблизилъ лицо ея къ огню. Ему хотѣлось всю ее, сейчасъ же, сію минуту, бросить въ пылающій огонь, но что-то въ глубинѣ души еще удерживало его: не то страхъ послѣдняго рѣшительнаго шага, не то голосъ еще не совершенно уснувшаго чувства человѣчности, хотя онъ не переставалъ повторять себѣ, что сожженіе колдуньи — дѣло похвальное и правое…
Но, мало по малу, искушеніе покончить съ ней разомъ становилось непреодолимымъ; страшная мысль, что провидѣніе избрало его своимъ оружіемъ для совершенія казни, все шире охватывала его помраченный мозгъ, и въ фанатическомъ изступленіи онъ отдался всецѣло овладѣвшей имъ безумной идеѣ справедливаго мщенія…
VI.
правитьВдругь жена Кдотара, вся дрожа, поднялась съ мѣста и прошептала:
— Какъ будто шумъ? слышны голоса…
— Иди… посмотри! — пробормоталъ Клотаръ.
Въ эту минуту послышался сильный ударъ кулакомъ въ наружную дверь и громкій, повелительный голосъ прокричалъ:
— Отворите, именемъ закона!
Несчастная мученица раскрыла глаза, и въ нихъ мелькнулъ слабый лучъ надежды на спасенье… Клотаръ съ женой, застигнутые врасплохъ, съ ужасомъ переглянулись. Они застыли на мѣстѣ… зубы ихъ громко стучали…
Дочь, повидимому, не вполнѣ сознававшая всю опасность положенія, спокойно замѣтила:
— Спрячь же колдунью на чердакъ, отецъ… подъ сѣно…
— Правда! — пробормоталъ крестьянинъ, — а ты, жена, задержи ихъ какъ нибудь разговоромъ…
— Убей ее! теперь ужь поздно ее спасать! — прошептала жена и затѣмъ, ставъ къ двери, за которой все громче раздавались голоса, закричала:
— Господи Іисусе! что это за шумъ такой?
— Это я, мэръ, и полевой стражъ… отворяйте сейчасъ-же, или я выломаю дверь…
— Не дѣлайте этого, господинъ мэръ, не разоряйте бѣдныхъ людей… Я отворю по доброй волѣ… у меня и причины нѣтъ не отворять вамъ..
Она начала возиться съ замкомъ, охать и кряхтѣть.
— Чуточку терпѣнья, господинъ мэръ… когда спѣшишь — дѣло никогда не спорится… просто голова кругомъ идетъ…
Сильный ударъ ломомъ въ дверь положилъ конецъ ея разглагольствованіямъ; замокъ отскочилъ и дверь широко распахнулась въ ту самую минуту, когда Клотаръ взбирался по лѣстницѣ на чердакъ съ колдуньей на плечахъ.
— Остановитесь! крикнулъ мэръ.
— Это — колдунья! отозвался Клотаръ, продолжая поспѣшно подниматься.
Тогда мэръ, въ сопровожденіи полеваго стража и нѣсколькихъ крестьянъ, ворвался въ жилище, но Клотаръ былъ уже на чердакѣ и съ силою захлопнулъ за собою опускную дверь, за которой поднялась страшная возня.
Слышно было, какъ тяжелые предметы одинъ за другимъ падали на дверь, отнимая всякую возможность открыть ее снизу…
Напрасно старались всевозможными усиліями приподнять горизонтальную опускную дверь; по временамъ, она нѣсколько уступала, приподнималась, затѣмъ снова упадала… Притащили со двора бревно, натискъ становился все сильнѣе, нападающіе уже начинали одолѣвать, какъ вдругъ сверху раздался громкій голосъ Клотара:
— Все кончено! она получила должное…
И, собственноручно устраняя всѣ преграды, въ отверстіе приподнятой двери показался Клотаръ… Лицо его было синевато-багроваго цвѣта, глаза дико блуждали…
— Я отомстилъ за деревню… берите меня!..
Около самой двери лежала вся почернѣвшая и задушенная женщина, и когда мэръ нагнулся къ трупу для освидѣтельствованія, ему почудилось, что въ остановившихся мертвыхъ зрачкахъ ея отпечатлѣлся образъ убійцы…
Въ ноябрѣ, рано поутру, чуть только первые лучи зари заалѣли на востокѣ, Клотаръ былъ гильотинированъ на большой городской площади.
Много народа сбѣжалось на это зрѣлище, въ особенности изъ окрестныхъ деревень; нѣкоторые жалѣли осужденнаго. Преступникъ былъ менѣе блѣденъ, чѣмъ его палачъ. Взоръ его былъ кротокъ и спокоенъ. Онъ шелъ на казнь мужественно, и внимательно слушалъ напутственное слово священника. Но когда взоръ его упалъ на воздвигнутую для него гильотину — силы на мгновенье измѣнили ему… Его охватила смертельная скорбь разставаться съ жизнью, между тѣмъ какъ въ ушахъ раздавались утѣшенія духовника, говорившаго объ Искупителѣ. Но въ послѣднюю, предсмертную минуту, когда волнующаяся народная толпа вдругъ вся стихла и замерла, объятая ужасомъ предъ лицомъ смерти, — присутствіе духа вновь вернулось къ крестьянину и, поцѣловавъ священника, онъ проговорилъ:
— Смерть моя несправедлива… сожженіе колдуній — дѣло благое!..
Затѣмъ онъ отдался въ руки палача съ полнымъ спокойствіемъ, съ глубокой вѣрой въ божеское правосудіе, съ надеждой на будущую вѣчную жизнь.
И палачъ совершилъ свое дѣло…