Князь-рыцарь (Желиховская)/ДО
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. |
Текст содержит цитаты, источник которых не указан. |
| Князь-рыцарь |
| Источникъ: Желиховская В. П. Фантастическіе разсказы. — СПб.: Типографія А. С. Суворина, 1896. — С. 43. |
Святки!.. Не кажется-ли вамъ, что самое это слово, въ наше время — анахронизмъ?.. Мнѣ кажется, что оно совершенно утратило свой первобытный смыслъ и скоро станетъ намъ россіянамъ, совсѣмъ непонятнымъ терминомъ безъ всякаго внутренняго значенія. Развѣ есть у насъ святки?.. Никакихъ! Особенно въ столицѣ. У насъ есть зимніе праздники. Время, по преимуществу, баловъ, визитовъ, выродившихся, опошлѣвшихъ и всѣмъ надоѣвшихъ маскарадовъ и расходовъ! Преимущественно расходовъ, по мелочамъ, на извозчиковъ, на швейцаровъ. Вотъ и все!.. Даже и въ захолустьяхъ нѣтъ уже того, что бывало въ прежнія, сравнительно, еще не старыя времена. Гдѣ наши прежнія веселыя гаданія? Гдѣ вѣщія кольца, зерна, кутьи и пѣтухи — предсказатели свадебъ?.. Гдѣ веселыя переодѣванія, шумныя поѣздки ряженыхъ изъ дома въ домъ, по знакомымъ? Гдѣ былыя вторженія въ семейные, тихіе дома, со своимъ перекатнымъ, заразительнымъ весельемъ, съ пѣснями, музыкой, пляской?.. Гдѣ наши прежнія развеселыя, широкія, всероссійскія святки?.. Нѣтъ ихъ!.. «А святокъ ужь нѣтъ и не будетъ ужъ вѣчно!»[1]
Ужъ дѣти наши не вѣрятъ разсказамъ о прежнемъ задушевномъ, непритязательномъ веселіи; внуки его совсѣмъ не поймутъ.
Куда нашей бѣдной нынѣшней молодежи — переученой, пересыщенной, не успѣвъ пожить — отжившей, — постигнуть бывшее здоровое, самобытное умѣніе веселиться нашихъ отцовъ и матерей!
Пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ еще бывали святки по всей Руси. Лѣтъ тридцать тому назадъ еще ихъ знавали по деревнямъ и кое-гдѣ въ дальнихъ провинціяхъ. Нынѣ сомнѣваюсь, чтобы сохранилось такое счастливое захолустье, гдѣ дѣвушка въ семнадцать лѣтъ мечтала-бы о святочномъ гаданіи, а юноша задумывалъ повеселиться въ ватагѣ ряженыхъ товарищей.
Я помню много веселыхъ святокъ въ моей молодости; помню еще старыя, деревенскія святки, съ «медвѣдемъ и козой», съ «гудочниками» и ворожеей-цыганкой; съ бѣшеной ѣздой на тройкахъ по снѣжнымъ сугробамъ, съ аккомпанементомъ колокольцевъ, бубенчиковъ, гармоній, балалаекъ, а подъ часъ и выстрѣловъ ружейныхъ, въ встрѣчу сопровождавшихъ нашъ поѣздъ изъ лѣсу волковъ, десяткамъ ихъ прыгавшихъ, свѣтившихся ярко глазъ.
То были святки!.. Настоящія разгульныя, русскія святки, гдѣ всѣ дома, всѣ семьи, всѣ классы принимали участіе. Гдѣ «господа» не гнушались переряженой въ тулупы на выворотъ, въ бороды изъ пакли, горбы изъ подушекъ и лица, вымазанныя пробкой и сажей, своей прадѣдовской прислуги; гдѣ прислуга принимала радостное участіе въ затѣяхъ «молодыхъ господъ», въ успѣхѣ ихъ переодѣванія, въ полночныхъ ихъ гаданіяхъ. Гдѣ, наконецъ, находилось время и мѣсто и кадрили, и полькѣ, и мазуркѣ въ свѣтлой залѣ, подъ звуки фортепіано, а не то и настоящаго оркестра, и залихватской камаринской съ трепакомъ; и мистификаціямъ ряженыхъ вторженій и вопрошеніямъ судьбы съ призывами предъ зеркалами, въ темныхъ баняхъ, суженыхъ на полночныя угощенія.
Не знавали мы въ тѣ, не мудрствовавшія лукаво, времена ни гипнотизмовъ, ни передачи мыслей, ни явленій спиритизма, ни предсказаній медіумовъ, ни чтенія судьбы въ «астральномъ свѣтѣ»; никакихъ проявленій нашихъ нынѣшнихъ, многоиспытанныхъ, безъ мѣры теребимыхъ чудесами временъ, но бывали и тогда, — какъ и во всѣ вѣка-вѣковъ, — необыкновенныя, загадочныя происшествія…
Одинъ такой весьма странный случай произошелъ, именно, въ разгаръ святочнаго веселья, лѣтъ пятьдесятъ тому назадъ.
Въ одной изъ губерній средней полосы Россіи, подъ самымъ губернскимъ городомъ, находилось богатое имѣніе Бѣлокольцево, помѣщиковъ того-же прозвища. Въ ту пору семья была большая, молодежи въ ней, особенно барышенъ, было много и всѣ прехорошенькія. Только старшая была замужемъ за мѣстнымъ начальникомъ губерніи. Это обстоятельство прибавляло много значенія семьѣ, хотя и немного, повидимому, доставляло счастія самой виновницѣ этого общественнаго отличія. Варвара Сергѣевна, рожденная Бѣлокольцева, была скромна и непритязательна и особой сласти въ титулѣ «превосходительства» и въ томъ, что жандармы ей въ соборѣ и прочихъ народныхъ сборищахъ дорогу очищали, не видѣла. Близкіе, да, пожалуй, что и всѣ въ городѣ, знали, что былъ у нея въ дѣвицахъ романъ съ однимъ молодымъ человѣкомъ, забракованнымъ ея матушкой, по бѣдности его и нечиновности, и всѣ жалѣли молоденькую губернаторшу. Надо сказать правду, что мужъ ея тутъ былъ не при чемъ! Онъ былъ добрый человѣкъ, весьма представительный; очень любилъ свою хорошенькую супругу и, женившись въ скорости по пріѣздѣ на мѣсто, даже не зналъ, вѣроятно, ея горя.
Знакомые Бѣлокольцевыхъ поговаривали, что и еще затѣваетъ Аполлинарія Антоновна свадьбу: вторую дочь свою, Сашеньку, прочитъ за предсѣдателя палаты Щегорина; но ужъ такой бракъ всему городу на соблазнъ былъ и на осужденіе: Щегоринъ былъ уродливый, тучный шестидесятилѣтній селадонъ, уморившій двухъ женъ и, къ тому же, имѣвшій, всѣмъ завѣдомо, большую семью съ лѣвой руки, гдѣ сыновья ужъ сами были женаты. Богатство его ужъ очень было соблазнительно для старухи Бѣлокольцевой!.. Жадна была до денегъ и честолюбива чрезъ мѣру, — все ей хотѣлось изъ дочекъ своихъ сановницъ дѣлать и богачекъ.
Кромѣ своихъ дѣтей, въ домѣ Бѣлокольцевыхъ жила родственница, Марья Леонидовна Карницына, когда-то женщина богатая, но разоренная неудачными спекуляціями мужа; покойный генералъ Бѣлокольцевъ пріютилъ всю семью своего родственника и друга, съ которымъ водилъ не только хлѣбъ-соль во время его благосостоянія, но и большія дѣла. Ходили слухи, что Бѣлокольцевы не даромъ дали кровъ вдовѣ и двоимъ дѣтямъ Карницына; что по старымъ счетамъ генералъ оставался много долженъ родственнику, и всѣ были, вмѣстѣ съ Марьей Леонидовной, увѣрены, что въ завѣщаніи генерала они забыты быть не могутъ; такъ какъ онъ разбогатѣлъ послѣ смерти Карницына, то легко могъ уплатить вдовѣ его долгъ, ему недоплаченный.
Бѣлокольцевъ самъ не скрывалъ, что имѣетъ это намѣреніе, но никакого распоряженія по этому дѣлу не сдѣлалъ, а потому хоть и не сладко по смерти его приходилось житье вдовы въ чужомъ домѣ, но она терпѣла ради дѣтей. Дочь ея училась вмѣстѣ съ меньшими Бѣлокольцевыми, когда отецъ ихъ скончался, а сынъ только что поступилъ въ университетъ, и теперь былъ уже на послѣднемъ курсѣ.
Жилъ еще съ ними, въ деревнѣ, одинъ юноша, родственникъ, родной племянникъ покойнаго генерала Сергѣя Ѳомича, Юрій Петровичъ Бѣлокольцевъ или Юша, какъ его всѣ называли; не столько по юности, какъ по немощи его: онъ совсѣмъ былъ юродивый. Не то, чтобы сумасшедшій, онъ все понималъ и всѣхъ зналъ, какъ знаютъ все и всѣхъ пятилѣтнія дѣти, не болѣе. Тихій, услужливый, молчаливый, Юша никому не мѣшалъ, а къ нему всѣ относились жалостливо, какъ къ больному, хотя, въ сущности, онъ былъ рослый, здоровый парень, лѣтъ двадцати пяти.
Несмотря на житье въ деревнѣ, Бѣлокольцевы вели очень разсѣянную, шумную жизнь. Нѣсколько верстъ разстоянія препятствіемъ къ участію во всѣхъ городскихъ увеселеніяхъ служить не могли; сами же они то и дѣло сзывали весь городъ на свои деревенскіе пиры, обставленные въ ту пору всѣми удобствами и всей доморощенной роскошью и хлѣбосольствомъ богатаго барства, на основахъ непоколебимаго крѣпостничества. Аполлинарія Антоновна хотя была бой-баба, суровая въ отношеніяхъ къ семьѣ и къ прислугѣ, но любила веселую, гостепріимную жизнь, была прекрасная хозяйка и съ обществомъ, уже не говоря про властей, всегда умѣла прекрасно ладить.
Наоборотъ всему русскому царству, Бѣлокольцевы зиму почти всегда жили въ имѣніи; лѣто же проводили въ поѣздкахъ за-границу. Время между ноябремъ и февралемъ проходило какъ въ чаду, переполненное танцами, домашними спектаклями и всякими увеселеніями. Святки еще приносили съ собой катанія, костюмированные балы съ русской и всякой пляской; гаданія гуртомъ, со святочнымъ пѣніемъ «сѣнныхъ дѣвушекъ», съ кутьей и восколитіемъ; и простые маскарады переряженныхъ «неизвѣстныхъ», — плебейскія вторженія въ барскіе покои деревенскаго и двороваго элемента, почти такъ же невозбранно, какъ и сосѣдей-помѣщиковъ.
Эти послѣднія увеселенія часто выходили самыми веселыми, именно, потому, что въ силу святочнаго закона о сохраненіи личностей ряженыхъ въ тайнѣ, вносили новый интересъ, принимавшій порой занимательный характеръ загадочности. Сама Аполлинарія Антоновна любила разсказывать, что, именно, въ такой ряженой ватагѣ ей самой въ молодости была предсказана и свадьба ея, и многія семейныя обстоятельства.
Но, именно, вслѣдствіе загадочнаго происшествія, случившагося въ семьѣ ея въ этотъ послѣдній годъ, о которомъ идетъ мой разсказъ, — такія святочныя забавы навсегда были изъ нея изгнаны.
Было это 27-го декабря. Домъ въ Бѣлокольцевѣ ломился отъ гостей. Кромѣ праздника общаго, былъ день рожденія и вмѣстѣ именины ея двухъ Веніаминовъ, — меньшихъ сыновей, близнецовъ Ѳеди и Стени, т. е. Степана. По случаю такого тройного празднества, этотъ день сначала считался, преимущественно, дѣтскимъ праздникомъ; обыкновенно, на третій день Рождества у нихъ бывала елка, но съ годами, понятно, отличіе это утратилось. Теперь героямъ дня было по шестнадцати лѣтъ. Елку давно бы отмѣнили, если бы не привязанность и привычка къ ней всей молодежи, включая и ея двадцатитрехлѣтнее превосходительство.
— Все равно! Надо какъ-нибудь проводить святки! Надо одаривать молодежь, и прислугу, и своихъ, и чужихъ дѣтей на праздникъ. Такъ ужъ пусть въ этотъ день, по старому, и елки, и ряженые и, какъ всегда, — дымъ коромысломъ! — рѣшила генеральша Бѣлокольцева.
И созвала, кромѣ своихъ, еще человѣкъ до ста гостей, изъ которыхъ многіе, издалека прибывшіе съ чадами и домочадцами, должны были и заночевать въ ея прадѣдовскихъ деревенскихъ палатахъ.
День прошелъ еще шумнѣе, чѣмъ другіе. Какія бы кошки у кого на сердцахъ ни скребли, съ виду всѣ были довольны и веселы.
А что скребли у многихъ на сердцахъ лютыя кошки — въ томъ не могло быть и сомнѣнія… Много въ этомъ домѣ, подъ сурдинку, разыгрывалось драмъ и печалей.
Начать съ семьи Карницыныхъ. Какъ ни работала, часто спины не разгибая, бѣдная Марья Леонидовна, но съ великимъ трудомъ концы съ концами сводила, живя даже на всемъ готовомъ. А ужъ какъ ей это готовое теперь жутко приходилось при самовластномъ, чванномъ и несовсѣмъ-то справедливомъ нравѣ хозяйки дома, — и говорить нечего! Ну, да ужъ что было дѣлать? Терпѣла она, порой лишь ночью своей подушкѣ повѣряя свои сиротскія печали… Объ одномъ мечтала: только бы сынъ ея на ноги сталъ, только бы ему курсъ благополучно кончить, на службу пристроиться. Всего лишала себя, чтобы его содержать, и не плакалась бы, если бы не дочка ея, шестнадцатилѣтняя Маня, которой зачастую ей до слезъ бывало жалко. Дѣло въ томъ, что живя въ богатомъ домѣ, на правахъ барышни, во всемъ равной «дочерямъ дома», хорошенькой дѣвочкѣ, понятно, хотѣлось не отставать отъ подругъ ни въ выѣздахъ, ни въ туалетахъ; а гдѣ-жь было матери набраться средствъ одѣвать ее наравнѣ съ богатыми дѣвушками?..
Въ дѣтствѣ Маня ничего не замѣчала, да къ тому же при жизни Бѣлокольцева и замѣтить нельзя было большой разницы, потому что генералъ постоянно женѣ напоминалъ и самъ заботился о своихъ крестникахъ, Манѣ и Леонидѣ, старшемъ братѣ ея. Тогда всѣмъ имъ жилось лучше! Теперь было не то!.. Во-первыхъ, съ годами возрастали потребности и желанія, а позаботиться объ ихъ удовлетвореніи было некому… Аполлинарія Антоновна часто о нихъ забывала; а ужъ напомнить ей — не приведи Богъ! Карницына скорѣе бы свой языкъ проглотила, чѣмъ заставить его попросить у нея что-либо для себя или дѣтей…
— Не видитъ, не хочетъ, не сознаетъ своей обязанности хоть этимъ малымъ вознаградить насъ за потерю всего состоянія, за неисполненіе воли своего покойнаго мужа, — ну, и Богъ ей судья! Унижаться предъ ней мы не будемъ! — рѣшила она.
Тѣмъ не менѣе, горько ей бывало за дочку, а самой дѣвочкѣ и того хуже. Не разъ глаза себѣ наплакивала бѣдняжка, отказываясь отъ веселыхъ поѣздокъ въ городъ, отъ вечеровъ и танцевъ, потому что не во-что было одѣться. Вотъ и къ праздникамъ всѣмъ шили обновки, Сашенькѣ, Наташѣ, даже десятилѣтней Сонѣ Бѣлокольцевымъ по три по четыре нарядныхъ платья; а ей мать едва одно собралась, шерстяное сѣренькое, сшить и приходилось имъ однимъ всѣ праздники пробавляться дома, куда же тутъ о гостяхъ думать!..
Заикнулась было Наташа матери, что «бѣдной Манечкѣ надо было бы нарядное платье сшить», — что лучше бы мать ей такъ много не шила, а позаботилась о Манѣ, — такъ такъ ей за это досталось, чтобы не въ свое дѣло не мѣшалась, что Наташа сама цѣлый день проплакала. У семнадцатилѣтней Наташи и свое было горе, какъ у старшихъ сестеръ. Положимъ, мать не собиралась ее еще какъ Сашеньку, замужъ «за стараго урода выдавать», — но попались ей письма Наташины, изъ которыхъ узнала Аполлинарія Антоновна, что третья дочка ея «съ ума спятила»: вообразила, что влюблена въ Леонида Карницына и собирается замужъ выходить «за эту голь перекатную!» Ну, и досталось же Наташѣ!
Такъ крѣпко досталось, что мать успокоилась: вообразила, въ свою очередь, что такъ хорошо напугала «глупую дѣвчонку», что она объ этомъ и думать забыла; да только нѣтъ, — хитрая и настойчивая дѣвочка была Наташа Бѣлокольцева. Поплакать-то она поплакала, но студенту Карницыну и даже матери его тутъ же заявила:
— Мы оба молоды, — можемъ подождать. Ледѣ будетъ черезъ четыре года всего 25 лѣтъ, а мнѣ совершеннолѣтіе минетъ. Тогда я сама себѣ госпожа! За кого хочу — за того и выйду!..
— Полно, дѣвочка, вздоръ городить! — возразила ей печально Марья Леонидовна. — Куда тебѣ съ матерью бороться?.. Да и по правдѣ, чѣмъ вы жить съ Ледей станете?.. Не къ той жизни ты привыкла, чтобы быть женой бѣднаго чиновника!
— Мы и не будемъ совсѣмъ очень бѣдны: у насъ у каждой по сту тысячъ приданаго. Развѣ это мало? Я, какъ совершеннолѣтняя, потребую выдѣла — и все тутъ! — резонно рѣшила Наташа.
Но отъ словъ — за спиной матери, — до настойчивой борьбы съ ней, впродолженіи нѣсколькихъ лѣтъ — далеко! Мать и сынъ это хорошо понимали. Потому-то Леонидъ Алексѣевичъ и ходилъ въ этотъ свой пріѣздъ на праздники къ матери какъ въ воду опущенный, молчаливый и сумрачный. Не будь ея, — Наташи, въ Бѣлокольцевѣ, студентъ ни за что бы не оставался въ деревнѣ и дня. Но ради ея присутствія сдерживался и старался даже сохранить наружную веселость, принимая участіе во всѣхъ домашнихъ затѣяхъ и увеселеніяхъ Аполлинаріи Антоновны.
27-го декабря громадная елка горѣла въ столовой, вкругъ нея готовился ужинъ; въ другой залѣ танцовали свои и гости, въ половину ряженые и, то и дѣло, наѣзжавшія новыя партіи замаскированныхъ. Огромный органъ, рояль и доморощенный струнный оркестръ, еще существовавшій въ этомъ старомъ барскомъ гнѣздѣ, чередовались непрерывно. Въ гостиныхъ сидѣли почетные гости, старики и старушки; губернаторъ, начальникъ мѣстныхъ войскъ, предсѣдатели разныхъ палатъ и прочіе сановники играли въ бостонъ во внутреннихъ комнатахъ, подальше отъ шума. Одинъ Щегоринъ не садился играть, предпочитая «любоваться молодежью»; онъ страшно надоѣдалъ ей, злилъ бѣдную Сашеньку, а отъ другихъ, особливо отъ бойкой Наташи, терпѣлъ всякія насмѣшки, стараясь ихъ не замѣчать и пріятно улыбаться. Женихомъ онъ еще не былъ объявленъ, но все къ тому шло, не взирая на слезные протесты намѣченной имъ невѣсты. Еще въ это самое утро ей крѣпко досталось за то, что она швырнула въ форточку букетъ, присланный изъ оранжереи стараго селадона.
Въ самый разгаръ пляса доложили, что пріѣхало еще трое саней съ ряжеными. Музыкантамъ приказано было заиграть маршъ, двери въ переднюю широко отворились, всѣ высыпали встрѣчать вновь прибывшихъ и они, пара за парой, вошли въ залу…
Несмотря на маски и костюмы, разумѣется, всѣ эти турки, бояре, цыгане и паяцы, очень скоро были признаны за добрыхъ, хотя и не очень близкихъ знакомыхъ, за городскую молодежь; двоихъ только, вмѣстѣ вошедшихъ, никто не признавалъ: капуцина въ коричневомъ капюшонѣ съ бородой и четками въ рукахъ и красиваго осанкой маркиза, напудреннаго и въ такой чудной маскѣ, что она казалась открытымъ лицомъ. Всѣ такъ и рѣшили, что это живое, слегка подкрашенное лицо, только дивились глазамъ: они были блестящи и глубоки, но какъ-то жутко неподвижны; словно смотрѣли не видя или были сосредоточены на какой-либо упорной мысли, не замѣчая ничего внѣшняго…
Никто положительно не зналъ этого горделиваго, без страстнаго съ виду и недоступнаго красавца, костюмированнаго petit maitre’омъ[2] временъ Екатерины II. Рѣшили что это какой-нибудь проѣзжій, увлеченный знакомыми въ веселую святочную поѣздку. Вначалѣ на него обратилось общее вниманіе, но онъ такъ упорно молчалъ, былъ такъ странно, не по времени и не по мѣсту, холоденъ и неподвиженъ, что всѣмъ вблизи отъ него становилось жутко до страха и всѣ перестали съ нимъ заговаривать…
Зато товарищъ его, капуцинъ, очень скоро привлекъ всеобщее вниманіе. Онъ выказывалъ замѣчательное знаніе способностей, тайнъ, даже помысловъ всѣхъ его окружавшихъ. Онъ сдѣлалъ нѣсколько такихъ удачныхъ замѣчаній, два-три предсказанія присутствовавшимъ, до того мѣтко ихъ касавшихся, что громкіе возгласы слышавшихъ ихъ привлекли цѣлую толпу. Многіе бросили танцы и ходили, заинтересованные странными незнакомцами, изъ комнаты въ комнату, вслѣдъ за ними, слушая ихъ, дѣлая предположенія, стараясь узнать капуцина по голосу, — но и голосъ его положительно былъ незнакомъ никому.
Оба оказывались совершенно никому неизвѣстными.
Тѣмъ лучше!.. Молодежь была въ восторгѣ. Слушала, дивясь, капуцина, любовалась молчаливымъ маркизомъ и, наконецъ, увлекла ихъ изъ предѣловъ молодого царства въ покои, гдѣ находились пожилые гости.
Подростки, свои и чужіе, бѣжали впереди и, какъ водится, шумѣли больше всѣхъ. Соня Бѣлокольцева, завидѣвъ мать, бесѣдовавшую съ сановными, не игравшими въ карты, гостями, закричала ей издали:
— Мамочка! Мамочка!.. Послушайте монаха! Какой у насъ интересный монахъ!.. Такой умный! Все знаетъ!
— Мнѣ сказалъ, что я буду морякомъ, какъ дядя, — кричалъ Стеня.
— А мнѣ предсказалъ, что я могу быть хорошимъ живописцемъ, если не стану лѣниться! Самъ узналъ, что я рисовать люблю! — передалъ Ѳедя.
— А Наташѣ сказалъ: будьте тверды! Не измѣняйте тому, кого любите, и будете счастливы! — прервала меньшая сестра.
Аполлинарія Антоновна сдвинула брови.
— Не очень же мудръ вашъ монахъ, чтобы такіе совѣты дѣтямъ подавать!
— А что-жъ! — отозвалась Наташа, задѣтая за живое, — онъ и Сашенькѣ добрый совѣтъ далъ! Онъ сказалъ: «будьте самостоятельнѣй!.. Пожалѣйте себя, если другія васъ не жалѣютъ!..» Отлично сказалъ!
— Онъ еще ей предсказалъ, что она въ будущемъ году выйдетъ замужъ за кого-то незнакомаго теперь, — прибавила Соня.
И всѣ наперерывъ начали докладывать другія рѣчи мудраго капуцина, отнюдь не нравившіяся хозяйкѣ дома.
Она посмотрѣла украдкой на Щегорина, щурившагося на молодежь и улыбавшагося приторной улыбкой, будто ничего непріятнаго не слыхалъ, и перевела сердитый взоръ на приближавшихся капуцина и маркиза. Но вдругъ глаза ея встрѣтились со взглядомъ послѣдняго и она вздрогнула. Холодъ мурашками прошелъ по спинѣ ея. Она сама не знала, что, именно, поразило ее въ этомъ взглядѣ, въ этомъ, будто, знакомомъ, неподвижномъ лицѣ, но съ нею что-то положительно творилось особое… Совсѣмъ непривычная растерянность, даже робость овладѣли ею. Она не знала, что ей сказать, куда дѣваться отъ этихъ глазъ.
— Прекрасные костюмы! Очень интересныя маски! — проговорилъ Щегоринъ одобрительно, но въ ту же секунду осѣкся и умолкъ, какъ обожженный.
Капуцинъ очень ласково ему замѣтилъ:
— Зачѣмъ ты здѣсь скучаешь, старичекъ?.. Сидѣлъ бы лучше да поминалъ старину со своими сверстниками — дѣдушками да бабушками.
И, покачавъ укоризненно головой, въ общемъ неловкомъ молчаніи, наступившемъ послѣ взрыва худо-сдержаннаго смѣха между молодежью, прибавилъ, измѣнивъ ласковый голосъ на суровый.
— Стыдись, старикъ! Чего кичишься богатствомъ, да еще не своимъ? Двухъ женъ уморилъ, — третью хочешь взять, чтобы въ гробъ уложить?.. Самъ бы лучше о часѣ смертномъ помыслилъ, о душѣ своей подумалъ!.. Когда опомнишься? Когда перестанешь родного сына обирать, пользоваться его добротой?.. За его уваженіе сыновнее, тобой не заслуженное, ты его разоряешь?.. Его материнскимъ богатствомъ пыль глупымъ людямъ въ глаза пускаешь, корыстныхъ бабъ обманываешь?.. Еще разъ — стыдись! И спѣши покаяться. Тебѣ подъ семьдесятъ, — смерть не за горами.
Трудно передать впечатлѣніе этого суроваго наставленія. Смѣхъ замеръ; даже на лицахъ молодежи было недоумѣніе. У Щегорина лицо позеленѣло и нижняя челюсть тряслась въ его напрасныхъ попыткахъ засмѣяться или что-нибудь отвѣтить. Велико было общее пораженіе, но сильнѣй всего преобладало въ обществѣ удивленіе необъяснимому молчанію хозяйки дома, позволявшей такъ оскорблять въ своемъ домѣ избраннаго ею жениха своей дочери. Всѣ смотрѣли на нее въ недоумѣніи, нѣкоторые въ страхѣ, ожидая, что будетъ.
А Бѣлокольцева стояла неподвижно и молча, будто подъ вліяніемъ какого-нибудь навожденія, такъ что ее можно было принять за окаменѣлую, если-бы не глаза ея, безпокойно бѣгавшіе во всѣ стороны, чтобы не встрѣчаться съ пристально устремленнымъ на нее взоромъ молчаливаго спутника словоохотливаго капуцина…
Вдругъ послѣдній обернулся, ища кого-то глазами въ толпѣ, ихъ окружавшей, и поманилъ Леонида Карницына издалека. Тотъ подошелъ смущенный.
— Вотъ хорошій молодой человѣкъ! — сказалъ капуцинъ и положилъ руку на плечо студента. — Трудолюбивый, честный!.. Прекрасный женихъ для любой дѣвушки… Тѣмъ болѣе, что, вѣдь, онъ только теперь несостоятеленъ, а скоро, очень скоро получитъ наслѣдіе своего отца…
Капуцинъ перевелъ взглядъ на замѣтно блѣднѣвшую хозяйку дома и съ особеннымъ значеніемъ договорилъ:
— Онъ самъ не знаетъ, да, вѣроятно, не знаете и вы, что въ той письменной шкатулкѣ, которую покойный Сергѣй Ѳомичъ Бѣлокольцевъ передалъ его матери передъ смертью, заключается часть достоянія, потеряннаго его отцемъ… Да! да, молодой человѣкъ!.. Поищите въ ней! скажите матушкѣ, осмотрите сегодня-же съ нею шкатулку — и въ ней найдете свое благосостояніе, въ потайномъ ящикѣ.
— О, Господи!.. Да что-жь это?.. Неужели вправду?!.
Всѣ повернулись по направленію, откуда раздался этотъ возгласъ. Тамъ Марья Леонидовна, схватившись рукою за стулъ, чтобы не упасть, другою закрыла глаза, ослѣпленные мгновенной надеждой.
Вмигъ Наташа уже стояла, обнимая ее и шепча:
— Пойдемъ! Пойдемъ, голубушка, посмотримъ!.. Откуда-жь знать ему, что папа далъ Леониду шкатулку? Если онъ это знаетъ, значитъ все знаетъ!
А между тѣмъ, капуцинъ, склонившись къ уху Аполлинаріи Антоновны, прошепталъ ей внушительно:
— Письмо имѣло дубликатъ, а при немъ вексель… Пора, пора покаяться!.. Помни и ты часъ смертный!
Кто стоялъ близко, тѣ слышали эти странныя слова и ужаснулись перемѣнѣ лица Бѣлокольцевой. Ни одного слова не возразила она капуцину, а вся помертвѣвъ, опустилась на стулъ и закрыла лицо руками, поникнувъ головой.
Всѣ внутренно волновались ужасно, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, какой-то необъяснимый гнетъ лежалъ на всѣхъ. Будто чье-то холодное вѣяніе оледенило все общество; даже дѣти и молодежь присмирѣли, въ недоумѣніи глядя на странную пару «ряженыхъ».
Молчавшій все время высокій красавецъ съ окаменѣлымъ лицомъ, наконецъ, отвелъ глаза отъ хозяйки дома, медленно повернулся и пошелъ, увлекая за собой и капуцина. Большинство послѣдовало за ними, а съ оставшихся возлѣ хозяйки будто разомъ снялось онѣмѣніе. Всѣ заговорили: «кто такіе? Что за странные, дерзкіе люди? И откуда набрались они смѣлости смутить все общество! Напугать „дорогую Аполлинарію Антоновну“ какими-то глупыми рѣчами!.. Надо узнать! Надо просто заставить этого капуцина снять маску. Потребовать отъ него объясненія, извиненій!..»
Пока вокругъ еще не пришедшей въ себя Бѣлокольцевой суетились почетные гости, на другомъ концѣ залы раздались крики, суета еще большая и всѣ туда бросились, не исключая самой генеральши, дрожащей и блѣдной. Тамъ, среди разступившейся въ страхѣ дѣтворы и молодежи, распростертый на полу лежалъ капуцинъ, покинутый своимъ товарищемъ… Что случилось? Почему ему сдѣлалось дурно? Куда дѣвался «маркизъ»?.. Никто ничего не понималъ и разсказать не могъ, хотя всѣ говорили разомъ.
Они шли вмѣстѣ, потомъ «маркизъ» оставилъ «капуцина», котораго со всѣхъ сторонъ задерживали распросами, и одинъ пошелъ впередъ… Но только что толпа ихъ раздѣлила и маркизъ вышелъ, — кажется, вышелъ, — куда? кажется, въ переднюю… Однимъ словомъ, едва его не стало съ нимъ рядомъ, капуцинъ зашатался, и прежде, чѣмъ успѣли его поддержать, упалъ на полъ и лежалъ, очевидно, безъ чувствъ…
— Такъ скорѣе-же сымите съ него маску! Дайте воды! — наконецъ, нашлись нѣкоторые. — Воды!.. Одеколону!.. Спирту, скорѣе!
«Ага! Вотъ теперь-то мы узнаемъ, кто этотъ штукарь!» — въ то-же время, порадовались многіе, бросаясь разоблачать интереснаго всезнайку, краснорѣчиваго обличителя и оракула.
Впереди всѣхъ была Аполлинарія Антоновна. Робости теперь въ ней не было и слѣда! Она пригнулась къ бѣдному, безпомощно лежавшему капуцину; своими руками отбросила съ головы его капюшонъ, сорвала сѣдую бороду, сдернула маску… и отступила, вмѣстѣ съ другими, не вѣря своимъ глазамъ.
Передъ ней было блѣдное, кроткое лицо Юрія Бѣлокольцева, ея безобиднаго идіота-племянника…
— Юша!.. Юша Бѣлокольцевъ?.. — со всѣхъ сторонъ раздались изумленные и разочарованные возгласы. — Вотъ ужъ не ожидали!
— Да откуда-же набрался онъ смѣлости? Откуда вдругъ заговорилъ такъ увѣренно?.. Откуда зналъ?
— Юрій?.. Можетъ-ли быть?.. Да, вѣдь, онъ говорилъ совсѣмъ другимъ, не своимъ голосомъ! Что-жь это за чудо?
«Что за чудо? именно!.. Откуда этотъ юродивый могъ узнать о письмѣ?.. И… и неужели онъ сказалъ правду о шкатулкѣ мужа!?. — размышляла, стоя надъ безчувственнымъ юношей, генеральша и вдругъ вздрогнула, вспомнивъ. — А гдѣ-же тотъ?!. Куда тотъ дѣвался?!.»
«Того» не было нигдѣ… Какъ ни искали маркиза, какъ ни разспрашивали о немъ людей, кучеровъ: никто не видалъ никакого ряженаго, никто о немъ ничего не зналъ…
Маркиза словно не бывало, словно онъ растаялъ или испарился.
«Капуцина», между тѣмъ, отпаивали, наливали ему на голову разные уксусы, привели, наконецъ, въ себя. Первымъ дѣломъ его было, вернувшись къ сознанію, сѣсть, окинуть всѣхъ недоумѣлымъ взглядомъ и спросить, болѣзненно глупо улыбаясь:
— Какъ-же это я здѣсь заснулъ?.. Я, вѣдь, легъ тамъ, у себя, на верху!.. Кто-жь это меня сюда… прив… положилъ?
Онъ всталъ, осмотрѣлъ себя съ удивленіемъ и, видимо, ничего не понималъ: ни въ своемъ нарядѣ, ни въ томъ, что лежалъ на полу, въ залѣ, полной гостей. Сколько его не разспрашивали, онъ ничего не могъ сказать, ничего не помнилъ, кромѣ того, что когда въ его комнатку, подъ крышей, прибѣжали «мальчики со своими гостями», принесли вороха разныхъ костюмовъ и стали переодѣваться, объяснивъ ему, что «нарочно, по секрету, забрались къ нему», — чтобы никто не зналъ, что они «наряжаются», — онъ видѣлъ «эту монашескую ряску» и подумалъ, что «нарядится въ нее послѣ, — если никто ее не возьметъ»…
— Ну, а послѣ что было? — приставали къ нему.
— Послѣ?.. Послѣ мальчики ушли, а я… я на постели лежалъ… и, кажется, уснулъ…
— А какъ-же ты здѣсь-то очутился?.. Зачѣмъ говорилъ разныя разности?.. Намъ всѣмъ и мамѣ? — допрашивали дѣти.
— Мамѣ?!. Тетушкѣ?!. — очевидно испугался юродивый. — Не знаю!.. Я ничего, право, ничего не говорилъ!
Больше отъ «краснорѣчиваго капуцина» толку не добились.
Генеральша Бѣлокольцева первая отошла отъ него, полная тяжкихъ заботъ. Тѣ глаза ее преслѣдовали!.. Она знала ихъ. Она знала все лицо и всего человѣка той загадочной «маски»!.. Она все больше въ томъ убѣждалась и убѣжденіе это леденило ей сердце: эта исчезнувшая безслѣдно маска была олицетвореніемъ князя Однорукова, — «князя-рыцаря», какъ былъ прозванъ, въ преданіяхъ ихъ семьи, этотъ рано умершій красавецъ, отецъ ея отца!.. Въ такомъ придворномъ костюмѣ конца XVIII вѣка онъ былъ изображенъ на полотнѣ и нынѣ существовавшемъ въ галлереѣ ихъ семейныхъ портретовъ, находившейся въ родовомъ имѣніи ея родичей, князей Однорукихъ. Она съ дѣтства знала, съ дѣтства боялась этихъ спокойныхъ, гордыхъ, какъ сталь холодныхъ глазъ «дѣда-красавца», дѣда, не даромъ оставившаго по себѣ память гордаго, «въ чести непреклоннаго, князя-рыцаря»… Такъ говаривали ей въ дѣтствѣ всѣ родные и ея отецъ, пристыжая и убѣждая, что нечего ей бояться прямого, пристально въ душу глядѣвшаго даже съ портрета, взора отца его.
И вотъ теперь, въ старости, она увидѣла этотъ взоръ на яву!
«Это онъ! Онъ научилъ этого нищаго духомъ, этого блаженнаго Юшу! Онъ упрекалъ меня и приказывалъ каяться!»
Объ этомъ всю ночь пробредила и промучилась Аполлинарія Антоновна Бѣлокольцева. На утро она встала словно на десять лѣтъ состарившись, и сама никому не сказавшись, направилась въ комнату Карницыныхъ. Одного взгляда на Марью Леонидовну, дѣтей ея и на счастливое лицо ея Наташи, было достаточно, чтобы убѣдиться въ истинѣ открытаго имъ вчера: покойный мужъ ея, скончавшись внезапно, не успѣлъ составить духовной, но успѣлъ передать свою шкатулку въ подарокъ сыну своего друга и партнера въ дѣлахъ. Карницыны думали, что это просто подарокъ на память, — умершій не имѣлъ силъ имъ сказать, что писалъ отсутствовавшей женѣ о своемъ долгѣ имъ; что въ шкатулкѣ есть потайной ящикъ, а въ ящикѣ вексель его на 50 тысячъ и дубликатъ его письма…
Капуцинъ сказалъ святую истину. Онъ обезпечилъ Карницыныхъ отъ нужды, а Бѣлокольцеву спасъ отъ тяжкихъ грѣховъ. Въ томъ-же году обѣ дочери ея вышли замужъ: Наташа за Леонида, а Сашенька за Щегорина-же, да только за молодого, — не за отца, а за его богатаго сына.