Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая. Сочиненіе Ивана Козлова. править
Содержаніе прекрасной сей Повѣсти взято изъ событія, случившагося въ царствованіе Императрицы Анны Іоанновны. Фамилія Князей Долгорукихъ понесла тогда опалу, и въ числѣ членовъ сей фамиліи, братъ невѣсты Петра ІІ-го и другъ сего юнаго Царя, Князь Иванъ Алексѣевичъ Долгорукій, былъ сперва сосланъ въ Сибирь, а потомъ вывезенъ оттуда и казненъ. Еще при жизни Петра II, въ блистательное время своего счастія, былъ онъ обрученъ съ дочерью Фельдмаршала Графа Бориса Петровича Шереметева, и невѣста его, вѣрная любви и клятвамъ своимъ, доказала, что оковы невзгоды не властны разорвать узъ, налагаемыхъ взаимною склонностію и обѣтами священными: она обвѣнчалась съ опальнымъ и послѣдовала за супругомъ своимъ въ изгнаніе. Когда же Князь Иванъ Алексѣевичъ запечатлѣлъ смертью земныя свои страданія, Княгиня Наталья Борисовна возвратилась изъ Сибири, и въ Кіевѣ постригшись въ инокини съ именемъ Нектаріи, скончала дни свои схимницею въ Кіево-Флоровскомъ дѣвичьемъ монастырѣ 1771 года Іюля 3 дня.
Поэтъ выбралъ ту годину, когда, по взятіи Князя Долгорукаго изъ Сибири, Княгиня Наталія Борисовна, находясь въ неизвѣстности о судьбѣ своего супруга, идетъ въ Москву отыскивать его или по крайней: мѣрѣ узнать, что съ нимъ случилось. Молодая, невѣдомая путница, въ одеждѣ поселянки, съ груднымъ младенцемъ, идетъ въ Москву. Въ семи верстахъ отъ столицы, темная ночь застигаетъ ее въ селѣ Шереметева; тамъ почтенный, добрый священникъ дастъ ей ночлегъ, и видя ее въ горѣ, утѣшаетъ назидательною своею бесѣдой. Желая въ душѣ ея облегчить гнетущую ее тучу, онъ разсказываетъ ей о бѣдствіяхъ фамиліи Долгорукихъ, особливо Княгини Натальи Борисовны, которую зналъ онъ младенцемъ и училъ грамотѣ. Онъ едва замѣчаетъ волненіе души, производимое въ путницѣ его разсказомъ, и приписываетъ оное соучастію и сравненію бѣдъ собственнымъ съ бѣдами дочери и супруги вельможъ. Наконецъ, онъ подводитъ ее къ портрету Фельдмаршала Шереметева: путница упала на колѣна предъ симъ изображеніемъ, простираетъ къ нему руки съ младенцемъ своимъ; старецъ-священникъ, тронутый ея страданіями, творитъ о ней молитвы……
Одинъ, тревогамъ непричастный,
Младенецъ тихій и прекрасный
Не зная, что и жизнь и рокъ,
Грозой нетронутый цвѣтокъ,
Съ улыбкой, съ ясными очами
На грудь родимую припалъ,
И влажными отъ слезъ кудрями
Безпечный, весело игралъ.
Въ полночь, когда всѣ уснули въ домѣ священника, молодая путница встала, взяла своего сына; и пошла, при свѣтѣ луны, въ садъ помѣщичьяго дома: тамъ всѣ предметы напоминали ей прежнія, счастливѣйшія времена. Она заглядывала сквозь окно и въ запустѣлый домъ — воспоминанія минувшаго, тягота настоящаго и безвѣстность будущаго истомили ее. Она бѣжитъ со двора, бѣжитъ по дорогѣ къ Москвѣ;
Но долго быть о ней молвѣ
У Шереметева въ селѣ.
Во второй части сей Повести (она раздѣлена на двѣ части), путница, преслѣдуемая душевными своими тревогами, ожиданіемъ и страхомъ, приходитъ ночью въ Москву. Она уныло бродитъ по Кремлю, какъ бы вопрошаетъ безмолвные храмы и палаты, и здѣсь, въ тишинѣ ночной, является ей видѣніе: младенецъ вскрикнулъ сквозь сонъ — путница смотритъ — и супругъ стоитъ передъ нею, блѣденъ, безъ движенія и безъ словъ. Она кажетъ ему своего младенца: вотъ призракъ какъ будто бы содрогнулся, какъ будто бы простоналъ; онъ приближается, откидываетъ свой плащъ — кровь видна на воротникѣ рубашки… Онъ собралъ рукою волосы, приподнялъ съ плечъ свою голову… роковой рубецъ темнѣлъ багровою полосою на его шеѣ… Наталья Долгорукая все узнала: уже для нея нѣтъ неизвѣстности; она желала бы соединиться въ могилѣ съ супругомъ своимъ, но ей Нельзя ни жить, ни умереть;
Она окована судьбою
Межъ мертвецомъ и сиротою.
Здѣсь слѣдуетъ перемѣна времени и мѣста. Протекли годы; мы видимъ Наталію Долгорукую въ Кіевѣ. Она бродитъ одна, въ ночь, по берегу Днѣпра; снимаетъ вѣнчальное свое кольцо, и чтобы прервать всѣ узы земныя, хочетъ бросить его въ Днѣпръ…. Уже бросила, но въ порывѣ сердца хотѣла снова его выхватить; волна отбила ея руку
И, можетъ быть, въ послѣдній разъ,
Но слезы хлынули изъ гласъ…
Наутро, звонъ колокола призываетъ вѣрныхъ въ храмъ Божій. Это часъ посвященія Наталіи въ санъ инокини. Обрядъ сей изображенъ кистью искуснаго художника: мѣсто, гдѣ отрокъ, сынъ Наталіи, вбѣгаетъ въ храмъ и бросается къ ногамъ своей матери — трогаетъ душу. Но обручающая себя Христу, неколебима.
……Она очами
Искала образа; съ лица
Холодный потъ, какъ градъ, катился;
Но взоръ на образъ устремился:
Безмолвно отрока она,
Душей молясь, благословляетъ
И старцу ножницы вручаетъ.
Поэтъ нашъ прекрасно переложилъ стихами нѣкоторыя молитвы и пѣсни духовныя, употребляемыя при обрядѣ постриженія. Симъ оканчивается Повѣсть, которую Поэтъ заключилъ Эпилогомъ. Въ семъ Эпилогѣ особенно замѣчательны четыре превосходные стиха, гдѣ Поэтъ, постигнутый немощами и горестями жизни, говоритъ о самомъ себѣ:
Хоть свѣтлый призракъ жизни юной
Печаль и годы унесли;
Но сердце, но мечты, но струны,
Они во мнѣ, со мной, мои.
Одинъ изъ отличнѣйшихъ нашихъ Поэтовъ, восхищаясь сими стихами, говорилъ, что желалъ бы назвать ихъ своими. Нужно ли прибавлять другія похвалы къ сей столь прямодушной и естественной?
Предметъ и содержаніе сей Поэмы или стихотворной Повѣсти, уже завлекательны; но сколько она еще выигрываетъ прелестью стиховъ, вообще гладкихъ и звучныхъ, и подробностями, живо представленными! Таковы, въ первой части, описаніе подмосковнаго села и дома Графовъ Шереметевыхъ, портретъ добраго, престарѣлаго священника и описаніе жилища его; разговоръ его съ неизвѣстною путницею, въ которой однако жъ читатель узнаетъ героиню Повѣсти; ея ночное посѣщеніе сада и дома отцовскаго; а во второй части — сельское утро, гроза, лунная ночь въ Кремлѣ, видѣніе Наталіи, борьба ея съ своимъ сердцемъ передъ вступленіемъ ея въ монашество, обрядъ постриженія и пр. и пр. Заманчивость всѣхъ сихъ прекрасныхъ мѣстъ Поэмы Г. Козлова столь непреодолима, что ихъ читаешь и перечитываешь по нѣскольку разъ, и всегда съ новымъ удовольствіемъ. Вообще стихи сей Поэмы согрѣты чувствомъ истиннымъ и глубокимъ, и это есть отличительный характеръ Поэзіи Г. Козлова: видишь, что душа его наполнялась тѣми ощущеніями, которыя онъ столь естественно передаетъ своимъ читателямъ.