Литературное попурри. Иллюстрированный альманахъ моды.
Санктпетербургъ. Въ типографіи императорской Академіи Наукъ. 1852 г.
КОКЕТСТВО.
правитьЧего не писали о женщинахъ, и сколько писали о нихъ! Если прочесть внимательно все, что писали объ этомъ предметѣ философы и моралисты древнѣйшихъ и новѣйшихъ временъ, и сравнить всѣ ихъ системы, взгляды, мнѣнія — выйдетъ такой непроходимый лабиринтъ, въ которомъ непремѣнно запутаешься и все-таки не узнаешь ничего. Одни дѣлали изъ женщинъ какія-то неземныя существа, другіе отвергали въ нихъ душу; иной поэтъ представляетъ ихъ образцомъ нѣжности и теплоты душевной, другой называетъ вѣтреницами и коварными; были исчерпаны всевозможные эпитеты, отъ самыхъ восхитительныхъ до самыхъ ужасныхъ. И что же изъ этого вышло? — ералашъ, въ которомъ одно мнѣніе уничтожаетъ другое, а всѣ вмѣстѣ ничего не объясняютъ и не доказываютъ. Это ужъ судьба всѣхъ педантскихъ взглядовъ. Они похожи на очки: то увеличиваютъ, то уменьшаютъ, то приближаютъ, то отдаляютъ. Бѣда, кто не умѣетъ обращаться съ ними: какъ-разъ испортитъ глаза и ослѣпнетъ.
Женщины необъяснимы; доказательство — сотни томовъ, наполненныхъ подобными объясненіями. Попробуйте разсмотрѣть дѣло сами: вглядитесь пристальнѣе въ эти существа, облеченныя таинственностью, вникните хорошенько въ эти характеры, совершенно похожіе на калейдоскопы… только пожалуйста не вдавайтесь въ теоріи! тогда вы убѣдитесь, что сердце женщины загадка, ключъ къ которой — кокетство.
Да, кокетство — это характеристическая черта, это, какъ говорятъ натуралисты, отличительный признакъ ихъ породы.
Вы, можетъ-быть, сошлетесь на исключенія? Помилуйте, исключенія только подтверждаютъ правило, — потому-что нѣтъ правила безъ исключенія.
Недавно я имѣлъ неловкость развивать эту тэму въ присутствіи нѣсколькихъ премолоденькихъ и премиленькихъ женщинъ. Ужасъ, какая гроза поднялась! Всѣ въ одинъ голосъ объявили, что я чудовище, звѣрь, медвѣдь — хуже: философъ, который ничего не смыслитъ въ дѣлахъ свѣта и мѣшается совсѣмъ не въ свое дѣло.
Что было дѣлать? Я наконецъ пересталъ возражать и замолчалъ. Это раздражило ихъ еще болѣе.
— Посмотрите, какъ monsieur S. увѣренъ въ своемъ мнѣніи: онъ даже не даетъ себѣ труда защищаться, онъ снисходительно молчитъ.
— Если бы онъ имѣлъ нѣсколько смѣлости говорить откровенно, онъ, пожалуй, объявилъ бы, что и мы… кокетки. И при этомъ мои противницы сдѣлались совершенно красными… виноватъ — розовыми, отъ гнѣва; но, по удивительному женскому инстинкту, онѣ остановились именно на той степени гнѣва и красноты, послѣ которой были бы уже нехороши.
Напрасно я говорилъ имъ:
— Но ради Бога, mesdames, позвольте мнѣ досказать свою мысль. Не осуждайте же окончательно, не выслушавъ всего. По моему убѣжденію кокетство составляетъ самую естественную и совершенно неотъемлемую принадлежность женской натуры. Я, конечно, въ отчаяніи отъ этого убѣжденія, et je vous en demande mille pardons; но неужели кокетство такая дурная вещь? Иногда, дѣйствительно, оно вредно, очень часто смѣшно; но еще чаще — это восхитительное качество, а отнюдь не порокъ. Да кромѣ того, mesdames, замѣтьте же, что я строго различаю кокетку отъ женщины, въ которой есть немножко кокетства; это далеко не одно и то же.
Но всѣ эти доводы нисколько не убѣдили и не успокоили моихъ противницъ, которыя не хотѣли допускать въ себѣ даже самой малѣйшей, гомеопатической дозы кокетства.
Борьба оказалась неравною. Тогда, подобно Горацію передъ тремя ранеными Куріаціями, я рѣшился употребить военную хитрость: я показалъ видъ, что уступаю имъ поле сраженія и ретируюсь съ тѣмъ, чтобы раздѣлить силы моего непріятеля и разбить его по частямъ.
На другой-же день я предположилъ отправиться къ одной изъ моихъ милыхъ противницъ, г-жѣ X. Я нашелъ весь домъ въ сильнѣйшей тревогѣ: ступая на цыпочкахъ и едва смѣя дышать, слуга ввелъ меня въ роскошный будуаръ, освѣщенный а demi-jour съ алебастровымъ оттѣнкомъ, и доложилъ обо мнѣ шопотомъ. Г-жа X. сидѣла на софѣ. Ея лучшая пріятельница — женщина не отличавшаяся, comme de raison, ни умомъ, ни красотою — сидѣла подлѣ нея, держа въ одной рукѣ Флаконъ со спиртомъ, а въ другой новый романъ. Я сейчасъ смекнулъ, что попалъ на нервное разстройство.
— Вы больны, сказалъ я прилично-печальнымъ тономъ: виноватъ, что такъ неловко обезпокоилъ васъ, но я сейчасъ же…
— Возьму стулъ и сяду, любезно добавила хозяйка. Только извините, что я навязываю вамъ роль сидѣлки; вы, можетъ-быть, боитесь больныхъ.
— Я боюсь только одной вещи, Анна Александровна, но за то очень боюсь, это — не понравиться вамъ. Знаете ли, что нашъ вчерашній разговоръ преслѣдовалъ меня всю ночь, точно угрызенія совѣсти; я къ вамъ съ повинною — простите великодушно!
— Поневолѣ придется исполнить вашу просьбу, потому-что я теперь hors de combat. Я такъ больна! Да вотъ Лариса Михайловна скажетъ вамъ, какъ я мучилась сегодня все утро. Посмотрите, какая сухая кожа и какъ вся рука горитъ. И она протянула мнѣ свою миленькую, граціозную ручку, которую я тутъ же поднесъ къ губамъ, въ знакъ примиренія.
— Итакъ, Анна Александровна, вы мнѣ прощаете невѣжливость поступка, ради искренности раскаянія?
— Что касается до меня собственно, мнѣ васъ нечего прощать, потому-что разговоръ вашъ мало интересовалъ меня и вовсе не относился ко мнѣ, но я сердита на васъ за мою пріятельницу Ф.
Скажите, пожалуйста, ну какъ можно было повторять передъ нею двадцать разъ это несчастное слово кокетство? Я удивляюсь еще, какъ она перенесла это такъ скромно, и не приняла вашихъ словъ за личное оскорбленіе… потому-что… надобно же сознаться — всѣ знаютъ, что она кокетка.
— Неужели?
— А вы не знали?
— Нѣтъ, подозрѣвалъ немножко, но теперь убѣжденъ, потому-что слышу это отъ ея искренней пріятельницы.
— О, не я одна, — весь свѣтъ говоритъ то же; и, надобно вамъ сказать, что она своимъ поведеніемъ подаетъ поводъ къ этимъ разговорамъ.
Вслѣдъ за этимъ мнѣ было описано все поведеніе г-жи Ф. въ довольно живыхъ и яркихъ краскахъ.
— Мнѣ особенно пріятно видѣть, что ваше здоровье, Анна Александровна, поправляется, сказалъ я вставая и раскланиваясь.
Я ушелъ въ полномъ торжествѣ. "Дѣло идетъ отлично, " сказалъ я самъ себѣ, «но будемъ продолжать опыты.»
На другой день я отправился къ г-жѣ Ф. около двухъ часовъ; но утро г-жи Ф. еще не начиналось. Я пришелъ другой разъ около четырехъ часовъ и засталъ ее, какъ говорится, на порогѣ: въ амазонскомъ костюмѣ, въ шляпѣ и съ хлыстомъ въ рукѣ. Я почти сконфузился и началъ разсыпаться въ извиненіяхъ; въ этомъ положеніи я едва замѣтилъ, что какая-то дама, совершенно окутанная, прошла изъ комнаты мимо меня.
— Вотъ кстати, весело сказала г-жа Ф., мы сейчасъ отправляемся кавалькадою, и вы поѣдете съ нами.
— Къ моему величайшему огорченію это совершенно невозможно.
— А кто же васъ спрашиваетъ, возможно ли это, или нѣтъ? Я хочу, чтобы вы ѣхали, и вы поѣдете.
Возражать на это было нечего — я безмолвно поклонился.
— Скажите, пожалуйста, продолжала г-жа Ф., вы все еще въ разладѣ съ madame М., послѣ того разговора, помните? Вы даже не раскланялись другъ съ другомъ.
— Виноватъ, но я рѣшительно не узналъ madame М.; только теперь, при вашихъ словахъ догадываюсь, что это она прошла мимо меня: она была такъ закутана Вуалью.
— Женщина съ ужасными претензіями, не правда ли? Да, кстати: я была страшно зла на васъ за этотъ разговоръ о кокетствѣ; однако-же, несмотря на это, я рѣшительно не могла удержаться отъ смѣха, видя, какія гримасы дѣлала во все время М. Да и вы какой неосторожный: можно ли было заводить подобный разговоръ при М. Вѣдь вы знаете, что несмотря на свое темное платье, на свою куафюру-неглиже и на свой смиренный видъ — это отъявленная кокетка. Дѣйствительно, разберите все ея поведеніе: она нехороша собою, и вотъ она старается меньше выставляться; если ей случается быть въ обществѣ съ другими женщинами, она никогда не рѣшится открыто соперничать съ ними, ни въ любезности, ни въ граціи; но сейчасъ же удаляется въ уголъ, принимаетъ видъ неопытной скромности и драпируется въ интересное и таинственное безмолвіе. Разумѣется, что какой-нибудь мужчина заинтересуется наконецъ этою необыкновенною скромностію и начнетъ съ нею разговоръ. Она начнетъ отвѣчать сначала съ печальною улыбкою, но потомъ, пустивъ мало-по-малу въ ходъ весь свой умъ и все образованіе, непремѣнно сведетъ разговоръ на мирную тишину домашней жизни, на дружбу, на уединеніе, на красоты природы — и мало ли на что. Расчетъ вѣренъ: кончится непремѣнно тѣмъ, что собесѣдникъ закидаетъ ее вопросами: какъ можно удаляться отъ свѣта и удовольствій при ея красотѣ, при ея умѣ, любезности и въ такихъ молодыхъ лѣтахъ? Наконецъ, очарованный, онъ можетъ наговорить ей еще болѣе комплиментовъ.
Поэтому, она никогда не начинаетъ тѣмъ, чтобы нравиться, но кончаетъ всегда тѣмъ, что заинтересовываетъ; однимъ словомъ она выбираетъ и приготовляетъ свой разговоръ, какъ другія приготовляютъ свой туалетъ. Даже недостатокъ веселости въ характерѣ, безжизненность взгляда, блѣдность губъ — все это, изволите видѣть, слѣдствіе ея страданіи; для новыхъ знакомыхъ — она не то-чтобы дурна собою, а только измѣнилась отъ ударовъ рока; можетъ-быть счастіе возвратитъ ей и свѣжесть, и веселость, и красоту; но за то, какая бы она была добрая и вѣрная подруга… И знаете ли, что ваша братья, мужчины отлично попадаетесь на эту удочку. Фи! По моему гораздо лучше прямое и открытое кокетство X. Та по-крайней-мѣрѣ не скрываетъ своей страсти къ романтическимъ приключеніямъ, а ясно выражаетъ ее и разговоромъ, и взглядами, и письмами, однимъ словомъ, всѣмъ поведеніемъ.
Г-жа Ф. не успѣла еще кончить фразы, какъ въ комнату вошло съ полдюжины членовъ кавалькады. Хозяйка тотчасъ же увлеклась вновь-прибывшими, оставивъ меня безъ всякаго вниманія; это дало мнѣ возможность уклониться отъ ея приглашенія и незамѣтно уйти изъ комнаты.
Я внутренно торжествовалъ, потому-что — надобно сознаться — успѣхъ превосходилъ мои ожиданія. Оставалось посѣтить еще г-жу М. Зная, что она никогда не спитъ и поднимается вмѣстѣ съ зарею, я отправился къ ней на другой день раннимъ утромъ; дѣйствительно, я засталъ ее уже въ саду, хотя она ничего не дѣлала, а просто вздыхала, сидя на скамейкѣ, но только-что увидѣла меня, какъ сейчасъ же схватила лейку и начала поливать цвѣты.
— Вы застаете меня среди моихъ обыкновенныхъ занятій, сказала она мнѣ томнымъ голосомъ, въ обществѣ цвѣтовъ, деревьевъ и птицъ.
Въ это время горничная пришла спросить, что приготовить ей къ завтраку.
— Что ты хочешь, отвѣчала ласковымъ тономъ меланхолическая дама.
— А какое платье приготовить для выхода.
— Первое, которое попадется тебѣ подъ руку.
Мы говорили съ нею долго, но надобно отдать ей справедливость, что я не могъ заставить ее ни о комъ сказать дурного слова. Тогда я сталъ отчаянно хвалить ея добрыхъ знакомыхъ и пріятельницъ. Она закусывала иногда губу, но все выслушала терпѣливо. Наконецъ, прощаясь съ нею, я сказалъ, что отправляюсь къ прелестной г-жѣ Б.
— А! произнесла она въ отвѣтъ; но этому а! нельзя было придать никакого особеннаго значенія.
Мнѣ захотѣлось, наконецъ, успокоить душу и глаза, и потому я отправился прямо къ восхитительной г-жѣ Б. Это молоденькая и премиленькая вдовушка, отвергшая уже до двухъ десятковъ вторыхъ мужей. Я засталъ ее среди цѣлой груды бальныхъ платьевъ, лентъ, шемизетокъ, наколокъ, кружевъ и цвѣтовъ. Барыня потребовала весь туалетъ… Ну, слава Богу, подумалъ я, вотъ наконецъ настоящая женщина.
— Я не мѣшаю вамъ, Ольга Петровна, сказалъ я входя; вы, пожалуйста, продолжайте ваши занятія; намъ вѣдь церемониться нечего, мы старые знакомые. Я пришелъ собственно для того, чтобы прочесть вамъ нѣсколько сентенцій.
— Ну и прекрасно, начинайте: я люблю наставленія отъ наставниковъ, которыхъ я люблю. Я буду васъ слушать, примѣряя наколку.
Говорите же, что мнѣ нужно дѣлать, чтобы быть по вашимъ понятіямъ tout a fait bien, т. e. не заслуживать вашего гнѣва.
— Пожалуйста, оставайтесь такъ, какъ выбыли до сихъ поръ — но только это не легко. Въ васъ есть немножко… tranchons lе mot — немножко кокетства. Вы, Ольга Петровна, пожалуйста не сердитесь за эту спартанскую откровенность; но, вопервыхъ, всѣ ваши недостатки также милы, какъ и вы сами; а во-вторыхъ это въ васъ даже не недостатокъ: это простое и весьма естественное желаніе нравиться, желаніе совершенно простительное той, которая и такъ всѣмъ нравится, безъ всякаго желанія. Дурно только, когда это желаніе превращается въ необходимость; когда сердце, разучившись любить, дѣлается чувствительнымъ лишь къ эгоистическимъ. и притомъ пустымъ, тщеславнымъ движеніямъ; возмутительно, когда женщина цѣлью своей жизни поставляетъ единственное желаніе затмѣвать соперницъ, одерживать побѣды надъ мужчинами, и слушать комплименты своей красотѣ. Я говорю это именно потому, что только вы, Ольга Петровна, научили меня различать настоящую, искреннюю женщину отъ сердечно-сухой кокетки; только вы…
— Ба! рѣчь превратилась въ объясненіе; вы немножко сбились съ дороги; но постойте, я васъ выведу на прежнюю.
— Простите ли вы меня, Ольга Петровна, сказалъ я не безъ волненія…
— Я сдѣлаю лучше — я буду точно слѣдовать вашимъ совѣтамъ, сказала она съ нѣжностію въ голосѣ.
— Ольга Петровна, началъ я робкимъ и взволнованнымъ голосомъ…
Въ это время горничная подала ей два письма, съ выразительнымъ коментаріемъ: одно отъ г-на К., а другое отъ г-на Т.
— Да, знаю, сказала хозяйка съ замѣтнымъ смущеніемъ, — услышавъ имя г. Т. Въ свою очередь извините вы меня: мнѣ надобно сейчасъ же писать отвѣты; надѣюсь, что скоро опять увидимся.
И она ушла въ свой кабинетъ.
Посвятивъ минутъ пять философскому созерцанію своего положенія, я наконецъ направился рѣшительнымъ шагомъ въ переднюю. Когда я проходилъ черезъ залу, вслѣдъ за мною раздалось: всѣ кокетки, всѣ кокетки! Я вздрогнулъ и оглянулся.
Это былъ попугай, котораго я иногда училъ разному вздору.