Кенельм Чилингли, его приключения и мнения (Бульвер-Литтон)/ДО

Кенельм Чилингли, его приключения и мнения
авторъ Эдуард Джордж Бульвер-Литтон, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англійскій, опубл.: 1873. — Источникъ: az.lib.ru • Kenelm Chillingly .
Текст издания: Приложение к журналу «Русский Вестник» за 1873 г.

Эдуард Джордж Бульвер-Литтон

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ РУССКОМУ ВѢСТНИКУ.

КЕНЕЛМЪ ЧИЛЛИНГИ
ЕГО ПРИКЛЮЧЕНІЯ И МНѢНІЯ.

РОМАНЪ ЭДУАРДА БУЛВЕРА, ЛОРДА ЛИТТОНА.

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО

МОСКВА.
Въ Университетской Типографіи (Катковъ и К°).
На Страстномъ бульварѣ.
1873.

КНИГА ПЕРВАЯ.

ГЛАВА I.

Сэръ-Питеръ Чиллингли изъ Эксмондгама, баронетъ, F. R. S. и F. А. S.,^[1] былъ представитель древней фамиліи и довольно значительный землевладѣлецъ. Онъ женился въ молодыхъ годахъ, не вслѣдствіе наклонности къ брачной жизни, но уступая желанію своихъ родителей. Они приняли на себя трудъ выбрать ему невѣсту, и если они могли сдѣлать лучшій выборъ, то могли сдѣлать и худшій, а это больше чѣмъ можно сказать про многихъ кто сами выбираютъ себѣ жену. Миссъ Каролина Бродертонъ была во всѣхъ отношеніяхъ приличною партіей. Она имѣла хорошее состояніе, которое очень пригодилось для покупки двухъ фермъ бывшихъ давнимъ предметомъ желаній господъ Чиллингли для округленія ихъ владѣній. У нея было хорошее родство, и она принесла въ графство ту привычку къ свѣтской жизни которая пріобрѣтается молодою особой прошедшею курсъ баловъ въ теченіи трехъ сезоновъ, и вступала въ брачную жизнь съ довѣріемъ къ себѣ и своему жениху. Она была достаточно красива чтобъ удовлетворять гордость мужа, но не настолько чтобы держать постоянно на сторожѣ его ревность. Она считалась высоко образованною. Это значитъ что она играла на фортепіано такъ что всякій музыкантъ сказалъ бы «ее хорошо учили», но ни одинъ музыкантъ не сдѣлалъ бы лишняго шага для того чтобы послушать ее въ другой разъ. Она рисовала акварелью достаточно хорошо для своего удовольствія. Она знала французскій и италіянскій языки съ такою чисто-женскою элегантностью что, хотя читала только избранные отрывки на этихъ языкахъ, объяснялась на обоихъ съ гораздо болѣе правильнымъ акцентомъ чѣмъ можемъ приписывать Руссо или Аріосто. Что кромѣ этого требуется отъ молодой особы чтобы считаться высоко образованною — я не знаю, но я знаю за вѣрное что молодая особа о которой идетъ рѣчь удовлетворяла этимъ требованіямъ по мнѣнію самыхъ лучшихъ учителей. Это была не только приличная партія для сэръ-Питера Чиллингли, — это была блестящая партія. Это была также вполнѣ безупречная партія для миссъ Каролины Бродертонъ. Итакъ, они составили превосходную пару, подобно многимъ превосходнымъ парамъ. Вскорѣ послѣ свадьбы, вслѣдствіе смерти своихъ родителей, — которые, женивъ своего наслѣдника, не находили для чего бы еще стоило жить, — сэръ-Питеръ вступилъ въ обладаніе наслѣдственными имѣніями. Девять мѣсяцевъ въ году жилъ онъ въ Эксмондгамѣ, уѣзжая въ городъ на остальные три мѣсяца. Леди Чиллингли и онъ самъ были очень рады ѣхать въ городъ соскучившись въ Эксмондгамѣ, и были очень рады возвращаться въ Эксмондгамъ соскучившись въ городѣ. За однимъ исключеніемъ это было чрезвычайно счастливое супружество. Леди Чиллингли принадлежало первенство въ мелкихъ дѣлахъ; сэръ-Питеру въ дѣлахъ крупныхъ. Мелкія дѣла встрѣчаются ежедневно; крупныя дѣла разъ въ три года. Въ три года разъ леди Чиллингли уступала сэръ-Питеру; домашнія дѣла такимъ образомъ управляемыя, шли какъ нельзя лучше, такъ что недостатокъ въ ихъ семейномъ счастіи былъ только отрицательнаго свойства. Они вздыхали по залогѣ своей взаимной любви; въ четырнадцать лѣтъ ихъ супружества къ нимъ не пожаловалъ маленькій пришлецъ.

Въ случаѣ пресѣченія мужскаго колѣна, имѣнія сэръ-Питера переходили къ отдаленному родственнику какъ законному наслѣднику. Въ послѣдніе четыре года этотъ законный наслѣдникъ (хотя сэръ-Питеръ былъ гораздо моложе его и пользовался такимъ здоровьемъ какимъ только можетъ пользоваться человѣкъ) съ непріятною откровенностью выражалъ свои ожиданія на скорое наслѣдство. Онъ отказалъ дать свое согласіе на небольшой обмѣнъ земель съ сосѣднимъ сквайромъ, хотя сэръ-Питеръ могъ бы отъ этого пріобрѣсти нѣсколько хорошей пахатной земли вмѣсто отдаленнаго безполезнаго лѣса, не доставлявшаго ничего кромѣ хворосту и кроликовъ. Отказалъ съ безцеремоннымъ объясненіемъ что онъ, законный наслѣдникъ, очень любитъ охоту на кроликовъ, и что этотъ лѣсъ пригодится ему въ будущій сезонъ, если къ тому времени онъ вступитъ во владѣніе имѣніемъ, что весьма возможно. Онъ оспаривалъ право сэръ-Питера производить обычную вырубку лѣса, и даже грозилъ жаловаться на него въ судъ по этому поводу. Короче, этотъ законный наслѣдникъ былъ именно однимъ изъ тѣхъ лицъ на зло которому всякій землевладѣлецъ, будь онъ одинокій, женился бы восьмидесяти лѣтъ отъ роду.

Но не единственно вслѣдствіе желанія положить конецъ ожиданіямъ своего непріятнаго родственника сэръ-Питеръ вздыхалъ объ отсутствіи «маленькаго пришельца». Принадлежа къ тому классу помѣщиковъ въ которомъ иные политическіе резонеры отрицаютъ разумѣніе предоставляя его всѣмъ другимъ членамъ гражданскаго общества, сэръ-Питеръ былъ тѣмъ не менѣе человѣкъ не безъ образованія и имѣлъ большую склонность къ умозрительной философіи. Онъ вздыхалъ о законномъ наслѣдникѣ сокровищъ своей эрудиціи, и, — какъ человѣкъ доброжелательный, о болѣе дѣятельномъ и полезномъ расточителѣ тѣхъ благъ какія вырабатываютъ для человѣческаго рода философы чрезъ ожесточенную борьбу другъ съ другомъ; подобно тому какъ огниво высѣкаетъ искры изъ кремня, гдѣ онѣ могутъ остаться сокрытыми до дня страшнаго суда если кремень не будутъ бить сталью. Однимъ словомъ, сэръ-Питеръ желалъ имѣть сына щедро одареннаго качествами необходимыми для борьбы, которыхъ недоставало въ немъ самомъ, но которыя существенно необходимы для всякаго ищущаго извѣстности, въ особенности для благожелательныхъ философовъ.

При такихъ обстоятельствахъ легко понять радость объявшую Эксмондгамскій домъ и распространившуюся между всѣми арендаторами, — которые очень любили настоящаго владѣльца и ненавидѣли законнаго наслѣдника заботившагося о сохраненіи кроликовъ, — когда домашній докторъ чиллинглійскихъ владѣльцевъ объявилъ что «миледи находится въ интересномъ положеніи». Можно представить себѣ какихъ размѣровъ достигла эта радость когда въ надлежащее время дитя мужескаго пола было благополучно помѣщено въ приготовленную для него люльку. Къ этой люлькѣ былъ позванъ сэръ-Питеръ. Онъ вошелъ въ комнату радостно кивая головой, съ сіяющею физіономіей; онъ оставилъ ее задумчивыми шагами и съ отуманеннымъ челомъ.

Ребенокъ вовсе не былъ уродъ. Онъ явился на свѣтъ не съ двумя головами, чему, говорятъ, бывали примѣры; онъ былъ сложенъ какъ всѣ дѣти бываютъ сложены, былъ вообще здоровенькій ребенокъ, славный ребенокъ. Тѣмъ не менѣе его видъ испугалъ отца, какъ прежде испугалъ няньку. Маленькое существо глядѣло невыразимо торжественно. Оно устремило свои глаза на сэръ-Питера съ видомъ меланхолическаго упрека; его губы были сжаты и опущены книзу, какъ будто онъ съ неудовольствіемъ обдумывалъ свои будущія судьбы. Нянька объявила испуганнымъ шепотомъ что ребенокъ ни разу не вскрикнулъ при появленіи на свѣтъ. Онъ вступилъ въ обладаніе своею люлькой во всемъ величіи безмолвнаго огорченія. Болѣе печальныя и болѣе задумчивыя черты лица не могло имѣть человѣческое существо еслибъ оно оставляло міръ вмѣсто того чтобы вступать въ него.

«Гм!» сказалъ сэръ-Питеръ про себя, возвращаясь въ уединеніе своей библіотеки, «философъ которому новое существо обязано своимъ появленіемъ въ сей юдоли слезъ принимаетъ на себя весьма тяжелую отвѣтственность…»

Въ это мгновеніе, съ сосѣдней колокольни, раздался радостный звонъ; лѣтнее солнце глянуло въ окна; пчелы зажужжали надъ цвѣтами въ полѣ: сэръ-Питеръ встрепенулся, и глядя въ окно: — «Во всякомъ случаѣ», сказалъ онъ весело, «въ юдоли слезъ бываютъ и улыбки.»

ГЛАВА II.

Въ Эксмондгамѣ состоялся семейный совѣтъ для выбора имени съ коимъ этотъ замѣчательный ребенокъ долженъ былъ вступить въ христіанское общество. Представителями младшей линіи древняго дома были, вопервыхъ, упомянутый уже законный наслѣдникъ — шотландская вѣтвь — по имени Чиллингли Гордонъ. Онъ былъ вдовый отецъ единственнаго сына, которому въ настоящую пору было три года и который находился въ счастливомъ невѣдѣніи относительно несправедливости причиненной его будущимъ видамъ появленіемъ на свѣтъ новорожденнаго; чего по совѣсти нельзя было сказать о его отцѣ. Мистеръ Чиллингли Гордонъ былъ одинъ изъ тѣхъ людей которые неизвѣстно для чего являются на свѣтъ. Родители его умерли когда онъ былъ еще ребенкомъ и не оставили ему ничего; родные пристроили его въ Чартеръ-Гаусскую школу; въ этой знаменитой академіи онъ не достигъ замѣчательныхъ отличій. Тѣмъ не менѣе, когда онъ оставилъ ее, государство обратило не него свою особливую заботливость и пристроило его клеркомъ въ одну изъ канцелярій. Съ того времени онъ началъ преуспѣвать въ свѣтѣ и былъ въ настоящее время таможеннымъ коммиссіонеромъ съ жалованьемъ въ 1.500 ф. ст. Какъ скоро онъ пріобрѣлъ такимъ образомъ возможность содержать жену, онъ выбралъ себѣ жену которая доставляла ему подспорье. Это была вдова ирландскаго пера съ двумя тысячами фунтовъ годоваго дохода.

Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ своей женитьбы, Чиллингли Гордонъ застраховалъ жизнь своей жены такъ чтобъ обезпечить себѣ 1000 фунтовъ годоваго дохода въ случаѣ ея смерти. Повидимому она была совершенно здоровая женщина, нѣсколькими годами моложе своего мужа, потому ежегодное отдѣленіе части дохода на уплату страховой преміи казалось съ его стороны слишкомъ большимъ пожертвованіемъ настоящихъ благъ въ пользу будущихъ случайностей. Но результаты подтвердили его репутацію проницательнаго человѣка, когда на второй годъ супружества и черезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ рожденія единственнаго сына, его жена умерла отъ болѣзни сердца которая не была замѣчена докторомъ, но которая, безъ сомнѣнія, была тщательно наблюдаема мужемъ прежде чѣмъ онъ застраховалъ жизнь слишкомъ дорогую чтобы не нуждаться въ нѣкоторомъ вознагражденіи за ея утрату. Итакъ онъ сдѣлался обладателемъ 2500 фунтовъ ежегоднаго дохода, и чувствовалъ себя очень хорошо, въ денежномъ значеніи этой фразы. Сверхъ того, онъ пріобрѣлъ репутацію которая давала ему общественное положеніе повыше того какое было ему присвоено разборчивымъ государствомъ. Онъ считался человѣкомъ основательныхъ сужденій, и его мнѣнія о всевозможныхъ дѣлахъ, общественныхъ или частныхъ, почитались вѣскими. Мнѣнія сами по себѣ, разобранныя критически, имѣли мало значенія, но онъ высказывалъ ихъ внушительно. Мистеръ Фоксъ говорилъ что «никогда никто не былъ столь мудрымъ какъ казался лордъ Терло». Лордъ Терло не могъ казаться болѣе мудрымъ чѣмъ мистеръ Чиллингли Гордонъ. У него было четыреугольное отверстіе рта и широкія, рыжія, густо-заросшія брови, которыя онъ хмурилъ съ большимъ эффектомъ когда изрекалъ сужденіе. Онъ имѣлъ еще другое преимущество для пріобрѣтенія своей важной репутаціи, — онъ былъ чрезвычайно непріятный человѣкъ. Онъ отвѣтилъ бы грубостью еслибъ ему стали противорѣчить; а такъ какъ мало кто желаетъ слушать грубости, то ему рѣдко противорѣчили.

Мистеръ Чиллингли Миверзъ, членъ другой младшей линіи, былъ также замѣчателенъ, но въ другомъ отношеніи. Онъ былъ холостякъ, въ то время ему было около тридцати пяти лѣтъ. Онъ былъ замѣчателенъ своимъ высоко-просвѣщеннымъ презрѣніемъ ко всѣмъ и ко всему. Онъ былъ основателемъ и главнымъ собственникомъ газеты Londoner, которая возникла недавно чтобы служить органомъ этому принципу презрѣнія, и, само собою разумѣется, была чрезвычайно популярна между тѣми передовыми членами общества которые никому не удивляются и ни во что не вѣрятъ. Мистеръ Чиллингли Миверзъ считалъ себя самъ и былъ другими принимаемъ за человѣка который могъ бы достичь самаго блестящаго успѣха въ любой отрасли литературы еслибъ онъ только удостоилъ обнаружить свои таланты. Но онъ не удостоивалъ, и потому имѣлъ полное право полагать что еслибъ онъ написалъ эпопею, драму, повѣсть, исторію или метафизическій трактатъ, то затмилъ бы Мильтона, Шекспира, Сервантеса, Юма, Берклея. Онъ строго держался анонимности, и даже въ основанномъ имъ журналѣ никто не могъ сказать съ увѣренностью что именно онъ писалъ. Но во всякомъ случаѣ мистеръ Чиллингли Миверзъ былъ тѣмъ чѣмъ никогда не былъ мистеръ Чиллингли Гордонъ, свѣдущимъ человѣкомъ и далеко не непріятнымъ въ обществѣ.

Преподобный Джонъ Сталвортъ Чиллингли былъ рѣшительный приверженецъ школы «мускульнаго христіанства» и одинъ изъ отличныхъ ея представителей. Высокій, дюжій, широкоплечій, съ замѣчательнымъ развитіемъ икръ, онъ могъ бы во мгновеніе ока сбить съ ногъ любаго деиста. Г. де-Жуанвиль въ своей исторіи Лудовика Святаго разказываетъ что общество духовныхъ лицъ и богослововъ пригласило Евреевъ одного восточнаго города для собесѣдованія объ истинахъ христіанства, и что нѣкоторый рыцарь, бывшій въ то время калѣкой и ходившій на костыляхъ, просилъ и получилъ разрѣшеніе присутствовать при преніяхъ. Евреи толпами стекались въ собраніе. Одинъ прелатъ, выбравъ ученаго раввина, съ кротостію предложилъ ему вопросъ: признаетъ ли онъ божественное происхожденіе нашего Господа? «Разумѣется нѣтъ», отвѣчалъ раввинъ. Тогда благочестивый рыцарь, оскорбленный такимъ богохульствомъ, поднялъ свой костыль и ударилъ раввина, затѣмъ бросился на другихъ невѣрующихъ, избилъ ихъ и обратилъ въ постыдное бѣгство. О такомъ поведеніи рыцаря было донесено королю, съ просьбой сдѣлать ему приличное внушеніе. Но святой король отвѣчалъ слѣдующимъ мудрымъ разсужденіемъ:

«Если благочестивый рыцарь ученый человѣкъ и можетъ выдвинуть подобающіе доводы противъ ученія невѣрныхъ, то нѣтъ сомнѣнія что онъ долженъ дѣйствовать убѣжденіемъ; если же благочестивый рыцарь не ученый человѣкъ и съ аргументами не сладитъ, то пусть онъ пресѣкаетъ споръ остріемъ своего добраго меча.»

Преподобный Джонъ Сталвортъ Чиллингли держался того же мнѣнія какъ и Лудовикъ Святой, впрочемъ онъ былъ человѣкъ кроткій и милый. Онъ поощрялъ крикетъ и другія мужественныя упражненія своихъ сельскихъ прихожанъ. Онъ былъ искусный и отважный наѣздникъ, но не занимался охотой. Онъ былъ хорошій сотрапезникъ и собутыльникъ. Но его литературные вкусы были утонченные и миролюбивые, въ противность тенденціямъ какихъ можно было ожидать при его мускульномъ развитіи. Онъ очень любилъ читать поэтовъ, но ему не нравились Скоттъ и Байронъ, которыхъ онъ считалъ пустыми и трескучими; онъ утверждалъ что Попъ не болѣе какъ стихослагатель, и что величайшій англійскій поэтъ былъ Вордсвортъ. Не много заботился онъ о древнихъ классикахъ; отрицалъ всякое достоинство во французской поэзіи, не зналъ ничего объ италіянской, но зналъ съ грѣхомъ пополамъ по-нѣмецки и могъ надоѣсть всякому съ Германомъ и Доротеей Гёте. Онъ былъ женатъ. Жена его, простая женщина, безмолвно благоговѣла предъ нимъ и была увѣрена что никакого раскола не произошло бы въ церкви еслибъ ея мужъ занялъ подобающее ему мѣсто архіепископа кентерберійскаго: въ этомъ мнѣніи онъ былъ вполнѣ согласенъ съ своею женой.

Кромѣ этихъ трехъ мужскихъ представителей рода Чиллингли, прекрасный полъ, въ отсутствіи хозяйки дома, которая еще не выходила изъ своей комнаты, имѣлъ своими представителями трехъ сестеръ сэръ-Питера Чиллингли; всѣ три были старыя дѣвы. Можетъ-статься причиною ихъ одиночества было ихъ чрезвычайное сходство между собою, такъ что искателю ихъ руки было очень трудно рѣшить которую выбрать, кромѣ того, его могло пугать то обстоятельство что выбравъ одну онъ завтра же могъ быть пойманъ на поцѣлуѣ данномъ другой по ошибкѣ. Всѣ онѣ были высоки, худощавы, съ длинными шеями, а пониже шеи съ сильно развитыми ключицами. У всѣхъ были блѣднаго цвѣта волосы, блѣдныя вѣки, блѣдные глаза и блѣдный цвѣтъ лица. Всѣ онѣ одѣвались совершенно одинаково, и любимый цвѣтъ ихъ былъ ярко зеленый: такого цвѣта платья были на нихъ и въ настоящемъ случаѣ.

Будучи столь схожи по наружности, для обыкновеннаго наблюдателя онѣ представлялись совершенно тождественными и по характеру и по уму. Онѣ держали себя прекрасно, сообразно собственнымъ понятіямъ о томъ какъ прилично держать себя женщинѣ, — чрезвычайно сдержанно и отдаленно съ чужими, чрезвычайно нѣжно другъ съ другомъ и съ родными или подругами; онѣ были очень добры къ бѣднымъ, на которыхъ смотрѣли какъ на особый родъ существъ и къ которымъ относились съ тою снисходительностью съ какою сострадательные люди обращаются съ безсловесными животными. Онѣ питали свой умъ одними и тѣми же книгами: какую читала одна, ту же читали и другія. Книги которыя онѣ читали раздѣлялись преимущественно на два сорта: романы и что онѣ называли «хорошія книги». Онѣ имѣли обычай читать книги обоихъ сортовъ поочередно, — одинъ день романъ, другой день хорошую книгу, потомъ опять романъ и т. д. Такимъ образомъ если воображеніе было подогрѣто въ понедѣльникъ, во вторникъ оно снова было охлаждаемо до надлежащей температуры; если же оно было заморожено во вторникъ, оно подогрѣвалось въ среду. Романы которые они выбирали были рѣдко такого свойства чтобы нагрѣть умственный термометръ до теплоты крови: герои и героини были всегда образцами хорошаго поведенія. Романы мистера Джемса были особенно въ ходу, и онѣ единогласно утверждали что «это романы которые отецъ могъ бы позволить читать своимъ дочерямъ». Но хотя обыкновенный наблюдатель могъ не найти различія между этими тремя дѣвицами, и, видя ихъ постоянно одѣтыми въ зеленое, могъ бы сказать что онѣ похожи между собою какъ одна горошина на другую, при болѣе внимательномъ изученіи въ нихъ открывались особенности свойственныя каждой. Миссъ Маргаритѣ, старшей, принадлежало главенство изъ числа трехъ сестеръ; она управляла домашнимъ хозяйствомъ (онѣ жили вмѣстѣ), хранила общую казну и разрѣшала всѣ возникающія недоумѣнія, — пригласить или нѣтъ мистрисъ Такую-то къ чаю; должна или нѣтъ быть разчитана Мери; поѣдутъ онѣ въ Бродстерсъ или въ Сандгетъ на октябрь мѣсяцъ. Словомъ, Миссъ Маргарита была волей этого соединеннаго тѣла.

Миссъ Сибила отличалась природною мягкостью и болѣе меланхолическимъ характеромъ; она имѣла поэтическій складъ ума и повременамъ писала стихи. Нѣкоторые изъ нихъ отпечатывались на глянцевитой бумагѣ и продавались съ благотворительною цѣлью на благотворительныхъ базарахъ. Газеты графства говорили что «стихи отличались всѣмъ изяществомъ высоко развитаго и женственнаго ума». Остальными двумя сестрами было признано что она была домашнимъ геніемъ, но, подобно всѣмъ геніямъ, недостаточно практична.

Миссъ Сару Чиллингли, младшую изъ трехъ, и въ настоящую пору достигшую сорока четырехъ лѣтъ, остальныя сестры считали «милашкой, немножко шаловливою, но такою прелестною что ни у кого не достало бы духу побранить ее». Миссъ Маргарита говорила: «она вѣтреное созданіе». Миссъ Сибила написала ей поэму озаглавленную: Предостереженіе молодой дѣвицѣ противъ свѣтскихъ удовольствій. Сестры звали ее Салли; другія же двѣ не имѣли уменьшительныхъ именъ. Эти сестрицы, которыя всѣ были на много лѣтъ старше сэръ-Питера, жили въ красивомъ, старомодномъ домѣ изъ краснаго кирпича, съ большимъ садомъ позади, въ главной улицѣ главнаго города ихъ роднаго графства. Каждая изъ нихъ имѣла по 10.000 фунтовъ стерлинговъ; и еслибъ онѣ всѣ три пожелали выйти замужъ, законный наслѣдникъ сэръ-Питера женился бы на нихъ прибравъ къ рукамъ капиталъ въ 30.000 фунтовъ. Но мы не дошли еще до того чтобы признавать законнымъ мормонство, хотя, если соціальный прогрессъ будетъ все идти тѣмъ же путемъ какъ теперь, то одному Небу извѣстно какихъ побѣдъ надъ предразсудками предковъ не одержитъ мудрость нашихъ потомковъ!

ГЛАВА III.

Сэръ-Питеръ стоялъ предъ каминомъ, и оглядывая гостей размѣстившихся полукругомъ, сказалъ:

— Друзья мои, въ парламентѣ, прежде чѣмъ приступить къ обсужденію какого-нибудь билля, я полагаю, необходимо внести самый билль. — Онъ остановился на мгновеніе, позвонилъ въ колокольчикъ и сказалъ служанкѣ, которая вошла: — Прикажите нянькѣ внести ребенка.

Мистеръ Гордонъ Чиллингли. — Я не вижу необходимости въ этомъ, сэръ-Питеръ. Мы можемъ признать существованіе ребенка достовѣрнымъ.

Мистеръ Миверзъ. — Надобно предоставить произведенію сэръ-Питера выгоду сохранить инкогнито. Отпе ignotum pro magnifico.

Преподобный Джонъ Сталвортъ Чиллингли. — Я не одобряю циническаго легкомыслія подобныхъ замѣчаній. Безъ сомнѣнія, намъ всѣмъ пріятно будетъ увидѣть въ раннемъ періодѣ развитія будущаго представителя нашего имени и рода. Кто бы не пожелалъ узрѣть источники, хотя и малые, Тигра или Нигера!…

Миссъ Салли (хихикаетъ). — Хи! Хи!

Миссъ Маргарита. — Ахъ, стыдъ какой! Вѣтреница!

Ребенокъ, появляется на рукахъ няньки. Всѣ встаютъ и собираются вокругъ него, за исключеніемъ мистера Гордона, который пересталъ быть законнымъ наслѣдникомъ.

Ребенокъ, въ свою очередь, смотритъ на своихъ родственниковъ съ пренебрежительнымъ равнодушіемъ. Миссъ Сибила первая выражаетъ мнѣніе о ребенкѣ:

— Какое небесно-грустное выраженіе! Онъ сожалѣетъ, какъ видно, что оставилъ ангеловъ.

Преподобный Джонъ. — Это превосходно сказано, кузина Сибила; но дитя должно вооружиться мужествомъ и проходить жизненный путь посреди смертныхъ безбоязненно, если оно желаетъ возвратиться къ ангеламъ. Я надѣюсь что такъ будетъ. Крупный ребенокъ!

Онъ взялъ его отъ няньки, и покачивая вверхъ и внизъ, какъ будто взвѣшивая, прибавилъ весело: — Замѣчательная тяжелина! Въ двадцать лѣтъ онъ потягается съ призовымъ бойцомъ!

Онъ шагнулъ къ Гордону, который, какъ бы желая показать что не хочетъ принимать никакого участія въ интересахъ семейства которое рожденіемъ этого ребенка нанесло ему такое оскорбленіе, взялъ газету Times и скрылъ свое лицо за ея громаднымъ листомъ. Священникъ быстро вырвалъ у него Times одною рукой, а другою указывая негодующему бывшему законному наслѣднику на ребенка, сказалъ:

— Поцѣлуйте его.

— Поцѣловать его! отозвался Чиллингли Гордонъ, отодвигая свой стулъ: — Поцѣловать его! Подите прочь, сэръ! Я никогда не цѣловалъ своего ребенка, буду ли цѣловать чужаго! Возьмите его прочь, сэръ; онъ безобразный; у него черные глаза.

Сэръ-Питеръ, который былъ близорукъ, надѣлъ очки и сталъ разсматривать лицо новорожденнаго.

— Правда, сказалъ онъ, — у него черные глаза; это необычайно, это ужасно; первый изъ семейства Чиллингли у котораго черные глаза.

— У его матери черные глаза, сказала миссъ Маргарита, — онъ похожъ на мать; у него нѣтъ фамильной красоты семейства Чиллингли, но онъ вовсе не безобразенъ.

— Милое дитя! вздыхаетъ Сибила: — и такое тихое, не кричитъ.

— Онъ не кричалъ съ самаго рожденія, сказала нянька: — Господь съ нимъ!

Она взяла ребенка съ рукъ священника и стала поправлять оборку его чепчика, которая измялась.

— Вы можете идти теперь, сказалъ Сэръ-Питеръ.

ГЛАВА IV.

— Я согласенъ съ мистеромъ Шанди, началъ сэръ-Питеръ, возвращаясь на прежнее мѣсто у камина, — что въ числѣ родительскихъ отвѣтственностей выборъ имени которое ребенокъ долженъ носить всю жизнь одна изъ самыхъ важныхъ. Въ особенности когда дѣло идетъ о баронетахъ. Если это пэръ, его христіанское имя, поглощаясь титуломъ, исчезаетъ. Если это мистеръ, будь его имя неблагозвучно или смѣшно, ему незачѣмъ постоянно выставлять его на показъ. Онъ можетъ опустить его даже на визитныхъ карточкахъ, и напечатать мистеръ Джонсъ вмѣсто мистеръ Эбинизиръ Джонсъ. Въ своей подписи, кромѣ случаевъ когда законъ требуетъ полнаго имени, онъ можетъ ставить только первую букву и быть вашимъ покорнѣйшимъ слугою Э. Джонсомъ, оставляя догадываться что Э. означаетъ Эдуарда или Эрнеста, имена безобидныя, не намекающія на принадлежность къ раскольничьей часовнѣ, подобно Эбинизиру. Если человѣкъ называемый Эдуардъ или Эрнестъ будетъ уличенъ въ какомъ-нибудь юношескомъ безразсудствѣ, это не оставитъ несмываемаго пятна на его репутаціи; но если Эбинизиръ будетъ уличенъ въ этомъ, это будетъ вмѣнено ему какъ лицемѣру, — это оскорбитъ общественное мнѣніе какъ еслибы доказывали что какой-нибудь признаваемый святой не безъ грѣха. Баронетъ никогда не можетъ избѣжать своего крещенаго имени; оно не можетъ быть опущено, не можетъ быть сокращено въ одну букву, оно всегда выставляется на дневной свѣтъ. Окрестите его Эбинизиромъ, и онъ будетъ сэръ-Эбинизиръ вполнѣ, со всѣми опасными послѣдствіями если онъ когда-либо поддастся искушенію которому подвержены даже баронеты. Но, друзья мои, не одно только дѣйствіе какое имѣетъ звукъ имени на другихъ надлежитъ тщательно обсудить; вліяніе какое оказываетъ имя на самого человѣка можетъ быть еще болѣе важно. Нѣкоторыя имена возбуждаютъ и ободряютъ того кто ихъ носитъ; другія убиваютъ энергію и парализуютъ. Я представляю печальное подтвержденіе этой истины. Питеръ, какъ вамъ извѣстно, въ теченіи нѣсколькихъ поколѣній было имя которое въ нашемъ семействѣ давалось старшимъ сыновьямъ. На алтарѣ этого имени я былъ принесенъ въ жертву. Никогда не было сэръ-Питера Чиллингли который на какомъ бы то ни было поприщѣ отличался между своими ближними. Это имя легло могильнымъ камнемъ на мою умственную энергію. Въ спискѣ знаменитыхъ Англичанъ не встрѣчается, я думаю, ни одного безсмертнаго сэръ-Питера, за исключеніемъ сэръ-Питера Тизля, но и тотъ знаменитъ только на комической сценѣ.

Миссъ Сибила. — Сэръ-Питеръ Лели?

Сэръ-Питеръ Чиллингли. — Этотъ живописецъ былъ не Англичанинъ. Онъ родился въ Вестфаліи, знаменитой своими окороками. Мое замѣчаніе относилось къ моимъ соотечественникамъ. Я увѣренъ что въ чужихъ странахъ это имя не гаситъ генія въ томъ кто его носитъ. А почему? Въ другихъ странахъ звукъ его измѣняется. Пьеръ Корнель былъ великій человѣкъ; но я спрашиваю, еслибъ онъ былъ Англичаниномъ, могъ ли бы онъ быть отцомъ европейской трагедіи въ качествѣ Питера Кроу?

Миссъ Сибила. — Невозможно!

Миссъ Салли. — Хи! хи!

Миссъ Маргарита. — Тутъ ничего нѣтъ смѣшнаго, вѣтреный ребенокъ.

Сэръ-Питеръ. — Сынъ мой не сдѣлается каменнымъ отъ имени Петра.

Мистеръ Гордонъ Чиллингли. — Если человѣкъ такъ глупъ — а я не говорю что вашъ сынъ не будетъ глупъ, кузенъ Питеръ — что на него оказываетъ вліяніе звукъ собственнаго имени, и вы желаете чтобы вашъ глупышъ повернулъ весь свѣтъ кверху дномъ, вамъ лучше всего назвать его Юліемъ Цесаремъ или Ганнибаломъ, или Аттилой, или Карломъ Великимъ.

Сэръ-Питеръ (который не имѣетъ себѣ подобнаго по невозмутимости нрава). — Напротивъ, если вы наложите на человѣка бремя одного изъ тѣхъ именъ коихъ славы онъ не можетъ не только затмить, но даже и достигнуть, вы его раздавите ихъ тяжестію. Еслибы какой-нибудь поэтъ былъ названъ Джономъ Мильтономъ или Вильямомъ Шекспиромъ, онъ не дерзнулъ бы напечатать ни одного сонета. Нѣтъ; при выборѣ именъ должно избѣгать двухъ крайностей — смѣшнаго ничтожества и подавляющей знаменитости. Поэтому я приказалъ повѣсить здѣсь на стѣнѣ изображеніе родословнаго дерева нашей фамиліи. Изслѣдуемъ его внимательно и посмотримъ^-не найдется ли между самими Чиллингли или ихъ родичами имени которое могъ бы съ подобающимъ достоинствомъ носитъ тотъ кому предназначено стать главою нашего дома, — имени не слишкомъ легкаго и не слишкомъ тяжелаго.

Сэръ-Питеръ приблизился къ фамильному дереву, красивому свертку пергамена съ фамильнымъ гербомъ на вершинѣ. Гербъ этотъ былъ простъ, какъ древнія геральдическія изображенія — три серебряныя рыбы на лазоревомъ полѣ, а наверху голова сирены. Всѣ собрались разсматривать родословное древо, за исключеніемъ мистера Гордона, который снова взялъ газету Times.

— Я никогда не могъ хорошенько разобрать что это за рыба, сказалъ преподобный Джонъ Сталвортъ. — Должно-быть эта не щука, которая составляетъ геральдическое украшеніе фамиліи Готовтъ и способна испугать будущаго Шекспира своимъ мрачнымъ видомъ въ гербѣ фамиліи Варвикширъ Люси.

— Я думаю что это лини, сказалъ мистеръ Майверзъ. — Это рыба которая знаетъ какъ беречь себя, имѣя философскую склонность къ темному существованію въ глубокихъ омутахъ.

Сэръ-Питеръ. — Нѣтъ, Майверзъ, эта рыба плотва, рыба которую если разъ пустить въ прудъ, никогда уже оттуда не выживешь. Можете вычистить прудъ, можете спустить воду, и будете думать что плотва исчезла. Тщетная надежда! Плотва появляется снова. Въ этомъ отношеніи гербъ составляетъ истинную эмблему нашей фамиліи: при всѣхъ безпорядкахъ и революціяхъ какія случались въ Англіи послѣ Гектархіи, родъ Чиллингли остался тѣмъ же самымъ и на томъ же мѣстѣ. Такъ или иначе, но норманскіе побѣдители не лишили ихъ владѣній; они столь же мирно владѣли своими помѣстьями при Евдо Дапиферѣ какъ и при королѣ Рарольдѣ; они не принимали участія ни въ Крестовыхъ Походахъ, ни въ войнѣ Алой и Бѣлой Розъ, ни въ междуусобіи между Карломъ I и парламентомъ. Какъ плотва льнетъ къ водѣ и вода ко плотвѣ, такъ Чиллингли держались земли и земля держалась Чиллингліями. Можетъ-быть я не правъ желая чтобы новый членъ фамиліи Чиллингли былъ немножко меньше похожъ на плотву.

— О! вскричала миссъ Маргарита, которая взобралась на стулъ и разсматривала въ лорнетъ фамильную родословную. — Я не нахожу хорошаго имени съ самаго начала кромѣ Оливера.

Сэръ-Питеръ. — Этотъ Чиллингли родился во времена Оливера Кромвеля, и былъ названъ Оливеромъ въ честь его, также какъ его отецъ, родившійся при Яковѣ I, былъ окрещенъ Яковомъ. Три рыбы всегда плыли по теченію. Оливеръ! — это недурное имя, но напоминаетъ радикальныя доктрины.

Мистеръ Миверзъ. — Я этого не думаю. Оливеръ Кромвель не давалъ потачки радикаламъ съ ихъ доктринами; но можетъ-быть намъ удастся найти имя менѣе ужасное и менѣе революціонное.

— Я нашелъ, нашелъ! вскричалъ священникъ: — Здѣсь есть потомокъ сэръ-Кенелма Дигби и Венеціи Станли. Сэръ-Кенелмъ Дигби! Можетъ ли быть лучшій образецъ мускульнаго христіанства. Онъ дрался такъ же хорошо какъ и писалъ; — эксцентричный, это правда, но онъ всегда былъ джентльменомъ. Назовите мальчика Кенелмомъ!

— Прелестное имя, сказала миссъ Сибила, — напоминаетъ романы.

— Сэръ-Кенелмъ Чиллингли! Это звучитъ очень — внушительно! сказала миссъ Маргарита.

— И, замѣтилъ мистеръ Миверзъ, — имѣетъ то преимущество что представляя достаточно достоинствъ чтобы вліять на умъ соименника и возбуждать въ немъ соревнованіе, оно въ то же время принадлежитъ не столь великому человѣку чтобы дѣлать невозможнымъ соперничество. Сэръ-Кенелмъ Дигби былъ несомнѣнно очень образованный и храбрый джентльменъ; что же касается до его неразумнаго суевѣрія относительно симпатическихъ порошковъ и пр., то человѣкъ нашего времени можетъ быть еще умнѣе не дѣлаясь однако же чудакомъ. Да, рѣшимся выбрать Кенелма.

Сэръ-Питеръ призадумался. — Конечно, сказалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія, — конечно имя Кенелма окружено многими странностями; и я боюсь что выборъ сэръ-Кенелма Дигби при женитьбѣ былъ не остороженъ. Прекрасная Венеція могла бы быть и лучше. И я бы желалъ чтобы мой наслѣдникъ не прельщался красотой, а женился бы на женщинѣ достойной.

Миссъ Маргарита. — Разумѣется на англійской матронѣ.

Три сестры (хоромъ). — Разумѣется, разумѣется!

— Но, добавилъ сэръ-Питеръ, — я самъ имѣю странности, и странности вещь невинная; что же касается женитьбы, ребенокъ не можетъ жениться завтра, такъ что у насъ будетъ еще довольно времени обдумать этотъ предметъ. Кенелмъ Дигби былъ человѣкъ которымъ могло бы гордиться любое семейство; и какъ вы говорите, сестрица Маргарита. Кенелмъ Чиллингли звучитъ не дурно — пусть онъ будетъ Кенелмъ!

Согласно сему, ребенокъ былъ окрещенъ Кенелмомъ; и послѣ этой церемоніи лицо его вытянулось еще больше чѣмъ было до того.

ГЛАВА V.

Прежде чѣмъ родственники разъѣхались, сэръ-Питеръ пригласилъ мистера Кордона въ свою библіотеку.

— Я не осуждаю васъ, сказалъ онъ дружески, — за недостатокъ родственнаго чувства или даже человѣческаго интереса который вы обнаружили относительно новорожденнаго.

— Осуждать меня! Но за что? Я обнаружилъ столько родственнаго чувства и человѣческаго интереса колъко можно было ожидать отъ меня, — принимая во вниманіе обстоятельства.

— Я согласенъ, возразилъ сэръ-Питеръ съ невозмутимымъ спокойствіемъ, — что послѣ четырнадцатилѣтняго нашего бездѣтнаго супружества появленіе новорожденнаго было для васъ непріятною неожиданностью. Но такъ какъ я на много лѣтъ моложе васъ и на основаніи законовъ природы долженъ пережить васъ, то происходящее отъ упомянутаго событія лишеніе касается больше вашего сына чѣмъ васъ; объ этомъ-то я и хочу сказать нѣсколько словъ. Вамъ очень хорошо извѣстны условія на которыхъ я владѣю моими помѣстьями, вы знаете что я не имѣю законнаго права отказать ихъ вашему сыну по завѣщанію. Новорожденный долженъ вступить въ полное обладаніе наслѣдственными имѣніями. Но я намѣренъ съ этой минуты откладывать ежегодно въ пользу вашего сына часть изъ моихъ доходовъ; и хотя я очень люблю проводить ежегодно нѣсколько мѣсяцевъ въ Лондонѣ, я теперь сдамъ мой городской домъ. Если я доживу до лѣтъ опредѣленныхъ для человѣческой жизни Псалмопѣвцемъ, я скоплю для вашего сына хорошенькую сумму, на которую можно смотрѣть какъ на вознагражденіе.

Мистеръ Гордонъ былъ, безъ сомнѣнія, тронутъ великодушіемъ этой рѣчи. По крайней мѣрѣ онъ отвѣчалъ вѣжливѣе обыкновеннаго:

— Сынъ мой будетъ очень обязанъ вамъ если только онъ будетъ когда-нибудь нуждаться въ вашемъ завѣщаніи. — Онъ остановился на минуту и прибавилъ съ веселою улыбкой: — Значительный процентъ дѣтей умираетъ не достигнувъ двадцати одного года.

— Да, но я слышалъ что вашъ сынъ замѣчательно здоровый мальчикъ.

— Мой сынъ! Я говорю вовсе не о моемъ сынѣ, а о вашемъ. У вашего слишкомъ большая голова, и я вовсе не удивлюсь если окажется что у него головная водянка. Я не желаю огорчать васъ, но онъ можетъ вскорѣ умереть, и въ этомъ случаѣ едва ли леди Чиллингли благоволитъ замѣнить его другимъ. Такъ что вы простите меня если я буду зорко слѣдить за моими правами; и какъ это ни тяжело для моего чувства, я долженъ продолжать оспаривать ваше право на вырубку каждаго сучка въ лѣсу.

— Это безсмысленно, Гордонъ. Я безконтрольный пожизненный владѣлецъ, и могу вырубить хоть весь лѣсъ.

— Я вамъ не совѣтую, кузенъ Питеръ. Я уже говорилъ вамъ прежде, говорилъ дружески, что обращусь къ закону если бы меня принудите къ тому. Право есть право; и если я буду вынужденъ поддерживать мое, я полагаю что вы будете настолько благоразумны что приговоръ Канцлерскаго Суда не повліяетъ на ваши родственныя чувства ко мнѣ и къ моему семейству. Но меня ждетъ экипажъ, и я долженъ еще поспѣтъ къ поѣзду.

— Хорошо; прощайте, Гордонъ. Дайте руку.

— Дать руку! — разумѣется, разумѣется. Кстати, когда я проходилъ по дому, я замѣтилъ что онъ запущенъ и требуетъ многихъ поправокъ. Я полагаю что на васъ лежитъ отвѣтственность за вебрежное его содержаніе. Прощайте.

«Это бѣшеная свинья, разсуждалъ сэръ-Питеръ, когда его родственникъ ушелъ, — и если трудно направить обыкновенную свинку на путь по которому она не хочетъ идти, съ бѣшеною свиньей это еще труднѣе. Впрочемъ его сынъ не долженъ страдать за отцовское свинство; надо посмотрѣть сколько я могу для него откладывать. Во всякомъ случаѣ это тяжело для Гордона. Бѣдный Гордонъ! бѣдный малый, бѣдный малый! Я надѣюсь все-таки что онъ не будетъ судиться со мной. Я ненавижу судъ.»

ГЛАВА VI.

Вопреки мрачнымъ предсказаніямъ бывшаго законнаго наслѣдника, Кенелмъ прожилъ благополучно, и разумѣется съ достоинствомъ, годы дѣтства. Онъ перенесъ корь и коклюшъ съ философскою невозмутимостью. Постепенно пріобрѣлъ онъ способность говорить, но не употреблялъ во зло эту отличительную принадлежность человѣческаго рода. Въ ранніе годы дѣтства онъ говорилъ такъ мало какъ будто былъ на предварительномъ испытаніи въ школѣ Пиѳагорейцевъ. Но очевидно что онъ говорилъ мало для того чтобъ больше думать. Онъ наблюдалъ прилежно, и внимательно взвѣшивалъ что наблюдалъ. На восьмомъ году онъ началъ говорить развязнѣе, и въ этомъ возрастѣ онъ привелъ въ ужасъ свою мать вопросомъ: «мама, не тяготитъ ли васъ по временамъ сознаніе вашего собственнаго тождества?»

Леди Чиллингли — я готовъ былъ сказать стремительно побѣжала, но леди Чиллингли никогда не бѣгала — леди Чиллингли двинулась менѣе плавно чѣмъ обыкновенно къ сэръ-Питеру, и повторивъ слова сына, сказала:

— Мальчикъ становится докучливъ; слишкомъ уменъ для женщины; надо отдать его въ школу.

Сэръ-Питеръ былъ того же мнѣнія. Но откуда ребенокъ могъ взять такое мудреное слово «тождество», и какимъ образомъ такой необыкновенный и запутанный метафизическій вопросъ пришелъ ему въ голову? Сэръ-Питеръ призвалъ Кенелма и узналъ что мальчикъ, имѣя свободный доступъ въ библіотеку, пристрастился къ сочиненію Локка О Человѣческомъ Разумѣніи, и былъ готовъ оспаривать этого философа въ его ученіи о прирожденныхъ идеяхъ. Кенелмъ говорилъ съ важностію:

— Желаніе есть идея; и когда, тотчасъ послѣ рожденія, я почувствовалъ желаніе ѣсть и зналъ, не будучи наученъ, куда я долженъ обратиться за пищей, несомнѣнно что я явился на свѣтъ съ прирожденною идеей.

Сэръ-Питеръ, хотя и смыслилъ немножко въ метафизикѣ, былъ однако же поставленъ въ тупикъ и, почесавъ голову, не нашелъ приличнаго отвѣта касательно различія между инстинктами и идеями.

— Дитя мое, сказалъ онъ наконецъ, — ты самъ не знаешь что говоришь. Поди-ка поскачи хорошенько въ галопъ на своемъ черномъ пони. И я запрещаю тебѣ читать какія-нибудь книги кромѣ тѣхъ что я самъ или мать дадимъ тебѣ. Читай почаще Кота въ сапогахъ.

ГЛАВА VI.

Сэръ-Питеръ приказалъ заложить экипажъ и поѣхалъ къ дому дюжаго священника. Приходъ его былъ въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Эксмондгама и онъ былъ единственнымъ изъ родственниковъ съ которымъ сэръ-Питеръ имѣлъ обыкновеніе совѣтоваться о семейныхъ дѣлахъ.

Онъ засталъ священника въ его кабинетѣ, который свидѣтельствовалъ о занятіяхъ другаго рода чѣмъ духовныя. Надъ каминомъ были размѣщены въ рядъ фехтовальныя рапиры, перчатки для бокса и палки для атлетическихъ упражненій; колотушки для крикета и удочки наполняли углы. На стѣнахъ висѣли различныя картины: портретъ мистера Вортсворта и по бокамъ его два изображенія знаменитыхъ кровныхъ лошадей; изображеніе лейстерскаго короткорогаго быка, за котораго священникъ, самъ воздѣлывавшій свою землю и воспитывавшій животныхъ на своихъ тучныхъ пастбищахъ, получилъ призъ на мѣстной выставкѣ; съ обѣихъ сторонъ животнаго висѣли портреты Гукера и Іереміи Тейлера. Въ миніатюрныхъ книжныхъ шкафахъ находились разнородныя сочиненія въ красивыхъ переплетахъ. У открытаго окна стояли цвѣточные горшки съ растеніями въ полномъ цвѣту. Цвѣты священника пользовались извѣстностью.

Общій видъ комнаты говорилъ о наклонности ея обитателя къ чистотѣ и порядку.

— Я пришелъ посовѣтоваться съ вами, сказалъ сэръ-Питеръ, и разказалъ объ удивительно раннемъ развитіи Кенелма Чиллингли.

— Видите ли, прибавилъ онъ, — имя начинаетъ оказывать на него свое дѣйствіе слишкомъ рано. Надо отдать его въ школу; но въ какую школу, публичную или частную?

Преподобный Джонъ Сталвортъ. — О той и о другой можно сказать многое и за и противъ. Въ публичной школѣ есть вѣроятность что Кенелмъ не будетъ долго подавляемъ сознаніемъ собственнаго тождества; всего вѣроятнѣе онъ вовсе простится съ тождествомъ. Въ публичной школѣ хуже всего то что индивидуальный характеръ замѣняется общимъ характеромъ школы. Понятно что учитель не можетъ заботиться о своеобразномъ развитіи каждаго мальчика отдѣльно. Всѣ умы помѣщаются вмѣстѣ въ одну большую форму, и выходятъ оттуда болѣе или менѣе одинаковые. Итонецъ можетъ быть умнѣе или глупѣе, тѣмъ не менѣе онъ всегда останется истымъ Итонцемъ. Въ публичной школѣ зрѣютъ таланты, но она стремится подавлять геніальность. Кромѣ того, публичная школа для единственнаго сына, наслѣдника богатаго имѣнія, которое поступаетъ въ его полное владѣніе, неудобна потому что можетъ воспитать въ немъ безпечность и расточительныя привычки; а ваше имѣніе требуетъ заботливаго управленія и не даетъ простора для росписокъ и посмертныхъ обязательствъ наслѣдника. Вообще я противъ публичной школы для Кенелма.

— Хорошо, въ такомъ случаѣ мы рѣшимъ отдать его въ частную школу.

— Погодите, сказалъ священникъ, — частная школа имѣетъ свои недостатки. Рѣдко можно выростить большую рыбу въ маломъ прудѣ. Въ частной школѣ уменьшается соревнованіе, слабѣетъ энергія. Вмѣшивается жена содержателя школы, и по большей части балуетъ мальчиковъ. Въ этихъ школахъ недостаточно развивается мужественность; нѣтъ трудныхъ упражненій и рѣдко бываютъ драки. Умный мальчикъ дѣлается надменнымъ; мальчикъ съ болѣе слабымъ умомъ становится благовоспитанною барышней въ штанахъ. Нѣтъ ничего мускульнаго въ системѣ воспитанія. Однимъ словомъ, соименникъ и потомокъ Кенелма Дигби не долженъ поступать въ частную школу.

— Сколько я могу сообразить ваши доводы, сказалъ сэръ-Питеръ съ обычнымъ спокойствіемъ, — Кенелмъ Чиллингли вовсе не долженъ поступать въ школу.

— Похоже на то, сказалъ добродушно священникъ, — хотя, по внимательномъ обсужденіи, можно найти нѣчто среднее. Есть такія школы которыя соединяютъ въ себѣ лучшія качества школъ публичныхъ и частныхъ, — достаточно обширныя чтобы возбуждать и развивать энергію, какъ умственную такъ и физическую, но не настолько компактныя чтобъ уподобиться плавильному тиглю. Напримѣръ, есть одна школа во главѣ которой стоитъ педагогъ считающійся въ настоящее время лучшимъ въ Европѣ, школа изъ которой вышли нѣсколько замѣчательнѣйшихъ людей нынѣшняго поколѣнія. Учитель сразу распознаетъ способнаго мальчика обращаетъ на него особенное вниманіе. Онъ не придерживается исключительно гекзаметровъ и сапфиковъ. Ученіе его обнимаетъ всѣ литературы древнія и новыя. Онъ самъ хорошій писатель и прекрасный критикъ; восхищается Вордсвортомъ. Онъ смотритъ сквозь пальцы на драки, и его мальчики славно умѣютъ владѣть кулаками и не имѣютъ обычая выдавать росписокъ не достигши пятнадцатилѣтняго возраста. Мертонская школа будетъ какъ разъ для Кенелма.

— Благодарю васъ, сказалъ сэръ-Питеръ. — Большое утѣшеніе въ жизни имѣть кого-нибудь кто бы рѣшалъ вмѣсто васъ. Я самъ нерѣшительный человѣкъ, и въ обыкновенныхъ дѣлахъ охотно предоставляю леди Чиллингли управлять мною.

— Посмотрѣлъ бы я какъ бы мной стала управлять жена! сказалъ дюжій священникъ.

— Но вѣдь вы женаты не на леди Чидлнигли. Пойдемте теперь въ садъ посмотрѣть на ваши лиліи.

ГЛАВА VIII.

Юный опровергатель Локка былъ отправленъ въ Мертонскую школу и помѣщенъ тамъ по своимъ познаніямъ послѣднимъ на предпослѣдней лавкѣ. Пріѣхавъ домой на рождественскіе праздники, онъ имѣлъ болѣе обыкновеннаго пасмурный видъ; на лицѣ его видны были слѣды скрытаго горя. Между тѣмъ онъ сказалъ что школа ему очень правится и уклонился отъ дальнѣйшихъ разспросовъ. На другой день, рано утромъ, онъ сѣлъ на своего чернаго пони и поѣхалъ къ священнику. Преподобный джентльменъ былъ на скотномъ дворѣ и осматривалъ своихъ бычковъ, когда Кенелмъ неожиданно обратился къ нему со слѣдующими словами:

— Сэръ, я обезчещенъ, и умру если вы не поможете мнѣ оправдаться въ моихъ собственныхъ глазахъ.

— Любезный мальчикъ, напрасно говоришь такъ; пойдемъ въ мою комнату.

Когда они вошли въ домъ и священникъ тщательно затворилъ дверь, онъ взялъ мальчика за руку, повернулъ его лицомъ къ свѣту и тотчасъ же замѣтилъ что у него на умѣ что-то важшзе. Взявъ его за подбородокъ, священникъ сказалъ весело:

— Подними голову, Кенелмъ, я увѣренъ что ты не сдѣлалъ ничего недостойнаго джентльмена.

— Не знаю. Я поссорился съ однимъ мальчикомъ, немножко побольше меня, и онъ меня побилъ; однакоже я не уступалъ; но другіе мальчики оттащили меня, потому что ужь мнѣ было плохо…. а тотъ съ кѣмъ я дрался большой хвастунъ; его зовутъ Батъ… и онъ сынъ правовѣда… и онъ мою голову подъ судъ упряталъ.^[2] Я вызвалъ его на бой въ слѣдующее полугодіе, и если вы не поможете мнѣ побить его, я ни на что не буду годиться, я совсѣмъ пропаду.

— Я очень радъ слышать что ты имѣлъ мужество вызвать его. Покажи-ка мнѣ какъ ты складываешь кулакъ. Такъ, это правильно. Теперь становись въ боевую позицію и нападай на меня, смѣлѣй, смѣлѣй! Нѣтъ, такъ нельзя. Нужно чтобъ ударъ шелъ прямо какъ стрѣла. И стоять нужно вовсе не такъ. Становись вотъ какъ. Держись крѣпче на ногахъ; упирайся больше на лѣвую ногу — хорошо! Надѣвай теперь перчатки, и я дамъ тебѣ урокъ бокса.

Пять минутъ спустя, мистрисъ Джонъ Чиллингли, войдя въ комнату звать мужа завтракать, остановилась въ изумленіи, видя его безъ верхняго платья, отражающаго удары Кенелма, который налеталъ на него какъ тигренокъ. Добрый священникъ представлялся въ эту минуту прекраснымъ образцомъ мускульнаго христіанства, но не былъ похожъ на кандидата въ кентерберійскіе архіепископы.

— Боже мой! воскликнула смущенная мистрисъ Джонъ Чиллингли, и желая въ качествѣ жены защитить своего мужа, схватила Кенелма за плечи и встряхнула его хорошенько. Священникъ, который совсѣмъ запыхался, и не былъ недоволенъ за эту помѣху, надѣлъ свое верхнее платье и сказалъ:

— Мы займемся еще завтра. Теперь пойдемъ завтракать.

Во время завтрака лицо Кенелма сохраняло унылое выраженіе; онъ мало говорилъ и еще меньше ѣлъ.

Когда завтракъ былъ конченъ, онъ повелъ священника въ садъ и сказалъ:

— Я думаю, сэръ, можетъ-быть это нечестно относительно Бата что я буду брать эти уроки; если это нечестно, я лучше не буду…

— Дай мнѣ руку, дитя мое! воскликнулъ священикъ въ восторгѣ. — Имя Кенелма не пропало даромъ. Естественное желаніе человѣка въ качествѣ бьющагося животнаго (въ этомъ качествѣ, я полагаю, онъ превосходитъ всѣ живыя существа, исключая перепела и бойца-пѣтуха) — это побить своего противника. Но естественное желаніе того разряда людей которые называются джентльменами, это побить своего противника честно. Джентльменъ скорѣе готовъ быть побитымъ честно, нежели побить безчестно. Это была твоя мысль?

— Да, отвѣчалъ Кеаелмъ съ твердостію, и впадая въ философію прибавилъ: — И это имѣетъ разумныя основанія, ибо если я побилъ моего ближняго безчестно, значитъ я вовсе не побилъ его.

— Превосходно! Но предположи что ты и другой мальчикъ пришли экзаменоваться изъ комментаріевъ Цезаря или изъ таблицы умноженія, и другой мальчикъ способнѣе тебя, но ты приложилъ стараніе чтобы выучить свой предметъ, а онъ нѣтъ. Скажешь ли ты что ты одолѣлъ его нечестно?

Кенелмъ помедлилъ минуту и потомъ сказалъ рѣшительно:

— Нѣтъ.

— Что прилагается къ умственнымъ занятіямъ, то прилагается и къ кулачному дѣлу. Понялъ ли ты меня?

— Да, сэръ, теперь я понимаю.

— Во времена твоего тезки, сэръ-Кенелма Дигби, джентльмены носили шпаги и учились владѣть ими, ибо въ случаѣ ссоры они дрались на шпагахъ. Никто въ настоящее время, по крайней мѣрѣ въ Англіи, не дерется на шпагахъ. Теперь времена демократическія, и если приходится драться то пускаютъ въ дѣло кулаки, и если Кенелмъ Дигби учился фехтовать, Кенелмъ Чиллингли долженъ учиться боксировать. И если джентльменъ можетъ побить ломоваго извощика вдвое больше себя ростомъ, то это не безчестное дѣло, это практическое подтвержденіе истины что знаніе есть сила. Приходи завтра взять слѣдующій урокъ бокса.

Кенелмъ сѣлъ на своего пони и возвратился домой. Онъ встрѣтилъ въ саду отца который бродилъ съ книгой въ рукахъ.

— Папа, сказалъ Кенелмъ, — какъ долженъ одинъ джентльменъ писать другому съ которымъ онъ находится въ ссорѣ и не хочетъ мириться, а хочетъ сказать ему по поводу ихъ ссоры то что другому джентльмену слѣдуетъ знать?

— Я не понимаю что ты хочешь сказать.

— Я вспоминаю что предъ самымъ моимъ отправленіемъ въ школу вы говорили что вы поссорились съ лордомъ Готфортомъ, и что онъ оселъ, и вы будете писать ему и скажете ему это. Когда вы писали ему, вы такъ и сказали, вы молъ оселъ? Развѣ такъ одинъ джентльменъ долженъ писать другому?

— По чести, Кенелмъ, ты задаешь странные вопросы. Но никогда не рано узнать что иронія для людей образованныхъ то же что брань для простыхъ людей. Когда одинъ джентльменъ считаетъ другаго осломъ, онъ не скажетъ этого буквально, а выразитъ въ самой вѣжливой формѣ какую только можно придумать. Лордъ Готфортъ отрицаетъ мое право свободной ловли въ форельномъ ручьѣ который протекаетъ чрезъ его владѣнія. О ручьѣ этомъ я ни мало не забочусь, но нѣтъ сомнѣнія что я имѣю право ловить въ немъ рыбу. Онъ былъ оселъ что возбудилъ вопросъ объ этомъ. Еслибъ онъ не дѣлалъ этого, я не имѣлъ бы повода настаивать на моемъ правѣ. Когда же онъ возбудилъ этотъ вопросъ, я былъ вынужденъ ловить его форелей.

— И вы написали ему письмо?

— Да.

— Какъ вы написали? Что вы сказали?

— Что-то въ родѣ этого: «Сэръ-Питеръ Чиллингли, свидѣтельствуя совершенное почтеніе лорду Готфорту, считаетъ полезнымъ довести до свѣдѣнія его лордства что онъ совѣтовался съ лучшими правовѣдами о своемъ правѣ свободы рыбной ловли, и извиняется рѣшаясь выразить надежду что лордъ Готфортъ хорошо бы сдѣлалъ посовѣтовавшись съ своимъ правовѣдомъ прежде чѣмъ рѣшится оспаривать это право.»

— Благодарю васъ, я понялъ….

Въ тотъ же вечеръ Кенелмъ написалъ слѣдующее письмо:

«Мистеръ Чиллингли, свидѣтельствуя совершенное почтеніе мистеру Бату, считаетъ полезнымъ довести до свѣдѣнія мистера Бата что онъ беретъ уроки бокса, и извиняется рѣшаясь выразить надежду что мистеръ Батъ хорошо бы сдѣлалъ начавъ самъ брать уроки прежде чѣмъ драться съ мистеромъ Чиллингли въ слѣдующее полугодіе.»

— Папа, сказалъ Кенелмъ на другой день утромъ, — я бы желалъ послать письмо школьному товарищу котораго зовутъ Батъ; онъ сынъ законника котораго называютъ сержантомъ. Я не знаю куда адресовать ему письмо.

— Это не трудно узнать, сказалъ сэръ-Питеръ. — Сержантъ Батъ человѣкъ извѣстный, и его адресъ долженъ быть въ судейскомъ календарѣ.

Адресъ былъ отысканъ — Бломсбери-Скверъ, и Кенелмъ послалъ туда свое письмо. Черезъ нѣкоторое время онъ получилъ слѣдующій отвѣтъ:

"Вы дерзкій дуракъ, и я изобью васъ до полусмерти.

"Робертъ Батъ."

Получивъ это вѣжливое посланіе, Кенелмъ удвоилъ свое стараніе, и ежедневно бралъ уроки мускульнаго христіанства.

Онъ возвратился въ школу въ лучшемъ настроеніи духа, и черезъ три дня послѣ своего возвращенія написалъ преподобному Джону:

"Дорогой сэръ, — я побилъ Бата. Знаніе есть сила. — Вамъ преданный

"Кенелмъ.

«Р. S. Теперь когда я побилъ Бата, я помирился съ нимъ.»

Съ тѣхъ поръ Кенелмъ началъ преуспѣвать. Сэръ-Питеръ узнавалъ объ этомъ изъ хвалебныхъ писемъ знаменитаго педагога. Въ шестнадцать лѣтъ Кенелмъ Чиллингли былъ первымъ въ школѣ, и окончивъ полный курсъ возвратился домой, привезя съ собою слѣдующее письмо отъ содержателя школы къ сэръ-Питеру, помѣченное «конфиденціально».

"Дражайшій сэръ-Питеръ Чиллингли, — я никогда не безпокоился о будущей карьерѣ моихъ учениковъ болѣе чѣмъ о вашемъ сынѣ. Онъ такъ уменъ что легко можетъ сдѣлаться великимъ человѣкомъ. Но въ немъ столько странностей что можно думать что онъ сдѣлается извѣстнымъ міру только въ качествѣ великаго чудака. Знаменитый педагогъ, докторъ Арнольдъ, говоритъ что разница между однимъ и другимъ мальчикомъ обусловливается не столько талантами какъ энергіей. Вашъ сынъ имѣетъ талантъ, имѣетъ энергію, но у него недостаетъ чего-то для успѣха въ жизни; у него недостаетъ способности амальгамаціи. У него меланхолическій и необщительный характеръ. Онъ не какъ другіе. Онъ довольно дружелюбенъ; другіе мальчики любятъ его, особливо младшіе, для которыхъ онъ герой; но у него нѣтъ близкихъ друзей. Что касается собственно ученія, то онъ можетъ теперь же поступить въ коллегію, гдѣ вѣроятно будетъ идти съ отличіемъ если только будетъ стараться. Но имѣй я право совѣтовать, я посовѣтовалъ бы вамъ употребить слѣдующіе два года на ближайшее ознакомленіе его съ дѣйствительною жизнью. Пошлите его къ какому-нибудь тутору, не педанту, а человѣку литературному или свѣтскому, и если онъ будетъ жить въ столицѣ, то тѣмъ лучше. Словомъ, мой юный другъ не похожъ на другихъ людей, и хотя онъ одаренъ качествами съ которыми могъ бы сдѣлать что-нибудь въ жизни, я боюсь, если вы не достигнете того чтобъ онъ болѣе походилъ на другихъ, что онъ ничего не сдѣлаетъ. Простите откровенность съ какою пишу къ вамъ, и припишите ее особливому участію какое я принимаю въ вашемъ сынѣ. — Имѣю честь быть, сэръ-Питеръ, вамъ преданный

"Вильямъ Гортонъ."

Для обсужденія этого письма сэръ-Питеръ не собралъ вторично семейнаго совѣта, ибо не надѣялся чтобъ его три сестры дѣвицы могли подать въ этомъ дѣлѣ какой-нибудь практическій совѣтъ. Что же касается Гордона, то этотъ джентльменъ, обратившись къ суду по вопросу о вырубкѣ лѣса и потерпѣвъ рѣшительное пораженіе, увѣдомилъ сэръ-Питера что не уважаетъ его какъ родственника и презираетъ какъ человѣка — не въ этихъ именно выраженіяхъ — менѣе прямо, но болѣе язвительно. Сэръ-Питеръ пригласилъ только мистера Миверза на недѣльку поохотиться и просилъ преподобнаго Джона побывать у него.

Мистеръ Миверзъ пріѣхалъ. Шестнадцать лѣтъ которыя протекли съ тѣхъ поръ какъ онъ впервые былъ представленъ читателю не произвели замѣтной перемѣны въ его наружности. Однимъ изъ его правилъ было что въ молодости свѣтскій человѣкъ долженъ казаться старше чѣмъ онъ есть, а въ среднихъ лѣтахъ и до конца жизни — моложе. Тайну достиженія этого искусства онъ выражалъ слѣдующими словами: «Надѣвайте раньше парикъ, и вы никогда не посѣдѣете».

Въ противность многимъ философамъ, мистеръ Миверзъ согласовалъ практику съ своимъ ученіемъ, и въ первые годы юности обзавелся такимъ парикомъ который долженъ былъ скрывать теченіе времени, парикомъ не завитымъ и не надушеннымъ, но скромнымъ и съ прямыми волосами. Онъ сталъ казаться тридцати-пяти-лѣтнимъ съ тѣхъ поръ какъ надѣлъ этотъ парикъ въ двадцать пять лѣтъ. Онъ казался тридцати-пяти-лѣтнимъ и теперь когда ему былъ пятьдесятъ одинъ годъ.

«Я надѣюсь, говорилъ онъ, остаться тридцати пяти лѣтъ на всю жизнь. Это самые лучшіе годы. Люди могутъ говорить что мнѣ больше, но я не признаюсь въ этомъ. Никто не обязанъ уличать самъ себя.»

У мистера Миверза было еще нѣсколько афоризмовъ по поводу этого важнаго предмета. Одинъ изъ нихъ былъ слѣдующій: «Отрицайте что вы больны. Никому не говорите что вы больны; никогда не сознавайтесь въ этомъ даже себѣ. Болѣзнь есть одна изъ такихъ вещей которой человѣкъ долженъ противиться всѣми силами съ самаго начала. Наблюдайте себя внимательно, и замѣтивъ то что вамъ полезно, слѣдуйте этому съ точностію маятника.» Мистеръ Миверзъ никогда не пропускалъ свою обычную прогулку въ Паркъ предъ завтракомъ, даже еслибы поѣхавъ въ кэбѣ, онъ могъ спасти Лондонъ отъ истребленія огнемъ.

Другой изъ его афоризмовъ былъ: «Если вы желаете сохранить молодость, живите въ столицѣ, никогда не оставайтесь долѣе нѣсколькихъ недѣль въ деревнѣ. Возьмите двухъ человѣкъ въ двадцать пять лѣтъ и одинаковой комплекціи; пусть одинъ изъ нихъ живетъ въ Лондонѣ и пользуется правильною клубною жизнію; пошлите другаго въ деревню. Посмотрите на обоихъ когда имъ будетъ сорокъ пять лѣтъ. Человѣкъ жившій въ Лондонѣ сохранитъ свою фигуру; деревенскій отроститъ себѣ брюхо. Лондонскій житель сохранитъ интересную нѣжность въ лицѣ; лицо деревенскаго жителя сдѣлается корявое какъ рыбьи жабры.»

Третьей его аксіомой было: «Не дѣлайтесь семейнымъ человѣкомъ; ничто такъ не старитъ какъ супружеское счастіе и родительскія узы. Никогда не увеличивайте своихъ заботъ и ограничивайте жизнь возможно тѣснымъ кругомъ. Для чего прибавлять себѣ къ багажу заботъ женскія кардонки и коробочки и цѣлый фургонъ дѣтскихъ принадлежностей. Избѣгайте честолюбія: оно ведетъ къ подагрѣ. Оно уноситъ значительную часть человѣческой жизни, не давая взамѣнъ ничего что бы стоило имѣть.»

Былъ у него еще и такой афоризмъ: «Свѣжесть ума поддерживаетъ и телѣсную свѣжесть. Держитесь идей нынѣшняго дня, отбрасывайте идеи вчерашнія. Что же касается завтрашняго дня, то времени довольно для разсужденій до тѣхъ поръ пока онъ сдѣлается нынѣшнимъ днемъ.»

Сохраняя себя согласно этимъ правиламъ, мистеръ Миверзъ явился въ Эксмондгамъ totus, teres, но не rotundus — человѣкомъ средняго роста, тонкимъ, прямымъ, прекрасно одѣтымъ, съ мелкими, тонкими чертами лица, тонкими губами, прикрывающими рядъ прекрасныхъ зубовъ, всегда бѣлыхъ и не знакомыхъ съ дантистомъ. Для сохраненія этихъ зубовъ онъ избѣгалъ кислыхъ винъ, особливо рейнскаго всѣхъ сортовъ, всего сладкаго въ кушаньяхъ и всякихъ горячихъ напитковъ. Чай онъ всегда пилъ холодный. «Двѣ вещи въ жизни, говорилъ онъ, человѣкъ долженъ беречь, не взирая ни на какія жертвы, — желудокъ и глазурь своихъ зубовъ. Во всякой другой бѣдѣ можно найти утѣшеніе, кромѣ желудочнаго разстройства и зубной боли.» Будучи писателемъ и въ то же время свѣтскимъ человѣкомъ, онъ такъ изощрилъ свой умъ въ обоихъ этихъ качествахъ, что былъ страшенъ въ первомъ изъ нихъ и пріятенъ во второмъ. Какъ писателъ, онъ презиралъ свѣтъ; какъ свѣтскій человѣкъ, онъ презиралъ литературу; какъ представитель того и другаго, онъ уважалъ самого себя.

ГЛАВА IX.

Вечеромъ на третій день по прибытіи мистера Миверза, онъ, священникъ и сэръ-Питеръ сидѣли въ гостиной; священникъ въ креслахъ въ углу, покуривая короткую рѣзную трубку; мистеръ Миверзъ налѣво отъ него на кушеткѣ, потихоньку вдыхая ароматъ трабуко. Сэръ-Питеръ никогда не курилъ. На столѣ стоялъ спиртъ, горячая вода и лимонъ. Священникъ славился своимъ искусствомъ приготовлять тодди. Время отъ времени онъ потягивалъ изъ своего стакана. Сэръ-Питеръ, менѣе часто, дѣлалъ то же. Безполезно говорить что мистеръ Миверзъ не пилъ тодди; но предъ нимъ на стулѣ стояла кружка и большой графинъ воды со льдомъ.

Сэръ-Питеръ. — Кузенъ Миверзъ, вы имѣли теперь время изучить Кенелма и сравнить его характеръ съ тѣмъ что пишетъ объ немъ докторъ въ своемъ письмѣ.

Миверзъ (протяжно). — Гм!

Сэръ-Питеръ. — Я спрашиваю васъ какъ свѣтскаго человѣка, что, по вашему мнѣнію, сдѣлать мнѣ съ моимъ мальчикомъ? Послать ли его къ такому тутору какъ совѣтуетъ докторъ? Кузенъ Джонъ несогласенъ съ докторомъ, онъ полагаетъ что странности Кенелма въ своемъ родѣ вещь не дурная и что ихъ не надо преждевременно сглаживать столкновеніемъ со свѣтскими туторами и лондонскими улицами.

— Гм! повторяетъ мистеръ Миверзъ, еще протяжнѣе чѣмъ прежде. Послѣ нѣкотораго молчанія онъ прибавляетъ: — Послушаемъ что вы скажете, преподобный Джонъ.

Священникъ откладываетъ въ сторону свою трубку, опоражниваетъ четвертую кружку тодди, потомъ откидывая голову назадъ съ задумчивымъ видомъ, на подобіе великаго Кольриджа когда тотъ произноситъ монологъ, начинаетъ такимъ образомъ, выговаривая нѣсколько въ носъ:

— На разсвѣтѣ жизни….

Миверзъ при этомъ пожимаетъ плечами, поворачивается на кушеткѣ и закрываетъ глаза со вздохомъ человѣка обреченнаго на слушаніе проповѣди.

— На разсвѣтѣ жизни, когда росы….

— Я зналъ что придутъ росы, говоритъ Миверзъ. — Осушите ихъ, пожалуста; онѣ чрезвычайно вредны. Мы знаемъ напередъ что вы хотѣли сказать: вы хотѣли сказать что когда малому шестнадцать лѣтъ, онъ очень молодъ; это правда, стало-быть это мимо, — что жь дальше?

— Если вы намѣрены прерывать меня съ вашимъ всегдашнимъ цинизмомъ, сказалъ священникъ, — зачѣмъ же вы просили меня говорить?

— Это была ошибка, я сознаюсь; но кому на свѣтѣ могло придти въ голову что вы начнете такимъ цвѣтистымъ слогомъ. Разсвѣтъ жизни! — какой вздоръ!

— Кузенъ Миверзъ, сказалъ сэръ-Питеръ, — вы теперь не занимаетесь исправленіемъ слога Джона въ вашей газетѣ, и я попрошу васъ вспомнить что разсвѣтъ жизни моего сына есть нѣчто серіозное для его отца, и родственникъ его не долженъ надъ этимъ смѣяться. Продолжайте, Джонъ.

Священникъ сказалъ добродушно:

— Я постараюсь примѣнить мой слогъ къ требованіямъ критики. Когда малому шестнадцать лѣтъ и когда онъ слишкомъ молодъ для жизни, вопросъ въ томъ долженъ ли онъ столь рано перемѣнить идеи свойственныя юности на идеи свойственныя собственно среднимъ лѣтамъ, долженъ ли онъ начать пріобрѣтать то знаніе свѣта которое имѣютъ и могутъ преподать люди среднихъ лѣтъ. Я думаю что нѣтъ. Я бы лучше желалъ чтобъ онъ былъ теперь въ обществѣ поэтовъ, предавался славнымъ надеждамъ и прекраснымъ мечтамъ. вырабатывая для себя типъ героическаго, который онъ сохранитъ предъ глазами какъ знамя когда вступитъ въ свѣтъ взрослымъ человѣкомъ. Для сформированія характера есть двѣ школы: реальная и идеальная. Я бы желалъ чтобъ его характеръ образовался въ идеальной школѣ, чтобы придать ему отвагу, величіе и мягкость когда онъ займетъ свое мѣсто во вседневной жизни, которая называется реальною. И потому я не въ пользу помѣщенія потомка сэръ-Кенелма Дигби, въ промежутокъ времени между среднею и высшею школой, къ какому-нибудь свѣтскому человѣку, можетъ-быть столь же циническому какъ кузенъ Миверзъ, и живущему въ каменныхъ улицахъ Лондона.

Мистеръ Миверзъ (потягиваясь). — Прежде чѣмъ погрузиться въ это Сербонское болото — разногласіе между академиками реалистами и идеалистами — я полагаю что намъ предстоитъ прежде всего рѣшить вопросъ чѣмъ вы желаете сдѣлать Кенелма въ будущемъ. Когда я заказываю себѣ сапоги, я прежде рѣшаю какого рода должны быть сапоги, — бальные или толстые для уличной ходьбы; и я не прошу сапожника читать мнѣ предварительно лекціи о различныхъ способахъ передвиженія къ которымъ можетъ быть примѣнена кожа. Если вы желаете, сэръ-Питеръ, чтобы вашъ сынъ сдѣлался марателемъ напыщенныхъ поэмъ, послушайтесь пастора Джона; если вы желаете набить его голову пастушескимъ вздоромъ о невинной любви, которая можетъ кончиться женитьбой на дочери мельника, послушайтесь пастора Джона; если вы желаете чтобъ онъ вступилъ въ жизнь пустоголовымъ мальчишкой, который согласится по просьбѣ какого-нибудь юнаго негодяя поручиться по пятидесяти-процентному векселю, послушайтесь пастора Джона; короче, если вы желаете чтобъ умный мальчикъ сдѣлался голубкомъ или турманомъ, легковѣрнымъ олухомъ или сентиментальнымъ молокососомъ, пасторъ Джонъ можетъ быть самымъ лучшимъ для васъ совѣтникомъ.

— Но я вовсе не желаю чтобъ изъ моего сына вышелъ тупоумный представитель одного изъ этихъ видовъ.

— Ну такъ не слушайте пастора Джона, и разговоръ конченъ.

— Вовсе нѣтъ. Я еще не слыхалъ вашего совѣта какъ мнѣ поступить если я не долженъ слѣдовать совѣту Джона.

Мистеръ Миверзъ не рѣшался говорить. Онъ, казалось, былъ поставленъ въ большое затрудненіе.

— Дѣло въ томъ, сказалъ священникъ, — что Миверзъ въ своихъ сужденіяхъ совершенно проникся направленіемъ своей газеты Londoner: находить ошибки во всемъ что дѣлаютъ другіе, но никогда не компрометировать себя указаніемъ какъ можно сдѣлать лучше.

— Это правда, сказалъ Миверзъ простодушно. — Разрушительный складъ ума рѣдко когда встрѣчается вмѣстѣ съ созидательнымъ. Я и моя газета разрушительны по природѣ и изъ политики. Мы можемъ обратить зданіе въ развалины, но не претендуемъ на то чтобъ изъ развалинъ возвести зданіе. Мы критики и, какъ вы говорите, не такъ глупы чтобы компрометтировать себя предложеніемъ поправокъ чтобъ ихъ потомъ могли критиковать другіе. Тѣмъ не менѣе, для васъ, братецъ Питеръ, и съ тѣмъ условіемъ что если я дамъ совѣтъ, то вы никогда объ этомъ не скажете, и никогда меня не попрекнете, буде вы его примете и онъ окажется плохимъ, какъ почти всегда бываетъ со всѣми совѣтами, — я отступлю отъ своего обычая и рискну высказать мое мнѣніе.

— Я принимаю ваши условія.

— Ну такъ слушайте. Съ каждымъ новымъ поколѣніемъ возникаетъ и новый порядокъ идей. Чѣмъ ранѣе человѣкъ овладѣваетъ идеями которыя должны имѣть вліяніе на его поколѣніе, тѣмъ болѣе онъ имѣетъ преимущества въ состязаніи со своими сверстниками. Если Кенелмъ въ шестнадцать лѣтъ уже пойметъ интеллектуальные признаки времени, а между тѣмъ, когда онъ поступитъ въ коллегію, его восьмнадцатилѣтніе и двадцатилѣтніе товарищи окажутся только-что подготовленными понимать эти признаки, то онъ произведетъ сильное впечатлѣніе своею мыслительною способностью и приложеніемъ ея къ дѣйствительной жизни, а это ему принесетъ большую пользу въ послѣдствіи. Притомъ, идеи вліяющія на массу молодаго поколѣнія никогда не имѣютъ своего начала въ самомъ этомъ поколѣніи. Онѣ возникаютъ въ поколѣніи предыдущемъ, обыкновенно въ незначительномъ кружкѣ меньшинства, которое презирается большинствомъ въ послѣдствіи принимающимъ эти идеи. Поэтому, если мальчику шестнадцати лѣтъ нужно ознакомиться съ такими идеями, то его надобно поставить въ близкое сношеніе съ человѣкомъ превосходнаго ума познавшимъ ихъ за двадцать или за тридцать лѣтъ прежде другихъ. Я стою, слѣдовательно,: а то чтобы помѣстить Кенелма къ человѣку у котораго онъ могъ бы научиться новымъ идеямъ. Я стою также за то чтобъ его помѣстить въ столицѣ во время процесса этого посвященія. При тѣхъ рекомендаціяхъ какими вы располагаете, онъ можетъ придти въ соприкосновеніе не только съ новыми идеями, но и съ замѣчательными людьми разнаго рода занятій. Для юноши весьма важно заблаговременно бывать въ обществѣ умныхъ людей. Отъ нихъ безсознательно нахватаешься ума. Есть и другая выгода, и весьма не маловажная, въ этомъ раннемъ знакомствѣ съ хорошимъ обществомъ. Юноша научается манерамъ, самообладанію, находчивости; въ послѣдствіи, живя по своей волѣ, онъ, надобно надѣяться, менѣе будетъ попадать въ просакъ и не пріобрѣтетъ порочныхъ наклонностей или привычки къ презрѣнной праздности, научившись предпочитать хорошее товарищество подъ руководствомъ людей способныхъ выбрать ему товарищей. Ну, довольно я наговорился; рѣшайтесь теперь же на мой совѣтъ, потому что по склонности моей къ противорѣчіямъ я завтра самъ пожалуй стану опровергать мое сегодняшнее мнѣніе.

Убѣдительное краснорѣчіе кузена произвело сильное впечатлѣніе на сэръ-Питера.

Священникъ продолжалъ молча курить свою коротенькую трубочку пока сэръ-Питеръ не обратился къ нему. Тогда онъ сказалъ:

— Въ этой программѣ воспитанія христіанскаго джентльмена, какъ мнѣ кажется, совершенно опущена христіанская сторона воспитанія.

— Къ этому опущенію, спокойно замѣтилъ мистеръ Миверзъ, — и стремится нашъ вѣкъ. Свѣтское воспитаніе есть необходимая реакція противъ спеціальнаго богословскаго воспитанія, реакція вызванная враждой одной секты христіанъ къ ученію другой; а такъ какъ противники не хотятъ согласиться между собой какъ слѣдуетъ обучать религіи, то приходится или вовсе ничему не учить, или устранить религію изъ дѣла воспитанія.

— Это можетъ-быть и хорошо для какой-либо обширной системы національнаго воспитанія, сказалъ сэръ-Питеръ, — но вовсе не относится къ Кенелму, родившемуся въ семействѣ гдѣ всѣ принадлежатъ къ учрежденной церкви. Его можно бы учить вѣрѣ его предковъ, не оскорбляя этимъ ни одного нонконформиста.

— Къ какой же это учрежденной церкви онъ долженъ будетъ принадлежать? спросилъ мистеръ Миверзъ: — къ высокой церкви, къ низкой или къ широкой, къ церкви доктора Ньюзея или къ ритуалистской, или къ какой другой разновидности англиканства которая войдетъ въ моду?

— Что за вздоръ! сказалъ священникъ. — Насмѣшка ваша неумѣстна. Вы сами очень хорошо знаете что наша церковь отличается именно духомъ терпимости и не раздуваетъ малѣйшаго различія мнѣній въ ересъ или расколъ. А если сэръ-Питеръ пошлетъ своего шестнадцатилѣтняго сына къ тутору устраняющему христіанскую религію изъ своего преподаванія, то онъ заслужитъ чтобъ его отдули до полусмерти, и я, продолжалъ священникъ, взглянувъ сурово на сэръ-Питера и машинально засучивая свои обшлага, — съ удовольствіемъ отдулъ бы его.

— Потише, Джонъ, сказалъ сэръ-Питеръ отодвигаясь, — потише, любезный братецъ. Наслѣдникъ мой не будетъ воспитанъ какъ язычникъ, и Миверзъ только дразнитъ насъ. Послушайте, Миверзъ, не знаете ли вы между вашими лондонскими друзьями кого-нибудь кто былъ бы ученымъ и свѣтскимъ человѣкомъ и въ то же время христіаниномъ?

— То-есть христіаниномъ государственной церкви?

— Ну, да.

— И который согласился бы взять къ себѣ Кенелма воспитанникомъ?

— Конечно я предлагаю вопросъ не изъ пустаго любопытства.

— Я знаю именно такого. Онъ готовился прежде во священники, и онъ весьма учевый богословъ. Но получивъ послѣ неожиданной смерти старшаго брата небольшое наслѣдство, онъ оставилъ всякую мысль о духовномъ званіи. Онъ пріѣхалъ въ Лондонъ и поплатился за опытность, то-есть онъ былъ по природѣ великодушенъ, чрезвычайно легко попадалъ въ разныя затрудненія, и имѣніе его взято въ опеку для удовлетворенія кредиторовъ, а онъ получаетъ изъ нея по 400 фунтовъ въ годъ. Въ это время онъ уже былъ женатъ и имѣлъ двоихъ дѣтей. Необходимость заставила его взяться за перо для увеличенія своего дохода, и онъ сталъ однимъ изъ способнѣйшихъ сотрудниковъ періодической печати. Онъ блестящій ученый и бойкій писатель, и за нимъ ухаживаютъ наши общественные дѣятели; къ тому же онъ джентльменъ въ полномъ смыслѣ слова, у него очень пріятный домъ, и онъ принимаетъ у себя лучшее общество. Получивъ разъ въ жизни урокъ, онъ теперь застрахованъ отъ излишней довѣрчивости. Его опытъ достался ему не черезчуръ дорого. Трудно найти болѣе тонкаго и образованнаго свѣтскаго человѣка. Онъ будетъ очень доволенъ тремя стами фунтовъ стерлинговъ или около того что вы будете платить за Кенелма. Его зовутъ Велби, и онъ живетъ въ Честеръ-Скверѣ.

— И безъ сомнѣнія онъ сотрудникъ газеты Londoner? сказалъ священникъ насмѣшливо.

— Это вѣрно. Онъ пишетъ наши классическія, богословскія и метафизическія статьи. Не пригласить ли мнѣ его пріѣхать сюда на денекъ или на два чтобы вы сами могли посмотрѣть каковъ онъ вамъ покажется, сэръ-Питеръ?

— Хорошо.

ГЛАВА X.

Мистеръ Велби пріѣхалъ и всѣмъ понравился. Это былъ человѣкъ съ пріятными манерами, обходительный и вѣжливый. Въ немъ не было педантства, и однако вскорѣ же замѣчалось что онъ былъ чрезвычайно начитанъ и много вещей изучилъ основательно. Онъ обворожилъ священника своими комментаріями на Іоанна Златоуста; сэръ-Питеръ былъ въ восторгѣ отъ его разказовъ о древностяхъ древней Британіи; Кенелма онъ плѣнилъ своею готовностью вести съ нимъ бесѣду о самой спорной изъ всѣхъ наукъ называемой метафизикой; и въ то же время онъ былъ не менѣе занимателенъ и поучителенъ для леди Чиллингли и трехъ сестрицъ. Одинаково свѣдущій по части романовъ какъ и по части хорошихъ книгъ, онъ далъ дѣвицамъ списокъ невинныхъ сочиненій въ томъ и въ другомъ родѣ, а для леди Чиллингли у него былъ неистощимый запасъ анекдотовъ изъ фашонабельнаго міра, новѣйшихъ остротъ, послѣднихъ скандаловъ. Въ самомъ дѣлѣ, мистеръ Велби былъ одною изъ тѣхъ блестящихъ личностей которыя украсятъ всякое общество куда имъ случится попасть. Если въ душѣ онъ и былъ человѣкъ разочарованный, то его разочарованіе прикрывалось невозмутимымъ спокойствіемъ духа; онъ имѣлъ прежде честолюбивыя и основательныя надежды на блестящую карьеру и на пріобрѣтеніе прочной репутаціи богослова и проповѣдника; полученное имъ въ двадцатитрехъ-лѣтнемъ возрастѣ наслѣдство измѣнило направленіе его честолюбія. Привлекательность его обращенія была такъ сильна что онъ сразу вошелъ въ моду, а его собственный общительный характеръ увлекъ его къ болѣе легкому, но болѣе пріятному роду честолюбія, которое довольствуется успѣхами въ обществѣ и наслаждается текущимъ днемъ. Когда потомъ обстоятельства принудили его дополнять свой доходъ литературною работой, онъ впалъ въ колею періодическаго авторства и отложилъ всякое попеченіе о работѣ необходимой для какого-либо полнаго произведенія, которая потребовала бы гораздо больше времени, а дала бы ничтожное вознагражденіе. Онъ сохранилъ еще популярность въ обществѣ, и можетъ-быть даже опасался компрометтировать свою общепризнанную репутацію талантливаго человѣка какимъ-либо капитальнымъ предпріятіемъ. Онъ не презиралъ всѣхъ и все, подобно Миверзу; но онъ смотрѣлъ на людей и на вещи какъ равнодушный, хотя и добродушный, посторонній зритель смотритъ на уличную толпу изъ окна своей гостиной. Его нельзя было назвать blasé, но онъ былъ совершенно désillusionné. Его характеръ, нѣкогда ультра-романтическій, теперь до такой степени проникся нейтральными оттѣнками жизни что всякая романтичность оскорбляла его вкусъ какъ вторженіе слишкомъ яркаго колера въ спокойный фонъ картины. Онъ сдѣлался вполнѣ реалистомъ въ своей критикѣ и во всемъ направленіи своей дѣятельности и мысли. Но пасторъ Джонъ не замѣтилъ этого, потому что Велби слушалъ его восхваленія идеальной школѣ, не безпокоясь опровергать ихъ. Онъ сталъ слишкомъ лѣнивъ для разговорнаго спора и только какъ критикъ обнаруживалъ оставшійся еще въ немъ задоръ утонченною жестокостью насмѣшки.

Онъ выдержалъ съ честью экзаменъ въ церковномъ православіи сдѣланный ему священникомъ и сэръ-Питеромъ. Въ туманѣ канонической эрудиціи, его собственныя мнѣнія улетучивались во мнѣнія отцовъ церкви. На дѣлѣ же онъ былъ реалистомъ въ религіи какъ и во всемъ прочемъ. Онъ смотрѣлъ на христіанство какъ на типъ существующей цивилизаціи, къ которому подобало относиться съ почтеніемъ, подобно тому какъ можно признавать и другіе типы этой цивилизаціи, какъ напримѣръ свободу печати, народное представительство, бѣлые галстуки и черные фраки, и пр. Онъ принадлежалъ къ школѣ которую онъ самъ называлъ эклектическимъ христіанствомъ, и приспособлялъ разсужденія деизма къ доктринамъ церкви, если не какъ къ вѣроученію, то по крайней мѣрѣ какъ къ учрежденію. Словомъ, онъ расположилъ въ свою пользу всѣхъ членовъ семейства Чиллингли, и уѣзжая изъ замка увезъ съ собой Кенелма для посвященія его въ кругъ новыхъ идей кои долженствовали управлять его поколѣніемъ.

ГЛАВА XI.

Кенелмъ пробылъ полтора года у этого достойнаго наставника. Въ это время онъ многому научился по книгамъ; онъ много видѣлъ также знаменитостей того времени, литераторовъ, юристовъ, членовъ парламента. Онъ видѣлъ также не мало лицъ свѣтскаго общества. Прекрасныя дамы, бывшія подругами его матери въ ея молодые годы, принимали его подъ свое покровительство, давали ему совѣты и баловали его. Одна изъ нихъ была въ особенности добра къ нему, маркиза Гленальвонъ. Ее привязало къ нему благодарное воспоминаніе: младшій сынъ ея былъ его товарищемъ въ Мертонской школѣ, и Кенелмъ спасъ ему жизнь вытащивъ его изъ воды. Бѣдный мальчикъ потомъ умеръ отъ чахотки, и горе матери объ его утратѣ еще нѣжнѣе привязало ее къ Кенелму. Леди Гленальвонъ была одною изъ царицъ лондонскаго свѣта. На пятидесятомъ году она все еще была прекрасна; она была также очень образована, очень умна, и очень добра, какъ это случается съ нѣкоторыми царицами; она была именно одною изъ тѣхъ женщинъ чье вліяніе такъ важно для образованія манеръ и характера молодаго человѣка предназначаемаго судьбой играть нѣкоторую ролъ въ обществѣ. Но она досадовала на самое себя, раздумывая что ей не удавалось возбудить подобное честолюбіе въ наслѣдникѣ Чиллингли.

Здѣсь кстати сказать что Кенелмъ не лишенъ былъ внѣшнихъ преимуществъ. Онъ былъ высокъ ростомъ, и юношеская грація его сложенія скрадывала его необычайную физическую силу, зависѣвшую не отъ массивности размѣровъ, а скорѣе отъ желѣзной твердости тканей. Его лицо, при недостаткѣ юношеской округлости, отличалось какою-то мрачною причудливою красотой; черты, не отличавшіяся художественною правильностью, были красивы и своеобразны; большіе, темные, выразительные глаза и какое-то необъяснимое сочетаніе нѣжности и задумчивости въ его кроткой улыбкѣ. Онъ никогда громко не смѣялся, но живо схватывалъ смѣшную сторону, и его глаза смѣялись при закрытыхъ губахъ. Онъ говорилъ самъ странныя, забавныя, неожиданныя фразы производившія впечатлѣніе юмора; но только блескъ глазъ изобличалъ въ немъ шутливость, и онъ говорилъ съ видомъ невиннаго невѣдѣнія шутки подобно траппистскому монаху выглянувшему изъ вырытой имъ могилы чтобы произнести memento mori.

Тѣмъ не менѣе его серіозное лицо было очень привлекательно. Женщины думали видѣть въ немъ выраженіе романической чувствительности: имъ оно казалось лицомъ человѣка склоннаго къ любви поэтической и страстной. А онъ оставался столь же неприступенъ для женскихъ сѣтей какъ и молодой Ипполитъ. Онъ приводилъ въ восторгъ пастора Джона продолжая свои атлетическія упражненія, и пріобрѣлъ репутацію въ кулачной школѣ, которую онъ посѣщалъ аккуратно, какъ лучшій боксеръ между джентльменами.

Онъ пріобрѣлъ много знакомствъ, но друзей не имѣлъ. А между тѣмъ всякій кто часто съ нимъ видался начиналъ любить его, и не отвѣчая самъ на привязанность онъ не отталкивалъ ея. Онъ отличался чрезвычайною мягкостью голоса и манеръ, и обладалъ невозмутимымъ характеромъ своего отца; дѣти и собаки тянулись къ нему какъ бы инстинктивно.

Отъ мистера Велби Кенелмъ перешелъ въ Кембриджъ съ головой изрядно пропитанною новыми идеями готовыми пустить отростки. Онъ конечно удивлялъ другихъ новичковъ, и случалось что онъ ставилъ въ тупикъ и премудрыхъ туторовъ коллегій Троицы и Св. Іоанна. Но постепенно онъ сталъ устраняться вообще отъ товарищескаго общества. Дѣло въ томъ что умомъ онъ не по лѣтамъ былъ старъ, и послѣ избранныхъ столичныхъ кружковъ вечеринки въ коллегіи не представляли для него ничего занимательнаго. Онъ поддержалъ свою атлетическую репутацію; и въ нѣкоторыхъ случаяхъ, когда какой-нибудь слабенькій студентъ былъ побиваемъ гигантомъ лодочникомъ, его мускульное христіанство благородно заступалось за слабую сторону. Для пріобрѣтенія другихъ, болѣе интеллектуальныхъ, университетскихъ отличій, онъ не такъ много работалъ какъ могъ бы, однако былъ въ числѣ первыхъ на экзаменахъ, получилъ двѣ награды, и кончилъ курсъ съ довольно почетною степенью, послѣ чего вернулся домой болѣе страннымъ, болѣе серіознымъ, словомъ, менѣе похожимъ на другихъ людей чѣмъ какимъ былъ по выходѣ изъ Мертонской школы. Онъ отгородилъ для себя въ собственномъ сердцѣ уединеніе, и въ этомъ уединеніи сидѣлъ безмолвнымъ наблюдателемъ подобно пауку въ паутинѣ.

Вслѣдствіе ли естественной склонности, или отъ воспитанія такихъ наставниковъ какъ мистеръ Миверзъ, который, проводя новыя идеи, не находилъ въ прошедшемъ ничего достойнаго почтенія, и какъ мистеръ Велби, который признавалъ реальнымъ только рутину настоящаго и осмѣивалъ всякія мечты будущаго какъ идеалистическія, главное направленіе ума Кенелма приняло форму спокойнаго индифферентизма. Трудно было доискаться въ немъ какого-либо обыкновеннаго побужденія къ дѣятельности: тщеславія или честолюбія, искательства популярности или жажды власти. Ко всѣмъ женскимъ приманкамъ онъ доселѣ пребывалъ равнодушенъ. Онъ никогда не испытывалъ любви, но много читалъ о ней, и эта страсть казалась ему необъяснимымъ заблужденіемъ человѣческаго разсудка и позорнымъ уклоненіемъ отъ спокойнаго теченія мысли которое должно быть удѣломъ мужественныхъ натуръ. Весьма краснорѣчивая книга восхваляющая безбрачіе и озаглавленная Приближеніе къ ангеламъ, написанная извѣстнымъ оксфордскимъ ученымъ Дединомъ Рочемъ, произвела столь сильное впечатлѣніе на его юный умъ что, будь онъ католикомъ, онъ могъ бы поступить въ монахи. Если у него въ чемъ проявлялась горячность, то развѣ горячность мыслителя ратующаго за отвлеченную истину, то-есть за то что онъ почиталъ истиной, а такъ какъ что кажется истиной одному человѣку навѣрное кажется ложью другому, то эта наклонность его представляла свои неудобства, и опасности, какъ это можно видѣть изъ послѣдующей главы.

Но предварительно, для правильной оцѣнки его поведенія въ той главѣ, я прошу тебя, благосклонный читатель (если бываетъ благосклонный читатель), припомнить что онъ напичканъ новыми идеями, которыя, встрѣчая глубокое и враждебное теченіе старыхъ идей, вырываются наружу тѣмъ съ большею ядовитостью.

ГЛАВА XII.

Въ Эксмондгамѣ были большія празднества для ознаменованія великаго для міра событія когда Кенелму Чиллингли минуло двадцать одинъ годъ.

Молодой наслѣдникъ произнесъ рѣчь къ собравшимся фермерамъ и другимъ приглашеннымъ гостямъ, и рѣчь эта не прибавила веселья празднику. Онъ говорилъ гладко и съ самоувѣренностью, удивительною въ юношѣ въ первый разъ обращающемся къ толпѣ, но рѣчь была не увеселительна.

Главный фермеръ усадьбы, предлагая выпить за его здоровье, естественно упомянулъ о длинномъ рядѣ его предковъ; онъ упомянулъ съ увлеченіемъ о заслугахъ его отца какъ человѣка и помѣщика, и усмотрѣлъ много благопріятныхъ предзнаменованій для его собственной будущей карьеры, съ одной стороны въ превосходныхъ качествахъ его родителей, а съ другой въ почестяхъ какія самъ юноша пріобрѣлъ въ университетѣ.

Кенелмъ Чиллингли въ своемъ отвѣтѣ щедро высылалъ тѣ новыя идеи долженствовавшія руководить грядущимъ поколѣніемъ которыя онъ усвоилъ себѣ изъ газеты мистера Миверза и разговоровъ мистера Велби.

О предкахъ онъ не сталъ слишкомъ много распространяться. Онъ замѣтилъ только что странно обращать вниманіе на то какъ долго какая-либо фамилія или династія процвѣтала гдѣ-нибудь въ уголкѣ созданной матеріи, не обнаруживая себя никакими умственными заслугами и ничѣмъ не отличаясь отъ смѣняющихъ другъ друга посѣвовъ травъ. «Непреложно вѣрно», говорилъ онъ, "что Чиллингли жили на этомъ мѣстѣ изъ поколѣнія въ поколѣніе въ теченіе цѣлой четверти всемірной исторіи, съ того самаго времени когда, по вычисленіямъ сэръ-Исаака Ньютона, случился потопъ. Но, насколько можно судить по уцѣлѣвшимъ лѣтописямъ, свѣтъ не сталъ мудрѣе или лучше отъ ихъ существованія. Они раждались чтобы ѣсть пока могли ѣсть, а когда ужь не могли ѣсть, то умирали. И нельзя, впрочемъ, сказать чтобы въ этомъ отношеніи они уступали въ незначительности большинству своихъ ближнихъ. «Большая часть изъ насъ здѣсь присутствующихъ», продолжалъ ораторъ, «раждаемся только затѣмъ чтобъ умереть, и лучшее утѣшеніе нашей гордости оскорбляемой этимъ фактомъ есть вѣроятность что и наше потомство будетъ имѣть не болѣе значенія въ общемъ строѣ природы чѣмъ мысами.» Высказавъ этотъ философскій взглядъ на своихъ предковъ въ особенности и на родъ человѣческій вообще, Кенелмъ Чиллингли затѣмъ перешелъ къ спокойному анализу похвалъ расточенныхъ его отцу какъ человѣку и помѣщику.

«Какъ человѣкъ», говорилъ онъ, "мой отецъ безъ сомнѣнія достоинъ всего что въ пользу человѣка можетъ быть сказано другимъ человѣкомъ. Но что такое человѣкъ въ лучшемъ его видѣ? Грубый, слабый и неразвитый зародышъ, высшее качество коего есть смутное собственное сознаніе что онъ не болѣе какъ зародышъ и не можетъ довершить себя пока не перестанетъ быть человѣкомъ, то-есть пока не станетъ другимъ существомъ въ другой формѣ существованія. Мы можемъ хвалить собаку какъ собаку, потому что собака есть законченное бытіе, а не зародышъ. Но хвалить человѣка какъ человѣка, забывая что онъ только почка изъ которой въ концѣ концовъ должна развиться форма совершенно иная, одинаково несогласно и съ ученіемъ Писанія о настоящей неполнотѣ и несовершенствѣ человѣка, и съ психологическимъ и метафизическимъ познаніемъ его духовной организаціи, очевидно назначенной для цѣлей которыхъ онъ никогда не можетъ достигнуть какъ человѣкъ. Что мой отецъ какъ несовершенный зародышъ ни въ чемъ не уступаетъ любому изъ здѣсь присутствующихъ — вполнѣ вѣрно; но пораздумавъ, вы увидите что этимъ еще не много сказано въ его пользу. Даже въ отношеніи хваленаго физическаго устройства людей, вамъ извѣстно что наилучше сложенный изъ насъ, по послѣднимъ научнымъ изслѣдованіямъ, развился изъ нѣкоего безобразнаго волосатаго животнаго въ родѣ гориллы, и что самъ предокъ этого гориллы имѣлъ своего родоначальника въ небольшомъ морскомъ животномъ имѣвшемъ форму двугорлой бутылки. Вѣроятно и то что мы сами, рано или поздно, будемъ истреблены какимъ-нибудь новымъ развитіемъ вида.

"Что касается до заслугъ приписанныхъ отцу моему какъ помѣщику, то я принужденъ почтительно высказать мое несогласіе съ этими необдуманными похвалами. Всякій здравомыслящій человѣкъ долженъ согласиться что первая обязанность помѣщика относится не къ фермерамъ которымъ онъ сдаетъ землю въ аренду, а ко всей націи. Онъ обязанъ заботиться чтобы земля доставляла обществу наиболѣе продуктовъ. Для достиженія этой цѣли помѣщикъ долженъ сдавать свои фермы съ торговъ, добиваясь высшей ренты какую онъ можетъ получить отъ надежныхъ искателей. Состязательные экзамены въ нашъ просвѣщенный вѣкъ вводятся во всемъ, даже въ такихъ занятіяхъ гдѣ отъ лучшихъ людей требуются качества не поддающіяся экзаменамъ. Въ земледѣліи, по счастію, принципъ состязательнаго экзамена не такъ трудно приложимъ для выбора лучшаго человѣка, какъ напримѣръ въ дипломатіи, гдѣ Таллейранъ былъ бы устраненъ за незнаніе ни одного языка кромѣ своего роднаго, или въ арміи, гдѣ было бы отказано въ производствѣ такому офицеру какъ Мальборо, который не умѣлъ писать правильно. Въ земледѣліи же помѣщику нужно только освѣдомиться кто имѣетъ большій капиталъ и можетъ дать высшую ренту, соглашаясь на строжайшія неустойки предусмотрѣнныя въ условіяхъ контракта, при чемъ самый контрактъ долженъ быть написанъ самыми учеными земледѣльцами, а неустойки опредѣлены самымъ осторожнымъ нотаріусомъ. Только при такомъ порядкѣ аренды, рекомендуемомъ самыми либеральными экономистами, не говоря о тѣхъ еще болѣе либеральныхъ экономистахъ что вовсе не признаютъ за землевладѣніемъ какихъ-либо правъ собственности, только такимъ образомъ, говорю я, помѣщикъ исполнитъ свой долгъ предъ своею страной. Онъ ищетъ фермеровъ способныхъ при помощи своего капитала извлекать изъ земли для пользы общества наиболѣе продуктовъ, и такихъ фермеровъ находитъ посредствомъ состязательнаго экзамена сравненіемъ ихъ текущихъ счетовъ у банкировъ и представляемыхъ ими залоговъ, и обезпечивая ихъ благонадежность строгостью условій договора придуманнаго Либихомъ и изложеннаго въ законной формѣ Читти. Но на помѣстьяхъ моего отца я вижу весьма многихъ фермеровъ мало искусныхъ и еще менѣе капитальныхъ, не имѣющихъ понятія о Либихѣ и приходящихъ въ ужасъ отъ Читти, и потому даже сыновняя любовь не можетъ заставить меня честно сказать что мой отецъ хорошій помѣщикъ. Онъ предпочиталъ привязанность къ отдѣльнымъ лицамъ исполненію долга въ отношеніи къ обществу. Вопросъ не въ томъ, друзья мои, пойдетъ ли горсть фермеровъ вамъ подобныхъ въ рабочій домъ или нѣтъ. Это вопросъ потребителя. Извлекаете ли вы изъ земли для потребителя наибольшую жатву?

«Что до меня», продолжалъ ораторъ, разгорячась по мѣрѣ того какъ для него ощутительнѣе становился холодъ навѣянный его словами на слушателей, "я не отрицаю что, благодаря случайной подготовкѣ къ весьма ошибочному и одностороннему курсу образованія, я получилъ то что называютъ отличіями къ Кембриджскомъ университетѣ; во не слѣдуетъ видѣть въ этомъ фактѣ какихъ-нибудь предзнаменованій моей будущности. Многіе самые безполезные люди, въ особенности умы узкіе и фанатическіе, достигали въ университетѣ гораздо высшихъ отличій чѣмъ тѣ какія мнѣ выпали на долю.

«Тѣмъ не менѣе я благодарю васъ за любезности высказанныя вами обо мнѣ и моемъ семействѣ; но я постараюсь совершить мой путь къ могилѣ, всѣхъ насъ ожидающей, со спокойнымъ равнодушіемъ къ тому что станутъ обо мнѣ говорить въ теченіе столь короткаго странствія. И чѣмъ скорѣе, друзья мои, мы достигнемъ конца нашего странствія, тѣмъ скорѣе избавимся отъ многихъ, многихъ горестей, хлопотъ, прегрѣшеній и болѣзней. Поэтому, когда я пью за ваше здоровье, то вы должны понимать что въ сущности я желаю вамъ скорѣйшаго избавленія отъ немощей коимъ подвержена плоть, и которыя обыкновенно умножаются съ годами до такой степени что доброе здоровье едва ли возможно при упадкѣ всѣхъ силъ въ старческомъ возрастѣ. Джентльмены, ваше доброе здоровье!»

ГЛАВА XIII.

На слѣдующее утро послѣ празднованія совершеннолѣтія, сэръ-Питеръ и леди Чиллингли имѣли продолжительное совѣщаніе о странностяхъ своего наслѣдника и о лучшемъ способѣ достичь того чтобъ онъ имѣлъ болѣе пріятные взгляды или по крайней мѣрѣ выражалъ менѣе непріятныя чувства, — согласныя разумѣется, хотя это не было высказано ими, съ новыми идеями коимъ предстояло управлять его вѣкомъ. Придя къ соглашенію по поводу этого щекотливаго предмета, они пошли рука объ руку отыскивать своего наслѣдника. Кенелмъ рѣдко завтракалъ съ ними вмѣстѣ. Онъ вставалъ рано и обыкновенно совершалъ уединенныя прогулки прежде чѣмъ его родители вставали съ постели.

Достойная чета нашла Кенелма на берегу ручья который протекалъ паркъ Чиллингли. Онъ закинулъ удочку въ воду и зѣвалъ, очевидно находя въ этомъ большую отраду.

— Нравится тебѣ ловить рыбу, другъ мой? сказалъ дружелюбно сэръ-Питеръ.

— Ни мало, отвѣчалъ Кенелмъ.

— Для чего же ты ловишь? спросила леди Чиллингли.

— Дѣлать больше нечего.

— А! вотъ что, сказалъ сэръ-Питеръ, — весь секретъ странностей Кенелма разъясняется этими словами, другъ мой; ему необходимо развлеченіе. Вольтеръ справедливо говоритъ что «развлеченія составляютъ одну изъ потребностей человѣка». И еслибы Кенелмъ могъ развлекаться подобно другимъ, онъ и былъ бы какъ всѣ другіе.

— Въ такомъ случаѣ, сказалъ Кенелмъ съ важностью и выдергивая изъ воды удочку съ трепетавшею на ней маленькою форелью, которая упала на колѣни къ леди Чиллингли, — въ такомъ случаѣ я лучше не желаю развлекаться. Я не интересуюсь странностями другихъ людей. Инстинктъ самохраненія побуждаетъ меня интересоваться моими собственными.

— Послушай Кенелмъ, воскликнула леди Чиллингли съ жаромъ, что при спокойномъ характерѣ миледи случалось очень рѣдко, — возьми прочь эту ужасную мокрую вещь! Положи въ сторону свою удочку и слушай что говоритъ твой отецъ. Твое странное поведеніе причиняетъ намъ очень много безпокойства.

Кенелмъ снялъ рыбу съ крючка, положилъ ее въ корзинку и устремивъ свои большіе глаза на отца, сказалъ:

— Что такое въ моемъ поведеніи причиняетъ вамъ неудовольствіе?

— Не неудовольствіе, Кенелмъ, сказалъ сэръ-Питеръ дружелюбно, — но безпокойство; твоя мать употребила вѣрное выраженіе. Видишь ли, мой другъ, я желаю чтобы ты отличился въ свѣтѣ. Ты могъ бы быть представителемъ графства, подобно твоимъ предкамъ. Вчерашній день казался мнѣ превосходнымъ случаемъ чтобы представить тебя твоимъ будущимъ избирателемъ. Ораторское искусство цѣнится высоко въ свободной странѣ, и почему бы тебѣ не быть ораторомъ? Демосѳенъ говоритъ: произнесеніе, произнесеніе, произнесеніе — вотъ въ чемъ искусство оратора; ты произносишь рѣчь превосходно, изящно, сдержанно, классически.

— Извините, любезный батюшка, Демосѳенъ не говорилъ произнесеніе, какъ обыкновенно передаютъ это слово; онъ говоритъ рѣчи или дѣйствіе, лицедѣйство — ὑπόκρισις; искусство произносить рѣчь въ притворномъ характера, откуда и происходитъ слово гипокризія въ обыкновенномъ своемъ смыслѣ. Лицемѣріе, лицемѣріе, лицемѣріе! вотъ, согласно Демосѳену, въ чемъ заключается тройное качество оратора. Желаете ли вы чтобъ я сдѣлался трижды лицемѣромъ?

— Кенелмъ, мнѣ стыдно за тебя. Ты такъ же хорошо знаешь какъ и я что только съ помощію метафоры можно передать слово приписываемое великому Аѳинянину какъ лицемѣріе. Но допуская, какъ ты говоришь, что оно означаетъ не произнесеніе, но сценическую игру, я понимаю почему твой первый ораторскій дебютъ не былъ успѣшенъ. Ты произносилъ превосходно, но игралъ неувлетворительно. Ораторъ долженъ нравиться, привлекать, убѣждатъ, располагать въ свою пользу. Ты поступилъ какъ разъ наоборотъ. И хотя произвелъ большое впечатлѣніе, оно было рѣшительно не въ твою пользу, такъ что оно можетъ закрыть для тебя всѣ пути къ выборной карьерѣ въ Англіи.

— Долженъ ли я понять, сказалъ Кенелмъ грустнымъ и сострадательнымъ тономъ какимъ благочестивый проповѣдникъ церкви обличаетъ отверженнаго и закоренѣлаго грѣшника, — долженъ ли я понять что вы совѣтуете вашему сыну прибѣгать къ неправдѣ для достиженія личныхъ цѣлей?

— Прибѣгать къ неправдѣ! Ахъ ты дрянной щенокъ!

— Щенокъ! повторилъ Кенелмъ не оскорбленно, но задумчиво, — щенокъ! Благовоспитанный щенокъ подражаетъ своимъ родителямъ.

Сэръ-Питеръ расхохотался.

Леди Чиллингли поднялась съ достоинствомъ, встряхнула свое платье, распустила зонтикъ и безмолвно двинулась прочь.

— Вотъ видишь. Кенелмъ, сказалъ сэръ-Питеръ, переставъ смѣяться. — Твои шутки и чудачества могутъ забавлять эксцентрическаго человѣка какъ я, но они не годятся для свѣта, и какъ въ твои годы, при рѣдкомъ преимуществѣ которое ты имѣлъ будучи въ молодыхъ годахъ принятъ въ самомъ просвѣщенномъ обществѣ, подъ руководствомъ наставника знакомаго съ новыми идеями которыя должны руководитъ государственныхъ людей, какъ могъ ты произнести такую глупую рѣчь какъ вчера, я этого не понимаю.

— Милый батюшка, позвольте мнѣ увѣрить васъ что идеи которыя я выразилъ самыя новыя, онѣ теперь наиболѣе въ ходу — идеи выражаемыя въ болѣе ясной, или если вы предпочитаете вашъ эпитетъ, въ болѣе глупой формѣ, чѣмъ та какую я употребилъ. Ихъ проповѣдуетъ газета Londoner и многія изъ лучшихъ либеральныхъ газетъ.

— Кенелмъ, Кенелмъ, такія идеи могутъ повернуть свѣтъ вверхъ дномъ.

— Новыя идеи всегда стремятся повернуть старыя идеи вверхъ дномъ. И наконецъ міръ есть не болѣе какъ идея, которая поворачивается вверхъ дномъ съ каждымъ новымъ вѣкомъ.

— Ты внушаешь мнѣ отвращеніе къ слову идеи. Оставь свою метафизику и изучай дѣйствительную жизнь.

— Я изучалъ дѣйствительную жизнь у мистера Велби. Онъ архимандритъ реализма. А та жизнь ложная которую вы указываете мнѣ для изученія. Чтобы сдѣлать вамъ удовольствіе я готовъ начать это изученіе. Я могу сказать что это даже очень пріятно. Дѣйствительная жизнь напротивъ очень скучна.

Кенелмъ снова зѣвнулъ.

— Нѣтъ у тебя друзей между твоими молодыми товарищами-студентами?

— Друзей! разумѣется нѣтъ. Но я думаю что у меня есть нѣсколько враговъ, они могутъ вполнѣ замѣнить друзей, только они вредятъ меньше.

— Ты хочешь сказать что ты жилъ одиноко въ Кембриджѣ?

— Нѣтъ, я жилъ большею частію съ Аристофаномъ, и нѣсколько съ коническими сѣченіями и гидростатикою.

— Книги. Сухая компанія.

— Болѣе невинная по крайней мѣрѣ чѣмъ влажная компанія. Вы никогда не напивались?

— Напиваться!

— Я попробовалъ однажды, съ молодою компаніей которую вы рекомендуете мнѣ въ друзья. Не думаю чтобъ я имѣлъ успѣхъ, но я ходилъ съ больною головой. Дѣйствительная жизнь въ коллегіи изобилуетъ головными болями.

— Кенелмъ, другъ мой, ясно одно: тебѣ слѣдуетъ путешествовать.

— Какъ вамъ угодно. Маркъ Антоній говоритъ что для камня все равно куда его бросятъ, вверхъ или внизъ. Когда мнѣ ѣхать?

— Очень скоро. Разумѣется нужно сдѣлать приготовленія, тебѣ нуженъ товарищъ въ путешествіи. Я не хочу сказать наставникъ — ты слушкомъ уменъ и солиденъ чтобы нуждаться въ немъ — но пріятная, дружелюбная, съ хорошимъ обращеніемъ молодая особа твоихъ лѣтъ.

— Моихъ лѣтъ, мущина или женщина?

Сэръ-Питеръ попробовалъ нахмуриться. Но онъ ничего не могъ больше сдѣлать какъ сказать съ важностью: — женщина! Если я сказалъ что ты слишкомъ солиденъ чтобы нуждаться въ наставникѣ, это потому что до сихъ поръ, повидимому, тебя нельзя было увлечь съ истиннаго пути женскими прелестями. Могу ли я спросить, въ числѣ другихъ наукъ какія ты изучалъ не была ли и та которую человѣкъ до сего времени не могъ постичь вполнѣ, — познаніе женщины?

— Разумѣется. Вы позволите мнѣ поймать еще форель?

— Такъ ты изучалъ женщинъ. Я бы никогда не подумалъ этого. Когда же и гдѣ началъ ты знакомиться съ этою областью знанія?

— Когда? Начиная съ десяти лѣтъ. Гдѣ? прежде въ вашемъ домѣ, потомъ въ коллегіи. Постойте! клюнула, — и другая форель, покинувъ свою родную стихію, попала прямо на носъ сэръ-Питеру, откуда была перенесена въ корзинку.

— Въ десять лѣтъ и въ моемъ домѣ. Эта щеголиха, вертушка Дженъ, горничная….

— Дженъ! Нѣтъ. Памела, миссъ Байронъ, Кларисса — женщины въ Ричардсонѣ, которыя, какъ говоритъ докторъ Джонсонъ, «учатъ страсти повиноваться велѣніямъ добродѣтели». Надѣюсь, ради васъ, что докторъ Джонсонъ не ошибся въ своемъ увѣреніи, ибо я находилъ всѣхъ этихъ женщинъ ночью въ вашихъ собственныхъ комнатахъ.

— О! сказалъ сэръ-Питеръ, только-то.

— Только что я припоминаю, возразилъ Кенелмъ.

— А у мистера Велби и въ коллегіи, продолжалъ сэръ-Питеръ нерѣшительно, — ты былъ знакомъ съ женщинами такого же рода?

Кенелмъ покачалъ головой.

— Гораздо хуже, особенно въ коллегіи.

— Такъ и есть. Чего можно ожидать отъ нихъ хорошаго когда столько повѣсъ за ними гоняются.

— Очень не многіе изъ моихъ товарищей гонялись за женщинами о которыхъ я говорю, еще менѣе кто сознавался въ этомъ.

— Тѣмъ лучше.

— Нѣтъ, батюшка, тѣмъ хуже; безъ близкаго знакомства съ этими женщинами мало пользы быть въ университетѣ.

— Объяснись пожалуста.

— Пирра и Лидія, Гликерія и Коринна, и многія другія въ томъ же родѣ; потомъ женщины у Аристофана, что вы скажете о нихъ?

— И это только съ женщинами которыя жили 2.000 или 3.000 лѣтъ тому назадъ, или еще вѣроятнѣе, вовсе никогда не жили, ты сводилъ знакомство? Не восхищался ли ты когда-нибудь настоящею женщиной?

— Настоящія женщины! Я никогда ни встрѣчалъ ни одной которая не была бы фальшивою, фальшивою съ той минуты какъ ее похвалятъ; она начинаетъ скрывать свои чувства, и во взглядѣ ея ложь когда она не говоритъ лжи. Но если мнѣ слѣдуетъ изучать ложную жизнь, полагаю что я долженъ начать со лживыхъ женщинъ.

— Не потерпѣлъ ли ты неудачи въ любви что говоришь съ такою горечью о женщинахъ?

— Я не говорю съ горечью о женщинахъ. Но испытайте женщину въ ея клятвахъ, и она локажетъ вамъ что она лжива, всегда была таковою и всегда будетъ, и гордится этимъ.

— Я радъ что твоя мать не слышитъ тебя. Со временемъ ты будешь думать иначе. А пока, возвратимся къ другому полу: нѣтъ ли молодаго человѣка твоего сословія съ кѣмъ бы тебѣ пріятно было путешествовать?

— Разумѣется нѣтъ. Я ненавижу ссоры.

— Какъ хочешь. Но нельзя же тебы ѣхать совершенно одному; я найду тебѣ хорошаго слугу для путешествія. Сегодня я напишу въ городъ касательно приготовленій, и черезъ недѣлю или около того, я надѣюсь, все будетъ готово. Денегъ на расходы ты будешь получать сколько самъ назначишь: ты никогда не былъ расточителенъ, и, дитя мое, я люблю тебя. Развлекайся, веселись, и возвращайся излѣчившись отъ своихъ странностей, но сохранивъ свою честь.

Сэръ-Питеръ наклонился и поцѣловалъ сына въ лобъ. Кенелмъ былъ тронутъ; онъ всталъ, обнялъ отца и сказалъ тихимъ голосомъ:

— Если когда-нибудь мнѣ встрѣтится искушеніе поступить низко, для меня довольно будетъ вспомнить чей я сынъ — это спасетъ меня.

Сказавъ это онъ опустилъ руку и пошелъ одиноко вдоль ручья, не заботясь о дорогѣ.

ГЛАВА XIV.

Молодой человѣкъ продолжалъ идти по берегу ручья пока не достигъ ограды парка. Здѣсь на грубомъ возвышеніи поросшемъ травой, одинъ изъ прежнихъ владѣльцевъ, общительнаго характера, построилъ родъ бельведера, откуда открывался прекрасный видъ на пролегавшую внизу большую дорогу. Наслѣдникъ фамиліи Чиллингли машинально взобрался на возвышеніе, вошелъ въ бельведеръ, сѣлъ и задумчиво подперъ рукой голову. Зданіе это рѣдко было посѣщаемо человѣкомъ; обычными его обитателями были пауки. Эти искусныя насѣкомыя образовали тамъ многочисленную колонію. Паутина, потемнѣвшая отъ пыли и украшенная крыльями, ногами и остовами множества злополучныхъ путниковъ, густо застилала уголъ и подоконникъ, спускалась фестонами къ хромоногому столу, на который молодой человѣкъ положилъ свои локти, образовала геометрическіе круги и ромбоиды между полосками изъ коихъ состояли спинки старинныхъ стульевъ. Одинъ большой черный паукъ, — который былъ можетъ-статься старѣйшимъ обитателемъ и завладѣлъ лучшимъ мѣстомъ у окна, готовый предложить предательское гостепріимство всякому крылатому страннику который соблазнясь прохладой и отдохновеніемъ свернетъ съ большой дороги, — выскочилъ при входѣ Кенелма изъ своего внутренняго убѣжища и остановился неподвижно въ срединѣ своей сѣтки, глядя на него во всѣ глаза. Казалось онъ не былъ вполнѣ увѣренъ слишкомъ великъ пришлецъ или нѣтъ.

— Котъ удивительное доказательство мудрости Провидѣнія, сказалъ Кенелмъ, — что когда значительное число его твореній составляютъ общество или классъ, тайный элементъ разъединенія входитъ въ сердца особей составляющихъ общину и лишаетъ ихъ возможности совмѣстно дѣйствовать съ усердіемъ и пользою для общаго интереса. «Мухи могли бы стащить меня съ постели еслибъ онѣ были единодушны», сказалъ великій г. Корренъ, и нѣтъ сомнѣнія что еслибы всѣ пауки составляющіе здѣшнюю республику дружно напали на меня, я палъ бы жертвою ихъ соединенныхъ усилій. Но пауки, несмотря на то что живутъ въ одномъ мѣстѣ, принадлежатъ къ одной породѣ, одушевлены одинакими инстинктами, не соединяются даже для нападенія на бабочку; каждый заботится о собственной пользѣ, а не о пользѣ всей общины. Жизнь каждаго творенія сходна въ этомъ отношеніи съ кругомъ, который не можетъ соприкасаться съ другимъ кругомъ болѣе чѣмъ въ одной точкѣ. Я сомнѣваюсь даже прикасаются ли они и въ ней, — между атомами есть всегда разстояніе — Я всегда себялюбиво. Между тѣмъ есть знаменитые учители въ Академіи Новыхъ Идей которые хотятъ увѣрить насъ что всѣ рабочіе классы цивилизованнаго міра могли бы отрѣшиться отъ всякаго различія происхожденія, исповѣданія, умственнаго развитія. индивидуальныхъ наклонностей и интересовъ, для соединенія въ одинъ союзъ заботящійся о наполненіи общественной кладовой!

Здѣсь бесѣда его съ самимъ собой прекратилась, и наклонясь за окно, онъ сталъ смотрѣть на большую дорогу. Это была прекрасная дорога, прямая и гладкая, содержимая въ превосходномъ порядкѣ сторожами при шлагбаумахъ на каждыхъ одиннадцати миляхъ. Веселыя луговины окаймляли ее съ каждой стороны, а внизу бельведера одинъ изъ благожелательныхъ средневѣковыхъ Чиллингли устроилъ небольшой фонтанъ для освѣженія прохожихъ. Около фонтана стояла грубая каменная скамья, осѣненная густою ивой. Съ высокаго пригорка на которомъ она стояла открывался пространный видъ на хлѣбныя поля, луга и далекія горы, облитыя мягкимъ свѣтомъ лѣтняго солнца. Вдоль дороги двигались то колымага наполненная пассажирами сидящими на соломѣ — старая женщина, красивая дѣвушка, двое дѣтей; то толстый фермеръ отправляющійся на базаръ въ своей телѣгѣ; потомъ три легкіе экипажа пронеслись на ближайшую станцію желѣзной дороги; лотомъ красивый молодой человѣкъ верхомъ, рядомъ съ нимъ молодая дѣвушка, позади грумъ. Не трудно было угадать что молодой человѣкъ и молодая дѣвушка были влюбленные. Это видно было по его блестѣвшимъ глазамъ и серіознымъ губамъ, которыя шептали что-то слышное лишь ей одной, видно было по ея потупленнымъ очамъ и разгорѣвшимся щекамъ.

«Увы! безпечные къ своей судьбѣ», прошепталъ Кенелмъ, «сколько тревогъ эти маленькія жертвы готовятъ для себя и своего потомства! Еслибъ я могъ снабдить ихъ сочиненіемъ Децима Роча О приближеніи къ Ангеламъ!»

Дорога оставалась нѣсколько минутъ пустынною; вдругъ справа послышался веселый голосъ, среднее между пѣніемъ и говоркомъ, съ такимъ отчетливымъ произношеніемъ что слова явственно достигали уха Кенелма. Они были слѣдующія:

Черный Карлъ изъ дверей своей хаты глядѣлъ,

Онъ глядѣлъ въ зеленѣющій боръ;

А дорогою внизъ идетъ рыцарь Нирстейнъ

И собаки его впереди.

И поетъ онъ, поетъ, беззаботно поетъ;

Идетъ рыцарь Нирстейнъ, внизъ дорогой идетъ

И собаки его впереди.

Слыша пѣсню по звукамъ англійскую, по содержанію нѣмецкую, Кенелмъ сталъ внимательно вслушиваться, и взглянувъ внизъ на дорогу увидѣлъ выходящую изъ тѣни березъ осѣнявшихъ ограду парка фигуру которая не вполнѣ гармонировала съ понятіемъ о рыцарѣ Нирштейнѣ. Фигура была тѣмъ не менѣе довольно привлекательна. Незнакомецъ былъ одѣтъ въ поношенное зеленое платье, съ высокою тирольскою шляпою на головѣ; за плечами у него былъ заброшенъ дорожный мѣшокъ и его сопровождала бѣлая померанская собака, очевидно хромоногая, но съ претензіей казаться искусною въ охотѣ: она ковыляла нѣсколькими шагами впереди своего хозяина и обнюхивала около плетня ища крысъ или мышей или тому подобной мелкой дичи.

Вмѣстѣ съ окончаніемъ пѣсни пѣшеходъ достигъ фонтана и привѣтствовалъ его радостнымъ восклицаніемъ. Сбросивъ съ плечъ мѣшокъ, онъ наполнилъ желѣзный ковшъ привязанный къ фонтану; кликнулъ собаку, называя ее Максомъ, и поднесъ ей ковшъ чтобъ она напилась, и только когда животное утолило жажду, хозяинъ его сталъ утолять свою. Потомъ, снявъ шляпу и обмывъ себѣ виски и лицо, прохожій сѣлъ на скамью, а собака угнѣздилась на лужайкѣ у его ногъ. Послѣ небольшой остановки, прохожій началъ снова, но болѣе тихимъ и медленнымъ голосомъ, пѣть свою пѣсню, и продолжалъ съ небольшою запинкой прибирать стихи втораго куплета. Видно было что онъ или старался припомнить забытое или сочинялъ самъ, послѣднее казалось вѣроятнѣе и было болѣе похоже на работу ума.

— Что пѣшкомъ, не верхомъ, рыцарь Карлъ, сказалъ онъ, —

Не на сѣрой лошадкѣ своей?

Сѣрой лошадкѣ…. гм! своей. Такъ будетъ хорошо!

«Въ самомъ дѣлѣ хорошо! Онъ немногимъ доволенъ», пробормоталъ Кенельмъ. «Но такіе пѣшеходы не каждый день проходятъ по дорогѣ. Потолкуемъ съ нимъ.» Говоря такъ, онъ тихонько вылѣзъ изъ окна, сошелъ съ возвышенія и выйдя на дорогу чрезъ непримѣтную калиточку, безшумно остановился позади прохожаго подъ развѣсистою ивой.

Незнакомецъ былъ погруженъ въ молчаніе. Можетъ-статься онъ утомился стихами, или же механизмъ стихосложенія смѣнился тѣмъ мечтательнымъ состояніемъ которое свойственно характеру занимающихся стихотворствомъ. Красота окружающей природы приковала его взглядъ къ лѣсистому ландшафту уходившему вдаль ко грядѣ горъ, въ которыя, казалось, упиралось небо.

— Я бы желалъ слышать окончаніе этой нѣмецкой баллады, внезапно послышался голосъ.

Путникъ вздрогнулъ и оглянулся. Кенелмъ увидалъ предъ собою человѣка зрѣлыхъ лѣтъ, съ волосами и бородой густаго роскошнаго каштановаго цвѣта, съ блестящими голубыми глазами и замѣчательною необъяснимою прелестью въ очертаніяхъ лица и въ выраженіи, очень веселомъ, очень открытомъ, и съ оттѣнкомъ благородства, внушавшаго уваженіе.

— Простите что я обезпокоилъ васъ, сказалъ Кене.шъ приподнимая шляпу, — но я подслушалъ ваше пѣніе, и хотя мнѣ кажется что ваши стихи переведены съ нѣмецкаго, я однакожь не помню чего-нибудь подобнаго у тѣхъ народныхъ нѣмецкихъ поэтовъ которыхъ мнѣ случалось читать.

— Это не переводъ, сэръ, возразилъ прохожій. — Я просто пытался связать нѣсколько мыслей которыя пришли мнѣ въ голову въ это прекрасное утро.

— Значитъ вы поэтъ? сказалъ Кенелмъ, садясь на скамью.

— Я не смѣю сказать поэтъ; я стихослагатель.

— Я знаю, сэръ, что въ этомъ есть разница. Многіе современные поэты, которыхъ считаютъ очень хорошими, необыкновенно дурные стихослагатели. Что касается меня, то я охотнѣе бы считалъ ихъ хорошими поэтами еслибъ они вовсе не писали стиховъ. Но не могу ли я услышать окончаніе баллады?

— Увы! Окончаніе баллады еще не готово. Предметъ ея довольно обширенъ, и мои вдохновенія очень коротки.

— Тѣмъ лучше и тѣмъ меньше это похоже на модныхъ поэтовъ. Вы вѣроятно не здѣшній. Далеко ли вы держите путь съ вашею собакой?

— Теперь у меня праздничное время, и я проброжу все лѣто. Я уйду далеко, потому что буду путешествовать до сентября. Весело живется посреди полей въ лѣтнюю пору.

— Въ самомъ дѣлѣ? сказалъ Кенелмъ съ большою наивностью. — Я бы подумалъ что гораздо раньше сентября вамъ наскучатъ и поля, и собака, и вы сами. Но у васъ есть развлеченіе, вы сочиняете стихи, а это, какъ кажется, очень пріятное занятіе для тѣхъ кто посвящаетъ себя ему, начиная отъ нашего стараго друга Горація, который претворялъ выроботанные алкаики въ медъ, бродя лѣтомъ по орошеннымъ лѣсамъ Тибура, до кардинала Ришелье, который пописывалъ французскія вирши въ промежутки рубки дворянскихъ головъ. Кажется при этомъ все равно хороши или дурны стихи, лишь бы самъ стихотворецъ былъ доволенъ; ибо Ришелье такъ же любилъ это занятіе какъ и Горацій, хотя стихи его разумѣется были вовсе не Гораціевы.

— Безъ сомнѣнія въ ваши годы, сэръ, и при вашемъ очевидномъ образованіи….

— Говорите культурѣ; это въ настоящее время модное слово.

— Хорошо, при вашей очевидной культурѣ, вы должны были сочинять стихи.

— Латинскіе стихи — да, и изрѣдка греческіе. Я долженъ былъ дѣлать это въ школѣ; это не занимало меня.

— Попробуйте англійскіе.

Кенелмъ покачалъ головой. — Гдѣ мнѣ. Всякъ сверчокъ знай свой шестокъ.

— Въ такомъ случаѣ оставимъ стихотворство; не находите ли вы большое удовольствіе въ уединенныхъ лѣтнихъ прогулкахъ когда вся природа предъ вами, когда вы можете подмѣчать малѣйшія измѣненія въ ея лицѣ — ея смѣхъ, ея улыбку, ея слезы, ея нахмуренное чело!

— Полагая что подъ природой вы разумѣете механическую послѣдовательность внѣшнихъ явленій, я отвергаю вашъ способъ говорить о механизмѣ какъ будто бы это было существо женскаго рода: ея смѣхъ, ея улыбка и т. д. Это такъ же невозможно какъ говорить о смѣхѣ и улыбкѣ паровой машины. Возвратимся ко здравому смыслу. Я допускаю что есть удовольствіе одиноко бродить въ хорошую погоду посреди разнообразныхъ мѣстностей. Вы говорите что пользуетесь праздничнымъ путешествіемъ; изъ этого я заключаю что у васъ есть и практическія занятія которыя поглощаютъ ваше время не посвященное праздникамъ?

— Да; я не всегда лѣнюсь. Я иногда работаю, хотя не такъ много какъ бы долженъ былъ. «Жизнь есть трудъ», какъ говорятъ поэты. Однако и я и собака моя уже отдохнули, и такъ какъ у меня впереди еще длинный путь, то я долженъ проститься съ вами.

— Я боюсь, сказалъ Кенелмъ съ серіозною и мягкою вѣжливостью въ тонѣ и манерѣ, которую онъ могъ обнаруживать по временамъ и которая, отличаясь отъ обыкновенной условной вѣжливости, производила впечатлѣніе, — я боюсь что оскорбилъ васъ вопросомъ который могъ показаться вамъ притязательнымъ. можетъ-быть даже назойливымъ; прошу васъ простить меня; рѣдко приходится мнѣ встрѣчать человѣка который бы интересовалъ меня, а вы меня заинтересовали.

Говоря это онъ протянулъ руку, которую прохожій пожалъ съ чувствомъ.

— Я былъ бы негодяемъ еслибы вашъ вопросъ оскорбилъ меня. Скорѣе меня можно обвинить въ назойливости что я, пользуясь превосходствомъ моихъ лѣтъ, рѣшаюсь подать вамъ совѣтъ. Не презирайте природу и не смотрите на нее какъ на паровую машину; вы найдете въ ней очень пріятнаго и разговорчиваго друга если захотите сблизиться съ нею. А я не знаю лучшаго способа достичь этого въ ваши годы и съ вашими крѣпкими ногами, какъ закинуть котомку за плечи и сдѣлаться подобно мнѣ пѣшимъ странникомъ.

— Благодарю васъ за вашъ совѣтъ, сэръ. Я надѣюсь что мы встрѣтимся еще разъ и обмѣняемся мыслями относительно той вещи которую вы называете природою, вещи на которую наука, и искусство никогда, кажется, не смотрятъ одними и тѣми же глазами. Если для артиста природа имѣетъ душу, почему не имѣть ея и паровой машинѣ? Искусство снабжаетъ душою всякій предметъ который оно созерцаетъ; наука обращаетъ все что было прежде снабжаемо душою въ матерію. Прощайте, сэръ.

Кенелмъ быстро отвернулся, а прохожій продолжалъ свой путь молча и задумчиво.

ГЛАВА XV.

Кенелмъ направился къ дому подъ тѣнью своихъ старыхъ наслѣдственныхъ деревъ. Можно было подумать что его путь посреди зеленѣющихъ луговъ, по берегу журчащаго ручья, былъ пріятнѣе и болѣе располагалъ къ мирнымъ мыслямъ чѣмъ широкая, пыльная дорога по коей побрелъ странникъ котораго онъ только-что оставилъ. Но человѣкъ преданный мечтамъ творитъ свои ландшафты и налагаетъ краски на собственное небо.

— Странное всегда было у меня желаніе, разсуждалъ Кенелмъ самъ съ собою, — выйти изъ самого себя, войти въ кожу другаго человѣка и внести немножко разнообразія въ свои мысли и чувства. Свое Я всегда одно и то же Я; вотъ почему я такъ часто зѣваю. Но если я не могу войти въ кожу другаго человѣка, самое лучшее вслѣдъ за тѣмъ что я могу сдѣлать, это стать сколько возможно не похожимъ на самого себя. Посмотримъ что такое я. Я — Кенелмъ Чиллингли, сынъ и наслѣдникъ богатаго джентльмена. А человѣкъ съ котомкой за плечами, спящій въ придорожныхъ постоялыхъ дворахъ, вовсе не похожъ на Кенелма Чиллингли, въ особенности если у него очень мало денегъ и онъ можетъ остаться безъ обѣда. Можетъ-статься этому человѣку доступенъ болѣе свѣтлый взглядъ на вещи: болѣе мрачнаго онъ имѣть не можетъ. Смѣлѣе, мое Я, — мы можемъ только попробовать.

Слѣдующіе два дня Кенелмъ казался противъ обыкновенія веселымъ. Онъ зѣвалъ не такъ часто, гулялъ съ своимъ отцомъ, игралъ въ пикетъ съ матерью и былъ больше похожъ на другихъ людей. Сэръ-Питеръ былъ въ восторгѣ; онъ приписывалъ эту счастливую перемѣну приготовленіямъ какія онъ сдѣлалъ для приличнаго путешествія Кенелма. Гордый отецъ велъ дѣятельную переписку со своими значительными лондонскими друзьями, стараясь получить для Кенелма рекомендательныя письма ко всѣмъ дворамъ Европы. Чемоданы со всѣми новѣйшими приспособленіями были заказаны; опытный курьеръ говорившій на всѣхъ языкахъ и готовившій французскія блюда когда понадобится былъ приглашенъ объявить свои условія. Короче, всевозможныя приготовленія приличествовавшія вступленію молодаго патриція въ большой свѣтъ были на всемъ ходу, когда Кенелмъ Чиллингли ввезанно исчезъ, оставивъ на столѣ въ библіотекѣ сэръ-Питера слѣдующее письмо:

"Дражайшій батюшка, — Повинуясь вашему желанію, я отправился на поиски дѣйствительной жизни и дѣйствительныхъ лицъ или наилучшаго подражанія имъ. Простите меня, умоляю васъ, если я начинаю эти поиски по-своему. До сихъ поръ я видѣлъ довольно господъ и госпожъ: они должны быть всѣ схожи между собою во всѣхъ частяхъ свѣта. Вы желали чтобъ я позабавился. Я хочу попробовать возможно ли это. Леди и джентльмены не занимательны; и чѣмъ болѣе они похожи на господъ и госпожъ, тѣмъ нестерпимѣе я нахожу ихъ. Дорогой батюшка, я отправляюсь искать приключеній какъ Амадисъ Ральскій, какъ Донъ-Кихотъ, какъ Жиль Блазъ, какъ Родерикъ Рандомъ, какъ, словомъ, единственныя реальныя лица искавшія дѣйствительную жизнь, — лица кои никогда не существовали кромѣ какъ въ книгахъ. Я иду пѣшкомъ, иду одинъ. Я запасся большею суммой денегъ чѣмъ могу издержать, ибо каждый человѣкъ долженъ покупать опытность, и первая плата особенно дорога. Итакъ, я положилъ пятьдесятъ фунтовъ въ мой бумажникъ, а въ кошелекъ пять совереновъ и семнадцать шиллинговъ. Этой суммы должно хватить мнѣ на годъ, но можетъ-статься неопытность лишитъ меня ея въ одинъ мѣсяцъ, такъ что мы не будемъ ея считать ни во что. Вы сказали чтобъ я самъ назначилъ себѣ содержаніе, я буду покорнѣйше просить васъ начать мнѣ выдачу его теперь же впередъ, приказавъ вашему банкиру уплачивать по моимъ чекамъ въ пять фунтовъ, дѣлая это каждый мѣсяцъ, всего на шестьдесятъ фунтовъ въ годъ. Съ этою суммою я не умру съ голоду, а если мнѣ понадобится больше, мнѣ будетъ пріятно заработать. Прошу васъ, не посылайте за мной, не начинайте розысковъ, не безпокойте домашнихъ и не давайте повода къ толкамъ сосѣдей, а потому не упоминайте ни о моемъ рѣшеніи, ни о вашемъ изумленіи по поводу его. Я буду писать вамъ время отъ времени.

"Вы сами обсудите что лучше сказать моей дорогой матушкѣ. Если вы скажете ей правду, что разумѣется сдѣлалъ бы я еслибы говорилъ ей что-нибудь, то мое намѣреніе будетъ совершенно разрушено и я сдѣлаюсь предметомъ толковъ всего графства. Я знаю что вы не считаете ложь безнравственною когда она необходима, какъ въ настоящемъ случаѣ.

"Я надѣюсь пробыть въ отсутствіи годъ или одиннадцать мѣсяцевъ; если затѣмъ я буду продолжать свое путешествіе, то буду продолжать его такъ какъ вы предполагали. Тогда я займу свое мѣсто въ лощеномъ обществѣ, буду просить васъ уплачивать всѣ расходы, и буду лгать на свой собственный счетъ въ такихъ размѣрахъ какъ потребуетъ сей міръ фикцій который населенъ иллюзіями и управляется ложью.

"Богъ да благословитъ васъ, дорогой батюшка; будьте увѣрены что если мнѣ встрѣтится затрудненіе при коемъ понадобится помощь друга, я обращусь къ вамъ. Въ настоящее время я не имѣю другаго друга на землѣ, и съ осторожностію и осмотрительностію я надѣюсь избѣжать вліянія другихъ друзей.

"Всегда преданный вамъ
"Кенелмъ."

«Р. S. Дражайшій батюшка, открываю письмо въ вашей библіотекѣ чтобъ еще разъ написать: Богъ да благословитъ васъ, и сказать съ какимъ чувствомъ я цѣловалъ ваши старыя бобровыя перчатки которыя нашелъ на столѣ.»

Когда сэръ-Питеръ дошелъ до этого постскриптума, онъ снялъ очки и вытеръ ихъ — они были совсѣмъ мокры.

Затѣмъ онъ впалъ въ глубокое раздумье. Сэръ-Питеръ былъ, какъ я уже говорилъ, ученый человѣкъ; онъ былъ также относительно нѣкоторыхъ предметовъ чувствительный человѣкъ; онъ глубоко сочувствовалъ юмористической сторонѣ охраннаго характера своего сына. Но что слѣдовало сказать леди Чиллингли? Эта матрона была неповинна ни въ какомъ грѣхѣ который бы могъ лишить ее довѣренности мужа въ чемъ-либо касающемся ея единственнаго сына. Она была добродѣтельная матрона, съ достоинствомъ въ манерахъ; воплощенное баронство. Видя ее въ первый разъ всякій инстинктивно назвалъ бы ее «Your ladyship!» Можно ли было устранить такую матрону въ какомъ бы то ни было благоустроенномъ домашнемъ кругу? Совѣсть сэръ-Питера громко отвѣчала: «Нѣтъ». Но когда, спрятавъ совѣсть въ карманъ, онъ смотрѣлъ на вопросъ съ точки зрѣнія послѣдствій какъ свѣтскій человѣкъ, сэръ-Питеръ чувствовалъ что сообщить леди Чиллингли содержаніе письма сына было бы величайшею глупостью какую онъ только могъ сдѣлать. Еслибъ она узнала что Кенелмъ пренебрегъ фамильнымъ достоинствомъ вложеннымъ въ самое его имя, никакой авторитетъ мужа, кромѣ развѣ такого злоупотребленія властью которое есть преступная жестокость и ведетъ къ разводу, не помѣшалъ бы леди Чиллингли собрать всѣхъ грумовъ и разослать ихъ по всѣмъ направленіямъ со строжайшимъ приказаніемъ возвратить бѣглеца живаго или мертваго; стѣны были бы облѣплены объявленіями «скрылся изъ своего дома» и пр.; изъ города въ городъ стали бы разсылаться телеграммы къ полиціи съ подробными наставленіями; злословіе преслѣдовало бы Кенелма всю жизнь, съ серіозными намеками на порочныя наклонности и сумашедшія галлюцинаціи; на него всегда бы указывали въ послѣдствіи какъ на «человѣка который скрывался». А скрыться и вернуться назадъ вмѣсто того чтобъ быть убитымъ — самая ненавистная вещь какую человѣкъ можетъ сдѣлать; всѣ газеты будутъ лаять на него; во имя общественной нравственности потребуются точныя объясненія касательно непристойнаго факта его нахожденія въ живыхъ, и никакое объясненіе не будетъ принимаемо; жизнь спасена, но репутація утрачена.

Сэръ-Питеръ схватилъ свою шляпу и вышелъ, не для того чтобы рѣшить солгать или не солгать подругѣ своего сердца, но для того чтобы придумать какого рода ложь скорѣе всего могла бы проникнуть въ сердце его подруги.

Нѣсколько концовъ взадъ и впередъ по террасѣ были достаточны для того чтобъ избранная ложь созрѣла, — доказательство что сэръ-Питеръ былъ опытный лжецъ. Онъ вошелъ въ домъ, прошелъ въ комнату гдѣ обыкновенно бывала миледи и сказалъ съ безпечною веселостью:

— Мой старый другъ герцогъ Клервиль отправляется путешествовать по Швейцаріи со всѣмъ семействомъ. Младшая дочь его, леди Дженъ, прехорошенькая дѣвушка и была бы недурною партіей для Кенелма.

— Леди Дженъ, младшая дочь съ прекрасными волосами, которую я послѣдній разъ видѣла очаровательнымъ ребенкомъ съ прекрасною куклой подаренною ей императрицей Евгеніей. Разумѣется, это хорошая партія для Кенелма.

— Я радъ что ты согласна со мною. Не было ли бы шагомъ къ этому союзу и вообще хорошимъ дѣломъ для Кенелма еслибъ онъ посѣтилъ континентъ въ обществѣ герцога?

— Разумѣется.

— Въ такомъ случаѣ ты одобришь что я сдѣлалъ: герцогъ выѣзжаетъ послѣзавтра, и я отправилъ Кенелма въ городъ съ письмомъ къ моему старому другу. Ты простишь что это обошлось безъ прощанья. Ты знаешь что Кенелмъ превосходный сынъ, но онъ странный малый, и такъ какъ я говорилъ съ нимъ объ этомъ, то и поспѣшилъ ковать желѣзо пока горячо, пославъ его сегодня съ экстреннымъ поѣядомъ въ девять часовъ утра; я боялся что если допустить отсрочку, онъ отговорится отъ путешествія.

— Ты хочешь сказать что Кенелмъ уже уѣхалъ? Боже мой!

Сэръ-Питеръ потихоньку вышелъ изъ комнаты и позвавъ слугу сказалъ:

— Я послалъ мистера Чдлллингли въ Лондонъ. Уложите платье которое онъ желалъ имѣть, такъ чтобы можно было выслать его тотчасъ какъ онъ о томъ напишетъ.

Такимъ образомъ, благодаря благоразумному нарушенію правды со стороны отца, примѣрный правдивецъ Кенелмъ Чиллингли спасъ честь своего дома и свою собственную репутацію отъ скандала и розысковъ полиціи. Онъ не сдѣлался «человѣкомъ который скрылся».

КНИГА II.

ГЛАВА I.

Кенелмъ Чиллингли покинулъ родительскій домъ на разсвѣтѣ, прежде чѣмъ кто-либо изъ домашнихъ проснулся.

— Несомнѣнно, сказалъ онъ идя вдоль пустыннаго луга, — я начинаю знакомство со свѣтомъ какъ поэты начинаютъ съ своею поэзіей, — какъ подражатель и заимствователь. Я подражаю прохожему стихотворцу, какъ, безъ сомнѣнія, и онъ началъ подражая какому-нибудь другому слагателю стиховъ. Но если во мнѣ есть что-нибудь, оно выработается само въ оригинальную форму. Да наконецъ и стихотворецъ не есть изобрѣтатель идей. Пѣшеходныя приключенія упоминаются еще во времена баснословія. Геркулесъ, напримѣръ, — этимъ способомъ достигъ неба, какъ пѣшеходъ. Какъ пустыненъ міръ въ этотъ часъ! Не потому ли это самое прекрасное время!

Онъ умолкъ и оглянулся кругомъ. Была самая средина лѣта. Солнце только-что восходило надъ красивымъ отлогимъ пригоркомъ. Каждая росинка на изгороди блестѣла. На небѣ не было ни облачка. Изъ зеленой чащи колосьевъ взлетѣлъ одинокій жаворонокъ. Голосъ его разбудилъ другихъ птицъ. Еще нѣсколько минутъ, и веселый концертъ начался. Кенелмъ благоговѣйно снялъ шляпу и склонилъ голову въ безмолвномъ умиленіи и славословіи.

ГЛАВА II.

Около девяти часовъ Кенелмъ вошелъ въ городъ отстоявшій миль на двѣнадцать отъ дома его отца и къ которому онъ съ намѣреніемъ направилъ свой путь, ибо въ этомъ городѣ онъ едва ли былъ извѣстенъ, и могъ сдѣлать необходимыя покупки не обративъ на себя ничьего вниманія. Изъ своего дорожнаго туалета онъ выбралъ охотничье платье, самое простое и менѣе выдававшее его какъ джентльмена. Но даже въ самомъ покроѣ его было нѣчто отличавшееся, и каждый встрѣчный крестьянинъ прикладывалъ руку къ шляпѣ. Да и кто носитъ охотничье платье въ срединѣ іюня, или вообще охотничье платье если то не ловчій или не джентльменъ сбирающійся охотиться.

Кенелмъ зашелъ въ магазинъ готоваго платья и купилъ себѣ пару какую могъ носить по воскресеньямъ владѣлецъ маленькой усадьбы или фермеръ арендующій небольшой клочокъ земли, — толстаго грубаго сукна верхнее платье, полу-сюртукъ, полу-пальто, съ жилетомъ подъ пару, толстой бумажной матеріи шаровары, щегольской ирландскій шейный платокъ и небольшой запасъ нитяныхъ и шерстяныхъ носковъ подходящихъ къ остальной одеждѣ. Онъ купилъ также кожаный ранецъ такой величины чтобы туда могъ уложиться весь этотъ гардеробъ и пара книгъ, которыя вмѣстѣ съ гребнями и щетками онъ несъ въ карманахъ. Въ числѣ его чемодановъ дома не было ранца.

Сдѣлавъ эти покупки и расплатившись, онъ поспѣшно прошелъ чрезъ городъ и остановился у скромной гостиницы въ предмѣстьѣ, къ коей привлекла его вывѣска: «Отдохновеніе для людей и животныхъ». Онъ вошелъ въ небольшую комнату усыпанную пескомъ, которую въ этотъ часъ онъ имѣлъ всю въ свое распоряженіе, спросилъ завтракать, и съѣлъ добрую половину хлѣба въ четыре пенса и два крутыя яйца.

Подкрѣпившись такимъ образомъ, онъ вышелъ и зайдя въ густой лѣсъ въ сторонѣ отъ дороги, перемѣнилъ платье въ которомъ вышелъ изъ дому на то которое купилъ, и съ помощью одного или двухъ большихъ камней утопилъ снятое въ небольшомъ, но глубокомъ озеркѣ, которое по счастію нашелъ въ заросшей кустами долинѣ, изобильной гаршнепами въ зимнее время.

"Теперь, сказалъ Кенелмъ, я начинаю думать что я пересталъ быть самимъ собою. Я въ кожѣ другаго человѣка; ибо что такое кожа какъ не одежда души, и что такое одежда какъ только приличная кожа? Своей собственной кожи всякая цивилизованная душа стыдится. Это высшая степень неприличія для всякаго, кромѣ дикаря стоящаго на самой низкой степени, показывать ее. Еслибы самая чистая душа существующая нынѣ на землѣ, душа римскаго папы или архіепископа кентерберійскаго, прошлась по Странду въ кожѣ которую природа дала ей, обнаженною до глазъ, она была бы привлечена къ суду, преслѣдуема Обществомъ Пресѣченія Преступленій и посажена въ тюрьму какъ язва общества.

«Рѣшительно я теперь въ кожѣ другаго человѣка. Кенелмъ Чиллингли, я не остаюсь болѣе

Вамъ преданный;

Но я имѣю честь быть,
съ глубочайшимъ уваженіемъ,

вашъ всепокорнѣйшій слуга."

Легкими шагами и съ гордою осанкой преобразившійся такимъ образомъ странникъ выскочилъ изъ лѣсу на пыльную дорогу.

Онъ шелъ около часа, встрѣчая мало прохожихъ, какъ вдругъ онъ услышалъ справа громкій, пронзительный молодой голосъ кричавшій: „Помогите, помогите! Я не пойду, говорю вамъ не пойду!“ Какъ разъ предъ нимъ, возлѣ высокихъ рѣшетчатыхъ воротъ, стояла задумчиво сѣрая лошадка запряженная въ чистенькую одноколку. Вожжи были заброшены на шею лошади. Животное очевидно привыкло стоять смирно когда ему прикажутъ и было радо этому случаю.

Крики „помогите, помогите!“ возобновились въ перемежку съ громкими звуками грубаго голоса, звуками гнѣвными и угрожающими. Голосъ этотъ принадлежалъ очевидно не лошади. Кенелмъ взглянулъ черезъ ворота и увидѣлъ въ нѣсколькихъ шагахъ, на лугу, хорошо одѣтаго мальчика въ ожесточенной борьбѣ съ дюжимъ среднихъ лѣтъ человѣкомъ который съ силою тащилъ его за руки.

Рыцарская природа мгновенно воспрянула въ тезкѣ великодушнаго сэръ-Кенелма Дигби. Онъ перепрыгнулъ черезъ ворота, схватилъ толстаго человѣка за шиворотъ и закричалъ: — Стыдъ какой! Что вы дѣлаете съ бѣднымъ мальчикомъ? Пустите его!

— Съ какого чорта ты вмѣшиваешься? вскричалъ дюжій человѣкъ. Глаза его засверкали и губы покрылись пѣной отъ ярости. — А, ты-то и есть негодяй? — Такъ, несомнѣнно. Я тебѣ задамъ, обезьяна! — И удерживая мальчика одною рукой, толстякъ направилъ другою ударъ Кенелму, отъ коего только ловкость ученаго бойца и природное проворство юноши подвергшагося столь внезапному нападенію могли защитить его глаза и носъ. Дюжему человѣку самому пришлось плохо; ударъ былъ отпарированъ и возвращенъ Кенелмомъ ловкимъ движеніемъ правой ноги по Корнвалійскому образцу, и procumbit humi bos — толстякъ лежалъ растянувшись на спинѣ. Мальчикъ, освобожденный такимъ образомъ, схватилъ Кенелма за руку и таща его за собою по полю, закричалъ:

— Пойдемте, пойдемте пока онъ не всталъ! Спасите меня! спасите меня!

Кенелмъ не успѣлъ еще опомниться отъ изумленія какъ мальчикъ подтащилъ его къ воротамъ и вскочивъ въ одноколку, простоналъ:

— Садитесь сюда, садитесь. Я не умѣю править; садитесь и правьте вы. Скорѣе! Скорѣе!

— Но, началъ было Кенелмъ.

— Садитесь, или я съ ума сойду.

Кенелмъ повиновался. Мальчикъ далъ ему вожжи, а самъ схватилъ бичъ и началъ усердно погонять лошадь. Лошадь понеслась.

— Стой, стой, стой, воръ! Негодяй! Караулъ! воры, воры, воры! Стой! слышался голосъ сзади. Кенелмъ невольно повернулъ голову и увидѣлъ дюжаго человѣка сидѣвшаго на воротахъ и свирѣпо махавшаго руками. Но это было только на мгновеніе. Бичъ снова началъ работать; лошадь понеслась бѣшенымъ галопомъ; одноколка трясла, колотилась и покачивалась, и не прежде какъ цѣлая миля отдѣляла ихъ отъ толстяка, Кенелму удалось овладѣть бичомъ и удержать лошадь такъ что она пошла благоразумною рысью.

— Молодой человѣкъ, сказалъ тогда Кенелмъ, — можетъ-статься вы будете такъ добры что объяснитесь.

— Послѣ; поѣзжайте; онъ добрый, вамъ хорошо заплатятъ за это, хорошо и щедро.

Кенелмъ сказалъ съ важностью:

— Я знаю что въ дѣйствительной жизни плата и услуга естественно идутъ рука объ руку. Но я откладываю въ сторону плату пока вы не скажете мнѣ въ чемъ должна состоятъ услуга. И прежде всего, куда мнѣ везти васъ? Мы подъѣхали къ мѣсту гдѣ встрѣчаются три дорога; которую изъ трехъ выбрать?

— Ахъ, я не знаю! Тамъ есть столбъ съ надписями. Я хочу ѣхать…. но это секретъ; вы не выдадите меня? Обѣщайте, поклянитесь.

— Я никогда не произношу клятвы кромѣ случаевъ когда бываю раздраженъ, что, къ сожалѣнію, случается очень рѣдко; я никогда не даю обѣщаній пока не узнаю что я обѣщаю; я не увожу также бѣглыхъ мальчиковъ въ чужихъ одноколкахъ пока не узнаю что везу ихъ въ безопасное мѣсто гдѣ ихъ отцы и матери могутъ найти ихъ.

— У меня нѣтъ ни отца ни матери, сказалъ мальчикъ печально, и губы его задрожали.

— Бѣдный мальчикъ! Я думаю что это грубое животное ваша, школьный учитель, и вы убѣжали изъ страха чтобы васъ не высѣкли.

Мальчикъ расхохотался; прекрасный, серебристый, веселый смѣхъ этотъ насквозь проникалъ Кенелма Чиллингли.

— Нѣтъ онъ не собирался сѣчь меня; онъ не учитель; онъ еще хуже этого.

— Возможно ли? Что же онъ такое?

— Дядя.

— Гм! жестокость дядей вошла въ пословицу; такъ было въ классическія времена, и Ричардъ III былъ единственный ученый въ своей фамиліи.

— Э! Классики и Ричардъ III! сказалъ мальчикъ въ смущеніи и посмотрѣлъ внимательно на задумчиваго возницу. — Кто вы? Вы говорите будто джентльменъ.

— Простите. Я не буду больше дѣлать этого если смогу удержаться.

Рѣшительно, думалъ Кенелмъ, я начинаю забавляться. Что за благодать быть въ чужой кожѣ и въ чужой одноколкѣ. Онъ прибавилъ вслухъ:

— Вотъ мы подъѣхали къ почтовому столбу. Если вы убѣжали отъ своего дяди, пора удостовѣриться куда вы бѣжите.

Мальчикъ перегнулся изъ одноколки и сталъ смотрѣть на почтовый столбъ. Потомъ радостно захлопалъ въ ладоши.

— Отлично! Я такъ и думалъ — „Въ Торъ-Гадгамъ, одиннадцать миль“. Вотъ дорога въ Торъ-Гадгамъ.

— Вы хотите сказать что я долженъ везти васъ всю эту дорогу — одиннадцать миль?

— Да.

— А къ кому вы ѣдете?

— И послѣ скажу вамъ. Поѣзжайте, поѣзжайте пожалуста. Я не умѣю править, никогда въ жизни не правилъ, иначе бы я не просилъ васъ. Прошу васъ пожалуста не покидайте меня. Если вы джентльменъ, вы не оставите меня; если же вы не джентльменъ, у меня въ кошелькѣ десять фунтовъ, и я вамъ отдамъ ихъ когда мы благополучно прибудемъ въ Торъ-Гадгамъ. Не отказывайтесь; отъ этого зависитъ моя жизнь! И мальчикъ снова началъ рыдать.

Кенелмъ повернулъ голову пони по направленію къ Торъ-Гадгаму, и рыданія мальчика прекратились.

— Вы добрый, милый человѣкъ, сказалъ мальчикъ вытирая глаза. — Я боюсь что отвлекаю васъ слишкомъ далеко отъ вашего пути.

— У меня нѣтъ никакого опредѣленнаго пути, и я такъ же охотно отправлюсь въ Торъ-Гадгамъ, котораго никогда не видалъ, какъ и во всякое другое мѣсто. Я просто скиталецъ по лицу земному.

— У васъ тоже нѣтъ ни отца ни матери? А вѣдь вы не старше меня.

— Маленькій джентльменъ, сказалъ Кенелмъ съ важностью, — я совершеннолѣтній, а вамъ, я думаю, не больше четырнадцати лѣтъ.

— Что за шутки! вскричалъ мальчикъ быстро. — Вѣдь это шутка?

— Это не будетъ шуткой если меня приговорятъ къ каторжнымъ работамъ за воровство дядюшкиной одноколки и похищеніе у его малолѣтняго племянника десяти фунтовъ. Кстати, этотъ вашъ вспыльчивый родственникъ вѣроятно думалъ избить кого-нибудь другаго когда ударилъ меня. Онъ спросилъ: _вы-то и есть негодяй?» Скажите пожалуста кто такой этотъ негодяй? Вы какъ видно его знаете.

— Негодяй! Онъ самый честный, самый умный…. Но нечего теперь говорить объ этомъ. Я васъ представлю ему когда мы пріѣдемъ въ Торъ-Гадгамъ. Ударьте лошадь; что она ползетъ!

— Здѣсь въ гору; хорошій человѣкъ жалѣетъ своихъ животныхъ.

Никакое искусство, никакое краснорѣчіе не могло заставить его молодаго спутника объяснить болѣе чѣмъ Кенелмъ узналъ до сихъ поръ. Продолжая путешествіе и приближаясь къ концу его оба впали въ глубокое молчаніе. Кенелмъ серіозно разсуждалъ о томъ что его первый день изученія дѣйствительной жизни въ чужой кожѣ подвергалъ опасности его собственную. Онъ сбилъ съ ногъ человѣка очевидно почтеннаго и уважаемаго, увезъ его племянника и самовольно распорядился его имуществомъ и движимостью, то-есть одноколкой и лошадью. Все это могло быть удовлетворительно разъяснено предъ мировымъ судьей, но какимъ образомъ? Слѣдовало опять войти въ свою прежнюю кожу; признаться что онъ Кенелмъ Чиллингли, отличенный университетскій медалистъ, наслѣдникъ благороднаго имени и около десяти тысячъ фунтовъ годоваго дохода. Но тогда какой скандалъ! А онъ всегда гнушался скандаловъ; въ просторѣчіи говоря, что за «row» а онъ отрицалъ самое слово «row», которое не было освящено ни однимъ классическимъ авторитетомъ въ англійскомъ языкѣ. Ему пришлось бы объяснять почему онъ былъ найденъ переряженнымъ, тщательно переряженнымъ въ такой костюмъ какого не надѣвалъ ни одинъ старшій сынъ баронета, развѣ бы этотъ сынъ баронета отправлялся на золотые пріиски. Могъ ли наслѣдникъ Чиллингли, знаменитаго рода, чей гербъ, Три Рыбы въ лазури, восходилъ къ самымъ раннимъ временамъ достовѣрнаго періода англійской геральдики при Эдуардѣ III, стать въ такое положеніе не причинивъ величайшаго безчестья холодной и древней крови Трехъ Рыбъ?

Но и помимо Трехъ Рыбъ, какое униженіе для него самого, Кенелма! Онъ отвергъ сдѣланныя его отцомъ пышныя приготовленія для вступленія въ дѣйствительную жизнь; онъ упрямо избралъ свой путь на свой страхъ; и вотъ не прошло половины перваго дня, а въ какую адскую путаницу онъ попалъ! И чѣмъ могъ онъ оправдаться? Ничтожный мальчикъ, который рыдалъ и хохоталъ поочередно, оказался настолько уменъ что могъ намотать Кенелма Чиллингли себѣ на палецъ; его, человѣка который считалъ себя гораздо умнѣе своихъ родителей, человѣка который съ отличіемъ кончилъ курсъ въ университетѣ, человѣка съ солиднѣйшимъ характеромъ, который имѣлъ столъ превосходное критическое направленіе ума что не было закона въ искусствѣ и въ природѣ въ которомъ онъ не подмѣтилъ бы недостатка, и онъ попалъ въ эту кашу. Даже подумать объ этотъ было по меньшей мѣрѣ неутѣшительно.

Мальчикъ, когда Кенелмъ взглядывалъ на него время отъ времени, казался какимъ-то оборотнемъ. То онъ громко хохоталъ про себя; то безъ причины плакалъ потихоньку; то не смѣялся и не плакалъ, а казался погруженнымъ въ размышленіе. Дважды, когда они приближались къ городу Торъ-Гадгаму, Кенелмъ толкалъ мальчика локтемъ и говорилъ:, душа моя, я долженъ поговорить съ вами", и дважды мальчикъ отвѣчалъ задумчиво:

— Постойте, я размышляю.

Такимъ образомъ они въѣхали въ городъ Торъ-Гадгамъ, на совершенно измученной лошади.

ГЛАВА III.

— Теперь, молодой человѣкъ, сказалъ Кенелмъ спокойнымъ, но рѣшительнымъ тономъ, — теперь мы въ городѣ, куда же мнѣ везти васъ? Во всякомъ случаѣ я долженъ проститься съ вами.

— Нѣтъ, не прощайтесь. Побудьте со мной еще нѣсколько времени. Я начинаю чувствовать страхъ, я совершенно одинокъ; — и мальчикъ, не допускавшій прежде малѣйшаго прикосновенія со стороны Кенелма, взялъ его подъ руку и нѣжно прижался къ нему.

Я не знаю какого мнѣнія были мои читатели до сихъ поръ о Кенелмѣ Чиллингли, но среди всѣхъ уклоненій и изгибовъ его причудливаго нрава былъ одинъ путь который велъ прямо къ его сердцу: стоило только быть слабѣе его и просить его покровительства.

Онъ быстро обернулся; онъ забылъ всю странность своего положенія, и отвѣчалъ:

— Послушайте, маленькій звѣрокъ, пусть меня разстрѣляютъ если я покину васъ въ затрудненіи. Но нужно быть сострадательнымъ и къ лошади. Изъ жалости къ ней скажите гдѣ намъ остановиться.

— Увѣряю васъ что я не могу сказать этого; я никогда прежде не былъ здѣсь. Поѣдемте въ_хорошую, спокойную гостиницу. Поѣзжайте тихонько и будемъ ее отыскивать.

Торъ-Гадгамъ былъ большой городъ; онъ не былъ столицею графства по имени, но по торговому значенію, суматохѣ на улицахъ и жизни былъ настоящею столицею. Большая улица, по которой лошадь ѣхала такъ тихо какъ будто везла тріумфальную колесницу на Священную Гору, представляла оживленное зрѣлище. Магазины были съ красивыми фасадами и цѣльными стеклами въ окнахъ; на тротуарахъ было оживленное движеніе, очевидно не только по дѣламъ, но и для удовольствія, ибо большая часть прохожихъ были женщины, нарядно одѣтыя, многія были молоды, нѣкоторыя красивы. Полкъ гусаръ ея величества за два дня предъ тѣмъ вступилъ въ городъ, и между офицерами этого счастливаго полка и прекраснымъ поломъ этого гостепріимнаго города возникло естественное соревнованіе, при чемъ многіе могли быть убиты и ранены. Прибытіе этихъ героевъ, по ремеслу занимающихся уменьшеніемъ враждебныхъ и умноженіемъ дружественныхъ населеній, дало толчекъ поставщикамъ тѣхъ удовольствій какія приносятъ съ собою молодые люди — митинговъ для стрѣльбы въ цѣль, охотѣ, концертамъ, баламъ, о коихъ объявленія были налѣплены на доскахъ и на стѣнахъ и выставлены въ окнахъ магазиновъ.

Мальчикъ разсѣянно смотрѣлъ по сторонамъ, присматриваясь въ особенности къ этимъ объявленіямъ; наконецъ онъ радостно воскликнулъ:

— А, я не ошибся, это здѣсь!

— Что здѣсь? спросилъ Кенелмъ. — Гостиница?

Спутникъ его не отвѣтилъ, но Кенелмъ, слѣдуя за глазами мальчика, замѣтилъ огромную афишу:

Завтра вечеромъ открытіе театра. Ричардъ III. Мистеръ Комптонъ.

— Спросите гдѣ находится театръ, сказалъ мальчикъ шепотомъ, оборачивая голову.

Кенелмъ остановилъ лошадь, спросилъ, и ему указали ближайшій поворотъ направо. Черезъ нѣсколько минутъ представился портикъ безобразнаго ветхаго зданія посвященнаго драматическимъ музамъ, на углу печальнаго, пустыннаго переулка. Стѣны были облѣплены афишами, на коихъ имя Комптона было напечатано крупнѣйшими буквами. Мальчикъ подавилъ вздохъ.

— Теперь, сказалъ онъ, поищемъ гостиницу здѣсь вблизи, самую ближайшую.

Однако ни одной гостиницы получше маленькихъ подозрительнаго вида трактировъ не было видно; только въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ театра, въ красивомъ, старинномъ и пустынномъ скверѣ стоялъ чистый заново выбѣленный домъ съ вывѣской большими черными буквами погребальнаго вида: «Гостиница Трезвости».

— Постойте, сказалъ мальчикъ, — не думаете ли вы что это годится для насъ, она кажется такою тихою.

— Не могла бы казаться тише еслибъ была могильнымъ камнемъ, отвѣчалъ Кенелмъ.

Мальчикъ взялъ въ руки вожжи и остановилъ лошадь, которая была въ такомъ состояніи что малѣйшаго прикосновенія было достаточно чтобъ остановить ее. Она обернула голову нѣсколько печально, какъ бы сомнѣваясь не воспрещены ли сѣно и овесъ правилами Гостиницы Трезвости. Кенелмъ слѣзъ и вошелъ въ домъ. Опрятно одѣтая женщина вышла изъ-за стекляннаго буфета предъ которымъ былъ прилавокъ, только безъ утѣшительныхъ напитковъ неразлучныхъ съ идеаломъ прилавка; вмѣсто того, на немъ стояло два большіе графина съ холодною водой, со множествомъ стакановъ, и различныя блюда съ тонкими бисквитами и губкообразными пирожными. Женщина вѣжливо освѣдомилась что можетъ быть ему пріятно.

— «Пріятно», отвѣчалъ Кенелмъ съ обычною своею важностію, — не то слово которое бы я выбралъ. Но не можете ли вы облагодѣять мою лошадь, я хочу сказать эту лошадь, стойломъ и порціей овса; а этого молодаго человѣка и меня отдѣльною комнатой и обѣдомъ?

— Обѣдомъ! отозвалась хозяйка: — обѣдомъ!

— Тысяча извиненій, сударыня. Но если слово обѣдъ вамъ не нравится, я беру его назадъ и готовъ сказать вмѣсто того «чего-нибудь ѣсть и пить».

— Пить! Это Гостиница Трезвости, сэръ.

— О, если вы не ѣдите и не пьете здѣсь! воскликнулъ Кенелмъ съ сердцемъ, ибо онъ былъ голоденъ: — то желаю вамъ добраго утра!

— Постойте, сэръ. Мы и ѣдимъ и пьемъ здѣсь, но мы простые люди. Мы не допускаемъ спиртныхъ напитковъ.

— Ни даже стакана пива?

— Только инбирное пиво. Алькоголь же строго воспрещенъ. У насъ есть чай, кофе и молоко. Но большая часть нашихъ обычныхъ посѣтителей предпочитаетъ чистую воду. Что же касается ѣды, сэръ, то что вы прикажите изъ скромныхъ блюдъ.

Кенелмъ покачалъ головой и хотѣлъ уйти, когда мальчикъ, соскочившій съ одноколки и подслушавшій ихъ разговоръ, воскликнулъ съ живостію:

— Что это значитъ? Кто желаетъ спиртныхъ напитковъ? Воды очень достаточно. Что же касается обѣда, то что можно сдѣлать. Пожалуста, сударыня, покажите намъ отдѣльную комнату; я такъ усталъ.

Послѣднія слова были сказаны ласковымъ голосомъ и такъ мило что хозяйка сразу перемѣнила тонъ и прошептавъ: «бѣдный мальчикъ!» и потомъ еще тише: «какое у него красивое лицо», кивнула головой и повела ихъ вверхъ по чистой старомодной лѣстницѣ.

— А лошадь и экипажъ, гдѣ ихъ помѣстить? сказалъ Кенелмъ, съ тяжестью на сердцѣ при мысли какъ дурно до сихъ поръ были приняты лошадь и ея хозяинъ.

— О! что касается лошади и экипажа, сэръ, въ нѣсколькихъ шагахъ отсюда вы найдете Джюксову конюшню гдѣ отдаютъ лошадей на прокормъ: у нашихъ обычныхъ посѣтителей рѣдко бываютъ лошади: но вы можете отлично устроить ее у Джюкса.

Кенелмъ отвелъ лошадь въ указанную конюшню, подождалъ пока ее выводили чтобъ она простыла, потомъ хорошенько вытерли и задали полмѣрки овса — Кенелмъ Чиллингли былъ сострадателенъ къ животнымъ — затѣмъ онъ возвратился съ непомѣрнымъ аппетитомъ въ Гостиницу Трезвости и былъ проведенъ въ маленькую комнату, съ маленькимъ кусочкомъ ковра въ срединѣ, шестью маленькими стульями съ плетеными сидѣньями, картинами на стѣнахъ изображавшими разнообразныя дѣйствія опьяняющихъ напитковъ на различныхъ представителей человѣческаго рода — нѣкоторые были похожи на духовъ, другіе на чертенятъ и всѣ имѣли видъ нищенскій и потерянный; имъ противополагались картины Счастливыхъ Семействъ — улыбающіяся жены, дородные мужья, розовыя дѣти, эмблемы благосостоянія членовъ Общества Трезвости.

Но столъ съ чистою скатертью и двумя приборами привлекъ особливое вниманіе Кенелма.

Мальчикъ стоялъ у окна и казалось разсматривалъ помѣщенный тамъ маленькій акваріумъ содержавшій въ себѣ обычныя разновидности маленькихъ рыбокъ, пресмыкающихся и насѣкомыхъ, пользовавшихся удовольствіями трезвости въ своей родной стихіи, поѣдая разумѣется при случаѣ и другъ друга.

— Что они дадутъ намъ поѣсть? спросилъ Кенелмъ. — Могу сказать что усталъ!

При этомъ онъ порывисто дернулъ колокольчикъ. Мальчикъ отошелъ отъ окна, причемъ Кенелмъ былъ пораженъ граціей его осанки и его красотой, теперь когда онъ былъ безъ шляпы и когда отдыхъ и умыванье освѣжили отъ жара и пыли нѣжный цвѣтъ его лица. Это былъ безспорно замѣчательно красивый мальчикъ и выростя онъ могъ разбить многія женскія сердца. Съ милостивымъ величіемъ не всегда свойственнымъ даже королевскому сану, и съ видомъ превосходства по лѣтамъ, молодой человѣкъ приблизился къ задумчивому наслѣднику фамиліи Чиллингли, протянулъ руку и сказалъ:

— Сэръ, вы держали себя превосходно, и я очень вамъ благодаренъ.

— Ваше королевское высочество очень снисходительны говоря это. отвѣчалъ Кенелмъ; кланяясь низко; — но заказали ли вы обѣдъ, и что они дадутъ намъ ѣсть? Никто кажется не откликается здѣсь на зовъ. Такъ какъ это Гостиница Трезвости, то вѣроятно всѣ слуги пьяны.

— Почему они могутъ быть пьяны въ Гостиницѣ Трезвости?

— Почему! Потому что это общее правило: люди которые стараются казаться чѣмъ-нибудь, всегда составляютъ противоположность того чѣмъ они стараются казаться. Человѣкъ выдающій себя за святаго навѣрное грѣшникъ: а человѣкъ который похваляется тѣмъ что онъ грѣшникъ, навѣрно имѣетъ маленькую, ничтожную частичку святости достаточную чтобы сдѣлать его хвастуномъ. Мужественный и правдивый человѣкъ, будь онъ святой или грѣшникъ, никогда не выставляетъ себя ни святымъ, ни грѣшникомъ. Представьте себѣ святаго Августина выставляющаго себя святымъ, или Роберта Борнса грѣшникомъ; и хотя вы, маленькій мальчикъ, вѣроятно не читали поэмъ Роберта Борнса и навѣрно не читали Исповѣди Св. Августина, вѣрьте моему слову, оба они были хорошіе люди; и съ нѣкоторою разницей въ учености и опытности Борнсъ могъ бы написать Исповѣдь, а святой Августинъ поэмы. Силы небесныя! Я умираю съ голоду. Что вы заказали къ обѣду и скоро ли онъ появится?

Мальчикъ, открывшій до необычайной величины отъ природы большіе глаза, пока его рослый спутникъ въ бумазейныхъ шароварахъ и ирландскомъ шейномъ платкѣ, говорилъ такимъ покровительственнымъ тономъ о Робертѣ Борнсѣ и святомъ Августинѣ, отвѣчалъ съ умоляющимъ и сконфуженнымъ видомъ:

— Я очень сожалѣю что не подумалъ объ обѣдѣ. Я не позаботился объ васъ какъ бы долженъ былъ позаботиться. Хозяйка спросила меня чего мы желаемъ. Я сказалъ «что хотите», и хозяйка пробормотала что-то про…. (здѣсь мальчикъ запнулся).

— Про что же? Бараньи котлеты?

— Нѣтъ. Цвѣтную капусту и рисовый пуддингъ.

Кенелмъ Чиллингли никогда не произносилъ проклятій, никогда не приходилъ въ бѣшенство. Когда грубые люди начинали клясться или выходить изъ себя, неудовольствіе проявлялось у него столь патетично-меланхолическимъ и печальнымъ выраженіемъ лица что оно могло смягчить гирканскаго тигра. Онъ обратился къ мальчику и пробормотавъ: «цвѣтная капуста! голодная смерть!» опустился на плетеный стулъ и добавилъ тихо:

— Такова-то человѣческая благодарность!

Мальчикъ очевидно былъ пораженъ въ самое сердце упрекомъ сказаннымъ съ такою кроткою горечью. Слезы задрожали въ его голосѣ когда онъ проговорилъ запинаясь:

— Прошу васъ простите меня, я былъ неблагодаренъ. Я сбѣгаю внизъ, посмотрю что тамъ есть. И сопровождая слова дѣйствіемъ онъ изчезъ.

Кенелмъ остался неподвиженъ; онъ впалъ въ мечтательность или скорѣе былъ поглощенъ внутреннимъ духовнымъ бытіемъ, чего, какъ говорятъ, достигаютъ индійскіе дервиши продолжительнымъ постомъ. Аппетитъ людей съ сильнымъ мускульнымъ развитіемъ далеко не можетъ быть удовлетворенъ скромнымъ количествомъ цвѣтной капусты и рисоваго пуддинга. Во свидѣтельство этого можно привести самого І'еркулеса, котораго жадность къ животной пищѣ была постояннымъ предметомъ насмѣшекъ классическихъ поэтовъ. Я не знаю могъ ли бы Кенелмъ побить Ѳивскаго Геркулеса или съѣсть больше его; но если ему приходила охота драться или когда онъ бывалъ голоденъ, Геркулесу пришлось бы напрячь всѣ свои силы чтобы не потерпѣть пораженія.

Послѣ десятиминутнаго отсутствія, мальчикъ возвратился съ сіяющимъ лицомъ. Онъ потрепалъ Кенелма по плечу и сказалъ весело:

— Я велѣлъ изрѣзать цѣлый бараній бокъ на котлеты, кромѣ цвѣтной капусты и рисоваго пуддинга и еще яичницы съ ветчиной. Радуйтесь! Черезъ минуту будетъ подано.

— А-а! сказалъ Кенелмъ.

— Они хорошіе люди, и вовсе не думали заставить васъ голодать; но большая часть ихъ обычныхъ посѣтителей, какъ кажется. питаются только растительною и мучною пищею. Здѣсь есть общество основанное на этихъ началахъ: хозяйка говоритъ что они философы.

При словѣ «философы» Кенелмъ гордо вздрогнулъ какъ опытная охотничья собака при крикахъ: «ату, эту его!»

— Философы! сказалъ онъ. — Въ самомъ дѣлѣ философы? О игнорамусы, не знающіе дяже строенія человѣческаго зуба! Видите ли, маленькій мальчикъ, еслибы ничего не осталось на землѣ отъ настоящаго человѣческаго рода, какъ по увѣренію великаго авторитета должно современемъ случиться — и ужь какъ бы это было хорошо! — еслибы ничего, говорю я, не осталось отъ человѣка кромѣ ископаемыхъ остатковъ его зубовъ и его большаго пальца, философъ той высшей расы которая имѣетъ послѣдовать за человѣческимъ родомъ будетъ имѣть возможность по этимъ остаткамъ судить о характерѣ человѣка и всей его исторіи; сравнивая его большой палецъ съ когтемъ орла или тигра или съ копытомъ лошади, онъ скажетъ: тотъ кому принадлежалъ этотъ палецъ долженъ былъ быть царемъ другихъ созданій обладавшихъ когтями и копытами. Вы скажете что обезьяны имѣютъ также большой палецъ. Правда; но сравните палецъ обезьяны съ пальцемъ человѣка — могли ли пальцы самой крупной обезьяны построить Вестминстерское Аббатство? Впрочемъ, пальцы человѣка ничтожное доказательство его превосходства сравнительно съ его зубами. Взгляните на его зубы! — При этомъ Кенелмъ раскрылъ свой ротъ до ушей и обнаружилъ два полукруглые ряда такихъ превосходныхъ зубовъ что искусство величайшаго артиста между дантистами не могло бы сдѣлать ничего подобнаго. — Взгляните, говорю я, на его зубы!

Мальчикъ невольно отодвинулся.

— Развѣ это зубы презрѣннаго потребителя цвѣтной капусты? или единственно благодаря мучной пищѣ владѣлецъ такихъ зубовъ занялъ мѣсто полновластнаго господина твореній? Нѣтъ, маленькій мальчикъ, нѣтъ, продолжалъ Кенелмъ, закрывая свои челюсти, но приближаясь къ ребенку, который при каждомъ его шагѣ отступалъ къ акваріуму, — нѣтъ: человѣкъ сдѣлался властителемъ міра оттого что изъ числа всѣхъ сотворенныхъ существъ онъ потребляетъ наибольшее число самыхъ разнообразныхъ тварей. Его зубы свидѣтельствуютъ что человѣкъ можетъ жить во всякомъ климатѣ, отъ знойнаго пояса земнаго шара до ледянаго, потому что человѣкъ можетъ ѣсть все чего другія животныя не могутъ. И строеніе его зубовъ доказываетъ это. Тигръ можетъ ѣсть дичь — человѣкъ также можетъ; но тигръ не можетъ ѣсть угря, а человѣкъ можетъ. Слонъ можетъ ѣсть цвѣтную капусту и рисовый пуддингъ — человѣкъ тоже можетъ; но слонъ не можетъ ѣсть бифстекса, а человѣкъ можетъ. Итакъ, человѣкъ можетъ жить повсюду, потому что можетъ ѣсть все благодаря устройству своихъ зубовъ! заключилъ Кенелмъ, быстро шагнувъ къ мальчику. — Человѣкъ, когда у него нѣтъ ничего другаго, ѣстъ себѣ подобныхъ!

— Довольно; вы пугаете меня, сказалъ мальчикъ. — Ага! захлопалъ онъ радостно въ ладоши, чувствуя облегченіе, — вотъ несутъ бараньи котлеты!

Удивительно чистая, хорошо умытая, именно хорошо умытая. среднихъ лѣтъ служанка появилась неся блюдо въ рукахъ. Поставивъ блюдо на столъ и снявъ съ него крышку, служанка сказала вѣжливо, но робко, подобно существу которое питается только салатомъ и холодною водой.

— Хозяйка очень сожалѣетъ что заставила васъ дожидаться. но она думала что вы Овощники (Vegetarians).

Положивъ своему юному другу баранью котлетку, Кенелмъ положилъ и себѣ, и отвѣчалъ съ важностію:

— Скажите вашей хозяйкѣ что еслибъ она дала намъ только овощей, я бы съѣлъ васъ. Скажите ей что если человѣкъ животное отчасти травоядное, то главнѣйшимъ образомъ онъ плотоядное животное. Скажите ей что хотя свинья ѣсть капусту и тому подобное, но если она найдетъ ребенка, то она съѣстъ и ребенка. Окажите ей (за третьей котлетой) что ни у одного животнаго органы пищеваренія такъ не похожи на свиныя какъ у человѣка. Спросите ее нѣтъ ли въ домѣ ребенка; если есть, то будетъ безопаснѣе для ребенка если она пришлетъ намъ еще котлетъ.

Даже проницательный наблюдатель рѣдко могъ распознать шутитъ ли Кенелмъ или говоритъ серіозно; служанка постояла съ минуту, потомъ попробовала улыбнуться блѣдною улыбкой. Кенелмъ опустилъ свои черные глаза, невыразимо грустно и задумчиво, и сказалъ жалобнымъ голосомъ:

— Мнѣ будетъ жаль ребенка. Принесите еще котлетъ.

Служанка исчезла. Мальчикъ положилъ ножъ и вилку и смотрѣлъ пристально и вопросительно на Кенелма. Кенелмъ съ безпечнымъ видомъ положилъ послѣднюю котлетку на тарелку мальчика.

— Не надо больше! вскричалъ тотъ порывисто и положилъ котлетку назадъ на блюдо. — Я уже пообѣдалъ, съ меня довольно.

— Маленькій мальчикъ, вы лжете, сказалъ Кенелмъ; — вы не имѣли довольно для подкрѣпленія души и тѣла. Ѣшьте эту котлетку, или я васъ побью: когда я говорю что-нибудь, я такъ и дѣлаю.

Такъ или иначе мальчикъ утихъ; онъ молча съѣлъ котлетку; опять взглянулъ въ лицо Кенелму и сказалъ самъ себѣ: «я боюсь».

Въ это время вошла служанка со свѣжимъ запасомъ котлетъ и блюдомъ яичницы съ ветчиною, за коей скоро послѣдовалъ рисовый пуддингъ на оловянномъ блюдѣ въ количествѣ достаточномъ для насыщенія благотворительной школы. Когда обѣдъ былъ конченъ, Кенелмъ повидимому забылъ объ опасныхъ свойствахъ плотоядныхъ животныхъ, и лѣниво потягиваясь предался невиннымъ размышленіямъ подобно самому домашнему изъ травоядныхъ животныхъ.

Тогда мальчикъ сказалъ болѣе покойно:

— Могу я просить васъ о другой услугѣ?

— Побить другаго дядю или украсть еще одноколку съ лошадью?

— Нѣтъ; это очень просто: узнать только адресъ одного моего друга, и узнавъ передать ему записку отъ меня.

— Это порученіе очень спѣшное? «Пообѣдавъ отдохни», говоритъ пословица; а пословицы такъ мудры что никто не можетъ угадать ихъ автора. Полагаютъ что это остатки допотопной философіи которые дошли до насъ завернутые въ радугу.

— Въ самомъ дѣлѣ, сказалъ мальчикъ серіозно. — Какъ это интересно! Нѣтъ, мое порученіе потерпитъ часъ или около того. Думаете ли вы, сэръ, что до потопа была драма?

— Драма! Безъ сомнѣнія. Люди которые жили тысячу или двѣ лѣтъ, имѣли достаточно времени чтобъ изобрѣсть и усовершенствовать всякую вещь; и представленіе могло имѣть тогда свою естественную продолжительность. Тогда не было необходимости нелѣпымъ образомъ скомкать цѣлую исторію Макебета, съ юныхъ лѣтъ до старости, въ трехчасовое представленіе. Изображая этого интереснаго Шотландца актеръ не можетъ представить ни одной черты вѣрно человѣческой природѣ, ибо актеръ изображаетъ Макбета на сценѣ какъ бы онъ былъ тѣхъ же лѣтъ въ моментъ убіенія Дункана какъ и на закатѣ жизни, когда онъ была, пораженъ Макдуфомъ.

— Вы думаете что Макбетъ былъ молодъ когда убилъ Дункана?

— Разумѣется. Человѣкъ никогда не совершаетъ перваго преступленія жестокаго характера, какъ убійство, послѣ тридцати лѣтъ: если онъ начнетъ раньше, то можетъ продолжать во всякомъ возрастѣ. Но юность это то время когда начинаются тѣ ложные разчеты которые основаны на неразумныхъ надеждахъ и ощущеніи физической силы. Такимъ образомъ вы видите въ газетахъ что люди убивающіе своихъ возлюбленныхъ бываютъ обыкновенно отъ двадцати двухъ до двадцати шести лѣтъ; а тѣ что совершаютъ убійства изъ другихъ побужденій нежели любовь — изъ мести, окряжничества, самолюбія — бываютъ большею частію около двадцати восьми лѣтъ, — года Яго. Двадцать восемь лѣтъ обыкновенно есть срокъ въ который перестаютъ дѣятельно избавляться отъ своихъ ближнихъ; призовые бойцы прекращаютъ свои занятія въ это время. Я полагаю что Макбету было около двадцати восьми лѣтъ когда онъ убилъ Дункана, и отъ сорока четырехъ до шестидесяти когда онъ началъ плакаться на безутѣшность старческаго возраста. Но можетъ ли зритель понять эту разницу въ годахъ смотря на трехчасовое представленіе; или можетъ ли актеръ разчитывать произвести надлежащее впечатлѣніе на зрителя и казаться двадцати-восьми-лѣтнимъ въ первомъ актѣ и шестидесятилѣтнимъ въ пятомъ.

— Я никогда не думалъ объ этомъ, сказалъ мальчикъ, очевидно заинтересованный. — Но я никогда не видалъ Макбета. Я видѣлъ Ричарда III. Правда что это превосходно? Любите вы театръ? Я люблю страстно. Что за славная жизнь должна быть жизнь актера!

Кенелмъ, который до сихъ поръ, говорилъ скорѣе самъ съ собой чѣмъ со своимъ юнымъ спутникомъ, теперь обратилъ на него вниманіе, посмотрѣлъ пристально на мальчика и сказалъ:

— Я вижу что вы помѣшаны на сценѣ. Вы убѣжали изъ дому чтобы сдѣлаться актеромъ, и я вовсе не удивлюсь если то письмо которое вы мнѣ дадите окажется адресованнымъ къ содержателю театра или къ его компаньйонамъ.

Молодое лицо на которое устремились темные глаза Кенелма вспыхнуло, но оно выражало рѣшительность и недовѣріе.

— А еслибъ это было такъ, вы бы не отдали его?

— Что! Помогать ребенку вашихъ лѣтъ, убѣжавшему изъ дому, поступить на сцену, въ противность желанію его родственниковъ, разумѣется нѣтъ.

— Я вовсе не ребенокъ; но нечего толковать объ этомъ. Я не желаю поступить на сцену, по крайней мѣрѣ безъ согласія лица которое имѣетъ право распоряжаться моими дѣйствіями. Письмо мое адресовано не къ содержателю театра и не къ одному изъ его компаньйоновъ, но къ джентльмену который согласился играть здѣсь нѣсколько вечеровъ, настоящему джентльмену, великому актеру, моему другу, единственному другу какого я имѣю на свѣтѣ. Я говорю откровенно что убѣжалъ изъ дому чтобы доставить ему это письмо, и если вы не передадите его, кто-нибудь другой передастъ.

Мальчикъ поднялся говоря это и стоялъ выпрямившись около развалившагося Кенелма, губы его дрожали, въ глазахъ блестѣли подавленныя слезы; но онъ имѣлъ видъ рѣшимости и опредѣленности. Очевидно было что если онъ не пробьетъ себѣ дороги въ жизни такъ не по недостатку воли.

— Я отнесу ваше письмо, сказалъ Кенелмъ.

— Вотъ оно; отдайте его прямо въ руки тому кому оно адресовано — мистеру Герберту Комптону.

ГЛАВА IV.

Кенелмъ отправился въ театръ и освѣдомился у швейцара о мистерѣ Гербертѣ Комптонѣ. Служитель этотъ отвѣчалъ что мистеръ Комптонъ не играетъ сегодня, и что его нѣтъ въ театрѣ. На вопросъ гдѣ онъ живетъ, швейцаръ указалъ на колоніальную лавку на другой сторонѣ улицы и сказалъ:

— Вонъ тамъ, позвоните.

Кенелмъ сдѣлалъ какъ ему было указано. Грязная служанка отворила дверь и въ отвѣтъ на вопросъ о хозяинѣ сказазала что мистеръ Комптонъ дома, но за ужиномъ.

— Мнѣ очень жаль обезпокоить его, сказалъ Кенелмъ, возвышая голосъ, потому что онъ слышалъ стукъ ножей и тарелокъ въ сосѣдней комнатѣ слѣва, — но по моему дѣлу мнѣ нужно его видѣть немедленно. — И оттолкнувъ служанку онъ тотчасъ вступилъ въ прилежащую столовую.

За блюдомъ вкуснаго соуса, сильно отзывавшагося лукомъ, сидѣлъ спокойно развалясь, безъ сюртука и галстука, человѣкъ положительно красивый собой, съ коротко-остриженными волосами и гладко выбритымъ лицомъ, какъ подобаетъ актеру, имѣющему въ своемъ распоряженіи парики и бороды всѣхъ возможныхъ формъ и цвѣтовъ. Онъ былъ не одинъ; противъ него сидѣла дама, немного ломоложе его, нѣсколько отцвѣтшая, но все еще не дурная, съ приличными для сцены чертами лица и густыми бѣлокурыми локонами.

— Мистеръ Комптонъ, я полагаю, сказалъ Кенелмъ съ важнымъ поклономъ.

— Меня зовутъ Комптонъ; не съ порученіемъ ли изъ театра? Что вамъ отъ меня угодно?

— Мнѣ ничего, возразилъ Кенелмъ, и настроивъ свой и безъ того печальный голосъ на тонъ зловѣщій и трагическій, продолжалъ: — Вотъ это объяснитъ вамъ кому до васъ есть дѣло! И вслѣдъ затѣмъ положилъ въ руки мистера Комптона письмо которое ему поручено было передать, и вытянувъ руки и сложивъ пальцы въ позѣ Тальмы въ роли Юлія Цезаря, прибавилъ: — Qu’en dis tu, Brute?

Можетъ-быть мрачный видъ и страхъ внушающая декламація, или ὑπόκρισις, посланника, а можетъ-быть и знакомый почеркъ адреса, привели въ смущеніе мистера Комптона, но его рука оставалась неподвижною, не рѣшаясь вскрыть письмо.

— Не безпокойся, мой милый, сказала дама съ бѣлокурыми локонами, тономъ жеманной любезности, — прочти твое billet-doux; не заставляй же, душа моя, ждать молодаго человѣка!

— Что за вздоръ, Матильда! Какое billet-doux! Вѣрнѣе что просто счетъ отъ портнаго. Извини меня, милая, что я выйду на минуту. Пожалуйте сюда, сэръ, и вставъ и не опуская засученныхъ рукавовъ своей рубашки, онъ вышелъ изъ комнаты, затворивъ за собой дверь, провелъ Кенелма въ небольшой кабинетъ по другую сторону корридора, и тамъ при свѣтѣ висѣвшей газовой лампы бѣгло пробѣжалъ глазами письмо, которое, хотя повидимому, весьма не длинное, вызывало у него разныя восклицанія: «Великій Боже! Какъ это нелѣпо! Ну что тутъ дѣлать?» Затѣмъ, сунувъ письмо въ карманъ панталонъ, онъ уставился въ Кенелма своими блестящими черными глазами, которые, однако, опустились предъ твердымъ взглядомъ этого печальнаго искателя приключеній.

— Вы повѣренный лица писавшаго это письмо? спросилъ мистеръ Комптонъ, все еще нѣсколько смущенный.

— Я не повѣренный его, отвѣчалъ Кенелмъ, — но въ настоящее время я его покровитель.

— Покровитель?

— Покровитель.

Мистеръ Комптонъ снова оглядѣлъ посланнаго, и на этотъ разъ хорошо разсмотрѣвъ гладіаторскіе размѣры физическихъ формъ мрачнаго незнакомца, поблѣднѣлъ и невольно отодвинулся къ шнурку колокольчика.

Послѣ небольшаго молчанія онъ сказалъ:

— Авторъ письма проситъ меня повидаться съ нимъ. Если я это сдѣлаю, могу ли я разчитывать что нашему свиданію никто не помѣшаетъ?

— Насколько меня касается, — да, но съ условіемъ что вы не сдѣлаете попытки увести это лицо изъ дому.

— Конечно нѣтъ, конечно нѣтъ; совершенно напротивъ! восклицалъ мистеръ Комптонъ съ неподдѣльнымъ оживленіемъ. — Скажите что я зайду черезъ полчаса.

— Я исполню ваше порученіе, сказалъ Кенелмъ съ вѣжливымъ поклономъ, — и извините меня если я вамъ напомню что я назвался покровителемъ вашего корреспондента, и что при малѣйшей попыткѣ воспользоваться юностью и неопытностью этого корреспондента или при малѣйшемъ поощреніи плановъ побѣга изъ дому и отъ друзей, театръ лишится своего украшенія, и Гербертъ Комптонъ исчезнетъ со сцены.

Ошеломивъ актера этими словами, Кенелмъ вышелъ на улицу, натолкнулся на мальчика съ коробкой и едва не опрокинулъ его.

— Глупецъ, закричалъ мальчикъ, — не видишь куда идешь? Передай вотъ это мистрисъ Комптонъ.

— Я заслужилъ бы данное тобой названіе еслибы даромъ взялся за дѣло за которое тебѣ платятъ деньги, сказалъ Кенелмъ нравоучительно, уходя быстрыми шагами.

ГЛАВА V.

— Я исполнилъ ваше порученіе, сказалъ Кенелмъ, возвращаясь къ своему товарищу по путешествію. Мистеръ Комптонъ сказалъ что будетъ черезъ полчаса.

— Вы видѣли его?

— Конечно; я обѣщалъ передать ваше письмо въ его собственныя руки.

— Онъ былъ одинъ?

— Нѣтъ, онъ ужиналъ съ своею женой.

— Съ женой? Что это значитъ, сэръ? жена! У него нѣтъ жены.

— Наружность обманчива. По крайней мѣрѣ онъ былъ съ дамой которая называла его милымъ и душенькой такимъ тономъ какъ будто она была его жена; а когда я вышелъ на улицу, столкнувшійся со мной какой-то мальчишка просилъ меня передать коробку мистрисъ Комптонъ.

Мальчикъ поблѣднѣлъ какъ смерть, шатнулся назадъ на нѣсколько шаговъ и опустился на стулъ.

Подозрѣніе уже мелькавшее въ наблюдательномъ умѣ Кенелма, во время его отсутствія, получило теперь сильное подтвержденіе. Онъ тихо приблизился, поставилъ стулъ рядомъ съ товарищемъ котораго ему навязала судьба, и сказалъ нѣжнымъ шепотомъ.

— Это волненіе не свойственное мальчику. Если вы были обмануты или введены въ заблужденіе и я могу въ чемъ-либо посовѣтовать или помочь вамъ, то разчитывайте на меня какъ женщина при подобныхъ обстоятельствахъ можетъ разчитывать на мущину и джентльмена.

Мальчикъ вскочилъ на ноги и зашагалъ по комнатѣ неровными шагами, тщетно стараясь скрыть волненіе страсти на своемъ лицѣ. Потомъ вдругъ остановившись, онъ схватилъ руку Кенелма, судорожно сжалъ ее и проговорилъ, подавляя рыданія:

— Благодарю васъ, — благодарю отъ всей души. Оставьте меня теперь. Пусть никого не будетъ здѣсь когда я встрѣчу этого человѣка. Можетъ-быть еще тутъ есть ошибка. Уйдите.

— Обѣщаете вы не выходить изъ дому пока я не возвращусь?

— Да, обѣщаю.

— И если подозрѣнія мои оправдаются, вы мнѣ позволите тогда поговорить съ вами и подать вамъ совѣтъ.

— Кому же другому мнѣ довѣриться? Ступайте — уходите!

Кенелмъ снова очутился на улицѣ, освѣщенной смѣшаннымъ свѣтомъ газовыхъ фонарей и лѣтняго мѣсяца. Онъ шелъ безсознательно пока не достигъ окраины города. Тогда онъ остановился и сѣвъ на дорожный столбикъ, предался слѣдующимъ размышленіямъ:

«Кенелмъ, другъ мой, ты попался въ худшее затрудненіе чѣмъ я полагалъ часъ тому назадъ. Теперь очевидно что у тебя на рукахъ женщина. Ну что-то ты станешь съ нею дѣлать? Бѣглянка, думавшая убѣжать съ кѣмъ-то другимъ, — таковы превратности и противорѣчія человѣческой судьбы, — убѣжала вмѣсто того съ тобой. Какой смертный можетъ почитать себя безопаснымъ? Выходя сегодня утромъ, я менѣе всего думалъ чтобы прежде чѣмъ кончится день мнѣ могли приключиться хлопоты о женщинѣ. Еслибъ я еще былъ влюбчиваго темперамента, то судьба могла бы имѣть нѣкоторое оправданіе устроивъ для меня эту ловушку; но нѣтъ, для этой старой суетливой дѣвы нѣтъ никакого оправданія. Кенелмъ, другъ мой, какъ ты думаешь, можешь ли ты когда-либо влюбиться? И еслибы ты влюбился, какъ ты думаешь, можешь ли ты быть большимъ глупцомъ чѣмъ теперь?»

Кенелмъ еще не разрѣшилъ этого труднаго вопроса въ бесѣдѣ съ самимъ собой какъ до его слуха донеслись слабые и нѣжные звуки музыки. Это были звуки струннаго инструмента и они показались бы жидкими и дребезжащими еслибы не ночная тишина и спокойствіе воздуха, имѣющія особенное свойство придавать полноту музыкальнымъ звукамъ. Потомъ послышался въ отдаленіи и голосъ поющій подъ акомпанементъ инструмента. Это былъ мужской голосъ, звучный и густой, но Кенелмъ не могъ разслышать слова. Машинально направился онъ къ мѣсту откуда слышались звуки, потому что Кенелмъ имѣлъ влеченіе къ музыкѣ, самъ хорошенько не сознавая этого. Онъ увидѣлъ предъ собой зеленую лужайку, на которой стоялъ одинокій вязъ и подъ нимъ скамейка для путниковъ. Лужайка эта была въ срединѣ покатости окаймленной въ видѣ широкаго полукруга отчасти лавками, отчасти чайными садиками красивой таверны въ видѣ коттеджа. За столиками разставленными въ садикахъ сидѣли степенные гости, очевидно изъ класса мелкихъ торговцевъ или зажиточныхъ рабочихъ. Они имѣли весьма приличный и почтенный видъ и внимательно слушали музыку. Много также людей стояло въ дверяхъ лавочекъ и виднѣлось въ окнахъ верхнихъ этажей. На лужайкѣ, немного впереди дерева, но въ тѣни его, стоялъ музыкантъ, и въ немъ Кенелмъ узналъ странника въ разговорѣ съ коимъ ему пришла мысль о пѣшей экскурсіи, которая успѣла уже привести его въ весьма неловкое положеніе. Инструментъ на коемъ пѣвецъ акомланировалъ себѣ была гитара, и онъ пѣлъ очевидно любовный романсъ, хотя Кенелмъ не вполнѣ могъ понять его содержаніе, такъ какъ пѣніе приближалось къ концу. Изъ того что онъ слышалъ онъ могъ впрочемъ замѣтить что въ словахъ не было по крайней мѣрѣ пошлости обыкновенно отличающей уличныя баллады, и что они были однако достаточно просты чтобы нравиться весьма неприхотливымъ слушателямъ.

Когда пѣвецъ кончилъ, ему не аплодировали, но очевидно слушатели были тронуты, какъ бы чувствуя что прекратилось нѣчто доставившее всѣмъ удовольствіе. Тотчасъ же бѣлая померанская собака, скрывавшаяся до сихъ поръ подъ скамейкой у вяза, выступила впередъ съ небольшою металлическою тарелочкой между зубами, и осмотрѣвшись кругомъ, какъ бы выбирая между слушателями кого почтить починомъ сбора, съ важностью приблизилась къ Кенелму, встала на заднія лапы, устремила на него взглядъ и протянула тарелочку.

Кенелмъ бросилъ туда шиллингъ, и собака, повидимому удовлетворенная, направилась въ чайные садики.

Приподнявъ шляпу, такъ какъ Кенелмъ былъ въ своемъ родѣ очень учтивый человѣкъ, онъ приблизился къ пѣвцу, и полагая что вслѣдствіе перемѣны его одежды, онъ не будетъ узнанъ незнакомцемъ съ которымъ всего однажды встрѣтился, онъ сказалъ ему:

— Судя по немногому что я слышалъ, вы очень хорошо поете, сэръ. Смѣю спросить васъ, чьего сочиненія слова этого романса?

— Они моего сочиненія, отвѣчалъ пѣвецъ.

— А напѣвъ?

— Также мой собственный.

— Поздравляю васъ. Надѣюсь что эти плоды вашего творчества доходны.

Пѣвецъ, до сихъ поръ бросившій лишь бѣглый взглядъ на сельское одѣяніе собесѣдника, теперь взглянулъ пристально на Кенелма и сказалъ улыбаясь:

— Вашъ голосъ изобличаетъ васъ, сэръ. Мы съ вами уже встрѣчались.

— Правда, но тогда я не замѣтилъ вашей гитары, и хотя тогда же познакомился съ вашимъ поэтическимъ дарованіемъ, но не полагалъ что вы прибѣгаете къ этому первобытному способу для ознакомленія съ нимъ публики.

— И я не обкидалъ удовольствія встрѣтить васъ снова въ роли Гобнеля. Тс! не будемъ выдавать тайнъ другъ друга. Меня здѣсь не знаютъ иначе какъ подъ названіемъ «бродячаго менестреля».

— Я къ вамъ и обращаюсь какъ къ менестрелю. Если только это не будетъ дерзкимъ вопросомъ, не знаете ли вы пѣсни въ которой говорилось бы о чемъ-либо другомъ?

— О чемъ другомъ? Я не понимаю васъ, сэръ.

— Пѣсня слышанная мною кажется восхваляла притворство называемое любовью. Какъ вы думаете, не могли ли бы вы спѣть что-нибудь болѣе новое и болѣе вѣрное чтобы заклеймить заслуженнымъ презрѣніемъ это заблужденіе разсудка?

— Нѣтъ; тогда я не покрою моихъ путевыхъ расходовъ.

— Неужели это безуміе такъ популярно?

— Развѣ не говоритъ вамъ этого ваше собственное сердце?

— Ни мало, скорѣе напротивъ. Ваши теперешніе слушатели, какъ кажется, люди живущіе трудомъ и имѣющіе мало времени для подобныхъ праздныхъ фантазій, потому что «любовь порождается праздностью», какъ вѣрно замѣтилъ Овидій, поэтъ много писавшій объ этомъ предметѣ и претендовавшій на самое основательное знакомство съ нимъ. Не можете ли вы спѣть чего-нибудь въ похвалу хорошаго обѣда? Всякій кто много работаетъ имѣетъ аппетитъ къ ѣдѣ.

Пѣвецъ снова уставился на Кенелма своимъ испытующимъ взглядомъ, но не замѣтивъ и слѣда юмора на серіозномъ лицѣ его, нѣсколько затруднялся отвѣтомъ и потому промолчалъ.

— Я вижу, возобновилъ рѣчь Кенелмъ, — что мои замѣчанія васъ удивляютъ; но удивленіе ваше исчезнетъ по нѣкоторомъ размышленіи. Другимъ поэтомъ, болѣе рефлективнымъ чѣмъ Овидій, было сказано что «свѣтъ управляется любовью и голодомъ». Но голоду конечно принадлежитъ львиная часть власти, и еслибы поэты дѣйствительно дѣлали то что говорятъ про себя, то-есть изображали природу, то большая часть ихъ пѣсень должна бы быть обращена къ желудку.

При этомъ, увлекаясь своею темой, Кенелмъ фамильярно положилъ руку на плечо музыканта, и голосъ его принялъ тонъ близко подходящій къ восторженному.

— Вы согласитесь, продолжалъ онъ, — что при нормальномъ состояніи здоровья человѣкъ не влюбляется ежедневно. Но при нормальномъ состояніи здоровья онъ чувствуетъ голодъ каждый день. Мало того, въ тѣ ранніе годы когда, по словамъ поэтовъ, человѣкъ болѣе всего склоненъ къ любви, онъ въ особенности такъ чувствителенъ къ голоду что долженъ ѣсть не менѣе трехъ разъ въ день чтобъ удовлетворить свой аппетитъ. Можно запереть человѣка на цѣлые мѣсяцы, годы, даже на всю его жизнь, съ дѣтства до любаго возраста какого только сэръ-Корвваллъ Луисъ дозволитъ ему достигнуть, и тогда онъ вовсе не будетъ влюбляться. Но попробуйте запереть его на недѣлю не давая пищи для его желудка, и по истеченіи срока вы найдете его мертвымъ.

Пѣвецъ, постепенно отступавшій предъ энергическимъ напоромъ оратора, наконецъ сѣлъ на скамью подъ вязомъ и сказалъ патетически:

— Сэръ, ваши доводы весьма убѣдительны. Не угодно ли вамъ будетъ сдѣлать выводъ изъ вашихъ разсужденій?

— Выводъ мой таковъ что на одного человѣка занятаго любовью вы найдете тысячу способныхъ оцѣнить прелести обѣда; и если вы хотите быть популярнымъ пѣвцомъ или трубадуромъ нашего вѣка, то взывайте, сэръ, къ природѣ; бросьте всѣ эти избитыя рапсодіи о розовыхъ щечкахъ и настройте вашу лиру на тему бифстекса.

Собака, которая уже нѣсколько минутъ возвратилась къ своему хозяину и стояла на заднихъ ногахъ, держа въ зубахъ тарелочку изрядно наполненную мѣдными монетами, справедливо огорченная невниманіемъ такъ долго оставлявшимъ ее въ неестественномъ положеніи, выронила тарелочку и заворчала на Кенелма.

Въ то же время изъ чайныхъ садиковъ послышались нетерпѣливые призывы слушателей. Они требовали новой пѣсни за свои деньги.

Пѣвецъ всталъ, повинуясь призыву.

— Извините меня, сэръ; но меня приглашаютъ…

— Опять пѣть?

— Да.

— На предложенную мной тему?

— Ну нѣтъ.

— Какъ, опять о любви?

— Должно-быть такъ.

— Ну такъ желаю вамъ добраго вечера. Вы кажется человѣкъ хорошо образованный, и тѣмъ стыднѣе для васъ. Можетъ-быть мы встрѣтимся еще разъ въ нашихъ скитаніяхъ, и тогда основательнѣе побесѣдуемъ объ этомъ вопросѣ.

Кенелмъ приподнялъ шляпу, и повернулъ назадъ. Прежде чѣмъ онъ достигъ улицы, до его слуха снова донесся нѣжный голосъ пѣвца; но на разстояніи онъ разслыхалъ только одно слово, звучавшее въ концѣ припѣва; это слово было: любовь.

— Ай люли, сказалъ Кенелмъ.

ГЛАВА VI.

Когда Кенелмъ возвратился въ улицу украшенную зданіемъ Гостиницы Трезвости, фигура красиво драпированная испанскимъ плащемъ быстро промелькнула мимо него, но не такъ быстро чтобъ онъ не могъ узнать въ ней трагика.

— Гм! пробормоталъ Кенелмъ: я не думаю чтобъ это лицо имѣло очень торжествующій видъ. Должно-быть ему досталось.

Мальчикъ — если нужно еще продолжать называть такимъ, образомъ спутника Кенелма — стоялъ прислонясь къ камину когда Кенелмъ вошелъ въ столовую. Его небрежная поза и томные глаза выражали глубокое уныніе.

— Милое дитя мое, сказалъ Кенелмъ, его грустный голосъ звучалъ необычайною мягкостію, — не повѣряйте мнѣ того что вамъ тяжело будетъ разказыватъ, но позвольте мнѣ надѣяться что вы оставили навсегда мысль поступить на сцену.

— Да, былъ едва слышный отвѣтъ.

— Теперь остается только вопросъ: что дѣлать?

— Право я не знаю и не забочусь.

— Значитъ вы предоставляете мнѣ знать и заботиться, и допуская на мгновеніе какъ фактъ то что есть величайшая ложь въ этомъ лживомъ свѣтѣ — именно что всѣ люди братья, вы будете смотрѣть на меня какъ на старшаго брата который заботится и направляетъ свою неосторожную юную сестру. Я хорошо вижу какъ было дѣло. Такъ или иначе вы, восхищаясь сначала мистеромъ Комптономъ какъ Ромео или Ричардомъ III, познакомились съ нимъ какъ съ мистеромъ Комптономъ. Онъ не разубѣждалъ васъ въ мысли что онъ холостой человѣкъ. Въ минуту увлеченія вы убѣжали изъ дому съ цѣлію поступить на сцену и сдѣлаться мистрисъ Комптонъ.

— О, начала дѣвушка (такъ какъ настоящій полъ ея долженъ быть теперь обнаруженъ), — о, воскликнула она со страстнымъ рыданіемъ, — какъ я была глупа! Только не думайте обо мнѣ хуже чѣмъ я заслуживаю. Этотъ человѣкъ обманулъ меня; онъ не ожидалъ что я поймаю его на словѣ и послѣдую за нимъ сюда, въ противномъ случаѣ его жена не появилась бы. Я бы вовсе не знала что онъ женатъ; и… и…

Колосъ ея былъ подавленъ рыданіями.

— Но теперь вы узнали истину. Будемъ благодарить небо что вы избавились отъ стыда и несчастія. Я долженъ послать телеграмму вашему дядѣ; дайте мнѣ его агресъ.

— Нѣтъ, нѣтъ.

— Никакое «нѣтъ» невозможно въ настоящемъ случаѣ. Ваша репутація и будущность должны быть спасены. Позвольте мнѣ объяснить все вашему дядѣ. Онъ вашъ защитникъ; здѣсь нѣтъ выбора. Вы можете ненавидѣть меня теперь за то что я принуждаю васъ, въ послѣдствіи вы будете благодарить меня. Послушайте, молодая особа; вамъ тяжело встрѣтиться съ вашимъ дядей и слушать его упреки, но всякая вина должна быть наказана. Мужественныя натуры переносятъ наказаніе съ удовольствіемъ, какъ начало примиренія Вы мужественны. Смиритесь, и въ смиреніи возрадуйтесь!

Въ голосѣ и манерѣ Кенелма было что-то столь нѣжное и вмѣстѣ повелительное что своенравная природа той къ кому онъ обращался уступила. Она дала ему адресъ своего дяди: «Джонъ Бовиль эсквайръ, Окдель, близь Вестмира.» Давши его, она устремила свои грустные глаза на своего юнаго совѣтника и проговорила съ увлеченіемъ и горечью:

— Будете ли вы теперь больше уважать или вѣрнѣе меньше презирать меня?

Столько молодаго, даже дѣтскаго было въ ея взглядѣ когда она говорила это, что Кенелмъ почувствовалъ отеческое желаніе взять ее на руки и высушить поцѣлуями ея слезы. Но онъ благоразумно побѣдилъ это желаніе и сказалъ съ меланхолическою полуулыбкой:

— Если человѣческія существа могутъ презирать другъ друга за молодость или неразуміе, то чѣмъ скорѣе мы будемъ истреблены тою высшею расой что должна явиться послѣ насъ на землѣ, тѣмъ будетъ лучше. Прощайте до тѣхъ поръ пока пріѣдетъ вашъ дядя.

— Какъ! Вы оставляете меня здѣсь — одну?

— Но если вашъ дядя найдетъ меня подъ одною крышей съ вами теперь когда я знаю что вы его племянница, вы думаете онъ не будетъ имѣть права выбросить меня изъ окна? Позвольте мнѣ самому послѣдовать той осторожности которую я проповѣдовалъ вамъ. Пошлите за хозяйкой чтобъ она показала вамъ комнату вашу, запритесь въ ней, лягте въ постель и постарайтесь не плакать.

Кенелмъ забросилъ за плечи ранецъ, который войдя онъ положилъ въ углу комнаты, спросилъ гдѣ телеграфное бюро, послалъ телеграмму мистеру Бовилю, взялъ комнату въ Коммерческой гостиницѣ и заснулъ бормоча слѣдующія знаменательныя слова:

— Рошфуко былъ какъ нельзя болѣе правъ говоря: «очень немногіе стали бы влюбляться, еслибъ они меньше слышали толковъ о любви».

ГЛАВА VII.

Кенелмъ Чиллингли по обыкновенію всталъ съ солнцемъ а направился къ Гостиницѣ Трезвости. Всѣ въ этомъ умѣренномъ домѣ, казалось, находились еще въ объятіяхъ Морфея. Онъ повернулъ къ конюшнѣ гдѣ оставилъ сѣрую лошадку, и съ удовольствіемъ увидѣлъ какъ чистили утомленное животное.

— Вотъ это хорошо, сказалъ онъ конюху, — я радъ видѣть что вы рано встаете.

— Да, отвѣчалъ конюхъ, — джентльменъ которому принадлежитъ этотъ пони разбудилъ меня въ два часа утра, и онъ былъ очень радъ увидѣвъ свою лошадь на свѣжей соломѣ.

— А, стало-быть онъ прибылъ въ гостиницу? Толтый джентльменъ?

— Да, довольно толстый и горячій джентльменъ. Онъ прискакалъ на парѣ курьерскихъ. Постучался въ Трезвость, потомъ постучалъ ко мнѣ чтобы взглянуть на лошадь, и вышелъ изъ себя что не могъ получить грогу въ Трезвости.

— Я думаю. Я бы желалъ чтобъ онъ получилъ свой грогъ; это бы могло привести его въ лучшее расположеніе духа. Бѣдняжка пробормотатъ Кенелмъ уходя; — я боюсь что ей сильно досталось. Я думаю теперь близка и моя очередь. Но должно-быть онъ добрый малый если тотчасъ же прискакалъ къ своей племянницѣ въ глубокую ночь.

Около девяти часовъ Кенелмъ снова пришелъ въ Гостиницу Трезвости, и спросилъ мистера Бовиля. Опрятная служанка провела его въ гостиную, гдѣ онъ нашелъ мистера Бовиля сидящаго дружелюбно за завтракомъ съ своею племянницей, которая, разумѣется, была все въ томъ же мужскомъ платьѣ, за неимѣніемъ другаго подъ руками. Къ великому облегченію Кенелма мистеръ Бовиль всталъ изъ-за стола съ сіяющимъ лицомъ, и протягивая ему руку сказалъ:

— Сэръ, вы джентльменъ; садитесь, садитесь и будемъ завтракать.

Потомъ, когда служанка вышла изъ комнаты, онъ продолжалъ:

— Мнѣ все разказано о вашемъ прекрасномъ поведеніи съ этою простушкой; могло выйти гораздо хуже, сэръ.

Кенелмъ кивнулъ головой и молча подвинулъ къ себѣ хлѣбъ. Потомъ вспомнивъ что слѣдовало извиниться предъ собесѣдникомъ, онъ сказалъ:

— Я надѣюсь что вы простите мнѣ это несчастное недоразумѣніе когда….

— Когда вы сшибли меня, или лучше сказать подшибли. Все забыто. Эльзи, налей джентльмену стаканъ чаю. Хорошенькая плутовка, не правда ли? и добрая дѣвушка, несмотря на свое неразуміе. Это была моя ошибка позволить ей пойти въ театръ и познакомиться съ миссъ Локкигъ, глупою старою дѣвкой помѣшанною на сценѣ, которой слѣдовало бы прежде подумать чѣмъ, надѣлать ей столько хлопотъ.

— Нѣтъ, дядя, вскричала дѣвушка рѣшительно; — не обвиняйте ни ее и ни кого кромѣ меня!

Кенелмъ одобрительно взглянулъ своими темными глазами на дѣвушку и увидѣлъ что губы ея плотно сжаты; лицо ея выражало не стыдъ и не огорченіе, а сдержанную рѣшительность. Но когда ея глаза встрѣтились съ его, лицо ея тотчасъ смягчилось и щеки покрылись румянцемъ до самаго лба.

— А! сказалъ дядя: — это похоже на тебя, Эльзи; всегда готова взвалить чужую вину на свои плечи. Хорошо, хорошо, не будемъ больше говорить объ этомъ. Теперь скажите мнѣ вы, мой молодой другъ, что заставляетъ васъ совершать пѣшеходныя странствованія? Причуды молодаго человѣка?

Говоря это онъ очень пристально глядѣлъ на Кенелма, и взглядъ его былъ взглядъ умнаго человѣка привыкшаго наблюдать лица тѣхъ съ кѣмъ онъ говоритъ. Рѣдко можно было встрѣтить на биржѣ или на базарѣ болѣе ловкаго дѣловаго человѣка чѣмъ мистеръ Бовиль.

— Я путешествую пѣшкомъ для своего удовольствія, сэръ, отвѣчалъ Кенелмъ быстро и недовѣрчиво взглянувъ на него.

— Разумѣется такъ, вскричалъ мистеръ Бовиль съ веселымъ смѣхомъ. — Но кажется что вы не отказываетесь и отъ экипажа и пони когда можете получить ихъ даромъ, ха, ха! Простите, это шутка.

Тутъ мистеръ Бовиль, все съ тѣмъ же добродушіемъ, быстро перевелъ разговоръ на общіе предметы: успѣхи земледѣлія, виды на будущій урожай, хлѣбную торговлю, биржевыя дѣла вообще, политику, состояніе націи. Кенелмъ почувствовалъ что онъ дѣлаетъ это чтобы заставить его проговориться и выпытать, и давалъ на все однословные отвѣты говорившіе о его невѣжествѣ во всѣхъ затронутыхъ вопросахъ; въ заключеніе, еслибы философскій наслѣдникъ фамиліи Чиллингли имѣлъ обыкновенія удивляться, онъ былъ бы пораженъ когда мистеръ Бовиль всталъ, потрепалъ его по плечу и сказалъ съ видомъ величайшаго удовольствія:

— Точь въ точь какъ я думалъ, сэръ; вы ничего не смыслите во всѣхъ этихъ предметахъ; вы родились и воспитаны джентльменомъ; ваша одежда не можетъ скрыть этого, сэръ. Эльзи была права. Другъ мой, оставь насъ на нѣсколько минутъ; мнѣ нужно кое о чемъ поговорить съ нашимъ молодымъ другомъ. Ты можешь пока приготовиться ѣхать со мной.

Эльзи встала изъ-за стола и послушно направилась къ двери. Тамъ она остановилась, обернулась и робко взглянула на Кенелма. Онъ естественно всталъ съ своего мѣста когда она встала и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ какъ бы для того чтобъ отворить ей дверь. Ихъ взгляды встрѣтились. Онъ не могъ объяснить себѣ этого боязливаго взгляда; онъ былъ нѣженъ, въ немъ была и мольба, и смиреніе, и защита; человѣкъ привычный къ побѣдамъ надъ женщинами могъ бы подумать что въ немъ было нѣчто болѣе, нѣчто въ чемъ былъ ключъ ко всему. Но это нѣчто болѣе было неизвѣстнымъ языкомъ для Кенелма Чиллингли.

Когда мущины остались одни, мистеръ Бовиль сѣлъ и указалъ Кенелму сдѣлать то же.

— Теперь, молодой человѣкъ, сказалъ онъ, — мы съ вами можемъ поговорить на свободѣ. Это ваше вчерашнее приключеніе можетъ сдѣлаться самымъ большимъ счастіемъ для васъ какого только вы могли ожидать.

— Я дѣйствительно счастливъ что могъ быть полезенъ вашей племянницѣ. Но ея собственное благоразуміе могло быть ея хранителемъ еслибъ она была одна и узнала, какъ узнала теперь, что мистеръ Комптонъ, сознательно или нѣтъ, обманулъ ее заставивъ думать что онъ не женатъ.

— Къ чорту мистера Комптона! Мы съ нимъ покончили. Я человѣкъ откровенный, и прямо приступлю къ дѣлу. Вы увезли мою племянницу; съ вами она пріѣхала въ эту гостиницу. Теперь когда она разказала мнѣ какъ вы превосходно дерзали себя, и что вашъ разговоръ и обращеніе были джентльменскіе, я чрезвычайно обрадовался. Я очень хорошо догадываюсь кто вы такой; вы сынъ джентльмена, можетъ-быть студентъ, не слишкомъ обремененный капиталами; вы поссорились съ отцомъ, и онъ не даетъ вамъ денегъ. Не перебивайте меня. Теперь, Эльзи добрая дѣвушка, красивая дѣвушка и можетъ быть хорошею женой; наконецъ, замѣтьте это, у нея 20.000 фунтовъ приданаго. Стало-быть положитесь на меня, и если вы не хотите чтобы ваши родители знали объ этомъ до сватьбы, такъ что имъ осталось бы только простить и благословить васъ, вы можете жениться на Эльзи прежде чѣмъ проговорить Джакъ Робинсонъ.

Въ первый разъ въ жизни Кенелма Чиллингли объялъ ужасъ, ужасъ и изумленіе. Челюсти его дрожали, языкъ онѣмѣлъ. Если волосы становятся когда-нибудь дыбомъ, то его волосы стали дыбомъ. Наконецъ со сверхъестественнымъ усиліемъ онъ вымолвилъ слово:

— Жениться!

— Да, жениться. Если вы джентльменъ, вы обязаны сдѣлать это. Вы компрометировали мою племянницу — уважаемую, добродѣтельную дѣвушку, сэръ, — сироту, но не беззащитную. Повторяю, вы вырвали ее изъ моихъ рукъ съ жестокостію и насиліемъ; убѣжали съ нею; а что бы сказалъ свѣтъ еслибъ узналъ объ этомъ? Повѣрилъ бы онъ вашему осторожному поведенію? поведенію которое можно объяснить единственно уваженіемъ какое вы чувствовали къ вашей будущей женѣ. И гдѣ вы найдете лучше? Гдѣ вы найдете дядю который захочетъ разстаться съ своею племянницей и двадцатью тысячами фунтовъ не спросивъ даже есть ли у васъ сикспенсъ? И дѣвушка влюблена въ васъ — я вижу; развѣ бы она разсталась такъ легко съ этимъ актеромъ, еслибъ вы не похитили ея сердца? Неужели вы разобьете это сердце? Нѣтъ, молодой человѣкъ, вы вовсе не негодяй. Дайте мнѣ вашу руку.

— Мистеръ Бовиль, сказалъ Кенелмъ, возвращаясь къ своему обычному спокойствію, — я несказанно польщенъ честью которую вы мнѣ предлагаете и не сомнѣваюсь что миссъ Эльзи достойна лучшаго мужа чѣмъ я. Но я имѣю непреодолимыя предубѣжденія противъ брачнаго состоянія. Человѣку съ такимъ взглядомъ на вещи, если онъ джентльменъ, какъ удостоили вы назвать меня, вовсе не слѣдуетъ жениться. Что же касается упрековъ противъ миссъ Элъзи, то даже въ телеграммѣ которую я послалъ вамъ я просилъ васъ прибыть къ молодому человѣку въ здѣшнюю гостиницу, такъ что настоящій полъ ея не извѣстенъ здѣсь, развѣ вы сами пожелаете открыть его. И…

Кенелмъ былъ прерванъ взрывомъ ярости со стороны дяди. Онъ затопалъ ногами, губы его покрылись пѣной, онъ сжалъ кулакъ и поднесъ его къ лицу Кенелма.

— Сэръ, вы смѣетесь надо мной: Джонъ Бовиль вовсе не такой человѣкъ чтобы надъ нимъ можно было смѣяться такимъ образомъ. Вы женитесь на этой дѣвушкѣ. Я не хочу тащить ее съ собой чтобъ она отравляла мою жизнь своими причудами и капризами. Вы увезли ее, и пусть она останется у васъ, а не то я переломаю вамъ всѣ кости!

— Переломайте, сказалъ Кенелмъ рѣшительно, но въ то же время оступая и становясь въ оборонительную позицію, что сразу охладило его противника. Мистеръ Бовиль опустился на стулъ и ударилъ себя по лбу. Кенелмъ поспѣшилъ воспользоваться достигнутымъ результатомъ и тихимъ голосомъ продолжалъ разсуждать:

— Когда вы успокоитесь и будете въ состояніи разсуждать съ обычнымъ благоразуміемъ, вы увидите къ какимъ ошибочнымъ заключеніямъ привело васъ весьма простительное желаніе устроить счастіе вашей племянницы, и, смѣю добавить, ваше желаніе вознаградить меня за то что вамъ угодно было назвать прекраснымъ поведеніемъ съ моей стороны. Вы ничего не знаете обо мнѣ. Можетъ-быть я обманщикъ и плутъ; можетъ-быть я имѣю всевозможныя дурныя качества: а вы довольствуетесь моимъ увѣреніемъ, или лучше сказать собственною вашею догадкой что я прирожденный джентльменъ чтобъ отдать за меня вашу племянницу съ 20.000 фунтовъ. Это временное заблужденіе ума съ вашей стороны. Позвольте мнѣ оставить васъ дабы вы успокоились.

— Стойте, сэръ, сказалъ мистеръ Бовиль, быстро перемѣнивъ тонъ, — я вовсе не такой сумасшедшій какимъ вы считаете меня. Но я слишкомъ поспѣшилъ и былъ слишкомъ грубъ. Тѣмъ не менѣе факты именно таковы какъ я ихъ выставилъ, и я не могу понять какимъ образомъ, будучи честнымъ человѣкомъ, вы не женитесь на моей племянницѣ. Что вы увезли ее, это было безъ сомнѣнія невиннымъ недоразумѣніемъ съ вашей стороны; но вѣдь это было, и въ случаѣ если это дѣло поступитъ къ мировому судьѣ, для васъ и для вашего семейства можетъ-быть много непріятностей. Только женитьбой можно поправить это. Позвольте, позвольте, я сознаюсь что поступилъ черезчуръ дѣловымъ образомъ приступая прямо къ дѣлу, и я теперь уже не говорю: женитесь на моей племянницѣ сейчасъ же. Вы видѣли ее переодѣтой и въ ложномъ положеніи. Сдѣлайте мнѣ визитъ въ Окделѣ, прогостите у меня мѣсяцъ, и если черезъ мѣсяцъ она не будетъ вамъ нравиться настолько чтобы вы могли сдѣлать ей предложеніе, я отпущу васъ, и ни слова больше объ этомъ.

Пока мистеръ Бовиль говорилъ это, Кенелмъ не видѣлъ и не слышалъ какъ дверь безшумно отворилась и Эльзи стояла на порогѣ. Прежде нежели Кенелмъ собрался отвѣчать, она вышла на средину комнаты, выпрямилась во весь ростъ, щеки ея горѣли, губы дрожали, и она воскликнула:

— Дядя, какой стыдъ!

Потомъ обращаясь къ Кенелму проговорила съ отчаяніемъ:

— О! вѣрьте что я ничего не знала объ этомъ! Она закрыла лицо обѣими руками и онѣмѣла.

Все что Кенелмъ получилъ рыцарскаго при крещеніи воспрянуло въ немъ. Онъ быстро приблизился къ ней, опустился на колѣни и взявъ ее за руку, проговорилъ:

— Я такъ же увѣренъ что слова вашего дяди были сказаны безъ вашего вѣдома какъ и въ томъ что вы женщина съ чистымъ сердцемъ и высокимъ умомъ, дружбою коей я долженъ гордиться. Мы еще увидимся.

Потомъ, опустивъ руку, онъ обратился къ мистеру Бовилю:

— Сэръ, вы не достойны того чтобъ имѣть попеченіе о вашей племянницѣ. Въ противномъ случаѣ она не сдѣлала бы неосторожности. Если у нея есть женщины родственницы, передайте имъ обязанность заботиться о ней.

— Есть! Есть! вскричала Эльзи: — Сестра моей покойной матери; отпустите меня къ ней.

— Женщина которая содержитъ школу! сказалъ мистеръ Бовиль насмѣшливо.

— Почему же бы не такъ? спросилъ Кенелмъ.

— Она никогда не хотѣла туда отправиться. Я предлагалъ ей годъ тому назадъ. Дѣвчонка не хочетъ идти въ школу.

— Теперь я хочу, дядя.

— Хорошо, въ такомъ случаѣ я тебя отправлю сейчасъ же, и надѣюсь что тебя посадятъ на хлѣбъ и на воду. Глупая! глупая! ты сама испортила свое счастье. Мистеръ Чиллингли, теперь когда миссъ Эльзи сама не желаетъ себѣ добра, я могу сознаться что я не такой сумашедшій какимъ вы считаете меня. Я былъ на праздникѣ въ замкѣ въ день вашего рожденія: мой братъ одинъ изъ арендаторовъ вашего отца. Я не узналъ васъ съ перваго раза вслѣдствіе внезапности нашей встрѣчи, и видя васъ въ этомъ платьѣ; но когда я шелъ домой мнѣ показалось что я васъ видалъ прежде, а сегодня, когда вы вошли въ комнату, а сразу узналъ васъ. Между нами вышла ссора и вы побили меня, и все благодаря этой идіоткѣ! Еслибъ она теперь не помѣшала мнѣ, она могла бы сдѣлаться миледи. Теперь прощайте, сэръ.

— Мистеръ Бовиль, вы предлагали мнѣ пожать вашу руку, дайте теперь руку и обѣщайтесь честнымъ словомъ которое даетъ одинъ боецъ другому что миссъ Эльзи тотчасъ же будетъ отвезена къ своей теткѣ, содержательницѣ школы, если она желаетъ этого. И послушайте, другъ мой (это онъ проговорилъ на ухо мистеру Бовилю): Мущина никогда не можетъ управлять женщиной. Пока женщина не выйдетъ замужъ, благоразумный человѣкъ оставляетъ ее на попеченіи женщинъ; когда же она будетъ замужемъ, она будетъ управлять своимъ мужемъ.

Кенелмъ вышелъ.

— О, мудрый молодой человѣкъ, прошепталъ дядя. — Эльзи, другъ мой, какъ же намъ ѣхать къ твоей теткѣ когда ты въ этомъ платьѣ?

Эльзи вздрогнула какъ бы очнувшись отъ столбняка, глаза ея были устремлены по направленію двери въ которую вышелъ Кенелмъ.

— Въ этомъ платьѣ, сказала она пренебрежительно, — вмѣсто этого платья можно достать другое въ магазинѣ.

— Да, бормоталъ мистеръ Бовиль, — этотъ юноша второй Соломонъ; если я не могу управлять Эльзи, она будетъ управлять своимъ мужемъ, если у нея когда-нибудь будетъ мужъ.

ГЛАВА VIII.

"Силы покровительствующія невинности и безбрачію, разсуждалъ самъ съ собою Кенелмъ, спасли меня отъ большой опасности. Будь это земноводное существо въ женскомъ платьѣ вмѣсто мужскаго когда она внезапно явилась подобно божеству въ драмѣ древнихъ, плохо пришлось бы рыбамъ моего герба. Хотя трудно предположить чтобы молодая дѣвушка по уши влюбленная въ мистера Комптона вчера могла обратить свои чувства на меня сегодня. Между тѣмъ она смотритъ такъ какъ будто бы она могла, что доказываетъ что никогда не слѣдуетъ довѣрять ни женскому сердцу, ни женскому взгляду. Человѣкъ никогда не долженъ замедлять свое удаленіе отъ женщинъ если онъ хочетъ достичь «приближенія къ ангеламъ.»

Кенелмъ разсуждалъ такимъ образомъ когда вышелъ изъ города въ коемъ подвергался такимъ искушеніямъ и испытаніямъ, и, направивъ свой одинокій путь по тропинкѣ извивавшейся между полями и лугами, прошелъ три мили по направленію къ каѳедральному городу, гдѣ полагалъ ночевать.

Онъ шелъ уже нѣсколько часовъ, и солнце стало склоняться за голубыми холмами на западѣ когда онъ приблизился къ свѣжему ручейку осѣненному перистыми ивами и серебристыми италіянскими тополями съ дрожащими листами. Соблазнясь тишиной и прохладой этого прекраснаго мѣста онъ расположился на берегу, вынулъ изъ своего ранца нѣсколько корокъ хлѣба, коими предусмотрительно запасся, и обмакивая ихъ въ прозрачную воду протекавшую по кремнистому руслу, наслаждался однимъ изъ тѣхъ блестящихъ обѣдовъ приправленныхъ аппетитомъ молодости на которые эпикурейцы промѣняли бы свои пиршества. Потомъ склонясь на берегу и обрывая дикій тимьянъ, который ростетъ роскошнѣе и ароматнѣе подъ лѣсистымъ покровомъ, лишь бы въ сосѣдствѣ была вода, озеро или ручеекъ, онъ погрузился въ то состояніе среднее между мыслями и сновидѣніями которое называютъ мечтами. Въ нѣкоторомъ разстояніи слышны были тихіе звуки косъ, воздухъ вѣявшій ему въ лицо былъ напоенъ сладкимъ благоуханіемъ свеже-скошевнаго сѣна.

Легкій ударъ по плечу заставилъ его очнуться. Обернувъ лѣниво голову онъ увидѣлъ веселое привѣтливое лицо на богатырскихъ плечахъ и услышалъ пріятный голосъ который сказалъ:

— Молодой человѣкъ, если вы не очень устали, не хотите ли помочь намъ убирать сѣно? У насъ очень мало рукъ, а я боюсь что скоро пойдетъ славный дождь.

Кенелмъ всталъ, отряхнулся, посмотрѣлъ съ важностію на говорившаго и сказалъ съ обычною своею сентенціозностью:

— Человѣкъ рожденъ для того чтобы помогать своимъ ближнимъ, въ особенности же убирать сѣно пока свѣтитъ солнце. Я къ вашимъ услугамъ.

— Вотъ такъ славный малый! Я вамъ очень благодаренъ. Видите ли, я разчитывалъ на артель косцовъ, но ихъ нанялъ другой фермеръ. Вотъ сюда, — и пробираясь сквозь кустарникъ онъ вышелъ, сопровождаемый Кенелмомъ, на обширный лугъ, одну треть котораго еще косили, остальное же пространство было занято лицами обоего пола которыя ворошили и раскидывали уже скошенную траву. Къ послѣднимъ присоединился Кенелмъ, и раздѣвшись до рукавовъ рубашки, началъ ворошить и раскидывать подобно другимъ, съ обычнымъ ему видомъ меланхолической покорности судьбѣ. Сначала онъ неловко владѣлъ непривычнымъ орудіемъ, но занятіе всевозможными атлетическими упражненіями развило въ немъ ловкость, и вскорѣ онъ превзошелъ другихъ въ усердіи и чистотѣ съ какими исполнялъ свою работу. Что-то, можетъ-быть его наружность, можетъ-быть то обстоятельство что онъ былъ пришлецъ, привлекло къ нему вниманіе работавшихъ женщинъ, и одна очень красивая дѣвушка, бывшая къ нему ближе другихъ, попробовала начать разговоръ.

— Это ново для васъ, сказала она улыбаясь.

— Ничто не ново для меня, отвѣчалъ Кенелмъ грустно. — Но позвольте мнѣ замѣтить что дабы дѣлать дѣло хорошо, нужно дѣлать заразъ только одно дѣло. Я пришелъ сюда убирать сѣно, а не разговаривать.

— Вотъ какъ! изумленно проговорила дѣвушка и отвернулась кивнувъ своею хорошенькою головкой.

«Пожалуй у этой тоже есть дядя», подумалъ Кенелмъ.

Фермеръ, принимавшій также участіе въ работѣ, находясь то тамъ то здѣсь чтобы присматривать за всѣмъ, съ большимъ одобреніемъ замѣтилъ добросовѣстное стараніе Кенелма, и когда дневная работа кончалась, онъ по жалъ ему руку, оставивъ въ его ладони двухшиллинговую монету. Наслѣдникъ Чиллингли посмотрѣлъ на полученную плату и перевернулъ монету между большимъ и указательнымъ пальцами лѣвой руки.

— Или мало? сказалъ фермеръ язвительно.

— Извините, отвѣчалъ Кенелмъ. — Сказать правду, это первыя деньги которыя я заработалъ своимъ трудомъ, и я смотрю на нихъ съ любопытствомъ и уваженіемъ. Но если это не оскорбитъ васъ, я бы попросилъ вмѣсто денегъ дать мнѣ поужинать, такъ какъ я не ѣлъ ничего кромѣ хлѣба и воды съ самаго утра.

— Вы получите и деньги и ужинъ, сказалъ фермеръ весело. — А если захотите остаться и помогать намъ пока мы уберемъ все сѣно, я думаю что моя добрая жена найдетъ для васъ лучшую постель чѣмъ вы можете получить на постояломъ дворѣ въ деревнѣ, если только тамъ можно получить какую-нибудь.

— Вы очень добры. Но прежде чѣмъ я приму ваше гостепріимство, позвольте мнѣ одинъ вопросъ: есть у васъ племянницы?

— Племянницы! повторилъ фермеръ, машинально опуская руки въ карманы шароваръ какъ бы ища чего тамъ, — племянницы! Что вы хотите сказать? Можетъ-быть такъ называется по-модному мѣдь?

— Не мѣдь, а можетъ-быть мишура. Я говорилъ безъ всякой метафоры, я вообще избѣгаю племянницъ вслѣдствіе отвлеченнаго принципа подтвержденнаго опытомъ.

Фермеръ посмотрѣлъ на него во всѣ глаза и подумалъ что умственныя способности его новаго друга не находятся въ такомъ же добромъ здоровьи какъ физическія. Однакоже онъ отвѣтилъ съ усмѣшкой:

— Успокойтесь. У меня только одна племянница, да и та замужемъ за желѣзнымъ торговцемъ и живетъ въ Экстерѣ.

Войдя въ домъ хозяинъ провелъ Кенелма прямо въ кухню и закричалъ обращаясь къ красивой среднихъ лѣтъ женщинѣ, которая вмѣстѣ съ толстою служанкой занималась приготовленіемъ кушанья:

— Послушай, старуха! Я привелъ къ тебѣ гостя который отлично заработалъ себѣ ужинъ; онъ работалъ за двоихъ, и я обѣщалъ ему также дать постель.

Жена фермера быстро обернулась.

— Ужинать милости просимъ, а насчетъ постели, сказала она съ сомнѣніемъ, — я право не знаю.

Въ то же время глаза ея остановились на Кенелмѣ. Наружность его такъ мало походила на то что она ожидала встрѣтить въ захожемъ косцѣ что она невольно присѣла и прибавила измѣнивъ голосъ:

— Джентльменъ можетъ помѣститься въ комнатѣ для гостей, только нужно нѣсколько времени чтобы привести ее въ порядокъ: ты знаешь, Джонъ, что вся мебель покрыта чехлами.

— Ну, для этого будетъ довольно времени, вѣдь онъ не пойдетъ на нашесть до ужина.

— Разумѣется нѣтъ, сказалъ Кенелмъ, ощущая пріятный запахъ кушанья.

— А гдѣ дѣвочки? спросилъ фермеръ.

— Онѣ были здѣсь минутъ пять тому назадъ, и пошли наверхъ переодѣться.

— Какія дѣвочки? запнулся Кенелмъ отступая къ двери. — Вы кажется сказали что у васъ нѣтъ племянницъ.

— Но я не говорилъ что у меня нѣтъ дочерей. Развѣ вы и ихъ боитесь?

— Сэръ, отвѣчалъ Кенелмъ вѣжливо и ловко отклоняя этотъ вопросъ, — если ваши дочери похожи на свою мать, вы не можете сказать чтобъ онѣ не были опасны.

— Вотъ какъ! воскликнулъ фермеръ, между тѣмъ какъ жена его улыбалась и краснѣла; — это такъ складно сказано какъ будто бы вы исходили все графство. Я догадываюсь что должно-быть не между косцами вы учились обращенію, и можетъ-быть я слишкомъ свободно держалъ себя съ высшимъ.

— Какъ! сказалъ любезно Кенелмъ: — вы хотите сказать что поступили слишкомъ свободно съ вашими шиллингами? Простите меня пожалуста, но я думаю что вы не получите назадъ вашихъ шиллинговъ. Я меньше вашего видалъ въ жизни, но опытность моя учитъ что когда человѣкъ разстанется со своими деньгами, будь это для высшихъ или для низшихъ, ему ужь не случается увидать ихъ опять.

При этомъ афоризмѣ фермеръ чуть не лопнулъ со смѣха; жена его захохотала и даже служанка-на-всѣ-руки захихикала. Кенелмъ сохраняя свою невозмутимую важность сказалъ самъ себѣ:

— Остроуміе заключается въ эпиграматическомъ выраженіи ходячихъ истинъ, и самое ничтожное замѣчаніе о достоинствѣ денегъ можетъ разчитывать на такой же успѣшный пріемъ какъ и ничтожное замѣчаніе о недостаткахъ женщинъ. Слѣдовательно я, самъ не замѣчая этого, обладаю остроуміемъ.

Въ это время фермеръ дотронулся до его плеча — дотронулся, а не ударилъ его по плечу, какъ бы сдѣлалъ это десять минутъ назадъ — и сказалъ:

— Не будемъ мѣшать хозяйкѣ, не то останемся безъ ужина. Я пойду заглянуть подъ навѣсъ на коровъ. Вы знаете толкъ въ коровахъ?

— Да, коровы доставляютъ сливки и масло. Лучшія коровы тѣ которыя при наименьшихъ издержкахъ даютъ лучшія сливки и масло. Но какимъ образомъ сливки и масло могутъ быть производимы такъ дешево чтобы появляться за завтракомъ бѣдныхъ людей, это вопросъ предстоящій рѣшенію реформированнаго парламента и либеральной администраціи. А пока не будемъ откладывать ужина.

Фермеръ и его гость вышли изъ кухни на дворъ фермы.

— Вы совсѣмъ чужой въ этихъ мѣстахъ?

— Совершенно.

— Вы даже не знаете моего имени?

— Нѣтъ; я слышалъ только что жена называла васъ Джономъ.

— Меня зовутъ Джонъ Сондерсонъ.

— А! Значитъ вы происходите изъ сѣверныхъ провинцій. Потому-то вы такой умный и ловкій. Имена оканчивающіяся на son (сынъ) большею частію принадлежатъ потомкамъ Датчанъ, которымъ король Алфредъ, Господь ему прости, мирно уступилъ только шестнадцать англійскихъ графствъ. А когда Датчанинъ называется такого-то сынъ, это означаетъ что онъ былъ сыномъ такого-то.

— Вотъ какъ! Я никогда не слыхалъ этого прежде.

— Еслибъ я думалъ что вы слышали, я бы не говорилъ этого.

— Теперь я сказалъ вамъ какъ меня зовутъ, а васъ какъ?

— Умный человѣкъ задаетъ вопросы, а глупый на нихъ отвѣчаетъ. Предположите на минуту что я не глупъ.

Фермеръ Сондерсонъ почесалъ голову и казался больше сбитымъ съ толку нежели подобало потомку Датчанина водвореннаго королемъ Алфредомъ на сѣверѣ Англіи.

— Бросимъ это, сказалъ онъ наконецъ, — но я думаю что вы также Йоркширецъ.

— Человѣкъ, самое разумное изо всѣхъ животныхъ, приписываетъ одному себѣ преимущество думать, осуждая другихъ животныхъ на низшія механическія дѣйствія называемыя инстинктомъ. Но такъ какъ инстинкты безошибочны, а мысли по большей части бываютъ ложны, то человѣку нечѣмъ особенно похвалиться, согласно его собственному опредѣленію. Когда вы говорите: я думаю, и считаете достовѣрнымъ что я Йоркширецъ, вы то ошибаетесь: я не Йоркширецъ. А довѣрившись инстинкту не можете ли вы угадать когда мы будемъ ужинать? Коровы, которыхъ вы собираетесь навѣстить, угадываютъ время когда ихъ будутъ кормить.

Фермеръ сказалъ съ чувствомъ превосходства предъ гостемъ которому онъ дѣлаетъ одолженіе ужиномъ:

— Черезъ десять минутъ.

Потомъ помолчавъ онъ прибавилъ заискивающимъ тономъ, какъ бы боясь чтобъ его не сочли слишкомъ простымъ человѣкомъ:

— Мы ужинаемъ не въ кухнѣ. Мой отецъ дѣлалъ такъ и я тоже пока не былъ женатъ; но моя Бессъ, хотя лучшая фермерская жена изо всѣхъ что когда-нибудь носили кожаные башмаки, была дочь купца и воспитана иначе. У нея, видите ли, было не мало денегъ; но еслибъ этого и не было, я не хотѣлъ бы чтобъ ея родные говорили что я унизилъ ее, — такъ что мы ужинаемъ всегда въ комнатѣ.

Кенелмъ отвѣчалъ:

— Прежде всего важно чтобы вообще имѣть ужинъ. Если же ужинъ есть, то человѣкъ можетъ больше преуспѣвать въ жизни если онъ ужинаетъ въ комнатѣ нежели въ кухнѣ. А пока я вижу здѣсь колодезь, тѣмъ временемъ какъ вы сходите посмотрѣть коровъ, я останусь здѣсь и вымою себѣ руки.

— Послушайте. Вы, какъ я вижу, острый малый и далеко не глупый. У меня есть сынъ, добрый парень, но слишкомъ много о себѣ думаетъ и хочетъ быть выше другихъ. Вы бы сдѣлали мнѣ большое одолженіе и ему также еслибъ посбили съ него спѣси.

Кенелмъ, который въ это время занялся умываньемъ, вмѣсто отвѣта кивнулъ только головой. Но такъ какъ онъ рѣдко упускалъ случай размышлять, то сказалъ самъ себѣ умывая лицо изъ-подъ жолоба:

Нечего удивляться что всякій маленькій человѣкъ съ удовольствіемъ думаетъ какъ бы пособить того кто больше его, когда отецъ проситъ чужаго человѣка принизить его сына за то только что тотъ не считаетъ себя маленькимъ. Отъ этого свойства человѣческой природы происходитъ то что критика благоразумно оставляетъ свои претензіи быть наукою анализа и становится прибыльнымъ ремесломъ. Она разчитываетъ на удовольствіе испытываемое читателями когда принимаютъ человѣка.

ГЛАВА IX.

Домъ фермера былъ красивый, славный домъ, какой можетъ хорошо поддерживаться при двухъ или трехъ стахъ акровъ довольно хорошей земли, довольно хорошо обрабатываемой арендаторомъ стараго покроя, который хотя и не употреблялъ жатвенныхъ машинъ и паровыхъ плуговъ и не производилъ химическихъ опытовъ, но положивъ достаточный капиталъ на свою землю получалъ съ этого капитала хорошіе проценты. Ужинъ былъ накрытъ въ просторной хотя не высокой комнатѣ, со стеклянною дверью, отворенною настежъ, также какъ и рѣшетчатыя окна выходившія въ садъ, наполненный тѣми старыми англійскими цвѣтами которые въ настоящее время вытѣсняются изъ садовъ цвѣтами съ большими претензіями и безконечно менѣе душистыми. Въ одномъ углу была бесѣдка осѣненная жимолостью, супротивъ ея стоялъ рядъ ульевъ. Комната имѣла видъ удобства и того изящества которое свидѣтельствуетъ о женской заботливости. Полки были подвязаны къ стѣнѣ голубыми лентами и наполнены маленькими книжками въ красивыхъ переплетахъ; на окнахъ стояли горшки съ цвѣтами; въ углу маленькое фортепіано; стѣны были украшены частію портретами магнатовъ графства и призовыхъ быковъ, частію вышитыми шерстями рамками въ коихъ помѣщались стихи нравственнаго содержанія и имена и дни рожденія бабушки фермера, его матери, жены и дочерей. Надъ каминомъ было небольшое зеркало, а надъ нимъ висѣли трофеи охоты за лисицей; въ одномъ изъ угловъ комнаты помѣщался стеклянный буфетъ наполненный старымъ китайскимъ, индійскимъ и англійскимъ фарфоромъ.

Общество состояло изъ фермера, его жены, трехъ пригожихъ дочерей и блѣднаго худощаваго парня лѣтъ двадцати, единственнаго сына, который имѣлъ отвращеніе къ хозяйству: онъ получилъ воспитаніе въ грамматической школѣ и былъ высокаго мнѣнія объ успѣхахъ умственнаго развитія и прогрессѣ настоящаго времени.

Кенелмъ, будучи солиднѣйшимъ изъ смертныхъ, былъ однако же менѣе всего застѣнчивъ. Въ самомъ дѣлѣ, застѣнчивость обыкновенно есть признакъ сильно развитаго самолюбія; а этого качества у молодаго Чиллингли было едва ли болѣе чѣмъ у Трехъ Рыбъ его герба. Въ этомъ обществѣ онъ чувствовалъ себя совершенно какъ дома; стараясь только чтобъ его вниманіе было одинаково распредѣлено между всѣми тремя дочерьми, дабы избѣжать подозрѣнія въ исключительномъ предпочтеніи одной изъ нихъ. «Въ числахъ спасеніе», думалъ онъ, «особливо же въ нечетныхъ. Три І'раціи никогда не выходили замужъ, равно какъ и девять Музъ.»

— Я догадываюсь что молодыя особы любятъ музыку, сказалъ Кенелмъ взглянувъ на фортепіано.

— Да, я очень люблю музыку, сказала старшая, отвѣчая за другихъ.

Фермеръ, накладывая на тарелку гостя вареной говядины съ картофелемъ, сказалъ:

— Теперь ужь далеко не то что было когда я былъ мальчикомъ; тогда только самые значительные арендаторы учили дочерей на фортепіано и посылали сыновей въ хорошія школы. А теперь и мы, маленькіе люди, стараемся подвинуть нашихъ дѣтей ступеньки на двѣ повыше на той лѣстницѣ гдѣ стоимъ сами.

— Учитель за границей, сказалъ сынъ, съ выраженіемъ мудреца вносящаго оригинальный афоризмъ въ сокровищницу философіи.

— Несомнѣнно что въ настоящее время культура распредѣляется болѣе равномѣрно чѣмъ въ прошломъ поколѣніи, сказалъ Кенелмъ. — Люди всѣхъ сословій произносятъ одни и тѣ же общія мѣста совершенно въ томъ же синтаксическомъ построеніи. И по мѣрѣ того какъ распространяется демократизація разумѣнія — одинъ мой пріятель докторъ говорилъ мнѣ что болѣзни составлявшія прежде исключительную принадлежность того что называется аристократіей (хотя я право не знаю что бы значило это слово на чистомъ англійскомъ языкѣ) теперь распространяются также между простыми гражданами — Tic-douloureux и другія нервныя болѣзни появляются въ изобиліи. И человѣческая порода, по крайней мѣрѣ въ Англіи, становится болѣе слабою и изнѣженною. Есть басня о человѣкѣ который доживъ до чрезмѣрной старости превратился въ кузнечика. Англія очень стара и очевидно, приближается къ степени развитія кузнечика. Можетъ-статься мы ѣдимъ не такъ много мяса какъ наши предки. Смѣю просить васъ дать мнѣ еще ломтикъ?

Замѣчанія Кенелма превосходили пониманіе его слушателей. Но сынъ фермера, принимая ихъ за оскорбленіе просвѣщенному духу времени, вспыхнулъ и сказалъ нахмуривъ брови:

— Надѣюсь, сэръ, что вы не врагъ прогресса.

— Это смотря по тому; напримѣръ я предпочитаю оставаться здѣсь, гдѣ мнѣ хорошо, чѣмъ идти далѣе, чтобъ было хуже.

— Славно сказано! воскликнулъ фермеръ.

Не удостоивъ обратить вниманія на этотъ перерывъ, сынъ въ отвѣтъ на возраженія Кенелма сказалъ насмѣшливо:

— Вы кажется хотѣли сказать что будетъ хуже если идти вмѣстѣ со временемъ.

— Я боюсь что тутъ нѣтъ выбора, приходится идти вмѣстѣ со временемъ; но когда мы дойдемъ до того что идти далѣе значитъ приближаться къ старости, мы вѣроятно не посѣтовали бы на время еслибъ оно благоволило пріостановиться; и всѣ хорошіе доктора совѣтуютъ не торопить его.

— Въ нашей странѣ нѣтъ признаковъ старости, и благодаря Бога мы не стоимъ на мѣстѣ.

— Кузнечики никогда не стоятъ на мѣстѣ; они всегда скачутъ и прыгаютъ, совершая то что они считаютъ прогрессомъ, до тѣхъ поръ (если разумѣется не попадутъ въ воду и не будутъ преждевременно съѣдены карпомъ или лягушкой) пока умрутъ отъ истощенія, естественнаго послѣдствія скаканья и прыганья. Смѣю ли просить васъ, мистрисъ Сондерсовъ, положить мнѣ кусочекъ рисоваго пуддинга?

Фермеръ хотя и не вполнѣ понялъ метафорическій способъ доказательствъ Кенелма, но былъ въ восторгѣ что его мудрый сынъ казался еще болѣе поставленъ въ тупикъ чѣмъ онъ самъ, и воскликнулъ весело:

— Бобъ, сынъ мой — Бобъ! гость нашъ немножко мудренъ для тебя!

— О нѣтъ, сказалъ Кенелмъ скромно. — Я искренно увѣренъ что мистеръ Бобъ былъ бы еще гораздо болѣе умнымъ и почтеннымъ человѣкомъ, и былъ бы гораздо дальше отъ состоянія кузнечика, еслибъ меньше думалъ и больше ѣлъ пуддинга.

Послѣ ужина фермеръ предложилъ Кенелму глиняную трубку набитую табакомъ, которую этотъ искатель приключеній принялъ съ обычною готовностью покоряться всѣмъ невзгодамъ жизни; и все общество, исключая мистрисъ Сондерсонъ, разбрелось по саду. Кенелмъ съ мистеромъ Сондерсономъ помѣстились въ бесѣдкѣ изъ жимолости; дѣвушки и защитникъ прогресса остались въ цвѣтникѣ. Ночь была тихая и прекрасная, освѣщенная полною луной. Фермеръ сидѣлъ глядя на свои луга и мирно покуривая трубку. Кенелмъ послѣ третьей затяжки отложилъ трубку въ сторону и взглянулъ украдкой на трехъ грацій. Омѣ представляли красивую группу собравшуюся близь замолкшихъ ульевъ; младшія сидѣли на травѣ окоймлявшей цвѣточныя куртины, положивъ руки на плечи другъ другу; старшая стояла позади, и лунный свѣтъ мягко скользилъ по ея каштановымъ волосамъ. Молодой Сондерсонъ безпокойно бродилъ взадъ и впередъ въ сторонѣ по дорожкѣ усыпанной гравіемъ.

«Странная вещь, разсуждалъ Кенелмъ, на дѣвушекъ пріятно посмотрѣть когда ихъ нѣсколько, двѣ или три вмѣстѣ; но если отдѣлить одну изъ нихъ отъ общей группы, окажется что она безобразна какъ палка. Желалъ бы я знать считаетъ ли этотъ буколическій кузнечикъ помѣшанный на прыжкахъ и скачкахъ которые онъ именуетъ прогрессомъ, считаетъ ли онъ общество мормоновъ въ числѣ доказательствъ преуспѣянія цивилизаціи. Многое можно сказать въ пользу цѣлой толпы женъ также какъ и за покупку цѣлой кучи дешевыхъ бритвъ. Нѣтъ ничего невозможнато что изъ дюжины найдется одна хорошая. Кромѣ того цѣлый букетъ разнообразныхъ цвѣтовъ съ поблекшимъ листомъ тамъ и сямъ гораздо пріятнѣе для глазъ чѣмъ монотонное зрѣлище одной и той же жены. Но можетъ-быть эти размышленія дурны, перемѣнимъ ихъ.»

— Фермеръ, сказалъ онъ вслухъ, — я думаю что ваши красавицы дочки слишкомъ нѣжны чтобы помогать вамъ много. Я не видалъ ихъ на сѣнокосѣ.

— Нѣтъ, онѣ была тамъ, только въ сторонѣ, въ задней части луга. Я не желалъ чтобъ онѣ были вмѣстѣ съ другими дѣвушками; многія изъ нихъ пришли издали, и хоть я ничего не знаю про нихъ дурнаго, но какъ не знаю ничего и хорошаго, то я счелъ за лучшее отдѣлить моихъ дочерей къ сторонкѣ.

— А по-моему было бы благоразумнѣе держать вашего сына въ сторонѣ отъ нихъ. Я видѣлъ его въ толпѣ этихъ нимфъ.

— Я не думаю, сказалъ фермеръ задумчиво и вынимая изо рта трубку, — чтобы малообразованныя дѣвушки могли больше повредить парню чѣмъ благовоспитаннымъ дѣвушкамъ, по крайней мѣрѣ моя жена не думаетъ этого. Отдѣляй хорошихъ дѣвушекъ отъ дурныхъ, говоритъ она, и хорошія дѣвушки никогда не испортятся. И вы согласитесь съ этимъ когда будете имѣть своихъ дочерей.

— Не дожидаясь этого времени, которое, надѣюсь, никогда не придетъ, я могу признать мудрость замѣчанія вашей превосходной жены. Мое мнѣніе что женщина можетъ легче дѣлать зло другимъ женщинамъ, если, разумѣется, она не можетъ существовать не дѣлая зла тому или другому.

— И добра также, сказалъ весело фермеръ, стукнувъ по столу. — Что бы мы были безъ женщинъ?

— Я думаю было бы гораздо лучше, сэръ. Адамъ былъ чистъ какъ золото, и не имѣлъ никакого искушенія ни въ умѣ, ни въ желудкѣ, пока Евва не соблазнила его съѣсть сырое яблоко.

— Молодой человѣкъ, ты былъ обманутъ въ любви. Теперь я вижу это. Потому-то ты и смотришь такъ грустно.

— Грустно! Видали ли вы человѣка обманутаго въ любви который смотрѣлъ бы менѣе грустно чѣмъ я когда я ѣлъ пуддингъ?

— Да! про тебя можно сказать что ты славно владѣешь ножомъ съ вилкой.

При этомъ фермеръ сталъ внимательно всматриваться въ Кенелма, послѣ чего сказалъ болѣе почтительнымъ тономъ:

— Знаете что вы ставите меня въ затрудненіе?

— Очень можетъ быть. Я знаю что я самъ себя затрудняю. Скажите въ чемъ дѣло.

— Глядя на ваше платье, и…

— И вспоминая два шиллинга что вы дали мнѣ? Ну…

— Я принялъ васъ сначала за сына скромнаго фермера въ родѣ меня. А теперь, судя по вашему разговору, я думаю что вы студентъ, пожалуй джентльменъ. Не такъ ли?

— Дорогой мистеръ Сондерсонъ, я началъ путешествіе, что было очень недавно, съ твердымъ намѣреніемъ не лгать. Но я сомнѣваюсь можетъ ли человѣкъ долго прожить на семъ свѣтѣ не убѣдившись что способность лгать вложена въ него природой какъ необходимое средство самохраненія. Если вы будете предлагать мнѣ вопросы обо мнѣ, я убѣжденъ что я солгу. Итакъ можетъ-быть лучше для насъ обоихъ если я откажусь отъ постели которую вы предложили мнѣ и переночую гдѣ-нибудь подъ заборомъ.

— Вотъ еще! Я вовсе не желаю знать о чужихъ дѣлахъ больше того что мнѣ скажутъ. Оставайтесь и кончайте уборку сѣна. А вотъ что я вамъ скажу: я очень радъ что вы не обращаете вниманія на дѣвушекъ; я видѣлъ какъ одна очень красивая пробовала пококетничать съ вами, и еслибы вы не были осторожны, она могла бы ввести васъ въ большую бѣду.

— Какъ? Развѣ она хочетъ убѣжать отъ своего дяди?

— Дяди! Богъ съ вами; она живетъ не у дяди. Она живетъ у отца, и не слышно чтобъ она хотѣла убѣжать. Джесси Уайльзъ — ее такъ зовутъ — славная дѣвушка и всѣмъ нравится, можетъ-быть немножко черезчуръ; но она знаетъ что она красавица и позволяетъ за собой ухаживать.

— Такъ дѣлаютъ всѣ женщины, будь онѣ красавицы или нѣтъ. Но я все-таки не понимаю какимъ образомъ Джесси Уайльзъ могла бы ввести меня въ бѣду.

— Дѣло въ томъ что здѣсь есть одинъ огромный молодецъ который съума сошелъ по ней; и если онъ замѣтитъ что кто-нибудь слишкомъ къ ней внимателенъ, онъ изобьетъ того человѣка до полусмерти. Вотъ, молодой человѣкъ, отъ чего вы избавились.

— Гм! А что говоритъ дѣвушка о такихъ доказательствахъ привязанности? Любитъ ли она больше этого человѣка за то что онъ бьетъ другихъ обожателей до полусмерти?

— Бѣдное дитя! Нѣтъ, она его видѣть не можетъ. Но онъ поклялся что она ни за кого другаго не выйдетъ замужъ. А если сказать правду, я подозрѣваю что Джесси слишкомъ свободно держится съ другими чтобъ отвлечь подозрѣнія этого буяна отъ одного человѣка, котораго, я думаю, она любитъ: бѣдный больной молодой человѣкъ, который искалѣчился по несчастному случаю и котораго Томъ Боульзъ можетъ убить однимъ мизинцемъ.

— Это поистинѣ интересно! воскликнулъ Кенелмъ обнаруживая что-то похожее на оживленіе. — желалъ бы я познакомиться съ этимъ ужаснымъ влюбленнымъ.

— Это очень легко, сказалъ фермеръ насмѣшливо. — Стоитъ вамъ только прогуляться съ Джесси Уайльзъ послѣ солнечнаго заката, и вы узнаете Тома Боульза настолько что не забудете въ цѣлый мѣсяцъ.

— Очень вамъ благодаренъ за ваше сообщеніе, сказалъ Кенелмъ мягкимъ и задумчивымъ голосомъ. — Надѣюсь воспользоваться имъ.

— Ладно. Только мнѣ жалко будетъ если съ тобою случится бѣда; когда Томъ Боульзъ разозлится съ нимъ такъ же опасно встрѣчаться какъ съ бѣшенымъ быкомъ. А теперь, такъ какъ намъ завтра надо рано вставать, я пойду загляну въ конюшню и сейчасъ же спать. Совѣтую и вамъ сдѣлать то же.

— Благодарю васъ что напомнили. Дочери ваши какъ видно ужь ушли. Покойной ночи.

Проходя чрезъ садъ Кенелмъ встрѣтилъ молодаго Сондерсона.

— Я боюсь, сказалъ защитникъ прогресса, — что вы нашли хозяина страшно отсталымъ. О чемъ вы толковали съ нимъ?

— О дѣвушкахъ, сказалъ Кенелмъ, — предметъ всегда страшный, но не всегда отсталый.

— О дѣвушкахъ, хозяинъ толковалъ о дѣвушкахъ! Вы шутите.

— Я бы желалъ шутить, но я никогда не могъ съ тѣхъ поръ какъ явился на свѣтъ. Даже въ люлькѣ я чувствовалъ что жизнь очень серіозная вещь и никогда не позволялъ себѣ шутить. Я очень хорошо помню мой первый пріемъ кастороваго масла. Вы, мистеръ Бобъ, также безъ сомнѣнія извѣдали это предвкушеніе сладостей жизни. Углы вашихъ губъ, опущенные къ низу, съ тѣхъ поръ сохранили строгое выраженіе. Также какъ и я вы обладаете степеннымъ характеромъ и не имѣете склонности къ шуткамъ. Энтузіастъ прогресса по необходимости становится человѣкомъ въ высшей степени недовольнымъ настоящимъ порядкомъ вещей; а постоянное недовольство исключаетъ минутное увлеченіе шуткою.

— Перестаньте молоть вздоръ пожалуста, сказалъ Бобъ густымъ и наставительнымъ тономъ, — и скажите мнѣ прямо, не говорилъ ли отецъ чего-нибудь особеннаго обо мнѣ?

— Ни слова; единственный мущина о которомъ было говорено нѣчто особое это Томъ Боульзъ.

— Какъ, о забіякѣ Томѣ который приводитъ въ ужасъ всю окрестность! А, я догадываюсь, старикъ боится чтобы Томъ не поссорился со мной. Но Джесси Уайльзъ вовсе не стоитъ чтобъ изъ-за нея ссориться съ этимъ животнымъ. Это вопіющій стыдъ для государства….

— Что! Государство должно было поощрять его героизмъ или удерживать его излишнюю пылкость?

— Вздоръ! Стыдъ для государства что оно не принудило его отца посылать его въ школу. Еслибъ образованіе было всеобщимъ….

— Вы думаете что тогда не было бы скотовъ въ частности. Можетъ-быть и такъ, но въ Китаѣ образованіе всеобщее, также какъ и битье палками. Мнѣ кажется впрочемъ вы упомянули о заграничномъ учителѣ и сказали что просвѣщеніе въ настоящее время въ полномъ ходу.

— Да, въ городахъ, но не въ отсталыхъ земледѣльческихъ округахъ; и это мое несчастіе. Я чувствую себя здѣсь потеряннымъ, одинокимъ. Во мнѣ есть кое-что, но это можетъ обнаружиться только при встрѣчѣ съ одинаково развитыми умами. Сдѣлайте мнѣ одно одолженіе; сдѣлаете?

— Съ величайшимъ удовольствіемъ.

— Растолкуйте хозяину чтобъ онъ не надѣялся что окончивъ ученіе я стану пахать землю или пасти свиней. Манчестеръ вотъ мое мѣсто.

— Почему Манчестеръ?

— Потому что у меня есть тамъ родственники которые доставятъ мнѣ мѣсто клерка, если хозяинъ согласится. А Манчестеръ управляетъ Англіей.

— Мистеръ Бобъ Сондерсонъ, я постараюсь исполнить ваше желаніе. Мы живемъ въ свободной странѣ, гдѣ каждый можетъ избирать для себя дорогу, и если человѣкъ въ конецъ пропадетъ, его не будетъ тяготить мысль что другой довелъ его до этого противъ его собственной воли. Ему некого будетъ упрекать кромѣ самого себя. А это, мистеръ Бобъ, большое утѣшеніе. Если попавъ въ затрудненіе мы упрекаемъ другихъ, мы безсознательно становимся несправедливы, злобны, безрадостны, даже мстительны. Мы предаемся чувствамъ которыя могутъ испортить характеръ. Но если мы упрекаемъ только себя самихъ, мы становимся скромны и ощущаемъ раскаяніе. Мы снисходительны къ другимъ. И поистинѣ самообвиненіе есть полезное упражненіе совѣсти которому хорошій человѣкъ предается ежедневно въ теченіе своей жизни. А теперь не покажете ли вы мнѣ комнату гдѣ я могу уснуть и забыть на нѣсколько часовъ что я существую, — самое лучшее что можетъ случиться съ нами въ семъ свѣтѣ, дорогой мистеръ Бобъ! Нѣтъ ничего пріятнѣе въ нашей жизни какъ забыть о ней совершенно положивъ голову на подушку.

Молодые люди вошли въ домъ дружелюбно, рука въ руку. Дѣвушки удалились еще прежде, но мистрисъ Сондерсонъ дожидалась чтобы проводить своего гостя въ комнату для гостей, хорошенькую комнату которая была отдѣлана двадцать два года тому назадъ по случаю женитьбы фермера, отдѣлана на счетъ матери мистрисъ Сондерсонъ на случай ея пріѣзда. Комната съ канифасными занавѣсками на окнахъ и клѣтчатыми обоями смотрѣла свѣжо и ново будто только вчера отдѣланная и меблированная.

Оставшись одинъ, Кенелмъ раздѣлся и прежде чѣмъ лечь съ постель обнажилъ свою правую руку и согнувъ ее съ важностію разсматривалъ ея мускульное развитіе, проводя лѣвою рукой по той выпуклости въ верхней части руки что въ просторѣчіи называется пирогомъ. Будучи повидимому доволенъ размѣрами и твердостію этого важнаго для бойцовъ мускула, онъ прошепталъ съ кротостію:

— Боюсь что мнѣ придется побить этого Тома Боульза.

Пять минутъ спустя онъ уже спалъ.

ГЛАВА X.

На слѣдующій день покосъ былъ оконченъ и большая часть сѣна была уже свезена и убрана въ стоги. Кенелмъ работалъ такъ же усердно какъ и прежде когда заслужилъ одобреніе мистера Сондерсона. Но вмѣсто того чтобъ избѣгать какъ прежде знакомства съ миссъ Джесси Уайльзъ, около полудня онъ подошелъ поближе къ этой опасной красавицѣ и заговорилъ съ нею:

— Я боюсь что я былъ немного грубъ вчера и прошу васъ простить меня.

— О, отвѣчала дѣвушка, говоря просто и разумно, что чаще встрѣчается въ настоящее время у деревенскихъ жителей чѣмъ можно полагать читая многихъ народныхъ писателей, — напротивъ, я должна просить у васъ прощенья за то что рѣшилась заговорить съ вами. Но я думала что такъ какъ вы здѣсь всѣмъ чужой, то это будетъ любезно.

— Я увѣренъ что вы такъ думали, возразилъ Кенельмъ, любезно убирая при этихъ словахъ ея сѣно вмѣстѣ со своимъ; — и я бы желалъ чтобы мы были добрыми друзьями. Скоро наступитъ время обѣда, а мистрисъ Сондерсонъ наполнила мои карманы съѣстными припасами, которыми я буду очень радъ подѣлиться съ вами, если вы не откажетесь пообѣдать со мной здѣсь, вмѣсто того чтобъ идти обѣдать домой.

Молодая дѣвушка колебалась; потомъ покачала отрицательно головой.

— Вы боитесь что ваши сосѣди дурно объ этомъ подумаютъ?

Джесси презрительно сжала губы и сказала:

— Я не очень забочусь о томъ что скажутъ другіе, но вѣдь это не хорошо.

— Ни мало. Позвольте мнѣ васъ успокоить. Я пробуду здѣсь всего день или два; можетъ-быть мы никогда больше не встрѣтимся; но прежде чѣмъ уйти отсюда я былъ бы радъ еслибы могъ оказать вамъ небольшую услугу.

Говоря это онъ прекратилъ работу, оперся на грабли и въ первый разъ внимательно устремилъ глаза на красавицу.

Да, она была рѣшительно красавица, рѣдкая красавица. Ея блестящіе темнорусые волосы были тщательно подобраны и прикрыты соломенною шляпкой, безъ сомнѣнія собственной работы, ибо вообще деревенскія дѣвушки для своего украшенія особенно изучаютъ искусство плетенія соломы. У нея были большіе, мягкіе голубые глаза, нѣжныя, тонкія черты лица, и здоровый румянецъ ея былъ болѣе нѣженъ чѣмъ вообще у деревенскихъ красавицъ подъ вліяніемъ вѣтра и солнца. Она улыбнулась и слегка покраснѣла когда онъ глядѣлъ на нее, и поднявъ глаза взглянула на него такимъ милымъ и довѣрчивымъ взглядомъ что онъ могъ очаровать философа и обольстить повѣсу. Кенелмъ, съ тѣмъ инстинктивнымъ пониманіемъ характеровъ которое часто бываетъ тѣмъ безошибочнѣе чѣмъ менѣе возмущено сомнѣніями и ухищреніями пріобрѣтеннаго знанія, почувствовалъ сразу что кокетство этой дѣвушки, можетъ-быть безсознательное, было столь же невинно какъ кокетство ребенка. Онъ склонилъ голову и потупилъ глаза, почувствовавъ къ ней такую же нѣжность какъ еслибъ она была ребенокъ прибѣгавшій къ его защитѣ.

«Несомнѣнно, сказалъ онъ самъ себѣ, я долженъ побить Тома Боульза; однакожь подождемъ, можетъ-быть еще онъ ей нравится.»

— Но, сказалъ онъ вслухъ, — вы не знаете какимъ образомъ я могу быть вамъ полезенъ. Прежде чѣмъ объяснить это, позвольте спросить, который изъ работающихъ на лугу Томъ Боульзъ?

— Томъ Боульзъ! воскликнула Джесси тономъ изумленія и отчаянія, и поблѣднѣла, поспѣшно оглядываясь кругомъ: — Вы испугали меня, сэръ, но его здѣсь нѣтъ; онъ не работаетъ въ полѣ. Но какимъ образомъ узнали вы про Тома Боульза?

— Будете обѣдать со мной, тогда скажу. Взгляните, вонъ тамъ тихое мѣстечко, въ томъ углу подъ терновникомъ, около ручья. Смотрите работа кончается; я схожу за кружкой пива, а потомъ позвольте мнѣ присоединиться къ вамъ.

Джесси помолчала съ минуту какъ бы все еще сомнѣваясь; потомъ взглянувъ еще разъ на Кенелма и успокоенная его серіознымъ и добрымъ видомъ, вымолвила едва слышное согласіе и направилась къ терновымъ кустамъ.

Когда солнце стояло прямо надъ головами и стрѣлка часовъ деревенской колокольни возвышавшейся изъ-за живой изгороди показывала первый часъ по полудни, работа прекратилась и все мгновенно умолкло; нѣкоторыя дѣвушки пошли по домамъ; оставшіяся собрались вмѣстѣ, особо отъ мущинъ, которые направились въ тѣнь высокихъ дубовъ у изгороди, гдѣ ихъ ждали боченки съ пивомъ и кружки.

ГЛАВА XI.

— Теперь, сказалъ Кенелмъ, когда молодые люди кончивъ свой скромный обѣдъ сидѣли подъ терновыми кустами на берегу ручья, окаймленнаго съ этой стороны высокимъ камышомъ, который пріятно шелестѣлъ, колеблемый легкимъ лѣтнимъ вѣтеркомъ: — теперь потолкуемъ о Томѣ Боульзѣ. Правда ли что вамъ не нравится этотъ храбрый молодой человѣкъ? говорю молодой, считая это за достовѣрное.

— Правится? Я ненавижу его.

— Всегда ли вы ненавидѣли его?… Вѣроятно было время когда вы подали ему поводъ думать иначе?

Дѣвушка вздрогнула и не отвѣчала, но сорвала цвѣтокъ царскихъ кудрей и безжалостно разорвала его въ куски.

— Я боюсь что вы находите удовольствіе поступать съ вашими обожателями такъ же какъ съ этимъ несчастнымъ цвѣткомъ, сказалъ Кенелмъ съ нѣкоторою строгостью въ голосѣ. — Но вы можете встрѣтить иногда скрытое въ цвѣткѣ пчелиное жало. Я вижу по выраженію вашего лица что вы не говорили Тому Боульзу что ненавидите его до тѣхъ поръ когда уже было поздно предупредить его сумашествіе отъ васъ.

— Нѣтъ; я не поступала такъ дурно, сказала Джесси, немного застыдившись, — но я была глупа и легкомысленна, я сознаюсь въ этомъ; и когда онъ въ въ первый разъ обратилъ на меня вниманіе, мнѣ было это пріятно и я хорошенько не подумала объ этомъ, потому что, видите ли, мистеръ Боульзъ (съ удареніемъ на словѣ мистеръ) по своему положенію выше бѣдной дѣвушки какъ я. Онъ торговецъ; я просто дочь пастуха, хотя на самомъ дѣлѣ мой отецъ скорѣе помощникъ мистера Сондерсона чѣмъ простой пастухъ. Но я никогда не считала это серіознымъ и не подозрѣвала что онъ думаетъ иначе, то-есть въ началѣ.

— Итакъ Томъ Боульзъ торговецъ. Чѣмъ онъ торгуетъ?

— Онъ кузнецъ, сэръ.

— Я слышалъ что онъ очень красивый молодой человѣкъ.

— Не знаю какъ сказать: онъ очень высокъ.

— А за что стали вы ненавидѣть его?

— Прежде всего я возненавидѣла его за то что онъ оскорблялъ моего отца, а онъ очень тихій и добрый. Томъ Боульзъ грозилъ ему, я не знаю чѣмъ, если отецъ не заставитъ меня видаться съ нимъ. Заставить меня! А Томъ Боульзъ опасный, злой, жестокій человѣкъ, и — не смѣйтесь надо мной, сэръ — я разъ видѣла во снѣ что онъ убилъ меня. И я думаю что онъ сдѣлаетъ это если останется здѣсь; такъ же думаетъ его бѣдная мать: она прекрасная женщина и желала бы чтобъ онъ ушелъ отсюда; а онъ не хочетъ.

— Джесси, сказалъ Кенелмъ, — я говорилъ вамъ я хочу чтобы мы были друзьями. Можете вы быть моимъ другомъ? Я никогда не могу быть ничѣмъ болѣе какъ только другомъ, но этого я бы желалъ. Можете ли довѣриться мнѣ какъ другу?

— Да, сказала дѣвушка сдержанно, и когда она подняла на него глаза, взглядъ ихъ былъ чистъ отъ всякаго подозрѣнія въ кокетствѣ — невинный, искренній, благодарный.

— Нѣтъ ли другаго молодаго человѣка который любитъ васъ нѣжнѣе чѣмъ Томъ Боульзъ и котораго вы дѣйствительно любите?

Джесси поискала вокругъ цвѣтка царскихъ кудрей и не найдя ни одного, удовольствовалась голубымъ колокольчикомъ, который она не разорвала на кусочки, но ласкала нѣжною рукой. Кенелмъ устремилъ глаза на ея прекрасное лицо, и въ этомъ взглядѣ было нѣчто рѣдко появлявшееся въ немъ — нѣчто необъяснимо и невыразимо нѣжное, для чего философы его школы не имѣютъ извиненія. Еслибъ обыкновенный смертный, въ родѣ насъ съ вами, заглянулъ въ эту минуту сквозь листья терновника, онъ вздохнулъ бы или нахмурился, сообразно собственному характеру; но всякій бы сказалъ, со злобой или завистью: «счастливые любовники!» и всякій бы жестоко ошибся говоря это.

Между тѣмъ нельзя отрицать того факта что красивое лицо пользуется незаслуженными преимуществами предъ безобразнымъ. И, что служитъ къ уменьшенію достоинства Кенелмовой филантропіи, можно основательно сомнѣваться, будь Джесси Уайльзъ курносая или съ косыми глазами, предлагалъ ли бы Кенелмъ столь охотно свои дружескія услуги и не отложилъ ли бы онъ битву съ Томомъ Боульзомъ для ея защиты.

Но ни малѣйшаго признака зависти или ревности не было въ его голосѣ когда онъ сказалъ:

— Я вижу что кого-то вы любите такъ что вышли бы за него замужъ, и въ этомъ отношеніи вы дѣлаете большое различіе между царскими кудрями и голубымъ колокольчикомъ. Кто и что такое молодой человѣкъ котораго представляетъ колокольчикъ? Прошу васъ, довѣрьтесь мнѣ.

— Мы долго росли вмѣстѣ, сказала Джесси не поднимая глазъ и разглаживая листики гилубаго колокольчика. — Домъ его матери былъ рядомъ съ нашимъ; моя мать очень любила его и отецъ тоже; когда мнѣ еще не было десяти лѣтъ, они постоянно смѣялись что Уыллъ называлъ меня своею жонкой. — Слезы наполнявшія глаза Джесси закапали на цвѣтокъ. — А теперь отецъ не хочетъ слышать объ этомъ, и этому не бывать. Я пробовала полюбить кого-нибудь другаго, но не могу. Теперь я сказала вамъ всю правду.

— Но почему же? Онъ сдѣлался дурнымъ человѣкомъ? — негодяемъ или пьяницей?

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ: онъ самый лучшій человѣкъ въ свѣтѣ. Но…. но….

— Но что же?

— Онъ теперь калѣка, и я еще больше люблю его поэтому. При этомъ Джесси зарыдала.

Кенелмъ былъ сильно тронутъ и не говорилъ ни слова пока она нѣсколько не успокоилась; лотомъ на свои участливые разспросы онъ узналъ что Уыллъ Сомерсъ, прежде здоровый и сильный малый, шестнадцати лѣтъ упалъ со стройки и такъ сильно разшибся что былъ тотчасъ же отправленъ въ больницу. Когда онъ вышелъ оттуда, какъ отъ ушиба такъ и отъ продолжительной болѣзни онъ не только остался калѣкой на всю жизнь, но здоровье его стало такъ слабо что онъ не могъ уже переносить тяжелой работы въ поляхъ и суровой жизни селянина. Онъ былъ единственный сынъ вдовой матери и его помощь ей была очень не надежна. Онъ выучился самоучкой плести корзины; и хотя, говорила Джесси, работа его была очень красива, однако на нее находилось очень немного покупателей въ окрестности. И еслибы даже отецъ Джесси согласился отдать свою дочь за бѣднаго калѣку, какъ бы онъ сталъ содержать жену?

— И, сказала Джесси, — я все-таки была счастлива прогуливаясь съ нимъ въ воскресные вечера или сидя съ нимъ и съ его матерью, потому что мы оба молоды и можемъ ждать. Но теперь я не рѣшаюсь на это, такъ какъ Томъ Боульзъ поклялся что онъ изобьетъ его при мнѣ; а Уыллъ очень великодушенъ, я не перенесу если съ нимъ случится изъ-за меня какое-нибудь несчастіе.

— Не будемъ пока думать о мистеръ Боульзѣ. Но если Уыллъ будетъ въ состояніи содержать себя и васъ, будетъ ли вашъ отецъ запрещать вамъ или вы сами захотите ли выйти за бѣднаго калѣку?

— Отецъ не откажетъ ему; а я, еслибъ это не значило ослушаться отца, я бы вышла за него завтра же. Я могу работать.

— Теперь пора идти на сѣнокосъ; но когда кончимъ работу позвольте мнѣ идти съ вами и покажите мнѣ домъ Уылла и лавку или кузницу мистера Боульза.

— Только вы ничего не говорите мистеру Боульзу. Онъ не повѣритъ что вы джентльменъ, что я вижу теперь; а онъ страшный, ахъ какой страшный! и такой сильный.

— Не бойтесь ничего, отвѣчалъ Кенелмъ, съ усмѣшкой приближавшейся къ той какою онъ съ самаго дѣтства не смѣялся; — а когда мы освободимся, подождите меня нѣсколько минутъ вотъ около тѣхъ воротъ.

ГЛАВА XII.

Кенелмъ не говорилъ болѣе съ своимъ новымъ другомъ на сѣнокосѣ, но когда дневная работа была окончена, онъ пошелъ искать фермера чтобъ извиниться что не можетъ присоединиться немедленно къ семейному ужину. Не найдя однако ни мистера Сондерсона, ни его сына, которые были заняты въ сѣнномъ сараѣ, и довольный что избавился отъ извиненія и разспросовъ къ которымъ оно могло дать поводъ, Кенелмъ надѣлъ сюртукъ и присоединился къ Джесси, поджидавшей его у воротъ. Они послѣдовали вдвоемъ за толпой поселянъ, которые медленнымъ шагомъ шли домой. Селеніе къ которому они приближались было патріархальное англійское селеніе, не украшенное фантастическими и образцовыми коттеджами, но за то говорившее о зажиточности и домовитости его обитателей. На красномъ фонѣ заката возвышалась сѣрая готическая церковь, окруженная церковною землей и полувидною усадьбой священника. За церковью разстилался общественный выгонъ, съ красивымъ зданіемъ школы, далѣе тянулась длинная улица опрятныхъ коттеджей, потонувшихъ въ зелени небольшихъ садиковъ.

Когда они подходили къ деревнѣ, луна выплыла во всемъ своемъ великолѣпіи и освѣтила ихъ путь своимъ серебристымъ свѣтомъ.

— Кто здѣсь сквайръ? спросилъ Кенелмъ. — Онъ долженъ быть хорошій человѣкъ и притомъ человѣкъ съ хорошимъ состояніемъ.

— Сквайръ здѣсь мистеръ Траверсъ; онъ дѣйствительно отличный джентльменъ и, говорятъ, очень богатый. Но его усадьба далеко отъ деревни. Вы можете увидать ее если останетесь здѣсь, потому что онъ даетъ въ субботу ужинъ по случаю окончанія сѣнокоса, и мистеръ Сондерсонъ и всѣ арендаторы пойдутъ туда. У сквайра прекрасный паркъ, а миссъ Траверсъ такъ хороша что стоитъ пойти только для того чтобъ увидать ее. Ахъ, какъ она хороша! продолжала Джесси съ непритворнымъ восхищеніемъ, ибо женщины не такъ равнодушны къ красотѣ другъ друга какъ полагаютъ мущины.

— Такая же хорошенькая какъ вы?

— О, нѣтъ, къ ней не идетъ слово хорошенькая. Она прекрасна. Она въ тысячу разъ лучше меня.

— Гмм…. пробормоталъ Кенелмъ сомнительно.

Нѣсколько времени оба шли молча. Джесси вздохнула.

— О чемъ вы вздыхаете? скажите мнѣ.

— Я думала что иногда очень немногое можетъ сдѣлать человѣка счастливымъ, а между тѣмъ оно не достижимо какъ будто что-нибудь чрезвычайное.

— Умно сказано. У каждаго есть что-нибудь такое о чемъ онъ мечтаетъ, но за что другой не далъ бы соломенки. Но что такое это немногое о чемъ вы вздыхаете?

— Видите ли вы тамъ лавку? Она принадлежитъ мистрисъ Ботри, но мистрисъ Ботри становится стара и болѣзненна, охотно продала бы ее еслибы нашелся покупатель. Еслибы Уыллъ могъ купить эту лавку, а мнѣ бы торговать въ ней…. но объ этомъ нечего и думать.

— О какой лавкѣ вы говорите?

— Вонъ тамъ!

— Гдѣ? Я не вижу никакой лавки.

— Но вѣдь это лавка, — вонъ тамъ возлѣ почтовой конторы. Единственная лавка въ деревнѣ.

— А! тамъ гдѣ на окнахъ виситъ что-то въ родѣ красныхъ платковъ. Что же тутъ продается?

— Все что угодно — чаѣ, сахаръ, свѣчи, шали, платья, платки, мышеловки, почтовая бумага. Мистрисъ Вотри покупаетъ также корзины бѣднаго Уылла и продаетъ ихъ съ большимъ барышомъ.

— Домъ повидимому хорошъ, съ полемъ и съ фруктовымъ садомъ.

— Да. Мистрисъ Вотри платитъ восемь фунтовъ въ годъ аренды, но лавка приноситъ ей гораздо больше.

Кенелмъ не сказалъ ни слова. Оба шли опять нѣсколько минутъ молча и достигли уже средины деревни когда Джесси, поднявъ глаза, вскрикнула, съ испугомъ отступила назадъ и остановилась какъ вкопанная.

Кенелмъ взглянулъ въ сторону куда были устремлены ея глаза и увидалъ, на разстояніи нѣсколькихъ шаговъ, на другой сторонѣ дороги, небольшой красный кирпичный домъ, съ примыкавшимъ къ нему соломеннымъ навѣсомъ, среди большаго двора. У калитки, облокотясь на нее, стоялъ мущина съ короткою трубкой въ рукѣ.

— Это Томъ Боульзъ, прошептала Джесси и инстинктивно взяла руку Кенелма, но тотчасъ же, какъ бы опомнясь, выпустила ее и прибавила все еще шепотомъ: — идите назадъ, сэръ, идите.

— — Нѣтъ, я не пойду назадъ, сказалъ Кенелмъ, — я хочу познакомиться съ Томомъ Боульзомъ.

Въ ту же минуту Томъ Боульзъ бросилъ свою трубку и направился медленнымъ шагомъ къ мѣсту гдѣ они стояли.

Кенелмъ смотрѣлъ на него внимательно. Томъ былъ необыкновенно сильно сложенный человѣкъ, не такой высокій какъ Кенелмъ, но выше средняго роста, съ геркулесовскими плечами и грудью и ногами не пропорціональными съ верхнею частью тѣла, — тяжелый, неповоротливый увалень. Лунный свѣтъ падалъ на его лицо; оно было красиво, съ правильными чертами и со свѣжимъ румянцемъ. Онъ шелъ безъ шляпы, что давало видѣть его свѣтло-каштановые курчавые волосы. На видъ ему можно было дать лѣтъ двадцать шесть или двадцать семь. Но благопріятное впечатлѣніе которое онъ произвелъ на Кенелма издали ослабѣвало по мѣрѣ того какъ онъ приближался, ибо выраженіе лица его было свирѣпое, угрожающее.

Кенелмъ и Джесси продолжали идти впередъ пока Томъ не преградилъ имъ дорогу. Онъ грубо схватилъ одною рукой руку дѣвушки, повернулся лицомъ къ Кенелму и съ угрожающимъ движеніемъ другою рукой сказалъ глухимъ голосомъ:

— Кто вы?

— Выпустите эту дѣвушку и тогда я скажу вамъ кто я.

— Еслибы вы не были здѣсь чужой, несдобровать бы вамъ послѣ вашихъ словъ, сказалъ Томъ, очевидно сдерживая порывъ ярости. — Но вы можетъ-быть не знаете что я Томъ Боульзъ и что я не позволяю чтобы дѣвушка которая мнѣ нравится проводила время съ другимъ мущиной.

— А я не позволю никакому мущинѣ обидѣть дѣвушку которая идетъ со мной не сказавъ ему что онъ неучъ и что когда обѣ его руки будутъ свободны, я покажу ему что онъ имѣетъ дѣло не съ несчастнымъ калѣкой.

Томъ Боульзъ едва вѣрилъ своимъ ушамъ. Изумленіе на минуту заглушило въ немъ всѣ другія чувства и онъ машинально выпустилъ Джесси, которая воспользовалась свободой такъ же поспѣшно какъ выпущенная на волю птичка. Но она очевидно думала болѣе объ опасномъ положеніи своего новаго друга чѣмъ о своемъ спасеніи, ибо вмѣсто того чтобы скрыться въ коттеджъ своего отца, она побѣжала къ группѣ поселянъ остановившихся у трактира и съ этими союзниками возвратилась къ мѣсту гдѣ оставила двухъ мущинъ. Всѣ крестьяне очень любили ее, и надѣясь на превосходство своихъ соединенныхъ силъ преодолѣли свой страхъ къ Тому Боульзу и рѣшились идти спасать неповиннаго незнакомца отъ грозившей ему опасности.

Между тѣмъ Боульзъ, опомнившись отъ перваго изумленія и продолжая держать правую руку протянутою къ мѣсту гдѣ стояла Джесси, какъ бы не замѣчая что она уже убѣжала, быстрымъ размахомъ поднялъ лѣвую руку въ уровень съ лицомъ Кенелма и прорычалъ презрительно:

— Съ тебя довольно и одной руки.

Но какъ ни быстро было нападеніе, Кенелмъ схватилъ поднятую руку выше локтя, такъ что ударъ потерялся въ воздухѣ, и поднявъ въ то же мгновеніе правую ногу, ловко подшибъ своего неуклюжаго противника и повалилъ его на спину. Это было сдѣлано такъ быстро, пораженіе было такъ же сильно въ нравственномъ отношеніи, какъ и въ физическомъ, что прошло болѣе минуты прежде чѣмъ Томъ Боульзъ рѣшился встать. И вставъ онъ стоялъ съ минуту глядя на своего противника съ чувствомъ близкимъ къ паническому ужасу. Ибо замѣчено что какъ бы ни былъ человѣкъ, и не только человѣкъ но и дикій звѣрь, свирѣпъ и безстрашенъ, но если тотъ и другой знакомы только съ побѣдой и торжествомъ и никогда не встрѣчали противника сильнѣе себя, то первое впечатлѣніе пораженія, въ особенности отъ презираемаго противника, потрясаетъ, почти парализуетъ всю нервную систему побѣжденнаго. Но по мѣрѣ того какъ Томъ возвращался къ сознанію собственной силы и припоминалъ что она была побѣждена только хитрою уловкой соперника, а не въ рукопашвомъ бою, онъ становился опять самимъ собою.

— Такъ ты вотъ на какія штуки пускаешься, сказалъ онъ. — Мы здѣсь не деремся пятками, какъ какіе-нибудь канатные плясуны или обезьяны; мы деремся кулаками, любезный; и если хочешь попробовать что это такое, я угощу тебя.

— Провидѣніе привело меня въ эту деревню, отвѣчалъ Кенелмъ торжественно, — собственно для того чтобъ я побилъ Тома Боульза. И это есть особая милость къ тебѣ Провидѣнія, съ чѣмъ ты самъ когда-нибудь согласишься.

Опять паническій трепетъ, нѣчто подобное тому что долженъ былъ почувствовать демагогъ Аристофана предъ смѣлымъ колбасникомъ, обуялъ мужественное сердце Тома. Ему очень не понравились зловѣщія слова Кенелма и мрачный тонъ какимъ они были произнесены. Онъ рѣшился продолжать борьбу съ нѣкоторыми предосторожностями о коихъ сначала не думалъ, и съ важнымъ видомъ снялъ свою толстую бумазейную куртку и жилетъ, засучилъ рукава рубашки и медленно приблизился къ своему противнику.

Кенелмъ, съ своей стороны, съ видомъ еще болѣе важнымъ снялъ сюртукъ, тщательно сложилъ его, какъ новый и единственный, положилъ его подъ изгородь и, обнаживъ руки, худощавыя, почти тощія въ сравненіи съ объемистымъ противникомъ, но твердыя и упругія какъ заднія ноги оленя, остановился въ ожиданіи нападенія.

Въ эту минуту крестьяне, созванные дѣвушкой, прибыли къ мѣсту боя и готовы были вмѣщаться между бойцами, но Кенелмъ сдѣлалъ имъ знакъ отступить и сказалъ спокойнымъ, внушительнымъ голосомъ:

— Станьте вокругъ насъ, добрые друзья мои, сдѣлайте кругъ, и будьте свидѣтелями что бой съ моей стороны будетъ честенъ. Я увѣренъ что онъ будетъ честенъ и со стороны мистера Боульза, который достаточно силенъ чтобы насмѣхаться надъ слабыми. Но прежде чѣмъ мы начнемъ, мистеръ Боулъзъ, я хочу сказать вамъ нѣсколько словъ въ присутствіи вашихъ сосѣдей. Будьте увѣрены что я не скажу ничего неучтиваго. Если вы нѣсколько грубы, то это потому что человѣкъ не всегда владѣетъ собою, какъ я слыхалъ, когда думаетъ болѣе чѣмъ слѣдуетъ о хорошенькой дѣвушкѣ. Но, хотя я видѣлъ ваше лицо только при лунномъ свѣтѣ и хотя выраженіе его въ настоящую минуту довольно сурово, я увѣренъ что вы въ душѣ честный малый и что давъ обѣщаніе вы сдержите его. Правъ я или нѣтъ?

Двое или трое изъ слушателей поддакнули, остальные тѣснились въ безмолвномъ изумленіи.

— Къ чему всѣ эти разглагольствія? сказалъ Томъ съ нѣсколько растеряннымъ видомъ.

— Вотъ къ чему: я прошу васъ обѣщать въ присутствіи вашихъ сосѣдей что если я побью васъ, вы никогда ни словомъ, ни дѣломъ не побезпокойте миссъ Джесси Уайльзъ.

— А! прервалъ Томъ. — Не потому ли что она нравится вамъ?

— Хотя бы поэтому. Я съ своей стороны обѣщаю что если вы побьете меня, уйду изъ этой деревни лишь только буду въ силахъ, и никогда не приду опять. Какъ! Вы колеблетесь? Вы боитесь что я побью васъ?

— Вы! Я разотру въ порошокъ дюжину такихъ какъ вы!

— Если такъ, то вы можете дать обѣщаніе ничѣмъ не рискуя. Я предлагаю вамъ хорошее условіе. Не правда ли, друзья?

Подкупленные добродушнымъ тономъ Кенелма и уступая чувству справедливости, присутствующіе отвѣчали единогласными криками одобренія.

— Слушай, Томъ, сказалъ одинъ пожилой человѣкъ, — джентльменъ совершенно правъ, и мы всѣ будемъ думать что ты струсилъ если ты не примешь условія.

Лицо Тома свидѣтельствовало о внутренней борьбѣ, но наконецъ онъ сказалъ:

— Хорошо, я обѣщаю…. конечно только въ такомъ случаѣ если онъ побьетъ меня.

— Отлично, оказалъ Кенелмъ. — Вы всѣ свидѣтели, друзья, и Томъ Боульзъ не осмѣлится показать вамъ свое красивое лицо если нарушитъ обѣщаніе. Ударимъ по рукамъ.

Томъ неохотно протянулъ руку.

— Прекрасно, сказалъ Кенелмъ. — Вотъ это по-англійски. Подайтесь назадъ, друзья мои, дайте намъ мѣсто.

Зрители отступили. Когда Кенелмъ занялъ свое мѣсто, его непринужденно свободная поза сразу выказала всю гибкость и нервную силу его тѣла, и широкоплечій Томъ въ сравненіи съ нимъ казался тяжелымъ и неуклюжимъ.

Два бойца съ минуту смотрѣли другъ на друга съ пристальнымъ вниманіемъ. Кровь Тома начинала воспламеняться, и Кенелмъ, при всемъ своемъ наружномъ хладнокровіи, уже ощущалъ гордое біеніе сердца возбуждаемое свирѣпымъ наслажденіемъ боя. Томъ замахнулся первый; ударъ былъ отпарированъ, но не возвращенъ; еще ударъ и еще были также отпарированы и не возвращены. Кенелмъ, дѣйствуя очевидно только оборонительно, пользовался всѣми преимуществами большей длины своихъ рукъ и гибкостью тѣла. Томъ, раздраженный тѣмъ что удары которые могли бы сбить съ могъ быка пропадали даромъ, и смутно сознавая что имѣетъ дѣло съ какимъ-то таинственнымъ искусствомъ которое обращало въ ничто его грубую силу и могло истощить ее продолжительностью борьбы, пришелъ къ быстрому заключенію что чѣмъ скорѣе онъ дастъ почувствовать противнику эту грубую силу тѣмъ для него будетъ выгоднѣе. Вслѣдствіе этого, послѣ трехъ стычекъ въ которыхъ онъ не нанесъ никакого вреда противнику, но получилъ отъ него нѣсколько шутливыхъ щелчковъ по носу и по губамъ, Томъ отступилъ назадъ, и какъ быкъ, съ наклоненною головой и двумя кулаками замѣнявшими рога, бросился на противника. Остановившись, онъ очнулся въ положеніи человѣка попавшаго въ мельницу. Я считаю несомнѣннымъ что всякій Англичанинъ который можетъ назвать себя мущиной, то-есть всякій человѣкъ который былъ англійскимъ мальчикомъ и, какъ таковой, принужденъ былъ упражнять свои кулаки, знаетъ что значитъ мельница. Но я пишу не только для мущинъ, а также для женщинъ. Итакъ, милостивыя государыни, выраженіемъ «попасть въ мельницу» на техническомъ языкѣ боксеровъ, который я употребляю неохотно и съ презрѣніемъ къ самому себѣ, хотя онъ пользуется благосклонностью дамскихъ писателей и знакомъ современнымъ дѣвушкамъ лучше Муррея, — попасть въ мельницу, — обращаюсь не къ дамскимъ писателямъ и не къ современнымъ дѣвицамъ, а къ невиннымъ барышнямъ и къ иностранцамъ знакомымъ съ англійскимъ языкомъ только по Аддисону и Маколею, — выраженіемъ попасть въ мельницу означается такой случай когда въ благородной встрѣчѣ кулака съ кулакомъ голова одного изъ бойцовъ попадаетъ подъ мышку лѣвой руки противника и въ этомъ положеніи, безпомощная и беззащитная, подвергается опасности быть избитою до неузнаваемости правымъ кулакомъ противника.^[3] Грубая сила иногда попадаетъ въ такое положеніе и рѣдко встрѣчаетъ пощаду со стороны превосходства искусства. Кенелмъ уже поднялъ правый кулакъ, но подумавъ съ минуту выпустилъ своего плѣнника и дружески потрепавъ его по плечу обратился къ зрителямъ и сказалъ тономъ извиненія:

— У него красивое лицо; жаль было изуродовать его.

Опасное положеніе Тома было такъ очевидно для всѣхъ, а пренебреженіе своимъ преимуществомъ со стороны противника показалось такимъ великодушіемъ что поселяне крикнули ура. Томъ же чувствовалъ что съ нимъ поступили какъ съ ребенкомъ, и къ своему несчастію повернувшись и оправляясь увидалъ лицо Джесси. Губы ея были полуоткрыты отъ ужаса, ему же показалось что она смѣется надъ нимъ. Томъ разсвирѣпѣлъ какъ быкъ и рѣшился или побѣдить или умереть.

Если Томъ дрался первый разъ съ человѣкомъ учившимся у призоваго бойца, то и Кенелмъ въ первый разъ мѣрился силою съ человѣкомъ который не могъ одолѣть его только по недостатку такого же обученія. Кенелмъ не могъ болѣе дѣйствовать оборонительно, не могъ шутить кулаками тяжелыми какъ кузнечные молоты. При всей его ловкости, удары падали на его грудь какъ на наковальню, и онъ чувствовалъ что онъ погибнетъ если они обратятся на его голову. Его же удары въ грудь противника были очевидно такъ же безвредны какъ удары тросточкой по шкурѣ носорога. Онъ разгорячился, ноздри его раздулись, глаза засверкали, Кенелмъ Чиллингли пересталъ быть философомъ. Оглушительный ударъ, вовсе не похожій на размашистые удары Тома, прямой какъ стрѣла и сосредоточивавшій въ себѣ всю силу нервовъ, мускуловъ и разчета, палъ прямо въ переносицу Тома, а за первымъ мгновенно послѣдовалъ другой, болѣе сдержанный, но не менѣе сильный, въ то мѣсто гдѣ лѣвое ухо сходится съ горломъ и челюстью.

При первомъ ударѣ Томъ Боульзъ зашатался, при второмъ онъ поднялъ руки, подпрыгнулъ какъ прострѣленный въ сердце и тяжело рухнулся на землю.

Зрители въ ужасѣ обступили его. Они думали что онъ убитъ. Кенелмъ опустился на колѣни, быстро ощупалъ ротъ, пульсъ и сердце Тома, всталъ и сказалъ смиренно, какъ бы извиняясь:

— Увѣряю васъ честью что еслибъ онъ не былъ такимъ великолѣпнымъ созданіемъ, я не рѣшился бы на второй ударъ. Перваго было бы достаточно для человѣка не такъ щедро одареннаго природой. Поднимите его потихоньку и снесите домой. Передайте его матери мой поклонъ и скажите что я навѣщу его завтра. Постойте, скажите мнѣ не пьетъ ли онъ слишкомъ много пива?

— Случается, отвѣчалъ одинъ изъ поселянъ. — Томъ умѣетъ пить.

— Я такъ и думалъ. Слишкомъ много мяса въ мускулахъ. Надо сходить за ближайшимъ докторомъ. Вы хотите идти, любезный? Хорошо; такъ идите же скорѣе. Опасности никакой, но можетъ-быть понадобится пустить кровь.

Четверо сильнѣйшихъ изъ присутствовавшихъ поселянъ осторожно подняли Тома и понесли домой. Онъ не проявлялъ никакихъ признаковъ сознанія, лицо его было блѣдно и очень спокойно, на губахъ его выступило немного пѣны.

Кенелмъ опустилъ рукава рубашки, надѣлъ сюртукъ и обратился къ Джесси.

— Теперь, молодой другъ мой, укажите мнѣ коттеджъ Уылла.

Дѣвушка подошла къ нему блѣдная и дрожащая. Она не смѣла заговорить. Незнакомецъ сдѣлался новымъ человѣкомъ въ ея глазахъ. Онъ повидимому внушалъ ей теперь такой же страхъ какъ Томъ Боульзъ въ прежнее время. Но она проводила его скорымъ шагомъ до конца деревни. Кенелмъ шелъ рядомъ съ ней, разсуждая вполголоса съ самимъ собою, и хотя Джесси слышала его, но къ счастію не понимла, ибо онъ повторялъ одинъ изъ горькихъ упрековъ какими изобилуютъ классическіе писатели, ея полу какъ главной причинѣ ссоръ, кровопролитій и разныхъ другихъ непріятностей. Разогнавъ свой сплинъ этимъ обращеніемъ къ наставленіямъ древнихъ, Кенелмъ обратился къ своей безмолвной спутницѣ и сказалъ ей ласково, но серіозно:

— Я взялъ обѣщаніе съ мистера Боульза и теперь считаю себя въ правѣ попросить обѣщанія у васъ. Вотъ въ чемъ дѣло. Подумайте какъ легко такая дѣвушка какъ вы можетъ сдѣлаться причиной смерти мущины. Еслибы мистеръ Боульзъ нанесъ мнѣ такой ударъ какой я нанесъ ему, никакая помощь хирурга не спасла бы меня.

— О, простонала Джесси содрогнувшись и закрывъ лицо обѣими руками.

— И кромѣ этого примите во вниманіе что мущина можетъ быть такъ же смертельно пораженъ въ сердце какъ и въ голову, и что женщина которая не думаетъ сколько несчастій можетъ причинить одно ея неумѣстное слово, одинъ неумѣстный взглядъ, беретъ на свою душу большую отвѣтственность. Подумайте объ этомъ и обѣщайте мнѣ что будете ли вы женой Уылла Сомерса, или нѣтъ, вы никогда не дадите никакому мущинѣ повода думать что онъ можетъ пріобрѣсть вашу любовь если только ваше собственное сердце не скажетъ вамъ что это возможно. Обѣщаете ли вы это?

— Обѣщаю, обѣщаю… голосъ бѣдной Джесси былъ заглушенъ рыданіями.

— Послушайте, дитя мое. Я не прошу васъ не плакать, потому что знаю женщины любятъ плакать, и въ настоящемъ случаѣ слезы могутъ дѣйствительно принести вамъ облегченіе. Но мы уже дошли до конца деревни. Гдѣ же домъ Уылла?

Джесси подняла голову и указала на маленькій уединенный коттеджъ.

— Я попросилъ бы васъ войти и представить меня, но это было бы слишкомъ похоже на насмѣшку надъ бѣднымъ Томомъ Боульзомъ. Прощайте и простите мнѣ мое нравоученіе.

ГЛАВА XIII.

Кенелмъ постучалъ въ дверь коттеджа. Слабый голосъ отвѣчалъ: «войдите».

Онъ наклонилъ голову и перешагнулъ порогъ.

Послѣ встрѣчи съ Томомъ Боульзомъ, симпатія его перешла къ этому отвергнутому обожателю; побивъ человѣка естественно полюбить его. Кенелмъ былъ рѣшительно противъ того что Джесси предпочла больнаго калѣку.

Но когда его испытующій взглядъ встрѣтилъ мягкіе, блестящіе, темные глаза и умное лицо съ тою неопредѣленною нѣжностію которую часто придаетъ лицамъ, въ особенности молодымъ, слабое здоровье, сердце его тотчасъ же передалось на сторону этого соперника. Уыллъ Сомерсъ сидѣлъ предъ очагомъ въ которомъ несмотря на теплый лѣтній вечеръ горѣлъ слабый огонь; возлѣ него стоялъ небольшой столъ грубой работы, на которомъ, рядомъ съ открытою книгой, лежали ивовые прутья и бѣлыя очищенныя палочки. Онъ держалъ въ своихъ блѣдныхъ, худыхъ рукахъ небольшую, полуоконченную корзинку. Мать его прибирала чайную посуду съ другаго стола, стоявшаго предъ окномъ. При входѣ посѣтителя Уыллъ всталъ съ учтивостію благовоспитаннаго поселянина; вдова обернулась и поклонилась съ удивленіемъ. Это была маленькая, худенькая женщина, съ отпечаткомъ кротости и терпѣнія на лицѣ.

Коттеджъ отличался крайнею чистотой, что не рѣдко замѣчается въ сельскихъ домахъ гдѣ распоряжается женщина. На сосновомъ поставцѣ противъ двери красовался дешевый фарфоръ; чисто выбѣленныя стѣны были увѣшаны раскрашенными картинками, съ сюжетами взятыми преимущественно изъ Новаго Завѣта, какъ напримѣръ возвращеніе блуднаго сына, въ голубомъ сюртукѣ, желтыхъ невыразимыхъ и башмакахъ.

Одинъ уголъ комнаты былъ заваленъ корзинами разныхъ формъ и величинъ, въ другомъ стояла этажерка съ книгами, — украшеніе встрѣчающееся въ деревьяхъ несравненно рѣже раскрашенныхъ картинокъ и блестящей посуды.

Все это Кенелмъ конечно не могъ замѣтить сразу, но такъ какъ умъ привычный къ обобщенію быстро составляетъ правильное сужденіе тамъ гдѣ умъ привыкшій обращать вниманіе только на подробности не можетъ составить никакого сужденія или составляетъ ошибочное, то Кенелмъ разсудилъ правильно когда сказалъ себѣ: «я въ домѣ простыхъ англійскихъ поселянъ, но по той или другой причинѣ, не зависящей отъ количества заработковъ, эти люди принадлежатъ къ лучшимъ представителямъ своего класса».

— Прошу извинить мое позднее посѣщеніе, мистрисъ Сомерсъ, сказалъ Кенелмъ, знакомый съ поселянами съ дѣтства и знавшій какъ они цѣнятъ уваженіе къ ихъ домашнимъ богамъ и какъ оскорбляетъ ихъ недостатокъ его. — Но я зашелъ въ ваше селеніе на самое короткое время и не хотѣлъ уйти не видавъ работы вашего сына, о которой я много слышалъ.

— Вы очень добры, сэръ, сказалъ Уыллъ съ лицомъ просіявшимъ довольною улыбкой. — Но я держу у себя только самую обыкновенную работу. Вещи получше я дѣлаю только на заказъ.

— Да, сэръ, подтвердила мистрисъ Сомерсъ. — Красивыя рабочія корзинки и тому подобное берутъ много времени и сбываются не скоро, если только дѣлаются не на заказъ. Но потрудитесь сѣсть, продолжала она подавая гостю стулъ, а я сбѣгаю на верхъ за рабочею корзинкой которую сынъ сдѣлалъ для миссъ Траверсъ. Завтра ее надо будетъ отнести, и я ее спрятала подальше чтобы какъ-нибудь не испортить.

Кенелмъ подвинулъ стулъ ближе къ Уыллу, сѣлъ и взялъ со стола полуоконченную корзинку.

— Какая красивая, отчетливая работа, сказалъ онъ; — и форма корзины будетъ такъ изящна что ее охотно купитъ всякая леди.

— Я дѣлаю ее для мистрисъ Лезбриджъ, отвѣчалъ Уыллъ. — Ей нужна корзина для храненія картъ и писемъ; я взялъ фасонъ ея изъ книги съ рисунками которую прислалъ мнѣ мистеръ Лезбриджъ. Знаете вы мистера Лезбриджа, сэръ? Онъ очень добрый дкентльменъ.

— Нѣтъ, не знаю. Кто онъ?

— Нашъ священникъ, сэръ. Вотъ книга.

Къ удивленію Кенелма книга оказалась описаніемъ Помпей, съ рисунками утвари, орнаментовъ, мозаикъ и фресковъ найденныхъ въ этомъ достопамятномъ городѣ.

— Вотъ вашъ оригиналъ, сказалъ Кенелмъ. — Это то что называется patera и образчикъ довольно замѣчательный. Вы копируете такъ мастерски, замѣняя бронзу плетеніемъ изъ прутьевъ, какъ я не считалъ возможнымъ. Не замѣчаете ли вы что красота этого кубка много зависитъ отъ двухъ голубковъ посаженныхъ на краяхъ? Этого украшенія вы конечно не можете скопировать.

— Мистрисъ Лезбридкъ придумала было посадить на корзину двухъ чучелъ канареекъ.

— Неужели! Праведное небо! воскликнулъ Кенелмъ.

— Но мнѣ это не понравилось, продолжалъ Уыллъ, — и я рѣшился высказать ей свое мнѣніе.

— Почему же это не понравилось вамъ?

— Я самъ не знаю почему, но мнѣ кажется что канареечныя чучелы тутъ не у мѣста.

— Вы совершенно-правы; это было бы очень некрасиво и испортило бы вашу работу, и я постараюсь объяснить вамъ почему. Вы видите здѣсь на слѣдующей страницѣ изображеніе прекрасной статуи. Эта статуя есть конечно воспроизведеніе природы, но природы идеализованной. Вы не понимаете этого мудренаго выраженія, — идеализованная природа, и очень не многіе понимаютъ его. Оно означаетъ воспроизведеніе искусствомъ чего-нибудь существующаго въ природѣ, но воспроизведеніе сообразно съ представленіемъ которое это что-нибудь оставило въ душѣ человѣка. Это что-нибудь должно быть конечно изучено во всѣхъ подробностяхъ прежде чѣмъ человѣкъ будетъ въ состояніи создать нѣчто что было бы его вѣрнымъ воспроизведеніемъ. Ваятель, напримѣръ, который сдѣлалъ эту статую, долженъ былъ знать хорошо пропорціи человѣческаго тѣла. Онъ долженъ былъ изучить его по частямъ: голову, руки, ноги и такъ далѣе, а потомъ соединить всѣ свои отдѣльныя знанія въ одно новое цѣлое, олицетворившее представленіе которое осталось въ его душѣ. Слѣдите вы за мной?

— Слѣжу, сэръ, но все еще не совсѣмъ понимаю.

— Конечно, но вы поймете когда подумаете хорошенько о томъ что я говорю. Теперь вообразите что желая придать еще болѣе натуральности этой статуи, я надѣлъ на нее парикъ изъ настоящихъ волосъ. Развѣ вы не почувствовали бы тотчасъ же что я испортилъ ее, что парикъ на ея головѣ, какъ вы выразились, не у мѣста? И что вмѣсто того чтобы сдѣлать статую натуральнѣе, я сдѣлалъ ее до смѣшнаго ненатуральною, насильственно представивъ зрителю контрастъ между дѣйствительнымъ міромъ, представляемымъ парикомъ изъ настоящихъ волосъ, и міромъ искусства, представляемымъ идеей воплощенною въ металлѣ или мраморѣ? И чимъ выше произведеніе искусства, то-есть чѣмъ выше воплощенная въ немъ идея какъ новое сочетаніе подробностей взятыхъ изъ дѣйствительности, тѣмъ болѣе унижается и портится оно попыткой придать ему реальность средствами не гармонирующими съ употребленнымъ на него матеріаломъ. То же самое правило приложимо и ко всякому другому искусству, хотя бы самому скромному, и пара канареечныхъ чучелъ на краю плетеной копіи греческаго кубка была бы такъ же неумѣстна какъ парикъ изъ настоящихъ волосъ на головѣ мраморной статуи Аллолона.

— Понимаю, сказалъ Уыллъ опустивъ въ раздумьи голову, — по крайней мѣрѣ мнѣ кажется что я понимаю; и я очень благодаренъ вамъ, сэръ.

Мистрисъ Сомерсъ давно возвратилась съ рабочею корзинкой, и не смѣя прервать джентльмена слушала его разсужденія съ такимъ же невозмутимымъ терпѣніемъ и полнымъ непониманіемъ съ какими слушала полемическія проповѣди о ритуализмѣ которыми мистеръ Лесбриджъ въ торжественные дни удсстоивалъ своихъ прихожанъ.

Окончивъ свою лекцію, изъ коей иные новаторы, старающіеся окарикатурить искусство своими попытками надѣть парики на головы мраморныхъ статуй, могли бы извлечь нѣсколько полезныхъ мыслей еслибы благоволили подумать, чего трудно ожидать, — Кенелмъ замѣтилъ мистрисъ Сомерсъ, взялъ изъ ея рукъ корзину, которая была дѣйствительно очень красива и изящна, и расхвалилъ ее по достоинству.

— Миссъ Траверсъ хочетъ отдѣлать ее сама лентами и подбить атласомъ, сказала мистрисъ Сомерсъ съ гордостью.

— Ленты вѣдь не испортятъ ее, сэръ? сказалъ Уыллъ полувопросительно.

— Нисколько. Вашъ собственный вкусъ говоритъ вамъ что ленты идутъ къ соломѣ и къ такимъ легкимъ плетенымъ вещамъ какъ эта, но вы не привязали бы лентъ вонъ къ тѣмъ грубымъ кузовамъ и охотничьимъ корзинамъ. Здоровая веревка, напротивъ, пристанетъ къ нимъ какъ нельзя болѣе. Такъ и поэтъ понимающій свое искусство пишетъ изысканными выраженіями поэмы которыя предназначаетъ для великосвѣтскихъ гостиныхъ, и тщательно избѣгаетъ ихъ, но употребляетъ выраженія соотвѣтствующія грубымъ веревкамъ въ тѣхъ произведеніяхъ которымъ предназначается жить долго не страдая отъ частаго употребленія. Однако вы можете заработать такими вещами гораздо болѣе чѣмъ поденною работой.

Уыллъ вздохнулъ. — Только не въ этой мѣстности, сэръ. Въ городѣ я можетъ-быть могъ бы заработать болѣе.

— Такъ почему же вы не переѣдете въ городъ?

Молодой человѣкъ покраснѣлъ и опустилъ голову.

Кенелмъ обратилъ вопросительный взглядъ къ мистрисъ Сомерсъ.

— Я охотно переселилась бы въ любое мѣсто гдѣ моему сыну было бы лучше, но….

Она не договорила и слеза медленно потекла по ея щекѣ.

Уыллъ продолжалъ болѣе веселымъ тономъ:

— Впрочемъ я мало-по-малу пріобрѣтаю извѣстность, и со временемъ буду имѣть выгодную работу. Надо только имѣть терпѣніе.

Кенелмъ не считалъ удобнымъ и учтивымъ навязываться на откровенность Уылла съ перваго свиданія, притомъ и глухая боль отъ ударовъ полученныхъ имъ въ послѣдней дракѣ, и утомленіе слѣдующее за длиннымъ лѣтнимъ днемъ проведеннымъ въ полевой работѣ, давали чувствовать себя все сильнѣе, и Кенелмъ простился сказавъ что ему было бы пріятно пріобрѣсти нѣсколько образчиковъ искусства Уылла и что онъ зайдетъ сказать, или напишетъ о подробностяхъ.

Когда, возвращаясь на ферму мистера Сондерсона, Кенелмъ приближался къ дому Тома Боульза, онъ увидѣлъ какого-то человѣка который садился на лошадь привязанную у воротъ и уѣзжая обмѣнялся нѣсколькими словами съ почтеннаго вида женщиной. Онъ проѣхалъ мимо Кенелма не замѣтивъ его, но этотъ странствующій философъ остановилъ его сказавъ;

— Если не ошибаюсь, сэръ, вы докторъ. Не очень плохъ Томъ Боульзъ?

Докторъ покачалъ головой. — Я не могу еще сказать ничего. Онъ получилъ гдѣ-то скверный ударъ.

— Какъ разъ подъ лѣвымъ ухомъ. Я не мѣтилъ нарочно въ это мѣсто; но Боульзъ по несчастію отклонился немного въ сторону въ моментъ удара, можетъ-быть вслѣдствіе неожиданнаго пораженія въ переносицу: вотъ какимъ образомъ онъ получилъ этотъ скверный ударъ. Но если это излѣчитъ его отъ привычки давать скверные удары другимъ которые менѣе въ состояніи переносить ихъ, то можетъ-быть это послужитъ къ его пользѣ, какъ безъ сомнѣнія, сэръ, говорилъ вашъ учитель когда сѣкъ васъ.

— Боже мой! Такъ это вы тотъ человѣкъ что дрался съ нимъ, вы? Это невѣроятно.

— Почему?

— Почему! Сколько я могу судить по виду, вы хотя выше ростомъ, но Томъ Боульзъ долженъ быть тяжеле васъ.

— Томъ Спрингъ былъ первымъ бойцомъ Англіи; а какъ видно изъ протоколовъ его взвѣшиванія, сохраненныхъ въ историческихъ архивахъ, Томъ Спрингъ вѣсилъ меньше чѣмъ я.

— Развѣ вы призовой боецъ?

— Не больше чѣмъ другое что-нибудь. Но возвратимся къ Тому Боульзу. Нужно было пустить ему кровь?

— Да; онъ былъ безъ памяти, или почти безъ памяти когда я пришелъ къ нему. Я выпустилъ нѣсколько унцовъ крови, и теперь могу съ удовольствіемъ сказать что онъ пришелъ въ себя; но ему нуженъ совершенный покой.

— Безъ сомнѣнія; но я надѣюсь что завтра онъ настолько поправится что я могу повидаться съ нимъ.

— Я тоже надѣюсь; но не могу еще сказать положительно. Ссора изъ-за дѣвушки — а?

— Не изъ-за денегъ. А я полагаю что еслибъ не было на свѣтѣ ни денегъ, ни женщинъ, не было бы и ссоръ, и было бы очень мало докторовъ. Доброй ночи, сэръ.

— Вотъ что странно, сказалъ Кенелмъ отворяя садовую калитку на фермѣ мистера Сондерсона, — я цѣлый день ничего не ѣлъ кромѣ нѣсколькихъ жалкихъ сандвичей, а между тѣмъ не чувствую ни малѣйшаго голода. Такой пріостановки законной дѣятельности пищеварительныхъ органовъ никогда не случалось со мною прежде. Въ этомъ должно быть что-нибудь роковое и зловѣщее.

При входѣ Кенелма въ комнату, хотя ужинъ былъ уже давно конченъ, все семейство еще сидѣло вокругъ стола. Завидя Кенелма всѣ встали. Молва о его подвигѣ опередила его. Въ отвѣтъ на поздравленія, комплименты и вопросы которыми засыпалъ его добродушный фермеръ, онъ меланхолически воскликнулъ:

— Но я потерялъ аппетитъ! Никакая слава не можетъ возмѣстить его. Позвольте мнѣ мирно отправиться въ постель; можетъ-статься въ волшебной странѣ сновъ природа подкрѣпитъ меня видѣніемъ ужина.

ГЛАВА XIV.

Кенелмъ всталъ рано утромъ чувствуя себя вялымъ и не совсѣмъ здоровымъ, но достаточно укрѣпленнымъ чтобъ ощущать смертельный голодъ. По счастію, одна изъ молодыхъ дѣвушекъ завѣдывавшая молочною была уже вставши и снабдила голоднаго героя миской молока съ хлѣбомъ. Потомъ онъ отправился на сѣнокосъ, гдѣ работы оставалось очень мало и кромѣ него работало всего нѣсколько человѣкъ. Джесси тамъ не было. Кенелмъ былъ радъ этому. Къ девяти часамъ работа была кончена, и фермеръ съ рабочими занимался на дворѣ пополненіемъ стоговъ. Кенелмъ ушелъ не будучи никѣмъ замѣченъ, намѣреваясь сдѣлать нѣсколько посѣщеній. Прежде всего онъ направился въ лавку содержимую мистрисъ Ботри, которую указала ему Джесси, и вошелъ подъ предлогомъ покупки пестраго шейнаго платка. Скоро, благодаря своей обычной вѣжливости, онъ свелъ близкое знакомство съ хозяйкой лавки. Это была маленькая хворая старушка; голова ея тряслась, какъ бы разбитая параличомъ, она была немного глуха, но еще проворна и смѣтлива, сдѣлавшись таковою механически, вслѣдствіе долгаго навыка въ проворствѣ и смѣтливости. Она сдѣлалась очень сообщительна, разказала о своемъ желаніи сдать лавку и провести остатокъ дней съ сестрой, тоже вдовою, въ сосѣднемъ городѣ. Со времени смерти ея мужа, поле и фруктовый садъ кот- рыми она владѣла вмѣстѣ съ лавкой перестали приносить доходъ и причиняли ей много хлопотъ и безпокойства; да и хозяйничанье; въ лавкѣ становилось утомительно. Но оставалось еще двѣнадцать лѣтъ аренды взятой ея мужемъ на двадцать одинъ годъ, и она желала бы передать ее съ выгодой и найти покупателя на лавку съ товаромъ. Кенелмъ скоро вывѣдалъ отъ нея что за все она желала бы получить сорокъ пять фунтовъ.

— Вы не думаете ли сами пріобрѣсти ее? спросила она, надѣвая очки и внимательно оглядывая его.

— Можетъ-быть и такъ если она можетъ доставлять средства жить прилично. Ведете вы книгу приходо-расходную?

— Конечно, сэръ, сказала она съ гордостью. — Я вела книги еще при покойномъ мужѣ, а онъ могъ бы замѣтить еслибы тамъ былъ просчитанъ хоть одинъ фартингъ, потому что онъ смолоду служилъ въ конторѣ юриспрудента.

— Почему же онъ промѣнялъ службу въ конторѣ юриспрудента на содержаніе маленькой лавочки?

— Да онъ былъ сынъ фермера здѣсь по сосѣдству и всегда имѣлъ желаніе жить въ деревнѣ, и кромѣ того….

— Что же?

— Я скажу вамъ всю правду. Онъ пристрастился къ спиртнымъ напиткамъ; но онъ былъ хорошій молодой человѣкъ и хотѣлъ отстать отъ этого; онъ обязался клятвенно къ трезвости, но это было очень тяжело для него, потому что онъ не могъ отдѣлаться отъ товарищей которые пріучили его къ вину. Однажды, онъ былъ въ нашемъ сосѣдствѣ, придя къ роднымъ на рождественскіе праздники; тутъ я ему понравилась; вскорѣ мой отецъ, который служилъ у сквайра Траверса, умеръ оставивъ мнѣ нѣсколько денегъ. Такимъ образомъ я стала его женою; мы сняли этотъ домъ и землю у сквайра на очень умѣренныхъ условіяхъ. Мужъ мой былъ очень хорошо образованъ и прилеженъ; онъ уже потомъ совсѣмъ не пилъ, и занимался разными дѣлами. Мы держали коровъ, свиней, куръ, и жили очень хорошо, тѣмъ болѣе что милосердый Богъ не далъ намъ дѣтей.

— А что приносила лавка въ годъ когда вашъ мужъ былъ еще живъ?

— Сами можете судить. Не хотите ли просмотрѣть книги и потомъ взглянуть на землю и яблонныя деревья? Но они остались безъ призора съ тѣхъ поръ какъ мой мужъ умеръ.

Черезъ минуту наслѣдникъ фамиліи Чиллингли сидѣлъ въ чистой небольшей задней комнатѣ, съ прекраснымъ хотя ограниченнымъ видомъ на садъ и покрытый травою откосъ позади его, и просматривалъ книги мистрисъ Ботри.

Въ это время нѣсколько покупателей желавшихъ получить сыра и ветчины пришли въ лавку, и старуха оставила Кенелма продолжать свои занятія. Хотя они были непривычны ему, но онъ принялся за дѣло съ тою ясностью мысли и способностью схватывать главнѣйшіе пункты которая пріобрѣтается людьми прошедшими школу дисциплинирующую умъ и привыкшими извлекать сущность изъ многихъ книгъ о многихъ предметахъ. Результаты оказались удовлетворительны: беря среднюю цифру за послѣдніе три года оказалось что чистый доходъ отъ одной лавки можетъ простираться до сорока фунтовъ въ годъ. Закрывъ книгу онъ вышелъ чрезъ окно въ садъ, а оттуда въ прилежащее поле. И то и другое были дѣйствительно очень запущены: деревья нуждались въ очисткѣ, земля въ удобреніи. Но почва была очевидно хорошая, а плодовыя деревья достигли зрѣлаго возраста, могли давать хорошій сборъ и имѣли здоровый видъ несмотря на небрежный уходъ. Съ быстрымъ чутьемъ человѣка который родившись и выростя въ деревнѣ безсознательно набрался сельско-хозяйственныхъ свѣдѣній, Кенелмъ убѣдился что земля, при тщательной обработкѣ, съ избыткомъ могла покрыть арендную плату, подати десятины и всѣ случайные расходы, оставляя доходъ отъ лавки чистымъ барышомъ арендатора. И безъ сомнѣнія при содержаніи лавки молодыми способными людьми доходъ ея могъ еще увеличиться.

Не считая пока нужнымъ возвращаться къ мистрисъ Вотри, Кенелмъ направилъ свой путь къ Тому Боульзу.

Дверь его дома была заперта. Когда онъ постучался, ее отворила высокая, полная, замѣчательно красивая женщина; по виду ей было лѣтъ пятьдесятъ, и годы эти не тяготили ея могучія плечи. Одѣта она была очень прилично въ черное; волосы ея были просто заплетены и прикрыты скромно убраннымъ чепцомъ. Черты лица были орлиныя и очень правильныя; во всей фигурѣ ея было что-то величавое и напоминавшее Корнелію. Она бы могла послужить моделью для изображенія этой римской матроны, за исключеніемъ развѣ англо-саксонской свѣжести лица.

— Что вамъ угодно? спросила она холоднымъ и нѣсколько строгимъ тономъ.

— Сударыня, сказалъ Кенелмъ снимая шляпу, — я пришелъ повидаться съ мистеромъ Боулъзомъ, и радъ бы былъ узнать что онъ чувствуетъ себя достаточно хорошо чтобы принять меня.

— Нѣтъ, сэръ, онъ еще не настолько поправился; онъ лежитъ въ своей комнатѣ и ему нуженъ покой.

— Смѣю ли просить васъ сдѣлать одолженіе впустить меня. Я бы желалъ сказать нѣсколько словъ вамъ, его матери, если не ошибаюсь.

Мистрисъ Боульзъ помолчала съ минуту какъ бы сомнѣваясь. По обращенію Кенелма она не замедлила открыть что онъ принадлежалъ къ высшему слою общества чѣмъ можно было думать судя по его платью, и полагая что его посѣщеніе могло имѣть отношеніе къ ремеслу ея сына, она растворила пошире дверь, отодвинулась чтобы пропустить его пройти, и когда онъ остановился на срединѣ комнаты, пригласила его сѣсть, и чтобы показать ему примѣръ сѣла сама.

— Сударыня, сказалъ Кенелмъ, — не сожалѣйте что впустили меня и не думайте обо мнѣ дурно когда я скажу вамъ что я былъ злополучною причиной несчастія вашего сына.

Мистрисъ Боульзъ поднялась съ испугомъ.

— Вы человѣкъ который избилъ моего сына?

— Нѣтъ, сударыня, не говорите что я избилъ его. Онъ не избитъ. Онъ такъ мужественъ и силенъ что легко побилъ бы меня еслибъ я по счастію не сбилъ его съ ногъ прежде чѣмъ онъ успѣлъ сдѣлать это. Прошу васъ, сударыня, сядьте и послушайте меня терлѣливо нѣсколько минутъ.

Мистрисъ Боульзъ, испустивъ вздохъ негодованія изъ своей Юнонинской груди, съ величаво-надменнымъ выраженіемъ въ лицѣ, которое очень шло къ его орлинымъ очертаніямъ, повиновалась.

— Согласитесь, сударыня, продолжалъ Кенелмъ, — что это не первый случай, и что мистеръ Боульзъ многократно дрался съ другими. Правъ ли я говоря это?

— У моего сына очень вспыльчивый нравъ, возразила мистрисъ Боульзъ запинаясь, — и не должно раздражать его.

— Значитъ вы допускаете фактъ? сказалъ Кенелмъ невозмутимо, но съ вѣжливымъ наклоненіемъ головы. — Мистеру Боульзу часто случалось имѣть подобныя встрѣчи, и во всѣхъ этихъ случаяхъ почти несомнѣнно что онъ самъ всегда бывалъ зачинщикомъ, потому что вамъ должно быть извѣстно что онъ вовсе не такой человѣкъ которому другой рѣшился бы дать первый ударъ. Когда при этихъ случаяхъ мистеръ Боульзъ до полусмерти избивалъ человѣка, вѣдь вы не чувствовали злобы противъ этого человѣка? Скорѣе, еслибъ онъ нуждался въ уходѣ, вы пошли бы и стали ухаживать за нимъ.

— Не знаю стала ли бы я ухаживать, сказала мистрисъ Боульзъ, начиная понемногу смягчаться; — но разумѣется мнѣ было бы очень жаль его. Что же касается Тома — хотя мнѣ бы не слѣдъ говорить — у него злобы не больше чѣмъ у ребенка: онъ пошелъ и помирился бы съ человѣкомъ, какъ бы жестоко ни избилъ его.

— Я такъ и думалъ; а еслибы человѣкъ продолжалъ злиться, и мириться бы не сталъ, Томъ назвалъ бы его дурнымъ человѣкомъ и готовъ былъ бы поколотить его опять.

На, лицѣ мистрисъ Боульзъ появилась величественная улыбка.

— Такъ вотъ, продолжалъ Кенелмъ, — я только смиренно подражаю мистеру Боульзу, и пришелъ помириться съ нимъ и пожать ему руку.

— Нѣтъ, сэръ, нѣтъ! воскликнула мистрисъ Боульзъ, тихимъ голосомъ и поблѣднѣвъ. — И не думайте объ этомъ. Дѣло не въ ударѣ, это бы онъ легко перенесъ; но здѣсь оскорблена его гордость; и если онъ васъ увидитъ, это добромъ не кончится. Но вы здѣсь чужой и уйдете отсюда; уходите же поскорѣе, не стойте на его дорогѣ, уйдите! — И мать сложила руки.

— Мистрисъ Боульзъ, сказалъ Кенелмъ, и голосъ и наружность его измѣнились: и голосъ и наружность его сдѣлались такъ серіозны и выразительны что она умолкла и содрогнулась: — Вы не хотите помочь мнѣ спасти вашего сына отъ опасности въ которую могутъ увлечь его вспыльчивый нравъ и злая гордость. Развѣ вы никогда не слыхали объ ужасныхъ преступленіяхъ влекущихъ за собою страшныя наказанія; не слыхали что противъ грубой силы управляемой дикими страстями общество обезпечиваетъ себя галерами и висѣлицами?

— Сѣръ, какъ вы смѣете….

— Постойте! Если человѣкъ убьетъ другаго въ минуту неудержимой ярости, то хотя это есть преступленіе строго наказываемое совѣстью, но законъ смотритъ на него снисходительно, называя его непреднамѣреннымъ убійствомъ; если же побудительная причина преступленія — какъ напримѣръ ревность или мщеніе — можетъ быть обнаружена, и не найдется свидѣтелей которые бы удостовѣрили что преступленіе не было обдумано заранѣе, тогда законъ не называетъ его уже непреднамѣреннымъ убійствомъ, а убійствомъ съ обдуманнымъ намѣреніемъ. Не эта ли мысль побудила васъ воскликнуть умоляющимъ голосомъ: «Уходите скорѣе; не стойте на его дорогѣ»?

Женщина не отвѣчала, но опустилась снова на стулъ и глубоко вздохнула.

— Нѣтъ, сударыня, сказалъ Кенелмъ кротко; — разсѣйте ваши опасенія. Если вы мнѣ поможете, я увѣренъ что буду въ состояніи спасти вашего сына отъ такихъ несчастій, я только о томъ и прошу чтобы вы позволили мнѣ спасти его. Я убѣжденъ что у него добрая, честная природа, и что онъ стоитъ того чтобы спасти его.

Говоря это онъ взялъ ее за руку; она не противилась и съ своей стороны отвѣчала пожатіемъ; гордость ея смягчилась, и она начала плакать.

Наконецъ, когда она снова могла говорить, она сказала:

— Все это изъ-за этой дѣвушки. Онъ не былъ такой пока она не обманула его, и сдѣлала его полупомѣшаннымъ. Съ тѣхъ поръ онъ сталъ совсѣмъ другой человѣкъ, мой бѣдный Томъ!

— Знаете ли вы что онъ далъ мнѣ слово при всѣхъ крестьянахъ что если будетъ пораженъ, онъ никогда больше не будетъ безпокоить Джесси Уайльзъ.

— Да, онъ самъ сказалъ мнѣ объ этомъ; и это теперь больше всего тяготитъ его. Онъ все думаетъ, думаетъ и шепчетъ и не можетъ успокоиться; и я боюсь что онъ задумываетъ отомстить. Я еще разъ прошу васъ не становитесь на его дорогѣ.

— Онъ думаетъ не о томъ чтобъ отомстить мнѣ. Положимъ я уйду и не возвращусь никогда; увѣрены ли вы въ душѣ что жизнь этой дѣвушки не будетъ въ опасности?

— Какъ! Мой Томъ убьетъ женщину!

— Развѣ вы никогда не читали въ газетахъ что люди убиваютъ своихъ возлюбленныхъ или дѣвушекъ которыя не хотятъ отвѣчать на ихъ любовь? Во всякомъ случаѣ вы сами не одобряете этихъ неистовыхъ его преслѣдованій. Если мнѣ справедливо передавали, вы хотѣли удалить Тома на нѣкоторое время изъ деревни, пока Джесси Уайльзъ, скажемъ, выйдетъ замужъ или устроится гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ.

— Да, это правда, я желала этого и много разъ просила его, для ея и для его пользы. И по правдѣ сказать я не знаю что мы будемъ дѣлать если онъ останется, потому что онъ совсѣмъ пересталъ заниматься своимъ дѣломъ. Сквайръ отобралъ у него работу, многіе изъ фермеровъ тоже; а какъ хорошо шла работа при его покойномъ отцѣ! Если же онъ рѣшится уйти отсюда, то его дядя, ветеринаръ въ Лоскомбѣ, взялъ бы его къ себѣ компаньйономъ; такъ какъ у него нѣтъ своихъ дѣтей, и онъ знаетъ что Томъ очень способенъ: никто лучше его не знаетъ все что касается лошадей и коровъ тоже.

— А если Лоскомбъ большое мѣсто, занятія тамъ должны приносить больше чѣмъ можно получить здѣсь, даже въ томъ случаѣ если Томъ снова примется за свое дѣло?

— О, конечно! Въ пять разъ больше еслибъ онъ только согласился; но онъ и слышать объ этомъ не хочетъ.

— Мистрисъ Боульзъ, я вамъ очень благодаренъ за вашу откровенность и увѣренъ что теперь все хорошо устроится. Я не хочу больше настаивать на свиданіи. Я полагаю что Томъ не выйдетъ сегодня изъ дому до вечера.

— О! сэръ, онъ кажется вовсе не хочетъ выходить изъ дому, развѣ рѣшится на что-нибудь ужасное.

— Не бойтесь! Я зайду опять вечеромъ, тогда вы позволите мнѣ войти въ комнату Тома и остаться тамъ пока мы съ нимъ не сдѣлаемся друзьями, какъ съ вами теперь. А пока не говорите обо мнѣ ни слова.

— Но….

— «Но», мистрисъ Боульзъ, есть слово которое охлаждаетъ многіе горячіе порывы, уничтожаетъ многія добрыя мысли, убиваетъ многія братскія желанія. Никто никогда не любилъ бы своихъ ближнихъ какъ самого себя еслибъ онъ слушался всѣхъ «Но» какія могутъ быть сказаны если смотрѣть на дѣло съ другой стороны.

ГЛАВА XV.

Кенелмъ направилъ свой путь къ дому священника. Приближаясь къ церковной землѣ онъ встрѣтилъ джентльмена, по одеждѣ несомнѣнно духовное лицо, тогда онъ остановился и сказалъ:

— Я имѣю честь говорить съ мистеромъ Лесбриджемъ?

— Это мое имя, сказалъ священникъ пріятно улыбаясь. — Могу я что-нибудь сдѣлать для васъ?

— Да, очень многое, если вы позволите поговорить съ вами о нѣкоторыхъ изъ вашихъ прихожанъ.

— Моихъ прихожанъ! Простите, сэръ, но вы совершенно неизвѣстны мнѣ и я думаю также приходу.

— Приходу извѣстенъ, я тамъ совершенно дома; и я искренно убѣжденъ что въ вашемъ приходѣ не бывало такого хлопотуна который бы такъ вмѣшивался въ частныя дѣла.

Мистеръ Лесбриджъ изумился и помолчавъ сказалъ:

— Я слышалъ объ одномъ молодомъ человѣкѣ который живетъ у мистера Сондерсона и теперь дѣйствительно служитъ предметомъ толковъ всей деревни. Вы….

— Этотъ молодой человѣкъ. Увы! да.

— Хотя, сказалъ мистеръ Лесбриджъ кротко, — я не могу какъ служитель алтаря одобрить ваше ремесло, и еслибъ могъ, постарался бы отклонить васъ отъ него; но такъ какъ этимъ избавлена бѣдная дѣвушка отъ самыхъ ужасныхъ преслѣдованій и данъ урокъ дикому животному которое долгое время было язвою и ужасомъ всей окрестности, — то я не могу искренно осуждать васъ. Нравственное чувство общины по большей части безошибочно: вы заслужили одобреніе цѣлой деревни. Во всякомъ случаѣ я присоединяю къ нему и мое. Вы проснулись въ это утро и увидѣли себя знаменитымъ. Не вздыхайте же и не говорите «увы».

— Лордъ Байронъ проснулся однажды утромъ и увидѣлъ себя знаменитымъ; послѣдствіемъ было то что онъ провздыхалъ «увы» всю остальную жизнь. Если есть вещи которыхъ мудрый человѣкъ долженъ избѣгать, то это слава и любовь. Богъ да сохранитъ меня отъ того и другаго!

Священникъ опять изумился; но будучи сострадательнаго свойства и имѣя наклонность снисходительно смотрѣть на человѣческія слабости, онъ сказалъ съ легкимъ наклоненіемъ головы:

— Я всегда слышалъ что въ Америкѣ кругъ образованной и читающей публики гораздо шире чѣмъ у насъ: но слыша какъ Американецъ принадлежащій къ званію не высоко уважаемому у насъ по умственному развитію и нравственной философіи цитируетъ лорда Байрона и высказываетъ чувства несогласныя съ пылкостью неопытной юности, но заслуживающія всякаго одобренія въ глазахъ мыслящаго христіанина убѣжденнаго въ ничтожествѣ вещей наиболѣе пріятныхъ человѣческому сердцу, я изумленъ. О, юный другъ мой, при вашемъ образованіи вы могли чѣмъ-нибудь лучшимъ снискивать себѣ пропитаніе!

Въ числѣ убѣжденій Кенелма Чиллингли было то что разумный человѣкъ никогда не долженъ давать застигнуть себя врасплохъ; но теперь онъ совершенно опѣшилъ, и снисходя до уровня обыкновенныхъ умовъ проговорилъ:

— Я васъ не понимаю.

— Я вижу, сказалъ священникъ, снисходительно покачивая головой, — какъ и всегда думалъ, что въ хваленомъ американскомъ воспитаніи самыя элементарныя христіанскія понятія о добрѣ и злѣ находятся въ большемъ пренебреженіи чѣмъ въ образованіи нашихъ низшихъ классовъ. Да, мой юный другъ, вы можете цитировать поэтовъ, можете изумлять меня замѣчаніями о ничтожествѣ человѣческой славы и человѣческой любви почерпнутыми изъ языческихъ поэтовъ, и въ то же время не понимать съ какимъ состраданіемъ — человѣкъ болѣе строгаго образа мыслей сказалъ бы съ какимъ презрѣніемъ, — смотрятъ на человѣческое существо посвятившее себя вашей профессіи.

— У меня есть профессія? сказалъ Кенелмъ. — Я очень радъ слышать это. Въ чемъ же состоитъ моя профессія? И почему я долженъ быть Американцемъ?

— Почему? Я увѣренъ что меня не обманули. Вы тотъ Американецъ, я забылъ его имя, который прибылъ сюда чтобы состязаться на призъ съ первымъ бойцомъ Англіи. Вы молчите; вы опускаете голову. Ваша наружность, длина вашихъ рукъ и ногъ, важное выраженіе лица, ваше очевидное образованіе свидѣтельствуютъ о вашемъ происхожденіи. Ваше удальство обнаружило вашу профессію.

— Преподобный сэръ, сказалъ Кенелмъ съ обычною своею невозмутимостью, — я путешествую съ цѣлью отыскивать истину и сражаться съ ложью, но подобной лжи къ какой я самъ подалъ поводъ я еще не встрѣчалъ. Помяните меня въ вашихъ молитвахъ. Я вовсе не Американецъ и не призовой боецъ. Я уважаю въ первомъ гражданина великой республики старающагося изо всѣхъ силъ осуществить опытъ управленія въ которомъ то самое благосостояніе къ которому онъ стремится рано или поздно разрушитъ этотъ опытъ. Я уважаю втораго потому что сила, мужество и трезвость существенныя свойства призоваго бойца, а эти качества служатъ лучшимъ украшеніемъ царей и героевъ. Но я самъ ни то, ни другое. Я могу сказать о себѣ только что я принадлежу ко многочисленному классу обыкновенно называемому англійскими джентльменами, и что по рожденію и воспитанію я имѣю право пожать вамъ руку какъ равному.

Мистеръ Лесбриджъ изумился снова, приподнялъ шляпу, поклонился и подалъ руку.

— Теперь вы мнѣ позволите поговорить съ вами о вашихъ лрихожанахъ. Вы принимаете участіе въ Уыллѣ Сомерсѣ; я также. Онъ уменъ и талантливъ. Но здѣсь повидимому нѣтъ достаточно спроса на его работу, и безъ сомнѣнія ему было бы лучше въ какомъ-нибудь городѣ. Почему онъ не хочетъ переселиться?

— Я боюсь что бѣдный Уыллъ умретъ съ тоски если ему придется разстаться съ этою красивою дѣвушкой изъ-за которой вы вступили въ такую рыцарскую борьбу съ Томомъ Боульзомъ.

— Бѣдный малый, значитъ онъ и въ самомъ дѣлѣ любитъ Джесси Уайльзъ? Вы думаете что и она также любитъ его?

— Я въ этомъ увѣренъ.

— И будетъ ему хорошею женой?

— Хорошая дочь обыкновенно бываетъ и хорошею женой. А въ здѣшней деревнѣ едвали найдется отецъ у котораго была бы лучшая дочь чѣмъ Джесси. Она поистинѣ рѣдкая дѣвушка. Она была лучшею ученицей въ нашей школѣ, и моя жена очень привязана къ ней. Но у нея есть нѣчто высшее чѣмъ хорошія способности; у нея превосходное сердце.

— Ваши слова подтверждаютъ мое собственное впечатлѣніе. А отецъ дѣвушки не имѣетъ другихъ причинъ отказывать Уыллу Сомерсу кромѣ боязни что Уыллъ не будетъ въ состояніи содержать жену и семейство?

— Онъ не можетъ имѣть другихъ причинъ кромѣ развѣ той которая одинаково можетъ относиться ко всѣмъ женихамъ. Я хочу сказать что онъ боится чтобы Томъ Боульзъ не сдѣлалъ ей зла если узнаетъ что она выходитъ за кого-нибудь другаго.

— Значитъ вы думаете что мистеръ Боульзъ совершенно дурной и опасный человѣкъ?

— Совершенно дурной и опасный; и сдѣлался еще хуже съ тѣхъ поръ какъ началъ пить.

— Я полагаю что онъ не пилъ пока не сошелъ съ ума по Джесси Уайльзъ?

— Нѣтъ, я думаю что не пилъ.

— Но не пробовали ли вы, мистеръ Лесбриджъ, употребить ваше вліяніе на этого опаснаго человѣка?

— Разумѣется пробовалъ, но получалъ только оскорбленія. Онъ безбожное животное и уже нѣсколько лѣтъ не бывалъ въ церкви. Онъ кажется набрался нелѣпыхъ ученій которыя попадаются въ безбожныхъ сочиненіяхъ, и я сомнѣваюсь даже есть ли у него какая-нибудь религія.

— Бѣдный Полифемъ! Не удивительно что его І'алатея избѣгала его.

— Старикъ Уайльзъ ужасно боится и просилъ мою жену найти для Джесси мѣсто служанки гдѣ-нибудь въ дали. Но Джесси не можетъ помириться съ мыслью оставить деревню.

— По той же причинѣ какая привязываетъ Уылла Сомерса къ родной почвѣ?

— Жена моя думаетъ что такъ.

— Думаете ли вы что еслибы Тома Боульза не было здѣсь, а Джесси и Уыллъ были бы мужемъ и женой, они могли бы жить достаточно на мѣстѣ мистрисъ Ботри, при доходѣ который Уыллъ выручалъ бы отъ своей работы въ дополненіе къ тому что доставляетъ лавка и земля?

— Достаточно! разумѣется. Они были бы почти богаты. Я знаю что лавка приносила всегда большой доходъ. Старуха теперь не очень много занимается дѣлами, но все-таки получаетъ достаточно.

— Уыллъ Сомерсъ кажется слабаго здоровья. Можетъ-статься еслибъ онъ былъ лучше обезпеченъ въ жизни и не боялся потерять Джесси, здоровье его поправилось бы?

— Его жизнь была бы спасена, сэръ.

— Итакъ, сказалъ Кенелмъ съ глубокимъ вздохомъ, и лицо его вытянулось какъ у провожающаго похоронную процессію, — хотя я самъ глубоко сожалѣю о томъ нарушеніи умственнаго равновѣсія которое извѣстно подъ именемъ любви, и хотя я вовсе не желалъ бы увеличивать заботы и огорченія которыя бракъ причиняетъ своимъ жертвамъ — я не говорю уже о несчастіяхъ составляющихъ удѣлъ тѣхъ кого браки прибавляютъ къ населенію, и такъ уже чрезмѣрному — я боюсь что мнѣ придется послужить средствомъ соединенія этихъ двухъ любящихъ птицъ въ одной клѣткѣ. Я готовъ купить для нихъ лавку съ принадлежностями при условіи что вы примете на себя трудъ получить согласіе отца Джесси на этотъ бракъ. Что же касается моего храбраго друга Тома Боульза, то я озабочусь освободить ихъ и всю деревню отъ этой широкой натуры, требующей болѣе обширнаго поприща для своей энергіи. Простите что я не даю вамъ вставить слова. Я не кончилъ еще всего что хотѣлъ сказать. Позвольте спросить васъ, сплетничаютъ ли въ этой деревнѣ?

— Сплетничаютъ. Разумѣется; гдѣ только у женщины есть языкъ, тамъ не обойдется безъ сплетень.

— И замѣчая что Джесси очень красива и что я встрѣтился съ Томомъ Боульзомъ идя съ нею вмѣстѣ, не можетъ ли какая-нибудь сплетница сказать, покачивая головой: «Не изъ одного чувства благотворительности этотъ пришлецъ былъ такъ великодушенъ къ Джесси Уайльзъ.» Но если деньги за лавку будутъ заплачены мистрисъ Ботри чрезъ васъ и вы милостиво примете на себя всѣ сопряженныя съ этимъ хлопоты, тогда нечего и не о комъ будетъ сплетничать.

Мистеръ Лесбриджъ съ изумленіемъ взглянулъ на торжественное лицо предъ собою.

— Сэръ, сказалъ онъ послѣ продолжительнаго молчанія, — я не знаю какъ выразить мое удивленіе щедрости столь благородной, столь разумной, и сопровождаемой такою деликатностью и мудростью которая…. которая….

— Прошу васъ, дорогой сэръ, не заставляйте меня стыдиться самого себя еще болѣе чѣмъ я стыжусь теперь по случаю своего вмѣшательства въ любовныя дѣла, совершенно противорѣчащія моимъ убѣжденіямъ о лучшемъ способѣ достичь «приближенія къ ангеламъ». Чтобы покончить это дѣло я думаю лучше всего передать вамъ сумму въ сорокъ пять фунтовъ стерлинговъ, за которую мистрисъ Ботри согласилась передать аренду и находящійся въ лавкѣ товаръ. Но разумѣется вы никому ничего не скажите объ этомъ пока я не уйду вмѣстѣ съ Томомъ Боульзомъ. Я надѣюсь что буду въ состояніи взять его съ собой завтра; но сегодня вечеромъ я узнаю навѣрное когда онъ отправится, и до его ухода мнѣ придется остаться здѣсь.

Говоря это Кенелмъ вынулъ изъ своего бумажника и передалъ мистеру Лесбриджу банковый билетъ на упомянутую сумму.

— Могу ли я по крайней мѣрѣ узнать имя джентльмена который почтилъ меня своимъ довѣріемъ и сдѣлалъ столько добра моимъ прихожанамъ?

— Я не имѣю никакой особенной причины не называть моего имени, но не имѣю также причины назвать его. Помните совѣтъ Талейрана: «если вы сомнѣваетесь написать письмо или нѣтъ — не пишите». Совѣтъ этотъ приложимъ ко многимъ сомнѣніямъ въ жизни кромѣ писанія писемъ. Прощайте, сэръ.

— Необыкновенный молодой человѣкъ, пробормоталъ священникъ смотря на удалявшуюся фигуру высокаго незнакомца. Потомъ тихо покачавъ головою добавилъ: — Совершенный оригиналъ! — Онъ удовольствовался такимъ разрѣшеніемъ загадки. Читатель можетъ послѣдовать его примѣру.

ГЛАВА XVI.

Послѣ семейнаго обѣда, во время коего гость фермера обнаружилъ болѣе обыкновеннаго свой аппетитъ, Кенелмъ послѣдовалъ за фермеромъ къ складу сѣна и сказалъ:

— Дорогой мистеръ Сондерсонъ, хотя ужь у васъ нѣтъ для меня работы и я не долженъ бы злоупотреблять долѣе вашимъ гостепріимствомъ, но еслибъ я могъ остаться у васъ денекъ-другой я былъ бы вамъ очень благодаренъ.

— Другъ мой, воскликнулъ фермеръ, уваженіе коего къ Кенелму безмѣрно увеличилось послѣ побѣды его надъ Томомъ, — вы можете оставаться у насъ сколько пожелаете, и мы всѣ будемъ жалѣть когда вы уйдете. Но во всякомъ случаѣ вы должны пробыть у насъ до субботы, потому что вы пойдете съ нами къ сквайру на ужинъ. Тамъ есть на что посмотрѣть, и мои дочери разчитываютъ танцовать съ вами.

— Суббота будетъ послѣзавтра. Вы очень добры: но веселиться не мое дѣло, и я думаю что буду уже въ дорогѣ прежде чѣмъ вы отправитесь на ужинъ къ сквайру.

— Нѣтъ! вы должны остаться; и если вамъ нечего больше дѣлать, я дамъ вамъ работу которая будетъ какъ разъ по вашей части.

— Что такое?

— Поколотите моего работника. Онъ нагрубилъ мнѣ сегодня утромъ, а онъ самый здоровый малый во всемъ графствѣ, въ родѣ Тома Боульза.

Фермеръ отъ души расхохотался своей шуткѣ.

— Нѣтъ, спасибо, сказалъ Кенелмъ, потирая свои ушибы, — на молокѣ обжегся, на воду дуть станешь.

Молодой человѣкъ пошелъ одиноко бродить по полямъ. День становился пасмуренъ; облака предвѣщали дождь. Въ воздухѣ было необыкновенно тихо; окружающій видъ, не освѣщенный солнцемъ, казался печальнымъ и пустыннымъ. Кенелмъ дошелъ до берега ручья не далеко отъ того мѣста гдѣ фермеръ встрѣтилъ его въ первый разъ. Тамъ онъ сѣлъ, склонилъ щеку на руку и устремилъ глаза на тихія и потемнѣвшія воды ручья грустно протекавшія предъ нимъ; печаль наполнила его сердце и разбудила его мечтательность.

— Итакъ, это правда, сказалъ онъ, разсуждая самъ съ собою: — я явился на свѣтъ чтобы прожить всю жизнь совершенно одинокимъ, не ища разумѣется себѣ подруги, не вѣря въ возможность этого, содрогаясь при одной мысли объ этомъ, отчасти презирая, отчасти сожалѣя тѣхъ кто вздыхаетъ объ этомъ; — это недостижимо, лучше вздыхать о лунѣ! Между тѣмъ другіе люди вздыхаютъ объ этомъ, почему же я стою въ сторонѣ отъ нихъ? Если міръ сцена, и всѣ мущины и женщины въ немъ только актеры, долженъ ли я быть одинокимъ зрителемъ не имѣя никакой роли въ драмѣ, не интересуясь развитіемъ дѣйствія? Безъ сомнѣнія, многіе на этой сценѣ такъ же мало какъ и я желаютъ имѣть роль любовника, посвящающаго грустные стихи бровямъ своей возлюбленной; но въ такомъ случаѣ они желаютъ занимать другія роли въ піесѣ, напримѣръ воина «бородатаго какъ пардъ», или судьи «съ кругленькимъ брюшкомъ подбитымъ каплунами». Но меня не тревожитъ честолюбіе, я не стремлюсь возвышаться или блестѣть. Я не желаю сдѣлаться ни полковникомъ, ни адмираломъ, ни членомъ парламента, ни алдерменомъ. Меня не прельщаетъ слава остряка, или поэта, или философа, или непремѣннаго гостя на званыхъ обѣдахъ, или знаменитаго стрѣлка на стрѣльбищахъ и облавахъ. Рѣшительно, я зритель что стоитъ въ сторонѣ и такъ же мало заботится о дѣйствующемъ мірѣ какъ какой-нибудь камень. У Гёте есть страшный фантастическій вымыселъ что первоначально мы всѣ были монады, маленькіе разсѣянные атомы носящіеся въ атмосферѣ, влекомые туда и сюда силами которыя внѣ нашего контроля, преимущественно притяженіемъ другихъ монадъ: такъ что одна монада управляемая свиными монадами кристализуется въ свинью; другая, подъ вліяніемъ героическихъ монадъ, становится львомъ или Александромъ. Теперь совершенно ясно, продолікалъ Кенелмъ, перемѣняя положеніе и кладя правую ногу на лѣвую, — что какая-нибудь монада имѣющая своимъ назначеніемъ другую планету можетъ встрѣтиться на пути, съ потокомъ монадъ пересѣкающихъ земной путь, и увлеченная этимъ потокомъ начнетъ крутиться до тѣхъ поръ пока, вопреки ея назначенію и опредѣленному ей мѣсту дѣйствія, попадетъ на землю и превратится въ ребенка. Можетъ-статься мнѣ выпалъ такой жребій: моя монада изъ другихъ областей пространства попала сюда, гдѣ она никогда не можетъ быть дома, не можетъ амальгамироваться съ другими монадами, ни понять почему онѣ находятся въ такихъ постоянныхъ хлопотахъ. Признаюсь, я такъ же мало понимаю почему умъ человѣческихъ существъ неустанно хлопочетъ о вещахъ отъ которыхъ, по сознанію многихъ, бываетъ болѣе безпокойства нежели удовольствія, какъ не понимаю почему эта толпа комаровъ, жизнь ихъ такъ коротка, не дадутъ себѣ ни минуты покоя, но толкутся вверхъ и внизъ, подымаясь и опускаясь будто на качеляхъ, и дѣлая такъ много шуму по поводу своего ничего не значащаго возвышенія или пониженія какъ еслибъ это былъ ропотъ людей. А можетъ-быть на другой планетѣ моя монада рѣзвилась бы, и прыгала бы и танцовала бы съ такимъ же удовольствіемъ и безуміемъ какъ это дѣлаютъ монады людей и комаровъ въ этой чуждой юдоли слезъ.

Кенелмъ дошелъ до этого гадательнаго разрѣшенія своихъ недоумѣній какъ вдругъ услышалъ пѣніе или скорѣе среднее между пѣніемъ и речитативомъ, что такъ пріятно когда произношеніе ясно и музыкально. Такъ было въ настоящемъ случаѣ, и Кенелмъ могъ ясно разслышать каждое слово слѣдующей пѣсни:

Есть время когда умолкаютъ заботы;

Чуть слышалось въ воздухѣ рѣянье пчелъ;

Я сталъ гдѣ отраду полдневной дремоты

Ручей на природу журчаньемъ навелъ.

Душа говорила: хоть тѣсно ихъ ложе,

Струи къ Океану спокойно текутъ;

Вселенной просторъ прохожу я, но все же

Довольства не знаю, и тѣсно мнѣ тутъ.

Душа, не тверди о вселенной просторѣ,

Нѣтъ, менѣе сжата потока струя.

Безбрежна сама ты, и вотъ твое горе,

Виной недовольства безбрежность твоя.

Когда пѣніе кончилось Кенелмъ поднялъ голову. Но берегъ ручья былъ такъ извилистъ и такъ густо поросъ кустарникомъ что нѣсколько минутъ онъ не могъ видѣть пѣвца. Наконецъ вѣтви предъ нимъ раздвинулись, и въ нѣсколькихъ шагахъ онъ увидалъ человѣка которому совѣтовалъ воспѣвать бифстекъ вмѣсто того чтобы посвящать свои пѣсни любви, какъ ошибочно и споконъ вѣка поступаютъ пѣвцы.

— Сэръ, сказалъ Кенелмъ приподнимаясь, — я радъ что мы опять встрѣтились. Слышали вы когда-нибудь кукушку?

— Сэръ, отвѣчалъ менестрель, — замѣчали вы когда-нибудь присутствіе лѣта?

— Позвольте мнѣ пожать вамъ руку. Я восхищенъ вопросомъ которымъ вы встрѣтили и отпарировали мой. Если вы не спѣшите, присядьте здѣсь и потолкуемъ.

Менестрель наклонилъ голову и сѣлъ. Собака его, выйдя изъ-за кустовъ, съ важностію приблизилась къ Кенелму, который еще съ большею важностью посмотрѣлъ на нее; помахивая хвостомъ она усѣлась на заднія лапы и принялась прислушиваться къ шуму въ сосѣднемъ тростникѣ, какъ бы желая угадать рыба ли производила его или же водяная мышь.

— Я спросилъ васъ, сэръ, слыхали ли вы кукушку не изъ пустаго любопытства; часто въ лѣтніе дни когда человѣкъ разговариваетъ самъ съ собою — и разумѣется ставитъ себя въ затрудненіе — вдругъ слышится голосъ какъ бы исходящій изъ сердца природы: такъ далекъ онъ и въ то же время такъ близокъ; онъ говоритъ что-нибудь очень успокоивающеи, очень мелодичное, такъ что является искушеніе необдуманно и неразумно воскликнуть: «природа отвѣчаетъ мнѣ». Кукушка часто такъ подшучивала надо мной. Въ вашемъ пѣніи содержался лучшій отвѣтъ на вопросы какіе человѣкъ задаетъ себѣ чѣмъ можно получить отъ кукушки.

— Я сомнѣваюсь въ этомъ, сказалъ менестрель. Пѣсня, въ лучшемъ случаѣ, есть только эхо того голоса что исходитъ изъ сердца природы. И если крикъ кукушки представлялся вамъ такимъ голосомъ, это былъ вѣроятно болѣе простой и правдивый отвѣтъ на вашъ вопросъ чѣмъ можетъ дать человѣкъ, еслибы вы только могли правильно перевести ея языкъ.

— Добрый другъ мой, отвѣчалъ Кенелмъ, — то что вы говорите звучитъ очень пріятно и содержитъ въ себѣ чувство которое было распространено нѣкоторыми критиками въ безпредѣльное царство пустоголовыхъ, по просту называемое вздоромъ. Хотя природа никогда не молчитъ, хотя она, злоупотребляя преимуществомъ своихъ лѣтъ, утомительно- болтаетъ безъ умолку, она однако же никогда не отвѣчаетъ на наши вопросы, она не можетъ понимать аргументовъ, она никогда не читала сочиненія Милля о Логикѣ. Дѣйствительно, какъ справедливо сказалъ великій философъ, «природа не имѣетъ разума». Каждый человѣкъ который обращается къ ней бываетъ вынужденъ снабжать ее на время своимъ умомъ. И если она отвѣчаетъ на вопросы которые задаетъ ей его собственный умъ, то лишь повторяя какъ попугай то что его умъ подскажетъ ей. И такъ какъ у каждаго человѣка свой умъ, то каждый человѣкъ получаетъ свой отвѣтъ. Природа лживый старый лицемѣръ.

Менестрель весело разсмѣялся, и смѣхъ его былъ такъ же пріятенъ какъ пѣніе.

— Многому бы пришлось разучиться поэтамъ еслибъ они стали смотрѣть на природу такимъ образомъ.

— Плохимъ поэтамъ да, и тѣмъ лучше было бы и для нихъ и для ихъ читателей.

— Развѣ хорошіе поэты не изучаютъ природу?

— Разумѣется изучаютъ, какъ хирургъ изучаетъ анатомію разсѣкая мертвое тѣло. Но хорошій поэтъ, равно какъ и хорошій хирургъ, тотъ кто смотритъ на это изученіе только какъ на необходимую азбуку, а не какъ на вѣнецъ всего въ его дѣлѣ. Я не назову хорошимъ хирургомъ человѣка который наполнитъ цѣлую книгу подробностями, болѣе или менѣе точными, о фибрахъ, нервахъ и мускулахъ; и не назову хорошимъ поэтомъ человѣка который опишетъ въ мельчайшихъ подробностяхъ Рейнъ или Глостерскую Долину. Хорошій хирургъ и хорошій поэтъ тотъ кто понимаетъ живаго человѣка. Что такое драма, которую Аристотель справедливо ставитъ выше всего въ области поэзіи? Не есть ли это такой родъ поэзіи гдѣ описаніе неодушевленной природы по необходимости вынуждено быть очень краткимъ и общимъ, гдѣ даже внѣшнія формы человѣка до такой степени не важны что они могутъ измѣняться вмѣстѣ съ актеромъ исполняющимъ роль? Гамлетъ можетъ быть бѣлокурый и черноволосый. Макбетъ можетъ быть низкаго или высокаго роста. Достоинство драматической поэзіи состоитъ въ подчиненіи того что обыкновенно называютъ природой (т.-е. внѣшней и матеріальной природы) существамъ разумнымъ, одушевленнымъ, но въ такой степени нематеріальнымъ что они, можно сказать, состоятъ только изъ ума и души, принимая временно такое тѣло какое можетъ предложить имъ попавшійся актеръ, дабы сдѣлаться ощутимыми и видимыми для зрителя, но не нуждаясь въ подобномъ тѣлѣ чтобы быть ощутимыми и видимыми для читателя. Итакъ высшій родъ поэзіи тотъ который наименѣе нуждается во внѣшней природѣ. Но каждый родъ имѣетъ свои достоинства, болѣе или менѣе высокія смотря по тому сколько онъ влагаетъ въ природу то чего въ ней нѣтъ, то-есть умъ и душу человѣка.

— Я не могу согласиться, сказалъ менестрель, — чтобы на дѣлѣ одинъ родъ поэзіи былъ выше другаго до такой степени чтобы ставить поэта съ успѣхомъ занимающагося тѣмъ что вы назвали высшимъ родомъ поэзіи выше другаго поэта который занимается еще успѣшнѣе тѣмъ что вы называете низшею школой. Въ теоріи драматическая поэзія можетъ быть выше лирической, и Venice Preserved очень хорошая драма; но я считаю Борнса лучшимъ поэтомъ чѣмъ Отвея.

— Можетъ-быть это такъ; но я не знаю другаго лирическаго поэта, по крайней мѣрѣ изъ числа новыхъ, который бы менѣе толковалъ о природѣ какъ о внѣшней только формѣ вещей и съ большею страстью одушевлялъ бы ее своимъ собственнымъ человѣческимъ сердцемъ чѣмъ Робертъ Борнсъ. Полагаете ли вы что когда Грекъ въ какомъ-нибудь затрудненіи обращался къ вѣщимъ листьямъ дуба Додонскаго, эти дубовые листья отвѣчали ему? Не думаете ли вы скорѣе что на вопросъ возбужденный его умомъ отвѣчалъ умъ подобнаго ему человѣка, жреца, который употреблялъ листы дуба только какъ посредствующее орудіе, какъ мы съ вами пользуемся въ качествѣ посредствующаго орудія листомъ писчей бумаги? Не есть ли исторія суевѣрій хроника безумныхъ попытокъ человѣка получать отвѣты отъ внѣшней природы?

— Но, сказалъ менестрель, — я слышалъ или читалъ гдѣ-то что научные опыты суть отвѣты которые даетъ природа на вопросы предлагаемые ей человѣкомъ.

— Это не болѣе какъ отвѣты которые его собственный умъ внушаетъ ей. Умъ его изучаетъ законы матеріи и при этомъ изученіи дѣлаетъ опыты надъ матеріей; изъ этихъ опытовъ его умъ, согласно своимъ прежнимъ свѣдѣніямъ или природной смѣтливости, дѣлаетъ свои выводы; такимъ образомъ являются науки о природѣ, механика, химія и т. д. Но сама матерія не даетъ отвѣтовъ; отвѣты измѣняются сообразно уму предлагающему вопросы, и успѣхи наукъ состоятъ въ постоянномъ исправленіи ошибокъ и ложныхъ представленій которыя прежніе умы считали правильными отвѣтами полученными отъ природы. Только сверхъестественное заключенное въ васъ, то-есть умъ, можетъ угадывать механизмъ естественнаго, то-есть матеріи. Камень не можетъ вопрошать камень.

Менестрель не отвѣчалъ. Наступило продолжительное молчаніе, прерываемое лишь жужжаньемъ насѣкомыхъ, плескомъ воды и вздохомъ вѣтра въ тростникахъ.

ГЛАВА XVII.

Наконецъ Кенелмъ проговорилъ прерывая молчаніе:

Rapiamus, amici,

Occasionem de die, dumque virent genua,

Et decet, obducta solvatur fronte senectus!

— Это стихи Горація? спросилъ менестрель.

— Да; и я съ намѣреніемъ проговорилъ ихъ чтобы видѣть получили ли вы классическое образованіе.

— Я могъ бы получить такое образованіе еслибы мои обстоятельства не отвлекли меня въ дѣтствѣ отъ ученія, всей цѣны коего я не понималъ тогда. Но я немножко познакомился съ латынью въ школѣ, и послѣ того какъ вышелъ изъ школы старался отъ времени до времени знакомиться съ болѣе извѣстными латинскими поэтами, большею частію, признаюсь къ стыду моему, съ помощію подстрочныхъ англійскихъ переводовъ.

— Такъ какъ вы сами поэтъ, то быть-можетъ вамъ не было бы выгоды знать другой, хотя бы и мертвый, языкъ такъ хорошо чтобъ его формы и обороты мысли отражались, хотя можетъ-быть безсознательно, въ языкѣ на которомъ вы сочиняете. Горацій, пожалуй, былъ бы еще лучшимъ поэтомъ еслибы по-гречески зналъ не больше чѣмъ вы по-латыни.

— Я принимаю это не болѣе какъ за любезность съ вашей стороны, отвѣчалъ менестрель съ улыбкой.

— А вы были бы еще любезнѣе, сказалъ Кенелмъ, — еслибы простили мой нескромный вопросъ и сказали не вслѣдствіе ли пари вы странствуете подобно Гомеру, и посылаете это разумное четвероногое, вашего спутника, ходить съ тарелочкой во рту за сборомъ пенсовъ?

— Нѣтъ, это не вслѣдствіе пари; это моя причуда, которую, какъ я надѣюсь по тону вашего разговора, вы поймете имѣя повидимому сами нѣкоторыя причуды.

— Что касается причудъ, можете быть увѣрены въ моемъ сочувствіи.

— Хорошо, въ такомъ случаѣ я скажу вамъ что хотя у меня есть занятіе доставляющее мнѣ скромный доходъ, но стихи моя страсть. Еслибы круглый годъ было лѣто и человѣкъ вѣчно былъ молодъ, я прожилъ бы всю жизнь распѣвая. Но я никогда не пробовалъ печатать моихъ стиховъ. Еслибъ они остались незамѣченными, это причинило бы мнѣ величайшее огорченіе какое только можетъ быть нанесено самолюбію человѣка. Еслибъ они подверглись нападкамъ или осмѣянію, это могло бы серіозно повредить моимъ практическимъ занятіямъ. Это послѣднее соображеніе, будь я одинъ на свѣтѣ, не значило бы для меня ничего; но есть другіе для кого мнѣ хотѣлось бы составить себѣ состояніе, и потому я не хочу бросать своихъ дѣловыхъ занятій. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, — это было въ Германіи, я встрѣтилъ одного очень бѣднаго нѣмецкаго студента который добывалъ деньги странствуя съ лютней и пѣніемъ. Потомъ онъ сдѣлался довольно извѣстнымъ поэтомъ и разказывалъ мнѣ что онъ увѣренъ что нашелъ секретъ пріобрѣсти извѣстность привыкнувъ сообразоваться со вкусами публики во время своихъ странствій. Его примѣръ сильно подѣйствовалъ на меня. Я попытался дѣлать то же, и въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ я провожу такимъ образомъ часть лѣтняго времени. Въ мѣстахъ которыя я посѣщаю я извѣстенъ, какъ я кажется говорилъ вамъ прежде, подъ именемъ бродячаго менестреля; я получаю маленькія деньги которыя даютъ мнѣ какъ бы въ доказательство нѣкотораго моего достоинства. Бѣдные люди не платили бы мнѣ еслибъ я имъ не доставлялъ удовольствія; и по большей части имъ особенно правятся именно тѣ пѣсни которыя я самъ больше люблю. Кромѣ того это время я не считаю потеряннымъ, не только для тѣлеснаго здоровья, но и для ума. Мысли пріобрѣтаютъ большую свѣжесть въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ веселыхъ занятій и разнообразныхъ приключеній.

— Да, приключенія бываютъ довольно разнообразны, сказалъ Кенелмъ нѣсколько жалобно; ибо перемѣняя положеніе онъ почувствовалъ острую боль въ своихъ избитыхъ мускулахъ. — Но не правда ли что ко всѣмъ приключеніямъ непремѣнно примѣшиваются эти зловредныя женщины?

— Разумѣется, сказалъ менестрель со звонкимъ смѣхомъ. — Въ жизни, какъ и на сценѣ, интересъ юпки всегда самый сильный.

— Въ этомъ я не согласенъ съ вами, сказалъ Кенелмъ сухо. — И мнѣ кажется что это замѣчаніе недостойно васъ. Впрочемъ настоящая жаркая погода не располагаетъ къ спорамъ, и я готовъ признать что юпка, если она красная, не лишена нѣкотораго интереса въ картинѣ, именно интереса колера.

— Молодой человѣкъ, сказалъ менестрель вставая, — день склоняется къ вечеру, и я долженъ проститься съ вами; безъ сомнѣнія, еслибы вы постранствовали какъ я, вамъ бы довелось видѣть столько хорошенькихъ дѣвушекъ что вы признали бы важность юпокъ не на картинѣ только, и еслибы мы съ вами еще разъ встрѣтились, можетъ-быть оказалось бы что вы сами пишете любовные стихи.

— Послѣ такого ничѣмъ не оправдываемаго заключенія я разстаюсь съ вами съ меньшимъ сожалѣніемъ чѣмъ бы сдѣлалъ это прежде. Но я надѣюсь что мы еще встрѣтимся.

— Ваше желаніе очень лестно для меня; и если намъ придется еще увидѣться, я прошу васъ оправдать мою довѣрчивость и смотрѣть на мои поэтическія странствія и на тарелочку моей собаки какъ на священную тайну. А если намъ такъ не встрѣтиться, то я только изъ благоразумной сдержанности не называю вамъ моего настоящаго имени и адреса.

— Вы обнаруживаете такимъ образомъ опасливый здравый смыслъ который рѣдко встрѣчается въ любителяхъ стиховъ, и юпокъ. Что вы сдѣлали съ вашею гитарой?

— Я не хожу по дорогамъ съ этимъ инструментомъ, онъ пересылается мнѣ изъ города въ городъ подъ чужимъ именемъ вмѣстѣ съ платьемъ не такимъ какъ это, на случай если я пожелаю бросить роль бродячаго менестреля.

Оба съ чувствомъ пожали руку другъ другу. Когда менестрель удаляясь по берегу ручья запѣлъ, подъ вліяніемъ его голоса казалось веселѣй зажурчали струи и менѣе грустно вздыхалъ прибрежный тростникъ.

ГЛАВА XVIII.

Въ своей комнатѣ, одинокій и задумчивый, сидѣлъ пораженный герой сотни сраженій. Были сумерки; но ставни были притворены цѣлый день, чтобы не впускать въ комнату солнечнаго свѣта, который никогда прежде не былъ непріятенъ для Тома Боульза; онѣ были притворены и теперь, дѣлая сумерки вдвое болѣе сумрачными, пока луна, поднявшаяся рано, не проникла своими лучами сквозь щели и не провела серебристой полосы между тѣнями на полу.

Голова Тома была опущена на грудь; его сильныя руки безцѣльно покоились на колѣняхъ; въ положеніи его видно было изнеможеніе и уныніе. Но въ выраженіи лица были видны признаки опасной и безпокойной мысли которая противорѣчила его наружному спокойствію. Лобъ его, обыкновенно открытый, выражавшій дерзкую отвагу, теперь былъ покрытъ морщинами и сумрачно нависъ надъ опущенными, полузакрытыми глазами. Губы его были такъ плотно сжаты что лицо утратило свою округлость, и массивныя кости челюстей рѣзко выступали на щекахъ. Время отъ времени, правда, губы раскрывались давая выходъ глубокому порывистому вздоху, но онѣ тотчасъ же опять стискивались такъ же быстро какъ были открыты. Это былъ одинъ изъ тѣхъ кризисовъ въ жизни когда всѣ элементы составлявшіе прежнюю сущность человѣка приходятъ въ безпорядочную анархію; когда Злой кажется входитъ въ человѣка и начинаетъ направлять бурю; когда грубый не воспитанный умъ, никогда прежде не помышлявшій о преступленіи, видитъ предъ сооой преступленіе внезапно воздымающееся изъ бездны, чувствуетъ въ немъ врага, но покоряется ему какъ неизбѣжной судьоѣ. И вотъ когда наконецъ преступникъ приговоренъ къ висѣлицѣ, онъ съ содраганіемъ оглядывается назадъ на то мгновеніе что раздѣляетъ два міра, — міръ человѣка невиннаго и міръ человѣка преступнаго — и говоритъ святому, высоко образованному, безстрастному духовнику напутствующему его и называющему его братомъ: — «дьяволъ внушилъ мнѣ это».

Въ эту минуту дверь отворилась; на порогѣ стояла его мать, которой онъ никогда не давалъ руководить его поступками, хотя любилъ ее по-своему, и ненавистный человѣкъ котораго онъ желалъ видѣть мертвымъ у своихъ ногъ. Дверь снова затворилась, мать вышла не говоря ни слова, слезы мѣшали ей. Вошедшій остался съ нимъ наединѣ. Томъ Боульзъ поднялъ глаза, узналъ посѣтителя, просіялъ и потеръ свои могучія руки.

ГЛАВА XIX.

Кенелмъ Чиллингли поставилъ стулъ рядомъ со своимъ противникомъ и молча взялъ его за руку.

Томъ Боульзъ взялъ его руку въ обѣ свои, повернулъ ее съ любопытствомъ къ лунному свѣту, посмотрѣлъ, взвѣсилъ ее, потомъ издавъ нѣчто среднее между рычаньемъ и смѣхомъ оттолкнулъ ее прочь какъ предметъ враждебный, но не заслуживающій вниманія, всталъ, приперъ дверь, сѣлъ опять и сказалъ грубо:

— Чего вы теперь отъ меня хотите?

— Я хочу просить у васъ милости.

— Милости?

— Величайшей милости о какой только человѣкъ можетъ просить другаго человѣка — дружбы. Видите ли, мой дражайшій Томъ, продолжалъ Кенелмъ, располагаясь какъ дома, положивъ одну руку на стулъ Тома и протянувъ ноги будто предъ каминомъ въ своей комнатѣ; — видите ли, мой любезный Томъ, люди подобные намъ, молодые, одинокіе, не совсѣмъ дурные собой, могутъ найти много возлюбленныхъ. Если одна не полюбитъ насъ, полюбитъ другая; онѣ разсѣяны вездѣ какъ крапива или репейникъ. Но въ жизни нѣтъ ничего рѣже друга. Скажите мнѣ откровенно, случалось ли вамъ попадать въ деревню гдѣ бы вы не могли найти себѣ зазнобу еслибы пожелали, и если имѣя зазнобу вы покидаете ее, думаете ли вы что вамъ трудно было бы найти другую? Но предположите что вы имѣли бы истиннаго друга мущину, друга который поддерживалъ бы васъ во всѣхъ обстоятельствахъ, который въ глаза говорилъ о вашихъ недостаткахъ, а за глаза хвалилъ бы ваши хорошія качества, который дѣлалъ бы все возможное чтобъ избавить васъ отъ опасности или предупредить опасность; предположите что вы имѣли бы такого друга и потеряли бы его. Думаете ли вы что доживъ до Маѳусаиловыхъ лѣтъ вы могли бы найти другаго? Вы не отвѣчаете мнѣ; вы молчите. Итакъ Томъ, я прошу васъ быть такимъ другомъ для меня и обѣщаю быть такимъ другомъ для васъ.

Томъ такъ опѣшилъ отъ этого обращенія что не могъ опомниться отъ изумленія. Но онъ почувствовалъ какъ будто тучи въ душѣ его разорвались, и солнечный лучъ проникъ сквозь угрюмую тьму. Наконецъ, хотя утихшій гнѣвъ снова возсталъ въ немъ, но уже не столь рѣшительно, и онъ проворчалъ сквозь зубы;

— Хорошъ другъ! Укралъ у меня мою любу. Подите прочь!

— Она была столько же вашею сколько была или можетъ когда-нибудь быть моею.

— Какъ, развѣ вы не ухаживали за ней?

— Разумѣется нѣтъ. Я ухожу въ Лоскомбъ и приглашаю васъ отправиться вмѣстѣ. Вы думаете что я уйду и оставлю васъ здѣсь?

— Какое вамъ дѣло до меня?

— Провидѣніе дозволило мнѣ спасти васъ отъ самаго неутѣшнаго горя. Подумайте, какое горе можетъ быть продолжительнѣе чѣмъ было бы ваше еслибы вы достигли вашихъ желаній; еслибы вы силой или страхомъ принудили женщину сдѣлаться вашею подругой на всю жизнь; и вы бы любили ее, а она бы васъ ненавидѣла. Совѣсть день и ночь укоряла бы васъ что ваша любовь сдѣлалась причиной ея несчастія, и это несчастіе неотлучно преслѣдовало бы васъ какъ привидѣніе. Вотъ отъ какого горя я спасъ васъ. Дай-то Богъ довершить мнѣ мое дѣло и спасти васъ отъ неискупимаго злодѣянія. Загляните въ вашу душу, соберите мысли которыя въ теченіе цѣлаго дня до тѣхъ поръ какъ я переступилъ вашъ порогъ не покидали васъ, заставляя умъ вашъ молчать и ослѣпляя совѣсть; потомъ скажите положа руку на сердце: «я не повиненъ въ помышленіи объ убійствѣ».

Несчастный человѣкъ быстро вскочилъ и выпрямился въ угрожающей позѣ, но встрѣтивъ спокойный, твердый и полный сожалѣнія взглядъ Кенелма, онъ такъ же быстро упалъ, упалъ на подъ, закрылъ лицо руками, и громкій крикъ вырвался изъ его груди между воплями и рыданіями.

— Братъ, сказалъ Кенелмъ опускаясь возлѣ него на колѣни и обвивъ рукою его тяжело дышавшую грудь, — теперь все забыто; съ этимъ крикомъ демонъ омрачавшій твой разумъ отлетѣлъ навсегда.

ГЛАВА XX.

Когда нѣсколько времени спустя Кенелмъ вышелъ изъ комнаты и зашелъ къ мистрисъ Боульзъ, находившейся внизу, онъ сказалъ весело:

— Все устроилось отлично; мы съ Томомъ поклялись быть друзьями. Мы отправляемся въ Лоскомбъ послѣзавтра, въ субботу; напишите туда его дядѣ и пошлите туда же его платье, такъ какъ мы пойдемъ пѣшкомъ и выйдемъ рано утромъ чтобы никто не видалъ насъ. А теперь ступайте на верхъ поговорить съ нимъ; ему необходимо утѣшеніе и ласки матери. У него благородное сердце, и рано или поздно мы будемъ гордиться имъ.

Возвращаясь на ферму, Кенелмъ встрѣтилъ мистера Лесбриджа, который сказалъ:

— Я иду отъ мистера Сондерсона, куда заходилъ чтобы видѣть васъ. Въ переговорахъ о лавкѣ мистрисъ Ботри встрѣтилось неожиданное затрудненіе. Послѣ того какъ я видѣлся съ вами сегодня утромъ, я встрѣтился съ однимъ служащимъ у мистера Траверса и онъ сказалъ мнѣ что мистрисъ Ботри не имѣетъ права передать аренду безъ согласія сквайра; а такъ какъ земля была сдана сначала на очень низкихъ условіяхъ для любимаго и почтеннаго арендатора, то трудно ожидать согласія мистера Траверса на передачу ея бѣдному корзинщику. Услыхавъ это я поѣхалъ въ Паркъ и увидѣлся съ самимъ мистеромъ Траверсомъ. Но онъ остался непреклоненъ къ моимъ просьбамъ. Я добился только того что онъ сказалъ: «Пусть незнакомецъ который интересуется этимъ дѣломъ придетъ самъ и потолкуетъ со мной. Я бы желалъ посмотрѣть на человѣка который отколотилъ это животное Тома Боульза; если онъ побѣдилъ его, то можетъ-статься побѣдитъ и меня. Приведите его съ собою на ужинъ который я даю для арендаторовъ завтра вечеромъ.» — Чтожь вы пойдете?

— Но, сказалъ Кенелмъ неохотно, — если онъ зоветъ меня только для того чтобъ удовлетворить пустому любопытству, то пользы будетъ отъ этого мало Уылоу Сомерсу. Что вы объ этомъ скажете?

— Сквайръ настоящій дѣловой человѣкъ, и хотя никто не можетъ сказать чтобъ онъ былъ несправедливъ или жаденъ, онъ однакоже не отличается большою чувствительностію; а нужно сознаться что больной калѣка въ родѣ Уылла Сомерса не особенно выгодный арендаторъ. И еслибы дѣло зависѣло единственно отъ вашего успѣха у сквайра, я не былъ бы увѣренъ что оно устроится согласно нашему желанію. Но мы найдемъ союзника въ его дочери. Она очень любитъ Джесси Уайльзъ и была очень добра къ Уыллу. Едва ли есть на свѣтѣ болѣе мягкая, благотворительная и симпатичная натура чѣмъ Сесилія Траверсъ. Она имѣетъ большое вліяніе на своего отца, и чрезъ нее мы можемъ уговорить его.

— Я терпѣть не могу имѣть какія-нибудь дѣла съ женщинами, сказалъ Кенелмъ сухо. — Безъ сомнѣнія, милостивый государь, вы болѣе способны на это дѣло чѣмъ я.

— Позвольте мнѣ скромно усомниться въ этомъ; едва ли можно надѣяться на успѣхъ у женщинъ когда годы тяготятъ старыя плечи; но если вамъ потребуется помощь священника чтобы довести ваши ухаживанія къ счастливому окончанію, я буду очень радъ въ качествѣ священника исполнить надлежащую церемонію.

— Dii meliora! сказалъ Кенелмъ съ важностію. — Есть зло котораго и въ шутку касаться не слѣдуетъ. Что до миссъ Траверсъ, то какъ только вы назвали ее благотворительною, вы привели меня въ ужасъ. Я очень хорошо знаю что такое благотворительная дѣвушка: надутая, безпокойная, хлопотливая, со вздернутымъ носомъ и съ карманомъ наполненнымъ книжками. Я не пойду на ужинъ къ сквайру.

— Тсс! сдѣлалъ тихо священникъ. Они проходили въ это время мимо дома мистера Сомерса, и пока Кенелмъ произносилъ рѣчь противъ благотворительныхъ дѣвицъ, мистеръ Лесбриджъ остановился предъ домомъ и украдкой заглянулъ въ окно. — Подойдите сюда тихонько.

Кенелмъ повиновался и заглянулъ въ окно. Уыллъ сидѣлъ на стулѣ; Джесси Уайльзъ помѣстилась у его ногъ держа его руку въ своихъ и глядя ему въ лицо. Виденъ былъ только ея профиль; выраженіе его было несказанно кроткое и нѣжное. Его лицо, наклоненное къ ней, было печально, слезы тихо бѣжали по его щекамъ. Кенелмъ прислушался и разслышалъ ея слова:

— Не говори этого, Уыллъ, ты разрываешь мое сердце; это я тебя не стою.

— Нѣтъ видно надо, сказалъ Кенелмъ когда они отошли, — идти на этотъ проклятый ужинъ. Я начинаю думать что разказы о любви въ хижинахъ имѣютъ долю правды. Пусть этотъ Уыллъ поскорѣе женится, чтобы послѣ каяться.

— Я не вижу почему человѣкъ долженъ каяться женившись на хорошей дѣвушкѣ которую онъ любитъ.

— Вы не видите? Отвѣчайте мнѣ откровенно: Развѣ вы никогда не встрѣчали человѣка который раскаивался что женился?

— Разумѣется встрѣчалъ; очень часто.

— Хорошо, подумайте опять и отвѣчайте мнѣ откровенно. Видали, вы когда-нибудь человѣка который бы раскаялся что не женился?

Священникъ задумался и не отвѣчалъ.

— Сэръ, сказалъ Кенелмъ, — ваше молчаніе доказываетъ вашу честность, и я уважаю его.

Говоря это онъ повернулся и оставилъ священника который закричалъ громкимъ голосомъ:

— Но… но…

ГЛАВА XXI.

Мистеръ Сондерсонъ и Кенелмъ сидѣли въ бесѣдкѣ; первый попивалъ грогъ и покуривалъ трубку; послѣдній смотрѣлъ въ лѣтнее ночное небо съ задумчивымъ и озабоченнымъ видомъ какъ будто пытаясь сосчитать звѣзды Млечнаго Пути.

— Вотъ, сказалъ мистеръ Сондерсонъ, дѣлая выводъ изъ своихъ доказательствъ, — теперь вы сами видите, не такъ ли?

— Я? ни мало. Вы говорите что вашъ дѣдъ былъ фермеръ, и отецъ былъ фермеръ, и вы сами хозяйничаете на фермѣ тридцать лѣтъ, и изъ этихъ посылокъ выводите нелогичное и неразумное заключеніе что и сынъ вашъ долженъ также быть фермеромъ.

— Молодой человѣкъ, вы можете считать себя очень ученымъ потому что были въ университетѣ и утянули оттуда малую толику книжной учености.

— Постойте, сказалъ Кенелмъ. — Вы согласны что въ университетѣ есть ученость?

— Да, согласенъ.

— Но какъ же могла бы въ немъ быть ученость если выходящіе изъ него уносятъ ученость съ собою? Мы всѣ оставляемъ ее тамъ на попеченіе туторовъ. Но я знаю что вы хотѣли сказать: если я прочелъ много книгъ, то не значитъ что я знаю жизнь лучше нежели человѣкъ вашихъ лѣтъ и съ вашею опытностью. Согласенъ что это общее правило. Но вѣдь всякій докторъ, хотя бы самый ученый и искусный, пожелаетъ узнать мнѣніе о себѣ другаго доктора, хотя бы этотъ другой докторъ только начиналъ свою практику. А такъ какъ доктора, говоря вообще, очень ученые люди, то не достоинъ ли ихъ примѣръ подражанія? Не доказываетъ ли это что человѣкъ, какой бы умный ни былъ, не можетъ быть хорошимъ судьей въ собственномъ дѣлѣ? Дѣло вашего сына есть ваше дѣло, вы смотрите на него сквозь ваши вкусы, и стараетесь втиснуть четыреугольный клинъ въ круглую дыру, потому что въ круглой дырѣ вы, какъ сами круглый клинъ, чувствуете себя плотно и удобно. Вотъ это по-моему неразумно.

— Я не вижу почему мой сынъ имѣетъ право воображать себя четыреугольнымъ клиномъ, сказалъ фермеръ угрюмо, — когда его отецъ, и дѣдъ, и прадѣдъ были круглые клинья; и природѣ противно чтобы какая-нибудь тварь выходила не въ свою породу. Собака бываетъ понтеромъ или овчаркой смотря по тому были ли ея предки понтеры или овчарки. Теперь, воскликнулъ съ торжествомъ фермеръ вытряхая золу изъ своей трубки, — надѣюсь что я поставилъ васъ въ тупикъ, молодой человѣкъ!

— Ни мало; вы берете случай когда породы не были смѣшаны; но предположите что отецъ былъ овчаръ, а мать понтеръ; увѣрены ли вы что сынъ ихъ не будетъ больше похожъ на понтера чѣмъ на овчара?

Мистеръ Сондерсонъ пересталъ набивать свою трубку и почесалъ голову.

— Видите ли, сказалъ Кенелмъ, — вы смѣшали породы. Вы женились на дочери купца, и я могу сказать что и дѣдъ ея, и прадѣдъ были то же купцы. Сыновья большею частію бываютъ похожи на мать, и мистеръ Сондерсонъ младшій вышелъ въ родню своей матери и явился на свѣтъ четыреугольнымъ клиномъ, который можетъ плотно и удобно входить только въ четыреугольное отверстіе. Безполезно больше спорить, фермеръ: сынъ вашъ долженъ отправиться къ своему дядѣ, и кончено.

— Вотъ еще, сказалъ фермеръ, — вы кажется хотите заставить меня поступить противъ моихъ чувствъ.

— Нѣтъ; но я думаю что если вы поступите по-своему, то вашъ сынъ попадетъ въ рабочій домъ.

— Что! Прилѣпившись къ землѣ какъ и его отецъ? Пусть только человѣкъ держится земли, земля не отстанетъ отъ него.

— Пусть человѣкъ попадетъ въ тину, и тина облѣпитъ его. Вы полагаете свое сердце въ вашу ферму, а сынъ вашъ будетъ только ставить на нее ноги. Смѣлѣе! Не видите ли вы что время какъ волчокъ и всѣ вещи идутъ кругомъ? Каждый день кто-нибудь оставляетъ землю и уходитъ въ торговлю. По времени онъ становится богатъ, и тогда величайшее его желаніе возвратиться къ землѣ. Онъ оставляетъ ее сыномъ фермера, возвращается сквайромъ. Сынъ вашъ, когда ему будетъ пятьдесятъ лѣтъ, промѣняетъ свои сбереженія на акры земли и будетъ имѣть своихъ собственныхъ арендаторовъ. Боже мой, какія онъ будетъ предписывать имъ условія! Я не совѣтую вамъ брать у него ферму въ аренду.

— Боже меня сохрани! сказалъ фермеръ. — Онъ вывалитъ цѣлую аптеку на мое паровое поле, и будетъ говорить что это «прогрессъ».

— Пусть его дѣлаетъ опыты на своихъ поляхъ когда у него будутъ свои фермы; поберегите вашу отъ его химическихъ когтей. Я пойду скажу ему чтобъ онъ укладывался и былъ готовъ отправиться къ дядѣ на будущей недѣлѣ.

— Ладно, ладно, сказалъ фермеръ уступая, — человѣкъ съ характеромъ всегда возьметъ свое.

— А самое лучшее что можетъ сдѣлать разумный человѣкъ, это не мѣшать ему. Мистеръ Сондерсонъ, дайте мнѣ вашу честную руку. Вы одинъ изъ тѣхъ людей которые заставляютъ сыновей добрыхъ отцовъ вспоминать о своемъ отцѣ; и я думаю о моемъ говоря; спаси васъ, Господь!

Оставивъ фермера Кенелмъ возвратился въ домъ и нашелъ Сондерсона младшаго въ его комнатѣ. Молодой человѣкъ еще не ложился и читалъ краснорѣчивый трактатъ объ эманципаціи человѣческаго рода отъ всякой тиранніи, политической, общественной, церковной и семейной.

Молодой человѣкъ взглянулъ изъ-подлобья и сказалъ, замѣтивъ меланхолическое выраженіе лица Кенелма:

— А, я вижу вы толковали со старымъ хозяиномъ, и онъ слышать не хочетъ объ этомъ.

— Вопервыхъ отвѣчалъ Кенелмъ, — такъ какъ выхвалитесь высшимъ образованіемъ, то позвольте мнѣ посовѣтовать вамъ изучать англійскій языкъ въ томъ видѣ какъ онъ употреблялся старыми авторами, которыхъ, хоть и въ вѣкъ прогресса, уважаютъ люди высшаго образованія. Ни одинъ человѣкъ прошедшій это ученіе, ни одинъ человѣкъ выучившій на родномъ языкѣ десять заповѣдей, никакъ не подумаетъ что «старый хозяинъ» есть синонимъ слова «отецъ». Вовторыхъ, такъ какъ вы претендуете на высшее разумѣніе, которое есть результатъ высшаго образованія, то научитесь лучше познавать самого себя прежде чѣмъ выступите учителемъ человѣчества. Простите откровенность съ какою я, какъ вашъ истинный доброжелатель, скажу что въ настоящее время вы надутый глупецъ, короче сказать, вы то что между мальчиками зовется: оселъ. Но и скудоумный можетъ поднять свою человѣчность до извѣстнаго уровня обогащеніемъ сердца. Постарайтесь увеличить богатство вашего сердца. Отецъ вашъ предоставляетъ вамъ самимъ выбрать свою участь и жертвуетъ своими наклонностями. Это тяжелая жертва для родительской гордости, для родительскаго чувства, и немногіе отцы добровольно приносятъ такія жертвы. Я сдержалъ свое обѣщаніе вамъ и подкрѣпилъ ваши желанія въ мысляхъ мистера Сондерсона, такъ какъ я убѣжденъ что вы были бы самымъ дурнымъ фермеромъ. Вамъ остается теперь доказать что вы можете быть очень хорошимъ торговцемъ. Честь обязываетъ васъ предо мной и предъ вашимъ отцомъ употребить для этого всѣ усилія. А пока предоставьте заботу перестраивать міръ тѣмъ кто не имѣетъ въ немъ лавки, которая можетъ погибнуть при всеобщемъ разрушеніи. Желаю вамъ доброй ночи.

Этимъ поучительнымъ словамъ, sacro digna silentio, Сондерсонъ младшій внималъ съ разинутымъ ртомъ и заколдованно-оцепенѣлыми глазами. Онъ чувствовалъ себя въ положеніи ребенка которому нянька вдругъ дала тумака, и онъ такъ пораженъ этою операціей что не можетъ рѣшить больно ему или нѣтъ.

Кенелмъ вышелъ изъ комнаты, но чрезъ минуту снова появился въ дверяхъ и сказалъ извиняющимся шепотомъ:

— Не принимайте къ сердцу что я назвалъ васъ надутымъ глупцомъ и осломъ. Эти термины могутъ, безъ сомнѣнія, относиться и ко мнѣ самому. Но есть еще болѣе надутый глупецъ и еще большій оселъ нежели каждый изъ васъ, — это вѣкъ въ который мы имѣли несчастіе родиться, Вѣкъ Прогресса, мистеръ Сондерсовъ младшій, Вѣкъ Шарлатановъ!

КНИГА III.

ГЛАВА I.

Если была въ свѣтѣ женщина созданная для того чтобы примирить Кенелма со сладкими волненіями любви и прелестями семейной жизни, то можно было не безъ основанія полагать что такая женщина могла быть найдена въ лицѣ Сесиліи Траверсъ. Единственная дочь, лишившаяся матеря въ дѣтствѣ, она сдѣлалась хозяйкою дома въ тѣ годы когда многія дѣвушки еще укладываютъ въ постель своихъ куколъ; такимъ образомъ она рано пріобрѣла то чувство отвѣтственности, соединенной съ навыками къ самостоятельности, которое почти всегда придаетъ нѣкоторое благородство характеру, хотя почти также часто, если дѣло идетъ о женщинѣ; оно лишаетъ ее нѣжной кротости составляющей украшеніе ея пола.

Но этого не случилось съ Сесиліей Траверсъ; она была настолько женственна что даже привычка повелѣвать не сдѣлала ее подобною мущинѣ. Во глубинѣ ея натуры былъ такой инстинктъ сладкаго что надъ чѣмъ бы ни трудился и куда бы ни залеталъ ея умъ онъ вездѣ собиралъ медъ.

Она имѣла одно преимущество предъ многими дѣвушками одинаковаго съ нею общественнаго положенія: она не была пріучена употреблять тѣ задатки культуры какіе Провидѣніе дало ей на безполезные пустяки что называются женскими талантами. Она не рисовала акварелью, не посвятила годы жизни на то чтобы наводить на вѣжливыхъ слушателей тоску италіянскими бравурами, которые всѣ могутъ слышать въ лучшемъ исполненіи отъ третьестепенныхъ пѣвицъ столичныхъ театровъ. Я боюсь что у нея не было другихъ женскихъ талантовъ кромѣ тѣхъ коими швеи и вышивальщицы зарабатываютъ себѣ насущный хлѣбъ. Этого рода работы она любила и была въ нихъ искусна.

Но не подвергаясь безплоднымъ мученіямъ учителей, Сесилія Траверсъ была обязана своему отцу примѣрнымъ выборомъ наставницы. Онъ имѣлъ предубѣжденіе противъ гувернантокъ по профессіи; и случилось такъ что въ его собственномъ кругу общества нашлась нѣкоторая мистрисъ Кампіонъ, женщина съ литературнымъ образованіемъ, мужъ коей занималъ высокую общественную должность, и живя въ свое удовольствіе проживалъ очень хорошій доходъ; такъ что когда онъ умеръ, то ко всеобщему удивленію вдова его осталась безъ копѣйки.

По счастію у нея не было дѣтей. Вдовѣ была назначена скромная пенсія, и такъ какъ она умѣла сдѣлать домъ своего мужа однимъ изъ самыхъ пріятныхъ въ Лондонѣ, то у нея осталось много друзей которые приглашали ее въ свои помѣстья, въ числѣ другихъ и мистеръ Траверсъ. Она пріѣхала къ нему намѣреваясь прогостить двѣ недѣли. Но подъ конецъ этого времени такъ привязалась къ Сесиліи и Сесилія къ ней, и присутствіе ея было такъ пріятно и полезно Для хозяевъ, что сквайръ просилъ ее остаться и заняться воспитаніемъ его дочери. Мистрисъ Кампіонъ послѣ нѣкоторыхъ колебаній согласилась. Такимъ образомъ Сесилія съ восьми лѣтъ до настоящаго девятнадцатилѣтняго возраста имѣла неоцѣнимое преимущество жить въ постоянномъ сообществѣ съ женщиной высоко образованнаго ума, привыкшею слышать превосходныя критическія замѣчанія на превосходныя книги, и соединявшею со значительнымъ литературнымъ образованіемъ утонченность обращенія и осторожность сужденій, которая пріобрѣтается привычкою обращаться въ умственно-развитомъ, изящномъ, полномъ свѣтской мудрости общественномъ кругу. Вслѣдствіе этого Сесилія, не будучи ни мало синимъ чулкомъ или педанткой, сдѣлалась одною изъ тѣхъ рѣдкихъ дѣвушекъ съ коими хорошо образованный мущина можетъ говорить какъ съ равными, пріобрѣтая отъ нихъ столько же сколько можетъ сообщить самъ; между тѣмъ какъ человѣкъ не книжный, но достаточно благовоспитанный чтобы цѣнить хорошее образованіе, съ удовольствіемъ могъ вести съ ней разговоръ на родномъ языкѣ не опасаясь услышать что епископъ «хлыщъ» или что играть въ крикетъ «ужасно весело».

Словомъ, Сесилія была одною изъ тѣхъ женщинъ которыхъ небо создаетъ чтобы быть подругою и помощницей мущины; еслибы ей выпало на долю высокое положеніе и богатство, она придала бы имъ новый блескъ и пользуясь этими благами не забывала бы о тѣхъ обязанностяхъ которыя они налагаютъ; если же избранный ею мужъ былъ бы бѣденъ и обремененъ заботами, она ободря ла бы его, поддерживала и утѣшала бы, неся свою долю бремени и умѣряя горечь жизни все-вознаграждающею сладостью своей улыбки.

Но до сихъ поръ она еще вовсе не думала о любви и о возлюбленныхъ. Она даже не составила себѣ одного изъ тѣхъ идеаловъ которые носятся предъ глазами большей части отроковицъ. Но она внутргино была убѣждена въ двухъ вещахъ: волервыхъ, что она никогда не выйдетъ замужъ не любя, и вовторыхъ, что если кого полюбитъ, то на всю жизнь.

Я закончу этотъ очеркъ портретомъ самой дѣвушки. Она только-что вошла въ комнату послѣ осмотра приготовленій къ вечернему празднику который отецъ ея давалъ своимъ арендаторамъ и деревенскимъ сосѣдямъ.

Она сняла свою соломенную шляпу, поставила большую корзину наполненную цвѣтами и остановилась предъ зеркаломъ, поправляя сбившіяся пряди волосъ, темнаго, мягкаго каштановаго цвѣта, шелковистыхъ и блестящихъ, которые никогда не знали, никогда во всю ея жизнь не должны были узнать, никакихъ косметиковъ; нѣжный темный оттѣнокъ ихъ не имѣлъ ничего общаго съ тѣмъ какой по преданію приписывается кудрямъ Іуды.

Лицо ея, обыкновенно нѣжнаго цвѣта, наклоннаго къ блѣдности, теперь разгорѣлось отъ движснія и солнца. Черты лица ея мелки и женственны, глаза темные съ длинными рѣсницами, ротъ рѣдкой красоты съ ямочками по обѣ стороны, теперь полу-открытый легкою улыбкой при какомъ-то пріятномъ воспоминаніи и обнаружившій рядъ мелкихъ зубовъ блестящихъ какъ жемчугъ. Но особую прелесть ея лицу придавало выраженіе свѣтлаго счастія, того счастія которое кажется никогда не было прерываемо огорченіемъ, никогда не было возмущаемо грѣхомъ, того святаго счастія что принадлежитъ невинности и отражаетъ сердце и совѣсть одинаково спокойныя.

ГЛАВА II.

Былъ прекрасный лѣтній вечеръ для сельскаго праздника сквайра. У мистера Траверса гостило нѣсколько съѣхавшихся посѣтителей; по случаю предстоящаго празднества обѣдали рано, и теперь, не задолго до шести часовъ, и хозяинъ и гости собрались на лужайкѣ. Домъ былъ неправильной архитектуры, перестраивавшійся и дополнявшійся въ разныя времена отъ царствованія Елизаветы до царствованія Викторіи. На одномъ концѣ, древнѣйшей части, была высокая крыша и окна съ переплетами; на другомъ флигель съ плоскою крышей новѣйшей постройки, съ новыми подъемными окнами выходившими на лугъ; средняя часть скрывалась отъ глазъ позади веранды покрытой вьющимися растеніями въ полномъ цвѣту. Лужайка представляла обширную плоскую возвышенность обращенную къ западу и ограниченную позади зеленымъ красивымъ холмомъ, увѣнчаннымъ развалинами древняго монастыря. Съ одной стороны былъ цвѣточный садъ; въ противоположномъ углу были раскинуты двѣ обширныя палатки, одна для танцевъ, другая для ужина. Къ югу видъ оставался открытымъ и представлялъ старый англійскій паркъ, не имѣвшій величественнаго характера, не пересѣченный старинными аллеями и не заросшій безполезными кустами папоротника, которые служатъ убѣжищемъ дичи, но паркъ заботливаго земледѣльца, соединяющій пріятное съ полезнымъ; луговины хорошо дренированныя и орошаемыя способны были откармливать бычковъ въ невѣроятно короткое время, но видъ ихъ былъ нѣсколько испорченъ рѣшетчатыми перегородками. Мистеръ Траверсъ былъ извѣстенъ какъ искусный сельскій хозяинъ отлично управлявшій своимъ имѣніемъ. Онъ получилъ его еще бывъ ребенкомъ и такимъ образомъ могъ въ послѣдствіи воспользоваться сбереженіями сдѣланными во время его малолѣтства. Восьмнадцати лѣтъ онъ вступилъ въ гвардію, и такъ какъ онъ имѣлъ въ своемъ распоряженіи больше денегъ нежели многіе изъ его товарищей, хотя тѣ имѣли высшее общественное положеніе и были сыновья болѣе богатыхъ людей, то за нимъ много ухаживали и его много обирали. Въ двадцать пять лѣтъ онъ былъ однимъ изъ законодателей моды, и славился дерзкою храбростію съ какою бросался во всякую опасность дававшую возможность отличиться. На скачкахъ съ препятствіями, отъ его подвиговъ волосы подымались дыбомъ у самыхъ спокойныхъ людей; какъ наѣздникъ онъ не зналъ себѣ соперника и дѣлалъ скачки какихъ не позволяли себѣ самые опытные охотники. Онъ извѣстенъ былъ въ Парижѣ также какъ и въ Лондонѣ; имъ восхищались дамы коихъ улыбки стоили ему дуэлей; знаки ихъ еще и теперь были видны. Въ двадцать семь лѣтъ всѣ его сбереженья истощились; имѣніе, приносившее когда онъ достигъ совершеннолѣтія три тысячи въ годъ, было заложено и перезаложено.

Друзья его начали покачивать головами называя его «бѣднымъ малымъ». Несмотря на всѣ свои заблужденія Леопольдъ Траверсъ былъ совершено чистъ отъ двухъ пороковъ отъ которыхъ человѣкъ рѣдко можетъ уберечься. Онъ никогда не пилъ и никогда не игралъ въ азартныя игры. Нервы его не были разбиты; умъ его не былъ омраченъ. Онъ сохранилъ всю крѣпость души и тѣла. Въ критическій періодъ жизни онъ женился по любви и выборъ его былъ вполнѣ удачный. :ена его не имѣла состоянія и хотя была красива и высокаго рода, но не имѣла наклонности къ мотовству и не желала другаго общества кромѣ общества человѣка котораго любила. Такъ что когда ея мужъ сказалъ: «поселимся въ деревнѣ, постараемся жить на нѣсколько сотенъ, откладывая остальное чтобы спасти старое мѣсто отъ продажи», она съ радостью согласилась. И дивились всѣ какъ этотъ дикій Леопольдъ Траверсъ остепенился, принялся работать въ поляхъ съ своими рабочими отъ восхода до заката солнца какъ простой фермеръ-арендаторъ, платилъ проценты по закладной и улучшалъ свое состояніе. Послѣ нѣсколькихъ лѣтъ той школы бережливости, въ теченіе коихъ привычки его формировались и характеръ окрѣпъ, Леопольдъ Траверсъ вдругъ снова разбогатѣлъ чрезъ жену на которой женился безъ всякаго приданаго кромѣ ея любви и прекрасныхъ качествъ. Единственный братъ ея, лордъ Игльтонъ, шотландскій перъ, женился на молодой особѣ которую всѣ считали драгоцѣннымъ выигрышемъ въ лотереѣ замужства. Бракъ этотъ былъ расторгнутъ при самыхъ несчастныхъ обстоятельствахъ. Можно было ожидать что молодой лордъ, красивый и пріятный, скоро найдетъ утѣшеніе въ другомъ союзѣ; но онъ не сдѣлалъ этого и умеръ одинокимъ, оставивъ своей сестрѣ все что могъ спасти отъ передачи отдаленному родственнику къ которому перешли помѣстья и титулъ. Это была довольно большая сумма, коей не только достаточно было чтобы выкупить Низдель-Паркъ изъ залога, но еще оказался остатокъ который далъ возможность владѣльцу, знакомому на практикѣ съ деревенскою жизнью, сдѣлать многія улучшенія въ имѣніи. Онъ замѣнилъ старыя развалившіяся фермерскія постройки новыми зданіями сооруженными по всѣмъ правиламъ; отобралъ аренды у нерадивыхъ или неумѣлыхъ содержателей, соединивъ мелкіе клочки земли въ большія фермы подходившія къ новымъ постройкамъ; прикупилъ тамъ и сямъ небольшіе клочки земли удобные для прилежащихъ фермъ и округлилъ свои владѣнія; вырубилъ безполезные лѣса которые уменьшали цѣнность пахатныхъ земель заграждая къ нимъ доступъ свѣта и воздуха и давая убѣжище легіонамъ кроликовъ; затѣмъ, пріискивая предпріимчивыхъ и достаточныхъ фермеровъ болѣе нежели удвоилъ годовой доходъ съ имѣнія и можетъ-быть болѣе чѣмъ утроилъ его цѣнность. Пріобрѣтя состояніе онъ выступилъ изъ той негостепріимной и нелюдимой тьмы къ какой вынуждала его бѣдность, принялъ дѣятельное участіе въ дѣлахъ графства, показалъ себя отличнымъ ораторомъ на публичныхъ митингахъ, щедро подписывался на охоту, и иногда самъ принималъ участіе въ ней, будучи теперь менѣе дерзкимъ и болѣе благоразумнымъ наѣздникомъ чѣмъ въ былое время. Короче, какъ Ѳемистоклъ похвалялся что могъ сдѣлать изъ малаго государства большое, такъ Леопольдъ Траверсъ могъ столь же справедливо хвалиться что съ своею энергіей, благоразуміемъ и твердостью характера онъ сдѣлалъ изъ владѣльца помѣстья которое доставшись ему имѣло третьестепенное значеніе въ графствѣ столь значительное лицо что ни одинъ рыцарь противъ котораго онъ высказывался не могъ разчитывать на избраніе, и еслибъ онъ рѣшился выступить самъ, то несомнѣнно былъ бы выбранъ безъ всякихъ расходовъ.

Но когда ему предлагали выступить кандидатомъ, онъ говорилъ: «Если человѣкъ посвящаетъ себя заботамъ и улучшенію своей земли, у него уже не можетъ быть ни времени ни охоты къ чему-нибудь другому. Помѣстье есть или доходная статья или королевство, это зависитъ отъ того какъ смотритъ на него владѣлецъ. Я смотрю на него какъ на королевство, и не могу быть roi fainéunt, съ управляющимъ въ качествѣ maire du palais. Королю не подобаетъ вступать въ Палату Общинъ.»

Черезъ три года послѣ этого возвышенія въ общественномъ положеніи, мистрисъ Траверсъ заболѣла воспаленіемъ легкихъ, которое перешло въ плевритисъ, и умерла проболѣвъ менѣе недѣли. Хотя еще молодой и красивый, мужъ ея не допускалъ мысли о другой женѣ, о любви къ другой женщинѣ. Онъ былъ слишкомъ мужественъ чтобы выказывать свое горе. На нѣсколько недѣль, правда, онъ заперся въ своей комнатѣ и не хотѣлъ никого видѣть, даже свою дочь. Но однажды утромъ онъ появился снова на поляхъ и съ того дня возвратился къ своимъ прежнимъ привычкамъ и постепенно возобновилъ дружескій обмѣнъ гостепріимства отличавшій его со времени улучшенія его состоянія. Но всѣ чувствовали что онъ измѣнился; онъ сдѣлался молчаливѣе и серіознѣе: будучи всегда справедливъ въ своихъ поступкахъ, онъ теперь склонялся болѣе въ строгую сторону правосудія, тогда какъ при женѣ выказывалъ болѣе снисходительности. Для человѣка съ сильною волей постоянное общеніе съ кроткою женщиной существенно для тѣхъ случаевъ когда воля всего лучше доказываетъ свое благородство легкостью съ какою можно преклонить ее.

Можно пожалуй сказать что Леопольдъ Траверсъ могъ найти такую женщину въ своей дочери. Но она была еще ребенкомъ когда умерла его жена и сдѣлалась женщиною слишкомъ нечувствительно для него, такъ что онъ не могъ замѣтить перемѣну. Кромѣ того, для человѣка нашедшаго въ своей женѣ все, дочь никогда не можетъ вполнѣ замѣнить ее. Самое уваженіе дѣтей къ родителямъ исключаетъ неограниченную довѣренность; наконецъ, въ отношеніи къ дочери нѣтъ того чувства вѣчнаго товарищества какое мужа связываетъ съ женою: каждый день можетъ явиться пришлецъ и увести ее отъ него. Какъ бы то ни было, Леопольдъ не находилъ въ Сесиліи того смягчающаго вліянія какое оказывала на него ея мать. Онъ любилъ ее, гордился ею, былъ снисходителенъ къ ней, но снисходительность имѣла свои предѣлы. Чего бы она ни попросила для себя самой, онъ соглашался; чего бы она ни пожелала въ дѣлахъ подлежащихъ женскому контролю, касавшихся домашняго хозяйства, приходской школы, посѣщенія бѣдныхъ, во всемъ она имѣла его согласіе. Но когда какой-нибудь провинившійся рабочій или неисправный арендаторъ искалъ ея заступничества, мистеръ Траверсъ полагалъ конецъ ея вмѣшательствамъ рѣшительнымъ нѣтъ, сказаннымъ впрочемъ мягкимъ тономъ и въ сопровожденіи афоризма что «не было бы на свѣтѣ вещей именуемыхъ строгимъ правосудіемъ, дисциплиной и порядкомъ еслибы мущины уступали женскимъ просьбамъ касающимся дѣловыхъ отношеній мущинъ между собою». Изъ этого можно видѣть что мистеръ Лесбриджъ преувеличивалъ значеніе участія Сесиліи въ переговорахъ касавшихся передачи аренды и лавки мистрисъ Ботри.

ГЛАВА III.

Еслибы прочтя приведенную біографію и характеристику Леопольда Траверса, вы, дражайшій читатель, были лично представлены этому джентльмену когда онъ стоялъ центральною фигурой группы собравшейся вокругъ него на террасѣ, вы вѣроятно были бы удивлены, я не сомнѣваюсь даже что вы сказали бы внутренно: «вовсе не такой человѣкъ какъ я ожидалъ». Въ этой стройной фигурѣ, немного пониже средняго роста; въ этомъ открытомъ лицѣ которое еще въ сорокъ восемь лѣтъ сохранило нѣжность очертаній и цвѣта почти женственной красоты, и спокойною мягкостью выраженія напоминало почти женскую кротость, трудно было бы узнать человѣка который въ молодости былъ знаменитъ беззавѣтною отвагой, въ зрѣлые годы имѣлъ болѣе почетную извѣстность по своей твердости и благоразумію, и который, какъ въ своихъ ошибкахъ такъ и въ достоинствахъ, равно выказывалъ мужественное увлеченіе на какое только можетъ быть способно двуногое носящее шаровары.

Мистеръ Траверсъ слушаетъ молодаго человѣка, лѣтъ двадцати двухъ, старшаго сына богатѣйшаго дворянина въ графствѣ, который желаетъ выступить представителемъ графства на приближающихся общихъ выборахъ. Досточтимый Георгъ Бельвойръ высокаго роста, наклоненъ къ полнотѣ и будетъ имѣть представительный видъ на выборахъ. Къ воспитанію молодаго человѣка было приложено то стараніе какое обыкновенно прилагается англійскими перами къ воспитанію сыновей долженствующихъ наслѣдовать благородное имя и нести отвѣтственность высокаго положенія. Если старшіе сыновья не такъ часто играютъ значительную роль въ свѣтѣ какъ ихъ младшіе братья, то это не оттого что умъ ихъ бываетъ менѣе развитъ, но потому что они имѣютъ менѣе побужденій къ дѣятельности. Георгъ Бельвойръ много читалъ, особливо такого рода книгъ какія могли быть полезны будущему сенатору, по исторіи, статистикѣ, политической экономіи, насколько эта сухая наука касается земледѣльческихъ интересовъ. Онъ имѣлъ также хорошія правила, сильно развитое чувство дисциплины и долга, былъ приготовленъ въ политикѣ крѣпко отстаивать какъ истинное все что могло быть предложено его собственною партіей, и отрицать какъ ложное что бы ни было предложено другими. Въ настоящее время онъ нѣсколько громко и шумно отстаивалъ свои мнѣнія, таковы бываютъ обыкновенно молодые люди только-что съ университетской скамьи. Тайнымъ желаніемъ мистера Траверса было чтобы Георгъ Бельвойръ сдѣлался его зятемъ, не столько по его положенію и богатству (хотя и этими преимуществами не могъ пренебрегать практическій человѣкъ подобный Леопольду Траверсу), сколько по его личнымъ качествамъ которыя способны были сдѣлать его превосходнымъ мужемъ.

На рѣшетчатыхъ скамьяхъ около самой веранды, подъ тѣнью ея ароматныхъ фестоновъ, сидѣла мистрисъ Кампіонъ съ тремя дамами, женами сосѣднихъ сквайровъ. Сесилія стояла немного въ сторонѣ отъ нихъ нагнувшись къ длинному террьеру, котораго она учила стоять на заднихъ лапкахъ.

Но смотрите, вотъ начали собираться приглашенные! Какъ внезапно зеленое пространство, десять минутъ назадъ столь пустынное, оживилось и наполнилось народомъ!

Въ самомъ дѣлѣ, паркъ представлялъ теперь очень оживленное зрѣлище: колымаги, телѣги и одноколки фермеровъ тянулись вереницей по большой дорогѣ; пѣшеходы стекались къ дому по всѣмъ направленіямъ. Табуны и стада останавливались за своими загородками тараща глаза на необычныхъ посѣтителей вторгавшихся въ ихъ пастбища. Духъ порядка свойственный хозяину внушалъ уваженіе къ порядку и его сельскимъ гостямъ; ни одинъ шаловливый мальчикъ не перепрыгивалъ черезъ загородки и не пролѣзалъ между жердями, но всѣ чинно проходили между вертящимися крестами отдѣлявшими одинъ участокъ луга отъ другаго.

Мистеръ Траверсъ обратился къ Георгу Бельвойру:

— Я вижу желтую одноколку стараго фермера Стина. Подумайте какъ вы будете говорить съ нимъ, Георгъ. У него множество странностей и причудъ, и если погладить его противъ шерсти, онъ дѣлается мстителенъ какъ попугай. Но онъ долженъ поддерживать васъ на выборахъ. Никто изъ другихъ арендаторовъ не имѣетъ такого вліянія между своими какъ онъ.

— Я полагаю, сказалъ Георгъ, — что если мистеръ Стинъ лучше всѣхъ можетъ поддержать меня на выборахъ, значитъ онъ хорошій ораторъ?

— Хорошій ораторъ? Въ одномъ отношеніи, да. Онъ никогда не скажетъ лишняго слова. Въ послѣдній разъ онъ поддерживалъ выборы вашего предшественника, и вотъ какова была его рѣчь: «Братья избиратели, въ теченіи двадцати лѣтъ я былъ судьею на выставкахъ скота въ нашемъ графствѣ. Я умѣю различать одно животное отъ другаго. Посмотрѣвъ на образцы выставленные предъ вами сегодня я нахожу что всѣ они не такъ хороши въ своемъ родѣ какъ тѣ что я видалъ тамъ. Но если выберете Джона Гогга, вы поймаете не плохую свинью за ухо.»

--По крайней мѣрѣ, сказалъ Георгъ расхохотавшись этому обращику безыскусственнаго краснорѣчія, — мистеръ Стинъ не грѣшитъ лестью въ своихъ рекомендаціяхъ кандидатовъ. Но что дѣлаетъ его такимъ авторитетомъ между фермерами? Онъ первостатейный хозяинъ?

— По достатку, да; по уму, нѣтъ. Онъ говоритъ что всѣ опыты сопряженные съ расходами должны быть предоставлены фермерамъ джентльменамъ. Онъ сдѣлался авторитетомъ между арендаторами, вопервыхъ, потому что онъ строго судитъ объ ихъ помѣщикахъ; вовторыхъ, потому что онъ держится совершенно независимо относительно своего; втретьихъ, потому что его считаютъ свѣдущимъ въ вопросахъ касающихся земельныхъ интересовъ, и его не разъ приглашали подавать мнѣніе о подобныхъ предметахъ въ комитетахъ обѣихъ палатъ парламента. Вотъ онъ идетъ. Помните, когда я оставлю васъ поговорить съ нимъ, вопервыхъ, что вы сознаетесь въ совершенномъ невѣдѣніи практическаго хозяйства; вовторыхъ, что вы желаете знать его мнѣніе о собираніи статистическихъ свѣдѣній по земледѣлію, причемъ намекните что вы съ своей стороны считаете такое любопытное вмѣшательство въ чужія дѣла несогласнымъ съ британскою конституціей. И что бы онъ ни говорилъ о недостаткахъ помѣщиковъ вообще и вашего отца въ частности, не возражайте ничего, только слушайте съ видомъ меланхолическаго убѣжденія…. Какъ поживаете, мистеръ Стинъ, здорова ли ваша жена? Почему вы не взяли ее съ собою?

— Жена моя опять родитъ, сквайръ. Кто этотъ молодой человѣкъ?

— А! Позвольте представить вамъ мистера Бельвойра.

Мистеръ Бельвойръ протянулъ руку.

— Нѣтъ, сэръ! воскликнулъ Стинъ, пряча обѣ руки назадъ. — Не обижайтесь, молодой джентльменъ, но я не даю съ перваго взгляда руки человѣку который хочетъ выгрести изъ нея подачу голоса въ свою пользу. Не то чтобъ я зналъ что-нибудь дурное про васъ. Но если вы другъ фермеровъ, то кролики нѣтъ, а милордъ вашъ отецъ большой любитель кроликовъ.

— Вы совершенно ошибаетесь! воскликнулъ Георгъ съ горячностію.

Мистеръ Траверсъ сдѣлалъ ему знакъ, какъ бы говоря: «замолчите». Георгъ понялъ и покорно послѣдовалъ за мистеромъ Стиномъ въ уединеніе плантаціи. Гости сбирались большими толпами. Они состояли не только изъ арендаторовъ мистера Траверса, но и изъ окрестныхъ фермеровъ и ихъ семействъ на разстояніи восьми или десяти миль отъ Парка и немногихъ дворянъ и духовныхъ лицъ.

Это не былъ ужинъ для рабочаго люда; ибо мистеръ Траверсъ терпѣть не могъ обычая кормить крестьянъ на показъ, какъ будто они прирученныя животныя низшей породы. Когда онъ угощалъ рабочихъ, онъ заботился чтобъ имъ было удобно по-своему; и крестьяне чувствовали себя свободно когда на нихъ не были устремлены любопытные взгляды.

— Ну, что, Лесбриджъ, сказалъ мистеръ Траверсъ, — гдѣ молодой гладіаторъ котораго вы хотѣли привести?

— Я привелъ его и онъ былъ около меня сію минуту, но потомъ внезапно исчезъ — abiit, evasif, erupit. Я смотрѣлъ кругомъ не увижу ли его, когда вы подошли ко мнѣ.

— Надѣюсь что онъ не встрѣтилъ въ числѣ моихъ гостей кого-нибудь съ кѣмъ бы желалъ подраться.

— Полагаю что нѣтъ, отвѣчалъ священникъ съ сомнѣніемъ. — Онъ странный малый. Но я думаю что онъ вамъ понравится, разумѣется если мы его найдемъ. А, мистеръ Сондерсонъ, какъ поживаете? Не видали ли вы вашего гостя?

— Нѣтъ, сэръ, я только-что пришелъ. Моя жена, сквайръ, и три дочери; а это мой сынъ.

— Добро пожаловать, сказалъ любезно сквайръ. Обращаясь къ Сондерсону младшему: — вы вѣрно любите танцоватъ. Пригласите даму. Мы можемъ сейчасъ открыть балъ.

— Благодарю васъ, сэръ, я никогда не танцую, сказалъ Сондерсонъ младшій, съ видомъ глубокаго пренебреженія къ забавѣ отвергнутой успѣхами разумѣнія.

— Въ такомъ случаѣ вы меньше будете жалѣть когда состарѣетесь. Но я слышу музыку; надо отправляться въ палатку. Георгъ (мистеръ Бельвойръ только-что подошелъ, избавившись отъ мистера Стина), не дадите ли руку Сесиліи, вы вѣроятно пригласили ее на первую кадриль?

— Надѣюсь, сказалъ Георгъ Сесиліи когда они шли къ палаткѣ, — что не всѣ избиратели въ которыхъ мнѣ придется искать похожи на мистера Стина. Я не берусь рѣшить учили ли его почитать своего отца и мать, но онъ кажется хотѣлъ научить меня не почитать моихъ. Набросивъ тѣнь на нравственныя качества моего отца лживымъ извѣтомъ что онъ любитъ кроликовъ больше людей, онъ напалъ на мою мать по поводу религіи и освѣдомился когда она переходитъ въ римскую церковь, основывая этотъ вопросъ на увѣреніи что она перестала дѣлать закупки въ колоніальной лавкѣ принадлежащей протестанту и стала покупать у паписта.

— Это хорошій знакъ, мистеръ Бельвойръ. Расположенію со стороны мистера Стина всегда предшествуетъ множество грубостей. Разъ я попросила его одолжить мнѣ пони, такъ какъ мой неожиданно захромалъ. Онъ воспользовался этимъ случаемъ чтобы наговорить мнѣ что мой отецъ хвастунъ, потому что выдаетъ себя за знатока животныхъ; что онъ тиранъ притѣсняющій своихъ арендаторовъ благодаря своей разорительной привычкѣ принимать гостей, и увѣрялъ что будетъ величайшею милостью Провидѣнія если мы не доживемъ до того что будемъ обращаться къ нему не только за пони, но за приходскимъ подаяніемъ. Однакожь онъ прислалъ мнѣ пони. Я увѣрена что онъ подастъ за васъ голосъ.

— А пока, сказалъ Георгъ при началѣ кадрили, стараясь быть любезнымъ, — меня будетъ подкрѣплять мысль что мнѣ желаетъ успѣха миссъ Траверсъ. Еслибы женщины участвовали въ выборахъ, какъ совѣтуетъ мистеръ Милль, тогда….

— Тогда бы я подавала голосъ за того же за кого отецъ, сказала миссъ Траверсъ просто. — Еслибы женщины имѣли право голоса, то я полагаю что не было бы мира въ семействахъ гдѣ онѣ вотировали бы не такъ какъ мущина стоящій во главѣ семьи.

— Но я думаю, сказалъ парламентскій кандидатъ серіозно, — что защитники женскаго голосованія желаютъ предоставить право голоса только женщинамъ независимымъ отъ контроля мущинъ — вдовамъ и старымъ дѣвамъ, которыя подавали бы голосъ за свои независимыя владѣнія.

— Въ такомъ случаѣ, сказала Сесилія, — я думаю что онѣ подчинялись бы мнѣнію кого-нибудь изъ мущинъ кому онѣ довѣряютъ, или же дѣлали бы очень неразумный выборъ.

— Вы увижаете здравый смыслъ вашего пола.

— Не думаю. Развѣ вы унижаете здравый смыслъ вашего когда относительно большей половины дѣлъ касающихся вседневной жизни, самые разумные мущины говорятъ: «лучше предоставить это женщинамъ»? Но вы забыли фигуру — cavalier seul.

— Кстати, сказалъ Георгъ въ слѣдующій перерывъ танца, — знаете вы мистера Чиллингли, сына сэръ-Питера изъ Эксмондгама въ Вестширѣ?

— Нѣтъ; почему вы спрашиваете?

— Да мнѣ показалось что предо мной промелькнуло его лицо когда мистеръ Стинъ увелъ меня въ поле. Судя по вашимъ словамъ мнѣ приходится думать что я ошибся.

— Чиллингли! Я припоминаю что вчера за обѣдомъ говорили о молодомъ джентльменѣ съ этой фамиліей который, какъ полагаютъ, выступитъ за Вестширъ на слѣдующихъ выборахъ, но онъ произнесъ экцентрическую рѣчь по случаю своего совершеннолѣтія которая очень не понравилась.

— Тотъ самый; я былъ вмѣстѣ съ нимъ въ коллегіи; очень странный характеръ. Его считали способнымъ, онъ получилъ одну или двѣ награды и хорошую степень, и всѣ были увѣрены что онъ могъ бы получить гораздо высшую еслибы въ нѣкоторыхъ изъ его письменныхъ отвѣтовъ не заключалось скрытыхъ насмѣшекъ надъ предметомъ или надъ экзаменаторами. Быть юмористомъ въ дѣйствительной жизни, особливо въ публичной жизни, опасная вещь. Говорятъ что мистеръ Питтъ имѣлъ отъ природы много странностей и юмора, но онъ благоразумно одерживалъ въ себѣ эти качества въ своихъ парламентскихъ рѣчахъ. Это похоже на Чиллингли, обратить въ шутку такое важное событіе какъ празднество совершеннолѣтія, случай который никогда не повторится въ жизни.

— Это было дурно, сказала Сесилія, — если было сдѣлано съ намѣреніемъ. Но можетъ-статься его не такъ поняли или онъ растерялся.

— Не такъ поняли — можетъ-быть; но чтобъ онъ растерялся это невозможно. Онъ самый хладнокровный человѣкъ какого я знаю. Я не могу сказать чтобы мы видѣлись часто. Говорили что онъ читалъ много. Но я сомнѣваюсь въ этомъ, потому что моя комната была какъ разъ надъ его, и я знаю что онъ рѣдко бывалъ дома. Онъ много бродилъ пѣшкомъ по окрестностямъ. Бозиращаясь верхомъ съ охоты я встрѣчалъ его миль за двѣнадцать отъ города. Онъ любилъ воду и былъ отличнымъ гребцомъ, но не принималъ участія въ нашихъ университетскихъ гонкахъ; если же случалось состязаніе между студентами еще не имѣющими степени и лодочниками, онъ непремѣнно участвовалъ въ немъ. Да, онъ величайшій чудакъ, полный противорѣчій, такъ какъ въ обыкновенномъ разговорѣ трудно встрѣтить болѣе тихаго и кроткаго человѣка; что же касается насмѣшекъ въ его письменныхъ отвѣтахъ на экзаменѣ, то взглянувъ на его лицо всякій безпристрастный судъ присяжныхъ призналъ бы его невиновнымъ.

— Портретъ который вы нарисовали очень интересенъ, сказала Сесилія. — Я желала бы чтобъ онъ былъ знакомъ съ нами; его бы стоило видѣть.

— И разъ увидавъ его не легко забыть — смуглое, красивое лицо, съ большими, задумчивыми глазами; худощавая стройная фигура которая помогаетъ человѣку скрывать свою силу, какъ ловкій билліардный игрокъ маскируетъ свою игру.

Пока они разговаривали танецъ кончился, и они продолжали бесѣду прогуливаясь медленно взадъ и впередъ среди общей толпы.

— Какъ хорошо вашъ отецъ исполняетъ роль хозяина среди своихъ сельскихъ гостей! сказалъ Георгъ съ тайною завистью. — Посмотрите какъ онъ ободряетъ этого застѣнчиваго молодаго фермера, какъ любезно устраиваетъ эту старую даму на скамьѣ и подвигаетъ ей подъ ноги табуретку. Съ какимъ бы успѣхомъ онъ находилъ избирателей! И какъ онъ еще молодъ на видъ, и какъ удивительно красивъ!

Этотъ послѣдній комплиментъ сказанъ былъ когда Траверсъ, успокоивъ старую даму, подошелъ къ тремъ миссъ Сондерсонъ, распредѣляя свои любезныя улыбки равномѣрно между ними, и повидимому не примѣчая восхищенныхъ взоровъ устремленныхъ на него многими другими деревенскими красавицами мимо которыхъ онъ проходилъ. Въ немъ было какое-то невыразимое изящество, врожденная привлекательность, чуждая той жеманной искусственной искренности или снисходительной вѣжливости какою слишкомъ часто отличаются благонамѣренныя старанія провинціальныхъ магнатовъ поддѣлываться къ людямъ низшаго положенія и образованія. Большое преимущество для человѣка провести раннюю молодость среди самой равной и самой утонченной изъ всѣхъ демократій, — лучшаго общества большихъ городовъ. Къ этому преимуществу у Леопольда Траверса присоединялась и врожденная привлекательность.

Позже вечеромъ Траверсъ, встрѣтивъ опять мистера Лесбриджа, сказалъ:

— Я много говорилъ съ Сондерсонами о молодомъ человѣкѣ который оказалъ намъ неоцѣненную услугу наказавъ вашего свирѣпаго прихожанина Тома Боульза; и все что я слышалъ до такой степени поддерживаетъ интересъ возбужденный во мнѣ вашимъ разказомъ что я въ самомъ дѣлѣ очень желаю познакомиться съ нимъ.

— Я боюсь что онъ ушелъ. Но въ такомъ случаѣ я надѣюсь что великодушное желаніе его помочь моему бѣдному корзинщику будетъ довершено вашимъ снисходительнымъ согласіемъ.

— Не настаивайте; мнѣ трудно отказывать вамъ. Но я имѣю свой взглядъ на управленіе имѣніемъ, и моя система не допускаетъ снисхожденій. Я бы желалъ объяснить это лично молодому пришельцу. Я такъ уважаю мужество что не желалъ бы чтобы храбрый человѣкъ оставляя это мѣсто унесъ съ собою впечатлѣніе что Леопольдъ Траверсъ безсердечный скряга. Однако не могъ же онъ уйти. Я пойду самъ искать его. Скажите пожалуста Сесиліи что она довольно уже танцовала съ джентри, и что я сказалъ сыну фермера Торби, красивому молодому человѣку и лучшему наѣзднику въ графствѣ, чтобъ онъ показалъ моей дочери что онъ танцуетъ такъ же хорошо какъ ѣздитъ верхомъ.

ГЛАВА IV.

Оставивъ мистера Лесбриджа, Траверсъ направился скорыми шагами къ самой отдаленной части луга. Проходя по полямъ онъ не нашелъ предмета своихъ поисковъ, и обойдя кругомъ возвращался чрезъ заброшенную каменистую лощину позади палатки, заросшую сорными травами. Здѣсь онъ внезапно остановился увидавъ сидящаго на сѣромъ камнѣ человѣка которому луна свѣтила прямо въ лицо и который устремилъ вверхъ задумчивый, грустный взглядъ, и былъ очевидно поглощенъ отвлеченными размышленіями.

Припоминая описанія пришельца слышанныя отъ мистера Лесбриджа и Сондерсоновъ, мистеръ Траверсъ былъ увѣренъ что наконецъ нашелъ его. Онъ тихо приблизился. За высокимъ бурьяномъ Кенелмъ (ибо это былъ онъ) не замѣтилъ его приближенія пока не почувствовалъ руку на своемъ плечѣ и обернувшись увидѣлъ пріятную улыбку и услышалъ пріятный голосъ.

— Полагаю что я не ошибся, сказалъ Леопольдъ Траверсъ, — считая васъ за джентльмена съ которымъ мистеръ Лесбриджъ обѣщалъ познакомить меня и который живетъ у моего арендатора мистера Сондерзона?

Кенелмъ всталъ и поклонился. Траверсъ замѣтилъ тотчасъ же по поклону что имѣетъ дѣло съ человѣкомъ принадлежащимъ къ одному съ нимъ общественному слою, а не съ мелкимъ фермеромъ въ праздничномъ платьѣ.

— Потолкуемъ лучше сидя, сказалъ онъ; и сѣвъ на камень посадилъ Кенелма возлѣ себя.

— Прежде всего, началъ Траверсъ, — я долженъ поблагодарить васъ за то что вы оказали публичную услугу сломивъ грубую силу бывшую долго мученіемъ для сосѣдей. Мнѣ доводилось часто жалѣть въ молодые годы о недостаткѣ силы и роста въ тѣхъ случаяхъ когда было бы очень кстати прекратить распрю или наказать нахальство прибѣгнувъ къ первобытному оружію людей; но никогда я такъ не сожалѣлъ о моей физической слабости какъ въ нѣкоторыхъ случаяхъ когда бы отдалъ все чтобы только быть въ состояніи собственноручно поколотить Тома Боульза. Для моихъ владѣній было такимъ же несчастіемъ что это животное такъ долго свирѣпствовало въ нихъ какъ для короля Италіи который со всею своею арміей не можетъ справиться съ разбойникомъ въ Калабріи.

— Простите меня, мистеръ Траверсъ, но я принадлежу къ числу тѣхъ немногихъ людей которые не любятъ слышать дурнаго о своихъ друзьяхъ. Мистеръ Томасъ Боульзъ мой лучшій другъ.

— Э! воскликнулъ удивленный Траверсъ. — Другъ! Вы шутите?

— Вы бы не обвиняли меня въ томъ что я шучу еслибы лучше знали меня. Вы вѣроятно согласились бы что рѣдкаго друга можно такъ искренно любить и уважать какъ врага съ которымъ вы только-что примирились.

— Вы правы, и я принимаю ваше замѣчаніе, сказалъ Траверсъ все болѣе удивляясь. — Я разумѣется имѣю меньше права осуждать мистера Боульза чѣмъ вы, такъ какъ я не имѣлъ мужества сразить его. Но перейдемъ къ предмету болѣе мирному. Мистеръ Лесбриджъ говорилъ мнѣ о вашемъ добромъ намѣреніи помочь двумъ изъ его молодыхъ прихожанъ, Уыллу Сомерсу и Джесси Уайльзъ, и о вашемъ великодушномъ обѣщаніи заплатить мистрисъ Ботри деньги которыя она желаетъ получить за передачу своей аренды. Для этой сдѣлки необходимо мое согласіе, но этого согласія я дать не могу. Хотите ли знать почему?

— Прошу васъ скажите. Можетъ-быть ваши объясненія допускаютъ возраженія.

— Всякое объясненіе допускаетъ возраженіе, сказалъ мистеръ Траверсъ, забавляясь спокойною увѣренностью молодаго пришельца собирающагося спорить съ опытнымъ хозяиномъ въ дѣлѣ касающемся управленія его же имѣнія. — Я впрочемъ хочу дать вамъ объясненія не для того чтобы спорить, но чтобъ оправдать мою кажущуюся нелюбезность относительно васъ. Мнѣ пришлось употребить много труда и преодолѣть много препятствій чтобы довести доходъ имѣнія до его дѣйствительной стоимости. При этомъ я вынужденъ былъ примѣнить однообразную систему какъ къ большимъ, такъ и къ самымъ мелкимъ изъ моихъ участковъ. Эта система состоитъ въ выборѣ самыхъ лучшихъ и надежныхъ арендаторовъ какихъ только я могу найти, и въ назначеніи цѣны вычисленной оцѣнщикомъ которому я довѣряю. Съ этою системой приложенною ко всѣмъ моимъ помѣстьямъ и навлекавшею на меня въ началѣ много нареканій, удалось мнѣ наконецъ примирить общественное мнѣніе моихъ сосѣдей. Сначала говорили что я жестокъ; теперь сознались что я справедливъ. Если же я хоть разъ дамъ ходъ фавору или чувству, вся моя система разстроится. Мнѣ ежедневно приходится выслушивать просьбы въ этомъ родѣ. Лордъ Двѣ Звѣздочки, тонкій политикъ, проситъ меня отдать свободную ферму арендатору который отлично дѣйствуетъ при выборахъ и всегда вотируетъ совершенно согласно съ партіей. Мистрисъ Четыре Звѣздочки, женщина благотворительная, упрашиваетъ меня не смѣщать другаго фермера потому что онъ въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ и обремененъ многочисленнымъ семействомъ — основаніе можетъ-быть самое лучшее для того чтобъ я простилъ ему недоимку или назначилъ пенсію за его удаленіе, но самое худшее основаніе для того чтобъ я позволилъ ему продолжать раззорять и себя и мою землю. Мистрисъ Ботри арендуетъ маленькій участокъ за несоразмѣрно низкую цѣну 8 фунтовъ въ годъ. Она проситъ сорокъ пять фунтовъ за передачу его, но она не можетъ передать аренду безъ моего согласія; а я могу получить 12 фунтовъ въ годъ за этотъ участокъ и найти на эту цѣну много охотниковъ изъ числа опытныхъ арендаторовъ. Я лучше самъ заплачу ей сорокъ пять фунтовъ, которые новый фермеръ безъ сомнѣнія возвратитъ мнѣ, по крайней мѣрѣ отчасти; если же нѣтъ, то увеличеніе ренты составитъ хорошій процентъ на мою затрату. Вы случайно заинтересовались, проходя по деревнѣ, любовью неимущаго калѣки, котораго ремесло достаточно лишь для того чтобы спасать его отъ приходской милостыни, и легкомысленной дѣвушки не имѣющей ни гроша денегъ, и просите меня принять этихъ ненадежныхъ арендаторовъ вмѣсто состоятельныхъ, съ платою на одну треть менѣе дѣйствительной стоимости аренды. Предположите что я соглашусь уступить вашей просьбѣ, что тогда станетъ съ моей репутаціей практическаго, дѣловаго, справедливаго человѣка? Я нарушу систему по которой управляются всѣ мои помѣстья и подамъ поводъ ко всевозможнымъ просьбамъ со стороны друзей и сосѣдей, которымъ не въ состояніи буду больше отказывать, показавъ какъ легко было уговорить меня пришлому человѣку котораго я никогда больше не увижу. Наконецъ, увѣрены ли вы что еслибы вамъ удалось уговорить меня, вы точно сдѣлаете добро тѣмъ кому желаете помочь? Безъ сомнѣнія, очень пріятно думать что вы осчастливили молодую чету. Но если эта молодая чета раззорится содержа лавочку въ которую вы хотите помѣстить ихъ (и это очень вѣроятно: крестьяне рѣдко бываютъ хорошими торговцами), и очутится съ кучей дѣтей въ зависимости не отъ рукъ сильнаго рабочаго, но отъ десяти пальцевъ больнаго калѣки дѣлающаго хорошія корзины, но на которыя имѣется очень незначительный и лишь случайный спросъ въ сосѣдствѣ, не причините ли вы скорѣе несчастія людямъ которыхъ хотите осчастливить?

— Я отказываюсь отъ всякаго возраженія, сказалъ Кенелмъ съ уничиженнымъ и унылымъ видомъ который могъ бы смягчить гренландскаго медвѣдя или уголовнаго обвинителя. — Я болѣе и болѣе убѣждаюсь что изъ всѣхъ притворствъ въ мірѣ благожелательность есть величайшее притворство. Такъ легко кажется дѣлать добро, но такъ трудно дѣйствительно дѣлать его. Повсюду въ этой ненавистной цивилизованной жизни приходится стукаться головой о систему. Система, мистеръ Траверсъ, есть рабское человѣческое подраженіе тому что мы въ своемъ невѣжествѣ называемъ законами природы, нѣчто механическое управляющее міромъ съ жестокостью общихъ принциповъ, при полнѣйшемъ невниманіи къ лицамъ. По законамъ природы твари истребляютъ другъ друга, и большая рыба поѣдаетъ мелкихъ систематически. Тѣмъ не менѣе это тяжело для мелкихъ рыбъ. Всякая нація, всякій городъ, всякая деревня, всякій родъ занятій имѣетъ систему по которой такъ или иначе прудъ наполняется рыбами, и изъ нихъ множество мелкихъ служатъ для увеличенія размѣровъ одной большой рыбы. И напрасна благотворительность которая старается спасти одинокаго пискаря изъ челюстей щуки. Теперь я сдѣлалъ то что считалъ простѣйшею вещью въ свѣтѣ попросивъ джентльмена, очевидно столь же хорошаго происхожденія какъ и я, дозволить старой женщинѣ передать свою аренду достойной молодой четѣ, и платя за это собственныя деньги. Оказывается что я возмущаюсь противъ системы, ниспровергаю всѣ законы на основаніи которыхъ увеличенъ доходъ и устроено имѣніе. Мистеръ Траверсъ, вамъ нечего жалѣть о томъ что вы не побили Тома Боульза; вы побили его побѣдителя. Я оставляю теперь всѣ мечты о дальнѣйшемъ вмѣшательствѣ въ законы природы коими управляется эта деревня, и напрасно я посѣтилъ ее. Я желалъ взять Тома Боульза изъ этой мирной общины. Теперь я оставлю его, пусть онъ возвратится къ своимъ прежнимъ привычкамъ, женится на Джесси Уайльзъ, что вѣроятно и случится, и…

— Погодите! воскликнулъ мистеръ Треверсъ. — Вы кажется сказали что можете уговорить Тома Боульза оставить деревню.

— Я уговорилъ уже его сдѣлать это чтобы Джесси Уайльзъ могла выйти замужъ за корзинщика. Но такъ какъ объ этомъ не можетъ быть рѣчи, то я долженъ сказать ему это, и онъ останется.

— Но если онъ уйдетъ, что станется съ его дѣлами? Его мать не можетъ продолжать ихъ. У него независимый участокъ; единственный домъ въ деревнѣ который не принадлежитъ мнѣ; иначе я давно прогналъ бы его. Не продастъ ли онъ свою землю мнѣ?

— Нѣтъ, если онъ останется и женится на Джесси Уайльзъ. Но если онъ уйдетъ со мной въ Лоскомбъ и водворится въ этомъ городѣ сдѣлавшись партнеромъ своего дяди, въ такомъ случаѣ, я полагаю, онъ будетъ радъ продать свой домъ о которомъ онъ не можетъ имѣть пріятныхъ воспоминаній. Но объ этомъ нечего говорить. Вѣдь вы не можете нарушить вашу систему ради несчастнаго кузнеца.

— Это не будетъ нарушеніемъ моей системы если вмѣсто того чтобъ уступить чувству я буду имѣть выгоду; и правду говоря я былъ бы очень радъ купить эту кузницу и принадлежащія къ ней поля.

— Теперь это ваше дѣло, а не мое, мистеръ Траверсъ. Я больше не рѣшаюсь вмѣшиваться. Я завтра же ухожу отсюда. Попробуйте, не уговорите ли вы мастера Боульза. Честь имѣю кланяться.

— Нѣтъ, молодой человѣкъ, я не могу отпустить васъ такъ. Повидимому вы отказались присоединиться къ танцующимъ, не откажитесь по крайней мѣрѣ поужинать. Пойдемте.

— Нѣтъ, очень вамъ благодаренъ. Я приходилъ только по дѣлу, но оно уже рѣшено вашею системой.

— Я еще не увѣренъ что оно рѣшено.

И мистеръ Траверсъ взялъ Кенелма подъ руку и смотря ему пристально въ лицо сказалъ:

— Я знаю что говорю съ джентльменомъ по меньшей мѣрѣ равнымъ мнѣ по общественному положенію, но такъ какъ я пользуюсь печальнымъ преимуществомъ быть старше весъ, то не сочтите за излишнюю свободу если я попрошу васъ сказать ваше имя. Я бы желалъ представить васъ моей дочери, которая очень интересуется Джесси Уайльзъ и Уылломъ Сомерсомъ. Но я не рѣшаюсь воспламенить ея воображеніе представивъ васъ какъ переодѣтаго принца.

— Мистеръ Траверсъ, вы очень добры. Но я только-что потерпѣлъ неудачу въ жизни и боюсь оскорбить моего отца соединяя мое имя съ этою неудачей. Предположите еслибъ я былъ анонимнымъ сотрудникомъ напримѣръ газеты Londoner и дискредитировалъ бы этотъ почтенный органъ слабою попыткой къ добросовѣстной критикѣ или великодушному чувству, былъ ли бы это удобный случай чтобы снять маску и выставить себя на посмѣщище свѣта въ качествѣ неразумнаго нарушителя утвержденной системы? Не желалъ ли бы я напротивъ въ такую неудачную минуту болѣе чѣмъ когда-нибудь прикрыть мою незначительную единицу таинственною важностью какую пріобрѣтаетъ скромное единственное число обращаясь во множественное, и говоря не какъ я, а какъ мы? Мы нечувствительны къ прелестямъ молодыхъ особъ; мы не соблазняемся ужинами; мы подобно вѣдьмамъ въ Макбетѣ не имѣемъ имени на землѣ; мы представляемъ собою величайшую мудрость большинства; мы таковы вслѣдствіе системы; мы кланяемся вамъ, мистеръ Траверсъ, и удаляемся неуловимые.

При этомъ Кенелмъ всталъ, снялъ и снова надѣлъ шляпу, сдѣлавъ величественный поклонъ, повернулся чтобъ уйти и внезапно очутился гадомъ къ лицу съ Георгомъ Бельвойромъ, за которымъ слѣдовала съ толпою гостей красивая фигура Сесиліи. Георгъ Бельвойръ схватилъ Кенелма за руку и воскликнулъ:

— Чиллингли! я былъ увѣренъ что не ошибся.

— Чиллингли! повторилъ Леопольдъ Траверсъ сзади. — Вы сынъ моего стараго друга сэръ-Питера?

Такимъ образомъ открытый и окруженный Кенелмъ не утратилъ своей обычной находчивости; онъ обернулся къ Леопольду Траверсу, который стоялъ какъ разъ позади его, и прошепталъ:

— Если мой отецъ былъ вашимъ другомъ, то не огорчайте его сына; не говорите что я потерпѣлъ неудачу. Отступите отъ вашей системы и позвольте Уыллу Сомерсу занять мѣсто мистрисъ Ботри. — Потомъ обратясь къ Бельвойру онъ сказалъ спокойно: — Да, мы съ вами встрѣчались.

— Сесилія, сказалъ Траверсъ выступая впередъ, — я радъ что могу представить тебѣ какъ мистера Чиллингли не только сына моего стараго друга, не только странствующаго рыцаря о храбромъ поведеніи котораго въ защиту твоей protégée Джесси Уайльзъ мы такъ много слышали, но и краснорѣчиваго человѣка побѣдившаго меня въ вопросѣ въ которомъ я считалъ себя непогрѣшимымъ. Скажи мистеру Лисбриджу что я принимаю Уылла Сомерса арендаторомъ на мѣсто мистрисъ Ботри.

Кенелмъ съ чувствомъ пожалъ руку сквайра.

— Еслибъ я могъ сдѣлать для васъ что-нибудь пріятное вопреки системѣ противорѣчій! сказалъ онъ.

— Мистеръ Чиллингли, дайте руку моей дочери. Теперь вы не откажетесь присоединиться къ танцующимъ?

ГЛАВА V.

Сесилія украдкою взглянула на Кенелма когда они вышли изъ кустарниковъ на открытую лужайку. Наружность его понравилась ей; подъ холодною и печальною важностью его лица скрывалось, казалось ей, много внутренней теплоты. Приписывая его молчаніе неловкому положенію въ какое онъ былъ поставленъ вслѣдствіе внезапнаго раскрытія его инкогнито, она съ женскимъ тактомъ старалась разсѣять его предполагаемое смущеніе.

— Вы избрали пріятный способъ знакомиться со страной въ это прекрасное лѣтнее время, мистеръ Чиллингли. Я думаю что университетскіе студенты очень часто предпринимаютъ такія пѣшеходныя экскурсіи во время большихъ вакацій.

— Очень часто, хотя они большею частію бродятъ стадами подобно дикимъ собакамъ или австралійскимъ динго. Только домашнюю собаку можно встрѣтить на дорогѣ одну; и тогда, хотя бы она держалась очень тихо, девять разъ изъ десяти случается что ее убьютъ камнемъ какъ бѣшеную собаку.

— Судя по тому что я слышала я боюсь что ваше путешествіе не обошлось безъ непріятныхъ приключеній.

— Вы совершенно правы, миссъ Траверсъ, я печальная собака если не бѣшеная. Но извините меня, мы приближаемся къ палаткѣ; оркестръ начинаетъ играть, а я, увы! не танцующая собака.

Онъ оставилъ руку Сесиліи и поклонился.

— Въ такомъ случаѣ сядемте здѣсь, сказала она подходя къ садовой скамейкѣ. — Я не приглашена на этотъ танецъ, и такъ какъ я устала, то рада буду отдохнуть.

Кенелмъ вздохнулъ съ видомъ мученика ведомаго на казнь садясь около красивѣйшей дѣвушки въ графствѣ.

— Вы были въ коллегіи вмѣстѣ съ мистеромъ Бельвойромъ?

— Былъ.

— Его считали способнымъ тамъ?

— Я не сомнѣваюсь въ этомъ.

— Знаете ли, онъ ищетъ быть представителемъ нашего графства на ближайшихъ выборахъ. Отецъ очень интересуется его успѣхомъ и полагаетъ что онъ будетъ полезнымъ членомъ парламента.

— Я увѣренъ въ этомъ. Въ первыя пять лѣтъ, его будутъ считать безпокойнымъ, шумливымъ и высокомѣрнымъ; люди его лѣтъ будутъ потѣшаться надъ нимъ, и его будутъ заглушать кашлемъ при важныхъ случаяхъ; въ слѣдующія пять лѣтъ онъ будетъ считаться полезнымъ человѣкомъ въ комитетахъ и необходимымъ лицомъ въ преніяхъ; въ концѣ этихъ лѣтъ онъ сдѣлается подъ-секретаремъ; еще черезъ пять лѣтъ онъ будетъ членомъ кабинета и представителемъ важной секціи мнѣній. Онъ будетъ имѣть безукоризненную репутацію, и жена его будетъ показываться въ фамильныхъ брилліантахъ на всѣхъ большихъ собраніяхъ. Она будетъ интересоваться политикой и богословіемъ; и если она умретъ прежде его, мужъ ея обнаружитъ свою наклонность къ семейному счастію избравъ другую жену, воспитанную также чтобы носить фамильные брилліанты и поддерживать фамильное достоинство.

Сесилія разсмѣялась, но торжественность голоса и манеры съ которою Кенелмъ произнесъ эту пророческую рѣчь внушала Сесиліи нѣкоторое трепетное чувство, и все это предсказаніе страннымъ образомъ совпадало съ тѣмъ впечатлѣніемъ какое производилъ на нее человѣкъ чья судьба была такимъ образомъ очерчена.

— Вы предсказываете будущее, мистеръ Чиллингли? спросила она запинаясь, послѣ нѣкотораго молчанія.

— Такъ же хорошо какъ тѣ кому вы можете заплатить за это шиллингъ.

— Не предскажете ли вы мнѣ?

— Нѣтъ; я никогда не предсказываю женщинамъ, потому что онѣ суевѣрны: женщина можетъ повѣрить тому что я скажу ей. А если мы вѣримъ что судьба наша будетъ именно такова, то мы слишкомъ склонны такъ устраивать свою жизнь что она будетъ подтверждать нашу увѣренность. Еслибы леди Макбетъ не повѣрила вѣдьмамъ, она не стала бы уговаривать своего мужа убить Дункана.

— Но не можете ли вы предсказать мнѣ болѣе отрадную будущность чѣмъ какою повидимому угрожаетъ ваша трагическая картина?

— Будущность никогда не можетъ быть отрадна для тѣхъ кто смотритъ на темную сторону вопроса. Мистеръ Грей слишкомъ хорошій поэтъ, а потому его не читаютъ въ новѣйшее время, а то я напомнилъ бы вамъ нѣкоторыя строки изъ его Оды къ Итонской коллегіи. Мы можемъ пока довольствоваться настоящимъ. Мы молоды, мы слушаемъ музыку, на звѣздномъ лѣтнемъ небѣ нѣтъ ни облачка, совѣсть наша чиста, сердце спокойно; къ чему заглядывать впередъ отыскивая счастіе? Будемъ ли мы когда-нибудь счастливѣе чѣмъ въ настоящую минуту?

Въ это время къ нимъ подошелъ мистеръ Траверсъ.

— Черезъ нѣсколько минутъ мы пойдемъ ужинать, сказалъ онъ; — и прежде чѣмъ мы растанемся, мистеръ Чиллингли, я бы желалъ напомнить вамъ что одно доброе дѣло вызываетъ другое. Я уступилъ вашему желанію, теперь вы должны уступить моему. Погостите у меня нѣсколько дней и посмотрите на исполненіе вашихъ благихъ намѣреній.

Кенелмъ помолчалъ. Теперь, когда онъ открытъ, почему ему не провести нѣсколько дней между равными? Реальности и поддѣлки могутъ быть изучаемы между сквайрами также какъ и между фермерами; кромѣ того Траверсъ ему понравился; онъ не былъ похожъ на деревенскихъ сквайровъ вообще. Кенелмъ помолчалъ, потомъ сказалъ искренно:

— Я принимаю ваше приглашеніе. Будетъ для васъ удобна половина будущей недѣли?

— Чѣмъ раньше тѣмъ лучше. Почему не завтра?

— На завтра у меня уже назначено путешествіе съ мистеромъ Боульзомъ. На это потребуется два или три дня, а тѣмъ временемъ я долженъ написать домой чтобы мнѣ прислали другое платье.

— Выбирайте любой день.

— Хорошо.

— Слышите, звонокъ къ ужину.

— Ужинъ, сказалъ Кенелмъ подавая руку миссъ Траверсъ, — ужинъ слово поистинѣ интересное и поэтическое. Оно напоминаетъ пиршества древнихъ, время Августа, Борація и Мецената; напоминаетъ единственный изящный, но слишкомъ мимолетный періодъ новаго міра, аристократію и остроумцевъ Парижа, когда Парижъ имѣлъ остроумцевъ и аристократовъ; Мольера и мягкосердечнаго герцога который, какъ говорятъ, послужилъ оригиналомъ Мольеровскому Мизантропу; мадамъ де-Севинье и Расина, которому эта нелодрагкаемая писательница писемъ отказывала въ поэтическомъ дарованіи; Свифта и Болингброка, Дконсона, Гольдсмита и Баррика. Эпохи знаменовались трапезами. Я уважаю тѣхъ кто воскрешаетъ золотой вѣкъ ужиновъ.

Когда онъ говорилъ это, лицо его сіяло.

ГЛАВА VI.

Кенелмъ Чиллингли эсквайръ, сэръ-Питеру Чиллингли, баронету и пр. и пр.

"Дражайшій батюшка, я живъ и не женатъ. Провидѣніе хранило меня въ этомъ отношеніи, хотя опасности были велики. До сихъ поръ я не пріобрѣлъ еще много житейской мудрости въ моихъ странствіяхъ. Правда что я получилъ два шиллинга за поденную работу; и на самомъ дѣлѣ честно заработалъ еще по крайней мѣрѣ шесть; но отъ этой добавочной платы я великодушно отказался, воспользовавшись взамѣнъ ея столомъ и квартирой. Другою рукой я истратилъ сорокъ пять фунтовъ изъ числа пятидесяти которые опредѣлилъ на покупку опытности. Но я надѣюсь что вы воспользуетесь съ нихъ процентами. Пошлите заказъ мистеру Уылльяму Сомерсу, корзинщику, Гревлей, въ графствѣ ***, изготовить кузововъ и охотничьихъ корзинъ, и я ручаюсь что вы сохраните двадцать процентовъ на этой статьѣ (вычитая расходы на пересылку) и сдѣлаете при покупкѣ доброе дѣло. Вслѣдствіе долгой опытности вы знаете лучше меня какъ цѣнно доброе дѣло. Я увѣренъ что вамъ будетъ пріятнѣе узнать, чѣмъ мнѣ занести на эти страницы, фактъ что я снова завлеченъ въ общество леди и джентльменовъ, и принялъ приглашеніе провести нѣсколько дней въ Низдель-Паркѣ у мистера Траверса — христіанское имя Леопольдъ — который называетъ васъ «своимъ старымъ другомъ», выраженіе которое, я увѣренъ, принадлежитъ къ той же категоріи поэтическихъ вымысловъ къ какой могутъ быть причислены «милые» и «душеньки» супружескихъ разговоровъ. Не имѣя для этого визита приличнаго платья, прошу васъ прикажите Дженкинсу прислать мнѣ чемоданъ съ тѣми какія я обыкновенно носилъ какъ Кенелмъ Чиллингли, адресуя его въ «Низдель-Паркъ, близь Беверстона». Я бы желалъ получить ихъ тамъ въ среду.

"Я оставляю здѣшнія мѣста завтра, въ сообществѣ друга по имени Боульза. Онъ не родственникъ преподобному джентльмену того же имени который поддерживаетъ доктрину что поэтъ долженъ надоѣдать намъ до смерти мельчайшими вздорными подробностями о предметахъ природы, преимущественно предъ тѣмъ изученіемъ ничтожнаго существа человѣка, въ его отношеніяхъ къ себѣ подобнымъ, которому мистеръ Попъ исключительно посвятилъ свою низшую музу, и который, поступая согласно своему ученію, написалъ нѣсколько прекрасныхъ стихотвореній, коимъ школа озерныхъ поэтовъ и ея послѣдователи обязаны многимъ. Мой мистеръ Боульзъ упражнялъ свои способности надъ человѣкомъ, и имѣетъ могущественный природный даръ въ этомъ отношеніи, который требуетъ только обработки чтобъ онъ не зналъ себѣ равнаго. Его мужественная натура въ настоящее время омрачена тѣмъ мимолетнымъ облакомъ что на условномъ языкѣ называется «безнадежною привязанностью». Но я надѣюсь что во время нашего путешествія, долженствующаго происходить пѣшкомъ, этотъ паръ можетъ консолидироваться вслѣдствіе движенія, подобно тому какъ, по увѣренію нѣкоторыхъ старомодныхъ астрономовъ, туманъ консолидируется въ осязаемую міровую матерію. Кажется Рошфуко говоритъ что человѣкъ никогда болѣе не способенъ пріобрѣсти надежную привязавность къ кому-нибудь какъ въ то время когда его сердце размягчено безнадежною привязанностью къ другому. Пусть еще долгое время, дорогой батюшка, вамъ не придется сожалѣтъ обо мнѣ по поводу перваго или поздравить меня со вторымъ. Вашъ преданный сынъ

"Кенелмъ."

«Письмо адресуйте мнѣ къ мистеру Траверсу. Передайте мою нѣжную любовь матери.»

Здѣсь же помѣщается отвѣтъ на это письмо, какъ въ самомъ удобномъ для него мѣстѣ, хотя разумѣется онъ былъ полученъ лишь черезъ нѣсколько дней послѣ описаннаго въ послѣдней главѣ.

Сэръ-Питеръ Чиллингли, баронетъ, Кенелму Чиллингли, эсквайру.

"Милый мой мальчикъ, вмѣстѣ съ симъ посылаю тебѣ чемоданъ который ты просилъ по указанному тобой адресу. Я хорошо помню Леопольда Траверса когда онъ служилъ въ гвардіи: очень красивый и буйный молодой человѣкъ. Но онъ былъ гораздо умнѣе чѣмъ его почитали, и посѣщалъ общество мыслящихъ людей; по крайней мѣрѣ я его встрѣчалъ часто у моихъ друзей Кампіоновъ, въ домѣ коихъ особенно часто собирались замѣчательнѣйшіе люди. У него были изящныя манеры и имъ нельзя было не интересоваться. Я былъ очень радъ слышать что онъ женился и перемѣнился. Замѣчу здѣсь кстати что люди привыкшіе къ дурному обществу часто женятся, но рѣдко при этомъ перемѣняются. Я былъ бы радъ слышать что опытъ который стоилъ тебѣ сорокъ пять фунтовъ убѣдилъ тебя что ты можешь найти лучшее для себя примѣненіе чѣмъ заработать два, или даже шесть шиллинговъ поденною работой.

"Я не передалъ твою любовь матери какъ ты просишь. Въ самомъ дѣлѣ ты поставилъ меня въ самое ложное положеніе относительно этого другаго творца твоего эксцентрическаго существованія. Я могъ спасти тебя отъ розысковъ полиціи и огласки чрезъ объявленія съ описаніемъ примѣтъ только увѣривъ жену что ты отправился за границу съ герцогомъ Клервилемъ и его семействомъ. Легко сказать ложь, но потомъ трудно признаться въ этомъ. Во всякомъ случаѣ я буду очень благодаренъ если ты извѣстишь меня тотчасъ же какъ только рѣшишься занять свое обыкновенное положеніе среди леди и джентльменовъ. Я не желаю чтобы ложь тяготила мою совѣсть долѣе чѣмъ необходимо чтобы предупредить потребность сказать другую.

"Изъ того что ты говоришь объ изученіи мистеромъ Боульзомъ человѣка и о его врожденномъ талантѣ къ этимъ научнымъ изслѣдованіямъ, я догадываюсь что онъ посвятилъ себя метафизикѣ, и я былъ бы радъ узнать его откровенное мнѣніе о первыхъ основахъ нравственности, предметъ о которомъ я за три года предъ симъ собирался писать. Но прочтя недавно препирательство о немъ двухъ извѣстныхъ философовъ, изъ которыхъ каждый обвинялъ другаго что тотъ не понимаетъ его, я разсудилъ оставить пока основы въ ихъ неутвержденномъ состояніи.

"Ты пугаешь меня говоря что едва ускользнулъ отъ женитьбы. Если ты, съ цѣлью увеличенія опытности, рѣшишь испытать вліяніе на свою нервную систему какой-нибудь мистрисъ Чиллингли, то хорошо бы извѣстить меня объ этомъ заблаговременно, чтобъ я могъ приготовить твою мать къ этому событію. Подобныя хозяйственныя мелочи находятся въ ея исключительномъ вѣдѣніи, и она была бы очень смущена еслибы какая-нибудь мистрисъ Чиллингли свалилась къ ней неожиданно.

"Однако этотъ предметъ слишкомъ важенъ чтобы допускать шутку даже между людьми которые знаютъ, какъ мы съ тобой, тайный ключъ чтобы нашъ наружно шутливый тонъ истолковывать серіозно въ смыслѣ ироніи, которая говоритъ одно, а разумѣетъ другое. Милый мальчикъ, ты очень молодъ, ты путешествуешь очень страннымъ образомъ, и вѣроятно будешь встрѣчать много красивыхъ лицъ. Ты не можешь считать меня жестокимъ тираномъ если я попрошу тебя обѣщать честнымъ словомъ что ты не сдѣлаешь предложенія не обратясь предварительно ко мнѣ и не подвергнувъ вопроса моему разсмотрѣнію и одобренію. Ты знаешь меня хорошо и конечно не думаешь что я способенъ безъ причины не дать согласія. То что молодые люди принимаютъ за любовь часто бываетъ пустой случай въ жизни, между тѣмъ какъ женитьба важнѣйшее въ ней событіе; если съ одной стороны она можетъ составить счастіе человѣка, то съ другой можетъ сдѣлать его и несчастнымъ. Дражайшій, лучшій и страннѣйшій изъ сыновъ, обѣщай о чемъ прошу и ты освободишь меня отъ тяжкой тревожной мысли которая давитъ меня какъ кошмаръ.

"Твоя рекомендація корзинщика пришла кстати. Всѣ подобныя вещи находятся на рукахъ управляющаго, и Гринъ не дальше какъ вчера жаловался мнѣ что человѣкъ дѣлавшій намъ прежде охотничьи корзины очень дорожится. Гринъ напишетъ твоему protégé.

"Продолжай извѣщать о своихъ похожденіяхъ насколько позволитъ твой аномальный характеръ; дабы ничто не могло уменьшить мою увѣренность что человѣкъ имѣвшій честь быть окрещенъ Кенелмомъ не унизитъ своего имени, но достигнетъ отличій въ коихъ отказано Питеру.

"Твой любящій отецъ.

ГЛАВА VII.

По воскресеньямъ крестьяне встаютъ позже нежели въ рабочіе дни, и всѣ ставни были еще затворены въ окнахъ деревенской улицы по которой проходили Кенелмъ Чиллинтли и Томъ Боульзъ тихимъ раннимъ утромъ. Они шли рядомъ проходя чрезъ церковныя земли, гдѣ сонныя коровы еще покоились въ густой тѣни каштановыхъ деревьевъ; потомъ спустились въ узкій проселокъ извивавшійся между возвышенными холмами густо поросшими шиповникомъ и жимолостью.

Шли они молча, ибо Кенелмъ послѣ нѣсколькихъ попытокъ начать разговоръ замѣтилъ что его спутникъ не хочетъ разговаривать; и принадлежа самъ къ числу людей склонныхъ къ задумчивой мечтательности онъ былъ радъ что молчаніе не прерывалось и упивался прелестью лѣтняго утра, свѣжестью блестящей росы, веселымъ пѣніемъ раннихъ птицъ, прозрачнымъ спокойствіемъ тихо вѣявшаго воздуха. Только при поворотахъ дороги ведущей къ городу куда они шли, Томъ Боульзъ нѣсколько опережалъ своею спутника и указывалъ дорогу односложными словами или движеніемъ руки. Такъ они шли нѣсколько часовъ пока солнце поднялось высоко и видъ маленькой придорожной гостиницы близь селенія навелъ Кенелма на мысль объ отдохновеніи и завтракѣ.

— Томъ, сказалъ онъ пробуждаясь отъ своей мечтательности, — что вы скажете о завтракѣ?

Томъ отвѣчалъ угрюмо: — Я не голоденъ; впрочемъ какъ хотите.

— Благодарю васъ; въ такомъ случаѣ мы остановимся здѣсь. Я затрудняюсь вѣрить что вы не голодны, потому что вы сильны, а съ большою физическою силой всегда неразлучны двѣ вещи: вопервыхъ хорошій аппетитъ; вовторыхъ, хотя вы можетъ-быть не предполагаете этого и это не всѣмъ извѣстно, меланхолическій темпераментъ.

— Что такое?

— Наклонность къ меланхоліи. Вы вѣроятно слыхали о Геркулесѣ, знаете поговорку «силенъ какъ Геркулесъ»?

— Да, разумѣется.

— Я впервые пришелъ къ мысли о сродствѣ между силою, аппетитомъ и меланхоліей прочтя у одного древняго автора по имени Плутарха что Геркулесъ представляетъ одинъ изъ самыхъ рѣдкихъ примѣровъ меланхолическаго темперамента. Таково должно быть было преданіе о характерѣ Геркулеса. Что же касается аппетита, то аппетитъ Геркулеса былъ постояннымъ предметомъ насмѣшекъ комическихъ писателей. Прочтя эти замѣчанія я задумался, такъ какъ самъ наклоненъ къ меланхоліи и имѣю замѣчательно хорошій аппетитъ. Когда я началъ собирать факты, то разумѣется нашелъ что самые сильные люди какихъ мнѣ приходилось встрѣчать, въ томъ числѣ призовые бойцы и ирландскіе ломовые извощики, были наклонны смотрѣть на жизнь болѣе съ мрачной нежели со свѣтлой стороны; короче были меланхолики. Но благость Провидѣвія дозволяла имъ наслаждаться вкушеніемъ пищи, что мы сейчасъ съ вами будемъ дѣлать.

Произнося эту странную рѣчь Кенелмъ остановился; потомъ быстро шагнулъ ко входу въ гостиницу и заглянувъ въ кладовую приказалъ вынести все въ ней заключавшееся въ бесѣдку изъ жимолости которую онъ усмотрѣлъ въ углу лужайки примыкавшей къ дому сзади.

Кромѣ обыкновенныхъ припасовъ: хлѣба, масла, яицъ, молока и чая, скоро столъ заскрипѣлъ подъ тяжестью пирога съ голубями, края холодной говядины и плеча баранины, оставшихся отъ празднества которое справляли здѣсь за нѣсколько дней члены деревенскаго клуба. Томъ сперва ѣлъ мало; но примѣръ заразителенъ, и мало-по-малу онъ началъ соперничать со своимъ спутникомъ въ уменьшеніи стоявшихъ предъ нимъ запасовъ мяса. Потомъ онъ спросилъ водки.

— Нѣтъ, сказалъ Кенелмъ. — Нѣтъ, Томъ; вы обѣщали быть моимъ другомъ, а это не совмѣстно съ водкой. Водка есть злѣйшій врагъ какого можетъ имѣть человѣкъ подобный вамъ; она можетъ поссорить васъ даже со мной. Если вамъ необходимо возбуждающее средство, я разрѣшаю вамъ трубку. Я самъ не имѣю привычки курить, но въ моей жизни бывали минуты когда мнѣ необходимо было утѣшеніе, и тогда я замѣтилъ что затяжка табакомъ утѣшаетъ и успокоиваетъ какъ поцѣлуй ребенка. Принесите джентльмену трубку.

Томъ глубоко вздохнулъ, но взялъ трубку съ удовольствіемъ, и черезъ нѣсколько минутъ, въ продолженіи коихъ Кенелмъ молчалъ, глубокія складки между бровями его разгладились.

Мало-по-малу онъ началъ ощущать смягчающее вліяніе природы, веселыхъ солнечныхъ лучей прорывавшихся между зеленью бесѣдки, ароматнаго запаха жимолости, щебетанія птицъ распѣвавшихъ посреди затишья лѣтняго полудня.

Наконецъ онъ вздохнулъ и поднялся неохотно когда Кенелмъ сказалъ:

— Намъ предстоитъ еще долгій путь; пора уходить.

Дѣйствительно, хозяйка уже намекнула имъ что она съ семействомъ собирается идти въ церковь и запереть домъ. Кенелмъ вынулъ кошелекъ, но Томъ сдѣлалъ то же и брови его снова нахмурились, такъ что Кенелмъ понялъ что для него будетъ смертельною обидой если съ нимъ поступятъ какъ съ низшимъ; каждый заплатилъ свою часть, и они снова пустились въ путь. Они пошли по тропинкѣ посреди полей, ближе выводившей на большую дорогу въ Лоскомбъ вежели проселокъ по которому они шли прежде. Они подвигались медленно пока не достигли грубаго пѣшеходнаго мостика перекинутаго черезъ мутный ручей, не шумливый, но протекавшій съ тихимъ сладкимъ журчаньемъ, безъ сомнѣнія тотъ самый ручей на берегу котораго въ разстояніи нѣсколькихъ миль Кенелмъ разговаривалъ съ менестрелемъ. Когда они подходили къ мостику, до ихъ слуха достигъ отдаленный звукъ колокола сельской церкви.

— Присядемъ здѣсь и послушаемъ, сказалъ Кенелмъ, садясь на перила моста. — Я вижу что вы взяли изъ гостиницы трубку и запаслись табакомъ; набейте трубку и слушайте.

Томъ слегка улыбнулся и повиновался.

— Другъ мой, сказалъ Кенелмъ искренно, и послѣ долгаго задумчиваго молчанія прибавилъ: — Не чувствуете ли вы какое утѣшеніе въ этой преходящей жизни вспоминать по временамъ что у васъ есть душа.

Томъ смутился, вынулъ изо рта трубку и пробормоталъ:

— Э!

Кенелмъ продолжалъ:

— Несомнѣнно что мы съ вами, Томъ, вовсе не такъ хороши какъ бы должны бытъ; добрые люди сказали бы что намъ теперь слѣдуетъ бытъ въ церкви вмѣсто того чтобы слушать ея колоколъ. Такъ, другъ мой, такъ. Но все же хорошо послушать и колоколъ, чувствуя по связи мыслей, которыя восходятъ къ вашему невинному дѣтству когда мы читали молитвы на колѣняхъ матери, что мы стоимъ выше этой видимой природы, выше полей, деревъ и воды, что намъ недостаетъ чего-то въ нихъ, какъ ни прекрасны они, что мы не можемъ быть среди нихъ такъ же счастливы какъ коровы въ поляхъ, птицы въ вѣтвяхъ деревьевъ и рыбы въ водѣ, что мы выше потому что надѣлены сознающимъ разумомъ, которымъ не надѣлены коровы, птицы и рыбы, разумомъ способнымъ понимать что природа имѣетъ Творца и человѣкъ будущую жизнь. Колоколъ говоритъ это вамъ и мнѣ. Будь этотъ колоколъ въ тысячу разъ музыкальнѣе онъ не могъ бы сказать этого животнымъ, птицамъ и рыбамъ. Понимаете ли вы меня, Томъ?

Томъ помолчалъ съ минуту, потомъ сказалъ:

— Я никогда прежде не думалъ объ этомъ, но когда вы говорите, я понимаю.

— Природа никогда не даетъ живому существу способностей которыя не были бы практически приложимы для его блага или пользы. Если природа даетъ вамъ способность вѣрить что мы имѣемъ Творца котораго никогда не видѣли, который благъ и милостивъ превыше всего что мы знаемъ благаго и милостиваго на землѣ, то это потому что способность представлять такое существо должна послужить для вашего блага и пользы; еслибъ это была ложь, она не служила бы къ вашему благу и пользѣ. Затѣмъ, если природа дала намъ способность получать представленіе о будущей жизни; то хотя бы нѣкоторые изъ васъ не имѣли этой вѣры и оспаривали будущую жизнь, самая способность получить о ней идею (ибо не получая ея мы не могли бы ее оспаривать) доказываетъ что это для нашего блага и пользы. Еслибы не было такой будущей жизни, то нашими поступками управляла бы ложь; каждый изъ насъ устраивалъ бы жизнь покоряясь лжи, и вся наша цивилизація была бы основана на лжи, которую внушила намъ сама природа давъ намъ способность вѣрить. Вы все еще понимаете меня?

— Да; это мнѣ скучно немножко, потому что я, вы знаете, не охотникъ до проповѣдей; но я понимаю.

— Если такъ, другъ мой, старайтесь научиться — это требуетъ постоянной работы — старайтесь научиться примѣнять то что вы понимаете къ вашей собственной жизни. Вы нѣчто болѣе чѣмъ Томъ Боульзъ, кузнецъ и ветеринаръ, нѣчто болѣе чѣмъ великолѣпное животное свирѣпѣющее отъ ревности, готовое бороться со всякимъ соперникомъ; на это способенъ и быкъ. Помните что вы душа одаренная способностью постигать Творца, который такъ божественно мудръ, великъ и милосердъ что дѣйствуя посредствомъ неизмѣнныхъ законовъ Онъ можетъ примѣнять ихъ къ каждому отдѣльному случаю, такъ что — принимая во вниманіе будущую жизнь въ которую Онъ вамъ далъ способность вѣрить — все что тяготитъ васъ теперь окажется мудрымъ и великимъ и благимъ или въ сей жизни или въ будущей. Утвердите эту истину въ вашемъ сердцѣ, другъ мой, теперь, прежде чѣмъ смолкнетъ этотъ колоколъ; припоминайте ее каждый разъ какъ услышите благовѣстъ. О, Томъ, ваша природа такъ благородна…

— Благородна! Моя! Не смѣйтесь надо мною.

— Такая благородная природа; потому что вы можете любить такъ глубоко, биться такъ безстрашно, а когда вы убѣдились что ваша любовь причинитъ несчастіе той которую вы любите, вы можете отказаться отъ нея; и потерпѣвъ пораженіе, вы можете простить вашего побѣдителя и въ этомъ пустынномъ мѣстѣ идти съ нимъ дружелюбно, зная что вамъ ничего не стоитъ лишить его жизни; но вмѣсто того чтобы лишить его жизни вы готовы защищать его противъ цѣлаго полчища. Вы думаете что я не вижу всего этого? Не есть ли это доказательство благородной природы?

Томъ Боульзъ закрылъ лицо руками. Грудь его тяжело поднималась.

— Да, и я довѣряюсь вашему благородству. Самъ я сдѣлалъ мало хорошаго въ жизни и можетъ-быть никогда не сдѣлаю ничего, но позвольте мнѣ думать что моя встрѣча съ вами не безполезна для васъ и для тѣхъ кого ваша жизнь можетъ сдѣлать счастливыми или несчастными. Вы сильны, будьте же кротки; вы способны любить горячо одну, будьте же добры со всѣми; въ васъ такъ много того что отличаетъ человѣка, высшее созданіе Божіе на землѣ, отъ низшихъ тварей, пусть же во всякомъ вашемъ дѣйствіи ваша человѣчность соединяется съ мыслью о Томъ къ Кому призываетъ насъ этотъ колоколъ. Вотъ онъ смолкъ. Но сердце ваше не смолкло, Томъ, оно все еще продолжаетъ говорить.

Томъ плакалъ какъ ребенокъ.

ГЛАВА VIII.

Когда наши странники снова пустились въ путь, въ отношеніяхъ ихъ произошла перемѣна; можно было даже подумать что характеры ихъ измѣнились. Томъ шелъ повѣряя Кенелму тайны своего тревожнаго сердца и знакомилъ этого глубокомысленнаго гонителя любви со всѣмъ что сопровождаетъ ее, съ ея надеждами, страданіями, ревностью и бѣшенствомъ, словомъ со всѣмъ что приближаетъ это нѣжнѣйшее изъ чувствъ къ ужасному и трагическому. И Кенелмъ слушалъ его съ участіемъ, со смягченнымъ взоромъ, воздерживаясь отъ циническихъ замѣчаній и даже шутокъ. Онъ чувствовалъ что то что говорилъ Томъ было слишкомъ серіозно для насмѣшекъ, слишкомъ глубоко для утѣшеній. Любовь такого рода была для него чувствомъ котораго онъ никогда не испыталъ, не желалъ и не думалъ испытать, но онъ сочувствовалъ ей тѣмъ не менѣе. Странно, право, какъ сильно мы способны сочувствовать такимъ страстямъ которыя никогда не волновали насъ, слѣдя за ними, напримѣръ, на сценѣ или въ книгѣ. Еслибы Кенелмъ позволилъ себѣ шутку, разсужденіе или наставленіе, Томъ погрузился бы опять въ угрюмое молчаніе. Но Кенелмъ не говорилъ ничего и только время отъ времени, кладя дружески руку на широкое плечо своего спутника, произносилъ вполголоса: «бѣдный малый!» И Томъ, кончивъ свое призваніе и освободивъ сердце отъ тяготившаго его опаснаго бремени, почувствовалъ необыкновенное облегченіе.

Былъ ли этотъ счастливый результатъ слѣдствіемъ благоразумнаго поведенія Кенелма, или же его удивительной способности проникаться чужими страстями, являвшейся по временамъ какъ бы проблесками и безсознательно для него самого у этого страннаго человѣка наблюдавшаго цѣли и стремленія своихъ ближнихъ со страстнымъ желаніемъ раздѣлить ихъ, и говорившаго себѣ: «нѣтъ, я не имѣю и не могу имѣть ничего общаго съ этимъ міромъ, я стою въ сторонѣ отъ него и гляжу на него какъ на призракъ!»

Между тѣмъ они медленно продолжали свой путь посреди мягкихъ зеленыхъ полей и желтѣющихъ нивъ и наконецъ вышли на пыльную большую дорогу. Здѣсь тонъ ихъ разговора мало-по-малу сдѣлался прозаичнѣе и Кенелмъ могъ опять позволить себѣ свои остроты, къ которымъ давали ему поводъ явленія самыя обыкновенныя, и Томъ по временамъ не могъ удержаться отъ смѣха. Этотъ массивный человѣкъ обладалъ однимъ пріятнымъ даромъ, свойственнымъ, мнѣ кажется, только людямъ добрымъ и простодушнымъ, — даромъ симпатичнаго, задушевнаго смѣха, мужественнаго и откровеннаго, но не грубаго, какъ можно было ожидать. Онъ смѣялся теперь такимъ смѣхомъ въ первый разъ съ тѣхъ поръ какъ любовь къ Джесси Уайльзъ поставила его въ положеніе борьбы съ самимъ собою и со всѣмъ міромъ.

Солнце садилось когда наши путники, поднявшись на пригорокъ, увидали вдали Лоскомбъ, возвышавшійся среди зеленыхъ низменныхъ луговъ орошаемыхъ тою же самою рѣкой вдоль которой они шли въ началѣ своего пути, но значительно расширившеюся и потребовавшею массивнаго моста для удобства отправленій цивилизованной промышленности. Городъ казался близко, но по дорогѣ до него оставалось добрыхъ двѣ мили.

— За этою калиткой есть проселочная дорога которая ведетъ прямо къ дому моего дяди, сказалъ Томъ. — Я увѣренъ, сэръ, что вы рады будете миновать грязное предмѣстье чрезъ которое лежитъ большая дорога.

— Славная мысль, Томъ. Странно что къ хорошимъ городамъ всегда подходишь по грязнымъ предмѣстьямъ. Не есть ли это аллегорическая сатира на пути къ успѣху въ большихъ городахъ? Корыстолюбіе и честолюбіе проходятъ по самымъ грязнымъ путямъ прежде чѣмъ приближаются, растолкавъ толпу, къ своей цѣли, къ мѣсту въ ратушѣ или на биржѣ. И счастливы люди которые, подобно вамъ, Томъ, находятъ болѣе короткій, чистый и пріятный путь къ успѣху или къ мѣсту отдохновенія чѣмъ тотъ который пролегаетъ по грязному предмѣстью.

На проселочной дорогѣ они встрѣтили почтенную, пожилую чету, судя по виду диссентерскаго пастора съ женой, дѣвочку лѣтъ четырнадцати которая вела за руку мальчика лѣтъ семи, и чету влюбленныхъ, несомнѣнно влюбленныхъ на глаза Тома, ибо посмотрѣвъ на нихъ какъ они шли не глядя на него, онъ нахмурился и перемѣнился въ лицѣ. Даже нѣсколько времени спустя Кенелмъ, взглянувъ на него, замѣтилъ на лицѣ его страдальческое выраженіе, губы были плотно сжаты и углы ихъ печально опущены.

Но въ эту минуту раздался быстрый отрывистый лай и къ нимъ подбѣгала померанская собака съ острою мордой и торчащими вверхъ ушами. Приблизясь къ Кенелму она смолкла, обнюхала его ноги и замахала хвостомъ.

— Ба! воскликнулъ Кенелмъ. — Да это та самая собака что ходитъ съ тарелочкой. Гдѣ же твой хозяинъ?

Собака, какъ бы понявъ вопросъ, выразительно повернула голову, и Кенелмъ увидѣлъ на довольно далекомъ разстояніи, подъ липой, человѣка сидѣвшаго съ книгой въ рукахъ и очевидно рисовавшаго.

— Идите сюда, сказалъ онъ Тому. Я вижу знакомаго.

Томъ не былъ расположенъ въ эту минуту къ новому знакомству, однако покорно послѣдовалъ за Кенелмомъ.

ГЛАВА IX.

— Судьба, какъ видите, свела насъ опять, сказалъ Кенелмъ растянувшись на землѣ и сдѣлавъ знакъ Тому послѣдовать его примѣру. — Такъ вы въ добавокъ къ поэтическому таланту обладаете и талантомъ къ живописи? Вы рисуете съ того что вы называете природой?

— Съ того что я называю природой! Да, иногда.

— И не убѣждаетесь ли вы рисуя, какъ и слагая стихи, въ истинѣ которую я старался внушить вамъ вопреки вашему желанію, въ томъ что природа не имѣетъ другаго разума кромѣ того который мы сами влагаемъ въ нее? Я готовъ держать пари что картина которую вы рисуете есть скорѣе попытка выразить какую-нибудь изъ вашихъ собственныхъ идей чѣмъ представить предметы такими какими они представляются другому наблюдателю. Позвольте мнѣ взглянуть.

И онъ наклонился надъ альбомомъ. Для того кто самъ не живописецъ и не знатокъ въ живописи часто трудно рѣшить принадлежитъ ли рисунокъ набросанный наскоро карандашомъ рукѣ живописца по профессіи или только любителя. Кенелмъ не былъ ни живописцемъ, ни знатокомъ, но рисунокъ менестреля показался ему произведеніемъ человѣка съ вѣрнымъ взглядомъ и пользовавшагося нѣкоторое время хорошими уроками. Но для него важно было только то что этотъ рисунокъ могъ служить подтвержденіемъ его теоріи.

— Я правъ, воскликнулъ онъ торжествуя. — Съ этой высоты гдѣ мы сидимъ представляется прекрасный видъ города, луговъ и рѣки, озаренныхъ свѣтомъ солнечнаго заката, который, подобно позолотѣ, соединяетъ и смягчаетъ разнородные цвѣта. Но въ вашемъ рисункѣ этого нѣтъ, а то что я въ немъ вижу для меня загадка.

— Видъ предъ нами дѣйствительно красивъ, возразилъ менестрель, — но передать его дѣло Торнера или Клода. Мои способности слишкомъ слабы для такого ландшафта.

— Въ вашемъ рисункѣ я вижу только фигуру ребенка.

— Подождите! Вонъ она стоитъ. Подождите пока я не кончилъ.

Кенелмъ напрягъ зрѣніе и увидалъ вдали одинокую фигуру маленькой дѣвочки, бросавшей вверхъ какой-то предметъ (какой именно онъ не могъ разглядѣть) и ловившей его когда онъ падалъ. Она стояла на вершинѣ плоской возвышенности и фономъ для ея одинокой фигуры служили розовыя облака окружавшія заходящее солнце. Внизу, въ смутныхъ очертаніяхъ, лежалъ большой городъ. На рисункѣ очертанія его были намѣчены только нѣсколькими смѣлыми штрихами, но красивая фигура дѣвочки была сдѣлана отчетливо. Ея одиночество было невыразимо трогательно, ея игра и глаза поднятые къ небу полны были тихаго, безмятежнаго счастія.

— Какъ могли вы, спросилъ Кенелмъ когда менестрель кончилъ картину и поглядѣвъ на нее молча закрылъ книгу съ довольною улыбкой, — какъ могли вы различить на такомъ разстояніи лицо дѣвочки? Какъ узнали вы что мячъ которымъ она играетъ сдѣланъ изъ цвѣтовъ? Развѣ вы ее знаете?

— Я никогда не видалъ ее до нынѣшняго вечера, но когда я сидѣлъ здѣсь одинъ, она бродила вокругъ меня, плетя гирлянды изъ полевыхъ цвѣтовъ, которые нарвала у тѣхъ изгородей, близь большой дороги, и пѣла какую-то дѣтскую пѣсенку. Вы поймете что услышавъ ея пѣніе я заинтересовался ею и мы скоро подружились. Я узналъ отъ нея что она сирота и воспитывается у одного старика, своего дальняго родственника, который занимается какою-то мелочною торговлей и теперь живетъ въ многолюдномъ переулкѣ въ центрѣ города. Онъ очень добръ съ ней, но отъ старости и болѣзненности не можетъ выходить изъ дому и посылаетъ ее въ лѣтнія воскресенья одну поиграть въ поляхъ. У нея нѣтъ подругъ однихъ съ нею лѣтъ. Она говоритъ что ей не нравится ни одна дѣвочка въ переулкѣ и что единственная дѣвочка которая ей нравится въ школѣ выше ея по общественному положенію и имъ не позволяютъ играть вмѣстѣ. Но пока свѣтитъ солнце и цвѣтутъ цвѣты, говоритъ она, ей не нужно никакого общества.

— Томъ, вы слышите? Такъ какъ вы останетесь въ Лоскомбѣ, отыщите эту странную дѣвочку и будьте добры къ ней ради меня.

Томъ вмѣсто отвѣта только положилъ свою широкую руку на руку Кенельма. Онъ пристально глядѣлъ на менестреля, и привлекаемый его лицомъ и голосомъ подвигался къ нему ближе и ближе.

— Пока дѣвочка говорила со мной, продолжалъ менестрель, — я машинально взялъ изъ руки ея гирлянды и въ разсѣянности свернулъ ихъ въ клубокъ. Она вдругъ замѣтила что я сдѣлалъ, и вмѣсто того чтобы побранить меня, чего я вполнѣ заслуживалъ, пришла въ восторгъ, рѣшивъ что я сдѣлалъ ей новую игрушку. Внѣ себя отъ радости, она бѣгала подбрасывая свой мячъ пока не остановилась на этой возвышенности. Тогда я началъ мой рисунокъ.

— И это прелестное лицо которое вы нарисовали ея лицо?

— Нѣтъ, только отчасти. Рисуя его я думалъ о другомъ лицѣ, но и съ тѣмъ нѣтъ сходства, такъ что это одинъ изъ тѣхъ набросковъ которые мы называемъ фантастическими головками и новое выраженіе мысли которую я выразилъ стихами предъ тѣмъ какъ увидалъ дѣвочку.

— Не споете ли вы вамъ эти стихи?

— Боюсь наскучить если не вамъ, то вашему пріятелю.

— Я увѣренъ что этого не случится. Томъ, вы поете?

— Пѣвалъ когда-то, отвѣчалъ Томъ угрюмо понуривъ голову. — Я охотно послушалъ бы джентльмена.

— Но стихи эти только-что сложились, и я не знаю ихъ такъ твердо чтобы пропѣть. Достаточно будетъ если я припомню ихъ настолько чтобы сказать.

Онъ помолчалъ съ минуту какъ бы припоминая, и произнесъ своимъ звучнымъ, нѣжнымъ голосомъ и съ рѣдкою изящностью фразировки, отличавшею какъ его пѣніе, такъ и декламацію, слѣдующее стихотвореніе, которому придалъ глубокій и трогательный смыслъ какого никто не найдетъ въ немъ при чтеніи:

На углу, гдѣ народъ

Вплоть до ночи снуетъ,

Продавщица-малютка стояла.

Хороша какъ весна,

Всѣмъ цвѣточки она,

Улыбаясь какъ май, предлагала.

Но народъ дѣдовой

Перемѣнной волной

Пробѣгаетъ все мимо и мимо, —

Средь мірской суеты

Увядаютъ цвѣты,

Пропадаютъ неслышно, незримо!

Для толпы дѣловой

Нуженъ блескъ золотой,

Красоту же она презираетъ.

О, малютка моя!

Поспѣшимъ же въ поля

Гдѣ привольно весна расцвѣтаетъ.

Кончивъ, стихотворецъ не опустилъ скромно глаза въ землю въ ожиданіи похвалъ, какъ часто дѣлаютъ люди читающіе свои стихи, но непритворно дорожа болѣе своимъ искусствомъ чѣмъ мнѣніемъ слушателей, прибавилъ унылымъ тономъ:

— Я убѣждаюсь съ большимъ сожалѣніемъ что мои рисунки удачнѣе моихъ стихотвореній. Я сомнѣваюсь даже поняли ли вы (обращаясь къ Кенелму) что я хотѣлъ выразить этими стихами.

Кенелмъ. — Томъ, вы поняли?

Томъ (шепотомъ). — Нѣтъ.

Кенелмъ. — Мнѣ кажется что въ образѣ дѣвушки съ цвѣтами нашъ другъ хотѣлъ представить не только поэзію вообще, но извѣстный родъ поэзіи, не принадлежащій къ моднымъ въ наше время. Но я расширяю его мысль, и въ образѣ этой дѣвочки съ цвѣтами вижу образъ естественной правды и красоты, для которой мы, живя искусственною и спѣшною жизнью многолюдныхъ улицъ, не пожертвуемъ ни одною минутой времени и ни однимъ пенни.

— Понимайте какъ угодно, сказалъ менестрель улыбаясь и вздыхая въ одно время, — но я выразилъ мою мысль карандашомъ вдвое лучше чѣмъ словами.

— Почему вы такъ думаете? спросилъ Кенелмъ.

— Образъ представляющій мою идею, поэзія ли это или что другое, стоитъ въ стихахъ на многолюдной улицѣ, въ общемъ пренебреженіи, на картинкѣ же дѣвочка находится на вершинѣ зеленаго холма, надъ большимъ городомъ разстилающимся внизу въ смутныхъ очертаніяхъ и, равнодушная къ прохожимъ и пенсамъ, играетъ полевыми цвѣтами, бросая ихъ къ небу и поднявъ глаза къ небу.

— Прекрасно, сказалъ Кенелмъ вполголоса, — прекрасно! Потомъ, послѣ задумчиваго молчанія, онъ прибавилъ понизивъ голосъ еще болѣе: — Простите мнѣ мои разсужденія о бифстекѣ, но сознайтесь, я правъ говоря что то что вы называете изображеніемъ природы есть только выраженіе вашей собственной мысли.

ГЛАВА X.

Дѣвочка съ мячикомъ изъ цвѣтовъ исчезла съ вершины холма; розовыя облачка, опустившись за городъ, скрылись съ горизонта, и сумерки быстро сгущались когда три путника вошли въ городъ. Томъ уговаривалъ Кенелма идти съ нимъ къ его дядѣ обѣщая ему радушный пріемъ, ужинъ и постель, но Кенелмъ отказался. Онъ былъ твердо убѣжденъ что для состоянія духа Тома полезнѣе будетъ если онъ проведетъ этотъ вечеръ наединѣ со своими родственниками, но предложилъ провести слѣдующій день вмѣстѣ и согласился придти утромъ къ ветеринарному врачу.

Разставшись съ Томомъ у дверей дома его дяди, Кенелмъ сказалъ менестерелю:

— Вы вѣроятно отправитесь въ какую-нибудь гостиницу. Могу я сопровождать васъ? Мы можемъ поужинать вмѣстѣ, и мнѣ пріятно будетъ послушать ваши разсужденія о поэзіи и природѣ.

— Ваше предложеніе очень льститъ мнѣ, но у меня есть друзья въ этомъ городѣ, у которыхъ я остановился: они ждутъ меня. Не замѣтили ли вы что я перемѣнилъ костюмъ? Здѣсь меня не знаютъ за бродячаго менестреля.

Кенелмъ оглянулъ его и только теперь замѣтилъ перемѣну. Костюмъ его былъ въ своемъ родѣ живописенъ, но это былъ костюмъ какой носятъ въ провинціи джентльмены высшаго круга, самый щегольской, самый новый и полный, отъ шляпы до башмаковъ съ бантами и пряжками.

— Боюсь, сказалъ Кенелмъ серіозно, — что эта перемѣна свидѣтельствуетъ о близости красивыхъ дѣвушекъ о которыхъ вы говорили при нашей прошлой встрѣчѣ. По Дарвиновой теоріи отбора красивыя перья имѣютъ большое значеніе въ глазахъ Дженни Ренъ и ея пола. Но извѣстно что птицы съ красивыми перьями рѣдко обладаютъ хорошимъ голосомъ, и съ вашей стороны не совсѣмъ честно относительно другихъ соперниковъ соединять въ себѣ оба преимущества.

Менестрель засмѣялся.

— Въ домѣ моего друга есть только одна дѣвушка, его племянница. Она не красива, и ей только тринадцать лѣтъ. Но для меня общество женщинъ, красивыхъ и не красивыхъ, положительная необходимость. Я былъ лишенъ его много дней, и вы не повѣрите какъ мнѣ было пріятно, какъ очистились мои мысли отъ дорожной пыли когда я почувствовалъ опять…

— Интересъ юбки, прервалъ Кенелмъ. — Берегитесь. Мой бѣдный другъ съ которымъ вы меня видѣли сегодня можетъ служить серіознымъ предостереженіемъ, которымъ я намѣренъ воспользоваться, противъ интереса юбки. Онъ переживаетъ теперь большое горе, которое могло сдѣлаться больше чѣмъ горемъ. Онъ намѣренъ остаться въ этомъ городѣ. Если вы тоже останетесь здѣсь, не забывайте его пожалуста. Вы принесли бы ему громадную пользу еслибъ увлекли его изъ міра дѣйствительности въ сады поэзіи. Только не пойте и не говорите ему о любви.

— Я уважаю всѣхъ влюбленныхъ, сказалъ менестрель съ непритворною нѣжностью въ голосѣ, — и охотно ободрилъ бы и утѣшилъ вашего друга, но я уйду изъ Лоскомба послѣзавтра. Я бываю здѣсь только по денежнымъ дѣламъ.

— Я тоже уйду отсюда послѣзавтра. Пожертвуйте вамъ по крайней мѣрѣ нѣсколько часовъ завтра.

— Непремѣнно. Отъ полудня до солнечнаго заката я буду бродить безъ всякаго дѣла, и вы оба сдѣлаете мнѣ величайшее удовольствіе если пойдете со мной. Согласны? Хорошо. Такъ я зайду въ вашу гостиницу завтра въ полдень. И совѣтую вамъ остановиться вотъ въ этой гостиницѣ которая противъ насъ, Золотой Агнецъ. Хозяева здѣсь, говорятъ, добрые люди и столъ добрый.

Кенелмъ почувствовалъ что его спутникъ старается отдѣлаться отъ него и понялъ что онъ не говоритъ ему адреса семейства у котораго остановился для того чтобы сохранить въ тайнѣ свое имя.

— Еще нѣсколько словъ, сказалъ Кенелмъ. — Вашъ хозяинъ или хозяйка, какъ здѣшніе жители, могутъ конечно по вашему описанію дѣвочки и старика узнать ихъ адресъ. Мнѣ хотѣлось бы чтобы мой пріятель подружился съ этою дѣвочкой. Здѣсь интересъ юбки будетъ по крайней мѣрѣ невинный и безопасный. Ничто не можетъ такъ успокоить и дать болѣе чистое и нѣжное направленіе такому страстному сердцу какъ сердце Тома, теперь страдающее отъ ужасной раны, какъ любовь къ ребенку.

Менестрель измѣнился въ лицѣ и даже вздрогнулъ.

— Нужно быть всезнающимъ чтобы сказать это мнѣ.

— Я не всезнающій, но изъ вашихъ словъ заключаю что у васъ есть свой ребенокъ. Тѣмъ лучше; ребенокъ удержитъ васъ отъ многихъ увлеченій. Помните о ребенкѣ. Прощайте.

Кенелмъ вошелъ въ гостиницу Золотаго Агнца, занялъ нумеръ, заказалъ ужинъ и покушалъ съ своимъ обычнымъ аппетитомъ. Затѣмъ, чувствуя приступъ меланхоліи, которую онъ считалъ принадлежностью геркулесовскаго сложенія, онъ всталъ, и ища развлеченія, вышелъ на освѣщенную газомъ улицу.

Лоскомбъ большой, красивый городъ, красивѣе Торъ-Гадгама по своему положенію въ долинѣ окруженной лѣсистыми холмами и орошаемой прекрасною рѣкой, и по своему величественному собору, окруженному почтенными домами духовенства и патріархальнаго джентри. На главной улицѣ тѣснились прохожіе; одни возвращались отъ вечерней службы, другіе гуляли съ возлюбленными и родными, нѣкоторые, очевидно холостяки и щезамужнія, ходили рука въ руку мущины съ мущинами, женщины съ женщинами. Эту улицу Кенелмъ прошелъ разсѣянно. Поворотъ направо привелъ его къ забору. Здѣсь все было пустынно. Уединеніе понравилось ему и онъ долго бродилъ здѣсь глядя на величественный храмъ съ его высокими башнями и шпилями возвышавшимися къ темносинему звѣздному небу.

Въ задумчивости онъ пошелъ дальше и попалъ въ лабиринтъ темныхъ переулковъ. Лавки были уже заперты, но двери многихъ домовъ были отворены настежь и предъ ними стояли мущины рабочаго класса, лѣниво покуривая трубки, женщины сидѣли сплетничая на крылечкахъ, а дѣти играли и ссорились на улицѣ. Все это представляло праздную сторону англійскаго воскресенья не въ розовомъ свѣтѣ. Кенелмъ прибавилъ шагу и скоро вышелъ на болѣе широкую улицу невольно привлеченный яркимъ свѣтомъ сіявшимъ въ центрѣ ея. Подойдя ближе, онъ увидѣлъ что свѣтъ выходилъ изъ виннаго магазина; краснаго дерева двери безпрерывно отворялись и затворялись, впуская и выпуская покупателей. Этотъ домъ былъ, послѣ собора, красивѣйшимъ зданіемъ изъ всѣхъ видѣнныхъ Кенелмомъ во время его прогулки. «Новая цивилизація соперничаетъ со старою», прошепталъ онъ, и въ эту самую минуту чья-то рука прикоснулась съ робкою дерзостью къ его плечу. Онъ оглянулся и увидѣлъ молодое лицо, утратившее однако свѣжесть молодости, истомленное, огрубѣвшее и съ искусственнымъ румянцемъ.

— Благосклонны ли вы сегодня? спросилъ хриплый голосъ.

— Благосклоненъ ли я, повторилъ Кенелмъ грустнымъ тономъ и съ грустнымъ взглядомъ. — Увы, моя бѣдная ближняя, если сожалѣніе есть благосклонность, то кто можетъ при видѣ васъ не быть благосклоннымъ.

Дѣвушка сняла руку съ его плеча и онъ пошелъ дальше. Она стояла глядя на него пока онъ не скрылся изъ вида, потомъ провела рукой по глазамъ, пошла назадъ и проходя мимо виннаго магазина была въ свою очередь остановлена рукою болѣе грубою чѣмъ ея рука. Она вырвалась съ негодованіемъ и пошла прямо домой. Домой! Умѣстно ли здѣсь это слово? Бѣдная ближняя!

ГЛАВА XI.

Пройдя немного, Кенелмъ очутился на окраинѣ города, на берегу рѣки. Небольшіе грязные домики окаймляли берегъ вплоть до моста, гдѣ начинался скверъ, чрезъ который Кенелмъ вышелъ опять на главную улицу. На другомъ концѣ этой улицы онъ нашелъ рядъ домовъ похожихъ на дачи, съ большими садами спускавшимися къ рѣкѣ.

Это мѣсто было тихо и пустынно. Всѣ гуляющіе разошлись по домамъ. Ночь была тихая и звѣздная. Изъ садовъ доносилось благоуханіе ночныхъ цвѣтовъ. Кенелмъ остановился чтобы подышать ароматнымъ воздухомъ, и поднявъ глаза, до тѣхъ поръ въ задумчивости опущенные, увидалъ на террасѣ ближайшаго дома группу хорошо одѣтыхъ людей. Терраса была необычно обширна. Вокругъ небольшаго круглаго стола, уставленнаго виномъ и фруктами, сидѣли на плетеныхъ стульяхъ три женщины и одинъ мущина, на сторонѣ ближайшей къ Кенелму. Въ этомъ мущинѣ, который сидѣлъ слегка повернувшись къ нему профилемъ и повидимому глядѣлъ на рѣку, Кенелмъ узналъ менестреля. Онъ былъ все еще въ своемъ щегольскомъ платьѣ, и его тонкія черты, густые кудрявые волосы и борода, напоминавшая цвѣтомъ и формой Рубенса, казались красивѣе чѣмъ когда-либо, при ночномъ освѣщеніи, которому только-что взошедшая луна придала еще болѣе мягкости. Женщины были въ вечернихъ костюмахъ, но Кенелмъ не могъ видѣть ихъ лица заслоненныя фигурой менестреля. Онъ тихо перешелъ улицу и сталъ за контрфорсомъ низкой стѣны окружавшей садъ, откуда могъ видѣть все происходившее на террасѣ не рискуя быть замѣченнымъ сидѣвшими на ней. Онъ предпринялъ это наблюденіе безъ всякой опредѣленной цѣли. Группа была такъ сценично-живописна что онъ остановился предъ ней какъ предъ картиной.

Тутъ онъ увидѣлъ что одна изъ трехъ женщинъ была старуха, другая стройная дѣвочка лѣтъ двѣнадцати или тринадцати, третья женщина лѣтъ двадцати семи или двадцати восьми. Послѣдняя была одѣта наряднѣе другихъ. На. ея шеѣ, полузакрытой тонкою косынкой, блистали драгоцѣнные камни, и когда она повернулась лицомъ къ лунѣ, Кенелмъ увидалъ что она красавица, съ тѣмъ родомъ красоты который болѣе другихъ плѣняетъ поэтовъ и артистовъ, нѣсколько напоминавшая Форнарину Рафаэля, смуглая съ теплыми тонами.

Въ эту минуту въ открытомъ окнѣ показался высокій, полный мущина среднихъ лѣтъ, типъ человѣка семейнаго, богатаго и довольнаго. Онъ былъ лысъ, румянъ, съ небольшими бакенбардами.

— Не пора ли идти въ комнаты? сказалъ онъ съ легкимъ иностраннымъ акцентомъ и громкимъ, чистымъ голосомъ ясно донесшимся до Кенелма.

— Какъ ты несносенъ, Фрицъ, отвѣчала красивая женщина полусердито, полушутливо, тѣмъ тономъ какимъ говорятъ жены съ надоѣдающими мужьями. Твой другъ хмурился весь вечеръ, и только теперь, когда показалась луна, начинаетъ оживляться.

— Луна дѣйствуетъ хорошо, какъ я слышалъ, на поэтовъ и другихъ безумцевъ, сказалъ лысый съ добродушнымъ смѣхомъ, — но я не хочу чтобы моя маленькая племянница захворала опять когда только-что начала поправляться. Анни, или домой.

Дѣвочка неохотно повиновалась. Старуха тоже встала.

— Вотъ матушка благоразумна, сказалъ лысый. — Играть въ euchre безопаснѣе чѣмъ мечтать ночью на открытомъ воздухѣ. Говоря это онъ заботливо обнялъ талію старухи, которая повидимому была хромая и ходила съ трудомъ. — Что же касается васъ, двухъ мечтателей и поклонниковъ луны, я даю вамъ десять минутъ и никакъ не болѣе.

— Тиранъ, отвѣчалъ менестрель.

На балконѣ остались только двое, менестрель и красивая женщина. Окно было затворено и полузавѣшано кисейною занавѣской, но Кенелмъ могъ видѣть часть комнаты. Она была освѣщена лампой, стоявшею на столѣ посрединѣ, и свѣчами, и убрана роскошно, но не въ англійскомъ вкусѣ. Потолокъ и стѣны, напримѣръ, были расписаны, стѣны съ панелями и пилястрами въ арабескахъ.

«Они иностранцы, несмотря на то что мущина говоритъ такъ хорошо по-англійски, подумалъ Кенелмъ. — Это видно и изъ того что они не считаютъ предосудительнымъ играть въ воскресный вечеръ въ карты. Euchre американская игра. Мущину зовутъ Фрицъ. Понимаю! Они Нѣмцы жившіе долго въ Америкѣ. Менестрель сказалъ что бываетъ въ Лоскомбѣ по денежнымъ дѣламъ. Хозяинъ дома безъ сомнѣнія купецъ. Менестрель членъ какой-нибудь коммерческой фирмы. Понятно почему онъ скрываетъ свое имя. Онъ опасается чтобы не обнаружилось что онъ проводитъ время въ занятіяхъ такъ не соотвѣтствующихъ его общественному положенію.»

Пока онъ соображалъ это, женщина на террасѣ подвинулась ближе къ менестрелю и говорила съ нимъ очевидно съ жаромъ, но такъ тихо что Кенелмъ не слышалъ ни слова. По ея манерамъ и выраженію лица ея собесѣдника можно было заключить что она упрекаетъ его въ чемъ-то въ чемъ тотъ не признаетъ себя виновнымъ. Когда онъ заговорилъ въ свою очередь, она на минуту отвернулась отъ него, потомъ протянула ему руку, которую онъ поцѣловалъ. Глядя на нихъ со стороны, легко было принять ихъ за влюбленныхъ. Прекрасная ночь, благоуханіе цвѣтовъ, и уединеніе, луна и звѣзды, все окружало ихъ атмосферой любви. Менестрель всталъ, наклонился надъ рѣшеткой балкона и устремилъ взоръ на рѣку. Женщина тоже встала и наклонилась надъ рѣшеткой такъ что ея темные волосы почти прикасались къ каштановымъ кудрямъ ея собесѣдника.

Кенелмъ вздохнулъ. Было ли то отъ зависти, отъ сожалѣнія или страха, — не знаю, но онъ вздохнулъ.

Послѣ краткаго молчанія женщина сказала все еще тихимъ голосомъ, однако такъ громко что Кенелмъ, благодаря своему тонкому слуху, разслышалъ.

— Скажите мнѣ опять тѣ стихи. Я должна запомнить въ нихъ каждое слово пока вы не покинули насъ.

Менестрель отвѣчалъ что-то неслышно.

— Скажите, продолжала женщина. — Потомъ положите ихъ на музыку, и я спою ихъ въ слѣдующій разъ какъ вы пріѣдете къ намъ. Я придумала для нихъ заглавіе.

— Какое?

— Любовная ссора.

Менестрель повернулъ голову и глаза ихъ встрѣтились, и встрѣтясь долго не могли разстаться. Затѣмъ онъ отвернулся отъ нея, и устремивъ опять взоръ на рѣку проговорилъ своимъ мелодическимъ голосомъ слѣдующія строки:

ЛЮБОВНАЯ ССОРА.

Наклонившись надъ рѣкою

Мы стоимъ въ вечерній часъ;

Ты поникла головою

И отвесть не можешь глазъ.

Лунный свѣтъ въ водѣ трепещетъ,

Передъ нами чудеса:

Въ искрахъ волны, звѣзды блещутъ,

Подъ ногами небеса!

Вдругъ холодною струею

Дунулъ вѣтръ издалека;

Надъ взволнованной рѣкою

Слышны стоны тростника;

Облакъ звѣзды черной дымкой

Застилаетъ все темнѣй….

Обними, сказки съ улыбкой:

«Ты прощенъ». Гляди скорѣй:

Свѣтлой струйкой тихо плещетъ

Успокоенный потокъ,

Въ искрахъ волны, звѣзды блещутъ,

Небеса у нашихъ ногъ.

Когда онъ кончилъ и стоялъ все еще отвернувшись, женщина не обняла его, не вымолвила «ты прощенъ», но какъ бы покоряясь непреодолимому влеченію положила руку на его плечо.

Менестрель вздрогнулъ.

Ему послышалось, онъ самъ не зналъ откуда, отъ кого:

— Не хорошо, не хорошо! Помните о ребенкѣ!

— Шт! Вымолвилъ онъ. — Слышали вы голосъ?

— Только вашъ.

— Это былъ голосъ нашего ангела хранителя, Амалія. Онъ прозвучалъ вовремя. Пойдемте въ комнаты.

ГЛАВА XII.

На слѣдующій день, рано утромъ, Кенелмъ посѣтилъ Тома въ домѣ его дяди. Это былъ удобный, красивый домъ, говорившій о достаткѣ владѣльца. Самъ ветеринаръ былъ человѣкъ умный и повидимому болѣе образованный чѣмъ того требовало его ремесло. Бездѣтный вдовецъ лѣтъ шестидесяти или семидесяти, онъ жилъ съ сестрой, старою дѣвушкой. Они очевидно были очень привязаны къ Тому и радовались мысли что онъ останется съ ними. Самъ Томъ имѣлъ скорѣе печальный нежели пасмурный видъ, и лицо его просіяло при первомъ взглядѣ на Кенелма. Этотъ чудакъ старался быть любезнымъ въ разговорѣ со стариками и насколько могъ болѣе похожимъ на другихъ людей. Уходя онъ просилъ Тома придти къ нему въ гостиницу въ половинѣ перваго и провести день съ нимъ и съ менестрелемъ. Возвратясь въ гостиницу Золотаго Агнца, онъ сталъ ждать своего перваго гостя, менестреля.

Служитель музъ явился ровно въ двѣнадцать часовъ. Выраженіе его лица не было такъ ясно и весело какъ обыкновенно. Кенелмъ не упомянулъ о сценѣ которой былъ свидѣтелемъ, и его гость не подозрѣвалъ что Кенелмъ видѣлъ ее и что отъ него исходилъ предостерегающій голосъ.

Кенелмъ. — Я просилъ моего друга Тома Боульза придти немного позже; я бы желалъ чтобы вы были полезны ему, и хочу сказать вамъ какъ…

Менестрель. — Скажите, сдѣлайте милость.

Кенелмъ. — Вы знаете что я не поэтъ и не особенно уважаю стихосложеніе какъ искусство только.

Менестрель. — И я также.

Кенелмъ. — Но я глубоко уважаю поэзію какъ проповѣдь. Я почувствовалъ это уваженіе къ вамъ когда вы рисовали и говорили поученіе вчера вечеромъ, и запечатлѣли въ моемъ сердцѣ — надѣюсь навсегда пока оно бьется — образъ ребенка на горѣ освѣщенной солнцемъ, высоко надъ жилищами людей, бросающаго мячъ изъ цвѣтовъ къ небу, съ глазами устремленными на небо.

Лицо пѣвца покрылось густымъ румянцемъ и губы его дрожали; онъ былъ очень чувствителенъ къ похваламъ — большинство пѣвцовъ таковы.

Кенелмъ продолжалъ:

— Я былъ воспитанъ въ реалистической школѣ, и я не доволенъ реализмомъ, ибо въ реализмѣ какъ школѣ нѣтъ истины. Онъ заключаетъ въ себѣ только часть истины, самую холодную и жесткую часть; а кто говоритъ только одну часть истины, скрывая остальныя, тотъ говоритъ ложь.

Менестрель (лукаво). — Значитъ критикъ который сказалъ маѣ: «воспѣвайте бифетекъ, такъ какъ аппетитъ къ ѣдѣ есть дѣйствительная потребность вседневной жизни, и не пойте объ искусствѣ, о славѣ и любви, ибо во вседневной жизни человѣкъ можетъ обойтись безъ такихъ понятій» — говорилъ ложь?

Кенелмъ. — Благодарю васъ за этотъ упрекъ. Я покоряюсь ему. Несомнѣнно я говорилъ ложъ, то-есть если давалъ совѣтъ совершенно серіозно; если же не серіозно, то….

Менестрель. — Вы оклеветали себя.

Кенелмъ. — Почти такъ. Я пустился въ свои странствія чтобъ избѣжать притворствъ, и начинаю замѣчать что я самъ притворщикъ по преимуществу. Но я внезапно встрѣтилъ васъ какъ мальчикъ которому наскучилъ синтаксисъ и дроби встрѣчаетъ веселую поэму или книгу съ картинками, и чувствуетъ что умъ его проясняется. Я многимъ обязанъ вамъ; вы сдѣлали мнѣ бездну добра.

— Я не могу понять какимъ образомъ.

— Можетъ-быть такъ, но вы показали мнѣ какъ самый реализмъ природы получаетъ краски и жизнь и душу когда смотришь на него съ идеальной или поэтической стороны. Не самыя тѣ слова что вы говорите или поете сдѣлали мнѣ добро, но они пробудили во мнѣ новый рядъ мыслей. Лучшій учитель тотъ кто болѣе наводитъ на мысль чѣмъ передаетъ ее догматически, и возбуждаетъ въ своихъ слушателяхъ желаніе учиться. Вотъ почему, какого бы ни было достоинство вашихъ пѣсень въ глазахъ критики, я съ удовольствіемъ вспоминаю что вы хотѣли бы прожить всю жизнь распѣвая.

— Простите меня; вы забыли что я прибавилъ «еслибы круглый годъ было лѣто и человѣкъ вѣчно былъ молодъ».

— Я не забылъ этого. Но если лѣто и молодость пройдутъ для васъ, вы оставите и молодость и лѣто на своемъ пути, въ сердцахъ которыя простая дѣйствительность дѣлала бы вѣчно старыми, считающими свои медленныя біенія подъ сумрачнымъ небомъ безъ солнца и звѣздъ. Подумайте какъ прекрасно призваніе пѣвца приводить вашу жизнь въ соотвѣтствіе съ вашими пѣснями и бросать ваши цвѣты къ небу, какъ дѣлалъ вашъ ребенокъ, устремляя глаза въ небо. Подумайте лишь объ этомъ когда будете говорить съ моимъ грустнымъ другомъ и вы сдѣлаете ему добро, какъ сдѣлали мнѣ, не будучи въ состояніи отгадать какимъ образомъ искатель прекраснаго, подобный вамъ, увлекаетъ насъ за собой на своемъ пути, такъ что и мы начинаемъ искать прекрасное и видимъ его въ полевыхъ цвѣтахъ которыхъ не замѣчали до тѣхъ поръ.

Въ это время Томъ вошелъ въ маленькую усыпанную пескомъ комнату гдѣ происходилъ этотъ разговоръ, и всѣ трое вышли вмѣстѣ, избравъ кратчайшій путь изъ города въ поля и лѣса.

ГЛАВА XIII.

Былъ ли умъ менестреля возбужденъ похвалами и одобреніями Кенелма или нѣтъ, но онъ говорилъ такъ что совершенно очаровалъ Тома, и Кенелмъ ограничивался только краткими замѣчаніями чтобы вызывать главнаго собесѣдника на продолженіе разговора.

Поводы къ разговору подавали окружающіе предметы природы, которые интересуютъ дѣтей и взрослыхъ людей кои подобно Тому привыкли смотрѣть на окружающее болѣе глазами сердца нежели ума. Странствующій пѣвецъ зналъ многое объ образѣ жизни птицъ, животныхъ и насѣкомыхъ; онъ разказывалъ о нихъ анекдоты съ примѣсью юмора и увлеченія которые приковывали вниманіе Тома, заставляли его хохотать отъ души и по временамъ вызывали слезы на его большіе голубые глаза.

Они обѣдали въ придорожной гостиницѣ и обѣдъ прошелъ очень весело; потомъ потихоньку пошли назадъ. По мѣрѣ наступленія сумерокъ разговоръ ихъ становился серіозяѣе, и Кенелмъ принималъ больше участія въ немъ. Томъ слушалъ молча и внимательно. Наконецъ, когда городъ былъ уже въ виду они рѣшили отдохнуть немного подъ тѣнью деревъ.

Они прилегли для отдыха, и птицы распѣвали свои вечерніе гимны въ вѣтвяхъ надъ ихъ головами или безшумно и безбоязненно спускались вокругъ нихъ за пищей въ поля. Бродячій пѣвецъ сказалъ Кенелму:

— Вы говорили мнѣ что вы не поэтъ, но я убѣждаюсь что вы имѣете поэтическое призваніе; вы вѣроятно писали стихи?

— Нѣтъ; я уже прежде говорилъ вамъ что писалъ только ученическіе стихи на латинскомъ и греческомъ языкахъ; но сегодня утромъ я нашелъ въ своемъ ранцѣ копію стиховъ написанныхъ однимъ моимъ школьнымъ товарищемъ, я положилъ ихъ въ карманъ чтобы прочесть ихъ вамъ обоимъ. Они не похожи на ваши стихи, которые безъ сомнѣнія выливаются внезапно и оригинально. Эти стихи были написаны однимъ Шотландцемъ въ духѣ старинныхъ балладъ. Въ самыхъ словахъ нѣтъ ничего особенно замѣчательнаго, но идея ихъ не лишена значенія и показалась мнѣ оригинальною, вотъ почему я списалъ ихъ. Этотъ листокъ случайно нашелся въ одной изъ двухъ книгъ которыя я взялъ съ собой изъ дому.

— Что это за книги? Я увѣренъ что это поэтическія произведенія.

— Нѣтъ; обѣ метафизическія и чрезвычайно сухи. Томъ, закурите свою трубку, а вы, сэръ, расположитесь поспокойнѣе. Я долженъ предупредить васъ что баллада довольно длинна. Терпѣніе!

— Вниманіе! сказалъ менестрель.

— Начинайте! прибавилъ Томъ.

Кенелмъ началъ читать — онъ читалъ хорошо:

НЕВѢСТА ЛОРДА РОНАЛЬДА

I.

Только звѣзды зашли, чуть заря занялась,

А на площади нѣтъ ужь проходу.

На какое веселье толпа собралась?

Что за праздникъ готовятъ народу?

— Только солнце блеснетъ, злая вѣдьма умретъ

На кострѣ. — «Чѣмъ она согрѣшила?

Убивала людей? Истребляла ли скотъ?

Иль бездождьемь поля изсушила?»

— Нѣтъ, не знаютъ за ней прегрѣшеній такихъ,

Она славилась жизнью иною:

Утѣшала сиротъ, исцѣляла больныхъ,

Одѣляла всѣхъ щедрой рукою.

Но вернулся изъ Рима епископъ святой

И его благодать осѣнила:

Онъ прозрѣлъ что она все не силой благой,

А нечистою силой творила.

Не хотѣла сознать прегрѣшенье свое,

И умретъ въ нераскаяньи гордомъ.

А была бы прощена: мужъ покойный ея

Былъ на Клайдѣ властительнымъ лордомъ.

Всколебалась толпа; слышенъ говоръ: «ведутъ!»

Вотъ она — все молчитъ, какъ нѣмая!

Вотъ они, палачи! Ахъ, сейчасъ подожгутъ,

И погибнетъ безвинно святая!

И во славу Господню колдунью сожгли,

Но епископъ святой сокрушался.

«Не въ конецъ, молвилъ онъ, мы злой родъ изведи:

Послѣ вѣдьмы наслѣдникъ остался.»

Выросъ сынъ молодцомъ и отважнымъ бойцомъ

И пустился за синее море,

Добывать ли богатства отцовскимъ мечомъ,

Иль размыкать тяжелое горе….

II.

Годъ прошелъ и другой, за холодной зимой

Вновь повѣяло теплой весною.

Лордъ Рональдъ воротился въ свой замокъ родной

Не одинъ, съ молодою женою.

Красотой никого не прельстила бъ она,

Смѣльчаки, съ ней при встрѣчѣ, пугались,

Изъ лица, точно смерть, и худа, и блѣдна,

Два клыка изо рта выставлялись.

Говоритъ ли она — такъ осенней порой ъ

Волкъ голодный въ степи завываетъ,

А какъ взглянетъ съ улыбкою мрачной и злой —

Въ жилахъ кровь въ одинъ мигъ застываетъ.

«Лордъ Рональдъ! не красой ты прельстился въ женѣ,

Видно леди безмѣрно богата?»

— Денегъ я не ищу хоть родился въ странѣ

Гдѣ за золото выдадутъ брата.

Нѣтъ, не тлѣннымъ богатствомъ владѣетъ она,

Ея даръ всего въ мірѣ цѣннѣе, —

Оттого для меня молодая жена

Всѣхъ красавицъ на свѣтѣ милѣе.

Разъ епископъ съ докладомъ придя къ королю

Съ укоризной къ нему обратился:

"Разлюбилъ, государь, ты отчизну свою:

Вновь на Клайдѣ злой духъ воцарился.

"Лордъ Рональдъ на чужбинѣ женился…. на комъ?

Она вѣрно въ родствѣ съ сатаною,

Безобразна лицомъ, злая вѣдьма притомъ —

По ночамъ выползаетъ змѣею.

«Повели ихъ казнить, ради церкви святой

И на злое врагу посрамленье.

Злое сѣмя сотри королевской рукой

И на церковь пожертвуй имѣнье.»

Засмѣялся король, ты умно разсудилъ

Онъ сказалъ, — разсудку я умнѣе,

Ты имѣнье цѣнилъ, да одно позабылъ:

Королю оно будетъ нужнѣе.

«Передъ очи мои пусть предстанутъ они,

Осужу ихъ судомъ я правдивымъ,

Пусть не скажутъ что я былъ какъ предки мои

О церковныхъ дѣлахъ нерадивымъ.»

III.

Лордъ Рональдъ на судѣ предъ самимъ королемъ

Не одинъ, съ молодою женою.

И смѣяся толпятся бароны кругомъ,

Восхищаясь ея красотою.

Но взглянула — и всѣхъ велій страхъ обуялъ,

Слово молвить епископъ боялся,

Лишь король на нее безъ боязни взиралъ,

Но въ душѣ — самъ король содрогался.

"Лордъ Рональдъ! На тебя, средь великихъ заботъ,

Не случайно нашъ взоръ обратился:

Знаменитъ и богатъ твой въ Шотландіи родъ,

Отвѣчай намъ: на комъ ты женился?

«Такой рыцарь какъ я, такой рыцарь какъ ты

Не беретъ себѣ встрѣчную въ жены,

Ищемъ золота мы, ищемъ мы красоты,

Въ томъ на васъ я ссылаюсь, бароны.»

— Не гляди, злой король, что дурна я съ лица —

Отвѣчала съ властительнымъ взглядомъ —

Назови я свой родъ, назови я отца

Ты со мной не посмѣлъ бы стать рядомъ

— Нѣтъ богатства за мной, не взяла я красой,

Но безцѣнною тайной владѣю,

Старъ и младъ назоветъ меня милой женой,

Если я — не дай Богъ! — овдовѣю.

Одарю кто посмѣетъ женою назвать

Величайшимъ сокровищемъ въ мірѣ:

То о чемъ онъ боится въ молитвѣ шептать

И повѣдать за чашей на пирѣ,

То о чемъ онъ боится забредить во снѣ,

Что влечетъ за собой преступленье,

Вожделѣнный тотъ грѣхъ онъ увидитъ во мнѣ,

И увидитъ грѣха исполненье.

Всѣ бароны, король, самъ епископъ святой,

Страстныхъ взоровъ съ нея не спускали,

У нея на лицѣ потрясенной душой

Вожделѣнный свой, грѣхъ созерцали.

И казалося имъ что предъ ними стоитъ

Не она, а краса неземная;

Волчій голосъ ея слаще арфы звучитъ,

Какъ голубка воркуетъ лѣсная.

И сердца, очарованы дивной красой,

Къ ней любовнымъ огнемъ запылали;

Слышенъ крикъ: «будь вдовой! будь моею женой!…»

И надъ мужемъ мечи засверкали….

Но внезапно весь залъ мракъ полночный объялъ,

И свершилось грѣховное дѣло:

Съ дикимъ воплемъ на смерть пораженный упалъ….

А когда во дворцѣ прояснѣло

Лордъ Рональдъ свой кинжалъ о полу вытиралъ,

Озираяся злобно и дико,

А епископъ въ крови бездыханный лежалъ….

И всѣхъ трепетъ объемлетъ великій.

"Не напрасно жену выше тлѣнныхъ утѣхъ,

Я цѣнилъ — ея слово нелживо,

Здѣсь во очію всѣхъ вожделѣнный свой грѣхъ

Я въ крови потопилъ нечестивой.

"За сожженную мать нынѣ месть свершена,

И завѣса съ очей моихъ пала:

Красотою грѣха не прельщаетъ жена,

Ненавистна отнынѣ мнѣ стала.

"Оставляю вдову — кто готовъ испытать?

Кто безъ страха возьметъ ее въ жены?

Съ этимъ словомъ пошелъ — и его удержать

Не посмѣлъ ни король, ни бароны.

Но вдова никому не казалась страшна,

Всѣмъ являлась желанной женою….

Сколько душъ своей тайной загубитъ она,

Сколько жизней обманной красою!

Да не будетъ чтобъ грѣхъ лучезарной красой

Могъ явиться для нашихъ желаній!

О, спаси насъ Господь Своей силой святой

Отъ подобныхъ сему испытаній!…

Кончивъ, Кенелмъ взглянулъ на Тома, лицо коего было обращено къ нему, съ открытыми губами, блѣдными щеками и съ выраженіемъ ужаса. Оправившись онъ хотѣлъ говорить, хотѣлъ улыбнуться, но ни то ни другое не удалось ему. Онъ быстро поднялся, отошелъ и сталъ въ тѣни темной березы прислонившись къ ея стволу.

— Что вы скажете о балладѣ? спросилъ Кенелмъ пѣвца.

— Она не лишена силы, отвѣчалъ тотъ.

— Въ нѣкоторомъ родѣ.

Менестрель посмотрѣлъ пристально на Кэнелма и опустилъ глаза; густой румянецъ покрылъ его щеки.

— Шотландцы вдумчивое племя. Шотландецъ написавшій эту вещь вѣроятно думалъ о томъ времени когда грѣхъ казался ему привлекательнымъ; но если такъ, то очевидно что онъ отдѣлался отъ этого призрака. Не пора ли намъ идти? Пойдемъ Томъ.

Менестрель разстался съ ними при входѣ въ городъ, сказавъ:

— Я сожалѣю что не могу еще разъ увидаться съ вами обоими, такъ какъ я съ разсвѣтомъ оставляю Лоскомбъ. Кстати, я забылъ прежде передать вамъ, вотъ адресъ который вы желали имѣть.

Кенелмъ. — Ребенка. Я радъ что вы вспомнили о немъ.

Менестрель снова взглянулъ пристально на Кенелма, на этотъ разъ уже не опуская глазъ. Выраженіе лица Кенелма было такъ просто и спокойно что въ немъ не замѣтно было никакой мысли.

Кенелмъ съ Томомъ нѣсколько минутъ въ молчаніи продолжали свой путь къ дому ветеринарнаго врача. Тутъ Томъ сказалъ со вздохомъ:

— Вы прочли эти стихи чтобы поразить меня сюда, сюда.

Онъ ударилъ себя въ грудь.

— Стихи эти были написаны задолго до того какъ я увидѣлъ васъ, Томъ; но хорошо еслибъ они поражали насъ всѣхъ. За васъ, другъ мой, я больше не боюсь. Развѣ вы теперь не другой человѣкъ?

— Я чувствую что во мнѣ какъ будто произошла перемѣна, отвѣчалъ Томъ медленнымъ и печальнымъ голосомъ. — Слушая какъ вы съ этимъ джентльменомъ толковали такъ много о вещахъ о которыхъ я прежде не думалъ, я почувствовалъ въ себѣ что-то, — вы будете смѣяться когда я скажу, — что-то похожее на птицу.

— Похожее на птицу, хорошо — у птицы есть крылья.

— Именно такъ.

— Вы почувствовали что крылья, которыхъ вы прежде не замѣчали, распустились и бьются будто о рѣшетку клѣтки. Вы были вѣрны своимъ инстинктамъ, дорогой другъ, инстинктамъ пространства и неба. Смѣлѣе! двери клѣтки скоро растворятся. А пока, говоря практически, я даю вамъ слѣдующій совѣтъ на прощанье: у васъ быстрый и впечатлительный умъ, который вы дали стѣснить и подавить вашему сильному тѣлу. Дайте этому уму полную свободу. Занимайтесь старательно своимъ дѣломъ: потребность правильныхъ занятій есть здоровый аппетитъ ума; въ свободные часы воспитывайте въ себѣ новыя мысли которыя пробуждены въ васъ разговоромъ съ людьми привыкшими воспитывать свой умъ болѣе нежели тѣло. Вступите въ какой-нибудь книжный клубъ и старайтесь интересоваться книгами. Мудрый человѣкъ сказалъ: «книги расширяютъ настоящее, прибавляя къ нему прошедшее и будущее». Ищите общества образованныхъ мущинъ и образованныхъ женщинъ также; а когда вы разсердитесь на кого-нибудь, старайтесь примириться съ нимъ, не сшибайте его съ ногъ, и не давайте сбить себя съ ногъ врагу болѣе сильному чѣмъ вы — пьянству. Поступайте такъ, и когда мы снова увидимся, вы будете….

— Постойте, сэръ, мы свидимся еще?

— Да; если мы оба будемъ живы, я обѣщаю вамъ это.

— Когда?

— Видите ли, Томъ, у обоихъ насъ въ вашихъ старыхъ Я кое-что надобно переработать. Вы будете перерабатывать ваше кое-что покоемъ, а я долженъ переработать свое, если только смогу, движеніемъ. Итакъ, я долженъ продолжать свой путь. Дай Богъ чтобъ у насъ были новыя Я, лучше старыхъ, когда снова ложмемъ другъ другу руку. Съ своей стороны, дражайшій Томъ, употребите для этого всевозможныя старанія, и Богъ да поможетъ вамъ.

— И Богъ да благословитъ васъ! воскликнулъ Томъ съ чувствомъ, и слезы, которыхъ онъ не удерживалъ, закапали изъ его большихъ голубыхъ глазъ.

ГЛАВА XIV.

Хотя Кенелмъ вышелъ изъ Лоскомба во вторникъ утромъ, но въ Низдель-Паркъ онъ явился только въ среду, немного прежде звонка возвѣщавшаго что пора одѣваться къ обѣду. Приключенія его въ этотъ промежутокъ времени не заслуживаютъ упоминанія. Онъ надѣялся встрѣтиться еще разъ съ менестрелемъ, но этого не случилось.

Чемоданъ его уже прибылъ, и онъ тяжело вздохнулъ облекаясь въ вечернее платье джентльмена:

— Увы! я скоро возвратился въ свою кожу.

Въ домѣ было еще нѣсколько гостей, хотя общество не было велико. Они были приглашены въ виду приближавшихся выборовъ и состояли изъ помѣщиковъ и духовныхъ лицъ. Высшимъ изъ гостей по положенію и значенію былъ Георгъ Бельвойръ.

Кенелмъ принималъ участіе въ этомъ обществѣ съ самоотверженіемъ которое граничило съ раскаяніемъ.

Въ первый день онъ говорилъ очень мало, и дама которую онъ велъ къ обѣду нашла что онъ очень скучный молодой человѣкъ. Мистеръ Траверсъ напрасно старался вызвать его на разговоръ. Онъ ожидалъ много удовольствія отъ эксцентричностей своего гостя который говорилъ довольно охотно въ лощинѣ поросшей кустами, и горько разочаровался.

— Я чувствую себя, шепнулъ онъ мистрисъ Кэмпіонъ, — подобно бѣдному лорду Помфрету который будучи очарованъ оживленною болтовней Панча купилъ его и былъ чрезвычайно удивленъ что Панчъ принесенный домой не говоритъ.

— Но вашъ Панчъ слушаетъ, сказала мистрисъ Кампіовъ, — и наблюдаетъ.

Съ другой стороны, Георга Бельвойра всѣ находили очень пріятнымъ. Не будучи веселымъ отъ природы, онъ старался казаться таковымъ, громко смѣялся со сквайрами, толковалъ съ ихъ женами и дочерьми о такихъ мелочахъ какъ провинціальные балы и партіи крикета; а когда послѣ обѣда онъ подобно Катону «подогрѣлъ свою доблесть виномъ», доблесть его обнаружилась въ похвалахъ хорошимъ людямъ, то-есть людямъ его партіи, и въ проклятіяхъ людямъ дурнымъ, тоесть людямъ другой партіи.

Время отъ времени онъ обращался къ Кенелму, и Кенелмъ постоянно давалъ одинъ и тотъ же отвѣтъ:

— Вы говорите очень убѣдительно.

Первый вечеръ закончился какъ обыкновенно въ сельскихъ домахъ. Позѣвали при лунномъ свѣтѣ на террасѣ предъ домомъ, потомъ молодыя любительницы спѣли кое-что, старшіе сыграли робберъ виста; за тѣмъ слѣдовало вино съ водою, ручные подсвѣчники, курильная комната для курящихъ и постели для тѣхъ кто не курилъ.

Въ продолженіе вечера Сесилія, частію по обязанности хозяйки, частію изъ свойственнаго добрымъ и благовоспитаннымъ особамъ состраданія къ застѣнчивости, старалась вывести Кенелма изъ того разобщенія въ которое онъ замкнулся. Старанія дочери были такъ же напрасны какъ и старанія ея отца. Кенелмъ отвѣчалъ со спокойнымъ самообладаніемъ которое могло убѣдить ее что не было въ свѣтѣ человѣка менѣе застѣнчиваго, ни одинъ человѣкъ не нуждался менѣе въ заботахъ хозяйки чтобы чувствовать себя удобнѣе или по крайней мѣрѣ менѣе неудобно. Но онъ отвѣчалъ односложными словами и съ видомъ человѣка который думалъ внутренно: «Еслибъ это существо только оставило меня въ покоѣ!»

Гордость Сесиліи впервые въ жизни была уязвлена, и, странно сказать, она начала интересоваться этимъ равнодушнымъ пришельцемъ болѣе чѣмъ оживленнымъ и пріятнымъ Георгомъ Бельвойромъ, который, она угадывала это женскимъ чутьемъ, былъ влюбленъ въ нее до безумія.

Въ этотъ вечеръ Сесилія Траверсъ, придя въ свою спальню, сказала съ улыбкою горничной что она слишкомъ утомлена чтобы перечесывать свои волосы; но когда дѣвушка вышла, она оглянула себя въ зеркало болѣе внимательно и съ меньшимъ удовлетвореніемъ чѣмъ обыкновенно и не взирая на усталость простояла у окна глядя въ лунную ночь еще добрый часъ времени послѣ того какъ горничная оставила ее одну.

ГЛАВА XV.

Кенелмъ Чиллингли пробылъ уже нѣсколько дней въ Низдель-Паркѣ. Рѣчь къ нему возвратилась. Другіе гости разъѣхались, въ томъ числѣ и Георгъ Бельвойръ. Кенелмъ очень понравился Леопольду Траверсу. Леопольдъ былъ изъ числа тѣхъ людей, можетъ-быть не рѣдкихъ въ Англіи, кои при большой умственной энергіи имѣютъ мало книжныхъ знаній, и встрѣчаясь съ человѣкомъ книжнымъ, но не педантомъ, чувствуютъ пріятное оживленіе въ его обществѣ, находя удовольствіе слушать его замѣчанія, съ удивленіемъ видя какими почтенными авторитетами поддерживаются выводы добытые ихъ собственнымъ здравымъ смысломъ изъ жизни, или какими убѣдительными доводами почерпнутыми изъ книгъ эти выводы опровергаются. Леопольдъ Траверсъ имѣлъ то чувство юмора что обыкновенно сопровождаетъ глубокій практическій смыслъ (нѣтъ, напримѣръ, человѣка который имѣлъ бы болѣе практическаго смысла чѣмъ Шотландецъ, и нѣтъ человѣка болѣе чувствительнаго къ юмору), и не только забавлялся страннымъ способомъ выраженій Кенелма, но часто принималъ по ошибкѣ его иронію за серіозное.

Съ тѣхъ поръ какъ онъ въ молодости удалился изъ столицы и посвятилъ себя земледѣльческимъ интересамъ, Леопольдъ Траверсъ очень рѣдко встрѣчалъ людей которые своимъ разговоромъ отвлекали бы его къ другимъ предметамъ отъ вседневной рутины его жизни, и потому во взглядахъ Кенелма на людей и вещи онъ нашелъ источникъ новаго удовольствія; они разбудили его собственныя метафизическія вѣрованія которыя сформировались въ немъ безсознательно, и долгое время покоились въ тайникахъ его разума, остраго и крѣпкаго, но болѣе привыкшаго повелѣвать чѣмъ спорить. Кенелмъ съ своей стороны находилъ въ хозяинѣ дома многое что ему нравилось и восхищало его; но въ противоположность ихъ взаимному положенію по лѣтамъ, онъ говорилъ съ Траверсомъ какъ съ болѣе молодымъ умомъ. Одною изъ странныхъ теорій его было что каждое поколѣніе умственно старше поколѣнія предыдущаго, особливо во всемъ что относится къ наукамъ, а изученіе жизни, сказалъ бы онъ, есть наука, а не искусство.

Но Сесилія, какое впечатлѣніе произвела она на юнаго гостя? Былъ ли онъ чувствителенъ къ чарамъ ея рѣдкой красоты, ко граціозности ея ума, достаточно развитаго для обмѣна мыслей съ тѣми кто любитъ думать и въ то же время достаточно женственнаго и игриваго чтобъ уловлять веселую сторону дѣйствительности и давать надлежащее мѣсто тѣмъ мелочамъ изъ коихъ слагается сумма человѣческихъ заботъ? Впечатлѣніе она произвела, и это впечатлѣніе было для него ново и пріятно. Даже повременамъ въ ея присутствіи, иногда же будучи одинъ, онъ начиналъ мысленно совѣтоваться съ своимъ Я. «Кенелмъ Чиллингли, теперь когда ты возвратился въ свою шкуру, не думаешь ли ты что тебѣ лучше бы остаться въ ней? Не могъ ли бы ты удовлетвориться своимъ жребіемъ какъ грѣшный потомокъ Адама, еслибы могъ получить себѣ въ подруги эту безгрѣшную правнуку Евы которая промелькнула предъ тобой?» Но онъ не могъ получить отъ своего Я никакого удовлетворительнаго отвѣта на эти вопросы.

Однажды онъ сказалъ неожиданно Траверсу когда они возвращались съ прогулки и предъ ними промелькнула свѣтлая фигура Сесиліи наклонившейся надъ цвѣточною куртиной на лужайкѣ:

— Любите вы Виргилія?

— Я Виргилія читалъ еще мальчикомъ, и признаюсь съ тѣхъ поръ не читалъ; и, между нами, я тогда находилъ его однообразнымъ.

— Можетъ-быть потому что его стихи такъ ровны въ своей красотѣ?

— Вѣроятно. Когда человѣкъ очень молодъ, вкусы его ошибочны; и если поэтъ безошибоченъ, мы готовы думать что у него недостаетъ живости и огня.

— Благодарю васъ за объясненіе, отвѣчалъ Кенелмъ, и прибавилъ про себя: «Боюсь что я сталъ бы зѣвать слишкомъ часто еслибы женился на миссъ Виргиліи».

ГЛАВА XVI.

Въ домѣ мистера Траверса была большая коллекція фамильныхъ портретовъ; не многіе изъ нихъ были хорошаго письма, но сквайръ очевидно гордился такимъ свидѣтельствомъ многочисленности предковъ. Они не только занимали большое пространство на стѣнахъ пріемныхъ покоевъ, но висѣли во множествѣ въ главныхъ спальныхъ комнатахъ, улыбались или хмурились на зрителей изъ темныхъ переходовъ и отдаленныхъ корридоровъ. Однажды утромъ Сесилія, проходя въ Китайскій Кабинетъ, увидѣла Кенелма, который съ большимъ вниманіемъ разсматривалъ женскій портретъ помѣщенный въ одномъ изъ этихъ темныхъ убѣжищъ, по которому онъ проходилъ чрезъ заднюю лѣстницу изъ залы въ свою комнату.

— Я не большой знатокъ въ живописи, сказалъ Кенелмъ когда Сесилія остановилась около него, — но меня поразило что эта картина гораздо лучше тѣхъ которымъ отведены болѣе почетныя мѣста въ вашей коллекціи. И самое лицо такъ пріятно что могло бы служить украшеніемъ самой роскошной галлереи.

— Да, сказала Сесилія съ легкимъ вздохомъ. — Лицо пріятно и портретъ считается однимъ изъ самыхъ рѣдкихъ художественныхъ произведеній Лели. Прежде онъ висѣлъ надъ каминомъ въ гостиной. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ отецъ перемѣстилъ его сюда.

— Можетъ-быть онъ нашелъ что это не фамильный портретъ?

— Напротивъ, его огорчаетъ мысль что это фамильный портретъ. Постойте! Я слышу его шаги. Не говорите съ нимъ объ этой картинѣ. Это для него очень тяжелый предметъ.

Сесилія скрылась въ Китайскій Кабинетъ, а Кенелмъ вернулся въ свою комнату.

Какой грѣхъ совершенный оригиналомъ во времена Карла II и открытый лишь въ царствованіе Викторіи побудилъ Леопольда Траверса перемѣстить самый лучшій портретъ въ домѣ съ почетнаго мѣста какое онъ занималъ, и изгнать его въ это темное уединеніе? Кенелмъ Чиллингли не говорилъ болѣе объ этомъ предметѣ, и часъ спустя пересталъ думать о немъ. На другой день онъ отправился на прогулку верхомъ съ мистеромъ Траверсомъ и Сесиліей. Путь ихъ лежалъ по уединеннымъ, тѣнистымъ проселкамъ безъ опредѣленнаго направленія, какъ вдругъ, въ томъ мѣстѣ гдѣ сходились три дороги подъ угломъ, предъ ними возстала уединенная сѣрая башня посреди обширнаго пространства поросшаго травою и имѣвшаго видъ когда-то бывшаго здѣсь парка, съ громадными пнями срубленныхъ дубовъ торчащими тамъ и здѣсь.

— Сесилія! воскликнулъ Траверсъ, сердито затянувъ поводья и прерывая политическій споръ который велъ съ Кенелмомъ. — Сесилія! Какъ это случилось! Мы ошиблись поворотомъ! Но все равно, я вижу тамъ, — указывая направо, — трубу дома стараго Мондля. Онъ еще не обѣщалъ своего голоса Георгу Бельвойру. Я поѣду и поговорю съ нимъ. Поѣзжай назадъ съ мистеромъ Чиллингли и подойдите меня на Тернеровомъ лугу, я пріѣду къ вамъ туда. Я не буду извиняться предъ вами, мистеръ Чиллингли. Голосъ на выборахъ дѣло серіозное.

Говоря это, сквайръ, котораго обычная верховая лошадь былъ старый гунтеръ, остановился, повернулъ, и не видя нигдѣ воротъ перескочилъ чрезъ изгородь и исчезъ въ томъ направленіи гдѣ виднѣлись трубы дома стараго Мондля.

Кенелмъ, едва слыша сказанное сквайромъ дочери и извиненія обращенныя къ нему, стоялъ неподвижно глядя на старую сѣрую башню столь внезапно явившуюся предъ глазами.

Не будучи ученымъ антикваріемъ подобно отцу, Кенелмъ чрезвычайно интересовался остатками прошлаго: а въ Англіи рѣдко доводится видѣть старинныя сѣрыя башни кромѣ развѣ церковныхъ башень. Все окружающее съ невыразимою грустью говорило о прошломъ раззореніи: видны были слѣды обширнаго готическаго зданія когда-то примыкавшаго къ башнѣ, тамъ и сямъ возвышались остатки стѣнъ съ толстыми контрфорсами; видна была высохшая канава между двумя высокими валами, гдѣ былъ прежде укрѣпленный ровъ, можно было даже различить мѣсто гдѣ когда-то былъ холмъ съ котораго старинный баронъ творилъ судъ. Рѣдко доводится самому опытному антикварію открыть подобные остатки норманскихъ временъ на земляхъ принадлежащихъ стариннымъ англо-норманскимъ фамиліямъ. Окружающая дикая природа, рядъ зеленыхъ луговинъ со старыми гигантскими дубовыми стволами, пустыми внутри и со срубленными вершинами, все говорило заодно съ сѣрою башней о прошедшемъ столь же далекомъ отъ царствованія Викторіи какъ времена пирамидъ далеки отъ правленія египетскаго вице-короля.

— Вернемтесь, сказала миссъ Траверсъ, — отецъ будетъ недоволенъ что я остаюсь здѣсь.

— Простите, одну минуту. Я бы желалъ чтобы мой отецъ былъ здѣсь; онъ простоялъ бы до солнечнаго заката. Но какая исторія у этой старой башни? Она должна имѣть исторію.

— Всякій домъ имѣетъ свою исторію, даже крестьянская хата, сказала Сесилія. — Но простите если я попрошу васъ исполнить желаніе моего отца. Я по крайней мѣрѣ должна вернуться.

Кенелмъ неохотно отвелъ глаза отъ развалинъ и догналъ Сесилію, которая уже проѣхала нѣсколько шаговъ по дорогѣ.

— Я отъ природы далеко не любопытный человѣкъ въ дѣлахъ обыкновенной жизни, сказалъ Кенелмъ. — Но я не трудился бы открывать книгу еслибъ я не интересовался прошедшимъ. Сдѣлайте милость удовлетворите моему любопытству узнать что-нибудь объ этой старинной башнѣ. Она не была бы печальнѣе и уединеннѣе еслибъ я самъ ее построилъ.

— Самыя грустныя воспоминанія соединенныя съ ней относятся къ недавнему прошлому, отвѣтила Сесилія. — Въ древнія времена башня охраняла замокъ который принадлежалъ древнѣйшей и когда-то очень могущественной фамиліи въ этихъ странахъ. Владѣльцы были бароны принимавшіе дѣятельное участіе въ войнѣ Бѣлой и Алой Розы. Послѣдній изъ нихъ держалъ сторону Ричарда III, и послѣ битвы при Босворсѣ титулъ былъ потерянъ и большая часть земель конфискована. Вѣрность Плантагенету была разумѣется измѣною Тюдору. Но ближайшіе ихъ наслѣдники оправились спасши отъ общаго раззоренія часть имѣнія которая могла бы назваться хорошимъ помѣстьемъ и приносила почти такой же доходъ какой получаетъ отецъ, но была обширнѣе. Тѣмъ не менѣе эти сквайры пользовались большимъ уваженіемъ въ графствѣ чѣмъ богатѣйшіе перы. Это была самая древняя фамилія связанная родствомъ съ замѣчательнѣйшими именами англійской исторіи. Сами они, въ теченіи нѣсколькихъ поколѣній, отличались умомъ, гостепріимствомъ, пользовались популярностью, жили своими доходами безъ излишней пышности и довольствовались званіемъ сквайровъ. Замокъ, разрушенный временемъ и войнами, они не пытались возобновить. Они жили въ домѣ по близости, построенномъ во времена Елизаветы, котораго вамъ не видно потому что онъ лежитъ въ лощинѣ позади башни, средней величины, живописный загородный домъ. Наша фамилія породнилась съ ними чрезъ женитьбу. Особа портретъ кокоторый вы видѣли была дѣвица изъ ихъ дома. И всякій сквайръ въ графствѣ могъ бы гордиться родствомъ съ Флетвудами.

— Флетвуды — это ихъ имя? Я смутно припоминаю что слышалъ это имя въ связи съ разказомъ объ одномъ ужасномъ происшествіи, но не можетъ-быть чтобъ это было то же семейство. Продолжайте пожалуста.

— Боюсь что это то самое. Но я докончу свой разказъ такъ какъ его слышала. Имѣнье перешло наконецъ къ нѣкоему Бертраму Флетвуду, который къ несчастію пріобрѣлъ репутацію очень ловкаго дѣловаго человѣка. Онъ принималъ дѣятельное участіе, вмѣстѣ съ другими джентльменами графства, въ одной горнозаводской компаніи, пріобрѣлъ значительную часть паевъ, сталъ во главѣ управленія предпріятіемъ….

— Понимаю; и конечно раззорился.

— Нѣтъ, еще хуже: сдѣлался очень богатъ, и, къ несчастію, пожелалъ разбогатѣть еще больше. Говорятъ что въ то время была манія на спекуляціи. Онъ также пустился въ нихъ и имѣлъ большой успѣхъ, наконецъ употребилъ значительную часть пріобрѣтеннаго такимъ образомъ капитала чтобы вступить пайщикомъ въ одинъ банкъ дѣлавшій большія операціи. До этого времени онъ пользовался популярностью и уваженіемъ въ графствѣ; но сквайры принимавшіе участіе въ эксплуатаціи рудниковъ и знавшіе очень мало или ничего не знавшіе о другихъ спекуляціяхъ гдѣ появлялось его имя, сочли себя обиженными что Флетвудъ изъ Флетвуда вступилъ въ товариществѣ съ Джонсомъ изъ Клафама въ Лондонскій банкъ.

— Неразвитые люди, эти сельскіе сквайры, отстали отъ вѣка. Что же дальше?

— Я слышала что Бертрамъ Флетвудъ самъ колебался сдѣлать этотъ шагъ, но его уговорилъ сынъ. Этотъ сынъ, Алфредъ, считался еще болѣе талантливымъ дѣльцомъ чѣмъ его отецъ, и былъ главнымъ дѣятелемъ во всѣхъ послѣднихъ спекуляціяхъ которыя были такъ успѣшны. Мистрисъ Кампіонъ хорошо знала Алфреда Флетвуда. Она говоритъ что онъ былъ очень красивъ, съ быстрыми блестящими глазами; съ красивою внушительною рѣчью; безмѣрно честолюбивый, — болѣе честолюбивый чѣмъ скупой, — онъ копилъ деньги не столько для денегъ, сколько для положенія и вліянія. По ея словамъ, самымъ завѣтнымъ его желаніемъ было воротить баронскій титулъ, но не раньше какъ пріобрѣтя состояніе соотвѣтственное блеску древняго титула и равное богатству знатнѣйшихъ изъ современныхъ перовъ.

— Жалкое честолюбіе; еслибы мнѣ пришлось выбирать, я предпочелъ бы долю поэта на чердакѣ. Но я не могу быть судьею. Благодаря Бога я не честолюбивъ. Но всякое честолюбіе, всякое желаніе возвыситься можетъ интересовать и того кто чувствуетъ жалкое удовлетвореніе если только не падаетъ. Итакъ сынъ одержалъ верхъ и Флетвудъ вступилъ въ компаніи съ Джонсомъ на путь къ богатству и титулу? Но былъ ли сынъ женатъ? Если такъ, то безъ сомнѣнія на дочери герцога или милліонера. Охота за почестями и за деньгами съ опасностью раззоренія и рабочаго дома. Таковъ прогрессъ вѣка!

— Нѣтъ, возразила Сесилія улыбаясь, но улыбаясь съ горечью, — Флетвудъ былъ женатъ не на дочери герцога или милліонера; жена его принадлежала однако къ благородной фамиліи, очень бѣдной и очень гордой. Вѣроятно онъ женился изъ честолюбія если не для денегъ. Отецъ ея пользовался большимъ политическимъ вліяніемъ, и вѣроятно могъ содѣйствовать ему въ достиженіи баронства. Мать ея была свѣтская женщина высокаго рода и въ близкомъ родствѣ съ нашею родственницей леди Гленальвонъ.

— Леди Гленальвонъ, самый дорогой другъ мой изъ числа женщинъ! Вы въ родствѣ съ ней?

— Да; лордъ Гленальвонъ былъ дядя моей матери. Но я хочу кончить разказъ прежде чѣмъ вернется отецъ. Алфредъ Флетвудъ женился гораздо позже вступленія въ банкъ. Отецъ его, по его желанію, пріобрѣлъ все предпріятіе, когда мистеръ Джонсъ умеръ. Банкъ продолжалъ дѣйствовать подъ фирмою Флетвудъ и Сынъ. Но отецъ былъ участникомъ только по имени, что кажется называется «на покоѣ». Онъ давно пересталъ жить въ имѣніи. Старый домъ былъ недостаточно великолѣпенъ. Онъ купилъ себѣ дворецъ, жилъ съ большою пышностію, былъ щедрымъ покровителемъ наукъ и искусствъ, и несмотря на то что рано посвятилъ себя денежнымъ спекуляціямъ, былъ, говорятъ, замѣчательно талантливый и хорошо образованный человѣкъ. За нѣсколько лѣтъ до женитьбы сына, мистеръ Флетвудъ былъ разбитъ параличомъ, и долженъ былъ по совѣту врачей совершенно удалиться отъ дѣлъ. Съ тѣхъ поръ онъ не вмѣшивался въ управленіе банкомъ, которымъ завѣдывалъ сынъ. У него была единственная дочь, гораздо моложе Алфреда. Лордъ Игльтонъ, братъ моей матери, хотѣлъ жениться на ней. День свадьбы былъ назначенъ — какъ вдругъ всѣ были поражены извѣстіемъ что фирма Флетвудъ и Сынъ прекратила платежи, — такъ кажется это называется?

— Кажется такъ.

— Очень многіе раззорились отъ этого банкрутства. Общественное негодованіе было очень сильно. Всѣ имѣнія Флетвудовъ перешли разумѣется къ кредиторамъ. Старикъ Флетвудъ былъ оправданъ по закону во всемъ кромѣ излишняго довѣрія къ сыну. Алфредъ былъ призванъ виновнымъ въ мошенничествѣ, въ поддѣлкѣ. Я не знаю подробностей — онѣ очень сложны. Онъ былъ приговоренъ къ продолжительнымъ каторжнымъ работамъ, но въ день своего заключенія умеръ, повидимому отъ яду, который давно уже носилъ тайно при себѣ. Теперь вы понимаете почему мой отецъ, который очень чувствителенъ въ дѣлахъ чести, удалилъ въ темный уголъ портретъ Арабеллы Флетвудъ, своей родственницы, и въ то же время родственницы осужденнаго преступника; вы поймете почему все это такъ тяжело для него. Братъ его жены долженъ былъ жениться на сестрѣ преступника; и хотя этотъ бракъ разумѣется не состоялся послѣ несчастія въ семействѣ Флетвудовъ, но я думаю что ударъ этотъ былъ слишкомъ чувствителенъ для дяди; онъ уѣхалъ за границу и умеръ на островѣ Мадерѣ.

— А сестра преступника тоже умерла?

— Нѣтъ, сколько я знаю. Мистрисъ Кампіонъ говоритъ что видѣла въ газетахъ извѣстіе о смерти старика Флетвуда; тамъ было сказано что послѣ этого событія миссъ Флетвудъ отправилась изъ Ливерпуля въ Нью-Йоркъ.

— Жена Алфреда Флетвуда вѣроятно возвратилась въ свою семью?

— Увы! Нѣтъ. Бѣдняжка! Она была всего нѣсколько мѣсяцевъ замужемъ когда банкъ лопнулъ; и ея мужъ повидимому поддѣлалъ имена свидѣтелей на брачномъ контрактѣ, и растратилъ деньги которыя должны были бы принадлежать ей. Отецъ ея много пострадалъ отъ банкрутства, отдавъ по совѣту зятя большую чаоть своего умѣреннаго состоянія Алфреду изъ процентовъ; все это погибло. Кажется, онъ былъ человѣкъ очень жестокосердый; во всякомъ случаѣ его бѣдная дочь никогда не возвращалась къ нему. Я думаю что она умерла еще прежде смерти Бертрама Флетвуда. Вся эта исторія очень печальна.

— Дѣйствительно печальна, но въ ней есть много полезныхъ предостереженій для тѣхъ кто живетъ въ вѣкъ прогресса. Вы видите въ ней семейство съ хорошимъ состояніемъ, гостепріимное, всѣми любимое, уважаемое, почитаемое сосѣдями больше самыхъ богатѣйшихъ дворянскихъ фамилій; нѣтъ семьи которая не гордилась бы союзомъ съ ними. Вдругъ, въ этой спокойной, счастливой семьѣ появляется любимецъ вѣка, герой прогресса, — ловкій дѣловой человѣкъ. Чтобъ онъ довольствовался жизнью своихъ отцовъ! Чтобъ онъ довольствовался такими пустяками какъ достатокъ, уваженіе и любовь! Онъ слишкомъ уменъ для этого. Теперь вѣкъ добыванія богатствъ — надо идти вмѣстѣ съ вѣкомъ! Онъ идетъ вмѣстѣ съ вѣкомъ. Родившись только джентльменомъ, онъ возводитъ себя въ торгаши. По крайней мѣрѣ онъ, какъ кажется, былъ только жаденъ, но не былъ безчестенъ. Онъ родился джентльменомъ. Но его сынъ родился торгашомъ. Сынъ еще болѣе ловкій дѣловой человѣкъ; съ нимъ совѣтуются и ему довѣряютъ. Онъ также идетъ вмѣстѣ съ вѣкомъ. Къ жадности у него присоединяется честолюбіе. Сынъ торгаша желаетъ снова сдѣлаться — чѣмъ? джентльменомъ? — Джентльменъ! что за пустяки! всякій въ наши дни джентльменъ — онъ хочетъ сдѣлаться лордомъ. И чѣмъ все это кончается? Еслибъ я могъ пробыть только одинъ день во глубинѣ сердца этого Алфреда Флетвуда, могъ бы увидѣть какъ шагъ за шагомъ, съ самаго дѣтства, безчестный сынъ былъ скаредно пріученъ честнымъ отцомъ удаляться отъ старыхъ преданій Флетвудовъ изъ Флетвуда, презирая «Довольно чтобы добиться Большаго, добывая Большее вздыхать что еще не Довольно». Надѣюсь я тогда могъ бы доказать что нашъ вѣкъ живетъ въ стеклянномъ домѣ и что было бы лучше для него самого не бросать камнями въ преступника!^[4]

— Но, мистеръ Чиллингли, безъ сомнѣнія это рѣдкое исключеніе….

— Рѣдкое! прервалъ Кенелмъ, который такъ разгорячился что удивилъ бы своего искренняго друга еслибы когда-нибудь у него былъ такой другъ. — Рѣдкое! Нѣтъ, въ наше время — не говорю о мошенничествѣ и обманѣ, а только объ униженіи и раззореніи — самая обычная вещь жадность имѣть Немного Побольше въ тѣхъ кто имѣетъ Довольно; самая обычная вещь зариться на деньги, забывая все, и доброе имя, и любовь. Какъ много исчезло хорошихъ фамилій, которымъ какъ проклятіе посланъ наслѣдникъ слывущій ловкимъ дѣловымъ человѣкомъ! Возникаетъ компанія; ловкій человѣкъ присоединяется къ ней въ одинъ прекрасный день. Бацъ! Старое помѣстье и старый титулъ обращаются въ прахъ. Поднимитесь выше. Возьмите благородныя фамиліи которыхъ древніе титулы должны бы звучать трубнымъ гласомъ для англійскаго слуха! Вотъ, въ этой насмѣшливой пляскѣ смерти именуемой прогрессомъ вѣка, одинъ который не нашелъ Довольно въ царскомъ доходѣ, а ищетъ Немного Побольше какъ игрокъ на скаковомъ кругу по совѣту шулера! Вотъ другой, владѣющей большими помѣстьями чѣмъ когда-либо имѣли его предки, все еще ищетъ немного болѣе, прибавляя акръ къ акру и увеличивая одинъ долгъ другимъ долгомъ! — Вотъ третій, котораго имя нѣкогда, во времена его предковъ, было грозою для враговъ Англіи, теперь содержитъ гостиницу! Четвертый — но къ чему перечислять весь списокъ? И прочіе и прочіе, всѣ преуспѣваютъ на пути къ паденію, во времена прогресса. Ахъ, миссъ Траверсъ! Въ древнія времена чрезъ храмъ Чести проходили въ храмъ Фортуны. Въ нашъ мудрый вѣкъ наоборотъ. Но вотъ подъѣзжаетъ вашъ отецъ.

— Тысяча извиненій! сказалъ Леопольдъ Траверсъ. — Этотъ пустоголовый Мондль задержалъ меня такъ съ своими старомодными торійскими сомнѣніями можетъ ли либеральная политика благопріятствовать успѣхамъ земледѣлія. Но такъ какъ онъ долженъ довольно большую сумму одному вигу, то мнѣ пришлось поговорить съ его женой, женщиной осторожною, убѣждая ее что интересъ ея собственной земли связанъ съ партіей виговъ; поцѣловавъ ихъ ребенка и пожавъ хозяину руку я получилъ отъ него обѣщаніе подать голосъ за Георга Бедьвойра предпочтительно предъ другими кандидатами.

— Я думаю, сказалъ Кенелмъ про себя съ искренностью которая отличала его бесѣды съ самимъ собою, — что Траверсъ избралъ истинный путь ведущій ко храму не Чести, но почестей во всякой странѣ, древней или новой, принявшей систему народнаго голосованія.

ГЛАВА XVII.

На другой день мистрисъ Кампіонъ и Сесилія сидѣли подъ верандой. Обѣ повидимому занималась вышиваньемъ двухъ различныхъ вещей, одной для экрана, другой для подушки на диванъ. Но мысли каждой изъ нихъ были далеки отъ работы.

Мистрисъ Кампіонъ. — Мистеръ Чиллингли ничего не говорилъ когда онъ уѣзжаетъ отъ насъ?

Сесилія. — Мнѣ, нѣтъ. Какъ любитъ папа бесѣдовать съ нимъ!

Мистрисъ Кампіонъ. — Цинизмъ и насмѣшливость не были въ модѣ во времена вашего отца, какъ теперь, и потому они кажутся новостью для мистера Траверса. Для меня это не ново, потому что я живя въ Лондонѣ видала больше стариковъ чѣмъ молодыхъ, а цинизмъ и насмѣшливость болѣе свойственны людямъ которые оставляютъ свѣтъ чѣмъ тѣмъ кто только вступаетъ въ него.

Сесилія. — Дорогая мистрисъ Кампіонъ, вы жестоки и несправедливы. Вы принимаете слишкомъ буквально шутливый тонъ мистера Чиллингли. Кто сходитъ съ своего пути чтобы сдѣлать другихъ счастливыми не можетъ имѣть цинизма.

Мистрисъ Кампіонъ. — Вы хотите сказать о его фантазіи устроить неподходящій бракъ хорошенькой деревенской кокетки съ больнымъ калѣкой и втянуть эту крестьянскую пару въ дѣла къ которымъ они вовсе не подготовлены.

Сесилія. — Джесси Уайльзъ вовсе не кокетка, и я убѣждена что она будетъ прекрасною женой Сомерса и что лавка ихъ будетъ процвѣтать.

Мистрисъ Кампіонъ. — Увидимъ. Но если разговоры мистера Чиллингли противорѣчать его поступкамъ, онъ долженъ быть хорошій человѣкъ, но очень афектированный.

Сесилія. — Не вы ли говорили мнѣ что бываютъ люди до такой степени простые что они кажутся афектированными тѣмъ кто не понимаетъ ихъ?

Мистрисъ Кампіонъ взглянула въ лицо Сесиліи, потомъ снова опустила глаза на свою работу и сказала серіознымъ полушепотомъ:

— Берегитесь, Сесилія.

— Чего?

— Простите меня, милое дитя мое; но мнѣ не нравится горячность съ какою вы защищаете мистера Чиллингли.

— Развѣ мой отецъ не защищалъ бы его еще съ большею горячностью еслибы слышалъ что вы говорите?

— Мущины судятъ о мущинахъ по отношенію другъ къ другу. Я женщина, и сужу о человѣкѣ въ отношеніи къ женщинамъ. Я дрожала бы за счастіе женщины которая соединитъ свою судьбу съ судьбою мистера Чиллингли.

— Я не понимаю васъ сегодня, другъ мой.

— Душа моя, я не хотѣла говорить такъ торжественно. Да и какое намъ дѣло до того на комъ женится или не женится мистеръ Чиллингли. Онъ не больше какъ случайный гость у насъ, и когда онъ уѣдетъ, можетъ-быть мы съ нимъ не увидимся нѣсколько лѣтъ.

Говоря это мистрисъ Кампіонъ снова подняла глаза, съ работы и взглянула пристально съ боку на Сесилію. Материнское сердце ея упало когда она замѣтила какъ дѣвушка внезапно поблѣднѣла и губы ея задрожали. Мистрисъ Кампіонъ достаточно знала жизнь чтобы понять что она сдѣлала большую ошибку. Въ томъ раннемъ періодѣ дѣвичьей привязанности когда дѣвушка не сознаетъ ничего кромѣ нѣкотораго смутнаго интереса къ человѣку который въ ея мысляхъ отличается отъ другихъ, — если она слышитъ что его незаслуженно оскорбляютъ, если ее предостерегаютъ отъ него, если ей стараются насильно втолковать что онъ никогда не можетъ быть для нея ничѣмъ кромѣ случайнаго знакомства — смутный интересъ, который иначе разсѣялся бы вмѣстѣ съ другими дѣвичьими мечтами, внезапно приковывается, становится опредѣленнѣе; внезапное огорченіе заставляетъ ее невольно впервые спросить себя: «люблю ли я?» Но когда дѣвушка съ такою тонкою организаціей какъ Сесилія Траверсъ спрашиваетъ себя: «люблю ли я?», то самая скромность ея, самая боязнь убѣдиться что ея мыслями, на добро или зло, можетъ овладѣть человѣкъ безъ освященія любви, которая только тогда становится священною въ ея глазахъ когда она глубока, чиста и самоотвержена, побуждаетъ ее отвѣчать «да». И когда подобная дѣвушка отвѣтитъ въ сердцѣ своемъ «да» на такой вопросъ, то если она и обманывала себя въ эту минуту, она начинаетъ лелѣять этотъ обманъ до тѣхъ поръ пока любовь не станетъ дѣйствительностью. Это ея религія; истинна она или ложна, но она будетъ презирать себя если будетъ способна легко измѣнить ей.

Мистрисъ Кампіонъ поняла что она заставила Сесилію задать себѣ этотъ вопросъ, и боялась, судя по измѣненію ея лица, что сердце дѣвушки отвѣтило «да».

ГЛАВА XVIII.

Въ то время когда происходилъ этотъ разговоръ, Кенелмъ отправился навѣстить Уылла Сомерса. Теперь всѣ препятствія къ его женитьбѣ были устранены; передача аренды и лавки состоялась, и въ слѣдующее воскресенье должно было послѣдовать первое оглашеніе брака. Потомъ Кенелмъ посѣтилъ мистрисъ Боульзъ, у которой пробылъ около часа. Возвращаясь въ Паркъ онъ увидѣлъ мистера Траверса, который шелъ тихо, съ опущенными глазами и заложенными назадъ руками (такова была его привычка когда онъ задумывался). Онъ замѣтилъ Кенелма только когда тотъ находился въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него, и привѣтствовалъ своего гостя тихимъ голосомъ не похожимъ на его всегдашній веселый тонъ.

— Я сейчасъ навѣщалъ человѣка котораго вы такъ осчастливили, сказалъ Кенелмъ.

— Кто бы это могъ быть?

— Уыллъ Сомерсъ. Значитъ такъ много людей которыхъ вы дѣлаете счастливыми что ваши воспоминанія затрудняются ихъ множествомъ.

Траверсъ слегка улыбнулся и покачалъ головой.

Кенелмъ продолжалъ: — Я видѣлъ также мистрисъ Боульзъ, и вамъ будетъ пріятно узнать что Томъ доволенъ перемѣною мѣста и нѣтъ надежды чтобъ онъ возвратился въ Гревлей. Мистрисъ Боульзъ съ удовольствіемъ приняла мой совѣтъ продать вамъ землю которую вы желали пріобрѣсти. Въ такомъ случаѣ она отправится въ Лоскомбъ чтобы быть вмѣстѣ съ сыномъ.

— Очень вамъ благодаренъ что вы вспомнили обо мнѣ, сказалъ Траверсъ, — хотя я болѣе не нуждаюсь въ этой покупкѣ. Мнѣ слѣдовало сказать вамъ три дня тому назадъ, но это ускользнуло изъ моей памяти, что одинъ сосѣдній сквайръ, молодой человѣкъ только-что прибывшій въ свое помѣстье, предложилъ промѣнять большую ферму, гораздо ближе къ моему имѣнію, на земли которыя у меня были въ Гревлеѣ, включая ферму Сондерсона и коттеджи: они совершенно въ сторонѣ отъ моихъ владѣній и вдаются въ его, такъ что обмѣнъ будетъ выгоденъ для обоихъ. Но я все-таки радъ что здѣшнія мѣста навсегда избавятся отъ такого животнаго какъ Томъ Боульзъ.

— Вы бы не называли его животнымъ еслибы знали его; но мнѣ очень жаль что Уыллъ Сомерсъ будетъ имѣть другаго помѣщика.

— Это все равно, когда аренда обезпечена за нимъ на четырнадцать лѣтъ.

— Что за человѣкъ новый помѣщикъ?

— Я мало его знаю. Онъ служилъ въ арміи до смерти своего отца, и теперь только-что появился въ графствѣ. Однако же онъ успѣлъ уже составить себѣ репутацію большаго любителя прекраснаго пола, и для хорошенькой Джесси лучше что она выходитъ замужъ.

Затѣмъ Траверсъ погрузился въ задумчивое молчаніе изъ котораго Кенелму было трудно вывести его. Наконецъ онъ сказалъ любезно:

— Дорогой мистеръ Траверсъ, не сочтите за излишнюю свободу съ моей стороны если я выскажу предположеніе что сегодня утромъ случилось что-нибудь что васъ безпокоитъ или сердитъ. Если это такъ, то часто можно найти облегченіе подѣлившись даже съ такимъ неискуснымъ совѣтникомъ и утѣшителемъ какъ я.

— Вы славный человѣкъ, Чиллингли, и я не знаю никого, по крайней мѣрѣ въ здѣшнихъ мѣстахъ, кому бы я съ большею охотой довѣрился. Признаюсь, я не въ духѣ; безъ всякой причины разрушено мое завѣтное желаніе, и, — прибавилъ онъ съ легкимъ смѣхомъ, — мнѣ всегда бываетъ досадно если я не могу сдѣлать по-своему.

— Мнѣ также.

— Не находите ли вы что Георгъ Бельвойръ отличный молодой человѣкъ?

— Разумѣется.

— Я нахожу его прекраснымъ; онъ надежнѣе многихъ людей своихъ лѣтъ съ такимъ же состояніемъ, и у него нѣтъ недостатка ни въ умѣ, ни въ знаніи жизни. Ко всѣмъ преимуществамъ положенія и богатства онъ присоединяетъ любовь къ труду и къ отличію, что обѣщаетъ успѣхъ въ публичной жизни.

— Совершенно вѣрно. Что жь, онъ устраняется отъ выборовъ?

— Боже мой, нѣтъ!

— Такъ въ чемъ же онъ поступалъ не по вашему?

— Не онъ, сказалъ Траверсъ угрюмо, — а Сесилія. Понимаете ли что Георгъ именно такой мужъ какого бы я желалъ найти для нея. Сегодня утромъ я получилъ отъ него прекрасно написанное письмо, въ которомъ онъ проситъ меня позволить ему сдѣлать ей предложеніе.

— Все это согласно съ вашимъ желаніемъ.

— Да, но вотъ здѣсь-то и встрѣчается препятствіе. Я разумѣется сообщилъ объ этомъ Сесиліи, но она положительно несогласна и не можетъ сказать почему. Она не отрицаетъ что Георгъ красивъ и уменъ, что всякая дѣвушка могла бы гордиться имъ; но ей угодно говорить что она не можетъ любить его, а когда я спрашиваю почему же она не можетъ любить его, отвѣчаетъ только что не можетъ сказать. Это досадно.

— Это досадно, отвѣчалъ Кенелмъ, — но вѣдь любовь самая пустоголовая изо всѣхъ страстей; она никогда не внемлетъ разсудку. Самыя первыя начала логики ей неизвѣстны. Любовь не знаетъ отчего, какъ сказалъ одинъ изъ латинскихъ поэтовъ что писалъ любовные стихи называвшіеся элегіями, — названіе которое мы въ новѣйшія времена присвоили похороннымъ пѣснопѣніямъ. Я съ своей стороны не могу понять какъ можно ожидать чтобы человѣкъ добровольно разсудилъ лишиться разсудка. И если миссъ Траверсъ не можетъ лишиться разсудка на томъ основаніи что такъ дѣлаетъ Георгъ Бельвойръ, то вы до дня страшнаго суда будете не въ состояніи убѣдить ее сдѣлать это.

Траверсъ невольно улыбнулся, но отвѣчалъ серіозно:

— Разумѣется я не захочу чтобы Сесилія вышла замужъ за человѣка который ей непріятенъ, но Георгъ не непріятенъ ей — онъ можетъ понравиться всякой дѣвушкѣ; и дѣвушка съ такимъ умомъ, такая чувствительная, такая благовоспитанная, несомнѣнно полюбитъ послѣ брака добраго и уважаемаго человѣка, особливо если у нея не было прежде другихъ привязанностей — которыхъ у Сесиліи разумѣется никогда не было. Если я не хочу принуждать волю дочери, то не хочу и отказаться отъ своей. Понимаете?

— Совершенно.

— Я тѣмъ болѣе склоненъ къ этому браку, превосходному во всѣхъ отношеніяхъ, что когда Сесилія появится въ Лондонѣ, гдѣ она еще не была, то несомнѣнно ея наружность и предполагаемое наслѣдство привлечетъ къ ней вниманіе всѣхъ искателей фортуны и титулованныхъ vauriens; и если любовь происходитъ отъ ничего, то можно ли быть увѣрену что она не полюбитъ какого-нибудь негодяя?

— Я думаю, въ этомъ вы можете быть увѣрены, сказалъ Кенелмъ. — Миссъ Траверсъ слишкомъ умна для этого.

— Да, теперь; но не сказали ли вы что въ любви люди лишаются разсудка.

— Правда! Я забылъ объ этомъ.

— Итакъ я не желалъ бы огорчить бѣднаго Георга рѣшительнымъ отказомъ, но было бы не честно обманывать его подавая надежду. Пусть меня повѣсятъ если я знаю что отвѣчать!

— Вы думаете что Георгъ Бельвойръ не непріятенъ миссъ Траверсъ и если она будетъ чаще водиться съ нимъ онъ можетъ ей понравиться, и что для нея и для него было бы хорошо не лишаться этой возможности?

— Совершенно такъ.

— Почему жь бы не написать въ такомъ случаѣ: «Дражайшій Георгъ, съ моей стороны вы имѣете полное согласіе, но дочь въ настоящее время еще не расположена къ замужеству. Позвольте мнѣ считать ваше письмо какъ бы не написаннымъ, и пусть все останется какъ было до сихъ поръ.» А такъ какъ Георгъ знакомъ съ Виргиліемъ, то вы могли бы съ пользою употребить ваши школьныя воспоминанія и прибавить: Varium et mvtabile semper femina. Избито, но справедливо.

— Дорогой Чиллингли, вашъ совѣтъ превосходенъ. Какимъ чудомъ въ ваши лѣта вы обладаете такимъ глубокимъ познаніемъ свѣта?

Кенелмъ отвѣчалъ съ грустнымъ оттѣнкомъ столь свойственнымъ его голосу:

— Будучи, увы! только зрителемъ.

Леопольдъ Траверсъ очень успокоился написавъ свой отвѣтъ Георгу. Онъ былъ вообще не такъ наивенъ въ своей откровенности съ Чиллингли какъ это могло показаться. Сознавая, подобно всѣмъ гордымъ и любящимъ отцамъ, привлекательность своей дочери, онъ не былъ чуждъ подозрѣнія что Кенелмъ самъ могъ желать того же чего и Георгъ Бельвойръ. Если такъ, то онъ рѣшилъ тотчасъ же положить конецъ подобнымъ мечтамъ, пока еще было время, — отчасти потому что его выборъ уже прежде остановился на Георгѣ; отчасти потому что, по знатности и богатству, Георгъ былъ лучшею партіей; отчасти потому что І'еоргъ былъ одинаковыхъ съ нимъ политическихъ убѣжденій, такъ какъ сэръ-Питеръ и вѣроятно наслѣдникъ сэръ-Питера держался противоположныхъ; отчасти также и потому что какъ ни нравился ему Кенелмъ лично, но Леопольдъ Траверсъ, какъ умный и практическій свѣтскій человѣкъ, не былъ увѣренъ чтобы наслѣдникъ баронета путешествующій пѣшкомъ въ одеждѣ мелкаго фермера и вступающій въ рукопашный бой съ дюжимъ кузнецомъ могъ сдѣлаться хорошимъ мужемъ и удобнымъ зятемъ. Слова Кенелма и еще болѣе его манера убѣдили Траверса что всякія подозрѣнія въ соперничествѣ, которыя онъ имѣлъ прежде, были совершенно лишены основанія.

ГЛАВА XIX.

Въ тотъ же вечеръ, послѣ обѣда (въ лѣтнее время въ Низдель-Паркѣ обѣдали рано) Кенелмъ вмѣстѣ съ Траверсомъ и Сесиліей стояли на красивой возвышенности позади сада, гдѣ находились живописныя поросшія плющемъ развалины древняго монастыря и откуда былъ лучшій видъ на величественный закатъ солнца и открывался плѣнительный ландшафтъ долинъ и лѣсовъ, ручья и отдаленныхъ горъ.

— Не есть ли наслажденіе природою, сказалъ Кенелмъ, — пріобрѣтенная способность какъ полагаютъ нѣкоторые философы? Малыя дѣти и грубые дикари не чувствуютъ его; глазъ долженъ воспитаться для пониманія ея красотъ, а глазъ можетъ быть воспитанъ только посредствомъ ума.

— Я расположенъ думать что ваши философы правы, сказалъ Траверсъ. — Когда я былъ мальчикомъ въ школѣ, я думалъ что никакой ландшафтъ не можетъ сравниться съ площадкою расчищенною для крикета; когда я охотился въ Мельтонѣ, я находилъ эту некрасивую мѣстность прекраснѣе Девоншира. Только въ послѣдніе годы я началъ цѣнить красоту природы ради ея самой, независимо отъ того какое употребленіе можно сдѣлать изъ этой мѣстности.

— А что вы скажете, миссъ Траверсъ?

— Я почти не знаю что сказать, отвѣчала Сесилія задумчиво. — Я не запомню въ моемъ дѣтствѣ времени когда то что мнѣ казалось красивымъ въ природѣ не приводило бы меня въ восхищеніе, но я подозрѣваю что я очень смутно отличала одинъ родъ красоты отъ другаго. Простое поле усѣянное маргаритками и колокольчиками я находила прекраснымъ и сомнѣваюсь чтобы величественные ландшафты больше нравились мнѣ.

— Правда, сказалъ Кенолмъ, — въ раннемъ дѣтствѣ мы не обращаемъ вниманія на разстоянія; каковъ умъ, таковъ и глазъ; въ раннемъ дѣтствѣ умъ наслаждается настоящимъ, и глазъ чувствуетъ болѣе удовольстія при видѣ ближайшихъ предметовъ. Я не думаю чтобы въ дѣтствѣ мы

Внимающимъ окомъ взирали

На солнца прекрасный закатъ.

— Какъ полно значенія это слово: внимающій! прошептала Сесилія, между тѣмъ какъ глаза ея устремились на западную сторону неба, куда указалъ Кенелмъ говоря эти слова, и гдѣ увеличенный солнечный дискъ одной половиной уже спустился за горизонтъ.

Она сидѣла на обломкѣ развалинъ прислонясь къ углубленію разрушенной арки. Послѣдніе лучи солнца скользили по ея молодому лицу и терялись въ темнотѣ арки позади ея. Нѣсколько минутъ длилось молчаніе, пока солнце скрылось. Розовыя облака тонкими клочками плавали въ небѣ, мгновенно угасая; показалась вечерняя звѣзда, блестящая и одинокая; нѣтъ, уже не одинокая — этотъ вѣстникъ разбудилъ цѣлое полчище.

Вдругъ раздался голосъ:

— Нѣтъ надежды на дождь, сквайръ. Что станется съ рѣпой?

— Опять дѣйствительная жизнь! Кто можетъ избѣгнуть ее? прошепталъ Кенелмъ увидавъ толстую фигуру управляющаго сквайра.

— А! Нортсъ, сказалъ Траверсъ, — что привело васъ сюда? Надѣюсь не случилось никакой бѣды?

— Именно такъ, сквайръ. Дургамскій быкъ….

— Дургамскій быкъ? Что съ нимъ? Вы меня пугаете.

— Захворалъ.

— Простите меня, Чиллингли, вскричалъ Траверсъ, — я долженъ уйти. Самое цѣнное животное, и я увѣренъ что никто не можетъ помочь ему кромѣ меня.

— Это правда, сказалъ управляющій. — Во всемъ графствѣ нѣтъ такого ветеринара какъ сквайръ.

Траверсъ уже ушелъ, и запыхавшійся управляющій съ трудомъ могъ догнать его.

Кенелмъ сѣлъ подлѣ Сесиліи на развалинѣ.

— Какъ я завидую вашему отцу! сказалъ онъ.

— Почему именно теперь? Потому что онъ знаетъ какъ вылѣчить быка? сказала Сесилія съ громкимъ, веселымъ смѣхомъ.

— И здѣсь есть чему позавидовать. Пріятно спасти отъ страданій созданіе Божіе, даже дургамскаго быка.

— Это правда. Я заслужила упрекъ.

— Напротивъ, вы заслуживаете одобренія. Вашъ вопросъ внушилъ мнѣ доброе чувство вмѣсто эгоистическаго которое прежде было у меня въ мысляхъ. Я завидывалъ вашему отцу потому что онъ можетъ найти для себя столько предметовъ интереса; потому что онъ можетъ любоваться прекраснымъ ландшафтомъ и солнечнымъ закатомъ, и въ то же время заботиться объ урожаѣ рѣпы и о быкахъ. Счастливъ, миссъ Траверсъ, Практическій Человѣкъ.

— Когда отецъ былъ такъ же молодъ какъ вы, мистеръ Чиллингли, я увѣрена что онъ не больше вашего интересовался рѣпой и быками. Безъ сомнѣнія когда-нибудь и вы будете такъ же практичны какъ онъ въ этомъ отношеніи.

— Вы искренно думаете такъ?

Сесилія не отвѣчала.

Кенелмъ повторилъ вопросъ.

— Искренно говоря, я не знаю будете ли вы интересоваться именно тѣми вещами какія занимаютъ отца; но есть много вещей кромѣ рѣпы и скота которыя также относятся къ тому что вы называете практическою жизнью, и ими вы будете интересоваться какъ интересовались судьбою Сомерса и Джесси.

— Это не былъ практическій интересъ. Я ничего не получилъ чрезъ это. Но еслибы даже это былъ практическій интересъ — я хочу сказать производительный, какъ домашнія животныя и урожай рѣпы — трудно надѣяться встрѣтить еще другихъ Сомерсовъ и Джесси. Исторія никогда не повторяется.

— Позвольте возразить вамъ съ совершеннымъ смиреніемъ.

— Миссъ Траверсъ, мудрѣйшій человѣкъ какой когда-либо жилъ на землѣ не былъ достаточно мудръ чтобы знать женщинъ; но я думаю что большая часть людей съ обыкновеннымъ умомъ согласятся съ тѣмъ что женщина ни въ какомъ случаѣ не смиренное существо, и когда она говоритъ что отвѣчаетъ со смиреніемъ, она не думаетъ того что говоритъ. Позвольте мнѣ просить васъ отвѣтить очень высокомѣрно.

Сесилія разсмѣялась и щеки ея покрылись румянцемъ. Смѣхъ былъ музыкаленъ; румянецъ въ лицѣ былъ--каковъ? Пусть человѣкъ сидящій рядомъ съ такою дѣвушкой какъ Сесиліи въ звѣздныя сумерки найдетъ точный эпитетъ для этого румянца. Я оставляю его безъ эпитета. Но она отвѣтила рѣшительно, хотя мягко:

— Развѣ нѣтъ вещей очень практическихъ и полезныхъ для счастія не одного или двухъ человѣкъ, а для многихъ тысячъ, которыя могутъ интересовать человѣка подобнаго мистеру Чиллингли гораздо прежде чѣмъ онъ доживетъ до лѣтъ моего отца?

— Простите меня; вы не отвѣчаете — вы спрашиваете. Подражая вамъ я также спрошу: что это за вещи которыя могутъ интересовать человѣка подобнаго мистеру Чиллингли?

Сесилія собралась съ мыслями, какъ бы желая выразить въ немногихъ словахъ многое, и сказала.

— Какъ выраженіе мыслей — литература; какъ проявленіе дѣятельности — политика.

Кенелмъ Чиллингли изумился. Величайшій энтузіастъ правъ женщинъ не могъ съ большимъ уваженіемъ относиться къ ихъ уму, но въ числѣ предметовъ недоступныхъ для женскаго ума онъ считалъ лаконизмъ. «Ни одна женщина, говорилъ онъ обыкновенно, никогда не выдумала аксіомы или пословицы».

— Миссъ Траверсъ, сказалъ онъ наконецъ, — прежде чѣмъ продолжать разговоръ, благоволите сказать мнѣ былъ ли этотъ вашъ превосходный отвѣтъ внезапнымъ и оригинальнымъ или же вы заимствовали его изъ какой-нибудь книги которую мнѣ случилось, читать?

Сесилія подумала, потомъ сказала:

— Я не думаю чтобъ это было взято изъ книги, но многими мыслями я обязана мистрисъ Кампіонъ, а она такъ долго жила въ обществѣ умныхъ людей что…

— Теперь я вижу, и принимаю ваше опредѣленіе изъ какого бы источника ни шло оно. Вы думаете что я могъ бы сдѣлаться писателемъ или политическимъ дѣятелемъ. Не читали ли вы сочиненія живаго автора подъ названіемъ Движущая Сила?

— Нѣтъ.

— Это сочиненіе имѣетъ цѣлію доказать, что безъ движущей силы человѣкъ, каковы бы ни были его таланты и образованіе, не дѣлаетъ ничего практическаго. Пружины движущей силы — Нужда и Честолюбіе. Ихъ совершенно нѣтъ въ моемъ механизмѣ. Вслѣдствіе случайностей рожденія я не терплю недостатка въ хлѣбѣ и сырѣ; вслѣдствіе случайностей характера и философическаго образованія я ни мало не забочусь о похвалахъ или порицаніяхъ. Но думаете ли вы искренно что человѣкъ можетъ сдѣлать что-нибудь практическое въ литературѣ или въ политикѣ если ему не нужно добывать себѣ хлѣба съ сыромъ и если онъ совершенно равнодушенъ къ похваламъ и порицаніямъ? Спросите объ этомъ у мистрисъ Кампіонъ.

— Зачѣмъ мнѣ спрашивать у нея. Развѣ ничего не значитъ чувство долга?

— Увы! долгъ понимается такъ различно. Я не думаю чтобъ я пренебрегалъ долгомъ, въ томъ смыслѣ какъ обыкновенно понимается это слово, больше чѣмъ другіе люди. Но думаете ли вы что для полнаго развитія всего добра заключеннаго въ насъ человѣкъ долженъ избрать родъ дѣятельности противъ котораго онъ возмущается всѣмъ сердцемъ? Можете ли вы сказать канцеляристу «будь поэтомъ»? Можете ли сказать поэту «будь канцеляристомъ»? Заставить человѣка избрать одну карьеру когда сердце тянетъ его къ другой, значитъ сдѣлать его такъ же несчастнымъ какъ заставляя его жениться когда сердце его отдано другой женщинѣ.

Сесилія вздрогнула и отвернулась. Кенелмъ имѣлъ болѣе такта чѣмъ многіе люди его лѣтъ; онъ тонко подмѣчалъ какихъ предметовъ слѣдуетъ избѣгать. Но онъ имѣлъ несчастную привычку забывать о тѣхъ съ кѣмъ говорилъ и говорить съ самимъ собою. Позабывъ совершенно о Георгѣ Бельвойрѣ онъ говорилъ теперь самъ съ собой. Не замѣчая дѣйствія произведеннаго на его собесѣдницу этими некстати сказанными словами, онъ продолжалъ:

— Легко сказать слово счастіе. Оно можетъ значить и мало и много. Я разумѣю подъ словомъ счастіе не минутное удовольствіе какое ощущаетъ ребенокъ получившій игрушку, но постоянную гармонію между нашими наклонностями и поступками; безъ этой гармоніи мы становимся разладомъ съ собою, становимся недодѣлками, становимся неудачами. Между тѣмъ вы найдете множество совѣтниковъ которые скажутъ вамъ: «долгъ велитъ быть разладомъ». Я отрицаю это.

Сесилія встала и сказала тихимъ голосомъ:

— Становится поздно. Пора домой.

Они медленно спускалисъ съ зеленаго возвышенія и шли сначала молча. Летучія мыши, вылетая изъ зеленѣющихъ развалинъ оставшихся позади, проносились и сновали предъ ними охотясь за ночными насѣкомыми. Ночная бабочка, спасаясь отъ преслѣдованія, сѣла на грудь Сесиліи ища убѣжища

— Летучія мыши практичны, сказалъ Кенелмъ, — онѣ голодны, и особенно дѣйствуетъ ночью движущая сила ихъ. Ихъ интересуютъ насѣкомыя за которыми онѣ охотятся. Ихъ не интересуютъ звѣзды; но звѣзды привлекаютъ ночныхъ бабочекъ.

Сесиліи прикрыла бабочку своимъ легкимъ шарфомъ такъ чтобъ она не могла улетѣть и стать добычею летучей мыши.

— Бабочка тоже практична, сказала она.

— Да теперь, когда она нашла убѣжище отъ опасности грозившей ей въ стремленіи къ звѣздамъ.

Сесилія почувствовала какъ забилось сердце на которомъ лежала спасенная бабочка. Думала ли она что подъ этими словами скрывается болѣе глубокій и нѣжный смыслъ? Если такъ, то она ошибалась. Они подошли къ садовой калиткѣ, и отворяя ее Кенелмъ остановился.

— Смотрите, сказалъ онъ, — вотъ луна поднялась надъ старыми елями, и тихая ночь стала еще тише. Не удивительно ли что мы смертные, которымъ суждено жить посреди постоянныхъ тревогъ и волненій и распрь какъ въ родной стихіи, чувствуемъ влеченіе къ образамъ противоположнымъ нашей дѣйствительной жизни — къ образамъ покоя? Въ эту минуту я чувствую будто я самъ внезапно сдѣлался лучше когда небо и земля стали вдругъ спокойнѣе. Теперь на мысли у меня мораль лучше той которую мы вывели изъ случая съ бабочкой что вы спасли. Мнѣ придется прибѣгнуть къ поэтамъ чтобы выразить ее —

Стремленіе бабочки къ звѣздамъ высоко,

Стремленіе ночи стать завтрашнимъ днемъ —

Влеченіе наше къ чему-то далеко

Отъ дѣлъ и заботъ средь которыхъ живемъ.

— О, это невѣдомое далеко! это невѣдомое далеко! никогда не достижимое на землѣ — никогда, никогда!

Столько горя было въ этомъ возгласѣ вырвавшемся прямо изъ сердца что Сесилія не могла сдержать въ себѣ сострадательный порывъ. Она положила свою руку въ его, и на грустную кротость его обращеннаго вверхъ лица взглянула глазами которые небо создало для утѣшенія горестей человѣка. При легкомъ прикосновеніи руки Кенелмъ вздрогнулъ, опустилъ взоръ и встрѣтилъ эти утѣшающіе глаза.

— Мнѣ пріятно объявить вамъ что я спасъ моего Дургама! прокричалъ сквайръ съ другой стороны калитки.

ГЛАВА XX.

Возвращаясь въ этотъ вечеръ въ свою комнату Кенелмъ остановился на площадкѣ предъ портретомъ который мистеръ Траверсъ осудилъ на это безутѣшное изгнаніе. Эта дѣвица изъ опозореннаго семейства могла бы украсить домъ въ который входила женою. Черты лица ея были замѣчательно красивы, и красота была чисто патриціанская; она отличалась выраженіемъ кротости и скромности, что не часто встрѣчается въ женскихъ портретахъ сэръ-Питера Лели; въ глазахъ и въ улыбкѣ свѣтилось невинное счастіе.

— Какъ краснорѣчиво говоришь ты, о милый образъ, противъ честолюбія которое твоя прекрасная правнучка хотѣла возбудить во мнѣ, заговорилъ Кенелмъ про себя обращаясь къ портрету. — Въ теченіе поколѣній красота твоя жила на этомъ холстѣ, предметъ радости и гордости стараго рода. Одинъ владѣлецъ за другимъ говорилъ восхищеннымъ гостямъ: «Да, славный портретъ, кисти Лели; это моя прабабушка, Флетвудъ изъ Флетвуда». Теперь же, чтобы кто изъ гостей не вспомнилъ что Траверсы были въ родствѣ съ Флетвудами, тебя убрали съ глазъ долой; и даже искусство Лели не могло придать тебѣ цѣны, не могло спасти твой невинный образъ отъ немилости. Послѣдній изъ Флетвудовъ, несомнѣнно самый честолюбивый изъ всѣхъ, желавшій воротить старый титулъ лордовъ, умеръ преступникомъ; безчестіе одного живущаго такъ велико что можетъ запятнать честь умершихъ.

Онъ отвелъ глаза отъ улыбки портрета, вошелъ въ свою комнату, сѣлъ предъ письменнымъ столомъ, подвинулъ къ себѣ бюваръ и почтовую бумагу, взялъ перо, но вмѣсто того чтобы писать впалъ въ глубокую задумчивость. Тонкая морщинка обозначилась у него на лбу, гдѣ морщины были рѣдкостью. Онъ былъ очень сердитъ на себя.

— Кенелмъ, сказалъ онъ начиная обычный разговоръ съ своимъ Я, — тебѣ какъ разъ пристало разсуждать о чести фамилій съ которыми ты не имѣешь ничего общаго. Сынъ сэръ-Питера Чиллингли, взгляни на себя. Увѣренъ ли ты что ты ни словомъ, ни дѣломъ, ни взглядомъ не нарушилъ покой дома гдѣ ты принятъ какъ гость? Какое право имѣлъ ты канючить, забывая что твои слова поражаютъ сострадательный слухъ, и что подобныя слова сказанныя дѣвушкѣ при лунномъ свѣтѣ могутъ возбудить жалость въ ея сердцѣ и нарушить ея покой. Стыдно, Кенелмъ, стыдно! Вѣдь ты знаешь чего желаетъ ея отецъ; знаешь что не имѣешь извиненія, такъ какъ ты не думаешь жениться на этой милой дѣвушкѣ. Что ты скажешь, Кенелмъ? Я тебя не слышу; говори А, вотъ что: «я тщеславный дуракъ, выдумалъ будто она обо мнѣ думаетъ», — хорошо, можетъ-быть и такъ; я увѣренъ въ этомъ; во всякомъ случаѣ не было еще и не должно быть времени для большаго зла. Завтра мы уйдемъ отсюда, Кенелмъ; собирайся, укладывай вещи, лиши свои письма, потомъ гаси огонь, гаси огонь!

Но послѣ этого разговора съ самимъ собою онъ не принялся тотчасъ же за дѣло какъ было рѣшено этимъ двойственнымъ Я. Онъ всталъ и началъ безпокойно ходить взадъ и впередъ, останавливаясь по временамъ и глядя на картины развѣшанныя по стѣнамъ.

Нѣкоторые изъ фамильныхъ портретовъ худшаго письма были помѣщены въ комнатѣ отведенной Кенелму. Это была самая старая и самая большая спальня въ домѣ, но ее всегда назначали кому-нибудь изъ холостыхъ гостей, частію потому что при ней не было уборной, что она была далеко отъ другихъ помѣщеній и соединялась только маленькою заднею лѣстницей съ площадкой куда былъ изгнанъ портретъ Арабеллы; частію и потому что въ ней, какъ говорили, являются привидѣнія, а дамы обыкновенно болѣе подвержены суевѣрнымъ страхамъ чѣмъ мущины. Портреты предъ которыми останавливался Кенелмъ принадлежали къ различнымъ временамъ, отъ царствованія Елизаветы до Георга III, ни одинъ изъ нихъ не принадлежалъ кисти знаменитаго живописца и ни одинъ не былъ изображеніемъ предковъ оставившихъ имя въ исторіи; короче, это были такіе портреты какіе часто встрѣчаются въ сельскихъ домахъ сквайровъ хорошихъ фамилій. На большей части портретовъ преобладалъ одинъ общій типъ — черты ясно обозначенныя и твердыя, выраженіе открытое и честное. Хотя ни одинъ изъ этихъ нѣкогда жившихъ людей не былъ знаменитостью, тѣмъ не менѣе каждый изъ нихъ имѣлъ свою скромную долю участія въ движеніяхъ времени. Вотъ этотъ почтенный человѣкъ въ брыжжахъ и латахъ снарядилъ на свой счетъ корабль противъ Армады; издержки его никогда не были вознаграждены экономнымъ Бурлеемъ и повлекли за собой уменьшеніе его имѣній; онъ не былъ возведенъ даже въ рыцари. Другой джентльменъ, съ короткими волосами свѣсившимися на лобъ, держащій въ одной рукѣ мечъ, въ другой открытую книгу, былъ представителемъ главнаго города своего графства въ Долгомъ Парламентѣ, бился въ войскахъ Кромвеля при Марстонъ Мурѣ, но за сопротивлніе Протектору, когда тотъ велѣлъ «вынести игрушку»,^[5] былъ однимъ изъ числа патріотовъ заключенныхъ въ «Адскую яму». Онъ также уменьшилъ свои владѣнія содержа на свой счетъ двухъ конныхъ воиновъ, и кромѣ «Адской ямы» ничего не получилъ за это. Третій, со вкрадчивымъ выраженіемъ въ лицѣ, въ большомъ парикѣ, процвѣталъ въ мирныя времена Карла II; онъ былъ только мировымъ судьей, но его быстрый взглядъ свидѣтельствовалъ что онъ былъ очень дѣятеленъ. Онъ не увеличилъ и не уменьшилъ наслѣдственныхъ владѣній. Четвертый, въ одеждѣ временъ царствованія Вильгельма III, будучи юриспрудентомъ сдѣлалъ нѣкоторыя приращенія къ имѣнію. Вѣроятно онъ былъ хорошимъ юристомъ; подъ портретомъ была подпись: сержантъ закона. Пятый, лейтенантъ арміи, былъ убитъ при Бленгеймѣ; портретъ снятый за годъ до его смерти изображалъ его молодымъ красивымъ мущиной. Портретъ его жены былъ помѣщенъ въ гостиной, потому что онъ былъ писанъ Неллеромъ. Она была тоже красивая особа, и вышла во второй разъ замужъ за лорда котораго разумѣется не было въ фамильной коллекціи. Здѣсь былъ перерывъ въ хронологическомъ порядкѣ, такъ какъ сынъ лейтенанта былъ ребенкомъ; но во времена Георга II появляется другой Траверсъ въ качествѣ губернатора Вестъ-Индской колоніи. Сынъ его принималъ участіе въ различныхъ движеніяхъ вѣка. Онъ представленъ почтеннымъ старикомъ съ сѣдыми волосами и подъ его изображеніемъ подписано: Послѣдователь Веслея. Его наслѣдникомъ заключалась коллекція. Онъ въ морскомъ мундирѣ; портретъ во весь ростъ и одна нога у него деревянная; онъ былъ капитанъ королевскаго флота, и подпись гласитъ что онъ бился подъ начальствомъ Нельсона при Трафалгарѣ. Этотъ портретъ могъ бы занять болѣе почетное мѣсто въ пріемныхъ комнатахъ, еслибы лицо его не было отвратительно безобразно и портретъ не былъ очень дурно сдѣланъ.

— Теперь я вижу, сказалъ Кенелмъ останавливаясь, — что побуждало Сесилію Траверсъ говорить о долгѣ какъ о практическомъ интересѣ въ жизни. Эти люди старыхъ временъ жили какъ видно исполняя свой долгъ, а не слѣдуя прогрессу вѣка въ охотѣ за стяжаніемъ, исключая можетъ-быть одного, но вѣдъ тотъ былъ юриспрудентъ. Кенелмъ, встань и слушай меня; каковы бы мы ни были, дѣятельны или лѣнивы, не справедливо ли мое любимое правило что «добрый человѣкъ дѣлаетъ добро тѣмъ что живетъ»? Но для этого онъ долженъ быть гармоніей, а не разладомъ. Кенелмъ, лѣнивая собака, надо укладываться.

Кенелмъ уложилъ свой чемоданъ, наклеилъ на него ярлыкъ съ адресомъ въ Эксмондгамъ, потомъ написалъ слѣдующія три письма:

I.

Маркизѣ Гленальвоне.

"Дорогой другъ и руководительница, — Болѣе мѣсяца оставлялъ я ваше послѣднее письмо безъ отвѣта. Я не могъ отвѣчать на ваши поздравленія по поводу достиженія мною двадцати одного года. Это событіе есть условная ложь, а вы знаете какъ я избѣгаю всякой лжи и всего условнаго. По правдѣ, я или много моложе двадцати одного года или много старше. Что касается замысловъ на мое спокойствіе чтобъ я сталъ кандидатомъ за ваше графство на слѣдующихъ выборахъ, то я вознамѣрился разрушить ихъ и успѣлъ въ этомъ. Теперь я предпринялъ путешествіе. Отправляясь я намѣревался ограничить его моею родиной. Намѣренія измѣнчивы. Я отправляюсь за границу. Вы будете знать о моемъ мѣстопребываніи. Настоящее письмо я пишу въ домѣ Леопольда Траверса, который, какъ я узналъ отъ его прекрасной дочери, въ родствѣ съ вами; это человѣкъ заслуживающій глубокаго уваженія и искренней любви.

"Нѣтъ, вопреки вашимъ лестнымъ предсказаніямъ, я никогда во всю жизнь не буду ничѣмъ болѣе значительнымъ чѣмъ теперь. Леди Гленальвонъ позволяетъ мнѣ называться ея благодарнымъ другомъ.

"К. Ч." II.

"Дорогой кузенъ Миверсъ, — я ѣду за границу и могу имѣть нужду въ деньгахъ, ибо для возбужденія въ себѣ движущей силы я намѣренъ нуждаться въ деньгахъ если смогу. Когда я былъ шестнадцатилѣтнимъ мальчикомъ вы предлагали мнѣ деньги за то чтобы нападать на заслуженныхъ писателей въ газетѣ Londoner. Не дадите ли вы мнѣ денегъ теперь за подобное развитіе великой Новой Идеи нашего поколѣнія состоящей въ томъ что чѣмъ меньше человѣкъ знаетъ о предметѣ тѣмъ онъ больше понимаетъ его? Я предпринимаю путешествіе въ страны которыхъ никогда не видывалъ, буду находиться среди людей о которыхъ никогда ничего не зналъ. Мои произвольныя сужденія о тѣхъ и другихъ будутъ неоцѣненны для газеты Londoner отъ спеціальнаго корреспондента раздѣляющаго ваше уваженіе къ анонимности и который хочетъ на всегда скрыть свое имя. Адресуйте вашъ отвѣтъ въ Кале, poste restante. Вамъ преданный

"К. Ч." III.

"Дражайшій батюшка, — Я получилъ ваше письмо здѣсь, откуда уѣзжаю завтра. Простите поспѣшность. Ѣду за границу; буду писать вамъ изъ Кале.

"Леопольдъ Траверсъ мнѣ очень понравился. Въ самомъ дѣлѣ какая устойчивость въ истомъ англійскомъ джентльменѣ! Бросьте его вверхъ или внизъ, куда хотите, онъ всегда станетъ на ноги джентльменомъ. Семейство его состоитъ изъ одной дочери Сесиліи, которая достаточно красива чтобы склонить ко браку всякаго смертнаго кого Децимъ Рочъ не убѣдилъ что безбрачіе есть истинный путь «приближенія къ Ангеламъ». Кромѣ того, это дѣвушка съ которою можно говорить. Даже вы могли бы говорить съ ней. Траверсъ хочетъ выдать ее за очень почтеннаго, красиваго, много обѣщающаго джентльмена, «приличнаго», какъ говорятъ, во всѣхъ отношеніяхъ. Если она выйдетъ за него, она будетъ соперничать съ цвѣтомъ и совершенствомъ свѣтскихъ женщинъ, леди Гленальвонъ. Возвращаю вамъ мой чемоданъ. Деньги назначенныя для опыта почти истощились, но я еще не касался своего ежемѣсячнаго содержанія. Я все еще надѣюсь прожить на него, добывая деньги, если понадобятся еще, въ потѣ лица — или мозга. Но если представится случай гдѣ понадобятся экстренныя средства, случай въ которомъ они могутъ сдѣлать дѣйствительное добро другому, такое добро которое я почувствую вы бы сами сдѣлали, тогда я обращусь къ вашему банкиру. Но знайте что это будетъ вашъ расходъ, а не мой, и что вамъ получать за него награду въ небесахъ. Дорогой батюшка, какъ съ каждымъ днемъ я все больше уважаю и люблю васъ! Обѣщать что я не сдѣлаю предложенія ни одной дѣвицѣ не обратившись прежде къ вамъ за совѣтомъ! О, милый батюшка, какъ могли вы сомнѣваться въ этомъ? Какъ сомнѣваться что я не могъ бы быть счастливъ съ женой, которую вы не любили бы какъ дочь? Примите мое обѣщаніе какъ священное. Но я бы желалъ чтобы вы потребовали отъ меня чего-нибудь гдѣ повиновеніе не было бы такъ легко, а было бы испытаніемъ. Я бы не могъ повиноваться съ большею радостью еслибы вы потребовали обѣщанія не дѣлать вовсе предложенія ни одной женщинѣ. Но еслибы вы потребовали обѣщанія что я отрекусь отъ разума для безумія любви, и отъ свободы человѣка для рабства мужа, я постарался бы достичь невозможнаго; но я умеръ бы отъ этого усилія! И ты позналъ бы угрызенія которыя тревожатъ сонъ тирановъ… Вашъ любящій сынъ

"К. Ч."

ГЛАВА XXI.

На другой день Кенелмъ удивилъ общество за завтракомъ появившись въ простомъ платьѣ въ которомъ онъ впервые познакомился съ хозяиномъ дома. Объявляя о своемъ отъѣздѣ онъ не взглянулъ на Сесилію, но глаза его остановились на мистрисъ Кампіонъ, и онъ улыбнулся, можетъ-быть нѣсколько печально, когда увидѣлъ что лицо ея просіяло при этомъ извѣстіи и услышалъ короткій облегчительный вздохъ ея. Траверсъ всячески старался убѣдить его остаться еще нѣсколько дней, но Кенелмъ былъ твердъ въ своемъ рѣшеніи.

— Лѣто проходитъ, сказалъ онъ, — а мнѣ нужно уйти далеко прежде чѣмъ завянутъ цвѣты и выпадетъ снѣгъ. Черезъ два дня я буду спать уже на чужой землѣ.

— Вы отправляетесь за границу? спросила мистрисъ Кампіонъ.

— Да.

— Неожиданное рѣшеніе, мистеръ Чиллингли. На дняхъ вы говорили о поѣздкѣ къ Шотландскимъ озерамъ.

— Правда; но я сообразилъ что тамъ соберется множество праздничныхъ путешественниковъ, изъ которыхъ многіе можетъ-быть знаютъ меня. За границей я буду свободенъ, потому что тамъ меня никто не знаетъ.

— Надѣюсь что вы вернетесь къ тому времени какъ наступитъ пора охоты, сказалъ мистеръ Траверсъ.

— Думаю что нѣтъ. Я не охочусь за лисицами.

— Во всякомъ случаѣ мы вѣрно встрѣтимся въ Лондонѣ, сказалъ Траверсъ. — Я думаю что послѣ долгой жизни въ деревнѣ провести одинъ или два сезона въ шумной столицѣ будетъ пріятнымъ разнообразіемъ для души и тѣла; да и Сесиліи пора представиться ко двору чтобы подробное описаніе ея туалета появилось на столбцахъ Morning Post.

Сесилія, повидимому, была слишкомъ занята приготовленіемъ чая и не обратила вниманія на это упоминаніе о ея предстоящемъ дебютѣ.

— Я буду страшно тосковать по васъ, воскликнулъ Траверсъ нѣсколько минутъ спустя съ большимъ чувствомъ. — Признаюсь вы меня совсѣмъ разстроили. Ваши острыя слова еще долго будутъ звучать въ моихъ ушахъ послѣ того какъ васъ не будетъ.

За чайнымъ приборомъ послышался шорохъ какъ бы женскаго платья при быстромъ движеніи.

— Сесилія, сказала мистрисъ Кантонъ, — дождемся мы когда-нибудь чаю?

— Простите, сказалъ голосъ позади чайника, — я слышу что Помпей (терріеръ) воетъ на лужайкѣ. Дверь заперта. Я сейчасъ вернусь.

Сесилія встала и ушла. Мистрисъ Кампіонъ заняла ея мѣсто у чайника.

— Какъ это нелѣпо что Сесилія такъ любитъ эту безобразную собаку, сказалъ Траверсъ ворчливо.

— Безобразіе и составляетъ ея красоту, возразила мистрисъ Кампіонъ смѣясь. — Мистеръ Бельвойръ выбралъ ее потому что у нея самая длинная спина и самыя короткія ноги какія онъ только могъ найти въ Шотландіи.

— А, это ей подарилъ Георгъ; я и забылъ, сказалъ Траверсъ съ довольнымъ смѣхомъ.

Прошло нѣсколько минутъ прежде чѣмъ возвратилась Сесилія со своимъ терріеромъ. Хорошее расположеніе духа ея казалось возвратилось съ появленіемъ этого новаго члена общества; она говорила очень быстро и весело, щеки ея горѣли какъ бы отъ избытка веселья:

Но когда, полчаса спустя, Кенелмъ простился съ ней и съ мистрисъ Кампіонъ у дверей залы, румянецъ ея пропалъ, губы плотно сжались и прощальныя слова ея нельзя было разслышать. Когда, же его фигура (рядомъ съ ея отцомъ, который провожалъ своего гостя до воротъ) показавшись на лужайкѣ исчезла за деревьями, мистрисъ Кэмпіонъ своею материнскою рукой обаяла ее за талію и поцѣловала ее. Сесилія вздрогнула и обернувшись къ своему другу улыбнулась, но такою улыбкой — одною изъ тѣхъ улыбокъ что кажутся полны слезами.

— Благодарю васъ, сказала она кротко и пошла къ саду; помедлила съ минуту около калитки которую Кенелмъ отворялъ наканунѣ вечеромъ. Потомъ пошла тихими шагами на возвышеніе къ развалинамъ монастыря.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ.

ГЛАВА I.

Прошло болѣе полутора года съ того времени какъ Кенелмъ Чиллингли оставилъ Англію. Дѣйствіе происходитъ въ Лондонѣ во время ранняго и болѣе общительнаго сезона предшествующаго Пасхальнымъ праздникамъ, — сезона когда очарованіе разумнаго общества еще не испарилось въ душной атмосферѣ переполненныхъ комнатъ, когда собранія не велики и разговоры не ограничиваются обмѣномъ общихъ мѣстъ съ сосѣдомъ за обѣденнымъ столомъ, когда вы можете разчитывать что самые теплые друзья ваши еще не поглощены высшими заботами о своихъ болѣе холодныхъ знакомыхъ.

Былъ такъ-называемый conversazione въ домѣ одного вига хорошей фамиліи, который сохранилъ прекрасное искусство соединять пріятныхъ людей, и собирать вокругъ нихъ истинную аристократію соединяющую отличія въ литературѣ, искусствахъ и наукахъ съ наслѣдственными титулами и политическими отличіями, искусство составлявшее завидную тайну Лансдоуновъ и Голландовъ въ прошломъ поколѣніи. Лордъ Боманойръ былъ самъ человѣкъ талантливый, начитанный, хорошій судья въ искусствахъ и пріятный собесѣдникъ. Жена его была очаровательная женщина, преданная мужу и дѣтямъ, но въ то же время настолько цѣнившая успѣхи въ модномъ свѣтѣ какъ еслибъ она искала въ его веселостяхъ убѣжрща отъ скуки домашней жизни.

Двое изъ гостей бывшихъ у Боманойровъ въ этотъ вечеръ сидѣли особо въ маленькой комнатѣ, и вели дружескій разговоръ. Одному изъ нихъ было на видъ около пятидесяти четырехъ лѣтъ; онъ былъ высокаго роста, крѣпкаго сложенія, скорѣе плотенъ чѣмъ толстъ, съ черными бровями, съ черными глазами, острыми и блестящими, съ подвижными губами на которыхъ играла лукавая или временамъ саркастическая улыбка. Этотъ джентльменъ, высокочтимый Джерардъ Данверсъ, былъ очень вліятельнымъ членомъ парламента. Еще когда онъ былъ слишкомъ молодъ для англійской политической жизни, онъ достигъ высокаго служебнаго положенія; но, частію по нелюбви къ дрязгамъ администраціи, частію по гордости характера не терпѣвшаго подчиненія; частію также по особаго рода эпикурейской философіи, веселой и цинической вмѣстѣ, побуждавшей его искать житейскихъ удовольствій и не высоко цѣнить житейскія почести, — онъ рѣшительно отказался снова вступить въ службу, и только говорилъ въ рѣдкихъ случаяхъ. Въ такихъ случаяхъ онъ имѣлъ большой вѣсъ, и краткимъ выраженіемъ своихъ мнѣній привлекалъ больше голосовъ нежели ораторы безконечно болѣе краснорѣчивые. Вопреки отсутствію честолюбія онъ любилъ власть по-своему: власть надъ людьми имѣющими власть; и находилъ въ политическихъ интригахъ удовлетвореніе для своего тонкаго и дѣятельнаго ума. Въ настоящее время его занимала новая комбинація между глазами различныхъ оттѣнковъ одной и той же партіи, такъ чтобы нѣкоторые старые члены удалились и нѣкоторые новые люди вступили въ администрацію. Пріятною чертой его характера было его сочувствіе къ молодымъ людямъ, изъ коихъ онъ многимъ способнѣйшимъ пособилъ вступить въ парламентъ или на службу. Онъ подавалъ имъ разумные совѣты, радовался ихъ успѣху и ободрялъ въ случаѣ неудачи, давая имъ средства исправить ошибку; если же это не удавалось, онъ незамѣтно лишалъ ихъ своего довѣрія, поддерживая впрочемъ добрыя отношенія къ нимъ настолько чтобъ быть увѣреннымъ что голоса ихъ будутъ къ его услугамъ когда онъ пожелаетъ.

Джентльменъ съ которымъ онъ разговаривалъ былъ молодъ, лѣтъ около двадцати пяти, еще не членъ парламента, но съ сильнымъ желаніемъ занять въ немъ мѣсто, и съ одною изъ тѣхъ репутацій которая выносится молодымъ человѣкомъ изъ школы и коллегіи и которая оправдывается не академическими отличіями, но впечатлѣніемъ ловкости и силы произведеннымъ на умы сверстниковъ и признаннымъ старшими. Онъ мало что сдѣлалъ въ университетѣ сверхъ полученія хорошей степени, развѣ только пріобрѣлъ въ Обществѣ для Преній славу чрезвычайно находчиваго и ловкаго говоруна. Выйдя изъ коллегіи, онъ написалъ одну или двѣ политическія статьи въ одномъ изъ «четвертныхъ обозрѣній», которыя произвели впечатлѣніе. Хотя онъ не принадлежалъ ни къ какой профессіи и имѣлъ лишь скромный, хотя независимый доходъ, но въ свѣтѣ приняли его очень хорошо, какъ человѣка который рано или поздно займетъ положеніе въ которомъ можетъ вредить врагамъ и служить друзьямъ. Нѣчто въ лицѣ и манерахъ молодаго человѣка оправдывало возлагаемыя на него надежды. Въ чертахъ лица не было красоты; въ манерахъ не было изящества. Но въ этихъ чертахъ была смѣлость, была энергія, была дерзость. Лобъ широкій, но низкій, выдающійся въ органахъ соотвѣтствующихъ воспріятію и сужденію, качествамъ вседневной жизни; глаза свѣтлой англійской синевы, маленькіе, нѣсколько впалые, бдительные, чуткіе, проницательные; длинная прямая верхняя губа указывающая на рѣшительность намѣреній; ротъ въ которомъ физіономистъ открылъ бы опасное очарованіе. Улыбка была плѣнительна, но она была искусственна, вызывала ямочки на щекахъ и обнаруживала бѣлые, мелкіе и крѣпкіе но рѣдкіе зубы. Улыбка эта могла казаться искреннею для всякаго кто не замѣчалъ что она не гармонировала съ озабоченнымъ лбомъ и неподвижными глазами, что она появлялась какъ бы отдѣльно отъ остальнаго лица, будто повторяя заученную роль. Въ затылкѣ его была видна та физическая сила что принадлежитъ людямъ посвятившимъ свою жизнь на борьбу и разрушеніе. Всѣ гладіаторы одарены ею, равно какъ и великіе спорщики и реформаторы, то-есть реформаторы которые могутъ разрушать, но не всегда возсозидать. Въ манерахъ его была большая самоувѣренность, но до того простая и неафектировавная что и злѣйшій врагъ не могъ бы назвать ее самомнѣніемъ. Это были манеры человѣка который зналъ какъ поддерживать собственное достоинство не показывая вида что заботится объ этомъ, — не униженныя предъ высшими, не надменныя съ низшими; не черезчуръ утонченныя и не вульгарныя, — популярныя манеры.

Комната гдѣ сидѣли эти джентльмены была отдѣлена отъ другихъ покоевъ корридоромъ выходившимъ на площадку лѣстницы и служила будуаромъ леди Боманойръ. Комната была премилая, но меблирована просто, съ ситцевыми занавѣсками. Стѣны были украшены акварельными рисунками и драгоцѣнными образцами китайскаго фарфора. Въ одномъ углу, около окна обращеннаго къ югу и выходившаго на обширный балконъ забранный стеклами и наполненный цвѣтами, стоялъ высокій трельяжъ, изобрѣтенный, кажется, впервые въ Вѣнѣ, по которому вился плющъ образуя родъ бесѣдки.

Это уединенное мѣстечко скрытое въ тѣни и не видимое изъ остальной части комнаты было любимымъ уголкомъ хозяйки. Два человѣка только-что представленные читателю сидѣли близь трельяжа, и очевидно не подозрѣвали чтобы кто-нибудь могъ находиться позади его.

— Да, сказалъ мистеръ Данверсъ съ отомана стоявшаго въ углубленіи комнаты, — я думаю что вскорѣ откроется вакансія въ Саксборо. Мильрой желаетъ получить мѣсто губернатора въ колоніи; и если намъ удастся перестроить кабинетъ какъ я предполагаю, то онъ получитъ это мѣсто, и Саксборо будетъ свободно. Но Саксборо, другъ мой, такое мѣсто гдѣ можно добиться выбора только за деньги. Тамъ требуется отъ кандидата либерализмъ, либерализмъ двухъ родовъ которые рѣдко встрѣчаются вмѣстѣ: либерализмъ мнѣній, который естественъ въ самомъ бѣдномъ человѣкѣ, и либерализмъ въ расходахъ, что можетъ быть свойственно только человѣку очень богатому. Можно положить что расходы по выборамъ обойдутся въ Саксборо въ 3.000 фунтовъ, кромѣ того потребуется еще около двухъ тысячъ чтобъ отстоять ваше мѣсто противъ петиціи; кандидатъ потерпѣвшій неудачу почти всегда петоціонируетъ. Пять тысячъ сумма большая, и хуже всего то что крайнія мнѣнія которыхъ долженъ держаться членъ за Саксборо закрываютъ для него путь къ служебной карьерѣ. Крайніе политики не самый лучшій сырой матеріалъ для фабрикаціи счастливыхъ искателей мѣстъ.

— Мнѣнія не важны; важны расходы. Я не могу располагать пятью тысячами, даже тремя тысячами.

— Не поможетъ ли вамъ сэръ-Питеръ? Вы говорите что у него одинъ сынъ, и если что-нибудь случится съ этимъ сыномъ, вы ближайшій наслѣдникъ.

— Отецъ мой поссорился съ сэръ-Питеромъ, и затѣялъ съ нимъ неосторожный и непріятный процессъ. Не думаю чтобъ я могъ обратиться къ нему за деньгами для полученія мѣста въ парламентѣ съ демократическимъ оттѣнкомъ; я мало знаю его политическія убѣжденія, но полагаю что сельскій джентльменъ старинной фамиліи съ годовымъ доходомъ въ десять тысячъ фунтовъ не можетъ быть демократомъ.

— Стало-быть и вы не были бы демократомъ еслибы, въ случаѣ смерти вашего кузена, сдѣлались наслѣдникомъ Чиллингли.

— Я не знаю чѣмъ бы я былъ въ такомъ случаѣ. Бываютъ времена когда демократъ хорошей фамиліи и съ богатыми помѣстьями можетъ занять очень высокое мѣсто между аристократами.

— Эге! дорогой Гордонъ, vous irez loin.

— Надѣюсь. Сравнивая себя съ другими людьми моихъ лѣтъ, я не нахожу чтобы многіе могли опередить меня.

— Что за человѣкъ вашъ кузенъ Кенелмъ? Я встрѣчалъ его разъ или два когда онъ былъ очень молодъ и занимался съ Кельби въ Лондонѣ. Говорили что онъ былъ очень способный человѣкъ; мнѣ онъ показался очень страннымъ.

— Я никогда не видалъ его; но судя по тому что слышалъ отъ всѣхъ, способный онъ или странный человѣкъ, онъ кажется никогда ничего не сдѣлаетъ въ жизни — мечтатель.

— Можетъ-быть пишетъ стихи?

— Кажется на это способенъ.

Въ это время нѣсколько другихъ гостей вошли въ комнату, въ числѣ ихъ одна дама съ замѣчательною и привлекательною наружностію, немного выше средняго роста, съ невыразимымъ благородствомъ въ манерахъ и обращеніи. Леди Гленальвонъ была одна изъ царицъ высшаго лондонскаго общества, и ни одна царица въ этомъ обществѣ не была менѣе суетна и болѣе царственна. Рядомъ съ нею шелъ мистеръ Чиллингли Миверсъ. Гордонъ и Миверсъ обмѣнялись дружескими кивками, и первый отошелъ и вскорѣ скрылся въ толпѣ другихъ молодыхъ людей, которые любили его за то что онъ могъ хорошо и легко говорить о вещахъ интересовавшихъ ихъ, но никто не былъ коротокъ съ нимъ. Мистеръ Данверсъ удалился въ уголъ корридора примыкавшаго къ этой комнатѣ, и встрѣтя французскаго посланника сталъ излагать ему свои взгляды на положеніе Европы и на переустройство кабинетовъ вообще.

— Увѣрены ли вы, сказала леди Гленальвонъ Миворсу, — что мой юный старый другъ Кенелмъ находится здѣсь? Съ тѣхъ поръ какъ вы сказали мнѣ это, я вездѣ искала его, но напрасно. Я была бы такъ рада увидѣться съ нимъ.

— Полчаса тому назадъ онъ промелькнулъ предо мной, но прежде чѣмъ я могъ избавиться отъ одного геолога который замучилъ меня силурійскою системой, Кенелмъ скрылся.

— Можетъ-быть это былъ его духъ!

— Мы живемъ въ самомъ легковѣрномъ и суевѣрномъ вѣкѣ и столько людей увѣряютъ меня что они бесѣдовали подъ столомъ съ умершими, что съ моей стороны было бы дерзостію не вѣрить въ духовъ.

— Разкажите мнѣ эти необъяснимыя исторіи о стучащихъ столахъ, сказала леди Гленальвонъ. — Вотъ здѣсь прекрасный уютный уголокъ позади трельяжа.

Но едва вступивъ за трельяжъ она вздрогнула и отступила съ восклицаніемъ изумленія. Сидя около стола въ углубленіи, склонивъ щеку на руку, съ опущенною головой, погруженный въ мечтанія, сидѣлъ молодой человѣкъ. Онъ сидѣлъ такъ неподвижно, лицо его выражало такую глубокую грусть, такъ чуждъ казался онъ шумной и блестящей толпѣ двигавшейся вблизи уединенія съ которое онъ замкнулся, что его легко было почесть за одного изъ тѣхъ выходцевъ съ того свѣта тайну коихъ только-что хотѣла узнать вошедшая. Онъ не замѣтилъ ее. Оправившись отъ изумленія она подошла къ нему, подожила руку на его плечо и заговорила тихимъ мягкимъ голосомъ. При звукѣ этого голоса Кенелмъ оглянулся.

— Вы не помните меня? спросила леди Гленальвонъ.

Прежде чѣмъ онъ могъ отвѣтить, Миверсъ, вошедшій вслѣдъ за маркизой, заговорилъ:

— Любезный Кенелмъ, какъ поживаете? Давно ли вы въ Лондонѣ? Почему не посѣтили меня? Что заставляетъ васъ скрываться?

Самообладаніе, рѣдко покидавшее Кенелма на долго въ присутствіи другихъ, тотчасъ же возвратилось къ нему. Онъ искренно отвѣчалъ на привѣтствія своего родственника, поцѣловалъ съ обычною рыцарскою граціей прекрасную руку которую леди сняла съ его плеча и протянула ему для пожатія.

— Помнить васъ! сказалъ онъ леди Гленальвонъ съ самымъ мягкимъ выраженіемъ своихъ мягкихъ черныхъ глазъ: — Я еще не такъ далеко подвинулся къ полдню жизни чтобы забыть солнце ея утра. Любезный Миверсъ, мнѣ не трудно отвѣчать на ваши вопросы. Я возвратился въ Англію двѣ недѣли тому назадъ, пробылъ въ Эксмогдгамѣ до сегодняшняго утра; обѣдалъ сегодня съ лордомъ Тедфордомъ, съ которымъ познакомился за границей, и онъ уговорилъ меня пріѣхать сюда чтобы представиться его отцу съ матерью, Боманойрамъ. Когда я совершилъ эту церемонію, видъ множества незнакомыхъ лицъ смутилъ меня. Войдя въ эту комнату когда въ ней никого не было, я уединился за трельяжемъ.

— Входя въ комнату вы должны были встрѣтить вашего кузена Кордона.

— Вы забываете что я не знаю его. И когда я вошелъ въ комнатѣ никого не было; немного спустя сюда пришелъ кто-то, я слышалъ звукъ голосовъ говорившихъ шепотомъ; хотя я не подслушивалъ какъ человѣкъ скрывшійся за перегородкой на сценѣ.

Это была правда. Еслибы Гордонъ и Данверсъ говорили и громко, Кенелмъ былъ слишкомъ поглощенъ собственными мыслями чтобы слышать ихъ разговоръ.

— Вамъ слѣдуетъ познакомиться съ Гордономъ; онъ умный малый и хочетъ вступить въ парламентъ. Надѣюсь что старая семейная ссора между медвѣдемъ его отцомъ и добрымъ сэръ-Питеромъ не помѣшаетъ вамъ встрѣтиться съ нимъ.

— Сэръ-Питеръ способенъ прощать очень многое, но онъ едва ли бы простилъ меня еслибъ я отказался свидѣться съ родственникомъ который ничѣмъ не оскорбилъ его.

— Хорошо сказано. Пріѣзжайте завтра и познакомьтесь съ Гордономъ у меня за завтракомъ, въ десять часовъ. Я все на той же квартирѣ.

Пока родственники разговаривали, леди Гленальвонъ сѣла на диванъ около Кенелма и спокойно разсматривала его лицо. Она сказала:

— Любезный мистеръ Миверсъ, вы будете имѣть еще много случаевъ поговорить съ Кенелмомъ; не лишайте меня возможности поговорить теперь съ нимъ пять минутъ.

— Покидаю васъ, миледи, въ вашей пустынѣ. Какъ все общество будетъ завидовать пустыннику!

ГЛАВА II.

— Я рада что опять вижу васъ въ свѣтѣ, сказала леди Гленальвонъ; — надѣюсь что вы готовы занять въ немъ теперь роль которая при вашихъ талантахъ будетъ не малая.

Кенелмъ. — Когда вы бываете въ театрѣ и смотрите одну изъ тѣхъ піесъ что кажется въ модѣ теперь, кѣмъ вы желали бы скорѣе быть, актеромъ или зрителемъ?

Леди Глевальвонъ. — Молодой другъ мой, вашъ вопросъ огорчаетъ меня. (Помолчавъ:) Хотя выражая надежду что вы займете не малую роль въ свѣтѣ я сравнила его со сценой, но на самомъ дѣлѣ свѣтъ не театръ. Жизнь не допускаетъ зрителей. Скажите мнѣ откровенно какъ всегда. Я вижу на вашемъ лицѣ прежнее меланхолическое выраженіе. Вы не счастливы?

Кенелмъ. — Счастливъ какъ вообще смертные я долженъ быть. Не думаю чтобъ я былъ несчастливъ. Если у меня меланхолическій характеръ, то меланхолики могутъ быть счастливы по-своему. Мильтонъ доказываетъ что Pemeroso въ жизни можехъ имѣть столько же прелести какъ ея Allegro.

Леди Гленальвонъ. — Кенелмъ, вы спасли моего бѣднаго сына, и когда послѣ онъ былъ взятъ отъ меня, мнѣ казалось что онъ поручалъ мнѣ заботиться о васъ. Когда вы въ шестнадцать лѣтъ, мальчикъ по лѣтамъ, но съ сердцемъ мужа, явились въ Лондонѣ, не старалась ли я быть для васъ вмѣсто матери? Не говорили ли вы мнѣ часто что готовы повѣрять мнѣ тайны вашего сердца охотнѣе чѣмъ всякому другому?

— Вы были для меня, сказалъ Кенелмъ съ чувствомъ, — этимъ неоцѣненнымъ добрымъ геніемъ какого юноша можетъ встрѣтихь на порогѣ жизни въ женщинѣ нѣжно мудрой и снисходительно сочувствующей. Созерцаніе вашей чистоты спасало меня отъ грубыхъ ошибокъ, душевная высота какую можно встрѣтить только въ благороднѣйшихъ женщинахъ возвышала меня надъ низкими желаніями. Я всегда готовъ открыть вамъ мое сердце. Я боюсь что теперь оно своенравнѣе чѣмъ когда-нибудь. Оно чувствуетъ себя чуждымъ сообщества и стремленій свойственныхъ моимъ годамъ и положенію. Я старался укрѣпить мою природу для практическихъ цѣлей жизни путешествіями и приключеніями преимущественно среди болѣе грубыхъ разновидностей человѣческаго рода чѣмъ мы встрѣчаемъ въ гостиныхъ. Теперь, повинуясь желанію отца, я возвратился въ тѣ сферы въ которыя вступилъ подъ вашимъ руководствомъ еще будучи мальчикомъ и которыя даже тогда казались мнѣ такъ пусты и искусственны, мы желаете чтобъ я занялъ роль въ этихъ сферахъ. Отвѣтъ мой будетъ коротокъ. Я всячески старался возбудить въ себѣ движущую силу, и мнѣ не удалось это. Я не нахожу ничего за что стоило бы бороться, что я желалъ бы пріобрѣсти. Самое время въ которое мы живемъ представляется мнѣ какъ Гамлету вывихнутымъ, и я не родился подобно Гамлету для того чтобъ исправить его. Ахъ, еслибъ я могъ смотрѣть на общество сквозь очки въ которыя бѣдный хидальго въ Жиль Блазѣ смотрѣлъ на свою скудную пищу, очки въ которыя вишни казались величиной съ персикъ и синица съ индѣйку! Воображеніе, которое необходимо для честолюбія, есть сильное увеличительное стекло.

— Я знавала нѣсколькихъ людей, теперь очень извѣстныхъ, очень дѣятельныхъ, которые въ ваши годы также чуждались практическихъ интересовъ.

— И что обращало этихъ людей къ такимъ интересамъ?

— То смягченное чувство своей личности, тотъ переливъ своего бытія въ другія существованія, что мы называемъ жить своимъ домомъ и вступить въ бракъ.

— Я не отказываюсь отъ своего дома, но отказываюсь отъ женитьбы.

— Повѣрьте что для мущины нѣтъ своего дома гдѣ нѣтъ женщины.

— Прекрасно. Въ такомъ случаѣ я отказываюсь отъ своего дома.

— Вы хотите серіозно увѣрить меня что никогда не встрѣчали женщины которую могли бы такъ полюбить чтобы жениться на ней, и никогда не бывали въ домѣ который покидали завидуя счастію семейной жизни?

— Серіозно, я никогда не встрѣчалъ такой женщины, никогда не бывалъ въ такомъ домѣ.

— Въ такомъ случаѣ вооружитесь терпѣніемъ; ваше время придетъ, и я надѣюсь что это будетъ вскорѣ. Слушайте. Не дальше какъ вчера я чувствовала непреодолимое желаніе увидѣть васъ, узнать вашъ адресъ чтобы написать къ вамъ; потому что вчера, когда одна молодая особа оставила мой домъ прогостивъ у меня цѣлую недѣлю, я сказала себѣ: вотъ дѣвушка которая будетъ превосходною женой, и была бы именно такою женой какая нужна Кенелму Чиллингли.

— Кенелмъ Чиллингли очень радъ слышать что эта молодая особа уѣхала отъ васъ.

— Но она не уѣхала изъ Лондона; она здѣсь сегодня. Она жила у меня только до прибытія своего отца и пока не освободался домъ который они наняли на нынѣшній сезонъ. Оба эти событія произошли вчера.

— Счастливыя событія для меня: они позволяютъ мнѣ быть у васъ безъ всякой опасности.

— Не чувствуете ли вы по крайней мѣрѣ любопытства узнать кто и что эта дѣвушка которая кажется мнѣ подходящею для васъ?

— Любопытства? Нѣтъ, но смутное ощущеніе ужаса.

— Я не могу говорить съ вами когда вы въ такомъ раздраженномъ состояніи духа, и намъ пора покинуть нашу пустыню. Пойдемте, я хочу возобновить ваше прежнее знакомство съ нѣкоторыми лицами и познакомить васъ кое съ кѣмъ.

— Я готовъ слѣдовать за леди Гленальвонъ всюду куда ей угодно будетъ вести меня, лишь бы не къ алтарю съ другою.

ГЛАВА III.

Комнаты были полны, — не переполнены, но полны; и даже въ этомъ домѣ не часто случалось чтобъ одновременно собралось столько замѣчательныхъ людей. Молодому человѣку удостоенному вниманія такой знатной дамы какъ леди Гленальвонъ были рады всѣ кому она представляла его: министры и вожди парламентскихъ партій, балодаватели и извѣстныя красавицы, даже авторы и артисты. Въ замѣчательныхъ чертахъ лица и фигурѣ Кенелма Чиллингли, въ спокойной непринужденности и простотѣ его манеръ было нѣчто объяснявшее особенную ласковость къ нему знатныхъ свѣтскихъ дамъ и обращенное на него всеобщее вниманіе.

Первый вечеръ его возвращенія въ модный свѣтъ былъ такимъ успѣхомъ какого достигали немногіе молодые люди его лѣтъ. Онъ произвелъ впечатлѣніе. Когда въ комнатахъ стало просторнѣе, леди Гленальвонъ шепнула Кенелму:

— Пойдемте въ эту сторону; я хочу возобновить ваше знакомство съ одною особой; будете благодарить меня за это послѣ.

Кенелмъ послѣдовалъ за маркизой и очутился лицомъ къ лицу съ Сесиліей Траверсъ. Она опиралась на руку отца и была очаровательна; румянецъ покрывшій ея щеки когда приблизился Кенелмъ еще больше возвысилъ ея красоту.

Траверсъ привѣтствовалъ его очень радушно. Леди Гленальвонъ просила его сопровождать ее въ буфетъ, и Кенелму не оставалось другаго выбора какъ подать руку Сесиліи. Онъ чувствовалъ нѣкоторое смущеніе.

— Вы давно въ городѣ, миссъ Траверсъ?

— Немного больше недѣли, но мы только вчера заняли нашъ домъ.

— Въ самомъ дѣлѣ; значитъ вы та молодая особа которая… — Онъ вдругъ остановился и выраженіе лица его сдѣлалось мягче и серіознѣе.

— Молодая особа которая — что? спросила Сесилія съ улыбкой.

— Которая гостила у леди Гленальвонъ?

— Да; она вамъ сказала?

— Она не назвала имени, но отзывалась съ такими справедливыми похвалами о молодой особѣ что я долженъ былъ догадаться.

Сесилія отвѣчала что-то неслышно. При входѣ въ буфетъ она была окружена другими молодыми людьми; завязался общій разговоръ; леди Гленальвонъ и Кенелмъ молчали. Когда Траверсъ, давъ свой адресъ Кенелму и пригласивъ его навѣстить ихъ, уѣхалъ вмѣстѣ съ Сесиліей, Кенелмъ сказалъ задумчиво маркизѣ Гленальвонъ:

— Такъ это-то молодая особа въ которой я долженъ видѣть свою судьбу; вы знали что я уже прежде встрѣчался съ ней?

— Да, она говорила мнѣ гдѣ и когда. Кромѣ того, около двухъ лѣтъ тому назадъ вы писали мнѣ письмо изъ дома ея отца. Развѣ вы забыли?

— А, сказалъ Кенелмъ такъ разсѣянно какъ бы погружаясь въ дремоту, — никому не дано видѣть свою судьбу съ открытыми глазами. Если человѣкъ увидитъ ее онъ умретъ. Любовь слѣпа. Говорятъ что слѣпые счастливы, однакожь я никогда не встрѣчалъ слѣпаго который не желалъ бы возвратить себѣ зрѣніе еслибы представилась возможность.

ГЛАВА VI.

Мистеръ Чиллингли Миверсъ никогда не давалъ обѣдовъ въ своей квартирѣ. Если онъ давалъ обѣдъ, то въ Гриничѣ или въ Ричмондѣ. Но онъ часто устраивалъ завтраки, и завтраки эти считались пріятными. Онъ занималъ прекрасную холостую квартиру въ Гровеноръ-Стритѣ, отличавшуюся изысканною щеголеватостью. У него была хорошая библіотека, состоявшая изъ справочныхъ книгъ и дареныхъ экземпляровъ произведеній современныхъ авторовъ въ красивыхъ переплетахъ. Хотя комната эта была кабинетомъ литератора, вы никогда не увидали бы въ ней безпорядка которымъ обыкновенно отличаются кабинеты людей имѣющихъ дѣло съ книгами и бумагой. Даже письменныя принадлежности не были на виду. Онѣ скрывались въ большомъ цилиндрическомъ бюро французской работы и съ французскою полировкой. Въ этомъ бюро было множество клѣточекъ и секретныхъ ящиковъ и большое углубленіе съ особымъ патентованнымъ замкомъ. Въ углубленіи находились статьи назначавшіяся для газеты Londoner, корректуры и пр.; въ клѣточкахъ обыкновенная корреспонденція, въ секретныхъ ящикахъ конфиденціальныя письма и замѣтки о жизни современныхъ знаменитостей, біографіи которыхъ должны были появиться на другой день послѣ ихъ смерти.

Никто не писалъ некрологи такимъ живымъ языкомъ какъ Чиллингли Миверсъ. Обширный и разнообразный кругъ его знакомства давалъ ему возможность слѣдить, съ помощью достовѣрныхъ слуховъ и собственныхъ наблюденій, за ходомъ смертельныхъ болѣзней его знаменитыхъ друзей приглашавшихъ его на обѣды. Онъ инстинктивно ощущалъ ослабленіе ихъ пульсовъ пожимая ихъ руки, и часто бывалъ въ состояніи заканчивать ихъ біографіи нѣсколькими днями, недѣлями и даже мѣсяцами ранѣе чѣмъ ихъ кончина поражала публику удивленіемъ. Цилиндрическое бюро вполнѣ гармонировало съ таинственностью которою этотъ замѣчательный человѣкъ облекалъ плоды своего ума. Въ литературной жизни Миверсъ не имѣлъ своего Я. Въ качествѣ литератора онъ былъ всегда непроницаемымъ, таинственнымъ Мы. Онъ былъ Я только въ обществѣ и когда его называли Миверсомъ.

По одну сторону библіотеки была небольшая столовая, или лучше сказать комната для завтраковъ, украшеная хорошими картинами, подарками современныхъ живописцевъ. Многихъ изъ этихъ живописцевъ мистеръ Миверсъ, въ своемъ качествѣ Мы, подвергалъ жестокой критикѣ, не всегда въ газетѣ Londoner. Самыя рѣзкія критическія статьи его часто помѣщались въ другихъ журналахъ, издаваемыхъ членами той же литературной клики. Встрѣчая мистера Миверса живописцы не знали какъ презрительно отзывался о нихъ его Мы. Его Я такъ льстило имъ что они презентовали ему дань своей благодарности.

По другую сторону библіотеки была гостиная, также украшенная подарками, преимущественно изъ прекрасныхъ женскихъ ручекъ, вышитыми подушками, скатертями, вещицами изъ севрскаго фарфора и всевозможными изящными бездѣлушками. Модныя писательницы очень ухаживали за мистеромъ Миверсомъ, и кромѣ модныхъ писательницъ онъ имѣлъ въ теченіи своей холостой жизни много другихъ поклонницъ.

Мистеръ Миверсъ уже возвратился со своей ранней гигіенической прогулки по Парку и сидѣлъ теперь предъ своимъ цилиндрическимъ бюро съ человѣкомъ добродушнаго вида, который былъ однимъ изъ самыхъ безпощадныхъ сотрудниковъ Londoner и немаловажнымъ совѣтникомъ въ олигархіи клики похвалявшейся своимъ разумѣніемъ.

— Да, сказалъ Миверсъ утомленнымъ тономъ, — я не могу даже одолѣть эту книгу; она безотрадна какъ деревня въ ноябрѣ. Но, какъ вы справедливо замѣтили, авторъ человѣкъ съ разумѣніемъ, а клика имѣла бы что угодно только не разумѣніе еслибы не поддерживала своихъ членовъ. Разберите эту книгу сами и выдайте ея незанимательность за лучшее доказательство ея достоинства. Скажите: обыкновенному разряду читателей эта превосходная книга покажется менѣе увлекательною чѣмъ вычурныя произведенія такого-то, назовите какого-нибудь писателя, «но для людей просвѣщенныхъ и мыслящихъ каждая строчка проникнута» и т. д. и т. д. Кстати, когда мы будемъ обозрѣвать выставку картинъ въ Борлингтонъ-Хаусѣ, надо будетъ постараться втоптать въ грязь одного живописца. Я самъ не видалъ его картинъ, но онъ новичокъ, и другъ нашъ видѣвшій его ужасно завидуетъ ему и говоритъ что если хорошіе судьи не разбранятъ его съ самаго начала, извращенный вкусъ публики можетъ выдать его за генія. Человѣкъ низшаго круга, какъ я слышалъ. Вотъ его имя и сюжеты его картинъ. Позаботьтесь объ этомъ когда придетъ время. Между тѣмъ подготовляйте вылазку на его картины случайными нападеніями на самого живописца. — Тутъ мистеръ Миверсъ вынулъ изъ своего бюро конфиденціальную записку отъ завистливаго соперника, отдалъ ее своему добродушному на видъ собрату и вставъ сказалъ: — Боюсь что намъ придется отложить дѣла до завтра. Я жду къ завтраку двухъ молодыхъ родственниковъ.

Когда господинъ съ добродушною наружностью вышелъ, Миверсъ подошелъ къ окну гостиной и любезно предложилъ кусочекъ сахара канарейкѣ присланной ему въ подарокъ наканунѣ. Канарейка оглянула его изъ своей золоченой клѣтки, которая была также частью подарка, и отказалась отъ сахара.

Время было очень снисходительно къ Чиллингли Миверсу. Съ виду онъ не постарѣлъ ни на одинъ день съ тѣхъ поръ какъ читатель впервые познакомился съ нимъ во время появленія на свѣтъ родственника его Кенелма. Онъ пожиналъ плоды своихъ мудрыхъ принциповъ. Не нося бакенбардъ и всегда въ парикѣ, онъ могъ не опасаться сѣдины и не нуждался въ краскѣ. Возвышенность надъ страстью, отреченіе отъ заботъ, податливость на развлеченья, воздержаніе отъ излишествъ, спасли его отъ морщинъ, сохранили эластичность его тѣла и чистоту его изящнаго цвѣта лица. Дверь отворилась и хорошо одѣтый слуга, который жилъ у Миверса такъ долго что сталъ похожъ на него, доложилъ о прибытіи мистера Чиллингли Кордона.

— Добраго утра, сказалъ Миверсъ. Мнѣ пріятно было видѣть вчера что вы говорили такъ долго и такъ фамильярно съ Данверсомъ: это было конечно замѣчено и другими и прибавило шагъ на вашей карьерѣ. Вамъ, полезно чтобы васъ видѣли въ разговорахъ съ лицами извѣстными. Но могу я спросить былъ ли разговоръ удовлетворителенъ самъ по себѣ?

— Нисколько: Данверсъ облилъ холодною водой мои надежды на Саксборо и даже не намекнулъ что партія его поддержитъ меня въ другихъ вакансіяхъ.

— Партія имѣетъ мало вакансій въ своемъ распоряженіи для молодаго человѣка. Школьный учитель, будучи за границей, погубилъ школу для государственныхъ людей, какъ погубилъ школу для дѣятелей. Это большое зло, и зло имѣющее болѣе важныя послѣдствія для судебъ націи чѣмъ польза которую можетъ принести новая система. Но безполезно возмущаться противъ того что не поправимо. Еслибъ я былъ на вашемъ мѣстѣ, я отказался бы отъ честолюбиваго стремленія въ парламентъ и сталъ бы готовиться къ адвокатурѣ.

— Совѣтъ благоразумный, но слишкомъ невкусный чтобы принять его. Я рѣшилъ быть членомъ Палаты Общинъ, а что захочешь, то сможешь.

— Я въ этомъ не такъ увѣренъ какъ вы.

— А я увѣренъ.

— Судя по тому что мнѣ говорили ваши университетскіе товарищи о вашихъ рѣчахъ въ Обществѣ для Преній, вы не были тогда ультра-радикаломъ. А въ Саксборо можетъ имѣть успѣхъ только ультра-радикалъ.

— Я не фанатикъ въ политикѣ. Обо всѣхъ партіяхъ можно сказать многое; caeteris paribus, я торжествующую сторону предпочитаю побѣжденной.

— Да, но въ политикѣ происходитъ постоянная реакція. Сторона торжествующая сегодня можетъ быть завтра стороной побѣжденною. Побѣжденная сторона — меньшинство, а у меньшинства всегда больше ума чѣмъ у большинства. Въ долгой борьбѣ разумѣніе возьметъ верхъ, пріобрѣтетъ большинство и опять утратитъ его, потому что съ большинствомъ партія глупѣетъ.

— Кузенъ Миверсъ, развѣ всемірная исторія не доказываетъ что одинъ человѣкъ можетъ опровергнуть всѣ теоріи о сравнительной мудрости меньшинства и большинства? Возьмите немногихъ умнѣйшихъ людей какихъ найдете; одинъ геніальный человѣкъ, далеко не столь умный, сотретъ ихъ въ порошокъ. Но этотъ геніальный человѣкъ, хотя бы онъ презиралъ большинство, долженъ опираться на него. Достивнувъ своей цѣли, онъ покоритъ его. Развѣ вы не видите какъ въ свободныхъ странахъ политическіе перевороты воплощаются въ личностяхъ. При общихъ выборахъ, избиратели всегда соединяются вокругъ одного имени. Кандидатъ можетъ толковать сколько ему угодно о политическихъ принципахъ, онъ не пріобрѣтетъ достаточнаго числа голосовъ если не скажетъ: «Я заодно съ А, министромъ, или съ Z, вождемъ оппозиціи.» Не торіи побѣдили виговъ когда мистеръ Питтъ распустилъ парламентъ, а мистеръ Питтъ побѣдилъ мистера Фокса, съ которымъ онъ въ общихъ политическихъ принципахъ, въ вопросахъ о торговлѣ невольниками, объ эманцилаціи римскихъ-католиковъ, о парламентской реформѣ, сходился болѣе чѣмъ съ кѣмъ-либо въ своемъ кабинетѣ.

— Берегитесь, мой юный другъ, воскликнулъ Миверсъ испуганнымъ тономъ, — не выдавайте себя за геніальнаго человѣка. Геніальность есть худшее качество для общественнаго дѣятеля въ наше время, никто не уважаетъ ее и всѣ завидуютъ ей.

— Извините, вы меня не поняли. Мое замѣчаніе было только возраженіемъ на вашъ аргументъ. Я предпочитаю примкнуть теперь къ большинству, потому что оно въ силѣ. Если ему понадобится геніальный человѣкъ который могъ бы поддержать его силу подчинивъ его партизановъ своей волѣ, такой человѣкъ найдется. Меньшинство оттолкнетъ его отъ себя къ намъ, потому что меньшинство смотритъ всегда враждебно на геніальность. Меньшинство недовѣрчиво, меньшинство завистливо. Ваше сужденіе, обыкновенно столь ясное, нѣсколько затмилось вашею критическою опытностью. Критики тоже меньшинство. Они безконечно образованнѣе большинства. Но когда появляется истинно даровитый человѣкъ, критики рѣдко оцѣниваютъ его такъ вѣрно какъ большинство. Если онъ не принадлежитъ къ ихъ олигархической кликѣ, они или бранятъ и унижаютъ его, или дѣлаютъ видъ что не замѣчаютъ, хотя рано или поздно приходитъ время когда, убѣдившись что большинство за него, они наконецъ признаютъ его. Но между общественнымъ дѣятелемъ и писателемъ та разница что писатель бываетъ признанъ большею частью только послѣ смерти, между тѣмъ какъ для общественнаго дѣятеля необходимо быть признаннымъ при жизни. Но довольно объ этомъ. Вы пригласили меня чтобы познакомить меня съ Кенелмомъ. Развѣ онъ не будетъ?

— Я назначилъ ему быть въ десять. Васъ я пригласилъ къ половинѣ десятаго потому что хотѣлъ узнать о Данверсѣ и о Саксборо, а также подготовить васъ къ знакомству съ вашимъ кузеномъ. Съ послѣднимъ надо поспѣшить потому что осталось только пять минутъ до десяти, а онъ аккуратенъ. Кенелмъ во всѣхъ отношеніяхъ противоположенъ вамъ. Не знаю умнѣе ли онъ васъ или глупѣе, въ этомъ отношеніи нѣтъ возможности васъ сравнивать, но онъ совершенно лишенъ честолюбія и можетъ помочь вашему. Онъ можетъ дѣлать что угодно съ сэръ-Питеромъ, и принявъ въ соображеніе какъ вашъ бѣдный отецъ, человѣкъ достойный, но взбалмошный, мучилъ и преслѣдовалъ сэръ-Питера зато что Кенелмъ сталъ между вами и имѣніемъ, нужно полагать что сэръ-Питеръ предубѣжденъ противъ васъ, хотя Кенелмъ увѣряетъ что онъ на это не способенъ, и было бы хорошо еслибъ вы избавились отъ предубѣжденія отца снискавъ расположеніе сына.

— Я былъ бы радъ еслибъ это удалось. Но скажите мнѣ слабую сторону Кенелма. Что это? Конскія скачки? Охота? женщины? Поэзія? Чтобы снискать расположеніе человѣка, нужно знать его слабую сторону.

— Тише! Я видѣлъ его въ окно. Слабою стороной Кенелма, когда я зналъ его нѣсколько лѣтъ тому назадъ, было и вѣроятно есть до сихъ поръ….

— Хорошо, скорѣе! Я слышалъ его звонокъ.

— Страстное желаніе найти идеальную правду въ дѣйствительной жизни.

— А! сказалъ Гордонъ: — я такъ и думалъ. Не болѣе какъ мечтатель!

ГЛАВА V.

Въ комнату вошелъ Кенелмъ. Молодые родственники были представлены, пожали руки, отступили на шагъ и оглянули другъ друга. Трудно представить контрастъ болѣе рѣзкій чѣмъ между двумя представителями новаго поколѣнія Чиллингли. И тотъ и другой почувствовали этотъ контрастъ. И тотъ и другой поняли что это контрастъ ведущій къ антагонизму и что если они встрѣтятся на одной аренѣ, то встрѣтятся какъ соперники. Вмѣстѣ съ тѣмъ каждый по какому-то таинственному инстинкту почувствовалъ уваженіе къ другому, каждый угадалъ въ другомъ силу которую не могъ оцѣнить вполнѣ вѣрно, но съ борьбѣ съ которою пришлось бы напречь всю свою силу. Такъ оглянули бы другъ друга хорошо выдрессированная гончая и полувыдрессированный бульдогъ. Зритель не могъ бы сомнѣваться которое изъ двухъ животныхъ благороднѣе, но поколебался бы за которое держать пари еслибы между ними завязалась смертельная борьба. Между тѣмъ хорошо выдрессированная гончая и полувыдрессированный бульдогъ обнюхали другъ друга учтивымъ поклономъ. Гордонъ подалъ голосъ первый.

— Мнѣ давно хотѣлось узнать васъ лично, сказалъ онъ, придавъ своему голосу и манерамъ деликатною почтительность съ которою младшій членъ аристократической фамиліи относится къ будущему главѣ фамиліи. — Не могу понять какъ я не видалъ васъ вчера вечеромъ у леди Боманойръ, гдѣ вы тоже были, какъ я узналъ отъ Миверса. Впрочемъ я ушелъ рано.

Миверсъ пригласилъ гостей въ столовую и усѣвшись тамъ началъ говорить безъ умолку и съ непринужденною легкостью объ интересахъ дня, о послѣднемъ скандалѣ, о послѣдней книгѣ, о военной реформѣ, о скаковой реформѣ, о критическомъ положеніи Испаніи и о дебютѣ италіянской пѣвицы. Онъ казался олицетворенною газетой, съ руководящею статьей, съ судебными отчетами, съ иностранными извѣстіями, съ хроникой придворной жизни, даже съ извѣстіями о родившихся, умершихъ и сочетавшихся бракомъ. Гордонъ время отъ времени прерывалъ потокъ его словъ короткимъ и мѣткимъ замѣчаніемъ гласившимъ объ его знакомствѣ съ предметомъ о которомъ шла рѣчь и о привычкѣ смотрѣть на занятія и стремленія человѣчества съ присвоенной себѣ высоты и сквозь синія стекла придающія зимній колоритъ лѣтнему ландшафту. Кенелмъ говорилъ мало, но слушалъ внимательно.

Разговоръ утратилъ свой легкій тонъ коснувшись одного политическаго вождя, перваго по извѣстности и положенію въ партіи къ которой Миверсъ считалъ себя — не принадлежавшимъ, онъ принадлежалъ только себѣ — но причисленнымъ. Миверсъ говорилъ объ этомъ вождѣ съ величайшимъ недовѣріемъ и тономъ безпощаднаго порицанія. Гордонъ согласился въ недовѣріи и порицаніи, и прибавилъ:

— Но онъ въ силѣ, и теперь его нужно поддерживать во что бы то ни стало.

— Да, теперь, сказалъ Миверсъ, — нѣтъ другаго выбора. Но въ концѣ сессіи вы найдете нѣсколько умныхъ статей въ газетѣ Londoner которыя много повредятъ ему хваля его невпопадъ и усиливая страхъ его главныхъ послѣдователей, страхъ уже существующій, хотя и подавленный.

Кенелмъ вмѣшался скромнымъ тономъ и спросилъ, — почему Гордонъ, считая этого человѣка заслуживающимъ такъ мало довѣрія и такимъ опаснымъ, думаетъ что теперь нужно поддерживать его во что бы то ни стало?

— Потому что теперь членъ выбранный съ тѣмъ чтобы поддерживать его потерялъ бы свое мѣсто еслибы пошелъ противъ него. Сиди когда дьяволъ правитъ.

Кенелмъ. — Когда дьяволъ правитъ, я предпочелъ бы отказаться отъ своего мѣста въ экипажѣ. Мнѣ кажется что можно принести пользу и внѣ экипажа, помогая тормозить его.

Миверсъ. — Умно сказано, Кенелмъ. Но отложивъ въ сторону метафору, Гордонъ правъ, молодой политикъ долженъ слѣдовать за своею партіей: такой старый ветеранъ журналистъ какъ я независимѣе. Пока журналистъ бранитъ всѣхъ и каждаго, у него много читателей.

Кенелмъ не отвѣтилъ, и Гордонъ перенесъ разговоръ съ людей на дѣла. Онъ говорилъ замѣчательно умно, обнаруживая много познаній, много критическаго смысла, о нѣкоторыхъ парламентскихъ билляхъ, о ихъ недостаткахъ и объ опасности ихъ неизбѣжныхъ послѣдствій.

Кенелмъ былъ пораженъ силою этого холоднаго, яснаго ума и сознался про себя что Палата Общинъ удобное мѣсто для его развитія.

— Но развѣ вы не были бы вынуждены поддерживать эти билли еслибы сдѣлались представителемъ Сакеборо? спросилъ Миверсъ.

— Прежде чѣмъ я отвѣчу на вашъ вопросъ, отвѣтьте вы на мой. — Какъ ни опасны эти билли, развѣ не необходимо чтобъ они прошли? Развѣ общественное мнѣніе не рѣшило что они должны пройти?

— Въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія.

— А представитель Сакеборо не достаточно силенъ чтобъ идти противъ общественнаго мнѣнія.

— Прогрессъ вѣка! пробормоталъ Кенелмъ угрюмо. — Какъ вы думаете, долго ли еще продержится въ Англіи классъ джентльменовъ?

— Кого вы называете джентльменами? Прирожденную аристократію? Gentilhommes’овъ?

— Нѣтъ, мнѣ кажется что никакой законъ не можетъ отнять у человѣка его предковъ и что классъ людей отличающихся хорошимъ происхожденіемъ не исчезнетъ никогда. Но классъ людей хорошаго происхожденія безъ обязанностей, безъ отвѣтственности, безъ преданности странѣ и сознанія личной чести, къ которымъ обязываетъ происхожденіе, не можетъ быть полезенъ для страны. Государственные люди демократическаго исповѣданія должны были бы согласиться что къ несчастію классъ людей хорошаго происхожденія не можетъ быть уничтоженъ, онъ сохраняется, какъ сохранился до конца въ Римѣ и сохраняется во Франціи, вопреки всѣмъ стараніямъ истребить его, какъ самый опасный классъ гражданъ безъ атрибутовъ дѣлавшихъ его самымъ полезнымъ. Я говорю о томъ неклассифированномъ разрядѣ людей, составляющемъ особенность Англіи, который, образовавшись въ началѣ безъ сомнѣнія изъ gentilhommes’овъ, или людей высшаго класса, считавшихся представителями идеальной честности и правдивости, не требуетъ уже родословныхъ и акровъ земли чтобъ удостоить своего члена наименованіемъ джентльмена. И когда я слышу отъ человѣка считаемаго джентльменомъ что онъ не имѣетъ другаго выбора какъ думать одно и говорить другое, какой бы вредъ ни принесло это его странѣ, я заключаю что Прогресъ Вѣка готовится замѣнить классъ джентльменовъ какою-нибудь новою болѣе развитою породой людей.

Сказавъ это, Кенелмъ всталъ и хотѣлъ уйти, но Гордонъ схватилъ его за руку и удержалъ.

— Милый кузенъ, если позволите называтьвасъ такъ, сказалъ онъ съ своею откровенною манерой которая очень шла къ смѣлому выраженію его лица и звучному голосу, — я одинъ изъ тѣхъ людей которые вслѣдствіе чрезмѣрнаго отвращенія отъ сентиментальности и жеманности часто заставляютъ тѣхъ кто близко не знаетъ ихъ думать о нихъ хуже чѣмъ они заслуживаютъ. Если человѣкъ слѣдующій за своею партіей считаетъ себя вынужденнымъ поддерживить реформы которыхъ не одобряетъ и высказываетъ это откровенно въ обществѣ своихъ друзей и родственниковъ, то это еще не значитъ что этотъ человѣкъ лишенъ чувства чести, и я надѣюсь что узнавъ меня лучше вы не будете считать меня способнымъ унизить классъ джентльменовъ къ которому мы оба принадлежимъ.

— Простите меня, я самъ былъ рѣзокъ, отвѣчалъ Кенелмъ, — припишите это моему невѣдѣнію англійскихъ обычаевъ. Я полагалъ что если общественный дѣятель считаетъ что-нибудь вреднымъ, то не долженъ содѣйствовать этому. Я можетъ-быть ошибаюсь?

— Несомнѣнно ошибаетесь, сказалъ Миверсъ, — и вотъ по какой причинѣ: — въ прежнее время въ политикѣ былъ прямой выборъ между добромъ и зломъ. Теперь это случается рѣдко. Люди высоко просвѣщенные, выбирая принять или отвергнуть мѣру навязываемую имъ мало образованными выборными корпораціями, должны взвѣсить одно зло противъ другаго: и принять мѣру вредно, и отвергнуть ее вредно, и если они останавливаются на первомъ, то какъ на меньшемъ изъ двухъ золъ.

— Ваше опредѣленіе какъ нельзя болѣе вѣрно, сказалъ Гордонъ, — и я довольствуюсь ннъ какъ достаточнымъ извиненіемъ того что мой кузенъ считаетъ не искреннимъ.

— Это вѣроятно дѣйствительная жизнь, сказалъ Кенелмъ съ своею грустною улыбкой.

— Конечно, отвѣчалъ Миверсъ.

— Каждый день который я проживаю, вздохнулъ Кенелмъ, — подтверждаетъ все болѣе и болѣе мое убѣжденіе что дѣйствительная жизнь есть фантасмагорія. Какъ глупо со стороны философовъ отвергать существованіе призраковъ: какими призраками должны казаться мы, живые люди, духамъ усопшихъ. «Духи мудрыхъ сидятъ въ облакахъ и смѣются надъ нами.»

ГЛАВА VI.

Чиллингли Гордонъ не замедлилъ скрѣпить свое знакомство съ Кенелмомъ. Онъ часто заходилъ къ нему по утрамъ, сопровождалъ его иногда въ предобѣденныхъ верховыхъ прогулкахъ, представилъ его своему кружку знакомыхъ, состоявшему преимущественно изъ дѣятельныхъ членовъ парламента, адвокатовъ начинавшихъ входить въ славу, сотрудниковъ политическихъ журналовъ, но включавшему также и блестящихъ праздношатающихся, членовъ клубовъ, спортсменовъ, щеголей, людей знатныхъ и богатыхъ. Онъ дѣлалъ это съ цѣлью, потому что эти люди отзывались о немъ хвалебнымъ тономъ, превознося не только его дарованія, но и его честность. Онъ былъ извѣстенъ въ своемъ кружкѣ подъ названіемъ «честнаго Гордона». Кенелмъ сначала думалъ что этотъ эпитетъ употребляется въ смыслѣ ироническомъ, и ошибся. Гордона называли честнымъ за откровенность и смѣлость съ которыми онъ высказывалъ мнѣнія обнаруживавшія того рода цинизмъ который называется «отсутствіемъ хвастовства». Этотъ человѣкъ дѣйствительно не былъ лицемѣромъ; онъ не приписывалъ себѣ вѣрованій которыхъ не имѣлъ. А онъ мало во что вѣрилъ кромѣ первой половины поговорки: «каждый за себя и Богъ за всѣхъ».

Но если Гордонъ и отрицалъ теоретически принципы составляющіе ходячія вѣрованія людей добродѣтельныхъ, въ поведеніи его не было ничего говорившаго о предрасположеніи къ порокамъ. Онъ былъ безукоризненно честенъ во всѣхъ своихъ дѣйствіяхъ, и въ щекотливыхъ вопросахъ чести считался авторитетомъ между своими товарищами. Несмотря на его откровенное честолюбіе, никто не могъ обвинить его въ стараніи выдвинуться впередъ на плечахъ своихъ патроновъ. Въ характерѣ его не было ничего рабскаго и хотя онъ не задумался бы подкупить избирателей еслибы понадобилось, его самого нельзя было подкупить никакими деньгами. Его преобладающею страстью было властолюбіе. Онъ смѣялся надъ патріотизмомъ какъ надъ устарѣвшимъ предразсудкомъ, надъ филантропіей какъ надъ сентиментальною рекламой. Онъ стремился не служить отечеству, но управлять имъ. Онъ не искалъ возвысить человѣческій родъ, но желалъ возвыситься самъ. Онъ былъ беззастѣнчивъ и не имѣлъ принциповъ, какъ большая часть честолюбцевъ. Тѣмъ не менѣе еслибъ онъ добился власти, то по всей вѣроятности сталъ бы пользоваться ею хорошо, потому что умъ его былъ ясенъ и силенъ. Какое впечатлѣніе онъ произвелъ на Кенелма можно видѣть изъ слѣдующаго письма:

Сэръ-Питеру Чиллингли, баронету и проч.

"Дражайшій батюшка, — Вы и милая матушка узнаете съ удовольствіемъ что Лондонъ продолжаетъ быть весьма учтивымъ со мной. Эта arida nutrix leonum причисляетъ меня къ привилегированной породѣ львовъ которыхъ дамы пускаютъ въ общество своихъ комнатныхъ собачекъ. Около шести лѣтъ тому назадъ я имѣлъ возможность смотрѣть на эту выставку сквозь щели убѣжища мистера Велби. Мнѣ кажется, можетъ-быть ошибочно, что даже въ этотъ краткій періодъ времени тонъ общества замѣтно измѣнился. Что перемѣна эта къ лучшему, это я оставляю на отвѣтственности прогрессивной партіи.

"Не думаю чтобы шесть лѣтъ назадъ было такъ много дѣвицъ подкрашивавшихъ волосы и вѣки. Нѣкоторыя изъ нихъ подражали школьному арго распространенному мелкими нувелистами; онѣ употребляли такія выраженія какъ «оглушительно хорошо», «ужасъ какъ весело» и т. д. Но теперь я встрѣчаю множество такихъ которыя заимствовали арго не только словесное, но арго образа мыслей, арго чувствъ, арго которое оставило въ нихъ очень мало женскаго и ничего характеризующаго леди.

"Газетные обозрѣватели увѣряютъ что въ этомъ виноваты современные молодые люди, что это имъ нравится и что прекрасныя искательницы мужей насаживаютъ на свои удочки такихъ мухъ которыя представляютъ болѣе шансовъ на успѣхъ. Не берусь судить справедливо ли это. Но меня поражаетъ что люди моихъ лѣтъ, считающіе себя передовыми, представляютъ поколѣніе болѣе дряхлое чѣмъ люди на десять, на двадцать лѣтъ старѣе, которыхъ первые считаютъ устарѣлыми. Привычка выпивать утромъ рюмку водки, одна изъ новѣйшихъ идей, теперь въ большой модѣ. Адонисъ требуетъ «подкрѣпительнаго» прежде чѣмъ соберется отвѣтить на billet-doux отъ Венеры. Адонисъ не имѣетъ достаточно мужества чтобы благородно напиться, но его слабая натура нуждается бъ возбужденіи и онъ постоянно прихлебываетъ.

"Люди благороднаго происхожденія или извѣстные своими общественными успѣхами изъ вашего поколѣнія, милый батюшка, отличаются благовоспитанностью, тономъ разговора болѣе или менѣе просвѣщеннымъ и свидѣтельствующимъ о литературномъ образованіи, отъ людей той же категоріи изъ моего поколѣнія, которые повидимому гордятся тѣмъ что не уважаютъ никого и не знаютъ ничего, не исключая грамматики. Тѣмъ не менѣе мы увѣрены что идемъ впередъ совершенствуясь. Эта новая идея теперь въ большомъ ходу.

"Общество въ цѣломъ сдѣлалось поразительно увѣреннымъ въ своемъ прогрессивномъ превосходствѣ, и личности составляющія цѣлое питаютъ ту же увѣренность относительно самихъ себя. Встрѣчается конечно много, и даже несмотря на кратковременность и несовершенство моихъ наблюденій я знаю нѣсколько исключеній изъ того что мнѣ кажется отличительными особенностями новаго поколѣнія общества. Изъ исключеній встрѣченныхъ мною я назову только самыя замѣчательныя. Place aux dames. Вопервыхъ Сесилія Траверсъ. Она и отецъ ея теперь въ Лондонѣ и я встрѣчаюсь съ ними часто. Я не могу представить такой цивилизованной эры въ которой Сесилія Траверсъ не была бы украшеніемъ общества, потому что она именно такого рода женщина какими мущины любятъ представлять женщинъ. И я говорю женщина, а не дѣвушка, потому что Сесилія Траверсъ не можетъ быть причислена къ разряду современныхъ дѣвушекъ. Можно назвать ее дѣвицей, барышней, отроковицей, но нельзя назвать ее дѣвушкой, какъ нельзя назвать благородную Француженку fille. Она достаточно красива чтобы понравиться любому мущинѣ, какъ бы ни былъ онъ разборчивъ, но это не такого рода красота, которая поражаетъ такъ сильно всѣхъ что не можетъ привлечь одного; ибо, говоря, слава Богу, только теоретически, я подозрѣваю что любовь къ женщинѣ заключаетъ въ себѣ сильное стремленіе къ обладанію, потребность быть увѣреннымъ что моя собственность принадлежитъ мнѣ нераздѣльно, что это не такая собственность которою можетъ любоваться вся публика. Я вполнѣ понимаю богача который, обладая тѣмъ что называется показнымъ мѣстомъ, великолѣпныя комнаты и роскошные сады котораго постоянно открыты для желающихъ осмотрѣть ихъ, бѣжитъ въ какой-нибудь скромный коттеджъ гдѣ можетъ сказать себѣ: Это мой домъ, это принадлежитъ мнѣ одному.

"Но есть родъ красоты напоминающій такое показное мѣсто которымъ публика считаетъ себя въ правѣ любоваться такъ же свободно какъ его обладатель; и показное мѣсто было бы само по себѣ скучно, и обладатель не сталъ бы можетъ-быть поддерживать его еслибы публика перестала его осматривать.

"Красота Сесиліи Траверсъ не напоминаетъ показнаго мѣста. Она внушаетъ чувство безопасности. Еслибы Дездемона была похожа на нее, Отелло не сталъ бы ревновать. Но Сесилія не обманула бы отца и, мнѣ кажется, не выразила бы Мавру желанія чтобы небо даровало ей такого мужа. Умъ ея гармонируетъ съ ея личностью; это умъ общежительный. Дарованія ея тоже не показныя, во въ совокупности составляютъ пріятное цѣлое: у нея достаточно здраваго смысла для практической жизни, достаточно необъяснимаго женскаго дара называемаго тактомъ для того чтобы противодѣйствовать выходкамъ такихъ юмористическихъ натуръ какъ моя, однако достаточно и юмористическаго воззрѣнія на жизнь чтобы не принимать за чистую монету все что можетъ сказать такой юмористическій человѣкъ какъ я. Что касается характера, нельзя узнать характеръ женщины пока она не выйдетъ изъ себя. Но мнѣ кажется что характеръ Сесиліи, въ нормальномъ состояніи, характеръ спокойный и расположенный къ веселости. Еслибы вы, милый батюшка, не были однимъ изъ умнѣйшихъ людей, это хвалебное описаніе заставило бы васъ подумать что я влюбленъ въ Сесилію Траверсъ. Но вы безъ сомнѣнія знаете что мущина влюбленный въ женщину не взвѣшиваетъ ея достоинствъ такою твердою рукой какъ та что управляетъ этимъ стальнымъ перомъ. Я не влюбленъ въ Сесилію Траверсъ и сожалѣю объ этомъ. Когда леди Гленальвонъ, которая попрежнему необычайно добра со мною, повторяетъ мнѣ день за днемъ: «Сесилія Траверсъ была бы для васъ прекрасною женой», мнѣ нечего сказать ей въ отвѣтъ, и я не чувствую ни малѣйшаго расположенія предложить Сесиліи чтобъ она принесла свои совершенства въ жертву человѣку который цѣнитъ ихъ такъ холодно.

"Я узналъ что она настояла на своемъ отказѣ жениху за котораго хотѣлъ выдать ее отецъ, и что молодой человѣкъ утѣшился женившись на какой-то другой дѣвушкѣ. Безъ сомнѣнія у нея скоро явятся другіе женихи столь же достойные.

"О, милѣйшій изъ всѣхъ моихъ друзей, единственный другъ съ которымъ я откровененъ, буду ли я любить когда-нибудь? Если нѣтъ, то почему? Иногда я чувствую что, какъ въ любви такъ и въ честолюбіи, у меня должно-быть есть какой-нибудь невозможный идеалъ, такъ какъ я остаюсь равнодушенъ къ тому что представляется мнѣ и въ той, и въ другой сферѣ. Мнѣ кажется что еслибъ я полюбилъ, то полюбилъ бы такъ же страстно какъ Ромео, и эта мысль внушаетъ мнѣ неопредѣленныя, но страшныя предчувствія; и что еслибъ я нашелъ цѣль которая пробудила бы во мнѣ честолюбіе, я преслѣдовалъ бы ее съ такою же горячностью какъ… кого бы назвать? Цезаря или Катона? Честолюбіе Катона мнѣ больше нравится. Но въ наше время честолюбіе называютъ непрактичною причудой если оно обращено не въ торжествующую сторону. Катонъ хотѣлъ спасти Римъ отъ черни и диктатора, но Римъ не могъ быть спасенъ, и Катонъ бросился на свой мечъ. Еслибы Катонъ явился въ ваше время, присяжные коронера произнесли бы вердиктъ: «самоубійство въ состояніи помѣшательства», и этотъ вердиктъ былъ бы основанъ на его безразсудномъ сопротивленіи черни и диктатору.

"Говоря о честолюбіи я вспомнилъ о другомъ исключеніи изъ современной молодежи. Я назвалъ demoiselle, теперь назову damoiseau. Представьте человѣка лѣтъ двадцати пяти, который нравственно лѣтъ на пятьдесятъ старше здороваго шестидесятилѣтняго человѣка, представьте его съ умомъ старика и съ тѣломъ юноши, съ сердцемъ которое поглощено мозгомъ и доставляетъ горячую кровью ледянымъ идеямъ, человѣка насмѣхающагося надо всѣмъ что я почитаю высокимъ, но неспособнаго сдѣлать ничего такого что онъ считаетъ низкимъ, человѣка для котораго порокъ и добродѣтель такъ же безразличны какъ для эстетики Гёте, — который въ качествѣ практическаго мыслителя никогда не повредитъ своей карьерѣ неосторожною добродѣтелью, и никогда не омрачитъ свою репутацію унизительнымъ порокомъ. Представьте этого человѣка съ умомъ острымъ, сильнымъ, живымъ, незастѣнчивымъ, безстрашнымъ, въ высшей степени разсудительнымъ и безъ искры геніальности. Представьте такого человѣка, и не удивляйтесь когда я скажу что онъ Чиллингли.

"Чиллинглійская раса достигаетъ въ немъ своей высшей степени развитія и становится Чиллинглѣйшею. Дѣйствительно мнѣ кажется что мы живемъ въ эпоху какъ нельзя болѣе благопріятствующую преуспѣянію Чиллингліевъ. Въ теченіи десяти столѣтій или болѣе какъ наша фамилія владѣетъ землею и именемъ, она не заявила себя ничѣмъ. Представители ея жили въ горячія времена и были вынуждены укрываться въ спокойныхъ водахъ со своими эмблематическими Плотвами. Но настоящее время, милый батюшка, такъ хладнокровно что никакое хладнокровіе не повредитъ. Чѣмъ могъ бы быть Чиллингли Миверсъ въ вѣкъ когда люди сколько-нибудь дорожили своими религіозными вѣрованіями, когда политическія партіи считали убѣжденія свои священными, а вождей своихъ героями? Чиллингли Миверсъ не нашелъ бы пяти подпищиковъ на газету Londoner. Теперь же Londoner любимый органъ просвѣщенной публики, онъ глумится надъ всѣми основами общества не указывая чѣмъ замѣнить ихъ, и каждый вновь основанный журналъ, чтобъ имѣть успѣхъ, беретъ за образецъ Londoner. Чиллингли Миверсъ — великій человѣкъ и самый вліятельный писатель, хотя никто не знаетъ что онъ написалъ. Чиллингли Гордонъ представляетъ еще болѣе очевидный примѣръ повышенія въ цѣнѣ Чиллинглійскихъ качествъ на современномъ рынкѣ.

"Въ самыхъ авторитетныхъ кругахъ господствуетъ мнѣніе что Чиллингли Гордонъ займетъ высокое положеніе въ рядахъ людей будущаго. Его самоувѣренность такъ сильна что сообщается всѣмъ съ кѣмъ онъ сталкивается, не исключая и меня.

"На дняхъ онъ сказалъ мнѣ, съ хладнокровіемъ достойнымъ самаго ледянаго изъ Чиллингліевъ: «Я намѣренъ быть первымъ министромъ Англіи; это только вопросъ времени». И если Чиллингли Гордонъ будетъ первымъ министромъ, то потому что усиливающійся холодъ нашей нравственной и общественной атмосферы способствуетъ какъ нельзя болѣе развитію его талантовъ.

"Онъ лучше всѣхъ оспариваетъ защитниковъ старомодныхъ сентиментальностей, какъ любовь къ отечеству, заботы объ его положеніи среди другихъ державъ, ревность къ его славѣ, народная гордость (о, еслибы вы слышали какъ онъ философски и логически осмѣиваетъ слово prestige!). Всѣ такія понятія относятся теперь въ разрядъ вздора. И когда списокъ ихъ будетъ полонъ, когда Англія не будетъ имѣть ни колоній которыя должна защищать, ни флота который должна оплачивать, когда она не будетъ принимать участія въ дѣлахъ другихъ странъ и достигнетъ счастливыхъ условій въ какихъ находится Голландія, тогда Чиллингли Гордонъ будетъ ея первымъ министромъ.

"Если я когда-нибудь приму участіе въ политической жизни, это будетъ отрицаніемъ атрибутовъ фамиліи Чиллингли и оппозиціей, хотя безнадежною, Чиллингли Гордону; я чувствую что этого человѣка не слѣдуетъ стѣснять, а нужно предоставить ему полную возможность дѣйствовать; ибо его честолюбіе будетъ безконечно болѣе опасно если скиснется отъ времени. Я предлагаю вамъ, милый батюшка, честь сдѣлать одолженіе этому нашему талантливому родственнику и помочь ему вступить въ парламентъ. Во время нашего послѣдняго разговора въ Эксмондгамѣ вы говорили мнѣ о нескрытой злобѣ Гордона отца, когда мое появленіе на свѣтъ лишило его права наслѣдовать Эксмондгамъ; вы открыли мнѣ ваше тогдашнее намѣреніе ежегодно откладывать нѣкоторую сумму для Гордона сына, которая могла бы служить вознагражденіемъ за утрату его надеждъ когда осуществились ваши — имѣть наслѣдника; вы говорили мнѣ также какъ это желаніе было оставлено вслѣдствіе естественнаго негодованія на поведеніе Гордона старшаго, который затѣялъ съ вами неосновательный и дорого стоившій процессъ, и вслѣдствіе расширенія имѣнія чрезъ покупку которая хотя увеличила его размѣры, но уменьшила вашъ собственный доходъ, и лишила васъ возможности дѣлать сбереженія. Теперь я случайно встрѣтился съ вашимъ юриспрудентомъ, мистеромъ Вайнингомъ, и узаалъ отъ него о вашемъ давнишнемъ желаніи, чего вы изъ деликатности не говорили мнѣ, чтобы я, къ кому заказное имѣніе должно перейти въ полную собственность, далъ свое согласіе на снятіе заказа, такъ чтобъ имѣніе теперь-же освободилось и переустроилось въ юридическомъ отношеніи. Онъ показалъ мнѣ какъ полезно будетъ это для самого имѣнія, потому что такимъ образомъ вы получили бы возможность дѣлать улучшенія относительно коихъ я совершенно схожусь съ прогрессомъ вѣка и которыя вы, имѣя землю только въ пожизненномъ пользованіи, не могли дѣлать иначе какъ при самыхъ раззорительныхъ условіяхъ. Нужны новые коттеджи для рабочихъ, новые дома для арендаторовъ, уплата по старымъ закладнымъ и т. д. Позвольте мнѣ прибавить къ этому что я желалъ бы чтобы доля моей матушки была значительно увеличена. Вайнингъ говорилъ также что у насъ есть дальняя часть земли, которая, находясь по близости города, можетъ быть продана съ выгодой, если юридическія условія имѣнія будутъ измѣнены.

"Поспѣшимте же сдѣлать все необходимое для этого, такимъ образомъ мы получимъ двадцать тысячъ фунтовъ для осуществленія вашего благороднаго и, позвольте прибавить, вашего справедливаго желанія сдѣлать что-нибудь для Чиллингли Гордона. При новыхъ распоряженіяхъ о правѣ владѣнія мы можемъ обезпечить себѣ право завѣщать его по усмотрѣнію, и я буду твердо стоять противъ выдѣленія изъ него части Чиллингли Гордону. Можетъ-быть это, странность съ моей стороны, но надѣюсь что и вы держитесь того же мнѣнія; я думаю что англійскій землевладѣлецъ долженъ имѣть сыновнюю любовь къ родной землѣ, а Гордонъ никогда не будетъ имѣть ее. Я думаю что и для его карьеры и для нашихъ взаимныхъ отношеній съ нимъ было бы лучше еслибъ ему откровенно было сказано что онъ не можетъ разчитывать на наслѣдство въ случаѣ нашей смерти. Двадцать тысячъ фунтовъ данные ему теперь будутъ для него большимъ одолженіемъ чѣмъ вдесятеро большая сумма черезъ двадцать лѣтъ. Имѣя ихъ въ своемъ распоряженіи онъ можетъ вступить въ парламентъ и получать доходъ который вмѣстѣ съ тѣмъ что онъ теперь имѣетъ хотя будетъ довольно скроменъ, но избавитъ его отъ министерскаго патронатства.

"Потѣшьте меня, дражайшій батюшка, исполните мое предложеніе. Вашъ любящій сынъ

"Кенелмъ." Отъ сэръ-Питера Чиллингли Кенелму Чиллингли.

"Милый мальчикъ, ты недостоинъ быть Чиллингли — ты рѣшительно теплокровный: никогда бремя тяготящее умъ человѣка не снималось болѣе нѣжною рукою. Да, я хотѣлъ выдѣлить части изъ имѣнія и измѣнить условія владѣнія, но такъ какъ это клонилось главнѣйшимъ образомъ къ моей выгодѣ, то я избѣгалъ говорить объ этомъ, хотя по обстоятельствамъ это можетъ быть выгодно и для тебя. Что касается покупки земли Ферключъ — которую я могъ совершить только при помощи займа за большіе проценты на свое имя, погашая его ежегодными уплатами, значительно уменьшавшими доходъ, признаюсь это меня тяготило послѣдніе годы. Но больше всего меня радуетъ возможность построить для нашихъ честныхъ рабочихъ помѣщенія поудобнѣе и поближе къ полямъ; послѣднее особенно важно, потому что сами по себѣ и старые коттеджи не дурны; бѣда въ томъ что какъ только пристроишь имъ лишнюю комнату для дѣтей, глупые люди сейчасъ отдадутъ ее въ наемъ.

"Милый мальчикъ, я очень тронутъ твоимъ желаніемъ увеличить часть твоей матери; это очень законное желаніе, независимо отъ сыновняго чувства, потому что за ней было очень хорошее приданое, которое я съ согласія ея попечителей обратилъ въ землю; и хотя этотъ прибавокъ округлилъ наши владѣнія, но земля приноситъ не болѣе двухъ процентовъ и условія субституціи ограничивали право увеличенія части которая должна достаться вдовѣ.

«Я озабоченъ больше этими статьями чѣмъ интересами сына стараго Чиллингли Гордона. Я намѣревался поступить щедро съ его отцомъ, но когда въ отвѣтъ на это онъ обратился въ судъ, я отказался отъ своего намѣренія. Тѣмъ не менѣе я согласенъ съ тобой что сына не слѣдуетъ наказывать за грѣхи отца, и если пожертвовавъ двадцать тысячъ фунтовъ мы будемъ сознавать себя лучшими христіанами и болѣе истыми джентльменами, мы купимъ это сознаніе очень дешево.»

Затѣмъ сэръ-Питеръ, полушутя полусеріозно, нападалъ на увѣренія Кенелма что онъ не влюбленъ въ Сесилію Траверсъ, и настаивая на преимуществахъ брака съ тою которая по мнѣнію Кенелма могла бы быть прекрасною женой, замѣчалъ лукаво что въ случаѣ если у Кенелма не будетъ сына, ему кажется не вполнѣ справедливымъ устранять ближайшаго родственника отъ наслѣдства только на томъ основаніи что онъ не имѣетъ любви къ родной землѣ. «Онъ полюбитъ свою страну когда у него будетъ въ ней 10.000 акровъ земли.»

Дойдя до этого разсужденія Кенелмъ покачалъ головой.

— Да развѣ любовь къ своей странѣ есть любовь къ своему богатству, сказалъ онъ, и отложилъ чтеніе отцовскаго письма.

ГЛАВА VII.

Общественное положеніе Кенелма Чиллингли не возвысилось сравнительно съ тѣмъ какое онъ занялъ сдѣлавшись однимъ изъ львовъ моднаго свѣта. Я не берусь сосчитать число треугольныхъ записочекъ которыя дождемъ сыпались на него отъ прекрасныхъ дамъ увлекавшихся знаменитостями всякаго рода, или тщательно запечатанныхъ конвертовъ съ письмами отъ прекрасныхъ анонимовъ которые спрашивали есть ли у него сердце и будетъ ли онъ въ такомъ-то часу въ такомъ-то мѣстѣ въ Паркѣ. Трудно опредѣлить что такое было въ Кенелмѣ Чиллингли дѣлавшее его любимцемъ, въ особенности, прекраснаго пола, кромѣ развѣ его двойственной репутаціи: что онъ не похожъ на другихъ и что онъ совершенно равнодушенъ къ пріобрѣтенію какойбы то ни было репутаціи. Онъ могъ бы, еслибы захотѣлъ, представить доказательство что смутная увѣренность въ его талантахъ была не совсѣмъ лишена основанія. Ибо статьи которыя онъ присылалъ изъ-за границы въ газету Londoner и которыми окупалось его путешествіе носили на себѣ печать того рода оригинальности въ тонѣ и взглядахъ которая возбуждаетъ любопытство узнать автора и встрѣчаетъ болѣе похвалъ чѣмъ можетъ-быть заслуживаетъ.

Но Миверсъ былъ вѣренъ условію сохранять ненарушимо инкогнито автора, и Кенелмъ смотрѣлъ съ глубочайшимъ презрѣніемъ какъ на самыя статьи такъ и на читателей восхвалявшихъ ихъ.

Подобно тому какъ у нѣкоторыхъ людей мизантропія является вслѣдствіе обманутаго доброжелательства, такъ есть нѣкоторыя натуры — и Кенелмъ Чиллингли былъ можетъ-быть одною изъ нихъ — у которыхъ индиферентизмъ является послѣдствіемъ оборвавшейся горячности.

Онъ предвидѣлъ большое удовольствіе для себя въ возобновленіи знакомства съ своимъ бывшимъ туторомъ, мистеромъ Велби, удовольствіе освѣжить свою собственную склонность къ метафизикѣ, казуистикѣ и критикѣ. Но этотъ талантливый профессоръ реализма совершенно оставилъ философію, и отдыхалъ на казенной службѣ. Министръ, въ пользу котораго, когда тотъ находился въ оппозиціи, мистеръ Велби въ веселую минуту написалъ нѣсколько ловкихъ статей въ одномъ изъ вліятельныхъ журналовъ, достигнувъ власти доставилъ ему одну изъ тѣхъ немногихъ хорошихъ вещей что еще остались въ распоряженіи министровъ, — мѣсто съ жалованьемъ въ 1.200 фунтовъ въ годъ. Будучи такимъ образомъ занятъ по утрамъ рутинною работой, мистеръ Велби проводилъ весело свои вечера.

— Invent portum, сказалъ онъ Кенелму, — я теперь больше не плаваю по бурнымъ волнамъ. Приходите ко мнѣ завтра обѣдать tête-à-tête. Жена моя съ младшимъ ребенкомъ въ Сентъ-Леонардѣ пользуется морскимъ воздухомъ.

Кенелмъ принялъ приглашеніе.

Обѣдъ могъ бы удовлетворить Бридья-Саварена — онъ былъ безукоризненъ; вино было рѣдкимъ некторомъ, лафитъ 1848 года.

— Я никогда не дѣлюсь этимъ, сказалъ Велби, — больше чѣмъ съ однимъ другомъ заразъ.

Кенелмъ старался завлечь хозяина дома въ споръ о нѣкоторыхъ новыхъ сочиненіяхъ составленныхъ согласно всей чистотѣ реалистическихъ каноновъ критики.

— Чѣмъ больше эти книги претендуютъ на реализмъ, тѣмъ меньше онѣ реальны, сказалъ Кенелмъ. — Я почти склоненъ думать что вся школа которую вы такъ систематически созидали есть ошибка, и что реализмъ въ искусствѣ вещь невозможная.

— Я думаю что вы правы. Я серіозно относился къ этой школѣ потому что былъ золъ на защитниковъ идеалистической школы, а если человѣкъ относится къ чему-нибудь серіозно онъ всегда ошибается, особенно если онъ раздраженъ. Я не былъ серіозенъ и не былъ раздраженъ когда писалъ тѣ статьи которымъ обязанъ своимъ мѣстомъ.

При этомъ Велби съ удовольствіемъ потягивался и поднеся стаканъ къ губамъ съ удовольствіемъ наслаждался букетомъ вина.

— Вы огорчаете меня, отвѣчалъ Кенелмъ. — Грустно узнать что умъ человѣка въ юности находился подъ вліяніемъ учителя который смѣется надъ своимъ собственнымъ ученіемъ.

Велби пожалъ плечами.

— Жизнь состоитъ изъ послѣдовательныхъ процессовъ ученія и разучиванія, и часто больше мудрости въ томъ чтобы разучиваться чѣмъ учиться. Во всякомъ случаѣ, такъ какъ я пересталъ быть критикомъ, то я мало забочусь о томъ былъ я правъ или нѣтъ исполняя эту роль. Я думаю что я теперь правъ какъ служащій. Пускай міръ идетъ своимъ путемъ, лишь бы онъ доставлялъ намъ средства къ жизни. Отрицайте если хотите реализмъ въ искусствѣ и примите его въ жизни. Въ первый разъ въ жизни я устроился съ комфортомъ: умъ мой износилъ свои сапоги и теперь наслаждается роскошью туфлей. Кто мзжетъ отрицать реализмъ комфорта?

— Имѣетъ ли человѣкъ право, сказалъ Кенелмъ про себя сѣвъ въ свою одноконную каретку, — употреблять весь блескъ рѣдкаго ума, весь запасъ рѣдкой учености на то чтобы совращать молодое поколѣніе со старыхъ надежныхъ путей по которымъ юноши предоставленные самимъ себѣ пошли бы сами, — старыхъ путей окаймленныхъ романтическими рѣками и развѣсистыми деревьями, — направляя ихъ на новыя стези по песчанымъ степямъ, и потомъ, когда они измучаются и разобьютъ ноги, говорить имъ что ему нѣтъ никакого дѣла до того избили ли они свою обувь на истинномъ пути или на ложномъ, потому что онъ достигъ summum bonnum философіи въ удобствѣ покойныхъ туфлей?

Прежде чѣмъ онъ успѣлъ отвѣтить на этотъ вопросъ, экипажъ его остановился у дверей дома министра которому Велби содѣйствовалъ въ достиженіи власти.

Въ этотъ вечеръ въ домѣ великаго человѣка было большое сборище моднаго свѣта. Для министра настала критическая минута. Судьба его кабинета зависила отъ результатовъ предложенія которое намѣревались сдѣлать на слѣдующей недѣлѣ въ Палатѣ Общинъ. Великій человѣкъ стоя у входа въ комнаты принималъ гостей. Въ числѣ ихъ были главные участники возбужденнаго движенія и вожди оппозиціи. Онъ улыбался имъ такъ же любезно какъ самымъ искреннимъ своимъ друзьямъ и самымъ крѣпкимъ приверженцамъ.

«Я полагаю что это реализмъ, сказалъ Кенелмъ про себя, но это не истина и не комфортъ.»

Остановившись у стѣны близь дверей онъ съ большимъ интересомъ наблюдалъ выраженіе лица хозяина. За любезною улыбкой и привѣтливою манерой онъ видѣлъ на лицѣ его слѣды заботъ. Глаза разсѣянно блуждали, щеки были впалы, лобъ покрытъ морщинами. Кенелмъ отвелъ глаза и сталъ разсматривать лица лѣнивыхъ зѣвакъ бродившихъ по болѣе обыкновеннымъ путямъ жизни. Глаза ихъ не были разсѣянны: лобъ не былъ покрытъ морщинами, и умъ ихъ былъ какъ дома когда они обмѣнивались пустяками. Многіе изъ нихъ интересовались предстоявшею борьбой, но это по большей части былъ такой же интересъ какой имѣютъ тѣ что держатъ пари на небольшую сумму въ Дербіевъ день, лишь для того чтобы придать пикантность скачкамъ, не чувствуя удовольствія при выигрышѣ и огорченія при проигрышѣ.

— Хозяинъ дома повидимому боленъ, сказалъ Миверсъ встрѣтясь съ Кенелмомъ. — Я замѣчаю въ немъ симптомы скрытой подагры. Вы знаете мой афоризмъ: «ничто не ведетъ такъ скоро къ подагрѣ какъ честолюбіе», въ особенности же парламентское честолюбіе.

— Вы не принадлежите къ числу друзей которые убѣждаютъ меня избрать двигателемъ жизни эту причину болѣзни. Позвольте благодарить васъ за это.

— Благодарность ваша неумѣстна. Я именно совѣтую вамъ посвятить себя политической карьерѣ.

— Не взирая на подагру?

— Не взирая на подагру. Еслибы вы могли смотрѣть на жизнь какъ я, мой совѣтъ былъ бы иной. Но вашъ умъ преисполненъ сомнѣніями, фантазіями и причудами, и вамъ остается только одинъ выборъ — дать имъ выходъ въ дѣятельной жизни.

— Вы отчасти были причиной что я сдѣлался тѣмъ что есть — лѣнивцемъ; на васъ лежитъ часть отвѣтственности за мои сомнѣнія, фантазіи и причуды. По вашей рекомендаціи я былъ помѣщенъ подъ руководство мистера Велби въ тотъ критическій періодъ жизни когда изгибъ вѣтви даетъ направленіе дереву.

— И я горжусь моимъ совѣтомъ. Повторяю причины почему я далъ его: для молодаго человѣка неоцѣненное преимущество вступитъ въ жизнь вполнѣ посвященнымъ въ Новыя Идеи которыя будутъ болѣе или менѣе вліять на его поколѣніе. Велби былъ самымъ способнымъ представителемъ этихъ идей. Это рѣдкое счастіе когда пропагандистъ Новыхъ Идей не только книжный философъ, но въ то же время вполнѣ свѣтскій человѣкъ, и человѣкъ что-называется практическій. Да, вы много обязаны мнѣ что я спасъ васъ отъ пустой болтовни и сентиментальностей, отъ поэзіи Вордсворта и мускульнаго христіанства кузена Джона.

— То отъ чего вы, по вашимъ словамъ, спасли меня сдѣлало бы мнѣ больше добра чѣмъ то чѣмъ меня надѣлили. Я полагаю что когда чрезъ воспитаніе удается присадить старую голову къ молодымъ плечамъ, такое соединеніе не Приноситъ здоровья, — оно задерживаетъ кровь и ослабляетъ пульсъ. Впрочемъ, не хочу быть неблагодарнымъ: вы желали мнѣ добра. Да, я думаю что Велби практиченъ; онъ не имѣетъ вѣры и получилъ мѣсто. Хозяинъ дома тоже практиченъ: мѣсто его гораздо выше того какое занимаетъ Велби, и вѣроятно онъ не лишенъ вѣры?

— Онъ родился прежде чѣмъ новыя идеи получили практическую силу; но по мѣрѣ того какъ онѣ получали ее, его вѣрованія по необходимости исчезали. Я не думаю чтобъ онъ теперь вѣрилъ многому исключая двухъ вещей: вопервыхъ, если онъ приметъ новыя идеи, то будетъ имѣть власть и удержитъ ее, если же не приметъ ихъ, то власти имѣть не будетъ; и вовторыхъ, если новымъ идеямъ суждено одержать верхъ, то онъ лучше всѣхъ въ состояніи направлять ихъ, — вѣрованія которыхъ совершенно достаточно для министра. Ни одинъ благоразумный министръ не будетъ имѣть ихъ больше.

— Развѣ онъ не увѣренъ что предложеніе съ которымъ ему приходится бороться на будущей недѣлѣ — дурно?

— Разумѣется дурно по своимъ послѣдствіямъ, потому что въ случаѣ успѣха лишитъ его мѣста; и хорошо само по себѣ, я увѣренъ что онъ такъ думаетъ, потому что будь онъ въ оппозиціи, онъ самъ бы сдѣлалъ его.

— Я вижу что опредѣленіе Попа все еще справедливо: «партія есть безуміе большинства которымъ пользуется меньшинство».

— Нѣтъ, это не справедливо. Слово безуміе непримѣнимо къ большинству; большинство довольно умно, оно знаетъ свои потребности и пользуется разумѣніемъ меньшинства для достиженія ихъ. Во всякой партіи большинство управляетъ меньшинствомъ которые номинально считаются вождями. Человѣкъ дѣлается первымъ министромъ потому что большинству его партіи онъ кажется самымъ способнымъ человѣкомъ чтобы проводить взгляды этого большинства. Если онъ вздумаетъ отклониться отъ этихъ взглядовъ, на него набьютъ нравственную колодку и забросаютъ его камнями и гнилыми лицами.

— Въ такомъ случаѣ это правило справедливо въ обратномъ видѣ: партія есть безуміе меньшинства которымъ пользуется большинство.

— Изъ двухъ это болѣе правильное опредѣленіе.

— Позвольте же мнѣ сохранить мой разумъ и не быть въ числѣ меньшинства.

Кенелмъ отошелъ отъ своего родственника и войдя въ одну изъ комнатъ гдѣ было попросторнѣе увидѣлъ Сессилію Траверсъ, которая сидѣла и разговаривала съ леди Гленальвонъ. Онъ подошелъ къ нимъ. Послѣ обмѣна нѣсколькихъ общихъ мѣстъ, леди Гленальвонъ ушла чтобы встрѣтиться съ какимъ-то иностраннымъ посланникомъ, а Кенелмъ опустился на стулъ съ котораго она встала.

Для него было утѣшеніемъ всматриваться въ ея открытое чело, прислушиваться къ ея мягкому голосу въ которомъ не было искусственныхъ нотъ и который не произносилъ циническихъ остротъ.

— Не находите ли вы страннымъ, сказалъ Кенелмъ, — что у насъ Англичанъ всѣ привычки складываются такъ что дѣлаютъ даже то что мы называемъ весельемъ какъ можно меньше веселымъ? Теперь начало іюня, расцвѣтъ лѣса, когда всякій день проведенный въ деревнѣ есть наслажденіе для взора и слуха, а мы говоримъ: наступаетъ сезонъ душныхъ комнатъ. Одни мы изо всѣхъ цивилизованныхъ народовъ проводимъ лѣто въ столицѣ, и уѣзжаемъ въ деревню когда листья спадаютъ съ деревьевъ и замерзаютъ ручьи.

— Конечно это ошибка; но я люблю деревню во всякое время года, даже зимой.

— Съ тѣмъ условіемъ чтобы деревенскій домъ былъ полонъ лондонскихъ гостей?

— Нѣтъ; это скорѣе можетъ оттолкнуть отъ нея. Я никогда не ищу общества въ деревнѣ.

— Правда; мнѣ слѣдовало вспомнить что вы отличаетесь отъ другихъ дѣвицъ и находите общество въ книгахъ. Онѣ всегда разговорчивѣе въ деревнѣ чѣмъ въ городѣ, или вѣрнѣе мы тамъ прислушиваемся къ нимъ не такъ разсѣянно. А! Не узнаете ли вы тамъ прекрасныя бакенбарды Георга Бельвойра? Кто эта дама что идетъ съ нимъ подъ руку?

— Развѣ вы не знаете? Леди Эмилія Бельвойръ, его жена..

— Да! Я слышалъ что онъ женился. Она красива. Она будетъ идти къ фамильнымъ бриліантамъ. Читаетъ она Синія Книги?

— Я спрошу ее если хотите.

— Не стоитъ терять времени. Скитаясь за границей я рѣдко видалъ англійскія газеты. Я слышалъ однакоже что Георгъ былъ избранъ. Говорилъ ужь онъ въ парламентѣ?

— Да; онъ двигалъ адресъ въ нынѣшнюю сессію, и заслужилъ большія одобренія за тонъ и содержаніе своей рѣчи. Спустя нѣсколько недѣль онъ говорилъ опять, но кажется не съ такимъ успѣхомъ.

— Былъ заглушенъ кашлемъ?

— Почти что такъ.

— Это послужитъ ему въ пользу; кашель исправитъ его, и онъ оправдаетъ мое предсказаніе объ его успѣхахъ.

— Развѣ вы разошлись теперь съ бѣднымъ Георгомъ? Если такъ, то позвольте спросить забыли вы также Уылла Сомерса и Джесси Уайльзъ?

— Забыть ихъ! нѣтъ.

— Но вы никогда о нихъ не спрашиваете.

— Я былъ увѣренъ что они счастливы какъ только возможно. Скажите, вѣдь это правда?

— Надѣюсь что теперь это такъ; но у нихъ было много горя, и они оставили Гревлей.

— Горе! оставили Гревлей! Вы огорчаете меня. Объясните пожалуста.

— Три мѣсяца спустя послѣ того какъ они обвѣнчались и поселились въ домѣ которымъ вамъ обязаны, Уыллъ заболѣлъ горячкой. Онъ пролежалъ въ постели нѣсколько недѣль, и оправившись былъ еще такъ слабъ что не могъ работать. Во время его болѣзни Джесси была слишкомъ озабочена и не имѣла времени заниматься лавкой. Разумѣется я, лучше сказать отецъ — доставили имъ необходимую помощь, но….

— Понимаю; они дошли до того что стали нуждаться въ благотворительности. Я не прощу себѣ что ни разу не вспомнилъ о моей обязанности къ этой четѣ. Пожалуста продолжайте.

— Вы знаете что какъ разъ предъ вашимъ отъѣздомъ, отецъ получилъ предложеніе обмѣнять свою землю въ Гревлеѣ на другую которая была для него удобнѣе.

— Помню; онъ принялъ это предложеніе.

— Да. Капитанъ Ставерсъ, новый помѣщикъ Гревлея, оказался очень дурнымъ человѣкомъ; онъ не могъ прогнать ихъ пока они исправно платили аренду — мы заботились чтобъ они платили — но по низкой злобѣ онъ устроилъ другую лавку тутъ же въ одномъ изъ своихъ деревенскихъ коттеджей; тогда для бѣдныхъ молодыхъ людей стало невозможно оставаться дольше въ Гревлеѣ.

— Какой предлогъ могъ найти или выдумать капитанъ Ставерсъ для своей злобы противъ такой безобидной молодой четы?…

Сесилія закраснѣлась и опустила глаза.

— Онъ сдѣлалъ это изъ мести къ Джесси.

— А! понимаю.

— Но теперь они уже оставили деревню и хорошо устроились въ другомъ мѣстѣ. Уыллъ поправился здоровьемъ, и они живутъ гораздо лучше чѣмъ могли бы жить въ Гревлеѣ.

— Въ этой перемѣнѣ вы были ихъ благотворительницей? сказалъ Кенелмъ болѣе нѣжнымъ голосомъ и съ болѣе мягкимъ взглядомъ чѣмъ и обыковенно обратившись къ Сееиліи.

— Нѣтъ, не меня должны они благодарить и благословлять за это.

— Кто жь бы это могъ быть? Вашъ отецъ?

— Нѣтъ. Не спрашивайте меня. Я обѣщала не говорить. Они сами не знаютъ. Они почти увѣрены что всѣмъ обязаны вамъ.

— Мнѣ! Неужели вопреки себя я долженъ всегда казаться не самимъ собою. Миссъ Траверсъ, для моей чести необходимо разувѣрить эту легковѣрную пару; гдѣ я могу найти ихъ?

— Я не могу сказать этого; но я спрошу позволенія у ихъ тайнаго благодѣтеля, и тогда пришлю вамъ ихъ адресъ.

Кенелмъ почувствовалъ прикосновеніе къ своей рукѣ и услышалъ голосъ говорившій шепотомъ:

— Могу я просить васъ представить меня миссъ Траверсъ?

— Миссъ Траверсъ, сказалъ Кенелмъ, — прошу васъ включить въ число вашихъ знакомыхъ моего родственника, мистера Чиллингли Гордона.

Пока Гордонъ говорилъ вѣжливыя условныя фразы какими обыкновенно начинаются знакомства въ лондонскихъ гостиныхъ, Кенелмъ, повинуясь знаку леди Гленальвонъ, которая только-что возвратилась въ комнату, всталъ и подошелъ къ маркизѣ.

— Молодой человѣкъ котораго вы оставили говорить съ Сесиліей вашъ умный кузенъ Гордонъ?

— Онъ самый.

— Она слушаетъ его съ большимъ вниманіемъ. Какъ его лицо сіяетъ когда онъ говоритъ! Онъ положительно красивъ въ своемъ оживленіи.

— Да, я могъ бы считать его опаснымъ ухаживателемъ. У него есть умъ, ловкость и смѣлость; онъ можетъ сильно влюбиться въ большое богатство и говорить съ его обладательницей съ жаромъ какой рѣдко обнаруживали Чиллингли. Но это не мое дѣло.

— Должно быть вашимъ.

— Увы и увы! «Должно быть.» Сколько грустнаго значенія въ этой простой фразѣ! Какъ счастлива была бы ваша жизнь, какъ велики наши дѣла, какъ чисты наши души еслибы все что должно быть — могло быть!

ГЛАВА VIII.

Часто между людьми устанавливается дружеская короткость въ замкнутыхъ кружкахъ сельскаго дома, или на мало посѣщаемыхъ водахъ, или въ какомъ-нибудь маленькомъ городкѣ на континентѣ, которая переходитъ въ отдаленное знакомство въ могучемъ водоворотѣ лондонской жизни, и ни ту ни другую сторону нельзя винить въ отчужденіи. Такъ было и съ Леопольдомъ Траверсомъ и Кенелмомъ Чиллингли. Траверсъ, какъ мы видѣли, былъ очарованъ разговарами молодаго пришельца, такъ не похожими на рутину деревенскаго обществакоторымъ въ теченіи многихъ лѣтъ онъ ограничилъ свой живой умъ. Но появившись снова въ Лондонѣ за годъ до вторичной встрѣчи съ Кенелмомъ, онъ возобновилъ старыя дружескія отношенія съ людьми своего круга — офицерами полка котораго онъ нѣкогда былъ украшеніемъ; нѣкоторые изъ нихъ все еще оставались холостяками, немногіе подобно ему были вдовы; онъ встрѣтилъ бывшихъ соперниковъ своихъ по успѣхамъ въ свѣтѣ, которые такъ и остались праздными обитателями города. Въ столицѣ рѣдко встрѣчается тѣсная дружба между людьми различныхъ поколѣній, кромѣ тѣхъ случаевъ когда ихъ связываетъ общій интересъ въ занятіяхъ литературой или искусствомъ, или одинакія симпатіи въ борьбѣ политическихъ партій. Кромѣ того, Траверсъ и Кенелмъ рѣдко видались запросто съ того времени какъ въ первый разъ встрѣтились у Боманойровъ. Время отъ времени они встрѣчались во многолюдныхъ собраніяхъ и обмѣнивались поклонами и привѣтствіями. Но привычки ихъ были различны. Ближайшія знакомства ихъ были въ разныхъ домахъ, и они посѣщали разные клубы. Любимыми физическими упражненіями Кенелма были какъ прежде долгія раннія прогулки въ отдаленныхъ сельскихъ предмѣстьяхъ; Леопольдъ же любилъ позднія прогулки верхомъ. Траверсъ больше пользовался удовольствіями чѣмъ Кенелмъ. Возвратясь къ столичной жизни, онъ при своемъ живомъ, пылкомъ и общительномъ характерѣ съ удовольствіемъ возвратился, какъ въ годы юности, къ легкимъ веселостямъ.

Еслибъ отношенія ихъ продолжали быть такъ же близки какъ въ Низдель-Паркѣ, Кенелмъ вѣроятно часто бы видалъ Сесилію въ ея собственномъ домѣ, и восхищеніе и уваженіе которое она внушала ему до сихъ поръ могло бы созрѣть въ болѣе теплое чувство, когда онъ понялъ бы ясно это мягкое женственное сердце и его нѣжное расположеніе къ нему.

Въ письмѣ къ отцу онъ смутно упомянулъ что повременамъ ему кажется что его равнодушіе въ дѣлѣ честолюбія и любви происходитъ оттого что онъ составилъ себѣ для того и другаго недостижимые идеалы. Обдумывая это заключеніе онъ не могъ добросовѣстно увѣрить себя что Сесилія противорѣчитъ составленному имъ идеалу женщины и жены. Напротивъ, чѣмъ больше онъ думалъ о характерѣ Сесиліи, тѣмъ больше казалось ему этотъ характеръ совладаетъ съ идеаломъ который носился предъ нимъ въ смутныхъ мечтаніяхъ, но въ то же время онъ зналъ что не былъ влюбленъ въ нее, что его сердце не отвѣчало уму. И онъ рѣшилъ съ грустію что нигдѣ на этой планетѣ, обычныхъ цѣлей обитателей коей онъ такъ нуждался, не ждетъ его улыбка подруги и помощницы. По мѣрѣ того какъ усиливалось это убѣжденіе, увеличивавшееся утомленіе этою искусственною столичною жизнью, со всѣми ея заботами и веселостями, обращало его мысли къ цыганской свободѣ и бродячей жизни на свѣжемъ воздухѣ. Онъ часто съ завистью помышлялъ о бродячемъ менестрелѣ и думалъ что отправившись опять въ тѣ же мѣста, онъ могъ бы встрѣтить этого странствующаго пѣвца.

ГЛАВА IX.

Прошло около недѣли съ тѣхъ поръ какъ Кенелмъ видѣлъ Сесилію. Онъ сидитъ въ своей комнатѣ съ лордомъ Тетфордомъ, въ три часа пополудни, въ тотъ часъ который труднѣе всего наполнить ничѣмъ не занятымъ жителямъ столицы. Изъ числа молодыхъ людей одинаковыхъ лѣтъ и общественнаго положенія съ которыми Кенелмъ встрѣчался въ свѣтѣ, больше всѣхъ ему нравился и чаще всѣхъ съ нимъ видался наслѣдникъ Боманойровъ. Хотя лордъ Тетфордъ и не имѣетъ прямаго отношенія къ теченію моего разказа, тѣмъ не менѣе стоитъ остановиться на нѣсколько минутъ надъ описаніемъ одного изъ лучшихъ представителей новаго поколѣнія готовыхъ занять роль какую, благодаря случайностямъ происхожденія и состоянія, молодые люди подобные лорду Тетфорду должны играть на сценѣ, занавѣсъ коей еще не поднятъ. Предназначенный судьбою стать во главѣ фамиліи которая съ огромными богатствами и историческимъ именемъ соединяла сильное, но честное стремленіе къ политическому вліянію, лордъ Тетфордъ былъ прекрасно воспитанъ, преимущественно въ новыхъ идеяхъ своего времени. Отецъ его, несмотря на необыкновенные таланты, никогда не игралъ значительной роли въ политической жизни. Но онъ желалъ чтобы его старшій сынъ занялъ такую роль. Боманойры были вигами со временъ Вильяма III. Они дѣлили счастливую и несчастную судьбу партіи, которую, принадлежа къ ней или нѣтъ, ни одинъ политикъ остерегающійся крайностей въ управленіи государствомъ, гдѣ перевѣсъ на одну сторону вѣсовъ можетъ быть гибеленъ для равновѣсія, не можетъ желать увичтожить или ослабить доколѣ конституціонная монархія существуетъ въ Англіи. Со временъ царствованія Георга I до смерти Георга IV, Боманойры были въ силѣ. Посѣтите ихъ фамильную портретную галлерею, и вы познакомитесь съ величіемъ дома который въ этотъ періодъ, продолжавшійся около столѣтія, доставилъ столькихъ людей занимавшихъ высшія должности въ государствѣ или бывшихъ украшеніемъ двора, — столькихъ министровъ, посланниковъ, генераловъ, лордовъ камергеровъ и шталмейстеровъ. Когда Питтъ Младшій сокрушилъ могущество виговъ знатныхъ фамилій, Боманойры остались нѣсколько въ тѣни; но съ восшествіемъ на престолъ Вильяма IV, изъ ихъ фамиліи снова являются люди бывшіе оплотомъ государства и украшеніемъ короны. Настоящій лордъ Боманойръ, будучи росо curante въ политикѣ, все-таки занимаетъ высокія должности при дворѣ; онъ лордъ намѣстникъ своего графства и кавалеръ ордена Подвязки. Онъ человѣкъ съ которымъ привыкли совѣтоваться вожди его партіи въ затруднительныхъ вопросахъ. Онъ даетъ свои совѣты скромно, и если они не бываютъ приняты, никогда не обижается. Онъ полагаетъ что наступаетъ время когда главѣ Боманойровъ придется выступить на арену и биться рука объ руку съ какимъ-нибудь Годжемъ или Гобсономъ на пользу своей страны и партіи виговъ. Будучи самъ слишкомъ лѣнивъ для этого, онъ говоритъ сыну:

— Это будетъ твое дѣло: въ теченіе моей жизни положеніе не измѣнится безъ усилій съ моей стороны. Но отъ тебя потребуются усилія чтобъ оно могло оставаться неизмѣннымъ и во время твоей жизни.

Лордъ Тетфордъ охотно слѣдуетъ указаніямъ отца. Онъ одерживаетъ свои природныя наклонности которыя не лишены изящества и мужественности; онъ большой любитель музыки и живописи, талантливый любитель, и считается большимъ знатокомъ въ томъ и другомъ; съ другой стороны онъ страстно любитъ всякій спортъ, въ особенности охоту. Но онъ не дозволяетъ этимъ своимъ привязанностямъ мѣшать внимательному отношенію къ дѣламъ Палаты Общинъ. Онъ работаетъ въ комитетахъ, принимаетъ участіе въ публичныхъ митингахъ по вопросамъ санитарнымъ или проектамъ о народномъ продовольствіи, и держитъ себя тамъ очень хорошо. До сихъ поръ онъ еще не принималъ участія въ преніяхъ, онъ еще только два года въ парламентѣ и придерживается мудраго совѣта отца не говорить раньше третьяго года. Но онъ имѣетъ вѣсъ среди молодыхъ людей хорошаго происхожденія въ своей партіи, и въ немъ есть матеріалъ изъ котораго, когда придетъ время, могутъ быть выточены очень красивыя коринѳскія капители палаты. Онъ убѣжденъ въ душѣ что его партія заходитъ слишкомъ далеко и слишкомъ стремится впередъ; но онъ охотно идетъ съ этою партіей и будетъ идти съ нею хотя бы до Эреба, хотя весьма желалъ бы чтобъ она избрала другой путь. Остается прибавить что онъ красивый молодой человѣкъ съ блестящими глазами и веселымъ нравомъ; въ минуты свободныя отъ общественныхъ дѣлъ онъ появляется какъ ясное солнце въ грязныхъ охотничьихъ поляхъ и какъ струя свѣжаго воздуха въ душныхъ бальныхъ комнатахъ.

— Другъ мой, сказалъ лордъ Тетфордъ кладя въ сторону свою сигару, — я совершенно понимаю что вы скучаете, вамъ кромѣ этого и дѣлать нечего!

— Что жь я могу дѣлать?

— Работать.

— Работать!

— Вы настолько умны чтобы чувствовать что у васъ есть умъ, а умъ безпокойный жилецъ тѣла; онъ требуетъ какихъ-нибудь занятій, и притомъ правильныхъ занятій; ему необходимо ежедневное привычное упражненіе. Даете ли вы его вашему уму?

— Право не знаю, но мой умъ самъ всегда занятъ тѣмъ или другимъ.

— Занятъ безпорядочно, не имѣя опредѣленнаго предмета.

— Правда.

— Пишите книгу; тогда онъ будетъ имѣть правильныя занятія.

— Умъ мой постоянно пишетъ книгу (хотя не можетъ издать книги), всегда дѣлаетъ наброски впечатлѣній, или изобрѣтаетъ приключенія, или изслѣдуетъ характеры; между нами, я не думаю чтобъ я самъ наскучалъ себѣ такъ сильно какъ лрёжде; другіе же люди теперь надоѣдаютъ мнѣ больше прежняго.

— Потому что вы не хотите имѣть интереса общаго съ другими людьми; вступите въ парламентъ, примкните къ партіи, и у васъ будетъ такой интересъ.

— Вы хотите серіозно увѣрить меня что не скучаете въ Палатѣ Общинъ.

— Говорящіе правда часто бываютъ скучны; но борьба между ними — нѣтъ. Въ жизни Палаты Общинъ есть своеобразное возбужденіе которое трудно понять со стороны. Вы можете составить себѣ понятіе объ ея привлекательности видя какъ люди бывшіе въ ней чувствуютъ себя потерянными утративъ свое мѣсто, и часто сожалѣютъ когда вслѣдствіе случайностей рожденія переходятъ въ болѣе прозрачную атмосферу Верхней Палаты. Испытайте эту жизнь, Чиллингли.

— Да, еслибъ я былъ ультра-радикаломъ, республиканцемъ, коммунистомъ, соціалистомъ и желалъ ниспровергнуть все существующее, тогда борьба была бы по крайней мѣрѣ очень серіозна.

— Но развѣ вы не могли бы такъ же серіозно бороться противъ этихъ господъ?

— Развѣ вы и ваши вожди боретесь съ ними серіозно? Мнѣ кажется что нѣтъ.

Тетфоріъ помолчалъ съ минуту.

— Ну, если вы сомнѣваетесь въ принципахъ моей партіи, присоединитесь къ другой. Я съ своей стороны и многіе въ моей партіи были бы рады чтобы консервативы были сильнѣе.

— Я не сомнѣваюсь что они были бы рады. Ни одинъ разумный человѣкъ не захочетъ чтобы его увлекла толпа подталкивающая сзади; и толпа менѣе глупа когда видитъ крѣпкую силу сплотившуюся въ ряды впереди ея. Но мнѣ кажется что въ настоящее время консервативы могутъ быть только тѣмъ что они есть, партіей которая можетъ соединиться для отпора, и не соединится для созиданія новаго. Мы живемъ въ такомъ вѣкѣ когда процессъ разрушенія во всемъ ходу, какъ бы управляемый Немезидою столь же слѣпою какъ самъ. Новыя идеи съ пѣной и брызгами бьются противъ того что прежніе резонеры считали незыблемыми берегами и водорѣзами; а новыя идеи такъ непостоянны и измѣнчивы что почитавшееся новымъ десять лѣтъ тому назадъ, считается теперь устарѣлымъ, а что ново сегодня, устарѣетъ въ свою очередь завтра. И вы видите что государственные люди съ какимъ-то фатализмомъ уступаютъ дорогу для этихъ фальшивыхъ экспериментовъ, — такъ какъ эти эксперименты свидѣтельствуютъ противъ опыта — и говорятъ другъ другу пожимая плечами: «Бисмилдахъ, такъ быть должно; страна хочетъ этого, даже еслибы это погубило страну». Я не могу ручаться что она не погибнетъ скорѣе если вы въ состояніи усилить консервативный элементъ лишь настолько чтобы поставить его во главѣ дѣлъ съ вѣроятностью выбить его оттуда снова. Увы, я слишкомъ безстрастный зритель чтобы годиться въ союзники; я бы желалъ не быть такимъ. Обратитесь къ моему кузену Гордону.

— Чиллингли Гордонъ пойдетъ далеко, въ немъ есть серіозность которой вы не находите въ вашей партіи и въ себѣ самомъ.

— Вы считаете его серіознымъ?

— Какъ нельзя болѣе, въ преслѣдованіи одной цѣли — возвышенія Чиллингли Гордона. Если онъ вступитъ въ Палату Общинъ и будетъ имѣть тамъ успѣхъ, надѣюсь что онъ никогда не станетъ моимъ вождемъ, потому что еслибъ ему показалось что христіанство стоитъ на пути къ его избранію, онъ внесъ бы билль объ уничтоженіи христіанства.

— Будетъ ли онъ и въ этомъ случаѣ вашимъ вождемъ?

— Любезный Кенелмъ, вы не знаете что такое духъ партіи и какъ легко она извиняетъ всякія дѣйствія своего главы. Разумѣется еслибы Чиллингли Гордонъ внесъ билль объ уничтоженіи христіанства, это было бы сдѣлано подъ тѣмъ предлогомъ что это полезно для самихъ христіанъ, и его послѣдователи одобрили бы такія просвѣщенныя чувства.

— Признаюсь, сказалъ Кенелмъ со вздохомъ, — что я самый тупой человѣкъ; вмѣсто того чтобы соблазнить меня на участіе въ борьбѣ партій, вашъ разговоръ заставляетъ меня удивляться какъ вы не бѣжите со всѣхъ ногъ, когда честь можетъ быть спасена только бѣгствомъ.

— Но, любезный Кенелмъ, мы не можемъ убѣжать отъ вѣка въ который живемъ, мы должны подчиниться его условіямъ и стараться употребить ихъ какъ можно лучше, и если Палата Общинъ не есть что-нибудь большее, она во всякомъ случаѣ превосходное общество для преній, знаменитый клубъ. Подумайте объ этомъ. Теперь я долженъ съ вами проститься. Я иду посмотрѣть картину на выставкѣ которую озлобленно раскритиковали въ газетѣ Londoner, но которая, какъ я слышалъ отъ людей понимающихъ, есть замѣчательное произведеніе. Я долженъ видѣть человѣка униженнаго и осмѣяннаго, безъ сомнѣнія завистливыми соперниками имѣющими вліяніе въ журналахъ, и судить о картинѣ по собственному впечатлѣнію. Если она въ самомъ дѣлѣ такъ хороша какъ мнѣ говорили, я стану толковать о ней всякому встрѣчному, а мое мнѣніе въ искусствѣ, я думаю, что-нибудь значитъ. Изучайте искусство, Кенелмъ. Образованіе джентльмена не полно если онъ не умѣетъ отличігть хорошей картины отъ дурной. Послѣ выставки у меня еще останется время проѣхаться верхомъ по Парку до начала преній которыя открываются сегодня.

Легкими шагами молодой человѣкъ вышелъ изъ комнаты и запѣлъ арію изъ Фигаро, спускаясь съ лѣстницы. Кенелмъ смотрѣлъ изъ окна какъ онъ съ беззаботною граціей вспрыгнулъ въ сѣдло и быстро поскакалъ по улицѣ: по наружвости и манерамъ это былъ совершенный образецъ молодаго человѣка хорошаго происхожденія и благовоспитаннаго.

— Венеціанцы, пробормоталъ Кенелмъ, — обезглавили Марино Фаліеро за возмущеніе противъ своего класса благородныхъ. Венеціанцы любили свои учрежденія и довѣряли имъ. Есть ли такая любовь и такая вѣра у Англичанъ?

Пока онъ говоритъ такъ съ самимъ собою онъ услышалъ хриплый пискъ; человѣкъ показывающій маріонетки поставилъ предъ его окномъ сцену, съ которой Паншъ (Петрушка) осмѣивалъ законы и житейскую мораль, убивалъ блюстителя порядка и вызывалъ на бой чорта.

ГЛАВА X.

Кенелмъ пересталъ смотрѣть на Панша и его друга собаку когда вошедшій слуга сказалъ:

— Какой-то господинъ изъ деревни желаетъ васъ видѣть; онъ не хотѣлъ сказать своего имени.

Думая что это можетъ-быть посланный отъ отца, Кенелмъ велѣлъ пригласить незнакомца. Черезъ минуту въ комнату вошелъ человѣкъ красивой наружности и сильнаго сложенія, въ которомъ Кенелмъ съ удивленіемъ узналъ Тома Боульза. Человѣкъ не наблюдательный съ трудомъ могъ бы узнать его; въ немъ не осталось ничего что напоминало бы мрачнаго буяна или деревенскаго кузнеца; выраженіе лица было кроткое и умное, скорѣе застѣнчивое чѣмъ смѣлое; грубая сила формъ перестала быть неуклюжею; онъ былъ одѣтъ въ простое платье джентльмена; весь онъ, употребляя выразительный идіомъ, удивительно какъ выцвѣлъ.

— Боюсь, не слишкомъ ли большую даю себѣ свободу, сказалъ Томъ нервно повертывая въ рукахъ шляпу.

— Я сталъ бы еще большимъ другомъ свободы чѣмъ теперь еслибъ она всегда являлась въ такой формѣ, сказалъ Кенелмъ впадая въ свой мрачный тонъ. Потомъ вдругъ уступая болѣе теплому порывы своей природы схватилъ своего бывшаго противника за руку и воскликнулъ: — Любезный Томъ, добро пожаловать. Я такъ радъ васъ видѣть. Садитесь, другъ мой; садитесь и будьте какъ дома.

— Я не зналъ до послѣдняго времени что вы вернулись въ Англію, потому что вы обѣщали возвратясь увидѣться со мною или дать мнѣ знать.

Въ послѣднихъ словахъ слышенъ былъ упрекъ.

— Я виноватъ, простите меня, сказалъ Кенелмъ съ раскаяніемъ. — Но какимъ образомъ вы нашли меня? Вы вѣроятно даже не знали моего имени. Это впрочемъ не трудно было узнать. Но кто далъ вамъ адресъ моей квартиры?

— Миссъ Траверсъ; она-то и сказала чтобы я зашелъ къ вамъ. А такъ какъ вы не послали за мной, то мнѣ быть-можетъ не слѣдовало бы являться безъ приглашенія.

— Но, другъ мой Томъ, мнѣ никогда и во снѣ не снилось чтобы вы были въ Лондонѣ. Человѣка о которомъ думаютъ что онъ за сто миль никто не пригласитъ сдѣлать утренній визитъ. Вѣдь вы продолжаете жить у дяди? Не зачѣмъ спрашивать хорошо ли идутъ ваши дѣла. Вы съ ногъ до головы смотрите человѣкомъ благоденствующимъ.

— Да, сказалъ Томъ, — благодарю васъ, сэръ, дѣла мои идутъ успѣшно, и къ Рождеству дядя хочетъ передать мнѣ все свое дѣло.

Пока Томъ говорилъ это Кенелмъ позвалъ слугу и велѣлъ подать завтракъ какой можетъ найтись у холостаго человѣка живущаго въ наемной квартирѣ.

— Но что привело васъ въ Лондонъ, Томъ?

— Миссъ Траверсъ писала мнѣ объ одномъ маленькомъ дѣлѣ которое она была такъ добра устроила для меня, и сказала что вы желаете знать о немъ; подумавъ нѣсколько дней, я рѣшилъ пріѣхать сюда. По правдѣ сказать, — прибавилъ Томъ съ чувствомъ, — мнѣ хотѣлось еще разъ взглянуть на васъ.

— Вы говорите загадками. О какомъ вашемъ дѣлѣ могла думать миссъ Траверсъ что я хочу знать?

Томъ покраснѣлъ и казалось былъ въ большомъ затрудненіи. По счастію вошелъ слута и принесъ завтракъ, что дало ему время оправиться. Кенелмъ положилъ ему добрый кусокъ пирога съ голубями, налилъ вина и не возобновлялъ разговора пока не убѣдился что гость его можетъ опять говорить. Тогда онъ сказалъ положивъ руку на плечо Тома:

— Я думалъ о томъ что такое я говорилъ съ миссъ Траверсъ. Мнѣ хотѣлось знать новый адресъ Уылла Сомерса; она обѣщала написать его благодѣтелю прося позволенія сообщить его. Вы этотъ благодѣтель?

— Не называйте меня благодѣтелемъ. Если позволите я разкажу какъ это случилось. Видите ли, я продалъ свою землю въ Гревлеѣ новому сквайру, и когда матушка пріѣхала ко мнѣ въ Лоскомбъ она разказала какъ много терпѣла бѣдная Джесси отъ докучливости капитана Ставерса, который кажется думалъ что въ его покупку кромѣ лѣса входила и молодая женщина. Я отчасти боялся что она подала поводъ къ этимъ преслѣдованіямъ, потому что вы знаете она можетъ такъ взглянуть своими кроткими глазами что умный человѣкъ сдѣлается дуракомъ.

— Но я думаю что выйдя замужъ она разсталась съ этими взглядами.

— Я тоже убѣжденъ въ этомъ. Я знаю навѣрно что она не поощряла капитана Ставерса, потому что самъ тайкомъ пришелъ въ Гревлей и помѣстился у одного изъ поселянъ который былъ мнѣ обязанъ. Однажды я подстерегъ какъ капитанъ высматривалъ сквозь изгородь что отдѣляетъ Гольмвудъ отъ церковной земли; помните вы Гольмвудъ?

— Не могу сказать.

— Тропинка отъ деревни къ дому сквайра Траверса пролегаетъ чрезъ лѣсъ, въ нѣсколькихъ сотняхъ шаговъ позади сада Уылла Сомерса. Капитанъ вдругъ отошелъ отъ плетня и скрылся между деревьями. Потомъ я увидѣлъ какъ Джесси вышла изъ сада съ корзинкой въ рукѣ и поспѣшно пошла по направленію къ лѣсу. Тогда, сэръ, мое сердце упало. Я былъ увѣренъ что она идетъ на свиданіе съ капитаномъ. Я пошелъ тайкомъ вдоль изгороди и очутился въ лѣсу въ то же время какъ Джесси дошла туда другою дорогой. Капитанъ вышелъ изъ-за кустовъ съ другой стороны тропинки и остановился предъ Джесси. Тогда я увидѣлъ что былъ несправедливъ къ ней. Она не думала встрѣтить его, потому что тотчасъ же повернулась и побѣжала домой; но онъ догналъ ее и схватилъ за руку. Я не могъ слышать что онъ говорилъ, но я слышалъ ея голосъ, въ которомъ былъ и испугъ и досада. Вдругъ онъ обнялъ ее за талію; она вскрикнула; я выскочилъ изъ засады….

— И поколотили капитана?

— Нѣтъ, сказалъ Томъ; — я далъ себѣ слово никогда не быть жестокимъ если смогу. Я взялъ его одной рукой за воротникъ, другой за поясъ и тихонько оттолкнулъ его въ кусты, совершенно тихо. Онъ скоро вскочилъ на ноги потому что онъ ловкій маленькій человѣчекъ, и началъ браниться. Но я сохранилъ хладнокровіе и сказалъ ему вѣжливо: «Маленькій джентльменъ, брань на вороту не виснетъ; если же вы когда-нибудь еще дотронетесь до мистрисъ Сомерсъ, я стащу васъ въ ея садъ, посажу васъ въ прудъ гдѣ полощутся утки и созову всю деревню смотрѣть какъ вы будете вылѣзать оттуда; я сдѣлаю это теперь же если вы не уйдете. Можетъ-быть вы слышали мое имя — я Томъ Боульзъ.» При этомъ лицо его, которое было очень красно, вдругъ поблѣднѣло, и проворчавъ что-то чего я не разслышалъ онъ ушелъ. Джесси, — я хочу сказать мистрисъ Сомерсъ — сначала испугалась меня такъ же какъ капитана; и когда я предложилъ проводить ее къ миссъ Траверсъ, куда она несла заказанную корзинку, она отказалась и вернулась домой. Это огорчило меня и я въ тотъ же вечеръ возвратился къ дядѣ. И лишь черезъ нѣсколько мѣсяцевъ я услышалъ что капитанъ изъ злобы открылъ другую лавку напротивъ, что бѣдный Уыллъ заболѣлъ; у жены его въ это время былъ ребенокъ; по слухамъ, они раззорились и лавка ихъ могла быть продана. Услыхавши все это я подумалъ что мой грубый языкъ такъ разсердилъ капитана и былъ причиной его ненависти и что мой долгъ поправить дѣла бѣднаго Уылла и его жены. Я не зналъ какъ взяться за это и пошелъ посовѣтоваться къ миссъ Траверсъ. Если когда-нибудь было доброе сердце въ груди дѣвушки, такъ это у ней.

— Я думаю что вы правы; что же сказала миссъ Траверсъ?

— Я почти не знаю что она сказала, но она заставила меня подумать, и мнѣ пришло въ голову что для Джесси — мистрисъ Соммерсъ — было бы лучше находиться подальше отъ капитана, и для Уылла было бы лучше въ менѣе уедипеаномъ мѣстѣ. По счастію я встрѣтилъ въ газетахъ объявленіе о продажѣ за умѣренную цѣну галантерейной лавки съ библіотекою въ Мольсвикѣ, по ту сторону Лондона. Я поспѣшилъ туда. Лавка показалась мнѣ годною для нихъ, дѣло не слишкомъ труднымъ. Затѣмъ я отправился къ миссъ Траверсъ, захвативъ съ собой деньги вырученныя отъ продажи старой кузницы и усадьбы, которыя лежали у меня безъ всякаго употребленія. Словомъ, чтобы сократить этотъ длинный разказъ, я скажу вамъ только что лавка куплена и что Уыллъ и жена его теперь въ Мольсвикѣ, трудолюбивые и счастливые, надѣюсь что такъ.

Голосъ Тома задрожалъ при послѣднихъ словахъ, онъ быстро отвернулся и провелъ рукой по глазамъ.

Кенелмъ былъ глубоко тронутъ.

— И они не знаютъ что вы сдѣлали для нихъ?

— Конечно нѣтъ. Не думаю чтобы Уыллъ захотѣлъ быть обязанъ мнѣ. О, онъ малый съ характеромъ, и Джесси — мистрисъ Сомерсъ — была бы огорчена и обижена еслибъ узнала что это сдѣлано мною. Миссъ Траверсъ все это уладила. Деньги даны имъ займообразно, съ тѣмъ что они будутъ выплачивать ихъ по частямъ. И они уже прислали миссъ Траверсъ порядочную сумму, потому я и знаю что дѣла ихъ идутъ хорошо.

— Они думаютъ что деньги эти принадлежатъ миссъ Траверсъ?

— Нѣтъ; миссъ Траверсъ изъявила желаніе участвовать въ этомъ, но я просилъ ее не вмѣшиваться. Мнѣ пріятно было думать что я сдѣлалъ это одинъ. Миссъ Траверсъ поняла меня и не стала настаивать. Они можетъ-быть думаютъ что деньги даны имъ сквайромъ Траверсомъ (хотя сквайръ былъ бы очень недоволенъ еслибъ это мнѣніе распространилось и побудило другихъ обращаться къ нему за помощью) или какимъ-нибудь другимъ джентльменомъ принимающимъ въ нихъ участіе.

— Я всегда говорилъ что вы славный малый, Томъ. Но вы даже лучше чѣмъ я думалъ объ васъ.

— Если во мнѣ есть что хорошее, сэръ, я обязанъ этимъ вамъ. Вспомните какимъ пьяницей и буйнымъ животнымъ я былъ когда въ первый разъ встрѣтилъ васъ. Но прогулки съ вами, разговоры вашего знакомаго, и длинное письмо безъ подписи которое вы прислали мнѣ изъ-за границы переродили меня.

— Вы вѣрно много читали съ тѣхъ поръ какъ мы разстались?

— Да; я членъ библіотеки и учебнаго общества нашихъ молодыхъ людей. И когда я вечеромъ берусь за книгу, въ особенности если это интересная повѣсть, мнѣ не нужно никакого общества.

— Вы не встрѣтили другой дѣвушки которую могли бы полюбить и жениться на ней?

— О, сэръ, отвѣчалъ Томъ, — кто любилъ такъ безумно какъ я любилъ Джесси и только-что пришелъ въ себя, тотъ можетъ ли залѣчить свое сердце такъ же легко какъ сломанную ногу? Я не говорю что никогда не полюблю опять и не женюсь на другой женщинѣ. Я желалъ бы чтобъ это случилось. Но я знаю что буду побить Джесси до послѣдняго дня моей жизни; но не грѣховно, нѣтъ, не грѣховно. Я не желалъ бы оскорбить ее даже мыслью.

Затѣмъ послѣдовало долгое молчаніе.

Наконецъ Кенелмъ сказалъ: — Вы обѣщали мнѣ принять участіе въ дѣвочкѣ съ цвѣточнымъ мячикомъ. Что сталось съ ней?

— Она совершенно счастлива, сэръ. Моя тетка очень полюбила ее, и матушка тоже. Она часто приходитъ къ намъ по вечерамъ съ работой. Это живая, умная дѣвочка, и съ такими хорошими мыслями. По воскресеньямъ, если погода хорошая, мы отправляемся всѣ вмѣстѣ въ поля.

— Она была для васъ утѣшеніемъ, Томъ?

— О, да.

— И любитъ васъ?

— Я увѣренъ что любитъ. Она чувствительное доброе дитя.

— Она будетъ скоро женщиной, Томъ, и можетъ-быть полюбитъ васъ какъ женщина.

Томъ глянулъ съ негодованіямъ и съ насмѣшкой при этомъ предположеніи и поспѣшилъ перенесть разговоръ на предметъ болѣе близкій его сердцу:

— Миссъ Траверсъ сказала мнѣ что вамъ пріятно будетъ побывать у Уылла Сомерса и его жены. Поѣдете вы къ нимъ? Мольсвикъ, какъ вамъ извѣстно, недалеко отъ Лондона.

— Да, я побываю у нихъ.

— Надѣюсь что вы найдете ихъ счастливыми и можетъ-быть будете такъ добры увѣдомите, меня объ этомъ. И…. и… Желалъ бы я знать похожъ ли ребенокъ Джесси на нее. У нея мальчикъ. Не знаю почему, но мнѣ жаль что не дѣвочка.

— Я опишу вамъ всѣ подробности. Впрочемъ почему бы вамъ не поѣхать со мной?

— Нѣтъ, сэръ, теперь я думаю что еще не способенъ на это. Я былъ очень огорченъ когда увидалъ въ Гревелеѣ ея милое лицо и замѣтилъ что она все еще боится меня. Это было мнѣ очень больно.

— Она должна узнать что вы сдѣлали для нихъ, и узнаетъ.

— Ни подъ какимъ видомъ, сэръ! Обѣщайте мнѣ что не скажете ей. Я былъ бы несчастливъ еслибъ унизилъ ихъ такимъ образомъ.

— Я васъ понимаю, но теперь не могу дать вамъ никакого положительнаго обѣщанія. Между тѣмъ, если вы намѣрены пожить въ городѣ, остановитесь здѣсь. У моей хозяйки найдется комната для васъ.

— Благодарю васъ отъ души, сэръ, но я уѣзжаю домой съ вечернимъ поѣздомъ. И какъ уже поздно! Я долженъ проститься съ вами. Мнѣ еще нужно исполнить нѣсколько порученій тетки и купить новую куклу для Сюзи.

— Это дѣвочка съ цвѣточнымъ мячикомъ?

— Да. Я пойду. Я такъ счастливъ что свидѣлся съ вами и что вы приняли меня съ такою добротой какъ будто я вамъ равный.

— О, Томъ, желалъ бы я сравниться съ вами, даже быть хоть въ половину такимъ благороднымъ какимъ сотворилъ васъ Богъ.

Томъ засмѣялся недовѣрчиво и ушелъ.

— Однако любовь, эта зловредная страсть, имѣетъ и хорошую сторону, сказалъ самъ себѣ Кенелмъ. — Если она едва не превратила этого честнаго малаго въ дикое животное, даже хуже чѣмъ въ дикое животное, въ убійцу достойнаго висѣлицы, то съ другой стороны, какую благородную, деликатную, рыцарскую натуру джентльмена развила она изъ бурныхъ элементовъ этой натуры. Да, я съѣзжу посмотрѣть на эту новобрачную чету. Я почти увѣренъ что они уже рычатъ и щетинятся другъ на друга какъ кошка съ собакой. Мольсвикъ можетъ служить цѣлью для прогулки.

КНИГА ПЯТАЯ.

ГЛАВА I.

Два дня спустя послѣ свиданія описаннаго въ послѣдней главѣ предыдущей книги, Траверсъ, заѣхавъ къ Кенелму, узналъ отъ его слуги что мистеръ Чиллингли уѣхалъ изъ Лондона одинъ и не оставилъ никакихъ распоряженій насчетъ пересылки писемъ. Слуга не зналъ куда онъ уѣхалъ и когда возвратится.

Траверсъ случайно повторилъ эту новость Сесиліи, и Сесилія была нѣсколько обижена тѣмъ что Кенелмъ не написалъ ей ни строчки о посѣщеніи Тома. Она однако угадала что онъ пошелъ повидаться съ Сомерсомъ и думала что онъ возвратится въ Лондонъ черезъ день или два. Но прошло нѣсколько недѣль и сезонъ близился къ концу, а она не только не видала Кенелма, во и не слыхала о немъ никакихъ извѣстій. Кенелмъ Чиллингли исчезъ изъ лондонскаго свѣта. Онъ написалъ лишь нѣсколько строкъ своему слугѣ, приказывая ему пріѣхать немедленно въ Эксмондгамъ и ждать его тамъ и прислалъ чекъ чтобы заплатить по счетамъ.

Мы должны послѣдовать за страннымъ существомъ который сдѣлался героемъ этого разказа. Онъ ушелъ изъ своей квартиры на разсвѣтѣ, задолго до того часа когда вставалъ его слуга, ушелъ захвативъ съ собой дорожную сумку и небольшой чемоданъ наполненный добавочнымъ носильнымъ платьемъ не помѣстившимся въ сумкѣ, но которое онъ считалъ нужнымъ, и нѣкоторыми изъ его любимыхъ книгъ. Доѣхавъ въ извощичьей каретѣ до Воксгольской станціи, онъ сдалъ тамъ чемоданъ адресовавъ его въ Мольсвикъ, закинулъ сумку за плечи и пошелъ медленнымъ шагомъ по соннымъ предмѣстьямъ, и наконецъ вздохнулъ свободнѣе увидавъ по обѣ стороны дороги первые слѣды полевой растительности. Но не раньше какъ оставивъ далеко за собой крыши и деревья красиваго Ричмонда началъ онъ чувствовать себя въ безопасности отъ тревожнаго вліянія столицы. Узнавъ въ небольшой гостиницѣ куда онъ зашелъ позавтракать что до мѣста его назначенія можно дойти по тропинкѣ пролегающей по полямъ и въ виду рѣки, онъ свернулъ съ большой дороги, прошелъ по красивѣйшему округу одного изъ самыхъ красивыхъ англійскихъ графствъ и около полудня достигъ Мольсвика.

ГЛАВА II.

На главной улицѣ красиваго городка легко можно было найти имя Сомерса, написанное большими золотыми буквами надъ дверью очень приличной лавки. Лавка выходила на улицу двумя зеркальными окнами, изъ коихъ одно было со вкусомъ убрано различными письменными принадлежностями, образцами дамскихъ работъ и т. п., другое, съ неменьшимъ вкусомъ, разнообразными плетеными вещами.

Кенелмъ вошелъ въ дверь и увидалъ за прилавкомъ красивую попрежнему, но съ болѣе степеннымъ выраженіемъ лица и съ пополнѣвшимъ станомъ, свою старую пріятельницу Джесси. Предъ ней стояли два или три покупателя, между которыми она раздѣляла свое вниманіе, и красивая молодая дама сѣвшая на стулѣ и сказавшая голосомъ нѣсколько громкимъ, но веселымъ и пріятнымъ:

— Не безпокойтесь обо мнѣ, мистрисъ Сомерсъ, я могу подождать.

Джесси бросила взглядъ на вошедшаго, но слишкомъ быстрый чтобъ узнать его, а онъ поспѣшилъ отвернуться и началъ разглядывать корзины.

Минуты черезъ двѣ покупатели были удовлетворены и вышли и снова послышался голосъ молодой дамы:

— Теперь, мистрисъ Сомерсъ, покажите мнѣ ваши игрушки и книги съ картинками. Я дѣлаю сегодня дѣтскій праздникъ и хочу чтобы мои маленькіе гости были у меня такъ счастливы какъ только возможно.

— Этотъ голосъ я слышалъ гдѣ-то на этой планетѣ или раньше чѣмъ моя монада донеслась до нея, сказалъ себѣ Кенелмъ.

Джесси начала быстро выкладывать свои игрушки и картинки и сказала обращаясь къ нему:

— Мнѣ жаль, сэръ, что вамъ приходится ждать. Если вамъ нужны корзины, я могу позвать мужа.

— Позовите, отвѣчалъ Кенелмъ.

— Уыльямъ! крикнула мистрисъ Сомерсъ, и послѣ промежутка достаточнаго для того чтобы надѣть сюртукъ, Уыльямъ Сомерсъ вышелъ изъ боковой комнаты.

Въ лицѣ его не было уже прежнихъ слѣдовъ страданія и болѣзни, но оно было все еще нѣсколько блѣдно и сохранило свое умное выраженіе.

— Какъ вы усовершенствовались въ своемъ искусствѣ, сказалъ Кенелмъ искреннимъ тономъ.

Уыльямъ вздрогнулъ и узналъ его сразу. Онъ бросился къ нему, схватилъ его протянутую руку и воскликнулъ голосомъ въ которомъ слышались слезы и смѣхъ:

— Джесси, Джесси, вѣдь это онъ! Тотъ за кого мы молимся каждый вечеръ. Да благословитъ васъ Богъ! Да благословитъ васъ Богъ и да наградитъ Онъ васъ такимъ же счастіемъ какое помогъ вамъ дать мнѣ.

Джесси подбѣжала къ мужу прежде чѣмъ эта маленькая рѣчь была окончена и прибавила голосомъ болѣе тихимъ, но дрожавшимъ отъ глубокаго чувства:

— И мнѣ тоже!

— Съ вашего позволенія, Уыллъ, сказалъ Кенелмъ, и напечатлѣлъ на бѣломъ лбу Джесси поцѣлуй который не могъ бы быть ласковѣе и холоднѣе еслибы былъ поцѣлуемъ ея дѣда.

Между тѣмъ дама тихо встала и подойдя къ Кенелму взглянула ему пристально въ лицо.

— У васъ есть здѣсь еще другъ, сэръ, который имѣетъ также причину благодарить васъ.

— Вашъ голосъ показался мнѣ знакомымъ, сказалъ Кенелмъ съ изумленіемъ, — но извините, я никакъ не могу припомнить ваше лицо. Гдѣ мы встрѣчались?

— Дайте мнѣ руку когда мы пойдемъ отсюда и я напомню вамъ кто я. Но нѣтъ; я не хочу торопить васъ. Я зайду за вами черезъ полчаса. Между тѣмъ, мистеръ Сомерсъ, вы завернете вещи которыя я отобрала. Я захвачу ихъ на обратномъ пути изъ дома священника, гдѣ я оставила экипажъ.

И поклонившись съ улыбкой Кенелму, она вышла, оставивъ его въ недоумѣніи.

— Кто эта дама, Уыллъ?

— Нѣкто мистрисъ Брефильдъ. Она здѣсь новопріѣзжая.

— Да, прибавила Джесси улыбаясь, — она вышла замужъ только шесть мѣсяцевъ тому назадъ.

— Но какъ было ея имя до замужества?

— Право не знаю, сэръ. Вѣдь мы живемъ здѣсь только три мѣсяца. Она очень добра съ нами и отличная покупательница. Ее здѣсь всѣ любятъ. Мистеръ Брефильдъ негоціантъ и очень богатый. Они занимаютъ лучшій домъ въ городѣ и живутъ очень открыто.

— Все это ничего не объяснило мнѣ, сказалъ Кенелмъ. — Впрочемъ разспросы рѣдко приводятъ къ цѣли.

— Какъ вы отыскали насъ, сэръ? спросила Джесси. — А, понимаю, прибавила она съ лукавою улыбкой. — Вы видѣлись съ миссъ Траверсъ и она сказала вамъ.

— Вы правы. Она первая сообщила мнѣ о вашемъ переселеніи и мнѣ пришло въ голову повидаться съ вами и представиться младенцу. Мальчикъ, какъ мнѣ говорили. Похожъ на васъ, Уыллъ?

— Нѣтъ, сэръ, портретъ Джесси.

— Пустяки, Уыллъ, весь въ тебя, даже ручки.

— А ваша матушка, Уыллъ? Какъ оставили вы ее?

— Богъ съ вами, сэръ! воскликнула Джесси съ упрекомъ. — Неужели вы думаете что у насъ хватило бы духа покинуть матушку, такую одинокую и хворую? Она ходитъ за ребенкомъ когда я бываю въ лавкѣ.

Кенелмъ послѣдовалъ за молодою четой въ боковую комнату, гдѣ нашелъ старую мистрисъ Сомерсъ читавшую Библію и качавшую колыбель въ которой спалъ безмятежнымъ сномъ младенецъ.

— Уыллъ, сказалъ Кенелмъ наклоняявъ свое смуглое лицо надъ колыбелью, — я скажу вамъ прекрасную мысль одного иностраннаго поэта:^[6]

Счастливъ ребенокъ! — и въ люлькѣ просторно ему; но дай время

Сдѣлаться мужемъ — и тѣсенъ покажется міръ.

— Я думаю что это несправедливо, сэръ, сказалъ Уыллъ простодушно. — Счастливая семья есть міръ достаточно обширный для всякаго человѣка.

На глазахъ Джесси выступили слезы. Она наклонилась и поцѣловала — не младенца, но колыбель.

— Это созданіе Уылла, сказала она и прибавила краснѣя: — я говорю о колыбели, сэръ.

Въ разговорѣ съ Уылломъ и его старою матерью (Джесси была скоро отозвана въ лавку) время летѣло такъ быстро что Кенелмъ не замѣтилъ какъ прошелъ получасовой срокъ и удивился когда Джесси, заглянувъ въ дверь, сказала:

— Мистрисъ Брефильдъ ждетъ васъ.

— Прощайте, Уыллъ. Я еще навѣщу васъ. Матушка поручила мнѣ пріобрѣсти поболѣе образцовъ вашего искусства.

ГЛАВА III.

Предъ дверью лавки стоялъ нарядный фаэтонъ съ кучеромъ въ нарядной ливреѣ.

— Теперь, мистеръ Чиллингли, сказала мистрисъ Брефилдъ, — пришла мнѣ очередь бѣжать съ вами. Садитесь!

— Какъ, пробормоталъ Кенелмъ взглянувъ на нее большими удивленными глазами. — Возможно ли?

— Совершенно возможно; садитесь. Кучеръ, домой! Да, мистеръ Чиллингли, вы встрѣчаете опять негодное созданіе которое вы когда-то грозились побить; это было бы ему полезно. Я должна бы стыдиться напоминать вамъ о себѣ, а мнѣ ничего не стыдно. Я горжусь возможностью показать вамъ что я сдѣлалась степенною, респектабельною женщиной, и хорошею женой, какъ говоритъ мой мужъ.

— Вы замужемъ только шесть мѣсяцевъ, какъ я слышалъ, сказалъ Кенелмъ сухо. — Надѣюсь что вашъ мужъ скажетъ то же самое черезъ шесть лѣтъ.

— Онъ скажетъ то же самое черезъ шестьдесятъ лѣтъ если мы проживемъ такъ долго.

— Сколько лѣтъ вашему мужу?

— Тридцать восемь.

— Человѣкъ которому не достаетъ только двухъ лѣтъ до ста долженъ знать что для него хорошо и что дурно; но въ большинствѣ случаевъ у такого человѣка остается очень мало ума чтобы судить объ этомъ.

— Не насмѣхайтесь, сэръ, и не говорите презрительно о бракѣ когда вы только-что оставили самую счастливую молодую чету, и притомъ — мистрисъ Сомерсъ разказала мнѣ все о своемъ бракѣ — обязанную своимъ счастіемъ вамъ.

— Обязанную своимъ счастіемъ мнѣ? Нисколько. Я помогъ имъ вступить въ бракъ, а они, вопреки браку, постарались быть счастливыми.

— А сами вы все еще не женаты?

— Славу Богу, нѣтъ.

— И счастливы?

— Нѣтъ. Я не могу сдѣлать себя счастливымъ; мое Я ничѣмъ не довольное животное.

— Такъ почему же вы говорите «слава Богу»?

— Потому что утѣшительно думать что я не дѣлаю другое существо несчастнымъ.

— Вы думаете что любя жену которая бы васъ любила вы бы дѣлали ее несчастною?

— Право не знаю; но я не видалъ ни одной женщины которую могъ бы любить какъ жену. Не будемъ простирать наши изслѣдованія далѣе. Что сталось съ бѣлою лошадкой которой такъ досталось тогда?

— Благодарю васъ, она была жива и невредима когда я слышала о ней въ послѣдній разъ.

— А дядюшка который навязалъ бы меня вамъ еслибы вы не воспротивились такъ храбро?

— Онъ живетъ все тамъ же гдѣ жилъ и женился на своей экономкѣ. Онъ совѣстился сдѣлать это пока я не вышла замужъ и не избавила его отъ своего присутстія.

И мистрисъ Брефильдъ, говоря необыкновенно быстро, какъ часто говорятъ женщины когда стараются скрыть волненіе, разказала Кенелму какъ несчастна она была въ продолженіи многихъ недѣль послѣ того какъ нашла убѣжище у тетки, какъ ее мучило раскаяніе и чувство униженія при мысли о своей глупости и ужасномъ воспоминаніи о мистерѣ Комптонѣ, какъ она объявила себѣ что никогда не выйдетъ замужъ, никогда! какъ мистеръ Брефильдъ пріѣхалъ погостить къ сосѣдямъ и увидалъ ее въ церкви, какъ онъ старался познакомиться съ ней и какъ онъ сначала даже не нравился ей, хотя онъ былъ очень добръ и внимателенъ; какъ онъ наконецъ сдѣлалъ предложеніе, и когда она откровенно разказала ему о своемъ увлеченіи и побѣгѣ, какъ великодушно благодарилъ онъ ее, говоря что ея признаніе внушило ему такое же сильное уваженіе къ ней какъ сильна была его любовь.

— И съ этой минуты, закончила мистрисъ Брефильдъ, — я предалась ему всѣмъ сердцемъ. Теперь вы знаете все, и вотъ мы пріѣхали.

Фаэтонъ прокатился чрезвычайно быстро по широкому мощеному подъѣзду, окаймлевному рѣдкими вѣчно зелеными растеніями, и остановился предъ красивымъ домомъ съ портикомъ предъ фасадомъ и съ длинною оранжереей на сторонѣ сада, предъ однимъ изъ тѣхъ домовъ которые принадлежатъ «джентльменамъ Сити», и часто отличаются большими удобствами и роскошью чѣмъ многія родовыя палаты.

Мистрисъ Брефильдъ съ видимою гордостью ввела Кенелма въ красивую швейцарскую вымощенную мальверискою черепицей, и потомъ въ гостиную отдѣланную съ большимъ вкусомъ и выходившую въ садъ.

— Гдѣ же мистеръ Брефильдъ? спросилъ Кенелмъ.

— О, онъ въ своей конторѣ, но онъ будетъ дома еще задолго до обѣда. Вы конечно обѣдаете съ нами.

— Вы очень гостепріимны, но….

— Безъ всякихъ но; я не принимаю никакихъ извиненій. Не бойтесь что вамъ подадутъ только бараньи котлеты и рисовый пуддингъ. Къ тому же у меня сегодня дѣтскій праздникъ съ двухъ часовъ и всевозможныя удовольствія. Я увѣрена что вы любите дѣтей.

— Я скорѣе думаю что нѣтъ. Впрочемъ я никогда ясно не опредѣлялъ моихъ чувствъ въ этомъ отношеніи.

— Въ такомъ случаѣ вы будете имѣть полную возможность опредѣлить ихъ сегодня. Да, и я обѣщаю показать вамъ прелестнѣйшее лицо какое только можете себѣ представить воображая свою будущую жену.

— Моя будущая жена надѣюсь еще не родилась, сказалъ Кенелмъ усталымъ тономъ и стараясь подавить зѣвоту. — Но какъ бы то ни было, я останусь до двухъ часовъ, потому что два часа, надѣюсь, означаютъ завтракъ.

Мистрисъ Брефильдъ засмѣялась. — Вы сохранили свой аппетитъ.

— Большинство холостяковъ сохраняютъ его если только не влюбляются и не становятся двоедушными.

Мистрисъ Брефильдъ не удостоила засмѣяться при этой неудачной попыткѣ сказать каламбуръ, и отвернувшись сняла шляпку и перчатки и слегка провела руками лбу, какъ бы откидывая назадъ нѣсколько спустившихся прядей своихъ помятыхъ локоновъ. Въ женскомъ платьѣ она была не такъ хороша какъ въ мужскомъ и казалась старше. Во всѣхъ же другихъ отношеніяхъ она очень измѣнилась къ лучшему. Ея откровенные свѣтлые глаза смотрѣли спокойнѣе и сознательнѣе, ея полуоткрытыя губы приняли выраженіе болѣе мягкое. Кенелмъ глядѣлъ на нее съ удовольствіемъ, и когда она, отвернувшись отъ зеркала, встрѣтила его взглядъ, на ея нѣжныхъ щекахъ вспыхнулъ румянецъ и глаза ея увлажились. Она подошла къ нему, взяла его руку въ обѣ свои и горячо пожала ее.

— О, мистеръ Чиллингли, сказала она порывистымъ, дрожащимъ голосомъ, — посмотрите вокругъ, посмотрите на этотъ счастливый, спокойный домъ, на жизнь не омраченную ни малѣйшею заботой, съ мужемъ котораго я такъ люблю и уважаю, на все что составляетъ теперь мнѣ счастіе и чего я была бы лишена еслибы не встрѣтила васъ и была бы наказана какъ того заслуживала! Какъ часто думала я о вашихъ словахъ что вы будете гордиться моею дружбой когда мы встрѣтимся опять! Какъ ободряли они меня во дни моего уничиженія и раскаянія!

Голосъ ея былъ подавленъ сдержанными рыданіями.

Она выпустила его руку, и прежде чѣмъ онъ могъ отвѣтить вышла чрезъ отворенную дверь въ садъ.

ГЛАВА IV.

Дѣти пришли, человѣкъ тридцать, прелестныя какъ всѣ англійскія дѣти, въ восторгѣ отъ свѣжаго лѣтняго дня, отъ полнаго цвѣтами сада и отъ угощенія приготовленнаго для нихъ на дерновой лужайкѣ подъ холстиннымъ навѣсомъ протянутымъ между каштанами.

Кенелмъ конечно сдѣлалъ честь банкету и всѣми силами старался поддержать общую веселость; когда онъ говорилъ дѣти жадно слушали его, и весело смѣялись когда онъ кончалъ.

— Здѣсь еще нѣтъ прелестнаго лица которое я обѣщала показать вамъ, шепнула мистрисъ Брефильдъ. — Я получила записку отъ молодой особы съ увѣдомленіемъ что мистрисъ Камеронъ не совсѣмъ здорова сегодня, но надѣется быть въ состояніи придти позднѣе.

— Скажите пожалуста, кто такая мистрисъ Камеронъ?

— Ахъ я забыла что вы здѣсь чужой; мистрисъ Камеронъ тетка у которой живетъ Лили. Не правда ли какое хорошенькое имя Лили?

— Очень; напоминаетъ лиліи которыя не прядутъ, съ бѣлою головкой на тоненькой ножкѣ.

— Если такъ, то имя не подходитъ къ моей Лили, какъ вы сами увидите.

Дѣти окончили свой завтракъ и отправились танцовать, подъ звуки скрипки стараго дѣдушки одного изъ нихъ, на площадку выровненную для крикета. Мистрисъ Брефильдъ занялась устройствомъ танцевъ, а Кенелмъ воспользовался случаемъ скрыться отъ юной двѣнадцатилѣтней нимфы которая сидѣла съ нимъ рядомъ за столомъ и возымѣла къ нему такую симпатію что онъ опасался какъ бы она не дала себѣ клятвы не покидать его ни на минуту въ этотъ день. Онъ ушелъ незамѣченный.

Бываютъ минуты когда веселье другихъ только раздражаетъ насъ, въ особенности веселье рѣзвыхъ дѣтей, такъ не гармонирующее съ нашимъ расположеніемъ къ покою. Пробравшись сквозь густой кустарникъ, въ которомъ сирень уже отцвѣла, но ракитникъ еще удержалъ мѣстами свои золотыя кисти, Кенелмъ вошелъ въ бесѣдку гдѣ принужденъ былъ остановиться. Это былъ кругъ обнесенный легкимъ трельяжемъ искусно скрытымъ вьющимися розами съ густою зеленью и со множествомъ цвѣтовъ. Въ центрѣ былъ небольшой фонтанъ, съ тихимъ, серебристымъ журчаньемъ. На заднемъ планѣ, ограничивая видъ, высились вершины величественныхъ деревьевъ, облитыя солнечнымъ свѣтомъ, но скрывавшія весь дальнѣйшій горизонтъ. Не такъ ли въ нашей жизни сильныя страсти — любовь, честолюбіе, стремленіе ко власти, къ богатству, къ славѣ, къ знанію — образуютъ гордый фонъ для мимолетныхъ цвѣтовъ нашей юности, отвлекаютъ нашъ взглядъ отъ ихъ улыбающейся свѣжести, прельщаютъ насъ своимъ роскошнымъ освѣщеніемъ и вмѣстѣ съ тѣмъ скрываютъ отъ насъ даль и ширь пространства находящагося за ними?

Кенелмъ легъ на травѣ близь фонтана. Вдали слышался крикъ и смѣхъ игравшихъ или танцовавшихъ дѣтей. Издали радость ихъ не раздражала его, онъ самъ не зналъ почему, и задавъ себѣ этотъ вопросъ, впалъ въ мечтательную задумчивость.

— Поэтъ, размышлялъ онъ, — сказалъ намъ что «даль чаруетъ зрѣніе», и сравнилъ съ прелестью дали иллюзію надежды. Но поэтъ самъ съузилъ смыслъ своего сравненія. Даль чаруетъ слухъ также какъ и зрѣніе, и не одни эти тѣлесныя чувства; воспоминанія, какъ и надежда, обязаны своею прелестью отдаленію. Среди шумливыхъ дѣтей я не могу представить себя опять ребенкомъ. Но слушая шумъ ихъ отсюда и зная, благодаря Бога, что они не тронутъ меня, я могу легко перенестись опять къ моему дѣтству и сочувствовать школьнымъ играмъ. То же самое должно быть и съ горемъ: какая разница между страшною агоніей тоски по только-что умершей возлюбленной и тихимъ сожалѣніемъ о возлюбленной которая улетѣла на небо нѣсколько лѣтъ тому назадъ. То же самое и въ поэтическомъ искусствѣ: какъ необходимо для поэта когда онъ имѣетъ дѣло съ трагическими страстями, отдалять отъ насъ своихъ героевъ для того чтобы трагедія пробудила въ насъ возвышенныя чувства и заставила насъ плакать. Но каково было бы впечатлѣніе еслибы поэтъ вывелъ на сцену какого-нибудь благоразумнаго джентльмена съ которымъ мы обѣдали вчера, и сказалъ вамъ что этотъ джентльменъ убилъ своего отца и женился на своей матери? Когда же Эдипъ совершаетъ эти несчастныя ошибки, онѣ никого не шокируютъ. Оксфордъ девятнадцатаго столѣтія очень далекъ отъ Ѳивъ за 3.000 или 4.000 лѣтъ назадъ.. И, продолжалъ Кенелмъ заходя все далѣе и далѣе въ лабиринтъ своей метафизической критики, — даже если поэтъ имѣетъ дѣло съ лицами и предметами входящими въ нашъ вседневный кругозоръ, онъ долженъ, чтобы придать имъ поэтическую прелесть, прибѣгнуть къ содѣйствію какого-нибудь моральнаго или психологическаго отдаленія. Вертеръ и Кларисса представлены современными ихъ художественному созданію и съ сохраненіемъ мельчайшихъ подробностей ихъ вымышленной реальности; но мы тотчасъ же чувствуемъ что они далеки отъ васъ по своимъ особенностямъ и своей судьбѣ. Мы знаемъ что если Вертеръ и Кларисса такъ сходны съ нами во многомъ въ чемъ мы имъ сочувствуемъ какъ друзьямъ и ближнимъ, то съ своей поэтической, идеальной стороны они такъ же далеки отъ васъ какъ еслибы жили въ вѣкъ Гомера. То же самое, вѣроятно, должно быть и въ любви. Для того чтобы любовь имѣла для насъ прелесть поэзіи, необходимо чтобъ она была любовью къ существу морально далекому отъ вашего привычнаго Я, необходимо чтобъ это существо отличалось отъ насъ качествами къ которымъ мы не могли бы никогда приблизиться, какъ бы ни былъ къ намъ близокъ ихъ обладатель, которыя не могли бы никогда слиться съ нашими качествами, такъ что въ любимомъ существѣ есть всегда нѣчто напоминающее идеалъ, тайну, «позлащенную солнцемъ вершину сливающуюся съ небесами».

Далѣе разсужденія его мало-по-малу перешли въ смутныя мечтанія. Онъ закрылъ глаза въ томъ неопредѣленномъ состояніи полусна и полубдѣнія какое иногда нападаетъ въ свѣтлый день когда лежишь на травѣ съ закрытыми глазами, и смутно ощущаешь золотой свѣтъ проникающій сквозь отяжелѣвшія вѣки, и въ этомъ свѣтѣ появляются и исчезаютъ какъ въ сновидѣніи фантастическія картины, хотя въ то же время сознаешь что это не сонъ.

ГЛАВА V.

Медленно и неохотно вышелъ Кенелмъ изъ этого полусоннаго, полусознательнаго состоянія. Что-то тихо ударилось объ его щеку, еще разъ, и уже немного сильнѣе. Онъ открылъ глаза, они остановились на двухъ розовыхъ бутонахъ которые, ударившись въ его лицо, свалились на грудь. Онъ взглянулъ выше и увидалъ предъ собой въ отверстіи трельяжа смѣющееся лицо дѣвочки. Рука ея была поднята съ новымъ бутономъ, но за ней, глядя чрезъ ея плечо и удерживая ея угрожавшую руку, стоялъ образъ столь же невинный, но несравненно прекраснѣе, образъ молодой дѣвушки въ первомъ цвѣтѣ молодости, съ лицомъ обрамленнымъ зеленью трельяжа. Какъ это лицо шло къ цвѣтамъ! Оно казалось ихъ волшебнымъ духомъ.

Кенелмъ опомнился и всталъ на ноги. Дѣвочка, та самая отъ которой онъ скрылся такъ торопливо, подбѣжала къ нему чрезъ калитку трельяжа. Спутница ея исчезла.

— Такъ это вы? сказалъ Кенелмъ дѣвочкѣ. — Это вы бомбардировали меня такъ жестоко? Неблагодарное созданіе! Вѣдь я далъ вамъ лучшую землянику съ блюда и свои сливки.

— А вы зачѣмъ убѣжали и спрятались вмѣсто того чтобы танцовать со мной, возразила дѣвочка, уклоняясь съ инстинктомъ своего пола отъ прямаго отвѣта на заслуженный упрекъ.

— Я не бѣгалъ, и ясно что я не думалъ скрываться если вы нашли меня такъ легко. Но кто эта молодая особа что была съ вами? Я подозрѣваю что она тоже бомбардировала меня, потому что она-то дѣйствительно убѣжала чтобы спрятаться.

— Нѣтъ, она не бомбардировала васъ. Она остановила меня, и вы получили бы еще бутонъ, и какой большой, еслибъ она не удержала мою руку. Вы не знаете ее? Вы не знаете Лили?

— Нѣтъ. Такъ это Лили? Вы представите меня ей?

Между тѣмъ они вышли изъ бесѣдки чрезъ калиточку противоположную той тропинкѣ по которой вошелъ Кенелмъ и выходившую на лужайку. Здѣсь, въ нѣкоторомъ разстояніи, дѣти собрались кучками; иныя лежали на травѣ, другія прогуливались въ промежутокъ между танцами.

Между группою дѣтей и трельяжемъ шла Лили; она шла одна и шла скоро. Дѣвочка оставила Кенелма и побѣжала за своимъ другомъ, скоро догнала ее, но не могла остановить. Лили остановилась только дойдя до травянаго паркета гдѣ танцовали; здѣсь дѣти окружили ее, и фигура ея скрылась отъ глазъ Кенелма.

Прежде чѣмъ онъ дошелъ до мѣста, его встрѣтила мистрисъ Брефилъдъ.

— Лили пришла!

— Знаю, я ее видѣлъ.

— Неправда ли что она хороша?

— Мнѣ надо посмотрѣть на нее подольше чтобы дать критическій отвѣтъ. Но прежде чѣмъ вы представите меня, позвольте спросить кто и что такое Лили?

Мистрисъ Брефилъдъ помолчала съ минуту прежде чѣмъ отвѣтила, хотя отвѣтъ ея былъ такъ кратокъ что не о чемъ было задумываться.

— Фамилія ея миссъ Мордантъ; она сирота, и какъ я уже вамъ говорила, живетъ съ теткой, мистрисъ Камеронъ, вдовой. У нихъ самый красивый коттеджъ на берегу рѣки, или скорѣе ручейка, въ разстояніи мили отсюда. Мистрисъ Камеронъ очень добрая, простая женщина. Что же касается Лили, то я могу хвалить только ея красоту, потому что она еще совершенный ребенокъ, умъ ея еще не сформировался.

— А развѣ вы встрѣчали когда-нибудь человѣка, тѣмъ паче женщину, чей умъ былъ вполнѣ сформированъ? пробормоталъ Кенелмъ. — Я увѣренъ что мой умъ не сформировался и никогда не сформируется на сей землѣ.

Мистрисъ Брефильдъ не слыхала этого замѣчанія сказаннаго тихимъ голосомъ. Она искала глазами Лили; и замѣтивъ ее наконецъ когда дѣти окружавшія ее разошлись чтобы возобновить танцы, взяла Кенелма за руку, подвела его къ молодой дѣвушкѣ и тогда послѣдовало формальное представленіе.

Настолько формальное какъ могло быть посреди освѣщенныхъ солнцемъ лужаекъ, въ ясный лѣтній день и при веселомъ смѣхѣ дѣтей. Въ такомъ мѣстѣ и при такихъ обстоятельствахъ формальности удерживаются не долго. Я не знаю какъ это случилось, но черезъ нѣсколько минутъ Кенелмъ и Лили перестали быть чужими другъ для друга. Они сидѣли въ сторонѣ отъ рѣзвившихся дѣтей, на скамейкѣ подъ липами; мущина слушалъ съ опущенными глазами; дѣвушка быстро перебѣгая глазами съ земли на небо говорила свободно, весело, подобно тому какъ лепечетъ ручей своимъ сладкимъ серебристымъ голоскомъ съ сверкающими и струящимися улыбками.

Безъ сомнѣнія это противорѣчило обычаямъ свѣтской жизни и условнымъ описаніямъ ея, согласно коимъ, мущина долженъ говорить, а дѣвушка слушать; но я добросовѣстно описываю факты какъ они были. И Лили знала про обычаи гостиныхъ не больше чѣмъ жаворонокъ только-что вылетѣвшій изъ гнѣзда знаетъ о клѣткѣ и объ учителѣ пѣнія. Она была еще такой ребенокъ. Мистрисъ Брефильдъ была права: умъ ея еще такъ не сформировался.

О чемъ она говорила во время этой первой бесѣды съ нимъ, что заставляло Кенелма слушать задумчиво и внимательно — не знаю, по крайней мѣрѣ не могу передать на бумагѣ. Боюсь что это былъ эгоистическій разговоръ, какъ большая часть дѣтскихъ разговоровъ, о себѣ самой, о своей теткѣ, о своемъ домѣ и своихъ друзьяхъ, — всѣ друзья ея повидимому были дѣти также какъ она сама, хотя моложе: Клемми была старшая изъ нихъ. Клемми была дѣвочка которой понравился Кенелмъ. Среди всей этой наивной болтовни прорывались проблески быстраго ума, живой мысли, даже поэзіи въ выраженіяхъ и чувствахъ. Можетъ-статься это былъ разговоръ ребенка, но только не глупаго ребенка.

Едва кончились танцы, малютки опять собрались вокругъ Лили. Очевидно она была всеобщею любимицей. Такъ какъ маленькіе друзья ея утомились отъ танцевъ, то придумали другую игру, въ которой Лили должна была принять участіе.

— Я очень радъ познакомиться съ вами, мистеръ Чиллингли, сказалъ искренній пріятный голосъ, и красивый мущина протянулъ руку Кенелму.

— Мой мужъ, сказала мистрисъ Брефильдъ съ нѣкоторою гордостью во взглядѣ.

Кенелмъ отвѣчалъ искренно на привѣтствіе хозяина дома, который только-что вернулся изъ своей конторы въ Сити и стряхнулъ съ себя всѣ заботы. Стоило только взглянуть на него чтобы видѣть что онъ былъ счастливъ и заслуживалъ этого. Въ лицѣ его виденъ былъ умъ твердый, добрый нравъ, а главное, дѣятельный, энергическій темпераментъ. Это былъ человѣкъ съ широкимъ гладкимъ лбомъ, острыми карими глазами, твердо очерченными губами и челюстями; счастливое довольство самимъ собою, своимъ домомъ, и всѣмъ міромъ вообще выражалось въ его улыбкѣ и слышалось въ металлическомъ звукѣ его голоса.

— Вы безъ сомнѣнія останетесь обѣдать у васъ, сказалъ мистеръ Брефильдъ, — и если вамъ нѣтъ надобности особенно спѣшить въ городъ сегодня, надѣюсь вы останетесь и ночевать.

Кенелмъ колебался.

— Останьтесь по крайней мѣрѣ до завтра, сказала мистрисъ Брефильдъ.

Кенелмъ все еще колебался. Въ это время глаза его остановились на Лили, шедшей подъ руку съ женщиной среднихъ лѣтъ и приближавшейся къ хозяевамъ, очевидно съ намѣреніемъ проститься.

— Я не могу отказаться отъ такаго любезнаго приглашенія, сказалъ Кенелмъ и отодвинулся ставъ нѣсколько позади Лили и ея спутницы.

— Благодарю васъ за такой пріятный день, сказала мистрисъ Камеронъ хозяйкѣ. — Лили много веселилась. Я жалѣю только что мы не могли придти раньше.

— Если вы идете домой, сказалъ мистеръ Брефильдъ, — позвольте мнѣ проводить васъ. Я хочу поговорить съ вашимъ садовникомъ объ Анютиныхъ глазкахъ, они гораздо лучше моихъ.

— Въ такомъ случаѣ, сказалъ Кенелмъ Лили, — нельзя ли и мнѣ идти съ вами. Изо всѣхъ цвѣтовъ я особенно люблю Анютины глазки.

Нѣсколько минутъ спустя Кенелмъ шелъ рядомъ съ Лили по берегу маленькаго ручья впадающаго въ Темзу. Мистрисъ Камеронъ съ мистеромъ Брефильдомъ шли нѣсколько впереди, потому что по тропинкѣ могли пройти только двое въ рядъ.

Вдругъ Лили отошла въ сторону, привлеченная видомъ рѣдкой бабочки — кажется она называется Морокскій императоръ — которая блестѣла на солнцѣ своими желтыми крыльями надъ дикимъ камышомъ. Ей удалось поймать этого скитальца въ свою соломенную шляпку которую она накрыла вуалью. Захвативъ этого знаменитаго плѣнника она степенно возвратилась къ Кенелму.

— Вы собираете насѣкомыхъ? сказалъ этотъ философъ.

— Только бабочекъ, отвѣчала Лили: — вы знаете что онѣ не насѣкомыя, онѣ души.

— Эмблемы душъ, вы хотите сказать, по крайней мѣрѣ такъ прекрасно представляли ихъ Греки.

— Нѣтъ, настоящія души — души младенцевъ которые умерли некрещеными; и если ихъ беречь, если ихъ не съѣдятъ птицы и онѣ проживутъ годъ, то онѣ становятся феями.

— Это очень поэтическая мысль, миссъ Мордантъ, и основанная на такой же разумной очевидности какъ и другія увѣренія о превращеніяхъ однихъ созданій въ другія. Вы можете пожалуй сдѣлать то чего не могутъ философы — сказать мнѣ какимъ образомъ вы узнали что эта новая идея есть неопровержимый фактъ?

— Не знаю, отвѣчала Лили, съ очень смущеннымъ видомъ, — можетъ-быть я вычитала ее изъ книги, можетъ-быть видѣла во снѣ.

— Вы не могли бы дать болѣе мудраго отвѣта еслибъ были философомъ. Но вы говорите беречь бабочекъ; какъ вы это дѣлаете. Вы сажаете ихъ на булавки и помѣщаете въ стеклянномъ ящикѣ?

— Сажать ихъ на булавки! Какъ можете вы говорить такъ жестоко? Вы заслужили чтобы васъ защипали феи.

"Боюсь, подумалъ Кенелмъ съ сожалѣніемъ, что у моей спутницы вовсе нѣтъ ума который могъ бы сформироваться. Это то что для благозвучія называется «невинность.»

Онъ покачалъ головой и замолчалъ.

Лиди продолжала:

— Когда мы придемъ домой я вамъ покажу мою коллекцію; они кажется такъ счастливы. Я увѣрена что нѣкоторыя изъ нихъ знаютъ меня, онѣ ѣдятъ у меня изъ рукъ. У меня умерла только одна съ тѣхъ поръ какъ я стала собирать ихъ прошлымъ лѣтомъ.

— Значитъ онѣ у васъ больше года; въ такомъ случаѣ онѣ должны были уже обратиться въ фей.

— Я думаю что многія изъ нихъ обратились. Разумѣется я выпускаю всѣхъ которыя прожили у меня двѣнадцать мѣсяцевъ; вы знаете, въ клѣткѣ онѣ не могутъ сдѣлаться феями. Теперь у меня только тѣ какихъ я поймала въ нынѣшнемъ году или прошлою осенью; самыя красивыя не появляются раньше осени.

Говоря это дѣвушка наклонила свою непокрытую голову къ соломенной шляпкѣ, на которую спустились ея локоны, и прошептала нѣсколько ласковыхъ словъ своему плѣннику. Потомъ поднявъ голову оглянулась кругомъ, и внезапно остановилась воскликнувъ:

— Какъ могутъ люди жить въ городахъ, какъ могутъ говорить что въ деревнѣ когда-нибудь скучно! Посмотрите, продолжала она серіозно и торжественно: — посмотрите на эту высокую сосну съ ея длинными вѣтвями надъ водой; посмотрите когда вѣтеръ качаетъ ихъ какъ мѣняются на нихъ тѣни, и какъ тѣни измѣняютъ игру солнца въ ручьѣ: —

Склоняйтесь вершинами, сосны,

Въ знакъ общей молитвы, склоняйтесь.

Какой обмѣнъ музыки долженъ быть между природою и поэтомъ!

Кенелмъ былъ изумленъ. Это «невинность»! это дѣвушка у которой нѣтъ ума который бы могъ развиться! Въ ея присутствіи онъ не могъ быть циникомъ, не могъ называть природу машиной, лживымъ льстецомъ, какъ называлъ предъ поэтомъ мущиной. Онъ отвѣчалъ серіозно:

— Творецъ даровалъ вселенной языкъ, но немногія сердца способны понимать его. Счастливы тѣ кому это не чужой языкъ выученный съ трудомъ и не вполнѣ, во языкъ родной, усвоенный безсознательно изъ устъ великой матери природы. Для нихъ крылья бабочекъ могутъ поднимать къ небесамъ души фей.

— Кто такой мистеръ Мельвиль? Вашъ родственникъ? шепнулъ Кенелмъ Лили.

— Родственникъ! — право не знаю. Я думаю что такъ, потому что онъ мой покровитель. Но еслибъ онъ былъ мнѣ самымъ близкимъ родственникомъ въ свѣтѣ, я не могла бы больше любить его, сказала Лили съ жаромъ; щеки ея горѣли и глаза наполнились слезами.

— Онъ художникъ, живописецъ? спросилъ Кенелмъ.

— О да; никто не напишетъ такихъ прекрасныхъ картинъ; никого нѣтъ умнѣе и добрѣе его.

Кенелмъ старался припомнить слышалъ ли онъ когда-нибудь фамилію Мельвиля какъ живописца, но тщетно. Впрочемъ Кенелмъ мало зналъ о живописи, это было не по его части, и онъ смиренно сознался самому себѣ что можетъ-быть есть очень много современныхъ знаменитыхъ живописцевъ чьи имена и произведенія совершенно невѣдомы ему.

Онъ поглядѣлъ кругомъ по стѣнамъ; Лили замѣтила этотъ взглядъ.

— Здѣсь нѣтъ его картинъ, сказала она. — Въ моей комнатѣ есть одна; я покажу вамъ ее когда вы будете въ другой разъ.

— А теперь, сказалъ мистеръ Брефильдъ вставая, — я пойду поговорю съ вашимъ садовникомъ и потомъ отправлюсь домой. Мы обѣдаемъ здѣсь раньше чѣмъ въ Лондонѣ, мистеръ Чиллингли.

Когда оба джентльмена простившись вышли въ переднюю Лили послѣдовала за ними и сказала Кенелму:

— Въ какое время вы завтра придете посмотрѣть картину?

Кенелмъ повернулся и отвѣчалъ не съ обычною своею любезностью, но быстро и отрывочно:

— Боюсь что не могу придти завтра, съ восходомъ солнца я долженъ уйти далеко.

Лили не отвѣчала и возвратилась въ комнаты.

Мистеръ Брефильдъ нашелъ садовника, который и си валъ цвѣточныя клумбы, посовѣтовался съ нимъ о цвѣтахъ, потомъ присоединился къ Кенелму, поджидавшему его въ нѣсколькихъ шагахъ позади садовой калитки.

— Красивое мѣстечко, сказалъ мистеръ Брефильдъ, съ нѣкотораго рода снисходительностью приличествовавшею владѣльцу Брефильдвилля. — Что можно назвать милое мѣсто.

— Да милое, повторилъ Кенелмъ разсѣянно.

— Таковы всегда бываютъ дома которые расширяются постепенно. Я слышалъ отъ матушки что когда Мельвилъ или мистрисъ Камеронъ купили это мѣсто, оно было развѣ немноѣко получше деревенскаго коттеджа, съ полемъ. Черезъ два или три года была пристроена комната и частъ поля разбита подъ садъ; такимъ образомъ, постепенно построилось все зданіе занимаемое ими теперь, въ старомъ же коттеджѣ устроена кладовая и прачешная, а все поле превращено въ садъ. Но дѣлалось ли это на деньги Медьвиля или тетки, не могу сказать. Думаю что скорѣе на теткины. Я не вижу почему бы Мельвиль могъ заботиться объ этомъ мѣстѣ; онъ бываетъ здѣсь не часто. Я думаю что это не его домъ.

— Мистеръ Мельвиль кажется живописецъ, и судя по тому что я слышалъ, имѣетъ успѣхъ.

— Я думаю что до нынѣшняго года онъ имѣлъ мало успѣха. Вы безъ сомнѣнія видѣли его картины на выставкѣ?

— Мнѣ стыдно признаться что я вовсе не былъ на выставкѣ.

— Вы меня удивляете. Тамъ было три картины Мельвиля; всѣ очень хорошія. Но одна изъ нихъ которую я хотѣлъ купить больше другихъ имѣла успѣхъ и сразу сдѣлала его изъ неизвѣстности знаменитымъ.

— Онъ кажется родственникъ миссъ Мордантъ, но такой дальній что она даже не можетъ сказать въ какомъ оняя родствѣ.

— Я тоже не могу. Знаю только что онъ ея покровитель. Родство, если есть, то должно быть, какъ вы говорите, очень дальнее; потому что Мельвиль скромнаго происхожденія, тогда какъ всякій сразу можетъ замѣтить что мистрисъ Камеронъ хорошаго рода, а Лили Мордантъ дочь ея сестры. Матушка сказывала мнѣ что коттеджъ этотъ купилъ Мельвиль, тогда еще очень молодой человѣкъ, можетъ-быть на деньги мистрисъ Камеронъ. Онъ говорилъ что это для вдовой леди, которой мужъ оставилъ очень ограниченныя средства. Когда мистрисъ Камеронъ переселилась сюда съ Лили, въ то время еще ребенкомъ, она сама была молода и красива. Еслибы Мельвиль часто извѣщалъ ее, это разумѣется подавало бы поводъ къ сплетнямъ; но онъ бывалъ очень рѣдко, и когда приходяялъ, то останавливался въ другомъ коттеджѣ, Кромвель-Лоджѣ, на другой сторонѣ ручья; иногда онъ приходилъ съ товарищемъ, вѣроятно тоже молодымъ артистомъ, чтобы вмѣстѣ ловить рыбу. Такимъ образомъ для сплетенъ не было никакого повода; и жизнь мистрисъ Камеронъ совершенно безупречна. Матушка, жившая тогда въ Брефильдвилѣ, очень полюбила Лили и ея тетку, а когда коттеджъ постепенно превратился въ хорошенькую дачку, нѣкоторые изъ сосѣднихъ помѣщиковъ послѣдовали примѣру моей матери и были очень добры къ мистрисъ Камеронъ, такъ что теперь она имѣетъ положеніе въ окрестномъ обществѣ и всѣ ее очень любятъ.

— А мистеръ Мельвиль? Онъ и до сихъ поръ рѣдко бываетъ здѣсь?

— По правдѣ сказать, онъ не былъ здѣсь съ тѣхъ поръ какъ я поселился въ Брефильдвилѣ. Мѣсто это принадлежало пожизненно моей матери, и я не часто бывалъ здѣсь пока она владѣла имъ. Я тогда былъ младшимъ партнеромъ нашей фирмы и управлялъ конторою въ Нью-Йоркѣ, пріѣзжая въ Англію на праздники небольше какъ разъ въ годъ. Когда мать умерла, нужно было многое устроить прежде чѣмъ я могъ переселиться въ Англію, и я водворился въ Брефильдвилѣ только когда женился. Я видѣлъ Мельвиля всего одинъ разъ бывши въ этихъ мѣстахъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ; но между нами, онъ не такой человѣкъ съ которымъ было бы пріятно сойтись. Мать говорила мнѣ что онъ лѣнивый, безпорядочный человѣкъ, и отъ другихъ я слыхалъ что онъ человѣкъ непостоянный. Мистеръ ***, знаменитый живописецъ, сказывалъ мнѣ что онъ пустой человѣкъ; я думаю что привычки его мѣшали его успѣху до нынѣшняго года, когда ему удалось, можетъ-быть по счастливой случайности, написать картину которая составила его славу. Но не правда ли что миссъ Лили очень красива? Какъ жаль что ея образованіемъ такъ пренебрегали.

— Неужели?

— Развѣ вы не замѣтили этого? У нея не было даже учителя музыки, хотя жена говоритъ что у нея хорошій слухъ и она можетъ пѣть довольно хорошо. Читать, я думаю она ничего не читала кромѣ волшебныхъ сказокъ, стиховъ и тому подобныхъ глупостей. Но она еще очень молода; и теперь когда ея покровитель въ состояніи продавать свои картины, можно надѣяться что на ея воспитаніе будетъ обращено больше вниманія. Живописцы и актеры не такъ правильно устраиваютъ свою частную жизнь какъ мы простые смертные, и къ нимъ можно имѣть снисхожденіе. Но каждый обязанъ же исполнять свой долгъ. Я увѣренъ, вы согласитесь со мною?

— Несомнѣнно, сказалъ Кенелмъ съ одушевленіемъ которое изумило негоціанта. — Ваше правило превосходно: оно кажется общимъ мѣстомъ, между тѣмъ какъ часто, когда мы услышимъ его, оно поражаетъ насъ какъ новость. Долгъ можетъ быть очень труденъ, очень непріятенъ, и что странно, часто онъ совершенно непримѣтенъ. Онъ близокъ, онъ подлѣ насъ, а мы его не видимъ; вдругъ кто-нибудь произнесетъ при насъ слово: «Долгъ», и онъ возрастаетъ предъ нами страшнымъ исполиномъ. Простите меня если я прощусь съ вами. Я не могу остаться обѣдать. Долгъ влечетъ меня въ другое мѣсто. Извинитесь за меня предъ мистрисъ Брефильдъ.

Прежде чѣмъ мистеръ Брефильдъ успѣлъ опомниться, Кенелмъ перепрыгнулъ черезъ изгородь и скрылся.

ГЛАВА VI.

Кенелмъ пришелъ въ лавку Сомерсовъ и нашелъ тамъ Джесси за конторкой.

— Дайте мой ранецъ. Благодарю васъ, сказалъ онъ закидывая ранецъ за плечи. — Теперь сдѣлайте мнѣ одолженіе. На станціи долженъ быть мой чемоданъ. Пошлите за нимъ и оставьте его у себя до тѣхъ поръ какъ я сообщу вамъ куда его выслать. Я хочу сходить на день или на два въ Оксфордъ. Еще одно слово, мистрисъ Сомерсъ. Подумайте и скажите откровенно, вполнѣ ли вы счастливы, какъ говорили сегодня утромъ, выйдя замужъ за человѣка котораго любите?

— О, я такъ счастлива!

— И не желаете ничего другаго? Не желаете чтобы Уыллъ былъ другимъ чѣмъ онъ есть?

— Боже сохрани! Вы меня пугаете, сэръ.

— Пугаю васъ! Будь такъ. Всякій кто счастливъ долженъ бояться чтобы счастіе не улетѣло отъ него. Старайтесь удержать его. И вы его удержите потому что соединяете счастіе съ исполненіемъ долга. А долгъ, — пробормоталъ Кенелмъ выходя изъ лавки, — не розовая лента, а тяжелая желѣзная цѣпь.

Онъ миновалъ улицу, дошелъ до дорожнаго столба съ надписью «въ Оксфордъ», и говоря въ прямомъ значеніи о своемъ ранцѣ или же метафорически о долгѣ, пробормоталъ:

Путника ноша тяжелая внизъ пригибаетъ.

ГЛАВА VII.

Кенелмъ могъ бы достичь Оксфорда въ ту же ночь, такъ какъ онъ ходилъ скоро и былъ неутомимый пѣшеходъ; но вскорѣ послѣ того какъ взошла луна онъ остановился и прилегъ отдохнуть подъ стогомъ свѣже-скошеннаго сѣна, не вдалекѣ отъ большой дороги.

Онъ не спалъ. Опершись задумчиво на локоть онъ сказалъ самому себѣ:

— Давно уже я ничему не удивлялся. Я удивляюсь теперь; можетъ ли это быть любовь, дѣйствительная любовь, несомнѣнная любовь? Нѣтъ, это невозможно. Послѣднее существо въ мірѣ которое можно полюбить. Поразсудимъ объ этомъ, я самъ и мое Я. Прежде всего лицо! Что такое лицо? Въ нѣсколько лѣтъ самое красивое лицо можетъ сдѣлаться безобразнымъ. Возьмите Венеру Флорентійскую; одушевите ее; посмотрите на нее черезъ десять лѣтъ: шиньйонъ, передніе зубы (синіе или искусственно бѣлые), испорченный цвѣтъ лица, двойной подбородокъ, — у всѣхъ этихъ полныхъ красавицъ вырастаетъ двойной подбородокъ. Лицо! Какой разумный человѣкъ, какой ученикъ Велби, реалиста, можетъ влюбиться въ лицо? Да еслибъ даже я и былъ такъ простъ, то вѣдь красивыя лица также обыкновенны какъ маргаритки. У Сесиліи Траверсъ черты лица правильнѣе, у Джесси Уайльзъ цвѣтъ лица лучше. Однакожь я въ нихъ не влюблялся, ни крошка. Мое Я, тебѣ нечего отвѣчать. Хорошо, въ такомъ случаѣ умъ? Есть о чемъ говорить въ самомъ дѣлѣ! Существо для котораго самое пріятное общество бабочки, которое говоритъ что бабочки души некрещеныхъ младенцевъ. Прекрасный матеріалъ для статьи въ Londoner о воспитаніи женщинъ. Что за дѣвушка для миссъ Гарреттъ и миссъ Эмиліи Фетфулъ! Отбросимъ умъ какъ мы отбросили лицо. Что же остается? Французскій идеалъ счастливаго супружества? одинаковость’происхожденія, состоянія, вкусовъ, привычекъ. Еще хуже. Отвѣчай по совѣсти, мое Я. не разбито ли ты на всѣхъ пунктахъ?

На это его Я отвѣчало притчею и сказало: — О, безумецъ! Почему чувствовалъ ты такое неизъяснимое наслажденіе въ ея присутствіи? Почему когда разстался съ ней долгъ сдѣлался для тебя такъ важенъ? Для чего ты обращаешься ко мнѣ съ этими нелѣпыми педантскими вопросами при свѣтѣ луны, которая внезапно перестала быть для тебя астрономическимъ тѣломъ, и на вѣчныя времена отождествилась въ твоихъ сердечныхъ мечтахъ съ романами, и поэзіей, и первою любовью? Отчего, вмѣсто того чтобы глазѣть на это холодное свѣтило, не ускорилъ ты шаги свои къ пріютной гостиницѣ и доброму уживу въ Оксфордѣ? Кенелмъ, другъ мой, нельзя отрицать факта — ты влюбленъ!

— Пусть меня повѣсятъ если это правда, сказалъ другой въ дуализмѣ Кенелмова ума; вмѣстѣ съ тѣмъ онъ подложилъ вмѣсто подушки подъ голову ранецъ, отвернулся отъ луны, во заснуть все-таки не могъ. Лицо Лили носилось предъ его глазами; голосъ Лили продолжалъ звучать у него въ ушахъ.

Можетъ-быть ты попросишь меня теперь, читатель, разказать какова была Лили: темноволосая была она или русая, высокаго или низкаго роста? Этой тайны ты никогда не узнаешь отъ меня. Представь себѣ существо къ которому всего тебя, и умъ, и душу, и тѣло, веудержимо влечетъ какъ магнитную стрѣлку къ полюсу. Будь она высока или мала, темноволосая или русая, она такова что изо всѣхъ женщинъ вдругъ одна станетъ для тебя женщиной. Счастливъ ты, читатель, если тебѣ довелось слышать народную пѣсню Моя Царица спѣтую единственною особой которая можетъ пѣть ее съ выраженіемъ достойнымъ стиховъ поэтессы и музыки композитора, сестрою величайшей пѣвицы. Но если ты не слышалъ этихъ стиховъ въ такомъ пѣніи и съ такимъ акомпавиментомъ, все же эти слова знакомы тебѣ, или должны быть знакомы, если ты, какъ я увѣренъ, любитель истинной лирической поэзіи. Припомни же эти слова предположивъ что говорящій ихъ знаетъ что ему суждено полюбить ту кого онъ еще не видѣлъ:

Когда и откуда придешь ты — не знаю,

Но страстной душою тебя ожидаю,

Тебя называю царицей своей.

Придешь ли въ красѣ золотистыхъ кудрей,

Иль блещутъ какъ смоль твои косы густыя;

Какъ небо свѣтлы ль твои глазки живые,

Горятъ, ли огнемъ изъ-подъ черныхъ бровей, —

Тѣ кудри, тѣ очи всѣхъ будутъ милѣй,

Тебя назову я царицей своей!

Покорна, горда ли царица моя,

Плѣнитъ ли улыбкою милой меня,

Про то я не знаю, о томъ не мечтаю,

Но знаю: она всѣхъ на свѣтѣ милѣй,

Ее назову я царицей своей!

Возможно ли чтобы жестокій божокъ, «который остритъ свои стрѣлы о камень человѣческаго сердца», улучилъ наконецъ минуту чтобъ отмстить за небреженіе его алтарей и презрѣніе его власти. Долженъ ли суровый странствующій рыцарь, герой этой повѣсти, вопреки Тремъ Рыбамъ своего очарованнаго щита, спустить наконецъ забрало, стать на колѣни и прошептать: «моя царица — вотъ она!»

ГЛАВА VIII.

На слѣдующее утро Кенелмъ прибылъ въ Оксфордъ — Verum secretumque Momeion.

Если есть на нашемъ дѣловомъ островѣ мѣсто способное отвращать страсти юности отъ любовныхъ увлеченій и направлять къ учености, къ ритуализму, къ средневѣковымъ воспоминаніямъ, къ тѣмъ поэтическимъ чувствамъ или поэтическому фанатизму къ которому и Миверсъ и Велби и всякій защитникъ реалитической школы отнеслись бы съ презрѣніемъ, — такое мѣсто есть безъ сомнѣнія Оксфордъ. Тѣмъ не менѣе это разсадникъ великихъ мыслителей и великихъ дѣятелей практической жизни.

Вакаціи еще не начинались, но начало ихъ уже близилось. Кенелму казалось что онъ могъ распознавать руководящихъ людей по ихъ болѣе медленной походкѣ и задумчивому выраженію лица. Въ числѣ членовъ университета былъ знаменитый авторъ книги которая такъ могущественно вліяла на раннюю юность Кенелма Чиллингли и который самъ находился подъ вліяніемъ еще болѣе сильнаго ума. Преподобный Децимъ Рочъ былъ всегда горячимъ поклонникомъ Джонъ Генри Ньюмана,^[7] поклонникомъ чистаго и возвышеннаго характера этого человѣка, независимо отъ сочувствія его ученіямъ. Хотя Рочъ оставался неуклоннымъ протестантомъ ортодоксальной вѣры, конечно высокой церкви,^[8] но въ одномъ пунктѣ ученія онъ сходился съ авторомъ Апологіи. Онъ причислялъ безбрачіе къ числу добродѣтелей наиболѣе угодныхъ небу. Въ своемъ краснорѣчивомъ сочиненіи о Приближеніи къ Ангеламъ онъ утверждалъ что безбрачіе не только должно въ строгости содержаться членами іерархіи, но и предписываться всякому благочестивому мірянину.

Желаніе посовѣтоваться съ этимъ знаменитымъ богословомъ побудило Кенелма направить стопы свои въ Оксфордъ.

Мистеръ Рочъ былъ другомъ Велби, въ чьемъ домѣ во время своего ученичества Кенелмъ раза два встрѣчалъ его и былъ очарованъ его разговоромъ еще больше чѣмъ его книгой. Кенелмъ пришелъ къ мистеру Рочу, который принялъ его очень любезно и не будучи туторомъ или экзаменаторомъ отдалъ свое время въ его распоряженіе. Обвелъ его по коллегіямъ и Бодлену^[9] пригласилъ обѣдать въ залѣ коллегіи, а послѣ обѣда повелъ въ свою квартиру и предложилъ ему превосходную бутылку шато-марго.

Мистеру Рочу было съ небольшимъ пятьдесятъ лѣтъ, онъ былъ красивъ, и очевидно признавалъ себя таковымъ, потому что носилъ волосы длинные сзади и раздѣленные посрединѣ проборомъ, чего не дѣлаютъ люди имѣющіе скромное понятіе о своей наружности.

Кенелмъ не замедлилъ обратиться къ предмету которому этотъ глубокій мыслитель посвятилъ столько размышленій.

— Не могу выразить вамъ, сказалъ Кенелмъ, — съ какимъ восхищеніемъ я изучалъ вашъ благородный трудъ Приближеніе къ Ангеламъ. Онъ произвелъ на меня сильное впечатлѣніе въ годы между отрочествомъ и юностью. Но въ послѣднее время въ умѣ моемъ возникло нѣсколько сомнѣній о всеобщей приложимости этого ученія.

— Въ самомъ дѣлѣ? сказалъ Рочъ съ выраженіемъ интереса въ лицѣ.

— И я пришелъ къ вамъ за разрѣшеніемъ этихъ сомнѣній.

Мистеръ Рочъ отвернулся и подвинулъ къ Кенелму бутылку.

— Я охотно признаю, продолжалъ наслѣдникъ Чиллингли, — что духовенство долиш) избѣгать развлекающихъ семейныхъ заботъ и должно быть чисто отъ всякихъ плотскихъ привязанностей.

— Гм., гм.! промычалъ Рочъ и положивъ одну ногу на другую сталъ поглаживать колѣни.

— Я пойду дальше, продолжалъ Кенелмъ, — и допуская вмѣстѣ съ вами что исповѣдь имѣетъ важное значеніе, какъ воспитательное и облегчающее средство для кающагося грѣшника, какъ учатъ католики, и что она должна быть введена и въ реформированной церкви, мнѣ представляется существенно-важнымъ чтобъ исповѣдникъ не имѣлъ прекрасной половины чтобъ его нельзя было даже подозрѣвать что онъ въ неосторожную минуту можетъ проговориться ей о слабостяхъ какой-нибудь знакомой ей женщины.

— Я слишкомъ далеко зашелъ въ этомъ аргументѣ, пробормоталъ Рочъ.

— Ни мало. Вашъ аргументъ здѣсь звучитъ какъ колоколъ. Но когда дѣло доходитъ до мірянина, мнѣ кажется я нахожу разницу.

Мистеръ Рочъ покачалъ головой и возразилъ рѣшительно:

— Нѣтъ; если безбрачіе необходимо для одного, то оно необходимо и для другаго. Я говорю «если».

— Позвольте мнѣ возразить на такое утвержденіе. Не бойтесь что я оскорблю ваше разумѣніе ходячею плоскостью что еслибъ безбрачіе было всеобщимъ, то въ нѣсколько лѣтъ родъ человѣческій прекратился бы. Вы справедливо замѣтили въ отвѣтъ на этотъ софизмъ что «долгъ каждой человѣческой души стремиться къ высшему совершенству своего собственнаго духовнаго бытія, оставляя заботиться о судьбахъ человѣческаго рода Творцу». Если безбрачіе необходимо для совершенства, то какъ можемъ мы знать, можетъстаться въ этомъ состоитъ цѣль Высшей Мудрости чтобы родъ человѣческій достигнувъ такого совершенства долженъ былъ исчезнуть съ земли. Такимъ образомъ всеобщее безбрачіе будетъ легкою и пріятною смертью человѣчества. Съ другой стороны, если Творецъ опредѣлилъ чтобы достигнувъ этого высшаго но безплоднаго цвѣта совершенства родъ человѣческій все-таки продолжалъ бы увеличиваться и размножаться на землѣ, то развѣ вы не восклицали побѣдоносно: «Дерзновенный смертный! Какъ можешь ты ограничивать средства Всемогущаго? Развѣ не было бы легко для Него избрать другой способъ для обновленія поколѣній, чуждый волненіямъ грѣха и страстей, подобно тому какъ размножаются растенія. Можемъ ли мы утверждать что ангелы, безсмертные обитатели неба, не увеличиваются ежечасно въ числѣ простирая. сонмы свои до безконечности? А въ небѣ не женятся и не выходятъ замужъ.» Все это было высказано вами въ выраженіяхъ которыя только моя память мѣшаетъ мнѣ передать вполнѣ точно, и которыя я признаю ни мало не колеблясь.

Митеръ Рочъ всталъ и принесъ другую бутылку шато-марго, наполнилъ стаканъ Кенелма, сѣлъ опять и сталъ поглаживать другую колѣнку.

— Но, продолжалъ Кенелмъ, — сомнѣнія мои состоятъ въ слѣдующемъ.

— А! воскликнулъ мистеръ Рочъ: — послушаемъ ваши сомнѣнія.

— Вопервыхъ, существенно ли необходимо безбрачіе для достиженія высшаго духовнаго совершенства? А вовторыхъ, если такъ, то способны ли смертные, въ настоящемъ своемъ видѣ, достичь этой высшей цѣли?

— Прекрасно выражено, сказалъ мистеръ Рочъ и опорожнилъ свой стаканъ съ болѣе веселымъ видомъ чѣмъ какой имѣлъ до сихъ поръ.

— Видите ли, сказалъ Кенелмъ, — въ этомъ вопросѣ, также какъ и въ другихъ философскихъ вопросахъ, намъ приходится прибѣгнуть къ индуктивному методу, извлекая теорію изъ фактовъ намъ извѣстныхъ. Итакъ, глядя вокругъ, видимъ ли мы что старыя дѣвушки и старые холостяки дѣйствительно настолько выше въ духовномъ отношеніи чѣмъ люди женатые? Проводилъ ли они свое время, подобно индійскимъ дервишамъ, въ безмятежномъ созерцаніи божественныхъ красотъ и совершенствъ? Не такъ же ли они суетны, по-своему, какъ и лица что были замужемъ столько же разъ какъ жена изъ Бата^[10] и говоря вообще, болѣе себялюбивы, суетны и злы? Я не хочу быть строгимъ къ старымъ дѣвушкамъ и старымъ холостякамъ. У меня есть три тетки старыя дѣвушки, прекрасныя представительницы своего пола, но я увѣренъ что всѣ три были бы пріятнѣе въ обществѣ и не менѣе одарены духовно еслибы счастливо вышли замужъ и ласкали своихъ дѣтей вмѣсто комнатныхъ собачекъ. Точно также есть у меня старый холостякъ родственникъ, Чиллингли Миверсъ, котораго вы знаете. Уменъ какъ только можетъ быть человѣкъ, но отнюдь не склоненъ предаваться духовнымъ размышленіямъ. Онъ не могъ бы быть болѣе преданъ земнымъ вещамъ еслибъ у него было столько же женъ какъ у Соломона и столько дѣтей какъ у Пріама. Наконецъ не произошла ли половина ошибокъ въ свѣтѣ отъ раздѣленія между духовною и нравственною стороной человѣка? Да развѣ, въ концѣ концовъ, не чрезъ отношенія свои къ ближнимъ человѣкъ скорѣе всего достигаетъ «приближенія къ ангеламъ»? И развѣ нравственная система не то же самое что мускульная система? Развѣ она не требуетъ постояннаго упражненія для поддержанія здоровой силы, и развѣ она не находитъ стественно такихъ упражненій въ семействѣ съ его отношеніями и въ борьбѣ съ жизнью вызываемою семейными заботами? Я предлагаю вамъ эти вопросы съ полнѣйшимъ смиреніемъ, въ надеждѣ услышать отвѣты которые вполнѣ разсѣять мои сомнѣнія, чему я буду очень радъ. Потому что любовь основана на противорѣчіяхъ и должна быть самымъ безпокойнымъ и тревожнымъ чувствомъ, и она довела многихъ героевъ и мудрецовъ до слабости и глупости.

— Потише, потише, мистеръ Чиллингли, не преувеличивайте. Любовь безъ сомнѣнія есть — гм! — безпокойная страсть. Но вѣдь и всякое чувство которое превращаетъ стоячій прудъ жизни въ свѣжій бѣгущій ручей безпокойно для пруда. Не только любовь и сопутствующія ей страсти, какъ честолюбіе, но и упражненіе мыслительной способности которая работаетъ измѣняя наши идеи, также безпокойно. Любовь, мистеръ Чиллингли, имѣетъ и свою хорошую сторону также какъ дурную. Передайте мнѣ бутылку.

Кенелмъ (передавая бутылку). — Такъ, такъ; вы совершенно правы подкрѣпляя мысли противника прежде чѣмъ разбить ихъ; всѣ хорошіе риторы дѣлаютъ такъ. Простите меня, я самъ знаю этотъ пріемъ доказательствъ. Предположите что я знаю все что можетъ быть сказано въ пользу этого отрицанія здраваго смысла что для благозвучія называютъ любовью, и приступите къ опроверженію ея.

Преподобный Децимъ Рочъ. (нерѣшительно). — Опроверженію? Гм! Страсти вложены въ человѣческую природу какъ нераздѣльная часть ея, и ихъ не такъ легко уничтожить какъ вы кажется думаете. Любовь, понимаемая разумно и нравственно человѣкомъ хорошо образованнымъ, съ твердыми правилами, есть…. есть…

Кенелмъ. — Что же она такое?

Преподобный Децимъ Рочъ. — Есть вещь которую пренебрегать нельзя. Подобно солнцу она освѣщаетъ жизнь человѣка, мистеръ Чиллингли. И вы правы — нравственная сторона человѣка требуетъ ежедневныхъ упражненій. Что можетъ доставить такое упражненіе человѣку одинокому когда онъ достигнетъ зрѣлаго возраста и не въ состояніи просиживать по шести часовъ въ упорныхъ размышленіяхъ о божественной сущности; а ревматизмъ и другія болѣзни не даютъ ему возможности пуститься въ дикія страны Африки въ качествѣ миссіонера? Въ такіе годы природа, которой нужно повиноваться, мистеръ Чиллингли, требуетъ своихъ правъ. Сочувствующая подруга рядомъ, малютки карабкающіеся на колѣни, — милая, прелестная картина! Кто можетъ быть такимъ варваромъ чтобы зачернить ее, кто такой фанатикъ что рѣшится поставить выше ея изображеніе столиника! Выпейте еще стаканъ. Вы мало льете, мистеръ Чиллингли.

— Я пилъ довольно, отвѣчалъ Кенелмъ мрачнымъ голосомъ, — я думаю что у меня двоится въ глазахъ. Мнѣ представляется что предо мною сидитъ строгій противникъ безумія любви и несчастій супружества. Въ то же время мнѣ кажется что я слышу сентиментальнаго человѣка говорящаго пустяки которые другой Децимъ Рочъ уже опровергъ. Несомнѣнно что или у меня двоится въ глазахъ, или же вы насмѣхаетесь надъ моимъ обращеніемъ къ вашей мудрости.

— Ни мало, мистеръ Чиллингли. Дѣло въ томъ что когда я писалъ книгу о которой вы говорите, я былъ молодъ, а молодые люди увлекаются и бываютъ одностороннія. Теперь, съ тѣмъ же презрѣніемъ къ крайностямъ къ какимъ любовь ведетъ слабые умы, я признаю ея благотворное дѣйствіе когда къ ней относятся, какъ я уже сказалъ, разумно, молодой другъ мой. Въ тотъ періодъ жизни когда человѣкъ достигаетъ зрѣлаго сужденія, утѣшающее общество милой женщины можетъ только придать свѣжесть уму, и предотвратить угрюмый холодъ который ждетъ человѣка въ одиночествѣ и дѣлаетъ его суровымъ съ лѣтами. Словомъ, мистеръ Чиллингли, убѣдившись что мнѣнія мои, нѣкогда слишкомъ смѣло развитыя, были ошибочны, я обязавъ предъ истиной, обязавъ предъ человѣчествомъ сдѣлать мое обращеніе извѣстнымъ міру. Въ слѣдующемъ мѣсяцѣ я готовлюсь вступить въ бракъ съ молодою особой которая….

— Не продолжайте, не продолжайте, мистеръ Рочъ. Это долженъ быть тяжелый предметъ для васъ; оставимъ его.

— Это вовсе не тяжело для меня! воскликнулъ мистеръ Рочъ съ жаромъ. — Я взираю на исполненіе моего долга съ радостью какую всегда долженъ чувствовать просвѣщенный умъ отрекаясь отъ ложныхъ ученій. Но вы воздаете мнѣ должное понимая что разумѣется я дѣлаю предположенный шагъ не для личнаго своего удовлетворенія. Нѣтъ, государь мой, значеніе моего примѣра для другихъ очищаетъ мои побужденія и подкрѣпляетъ мою душу.

Послѣ этой заключительной благородной рѣчи разговоръ прекратился. И хозяинъ и гость тяготились другъ другомъ. Кенелмъ всталъ чтобы проститься.

Мистеръ Рочъ прощаясь съ нимъ у дверей сказалъ съ сильнымъ удареніемъ:

— Не для собственнаго удовлетворенія, попомните это. Если вы услышите въ свѣтѣ толки о моемъ обращеніи, скажите что изъ моихъ собственныхъ устъ слышали эти слова: не для собственнаго удовлетворенія. Передайте мой дружескій поклонъ Велби; онъ самъ женатый человѣкъ и отецъ; онъ пойметъ меня.

ГЛАВА IX.

Оставивъ Оксфордъ, Кенелмъ бродилъ нѣсколько дней по полямъ не приближаясь ни къ какой опредѣленной цѣли, не встрѣчая никакихъ достойныхъ вниманія приключеній. Наконецъ онъ замѣтилъ что безсознательно возвращается по своимъ слѣдамъ. Магнетическое вліяніе которому онъ не могъ противиться влекло его назадъ къ зеленымъ лугамъ и блестящему ручью Мольсвика.

— Это должно-быть, сказалъ онъ самъ себѣ, — умственная иллюзія подобно тому какъ бываютъ иллюзіи оптическія. Намъ кажется что мы видѣли призракъ. Если мы не осмѣливаемся посмотрѣть на видѣніе, не осмѣливаемся попробовать прикоснуться къ нему, суевѣрно бѣжимъ отъ него — что тогда происходитъ? До самаго смертнаго часа мы будемъ вѣрить что это не была иллюзія, что это былъ дѣйствительно призракъ и такимъ образомъ всю жизнь будемъ не въ своемъ умѣ. Но если мы мужественно пойдемъ на встрѣчу призраку, протянемъ руки чтобы поймать его, онъ исчезнетъ въ воздухѣ, обманъ зрѣнія разсѣется, и духи никогда уже не будутъ посѣщать насъ. То же должно быть и съ моею теперешнею умственною иллюзіей. Я вижу образъ чуждый моей опытности; онъ кажется маѣ при первомъ взглядѣ облеченнымъ въ сверхъестественное очарованіе; и я какъ неразумный трусъ бѣгу отъ него. Онъ продолжаетъ посѣщать меня; я не могу отогнать его. Онъ преслѣдуетъ меня днемъ, и въ обществѣ людей, и въ уединеніи природы; онъ посѣщаетъ меня ночью во снѣ. Я начинаю говорить что это долженъ быть дѣйствительный гость съ другаго свѣта; это должна быть любовь, любовь, о которой я читалъ у поэтовъ, какъ у поэтовъ же я читалъ о волшебствахъ и духахъ. Несомнѣнно что я долженъ приблизиться къ этому призраку какъ филолофъ подобный сэръ-Давиду Брустеру приблизился бы къ черной кошкѣ сидящей на предкаминномъ коврикѣ, которую, какъ онъ разказываетъ, одна его знакомая дама постоянно видѣла доколѣ не переселилась въ тотъ міръ куда, какъ мы вѣримъ, черныя кошки не будутъ допущены. Чѣмъ больше я думаю, тѣмъ меньше кажется мнѣ возможнымъ чтобъ я дѣйствительно могъ полюбить дикое, полуобразованное странное существо только потому что призракъ eu лица посѣщаетъ меня. Стало-быть я могу съ полнѣйшею безопасностью приблизиться къ этому созданію, когда я буду видѣть ея чаще, иллюзія должна разсѣяться. Я мужественно возвращусь въ Мольсвикъ.

Такъ говорилъ Кенелмъ своему Я, и его, Я отвѣчало:

— Ступай; потому что ты не можешь не идти. Думаешь ли ты что Плотвы могутъ избѣгнуть сѣтей которыя опутали самого Роча? Нѣтъ —

Настанетъ день намѣченный судьбою,

когда ты уступишь «природѣ которой должно повиноваться». Лучше уступить ей теперь и добровольно, чѣмъ противиться доколѣ достигнешь пятидесятаго года и тогда сдѣлать разумный выборъ не для собственнаго удовлетворенія.

На это Кенелмъ отвѣчалъ своему Я съ негодованіемъ:

— Ахъ ты пустомеля, ты самъ не знаешь что говоришь! Вопросъ вовсе не о природѣ, вопросъ о сверхъестественномъ, объ иллюзіи, о призракѣ!

Такимъ образомъ Кенелмъ и его Я продолжали ссориться другъ съ другомъ. И чѣмъ больше они ссорились, тѣмъ больше приближались къ зачарованному мѣсту гдѣ онъ видѣлъ роковой призракъ отъ котораго бѣжалъ, призракъ первой любви.

КНИГА VI.

ГЛАВА I.

Сэръ-Питеръ не имѣлъ извѣстій отъ Кенелма со времени письма извѣщавшаго что сынъ его оставилъ городъ и отправился въ путешествіе которое могло быть непродолжительно, хотя могло и продлиться нѣсколько недѣль. Добрый баронетъ рѣшился самъ отправиться въ Лондонъ надѣясь что Кенелмъ возвратится; если же онъ все еще въ отсутствіи, то узнать по крайней мѣрѣ отъ Миверса и другихъ насколько эта эксцентричная планета вознамѣрилась начать правильный путь посреди неподвижныхъ звѣздъ столичьрй системы. У него были еще и другія причины для путешествія. Онъ желалъ познакомиться съ Чиллингли Гордономъ прежде чѣмъ вручить ему 20.000 фунтовъ, полученные при измѣненіи правъ владѣнія имѣніемъ, для чего всѣ нужныя бумаги были подписаны Кенелмомъ предъ его уходомъ изъ Лондона въ Мольсвикъ. Еще больше желалъ сэръ-Питеръ увидать Сесилію Траверсъ, которая по описанію Кенелма очень заинтересовала его.

На другой день по прибытіи въ Лондонъ, сэръ-Питеръ завтракалъ у Миверса.

— По чести, вы отлично живете здѣсь, сказалъ сэръ-Питеръ оглядывая хорошо сервированный столъ и отлично убранныя комнаты.

— Понятно, у меня нѣтъ никого кто бы лишалъ меня удобствъ. Я не женатъ; попробуйте эту омлетку.

— Нѣкоторые люди утверждаютъ что никогда не знавали удобствъ пока не женились.

— Нѣкоторые люди похожи на зеркало отражая блѣдный свѣтъ комфорта какой жена сосредоточиваетъ на себѣ. При моемъ скромномъ состояніи, я не знаю какихъ удобствъ какими я теперь пользуюсь не лишила бы меня мистрисъ Чиллингли Гордонъ и не присвоила бы ихъ себѣ! Вмѣсто этой прекрасной квартиры, гдѣ бы я помѣстился? Въ мрачной берлогѣ съ окнами на задній дворъ, въ которую солнце не заглядываетъ днемъ и слышно мяуканье кошекъ по ночамъ; а мистрисъ Миверсъ роскошествовала бы въ то же время въ двухъ гостиныхъ съ окнами на югъ, да еще можетъ-быть въ будуарѣ. Экипажъ у меня былъ бы отнятъ и имъ завладѣлъ бы «ангелъ моего сердца», наполняя его тучей кринолиновъ и шиньйоновъ. Нѣтъ! если я женюсь когда-нибудь — а я не желаю лишать себя любезностей и вышиваній какими теперь награждаютъ меня незамужнія особы говоря что не женюсь — то только тогда когда женщины вполнѣ достигнутъ своихъ правъ; потому что тогда мущины получатъ возможность требовать своихъ. Тогда, если въ домѣ будетъ двѣ гостиныя, я возьму одну себѣ; если не будетъ двухъ, мы можемъ бросить жребій кому достанется задняя комната. Если у насъ будетъ экипажъ, онъ будетъ принадлежать исключительно мнѣ три дня въ недѣлю; если мистрисъ Миверсъ нужно будетъ двѣсти фунтовъ въ годъ на гардеробъ, она должна будетъ довольствоваться одною сотней, другая половина пойдетъ на мои украшенія; если меня будутъ одолѣвать корректоры и типографскіе черты, половина хлопотъ должна выпадать ея долю, пока я буду отдыхать на лужайкѣ для крикета въ Вимбледонѣ. Да, когда теперешнія несправедливости относительно женщинъ уступятъ мѣсто ихъ равенству съ мущинами тогда я женюсь съ удовольствіемъ; и чтобы быть великоушнымъ, я не буду мѣшать мистрисъ Миверсъ подавать голосъ въ приходскихъ попечительствахъ или въ парламентѣ, я съ удовольствіемъ передамъ ей и свой голосъ.

— Боюсь, любезный кузенъ, что вы заразили Кенелма вашими эгоистическими идеями о брачной жизни. Онъ кажется не расположенъ къ женитьбѣ, а?

— Нѣтъ, сколько мнѣ извѣстно.

— Что за дѣвушка Сесилія Траверсъ?

— Она выступаетъ изъ ряду другихъ дѣвушекъ, но нѣтъ опасности чтобъ она забѣжала настолько впередъ чтобы сдѣлаться тѣмъ ужасомъ что называется «передовою женщиной», красивая, хорошо образованная умная дѣвица. Не испорченная мыслью что она богатая наслѣдница; однимъ словомъ, как разъ такая невѣстка какую вы можете желать.

— Но вы не думаете что она нравится Кенелму?

— По чести говоря, не думаю.

— А какая-нибудь другая привязанность? Есть вещи которыхъ сыновья не повѣряютъ своимъ отцамъ. Не случалось ли вамъ слышать что Кенелмъ немножко дикъ?

— Да, онъ дикъ, какъ благородные дикари которые бѣгали въ лѣсахъ, — сказалъ Миверсъ.

— Вы меня пугаете.

— Прежде благородный дикарь, повстрѣчавъ сквау^[11] былъ настолько благоразуменъ чтобъ убѣжать отъ нея. Кенелмъ теперь убѣжалъ куда-то.

— Да, онъ не сказалъ мнѣ куда, и въ квартирѣ его этого не знаютъ. На столѣ его лежитъ куча писемъ и нѣтъ адреса куда их пересылать. Но вообще онъ занялъ приличное ему мѣсто въ лондонскомъ обществѣ — а?

— Разумѣется! За нимъ ухаживали больше чѣмъ за многими молодыми людьми и о немъ больше говорили. Обыкновенная судьба чудаковъ.

— Вы согласны то онъ обладаетъ недюжинными талантами? Не думаете ли что онъ современемъ сдѣлается замѣчательнымъ человѣкомъ и заплатитъ, на литературномъ или политическомъ поприщѣ, долгъ странѣ который, увы! ни я, ни мои предки, другіе сэръ-Питеры, не могли уплатить и ради котораго я привѣтствовалъ его рожденіе и далъ ему имя Кенелма.

— По чести, отвѣчалъ Миверсъ, который окончивъ завтракъ, усѣлся въ покойное кресло, и взялъ съ камина одну изъ своихъ знаменитыхъ сигаръ, — по чести я не могу сказать этого; еслибъ его постигло раззореніе или ему пришлось бы зарабатывать себѣ средства къ жизни, или какое-нибудь другое великое бѣдствіе дало толчокъ его нервной системѣ, и тряхнуло его въ хлопотливомъ направленіи, онъ могъ бы произвести всплескъ въ потокѣ жизни которой влечетъ людей къ могилѣ. Но вы видите что ему не достаетъ, какъ онъ самъ справедливо говоритъ, двухъ стимуловъ для рѣшительныхъ дѣйствій — бѣдности и тщеславія.

— Но вѣдь бывали же великіе люди которые не бы на бѣдны, ни тщеславны?

— Сомнѣваюсь. Тщеславіе одинъ изъ главныхъ двигателей являющійся въ различныхъ формахъ и подъ разными наименованіями; назовите его честолюбіемъ или жаждой славы, сущность его остается одна и та же: желаніе одобренія своихъ дѣйствій.

— Но можетъ быть и влеченіе къ отвлеченной истинѣ безъ заботы объ одобреніяхъ.

— Разумѣется. Философъ на необитаемомъ островѣ можетъ забавляться размышленіями о своемъ выборѣ межъ холодомъ и теплотой. Но если возвратясь въ свѣтъ онъ перемѣнитъ результаты своихъ размышленій, здѣсь то и проявится тщеславіе и желаніе похвалъ.

— Пустяки, Маверсъ, онъ скорѣе можетъ желать служить пользѣ и благу человѣчества. Вы вѣдь не отрицаете существованія такой вещи какъ филантропія?

— Я не отрицаю что есть такая вещь какъ хвастовство. И когда я встрѣчаю человѣка который смѣетъ говорить что перенесъ много безпокойствій и лишеній для филантропической цѣли, безъ малѣйшей мысли о вознагражденіи въ формѣ похвалъ или пенсовъ, я знаю, что передо мной стоитъ хвастунъ, опасный хвастунъ, плутоватый хвастунъ, молодецъ у котораго карманъ наполненъ негодными объявленіями и воззваніями къ подпискѣ.

— Фи, фи; бросьте эту циническую афектацію; у васъ не злое сердце, вы должны любить человѣчество и интересоваться благосостояніемъ потомства.

— Любить человѣчество? Интересоваться потомствомъ? Помилуйте, кузенъ Питеръ, надѣюсь у васъ въ карманахъ нѣтъ ни объявленій, ни проектовъ объ осушеніи Понтинскихъ болотъ изъ чистѣйшей любви къ человѣчеству; ни предложеній объ увеличеніи подоходныхъ налоговъ для составленія запаснаго капитала для потомства, въ тѣхъ видахъ что наши каменоугольныя копи могутъ истощиться черезъ три тысячи лѣтъ. Любовь къ человѣчеству! Дребедень! Вотъ что значитъ жить въ деревнѣ.

— Но вѣдь вы любите человѣческій родъ, заботитесь о грядущихъ поколѣніяхъ.

— Я! Ни мало. Напротивъ, я скорѣе ненавижу человѣческій родъ, во всей его цѣлости, со включеніемъ австралійскихъ дикарей, и я не повѣрю никому кто вздумаетъ увѣрять меня что онъ хоть на половину такъ огорченъ гибелью десяти милліоновъ человѣческихъ существъ отъ землетрясенія, въ достаточномъ разстояніи отъ его собственнаго мѣста жительства, скажемъ въ Абиссиніи, какъ онъ бываетъ огорченъ увеличеніемъ счетовъ своего мясника. Что до потомства, то кто согласится перенести въ теченіи двухъ недѣль подагру или tic-douloureux ради того чтобы въ четырехтысячномъ году по P. X наше потомство пользовалось превосходною системой ассенизаціи?

Сэръ-Питеръ, который недавно страдалъ очень острыми припадками невралгіи, покачалъ головой, но по совѣсти былъ долженъ смолкать.

— Возвращаясь къ нашему предмету, сказалъ Миверсъ закуривая опять сигару которую онъ отложилъ въ сторону выражая свои пріятныя мнѣнія, — я думаю что вы бы хорошо сдѣлали еслибъ побывали, пока въ городѣ, у вашего стараго друга Траверса и познакомились съ Сесиліей. Если ваше мнѣніе о ней будетъ также благопріятно какъ мое, почему бы не пригласить отца съ дочерью погостить у васъ въ Эксмондгамѣ? Дѣвушки начинаютъ больше думать о мущинѣ увидавъ мѣсто которое онъ можетъ предложить имъ какъ свой домъ, а Эксмондгамъ привлекательное мѣсто для дѣвушки — живописное и романтическое.

~ Превосходная мысль, воскликнулъ сэръ-Питеръ радушно. — Я желалъ бы также познакомиться съ Чиллингли Гордономъ. Дайте мнѣ его адресъ.

— Его карточка на каминѣ, возьмите ее; вы всегда застанете его дома до двухъ часовъ. Онъ слишкомъ уменъ чтобы терять утреннее время на прогулки въ Гайдъ-Паркѣ съ молодыми дамами.

— Скажите мнѣ ваше откровенное мнѣніе объ этомъ нашемъ молодомъ родственникѣ. Кенелмъ говоритъ что онъ уменъ и честолюбивъ.

— Кенелмъ говоритъ правду. Онъ такой человѣкъ что не станетъ толковать пустяковъ о любви къ человѣчеству и къ потомству. Онъ человѣкъ современный, съ большими, острыми, широко открытыми глазами, которые смотрятъ лишь на ту часть человѣчества какая можетъ быть ему полезна и не портятъ своего зрѣнія въ усиліяхъ доглядѣться до потомства въ разбитый телескопъ. Гордонъ такой человѣкъ чтобъ быть канцлеромъ казначейства, можетъ-быть первымъ министромъ.

— И сынъ стараго Гордона умнѣе моего мальчика, тезки Кенелма Дигби!

Сэръ-Питеръ вздохнулъ.

— Я не говорилъ этого. Я умнѣе Чиллингли Гордона, а вотъ доказательство: я не желаю быть первымъ министромъ очень непріятная служба, тяжелая работа, неправильные часы для пищи, много хлопотъ и непремѣнное разстройство желудка.

Сэръ-Питеръ ушелъ огорченный. Онъ засталъ Чиллингли Гордона дома въ квартирѣ его въ Джермайнъ-Стритѣ. Несмотрь на то что сэръ-Питеръ былъ предубѣжденъ противъ него всѣмъ что про него слышалъ, онъ вскорѣ расположился въ его пользу. Гордонъ говорилъ съ нимъ искренно, тономъ свѣтскаго человѣка, и имѣлъ довольно такта чтобы не выказать чувствъ которыя могли бы не понравиться старосвѣтскому сельскому джентльмену и родственнику который могъ быть полезенъ для его карьеры. Онъ коснулся вскользь съ видимымъ чувствомъ несчастнаго процесса возбужденнаго его отцомъ; говорилъ съ восторженными похвалами о Кенелмѣ, и съ разборчивымъ добродушіемъ о Миверсѣ какъ человѣкѣ который, пародируя эпиграмму на Карла II,

Слова добраго не молвилъ

И не сдѣлалъ злаго дѣла.

Потомъ онъ вызвалъ сэръ-Питера на разговоръ о деревнѣ и объ успѣхахъ земледѣлія. Онъ узналъ что въ числѣ побудительныхъ причинъ прибытія его въ городъ было желаніе увидѣть гидравлическій таранъ, который могъ быть полезенъ для его усадьбы, дурно снабженной водою. Удивилъ баронета обнаруживъ нѣкоторыя практическія свѣдѣнія въ механикѣ; настаивалъ что будетъ сопутствовать ему въ Сити для осмотра машины; сопровождалъ его и одобрилъ покупку; потомъ пригласилъ его осмотрѣть новую американскую жатвенную машину и не разставался съ нимъ пока не получилъ отъ сэръ-Питера обѣщанія обѣдать вмѣстѣ въ клубѣ Гаррика. Приглашеніе это было особенно пріятно для сэръ-Питера, который чувствовалъ естественное любопытство увидѣть новыя знаменитости посѣщавшія этотъ клубъ. Когда разставшись съ Гордономъ сэръ-Питеръ направился къ дому Леопольда Траверса, онъ съ удовольствіемъ думалъ о своемъ молодомъ родственникѣ.

«Миверсъ и Кенелмъ», говорилъ онъ самъ съ собою, «дали мнѣ неблагопріятное понятіе объ этомъ юношѣ; они изображали его суетнымъ, себялюбивымъ и т. д. Но Миверсъ такъ цинически смотритъ на характеры, а Кенелмъ слишкомъ эксцентриченъ чтобы судить правильно объ умномъ свѣтскомъ человѣкѣ. Во всякомъ случаѣ пожертвовать своимъ временемъ изъ любезности къ старику въ родѣ меня — это не похоже на эгоиста. Свѣтскій молодой человѣкъ можетъ пріятнѣе провести свой день чѣмъ осматривая водокачалки и жатвенныя машины. Умнымъ они его признаютъ. Да, у него рѣшительно есть умъ, и не заносчивый умъ, практическій.»

Сэръ-Питеръ нашелъ Траверса въ гостиной съ дочерью, мистрисъ Кампіонъ и леди Гленальвонъ. Траверсъ былъ однимъ изъ тѣхъ рѣдкихъ людей среднихъ лѣтъ кого чаще можно встрѣтить въ гостиной чѣмъ въ кабинетѣ; онъ любилъ дамское общество, и можетъ-быть эта склонность сохранила въ немъ очарованіе хорошаго воспитанія и привлекательнаго обращенія. Оба они не видались много лѣтъ; съ того времени какъ Траверсъ былъ на высшей точкѣ своей модной карьеры, а сэръ-Питеръ былъ однимъ изъ тѣхъ пріятныхъ дилеттантовъ и отчасти юмористическихъ говоруновъ которые дѣлаются непремѣнными гостями на всѣхъ званыхъ обѣдахъ.

Сэръ-Питеръ былъ первоначально умѣреннымъ вигомъ, потому что отецъ его принадлежалъ къ этой партіи, но онъ оставилъ ее вмѣстѣ съ герцогомъ Ричмондомъ, мистеромъ Станли (въ послѣдствіи лордъ Дерби) и другими, когда ему показалось что эта партія перестала быть умѣренною.

Леопольдъ Траверсъ въ молодости служа въ гвардіи былъ крайнимъ тори, но будучи сторонникомъ сэръ-Роберта Пиля по вопросу объ отмѣнѣ хлѣбныхъ законовъ, онъ остался съ послѣдователями Пиля послѣ того какъ большинство дорійской партіи отказалось слѣдовать за своимъ бывшимъ главою, и теперь шелъ съ послѣдователями Пиля въ какомъ бы направленіи прогрессъ вѣка ни направилъ ихъ путь къ возвышенію виговъ и уменьшенію значенія торіевъ.

Впрочемъ теперь вопросъ не въ политическихъ мнѣніяхъ этихъ обоихъ джентльменовъ. Я уже сказалъ что они не видались много лѣтъ. Траверсъ очень мало перемѣнился. Сэръ-Питеръ узналъ его съ перваго взгляда. Сэръ-Питеръ перемѣнился больше, и Траверсъ сначала недоумѣвалъ, но слыша какъ было произнесено его имя онъ былъ увѣренъ что это дѣйствительно сэръ-Питеръ къ кому онъ подошелъ и протянулъ дружески руку. Траверсъ сохранилъ цвѣтъ своихъ волосъ и прежнюю фигуру и былъ одѣтъ такъ же хорошо какъ и въ то время когда считался данди. Сэръ-Питеръ, который прежде былъ очень тонокъ, со свѣтлыми кудрями и мечтательными голубыми глазами, теперь сталъ скорѣе толстымъ, особенно въ срединѣ своей фигуры, сильно посѣдѣлъ, давно надѣлъ очки; платье на немъ было старомодное, сшитое деревенскимъ портнымъ. Онъ смотрѣлъ такимъ же джентльменомъ какъ Траверсъ; пользовался пожалуй такимъ же здоровьемъ. принимая во вниманіе разницу въ лѣтахъ; казалось могъ прожить такъ же долго. Но между ними была разница какъ между нервнымъ и лимфатическимъ темпераментами, Траверсъ, хотя былъ не такъ уменъ какъ сэръ-Питеръ. поддерживалъ свой умъ въ постоянной дѣятельности; сэръ-Питеръ дозволялъ своему уму дремать за старыми книгами и наслаждаться ничего не дѣланіемъ по цѣлымъ часамъ. Потому Траверсъ все еще казался молодымъ и былъ чутокъ ко всему; между тѣмъ какъ сэръ-Питеръ входя въ гостиную представлялся какимъ-то Рипъ-вамъ-Винклемъ который проспалъ жизнь прошлаго поколѣнія и смотрѣлъ на настоящее отежелѣвшими глазами. За то, въ тѣ рѣдкія минуты когда онъ просыпался совершенно, въ сэръ-Питерѣ можно было найти сердечный пылъ, даже силу мысли, болѣе выразительной чѣмъ живость темперамента характеризовавшая Леопольда Траверса, присутствіе тѣхъ качествъ которыя мы особенно любимъ и ими же восхищаемся въ молодыхъ людяхъ.

— Любезнѣйшій сэръ-Питеръ, вы ли это? Я такъ радъ что вижу васъ опять, сказалъ Траверсъ. — Сколько столѣтій мы не видались, и какъ снисходительны вы были ко мнѣ въ то время какъ я былъ глупымъ франтомъ. Но что прошло, то прошло; перейдемъ къ настоящему. Позвольте мнѣ познакомить васъ, вопервыхъ, съ моимъ достойнымъ другомъ мистрисъ Кампіонъ, достойнаго супруга которой вы помните. Какія пріятныя собранія бывали у нихъ въ домѣ! Потомъ съ этою молодою дѣвицей которой она замѣнила мать, съ моею дочерью Сесиліей. Съ Леди Гленальвонъ, другомъ вашей жены, разумѣется нечего васъ знакомить, для нея время стоитъ неподвижно.

Сэръ-Питеръ спустилъ свои очки, въ которыхъ нуждался только для книгъ мелкой печати, и посмотрѣлъ внимательно на трехъ женщинъ — при каждомъ взглядѣ поклонъ. Глаза его все еще были устремлены на Сесилію, когда леди Гленальвонъ подошла къ нему, пользуясь преимуществами общественнаго положенія и давняго знакомства, и первая привѣтствовала его.

— Увы, любезнѣйшій сэръ-Питеръ! время не стоитъ ни для кого; но такъ и быть, лишь бы оно оставило пріятныя воспоминанія! Когда я вижу васъ снова предо мной воскресаетъ моя молодость. Мой давній другъ Каролина Бродертонъ, теперь леди Чиллингли; наши дѣвичьи прогулки вмѣстѣ; уборы и бальныя платья — главныя заботы, мечты — о будущихъ мужьяхъ. Садитесь здѣсь.и разкажите мнѣ все о Каролинѣ.

Сэръ-Питеръ, который не много могъ разказать о Каролинѣ что могло бы интересовать кого-нибудь кромѣ его, сѣлъ однакоже возлѣ леди Гленальвонъ и какъ подобало далъ самый лестный отчетъ о миледи къ какому только подавала поводъ дѣйствительность или изобрѣтательность. Все это время однако въ мысляхъ его былъ Кенелмъ, а глаза были устремлены на Сесилію.

Сесилія снова принялась за какое-то таинственное женское рукодѣлье — что за дѣло какое? — можетъ-быть это было вышиванье на табуретъ къ фортепіано, можетъ-быть туфли для ея отца (который, гордясь своими ногами и зная что онѣ красивѣе въ ботинкахъ изъ тонкой кожи, разумѣется никогда не будетъ носить ихъ). Сесилія повидимому поглощена своею работой, но глаза ея и мысли устремлены на сэръ-Питера. Почему, читатель можетъ догадаться. И съ какимъ вниманіемъ и любовью смотрятъ эти глаза! Она думаетъ что у него самыя пріятныя, умныя, кроткія черты лица. Она восхищается даже его старомоднымъ сюртукомъ, высокимъ галстукомъ и панталонами со штрипками. Она чтитъ его сѣдые и не подкрашеные волосы. Она старается найти близкое сходство между этимъ голубоглазымъ, толстымъ, старымъ джентльменомъ и тонкимъ, черноглазымъ, угрюмымъ и высокимъ Кенелмомъ; она находитъ сходство котораго не нашелъ бы никто другой. Она начинаетъ любить сэръ-Питера, хотя онъ не сказалъ съ ней ни слова.

Здѣсь кстати молвить словечко вамъ, мой дорогой читатель. Если вы желаете жениться на дѣвушкѣ которая любила бы васъ вѣчно и глубоко, и была бы для васъ вполнѣ доброю женой, замѣчайте какъ она относится къ вашимъ родителямъ, питаетъ ли она къ нимъ чувство не поддающееся выраженію, безкорыстное уваженіе; если вы, хотя бы смутно, распознаете это чувство или подмѣтите уваженіе, если между вами и вашими родителями возникнетъ незначительное охлажденіе, и она снова побудитъ васъ чтить вашего отца и вашу мать, хотя бы они и не особенно были благосклонны къ ней, — если такая дѣвушка станетъ вашею женой, знайте что вы нашли сокровище. Вы нашли женщину которой Небо дало два лучшія качества — сильное чувство любви и сильное чувство долга. То что говорю про одинъ полъ, мои дорогія читательницы, относится и къ другому, хотя въ меньшей степени; потому что дѣвушка, выходя замужъ, вступаетъ въ семью своего мужа; мущина же не вступаетъ въ семью своей жены. Однакоже я не вѣрю глубинѣ любви человѣка къ женщинѣ если онъ не чувствуетъ въ значительной степени нѣжности (и терпѣнія, если возникаютъ разногласія) къ ея родителямъ. Но жена не должна выставлять ихъ до такой степени на первый планъ чтобы подавать мужу поводъ думать что онъ остается въ холодной тѣни. Простите, дорогой читатель, это безжалоство длинное отступленіе, это не совсѣмъ отступленіе, ибо одну изъ задачъ моей повѣсти составляетъ то чтобъ вы яснѣе могли понять дѣвушку какая олицетворена въ Сесиліи Траверсъ.

— Что сталось съ Кенелмомъ? спросила леди Гленальвонъ.

— Я бы желалъ имѣть возможность сказать вамъ это, отвѣчалъ сэръ-Питеръ. — Онъ написалъ мнѣ одно слово что отправился бродить «въ лѣсахъ обновленныхъ и свѣжихъ лугахъ», можетъ-быть на нѣсколько недѣль. Съ тѣхъ поръ я не имѣлъ отъ него ни слова.

— Вы огорчаете меня, сказала леди Гленальвонъ, — надѣюсь съ нимъ не случилось чего-нибудь, онъ не могъ заболѣть.

Сесилія перестала работать и поднявъ глаза насторожилась.

— Успокойтесь, сказалъ смѣясь Траверсъ; — я знаю его тайну. Онъ вызвалъ на состязаніе перваго бойца Англіи и теперь отправился въ деревню приготовляться къ битвѣ.

— Очень можетъ-быть, сказалъ сэръ-Питеръ спокойно; — я бы ни мало не удивился этому, а вы, миссъ Траверсъ?

— Мнѣ скорѣе кажется вѣроятнымъ что мистеръ Чиллингли занятъ какимъ-нибудь добрымъ дѣломъ для другихъ и хочетъ сохранить его въ тайнѣ.

Сэръ-Питеру понравился этотъ отвѣтъ и онъ подвинулъ свой стулъ поближе къ Сесиліи. Леди Гленальвонъ, радуясь что они сошлись, вскорѣ встала и простилась.

Сэръ-Питеръ оставался около часа, разговаривая преимущественно съ Сесиліей, которая необыкновенно легко овладѣла его сердцемъ. Онъ пригласилъ ея отца, мистрисъ Кампіонъ и ее погостить у него недѣлю въ Эксмондгамѣ въ концѣ лондонскаго сезона, который былъ уже близокъ.

Получивъ обѣщаніе сэръ-Питеръ вышелъ, а десять минутъ спустя Гордонъ Чиллингли вошелъ въ гостиную. У него уже установилось визитное знакомство съ Траверсомъ. Траверсъ полюбилъ его. Мистрисъ Кампіонъ находила его чрезвычайно образованнымъ, неафектированнымъ молодымъ человѣкомъ, гораздо выше другихъ молодыхъ людей. Сесилія была искренно любезна къ кузену Кенелма.

Это былъ вообще счастливый день для сэръ-Питера. Онъ былъ очень доволенъ обѣдомъ въ клубѣ Гаррика, гдѣ встрѣтилъ нѣсколькихъ старыхъ знакомыхъ и былъ представленъ нѣкоторымъ новымъ «знаменитостямъ». Онъ замѣтилъ что Гордонъ былъ хорошъ съ этими замѣчательными лицами. Хотя онъ еще ничѣмъ не отличился, но они смотрѣли на него съ нѣкоторымъ уваженіемъ и съ очевидною любовью. Замѣчательнѣйшій изъ нихъ, по крайней мѣрѣ человѣкъ съ наиболѣе установившеюся репутаціей, сказалъ сэръ-Питеру на ухо:

— Вы можете гордиться вашимъ племянникомъ Гордономъ!

— Онъ не племянникъ мнѣ, только сынъ дальняго родственника.

— Жаль. Но онъ сообщитъ блескъ и отдаленнымъ вѣтвямъ своей фамиліи. Умный малый и популярный; рѣдкія соединенія: несомнѣнно пойдетъ далеко.

Сэръ-Питеръ подавилъ вздохъ. «О, еслибы кто-нибудь столь же знаменитый сказалъ это о Кенелмѣ.»

Но онъ былъ слишкомъ великодушенъ чтобы позволить этому полузавистливому чувству продлиться болѣе одного мгновенія. Почему бы ему не гордиться всякимъ членомъ фамиліи кто могъ озарить блескомъ древнюю темноту Чиллинглійской расы? И какъ любезенъ этотъ молодой человѣкъ сталъ для сэръ-Питера!

На другой день Гордонъ настоялъ на томъ чтобы сопровождать его при осмотрѣ новѣйшихъ пріобрѣтеній Британскаго Музея и разныхъ другихъ выставокъ, а вечеромъ отправился съ нимъ въ театръ Принца Вельсскаго, гдѣ сэръ-Питеръ былъ въ восхищеніи отъ замѣчательной комедійки мистера Робертсона, которую такъ хорошо поставила на сцену Мери Уилтонъ. На слѣдующій день, когда Гордонъ зашелъ къ нему въ гостиницу, онъ отложилъ свои опасенія и приступилъ къ сообщенію которое до тѣхъ доръ откладывалъ.

— Гордонъ другъ мой, я твой должникъ, и теперь, благодаря Кенелму, могу заплатить мой долгъ.

Гордонъ сдѣлалъ легкое движеніе удивленія, но хранилъ молчаніе.

— Я говорилъ твоему отцу, вскорѣ послѣ того какъ родился Кенелмъ, что намѣренъ сдать мой лондонскій домъ, и откладывать для тебя ежегодао тысячу фунтовъ, въ вознагражденіе за то что ты могъ бы наслѣдовать Эксмондгамъ еслибъ я умеръ бездѣтнымъ. Но отецъ твой кажется не обратилъ вниманія на это обѣщаніе и затѣялъ со мной процессъ по вопросу составлявшему безспорное мое право. Я бы удивился какъ такой умный человѣкъ сдѣлалъ такую ошибку еслибы мнѣ не былъ извѣстенъ его сварливый нравъ. Нравъ такая вещь что часто беретъ верхъ надъ умомъ. Не имѣя самъ наклонности къ ссорѣ (Чилингліи мирная раса) я не былъ снисходителенъ къ странностямъ твоего отца и его ненормальному (для Чиллингія) характеру. Языкъ и тонъ его письма по этому поводу задѣлъ меня за живое. Я не могъ понять зачѣмъ, если онъ такъ относится ко мнѣ, стану я откладывать тысячу фунтовъ въ годъ. Тутъ представился случай купить землю очень подручную для владѣльца Эксмондгама. Я купилъ ее на занятыя деньги, и хотя сдалъ свой лондонскій домъ, но уже не откладывалъ по тысячѣ въ годъ.

— Любезнѣйшій сэръ-Питеръ, я всегда сожалѣлъ что мой покойный отецъ затѣялъ — можетъ-быть изъ черезчуръ сильной отеческой заботливости о моихъ предполагаемыхъ интересахъ — этотъ несчастный и безплодный процессъ, послѣ котораго не могло быть сомнѣнія что всякое великодушное намѣреніе съ вашей стороны будетъ оставлено. Я былъ радостно удивленъ что вы и Кенелмъ съ такою добротой и искренностью приняли меня въ ваше семейство. Прошу васъ сдѣлайте мнѣ одолженіе оставьте всякій разговоръ о денежныхъ дѣлахъ; мысль о вознагражденіи дальняго родственника за потерю надеждъ которыя онъ не въ правѣ былъ питать слишкомъ нелѣпа, по крайней мѣрѣ въ моихъ глазахъ.

— Но я такъ нелѣпъ что держусь этой мысли, хотя нельзя не отдать справедливости благородству твоего образа мыслей. Возвращаясь къ дѣлу, Кенелмъ теперь совершеннолѣтній и съ имѣнія теперь сняли запретъ. Оно поступитъ въ полное распоряженіе Кенелма и мы можемъ быть увѣрены что онъ женится; во всякомъ случаѣ онъ не впадетъ въ ошибку твоего покойнаго отца; но что бы онъ ни сдѣлалъ съ своею собственностью, это тебя не касается и на это нечего разчитывать. Даже титулъ баронета прекратится со смертью Кенелма, если у него не будетъ сына. Но при освобожденіи имѣнія очистилась сумма дающая мнѣ, какъ я уже сказалъ, возможность уплатить то что, Кенелмъ искренно согласенъ со мною, мы должны тебѣ. У моего банкира лежитъ теперь двадцать тысячъ фунтовъ, и онъ переведетъ ихъ на твоего; если ты зайдешь къ моему солиситору, мистеру Вайнингу, въ Линкольнсъ-Иннѣ, ты можешь увидѣть документы и дать ему росписку въ полученіи 20.000 на которые онъ имѣетъ мой чекъ. Стой, стой, стой, я не хочу слышать ни слова, безъ благодарностей, онѣ не заслужены.

При этомъ Гордонъ, который во время этой рѣчи произносилъ различныя отрывистыя восклицанія, оставленныя сэръ-Питеромъ безъ вниманія, овладѣлъ рукой своего родственника и, несмотря на его сопротивленіе, поднесъ ее къ губамъ.

— Я долженъ благодарить васъ, я долженъ дать выходъ моимъ чувствамъ, воскликнулъ Гордонъ. — Эта сумма, сама по себѣ значительная, гораздо важнѣе для меня чѣмъ вы можете вообразить, она открываетъ мнѣ карьеру, обезпечиваетъ мою будущность.

— Кенелмъ говорилъ мнѣ это; онъ сказалъ что эта сумма будетъ полезнѣе для тебя теперь чѣмъ вдесятеро большая сумма двадцать лѣтъ спустя.

— Да, это будетъ такъ. И Кенелмъ согласенъ на эту жертву?

— Не только согласенъ, онъ настаивалъ на этомъ.

Гордонъ отвернулся, а сэръ-Питеръ продолжалъ:

— Ты хочешь вступить въ парламентъ; честолюбіе очень естественное въ умномъ молодомъ человѣкѣ. Я не намѣренъ навязывать тебѣ политическія мнѣнія. Я слышалъ что ты что называется либералъ; я полагаю что человѣкъ можетъ быть либераломъ не будучи якобинцемъ.

— Я то же думаю. Чѣмъ бы я ни былъ, во всякомъ случаѣ я не насильникъ.

— Насильникъ, нѣтъ! Кто слыхалъ когда-нибудь о насильникѣ изъ рода Чиллингли? Но я читалъ сегодня въ газетахъ рѣчь обращенную къ слушателямъ изъ народа, въ которой ораторъ высказывался за раздѣленіе земли и всѣхъ капиталовъ принадлежащихъ другимъ людямъ между рабочими тихо и спокойно, безо всякаго насилія, и умоляя избѣгать насилія; но говоря, можетъ-статься весьма справедливо, что тѣмъ кого будутъ грабить можетъ это не понравиться, и они могутъ прибѣгнуть къ силѣ; въ такомъ случаѣ плохо де придется имъ, они де будутъ виновниками насилія и на нихъ должна пасть отвѣтственность если они будутъ сопротивляться разумнымъ предложеніямъ его и его друзей! Это, я полагаю, принадлежитъ къ числу новыхъ идей, съ которыми Кенелмъ больше знакомъ чѣмъ я. Держишься ты этихъ новыхъ идей?

— Разумѣется нѣтъ; я презираю глупцовъ которые держатся ихъ.

— И ты не будешь поддерживать революціонныя мѣры когда вступишь въ парламентъ?

— Любезнѣйшій сэръ-Питеръ, я боюсь что вы слышали очень ложные отзывы о моихъ мнѣніяхъ если предлагаете такіе вопросы. Послушайте.

И Гордонъ пустился въ диссертацію очень умную, очень тонкую, которая только обязывала его мудро направлять общественное мнѣніе на правильный путь: что такое былъ правильный путь онъ не опредѣлилъ, онъ предоставилъ угадывать сэръ-Питеру. Сэръ-Питеръ понялъ, какъ и ожидалъ Гордонъ, что это путь который онъ, сэръ-Питеръ, считалъ правильнымъ, и былъ удовлетворенъ.

Покончивъ съ этимъ предметомъ, Гордонъ сказалъ съ замѣтнымъ чувствомъ:

— Могу ли я просить васъ довершить милости какими вы осыпали меня. Я никогда не видалъ Эксмондгама, и домъ фамиліи къ которой я принадлежу очень интересуетъ меня. Не позволите ли мнѣ провести у васъ нѣсколько дней и подъ тѣнью вашихъ родныхъ деревъ послушать уроки политической мудрости отъ того кто очевидно глубоко вникалъ въ ея ученіе?

— Глубоко — нѣтъ, но немножко, немножко, какъ простой зритель, сказалъ сэръ-Питеръ скромно, но очень польщенный. — Пріѣзжай, другъ мой, разумѣется; ты будешь принятъ радушно. Кстати, Траверсъ съ своею прекрасною дочерью обѣщалъ навѣстить меня недѣли черезъ двѣ; почему бы и тебѣ не пріѣхать въ то же время?

Внезапный румянецъ освѣтилъ лицо молодаго человѣка.

— Я буду въ восторгѣ, вскричалъ онъ. — Я мало знакомъ съ мистеромъ Траверсомъ, но онъ мнѣ очень нравится, и мистрисъ Кампіонъ такая образованная женщина.

— А что ты скажешь о дѣвушкѣ?

— Миссъ Траверсъ? О, она прекрасная дѣвушка. Но я говорю съ молодыми дѣвушками только когда это бываетъ неизбѣжно.

— Значитъ ты похожъ на своего кузена Кенелма?

— Я бы желалъ походить на него въ другихъ отношеніяхъ.

— Нѣтъ, одного такого чудака въ семействѣ совершенно достаточно. Но хотя я не желалъ бы чтобы ты уподобился Кенелму, я бы все-таки не промѣнялъ Кенелма на совершеннѣйшій образецъ сына какой только можетъ явиться на свѣтъ.

Давъ исходъ этому порыву отеческой нѣжности, сэръ-Питеръ пожалъ руку Гордону и отправился къ Миверсу, который пригласилъ его завтракать и потомъ хотѣлъ проводить на станцію. Сэръ-Питеръ возвращался въ Эксмондгамъ съ послѣполуденнымъ экстреннымъ поѣздомъ.

Оставшись одинъ, Гордонъ погрузился въ одно изъ тѣхъ блестящихъ гаданій о будущемъ которыя составляютъ счастливѣйшія минуты въ жизни юноши съ такимъ честолюбіемъ какъ его. Сумма переданная въ его распоряженіе сэръ-Питеромъ обезпечивала его вступленіе въ парламентъ. Тамъ онъ съ увѣренностью разчитывалъ на скорые успѣхи. Онъ расширялъ свои виды. При такихъ успѣхахъ онъ могъ съ вѣроятностью разчитывать на блестящую женитьбу которая увеличитъ его состояніе и упрочитъ положеніе. Онъ уже остановилъ свои мысли на Сесиліи Траверсъ. Я буду справедливъ къ нему сказавъ что это не было исключительно изъ меркантильныхъ побужденій, но разумѣется и не съ безумнымъ пыломъ юношеской любви. Онъ находилъ что она, съ ея наружностью, образованіемъ, величественнымъ, но общительнымъ обращеніемъ, создана именно для того чтобъ бытъ женой знаменитаго человѣка. Онъ уважалъ ее, она нравилась ему, и кромѣ того ея богатство могло упрочить его положеніе. Онъ питалъ такого рода разумную привязанность къ Сесиліи какую мудрецы въ родѣ лорда Бекона и Монтаня рекомендовали бы другому мудрецу ищущему себѣ жену. Какой удобный случай возбудить въ ней подобную, а можетъ-быть и болѣе горячую привязанность могло представить пребываніе въ Эксмондгамѣ! Бывъ у Траверсовъ онъ узналъ что они отправляются туда и тогда-то явился въ немъ тотъ порывъ родственныхъ чувствъ что доставилъ и ему приглашеніе туда же.

Но онъ долженъ быть остороженъ, онъ не долженъ возбуждать преждевременныхъ подозрѣній въ Траверсѣ. Онъ еще не былъ достойною партіей какую сквайръ могъ бы одобрить для своей дочери. И хотя ему не были извѣстны планы сэръ-Питера касательно этой дѣвушки, онъ былъ слишкомъ остороженъ чтобы довѣрить свои планы родственнику въ чьей скромности онъ сильно сомнѣвался. Въ настоящее время для него было довольно что открывался путь для его собственной энергіи. И весело, хотя задумчиво, онъ взвѣшивалъ представляющіяся ей препятствія, угадывалъ ея цѣли, прохаживаясь по своей комнатѣ съ опущенною головой и безпокойными шагами, то ускоряя, то замедляя ихъ.

Сэръ-Питеръ между тѣмъ нашелъ въ квартирѣ Миверса приготовленный для него прекрасный завтракъ, который былъ въ полномъ его распоряженіи, потому что самъ Миверсъ никогда «не портилъ обѣда и чай не порочилъ», то-есть никогда не завтракалъ. Онъ оставался за своею конторкой и писалъ краткія записки, дѣловыя или касавшіяся удовольствій, пока сэръ-Питеръ дѣлалъ честь котлетамъ изъ ягненка и жареному цыпленку. Но Миверсъ оставилъ свою работу и взглянулъ съ приподнятыми бровями когда сэръ-Питеръ, послѣ нѣсколько сбивчиваго отчета о своемъ визитѣ къ Траверсу, своемъ восхищеніи отъ Сесиліи и ловкости съ какою онъ, дѣйствуя по совѣту своего кузена, пригласилъ это семейство провести нѣсколько дней въ Эксмондгамѣ, прибавилъ:

— А кстати я пригласилъ и молодаго Гордона пріѣхать вмѣстѣ съ ними.

— Пріѣхать съ ними; съ мистеромъ и миссъ Траверсъ! въ самомъ дѣлѣ? Я думалъ что вы хотѣли женить Кенелма на Сесиліи. Я ошибся, вы думали о Гордонѣ!

— О Гордонѣ, воскликнулъ сэръ-Питеръ уронивъ ножъ съ вилкой. — Какой вздоръ! Вѣдь вы не думаете что миссъ Траверсъ предпочитаетъ его Кенелму, или что онъ имѣетъ смѣлость воображать что ея отецъ одобряетъ его ухаживаніе.

— Я не пускаюсь въ подобныя предположенія. Я думаю только что Гордонъ уменъ, вкрадчивъ, молодъ, и вы доставляете ему случай который будетъ ему очень удобенъ. Впрочемъ это не мое дѣло; и хотя вообще я люблю Кенелма больше чѣмъ Гордона, но я очень люблю и Гордона и интересуюсь слѣдить за его карьерой, чего не могу относительно Кенелма; вѣроятно, у него не будетъ никакой карьеры.

— Миверсъ, вамъ пріятно сердить меня, вы и говорите такія неутѣшительныя вещи. По, вопервыхъ, Гордомъ говорилъ скорѣе пренебрежительно о миссъ Траверсъ.

— А, въ самомъ дѣлѣ; это дурной знакъ, пробормоталъ Миверсъ.

Сэръ-Питеръ не слыхалъ его и продолжалъ:

— И кромѣ того я вполнѣ увѣренъ что милая дѣвушка настолько занята Кенелмомъ что это исключаетъ возможность соперничества. Впрочемъ я не забуду вашего намека и буду смотрѣть въ оба; и если замѣчу что молодой человѣкъ старается быть очень любезнымъ съ Сесиліей, я положу конецъ его пребыванію у меня.

— Не давайте себѣ труда заботиться объ этомъ; это къ добру не поведетъ. Браки составляются въ небесахъ; да будетъ на то ихъ воля. Если мнѣ можно будетъ уѣхать, я прискачу къ вамъ денька на два. Можетъ-быть вы тогда пригласите и леди Гленальвонъ. Я люблю ее, а она любитъ Кенелма. Кончили вы? Я вижу экипажъ у дверей, и намъ нужно еще заѣхать къ вамъ въ гостиницу взять вашъ чемоданъ.

Говоря это Миверсъ старательно запечатывалъ свои письма. Потомъ позвонилъ слугу, приказалъ отправить ихъ и послѣдовалъ за сэръ-Питеромъ по лѣстницѣ и въ экипажъ. Ни слова больше не было сказано о Гордонѣ, и сэръ-Питеръ не сообщилъ ему о двадцати тысячахъ фунтовъ. Чиллингли Миверсъ былъ можетъ-быть послѣдній человѣкъ предъ которымъ сэръ-Питеръ рѣшился бы выказывать великодушіе. Миверсъ нерѣдко самъ способенъ былъ на великодушный поступокъ, лишь бы объ этомъ никто не зналъ, но онъ всегда насмѣхался надъ великодушіемъ другихъ.

ГЛАВА II.

Бредя назадъ по направленію къ Мольсвику Кенелмъ не задолго до солнечнаго захода очутился на берегу говорливаго ручья, почти противъ дома гдѣ жила Лили Мордантъ. Онъ долго стоялъ молча на берегу поросшемъ травою, и темная тѣнь его падала на воду дробясь на части отраженіемъ въ волнахъ падавшихъ и крутившихся близь сосѣдняго водопада. Глаза его были устремлены на домъ и садъ лежавшіе предъ нимъ. Верхнія окна были отворены. «Желалъ бы я знать которое ея окно», сказалъ онъ самъ себѣ. Наконецъ онъ примѣтилъ садовника который наклонялся съ лейкой надъ цвѣтами и потомъ пробирался медленно между мелкимъ кустарникомъ, безъ сомнѣнія въ свой коттеджъ. Теперь лугъ опустѣлъ, только два дрозда внезапно опустились на траву.

— Добрый вечеръ, сэръ, послышался голосъ. — Богатое здѣсь мѣсто для форели.

Кенелмъ обернулъ голову и увидалъ на тропинкѣ, какъ разъ позади себя, почтенннаго пожилаго человѣка, повидимому мелочнаго торговца, съ удочкой въ рукѣ и корзинкой привѣшенной на боку.

— Для форели? возразилъ Кенелмъ; — да, я думаю. Въ самомъ дѣлѣ очень привлекательное мѣсто.

— Смѣю спросить вы любите удить рыбу, сэръ? спросилъ пожилой человѣкъ, затрудняясь угадать къ какому классу принадлежитъ незнакомецъ; замѣтивъ съ одной стороны его одежду и наружность, съ другой, висѣвшій у него за плечами старый изношенный ранецъ, который Кенелмъ въ послѣдній годъ носилъ и дома и за границей.

— Да, я любитель рыбной ловли.

— Въ такомъ случаѣ здѣсь самое лучшее мѣсто во всемъ ручьѣ. Посмотрите, сэръ, вотъ дача Исаака Уалтона, а за ней пониже видите бѣлый чистенькій домъ. Это мой домъ, сэръ, и у меня есть квартира которую я отдаю рыбакамъ джентльменамъ. Она обыкновенно занята всѣ лѣтніе мѣсяцы. Я каждый день ожидаю письма что ее хотятъ снять, но теперь она свободна. Прекрасная квартира, сэръ, чистая комната и спальня.

— Descende coelo, et die age tibia, сказалъ Кенелмъ.

— Какъ? спросилъ пожилой человѣкъ.

— Десять тысячъ извиненій. Я имѣлъ несчастіе быть въ университетѣ и изучать немножко латынь, которая повременамъ приходитъ мнѣ на память некстати. Но говоря по-англійски, я хотѣлъ сказать вотъ что: я призывалъ музу сойти съ неба и принести съ собою — въ оригиналѣ сказано свирѣль, но я подразумѣвалъ удочку. Я думаю что ваша квартира будетъ какъ нельзя болѣе удобна для меня; пожалуста покажите ее.

— Съ величайшимъ удовольствіемъ, сказалъ пожилой человѣкъ. — Музѣ незачѣмъ приносить вамъ удочку; всякаго рода рыболовные снаряды у насъ есть къ вашимъ услугамъ, и лодка тоже, если вамъ понадобится. Въ этихъ мѣстахъ ручей такъ мелокъ и узокъ что лодка едва ли будетъ нужна, развѣ вы вздумаете спуститься пониже.

— Ниже я не желаю спускаться; но если я захочу перебраться на тотъ берегъ не переходя въ бродъ, можетъ ваша лодка перевозить меня или же есть здѣсь мостъ?

— Лодка можетъ перевезти васъ. Она плоскодонная, и здѣсь также есть мостъ для пѣшеходовъ, какъ разъ противъ моего дома; а между этимъ мѣстомъ и Мольсвикомъ, гдѣ ручей расширяется, есть перевозъ. Каменный же мостъ для ѣзды въ томъ концѣ города.

— Хорошо. Пойдемте теперь же въ вашъ домъ.

Они пошли.

— Кстати, сказалъ Кенелмъ во время пути, — вы хорошо знаете семейство которое живетъ въ красивомъ коттеджѣ напротивъ того мѣста что мы только-что прошли?

— Мистрисъ Камеронъ. Да, разумѣется; она очень хорошая леди; и мистеръ Мельвиль, живописецъ. Я думаю что мнѣ слѣдуетъ знать ихъ, потому что онъ часто останавливался у меня когда приходилъ навѣщать мистрисъ Камеронъ. Онъ рекомендовалъ мою квартиру своимъ друзьямъ, и они были лучшими моимъ постояльцами. Я люблю живописцевъ, сэръ, хотя мало смыслю въ живописи. Они пріятные джентльмены и бываютъ довольны моею скромною кровлей и пищей.

— Вы правы. Я самъ мало смыслю въ живописи, но я готовъ думать что живописцы, судя не по тому что я видѣлъ, такъ какъ я лично не знакомъ ни съ однимъ изъ нихъ, но по тому что я читалъ о ихъ жизни, вообще не только пріятные, но и благородные люди. Они внутренно желаютъ дѣлать прекрасными и возвышенными обыкновенные предметы, и могутъ исполнять свои желанія только чрезъ постоянное изученіе того что возвышенно и прекрасно. Человѣкъ постоянно занятый этимъ долженъ быть очень благороднымъ джентльменомъ, хотя бы онъ былъ сынъ человѣка что чиститъ сапоги. И живя въ высшемъ мірѣ чѣмъ мы, я увѣренъ что они, какъ вы говорите, могутъ быть очень довольны скромною кровлей и пищей въ мірѣ гдѣ мы живемъ.

— Совершенно такъ, сэръ; теперь я вижу, вы представили это въ такомъ видѣ какъ мнѣ никогда прежде не приходило въ голову.

— Мнѣ кажется, сказалъ Кенелмъ глядя кротко на говорившаго, — что вы хорошо воспитанный, разумный человѣкъ, вы разсуждая о вещахъ вообще, не забываете и своихъ интересовъ въ частности, особенно когда у васъ есть квартира для найма. Не обижайтесь. Такого рода люди не родятся можетъ-быть чтобы быть живописцами, но я очень уважаю ихъ. Міръ, сударь мой, нуждается чтобы большинство его обитателей, живя въ немъ, жило имъ. Всякъ за себя, а Богъ за всѣхъ. Наибольшее счастіе наибольшаго числа всего лучше достигается благоразумнымъ вниманіемъ къ числу единицѣ.

Къ нѣкоторому удивленію Кенелма (допуская что онъ настолько теперь познакомился съ жизнію чтобы повременамъ удивляться), пожилой человѣкъ остановился какъ вкопаный, протянулъ дружески руку и воскликнулъ:

— Такъ, такъ! Я вижу что вы, также какъ и я, рѣшительный демократъ.

— Демократъ! Смѣю ли я спросить, не о томъ почему вы таковы — это была бы свобода, а демократы не любятъ чтобы къ нимъ относились свободно, — а только о томъ почему вы думаете что я демократъ?

— Вы говорили о наибольшемъ счастіи для наибольшаго числа. Это несомнѣнно демократическое чувство! А потомъ, развѣ вы не сказали, сэръ, что живописцы, живописцы, сэръ, живописцы, еслибъ они и были сыновьями людей которые чистятъ сапоги, были бы истинными джентльменами, истинно благородными?

— Я сказалъ не совсѣмъ то самое, не унижая другихъ джентльменовъ и нобльменовъ. Но еслибъ я и сказалъ это, то что жь изъ того?

— Сэръ, я согласенъ съ вами. Я презираю титулы, презираю герцоговъ, графовъ и аристократовъ. «Честный человѣкъ есть благороднѣйшее твореніе Божіе». Это сказалъ одинъ поэтъ. Я думаю Шекспиръ. Чудный человѣкъ Шекспиръ. Сынъ торговца, мясника кажется. О! мой дядя былъ мясникомъ и могъ бы быть альдерменомъ. Я всею душой вамъ сочувствую, всею душой. Я демократъ съ ногъ до головы. Дайте руку, сэръ, дайте руку; мы всѣ равны. Всякъ за себя, и Богъ за всѣхъ.

— Я не отказываюсь пожать вамъ руку, сказалъ Кенелмъ; — но не желаю чтобы вашимъ снисхожденіемъ руководило ложное мнѣніе обо мнѣ. Хотя мы всѣ равны предъ закономъ, исключая богатаго человѣка, который имѣетъ меньше вѣроятности оказаться правымъ когда судится съ бѣднымъ человѣкомъ предъ судомъ присяжныхъ, но я рѣшительно отрицаю чтобы два человѣка выбранные на удачу могли быть равны. Одинъ долженъ превзойти другаго въ чемъ-нибудь, а если одинъ человѣкъ превосходитъ другаго, демократія кончается и начинается аристократія.

— Аристократія! Я этого не вижу. Что вы разумѣете подъ аристократіей?

— Господство лучшихъ людей. Въ государствѣ грубомъ, лучшимъ человѣкомъ почитается сильнѣшій; въ государствѣ развращенномъ можетъ-быть самый плутоватый; въ новѣйшихъ республикахъ плутамъ принадлежатъ богатства, а законникамъ власть. Только въ благоустроенномъ государствѣ аристократія являетъ свое истинное достоинство: это лучшіе люди по происхожденію, ибо уваженіе къ предкамъ обезпечиваетъ высокое чувство чести; лучшіе люди по богатству, потому что имѣютъ больше средствъ для предпріимчивости, энергіи и покровительства изящнымъ искусствамъ: таковы должны быть богатые люди слѣдуя своему естественному призванію; лучшіе люди по своимъ нравственнымъ качествамъ и способностямъ; это очевидно и не требуетъ объясненія; и эти два послѣдніе разряда возьмутъ верхъ надъ другими въ управленіи государствомъ если государство цвѣтущее и свободное. Всѣ эти четыре разряда лучшихъ людей составляютъ истинную аристократію, и когда умъ человѣческій изобрѣтетъ лучшее правительство чѣмъ истинная аристократія, то это будетъ приближаться къ блаженному тысячелѣтію^[12] и правленію святыхъ. Но вотъ мы пришли къ вашему дому, не правда ли? Наружность его мнѣ чрезвычайно нравится.

Пожилой человѣкъ вошелъ подъ небольшой портикъ обвитый жимолостью и павиликой и ввелъ Кенелма въ красивую комнату съ выступавшимъ изъ фасада окномъ, за которою слѣдовала тоже красивая спальня.

— Годится это для васъ, сэръ?

— Совершенно. Я займу ее теперь же. Въ моемъ ранцѣ есть все необходимое для ночи. Чемоданъ мой находится въ лавкѣ мистера Сомерса и можетъ быть доставленъ сюда утромъ.

— Но мы еще не уговорились объ условіяхъ, сказалъ пожилой человѣкъ начиная колебаться слѣдуетъ ли принимать въ свой домъ дюжаго пѣшехода о комъ онъ ничего не зналъ и кто, бойко толкуя о другихъ предметахъ, хранилъ зловѣщее молчаніе по вопросу о платѣ.

— Объ условіяхъ, правда; назовите ихъ.

— Включая и столъ?

— Разумѣется. Хамелеоны живутъ воздухомъ, демократы своими фантазіями. У меня же болѣе простой аппетитъ, мнѣ нужна баранина.

— Провизія теперь очень дорога, сказалъ пожилой человѣкъ, — боюсь что за столъ и квартиру мнѣ нельзя взять меньше трехъ фунтовъ и трехъ шиллинговъ, скажемъ три фунта въ недѣлю. Мои постояльцы всегда платятъ за недѣлю впередъ.

— Согласенъ, сказалъ Кенелмъ вынимая изъ кошелька три соверена. — Я ужь обѣдалъ и сегодня вечеромъ мнѣ ничего не нужно; я не буду задерживать васъ дольше. Будте добры затворите за собой дверь.

Оставшись одинъ Кенелмъ сѣлъ на подоконникъ и сталъ смотрѣть внимательно. Да, онъ не ошибся, онъ могъ видѣть отсюда домъ Лили. Не только бѣлую стѣну дома, мелькавшую въ промежуткахъ деревъ и кустарниковъ, но и мягкую лужайку спускавшуюся къ ручью, съ высокою ивой свѣсившею свои вѣтви въ воду и скрывавшею дальнѣйшій видъ гущею своихъ тонкихъ листьевъ. Молодой человѣкъ склонилъ голову на руки и мечтательно задумался. Сумерки сгущались; показались звѣзды; лучи мѣсяца косвенно проникали сквозь просвѣты ивы посеребряя свой путь гдѣ они прокрадывались къ волнамъ.

— Не подать ли огня, сэръ? Что вы предпочитаете, лампу или свѣчи? спросилъ голосъ позади его, голосъ жены пожилаго человѣка. — Не закрыть ли ставни?

Эти вопросы смутили мечтателя. Они казалось насмѣхались его собственнымъ прежнимъ смѣхомъ надъ увлеченіями любви. Лампа или свѣчи, практическій свѣтъ для глазъ прозаиковъ, и ставни скрывающія свѣтъ звѣздъ и луны!

— Благодарю васъ, сударыня, пока не нужно, сказалъ онъ, и тихо поднявшись положилъ руку на подоконникъ, спустился изъ отвореннаго окна и медленно пошелъ вдоль берега ручья по тропинкѣ гдѣ тѣни перемежались со свѣтомъ звѣздъ; луна теперь плыла медленнѣе поднимаясь надъ ивой и растягивая свой слѣдъ по волнамъ.

ГЛАВА III.

Хотя Кенелмъ не считалъ необходимымъ въ настоящее время извѣщать своихъ родителей или лондонскихъ знакомыхъ о своихъ послѣднихъ передвиженіяхъ и настоящемъ мѣстѣ пребыванія, но ему также никогда не входило въ голову сидѣть въ засадѣ въ непосредственномъ сосѣдствѣ дома Лили или искать случая видѣться тайно съ нею. На слѣдующее утро онъ пошелъ къ мистрисъ Брефильдъ, засталъ ее дома и сказалъ живѣе обыкновеннаго:

— Я нанялъ квартиру въ вашемъ сосѣдствѣ, на берегу ручья, чтобы ловить въ немъ форелей. Вы позволите заходить къ вамъ по временамъ, и въ одинъ изъ этихъ дней надѣюсь угостите меня обѣдомъ, отъ котораго я такъ безцеремонно отказался нѣсколько дней тому назадъ. Я тогда былъ внезапно отвлеченъ совершенно противъ вми.

— Да; мужъ говорилъ мнѣ что вы убѣжали отъ него съ возгласомъ о долгѣ.

— Совершенно вѣрно; умъ мой, и могу сказать совѣсть, были въ большомъ затрудненіи относительно предмета крайне важнаго и совершенно новаго для меня. Я пошелъ въ Оксфордъ, мѣсто гдѣ глубже чѣмъ во всякомъ другомъ относятся къ вопросамъ разума и совѣсти, и гдѣ можетъ-статься ихъ наименѣе удовлетворительно разрѣшаютъ. Успокоивъ свой умъ посѣщеніемъ знаменитости украшающей этотъ университетъ, я почувствовалъ что могу воспользоваться лѣтнею свободой; такимъ образомъ я попалъ сюда.

— А, понимаю. У васъ были религіозныя сомнѣнія, можетъ-быть вы хотѣли обратиться въ римскій католицизмъ. Надѣюсь вы не собираетесь сдѣлать этого?

— Мои сомнѣнія не были непремѣнно религіознаго свойства. Ихъ раздѣляли и язычники.

— Каковы бы они ни были, я рада что они не лишили насъ удовольствія видѣть васъ, сказала мистрисъ Брефильдъ любезно. — Но гдѣ вы нашли квартиру, почему не пожаловали къ намъ? Мужъ не меньше меня былъ бы радъ принять васъ.

— Вы говорите это съ такою добротою, такъ искренно что отвѣчать краткимъ «благодарю васъ», было бы грубо и безсердечно. Но въ жизни бываютъ времена когда хочется остаться одному, бесѣдовать со своимъ сердцемъ и, если возможно, молчать; я нахожусь въ одномъ изъ этихъ печальныхъ періодовъ. Будьте ко мнѣ снисходительны.

Мистрисъ Брефильдъ посмотрѣла на него съ нѣжнымъ, добрымъ вниманіемъ. Она прошла чрезъ скрытое бремя юношескихъ увлеченій. Она вспомнила свое мечтательное, полное опасностей, дѣвическое время когда она также желала оставаться одна.

— Быть къ вамъ снисходительной, конечно. Я бы желала, мистеръ Чиллингли, быть вашею сестрой и чтобы вы довѣрились мнѣ. Что-нибудь тяготитъ васъ?

— Тяготитъ — нѣтъ. Мысли мои счастливыя мысли, онѣ по временамъ затрудняютъ, но не тяготятъ меня.

Кенелмъ сказалъ это очень кротко, и въ тепломъ блескѣ его задумчивыхъ глазъ, въ выраженіи его спокойной улыбки не было ничего что бы опровергало его слова.

— Вы не сказали мнѣ гдѣ нашли квартиру, сказала неожиданно мистрисъ Брефильдъ.

— Неужели! возразилъ Кенелмъ безсознательно вздрогнувъ, какъ бы очнувшись отъ мечтаній. — Я думаю что у человѣка замѣчательнаго, потому что когда я спросилъ его сегодня утромъ объ адресѣ его коттеджа, чтобъ отправить туда кое-какой багажъ, онъ подалъ мнѣ свою карточку сказавъ нѣсколько свысока: «Меня достаточно знаютъ въ Мольсвикѣ и въ окрестностяхъ». Я еще не взглянулъ на карточку. Вотъ она: Алджернонъ Сидней Гель Джонзъ, Кромвель-Лодже; вы смѣетесь. Что вы о немъ знаете?

— Я бы желала чтобъ мой мужъ былъ здѣсь; онъ бы побольше разказалъ вамъ о немъ. Мистеръ Джонзъ, это характеръ.

— И мнѣ также кажется.

— Великій радикалъ, большой говорунъ и спорщикъ въ приходскомъ попечительствѣ; но нашъ викарій, мистеръ Эмлинъ, говоритъ что на самсмъ дѣлѣ онъ безвреденъ, что онъ больше лаетъ чѣмъ кусается, и что въ его республиканскихъ или радикальныхъ мнѣніяхъ виноваты его крестные отцы. Въ придачу къ имени Джонза онъ былъ по несчастій окрещенъ Гелемъ; Гель Джонзъ былъ извѣстный радикальный ораторъ въ то время когда онъ родился. И я думаю что Алджернонъ Сидней было прибавлено къ Гелю для того чтобъ еще больше посвятить новорожденнаго въ революціонные принципы.

— Понятно теперь что Алджернонъ Сидней Гель Джонзъ окрестилъ свой домъ Кромвель-Лоджемъ, хотя Алджернонъ Сидней былъ особенный ненавистникъ Протектората^[13], и хотя Гель Джоизъ, если онъ честный радикалъ, долженъ былъ бы раздѣлять это чувство, вѣдая какъ расправлялся его высочество протекторъ съ адвокатами парламентской реформы. Впрочемъ нужно быть снисходительнымъ къ людямъ которые были по несчастію окрещены прежде чѣмъ могли выбрать имя долженствовавшее управлять ихъ судьбою. Я самъ не былъ бы такимъ чудакомъ еслибы не былъ названъ именемъ Кенелма, моего предка, который вѣрилъ въ симпатическіе порошки. Помимо его политическихъ убѣжденій мнѣ нравится мой хозяинъ: онъ отлично держитъ свою жену. Она кажется пугается звука собственныхъ шаговъ, и озирается по сторонамъ; блѣдный образъ женской покорности въ туфляхъ изъ покромокъ.

— Конечно это хорошая рекомендація. И мѣстоположеніе Кромвель-Лоджа прекрасное. Кстати, это очень близко отъ дома мистрисъ Камеронъ.

— Теперь я вспоминаю, въ самомъ дѣлѣ такъ, сказалъ Кенелмъ съ видомъ невинности.

О, другъ мой Кенелмъ, врагъ притворствъ и правдивецъ par excellence, до чего ты дошелъ! Какъ падаетъ величіе!

— Вы сказали что будете обѣдать у насъ; что если мы условимся на послѣзавтра, и я приглашу мистрисъ Камеронъ и Лили?

— Послѣзавтра — я буду очень радъ.

— И ранній часъ?

— Чѣмъ раньше тѣмъ лучше.

— Въ шесть часовъ не слишкомъ рано будетъ?

— Слишкомъ рано? разумѣется нѣтъ, напротивъ. Прощайте, мнѣ нужно зайти къ мистрисъ Сомерсъ; у нея остался мой чемоданъ.

Кенелмъ всталъ.

— Бѣдная Лили! сказала мистрисъ Брефильдъ; — я бы желала чтобъ она не была такимъ ребенкомъ.

Кенелмъ опять сѣлъ.

— Развѣ она ребенокъ? Я не думаю чтобъ она была въ самомъ дѣлѣ ребенокъ.

— Не по лѣтамъ; ей семнадцать или восьмнадцать лѣтъ; но мужъ говоритъ что разговоры ея слишкомъ дѣтскіе, и всегда проситъ меня избавить его отъ нея; онъ охотнѣе разговариваетъ съ мистрисъ Камеронъ.

— Въ самомъ дѣлѣ!

— Но я нахожу въ ней кое-что.

— Въ самомъ дѣлѣ!

— Не совершенно дѣтское и не вполнѣ женское.

— Что же такое?

— Я не могу опредѣлить въ точности. Но знаете ли какимъ ласкательнымъ именемъ мистеръ Мельвиль и мистрисъ Камеронъ зовутъ ее?

— Нѣтъ.

— Фея! а феи не имѣютъ возраста; феи не дѣти и не женщины.

— Фея. Ее называютъ феей тѣ кто знаетъ ее лучше другихъ. Фея!

— И она вѣритъ въ существованіе фей.

— Въ самомъ дѣлѣ? И я также вѣрю. Простите, мнѣ нужно идти. Такъ послѣзавтра въ шесть часовъ.

— Подождите минутку, сказала Эльзи подходя къ письменному столу. — Такъ какъ вы пойдете чрезъ Грасмиръ по дорогѣ домой, то не будете ли такъ добры занести эту записку?

— Я думалъ что Грасмиръ озеро на сѣверѣ.

— Да; но мистеръ Мельвиль назвалъ коттеджъ по имени озера. Кажется первая картина какую онъ продалъ было изображеніе дома Вордсворта на берегу этого озера. Вотъ письмо въ которомъ я приглашаю мистрисъ Камеронъ обѣдать вмѣстѣ съ вами; но если вы откажетесь исполнить мое порученіе….

— Откажусь! Любезнѣйшая мистрисъ Брефильдъ, вѣдь вы сказали что мой путь лежитъ какъ разъ мимо коттеджа.

ГЛАВА IV.

Кенелмъ пошелъ нѣсколько спѣшными шагами отъ мистрисъ Брефильдъ въ лавку Уылла Сомерса въ Хай-Стритъ. Джесси стояла за конторкой окруженной толпой покупателей. Кенелмъ далъ ей адресъ куда отправить его чемоданъ и затѣмъ прошелъ въ заднюю комнату гдѣ ея мужъ занимался дѣланіемъ корзинъ; въ углу стояла люлька младенца, которую механически качала бабушка читая въ то же время удивительный миссіонерскій трактатъ полный разказовъ о чудесныхъ обращеніяхъ въ христіанство; каково было это христіанство мы не станемъ изслѣдовать.

— Итакъ вы счастливы, Уыллъ? сказалъ Кенелмъ садясь между корзинщикомъ и младенцемъ; старушка мать возлѣ него читающая трактатъ который связывалъ ея мечты о вѣчной жизни съ жизнью только-что начинавшеюся въ люлькѣ что она качала. Онъ ли не счастливъ! Какъ онъ жалѣлъ человѣка кто могъ предложить подобный вопросъ.

— Счастливъ, сэръ! Я думаю что такъ. Не проходитъ вечера чтобы Джесси и я, и матушка тоже, не молились чтобы рано или поздно и вы были такъ же счастливы. Со временемъ и малютка научится молиться: «Господи помилуй папу и маму, бабушку и мистера Чиллингли».

— Есть еще одинъ кто больше заслуживаетъ вашихъ молитвъ, хотя менѣе въ нихъ нуждается. Вы узнаете со временемъ — теперь нечего объ этомъ. Возвратимся къ нашему предмету; вы счастливы, и если я спрошу почему, не отвѣтите ли вы: «Потому что я женился на дѣвушкѣ которую люблю и никогда въ этомъ не раскаивался»?

— Да, сэръ, именно потому; хотя, простите, я думаю что то же можно бы сказать какъ-нибудь иначе и гораздо лучше.

— Вы правы. Можетъ-быть любовь и счастіе никогда еще не находили словъ чтобы достойно выразить ихъ. Прощайте пока.

О, еслибъ это было такъ какъ неразумно говорятъ матеріалисты или люди среднихъ лѣтъ и пожилые, которые бываютъ матеріалистами сами того не замѣчая, что «главнѣйшій элементъ счастія есть тѣлесное или животное здоровье и крѣпость», то вопросъ предложенный Кенелмомъ показался бы совершенно безсмысленнымъ или оскорбительнымъ будучи обращенъ къ блѣдному калѣкѣ, кому, хотя онъ и поправился здоровьемъ въ послѣднее время, всю жизнь суждено было оставаться хворымъ и хилымъ, да еще предложенный человѣкомъ съ рѣдкимъ развитіемъ физическихъ силъ какое только природа можетъ дать для физическаго благосостоянія, человѣкомъ который съ того возраста когда начинается память никогда не знавалъ что значитъ быть больнымъ, который едва ли могъ понять васъ еслибы вы стали говорить ему о боли въ пальцѣ, и котораго утонченность умственнаго развитія, умножающая наслажденія чувствъ, надѣлила высшею способностью понимать то счастіе какое можетъ дать природа и ея инстинкты! Но Уыллъ не считалъ его вопроса безсмысленнымъ или оскорбительнымъ. Онъ, бѣдный калѣка, чувствовалъ огромное превосходство свое на лѣстницѣ счастія предъ молодымъ Геркулесомъ хорошаго происхожденія, образованнымъ и здоровымъ, который такъ мало зналъ о счастіи что могъ спрашивать хвораго корзинщика счастливъ ли онъ, онъ, счастливѣйшій мужъ и отецъ!

ГЛАВА V.

Лили сидѣла на травѣ подъ каштановымъ деревомъ. Бѣлая кошка, еще недавно переставшая быть котенкомъ, лежала свернувшись около нея. На колѣняхъ у нея была книга, которую она читала съ величайшимъ наслажденіемъ.

Мистрисъ Камеронъ вышла изъ дому, осмотрѣлась кругомъ и замѣтивъ дѣвушку подошла къ ней. Или она шла такъ тихо, или же Лили была такъ поглощена чтеніемъ что не замѣтила ея присутствія пока не почуяла легкаго прикосновенія руки къ своему плечу, и тогда поднявъ глаза увидала милое лицо своей тетки.

— Ахъ, Фея, Фея, опять эта глупая книга когда тебѣ слѣдуетъ учить французскіе глаголы. Что скажетъ твой покровитель когда придетъ и увидитъ что ты потеряла такъ много времени даромъ?

— Онъ скажетъ что феи никогда не теряютъ времени даромъ, и пожуритъ васъ за то что вы такъ говорите.

При этихъ словахъ Лили отбросила книгу, вскочила на ноги, обняла мистрисъ Камеронъ и горячо поцѣловала ее.

— Смотрите! развѣ это значитъ терять время? Я васъ люблю, тетя. Въ такой день какъ сегодня мнѣ кажется что я люблю всѣхъ и все.

Говоря это она выпрямила свою маленькую фигурку, взглянула на голубое небо, и казалось что ея открытыя губы впивали воздухъ и солнечный свѣтъ. Потомъ она подошла къ своей дремлющей кошкѣ и стала гонять ее по лужайкѣ.

Мистрисъ Камеронъ стояла неподвижно смотря на нее увлаженными глазами. Въ эту самую минуту Кенелмъ вошелъ чрезъ садовую калитку. Онъ также остановился неподвижно устремивъ глаза на волнистыя движенія красивой феи. Она поймала свою любимицу и теперь играла съ нею помахивая своею соломенною шляпой и трепля привязанныя къ ней ленты по мягкой травѣ. Ея роскошные волосы, распустившіеся отъ движенія, падали на лицо волнистыми прядями веселый смѣхъ ея и ласковыя слова звучали для Кенелмова уха радостнѣе трели жаворонка, слаще воркованья сизой голубки.

Онъ подошелъ къ мистрисъ Камеронъ. Лили вдругъ обернулась и увидала его. Инстинктивно она поправила свое смявшееся платье, надѣла соломенную шляпу и степенно подошла къ нему когда онъ приблизился къ ея теткѣ.

— Простите мое вторженіе, мистрисъ Камеронъ. Я долженъ передать вамъ это письмо отъ мистрисъ Брефильдъ.

Пока тетка читала письмо онъ обратился къ племянницѣ.

— Вы обѣщали показать мнѣ картину, миссъ Мордантъ.

— Но это было давно.

— Слишкомъ давно для женскаго обѣщанія?

Лили казалось взвѣсила этотъ вопросъ и помедлила прежде чѣмъ отвѣтила.

— Я покажу вамъ картину. Мнѣ кажется что до сихъ поръ я никогда еще не нарушала своего обѣщанія, но впередъ я буду осторожнѣе давать ихъ.

— Почему такъ?

— Потому что когда я обѣщала вамъ вы еще этого не заслужили, и это огорчило меня.

Лили подняла голову съ очаровательною величавостью я прибавила съ важностью:

— Я была оскорблена.

— Мистрисъ Брефильдъ очень добра, сказала мистрисъ Камеронъ, — она зоветъ насъ обѣдать послѣзавтра. Хочешь ты пойти, Лили?

— Я думаю тамъ будутъ все взрослые? Нѣтъ, благодарю васъ, милая тетя. Ступайте одни, я лучше останусь дома. Я могу позвать маленькую Клемми поиграть со мной. Она принесетъ своего Джюба, а Бланка очень дружна съ Джюбой, хоть и царапаетъ его.

— Хорошо, другъ мой, къ тебѣ придетъ твоя подруга, а я пойду одна.

Кенелмъ стоялъ пораженный ужасомъ.

— Вы не пойдете, миссъ Мордантъ? Мистрисъ Брефилъдъ будетъ очень жалѣть. И если не будетъ васъ, съ кѣмъ я тогда буду говорить? Я также какъ и вы не люблю взрослыхъ.

— Вы будете тамъ?

— Разумѣется.

— А если я пойду, вы будете разговаривать со мной? Я боюсь мистера Брефильда. Онъ такъ уменъ.

— Я спасу васъ отъ него и не скажу ни одного умнаго слова.

— Тетя, я пойду.

При этомъ Лили сдѣлала прыжокъ и поймала Бланку, которая покорно принимая ея поцѣлуи смотрѣла съ очевиднымъ любопытствомъ на Кенелма.

Въ это время колокольчикъ въ домѣ прозвонилъ къ завтраку. Мистрисъ Камеронъ пригласила Кенелма позавтракать съ ними. Онъ чувствовалъ себя такъ же какъ долженъ былъ чувствовать Ромулъ впервые приглашенный отвѣдать амброзіи боговъ. Разумѣется завтракъ былъ не таковъ какой могъ нравиться Кенелму въ его раннюю пору въ гостиницѣ Трезвости. Но такъ или иначе въ послѣднее время онъ потерялъ аппетитъ; и въ настоящемъ случаѣ очень скромная часть скуднаго блюда фрикасе изъ цыпленка и нѣсколько вишенъ красиво уложенныхъ на виноградныхъ листьяхъ, которыя Лили для него выбрала, удовлетворили его, какъ вѣроятно очень немного амброзіи удовлетворило Ромула когда глаза его были устремлены на Гебу.

По окончаніи завтрака, пока мистрисъ Камеронъ писала отвѣтъ Эльзи, Лили провела Кенелма въ свою собственную комнату, говоря на обыкновенномъ языкѣ, въ свой boudoir, хотя онъ имѣлъ такой видъ что нельзя было подумать чтобы въ немъ было мѣсто для bouderie. Онъ былъ чрезвычайно милъ, милъ какъ мечты, не женщины, а ребенка о собственной, собственной комнатѣ какую бы онъ хотѣлъ имѣть; удивительно изященъ, прохладенъ и чистъ; съ клѣтчатыми обоями въ которыхъ клѣточки пестрѣли розами и жимолостью, птицами и бабочками; занавѣски изъ кисеи съ красивыми кисточками и лентами; маленькій шкалчикъ съ книгами, казалось хорошо подобранными, по крайней мѣрѣ судя по переплетамъ; красивый письменный столъ французской marqueterie, который судя по его свѣжему и чистому виду не зналъ тяжелой службы. Окна были отворены и гармонировали съ обоями; розы и жимолость что росли за окномъ, тихонько качаясь отъ легкаго лѣтняго вѣтерка, наполняли ароматомъ маленькую комнату. Кенелмъ подошелъ къ окну и взглянулъ на открывавшійся видъ. «Я былъ правъ», сказалъ онъ самъ себѣ; «я угадалъ.» Хотя онъ говорилъ про себя тихимъ шопотомъ, Лили, слѣдившая съ изумленіемъ за его движеніями, подслушала.

— Вы угадали. Угадали что?

— Ничего, ничего; я такъ самъ съ собой говорилъ.

— Скажите мнѣ что вы угадали, я требую! И фея капризно топнула своею маленькою ножкой по полу.

— Вы требуете. Въ такомъ случаѣ я повинуюсь. Я нанялъ на короткое время квартиру по ту сторону ручья, въ Кромвель-Лоджѣ и проходя мимо я угадалъ что ваша комната въ этой части дома. Какой славный здѣсь видъ на воду! А вонъ тамъ дача Исаака Уалтона.

— Не говорите объ Исаакѣ Уалтонѣ или я поссорюсь съ вами, какъ ссорилась со Львомъ когда онъ хотѣлъ чтобы я полюбила эту жестокую книгу.

— Кто такое Левъ?

— Левъ — разумѣется мой покровитель. Я прозвала его Львомъ бывши маленькимъ ребенкомъ. Это было когда я увидала въ одной изъ его книгъ картинку гдѣ левъ играетъ съ маленькимъ ребенкомъ.

— А! Я хорошо знаю этотъ рисунокъ, сказалъ Кеаелмъ съ легкимъ вздохомъ. — Это снимокъ съ одной древней греческой камеи. Это не левъ играетъ съ ребенкомъ, а ребенокъ укрощаетъ льва, и Греки называли ребенка Любовь.

Эта мысль казалось превышала пониманіе Лили. Она помолчала прежде чѣмъ отвѣтила съ наивностью шестилѣтняго ребенка:

— Теперь я вижу почему я могу укрощать Бланку, которая ни съ кѣмъ больше не другкна: я люблю Бланку. А, это напоминаетъ мнѣ… подойдите и посмотрите картину.

Она подошла къ стѣнѣ надъ письменнымъ столомъ, отдернула шелковую занавѣску съ небольшой картины въ изящной бархатной рамкѣ, и указывая на нее воскликнула съ торжествомъ:

— Смотрите! Развѣ это не превосходно?

Кенелмъ готовился увидать ландшафтъ или группу или что бы то ни было только не то что увидѣлъ: это былъ портретъ Бланки когда она была котенкомъ.

Какъ ни мало возвышенъ былъ предметъ, въ изображеніи была мысль и изящество. Котенокъ очевидно пересталъ играть съ катушкой нитокъ что лежала между его лапами и устремилъ глаза на снигиря сѣвшаго на вѣтку гдѣ онъ могъ достать его.

— Понимаете, сказала Лили взявъ его за руку и подведя къ тому мѣсту откуда по ея мнѣнію картина была видна при наилучшемъ освѣщеніи. — Это первый взглядъ Бланки на птицу. Всмотритесь хорошенько въ ея лицо; не видите ли вы внезапное изумленіе, отчасти радость, отчасти страхъ? Она перестаетъ играть съ катушкой. Ея разумъ, или какъ сказалъ бы мистеръ Брефильдъ, «ея инстинктъ» впервые проснулся. Съ этой минуты Бланка перестала ужь быть котенкомъ. И нужно было самое старательное воспитаніе, о какое старательное! чтобы научить ее не умерщвлять бѣдныхъ птичекъ. Теперь она не дѣлаетъ этого, но мнѣ было столько хлопотъ съ ней.

— Не могу сказать по совѣсти что вижу все что вы видите въ картинѣ; но мнѣ кажется она нарисована очень просто, и была безъ сомнѣнія поразительно похожа на Бланку въ раннемъ возрастѣ.

— Такъ и было. Это былъ первый въ жизни рисунокъ что Левъ сдѣлалъ сначала карандашомъ; а когда онъ увидѣлъ какъ это мнѣ нравилось, онъ былъ такъ добръ нарисовалъ его на полотнѣ и позволилъ мнѣ сидѣть около него пока онъ рисовалъ. Потомъ онъ взялъ его съ собой и принесъ назадъ отдѣланный и въ рамкѣ, какъ вы теперь видите, въ минувшемъ маѣ мѣсяцѣ, какъ подарокъ въ день моего рожденія.

— Вы родились въ маѣ, вмѣстѣ съ цвѣтами.

— Лучшіе изо всѣхъ цвѣтовъ появляются прежде мая — фіалки.

— Но онѣ родятся въ тѣни и любятъ тѣнь. Безъ сомнѣнія, какъ дитя мая, вы любите солнце.

— Я люблю солнце, оно никогда не слишкомъ ярко и не слишкомъ жарко для меня. Но хотя я родилась въ маѣ, я не думаю чтобъ я родилась на солнечномъ свѣтѣ. Мнѣ кажется что моему природному Я привольнѣе когда я укроюсь въ тѣни и сижу одна. Тогда я могу плакать.

Когда она застѣнчиво договорила это, выраженіе лица ея совершенно измѣнилось: дѣтская веселость исчезла; важное, задумчивое, даже грустное выраженіе появилось въ ея нѣжныхъ глазахъ и дрожащихъ губахъ.

Кенелмъ былъ такъ тронутъ что не могъ выговорить ни слова, и оба они молчали нѣсколько минутъ. Наконецъ онъ сказалъ медленно:

— Вы говорите ваше природное Я. Значитъ вы чувствуете, какъ и я часто чувствую, что есть еще другое, можетъбыть прирожденное Я, глубоко сокрытое не только позади того Я, что мы показываемъ другимъ (это иногда бываетъ только маской), но и того Я которое мы обыкновенно принимаемъ, даже наединѣ, за наше собственное Я; внутреннее, самое внутреннее Я, о, какъ оно отличается отъ другаго и какъ рѣдко выходитъ изъ своего сокровеннаго убѣжища, заявляя свое господствующее право и затмѣвая другое Я какъ солнце затмѣваетъ звѣзды!

Заговори такъ Кенелмъ съ умнымъ свѣтскимъ человѣкомъ, въ родѣ Чиллингли Миверса или Чиллингли Гордона, они навѣрно бы его не поняли. Но съ такими людьми онъ никогда бы и не заговорилъ такимъ образомъ. Онъ смутно надѣялся что эта дѣвушка-дитя, несмотря на свои дѣтскія рѣчи, пойметъ его. И она поняла сразу.

Подойдя близко къ нему, опять кладя свою руку на его и смотря вверхъ на его склоненное лицо широко открытыми изумленными глазами, не печально уже, не и не весело:

— Какъ вѣрно! Вы также чувствовали это? Гдѣ это самое внутренее Я — оно такъ глубоко, глубоко, а когда оно выйдетъ, то поднимется выше, неизмѣримо выше нашего вседневнаго Я, — гдѣ оно? Оно не ловитъ бабочекъ, оно рвется къ звѣздамъ. И потомъ, потомъ, какъ часто опять оно упадетъ внизъ! Вы это чувствовали? Это не смущаетъ васъ?

— Очень.

— Нѣтъ ли умныхъ книгъ объ этомъ предметѣ которыя помогли бы объяснить его?

— Ни одна умная книга изъ того ограниченнаго запаса что я прочелъ даже не намекаетъ на это затрудненіе. Я думаю что это одинъ изъ тѣхъ неразрѣшимыхъ вопросовъ которые остаются между человѣкомъ и его Творцомъ. Умъ и душа не одно и то же, и тѣ кого мы съ вами называемъ умными людьми всегда смѣшиваютъ то и другое….

Къ счастію для всѣхъ, въ особенности для читателя — ибо Кенелмъ вскочилъ уже на своего любимаго конька: различіе между психологіей и метафизикой, душею и умомъ, мистрисъ Камеронъ вошла въ это время въ комнату и спросила его какъ ему нравится картина.

— Очень. Я не большой судья въ искусствѣ. Но она сразу понравилась мнѣ, и теперь когда миссъ Мордантъ объяснила мнѣ мысль живописца, я восхищаюсь еще больше.

— Лили объясняетъ его мысль по-своему и увѣряетъ что въ выраженіи Бланки виденъ намекъ на то что она можетъ отстать отъ своихъ разрушительныхъ инстинктовъ и понять что не хорошо умерщвлять птицъ изъ одной охоты. Для добыванія пищи ей не нужно гоняться за птицами, потому что Лили заботится чтобъ она была всегда сыта. Но я думаю что Мельвиль самъ ни мало не подозрѣвалъ что указалъ на эту способность въ картинѣ.

— Онъ долженъ былъ сдѣлать это, подозрѣвалъ онъ или нѣтъ, сказала Лили положительно; — иначе онъ не былъ бы правдивымъ.

— Почему не былъ бы правдивымъ? спросилъ Кенелмъ.

— Развѣ вы не видите? Еслибъ вамъ пришлось правдиво описать характеръ ребенка, развѣ вы упомянули бы только о дурныхъ порывахъ къ какимъ склонны всѣ дѣти и не намекнули бы даже на возможность для него сдѣлаться лучше?

— Прекрасно сказано! проговорилъ Кенелмъ. — Несомнѣнно что еще болѣе дикія животныя чѣмъ кошка — тигръ напримѣръ или торжествующій герой — могутъ пріучиться жить въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ съ тѣми кого ихъ природный инстинктъ побуждаетъ терзать.

— Такъ, такъ; послушайте-ка, тетя! Помните «счастливое семейство» что мы видѣли, восемь лѣтъ тому назадъ, въ Мольсвикѣ на ярмаркѣ: кошка вдвое хуже Бланки позволяла мыши кусать себя за ухо? Значитъ Левъ былъ бы не справедливъ къ Бланкѣ еслибъ онъ….

Лили остановилась и взглянула отчасти застѣнчиво, отчасти лукаво на Кенелма, и потомъ прибавила медленно и понизивъ голосъ:

— Не намекнулъ на ея внутреннее Я.

— Внутреннее Я! повторила мистрисъ Комерэнъ въ недоумѣніи и слегка разсмѣявшись.

Лили подвинулась ближе къ Кенелму и прошептала:

— Вѣдь самое внутреннее Я есть самое лучшее Я!

Кенелмъ улыбнулся одобрительно. Чары Феи быстро усиливались надъ нимъ. Еслибы Лили была его сестрою, его невѣстой, женою, какъ горячо бы онъ поцѣловалъ ее! Она выразила мысль надъ которою онъ часто и глубоко задумывался про себя, и облекла ее всѣмъ очарованіемъ своего ребяческаго ума и гкенской нѣжности. Гёте сказалъ гдѣ-то, или же ему только приписываютъ это, что «въ сердцѣ каждаго человѣка есть нѣчто такое что еслибы вы знали вы бы стали ненавидѣть его». Но то что говорилъ Гёте, тѣмъ болѣе то что ему приписываютъ никогда нельзя понимать буквально. Ни одинъ обширный геній — геній поэтъ и мыслитель въ то же время — не можетъ быть понимаемъ такимъ образомъ. Солнце свѣтитъ на сорную кучу. Но оно не имѣетъ пристрастія къ сорной кучѣ. Оно только освѣщаетъ ее также какъ освѣщаетъ и розу. Но Кенелмъ всегда смотрѣлъ на этотъ слабый лучъ такого громаднаго свѣтила какъ Гёте съ презрѣніемъ самымъ вефилософскимъ для философа слишкомъ молодаго чтобы не считать священнымъ каждое слово такого великаго мастера. Кенелмъ полагалъ что корень всякой частной благожелательности, всякаго просвѣщеннаго движенія въ общественныхъ реформахъ лежитъ въ теоремѣ противоположной, т.-е. что въ природѣ каждаго человѣка есть нѣчто такое что, если добраться до него, очистить, отполировать и сдѣлать ясно видимымъ для глазъ, заставило бы насъ полюбить этого человѣка. И встрѣтивъ самородное невыработанное сочувствіе къ результатамъ долгой и упорной борьбы его собственнаго разумѣнія противъ ученія нѣмецкаго гиганта онъ почувствовалъ что нашелъ, правда болѣе молодую, но настолько болѣе покорную, по причинѣ своей молодости — сестру своей мужской души.

Мысль о ея симпатіи къ его собственному странному внутреннему Я, что человѣкъ только однажды въ жизни чувствуетъ къ дочери Евы, такъ сильно охватила его что онъ не рѣшался заговорить. Онъ нѣсколько ускорилъ свой уходъ.

Пройдя позади сада къ мосту что велъ къ его квартирѣ, онъ нашелъ на противоположномъ берегу, у другаго конца моста, мистера Альджернона Сиднея Геля Джонза мирно удившаго рыбу.

— Не хотите ли ознакомиться сегодня съ ручьемъ, сэръ? Возьмите мою удочку.

Кенелмъ вспомнилъ что Лили назвала книгу Исаака Уэлтона «жестокою», и слегка покачавъ головой пошелъ домой. Тамъ онъ сѣлъ молча у окна и смотрѣлъ на зеленую лужайку и густую иву и бѣлую стѣну сквозившую въ деревьяхъ, какъ смотрѣлъ наканунѣ.

— А, прошепталъ онъ наконецъ, — если, какъ я всегда думалъ, человѣкъ лишь изрядно хорошій дѣлаетъ безсознательное добро самымъ процессомъ своей жизни, если онъ не можетъ пройти отъ колыбели до могилы не обронивъ на своемъ пути сѣменъ силы, плодородія и красоты, какъ беззаботный вихрь или перелетная птица оставляютъ позади себя дубъ и хлѣбный колосъ или цвѣтокъ, о! если это такъ, то какъ должно удесятериться это добро если человѣкъ найдетъ болѣе кроткаго и чистаго двойника своего существа въ томъ таинственномъ, необъяснимомъ единеніи что и Шекспиръ и простой поденщикъ согласно называютъ любовью; чего никогда не признавалъ Ньютонъ и что Декартъ (единственный соперникъ его въ царствѣ мысли строгой и въ то же время изобилующей воображеніемъ) ограничивалъ связью съ ранними воспоминаніями, объясняя что онъ любитъ косыхъ женщинъ потому что когда онъ былъ мальчикомъ, одна дѣвочка съ этимъ недостаткомъ косила на него глаза по другую сторону забора въ саду его отца! Ахъ, чѣмъ бы ни было это единеніе между мущиной и женщиной, если это дѣйствительная любовь, дѣйствительная связь соединяющая внутреннѣйшія и лучшія Я обоихъ, то мы ежедневно, ежечасно и и ежеминутно должны благословлять Творца что онъ сдѣлалъ столь легкою возможность быть счастливымъ и добрымъ!

ГЛАВА VI.

Общество за обѣдомъ у мистера Брефильда было не такъ малочисленно какъ предполагалъ Кенелмъ. Услыхавъ отъ жены что Кенелмъ будетъ обѣдать у нихъ, коммерсантъ подумалъ что будетъ любезно относительно Кенелма если онъ пригласитъ еще другихъ гостей.

— Видишь ли, другъ мой, сказалъ онъ Эльзи, — мистрисъ Камеронъ очень хорошая и простая женщина, но не особенно занимательная; а Лили, хоть и хорошенькая дѣвушка, но въ ней чрезвычайно много ребяческаго. Мы многимъ обязаны, душа моя Эльзи, этому мистеру Чиллингли — это было сказано съ глубокимъ чувствомъ въ голосѣ и во взглядѣ — и должны сдѣлать для него обѣдъ какъ можно пріятнѣе. Я привезу съ собой моего друга сэръ-Томаса, а ты пригласи мистера Эмлина съ женой. Сэръ-Томасъ очень умный человѣкъ, а Эмлинъ очень ученый. Такъ что мистеру Чиллингли будетъ съ кѣмъ поговорить. Кстати какъ поѣду въ городъ я пришлю отъ Гровза ногу дичины.

Такимъ образомъ Кенелмъ, придя незадолго до шести часовъ, нашелъ въ гостиной преподобнаго Чарлза Эмлина, викарія Мольсвикскаго прихода, съ супругой, и толстаго человѣка среднихъ лѣтъ кому онъ былъ представленъ какъ сэръ-Томасу Пратту. Сэръ-Томасъ Праттъ былъ извѣстный банкиръ въ Сити. Когда церемонія представленія кончилась, Кенелмъ тихонько подошелъ къ Эльзи.

— Я думалъ что встрѣчу мистрисъ Камеронъ. Я не вижу ея.

— Она сейчасъ будетъ. Мнѣ показалось что собирается дождь и я послала за ней и за Лили экипажъ. А, вотъ и онѣ!

Вошла мистрисъ Камеронъ, въ черномъ шелковомъ платьѣ. Она всегда носила черное. За нею шла Лили въ платьѣ непорочнаго цвѣта, приличномъ ея имени; безо всякихъ украшеній, кромѣ тонкой золотой цѣпочки на которой висѣлъ простой золотой медальйонъ, и розы въ волосахъ. Она была замѣчательно прелестна, и къ этой прелести присоединялся какой-то отпечатокъ величія, происходившій можетъ-быть отъ изящества формъ, можетъ-быть отъ граціозной осанки не лишенной нѣкоторой гордости.

Мистеръ Брефильдъ, человѣкъ очень аккуратный, сдѣлалъ знакъ слугѣ, и минуты черезъ двѣ тотъ доложилъ что обѣдъ поданъ. Сэръ-Томасъ повелъ къ столу разумѣется хозяйку; мастеръ Брефильдъ жену викарія (она была дочь декана); Кенелмъ — мистрисъ Камеронъ, а вакарій — Лили.

За столомъ Кенелмъ сидѣлъ по лѣвую руку хозяйки, и его отдѣляли отъ Лили мистрисъ Камеронъ и мистеръ Эмлинъ. Когда викарій прочелъ молитву, Лили взглянула позади его и своей тетки на Кенелма (онъ сдѣлалъ то же), faisant une moue, какъ говорятъ Французы. Обѣщаніе данное ей было нарушено. Она сидѣла между двумя очень взрослыми людьми, викаріемъ и хозяиномъ дома. Кенелмъ отвѣчалъ такою же гримасой съ грустною улыбкой и невольною дрожью.

Сперва всѣ молчали. Но послѣ супа и первой рюмки хересу сэръ-Томасъ началъ:

— Кажется, мистеръ Чиллингли, мы съ вами уже встрѣчались, хотя я не имѣлъ тогда чести съ сами познакомиться. — Сэръ-Томасъ помолчалъ, потомъ прибавилъ: — Не такъ давно на послѣднемъ балу въ Бокингамскомъ дворцѣ.

Кенелмъ утвердительно наклонилъ голову. Онъ былъ на этомъ балу.

— Вы разговаривали съ самою очаровательною женщиной, моимъ другомъ, леди Гленальвонъ. (Сэръ-Томасъ былъ банкиромъ Леди Гленальвонъ).

— Очень хорошо помню, сказалъ Кенелмъ. — Мы сидѣли въ картинной галлереѣ. Вы подошли и заговорили съ леди Гленальвонъ, и я уступилъ вамъ мое мѣсто.

— Совершенно справедливо; и вы кажется подошли къ молодой дѣвушкѣ, очень красивой, и богатой наслѣдницѣ, миссъ Траверсъ.

Кенелмъ кивнулъ опять и отвернувшись какъ только могъ вѣжливѣе обратился къ мистрисъ Камеронъ. Сэръ-Томасъ, довольный тѣмъ что заявилъ слушателямъ фактъ своей дружбы съ леди Гленальвонъ и то что былъ на придворномъ балу, направилъ теперь свою разговорную способность къ викарію, который, потерпѣвъ неудачу въ своей попыткѣ вызвать на разговоръ Лили, встрѣтилъ обращеніе баронета съ жаромъ говоруна слишкомъ долго молчавшаго. Кенелмъ никѣмъ не обезпокоиваемый продолжалъ укрѣплять свое знакомство съ мистрисъ Камеронъ. Она казалось не особенно внимательно слушала его вступительныя общія мѣста о погодѣ и при первомъ перерывѣ сказала:

— Сэръ-Томасъ упомянулъ о массъ Траверсъ; не родня ли она джентльмену служившему прежде въ гвардіи, Леопольду Траверсу?

— Она дочь его. Вы знавали Леопольда Траверса?

— Я слыхала его имя отъ моихъ друзей, давно, очень давно, отвѣчала мистрисъ Камеронъ съ выраженіемъ грусти въ голосѣ и манерѣ; потомъ, какъ бы отгоняя мелькнувшее въ мысляхъ воспоминаніе, она перемѣнила предметъ разговора.

— Лили говорила мнѣ, мистеръ Чиллингли, что вы остановились у мистера Джонза въ Кромвель-Лоджѣ. Надѣюсь вы тамъ хорошо устроились.

— Очень. Мѣстоположеніе замѣчательно пріятное.

— Да, это мѣсто считается самымъ красивымъ на всемъ ручьѣ, и прежде было любимымъ мѣстомъ рыболововъ; но теперь, я думаю, форель рѣдко попадается. Бѣдный мистеръ Джонзъ жалуется что его обычные постояльцы оставили его. Вы вѣроятно наняли у него квартиру чтобы ловить рыбу. Я думаю что ловля будетъ удачнѣе чѣмъ говорятъ.

— Это мало интересуетъ меня; я не большой охотникъ до рыбной ловли, а съ тѣхъ поръ какъ миссъ Мордантъ назвала книгу которая впервые заставила меня испытать это удовольствіе «жестокою книгой», форели сдѣлались для меня такими же священными какъ крокодилы для древнихъ Египтянъ.

— Лили въ этомъ отношеніи глупенькій ребенокъ. Она не можетъ переносить мысли причинить боль какой бы то ни было безсловесной твари. Какъ разъ предъ вашимъ садомъ есть нѣсколько форелей которыхъ она приручила. Онѣ ѣдятъ у нея изъ рукъ; она всегда боится чтобъ онѣ не ушли и не были пойманы.

— Но вѣдь мистеръ Мельвиль рыболовъ?

— Нѣсколько лѣтъ тому назадъ онъ увѣрялъ будто ловитъ рыбу, но я скорѣе думаю что это былъ просто предлогъ чтобы лежать на травѣ и читать «жестокую книгу», или же рисовать. Теперь же онъ рѣдко бываетъ здѣсь раньше осени, когда становится ужь холодно для такихъ удовольствій.

Въ это время голосъ сэръ-Томаса настолько возвысился что разговоръ между Кенелмомъ и мистрисъ Камеронъ долженъ былъ прекратиться. Разговоръ коснулся нѣкоторыхъ политическихъ вопросовъ въ которыхъ онъ не сходился съ викаріемъ, и споръ грозилъ сдѣлаться слишкомъ горячимъ, тогда мистрисъ Брефилъдъ, съ истинно женскимъ тактомъ, начала новый разговоръ тотчасъ же заинтересовавшій сэръ-Томаса, разговоръ касавшійся устройства теплицы для орхидеевъ которую она думала пристроить къ своему дому; при этомъ часто обращались къ мистрисъ Камеронъ, почитавшейся очень искусною въ дѣлѣ разведенія цвѣтовъ и казалось когда-то близко знакомой съ дорогимъ семействомъ орхидеевъ.

Когда дамы встали изъ-за стола, ближайшимъ сосѣдомъ Кенелма остался мистеръ Эмлинъ, который изумилъ Кенелма приведя съ похвалою отрывокъ изъ его собственнаго латинскаго стихотворенія увѣнчаннаго наградою въ университетѣ, выразилъ надежду что онъ нѣкоторое время останется въ Мольсвикѣ, указалъ на главнѣшія мѣста въ окрестностяхъ которыя стоило посѣтить и предложилъ ему осмотрѣть его библіотеку, довольно богатую лучшими изданіями греческихъ и латинскихъ классиковъ и старинныхъ англійскихъ авторовъ. Ученый викарій очень понравился Кенелму, въ особенности когда заговорилъ о мистрисъ Камеронъ и Лили. О первой онъ сказалъ:

— Она одна изъ тѣхъ женщинъ въ которыхъ Тишина до такой степени преобладаетъ что не скоро можно распознать какой потокъ добрыхъ чувствъ скрывается подъ невозмутимою поверхностью. Я бы желалъ однакожь чтобъ она была болѣе дѣятельна въ воспитаніи своей племянницы; я съ тревожнымъ интересомъ слѣжу за этою дѣвушкой, и сомнѣваюсь понимаетъ ли ее мистрисъ Камеронъ. Можетъ-быть впрочемъ только поэтъ, и поэтъ совершенно особаго склада, можетъ понять ее: Лили Мордантъ сама цѣлая поэма.

— Мнѣ нравится какъ вы опредѣляете ее. Въ ней есть дѣйствительно что-то что отличаетъ ее отъ обычной прозы жизни.

— Вы вѣроятно знаете стихи Вордсворта:

Она чутко будетъ слушать

Какъ среди уединенья

Волны дружною толпою

Шумно водятъ хороводы.

И краса, родясь изъ звуковъ,

Въ ясномъ взорѣ отразится.

Эти строки многіе критики находили непонятными; Лили кажется какъ бы живая ихъ разгадка.

Смуглое лицо Кенелма просіяло, но онъ ничего не отвѣтилъ.

— Одно только, продолжалъ мистеръ Эмлинъ, — какъ такая дѣвушка, предоставленная вполнѣ самой себѣ, не выдержанная, не воспитанная, будетъ относиться къ практическимъ обязанностямъ женщины, этотъ вопросъ затрудняетъ и огорчаетъ меня.

— Прикажете еще вина? спросилъ хозяинъ окончивъ разговоръ о торговлѣ съ сэръ-Томасомъ. — Нѣтъ? Не пойдемъ ли мы къ дамамъ?

ГЛАВА VII.

Въ гостиной никого не было; дамы ушли въ садъ. Когда Кенелмъ идя рядомъ съ мистеромъ Эмлиномъ приближались къ нимъ (сэръ-Томасъ съ мистеромъ Брефильдомъ шли за ними въ нѣкоторомъ разстояніи), первый спросилъ нѣсколько неожиданно:

— Что за человѣкъ этотъ покровитель миссъ Мордантъ, мистеръ Мельвиль?

— Едва ли я смогу отвѣтить на этотъ вопросъ. Я его мало вижу когда онъ бываетъ здѣсь. Прежде онъ часто появлялся въ этихъ мѣстахъ съ шайкой легкомысленныхъ молодыхъ людей, полагаю учениковъ Академіи, и останавливался въ Кромвель-Лоджѣ, такъ какъ въ Грасмирѣ имъ нельзя было помѣщаться. Нѣсколько лѣтъ онъ уже не приводилъ этихъ людей и самъ бываетъ лишь на нѣсколько дней. Онъ имѣетъ репутацію очень страннаго человѣка.

Разговоръ на этомъ прекратился. Толкуя, оба они уклонились отъ прямаго пути черезъ лужайку и зашли на отдаленныя тропинки пролегавшія чрезъ кусты; теперь они вышли на открытую лужайку въ томъ мѣстѣ гдѣ стоялъ столъ и все общество собралось лить кофе.

— Надѣюсь, мистеръ Эмлинъ, послышался веселый голосъ Эльзи, — что вы убѣдили мистера Чиллингли не обращаться въ католичество. Я увѣрена что вамъ потребовалось на это не мало времени.

Мистеръ Эмлинъ, ревностный протестантъ, слегка отодвинулся отъ Кенелма.

— Вы думаете обратиться….

Онъ не могъ договорить.

— Не бойтесь, дорогой сэръ. Я сознался только мистрисъ Брефильдъ что ходилъ въ Оксфордъ чтобы посовѣтоваться съ однимъ ученымъ о вопросѣ затруднявшемъ меня; это такой же отвлеченный вопросъ какъ богословіе, это времяпровожденіе женщинъ въ послѣднее время. Но я не могу убѣдитъ мистрисъ Брефилъдъ что въ Оксфордѣ берутся къ свѣдѣнію и другія жизненныя затрудненія кромѣ тѣхъ какими забавляются женщины.

Говоря это Кенелмъ опустился на стулъ возлѣ Лили. Она отвернулась отъ него.

— Я опятъ оскорбилъ васъ?

Лили слегка ложала плечами и не отвѣчала.

— Кажется, миссъ Мордантъ, что между вашими хорошими качествами природа не дала вамъ одного. Ваше лучшее внутреннее Я должно возмѣститъ его.

Лили быстро повернулась лицомъ къ нему. Небо начинало темнѣть; на немъ свѣтила только вечерняя звѣзда.

— Какъ! Что вы хотите сказать?

— Какъ прикажете отвѣчать: вѣжливо или правдиво?

— Правдиво! непремѣнно правдиво! Что за жизнь безъ правды?

— Даже когда вѣришь въ существованіе фей?

— Феи правдивы по-своему. А вы нѣтъ. Вы не думали о феяхъ когда вы….

— Когда я что?

— Нашли во мнѣ недостатокъ!

— Не думаю. Но я объясню вамъ мои мысли насколько самъ могу читать ихъ, и для этого прибѣгну къ помощи фей. Предположимъ что фея помѣстила свою избранницу въ колыбель смертной; что она осыпала эту колыбель всевозможными дарами фей какими не надѣлены простые смертные но забыла объ одномъ качествѣ смертныхъ. Избранница выростаетъ чаруя всѣхъ окружающихъ; они балуютъ, ласкаютъ и портятъ ее. Но настаетъ минута когда недостатокъ одного изъ качествъ смертныхъ чувствуется ея друзьями и тѣми кто восхищается ею. Отгадайте что это такое.

Лили подумала.

— Я вижу что вы разумѣете: то что противоположно правдивости — вѣжливость.

— Нѣтъ, не совсѣмъ такъ, хотя вѣжливость случайно и входитъ въ это качество; это очень скромное качество, самое не поэтическое качество; имъ обладаютъ многіе темные люди; однако же безъ него ru одна фея не можетъ очаровать смертнаго когда на лицѣ ея появится первая морщинка. Не можете ли теперь отгадать?

— Нѣтъ; вы мучаете и раздражаете меня, и Лили капризно топнула ножкой, какъ это уже случилось однажды въ присутствіи Кенелма. — Говорите прямо, я требую.

— Миссъ Морданъ, простите меня, я не осмѣливаюсь, сказалъ Кенелмъ склоняя голову какъ бы предъ королевой; и отошелъ къ мистрисъ Брефильдъ.

Лили осталась сердито надувшись.

Сэръ-Томасъ сѣлъ на стулъ оставленный Кенелмомъ.

ГЛАВА VIII.

Пришла пора отправляться по домамъ. Изо всѣхъ гостей одинъ сэръ-Томасъ остался ночевать. У мистера и мистрисъ Эмлинъ былъ свой экипажъ. Экипажъ мистрисъ Брефильдъ былъ поданъ чтобъ отвезти домой мистрисъ Камеронъ и Лили.

Лили проговорила нетерпѣливо и нелюбезно:

— Кто бы не предпочелъ идти пѣшкомъ въ такую ночь? и пошептала что-то теткѣ.

Мистрисъ Камеронъ услыхавъ шопотъ Лили и повинуясь всѣмъ ея прихотямъ сказала:

— Вы очень добры, дорогая мистрисъ Брефильдъ; но Лили предпочитаетъ идти домой пѣшкомъ; дождя теперь ждать нельзя.

Кенелмъ послѣдовалъ за теткой и племянницей и скоро догналъ ихъ на берегу ручья.

— Очаровательная ночь, мистеръ Чиллингли, сказала мистрисъ Камеронъ.

— Англійская лѣтняя ночь; ничего подобнаго нѣтъ въ тѣхъ странахъ какія мнѣ довелось видѣть. Но увы! англійскихъ лѣтнихъ ночей очень не много.

— Вы много путешествовали за границей?

— Нѣтъ, не много; больше пѣшкомъ.

Лили до сихъ поръ не произнесла ни слова и шла съ поникшею годовой. Тутъ она подняла голову и сказала самымъ кроткимъ и примирительнымъ голосомъ какимъ только можетъ говорить человѣкъ:

— Вы были въ чужихъ краяхъ, — потомъ уступая обычаямъ свѣта, чего прежде никогда не дѣлала обращаясь къ нему прибавила: — мистеръ Чиллингли, и продолжала болѣе дружески: — Какъ много значенія въ этомъ словѣ «чужія края»! Вдали отъ самого себя, вдали отъ своей обычной жизни. Какъ я вамъ завидую! Вы были въ чужихъ краяхъ; Левъ тоже былъ (она поправилась), я хочу сказать мой покровитель, мистеръ Мельвиль.

— Да я былъ въ чужихъ краяхъ, но вдали отъ себя — никогда. Есть старинная пословица (всѣ старинныя изреченія правдивы; большая часть новыхъ ложны), что человѣкъ носитъ родную землю на подошвахъ своихъ ногъ.

Здѣсь тропинка нѣсколько сузилась. Мистрисъ Камеронъ пошла впередъ; Кенелмъ и Лили сзади; она разумѣется по сухой дорожкѣ, онъ по росистой травѣ.

Она остановила его.

— Вы идете по сырости, въ такихъ тонкихъ ботинкахъ.

Лили инстинктивно сошла съ сухой дорожки.

Какъ ни просты были эти слова Лили, и даже несообразны будучи сказаны слабою дѣвушкой гладіатору въ родѣ Кенелма, они освѣтили цѣлый міръ женственности, показали всю невѣдомую страну сокрытую для ученаго мистера Эмлина, страну которою овладѣваетъ и гдѣ царствуетъ неразумная дѣвушка становясь женою и матерью.

При этихъ простыхъ словахъ И порывистомъ движеніи, Кенелмъ остановился въ какомъ-то мечтательномъ изумленіи. Онъ возразилъ кротко:

— Простите ли вы мнѣ мои грубыя слова? Я осмѣливался находить въ васъ недостатки.

— И такъ вѣрно. Я обдумала все что вы говорили и чувствую что вы были правы; только я все еще не совсѣмъ понимаю какое вы разумѣли качетво смертныхъ чѣмъ фея не надѣлила свою избранницу.

— Если я не смѣлъ сказать этого прежде, теперь еще меньше смѣю.

— Скажите.

Теперь ужь она не топала ногой, глаза ее не сверкали, не обнаруживалось своеволія, говорившаго: «я требую»; только «скажите», кроткое, нѣжное, молящее.

Кенелмъ собрался съ духомъ и не смѣя взглянуть на Лили проговорилъ быстро:

— Качество которое слѣдуетъ имѣть мущинамъ, во еще болѣе необходимо женщинамъ, по мѣрѣ ихъ сходства съ феями, хотя это самая простая вещь. Это качество — добрый нравъ.

Лили сдѣлала неожиданный прыжокъ въ сторону отъ него и присоединилась къ теткѣ идя по сырой травѣ.

Когда они дошли до садовой калитки, Кенелмъ приблизился и отворилъ ее. Лили высокомѣрно прошла мимо него; они дошли до дверей дома.

— Я не приглашаю васъ войти въ такой часъ, сказала мистрисъ Камеронъ. — Это была бы лживая любезность.

Кенелмъ поклонился и пошелъ. Лили оставила тетку и подойдя къ нему протянула руку.

— Я подумаю о вашихъ словахъ, мистеръ Чиллингли, сказала она страннымъ величественнымъ тономъ. — Теперь маѣ кажется что вы не правы. У меня не дурной нравъ; но…. — она остановилась и потомъ прибавила съ высокомѣрнымъ видомъ, который, не будь она такъ замѣчательно красива, показался бы грубымъ: — во всякомъ случаѣ я васъ прощаю.

ГЛАВА IX.

Въ окрестностяхъ Мольсвика было много красивыхъ виллъ, и владѣльцы ихъ были вообще богатые люди, хотя тамъ почти не было того что называется обществомъ. Это происходило можетъ-статься отъ того что между владѣльцами не было лицъ принадлежащихъ къ тому что обыкновенно называется аристократическимъ классомъ и было много аристократическихъ претензій. Семейство мистера А., нажившаго состояніе биржевою игрой, поднимало носъ предъ семействомъ Б., который важилъ еще большее состояніе полотняною торговлей, между тѣмъ какъ семейство мистера Б. очень холодно относилось къ семейству мистера С., разбогатѣвшаго больше ихъ обоихъ ссудою денегъ подъ залогъ, чья жена носила брилліанты и не умѣла говорить правильно. Англія была бы такою аристократическою страной что въ ней жить бы нельзя было еслибъ уничтожить въ ней то что теперь называется аристократіей. Брефильды были единственные люди соединявшіе враждующіе элементы мольсвикскаго общества, частію потому что всѣ признавали ихъ первенство, не только потому что они прежде другихъ водворились тамъ (Брефильды владѣли Брефильдвилемъ въ теченіи четырехъ поколѣній), но и по богатству пріобрѣтенному такими коммерческими предпріятіями кои почитаются высшими, и потому что домъ ихъ считался самымъ изящнымъ; главнѣйшимъ же образомъ потому что Элъзи, вмѣстѣ съ замѣчательно-пріятнымъ и веселымъ нравомъ, имѣла извѣстную силу воли (что обнаруживало и ея бѣгство), и приглашая гостей умѣла принудить ихъ быть вѣжливыми другъ съ другомъ. Она начала эти примирительныя дѣйствія устраивая дѣтскіе праздники, и когда дѣти подружились между собою, родители по необходимости сходились ближе. Но такъ какъ она еще недавно принялась за разрѣшеніе этой задачи, то результаты не были еще вполнѣ достигнуты. Такимъ образомъ, хотя въ Мольсвикѣ стало извѣстно что молодой джентльменъ, наслѣдникъ титула баронета и богатаго помѣстья, поселился въ Кромвель-Лоджѣ, но онъ не получалъ приглашеній ни отъ А., ни отъ Б., ни отъ С. Викарій, зайдя къ Кенелму на слѣдующій день послѣ обѣда въ Брефильдвилѣ, объяснилъ ему мѣстныя общественныя условія.

— Вы понимаете, сказалъ онъ, — что если наши сосѣди не предложатъ вамъ отдыха отъ удовольствій одиночества, то это не отъ недостатка любезности. Это только застѣнчивость, а не невѣжливость. Эти соображенія побудили меня, рискуя показаться выскочкой, просить васъ заглянуть какъ-нибудь утромъ или вечеромъ когда вамъ наскучитъ оставаться только съ собою вдвоемъ; положимъ напримѣръ что вы пьете у насъ чай сегодня вечеромъ; вы встрѣтите молодую особу чьимъ сердцемъ вы уже овладѣли.

— Чьимъ сердцемъ я овладѣлъ! запнулся Кенелмъ и яркій румянецъ покрылъ его щеки.

— Но, продолжалъ викарій, — она пока еще не имѣетъ на васъ брачныхъ видовъ. Ей только двѣнадцать лѣтъ; это моя дочь Клемми.

— Клемми! она ваша дочь. Я этого не зналъ. Принимаю ваше приглашеніе съ величайшею благодарностью.

— Мнѣ не слѣдуетъ дольше отрывать васъ отъ вашей забавы. Небо покрылось облаками, что обѣщаетъ хорошую ловлю. На какую приманку вы ловите?

— По правдѣ сказать я не думаю чтобы ручей сильно соблазнялъ меня своими форелями, я предпочитаю блужданье по проселкамъ «безшумному занятью рыбака». Я неутомимый пѣшеходъ, и здѣшнія живописныя окрестности мнѣ очень нравятся. Кромѣ того, — прибавилъ Кенелмъ чувствуя надобность привести болѣе вѣроятное объясненіе своего продолжительнаго пребыванія въ Кромвель-Лоджѣ чѣмъ живописныя окрестности, — кромѣ того я хочу посвятить свое время чтенію. Въ послѣднее время я былъ очень лѣнивъ, а уединеніе этого мѣста будетъ способствовать занятіямъ.

— Смѣю спросить, вы не предназначаете себя къ какой-нибудь ученой профессіи?

— Ученыя профессіи, возразилъ Кенелмъ, — такое ненавистное выраженіе что мы всячески стараемся искоренить его изъ языка. Всѣ профессіи въ наше время надо посравнить. Уровень знаній военной профессіи немножко повысимъ, а уровень знаній ученаго сословія понизимъ. Есть кабинетъ-министры которые смѣются надъ употребленіемъ греческаго и латинскаго языковъ. И даже такія мужественныя званія какъ правовѣдѣніе и медицина должны приноровиться ко вкусамъ и приличіямъ женскихъ пансіоновъ. Нѣтъ, я не предназначаю себя ни къ какой профессіи; но и такой невѣжественный человѣкъ какъ я не сдѣлается хуже если время отъ времени перечтетъ нѣсколько книгъ.

— Здѣсь вы кажется плохо снабжевы книгами, сказалъ викарій оглянувъ комнату, гдѣ на столѣ въ углу лежало съ полдюжины старыхъ томовъ очевидно принадлежавшихъ не жильцу, а хозяину дома. — Но моя библіотека, какъ я уже говорилъ, къ вашимъ услугамъ. Какую отрасль вы предпочитаете?

Кенелмъ былъ и казался смущенъ. Помолчавъ онъ отвѣтилъ:

— Чѣмъ отдаленнѣе отъ настоящаго времени, тѣмъ лучше. Если у васъ есть книги о нравахъ и обычаяхъ тѣхъ кто, по новымъ въ наукѣ идеямъ, были нашими человѣкообразными прародителями во времена ихъ переходнаго состоянія отъ морскаго животнаго къ гориллѣ, для меня было бы очень назидательно прочесть ихъ.

— Увы, сказалъ мистеръ Эмлинъ смѣясь, — такихъ книгъ не дошло до насъ.

— Нѣтъ такихъ книгъ? Вы ошибаетесь, гдѣ-нибудь ихъ должно быть множество. Я признаю всю удивительную силу изобрѣтенія какою одарены были творцы поэтическихъ вымысловъ; между тѣмъ даже самые великіе мастера въ этой отрасли литературы — ни Скоттъ, ни Сервантесъ, ни Гёте, ни даже Шекспиръ — не могли рѣшиться возсоздавать прошлое безъ тѣхъ матеріаловъ какіе они находили въ книгахъ къ нему относившихся. И хотя я съ не меньшимъ удовольствіемъ признаю что среди насъ въ настоящее время живетъ творецъ поэтическихъ вымысловъ съ неизмѣримо большею изобрѣтательностью чѣмъ они — взывающій къ нашему легковѣрію въ самыя чудовищныя чудища въ прелестномъ дружески разговорномъ слогѣ, — но я все-таки не могу допустить чтобы даже и этотъ несравненный романистъ могъ такъ заколдовать наше пониманіе чтобы заставить насъ повѣрить что если кошка миссъ Мордантъ боится замочить свои лапы, то это вѣроятно потому что въ доисторическія времена ея предки жили на сухой почвѣ Египта; или что когда кто-нибудь изъ великихъ ораторовъ, какой-нибудь Питтъ или Гладстонъ, отражаетъ съ вѣжливою улыбкой, открывающею его клыки, грубое нападеніе оппонента, то онъ выдаетъ тѣмъ свое происхожденіе отъ «человѣкообразныхъ предковъ» которые привыкли скалить зубы на своихъ враговъ. Несомнѣнно, несомнѣнно что должны быть книги, донынѣ сохранившіяся, писанныя философами до рожденія Адама, въ которыхъ находятся подтвержденія, хотя бы въ формѣ миѳическихъ сказаній, подобныхъ поэтическихъ вымысловъ. Несомнѣнно что какіе-нибудь ранніе лѣтописцы свидѣтельствуютъ что видѣли, видѣли собственными глазами, великаго горилла который сдиралъ съ себя волосяные покровы чтобы понравиться молодой особѣ своей породы, и что они замѣчали постепенное превращеніе однихъ животныхъ въ другія. Потому что, если вы скажете мнѣ что этотъ знаменитый романистъ есть только осторожный ученый, и что мы должны принимать его вымыслы согласно трезвымъ законамъ очевидности и факта, то въ этомъ отношеніи всякая самая невѣроятная сказка о привидѣніяхъ можетъ гораздо лучше удовлетворить здравый смыслъ скептика. Впрочемъ, если у васъ нѣтъ такихъ книгъ, то снабдите меня самыми нефилософскими какія у васъ есть, о магіи, напримѣръ, о философскомъ камнѣ….

— У меня есть нѣсколько такихъ, сказалъ викарій смѣясь, — выберете сами.

— Если вы теперь идете домой, позвольте мнѣ пройти съ вами часть пути, я еще не знаю гдѣ находится церковь и церковный домъ, а мнѣ слѣдуетъ знать это раньше вечера.

Кенелмъ съ викаріемъ пошли рядомъ, разговаривая, черезъ мостъ и по той сторонѣ ручья гдѣ былъ домъ мистрисъ Камеронъ. Проходя вдоль садоваго забора позади дома, Кенелмъ вдругъ замолчалъ среди рѣчи заинтересовавшей мистера Эмлина и также внезапно остановился. Немного впереди его стояла деревенская старуха съ которою Лили разговаривала стоя по другую сторону садовой рѣшетки. Мистеръ Эмлинъ сначала не замѣтилъ того что увидалъ Кенелмъ, обернулся и взглянулъ на своего спутника удивляясь внезапному перерыву его рѣчи. Дѣвушка подала маленькую корзинку старухѣ, которая проговорила съ низкимъ поклономъ: «Богъ да благословитъ васъ». Хотя это было сказано тихо, но Кенелмъ услыхалъ и сказалъ мистеру Эмлину:

— Есть ли болѣе крѣпкая связь между сей жизнью и будущею чѣмъ благословеніе Божіе призываемое на молодость устами старости?

ГЛАВА X.

— Какъ поживаетъ вашъ мужъ, мистрисъ Гели? сказалъ священникъ дойдя до мѣста гдѣ стояла старуха; прекрасное лицо Лили все еще наклонялось къ ней; Кенелмъ медленно слѣдовалъ за нимъ.

— Покорнѣйше васъ благодарю, сэръ, ему лучше, онъ ужь встаетъ съ постели. Барышня сдѣлала ему пропасть добра…

— Тш! сказала Лили краснѣя. — Спѣшите теперь домой; не надо заставлять его ждать обѣда.

Старуха опять поклонилась и пошла скорыми шагами.

— Знаете ли, мистеръ Чиллингли, сказалъ мистеръ Эмлинъ, — что миссъ Мордантъ лучшій докторъ въ вашихъ мѣстахъ? Такъ что если ей удастся вылѣчить еще нѣсколькихъ, то число ея паціентовъ сдѣлается наконецъ обременительнымъ.

— Вы еще вчера, сказала Лили, — бранили меня за самое удачное мое излѣченіе.

— Я?… А, помню; вы заставили этого глупаго ребенка Меджъ вѣрить что въ аррорутѣ который вы послали ей было волшебство фей. Признаюсь, васъ слѣдовало побранить.

— Нѣтъ. Я сама приготовляла аррорутъ, а развѣ я не фея? Я сейчасъ получила милую записочку отъ Клемми, мистеръ Умлинъ, она проситъ меня придти сегодня вечеромъ посмотрѣть ея новый волшебный фонарь. Потрудитесь передать ей что я буду, но чуръ не бранить меня.

— И всѣ волшебства? сказалъ мистеръ Эмлинъ; — хорошо.

Лили и Кенелмъ до сихъ поръ еще не обмѣнялись ни словомъ. Она отвѣчала важнымъ наклоненіемъ головы на его молчаливый поклонъ. Но тутъ она обернулась къ нему застѣнчиво и сказала:

— Я думаю вы все утро ловили рыбу?

— Нѣтъ; рыбы въ окрестности находятся подъ покровительствомъ феи, которой я не могу ослушаться.

Лицо Лили просіяло и она протянула ему руку черезъ рѣшетку. — Прощайте; я слышу тетинъ голосъ. Опять эти ужасные французскіе глаголы!

Она исчезла въ кустахъ, откуда до нихъ донеслась трель ея молодаго голоса пѣвшаго про себя.

— У этого ребенка золотое сердце, сказалъ мистеръ Эмлинъ когда они пошли дальше. — Я не преувеличивалъ говоря что она лучшій докторъ въ нашихъ мѣстахъ. Я думаю бѣдные люди въ самомъ дѣлѣ вѣрятъ что она фея. Мы разумѣется посылаемъ нашимъ бѣднымъ прихожанамъ пищу и вино, кто нуждается въ этомъ; но кажется что это никогда не приноситъ имъ столько пользы какъ ея маленькія блюда приготовленныя ея собственными маленькими ручками; не знаю замѣтили ли вы корзинку что она дала старухѣ. Миссъ Лили научила Уылла Гоуэра дѣлать красивыя маленькія корзиночки, и кладетъ свои желе или другія вкусныя вещи въ изящныя форфоровыя баночки красиво вставленныя въ эти корзиночки украшенныя лентами. Видъ этихъ вещицъ возбуждаетъ аппетитъ больныхъ, и разумѣется этого ребенка теперь можно называть феей; но я бы желалъ чтобы мистрисъ Камеронъ побольше занималась ея воспитаніемъ. Не можетъ же она остаться феей навсегда.

Кенелмъ вздохнулъ, но не отвѣчалъ.

Мистеръ Эмлинъ перевелъ разговоръ на ученые предметы. Дойдя до мѣста откуда былъ виденъ городъ, викарій остановился указывая въ направленіи къ церкви, которой шпиль поднимался нѣсколько влѣво; тутъ же виднѣлись два старыя, тиссовыя дерева осѣнявшія кладбище, а позади часть церковнаго дома гдѣ жилъ викарій, посреди кустовъ окружавшаго его сада.

— Теперь вы будете знать дорогу, сказалъ викарій; — простите если я здѣсь оставлю васъ, мнѣ нужно навѣстить кой-кого, между прочимъ и бѣднаго Гели, мужа старухи что вы видѣли. Я читаю ему каждый день главу изъ Библіи, во все-таки думаю что онъ вѣритъ въ волшебства фей.

— Лучше слишкомъ много вѣрить чѣмъ слишкомъ мало, сказалъ Кенелмъ и повернувшись пошелъ въ деревню, гдѣ провелъ полчаса съ Уылломъ разсматривая красивыя корзиночки что научила его дѣлать Лили. Потомъ идя медленно домой онъ своротилъ въ сторону на кладбище.

Церковь, построенная въ тринадцатомъ вѣкѣ, была не велика, но очевидно достаточна для прихода, такъ какъ въ ней не было признаковъ новыхъ пристроекъ; въ передѣлкахъ и поправкахъ она не нуждалась. Столѣтія смягчили только краски на ея прочныхъ стѣнахъ: ее не портили огромные стебли плющей протягивавшіе свои горделивые листья до самой вершины ея стройной башни, ни нѣжвые стебли розъ которые тянулись на футъ или на два въ вышину около массивныхъ контрфорсовъ. Мѣстность кладбища была необычайно живописна: защищенная съ сѣвера возвышенностью покрытою лѣсомъ, она склонялась на югъ къ приходской землѣ, чрезъ которую бѣжалъ ручеекъ, въ довольно близкомъ разстояніи такъ что его говорливое журчаніе было слышно въ тихій день. Кенелмъ сѣлъ на старую могилу принадлежавшую очевидно въ старинныя времена лицамъ выше обыкновеннаго общественнаго положенія; теперь всѣ украшенія ея сгладились.

Тишина и уединеніе этого мѣста имѣли свою прелесть для его задумчиваго характера, и онъ долго остался тамъ, позабывъ о времени, едва слыша бой часовъ предостерегавшихъ о потерѣ онаго.

Вдругъ тѣнь, тѣнь имѣвшая человѣческую форму, упала на траву на которой мечтательно покоились его взоры. Онъ вздрогнулъ, поднялъ голову и увидалъ Лили стоявшую предъ нимъ молча и неподвижно. Образъ ея до такой степени занималъ его мысли что онъ почувствовалъ содраганіе ужаса какъ будто бы мысли вызвали ея призракъ. Она заговорила первая.

— Вы тоже здѣсь? сказала она очень тихо, почти шепотомъ.

— Тоже! повторилъ Кенелмъ вставая. — Тоже! Не удивительно что я, чужой въ этихъ мѣстахъ, былъ привлеченъ къ самому почтенному здѣшнему зданію. Даже беззаботнѣйшій путешественникъ, остановясь въ какомъ-нибудь отдаленномъ жилищѣ живыхъ, обращаетъ взоры свои къ мѣсту упокоенія мертвыхъ. Меня удивляетъ что васъ, миссъ Мордантъ, также привлекло это мѣсто.

— Это мое любимое мѣсто, сказала Лили, — и я всегда любила его. Я много часовъ просиживала на этомъ могильномъ камнѣ. Странно думать что никому неизвѣстно кто покоится подъ нимъ. Путеводитель по Мольсвику, хоть и сообщаетъ исторію церкви начиная съ царствованія когда она была построена, приводитъ однакожь только догадку что въ этой могилѣ, самой обширной и древней на кладбищѣ, погребены члены фамиліи Монтфичетъ, когда-то самой могущественной въ графствѣ, во исчезнувшей со временъ Генриха VI. Но, — прибавила Лили — здѣсь не осталось ни одной буквы изъ имени Монтфичетъ. Я открыла больше другихъ — я изучила для того черныя письмена.^[14] Посмотрите сюда, — и она указала на небольшое мѣсто очищенное отъ моху. — Видите эти фигуры, развѣ это не цифра XVIII? Посмотрите еще на то мѣсто гдѣ прежде была строка надъ этими фигурами, видите ELE. Здѣсь должно-быть была погребена Элеонора умершая восьмнадцати лѣтъ….

— Мнѣ кажется вѣроятнѣе что цифра относится ко времени кончины, можетъ-быть 1318; и насколько я могу разбирать черныя письмена, хоть это больше по части моего отца, мнѣ кажется что это AL, а не EL, и что между вторымъ Е и L была еще буква которая теперь стерлась. Не похоже чтобъ и могила принадлежала какой-нибудь могущественной фамиліи жившей въ этихъ мѣстахъ. Ихъ монументъ, по обычаю, находился бы внутри церкви; можетъ-быть въ собственной усыпальницѣ.

— Не старайтесь разстроить мои мысли, сказала Лили покачивая головою, — вамъ это не удастся; я хорошо знаю ея исторію. Она была молода, кто-то любилъ ее и поставилъ надъ ней памятникъ; посмотрите какъ длинна эпитафія! Какъ много здѣсь было сказано въ похвалу ей и о его горѣ! Потомъ онъ пошелъ своимъ путемъ, и могила осталась заброшенною, судьба ея была позабыта.

— Любезнѣйшая миссъ Мордантъ, поистинѣ это смѣлая фантазія прясть изъ такой слабой нити. Но если даже это а справедливо, то нѣтъ повода думать что жизнь позабыта если заброшена могила.

— Можетъ-быть нѣтъ, сказала Лили задумчиво. — Но если по смерти я буду имѣть возможность смотрѣть на землю, я думаю мнѣ было бы пріятно видѣть что могила моя не забыта тѣми кто когда-то любилъ меня.

Говоря это она отошла отъ него и направилась къ маленькой могильной насыпи, казалось недавней; въ головахъ стоялъ простой крестъ, и вокругъ него узкая полоска цвѣтовъ. Она опустилась на колѣни около цвѣтовъ и выполола нѣсколько сорныхъ травъ. Потомъ поднялась и сказала Кенелму, послѣдовавшему за ней и стоявшему возлѣ:

— Здѣсь лежитъ маленькая внучка бѣдной старой мистрисъ Гельсъ. Мнѣ не удалось вылѣчить ее, хоть я очень старалась: она такъ любила меня и умерла на моихъ рукахъ. Нѣтъ, зачѣмъ я говорю «умерла»; развѣ есть такая вещь какъ смерть! Это только перемѣна жизни:

Существованье и душа — ихъ связь тѣснѣй

Чѣмъ двухъ воздушныхъ волнъ между собою.

— Чьи это строки? спросилъ Кенелмъ.

— Не знаю; я слышала ихъ отъ Льва. Не находите ли вы что онѣ справедливы?

— Да! Но онѣ не передаютъ мысли о томъ что эта жизнь оставляется для другой болѣе желательной для многихъ изъ насъ. Посмотрите какъ тихо и прекрасно и свѣтло надъ вами это небо; будемте говорить о немъ, а не о кладбищѣ гдѣ стоимъ.

— Но развѣ нѣтъ еще неба, прекраснѣе чѣмъ то что надъ нами; мы видимъ его будто во снѣ, видимъ лучше когда говоримъ о могилахъ? — Не дожидаясь отвѣта Лили продолжала: — Я посадила эти цвѣты. Мистеръ Эмлинъ сердился на меня, онъ говоритъ что это католическій обычай. Но онъ не рѣшился велѣть вырвать ихъ. Думаете вы что это не хорошо! Бѣдная маленькая Нелль! Она такъ любила цвѣты. И Элеонора въ большой могилѣ можетъ-быть тоже звала кого-нибудь кто звалъ ее Нелль; но на могилѣ ея нѣтъ цвѣтовъ. Бѣдная Элеонора!

Она сняла букетъ бывшій у нея на груди и возвратясь къ могилѣ положила его на старый камень.

ГЛАВА XI.

Они оставили кладбище и пошли по дорогѣ къ Грасмиру. Кенелмъ шелъ рядомъ съ Лили; ни слова не было сказано между ними пока они не дошли до мѣста откуда открывался домъ Лили.

Тогда она неожиданно остановилась и поднявъ къ нему свое очаровательное лицо сказала:

— Я обѣщала подумать о томъ что вы мнѣ сказали вчера вечеромъ. Я думала, и могу поблагодарить васъ отъ души. Вы были очень добры; мнѣ никогда прежде не казалось что у меня дурной нравъ, никто не говорилъ мнѣ этого. Но теперь я вижу что вы разумѣли: по временамъ я чувствую слишкомъ живо и обнаруживаю это. Но какъ я выказала это предъ вами, мистеръ Чиллингли?

— Развѣ вы не отворотились отъ меня когда я сидѣлъ около васъ въ саду мистрисъ Брефильдъ, не удостоивая меня отвѣта когда я спрашивалъ не обидѣлъ ли васъ?

Лицо Лили покрылось румянцемъ, и голосъ ея задрожалъ какъ она отвѣтила:

— Я не была обижена, это не былъ дурной нравъ, это было хуже.

— Хуже — что жь это могло быть?

— Боюсь что это была зависть.

— Зависть къ чему, къ кому?

— Не знаю какъ это объяснить; я боюсь что тетя права и волшебныя сказки внушаютъ глупыя и дурныя мысли. Когда сестры Сендриліоны отправились на королевскій балъ, а Сендриліона осталась одна, развѣ она не желала тоже отправиться туда? Развѣ она не завидовала своимъ сестрамъ?

— А! Теперь понимаю; сэръ-Томасъ говорилъ о королевскомъ балѣ.

— И вы были тамъ и разговаривали съ прекрасными дамами: я была глупа, мнѣ стало больно.

— Вамъ? А когда мы въ первый разъ видѣлись вы удивлялись какъ люди которые могутъ жить въ деревнѣ предпочитаютъ жить въ городахъ; значитъ вы иногда противорѣчите себѣ и вздыхаете о большомъ свѣтѣ что лежитъ за этими тихими берегами. Вы чувствуете что у васъ есть молодость и красота и желаете чтобы другіе восхищались вами.

— Это не совсѣмъ такъ, сказала Лили, и ея невинное лицо приняло смущенный видъ; — и въ лучшія минуты, когда появляется мое лучшее Я, я знаю что не создана для большаго свѣта о которомъ вы говорите. Но видите ли….

Она опять умолкла и войдя въ садъ устало опустилась на скамью возлѣ дорожки. Кенелмъ также сѣлъ ожидая чтобъ она кончила свою прерванную рѣчь.

— Видите ли, продолжала она въ смущеніи опустивъ глаза и чертя на пескѣ неясные круги своею волшебною ножкой, — дома, съ тѣхъ поръ какъ я себя помню, со мной обращались какъ будто бы я была — какъ бы это сказать? Дочерью одной изъ вашихъ знатныхъ дамъ. Даже Левъ, который такъ благороденъ, такъ великъ, казалось считалъ меня, когда я была ребенкомъ, за маленькую царевну; разъ когда я сказала неправду онъ не бранилъ меня, но я никогда не видала его такимъ печальнымъ и огорченнымъ какъ въ то время какъ онъ сказалъ: «никогда не забывайте впередъ что вы леди». И, но я надоѣла вамъ….

— Ничуть, продолжайте.

— Нѣтъ; я сказала довольно чтобъ объяснить почему у меня по временамъ являются гордыя мысли и пустыя мысли; почему напримѣръ я говорила себѣ: можетъ-быть я имѣю право занимать мѣсто среди тѣхъ прекрасныхъ леди съ которыми онъ…. но теперь это прошло.

Она поспѣшно встала и съ веселымъ смѣхомъ побѣжала къ мистрисъ Камеронъ, которая медленно шла по дорожкѣ съ книгой въ рукахъ.

ГЛАВА XII.

Въ домѣ священника въ этотъ вечеръ собралось самое веселое общество. Лили не ожидала встрѣтить тамъ Кенелма, и лицо ея просіяло когда при входѣ ея онъ отвернулся отъ книжныхъ полокъ на которыя мистеръ Эмлинъ обращалъ его вниманіе. Но вмѣсто того чтобъ отвѣчать на его привѣтствіе она выбѣжала на лужайку гдѣ Клемми и другія дѣти встрѣтили ее радостнымъ крикомъ.

— Вы не знакомы съ Маклиновымъ Ювеналомъ? сказалъ ученый священникъ; — онъ вамъ очень понравится, вотъ онъ, посмертное сочиненіе изданное Георгомъ Лонгомъ. Я могу дать вамъ Лукреція изданія Монро 1869. У насъ-таки есть нѣсколько ученыхъ которые могутъ соперничать съ германскими.

— Отъ души радъ слышать это, сказалъ Кенелмъ. — Но много еще пройдетъ времени прежде чѣмъ они пожелаютъ соперничать съ нами въ игрѣ которую миссъ Клемми затѣяла теперь на лужайкѣ и въ которой Англія пріобрѣла уже европейскую репутацію.

— Не понимаю. Какая игра?

— Кошка и мышка. Съ вашего позволенія я пойду посмотрѣть какъ посчастливится кошкѣ.

Кенелмъ присоединился къ дѣтямъ, между которыми Лили казалась тоже ребенкомъ. Отказавшись, несмотря на упрашиванья Клемми, принять участіе въ игрѣ, онъ сѣлъ въ нѣкоторомъ разстояніи на дерновую скамью, оставаясь лѣнивымъ зрителемъ. Глаза его слѣдили за быстрыми движеніями Лили, слухъ упивался музыкой ея веселаго смѣха. Могла ли это быть та самая дѣвушка которую онъ видѣлъ въ заботахъ о цвѣтахъ на могильныхъ камняхъ! Мистрисъ Эмлинъ перейдя лужайку присоединилась къ нему сѣвъ на ту же скамью. Мистрисъ Эмлинъ была чрезвычайно умная женщина; но она не была ужасна, напротивъ, пріятна; и хотя сосѣдки говорили про нее «они говоритъ какъ книга», но ея пріятный голосъ увичтожалъ это обвиненіе.

— Кажется, мистеръ Чиллингли, сказала она, — мнѣ слѣдуетъ извиниться что мужъ пригласилъ васъ на такую пустую, какъ вамъ должно казаться, забаву какъ дѣтскій праздникъ. Но когда мистеръ Эмлинъ просилъ васъ пожаловать сегодня вечеромъ, онъ не зналъ что Клемми тоже позвала своихъ молодыхъ друзей. Онъ разчитывалъ на серіозный разговоръ съ вами о своихъ любимыхъ научныхъ занятіяхъ.

— Я еще не такъ давно оставилъ школу и потому предпочитаю полупраздники урокамъ даже такого пріятнаго наставника какъ мистеръ Эмлинъ.

Счастливые года — кто бъ не хотѣлъ ребенкомъ снова стать!

— Нѣтъ, сказала мистрисъ Эмлинъ съ серіозною улыбкой. — Кто такъ прекрасно какъ мистеръ Чиллингли началъ карьеру мущины, захочетъ ли вернуться назадъ и снова стать мальчикомъ?

— Но, любезнѣйшая мистрисъ Эмлинъ, строка что я привелъ вылилась изъ сердца человѣка опередившаго всѣхъ соперниковъ на избранномъ имъ поприщѣ, бывшаго въ то время въ полномъ цвѣтѣ юности и славы. И если такой человѣкъ въ такую эпоху своей карьеры вздыхалъ желая снова стать ребенкомъ, то безъ сомнѣнія въ это время онъ вспоминалъ о дѣтскихъ полупраздникахъ стараясь забыть о жизненныхъ задачахъ которыя былъ осужденъ изучать какъ мущина.

— Я думаю что это стихъ изъ Чайльдъ Гарольда; вѣроятно вы не станете прилагать ко всему человѣчеству чувства поэта такъ исключительно проникнутаго самомнѣніемъ (если можно такъ выразиться) и чьи чувства часто такъ болѣзненны.

— Вы правы, мистрисъ Эмлинъ, сказалъ Кенелмъ простодушно. — Между тѣмъ дѣтскіе полупраздники очень счастливая вещь, и изъ среды человѣчества вообще очень многіе рады были бы воротить ихъ. Я думаю, даже самъ мистеръ Эмлинъ.

— Мистеръ Эмлинъ пользуется теперь полупраздникомъ. Видите онъ стоитъ тамъ предъ окномъ? Слышите какъ онъ смѣется? Веселье дѣтей снова дѣлаетъ его ребенкомъ. Надѣюсь что вы останетесь еще нѣсколько времени въ нашихъ мѣстахъ, и я увѣрена что вы съ нимъ полюбите другъ друга. Для него же такое рѣдкое счастіе встрѣтить ученаго какъ вы съ кѣмъ бы поговорить.

— Простите, но я не ученый, это слишкомъ почетное слово чтобы прилагать его къ лѣнивцу нахватавшемуся только вершковъ книжныхъ знаній.

— Вы слишкомъ скромны. У мужа есть экземпляръ вашихъ стиховъ за которые вы получили награду въ Комбриджѣ; онъ говоритъ что латынь ихъ превосходна. Я повторяю его собственныя слова.

— Писать латинскіе стихи рѣшительно пустяки, это доказываетъ только что у человѣка былъ прекрасный туторъ, какой былъ у меня. Но возвратимся къ болѣе интересному вопросу о полулраздникахъ. Вотъ Клемми съ тріумфомъ ведетъ вашего мужа. Теперь ему приходится быть кошкой.

— Когда вы побольше узнаете Чарлза, — моего мужа — вы увидите что вся его жизнь болѣе или менѣе праздникъ. Можетъ-быть потому что его нельзя обвинить въ томъ въ чемъ вы обвиняете себя: онъ не лѣнивъ; онъ никогда не желаетъ стать опять ребенкомъ, и самая работа праздникъ для него. Онъ наслаждается когда запершись въ кабинетѣ погружается въ чтеніе, наслаждается гуляя съ дѣтьми, находитъ наслажденіе посѣщать бѣдныхъ, съ наслажденіемъ исполняетъ свои церковныя обязанности. И хотя я не всегда довольна и думаю что онъ могъ бы получить тѣ отличія въ своей профессіи какими щедро надѣляютъ людей не такихъ достойныхъ и ученыхъ, но онъ никогда не бываетъ недоволенъ. Сказать ли вамъ его секретъ?

— Скажите.

— Онъ благодарный человѣкъ. Вамъ также есть много за что благодарить Бога, мистеръ Чиллингли; а съ благодарностью къ Богу соединяется желаніе приносить пользу людямъ, и такое употребленіе времени на пользу дѣлаетъ каждый день праздникомъ.

Кенелмъ съ изумленіемъ взглянулъ на спокойное лицо жены пастора.

— Я вижу, сударыня, сказалъ онъ, что вы много изучали эстетическую философію нѣмецкихъ мыслителей которыхъ довольно трудно понимать.

— Я, мистеръ Чиллингли — помилуйте. Нѣтъ! Что вы разумѣете подъ вашею эстетическою философіей?

— Согласно эстетикамъ, я думаю, человѣкъ достигаетъ высшаго нравственнаго совершенства когда трудъ и долгъ не требуютъ болѣе усилій, когда они становятся двигателемъ и привычкою жизни, когда они, какъ необходимая принадлежность прекраснаго, доставляютъ наслажденіе подобно красотѣ. Прекрасное ученіе, можетъ-быть не такъ возвышенное какъ ученіе стоиковъ, но гораздо привлекательнѣе. Только очень немногіе изъ насъ могутъ на практикѣ окружать свои тяготы и заботы такою прозрачною атмосферой.

— Нѣкоторые достигаютъ этого не зная ничего объ эстетикахъ и не претендуя быть стоиками, но потому что они христіане.

— Безъ сомнѣнія есть нѣсколько такихъ христіанъ, но ихъ рѣдко можно встрѣтить. Возьмите христіанскій міръ въ его цѣлости, онъ представится вамъ самымъ безпокойнымъ населеніемъ, населеніемъ въ которомъ больше всего слышно ропоту на количество работы какую необходимо исполнить, раздаются самыя громкія жалобы что долгъ вмѣсто удовольствій есть тяжелая борьба, и въ этомъ мірѣ праздниковъ мало и нравственная атмосфера вовсе непрозрачна. Можетъ-быть, — прибавилъ Кенелмъ съ печатью глубокой думы на челѣ, — это вѣчное сознаніе борьбы, это препятствіе замѣнить трудъ покоемъ, суровый долгъ мирными наслажденіями, этотъ самоотказъ вознестись въ спокойныя пространства высоко надъ тучами омрачающими ближнихъ остающихся внизу, надъ градомъ и бурей что имъ угрожаетъ, — это и дѣлаетъ тревожную жизнь христіанства болѣе любезною Небесамъ и болѣе согласною съ ихъ начертаніями, — такъ какъ земля есть поприще борьбы, а не мѣсто успокоенія для человѣка, — нежели жизнь брамина, вѣчно ищущаго удалиться отъ христіанской борьбы между дѣйствіями и желаніями, и внести въ нее крайнее развитіе эстетической теоріи, невозмутимо покоясь въ созерцаніи абсолютнѣйшей красоты какую человѣческая мысль можетъ отразить отъ идеи божественной благости!

То что мистрисъ Эмлинъ могла сказать въ отвѣтъ было прервано дѣтьми сбѣжавшимися къ ней; они устали играть и жаждали чаю и волшебнаго фонаря.

ГЛАВА XIII.

Въ комнатѣ было какъ слѣдуетъ темно и на стѣнѣ развѣшана бѣлая простыня; дѣти сидятъ притихнувъ и робѣя. Кенелмъ помѣстился около Лили.

Самыя простыя вещи въ нашей смертной опытности принадлежатъ къ числу самыхъ таинственныхъ. Въ ростѣ травяной былинки больше таинственнаго чѣмъ въ волшебномъ зеркалѣ или въ штукахъ спирита медіума. Многіе изъ насъ испытывали притяженіе влекущее одно человѣческое существо къ другому и дѣлающее величайшимъ счастіемъ сидѣть спокойно и молча другъ подлѣ друга; тогда умолкаютъ на мітуту самыя безпокойныя мысли въ головѣ, самыя тревожныя желанія въ сердцѣ и остается только сознаніе настоящаго неизъяснимаго блаженства. Большинство изъ насъ знали это. Но кто оставался когда-нибудь удовлетворенъ метафизическимъ отчетомъ почему и отчего это такъ? Мы можемъ сказать только что это любовь, и любовь въ томъ раннемъ періодѣ своей исторіи когда она еще не освободилась отъ романтичности; но вслѣдствіе какого процесса одно существо отличается это всей вселенной пріобрѣтая надъ другимъ такую особую власть, это задача которая, хотя многіе пытались рѣшить ее, никогда рѣшена не была.

При тускломъ освѣщеніи комнаты, Кенелмъ могъ различить только очеркъ нѣжнаго лица Лили; но при каждой новой неожидаиности лицо это инстинктивно обращалось къ нему, и разъ когда страшный образъ окутаннаго покрываломъ духа преслѣдующаго грѣшника пронесся по стѣнѣ, она съ ребяческимъ страхомъ придвинулась ближе къ нему и невольно невиннымъ движеніемъ положила свою руку на его. Онъ нѣжно удержалъ ее, но увы! она была отнята въ слѣдующее мгновеніе; за духомъ послѣдовала пара танцующихъ собакъ. И тотчасъ же раздавшійся смѣхъ Лили — частію на собакъ, частію по поводу своего испуга — раздражалъ слухъ Кенелма. Онъ желалъ бы чтобы являлся цѣлый рядъ духовъ одинъ страшнѣе другаго.

Забава кончилась, и послѣ легкой закуски изъ пирожнаго и вина съ водой общество стало расходиться. Дѣти бывшія въ гостяхъ уходили по домамъ въ сопровожденіи служанокъ пришедшихъ за ними. Мистрисъ Камеронъ и Лили отправлялись домой пѣшкомъ.

— Прекрасный вечеръ, мистрисъ Камеронъ, сказалъ мистеръ Эмлинъ, — я провожу васъ до дому.

— Позвольте и мнѣ тоже, оказалъ Кенелмъ.

— Это, сказалъ викарій, — вѣдь и ваша дорога въ Кромвель-Лоджъ.

Тропинка вела ихъ чрезъ кладбище какъ ближайшій путь къ ручью. Лучи мѣсяца просвѣчивали сквозь деревья и покоились на старой могилѣ какъ бы играя вокругъ цвѣтовъ положенныхъ въ этотъ день рукой Лили на могильную плиту. Она шла рядомъ съ Кенелмомъ; старшіе шли на нѣсколько шаговъ впереди.

— Какъ я была глупа, сказала она, — что испугалась фальшиваго духа! Не думаю чтобы настоящій испугалъ меня, по крайней мѣрѣ явись онъ здѣсь, въ этомъ миломъ лунномъ свѣтѣ, на Божіей нивѣ!

— Духи, имѣй они возможность являться иначе какъ въ волшебномъ фонарѣ, не вредили бы невиннымъ. И я удивляюсь почему мысль о ихъ появленіи всегда сопровождается представленіемъ объ ужасномъ, особенно у безгрѣшныхъ дѣтей, которымъ меньше всего причинъ бояться ихъ.

— О, это правда, воскликнула Лили; — но даже и въ зрѣломъ возрастѣ мы должны по временамъ испытывать сильнѣйшее желаніе видѣть духа и чувствовать какое бы это было утѣшеніе и радость.

— Я понимаю васъ. Если кто-нибудь очень намъ дорогой покинетъ эту жизнь, если мы такъ сильно чувствуемъ тяжесть разлуки что постигаемъ что жизнь, какъ вы прекрасно выразили, никогда не умираетъ; тогда я понимаю что тоскующій по покойномъ можетъ желать увидать отшедшаго, хотя бы для того только чтобы спросить: «счастливъ ли ты? могу ли я надѣяться что мы опять встрѣтимся чтобы никогда, никогда не разлучаться?»

Голосъ Кенелма дрожалъ когда онъ говорилъ это: слезы наполнили его глаза. Смутная, безотчетная, непреодолимая грусть пронеслась по его сердцу какъ тѣнь птицы съ темными крылами проносится надъ спокойнымъ ручьемъ.

— Вы еще никогда не чувствовали этого? спросила Лили съ сомнѣніемъ, кроткимъ голосомъ полнымъ нѣжной жалости, остановясь и смотря ему въ лицо.

— Я? Нѣтъ. Я еще не терялъ никого кого бы любилъ такъ чтобы желать увидѣть опять. Я только думалъ что подобную потерю можетъ испытать каждый изъ насъ прежде чѣмъ мы сами исчезнемъ изъ вида.

— Лили! позвала мистрисъ Камеронъ остановясь у воротъ кладбища.

— Что, тетя?

— Мистеръ Эмлинъ желаетъ знать какъ далеко ты ушла въ Нумѣ Помпиліи. Подойди и скажи сама.

— О, эти скучные взрослые люди! шепнула Лили капризно Кенелму: — Я люблю мистера Эмлина; "онъ одинъ изъ самыхъ лучшихъ людей. Но все-таки онъ взрослый, и его Нума Пояпилій такъ глупъ.

— Мой первый французскій учебникъ. Нѣтъ, онъ не глупъ. Прочтите. Въ немъ отблески самой лучшей волшебной сказки, въ особенности о феѣ которая очаровывала мои мысли когда я былъ мальчикомъ.

Въ это время они достигли воротъ кладбища.

— Какая волшебная сказка? какая фея? спросила Лиди говоря поспѣшно.

— Она была фея, хотя на языческомъ языкѣ называется нимфой — Эгерія. Она была звеномъ между людьми и богами для того кото любила; она изъ рода боговъ. Правда, она также можетъ исчезнуть изъ вида, но умереть не можетъ.

— Ну, миссъ Лили, сказалъ викарій, — много ли вы прочли изъ книги что я далъ вамъ — Нума Помпилій?

— Спросите меня черезъ недѣлю.

— Хорошо; но помните что вы должны переводить что читаете. Я посмотрю переводъ.

— Хорошо. Я буду стараться, отвѣчала Лили кротко.

Лили теперь шла съ викаріемъ, а Кенелмъ съ мистрисъ Камеронъ пока они достигли Грасмира.

— Я пройду съ вами до моста, мистеръ Чиллингли, сказалъ викарій когда дамы скрылись въ своемъ саду.

— У насъ мало было времени осмотрѣть мои книги; надѣюсь что вы по крайней мѣрѣ взяли съ собой Ювенала.

— Нѣтъ, мистеръ Эмлинъ; кто можетъ выйти изъ вашего дома съ наклонностью къ сатирѣ? Я долженъ зайти къ вамъ какъ-нибудь поутру и выбрать томикъ изъ тѣхъ сочиненій что даютъ пріятные взгляды на жизнь и оставляютъ благопріятное впечатлѣніе о человѣчествѣ. Жена ваша, съ которой я имѣлъ интересный разговоръ о принципахъ эстетической философіи….

— Моя жена — Шарлотта! Она не имѣетъ понятія объ эстетической философіи.

— Она зоветъ ее другимъ именемъ, но понимаетъ ее хорошо, такъ что поясняетъ правила примѣромъ. Она говорила мнѣ что трудъ и долгъ совершаются для васъ

In den heitern Regionen

Wo die reinen Formen wohnen,

такъ что они становятся радостью и красотой; такъ это?

— Я увѣренъ что Шарлотта никогда не говорила ничего въ половину столь поэтическаго. Но, говоря просто, дни мои проходятъ очень счастливо. Небо даровало мнѣ столько источниковъ любви: жену, дѣтей, книги, и призваніе которое, когда оставляешь свой домъ, несетъ съ собою любовь во внѣшній міръ. Міръ мой самъ по себѣ маленькій, всего только одинъ приходъ — но мое призваніе связуетъ его съ вѣчностью.

— Теперь понимаю; изъ источниковъ любви вы извлекаете запасъ счастія.

— Конечно; безъ любви можно пожалуй быть добрымъ, но едва ли можно быть счастливымъ. Никто не можетъ представить себѣ неба иначе какъ обителью любви. Кто это изъ писателей сказалъ: «Какъ хорошо разумѣлъ человѣческое сердце Тотъ Кто первый назвалъ Бога именемъ отца»?

— Не припомню, но это прекрасно сказано. Вы какъ видно не подпишетесь подъ аргументами Децима Роча въ его Приближеніи къ Ангеламъ.

— Ахъ, мистеръ Чиллингли! ваши слова учатъ меня что счастіе человѣка можетъ быть растерзано если онъ не будетъ плотно обрѣзывать когтей тщеславія. Я чувствую глубокую боль когда вы говорите мнѣ объ этомъ краснорѣчивомъ панегирикѣ безбрачія не зная что единственная вещь изъ напечатанныхъ мною которая, я думаю, понравилась мыслящимъ читателямъ была Возраженіе на Приближеніе къ Ангеламъ, юношеская книга, написанная въ первый годъ моей женитьбы. Но она имѣла успѣхъ: я только-что просмотрѣлъ десятое изданіе ея.

— Вотъ книга которую я выберу въ вашей библіотекѣ. Вамъ вѣрно пріятно будетъ услышать что мистеръ Рочъ, котораго я видѣлъ въ Оксфордѣ нѣсколько дней тому назадъ, отказался отъ своихъ мнѣній, и въ пятьдесятъ лѣтъ собирается жениться; онъ просилъ меня прибавить: не для своего личнаго удовлетворенія.

— Собирается жениться! Децимъ Рочъ! Я думалъ что мое Возраженіе убѣдитъ его наконецъ.

— Я прочту ваше Возраженіе чтобы разсѣять нѣкоторыя сомнѣнія моего собственнаго ума.

— Сомнѣнія въ пользу безбрачія?

— Да, если не для мірянъ, то можетъ-быть для духовенства.

— Самая сильная часть моего возраженія направлена на этотъ пунктъ; прочтите его внимательно. Я думаю что изо всѣхъ людей именно духовенству, и не только ради его самого, но ради общества, браки должны въ особенности рекомендоваться. Какъ, сэръ, — продолжалъ викарій воодушевляясь ораторскимъ энтузіазмомъ, — развѣ вы не знаете что нѣтъ семействъ въ Англіи откуда выходили бы въ такомъ множествѣ люди служившіе своей странѣ и бывшіе ея украшеніемъ, какъ изъ семействъ духовенства нашей церкви? Какой другой классъ можетъ представить такой списокъ полный знаменитыхъ именъ какимъ можемъ мы похвалиться съ именами сыновей которыхъ мы воспитали и пустили въ свѣтъ? Сколько государственныхъ людей, воиновъ, моряковъ, юристовъ, медиковъ, авторовъ, людей науки были сыновья нашихъ сельскихъ пасторовъ? Это и понятно, потому что они получаютъ у васъ тщательное воспитаніе; они по необходимости пріобрѣтаютъ наклонность къ простотѣ и дисциплинированныя привычки, что ведетъ къ трудолюбію и настойчивости; и по большей части они сохраняютъ въ теченіи своей жизни болѣе чистыя нравственныя правила, болѣе систематическое почтеніе къ предметамъ и мыслямъ религіозно соединеннымъ съ самыми ранними образцами привязанности и уваженія, чѣмъ можно ожидать отъ сыновей мірянъ, чьи родители вполнѣ преданы міру и суетѣ. Я утверждаю, сэръ, что это могущественный аргументъ который должна признавать нація не только въ пользу женатаго духовенства — въ этомъ вопросѣ милліонъ Рочей не будетъ въ состояніи поколебать общественное мнѣніе страны — но въ пользу церкви, учрежденной церкви, которая была столь плодовитою воспитательницею знаменитыхъ мірянъ; и мнѣ часто думалось что главнѣйшая и неоспоримая причина болѣе низкаго уровня Нравственности, общественной и частной, большаго поврежденія нравовъ, болѣе распространеннаго пренебреженія къ религіи, какія мы видимъ напримѣръ въ такой цивилизованной странѣ какъ Франція, состоитъ въ томъ что ея духовенство не можетъ воспитывать сыновей которые бы хранили посреди земныхъ испытаній неколебимую вѣру въ возмездіе на небесахъ.

— Отъ всей души благодарю васъ, сказалъ Кенелмъ. — Я обдумаю хорошенько все что вы такъ убѣдительно высказали. Я уже готовъ отказаться отъ прежнихъ нелѣпыхъ мыслей о неженатомъ духовенствѣ; въ качествѣ же мірянина я боюсь что самъ никогда не достигну возвышенной филантропіи мистера Децима Роча, и если женюсь когда-нибудь, то главнѣйшимъ образомъ для моего личнаго удовлетворенія.

Мистеръ Эмлинъ добродушно разсмѣялся, и такъ какъ они дошли теперь до моста, пожалъ руку Кенелму и пошелъ домой по берегу ручья и чрезъ кладбище, легкою походкой и съ поднятою головой, какъ человѣкъ который находитъ радость въ жизни и не допускаетъ страха смерти.

ГЛАВА XIV.

Въ слѣдующія за тѣмъ двѣ недѣли или около того Кенелмъ и Лили встрѣчались, не такъ часто какъ можетъ-быть полагаетъ читатель, но все таки часто; пять разъ у мистрисъ Брефильдъ, еще разъ у викарія и дважды когда Кенелмъ приходилъ въ Грасмиръ; будучи приглашенъ въ одно изъ этихъ посѣщеній остаться пить чай, онъ пробылъ цѣлый вечеръ, Кенелмъ болѣе и болѣе поддавался очарованію по мѣрѣ того какъ чаще встрѣчалъ существо такъ совершенно чуждое его опытности. Она была для него не только поэмой, но поэмой изъ Сивиллиныхъ книгъ, загадочною, сбивавшею толкованіе и сливавшею свой интересъ съ видѣніями будущаго.

Лили представляла дѣйствительно очаровательное соединеніе противоположностей, рѣдко встрѣчающихся въ гармоническомъ соединеніи. Ея невѣдѣніе многаго что знаютъ дѣвушки въ половину моложе ея годами такъ смягчалось непритворною, невинною простотой, было такъ украшено прекрасный; фантазіями и сладостными вѣрованіями, такъ контрастировалось и озарялось проблесками знанія какое рѣдко обнаруживаютъ молодыя дѣвушки называемыя хорошо образованными, — знанія исходящаго изъ острой наблюдательности внѣшней природы, и впечатлительности къ ея измѣнчивымъ и тонкимъ красотамъ. Это знаніе можетъ-быть впервые заронилось и было постепенно воспитано тою поэзіей что она не только выучивала наизусть, но усвоила какъ нераздѣльную отъ здороваго теченія собственныхъ мыслей; не современною поэзіей — большинство молодыхъ дѣвушекъ довольно знакомы съ ней — но избранными отрывками стихотвореній старыхъ, по большей части принадлежащихъ поэтамъ нынѣ мало читаемымъ молодыми людьми обоего пола. Но ни одинъ изъ нихъ не былъ такъ дорогъ ей какъ торжественныя мелодія Мильтона. Многіе изъ этихъ стиховъ она никогда не читала въ книгахъ; она выучила ихъ еще въ дѣтствѣ отъ своего покровителя живописца. Съ этимъ несовершеннымъ, отрывочнымъ образованіемъ соединялась въ ней такая удивительная утонченность въ каждомъ взглядѣ и движеніи, такая глубоко

Женственная нѣжность сердца. Съ тѣхъ поръ какъ Кенелмъ рекомендовалъ ей Нума Помпилія, она съ большою охотой принялась за этотъ старомодный романъ и очень любила говорить съ нимъ объ Эгеріи какъ о лицѣ дѣйствительно существовавшемъ.

Но какое впечатлѣніе онъ — первый человѣкъ сходный съ нею по лѣтамъ съ кѣмъ она когда-либо дружески разговаривала — какое впечатлѣніе Кенелмъ Чиллингли произвелъ на умъ и сердце Лили?

Во всякомъ случаѣ это былъ вопросъ который больше всего затруднялъ его, и не безъ причины: онъ могъ затруднить самаго проницательнаго зрителя. Безыскусственная искренность съ какою она выражала что онъ ей нравился отличалась отъ обыкновенной дѣвической любви; она скорѣе напоминала привязанность ребенка къ любимому брату. И эта неувѣренность оправдывала въ глазахъ Кенелма его медлительность и убѣжденіе что необходимо болѣе привлечь къ себѣ или по крайнѣй мѣрѣ болѣе изучить тайники ея сердца прежде чѣмъ рѣшиться раскрыть свое. Онъ не льстилъ себя пріятнымъ страхомъ что могъ быть опасенъ для ея счастія, онъ рисковалъ только своимъ собственнымъ. Такимъ образомъ во всѣ эти свиданія, при всѣхъ разговорахъ между ними, не было сказано ни одного слова изъ тѣхъ что передаютъ нашу судьбу волѣ другаго. Если въ его взглядѣ прорывалась любовь, искренній невинный взглядъ Лили снова охлаждалъ ее и возвращалъ въ ея сокровенную келью. Когда она весело бросалась къ нему на встрѣчу, на щекахъ ея не появлялось краснорѣчиваго румянца, не было предательскаго дрожанія въ ея свѣтломъ, сладко звучавшемъ голосѣ. Нѣтъ; до сихъ поръ не было еще мгновенія когда бы онъ могъ сказать себѣ: «Она любитъ меня». Часто говорилъ онъ себѣ: «Она еще не знаетъ что такое любовь».

Въ промежутки времени проведеннаго не въ обществѣ Лили, Кенелмъ предпринималъ длинныя прогулки съ мистеромъ Эмлиномъ или зѣвалъ въ гостиной мистрисъ Брефильдъ. Къ первому онъ чувствовалъ болѣе искреннюю дружбу чѣмъ къ кому бы то ни было изъ своихъ ровесниковъ, дружбу въ которую входятъ благороднѣйшіе элементы удивленія и уваженія.

Чарлзъ Эмлинъ былъ однимъ изъ тѣхъ характеровъ въ которыхъ краски кажутся блѣдными пока свѣтъ не поднесенъ къ нимъ очень близко; тогда каждый цвѣтъ кажется измѣняется становясь болѣе теплымъ и богатымъ. Нравъ который съ начала вы бы назвали просто мягкимъ становился непритворно благодушнымъ; умъ который вы могли съ перваго раза назвать неподвижнымъ, хотя обогащеннымъ свѣдѣніями, вы признавали теперь полнымъ выдержанной силы. Эмлинъ не лишенъ былъ нѣкоторыхъ пріятныхъ слабостей, и можетъ-быть это и дѣлало его любезнымъ. Онъ крѣпко вѣрилъ въ человѣческую доброту и его легко было обмануть ловкимъ обращеніемъ къ его «хорошо извѣстной благожелательности». Онъ расположенъ былъ преувеличивать достоинства всего что было близко его сердцу. Онъ былъ увѣренъ что у него самая лучшая жена въ свѣтѣ, самыя лучшія дѣти, самые лучшіе слуги, самые лучшіе пчелиные улья, лучшія лошадки и самая лучшая дворовая собака. Приходъ его былъ самый добродѣтельный, церковь самая живописная, церковный домъ въ которомъ онъ жилъ самый красивый, несомнѣнно во всемъ графствѣ, можетъ-быть во всемъ королевствѣ. Вѣроятно эта оптимистическая философія помогала ему возноситься въ прозрачную область эстетической радости.

Подобно привязанностямъ у него были и антипатіи. Будучи терпимымъ церковникомъ по отношенію къ протестантскимъ диссентерамъ, онъ питалъ odium theologicum ко всему что отзывалось папствомъ. Можетъ-быть этому была и другая причина кромѣ чисто богословской. Въ раннюю пору жизни, его младшая сестра была, употребляя его выраженіе, «тайно уловлена» въ римско-католическую вѣру и поступила въ монастырь. Привязанность его была глубоко уязвлена этою потерей. Мистеръ Эмлинъ имѣлъ еще маленькую слабость самоуваженія, скорѣй чѣмъ тщеславія. Хотя онъ очень мало видѣлъ свѣтъ за предѣлами своего прихода, онъ гордился своимъ знаніемъ человѣческой природы и практическихъ дѣлъ вообще. Конечно, едвали кто-нибудь больше читалъ о нихъ, особливо въ сочиненіяхъ древнихъ классиковъ. Можетъ-статься именно благодаря этому онъ такъ мало понималъ Лили, характеръ которому древніе классики не представляютъ дубликата, не даютъ нити къ его уразумѣнію; можетъ-статься это также побуждало Лили считать его «такъ ужасно взрослымъ». Такъ что несмотря на его кроткій добрый нравъ она не очень съ нимъ сходилась.

Общество этого любезнаго ученаго нравилось Кенелму тѣмъ болѣе что ученый очевидно не имѣлъ даже отдаленнѣйшаго помышленія о томъ что на пребываніе Кенелма въ Кромвель-Лоджѣ имѣла вліяніе близость Грасмира. Мистеръ Эмлинъ былъ увѣренъ что онъ слишкомъ хорошо зналъ человѣческую природу и практическія дѣла вообще чтобы подозрѣвать что наслѣдникъ богатаго баронета можетъ мечтать жениться на дѣвушкѣ безъ состоянія и положенія въ свѣтѣ, сиротѣ бывшей на попеченіи простаго артиста только еще боровшагося за извѣстность; или чтобы человѣкъ получившій премію въ Кембриджѣ, очевидно много читавшій о серіозныхъ и сухихъ предметахъ и очевидно также не мало вращавшійся въ большомъ свѣтѣ, могъ находить иную привлекательность въ мало образованной дѣвушкѣ которая воспитывала бабочекъ и не больше ихъ знала о свѣтской жизни, чѣмъ находилъ самъ мистеръ Эмлинъ въ присутствіи красиваго, живаго, невиннаго ребенка, товарища и друга его Клемми.

Мистрисъ Брефильдъ была болѣе проницательна; но она имѣла достаточно такта и не отпугивала Кенелма отъ своего дома показывая какъ много она угадывала. Она не говорила ничего даже мужу, который не бывая большею частію дома по утрамъ былъ слишкомъ поглощенъ заботами о собственныхъ дѣлахъ для того чтобъ интересоваться чужими.

Эльзи, сохранившая романтическое направленіе ума, забрала себѣ въ голову что если Лили Мордантъ и не была дѣйствительно принцесса какія встрѣчаются въ поэтическихъ драмахъ, чье происхожденіе было до времени скрываемо, тѣмъ не менѣе знатная дѣвица древней фамиліи, и потому была подходящею партіей для Кенелма Чиллингли. Для этого вывода она не имѣла другихъ данныхъ кромѣ благовоспитанной внѣшности и манеръ тетки и замѣчательнаго изящества формъ и лица племянницы съ невыразимымъ оттѣнкомъ отличія сопровождавшимъ самыя безпечныя и порывистыя ея движенія. Но мистрисъ Брефильдъ имѣла также достаточно ума чтобъ открыть что подъ дѣтскими пріемами и фантазіями этой дѣвушки почти самоучки таились еще не развившіеся задатки превосходной женщины. Такъ что съ самаго перваго дня вторичной встрѣчи своей съ Кенелмомъ, Эльзи начала думать что Лили была бы самою подходящею женой для него. Когда эта мысль утвердилась въ ней, природная сила воли побуждала ее употреблять всѣ свои способности чтобы привести ее въ исполненіе потихоньку, не навязчиво и искусно.

— Я такъ рада, сказала она однажды Кенелму сопровождавшему ее въ прогулкѣ по саду, — что вы сошлись съ мистеромъ Эмлиномъ. Хотя всѣ въ сосѣдствѣ очень любятъ его за его доброту, однако мало кто можетъ понять его ученость. Для васъ должно быть также неожиданно какъ и пріятно встрѣтить въ этомъ скучномъ захолустьѣ такого умнаго и ученаго собесѣдника; это можетъ вознаградить васъ за разочарованіе что нашъ ручей оказался такимъ плохимъ мѣстомъ для ловли.

— Не унижайте ручей; у него пріятные берега гдѣ можно лежать подъ старыми дубами въ полдень или бродить безъ цѣли по утрамъ и вечерамъ. Еслибы не было этихъ прелестей, даже лососи въ немъ не могли бы быть соблазнительны. Да; я очень радъ что сошелся съ мистеромъ Эмлиномъ. Я многому научился отъ него, и часто спрашиваю себя примирюсь ли я когда-нибудь съ своею совѣстью приложивъ на практикѣ то чему научился.

— Смѣю ли спросить что это за спеціальная отрасль знаній?

— Едва ли я сумѣю опредѣлить ее. Назовемъ ее напримѣръ стоитъ-труда-логіею (Worth-whileism). Въ числѣ новыхъ идей которыя мнѣ рекомендовали изучить какъ долженствующія руководить моимъ поколѣніемъ, не-стоитъ-труда-идвя занимаетъ высокое мѣсто; и такъ какъ я самъ спокойнаго и равнодушнаго нрава, то эта новая идея сдѣлалась основаніемъ моей философской системы. Но съ тѣхъ поръ какъ я дружески сошелся съ мистеромъ Эмлиномъ я нашелъ что можно сказать многое въ пользу стоитъ-труда-логіи, хотя это старая идея. Я вижу человѣка который имѣя въ своемъ распоряженіи очень скудный матеріалъ для интереса и удовольствія, продолжаетъ имъ интересоваться и чувствовать постоянное удовольствіе; я спрашиваю себя какъ это и почему? и мнѣ кажется что причина лежитъ въ твердыхъ убѣжденіяхъ опредѣляющихъ его отношенія къ Богу и человѣку, и эти отношенія онъ не позволитъ поколебать никакимъ умозрѣніямъ. Раздѣляютъ эти убѣжденія другіе или нѣтъ, во всякомъ случаѣ они таковы что не могутъ не быть угодны Божеству и полезны ближнимъ. Онъ вноситъ эти убѣжденія въ счастливую семью, гдѣ они находятъ подтвержденіе. получаютъ новую силу и входятъ въ ежедневную практику; выходя изъ дому до самыхъ крайнихъ предѣловъ своего круга онъ несетъ съ собою вліянія семьи — доброту и полезность. Можетъ-быть мой кругъ дѣятельности будетъ пространнѣе чѣмъ его; но тѣмъ больше интереса и занимательности, если онъ можетъ быть описанъ изъ того же центра, то-есть твердыхъ убѣжденій согрѣваемыхъ для жизненныхъ дѣйствій солнечнымъ свѣтомъ сочувственной семьи.

Мистрисъ Брефильдъ слушала эту рѣчь съ удовольствіемъ и вниманіемъ, и когда она кончилась имя Лили было у нея на языкѣ, потому что она догадывалась что говоря о семьѣ онъ думалъ о Лили; но она удержала этотъ порывъ и отвѣчала общимъ мѣстомъ.

— Разумѣется первая вещь въ жизни это обезпечить себѣ счастливую и сочувствующую семью. Для лучшаго изъ насъ было бы ужаснѣйшимъ испытаніемъ жениться безъ любви.

— Дѣйствительно ужасно, если одинъ любитъ, а другой нѣтъ.

— Это едва ли можетъ случиться съ вами, мистеръ Чиллингли; не думаю что вы женитесь не любя, и говоря безъ лести, человѣка даже гораздо менѣе одареннаго чѣмъ вы не можетъ не полюбить женщина чью любовь онъ захочетъ пріобрѣсти.

Кенелмъ, будучи скромнѣйшимъ изъ людей въ этомъ отношеніи, сомнительно пожалъ плечами и готовъ былъ дать неблагопріятный для себя отвѣтъ, когда поднявъ глаза и взглянувъ вокругъ онъ умолкъ и остановился какъ вкопаный. Они вошли въ обнесенный трельяжемъ кругъ гдѣ сквозь розовые кусты онъ когда-то впервые увидалъ молодое личико которое съ тѣхъ поръ преслѣдуетъ его.

— А! сказалъ онъ неожиданно; — я не могу больше оставаться здѣсь тратя рабочіе часы на грезы въ очарованномъ кругѣ. Ѣду въ городъ сегодня съ ближайшимъ поѣздомъ.

— И воротитесь назадъ?

— Разумѣется, сегодня же вечеромъ. Я не оставилъ своего адреса на лондонской квартирѣ. Тамъ должно-быть накопилось множество писемъ, вѣроятно нѣсколько отъ отца съ матерью. Я съѣзжу только за ними. Прощайте. Какъ снисходительно вы слушали меня!

— Не назначимъ ли мы день на слѣдующей недѣлѣ чтобъ отправиться осматривать остатки древней римской виллы? Я приглашу мистрисъ Камеронъ и ея племянницу принять участіе въ этой прогулкѣ.

— Я согласенъ на всякій день какой вамъ угодно назначить, сказалъ Кенелмъ весело.

ГЛАВА XV.

Прибывъ въ свою давно покинутую квартиру въ Меферѣ, Кенелмъ дѣйствительно нашелъ кучу писемъ и записокъ. Многія изъ нихъ были приглашеніями на дни давно протекшіе; интересныхъ не было, за исключеніемъ двухъ отъ его отца, трехъ отъ матери и одного отъ Тома Баульза.

Сэръ-Питеръ былъ кратокъ. Въ первомъ письмѣ онъ ласково выговаривалъ сыну за то что онъ уѣхалъ не оставивъ адреса и сообщалъ ему о своемъ знакомствѣ съ Гордономъ, о благопріятномъ впечатлѣніи произведенномъ на него этимъ молодымъ человѣкомъ, о передачѣ ему двадцати тысячъ и о приглашеніи въ Эксмондгамъ Гордона, Траверсовъ и леди Гленальвонъ. Во второмъ письмѣ, датированномъ много позже, онъ увѣдомлялъ о прибытіи приглашенныхъ гостей, говоря съ несвойственною ему горячностью о привлекательности Сесиліи и напоминалъ сыну о его священномъ обѣщаніи не дѣлать предложенія ни одной дѣвушкѣ не посовѣтовавшись напередъ съ отцомъ и не получивъ его согласія. «Пріѣзжай въ Эксмондгамъ и если я не разрѣшу тебѣ сдѣлать предложеніе Сесиліи Траверсъ, считай меня тираномъ и смутьяномъ.»

Письма леди Чиллингли были значительно длиннѣе. Въ нихъ трактовалось подробнѣе объ его эксцентричныхъ поступкахъ, такъ не похожихъ на поступки другихъ, въ особенности о томъ что онъ уѣхалъ изъ Лондона въ самый разгаръ сезона, Богъ знаетъ куда, и не взявъ даже слуги. Она не хотѣла огорчать его, но такіе поступки тѣмъ не менѣе не естественны для порядочнаго молодаго человѣка. Если онъ не уважаетъ себя, ему слѣдовало бы подумать по крайней мѣрѣ о своихъ родителяхъ, въ особенности о своей бѣдной матери. Далѣе говорилось объ изящныхъ манерахъ Леопольда Траверса и о разсудительнности и пріятныхъ разговорахъ Чиллингли Гордона, молодаго человѣка которымъ могла бы гордиться всякая мать. За симъ слѣдовали жалобы на домашнія непріятности. Священникъ Джонъ выразился слишкомъ рѣзко въ разговорѣ съ мистеромъ Чиллингли Гордономъ по поводу книги какого-то иностраннаго автора — Конта, Каунта, или что-то въ этомъ родѣ — въ которой, сколько она можетъ судить, мистеръ Чиллингли Гордонъ находилъ самыя возвышенныя чувства къ человѣчеству и которую священникъ Джонъ, съ неприличною запальчивостью, осуждалъ какъ нападеніе на религію. Но право священникъ Джонъ ужь слишкомъ высокоцерковенъ. Послѣ этого приговора священнику Джону, она переходила къ страннымъ костюмамъ трехъ миссъ Чиллингли. Сэръ-Питеръ пригласилъ ихъ, безъ ея вѣдома — это такъ похоже на него — пріѣхать въ Эксмондгамъ въ одно время съ лондонскими гостями, съ леди Гленальвонъ и съ миссъ Траверсъ, костюмы которыхъ такъ совершенны (при этомъ удобномъ случаѣ описывались ихъ костюмы), дѣвицы же Чиллингли явилась въ платьяхъ цвѣта зеленаго горошка, съ пелеринками изъ поддѣльныхъ блондъ, а миссъ Салли въ мелкихъ локонахъ и въ вѣнкѣ изъ жасмина, «какого не осмѣлилась бы надѣть ни одна дѣвушка старше восьмнадцати лѣтъ».

«Но, другъ мой», прибавляла она, «родственники твоего отца большіе оригиналы. Никто не знаетъ сколько я страдаю изъ-за этого. Но я сознаю мой долгъ и исполню его.»

Окончивъ свои сѣтованія на домашнія непріятности, леди Чиллингли возвращалась къ своимъ гостямъ.

Очевидно не подозрѣвая о планахъ своего мужа относительно Сесиліи, она говорила о ней мало. «Очень красивая молодая особа, хотя слишкомъ бѣлокурая на ея вкусъ, и безъ сомнѣнія дѣвушка вполнѣ distinguée.» Въ заключеніе она распространялась о величайшемъ удовольствіи съ какимъ увидѣлась опять съ другомъ своей молодости, леди Гленальвонъ.

«Нисколько не испорчена жизнью въ большомъ свѣтѣ, отъ котораго, увы! покоряясь моимъ обязанностямъ жены и матери, какъ ни мало цѣнятся мои жертвы, я давно отказалась. Леди Гленальвонъ совѣтуетъ превратить безобразный старый ровъ въ теплицу для папоротниковъ, что было бы большимъ улучшеніемъ. Отецъ твой конечно возражаетъ.»

Письмо Тома Баульза было написано на траурной бумагѣ. Вотъ оно:

"Дорогой сэръ, — Послѣ того какъ я имѣлъ честь видѣть васъ въ Лондонѣ, я потерпѣлъ печальную утрату, я лишился моего дяди. Онъ умеръ скоропостижно послѣ сытнаго ужина, по мнѣнію одного доктора, отъ апоплексіи, по мнѣнію другаго, отъ болѣзни сердца. Онъ оставилъ свое состояніе мнѣ, обезпечивъ свою сестру. Никто не подозрѣвалъ что онъ скопилъ такъ много. Я теперь богатый человѣкъ. Я брошу ветеринарное дѣло, къ которому потерялъ всякую охоту съ тѣхъ поръ какъ по вашему доброму совѣту принялся за чтеніе. Главный здѣшній хлѣбный торговецъ предлагаетъ мнѣ быть его компаньйономъ и, сколько я могу судить, это было бы выгоднымъ дѣломъ и большимъ повышеніемъ въ жизни. Но, сэръ, я не могу теперь приняться за это, не могу приняться, ни за что. Я знаю что вы не будете смѣяться надо мной когда я скажу вамъ что чувствую сильное желаніе постранствовать нѣкоторое время. Я читалъ книги о путешествіяхъ, и онѣ занимали меня больше чѣмъ всякія другія. Но мнѣ кажется что я не могъ бы уѣхать изъ Англіи спокойно не повидавшись еще разъ вы знаете съ кѣмъ, чтобы только посмотрѣть на нее и узнать что она счастлива. Я увѣренъ что могъ бы пожать руку ея мужу и поцѣловать ея малютку безо всякаго дурнаго помышленія. Что вы скажете на это, сэръ? Вы обѣщали мнѣ написать о ней, но я не получалъ отъ васъ ничего. Сюзи, дѣвочка съ цвѣточнымъ мячикомъ, понесла также утрату. Бѣдный старикъ у котораго она жила умеръ, спустя нѣсколько дней послѣ кончины моего дяди. Моя матушка, какъ вамъ кажется уже извѣстно, переѣхала сюда послѣ продажи кузницы въ Гревлеѣ, и она намѣрена теперь взять Сюзи къ себѣ. Сдѣлайте милость, напишите мнѣ поскорѣе и дайте мнѣ совѣтъ о путешествіи и о ней. Видите ли, мнѣ бы хотѣлось чтобы когда я буду въ дальнихъ странахъ она думала обо мнѣ лучше чѣмъ теперь.

"Остаюсь, дорогой сэръ,

"Вашъ благодарный слуга

"Т. Баульзъ."

«Р. S. Миссъ Траверсъ прислала мнѣ еще часть долга Уылла. Они должны мнѣ теперь очень немного. Изъ этого я заключаю что дѣла ихъ идутъ хорошо. Надѣюсь что она не изнуряетъ себя работой.»

Возвратясь въ Мольсвикъ въ этотъ же день вечеромъ по желѣзной дорогѣ, Кенелмъ отправился къ Уыллу Сомерсу. Лавка была уже заперта, но служанка ввела его въ гостиную, гдѣ онъ засталъ ихъ всѣхъ за ужиномъ, всѣхъ кромѣ младенца, который былъ давно уложенъ въ колыбель и перенесенъ наверхъ. Уыллъ и Джесси были очень довольны когда Кенелмъ вызвался раздѣлить съ ними ихъ трапезу, которая была хотя и проста, но далеко не плоха. Когда ужинъ былъ оконченъ и посуда убрана, Кенелмъ поставилъ свой стулъ къ стеклянной двери выходившей въ небольшой, но красивый садикъ, которому Уыллъ посвящалъ ежедневно нѣсколько времени прежде чѣмъ принимался за свою работу. Дверь была отворена и сквозь нее проникала прохлада свктлой ночи и благоуханіе цвѣтовъ.

— Славный у васъ домъ, мистрисъ Сомерсъ.

— Да, сэръ, и мы умѣемъ благословлять того кому обязаны такимъ домомъ.

— Мнѣ очень пріятно слышать это. Какъ часто видимъ мы что Господь, оказывая намъ особую милость, избираетъ Своимъ орудіемъ нашего ближняго, и иногда такого человѣка отъ котораго мы всего менѣе ожидали участія; но благословляя этого человѣка, мы благодаримъ Бога внушившаго ему помочь намъ. Я знаю, милые друзья мои, что вы считаете орудіемъ Божіимъ въ оказанной вамъ милости меня. Вы думаете что деньги на которыя вы переселились въ Мольсвикъ и устроились здѣсь даны вамъ мною. Вы ошибаетесь. Вы не вѣрите мнѣ?

— Не можетъ быть чтобъ ихъ далъ сквайръ, воскликнула Джесси. — Миссъ Траверсъ увѣряла меня что это не ея деньги и не ея отца. Извините, сэръ, но кто же кромѣ васъ могъ оказать намъ эту помощь?

— Мужъ вашъ угадаетъ кто. Предположите, Уыллъ, что вы поступили дурно съ человѣкомъ который тѣмъ не менѣе дорогъ вамъ, и что думая объ этомъ въ послѣдствіи вы раскаялись и очень сожалѣли о своемъ поступкѣ, и предположите что вамъ представилась возможность оказать услугу этому человѣку. Оказали бы ее?

— Я былъ бы дурнымъ человѣкомъ еслибы не сдѣлалъ этого.

— Браво! Предположите теперь что человѣкъ которому вы оказали услугу узналъ что онъ обязанъ ею вамъ и изъ ложной гордости обидѣлся бы и разсердился и назвалъ неделикатностью съ вашей стороны то что вы оказали ему услугу въ отплату за зло которое нѣкогда причинили ему. Не назвали ли бы вы такого человѣка неблагодарнымъ не только относительно васъ, своего ближняго, что еще не такъ важно, но неблагодарнымъ относительно Господа Который избралъ васъ орудіемъ Своего милосердія?

— Да, сэръ, конечно, отвѣчалъ Уыллъ, который, несмотря на то что былъ значительно развитѣе своей жены, не понялъ къ чему Кенелмъ велъ свою рѣчь, между тѣмъ какъ Джесси, сжимая руки, блѣднѣя и взглянувъ съ испугомъ на мужа, воскликнула:

— О, мистеръ Чиллингли, надѣюсь что вы говорите не о мистерѣ Баульзѣ.

— О комъ же еще могъ бы я сказать это какъ не о немъ?

Уыллъ всталъ порывисто. Лицо его исказилось.

— О, сэръ, какой жестокій ударъ!

Джесси бросилась къ мужу, обняла его и зарыдала.

Кенелмъ обратился спокойно къ старой мистрисъ Сомерсъ, отложившей въ сторону свое вязанье, чулки для младенца.

— Любезнѣйшая мистрисъ Сомерсъ, что толку быть бабушкой и вязать чулки для внучатъ, когда вы не можете убѣдить вашихъ неразумныхъ дѣтей что они слишкомъ счастливы другъ съ другомъ чтобы питать злое чувство къ человѣку который могъ нѣкогда разлучить ихъ и теперь кается?

Къ восхищенію Кенелма, я не рѣшаюсь сказать къ его удивленію, старая мистрисъ Сомерсъ послѣ этого обращенія встала съ своего мѣста, подошла къ молодымъ супругамъ, подняла одной рукой голову Джесси, другую положила на голову Уылла, и сказала съ достоинствомъ котораго трудно было ожидать отъ этой спокойной крестьянки:

— Если вы не чувствуете желанія увидать мистера Баульза и сказать ему: «Да благословитъ васъ Богъ, сэръ», вы не заслуживаете чтобы Божіе благословеніе осталось на васъ.

Сказавъ это она возвратилась на свое мѣсто и принялась опять за вязанье.

— Благодаря Бога мы уже заплатили большую часть долга, сказалъ Уыллъ взволнованнымъ голосомъ, — и мнѣ кажется что собравъ все что у насъ есть и продавъ часть запаснаго товара, мы могли бы заплатить остальное. И тогда, сэръ, — обратился онъ къ Кенелму, — тогда, сэръ (голосъ его прервался) — мы поблагодарили бы мистера Баульза.

— Это нисколько не удовлетворяетъ меня, Уыллъ, отвѣчалъ Кенелмъ, — и такъ какъ я способствовалъ вашему браку, я считаю себя въ правѣ высказать что я не сдѣлалъ бы этого еслибы могъ предвидѣть что вы неспособны уважать жену вашу настолько чтобы воспоминаніе о мистерѣ Баульзѣ не было для васъ мученіемъ. Вы не чувствовали себя унижевнымъ воображая что дояжны мнѣ деньги которыя честно выплачиваете. Такъ я ссужу вамъ небольшую сумму которую вы еще должны мистеру Баульзу для того чтобы вы могли расплатиться съ нимъ окончательно и сказать ему спасибо. Но, между нами, Уыллъ, вы поступите благороднѣе и мужественнѣе если откажетесь взять у меня деньги и поблагодарите мистера Баульза безъ ложвой мысли что если вы заплатили ему его деньги, то ничѣмъ не обязаны ему за его доброту.

Уыллъ отвернулся въ нерѣшимости. Кенелмъ продолжалъ:

— Я получилъ сегодня письмо отъ мистера Баульза. Онъ разбогатѣлъ и думаетъ съѣздить за границу, но говоритъ что ему хотѣлось бы предъ отъѣздомъ пожать руку Уыллу и получить отъ Джесси прощеніе за свои прежнія грубости. Онъ не ожидалъ что я проговорюсь о деньгахъ, онъ хотѣлъ чтобъ это осталось навсегда тайной. Но между друзьями не должно быть тайнъ. Что вы скажете, Уыллъ? Можетъ ли мистеръ Баульзъ разчитывать на дружескій пріемъ въ вашемъ домѣ или нѣтъ?

— На самый дружескій пріемъ, сказала старая мистрисъ Сомерсъ, поднявъ глаза съ вязанья.

— Сэръ, отвѣчалъ Уыллъ со внезапною рѣшимостью, — выслушайте меня. Мнѣ кажется что вы никогда не любили, иначе вы не были бы такъ строги ко мнѣ. Мистеръ Баульзъ былъ влюбленъ въ мою жену. Мистеръ Баульзъ красивый человѣкъ, а я калѣка.

— О, Уыллъ, Уыллъ! воскликнула Джесси.

— Но я вѣрю моей женѣ, вѣрю всѣмъ сердцемъ и всею душой, и теперь, когда первый порывъ горя лережитъ, мистеръ Баульзъ можетъ разчитывать, какъ сказала матушка, на самый дружескій пріемъ въ этомъ домѣ.

— Дайте руку, Уыллъ. Теперь вы говорите какъ мущина. Я надѣюсь привести къ вамъ мистера Баульза на этихъ дняхъ.

И въ этотъ же вечеръ Кенелмъ написалъ Баульзу:

"Любезный Томъ, — Пріѣзжайте провести со мной нѣсколько дней въ Кромвель-Лоджѣ въ Мольсвикѣ. Мистеръ и мистрисъ Сомерсъ желаютъ повидаться съ вами и поблагодарить васъ. Я не могъ вѣчно переносить униженіе ради удовлетворенія вашей фантазіи. Они воображали что обязаны мнѣ за покупку лавки и за все прочее и я былъ вынужденъ защитить себя и сказать кто это сдѣлалъ. Мы поговоримъ объ этомъ и о вашемъ путешествіи когда вы пріѣдете.

"Васъ искренній другъ
"К. Ч."

ГЛАВА XVI.

Мистрисъ Камеронъ сидѣла одна въ своей хорошенькой гостиной. На колѣняхъ ея лежала открытая книга, но она глядѣла въ сторону, повидимому въ садъ, скорѣе же въ пустое пространство.

Проницательный и опытный наблюдатель прочелъ бы въ ея лицѣ много такого что должно было остаться незамѣченнымъ для простаго зрителя.

Для простаго зрителя лицо ея выражало мало; это было лицо спокойной, скучающей женщины, думавшей можетъ-быть за минуту о какомъ-нибудь незначительномъ, скучномъ вседневномъ дѣлѣ, но нашедшей что это слишкомъ утомительно и не думающей теперь ни о чемъ.

Но истинный наблюдатель замѣтилъ бы въ этомъ лицѣ слѣды безпокойнаго прошлаго, все еще не забытаго, также признаки характера вынесшаго сильный переломъ, характера женщины которая не была въ прежнее время спокойною и скучающею. Нѣжные контуры губъ и ноздрей свидѣтельствовали о чувствительности, а опущенные углы губъ о привычной грусти. Мягкость взгляда обращеннаго въ пространство указывала не на пустоту ума, но на умъ смиренный и обремененный тайнымъ горемъ. Во всей ея наружности, въ самомъ спокойствіи которое было ея характеристическою чертой, проглядывало вліяніе жизни въ просвѣщенномъ обществѣ, гдѣ спокойствіе соединено съ достоинствомъ и граціей. Бѣдные понимали это лучше ея богатыхъ мольсвѣтскихъ знакомыхъ, бѣдные говорили «мистрисъ Камеронъ съ ногъ до головы леди». Судя по чертамъ ея лица она была нѣкогда красива, не замѣчательная красавица, но положительно красива. Теперь, такъ какъ черты были мелки, красота лица пропала подъ холоднымъ, сѣроватымъ оттѣнкомъ и какимъ-то робкимъ, дремлющимъ выраженіемъ. Она не только не была откровенна, но очевидно положила себѣ за правило подавлять всякій порывъ высказаться. Кто, увидавъ очертаніе ея губъ, не сказалъ бы что это женщины съ нервнымъ, живымъ, откровеннымъ темпераментомъ? Но вглядѣвшись въ нее пристальнѣе и замѣтивъ что природныя склонности подавлены силой воли, вы заинтересовались бы еще болѣе, потому что, если вѣрить физіономистикѣ и френологіи, въ характерѣ этой женщины нельзя было предположить силы. Женственная уступчивость короткой, вздернутой верхней губы, робость взгляда, непропорціональное, но изящное удлинненіе головы между уходомъ и шей были признаками характера который не монетъ сопротивляться волѣ, можетъ-быть даже капризу другаго, человѣка любимаго и уважаемаго.

Книга лежащая на ея колѣняхъ серіозная книга, написанная однимъ изъ популярныхъ представителей такъ-называемой Низкой Церкви. Она читаетъ только серіозныя книги и иногда по обязанности, какъ наставница Лили, такія какъ «очерки изъ исторіи и географіи» и элементарныя французскія руководства употребляемыя въ пансіонахъ. Однако, еслибы вамъ удалось вызвать мистрисъ Камеронъ на откровенный разговоръ, вы замѣтили бы что она получила въ юности образованіе свѣтской дѣвушки. Она говорила и писала по-французски и по-италіянски такъ же свободно какъ на своемъ родномъ языкѣ. Она прочитала, и все это помнила, на томъ и другомъ языкѣ всѣхъ классическихъ авторовъ которыхъ даютъ ученицамъ образованныя и умныя гувернантки. Она была знакома съ ботаникой, съ тою ботаникой какая преподавалась двадцать лѣтъ назадъ, и я расположенъ думать что еслибы расшевелить хорошенько ея память, она оказалась бы сильною въ богословіи и въ политической экономіи, въ объемѣ популярныхъ руководствъ мистрисъ Марсетъ. Словомъ, вы нашли бы въ ней тщательно образованную англійскую леди, учившуюся съ поколѣніемъ предшествовавшимъ поколѣнію Лили, то-есть несравненно лучше большинства современныхъ дѣвушекъ. То же самое замѣтили бы вы и въ менѣе важныхъ, теперь сдѣланныхъ главными, отрасляхъ женскаго воспитанія, какъ напримѣръ музыка. Слушая ея игру на фортепіано нельзя было не подумать: эта женщина училась у лучшихъ учителей своего времени. Она могла играть только піесы своего времени. Позже она не выучила ничего. Интеллектуальное развитіе этой женщины остановилось много лѣтъ назадъ, можетъ-быть еще до рожденія Лили.

Въ настоящее время, когда мистрисъ Камеронъ сидитъ въ гостиной и глядитъ въ пространство, ей объявляютъ о прибытіи мистрисъ Брефильдъ. Мистрисъ Камеронъ не оживляется, она никогда не оживляется, но дѣлаетъ утомленное движеніе неудовольствія, приподнимается и кладетъ серіозную книгу на столъ предъ диваномъ, Эльзи входитъ, молодая, сіяющая, одѣтая по послѣдней модной картинкѣ, то-есть такъ неизящно, на взглядъ художника, какъ только можетъ одѣться женщина; но богатые коммерсанты гордящіеся своими женами требуютъ чтобъ онѣ одѣвались по модѣ, и жены ихъ, въ этомъ отношеніи, покоряются имъ безпрекословно.

Женщины обмѣниваются обычными привѣтствіями и обычными вступительными фразами и, помолчавъ немного, Эльзи начинаетъ съ жаромъ:

— Но развѣ я не увижу Лили? Гдѣ она?

— Боюсь не ушла ли она въ городъ. Одинъ бѣдный мальчикъ, бывшій у насъ на посылкахъ, разшибся упавъ съ вишневаго дерева.

— Которое онъ обкрадывалъ?

— Вѣроятно.

— И Лили отправилась прочесть ему наставленіе?

— Не думаю. Онъ очень ушибся, и Лили пошла узнать какъ онъ себя чувствуетъ.

Мистрисъ Брефильдъ продолжаетъ своимъ откровеннымъ тономъ:

— Я не чувствую большаго расположенія къ дѣвушкамъ такихъ лѣтъ какъ Лили, хотя страстно люблю дѣтей. Но вы знаете какъ я расположена къ Лили; можетъ-быть потому что она такъ похожа на ребенка. Однако вамъ должно-быть съ ней много хлопотъ и безпокойства.

Мистрисъ Камеронъ возразила тревожно:

— Нѣтъ. Она все еще ребенокъ, хорошій ребенокъ, почему мнѣ безпокоиться?

Мистрисъ Брефильдъ порывисто: — Почему? Да вашему ребенку восьмнадцать лѣтъ.

Мистрисъ Камеронъ; — Восьмнадцать лѣтъ! Возможно ли? Какъ время-то летитъ! хотя при такой монотонной жизни какъ моя, мнѣ кажется что время не летитъ, а течетъ какъ вода. Дайте мнѣ подумать. Восьмнадцать? Нѣтъ, ей только семнадцать, въ прошломъ маѣ было семнадцать.

Мистрисъ Брефильдъ: — Семнадцать! Очень опасный возрастъ для дѣвушки. Возрастъ когда бросаютъ куколъ и начинаютъ думать о поклонникахъ.

Мистрисъ Камеронъ, не такъ лѣниво, во все еще спокойно: — Лили никогда не любила куколъ и вообще неодушевленныхъ игрушекъ; что касается поклонниковъ, она еще не думаетъ о нихъ.

— Нѣтъ возраста, старше шестилѣтняго, въ который бы дѣвушка не думала о поклонникахъ. Но тутъ возникаетъ новый вопросъ. Когда такой прелестной дѣвушкѣ какъ Лили идетъ восьмнадцатый годъ, не можетъ ли какой-нибудь поклонникъ мечтать о ней?

Мистрисъ Камеронъ, съ леденящимъ спокойствіемъ, долженствующимъ внушить задавшему вопросъ что онъ позволяетъ себѣ слишкомъ много:

— Такъ какъ поклонникъ еще не являлся, я не могу безпокоить себя его мечтами.

Эльзи говоритъ про себя: «безтолковѣе этой женщины я еще никогда не встрѣчала!» и вслухъ:

— Какъ вамъ нравится вашъ сосѣдъ, мистеръ Чиллингли? Не правда ли онъ очень красивый молодой человѣкъ?

— Да, я думаю что онъ считается красивымъ. Онъ высокъ.

— Прекрасное лицо.

— Да? Можетъ-быть.

— Что говоритъ Лили?

— О чемъ?

— О мистерѣ Чиллингли? Находитъ ли она его красивымъ?

— Я не спрашивала ее.

— Вотъ бы прекрасная партія для Лили, мистрисъ Камеронъ. Чиллингли помѣщены въ числѣ древнѣйшихъ фамилій въ Сельскомъ джентри Борка. И я полагаю что отецъ его, сэръ-Питеръ, имѣетъ значительное состояніе.

Мистрисъ Камеронъ, впервые въ теченіи этого разговора обнаружила нѣкоторое волненіе. Лицо ея внезапно вспыхнуло яркимъ румянцемъ, потомъ стало блѣднѣе обыкновеннаго. Помолчавъ немного, она овладѣла собою и возразила рѣзко:

— Тотъ кто внушилъ бы Лили эту мысль не былъ бы ея другомъ. И мнѣ кажется что нѣтъ никакого основанія полагать что мистеръ Чиллингли думаетъ о Лили.

— Развѣ вамъ было бы непріятно еслибъ онъ думалъ о ней? Вы конечно желаете чтобы ваша племянница сдѣлала хорошую партію, а въ Мольсвикѣ это трудно.

— Извините меня, мистрисъ Брефильдъ, но о замужествѣ Лили я еще не говорила ни съ кѣмъ, даже съ ея покровителемъ. И, принявъ во вниманіе ея ребяческій характеръ, ребяческіе вкусы и привычки, полагаю, несмотря на ея годы, что не пришло еще время говорить объ этомъ.

Мистрисъ Брефильдъ послѣ такого отпора перемѣнила предметъ разговора на какую-тотазетную новость, интересовавшую въ то время общество, и вскорѣ встала чтобъ уйти. Мистрисъ Камеронъ удержала руку гостьи и сказала смущеннымъ, но искреннимъ голосомъ:

— Милая мистрисъ Брефильдъ, я надѣюсь что ваше благоразуміе. и любовь которой вы удостоиваете мою племянницу удержатъ васъ отъ риска вскружить ей голову намекомъ на честолюбивые планы о которыхъ вы говорили мнѣ. Нельзя предположить чтобы молодой человѣкъ съ такимъ общественнымъ положеніемъ какъ мистеръ Чиллингли могъ имѣть серіозное намѣреніе взять жену не изъ того круга общества къ которому онъ принадлежитъ.

— Позвольте, мистрисъ Камеронъ, я должна прервать васъ. Красота и привлекательность Лили украсили бы всякое положеніе, и развѣ вы сами не говорили мнѣ что хотя ея покровитель, мистеръ Мельвиль, человѣкъ возвысившійся, какъ намъ всѣмъ извѣстно, изъ довольно низкаго слоя общества, но что племянница ваша, какъ и вы, хорошаго рода.

— Да, хорошаго рода, повторила мистрисъ Камеронъ, гордо поднявъ голову, но тотчасъ же прибавила съ леденящимъ смиреніемъ: — это ничего не значитъ. Дѣвушка безъ состоянія, безъ связей, выросшая въ этомъ маленькомъ коттеджѣ, воспитанница артиста по профессіи, сына клерка, которому обязана своимъ единственнымъ пріютомъ, не принадлежитъ къ кругу общества мистера Чиллингли, и его родители не одобрили бы его женитьбы на ней. Вы поступите очень жестоко относительно ея если замѣните невинное удовольствіе которое она находитъ въ разговорахъ съ умнымъ и хорошо образованнымъ знакомымъ тревожными отношеніями дѣвушки къ человѣку на котораго ей указано какъ на возможнаго спутника ея жизни. Не дѣлайте этой жестокости, не дѣлайте, умоляю васъ!

— Не сомнѣвайтесь во мнѣ, воскликнула добродушная Эльзи со слезами на глазахъ. — То что вы говорите теперь съ такимъ чувствомъ, такъ благородно, никогда не приходило мнѣ въ голову раньше. Я мало знакома со свѣтомъ, я совсѣмъ не была знакома съ нимъ пока не вышла замужъ, но любя Лиди и уважая мистера Чиллингли, я воображала что не могу оказать имъ обоимъ лучшей услуги какъ… какъ… но теперь я понимаю. Онъ очень молодъ, очень страненъ, родители его могутъ воспротивиться, не противъ самой Лили, но противъ обстоятельствъ о которыхъ вы говорили. И вы не желаете чтобъ она вошла въ семейство въ которомъ ее приняли бы не такъ радушно какъ она заслуживаетъ. Я очень рада что поговорила съ вами. Къ счастію я еще не сдѣлала никакого промаха. И не сдѣлаю. Я пріѣхала чтобы предложить экскурсію къ развалинамъ римской виллы, за нѣсколько миль отсюда, и хотѣла пригласить васъ и мистера Чиллингли. Я не буду болѣе стараться сближать его и Лили.

— Благодарю васъ. Но вы поняли меня не вполнѣ. Я думаю что мистеръ Чиллингли интересуетъ Лили вдвое менѣе чѣмъ новая бабочка. Я не боюсь ихъ сближенія при ея теперешнихъ отношеніяхъ къ нему и его отношеніяхъ къ ней. Я только боюсь чтобы какой-нибудь намекъ не заставилъ ее смотрѣть на него иначе, такъ какъ ей не слѣдуетъ смотрѣть на него.

ГЛАВА XVII.

Въ тотъ же день и около того же времени когда происходилъ вышеприведенный разговоръ между Эльзи и мистрисъ Камеронъ, Кенелмъ, совершая свою одинокую полдневную прогулку, зашелъ на кладбище, гдѣ не такъ давно застала его Лили, и увидалъ ее надъ цвѣтами посаженными ею на могилу ребенка котораго ей не удалось вылѣчить.

День былъ облачный и безсолнечный, одинъ изъ дней которые такъ часто придаютъ сумрачный характеръ срединѣ англійскаго лѣта.

— Вы ходите сюда слишкомъ часто, миссъ Мордантъ, сказалъ тихо Кенелмъ подходя къ ней:

Лили повернула къ нему лицо безъ всякаго испуга или удивленія и безъ малѣйшаго оживленія въ его задумчивомъ выраженіи, рѣдкомъ на этомъ подвижномъ лицѣ.

— Нѣтъ, не слишкомъ часто. Я обѣщала ходить такъ часто какъ могу и я уже говорила вамъ что всегда исполняю обѣщанія.

Кенелмъ не отвѣчалъ. Дѣвушка пошла въ сторону и онъ молча слѣдовалъ за ней пока она не остановилась у стараго памятника со старою надписью.

— Посмотрите, сказала она со слабою улыбкой, — я посадила сюда свѣжихъ цвѣтовъ. Послѣ того дня когда мы встрѣтились здѣсь, я много думала объ этомъ памятникѣ, всѣми забытомъ, запущенномъ и — она смолкла на минуту и прибавила быстро — не находите ли вы часто что вы слишкомъ… какъ это слово? да! слишкомъ себялюбивы, осмотрительны, разсудительны и что вы думаете о себѣ слишкомъ много?

— Вы правы въ этомъ, хотя совѣсть не упрекала меня до вашего обвиненія.

— И не находите ли вы что вы избавляетесь отъ преслѣдующей васъ мысли о самомъ себѣ когда думаете о мертвыхъ? Мертвые не могутъ имѣть ничего общаго съ вашимъ земнымъ существованіемъ. Когда вы говорите себѣ «я сдѣлаю то-то или то-то сегодня», когда вы думаете «я буду тѣмъ или этимъ завтра», вы думаете о себѣ и для себя. Но вы внѣ себя когда думаете о мертвомъ который не можетъ имѣть ничего общаго съ вашимъ сегодня и съ вашимъ завтра.

Мы знаемъ что однимъ изъ жизненныхъ правилъ Кенелма Чиллингли было никогда не удивляться. Но услыша такую рѣчь изъ устъ приручительницы бабочекъ, онъ былъ такъ озадаченъ что все что онъ нашелся оказать послѣ долгаго молчанія было:

— Мертвые прошлое, а съ прошлымъ связано все что можетъ поднять насъ выше насъ самихъ въ настоящемъ и въ будущемъ. Прошлое управляетъ нашимъ настоящимъ. По прошлому мы угадываемъ наше будущее. Исторія, поэзія, наука, благосостояніе государствъ, возвышеніе личностей, все это связано съ могильными памятниками. Вы хорошо дѣлаете украшая ихъ цвѣтами. Только въ обществѣ мертвыхъ перестаемъ мы быть эгоистами.

Если рѣчь неученой Лили была выше пониманія ученаго Кенелма, то рѣчь Кенелма была теперь также выше пониманія Лили. Она тоже подумала прежде чѣмъ отвѣтила.

— Мнѣ кажется что еслибъ я звала васъ лучше, я и понимала бы васъ лучше. Жаль что вы не знакомы со Львомъ. Я желала бы чтобъ вы поговорили съ нимъ при мнѣ.

Разговаривая такъ они вышли съ кладбища и шли теперь по тропинкѣ пробитой пѣшеходами.

Лили повторила:

— Да, я желала бы чтобъ вы поговорили при мнѣ со Львомъ.

— Это вашъ покровитель, мистеръ Мельвиль?

— Да, вѣдь вы знаете.

— Почему же вы желаете чтобъ я поговорилъ съ нимъ при васъ?

— Потому что я сомнѣваюсь правъ ли онъ въ нѣкоторыхъ своихъ мнѣніяхъ, и я попросила бы васъ высказать ему мои сомнѣнія. Вѣдь вы сдѣлали бы это, не правда ли?

— Почему же вы но выскажете ихъ сами вашему покровителю? Развѣ вы боитесь его?

— Боюсь! конечно нѣтъ…. но…. однако какое здѣсь множество прохожихъ. Сегодня какой-то скучный митингъ въ городѣ. Переѣдемте на тотъ берегъ ручья, онъ гораздо красивѣе и тамъ намъ меньше будутъ мѣшать.

Говоря это Лили повернула вправо и сошла по отлогому спуску къ берегу, гдѣ они нашли стараго перевозчика, дремавшаго на плоту.

Сидя рядомъ съ своею спутницей и подвигаясь медленно по тихой поверхности воды подъ облачнымъ небомъ, Кенелмъ хотѣлъ возобновить начатый разговоръ, но Лили взглянула многозначительно на перевозчика и покачала головой. То что она хотѣла сказать ему очевидно не могло быть сказано при третьемъ лицѣ, хотя перевозчикъ былъ повидимому вовсе не расположенъ слушать разговоръ не касавшійся его. Лили заговорила съ нимъ.

— Итакъ, Браунъ, корова выздоровѣла.

— Да, миссъ, благодаря вамъ, спаси васъ Господь. Какъ славно вы побѣдили старую вѣдьму.

— Нѣтъ Браунъ, не я побѣдила вѣдьму, ее побѣдили феи. Феи, какъ вы знаете, гораздо сильнѣе вѣдьмъ.

— Должно-быть, миссъ.

Лили обратилась къ Кенелму. — Мистеръ Броунъ имѣетъ славную дойную корову. Корова вдругъ заболѣла, и оба они, онъ и жена его, рѣшили что она испорчена.

— Конечно испорчена, это ясно какъ день. Развѣ старая тетка Райтъ не говорила что моя жена будетъ каяться что продаетъ молоко и не бранила ее всячески и развѣ съ коровой не сдѣлались судороги въ ту же ночь?

— Тише, Браунъ. Тетка Райтъ сказала что ваша жена будетъ каяться не въ томъ что продаетъ молоко, а что разбавляетъ его водой.

— А какъ она узнала если она не вѣдьма? Мы поставляемъ молоко въ лучшіе дома и никто никогда не жаловался.

— И Браунъ, продолжала Лили обратившись къ Кенелму и не дослушавъ послѣдняго замѣчанія сдѣланнаго самымъ угрюмымъ тономъ. — Браунъ имѣлъ ужасное намѣреніе заманить тетку Райтъ на плотъ и бросить ее въ воду чтобы снять порчу съ коровы. Но я посовѣтовалась съ феями и дала ему волшебный талисманъ который онъ надѣлъ на шею коровы, И корова выздоровѣла. Итакъ, Браунъ, не было никакой необходимости бросать тетку Райтъ въ воду за то что она сказала что вы разбавляете молоко водою. Но, — прибавила она между тѣмъ какъ плотъ причалилъ къ противоположному берегу, — хотите ли знать, Браунъ, что сказали мнѣ феи сегодня утромъ?

— Скажите, миссъ.

— Вотъ что: если корова Брауна даетъ молоко не разбавленное водою и если вода подбавляется при продажѣ, мы, феи, защиплемъ мистера Брауна до того что онъ будетъ весь синій и когда съ нимъ сдѣлается опять припадокъ ревматизма, пусть онъ не разчитываетъ на волшебную помощь.

Съ этими словами Лили опустила серебряную монету въ руку Брауна и прыгнула на берегъ. Кенелмъ послѣдовалъ за ней.

— Вы совершенно убѣдили его не только въ существованіи фей, но и въ ихъ благодѣтельномъ могуществѣ, сказалъ онъ.

— Да, отвѣчала Лили серіозно. — И развѣ не пріятно было бы еслибы феи существовали, разумѣется добрыя феи? Стоило бы только разказать имъ всѣ наши непріятности чтобы получить отъ нихъ средства противъ порчи которую мы производимъ сами надъ собой.

— Не знаю хорошо ли было бы еслибы мы могли надѣяться на такую сверхъестественную помощь. Наша собственная душа такъ безпредѣльна что чѣмъ больше мы изслѣдуемъ ее тѣмъ больше находимъ въ ней новыхъ міровъ, и между этими мірами есть и волшебный міръ.

И онъ прибавилъ про себя: «развѣ я теперь не въ волшебномъ мірѣ?»

— Молчите, подождите говорить, прошептала Лили. — Я думаю теперь о томъ что вы сейчасъ сказала и стараюсь понять.

Продолжая идти молча, они дошли до небольшой бесѣдки которую преданіе посвящало памяти Исаака Уалтона.

Лили вошла и сѣла, Кенелмъ сѣлъ рядомъ съ ней. Бесѣдка была небольшое осьмиугольное зданіе, построенное, судя по архитектурѣ, въ безпокойное царствованіе Карла I; стѣны, оштукатуренныя внутри, были сплошь покрыты именами, числами, надписями въ похвалу уженію, въ честь Исаака Уалтона и изреченіями изъ его сочиненій. Изъ бесѣдки виднѣлся противоположный берегъ ручья, съ его высокими ивами склонявшимися надъ водой. Уединенность мѣста, его связь съ тихою жизнью рыболова, гармонировали съ тишиной дня, съ неподвижностью воздуха, съ облачнымъ небомъ.

— Вы хотѣли высказать мнѣ ваши сомнѣнія касательно нѣкоторыхъ сужденій вашего покровителя, сомнѣнія которыхъ не могли высказать ему сами.

Лили вышла изъ задумчивости имѣвшей повидимому связь съ предметомъ о которомъ заговорилъ Кенелмъ.

— Да, я не могу высказать ему мои сомнѣнія сама, потому что они касаются меня, а онъ такъ добръ со мной, я такъ обязана ему что не желала бы огорчить его ни однимъ словомъ которое могло бы показаться ему упрекомъ или жалобой. Вы помните — при этихъ словахъ она подвинулась къ нему ближе и подняла на него свои большіе смѣлые глаза и положила руку на его руку съ тѣмъ довѣрчивымъ взглядомъ и непринужденнымъ движеніемъ которые часто очаровывали его, но и огорчали когда онъ думалъ о нихъ, огорчали потому что были слишкомъ довѣрчивы и непринужденны для чувства которое ему хотѣлось внушить ей, — вы помните что я высказала вамъ на кладбищѣ какъ мнѣ больно что мы постоянно думаемъ слишкомъ много о себѣ. Это не хорошо. И говоря съ вами только о себѣ, я знаю что поступаю нехорошо. Но я не могу не говорить о себѣ, я должна говорить. Не осуждайте меня за это. Вы знаете что я не получила образованія какъ другія дѣвушки. Правъ ли былъ въ этомъ мой покровитель? Еслибъ онъ настаивалъ чтобы мнѣ не позволяли дѣлать все что я хочу и вмѣсто поэмъ и волшебныхъ сказокъ заставлялъ меня читать книги которыя мистеръ и мистрисъ Эмлинъ хотѣли заставить меня читать, у меня было бы можетъ-быть такъ много интересовъ что я могла бы думать меньше о себѣ. Вы сказали что мертвые прошлое, что мы забываемъ иногда о себѣ когда думаемъ о прошломъ. Еслибъ я прочла больше о прошломъ и знала больше объ исторіи мертвыхъ, я не была бы такъ замкнута въ себѣ, въ своемъ маленькомъ, эгоистическомъ сердцѣ. Я начала думать объ этомъ только очень недавно и очень недавно начала чувствовать горе и стыдъ замѣчая мое невѣжество во многомъ что знаютъ другія дѣвушки, даже такія маленькія какъ Клемми. Но я не рѣшусь сказать это Льву когда увижусь съ нимъ, не рѣшусь изъ опасенія что онъ начнетъ осуждать себя, а я знаю что онъ по добротѣ своей говорилъ: «Я не хочу чтобы фея была ученая; съ меня довольно знать что она счастлива». И какъ я была счастлива до… до послѣдняго времени!

— Потому что до послѣдняго времени вы знали себя только какъ ребенокъ. Но когда вы почувствовали потребность въ образованіи, вы перестали быть ребенкомъ. Не печальтесь. Съ умомъ которымъ одарила васъ природа такое образованіе какое вамъ нужно для разговора со скучными взрослыми дастся вамъ легко и скоро. Теперь вы пріобрѣтете въ мѣсяцъ больше чѣмъ пріобрѣли бы въ годъ когда, были ребенкомъ, когда трудъ избѣгался, а не искался. Ваша тетушка очевидно хорошо образована и еслибъ я могъ поговорить съ ней о выборѣ книгъ.

— Нѣтъ, не дѣлайте этого. Это было бы непріятно Льву.

— Вашъ покровитель не желаетъ чтобъ вы пріобрѣли такое образованіе какое дается другимъ дѣвушкамъ?

— Левъ запретилъ тетушкѣ учить меня много даже тому чему я хотѣла учиться. Она начала было учить меня, но по его желанію оставила. Теперь она мучаетъ меня только ужасными французскими глаголами и я знаю что и это дѣлается только для виду. Воскресенья составляютъ конечно исключеніе, по воскресеньямъ меня заставляютъ читать проповѣди и Библію. Проповѣди я не люблю какъ бы слѣдовало, но Евангеліе я готова читать цѣлый день и не только въ воскресенье, но и въ будни, и изъ Евангелія-то я и узнала что должна думать меньше о себѣ.

Кенелмъ невольно пожалъ маленькую ручку лежавшую на его рукѣ.

— Знаете вы разницу между однимъ родомъ поэзіи и другимъ? спросила неожиданно Лили.

— Я не увѣренъ въ этомъ. Мнѣ слѣдовало бы знать когда одинъ родъ хорошъ, а другой дуренъ, но я вижу что многіе, въ особенности критики по профессіи, предпочитаютъ произведенія какія я считаю дурными тому что я считаю хорошимъ.

— Разница между однимъ родомъ поэзіи и другимъ, предположивъ что произведенія въ томъ и другомъ родѣ одинаково хороши, вотъ какая, начала Лили увѣреннымъ и торжествующимъ тономъ. — Я знаю это, Левъ объяснилъ это мнѣ самъ. Въ одномъ родѣ поэзіи авторъ отрѣшается вполнѣ отъ своего существованія и входитъ въ существованіе другихъ, вполнѣ чуждое его существованію. Онъ можетъ быть очень хорошимъ человѣкомъ и написать свои лучшія поэмы объ очень дурныхъ людяхъ, онъ не обидитъ мухи и описываетъ съ наслажденіемъ чувства убійцъ. Въ другомъ же родѣ поэзіи авторъ не переносится въ чужое существованіе, онъ выражаетъ свои собственныя радости и страданія, свое собственное сердце, свой собственный умъ. Если онъ такой человѣкъ что не способенъ обидѣть муху, то онъ конечно не способенъ и раздѣлять чувства разбойника. Вотъ разница, мистеръ Чиллингли, между однимъ родомъ поэзіи и другимъ.

— Совершенно вѣрно, сказалъ Кенелмъ, выслушавъ съ удовольствіемъ критическія опредѣленія дѣвушки, — Это разница между драматическою поэзіей и лирическою. Но позвольте спросить что общаго имѣетъ это опредѣленіе съ тѣмъ о чемъ мы говорили?

— Очень много, потому что когда Левъ объяснялъ это тетѣ, онъ сказалъ: «совершенная женщина есть поэма, но она можетъ быть поэмой только одного рода поэзіи, она не можетъ переноситься въ сердца людей съ которыми не имѣетъ ничего общаго, не можетъ сочувствовать злу и преступленію; она должна быть поэмой другаго рода, должна выражать поэзію своихъ собственныхъ чувствъ и мыслей». И обратясь ко мнѣ онъ прибавилъ, улыбаясь: «вотъ какою поэмой должна быть Лили, а слишкомъ много сухихъ книгъ только испортили бы поэму». Вы теперь знаете почему я такая невѣжда и такъ не похожа на другихъ дѣвушекъ и почему мистеръ и мистрисъ Эмлинъ смотрятъ на меня свысока.

— Вы несправедливы къ мистеру Эмлину. Онъ первый сказалъ мнѣ: Лили Мордантъ цѣлая поэма.

— Въ самомъ дѣлѣ? Я буду любить его за эти слова. Какъ Левъ будетъ доволенъ!

— Мистеръ Мельвиль имѣетъ повидимому необычайное вліяніе на васъ, сказалъ Кенелмъ съ припадкомъ ревности.

— Конечно. У меня нѣтъ ни отца, ни матери, Левъ замѣнилъ мнѣ обоихъ. Тетя говоритъ часто: «ты не можешь никогда достойно благодарить своего покровителя; безъ него у меня не было бы дома чтобы пріютить тебя, не было бы средствъ содержать тебя». Онъ никогда не говорилъ этого; онъ очень разсердился бы на тетю еслибъ узналъ что она говоритъ мнѣ это. Иногда онъ называетъ меня не феей, а принцессой. Я ни за что въ мірѣ не рѣшилась бы сдѣлать ему непріятное.

— Я слышалъ что онъ много старше васъ, что по лѣтамъ онъ могъ бы быть вашимъ отцомъ.

— Можетъ-быть, но еслибъ онъ былъ вдвое старше, я не могла бы любить его больше чѣмъ теперь.

Кенелмъ улыбнулся, ревность его успокоилась. Не такъ говорила бы дѣвушка, даже такая какъ Лили, о человѣкѣ въ котораго она чувствовала бы себя способною влюбиться.

Лили встала медленно и съ видомъ утомленія.

— Пора домой, тетя будетъ безпокоиться обо мнѣ. Пойдемте.

Они направились къ Кромвель-Лоджу.

Нѣсколько минутъ длилось молчаніе. Лили прервала его первая однимъ изъ тѣхъ рѣзкихъ переходовъ съ одного предмета на другой которые были свойственны безпокойной игрѣ ея скрытыхъ мыслей.

— Вашъ отецъ и мать еще живы, мистеръ Чиллингли?

— Благодаря Бога живы.

— Кого изъ нихъ любите вы больше?

— Трудно рѣшить. Мать я люблю очень, но отецъ понимаетъ меня и я его лучше чѣмъ….

— Да. Какъ трудно заставить понять себя. Меня не понимаетъ никто.

— Мнѣ кажется что я понимаю васъ.

Лили покачала головой съ энергическимъ отрицаніемъ.

— По крайней мѣрѣ насколько можетъ понимать мущина молодую дѣвушку.

— Какого рода дѣвушка миссъ Сесилія Траверсъ?

— Сесилія Траверсъ! Какъ вы узнали о существованіи такой особы?

— Тотъ толстякъ изъ Лондона котораго называли сэръ-Томасомъ говорилъ о ней когда мы обѣдали въ Брефильдвилѣ.

— Да, помню. Онъ сказалъ что она была на придворномъ балу?

— Онъ сказалъ что она очень хороша собой.

— Это правда.

— Она тоже поэма?

— Нѣтъ, я этого не замѣтилъ.

— Мистеръ Эмлинъ вѣроятно призналъ бы ее прекрасно воспитанною, хорошо образованною. Онъ не приподнялъ бы на нее бровей какъ на меня, бѣдную Сендриліону.

— О, миссъ Мордантъ, вамъ нечего завидовать ей. И позвольте мнѣ повторить вамъ что вы могли бы образовать себя очень скоро до уровня молодой особы украшающей придворные балы.

— Но тогда я перестала бы быть поэмой, сказала Лили бросивъ украдкой застѣнчивый взглядъ на его лицо.

Они были уже на мосту. Прежде чѣмъ онъ успѣлъ отвѣтить, она прибавила быстро:

— Можете нейдти дальше, вамъ не по дорогѣ.

— Я не могу покориться такой пренебрежительной отставкѣ, миссъ Мордантъ. Я провожу васъ по крайней мѣрѣ до калитки вашего сада.

Лили не возразила и заговорила опять:

— Какого рода мѣстность окружаетъ вашъ домъ? Похожа она на эту?

— Не такъ красива; очертанія крупнѣе; больше долинъ и лѣсовъ; но есть и сходство: по нашей землѣ также протекаетъ ручей, пошире вашего ручейка, и берега мѣстами до того похожи на берегъ у Кромвель-Лоджа что я иногда забываюсь и воображаю себя дома. Я ужасно люблю ручьи и всякую бѣгущую воду. Меня тянетъ къ ней съ неотразимою силой когда я гуляю пѣшкомъ.

Лили слушала съ интересомъ и послѣ краткаго молчанія сказала съ подавленнымъ вздохомъ:

— Ваше помѣстье гораздо красивѣе всѣхъ здѣшнихъ мѣстъ, даже Брефильдвиля, не правда ли? Мистрисъ Брефильдъ говоритъ что вашъ отецъ очень богатъ.

— Не думаю чтобъ онъ былъ богаче мистера Брефильда, и хотя домъ его больше Брефильдвиля, но убранъ не такъ нарядно и не можетъ похвалиться такими роскошными теплицами и оранжереями. Вкусы отца моего, какъ и мои, очень просты. Дайте ему его библіотеку, и онъ едвали пожалѣлъ бы о своемъ состояніи еслибы лишился его. Въ этомъ отношеніи онъ обладаетъ громаднымъ преимуществомъ предо мной.

— Вы стали бы жалѣтъ о состояніи? быстро спросила Лили.

— Нѣтъ, въ томъ отношеніи что отцу моему никогда не надоѣдаютъ книги. А мнѣ, — признаться ли? — мнѣ онѣ иногда такъ же противны какъ вамъ.

Они были у калитки. Лили, взявшись одной рукой за щеколду, протянула другую Кенелму и взглянула на него съ улыбкой озарившею сумрачный день какъ проблескъ солнца.

КНИГА VII.

ГЛАВА I.

Кенелмъ вернулся домой въ сумерки, и въ ту самую минуту какъ онъ садился за свой одинокій обѣдъ послышался звонокъ и мистрисъ Джонсъ ввела мистера Томаса Баульза.

Хотя этотъ джентльменъ не увѣдомилъ ни одной строчкой о днѣ своего прибытія, онъ былъ тѣмъ не менѣе принятъ какъ дорогой гость.

— Но, сказалъ Кенелмъ, — если вы сохранили аппетитъ который я утратилъ, боюсь что мое угощеніе покажется вамъ скуднымъ. Садитесь, любезный другъ.

— Благодарю васъ, сэръ, но я обѣдалъ два часа тому назадъ въ Лондонѣ и право не въ состояніи ѣсть теперь.

Кенелмъ былъ слишкомъ благовоспитанъ чтобы настаивать. Нѣсколько минутъ спустя его скромный обѣдъ былъ оконченъ, со стола убрано и мущины остались вдвоемъ.

— Вы остановитесь здѣсь, конечно, я занялъ для васъ комнату въ тотъ же день какъ пригласилъ васъ, но вамъ слѣдовало увѣдомить меня когда васъ ждать, для того чтобъ я могъ распорядиться на счетъ обѣда или ужина. Вы все еще курите? Закурите трубку.

— Благодарю васъ, сэръ. Я курю теперь мало, но если позволите сигару. — И Томъ вынулъ красивый портъ-сигаръ.

— Будьте какъ дома. Я пошлю сказать Уыллу Сомерсу что мы будемъ завтра ужинать у него. Вы прощаете мнѣ что я выдалъ вашу тайну. Теперь и впредь никакихъ тайнъ. Вы войдете въ ихъ домъ какъ другъ и съ каждымъ годомъ будете становиться имъ дороже. Да, Томъ, удивительное чувство любовь къ женщинѣ. Она можетъ низвести человѣка до самыхъ гнусныхъ пороковъ и поднять его до высшаго добра.

— Что касается добра, я сомнѣваюсь, сказалъ Томъ угрюмо и отложивъ въ сторону сигару.

— Продолжайте курить и я выкурю для компаніи. Можете вы одолжить мнѣ сигару?

Томъ предложилъ свой портъ-сигаръ. Кенелмъ взялъ сигару, закурилъ, и когда Томъ взялъ свою, возобновилъ разговоръ.

— Вы сомнѣвались въ добромъ вліяніи любви. Но скажите мнѣ по совѣсти, были ли бы вы такимъ хорошимъ человѣкомъ какъ теперь еслибы не любили Джесси Уайльзъ?

— Если я сталъ лучше, то не потому что любилъ дѣвушку.

— Почему же?

— Потому что лишился ея.

Кенелмъ вздрогнулъ, поблѣднѣлъ, бросилъ сигару и началъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ быстрыми, но весьма нетвердыми шагами.

Томъ продолжалъ спокойно.

— Предположите что я добился бы согласія Джесси и женился бы на ней. Не думаю чтобы мнѣ тогда пришло въ голову позаботиться о своемъ развитіи. Дядя мой былъ бы очень оскорбленъ моей женитьбой на дочери поденьщика и не пригласилъ бы меня въ Лоскомбъ. Я продолжалъ бы жить въ Гревлеѣ, не думая сдѣлаться чѣмъ-нибудь повыше кузнеца и остался бы невѣждой, безпокойнымъ, заносчивымъ человѣкомъ, и еслибы Джесси не полюбила меня такъ какъ я хотѣлъ, я не пересталъ бы пить, и я съ ужасомъ думаю, читая иногда въ газетахъ о пьяницѣ мужѣ который бьетъ свою жену, что и самъ могъ бы сдѣлаться такимъ же животнымъ. Почемъ мы знаемъ, можетъ-быть этотъ пьяница мужъ любилъ свою жену до безумія, а она не любила его? Семейная жизнь его была несчастна, и онъ началъ пить и бить жену.

— Такъ я былъ правъ, сказалъ Кенелмъ остановившись, — когда говорилъ вамъ что ваша участь была бы незавидна еслибы вы женились на дѣвушкѣ которую любили страстно и которая не хотѣла отвѣчать вамъ тѣмъ же и никогда не могла быть счастлива съ вами?

— Совершенно правы!

— Оставимъ теперь этотъ разговоръ, сказалъ Кенелмъ садясь опять. — Поговоримъ о вашемъ путешествіи. Хотя вы довольны что не женились на Джесси, хотя вы можете теперь безъ страданія увидать ее женой другаго, но нѣкоторыя мысли о ней все еще не даютъ вамъ покою, и вамъ кажется что вы могли бы избавиться отъ нихъ скорѣе подъ вліяніемъ движенія и новыхъ впечатлѣній и наконецъ похоронить ихъ навсегда въ чужой странѣ. Такъ?

— Да, въ этомъ родѣ, сэръ.

Кенелмъ оживился и началъ говорить о чужихъ странахъ и составлять планъ путешествія которое заняло бы нѣсколько мѣсяцевъ. Онъ узналъ съ удовольствіемъ что Томъ познакомился уже съ французскимъ языкомъ насколько это было необходимо для путешествія, и еще съ большимъ удовольствіемъ что онъ не только прочелъ много хорошихъ гидовъ и описаній достопримѣчательныхъ мѣстъ Европы, но заинтересовался этими мѣстами, ихъ славнымъ историческимъ прошлымъ или сокровищами искусствъ собранными въ нихъ,

Такъ они проговорили до глубокой ночи. Когда Томъ удалился въ свою комнату, Кенелмъ вышелъ безшумно изъ дома и направился къ бесѣдкѣ гдѣ сидѣлъ въ этотъ день съ Лили. Поднявшійся вѣтеръ разорвалъ облака омрачавшія протекшій день, и въ глубокихъ просвѣтахъ между ними появлявшихся то въ одномъ мѣстѣ, то въ другомъ, сіяли звѣзды. Кенелму казалось что среди разнообразнаго шума деревьевъ колыхаемыхъ ночнымъ вѣтромъ, онъ различалъ тихій шелестъ ивы стоявшей на противоположномъ берегу.

ГЛАВА II.

На слѣдующій день рано утромъ Кенелмъ послалъ записку Уыллу Сомерсу увѣдомляя его что придетъ къ нему вечеромъ ужинать съ Томомъ Баульзомъ. Онъ имѣлъ настолько такта чтобы понять что такое общее собраніе будетъ пріятнѣе и менѣе стѣснительно для всѣхъ и каждаго чѣмъ былъ бы формальный визитъ Тома днемъ, когда Джесси занята въ лавкѣ.

Но онъ сводилъ Тома въ городъ и показалъ ему лавку съ ея красивымъ товаромъ, зеркальными окнами и общимъ видомъ зажиточности, потомъ гулялъ по окрестнымъ полямъ и лугамъ, разговаривая съ нимъ и замѣчая съ большимъ удивленіемъ какъ значительно обогатился его умъ и развилось мышленіе.

Но что бы ни было предметомъ ихъ разговора, а они перемѣнили ихъ много, Кенелмъ постоянно замѣчалъ что Томъ задумчивъ и разсѣянъ; его смущало предстоявшее свиданіе съ Джесси.

Когда она вышли вечеромъ изъ Кромвель-Лоджа отправляясь ужинать къ Уыллу, Кенелмъ замѣтилъ что Баульзъ произвелъ нѣкоторыя улучшенія въ своемъ костюмѣ. Улучшенія были ему къ лицу.

Когда они вошли въ гостиную, Уыллъ всталъ со слѣдами сильнаго волненія на лицѣ, подошелъ къ Баульзу и молча пожалъ его руку. Джесси, не поднимая глазъ, привѣтствовала обоихъ гостей церемоннымъ поклономъ. Только старая мать была совершенно покойна.

— Я душевно рада видѣть васъ, мистеръ Баульзъ, сказала она, — и не я одна, а всѣ мы трое, и будь младенецъ постарше, онъ былъ бы четвертый.

— Но куда же дѣвали вы младенца? воскликнулъ Кенелмъ. — Вамъ бы погодить укладывать его зная что я приду. Въ прошлый разъ какъ я ужиналъ у васъ, я пришелъ неожиданно и не имѣлъ права жаловаться на его невниманіе къ друзьямъ его родителей.

Джесси подняла оконный занавѣсъ и указала на колыбель стоявшую на окнѣ. Кенелмъ взялъ подъ руку Тома, подвелъ его къ колыбели и оставивъ его одного поглядѣть на спящаго младенца, сѣлъ къ столу между старою мистрисъ Сомерсъ и Уылломъ. Глаза Уылла были обращены къ окну. Джесси стояла приподнявъ занавѣсъ, а Томъ, бывшій нѣкогда ужасомъ своего округа, наклонялся съ улыбкой надъ колыбелью, пока наконецъ не положилъ свою большую руку на подушку, тихо, робко, стараясь не разбудить спящаго, и губы его зашевелились, произнося безъ сомнѣнія благословеніе; затѣмъ онъ подошелъ къ столу и сѣлъ, а Джесси понесла колыбель на верхъ.

Уыллъ устремилъ свои проницательные умные глаза на своего прежняго соперника, и когда онъ замѣтилъ перемѣну въ выраженіи нѣкогда заносчивой наружности и перемѣну въ костюмѣ, который, безъ мѣщанской пестроты и щегольства, свидѣтельствовалъ объ извѣстномъ общественномъ положеніи, слишкомъ высокомъ для возвращенія къ прежнимъ сельскимъ обычаямъ и любовнымъ похожденіямъ, послѣдніе слѣды ревности затихли въ его мягкой душѣ.

— Мистеръ Баульзъ, воскликнулъ онъ порывисто, — у васъ доброе, великодушное сердце, и ваше дружеское посѣщеніе есть честь которая… которая…

— Которую, прервалъ его Кенелмъ подоспѣвъ къ нему на помощь, — дѣлаете вы намъ какъ холостымъ людямъ. Въ нашей свободной странѣ женатый человѣкъ имѣющій сына можетъ быть отцомъ лорда-канцлера или архіепископа Кентерберійскаго. Но, друзья мои, такія встрѣчи какъ наша случаются не часто, и послѣ ужина мы отпразднуемъ ее чашей пунша. Если же завтра утромъ у насъ будутъ болѣть головы, никто изъ насъ не будетъ жаловаться.

Старая мистрисъ Сомерсъ весело засмѣялась.

— А я было и не подумала о пуншѣ, сэръ, пойду похлопочу.

И не выпуская изъ рукъ чулокъ младенца, она поспѣшно вышла изъ комнаты.

Благодаря ужину, благодаря пушну, благодаря способности Кенелма поддерживать веселый разговоръ, вся сдержанность, неловкость и застѣнчивость въ отношеніяхъ присутствовавшихъ быстро исчезли. Джесси вмѣшалась въ разговоръ и говорила можетъ-быть больше всѣхъ, за исключеніемъ Кенелма, говорила непринужденно, весело, безъ всякихъ слѣдовъ прежняго кокетства, но выказывая по временамъ вліяніе своего повышенія въ жизни и столкновенія съ благородными покупателями. Вечеръ прошелъ очень пріятно, Кенелмъ заранѣе рѣшилъ что онъ долженъ быть пріятнымъ. Никто не сдѣлалъ ни малѣйшаго намека на одолженіе Баульза, пока Уыллъ, провожая гостя къ двери, не шепнулъ ему:

— Вы не нуждаетесь въ нашей благодарности и я не могу выразить ее. Молясь вечеромъ, мы всегда просимъ Господа благословить того кто соединилъ насъ и устроилъ ваше счастіе, то-есть мистера Чиллингли. Сегодня мы будемъ молиться кромѣ него и за другаго, за кого станетъ молиться и младенецъ, когда подростетъ.

Голосъ Уылла возвысился, и онъ осторожно замолчалъ, не безъ основанія опасаясь что пуншъ побудитъ его къ излишней чувствительности если онъ скажетъ болѣе.

На обратномъ пути въ Кромвель-Лоджъ Томъ былъ очень молчаливъ, но молчаніе это было слѣдствіемъ не унынія, а спокойнаго размышленія котораго Кенелмъ не хотѣлъ прерывать.

Но когда они были уже у садовой ограды Грасмира, Томъ внезапно обратился къ Кенелму и сказалъ:

— Я очень благодаренъ вамъ за этотъ вечеръ, очень.

— Такъ онъ не оставилъ тяжелыхъ воспоминаній?

— Нѣтъ, меня напротивъ очень успокоило это свиданіе съ ней.

«Возможно ли?» сказалъ Кенелмъ про себя. «Что почувствовалъ бы я увидавъ Лили женой другаго, матерью его ребенка?» Онъ содрогнулся и невольный стонъ вырвался изъ его груди. Въ эту самую минуту что-то мягкое прикоснулось къ его рукѣ которую онъ положилъ на рѣшетку сада, охотно остановившись въ этомъ мѣстѣ когда Томъ обратился къ нему. Кенелмъ обернулся и увидалъ Бланку. Кошка, побуждаемая своею инстинктивною склонностью къ ночнымъ прогулкамъ, нашла какимъ-то образомъ возможность уйти изъ дома и услышавъ голосъ который былъ уже нѣсколько знакомъ ей вскарапкалась на рѣшетку и остановилась выгнувъ сливу и мурлыча какъ бы въ привѣтствіе.

Кенелмъ наклонился и покрылъ поцѣлуями голубую ленту которую Лиди навязала на шею своей любимицы. Бланка на минуту покорилась ласкамъ, но заслышавъ въ кустахъ легкій шорохъ пробудившейся птичка, прыгнула въ чащу и исчезла.

Кенелмъ пошелъ дальше быстрыми, нетерпѣливыми шагами, и ни онъ, ни спутникъ его не вымолвили ни слова пока не пришли домой, гдѣ пожелали другъ другу доброй ночи.

ГЛАВА III.

На слѣдующій день около полудня, Кенелмъ и его гость, идя вмѣстѣ по берегу ручья, остановились предъ бесѣдкой Исаака Уалтона и по предложенію Кенелма вошли въ нее чтобъ спокойно отдохнуть и продолжать начатый разговоръ.

— Вы сейчасъ сказали мнѣ, продолжалъ Кенелмъ, — что сердце ваше освободилось отъ тяжелаго бремени когда вы повидались съ Джесси Сомерсъ и нашли ее такъ измѣнившеюся что она уже не та женщина которую вы любили. Что касается перемѣны, я сознаюсь что нахожу ее измѣнившеюся къ лучшему и наружностью, и манерами, и характеромъ. Я не сказалъ бы этого еслибы не вѣрилъ искренности вашего увѣренія что вы излѣчились отъ старой раны. Но мнѣ интересно знать какъ случилось что сильная любовь долго владѣвшая сердцемъ такого любящаго и страстнаго человѣка какъ вы, внезапно, вслѣдствіе одного свиданія, прошла или превратилась въ чувство спокойной дружбы, и я прошу васъ объяснить мнѣ какъ это случилось.

— Это удивляетъ меня самого, сэръ, сказалъ Томъ проведя рукой по лбу, — и не знаю сумѣю ли я объяснить это.

— Подумайте и постарайтесь.

Томъ подумалъ нѣсколько минутъ и началъ:

— Вы знаете, сэръ, что я былъ совсѣмъ другимъ человѣкомъ когда влюбился въ Джесси Уайльзъ и сказалъ себѣ: «эта дѣвушка будетъ моей женой во что бы то ни стало. Я не уступлю ее никому.»

— Хорошо; продолжайте.

— Между тѣмъ какъ во мнѣ самомъ происходила перемѣна, думая о Джесси — а я постоянно думалъ о ней — я представлялъ ее себѣ все тою же Джесси Уайльзъ въ которую я влюбился, и хотя когда я видѣлъ ее въ Гревлеѣ послѣ замужества, въ тотъ день….

— Когда вы спасли ее отъ наглаго сквайра.

— Это было вскорѣ послѣ ея свадьбы, и я еще не могъ представить ее себѣ замужней. Я не видалъ ея мужа, и перемѣна во мнѣ только-что начиналась. Итакъ, все время пока я читалъ и думалъ и развивалъ свой умъ въ Лоскомбѣ, Джесси Уайльзъ преслѣдовала меня какъ единственная дѣвушка которую я любилъ, единственная которую я способенъ былъ любить; мнѣ казалось невозможнымъ чтобъ я когда-нибудь женился на другой. Въ послѣднее время меня очень уговаривали жениться, всѣ мои родные желаютъ этого, но образъ Джесси стоялъ предо мной и я говорилъ себѣ: я былъ бы низкимъ человѣкомъ еслибы женился на одной женщинѣ когда не могу изгнать изъ своего сердца другую. Мнѣ необходимо повидаться опять съ Джесси, необходимо узнать дѣйствительно ли лицо ея теперь то же самое которое не оставляетъ меня когда я одинъ. И я видѣлъ ее, и лицо ея не то, оно стало можетъ-быть красивѣе, но это не лицо дѣвушки, это лицо жены и матери. И вчера вечеромъ, когда она говорила такъ откровенно какъ никогда не говорила при мнѣ прежде, я почувствовалъ перемѣну которая незамѣтно для меня самого произошла во мнѣ въ послѣдніе два года. Тогда, сэръ, когда я былъ простымъ невѣжественнымъ деревенскимъ кузнецомъ, между мною и крестьянскою дѣвушкой не было неравенства, крестьянская дѣвушка была даже во всемъ, кромѣ зажиточности, выше меня. Но вчера вечеромъ, глядя на нее и слушая ея разговоръ, я спросилъ себя: «Еслибы Джесси была теперь свободна, предложилъ ли бы я ей быть моей женой?» И я отвѣтилъ себѣ «нѣтъ».

Кенелмъ слушалъ съ жаднымъ вниманіемъ и воскликнулъ съ жаромъ:

— Почему?

— Вамъ можетъ-быть покажется что я думаю о себѣ слишкомъ много когда я скажу почему. Въ послѣднее время, сэръ, я жилъ въ кругу людей, женщинъ и мущинъ, которые выше того класса общества въ которомъ я родился, и въ женѣ мнѣ нужна подруга равная имъ и равная мнѣ, и мнѣ кажется, сэръ, что я не нашелъ бы такую подругу въ мистрисъ Сомерсъ.

— Я понимаю васъ теперь, Томъ. Но вы портите романическую исторію которую я придумалъ. Я воображалъ что маленькая дѣвочка съ цвѣточнымъ мячикомъ замѣнитъ вамъ со временемъ Джесси и я такъ мало знаю человѣческое сердце что думалъ дѣвочка успѣетъ сдѣлаться женщиной прежде чѣмъ вы будете въ состояніи замѣнить старую любовь новою. Я вижу теперь что бѣдная дѣвочка не имѣетъ шансовъ.

— Шансовъ! Что вы говорите, мистеръ Чиллингли, воскликнулъ Томъ задѣтый за живое. — Сюзи милая дѣвочка, но вѣдь она не болѣе какъ пріемышъ. Сэръ, когда мы видѣлись съ вами въ послѣдній разъ въ Лондонѣ, вы коснулись этого предмета какъ будто я все еще деревенскій кузнецъ и могу жениться на деревенской дѣвушкѣ. Но, — прибавилъ Томъ смягчивъ свой раздраженный тонъ, — даже еслибы Сюзи была по происхожденію леди, мнѣ кажется что я сдѣлалъ бы большую ошибку воспитывая дѣвочку какъ отецъ и надѣясь что она, когда выростетъ, полюбить меня какъ мущину.

— О, вы это думаете! воскликнулъ Кенелмъ съ жаромъ и обративъ глаза, засіявшіе радостью, въ сторону Грасмира. — Вы это думаете; и какъ хорошо вы это сказали! Такъ васъ уговаривали жениться на другой и вы уклонялись пока не повидались съ мистрисъ Сомерсъ. Теперь вы болѣе расположены къ такому шагу. Разкажите мнѣ объ этомъ.

— Я говорилъ вамъ, сэръ, что одинъ изъ главныхъ капиталистовъ Лоскомба, первенствующій хлѣбный торговецъ, предложилъ мнѣ быть его компаньйономъ. У него есть единственная дочь, очень хорошая дѣвушка, отлично образованная и такая пріятная въ обращеніи и въ разговорѣ, словомъ, настоящая леди. Еслибъ я женился на ней, я сдѣлался бы скоро первымъ человѣкомъ въ Лоскомбѣ, а Лоскомбъ, какъ вамъ вѣроятно извѣстно, посылаетъ двухъ членовъ въ парламентъ. Кто знаетъ, можетъ-быть когда-нибудь сынъ кузнеца….

Томъ внезапно остановился не высказавъ своего честолюбиваго стремленія, но румянецъ сгустился на его смугломъ лицѣ, и честные глаза его заблистали.

— О, сказалъ Кенелмъ почти угрюмымъ тономъ. — Такъ вотъ что! Неужели каждый человѣкъ долженъ въ началѣ своей жизни сыграть нѣсколько ролей. Честолюбіе слѣдуетъ за любовью, благоразуміе за страстностью сердца. Дѣйствительно, Томъ, вы очень измѣнились. Моего Тома Баульза уже нѣтъ.

— Онъ все тотъ же въ своей неизмѣнной благодарности къ вамъ, сказалъ Томъ съ сильнымъ волненіемъ. — Вашъ Томъ Баульзъ отказался бы отъ всѣхъ мечтаній о богатствѣ и повышеній въ жизни и прошелъ бы чрезъ огонь и воду чтобъ послужить другу который первый побудилъ его сдѣлаться новымъ Томомъ Баульзомъ. Не презирайте меня, я ваше собственное созданіе. Вы сказали мнѣ въ тотъ ужасный день когда безуміе было въ головѣ моей и преступленіе въ сердцѣ: «я буду для васъ самымъ искреннимъ другомъ какого когда-либо находилъ одинъ человѣкъ въ другомъ». И вы это исполнили. Вы заставили меня читать, вы заставили меня думать, вы заставили меня понять что тѣло должно быть слугой души.

— Полно, полно, времена измѣнились; теперь вы можете поучить меня. Объясните мнѣ какъ честолюбіе замѣняетъ любовь, какъ стремленіе къ повышенію становится господствующею страстью и, въ случаѣ успѣха, всеискупающимъ утѣшеніемъ въ жизни. Мы не можемъ быть такъ счастливы удовлетвореннымъ честолюбіемъ, хотя бы возвысились до трона Цесарей, какъ надѣемся быть если небо дозволитъ намъ жить, хотя оы въ самомъ скромномъ селеніи, съ любимою женщиной.

Томъ былъ необычайно изумленъ такимъ взрывомъ неудержимой страсти въ человѣкѣ который говорилъ ему нѣкогда что хотя истиннаго друга можно встрѣтить только разъ въ жизни, но что женщинъ которыхъ можно любить такъ же много какъ крапивы.

Онъ провелъ опять рукой по лбу и сказалъ нерѣшительно:

— Не смѣю утверждать что такъ бываетъ съ другими, но судя по мнѣ, это случается вотъ какъ: молодой человѣкъ не имѣющій внѣ своихъ обязанностей никакихъ возбуждающихъ интересовъ жаждетъ удовлетворенія и возбужденія въ любви, къ своему благу или вреду, воображать что нѣтъ въ мірѣ ничего лучше любви. Сколько разъ покойный дядя звалъ меня въ Лоскомбъ, представляя мнѣ всѣ выгоды этого переселенія, но я не могъ разстаться съ деревней гдѣ жила Джесси и чувствовалъ себя неспособнымъ быть чѣмъ-нибудь выше того чѣмъ я былъ. Но поживъ нѣкоторое время въ Лоскомбѣ и мало по малу привыкнувъ къ другаго рода обществу и къ другаго рода разговорамъ, я началъ интересоваться тѣмъ что интересовало окружавшихъ меня, и когда, отчасти вслѣдствіе сближенія съ образованными людьми, отчасти вслѣдствіе моихъ стараній образовать себя, я почувствовалъ что могу теперь возвыситься надъ моимъ настоящимъ положеніемъ легче чѣмъ два года тому назадъ могъ возвыситься надъ положеніемъ деревенскаго кузнеца, честолюбіе заговорило во мнѣ и съ каждымъ днемъ становилось все сильнѣе и сильнѣе. Сэръ, мнѣ кажется что нельзя пробудить умъ человѣка не пробудивъ вмѣстѣ съ нимъ и соревнованія. А соревнованіе есть не что иное какъ честолюбіе.

— Такъ я вѣроятно не способенъ къ соревнованію, потому что честолюбія во мнѣ навѣрное нѣтъ.

— Не могу повѣрить этому, сэръ. Другія чувства прикрываютъ и заглушаютъ его въ настоящее время, но рано или поздно оно пробудится, какъ это случилось со мной. Повышаться въ общественномъ положеніи, пріобрѣтать общее уваженіе которое укрѣплялось бы по мѣрѣ того какъ становишься старше, это я называю благороднымъ стремленіемъ. Я увѣренъ что оно такъ же естественно въ Англичанинѣ какъ…. какъ….

— Какъ стремленіе повалить другаго Англичанина кто стоитъ на твоей, дорогѣ. Я понялъ теперь что вы были всегда очень честолюбивымъ человѣкомъ, Томъ; честолюбіе приняло только другое направленіе. Цезарь могъ быть лишь первымъ бойцомъ на аренѣ. И вы вѣроятно оставите теперь ваше намѣреніе путешествовать. Вы возвратитесь въ Лоскомбъ не жалѣя болѣе объ утратѣ Джесси, женитесь на молодой особѣ о которой говорили и поднимитесь постепенно по ступенямъ альдермена и мера до положенія члена парламента за Лоскомбъ.

— Все это можетъ придти со временемъ, отвѣчалъ Томъ не замѣчая ироническаго тона Кенелма, — но я не оставилъ намѣренія путешествовать. Годъ употребленный на путешествіе только подготовитъ меня къ положенію котораго я буду добиваться. Я вернусь въ Лоскомбъ чтобъ устроить свои дѣла и сговориться съ мистеромъ Леландомъ, хлѣбнымъ торговцемъ, насчетъ времени моего возвращенія и….

— А молодая особа будетъ ждать?

— Жмилія….

— Такъ ее зовутъ Эмиліей. Эмилія! имя гораздо изящнѣе чѣмъ Джесси.

— Эмилія, продолжалъ Томъ съ невозмутимою кротостью, которая, при оскорбительной горечи смѣнившей холодное равнодушіе въ тонѣ Кенелма, достойна была святаго. — Эмилія знаетъ что если она выйдетъ за меня, я долженъ буду гордиться ею и она почувствуетъ ко мнѣ уваженіе видя какъ я стараюсь чтобъ ей не пришлось краснѣть за меня.

— Простите меня Томъ, сказалъ Кенелмъ смягчившись и положивъ руку съ братскою нѣжностью на плечо своего друга. — Природа сотворила васъ истиннымъ джентльменомъ и вы не могли бы думать и говорить благороднѣе еслибы родились на свѣтъ главою всѣхъ Говардовъ.

ГЛАВА IV.

Томъ уѣхалъ на слѣдующее утро. Онъ отказался зайти опять къ Джесси, сказавъ кратко: «я не хочу рисковать ослабить впечатлѣніе которое она произвела на меня въ послѣдній разъ.»

Кенелмъ не жалѣлъ объ отъѣздѣ своего друга. Вопреки перемѣнѣ къ лучшему въ манерахъ Тома, вопреки его умственнымъ успѣхамъ, приблизившимъ его къ равенству съ учтивымъ и ученымъ наслѣдникомъ Чиллингли, Кенелмъ симпатизировалъ прежнему горюющему спутнику, лежавшему съ нимъ на травѣ слушая разговоръ и стихи менестреля, болѣе чѣмъ практическому, честолюбивому гражданину Лоскомба. Для молодаго поклонника Лили Мордантъ было разочарованіемъ узнать что сердце человѣческое способно къ такимъ обдуманнымъ, такимъ мотивированнымъ переходамъ; сегодня Джесси, завтра Эмилія — la reine est morte, vive la reine!

Часъ или два спустя послѣ отъѣзда Тома, Кенелмъ, почти безсознательно, направилъ стопы свои къ Брефильдвилю. Онъ инстинктивно понялъ тайное желаніе Эльзи относительно его и Лили, хотя она и думала что искусно скрывала его.

Въ Брефильдвилѣ онъ услышитъ что-нибудь о Лили и увидитъ мѣсто гдѣ встрѣтилъ ее въ первый разъ.

Онъ засталъ мистрисъ Брефильдъ одну въ гостиной у стола покрытаго цвѣтами изъ которыхъ она составляла букеты для вазъ.

Онъ замѣтилъ что ея обращеніе съ нимъ въ этотъ разъ было сдержаннѣе и принужденнѣе чѣмъ прежде, и когда, поговоривъ нѣсколько времени о постороннихъ предметахъ, онъ смѣло вступилъ in medias res и спросилъ давно ли она видѣлась съ мистрисъ Камеронъ, она отвѣчала сухо: «я была у нея третьяго дня», и немедленно перемѣнила предметъ разговора заговоривъ о тревожномъ положеніи дѣлъ на континентѣ.

Кенелмъ рѣшился не отступать и вскорѣ сказалъ:

— Вы предлагали на дняхъ поѣздку къ развалинамъ римской виллы и хотѣли пригласить мистрисъ Камеронъ. Вы можетъ-быть забыли?

— Нѣтъ, не забыла, но мистрисъ Камеронъ отказалась. Не пригласить ли вмѣсто нихъ Эмлиновъ? Онъ будетъ превосходнымъ чичероне.

— Конечно. Но почему отказалась мистрисъ Камеронъ?

Эльзи поколебалась, потомъ подняла на него свои ясные каріе глаза со внезапною рѣшимостью довести дѣло до кризиса.

— Я не могу сказать вамъ что было причиной отказа мистрисъ Камеронъ, но отказавшись она поступила очень благоразумно и благородно. Выслушайте меня, мистеръ Чиллингли. Вы знаете какъ глубоко я уважаю васъ и какъ искренно мое расположеніе къ вамъ и судя по тому что я чувствовала въ теченіи нѣсколькихъ недѣль послѣ того какъ мы разстались въ Торъ-Гадгамѣ…. — Она опять поколебалась и съ полусмѣхомъ и съ легкою вспышкой румянца продолжала рѣшительно: — Еслибъ я была теткой или старшею сестрой Лили, я поступала бы такъ же какъ мистрисъ Камеронъ, я старалась бы не давать Лили сближаться съ молодымъ человѣкомъ который по богатству и общественному положенію настолько выше ея, что….

— Позвольте, воскликнулъ Кенелмъ гордо. — Я не могу допустить чтобъ какое бы то ни было общественное положеніе давало человѣку право считать себя выше миссъ Мордантъ.

— Выше ея личными качествами конечно нѣтъ. Но свѣтъ предъявляетъ и другія требованія которыя сэръ-Питеръ и леди Чиллингли можетъ-быть примутъ въ разчетъ.

— Вы не думали этого до послѣдняго свиданія съ мистрисъ Камеронъ.

— Говоря откровенно, нѣтъ. Зная что миссъ Мордантъ дѣвушка хорошаго рода, я не взвѣсила какъ слѣдуетъ другихъ неравенствъ.

— А вы знаете что она хорошаго рода?

— Знаю, какъ и всѣ здѣсь, по словамъ мистрисъ Камеронъ, о которой никто не скажетъ что она не леди. — Но есть нѣсколько степеней леди и джентльменовъ, что почти не замѣчается въ обыкновенныхъ общественныхъ сношеніяхъ, но имѣетъ большое значеніе когда рѣчь заходитъ о бракѣ, и мистрисъ Камеронъ говоритъ прямо что не считаетъ свою племянницу принадлежащею къ тому кругу общества изъ котораго сынъ сэра-Питера и леди Чиллингли возьметъ себѣ жену. Итакъ (протягивая ему руку) простите меня если я огорчила или обидѣла васъ. Я говорю какъ вашъ другъ и другъ Лили. Я горячо совѣтую вамъ, если миссъ Мордантъ причина вашего пребыванія здѣсь, уѣхать ради ея и вашего душевнаго спокойствія пока еще не поздно.

— Ради ея душевнаго спокойствія, повторилъ Кенелмъ тихимъ, дрожащимъ голосомъ, не обративъ вниманія на послѣднія слова мистрисъ Брефильдъ. — Ея душевнаго спокойствія. Вы дѣйствительно думаете что она любитъ меня, что она могла бы полюбить меня еслибъ я остался?

— Я желала бы отвѣчать вамъ положительно, но я не посвящена въ ея душевныя тайны. Я только думаю что для молодой дѣвушки опасно видѣться слишкомъ часто съ такимъ человѣкомъ какъ вы, догадываться что онъ любитъ ее и не знать что онъ не можетъ предложить ей свою руку съ разрѣшенія своихъ родителей.

Кенелмъ опустилъ голову и закрылъ лицо рукой. Нѣсколько минутъ онъ сидѣлъ молча, потомъ всталъ съ очень блѣднымъ лицомъ и сказалъ:

— Вы правы. Душевное спокойствіе миссъ Мордантъ должно быть важнѣе всего. Извините меня что я ухожу такъ внезапно. Я долженъ подумать о томъ, что вы сказали мнѣ, а я могу думать какъ слѣдуетъ только когда я одинъ.

ГЛАВА V.

Отъ Кенелма Чиллингли сэру-Питеру Чиллингли.

"Батюшка, милый батюшка. — Это не отвѣтъ на ваши письма, я не знаю можетъ ли это быть названо само по себѣ письмомъ, я даже не увѣренъ дойдетъ ли это до васъ. Уставъ говорить самъ съ собою, я сажусь чтобы поговорить съ вами. Часто упрекаю я себя что не пользуюсь всякимъ случаемъ выразить вамъ какъ горячо я люблю насъ, какъ глубоко уважаю, васъ, о другъ, о отецъ! Но мы, Чиллингли, не экспансивная порода. Я не помню чтобъ вы выразили когда-нибудь словами несомнѣнный фактъ что любите вашего сына безконечно болѣе чѣмъ онъ заслуживаетъ. Однако развѣ я не знаю что вы охотнѣе продадите всѣ свои возлюбленныя старыя книги чѣмъ позволите своему сыну отказаться отъ какого-нибудь неизвѣданнаго наслажденія о которомъ онъ мечтаетъ, если оно безгрѣшно. И развѣ вы не увѣрены также твердо что я скорѣе откажусь отъ всего наслѣдства и сдѣлаюсь поденьщикомъ чѣмъ позволю вамъ разстаться съ вашими книгами.

"Я не сомнѣваюсь что вы поймете все что мое сердце стремится выразить вашему. Но если я не ошибаюсь, настаетъ день когда одинъ изъ насъ долженъ будетъ принести жертву другому. Если мое ожиданіе оправдается, я умоляю васъ, принесите жертву вы. Какъ это возможно? Какъ возможно что я такъ не великодушенъ, такъ эгоистиченъ, такъ неблагодаренъ за все чѣмъ я уже обязанъ вамъ, и за что никогда не буду въ состояніи отплатить вамъ? Я могу отвѣтить только: Это судьба, это природа, это любовь….

«На этомъ я долженъ остановиться. Луна стоитъ противъ окна у котораго я сижу, и отражается въ ручьѣ протекающемъ внизу узкою полосой въ которой каждая волна искрится ея свѣтомъ, а по обѣимъ сторонамъ свѣтлой полосы вода кажется темной и неподвижной, хотя стремится все такъ же быстро къ своей могилѣ въ невидимой глубинѣ. Я не могу продолжать.»

Датировано двумя днями позже.

"Говорятъ что она ниже насъ по богатству и общественному положенію. Но развѣ мы, милый батюшка, мы, два благородные джентльмена, развѣ мы искатели золота и лакеи сильныхъ? Въ коллегіи гдѣ я воспитывался мы никого такъ не презирали какъ паразита и низкопоклонника кто ищетъ дружбы только такихъ людей чье богатство и общественное положеніе могутъ быть ему полезны. Если эти разчеты такъ низки при выборѣ который имѣетъ такъ мало значенія для счастія и карьеры человѣка, то во сколько разъ они ниже при выборѣ женщины которая должна украсить и облагородить вседневную жизнь человѣка? Способна ли она украсить и облагородить мою жизнь? Я твердо увѣренъ въ этомъ. Жизнь получила уже для меня прелесть которой я даже не подозрѣвалъ въ ней прежде; я уже начинаю, хотя еще слабо и смутно, сочувствовать интересамъ и стремленіямъ моихъ ближнихъ, въ особенности тѣхъ кого потомство признаетъ своими облагораживателями. Въ этомъ тихомъ селеніи я нашелъ много примѣровъ доказывающихъ что человѣкъ созданъ не для того чтобы размышлять о жизни, но чтобы принимать въ ней дѣятельное участіе и въ этомъ участіи находить пользу для себя. Но сомнѣваюсь воспользовался ли бы я этими примѣрами еслибы смотрѣлъ на эту маленькую міровую сцену какъ смотрѣлъ на большую, то-есть какъ равнодушный зритель на знакомую комедію исполняемую знакомыми актерами, еслибы все существо мое не перенеслось внезапно изъ философіи въ страсть и, сразу очеловѣчившись, не получило способности сочувствовать всему человѣческому. О, можно ли сомнѣваться достойна ли она какого бы то ни было высокаго положенія, она, моя принцесса, моя фея? Если я женюсь на ней, какъ довольны будете вы, батюшка, свѣтскою карьерой вашего сына! Какъ настойчиво будетъ онъ стремиться (а когда настойчивость не достигаетъ цѣли?) пополнить пробѣлы своего ума, духа, образованія энергіей сосредоточенной на одной страсти которая — сильнѣе чѣмъ умъ, духъ и образованіе если только они не достигаютъ такой же энергіи такъ же сосредоточенной — побуждаетъ къ тому что свѣтъ называетъ почестями.

"Да, съ ней, съ ней какъ съ носительницей моего имени, съ ней могу я, сдѣлавъ что-нибудь хорошее и великое, могъ бы сказать «это твое дѣло», съ ней я былъ бы такимъ человѣкомъ что вы благословили бы день когда приняли въ свои объятія дочь.

"Ты соприкасаешься съ возлюбленною во всемъ что чувствуешь въ себѣ высокаго. Это написано однимъ изъ вѣщихъ Нѣмцевъ которые отыскиваютъ въ сердцахъ нашихъ сѣмена сокрытой истины и превращаютъ ихъ въ цвѣты прежде чѣмъ мы сами почувствуемъ въ себѣ сѣмена.

"Каждая моя мысль что имѣетъ связь съ моею возлюбленной кажется мнѣ окрыленною.

"Я сейчасъ видѣлъ ее, я только-что разстался съ ней. Послѣ того какъ мнѣ сказали, сказали учтиво, благоразумно, что я не имѣю права подвергать опасности ея душевное спокойствіе не получивъ позволенія сдѣлать ей предложеніе, я далъ себѣ слово избѣгать встрѣчъ съ нею пока не открою своего сердца вамъ, что дѣлаю теперь, и не получу вашего согласія, потому что еслибъ я и не былъ связанъ обѣщаніемъ которое далъ вамъ, я тѣмъ не менѣе просилъ бы васъ освятить мой выборъ вашимъ согласіемъ и благословеніемъ. Я не могу рѣшиться предложить такой непорочной, прекрасной дѣвушкѣ быть женой неблагодарнаго, непокорнаго сына. Но сегодня вечеромъ я встрѣтилъ ее у здѣшняго викарія, превосходнаго человѣка, у котораго я научился многому. Его совѣты, его личный примѣръ, его привязанность къ своему дому, его жизнь вмѣстѣ дѣятельная и спокойная гармонируютъ съ моими мечтами о жизни съ ней.

"Я скажу вамъ имя моей возлюбленной, но знайте что это еще тайна между вами и мной. Настанетъ ли когда-нибудь день что вы назовете ее этимъ именемъ и напечатлѣете на лбу ея поцѣлуй какъ единственный мущина къ которому я не могу ревновать.

"Сегодня воскресенье, день когда мой другъ викарій имѣетъ обыкновеніе собирать вокругъ себя дѣтей своихъ и безъ формальной проповѣди и разсужденій обращаетъ ихъ мысли на вопросы гармонирующіе со святостью дня, иногда не прямо относящіеся къ религіи, большею частью шутливо почерпнутые въ какомъ-нибудь незначительномъ событіи или въ книжкѣ интересовавшихъ дѣтей въ теченіи послѣдней недѣли, и постепенно выводитъ изъ нихъ какое-нибудь нравственное правило. Онъ полагаетъ что хотя многое изъ того что должны выучить дѣти можетъ быть выучено ими хорошо только при добросовѣстномъ трудѣ и отношеніи къ труду какъ къ обязанности, но что религія не должна быть сопряжена для нихъ съ трудомъ и обязательною работой, а должна привиться незамѣтно къ ихъ привычкамъ и образу мыслей, сливаясь съ воспоминаніями и картинами мира и любви, со снисходительною нѣжностью ихъ первыхъ учителей, съ непорочными радостями роднаго дома, съ утѣшеніемъ въ горѣ, съ поддержкой въ испытаніяхъ и всегда въ связи съ сестрой ея надеждой.

"Я вошелъ въ комнату викарія когда группа только-что собралась вокругъ него. Рядомъ съ его женой сидѣла леди къ которой я чувствую большую симпатію. Лицо ея выражаетъ того рода спокойствіе которое есть слѣдствіе утомленія оставленнаго страданіемъ. Она тетка моей возлюбленной. Лили усѣлась на низкомъ табуретѣ у ногъ добраго пастора, обнявъ рукой одну изъ его маленькихъ дочерей. Она любитъ общество дѣтей несравненно болѣе чѣмъ общество своихъ ровесницъ. Однажды когда жена викарія, очень умная женщина, спросила ее почему она предпочитаетъ всегда быть не со взрослыми, а съ дѣтьми которыя не могутъ научить ее ничему, Лили отвѣчала просто: «Мнѣ кажется потому что съ дѣтьми я чувствую себя безопаснѣе, то-есть ближе къ Богу».

"Мистеръ Эмлинъ, викарій, вывелъ въ этотъ день свое поученіе изъ волшебной сказки которую Лили разказала на дняхъ его дѣтямъ и которую онъ попросилъ ее теперь повторить.

"Вотъ вкратцѣ содержаніе сказки:

"Жили нѣкогда король съ королевой. Они очень горевали что не имѣли дѣтей и молили даровать имъ сына и наслѣдника престола. И вотъ въ одно прекрасное лѣтнее утро, пробудясь отъ сна, королева увидѣла у своей кровати колыбель, а въ колыбели прекраснаго спящаго младенца. Великое торжество было въ этотъ день во всемъ государствѣ! Но когда ребенокъ подросъ, онъ сдѣлался своевольнымъ и злымъ, лишился своей красоты, не хотѣлъ учить уроки, словомъ, сталъ такъ дуренъ какъ только можетъ быть ребенокъ. Родители очень горевали видя что наслѣдникъ котораго они такъ ждали грозитъ быть наказаніемъ для нихъ и для ихъ подданныхъ. Наконецъ къ довершенію ихъ горя, за плечами принца появились два горбика. Они созвали докторовъ, и доктора предписали конечно спинные бинты и стальныя машины которыми измучили принца и озлобили его еще болѣе. Горбики тѣмъ не менѣе росли, и по мѣрѣ того какъ они увеличивались, принцъ слабѣлъ и хирѣлъ. Наконецъ одинъ искусный хирургъ предложилъ срѣзать ихъ, говоря что это единственное средство спасти жизнь принца. Родители согласились, и операція была назначена на слѣдующій день. Но въ эту ночь королева видитъ во снѣ что къ постели ея подходитъ прекрасная женщина и говоритъ ей: неблагодарная! Такъ-то ты платишь мнѣ за мой драгоцѣнный даръ! Узнай что я царица фей. Когда ты просила наслѣдника престола, я отдала тебѣ младенца ихъ волшебной страны, думая что онъ выростетъ на утѣшеніе тебѣ и твоему народу; а ты хочешь уморить его страшною смертью отъ ножа хирурга! А королева отвѣчала: хорошъ твой драгоцѣнный даръ! жалкій, болѣзненный, безпокойный ребенокъ!

"Какъ ты безтолкова, сказала прекрасная гостья. — Неужели ты не понимаешь что первымъ чувствомъ ребенка изъ волшебной страны должна быть тоска о родномъ домѣ; отъ этой тоски онъ или умеръ бы, или выросъ злымъ и угрюмымъ, и обладая волшебнымъ могуществомъ употреблялъ бы его во вредъ другимъ еслибы врожденная сила его натуры не была достаточна для развитія его крыльевъ. То что ты въ слѣпотѣ своей принимаешь за уродство смертнаго, есть развитіе красоты волшебнаго существа. Горе тебѣ если ты не дашь вырости крыльямъ волшебнаго ребенка.

"И на слѣдующее утро королева прогнала хирурга съ его страшнымъ ножомъ, сняла бинты и машины съ плечъ принца, не слушая докторовъ которые предсказывали что ребенокъ умретъ. Съ этого дня королевскій наслѣдникъ началъ поправляться, и когда наконецъ изъ безобразныхъ горбиковъ показались перышки бѣлоснѣжныхъ крыльевъ, злой нравъ ребенка смягчился. Вмѣсто того чтобы царапать своихъ учителей, онъ сдѣлался самымъ понятливымъ и прилежнымъ ученикомъ, утѣшеніемъ своихъ родителей и гордостью своего народа, и народъ говорилъ о немъ: онъ будетъ такимъ королемъ какого у насъ еще не было.

"Такъ кончилась сказка Лили. Не могу дать вамъ понятія какъ мило, шутливо разказала она ее. Затѣмъ она прибавила, важно покачавъ головой. — Но вы кажется не знаете что было послѣ. Вы думаете что принцъ никогда не пользовался своими крыльями? Слушайте. Придворные состоявшіе при его королевскомъ высочествѣ замѣтили что каждую недѣлю въ извѣстныя ночи принцъ исчезалъ. Въ эти ночи, покоряясь инстинкту своихъ крыльевъ, онъ улеталъ изъ дворца въ волшебную страну изъ которой возвращался съ обновленною любовью къ своему человѣческому дому.

" — Да, дѣти мои, прибавилъ пасторъ съ жаромъ, — крылья были бы даны намъ напрасно еслибы мы не покорялись инстинкту побуждающему васъ улетать съ земли, и летаніе было бы не менѣе напрасно еслибы цѣлію его не было наше общее отечество, въ родномъ воздухѣ котораго мы укрѣпляемъ свое здоровье, обновляемъ свою душу и послѣ каждаго воспаренія къ небу возвращаемся на землю еще болѣе примиренными съ нашими земными обязанностями.

"Когда онъ вывелъ такое поученіе изъ волшебной сказки Лили, дѣвушка встала съ своего мѣста, взяла его руку, почтительно поцѣловала ее и отошла къ окну. Я видѣлъ что она тронута до слезъ и старается скрыть ихъ. Позже вечеромъ, когда мы разбрелись всѣ по лугу и собирались уже разойтись, Лили робко подошла ко мнѣ и спросила шепотомъ:

" — Вы сердитесь на меня? За что?

" — Сержусь на васъ! Какъ можете вы думать обо мнѣ такъ несправедливо?

" — Сколько дней не были вы у насъ, сколько дней не видала я васъ, сказала она простодушно и поднявъ на меня глаза на которыхъ дрожали слезы.

"Прежде чѣмъ я собрался съ духомъ чтобъ отвѣтить, подошла ея тетка и поклонившись мнѣ съ сухимъ «прощайте», увела Лили.

"Я разчитывалъ проводить ихъ до дому, какъ всегда это дѣлалъ когда мы встрѣчались въ другихъ домахъ. Но тетка вѣроятно предвидѣла что я буду въ этотъ вечеръ у викарія и чтобы помѣшать моему намѣренію наняла для обратнаго пути экипажъ. Ее конечно предостерегли противъ дальнѣйшаго сближенія Лили со мной.

"Батюшка, я долженъ пріѣхать къ вамъ немедленно, исполнить мое обѣщаніе и получить отъ васъ согласіе на мой выборъ; потому что вѣдь вы согласитесь, не праада ли? Но я хочу приготовить васъ заранѣе и потому отошлю къ вамъ завтра эти непослѣдовательные отрывки общенія моего сердца съ вашимъ. Ждите меня вслѣдъ за ними, спустя день въ который вы обдумаете ихъ одни, одни, милый батюшка; они написаны только для васъ.

"К. Ч."

ГЛАВА VI.

На слѣдующій день Кенелмъ отправился въ городъ, сдалъ на почту свое объемистое письмо къ отцу и зашелъ въ лавку Уылла Сомерса, намѣреваясь купить нѣсколько корзинъ и нѣсколько вещицъ изъ мелочнаго товара Джесси которыя пришлись бы по вкусу его матери.

Когда онъ вошелъ въ лавку, сердце его забилось быстрѣе. Онъ увидалъ двѣ молодыя фигуры стоявшія наклонившись надъ прилавкомъ и разсматривая товаръ подъ стекломъ. Одна изъ покупательницъ была Клемми, въ другой нельзя было не узнать тонкой, граціозной фигуры Лили Мордантъ. Клемми воскликнула:

— Какъ это мило, мистрисъ Сомерсъ! но, грустно взглянувъ на свой шелковый кошелекъ, она прибавила: — Я не могу купить его. У меня не хватитъ денегъ, далеко не хватитъ.

— Что это такое, миссъ Клемми? спросилъ Кенелмъ.

Обѣ дѣвушки повернулись на его голосъ. Лицо Клемми просіяло.

— Посмотрите, сказала она, — не правда ли какъ это мило?

Предметъ которымъ она такъ восхищалась былъ маленькій золотой медальйонъ украшенный крестикомъ изъ мелкаго жемчуга.

— Увѣряю васъ, миссъ, сказала Джесси, которая пріобрѣла уже умѣніе завлекать покупателей, — увѣряю васъ что это вовсе не дорого. Миссъ Мери Борроусъ, которая была у меня предъ вами, купила медальйонъ далеко не такой красивый и дала за него десять шиллинговъ.

Миссъ Мери Борроусъ была ровесница Клемми и ея соперница въ нарядахъ. — Миссъ Борроусъ, вздохнула Клемми презрительно.

Но вниманіе Кенелма было отвлечено съ медальйона на колечко которое мистрисъ Сомерсъ убѣдила Лили надѣть и которое Лили возвратила теперь покачавъ отрицательно головой. Мистрисъ Сомерсъ, потерявъ надеѣду продать медальйонъ Клемми, обратилась къ старшей дѣвушкѣ, разчитывая что у этой найдется болѣе карманныхъ денегъ и что ей во всякомъ случаѣ можно безопасно повѣрить въ долгъ.

— Кольцо такъ пристало къ вамъ, миссъ Мордантъ, и всякая дѣвушка въ ваши годы носитъ по крайней мѣрѣ одно кольцо; позвольте мнѣ завернуть вамъ его. — И она прибавила понизивъ голосъ: — Хотя мы продаемъ такія вещи только по коммиссіи, намъ все равно заплатите ли вы теперь или на Рождествѣ.

— Вы соблазняете меня напрасно, мистрисъ Сомерсъ, сказала Лили засмѣявшись. Потомъ прибавила серіозно: — Я обѣщала Льву — моему покровителю, не дѣлать никогда долговъ, и не измѣню своему слову.

И взявъ сверточекъ съ новою лентой для Бланки, Лили отвернулась рѣшительно отъ соблазнительнаго прилавка и вышла изъ лавки. Клемми не охотно послѣдовала за ней.

Кенелмъ остался, выбралъ наскоро нѣсколько вещицъ, велѣлъ прислать ихъ къ себѣ вечеромъ съ нѣсколькими образчиками искусства Уылла, выборъ которыхъ предоставилъ ему самому, купилъ медальйонъ прельстившій Клемми, но мысли его въ это время были заняты колечкомъ которое мѣрила Лили. Подарить медальйонъ такому ребенку какъ Клемми не могло быть преступленіемъ противъ этикета; но не будетъ ли страшною дерзостью предложить подарокъ Лили?

Джесси сказала:

— Миссъ Мордантъ очень понравилось это колечко, мистеръ Чиллингли. Я увѣрена что ея теткѣ было бы пріятно подарить ей кольцо. Не отложить ли мнѣ его въ сторону на случай если мистрисъ Камеронъ зайдетъ ко мнѣ? жаль было бы еслибъ оно досталось кому-нибудь другому.

— Я возьму на себя смѣлость показать его мистрисъ Камеронъ, сказалъ Кенелмъ. — Я увѣренъ что она купитъ его для племянницы. Прибавьте его цѣну къ моему счету. И онъ овладѣлъ кольцомъ и унесъ его съ собой. Это было маленькое простое колечко, съ однимъ камешкомъ вырѣзаннымъ въ формѣ сердца, стоившее въ половину дешевле медальйона.

Кенелмъ нагналъ дѣвушекъ въ томъ мѣстѣ гдѣ встрѣчались двѣ тропинки изъ которыхъ одна вела прямо въ Грасмиръ, другая чрезъ кладбище къ дому викарія. Онъ предложилъ медальйонъ Клемми сказавъ нѣсколько добрыхъ словъ которыя легко убѣдили ее что она не сдѣлаетъ ничего предосудительнаго принявъ этотъ подарокъ, и она убѣжала домой въ восторгѣ отъ своего пріобрѣтенія и спѣша показать его своей мама и сестрамъ и въ особенности миссъ Мери Борроусъ которая должна была придти къ намъ въ этотъ день завтракать.

Кенелмъ пошелъ медленно рядомъ съ Лили.

— У васъ доброе сердце, мистеръ Чиллингли, сказала она нѣсколько неожиданно. — Какъ вамъ должно быть пріятно что вы доставили такое удовольствіе! Милая Клемми!

Эта безъискуственная похвала и отсутствіе всякой зависти или мысли о себѣ восхитили Кенелма.

— Если доставлять удовольствіе пріятно, сказалъ онъ, — вы можете сдѣлать себѣ пріятное доставивъ удовольствіе мнѣ.

— Какимъ образомъ? спросила она нерѣшительно и измѣнившись въ лицѣ.

— Давъ мнѣ такое же право какое дала мнѣ ваша подруга.

И онъ протянулъ кольцо.

Лили подняла голову со внезапною вспышкой оскорбленной гордости, но когда глаза ихъ встрѣтились, голова ея опустилась, и легкая дрожь пробѣжала по ея тѣлу.

— Миссъ Мордантъ, продолжалъ Кенелмъ сдерживая страстный порывъ упасть къ ея ногамъ и сказать: «но въ этомъ кольцѣ я предлагаю вамъ мою любовь, оно залогъ моей преданности!» — Миссъ Мордантъ, пощадите меня, избавьте меня отъ ужасной мысли что я оскорбилъ васъ. Сегодня способенъ я на это менѣе чѣмъ когда-либо потому что пройдетъ можетъ-быть нѣсколько времени прежде чѣмъ я увижу васъ опять. Я уѣзжаю домой по дѣлу отъ котораго зависитъ счастіе моей жизни. Я былъ бы дурнымъ сыномъ и недостойнымъ джентльменомъ еслибы не посовѣтовался объ этомъ дѣлѣ съ человѣкомъ который пріучилъ меня обращаться къ нему со всѣмъ что касается моихъ привязанностей какъ къ отцу, со всѣмъ что касается моей чести какъ къ джентльмену.

Рѣчи болѣе несходной съ тѣмъ что писатели изображающіе современные нравы влагаютъ въ уста влюбленныхъ не могъ бы осмѣять на одинъ критикъ газеты Londoner. Но бѣдная приручительница бабочекъ и разкащица волшебныхъ сказокъ поняла сразу все что этотъ эксцентричнѣйшій изъ смертныхъ оставилъ недосказаннымъ. Слова его тронули ее сильнѣе чѣмъ могло бы тронуть самое пламенное изъ признаній влагаемыхъ писателями изображающими современные нравы въ уста глупцовъ и негодяевъ которые слишкомъ часто служатъ у нихъ представителями рыцарскаго понятія воплощеннаго въ славѣ «влюбленный».

Въ томъ мѣстѣ тропинки извивавшейся по берегу ручья гдѣ они разговаривая остановились, стояла скамейка гдѣ они сидѣли однажды нѣсколько недѣль тому назадъ. На эту скамейку они сѣли опять.

И колечко съ бирюзовымъ сердцемъ очутилось на пальцѣ Лили, и они просидѣли вмѣстѣ около получаса, говоря мало, но необычайно счастливые, не обмѣнявшись ни однимъ обѣтомъ, не вымолвивъ ни одного слова которое могло бы быть понято въ смыслѣ «я люблю васъ». Тѣмъ не менѣе когда они встали со скамьи и пошли молча по берегу ручья, и онъ и она были увѣрены во взаимной любви.

Подойдя къ калиткѣ сада Грасмира, Кенелмъ слегка вздрогнулъ. У калитки, облокотясь на нее, стояла мистрисъ Камеронъ. Но если встрѣча съ ней почему бы то ни было смутила Кенелма, она ни мало не смутила его спутницу. Лили быстро обогнала его, поцѣловала тетку въ щеку и весело напѣвая прошла по лугу.

Кенелмъ остался у калитки лицомъ къ лицу съ мистрисъ Камеронъ. Она вышла, взяла его подъ руку и повела назадъ по берегу ручья.

— Я увѣрена, мистеръ Чаллингли, сказала она, — что вы не преувеличите значенія моихъ словъ когда я напомню вамъ что нигдѣ, даже въ самомъ глухомъ захолустьѣ, люди не свободны отъ сплетенъ, и вы должны согласиться что моя племянница можетъ легко сдѣлаться ихъ жертвой если будетъ продолжать гулять по такимъ уединеннымъ тропинкамъ въ сопровожденіи человѣка вашихъ лѣтъ и съ вашимъ положеніемъ, чье пребываніе въ этомъ мѣстѣ, не мотивированное никакою уважительною причиной или цѣлью, уже возбудило толки. Я конечно увѣрена что вы смотрите на мою племянницу не иначе какъ на простодушнаго ребенка забавляющаго васъ оригинальностью своихъ мыслей и вкусовъ, и еще болѣе увѣрена что она не перетолковываетъ въ ложную сторону вашего вниманія къ ней. Но я обязана ради нея думать о томъ что скажутъ другіе, и извините меня если я прибавлю что по моему мнѣнію вы также обязаны подумать объ этомъ. Да, мистеръ Чиллингли, для меня было бы большимъ облегченіемъ еслибы вы нашли нужнымъ уѣхать отсюда.

— Любезнѣйшая мистрисъ Камеронъ, сказалъ Кенелмъ, выслушавшій ея рѣчь съ невозмутимымъ спокойствіемъ въ лицѣ, — благодарю васъ за откровенность и пользуюсь случаемъ сообщить вамъ что я уѣзжаю немедленно, но надѣюсь возвратиться спустя нѣсколько дней и поправить вашу ошибку относительно точки зрѣнія съ которой я смотрю на вашу племянницу. Словомъ (выраженіе лица его и тонъ голоса внезапно измѣнились), самое горячее мое желаніе теперь получить отъ моихъ родителей порученіе увѣрить васъ въ радушіи съ какимъ они примутъ вашу племянницу какъ дочь если только она удостоитъ отвѣтить на мое предложеніе согласіемъ и ввѣритъ мнѣ свое счастіе.

Мистрисъ Камеронъ внезапно остановилась и взглянула на него съ невыразимымъ смущеніемъ.

— Какъ! мистеръ Чиллингли! воскликнула она. — Но это невозможно, этого не будетъ! Выбросьте изъ головы эту дикую идею. Это безсмысленная романическая затѣя юноши. Ваши родители не могутъ согласиться на такой бракъ, и я предсказываю вамъ что они не согласятся.

— Почему же? спросилъ Кенелмъ съ легкою улыбкой. Горячность ея увѣренія не произвела на него большаго впечатлѣнія.

— Почему? повторила она съ жаромъ, но тотчасъ же овладѣла отчасти своимъ обычнымъ спокойствіемъ и продолжала: — это не трудно объяснить. Мистеръ Кенелмъ Чиллингли наслѣдникъ очень древняго рода и, какъ я слышала, значительнаго состоянія. Лили Мордантъ никто, сирота безъ всякаго состоянія, безъ связей, воспитанница артиста скромнаго происхожденія которому обязана всѣмъ; Лили Мордантъ не получила порядочнаго образованія и не имѣетъ никакого понятія о свѣтѣ въ которомъ вы вращаетесь. Ваши родители не имѣютъ права позволить такому молодому сыну испортить свою карьеру опрометчивымъ, неблагоразумнымъ союзомъ. А я ни за что не соглашусь и Валтеръ Мельвиль ни за что не согласится чтобъ она вошла въ семью которая приметъ ее неохотно. Довольно объ этомъ. Откажитесь отъ вашего необдуманнаго намѣренія и прощайте.

— Сударыня, возразилъ Кенелмъ горячо, — повѣрьте мнѣ что еслибъ я не имѣлъ надежды близкой къ увѣренности что причины которыя вы приводите противъ моего намѣренія не будутъ имѣть для моихъ родителей такого важнаго значенія какое вы приписываете имъ, я не рѣшился бы говорить съ вами такъ откровенно. Какъ я ни молодъ, но имѣю уже право жениться на комъ хочу. Но дѣло въ томъ что я далъ моему отцу обѣщаніе не дѣлать предложенія ни одной дѣвушкѣ не сообщивъ ему напередъ о моемъ намѣреніи и не получивъ его согласія на мой выборъ; а онъ не такой человѣкъ чтобъ отказывать мнѣ въ согласіи на то отъ чего зависитъ мое счастіе. Мнѣ не нужно чтобы жена моя была богата; если же мнѣ вздумается искать повышенія въ общественномъ положеніи, никакія связи не будутъ мнѣ такъ полезны какъ одобрительная улыбка любимой жены. Есть только одно условіе котораго родители мои сочтутъ себя въ правѣ требовать отъ женщины которая будетъ носить наше имя. Я хочу сказать что она должна быть по внѣшности, по манерамъ, по принципамъ — и моя мать можетъ-быть прибавитъ, по происхожденію, — леди. Что касается внѣшности и манеръ, я жилъ съ дѣтства въ высшемъ обществѣ и не видалъ ни одной женщины которая превосходила бы безупречностью каждаго взгляда, врожденною деликатностью каждой мысли ту кѣмъ, если она будетъ моею, я буду также гордиться какъ буду любить ее. Что касается мишурнаго лоска пансіонскаго воспитанія, онъ можетъ быть легко пріобрѣтенъ. Остается только одно условіе — происхожденіе. Мистрисъ Брефильдъ говорила мнѣ что вы увѣряли ее что хотя ваша племянница вслѣдствіе обстоятельствъ о коихъ я не имѣю еще права справляться, воспитанница человѣка скромнаго происхожденія, но что сама она принадлежитъ къ хорошей фамиліи. Вы не отвергаете этого?

— Нѣтъ, сказала мистрисъ Камеронъ нерѣшительно, но со вспышкой гордости во взглядѣ. — Я не отвергаю что она принадлежитъ къ фамиліи которая по благородству не уступитъ вашей. Но что въ этомъ? — прибавила она съ горькимъ смиреніемъ. — Происхожденіе теряетъ всякое значеніе когда впадаешь въ бѣдность, неизвѣстность, ничтожество.

— Это слишкомъ односторонній взглядъ, мистрисъ Камеронъ. Но когда мы уже объяснились такъ откровенно, не доставите ли вы мнѣ возможность отвѣчать на вопросъ который по всей вѣроятности будетъ предложенъ мнѣ; разъясненіе его уничтожитъ послѣднее препятствіе къ моему счастію. Каковы бы ни были причины побуждающія васъ хранить въ тайнѣ родство миссъ Мордантъ и ваше собственное, неужели онѣ помѣшаютъ вамъ довѣрить эту тайну мнѣ, искателю рука вашей племянницы, такъ какъ во всякомъ случаѣ ее нельзя будетъ скрыть отъ будущаго мужа?

— Отъ ея будущаго мужа? Конечно нѣтъ, отвѣчала миггрисъ Камеронъ. — Но я отказываюсь открыть ее человѣку котораго можетъ-быть никогда болѣе не увижу, о которомъ знаю такъ мало. Я отказываюсь содѣйствовать вамъ въ устраненіи препятствій ко браку съ моею племянницей, который считаю во всѣхъ отношеніяхъ не подходящимъ ни для васъ, ни для нея. Я не имѣю даже основанія думать что племянница моя приняла бы ваше предложеніе еслибы вы сдѣлали его. Надѣюсь что вы еще не говорили съ ней какъ искатель ея руки, не признавались ей въ любви и не пытались заставить ее, пользуясь ея неопытностью, высказать вамъ что-нибудь дающее право думать что она будетъ несчастна если вы не возвратитесь?

— Я не заслужилъ такихъ жестокихъ и оскорбительныхъ вопросовъ, сказалъ Кенелмъ съ негодованіемъ. — Я не скажу теперь ничего болѣе. Позвольте мнѣ надѣяться что вы будете добрѣе со мной когда я возвращусь. Прощайте.

— Позвольте, сэръ. Еще два слова. Вы остались при своемъ намѣреніи просить разрѣшенія вашихъ родителей на союзъ съ миссъ Мордантъ?

— Конечно.

— Дайте мнѣ ваше слово джентльмена что откроете имъ безъ утайки всѣ обстоятельства которыя могутъ помѣшать имъ дать согласіе: бѣдность, скромное воспитаніе, плохое образованіе моей племянницы, для того чтобъ они не могли сказать въ послѣдствіи что вы обманули ихъ и не стали вымѣщать вашъ обманъ презрѣніемъ къ ней.

— Вы подвергаете мое терпѣніе слишкомъ тяжелому испытанію. Но я даю вамъ слово, если вы придаете какое-нибудь значеніе слову человѣка котораго считаете способнымъ на предумышленный обманъ.

— Простите меня, мистеръ Чиллингли. Не сердитесь за мою рѣзкость. Я такъ поражена что едва сознаю что говорю. Но мы должны понять другъ друга вполнѣ прежде чѣмъ разстанемся. Если ваши родители не дадутъ согласія, вы сообщите объ этомъ мнѣ, а не Лили. Я повторяю что ничего не зяаю объ ея чувствахъ къ вамъ, но жизнь всякой дѣвушки можетъ быть отравлена любовью къ человѣку который не можетъ жениться на ней.

— Я исполню ваше желаніе. Но если мои родители согласятся?

— Въ такомъ случаѣ вы поговорите со мной прежде чѣмъ увидитесь съ Лили. Тогда возникнетъ другой вопросъ: согласится ли ея покровитель и…. и….

— И что?

— Все равно. Въ этомъ какъ и во всемъ другомъ я полагаюсь на вашу честь. Прощайте!

Она пошла назадъ спѣшными шагами говоря про себя вполголоса: «Но они не согласятся. Дай Богъ чтобъ не согласились. А если согласятся? Что сказать, что сдѣлать? О, еслибы Валтеръ Мельвиль былъ здѣсь, или еслибъ я знала куда написать ему!»

На обратномъ пути въ Кромвель-Лоджъ, Кенелмъ былъ настигнутъ викаріемъ.

— Я шелъ къ вамъ, любезнѣйшій мистеръ Чиллингли, вопервыхъ чтобы поблагодарить васъ за хорошенькій подарокъ которымъ вы обрадовали мою маленькую Клемми, потомъ чтобы пригласить васъ быть сегодня у меня и познакомиться съ мистеромъ ***, знаменитымъ антикваріемъ, пріѣхавшихъ въ Мольсвикъ сегодня утромъ по моей просьбѣ чтобъ осмотрѣть старый готическій памятникъ на нашемъ кладбищѣ. Вообразите, хотя онъ, какъ и мы, не можетъ разобрать надписи, но знаетъ всю исторію памятника. Оказывается что какой-то молодой рыцарь прославившійся своею храбростію въ царствованіе Генриха IV, женатый на дочери одного изъ знаменитыхъ графовъ Монтфичегъ, бывшихъ въ то время самою могущественною фамиліей въ этихъ мѣстахъ, былъ убитъ защищая церковь отъ толпы бунтовщиковъ партіи Лолларда и палъ на томъ мѣстѣ гдѣ стоитъ теперь памятникъ. Это объясняетъ почему онъ не въ церкви. Мистеръ *** узналъ это изъ старыхъ мемуаровъ древней и нѣкогда славной фамиліи къ которой принадлежалъ рыцарь Албертъ и которая, увы, дожила до такого позорнаго конца, фамиліи Флетвудовъ, бароновъ Флетвуда и Малласа. А наша милая Лили Мордантъ настаивала что это памятникъ какой-то романической героини, созданной ея собственнымъ воображеніемъ! Пожалуйте обѣдать. Мистеръ *** очень пріятный человѣкъ съ неистощимымъ запасомъ интересныхъ анекдотовъ.

— Къ сожалѣнію я не могу придти. Мнѣ необходимо уѣхать немедленно на нѣсколько дней домой. Да, эта старая фамилія Флетвудовъ. Я будто вижу теперь предъ собой ихъ старую башню гдѣ они нѣкогда господствовали; а послѣдній изъ фамиліи, служа маммонѣ и слѣдуя за прогрессомъ вѣка, угодилъ на каторгу. Какая ужасная сатира на гордость происхожденіемъ!

Кенелмъ уѣхалъ изъ Кромвель-Лоджа въ этотъ же вечеръ, но оставилъ квартиру за собой, сказавъ что можетъ-быть вернется въ теченіи слѣдующей недѣли.

Онъ пробылъ въ Лондонѣ два дня, желая чтобы все сообщенное отцу въ письмѣ запало глубже въ его сердцѣ до личнаго объясненія.

Чѣмъ больше онъ думалъ о недружелюбіи съ какимъ мистрисъ Кьмеронъ приняла его признаніе, тѣмъ менѣе придавалъ ему значенія. Преувеличенное понятіе о значеніи общественныхъ неравенствъ въ особѣ проникнутой гордостью людей знавшихъ лучшіе дни и тревожное опасеніе чтобы семейство его не заподозрило въ ней старанія женить очень молодого человѣка, богатаго и знатнаго, на своей бѣдной племянницѣ, объясняли, казалось ему, многое изъ того что смутило и разсердило его вначалѣ. И если, соображалъ онъ, мистрисъ Камеронъ занимала нѣкогда значительно болѣе высокое положеніе въ свѣтѣ, — предположеніе подтверждавшееся неоспоримою изящностью ея обращенія, — и теперь, какъ сама она сказала, находится въ зависимости отъ милостей живописца только въ послѣднее время достигшаго нѣкотораго отличія, то понятно что ей тяжела мысль сдѣлаться предметомъ соболѣзнованія своихъ болѣе богатыхъ сосѣдей; и не имѣлъ ли онъ такъ же мало права какъ эти сосѣди знать о родствѣ ея или ея племянницы пока еще не сдѣлалъ формальнаго предложенія и не получилъ согласія?

Лондонъ показался ему нестерпимо скучнымъ и утомительнымъ. Онъ не былъ ни у кого кромѣ леди Гленальвонъ, и съ удовольствіемъ узналъ отъ ея слугъ что она все еще въ Эксмондгамѣ. Онъ сильно разчитывалъ на вліяніе царицы высшаго свѣта, зная что леди Чиллингли труднѣе будетъ уговоритъ чѣмъ сэръ-Питера, а что ему удастся склонить на свою сторону добросердечную царицу, въ этомъ онъ не сомнѣвался.

ГЛАВА VII.

Прошло уже около трехъ недѣль съ тѣхъ поръ какъ общество приглашенное сэръ-Питеромъ и леди Чиллингли собралось въ Эксмондгамѣ, но оно все еще тамъ, хотя люди приглашаемые въ сельскіе дома рѣдко бываютъ настолько сострадательны къ скукѣ ихъ владѣльцевъ чтобъ остаться у нихъ болѣе трехъ дней. Мистеръ Чиллингли Миверсъ не превзошелъ этого обычнаго предѣла. Спокойно наблюдая въ продолженіе своего визита за Гордономъ и Сесиліей, онъ пришелъ къ заключенію что сэръ-Питеръ можетъ не тревожиться и не сожалѣть что пригласилъ къ себѣ своего умнаго молодато родственника. Для всѣхъ же оставшихся гостей пребываніе въ Эксмондгамѣ было пріятно. Для леди Гленальвонъ — потому что въ хозяйкѣ дома она встрѣтила подругу своей молодости и ей пріятно было видѣть какъ Сесилія интересовалась мѣстомъ полнымъ воспоминаній о человѣкѣ за кѣмъ леди Гленальвонъ надѣялась видѣть ее современемъ замужемъ; для Гордона Чиллингли — потому что онъ не могъ найти болѣе благопріятнаго случая для исполненія своихъ тщательно скрытыхъ видовъ на руку и сердце наслѣдницы; для самой наслѣдницы — по причинѣ понятной безъ объясненій.

Для Леопольда Траверса Эксмондгамъ далеко не имѣлъ такой прелести какъ для другихъ гостей, но и онъ оставался въ немъ охотно. Его дѣятельный умъ нашелъ развлеченіе въ прогулкахъ по имѣнію которое при болѣе раціональномъ управленіи могло бы приносить значительно большій доходъ. Онъ осуждалъ сэръ-Питера за устарѣлый способъ обработки земли какой этотъ добродушный помѣщикъ дозволялъ своимъ арендаторамъ и за слишкомъ большое число рабочихъ содержавшихся при усадьбѣ и вообще при имѣніи: плотниковъ, пильщиковъ, лѣсниковъ, каменщиковъ, кузнецовъ. Но когда сквайръ говорилъ: «вы могли бы обойтись съ одною третью этихъ дорогихъ слугъ», сэръ-Питеръ возражалъ, повторяя безсознательно отвѣтъ одного стариннаго французскаго вельможи; «очень можетъ быть, но вопросъ въ томъ обошлись ли бы остальные безъ меня».

Содержаніе Эксмондгама стоило дѣйствительно большихъ денегъ. Домъ, построенный три столѣтія тому назадъ какимъ-то честолюбивымъ Чиллингли, былъ бы слишкомъ великъ даже для обладателя втрое большаго дохода, и хотя цвѣтникъ былъ меньше чѣмъ въ Брефильдвилѣ, но отъ него тянулись тропинки и дороги въ нѣсколько миль длины чрезъ молодыя плантаціи и старые лѣса, доставлявшія нетрудную работу цѣлому полчищу рабочихъ. Не удивительно что несмотря на свои десять тысячъ фунтовъ дохода, сэръ-Питеръ былъ далеко не богатый человѣкъ. Эксмондгамъ поглощалъ по крайней мѣрѣ половину ренты.

Дѣятельный умъ Леопольда Траверса нашелъ также много дѣла въ богатой библіотекѣ хозяина. Никогда не читавшій много, Траверсъ однако далеко не былъ гонителемъ учености и теперь предался историческимъ и археологическимъ изысканіямъ со рвеніемъ человѣка готоваго взяться за какое бы то ни было дѣло чтобы только не оставаться празднымъ; праздности Леопольдъ Траверсъ не выносилъ. Но ни одно изъ этихъ занятій не развлекало и не оживляло его такъ какъ разговоры съ Чиллингли Гордономъ. Всегда готовый обновить свою молодость въ обществѣ молодыхъ, онъ, какъ мы видѣли, горячо принималъ къ сердцу честолюбивые планы Георга Бельвойра и легко примѣнился къ причудамъ Кенелма Чиллингли. Но первый изъ этихъ двухъ былъ слишкомъ обыкновененъ, второй слишкомъ эксцентриченъ чтобъ этотъ умный и практическій человѣкъ могъ войти съ ними въ такія же дружелюбныя отношенія какія установились между имъ и умнымъ практическимъ представителемъ новаго поколѣнія, Чиллингли Гордономъ. Общимъ между ними въ вопросахъ политическихъ и общественныхъ было сильное презрѣніе къ безвреднымъ старомоднымъ понятіямъ, къ которому въ умѣ Траверса присоединялось презрѣніе — оно было бы полнымъ еслибы не сопровождалось страхомъ — и ко вреднымъ новомоднымъ понятіямъ, которыя, по его мнѣнію, грозили гибелью его странѣ и разрушеніемъ современнаго общества, а на словахъ это выражалось слѣдующею фразой благовоспитаннаго свѣтскаго человѣка: «по-моему это значить заходить слишкомъ далеко». Чиллингли Гордонъ, со своимъ значительно болѣе развитымъ разумѣнімъ и значительно болѣе дальновиднымъ честолюбіемъ, смотрѣлъ на эти понятія такъ: могу ли я принять эти доктрины? Я не вижу возможности сдѣлаться первымъ министромъ въ странѣ гдѣ религія и капиталъ все еще силы съ которыми приходится считаться. Но я не вижу возможности, если эти понятія перейдутъ въ законы, сохранить на плечахъ хорошій сюртукъ не пострадавъ за это: или у меня сорвутъ съ плечъ сюртукъ какъ у капиталиста, или, если я вздумаю отстаивать его во имя честности, меня осудятъ насмерть какъ приверженца религіи.

Поэтому когда Леопольдъ Траверсъ говорилъ: «Разумѣется мы должны идти впередъ», Чиллингли Гордонъ улыбался и отвѣчалъ: «Конечно должны идти впередъ»; а когда Леопольдъ Траверсъ прибавлялъ: «Но мы можемъ зайти слишкомъ далеко», Чиллингли Гордонъ покачивалъ головой и говорилъ: «Какъ это справедливо! конечно слишкомъ далеко.»

Помимо сходства въ политическихъ мнѣніяхъ, были другія основанія для дружескаго сближенія этихъ двухъ джентльменовъ. Оба были чрезвычайно пріятными людьми въ обществѣ, и хотя Траверсъ не могъ проникнуть до нѣкоторыхъ тайниковъ души Гордона — въ душѣ каждаго человѣка есть тайники куда не проникнетъ самый искусный изслѣдователь — онъ былъ правъ, говоря: «Гордонъ джентльменъ».

Читатели поняли бы этого умнаго молодаго человѣка совершенно превратно еслибы сочли его за лицемѣра. Чиллингли Гордонъ былъ джентльменъ во всѣхъ частныхъ значеніяхъ этого слова. Еслибъ онъ рискнулъ въ робберѣ виста всѣмъ своимъ состояніемъ, и выигрышъ или проигрышъ зависѣли бы отъ одного незамѣтнаго взгляда въ карты противника, онъ отвернулъ бы голову и сказалъ бы: поднимите выше ваши карты. Что касается его намѣренія искать руки наслѣдницы, я имѣлъ уже случай объяснить что побужденія его въ этомъ случаѣ не имѣли ничего общаго съ побужденіями обыкновеннаго искателя приданаго. Онъ говорилъ себѣ: то что она дастъ мнѣ деньгами, я возвращу ей съ избыткомъ моимъ общественнымъ успѣхомъ, а что я буду имѣть успѣхъ, это несомнѣнно. Будь я такъ же богатъ какъ лордъ Вестминстеръ, еслибъ я имѣлъ намѣреніе сдѣлаться первымъ министромъ, я выбралъ бы ее какъ женщину самую подходящую быть женой перваго министра.

Нельзя не согласиться что такіе разчеты, не свойственные влюбленному, свойственны умному человѣку съ высокимъ мнѣніемъ о себѣ, задавшемуся цѣлью добиться отличій публичной карьеры и желающему чтобъ жена его могла занимать съ честью положеніе о которомъ онъ мечтаетъ. Такой умный человѣкъ какъ Чиллингли Гордонъ никогда не рѣшился бы добиваться положенія перваго министра Англіи еслибы въ частной жизни былъ повиненъ въ поступкахъ неприличныхъ англійскому джентльмену.

Но въ публичной жизни онъ былъ тѣмъ чѣмъ были до него многіе джентльмены честные въ частной жизни, честолюбивымъ, рѣшительнымъ эгоистомъ, не безъ личныхъ привязанностей, но подчиняющимъ ихъ требованіямъ личнаго честолюбія, и безъ всякихъ правилъ кромѣ тѣхъ которыя необходимы для карьеры. Но эта необходимость сама по себѣ казалась ему единственнымъ раціональнымъ правиломъ для государственнаго человѣка. Онъ опредѣлялъ ее умомъ вполнѣ свободнымъ отъ предвзятыхъ идей и вполнѣ способнымъ рѣшить расположено ли общественное мнѣніе свободнаго и просвѣщеннаго народа обратить соборъ святаго Павла въ Агапемонъ, или нѣтъ.

Не одного Леопольда Траверса расположилъ въ свою пользу Чиллингли Гордонъ въ теченіи лѣтнихъ недѣль посвященныхъ имъ лугамъ и рощамъ Эксмондгама. Онъ внушилъ самую горячую симпатію мистрисъ Кампіонъ. Его разговоры напоминали ей общество собиравшееся въ домѣ ея мужа. Говоря о немъ съ Сесиліей, она любила сравнивать его съ Кенелмомъ, не въ пользу Кенелма, котораго она совсѣмъ не понимала и называла афектированнымъ. Мистеръ Гордонъ несравненно лучше; какъ уменъ, какъ образованъ и главное какъ естественъ. Таково было мнѣніе мистрисъ Кампіонъ о непризнанномъ кандидатѣ на руку Сесиліи. Она не нуждалась въ признаніи чтобы догадаться о кандидатурѣ. Даже леди Гленальвонъ начала интересоваться этимъ многообѣщающимъ молодымъ человѣкомъ. Многія женщины расположены сочувствовать юношескому честолюбію. Онъ внушилъ ей глубокую вѣру въ его способности и еще болѣе глубокое уваженіе къ ихъ сосредоточенію на практической цѣли достиженія власти и славы. Она какъ и мистрисъ Кампіонъ начала дѣлать сравненія между двумя кузенами не въ пользу Кенелма: одинъ изъ нихъ повидимому принялъ недостойное намѣреніе скрывать свой свѣтильникъ, другой такъ честно готовъ былъ выставить свой предъ человѣками. Къ тому же она была встревожена и раздражена тѣмъ что Кенелмъ не былъ дома въ то время когда она гостила у его родителей и когда ему представлялся такой удобный случай сблизиться съ дѣвушкой которая, по убѣжденію леди Гленальвонъ, была бы для него самою лучшею женой какую онъ могъ найти. Такъ что когда однажды мистрисъ Кампіонъ гуляя по саду вдвоемъ съ леди Гленальвонъ и увидавъ Гордона прошедшаго подъ руку съ Траверсомъ изъ цвѣтника въ паркъ, сказала неожиданно;

— Не кажется ли вамъ что мистеръ Гордонъ неравнодушенъ къ Сесиліи, но при своемъ незначительномъ состоянія не рѣшается признаться въ этомъ? И не думаете ли вы что такая богатая дѣвушка какъ Сесилія можетъ предпочесть такого человѣка какъ Чиллингли Гордонъ какому-нибудь глупому лорду?

Леди Гленальвонъ отвѣчала грустно:

— Да, конечно.

Помолчавъ немного она прибавила:

— Есть человѣкъ съ которымъ, казалось мнѣ, она могла бы быть счастливѣе чѣмъ со всякимъ другимъ, который мнѣ дороже Гордона, потому что я обязана ему спасаніемъ моего сына, человѣкъ который можетъ-быть не такъ уменъ какъ Гордонъ, но все же съ большими способностями и онѣ могли бы проявиться и сдѣлать его полезнымъ членомъ общества еслибъ онъ женился на такой дѣвушкѣ какъ Сесилія Траверсъ, которая навѣрное возвыситъ своего мужа. Еслибъ я отказалась отъ этой надежды, я не нашла бы въ числѣ моихъ знакомыхъ ни одного кого предпочла бы Гордону для умной женщины способной раздѣлить сердцемъ и душою честолюбіе умнаго человѣка. Но, мистрисъ Кампіонъ, я еще не отказалась отъ моей надежды и думаю что есть человѣкъ кому я отдала бы Сесилію, будь она моя дочь, охотнѣе чѣмъ всякому другому.

Сказавъ это, леди Гденадьвонъ перемѣнила предметъ разговора такъ рѣшительно что мистрисъ Камлюнъ не могла возобновить его не сдѣлавъ большаго проступка противъ этикета благовоспитанности, на что мистрисъ Кампіонъ была вовсе не способна.

Леди Чиллингли также не могъ не понравиться Гордонъ. Онъ былъ услужливъ, помогалъ ей занимать гостей, составлялъ робберъ виста въ случаѣ нужды.

Были однако два человѣка, священникъ Джонъ и сэръ-Питеръ, которые смотрѣли на Гордона иначе. Когда Траверсъ однажды хвалилъ его за солидность его мнѣній и за основательность сужденій, священникъ возразилъ насмѣшливо:

— Да, солиденъ и основателенъ какъ столъ который покупаешь въ лавкѣ подержанныхъ вещей; густота полировки скрываетъ изъяны дерева которое никуда не годится.

Но когда Траверсъ съ негодованіемъ попросилъ его объяснить на чемъ основываетъ онъ свое рѣзкое сужденіе, священникъ могъ отвѣтить только заявленіемъ которое показалось Траверсу взрывомъ клерикальной нетерпимости.

— На томъ, сказалъ священникъ, — что въ сердцѣ его нѣтъ любви къ людямъ и страха Божія. Характеръ развивающій свои внѣшнія качества въ ущербъ тому что должно служить имъ основаніемъ не можетъ быть названъ солиднымъ.

Что касается сэръ-Питера, расположеніе съ какимъ онъ отнесся сначала къ Гордону ослабѣвало по мѣрѣ того какъ, помня намекъ сдѣланный однажды Миверсомъ, хотя и не повторенный, онъ подмѣчалъ усилія молодаго человѣка заслужить благоволеніе мистера Траверса и мистрисъ Кампіонъ и искусную, полускрытую любезность его обращенія съ наслѣдницей.

Можетъ-быть Гордонъ не рѣшался дѣйствовать въ этомъ направленіи слишкомъ усердно въ присутствіи Миверса, или можетъ-быть сэръ-Питеръ по родительской заботливости былъ въ этомъ случаѣ болѣе тонкимъ наблюдателемъ, чѣмъ человѣкъ свѣта, природная проницательность котораго въ дѣлахъ сердца не рѣдко затемнялась нажитою философіей индифферентизма.

Съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ пребыванія въ его домѣ, Сесилія становилась все милѣе и милѣе сэръ-Питеру и все болѣе и болѣе укрѣплялось его желаніе видѣть ее своею невѣсткой. Ему невыразимо льстило предпочтеніе которое она отдавала его обществу предъ обществомъ другихъ, всегда готовая сопутствовать ему въ его прогулкахъ и въ посѣщеніяхъ коттеджей крестьянъ и мелкихъ арендаторовъ, куда они заходили съ увѣренностію наслушаться разказовъ о дѣтскихъ подвигахъ мастера Кенелма, объ его умѣ, добротѣ и самоотверженномъ мужествѣ.

Среди этого кружка съ его разнообразными чувствами и помышленіями, леди Чиллингли сохраняла невозмутимое спокойствіе и сознаніе собственнаго достоинства. Добрая женщина и безукоризненная леди, сказалъ бы о ней всякій. Никто не могъ подмѣтить ни одного недостатка въ ея характерѣ, ни одной помятой складки въ ея одеждѣ. Она была только, какъ боги Эпикура, слишкомъ снисходительна чтобы смущать свое безмятежное существованіе треволненіями простыхъ смертныхъ. Но изъ этого не слѣдуетъ что она была не способна ощущать спокойное удовольствіе принимая данъ которую свѣтъ приносилъ на ея алтарь, или что она была настолько выше простыхъ смертныхъ что не могла имѣть домашнихъ привязанностей. Она любила мужа какъ многія пожилыя жены любятъ своихъ мужей, къ Кенелму же питала привязанность нѣсколько болѣе теплую и соединенную съ сожалѣніемъ. Его эксцентричности безпокоили бы ее еслибъ она позволяла себѣ безпокоиться; сожалѣть о нихъ было спокойнѣе. Она не раздѣляла видовъ своего мужа на Сесилію. Она полагала что Кенелмъ занялъ бы болѣе высокое положеніе въ графствѣ еслибы женился на леди Дженъ, дочери герцога Кланвилля, «что онъ и долженъ сдѣлать», говорила миледи. Она не раздѣляла и опасенія побудившаго сэръ-Питера взять съ сына обѣщаніе что онъ не сдѣлаетъ предложенія ни одной дѣвушкѣ не получивъ на то разрѣшенія отца. Что сынъ леди Чиллингли, при всѣхъ своихъ странностяхъ въ другихъ отношеніяхъ, способенъ сдѣлать mésalliance, это предположеніе, еслибъ она допустила его, могло смутить ее такъ сильно что она не допускала его.

Таково было положеніе дѣлъ въ Эксмондгамѣ когда длинное письмо Кенелма было получено сэръ-Питеромъ.

КНИГА VIII.

ГЛАВА I.

Никогда во всю свою жизнь сэръ-Питеръ не былъ такъ взволнованъ какъ во время чтенія безпорядочнаго посланія Кенелма. Онъ получилъ его за завтракомъ и поспѣшно открывъ, началъ бѣгло просматривать его содержаніе пока не дошелъ до выраженій которыя поразили его. Къ счастью для него, леди Чиллингли была занята чаемъ и не замѣтила его смущенія. Его видѣли только Гордонъ и Сесилія, но ни тотъ, ни другая не догадались отъ кого было письмо.

— Надѣюсь вы не получили дурнаго извѣстія, спросила Сесилія тихо.

— Дурнаго извѣстія, воскликнулъ сэръ-Питеръ. — Нѣтъ, душа моя, нѣтъ, это дѣловое письмо и страшно длинное. — И онъ опустилъ его въ карманъ прошептавъ: — до болѣе удобнаго времени.

— Ватъ нерадивый фермеръ Ностокъ вѣроятно раззорился, спросилъ Траверсъ поднявъ глаза и замѣтивъ легкую дрожь на губахъ хозяина. — Я предсказывалъ вамъ это. А какая славная ферма! Позвольте мнѣ рекомендовать вамъ другаго арендатора.

Сэръ-Питеръ покачалъ головой съ слабою улыбкой.

— Ностокъ не раззорится. На этой фермѣ прожили шесть поколѣній Ностоковъ.

— Мнѣ слѣдовало догадаться объ этомъ, сказалъ Траверсъ сухо.

— И… и… пробормоталъ сэръ-Питеръ, если послѣдній изъ нихъ раззорится, — онъ долженъ разчитывать на меня; если одинъ изъ насъ потерпитъ неудачу, то это…

— То не этотъ болванъ, такъ ли, любезнѣйшій сэръ-Питеръ? Это было бы ужъ излишнимъ великодушіемъ.

Тутъ тактъ и savoir vivre Чиллингли Гордона выручили хозяина. Овладѣвъ газетою Times, Гордонъ издалъ восклицаніе удивленія, искренняго или притворнаго, и прочелъ вслухъ отрывокъ изъ передовой статьи возвѣщавшей о предстоявшей перемѣнѣ кабинета.

Воспользовавшись первою возможностью выйти изъ-за стола, сэръ-Питеръ поспѣшилъ въ библіотеку и тамъ предался изученію нерадостнаго для него посланія Кенелма. Онъ употребилъ на это не мало времени, такъ какъ безпрестанно останавливался, пересиливаемый борьбою въ его сердцѣ, то переполнявшемся сочувствіемъ къ страстному краснорѣчію сына, до тѣхъ поръ столь далекаго отъ романичности любви, то страдавшемъ при воспоминаніи о собственныхъ разбитыхъ надеждахъ. Необразованная провинціальная дѣвушка никогда не будетъ такою помощницей для Кенелма какою была бы Сесилія Траверсъ. Дочитавъ наконецъ письмо, сэръ-Питеръ опустилъ голову на сложенныя руки и попробовалъ представить себѣ ясно положеніе ставившее отца и сына въ такой прямой антагонизмъ.

«Но какъ бы то ни было», прошепталъ онъ, «дѣло идетъ о счастьи моего сына. Если онъ не хочетъ быть счастливымъ какъ я хочу, имѣю ли я право помѣшать ему быть счастливымъ такъ какъ онъ хочетъ?»

Въ эту самую минуту, въ комнату тихо вошла Сесилія. Она пользовалась привилегіей входить въ его библіотеку во всякое время, иногда чтобы выбрать книгу по его рекомендаціи, или чтобы надписать адресы и запечатать его письма — онъ былъ благодаренъ всякому кто избавлялъ его отъ этого труда, — иногда, въ особенности въ этотъ часъ, чтобы выманить его на его обычную прогулку.

Онъ поднялъ голову услыша ея шаги и ея милый голосъ, и лицо его было такъ печально что на глазахъ ея, при взглядѣ на него, выступили слезы. Она положила руку на его плечо и оказала съ мольбою:

— Любезный сэръ-Питеръ, что такое? Что случилось?

— Ничего, ничего, душа моя, отвѣчалъ сэръ-Питеръ поспѣшно собирая дрожащими руками разбросанные листки признанія Кенелма. — Не спрашивайте, не говорите объ этому. Это одно изъ разочарованій ожидающихъ каждаго изъ насъ, когда мы основываемъ наши надежды на невѣдомой волѣ другихъ.

Потомъ, замѣтивъ что слезы потекли по блѣднымъ, красивымъ щекамъ дѣвушки, онъ взявъ ея руку въ обѣ свои, поцѣловалъ ее въ лобъ и сказалъ шепотомъ:

— Красавица моя, какъ вы были добры со мной! Да благословитъ васъ Богъ. Какою прекрасною женой будете вы!

Сказавъ это, онъ вышелъ поспѣшно изъ комнаты въ отворенную дверь сада. Она послѣдовала за нимъ безсознательно, недоумѣвая, но прежде чѣмъ догнала его, онъ обернулся, ласково махнулъ ей рукою и ушелъ одинъ по густой сосновой аллеѣ посаженной въ память рожденія Кенелма.

ГЛАВА II.

Кенелмъ прибылъ въ Эксмондгамъ какъ разъ когда было время переодѣваться къ обѣду. Пріѣздъ его не былъ неожиданностью, такъ какъ сэръ-Питеръ на другой день послѣ полученія его письма сообщилъ леди Чиллингли что Кенелмъ увѣдомилъ его что пріѣдетъ на дняхъ.

— Давно пора, сказала леди Чиллингли. — Письмо его съ тобой?

— Нѣтъ, милая Каролина. Онъ конечно кланяется тебѣ. Бѣдный малый.

— Почему бѣдный? Развѣ онъ былъ боленъ?

— Нѣтъ; но у него по видимому есть что-то на душѣ. Если такъ, мы должны сдѣлать все возможное чтобъ утѣшить его. Онъ лучшій изъ сыновей, Каролина.

— Я не могу сказать противъ него ничего. Развѣ только то, прибавила миледи задумчиво, — что было бы лучше еслибъ онъ былъ болѣе похожъ на другихъ молодыхъ людей.

— Гм… На Чиллингли Гордона, напримѣръ?

— Пожалуй; мистеръ Гордонъ замѣчательно благовоспитанный и умный молодой человѣкъ. Какъ онъ не похожъ на своего непріятнаго, грубаго отца, который судился съ тобой.

— Не похожъ, дѣйствительно, но все съ тою же Чиллинглійскою кровью. Какъ Чиллингли могли произвести на свѣтъ такого субъекта какъ Кенелмъ, вотъ чего я не могу понять.

— О, милый сэръ-Питеръ, не будь такъ метафизиченъ. Ты знаешь какъ я не терплю загадокъ.

— Однако, Каролина, я обязанъ тебѣ загадкой которую никакъ не могу разрѣшить. Въ человѣческой природѣ много такихъ загадокъ которыя могутъ быть разгаданы только сердцемъ.

— Совершенно вѣрно, сказала леди Чиллингли. — Я думаю приготовить Кенелму его прежнюю комнату, прямо противъ комнаты Гордона.

— Да, да, прямо противъ. Одинъ противъ другаго они будутъ всю жизнь. Вообрази, Каролина, я сдѣлалъ открытіе.

— Боже мой, надѣюсь что ты шутишь. Твои открытія обходятся намъ обыкновенно очень дорого и приводятъ васъ въ столкновеніе съ такими странными людьми.

— Это открытіе не будетъ стоить намъ ни одного пенни и я не знаю настолько страннаго человѣка чтобъ не понять его. Словомъ, вотъ что: первая принадлежность генія — сердце; для таланта же оно вовсе не нужно. Гордонъ талантливѣе всѣхъ молодыхъ людей какихъ я знаю, но ему недостаетъ первой принадлежности генія. Я конечно не увѣренъ что Кенелмъ обладаетъ геніемъ, но нѣтъ сомнѣнія что онъ обладаетъ первою принадлежностью генія — сердцемъ. Сердце есть необыкновенно загадочный, своевольный, ирраціональный предметъ; этимъ объясняется можетъ-быть общая неспособность понимать генія, между тѣмъ какъ талантъ понятенъ всякому глупцу. Милая Каролина, ты знаешь какъ рѣдко, не больше какъ разъ въ три года, предъявляю я притязаніе имѣть свою волю несогласную съ твоею; но я предупреждаю тебя что если возникнетъ вопросъ въ которомъ будетъ заинтересовано сердце нашего сына, то (говоря между нами) моя воля будетъ управлять твоею.

«Сэръ-Питеръ становится день это дня страннѣе», сказала себѣ леди Чиллингли оставшись одна. «Но сердце у него не злое и бываютъ мужья хуже.»

Послѣ этого рѣшенія она вызвала свою горничную, отдала ей приказаніе приготовить комнату Кенелма и начала совѣтоваться съ ней о передѣлкѣ одного изъ своихъ платьевъ, слишкомъ дорогаго чтобы бросить его, по фасону менѣе дорогаго платья леди Гленальвонъ, сшитаго по послѣдней модѣ и привезеннаго изъ Парижа.

Въ тотъ самый день когда Кенелмъ прибылъ въ Эксмондгамъ, Чиллингли Гордонъ получилъ отъ мистера Джерарда Данверса слѣдующее письмо:

"Любезный Гордонъ, — вслѣдствіе перемѣны министерства объявленной газетами какъ слухъ, но которую вы можете считать рѣшенною, нѣжный маленькій херувимъ *** будетъ отправленъ засѣдать вверху и молиться за бѣднаго Джака то-есть за правительство которое онъ оставитъ внизу. Принимая перство по моему совѣту, онъ оставляетъ вакантными представительство бурга --, которое вполнѣ пригодно для васъ и во всѣхъ отношеніяхъ лучше Оакеборо. *** обѣщаетъ рекомендовать васъ своимъ избирателямъ. Пріѣзжайте въ Лондонъ немедленно.

"Вашъ и пр.
"Дж. Данверсъ."

Гордонъ передалъ это письмо Траверсу, и принявъ его сердечное поздравленіе и желаніе ему успѣха, сказалъ съ волненіемъ, частью притворнымъ, частью искреннимъ:

— Вы не знаете чѣмъ было бы для меня исполненіе вашихъ добрыхъ желаній. Стоитъ мнѣ только попасть въ палату общинъ, и мои побужденія къ дѣятельности такъ сильны что — не считайте меня слишкомъ самонадѣяннымъ — я буду имѣть парламентскій успѣхъ.

— Любезнѣйшій Гордонъ, я такъ же увѣренъ въ вашемъ успѣхѣ какъ въ своемъ существованіи.

— Если же ожиданія мои оправдаются, если великія награды общественной жизни сдѣлаются доступными для меня, если я возвышусь до положенія которое оправдывало бы мою смѣлость, могу ли я придти тогда къ вамъ и сказать: мое честолюбіе имѣетъ цѣль которая для меня дороже власти и положенія, цѣль надежда на достиженіе коей была для меня сильнѣйшимъ побужденіемъ къ дѣятельности. Могу ли я разсчитывать и въ этомъ случаѣ на сочувствіе отца Сесиліи Траверсъ?

— Милый другъ мой, дайте руку. Вы говорите мужественно и откровенно, какъ прилично джентльмену. Я отвѣчаю въ томъ же духѣ. Не скажу чтобъ я не желалъ встрѣтить въ будущемъ мужѣ Сесиліи наслѣдственную знатность и обезпеченное состояніе, но я никогда не считалъ ихъ главными условіями. Я недостаточно знатенъ и не настолько parvenu чтобы слишкомъ дорожить этимъ, и не могу забытъ (при этихъ словахъ каждый мускулъ въ лицѣ его задрожалъ) что самъ женился по любви и былъ счастливъ. Одному Богу извѣстно какъ я былъ счастливъ! Однако еслибы вы высказались нѣсколько недѣль тому назадъ, мой отвѣтъ на вашъ вопросъ не былъ бы поощреніемъ. Теперь же, зная васъ хорошо, я отвѣчаю: если вы потерпите неудачу на выборахъ, если вы не попадете въ парламентъ, я буду тѣмъ не менѣе на вашей сторонѣ. Если вы снискали расположеніе моей дочери, нѣтъ человѣка которому я отдалъ бы ее охотнѣе чѣмъ вамъ. Вонъ она одна въ саду. Идите, поговорите съ ней.

Гордонъ поколебался. Онъ зналъ какъ нельзя лучше что не снискалъ ея расположенія, хотя не подозрѣвалъ что сердце ея уже отдано другому. Онъ былъ слишкомъ уменъ чтобы не знать какъ рискуетъ тотъ кто въ сердечныхъ дѣлахъ дѣйствуетъ поспѣшно.

— Я не въ состояніи выразить вамъ мою благодарность за такія теплыя слова, за такое великодушное поощреніе. Но я еще не осмѣлился сказать миссъ Траверсъ ни одного слова которое приготовило бы ее даже къ мысли взглянуть на меня какъ на искателя ея руки, и мнѣ кажется что у меня не хватитъ духа подвергнуться выборамъ если мое сердце будетъ поражено ея отказомъ.

— Если такъ, то покончите сначала съ выборами. Но во всякомъ случаѣ проститесь съ Сесиліей.

Гордонъ оставилъ своего друга и присоединился къ миссъ Траверсъ, не имѣя намѣренія сдѣлать формальное предложеніе, но рѣшившись вывѣдать каковы его шансы на успѣхъ. Свиданіе было непродолжительно. Гордонъ вывѣдывалъ весьма искусно и почувствовалъ что почва подъ его ногами не безопасна. Имѣя уже согласіе отца, онъ не рѣшился утратить это преимущество рискуя получить отъ дочери такой отвѣтъ который не допускаетъ повторенія предложенія, въ особенности со стороны бѣднаго джентльмена претендующаго на руку наслѣдницы.

Онъ вернулся къ Траверсу и сказалъ просто:

— Я увожу съ собой ея добрыя желанія какъ и ваши. Это все. Я полагаюсь на вашу доброту.

И онъ ушелъ поспѣшно чтобы проститься съ хозяиномъ и хозяйкой и сказать нѣсколько многозначительныхъ словъ союзницѣ которую пріобрѣлъ уже въ лицѣ мистрисъ Кампіонъ. Часъ спустя онъ былъ на пути въ Лондонъ, и поѣздъ на которомъ онъ уѣзжалъ встрѣтился съ поѣздомъ который везъ Кенелма въ Эксмондгамъ. Гордонъ былъ въ духѣ. Онъ не сомнѣвался въ своемъ будущемъ успѣхѣ у Сесиліи, какъ не сомнѣвался въ успѣхѣ на выборахъ.

— Я еще никогда не терпѣлъ неудачи ни въ чемъ за что брался, потому что старался чтобъ этого не случилось, сказалъ онъ себѣ.

Причина внезапнаго отъѣзда Гордона произвела большое волненіе въ тихомъ Эксмондгамскомъ кружкѣ, захватившее всѣхъ кромѣ Сесиліи и сэръ-Питера.

ГЛАВА III.

Кенелмъ не видался ни съ отцомъ, ни съ матерью пока не сошелъ къ обѣду. Ему пришлось сидѣть рядомъ съ Сесиліей, но они говорила другъ съ другомъ мало. Общій и оживленный разговоръ былъ сосредоточенъ на Гордонѣ, на его выборахъ, на его шансахъ на успѣхъ, на томъ что онъ сдѣлаетъ въ парламентѣ.

— Теперь, сказала леди Гленальвонъ, — такой недостатокъ въ способныхъ молодыхъ людяхъ что обладай Гордонъ половиною своего ума, онъ былъ бы тѣмъ не менѣе пріобрѣтеніемъ.

— Пріобрѣтеніемъ для кого? спросилъ сэръ-Питеръ съ раздраженіемъ. — Для страны которую онъ повидимому въ грошъ не ставитъ?

Леопольдъ Траверсъ возсталъ съ жаромъ противъ этого мнѣнія и былъ поддержанъ съ неменьшимъ жаромъ мистрисъ Кампіонъ.

— Что касается меня, сказала леди Гленальвонъ примирительнымъ тономъ, — я полагаю что всякій способный человѣкъ въ парламентѣ есть пріобрѣтеніе для страны, и что онъ хожетъ принести пользу странѣ не выставляя на видъ свою любовь къ ней. Я опасаюсь всего болѣе такихъ политиковъ которые въ настоящее время торжествуютъ во Франціи, неспособныхъ патріотовъ. Когда сэръ-Вальполь сказалъ что всѣ эти люди уже получили мзду свою, онъ указалъ на людей величавшихъ себя патріотами.

— Браво! воскликнулъ Траверсъ.

— А сэръ-Роберть Вальполь проявилъ свою любовь къ отечеству тѣмъ что развратилъ его. Есть много средствъ помимо подкуповъ для развращенія страны, сказалъ Кенелмъ мягко, и это замѣчаніе было его единственнымъ вмѣшательствомъ въ общій разговоръ.

Только когда всѣ другіе разошлись по своимъ спальнямъ, состоялось въ библіотекѣ совѣщаніе, котораго Кенелмъ ждалъ съ нетерпѣніемъ, сэръ-Питеръ со страхомъ. Оно длилось долго, до глубокой ночи, и отецъ и сынъ простились съ облегченными сердцами и съ обновленною любовью другъ къ другу. Кенелмъ представилъ такой очаровательный образъ своей феи и увѣрилъ такъ убѣдительно что его чувство къ ней не преходящее юношеское увлеченіе, но любовь глубоко укоренившаяся въ сердцѣ, что сэръ-Питеръ, хотя и со вздохомъ, съ глубокимъ вздохомъ, отказался отъ своихъ видовъ на Сесилію и утѣшившись положительнымъ ручательствомъ Кенелма, что Лили дѣвушка хорошаго рода и что фамилія Мордантъ древняя и знатная фамилія, сказалъ съ полуулыбкой:

— Могло бы быть и хуже, милый мой. Я уже началъ было опасаться что вопреки ученію Миверса и Велби ты влюбился въ дочь мельника. А все-таки намъ не легко будетъ получить согласіе твоей матери. Покрывая твой первый побѣгъ изъ родительскаго дома, я намекнулъ ей на леди Дженъ, дочь герцога, и она до сихъ поръ не хочетъ покинуть эту надежду. Вотъ что значитъ хитрить.

— Кромѣ вашего вліянія, я разчитываю на вліяніе леди Гленальвонъ. Если оракулъ высшаго свѣта выскажется въ мою пользу, обѣщаетъ представить жену мою ко двору и ввести въ модный свѣтъ, мнѣ кажется матушка разрѣшитъ намъ передѣлать старые фамильные брилліанты для ея возвращенія въ лондонскій свѣтъ. А вы съ своей стороны можете сказать что я буду представителемъ графства. Я вступлю въ парламентъ, и если встрѣчусь тамъ съ нашимъ умнымъ молодымъ родственникомъ и узнаю что онъ дѣйствительно въ грошъ не ставитъ свою страну, ручаюсь вамъ, что я побью его съ меньшимъ трудомъ чѣмъ мнѣ стоило побить Тома Баульза.

— Томъ Баульзъ? Кто это? А, вспомнилъ. Ты мнѣ писалъ однажды о какомъ-то Томѣ Баульзѣ который занимается изученіемъ человѣчества. Моральный философъ.

— Моральные философы, сказалъ Кенелмъ, — такъ пропитали свои мозги алкоголемъ новыхъ идей что ихъ моральныя ноги стали трястись, и гуманнѣе уложить ихъ въ постель чѣмъ вызывать на бой. Мой Томъ Баульзъ мускульный христіанинъ, который не сталъ менѣе мускульнымъ, но сталъ болѣе христіаниномъ послѣ того какъ былъ побитъ.

Такъ окончилось совѣщаніе этихъ двухъ чудаковъ, и обнявъ другъ друга они отправились въ свои спальни.

ГЛАВА IV.

Кенелмъ не предвидѣлъ всѣхъ трудностей какія пришлось ему преодолѣть чтобы склонить на свою сторону леди Гленальвонъ. Принимая такое живое участіе въ судьбѣ Кенелма, она естественно была возмущена мыслью о бракѣ его съ какою-то безприданницей, съ которою онъ знакомъ былъ лишь нѣсколько недѣль и о родствѣ которой ровно ничего не зналъ кромѣ увѣреній что она ему ровня по происхожденію. И такъ какъ леди Гленальвонъ не менѣе сэръ-Питера лелѣяла сладкую надежду что Кенелмъ можетъ найти невѣсту во всѣхъ отношеніяхъ достойную его выбора какъ Сесилія Траверсъ, то она негодовала и скорбѣла о разрушенныхъ мечтахъ своихъ. Сначала она дѣйствительно была такъ раздосадована что не хотѣла даже выслушать его. Она ушла отъ него съ такою рѣзкостью какой никогда ни предъ кѣмъ не выказывала. Отказалась дать ему другое свиданье чтобы снова переговорить объ этомъ дѣлѣ и объявила что не только не употребитъ своего вліянія въ пользу его безумной романтической страсти, а напротивъ постарается убѣдить леди Чиллингли и сэръ-Питера никакъ не давать своего согласія и не допускать его «погубить себя».

Только на третій день по пріѣздѣ, тронутая серіознымъ, гордо-печальнымъ выраженіемъ его лица, она имѣла бесѣду съ глазу на глазъ съ сэръ-Питеромъ и сдалась на доводы почтеннаго баронета. Ода не исполнила угрозы своей отговорить леди Чиллингли, но неохотно согласилась допустить чтобы сынъ, который получивъ, по силѣ субституціи, имѣніе въ полное владѣніе, добровольно укрѣпилъ его за своими родителями на условіяхъ весьма выгодныхъ для нихъ, имѣлъ право на нѣкоторыя уступки съ ихъ стороны относительно вопроса весьма близко касающагося его счастья, что онъ по годамъ своимъ въ правѣ выбирать жену независимо отъ согласія родителей и стѣсняется развѣ только обѣщаніемъ взятымъ съ него отцомъ, обѣщаніемъ которое, строго говоря, относилось не къ леди Чиллингли, а къ одному только сэръ-Питеру, какъ главѣ семейства и хозяину дома. Отецъ уже далъ свое согласіе; а если уваженіе Кенелма къ обоимъ родителямъ не позволяло ему обойтись безъ одобренія матери, то конечно дѣло истиннаго друга стараться облегчать его совѣсть и устранитъ всѣ препятствія встрѣчаемыя любовью которая по своему безкорыстію не заслуживала осужденія.

Послѣ этого разговора, леди Гленальвонъ отправилась искать Кенелма. Она нашла его на берегу ручья погруженнаго въ мрачную думу, и, взявъ его подъ руку, увела и темную зелень хвойной рощи и терпѣливо выслушала все что онъ имѣлъ ей сказать. Но и тутъ ея женское сердце не сдавалось на его доводы, пока наконецъ онъ сказалъ съ жаромъ:

— Вы однажды благодарили меня за то что я спасъ жизнь вашего сына; вы говорили тогда что ничѣмъ не можете отплатить мнѣ; теперь вы можете отплатить мнѣ сторицею. Когда бы сынъ вашъ, который, мы уповаемъ, теперь на небесахъ, когда бы сынъ вашъ могъ взглянуть и стать между нами судьей, неужели, думаете вы, онъ одобрилъ бы вашъ отказъ?

Тутъ леди Гленальвонъ заплакала, взяла его руку, поцѣловала его въ лобъ, какъ поцѣловала бы мать, и сказала:

— Вы побѣдили; сейчасъ же иду къ леди Чиллингли. Женитесь на той которую вы такъ любите, но съ условіемъ: пусть выйдетъ она замужъ изъ моего дома.

Леди Гленальвонъ была не изъ тѣхъ женщинъ которыя оказываютъ друзьямъ своимъ услугу на половину. О на очень хорошо знала какъ склонить и направить въ извѣстную сторону апатическій нравъ леди Чиллингли. Она не отставала до тѣхъ поръ пока та сама не отправилась въ комнату Кенелма и не сказала спокойно:

— Такъ ты собираешься просить руки миссъ Мордантъ — это вѣроятно Морданты изъ Варвикшира. Леди Гленальвонъ говоритъ что она прелестная дѣвушка, и будетъ до свадьбы жить у нея. Такъ какъ она сирота, то герцогъ, дядя леди Гленальвонъ, который состоитъ въ родствѣ со старшею линіей Мордантовъ, будетъ ея посаженымъ отцомъ. Свадьба будетъ блестящая. Отъ души желаю тебѣ счастья, пора тебѣ остепениться и пристроиться.

Черезъ два дня послѣ полученія этого формальнаго согласія, Кенелмъ оставилъ Эксмондгамь. Сэръ-Питеръ самъ бы сопровождалъ его чтобы засвидѣтельствовать свое почтеніе будущей невѣсткѣ, но волненія чрезъ которыя прошелъ онъ вызвали припадокъ подагры, и онъ осужденъ былъ держать ноги во фланели.

По отъѣздѣ Кенелма, леди Гленальвонъ отправилась въ комнату Сесиліи. Пригорюнившись сидѣла Сесилія у отвореннаго окна; отъ нея не ускользнуло что и отецъ и сынъ находятся подъ гнетомъ чего-то тревожнаго, даже болѣзненнаго, и она предполагала здѣсь связь съ письмомъ разстроившимъ ровные духъ сэръ-Питера; но въ чемъ именно дѣло, этого она угадать не могла. Какъ ни болѣзненно отзывалось въ ней обращеніе Кенелма, который болѣе чѣмъ когда-либо былъ остороженъ и холоденъ съ нею, тѣмъ не менѣе чувство обиды уступало нѣжному участію, когда она примѣчала грусть на лицѣ его, и желаніе утѣшить его наполняло ея сердце. Теперь не его, а себя укоряла она за то что подъ вліяніемъ его обращенія она сама стала осторожнѣе съ нимъ и держалась болѣе прежняго въ сторонѣ.

Леди Гленальвонъ обняла Сесилію и поцѣловавъ ее тихо прошептала:

— Я обманулась въ этомъ человѣкѣ, онъ недостоинъ того счастья какое я ему прочила.

— О комъ вы говорите? блѣднѣя прошептала Сесилія.

— О Кенелмѣ Чиллингли. Онъ, повидимому, влюбился въ какую-то дѣвочку совершенно безъ состоянія которую встрѣтилъ во время своихъ скитаній; онъ пріѣхалъ сюда чтобъ испросить согласіе родителей на сватовство; согласіе это получилъ и отправился просить ея руки.

Закрывъ глаза, Сесилія на мгновеніе оставалась безмолвна.

— Онъ достоинъ всякаго счастія, проговорила она наконецъ, — и не сдѣлаетъ дурнаго выбора. Да благословитъ Господь его, и…. и…. Она хотѣла прибавить «его невѣсту», но губы ея отказывались выговорить слово невѣста.

— Гордонъ стоитъ десятерыхъ Кенелмовъ, воскликнула съ негодованіемъ леди Гленальвонъ.

Она хлопотала за Кенелма, но не простила ему.

ГЛАВА V.

Эту ночь Кенелмъ провелъ въ Лондонѣ, а такъ какъ слѣдующій день былъ особенно ясенъ, яснѣе чѣмъ обыкновенно бываютъ англійскіе лѣтніе дни, то онъ отправился въ Мольсвикъ пѣшкомъ. На этотъ разъ ему не было надобности брать съ собой ранецъ, онъ оставилъ достаточно платья на квартирѣ своей въ Кромвель-Лоджѣ.

Вечеръ засталъ его въ одномъ изъ прелестныхъ селеній дышащихъ пастушескою простотой, которыя расположены по берегамъ Темзы.

То не былъ прямой путь изъ Лондона въ Мольсвикъ, но представлялъ гораздо болѣе привлекательности для пѣшаго путника. Выйдя изъ длинной улицы сонной деревушки и подойдя къ покатому берегу рѣки, онъ радъ былъ отдохнуть намного, насладиться прохладой струящихся водъ и прислушаться къ ихъ тихому ропоту въ прибрежныхъ тростникахъ. Ему еще оставалось много времени впереди. Живя въ Кромвель-Лоджѣ, во время частыхъ своихъ прогулокъ онъ успѣлъ вполнѣ освоиться съ мѣстностью окружающею Мольсвикъ, и зналъ что направо черезъ поля пролегаетъ тропинка которая въ часъ ходьбы приведетъ его къ ручейку гдѣ стоитъ Кромвель-Лоджъ, противъ деревяннаго моста ведущаго въ Грасмиръ и Мольсвикъ.

Для того кто дорожитъ романтическою стороной исторіи, англійской исторіи, все теченіе Темзы исполнено прелести. О! когда бы я могъ возвратиться къ тѣмъ временамъ когда поколѣнія жившія задолго до моего героя еще не народились, когда въ каждой Рейнской волнѣ сказывались мнѣ исторія и легенда, тогда бы и на твоихъ берегахъ, мать наша Темза, какихъ бы не слеталось волшебницъ! Придетъ время быть-можетъ когда германскій пилигримъ воздастъ тебѣ сторицею дань принесенную его англійскимъ собратомъ отцу Рейну.

Прислушиваясь къ шелесту тростниковъ, Кенелмъ испытывалъ обаяніе связанныхъ съ этою рѣкой легендъ. Многіе поэтическіе разказы или преданія старыхъ хроникъ, многіе отрывки пѣсенъ дорогихъ предковъ, которыхъ самыя имена получили для насъ значеніе поэтическихъ созданій, смутною толпой поднялись въ его памяти, не старавшейся прежде хранить такія изящныя игрушки въ сокровищницѣ любви. Но все что съ самаго дѣтства связывается съ поэзіей живо и ярко воскресаетъ въ воспоминаніи того кто любитъ.

И этого человѣка, столь странно избѣгнувшаго обычной опасности молодыхъ лѣтъ, въ опаснѣйшее время молодости, этого усерднаго сторонника реализма, примѣрнаго ученика Велби и Миверса, этого человѣка охватила любовь со всею роковою силой баснословной Китереи, а при появленіи любви весь реализмъ жизни преобразился въ идеалы, всѣ суровыя черты пошлаго быта нашего сложились въ очертанія красоты, всѣ избитые звуки ежедневнаго существованія настроились въ ладъ восторженныхъ пѣсенъ. Какъ полно легковѣрной и вмѣстѣ смутной радости было его сердце, какъ полно счастія казалось будущее, при легкомъ вѣтеркѣ освѣжавшемъ зной лѣтняго вечера! Онъ увидитъ Лили на слѣдующее утро, и теперь уста его въ правѣ высказать все что сдерживалъ онъ въ себѣ до сихъ поръ.

Звукъ голоса выражавшаго свою радость болѣе шумно чѣмъ голосъ его сердца внезапно вывелъ Кенелма изъ той полудремоты счастья которую испытываемъ мы переносясь въ Элизіумъ:

И поетъ онъ, поетъ, беззаботно поетъ;

Идетъ рыцарь Нирстейнъ, внизъ дорогой идетъ

И собаки его впереди.

Кенелмъ обернулся такъ быстро что испугалъ Макса который уже съ минуту стоялъ за его спиной, поднявъ лапу и вопросительно нюхая воздухъ, не рѣшаясь еще признать стараго знакомаго; но при быстромъ движенія Кенелха собака залаяла нервнымъ лаемъ и вернулась къ своему хозяину. Менестрель прошелъ бы мимо легкою походкой съ веселою пѣсенкой, не замѣтивъ лежавшаго на травѣ; но Кенелмъ поднялся на ноги и протягивая руку, сказалъ:

— Надѣюсь что встрѣча со мной не такъ пугаетъ васъ какъ Макса?

— А, мой молодой философъ, васъ ли я вижу?

— Не меня, если думаете видѣть философа. Говоря искренно, я уже не тотъ какимъ былъ прежде, когда въ тотъ пріятный день проведенный нами въ поляхъ около Лоскомба два года тому назадъ….

— Или когда въ Торъ-Гадгамѣ совѣтовали мнѣ воспѣвать на лирѣ мой бифстекъ. И я отчасти сталъ не тотъ, я что заставлялъ собаку свою подносить вамъ тарелочку.

— Однако вы попрежнему припѣваючи идете житейскою тропой.

— Да и это время праздношатанья и пѣсенъ почти миновало. Но вы отдыхали и я потревожилъ васъ. Я предпочелъ бы самъ отдохнуть подлѣ васъ. Мы вѣроятно идемъ въ разныя стороны, и такъ какъ я нисколько не спѣшу, то и не желалъ бы упустить случай возобновить знакомство съ человѣкомъ о комъ съ нашей послѣдней встрѣчи часто вспоминалъ.

Съ этими словами пѣвецъ покойно улегся на берегу, а Кенелмъ послѣдовалъ его примѣру.

Въ хозяинѣ собаки съ тарелочкой дѣйствительно произошла перемѣна; она сказывалась и въ одеждѣ, и въ выраженіи лица, и во всѣхъ неуловимыхъ оттѣнкахъ обращеніи. Онъ уже не былъ одѣтъ по-цыгански какъ встрѣтилъ впервые бродячаго пѣвца Кенелмъ, ни въ болѣе изящный нарядъ который такъ шелъ къ его стройному стану въ Лоскомбѣ. Теперь на немъ былъ простый, опрятный, легкій, не бросающійся въ глаза лѣтній костюмъ какой могъ бы надѣть любой англійскій джентльменъ для долгой прогулки въ деревнѣ. Онъ снялъ шляпу чтобы свѣжій вѣтерокъ освѣжилъ его голову; въ его красивомъ Рубенсовскомъ лицѣ было болѣе серіознаго достоинства, въ очертаніяхъ широкаго лба болѣе сосредоточенной мысли, а въ густыхъ каштановыхъ кудряхъ и въ бородѣ кое-гдѣ серебрился сѣдой волосъ. И въ обращеніи, попрежнему простомъ и откровенномъ, можно было однако подмѣтитъ нѣкотораго рода самоувѣренность, не заносчивую, но мужественную самоувѣренность, приличную человѣку уже въ зрѣломъ возрастѣ, занимающему извѣстное общественное положеніе, когда онъ говоритъ съ собесѣдникомъ гораздо моложе его, не добившимся, по всей вѣроятности, никакого положенія кромѣ того какое дала ему случайность рожденія.

— Да, сказалъ пѣвецъ съ полуподавленнымъ вздохомъ, — послѣдній годъ моей праздничной скитальческой жизни приходитъ къ концу. Помнится, въ день вашей первой встрѣча у придорожнаго фонтана, я посовѣтовалъ вамъ слѣдовать моему примѣру — странствовать пѣшкомъ и искать приключеній. Но видя теперь васъ, человѣка очевидно принадлежащаго по воспитанію и рожденію къ высшему кругу, все гуляющимъ по свѣту, мнѣ кажется я долженъ сказать вамъ: довольно вамъ ходить; бродячая жизнь имѣетъ не только прелесть, но и опасность; бросьте ее и пристройтесь.

— Я такъ и собираюсь сдѣлать, лаконически отвѣчалъ Кенелмъ.

— Избираете профессію? Что же: военную, юридическую, медицинскую?

— Нѣтъ.

— А, стало-быть женитесь? Это хорошо; радъ за это пожать вамъ руку. Итакъ не только на картинѣ, но и въ дѣйствительной жизни юпка наконецъ подучала прелесть въ вашихъ глазахъ?

— Изъ вашего замѣчанія, сказалъ Кенелмъ, уклоняясь отъ прямаго отвѣта на шутливую насмѣшку, — изъ вашего замѣчанія я могу заключать что сами вы намѣрены пристроиться бракомъ.

— Да, когда бы я могъ сдѣлать это ранѣе, многихъ бы я избѣжалъ ошибокъ, а нѣсколькими годами приблизился бы къ цѣли обольщавшей меня оквозь туманъ дѣтскихъ грезъ.

— Какая же это цѣль — могила?

— Могила! Нѣтъ, то что не знаетъ могилы — слава.

— Я вижу что вопреки вашимъ словамъ, вы все еще намѣрены странствовать по свѣту отыскивая славы поэта.

— Увы! я отрекаюсь отъ этой мечты, сказалъ пѣвецъ съ новымъ полувздохомъ. — Правда, не совсѣмъ, но однако въ значительной степени надежда на славу поэта заставила меня уклониться отъ пути къ тому что судьба и немногія дарованія какими надѣлила меня природа ставили мнѣ только цѣлью. Но эта страсть къ стихотворству — блудящій огонекъ! Человѣкъ здравомыслящій въ другихъ случаяхъ рѣдко ошибается въ своихъ способностяхъ; но пусть онъ разъ упьется чарами стихотворства, и какъ околдуютъ онѣ его разумъ, какъ долго не будетъ онъ въ состояніи убѣдиться что свѣтъ не повѣритъ ему на слово, если онъ крикнетъ солнцу, лунѣ и звѣздамь: «и я поэтъ!» Съ какою мукой, какъ бы разставаясь съ душою, убѣждается онъ наконецъ что онъ ли, свѣтъ ли правъ — это сводится къ одному и тому же. Какъ защищаться предъ судомъ который не хочетъ слушать?

Хозяинъ ученой собака говорилъ съ такою страстною силой, съ такою интенсивною болью что Кенелмъ по симпатіи самъ чувствовалъ какъ бы раздирающую боль разставанья души съ жизнію. Кенелмъ былъ такой причудливый смертный что еслибы свидѣтельство его чувствъ представило ему острое страданіе ближняго, онъ самъ ощутилъ бы чуть ли не такое же страданіе какъ и этотъ ближній. Поэтому, хотя изъ всѣхъ дѣятельностей на свѣтѣ онъ менѣе всего желалъ бы сочинять стихи, однако умъ его тотчасъ поспѣшилъ изобрѣсти доводы чтобъ облегчить страданіе стихотворца. Онъ сказалъ:

— Основываясь на своихъ, весьма впрочемъ скудиныхъ, литературныхъ свѣдѣніяхъ, я замѣчу что вашу страсть къ стихотворству раздѣляли люди стяжавшіе громкую извѣстность на поприщахъ ведущихъ къ славѣ. И слѣдовательно это долдна быть очень благородная страсть. Августъ, Пононъ, Барій, Меценатъ — величайшіе государственные люди своего времени; всѣ они писали стихи. Кардиналъ Ришелье писалъ стихи, Валтеръ Ралей и Филиппъ Сидней, Фоксъ, Боркъ, Шериданъ, Варранъ Гастингсъ, Каннингъ, даже серіозный Уилльямъ Питъ, всѣ они сочиняли стихи. Стихотворство не задерживало ихъ на пути къ славѣ, напротивъ, способности нужныя для стихотворства сокращали этотъ путь. Какіе великіе живописцы были стихотворцами! Микель Анджело, Леонардо да-Винчи, Сальваторъ Роза…

И Богъ вѣдаетъ сколько еще великихъ именъ насчиталъ бы Кенелмъ, еслибы пѣвецъ не прервалъ его:

— Какъ, всѣ эти великіе живописцы были стихотворцами?

— Да еще такими хорошими, въ особенности Микель Анджело, величайшій изъ художниковъ, что они пріобрѣли бы славу поэтовъ еслибъ ихъ поэзія не затмѣвалась славою ихъ въ родственномъ искусствѣ живописи. Но когда вы свой поэтическій даръ называете скромнымъ именемъ слаганія стиховъ, то позвольте замѣтить что вашъ даръ ничего общаго со стихослаганіемъ не имѣетъ. Даръ вашъ, каковъ бы ни былъ, не можетъ существовать безъ нѣкоторой симпатіи къ нестихотворствующему человѣческому сердцу. Нѣтъ сомнѣнія что во время вашихъ странствій вы ознакомились глубоко не съ одною только внѣшнею стороной природы въ ежечасно мѣняющихся оттѣнкахъ далекой горы, въ тѣняхъ заката, ложащахся все длиннѣе и гуще на воды ручья у ногъ вашихъ, въ нравахъ дрозда безбоязненно сѣвшаго подлѣ меня, въ муравѣ влажной отъ сосѣдства съ ручьемъ — все это я могъ бы такъ же вѣрно описать какъ и вы. Питеръ Беллъ могъ бы описать все это такъ же вѣрно какъ Уилльямъ Вордсвортъ. Но въ тѣхъ изъ вашихъ пѣсенъ которыя вы благоволили сообщить мнѣ, вы повидимому пошли дальше этой элементарной стороны искусства и коснулись, хотя слегка, того что одно неизмѣнно привлекаетъ человѣческое сердце къ пѣснѣ поэта, вы затронули струны отзывающіяся въ груди каждаго. Что же до того что вы называете свѣтомъ, то это не болѣе какъ мода дня. Я не берусь рѣшить стоитъ ли поэту обращать вниманіе на сужденія свѣта. Но вотъ въ чемъ я совершенно увѣренъ: хотя для меня сочинить самый незатѣйливый куплетъ, обращенный къ сердцу самаго незатѣйливаго собранія слушателей съ вѣроятностью собратъ въ тарелочку Макса выраженія ихъ одобренія, все равно что найти квадратуру круга, однако я могъ бы кропать цѣлыми аршинами стихи какіе теперь въ модѣ.

Странствующаго пѣвца польстило это, и онъ нѣсколько развеселился; онъ повернулъ свое ясное лицо, уже не омраченное тучей, къ своему утѣшителю, разлегшемуся лѣниво, и сказалъ весело:

— Вы говорите что беретесь скропать цѣлые аршины модныхъ стиховъ по нынѣшнему образцу. Желалъ бы я чтобы вы показали мнѣ обращики вашего искусства въ этомъ ремеслѣ.

— Извольте; только съ условіемъ что вы отплатите мнѣ обращикомъ вашихъ стиховъ не во вкусѣ нашихъ дней, чѣмъ-нибудь такимъ что для меня имѣло бы смыслъ. А въ моихъ, бьюсь объ закладъ, вы смыслу не найдете.

— Согласенъ.

— Итакъ, допустимъ что наше время есть Августовскій періодъ англійской поэзіи. Предположимъ что я пишу на золотую медаль по-англійски, какъ писалъ въ школѣ по-латыни; конечно успѣхъ мой будетъ пропорціоналенъ введенному мною количеству изящныхъ выраженій и оборотовъ составляющихъ особенность Августова вѣка, и умѣнью моему уловить характеръ этой эпохи. Мнѣ кажется что всякій наблюдательный критикъ допуститъ что модная поэзія нашихъ дней, то-есть положимъ Августовскихъ, имѣетъ слѣдующія рѣзкія особенности: вопервыхъ, выборъ изящныхъ выраженій и реченій, совершенно противныхъ варварскому вкусу предшествующаго столѣтія, вовторыхъ, выспреннѣйшее презрѣніе ко всякимъ прозаическимъ уступкамъ здравому смыслу и тщательная обработка того элемента красоты который мистеръ Боркъ называетъ туманностью. Теперь установивъ эти условія, я только попрошу васъ выбрать размѣръ. Бѣлые стихи теперь очень въ модѣ.

— Ну, нѣтъ, это слишкомъ облегчить вашъ опытъ если избавить васъ отъ трудностей риѳмы.

— Мнѣ все равно, зѣвая сказалъ Кенелмъ. — Пусть будутъ равны; ну, а какой же видъ поэзіи возьмемъ мы, героическій или лирическій? Эпосъ устарѣлъ, не въ модѣ; но Чосеровскій куплетъ въ современной усовершенствованной формѣ кажется мнѣ наиболѣе удобнымъ для изящной безсмыслицы.

— Сюжетъ?

— О, объ этомъ прошу не безпокоиться, какое бы заглавіе поэтъ нашего Августова времени ни надписывалъ надъ своимъ произведеніемъ, геній его, какъ геній Пиндара, отвергаетъ всякія стѣсненія. Слушайте же, и если возможно не давайте Максу выть. Начинаю.

И съ афектаціей, но выразительно, нѣсколько нараспѣвъ, Кенелмъ началъ:

Въ Аѳинахъ мужъ рода честнѣйшаго Пиѳіасъ жилъ;

Былъ молодъ, богатымъ считался, но онъ находилъ

Что деньги и младость душѣ одинокой

Не могутъ дать счастья. Красой черноокой

Сіяла Софронія. Разъ лѣтнимъ днемъ, когда тихо катитъ

Въ морской колесницѣ Нептунъ, и любовью журчитъ

Илиссъ, съ твоей лирой согласно, Гармонія,

Сказалъ онъ: «люблю тебя нѣжно, Софронія».

И крокусъ и ирисъ услышавши это кивали

Головками, радости полны; жужжали

Медвяныя пчелы; разглаживать перья свои

Лѣсная голубка спѣшила — вотъ чары любви.

Сей повѣсти нѣжной вы знать заключенье хотите?

Томахъ въ четырехъ я ее напечатаю вамъ, подождите

Пріятели критики славу составятъ мою

Не менѣе Чосера, въ этомъ вамъ слово даю.

Вы можете вѣрить имъ, только чуръ не читать,

А то кто жь велитъ вамъ меня покупать?

— Вы дѣйствительно сдержали слово, смѣясь сказалъ пѣвецъ. — И если теперь у насъ вѣкъ Августа, вы конечно заслужили золотую медаль.

— Вы льстите мнѣ, скромно сказалъ Кенелмъ. — Но если я, человѣкъ сроду не сложившій двухъ риѳмъ, могу съ такою легкостью импровизовать стихи въ современномъ вкусѣ почему бы опытному риѳмачу, какъ вы, не отмахать за одой присѣстъ томъ-другой въ томъ же родѣ, маскируя заимствованныя красоты слога и придавая еще болѣе изящества риѳмѣ частою вставкою стиха неподходящаго подъ размѣръ, и возноситься все выше въ область прекраснаго становясь все болѣе непонятнымъ. Сдѣлайте это, и я обѣщаю вамъ восторженный панегирикъ въ газетѣ Londoner, ибо я самъ его напишу.

— Londonerlх! воскликнулъ пѣвецъ и гнѣвно вспыхнуло его лицо. — Londoner мой ожесточенный врагъ.

— Къ сожалѣнію, вы кажется также мало изучали критическую печать Августова вѣка какъ мало прониклась муза ваша классическими красотами современнаго стиха. Искусство писателя требуетъ чтобы человѣкъ поработалъ надъ самихъ собой; искусство быть писателемъ цѣнимымъ критикой требуетъ чтобы человѣкъ поработалъ надъ своимъ критикомъ, то-есть былъ его хорошимъ знакомымъ. Въ вѣкъ Августа клика есть краеугольный камень критики. Если вы принадлежите къ кликѣ — вы Горацій или Тибуллъ. Если вы не имѣете клика — вы Бавій или Мевій. Londoner, повѣрьте, никому не врагъ, онъ равно презираетъ всѣхъ людей. Цѣль его забавлять свою публику; а этого достигнуть можно только надъ кѣмъ-нибудь ругаясь; поэтому, чтобы вознаградить за похвалы расточаемыя членамъ своей клики, надо на людей не имѣющихъ клики сыпать сугубое количество насмѣшекъ и брани. Бей его, у него нѣтъ друзей.

— Ахъ, сказалъ пѣвецъ. — въ словахъ вашихъ, кажется, есть много правды. У меня никогда ни въ одной кликѣ не было друга. Одному Богу извѣстно съ какимъ упорствомъ, соединенными силами, старались задавить меня люди въ которыхъ я, въ совершенномъ невѣдѣніи обычаевъ управляющихъ такъ-называемыми органами общественнаго мнѣнія, надѣялся во время борьбы встрѣтить участіе и поощреніе. Имъ это долго удавалось. Но теперь я осмѣливаюсь надѣяться что начинаю быть побѣдителемъ. Къ счастію, природа надѣлила меня сангвиническимъ, веселымъ, упругимъ темпераментомъ. Кто никогда не отчаивается, тотъ рѣдко терпитъ полную неудачу.

Эта рѣчь нѣсколько сбила съ толку Кенелма. Не объявилъ ли ему пѣвецъ что пора пѣсень для него прошла, что онъ рѣшился отречься отъ стихотворства. Какой же новый путь къ славѣ, съ котораго не могли столкнуть его критики, избралъ онъ себѣ? Кенелмъ принималъ его за члена касой-нибудь торговой денежной фирмы. Несомнѣнно менѣе трудную, прозаическую, торную дорогу — должно-быть повѣсть. Въ наше время всякъ пишетъ повѣсти, и такъ какъ публика читаетъ ихъ по собственному желанію, а стихи читаетъ только когда ей укажутъ на нихъ да разъяснять что ихъ слѣдуетъ прочесть, то повѣсти можетъ-быть находятся въ меньшей зависимости отъ произвола кликъ чѣмъ поэты нашего Августова вѣка.

Однако Кенелмъ не пускался далеко въ изслѣдованія по этому вопросу. Мысли его въ эту минуту естественно перенеслись отъ книгъ и критиковъ къ любви и браку.

— Нашъ разговоръ, сказалъ онъ, — уклоняется въ сторону; позвольте мнѣ вернуться къ исходной точкѣ. Вы намѣреваетесь погрузиться въ миръ семейнаго очага. Мирный очагъ подобенъ спокойной совѣсти. Дождь не проходитъ чрезъ крышу его, вѣтеръ не потрясаетъ его стѣнъ. Если вы не сочтете мой вопросъ нескромнымъ, давно ли вы знакомы съ вашею невѣстой?

— Очень давно.

— И всегда ее любили?

— Всегда, съ дѣтства ея. Изъ всѣхъ на свѣтѣ женщинъ, ей было предназначено быть спутникомъ моей жизни, ангеломъ хранителемъ очищающимъ мою душу. Не знаю что бы сталось со мною еслибъ я всюду не носилъ съ собой мысль о ней. У меня, какъ и у многихъ бродягъ уклоняющихся отъ битаго житейскаго пути, есть въ характерѣ необузданность которая часто связана съ физическимъ здоровьемъ, со вкусомъ къ приключеніямъ, и внутренній жаръ изливающійся въ пѣсню, потому что пѣсня есть голосъ радости. Оглядываясь на прошлое, я долженъ сознаться что слишкомъ часто уклонялся, отъ цѣлей которыя ставилъ мнѣ разумъ и къ которымъ стремилось сердце, благодаря лживымъ увлеченіямъ и пустымъ причудамъ.

— Вліяніе юпки полагаю, замѣтилъ Кенелмъ сухо.

— Желалъ бы я по совѣсти отвѣтить вамъ: «нѣтъ», сказалъ пѣвецъ, сильно краснѣя. — Но отъ худшаго, отъ всего что навсегда преградило бы путь которому я ввѣряю судьбу свою, это всего что сдѣлало бы меня недостойнымъ той чистой любви которая, надѣюсь, ожидаеть меня и увѣнчаетъ мои грезы счастія, ото всего этого спасла меня улыбка на безгрѣшномъ дѣтскомъ личикѣ, которая слѣдила за мною повсюду. Одинъ только разъ я былъ на краю гибели: я безъ содроганія не могу вспомнить этого часа. То было въ Лоскомбѣ.

— Въ Лоскомбѣ!

— Въ искушеніи къ страшному преступленію, мнѣ показалось что я слышу голосъ говорившій: «не хорошо, помните о ребенкѣ». Въ томъ суевѣріи которое легко принимается за божественное предостереженіе, когда воображеніе болѣзненно возбуждено, а совѣсть, хотя на минуту усыпленная, спитъ однако такъ чутко что дуновеніе вѣтерка, паденіе листа можетъ пробудить ее въ ужасѣ, я принялъ тотъ голосъ за голосъ моего ангела-хранителя. Одумавшись послѣ и сопоставивъ голосъ этотъ со смысломъ тѣхъ строкъ которыя вы такъ кстати прочли мнѣ на слѣдующій день, я заключилъ что спасительный голосъ былъ вашъ.

— Сознаюсь въ свой дерзости, извините ее.

Пѣвецъ схватилъ руку Кенелма, и съ чувствомъ сжалъ ее.

— Извинить! О, когда бы вы знали какъ я долженъ быть вамъ вѣчно благодаренъ! Внезапный голосъ, раскаяніе и ужасъ пробужденные имъ во мнѣ были усилены рѣзкими строками которыя на слѣдующій день Заставили меня удалиться содрогаясь отъ моего. «вожделѣннаго грѣха». То былъ поворотный пунктъ въ моей жизни. Съ этого дня необузданный бродяга былъ убитъ во мнѣ. Этимъ я не хочу сказать что во мнѣ умерла любовь къ природѣ и пѣснѣ, которая такъ манила бродягу, но ненависть къ порядку въ жизни и привычкахъ и къ серіозному труду — вотъ что было убито. Я уже пересталъ шутить своимъ призваніемъ, и взялся за него какъ за серіозный долгъ. И когда я увидѣлъ ее, для меня взрощенную и хранимую судьбой, она предстала глазамъ моимъ уже не игривымъ ребенкомъ; въ лицѣ ея уже теплилась заря женской души. Только два года прошло съ того памятнаго для меня дня. Однако теперь мое положеніе обезпечено. И если еще не упрочена слава моя, то по крайней мѣрѣ я могу смѣло сказать любимой женщинѣ: «Пришло время когда безъ страха за наше будущее я могу просить тебя быть моею».

Пѣвецъ говорилъ съ такимъ жаромъ, съ такою страстью, что Кенелмъ молча далъ ему время оправиться. Онъ съ удовольствіемъ молчалъ въ тишинѣ вечера незамѣтно переходящаго отъ багрянаго заката къ звѣздному сумраку, охотно шепталъ яро себя: «и для меня тоже наступило время».

Черезъ нѣсколько минутъ пѣвецъ снова заговорилъ бодро и весело:

— Теперь ваша очередь, скажите давно знакомы вы съ предметомъ вашей любви? Судя по нашему прежнему разговору вы должно-быть не долго любили особу, руки которой искали и добились.

Такъ какъ Кенелмъ пока еще не искалъ и не добился руки особы о которой шла рѣчь и не считалъ нужнымъ вдаваться въ подробности лично его касающіяся, то онъ отвѣтилъ общимъ замѣчаніемъ:

— Мнѣ кажется что появленіе въ сердцѣ нашемъ любви подобно наступленію весны: по календарю не разочтешь ея прихода. Она наступаетъ медленно и постепенно, или быстро и внезапно. Но просыпаясь по утру и видя перемѣну во внѣшней природѣ, зелень на деревьяхъ, цвѣты на лугу, чувствуя тепло, лучи солнца, звуки въ воздухѣ, мы говоримъ: весна пришла.

— Мнѣ нравится ваше сравненіе. И если безполезно спрашивать влюбленнаго давно ли онъ полюбилъ свою возлюбленную, то еще безполезнѣе спросить его хороша ли она. Въ лицѣ ея онъ не можетъ не видѣть красоты которую она придала всему внѣшнему міру.

— Правда; и въ этой мысли столько поэзіи что я вспоминаю наше условіе; я почтилъ васъ дѣвственнымъ обращикомъ моихъ поэтическихъ дарованій съ тѣмъ чтобы вы мнѣ отплатили обращикомъ вашего опытнаго мастерства въ этомъ искусствѣ Я требую права назначить тему. Пусть это будетъ…

— Бифстекъ?

— Нѣтъ, довольно вы кололи меня этою пошлою шуткой. Темою должна быть любовь, и еслибы вы могли импровизовать строфу-другую на ту мысль которую сейчасъ выразили, я буду слушать васъ еще съ большимъ вниманіемъ.

— Увы, я не импровизаторъ. Однако отомщу вамъ за ваше прежнее презрѣніе къ моему искусству, и скажу небольшую вещицу которая имѣетъ нѣчто общее съ выбранною вами мыслію: вы не хотѣли прослушать ее тогда, въ Торъ-Гадгамѣ, и ушли (положивъ, правда, шиллингъ на тарелочку Макса). Это была одна изъ пѣсень спѣтыхъ мною въ тотъ вечеръ, и она не дурно была принята моими скромными слушателями.

— Мабель Мей, согласись, образецъ красоты?

Не нашелъ ничего въ ней красиваго свѣтъ.

Согласись что ея безупречны черты.

— Если долженъ отвѣтить я искренно — нѣтъ!

— Какъ отрадно мнѣ думать что дѣва моя

Свои прелести скрыла отъ взглядовъ людскихъ,

Что спустиласч съ неба она для меня

И цвѣтетъ красотою для глазъ лишь моихъ.

Окончивъ эти весьма безыскусственныя строфы, менестрель, всталъ со словами:

— Теперь я долженъ проститься съ вами. Мой путь лежитъ чрезъ луга, а вашъ вѣроятно по большой дорогѣ?

— Нѣтъ. Позвольте мнѣ идти съ вами. Не вдалекѣ отсюда находится моя квартира, и ближайшій путь къ ней лугомъ.

Нѣсколько удивленно и вопросительно глянулъ менестрель на Кенелма. Но чувствуя можетъ-быть что онъ не въ правѣ допрашивать своего спутника отъ котораго самъ скрылъ свое имя и званіе, пѣвецъ любезно отвѣчалъ что имѣя такого путника онъ только сожалѣетъ о краткости пути, и пошелъ быстрымъ шагомъ. Сумерки уже сгустились; наступила ясная, звѣздная лѣтняя ночь; ничто не нарушало тишины полей. Оба эти человѣка, идя рядомъ, чувствовали себя на высотѣ счастья, а счастье, какъ вино, на различные организмы дѣйствуетъ различно. Въ одномъ оно болтливо, нѣсколько хвастливо, горячо, чувственно, воспріимчиво ко впечатлѣніямъ внѣшней народы, какъ Эолова арфа къ дуновенью вѣтра; въ другомъ оно сосредоточенно, скромно, угрюмо, задумчиво, доступно, правда, вліяніямъ внѣшней природы, но не придаетъ цѣны имъ, развѣ тамъ гдѣ они изъ области чувственной переходятъ въ умственную и гдѣ душа человѣка обращается къ бездушной природѣ съ своими вопросами и возраженіями.

Пѣвецъ овладѣлъ разговоромъ и совершенно плѣнилъ свое слушателя. Было столько истиннаго краснорѣчія въ его глазахъ, въ самомъ звукѣ голоса, что описаніе мое также не можетъ дать о немъ понятіе какъ рѣчь оратора пересказанная хотя бы и слово въ слово разкащикомъ передаетъ понятіе о томъ что принадлежитъ исключительно живому слову оратора.

Не рѣшаясь передавать рѣчи этого необыкновеннаго странника, я скажу только что тема ихъ была такая на которую всѣ почти могутъ быть краснорѣчивы: онъ говорилъ о себѣ самомъ, онъ говорилъ о стремленіи къ извѣстности, о разныхъ препятствіяхъ связанныхъ съ низкимъ происхожденіемъ, со скудными средствами, о внезапно представившейся цѣли для его честолюбія еще въ дѣтствѣ, благодаря милостямъ одного богатаго человѣка который сказалъ: «Это ребенокъ даровитый, я дамъ ему образованіе, когда-нибудь онъ уплатить міру долгъ свой мнѣ.» Онъ говорилъ о томъ какъ страстно принялся онъ за науку, какъ усердно занимался ею и какъ печально прервалъ ученіе въ ранней юности. Причины онъ не объяснялъ; но распространился о борьбѣ съ нуждой за себя и за тѣхъ кому долженъ былъ служить опорой; какъ въ этой борьбѣ онъ принужденъ былъ отвлекать трудъ и энергію отъ систематическаго преслѣдованія той цѣли которую онъ когда-то поставилъ; нужда въ деньгахъ была слишкомъ чувствительна, и нельзя было пренебречь ею ради грезъ славы.

— Но даже, воскликнулъ онъ съ жаромъ, — даже таки торопливыя и незрѣлыя проявленія того что во мнѣ было, вх виду обстоятельствъ стѣснявшихъ мои способности, должны были бы заслужить похвалу и поощреніе отъ людей выдающихъ себя за судей и знатоковъ дѣла. Какъ много лучше сталъ бы я работать еслибъ было такъ! Какъ малая похвала согрѣваетъ все что есть въ человѣкѣ лучшаго, и какъ улыбка незаслуженнаго презрѣнія обдаетъ его холодомъ и подавляетъ его рвеніе! Однако я пробилъ себѣ дорогу къ тому что въ то время было для меня самымъ существеннымъ: я обезпечилъ кусокъ хлѣба тѣмъ кого я любилъ; въ праздничные дни моихъ пѣсенъ и скитаній, я испытывая радости которыя вознаграждали меня за все остальное, и желаніе славы, разъ зародившись въ дѣтствѣ и вскормленное въ юности, умираетъ только въ могилѣ. Ноги и копыта могутъ потоптать его цвѣтъ, и листъ, и стебель; но корень слишкомъ глубоко сокрытъ подъ поверхностью, и изъ году въ годъ стебель, цвѣтъ и листъ обновляются. Отъ насъ можетъ быть отнята наша земная любовь; мы утѣшаемся мыслью что возлюбленная соединится съ нами снова въ лучшей жизни. Но если тотъ кто полюбилъ славу ее въ этой жизни, что можетъ его утѣшить?

— Не говорили ли вы недавно что для славы нѣтъ могилы?

— Правда; но если мы не достигаемъ славы прежде чѣмъ ляжемъ въ могилу, то какая же намъ радость? Любовь возносится въ небо, куда сами мы надѣемся вознестись; слава же останется на землѣ, на которую мы уже не возвратимся. Потому-то желаніе славы такъ и упорно что земля ея родина, и потому-то такъ горько сожалѣніе о ней для дѣтей земли. Но теперь я пріобрѣту ее; она уже въ моихъ рукахъ.

Этимъ временемъ путники подошли къ ручью прямо противъ деревяннаго моста ведущаго въ Кромвель-Лоджъ.

Тутъ пѣвецъ остановился, и Кенелмъ не безъ нѣкотораго волненія въ голосѣ сказалъ:

— Не пора ли намъ назваться другъ другу? Я не имѣю никакой причины долѣе скрывать свое имя — въ сущности и прежде я не имѣлъ на это причины — такъ, одна причуда; Кенелмъ Чиллингли единственный сынъ сэръ-Питера изъ Эксмондгама.

— Отецъ вашъ можетъ порадоваться что имѣетъ такого умнаго сына, сказалъ менестрель съ обычною своею любезностью. — Вы уже достаточно отъ меня слышали чтобы знать что мое рожденіе и положеніе въ свѣтѣ гораздо скромнѣе вашего; но если вамъ случилось посѣтить въ нынѣшнемъ году выставку Королевской Академіи, — А! понимаю это движеніе — вы могли узнать одну картину которой видѣли первый эскизъ. Дѣвушка съ цвѣточнымъ мячикомъ. Одна изъ трехъ картинъ къ которымъ Londoner отнесся особенно сурово, но которая вопреки этому могущественному врагу обезпечиваетъ состояніе и обѣщаетъ славу бродячему пѣвцу, имя котораго, еслибы картина заставила васъ о немъ справиться, оказалось бы Валтеръ Мельвиль. Въ будущемъ январѣ, благодаря этой картинѣ, я надѣюсь прибавить къ нему: членъ Королевской Академіи. Публика заставитъ ее принять меня, вопреки газетѣ! Васъ вѣроятно ожидаютъ какъ дорогаго гостя въ одной изъ тѣхъ болѣе пышныхъ виллъ которыхъ огни намъ видятся издали. Я же иду въ весьма скромный коттеджъ гдѣ надѣюсь навсегда поселиться. Теперь я тамъ только на короткое время, но позвольте мнѣ имѣть удовольствіе принять васъ тамъ предъ моимъ отъѣздомъ. Коттеджъ этотъ называется Грасмиръ.

ГЛАВА VI.

Пѣвецъ, на прощаніе, крѣпко пожалъ руку спутника, которому совѣтовалъ пристроиться, и не замѣтилъ какъ холодна была эта рука въ его искреннемъ пожатіи. Легкимъ шагомъ ступилъ онъ за мостъ предшествуемый Максомъ, и весело, съ того края, долетѣлъ до слуха Кенелма, въ безмолвіи сіяющей ночи, стихъ неоконченной любовной пѣсни:

И поетъ онъ, поетъ, беззаботно поетъ;

Идетъ рыцарь Ниротейнъ, внизъ дорогой идетъ,

И собаки его впереди.

Неоконченная любовная пѣсня — отчего неоконченная? Это «отчего» Кенелму не дано было разгадать. Эта пѣсня передавала въ поэтической формѣ прелестнѣйшую въ свѣтѣ волшебную сказку которую особенно любила Лили; Левъ обѣщалъ ей изложить эту сказку въ стихахъ, но окончить ихъ не иначе какъ въ ея присутствіи и съ ея одобреніемъ.

ГЛАВА VII

Если я не рѣшился передать на бумагѣ слова краснорѣчиваго искателя славы, а слава — дитя земли, еще менѣе осмѣлюсь я повѣрить бумагѣ все что происходило въ молчаливомъ сердцѣ искателя любви — любовь дитя небесъ.

Съ того часа какъ Кенелмъ Чиллингли разстался съ Вальтеромъ Мельвилемъ, до поздняго утра слѣдующаго дня, лѣтнее веселіе внѣшней природы, которая по временамъ и часто обманчиво предлагаетъ душѣ человѣка вопросы и отвѣты ей самой, бездушной, принадлежащіе, разсѣяло мрачность его опасеній.

Нѣтъ сомнѣнія, Валтерь Мельвиль никто иной какъ возлюбленный покровитель Лили; нѣтъ сомнѣнія, она та невѣста которую возрастила и сохранила для него судьба. Но, въ этомъ вопросѣ, рѣшающій голосъ принадлежалъ самой Лили. Оставалось еще узнать обманулся ли Кенелмъ въ той надеждѣ которая со времени ихъ послѣдняго прощанія сдѣлала для него міръ столь прекраснымъ. Во всякомъ случаѣ, какъ относительно ея самой такъ и своего соперника, онъ обязанъ заявить права свои на ея выборъ. И чѣмъ болѣе онъ припоминалъ все что говорила ему Лиди о своемъ покровителѣ, такъ открыто, такъ искренно высказывая свою привязанность и благодарность, тѣмъ убѣдительнѣе разсудокъ опровергалъ его опасенія нашептывая: «такъ могъ бы ребенокъ говорить о родителѣ, но не такъ дѣвушка говоритъ о любимомъ человѣкѣ; она едва рѣшается хвалить его».

Словомъ, когда, незадолго предъ полуднемъ, Кенелмъ перешелъ мостъ и снова ступилъ на волшебную землю Грасмира, въ немъ не было унынія, онъ шелъ бодро.

Въ отвѣтъ на его вопросы, служанка отворившая ему дверь "сказала что ни мистера Мельвиль, ни миссъ Мордантъ нѣтъ дома; они только-что вмѣстѣ ушли гулять. Онъ ужь готовъ было уйти когда мистрисъ Камеронъ вошла въ залу и скорѣе жестомъ чѣмъ словомъ пригласила его войти. Кенелмъ вошелъ вслѣдъ за нею въ гостиную и усѣлся подлѣ нея. Онъ было хотѣлъ заговорить, но она прервала его; звукъ ея голоса совершенно утратилъ свою обычную томность и былъ такъ рѣзокъ и пронзителенъ что походилъ на крикъ смятенія.

— Я только-что собиралась идти къ вамъ. Къ счастью, вы нашли меня одну, а на разговоръ много времени не потребуется. Но прежде всего скажите мнѣ видѣли ли вы вашихъ родителей; вы просили ихъ позволенія жениться на такой дѣвушкѣ какую я описала вамъ; скажите мнѣ, о, скажите что они не дали вамъ своего согласія?

— Напротивъ, я явился съ ихъ полнымъ разрѣшеніемъ просить руки вашей племянницы.

Мистрисъ Камеронъ откинулась на спинку креселъ и начала качаться взадъ и впередъ какъ человѣкъ испытывающій сильную боль.

— Я этого боялась. Валтеръ говорилъ что встрѣтилъ васъ вчера вечеромъ; что вы, какъ и онъ, помышляете жениться. Вы, конечно, когда узнали его имя, должны были понять кого онъ имѣетъ въ виду. Къ счастью, онъ не могъ угадать выборъ сдѣланный вами подъ вліяніемъ слѣпой юношеской фантазіи.

— Любезнѣйшая мистрисъ Камеронъ, сказалъ Кенелмъ очень кротко, но очень твердо, — вамъ извѣстно было съ какою цѣлью я оставилъ Мольсвикъ нѣсколько дней тому назадъ, и мнѣ кажется что вы могли бы предугадать мое намѣреніе, которое провело меня теперь такъ рано въ вашъ домъ. Я пришелъ сказать покровителю массъ Мордантъ: Я прошу у васъ руки ввѣренной вамъ дѣвушки. Если вы тоже ищете ея руки, то у меня очень благородный соперникъ. Для обоихъ васъ всякія соображенія о личномъ счастьѣ ничто въ сравненіи съ ея счастьемъ. Пусть она выбираетъ между нами.

— Невозможно! воскликнула мистрисъ Камеронъ; — невозможно! Вы не знаете что говорите; не знаете, не догадываетесь какъ священны права Валтера Мельвиля на все чѣмъ можетъ воздать ему сирота которой онъ былъ покровителемъ съ самаго ея рожденія. Она не имѣетъ права предпочесть другаго; сердце ея такъ полно благодарности что не можетъ допустить такого предпочтенія. Еслибъ ей предоставленъ былъ выборъ между имъ и вами, она выбрала бы его. Я могу торжественно увѣрить васъ въ этомъ. Не подвергайте же ее мукамъ подобнаго выбора. Предположите, если хотите, что вы плѣнили ея воображеніе и что вы теперь откроете ей свою любовь, и сдѣлаете предложеніе; она тѣмъ не менѣе отклонитъ, обязана отклонить ваше предложеніе, и вы только омрачите ея счастье съ Мельвилемъ. Будьте великодушны. Побѣдите свое влеченіе; оно не можетъ не бытъ преходящимъ. Не говорите ни съ нею, ни съ мистеромъ Мельвилемъ о желаніи которое исполниться не можетъ. Уйдите отсюда молча и не медля.

Слова и пріемы блѣдной умоляющей женщины навѣяла смутный страхъ на сердце ея слушателя. Тѣмъ не менѣе онъ отвѣчалъ рѣшительно:

— Я не могу васъ послушаться. Мнѣ кажется честь велитъ мнѣ доказать вашей племянницѣ что если я ошибся въ ея чувствѣ ко мнѣ, я не желаю чтобъ она усомнилась въ искренности моего чувства; и едва ли честнѣе будетъ относительно моего достойнаго соперника подвергнуть опасности его будущее счастіе еслибъ онъ въ послѣдствіи узналъ что жена егь была бы счастливѣе съ другимъ. Къ чему эта таинственная боязливость? Если — и вы повидимому говорите это съ такимъ убѣжденіемъ — нѣтъ сомнѣнія что племянница ваша изберетъ другаго, по первому слову ея я удалюсь, и вы никогда больше не увидите меня. Но это слово должно быть сказано ею; и если вы мнѣ не позволите испросить его въ вашемъ домѣ, то я попытаюсь теперь же отыскать ее на прогулкѣ съ мистеромъ Мельвилемъ; и еслибъ онъ отказалъ мнѣ въ правѣ переговорить съ нею наединѣ, то что я имѣю сказать можетъ быть сказано и въ его присутствіи. О, неужели въ васъ нѣтъ жалости ко мнѣ? Зачѣмъ безполезно мучить мое сердце? Если я долженъ перенести худшее, то дайте мнѣ узнать худшее.

— Узнайте же отъ меня, заговорила мистрисъ Камеронъ голосомъ неестественно спокойнымъ, съ лицомъ напряженно сдержаннымъ. — Исторгнутую вами тайну я ввѣряю вашей чести, на которую вы такъ хвастливо ссылаетесь чтобы подвергнуть опасности счастье дома въ который я не должна была бы впускать васъ. У одной честной четы, скромной и по положенію и по средствамъ, былъ единственный сынъ, съ ранняго дѣтства выказавшій такія замѣчательныя дарованія что обратилъ на себя вниманіе человѣка богатаго, чрезвычайно добросердечнаго, образованнаго, на котораго работалъ его отецъ. Этотъ человѣкъ помѣстилъ мальчика на свой счетъ въ одну изъ первоклассныхъ коммерческихъ школъ, намѣреваясь со временемъ принять его въ свою фирму и тѣмъ обезпечить его состояніе. Этотъ богатый человѣкъ стоялъ во главѣ извѣстнаго банка; но слабое здоровье, вкусы совершенно чуждые коммерческому дѣлу, побудили его отказаться отъ всякаго дѣятельнаго участіе въ фирмѣ управленіе которой онъ ввѣрилъ обожаемому сыну. Между тѣмъ дарованія его protégé отданнаго имъ въ школу обратились съ такою страстью къ искусству, и такъ мало соотвѣтствовали коммерціи, а первые его опыты кистью показанные знатокамъ обѣщали въ будущемъ, по ихъ словамъ, такое совершенство, что покровитель измѣнилъ свое первоначальное намѣреніе, помѣстилъ его ученикомъ въ мастерскую замѣчательнаго французскаго художника, а потомъ послалъ его усовершенствовать вкусъ свой изученіемъ лучшихъ произведеній италіянской и фламандской школы. Онъ былъ еще за границей когда — здѣсь мистрисъ Камеронъ остановилась, съ замѣтнымъ усиліемъ удержала рыданіе и шепотомъ, сквозь стиснутые зубы, продолжала: — когда громовой ударъ разразился надъ домомъ его покровителя, раззоривъ его и опозоривъ его имя. Сынъ безъ вѣдома отца увлекся спекуляціями, которыя оказались очень неудачными; взявшись тотчасъ за дѣло легко можно было бы вернуть потери, но къ несчастію онъ выбралъ не тотъ путь который привелъ бы его къ успѣху, а пустился на новый рискъ. Распространяться нечего. Въ одинъ прекрасный день свѣтъ пораженъ былъ извѣстіемъ что фирма, славящаяся своимъ предполагаемымъ богатствомъ и прочностью, обанкротилась. Безчестность была усмотрѣна, была доказана, — не въ отцѣ, — произведенное слѣдствіе порицая его, правда, за небрежность не уличало въ обманѣ, — но онъ остался все-таки же нищимъ, безъ всякихъ средствъ. А сынъ, сынъ, идолъ отца, былъ уведенъ со скамьи подсудимыхъ преступникомъ приговореннымъ къ каторгѣ. Избѣгъ онъ ее…. но какъ — вы догадываетесь, что кромѣ смерти, могло спасти его? Смерти отъ его собственной доступной руки.

Взволнованный едва ли не столько же сколько сама мистрисъ Камеронъ, Кенелмъ закрылъ одною рукою свое склоненное лицо, протянувъ другую чтобы пожать ея руку; но она не взяла его руки.

Дурное предзнаменованіе. Опятъ предъ его глазами встала сѣдая башня, опять въ ушахъ его зазвучала трагически повѣсть о Флетвудахъ. Недосказанное держало молодаго человѣка въ какомъ-то заколдованномъ молчаніи. Мистрисъ Камеронъ продолжала:

— Я сказала что отецъ сдѣлался нищимъ, онъ умеръ медленно въ постели. Одинъ только вѣрный другъ не покинулъ этой постели: юноша котораго талантъ поддержало его богатство. Онъ вернулся изъ чужихъ краевъ съ небольшою суммой денегъ сбереженныхъ имъ послѣ продажи кое-какихъ картинъ и рисунковъ сдѣланныхъ имъ во Флоренціи. Эти деньги дали кровъ старику и двумъ безпомощнымъ убитымъ женщинамъ, нищимъ какъ и онъ, его дочери и вдовѣ его сына. Когда эти деньги вышли молодой человѣкъ спустился съ высоты своего призванія, нашелъ какимъ-то образомъ практическія занятія, какъ ни чужды были они его наклонностямъ, и три существа которыхъ онъ содержалъ своими трудами никогда не нуждались ни въ кровѣ, ни въ пищѣ. Чрезъ нѣсколько недѣль послѣ ужасной смерти мужа, молодая вдова (она еще и году не была замужемъ) родила ребенка-дочь. Она не перенесла родовъ и вскорѣ скончалась. Этотъ новый ударъ порвалъ слабую нить жизни бѣднаго отца. Обоихъ хоронили въ одинъ день. Предъ смертью оба просили объ одномъ и томъ же двоихъ близкихъ имъ, сестру преступника и юнаго благодѣтеля старика. Вотъ ихъ просьба: чтобы новорожденнаго ребенка воспитывали въ совершенномъ невѣдѣніи о ея рожденіи и преступленіи и позорѣ ея отца. Она не должна была просить милостыни у богатыхъ и знатныхъ родственниковъ, которые не удостоили даже словомъ участія безвиннаго отца и жену преступника. Это обѣщаніе исполнялось до сей минуты. Я дочь раззорившагося богача. Имя которое я ношу, имя данное моей племянницѣ, не принадлежитъ намъ: только родственныя связи далекаго времени даютъ намъ право на него. Я не вышла замужъ. Я была помолвлена за представителя извѣстной фамиліи который долженъ былъ получить за мною блестящее приданое; день свадьбы былъ уже назначенъ когда разразился громъ. Я съ тѣхъ поръ никогда уже не видала своего жениха. Онъ уѣхалъ за границу и тамъ умеръ. Кажется онъ любилъ меня, онъ зналъ что я его люблю. Кто можетъ осуждать его за то что онъ меня бросилъ? Кто могъ бы жениться на сестрѣ преступника? Кто захочетъ жениться на дочери преступника? Кто, кромѣ одного человѣка? Того человѣка который знаетъ тайну и хранитъ ее, того человѣка который, мало заботясь о другихъ сторонахъ воспитанія, вкоренилъ въ ребенкѣ такую любовь къ правдѣ, такое чуткое чувство чести что узнай она позоръ омрачившій ея рожденіе она умерла бы отъ муки.

— Но развѣ на свѣтѣ есть только одинъ человѣкъ, вскричалъ Кенелмъ внезапно поднимая голову, до тѣхъ поръ склоненную, съ гордостью несвойственною обыкновенно его кроткому лицу: — Развѣ одинъ только человѣкъ на свѣтѣ не счелъ бы дѣвушку у ногъ которой онъ желаетъ сказать: «будьте владычицей моей жизни» выше всѣхъ грѣховъ совершенныхъ до ея рожденія? Развѣ одинъ только человѣкъ на свѣтѣ думаетъ что любовь къ правдѣ и чувство чести высшія добродѣтели для мущины и женщины, хотя бы отцы ихъ были пираты, столь же безпощадные какъ отцы норманскихъ королей, или обманщики столь же безсовѣстные въ дѣлахъ своего интереса, какъ вѣнчанные представители знаменитыхъ родовъ Цезарей, Бурбоновъ, Тюдоровъ, Стюартовъ? Благородство, какъ геній, прирожденны. Какъ, одинъ только человѣкъ способенъ сохранить ея тайну, сохранить тайну которая могла бы смутить сердце содрогающееся предъ стыдомъ! Мы, Чиллингли, родъ темный, ничѣмъ не прославившійся, но болѣе тысячи лѣтъ мы были англійскими джентльменами. Хранить ея тайну, чтобы не причинить ей страданій? Еслибъ я всю жизнь провелъ съ нею въ Камчаткѣ, то и тамъ ея тайна была бы, даже для собственныхъ глазъ моихъ, «непроницаемо одѣта уваженіемъ и любовью».

Этотъ взрывъ страсти показался мистриссъ Камеронъ безсмысленною декламаціей, продуктомъ горячей головы неопытнаго юноши, и оставляя его безъ всякаго вниманія, подобно великому юристу отвергающему какъ вздоръ цвѣтистое краснорѣчіе своего младшаго собрата, краснорѣчіе въ которомъ когда-то съ наслажденіемъ упражнялся самъ великій юристъ, или подобно женщинѣ пережившей уже романтическую пору и считающей однимъ пустословіемъ какое-нибудь романтическое чувство сводящее съ ума ея молодую дочку, мистрисъ Камеронъ сказала просто:

— Все это пустыя рѣчи, мистеръ Чиллингли; обратимся къ сущности вопроса. Послѣ всего что я сказала удерживаете ли вы намѣреніе дѣлать предложеніе моей племянницѣ?

— Удерживаю.

— Какъ! воскликнула она съ негодованіемъ, и съ великодушнымъ негодованіемъ; — какъ, даже еслибы вамъ удалось получить согласіе вашихъ родителей на бракъ съ дочерью человѣка приговореннаго къ каторгѣ, или вопреки обязанностямъ сына относительно его родителей скрыть отъ нихъ этотъ фактъ, можете-ли вы, находясь въ такомъ положеніи что сплетни будутъ заниматься вопросомъ о томъ кто и что такое будущая леди Чиллингли, можете ли вы думать что истина не будетъ наконецъ открыта? Неужели вы, человѣкъ совершенно посторонній, котораго мы знаемъ только нѣсколько недѣль, неужели вы имѣете право сказать Валтеру Мельвилю: «Откажитесь для меня отъ вашей единственной награды за великодушныя жертвы, за неизмѣнную преданность, за бдительную нѣжность столькихъ терпѣливыхъ годовъ».

— Я думаю, сударыня, воскликнулъ Кенелмъ болѣе изумленный и пораженный въ сердцѣ этимъ воззваніемъ нежели предшедшими открытіями. — Я думаю что когда мы въ послѣдній разъ видѣлись, когда я открылъ вамъ мою любовь къ вашей племянницѣ, когда вы одобрили мое намѣреніе отправиться домой и испросить согласіе моего отца, я думаю тогда было время сказать: «Нѣтъ, васъ предупредилъ уже другой, имѣющій на ея руку большія и несомнѣнныя права».

— Богъ свидѣтель что я не знала тогда, не подозрѣвала даже чтобы Валтеръ Мельвиль мечталъ жениться на дѣвочкѣ выросшей на его глазахъ. Вы не можете не признать что я старалась разстроить ваше намѣреніе, я не могла сдѣлать ничего больше не разказавъ тайну рожденія Лиди, а на это можно было рѣшаться только въ крайности. Но я надѣялась что отецъ вашъ не согласится на вашъ бракъ, что его отказъ прекратитъ дальнѣйшее ваше знакомство съ Лиди, и открывать ея тайну не будетъ надобности. Только послѣ вашего отъѣзда, два дня тому назадъ, я получила отъ Валтера Мельвиля письмо раскрывшее мнѣ то о чемъ я никогда прежде не догадывалась. Вотъ это письмо, прочтите его, и тогда скажите рѣшитесь ли вы стать соперникомъ съ тѣмъ….

Она не договорила, ослабѣвъ отъ напряженія, подала ему письмо а стала слѣдить острымъ, серіознымъ и жаднымъ взглядомъ за выраженіемъ его лица пока онъ читалъ.

"— — Стритъ, Блумсбери.

"Дорогой другъ мой, — радость и торжество! Картина моя окончена; картина надъ которою я столько мѣсяцевъ работалъ день и ночь запершись въ своей мастерской, не видя даже мелькомъ зелени полей, скрывая свой адресъ это всѣхъ, даже отъ васъ, чтобы не имѣть искушенія прервать работу. Картина окончена и уже продана; угадайте за какую цѣну? За тысячу пятьсотъ гиней, да еще продавцу картинъ! Подумайте объ этомъ! Онъ повезетъ ее по странѣ, будетъ выставлять. Помните три мои маленькіе ландшафта которые два года тому назадъ я бы съ радостью продалъ за десять фунтовъ еслибъ и Лили, и вы не уговаривали меня не дѣлать этого. Мой другъ и бывшій патронъ, нѣмецкій негоціантъ въ Лоскомбѣ, зашелъ ко мнѣ вчера и предлагалъ покрыть все ихъ полотно гинеями въ три ряда. Можете себѣ представить какъ я былъ счастливъ уговоривъ его принять ихъ въ подарокъ. Какой шагъ впередъ въ жизни человѣка когда онъ въ состояніи сказать: «дарю!» Наконецъ-то, наконецъ я занялъ положеніе оправдавшее надежду которая въ теченіи восемнадцати лѣтъ была моимъ утѣшеніемъ и поддержкой, была солнечнымъ лучомъ не перестававшимъ свѣтить въ темнотѣ когда судьба моя всего болѣе омрачалась; была музыкой возносившею меня въ вышину подобно пѣснѣ жаворонка въ то время когда въ голосахъ людей я слышалъ лишь смѣхъ и презрѣніе. Помните ли вы ту ночь когда мать Лили умоляла васъ воспитать ея ребенка въ невѣдѣніи о его родствѣ, даже не сообщатъ безрадостнымъ и негодующимъ родственникамъ о рожденіи этого ребенка? Помните ли вы какъ жалобно и въ то же время гордо она, столь благородная по рожденію, блестящая воспитанію, сжимала мою руку когда я попробовалъ возражать говоря что ея родственники не будутъ осуждать ребенка за преступленія отца, — она самая гордая женщина какую я зналъ, чью улыбку въ рѣдкія минуты я узнаю въ Лили, подняла съ подушки голову и проговорила съ усиліемъ:

" — Я умираю; послѣднія слова умирающихъ — приказаніе. Я приказываю вамъ заботиться чтобы судьба моего ребенка и была судьбой дочери преступника перенесенной въ благородный домъ. Для ея счастья жребій ея долженъ быть смиренный, — чѣмъ смиреннѣе будетъ кровъ подъ которымъ будетъ жить она, чѣмъ скромнѣе будетъ званіе ея будущаго мука, тѣмъ лучше.

"Съ того часа я принялъ рѣшеніе не отдавать никому своей руки и сердца чтобы когда подрастетъ внучка моего благодѣтеля и станетъ женщиной, сказать ей: «происхожденіе мое очень скромно, однако твоя мать выдала бы тебя за меня». Теперь ребенокъ ввѣренный вашимъ попеченіямъ станетъ женщиной, и я теперь настолько уже обезпечилъ свое состояніе что не борьбу и не бѣдность могу предложить ей раздѣлить со мною. Я сознаю что не будь ея судьба столь исключительна, подобная надежда съ моей стороны была бы черезчуръ смѣлою, сознаю что я не болѣе какъ созданіе милостей ея дѣда, кому я обязанъ всѣмъ чѣмъ могу сдѣлаться, сознаю несходство вашихъ лѣтъ, сознаю многія мои прошедшія заблужденія и настоящія ошибки. Но предъ велѣніями судьбы подобныя соображенія не имѣютъ цѣны. Я могу быть для нея самымъ подходящимъ мужемъ. Гдѣ можно найти ли нея другаго мужа кто удовлетворилъ бы тѣмъ условіямъ которыя тяготятъ ваше чувство чести, дорогой и уважаемый другъ, больше чѣмъ тяготятъ меня? Допуская что вы, ея ближайшая и наиболѣе отвѣтственная родственница, не презираете меня за мою смѣлость, я не встрѣчаю другихъ препятствій. Дѣтская привязанность Лили ко мнѣ глубока и сильна, и можетъ превратиться въ любовь женщины, къ счастію также она не получила стереотипнаго пустаго пасіонскаго воспитанія и не пріобрѣла условной свѣтскости, но была воспитана, подобно мнѣ, подъ свободнымъ вліяніемъ природы; она не мечтаетъ о великолѣпныхъ чертогахъ и дворцахъ кромѣ тѣхъ что мы строимъ въ волшебной странѣ; она научена понимать и дѣлитъ мечты которыя важнѣе книжнаго ученія для тѣхъ что посвящаютъ себя искусству и пѣснямъ. Дня черезъ два, можетъ-быть на другой день послѣ того какъ вы получите это письмо, я буду въ состояніи вырваться изъ Лондона, и вѣроятно пѣшкомъ приду какъ бывало. Какъ я жажду снова взглянуть на кусты живыхъ изгородей, на зелень полей, переливы солнца въ рѣкѣ, и что еще краше, на тонкія струйки нашего журчащаго ручейка! А пока я прошу васъ, дражайшій, добрѣйшій и наиболѣе чтимый изъ немногихъ друзей какихъ я пріобрѣлъ въ жизни, хорошенько обсудить цѣль этого письма. Если вы, родившаяся въ кругу общества безконечно выше моего, найдете что съ моей стороны непростительная смѣлость искать руки внучки моего благодѣтеля, то скажите это откровенно; и я буду также благодаренъ за вашу дружбу какъ и за доброту вашу ко мнѣ когда я впервые обѣдалъ въ палатахъ вашего батюшки. Молодой, впечатлительный и застѣнчивый, я чувствовалъ тогда что его высокіе гости удивлялись какимъ образомъ я былъ приглашенъ къ одному съ ними столу. Въ то время вы, предметъ общаго вниманія и восхищенія, вы почувствовали состраданіе къ простому невоспитанному мальчику; вы оставили тѣхъ которые представлялись мнѣ тогда подобными богамъ и богинямъ языческаго пантеона, подошли и сѣли около protégé вашего отца и ободряя шептали ему такія слова послѣ которыхъ самолюбивый мальчикъ пошелъ домой съ облегченнымъ сердцемъ говоря про себя: «придетъ время». А что значило для самолюбиваго мальчика считавшаго себя отверженнымъ богами и богинями пантеона идти домой съ облегченнымъ сердцемъ шепча «придетъ время», сомнѣваюсь можете ли даже вы отгадать.

"Но если вы будете также добры къ самонадѣянному человѣку какъ были добры къ ничтожному мальчику, и окажете: Пусть сбудутся мечты и довершится цѣль вашей жизни! примите отъ меня какъ отъ ближайшей родственницы послѣднюю отрасль фамиліи вашего благодѣтеля, — тогда я рѣшусь разъяснить вамъ это. Вы замѣнили мать ребенку вашей сестры; будьте теперь ея руководительницей; приготовьте ея умъ и сердце къ предстоящей перемѣнѣ въ отношеніяхъ между мною и ею. Когда я видѣлъ ее послѣдній разъ полгода тому назадъ, она была такъ ребячески игрива что мнѣ почти казалось что я согрѣшу противъ уваженія къ дѣтскому возрасту если неожиданно скажу ей: вы женщина, и я люблю васъ не какъ ребенка, а какъ женщину. Между тѣмъ время не дозволяетъ мнѣ дѣлать медленный, заботливый и постепенный переходъ отъ отношеній дружескихъ къ отношеніямъ возлюбленнаго. Теперь я понимаю что сказалъ мнѣ однажды великій мастеръ моего искусства: «карьера это судьба». Отъ одного изъ тѣхъ князей торговли которые нынче въ Манчестерѣ, какъ и былыя времена въ Генуѣ и Венеціи, царятъ надъ двумя цивилизаторами міра, для неразумнаго глаза не совмѣстныхъ, надъ искусствомъ и промышленностью, я получилъ заказъ написать картину на сюжетъ поразившій его мечты; сюжетъ этотъ побуждаетъ меня отправиться какъ можно скорѣе на берега Рейна. Мнѣ необходимо посмотрѣлъ на тамошнюю зелень во всемъ великолѣпіи лѣтнихъ цвѣтовъ. Я могу пробыть въ Грасмирѣ лишь нѣсколько дней; но прежде чѣмъ уйти оттуда, мнѣ необходимо узнать буду я работать для Лили или нѣтъ. Отъ отвѣта на этотъ вопросъ зависитъ все. Если не работать для нея, я не буду видѣть великолѣпія лѣта, не буду надѣяться на успѣхъ искусства, я откажусь отъ заказа. Если же она скажетъ: да, ты работаешь для меня, тогда она станетъ моею судьбой. Она обезпечитъ мою карьеру. Я говорю какъ артистъ; кто не артистъ, тотъ не можетъ понять какъ въ критическія минуты его карьеры какъ артиста и его жизни какъ человѣка важны даже ли нравственнаго бытія его успѣхъ или неудача одного произведенія. Буду говорить теперь только какъ человѣкъ. Въ послѣдніе шесть мѣсяцевъ любовь моя къ Лили стала такова что если она и откажетъ мнѣ, я все-таки буду продолжать служить искусству, добиваться славы, но уже какъ старикъ. Юность жизни тогда оставитъ меня.

"Какъ человѣкъ я говорю: всѣ мои мечты о счастіи, помимо искусства и славы, сосредоточены въ одномъ вопросѣ: «будетъ Лили моей женой или нѣтъ?»

"Вамъ преданный
"B. M."

Кенелмъ возвратилъ письмо не сказавъ ни слова.

Раздраженная его молчаніемъ, мистрисъ Камеронъ воскликнула:

— Теперь, сэръ, что вы скажете? Вы знаете Лили не болѣе какъ недѣль пять. Что значатъ лихорадочныя мечты пяти недѣль въ сравненіи съ полною преданности жизнью подобнаго человѣка! Достанетъ ли у васъ смѣлости повторить: «я настаиваю»?

Кенелмъ спокойно махнулъ рукой, какъ бы отмахивая всякую возможность упрека или оскорбленія, и сказалъ устремляя мягкій задумчивый взглядъ на тревожныя черты тетки Лили:

— Этотъ человѣкъ достойнѣе ея чѣмъ я. Онъ проситъ васъ въ своемъ письмѣ приготовить вашу племянницу къ перемѣнѣ въ отношеніяхъ его къ ней, что боится сдѣлать самъ слишкомъ неожиданно. Сдѣлали ли вы это?

— Да; въ тотъ же вечеръ какъ получила письмо.

— И… вы колеблетесь; скажите правду, умоляю васъ. И она….

— Она, отвѣчала мистрись Камеронъ, чувструя невольную необходимость повиноваться такому молящему голосу, — она казалось была сперва поражена и прошептала: «Это сонъ, не можетъ быть чтобъ это была правда, не можетъ быть! Я жена Льва, я, я! Я его судьба! Во мнѣ его счастіе!» Потомъ она разсмѣялась своимъ милымъ дѣтскимъ смѣхомъ, и обнявъ меня проговорила: «Вы шутите, тетя; онъ не могъ писать этого!» Я показала ей эту часть его письма; когда она сама убѣдилась лицо ея сдѣлалось очень серіозно, больше похоже на лицо женщины чѣмъ я когда-нибудь видѣла; помолчавъ она воскликнула со страстью: «Можете ли вы думать, могу ли я сама думать, что я такъ дурна, такъ неблагодарна чтобы сомнѣваться что я должна отвѣчать когда Левъ спроситъ меня захочу ли я сказать или сдѣлать что-нибудь для его счастья? Еслибы такое сомнѣніе было въ моемъ сердцѣ, я бы вырвала его!» О, мистеръ Чиллингли, она не могла бы быть счастлива съ другимъ зная что испортила жизнь тому кому она такъ много обязана, хотя она никогда не увядать насколько больше обязана ему! — Кенелмъ не возражалъ на это замѣчаніе, тогда она продолжала: — Я буду съ вами вполнѣ откровенна, мистеръ Чиллингли. Я не была довольна обращеніемъ и взглядами Лили на слѣдующее утро, то-есть вчера. Я боялась что въ умѣ ея могла происходить борьба при мысли о васъ. И когда Валтеръ, придя сюда вечеромъ, заговорилъ о васъ, сказалъ что встрѣчалъ васъ прежде въ своихъ сельскихъ прогулкахъ, но узналъ ваше имя только вчера разставаясь съ вами и мосту у Кромвель-Лоджа, я замѣтила что Лили поблѣднѣла и вскорѣ ушла въ свою комнату. Боясь что свиданіе съ вами, хотя и не измѣнитъ ея рѣшенія, но можетъ уменьшить ея счастіе съ тѣмъ кого одного она можетъ и должна выбрать, я рѣшила отправиться сегодня утромъ къ вамъ и обратиться къ вашему уму и сердцу, какъ обращалась теперь, повидимому, напрасно. Тш! я слышу его голосъ.

Мельвиль вошелъ въ комнату подъ руку съ Лили. Красивое лицо художника сіяло неизъяснимою радостью. Оставивъ Лили онъ какъ бы однимъ прыжкомъ очутился около Кенелма и съ чувствомъ пожалъ его руку говоря:

— Я узналъ что вы уже прежде были дорогимъ гостемъ въ этомъ домѣ. Пусть это всегда будетъ такъ; говорю вамъ это отъ своего имени и (я ручаюсь за нее) отъ имени моей прекрасной невѣсты, которой кажется нѣтъ надобности представлять васъ.

Лили приблизилась и очень спокойно протянула руку. Кенелмъ скорѣе дотронулся нежели пожалъ ее. Его сильная рука дрожала какъ листъ. Однако онъ рѣшился взглянуть не ея лицо. Вся краска сбѣжала съ него, но выраженіе показалось ему удивительно, жестоко покойнымъ.

— Ваша невѣста, ваша будущая жена! сказалъ онъ художнику преодолѣвъ свое волненіе при одномъ взглядѣ на ея спокойное лицо. — желаю вамъ счастія; всякаго счастія для васъ, миссъ Мордантъ. Вы сдѣлали благородный выборъ.

Онъ оглянулся кругомъ ища свою шляпу; она лежала у ногъ его, но онъ не замѣтилъ этого; глаза его блуждали по сторонамъ ничего не видя какъ глаза лунатика.

Мистрисъ Камеронъ подняла шляпу и подала ему.

— Благодарю васъ, сказалъ онъ кротко; потомъ съ улыбкой отчасти любезною, отчасти горькою, добавилъ: — мнѣ многое есть за что благодарить васъ, мистрисъ Камеронъ.

— Но развѣ вы ужь уходите, когда я только-что пришелъ? Подождите! Мистрисъ Камеронъ говорила мнѣ что вы живете у моего стараго друга Джонса. Побудьте у васъ денька два; у насъ найдется для васъ комната; та что позади клѣтки бабочекъ, такъ ли, Фея?

— Благодарю васъ; благодарю васъ всѣхъ. Нѣтъ; я долженъ ѣхать въ Лондонъ съ первымъ же поѣздомъ.

Говоря это онъ отыскалъ дорогу къ двери, поклонился со спокойною граціей, отличавшею всѣ его движенія, и вышелъ.

— Прости его поспѣшность, Лали; онъ тоже любитъ; онъ таже спѣшитъ увидаться съ своею невѣстой, оказалъ весело художникъ: — но теперь когда онъ знаетъ мою завѣтную тайну я думаю что имѣю право узнать и его; попытаюсь.

Едва проговоривъ эти слова онъ тоже вышелъ изъ комнаты и догналъ Кенелма какъ разъ на порогѣ.

— Если вы возвращаетесь въ Кромвель-Лоджъ чтобъ укладываться, то позвольте мнѣ проводить васъ до моста.

Кенелмъ наклонилъ голову въ знакъ согласія; они вышли изъ воротъ и пошли молча по дорожкѣ огибавшей садъ. Въ томъ одномъ мѣстѣ гдѣ на другой день послѣ его первой и единственной ссоры съ Лили лицо ея явилось сіяющее между вѣчно зелеными деревьями, въ тотъ день когда старуха прощаясь съ нею сказала: «Богъ да благословитъ васъ!» и викарій идя съ Кенелмомъ говорилъ о ея волшебствахъ; въ томъ самомъ мѣстѣ снова явилось лицо Лили, на этотъ разъ не сіяющее сквозь зелень деревъ, развѣ только самый блѣдный свѣтъ самой блѣдной луны можно назвать сіяніемъ. Кенелмъ увидалъ, вздрогнулъ, остановился. Спутникъ его въ потокѣ радостнаго говора, изъ котораго Кенелмъ не слыхалъ ни слова, не видалъ и не остановился; онъ продолжалъ идти медленно, радостно и не переставая говорить.

Лили протянула руку сквозь кустарникъ. Кенелмъ почтительно взялъ ее. На этотъ разъ дрожала не его рука.

— Прощайте, сказала она шепотомъ, — прощайте навсегда въ этомъ мірѣ. Вы понимаете меня. Скажите что такъ.

— Я васъ понимаю. Благородное дитя, благородный выборъ. Богъ да благословить васъ! и утѣшитъ меня! прошепталъ Кенелмъ. Глаза ихъ встрѣтились. Сколько горя, и увы! сколько любви было въ глазахъ обоихъ.

Все сказалось въ одно мгновеніе. Какъ часто высказывается все вполнѣ въ одно мгновеніе! Мельвиль дошелъ до половины пылкой рѣчи начатой когда Кенелмъ отошелъ отъ него; рѣчь эта заключалась слѣдующими словами:

— Слова не могутъ выразить какъ прекрасна кажется жизнь; какъ легко кажется достиженіе славы съ этого дня. — Онъ оглянулся и остановясь взглянулъ кругомъ на освѣщенную солнцемъ картину природы и вздохнулъ полною грудью какъ бы желая влить въ свою душу всю радость земли, всю красоту какую обнималъ его взглядъ и замыкалъ кругъ небосклона. — Кто зналъ ее даже лучше, продолжалъ художникъ, — даже ея тетка никогда не могла угадать какъ серіозна и глубока, несмотря на всю дѣтскую прелесть фантазіи, истинная ея природа. Мы шли по берегу ручья когда я началъ говорить какъ одинокъ будетъ для меня міръ если я не буду имѣть ее всегда при себѣ; пока я говорилъ она свернула и сторону съ дорожки по которой мы шли, и только дойдя до церкви гдѣ, мы будемъ вѣнчаться она проговорила тѣ слова что озарили каждое облачко моей судьбы серебристымъ блескомъ; это доказываетъ какъ торжественно связана быліи ея умѣ мысль о любви со святостью религіи.

Кенелмъ содрогнулся: церковь, кладбище, старый готическій памятникъ, цвѣты на могилѣ дитяти!

— Но я говорю все больше о себѣ, продолжалъ художникъ. — Любящіе самые ужасные изъ эгоистовъ и самые болтливые изо всѣхъ сплетниковъ. Вы пожелали мнѣ счастія вх предстоящей женитьбѣ; когда могу я пожелать вамъ счастія въ вашей? Такъ какъ мы уже начали повѣрять другъ другу свои тайны, то вы у меня въ долгу.

Они дошли въ это время до моста. Кенелмъ неожиданно обернулся и сказалъ:

— Прощайте; разстанемтесь здѣсь. Мнѣ нечего повѣрятъ вамъ что не показалось бы вамъ насмѣшкой когда я пожелалъ вамъ счастія.

Говоря такъ, поддаваясь противъ воли сердечному страданію, Кенелмъ стиснулъ руку своему спутнику съ силой необузданной агоніи и поспѣшно вошелъ на мостъ прежде чѣмъ Мельвиль могъ опомниться отъ изумленія.

Художникъ не имѣлъ бы права гордиться существенною принадлежностью генія, инстинктивною симпатіей страсти со страстью, еслибы тайна Кенелма которую, по его словми, «онъ пріобрѣлъ право узнать» не открылась ему какъ бы освѣщенная электрическою искрой.

— Бѣдняга! сказалъ онъ про себя съ сожалѣніемъ: — это естественно что онъ долженъ былъ влюбиться въ Фею! По счастію онъ такъ молодъ, такой философъ, что это не больше какъ одно изъ тѣхъ испытаній какія встрѣчались мнѣ по десяти разъ въ годъ, и раны отъ нихъ заживали не оставляя никакого слѣда.

Разсуждая такъ съ самимъ и собой, пылкій служитель природы возвратился домой слишкомъ счастливый своимъ успѣхомъ чтобы чувствовать болѣе нежели просто доброе состраданіе къ раненому сердцу, которое безъ всякаго сомнѣнія должно было вскорѣ оправиться благодаря непостоянству молодости и утѣшеніямъ философіи. Ни на минуту не подозрѣвалъ счастливый соперникъ чтобы любовь Кенелма встрѣтила взаимность; чтобы хоть одинъ атомъ въ сердцѣ дѣвушки обѣщавшей сдѣлаться его женой могъ освѣщаться или омрачаться чьей-нибудь любовью кромѣ его. Такъ что больше изъ деликатнаго уваженія къ сопернику, такъ внезапно выдавшему себя, чѣмъ вслѣдствіе побужденій осторожности онъ не говорилъ ни съ мистрисъ Камеронъ ни съ Лили о тайнѣ и горѣ Кенелма; и разумѣется ни она, ни Лиди не были расположены предлагать вопросовъ касавшихся ушедшаго гостя.

Дѣйствительно, имя Кенелма Чиллингли едва ли было или вовсе не было упоминаемо въ этомъ домѣ въ теченіи нѣсколькихъ дней протекшихъ до того времени какъ Валтеръ Мельвиль уѣхалъ изъ Грасмира на берега Рейна съ тѣмъ чтобы возвратиться только осенью когда должна была послѣдовать его свадьба съ Лили. Въ эти дни Лили была спокойна и казалась веселою; обращеніе ея съ женихомъ если и было болѣе покорно, то отличалось такою же привязанностью какъ прежде. Мистрисъ Камеронъ поздравляла себя что съ такимъ успѣхомъ отдѣлалась отъ Кенелма Чиллингли.

ГЛАВА VIII.

Итакъ, еслибы не это услужливое предостереженіе, данное возлѣ балкона въ Лоскомбѣ, Валтеръ Мельвиль никогда бы не былъ соперникомъ Кенелма Чиллингли. Но читатель, имѣлъ бы дурное понятіе о характерѣ Кенелма еслибы думалъ что такая мысль могла усилитъ его горе. Въ мысли что благородная натура спасена отъ соблазна грѣха нѣтъ горя.

Хорошій человѣкъ дѣлаетъ добро уже тѣмъ что живетъ. А добро которое онъ дѣлаетъ можетъ часто разстроить всѣ планы составленные имъ для собственнаго счастія. Но онъ не можетъ жалѣть о томъ что небо дозволило ему дѣлать добро.

То что чувствовалъ Кенелмъ можетъ-бытъ лучше всего объяснено въ письмѣ его къ сэръ-Питеру. Вотъ оно:

"Дражайшій батюшка! До послѣдняго дня моей жизни не забуду я того чувства нѣжности съ которымъ вы желали мнѣ счастія; не взирая ни на какія свѣтскія соображенія, ни на то что всѣ ваши любимые планы или честолюбивыя надежды для наслѣдника вашего имени и рода могли бытъ разбиты, вы отпустили меня изъ-подъ вашего крова со слѣдующими словами звучащими въ ушахъ моихъ подобно радостному звону колоколовъ «Выбирай по своему желанію, а я заранѣе благословляю твой выборъ. Въ моемъ сердцѣ есть мѣсто еще для одного ребенка, твоя жена будетъ моею дочерью.» Теперь припоминать эти яслова для меня невыразимое утѣшеніе. Изо всѣхъ человѣческихъ привязанностей, благодарность, конечно, самая святая; а если это благодарность къ отцу, то она сливается со сладостью религіи. Итакъ, не печальтесь слишкомъ обо мнѣ когда узнаете что надеждамъ восхищавшимъ меня въ то время когда мы разстались не суждено осуществиться. Она обѣщала руку свою другому, — другому, котораго право за ея предпочтеніе несравненно болѣе моего, и онъ самъ, помимо всѣхъ случайныхъ преимуществъ имени и состоянія, имѣетъ надо мной огромное превосходство. Въ мысли что избранный ею человѣкъ достойнѣе этой дѣвушки чѣмъ я, и что съ его счастіемъ сольется и ея счастіе, я найду утѣшеніе какъ только буду въ состояніи достаточно разсуждать чтобы заглушить первый порывъ подавляющаго чувства эгоизма который слѣдуетъ за сознаніемъ неожиданной и непоправимой потери. Между тѣмъ вы не найдете неестественнымъ что я прибѣгаю къ тому средству для облегченія сердечной тоски какое даетъ намъ перемѣна мѣста. Я ѣду сегодня вечеромъ на континентъ и проѣду не останавливаясь до Венеціи, которую еще не видалъ. Я чувствую непреодолимое влеченіе къ тихимъ каналамъ и скользящимъ гондоламъ. Я буду писать вамъ и милой матушкѣ въ день моего пріѣзда. Надѣюсь, писать въ спокойномъ и даже радостномъ духѣ, разкажу вамъ все что увижу и что случится со мной. Прошу васъ, милый батюшка, въ своихъ письмахъ ко мнѣ не возвращайтесь къ этому горю: если даже вы съ вашею обыкновенною нѣжностію будете намекать на него, оно усилится, и боль сдѣлается еще чувствительнѣе. Вѣдь несчастная любовь вещь такая обыкновенная. Каждый день мы встрѣчаемъ людей — и мущинъ и женщинъ — которые испытали ее, и совершенно излѣчились.

"Самый мужественный изъ нашихъ современныхъ лирическихъ поэтовъ сказалъ очень благородно, и, безъ сомнѣнія, очень справедливо: «Терпѣть значитъ побѣждать судьбу».

"Вѣчно любящій сынъ вашъ
"К. Ч."

ГЛАВА IX.

Почти полтора года прошло со времени описаннаго въ послѣдней главѣ. На одномъ изъ валовъ по скату Позилилло, можно было видѣть двухъ Англичанъ, изъ которыхъ одинъ сидѣлъ, а другой растянулся во весь ростъ. Предъ ними разстилалось безшумное, безъ ряби, море, и грѣлось на солнцѣ; налѣво, сквозь просвѣты кустарника, виднѣлись общественные сады и бѣлая вода Кіаіи. Это были друзья, встрѣтившіеся за границей случайно, неожиданно, и путешествовавшіе вмѣстѣ уже нѣсколько мѣсяцевъ, преимущественно на Востокѣ. Въ Неаполь они пріѣхали лишь за нѣсколько дней. У старшаго изъ двухъ были дѣла въ Англіи, для которыхъ онъ бы давно долженъ былъ вернуться домой. Но онъ не хотѣлъ чтобы другъ его зналъ объ этомъ; ему казалось что дѣла его менѣе важны чѣмъ обязанности относительно человѣка къ кому онъ питалъ ту глубокую и благородную любовь что сильнѣе братской любви, потому что съ братскою привязанностью она соединяетъ еще чувство признательности и уваженія. Онъ зналъ также что другъ его находится подъ гнетомъ неотвязнаго горя, причину котораго онъ угадывалъ, хоть тотъ не открывалъ ея.

Оставить его, столь любимаго, одного съ этимъ горемъ, въ чужой сторонѣ, — эта мысль не улыбалась такому нѣжному другу; въ дружбѣ этого человѣка былъ тотъ оттѣнокъ нѣжности что заканчиваетъ характеръ вполнѣ мужской, придавая ему вмѣстѣ съ тѣмъ нѣкоторую долю женственности.

Это было время когда въ нашихъ сѣверныхъ климатахъ наступили уже зимніе дни, въ южномъ же неаполитанскомъ климатѣ было тепло какъ бываетъ въ Англіи въ лѣтній день, одинъ изъ послѣднихъ дней предшествующихъ осени. Солнце клонилось къ западу и вокругъ него собирались уже легкими клочьями розовыя и пурпурныя облачка; крутомъ же нигдѣ на темно-голубомъ небѣ не было ни облака.

Оба молчали въ теченіи нѣсколькихъ минутъ; наконецъ, тотъ что лежалъ на травѣ, это былъ младшій изъ нихъ, оказалъ неожиданно:

— Скажите мнѣ, Томъ, правду, положа руку на сердце такъ ли свободны ваши мысли отъ сожалѣній какъ небо надъ нами отъ облаковъ? Человѣкъ груститъ надъ слезами что перестали ужь литься, какъ небо покрывается тучами отъ дождей которые перестали идти.

— Сожалѣній? А, понимаю; объ утратѣ дѣвушки которую я когда-то любилъ до безумія! Нѣтъ; я уже говорилъ это вамъ много, много мѣсяцевъ тому назадъ, когда гостилъ у васъ въ Мольсвикѣ.

— Да, но вѣдь я никогда съ тѣхъ поръ не говорилъ съ вами объ этомъ. Я не смѣлъ. Мнѣ кажется такъ естественно что человѣкъ, въ началѣ борьбы между любовью и разсудкомъ, скажетъ себѣ: «разсудокъ долженъ побѣдить и побѣдилъ»; хотя, по мѣрѣ того какъ время уходитъ, онъ чувстуетъ что завоеватели которые не могутъ усмирить возстанія не пользуются спокойнымъ царствованіемъ. Отвѣчайте мнѣ не какъ въ Мольсвикѣ, во время первой борьбы, но теперь спустя время, когда настаетъ реакція слѣдующая за борьбой.

— Честью увѣряю, отвѣчалъ другъ, — я не испыталъ никакой реакціи. Я совершенно излѣчился когда увидѣлъ Джесси женою другаго, матерью его ребенка, счастливою въ супружествѣ; измѣнилась ли она или нѣтъ, но въ ней ничего не было общаго съ тою дѣвушкой на которой я пожелалъ бы жениться теперь когда я уже не кузнецъ деревенскій.

— Я припоминаю что вы говорили мнѣ о другой дѣвушкѣ которая была бы для васъ подходящею партіей. Вы долго были за границей и не видали ее. Думаете ли вы о ней какъ о своей будущей женѣ? Можете ли вы любить ее? Вы уже любили съ такою преданностью, можете ли вы снова любить?

— Я не сомнѣваюсь въ этомъ. Я люблю Эмилію болѣе чѣмъ любилъ ее когда уѣзжалъ изъ Англіи. Мы въ перепискѣ. Она пишетъ такія славныя письма. — Томъ пріостановился, покраснѣлъ, и продолжалъ въ смущеніи: — Я желалъ бы показавъ вамъ одно изъ ея писемъ.

— Покажите.

Томъ вынулъ послѣднее ея письмо, лежавшее у него въ боковомъ карманѣ.

Кенелмъ привсталъ, взялъ письмо и прочелъ его тихо, внимательно, пока Томъ напрасно слѣдилъ не освѣтитъ ли одобрительная улыбка темную красоту этого грустнаго лица.

Дѣйствительно, это было одно изъ тѣхъ писемъ которое влюбленный можетъ съ гордостью показалъ своему другу; письмо женщины хорошо воспитанной, хорошо образованной, скромно выражающей свою привязанность и умъ; такое письмо въ которомъ мать любящая свою дочь и одобряющая ея выборъ ничего бы не измѣнила.

Когда Кенелмъ отдавалъ письмо, взглядъ его встрѣтился со взглядомъ его друга. Это былъ взглядъ жаждущій одобренія. Кенелмъ почувствовалъ угрызеніе совѣсти; онъ упрекалъ себя въ величайшемъ преступленіи противъ дружбы, въ недостаткѣ симпатіи, и тревожное его сердце заставило его произнести поздравленія, можетъ-быть не совсѣмъ искреннія, но которыя вполнѣ удовлетворили влюбленнаго молодаго человѣка. Произнося ихъ Кенелмъ всталъ, одною рукой обнялъ своего друга и сказалъ:

— Не наскучили ли вамъ эти мѣста, Товсь? Мнѣ очень наскучили. Поѣдемъ завтра назадъ въ Англію.

Честное лицо Тома просіяло.

— Какой я былъ эгоистъ! продолжалъ Кенелмъ. — Я бы долженъ больше думать о васъ, о вашей карьерѣ, о вашей женитьбѣ; простите меня.

— Простить васъ, простить! Развѣ не вамъ я обязанъ всѣмъ, даже счастіемъ скоро назвать Эмилію своею? Еслибы вы не пріѣхали въ Гревлей, не сказали: «Будь моимъ другомъ!» чѣмъ бы я былъ теперь? Чѣмъ?

На слѣдующій день друзья оставили Неаполь, и направили путь свой къ Англіи, не пускаясь дорогой въ долгіе разговоры. Прежняя разговорчивость и причудливость Кенелма совершенно покинули его. Вы не могли бы представить себѣ болѣе скучнаго товарища. Онъ могъ бы быть героемъ дамской повѣсти.

Только разставаясь въ Лондонѣ, Кенелмъ обнаружилъ болѣе внутреннихъ побужденій и внѣшнихъ движеній чѣмъ его генеологическія Плотвы подымающіяся со дна на поверхность тихаго пруда.

— Если я правильно понялъ васъ, Томъ, то воя происшедшая въ васъ перемѣна, это забвеніе мучительныхъ воспоминаній, совершилась, и совершилась прочно, давъ вамъ возможность со спокойнымъ сердцемъ предаться общественной дѣятельности и мирнымъ наслажденіямъ домашняго очага, въ тотъ вечеръ когда вы увидѣли ту чье лицо преслѣдовало васъ счастливою женой другаго, и замѣтили что или лицо ея тогда измѣнилось, или ваше сердце.

— Совершенно вѣрно. Я могъ бы выразить это иначе, но фактъ остается тотъ же.

— Да благословитъ васъ Богъ, Томъ, да наградить Онъ васъ успѣхомъ въ жизни, и домашнимъ счастіемъ, оказавъ Кенелмъ, крѣпко сжимая руку своего друга у дверей вагона который долженъ былъ прикатить Тома къ предмету его любви, къ богатству, къ блестящему положенію въ свѣтѣ, его, бывшаго деревенскаго буяна.

ГЛАВА X.

Зимній вечеръ въ Мольсвикѣ очень непохожій на зимній закатъ солнца въ Неаполѣ. На дворѣ очень холодно. Выпалъ небольшой снѣгъ за которымъ тотчасъ послѣдовавъ сильный, ясный морозъ, такъ что мостовая какъ бы осыпана бѣлыми блестками. Кенелмъ Чиллингли вошелъ въ городъ пѣшкомъ, но на этотъ разъ не имѣя за спиной ранца. Проходя по главной улицѣ, онъ остановился на минуту предъ дверью Уылла Сомерса. Лавка была заперта. Нѣтъ, онъ не остановится здѣсь чтобы получить извѣстіе окольными путями. Онъ пойдетъ открыто и мужественно въ Грасмиръ. Онъ удивить обитателей его своимъ внезапнымъ появленіемъ. Чѣмъ скорѣе онъ воспользуется опытностью Тома, тѣмъ лучше. Онъ пріучилъ свое сердце полагаться на этотъ опытъ, и это возвратило прежнюю твердость его шагу. Въ его гордой осанкѣ и сіяющемъ лицѣ снова можно было увидать старую гордость индиферентизма, который держитъ себя въ сторонѣ отъ шумнаго волненія и условной суетности тѣхъ кого эта философія или жалѣетъ, или презираетъ.

— Ха, ха! смѣялся тотъ который, подобно Свифту, никогда не смѣялся вслухъ, и часто смѣялся не слышно. — Ха, ха, я буду заклинать призракъ моего горя. Никогда ужъ онъ не станетъ преслѣдовать меня. Если это буйное существо, котораго любовь могла бы довести до преступленія, если оно излѣчилось отъ любви только тѣмъ что посѣтило жилище женщины чье лицо измѣнилось для него когда ея улыбки и слезы стали принадіежать другому, то на мнѣ тѣмъ болѣе изгладились всѣ слѣды этой любви. Я наслѣдникъ Чиллингли! Я родственникъ Миверса! Я ученикъ Велби! Я, я Кенелмъ Чаиллингли, такъ….

Вдругъ посреди этого хвастливаго монолога ему почудился знакомый ручей, при лучахъ зимняго мѣсяца онъ видѣлъ блескъ его и слышалъ стонъ. Кенелмъ Чиллингли остановился, закрылъ лицо руками и зарыдалъ.

Потомъ понемногу успокоившись, онъ пошелъ дальше по дорогѣ гдѣ каждый шагъ напоминалъ ему Лили.

Онъ дошелъ до калитки сада Грасмира, поднялъ щеколду и вошелъ. Въ эту минуту человѣкъ быстро прошелъ мимо него, снимая шапку, и пошелъ предъ нимъ; это былъ деревенскій почталіонъ. Кенелмъ отошелъ въ сторону, пропустивъ почталіона къ двери, и отступивъ такимъ образомъ на нѣсколько шаговъ, онъ увидалъ вновь освѣщенныя окна выходившія на дужайку, — окна уютной гостиной въ которой Лили въ первый разъ говорила ему о своемъ покровителѣ.

Почталіонъ отдалъ письмо и уже вернулся къ садовой калиткѣ, а Кенелмъ все еще стоялъ и напряженно смотрѣлъ на эти освѣщенныя окна. Между тѣмъ, ступая по побѣлѣвшему дерну, онъ подвинулся къ освѣщенному мѣсту и говорилъ себѣ: «Только бы мнѣ увидѣть ее, и счастье которымъ она наслаждается, и тогда я смѣло постучусь въ дверь и скажу: добрый вечеръ, мистрисъ Мельвиль!»

Кенелмъ прокрался чрезъ лужайку и остановившись у самаго угла стѣны, сталъ смотрѣть въ окно.

Мельвиль въ халатѣ и туфляхъ сидѣлъ одинъ предъ каминомъ. Собака его лѣниво растянулась на коврѣ предъ самымъ огнемъ. Образы всего что было въ комнатѣ одни за другими; подобно исчезнувшей любви его, выростали постепенно въ тишинѣ; нѣжно-окрашенныя стѣны, маленькій книжный шкафъ съ женскими украшеніями на верхней полкѣ; фортепіано стоящее все на томъ же мѣстѣ; маленькій, низкій стулъ принадлежащій собственно Лили; онъ не стоялъ на старомъ мѣстѣ, но былъ задвинутъ въ дальній уголъ, какъ вещь которая болѣе не употребляется. Мельвиль читалъ письмо, вѣроятно одно изъ тѣхъ что принесъ почталіонъ. Содержаніе письма было вѣроятно пріятное, потому что красивое лицо его, всегда откровенно выражавшее всякое душевное волненіе, замѣтно просіяло когда онъ читалъ его. Потомъ онъ быстро всталъ и позвонилъ.

Вошла опрятная служанка, незнакомое Кенелму лицо. Мельвиль отдалъ ей какое-то краткое приказаніе. «Онъ получилъ радостное извѣстіе», подумалъ Кенелмъ. «Онъ послалъ за женой чтобъ она могла раздѣлить съ нимъ эту радость».

Скоро дверь отворилась, и вошла не Лили, а мистрисъ Камеронъ.

Она измѣнилась. Спокойное выраженіе ея лица и тихія движенія, правда, остались тѣ же, но къ нимъ прибавилась еще нѣкоторая томность. Волосы ея посѣдѣли. Мельвилъ стоялъ у окна когда она подошла къ нему. Онъ подалъ ей письмо съ веселою и гордою улыбкой, и смотрѣлъ черезъ ея плечо пока она читала его, указывая пальцемъ на тѣ мѣста на которыя она должна была обратить особенное вниманіе.

Когда она кончила, на ея лицѣ отразилась его улыбка. Они сердечно пожали другъ другу руку, какъ бы выражая поздравленія. «А, подумалъ Кенелмъ, — письмо отъ Лили. Она за границей. Можетъ-быть ожидаютъ рожденія перваго ребенка.»

Въ это самое время Бланка, которую никто раньше не замѣтилъ, выползла изъ-подъ стола, и когда Мельвиль снова сѣлъ къ камину, вскочила къ нему на колѣни и стала ласкаться. Выраженіе лица его измѣнилось; онъ тихо произнесъ какое-то восклицаніе. Мистрисъ Камеронъ взяла кошку съ его колѣнъ, тихонько поглаживая, и выпустила за дверь. Потомъ она сѣла возлѣ артиста, положила свою руку въ его, и они тихо говорили пока лицо Мельвиля прояснилось, и онъ опятъ взялъ въ руки письмо.

Нѣсколько минутъ спустя, служанка вошла съ чайнымъ приборомъ, и уставивъ его на столѣ, подошла къ окну. Кенелмъ спрятался въ тѣнь; служанка затворила ставни и опустила сторы, и эта сцена тихаго домашняго комфорта исчезла изъ глазъ наблюдателя.

Кенелмъ чувствовалъ странное смущеніе. Что сталось съ Лили? Была ли она дѣйствительно въ отсутствіи? Не былъ ли онъ правъ предполагая что письмо такъ замѣтно обрадовавшее Мельвиля было отъ нея, или не могло ли случиться — тутъ радостная мысль охватила его сердце, такъ что дыханіе у него замерло — не могло ли случиться что она не вышла замужъ за своего покровителя, можетъ-быть нашла пріютъ въ другомъ мѣстѣ, была свободна? Онъ пошелъ дальше внизъ по лужайкѣ, по направленію къ водѣ, чтобы лучше увидать ту часть неправильнаго зданія гдѣ прежде находилась спальни Лили и ея «собственная, собственная комната». Тамъ все было темно; ставни наглухо затворены. Мѣсто съ которымъ эта дѣвушка, почти еще ребенокъ, слагала свои почти дѣтскія мечты, гдѣ она воспитывала бабочекъ, которымъ суждено было превратиться въ фей, это легкое жилище не было защищено отъ вѣтра и снѣговъ; двери его были растворены; изящная проволочная рѣшетка была мѣстами оборвана; отъ роскошныхъ занавѣсей висѣло лишь кое-гдѣ нѣсколько оборванныхъ лоскутковъ; а лунное сіяніе лежало на полу холодно и жутко. Не летѣли брызги отъ маленькаго фонтана, басейнъ его весь облупился и покрылся плесенью; вода въ немъ замерзла. Изо всѣхъ миловидныхъ созданій которыхъ Лили хотѣла сдѣлать ручными, не осталось ни одного. Впрочемъ нѣтъ, было одно, вѣроятно не изъ числа прежнихъ любимцевъ, которое могло залетѣть туда чтобъ скрыться отъ первой зимней вьюги, и теперь сидѣло прижавшись къ дальней стѣнѣ, съ опущенными крыльями; оно спало, но жило еще. Но Кенелмъ не видалъ этого; онъ замѣтилъ только общій пустынный видъ этого мѣста.

«Очень естественно», думалъ онъ. "Она вышла изъ того возраста когда тѣшатъ подобные милые вздоры. Жена не можетъ оставаться ребенкомъ. Однако, еслибъ она принадлежала мнѣ…. Мысль эта душила его и помѣшала ему докончить фразу. Онъ отвернулся, остановился на мгновеніе подъ оголенными вѣтвями большой ивы, которыя купались въ ручьѣ, и потомъ нетерпѣливыми шагами пошелъ обратно къ садовой калиткѣ.

«Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ. Я не могу теперь войти въ этотъ домъ и спросить мистрисъ Мельвиль. Для одной ночи довольно и этого испытанія — постоять на старой почвѣ. Я вернусь въ городъ. Я зайду къ Джесси и тамъ узнаю дѣйствительно ли она счастлива.»

Онъ пошелъ по дорожкѣ вдоль ручья; ночь ежеминутно становилась все холоднѣе, и ежеминутно свѣтлѣе, а мѣсяцъ между тѣмъ неслышимо скользилъ въ вышину. Когда онъ пришелъ къ тому мѣсту гдѣ дорога дѣлится на двое, то погруженный въ свои отвлеченныя мысли, онъ не пошелъ по той которая ведетъ болѣе прямымъ путемъ къ городу. Шаги его, естественно слѣдившіе за направленіемъ мыслей, вели его по той дорогѣ съ которою соединялся предметъ этихъ мыслей. Онъ очутился на кладбищѣ, предъ старымъ, развалившимся памятникомъ, со стертою надписью.

«О, дитя, дитя!» прошепталъ онъ почти вслухъ. «Какая глубина женской нѣжности скрыта въ тебѣ! Съ какою любящею симпатіей къ прошедшему, — симпатіей дарованную только нѣжнѣйшимъ женщинамъ и великимъ поэтамъ, ты положила цвѣты свои на могилу; ты приписала ей поэтическую повѣсть, истолкованную женскимъ сердцемъ; ты не думала что подъ этимъ камнемъ покоился герой твоего же павшаго рода.»

Онъ прошелъ подъ тѣнью тисовыхъ деревъ, листы которыхъ не можетъ разсѣять зимній вѣтеръ, и остановился у разрушеннаго памятника; не было теперь цвѣтовъ на немъ, только у подножья лежалъ небольшой снѣгъ, и около болѣе скромныхъ памятниковъ также лежалъ снѣгъ. Церковный шпиль неподвижно и ясно рисовался въ морозномъ воздухѣ; выше и выше подъ небеснымъ сводомъ парила вѣчно движущаяся луна. Вокругъ нея, и ниже, и выше, были звѣзды, которыхъ никакая наука не можетъ исчислить; но не менѣе трудно исчислить мысли, желанія, стремленія могущія родиться въ безконечной глубинѣ человѣческой души въ промежутокъ времени короче зимней ночи.

Стоя у готическаго памятника, Кенелмъ осматривалъ кладбище, чтобы найти ту дѣтскую могилу которую набожная заботливость Лили украсила цвѣтами по обѣту. Да, въ этомъ направленіи виднѣлся блескъ чего-то яркаго; неужели это были цвѣты, въ такое холодное зимнее время; луна такъ обманчива, она серебрится въ оттѣнкахъ жасмина у неувядающей зелени.

Онъ пошелъ дальше, къ бѣлой могильной насыпи. Зрѣніе обмануло его; ни блѣднаго цвѣтка, ни неувядающей зелени на ея заброшенной насыпи, только бурая плѣсень, сухіе прутья, снѣжныя полосы.

— Однако, сказалъ онъ съ грустью, — она говорила мнѣ что никогда не нарушала своихъ обѣщаній; а вѣдь она дала обѣщаніе умирающему ребенку. Ахъ, она теперь слишкомъ счастлива чтобы думать объ умершихъ!

Говоря такимъ образомъ самъ съ собою, онъ хотѣлъ направить шаги свои къ городу, какъ вдругъ увидалъ у самой могилы ребенка другую могилу. Вокругъ послѣдней были блѣдныя не вянущія растенія, малорослый цвѣтъ дикаго аира; въ четырехъ углахъ виднѣлись понурыя, не распустившіяся зимнія розы; въ головахъ — бѣлый камень; острые края его будто врѣзывалась въ освѣщенный звѣздами воздухъ; а сверху свѣжая надпись гласила:

Памяти Л. М. скончавшейся 17 лѣтъ, октября 29го 18—. Камень этотъ, подъ коимъ покоятся ея бренные останки, рядомъ съ младенцамъ столь же безгрѣшнымъ какъ она, поставили оплакивающіе ее Изабела Камеронъ, и Вальтеръ Мельвиль.

Оставите дѣтей приходить ко Мнѣ.¹

¹ Марк. X, 14

ГЛАВА XI.

На слѣдующее утро мистеръ Эмлинъ, проходя изъ своего сада, по пути въ городъ Мольсвикъ, увидалъ человѣческую фигуру распростертую на кладбищѣ; хотя очень тихо, однако онъ шевелился какъ бы отъ сильнаго безпокойства, или отъ невольной дрожи, испуская почти не слышные разбитые звуки, подобные стонамъ человѣка который страдаетъ, старается удержать эти стоны, и не можетъ.

Ректоръ поспѣшно пошелъ къ этому мѣсту. Человѣкъ сидѣлъ, лицомъ внизъ, на могильной насыпи; не мертвый, но спящій.

«Несчастный! вѣрно напился!» подумалъ кроткій священникъ; а такъ какъ ему было свойственно сострадать заблужденію даже болѣе чѣмъ горю, то онъ обратился къ предполагаемому грѣшнику съ успокоительною рѣчью, стараясь поднять его съ земли и говоря очень ласково.

Человѣкъ поднялъ лицо съ изголовья своего на могильной насыпи, посмотрѣлъ задумчиво вокругъ себя, на этотъ сѣрый блѣдный воздухъ пасмурнаго утра, и тихо и медленно всталъ на ноги.

Священникъ былъ пораженъ; онъ узналъ лицо того кого въ послѣдній разъ видѣлъ пользующимся избыткомъ здоровья и силы. Но характеръ лица измѣнился, очень измѣнился; прежнее спокойное выраженіе, серіозное и въ то же время ласковое, замѣнилось выраженіемъ безпокойства въ отяжелѣвшихъ вѣкахъ и дрожащихъ устахъ.

— Мистеръ Чиллингли — вы! возможно ли?

— Варусъ, Варусъ, воскликнулъ Кенелмъ страстно, — что ты сдѣлалъ съ моими легіонами?

При этой цитатѣ извѣстнаго привѣтствія которымъ Августъ встрѣтилъ своего несчастнаго полководца, ученый священникъ отступилъ. Не потерялъ ли его молодой другъ разсудка, утомленный бытъ-можетъ слишкомъ большими умственными занятіями?

Однако онъ скоро успокоился; лицо Кенелма снова приняло тихое выраженіе, хотя это было выраженіе печальное, подобно зимнему утру.

— Простите меня, мистеръ Эмлинъ, я не могъ сразу отдѣлаться отъ страннаго сна. Мнѣ снилось что я быль въ худшихъ обстоятельствахъ чѣмъ Августъ; онъ не потерялъ міръ, когда легіоны порученные другому исчезли въ могилѣ!

Тутъ Кенелмъ взялъ подъ руку священника, причемъ довольно тяжело оперся на него, и увлекъ его съ кладбища на открытое мѣсто гдѣ встрѣчались двѣ дороги.

— Но давно ли вы вернулись въ Мольсвикъ? спросилъ Эмлинъ; — и по какому случаю вы выбрали такую сырую постель для утренняго она?

— Зимній холодъ прокрался мнѣ въ жилы когда я спалъ на кладбищѣ, и я былъ очень утомленъ; я не спалъ всю ночь. Пожалуста не сворачивайте съ пути для меня; я иду въ Грасмиръ. Я узналъ по надписи на памятникѣ что болѣе года какъ Мельвиль лишился жены.

— Жены! Онъ никогда не былъ женатъ!

— Какъ! воскликнулъ Кенелмъ. — Чей же это памятникъ — Л. М?

— Увы! это памятникъ нашей бѣдной Лали.

— И она умерла не будучи замужемъ?

Говоря это, Кенелмъ взглянулъ вверхъ, и въ то самое время солнце выглянуло изъ мрачнаго утренняго тумана «Такъ я могу назвать тебя моею», подумалъ онъ, «назвать тебя моею когда мы опять встрѣтимся».

— Не замужемъ, да, продолжалъ священникъ. — Она дѣйствительно была невѣстой своего покровителя; свадьба была назначена осенью, по возвращеніи его съ береговъ Рейна. Онъ поѣхалъ туда чтобы написалъ на мѣстѣ свою лучшую картину, которая теперь получила такую извѣстность: «Роландъ рыцарь отшельникъ, смотрящій на оконную рѣшетку монастыря чтобы хоть мелькомъ увидать святую монахиню». Только-что Мельвиль уѣхалъ какъ показались уже всѣ симптомы болѣзни которая была смертельна для Лили; помощь врачей оказалось напрасна — у нея была скоротечная чахотка. Она всегда была очень нѣжнаго сложенія, но признаковъ чахотки въ ней не замѣчалось. Мельвиль вернулся только за день или за два до ея смерти. Милое дитя, наша Лили, какъ мы всѣ грустили по ней! бѣдные конечно не менѣе другихъ; они вѣрили въ ея волшебныя чары.

— А менѣе всѣхъ, повидимому, грустилъ тотъ за кого она должна была выдти замужъ?

— Онъ? Мельвиль? Какъ можете вы быть такъ несправедливы къ нему? Нѣкоторое время горе его было глубокое, гнетущее.

— Нѣкоторое время! какое время? сказалъ Кенелмъ, но такъ тихо что ректоръ не могъ слышать его.

Они шли молча. Мистеръ Эмлинъ заговорилъ опять:

— Замѣтили ли вы текстъ на памятникѣ Лили? Она продиктовала его сама наканунѣ смерти. Я былъ тогда съ ней и при послѣднихъ минутахъ ея также.

— Вы были, вы были при ея кончинѣ? Прощайте, мистеръ Эмлинъ; вотъ уже близко садовая калитка. И, простите меня, я желалъ бы видѣть мистера Мельвиля одного.

— Такъ прощайте; но если вы еще пробудете нѣкоторое время въ нашихъ краяхъ, то не погостите ли у насъ? У насъ есть комната къ вашимъ услугамъ.

— Душевно вамъ благодаренъ; но я ѣду назадъ въ Лондонъ часа черезъ два. Погодите немного. Вы были при ея кончинѣ? Мирилась ли она съ мыслью о смерти?

— Мирилась ли? Это выраженіе почти употребить нельзя въ этомъ случаѣ. Улыбка которая осталась на лицѣ ея не похожа была на улыбку покорности; ея улыбка выражала божественную радость.

ГЛАВА XI.

— Да, сэръ, мистеръ Мельвиль въ своей мастерской.

Кенелмъ пошелъ за служанкой чрезъ залу въ комнату которая еще не существовала во время прежнихъ посѣщеній Кенелмомъ этого дома: артистъ, поселившись въ Грасмирѣ послѣ смерти Лили, пристроилъ эту комнату позади того покинутаго мѣста гдѣ Лили помѣщала «души некрещеныхъ младенцевъ».

Высокая комната, съ окнами отчасти завѣшенными, выходила на сѣверъ; разные эскизы на стѣнахъ; экземпляры старинной мебели, и дорогихъ италіянскихъ тканей, разбросанные въ безпорядкѣ по всей комнатѣ; одна большая завѣшенная картина на мольбертѣ; другая, того же размѣра и на половину неоконченная, предъ которою стоялъ живописецъ. Онъ быстро обернулся когда Кенелмъ безъ доклада вошелъ въ комнату, уронилъ кисть и палитру, съ горячностью подошелъ къ нему, сжалъ его руку, опустилъ голову на плечо Кенелма и сказалъ голосомъ по которому слышно было что онъ боролся съ овладѣвшимъ имъ сильнымъ волненіемъ:

— Съ тѣхъ поръ какъ мы видѣлись, такое горе! Такая потеря!

— Я знаю все; я видѣлъ ея могилу. Не будемъ говірять объ этомъ. Зачѣмъ такъ безполезно возобновлять ваше горе? Итакъ, итакъ, ваши пламенныя надежды осуществились, свѣтъ наконецъ отдалъ вамъ должное? Эвлинъ сказалъ мнѣ что вы написали знаменитую картину.

Говоря это, Кенелмъ сѣлъ. Живописецъ все еще стоялъ уныло по срединѣ комнаты, и раза два провелъ рукой по влажнымъ глазамъ прежде нежели отвѣтилъ:

— Да, погодите немного, не говорите еще о славѣ. Будьте снисходительны ко мнѣ; неожиданное появленіе ваше обезсилило меня.

Тутъ живописецъ тоже сѣлъ на какой-то старый готическій сундукъ, изъѣденный червями; онъ вертѣлъ въ рукахъ и комкалъ золотыя или мишурныя нитки шитой шелковой матеріи столь рѣдкой и такъ пострадавшей отъ времени, наброшенной на готическій сундукъ, — также предметъ очень рѣдкій, и очень пострадавшій отъ червей.

Кенелмъ смотрѣлъ на живописца сквозь полузакрытыя вѣки, и губы его, прежде слегка покривившіяся отъ скрытаго презрѣнія, теперь сжались, придавъ лицу его серіозное выраженіе. Въ усиліи которое сдѣлалъ Мельвиль чтобы скрыть свое волненіе, сильный человѣкъ узналъ человѣка сильнаго — и все-таки могъ только удивляться; онъ удивлялся какъ могъ человѣкъ которому Лили обѣщала свою руку, такъ скоро послѣ смерти ея продолжать рисовать картины и дорожить какою-либо похвалой обращенною къ аршину холста.

Черезъ нѣсколько минутъ Мельвиль возобновилъ разговоръ, не упоминая болѣе о Лили, какъ будто она никогда и не существовала.

— Да, моя послѣдняя картина имѣла дѣйствительный успѣхъ; этотъ успѣхъ вознаградилъ меня вполнѣ, хотя поздно, за всю горечь прежней борьбы, борьбы совершенно напрасной, за всю горькую несправедливость, тоска которой знакома только художнику, когда недостойныхъ соперниковъ ставятъ выше его.

Враги поспѣшно осуждаютъ,

Друзья боятся похвалить.

Правда что мнѣ предстоитъ еще многое претерпѣть, враждебные мнѣ кружки все еще стараются меня унизить, но между мною и этими кликами стоитъ теперь гигантскій образъ публики, и наконецъ критики съ большимъ вѣсомъ чѣмъ эти клики удостоили причислить меня къ такому разряду къ которому даже публика еще не причисляла меня. Вы не считаете себя знатокомъ въ живописи, мистеръ Чиллингли, но извините меня, взгляните только на это письмо. Я получилъ его лишь вчера вечеромъ отъ величайшаго знатока моего искусства, безъ сомнѣнія въ Англіи, можетъ-быть въ Европѣ.

При этомъ Мельвиль вынулъ изъ боковаго кармана своего живописнаго средневѣковаго сюртука письмо подписанное именемъ человѣка служащаго авторитетомъ для тѣхъ людей которые будучи сами живописцами признаютъ авторитетъ того кто также мало способенъ былъ написать картину какъ Аддисонъ, лучшій критикъ знаменитѣйшей поэмы въ современной Европѣ, былъ неспособенъ написать десять строкъ Потеряннаго Рая, и подалъ письмо Кенелму. Кенелмъ сталъ разсѣянно читать его; презрѣніе которое онъ чувствовалъ къ художнику способному такимъ образомъ найти въ удовлетворенномъ тщеславіи утѣшеніе въ скорби по умершемъ дорогомъ существѣ, презрѣніе это постепенно увеличвалось. Но какъ ни разсѣянно онъ читалъ, однако искренній энтузіазмъ похвалъ не могъ не подѣйствовать на него, а весьма значительный авторитетъ подписи нельзя было оспаривать.

Письмо было написано по случаю недавняго избранія Мельвиля почетнымъ членомъ Королевской Академіи, какъ преемника великаго художника по случаю смерти коего въ академіи открылась ваканція. Онъ возвратилъ Мельвилю письмо, говоря:

— Это то письмо что вы читали вчера вечеромъ, я видѣлъ въ окно. Конечно, для человѣка который дорожитъ мнѣніемъ другихъ, это письмо очень лестное; а для живописца, который дорожитъ деньгами, должно быть очень пріятно знать сколькими гинеями можетъ быть покрытъ каждый вершокъ его полотна. — Не въ состояніи долѣе сдерживать злобу, презрѣніе, мучительное горе, Кенелмъ воскликнулъ: — Мельвиль, Мельвиль, ты кого я когда-то поставилъ себѣ наставникомъ чтобы согрѣвать, освѣщать и возвышать меня равнодушнаго, мечтательнаго, апатичнаго! женщина которую ты выбралъ изо всѣхъ въ этомъ многолюдномъ свѣтѣ чтобы быть костью отъ костей твоихъ и плотью отъ плоти твоей, на вѣки покинула землю, — не много болѣе года прошло съ тѣхъ поръ какъ голосъ ея умолкъ, какъ перестало биться ея сердце! Но какъ такая потеря имѣетъ мало значенія въ твоей жизни, сравнительно съ цѣной какую имѣетъ въ твоихъ глазахъ похвала льстящая твоему тщеславію!

Художникъ всталъ въ порывѣ негодованія. Но, при взглядѣ на своего порицателя, первая вспышка гнѣва его изчезла. Онъ подошелъ къ нему и хотѣлъ взять его за руку, но Кенелмъ презрительно вырвалъ ее.

— Бѣдный другъ, оказалъ Мельвиль грустно и ласковымъ голосомъ. — Я не думалъ что вы такъ глубоко любили ее. Простите меня.

Онъ придвинулъ себѣ стулъ близко къ Кенелму, и послѣ недолгаго молчанія заговорилъ очень серіозно и съ видимой искренностью:

— Я не такъ безсердеченъ, не такъ равнодушенъ къ моей потерѣ, какъ вы полагаете. Но подумайте, вы только-что узнали о ея смерти, вы находитесь подъ первымъ ударомъ своего горя. Мнѣ было дано болѣе года чтобы постепенно покориться волѣ Провидѣнія. Теперь выслушайте меня, и постарайтесь выслушать спокойно. Я на много лѣтъ старше васъ, мнѣ слѣдуетъ лучше знать тѣ условія на какихъ человѣкъ удерживаетъ свое право на жизнь. Жизнь сложна, многостороння; природа не позволяетъ ей быть охваченною на долгое время какою-нибудь одною страстью или пока она еще въ лучшей порѣ и силѣ завянуть на долго подъ вліяніемъ какого-нибудь одного горя. Взгляните на всю огромную массу обыкновенныхъ людей, занимающихъ самыя различныя поприща, кто въ скромной долѣ, кто въ высшей сферѣ, на которыхъ ведутся міровыя дѣла; можете ли вы справедливо презирать бѣднаго торговца или государственнаго мужа за то что можетъ-быть нѣсколько дней спустя послѣ потери даже самаго близкаго и дорогаго сердцу его существа, торговецъ отворяетъ свою лавку, государственный мужъ снова появляется на мѣстѣ своего служенія. Но во мнѣ, поклонникѣ искусства, во мнѣ вы видите только слабость удовлетвореннаго тщеславія, если меня радуетъ надежда что искусство мое можетъ восторжествовать, и что мое отечество быть-можетъ прибавитъ мое имя къ списку людей способствующихъ его славѣ. Гдѣ и когда жилъ художникъ не поддерживаемый этою надеждой, даже въ болѣзни, въ печали, въ лишеніяхъ, которыя онъ долженъ дѣлить съ себѣ подобными? И эта надежда вовсе не основана на малодушномъ тщеславіи, болѣзненной жаждѣ одобренія; она неразрывна со славнымъ служеніемъ родному краю, нашему поколѣнію, дѣтямъ всѣхъ будущихъ временъ. Наше искусство не можетъ восторжествовать, наше имя не можетъ жить, если мы не совершимъ чего-нибудь къ украшенію и облагороженію міра, въ которомъ мы принимаемъ наслѣдство труда и горя, съ тѣмъ чтобы выработать изъ него отдохновеніе и радость для грядущихъ поколѣній.

Пока художникъ говорилъ, Кенелмъ поднялъ на него глаза полные сдержанныхъ слезъ. Выраженіе лица его, оживлявшееся по мѣрѣ того какъ художникъ защищался отъ тягостнаго обвиненія молодаго человѣка, сдѣлалось трогательно мягкимъ послѣ этой не лишенной благородства защиты.

— Довольно, сказалъ Кенелмъ вставая. — Въ томъ что вы говорите есть доля правды. Я могу понять бѣгство художника, поэта, изъ міра гдѣ царствуютъ зима и смерть, въ міръ созданный и окрашенный по произволу его лѣтними красками. Точно также я могу понять что человѣкъ чья жизнь сурово направлена на стезю занятій торговца или обязанностей государственнаго мужа бываетъ увлеченъ силою привычки далеко отъ такого мѣста какъ могила. Но я не поэтъ, не художникъ, не торговецъ, не государственный человѣкъ, у меня нѣтъ профессіи, моя жизнь не идетъ на по какой назначенной стезѣ. Прощайте.

— Подождите минуту. Не теперь, но когда-нибудь позжѣе, спросите себя можно ли допустить чтобы какое-либо существованіе скиталось въ пространствѣ какъ монада отдѣленная отъ существованія другихъ. На какую-нибудь стезю, рано или поздно, оно должно быть направлено, повинуясь законамъ природы и отвѣтственности предъ Богомъ.

ГЛАВА XIII.

Опустивъ глаза, Кенелмъ возвращался одинъ, чрезъ пустынный садъ, въ которомъ уже не было цвѣтовъ; въ это время, кто-то съ другой стороны калитки слегка коснулся его руки. Онъ поднялъ голову и узналъ мистрисъ Камеронъ.

— Я видѣла изъ окна что вы идете къ дому, оказала она, — и пришла сюда ждать васъ. Мнѣ хотѣлось поговорить съ вами наединѣ. Позвольте мнѣ идти съ вами.

Кенелмъ утвердительно кивнулъ головой, но ничего не отвѣчалъ.

Они были почти на половинѣ дороги между домомъ и кладбищемъ когда мистрисъ Камеронъ снова заговорила; взволнованный голосъ ея и скорая рѣчь были несходны съ обычнымъ ея спокойствіемъ.

— Меня гнететъ тяжелая мысль; но это не должно быть раскаяніе. Я поступила по совѣсти. Но умоляю васъ, мистеръ Чилингли, если я ошиблась, если я дурно разсудила, скажете мнѣ что прощаете меня. Она охватила его руку и судорожно сжала ее. Кенелмъ пробормоталъ что-то невнятное; какое-то мрачное безчувствіе овладѣло имъ послѣ напряженнаго возбужденія горя.

Мистрисъ Камеронъ продолжала:

— Вѣдь вы не могли бы жениться на Лили, вы знаете что не могли бы. Отъ вашихъ родителей нельзя было бы, поступая честно, скрыть тайну ея рожденія. Она не могли бы согласиться на вашъ бракъ; и еслибы даже вы настояли на своемъ, безъ ихъ согласія, не взирая на эту тайну, даже еслибъ она была ваша…

— Но вѣдь она была бы теперь жива! воскликнулъ Кенелмъ съ бѣшенствомъ.

— Нѣтъ, нѣтъ; тайна непремѣнно обнаружилась бы. Безжалостный свѣтъ открылъ бы ее; это дошло бы до нея. Стыдъ убилъ бы ее. Какъ горько было бы для нея это краткое существованіе! Теперь же она умерла примиренная и счастливая. Но признаюсь я не понимала, не могла понять ее, не могла думать что чувство ея къ вамъ было такъ сильно. Я думала что когда она узнаетъ свое сердце, то найдетъ что любовь къ ея покровителю самая сильная въ немъ привязанность. Она согласилась, повидимому, безо всякой грусти быть его женой; она казалось такъ любила его, и какая дѣвушка не привязалась бы къ нему? Но я ошибалась, я была обманута. Съ того дня когда вы видѣли ее въ послѣдній разъ, она стала увядать; но нѣсколько дней спустя уѣхалъ Валтеръ, и я думала что она грустила по немъ. Она никогда не открывала мнѣ что ваше отсутствіе было тому причиной, до тѣхъ поръ когда было уже поздно, слишкомъ поздно, когда вслѣдствіе моего печальнаго письма онъ пріѣхалъ только за три дня до ея смерти. Еслибъ я знала все это ранѣе, когда была еще надежда на выздоровленіе, я была бы вынуждена написать вамъ, даже еслибы препятствія не позволявшія вамъ жениться на ней оставались тѣ же. О, умоляю васъ, скажите что если я поступила дурно, вы прощаете меня! Она простила, и такъ нѣжно поцѣловала меня. Да, она простила меня. Неужели вы не простите? Она бы желала этого.

— Она бы желала? Думаете ли вы что я могу не исполнить ея желанія? Я не знаю есть ли мнѣ что прощать. Если же есть, могу ли не простить того кто любилъ ее? Да утѣшитъ Богъ обоихъ насъ.

Онъ нагнулся и поцѣловалъ мистрисъ Камеронъ въ лобъ. Бѣдная женщина быстрымъ движеніемъ обняла его съ чувствомъ глубокой признательности и любви, и зарыдала.

Оправившись немного отъ волненія она сказала:

— Теперь мнѣ гораздо легче на сердцѣ, и я могу исполнить ея порученіе къ вамъ. Но прежде чѣмъ я передамъ вотъ это въ ваша руки, можете да вы дать мнѣ обѣщаніе? Никогда не говорите Мельвилю какъ она любила васъ. Она такъ старалась чтобъ онъ никогда не могъ догадаться. И еслибъ онъ зналъ что одна мысль о соединеніи съ нимъ убила ее, онъ никогда бы не улыбнулся въ жизни.

— Вы не нуждались бы слышать отъ меня такое обѣщаніе еслибы могли знать какъ свято я сохраню отъ всего міра тайну которую вы мнѣ повѣряете. Эта тайна превращаетъ могилу въ алтарь. Наше вѣнчаніе теперь отложено только на время.

Мистрисъ Камеронъ вручала Кенелму письмо, и проговоривъ невнятно отъ душившихъ ее рыданій: «Она дала мнѣ его наканунѣ своего послѣдняго дня», оставила его, и скорыми, нетвердыми шагами направилась къ дому. Теперь она наконецъ поняла его и почувствовала что при чтеніи письма ему надо быть наединѣ съ покойницей.

Странно что намъ надо такъ мало практическаго, вседневнаго знанія другъ друга, для того чтобы любить. Никогда еще до этого дня Кенелмъ не видалъ даже мелькомъ почерка Лили. И теперь онъ разсматривалъ адресъ написанный за конвертѣ съ чувствомъ какого-то страха. Неизвѣстный почеркъ являющійся къ нему изъ невѣдомаго міра, нѣжный, нетвердый почеркъ, почеркъ не взрослаго человѣка, но и не ребенка которому суждено долго жить.

Онъ долго переворачивалъ конвертъ въ рукахъ, не съ нетерпѣніемъ какъ влюбленный, котораго сердце бьется при звукѣ приближающихся шаговъ, но медленно, несмѣло. Онъ не рѣшался сломать печать.

Онъ былъ уже очень близко отъ кладбища. Гдѣ лучше могло быть прочтено первое письмо полученное отъ нея, единственное которое онъ когда-либо могъ получить, гдѣ могло быть прочтено оно съ такимъ благоговѣніемъ, съ такою любовью, какъ не на ея могилѣ?

Онъ вошелъ на кладбище, сѣлъ у могилы, сломалъ печать; скромное колечко съ маленькою бирюзой выпало изъ него, и покатилось къ ногамъ его. Въ письмѣ были только слѣдующія слова:

"Кольцо возвращается къ тебѣ. Я не могла жить чтобы выдти замужъ за другаго. Я не знала какъ я любила тебя — пока, пока не начала молиться о томъ чтобы ты не слишкомъ меня любилъ. Милый, милый! прощай, милый!

"Лили.

«Никогда не показывай этого Льву; пусть онъ никогда не знаетъ что здѣсь говорится тебѣ. Онъ такой добрый и такъ заслуживаетъ счастья. Помнишь день кольца? Милый, милый!»

ГЛАВА XIV.

Прошло немного болѣе года. Въ Лондонѣ ранняя весна. Деревья въ паркахъ и скверахъ начинаютъ покрываться листьями и цвѣтами. Леопольдъ Траверсъ, послѣ краткой, но серіозной бесѣды съ дочерью, поѣхалъ кататься верхомъ. Еще красивый и изящный, Леопольдъ Траверсъ очень доволенъ что можетъ, когда бываетъ въ Лондонѣ, быть едва ли меньше въ модѣ между молодежью чѣмъ въ то время когда самъ онъ былъ молодъ. Онъ теперь ѣдетъ по берегу Серпентины: нѣтъ человѣка лучше его одѣтаго, красивѣе его, ѣдущаго на лучшей лошади или говорящаго съ большею живостью о предметахъ интересныхъ для его спутниковъ.

Сесилія сидитъ въ маленькой гостиной принадлежащей исключительно ей, одна съ леди Гленальвонъ.

Леди Гленальвонъ. — Признаюсь, милая Сесилія, что я наконецъ перехожу на сторону вашего отца. Нечего говорить какъ пламенно я одно время надѣялась что Кенелмъ Чиллингли будетъ искать и добьется руки той которая, какъ мнѣ казалось, создана для того чтобъ украшать и радовать его жизнь. Но когда въ Эксмондгамѣ онъ, выбравъ другую, просилъ меня помочь ему въ этомъ дѣлѣ, уговорить мать его смотрѣть снисходительно на этотъ выборъ — очевидно неблагоразумный — съ этого дня я махнула на него рукой. И несмотря на то что это теперь разстроилось, онъ повидимому никогда не остепенится для практическихъ обязанностей и семейной жизни, и вѣчно будетъ скитаться по свѣту въ отдаленныхъ мѣстностяхъ, въ сообществѣ со странными товарищами. Можетъ-быть даже онъ никогда не вернется въ Англію.

Сесилія. — Онъ теперь въ Англіи, и даже въ Лондонѣ.

Леди Гленальвонъ. — Вы изумляете меня! Кто вамъ сказалъ это?

Сесилія. — Отецъ его, который теперь съ нимъ. Сэръ-Питеръ былъ у насъ вчера, и такъ ласково говорилъ со мной.

Сесилія отвернулась чтобы скрыть слезы выступившій у нея на глазахъ.

Леди Гленальвонъ. — Видѣлся ли мистеръ Траверсь съ серъ-Питеромъ?

Сесилія. — Да; и я думаю что между ними произошло что-нибудь вслѣдствіе чего отецъ первый разъ въ жизни говорюсь со мной почти сурово.

Леди Глевальвонъ. — Въ пользу сватовства Гордона Чиллингли?

Сесилія. — Онъ приказалъ мнѣ обдумать еще разъ все что заставило меня отказать ему. Онъ сумѣлъ очаровать отца.

Леди Гленальвонъ. — И меня тоже. Конечно между другими искателями вашей руки вы могли бы выбрать кого-нибудь съ болѣе блестящимъ положеніемъ въ обществѣ, съ большимъ состояніемъ, но какъ вы уже отвергли ихъ, то по своимъ достоинствамъ Гордонъ имѣетъ тѣмъ болѣе права за ваше вниманіе. Онъ уже теперь занимаетъ положеніе какого не можетъ доставить ни титулъ, ни богатство. Люди различныхъ партій очень лестно отзываются о его способностяхъ къ парламентской дѣятельности. Онъ начинаетъ пріобрѣтать извѣстность и слыветъ будущимъ дѣятелемъ высшаго разряда. Онъ молодъ и красивъ; нравственная сторона его характера ничѣмъ не запятнана, обращеніе его такъ свободно отъ всякой напускной суровости, такъ откровенно и любезно. Всякой женщинѣ должно быть пріятно въ его обществѣ: а вы, съ вашимъ умомъ, съ вашимъ образованіемъ, вы рождены чтобы занимать высокое положеніе въ свѣтѣ; вы именно та женщина которая съ гордостію дѣлила бы съ нимъ всѣ треволненія проходимаго имъ поприща и все что удовлетворяло бы его честолюбіе.

Сесилія (крѣпко сжимая руки). — Я не могу, не могу. Онъ можетъ быть всѣмъ что вы говорите, я ничего не знаю что говорило бы не въ пользу Гордона Чиллингли, но вся моя природа враждебна его природѣ, и даже не будь этого….

Она вдругъ замолчала, густой румянецъ вспыхнулъ на ея прекрасномъ лицѣ, и сбѣжавъ оставилъ на немъ холодную блѣдность.

Леди Гленальвонъ (нѣжно цѣлуя ее). — Вы стало-быть еще не побороли эту первую дѣвическую привязанность: неблагодарный еще не забытъ?

Сесилія прильнула головой къ груди своего друга, и чуть слышно проговорила умоляющимъ голосомъ:

— Не осуждайте его, онъ былъ такъ несчастливъ. Какъ сильно онъ долженъ былъ любить!

— Но вѣдь онъ любилъ не васъ.

— Что-то здѣсь въ моемъ сердцѣ говоритъ мнѣ что онъ еще полюбитъ меня; а если нѣтъ, я буду довольна ставъ его другомъ.

ГЛАВА XV.

Въ то время какъ происходилъ этотъ разговоръ между Сесиліей и леди Гленальвонъ, Гордонъ Чиллингли сидѣлъ одинъ съ Миверсомъ въ комфортабельной квартирѣ стараго циника-холостяка. Гордонъ завтракалъ у своего родственника, но завтракъ былъ давно уже конченъ; между ними завязался разговоръ весьма интересный для младшаго и не лишенный также интереса для старшаго.

Дѣйствительно, Чиллингли Гордонъ, въ краткій промежутокъ протекшій со дня вступленія его въ Палату Общинъ, успѣлъ пріобрѣсти славу которая облегчаетъ человѣку доступъ въ высшія сферы парламентской карьеры — славу не столько блестящую, сколько прочную. Природа не одарила его качествами геніальнаго оратора, ни энтузіазмомъ, ни воображеніемъ; она не дала ему неосторожныхъ порывовъ жгучаго слова изливающагося изъ страстнаго сердца. Но онъ обладалъ свойствами нужными для того чтобы говорить убѣдительно: у него былъ чистый, металлическій голосъ, жесты благовоспитаннаго человѣка приличные случаю, не лишенные достоинства, хотя можетъ-быть слишкомъ тихіе, всегда готовые отвѣты, прилежаніе и правильная метода для изложенія подготовленныхъ доказательствъ принципа или факта. Но главныя достоинства за которыя цѣнили его вожди собранія, были здравый смыслъ и свѣтскій тактъ дѣлавшіе его надежнымъ ораторомъ. Этими достоинствами онъ былъ много обязанъ своимъ частымъ бесѣдамъ съ Чиллингли Миверсомъ. Этотъ джентльменъ, благодаря ли своимъ качествамъ человѣка общественнаго, или вліянію газеты Londoner на общественное мнѣніе, пользовался интимными сношеніями съ вождями всѣхъ партій и былъ вполнѣ пропитанъ свѣтскою мудростью. "Ни что, говорилъ онъ, не вредитъ такъ молодому парламентскому оратору, какъ крайность мнѣній въ ту или другую сторону. Остерегайтесь этого. Всегда допускайте что многое можетъ быть сказано съ обѣихъ сторонъ. Когда вожди вашей стороны впадаютъ въ крайность, вы можете безразлично идти за или противъ нихъ, смотря по тому что болѣе согласно съ вашею книжкой.

— Итакъ, сказалъ Миверсъ, лежа на диванѣ и докуривая вторую сигару (онъ никогда не позволялъ себѣ болѣе) итакъ, я думаю, мы довольно ясно опредѣлили въ какомъ именно тонѣ должна быть ваша сегодняшняя рѣчь. Это важный случай.

— Правда. Первый разъ пренія такъ устроилась то мнѣ придется говорить часовъ въ десять или позднѣе. Это само по себѣ ужь есть большой шагъ; мнѣ приходится отвѣчать кабинетъ-министру, къ счастію онъ малый не далекій. Какъ вы думаете, не рискнуть ли мнѣ на какую-нибудь шутку или по крайней мѣрѣ остроту.

— На его счетъ? Положительно нѣтъ. Хотя его обязаности принуждаютъ его проводить эту мѣру, тѣмъ не менѣе окь далеко не былъ сторонникомъ ее когда она обсуждалась въ кабинетѣ. И хотя, какъ вы говорите, онъ недалекъ, но именно этого рода посредственности существенно необходимы для составленія всякаго респектабельнаго кабинета. Шутить надъ нимъ! Знайте что кроткая посредственность не любитъ шутокъ — на свой счетъ. Тщеславный человѣкъ! ловите случай который представляетъ вамъ то обстоятельство что вы не одобряете его мѣры и заставьте его хвалить васъ: льстите ему. Но будетъ о политикѣ. Всегда вредно обдумывать слишкомъ долго то что вы уже рѣшили говорить. Взвѣшивая слова свои слишкомъ тщательно, можно впасть въ слишкомъ большую серіозность, и поступить нескромно. Итакъ Кенелмъ возвратился?

— Да. Я узналъ объ этомъ вчера вечеромъ у Уайта отъ Траверса. Сэръ-Питеръ заходилъ къ Траверсу.

— Траверсъ продолжаетъ одобрять ваше сватовство за его дочери?

— Мнѣ кажется болѣе чѣмъ когда-нибудь. Успѣхъ въ Парламентѣ сильно дѣйствуетъ на человѣка который имѣетъ успѣхъ въ свѣтѣ и уважаетъ мнѣніе клубовъ. Но вчера вечеромъ онъ былъ радушнѣе обыкновеннаго. Между вами, кажется немного побаивается чтобы Кенелмъ не одѣлался моимъ соперникомъ. Я вывелъ это заключеніе изъ его намека на не совсѣмъ непріятный разговоръ который имѣлъ съ нимъ сэръ-Питеръ.

— За что Траверсъ питаетъ непріязнь къ бѣдному Кенелму? Онъ казалось былъ прежде довольно расположенъ къ нему.

— Но не какъ къ будущему зятю, даже прежде чѣмъ я имѣлъ въ виду сдѣлаться имъ. О когда, послѣ появленія Кенелма въ Эксмондгамѣ, когда Траверсъ былъ тамъ, онъ узналъ, я думаю, отъ леди Чиллингли, что Кенелмъ влюбился въ какую-то другую дѣвушку и хотѣлъ жениться на ней, но она отвергла его предложеніе, и еще болѣе когда онъ услыхалъ что Кенелмъ послѣ того путешествовалъ на континентѣ въ обществѣ безнравственнаго пьяницы и буйнаго сына кузнеца, вы можете себѣ представить какъ такому образованному и разумному человѣку, какъ Леопольдъ Траверсъ, было тяжело думать о возможности выдать дочь свою за того кто такъ мало былъ способенъ сдѣлаться хорошимъ зятемъ. Я нисколько не боюсь Кенелма. Кстати, не говорилъ ли вамъ сэръ-Питерь о здоровьи Кенелма? поправился ли онъ? Полтора года тому назадъ онъ былъ на краю гроба, когда сэръ-Питеръ и леди Чиллингли были призваны въ городъ докторами.

— Боюсь, любезнѣйшій Гордонъ, что вамъ нѣтъ надежды на Эксмондгамское наслѣдство. Сэръ-Питеръ говоритъ что его странствующій Геркулесъ такой же молодецъ какъ и былъ и теперь болѣе ровнаго темперамента, молчаливѣе и серіознѣе, однимъ словомъ, съ меньшими причудами. Но когда вы говорите что не боитесь соперничества Кенелма, слѣдуетъ ли понимать это только относительно Сесиліи Траверсъ?

— Также какъ и относительно всего другаго въ жизни; что же касается до наслѣдства Экомондгамскаго, то онъ можетъ завѣщать его кому вздумаетъ, и я имѣю основаніе думать что онъ никогда не завѣщаетъ его мнѣ. Скорѣе ужъ священнику Джону или сыну священника, почему бы даже не вамъ? Я часто думаю что для успѣховъ предстоящихъ моему честолюбію мнѣ лучше не владѣть землею; земля многое затмѣваетъ.

— Гм. Въ этою, пожалуй, есть доля правды. Однако страхъ обладать землею повидимому не дѣйствуетъ на васъ когда дѣло идетъ о женитьбѣ на Сесиліи Траверсъ?

— Отецъ ея, по всему вѣроятію, проживетъ до тѣхъ поръ когда я буду отдыхать въ Верхней Палатѣ; а мнѣ бы не хотѣлось быть безземельнымъ перомъ.

— Въ этомъ вы правы; но я долженъ вамъ сказать что теперь какъ пріѣхалъ Кенелмъ, сэръ-Питеръ непремѣнно хочетъ чтобы сынъ его сдѣлался вашимъ соперникомъ.

— Относительно Сесиліи?

— Можетъ-быть; но относительно репутаціи въ парламентѣ, навѣрное. Старшій представитель графства намѣревается удалиться изъ парламента, и сэръ-Питера уговорили позвать сына выступить кандидатомъ, какъ я слышалъ, съ увѣрнностію въ успѣхѣ.

— Какъ! несмотря на удивительную рѣчь которую on произнесъ въ день своего совершеннолѣтія?

— Теперь поняли что это была лишь насмѣшка надъ новыми идеями и ихъ органами, включая и Londoner. Но если Кенелмъ вступитъ въ парламентъ, онъ будетъ не на вашей сторонѣ; и если я не слишкомъ преувеличиваю его способности, — что довольно вѣроятно, — онъ будетъ соперникомъ котoрымъ пренебрегать нельзя. Развѣ только онъ впадетъ въ ошибку которая въ нашъ вѣкъ сдѣлала бы его человѣкомъ неспособнымъ къ публичной жизни.

— Какая же это ошибка?

— Измѣна крови Чиллингли. Въ Англіи теперь такой вѣкъ что надо быть Чиллингліемъ. Еслибы Кенелму вскружило голову какое-нибудь политическое отвлеченіе, назовите его какъ хотите, «любовь къ отечеству» или какое-нибудь старомодное чудачество въ этомъ родѣ, то я боюсь, сильно боюсь что онъ сочтетъ себя не въ шутку убѣжденнымъ.

ГЛАВА ПОСЛѢДНЯЯ.

Была ночь борьбы въ Палатѣ Общинъ: шли отложенныя пренія возобновленныя теперь Георгомъ Бельвойромъ, который въ послѣдніе два года очень медленно добивался милости или лучше сказать, снисхожденія парламента, и болѣе чѣмъ подтверждалъ предсказанія Кенелма о его карьерѣ. Наслѣдникъ знатнаго рода и обширныхъ помѣстій, чрезвычайно трудолюбивый, очень образованный, онъ и не могъ не подвигаться на этомъ поприщѣ. Въ этотъ вечеръ онъ говорилъ довольно разумно помогая своей памяти частыми справками съ записками; его слушали вѣжливо, и когда онъ кончилъ, привѣтствовали словами «слушайте, слушайте!» чувствуя нѣкоторое облегченіе; затѣмъ зала засѣданій начала понемногу пустѣть; но въ девять часовъ снова быстро наполнилась. Одинъ изъ кабинетъ-министровъ торжественно всталъ, разложилъ предъ собою цѣлую кучу печатныхъ бумагъ, и вмѣстѣ съ ними объемистую Синюю Книгу. Опершись рукой на красный портфель, онъ началъ слѣдующимъ внушительнымъ изреченіемъ:

— Сэръ, я не согласенъ съ высокочтимымъ джентльменомъ сидящимъ напротивъ. Онъ говоритъ что этотъ вопросъ поднятъ не какъ вопросъ партіи. Я отрицаю это. Имъ ставится на судъ палаты правительство ея величества.

При этихъ словахъ раздались одобренія столь громкія и такъ рѣдко вызываемыя рѣчами этого кабинетъ-министра что онъ смѣшался и долго произносилъ только невнятные «гм» и «а», прежде чѣмъ снова поймалъ нить своей рѣчи. Тогда онъ продолжалъ съ непрерывною, но летаргическою плавностью; читалъ длинныя извлеченія изъ офиціальныхъ бумагъ, привелъ выдержку цѣлой страницы изъ Синей Книги, заключилъ вою рѣчь нѣсколькими приличными общими мѣстами, взглянулъ на часы, увидалъ что проговорилъ часъ, ровно сколько прилично для кабинетъ-министра не претендующаго на ораторское искусство, и сѣлъ на мѣсто.

Воспрянули разомъ нѣсколько нетерпѣливыхъ лицъ, изъ коихъ спикеръ, по предварительному уговору съ загонщиками партій,^[15] выбралъ одно лицо, молодое, смѣлое, умное и невозмутимое.^[16]

Нѣтъ надобности говорить что это было лицо Чиллингли Гордона.

Его положеніе въ эту ночь требовало особенной ловкости и такта. Обыкновенно онъ поддерживалъ правительство, и до сихъ поръ когда говорилъ, то въ его пользу. На этотъ разъ онъ былъ несогласенъ съ правительствомъ. Несогласіе это было извѣстно вождямъ оппозиціи, и вслѣдствіе сего погонялами и было устроено что онъ долженъ говорить въ первый разъ послѣ десяти часовъ и первый разъ въ отвѣтъ на рѣчь кабинетъ-министра. Въ такомъ положеніи молодой человѣкъ или создаетъ себѣ карьеру въ рядахъ партіи или портитъ ее. Чиллингли Гордонъ говорилъ съ третьей скамьи позади министерства: Миверсъ счелъ долгомъ предостеречь его чтобъ онъ не принималъ притворнаго вида независимости или согласія съ «крѣпостями» ультра-либеральныхъ мнѣній, усѣвшись на скамьяхъ за проходомъ.^[17] Напротивъ, всякое мнѣніе въ чемъ-либо несогласное съ заявленіями краснобаевъ министерскихъ скамей навѣрное должно было произвести болѣе сильное впечатлѣніе, будучи произнесено среди вѣрныхъ министерскихъ приверженцевъ, чѣмъ еслибъ его высказалъ сидящій среди мятежныхъ баши-бузуковъ, раздѣленныхъ проходомъ отъ регулярныхъ и дисципливованныхъ силъ. Уже первыя краткіе замѣчанія его приковали вниманіе палаты, примирили министерскую партію, поставили въ неизвѣстность оппозицію. — Да и вся его рѣчь была необыкновенно удачна, и въ особенности въ томъ отношеніи что хотя она была направлена противъ правительства вообще, но въ то же время выражала мнѣнія состоятельной части кабинета, которая въ настоящее время, правда, была еще въ меньшинствѣ, но наиболѣе увлеченная «новою идеей», и по всей вѣроятности, какъ не безъ основанія могъ разчитывать честный Гордонъ, съ прогрессомъ вѣка должна была одержать верхъ надъ остальными товарищами.

Впрочемъ, не прежде какъ Гордонъ окончилъ свою рѣчь, привѣтствія слушателей, столь радушныя какими всегда встрѣчало это собраніе несомнѣнные признаки дарованія, вполнѣ обнаружили галлереѣ и репортерамъ все вліяніе только-что произнесенной рѣчи. Вождъ оппозиціи шепнулъ своему сосѣду: «Я желалъ бы завербовать къ намъ этого молодца». Кабинетъ-министръ которому возражалъ Гордонъ, болѣе довольный похвалой обращенною къ нему лично, нежели недовольный нападками на мѣру которую онъ долженъ былъ отстаивать по своему служебному положенію, шепнулъ своему главѣ: «Намъ не слѣдуетъ упускать этого человѣка».

Два джентльмена въ галлереѣ спикера, находившіеся тамъ съ открытія преній, теперь встали со своихъ мѣстъ. Выйдя корридоръ они смѣшались съ толпой членовъ, которые только оставили свои мѣста послѣ рѣчи Гордона, чтобы потолковать объ ея достоинствахъ, собравшись вокругъ буфета съ апельсинами и содовой водой. Между ними былъ Георгъ Бельвойръ; увидя младшаго изъ двухъ джентльменовъ вышедшихъ изъ галлереи спикера, онъ подошелъ къ нему съ дружимъ восклицаніемъ:

— А, Чиллингли, какъ поживаете? Не зналъ что вы въ городѣ. Были здѣсь весь вечеръ? Да; очень хорошее преніе, какъ вамъ понравилась рѣчь Гордона?

— По мнѣ ваша гораздо лучше.

— Моя! воскликнулъ Георгъ, очень польщенный и очень удивленный. — О, моя рѣчь скучная, простое изложеніе причинъ о мнѣніи которое мнѣ слѣдуетъ подать. А рѣчь Гордона совсѣмъ иное дѣло. Вамъ не понравились его мнѣнія?

— Я не знаю какія его мнѣнія, но мнѣ не понравились его идеи.

— Я не совсѣмъ васъ понимаю. Какія идеи?

— Новыя; которыя показываютъ какъ быстро великое государство можетъ сдѣлаться ничтожнымъ.

Тутъ мистера Бельвойра отвелъ въ сторону членъ-собратъ, чтобы переговорить съ нимъ о важномъ дѣлѣ которое должно было обсуждаться въ комитетѣ о ловлѣ лососей, гдѣ оба они присутствовали; а Кенелмъ съ своимъ спутникомъ, сэръ-Питеромъ, пробрался сквозь толпу заполнявшую корридоръ и скрылся. Выйдя за широкій просторъ, гдѣ возвышалась стройная часовая башня, сэръ-Питеръ остановился и указывая по направленію къ старому Аббатству, стоявшему на половину въ тѣни наполовину освѣщенному кроткими лунными лучами, сказалъ:

— Оно предрекаетъ долгую будущность народу когда согласуется въ человѣкѣ съ чувствомъ вѣчности; когда почетная могила суждена въ награду за труды и опасности честной жизни. Какъ многое изъ исторіи Англіи Нельсонъ заключилъ въ простыхъ словахъ: «Побѣда или Вестминстерское Аббатство!»

— Превосходно выражено, батюшка? сказалъ быстро Кенелмъ.

— Я согласенъ съ твоимъ замѣчаніемъ, которое услышалъ случайно, касательно рѣчи Гордона, сказалъ сэръ-Питеръ. Это была замѣчательно умная рѣчь; однако мнѣ было бы грустно еслибъ эту рѣчь сказалъ ты. Не такого рода чувства дѣлаютъ Нельсоновъ великими людьми. Еслибы такія чувства когда-нибудь сдѣлалась національными, то народный кликъ былъ бы не «Побѣда или Вестминстерское Аббатство!», но «пораженіе и три процента!»

Довольный самъ своимъ необычайнымъ одушевленіемъ съ сочуственною полуулыбкой на молчаливыхъ устахъ сына, сэръ-Питеръ поспѣшилъ перейти къ предметамъ тяготившимъ его сердце. Успѣхъ Гордона въ парламентѣ, сватовство Гордона за Сесилію Траверсъ, одобряемое, какъ узналъ сэръ-Питеръ, ея отцомъ, но отвергнутое ею, все это было неразрывно связано въ мысляхъ и словахъ сэръ-Питера, какъ онъ старался возбудить соревнованіе своего сына. Онъ настаивалъ на обязанностяхъ возлагаемыхъ страною на своихъ гражданъ, въ особенности на молодое и сильное поколѣніе, которому вручена судьба послѣдующихъ поколѣній; съ этими суровыми обязанностями онъ соединилъ всю отрадную и нѣжную сторону жизни, которая для англійскаго общественнаго дѣятеля неразрывно связана съ понятіемъ о домашнемъ очагѣ: женщинѣ съ улыбкой облегчающею заботы, и съ умомъ способнымъ раздѣлять стремленіе къ жизни которая только путемъ труда ведетъ насъ къ славѣ, соединяя такимъ образомъ, во всемъ что онъ говорилъ, честолюбіе и Сесилію, какъ будто они были нераздѣльны.

Сынъ не прервалъ его рѣчи ни однимъ словомъ: въ горячности своей сэръ-Питеръ не замѣтилъ что Кенелмъ увлекъ его въ сторону отъ многолюдной улицы, по которой они шли, остановился по срединѣ Вестминстерскаго моста; онъ нагнулся надъ массивную рѣшеткой и задумчиво смотрѣлъ на блестящія звѣздами волны рѣки. Направо тянулся во всю длину свою величественный народный законодательный дворецъ, еще новый по времени, вмѣстѣ съ тѣмъ, по своей формѣ весьма древній до мельчайшихъ подробностей, онъ тянулся по направленію къ низкимъ зубчатымъ кровлямъ нищеты и порока. Ихъ мѣсто было дѣйствительно возлѣ залъ народнаго законодательнаго дворца; великая задача распространенія народнаго величія и добродѣтели, и уменьшенія нищеты и порока, должна быть всегда близка сердцу каждаго народнаго законодателя.

— Какъ странно, сказалъ Кенелмъ, все еще наклоняясь надъ перилами моста, — что во время моихъ безцѣльныхъ скитаній меня всегда притягивалъ къ себѣ видъ и звукъ бѣгущей воды, даже воды самаго смиреннаго ручья! Сколько мыслей, сколько грезъ, сколько воспоминаній, освѣщающихъ повѣсть прошедшаго, могли бы разказать волны самого смиреннаго ручья, еслибы волны сами по себѣ не были такими философами и поднимаясь сами на поверхность, раздражаясь препятствіемъ встрѣчающимся имъ на пути, онѣ остаются равнодушными всему что есть мракъ и смерть для людей, которые думаютъ и мечтаютъ и чувствуютъ на ихъ берегахъ.

— Боже мой, сказалъ про себя сэръ-Питеръ, онъ снова попалъ въ свою прежнюю коллею причудъ и меланхоліи. Онъ не слыхалъ ни одного слова сказаннаго мною. Траверсъ правъ. Онъ никогда ничего не сдѣлаетъ въ жизни. Зачѣмъ я назвалъ его Кенелмомъ? Онъ точно также могъ бы быть названъ Питеромъ. Однако съ досадой сознаваясь что краснорѣчіе его потрачено безо всякой пользы, и что сердечному желанію его не суждено сбыться, сэръ-Питеръ сказалъ вслухъ:

— Ты не слышалъ что я говорилъ; Кенелмъ, ты огорчаешь меня.

— Огорчаю васъ, васъ! не говорите этого, батюшка; милый батюшка. Не слушалъ васъ! Каждое слово сказанное вами глубоко запечатлѣлось въ тайникѣ души моей. Простите за этотъ ненамѣренный отрывочный разговоръ съ самимъ собою, это только по привычкѣ, только по привычкѣ, милый батюшка!

— Дитя, дитя, воскликнулъ сэръ-Питеръ со слезами на глазахъ, — еслибы ты могъ отвыкнуть отъ твоихъ страшныхъ привычекъ, я былъ бы такъ благодаренъ. Но если ты не можешь, то что бы ты ни дѣлалъ, ничто не огорчитъ меня Только позволь мнѣ сказать одно: бѣгущія воды имѣютъ большую прелесть для тебя. Со смиреннымъ ручейкомъ соединяются для тебя и мысли, и грезы, и воспоминанія прошлаго. Но теперь ты стоишь предъ теченіемъ могущественной рѣки — предъ тобой сенатъ имперіи болѣе обширной чѣмъ имперія Александра; за тобою торговый рынокъ предъ которыми торговля Тира была лишь жалкая промышленность. Смотри дальше на эти неопрятныя лачужки, сколькихъ можно тамъ поднять, сколькимъ помочь; и хотя не въ виду, но невдалекѣ національная Валгалла: "Побѣда или Вестминстерское Аббатство!⁸ Смиренный ручеекъ былъ свидѣтелемъ твоего прошедшаго. Не будетъ ли могущественная рѣка имѣть вліяніе на твое будущее? Ручеекъ не можетъ разказать намъ твое прошедшее, но быть-можетъ рѣка разкажетъ твое будущее? О дитя, дитя, я вижу ты все еще погруженъ въ свои грезы; говорить безполезно. Пойдемъ домой.

— Я не предавался грезамъ, я говорилъ себѣ что пришло время замѣнить стараго Кенелма съ новыми идеями — новымъ Кенелмомь съ идеями старыхъ. А! быть-можетъ мы должны — чего бы намъ это ни стоило, — мы должны переѣжить романическую сторону жизни прежде чѣмъ сумѣемъ ясно понять что есть великаго въ ея дѣйствительности. Я уже не могу сѣтовать что отчужденъ отъ цѣлей и стремленій моего поколѣнія. Я узналъ теперь сколько у меня съ нимъ общаго. Я зналъ любовь; я зналъ горе.

Кенелмъ остановился на мгновеніе, на одно мгновеніе, потомъ поднялъ голову, которая опустилась когда онъ замолчалъ и выпрямился во весь ростъ; отецъ его былъ пораженъ перемѣной въ его лицѣ; губы, глаза, вся наружностъ дышала рѣшительнымъ энтузіазмомъ, который не могъ быть проблескомъ минутнаго увлеченья.

— Да, сказалъ онъ, побѣда или Вестминстерское Аббатство! Міръ — это поле битвы, на которомъ всѣхъ хуже достается дезертирамъ; они получаютъ самыя тяжкія раны, поражаемые въ то время когда спасаются бѣгствомъ и заглушаютъ свои стоны чтобы не открыть тайну своего безславнаго убѣжища. Счастіе служенія благородной цѣли заставляетъ забывать боль отъ ранъ полученныхъ въ пылу сраженія, и страданья эти вполнѣ искупаются почтеніемъ которое внушаютъ столь доблестно нажитые шрамы. Выборъ мой сдѣланъ. Я не буду дезертиромъ, я поступлю въ рядовые солдаты.

— Тебѣ не долго придется ждать повышенія, дитя мое, если ты будешь крѣпко держаться идей старыхъ, символомъ коихъ служитъ англійскій военный кличъ: «Побѣда или Вестминстерское Аббатство».

Говоря это сэръ-Питеръ взялъ подъ руку сына и гордо оперся на него; и такимъ образомъ послѣ отдыха на новомъ мосту пролегающемъ черезъ легендарную рѣку, человѣкъ молодаго поколѣнія переходитъ въ людныя улицы на встрѣчу судебъ идущихъ за край того горизонта который ограничиваетъ пытливые взгляды моего поколѣнія.

КОНЕЦЪ.

↑ Fellow of the Royal Society — членъ Королевскаго Общества; Fellow of the Antiquarian Society — членъ Археологическаго Общества.
↑ Got my head into chancery, терминъ бокса: значитъ ущемить голову противника подъ мышку.
↑ Выше такимъ же образомъ вѣроятно не совсѣмъ точно, объясненъ нами другой терминъ бокса.
↑ Англійская пословица: Those who live in glass houses should never throw stones. Кто живетъ въ стеклянномъ домѣ, тотъ камнями не бросайся.
↑ Кромвель, войдя съ солдатами въ Палату Общинъ чтобы силою закрыть Долгій Парламентъ, назвалъ булаву спикера лежавшую на столѣ «шутовскою игрушкой» и сказалъ: «вынести ее вонъ!» Булава эта есть атрибутъ достоинства спикера или предсѣдателя Палаты Общинъ, и кладется предъ нимъ на столѣ, служа знакомъ что палата засѣдаетъ. Если же палата преобразуется въ комитетъ или когда мѣсто спикера занимаетъ кто-нибудь изъ членовъ, то булава снимается и кладется подъ столъ. Старая булава спикера при Кромвелѣ была сломана, расплавлена и продана по распоряженію Палаты, 9то августа 1649 года.
↑ Шиллера.
↑ Преподобный Джонъ Генри Ньюманъ (Rev. John Henry Newman) англійскій богословъ новѣйшаго времени; родился въ 1801 году въ Лондонѣ, получилъ образованіе въ Оксфордскомъ университетѣ, гдѣ потомъ занималъ видныя мѣста. Въ 1833 году онъ сталъ во главѣ такъ-называемаго Оксфордскаго движенія, и вмѣстѣ съ Пьюзеемъ, Кеблемъ и др. началъ изданіе Оксфордскихъ трактатовъ, которые произвели сильное впечатлѣніе въ богословскомъ мірѣ и въ которыхъ видна была попытка удалиться отъ началъ англиканской церкви приближаясь къ ученію католическому. Въ 1844 году Dr. Ньюманъ перешелъ въ католичество; въ 1852 сдѣлался ректоромъ новаго университета основаннаго католиками въ Дублинѣ. Потомъ, оставивъ эту должность, переселился на материкъ Европы, гдѣ по временамъ произносилъ проповѣди въ нѣкоторыхъ католическихъ соборахъ.
↑ Высокою церковью называется та часть англійской церкви которая. въ противоположность такъ-называемой низкой церкви, придаетъ особенную цѣну обрядовой сторонѣ приближающейся къ характеру католической церкви.
↑ Такъ называется библіотека Оксфордскаго университета въ честь сэръ-Томаса Бодлея (Sir Thomas Bodley, род. въ 1544 году), который былъ нѣкоторое время англійскимъ посломъ за границей, но попавъ въ немилость при дворѣ удалился въ 1597 году въ Оксфордскій университетъ, гдѣ оставался до конца жизни занимаясь устройствомъ его библіотеки, въ которую пожертвовалъ свои богатыя коллекціи. Умеръ въ 1612 году, завѣщавъ почти все свое состояніе въ пользу библіотеки; похороненъ въ Мертонской коллегіи Оксфордскаго университета.
↑ Wife of Bath юмористическая поэма Чосера, героиня коей, бывшая пять разъ замужемъ, описываетъ свою жизнь съ каждымъ изъ пяти мужей. Чосеръ (Chauser) англійскій писатель четырнадцатаго вѣка, называемый отцомъ англійской поэзіи, родился въ 1328 году, умеръ въ 1400; похороненъ въ Вестминстерскомъ Аббатствѣ. Нѣкоторыя изъ его поэмъ были передѣланы на новый англійскій языкъ. Wife of Bath была передѣлана Попомъ.
↑ Squau — названіе женщины или жены у нѣкоторыхъ изъ туземныхъ африканскихъ племенъ.
↑ Апокалипсисъ, гл. XX.
↑ Алджернонъ Сидней былъ сынъ Роберта втораго графа Леимера (род. въ 1621, казненъ въ 1663). Въ началѣ междоусобной войны отъ отличался въ ряду противниковъ Карла I; былъ полковникомъ парламентской арміи и выставлялъ себя республиканцемъ. Онъ былъ назначенъ въ число судей надъ королемъ, но не присутствовалъ при произнесеніи приговора и не подписалъ его. Когда Кромвель принялъ титулъ Протектора, Сидней замкнулся въ частную жизнь. Во время реставраціи онъ уѣхалъ за границу, но въ 1667 году возвратился въ Англію, получивъ прощеніе подъ условіемъ что будетъ вѣрнымъ подданнымъ. Въ 1683 онъ былъ обвиненъ въ участіи въ заговорѣ и беззаконно осужденъ на смерть. Онъ писалъ статьи о правительствѣ въ которыхъ доказывалъ что источникъ всякой власти и право на нее принадлежитъ народу. О характерѣ его извѣстно что онъ былъ замѣчательно смѣлъ, стоекъ до упрямства, искренъ, но грубый и буйный и не могъ слышать противорѣчій.
↑ Черныя письмена, то же что готическія буквы, были введены въ Англіи въ четырнадцатомъ вѣкѣ; до изобрѣтенія книгопечатанія рукописи писались такими письменами; въ подражаніе рукописямъ такъ же печатались въ началѣ и книги. Англійскія книги изданныя ранѣе 1500 года всѣ напечатаны этими буквами; ихъ называютъ черными книгами.
↑ Загонщикъ или погоняла партіи — whip (бичъ, плетка) есть должность весьма щекотливая и не легкая. Это собственно правая рука въ парламентѣ вождя партіи, лидера. Его спеціальная обязанность прежде всего знать въ точности силы партіи и составъ различныхъ группъ и мнѣній, чтобъ извѣщать вождя на какихъ приверженцевъ онъ можетъ разсчитывать всегда и во всѣхъ случаяхъ и чья поддержка, напротивъ, при томъ или другомъ случаѣ, сомнительна. Затѣмъ онъ предупреждаетъ сторонниковъ партіи когда ихъ присутствіе необходимо въ палатѣ, убѣждаетъ и проситъ ихъ подать голоса въ томъ или другомъ смыслѣ, и чрезъ него же обыкновенно передаются вождями обѣщанія награды за поддержку какою-либо должностью. Каждая партія имѣетъ своего погонялу и потому есть погоняла миистерскій — ministerial whip, и оппозиціонный — opposition wip, и нерѣдко, въ видахъ партіи, они уговариваются между собой на очетъ порядка преній, о чемъ увѣдомляется и спикеръ. О такомъ уговорѣ и идетъ рѣчь въ данномъ случаѣ.
↑ Въ англійскомъ парламентѣ нѣтъ обычая записываться заранѣе для произнесенія рѣчи, а кто желаетъ говорить встаетъ со свою мѣста, но начинаетъ рѣчь не прежде какъ спикеръ (предсѣдатель) укажетъ на него пальцемъ. Если же случается что нѣсколько человѣкъ встаютъ разомъ, то говоритъ рѣчь тотъ кого прежде замѣтитъ спикеръ, и это называется to catch the Speaker’s eye — поймать взглядъ спикера.
↑ Gangway — такъ называется въ Палатѣ Общинъ широкій проходъ раздѣляющій скамьи на каждой сторонѣ палаты. На скамьяхъ выше прохода располагаются по правую сторону отъ кресла спикера министры и ихъ приверженцы, по лѣвую партія оппозиціи; на скамьяхъ же за проходомъ — below the gangway размѣщаются обыкновенно такъ-называемые независимые или крайніе члены каждой партіи, и эти-то иногда причиняютъ вождямъ гораздо болѣе безпокойности чѣмъ даже противники.

[1] Fellow of the Royal Society — членъ Королевскаго Общества; Fellow of the Antiquarian Society — членъ Археологическаго Общества.

[2] Got my head into chancery, терминъ бокса: значитъ ущемить голову противника подъ мышку.

[3] Выше такимъ же образомъ вѣроятно не совсѣмъ точно, объясненъ нами другой терминъ бокса.

[4] Англійская пословица: Those who live in glass houses should never throw stones. Кто живетъ въ стеклянномъ домѣ, тотъ камнями не бросайся.

[5] Кромвель, войдя съ солдатами въ Палату Общинъ чтобы силою закрыть Долгій Парламентъ, назвалъ булаву спикера лежавшую на столѣ «шутовскою игрушкой» и сказалъ: «вынести ее вонъ!» Булава эта есть атрибутъ достоинства спикера или предсѣдателя Палаты Общинъ, и кладется предъ нимъ на столѣ, служа знакомъ что палата засѣдаетъ. Если же палата преобразуется въ комитетъ или когда мѣсто спикера занимаетъ кто-нибудь изъ членовъ, то булава снимается и кладется подъ столъ. Старая булава спикера при Кромвелѣ была сломана, расплавлена и продана по распоряженію Палаты, 9то августа 1649 года.

[6] Шиллера.

[7] Преподобный Джонъ Генри Ньюманъ (Rev. John Henry Newman) англійскій богословъ новѣйшаго времени; родился въ 1801 году въ Лондонѣ, получилъ образованіе въ Оксфордскомъ университетѣ, гдѣ потомъ занималъ видныя мѣста. Въ 1833 году онъ сталъ во главѣ такъ-называемаго Оксфордскаго движенія, и вмѣстѣ съ Пьюзеемъ, Кеблемъ и др. началъ изданіе Оксфордскихъ трактатовъ, которые произвели сильное впечатлѣніе въ богословскомъ мірѣ и въ которыхъ видна была попытка удалиться отъ началъ англиканской церкви приближаясь къ ученію католическому. Въ 1844 году Dr. Ньюманъ перешелъ въ католичество; въ 1852 сдѣлался ректоромъ новаго университета основаннаго католиками въ Дублинѣ. Потомъ, оставивъ эту должность, переселился на материкъ Европы, гдѣ по временамъ произносилъ проповѣди въ нѣкоторыхъ католическихъ соборахъ.

[8] Высокою церковью называется та часть англійской церкви которая. въ противоположность такъ-называемой низкой церкви, придаетъ особенную цѣну обрядовой сторонѣ приближающейся къ характеру католической церкви.

[9] Такъ называется библіотека Оксфордскаго университета въ честь сэръ-Томаса Бодлея (Sir Thomas Bodley, род. въ 1544 году), который былъ нѣкоторое время англійскимъ посломъ за границей, но попавъ въ немилость при дворѣ удалился въ 1597 году въ Оксфордскій университетъ, гдѣ оставался до конца жизни занимаясь устройствомъ его библіотеки, въ которую пожертвовалъ свои богатыя коллекціи. Умеръ въ 1612 году, завѣщавъ почти все свое состояніе въ пользу библіотеки; похороненъ въ Мертонской коллегіи Оксфордскаго университета.

[10] Wife of Bath юмористическая поэма Чосера, героиня коей, бывшая пять разъ замужемъ, описываетъ свою жизнь съ каждымъ изъ пяти мужей. Чосеръ (Chauser) англійскій писатель четырнадцатаго вѣка, называемый отцомъ англійской поэзіи, родился въ 1328 году, умеръ въ 1400; похороненъ въ Вестминстерскомъ Аббатствѣ. Нѣкоторыя изъ его поэмъ были передѣланы на новый англійскій языкъ. Wife of Bath была передѣлана Попомъ.

[11] Squau — названіе женщины или жены у нѣкоторыхъ изъ туземныхъ африканскихъ племенъ.

[12] Апокалипсисъ, гл. XX.

[13] Алджернонъ Сидней былъ сынъ Роберта втораго графа Леимера (род. въ 1621, казненъ въ 1663). Въ началѣ междоусобной войны отъ отличался въ ряду противниковъ Карла I; былъ полковникомъ парламентской арміи и выставлялъ себя республиканцемъ. Онъ былъ назначенъ въ число судей надъ королемъ, но не присутствовалъ при произнесеніи приговора и не подписалъ его. Когда Кромвель принялъ титулъ Протектора, Сидней замкнулся въ частную жизнь. Во время реставраціи онъ уѣхалъ за границу, но въ 1667 году возвратился въ Англію, получивъ прощеніе подъ условіемъ что будетъ вѣрнымъ подданнымъ. Въ 1683 онъ былъ обвиненъ въ участіи въ заговорѣ и беззаконно осужденъ на смерть. Онъ писалъ статьи о правительствѣ въ которыхъ доказывалъ что источникъ всякой власти и право на нее принадлежитъ народу. О характерѣ его извѣстно что онъ былъ замѣчательно смѣлъ, стоекъ до упрямства, искренъ, но грубый и буйный и не могъ слышать противорѣчій.

[14] Черныя письмена, то же что готическія буквы, были введены въ Англіи въ четырнадцатомъ вѣкѣ; до изобрѣтенія книгопечатанія рукописи писались такими письменами; въ подражаніе рукописямъ такъ же печатались въ началѣ и книги. Англійскія книги изданныя ранѣе 1500 года всѣ напечатаны этими буквами; ихъ называютъ черными книгами.

[15] Загонщикъ или погоняла партіи — whip (бичъ, плетка) есть должность весьма щекотливая и не легкая. Это собственно правая рука въ парламентѣ вождя партіи, лидера. Его спеціальная обязанность прежде всего знать въ точности силы партіи и составъ различныхъ группъ и мнѣній, чтобъ извѣщать вождя на какихъ приверженцевъ онъ можетъ разсчитывать всегда и во всѣхъ случаяхъ и чья поддержка, напротивъ, при томъ или другомъ случаѣ, сомнительна. Затѣмъ онъ предупреждаетъ сторонниковъ партіи когда ихъ присутствіе необходимо въ палатѣ, убѣждаетъ и проситъ ихъ подать голоса въ томъ или другомъ смыслѣ, и чрезъ него же обыкновенно передаются вождями обѣщанія награды за поддержку какою-либо должностью. Каждая партія имѣетъ своего погонялу и потому есть погоняла миистерскій — ministerial whip, и оппозиціонный — opposition wip, и нерѣдко, въ видахъ партіи, они уговариваются между собой на очетъ порядка преній, о чемъ увѣдомляется и спикеръ. О такомъ уговорѣ и идетъ рѣчь въ данномъ случаѣ.

[16] Въ англійскомъ парламентѣ нѣтъ обычая записываться заранѣе для произнесенія рѣчи, а кто желаетъ говорить встаетъ со свою мѣста, но начинаетъ рѣчь не прежде какъ спикеръ (предсѣдатель) укажетъ на него пальцемъ. Если же случается что нѣсколько человѣкъ встаютъ разомъ, то говоритъ рѣчь тотъ кого прежде замѣтитъ спикеръ, и это называется to catch the Speaker’s eye — поймать взглядъ спикера.

[17] Gangway — такъ называется въ Палатѣ Общинъ широкій проходъ раздѣляющій скамьи на каждой сторонѣ палаты. На скамьяхъ выше прохода располагаются по правую сторону отъ кресла спикера министры и ихъ приверженцы, по лѣвую партія оппозиціи; на скамьяхъ же за проходомъ — below the gangway размѣщаются обыкновенно такъ-называемые независимые или крайніе члены каждой партіи, и эти-то иногда причиняютъ вождямъ гораздо болѣе безпокойности чѣмъ даже противники.

[1]

[2]

[3]

[4]

[5]

[6]

[7]

[8]

[9]

[10]

[11]

[12]

[13]

[14]

[15]

[16]

[17]

Кенельм Чилингли, его приключения и мнения (Бульвер-Литтон)/ДО

КЕНЕЛМЪ ЧИЛЛИНГИ ЕГО ПРИКЛЮЧЕНІЯ И МНѢНІЯ.

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО

МОСКВА. Въ Университетской Типографіи (Катковъ и К°). На Страстномъ бульварѣ. 1873.

КНИГА ПЕРВАЯ.

ГЛАВА I.

ГЛАВА II.

ГЛАВА III.

ГЛАВА IV.

ГЛАВА V.

ГЛАВА VI.

ГЛАВА VI.

ГЛАВА VIII.

ГЛАВА IX.

ГЛАВА X.

ГЛАВА XI.

ГЛАВА XII.

ГЛАВА XIII.

ГЛАВА XIV.

ГЛАВА XV.

КНИГА II.

ГЛАВА I.

ГЛАВА II.

ГЛАВА III.

ГЛАВА IV.

ГЛАВА V.

ГЛАВА VI.

ГЛАВА VII.

ГЛАВА VIII.

ГЛАВА IX.

ГЛАВА X.

ГЛАВА XI.

ГЛАВА XII.

ГЛАВА XIII.

ГЛАВА XIV.

ГЛАВА XV.

ГЛАВА XVI.

ГЛАВА XVII.

ГЛАВА XVIII.

ГЛАВА XIX.

ГЛАВА XX.

ГЛАВА XXI.

КНИГА III.

ГЛАВА I.

ГЛАВА II.

ГЛАВА III.

ГЛАВА IV.

ГЛАВА V.

ГЛАВА VI.

ГЛАВА VII.

ГЛАВА VIII.

ГЛАВА IX.

ГЛАВА X.

ГЛАВА XI.

ГЛАВА XII.

ГЛАВА XIII.

ГЛАВА XIV.

ГЛАВА XV.

ГЛАВА XVI.

ГЛАВА XVII.

ГЛАВА XVIII.

ГЛАВА XIX.

ГЛАВА XX.

I.

ГЛАВА XXI.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ.

ГЛАВА I.

ГЛАВА II.

ГЛАВА III.

ГЛАВА VI.

ГЛАВА V.

ГЛАВА VI.

ГЛАВА VII.

ГЛАВА VIII.

ГЛАВА IX.

ГЛАВА X.

КНИГА ПЯТАЯ.

ГЛАВА I.

ГЛАВА II.

ГЛАВА III.

КЕНЕЛМЪ ЧИЛЛИНГИ
ЕГО ПРИКЛЮЧЕНІЯ И МНѢНІЯ.

МОСКВА.
Въ Университетской Типографіи (Катковъ и К°).
На Страстномъ бульварѣ.
1873.