РАЗСКАЗЫ БАРНАВО.
правитьIII.
Китайцы.
править
Редіардъ Киплинѣ.
Варвары западнаго неба, привезшіе ихъ сюда, смотрѣли, какъ они работаютъ и умираютъ. Впрочемъ, и сами они работали и умирали.
Говорятъ, что подъ каждой шпалой желѣзной дороги лежитъ трупъ, вдоль всѣхъ четырехъ миль этого подъема Палабалы, на которой маленькіе локомотивы карабкаются, пыхтя, какъ будто призраки, задерживаютъ ихъ колеса. Умирали бельгійцы, умирали итальянцы, умирали особенно чернокожіе Нижняго Конго. Эти послѣдніе умирали мерзко, какъ свиньи, потому что это жалкій народъ, насквозь пропитанный алкоголемъ и негодный ни къ чему. Три года длилось это массовое убійство, а скорбная дорога почти совсѣмъ не подвинулась впередъ. Видѣли ли вы, какъ муравьи, нагруженные большимъ яйцомъ, взбираются вереницей на вѣтку дерева? Они карабкаются, точно слѣпые, прилѣпившись къ корѣ. И вотъ, въ какомъ-нибудь мѣстѣ, которое на видъ не представляетъ собой ничего болѣе труднаго, чѣмъ весь остальной путь, есть что-то. Что? неизвѣстно, но всѣ муравьи, всѣ поочередно падаютъ, и на ихъ мѣсто приходятъ новые, новые безъ конца. Такъ было вначалѣ съ желѣзной дорогой Конго. Люди падали, милліоны исчезали безслѣдно. Европа посылала новые милліоны и новыхъ людей.
Начальникъ дороги, изобрѣтатель этого пути, обладалъ геніемъ истинныхъ завоевателей, то есть вѣрилъ, что останется побѣдителемъ, и умѣлъ насиловать волю людей. Онъ не останавливался ни передъ чѣмъ, чтобы побѣдить. Итальянцевъ и бельгійцевъ, жителей Конго и чернокожихъ Санъ-Доминго — всѣхъ ихъ онъ бросилъ на приступъ, и отъ ихъ тѣлъ остались только кости и прахъ. Тогда онъ послалъ купить людей въ Китай. Онъ зналъ, что тамъ живетъ четыреста милліоновъ въ невообразимой тѣснотѣ, отравляя другъ друга своимъ дыханіемъ. Онъ вѣрилъ, что неистощимые слои этихъ южныхъ китайцевъ, умѣренныхъ, выносливыхъ, рожденныхъ близь тропиковъ, явятся человѣческимъ удобреніемъ, которое сможетъ оплодотворить Африку. Это былъ человѣкъ гигантскаго роста, тяжеловѣсный; когда онъ поднималъ руку для приказаній, казалось, что онъ поднимаетъ тяжесть. Въ этотъ день онъ пришелъ посмотрѣть, какъ подвигаются работы въ вышкѣ. Инженеръ Гильмэнъ сказалъ ему:
— Они тоже умираютъ!
Китайцы терпѣливо работали — тѣ, кто еще оставался въ живыхъ: двѣсти изъ тысячи. У нихъ были худыя тѣла и куриныя груди; они были безъ штановъ, а вокруѣ бедеръ у нихъ висѣли куски синей ткани. Благодаря своей желтой кожѣ и широкимъ, несмотря на худобу лицамъ, они были похожи на зрѣлые нарывы. Лица у нихъ были перекошенныя, уши заостренныя, глаза узкіе, а ротъ вѣчно кривился, какъ у мальчика, который вотъ-вотъ расплачется. Когда они наклонялись надъ своими инструментами, позвонки выступали на ихъ спинахъ. Впередъ! Азія должна оплодотворить Африку на пользу Езропѣ.
Гильмэнъ посмотрѣлъ на начальника и увидѣлъ у его ногъ лужу. Сѣверянинъ, тяжелый гигантъ, таялъ на солнцѣ. Онъ оставлялъ за собой эти лужи пота цѣлый день и тѣмъ не менѣе не останавливалъ своего шествія, не отказывался отъ своего желанія. Ну, что же! Онъ тоже можетъ умереть. Онъ исполняетъ свой долгъ въ битвѣ.
— Въ вышкѣ семьдесятъ градусовъ, — сказалъ Гильмэнъ. — Это невозможно выдержать. Китаецъ это китаецъ, но вѣдь и онъ человѣкъ, а кровь человѣческая разлагается.
Начальникъ пожалъ плечами. Онъ посмотрѣлъ на вершину Налабалы, затѣмъ перевелъ взглядъ немного ниже, на перевалъ, гдѣ по проекту должна была пройти дорога. Это было безводное и печальное ущелье, черезъ которое онъ мечталъ перевозить богатства центральной Африки: твердые желтоватые зубы слоновъ, круглые шары каучука, — всѣ тѣ богатства, которыя со времени исчезновенія большого до историческаго озера Конго собираетъ въ своей огромной котловинѣ, которую надо рыть заступами.
На поверхности земли африканскій гнейсъ точно размякъ отъ солнца и воздуха. Китайцы рыли аккуратно, не торопясь. Ниже скала была непроницаемо тверда: ее взорвали порохомъ. Три китайца кончали отдѣлять кирками большую глыбу, которую онъ вырвалъ бы одной рукой. Онъ пришелъ въ отчаяніе.
Дойти до потока М’позо! Его обширный и ясный умъ, охватившій цѣлое и представлявшій его себѣ осуществленнымъ, разсѣкалъ его на части, систематически ограничивался стремленіемъ къ каждой изъ этихъ частей, по порядку: отрядъ китайцевъ долженъ дойти до М’позо, хотя бы они всѣ перемерли! Начальникъ представлялъ себѣ воды потока, мысленно окунался въ нихъ. Они мчались съ шумомъ, съ грохотомъ, зеленыя, глубокія и чистыя, и лишь мѣстами на нихъ бѣлѣли пузырьки воздуха, захваченные ими въ ихъ бѣгѣ. Глазъ не могъ оторваться отъ нихъ, движеніе дѣлало видимой каждую молекулу ихъ жидкости. Воображеніе было такъ сильно у этого сильнаго человѣка, что дѣйствовало на его тѣло. Отъ одной мысли о потокѣ онъ почувствовалъ себя освѣженнымъ. Потъ пересталъ струиться съ его членовъ, его тѣло охладилось, возбужденіе улеглось.
Въ нѣсколькихъ мѣстамъ были пробиты ходы во внутрь; гору атаковали, какъ черви грызутъ дерево, всюду, гдѣ находился слабый пунктъ, какая-нибудь расщелина, куда могло войти остріе инструмента И борьба не прекращалась. Это успокоило его. Ему надо было видѣть, ходить, работать самому. На утесѣ Конго дорога должна была идти по самому краю, прилѣпившись къ скалѣ, какъ гнѣздо ласточекъ. По ней современемъ побѣгутъ локомотивы, господствуя надъ огромной, безполезной рѣкой, загроможденной камнями, недоступной для судовъ.
— Идемте къ седьмому, — сказалъ онъ Гильмэну.
«Седьмой» былъ седьмой километръ, гдѣ начинался утесъ. На обрывистомъ склонѣ скалы строили отвѣсную стѣну; этимъ выигрывали ширину въ пять пальцевъ на метръ. Воздвигая эту стѣну, создавали мѣсто для двухъ рельсовъ.
Гильмэнъ сказалъ:
— Вчера здѣсь упалъ одинъ китаецъ. Онъ скатился до самаго низу.
— Ну, — сказалъ начальникъ, — тѣло нашли?
— Другіе, — пробормоталъ инженеръ, — отправились искать его и…
Онъ окончилъ свою фразу еще тише, совсѣмъ тихо. Начальникъ сдѣлалъ рѣзкое движеніе:
— Ихъ не увезли! Ихъ не увезли! Развѣ я вамъ не говорилъ, чтобы ихъ увезли? Мы подписали. А вы спрятали ихъ ящики подъ утесомъ? Славное кладбище. Пусть возьмутъ грузовые суда, шаланды, всѣ суда, какія есть; пусть ихъ отвезутъ пока въ Кому. Мы обѣщали.
— Изъ этого ничего не выйдетъ, — отвѣтилъ Гильмэнъ. — Это скверный грузъ. Суда не хотѣли его брать.
Китайцамъ обѣщали отвезти ихъ гробы въ Китай, если они умрутъ. Слова не сдержали. Начальникъ не зналъ этого. Суевѣріе этого дѣльца, крестьянина по происхожденію, бывшаго солдата, теперь ворочающаго мірами, внушало ему уваженіе къ данному слову. Это правило игры. Прежде всего нельзя плутовать. Это даже приноситъ несчастье: можно насиловать людей, но не обкрадывать ихъ. Гильмэнъ склонилъ голову подъ потокомъ великолѣпныхъ и ужасныхъ ругательствъ.
— Хотя бы это стоило сто тысячъ, двѣсти тысячъ, надо было построить погребальныя суда! Имъ обѣщали. Мы выбросили здѣсь двадцать милліоновъ, а на это, на это!.. Когда хотятъ создать великана, не скряжничаютъ на пеленкахъ.
Слова гремѣли, какъ тяжелыя телѣги. Онъ продолжалъ;
— И если бы они знали…
— Они спустились искать товарища, — отвѣтилъ Гильмэнъ. — И многіе уже знаютъ.
Китайцы знали.
Въ этотъ же день Чао-Уанъ и А-Синъ, спустившись въ оврагъ, чтобы похоронить упавшаго товарища, увидѣли подъ утесомъ длинный рядъ гробовъ. Они узнали ихъ, потому что сами собирали доски для нихъ и вырѣзывали на крышкахъ заклинанія, которыя прогоняютъ древнихъ демоновъ и защищаютъ отъ демона смерти, самаго злобнаго, молодого и вѣроломнаго.
Тогда они почувствовали надъ собою колыханіе мягкихъ крыльевъ Чонгъ-Туэ.
Они сдѣланы изъ воды и изъ вѣтра, изъ того, что неуловимо и наполовину уловимо. Все — Чонгъ-Туэ: природа такъ полна духовъ, что гніетъ отъ нихъ. По скольку мы не подпадаемъ подъ вліяніе клеветъ тупоумныхъ купцовъ, мы видимъ Китай сквозь призму энтузіазма Вольтера, который самъ видѣлъ его сквозь туманъ корыстныхъ похвалъ іезуитовъ; и мы ничего не понимаемъ въ немъ. Китай, это — четыреста милліоновъ анимистовъ, аристократія которыхъ перешла къ раціонализму, благодаря философу, по имени Конфуцію. Но анимистовъ все-таки еще достаточно. Вотъ чего не говорятъ книги. Есть драконы подъ землей, вызывающіе землетрясеніе; есть они и въ небѣ, и это они причиняютъ кораблекрушеніе; есть они и въ воздухѣ, и эти распространяютъ болѣзни. Рѣки имѣютъ своихъ драконовъ, горы своихъ, то же самое поля, провинціи, дома, все на свѣтѣ. Есть добрые драконы, которыхъ императоръ производитъ въ мандарины, и которые получаютъ повышенія. Но съ ними, какъ съ людьми, даже съ добрыми: имъ нельзя довѣрять. Ихъ число растетъ съ каждымъ днемъ: отъ всѣхъ мертвыхъ отдѣляется личинка, которая остается на землѣ, невидимая, вѣчная, почти всегда пагубная.
Вполнѣ вѣроятно, что эти носящіяся въ воздухѣ личинки подобны той формѣ, изъ которой онѣ вышли, т. е. подобны больнымъ и мертвымъ: слѣдовательно, онѣ угрюмы, прилипчивы, раздражительны и гнилы. Не можетъ быть ничего болѣе разумнаго и болѣе ужасающаго, чѣмъ это предположеніе китайцевъ, и вотъ почему христіанство — великая, свѣтлая, драгоцѣнная религія. Души нашихъ мертвецовъ — на небѣ или въ аду, гдѣ ихъ хорошо охраняютъ. У Святого Петра имѣются ключи, у сатаны рогатина, стѣны надежны. Вотъ уже тысяча девятьсотъ лѣтъ, какъ наши покойники находятся въ заточеніи для нашего полнаго спокойствія. Мы ихъ охраняемъ, мы даже молимся за нихъ, мы можемъ спокойно прогуливаться по поверхности земли, — мы, европейцы. Но китайцы! Они умираютъ отъ страха.
Когда желтокожіе рабочіе Налабалы узнали, что гробы остались подъ утесомъ, они поняли, почему ихъ преслѣдуетъ несчастье: Чонгъ-Туэ мертвецовъ, которыхъ не отвезли на ихъ родину, которые были лишены приношеній и заботъ своей семьи, мстили живымъ. Злокачественная лихорадка, — говорили врачи, — изъ госпиталя, большого досчатаго барака, похожаго на большой гробъ, когда умиралъ новый китаецъ. Слова! На самомъ дѣлѣ это Чонгъ-Туэ приходили, чтобы навербовать рекрутъ, набрать себѣ товарищей. Они приходили, съ каждымъ днемъ болѣе сильные и болѣе злые, такъ какъ были лишены почестей, воскуреній, возліяній, дыма, алкоголя и кушаній, невѣсомой пищи этихъ невѣсомыхъ существъ, всегда голодныхъ, хотя и не способныхъ умереть съ голоду, и всегда яростныхъ.
Чао-Уангъ былъ вождемъ тѣхъ рабочихъ, которые остались въ живыхъ. Онъ рѣшилъ, что надо вернуться въ Китай.
Ни одно судно не согласилось бы взять китайцевъ, но они сообразили, что прибыли съ востока. Судно, которое привезло ихъ, шло по направленію солнца, мчась такъ, какъ будто каждый день хотѣло нагнать свѣтило передъ его закатомъ. Оно склонялось къ югу только для того, чтобы потомъ опять принять тоже направленіе. Какъ большинство ихъ соотечествениковъ, Чао-Уангъ и его товарищи думали, что Китай находится въ срединѣ земли, и что солнце выходитъ изъ воды за нимъ каждое утро. Они не имѣли понятія о громадности разстояній, и однообразное движеніе воды скрыло отъ нихъ быстроту движенія судна. Они думали, что пѣшкомъ черезъ три мѣсяца они вернутся къ тому пункту, изъ котораго вышли. Когда солнце заходило, А-Сингъ бросилъ рукоятку своей кирки по направленію къ свѣтилу, и желѣзо упало накрестъ, указавъ сѣверъ и югъ.
Они приняли эту предосторожность, потому что не могли бѣжать при свѣтѣ, а звѣзды этого полушарія были имъ незнакомы: явленіе, которое также сыграло немалую роль въ ихъ безпокойствѣ.
Счастье благопріятствовало имъ: первыя ночи послѣ ихъ бѣгства были свѣтлыя, а луна движется по направленію солнца. Китайцы, укравъ въ одномъ изъ магазиновъ на берегу рѣки рису, другихъ крупъ и сухой рыбы, двинулись за луною. Днемъ они прятались, прижавшись другъ къ другу, въ ямахъ подъ кустарникомъ. Когда-же наступала темнота, они опять трогались въ путь. Такъ какъ ихъ искали со стороны Атлантическаго океана, думая, что они отправились въ какой-нибудь портъ Португальскихъ колоній, чтобы сѣсть тамъ на судно, то ихъ не нашли. У многихъ изъ нихъ были постыдныя привычки, и отъ этого тѣсная связь маленькой группы еще увеличилась.
Въ первую же ночь А-Сингъ, одинъ изъ китайцевъ, сказалъ:
— Ольга съ нами.
Ольга была европейская собака одного европейскаго доктора, который умеръ, какъ и остальные, отъ абсента, истощенія и тоски, умеръ болѣе печальной смертью, чѣмъ остальные, такъ какъ сознавалъ, что умираетъ. Ольга долго не хотѣла позволить унести своего хозяина, что было довольно естественно, такъ какъ она была, хотя и европейской, но все таки собакой и не понимала, почему, какъ только докторъ пересталъ двигаться, другіе бѣлые сейчасъ же уложили его въ ящикъ и спрятали подъ каминъ. Она долго выла, и ея вой заставлялъ живыхъ думать о смерти, и потому въ эту эпоху она получила отъ живыхъ бѣлыхъ безчисленное количество пинковъ. Тогда она пришла въ лагерь китайцевъ. А-Сингъ сталъ вѣжливо искать у нея блохъ. Когда ему удавалось найти блоху, онъ старался не оставить ея у себя и давалъ ее съѣсть Ольгѣ.
Это любезное приношеніе продукта охоты въ обычаѣ между благовоспитанными нищими Пекина. Ольгу оно тронуло. У нея была страстная натура, и когда она хотѣла чего-нибудь, то всегда всѣми силами. Она визжала, когда хотѣла выйти, когда хотѣла спать, когда чувствовала потребность въ ласкахъ и особенно въ ѣдѣ. Китайцы думали, что, такъ какъ она изъ Европы, то, навѣрно, умѣетъ говорить, и только они не понимаютъ ея языка. Они полюбили ее. Это была единственная особа другого пола среди нихъ и, слѣдовательно, морализующій элементъ въ ихъ обществѣ. На третью ночь они убили ее: она была изъ Европы, а они не хотѣли имѣть въ своей средѣ европейцевъ.
Они перешли Инкисси, Куилу, другія рѣки; мѣстность вокругъ была безплодная и гористая, покрытая только травой, сожженной дикарями Конго, и маленькими чахлыми деревцами. Потомъ земля подъ ихъ ногами опустилась, и они вышли на большую, поросшую травой равнину, похожую на рисовое поле безъ зеренъ; еще дальше имъ встрѣтилось нѣчто вродѣ озера съ островомъ въ серединѣ.
Это было озеро Стэнли-Пуль, по берегу котораго живутъ бельгійцы и французы. Зная, что городъ этихъ послѣднихъ расположенъ на сѣверо-западѣ, Чао-Уангъ рѣшилъ обойти это озеро съ юга.
Съ этого момента китайцы рѣшились идти и днемъ. Ихъ было теперь не больше сотни. На зарѣ, когда они увидѣли солнце, Китай имъ показался очень близко. Полные надежды, вошли они въ лѣсъ.
И въ этомъ большомъ лѣсу они умерли. Не будемъ разсказывать, какъ они умерли, не будемъ писать, чтобы писать. Они умерли, не правда-ли, вотъ и все, а они шли къ солнцу! И въ концѣ, какъ вы увидите, остался только Чао-Уангъ.
Многіе были съѣдены бангалайцами. Вѣдь бангалайцы ѣдятъ людей. Это необыкновенно уродливый народъ. Они дѣлаютъ себѣ надрѣзъ, который идетъ отъ носа къ верхушкѣ лба, и вливаютъ туда яды, отъ которыхъ кожа вздувается. Рубецъ имѣетъ видъ гребня, и бангалайцы похожи на черныхъ злыхъ пѣтуховъ. И они ѣдятъ людей. Китайцы — не совсѣмъ люди: никто, даже негры, не думаютъ, что китайцы вполнѣ люди, что было бы слишкомъ глупо. Но все таки это мясо, и бангалайцы хорошо пообѣдали.
Другихъ съѣлъ лѣсъ. Онъ былъ чудовищный и пустынный. Они шли по нему пять мѣсяцевъ, видя свѣтъ только тогда, когда рѣка прорѣзывала чудовищную зеленую плѣсень. Они строили плоты, придумывали остроумныя вещи, сплетали ліаны, чтобы перейти черезъ рѣку. Они тоже какъ-то разъ убили туземцевъ и украли у нихъ пироги. Въ теченіе нѣсколькихъ дней они поднимались вверхъ по Конго.
Въ воздухѣ стоялъ вѣчный волнующійся туманъ. Утромъ, ища солнца, китайцы видѣли его только сквозь пелену тумана, и каждый день въ полдень шелъ сильный дождь. Часто налетали ураганы, которые ломали деревья и волновали воду: тогда они думали, что міру грозитъ гибель. Рѣка была такъ широка, что, когда на ней не было острововъ, съ середины не было видно береговъ. Бельгійскія суда плавали по ней. Когда встрѣчались острова, китайцы теряли направленіе: странныя теченія образовывали нѣчто вродѣ приливовъ и отливовъ.
Они заблудились и попали въ сѣти, которыя бангалайцы разставляютъ для ловли рыбы. Въ этотъ день у бангалайцевъ опять было мясо.
Тѣ, которые остались въ живыхъ — ихъ было десять человѣкъ, — опять углубились въ лѣсъ, избѣгая деревень, а ихъ здѣсь немного, за исключеніемъ береговъ рѣки. Въ лѣсу не было никого. Слишкомъ высокія деревья убиваютъ маленькія растенія и даже животныя не находятъ себѣ здѣсь пищи. Слышно, какъ поютъ невидимыя птицы, а гдѣ-то высоко въ воздухѣ карабкаются обезьяны. На землѣ встрѣчаются только насѣкомыя, змѣи и падаль. Китайцы подбирали все это. Часто отъ запаха мертвыхъ муравьевъ ихъ тошнило. Какъ-то разъ въ воздухѣ распространилось благоуханіе, сладкое, какъ ароматъ любимой комнаты.
Но это не былъ запахъ цвѣтовъ: это благоухали грибы. Отъ первыхъ же кусковъ, которые они съѣли, у нихъ началась рвота. По счастью, они въ томъ же мѣстѣ въ перегноѣ нашли большихъ, отвратительныхъ на видъ червей, которые не были ядовиты. Здѣсь же А-Сингъ, приподнявъ провалившійся въ грязь стволъ, замѣтилъ какое-то ужасное существо, которое шевелилось. Это было животное, похожее на шаръ, съ колючимъ хребтомъ и глазами — глазами изъ живого золота! Оно было все покрыто чѣмъ-то въ родѣ клея, къ которому прилипла грязь и всевозможные отбросы. А-Синѣ поскребъ животное прутикомъ. Бока шара стали надуваться и опускаться; когда же А-Сингъ концомъ прутика укололъ животное, оно двинулось впередъ. Это была жаба.
Она была величиною съ человѣческую голову. Желтые пузыри, поднимавшіеся отъ ея живота къ хребту, были похожи на цвѣты, сгнившіе на навозѣ, а колючій хребетъ на ея спинѣ былъ похожъ на кустарникъ. Изъ ея пасти сочился отвратительный ядъ. Спрятавшись снова въ грязь, она издала протяжный жалобный звукъ, какъ это дѣлаютъ всѣ жабы, когда зовутъ своихъ самокъ.
А-Сингъ, который былъ очень голоденъ, подумалъ, что, можетъ быть, можно ее съѣсть! Но это животное внушало ему страхъ. Онъ сталъ искать длинную заостренную вѣтку, чтобы убить ее издали. Въ это время Чао-Уангъ вскричалъ:
— Не убивай ее! Она такъ стара! Это — Богъ лѣса!
Огромные размѣры жабы заставляли ихъ думать, что она прожила цѣлые вѣка. А если она прожила вѣка, она знала все. Она властвовала надъ всей этой гнилью, потому что пережила ее. Мудрость міра — въ старикахъ, и кто живетъ долго, становится Богомъ, знающимъ добро и зло. Эта мысль, которая не пришла бы въ голову варварамъ Европы, была не совсѣмъ ложной. Это животное во всякомъ случаѣ принадлежало къ античной расѣ. Оно происходило отъ большихъ, тяжелыхъ пресмыкающихся, которыя царили одни на землѣ, когда она вся еще была, какъ теперь подъ экваторомъ, смѣсью нагрѣтой грязи и теплой воды, подъ вѣчными облаками, между пылающей лавой центра и безумнымъ солнцемъ.
— Не убивай ея, это — Богъ лѣса!
Да, жаба, казалось, воплощала въ себѣ самый лѣсъ. Она была грязная, влажная, зеленоватая и желтоватая, огромная, великолѣпная, безформенная, студенистая, щетинистая, вся вздутая отъ ужаснаго сока, и глаза ея знали все, эти глаза изъ живого золота, прекрасные, печальные глаза! Зачѣмъ ей было оставаться здѣсь, нечувствительной къ страху, если она не была Богомъ?
Бока жабы трепетали. Она, обезумѣвъ, звала самокъ. Безъ сомнѣнія, это мѣсто, ужасающее своей болотистостью, было благопріятно для ея племени, потому что и въ самомъ дѣлѣ здѣсь было много самокъ. Онѣ, невидимыя, сидѣли на своихъ яйцахъ, ждавшихъ оплодотворенія. Спрятавшись за деревьями, болѣе высокими, чѣмъ башни, и за упавшими стволами, болѣе недоступными, чѣмъ стѣны, онѣ отвѣчали двумя нотами, которыя смѣнялись одна другой безъ перерыва. Грибы продолжали издавать свой ароматъ, сладкій, какъ благоуханіе любимой комнаты.
Китайцы упали ницъ, крича:
— Мы не убьемъ тебя, Богъ-жаба! Охраняй насъ. Мы дадимъ тебѣ поѣсть. Мы знаемъ, что ты сильна. Идемъ съ нами!
Они отправились искать для нея червей и мухъ. Чао-Уангъ сплелъ корзину, собралъ тряпки и сдѣлалъ изъ нихъ ложе, на которое уложилъ животное.
И жаба пошла съ нами. Она пѣла по цѣлымъ днямъ и по цѣлымъ ночамъ.
Подъ деревьями становилось все мрачнѣе и мрачнѣе. Китайцы шли вдоль молчаливыхъ и однообразныхъ рѣкъ, одинъ видъ которыхъ пронизывалъ непонятнымъ ужасомъ. Вода въ нихъ была совершенно черная, съ черныхъ деревьевъ струилась вѣчная сырость, а на берегахъ былъ непроходимый кустарникъ, огромныя ліаны, искривленныя, какъ корни, паразиты-орхидеи съ непристойными цвѣтами, ванильныя растенія и змѣи. Солнце, солнце, какъ идти къ солнцу? Его не было видно. Днемъ все было пропитано туманомъ, ночью мракъ былъ такой тяжелый, что, казалось, ударялъ по щекамъ, какъ крылья летучей мыши.
Большое стадо слоновъ прошло по китайцамъ, не видя ихъ, какъ люди проходятъ по муравьямъ. Выйдя изъ рѣки, гдѣ они только что выкупались, они весело углубились въ чашу высокихъ прибрежныхъ растеній, надъ которыми возвышались ихъ спины и головы. Ихъ огромныя туши погружались всѣми четырьмя ногами во влажную землю. Жуя сочный тростникъ, они обмахивались своими большими ушами съ такой силой, что вокругъ нихъ поднимался вѣтеръ, отъ котораго шевелились листья.
У наиболѣе старыхъ были клыки длиной больше человѣческаго тѣла и на поверхности совершенно растрескавшіеся, какъ будто грязь пыталась сгноить даже эту нетлѣнную кость.
Одинъ китаецъ былъ раздавленъ. Но когда слоны удалились, другіе китайцы увидѣли, что они протоптали среди растеній широкую аллею, которая вела къ самой водѣ. И они увидѣли и солнце. Темныя листья стали зелеными, яркаго и радостнаго зеленаго цвѣта. Улитки, похожія на большихъ моллюсковъ, карабкались по вѣтвямъ, чтобы высосать сокъ изъ трещинъ. Какая то голубая птица улетѣла къ свѣту. Чао-Уангъ могъ указать пальцемъ горизонтъ востока.
Немного времени спустя отравленныя острія, воткнутыя въ землю, ранили оставшихся въ живыхъ въ ноги, причинивъ имъ невыносимыя мученія. Гангрена распространилась по всему тѣлу. Они страдали такъ сильно, что нѣкоторые изъ нихъ покончили самоубійствомъ. Потомъ засвистѣли стрѣлы. Тонкія, какъ иглы, онѣ были смочены грознымъ ядомъ, и, когда одна ихъ нихъ достигла цѣли, между деревьями можно было увидѣть бѣгущую тѣнь, тонкую, какъ тѣнь ребенка. Это были лѣсные карлики, защищавшіе свои владѣнія. Не будучи людоѣдами, они убивали съ яростью, такъ какъ долгій и жестокій опытъ научилъ ихъ бояться другихъ людей.
А-Сингъ и Чао-Уангъ были бы убиты, какъ ихъ товарищи, если бы не странное приключеніе.
Они забились въ чашу и не осмѣливались выйти изъ нея. Сначала они ѣли ракушекъ, листья и маленькихъ піявокъ, которыхъ давили. Въ концѣ концовъ, чувствуя себя очень слабыми и думая, что умираютъ, они, чтобы спрятать свои тѣла отъ Чонгъ-Туэ, набросали другъ на друга вѣтокъ и заснули.
Ихъ разбудила чья-то ласка. Открывъ глаза, они увидѣли, что надъ ними склонилась лѣсная карлица.
Она была совершенно нагая, и тѣло у нея было не черное, а цвѣта желтаго воска. Лицо было перекошенное, черепъ убѣгалъ назадъ, груди были крошечныя, а животъ слишкомъ большой. Она смотрѣла на нихъ съ серьезнымъ, но не злымъ видомъ и пальцемъ указывала на жабу. Чао-Уангъ распростерся передъ животнымъ и сдѣлалъ знакъ, что это — Богъ; тогда карлица тоже склонилась передъ величіемъ фетиша. Китайцы показали знаками, что голодны: съ помощью очень маленькаго лука, стрѣла котораго вмѣсто пера была украшена листомъ, она убила имъ обезьяну. И, вернувъ ихъ такимъ образомъ къ жизни, она послѣдовала за ними. Но когда Чао-Уангъ и А-Синъ, въ которыхъ вспыхнуло желаніе, хотѣли овладѣть ею, она посмотрѣла на нихъ съ удивленіемъ, выскользнула изъ ихъ рукъ и долго не возвращалась.
Впослѣдствіи она съ помощью знаковъ и нѣсколькихъ словъ изъ своего языка, которымъ научила ихъ, дала имъ понять, что самки и самцы ея племени живутъ отдѣльно почти весь годъ и соединяются только въ извѣстный періодъ, когда ими овладѣваетъ любовное неистовство, — какъ это происходитъ у стадъ оленей и оленьихъ самокъ. Этотъ періодъ совпадаетъ съ тѣмъ, когда дичь, болѣе обильная и менѣе свирѣпая, тоже собирается для любви: тогда ее легче убить и, слѣдовательно, ѣда имѣется въ большемъ количествѣ. Желудокъ ежедневно наполняется, кровь становится болѣе богатой, а въ зависимости отъ этого про. буждается и инстинктъ воспроизведенія, — пробуждается и смѣшиваетъ оба пола, ночью, вокругъ большихъ костровъ, среди танцевъ.
Мавэ была дѣвственница, созрѣвшая для оплодотворенія. Она знала, что сезонъ любви скоро наступитъ и что. тогда она позоветъ самца вмѣсто того, чтобы убѣгать отъ него. Во время этого сезона ни одна дѣвушка, ни одна женщина не можетъ и, слѣдовательно, не должна сопротивляться.
Во всякое другое время всѣ должны избѣгать мужчины кусать его и убивать, такъ какъ тогда любовь является только оскорбленіемъ. Такъ повелѣвалъ имъ инстинктъ. Однако смутная жажда материнства заставляла иногда дѣвушекъ и старыхъ женщинъ, у которыхъ не было дѣтей, помогать раненымъ и умирающимъ съ голоду. Этому-то чувству и повиновалась Мавэ, къ тому же у нея было предчувствіе, что великій сезонъ близокъ.
Это было странное созданіе, живое и боязливое, какъ рыба. Неловкость и слабость китайцевъ успокаивали ее. Но, когда они издавали звукъ на своемъ языкѣ, она дѣлала прыжокъ и исчезала на цѣлые часы. Эти иностранныя слова ужасали ее больше, чѣмъ попытка насилія. Она взбиралась на деревья не такъ, какъ это дѣлаютъ цивилизованные люди: не обхватывая стволъ руками, а упираясь ладонями рукъ и подошвами ногъ въ кору дерева, то-есть на четверенькахъ. Имъ не разу не удалось заставить ее разсмѣяться: карлики, будучи почти животными, не умѣютъ смѣяться. Она была внимательна, серьезна, почти печальна, а моментами странно томна. Китайцамъ нравилось проводить рукой по ея груди и вдоль всей спины, какъ это дѣлаютъ съ кошками: она свертывалась въ клубокъ отъ удовольствія, а ея губы приподнимались, обнажая десны и зубы. Эту милость природа оказываетъ существамъ, для которыхъ любовь невозможна, за исключеніемъ очень короткаго момента оплодотворенія: все ихъ тѣло становится чувствительнымъ къ ласкамъ.
Для китайцевъ лѣсъ измѣнилъ свой видъ. Мавэ знала его, какъ муравей знаетъ травы луга. Она не боялась его. Идти стало легко и даже пріятно, лѣсъ, казалось, смѣялся передъ этими двумя еще угрюмыми мужчинами и живой статуэткой, бѣжавшей рядомъ съ ними. По вечерамъ они совершали колѣнопреклоненіе передъ богомъ, котораго Чао-Уангъ по прежнему несъ съ собою. Чудовище теперь почти непрерывно спало. Когда оно просыпалось, чтобы поѣсть мухъ, его золотыя орбиты необычайно сверкали и оно тихонько шипѣло.
А-Сингъ и Чао-Уангъ замѣтили, что у карлицы глаза были приподняты къ вискамъ, какъ у женщинъ ихъ родины. Это еще усилило ихъ чувство къ ней. Ихъ общее воздержаніе охраняло ихъ отъ ревности. Эти моменты были для нихъ такъ сладостны, что имъ казалось, будто они курятъ опіумъ.
Но вотъ въ высокой зелени передъ ними открылась равнина, первая, которую они встрѣтили со времени Стэнли-Пуля. Она была покрыта пальмовыми деревьями, бавольникомъ и панданусомъ. Разноцвѣтныя колибри казались ея единственными обитателями. Лихорадочно двигая своими крошечными крыльями, чтобы держаться въ воздухѣ, онѣ кончикомъ во его клюва, изогнутаго и гибкаго, какъ хоботокъ насѣкомыхъ, высасывали медовую воду, содержавшуюся въ бѣлыхъ, розовыхъ и лиловыхъ чашечкахъ цвѣтовъ. На верхушкахъ вѣтвей большіе красные пауки сплели свои сѣти такъ высоко, что нитей не было видно. Казалось, то были звѣзды, остановившіяся между небомъ и землей.
У Мавэ вырвался крикъ восхищенія и она схватила А-Синга за руку. Лицо ея совершенно измѣнилось. На немъ въ первый разъ выразилось довѣріе и покорность. Она начала думать о великомъ сезонѣ. Чао-Уангъ сдѣлался очень мраченъ и заставилъ ихъ идти быстрѣе. Понадобилось два дня, чтобы пересѣчь эту равнину. Затѣмъ они опять вошли подъ темные своды деревьевъ.
Вечеромъ они расположились на ночлегъ близь болота, подъ палисандрами, стволы которыхъ побѣлѣли отъ лишаевъ. Толстый и влажный мохъ покрывалъ землю. Они заснули всѣ трое возлѣ тлѣвшаго костра.
Среди ночи Чао-Уангъ проснулся. Листва сотрясалась отъ шума, который онъ уже разслышалъ: это былъ призывъ жабъ-самокъ, сидящихъ на своихъ яйцахъ. Ихъ были здѣсь, навѣрно сотни. И эта ночь была не такая, какъ всѣ ночи, даже для Чао-Уанга. Онъ поѣлъ, его страхъ прошелъ, въ своемъ тѣлѣ онъ чувствовалъ силу; а жаба-богъ рядомъ съ нимъ, надувъ легкія и горло и громко свистя свои двѣ неравныя ноты, страшныя и зловѣщія, похожія на крикъ сильной боли, готовой перейти въ радость, съ трудомъ поднялась на стѣнки корзины. Упавъ на землю, она потащилась къ сладострастной грязи, гдѣ стонало ея племя. Чао-Уангъ. протянулъ руки ко мху, гдѣ спала Мавэ.
Ея тамъ не было. А-Сингъ исчезъ вмѣстѣ съ ней. Онъ понялъ: великій сезонъ наступилъ, сезонъ, когда соединяются оба пола. Онъ крикнулъ:
— А-Сингъ! А-Сингъ!
Онъ не получилъ отвѣта: но у его уха прожужжала стрѣла. Это была стрѣла Мавэ; она хотѣла его убить, потому что выбрала своего самца и думала, что, разъ она выбрала, битва неизбѣжна.
Онъ опять крикнулъ:
— А-Сингъ, убей ее и иди со мной, или со мной!
А-Сингъ отвѣтилъ:
— Убирайся.
Онъ присоединилъ къ этому ужасныя ругательства, такъ какъ онъ сошелъ съ ума, и убѣжалъ далеко, далеко, наоборотъ, въ ту сторону, гдѣ солнце заходитъ.
Такъ лѣсъ, не будучи въ состояніи убить его, все-таки завладѣлъ А-Сингомъ. И онъ не вернулъ его. Чао-Уангъ въ теченіе нѣсколькихъ дней искалъ его, чтобы убить.
Китайцы плачутъ очень рѣдко: онъ плакалъ навзрыдъ.
Онъ долго блуждалъ по лѣсу, пока достигъ, наконецъ, опушки.
Увидя горизонтъ, онъ не сразу повѣрилъ своимъ глазамъ. Холмы съ отлогими склонами были покрыты такой тонкой, ровной и короткой травой, что онъ провелъ по ней рукой, какъ по ковру. Стада буйволовъ, жирафъ и антилопъ мирно паслись, не выказывая ни малѣйшаго безпокойства. Большіе ястреба описывали въ воздухѣ круги, которые показали ему, какъ высоко было небо, гордое голубое небо! За нимъ, какъ утесъ, поднимался лѣсъ.
Чао-Уангъ принялся громко издѣваться. Онъ положилъ жабу на землю.
— Вотъ земля травъ, — сказалъ онъ. — Ты же богъ лѣса! Здѣсь ты не имѣешь больше силы — и… и я совсѣмъ не люблю лѣса!
И, взявъ большой камень, такой тяжелый, какъ только могъ, онъ бросилъ въ животное. Оно лопнуло, какъ козій мѣхъ, съ кровью, ядомъ, нечистыми жидкостями; оно лопнуло на радостной, лишенной деревьевъ землѣ.
Вотъ какъ Чао-Уангъ отомстилъ лѣсу.
Его подобрали чернокожіе занзибарцы, мусульмане и торговцы рабами. Не изъ жалости, а потому, что онъ былъ живой диковинкой. Его коса, которую онъ сохранилъ, расплелась, и такъ какъ остальная часть головы не была выбрита, то все тѣло его было покрыто спутанной гривой, полной земли, кусочковъ дерева и червей. Когда его раздѣли до гола, его тѣло оказалось совершенно разрушеннымъ: въ паху у него была опухоль, на ногахъ язвы, двухъ пальцевъ на ногѣ не доставало: ихъ съѣли насѣкомыя. Но больше всего поражала его борода, которая разрослась большими, рѣдкими и прямыми волосками: одинъ волосъ здѣсь, другой тамъ, одинъ направо, другой налѣво; по всему подбородку были разсѣяны клочья, похожія на пучки бамбука. Въ довершеніе всего мысли у него путались, онъ бредилъ. И это было единственнымъ, чего арабы не замѣтили, такъ какъ не знали его языка.
Лишь нѣсколько времени спустя одинъ изъ нихъ догадался заговорить съ нимъ на плохомъ англійскомъ языкѣ. Чао-Уангъ отвѣтилъ на такомъ же испорченномъ языкѣ, но испорченномъ по своему. Чернокожему занзибарцу стоило большого труда понять его.
Искажая то, что онъ плохо понялъ, и не желая выказать свои сомнѣнія, онъ разсказалъ своимъ товарищамъ, что идіотъ съ грязными волосами пришелъ изъ лѣса и что тамъ его преслѣдовали пресмыкающіяся съ человѣческими лицами, бросавшія стрѣлы. Таковъ былъ смыслъ, который онъ согласовалъ со словами Чао-Уанга, и остальные не были удивлены. Они удовольствовались тѣмъ, что спросили, не видѣлъ ли идіотъ съ грязными волосами людей съ собачьей головой и змѣи, короля темнаго озера: она живетъ въ великолѣпномъ каменномъ домѣ и ей прислуживаетъ огромное количество влюбленныхъ женщинъ. Дѣвственный лѣсъ, какъ ночь и смерть: такъ какъ они неизвѣданы, то ихъ наполняютъ чудесами.
Чао-Уангъ спросилъ ихъ, куда они идутъ, и, когда они сказали, что въ Занзибаръ, онъ не понялъ; но караванъ шелъ къ востоку и этого было для него достаточно. Ему изъ жалости давали объѣдки, и онъ, прихрамывая, шелъ рядомъ съ рабами, изъ которыхъ самые счастливые должны были быть проданы іеменскимъ арабамъ, людямъ справедливымъ и кроткимъ; остальные же, посаженные на европейскіе крейсеры и лицемѣрно освобожденные, были осуждены умереть на нѣмецкихъ и англійскихъ плантаціяхъ подъ лживымъ названіемъ добровольныхъ наемниковъ.
Переходы смѣнялись переходами. Наконецъ, въ одинъ прекрасный день Чао-Уанъ увидѣлъ у самыхъ своихъ ногъ водное пространство, которому не было конца. Это былъ Индійскій океанъ. Подъ теплымъ вѣтеркомъ маленькія легкія волны ударялись о берегъ, по песку бѣгало множество крабовъ; море до самаго горизонта отражало небо, какъ разбитое зеркало.
Прибыли суда и увезли рабовъ. Другое судно привезло Чао-Уанга въ Занзибаръ.
Первые люди, которыхъ онъ встрѣтилъ здѣсь, были парсы, праздновавшіе свадьбу. Спускалась ночь, и новобрачные шли къ своему жилищу среди свѣчъ и огней, чудеснаго символа вѣчнаго свѣта, благодѣтельнаго начала міра. Друзья новобрачныхъ, увѣнчанные цвѣтами, пѣли.
— Это — Индія, — подумалъ китаецъ, — я не слишкомъ отдалился отъ своего пути къ Срединной Имперіи.
Но скоро онъ снова встрѣтилъ чернокожихъ, цѣлыя массы ихъ: мозамбикцевъ, отъ кожи которыхъ несло соленой рыбой, зулусовъ съ высокими фигурами и воинственными лицами, сомалійцевъ съ ногами безъ икръ, чернокожихъ абиссинскихъ евреевъ и всевозможные виды метисовъ, которыхъ производитъ смѣшеніе всѣхъ расъ, и европейцевъ, наконецъ, — португальцевъ, англичанъ, нѣмцевъ, французовъ и бельгійцевъ. Они были здѣсь, какъ и съ другой стороны Африки. Чао-Уангъ совершилъ весь этотъ огромный путь, испыталъ всѣ эти ужасы, чтобы снова найти ихъ и найти тѣми же самыми — въ тѣхъ же костюмахъ, такими же наглыми, непонимающими и грубыми. Онъ прошелъ отъ одного океана до другого, и это все еще не была его родина.
Путаница въ его мозгу дошла до своего апогея. Онъ потерялъ послѣдніе остатки воли. Онъ блуждалъ по улицамъ, растерянный больше, чѣмъ въ лѣсахъ области вѣчнаго дождя, ни одной минуты не помышляя о самоубійствѣ, превратившись въ животное, ищущее только угла, гдѣ оно могло бы лечь и заснуть. Въ этотъ часъ ночи улицы были еще болѣе шумны, чѣмъ въ моментъ его прибытія. Всѣ бѣлые, которые останавливаются въ Занзибарѣ, отправляются ли они въ копи Трансвааля или Мадагаскаръ, нанялись ли они на желѣзнодорожныя работы въ Угандѣ или въ торговые нѣмецкіе дома, боятся смерти. Это или несчастные, или авантюристы, жертвы бѣдности, люди преступленія или честолюбія; не философы, священники ила ученые. Они пріѣзжаютъ на англійскихъ пароходахъ, не предвидя, не представляя себѣ, чѣмъ можетъ быть міръ, куда они отправляются, какъ далекъ этотъ міръ и какъ непохожъ онъ на старый. Поэтому у нихъ сейчасъ же является потребность напиться до забвенія и отправиться къ женщинамъ. И это вовсе не потому, чтобы всѣ они были порочны. Многимъ изъ нихъ очень хочется плакать. Но вино скрываетъ отъ нихъ то, что они видятъ, и, главное, вызываетъ знакомыя картины, воскрешаетъ воспоминанія, которыми они дѣлятся съ другими пьяницами. Это они называютъ знакомиться. И они идутъ къ женщинамъ, какъ маленькія дѣти, потому что боятся смерти.
Поэтому въ Занзибарѣ много женщинъ, на всѣ вкусы: негритянки, француженки, англичанки, румынки и даже японки.
Японки живутъ возлѣ нѣмецкаго консульства, недалеко отъ улицы торговцевъ слоновой костью. Проходя по этой улицѣ, Чао-Уангъ былъ пораженъ, услыша смѣшанный изъ французскаго, итальянскаго и испанскаго жаргонъ, на которомъ объясняются на Дальнемъ Востокѣ.
Онъ попросилъ милостыни на этомъ жаргонѣ жалобнымъ тономъ шанхайскихъ нищихъ.
Мадемуазель Тѣло Поцѣлуя, которая провожала совершенно пьянаго англійскаго гостя на веранду, полную всевозможныхъ препятствій: ящиковъ съ шампанскимъ, поставленныхъ на полъ, столиковъ, кушетокъ, насторожила уши при этой музыкѣ, напоминавшей ей страны, въ которыхъ она когда-то бывала. Такъ какъ она была добрая дѣвушка, она позвала Чао-Уанга и поставила передъ нимъ миску съ рисомъ и маленькими сушеными рыбками. А когда онъ поѣлъ, она спросила у него, кто онъ и откуда.
Въ воздухѣ стоялъ запахъ прокисшаго шампанскаго и виски, помады, дешевыхъ духовъ. Но былъ здѣсь и запахъ перечныхъ деревьевъ, доносившійся съ поля, засаженнаго ими, а полная луна медленно спускалась къ западу — величественная и ясная луна, сіяніе которой наполняло небо.
Чао-Уангъ разсказалъ все: все, что съ нимъ случилось, что онъ выстрадалъ. И Тѣло Поцѣлуя, душа которой осталась дѣтской, восхищалась, такъ какъ сказка была прекрасна и необыкновенна.
Окончивъ, Чао-Уангъ прибавилъ:
— Ты почти изъ моего племени. Твоя кожа не имѣетъ ужаснаго запаха кожи бѣлыхъ, похожаго на запахъ тигра, потому что, какъ тигры, они питаются мясомъ. И я знаю, что твоя родина — страна Восходящаго солнца. Это въ ней родится солнце и, слѣдовательно, моя родина находится передъ ней. Научи меня, какъ мнѣ пройти туда, я поползу на колѣняхъ, если нужно.
Тѣло Поцѣлуя покачала головою.
— Солнце не родится у насъ, — сказала она. — Оно выходитъ каждое утро изъ воды или изъ-за холмовъ, смотря по мѣстности, въ Японіи, какъ и въ другихъ странахъ. Я разспрашивала бѣлыхъ, которые пріѣзжаютъ сюда. Они разсказали мнѣ невѣроятныя вещи, изъ которыхъ я поняла, что земля круглая. Цѣль, къ которой ты направляешься, ложная. Солнце не родится и не умираетъ. Умираютъ только люди, животныя и растенія. Солнце же и земля вѣчны. Вотъ, во что я вѣрю, потому что мнѣ сказали это бѣлые, а они знаютъ все.
— Тѣло Поцѣлуя, — вскричалъ съ плачемъ Чао-Уангъ, — то, что ты говоришь, невозможное чудо. Но, если даже это такъ, если земля круглая, то мнѣ нужно только обойти ее, чтобы опять увидѣть Китай.
— Нѣтъ, — сказала — она: — вездѣ бѣлые!
— Ты очень добра, — сказалъ Чао-Уангъ. — Я бѣденъ, и ты дала мнѣ поѣсть. Да радуются тѣни твоихъ предковъ твоимъ заслугамъ и да живутъ вѣчно въ славѣ. Объясни мнѣ, почему бѣлые помѣшаютъ мнѣ увидѣть мою родину.
— Потому что они не отвезутъ тебя туда. Они поведутъ тебя туда, гдѣ ты имъ нуженъ. Видѣлъ-ли ты когда-нибудь, чтобы лошадь или быкъ умерли на лугу, гдѣ родились? Земля обширна и бѣлые одни умѣютъ находить на ней дорогу. Для другихъ людей ни одна дорога не ведетъ туда, откуда они вышли. И даже эти бѣлые, какъ мало ихъ возвращается обратно изъ тѣхъ, кто однажды проѣзжалъ здѣсь! Земля слишкомъ велика даже для нихъ, она пожираетъ ихъ. Я тоже хотѣла бы опять увидѣть Японію. И вотъ я здѣсь.
Она взяла трубку съ крошечной головкой и очень толстымъ бамбуковымъ стволомъ, зажгла маленькую лампочку и поднесла къ ней какое-то вещество на краю иголки. Тогда Чао-Уангъ спросилъ ее съ загорѣвшимися глазами:
— Это ты въ Японіи научилась курить опіумъ?
— Нѣтъ, — сказала она, — въ Сайгонѣ. Одинъ французъ научилъ меня жечь черный дымъ! Онъ умеръ. А я попала сюда.
— У тебя есть деньги? — спросилъ китаецъ. Она не отвѣтила въ эту ночь, такъ какъ боялась его. Но позднѣе Чао-Уангъ объяснилъ ей свой планъ.
Чао-Уангъ остался въ Занзибарѣ. Онъ держитъ здѣсь съ Тѣломъ Поцѣлуя курильню опіума, куда приходятъ европейцы. У него особенное чутье на европейцевъ, которые любятъ опіумъ! И когда щеки у нихъ достаточно впалы, руки достаточно влажны и дрожатъ, онъ очень доволенъ, потому что эти бѣлые тоже не увидятъ своей родины изъ-за чернаго дыма.