Н. А. Белоголовый. Воспоминанія и другія статьи
Изданіе Литературнаго фонда. СПб, 1901
Клиническій профессоръ Полунинъ 1).
правитьМосковскій университетъ, блистательно закончивъ первое столѣтіе своего существованія, на рубежѣ второго какъ-то круто повернулъ съ проложеннаго имъ пути и началъ поражать публику такими странными пріемами въ средѣ своего Совѣта, что обратилъ на себя, далеко не въ лестную сторону, общее вниманіе. Мы не беремся перечислить всѣ исторіи, повторявшіяся въ стѣнахъ Совѣта, особенно за 2—3 послѣднихъ года, и доходившія до публики большею частью въ отрывистыхъ газетныхъ сообщеніяхъ и перебранкахъ, наполненныхъ непонятными раздраженіемъ и злобой. Видно было, что между профессорами идетъ глухая борьба; видно было, что въ борьбѣ, вопреки естественному закону, перевѣсъ клонится не на сторону молодой партіи, предполагающей за собою движеніе впередъ къ нравственному и умственному обновленію университета, а на партію стариковъ, чуждыхъ и современному развитію науки, и реформативнымъ стремленіямъ Россіи, и относившихся къ самому университету, какъ относится всякій старикъ къ своему тепло насиженному углу, гдѣ онъ привыкъ сидѣть 25—35 лѣтъ; наука далеко ушла впередъ, а онъ все сидитъ, и какъ огня, боится всякой вентиляціи, и каждая струя свѣжаго воздуха кажется ему посягательствомъ на его существованіе. Для посторонняго зрителя всѣ подробности этой борьбы скрыты внутри Совѣта и можно видѣть только результаты ея: удаленіе съ каѳедръ лучшихъ, свѣжихъ силъ и отсутствіе прилива новыхъ, талантливыхъ ученыхъ.
До сихъ поръ всѣ исторіи, происходившія въ нѣдрахъ Совѣта московскаго университета, проходили какъ-то мимо медицинскаго факультета, и въ нихъ высказывалось только косвенное его участіе; но вотъ пришла наконецъ и его очередь: на дняхъ газеты напечатали свѣжее событіе, происшедшее на 4 курсѣ медицинскаго факультета и свидѣтельствующее, до какихъ геркулесовыхъ столбовъ могъ дойти произволъ Совѣта и какая сильная круговая порука установилась между профессорами. Самую исторію мы разсказывать не будемъ; читатели «Архива» знаютъ ее по подробному описанію въ № 312 «С.-Петербургскихъ Вѣдомостей». Насъ, какъ врачей, прежде всего поражаетъ поводъ, вызвавшій эту исторію: профессоръ клиники Захарьинъ уѣхалъ заграницу на годъ, и Совѣтъ поручилъ вести клинику во время его отсутствія профессору патологической анатоміи Полунину. Отъ одного этого назначенія вѣетъ тѣмъ стародавнимъ временемъ, когда профессора не стѣснялись спеціальностями и по произволу мѣняли свои каѳедры, когда клиническая профессура поручалась старѣйшему изъ профессоровъ въ награду за долгую службу, какъ синекура, потому что служила къ увеличенію его практики; назначеніе Полунина показываетъ, что эти времена халатныхъ отношеній къ наукѣ въ Москвѣ еще не миновались, потому что браться анатому-патологу за чтеніе клиническихъ лекцій — абсурдъ и явный признакъ неуваженія къ наукѣ; это — то же, что пирожнику взяться точать сапоги; ну и началъ точать г. Полунинъ! Профессора Полунина мы знаемъ съ давнихъ поръ: это — человѣкъ пожилой, не даровитый, сухой схоластикъ въ наукѣ и съ большою самоувѣренностью въ характерѣ; лѣтъ 15 — 20 назадъ онъ былъ очень трудолюбивъ и составлялъ полезность въ университетѣ на каѳедрѣ патологической анатоміи, но съ годами видимо отсталъ и вполнѣ дѣльнымъ представителемъ своей науки не былъ. Оно и естественно: въ Москву онъ пріѣхалъ изъ заграницы на каѳедру въ 1846 или 1847 году, когда была въ полномъ цвѣту теперь уже давно отжившая свой вѣкъ вѣнская школа, и съ тѣхъ поръ, сколько намъ извѣстно, не ѣздилъ заграницу подсвѣжать свои знанія; реформацію, произведенную Вирховымъ и его талантливою школой, онъ долго не могъ усвоить, да и теперь не усвоилъ, хотя и принялъ ее, но не по убѣжденію, а какъ бы на вѣру, вынужденный временемъ и силой обстоятельствъ. Какимъ же образомъ такому профессору, котораго почти 25-ти-лѣтняя дѣятельность прошла исключительно въ обращеніи съ трупами, можно было поручать живое клиническое дѣло, а еще болѣе, какъ ему -самому было не отказаться отъ такого порученія, добросовѣстно выполнить которое онъ не имѣлъ достаточныхъ средствъ? Нравственнаго насилія здѣсь быть не могло, потому что онъ — деканъ факультета и одинъ изъ самыхъ вліятельныхъ -его членовъ, слѣдовательно никто не могъ его принудить взять на себя обязанность, не входящую въ область его дѣятельности. Точно также не можетъ быть возраженія, что въ московскомъ университетѣ никого не было другого подъ руками, кромѣ Полунина, кто бы могъ достойно замѣнить Захарьина. Что же сталось со всей этой молодежью, которую университетъ посылалъ заграницу съ цѣлью обогащенія свѣдѣніями именно по части клинической медицины? Куда дѣлись гг. Чериновъ, Матчерской, Красильниковъ и, вѣроятно, многіе другіе, которыхъ имена намъ неизвѣстны? Каждый изъ нихъ и свѣжѣе, и моложе, и несравненно ближе -стоитъ къ клиническому дѣлу, чѣмъ Полунинъ. А между тѣмъ клиника 4-го курса составляетъ одно изъ капитальнѣйшихъ звеньевъ въ преподаваніи медицины; назначеніе ея по преимуществу пропедевтическое: показать студенту не много вольныхъ, но хорошо, обстоятельно показать — non multa, Bed multum, познакомить его ближе съ приложеніемъ современныхъ методовъ изслѣдованія при постели больного и научить наблюдать, какъ видоизмѣняется уже усвоенная -студентомъ въ теоретическомъ курсѣ формула болѣзни на предложенномъ ему практическомъ случаѣ. Поэтому-то совершенно основательно привыкли требовать отъ клинициста больше талантливости и такта, больше навыка и разносторонней практики, чѣмъ отъ теоретическаго преподавателя. Могъ ли Полунинъ удовлетворить этимъ требованіямъ? Для насъ, издавна знающихъ рессурсы Полунина, въ немъ нѣтъ этихъ условій, нужныхъ для клинициста; для лицъ же, которымъ онъ неизвѣстенъ, это дѣлается очень виднымъ изъ самаго метода, которому онъ сталъ слѣдовать при веденіи клиники и который изложенъ въ «С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ»;такъ, онъ облекаетъ свое веденіе клиники въ какія-то своеобразныя формы и почему-то находитъ нужнымъ, вопреки принятымъ правиламъ, держать студентовъ подальше отъ больныхъ: изслѣдуетъ вновь поступающихъ больныхъ въ отсутствіи студентовъ, запрещаетъ послѣднимъ присутствовать при обходѣ клиники ординаторами и даже право вести скорбные листы передаетъ ординаторамъ; веденіе скорбныхъ листовъ студентами не есть какой нибудь неосмысленный рутинный пріемъ и не даромъ онъ принятъ во всѣхъ существующихъ клиникахъ Европы; онъ способствуетъ сближенію студента-куратора съ больнымъ, даетъ возможность студенту ближе слѣдить за наблюдаемой формой болѣзни и пріучаетъ его къ формулированію своего наблюденія, а профессору даетъ наглядный способъ для опредѣленія степени наблюдательности и знаній студента. Понятно, какъ всѣ такія нововведенія Полунина должны были смутить я озадачить всякаго, желающаго заниматься, студента и какъ мало поучительнаго онъ могъ почерпать изъ такого оригинальнаго способа преподаванія. Недовольство студентовъ еще -болѣе дѣлается понятнымъ, если ко всему этому прибавить такіе промахи діагностики, каковъ разсказанный въ «С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ», гдѣ Полунинъ распозналъ на одномъ больномъ болѣзнь сердца и почекъ, а при вскрытіи эти органы оказались нормальными, и вмѣсто болѣзни почекъ и сердца найдено существенное пораженіе печени; конечно, ошибки могутъ быть со всякимъ, и провѣрить, насколько груба была ошибка въ данномъ случаѣ — невозможно, при отсутствіи подробной исторіи болѣзни; но, съ другой стороны, зная малый навыкъ Полунина къ клиническому дѣлу, не въ правѣ ли мы ожидать, что такая ошибка, случившаяся съ профессоромъ въ первый мѣсяцъ его дебютовъ, какъ клинициста, легко можетъ повториться нѣсколько разъ въ теченіе семестра? Вспомнимъ далѣе самый свѣжій фактъ, какъ для насъ лично крайне сомнительная ошибка профессора Киттера вызвала шумный и горячій протестъ со стороны публики, и даже судебное преслѣдованіе. Въ виду этого недавняго и еще не порѣшеннаго факта насъ поражаютъ еще болѣе самоувѣренность и непоколебимое мужество московскаго профессора; если бы общество съ одинаковою строгостью относилось къ "го ошибкамъ, какъ къ ошибкѣ проф. Киттера, то московскій клиницистъ не сходилъ бы тогда со скамьи подсудимыхъ круглый семестръ и, конечно, преподаваніе отъ этого ни мало не пострадало бы. Между тѣмъ Совѣтъ университета иначе взглянулъ на все дѣло, и около 20 студентовъ, неудовлетворенныхъ преподаваніемъ Полунина и отказавшихся посѣщать его лекціи, были уволены и исключены изъ университета. За что же? Молодые люди пришли искать занятій въ университетъ и когда имъ вмѣсто хлѣба науки даютъ пережевывать камень и они объявляютъ, что камень есть камень, а не хлѣбъ, ихъ безъ дальнихъ разсужденій изгоняютъ вонъ изъ университета и преграждаютъ совсѣмъ доступъ къ наукѣ Такой приговоръ не говоритъ въ пользу просвѣщенности и гуманности членовъ университетскаго Совѣта и никоимъ образомъ не можетъ служить аргументомъ въ пользу клиническихъ способностей Полунина; это скорѣе аргументъ злоупотребленія, предоставленнаго властью, не совмѣстный съ достоинствомъ университета, и особенно странно видѣть такую несправедливую расправу именно въ стѣнахъ университета теперь, когда судебная реформа вводится повсюдно въ Россіи и когда для самаго запятнаннаго изъ преступниковъ создается «судъ правый и милостивый». Намъ скажутъ, что строгость наказанія была вызвана необходимостью предохранить студентовъ отъ дальнѣйшихъ увлеченій и нарушеній дисциплины. Но зачѣмъ же было давать поводъ къ этимъ нарушеніямъ? Кто, какъ не сами профессора, вызвали эти увлеченія своимъ безцеремоннымъ, неуважительнымъ обращеніемъ съ наукой?
Пусть спросятъ Совѣты другихъ университетовъ, совмѣстимо ли въ настоящее время преподаваніе клинической медицины съ преподаваніемъ патологической анатоміи въ одномъ лицѣ, когда всесторонняя разработка науки заставляетъ все болѣе и болѣе и самую клиническую медицину раздробляться на части и выдѣлять изъ себя различныя доцентуры, какъ, напр., сифилиса, нервныхъ, ушныхъ, гортанныхъ и др. болѣзней?
Наконецъ мы считаемъ даже излишнимъ распространяться о томъ, насколько умѣстно университету сразу сокращать курсъ на цѣлую треть слушателей, выключать 20 почти совсѣмъ готовыхъ врачей въ то время, какъ Россія крайне нуждается въ врачахъ, и земство тщетно силится обезпечить бѣдствующему народу хоть сколько нибудь медицинскую помощь.
Мы просимъ старожиловъ профессоровъ московскаго университета медицинскаго факультета объяснить этотъ загадочный фактъ: почему аудиторіи его въ 50-хъ годахъ кишѣли слушателями и ежегодно на факультетъ поступали отъ 200 до 300 человѣкъ, и отчего въ 60-хъ годахъ число поступающихъ постепенно уменьшается и общая сумма студентовъ-медиковъ упала на половину прежней общей суммы? Обыкновенно объясняютъ это оскудѣніе медицинскаго факультета тѣмъ, что молодежь бросилась теперь на юридическій факультетъ, обѣщающій въ будущемъ большее обезпеченіе и лучшую карьеру. Но почему же тогда это объясненіе, примѣнимое въ Москвѣ, непримѣнимо въ Петербургѣ къ медико-хирургической академіи, гдѣ въ 60-хъ годахъ число студентовъ по сравненію съ 50-мы годами удвоилось? Слѣдовательно, оскудѣніе медицинскаго факультета не можетъ быть объяснено исключительно цоднятіемъ юридической карьеры; тутъ должны быть и другія причины, и самая главная, по нашему мнѣнію, это — уровень преподаванія: чѣмъ лучше, талантливѣе составъ профессоровъ, чѣмъ полнѣе и современнѣе излагается наука, тѣмъ больше и число слушателей, и наоборотъ: товаръ залежалый, потерявшій свою свѣжесть, всегда подвергается меньшему запросу.
P. S. Наша статья была давно уже написана и сдана въ редакцію «Архива», когда въ № 255 "Московск. Вѣдомостей"появилось объясненіе проф. Полунина, объясненіе нѣсколько позднее, потому что судъ надъ студентами не только состоялся, но и давно приведенъ въ исполненіе. Однако же, въ виду даннаго г. Полунинымъ объясненія, мы считаемъ нужнымъ сдѣлать нѣкоторыя поправки въ нашей замѣткѣ. Если гг. Матчерской и Чериновъ не брали на себя клиническаго преподаванія, то, стало быть, о нихъ не можетъ быть и рѣчи, а съ другой стороны это показываетъ, что они гораздо серьезнѣе относятся къ клиническому дѣлу и менѣе самоувѣренны, чѣмъ г. Полунинъ. Все, что ни приводитъ г. Полунинъ въ пользу своихъ правъ на клиническое преподаваніе — по нашему мнѣнію, не доказательно: его занятія въ 1840-хъ годахъ клиническою медициною за границей и вслѣдъ за тѣмъ 2-хъ лѣтнее служеніе въ должности адъюнкта терапевтической клиники никакъ не могутъ служить доказательствомъ, что онъ въ настоящее время обладаетъ достаточными для клинициста свѣдѣніями. Въ теченіе послѣднихъ 15 лѣтъ клиническая медицина такъ двинулась впередъ, какъ прежде не двигалась она въ 50—100 лѣтъ; почти нѣтъ ни одной болѣзни, клиническій взглядъ на которую болѣе или менѣе не измѣнился бы; установились цѣлыя формы болѣзней прежде неизвѣстныхъ, какъ напр. артеріосклерозъ, лейкемія, болѣзнь амилоидная, Базедова, Аддисона; клиническое ученіе о сифилисѣ, бугорчаткѣ и частью нервныхъ болѣзняхъ совершенно преобразилось; благодаря изобрѣтенію новыхъ инструментовъ, леченіе тоже стало на новую дорогу и дало новое благодарное поле для врачей въ формѣ мѣстнаго леченія; вся электротерапія есть продуктъ работъ послѣднихъ 10—15 лѣтъ. Есть ли какая нибудь возможность клиницисту стараго времени совладать съ этимъ наплывомъ новыхъ взглядовъ, методовъ изслѣдованія и леченія, когда такая громадная знаменитость, какъ клиницистъ Шкода, теперь считается устарѣлымъ и его клиника посѣщается не больше, какъ 10—15, и то обязательными, слушателями? Точно также, и на этомъ основаніи, можно признавать нѣкоторыя достоинства ученыхъ трудовъ г. Полунина-по клинической медицинѣ для 1840-хъ годовъ, но ссылаться на ихъ какое нибудь значеніе для настоящаго времени никакъ нельзя. Что касается невѣрно будто бы изложеннаго въ «С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ» метода преподаванія г. Полунина, то это мы оставляемъ на совѣсти самого г. Полунина и корреспондента «Вѣдомостей»; опубликованная теперь г. Полунинымъ программа его преподаванія — не дурна, но кто же не знаетъ, что между программой и исполненіемъ ея на дѣлѣ можетъ лежать цѣлая бездна[1]? Заканчиваетъ свое объясненіе г. Полунинъ фразой, полной христіанской кротости и благодушія: «Богу извѣстно, что побудило студентовъ произвести безпорядокъ! Богъ да будетъ въ этомъ дѣлѣ и судьей!» По нашему мнѣнію, такая фраза по меньшей мѣрѣ неприлична и отзывается употребленіемъ имени Бога всуе, потому что г. Полунинъ очень хорошо знаетъ, что судъ университета уже исключилъ 17 студентовъ.
Въ заключеніе не можемъ не обратить вниманія на напечатанный на дняхъ въ газетахъ приговоръ другого университетскаго суда по студенческой же исторіи, но въ Дерптѣ, гдѣ студенты, будучи недовольны проф. Валькеромъ, произвели уличные безпорядки, били стекла и пр.; судъ приговорилъ 2-хъ студентовъ къ удаленію изъ университета на начало второго полугодія 1870 г. и 36 студентовъ къ заключенію въ карцеръ на время отъ 8 дней до 3-хъ недѣль. Не разбирая поводовъ этихъ двухъ одновременныхъ студенческихъ безпорядковъ, всякій видитъ, что даже, такъ сказать, въ количественномъ отношеніи безпорядки, произведенные Дерптскими студентами, были рѣзче, шумнѣе, носили уличный характеръ, а между тѣмъ наказаніе Дерптскихъ студентовъ — нуль сравнительно съ наказаніемъ московскихъ: посадить на 2—3 недѣли въ карцеръ ничего не значитъ, а исключить на 2—3 года изъ университета сплошь и рядомъ, значитъ — сильно повредить будущности молодого человѣка.
- ↑ Относительно исторіи болѣзни г. Полунинъ говоритъ: «Я настоялъ на томъ, чтобы, кромѣ исторіи болѣзни, которую пишутъ студенты-кураторы, писали исторіи болѣзней и ординаторы». Мы рѣшительно отказываемся понимать, зачѣмъ ему понадобилась эта двойная бухгалтерія; онъ же самъ не поясняетъ, почему онъ настаивалъ на этомъ нововведеніи.