1893
правитьКЛОДЪ БЕРНАРЪ О МЕТОДѢ ОПЫТОВЪ.
править1867.
правитьКлодъ Бернаръ — одинъ изъ первыхъ представителей физіологіи въ настоящее время. Только два имени могутъ быть поставлены наряду съ его славнымъ именемъ, именно, Дибуа-Реймонъ — нѣмецъ, профессоръ берлинскаго университета, знаменитый изслѣдованіями электрическихъ явленій въ нервахъ, и Гельмгольцъ — профессоръ въ Гейльдебергѣ, извѣстный изысканіями тоже по части нервовъ, въ особенности же по части органовъ чувствъ. Что касается до Фохта, Молешотта и Бюхнера, которымъ такъ посчастливилось на святой Руси прослыть за великихъ знатоковъ человѣческаго организма, то они занимаютъ въ наукѣ очень скромное мѣсто. Бюхнеръ даже едва-ли можетъ быть причисленъ къ ученымъ; его имя навѣрное не попадетъ ни въ одну ученую книгу по естественнымъ наукамъ, и будетъ встрѣчаться развѣ только въ философскихъ сочиненіяхъ. Послѣднее вовсе не составляетъ особой чести, ибо нѣтъ книгъ, которыя бы такъ часто были вполнѣ нужды философіи и всякой науки, какъ книги, носящія названіе философскихъ; съ другой стороны, даже истинно философскія сочиненія бываютъ обязаны трактовать о человѣческихъ глупостяхъ, какъ о явленіяхъ, необходимо сопровождающихъ человѣческую разумность.
Быть представителемъ науки — дѣло великое. Это значитъ — быть воплощеніемъ научнаго духа, сливаться съ жизнью науки. Науки, какъ легко замѣтитъ всякій знакомый съ ними, обладаютъ очень крѣпкою самобытностію, очень ясною самостоятельною жизнью. Онѣ представляютъ лучшіе примѣры жизненнаго развитія. Онѣ возрастаютъ постепенно, и слѣдовательно, медленно; каждый шагъ ихъ есть непремѣнно шагъ къ усовершенствованію; каждая новая форма ихъ не просто отрицаетъ старыя формы, а поглощаетъ ихъ въ себѣ и сохраняетъ ихъ существенное содержаніе. Науки, какъ всѣ живыя явленія, страшно консервативны; онѣ ничего не уступаютъ времени безъ боя и упорнаго сопротивленія. Въ то же время онѣ неудержимо прогрессивны; ничто не въ силахъ остановить ихъ развитія; ихъ потребности созрѣваютъ медленно, но обнаруживаются съ неодолимою силою.
И такъ, быть представителемъ науки, значитъ — носить въ себѣ очень мощный духъ. Это значитъ, воплощать въ себѣ очень твердыя начала, очень правильныя и прочныя стремленія ума. Поэтому, весьма поучительно разсматривать убѣжденія такихъ людей; самыя ихъ ошибки могутъ повести къ важнымъ заключеніямъ.
Клодъ Бернаръ очень живо чувствуетъ свою близость къ наукѣ, свое сліяніе съ нею, и потому свое право говорить отъ ея имени. «Въ ученомъ изслѣдованіи», — говоритъ онъ, — «малѣйшіе пріемы имѣютъ величайшую важность. Счастливый выборъ животнаго, извѣстнымъ образомъ устроенный инструментъ, употребленіе одного реактива вмѣсто другаго — часто достаточны для того, чтобы разрѣшить самые высокіе общіе вопросы. Однимъ словомъ, величайшія научныя истины имѣютъ свои корни въ подробностяхъ опытнаго изслѣдованія, составляющихъ нѣкотораго рода почву, на которой эти истины развиваются. Нужно воспитаться и пожить въ лабораторіяхъ, чтобы понять важность всѣхъ этихъ подробностей изслѣдованія, столь часто игнорируемыхъ и презираемыхъ ложными учеными, которые даютъ себѣ титулъ обобщителей. Никто не можетъ дойти до обобщеній дѣйствительно плодотворныхъ и свѣтоносныхъ, если не будетъ самъ дѣлать опытовъ» (стр. 18).
Новая книга Бернара представляетъ трактатъ о методѣ опытовъ, — трактатъ очень полный и обстоятельный. Интересъ этого сочиненія мы вполнѣ поймемъ только тогда, когда вспомнимъ, какой мастеръ въ этомъ методѣ самъ авторъ. Начиная съ 1854 года, Клодъ Бернаръ читаетъ въ Collège de France физіологическія лекціи, непрерывно сопровождаемыя опытами. И такъ какъ онъ владѣетъ этимъ орудіемъ изслѣдованія совершенно твердо и искусно, то вмѣсто простыхъ лекцій у него выходитъ — непрерывный рядъ открытій, происходитъ правильная, постоянно плодотворная работа правильное воздѣлываніе поля науки.
Въ настоящей книгѣ Клодъ Бернаръ объясняетъ намъ тайну этихъ удивительныхъ успѣховъ. Онъ желаетъ передать другимъ свое искусство. Въ особенности его увлекаетъ мысль — внушить свой методъ тѣмъ, кто занимается медициной. Вотъ почему онъ и назвалъ свою книгу — Введеніемъ къ изученію опытной медицины. Медицина, какъ извѣстно, весьма несовершенная наука, и ея дѣятели издавна и постоянно страдаютъ недостаткомъ истиннаго научнаго духа. Клодъ Бернаръ приводитъ по этому случаю анекдотъ, показывающій, что дѣйствительные ученые иногда даже не могутъ считать медиковъ настоящими собратами по наукѣ. Когда Лапласъ предлагалъ допустить въ парижскую академію наукъ медиковъ, ему возражали, что медицина не наука. Онъ не сталъ отрицать этого, но сказалъ, что ему желательно, «чтобы медики обращались съ учеными» (стр. 273). Имѣя въ виду медиковъ, Клодъ Бернаръ борется съ тѣми уклоненіями отъ научнаго духа, которыя встрѣчаются въ медицинѣ, и излагаетъ свой взглядъ со всевозможною подробностію, не пропуская и того, что «можетъ показаться элементарнымъ — людямъ, занимающимся физико-химическими науками» (стр. 87). Дѣло идетъ ни больше ни меньше, какъ объ основаніи истинно-научной медицины.
«Вся будущность опытной медицины», — говоритъ онъ, — "зависитъ отъ созданія метода изысканій, который съ пользою прилагался бы въ изученію явленій жизни, какъ въ нормальномъ, такъ и въ патологическомъ состояніи. Я не стану настаивать здѣсь на необходимости въ медицинѣ такого метода опытнаго изслѣдованія, и даже не буду пробовать исчислять всѣ его трудности. Ограничусь тѣмъ, что скажу, что вся моя научная жизнь посвящена тому, чтобы съ моей стороны способствовать этому великому дѣлу, которое нашъ вѣкъ къ славѣ своей понялъ и въ заслугѣ своей началъ, оставляя будущимъ вѣкамъ долгъ — продолжать и окончательно основать его (стр. 17).
Такимъ образомъ, передъ нами сочиненіе, имѣющее, по всѣмъ признакамъ, величайшую важность и величайшій авторитетъ. Таково оно и есть на самомъ дѣлѣ. Вездѣ въ немъ виденъ человѣкъ, который по собственной долголѣтней практикѣ знаетъ важность каждаго правила, каждаго замѣчанія, которое онъ высказываетъ; онъ не вдается ни въ какія излишнія отвлеченности, и говоритъ только то, что совершенно нужно. При этомъ, книга съ величайшей отчетливостію выражаетъ современный научный духъ, господствующій въ естествознаніи; методъ опытовъ изложенъ въ ней вполнѣ, со всѣми своими научными основами.
Изложеніе это страдаетъ, однакоже, безпорядкомъ, нисколько не уменьшающимъ достоинства содержанія книги, но показывающимъ, что авторъ нѣсколько затруднился философскою стороною предмета. Клодъ Бернаръ самъ хорошо это чувствуетъ. «Я, конечно», — говоритъ онъ, — «не имѣю притязанія входить здѣсь въ философскій разборъ, который былъ бы здѣсь и не на мѣстѣ, и не по моей части» (стр. 54). Нѣсколько разъ онъ повторяетъ, что онъ говоритъ не въ качествѣ мыслителя, а въ качествѣ практика, экспериментатора, многіе годы занимавшагося дѣломъ. Тѣмъ болѣе вѣса имѣютъ, конечно, его слова. Но, повторяю, этотъ практикъ изложилъ и глубочайшія научныя основы своего метода, изложилъ въ совершенно строгой формулировкѣ. Попробуемъ же указать главныя черты этого метода.
I.
править«Въ опытномъ методѣ, какъ и во всемъ другомъ, единственный дѣйствительный критерій есть разумъ», (стр. 69). Бернаръ дѣлаетъ такое утвержденіе въ противоположность чистымъ эмпирикамъ, которые думаютъ, что мы можемъ научиться и руководиться одними фактами. « Фактъ самъ по себѣ ничто» (стр. 69). «Въ изысканіи истины чувству всегда принадлежитъ иниціатива». «Въ самомъ дѣлѣ, самыя великія истины суть только чувствованіе нашего ума» (стр. 36). «Какъ въ другихъ дѣйствіяхъ человѣческихъ, чувство заставляетъ дѣйствовать, порождая идею, составляющую мотивъ дѣйствія, такъ точно и въ опытномъ методѣ, чувству принадлежитъ иниціатива посредствомъ идеи. Одно лишь чувство направляетъ умъ и составляетъ primum movens науки. Геній есть то же, что тонкое чувство, вѣрно предчувствующее законы явленій природы» (стр. 53). «Идея есть двигатель всякаго разсужденія въ наукѣ, какъ и въ всемъ другомъ» (стр. 51).
«Еслибы факты необходимымъ образомъ порождали идеи, то каждый новый фактъ долженъ бы былъ порождать новую идею. Но есть факты, которые ничего не говорятъ уму наибольшаго числа людей, тогда какъ для другихъ они свѣтоносны. Случается даже, что какой нибудь фактъ, или какое нибудь наблюденіе долгое время остается передъ глазами ученаго, не внушая ему ничего; потомъ вдругъ является лучъ свѣта, и умъ истолковываетъ совершенно иначе, чѣмъ прежде, тотъ же самый фактъ и находитъ для него совершенно новыя отношенія. Тогда новая идея является съ быстротою молніи, какъ нѣкоторое внезапное; что ясно доказываетъ, что въ этомъ случаѣ открытіе основывается на чувствѣ вещей, не только личномъ, но даже извѣстнымъ образомъ связанномъ съ тѣмъ состояніемъ, въ которомъ субъектъ находится въ извѣстное время» (стр. 43).
И такъ, разумъ составляетъ основаніе дѣла. Его начала или положенія, признаваемыя независимо отъ опыта, его «чувствованія», какъ выражается Клодъ Бернаръ, составляютъ исходныя точки науки. Да и все движеніе науки управляется идеями, являющимися какъ внезапныя откровенія.
Спрашивается теперь, что же намъ ближайшимъ образомъ внушаетъ разумъ?
II.
править«Человѣкъ ведетъ себя такъ, какъ еслибы онъ долженъ былъ дойти до абсолютнаго знанія, и непрестанное отчего, съ которымъ онъ обращается къ природѣ, служитъ тому доказательствомъ. Въ самомъ дѣлѣ, только эта надежда, постоянно обманывающая, постоянно возрождающаяся, поддерживаетъ и всегда будетъ поддерживать въ послѣдовательныхъ поколѣніяхъ страстный жаръ изысканія истины. Наше чувство искони склоняетъ насъ вѣрить, что абсолютная истина должна быть нашимъ достояніемъ» (стр. 105).
Вотъ основное стремленіе ума. Клодъ Бернаръ тутъ же, впрочемъ, доказываетъ его несостоятельность слѣдующимъ красивымъ аргументомъ:
«Познаніе внутренней природы или абсолютнаго въ самомъ простомъ явленіи потребовало бы знанія всей вселенной; ибо, очевидно, каждое явленіе вселенной есть нѣкоторый лучъ этой вселенной, въ гармонію которой онъ входитъ какъ ея частъ. Слѣдовательно, абсолютное знаніе ничего не допускало бы внѣ себя, и только подъ условіемъ всезнанія оно могло бы стать достижимымъ для человѣка».
Этотъ аргументъ противъ абсолютнаго знанія, какъ видятъ читатели, опирается на нѣкоторомъ пониманіи вселенной, столь смѣломъ, какъ будто Клору Бернару не совсѣмъ чуждо и закрыто абсолютное знаніе. Положеніе дѣлъ среди этого противорѣчія, гораздо лучше объясняется въ другомъ мѣстѣ, въ концѣ книги.
«Пламенное желаніе знанія есть единственный двигатель, который возбуждаетъ и поддерживаетъ усилія изслѣдователя; и именно это-то знаніе, которое онъ дѣйствительно схватываетъ, и которое однако всегда убѣгаетъ отъ него, составляетъ въ одно и то же время и его единственную муку, и его единственное счастіе. Кто не знаетъ мукъ незнанія, тотъ не пойметъ радостей открытія, которыя поистинѣ самыя живыя изъ радостей, какія когда либо можетъ чувствовать умъ человѣка. Но, по капризу нашей природы, эта радость открытія, которой мы такъ ищемъ, на которую такъ надѣемся, исчезаетъ какъ скоро найдена. Это только молнія, озарившая намъ другіе горизонты, къ которымъ ненасытное наше любопытство стремится съ еще большимъ жаромъ. Отъ этого и въ самой наукѣ извѣстное теряетъ свою привлекательность, между тѣмъ какъ неизвѣстное всегда полно прелести. Оттого-то умы, которые выдаются и становятся дѣйствительно великими, никогда недовольны своими совершенными дѣлами, но стремятся всегда къ лучшему въ своихъ твореніяхъ. Чувство, о которомъ я говорю въ настоящую минуту, хорошо знакомо ученымъ и философамъ. Это то чувство, которое заставило Пристлея сказать, что одно сдѣланное нами открытіе указываетъ намъ на множество другихъ, которыя мы можемъ сдѣлать; это то чувство, которое выражаетъ Паскаль, можетъ быть, въ видѣ пародокса, когда говоритъ: „Мы никогда не ищемъ чего-нибудь, а ищемъ изслѣдованія чего-нибудь“. Однако, насъ интересуетъ именно истина сама по себѣ, и если мы ее постоянно ищемъ, такъ это потому, что найденное нами до сихъ поръ не можетъ насъ удовлетворить. Безъ этого, наши изслѣдованія были бы тою безполезной и безконечной работой, о какой разсказывается въ баснѣ о Сизифѣ, вѣчно катящемъ свой камень, который безпрестанно скатывается снова къ точкѣ отправленія. Это сравненіе вовсе не точно въ научномъ смыслѣ; ученый, ища истины, всегда подымается, и если онъ никогда не находить ея во всей цѣлости, то онъ тѣмъ не менѣе открываетъ весьма значительные ея отрывки, и изъ этихъ-то именно отрывковъ общей истины составляется наука».
«И такъ, ученый ищетъ не изъ удовольствія поискать; онъ ищетъ истину, чтобы обладать ею, и онъ уже обладаетъ ею въ предѣлахъ, представляемыхъ самыми науками въ ихъ настоящимъ состояніи» (стр. 297).
Здѣсь, очевидно, Клодъ Бернаръ допускаетъ, что мы можемъ обладать самою истиною, что и отрывки ея все же заслуживаютъ названія истины. Пойдемъ далѣе и посмотримъ, какимъ образомъ разумъ удовлетворяетъ своему стремленію въ абсолютной истинѣ.
III.
править"Человѣкъ не можетъ ничего узнать иначе, какъ переходя отъ извѣстнаго къ неизвѣстному', но такъ-какъ человѣкъ, раждаясь, не приноситъ съ собою знанія, то, повидимому, мы находимся въ ложномъ кругѣ, и человѣку суждено не имѣть возможности узнать что нибудь. Такъ это дѣйствительно и было бы, еслибы человѣкъ не имѣлъ въ своемъ умѣ чувства детерминизма, который и становится критеріемъ истины « (стр. 58). „Умъ человѣка отъ природы имѣетъ чувство или идею нѣкотораго принципа, господствующаго надъ частными случаями“ (стр. 61).
„Опытныя истины основываются на абсолютныхъ принципахъ, абсолютныхъ потому, что они, какъ и принципы математическихъ истинъ, опираются на нашемъ сознаніи и нашемъ разумѣ. Въ самомъ дѣлѣ, абсолютный принципъ, опытныхъ наукъ есть необходимый и сознательный детерминизмъ въ условіяхъ явленій. Именно, — какъ скоро дано какое бы то ни было естественное явленіе, никогда экспериментаторъ не можетъ допустить, чтобы произошло измѣненіе въ обнаруженіи этого явленія безъ того, чтобы не вошло въ то же время новыхъ условій въ это обнаруженіе; кромѣ того, достовѣрно а priori, что эти измѣненія опредѣляются строгими математическими отношеніями. Опытъ показываетъ намъ только форму явленій; но отношеніе между каждымъ явленіемъ и нѣкоторой опредѣленной причиною необходимо и независимо отъ опыта; оно строго математическое и абсолютное. Такимъ образомъ, мы видимъ, что принципъ опытныхъ наукъ въ сущности тожественъ съ принципомъ математическихъ наукъ, такъ какъ и съ той и съ другой стороны этотъ принципъ выражается необходимымъ и абсолютнымъ отношеніемъ вещей“ (стр. 70).
Вотъ абсолютный принципъ, предписываемый разумомъ а priori: Читатель видитъ, что это не что иное, какъ начало причинной связи. Но не даромъ Клодъ Бернаръ употребляетъ для своего начала новое названіе начало причинной связи здѣсь очевидно понято иначе, чѣмъ понималось и понимается до сихъ поръ. Въ это начало была постоянно вносима нѣкоторая метафизика, очень естественная человѣческому уму. Именно, причина и дѣйствіе понимались не просто какъ два явленія, связанныя необходимо; причинѣ, какъ предшествующему, всегда приписывалось гораздо большая важность и существенность, нѣмъ ея дѣйствію. Поэтому познаніе причинъ явленій считается издревле самымъ главнымъ познаніемъ. Виргилій поетъ:
Felix qui potuit rerum cognoscere causas
и нашъ Кантеміръ вслѣдъ за нимъ хвалитъ тѣхъ, кто проводитъ время
со Греки и Латины,
Изслѣдуя вещей всѣхъ дѣйства и причины.
Въ такомъ смыслѣ и естественныя науки стремились открыть причины изучаемыхъ ими явленій. Притяженіе земли есть причина паденія тѣ;лъ, электричество есть причина грозы — вотъ обыкновенныя выраженія, форма которыхъ показываетъ, что тутъ думали видѣть шагъ въ постиженіи сущности вещей. Мало по малу, натуралисты однако же замѣтили, что въ дѣйствительности они при всѣхъ своихъ трудахъ нисколько не понимаютъ лучше сущности вещей. Помню, какъ нашъ наставникъ, М. В. Остроградскій, тоже дѣйствительный представитель науки, смѣялся надъ очень обыкновеннымъ опредѣленіемъ, по которому механика занимается изслѣдованіемъ законовъ движенія, а физика — его причинъ. „Кажется, однако же“ — говорилъ онъ, — „физика до сихъ поръ ни одной причины не открыла, хотя она этимъ и занимается. Напримѣръ, что такое тяжесть? Вѣдь нѣтъ никакой связи между тѣломъ падающимъ и землею, и Ньютонъ прямо говоритъ, что не надобно воображать себѣ, что тѣла тянутся другъ къ другу, притягиваются, но что онъ выбралъ это слово для того только, чтобы обозначить явленіе, а не указать на его причину. Ту же самую непонятность можно указать и въ дѣйствіи другихъ физическихъ силъ“ (Лекціи 1849 г.).
Точно такъ же физики нашли, что сказать: это электричество или это магнетизмъ значитъ — только назвать явленіе, и нисколько не объяснить его.
И такъ, пришлось отказаться отъ изученія причинъ какъ основанія явленій, какъ такихъ реальностей, которыя могутъ намъ дать понять, почему явленія совершаются такъ* а не иначе. Дѣйствительно, естественныя науки все больше и больше бросаютъ этотъ метафизическій путь и приходятъ къ тому, что Клодъ Бернаръ называетъ детерминизмомъ». Это значитъ: я не знаю ни какъ, ни почему совершается явленіе, но знаю, что для его совершенія необходимы извѣстныя условія, извѣстныя обстоятельства, и что, какъ скоро эти обстоятельства будутъ, явленіе необходимо совершится. Все дѣло науки заключается въ точномъ опредѣленіи явленій, напримѣръ, въ ихъ точномъ измѣреніи и въ опредѣленіи тѣхъ условій, при которыхъ они совершаются.
Клодъ Бернаръ называетъ иногда детерминизмъ ближайшею или опредѣляющею причиною, употребляя такимъ образомъ прежнюю терминологію, различавшую причины ближайшія отъ первыхъ причинъ, въ которыхъ заключается уже самый корень вещей. Гораздо правильнѣе было бы вовсе оставить эти термины.
IV.
правитьПервое слѣдствіе такого пониманія дѣла будетъ полное отрицаніе всякой метафизики, которую до сихъ поръ натуралисты вносили въ изучаемые ими предметы. «Условія существованія явленія не могутъ намъ ничего открыть о его природѣ» (стр. 104). Поэтому Клодъ Бернаръ прямо заключаетъ:, первыя причины не принадлежатъ къ научной области, и онѣ всегда будутъ ускользать отъ насъ въ наукахъ о живыхъ тѣлахъ такъ же, какъ въ наукахъ о мертвыхъ тѣлахъ. Экспериментальный методъ необходимо отклоняетъ отъ химерическихъ изысканій о жизненномъ началѣ; жизненной силы точно такъ же нѣтъ, какъ нѣтъ минеральной силы, или, если угодно, одна существуетъ ровно на столько же, какъ и другая. Слово «сила» есть только отвлеченіе, которымъ мы пользуемся для удобства выраженія" (стр. 85).
«Физіологъ или медикъ не должны воображать себѣ, что имъ предстоитъ отыскивать причину жизни, или сущность болѣзней. Это значило бы терять свое время на преслѣдованіе фантома. Нѣтъ никакой предметной реальности въ словахъ: жизнь, смерть, здоровье, болѣзнь. Когда физіологъ называетъ жизненную силу или жизнь, онъ произноситъ только одно слово; на дѣлѣ же существуетъ только жизненное явленіе со своими матеріальными условіями, и вотъ единственная вещь, которую можно изучить и познать» (стр. 86).
Невидимому, такія слова, какъ жизнь, сила, электричество и т: д. хотя и не открываютъ намъ болѣе глубоко сущности явленій, но все же ничему не мѣшаютъ, и могутъ быть употребляемы для удобства выраженія. Но легко убѣдиться, что присутствіе ненаучнаго элемента, имѣющаго свои корни въ другой области, не можетъ не порождать противорѣчій и недоразумѣній. Натуралисты все больше и больше убѣждаются, что имъ нужно вовсе изгнать изъ науки эти понятія, не только какъ безполезныя, но и какъ вредныя для дѣла. Вотъ слова, которыя приводитъ Клодъ Бернаръ изъ лекціи своего собрата и друга, извѣстнаго химика Сент-Клэръ-Девилля.
«Не нужно скрывать отъ себя, что изученіе первыхъ причинъ въ явленіяхъ, которыя мы наблюдаемъ и которыя мы измѣряемъ, представляетъ собою серіозную опасность. Ускользая отъ всякаго точнаго опредѣленія, онѣ приводятъ насъ къ тому, что мы, гораздо чаще чѣмъ думаемъ, дѣлаемъ ложные круги и довольствуемся обманчивыми объясненіями, не могущими выдержать строгой критики. Въ особенности химическое сродство, понимаемое какъ сила, распоряжающаяся химическими соединеніями, долгое время было и теперь еще остается скрытой причиной, нѣкотораго рода археемъ, которому приписываютъ всѣ непонятые факты и считаютъ ихъ объясненными этимъ, между тѣмъ какъ они часто только классифицированы, и даже часто дурно классифицированы: точно такъ же каталитической силѣ приписываютъ множество весьма темныхъ явленій, которыя, по моему, становятся еще болѣе темными, когда ихъ всѣ цѣликомъ относятъ къ совершенно неизвѣстной причинѣ».
«И такъ, въ нашихъ изслѣдованіяхъ нужно оставить въ сторонѣ всѣ эти неизвѣстныя силы, къ которымъ прибѣгаютъ только потому, что не измѣрили ихъ дѣйствій. Напротивъ, все наше вниманіе должно быть обращено на наблюденіе и числовое опредѣленіе этихъ дѣйствій, которыя одни только въ нашей власти. Посредствомъ такой работы мы установимъ ихъ различія и аналогіи, и получимъ новый свѣтъ изъ этихъ сравненій и измѣреній».
«Теплота и сродство постоянно на лицо въ нашихъ химическихъ теоріяхъ. Сродство совершенно ускользаетъ отъ насъ, а мы однако приписываемъ ему соединеніе, которое бываетъ слѣдствіемъ этой неизвѣстной причины. Будемъ просто изучать физическія обстоятельства, сопровождающія соединеніе, и мы увидимъ, сколько измѣримыхъ явленій, сколько любопытныхъ сближеній будутъ открываться намъ съ каждой минутой». (Стр. 247).
Такъ говоритъ химикъ; онъ находитъ, что понятія теплоты и химическаго сродства только останавливаютъ правильный ходъ изысканій. Что касается до Клода Бернара, то ему, какъ физіологу, пришлось немало бороться съ такъ называемыми виталистическими мнѣніями; въ своей книгѣ онъ указываетъ много примѣровъ заблужденій, проистекающихъ изъ этихъ мнѣній; приведемъ здѣсь одинъ.
«Я дозналъ, что сахаръ производится въ печени послѣ смерти въ большемъ изобиліи, чѣмъ при жизни; нашлись физіологи, которые заключили изъ этого, что жизнь имѣетъ вліяніе на образованіе сахара въ печени; они говорили, что жизнь затрудняетъ его образованіе, а смерть ему благопріятствуетъ. Вотъ виталистическія мнѣнія, которымъ мы изумились, слыша ихъ въ нашу эпоху, и которыя, къ удивленію, поддерживаются людьми, хвастающимися внесеніемъ точности физическихъ наукъ въ физіологію и въ медицину. Я послѣ покажу, что дѣло тутъ только въ физическихъ условіяхъ, которыя или существуютъ, или не существуютъ, а нѣтъ ничего инаго реальнаго; ибо, еще разъ, въ сущности всѣ эти объясненія сводятся на открытіе условій или детермизма явленій». (Стр. 248).
И такъ, мы должны отказаться отъ всей той метафизики, которою думали приблизиться въ сущности явленій. Метафизика эта мѣшаетъ, потому что воображаемой сущности вещей приписываются нѣкоторыя дѣйствія, какъ безусловно отъ нея зависящія, безусловно ею производимыя. Отъ этого мы можемъ опустить изъ виду опредѣленіе условій явленія.
Другими словами, — каждое явленіе вполнѣ обусловлено; наука должна искать, чѣмъ оно обусловливается. Изъ этого само собою слѣдуетъ, что она никогда не найдетъ ничего первоначальнаго, ничего такого, что само не было бы обусловлено, а только обусловливало бы собою другія явленія.
Повидимому, такимъ образомъ наше знаніе ограничивается, ему ставятся предѣлы, за которые оно не можетъ переступить. Легко, однако же, видѣть, что мы въ этомъ случаѣ несравненно больше выигрываемъ, чѣмъ проигрываемъ. Сказать, что разуму недоступна метафизика силъ, атомовъ, сродства и прочее, — значитъ вѣдь сказать, что эта метафизика недостойна знанія, неразумна по самой своей сущности. Это не такая область, въ которую желательно и любопытно проникнуть; это область темная, противная свѣту разума.
Напротивъ, детерминизмъ, который намъ остается, есть доброкачественное и прекрасное знаніе. Въ силу его мы можемъ сказать, какъ часто повторяетъ Клодъ Бернаръ, что наука отвергаетъ все неопредѣленное (стр. 72); что она заключается только въ опредѣлимомъ и опредѣленномъ (стр. 86).
V.
правитьТакъ какъ сущность вещей не открывается намъ ни въ какой точкѣ, и наука не терпитъ ея воплощенія ни въ какомъ видѣ, то отсюда слѣдуетъ отрицаніе всего твердаго и неподвижнаго, что мы любимъ подкладывать подъ измѣняющуюся видимость міра. Напримѣръ, отсюда слѣдуетъ отрицаніе вещества, понимаемаго какъ неизмѣнное содержаніе вещей. Клодъ Бернаръ весьма правильно вывелъ это любопытное заключеніе.
«Для физіолога-экспериментатора не должно быть ни спиритуализма, ни матеріализма. Эти слова принадлежатъ натуральной философіи, которая устарѣла; они будутъ вытѣснены изъ употребленія самымъ ходомъ науки. Мы никогда не узнаемъ ни духа, ни матеріи, и, если бы было здѣсь мѣсто, я легко показалъ бы, что и съ той и съ другой стороны мы тотчасъ дойдемъ до научныхъ отрицаній, откуда слѣдуетъ, что всѣ разсужденія этого рода тщетны и безполезны. Для насъ есть только явленія, которыя слѣдуетъ изучить, матеріальныя условія ихъ обнаруженій, которыя слѣдуетъ опредѣлить» (стр. 84).
Повторяю, отъ этихъ смѣлыхъ отрицаній мы очевидно гораздо больше выигрываемъ, чѣмъ теряемъ. Конечно тѣмъ, кто думалъ видѣть въ матеріализмѣ вѣнецъ человѣческой мудрости и разрѣшеніе всѣхъ вопросовъ, должно быть прискорбно слышать, что ихъ взглядъ отвергается наукою какъ нѣчто постороннее и нимало непригодное для дѣла. Но для настоящаго любителя истины, который обращается съ ней уважительно и не думаетъ, что такъ легко исчерпать сущность вещей, какъ это полагаютъ матеріалисты, разсужденія Клода Бернара должны быть весьма пріятны. Они опираются на строгой наукѣ, на положеніяхъ, которыя наука уяснила себѣ и признала абсолютно-достовѣрными, несомнѣнными а priori. Это не скептицизмъ, а напротивъ усиленіе знанія, укрѣпленіе его началъ, правильное и плодотворное воздѣлываніе его поприща.
VI.
правитьВсякое явленіе имѣетъ причину; эта истина часто понималась такъ, что всякое явленіе имѣетъ какую-нибудь причину, въ одномъ случаѣ одну, въ другомъ — другую. Первая глаза Опытовъ скептика Монтаня надписывается: различными средствами можно достичь одинаковой цѣли. Клодъ Бернаръ извлекаетъ изъ понятія детерминизма положенія, которыми устраняется въ этомъ случаѣ всякая неопредѣленность.
«Въ познаніяхъ, которыя мы можемъ пріобрѣсть» — говоритъ онъ — «мы должны различать понятія двухъ порядковъ: одни, относящіяся къ причинѣ явленій, и другія — относящіяся къ средствамъ воспроизведенія ихъ. Мы разумѣемъ подъ причиной явленія постоянное и опредѣленное условіе его существованія; это мы и называемъ его детерминизмомъ. Средства вызывать явленіе суть различные пріемы, съ помощію которыхъ можно привести въ дѣятельное состояніе эту опредѣляющую причину, которая одна только осуществляетъ явленіе. Необходимая причина образованія воды есть соединеніе двухъ объемовъ водорода и одного объема кислорода; это единственная при, которая должна всегда опредѣлять явленіе. Для насъ невозможно представить воду безъ этого существеннаго условія» (стр. 108).
«Слѣдовательно, детерминизмъ, то есть причина явленія — одинъ, хотя средства для воспроизведенія явленія могутъ быть многочисленны и, повидимому, весьма разнообразны. Это различеніе весьма важно принять особенно въ медицинѣ, гдѣ царствуетъ по этому предмету величайшее смѣшеніе понятій, такъ какъ медики признаютъ множество причинъ для одной и той же болѣзни. Чтобы убѣдиться въ этомъ, достаточно раскрыть первое попавшееся руководство патологіи. Но всѣ обстоятельства, которыя перечисляютъ такимъ образомъ, не суть причины; это не больше какъ средства или пріемы, съ помощію которыхъ можетъ произойти болѣзнь. Настоящая производящая причина болѣзни должна быть постоянная и опредѣленная, то есть единственная; думать иначе — значило бы отрицать науку въ медицинѣ. Словомъ, детерминизмъ, связующій тожество слѣдствія съ тожествомъ причины, есть научная аксіома, которая не можетъ нарушаться ни въ наукахъ о жизни, ни въ наукахъ о мертвыхъ тѣлахъ» (стр. 108).
Такимъ образомъ, а priori нужно признать, что каждое явленіе требуетъ для своего совершенія совершенно опредѣленныхъ, всегда одинаковыхъ условій. Отсюда само собою слѣдуетъ, что всякое измѣненіе условій влечетъ за собою и измѣненіе явленій.
«Законъ явленій есть ни что иное, какъ эта связь, выраженная численно, такъ чтобы предугадывать отношеніе причины къ слѣдствію во всѣхъ данныхъ случаяхъ. Это-то отношеніе, опредѣленное наблюденіемъ, даетъ возможность физику, химику, физіологу не только предсказывать явленія природы, но и измѣнять ихъ по своему произволу» (стр. 109).
VII.
правитьЧрезвычайно любопытно, что изъ этихъ апріорическихъ началъ Клодъ Бернаръ непосредственно выводитъ нѣкоторыя положенія науки, которыя обыкновенно считались добытыми опытомъ. Вотъ полное его разсужденіе:
«Наблюдатель можетъ только наблюдать естественныя явленія; экспериментаторъ можетъ только измѣнять ихъ; ему не дано ни творить ихъ, ни абсолютно уничтожать. Мы часто повторяли, что экспериментаторъ дѣйствуетъ не на самыя явленія, а только на физико-химическія условія, необходимыя для ихъ обнаруженія. Явленія суть только выраженіе отношенія этихъ условій; отсюда выходитъ, что при сходныхъ условіяхъ отношеніе будетъ постоянное и явленіе тожественное, и что съ измѣненіемъ условій отношеніе будетъ иное и явленіе различное. Словомъ, чтобы вызвать новое явленіе, экспериментаторъ только новыя условія, но онъ не творитъ ничего, ни силы, ни матеріи. Въ концѣ прошлаго вѣка наука возвѣстила великую истину, именно, что въ разсужденіи матеріи ничего не создается въ природѣ; всѣ тѣла, которыхъ свойства непрестанно мѣняются передъ нашими глазами, суть только перестановки въ сочетаніи веществъ, эквивалентныя по вѣсу. Въ послѣднее время наука возвѣстила другую истину, которую продолжаетъ выяснять еще и теперь, и которая составляетъ дополненіе первой, именно, что въ разсужденіи силъ ничего не теряется и ничего не творится въ природѣ; откуда слѣдуетъ, что всѣ формы явленій міра, различныя до безконечности, суть только эквивалентныя превращенія силъ однѣхъ въ другія» (стр. 109).
Мы знаемъ уже, что матерія и сила суть одни слова, именно потому, что намъ доступенъ только детерминизмъ явленій. И вотъ Клодъ Бернаръ говоритъ, что законъ сохраненія матеріи и законъ сохраненія силы справедливы именно въ силу детерминизма явленій. И такъ, смыслъ этихъ законовъ долженъ быть таковъ, что въ сущности они отрицаютъ и матерію и силу, хотя, повидимому, говорятъ о сохраненіи той и другой. Такъ это и есть на самомъ дѣлѣ; Мы не можемъ ни творить, ни уничтожать, да и въ природѣ ничто не творится и не уничтожается. Что же это значитъ? Значитъ, въ природѣ нѣтъ ничего самостоятельнаго, что бы изъ себя порождало явленія. Вещество не есть сущность, которая изъ себя дѣйствуетъ — вотъ законъ сохраненія вещества. Сила не есть дѣятельность, которая изъ себя начинаетъ — вотъ законъ сохраненія силы. Такимъ образомъ, эти законы выражаютъ полную зависимость явленій, а не самобытность, какъ можно подумать по ихъ нынѣшней формулировкѣ.
Поясню подробнѣе. Положимъ, тяжесть есть дѣйствіе вещества. Если бы она сама по себѣ, независимо, измѣнялась въ тѣлахъ, возрастала или уменьшалась, то это показывало бы, что мы дѣйствительно имѣемъ дѣло съ обнаруженіемъ нѣкоторой сущности. То же самое нужно бы было сказать, если бы тяжесть тѣла оставалась одною и тою же, несмотря ни на какія обстоятельства. Но ни того, ни другаго, какъ извѣстно, нѣтъ. Относительно тяжести можно сказать только слѣдующее: если взять извѣстную кубическую мѣру какого нибудь вещества при извѣстной температурѣ, то на извѣстной точкѣ земного шара, на извѣстномъ разстояніи отъ поверхности, это количество вещества обнаружитъ всегда одинаковую тяжесть, одинаковое давленіе на свою подпорку.
Такимъ образомъ, мы получаемъ только правильное соотношеніе явленій, правильную связь между ними, но не находимъ ничего самостоятельнаго и независимаго, что можно бы назвать сущностію, матеріею вещей.
VIII.
правитьПослѣ этихъ поясненій легко понять, какого рода методомъ предлагаетъ руководиться Клодъ Бернаръ при производствѣ опытовъ. Вотъ главныя его черты:
Дано явленіе; требуется опредѣлить тѣ единственныя и неизмѣнныя условія, при которыхъ оно происходитъ. Сдѣлать это можно не иначе, какъ угадать ихъ, то есть, идя отъ извѣстнаго къ неизвѣстному, составить относительно ихъ нѣкоторую гипотезу.
Въ этомъ отгадываніи заключается геній экспериментатора; предписать правила для составленія гипотезы о томъ, какія условія требуются для даннаго явленія, невозможно. Поэтому Клодъ Бернаръ рекомендуетъ просто смѣлость воображенія и возможно большую свободу ума отъ всякихъ предвзятыхъ теорій и установившихся ученій.
Пусть составлена какая нибудь гипотеза; тогда слѣдуетъ ее провѣрить. Это значитъ, слѣдуетъ исполнить тѣ условія, при которыхъ, по нашему предположенію, должно совершиться данное явленіе, и посмотрѣть, совершится оно, или нѣтъ. Если совершится — изслѣдованіе можно продолжать; если не совершится — его нужно начать съизнова, то есть нужно опять составлять догадку, и опять повѣрять ее на опытѣ.
Пусть мы успѣли вызвать явленіе; это значитъ только, что въ условіяхъ нашего опыта есть тѣ условія, которыя его вызываютъ. Но какія именно эти условія? Нельзя сказать, чтобы это непремѣнно были тѣ, которыя мы умышленно осуществили; между ними могутъ быть совершенно лишнія, отъ которыхъ явленіе нисколько не зависитъ. Въ тоже время, въ опытъ могутъ войти незамѣченныя нами условія, отъ которыхъ онъ между тѣмъ существенно зависитъ. Поэтому, слѣдуетъ строго изслѣдовать условія опыта. Именно, нужно повторять его, строго соблюдая тожество условій, но устраняя то одно, то другое изъ нихъ, и такимъ образомъ убѣдиться, какія условія — липшія, и какія — существенно необходимыя.
Если мы хоть разъ успѣли вызвать явленіе, но потомъ опытъ, повидимому совершенно тожественный, не удался, то это значитъ, что въ него вошли какія нибудь новыя, незамѣченныя условія, или же въ немъ недостаетъ необходимыхъ, но неизвѣстныхъ намъ условій. Въ такомъ случаѣ, для опредѣленія неизвѣстныхъ условій, слѣдуетъ опять прибѣгнуть къ помощи догадокъ, и опять повѣрять придуманныя гипотезы опытомъ.
Слѣдуя такому пути, мы, наконецъ, достигнемъ полнаго и точнаго опредѣленія условій. Тогда мы получимъ неизмѣнную, строгую научную истину; то-есть будемъ знать, что при извѣстныхъ условіяхъ необходимо совершается извѣстное явленіе. Такимъ образомъ, въ наукѣ не можетъ быть никакихъ колебаній, вѣроятностей или полуистинъ; догадки и предположенія, имѣющія различную степень вѣроятности, могутъ имѣть мѣсто только во время производства опытовъ; результатъ же всегда будетъ — чистая, несомнѣнная истина.
IX.
правитьТаковъ методъ, предписываемый понятіемъ детерминизма.
Такъ-какъ дѣло идетъ о пріобрѣтеніи опытныхъ, апостеріорическихъ знаній, то любопытны здѣсь сужденія Клода Бернара относительно дѣятельности ума при этомъ пріобрѣтеніи. Какъ извѣстно, очень большой ходъ имѣетъ то мнѣніе, будто умъ можетъ дѣйствовать двумя путями, — дедуктивнымъ и индуктивнымъ. Многіе считаютъ за главный пріемъ индукцію и съ презрѣніемъ смотрятъ на всякія апріорическія разсужденія. Натуралисты очень часто считаютъ источникомъ истины только наблюденія и факты, и противополагаютъ свои пріемы познанія — пріемамъ другихъ наукъ, философіи, исторіи. Такимъ образомъ, вообще можно подумать, что умъ можетъ дѣйствовать неодинаково, и что есть у него такіе пріемы, которые противоположны настоящему пути Къ истинѣ и ведутъ къ однимъ заблужденіямъ. Совершенно иначе смотритъ на дѣло Бернаръ.
«Каждый человѣкъ» — говоритъ онъ — «съ перваго взгляда составляетъ себѣ идеи о томъ, что онъ видитъ, и склоненъ истолковывать явленія природы по предубѣжденію, прежде чѣмъ узнаетъ ихъ по опыту. Это стремленіе — врожденное; предвзятая идея всегда была и всегда будетъ первымъ порывомъ изслѣдующаго духа».
«Человѣкъ — по природѣ метафизикъ». «Образъ дѣйствія человѣческаго ума никогда въ сущности не измѣняется. Метафизикъ, схоластикъ и экспериментаторъ дѣйствуютъ по идеѣ а priori. Различіе состоитъ въ томъ, что схоластикъ считаетъ свою идею абсолютною истиною, которую онъ нашелъ и изъ которой выводитъ потомъ съ помощію одной логики всѣ послѣдствія. Экспериментаторъ, болѣе скромный, ставитъ, напротивъ, свои идеи какъ вопросъ, какъ предвзятое объясненіе природы, изъ котораго логически выводитъ слѣдствія, сличая ихъ каждую минуту съ дѣйствительностію посредствомъ опыта» (стр. 34).
Что касается до раздѣленія двухъ методовъ, индуктивнаго и дедуктивнаго, то онъ замѣчаетъ:
«Скажу въ качествѣ экспериментатора, что на практикѣ, мнѣ кажется, весьма трудно оправдать это раздѣленіе и ясно разграничить индукцію отъ дедукціи» (стр. 57). «Во всѣхъ случаяхъ умъ человѣка всегда одинаковымъ образомъ дѣйствуетъ посредствомъ силлогизма; другимъ путемъ онъ идти не можетъ» (стр. 58).
Клодъ Бернаръ не развиваетъ и не доказываетъ этихъ положеній философскимъ образомъ, что было бы, какъ онъ говоритъ, не по ею части. Но онъ поясняетъ свой взглядъ прекраснымъ сравненіемъ.
«Какъ въ тѣлесномъ хожденіи человѣкъ можетъ подвигаться впередъ только ставя одну ногу передъ другою, точно такъ же и въ естественномъ ходѣ ума онъ не можетъ подвигаться впередъ иначе, какъ ставя одну идею передъ другою. Другими словами, для ума, точно такъ же какъ и для тѣла, всегда нужна первая точка опоры. Точка опоры тѣла есть почва, которую чувствуетъ нога; точка опоры ума есть извѣстное, то-есть истина или принципъ, сознаваемый умомъ* (стр. 58). „Когда человѣкъ идетъ по твердой и ровной почвѣ, по прямой дорогѣ, которую знаетъ и видитъ на всемъ ея протяженіи, то онъ идетъ къ своей цѣли вѣрнымъ и быстрымъ шагомъ. Если же онъ идетъ въ темнотѣ по извилистой дорогѣ, по почвѣ неизвѣстной и обманчивой, то онъ боится оступиться и подвигается осторожно и шагъ за шагомъ. Прежде чѣмъ сдѣлать второй шагъ, онъ долженъ удостовѣриться, что нога, которая первая ступила, опирается на прочную точку, и потомъ подвигаться впередъ, на каждомъ шагу повѣряя опытомъ твердость почвы и постоянно измѣняя направленіе своего хода, смотря по тому, что ему встрѣтится. Такъ поступаетъ экспериментаторъ“.
„Изъ всего этого я вывожу заключеніе, что индукція и редукція принадлежатъ всѣмъ наукамъ. Я не думаю, чтобы индукція и дедукція дѣйствительно составляли двѣ формы разсужденія существенно различныя“ (61).
Это сравненіе само собою внушило Бернару очень замѣчательное доказательство его взгляда на мышленіе; за неимѣніемъ философскаго анализа, онъ заимствуетъ доводъ изъ своей собственной науки, изъ физіологіи.
„Въ физіологіи, каждый опредѣленный органъ совершаетъ свое отправленіе всегда съ помощію одного и того же механизма; когда явленіе происходитъ въ другихъ условіяхъ, или не въ той средѣ, то отправленіе только принимаетъ различныя формы; но въ сущности его природа остается та же. Я думаю, что для ума точно такъ же существуетъ только одинъ способъ разсужденія, какъ для тѣла одинъ способъ ходить“ (61).
Это признаніе единою метода для всѣхъ наукъ и для всякаго разсужденія, вынесенное Клодомъ Бернаромъ изъ его практики, весьма замѣчательно. Конечно, оно совершенно справедливо, что бы ни говорили позитивисты и всякіе другіе приверженцы наблюденій и голыхъ фактовъ*
Но при видѣ ихъ усилій дѣйствительно можетъ прійти въ голову мысль, что мозгъ въ головахъ разныхъ людей не одинаково совершаетъ свои отправленія. Въ особенности одно великое племя, — англичане, — люди, которые; по точнымъ измѣреніямъ, отличаются наибольшимъ объемомъ мозга между всѣми племенами, представляютъ складъ ума, повидимому, существенно отличный отъ „континентальнаго“, какъ они любятъ выражаться. Главная черта этого склада — совершенное невѣріе въ мышленіе, совершенное отрицаніе силы мысли. Скептицизмъ одного изъ нихъ, Юма, побудилъ когда-то Канта написать Критику чистаго разума. Несмотря на то,. въ настоящее время Джонъ-Стюартъ Милль столь же ревностно, какъ и Юмъ, продолжаетъ отрицать у мысли всякое значеніе. Для него мышленіе — аббревіатура наблюденій записная книжка фактовъ.
За то, какъ оно и слѣдуетъ, съ такимъ мышленіемъ не получается ни единой истины. Даже законъ причинности, этотъ абсолютный принципъ метода опытовъ, не имѣетъ безусловной силы. Милль говоритъ о немъ:
„Въ отдаленныхъ частяхъ звѣздныхъ пространствъ, гдѣ явленія могутъ быть совершенно же похожи на тѣ, съ которыми мы знакомы, было бы безуміемъ навѣрное утверждать, что этотъ общій законъ господствуетъ, совершенно такъ же, какъ и относительно частныхъ законовъ, которые найдены нами повсюду соблюдающимися на нашей планетѣ“. (Syst, of Logic. 5-th ed. И, 106).
Какое дѣтство! „Въ отдаленныхъ частяхъ звѣздныхъ пространствъ!“ Отчего же не за стѣной этой комнаты, или не въ этой самой комнатѣ, только на слѣдующій день? Но философу кажется, что чѣмъ дальше, тѣмъ лучше. Между тѣмъ, явленіе безъ причины совершенно такъ же удивительно, когда оно совершается въ отдаленныхъ звѣздныхъ пространствахъ, какъ если бы совершалось прямо передъ моими глазами. Если мышленіе есть записная книжка фактовъ, то что же мѣшаетъ въ ней возлѣ факта съ причиною стоять факту безъ причины?
Съ другой стороны, какое отсутствіе научнаго духа! Попробуйте сказать астроному (какъ это впрочемъ и пробовалъ говорить Августъ Контъ, одинъ изъ авторитетовъ Милля), что онъ напрасно изслѣдуетъ отдаленныя звѣздныя пространства, что тамъ онъ встрѣтитъ явленія, совершенно непонятныя, что въ нѣкоторыхъ мѣстахъ нельзя ручаться и за то, чтобы дѣйствія не совершались безъ всякой причины. Конечно, всякій астрономъ въ глаза засмѣется на такую рѣчь. Дѣло понятное; наука не можетъ въ себя не вѣрить, поэтому она вѣритъ въ разумъ.
Во всякомъ случаѣ, въ настоящее время едва-ли прійдется писать противъ англичанъ новую критику чистаго разума.
Клодъ Бернаръ въ нѣсколькихъ мѣстахъ высказывается противъ Бэкона и противъ позитивизма, который, къ удивленію, есть французское произрастете. Позитивизмъ, по его мнѣнію, только питаетъ притязаніе, что онъ основанъ на наукахъ (стр. 32).
Приложеніе къ организмамъ.
правитьВсякое опредѣленное явленіе совершается не иначе, какъ при опредѣленныхъ, всегда однихъ и тѣхъ же условіяхъ. Такъ какъ вещественныя явленія суть явленія пространственныя и временныя, слѣдовательно измѣряемыя, имѣющія извѣстное протяженіе и продолженіе, то въ опредѣленіе ихъ входитъ мѣра. И такъ, мѣра каждаго явленія непремѣнно требуетъ извѣстной мѣры его условій. Вмѣстѣ съ измѣненіемъ мѣры условій, измѣняется и мѣра явленія, при томъ не произвольно и случайно, а по нѣкоторому математическому закону, соблюдающемуся съ полной строгостію.
Вотъ абсолютныя начала метода опытовъ. Эти начала извлечены не изъ опыта, не изъ эмпирическаго изслѣдованія природы и наблюденія фактовъ, а даны намъ прежде всякаго опыта, а priori. Они просто вытекаютъ изъ того положенія, что въ явленіяхъ невозможно найти ничего безусловнаго, необусловленнаго, абсолютнаго. Невозможность чего нибудь никогда не дается опытомъ; для опыта все возможно. Такъ что, какъ скоро дѣло идетъ въ наукахъ о какой-нибудь невозможности, это значитъ, что мы пришли къ области апріорическихъ понятій, — признакъ совершенно опредѣленный и неизмѣнный.
Доказательства невозможности чего нибудь могутъ быть только апріорическія. Почему въ явленіяхъ не можетъ быть найдено ничего абсолютнаго? Потому, что это противорѣчило бы самой природѣ нашего познанія вещей. Если познаніе состоитъ въ опредѣленіи условій явленія, если познаніе стремится къ этому опредѣленію, то тѣмъ самымъ оно заявляетъ, что оно не признаетъ ничего безусловнаго, ничего такого, гдѣ бы оно, само это познаніе было невозможно. Если вы ищете причинъ явленій, то тѣмъ самымъ предполагаете, что искомое существуетъ, что каждое явленіе имѣетъ причину, что нѣтъ существа или явленія, гдѣ бы отысканіе причинъ было невозможно. Такимъ образомъ выраженія: первое условіе или первая причина, заключаютъ въ себѣ внутреннее противорѣчіе. Онѣ совершенно подобны слѣдующимъ: первый моментъ времени или первая точка пространства. Подобныя представленія невозможны; время не имѣетъ ни перваго, ни послѣдняго момента, и пространство нигдѣ не Начинается и нигдѣ не кончается. Такимъ образомъ, физикъ, или химикъ, который бы искалъ въ своихъ явленіяхъ безусловнаго, первыхъ причинъ, абсолютнаго корня явленій, походилъ бы на математика, который бы вздумалъ опредѣлить границы пространства или найти то мгновеніе, когда началось время. Какъ скоро мы вообразимъ себѣ одинъ моментъ времени, мы необходимо должны будемъ представить предъидущій и послѣдующій моменты, и такъ далѣе, до безконечности; представляя одну точку пространства, мы необходимо представимъ и сосѣднія точки и протянемъ пространство безъ границъ. Такъ точно, признавъ, что нѣкоторое явленіе неизмѣнно опредѣляется своими условіями, мы необходимо должны представлять, что эти условія тоже обусловлены новыми условіями, а эти-своими, и т. д. безъ конца. Эта цѣпь условій нигдѣ не должна имѣть предѣла. Ибо въ какой бы точкѣ ея мы ни вообразили себѣ появленіе безусловнаго, гдѣ бы мы ни представили, что въ рядъ дѣйствій ^обусловленныхъ вступаетъ дѣйствіе необусловленное, — весь характеръ цѣпи будетъ нарушенъ, и ни объ одномъ изъ ея явленій нельзя будетъ сказать, что оно опредѣляется только своими условіями: оно будетъ опредѣляться самимъ абсолютнымъ. Такъ точно, если вообразимъ себѣ границы пространства, то каждая его точка уже не будетъ опредѣляться однимъ своимъ положеніемъ относительно сосѣднихъ точекъ, а будетъ опредѣляться своимъ мѣстомъ относительно границъ. И такъ, относить что нибудь въ явленіяхъ къ абсолютному, значитъ то же самое, что искать разстоянія какой нибудь точки пространства отъ его границъ. Какъ пространство не имѣетъ предѣловъ, такъ міръ явленій не содержитъ въ себѣ ничего безусловнаго.
I.
правитьЕсть, однако же, предметы и явленія, которые постоянно побуждали натуралистовъ уклоняться отъ этого строгонаучнаго взгляда, постоянно заставляли ихъ предполагать въ природѣ не одну условность, а и нѣкоторую самобытность. Эти предметы и явленія — организмы и ихъ отправленія. Натуралисты невольно отличали эти тѣла отъ остальныхъ предметовъ природы, отличали именно въ томъ отношеніи, которое насъ занимаетъ. Подъ различными названіями — жизни, жизненной силы, образовательнаго стремленія, они приписывали имъ способность нѣкотораго безусловнаго начинанія явленій. Такъ, напримѣръ, имъ приписывалась способность образовывать внутри себя химическія соединенія, въ которыя элементы по однимъ своимъ свойствамъ не могли бы вступить; говорили также, что жизнь не допускаетъ разложенія организмовъ, которому они необходимо должны были бы подвергнуться отъ окружающей среды и т. д. Вообще предполагалось, что вещества, окружающія организмы или вступающія въ самое ихъ тѣло, не дѣйствуютъ сообразно своимъ физическимъ и химическимъ силамъ, а подчиняются власти нѣкотораго архея, распоряжающагося ими по своему. Дѣло доходило до того, что даже механическія явленія, то-есть явленія, подчиненныя законамъ, имѣющимъ почти такую же силу, какъ математическія теоремы, не считались изъятыми отъ вліянія самобытной силы организмовъ. Въ организмѣ дважды два не всегда составляло четыре, а иногда пять. Такъ, до очень недавняго времени физіологи считали вѣроятнымъ, что движеніе крови не вполнѣ зависитъ отъ механической силы сердца и сосудовъ, а можетъ также ускоряться или замедляться жизненною силой[1].
Клодъ Бернаръ приводитъ много примѣровъ, показывающихъ, что это ученіе, называемое имъ общимъ именемъ витализма, до сихъ поръ еще имѣетъ жаркихъ приверженцевъ между медиками и физіологами. Понятно, что взглядъ виталистовъ необходимо противорѣчитъ самому принципу метода опытовъ. Явленія зависятъ здѣсь не просто отъ извѣстныхъ вещественныхъ условій, но еще отъ архея, причины самостоятельной, неограниченной никакими условіями. Слѣдовательно, въ сущности, явленія могутъ быть какія угодно; они уже не обусловлены, а безусловны. Это противорѣчіе двухъ взглядовъ обнаруживалось многократно и c большою силою. Бернаръ приводитъ, между прочимъ, свой споръ съ парижскимъ хирургомъ Жерди, происходившій въ 1845 г. Жерди сдѣлалъ ему слѣдующее возраженіе:
„Вы сказали, что въ физіологіи результаты опытовъ тожественны, когда опыты производятся въ тожественныхъ условіяхъ; я не думаю, чтобы было такъ. Это заключеніе точно для мертвой природы, но оно не можетъ быть истиннымъ для живой природы. Всякій разъ, когда жизнь привходитъ въ явленія, какъ бы ни были тожественны условія, результаты могутъ быть различны“. Въ доказательство своего мнѣнія, Жерди привелъ случаи недѣлимыхъ, пораженныхъ одною и тою же болѣзнью, которымъ онъ прописывалъ одни и тѣ же лекарства и у которыхъ результаты лѣченія были различны. Онъ напомнилъ также случаи сходныхъ операцій, дѣланныхъ въ одной я той же болѣзни, но окончившихся выздоровленіемъ въ одномъ случаѣ и смертью въ другомъ. Всѣ эти различія, по его мнѣнію, зависѣли отъ того, что жизнь сама по себѣ измѣняла результаты, хотя условія опыта были одни и тѣ же» (стр. 243).
Подобныя мнѣнія противорѣчатъ самымъ началамъ науки, то есть ея несомнѣннымъ, апріорическимъ исходнымъ положеніямъ. Поэтому Бернаръ, опровергая Жерди, прямо замѣчаетъ, что "его мнѣнія представляютъ ни болѣе, ни менѣе, какъ отрицаніе біологической " (стр. 244).
Но для того, чтобы дѣло было вполнѣ ясно, для того, чтобы показать, что ученые, допускающіе въ организмахъ различные результаты при одинаковыхъ условіяхъ, ошибаются въ тожествѣ условій, Клодъ Бернаръ дѣлаетъ въ своей книгѣ анализъ условій, при которыхъ явленія совершаются въ: организмахъ. Эти- соображенія, чисто уже физіологическія, чрезвычайно любопытны, такъ какъ на примѣрѣ поясняютъ понятіе условности явленій. Вкратцѣ ихъ можно назвать ученіемъ о внутренней; это ученіе Бернаръ приписываетъ лично себѣ, и въ его правѣ на такое авторство, конечно, невозможно сомнѣваться.
II.
править«Самое поверхностное изслѣдованіе того, что происходитъ вокругъ насъ, показываетъ намъ, что всѣ естественныя явленія суть слѣдствія реакціи однихъ тѣлъ на другія. Всегда приходится разсматривать, въ которомъ совершается явленіе, и внѣшнія обстоятельства или среду, которая опредѣляетъ или возбуждаетъ тѣло въ обнаруженію его свойствъ» (стр. 95).
Вотъ самая простая формула явленій природы. Нужны два различныя тѣла; ихъ взаимное дѣйствіе другъ на друга есть явленіе. Если же мы выберемъ за постоянный предметъ изученія, за центръ изслѣдованій, какое-нибудь тѣло, то всѣ остальныя на него дѣйствующія тѣла составятъ окружность, или среду для избраннаго тѣла, и все дѣло будетъ состоять въ изученіи дѣйствій этой среды на это тѣло.
Тѣла могутъ быть различны въ различныхъ отношеніяхъ. Науки о природѣ имѣютъ различныя точки зрѣнія, съ которыхъ и опредѣляютъ различія между тѣлами. Кромѣ того, съ тѣхъ же точекъ зрѣнія науки опредѣляютъ различіе между частями тѣлъ, слѣдовательно анатомируютъ или анализируютъ тѣла. Такимъ образомъ получаются элементы тѣлъ, которые бываютъ различны, смотря по направленію анализа и полной степени, до которой онъ достигъ. Напримѣръ, въ органическихъ тѣлахъ различаютъ элементы механическіе, анатомическіе, химическіе, и притомъ же ближайшіе, дальнѣйшіе, наконецъ послѣдніе, до которыхъ успѣли достигнуть.
Это различіе и этотъ анализъ, очевидно, составляютъ необходимую предварительную работу для изученія явленій. Только послѣ нея мы можемъ рѣшать вопросъ, какія взаимныя дѣйствія происходятъ отъ вліянія однихъ тѣлъ и элементовъ на другіе.
Относительно получаемыхъ въ результатѣ анализа подраздѣленій, Клодъ Бернаръ дѣлаетъ такое замѣчаніе: «каждый опредѣленный элементъ, минеральный, органическій или организованный, есть автономическій (самозаконный), т. е. обладаетъ характеристическими свойствами и обнаруживаетъ независимыя дѣйствія* (стр. 100). Что значитъ это положеніе, высказанное мимоходомъ? Не болѣе того, что каждое опредѣленное тѣло, каждый опредѣленный элементъ, все равно ближайшій или дальнѣйшій, представляетъ всегда тѣ же опредѣленныя свойства и на извѣстныя дѣйствія всегда отвѣчаетъ тѣми же воздѣйствіями. Очевидно, то, что Клодъ Бернаръ называетъ „самозаконностью элементовъ“ и ихъ независимыми дѣйствіями», означаетъ только, что, при своемъ дѣйствіи другъ на друга, каждый элементъ столь же необходимо опредѣляетъ явленіе, какъ и другой, что явленіе одинаково зависитъ отъ обоихъ взаимно дѣйствующихъ тѣлъ.
Гораздо правильнѣе слѣдующія положенія Клода Бернара:
«Однако, каждое изъ этихъ тѣлъ инертно, то есть неспособно прійти въ движеніе само по себѣ; ему всегда нужно для этого войти въ отношеніе къ другому тѣлу и получить отъ него возбужденіе» (стр. 100).
«Сами анатомическіе элементы, — начала самыя измѣнчивыя и непостоянныя, — все-таки же инертны, т. е. никогда не приходятъ въ жизненную дѣятельность, если не побудитъ ихъ къ тому какое-нибудь чуждое вліяніе. Мускульное волокно, напримѣръ, обладаетъ жизненнымъ свойствомъ, которое ему спеціально — сокращаться, но это живое волокно инертно въ томъ смыслѣ, что, если ничто не измѣнится въ окружающихъ его или въ его внутреннихъ условіяхъ, оно не совершитъ своего отправленія и не сократится».
«Коротко говоря, живая матерія, точно также какъ и мертвая, не можетъ прійти въ дѣятельность и движеніе сама собою» (стр. 101).
III.
править"Явленія становятся для насъ, такимъ образомъ, простыми слѣдствіями прикосновенія или отношенія тѣла къ его " (стр. 90). Это справедливо какъ относительно мертвыхъ тѣлъ, такъ и относительно живыхъ. Повидимому, однако же, явленія въ живыхъ тѣлахъ не находятся въ такой зависимости отъ среды ихъ окружающей. Напримѣръ, «мы видимъ, что высшіе организмы однообразно обнаруживаютъ свои жизненныя явленія, несмотря на разнообразіе окружающихъ обстоятельствъ» (стр. 97).
Эта загадка разрѣшается помощію принятія внутренней среды.
«Старая наука могла представлять себѣ только внѣшнюю среду; но, чтобы основать экспериментальную біологическую науку, нужно кромѣ того представить себѣ внутреннюю среду» (стр. 97).
«Общая космическая среда — обща для тѣлъ живыхъ s тѣлъ мертвыхъ, но внутренняя среда, созданная организмомъ, спеціальна каждому живому существу» (стр. 98).
«Разсматриваемыя въ общей космической средѣ отправленія человѣка и высшихъ животныхъ представляются намъ свободными и независимыми отъ физико-химическихъ условій этой среды, потому что ихъ дѣйствительные возбудители находятся въ жидкой органической средѣ. То, что мы видимъ извнѣ, есть только результатъ физико-химическихъ возбужденій внутренней среды» (стр. 102).
Клодъ Бернаръ далѣе подробно говоритъ о главныхъ условіяхъ внутренней среды. Въ ней встрѣчаются всѣ физіологическія условія внѣшней атмосферы, и сверхъ того нѣсколько другихъ. Вотъ эти главныя условія жизненныхъ явленій:
1. Вода. «Можно отличить во внѣшней космической средѣ животныхъ водныхъ и животныхъ воздушныхъ; но этого различія нельзя уже сдѣлать для гистологическихъ элементовъ; они — водные у всѣхъ животныхъ, то-есть живутъ омываемые органическими жидкостями» (стр. 154).
2. Температура. «Если растенія поставить въ теплицы, то вліяніе зимы тотчасъ прекращается. Но животныя съ теплой кровью нѣкоторымъ образомъ содержатъ въ теплицѣ свои органическіе элементы» (стр. 155).
3. Воздухъ существуетъ и во внутренней средѣ.
4. Давленіе. «Вліяніе давленія на проявленія жизни органическихъ элементовъ, впрочемъ, мало извѣстно» (стр. 156).
5. « Химическій составъ космической или внѣшней среды очень простъ и постояненъ. Его представляетъ составъ воздуха, который остается тожественъ, за исключеніемъ пропорціи водяныхъ паровъ и нѣкоторыхъ электрическихъ и озоническихъ условій, которыя могутъ измѣняться. Химическій составъ среды внутренней или органической — гораздо сложнѣе, и эта сложность увеличивается по мѣрѣ того, какъ само животное становится выше и сложнѣе. Органическія среды всегда водянисты, какъ мы уже сказали; въ нихъ растворены опредѣленныя вещества соляныя и органическія; они представляютъ точныя реакціи. Самое низшее животное имѣетъ свою собственную органическую среду; инфузорія имѣетъ среду, принадлежащую ей въ томъ смыслѣ, что она, какъ и рыба, не пропитывается водою, въ которой плаваетъ. Въ органической средѣ высшихъ животныхъ, гистологическіе элементы — точно настоящія инфузоріи, т. е. они снабжены собственной средою, которая не то, что общая органическая среда. Такъ, кровяной шарикъ пропитанъ жидкостію, отличающейся отъ кровяной жидкости, въ которой онъ плаваетъ» (стр. 157).
Чѣмъ выше организмъ, тѣмъ опредѣленнѣе въ немъ свойства внутренней среды, тѣмъ тщательнѣе она поддерживается въ одинаковомъ состояніи. Вотъ отчего, совершенствуясь, организмы становятся все болѣе и болѣе свободными отъ общей космической среды.
IV.
правитьТеперь читателю уже будетъ понятно, какимъ образомъ каждое жизненное явленіе совершенно строго связано съ извѣстными условіями. То, что не обусловлено внѣшними вліяніями, обусловлено внутренними, и въ цѣни этихъ условій нигдѣ нѣтъ перерыва.
Внутреннею средою объясняются тѣ различія, которыя обыкновенно указываются между явленіями живыхъ и мертвыхъ тѣлъ. Отчего элементы живыхъ организмовъ не гніютъ, тогда какъ, повидимому, они окружены всѣми условіями гніенія? Оттого, что эти элементы находятся подъ вліяніемъ внутренней среды, которая устраняетъ условія гніенія. Отчего, какъ только остановится въ организмѣ жизнь, онъ начинаетъ гнить, и вообще въ немъ происходятъ совершенно другіе процессы, чѣмъ при жизни? Оттого, что измѣняется внутренняя среда элементовъ. Если, напримѣръ, прекращается дыханіе и кровообращеніе, то ясно, что среда всѣхъ элементовъ измѣнитъ свой составъ.
Такимъ образомъ, повидимому, въ отношеніи къ обусловленности нѣтъ никакого различія между живою и мертвою природою. Все подводится подъ одну точку зрѣнія.
«Вліянія внѣшней среды могутъ достигнуть до насъ только переходя во внутреннюю среду, откуда слѣдуетъ, что познаніе внѣшней среды не даетъ намъ знанія о дѣйствіяхъ, которыя порождаются внутренней средой и которыя ей свойственны». — «Она-то и есть истинная физіологическая среда; ее-то физіологъ и медикъ и должны изучить и познать, потому что, только при ея посредствѣ мы въ состояніи будемъ дѣйствовать на гистологическіе элементы. Тѣмъ не менѣе, эти элементы, хотя глубоко лежащіе, сообщаются съ внѣшнимъ міромъ; они все-таки живутъ въ условіяхъ внѣшней среды, усовершаемыхъ и регулируемыхъ игрою организма. Организмъ — ни что иное, какъ живая машина, устроенная такимъ образомъ, что съ одной стороны есть свободное сообщеніе внѣшней среды съ внутреннею органической средою, а съ другой стороны есть отправленія, которыя служатъ для того, чтобы сохранять матеріалы жизни и непрерывно поддерживать влажность, теплоту и другія необходимыя условія жизненной дѣятельности. Болѣзнь и смерть — ни что иное, какъ разстройство или возмущеніе этого механизма, регулирующаго соприкосновеніе жизненныхъ возбудителей съ органическими элементами. Словомъ, жизненныя явленія — ни что иное, какъ результаты соприкосновенія органическихъ элементовъ тѣла съ внутреннею физіологической средой; вотъ точка опоры всей экспериментальной медицины. Достигнувъ знанія того, каковы именно въ этой внутренней средѣ нормальныя и ненормальныя условія обнаруженія жизненной дѣятельности органическихъ элементовъ, физіологъ и медикъ будутъ господствовать надъ явленіями жизни; ибо, несмотря на сложность условій, явленія жизненнаго обнаруженія суть такъ же, какъ явленія физико-химическія, слѣдствіе соприкосновенія тѣла, которое дѣйствуетъ, и среды, въ которой оно дѣйствуетъ» (стр. 98).
Организмы называются здѣсь, такъ какъ всѣ явленія ихъ вызываются механически, съ непреложностію и опредѣленностію механическихъ законовъ. Живыми эти машины называются только потому, что ихъ элементы и явленія, возбуждаемыя въ этихъ элементахъ, имѣютъ особую природу; таковы, напримѣръ, — сокращеніе мускула, возбужденіе нерва и проч. Далѣе Клодъ Бернаръ еще точнѣе развиваетъ это сравненіе.
« Живая машина поддерживаетъ свое движеніе потому, что внутренній механизмъ организма вознаграждаетъ непрерывно возраждающимися дѣйствіями и силами тѣ потери, которыя производятся процессомъ отправленій. Машины созданныя умомъ человѣка, хотя несравненно грубѣе, — построены не иначе. Паровая машина обладаетъ дѣятельностію, независящею отъ внѣшнихъ физико-химическихъ условій, потому что, при холодѣ, жарѣ, сухости и влажности, машина продолжаетъ дѣйствовать. Но для физика, который входитъ во внутреннюю среду машины, оказывается, что эта независимость — только кажущаяся, и что дѣйствіе каждой ея внутренней части опредѣлено абсолютными физическими условіями, законъ которыхъ ему извѣстенъ. Точно также, для физіолога, если онъ можетъ войти во внутреннюю среду живой машины, въ ней оказывается абсолютный детерминизмъ, который и долженъ стать для него дѣйствительной основою науки о живыхъ тѣлахъ» (стр. 102).
И такъ, все въ организмѣ совершается съ механическою необходимостію; нѣтъ никакихъ независимыхъ, самобытныхъ явленій, никакого архея, наблюдающаго за машиною и внезапно вмѣшивающагося въ ея ходъ. Клодъ Бернаръ проводитъ эту мысль сколь возможно далѣе. «Я увѣренъ», — говоритъ онъ, — «что, несмотря на удивительную природу писхологическихъ явленій и на тонкость ихъ проявленій, невозможно, по моему, не заставить мозговыя явленія, какъ всѣ другія явленія живыхъ тѣлъ, войти въ законы научнаго детерминизма» (стр. 117).
V.
правитьТаковъ современный физіологическій взглядъ на организмы, основывающійся на современномъ научномъ пониманіи причинной связи явленій. Опираясь на такое пониманіе дѣла, работаютъ нынѣшніе физіологи и дѣйствуютъ медики. Легко, однако же, показать, что этотъ взглядъ обнимаетъ, только одну сторону дѣла, и что есть въ организмахъ тайна и задача, которой онъ не касается. Клодъ Бернаръ, какъ отличный физіологъ, конечно, не могъ совершенно упустить изъ вида этой задачи, но она излагается у него далеко не такъ опредѣленно, какъ мысль о полной обусловленности явленій въ организмахъ.
Явленія, о которыхъ онъ до сихъ поръ говорилъ, далеко, не всѣ явленія, какія представляютъ намъ организмы. Именно, онъ говоритъ, очевидно, такъ, какъ будто организмъ уже готовъ, какъ будто живая машина уже вполнѣ устроена, и намъ требуется только опредѣлить ходъ ея явленій. И вотъ, физіологъ намъ показываетъ, что каждое явленіе въ организмѣ есть результатъ извѣстныхъ внѣшнихъ или внутреннихъ явленій, — положеніе, строго вытекающее изъ начала, что ничего не бываетъ безъ причины.
Но откуда же возникъ самый организмъ? Какъ построилась эта удивительная машина? Какимъ образомъ возникла эта внутренняя среда, дающая самостоятельность цѣлому организму и обусловливающая особенную дѣятельность каждаго изъ его элементовъ, такъ какъ каждый, сказано, имѣетъ свою среду? Какимъ образомъ эта среда, разъ возникши, сохраняется, и отчего происходитъ разрушеніе этой среды и смерть организма?
Очевидно, мы упустимъ самое главное, если, не умѣя отвѣчать на эти вопросы, будемъ считать, что понимаемъ порядокъ и связь жизненныхъ явленій.
Явленія, представляемыя организмами, очевидно, представляютъ два разряда: 1) явленія готоваго организма, тѣ процессы, при которыхъ самый организмъ не измѣняется, по окончаніи которыхъ онъ приходитъ въ то же положеніе, въ какомъ былъ до начала. Ихъ можно назвать круговоротными явленіями, и объ нихъ справедливо то, что они обусловлены организмомъ и вліяніями, которыя на него дѣйствуютъ; 2) явленія развитія, явленія перемѣнъ въ самомъ организмѣ, его постепеннаго роста, созрѣванія и смерти.
Въ водѣ лежитъ маленькій шарикъ, икринка рыбы. Изъ него образуется крошечная рыбка; въ ней постепенно дифференцируются и развиваются различные органы; вырастаетъ, наконецъ, огромная рыба, напримѣръ, сомъ, съ сильными мускулами, съ зоркими глазами, съ дѣятельнымъ сердцемъ, желудкомъ и проч. Спрашивается, чему приписать эти явленія? Можно ли сказать, напримѣръ, что они произошли отъ вліянія воды? Очевидно, нѣтъ.
Такъ точно понимаетъ это дѣло и Клодъ Бернаръ; болѣе или менѣе ясно онъ видитъ, что здѣсь заключается черта, отличающая ходъ жизненныхъ явленій отъ хода явленій въ мертвыхъ тѣлахъ.
«Мертвое тѣло не имѣетъ въ себѣ никакой самобытности; какъ скоро его свойства находятся въ равновѣсіи съ внѣшними условіями, оно тотчасъ впадаетъ, какъ говорится, въ безразличное физико-химическое состояніе, то есть въ устойчивое равновѣсіе съ тѣмъ, что его окружаетъ. Поэтому, всѣ измѣненія явленій, какія оно будетъ испытывать, произойдутъ необходимо отъ нечаянныхъ измѣненій въ окружающихъ обстоятельствахъ, и понятно, что, точно принимая въ разсчетъ обстоятельства, можно съ увѣренностію обладать экспериментальными условіями, которыя необходимы для установленія хорошаго опыта. Живое тѣло, особенно у высшихъ животныхъ, никогда не приходитъ въ безразличное физико-химическое состояніе въ отношеніи къ внѣшней средѣ; она обладаетъ непрерывнымъ движеніемъ, внутреннимъ развитіемъ, повидимому (зачѣмъ тутъ „повидимому“?) самобытнымъ и постояннымъ, и, хотя это развитіе, чтобы обнаружиться, имѣетъ нужду во внѣшнихъ обстоятельствахъ, однако, оно — независимо отъ нихъ въ своемъ ходѣ и въ своей модальности. Доказательствомъ тому то, что мы видимъ живое существо родящимся, развивающимся, заболѣвающимъ и умирающимъ, хотя наблюдатель и не видитъ перемѣны въ условіяхъ внѣшняго міра» (стр. 123).
«Мы видимъ, что высшіе организмы однообразно обнаруживаютъ свои жизненныя явленія, несмотря на разнообразіе окружающихъ космическихъ обстоятельствъ; и, съ другой стороны, мы видимъ, что жизнь продолжается въ организмѣ только до конца извѣстнаго времени, хотя мы не могли бы найти во внѣшней средѣ причинъ ея прекращенія» (стр. 97).
Эту точку зрѣнія, столь важную, столь существенную, Клодъ Бернаръ нигдѣ, однако же, не развиваетъ строго и послѣдовательно. Онъ безпрерывно смѣшиваетъ оба разряда явленій, явленія круговоротныя съ явленіями развитія, и по многимъ мѣстамъ можно подумать, что онъ считаетъ ихъ одинаково обусловленными. Поэтому, читателя могутъ поразить своею неожиданностію тѣ немногія мѣста, гдѣ ярка выступаетъ противоположный взглядъ. Въ одномъ мѣстѣ онъ говоритъ, что условія развитія составляютъ quid proprium біологической науки (стр. 128). Въ другомъ — онъ, повидимому, уже вполнѣ твердо и ясно высказываетъ свою мысль.
«Коренная сущность жизни заключается въ силѣ органическаго развитія, силѣ, которая составляетъ врачующую природу Гиппократа и archeus fаber фан-Гельмонта».
«Если бы понадобилось опредѣлить жизнь однимъ только словомъ, которое, ясно выражая мою мысль, поставило бы на видъ признакъ, который одинъ только, по моему мнѣнію, явно отличаетъ біологическую науку, то я сказалъ бы: жизнь есть твореніе. Въ самомъ дѣлѣ, созданный организмъ есть машина, которая необходимо совершаетъ отправленія въ силу физико-химическихъ свойствъ составляющихъ ее элементовъ. Мы различаемъ въ настоящее время три порядка свойствъ, обнаруживаемыхъ въ явленіяхъ живыхъ существъ: свойства физическія, свойства химическія и свойства жизненныя. Это послѣднее названіе свойствъ жизненныхъ существуетъ только пока; ибо мы называемъ жизненными тѣ органическія свойства, которыя мы не могли еще свести на физико-химическія соображенія; но нѣтъ сомнѣнія, что мы этого когда-нибудь достигнемъ. Такъ что, живая машина характеризуется не природой своихъ физико-химическихъ свойствъ, какъ бы сложны они ни были, а скорѣе творчествомъ этой машины, которая развивается передъ нашими глазами въ условіяхъ, ей свойственныхъ, и по опредѣленной идеѣ, выражающей природу живаго существа и самую сущность жизни».
«Когда цыпленокъ развивается въ яйцѣ, то вовсе не образованіе животнаго тѣла, разсматриваемое какъ группировка химическихъ элементовъ, существенно характеризуетъ жизненную силу. Это группированіе совершается только вслѣдствіе законовъ, которые управляютъ физико-химическими свойствами матеріи; но, что существенно принадлежитъ жизни, и что не принадлежитъ ни химіи, ни физикѣ, ни чему другому, это — идея, управляющая этимъ жизненнымъ развитіемъ. Во всякомъ живомъ зародышѣ есть творящая идея, которая развивается и обнаруживается въ организаціи. Впродолженіе всего своего существованія живое существо остается подъ вліяніемъ этой самой творящей жизненной силы, и смерть наступаетъ, когда она не можетъ болѣе реализироваться. Здѣсь, какъ повсюду, все исходитъ отъ идеи, которая одна только творитъ и управляетъ; физико-химическія средства обнаруженія общи всѣмъ явленіямъ природы и остаются смѣшанными какъ попало, какъ азбучныя буквы въ ящикѣ, гдѣ нѣкоторая сила отыскиваетъ ихъ, чтобы выразить самыя разнообразныя мысли или механизмы. Эта-то самая жизненная идея и сохраняетъ существо, возстановляя живыя части, дезорганизованныя дѣятельностію, или разрушаемыя случайностями и болѣзнями, такъ что только къ физико-химическимъ условіямъ этого первичнаго развитія слѣдовало бы всегда возводить жизненныя объясненія, какъ въ состояніи нормальномъ, такъ и въ состояніи патологическомъ. Мы увидимъ, въ самомъ дѣлѣ, что физіологъ и медикъ могутъ дѣйствовать только при посредствѣ животной физико-химіи, то есть физики и химіи, которыя совершаются на спеціальной жизненной почвѣ, гдѣ развиваются, создаются и поддерживаются, по нѣкоторой опредѣленной идеѣ и по строгимъ детерминизмамъ, условія существованія всѣхъ явленій живаго организма» (стр. 120).
Вотъ прекрасная страница, въ которой многое сказано съ совершенной точностію, и которая заслуживала бы подробнаго и яснаго развитія. Такого развитія мы не находимъ въ книгѣ Клода Бернара. Попробуемъ вывести нѣкоторыя заключенія изъ положеній, извлеченныхъ нами изъ его книги.
VI.
правитьЯвленія развитія составляютъ существенную особенность организмовъ. Эти явленія необусловлены, въ противоположность явленіямъ круговорота, которыя вполнѣ обусловлены. Дѣло происходитъ такимъ образомъ. Подъ вліяніемъ внѣшнихъ условій, свѣта, теплоты, воздуха, пищи и пр., въ каждомъ организмѣ происходятъ различные процессы, періодически возвращающіеся (періоды ихъ явно связаны съ періодомъ внѣшнихъ вліяній — суточнымъ обращеніемъ земли около оси). По окончаніи этихъ процессовъ организмъ оказывается въ томъ же состояніи, въ какомъ былъ до ихъ начала. Напримѣръ, растеніе, которое съ утра, въ теченіе сутокъ подвергалось различнымъ вліяніямъ свѣта, воздуха и теплоты, на слѣдующее утро оказывается въ томъ состояніи, въ какомъ было до совершенія круга этихъ вліяній.
Но кромѣ этихъ явленій въ организмѣ происходятъ другія, независимыя отъ всякихъ вліяній. Именно, хотя бы внѣшнія условія оставались совершенно неизмѣнными, слѣдовательно не было бы никакой причины для измѣненія организма, онъ измѣняется, представляетъ рядъ перемѣнъ, которыхъ порядокъ, совмѣстность и продолжительность тѣмъ опредѣленнѣе, чѣмъ выше организмъ. Эти измѣненія собственно не обусловлены; потому что сказать, что организмъ самъ себя измѣняетъ, самъ себя творитъ, — значитъ сказать, что явленіе само себя обусловливаетъ, то есть происходитъ независимо отъ какихъ бы то ни было условій.
Чтобы вполнѣ понять задачу, представляемую намъ организмами, нужно обратить вниманіе на отношеніе между явленіями круговорота и явленіями развитія. Спрашивается, можно-ли признать когда-нибудь круговоротъ въ организмахъ за совершенно тонный, то-есть можно-ли принять, что по совершеніи круговорота организмъ окажется точно въ томъ же состояніи, какъ при началѣ круговорота? Очевидно, нѣтъ. Ибо въ противномъ случаѣ, при однихъ и тѣхъ же внѣшнихъ условіяхъ, организмъ оставался бы неизмѣннымъ, то есть не развивался бы. Если бы остановка развитія возможна, была бы хотя на одну минуту, то она возможна была бы на всегда. Организмъ жилъ бы вѣчно, то есть въ немъ, безъ конца творился бы тотъ же круговоротъ. Всѣ явленія такого организма были бы вполнѣ обусловлены, та есть они вполнѣ зависѣли бы отъ внѣшнихъ вліяній и отъ игры внутреннихъ его частей. Ничего новаго въ немъ не происходило бы.
Очевидно, однако же, это была бы не жизнь, а смерть. Для ясности, возмемъ ту сферу явленій, которая намъ всѣмъ знакома, какъ наша внутренняя сфера, именно — психическія явленія, душевную и умственную жизнь. Что было бы, если бы въ этой жизни не было ничего новаго? Нужно представить себѣ человѣка, который постоянно находится подъ тѣми же или слегка измѣняющимися впечатлѣніями и въ томъ же душевномъ состояніи. Въ умѣ его постоянно порождались бы однѣ и тѣ же мысли, и въ душѣ одни и тѣ же чувства; и то и другое онъ выражалъ бы постоянно одними и тѣми же словами. Относительно такого человѣка, конечно, можно было бы сказать то, что Клодъ Бернаръ говоритъ вообще, то-есть что его психологическія явленія подчинены строгимъ детерминизмамъ. Это была бы мыслящая и говорящая машина.
Всѣ мы знаемъ, что подобная психическая жизнь невозможна. Наша внутренняя жизнь состоитъ въ постоянномъ стремленіи къ новому содержанію для души и къ измѣненію ея стараго содержанія. Остановка невозможна по самому свойству души, по ея всегдашнему усилію обновиться и разшириться.
И такъ, вообще остановка въ развитіи равнялась бы смерти, и мы знаемъ по опыту, что ея никогда не бываетъ. Слѣдовательно, никогда организмъ не приходитъ въ точно такое состояніе, въ какомъ онъ былъ прежде. Каждое явленіе круговорота непремѣнно измѣняетъ организмъ. Каждое возбужденіе организма, каждое вліяніе, которому онъ подвергается, имѣетъ слѣдствіемъ нѣкоторое движеніе организма по пути развитія. И такъ, въ результатѣ каждаго процесса, совершающагося въ организмѣ, есть нѣчто необусловленное.
Это необусловленное и составляетъ самый важный результатъ каждаго вліянія, каждаго процесса. Представимъ себѣ, напримѣръ, развитіе человѣка. Человѣкъ выростаетъ изъ крошечной ячейки, ovulum Ваегі, подобной той икринкѣ рыбы, о которой мы говорили. Если взять разницу, которая существуетъ между такою ячейкою и тѣломъ совершенно развитаго человѣка, то ясно будетъ видно, что въ ячейкѣ должна заключаться способность измѣнять себя очень сильно и очень правильно. Еслибы она на внѣшнее дѣйствіе отвѣчала только простымъ воздѣйствіемъ, то она могла бы жить не измѣняясь, въ видѣ какой-нибудь инфузоріи или другихъ совершенно одноячейныхъ организмовъ. Между тѣмъ она на каждое вліяніе отвѣчаетъ внутреннимъ измѣненіемъ, которое черезъ множество ступеней приводитъ ее къ формѣ человѣка. Дѣло, слѣдовательно, не въ томъ, что ячейка просто живетъ, т. е. имѣетъ особую внутреннюю среду и проч., а въ томъ, что она развивается.
То же самое нужно сказать и о всей органической природѣ. Организмы были бы для насъ лишь живыми шинами, еслибы они не различались степенями и формами своего развитія. Если развитіе во всѣхъ ихъ есть одинъ и тотъ же процессъ, то нельзя не дивиться разнообразію его формъ, нельзя не видѣть, что это — дѣятельность совершенно свободная. Два различные организма, существующіе и дѣйствующіе при совершенно одинаковыхъ условіяхъ, представляютъ такую же точно загадку, какъ и то, что одинъ и тотъ же организмъ — безъ всякой перемѣны въ условіяхъ — измѣняетъ свою форму и строеніе.
VII.
правитьИзъ одного состоянія организмъ переходитъ въ; одинъ организмъ непохожъ на другой; какое различіе мы разумѣемъ подъ этими выраженіями? Количественное, или качественное въ смыслѣ химическаго? Очевидно, ни то ни другое; ибо количественныя и химическія измѣненія совершаются съ организмами совершенно такъ же, какъ съ мертвыми тѣлами; они вполнѣ зависятъ отъ извѣстныхъ условій и сами измѣняются въ строгомъ соотвѣтствіи съ этими условіями. Существуетъ повѣрье, что мертвое тѣло тяжелѣе живаго; при точномъ измѣреніи оказывается, что животное убитое вѣситъ ровно столько же, сколько за минуту вѣсило живое. Точно такъ, если человѣкъ съѣстъ фунтъ пищи, онъ станетъ ровно на фунтъ тяжелѣе.
И такъ, говоря о различныхъ состояніяхъ организма и о различныхъ организмахъ, мы разумѣемъ нѣкоторое качественное различіе. Чтобы вполнѣ почувствовать эту разницу, вообразимъ себѣ земной шаръ въ двѣ различныя эпохи: въ то время, когда на немъ еще не появлялось организмовъ, и въ настоящую эпоху, когда земля заселена людьми и всякаго рода организмами. Какая разница между землею тогда и теперь? Если мы возмемъ механическую или химическую точку зрѣнія, то не найдемъ никакой существенной разницы. Мы должны будемъ сказать, что съ той поры до настоящей минуты никакой существенной перемѣны не произошло. Именно, по закону сохраненія вещества не прибавилось и не убавилось ни малѣйшей частицы вещества, по закону сохраненія силы не народилось и не угасло ни единаго проявленія силы; далѣе, — въ обѣ эпохи вещество представляло одни и тѣ же химическіе элементы и по тѣмъ же законамъ вступало въ химическія соединенія. Словомъ, — опредѣленныя явленія всегда совершались при опредѣленныхъ условіяхъ, слѣдовательно, ничего новаго произойти не могло.
Мы знаемъ, однако же, что новое явилось. Въ первую эпоху, земля была пуста, мертва, глуха; въ настоящую минуту она населена, оживлена, оглажена одушевленными голосами, озарена свѣтомъ человѣческаго ума и согрѣта движеніями человѣческаго сердца.
Вотъ перемѣна, которую намъ слѣдуетъ постигнуть, если мы хотимъ понять, что такое — развитіе организмовъ.
20 февр. 1867.
- ↑ См., напр. Bronn, Allgemeine. Zoologie. Stuttg. 1850.