Китайцы как самостоятельная раса (Эриксон)/ВЕ 1905 (ДО)

Китайцы как самостоятельная раса
авторъ Эрнест Вильгельмович Эриксон

Опубл.: 1905. Источникъ: az.lib.ru

Китайцы какъ самостоятельная раса
По личнымъ наблюденіямъ.

Несмотря на то, что китайцевъ насчитывается до 427 милл. душъ обоего пола, иначе говоря: они составляютъ почти ¹/₃ населенія всего Земного Шара, но и по сіе время они являются въ глазахъ европейцевъ какимъ-то неразгаданнымъ сфинксомъ. Объясняется это тѣмъ, что, живя въ теченіе ряда тысячелѣтій замкнуто и независимо отъ остального человѣчества, они создали свою самобытную, сложную, оригинальную и для европейцевъ малопонятную цивилизацію въ центрѣ великаго азіатскаго древа желтокожихъ народовъ. Въ настоящее время, при столкновеніи между собою бѣлыхъ обитателей Европы и желтокожихъ Азіи — разница въ психическомъ складѣ антропологическихъ расъ, населяющихъ оба материка, бросается невольно въ глаза и прежде всего тѣмъ, кому волею судебъ приходилось имѣть болѣе или менѣе тѣсное общеніе съ новыми сосѣдями, какого бы рода оно ни было. Въ чемъ собственно заключаются различія — психологи еще не выяснили, даже какъ будто мало считаются съ ними, хотя антропологи уже указали основные анатомическіе признаки отдѣльныхъ племенъ и расъ едва ли не всего европейско-азіатскаго материка. А между тѣмъ психика китайцевъ дѣйствительно настолько сильно отличается отъ таковой же хотя бы славянъ, что наши русскіе поселенцы Дальняго Востока наивно убѣждены, что у ихъ желтыхъ сосѣдей души вовсе нѣтъ, а имѣется не то «паръ», не то «черный дымъ»; китайцы, въ свою очередь, подозрительно присматриваются къ намъ, а наиболѣе невѣжественные между ними серьезно сомнѣваются: люди ли мы на самомъ дѣлѣ, или оборотни?

I.

Начнемъ съ художества. Европейское понятіе объ изящномъ непримѣнимо въ китайскому художественному творчеству, и причина тому лежитъ въ психическомъ различіи расъ. Прежде всего, въ Китаѣ всѣ узоры, рисунки, картины, какого бы содержанія они ни были, поражаютъ игнорированіемъ перспективы, реальности и соразмѣрности частей. Въ то время какъ мы во всякой картинѣ привыкли видѣть сходство съ дѣйствительностью, художникъ Срединнаго царства, пренебрегая такимъ, казалось бы, требованіемъ разсудка и эстетическаго чутья, даетъ полный просторъ своей фантазіи, причемъ старается отнюдь не выходить изъ рамокъ національнаго представленія о красотѣ. Онъ какъ будто даже не способенъ дать зрителю одну основную идею въ простомъ сочетаніи формъ, отвѣчающемъ дѣйствительности. У него какъ бы невольно всегда получается полумиѳическая исторія, очень сложное, фантастически изображенное явленіе изъ прошлаго, со множествомъ дѣйствующихъ лицъ и поясняющихъ аттрибутовъ, или рядъ случайно сцѣпленныхъ событій, такъ что картину нельзя только созерцать, — ее надо читать и разгадывать, словно шараду, при этомъ часто еще размышлять на отвлеченныя, большею частью моральныя темы. Вслѣдствіе незнакомства китайцевъ съ теоріей наложенія тѣней или просто отсутствія потребности въ ней, рисунки птицъ, звѣрей, людей получаются безжизненными. Человѣкъ изображается почти всегда en face; профиля художники не признаютъ; разрѣзъ глазныхъ щелей выходитъ гораздо болѣе наклоннымъ, чѣмъ онъ есть на самомъ дѣлѣ; выраженіе лица мало-осмысленное; позы даются неестественныя. Заслуживаетъ вниманія то обстоятельство, что изображать людей голыми не допускается народною моралью. Драконы, единороги, слоны, зайцы, черепахи — выходятъ какими-то чудовищами, понятными только китайцамъ. Пейзажи настолько шаблонно-вымышленные, неестественные и непропорціональные въ своихъ частяхъ, что отъ нихъ не получается — у васъ по крайней мѣрѣ — представленія о живой природѣ, ласкающей взоръ. Глядя на картину, невольно задумываешься надъ усидчивостью людей, умѣніемъ копировать и подражать съ удивительной стереотипностью древнимъ весьма разнообразнымъ художественнымъ образцамъ и въ то же время надъ неспособностью одухотворять изображаемое, создавать новое, стоящее внѣ схоластическихъ пріемовъ, художества и старыхъ сюжетовъ. Китайцы восторгаются своими узорами, рисунками, картинами въ то время, какъ мы при созерцаніи ихъ художественнаго творчества испытываемъ лишь любопытство и удивленіе. Наши картины, въ свою очередь, имъ мало понятны и неинтересны.

Не менѣе живописи любятъ китайцы архитектуру, которая у нихъ такъ же самобытна и своеобразна, какъ все. Пагоды, буддійскія и даосскія кумирни, мавзолеи, арки, мосты — невольно поражаютъ всякаго, впервые посѣтившаго Китай, оригинальностью стиля, прихотливой орнаментикой, пестротою красокъ, подчасъ грандіознымъ, но съ нашей точки зрѣнія каррикатурнымъ общимъ видомъ. Только китайцамъ понятна красота ихъ національнаго архитектурнаго искусства; только они могутъ восторгаться не въ мѣру огромными, иногда многоэтажными черепичными крышами съ своеобразными загибами на углахъ и пѣтухами на вершинахъ, затѣненными стѣнами съ необычайнымъ обиліемъ странныхъ рѣзныхъ украшеній, узорчатыми арками и пр. И по архитектурѣ убѣждаешься невольно въ стремленіи народа крѣпко держаться традиціи, отчасти безсознательно сопротивляться новшеству въ искусствѣ. И тутъ творчество ограничено слишкомъ сильно опредѣленными, исторически сложившимися рамками, изъ которыхъ китайцы выйти не хотятъ или не могутъ.

Кустари оказываются поразительными мастерами своего дѣла и обязаны этимъ не только трудолюбію, настойчивости, но и остротѣ зрѣнія. Мужчины въ вырѣзываніи на деревѣ сценъ изъ исторіи династій, религіозныхъ шествій или семейнаго быта, въ выдѣлкѣ сложнѣйшихъ узоровъ на кости съ наложеніемъ мелкихъ изящныхъ инкрустацій и тому подобныхъ работахъ, достигаютъ всего, что доступно рукѣ и невооруженному глазу и возможно безъ заимствованія у иноземцевъ. Женскія рукодѣлія, напр., вышивки разныхъ сценъ изъ семейной жизни, обрядовъ, церемоній, пейзажей, фантастическихъ звѣрей и птицъ, пестрыхъ цвѣтовъ и пр. по шолку, сукну, бумагѣ или бархату — до того тонки, нѣжны и мелки, что намъ требуется подчасъ лупа, чтобы разсмотрѣть всѣ детали.

Китайцы знакомы со всѣми тончайшими оттѣнками цвѣтовъ спектра и очень любятъ сочетать яркія краски, что замѣтно во всемъ: въ ихъ хозяйственной обстановкѣ, домашней утвари, вывѣскахъ надъ магазинами, картинахъ и т. д. Пять цвѣтовъ считаются основными: желтый, красный, зеленый, бѣлый и черный. Кажется, наибольшими симпатіями пользуются черные, бѣлые и голубые цвѣта, наименьшимъ — малиновый, который трудно даже не встрѣтить. Въ одеждѣ допускается только опредѣленное сочетаніе ихъ. Бѣлый цвѣтъ, выражающій у насъ радостное настроеніе, какъ все свѣтлое, китайцевъ наводитъ на грустныя мысли и является траурнымъ. Голубой — символизируетъ небо; красный — солнце, желтый — землю. Для привлеченія вниманія пользуются особенно краснымъ цвѣтомъ: въ таковой окрашены стѣны буддійскихъ и даосскихъ кумиренъ, флагъ, вывѣшиваемый надъ домомъ, гдѣ имѣется покойникъ, разные аннонсы, визитныя карточки, кисточки на шапочкахъ грамотныхъ, подвѣнечное платье, и физіономія бога войны и т. д. Желтый цвѣтъ — достояніе богдыхана и чиновъ двора: въ таковой окрашенъ императорскій паланкинъ, дворцовое убранство, оффиціальныя бумаги, идущія ко двору, и пр. Тотъ же желтый цвѣтъ въ ходу въ праздникъ въ честь бога земледѣлія, когда бросается въ глаза и въ облаченіи священнодѣйствующихъ, и въ жертвенной бумагѣ, и во многихъ вещахъ домашняго обихода. Заслуживаетъ еще упоминанія, что населеніе Поднебесной Имперіи необычайно любитъ позолоту и посеребреніе, символизирующія богатство, и примѣняетъ ихъ тамъ, гдѣ на вашъ взглядъ они совсѣмъ неумѣстны.

Китайцы — народъ очень музыкальный, однако наша музыка имъ не только не нравится, но даже противна. Въ Гонконгѣ, Шанхаѣ, Пекинѣ, Тяньцзинѣ, Ньючуанѣ, если и собираются они около европейскихъ музыкантовъ, то просто изъ празднаго любопытства. На бульварахъ Благовѣщенска, Хабаровска и Владивостока, какъ я имѣлъ много случаевъ убѣдиться, они нашей музыки военныхъ оркестровъ рѣшительно не слушаютъ, проходя мимо съ полнѣйшимъ равнодушіемъ. Зато они испытываютъ истинное удовольствіе при звукахъ родного оркестра. Заявленіе европейцевъ, что китайская музыка рѣжетъ слухъ диссонансами и шумомъ — приписывается просто невѣжеству заморскихъ варваровъ. Надо сказать, что ваши композиторы, охотно заимствуя мотивы для своихъ оперъ у восточныхъ народовъ, брали ихъ не у китайцевъ — вѣроятно потому, что мелодіи ихъ передать вашими нотами трудно и пониманіе и наслажденіе музыкой Поднебесной Имперіи намъ не свойственны. Китайскіе оркестры, обученные европейцами на свой ладъ, имѣютъ всегда одни и тѣ же недостатки — деревянность звука и отсутствіе чувства.

Необходимо имѣть въ виду, что Срединное царство съ давнихъ временъ выработало свои ноты, свою теорію, свою весьма обширную музыкальную литературу. Музыка находится въ вѣдѣніи особаго правительственнаго учрежденія; она же является важнымъ предметомъ экзаменовъ молодежи, а въ обществѣ издавна существуютъ музыкальные кружки на подобіе европейскихъ. По увѣренію знатоковъ, музыка китайцевъ требуетъ привычнаго слуха и хорошей памяти. Замѣчательно, что октава у нихъ имѣетъ однимъ тономъ меньше, чѣмъ у насъ, причемъ на самомъ дѣлѣ народъ пользуется только пятью тонами, соотвѣтствующими вашимъ do, re, mi, sol, la. Діэзы и бемоли совсѣмъ не употребляются^[1]. По китайской теоріи музыки, ге отвѣчаетъ острому вкусу, do — желтому цвѣту, la — черному цвѣту и соленому вкусу, sol — красному и горькому, mi — зеленому^[2]. Каждый основной тонъ отвѣчаетъ какъ будто голосу какого-нибудь животнаго — мычанію коровы, ржанію лошади, хрюканью свиньи, блеянію овцы. Воспоминаніемъ объ этомъ руководствуются при настраиваніи инструментовъ. Въ употребленіи инструменты и струнные, и духовые, причемъ въ музыкальныхъ произведеніяхъ преобладаютъ звуки верхняго регистра, протяжно-скрипучіе, прерываемые мѣстами шумными ударами гонга или барабана.

По китайской теоріи, отъ тона do испытывается человѣкомъ состояніе простора и удобства, отъ mi — потребность въ любви и милосердіи, отъ la — желаніе молиться, и т. д. Нѣтъ сомнѣнія, что отношеніе слуховыхъ воспріятій къ зрительнымъ и вкусовымъ имѣетъ свое психологическое основаніе и можетъ быть объяснено съ точки зрѣнія расположенія ассоціаціонныхъ путей между соотвѣтствующими корковыми центрами, такъ что нельзя отъ авторовъ китайской теоріи музыки отнять глубокой философской вдумчивости и наблюдательности. Но спрашивается невольно, почему у китайцевъ sol — внушаетъ дѣлать добро, при слушаніи re испытывается чувство справедливости, а звукъ la — въ разныхъ сочетаніяхъ вызываетъ религіозное настроеніе? Отрицать вліяніе музыки на чувство, образованіе идей и ассоціацій ихъ въ томъ или иномъ направленіи нельзя, но сомнительно, чтобы у азіатовъ и европейцевъ въ этомъ отношеніи существовало психологическое тожество. Наша погребальная музыка въ китайцахъ не вызываетъ грустнаго настроенія и мрачныхъ, мыслей, а ихъ — у васъ. Вліяніе музыки на оживленіе движенія у нихъ проявляется относительно слабо, хотя бы она, съ нашей точки зрѣнія, была самая развеселая: при звукахъ оркестра ихъ не позываетъ, напр., танцовать — такъ, какъ насъ. Въ Китаѣ танцы являются скорѣе выраженіемъ религіознаго настроенія, чѣмъ веселья: мѣсто для нихъ — кумирня; танцуютъ при шествіи богдыхана къ алтарю и тому подобныхъ церемоніяхъ. Наши танцы ради удовольствія — все равно, подъ музыку или безъ нея — китайцы считаютъ крайне неприличнымъ и празднымъ занятіемъ, попросту неспособностью людей владѣть собою и невоспитанностью. Баловъ въ нашемъ смыслѣ у нихъ не бываетъ.

Чувственная окраска, сопровождающая ощущенія однихъ и тѣхъ же запаховъ, у китайцевъ и у насъ часто діаметрально противоположна. При пекинскомъ дворѣ недоразумѣнія вслѣдствіе этого особенно замѣтны: китаянки душатся, напр., камфарными, мускусными, сандаловыми и т. п. эссенціями, отъ которыхъ мутитъ дамъ европейскихъ посольствъ, придерживающихся своихъ излюбленныхъ духовъ. Прекрасный полъ Срединнаго царства, наоборотъ, ощущаетъ эти послѣдніе запахи какъ нѣчто самое неприличное и возмущается открыто, затыкая себѣ носъ. Говорятъ^[3], китайцы чрезвычайно не любятъ запаха керосина, жаренаго кофе, нашатыря и мн. др. Въ Китаѣ ящики, сундуки, этажерки, комоды и т. п. вещи дѣлаются изъ разныхъ мѣстныхъ ароматическихъ древесныхъ породъ, и торговцы, желая угодить покупателямъ, предлагаютъ самые что ни на есть пахучіе. Шкатулки, ящички для платковъ, коробочки для визитныхъ карточекъ и прочіе предметы, которые я привезъ изъ Китая въ Петербургъ своимъ знакомымъ дамамъ, къ моему огорченію не произвели пріятнаго впечатлѣнія и не находили себѣ примѣненія, пока не выдохлись. «Все бы хорошо, — говорили мнѣ, — но противный запахъ, ничего положить нельзя»… А какъ восторгаются этими же вещами китаянки! Вонь въ китайскихъ проулкахъ, около базаровъ и всюду между постройками въ густо населенныхъ мѣстахъ съ силою бьетъ въ носъ каждому прохожему европейцу, случайно забравшемуся въ чуждую ему обстановку. Порою его обдаетъ съ кухни такимъ зловоніемъ отъ чесноку, кунжутнаго масла и всякой всячины, что онъ едва не падаетъ въ обморокъ. А между тѣмъ китайцы закусываютъ тутъ же за веселой бесѣдой, не обращая на вонь ни малѣйшаго вниманія, и къ удивленію нашему смотрятъ бодрыми и здоровыми.

II.

Въ психологіи всякаго народа многое объясняется характеромъ пищи и оправдываетъ пословицу: «Der Mensch ist was er isst». Необычайное миролюбіе китайцевъ находитъ себѣ до нѣкоторой степени объясненіе въ крайнемъ вегетаріанствѣ населенія Срединнаго царства, поражавшемъ европейцевъ съ самаго перваго знакомства со страною. Въ пищу, приготовленную до чрезвычайности неопрятно и на нашъ взглядъ крайне непривлекательно, идутъ у нихъ, главнымъ образомъ, рисъ, ячмень, просо, кукуруза, капуста, картофель, лукъ, чеснокъ, разные мѣстные овощи, травы, коренья, плоды, при чемъ употребляются въ изобиліи кунжутное, бобовое, конопляное и др. масла и мало соли. Въ большомъ ходу разные посолы и маринады. Если не считать рыбы, черепахъ, трепангъ, каракатицъ и вообще водяной фауны, то мясныя блюда составляютъ въ общемъ рѣдкую роскошь. Изготовляемыя изъ мяса разныхъ домашнихъ животныхъ и птицъ, они въ китайской кухнѣ пріобрѣтаютъ своеобразный вкусъ.

Въ Китаѣ нѣтъ дойныхъ воровъ, а потому отсутствуютъ всѣ наши молочные продукты. Хлѣбъ и соль на столъ не подаются; суповъ, подобныхъ нашимъ, нѣтъ, — начинаютъ обѣдъ со сладкаго. У богатыхъ на званыхъ обѣдахъ бываетъ до двадцати-пяти разнообразнѣйшихъ блюдъ, не ложащихся, однако, тяжело на желудокъ, вслѣдствіе преобладанія растительныхъ продуктовъ и замѣчательной воздержности людей въ отношеніи спиртныхъ напитковъ. Среди китайцевъ поразительно много поваровъ по призванію, которые, служа у богатыхъ и знатныхъ лицъ, изощряются въ изготовленія обѣденныхъ блюдъ до крайности. Пособіемъ служатъ имъ въ барскихъ домахъ кулинарныя книги, подобныя нашимъ. Въ меню фигурируетъ, помимо знакомыхъ вамъ пищевыхъ средствъ, немало оригинальнаго, хотя бы пресловутыя ласточкины гнѣзда, плавники акулъ, жареные шелковичные черви, тухлыя яйца и т. д. Пировъ, однако, въ нашемъ смыслѣ въ Китаѣ не существуетъ. Ѣстъ народъ въ общемъ поразительно мало. Очень многіе тратятъ 2—5 коп. въ день на пищу — и такъ годами. Мнѣ бросалось въ глаза, что въ купеческомъ сословіи нѣтъ явныхъ обжоръ съ огромными животами, одутловатыми и синюшными лицами.

Если китаецъ очень бѣденъ и голоденъ, то онъ ѣстъ все, не разбирая и не считаясь съ вкусовыми потребностями или предразсудками: енотовъ, собакъ, кошекъ, крысъ, лягушекъ, змѣй; онъ не только подбираетъ падающую около фонаря саранчу и тутъ же поѣдаетъ ее живьемъ, но и прячетъ въ карманы, чтобы дома, поджаривъ, накормить ею семью. Самые бѣдные люди, — а такихъ очень много, — несмотря на замѣчательную постановку дѣла правительственнаго продовольствія бѣдняковъ въ неурожайные годы изъ запасныхъ хлѣбныхъ складовъ, рыскаютъ вмѣстѣ съ отощавшими собаками по вонючимъ оврагамъ и помойнымъ ямамъ, чтобы найти хотя бы что-нибудь съѣдобное, въ крайнемъ случаѣ попрошайничаютъ, но, какъ правило, никого не ограбятъ изъ-за куска хлѣба. Нельзя отрицать того факта, что при необычайномъ трудолюбія, находчивости и изворотливости, китаецъ обыкновенно умѣетъ найти себѣ дѣло и заработать кусокъ хлѣба, и никогда не запьетъ съ горя. Нищій проситъ милостыню такъ: «капитана, дай работай, моя голодай».

Хотя китайскіе ученые различаютъ только пять основныхъ вкусовъ, какъ-то: горькій, кислый, солончаковый, пряный и сладкій, однако вкусовыя способности у мандариновъ дошли почти до такихъ же утонченныхъ состояній, какія наблюдаются у нашихъ аристократовъ. Европейца нерѣдко тошнитъ при одномъ видѣ того, что ѣстъ и пьетъ китаецъ съ явнымъ удовольствіемъ; этотъ, наоборотъ, не тронетъ нашей пищи, нашихъ напитковъ, если только онъ не голоденъ до крайности. Намъ противна ихъ приправа, они не переносятъ нашей, напр., горчицы, гвоздики, укропа, корицы, лавроваго листа и пр. Вообще, взбѣгая сношеній съ другими странами, населеніе Поднебесной Имперіи оставалось въ теченіе тысячелѣтій вѣрнымъ тѣмъ питательнымъ средствамъ и вкусовымъ веществамъ, которыя могла доставить имъ ихъ родина и къ которымъ народъ привыкъ.

Уже чрезвычайное разнообразіе и тонкость мелкихъ кустарныхъ издѣлій говорятъ о хорошемъ осязаніи въ пальцахъ китайскихъ рукъ, помимо всего другого, необходимаго для этого рода труда. Чувствительность кожи въ стопахъ у простолюдиновъ очень слаба, судя по босякамъ-чернорабочимъ и дженерикшамъ, которые, бѣгая по улицамъ, рѣшительно не обращаютъ вниманія на острія камней подъ ногами. Термическія ощущенія у насъ и у китайцевъ вѣроятно не вполнѣ совпадаютъ въ отношеніи чувственной окраски: мы, напр., чтобы освѣжиться, моемся холодной водой, они — подогрѣтой, а въ рѣчкахъ не купаются; у нихъ хотя употребляются прохладительные фруктовые напитки, но большинство людей придерживается обычая подогрѣвать все, что предназначено для питья, даже ханшину (водку). Противъ палящихъ лучей солнца въ большомъ ходу зонтики, что необходимо тѣмъ болѣе, что въ жару принято ходить съ открытой головой. Обмахиваніе лица вѣеромъ доставляетъ всѣмъ — отъ чернорабочихъ до мандариновъ — чрезвычайное удовольствіе, и этотъ съ нашей точки зрѣнія предметъ роскоши — является въ Срединномъ царствѣ необходимой частью національнаго костюма. Зимой одѣвается народъ, конечно, теплѣе, чѣмъ лѣтомъ, однако въ морозъ не носитъ ни рукавицъ, ни перчатокъ, а въ знойную пору рабочій элементъ ходитъ голымъ по поясъ даже на Сѣверѣ.

Разные знахарскіе пріемы хирургическаго леченія, связанные съ причиненіемъ болей, напр. прижиганіе каленымъ желѣзомъ, чистка трахомотозно измѣненной соединительной оболочки глазъ скребкомъ, наружныхъ слуховыхъ проходовъ костяной палочкой — переносятся китайцами съ поразительнымъ спокойствіемъ и мужествомъ. Въ войну 1900 г., приходилось невольно удивляться, какія тяжелыя пораненія и сложныя поврежденія выносились ими безропотно и безнаказанно. Они свободно выдерживали операціи безъ наркоза. Отношеніе въ сквознякамъ и рѣзкимъ колебаніямъ температуры, которые обычны въ фанзахъ, — поразительно безразличное. Въ Хабаровскѣ, въ осеннюю пору, когда русскіе кутались въ теплую одежду и ходили съ перевязанными щеками и кислыми минами, — наши желтокожіе братья работали на улицахъ еще полуголые и босые, и тѣмъ не менѣе смотрѣли бодрыми и веселыми. Съ другой стороны, вѣроятно, ни одинъ народъ на землѣ не относится такъ благоразумно въ своему здоровью, какъ китайцы. Малѣйшему недомоганію они придаютъ значеніе, какъ сигналу о необходимости принять мѣры предосторожности въ смыслѣ устраненія явныхъ причинъ въ заболѣванію. Они не изнѣженные нытики Европы, въ болѣзни приходящіе въ отчаяніе и безпечные при хорошемъ здоровьи, — нѣтъ. Китайца очень трудно напоить водкой, затащить въ публичный домъ, заставить работать ночью — онъ съумѣетъ увильнуть отъ предложенія, логически доказать соблазнителю вредъ, могущій послѣдовать. При всемъ своемъ миролюбіи, китайцы упорно, бунтами протестуютъ противъ распространенія въ ихъ странѣ вмѣстѣ съ вторженіемъ европейцевъ опія и водки. Изъ-за свойственной имъ осторожности въ отношеніи въ дурной погодѣ немало страдали, напр., въ свое время наши работы по постройкѣ манчжурской желѣзной дороги, хотя тѣ же люди относились безразлично или скептически къ вреду отъ худой пищи, заразы и грязи. Во время дождей рѣшительно никто на работу не приходилъ, хотя бы отъ этого всѣ терпѣли большіе убытки; но если погода стояла хорошая, то и праздникъ не задерживалъ ихъ муравьинаго трудолюбія.

III.

Трусость является одною изъ характерныхъ чертъ психологіи китайскаго народа, который въ войнахъ съ тюрками, монголами, манчжурами, японцами и, наконецъ, европейцами — всегда терпѣлъ пораженія и милліонныя потери въ людяхъ. Изъ недавнихъ событій стоитъ вспомнить, какъ бѣжали китайцы при первомъ слухѣ о войнѣ изъ Хабаровска, Владивостока, Портъ-Артура, Ньючуана, Гирина, Цицивара и т. д. Въ печальномъ дѣлѣ подъ Благовѣщенскомъ, они, побуждаемые стаднымъ началомъ, безъ малѣйшаго сопротивленія сотнями бросались въ Амуръ. Будь китайцы мало-мальски смѣлы и воинственны — знаменитое пекинское сидѣніе 1900 г. горсти людей среди полумилліона желтокожихъ развѣ кончилось бы тѣмъ, что было? Какъ извѣстно, незначительные по численности отряды европейскихъ войскъ входили въ многолюдные города при поразительно слабомъ сопротивленіи со стороны населенія. Даже войска, при встрѣчѣ съ непріятелемъ, удирали въ огромномъ большинствѣ случаевъ уже при первыхъ выстрѣлахъ, причемъ многіе солдаты сбрасывали съ себя въ поспѣшномъ бѣгствѣ все оружіе, шапку, куртку, подчасъ теряли штаны. Если артиллеристы не могли бѣжать, то только потому, что были прикованы цѣпями къ пушкамъ. При стрѣльбѣ изъ длинныхъ, тяжелыхъ ружей, двое становилось на колѣни, держа стволъ на плечахъ, а третій спускалъ курокъ; послѣ выстрѣла всѣ трое падали навзничь и оставались лежать, пока, переглядываясь, не убѣждались, что всѣ живы и надо вставать. Очень многіе солдаты стрѣляли изъ винтовокъ не впередъ, а черезъ собственное плечо назадъ, не глядя на врага и не соображая, что заряды летятъ въ небо. Потребность работать и привязанность въ домашнему очагу такъ велики, что люди, разбѣжавшіеся въ паникѣ, обыкновенно очень скоро, какъ ни въ чемъ не бывало, возвращались на свои пепелища. Интересно, что у китайцевъ нѣтъ пѣсенъ, прославляющихъ военные подвиги, которыми полна вся исторія европейцевъ. Военачальники — въ маломъ почетѣ, слабо олицетворяютъ собою силу и власть и не пользуются нравственнымъ вліяніемъ на толпу. Заслуживаетъ также упоминанія, что у дѣтей не наблюдается игръ въ солдатики или лошадки.

Если въ полѣ, во время сельскихъ работъ, шутки ради грозно гикнуть или свистнуть, то случается поднять изъ высокой травы сразу съ десятокъ китайцевъ, разбѣгающихся словно воробьи во всѣ стороны. Путешественники не разъ даже въ центрѣ Китая палками разгоняли тысячную толпу. Въ густо и исключительно китайцами населенной части Гонконга я какъ-то заблудился и, не видя возможности объясниться съ собравшейся вокругъ меня услужливой и любопытной толпой, куда надо ѣхать дженерикшѣ, въ досадѣ махнулъ рукой, съ цѣлью показать приблизительно направленіе, которое опредѣлялъ по стоянію солнца. И что же? Хотя я былъ въ партикулярномъ платьѣ и безъ оружія, толпа, болѣе сотни человѣкъ, думая, что я намѣренъ бить ее, такъ и шарахнулась въ сторону. Не безъ труда удалось успокоительными жестами снова приблизить ее къ себѣ.

IV.

Что боги въ народныхъ представленіяхъ являются не вселюбящями и всепрощающими, но очень страшными своей властью и трудно умолимыми въ гнѣвѣ, — легко убѣдиться, обойдя десятокъ буддійскихъ и даосскихъ кумиренъ. На грандіозныхъ фигурахъ боговъ, разставленныхъ у стѣнъ, имѣются, какъ вооруженіе, сѣкира, мечъ, колчанъ, кнутъ, словомъ — все, что должно символизировать власть и внушать страхъ. Боги земли, неба, лѣса, рѣки, войны и разные другіе, — а ихъ въ китайскомъ пантеонѣ безконечное множество, не имѣютъ вида какихъ-либо дѣйствительно существовавшихъ людей, — но представляютъ тѣлесное изображеніе иллюзорно искаженныхъ образовъ въ родѣ нашихъ домовыхъ, водяныхъ, лѣшихъ и тому подобныхъ созданій ада, и при этомъ такой пестрой окраски и оригинальной формы, что у зрителя-европейца рябитъ въ глазахъ и обнаруживается недоумѣніе на лицѣ. Мамки и няньки запугиваютъ этими страшными существами непослушныхъ дѣтей, и сознаніе человѣка съ раннихъ лѣтъ заполняется фантастическими чудовищными образами.

При обычномъ теченіи жизни, взрослые китайцы относятся къ своимъ идоламъ, собраннымъ въ кумирняхъ, съ поразительнымъ спокойствіемъ, пожалуй даже равнодушіемъ. Они рѣдко посѣщаютъ кумирни, курятъ въ нихъ табакъ, громко болтаютъ; случается, что, валяясь на полу, предаются своей неудержимой страсти — игрѣ въ карты. Однако идолы сразу оживаютъ въ коллективномъ сознаніи толпы въ дни праздниковъ, когда кумирня ярко освѣщаются многочисленными фонарями и курительными палочками, наполняются благоуханіемъ и чадомъ отъ сжигаемыхъ ароматическихъ веществъ и жертвенной бумаги, оглашаются звуками гонговъ и длинныхъ мѣдныхъ трубъ, напоминающихъ наши пастушьи свирѣли, но съ широкимъ раструбомъ на концѣ. Черезъ сильное одновременное возбужденіе зрѣнія, обонянія и слуха, при порчѣ вдыхаемаго воздуха, у собравшейся толпы народа порождается эмоція страха, развивается полетъ фантазіи, съ силою пробуждается вѣра въ могущество боговъ. Эти моменты языческаго богослуженія производятъ сильное впечатлѣніе на всѣхъ. Даже дѣти, принимающія участіе въ церемоніяхъ, бываютъ потрясены видѣннымъ до глубины души и уносятъ воспоминанія, оставляющія прочный слѣдъ въ сознанія. Съ ручками деревянными, костяными или металлическими идолами, которыми семьи обзаводятся для покровительства ремесла или иного дѣла и для памяти всѣмъ, особенно женщинамъ и дѣтямъ, въ обычное время люди обходятся тоже довольно пренебрежительно, но при равныхъ житейскихъ невзгодахъ и несчастьяхъ сейчасъ же обращаются въ нимъ за помощью.

Въ Китаѣ смотрятъ на жизнь разсудочно-просто и къ предстоящей смерти относятся удивительно спокойно, что отчасти объясняется вѣрою народа въ переселеніе души и въ загробное бытіе въ безтѣлесномъ состояніи. Часто всѣми любимый и близкій въ смерти человѣкъ еще не умеръ и, можетъ быть, не умретъ, а его уже моютъ и одѣваютъ въ покойницкій нарядъ. Преклонный возрастъ не страшитъ людей. Гости не спрашиваютъ хозяина: «Какъ ваше здоровье?», а обращаются съ вопросомъ: «Сколько вамъ лѣтъ?». Приличіе требуетъ не убавлять годы, какъ у насъ, а скорѣе немного накинуть. Чѣмъ меньше осталось жизни, тѣмъ больше почета и правъ. Старикъ, оставляя многочисленное потомство, знаетъ, что цѣль жизни достигнута, — у него есть семья, которая не разбредется во всѣмъ концамъ свѣта, а будетъ изъ поколѣнія въ поколѣніе у оставляемаго имъ очага оберегать традиціи предковъ, имя же его занесется на родовую табличку и будетъ предметомъ поклоненія. Чего же безпокоиться? Мало того, — старикъ доволенъ, когда ему сынъ даритъ прекрасный гробъ, который и бережется въ кумирнѣ годами. Многимъ китайцамъ даже смертная казнь страшна лишь постольку, поскольку голова, выставленная въ клѣткѣ, можетъ затеряться и останки вообще не будутъ тогда предметомъ поклоненія дѣтей и внуковъ. По господствующему . убѣжденію, душа только при цѣлости трупа дѣлятся нормально на три части; изъ нихъ одна идетъ съ тѣломъ въ могилу, другая переселяется въ родовую табличку, свято хранимую въ каждомъ домѣ, третья улетаетъ на небо. Если же голова отсѣчена и потеряна, то душа не успокоится, будетъ рыскать по ночамъ въ поискахъ ея, будетъ являться живымъ родственникамъ. По этой же причинѣ китайцы не могутъ допустить, чтобы европейскіе хирурги удаляли имъ части тѣла; неуспокоившихся духовъ и безъ того достаточно. Придворные евнухи всю жизнь хранятъ въ консервированномъ видѣ то, что у нихъ было удалено, дабы взять это съ собою въ могилу. Когда палачъ, роль котораго выполняетъ одинъ изъ подлежащихъ въ свою очередь смертной казни, поставивъ на колѣни въ рядъ лицъ, присужденныхъ въ отсѣченію головы, приступаетъ въ дѣлу, онъ даже инстинктивнаго протеста со стороны обвиненныхъ почти не встрѣчаетъ. Мало того, — пока одному снимаютъ голову, другой нерѣдко подмигиваетъ сосѣду: «твоя, молъ, очередь, готовься», и показываетъ жестомъ, какъ отрубятъ голову и какъ она покатится по землѣ.

V.

О необычайномъ распространеніи самоубійства въ Китаѣ извѣстно всѣмъ. Страхъ смерти подавляется привычнымъ, чтобы не сказать унаслѣдованнымъ, послушаніемъ младшихъ старшимъ: сынъ неизбѣжно покоряется и накладываетъ на себя руки или идетъ добровольно на плаху, если того требуетъ осерчавшій отецъ. Для мелкаго чиновника достаточно подчасъ одного совѣта высшаго начальника оставить земное существованіе, чтобы тотъ принялъ опій, мышьякъ или инымъ путемъ лишилъ себя жизни. Здѣсь играетъ, конечно, роль и подражаніе при сознаніи разумности и нравственности поступка въ извѣстныхъ обстоятельствахъ жизни. Вѣдь ставится же за самоубійство, вызванное подвигомъ добродѣтели, почетная арка. Когда жена, вслѣдъ за смертью мужа, рѣшается кончить жизнь самоубійствомъ, — а это бываетъ не очень рѣдко, — то наканунѣ печальнаго событія женщину навѣщаютъ ея родственницы, прощаются и напутствуютъ ее. Она съ достоинствомъ и видимымъ спокойствіемъ отвѣчаетъ на привѣты и добрыя пожеланія, ссылаясь на обязанность хорошей жены слѣдовать за мужемъ. Тутъ мы имѣемъ дѣло съ пережиткомъ сѣдой старины, когда при смерти мужа въ могилу шла обязательно и жена, не говоря о рабахъ и имуществѣ покойнаго. Нынѣ, впрочемъ, въ огромномъ большинствѣ случаевъ, бросается въ могилу маленькій бумажный или соломенный манекенъ, какъ символъ жены, а также модели любимыхъ мужемъ вещей. Страхъ передъ судомъ тоже часто является причиной самоубійства. Вообще, для сыновъ Поднебесной Имперіи наклонность къ самоубійству такъ же характерна, какъ, напр., для туземцевъ Кавказа — часто какъ будто унаслѣдуемая наклонность къ убійству другого лица.

Драки чрезвычайно рѣдки, и разбитыхъ физіономій отъ столкновенія людей между собою почти не бываетъ. Около харчевенъ, чайныхъ лавокъ, публичныхъ домовъ обыкновенно все обстоитъ спокойно и прилично: туда можно войти безъ опасенія встрѣтить непристойныя рѣчи и дурное поведеніе. Самое большое, что случается, кто то, что поссорившіеся отдерутъ другъ друга за косы, да и то если не наложитъ своего veto случайно подвернувшійся старикъ, имѣющій неограниченныя права надъ младшими возрастомъ. Большой праздникъ Новаго года или другой, въ честь Неба и Земли, и всѣ второстепенные, напр. фонарей, цвѣтовъ, домашняго очага и т. д., а также свадьбы — проходятъ тихо и благопристойно. Въ Хабаровскѣ, Благовѣщенскѣ, Никольскѣ-Уссурійскомъ и даже Владивостокѣ, гдѣ живетъ нѣсколько десятковъ тысячъ чернорабочихъ китайцевъ, невольно приходится поражаться ихъ приличнымъ поведеніемъ и въ будни, и въ праздники. Въ мѣстныхъ газетахъ, въ отдѣлѣ городскихъ происшествій, фигурируютъ они очень рѣдко, а полицейскіе участки переполнены не ими. Когда вы ѣдете въ колясочкѣ, въ Шанхаѣ, по самымъ люднымъ улицамъ, то на перекресткахъ, гдѣ собирается особенно много народа, полисмену монголу стоитъ только поднять палецъ и во всеуслышаніе провозгласить: «джентльменъ»! (ѣдетъ) — и толпа моментально разступается передъ дженерикшей, никто не осмѣливается даже поворчать, хотя бы про себя.

Отсутствіе оскорбительныхъ и угрожающихъ жестовъ и вообще грубости обусловливается не только удивительнымъ долготерпѣніемъ, но и въ значительной мѣрѣ поразительной трезвостью людей. Я искалъ среди китайцевъ пьяныхъ въ теченіе полугода — и не нашелъ ни одного^[4]. Что вино и водка порождаютъ склонность къ аффектамъ, преступленію, а также вносятъ дезорганизацію въ семью — китайцамъ отлично извѣстно, а потому народная нива давно очищена отъ алкоголиковъ — бамбукомъ. Этимъ отчасти можно объяснить, что уличные скандалы въ Китаѣ — явленіе чрезвычайно рѣдкое, въ противоположность тому, что наблюдается въ Европѣ. Пѣсенъ, подобныхъ «Weinlieder» нѣмцевъ, тоже нѣтъ. Въ поэзіи, которая лучше всего отражаетъ народную душу, воспѣваются миръ, тишина, незлобивость, почтительность сыновей, умѣренность, правильный трудъ, законная жена и семейное счастье. Содержаніе пѣсни должно быть съ китайской точки зрѣнія прежде всего тенденціозно-нравственно; къ тому же у нихъ пѣвецъ часто поетъ не отъ себя, а отъ имени отца, дѣда, отъ семьи или народа. Пѣсни игриво-неприличнаго содержанія можно услышать лишь въ большихъ городахъ, и то какъ исключеніе.

Европейскіе юристы, засѣдавшіе въ смѣшанныхъ судахъ въ Гонконгѣ, Шанхаѣ, Тяньцзинѣ и другихъ городахъ, и большинство синологовъ, изучавшихъ кодексы китайскихъ гражданскихъ и уголовныхъ законовъ^[5], заявляютъ, что они составлены разумно и логично, положенія содержательны и ясны при наивозможной краткости. Дѣйствительно, нелѣпые законы не могли бы сохранить колоссальное по размѣрамъ и населенію государство въ теченіе многихъ тысячелѣтій, тогда какъ кругомъ разныя цивилизаціи появлялись и вновь исчезали съ лица земли. Отдѣльныя статьи законовъ кажутся намъ, правда, странными, подчасъ смѣшными, но, связанныя съ другими, онѣ являются тѣми нитями, которыми сшито государство и способно было существовать и рости. Китайскій судъ вообще жестокъ съ вашей точки зрѣнія, но онъ обусловливается не гнѣвливостью толпы, не жаждой мести; да и жестокость сильно преувеличивается европейцами, немало писавшими по своему невѣжеству, что китайцы толкутъ въ ступахъ плѣнныхъ, пилятъ ихъ деревянными пилами, поджариваютъ людей на огнѣ и многое другое въ этомъ родѣ. Единичные примѣры изувѣрствъ въ отношеніи европейцевъ, — напр., изрѣзаніе на куски пойманныхъ враговъ, — при 427 милл. населенія, ничего не доказываютъ, какъ и немногіе случая отрѣзанія носовъ и ушей. Тѣмъ болѣе, что эта казнь и эти наказанія примѣняются китайцами по ихъ законамъ въ нѣкоторымъ ихъ собственнымъ преступникамъ. Знаменитый синологъ В. Васильевъ^[6] говоритъ: «Нигдѣ нѣтъ такой гуманности, какъ въ Китаѣ; нигдѣ, въ самыхъ демократичесвяхъ странахъ, не возвышается такъ рѣзко и безнаказанно голосъ правды; нигдѣ низшіе не пользуются такой свободой участвовать въ разговорахъ и дѣлахъ высшаго». Заявленіе это, по моему, безусловно справедливо.

VI.

Китайскій судъ приводитъ обыкновенно преступниковъ къ короткому чувствительному тѣлесному наказанію, въ выставленію съ колодкой на шеѣ на перекресткѣ улицъ или на мосту — въ назиданіе другимъ и на прокормленіе милостью, и, наконецъ, въ административной высылкѣ. Преступникъ, имѣющій престарѣлыхъ и больныхъ родителей, однако, прощается, какъ ихъ кормилецъ; если мужъ убьетъ жену, то сынъ не долженъ доносить; близкимъ родственникамъ, живущимъ не въ раздѣлѣ, разрѣшается скрывать преступленіе другъ друга, очевидно, чтобы не нарушать добрыхъ отношеній въ семьѣ, а мужьямъ и сыновьямъ дозволяется замѣнять собой женщинъ при несеніи наказанія. Въ Китаѣ имѣются тысячи бѣдняковъ, которые даютъ себя бить бамбукомъ или сажать въ тюрьму за деньги, вмѣсто настоящихъ преступниковъ, чтобы только прокормить семью. Чиновники и грамотные освобождены отъ тѣлеснаго наказанія. Изъ двухъ преступниковъ наказывается строже тотъ, кто первый далъ мысль совершить преступленіе. Мелкое воровство допускается, и нищіе, какъ шакалы, набрасываются на все, что съѣдобно, малоцѣнно и удобно для перехвата. Говорятъ, подкупъ судей считается въ Китаѣ не особенно предосудительнымъ, во уже необходимость денежной сдѣлки и унизительной мольбы о пощадѣ есть наказаніе для виновнаго и спасеніе семьи отъ надзора. Впрочемъ, законъ запрещаетъ тайный подкупъ, а допускаетъ открытый денежный откупъ за точно опредѣленныя мелкія преступленія, что часто смѣшивается авторами, писавшими о Поднебесной Имперіи, и что не совсѣмъ одно и то же.

Если даже согласиться съ миссіонерами, не въ мѣру строгими критиками невѣжества народа, что ежегодно, при обычномъ теченіи жизни, отъ смертной казни погибаетъ отъ 700 до 1.000 человѣкъ, то это вовсе уже не такъ много при 427 милліонахъ населенія. Въ послѣднее десятилѣтіе число отрубаемыхъ головъ страшно увеличилось, благодаря европейцамъ, то-и-дѣло требующимъ «высшаго наказанія» за всевозможные проступки. Китайскія власти, изъ трусости, примѣняютъ на каждомъ шагу тѣ статьи законовъ, которыя созданы были, какъ крайняя мѣра, болѣе для устрашенія, чѣмъ для примѣненія. Главное наказаніе остается — удары по мягкимъ частямъ тѣла бамбукомъ, однимъ изъ двухъ точно опредѣленныхъ по размѣру и вѣсу нумеровъ; число ударовъ насчитывается отъ десяти до ста, смотря по проступку. Не слѣдуетъ забывать, что удары бамбукомъ гораздо менѣе болѣзненны, чѣмъ нашими розгами. Административная высылка есть, напротивъ, очень тяжелое наказаніе для китайца, которому чуждо бродяжничанье; высшее его счастье — семейный очагъ и близость праха предковъ. Отъ преступленій должны удерживать, по мнѣнію китайскихъ правовѣдовъ, стыдъ или страхъ, — соотвѣтственно чему опредѣлено и наказаніе. Обстоятельства, ослабляющія вину, принимаются судомъ во вниманіе, и снисхожденіе допускается очень часто.

Пытки существуютъ болѣе какъ устрашающій факторъ. Онѣ примѣняются далеко рѣже, чѣмъ о нихъ пишутъ; къ тому же онѣ не такія звѣрскія, какія были еще такъ недавно въ Европѣ, и во сіе время существуютъ въ Турціи и Персіи. Такъ какъ экзекуція производится публично въ судѣ и на улицѣ, то картина, естественно, производитъ тяжелое впечатлѣніе на европейца. На самомъ дѣлѣ допущены закономъ только пытки въ видѣ тисковъ для пальцевъ рукъ и стонъ, а смертная казнь совершается лишь однажды въ годъ, всякій разъ съ вѣдома богдыхана. При самосудѣ ограничиваются пощечинами, ударами бамбука, держаніемъ голыми колѣнами на цѣпи, рѣдко выщипываніемъ волосъ и тому подобными способами причиненія боли. Жертвами истязаній дѣлаются, въ несчастью, чаще психопаты, сбивающіе съ толку общество и судью, ничего не понимающихъ въ психопатологіи. Обыкновенно преступники, разъ они уличены, сознаются сейчасъ же сами, и нѣтъ надобности прибѣгать въ насилію.

Нѣкоторыя преступленія въ Китаѣ чрезвычайно рѣдки, напр. грабежи, убійства въ запальчивости, растраты вслѣдствіе расточительности, оскорбленіе младшими старшихъ. Тяжбы о наслѣдствѣ почти не возникаютъ. Преступность китайцевъ противъ личности и собственности очень мала, если сопоставить съ общей цифрой населенія и сравнить съ таковой же преступностью европейцевъ. Знатоки утверждаютъ, что чувство законности врожденно въ каждомъ китайцѣ. Въ Китаѣ нѣтъ такого огромнаго количества тюремъ, какъ въ государствахъ Европы, и содержаніе преступниковъ, уже по причинѣ кратковременности заключенія, не поглощаетъ въ такой степени заработокъ честныхъ тружениковъ. Съ основными законами страны, правилами морали и церемоній знакомъ весь народъ, и губернаторы, тѣмъ болѣе уѣздные начальники, не занимаются сочиненіемъ законовъ, въ виду существующаго на этотъ счетъ запрета, и океану китайскаго народа не приходится то-и-дѣло приспособляться къ мнѣніямъ отдѣльныхъ высокопоставленныхъ лицъ и прилаживаться къ передѣлкамъ исторически сложившихся бытовыхъ устоевъ и заполнять тюрьмы людьми неспособными, въ силу своей психической организаціи, измѣнить ее. Бѣгство отъ суда — явленіе очень рѣдкое, и въ полиціи почти нѣтъ надобности, очевидно, потому, что въ случаѣ, когда преступникъ скрылся, — берутъ, держатъ въ тюрьмѣ и могутъ даже наказать отца или самаго близкаго старшаго родственника, чего, при почти врожденномъ сыновнемъ почтеніи и благоговѣніи передъ родными, не допуститъ самый деморализованный преступникъ. Съ другой стороны, оставить, забыть домъ, семью, гдѣ выросъ китаецъ, — это не вяжется со всѣмъ его психическимъ складомъ. Нерѣдко — сынъ идетъ въ судъ просить за отца наказать бамбукомъ его и судъ исполняетъ просьбу. Судиться вообще считается страшнымъ позоромъ, и законъ ставитъ дѣло такъ, чтобы мелкія преступленія разбирались и виновные карались старшимъ мужчиной въ семьѣ.

VII.

Едва ли существуетъ еще другой народъ на землѣ, у котораго на лицѣ было бы написано столько незлобивости, веселаго добродушія, спокойствія и, пожалуй, счастья, какъ у китайцевъ. Особенно симпатичны своею склонностью къ юмору ихъ дѣти. Однако, въ Китаѣ шумныхъ игръ не встрѣтишь ни въ проулкахъ, ни на дворахъ. У бѣдныхъ дѣти съ четырехлѣтняго возраста уже живутъ общими со взрослыми интересами, принимаютъ участіе и въ домашнихъ дѣлахъ съ повседневными заботами, и въ народныхъ празднествахъ съ веселыми иллюминаціями, ракетами, музыкой, несеніемъ дракона, пусканіемъ бумажныхъ змѣевъ и пр. Въ противоположность нашимъ дѣтямъ, они не любятъ бѣгать и лазать, — душевное свойство, какъ будто передаваемое по наслѣдству. И въ дѣтскихъ не слышно громкаго смѣха и крика, какъ и отчаянныхъ капризовъ, до топанія о полъ ногами включительно, что такъ обычно у насъ, когда и няньки, и мамки, и родители унимаютъ разбушевавшихся ребятъ. Меня поразило въ китайскихъ городахъ отсутствіе плачущихъ или дерущихся на улицѣ дѣтей, именно той картины, которая сразу предстала передъ глазами по возвращеніи въ Европу. Та тишина, съ которой сидятъ и учатся китайчата въ школѣ, какъ въ присутствія, такъ равно и въ отсутствіе учителя, невольно обращаетъ на себя вниманіе; дѣти поражаютъ послушаніемъ, трудолюбіемъ, неутомимостью, смышлёностью не по лѣтамъ, хотя школа, судя по предметамъ и способамъ преподаванія, должна бы, на вашъ взглядъ, заглушить даже зачатки пытливости и самобытности мышленія. По словамъ И. Коростовца, причиной хорошаго поведенія является не страхъ передъ наказаніемъ, а почти религіозное благоговѣніе передъ наставникомъ.

У китайцевъ свои печали, свои радости, намъ часто чуждыя и непонятныя. Въ общемъ, они, повидимому, болѣе склонны въ радости и смѣху, чѣмъ къ горю и слезамъ. Иногда они производятъ впечатлѣніе, положительно, какихъ-то чудаковъ. Гдѣ мы едва улыбаемся, они уже смѣются; гдѣ мы смѣемся — они хохочутъ; гдѣ мы хохочемъ — они надрываются отъ неудержимаго смѣха. Однако, если требуетъ приличіе, они отлично умѣютъ сдерживать эмоцію, напр. въ присутствіи старшихъ, когда считается неприличнымъ не только смѣяться, но даже чихать, сморкаться, плевать, кашлять и т. д. Женщины при встрѣчахъ не проявляютъ радости и восторга поцѣлуями; даже мать рѣдко цѣлуетъ своего ребенка, хотя относится къ нему съ искренней любовью. Знакомые просто обнюхиваютъ другъ друга или отвѣшиваютъ взаимные поклоны. Два пріятеля, встрѣтившись послѣ долгой разлуки, выражаютъ свою радость сжиманіемъ собственныхъ рукъ надъ грудью или потрясаніемъ кулаковъ передъ лицомъ знакомаго — жестомъ, который болѣе соотвѣтствовалъ бы гнѣву, желанію поколотить. Китайскія церемоніи вошли въ поговорку и установлены закономъ до крайнихъ мелочей^[7]. Поклоновъ, напр., насчитывается до восьми видовъ, и каждому — свое мѣсто: въ однихъ случаяхъ только киваютъ головой съ соотвѣтствующими жестами рукъ; въ другихъ — кланяются въ поясъ; въ третьихъ — падаютъ на колѣни опредѣленное число разъ, напр. три или девять, и т. д. Когда главнокомандующій вашей арміей пріѣхалъ въ Манчжурію, китайскія войска присѣдали на корточки, выражая этимъ верхъ почтенія и удовольствія отъ встрѣчи.

Забавы китайцевъ — всегда мирнаго характера: пусканіе бумажныхъ змѣевъ, доставляющее величайшее удовольствіе не только дѣтямъ, но и взрослымъ, устройство боевъ сверчковъ, разные фокусы, пантомимы, обѣды. За нелюбовь къ шумному веселью сыновъ Поднебесной Имперіи говорятъ почти полное отсутствіе у нихъ общественныхъ игръ и баловъ въ нашемъ смыслѣ, а также малая популярность театра. По словамъ о. I Іакинфа^[8] артистамъ дозволялось изображать: духовъ, мужчинъ, цѣломудренныхъ женщинъ, послушныхъ сыновей и покорныхъ внуковъ, какъ примѣры, поощряющіе благонравіе. Все неприличное, подрывающее нравственность, запрещено. Лицамъ, находящимся на государственной службѣ, не дозволено посѣщать театры, представленія акробатовъ, всякія гульбища, чтобы не давать народу дурныхъ примѣровъ праздности. Въ портовыхъ городахъ, гдѣ даются европейскіе спектакли, эти послѣдніе желтокожими не посѣщаются, такъ какъ содержаніе и исполненіе нашихъ произведеній имъ совершенно чужды и неинтересны. Постановка пьесъ китайцевъ — самая примитивная: сцена безъ занавѣса, съ убогими и неподходящими декораціями, такъ что приходится объявлять публикѣ, гдѣ происходитъ дѣло; женскія роли исполняются мужчинами, правда, очень искусно; зрители громко разговариваютъ во время спектакля; дѣйствія затягиваются подчасъ на нѣсколько дней. Содержаніе пьесъ прекрасно отражаетъ своеобразное народное міровоззрѣніе и семейный бытъ. Въ Европѣ выраженіе высшаго удовольствія въ театрахъ испоконъ вѣковъ сопровождается бурными апплодисментами, уничтожить которые не могла даже сдѣланная нѣкогда попытка ввести въ законы, въ наказаніе за такое нарушеніе тишины въ общественномъ мѣстѣ, смертную казнь. Китаецъ, напротивъ, никогда не апплодируетъ въ Китаѣ, а лишь выкрикиваетъ изрѣдка, какъ бы для поощренія, свое лающее: «хао, хао», что значитъ: «хорошо».

Поютъ китайцы и за работой, и при богослуженіи, и въ процессіяхъ. Во время войны 1900 г., меня поражало, что въ такой серьезный моментъ соціальной жизни одни китайцы, на манчжурскомъ берегу, сражались съ русскими войсками, другіе — на нашемъ — какъ ни въ чемъ не бывало, за работой пѣли себѣ подъ носъ пѣсенки.

Горе, несчастье китаецъ переноситъ съ величайшимъ мужествомъ, и забываетъ ихъ поразительно скоро. До крайности нетребовательный въ жизни, онъ способенъ мириться со всякими случайностями, невзгодами, и не приходитъ въ отчаяніе даже въ совершенно, повидимому, безисходномъ положеніи. Тоска по родинѣ есть самая сильная и продолжительная эмоція, которую онъ только можетъ испытывать; поэтому всякое путешествіе за предѣлы имперіи ему противно. Интересно, что обрядъ оплакиванія совершается не только женщинами, какъ вездѣ у отсталыхъ въ цивилизаціи народовъ, но и мужчинами. Всѣ приходящіе должны, согласно обычаю, проливать слезы, падая ницъ у гроба, справа или слѣва, смотря по возрасту, родству, общественному положенію и пр.; женщины и дѣвушки плачутъ за занавѣской. Еще болѣе странно — и на европейца дѣйствуетъ даже непріятно — поведеніе отца, у котораго только-что умеръ сынъ; когда родственники и знакомые начинаютъ собираться въ домъ, чтобы выразить сочувствіе родителямъ въ тяжелой утратѣ, они застаютъ хозяина дома не плачущимъ, а смѣющимся! Онъ встрѣчаетъ гостей на крыльцѣ съ веселой улыбкой на устахъ и приблизительно такими рѣчами: «Ха, ха, ха, слышали? Сынъ-то мой умеръ, кто могъ думать, вотъ забавно-то, ха, ха, ха»!.. Обряду траура въ Китаѣ придается государственная важность, и чиновникъ, потерявшій родителей, долженъ на продолжительный срокъ оставить службу. Заковъ даетъ самыя точныя указанія, по комъ, сколько времени и какъ совершать обрядъ траура, и опредѣляетъ размѣры наказанія за несоблюденіе его. Отмѣчу еще, какъ оригинальное явленіе, что свадебные наряды въ Китаѣ заказываются у гробовщиковъ, такъ какъ магазины для радостнаго и печальнаго событія — общіе.

VIII.

Китайцы — народъ физически крѣпкій. Ихъ кули и дженерикши развиваютъ большую силу. Впрочемъ, на нашемъ Дальнемъ Востокѣ пришлось убѣдиться, что ихъ чернорабочіе слабѣе русскихъ и работаютъ медленнѣе, во терпѣливѣе и настойчивѣе. Физическій трудъ совершается китайцами въ высокой степени механически, но усвоеннымъ изъ поколѣнія въ поколѣніе крайне однообразнымъ привычкамъ. Тамъ, гдѣ требуется работать и не разсуждать, имъ нѣтъ конкуррентовъ. Они способны развить дѣятельность необычайно большую и выполнить очень крупныя предпріятія безпрекословно и съ автоматической точностью. Постройка знаменитой китайской стѣны на протяженіи нѣсколькихъ десятковъ тысячъ верстъ свидѣтельствуетъ не только объ отсутствіи воинственности у народа, но еще болѣе о наличности замѣчательной трудоспособности. Китайцы по природѣ своей — люди подвижные и болтливые. Движенія ихъ плавны, размашисты и ловки, но своеобразны: въ нихъ есть что-то бабье, что заставляетъ нашихъ крестьянъ подсмѣиваться надъ ними и отрицать въ нихъ достоинство мужчинъ. Въ Китаѣ во всѣхъ школахъ испоконъ вѣковъ преподаются мимика, пантомима, жестикуляція и церемоніи вообще, какъ предметы очень существенные и обязательные, почему естественно, что въ движеніяхъ даже простолюдиновъ проглядываетъ нѣкоторая театральность.

Рѣчь — плавная, мягкая, музыкальная, для вашего уха пріятная, хотя сочетаніе звуковъ своеобразное, различное, и часто слышатся свистящіе звуки. Говорятъ люди не словами, какъ у насъ, а звуками, которые, сами во себѣ отдѣльно взятые, какъ утверждаютъ знатоки, не имѣютъ опредѣленнаго внутренняго смысла. Письмо состоитъ не изъ слагаемыхъ буквъ, а изъ іероглифическихъ знаковъ, представляющихъ собою понятіе о вещи. Свои романы, повѣсти и стихи вслухъ китайцы, кажется, не читаютъ; письмо предназначено для воспріятія зрѣніемъ, а не слухомъ. Рѣчь имѣетъ ту особенность, что звукъ «р» въ какомъ бы то ни было сочетаніи не встрѣчается. Чтобы артикулировать «р», языкъ, какъ извѣстно, приподнимается въ верхнимъ рѣзцамъ и приводится въ движеніе, причемъ вдоль его образуется углубленіе, по которому гонится воздухъ. Вотъ этого-то они сдѣлать и не могутъ. Обстоятельство это важно, такъ какъ указываетъ, что самая иннервація языка у нихъ не вполнѣ тожественна съ наблюдаемой у народовъ индо-германской группы.

Курьезно, что даже нѣтъ возможности изобразить звукъ «р» соотвѣтствующими іероглифами. Слоги «по» и «па» китайской рѣчи почти не воспринимаются ухомъ европейца, но слышатся ясно желтокожими. Они вмѣсто «тридцать-три» говорятъ «тилицати», а передъ словами «артиллерія» или «патруль» совсѣмъ пассуютъ. Хотя всякому языку свойственно измѣняться въ теченіе вѣковъ, но китайскій за 2500 лѣтъ мало измѣнился, судя по тому, что древнія письмена свободно читаются нынѣ. Съ другой стороны, для того, чтобы исчезъ такой звукъ, какъ «р», необходимы многія тысячелѣтія самобытнаго существованія народа или отсутствіе названнаго звука въ рѣчи и письмѣ съ самаго начала. Наиболѣе употребительные звуки и ихъ соединенія суть: «и, ли, у, уй, ю, вью, юнь, янь, чжи, узи, фу, ду, ча, ши, си, ай, хэ» и т. д. Очень часто сочетаніе гласныхъ и согласныхъ такъ оригинально, что, ихъ невозможно передать нашими буквами. Правильное произношеніе дается иностранцамъ весьма трудно, хотя бы они изучали языкъ очень долго. Линвисты считаютъ его самымъ труднымъ въ мірѣ. Какъ извѣстно, китайцы пишутъ справа налѣво и сверху внизъ, такъ что строки идутъ не горизонтально, какъ у насъ, а вертикально, а книгу читаютъ съ конца. Замѣчательно, что мужчины никогда не поютъ басомъ, женщины — контральто; пѣніе китайцевъ — фальцетное. И здѣсь имѣется, стало бытъ, нѣчто отличающееся отъ нашего, кроющееся въ особенности гортани или иннерваціи голосовыхъ связокъ.

IX.

Постановка земледѣлія, самаго древняго и почетнаго въ краѣ труда, доказываетъ удивительное терпѣніе, муравьиное трудолюбіе и отличное знаніе сельскаго хозяйства. Китайскія нивы считаются лучшими въ мірѣ. Способность людей къ ремесламъ и любовь къ этого рода труду изумительна: въ проулкахъ, гдѣ расположены мастерскія, работаетъ старъ и младъ съ такимъ рвеніемъ и напряженнымъ вниманіемъ, что нельзя не подивиться. Куда ни взглянешь — все и всюду свидѣтельствуетъ о необычайной борьбѣ за существованіе. При данныхъ условіяхъ только усиленно работающіе должны выжить; не успѣвающіе — вымрутъ. Имѣть мозоли на рукахъ въ обществѣ не считается постыднымъ, и власти, чтобы найти хунхуза, осматриваютъ у заподозрѣнныхъ субъектовъ прежде всего ладони. Многія знатныя лица отращиваютъ себѣ длинные ногти, чтобы всѣ звали, что имѣютъ дѣло съ честными гражданами, хотя и не занимающимися ручнымъ трудомъ.

Въ городахъ днемъ всѣ суетятся, бѣгутъ куда-то, тащатъ на рукахъ разныя легкія и тяжелыя вещи, но дѣлаютъ это какъ-то молча или изрѣдка перекидываясь словами. Ночью, когда все окутывается непроглядной тьмой и, по всеобщему убѣжденію, странствуютъ духи, — ни единаго человѣка, въ виду строгаго запрета выходить изъ дому, не встрѣтишь. Только удары въ гонги, для пробужденія сторожей, прерываютъ гробовую тишину. Послѣ проживанія въ китайскомъ городѣ шумъ отъ европейскаго кажется настоящимъ столпотвореніемъ вавилонскимъ. Конечно, дневная тишина, наблюдаемая даже въ большихъ городахъ, обусловливается въ значительной степени малымъ количествомъ громоздкихъ телѣгъ и экипажей, медленностью ихъ движеній, особымъ устройствомъ мостовыхъ, мягкостью обуви у людей и отсутствіемъ ея у рабочаго элемента, но главная причина кроется все-же въ природной нелюбви населенія въ шуму, какой-то боязнью его. Мнѣ бросалось въ глаза, что возница не имѣетъ права орать надъ толпою пѣшеходовъ «эй!», какъ у насъ, а долженъ спокойно и учтиво просить посторониться, хотя бы и спѣшилъ по дѣлу. Если ѣдетъ мандаринъ, то примѣняется попросту и палка, къ чему прибѣгаютъ, впрочемъ, очень рѣдко, такъ какъ къ представителю власти и закона китаецъ питаетъ, и безъ того большое почтеніе. Съ проѣздомъ чиновника связано въ народѣ всегда представленіе о дѣлѣ.

Крупный купецъ и мелкій торгашъ равнымъ образомъ поражаютъ деликатностью въ обхожденіи съ покупателями, необычайной оборотливостью въ своихъ дѣлахъ, разсчетливостью и предпріимчивостью. Купцы имѣютъ большую склонность рисковать всѣмъ своимъ капиталомъ при нелюбви въ расточительности, и потому въ будущемъ явятся опасными конкуррентами, для тѣхъ иностранцевъ, которые въ торговлѣ мало предпріимчивы. Мелкіе торговцы имѣютъ большую склонность къ обдѣлыванію всякихъ дѣлишекъ, занятію размѣномъ денегъ и даже ростовщичеству, чѣмъ китайцы напоминаютъ евреевъ. Однако къ распискамъ и письменнымъ договорамъ почти не приходится прибѣгать. Европейскіе коммерсанты и банкиры, имѣющіе съ китайской народной массой торговые обороты на десятки милліоновъ рублей, поражаются честностью купцовъ. Эта симпатичная черта народа удивляетъ невольно и европейцевъ-туристовъ, привыкшихъ у себя дома на родинѣ видѣть воровство во всѣхъ классахъ общества и на каждомъ шагу. Въ шумномъ и незнакомомъ портовомъ городѣ, положимъ, у пароходной пристани, можно послать любого, совершенно незнакомаго китайца купить что-нибудь въ лавкѣ и принести на пароходъ: онъ непремѣнно исполнитъ порученіе, хотя бы видѣлъ человѣка въ первый и послѣдній разъ въ обстановкѣ, гдѣ могъ бы легко исчезнуть съ деньгами безслѣдно. Исключенія, конечно, бываютъ, но рѣдко. До чего китайцы безкорыстны при всей ихъ бѣдности — видно изъ того, что они слишкомъ часто за большую услугу отказываются отъ вознагражденія, церемонно извиваясь и оправдываясь тѣмъ, что предложенная вами плата велика, что мелкую услугу можно оказать и даромъ, и разными софизмами. Назойливость нищихъ объясняется крайней бѣдностью многихъ людей, и она проявляется особенно въ отношеніи въ русскимъ, отличающимся щедростью при сравненіи, напр., съ англичанами. Въ портовыхъ городахъ только около русскихъ пароходовъ толпятся разные полуголые бѣдняки. Хунхузы — это продуктъ войнъ; въ мирное время они существуютъ болѣе въ абстрактномъ представленіи, чѣмъ на самомъ дѣлѣ.

X.

Всякое нарушеніе государственнаго строя въ Китаѣ крайне опасно въ виду необычайной численности населенія. и приспособленности въ опредѣленно сложившемуся исторически семейному и общественному быту. Самыя страшныя революціи, которыя только происходили на землѣ, были въ Поднебесной Имперіи… Въ эти историческіе моменты появляется на сцену даже людоѣдство. Къ счастью, децентрализація денежныхъ средствъ, званій, довольно равномѣрное распредѣленіе земельныхъ участковъ — дѣлали до сихъ поръ невозможнымъ участіе всего океана населенія въ народныхъ смутахъ, и возстанія пока были то же, что лѣсные пожары въ тайгѣ: погоритъ въ томъ или иномъ мѣстѣ и потухнетъ въ силу естественныхъ законовъ. Трудъ цѣнится очень низко, чѣмъ широко пользуются иностранцы. Китаецъ скорѣе умретъ съ голоду, — что и бываетъ въ иные годы въ возмутительныхъ размѣрахъ, — чѣмъ пойдетъ на убійство или грабежъ изъ-за денегъ. Случаи разбоевъ при нормальномъ теченіи государственной жизни въ отношеніи къ числу жителей — до крайности ничтожны. Но въ смутную пору, когда нарушается хозяйство и старикамъ грозитъ голодная смерть, мужская молодежь набрасывается на все съѣдобное, какъ шакалы на падаль.

Изъ мужчинъ, уже въ виду ихъ значительнаго численнаго преобладанія надъ женщинами, поневолѣ выдѣлилась издавна огромная масса людей въ чернорабочій элементъ, уходящій за предѣлы имперіи на заработки. Этимъ чернорабочимъ застѣннаго Китая не полагается, по обычаямъ страны, брать съ собою женъ, и потому, какъ правило, тысячи китайцевъ, живущихъ на нашей территоріи Дальняго Востока, въ Благовѣщенскѣ, Хабаровскѣ, Владивостокѣ и др. городахъ, и десятки и сотни тысячъ обитающихъ въ Японіи, на Малайскомъ архипелагѣ, въ Австраліи, Африкѣ, Америкѣ — все люди безсемейные. Замѣчательно, что они обнаруживаютъ равнодушіе въ женщинамъ тѣхъ народовъ, среди которыхъ селятся, особенно европейской крови, — вѣроятно вслѣдствіе глубокаго расоваго отличія, — и въ всеобщему удивленію почти не посѣщаютъ инородческихъ публичныхъ домовъ. Прижитыхъ на сторонѣ отъ смѣшанныхъ нравовъ дѣтей не полагается привозить на родину. Есть такіе фанатики, которые добровольно оскопляютъ себя только для того, чтобы, оставшись холостыми работниками, служить подспорьемъ многодѣтному отцу и дѣду.

Въ Китаѣ — вступить какъ можно скорѣе въ брачный союзъ и имѣть потомство до того привлекательно въ глазахъ молодежи, что обыкновенно вниманія перспективы тяжелой борьбы за существованіе удержать отъ брака не могутъ. Родственники, въ свою очередь, не препятствуютъ его заключенію, тѣмъ болѣе, что бракъ, по обычаямъ страны, обязателенъ для всѣхъ мужчинъ возраста отъ 20-ти до 30-ти лѣтъ и не подлежитъ расторженію. Царемъ въ домѣ является отецъ. Онъ отвѣчаетъ за всѣхъ; его наказываютъ, если кто-нибудь въ чемъ-либо провинится; зато и почитаютъ его члены семьи какъ нигдѣ. Сыновья бѣдныхъ родителей, для того, чтобы спасти семью, особенно отца, отъ голода, нерѣдко замѣняютъ за деньги кого-нибудь изъ присужденныхъ въ смертной казни и сами обрекаютъ себя на самоубійство съ полнымъ сознаніемъ святости дѣла. Въ результатѣ ни въ одномъ государствѣ не встрѣтишь такого огромнаго количества физически и психически крѣпкихъ дѣдовъ и прадѣдовъ, счастливо взирающихъ на свое разросшееся потомство и всей душой къ нему привязанныхъ. Боязнь стариковъ умереть на чужбинѣ, вдали отъ родныхъ, такъ велика, что они, уѣзжая куда-нибудь по дѣламъ торговли, везутъ съ собою, если позволяютъ средства, гробъ, предварительно сдѣлавъ распоряженіе о пересылкѣ трупа своего на родину. Умершаго на сторонѣ везутъ, если покойный былъ бѣднякомъ, на казенный счетъ. Какъ извѣстно, партія китайцевъ, работающихъ у насъ на чайныхъ плантаціяхъ около Батума, согласилась пріѣхать только на условіи, что въ случаѣ смерти кого-либо изъ нихъ тѣло будетъ отправлено на родину…

XI.

По разсужденіямъ китайцевъ, мощь и продолжительность существованія государства зависитъ не столько отъ качества и количества чиновниковъ и начальствующихъ лицъ, сколько отъ наилучшаго устройства семьи. При такихъ взглядахъ плодливость ихъ въ послѣдніе вѣка, несмотря на губительныя войны, пошла такъ быстро впередъ, что желтая раса стала угрожающимъ призракомъ для бѣлокожаго населенія всѣхъ частей свѣта. Изъ переполнившейся чаши — струи китайской крови потекли по всѣмъ направленіямъ въ образѣ колоніальныхъ чернорабочихъ Трансвааля, южной Австраліи, Бразиліи и т. д. Бѣда въ томъ, что эмиграція — почти исключительно мужская, а между тѣмъ отъ скрещиванія китайцевъ съ бѣлыми перевѣсъ беретъ желтая раса: отъ брака русской дѣвушки съ сыномъ Поднебесной Имперіи получаются китайчата; то же самое — если русскій женится на китаянкѣ, какъ видно хотя бы по казакамъ-албазинцамъ. Словомъ, метисы и въ психическомъ, и антропологическомъ отношеніи пріобрѣтаютъ азіатскій типъ. Подобные примѣры окитаиванія смежныхъ народовъ можно найти въ Нижней Индіи и въ нашемъ Туркестанѣ. На манчжурахъ видно, какъ начинаетъ поглощаться китайскимъ сфинксомъ тунгузская раса; на аннамитахъ — какъ по тому же пути ассимиляціи идутъ племена малайской группы. Необходимо также имѣть въ виду, что чистота крови въ Центральномъ Китаѣ поддерживается закономъ, запрещающимъ его населенію смѣшанные браки, — напр., китайцу изъ нѣдръ Поднебесной Имперіи нельзя жениться на манчжуркѣ, монголкѣ, сартянкѣ, малайкѣ и т. д.; такое постановленіе какъ бы санкціонируетъ совершающееся въ природѣ явленіе окитаиванія сосѣдей черезъ посредство народныхъ массъ, лежащихъ по окраинамъ.

Женщина, разъ вступивъ въ бракъ, уже не можетъ повидать своего мѣста назначенія въ домѣ, по крайней мѣрѣ до 45 лѣтъ, когда становится менѣе ограниченной въ правахъ и дѣйствіяхъ — мужемъ, отцомъ или дѣдомъ. Во избѣжаніе прямыхъ цѣлей семейнаго союза — дѣторожденія, женщинамъ возбраняется гдѣ бы то вы было показываться на глаза постороннему мужчинѣ. Въ этомъ отношеніи онѣ такъ осторожны и боязливы, что когда, напр., европейцы въѣзжали неожиданно въ китайскіе города, женщины нерѣдко бросались лицомъ въ грязь, чтобы предстать въ такомъ обезображенномъ видѣ. Дома имъ приходится смотрѣть лишь на собственную обстановку и свою обширную семью, такъ какъ, согласно закону и обычаю страны, всѣ окна жилища обращены во внутренній дворъ. При искусственномъ исправленіи стопъ и послѣдовательной атрофіи мускулатуры нижнихъ конечностей, ноги превращаются въ подобіе палокъ, такъ что вѣтеръ и тотъ сбиваетъ подчасъ женщинъ на землю, словно карточный домикъ; при такихъ условіяхъ далеко изъ дому не уйдешь. Въ основѣ страннаго и нелѣпаго обычая самокалѣченія лежитъ отчасти слѣпое подражаніе привычкѣ, выгодной для роста государства въ смыслѣ количества людей.

На психическій складъ женщины затворническая жизнь кладетъ, конечно, особый отпечатокъ. Въ то время, какъ мужчины развиваются духовно и въ школахъ, и въ общенія съ людьми въ торговлѣ и путешествія, умственныя способности женщинъ принуждены оставаться на сравнительно низкой ступени развитія, такъ какъ дѣвушка, едва выйдя изъ дѣтскаго возраста, должна по волѣ и указанію родителей вступить въ бравъ, затѣмъ отрожать 7—12 чел. дѣтей, всѣхъ выкормить, одѣвать, обучать труду, вѣжливости, сказкамъ, а если она крестьянка, ей приходится еще работать въ полѣ. При такихъ условіяхъ изъ нея выработалась лучшая мать въ свѣтѣ, замѣчательная хозяйка дома — и только. Она безропотна, спокойна, вѣжлива, но и безцвѣтна съ точки зрѣнія европейца, такъ какъ интересы ея ограничиваются семьей. Она довольна своимъ положеніемъ, хотя всегда сознаетъ, что можетъ быть послана и обратно къ родителямъ, если обнаружитъ сварливый характеръ, болтливость, завистливость, непочтительность къ роднымъ мужа и старшимъ, нерадѣніе къ хозяйству и тѣмъ болѣе развратное поведеніе; за послѣднее она можетъ быть предана даже смертной казни. Румяна, бѣлила, цвѣты въ прическахъ не могутъ скрасить духовную односторонность. Однако, хотя женщина сведена на степень плодящейся самки и ограничена въ своихъ правахъ до крайности, мужъ обыкновенно не злоупотребляетъ силой, не бьетъ жены, и она не ропщетъ на свое семейное и соціальное положеніе, привыкнувъ къ нему тысячелѣтіями. Въ Китаѣ есть и очень умныя женщины, но онѣ безплодны или малолѣтны и плохія матери, почему не удовлетворяютъ идеалу семейнаго счастья. Весьма странно, что онѣ чаще встрѣчаются въ публичныхъ домахъ, соотвѣтствующихъ, впрочемъ, нашимъ клубамъ, худа захаживаютъ, вопреки существующему закону, нерѣдко и семейные люди — послушать новости, поговорить на легкія темы; этихъ дамъ приглашаютъ также въ дома на званые обѣды, на которыхъ законнымъ женамъ бывать не полагается. Дамы ведутъ себя, однако, поразительно прилично. Какъ это вы странно, но Гессе Вартегъ^[9] совершенно справедливо утверждаетъ, что въ Китаѣ «женщина уважается и почитается не меньше, чѣмъ у народовъ, считающихся куда болѣе цивилизованными, и едва ли можно найти женъ нравственнѣе, цѣломудреннѣе, добродѣтельнѣе китаянокъ и въ поведеніи, и въ одеждѣ». Правительство заботится о нравственности женщинъ и вноситъ въ правила статистики имена и фамиліи самыхъ добронравныхъ. Къ поощренію нравственности дѣвушкамъ и вдовамъ за цѣломудренное поведеніе ставятся тріумфальныя арки едва ли не въ одномъ только Китаѣ.

Чѣмъ многодѣтнѣе семья, тѣмъ больше славы отцу и лучше общественное положеніе матери. При отсутствіи дѣтей мужъ беретъ «добавочную жену» съ ограниченными правами или покупаетъ за деньги мальчиковъ у бѣдняковъ въ голодный годъ. Продажа всходитъ изъ своеобразнаго понятія о нравственности. Такъ, въ купчихъ нерѣдко отецъ оговариваетъ, что только крайняя нужда заставляетъ его жертвовать однимъ членомъ семьи для блага остальныхъ. При существованіи купли и продажи дѣтей, воспитательная роль ложится на населеніе довольно равномѣрно, что уменьшаетъ нищету и раннюю смерть не въ мѣру многодѣтныхъ и обогащеніе лицъ, не обремененныхъ многочисленной семьей. Китаянки, не имѣющіе мальчиковъ, чтобы избѣгнуть позора, доставить мужу посмертное счастье почитанія души его и удовлетворить свой материнскій инстинктъ, нерѣдко крадутъ ихъ тамъ, гдѣ находятъ это удобнымъ и безопаснымъ. Дѣтей онѣ очень любятъ. У каждыхъ воротъ можно видѣть, какъ ласково относятся взрослые въ дѣтямъ, въ каждой лавкѣ — какъ любятъ старики своихъ внучатъ.

Дѣтоубійство распространено въ краѣ далеко не такъ сильно, какъ принято думать на основаніи слишкомъ частаго нахожденія трупиковъ на задворкахъ, огородахъ и семейныхъ кладбищахъ. Необходимо имѣть въ виду, что, помимо необычайной густоты населенія и огромной рождаемости, дѣти до семи лѣтъ, согласно исторически сложившемуся обычаю, не подлежатъ погребенію по правиламъ Конфуція или буддійской религіи, и въ народѣ существуетъ убѣжденіе, что въ такомъ возрастѣ души еще нѣтъ, стало быть тѣла, послѣ смерти, по-просту выбрасывать на съѣденіе свиньямъ, собакамъ и воронамъ не грѣшно и не преступно. При эпидеміяхъ скопленіе дѣтскихъ трупиковъ на виду у всѣхъ тѣмъ болѣе естественно, что и взрослыхъ умершихъ иногда вмѣсто того, чтобы похоронить, — просто, отнеся въ поле, бросаютъ. Во Владивостокѣ русской администрація немало приходится бороться съ этимъ зломъ. По китайскимъ законамъ, если покойникъ оставляется въ полѣ непохороненнымъ не собственными дѣтьми, а людьми чужими, то тутъ пѣтъ ничего преступнаго. Нерѣдко бываетъ, что мать проливаетъ горькія слезы надъ опасно заболѣвшимъ ребенкомъ, котораго она завтра своими же руками мертваго выброситъ въ помойную яму. Нѣтъ спору, что самые бѣдные люди излишнихъ дѣвочекъ иногда топятъ, вѣрнѣе — разрѣшаютъ это дѣлать услужливымъ повитухамъ сейчасъ же послѣ рожденія, какъ у насъ поступаютъ съ ненужными котятами и щенятами. И тутъ мотивъ довольно философскій: родители на семейномъ совѣтѣ рѣшаютъ, что имъ выкормить дитя и впослѣдствіи выдать замужъ не хватитъ силъ и средствъ, а обставлять человѣку жизнь страдальчески уже на первыхъ же ступеняхъ — безнравственно. Пусть, думаютъ, гибнетъ ребенокъ, прежде чѣмъ пробудится въ немъ сознательная жизнь, появится душа. Законы страны ясно формулируютъ запретъ совершать дѣтоубійство, и если вопреки этому въ послѣднее десятилѣтіе оно стало сильно увеличиваться, то причиною служатъ необычайно сильный ростъ государства и усиленіе борьбы за существованіе. Нельзя также не отмѣтить факта, что печальное явленіе больше наблюдается на югѣ, куда мусульманство внесло жестокосердіе.

У китайцевъ въ поразительно молодыхъ годахъ развертывается самосознаніе, способность въ критикѣ и анализу окружающихъ явленій и въ активному участію въ борьбѣ за существованіе. Въ лавкахъ 7—10-лѣтніе мальчики, подъ руководствомъ отца или дѣда, тщательно выводятъ іероглифы и рисунки тушью на ящикахъ или посудѣ, ведутъ счетъ деньгамъ и прочее. Мальчикъ десяти лѣтъ уже можетъ жить совершенно самостоятельно, въ то время какъ у васъ человѣкъ въ двадцать-три года сплошь да рядомъ все еще, «какъ учащійся», въ глазахъ общества не вмѣняемъ въ своихъ поступкахъ, а предоставленный самому себѣ — по неприспособленности, слишкомъ часто не въ состояніи идти безъ помочей и легко падаетъ «на дно» народнаго моря, превращаясь въ типъ «бывшихъ людей».

Взрослый сынъ Поднебесной Имперіи представляетъ собою индивидуумъ съ опредѣленно-сложившимся міровоззрѣніемъ, ясными представленіями объ основахъ нравственной жизни въ національномъ смыслѣ, уравновѣшеннымъ поведеніемъ, упорнымъ трудолюбіемъ, настойчивымъ характеромъ и всѣми другими качествами, которыя лично ему необходимы для вступленія въ самостоятельную жизнь и наиболѣе выгодны для сохраненія цѣлости общества. У мужчинъ внѣшнимъ признакомъ гражданской и политической правоспособности является, намъ смѣшно сказать, коса, которой дорожитъ каждый человѣкъ, какъ у насъ полкъ своимъ знаменемъ. Лишить китайца косы хуже по своимъ послѣдствіямъ, чѣмъ высѣчь горца Дагестана. Кто возвратится безъ нея въ общество, въ родное село, домъ — лишается всѣхъ правъ; на него нападаютъ соотечественники, какъ муравьи на своего же товарища, которому отрѣзали сяжки, какъ стая воровъ на свою же товарку, которую, какимъ-либо образомъ обезобразивъ, люди выпустили на свободу.

Въ музеѣ Восточнаго отдѣленія Императорскаго Русскаго Географическаго Общества въ Хабаровскѣ можно видѣть цѣлый шкапъ статуэтокъ (бурхановъ), изображающихъ боговъ плодородія въ самыхъ омерзительныхъ видахъ. Европеецъ, возмущаясь до глубины души неприличной картиной, спѣшитъ сдѣлать выводъ о чрезвычайно низкой степени нравственности населенія Срединнаго царства. Однако эти идолы, изображающіе такъ реально боговъ, въ Китаѣ вовсе не служатъ для возбужденія эротическихъ мыслей и темой неприличныхъ рѣчей; ихъ назначеніе — просто и откровенно напоминать, что источникъ земного счастья лежитъ въ оставленіи потомства и въ воздаяніи молитвъ о дарованіи дѣтей. Во всякомъ случаѣ, въ музеѣ китайцы смотрятъ на этихъ идоловъ съ серьезной миной или проходятъ мимо равнодушно, въ то время какъ европеецъ хихикаетъ, радуясь своимъ непристойнымъ поясненіямъ.

При большомъ талантѣ къ художеству, наши желтокожіе, однако, иногда злоупотребляютъ привычкой общества къ откровеннымъ картинамъ и помѣщаютъ неприличныя изображенія на посудѣ, шкатулкахъ, шолковыхъ платкахъ и пр., — впрочемъ, больше для проѣзжихъ черезъ портовые города европейцевъ, которые очень падки на эти вещи и выгодно платятъ. Понятіе о стыдѣ у нихъ и у насъ вообще не одно и то же. Выпить излишекъ водки или вина считается верхомъ безнравственности; за такой поступокъ назначается односельчанами наказаніе бамбукомъ; совершать же естественныя отправленія открыто и гдѣ кому угодно — не возбраняется. Въ южномъ Китаѣ всѣ взрослые, даже самой безупречной нравственности, ходятъ одѣтыми лишь на половину, а дѣти — и вовсе голыми. У бѣгущаго вмѣсто лошади впереди колясочки (дженерикши) часто спадаетъ поясокъ вокругъ таліи и промежности, такъ что сзади видно все, что видѣть сѣдоку не слѣдовало бы, но возница этимъ нисколько не смущается. Когда онъ встрѣчаетъ голую женщину, ему вовсе не приходятъ въ голову сейчасъ же дурныя мысли. Когда я въ Сайгонѣ сталъ разспрашивать пришедшихъ на палубу аннамитовъ и малайцевъ, какая между ними разница, одинъ услужливый китаецъ, желая показать, что онъ мусульманинъ и подвергся обрѣзанію, моментально обнажилъ свое тѣло, къ ужасу присутствующихъ пассажировъ — мужчинъ и дамъ, и былъ крайне удивленъ тому эффекту, который произвелъ на общество. Невольно вспомнилось мнѣ по контрасту, какъ, наоборотъ, мусульманинъ кавказскій, хотя бы больной, неохотно показываетъ свои запретныя части тѣла даже врачу: иной готовъ скорѣе умереть.

Извѣстно, что въ Китаѣ не считается позорнымъ дѣломъ, если дѣвушка идетъ на содержаніе или въ публичное заведеніе съ разрѣшенія родителей. Нерѣдко матери даже продаютъ дочерей на короткое время; выручаемыя деньги идутъ не на увеселенія или наряды, а на самыя необходимыя потребности дома. Родители открыто предлагаютъ дѣвушкамъ выбирать бракъ или свободу. Середина, т.-е. тайная проституція, не допускается, а дорогу приходится выбирать разъ навсегда, такъ какъ она обставлена опредѣленными правами и обязанностями. На сто дѣвушекъ девяносто-девять предпочитаютъ бракъ и добровольно отказываются отъ свободы. Измѣна замужней карается очень строго и составляетъ величайшую рѣдкость; отъ мужа зависитъ, въ какой мѣрѣ дать женѣ свободу и какъ наказать виновную. Есть мужья, которые по бѣдности продаютъ своихъ женъ, особенно строптивыхъ или безплодныхъ, — правда, не какъ рабынь. Иной даетъ жену на прокатъ для оплодотворенія, что съ европейской точки зрѣнія очень странно, тѣмъ болѣе, что совершается этотъ поступокъ открыто; наконецъ, женатый можетъ обзавестись наложницей съ правами рабыни. Извѣстно, что въ Китаѣ неженатые мужчины и незаконныя жены не удостаиваются погребенія. Съ другой стороны, по законамъ страны, направленнымъ противъ проституціи, предающіеся половому разврату подвергаются тѣлесному наказанію. Наше понятіе о нравственности, не всегда приложимо въ населенію Поднебесной Имперіи и съ критикой надо быть вообще очень осторожнымъ, такъ какъ государственный строй Китая чрезвычайно сложенъ и устои его намъ мало извѣстны.

Многіе судятъ о нравственности китайцевъ по обилію публичныхъ домовъ въ Шанхаѣ, Гонконгѣ, Тяньцзинѣ или Пекинѣ. Но дома эти содержатся гораздо болѣе для проѣзжихъ и осѣдлыхъ европейцевъ, которые посѣщаютъ ихъ очень охотно, какъ изъ простого любопытства, такъ и изъ потребности, какъ люди большей частью холостые и не принадлежащіе въ лучшимъ представителямъ своихъ народовъ. Даже содержательницы названныхъ заведеній слишкомъ часто европейки, скупающія желтокожихъ дѣвочекъ у бѣдняковъ. Въ портовыхъ городахъ, гдѣ европейскіе кварталы находятся рядомъ съ китайскими, нѣмцы, французы, англичане съ внѣшней стороны производятъ впечатлѣніе людей менѣе нравственныхъ при сравненіи съ коренными жителями края. Въ сельскомъ населеніи, — а таковымъ оно въ Китаѣ и является, — половой развратъ во всякомъ случаѣ отсутствуетъ.

Богдыханъ, отецъ всѣхъ подданныхъ, существуя, главнымъ образомъ, въ абстрактномъ представленіи подобія божества, является верховнымъ сдерживающимъ началомъ. Правителями страны являются фактически вице-короли, около которыхъ группируются народныя массы, могущія при извѣстныхъ условіяхъ выдѣлиться въ самостоятельные общественные организмы. Чиновниковъ и вообще привилегированныхъ и дорого оплачиваемыхъ руководителей и контролеровъ общественной жизни сравнительно съ податной народной массой въ странѣ очень мало, что стоитъ въ связи, между прочимъ, съ чрезвычайно слабымъ развитіемъ честолюбія и зависти у людей. Если должности и покупаются часто на деньги, то необходимо имѣть въ виду, что берутся на службу лишь выдержавшіе соотвѣтствующіе государственные экзамены.

Чиновники очень любятъ денежныя сдѣлки, что часто приноситъ явный вредъ обществу. Способнымъ стоять во главѣ правительственнаго учрежденія считается всякій хорошій и зажиточный семьянинъ, лишь бы взгляды его и образъ жизни отвѣчали исторически сложившимся нравамъ и обычаямъ страны. По служебной лѣстницѣ менѣе достойные идутъ не вверхъ, а внизъ; однако быстрыхъ паденій, какъ и крупныхъ движеній въ смыслѣ житейской карьеры, мало. Невольно обращаетъ на себя вниманіе, что въ Китаѣ передъ закономъ всѣ равны, и высшіе чиновники, совершившіе преступленіе, также подлежатъ суду и наказанію, какъ и низшіе. Къ высшимъ чинамъ предъявляются даже слишкомъ большія требованія благонравія. Замѣчателенъ также обычай чиновниковъ оффиціально самимъ сознаваться въ своихъ ошибкахъ, что не всегда объяснимо ханжествомъ. Много въ странѣ очень хорошихъ чиновниковъ и поразительно откровенныхъ. Военные вербуются изъ проданныхъ въ рабы преступниковъ и лицъ, присужденныхъ къ ссылкѣ, а также изъ монголовъ, манчжуровъ, манегровъ и другихъ окружающихъ Китай кольцомъ родственныхъ племенъ и разныхъ метисовъ. Торговля рабами не носитъ того постыднаго характера, какимъ она была еще такъ недавно въ Турціи. Рабы и рабыни являются членами семьи лишь съ слегка и часто временно ограниченными правами и положеніемъ своимъ, повидимому, довольны. Купившіе рабовъ обязаны, напримѣръ, въ теченіе извѣстнаго времени поженить ихъ на рабыняхъ, не препятствовать желанію откупиться, не обижать ихъ и т. д. Сословныя различія выражены въ Китаѣ, въ смыслѣ правъ, слабо. Аристократія малочисленна и въ общественной жизни не играетъ никакой роли.

XII.

Хотя книгопечатаніе было извѣстно китайцамъ гораздо раньше, чѣмъ европейцамъ, но ихъ науки — астрологія, географія, исторія, свѣтская и церковная философія, юриспруденція разрабатывались главнымъ образомъ въ устныхъ преданіяхъ изъ поколѣнія въ поколѣніе; поэтому у народа упражнялась преимущественно память, которая и достигла предѣловъ возможнаго при данныхъ условіяхъ. Для изученія двухъ тысячъ іероглифическихъ знаковъ, необходимаго для элементарнаго образованія, восемь тысячъ для средняго и во крайней мѣрѣ двадцать-четыре тысячи для высшаго, требуется помимо удивительнаго терпѣнія и сильное напряженіе памяти. Не легко помнить также всѣ церемоніи, родословныя, преданія, знать которыя считается необходимымъ для всякаго образованнаго человѣка. Способъ изученія книгъ, церемоній, генеалогическихъ таблицъ, китайскихъ классиковъ наизусть въ томъ порядкѣ, въ какомъ они написаны, требуя много времени и энергіи, не благопріяіствуетъ развитію способности самостоятельнаго мышленія. Феноменальной памятью обладаютъ не только ученые, но также уличные пѣвцы и разсказчики.

Склонность въ Китаѣ къ пустому фантазированію необычайна. Легковѣріе поразительное. Большинство бунтовъ возникало на почвѣ дикихъ суевѣрій. Вѣра въ чудесное и сверхъестественное безгранична. Духовъ всѣ страшно боятся, въ нихъ заискиваютъ, имъ приносятъ жертвы. Дома строятъ окнами во дворъ для того, чтобы души самоубійцъ, непогребенныхъ, неоплаканныхъ, и пр., не вторгались; подземныхъ каналовъ не устраиваютъ, чтобы не дать духамъ дорогу для странствованія; на улицахъ ставятъ загородки, чтобы мѣшать ихъ пролету; вспыхнетъ эпидемія — виноваты опять они, и чтобы разогнать ихъ, бьютъ въ гонги и барабаны, стрѣляютъ изъ ружей, пускаютъ ракеты и производятъ всѣми возможными способами шумъ. Безчисленныя фантастическія преданія и замысловатыя по содержанію легенды, испоконъ вѣковъ укоренившись въ народѣ, поддерживаютъ вѣру его въ этихъ безтѣлесныхъ созданій, въ ихъ вліяніе на судьбу человѣка и въ единственную возможность уберечься отъ нихъ званіемъ соотвѣтствующихъ заклинаній и талисмановъ. Всякаго рода суевѣрія, предразсудки сковываютъ мысль людей до послѣдней степени и въ то же время ложатся въ основу всей духовной жизни, всего міровоззрѣнія народа. Только боязнью передъ духами и неустанной борьбой съ ними народа объясняются многіе обряды, привычки, поступки, кажущіеся намъ подчасъ странными.

Изгнаніемъ злого духа изъ человѣка, иначе — леченіемъ душевно больного, занимаются въ даосскихъ и буддійскихъ кумирняхъ жрецы, которые, производя пассы гипнотизера и призывая въ помощь бога медицины — Яована, приносятъ жертвы отъ имени молящихся. Помѣшанный сплошь да рядомъ поднимаетъ переполохъ въ цѣломъ селеніи, порождаетъ вражду среди мирно жившихъ сосѣдей, подчасъ даже междоусобную войну. Его, какъ одержимаго нечистымъ духомъ, везутъ въ кумирню; тамъ жрецъ, сдѣлавъ подобіе человѣка изъ бумаги, послѣ нѣсколькихъ таинственныхъ обрядовъ, заставляетъ бѣснующуюся душу перейти въ манекена, который сжигается передъ богомъ медицины. Въ результатѣ родственники больного, а подчасъ и все населеніе деревни успокаиваются. Жрецы поддерживаютъ въ народѣ суевѣрія, не умѣя иллюзію или галлюцинацію отличить отъ реальныхъ воспріятій, бредъ помѣшаннаго отъ нормальнаго мышленія человѣка, и поэтому отчасти невольно эксплоатируя невѣжественную толпу. Въ кумирняхъ, въ таинственной обстановкѣ, производятся и спиритическіе сеансы, дающіе толпѣ неизсякаемый матеріалъ для фантастическихъ разсказовъ и бредней всякаго рода. основанныхъ на ложномъ толкованіи искусственно вызванныхъ обмановъ чувствъ. Въ VII вѣкѣ богдыханъ Тайцзунь страдая галлюцинаціями, и съ тѣхъ поръ въ дверямъ каждаго дома принято наклеивать грозныя изображенія боговъ-покровителей воротъ. Естественно, что въ такой странѣ дикихъ суевѣрій колдуны и гадальщики находятъ себѣ широкую арену дѣятельности, а сборники предсказаній, толкованій сновъ составляютъ важный отдѣлъ въ народной литературѣ.

Китайцы — всѣ поэты по темпераменту. Ихъ способность къ стихосложенію поразительна, любовь въ природѣ — удивительная. Они берегутъ всякую животную тварь изъ жалости, и охота ради удовольствія имъ противна. Китайцамъ доставляетъ величайшее наслажденіе слушать пѣніе пернатыхъ обитателей священныхъ рощь или стрекотаніе сверчковъ и цикадъ. Ихъ любовь къ цвѣтамъ-хризантемамъ, нарцисамъ, жасмину, піону, азаліямъ, абрикосамъ и др. умилительна, но они до сихъ поръ не проявили способности къ строго научнымъ ботаническимъ изслѣдованіямъ. Ихъ склонность къ фантазированію не дала возможности развиться географіи, астрономіи и др. наукамъ до надлежащей высоты, несмотря на большое уваженіе народа къ знаніямъ.

Если у китайцевъ память и фантазія развиты феноменально, зато научное мышленіе вращается въ однообразномъ кругу мистицизма и практической морали, перетолковыванія генеалогическихъ преданій и теософическихъ системъ, въ чемъ народъ достигъ той степени, дальше которой идти некуда. Въ результатѣ мы плохо понимаемъ ихъ книги, а они — наши. Въ противоположность тому, что наблюдается у насъ, — въ Китаѣ школьное образованіе начинается съ изученія философіи и заканчивается стихосложеніемъ и литературой. Вопросы, что нравственно и прилично и что нѣтъ, кладутся въ основу школьной науки, и знаніе главныхъ этическихъ началъ ставится выше всего. Искаженіе текстовъ философскихъ системъ Лаоцзы (600 л. до Р. Хр.), Мэнцзы (родился въ 371 г. до Р. Хр.), Конфуція (род. въ 511 г. до Р. Хр.) и ихъ комментаторовъ не допускается, и всѣ разсужденія ученыхъ вращаются въ однообразныхъ схоластическихъ рамкахъ. Однако даже механически схваченное въ школахъ содержаніе книгъ, хотя бы оставалось совершенно неусвоеннымъ и непродуманнымъ, несомнѣнно оказываетъ свое вліяніе на нравственность населенія. Очень многое изъ соціальной жизни китайцевъ нашего времени объясняется вліяніемъ на нихъ древнихъ философскихъ системъ, и наоборотъ, все ученіе хотя бы Лаоцзы есть въ сущности описаніе основныхъ духовныхъ идеаловъ расы. Да и всѣ другіе древніе философы, начиная съ Мэнцзы и Конфуція, собственно собирали въ системы и записывали только то, что видѣли вокругъ себя и что считали наилучшимъ. Изъ всѣхъ ихъ произведеній вытекаетъ одно несомнѣнно, что по своему психическому складу въ теченіе 2500 л. раса осталась безъ измѣненій, а стало быть мнѣніе о возможности передѣлать китайцевъ, въ отношеніи душевныхъ свойствъ, въ европейцевъ не имѣетъ подъ собою научнаго основанія.

Какъ физическій, такъ и умственный трудъ совершается у китайцевъ точно полусознательно, въ силу унаслѣдованныхъ привычекъ въ рамкахъ застывшей, какъ было нѣкогда въ въ Европѣ, цивилизаціи. Логическіе процессы мышленія происходятъ у нихъ какъ-то своеобразно и несомнѣнно отлично отъ того, что наблюдается у васъ. Самыя простыя истины нашего времени по какому-то непонятному закону психики неудержимо искажаются въ головѣ китайца. Это не только извѣстно дипломатамъ, которые въ безконечной перепискѣ съ правительствомъ оригинальнаго во всемъ народа никакъ сладить не могутъ, но и всякому, кому съ нимъ приходится имѣть дѣло. Прежде всего бросается въ глаза, что китаецъ никогда всего не сдѣлаетъ и всего не скажетъ, чего отъ него хотятъ и требуютъ, добродушно схитритъ подчасъ безъ всякой надобности, начнетъ отлынивать, увильнетъ отъ самой сути дѣла, потомъ начнетъ оправдываться, что-то туманно доказывать. Въ концѣ концовъ ведущій съ нимъ дѣло совсѣмъ собьется съ толку. Особенно дурными чертами его характера являются скрытность, вѣроломство и мстительность. Въ новыхъ предпріятіяхъ китаецъ мало находчивъ, не можетъ быстро соображать и, какъ бы влекомый какой-то внутренней силой, все сворачиваетъ на старую, проторенную предками, дорогу разсужденій…

Въ Поднебесной Имперіи насчитывается до тридцати милліоновъ мусульманъ; но если принять во вниманіе, что прошло почти тысяча лѣтъ съ начала распространенія тамъ ислама, то это число надо считать малымъ; къ тому же мусульманство образуетъ еще случайное, непрочное наслоеніе въ южной части страны, гдѣ постоянными междоусобными столкновеніями большинство упорно, отчасти безсознательно, стремится отстоять древній бытъ и старыя міровоззрѣнія, какъ продукты самостоятельнаго духовнаго развитія народа.

Поразительнымъ является то, что въ Китаю до сихъ поръ не удается привить христіанство съ его великимъ принципомъ любви въ ближнему. Отчасти объясняется это малочисленностью проповѣдниковъ ученія Христа, подозрительнымъ политиканствомъ ихъ и разнообразіемъ обрядовъ. Христіанство принимали пока фактически лишь отщепенцы, подонки общества, дававшіе себя по бѣдности подкупить миссіонерамъ. Лучшіе знатоки народа согласны съ тѣмъ мнѣніемъ, что китаецъ-христіанинъ нравственно стоитъ ниже своего собрата-язычника. Правду сказать, нѣмцы, французы, англичане, особенно изъ міра торговыхъ агентовъ и разныхъ предпринимателей, ведутъ себя въ торговыхъ и другихъ большихъ городахъ Китая возмутительно: пьянство, половой развратъ, нахальное обращеніе съ желтокожими и эксплоатація ихъ миролюбія и трудоспособности идутъ въ разрѣзъ съ туземнымъ представленіемъ о нравственности. У китайцевъ слово и дѣло идутъ обыкновенно рука объ руку, у европейцевъ — слишкомъ часто и очевидно расходятся. Почти поголовное избіеніе христіанъ-китайцевъ своими же соотечественниками-буддистами въ 1900 г. имѣетъ основаніемъ убѣжденіе, что измѣна принципамъ государственности есть преступленіе, и, стало быть, исходитъ изъ нравственныхъ мотивовъ, выработанныхъ народомъ, какъ самостоятельно развившейся психо-антропологической расой.

---

Намъ осталось въ заключеніе сказать, что слѣпое преклоненіе передъ тѣмъ, что писалось, говорилось, создалось въ старину — затормазило въ Китаѣ творчество, сковало мысль, но не навѣки. Масса труднаго для изученія письменнаго вздора уже теперь начинаетъ утрачивать въ наукѣ свой интересъ. Новшество, не связанное съ прошлымъ, нынѣ дѣлается все менѣе нетерпимымъ, жажда реформъ и знакомства съ успѣхами европейскихъ культуръ охватила уже въ Китаѣ лучшіе слои общества. Что толпа чрезвычайно консервативна въ своемъ невѣжествѣ и тянетъ на-задъ — вполнѣ естественно. Она не допускаетъ уклоненій отъ разъ сложившихся устоевъ жизни, дающихъ какъ будто наивозможно равномѣрное распространеніе земныхъ благъ среди людей данной расы, и не хочетъ вѣрить, чтобы европейцы, забравшись насильно въ страну и нуждаясь въ ней, могли внести въ все въ нравственномъ отношеніи что-нибудь лучшее. Когда волна естественно-научныхъ завоеваній и построенныхъ на нихъ техническихъ изобрѣтеній проникнетъ въ нѣдра страны, Китай безъ сомнѣнія развернетъ колоссальную рабочую и умственную силу, въ которой намъ, какъ ближайшимъ сосѣдямъ, придется считаться прежде всего. Въ послѣдніе годы отъ одного проведенія телеграфа на протяженіи десятковъ тысячъ верстъ и нѣсколькихъ желѣзныхъ дорогъ зашевелился муравейникъ и уже сталъ жить нѣсколько иначе во времени и пространствѣ. Ясно, что настало время приступить къ самому тщательному изученію страны и неустанно слѣдить за всѣмъ тѣмъ, что въ ней творятся, не увлекаясь поспѣшнымъ заключеніемъ о неспособности китайцевъ къ умственному прогрессу. Необходимо помнить, что стремленіе ихъ сводится къ одному — заимствовать отъ европейцевъ все полезное и дѣйствительно новое, а незваныхъ пришельцевъ удалить изъ страны. Во всякомъ случаѣ, принадлежность китайцевъ съ особой расѣ не даетъ намъ никакого права отрицать возможность достиженія ими даже въ недалекомъ будущемъ гораздо болѣе высокой культуры, чѣмъ та, которая наблюдается у нихъ нынѣ.

Э. В. Эриксонъ.

"Вѣстникъ Европы", № 1, 1905.

---

1. И. Коростовецъ. Китайцы и ихъ цивилизація. Спб. 1896 г., стр. 430.
2. Ibid.
3. И. Коростовецъ, op. cit., стр. 7.
4. Э. Эриксонъ, «Душевныя и нервныя болѣзни на Дальнемъ Востокѣ» («Невр. Вѣстникъ» 1901 г.).
5. Они изложены въ пятидесяти томахъ!
6. В. П. Васильевъ. «Очеркъ исторіи китайской литературы», С.-Пб. 1880 стр. 74.
7. Говорятъ, они изложены въ 200 томахъ!
8. Іакинфъ. «Китай въ гражданскомъ и нравственномъ состояніи». Спб. 1848. Ч. I, стр. 120.
9. Гессе Вартегъ. «Китай и китайцы». Спб. 1900 г., стр. 113 и 116.