Князь А. Н. Голицын (1773-1844.) (Карнович)/ДО

Князь А. Н. Голицын (1773-1844.)
авторъ Евгений Петрович Карнович

Опубл.: 1884. Источникъ: az.lib.ru

Евгений Петрович Карнович

Замечательные и загадочные личности XVIII и XIX столетий

Князь А. Н. Голицынъ
(1773—1844.)

Князь А. Н. Голицынъ. Съ гравированнаго портрета Райта.

I
Особое значеніе Голицына въ русскомъ обществѣ. — Предсказанія Чегодаева его матери. — Покровительство Перекусихипой. — Зачисленіе въ пажи. — Внимайіе Екатерины П къ маленькому Голицыну. — Сближеніе его съ великимъ княземъ Александромъ Павловичемъ. — Опредѣленіе Голицына ко двору великаго князя. — Смерть Екатерины. — Благосклонность Павла къ Голицыну. — Опала. — Высылка изъ Петербурга. — Пребываніе въ Москвѣ.

Князь Александръ Николаевичъ Голицынъ извѣстенъ какъ одинъ изъ самыхъ видныхъ русскихъ сановниковъ въ концѣ первой и въ началѣ второй четверти текущаго столѣтія и какъ одинъ изъ приближеннѣйшихъ лицъ къ императору Александру I. Кромѣ того, онъ въ исторіи духовной нашей жизни и въ современномъ ему русскомъ обществѣ является въ такомъ особомъ, своеобразномъ обликѣ, въ какомъ не явился ни одинъ изъ нашихъ сановниковъ. Въ свѣтскомъ обществѣ на него смотрѣли какъ на человѣка благочестиваго, почти какъ на святаго. Пишущему эти строки приходилось въ дѣтствѣ встрѣчать старика князя Голицына. Онъ благословлялъ дѣтей и возлагалъ имъ на голову руки и затѣмъ продолжалъ прерванный разговоръ, который онъ велъ на французскомъ языкѣ. По сохранившимся дѣтскимъ впечатлѣніямъ, надобно предполагать, что Голицына, — въ тѣхъ знакомыхъ ему домахъ, гдѣ онъ бывалъ, — принимали не столько съ почетомъ, какъ знатнаго вельможу, сколько съ тѣмъ уваженіемъ, какое оказывается высшимъ представителямъ церкви. Его дѣятельность въ религіозной сферѣ заставляетъ обратить на него особенное вниманіе нашихъ историковъ. До сихъ коръ объ его личности имѣется весьма тало подробныхъ свѣдѣній; они встрѣчаются преимущественно, такъ сказать, въ-разбросъ, а потому въ нихъ нѣтъ той цѣльности, какая бываетъ необходима, чтобъ объяснить умственный и нравственный складъ замѣчательнаго чѣмъ-либо человѣка.

Въ настоящее время такой недостатокъ значительно пополнился изданною въ Лейпцигѣ, на нѣмецкомъ языкѣ, книгою подъ заглавіемъ: «Fürst Alexander Nicolaewitsch Grolitzîn». Авторъ этой книги, Петръ фонъ-Гётце, умеръ въ 1880 году, въ Петербургѣ, въ чинѣ тайнаго совѣтника русской службы, 87-ти лѣтъ отъ роду. Окончивъ курсъ въ Дерптскомъ университетѣ со степенью кандидата философіи, Гётце, въ 1817 году, по пріѣздѣ въ Петербургъ, поступилъ подъ начальство князя Голицына, и потому книга его не столько біографическое сочиненіе, сколько его личныя воспоминанія. Мы воспользуемся его книгою, чтобъ, въ связи съ другими извѣстіями о князѣ Александрѣ Николаевичѣ Голицынѣ, представить, по возможности, болѣе точный очеркъ этой выдававшейся нѣкогда личности.

Князь Александръ Николаевичъ принадлежалъ къ одной изъ тѣхъ отраслей знаменитой въ нашей исторіи и вмѣстѣ съ тѣмъ многочисленной фамиліи Голицыныхъ, которая не отличалась богатствомъ. Онъ былъ прямой потомокъ князя Бориса Алексѣевича Голицына, воспитателя Петра Великаго, и сынъ отставнаго гвардіи капитана князя Николая Сергѣевича отъ третьяго его брака съ Александрой Александровной Хитрово. Княгиня Голицына, оставшись вдовою въ годъ рожденія ея единственнаго сына, вступила во второй бракъ съ Михаиломъ Алексѣевичемъ Кологривовымъ.

Гётце разсказываетъ, что ей еще до перваго брака предсказалъ какой-то жившій въ Москвѣ, считавшійся чудакомъ, князь Чегодаевъ, бывшій въ домѣ ея отца, что она скоро выйдетъ замужъ, овдовѣетъ на 26-мъ году и потомъ снова выйдетъ замужъ за вдовца и переживетъ его и что у нея отъ перваго супружества родится сынъ, который будетъ знаменитымъ государственнымъ человѣкомъ. Всѣ эти предсказанія сбылись, какъ сбылись предсказанія Чегодаева и насчетъ собственной его судьбы: онъ предсказывалъ, что будетъ сосланъ въ Сибирь, но что потомъ невиновность его обнаружится и онъ будетъ возвращенъ изъ отдаленной ссылки.

Мать Голицына была умная женщина, заботившаяся о воспитаніи своего сына. Онъ еще въ дѣтствѣ былъ записанъ сержантомъ въ Преображенскій полкъ, а когда нѣсколько подросъ, то мать отправила его учиться въ Петербургъ, поручивъ его попеченію одной своей хорошей знакомой, извѣстной каммеръ-фрау императрицы Екатерины II, Марьи Савишны Перекусихиной, которая не замедлила представить императрицѣ этого живаго и бойкаго мальчика. Онъ понравился государынѣ и она приказала опредѣлить его въ число пажей.

Екатериненскіе пажи состояли подъ вѣдѣніемъ гофмейстера и имъ давали свѣтское, поверхностное образованіе, приготовляя ихъ или въ гвардейскіе офицеры, или въ придворные кавалеры. Съ особенною тщательностью обучали ихъ французскому языку.

Скоро Голицынъ выдался среди своихъ товарищей-пажей быстрыми способностями. Покровительница маленькаго князя, Перекусихина, заботилась о немъ. Въ воскресные и другіе праздничные дни она возила его во дворецъ, гдѣ онъ игралъ съ великими князьями Александромъ и Константиномъ Павловичами. Съ этого времени и завязалась у него дружба со старшимъ внукомъ Екатерины.

Государыня часто ласкала Голицына. По словамъ Гётце, онъ сохранялъ о ней всю жизнь самыя благодарныя воспоминанія и любилъ разсказывать такіе случаи изъ ея жизни, которые свидѣтельствовали о привѣтливости и снисходительности Екатерины, но мы, конечно, не будемъ повторять эти разсказы, вошедшіе въ книгу Гётце.

Въ 1794 году, Голицынъ, родившійся 8-го декабря 1773 года, былъ произведенъ въ поручики Преображенскаго полка.

Онъ не имѣлъ, однако, никакой наклонности къ военной службѣ и потому просилъ объ опредѣленіи его на какую нибудь гражданскую должность. Такъ какъ въ это время Екатерина женила своего старшаго внука на принцессѣ баденской, получившей при миропомазаніи титулъ великой княгини и имя Елизаветы Алексѣевны, то Екатерина полагала, что юна доставитъ большое удовольствіе Александру Павловичу, назначивъ товарища его дѣтскихъ игръ, князя Александра Николаевича Голицына, въ его придворный штатъ съ званіемъ каммеръ-юнкера. Такъ какъ должность эта требовала значительныхъ издержекъ, а Голицынъ не имѣлъ достаточнаго состоянія, то Екатерина приказала выдавать ему ежегодное пособіе. На 23-мъ году своей жизни Голицынъ получилъ отъ императрицы каммергерскій ключъ. Въ это время умерла его мать; Екатерина приняла участіе въ его горѣ и разрѣшила ему поѣхать въ Москву. Въ этомъ мѣстѣ разсказъ Гётце несовсѣмъ точенъ, такъ какъ мать Голицына умерла еще въ 1787 году.

Когда Голицынъ вернулся изъ Москвы въ Петербургъ, то все при дворѣ перемѣнилось: Екатерина скончалась; воцарился Павелъ, котораго окружили лица, вовсе незнакомыя Голицыну.

Павелъ Петровичъ выразилъ, однако, свое благоволеніе молодому Голицыну тѣмъ, что пожаловалъ его командоромъ только-что учрежденнаго въ Россіи мальтійскаго ордена. Тогда это считалось чрезвычайною милостію. Вскорѣ, однако, неизвѣстно вслѣдствіе чего, Голицынъ навлекъ на себя опалу императора. Онъ былъ уволенъ отъ службы при дворѣ великаго князя и получилъ повелѣніе выѣхать изъ Петербурга. Вслѣдствіе этого, въ довершеніе его горя, разстроился его бракъ съ полюбившеюся ему невѣстой.

Царствованіе Павла Петровича было тяжелою порою для Россіи, и Гётце, жившій въ то время въ Лифляндіи, вспоминаетъ о томъ ужасѣ, какой нагоняла появлявшаяся на большой дорогѣ фельдъегерская кибитка. Всѣ, и старые и малые, задались къ окну, думая, что проѣзжающій фельдъегерь отвозитъ кого нибудь въ Сибирь. Гётце живо помнилъ и тотъ восторгъ, когда въ Лифляндію пришла вѣсть о воцареніи Александра I: всѣ обнимались и поздравляли другъ друга точно съ какимъ нибудь торжественнымъ праздникомъ.

Голицынъ жилъ въ это время въ Москвѣ, откуда онъ былъ немедленно вызванъ. Время, проведенное имъ въ Москвѣ, не прошло для него безполезно. Живя тамъ, онъ, по расположенію къ нему графа Бутурлина, пользовался его громадною библіотекою, сгорѣвшею, какъ извѣстно, въ 1812 году, во время занятія Москвы французами. Библіотека графа Бутурлина состояла изъ 40,000 томовъ. Голицынъ, пристрастившійся къ чтенію историческихъ книгъ и литературныхъ произведеній, перечиталъ ихъ множество. Кромѣ того, онъ сошелся въ Москвѣ съ митрополитомъ Платономъ, который, по всей вѣроятности, имѣлъ вліяніе на религіозное настроеніе молодаго Голицына.

II
Возвращеніе Голицына ко двору. — Назначеніе ого оберъ-прокуроромъ. — Его вольтеріанство. — Назначеніе Голицына оберъ-прокуроромъ синода и статсъ-секретаремъ. — Поѣздка въ Эрфуртъ. — Назначеніе главноуправляющимъ дѣлами иностранныхъ исповѣданій. — Назначеніе министромъ народнаго просвѣщенія. — Упраздненіе министерства духовныхъ дѣлъ. — Отзывъ Гётце о Голицынp3; какъ о министрѣ и государственномъ человѣкѣ. — Его наружность и одежда. — Его способности и образъ жизни. — Вѣротерпимость Голицына.

Возвратившагося въ Петербуръ Голицына Александръ Павловичъ встрѣтилъ, какъ лучшаго друга. Во время изгнанія князя, онъ былъ съ нимъ въ постоянной перепискѣ и теперь государь спросилъ Голицына, какую онъ желаетъ занять должность? Голицынъ отвѣчалъ, что единственное его желаніе быть безотлучно при императорѣ и проводить съ нимъ каждый день вмѣстѣ по нѣскольку часовъ. Государъ назначилъ его оберъ-прокуроромъ въ сенатъ. По словамъ Гётце, князь Голицынъ съ такимъ усердіемъ исполнялъ свою должность, что тогдашній генералъ-прокуроръ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и министръ юстиціи, Державинъ, счелъ долгомъ обратить высочайшее вниманіе на отличную службу молодаго князя. Не отвергая нисколько служебной ревности Голицына, должно, однако, замѣтить, что такое вниманіе Державина къ чиновнику-царедворцу весьма понятно, такъ какъ Державину не могли не быть извѣстны тѣ дружескія отношенія, въ какихъ находились взаимно его подчиненный и его повелитель. Па представленію министра, Голицынъ былъ награжденъ Владимірскимъ крестомъ 3-й степени.

Въ это время, по словамъ Гётце, Голицынъ былъ крайній вольтеріанецъ и велъ жизнь эпикурейца. Никто не могъ тогда подумать, что черезъ нѣсколько лѣтъ въ этомъ придворномъ вѣтрогонѣ произойдетъ чрезвычайно рѣзкая перемѣна.

Въ 1805 году, вскорѣ послѣ того, когда оберъ-прокуроръ Синода Яковлевъ сдѣлался жертвою интригъ высшаго духовенства, Голицынъ, только вдвоемъ, обѣдалъ съ государемъ. Во время обѣда императоръ сказалъ ему: «Я, Александръ Николаевичъ, имѣю на тебя виды». — Готовъ исполнитъ по-велѣнія вашего величества, отозвался Голицынъ. — «Я назначаю тебя оберъ-прокуроромъ святѣйшаго синода».

Голицынъ возразилъ, что онъ вовсе не приготовленъ къ этой должности и что государю извѣстны и образъ его мыслей и образъ его жизни. «Ты можешь отговариваться какъ тебѣ угодно, но все же ты будешь синодскимъ оберъ-прокуроромъ», отвѣчалъ государь.

Голицынъ рѣшился принять такое назначеніе, но обусловилъ свою службу на новомъ мѣстѣ тѣмъ, чтобы имѣть у государя личный докладъ по синодскимъ дѣламъ. Съ своей стороны государь, чтобы не такъ рѣзко измѣнить существовавшій тогда въ этомъ отношеніи порядокъ, назначилъ Голицына своимъ статсъ-секретаремъ.

Вступивъ въ предоставленную ему должность, Голицынъ прежде всего постарался ознакомиться основательно съ церковными дѣлами и вопросами. Онъ первый разъ въ своей жизни сталъ читать «Новый Завѣтъ» и, подъ предлогомъ должностныхъ занятій, началъ уклоняться отъ тѣхъ удовольствій и развлеченій, которымъ онъ сперва такъ страстно предавался.

Новый оберъ-прокуроръ прежде всего обратилъ свое вниманіе на образованіе православнаго духовенства, и вслѣдствіе его стараній были учреждены три новыя духовныя академіи.

Въ 1808 году, Голицынъ сопровождалъ, вмѣстѣ съ Сперанскимъ, государя въ Эрфуртъ для свиданія съ императоромъ Наполеономъ I. Когда Александръ Павловичъ представлялъ Голицына Наполеону, то этотъ послѣдній спросилъ: «celui du synode?» и, получивъ утвердительный отвѣтъ, заговорилъ объ отмѣнѣ Петромъ Великимъ патріаршества въ Россіи и объ учрежденіи, взамѣнъ его, синода и восхвалялъ разумность такой мѣры.

Въ Эрфуртѣ, среди нескончаемыхъ торжествъ, празднествъ, военныхъ смотровъ и баловъ, оберъ-прокуроръ восхищался игрою знаменитаго Тальмѣ, внимательно слѣдилъ за этикетомъ и обстановкою новаго императорскаго двора и пріятельски сошелся съ маршаломъ Ланномъ, герцогомъ де-Монтебелло.

Въ 1810 году, Голицынъ, оставаясь въ должности оберъ-прокурора синода, былъ назначенъ главноуправляющимъ дѣлами иностранныхъ исповѣданій, т. е. римско-католическаго, уніатскаго, армянскаго, евангелическо-лютеранскаго и реформатскаго. Ему были подвѣдомственны также дѣла исповѣданій еврейскаго и магометанскаго. Въ 1816 году, Голицынъ былъ назначенъ министромъ народнаго просвѣщенія. Въ 1818 году, 1-го января, открыло свои дѣйствія вновь учрежденное министерство духовныхъ дѣлъ и народнаго просвѣщенія. Голицыну было предоставлено управленіе этимъ министерствомъ, а на должность оберъ-прокурора святѣйшаго синода былъ назначенъ князь Мещерскій, въ прямомъ подчиненіи Голицыну, какъ министру. Новое министерство состояло изъ двухъ департаментовъ: департамента духовныхъ дѣлъ и народнаго просвѣщенія. Директоромъ послѣдняго былъ дѣйствительный статскій совѣтникъ Василій Васильевичъ Поповъ, а директоромъ перваго — дѣйствительный статскій совѣтникъ Александръ Ивановичъ Тургеневъ.

Теперь порядокъ по разрѣшенію синодскихъ дѣлъ установился прежній. Новый оберъ-прокуроръ не имѣлъ уже личнаго доклада у государя, и теперь, — какъ до назначенія Голицына на должность оберъ-прокурора, когда синодскія дѣла доходили до высочайшаго усмотрѣнія черезъ министра юстиціи, — они стали доходить черезъ министра духовныхъ дѣлъ, такъ что, въ сущности, Голицынъ оставался, по прежнему, оберъ-прокуроромъ, а князь Мещерскій былъ только его помощникомъ.

Голицынъ, по словамъ Гётце, былъ такой прекрасный начальникъ, что лучшаго нельзя было и желать. Это, говоритъ Гётце, могли подтвердить всѣ, кто только зналъ князя. Трудно найти министра, который бы такъ мало обращалъ вниманіе на пустыя мелочи и ни къ чему не ведущія формальности и который, не теряя изъ виду главной сути дѣла, высказывалъ бы ясное и точное мнѣніе. Онъ не гонялся за пустяками и не обнаруживалъ никогда дурнаго расположенія духа. Кромѣ того, онъ — что допускаетъ рѣдкій министръ — дозволялъ дѣлать ему возраженія.

Князь Александръ Николаевичъ, не получивъ основательнаго образованія, тѣмъ не менѣе, при врожденныхъ его способностяхъ, пріобрѣлъ большой навыкъ къ служебнымъ занятіямъ и, по замѣчанію Гётце, могъ бы быть настоящимъ государственнымъ человѣкомъ, если бы только по временамъ интриганы не сбивали его съ прямаго пути. Онъ умѣлъ совершенно вѣрно оцѣнивать труды своихъ подчиненныхъ, чѣмъ, какъ извѣстно, отличаются весьма немногіе министры. Онъ обладалъ замѣчательнымъ даромъ слова и не пользовался никогда своею силою, чтобы выдвинуть въ люди своихъ родственниковъ. Гётце, близко знавшій Голицына, восхваляетъ ту благотворительность, какую онъ оказывалъ, какъ частный человѣкъ, нуждавшимся и бѣднымъ людямъ.

Голицынъ былъ не высокаго роста; выраженіе лица его было привѣтливое и умное. До конца своей жизни онъ не оставлялъ старинной, однажды усвоенной имъ, моды — носилъ сѣрый фракъ, даже и тогда когда фраки такого цвѣта совершенно вышли изъ употребленія. Онъ не гонялся за внѣшними отличіями и суетными почестями.

День прежняго вѣтренника, въ средніе годы его жизни, былъ строго распредѣленъ. Лѣто обыкновенно проводилъ онъ на Каменномъ островѣ, занимая одинъ изъ дворцовыхъ павильоновъ. Къ 8-ми часамъ утра онъ былъ уже одѣтъ по-придворному, въ шелковыхъ чулкахъ, башмакахъ и короткихъ панталонахъ, такъ что ему стоило только сбросить шелковый шрафрокъ, надѣть фракъ и отправиться во дворецъ. Заниматься съ нимъ дѣлами, по словамъ Гётце, было чрезвычайно пріятно, не только вслѣдствіе его быстрой сообразительности, но и вслѣдствіе его постоянно ровнаго и привѣтливаго обхожденія. Отъ него никогда нельзя было услышать никакого непріятнаго слова, или замѣтить на его лицѣ кислую мину. Такъ какъ онъ оставался холостымъ, то у него въ домѣ не было пріемовъ; но по воскресеньямъ и праздникамъ въ домашней его церкви собиралось много публики. По окончаніи церковной службы, всѣ присутствовавшіе на ней сходились въ залу, украшенную по стѣнамъ портретами замѣчательныхъ людей XVIII столѣтія. Другая зала, которая вела въ рабочій кабинетъ князя, была занята обширною библіотекою, состоявшею преимущественно изъ французскихъ и итальянскихъ книгъ. Если онъ не былъ приглашенъ къ обѣду во дворецъ, то каждый день обѣдалъ у министра финансовъ, графа Гурьева. Выборъ — замѣтимъ кстати — былъ весьма удачный, такъ какъ Гурьевъ славился въ свое время въ Петербургѣ какъ первый гастрономъ. Надобно, впрочемъ, замѣтить, что Голицынъ не хотѣлъ пользоваться даровымъ роскошнымъ угощеніемъ Гурьева и заставилъ его получать, какъ съ нахлѣбника, по 4,000 рублей въ годъ. Въ иные дни онъ обѣдалъ у слѣпаго оберъ-гофмейстера Кошелева, бывшаго близкимъ другомъ извѣстнаго Новикова.

Описывая личность Голицына, Гётце съ похвалою отзывается и объ его вѣротерпимости. "Князь — говоритъ онъ — былъ вѣрнымъ сыномъ своей церкви и соблюдалъ всѣ ея уставы, не вдаваясь, однако, въ ея обрядовыя заблужденія. Вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ министръ иностранныхъ исповѣданій, онъ совершенно справедливо и благосклонно относился ко всякой религіи и не одной изъ нихъ не оказывалъ ни предпочтенія, ни пренебреженія. Во время Александра I правительство строго придерживалось принципа религіозной равноправности. Тогда при смѣшанныхъ бракахъ, при которыхъ одинъ изъ супруговъ принадлежалъ къ господствующей церкви, не требовалось просить позволенія, чтобы «не воспитывать дѣтей отъ такого брака въ греческой вѣрѣ». Какъ уроженецъ Остзейскаго края, покойный Гётце не упускаетъ случая замѣтить, что Голицынъ съ существующими въ этомъ краѣ духовными лютеранскими консисторіями, а также и съ сословными учрежденіями, сносился по-нѣмецки и что, такъ какъ онъ зналъ плохо нѣмецкій языкъ, то къ бумагамъ, писаннымъ на этомъ языкѣ, прилагались переводы по-русски, сдѣланные Гётце.

III
Перемѣна въ образѣ мыслей императора Александра Павловича, — Его діетическо-религіозное настроеніе. — Квакеръ Юнгъ-Штиллингъ и баронесса Крюденеръ. — Проповѣдь баронессы. — Распросы и отзывы о ней Голицына. — Вліяніе ея на Александра Павловича и Голицына, — Разсказъ о ней Гётце. — Наклонность ея къ католичеству. — Отвывъ Шишкова о Крюденеръ. — Ея радѣнія. — Ея благотворительность.

Когда, послѣ войны 1812 года, императору Александру привелось два раза низвергнуть съ престола Наполеона и когда онъ достигъ высоты славы, то почувствовалъ все ничтожество земнаго величія. Меланхолическое его настроеніе стало клониться къ чему-то мистическому. Юнгъ-Штиллингъ, англійскій квакеръ, съ которымъ онъ познакомился въ 1814 году въ Лондонѣ, а въ заключеніе баронесса фонъ-Крюденеръ, окончательно придали его религіознымъ вѣрованіемъ піетическо-мистическое направленіе. За императоромъ по этому пути послѣдовалъ и князь Голицынъ. Вскорѣ изъ высшихъ правительственныхъ сферъ піетизмъ сталъ распространяться въ средніе слои петербургскаго населенія, чему въ значительной степени содѣйствовало, между прочимъ, и «Русское Библейское Общество».

Императоръ оказывалъ Юнгъ-Штиллингу свое благоволеніе, а сынъ его былъ принятъ въ русскую службу съ чиномъ коллежскаго ассесора. Зять баронессы фонъ-Крюденеръ, баронъ Беркгеймъ, братъ баденскаго министра, отказался отъ баденской службы, и при переходѣ, съ чиномъ статскаго совѣтника, въ русскую, былъ причисленъ къ министерству, управляемому княземъ Голицынымъ. Тяжкая болѣзнь Беркгейма принудила его тещу пріѣхать въ 1821 году въ Петербургъ.

«Вы были у баронессы Крюденеръ?» — спросилъ однажды Гётце Голицынъ. "Я ее не видалъ, когда третьяго дня посѣтилъ ея дочь, баронессу Беркгеймъ. — «Кажется — замѣтилъ Гётце — она умерла для здѣшняго свѣта. Она обладаетъ увлекательнымъ краснорѣчіемъ. Ея воззрѣнія бываютъ иногда очень странны. Объ обыкновенныхъ житейскихъ предметахъ она не говоритъ никогда. Разговоръ ея всегда вращается около религіи».

"Спустя нѣсколько временя, — разсказываетъ Гётце, — я вторично посѣтилъ баронессу. Она сидѣла передъ софою на маленькой деревянной скамейкѣ, а большіе голубые ея глаза были устремлены горѣ.

"Когда окончился общій разговоръ, баронесса тотчасъ же завела рѣчь о своемъ призваніи. «Среди грѣховъ и страданій, черезъ соблазны свѣта, и по опредѣленію судьбы, духъ мой направился туда, куда слѣдуетъ» — заговорила она. «Наступила великая пора, въ которую мы живемъ. Скалы вопіютъ и земля колеблется. Земные владыки падаютъ со своихъ престоловъ и появляются въ исторіи новые народы. Старое все почти всюду вымерло, а великіе геніи не появляются въ литературѣ. Молодой человѣкъ — продолжала она, обращаясь къ Гётце — вы, въ которомъ просуществуетъ и благородное и святое, обратитесь всецѣло къ Іисусу Христу. На васъ снизойдетъ отрадный миръ, при всѣхъ вашихъ занятіяхъ и въ продолженіе всей вашей жизни. Благо тому, кто подавляетъ въ себѣ весь разумъ и становится младенцемъ; тотъ, который вознамѣрится стремиться къ Нему, принадлежать Ему вполнѣ.

Я не могу сказать о себѣ самой, что я люблю и познаю Его такъ, какъ бы слѣдовало, но я стараюсь сдѣлать это. Часто приводилось мнѣ убѣждать тѣхъ, которые имѣли несчастіе родиться близъ трона, чтобы они обратились ко Христу. О! благодать Божія неистощима, а человѣкъ такъ грѣховенъ!.. Реформація надѣлала много зла, воспретивъ молитвы за умершихъ. Ни о чемъ человѣкъ не долженъ такъ стараться, какъ о томъ, чтобы другой молился за него. Развѣ Лейбницъ и Гуго Гроцій мыслили объ этомъ въ христіанскомъ духѣ?

О, оставайтесь повергнутые передъ Господомъ до тѣхъ поръ, пока окаменѣютъ ваши колѣни, до тѣхъ поръ, пока преисполнится благодатію сердце ваше. Если мы приближаемся къ могущественному земному владыкѣ съ видомъ смиренія, то зачѣмъ же не поступать такъ въ отношеніи къ Богу? Положите, сказала она, взявши мою руку, — слова мои на ваше сердце, или же смѣйтесь надъ ними, но я говорила по внутреннему убѣжденію, говорила то, что внушилъ мнѣ Господь».

Когда, спустя нѣсколько дней послѣ этой бесѣды, Гётце явился къ Голицыну, то онъ спросилъ, что Гётце думаетъ о баронессѣ Крюденеръ? Гётце отвѣчалъ, что онъ видѣлъ ее только одинъ разъ и что поэтому не можетъ составить насчетъ ея никакого опредѣленнаго мнѣнія. Онъ спрашивалъ и Крюденеръ, понравился ли ей Гётце, на что она отвѣчала утвердительно. На вопросъ Гётце князю, справедливо ли говорятъ въ публикѣ, что ей дозволено было пріѣхать въ Петербургъ только подъ тѣмъ условіемъ, чтобы она не принимала никого и ни съ кѣмъ не вела бы бесѣдъ? — Голицынъ отвѣчалъ отрицательно. Насчетъ пріѣзда въ Петербургъ она ни у кого позволенія не спрашивала, и государь былъ недоволенъ тѣмъ суровымъ пріемомъ, какой оказалъ ей въ Ригѣ маркизъ Пауллучи. Въ Петербургѣ къ ней не будутъ сходиться тысячами, какъ это было за-границей, потому что она не знаетъ по-русски.

Гётце еще нѣсколько разъ бывалъ у госпожи Крюденеръ и разсказываетъ, что хотя онъ ни разу не присутствовалъ на ея бесѣдахъ и даже возражалъ ей во время разговоровъ съ нею, но что она не только не сердилась за это, но оказывала ему особое расположеніе и ласково выговаривала ему за то, что онъ рѣдко посѣщаетъ ее. При разставаніи съ нимъ она цѣловала его въ лобъ, говоря, что точно такъ же она цѣлуетъ и Голицына.

Къ этому Гётце добавляетъ, что въ одно изъ его посѣщеній баронессы Крюденеръ, когда она начала говорить съ воодушевленіемъ о своей миссіи и упала на колѣни, онъ остался неподвиженъ на стулѣ; баронесса крикнула ему: «prosternez-vous, jeune homme!» но когда и при этомъ возгласѣ Гётце не тронулся съ мѣста, то она вдругъ перемѣнила разговоръ, а потомъ, какъ и прежде, ласково обращалась съ нимъ.

Извѣстно, что баронесса фонъ-Крюденеръ имѣла огромное вліяніе на религіозное настроеніе, а въ связи съ нимъ и на политическія стремленія, императора Алексан/фа Павловича. Въ свою очередь не избѣгнулъ этого вліянія и князь Голицынъ. Вопросъ можетъ быть только въ томъ, произошло ли ея вліяніе на этого послѣдняго непосредственно, или же Голицынъ болѣе приноровлялся къ образу мыслей своего государя и друга, чѣмъ подчинялся непосредственно ученію знаменитой піетистки. Какъ бы то, впрочемъ, ни было, но мистическо-миссіонерская дѣятельность баронессы Крюденеръ не прошла въ Россіи безслѣдно и потому не излишнимъ будетъ очертитъ ея личность настолько, насколько уясняется она въ книгѣ покойнаго Гётце.

Баронесса фонъ-Крюденеръ, урожденная фонъ-Фитингофъ, какъ по отцу, такъ и по мужу, принадлежала къ древнѣйшимъ фамиліямъ Остзейскаго края. Родилась она въ Ригѣ

21-го ноября 1764 года. Когда познакомился съ него Гётце, ей было уже 57 лѣтъ, слѣдовательно она не имѣла уже тѣхъ внѣшнихъ прелестей, которыя могли бы дѣйствовать болѣе и менѣе обаятельно на сторонниковъ ея проповѣдничества. Она была внучка знаменитаго русскаго фельдмаршала графа Миниха и въ литературномъ тогдашнемъ мірѣ пріобрѣла извѣстность изданнымъ ею на французскомъ языкѣ романомъ подъ заглавіемъ «Valérie».

«Послѣ того, — разсказываетъ Гётце — когда и при дворахъ государей, и въ высшихъ кругахъ общества, ее чествовали и удивлялись ей, она вдругъ распростерлась у подножія креста и, презрѣвъ всѣ суеты міра, начала жить только для подвиговъ милосердія».

Въ качествѣ опоры и совѣтника по вопросамъ религіознымъ, она почти всегда имѣла при себѣ какого нибудь мужчину, котораго считала проникнутымъ духомъ христіанства и который руководилъ ея помышленіями. Первоначально такимъ лицомъ былъ при ней ученый богословъ, родомъ женевецъ, Емпатайцъ, въ Петербургѣ — швейцарецъ Кельнеръ. Этотъ послѣдній былъ приверженецъ Якова Бёма — піетиста-мистика, и не могъ удержать ее отъ визіонерства, такъ какъ онъ самъ этому предавался.

Въ Петербургѣ религіозныя поученія баронессы приняли, до нѣкоторой степени, католическій оттѣнокъ, чего прежде не было. Въ подтвержденіе этого Гётце приводитъ слѣдующій случай:

Однажды въ департаментъ пришелъ къ нему управляющій имѣніями княгини Анны Сергѣевны Голицыной, у которой жила Крюденеръ, нѣкто Гутманъ, еврейскаго исповѣданія. Онъ изъявилъ желаніе обратиться къ евангелической вѣрѣ и пасторъ Рейнботъ хотѣлъ окрестить его въ церкви св. Анны. Онъ принесъ Гётце письмо отъ Голицына, въ которомъ князь поручалъ ему написать отъ имени Гутмана прошеніе о дозволеніи перейти въ христіанство. Спустя нѣсколько времени, Гутманъ пришелъ опять къ Гётде и подалъ ему переписанную просьбу, въ которой оказалась существенная перемѣна, такъ-какъ онъ просилъ уже о дозволеніи принять не лютеранское, но римско-католическое исповѣданіе. При этомъ онъ разсказалъ, что госпожа его, княгиня Голицына, и баронесса Крюденеръ долго совѣтовали ему окреститься по католическому обряду, пока, наконецъ, убѣдили его къ этому «а мнѣ — добавилъ онъ съ усмѣшкою — такъ все равно».

Въ виду этого, Гётце небезосновательно полагаетъ, что какъ Крюденеръ, такъ и госпожа Свѣчина, и княгиня Волконская, и княгиня Гагарина, а также и другія знатныя русскія дамы, попались въ сѣти, разставленныя іезуитами, и обратились, вслѣдствіе этого, къ католической вѣрѣ. Въ такомъ предположеніи нѣтъ ничего невѣроятнаго. Хотя въ Лофштетенѣ, въ Швейцаріи, баронесса Крюденеръ высказала извѣстному пастору Муральту свое отвращеніе къ католицизму, но вмѣстѣ съ тѣмъ объявила ему, что она и не протестантка, такъ какъ собственно отъ себя протестуетъ противъ всякихъ церковныхъ установленій. Когда пасторъ Муральтъ замѣтилъ ей, что въ такомъ случаѣ ей будетъ всего правильнѣе называть себя евангеличкой, то баронесса отвѣтила, что, дѣйствительно, она признаётъ истинною одну лишь первоначальную евангельскую церковь. Вообще же всѣ ея религіозныя воззрѣнія стали крайне неопредѣленны послѣ того, какъ она была увлечена Емпатайцемъ. Конечно, можно быть весьма твердымъ въ вѣрѣ, но весьма слабымъ въ богословіи, чѣмъ собственно и отличалась, при своемъ туманномъ проповѣдничествѣ, баронесса Крюденеръ.

Она долгое время была въ обществѣ гернгутеровъ, гдѣ и сблизилась съ Юнгъ-Штиллингомъ, у котораго и жила нѣкоторое время, а затѣмъ извѣстный пасторъ Оберленъ изъ Банъ-де-ла-Ромъ повліялъ на нее окончательно.

По ученію Юнгъ-Штиллинга, истинное христіанство въ своемъ живомъ источникѣ сохранилось только у вальдерзейцевъ, альбигойцевъ и гусситовъ, или моравскихъ братьевъ.

Въ ту пору, когда въ 1814 году баронесса Крюденеръ гостила у Юнгъ-Штиллинга въ Карлсруэ, тамъ временно проживалъ адмиралъ Шишковъ, тогдашній статсъ-секретарь императора Александра Павловича, сопровождавшій его во время походовъ 1812—1814 годовъ, и когда союзная армія перешла за Рейнъ, то адмиралъ, вслѣдствіе постигшей его болѣзни, вынужденъ былъ остаться въ Карлсруэ. Шишковъ, бывшій отъявленнымъ врагомъ мистицизма и «Библейскаго Общества», на распущеніи котораго онъ настоялъ въ 1826 году, разсказываетъ въ своихъ «Запискахъ», что онъ изъ любопытства посѣтилъ баронессу Крюденеръ, нашелъ въ ней умную женщину, но ему въ ней не понравились ея сумасбродные взгляды и ея вздорныя стремленія, которыя выдавала она за наитіе свыше.

Такой строгій блюститель православія, какимъ былъ Шишковъ, онъ желалъ, однако, познакомиться съ личностью баронессы Крюденеръ и съ ея религіозною дѣятельностью. По прошествіи нѣсколькихъ дней послѣ перваго свиданія, онъ посѣтилъ ее снова и имѣлъ съ нею продолжительный разговоръ. Во время этой бесѣды вошла баронесса Беркгеймъ и захотѣла сказать своей матери что-то на ухо. Баронесса Крюденеръ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ извинилась передъ адмираломъ, сказавъ ему, что ее зовутъ на богомоленіе. «Почему же я не могу молиться съ ними? — замѣтилъ Шишковъ, — вѣдь и я христіанинъ». Съ своей стороны баронесса пригласила его отправиться на молитву. Они спустились съ лѣстницы и вошли въ просторную комнату, наполненную мужчинами и женщинами всякаго званія. Въ глубинѣ этой комнаты сидѣлъ какой-то господинъ передъ столомъ, на которомъ лежала бумага. Онъ началъ богомоленіе чтеніемъ одного изъ псалмовъ Давида. Прочитавъ стихъ, онъ начиналъ пѣть, а присутствующіе вторили ему тихимъ пѣніемъ. Послѣ этого онъ сказалъ длинную и весьма поучительную проповѣдь, которую, среди тишины, собраніе выслушало съ большимъ вниманіемъ. Тогда снова, въ прежнемъ порядкѣ, былъ пропѣтъ другой псаломъ, а послѣ того всѣ присутствующіе разошлись. «Когда — говоритъ Шишковъ — я прощался съ баронессою Крюденеръ, то поблагодарилъ ее за данное мнѣ ею дозволеніе, а самъ про себя подумалъ, что хотя она, изъ тщеславія, и выдаетъ себя за ниспосланную свыше проповѣдницу, но если у нея не происходитъ ничего болѣе, какъ только то, что я видѣлъ, — то въ собраніяхъ, бывающихъ у нея, нѣтъ ничего предосудительнаго».

Баронесса Крюденеръ, отрѣшившись отъ прелестей міра, чтобы слѣдовать за Спасителемъ, и считая себя призванной къ проповѣдничеству, начала поучать, какъ будто она находилась подъ божественнымъ наитіемъ. Такъ какъ нѣкоторыя изъ ея прорицаній сбылись чудеснымъ образомъ и такъ какъ ей удалось, во время голодныхъ 1816 и 1817 годовъ, доставить множеству людей продовольствіе и одѣть тожество нагихъ, хотя она и сама часто нуждалась, то она, мечтая въ припадкахъ религіознаго экстаза о чудесахъ, думала, что подкрѣпляетъ ими свои проповѣди.

Самою замѣчательною эпохою въ ея жизни была, безъ всякаго сомнѣнія, та пора, когда она вступила въ сношенія съ императоромъ Александромъ Павловичемъ.

IV.
Сближеніе Александра Павловича съ мистиками. — Первое его свиданіе съ баронесою Крюденеръ. — Ея укоры. — Пребываніе императора въ Гейдельбергѣ и Парижѣ. — Участіе баронесы Крюденеръ въ политическихъ дѣлахъ и въ составленіи Священнаго союза. — Переписка Крюденеръ съ императоромъ. — Приглашеніе пріѣхать въ Петербургъ. — Отказъ ея отъ этого приглашенія. — Высылка ея изъ Германіи. — Пріѣздъ въ Россію, а за тѣмъ въ Петербургъ. — Заботы объ освобожденіи грековъ. — Охлажденіе къ ней императора.

Въ то время, когда государь, послѣ низложенія Наполеона, поддался религіозному настроенію и думалъ о поддержаніи политики на началахъ христіанскаго ученія, тогда въ бытность его въ Англіи, явились къ нему Юнгъ-Штиллингъ и квакерскіе проповѣдники Стефенъ Греллетъ, Джемсъ Вилькинсонъ и Вилльямъ Иллекъ. Всѣ они произвели болѣе или менѣе сильное впечатлѣніе на императора.

Но всѣ эти впечатлѣнія, повидимому, должны были ослабѣть среди того земнаго величія, какимъ былъ окруженъ въ это время Александръ I. Благодарственныя привѣтствія и благословенія неслись къ нему на встрѣчу со всѣхъ сторонъ.

Европейскіе государи собрались на конгрессъ въ Вѣну, гдѣ время проходило среди празднествъ и увеселеній.

Въ концѣ октября 1814 года, баронесса Крюденеръ отправила къ фрейлинѣ Стурдза, бывшей впослѣдствіи за графомъ Эдлингомъ, письмо, въ которомъ она предсказывала, что Наполеонъ возвратится съ острова Эльбы во Францію, что лиліи снова исчезнутъ изъ Франціи и что опять наступятъ грозныя времена. Подсмѣиваясь надъ прозорливостью дипломатовъ, она, между прочимъ, писала: «Развѣ можно танцовать и наряжаться, когда милліоны людей вздыхаютъ и когда воплощается извергъ рода человѣческаго?»… «Я давно уже знаю, что Господь посѣтитъ радостью императора. Нѣтъ болѣе сладостной отрады, какъ любить и почитать тѣхъ, которые сами почитаютъ и любятъ Бога. Да будетъ руководить и да благословитъ Предвѣчный того, кого онъ призвалъ къ высокому предназначенію».

Въ императорѣ Александрѣ она видѣла избранника Божія, которому было предназначено возвратить цѣлому міру тишину и спокойствіе.

На одномъ изъ баловъ, бывшемъ у князя Меттерниха. разнесся слухъ, что Наполеонъ высадился въ Каинѣ, сказавъ при этомъ: «Le congrès est dissous» — конгрессъ распущенъ. Войска союзниковъ пришли въ движеніе и императоръ Александръ поспѣшилъ уѣхать изъ Вѣны въ свою главную квартиру, расположенную въ Гейдельбергѣ.

Во время остановки своей въ Гейльброннѣ, однажды въ сумерки, онъ сидѣлъ въ своей комнатѣ, погруженный въ раздумье, когда кто-то постучался въ дверь и вслѣдъ затѣмъ вошелъ къ государю съ опечаленномъ видомъ князь Петръ Михайловичъ Волконскій, чтобы доложить, что къ его величеству пришла какая-то госпожа Крюденеръ, которую онъ не рѣшается допустить. Императоръ приказалъ пригласить ее.

— Она обратилась ко мнѣ съ сильными и утѣшительными словами, разсказывалъ потомъ Александръ Павловичъ.

Баронесса Крюденеръ прямодушно, но вмѣстѣ съ тѣмъ и кротко, укоряла императора за его прежнія заблужденія. Его мнимое обращеніе къ Богу она называла пустою мечтою. «Нѣтъ, государь — говорила она, — до сихъ поръ вы не обращались еще къ Богочеловѣку, какъ обратился къ нему распятый съ нимъ разбойникъ. Еще ни разу вы не обрѣли Его благодати, тогда какъ Онъ только одинъ имѣетъ власть отпустить грѣхи. Нѣтъ, вы еще никогда не помыслили какъ слѣдуетъ объ Іисусѣ Христѣ, какъ тотъ мытарь, не воззвали къ нему: „Господи, буди милостивъ мнѣ грѣшному!“ Потому, въ васъ нѣтъ никакого успокоенія. Послушайте голосъ женщины, которая была великою грѣшницею, но которая нашла убѣжище отъ грѣховъ у подножія креста Господня».

Александръ прослезился и закрылъ лицо руками. Проповѣдница вдругъ растерялась, вспомнивъ, что тотъ, кто слушалъ ея рѣчь, былъ ея государемъ; она хотѣла извиниться въ своемъ легкомысліи, но Александръ успокоилъ ее и просилъ продолжать ея поученіе.

Три часа продолжалась эта бесѣда и, разставаясь съ г-жею Крюденеръ, императоръ сказалъ ей: «Вы мнѣ открыли то, о чемъ я никогда не думалъ. Благодарю за это Бога. Я нуждаюсь почаще въ такихъ бесѣдахъ и прошу васъ, не покидайте меня».

Лишь только Александръ Павловичъ пріѣхалъ въ Гейдельбергъ и для своего пребыванія выбралъ загородный домъ, тотчасъ же написалъ баронессѣ Крюденеръ, приглашая ее пріѣхать въ Гейдельбергъ. Она пріѣхала туда 2-го іюня 1815 года въ сопровожденіи женевскаго проповѣдника Емпатайца, своей дочери и ея мужа барона Беркгейма, и наняла на берегу Некара крестьянскій домикъ. Въ этомъ бѣдномъ убѣжищѣ русскій царь проводилъ вечера въ поучительныхъ бесѣдахъ и въ чтеніи библіи. Бесѣды эти продолжались иногда до 2-хъ часовъ ночи. Александръ самъ назначалъ какую нибудь главу изъ священнаго писанія и желалъ слышать ея объясненіе Емпатайцемъ. Государь говорилъ, что онъ ежедневно прочитываетъ по три главы изъ библіи, одну изъ евангелія, одну изъ апостольскихъ «Посланій» и одну изъ «Пророковъ» и добавлялъ, что такого обычая онъ не нарушалъ и во время походовъ. Когда же Емпатайцъ спросилъ его, чувствуетъ ли онъ душевный миръ и освободился ли онъ отъ тягости грѣховъ, то Александръ долго молчалъ, погрузился въ размышленія, и потомъ, поднявъ вверхъ глаза, сказалъ, что онъ признаётъ себя грѣшникомъ и уповаетъ только на милосердіе Божіе. Въ другой разъ этотъ православный государь пригласилъ Емпатайца молиться вмѣстѣ съ нимъ Богу, чтобы Господь послалъ ему силы пожертвовать всѣмъ и открылъ бы ему то, что сокрыто отъ людей. Емпатайцъ упалъ на колѣни и началъ громко молиться. При этомъ Александръ выразилъ желаніе, чтобы возлюбенный его братъ Константинъ тоже обратился къ Богу и скорбѣлъ о томъ, что онъ, Константинъ, до сихъ еще поръ обрѣтается во тьмѣ грѣховной.

Баронессу Крюденеръ, во время пребыванія ея въ окрестностяхъ Гейдельберга, посѣщали нѣсколько разъ графъ Каподистріа и баронъ фонъ-Штейпъ.

22-гоянваря 1815 года, императоръ Александръ Павловичъ уѣхалъ изъ Гейдельберга, а г-жа Крюденеръ должна была дать обѣщаніе, что пріѣдетъ къ нему въ Парижъ.

Въ Парижѣ остановилась она въ гостинницѣ Моншеню, находившейся по близости отъ отеля Элпзе-Бурбонъ, въ которомъ помѣстился русскій императоръ. Александръ Павловичъ носилъ въ это время при себѣ ключъ отъ садовой калитки, выходившей въ Елисейскія Поля, черезъ которыя онъ, никѣмъ незамѣченный, могъ, по нѣскольку разъ въ день, ходить къ баронессѣ Крюденеръ.

Во время своего вторичнаго пребыванія въ столицѣ Франціи, императоръ Александръ избѣгалъ всякихъ шумныхъ удовольствій. По его желанію, баронесса Крюденеръ, съ лицомъ закрытымъ густою вуалью, присутствовала нѣсколько разъ при воскресномъ богослуженіи въ русской церкви, устроенной въ Элизе-Бурбонъ. Императоръ пригласилъ ее въ Вертю на происходившій тамъ большой смотръ русскихъ войскъ.

Посѣщаемыя многочисленною публикою богомоленія происходили каждый вечеръ у Крюденеръ, около 7-ми часовъ; отправлялись они по обряду реформатской церкви. Емпатайцъ въ одеждѣ, усвоенной проповѣдниками этой церкви, читалъ молитву, а колѣнопреклонные богомольцы вторили ему, когда онъ произносилъ какой нибудь текстъ изъ св. писанія. Баронесса занимала мѣсто среди молящихся, и если кто нибудь обращался къ ней съ какимъ либо богословскимъ вопросомъ, то она предлагала отправиться за объясненіемъ къ Емпатайцу,

Императоръ Александръ, который, вслѣдствіе своего добраго расположенія къ Людовику XVIII, хотѣлъ удержать за Франціею прежнія ея границы, вынужденъ былъ выдержать сильную борьбу со своими союзниками, которые, въ силу политической необходимости, хотѣли отяготить вѣчно безпокойный Парижъ и отнять у Франціи, покрайней мѣрѣ, Эльзасъ. Онъ до такой степени разошелся со своими союзниками, что русскія войска не участвовали уже въ Ватерлооской битвѣ. По поводу всего этого, баронесса Крюденеръ говорила ему: «Вы правы, государь; чѣмъ болѣе вы будете великодушны къ другимъ, тѣмъ милосерднѣе будетъ къ вамъ Господь». Императоръ Александръ послѣдовалъ внушенію вліятельной проповѣдницы и настоялъ на томъ, чтобы союзники пощадили Францію.

Нѣтъ никакого сомнѣнія — замѣчаетъ Гётце, — что баронесса Крюденеръ принимала участіе въ составленіи «Священнаго союза», но какое именно? — вотъ вопросъ. Сообщила ли она первоначально императору мысль о такомъ союзѣ, или она, въ данномъ случаѣ, только встрѣтилась съ собственнымъ починомъ Александра? Извѣстно только — отвѣчаетъ на эти вопросы Гётце — что императоръ сообщилъ ей написанныя имъ собственноручно, карандашемъ, главныя основанія упомянутаго союза, и когда она нѣкоторыя изъ нихъ нашла неподходящими, то передала на его усмотрѣніе свои замѣчанія. Извѣстно также, что баронесса Крюденеръ сдѣлала въ первоначальномъ наброскѣ нѣкоторыя поправки и въ такомъ видѣ, на другой день, вручила императору его первоначальную рукопись.

Изъ письма Крюденеръ, которое она потомъ отправила императору изъ Парижа, слѣдуетъ заключить, что она не надѣялась, какъ надѣялся онъ, что, по заключеніи Священнаго союза, Европою будетъ руководить евангельское ученіе: «Vos vues sont grandes et belles, mais Vous ne pouvez les effectuer encore; il faut que Vous ne songiez, qu’a Vous régénérer, afin que tout régénéré autour de Vous; il faut que tout passe par une grande crise. L’Allemagne, qui porte en elle le germe de la destruction, sera boulversée. Les Turcs vont paraître, les Anglais ne sont pas sûrs… т. e. „Ваши планы велики и прекрасны, но вы еще не можете осуществить ихъ. Вамъ нужно заботиться только о томъ, чтобы переродиться, затѣмъ, дабы переродилось все окружающее васъ; нужно, чтобы во всемъ произошелъ огромный переворотъ. Германія, которая носитъ въ себѣ зародышъ разрушенія, будетъ ниспровергнута. Появятся турки, англичане ненадежны…“

При отъѣздѣ Александра изъ чужихъ краевъ, онъ приглашалъ ее отправиться вслѣдъ за нимъ въ Петербургъ. Онъ не принялъ въ соображеніе, что при тогдашнихъ разстроенныхъ ея финансахъ ей не возможно было, обративъ взоры къ небу, забыть объ ея земныхъ интересахъ, и что она окружена лицемѣрами и негодными людьми, среди которыхъ особенно выдавался тогдашній извѣстный проповѣдникъ Фонтэнъ и которые будутъ вызывать ее на разныя ходатайства; что главную часть ея доходовъ составляетъ аренда, пожалованная ея покойному мужу, что въ скоромъ времени срокъ этой аренды прекратится и что она вынуждена будетъ просить о продолженіи этой награды, но такъ какъ она не рѣшится на это, то одинъ изъ источниковъ ея доходовъ изсякнетъ.

Впродолженіе бѣдственныхъ 1816—1817 годовъ, она проводила время частью въ виртембергскихъ и баденскихъ владѣніяхъ, а частью въ Швейцаріи, гдѣ, желая исполнить свое призваніе, питала голодающихъ и, чтобъ имѣть для этого средства, продала свои брилліанты. Такъ какъ около нея собирались толпы народа, то правительства стали тревожиться этимъ. Ей поставили въ вину, что она пріучаетъ бѣдныхъ къ попрошайству и нищенству, и ее съ жандармами стали препровождать изъ одного мѣста въ другое и, такимъ образомъ, доставили ее къ русской границѣ.

Въ Юнгфернгофѣ, около Риги, она свидѣлась съ своимъ братомъ, тайнымъ совѣтникомъ Фитингофомъ, и оттуда писала, что она считаетъ себя дщерью первоначальной церкви и возвѣстила въ пророческомъ духѣ: L’orient s’ouvre, les calamités s’approchent sur l’Europe et sur ces contrées aussi», T. e. «Востокъ разверзается, бѣдствія надвигаются на Европу и на эти страны». Изъ Юрнгфернгофа она возвратилась въ свое помѣстье Коссе близъ Верро.

Болѣзнь зятя Беркгейма принудила баронессу Крюденеръ пріѣхать въ 1821 году въ Петербургъ.

Быть можетъ, она надѣялась, что здѣсь en удастся возобновить прежнія отношенія съ императоромъ Александромъ Павловичемъ — отношенія, которыя прекратились въ 1815 году, и что ей удастся побудить его къ освобожденію Россіею грековъ отъ турецкаго ига. «Призваніе мое — говорила она — тѣсно связано съ освобожденіемъ Греціи, чрезъ посредство которой христіанство будетъ процвѣтать на Востокѣ». Она, однако, горько обманулась въ своемъ чаяніи. Императоръ не выразилъ ей никакого вниманія. «А какъ въ былое время — говорила она Гётце — онъ проливалъ успокоительныя слезы въ моихъ объятіяхъ».

V
Грустное настроеніе Александра. — Смерть Софіи Нарышкиной. — Предубѣжденіе императора противъ Крюденеръ. — Участіе Голицына въ сношеніяхъ съ нею Государя. — Выѣздъ изъ Петербурга. — Болѣзнь. — Поѣздка въ Крымъ. — Смерть баронессы Крюденеръ.

Хотя религіозное настроеніе Александра въ это время не только не ослабло, но еще болѣе усилилось, тѣмъ не менѣе его политическія воззрѣнія приняли иное направленіе, усвоивъ, вмѣсто ученія Лагарпа, ученіе Меттерниха. Революціи въ Испаніи и въ Неаполѣ, заговоры въ Германіи и совершонное тамъ убійство извѣстнаго писателя Коцебу убѣдили его въ необходимости слѣдовать внушеніямъ Меттерниха. Смерть молодой Софіи Нарышкиной подавила его въ свою очередь тяжелымъ горемъ. Онъ сдѣлался угрюмъ, несообщителенъ, недовѣрчивъ и потерялъ прежнюю энергію. Сверхъ того, около него уже не было тѣхъ смѣлыхъ и мечтательныхъ слугъ и друзей, которые, будучи молоды, увлекались, какъ онъ, мечтами. Въ эту пору государственными дѣлами завѣдывалъ ненавидимый всѣми графъ Аракчеевъ. Александра нигдѣ уже не встрѣчали съ прежними восторгами, а, напротивъ, въ Россіи слышался ропотъ и замѣчалось чувство нерасположенія къ правительству.

Среди такой неблагопріятной обстановки, баронесса Крюденеръ вздумала связать свое религіозное ученіе съ политическими цѣлями.

Бывшій тогда въ Россіи французскій посланникъ графъ де-ла-Ферроне, сдѣлавшійся лицомъ близкимъ къ государю, сообщалъ о немъ своему правительству слѣдующее:

«Съ каждымъ днемъ для меня становится все труднѣе и труднѣе разгадать и узнать характеръ государя. Кажется, нельзя лучше говорить, какъ говоритъ онъ — съ откровенностію и достоинствомъ. Бесѣда съ нимъ оставляетъ всегда самое пріятное насчетъ него впечатлѣніе. Вы разстаетесь съ нимъ въ увѣренности, что этотъ государь съ прекрасными качествами рыцаря соединяетъ качества великаго монарха. Онъ разсуждаетъ превосходно: подавляетъ доказательствами, говоритъ краснорѣчиво, съ горячностію убѣжденнаго человѣка. Кажется — все прекрасно, но, въ концѣ концовъ, его жизнь и все то, что мнѣ приходится видѣть ежедневно, убѣждаютъ, что нельзя довѣрять ему. Безпрестанныя проявленія слабости доказываютъ, что энергія, которую онъ выказываетъ на словахъ, не въ его характерѣ, но, съ другой стороны, этотъ слабый характеръ проявляетъ такія вспышки энергіи, которыя вызываютъ въ немъ самую упорную рѣшимость, могущую повлечь за собою неисчислимыя послѣдствія. Наконецъ, императоръ крайне недовѣрчивъ, что доказываетъ его слабость, а слабость, въ свою очередь, несчастье, и тѣмъ еще болѣе, что императоръ, въ полномъ значеніи слова (по крайней мѣрѣ мнѣ такъ думается), самый честный человѣкъ, какого я когда либо зналъ. Быть можетъ, онъ часто дѣлаетъ зло, но тѣмъ не менѣе онъ всегда желаетъ сдѣлать добро».

Чувства Александра Павловича въ отношеніи къ баронессѣ Крюденеръ втеченіи шести лѣтъ значительно измѣнились. Ему сдѣлалось извѣстно то неблагопріятное впечатлѣніе, какое произвели его сношенія съ этой женщиной по разнымъ политическимъ вопросамъ. Ея религіозная и филантропическая дѣятельность въ Баденѣ, Виртембергѣ и въ Швейцаріи была выставлена передъ нимъ въ неблагопріятномъ свѣтѣ. Когда однажды какая-то пріятельница баронессы спросила его: имѣетъ-ли онъ о г-жѣ Крюденеръ какія нибудь извѣстія? — то онъ сухо отвѣчалъ: «я — боюсь за нее, она стала на ложную дорогу».

По пріѣздѣ своемъ въ Петербургъ, Крюденеръ думала, что императоръ, наставляемый Богомъ, долженъ сдѣлаться заступникомъ грековъ. Между тѣмъ «Священный Союзъ» связывалъ его по рукамъ, и на веронскомъ конгрессѣ онъ высказалъ Шатобріану, что смотритъ на возстаніе грековъ какъ на бунтъ противъ власти, установленной Богомъ. Онъ опасался, что баронесса Крюденеръ своими религіозными поученіями станетъ побуждать его къ заступничеству за грековъ и потому считалъ нужнымъ избѣгать всякихъ съ нею разговоровъ. Вспоминая, однако, прежнія свои къ ней отношенія и, можетъ быть, питая еще къ ней нѣкоторое расположеніе, онъ счелъ нужнымъ бережно отнестись къ ней и въ настоящее время.

Александръ написалъ къ ней длинное письмо — на цѣлыхъ восьми страницахъ. Въ письмѣ этомъ онъ изложилъ ей, какъ трудно ему, увлекаясь стремленіями вѣка, придти на помощь грекамъ; что онъ хотѣлъ-бы повиноваться волѣ Божіей, но что эта воля недостаточно ему выяснилась; что онъ долженъ крайне остерегаться, чтобъ не попасть на ложную дорогу, такъ какъ благія его намѣренія потребовали уже столько жертвъ, а между тѣмъ онъ осчастливилъ очень не многихъ. Кромѣ того, онъ поставлялъ ей на видъ свое обязательство не предпринимать ничего безъ согласія своихъ союзниковъ. Къ этому онъ добавилъ, что та свобода, съ которою онъ предоставилъ ей порицать его правительство, доказываетъ, что онъ ея другъ, но далъ понять, что вмѣстѣ съ тѣмъ онъ такой другъ, который можетъ заговорить съ нею иначе, если она будетъ дѣлать какія либо затрудненія его министрамъ или возбуждать въ публикѣ какое либо неудовольствіе противъ правительства, такъ какъ она тѣмъ самымъ нарушитъ свой долгъ какъ подданная и какъ христіанка. Въ заключеніе онъ сообщалъ баронессѣ Крюденеръ, — жившей тогда на дачѣ, по такъ называемому нынѣ Ланскому шоссе, — что онъ разрѣшаетъ ей бывать въ городѣ только подъ тѣмъ условіемъ, что она будетъ сохранять благоразумное молчаніе относительно положенія дѣлъ, измѣнять которыя онъ не желаетъ вслѣдствіе ея досужихъ мечтаній.

Государь приказалъ директору департамента духовныхъ дѣлъ, Тургеневу, только прочитать это письмо баронессѣ и затѣмъ возвратить его ему черезъ князя Голицына.

Она почтительно выслушала это письмо, въ которомъ ласковыя слова прикрывали очень суровое внушеніе, и попросила Тургенева выразить Государю живѣйшую признательность за его вниманіе и снисходительность. Замѣтно было, однако, что письмо это было принято съ горестнымъ чувствомъ, и она въ ту же осень уѣхала въ свое помѣстье Коссе, гдѣ и скрылась въ совершенномъ уединеніи.

Въ чрезвычайно холодную зиму 1822—1823 года она сильно страдала отъ стужи, такъ какъ жила въ нетопленныхъ комнатахъ и безъ двойныхъ рамъ. Жила же она такъ, чтобъ показать собою бѣднымъ примѣръ терпѣнія, которое она проповѣдывала. Спутникъ ея, пасторъ Кельнеръ, захотѣлъ-было подражать ей, но вскорѣ захворалъ отъ сильной простуды. Что же касается баронессы, то и она, въ свою очередь, совершенно разстроила свое здоровье и почувствовала приближеніе смерти. Будущая жизнь представлялась ей въ видѣ ужаснаго возмездія за ея прегрѣшенія и она впала въ страшное отчаяніе. Но вскорѣ такое настроеніе измѣнилось, такъ какъ, по ея словамъ, однажды ночью до нея дошелъ голосъ, который говорилъ ей: «Почему ты боишься умирать? Къ тебѣ придетъ ангелъ и перенесетъ твою душу туда, гдѣ тебя любятъ». Послѣ этого опа совершенно успокоилась и болѣзнь ея облегчилась.

По приглашенію княгини Анны Сергѣевны Голицыной, она для поправленія своего здоровья рѣшилась переѣхать въ болѣе теплый край и потому вмѣстѣ съ дочерью и зятемъ отправилась въ Крымъ, въ имѣніе княгини — Карассу-Базаръ, гдѣ Голицына завела нѣмецкую колонію. Это было весною 1824 года. Въ Карассу-Базарѣ она снова начала страдать ракомъ.

Передъ смертью она написала своему сыну, бывшему русскимъ посланникомъ въ Швейцаріи, слѣдующее: «То, что я сдѣлала добраго, то и останется послѣ моей смерти; то же, что я сдѣлала дурнаго (такъ какъ я часто не исполняла воли Божіей, и дурное было слѣдствіемъ моего упорства и моей гордости), будетъ мнѣ отпущено по благости Господней. Я должна только просить отпущенія моихъ заблужденій передъ Богомъ и людьми, кровь же Христова омываетъ всѣ грѣхи».

Она умерла въ 1824 году, въ день Рождества Христова, въ полномъ сознаніи и надеждѣ на милосердіе Божіе.

VI
Сходство Александра I и Голицына въ области религіозныхъ убѣжденій. — Министерство народнаго просвѣщенія и духовныхъ дѣлъ. — Жалобы Голицына на господство монашества. — Замѣчаніе по поводу этого. — Объ-ясненія Голицына. — Митрополитъ Михаилъ. — Вѣротерпимость. — Мѣры Голицына въ отношеніи Остзейскаго края. — Мнѣніе Голицына о расколѣ. — Непріязнь высшаго духовенства къ Голицыну. — Неудачное его управленіе министерствомъ народнаго просвѣщенія. — Цензура. — Ея строгость. — Отношенія Голицына къ Магницкому, Руничу и Уварову. — Ланкастерская метода. — Благотворительная и общественная дѣятельность Голицына.

Мы остановились нѣсколько подробно на свѣдѣніяхъ, встрѣченныхъ о баронессѣ Крюденеръ въ книгѣ Гётце, не только потому, что личность эта имѣетъ значеніе какъ сама по себѣ, такъ отчасти и въ исторіи первой четверти текущаго столѣтія, но еще и по другимъ причинамъ. Сношенія императора Александра I съ Крюденеръ представляютъ нѣкоторыя существенныя черты его религіознаго и политическаго настроенія, которое неизбѣжно должно было отражаться на окружившихъ его лицахъ, и въ особенности на князѣ Голицынѣ. Голицынъ былъ съ дѣтства связанъ съ императоромъ тѣсною дружбою. Оба они выросли при дворѣ Екатерины II, въ такую пору, когда религіозныя чувства были въ разладѣ съ разсудкомъ. Оба они усвоили себѣ одинаковый образъ мыслей и потомъ оба свернули на иную дорогу, гдѣ натолкнулись на христіанско-мистическое ученіе. Обстоятельство это, но отношенію къ Голицыну, какъ къ министру народнаго просвѣщенія и духовныхъ дѣлъ, имѣло, разумѣется, гораздо болѣе значенія, нежели въ отношеніи другихъ современныхъ ему русскихъ сановниковъ.

Министерство народнаго просвѣщенія и духовныхъ дѣлъ, которому подвѣдомственны были и дѣла господствующей церкви, принадлежало къ числу замѣтно выдавшихся учрежденій, основанныхъ въ царствованіе Александра I, но, спустя семь лѣтъ, министерство это было упразднено вслѣдствіе происковъ Аракчеева, направленныхъ противъ Голицына.

Во время своего управленія означеннымъ министерствомъ, Голицынъ особенно жаловался на преобладаніе въ православной церкви чернаго духовенства, вслѣдствіе чего епископскій санъ сдѣлался доступнымъ только монашествующимъ, такъ что монашество стало господствовать надъ бѣлымъ духовенствомъ. При такомъ условіи, это послѣднее было поставлено въ приниженное положеніе, и представители перваго, въ особѣ епархіальныхъ владыкъ, вышедшихъ изъ монастырей, обращались съ лицами бѣлаго духовенства почти какъ съ рабами. Обычай ставить митрополитовъ, архіепископовъ и епископовъ только изъ монашествующихъ до такой степени утвердился у насъ, что теперь представляется чѣмъ то страннымъ увидѣть въ этомъ санѣ лицо изъ бѣлаго духовенства. Разумѣется, что при установившемся среди православнаго люда обычаѣ особенно будетъ чудно видѣть «архіерейшу», но по каноническимъ правиламъ она можетъ существовать и нисколько не препятствовать своему супругу получить архіерейскій посохъ. Каноны нашей церкви отдаютъ даже преимущество при поставленіи на архіерейскую каѳедру лицамъ бѣлаго духовенства, такъ какъ по внѣшнему виду къ нему, а не къ монашеству приближается епископъ, хотя бы и рукоположенный изъ монашества. Такъ, наши епископы носятъ, какъ и лица бѣлаго духовенства, цвѣтныя, а не черныя рясы, и бѣлый клобукъ митрополита считается почетнѣе, нежели черный, исключительно присвоенный монашеству.

Не вдаваясь, впрочемъ, въ собственныя размышленія по этому вопросу, мы упомянемъ здѣсь лишь о томъ, какъ смотрѣлъ Голицынъ на преимущественное положеніе въ церковной іерархіи чернаго духовенства сравнительно съ положеніемъ бѣлаго. Онъ весьма основательно находилъ, что заключенный въ стѣнахъ монастыря монахъ не могъ пріобрѣсти широкаго взгляда и вѣрнаго понятія о житейскихъ потребностяхъ и, находясь въ сторонѣ отъ всего мірскаго, долженъ былъ потерять изъ виду многія существенныя условія гражданскаго, общественнаго и домашняго быта.

Что касается вопроса о причинахъ упомянутаго преобладанія, то Голицынъ, когда однажды зашла объ этомъ рѣчь при докладѣ, при которомъ присутствовали только Тургеневъ и Гётце, по словамъ послѣдняго изъ нихъ, отозвался: «какой-нибудь пьяный патріархъ установилъ зто».

Съ своей стороны, Гётце объясняетъ такое преобладаніе умственнымъ перевѣсомъ чернаго духовенства надъ бѣлымъ такъ какъ въ монахи вступали самые способные молодые, люди изъ приготовлявшихся въ духовное званіе, а также болѣе образованные вдовцы изъ бѣлаго духовенства.

Въ свою очередь мы добавимъ, что, независимо отъ этого, сплоченность монашествующихъ давала имъ перевѣсь надъ разсѣяннымъ повсюду бѣлымъ духовенствомъ. Кромѣ того, монастыри всегда пользовались большимъ почетомъ со стороны мірянъ, нежели приходскія церкви. Въ монастыри стекались и доселѣ стекается множество богомольцевъ, а старшій представитель монашествующей братіи — архимандритъ, игуменъ, настоятель, — по своей обстановкѣ и зажиточности обители, являлся въ глазахъ мірянъ лицомъ, несравненно выше стоящимъ, нежели священникъ какого-нибудь бѣднаго прихода, живущій поборами со своихъ прихожанъ.

Въ числѣ замѣчательныхъ современниковъ князя Александра Николаевича, Гётце считаетъ, въ средѣ чернаго духовенства, петербургскаго митрополита Михаила. Онъ былъ первенствующимъ членомъ синода и, по словамъ Гётце, во всѣхъ отношеніяхъ вполнѣ достойный пастырь, отличавшійся нежеланіемъ приходить въ столкновенія съ духовенствомъ иновѣрныхъ исповѣданій.

Въ своей книгѣ Гётце приводитъ нѣсколько примѣровъ тогдашней вѣротерпимости со стороны святѣйшаго синода, какъ высшаго въ государствѣ православно-церковнаго управленія.

Такъ, онъ разсказываетъ, что духовная консисторія эстляндская и лифляндская обратилась къ Голицыну съ ходатайствомъ о дозволеніи крестить въ Остзейскомъ краѣ подкидываемыхъ младенцевъ по евангелическому обряду. Министръ нашелъ такое ходатайство уважительнымъ и въ такомъ смыслѣ отнесся къ митрополиту Михаилу, который, съ своей стороны, отвѣчалъ, что къ удовлетворенію такого ходатайства не встрѣчаетъ препятствій, и такой его отзывъ, пройдя чрезъ государственный совѣтъ, получилъ высочайшее утвержденіе.

Въ подтвержденіе тогдашней вѣротерпимости, Гётце приводитъ и другой еще случай. Во время нашихъ войнъ съ Наполеономъ въ Германіи, какой-то полковникъ Бекбубетовъ женился на дѣвицѣ Фрезе, реформатскаго исповѣданія. Впослѣдствіи открылось, что онъ былъ магометанинъ. Отъ этого брака родился сынъ л, по взаимному соглашенію родителей, его предположили окрестить по вѣрѣ его матери. Между тѣмъ, новорожденный младенецъ было настолько слабъ, что, казалось, не проживетъ и одного дня. Въ виду этого повивальная бабка, принимавшая его, окрестила его сама. Но такъ какъ ребенокъ остался живъ, то пасторъ отказался записать его въ метрическую книгу на томъ основаніи, что повивальная бабка, какъ православная, окрестила его но своей вѣрѣ. Между тѣмъ, родители мальчика продолжали настаивать, что онъ принадлежитъ къ реформатской церкви. Вопросъ объ этомъ былъ представленъ на разрѣшеніе князя Голицына, который, въ свою очередь, снесся по этому дѣлу съ митрополитомъ Михаиломъ, и митрополитъ отозвался, что въ данномъ случаѣ слѣдуетъ исполнить желаніе родителей.

Гётце приводитъ еще и другіе случаи, которые свидѣтельствуютъ о взглядѣ князя Голицына на отношенія православной церкви къ иновѣрческимъ. Такъ, между прочимъ, имъ былъ проведенъ законъ, запрещавшій присоединять въ Остзейскомъ краѣ къ православной церкви тѣхъ лютеранъ, которые изъявляютъ на то желаніе потому только, что уклоняются отъ конфирмаціи, требующей нѣкотораго подготовленія по Закону Божію, а также не допускать къ присоединенію и малолѣтнихъ мужскаго пола, не достигшихъ 15-ти и женскаго — 12-ти лѣтъ, безъ согласія на то со стороны ихъ родителей.

Относительно русскихъ раскольниковъ, Голицынъ, какъ министръ духовныхъ дѣлъ, высказывалъ такое мнѣніе:

«Самое лучшее — не обращать на нихъ вниманія. Если правительство станетъ поступать иначе, то это повлечетъ за собою двоякое послѣдствіе: или нужно будетъ ихъ преслѣдовать — и тогда будетъ худо, такъ какъ они явятся мучениками и ученіе ихъ привлечетъ къ себѣ еще болѣе сторонниковъ; или же нужно будетъ выдѣлить ихъ вовсе изъ вѣдѣнія господствующей церкви. Но въ такомъ случаѣ они будутъ имѣть поводъ считать, что правительство какъ бы узаконило ихъ заблужденія. Въ дѣлахъ раскола нужно — говоритъ Голицынъ — предоставить все волѣ Божіей, времени и просвѣтительному старанію православнаго духовенства». Передавая это мнѣніе, Гётце добавляетъ, что въ Сибири считалось тогда до ста тысячъ сектантовъ, которые обратились къ Голицыну съ просьбою, чтобы онъ принялъ ихъ подъ свое начальство. «Я отклонилъ эту честь — разсказывалъ Голицынъ — и тогда они просили меня быть посредникомъ между ними и святѣйшимъ синодомъ. Я объявилъ имъ, что если они не желаютъ имѣть особаго епископа, то во всякомъ случаѣ должны подчиниться синоду, который, впрочемъ, по отдаленности ихъ мѣстопребыванія, не будетъ вмѣшиваться въ ихъ дѣла. Они не согласились на это, отзываясь тѣмъ, что въ обоихъ случаяхъ они, при ихъ богослуженіяхъ, должны будутъ поминать или епископа, или синодъ. Тогда имъ было указано, что подобныя молитвы находятся въ старинныхъ богослужебныхъ книгахъ, которыя никогда не были переиначены, но что въ нихъ при патріархѣ Никонѣ были только исправлены ошибки переводчиковъ. Однако же убѣжденія не привели ни къ чему».

То направленіе, котораго такъ твердо держался Голицынъ по дѣламъ духовнымъ, не нравилось высшему духовенству. Оно было вооружено противъ него до такой степени, что, по словамъ Гётце, даже такой просвѣщенный представитель духовенства, какимъ былъ митрополитъ Михаилъ, не задолго до своей смерти, въ поданной имъ Государю запискѣ, обвинялъ Голицына въ пренебреженіи дѣлами господствующей церкви. Въ своей нетерпимости высшее духовенство дошло тогда до того, что признавало нужнымъ обращать невѣрующихъ на путь истинный строгими принудительными мѣрами.

Вообще, Гётце отзывается о Голицынѣ, какъ о министрѣ духовныхъ дѣлъ, съ большою похвалою; что же касается его дѣятельности какъ министра народнаго просвѣщенія, то въ книгѣ Гётце попадаются отзывы инаго рода. Голицынъ искренно желалъ распространить и развить просвѣщеніе среди народа, но не былъ счастливъ въ выборѣ предназначенныхъ для того лицъ и самъ попалъ подъ вліяніе обскурантовъ и интригановъ. Самъ онъ не былъ на столько образованъ, чтобы непосредственно предпринять тотъ или другой починъ въ этомъ дѣлѣ, и потому все должно было зависѣть отъ директора департамента, но такого способнаго и толковаго человѣка при Голицынѣ не было. "Если бы — замѣчаетъ Гётце — директоромъ департамента народнаго просвѣщенія былъ такой человѣкъ, какимъ былъ. Тургеневъ, директоръ департамента духовныхъ дѣлъ, то время управленія Голицына министерствомъ народнаго просвѣщенія представлялось бы совершенно въ другомъ свѣтѣ. При Голицынѣ директоромъ департамента народнаго просвѣщенія былъ Василій Ивановичъ Поповъ. По отзыву Гётце, онъ понималъ языки нѣмецкій и англійскій и владѣлъ хорошимъ канцелярскимъ слогомъ, но онъ былъ человѣкъ безхарактерный, безъ всякой нравственной выдержки, безъ широкаго взгляда на государственныя дѣла, и вполнѣ подчинялся піетистическимъ вліяніямъ.

Кромѣ дѣлъ духовныхъ и народнаго просвѣщенія, подъ главнымъ вѣдѣніемъ Голицына находилась еще и цензура. Изъ боязни происходившихъ тогда въ Европѣ смутъ, строгость ея была усилена до крайней степени, особенно по театральной части, и въ этомъ отношеніи требованія ея доходили до смѣшнаго. Такъ, драматическій цензоръ не допускалъ въ піесахъ словъ «богъ любви», но заставлялъ замѣнять эти слова словами Амуръ или Купидонъ. Иностранная цензура была придирчива до того, что однажды не пропустила одного нумера «„Augsburger Allgemeines Zeitung“ потому только, что тамъ встрѣтилось объявленіе о продажѣ въ Германіи портрета испанскаго агитатора Ріего.

О какихъ либо нововведеніяхъ по учебной части при Голицынѣ не было и помину. Изъ высшихъ учебныхъ. заведеній въ его время были открыты: въ 1817 году петербургскій университетъ, а въ Одессѣ — Ришильевскій лицей. Гётце говоритъ, что, судя по находившимся въ ту пору при этомъ университетѣ профессорамъ, ему предстояла блестящая будущность, если бы развитіе этого разсадника просвѣщенія не было задержано злобнымъ вліяніемъ Магницкаго и Рунича.

Магницкій и Руничъ, разсказываетъ Гётце, были превосходные говоруны и своею болтовнею они ослѣпили Голицына такъ, что онъ изъ-за нихъ не могъ ничего видѣть. Изъ нихъ Магницкій былъ попечителемъ казанскаго, а Руничъ петербургскаго университетовъ. Они, съ своей стороны, начали выставлять подвѣдомственные имъ университеты какъ разсадники невѣрія и революціоннаго духа, предрекая отъ этого разныя бѣдствія и напасти. Уваровъ, бывшій впослѣдствіи министромъ народнаго просвѣщенія, а въ ту пору президентомъ академіи и попечителемъ петербургскаго университета, старался защитить этотъ послѣдній. Такъ какъ онъ былъ скорѣе человѣкъ ученый, нежели администраторъ, то въ его управленіи можно было найти нѣсколько промаховъ. Онъ раза два пріѣзжалъ на воскресныя собранія, бывавшія у Голицына, но звѣзда его, какъ попечителя, была уже на закатѣ. На этихъ собраніяхъ его какъ будто никто не замѣчалъ „и онъ — говоритъ Гётце — былъ очень доволенъ, когда я, въ ту пору еще молодой и незначительный чиновникъ, заговаривалъ съ нимъ, и старался подольше протянуть эту бесѣду“.

Въ похвалу Голицыну должно, однако, сказать, что онъ обратилъ вниманіе на распространеніе чтенія и письма въ народѣ, такъ какъ эти первоначальныя знанія были тогда очень мало распространены. Голицынъ, по возможности, старался открывать народныя училища и заботился о введеніи въ Россіи бывшей тогда въ ходу такъ называемой „ланкастерской“ методы. Для введенія и распространенія ея былъ учрежденъ особый комитетъ, подъ предсѣдательствомъ ректора александро-невской духовной академіи, архимандрита Филарета, впослѣдствіи митрополита московскаго. Въ составъ этого комитета вошли также Магницкій и Руничъ, скоро вкравшіеся въ довѣренность министра, въ то же время четверо студентовъ педагогическаго института были отправлены за-границу для изученія ланкастерской методы. На основаніи же этой методы, независимо отъ министерства народнаго просвѣщенія, были устроены въ Петербургѣ солдатскія школы.

Съ 1817 года Голицынъ былъ предсѣдателемъ „Человѣколюбиваго Общества“ и содѣйствовалъ устройству при этомъ обществѣ медико-филантропическаго отдѣленія. При его участіи и содѣйствіи образовано было, донынѣ дѣйствующее съ пользою „Попечительное о тюрьмахъ Общество“ какъ въ обѣихъ столицахъ, такъ и въ разныхъ, губерніяхъ, а также попечительство о бѣдныхъ и пріютъ для неизлечимо больныхъ. Особенно заботился Голицынъ, въ началѣ двадцатыхъ годовъ, о призрѣніи грековъ, убѣжавшихъ въ южную Россію отъ турецкихъ звѣрствъ, а также о выкупѣ гречанокъ и дѣтей, купленныхъ турками въ рабство, и собиралъ съ этою цѣлью большія пожертвованія.

Когда, въ 1823 году, открылся въ Бѣлоруссіи голодъ. Голицынъ воззвалъ къ общественной благотворительности въ помощь голодающимъ. Въ 1816 году, подъ покровительствомъ Голицына, возникло „Общество любителей русской словесности“, составившееся преимущественно изъ молодыхъ писателей и начавшее издавать журналъ, прибыль съ котораго предназначалась для пособія нуждающимся литераторамъ и учащимся. Вообще, Голицынъ очень охотно поддерживалъ всякое филантропическое и общеполезное предпріятіе.

Въ бытность свою министромъ народнаго просвѣщенія, Голицынъ, въ 1819 году, управлялъ однажды временно министерствомъ внутреннихъ дѣлъ и одинъ разъ, въ отсутствіи князя Волконскаго, — министерствомъ двора.

„Вслѣдствіе губительнаго вліянія Магницкаго и его сподручника — Рунича“, говоритъ Гётце, „министерство народнаго просвѣщенія пришло въ разстройство и дѣятельность его. отражавшаяся въ ложномъ свѣтѣ, сильно повредила Голицыну въ общественномъ мнѣніи“.

VII
Вліяніе Магницкаго на Голицына. — Отзывы Гётце о Магницкомъ. — Ихъ особое значеніе. — Его пріемы для пріобрѣтенія благосклонности Голицына. — Доносы на казанскій университетъ. — Разговоръ императора съ Голицынымъ о Магницкомъ. — Назначеніе Магницкаго попечителемъ казанскаго университета. — Разгромъ этого заведенія. — Руничъ. — Интриги Магницкаго чрезъ архимандрита Фотія и митрополита Серафима. — Участіе Аракчеева. — Надежды Магницкаго занять мѣсто Голицына.

О губительномъ вліяніи Михаила Леонтьевича Магницкаго появилось уже много извѣстій въ нашей печати. Не лестные о немъ отзывы встрѣчаются и въ книгѣ Гётце, и они, по нашему мнѣнію, должны имѣть особое значеніе, такъ какъ они представляются однимъ изъ его современниковъ, близко знавшимъ его, и притомъ написаны Гётце уже въ преклонныхъ годахъ, когда обыкновенно, — особенно въ русскомъ тайномъ совѣтникѣ, да еще изъ нѣмцевъ, — стихаетъ всякое свободомысліе, и онъ безъ всякихъ душевныхъ порывовъ и съ большого сдержанностію высказываетъ свои мнѣнія.

Магницкій былъ другомъ Сперанскаго и вмѣстѣ съ нимъ впалъ въ немилость, но затѣмъ получилъ сперва мѣсто вице-губернатора въ Тамбовѣ, а потомъ губернатора въ Симбирскѣ. Хотя онъ, какъ администраторъ, былъ вовсе неспособный, но, тѣмъ не менѣе, былъ человѣкъ умный. Честолюбіе мучило его, и онъ, для удовлетворенія этой страсти, не пренебрегалъ никакими средствами и потому былъ опаснымъ интриганомъ. Нѣкогда онъ былъ кутила и остроумный насмѣшникъ, но, вступивъ въ правительственныя сферы, онъ сталъ отличаться набожностію и выдавать себя за человѣка религіознаго.

Чтобъ обратить на себя вниманіе Голицына, онъ, какъ симбирскій губернаторъ, учредилъ отдѣлъ „Библейскаго Общества“ и при открытіи этого отдѣла произнесъ такую рѣчь, въ силу которой явился самымъ усерднымъ ревнителемъ подобнаго учрежденія. Онъ достигъ своей цѣли. Послѣ того какъ онъ былъ уволенъ отъ должности губернатора, противъ него не только не было начато комитетомъ министровъ слѣдствія по поданнымъ на него жалобамъ, но онъ получилъ мѣсто члена въ главномъ правленіи училищъ съ 6.000 руб. ежегоднаго содержанія

Стараясь понравиться Голицыну еще болѣе, онъ каждое воскресенье и каждый праздникъ являлся къ обѣдни въ домовую церковь князя и тамъ земными поклонами силился привлечь на себя взгляды министра. Съ лукавымъ разсчетомъ онъ прикрывалъ свою лицемѣрную набожность горячею преданностію церкви, чѣмъ и вызвалъ къ себѣ сочувствіе клерикальной партіи.

Наружность его можно назвать внушительною. Онъ былъ видный мужчина, съ правильными, но нѣсколько грубыми чертами лица. По словамъ Гётце, Магницкій производилъ на него отталкивающее впечатлѣніе и Гётце избѣгалъ всякаго съ нимъ сближенія при встрѣчахъ у министра.

Такъ какъ Магницкій, будучи симбирскимъ губернаторомъ, жилъ по сосѣдству съ Казанью, то онъ воспользовался этимъ, чтобъ сообщать Голицыну свѣдѣнія о состояніи тамошняго университета, дабы выставить это зеведеніе въ самомъ дурномъ видѣ. Въ февралѣ 1819 года, онъ сообщилъ министру, что въ университетѣ нужно произвести ревизію. Онъ отправился въ Казань, пробылъ тамъ съ недѣлю и донесъ министру, что университетъ находится въ крайнемъ разстройствѣ и безпорядкѣ, что изъ 25-ти профессоровъ, за исключеніемъ какихъ нибудь 5-ти молодыхъ, — всѣ неучи, атеисты, или деисты, а студенты не знаютъ даже числа заповѣдей Божіихъ, почему университетъ, по всей справедливости, долженъ быть закрытъ. Непроницательный Голицынъ, прельщенный набожностію Магницкаго, его свѣтскими пріемами и краснорѣчіемъ, не затруднился представить его доносъ на усмотрѣніе государя.

Въ это время въ германскихъ университетахъ происходило демократическое движеніе. Доносъ Магницкаго подоспѣлъ весьма кстати и судьба казанскаго университета висѣла на волоскѣ. „Если — говоритъ Гётце — его постигла бы участь, предназначавшаяся ему Магницкимъ, то несомнѣнно вслѣдъ за тѣмъ были бы предприняты и другія угнетательныя мѣры противъ народнаго образованія“.

Къ чести Александра I, должно, однако, сказать, что онъ не поддался кишившимъ около него проискамъ. На представленіе о закрытіи университета онъ возразить: „Зачѣмъ уничтожать то, что можно исправить? Можно удалить неспособныхъ профессоровъ и замѣнить ихъ другими, приглашенными изъ за-границы“.

Съ своей стороны, Голицынъ полагалъ, что никто не въ состояніи исправить казанскій университетъ лучше, чѣмъ это сдѣлаетъ Магницкій. Когда же, въ іюлѣ 1819 года. Голицынъ поднесъ государю указъ о назначеніи Магницкаго попечителемъ казанскаго университета, то — по передачѣ Гётце — между императоромъ и его министромъ произошелъ слѣдующій разговоръ:

Императоръ. Ты хорошо знаешь Магницкаго?

Голицынъ. Да, ваше величество, я знаю его уже давно. Мнѣ извѣстны его прежнія заблужденія, но теперь онъ перемѣнился къ лучшему и углубился въ самого себя.

Императоръ. Итакъ, ты ходатайствуешь, чтобы я назначилъ его попечителемъ?

Голицынъ. Если вашему величеству угодно будетъ оказать эту милость, то я увѣренъ, что онъ будетъ хорошо исполнять свою обязанность.

Императоръ. Пусть будетъ такъ! Я принялъ за правило предоставлять министрамъ право выбирать себѣ подчиненныхъ, но я напередъ тебѣ говорю, что Магницкій будетъ первымъ на тебя доносчикомъ.

Такими словами, по замѣчанію Гётце, государь чрезвычайно вѣрно опредѣлилъ характеръ Магницкаго, но къ сожалѣнію, Голицынъ пренебрегъ этимъ предостереженіемъ.

Первымъ дѣломъ Магницкаго, какъ попечителя, было преслѣдованіе способныхъ профессоровъ, въ особенности такихъ, которые носили нѣмецкія фамиліи или не принадлежали къ православной церкви. Онъ замѣнялъ ихъ темными личностями, хотя государь имѣлъ совершенно иное намѣреніе. Ни одинъ профессоръ не былъ вызванъ изъ-за-границы. Затѣмъ онъ началъ вводить свои административныя мѣры и, въ продолженіе шестилѣтняго своего управленія округомъ, произвелъ въ дѣлахъ его страшный хаосъ. О дѣйствіяхъ Магницкаго сообщалось много свѣдѣній, но вотъ тѣ добавочныя, которыя встрѣчаются въ книгѣ Гётце.

Такъ, онъ приказалъ взять изъ университетской библіотеки и сжегъ всѣ книги, казавшіяся ему зловредными, также и изданныя на иностранныхъ языкахъ. Прочія же книги велѣлъ опечатать и не давать ихъ никому, даже профессорамъ, хотя бы нѣкоторыя изъ этихъ книгъ и были одобрены цензурою. Во все время его завѣдыванія университетомъ, для тамошней библіотеки не было пріобрѣтено ни одной книги. Онъ хвалился водворенною имъ дисциплиною. Всѣмъ своимъ подчиненныхъ профессорамъ, учителямъ и студентамъ онъ запретилъ пить вино, объявивъ, что это страшный грѣхъ. Если же кто-либо изъ казенныхъ студентовъ былъ замѣченъ въ нарушеніи этой попечительской заповѣди, то его сажали въ темный катцеръ, надѣвали на него крестьянскую сермягу и лапти. Послѣ того къ заключенному приходилъ священникъ и поучалъ его. Когда же виновный исповѣдовался и удостоивался св. причастія, то онъ считался очистившимся отъ грѣховъ. Казенныхъ же студентовъ, если они попадались въ чемъ-либо болѣе важномъ, нежели выпивка вина, вопреки закона, безъ всякаго суда, сдавалъ въ солдаты. Каждый наставникъ и каждый ученикъ обязаны были имѣть по экземпляру св. писанія. Болѣзнь попечитель считалъ только послѣдстіемъ грѣховъ. Была введена и поощряема система тайныхъ доносовъ, подобно тому, какъ это было въ іезуитскихъ школахъ, и вся учащаяся молодежь дошла до послѣдней степени нравственнаго паденія.

Гётце сообщаетъ также кое-что и о Руничѣ, замѣстившемъ Уварова по управленію петербургскимъ университетомъ, или, говоря иначе, петербургскимъ учебнымъ округомъ. Руничъ пытался подражать примѣру, поданному Магницкимъ, и безпощадно преслѣдовалъ такихъ выдававшихся при упомянутомъ университетѣ профессоровъ, какими были Эрнстъ Раупахъ, Куницынъ, Германъ и Арсеньевъ. Къ этому Гётце прибавляетъ, что преслѣдованіе профессоровъ имѣло еще другую, болѣе существенную цѣль. Выставляя ихъ предъ государемъ людьми неблагонадежными, обскуранты хотѣли убѣдить его, что отъ университетовъ исходятъ опасныя для государства идеи, и, подавивъ такимъ способомъ общее образованіе, замѣнить его церковно-фанатическимъ ученіемъ.

Ошибочно было бы полагать, что и Голицынъ, съ своей стороны, стремился къ этому, лишь потому, что онъ позволялъ Магницкому и Руничу производить татарскіе погромы по части народнаго образованія. Напротивъ, онъ, по увѣренію Гётце, желалъ поставить университеты на подобающую имъ высоту, доказательствомъ чему могъ служить дерптскій университетъ, о которомъ заботился тогдашній его попечитель, графъ Ливенъ. Бѣда заключалась въ томъ, что Голицынъ, довѣряя прямодушію Магницкаго, впалъ въ сильное заблужденіе, а ограниченный по уму Поповъ, въ свою очередь, не выяснилъ министру настоящаго прискорбнаго положенія дѣлъ. Слишкомъ поздно узналъ Голицынъ, что Магницкій былъ агентомъ его враговъ, что онъ злоупотреблялъ довѣріемъ князя, который тогда только и догадался, какую змѣю согрѣлъ онъ у себя на груди, а до того времени вліяніе Магницкаго возрастало все болѣе и болѣе. Онъ ловко подлаживался къ министру, посѣщая съ нимъ больницы и тюрьмы, или завозя его къ бѣсноватому, который всякій разъ, когда Магницкій заклиналъ его именемъ Христа, оралъ во все горло и валялся на полу въ корчахъ.

Магницкій уже съ давнихъ поръ былъ въ близкихъ отношеніяхъ къ архимандриту Фотію и къ митрополиту Серафиму и раздражилъ ихъ ненависть противъ Голицына. Черезъ посредство ихъ онъ сошелся съ Аракчеевымъ, который, при помощи духовенства, разсчитывалъ столкнуть съ мѣста Голицына и отдалить его отъ государя. Аракчеевъ нашелъ въ Магницкомъ хорошее орудіе для исполненія своего замысла. Въ свою же очередь, Магницкій надѣялся, что онъ, посредствомъ предательства и интригъ, войдетъ въ силу. Онъ не довольствовался уже должностью попечителя и, уповая на могущество Аракчеева, мечталъ, по сверженіи Голицына, занять его мѣсто, т. е. сдѣлаться министромъ народнаго просвѣщенія. Нѣкоторые утверждали, что Магницкій составилъ уже письменный планъ насчетъ того, какъ переустроить все государство по образцу казанскаго университета.

Въ министерство Шишкова Руничъ лишился мѣста попечителя и подпалъ подъ слѣдствіе за растрату строительныхъ суммъ.

VIII
Учрежденіе „Библейскаго общества“ въ Петербургѣ. — Участіе Голицына. — Дѣятельность этого общества. — Его личный составѣ. — Кружокъ Попова. — Борьба съ „княземъ тьмы“. — Изданіе переводовъ и сочиненій съ мистическимъ направленіемъ. — Обвиненія противъ Голицына.

Въ „Вѣстникѣ Европы“ за 1868 годъ были помѣщены тщательно разработанныя статьи о „Русскомъ Библейскомъ обществѣ“, написанныя А. Н. Пынинымъ. Съ своей стороны, Гётце, какъ очевидецъ зарожденія этого общества, его дѣятельности и его конца, сообщаетъ о немъ нѣкоторыя особыя, заслуживающія вниманія, свѣдѣнія.

Однажды, въ 1812 году, императоръ, удрученный заботами по случаю войны съ Наполеономъ I, отправился утромъ на обычную свою прогулку вдоль набережной Фонтанки, и зашелъ къ Голицыну, жившему въ томъ домѣ, который нынѣ, напротивъ Михайловскаго замка, занимаетъ бывшій министръ императорскаго двора, графъ В. О. Адлербергъ. Въ рабочемъ кабинетѣ князя Александръ Павловичъ нашелъ на столѣ славянскую библію и разговорился съ хозяиномъ о своемъ угнетенномъ настроеніи духа. Открывъ въ это время случайно библію, онъ прочелъ псаломъ о возложеніи упованія на Бога.

По прошествіи нѣкотораго времени, государь попросилъ императрицу, свою супругу, одолжить ему библію и, читая эту книгу, убѣдился, сколько утѣшенія и бодрости можетъ почерпнуть изъ нея человѣческое сердце.

6-го декабря 1812 года, онъ сообщилъ агенту великобританскаго и заграничнаго „Библейскаго общества“, пастору Паттерсону, планъ объ учрежденіи въ Петербургѣ „Библейскаго общества“. Первоначально общество это, подъ предсѣдательствомъ Голицына, составилось изъ свѣтскихъ лицъ и изъ лицъ, принадлежавшихъ къ протестантскому духовенству, и, благодаря тѣмъ денежнымъ средствамъ, которыя избыточно стекались въ общество, дѣятельность его расширялась все болѣе и болѣе. Въ 1814 году, оно преобразовалось въ „Русское Библейское общество“, и президентомъ его былъ снова избранъ Голицынъ. Теперь въ общество стали вступать не только представители высшаго свѣтскаго крута, но и представители высшаго православнаго духовенства, наряду съ духовными лицами инославныхъ исповѣданій.

По первоначальному плану, общество должно было издавать на иностранныхъ только языкахъ „Ветхій“ и „Новый Завѣтъ“, право же изданія библіи на славянскомъ языкѣ, для употребленія среди православныхъ, было, по-прежнему, удержано исключительно за святѣйшимъ синодомъ. Поэтому, на первыхъ порахъ изъ синодскихъ книжныхъ складовъ было пріобрѣтено обществомъ извѣстное количество экземпляровъ библіи, которые потомъ были пущены въ продажу по пониженной цѣнѣ, или раздавались безплатно. Общество распространяло также священное писаніе на иностранныхъ языкахъ и, между прочимъ, на тѣхъ, на которыхъ говорятъ магометане, живущіе въ Россіи.

Въ 1814 году, въ общество, съ званіемъ вице-президентовъ, начали вступать митрополиты, архіепископы и епископы; въ числѣ этихъ лицъ былъ и Серафимъ, тогда архіепископъ тверской, впослѣдствіи с. — петербургскій митрополитъ, а также епископъ армянскій Іоаннесъ и римско-католическій митрополитъ Сестренцевичъ, несмотря на явно выраженное по этому поводу неудовольствіе со стороны римской куріи. По возвращеніи въ Россію изъ похода за Рейнъ, императоръ приказалъ издать „Новый Завѣтъ“ въ переводѣ на русскій языкъ, поручивъ наблюденіе за этимъ переводомъ лицамъ духовнаго званія, съ приложеніемъ постраничнаго подлинника на славянскомъ языкѣ. Съ своей стороны, синодъ поручилъ этотъ трудъ александро-невской духовной академіи, подъ надзоромъ ея ректора Филарета, бывшаго потомъ столь извѣстнымъ митрополитомъ московскимъ.

Кромѣ того, „Русское Библейское общество“ начало издавать на русскомъ языкѣ религіозно-наставительныя сочиненія, въ числѣ которыхъ обращали на себя особенное вниманіе сочиненія Гавріила, архіепископа кишиневскаго и хотинскаго.

Надобно, впрочемъ, замѣтить, что у насъ „Библейское общество“ устроилось не такъ, какъ въ Англіи — въ видѣ частнаго, но, напротивъ, какъ-бы въ родѣ государственнаго учрежденія, такъ какъ всѣ должностныя лица обязаны были ему содѣйствовать, тогда какъ англійское или, точнѣе, великобританское „Библейское общество“ совершенно уединило свою дѣятельность отъ всякой связи съ правительствомъ, и потому тамъ при его посредствѣ никогда никто не могъ, да и не можетъ дѣлать себѣ служебную карьеру. У насъ же устроилось оно при совершенно иной обстановкѣ.

Такимъ образомъ, въ общество забрались люди, вовсе даже не сочувствовавшіе его цѣли и, кромѣ того, въ него проникли обскуранты, ханжи, фанатики, піетисты, лицемѣры и интриганы, волновавшіе все общество своими интригами и происками. Всѣ подобныя личности сосредоточивались около Попова, какъ бы главнаго представителя князя Голицына, и тѣ, которые не принадлежали къ этой піетистической и фанатической кучкѣ, могли прослыть безбожниками и людьми опасными. Кружокъ Попова не довольствовался тѣмъ, что могъ заниматься опредѣленнымъ дѣломъ, но подъ вліяніемъ самолюбія и религіознаго мистицизма, его сторонники хотѣли бороться съ „княземъ тьмы“, съ сатаною, который мерещился имъ всюду.

Нѣкоторые изъ членовъ „Русскаго Библейскаго Общества“ стали издавать переводныя книжки и свои сочиненія и разсужденія, основанныя на общихъ христіанскихъ воззрѣніяхъ, а не исключительно на богословско-догматическихъ толкованіяхъ. Это вызвало грозу со стороны фанатической партіи, и одинъ изъ главныхъ ея представителей, извѣстный архимандритъ — Фотій, началъ прямо называть эти изданія „бѣсовскими книгами“.

Въ силу всего этого, существованію „Русскаго Библейскаго Общества“ стала грозить близкая опасность, а на Голицына посыпались разныя обвиненія.

IX.
Личности, описываемыя въ книгѣ Гётце. — Аракчеевъ. — Фанатическая партія. — Протестантскіе іезуиты. — Происки гернгутеровъ. — Учрежденіе званія евангелическаго епископа въ Россіи. — Вопросъ о привилегіяхъ Остзейскаго края. — Наговоры государю на Голицына и Тургенева. — Непріятное положеніе Голицына. — Вліяніе на государя графа Дивена.

Разсказывая о князѣ Александрѣ Николаевичѣ Голицынѣ и его времени, Гётце вводитъ читателей по временамъ какъ бы въ портретную галлерею современниковъ князя, которыхъ, если онъ и не зналъ близко, то все же встрѣчалъ и въ обществѣ, и по дѣламъ службы. Такое добавленіе придаетъ оживленность и картинность тѣмъ свѣдѣніямъ, которыя попали въ книгу Гётце отчасти только по слухамъ, или были — впрочемъ, въ самомъ ничтожномъ размѣрѣ — позаимствованы имъ изъ рукописныхъ и еще менѣе изъ печатныхъ источниковъ, или изъ ходившей молвы. Такъ, между прочимъ, на страницахъ его книги встрѣчаются очерки извѣстнаго римско-католическаго митрополита Сестренцевича и графа Аракчеева, по такъ какъ и умственныя и нравственныя свойства, а также и дѣйствія этого послѣдняго, достаточно уже извѣстны, то мы не будемъ говорить о немъ, а упомянемъ лишь о тѣхъ лицахъ, которыя не въ такой степени извѣстны, какъ этотъ мрачный и жестокій любимецъ Александра I.

Аракчеевъ, въ свою очередь, интриговалъ противъ Голицына, какъ бы ревнуя его къ императору, съ которымъ, какъ мы уже говорили, князь былъ друженъ съ самаго дѣтства. Съ цѣлью повредить Голицыну, онъ соединился съ фанатическою партіею, хотя самъ вовсе не раздѣлялъ ея крайнихъ убѣжденій и смотрѣлъ на нее только какъ на пригодное для него орудіе противъ Голицына. Въ составѣ упомянутой партіи было немало протестантскихъ іезуитовъ, которые, какъ разсказываетъ Гётце, хотѣли выжить изъ министерства его, Гётце, и его ближайшаго начальника, директора департамента духовныхъ дѣлъ, Тургенева. Эти іезуиты находили, что Гётце и Тургеневъ препятствовали преслѣдовать такихъ духовныхъ лицъ, которыя не сочувствовали піетизму, что они заслоняли имъ путь къ министру и тѣмъ самымъ не допускали ихъ подчинить Голицына вліянію фанатиковъ.

Упомянувъ о протестантскихъ іезуитахъ, Гётце въ такихъ словахъ опредѣляетъ ихъ свойства и образъ ихъ дѣйствій: „Протестантскими іезуитами — говоритъ онъ — я называю такихъ понаторѣлыхъ фанатиковъ, которые обращаютъ свою набожность въ ремесло и ищутъ съ помощью ея своихъ выгодъ, слѣдуя іезуитскому правилу, гласящему, что цѣль оправдываетъ средства“. Какъ среди православной церкви велись въ ту пору разныя интриги, такъ точно то же дѣлалось и въ протестантской. И тамъ появились фанатики, прибѣгавшіе къ клеветамъ и доносамъ, и тамъ существовала піетистическая партія, желавшая воспользоваться религіозномистическимъ настроеніемъ Александра Павловича. Въ подтвержденіе этого Гётце приводитъ высочайшій манифестъ, подписанный государемъ въ 1818 году, въ бытность его въ Москвѣ. Воспользовавшись тѣмъ, что государь пріѣхалъ въ Москву съ княземъ Голицынымъ, при которомъ не было Тургенева, гернгутерская партія, чрезъ замѣнявшаго на этотъ разъ Тургенева директора департамента народнаго просвѣщенія Попова, успѣла убѣдить Голицына представить къ высочайшей подписи манифестъ объ освобожденіи гернгутеровъ, или моравскихъ братьевъ, проживающихъ въ прибалтійскихъ губерніяхъ, отъ рекрутской повинности. Такая льгота повела бы къ крайнимъ неудобствамъ. Такъ какъ для вступленія въ братство не требуется отреченія отъ такъ называемаго „аугсбургскаго исповѣданія“, общаго для всѣхъ отраслей протестантской церкви, то многіе послѣдователи этой церкви очень охотно вступили бы въ братство съ цѣлью избѣгнуть рекрутской повинности, въ то время чрезвычайно тягостной. Такимъ образомъ, остзейскія губерніи въ отношеніи этой повинности могли бы стать въ совершенно исключительное положеніе, или же отправленіе этой повинности разложилось бы слишкомъ неравномѣрно на тамошнее населеніе. Гётце разсказываетъ, что ему удалось предотвратить такія послѣдствія тѣмъ, что къ манифесту было присоединено особое толкованіе въ томъ смыслѣ, что предоставленною въ манифестѣ льготою имѣютъ право воспользоваться только наличные уже гернгутеры, число которыхъ въ это время простиралось въ остзейскихъ губерніяхъ лишь до 15 человѣкъ, и что упомянутое право не распространяется на тѣхъ гернгутеровъ, которые прибудутъ туда уже послѣ изданія манифеста.

Въ управленіе Голицына министерствомъ духовныхъ дѣлъ, учреждено было званіе евангелическаго епископа, причемъ власть епископа хотѣли распространить на всѣ церкви евангелическаго исповѣданія, находящіяся въ Россіи, но такая власть оказалась несообразною съ ученіемъ евангелической церкви, которая не признаётъ вселенскаго значенія епископовъ, но ограничиваетъ ее только извѣстною мѣстностію, тою иди другою отдѣльною діоцезіею, что, впрочемъ, принято и въ православной церкви послѣ отмѣны сана патріарха всея Россіи.

При Голицынѣ же разсматривался вопросъ объ учрежденіи въ Россіи генеральной евангелической духовной консисторіи.

При разсмотрѣніи этого дѣла въ особомъ комитетѣ, учрежденномъ при министерствѣ духовныхъ дѣлъ, произошло слѣдующее. Графъ Ливенъ, піетистъ и попечитель дерптскаго университета, внесъ въ комитетъ проектъ объ учрежденіи въ Остзейскомъ краѣ мѣстнаго евангелическо-духовнаго управленія на новыхъ основаніяхъ. Голицынъ же и департаментъ духовныхъ дѣлъ были противъ этого проекта. Такимъ образомъ, вышло, что русскій князь и русскій министръ въ отпоръ Ливену началъ отстаивать ненарушимость привилегій „герцогства“ Лифляндскаго въ силу извѣстной рижской капитуляціи, утвержденной Петромъ Великимъ въ 1710 году. Между тѣмъ, коренной лифляндскій баронъ, Ливенъ, заявлялъ, что эта капитуляція ничего не значитъ, что въ Остзейскомъ краѣ могутъ быть вводимы новые порядки, такъ какъ упомянутая рижская капитуляція была заключена условно съ тою оговоркою, что прежніе порядки въ герцогствѣ будутъ продолжаться лишь настолько, насколько они будутъ согласны съ общими выгодами русскаго государства, или же пока Петръ или его преемники не признаютъ за нужное отмѣнить ихъ.

Хотя князь Голицынъ и имѣлъ вліяніе на государя, но и Ливенъ имѣлъ при дворѣ сильную руку въ лицѣ своей матери, бывшей воспитательницы великихъ княженъ, сестеръ Александра Павловича, а также и въ лицѣ старшаго своего брата, находившагося въ эту пору русскимъ посланникомъ въ Лондонѣ. По поводу пререканій съ Голицынымъ, Ливенъ навелъ предъ государемъ тѣнь на Голицына. На одной изъ аудіенцій, Александръ Павловичъ высказалъ своему министру не слишкомъ пріятныя вещи. Онъ говорилъ ему, что директоръ департамента духовныхъ дѣлъ, Тургеневъ, ведетъ эти дѣла лѣниво, что называется, спустя рукава, что Тургеневъ передалъ завѣдываніе департаментомъ молодому человѣку, т. е. Гётце, своему пріятелю, только-что вышедшему изъ университета, и что Гётце, изъ желанія показать себя лицомъ властнымъ, надѣлалъ разныя непріятности графу Ливену при разсмотрѣніи вопроса объ учрежденіи генеральной консисторіи. Обстоятельство это, конечно, доказываетъ воспріимчивость Александра Павловича къ доходившимъ до него слухамъ, такъ какъ онъ придавалъ такое важное значеніе мелкому чиновнику министра, и тѣмъ самымъ слишкомъ чувствительно оскорблялъ послѣдняго, указывая на то, что Голицынъ не имѣетъ должной силы надъ своими подчиненными. Наговоры Ливена отозвались на Гётце тѣмъ, что императоръ, по представленію Голицына, чрезъ комитетъ министровъ, объ утвержденія Гётце начальникомъ отдѣленія, не согласился на это, я указъ о Гётце былъ возвращенъ въ комитетъ неподписаннымъ, безъ всякаго объясненія съ Голицынымъ. Когда же, спустя нѣкоторое время, Голицынъ лично просилъ государя объ утвержденіи Гётце, то и на эту просьбу послѣдовалъ отказъ. Для Голицына теперь стало ясно, что онъ не имѣетъ уже прежней силы. Онъ упалъ духомъ и, въ разговорѣ съ Гётце, сказалъ: „je ne sais pas ce que je deviendrai moi-même.

Une confiance perdue est difficile à reparer“, т. e. „я не знаю самъ, что со мною будетъ. Однажды утраченное довѣріе возстановить трудно“. И дѣйствительно, черезъ нѣсколько дней онъ былъ доведенъ до того, что ему самому приходилось просить объ отставкѣ. Но онъ, среди разныхъ непріятностей, продержался на должности министра до 1824 года. Между тѣмъ, скромность положенія Голицына дошла до того, что онъ считалъ нужнымъ ходатайствовать у государя о покровительствуемомъ имъ чиновникѣ своего министерства, Гётцѣ, чрезъ посредство евангелическаго епископа Сигнеуса, который дѣйствительно завелъ съ императоромъ рѣчь объ этомъ молодомъ человѣкѣ и отзывался о немъ съ похвалою. Невниманіе государя къ Голицыну усиливалось все болѣе и перешло даже въ полное пренебреженіе къ нему, какъ къ министру, такъ какъ выборъ лица на мѣсто Гётце былъ предоставленъ не Голицыну, а графу Ливену.

X
Отношенія Голицына къ государю. — Выходка Фотія. — Книга патера Госснера. — Паденіе Голицына. — Переустройство департамента духовныхъ дѣлъ. — Аракчеевъ — докладчикъ по синодскимъ дѣламъ. — Положеніе опальнаго министра. — Отзывъ Гётце о Тургеневѣ. — Квакеръ Шлитто.

Минуя въ книгѣ Гётце главу объ архимандритѣ Фотіи и его другинѣ, графинѣ Аннѣ Алексѣевнѣ Орловой, какъ о личностяхъ хорошо уже извѣстныхъ, мы перейдемъ къ той главѣ, въ которой Гётце разсказываетъ о паденіи Голицына.

Несмотря на то непріятное положеніе, въ какое Голицынъ, какъ уже видно, былъ поставленъ какъ министръ. онъ, какъ частное лицо, пользовался, повидимому, прежнимъ расположеніемъ и даже дружбою Александра Павловича. Князь въ лѣтнюю пору жилъ при императорѣ пли на Каменномъ островѣ, или въ Царскомъ Селѣ, и даже, въ 1822 году, какъ казалось, пріобрѣлъ опять полную его довѣренность, такъ какъ онъ участвовалъ въ это время въ составленіи акта объ отреченіи цесаревича Константина Павловича отъ престола. Въ сущности, однако, положеніе его было шатко и затѣянныя противъ него козни не прекращались.

Главнымъ двигателемъ этихъ козней былъ Фотій. Графиня Орлова устроила въ своемъ домѣ свиданіе между нимъ и Голицынымъ, и когда послѣдній явился къ графинѣ, Фотій, уже бывшій у нея, накинулся на Голицына съ обличеніями, насказалъ ему много ругательствъ и дерзостей, и когда Голицынъ, не вытерпѣвшій этого нахальства, сталъ выходить изъ гостиной, то Фотій крикнулъ ему вслѣдъ. „Анаѳема! Будь ты проклятъ! Анаѳема!“

Слухъ объ этомъ дошелъ до императора и онъ, потребовавъ къ себѣ Фотія для объясненія, принялъ его грозно, но Фотій зналъ, какъ подѣйствовать на мистически-религіознаго государя. Объясненія Фотія приняли благопріятный для него оборотъ и онъ милостиво былъ отпущенъ императоромъ. Разумѣется, что Александра Павловича не могла не поразить, повидимому, чистосердечная смѣлость монаха противъ высокаго сановника и, вдобавокъ къ тому, лица, пользовавшагося дружбою императора. Фотій выставилъ государю Голицына какъ безбожника, содѣйствующаго распространенію пагубныхъ революціонныхъ стремленій, а покровительствуемое княземъ Библейское Общество — какъ гнѣздилище невѣрія, грозившаго ниспровергнуть православную церковь.

На нѣкоторое время изступленный и необразованный изувѣръ, Фотій, сдѣлался ближайшимъ совѣтникомъ воспитанника Лагарпа, и на вопросъ Александра Павловича, какъ предотвратить угрожающую Россіи революцію? — отвѣчалъ: „Смѣнить прежде всего министра, князя Голицына“.

Видимымъ предлогомъ къ предрѣшенной уже участи Голицына послужилъ изданный на русскомъ языкѣ переводъ сочиненія католическаго патера Госснера. Магницкій, Фотій и митрополитъ Серафимъ сплотились между собою для противодѣйствія князю. Эти союзники хитрымъ образомъ успѣли достать корректурные листы перевода и съ этими листами, какъ съ явною уликою, отправился митрополитъ къ государю. Разсказывали, что Серафимъ бросился къ ногамъ Александра Павловича и умолялъ его защитить Россію. — „Отъ кого?“ спросилъ государо. — Отъ» министра, князя Голицына — отвѣчалъ митрополитъ. Въ подтвержденіе же такой необходимости, онъ вручилъ императору переводъ книги Госснера, какъ доказательство тому, какое зловредное, противоправославное направленіе приняла цензура, состоя подъ главнымъ завѣдываніемъ Голицына. Добавляли къ этому, что жалоба Серафима на министра не обошлась безъ театральнаго эффекта, такъ какъ митрополитъ, положивъ у ногъ императора свой бѣлый клобукъ, въ знакъ отказа отъ своего святительскаго сана, умолялъ императора, чтобы онъ возвратилъ святѣйшему синоду его прежнюю самостоятельность. Александръ Павловичъ благосклонно выслушалъ доносъ и жалобы митрополита и обѣщалъ удовлетворить его просьбу.

Адмиралъ Шишковъ и министръ внутреннихъ дѣлъ Ланской, разсматривавшіе переводъ сочиненія Госснера, отозвались о немъ въ смыслѣ, желательномъ митрополиту и его союзникамъ.

Затѣмъ, 15-го мая 1824 года, послѣдовалъ высочайшій указъ, которымъ князь Голицынъ, въ милостивыхъ выраженіяхъ, увольнялся отъ должности министра духовныхъ дѣлъ и народнаго просвѣщенія съ удержаніемъ имъ званія главноначальствующаго надъ почтовымъ департаментомъ, не смотря на настоянія Фотія, чтобы князь былъ удаленъ и отъ этой должности. Вмѣстѣ съ тѣмъ, директоры, бывшіе при Голицынѣ, — Тургеневъ и Поповъ, — были также уволены отъ занимаемыхъ ими мѣстъ. Изъ департамента духовныхъ дѣлъ были изъяты дѣла православнаго исповѣданія, и онъ получилъ опять прежнее его названіе — департамента иностранныхъ исповѣданій. Голицынъ оставилъ президентство въ Библейскомъ Обществѣ и на его мѣсто государь назначилъ митрополита Серафима, По дѣламъ синодальнымъ доклады оберъ-прокурора должны были восходить до государя чрезъ Аракчеева.

Вотъ въ какихъ словахъ передаетъ Гётце о положеніи опальнаго министра: «Въ ближайшее воскресенье — пишетъ Гётце — я отправился на обыкновенный пріемъ къ князю. Я нашелъ тамъ множество посѣтителей, преимущественно изъ подчиненныхъ князя. Лица ихъ были печальны, такъ какъ они любили своего начальника sa его доброту и привѣтливость. Князь съ ласковымъ видомъ подошелъ ко мнѣ и подалъ мнѣ руку. На лицѣ его не было ни малѣйшихъ слѣдовъ унынія».

О Тургеневѣ Гётце говоритъ слѣдующее: "Въ Тургеневѣ, противъ котораго была тоже направлена интрига, государь лишился очень способнаго и прямодушнаго слуги, отличавшагося высокимъ европейскимъ образованіемъ. Хотя Карамзинъ пользовался чрезвычайною благосклонностію государя, но всѣ его усилія оправдать Тургенева въ мнѣніи Александра Павловича были безуспѣшны. Какая была причина такого нерасположенія — никто дознаться не могъ. Я думаю — добавляетъ Гётце, — что государь считалъ его крайнимъ либераломъ. При выходѣ въ отставку, Тургеневъ написалъ письмо государю, послѣдствіемъ котораго, скорѣе чѣмъ по ходатайству Голицына, было увольненіе его отъ службы съ пенсіею. Что касается директора департамента народнаго просвѣщенія, Попова, то Голицынъ постарался, чтобы онъ получилъ мѣсто члена совѣта при почтовомъ департаментѣ.

Въ годъ увольненія Голицына отъ званія министра, въ Петербургъ пріѣзжалъ квакеръ Шлитто, и хотя въ то же время православно-фанатическая партія торжествовала, но тѣмъ не менѣе государь два раза принималъ квакера, котораго онъ зналъ еще въ Лондонѣ. Онъ бесѣдовалъ съ нимъ о предметахъ религіозныхъ и оба они молились вмѣстѣ. Посѣтилъ квакера и князь Голицынъ и также молился о просвѣтленіи его, князя, святымъ духомъ.

XI
Адмиралъ Шишковъ. — Его сѣтованіе. — Безучастіе его въ интригахъ. — Докладъ его по дѣлу Госснера. — Исходъ этого дѣла. — Непріязнь Шишкова къ Библейскому Обществу. — Мѣры по цензурѣ и по учебной части.

Послѣ паденія Голицына, замѣтнымъ лицомъ въ исторіи нашего просвѣщенія явился адмиралъ Александръ Семеновичъ Шишковъ, такъ какъ онъ былъ назначенъ на мѣсто Голицына министромъ народнаго просвѣщенія и главноуправляющимъ дѣлами иностранныхъ исповѣданій. Въ это время онъ состоялъ членомъ государственнаго совѣта и президентомъ Россійской академіи. Онъ никогда не помышлялъ быть министромъ и громко сѣтовалъ на то, что его, безъ его согласія, не смотря на его старость и недуги, обрекли на такія тяжелыя занятія. Литературная и ученая дѣятельность почтеннаго адмирала хорошо извѣстны, и потому мы не будемъ останавливаться на тѣхъ страницахъ книги Гётце, па которыхъ идетъ объ этомъ рѣчь. Шишковъ былъ всегда отъявленнымъ врагомъ Библейскаго Общества въ особенности за то, что оно издало переводъ «Новаго Завѣта» на русскомъ языкѣ. Не смотря на это, онъ, какъ честный человѣкъ, не принималъ никакого участія въ интригахъ, направленныхъ противъ Голицына.

Мало того, Шишковъ даже какъ будто оправдывалъ Голицына отъ обвиненія, взведеннаго на него по поводу перевода книги Госснера. Въ своемъ обстоятельномъ докладѣ, представленномъ въ комитетъ министровъ, онъ излагалъ это дѣло въ томъ видѣ, что каждый непредубѣжденный человѣкъ изъ книги Госснера ясно увидитъ его неумѣлость и его оплошность; но Госснеръ не проповѣдывалъ ни безбожія, ни революціи, и ему вовсе не приходило на умъ нападать на православную церковь, какъ его въ томъ обвиняли. Шишковъ не отвергалъ, что нѣкоторые тексты изъ евангелія Госснеръ истолковывалъ въ противность вѣрѣ, но такія толкованія смѣшаны у него съ правильными воззрѣніями, и надобно предполагать, что допущеніе въ книгу первыхъ было своего рода уловкою. Госснеръ хотѣлъ этимъ завлечь своихъ читателей и слушателей съ тѣмъ, чтобы потомъ еще рѣзче внушить имъ исполненіе ихъ обязанностей въ отношеніи къ Богу и государю.

Когда же Шишковъ заговорилъ въ комитетѣ вообще о нападеніяхъ на православную вѣру, то министры протестантскаго исповѣданія, — графъ Нессельроде, Канкринъ, фонъ-Моллеръ и государственный контролеръ, баронъ Кампенгаузенъ, отдѣлались молчкомъ. Разсказывали, впрочемъ, что, когда, по окончаніи засѣданія, Канкринъ встрѣтилъ въ прихожей Шишкова, то онъ съ обычной своей грубоватостью сказалъ ему: «Побойтесь Бога, Александръ Семеновичъ!» Мнѣніе Шишкова было поддержано прочими министрами. Послѣ того, Госснеръ былъ высланъ за границу, а книга его сожжена. Цензоры, фонъ-Поль и Берюковъ, первый за то, что пропустилъ подлинникъ, а второй — переводъ, содержатели типографій Гречъ и Крусъ, и Поповъ, окончившій начатый Брискорномъ переводъ книги Госснера, были отданы подъ судъ.

Шишковъ оставался постоянно въ хорошихъ отношеніяхъ къ Аракчееву и нерѣдко толковалъ съ нимъ о тѣхъ мѣрахъ, какія желалъ онъ представить на усмотрѣніе государя, какъ напримѣръ, насчетъ противодѣйствія тому злу, которое истекаетъ отъ Библейскаго Общества, распространяющаго втечете нѣсколькихъ лѣтъ книги мистическаго содержанія. Онъ поставлялъ на видъ, что наказаніе виновныхъ за пропускъ книги Госснера и ея перевода само по себѣ будетъ недостаточно, но что нужно учредить особое цензурное управленіе изъ свѣтскихъ и духовныхъ лицъ и строго наблюдать за университетскимъ преподаваніемъ. Профессоры и учители должны быть обязаны преподавать по предписаннымъ руководствамъ, а не по рукописнымъ тетрадямъ, въ которыхъ высказывались не столько общіе, сколько личные взгляды преподавателей.

Государь согласился со всѣмъ этимъ, но онъ не могъ не принять въ соображеніе, что вредъ, наносимый мистико-піетистическими агитаторами, замѣнился теперь съ большею еще невыгодою тѣмъ вредомъ, которымъ угрожала противная партія.

XII
Оправданіе Попова. — Послѣдствія этого оправданія. — Дальнѣйшая участь Попова. — Секта Татариновой. — Пріобщеніе къ ней дочерей Попова. — Упорство одной изъ сестеръ. — Жестокость отца надъ нею. — Ссылка Попова въ монастырь. — Судьба Татариновой. — Генералъ-губернаторъ Головинъ. — Обнаруженіе его принадлежности къ татариновской сектѣ. — Его испугъ. — Замѣщеніе Перовскаго Бибиковымъ.

Изъ дальнѣйшихъ разсказовъ Гётце видно, что та перемѣна, которая, по внутреннему убѣжденію Фотія, должна была все переиначить — не повела ни къ чему. Шишковъ жаловался на слабость государя, который въ свою очередь обратился опять къ прежнему мистическо-религіозному настроенію. Дѣло Попова, по разногласію въ сенатѣ, перешло въ государственный совѣтъ. Тамъ большинство голосовъ составилось въ пользу Попова; къ числу такихъ голосовъ принадлежали голоса графа Милорадовича, Васильчикова (впослѣдствіи князя и предсѣдателя государственнаго совѣта) и адмирала Мордвинова. Поповъ былъ оправданъ и, разумѣется, что его оправданіе должно было благопріятно отразиться на Голицынѣ и на всей его партіи, отозвавшись весьма прискорбно на партіи его противниковъ.

О дальнѣйшей судьбѣ Попова Гётце расказываетъ слѣдующее. Поповъ присталъ къ извѣстной сектѣ Татариновой, рожденной Буксгевденъ, обратившейся изъ евангелической вѣры въ православную. Къ этой сектѣ пріобщилъ Поповъ трехъ своихъ дочерей, изъ которыхъ старшей было 18 лѣтъ, средняя же, 16-ти лѣтняя дѣвушка, не хотѣла оставаться въ татариновской сектѣ, и тогда пророчица Татаринова убѣдила отца этой дѣвушки, чтобъ онъ принудилъ свою дочь къ тому силою. Для подготовки дѣвушки къ сектѣ, онъ сѣкъ ее розгами до крови по три раза въ недѣлю, читая самъ въ это время молитвы. Онъ не позволялъ ей быть вмѣстѣ съ ея сестрами, а когда розги не помогли, то онъ сталъ морить ее голодомъ и держать по ночамъ въ нетопленномъ чуланѣ, гдѣ ее и нашли лица, производившія слѣдствіе. По словамъ ихъ, страдалица эта возбуждала къ себѣ чрезвычайную жалость. Сестры ея говорили, что она пользовалась прежде прекраснымъ здоровьемъ, а теперь отъ нея оставались только кости, да кожа, покрытая темными пятнами.

Поповъ былъ сосланъ въ Казань въ тамошній монастырь, гдѣ онъ и умеръ въ 1842 году. Татаринова была заключена въ одинъ изъ женскихъ монастырей тверской епархіи. Никакія ходатайства объ освобожденіи ея не могли имѣть успѣха, такъ какъ она ни за что не хотѣла отречься отъ своихъ религіозныхъ заблужденій. Наконецъ, она согласилась дать подписку въ томъ, что пребудетъ вѣрною дщерью православной церкви, и тогда ей дозволено было жить въ Москвѣ. Она, однако, нарушила свое обязательство и составила опять тайную общину изъ своихъ прежнихъ послѣдователей, присоединивъ къ нимъ еще и новыхъ. Къ этой сектѣ принадлежалъ генералъ-губернаторъ Остзейскаго края. Головинъ, что однако не помѣшало ему, по внушенію синодскаго оберъ-прокурора, графа Протасова, обратить въ тамошнемъ краѣ въ православіе болѣе 100.000 душъ латышей и эстовъ.

Нѣкоторыя, не лишенныя интереса, подробности о сектантѣ генералъ-губернаторѣ разсказываетъ Гётце.

Онъ пишетъ, что тайная полиція, тщательно слѣдившая за татариновскою сектою, напала на слѣдъ принадлежности генералъ-адъютанта Головина къ этой сектѣ. Бывшій же въ то время министръ внутреннихъ дѣлъ, графъ Перовскій, учредилъ особую коммисію для преслѣдованія сектъ. Комиссія эта убѣдилась, что Головинъ, въ бытность свою генералъ-губернаторомъ въ Ригѣ, находился въ сношеніяхъ съ Татариновой, что онъ принялъ ея ученіе и переписывался съ нею. Получая ея письма, онъ набожно крестился, а съ письмомъ обращался какъ съ нѣкоею святынею. Головинъ цаловалъ письмо, а также и всѣхъ тѣхъ, которые находились около него во время полученія имъ письма. Онъ имѣлъ у себя молельню, на подобіе той, какая была устроена у Татариновой. Узнали также, что онъ въ Петербургѣ участвовалъ въ происходившихъ у Татариновой радѣніяхъ. Было даже перехвачено письмо Головина, полное піетистическихъ бредней, адресованное возлюбленной его во христѣ сестрѣ, и письмо это въ подлинникѣ было представлено министру внутреннихъ дѣлъ.

XIII
Положеніе Русскаго Библейскаго Общества. — Непослѣдовательность принятыхъ противъ него мѣръ. — Бесѣда Аракчеева и Шишкова съ митрополитомъ Серафимомъ. — Затруднительное положеніе послѣдняго. — Записка Шишкова. — Доносъ Магницкаго. — Указъ императора Николая о закрытіи Русскаго Библейскаго Общества. — Гнусные поступки Магницкаго. — Поѣздка его въ Казань.

Библейское Общество подвергалось въ концѣ царствованія Александра Павловича большимъ подозрѣніямъ. Обстоятельства его закрытія очень хорошо извѣстны изъ всего, что относительно этого появилось въ нашей печати за послѣдніе годы, но замѣчательна та умственная и нравственная сумятица, а также та непослѣдовательность, которыя должны были и тогда броситься въ глаза по поводу мѣръ, направленныхъ противъ этого Общества и о которыхъ упоминаетъ Шишковъ, какъ славянскій корнесловъ, негодовалъ на Общество за переводъ св. писанія съ славянскаго языка. Первый совѣтникъ государя, Аракчеевъ, относился къ дѣятельности Общества вполнѣ равнодушно, какъ къ учрежденію, имѣвшему въ виду религіозныя цѣли, но его пугали тѣмъ, что члены этого общества собственно — волки въ овечьей шкурѣ, такъ какъ, несмотря на благочестивую покрышку, они въ сущности, какъ говорили, были революціонеры, иллюминаты и даже карбонаріи. Въ такомъ-же непривлекательномъ видѣ представляли ихъ и государю.

2-го ноября 1824 года, Аракчеевъ и Шишковъ получили приказаніе государя отправиться въ Александро-Невскую лавру къ митрополиту Серафиму, чтобы переговорить съ нимъ о дѣлахъ Русскаго Библейскаго Общества. Гётцѣ приводитъ подробности объ этой бесѣдѣ, которая должна была поставить въ тупикъ митрополита. Шишковъ внушалъ его высокопреосвященству, какое губительное вліяніе имѣло Общество и на церковь, и на государство. Аракчеевъ поддакивалъ Шишкову тамъ, гдѣ рѣчь переходила въ область политики. Между тѣмъ, митрополитъ, какъ надобно полагать, выслушивая нападки обоихъ сановниковъ на Общество, долженъ былъ находиться въ недоумѣніи, спрашивая самаго себя: какимъ-же образомъ все это могло случиться? Неужели же онъ, первенствующій святитель православной церкви въ Россіи, могъ втеченіе десяти лѣтъ быть вице-президентомъ въ вертепѣ безбожниковъ и заговорщиковъ? Вопросъ о переводѣ св. писанія на русскій языкъ долженъ былъ также поставить Серафима въ затруднительное положеніе, такъ какъ упомянутый переводъ былъ предпринятъ по благословенію святѣйшаго синода. То же примѣнялось и къ Катихизису Филарета, одобренному синодомъ. Такимъ образомъ, выходило, что митрополиту слѣдовало обвинять и самого себя, а вмѣстѣ съ тѣмъ и тѣ учрежденія, въ которыхъ онъ былъ въ настоящее время главнымъ представителемъ, какъ первенствующій членъ синода и какъ президентъ Русскаго Библейскаго Общества; наконецъ, нужно было обвинять и государя, какъ верховнаго покровителя Библейскаго Общества.

Въ виду всего этого, Серафиму не оставалось ничего болѣе, какъ отдѣлываться отъ своихъ собесѣдниковъ общими выраженіями и склонять ихъ къ терпимости въ отношеніи того положенія дѣлъ, въ какомъ Общество очутилось, въ противность цѣлямъ, предположеннымъ самыми замѣтными и благонамѣренными его дѣятелями.

Несмотря на это, Шишковъ былъ неутомимъ въ преслѣдованіи Библейскаго Общества и въ 1824 году представилъ государю не мало записокъ, изложенныхъ въ такомъ направленіи. Въ нихъ всѣ нападки преимущественно сводились къ неумѣстному и губительному для Россіи переводу св. писанія на русскій языкъ. Не желая раздражать болѣе почтеннаго старца, Александръ Павловичъ надѣялся сдержать ретиваго славянолюбца заявленіемъ, что переводъ этотъ былъ сдѣланъ по собственному его, государя, повелѣнію. Но старикъ не унимался и вскорѣ нашелъ удобный случай повторить свои наставленія.

Опираясь на свой разговоръ съ митрополитомъ Серафимомъ, Шишковъ докладываетъ императору, что Библейское Общество — франкмасонство, что нужно опечатать его бумаги и передать ихъ на разсмотрѣніе синода; воспретить дальнѣйшее распространеніе св. писанія на русскомъ языкѣ; такъ какъ большая часть членовъ синода принадлежала къ лицамъ, отличавшимся вѣротерпимостію, то двоихъ надо удалить, замѣнивъ ихъ вновь назначенными. Императоръ отклонилъ эти предложенія замѣчаніемъ, что онъ долженъ быть послѣдователенъ въ своихъ дѣйствіяхъ. Въ видѣ возраженія на это замѣчаніе, Шишковъ представилъ Александру Павловичу обширную записку. Въ ней онъ доказывалъ, что твердость правительства не заключается въ поддержаніи его погрѣшностей, и что, напротивъ, оно обязано исправлять ихъ; нто государю не слѣдуетъ жертвовать общимъ благомъ для своего личнаго самолюбія, и ссылался на примѣры Петра Великаго и Генриха IV. Онъ указывалъ на то, что Россія позаимствовала учрежденіе Библейскаго Общества отъ англійскихъ методистовъ, что совмѣстное засѣданіе православныхъ святителей съ разными иновѣрцами представляетъ крайнюю несообразность. На эту записку никакого отвѣта отъ государя не послѣдовало.

На сторонѣ Шишкова стоялъ упоминаемый уже нами нѣсколько разъ Магницкій, пользовавшійся благосклонностью

Аракчеева. Изъ прежняго яраго приверженца Библейскаго Общества онъ, съ перемѣною вѣтра, обратился въ непримиримаго его гонителя. Чрезъ митрополита Серафима онъ представилъ государю записку о вредѣ, причиняемомъ Обществомъ церкви и государству, но послѣдствія вышли вовсе не тѣ, какихъ ожидалъ этотъ двоедушный доносчикъ. Императоръ Александръ Павловичъ приказалъ Серафиму призвать къ себѣ Магницкаго и сдѣлать ему строгій выговоръ за тѣ порицанія, какія онъ позволилъ себѣ противъ членовъ этого Общества, и объявить ему, что если онъ не хочетъ принимать участія въ ихъ дѣятельности, то долженъ былъ заявить объ этомъ просто, въ приличныхъ выраженіяхъ.

12-го апрѣля 1826 года, состоялся, по настоянію Шишкова и Серафима, высочайшій указъ отъ имени вновь воцарившагося государя о закрытіи Русскаго Библейскаго Общества, которое втеченіе своего существованія напечатало 876,106 экземпляровъ библіи, частію вполнѣ, частію въ извлеченіи, Бывшій же у Общества капиталъ 2.000,000 рублей ассигнаціями былъ переданъ въ распоряженіе синода. Спустя, однако, нѣсколько времени, по стараніямъ князя Карла Ливена, дозволено было учредить новое исключительно «Евангелическое Библейское Общество», только изъ членовъ протестантскаго исповѣданія.

Какъ въ прежнюю пору Магницкій былъ ревностный поборникъ ланкастерскихъ школъ и желалъ распространить ихъ до самой Камчатки, такъ теперь, напротивъ, онъ являлся непримиримымъ ихъ гонителемъ, объявляя, что онѣ, какъ зловредныя учрежденія, должны быть закрыты. Онъ думалъ угодить Шишкову даже тѣмъ, что приказалъ изъ конференцъ-залы казанскаго университета вынести повѣшенный имъ тамъ прежде портретъ Голицына. Но когда позднѣе Шишковъ узналъ объ этомъ, то выразилъ свое крайнее неудовольствіе по поводу такой гнусной продѣлки. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ пустился во всевозможные доносы, вмѣшиваясь не въ свои дѣла. Такъ, онъ подалъ на Шишкова доносъ, въ которомъ сообщалъ о разстройствѣ и безпорядкахъ въ Дерптскомъ университетѣ, разсчитывая на то, что ему будетъ поручена ревизія этого университета, какъ нѣкогда была поручена ревизія казанскаго. Но онъ обманулся. По докладу объ этомъ государю Александру Павловичу, онъ нашелъ, что такъ какъ Дерптъ находится въ близкомъ разстояніи отъ Петербурга, то лучше было съѣздить туда самому министру и лично удостовѣриться въ состояніи тамошняго университета. Шишковъ исполнилъ волю государя и, по возвращеніи изъ Дерпта, представилъ ему, что тамошній университетъ находится въ положеніи гораздо лучшемъ, нежели всѣ прочіе университеты.

Магницкій продолжалъ, однако, дѣйствовать какъ доносчикъ. Узнавъ, что удаленные изъ петербургскаго университета Руничемъ профессоры: статистики — Германъ, и географіи — Арсеньевъ, опредѣлены были: первый — императрицею Маріею Ѳеодоровною — инспекторомъ классовъ въ Смольный монастырь, а второй — великимъ княземъ Николаемъ Павловичемъ — въ инженерное училище, Магницкій представилъ Шишкову, чтобы онъ довелъ до свѣдѣнія ея величества и его высочества о томъ, какъ опасны эти преподаватели. Шишковъ оставилъ доносъ Магницкаго и безъ послѣдствія, и безъ отвѣта. Магницкій разсвирѣпѣлъ и написалъ своему начальнику, что если онъ, министръ, не дастъ дальнѣйшаго хода присланному ему вѣрноподданническому заявленію, то онъ, Магницкій, напишетъ прямо государю. Такое нахальство вывело, наконецъ, добродушнаго Шишкова изъ терпѣнія и онъ написалъ Магницкому, что онъ, Шишковъ, будучи министромъ народнаго просвѣщенія, не имѣетъ никакого права вмѣшиваться въ распоряженія высочайшихъ особъ, и обязанъ заниматься дѣлами только подчиненнаго ему учебнаго вѣдомства. Къ этому онъ добавилъ, что если Магницкій позволитъ себѣ въ третій разъ обратиться къ нему, Шишкову, съ подобной бумагой, то объ этомъ будетъ доведено до свѣдѣнія Государя.

Желая удалить Магницкаго изъ Петербурга, гдѣ онъ занимался интригами и доносами, Шишковъ издалъ циркуляръ, чтобы попечители учебныхъ округовъ жили въ мѣстностяхъ подвѣдомственныхъ имъ округовъ. Циркуляръ этотъ былъ прямо направленъ противъ Магницкаго, который, втеченіе шести лѣтъ со времени своего назначенія попечителемъ округа, не былъ тамъ ни разу. Получивъ такое непріятное для себя предписаніе, онъ поспѣшилъ въ Грузино, къ своему покровителю Аракчееву, чтобы посовѣтоваться съ нимъ, что теперь дѣлать? Аракчеевъ, строгій блюститель дисциплины, внушилъ Магницкому, чтобы онъ повиновался распоряженію своего начальника, и добавилъ, что онъ, Аракчеевъ, по возвращеніи своемъ въ Петербургъ, поговоритъ объ этомъ съ министромъ. Гостя у Аракчеева въ Грузинѣ дней пять, Магницкій разсыпался передъ нимъ въ лести и угодничествѣ, на что — надобно сказать къ чести Аракчеева — послѣдній былъ вовсе не податливъ.

Магницкій поневолѣ отправился въ Казань и тамъ навелъ ужасъ. Онъ не только грубо обошелся со всѣми тамошними чинами, но и далъ имъ понять о своихъ близкихъ отношеніяхъ ко всемогущему Аракчееву. Онъ принималъ профессоровъ не иначе, какъ въ торжественныхъ аудіенціяхъ, выходя къ нимъ въ мундирѣ, въ чулкахъ и башмакахъ, съ анненскою лентою черезъ плечо. Экзамены онъ заключилъ торжественнымъ собраніемъ. Здѣсь произнесъ онъ рѣчь, гдѣ въ каждомъ словѣ высказывалось его самолюбіе въ видѣ похвалъ той организаціи, какую онъ придалъ казанскому университету. Въ честь его данъ былъ балъ. На этомъ балу студенты, которыхъ Магницкій держалъ прежде какъ отшельниковъ, танцовали до утра. О запрещеніи пить вино теперь не было уже помину, такъ какъ онъ зналъ, что его начальникъ, Шишковъ, не былъ противникомъ крѣпкихъ напитковъ.

Чтобы соблюсти необходимую формальность, онъ послалъ министру коротенькое донесеніе о состояніи университета, но вмѣстѣ съ тѣмъ препроводилъ и свою рѣчь въ редакціи главнѣйшихъ газетъ той поры. Когда Пезаровіусъ, редакторъ «Русскаго Инвалида», обратился относительно этого за разрѣшеніемъ къ Шишкову, то министръ нашелъ неудобнымъ напечатать рѣчь Магницкаго; тѣмъ не менѣе, она появилась въ «Московскихъ Вѣдомостяхъ» и въ «Вѣстникѣ Достопримѣчательностей».

Вскорѣ Шишковъ узналъ, что Магницкій оскорбительно и дерзко отзывается о немъ, и угрожаетъ, что онъ уничтожитъ всѣхъ непріязненныхъ ему чиновниковъ министерства народнаго просвѣщенія.

XIV
Возвращеніе Магницкаго въ Петербургъ. — Высылка его оттуда въ Казань черезъ полицію. — Причина такой строгости. — Затрудненія Шишкова въ дѣйствіяхъ противъ Магницкаго. — Назначеніе ревизіи надъ Магницкимъ. — Высылка его изъ Казани въ Ревель. — Изданіе журнала «Радуга». — Переселеніе Магницкаго въ Одессу. — Доносъ его на графа Воронцова. — Переселеніе Магницкаго въ Херсонъ и затѣмъ снова въ Одессу. — Просьбы его къ Голицыну. — Его смерть.

Ведя разсказъ отчасти послѣдовательно, отчасти со вставками, относящимися къ прежней и поздней порѣ по отношенію къ современности разсказываемаго, Гётце доходитъ до убійства въ Грузинѣ Настасьи Минкиной, или Шумской. Въ этомъ разсказѣ не встрѣчается ничего такого, что не появлялось бы уже въ печати, и потому мы не видимъ надобности останавливаться на немъ. Смерть Настасьи привела Аракчеева въ отчаяніе и онъ писалъ къ Магницкому, возвратившемуся изъ Казани въ Петербургъ, чтобы тотъ поспѣшилъ пріѣхать въ Грузино и раздѣлить съ нимъ его ужасную скорбь. Такое приглашеніе было не по вкусу Магницкому, но, опасаясь навлечь неудовольствіе Аракчеева, онъ поспѣшилъ въ Грузино. Во время бытности тамъ Магницкаго, Аракчеева постигъ новый ударъ — получено было извѣстіе о кончинѣ въ Таганрогѣ императора Александра Павловича. Магницкій, сознавая, что теперь опора его — Аракчеевъ — рухнетъ, поскакалъ въ Петербургъ. Прежде онъ, передъ отъѣздомъ въ Казань, не считалъ нужнымъ откланяться министру, а теперь, надѣвъ мундиръ, явился къ Шишкову въ качествѣ смиреннаго подчиненнаго и просилъ у него позволенія съѣздить къ Аракчееву, что и было ему дозволено. Онъ, впрочемъ, и тутъ по обыкновенію, двоедушничалъ. Не воспользовавшись даннымъ ему отпускомъ, онъ оставался въ Петербургѣ, выжидая что будетъ дѣлаться при новомъ государѣ. Но 1-го декабря 1825 года, петербургскій ганералъ-губернаторъ, графъ Милорадовичъ, сообщилъ Магницкому высочайшее повелѣніе о выѣздѣ въ Казань. Просьбы его, поданныя Милорадовичу и Шишкову объ отсрочкѣ исполненія по упомянутому высочайшему повелѣнію, остались безъ послѣдствій и, какъ разсказываетъ Гетце, Милорадовичъ на другой же день отправилъ его въ Казань на курьерской тройкѣ, въ сопровожденіи полицейскаго офицера. На послѣдней станціи передъ Казанью, въѣзжавшій прежде туда съ такою грозою Магницкій, теперь, по словамъ Гётце, просилъ своего полицейскаго спутника отпустить его въ Казань одного и устроилъ свой въѣздъ туда ночью, дабы никто не могъ замѣтить, какимъ непригляднымъ способомъ онъ былъ доставленъ на мѣсто своего почетнаго служенія.

Такую строгую и небывалую съ чиновнымъ лицомъ полицейско-принудительную мѣру Гётце объясняетъ слѣдующими обстоятельствами. Магницкій, какъ мы уже говорили, два раза обращался къ Шишкову съ доносами на счетъ членовъ императорской фамиліи, оказавшихъ покровительство изгнаннымъ Руничемъ изъ университета профессорамъ — Герману и Арсеньеву. Магницкій, по всей вѣроятности, исполнилъ, при посредствѣ Аракчеева, ту угрозу, которую онъ высказывалъ въ своихъ донесеніяхъ Шишкову, т. е. написалъ прямо государю. Затѣмъ, когда великій князь Николай Павловичъ приказалъ князю Александру Николаевичу Голицыну пересмотрѣть бумаги, оставшіяся въ кабинетѣ покойнаго императора, то доносъ Магницкаго оказался налицо и это побудило Николая Павловича распорядиться такъ круто съ зловреднымъ доносчикомъ.

Въ департаментѣ народнаго просвѣщенія давно уже было заготовлено предписаніе объ отъѣздѣ Магницкаго въ Казань, но Шишковъ, изъ опасенія раздражить Аракчеева, не подписывалъ его. Когда же Николай Павловичъ вступилъ на престолъ, то Шишковъ представилъ ему о необходимости произвести по казанскому учебному округу ревизію за время управленія имъ Магницкимъ. Императоръ, хотя это и было странно, повелѣлъ поручить такую ревизію командиру лейбъ-гвардіи гренадерскаго полка, генералъ-маіору Желтухину. Вслѣдствіе этой ревизіи, Магницкій былъ исключенъ изъ службы съ высочайшимъ повелѣніемъ проживать ему безвыѣздно въ Казани и съ отдачею его подъ надзоръ тайной полиціи.

По прошествіи нѣкотораго времени, стали присылаться въ Петербургъ безъимянные доносы на разныхъ лицъ, проживавшихъ въ Казани. Доносы эти были писаны женскимъ почеркомъ. Всѣ ихъ велѣно было препроводить къ казанскому губернатору, барону Розену, съ порученіемъ дознаться, кто ихъ пишетъ. Тогда сдѣлалось извѣстно, что они частью составлялись подъ руководствомъ Магницкаго, а частью онъ сочинялъ ихъ самъ. Вдобавокъ къ этому, Розенъ сообщилъ, что Магницкій находится въ дружескихъ отношеніяхъ съ казанскимъ архіепископомъ, у котораго онъ часто засиживается до 2-хъ часовъ ночи, и что такое обхожденіе его высокопреосвященства съ лицомъ, состоящимъ подъ надзоромъ полиціи, не дѣлаетъ ему чести. Вслѣдствіе этого, императоръ Николай Павловичъ приказалъ отправить Магницкаго съ фельдъегеремъ изъ Казани въ Ревель, а архіепископъ былъ переведенъ на епархію низшаго класса.

На Магницкаго была направлена теперь всеобщая ненависть, и Сперанскій, по поводу его ссылки въ Ревель, куда и въ ту пору петербуржцы ѣздили на лѣто для морскихъ купаній, сказалъ: «зачѣмъ сослали Магницкаго въ Ревель, куда ѣздятъ для поправленія здоровья, — вѣдь онъ заразитъ тамошній воздухъ».

Живя въ Ревелѣ, Магницкій подбилъ тамошняго уроженца Бюргера, учителя русскаго языка, но лютеранина, издавать въ 1832 году на русскомъ языкѣ журналъ, подъ названіемъ «Радуга». Разумѣется, что въ журналѣ полнымъ распорядителемъ былъ Магницкій, и «Радуга» предназначалась быть проповѣдницею самаго крайняго обскурантизма; но по недостатку подписчиковъ журналъ этотъ въ слѣдующемъ году прекратился. Главною задачею этого журнала была борьба противъ европейскаго просвѣщенія и проведеніе въ публику мысли о необходимости отторженія Россіи отъ общенія съ Западомъ. Время татарскаго ига признавалось для Россіи благодѣтельною порою, такъ какъ, благодаря ему, наше отечество, впродолженіе нѣсколькихъ столѣтій, не соприкасалось съ Западомъ и вслѣдствіе этого сохранило православіе во всей его чистотѣ.

Еще въ бытность свою въ Петербургѣ, Магницкій, при своихъ дружескихъ отношеніяхъ къ Аракчееву, старался на всякій случай сойтись снова съ Голицынымъ, но послѣдній уклонялся отъ этого, зная уже теперь, чѣмъ кончится приближеніе къ нему Магницкаго. Когда же Магницкій былъ исключенъ изъ службы и находился въ нуждѣ, то онъ обратился къ Голицыну съ просьбою исходатайствовать ему то содержаніе, какое онъ получалъ по должности попечителя, для чего долженъ былъ быть испрошенъ особый высочайшій указъ. Голицынъ отклонилъ отъ себя это дѣло, но, тѣмъ не менѣе, какъ слышалъ Гётце, выхлопоталъ ему пенсію по особому уставу, на что Магницкій, по закону, какъ исключенный изъ службы, не имѣлъ никакого права.

Пребывъ шесть лѣтъ въ Ревелѣ, Магницкій рѣшился снова написать Голицыну покаянное письмо. Сознаваясь въ своихъ винахъ передъ княземъ, онъ просилъ прощенія и напоминалъ, что истинный христіанинъ долженъ воздавать за зло добромъ. Смиренное свое покаяніе онъ сопровождалъ просьбою о содѣйствіи со стороны князя къ переводу его, Магницкаго, въ климатъ болѣе умѣренный, чѣмъ въ Ревелѣ. Хотя Голицынъ и не отвѣчалъ на это письмо, но все же постарался исполнить просьбу Магницкаго, которому и разрѣшено было проживать гдѣ онъ захочетъ, за исключеніемъ Петербурга. Въ маѣ 1833 года, онъ поселился около Петербурга, въ одной изъ нѣмецкихъ колоній. Между тѣмъ, послѣдовалъ указъ, чтобы тѣ лица, которымъ не дозволенъ въѣздъ въ Петербургъ, не имѣли бы права проживать вообще въ предѣлахъ петербургской губерніи. Тогда Магницкій поѣхалъ въ Москву и, проживъ тамъ нѣсколько времени, окончательно поселился въ Одессѣ.

Бывшій въ то время одесскимъ генералъ-губернаторомъ графъ (впослѣдствіи свѣтлѣйшій князь) М. С. Воронцовъ принялъ Магницкаго благосклонно. Казалось бы, что въ благодарность за это и притомъ въ отношеніи такого честнаго вельможи, каковъ былъ Воронцовъ, Магницкій долженъ былъ бы отстать отъ своей прежней неблагородной привычки доносчика, но оказалось, что и Воронцовъ не избавился отъ его кляузъ.

Совершенно неожиданно, въ одинъ прекрасный день, Воронцовъ получилъ препровожденный къ нему изъ Петербурга доносъ на него же самого. Доносъ этотъ былъ написанъ Магницкимъ за его подписью. Когда Магницкій явился, по обыкновенію, къ Воронцову, то графъ, не обнаруживая ничего, дружелюбно разговорился съ нимъ, а между тѣмъ слуга, получившій приказаніе заранѣе, вошелъ въ кабинетъ и доложилъ графу, что графиня проситъ его сіятельство пожаловать къ ней. Уходя изъ кабинета и извинившись передъ Магницкимъ, Воронцовъ умышленно положилъ доносъ Магницкаго на письменный столъ такъ, чтобы гнусный гость непремѣнно замѣтилъ эту бумагу. Когда же Воронцовъ возвратился въ кабинетъ, то онъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ сталъ продолжать прерванную бесѣду, но Магницкій не выдержалъ позора и поспѣшилъ уйти отъ Воронцова какъ можно скорѣе.

Вскорѣ, однако, послѣдовало распоряженіе объ отправкѣ Магницкаго изъ Одессы въ мѣсто прежняго его жительства — въ Ревель. Въ Одессѣ онъ былъ уже человѣкомъ нетерпимымъ: онъ доносилъ, кляузничалъ, ссорилъ между собою всѣхъ служащихъ и т. д. Но такъ какъ противъ пребыванія въ Ревелѣ Магницкій выставилъ свое болѣзненное состояніе, то ему разрѣшено было жить въ Херсонѣ, съ усиленіемъ надъ нимъ полицейскаго надзора. Въ мартѣ 1841 года, ему, по ходатайству великаго князя Михаила Павловича, разрѣшено было возвратиться въ Одессу съ строжайшимъ внушеніемъ, чтобы онъ не заводилъ тамъ никакихъ интригъ.

Пользуясь пребываніемъ Голицына въ его крымскомъ имѣніи — Гаспра-Александрія, Магницкій обратился къ князю съ просьбою объ исходатайствованіи ему усиленной пенсіи. Голицынъ, забывъ все зло, какое ему надѣлалъ Магницкій, выпросилъ ему, въ августѣ 1844 года, ежегодную пенсію въ 1,500 рублей, но Магницкій не долго пользовался этою милостію, такъ какъ онъ умеръ 21-го ноября того же года, за день до смерти Голицына.

Если когда-то Плутархъ выставлялъ въ примѣръ нравственнаго подражанія для юношей знаменитыхъ мужей древняго міра, то Магницкій можетъ быть выставленъ русскимъ историкомъ въ противоположномъ смыслѣ, какъ образецъ, которому подражать вовсе не слѣдуетъ…

XV
Знакомство Гётце съ Шишковымъ. — Хорошія черты въ характеристикѣ послѣдняго. — Его поздняя женитьба. — Насмѣшки надъ нимъ. — Его гостепріимство. — Его консерватизмъ. — Его вѣротерпимость и филологическій фанатизмъ. — Неосновательное обвиненіе его въ обскурантизмѣ. — Замѣтки о цензурѣ. — Мнѣнія Шишкова о крѣпостномъ правѣ и объ университетскомъ обученіи, — Образъ дѣйствій Шишкова въ отношеніи графа Орлова-Чесменскаго. — Докладъ государю въ лагерѣ подъ Дрнссою. — Увольненіе отъ должности министра. — Наружность Шишкова. — Любовь его къ дѣтямъ. — Отношеніе къ литературѣ. — Смерть Шишкова, — Д. Н. Блудовъ. — Устройство евангелической церкви нъ Остзейскомъ краѣ. — Законъ о смѣшанныхъ бракахъ. — Отмѣна «Литовскаго Статута».

Особую главу посвящаетъ Гётце Шишкову, котораго онъ зналъ лично. Знакомство Гётце съ Шишковымъ началось лишь въ царствованіе Николая Павловича. До этого времени онъ слышалъ только о немъ, какъ о противникѣ Библейскаго Общества. Шишковъ не былъ вовсе интриганомъ; напротивъ, онъ былъ чрезвычайно честный и прямодушный человѣкъ, старый консерваторъ изъ школы Екатерины II, слѣдовательно — онъ былъ чуждъ племенной ненависти и церковнаго фанатизма. Религіозныя преслѣдованія начались еще за много лѣтъ до вступленія его въ министерство и они вовсе ему не нравились. Онъ являлся фанатикомъ только тогда, когда рѣчь заходила о церковномъ языкѣ и когда не хотѣли признавать тождества этого языка съ современнымъ русскимъ языкомъ.

«Во время назначенія Шишкова министромъ, — разсказываетъ Гётце — я ему лично не былъ извѣстенъ. Какъ чиновникъ особыхъ порученій департамента иностранныхъ исповѣданій, я счелъ нужнымъ явиться къ нему. Онъ жилъ тогда на Фурштадтской, въ собственномъ домѣ, прямо противъ Анненской церкви. Онъ принялъ меня и вѣжливо, и ласково. Прошло немало времени, пока я увидѣлъ его снова. Онъ переѣхалъ на казенную квартиру (въ Почтамтскую улицу, въ домъ занимаемый нынѣ директоромъ почтоваго департамента) и послѣ смерти первой своей жены, нѣмки-лютеранки, которую я не зналъ, женился на семьдесятъ первомъ году жизни на католичкѣ и полькѣ, Юліи Осиповнѣ, вдовѣ Лобичевской, рожденной Нарбутъ; надъ этимъ супружествомъ въ ту пору очень смѣялись».

Шашковъ принималъ доклады Гётце и это приблизило Гётце къ министру. Онъ пригласилъ докладчика бывать у него въ качествѣ гостя и представилъ его своей женѣ. Она была очень образованная и добрая дама и умѣла любезно принимать гостей. Домъ Шишковыхъ принадлежалъ къ числу самыхъ пріятныхъ домовъ въ Петербургѣ. Каждое воскресенье былъ у нихъ обѣдъ для званыхъ и незваныхъ, а по вечерамъ очень часто танцовали. У Шишковыхъ сходились не только высшіе сановники, представители аристократіи и лица дипломатическаго корпуса, но и чиновники министерства, и литераторы, и т. д.

"Чѣмъ болѣе я узнавалъ Шишкова, — разсказываетъ Гётце — тѣмъ болѣе я убѣждался въ его добродушіи и прямотѣ его характера. До такой степени бросалась въ глаза разница его личности, въ сравненіи съ образомъ его дѣйствій по дѣлу Госснера и борьбой съ Библейскимъ Обществомъ! Онъ былъ, такъ сказать, консерваторъ стараго закала, со всѣми предразсудками стараго времени, — консерваторъ, для котораго царствованіе Екатерины II представлялось высшимъ идеаломъ. Приливъ новыхъ, неизбѣжно-измѣняющихся среди людей понятій и воззрѣній онъ приписывалъ исключительно революціонному духу, а недовольство аракчеевскимъ управленіемъ — карбонаризму, который можно истребить сохраненіемъ церковныхъ обрядовъ и строгою цензурою. Отсюда проистекала слабость въ характерѣ этого старика, болѣе или менѣе поддававшагося вліянію Аракчеева, Фотія, Серафима, Магницкаго, братьевъ Ширинскихъ-Шихматовыхъ и нѣкоторыхъ другихъ.

«Затѣмъ, вся прошедшая его жизнь была ничѣмъ не запятнана, и самые ярые его противники должны признать, что изъ занимаемыхъ имъ служебныхъ должностей онъ не извлекалъ для себя никакихъ выгодъ».

Въ ту пору, когда Гётце сошелся съ Шишковымъ, звѣзда Аракчеева была готова померкнуть; а Магницкаго Шишковъ, къ счастью своему, отстранилъ отъ себя. Что же касается Фотія, то онъ никогда не показывался въ домѣ Шишкова. Прежнія простодушныя, но вмѣстѣ съ тѣмъ и отсталыя мнѣнія, которыя высказывалъ Шишковъ, не имѣли уже на дѣлѣ примѣненія.

Обвиненіе Шишкова въ обскурантизмѣ и въ религіозномъ фанатизмѣ Гётде, съ своей стороны, признаётъ неосновательнымъ, въ подтвержденіе него и ссылается на слѣдующія обстоятельства:

Оба его брака, первый — съ лютеранкой, а второй — съ католичкой, доказываютъ, что Шишковъ былъ чуждъ религіозной ненависти. При немъ должность министра народнаго просвѣщенія была соединена съ званіемъ главноуправляющаго дѣлами иностранныхъ исповѣданій и не было ни одного случая, въ которомъ бы выразилось его притѣсненіе какого либо иновѣрческаго исповѣданія. Голицынъ, вѣротерпимость котораго была всѣмъ очень хорошо извѣстна, гораздо строже сохранялъ внѣшніе обряды своей церкви, нежели Шишковъ. Такъ, Голицынъ строго соблюдалъ всѣ установленные церковью посты, тогда какъ Шишковъ былъ въ этомъ отношеніи вольнодумцемъ.

Точно такъ же онъ самъ по себѣ снисходительно относился и къ піетизму, и къ мистицизму, доказательствомъ чему можетъ служить его отзывъ о радѣніяхъ баронесы Крюденеръ. о которыхъ мы уже упоминали прежде.

Собственно, Шишковъ былъ ярымъ фанатикомъ только тогда, когда затрогивали излюбленныя имъ воззрѣнія по филологіи. Такъ, онъ никогда не хотѣлъ признать, что церковно-славянскій языкъ для большинства славянъ сдѣлался непонятенъ. Онъ утверждалъ, что русскій языкъ совершенно тождественъ съ славянскимъ, который, въ свою очередь, составляетъ только торжественный слогъ перваго. Отсюда и проистекала его ненависть къ переводу св. писанія на русскій языкъ, какъ къ предпріятію совершенно излишнему и безполезному.

«Можно ли, наконецъ, винить Шишкова въ обскурантизмѣ?» — спрашиваетъ Гётце, — и на этотъ вопросъ даетъ слѣдующій отвѣтъ. Установленная имъ цензура была во многихъ отношеніяхъ болѣе снисходительна и менѣе придирчива, нежели существовавшая до него. Самъ Шишковъ, не обнаруживалъ ни малѣйшаго самохвальства, разсказывалъ Гётце. какъ онъ, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, испросилъ у государя разрѣшеніе на напечатаніе «Записокъ» князя Шаховскаго, бывшаго синодскимъ оберъ-прокуроромъ при императрицѣ Елизаветѣ Петровнѣ, такъ какъ цензура не дозволяла печатать его «Записки» въ виду того, что «Записки» эти представляли печальное положеніе Россіи въ царствованіе Елизаветы и, кромѣ того, обнаруживали интриги высшаго православнаго клира.

Должно, однако, сказать, что Шишковъ, какъ и всѣ люди его званія и той поры, былъ противникъ уничтоженія крѣпостнаго права, хотя, по словамъ Гётце, лично онъ былъ добрый помѣщикъ.

Въ одномъ изъ своихъ докладовъ императору Александру онъ высказалъ мнѣніе, что главнымъ образомъ порча студентовъ происходитъ отъ того, что они готовятся по запискамъ профессоровъ. Когда же, однако, по доносу Магницкаго, онъ долженъ былъ обревизовать дерптскій университетъ, то, несмотря на то, что тамошніе профессоры читали лекціи также по своимъ запискамъ, онъ отдалъ полную справедливость тому благоустройству, въ какомъ онъ лично нашелъ этотъ университетъ. Кромѣ того, онъ никогда не старался распускать свои паруса по попутному вѣтру, но всегда — худо ли, хорошо ли — дѣйствовалъ по своему убѣжденію.

Онъ, судя по отзывамъ Гётце, оставался всегда вѣренъ доброму, примирительному началу. Извѣстно, что Павелъ Петровичъ приказалъ графу Алексѣю Орлову-Чесменскому выѣхать изъ Россіи за-границу. Когда, въ 1798 году, Шишковъ, уже въ званіи генералъ-адъютанта Павла, находился въ Карлсбадѣ, то Павелъ приказалъ ему наблюдать тайно за проживавшими тамъ Орловымъ и Зубовымъ. Тайная полиція была, однако, не въ духѣ Шишкова, и онъ, будучи знакомъ прежде съ Орловымъ, продолжалъ посѣщать его, больнаго, ежедневно, хотя и могъ подвергнуться за это грозной опалѣ. Когда же Орловъ, въ день имянинъ императора Павла, устроилъ въ Карлсбадѣ великолѣпное празднество, то Шишковъ написалъ объ этомъ Павлу, а также и о томъ тостѣ, какой Орловъ провозгласилъ, когда пили у него за здоровье государя. Это примирило Павла съ Орловымъ и онъ дозволилъ Чесменскому вернуться въ Россію въ его помѣстье.

Извѣстно, что Шишковъ, въ качествѣ статсъ-секретаря, сопровождалъ императора Александра Павловича въ походахъ 1812—1814 гг. По поводу этого, Гётце разсказываетъ нѣсколько молоизвѣстныхъ и даже, быть можетъ, еще вовсе неизвѣстныхъ подробностей. Императоръ отдать приказаніе, чтобы въ чрезвычайныхъ обстоятельствахъ Аракчеевъ, Шишковъ и генералъ Балашевъ собирались на совѣщанія, и о постановленіяхъ, принятыхъ на такихъ совѣщаніяхъ, доводили письменно до свѣдѣнія его величества. Между прочимъ, въ то время оказалось, что присутствіе государя въ арміи, шедшей противъ Наполеона, крайне стѣсняло главнокомандующаго ею, тогдашняго военнаго министра Барклая-де-Толли, но никто не рѣшался сказать объ этомъ государю. Шишковъ, съ своей стороны, отважился отъ имени упомянутаго совѣщанія представить на счетъ этого откровенный докладъ. Балашевъ безъ особаго отпора присталъ къ мнѣнію Шишкова, но чрезвычайно трудно было склонить Аракчеева къ подписи этой бумаги.

Когда Балашевъ говорилъ Аракчееву, что дѣло идетъ о спасеніи отечества, то Аракчеевъ возражалъ: «что вы говорите мнѣ объ отечествѣ, скажите лучше, развѣ государю опасно оставаться при арміи?» — «Конечно, отвѣчалъ Балашевъ, если, напримѣръ, Наполеонъ нападетъ на насъ и разобьетъ, то въ какомъ положеніи будетъ тогда государь? Если же Наполеонъ разобьетъ только нашу армію, состоящую подъ начальствомъ Барклая-де-Толли, то большой бѣды отъ этого не будетъ».

Эти соображенія убѣдили Аракчеева и онъ обѣщать, подписавъ докладъ, представить его государю.

Гётце приводитъ самый переводъ этого доклада, въ которомъ указывалось на необходимость, чтобы государь уѣхалъ изъ арміи въ глубину Россіи и тамъ занялся бы приготовленіями къ отпору врагу. Приводились по поводу такого предположенія слѣдующія соображенія: во-первыхъ, что государь хотя и назначилъ главнокомандующимъ Барклая-де-Толли, но что, между тѣмъ, онъ, въ присутствіи государя, стѣсненъ въ своихъ распоряженіяхъ и не можетъ нести никакой отвѣтственности за свой образъ дѣйствій. Во-вторыхъ, что хотя присутствіе государя и воодушевляетъ войска, но что они и безъ этого побуждаются къ храбрости для защиты свободы, вѣры, чести, императора, своихъ семействъ и родины. Въ-третьихъ, что если Петръ Великій и Фридрихъ Великій командовали войсками, то дѣлали это потому, что ихъ государства были обращены въ одинъ общій военный лагерь. Если же то же самое дѣлалъ теперь Наполеонъ, то это потому, что онъ взошелъ на престолъ не по праву рожденія, но только въ силу обстоятельствъ и вслѣдствіе счастья, и что поэтому императоръ Александръ не долженъ слѣдовать его примѣру. Въ-четвертыхъ, хотя, несомнѣнно, личная храбрость и заслуживаетъ похвалы, но она не должна переходитъ за предѣлы благоразумія. Если она является добродѣтелью въ простомъ воинѣ, то въ полководцѣ, который напрасно подвергаетъ себя опасности, заслуживаетъ порицанія, такъ какъ, желая достигнуть личной славы, онъ вызываетъ неувѣренность въ войскѣ. Еще хуже бываетъ это въ отношеніи къ государю, который обязанъ защищать все свое государство. Если онъ будетъ разбитъ или взятъ въ плѣнъ, то все государство должно будетъ поплатиться за его храбрость. Возьмемъ, говорилось въ докладѣ, для примѣра двухъ государей. Одинъ изъ нихъ остается внутри государства и изыскиваетъ способы для защиты его границъ, другой слѣдуетъ повсюду со своимъ войскомъ. Первый изъ нихъ, въ случаѣ неудачи и потери нѣкоторыхъ областей, все-таки изъ остальныхъ своихъ земель составляетъ государство и царствуетъ надъ своимъ народомъ. Побѣдитель, который вступитъ съ нимъ въ переговоры, все-таки долженъ будетъ относиться къ нему какъ къ владѣтельной особѣ. Совсѣмъ въ иное положеніе будетъ поставленъ государь, побѣжденный на полѣ битвы. Когда онъ возвратится въ свои владѣнія, то найдетъ ихъ въ ужасѣ и въ переполохѣ и довѣріе къ нему будетъ утрачено. Если же онъ и останется при своемъ пораженномъ войскѣ и потребуетъ помощи отъ своего народа, то развѣ скоро и легко онъ получитъ ее? Если же онъ попадетъ въ плѣнъ, то осиротѣвшая безъ него страна должна будетъ принять отъ гордаго побѣдителя самыя тяжкія условія.

Въ подтвержденіе возможности того или другаго печальнаго исхода была приведена ссылка на Карла XII.

Если, говорилось далѣе, государь признаетъ за благо, не ожидая рѣшительнаго сраженія, оставить армію въ распоряженіи главнокомандующаго, а самъ отправится въ главнѣйшіе города государства, чтобы призвать дворянство и народъ къ продолженію упорной борьбы, то онъ встрѣтитъ тамъ самый восторженный пріемъ и воодушевитъ народъ до невѣроятной степени. Если въ это время непріятелю удастся даже преслѣдовать нашу армію, то и тогда государство не будетъ находиться въ опасности, а обезсиленный и разстроенный непріятель встрѣтить всюду сопротивляющіяся ему новыя силы, и онъ, такимъ образомъ, не въ состояніи будетъ разсчитывать на скорое окончаніе войны.

Докладъ этотъ оканчивался слѣдующимъ, краснорѣчивымъ, по тому времени, обращеніемъ къ императору: «Всемилостивѣйшій государь! Такое наше мнѣніе основано на вѣрности и любви къ твоей священной особѣ. Умилосердись, надежда Россіи! Мы умоляемъ тебя со слезами! Услыши нашъ голосъ и наши просьбы съ высоты твоего престола. Это голосъ всего отечества и мы готовы скрѣпить его нашею кровью».

Докладъ этотъ былъ написанъ въ укрѣпленномъ лагерѣ подъ Дриссою, 30-го іюля 1812 года.

Аракчеевъ взялъ его съ собою для представленія государю. Такъ какъ въ этотъ день у Александра Павловича былъ цесаревичъ Константинъ и оставался у него цѣлый день, и онъ самъ былъ въ печальномъ настроеніи духа, то Аракчеевъ не хотѣлъ еще болѣе разстроить его представленіемъ доклада и положилъ его въ спальнѣ государя на письменный столъ. Когда, на другой день утромъ, Аракчеевъ явился къ государю, то этотъ послѣдній сказалъ ему: «я прочелъ вашу бумагу» — и болѣе не прибавилъ ни слова. Точно такъ же, когда пришелъ съ бумагами Балашевъ, то и онъ не узналъ, какъ былъ принятъ государемъ представленный ему докладъ. Шишковъ, хотя и былъ еще нездоровъ, но собрался съ силами, и съ портфелемъ отправился къ государю въ надеждѣ узнать что нибудь о послѣдстіяхъ вчерашняго доклада. Шишковъ былъ очень милостиво принятъ государемъ, выразившимъ участіе на счетъ состоянія его здоровья и совѣтовавшимъ ему беречь себя, но и здѣсь о докладѣ не было и помину. Изъ пріема, сдѣланнаго ему государемъ, онъ могъ заключить, что Александръ Павловичъ не гнѣвался на него; и его тѣмъ болѣе еще мучила неизвѣстность на счетъ того, послѣдуетъ ли императоръ внушенію преданныхъ ему лицъ.

Въ надеждѣ поразвѣдать хотя кое-что, Шишковъ и на слѣдующій день отправился къ государю, но не засталъ его дома, и Шишкову сказали, что императоръ поѣхалъ въ главную квартиру къ Барклаю-де-Толли. Въ это время оберъ-гофмаршалъ, графъ Толстой, отозвалъ въ сторону Шишкова и сказалъ ему на ухо, что государь приказалъ приготовить дорожные экипажи, и что онъ, вѣроятно, отправится въ Москву.

Такимъ образомъ, опасенія Шишкова разсѣялись. Ночью онъ получилъ приказаніе заготовить воззваніе къ жителямъ Москвы и манифестъ о вторженіи непріятеля въ предѣлы Россіи. Тогда-то и былъ написанъ Шишковымъ тотъ извѣстный манифестъ, въ которомъ говорилось, что врагъ встрѣтитъ: въ каждомъ дворянинѣ — Пожарскаго, въ каждомъ духовномъ лицѣ — Палицына, и въ каждомъ гражданинѣ — Минина.

Но этимъ дѣло о докладѣ, въ сущности крайне непріятномъ для Александра Павловича, не кончилось.

Разумѣется, что три лица — Аракчеевъ, Шишковъ и Валашевъ сохранили относительно этого доклада полную тайну, Неизвѣстно, при какомъ, именно случаѣ проговорился о немъ императоръ своей любимой сестрѣ, великой княгинѣ Екатеринѣ Павловнѣ. Когда же, въ 1813 году, Шишковъ встрѣтился съ нею въ Карлсбадѣ, то она, подъ обѣщаніемъ ненарушимаго молчанія, стала его просить, чтобы онъ сообщилъ ей этотъ докладъ. Тщетны были всѣ отговорки Шишкова. Онъ не могъ противиться настояніямъ великой княгини, которая, выслушавъ докладъ, залилась слезами. Послѣ того, она снова приступила къ Шишкову съ просьбою дозволить ей собственноручно списать этотъ докладъ, разумѣется, сохранивъ его въ безусловной тайнѣ. Неизвѣстно, сдержала ли она вполнѣ свое обѣщаніе, но, по крайней мѣрѣ, при жизни ея о докладѣ не было никакого слуха. Когда же, въ 1819 году, она скончалась въ Штутгартѣ и оставшіяся послѣ нея бумаги были пересланы въ Петербургъ, то между ними нашелся списокъ съ упомянутаго доклада. Императоръ былъ чрезвычайно недоволенъ нескромностью своего статсъ-секретаря. Самъ же Шишковъ, когда онъ разсказывалъ Гётце объ этомъ случаѣ, былъ сильно растроганъ и сознавалъ всю неумѣстность своей уступчивости на просьбу обворожившей его прелестной женщины. Обстоятельство это вызвало въ императорѣ охлажденіе къ Шишкову, и онъ не встрѣчалъ уже адмирала съ прежнею привѣтливостью до самаго назначенія Шишкова министромъ народнаго просвѣщенія.

Въ 1828 году, Шишковъ оставилъ министерство народнаго просвѣщенія и преемникомъ ему былъ назначенъ князь Карлъ Ливенъ, занимавшій до этого времени должность попечителя дерптскаго учебнаго округа.

По поводу увольненія Шишкова отъ должности министра, Гётце разсказываетъ, что — это, впрочемъ, всегда такъ ведется — пока Шишковъ занималъ самостоятельную должность, множество разныхъ лицъ заискивали его благосклонность и вниманіе; когда же мѣсто его заступилъ князь Ливенъ, то изъ гостепріимнаго салона почтеннаго адмирала исчезло немало первостепенныхъ чиновниковъ его прежняго министерства. Жена Шишкова, смѣясь, разсказывала объ этомъ Гётце и добавляла, что, встрѣтясь съ однимъ изъ этихъ лицъ въ чужомъ домѣ, она ради шутки сказала этому господину, какъ новость, что мужъ ея будетъ опять назначенъ министромъ. Тогда онъ разсыпался въ любезностяхъ, а она, съ своей стороны, любезно замѣтила ему: «Я надѣюсь, что тогда мы будемъ имѣть удовольствіе снова видѣть ваше превосходительство въ нашемъ домѣ».

Шишковъ былъ средняго роста. Лицо его было чрезвычайно бѣло. Его темные глаза и серебристо-сѣрые волосы придавали его физіономіи особое выраженіе. Всѣ его портреты отличаются большимъ сходствомъ. Когда онъ достигъ глубокой старости, то часто страдалъ отъ нервныхъ головныхъ болѣзней, которыя принуждали его ложиться на диванъ. Чтобы облегчить его страданія, была нанята особая женщина для чесанія ему головы голою рукою. Замѣчательно, однако, что, несмотря на головныя боли, петербургскій климатъ и почти девяностолѣтній возрастъ, Шишковъ сохранилъ свои чрезвычайно густые волосы.

У Шишкова своихъ дѣтей не было, но вообще онъ ихъ очень любилъ и въ молодые свои годы онъ много переводилъ для нихъ на русскій языкъ изъ «Дѣтской Библіотеки» Кампе.

Еще не за долго до своей смерти онъ для своей любимой двоюродной внучки сочинилъ поучительно-наставительный разговоръ между дѣдушкою и внучкою.

Въ похвалу Шишкова должно сказать, что онъ не преслѣдовалъ своихъ литературныхъ враговъ, и хотя его огорчали ихъ насмѣшки, но онъ встрѣчалъ всѣ направляемыя противъ него выходки безъ всякой злобы.

Шишковъ занимался своими научными и литературными трудами до того времени, пока онъ ослѣпъ окончательно. Впрочемъ, у него въ отношеніи оцѣнки литературныхъ произведеній былъ странный, своеобразный вкусъ. Такъ, по поводу перевода однимъ молодымъ русскимъ писателемъ «Вильгельма Телля» Шиллера, онъ отозвался: «что можетъ быть интереснаго въ томъ, что швейцарскіе мужики возстали противъ своихъ помѣщиковъ? Меня даже удивляетъ, — добавилъ онъ — что Шиллеръ могъ выбрать такой предметъ для своего драматическаго произведенія».

Когда же генералъ Скобелевъ поднесъ ему «Солдатскія письма», не имѣвшія, конечно, никакихъ литературныхъ достоинствъ, но за то вѣрно изображавшія русскаго солдата, то Шишковъ былъ чрезвычайно доволенъ этимъ сочиненіемъ и, смѣясь отъ души, повторялъ особенно понравившіяся ему выраженія.

Шишковъ умеръ 9-го апрѣля 1841 года. Похороны его почтилъ своимъ присутствіемъ императоръ Николай Павловичъ.

Вскорѣ послѣ смерти Шишкова, а именно 25-го апрѣля 1828 года, главноуправляющимъ дѣдами иностранныхъ исповѣданій былъ назначенъ статсъ-секретарь Дмитрій Николаевичъ Блудовъ. Онъ, по словамъ Гётце, былъ скорѣе поклонникомъ всего изящнаго, нежели государственнымъ человѣкомъ. Блудовъ отличался превосходнымъ слогомъ и въ этомъ отношеніи, какъ дѣловой человѣкъ, могъ быть поставленъ на ряду съ Сперанскимъ. Онъ былъ очень остроуменъ, краснорѣчивъ, общителенъ и доброжелателенъ, но для государственнаго дѣятеля былъ не совсѣмъ пригоденъ по своему ханжеству. Эта черта его характера выразилась, между прочимъ, при составленіи «Уложенія о наказаніяхъ», установившаго слишкомъ строгія кары за нарушенія противъ православной вѣры.

Время управленія Блудова дѣлами иностранныхъ исповѣданій замѣчательно изданіемъ въ 1832 году законоположеній объ устройствѣ евангелической церкви въ Остзейскомъ краѣ. Первоначально предполагалось устроить тамъ церковь епископальную, на основаніи закона, изданнаго въ 1686 году королемъ шведскимъ Карломъ XI. Блудовъ, однако, воспротивился этому и нашелъ болѣе удобнымъ, сдѣлавъ изъ епископскаго сана только почетный титулъ, поручить управленіе евангелической церковью въ упомянутой мѣстности коллегіальному учрежденію — генеральному синоду.

Подъ руководительствомъ Блудова, но, по всей вѣроятности, въ силу непосредственнаго желанія самого императора Николая Павловича, состоялся законъ о смѣшанныхъ бракахъ. Со временъ Петра Великаго до 1832 года у насъ было такъ, что если одинъ изъ супруговъ былъ православный, то рожденныхъ отъ такихъ браковъ дѣтей родители, по ихъ взаимному между собою соглашенію, могли и не крестить по обряду православной восточной церкви. Изданный при Блудовѣ законъ отмѣнилъ такой порядокъ въ Остзейскомъ краѣ. Законъ этотъ былъ распространенъ и на принадлежавшія прежде Польшѣ губерніи, гдѣ дворянство, при заключеніи смѣшанныхъ браковъ, обыкновенно условливалось: рождающихся отъ такого брака дѣтей крестить — сыновей по вѣрѣ отца, а дочерей — по вѣрѣ матери.

Кромѣ того, по мысли Блудова, во время кратковременнаго его управленія министерствомъ юстиціи, за отсутствіемъ министра Дашкова, въ губерніяхъ бѣлорусскихъ было отмѣнено дѣйствіе «Литовскаго Статута» и были распространены на эти губерніи общія узаконенія.

XVI.
Участь людей, близкихъ къ императору Александру. — Его подозрительность. — Разсказъ Гётце, какъ очевидца о событіяхъ 14-го декабря. — Гороховая улица. — Адмиралтейскій бульваръ. — Карамзинъ. — Выстрѣлы. — Сборище черни. — Угрозы грабежемъ и пожаромъ. — Якубовичъ. — Митрополитъ Серафимъ. — Видъ сенатской площади на другой день.

Переходя къ разсказу о послѣднихъ годахъ жизни Голицына, Гётце дѣлаетъ слѣдующее замѣчаніе относительно людей, близкихъ къ императору Александру Павловичу. «Голицынъ», говоритъ онъ, «не подвергся той участи, какую испытали другіе любимцы государя: Кочубей, Строгановъ, Новосильцевъ, Сперанскій, Парротъ. Александръ Павловичъ былъ такой человѣкъ, что если кто нибудь ему наскучилъ или возбудилъ въ его подозрительной душѣ недовѣріе — основательно или нѣтъ, — то онъ, во всякомъ случаѣ, при измѣнившихся потомъ обстоятельствахъ, уже не возвращалъ никогда такому лицу ни своей прежней милости, ни своей довѣренности. Одинъ только Голицынъ стоялъ въ этомъ отношеніи въ исключительномъ положеніи. Хотя Голицынъ и утратилъ со временемъ свое прежнее вліяніе, тѣмъ не менѣе довѣренность со стороны привыкнувшаго къ нему государя ослабѣла лишь на короткое время и онъ оставался впослѣдствіи въ самыхъ близкихъ къ нему отношеніяхъ».

Доказательствомъ этому, по мнѣнію Гётце, можетъ служить то, что Александръ Павловичъ посвятилъ его въ тайну отреченія великаго князя Константина отъ престола.

Гётце подробно передаетъ ходъ этого дѣла, но такъ какъ обстоятельства его теперь уже очень хорошо извѣстны изъ другихъ русскихъ печатныхъ источниковъ, то мы не видимъ необходимости повторять ихъ здѣсь. То же должно сказать о событіяхъ 14-го декабря. Изъ разсказа объ этихъ послѣднихъ мы приведемъ только тѣ, весьма, впрочемъ, не многія частности, которыя передаетъ Гётце, какъ очевидецъ.

«Я жилъ тогда», пишетъ Гётце, "на Екатерининскомъ каналѣ, недалеко отъ Каменнаго моста, и одѣвался, чтобы выдти со двора, ничего еще не зная о предстоящемъ воцареніи Николая Павловича, какъ вдругъ я былъ испуганъ страшнымъ крикомъ и суматохою. Я отперъ форточку и увидѣлъ, что часть Московскаго полка, сопровождаемая ревѣвшею толпою, переходила черезъ Каменный мостъ. Озадаченный тѣмъ, что могло бы это значить, я поспѣшилъ выбѣжать на улицу и послѣдовалъ за толпою на Исаакіевскую площадь, гдѣ находилось зданіе сената. Приближаясь къ площади, а замѣтилъ подвыпившихъ солдатъ. «Что, братцы, вы здѣсь дѣлаете?» спросилъ я одного изъ нихъ. «Мы» — отвѣчалъ онъ — «присягали Константину, а Николай, который держитъ его въ неволѣ, хочетъ, вмѣсто него, сѣсть на царство». Такая нелѣпость была внушена этимъ несчастнымъ людямъ, чтобы ввести ихъ въ заблужденіе. Они безъ умолку кричали: «ура, Константинъ!»

Упомянувъ о слишкомъ избитомъ анекдотѣ относительно крика: «ура, конституція», Гётце продолжаетъ: «когда я прошелъ нѣсколько далѣе, то замѣтилъ, что какіе-то люди, одѣтые въ военное и штатское платье, угрожали солдатамъ бѣдою, если они нарушатъ присягу, данную ими Константину. Я слышалъ, какъ одинъ солдатъ, обращаясь къ народу, говорилъ: „у насъ одна душа и мы не можемъ, какъ жиды, присягать на одной недѣлѣ то тому, то другому“. Въ числѣ бунтовщиковъ — добавляетъ Гётце — я не видѣлъ ни одного офицера, но мой знакомый разсказывалъ мнѣ, что онъ среди ихъ узналъ Александра Бестужева».

Гётце съ трудомъ пробирался черезъ толпу, наполнявшую уже Адмиралтейскій бульваръ. Здѣсь онъ встрѣтилъ Карамзина, который, идучи въ шубѣ и въ теплыхъ сапогахъ, былъ одѣтъ въ придворное платье. Тамъ же, на бульварѣ, находилось много иностранныхъ дипломатовъ, посланники англійскій и французскій, а также нидерландскій повѣренный въ дѣлахъ и другіе. Раздался выстрѣлъ, но никто не зналъ, кто произвелъ его. «Впослѣдствіи я узналъ, говоритъ Гётце, что это былъ выстрѣлъ Каховскаго, направленный въ генералъ-губернатора Милорадовича, который и былъ смертельно раненъ».

Послѣ этого пистолетнаго выстрѣла, послышалось нѣсколько ружейныхъ выстрѣловъ. Кто стрѣлялъ — въ ту пору было неизвѣстно, точно также это не было дознано и потомъ, при производствѣ слѣдствія.

Толпы народа увеличивались все болѣе и болѣе какъ на бульварѣ, такъ равно и на площади около памятника Петра Великаго. Деревья на бульварѣ были облѣплены людьми, которые стояли также на крышахъ домовъ, прилегавшихъ къ площади, а также на деревянномъ заборѣ, окружавшемъ строившійся въ то время Исаакіевскій соборъ.

«Я — разсказываетъ Гётце — пробрался сквозь толпу къ Зимнему дворцу; здѣсь я увидѣлъ народъ въ возбужденномъ состояніи. Уже около часу находился близъ дворца императоръ; не смотря на холодъ, онъ былъ безъ шинели съ андреевскою лентою черезъ плечо». Послѣ этого Гетце заимствуеть изъ извѣстной книги барона Корфа нѣкоторые разсказы о дѣйствіяхъ Николая Павловича на Дворцовой площади и затѣмъ продолжаетъ: "Я перешелъ снова на бульваръ по направленію къ строившемуся тогда Исаакіевскому собору. Вдоль бульвара, противъ сената до самой Невы, площадь была загромождена столбами и плитами, привезенными для постройки собора, такъ что въ этомъ мѣстѣ она была неудобна для движенія войскъ. По этой причинѣ, а также и потому, что въ это время была гололедица, кавалерія не могла дѣйствовать.

«Когда я проходилъ по бульвару, по немъ двигалась густая толпа народа, все болѣе и болѣе возраставшая, и притомъ мнѣ попадалось на глаза столько нагольныхъ тулуповъ и столько оборванцевъ, сколько я никогда еще не видывалъ въ Петербургѣ. Мнѣ казалось, что вся эта сволочь, которая выглядывала разбойниками и грабителями, примется вдругъ за булыжники, вынутые изъ мостовой. Какъ впослѣдствіи было дознано, одинъ изъ заговорщиковъ, въ послѣднемъ ихъ совѣщаніи, предложилъ отдать кабаки на разграбленіе черни и, забравъ изъ церквей хоругви, возмутить народъ подъ ихъ сѣнью. Но часть молодыхъ людей изъ аристократическихъ семействъ, участвовавшихъ въ заговорѣ, не согласилась допустить эти крайности. Такое предложеніе, въ концѣ концовъ, было отвергнуто съ негодованіемъ. Вылъ также распущенъ слухъ, будто бы предполагалось допустить народъ, въ вознагражденіе за участіе его въ мятежѣ, разграбить на Англійской набережной дома, въ которыхъ жили самые богатые банкиры».

Далѣе Гётце видѣлъ, какъ къ государю подошелъ Якубовичъ, переведенный изъ гвардіи въ армію за участіе въ качествѣ секунданта при дуэли, окончившейся смертью, и снова возвращенный съ Кавказа въ Петербургъ. Здѣсь, прибавляетъ Гётце, знали Якубовича по его звѣрской наружности, и онъ тѣмъ болѣе былъ знакомъ всѣмъ въ лицо, что постоянно бывалъ и въ театрахъ, и во всѣхъ общественныхъ собраніяхъ. Гётце былъ также очевидцемъ, какъ митрополитъ Серафимъ, въ полномъ облаченіи, съ поднятымъ надъ головою крестомъ, въ сопровожденіи кіевскаго митрополита Евгенія и двухъ иподіаконовъ, отправился, по приказанію императора, уговаривать бунтовщиковъ. Когда, разсказываетъ Гётце, митрополитъ началъ говорить солдатамъ о повиновеніи законному государю, а они стали креститься и прикладываться къ кресту, то предводители мятежа начали кричать имъ, что законный ихъ государь закованъ въ цѣпи, что имъ нѣтъ надобности въ попахъ, и что если бы митрополитъ сталъ божиться, хотя бы по два раза на одной недѣлѣ, то имъ, солдатамъ, нѣтъ до этого никакого дѣла. Вмѣстѣ съ тѣмъ барабанный бой заглушилъ голосъ митрополита. Послышались угрозы, что въ него будутъ стрѣлять, и такимъ образомъ онъ и сопровождавшія его лица принуждены были удалиться.

Скопище бунтовщиковъ, бывшее на площади, по глазомѣру Гётце, могло состоять изъ 1,500 — 2,000 человѣкъ. Они стояли у зданія сената, не предпринимая ничего рѣшительнаго.

Вечеромъ Гётце пошелъ къ своему пріятелю, полковнику Ребиндеру, жившему въ главномъ штабѣ, и увидѣлъ, что весь дворецъ былъ окруженъ войсками, стоявшими на бивуакахъ около небольшихъ зажженныхъ костровъ.

На слѣдующій день утромъ, Гётце отправился снова на мѣсто вчерашнихъ событій. Хотя полиція уже прибрала трупы убитыхъ, но онъ между колоннами сенатскаго зданія увидѣлъ трупъ молодого человѣка изъ простонародья. Убитый, по всей вѣроятности, пришелъ на площадь изъ любопытства, желая посмотрѣть, что тамъ дѣлается. Снѣгъ на пространствѣ площади между сенатомъ и памятникомъ Петра Великаго былъ во многихъ мѣстахъ покрытъ кровяными пятнами. Такія же пятна попадались и далѣе. Всѣ стекла въ нижнихъ этажахъ сенатскаго зданія, а также и сосѣдняго съ нимъ дома, стоявшаго на томъ мѣстѣ, гдѣ нынѣ находится синодъ, были забрызганы кровью и залѣплены мозгами, а на стѣнахъ виднѣлись слѣды ударявшейся въ нихъ картечи.

Число людей, погибшихъ въ день 14-го декабря, никогда не было приведено въ извѣстность.

XVII
Воспоминаніе объ императорѣ Николаѣ Павловичѣ. — Сравненіе его съ Александромъ I. — Измѣнчивость Александра и постоянство Николая. — Разсказъ Канкрина о докладахъ. — Выборъ государственныхъ людей. — Послѣдніе годы жизни Голицына. — Полученныя имъ отличія. — Слѣпота Голицына. — Его смерть.

Въ слѣдующей главѣ Гётце разсказываетъ о привезеніи въ Петербургъ и о постановкѣ въ Казанскомъ соборѣ тѣла императора Александра Павловича. Въ этой печальной процессіи участвовалъ и онъ самъ, одѣтый по тогдашнему церемоніалу, въ черный суконный плащъ поверхъ мундира и съ черной широкополой шляпой на головѣ.

Затѣмъ, Гётце соообщаетъ о судѣ и приговорѣ надъ декабристами, но все это не представляетъ ничего такого, на чемъ бы можно было остановиться, какъ на какихъ нибудь еще неизвѣстныхъ въ нашей печати подробностяхъ. То же самое слѣдуетъ замѣтить и относительно разсказа Гётце о дальнѣйшей судьбѣ Аракчеева.

Послѣдняя глава въ книгѣ Гётце посвящена воспоминанію объ императорѣ Николаѣ Павловичѣ. Воспоминанія эти могутъ имѣть нѣкоторое историческое значеніе, какъ лица, вращавшагося въ ту пору въ высшихъ правительственныхъ сферахъ. Онъ, — какъ, впрочемъ, это дѣлаютъ и всѣ знавшіе болѣе или менѣе императора Николая Павловича, — отдаетъ справедливость его прямодушію и твердости характера, но признаётъ вмѣстѣ съ тѣмъ, что царствованіе его было для Россіи тяжелою порою.

Сравнивая личныя свойства императора Александра Павловича съ такими же свойствами его брата и преемника, Гётце, между прочимъ, говоритъ:

«Александръ I былъ довольно непостояненъ въ своихъ личныхъ отношеніяхъ. На благосклонность его нельзя было твердо полагаться. Люди, которымъ онъ оказывалъ свое особенное расположеніе, или которые удостоились его горячей дружбы и которые, казалось, были достойны оказываемаго имъ высокаго отличія, неожиданно лишались его прежняго вниманія и утрачивали его дружбу. Только безсердечный Аракчеевъ, а отчасти и другъ дѣтства государя, князь Голицынъ, составляли исключеніе. Вполнѣ повредить Голицыну не могъ даже Аракчеевъ, не смотря на всѣ свои интриги. Совершенно инымъ былъ императоръ Николай Павловичъ, у него не было ни одного любимца, который имѣлъ бы такое вліяніе, какое имѣлъ Аракчеевъ. Кромѣ того, если кто либо заслужилъ однажды его милостивое вниманіе, тотъ могъ разсчитывать на его благоволеніе до тѣхъ поръ, пока не лишался его по своей собственной винѣ».

Относительно разницы въ порядкѣ, соблюдавшемся при докладахъ какъ тому, такъ и другому государю, Канкринъ, министръ финансовъ, разсказывалъ Гётце, что къ императору Александру Павловичу онъ, Канкринъ, долженъ былъ не только являться въ полномъ мундирѣ, но и не снимать во время доклада перчатокъ. Александръ Павловичъ приказывалъ, чтобы докладчикъ читалъ ему бумаги вслухъ. Онъ былъ глуховатъ и скрывалъ этотъ недостатокъ, и поэтому ему нравился громкій голосъ Канкрина и его рѣзкій нѣмецкій выговоръ, такъ какъ при этихъ условіяхъ императоръ могъ разслышать каждое слово. Что же касается императора Николая, то онъ обыкновенно бралъ отъ докладчика бумагу и самъ громко читалъ ее.

Императоръ Николай Павловичъ не обращалъ особеннаго вниманія на способности и знанія главныхъ государственныхъ дѣятелей, но старался выбирать ихъ изъ людей справедливыхъ.

Къ хорошимъ качествамъ императора Николая Гётце относитъ и сознаніе имъ своихъ ошибокъ. Были случаи, когда онъ, убѣдившись въ безполезности или неудобствѣ своихъ повелѣній, говорилъ: «я самъ виноватъ».

Остается теперь сказать нѣсколько словъ о князѣ Александрѣ Николаевичѣ Голицынѣ, котораго Гётце избралъ главнымъ предметомъ своихъ воспоминаній, но который слишкомъ заслоненъ въ его книгѣ другими лицами и разными событіями, не относящимися прямо или даже вовсе не относящимися къ Голицыну. Разумѣется, что отъ такой полноты и разнообразія воспоминанія Гётце не только ничего не теряютъ, но пріобрѣтаютъ еще болѣе, какъ общій разсказъ о томъ времени, въ которое жилъ авторъ.

Съ воцареніемъ Николая Павловича, Голицынъ нисколько не утратилъ своего прежняго положенія ни въ правительственной средѣ, ни при дворѣ. Новый государь относился къ нему съ величайшимъ довѣріемъ и, въ короткое время, возвелъ его на высшую степень государственной службы, отличивъ его большими наградами. Въ іюнѣ 1826 года, Голицынъ получилъ Владимірскую, а спустя два мѣсяца андреевскую ленты. Въ 1828 году, ему пожалованы были брилліантовые знаки ордена св. Андрея Первозваннаго, потомъ портретъ государя, чинъ дѣйствительнаго тайнаго совѣтника 1-го класса и званіе канцлера россійскихъ орденовъ. Съ 1839 по 1841 годъ Голицынъ предсѣдательствовалъ въ общихъ собраніяхъ государственнаго совѣта. Король прусскій пожаловалъ ему высшій знакъ отличія — орденъ Чернаго орла.

Когда государь и государыня уѣзжали изъ Петербурга, то попеченіе о своемъ семействѣ они передавали Голицыну. Еще маленькіе въ ту пору великіе князья и великія княжны были очень послушны передъ Голицынымъ и называли его "дяденькой.

Несомнѣнно, что Голицынъ имѣлъ извѣстную долю вліянія на государственныя дѣла, но въ то же время онъ не искалъ для себя обширной административной дѣятельности и довольствовался относительно скромною должностью главноначальствующаго надъ почтовымъ департаментомъ, дававшею ему право присутствовать въ комитетѣ министровъ. Кромѣ того, въ душѣ онъ былъ недоволенъ многими тогдашними порядками, но, какъ ловкій и понаторѣлый царедворецъ, не обнаруживалъ своихъ мнѣній.

Доживъ до семидесяти лѣтъ, онъ началъ поговаривать о необходимости оставить службу и провести остатокъ жизни на свободѣ и на отдыхѣ. Многіе, знавшіе нравъ и привычки Голицына, сомнѣвались, однако, въ искренности такого намѣренія. Но Голицынъ испросилъ себѣ отставку и, 13-го іюня 1843 года, уѣхалъ въ купленное имъ на южномъ берегу Крыма имѣніе Гаспра-Александрія. При отъѣздѣ онъ былъ полуслѣпой я въ Москвѣ ослѣпъ окончательно, но осенью того же года извѣстный въ ту пору профессоръ кіевскаго университета Караваевъ, посредствомъ искусной операціи, возвратилъ ему потерянное зрѣніе.

Голицынъ умеръ 22-го ноября 1844 года въ Гаспрѣ.

---

Первое издание: Замечательные и загадочные личности XVIII и XIX столетий / [Соч.] Е. П. Карновича. — Санкт-Петербург: А. С. Суворин, 1884. — 520 с., 13 л. портр.; 24 см.