1880
правитьПо зеркальной линіи Гостинаго двора прогуливаются два китайца въ ихъ національныхъ нарядахъ и останавливаются около магазиновъ, разсматривая выставленные на окнахъ предметы. Сзади ихъ движется цѣлая толпа разнородной публики, дивится на ихъ длинныя юпки, на обувь, на виднѣющіяся изъ изъ шапочекъ косы. Въ толпѣ и разносчики съ лотками различныхъ товаровъ, школьники съ книгами въ ремнѣ, купецъ въ енотовой шубѣ, двѣ молоденькія дѣвушки съ покупками въ рукахъ, деньщикъ въ офицерскомъ кепи и пр. Извощики, завидя китайцевъ, вбѣгаютъ на галлерею и кричатъ:
— Господа китайцы, не подвезти-ли!
— Задирай, задирай! Онъ тѣ подвезетъ! — замѣчаетъ извощику купецъ. — Ты, братъ, не смотри, что онъ по дамской модѣ одѣтъ, а кулачище у него печатанный.
— Ну, такъ что-жъ что печатанный! Припечатаетъ, такъ и заплатитъ, — слышится отвѣтъ.
— Нѣтъ, господинъ купецъ, у нихъ въ кулакѣ настоящаго устою нѣтъ! — вмѣшивается въ разговоръ деньщикъ. — Мы съ капитаномъ въ Ташкентѣ были, такъ видѣли, какъ они на верблюдахъ ѣздятъ. Да и сами учтите: съ чего? Вотъ кабы они эту самую водку трескали, тогда другое дѣло, а то одинъ чай по три ведра въ день и на закуску персикъ. И въ ногахъ у нихъ женская слабость, потому съ измалѣтства въ юпкѣ. Вотъ бабы ихнія — тѣ наоборотъ: въ штанахъ и косъ имъ не полагается, а только залыска спереди. Тѣмъ и водку по закону пить можно, такъ-какъ совсѣмъ на мужскомъ положеніи.
— Значитъ какъ у тальянцевъ? — спрашиваетъ купецъ.
— Тальянскихъ похожденіевъ мы не знаемъ, потому въ ихъ землѣ не были, а съ этими въ лучшемъ видѣ чай распивали.
— У тальянцевъ такая модель, что мужчины женскимъ именемъ зовутся, а женщины мужскимъ, — поясняетъ купецъ. — Теперича сюда къ намъ въ театръ два тальянца пріѣзжали, такъ одного Марьей звали, а другаго Дарьей. И по-сейчасъ теперь одинъ существуетъ, такъ того Котоньей звать. Плотникъ отъ насъ на сцену декораціи ставить ходитъ, такъ разсказывалъ: «такъ мы, говоритъ, его Котоньей Ивановной и зовемъ».
— Вездѣ свои порядки, соглашается деньщикъ. — А только у китайцевъ и званія никакого нѣтъ; а просто: китаецъ. Такъ онъ и откликается.
— Свинины не ѣдятъ? — спрашиваетъ разносчикъ съ лоткомъ.
— Не токма что свинью, а мышь не пропуститъ: все съѣстъ. У нихъ можно. Собака, такъ собака, а то и кошку… Теперича поймалъ галку, ощипалъ перья и дѣйствуй зубами во все свое удовольствіе!
— Чудно! — дивится разносчикъ. — Голова бритая, а свинью ѣстъ! Вѣдь бритоголовымъ препона насчетъ свинины.
— Бритоголовымъ — это точно, а у этихъ косы на затылкѣ, значитъ они бриты, да не совсѣмъ.
— Настоящая коса-то?
— Само-собой настоящая. Вѣдь это ихъ присяга. У нихъ какъ за паспортомъ пришелъ — сейчасъ китайскій протопопъ пробу дѣлаетъ: возьметъ и привѣситъ къ косѣ пудовую гирю. Выдержала коса — ладно, значитъ ты настоящій китаецъ, а нѣтъ — пошелъ вонъ изъ китайской вѣры.
— А старички, которые ежели плѣшивые? — задаетъ вопросъ купецъ.
— Старички-то? — заминается деньщикъ. — Въ томъ-то и дѣло, что у нихъ старичковъ-то плѣшивыхъ, почитай, совсѣмъ нѣтъ, потому ихніе доктора отъ проплѣшины заговоръ знаютъ. Дегтемъ затылокъ помажетъ, пару рыбьихъ словъ скажетъ, ну и растетъ коса. А которымъ ужъ ежели такое несчастіе, что у него затылочное солнце засвѣтилось — сейчасъ его въ арестантскія роты, а то такъ и въ китайскую Сибирь: «иди, молъ, господинъ китаецъ, соболей ловить, на тебя самъ Мухаѣдъ прогнѣвался».
— Вотъ такъ судьи справедливые! — восклицаетъ купецъ.
— У нихъ, сударь, справедливыхъ-то судей и не бывало! Захотѣли ужъ вы отъ китайцевъ! Страна невѣрная, такъ зачѣмъ имъ справедливые судьи?
— Чай-то въ прикуску или въ накладку пьютъ?
— Вовсе безъ сахару, а только персикъ одинъ, да и тотъ для блезиру, потому не ѣстъ онъ его, а лижетъ. Вы то возьмите: какія у нихъ чашки…
— Апетитныя?
— Да въ иную четверть ведра влѣзетъ. Жилятся, а пьютъ. И чѣмъ человѣкъ выше чиномъ, тѣмъ у него чашка больше. У Дворцоваго моста изволили видѣть мраморную рюмку? — такъ вотъ такія.
— Хлобыстни-ко эдакую — сгоришь. Шута Балакирева, говорятъ, купали въ ней.
Китайцы, подвигаясь отъ лавки до лавки, дошли до воротъ, гдѣ торгуютъ игрушками, и стали разсматривать щетки и гребенки, выложенныя на столикѣ. Тутъ-же стоялъ приказчикъ, держалъ въ рукавѣ шубы стаканъ и пилъ чай.
— Мусье китаецъ, волензи вашего доморощеннаго? — предложилъ онъ одному изъ китайцевъ стаканъ.
Тотъ отрицательно покачалъ головой.
— А ты его мамзелью назови, можетъ онъ и выпьетъ тогда, — посовѣтовалъ купецъ.
— Любопытно бы поглядѣть, какъ это они съ чаемъ упражняются! — сказалъ онъ, и тронувъ китайца по плечу, въ свою очередь отнесся къ нему:
— Мамзель, тринкензи одинъ стакашекъ!
Въ это время какой-то мальчишка, подкравшись сзади къ китайцу, дернулъ его за косу. Тотъ рѣзко обернулся и показалъ купцу кулакъ. Въ толпѣ взвизгнули и бросились прочь. Отскочилъ и купецъ, но началъ засучатъ рукава у шубы, приготовляясь драться.
— Это за наше угощеніе-то? Мерси съ бонжуромъ! Ну, что-жъ, тронь, тронь! — говорилъ онъ. — Я тѣ поподчую!
Китайцы поморщились и продолжали путь.