1879. править
КЛУБНЫЯ ДАМЫ. править
Нѣмецкій клубъ. Семейно-танцовальный вечеръ съ спектаклемъ. Спектакль только-что кончился. Ловкачи-полотеры въ красныхъ рубахахъ растаскиваютъ стулья и подметаютъ полъ, приготовляя залу для танцующихъ. На сценѣ устраивается дирижеръ Вухерпфенигъ съ своими музыкантами. Вонъ внесли барабанъ, втащили контръ-бассъ.
По залѣ прогуливаются гости, члены и глотаютъ пыль. Шныряютъ истомленныя ежедневнымъ мотаніемъ по клубамъ тщедушныя дамы. Мужчины язвительно скашиваютъ на нихъ глаза и ищутъ «сюжетцевъ».
— Дивное дѣло, — говоритъ какой-то рыжій бакенбардистъ: — вотъ уже второй мѣсяцъ слѣжу и ни одного свѣженькаго женскаго экземплярчика! Все старинныя завсегдатайки.
Пріятель его, съ клинистой бородкой и съ пенсне на носу, зѣваетъ и смотритъ на музыкантовъ.
— А интересный этотъ инструментъ — контръ-бассъ, — цѣдитъ онъ сквозь зубы. — Вотъ все сбираюсь на немъ играть поучиться…
— Это еще что выдумалъ? Зачѣмъ тебѣ?
— Да говорятъ, отъ зубной боли помогаетъ. Какъ заболятъ зубы, начнешь играть, вспотѣешь, ну и пройдутъ. Наконецъ, все-таки музыка…
— Вздоръ! Зубы лучше коньякомъ полоскать. Пойдемъ, дербалызнемъ по рюмочкѣ.
Въ буфетѣ толпа и идетъ глотаніе веліе. Пиво льется рѣкой. Накурено — страсть, и въ табачномъ дымѣ мелькаютъ опять-таки истомленныя дамы. Вотъ два клубные актера любителя. Къ нимъ подходитъ мѣстный театралъ въ очкахъ и съ сладенькой улыбкой.
— Кончили? И водевиль кончили? — спрашиваетъ онъ.
— Отбарабанили. Изъ пятаго въ десятое перехватывали. Да помилуйте; — жара, духота… До игры-ли тутъ?
— Нѣтъ, превосходно, прелестно, художественно! — восторгается театралъ. — Въ особенности вамъ удался монологъ въ третьемъ актѣ…
— Да не мнѣ и говорить-то его слѣдовало, а любовнику. Суфлеръ подаетъ, тотъ зазѣвался, ну я и отбарабанилъ его на скору руку. Еще, говорятъ, оказія вышла. Суфлеръ подаетъ: «онъ въ душѣ своей коканецъ и киргизъ-кайсакъ», а я не дослышалъ да какъ брякну: «онъ въ душѣ своей какъ агнецъ и дуракъ!» Ничего, сошло!
— Помилуйте, восторгъ, восторгъ! Выпить чего не хотите-ли?
— Пожалуй, маленькую заканифолю.
Въ карточной комнатѣ отъ дыму хоть топоръ повѣсь. «Въ двадцать копѣекъ мѣсто свободное!» — выкрикиваетъ карточникъ. За столами сидятъ «мушкари». Мелькаютъ усатыя физіономіи восточныхъ человѣковъ и опять все тѣ-же истомленныя дамы. Лица перекошены отъ азарта. Вонъ одна дама схватила по ошибкѣ вмѣсто мѣлу окурокъ папиросы и хочетъ писать ремизъ.
— Сударыня, это не мѣлъ, а окурокъ…-- замѣчаетъ ей кавалеръ.
— Не извольте безпокоиться, смотрите лучше за своей игрой, — огрызается она. — Семь-то мушекъ подъ рядъ проиграешь, такъ не то что окурокъ, а чужой носъ вмѣсто мѣлу схватишь.
— Ну это еще кто позволитъ!
— А ежели вы будете грубить, то я уйду изъ-за стола и денегъ не заплачу.
Въ углу стоятъ двое и мрачно размахиваютъ руками.
— Ну, что?
— До-тла весь полушубокъ вычистили! Даже и мелочь отдалъ. Нельзя-ли здѣсь кому часы заложить?
— А вонъ въ углу жидовинъ сидитъ, такъ ему. Отведи его въ корридоръ да и предложи. Безъ прекословія дастъ.
— Голубчикъ, рекомендуй меня ему, потому я въ полтинномъ столѣ хочу счастіе попробовать. Тамъ новенькій купецъ икряный попался и ремизится — страсть!
А вотъ и двѣ- дамы лимонно-сѣраго цвѣта.
— Какъ дѣла, Анна Дмитріевна?
— Охъ, и не говорите! Никакія примѣты ваши не помогли: сегодня и клокъ собачьей шерсти съ собой принесла и куриную лапу — и все-таки проиграла. Нѣтъ-ли у васъ хоть двугривеннаго на извозчика? Шутка ли, на Пески пѣшкомъ плестись!
— Не дамъ родная, ни за что не дамъ съ выигрыша. Сегодня послѣ пятидневнаго проигрыша хоть полтинникъ да очистился. Попросите вонъ у носатаго армянина, да прежде всего улыбнитесь ему поласковѣе. Онъ это любитъ и дастъ.
— Рожа-то, миленькая, у меня не улыбается. Какъ тутъ улыбаться, шестнадцать рублей проигравши! Вѣдь мужъ всего жалованья-то получаетъ шестьдесятъ рублей въ мѣсяцъ. Завтра просто хоть не жравши сиди. Улыбнитесь ему хоть вы за меня. Вы все таки въ выигрышѣ.
— Ну нѣтъ, улыбаться не стану, а примѣту одну вѣрную скажу: говорятъ, невинныхъ младенцевъ хорошо за себя играть сажать, такъ ежели у васъ дѣточки есть…
— Знаю, знаю я эту штуку, да вотъ бѣда, дѣтей-то сюда не пускаютъ. Ахъ, хорошо еще что дѣло къ веснѣ идетъ, такъ можно мѣховой салопъ заложить!
А вотъ и юная «мушкарка». Глаза разбѣгаются, на щекахъ выступаютъ ярко багровыя пятна. Робко подходитъ она къ жирному съ отвисшей губой старику, сидящему за чаемъ.
— Послушайте, дайте мнѣ пожалуйста десять рублей взаймы на отыгрышъ, а я вамъ за это квартиру свою покажу, недалеко тутъ, въ Глухомъ переулкѣ…
Старикъ устремляетъ на нее плотоядный взоръ; она опускаетъ глаза и кажется, что изъ глазъ этихъ падаютъ двѣ крупныя слезы и тихо текутъ по закопченному табачнымъ дымомъ лицу.
— Хе… хе… хе…-- не то кряхтитъ, не то смѣется плотоядный старикъ.
— Въ пятьдесятъ копѣекъ мѣсто свободное! — выкрикиваетъ карточникъ и заглушаетъ его крехтящій хохотъ.