Квичи (Уорнер)/ДО

Квичи
авторъ Сьюзен Уорнер, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: язык неизвестен, Queechy, опубл.: 1852. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: «Библіотека для Чтенія», №№ 7-8, 1861.

КВИЧИ.

РОМАНЪ ЕЛИСАВЕТЫ ВЕСЕРЕЛЬ. Автора «Обширный Міръ». Въ двухъ частяхъ. САНКТПЕТЕРБУРГЪ.

1860.

Приложеніе къ журналу «Библіотека для Чтенія» № 12. 1860 г.

Часть первая.

1.
Занавѣсъ поднимается: Квичи.

Надъ луною

Ты видишь: облако блеститъ,
Оно туманной пеленою

Сіянье нѣжное мрачитъ...

— Дѣдушка! таратайка уже у крыльца! все готово!

— Хорошо, душа моя; погоди немножко!, ласково отвѣчалъ красивый, высокій старикъ: — мнѣ нужно еще сходить за шляпой.

— Постойте, я сбѣгаю и принесу вамъ! сказала Фледа Ринганъ, дѣвочка одиннадцати лѣтъ, мелькнувъ, какъ молнія, мимо дѣда; въ два прыжка она очутилась въ концѣ узкаго корридора, ведущаго въ его комнату, и съ тою же быстротою возвратилась назадъ, держа въ рукахъ шляпу.

— Это еще не все! Надобно надѣть плащъ и взять съ собою денегъ, замѣтилъ старикъ.

— Ахъ, да; на почту. Сегодня прекрасная погода, дѣдушка! Цинтія! Помоги же дѣдушкѣ надѣть плащъ! А я между тѣмъ присмотрю за лошадкой.

Но лошадка, нѣкогда живая и горячая, теперь была уже пятнадцати лѣтъ и вовсе не нуждалась въ надзорѣ. Таратайка стояла у такъ называемаго задняго луга, а именно близь ограды, шедшей вдоль задняго двора, примыкавшаго къ дому. Дворъ былъ со всѣхъ сторонъ окруженъ тучными пастбищами, черезъ которыя, шагахъ въ двухстахъ отъ дому, пролегала большая дорога. Прислонясь спиною къ оградѣ, дѣвочка любовалась на лошадку, между тѣмъ какъ одинъ изъ работниковъ, служившихъ на мызѣ, накладывалъ въ таратайку свѣжей соломы.

— Уаткинсъ, сказала ему дѣвочка, кажется, эта постромка не крѣпко держится.

— Много вы смыслите въ постромкахъ! угрюмо проворчалъ работникъ, однако же не пренебрегъ замѣчаніемъ, удостовѣрясь, что еслибъ оторвалась постромка, которая въ самомъ дѣлѣ некрѣпко держалась, то лошадь могла бы легко запутаться въ упряжи и опрокинуть одноколку. Довольная тѣмъ, что бѣда была предупреждена, Фледа взобралась на свое мѣсто въ таратайкѣ; вскорѣ пришелъ и дѣдушка, совсѣмъ одѣтый.

— Кажется, Уаткинсъ могъ бы потрудиться вымыть таратайку, замѣтила Фледа; она вся забрызгана грязью.

— Въ самомъ дѣлѣ! закричалъ съ досадою г. Ринганъ. Уаткинсъ!

— Чего изволите?

— Лѣнтяй! Зачѣмъ ты не вымылъ таратайку, какъ я тебѣ приказывалъ?

— Я мылъ.

— Отчего же она вся въ грязи?

— Объ этомъ спросите у мистера Дейденговера; онъ въ ней третьяго дня ѣздилъ. Пусть самъ моетъ; у меня своего дѣла довольно; я за всѣхъ работать не стану.

Старикъ не отвѣчалъ ни слова; онъ взялъ возжи и, подернувъ ихъ, далъ знать лошадкѣ, что пора тронуться съ мѣста. Лице г. Рингана нахмурилось, но какъ скоро затворились за нимъ ворота, оно снова прояснилось, Фледа замѣтила было еще неисправность въ упряжи, а именно грязную веревку вмѣсто хомута на шеѣ лошади, но на этотъ разъ промолчала. — Зачѣмъ сердить дѣдушку изъ пустяковъ? подумала она; велика ли бѣда, что одноколка забрызгана, или что на шеѣ лошадки не хомутъ, а веревка?… Притомъ же г. Ринганъ и внучка его принадлежали къ числу тѣхъ возвышенныхъ умовъ, которымъ недоступны мелкія искушенія щегольства и роскоши. Г. Ринганъ всегда пренебрегалъ ими; а Фледа, если и знала ихъ прежде, то теперь давно уже забыла. Милой дѣвочкѣ было все равно, что зеленая таратайка уже очень стара; что рессоры, на которыхъ она лежала, полузаржавѣли; что годы и усердная служба угомонили горячую лошадку!… Фледа была счастлива; когда солнце яркими лучами своими позлащало природу и когда птички весело щебетали въ лѣсахъ и на берегу ручейка. Г. Ринганъ, съ своей стороны, былъ совершенно счастливъ тѣмъ, что подлѣ него въ старой одноколкѣ сидѣло такое сокровище, какое рѣдко встрѣчается въ великолѣпныхъ экипажахъ, запряженныхъ отличными конями.

— Куда мы теперь поѣдемъ, дѣдушка? На почту? спросила дѣвушка.

— Да.

— Какъ весело ѣздить на почту! Не правда ли, дѣдушка? Вы всегда берете тамъ свой журналъ; а я… я иногда получаю письмо; или, по крайней мѣрѣ, всегда ожидаю получить, — можетъ быть получу и сегодня.

— Посмотримъ! твоимъ роднымъ давно бы уже пора написать.

— О, они мнѣ никогда не пишутъ; ко мнѣ пишетъ только одна тетя Люси; а отъ нихъ я ни разу не получала! Впрочемъ одинъ разъ получила отъ Гюга. Помните это письмо, дѣдушка? Я думаю, Гюгь долженъ быть теперь славный ребенокъ.

— Ребенокъ? Но вѣдь онъ тебѣ ровесникъ, Фледа. Ему теперь вѣрно уже есть 11 лѣтъ?

— Да, дѣдушка. Но вѣдь мнѣ тоже 11 лѣтъ, а я еще маленькая.

На этотъ отвѣтъ возражать было нечего и г. Ринганъ погналъ рысью старую лошадку.

былъ прекрасный осенній день; солнце слегка было задернуто прозрачными облаками; въ воздухѣ вѣяло свѣжею прохладою. Листья съ нѣкоторыхъ деревъ уже облетѣли; а то, которые остались, блестѣли еще яркими красками поздней осени. Прекрасная дорога пролегала чрезъ пространныя, хорошо обработанныя поля, представлявшія взорамъ богатыя и разнообразныя произведенія. Здѣсь на обширномъ пространствѣ краснѣла гречиха; тамъ на значительномъ протяженіи зеленѣли озими; далѣе разстилались необозримыя пастбища; тамъ и сямъ возвышались холмы, увѣнчанныя веселыми рощицами; ниже, въ извилинахъ долины, рисовались густыя купы сосенъ съ своею мрачною зеленью. Всѣ эти разнообразные виды природы представляли зрѣлище отрадное не только для глазъ, но и для сердца, которое радовалось, видя это изобиліе благъ земныхъ.

Г. Ринганъ и внучка его любовались этою великолѣпною картиною; поля, на довольно большомъ разстояніи, принадлежали старику, и Фледа принялась разсуждать съ дѣдушкою о земледѣліи, о качествѣ того или другаго участка земли, объ искуственныхъ лугахъ и объ индѣйскомъ просѣ — и обо всемъ говорила съ большою смышленостію и толкомъ.

— Ахъ, дѣдушка! вскричала она; позвольте мнѣ сойти на одну минутку; мнѣ хочется сорвать нѣсколько вѣтокъ этой чудесной псинки^[1].

— На что тебѣ?

— Мнѣ очень нужно, дѣдушка; подождите только одну минутку. Фледа въ два прыжка очутилась на краю дороги, подлѣ молодой сосны, которую роскошно обвила псинка, какъ бы вѣтвями коралловъ; вмѣсто одной минутки, выпрошенной у дѣдушки, Фледа провела по крайней мѣрѣ пять и наломала огромное количество вѣтвей красиваго растенія, съ которыми и воротилась въ таратайку.

— Что же ты будешь дѣлать со своими трофеями? спросилъ, улыбаясь, г. Ринганъ, усаживая дѣвочку на прежнее мѣсто.

— Ахъ, дѣдушка, я сдѣлаю изъ нихъ великолѣпный букетъ вмѣстѣ съ кедровыми и сосновыми вѣтвями, и поставлю въ воду; они долго будутъ свѣжи. Поглядите, дѣдушка, какія чудесныя вѣтки! Даже жаль было ломать ихъ.

— Въ самомъ дѣлѣ красиво! но у насъ неподалеку отъ дома есть что-то въ этомъ родѣ — какъ бишь оно называется?… огненное дерево, что ли?

— Какъ? мое огненное дерево? ни за что въ свѣтѣ не сломлю съ него ни одной вѣточки! Около дома только и есть хорошаго, что это деревцо! Притомъ же, дѣдушка… вы мнѣ говорили… что моя маменька сама посадила его… ни за что въ свѣтѣ я не стану его ломать!…

— Хорошо, хорошо, душа моя! Пусть его растетъ, больше, больше! Пусть хоть домъ перерастетъ!

— А какъ хороша эта псинка! Еслибы мнѣ теперь найти гдѣ нибудь остролисту!

— А вотъ мы сейчасъ выѣдемъ на поле; тамъ его много.

И Фледа принялась снова любоваться рощами, полями; все веселило, все радовало умную дѣвочку. Однако нѣтъ счастья безъ горя! Такъ случилось и теперь. Подъѣзжая къ полю, Фледа вдругъ вскрикнула:

— Кто это тутъ проѣзжалъ въ телѣгѣ?.. Ахъ, дѣдушка! Мистеръ Дейденговеръ велѣлъ сбить мои орѣхи! Тѣ орѣхи, которые вы мнѣ подарили!

Г. Ринганъ остановилъ лошадь.

— Въ самомъ дѣлѣ! — вскричалъ онъ съ гнѣвомъ; и погодя немного проворчалъ сквозь зубы: Негодяй!

Между тѣмъ Фледа разглядѣла вдали толпу людей въ холщевыхъ балахонахъ и шляпахъ съ широкими полями: они усердно нагружали орѣхами стоявшую подъ деревомъ телегу.

— Дѣдушка, сказала дѣвочка, позвольте, я побѣгу и скажу имъ, что вы несогласны продавать имъ эти орѣхи; вѣдь мнѣ ничего за это не достанется!

— Нѣтъ, душа моя, уже поздно — отвѣчалъ старикъ, они все забрали. Дейденговеръ продалъ орѣхи потихоньку отъ меня, и деньги взялъ себѣ.

Фледа глубоко вздохнула, грустно поглядѣла на телѣгу, но не сказала больше ни слова.

Отъѣхавъ нѣсколько далѣе, г. Ринганъ снова остановился.

— Фледа, сказалъ, посмотри-ка туда, я не разгляжу хорошенько; никакъ это мои бараны пасутся тамъ вмѣстѣ съ Торнтоновыми?

— Не знаю, дѣдушка… не нижу… а, вотъ теперь вижу! да, да… теперь узнаю… точно, это ваши бараны… я различаю ваше тавро.

— Я этого ожидалъ… еще третьяго дня я говорилъ Дейденговеру, что если онъ не починитъ забора, то мои бараны перейдутъ на Торнтоново поле, или же тѣ на мое переберутся; вѣдь я говорилъ!… Добро! Все на одинъ ладъ идетъ! Все идетъ…. но дѣлать нечего!..

И бѣдный старикъ съ огорченіемъ тряхнулъ возжами, понукая лошадку.

— Зачѣмъ вы не прогоните Дейденговера, дѣдушка? Онъ такой гадкій!.. робко сказала Фледа.

— Нельзя, душенька! отрывисто отвѣчалъ г. Ринганъ — и разговоръ прекратился.

Молча и грустно продолжали они путь; наконецъ таратайка остановилась у почтовой конторы.

— Прикажете ли мнѣ выйти, дѣдушка? — спросѣла Фледа.

— Нѣтъ, душенька. Гей! Здравствуйте, мистеръ Семпіонъ! Нѣтъ ли чего нибудь ко мнѣ?

Мистеръ Семпіонъ ушелъ и скоро возвратился.

— Вотъ вашъ журналъ, дѣдушка! сказала Фледа.

— Да! А вотъ и еще что-то! сказалъ г. Рингамъ, подавая дѣвочкѣ письмо съ надписью: Миссъ Эмфледѣ Ринганъ, въ домѣ г. Рингана.

— Изъ Парижа! вскричала дѣвочка, схвативъ письмо.

Дейденговеръ и орѣхи были забыты; но тряска таратайки не позволяла читать письмо.

— Тѣмъ лучше! говорила Флода; по крайней мѣрѣ во всю дорогу все чего-то ожидаешь. Куда мы теперь поѣдемъ, дѣдушка?

— Въ Квичи-рёнъ.

— А порядочная прогулка! я очень рада. Въ одинъ день письмо и букетъ! Я сегодня очень счастлива, дѣдушка.

Квичи-рёнъ была маленькая деревушка, состоявшая домиковъ изъ пятнадцати или двадцати, и находившаяся въ полумилѣ отъ дома г. Рингана; въ ней были однако порядочная каменная церковь, маклерская контора, приходское училище и почтовая контора; но мистеръ Ринганъ обыкновенно пересылалъ свои письма черезъ Сатлервильскую почту.

Подъѣхавъ къ маклерской конторѣ, г. Ринганъ опять остановился и закричалъ:

— Гей, э!.. малый! У себя ли мистеръ Джолли?

— У себя, сэръ,

— Попроси его, пожалуйста, выйти ко мнѣ на минуту; мнѣ вылѣзать трудно.

Г. Джолли былъ маленькій человѣчекъ пріитной наружности, съ медовою рѣчью; онъ слылъ человѣкомъ честнымъ и услужливымъ и старался всегда уладить дѣло къ удовольствію тѣхъ, которые обращались къ нему. Ловко и развязно подошелъ онъ къ г. Рингану, съ принужденнымъ смѣхомъ, который показывалъ, что онъ имѣетъ сообщить нѣчто непріятное.

— Здравствуйте, мистеръ Джолли! началъ старикъ. Какая прекрасная погода!

— Безподобная! Все ли вы въ добромъ здоровьѣ, мистеръ Ринганъ?

— Да я былъ бы совсѣмъ здоровъ, еслибы не нога; ходить почти не могу. Впрочемъ, въ мои лѣта нельзя избѣжать болѣзни; слава Богу за то, что не хуже!

— Конечно, слава Богу! отвѣчалъ разсѣянно мистеръ Джолли, трепля по шеѣ старую лошадку.

— Видѣли вы Макъ-Гована? спросилъ г. Ринганъ, быстро понизавъ голосъ.

— Видѣлъ.

— Онъ, кажется, тяжелый человѣкъ.

— Злѣйшая собака, какую мнѣ только удавалось встрѣтить.

— Что же онъ говоритъ?

— Говоритъ, что велитъ продать.

— Передали ли вы ему то, что я васъ просилъ?

— Я ему сказалъ, сэръ, что доходъ вашъ въ нынѣшнемъ году былъ гораздо ниже вашихъ ожиданій, и что вы не могли собрать всей должной ему суммы; а что со временемъ самъ чортъ не вомѣшаетъ вамъ заплатить ему долгъ. Г. Ринганъ — прибавилъ я въ заключеніе — не обидѣлъ еще никого въ жизни.

— Что же онъ?

— Наговорилъ мнѣ грубостей, и сказалъ, что не будетъ ждать ни минуты дольше; что и такъ уже ждалъ полгода.

— Правда, вотъ уже годъ, какъ я долженъ ему. Да я бы часу не просрочилъ, еслибы могъ ходить свободно и самъ смотрѣть за хозяйствомъ. Но что же мнѣ дѣлать? Дейденговеръ меня кругомъ обманываетъ.

— Кажется, такъ.

— Какъ же вы думаете, мистеръ Джолли, что Макъ Гованъ намѣренъ сдѣлать?

— Все, что позволитъ законъ. Его ничто не удержитъ.

— Никогда и не думалъ, чтобы моя хворость довела меня до такой крайности — сказалъ съ горечью старикъ, покачавъ головою; — лишиться всего имущества и не провести даже послѣднихъ дней жизни подъ собственною кровлею…

— Я ему говорилъ все это, мистеръ Ринганъ, представлялъ всѣ резоны. Мистеръ Макъ Гованъ, сказалъ я, вы затѣваете недоброе дѣло, дурное дѣло. Всякій здѣсь охотно пріютилъ бы у себя мистера Рингана… всякій счелъ бы за счастіе предложить ему домъ свой… не заботясь о платѣ за квартиру.

— Хорошо, спасибо!.. сказалъ горестно и вмѣстѣ съ достоинствомъ несчастный старикъ: это все равно, я всегда найду гдѣ приклонить голову… найду себѣ гдѣ нибудь пристанище… на землѣ… или въ землѣ!.. гдѣ Богъ приведетъ! Ну, стой, не шевелись! прикрикнулъ онъ на лошадку; — куда спѣшишь, глупая? Кажется, состарѣлась уже… пора уняться! ха, ха, ха!.. И старикъ принужденно засмѣялся.

Замѣтивъ, что дѣдъ ея и мистеръ Джолли заговорили тихо, Фледа отворотилась, стараясь не слушать ихъ; однако многія слова долетали до ея слуха — да еслибы она и меньше слышала, то поняла бы все и невольно открыла бы тайну, которую отъ нея скрывали.

Лошадка снова побѣжала рысью, но Фледа уже не радовалась, не любопытствовала знать, куда они ѣдутъ? Пунцовыя вѣтки псинки небрежно лежали на ея колѣняхъ; письмо, заткнутое за поясъ, было забыто и слезы одна за другою капали на ея платье. Она боялась отереть ихъ, боялась взглянуть на дѣда, чтобы не обнаружить передъ нимъ глубокаго своего горя.

— Неужели дѣдушкѣ, въ его лѣта, придется покинуть свой старый домъ?.. Кажется, Джолли увѣренъ, что дойдетъ до того… бѣдный дѣдушка тоже думаетъ… Покинуть свой домъ!.. Но куда же дѣться?.. Чѣмъ жить? Кто ему поможетъ?.. Дѣти? У него уже нѣтъ дѣтей!.. Родные? Друзья? Но Фледа знала, что дѣдушка не захочетъ принять благодѣянія ни отъ кого на свѣтѣ, она припомнила слова его, что онъ скорѣй пойдетъ въ богадѣльню, чѣмъ приметъ милостыню, отъ кого бы то ни было!.. Работать онъ былъ уже не въ силахъ… Живое воображеніе дѣвочки — рисовало ей комнату дѣда, освѣщонную лучами восходящаго солнца, въ которой они были такъ счастливы, и старую кухню, гдѣ она такъ любила вертѣться и хозяйничать — и все это достанется другому! Не бѣгать по холмамъ и лугамъ, не рвать болѣе орѣховъ и каштановъ съ этихъ деревьевъ! Но о себѣ она менѣе жалѣла; ее страшила мысль какъ перенесетъ это дѣдушка?.. Быстро перелетая съ одного предмета на другой, — мысль дѣвочки остановилась на Макъ Гованѣ, этомъ неумолимомъ заимодавцѣ; она видѣла его только разъ въ жизни; но дѣтскимъ, вѣрнымъ инстинктомъ поняла съ разу, что зловѣщее лицо этого человѣка не предвѣщаетъ ничего добраго; припомнивъ теперь это лицо бѣдная дѣвочка покачала головою и потеряла всю надежду.

Если Фледа, забывая себя, заботилась только о дѣдушкѣ, за то и г. Ринганъ думалъ только о ней. Таратайка снова остановилась — теперь уже не передъ домомъ, а посреди лѣсу.

— Ну вотъ тебѣ и остролистъ, Фледа! сказалъ мистеръ Ринганъ; видишь, тамъ, между березъ? Вѣдь тебѣ этого хотѣлось? Дай же мнѣ свою псинку, душенька, я подержу ее покуда; — вотъ тебѣ ножикъ, поди, нарѣжь себѣ, потому что ломать ее трудно; да не обрѣжься!

Глазки Фледы были слишкомъ затуманены, чтобы разглядѣть березы или остролистъ, о которомъ она давно ужо и не думала; но съ тѣмъ тактомъ, который неоспоримо есть даръ природы, а не искусства — она отвѣчала довольно твердымъ голосомъ:

— Покорно благодарю, дѣдушка! и проворно выскочивъ изъ таратайки, побѣжала въ лѣсокъ. Горько плакала Фледа; почти вслухъ рыдала она, срѣзывая вѣтку за вѣткой и бросая ихъ къ ногамъ своимъ; видъ дѣдушки, съ такою кроткою покорностію судьбѣ прижимающаго свое горе, разрывалъ ея сердце; долго рѣзала она безъ мысли и безъ разбора вѣтку за вѣткой — надобно же было наконецъ кончить! Она собралъ вѣтки въ пучокъ, отерла слезы, вздохнула и возвратилась къ дѣдушкѣ, смѣясь, перепрыгивая черезъ кочки и камни, и громко восхищаясь своимъ букетомъ. Если дѣдушка и замѣтитъ, что ея щечки раскраснѣлись, она скажетъ, что это отъ прогулки; а чтобы онъ не вглядѣлся въ распухшіе глазки, она часто отворачивалась въ другую сторону.

— Ну, какой славный букетъ будетъ у насъ на каминѣ въ гостиной! — сказалъ г. Ринганъ. Вѣдь онъ туда назначается, не такъ-ли?

— Въ гостиную? Вовсе нѣтъ, дѣдушка. Я не намѣрена ставить его тамъ, гдѣ никто не увидитъ, а вѣдь теперь, довольно холодно, мы вовсе не сидимъ въ гостиной.

— Ну, поставь куда хочешь, душенька. Дѣлай, какъ тебѣ угодно. Но у насъ нѣтъ такой большой вазы, чтобы можно было его поставить.

— Я найду. У меня есть разбитый кувшинъ безъ ручки, дѣдушка; онъ будетъ въ самую пору.

— Разбитый кувшинъ? Это вовсе не красиво!

— Ахъ, вы не знаете этого кувшина, дѣдушка. Я такъ уберу его, что вовсе и не замѣтно будетъ. Мы теперь ѣдемъ домой?

— Нѣтъ еще; надобно заѣхать на минутку къ дядѣ Джошую.

Дядя Джошуй былъ шуринъ г. Рингана, зажиточный владѣлецъ и хорошій хозяинъ. Его но было дома — онъ отправился въ поле — и г. Ринганъ, завидѣвъ его издали подлѣ огромнаго воза соломы, направилъ въ ту сторону старую лошадку. Примѣтивъ своего родственика, Джошуй подошелъ къ таратайкѣ.

— Славная погода! — сказалъ онъ. А мы спѣшимъ убраться съ соломой!

— Да, вижу. Что, хороша ли въ нынѣшнемъ году солома?

— Чудесная, вкусная. Скотина съ жадностію ѣстъ ее. А каковъ у васъ урожай?

— Очень хорошъ, отвѣчалъ Ринганъ. Нынѣшній годъ былъ прекрасный, но Дейденговеръ какъ-то все умѣетъ испортить. Мнѣ бы хотѣлось его прогнать.

— Ужъ я его не найму, даю честное слово! сказалъ Джошуй, смѣясь.

— Братецъ, — сказалъ г. Ринганъ, понижая голосъ — не можете ли вы ссудить мнѣ нѣсколько денегъ на полгода?

Дядя Джошуй задумался, пожевалъ табаку, наконецъ отвѣчалъ:

— Не думаю. Видите ли, сынъ мой отправляется на житье въ Кентонъ, надобно его снарядить — а это будетъ мнѣ не дешево стоить.

— Не знаете ли, у кого бы мнѣ занять?

— Не знаю. Нынче деньги рѣдки. Вамъ для уплаты долгу?

— Да. Нынѣшняго доходу едва достанетъ на прожитокъ. Дейденговоръ меня раззоряетъ.

— Видно свое гнѣздо устилаетъ.

— Это несомнѣнно. Прошлаго года, послѣ молотьбы не досчитались почти четвертой доли зерна, противъ того, что слѣдовало; куда оно дѣлось — Богъ вѣсть. Боюсь, чтобы въ нынѣшнемъ году того же не было.

— Не сослужилъ ли онъ вамъ такую же службу, какъ въ прошломъ году одинъ молодецъ Декану Тревису? Этотъ разбойникъ провертѣлъ дыру въ полу амбара, и зерно сыпалось черезъ нее въ подвалъ. Тревисъ не могъ понять, отчего убываетъ хлѣбъ? И только нынѣшнею весною, когда очистили совсѣмъ амбаръ, увидѣли, въ чемъ дѣло.

— Что же онъ? прикрутилъ негодяя?

— Нѣтъ! — Мошенникъ уже давно сбѣжалъ. Дамъ я вамъ совѣтъ: — не платите. Дейденговеру ни гроша жалованья, пока онъ вамъ не представитъ удовлетворительнаго отчета.

— Онъ уже все забралъ впередъ — сказалъ г. Ринганъ сильно дернувъ возжами; — подъ разными предлогами онъ безпрестанно просилъ у меня денегъ; — то нужно послать брату въ Нью-Йоркъ — то выкупить вещи изъ залога — я ему вѣрилъ! Теперь еще онъ у меня въ долгу остается!

— Ахъ, братецъ Эльзевиръ, я вамъ дамъ хорошій совѣтъ: прогоните его скорѣе. Прощайте!

Фледа съ горемъ замѣтила, какъ дѣдушка пріунылъ, когда снова погналъ лошадку. Прошло нѣсколько минутъ въ мрачномъ молчаніи.

— Дѣдушка робко начала Фледа — не знаетъ ли мистеръ Джолли, у кого бы можно занять денегъ?

— Дѣло! вскричалъ старикъ — дѣло вздумала! какъ это мнѣ не пришло въ голову?..

Они поворотили назадъ и вскорѣ остановились у крыльца маклера. Г. Джолли снова вышелъ, также проворно и привѣтливо; какъ прежде; — но на вопросъ — у кого бы можно было занять денегъ, онъ призадумался и, наконецъ, принужденъ былъ признаться — что никого такого не знаетъ!

— Однако, не отчаивайтесь, мистеръ Ринганъ — прибавилъ онъ; — утро вечера мудренѣе; я еще ночью подумаю, авось придумаю средство выручить васъ, изъ бѣды. Ужъ это было бы черезъ чуръ обидно, еслибы я ничего не придумалъ!….

Съ тѣмъ мистеръ Ринганъ и Фледа отправились домой.

— Не горюй, дитя мое! сказалъ старикъ, ласково трепля по плечу внучку; — все какъ нибудь уладится. Не тумань свою головку заботами. Богъ насъ не оставитъ.

— Конечно, дѣдушка! — отвѣчала Фледа, взглянувъ на небо съ чувствомъ минутной отрады; потомъ опустила глазки и залилась слезами.

II.
Кое что виднѣется сквозь дымъ.

Если лучъ надежды мерцаетъ еще въ будущемъ, то скорѣе всѣхъ откроетъ его глазъ дитяти. Какъ только путники подъѣхали къ дому, Фледа почувствовала, что печаль ея исчезла, какъ будто посредствомъ волшебства.

— Я очень рада, что мы возвратились домой, сказала она, выпрыгивая изъ таратайки; мнѣ страшно хочется ѣсть. Да мы и оба сдѣлаемъ честь ужину, не правда ли, дѣдушка?

И она поспѣшно сбѣгала въ свою комнату, сняла дорожній плащъ, и сошла внизъ. Тамъ яркій огонь камина привѣтствовалъ ея возвращеніе и изгонялъ изъ сердца всякій страхъ; а самоваръ, своимъ тихимъ ропотомъ, какъ будто-бы смѣялся надъ мыслію, что она и дѣдъ ея могутъ покинуть домъ, который былъ свидѣтелемъ ихъ святой и трогательной привязанности другъ къ другу. И въ самомъ дѣлѣ, развѣ измѣнилось что нибудь? Развѣ дѣдушка не сидитъ, по обыкновенію, въ своемъ креслѣ у камина и не читаетъ журнала съ выраженіемъ обычной спокойной радости? Развѣ накрытый столъ не стоитъ на своемъ мѣстѣ? развѣ, наконецъ, она, сама Фледа, не чувствуетъ, по обыкновенію, пріятной теплоты и не наслаждается комфортомъ? Подъ вліяніемъ такого благосостоянія, Фледа, было подумала, что все случившееся было только сонъ, дурной, безсмысленный сонъ, и она почти радовалась, что онъ ужъ миновался.

Переходя изъ комнатъ въ кухню, Фледа замѣтила въ чашкѣ тѣсто, изъ котораго приготовляются аладьи.

— Ахъ, Цинти! вскрикнула она, обращаясь къ кухаркѣ, какое счастливое открытіе! Дайте мнѣ изжарить аладьи! мнѣ непремѣнно хочется ихъ изжарить.

— Не суетитесь, Фледа, сказала Цинти; у насъ негдѣ ихъ жарить. Я вылью тѣсто въ кастрюлю и поставлю въ вольную печь — Это будетъ коровай къ завтрему.

— Ахъ, Цинти, да вѣдь коровай, совсѣмъ не то, что аладьи! Мы ихъ скушаемъ на ужинъ.

— Но гдѣ-же вы станете жарить?

— У дѣдушки въ комнатѣ; вы только затопите ту печку. Ну, Цѣнти, скорѣй, за дѣло! Я ихъ славно изжарю. А вамъ, Цинти, это не будетъ стоить ни малѣйшаго труда. Ну-же! —

— Но вы напустите ужаснѣйшаго дыма; вы начадите имъ всю комнату, говорила кухарка, а я не думаю, чтобы это могло понравиться вашему дѣдушкѣ.

— О, ему не мѣшаетъ дымъ. Вы позволите, дѣдушка?

— Что, душенька? сказалъ мистеръ Ринганъ, отводя глаза отъ журнала и глядя на Фледу съ выраженіемъ, въ которомъ можно было видѣть разрѣшеніе на всякую просьбу.

— Вамъ будетъ очень непріятно, когда я наполню вашу комнату чадомъ или дымомъ?

— Нѣтъ, другъ мой, отвѣчалъ онъ улыбаясь; нѣтъ, другъ мой, наполняй ее, чѣмъ хочешь.

Добившись чего хотѣла, Фледа весело надѣвала передникъ и приготовлялась стряпать, пока Цинти затопляла печь. Фледа не потому такъ много хлопотала, чтобъ особенно любила аладьи; но, подобно многимъ большимъ и малымъ хозяйкамъ, она чрезвычайно радовалась, когда ей удавалось какое нибудь кушанье. А испечь хорошо аладьи — было для нея истиннымъ торжествомъ.

Итакъ, она, запершись въ отдаленной комнатѣ дѣда посреди густаго дыму, сосредоточила все вниманіе на печеніи аладьевъ, Цинти хлопотала по хозяйству, а мистеръ Ринганъ, оставленный одинъ, могъ свободно предаться чтенію своего журнала. Вдругъ постучались у дверей, и на приглашеніе г. Рингана въ комнату вошли двое молодыхъ незнакомыхъ людей, пріятной наружности и въ полномъ охотничьемъ нарядѣ, но безъ ружей, которыя они, изъ предосторожности, оставили въ передней. При этомъ неожиданномъ посѣщеніи, лицо мистера Рингана приняло озабоченный видъ: онъ, повидимому, ждалъ объясненія.

— Бьюсь объ закладъ, что вы не узнаете меня, мистеръ Ринганъ, сказалъ подходя къ нему молодой человѣкъ, вошедшій первый. Я Росситуръ… Чарльсъ Росситуръ… — двоюродный братъ вашей внучки. Я только…

— О, теперь я узнаю васъ, сказалъ мистеръ Ринганъ, вставая съ мѣста и дружески пожимая ему руку. Милости просимъ. Какъ поживаете? Теперь я васъ совершенно узналъ, но вы напали на меня въ расплохъ. Какъ ваше здоровье? Садитесь, садитесь.

И старикъ радушно протягивалъ руку и другому посѣтителю, прежде чѣмъ мистеръ Росситуръ успѣлъ его представить, говоря:

— Мой другъ, мистеръ Карльтонъ.

— Я никакъ не могъ понять, кого мнѣ Богъ послалъ, весело говорилъ мистеръ Ринганъ; потому, что совсѣмъ не думалъ о васъ; притомъ-же ко мнѣ рѣдко заходятъ молодые люди большаго свѣта. Вы, мистеръ Росситуръ, очень выросли съ тѣхъ поръ, какъ мы видѣлись съ вами въ послѣдній разъ. Вы, вѣдь, кажется, учитесь въ Вестъ-Пуенѣ?

— Учился — и имѣлъ удовольствіе кончить курсъ въ іюнѣ.

— А что-же вы дѣлаете теперь? Не служите ли? Вы юнкеръ — или….

— Надѣюсь скоро получить поручичьи эполеты!

— Гм!.. Такъ вамъ нравится военная служба? Не думаю, чтобъ ваша матушка была съ вами согласна!.. Какъ это она вамъ позволила?.. — А какая красавица и какъ мила была ваша матушка! и сестра ея также! — Вы, ужъ нѣсколько смотрите драгуномъ. Мистеръ Карльтонъ, каковъ онъ на службѣ? Я думаю, лихой командиръ?

— Я не видѣлъ его въ дѣлѣ, сказалъ, улыбаясь, молодой Карльтонъ; но очень сомнѣваюсь, въ его военныхъ способностяхъ; собаками онъ сегодня командовалъ очень плохо,

— А Карльтонъ, кажется, и вовсе не командовалъ, — возразилъ молодой Росситуръ; — онъ только мнѣ мѣшалъ во всемъ, за что я принимался.

Старикъ добродушно засмѣялся.

— Удачна-ли-же была ваша охота? спросилъ онъ.

— Нисколько, отвѣчалъ Росситуръ, и это несчастіе могло произойти отъ многихъ причинъ: можетъ быть, мы охотились тамъ, гдѣ нѣтъ никакой дичи; а можетъ быть, и собаки наши не довольно пріучены. Какъ-бы то ни было, но мы потеряли терпѣніе, а въ замѣнъ ничего не пріобрѣли.

— Говори про себя, Росситуръ; а я съ большимъ удовольствіемъ гулялъ въ этихъ прекрасныхъ мѣстахъ, — замѣтилъ Карльтонъ.

— Да, это славный край, на нѣсколько миль кругомъ, сказалъ мистеръ Ринганъ. Я знаю его хорошо: въ молодости исходилъ его вдоль и поперегъ; но тогда водилась здѣсь другая дичь: волки, медвѣди, лани; иногда попадался и барсъ, не говоря уже о гремучихъ змѣяхъ.

— Развѣ гремучія змѣи заслуживаютъ тоже названіе дичи? спросилъ, улыбаясь, мистеръ Карльтонъ.

— Слово дичь имѣетъ обширный смыслъ. Разъ привелось мнѣ, вмѣстѣ съ нѣкоторыми пріятелями, охотиться за этими страшными животными. Надобно вамъ сказать, что на югъ отсюда, въ нѣсколькихъ миляхъ отъ дому, находилась у большой горы пещера, въ которой водилось премножество змѣй; и я, тому ужъ много лѣтъ назадъ, рѣшился, вмѣстѣ съ товарищами, попробовать этой, новаго рода охоты, цѣль которой было окончательное истребленіе всего гнѣзда. Но вышло иначе, чѣмъ мы предполагали. Все дѣло порѣшила бывшая съ нами собачка, въ родѣ болонки, коричневая съ бѣлымъ. Повѣрите ли, сэръ, что она передушила всѣхъ змѣй въ нѣсколько минутъ? Передушила двѣсти двадцать гремучихъ змѣй, сэръ, ни болѣе, ни менѣе!

— Отважное животное! вскричалъ мистеръ Карльтонъ.

— Мы много дивились, глядя какъ Томъ (собачку звали Томомъ) принимался за дѣло. Съ быстротою молніи кинулся онъ къ нимъ, и не давши имъ опомниться, бросился на ближайшую къ нему змѣю, перекусилъ ей горло, потомъ задушилъ другую, третью, и такъ далѣе работалъ безъ отдыха, пока не передушилъ всѣхъ. Къ несчастію, нашъ герой не могъ насладиться своимъ торжествомъ; спустя нѣсколько минутъ послѣ кровавой схватки, онъ умеръ отъ множества нанесенныхъ ему ранъ. До сихъ поръ еще, эта пещера называется Змѣиною Пещерою, хотя тамъ нѣтъ болѣе ни одной змѣи.

— Надѣюсь, что моя кузина здорова? спросилъ мистеръ Росситуръ.

— Фледа? здорова, благодаря Богу. Но гдѣ-же она? — Фея! гдѣ ты? Цинти, позови Фледу.

— Она стряпаетъ, мистеръ Ринганъ, отвѣчала кухарка. Вы знаете, аладьи…

— Пусть аладьи горятъ; лишь-бы она шла сюда.

Въ слѣдствіе этого приказанія миссъ Цинти отворила корридоръ, откуда вырвался густой дымъ и стала звать Фледу.

Фледа, предшествуемая большимъ столбомъ дыма, ворвавшагося въ комнату, гдѣ сидѣлъ Ринганъ съ своими гостями, вошла съ разгорѣвшимся, отъ жара лицомъ и съ желѣзною лопаткою въ рукахъ, съ помощью которой она жарила свои аладьи. Дѣдъ назвадъ ей кузена; она важно подошла къ мистеру Росситуру, и на его привѣтствіе подала незанятую руку. Но при почтительномъ поклонѣ Карльтона, дѣвочка опустила глаза и отступивъ нѣсколько назадъ, сѣла около дѣда со всею скромностію, приличною молодымъ особамъ въ подобномъ случаѣ.

— Вы выходите точно изъ облаковъ, Фледа, сказалъ Росситуръ, не этому-ли обстоятельству обязаны вы своимъ названіемъ феи?

— Я увѣренъ, что нѣтъ, сказалъ Карльтонъ.

Фледа не подняла глазъ; но быстрый румянецъ ея щекъ далъ почувствовать обоимъ друзьямъ, что ихъ поняли.

— Ахъ, я забыла открыть окна, вспомнила вдругъ Фледа. Цинтія, откройте ихъ, пожалуста, и возьмите тоже вотъ это, сказала она, подавая свою желѣзную лопатку.

— Итакъ, началъ мистеръ Ринганъ, наводя опять разговоръ на охоту обоихъ друзей, вамъ не посчастливилось? Но гдѣ-же были и какой искали дичи? вѣроятно, куропатокъ?

— Нѣтъ, сэръ, отвѣчалъ мистеръ Карльтонъ; мистеръ Росситуръ обѣщать наполнить мою сумку бекасами, которые слывутъ самой нѣжной дичью, и согласно съ обѣщаніемъ, заставилъ меня, сегодня утромъ, исходить совершенно напрасно огромное пространство луговъ и болотъ; намъ не привелось сдѣлать ни одного выстрѣла.

— Луга и болота! съ которой стороны?

— Миляхъ въ двухъ отъ деревушки, гдѣ мы оставили лошадей, отвѣчалъ мистеръ Росситуръ. Мы исходили все кругомъ, но не подняли ни одной птицы.

— Наши собаки не пріучены къ этой охотѣ, сказалъ Карльтонъ.

— Напротивъ; у насъ была именно такая собака, какихъ употребляютъ здѣсь на подобной охотѣ.

— Но сегодня очень сыро, сказалъ мистеръ Ринганъ. Послѣ всѣхъ недавнихъ дождей, нелегко увидѣть кончикъ носа кулика. А на счетъ дичи, мистеръ Росситуръ, по моему нѣтъ лучше тетерева; онъ гораздо нѣжнѣе кулика. Но, господа, если вы хотите еще попробовать счастія, я вамъ укажу такую сторону, гдѣ вы найдете, сколько угодно, тетеревовъ; а между тѣмъ вы подстрѣлите также не одну куропатку. Приходите сюда завтра; куропатки тоже славное блюдо. Неправда-ли, дѣвочка? прибавилъ онъ, обращаясь къ Фледѣ, которая выразила свое согласіе легкимъ склоненіемъ головы.

Молодые охотники поблагодарили мистера Рингана и обѣщались воспользоваться его обязательнымъ предложеніемъ.

— Еслибы я былъ помоложе, то взялъ бы ружье и пошелъ вмѣстѣ съ вами, весело сказалъ старикъ; но всему есть своя пора; мое время охоты миновалось!

— Вы не имѣете права жаловаться, сказалъ Карльтонъ съ улыбкою, которою старикъ остался очень доволенъ.

— Да, я и не жалуюсь, отвѣчалъ онъ, бросивъ гордый и нѣжный взглядъ на сидѣвшую подлѣ него Фледу; я счастливъ и благодарю Бога…. Но на землѣ, мистеръ Карльтонъ, нѣтъ совершеннаго счастія…. Ну… да… все это уладится….

Изъ этихъ отрывистыхъ словъ и посторонніе могли угадать, что у мистера Рингана на сердцѣ было тайное горе.

— Фледа, получили-ли вы недавно письмо отъ моей матери? спросилъ Росситуръ.

— Да, она получила сегодня, отвѣчалъ дѣдъ. Читала-ли ты, крошечка, письмо тёти?

— Нѣтъ, дѣдушка, вы знаете у меня было много дѣла.

— О, да; но зачѣмъ же ты не велѣла Цинти испечь аладьи? ты бы письмо прочла, и не была бы теперь красна какъ ракъ.

— Прикажете сказать матушкѣ, Фледа, спросилъ Росситуръ, что вы отложили всторону ея письмо для печенія аладьевъ?

— Какъ вамъ угодно, отвѣчала Фледа, не глядя на Росситура.

— Что же она подумаетъ?

— Не-знаю.

— Она подумаетъ, что вы любите аладьи больше, нежели ее.

— Нѣтъ, она этого не подумаетъ потому, что это неправда, сказала Фледа спокойнымъ, но твердымъ голосомъ.

Мистеръ Ринганъ и Росситуръ не могли удержаться отъ смѣха при этомъ рѣшительномъ отвѣтѣ; но Карльтонъ утверждалъ, что Фледа была совершенно права.

— Я васъ увижу завтра, послѣ того, какъ вы прочтете письмо, сказалъ Росситуръ Фледѣ. Вы должны были получить его ранѣе, но оно было въ моемъ конвертѣ; а я, по несчастію, позабылъ его отправить къ вамъ.

— Все равно, мы во всякое время ему рады, сказалъ г. Ринганъ

— Тамъ есть статья, о которой нужно будетъ поговорить завтра, когда мы придемъ къ вамъ.

— Хорошо; а между тѣмъ, останьтесь, сегодня, попробовать аладей, испеченныхъ Фледою.

Но молодыхъ людей ожидали дома, и потому они не могли принять приглашеніе мистера Рингана; и поблагодаривъ его, уѣхали. Была пора ужина; старикъ и внучка сѣли за столъ и когда кончили, и Цинти все убрала, они заняли свои обычныя мѣста у яркаго огня, по обѣимъ сторонамъ камина. Оба предавшись своимъ мыслямъ, долго молчали; наконецъ г. Ринганъ заговорилъ:

— Ну, душа моя, что же пишетъ тебѣ мистриссъ Росситуръ?

— О, она много пишетъ, отвѣчала Фледа, которая прочла письмо, пока приготовляли ужинъ. Но хотите-ли прочитать?

— Нѣтъ, дитя мое; разскажи мнѣ сама.

— Мистриссъ Росситуръ увѣдомляетъ меня, что она намѣрена продлить свое пребываніе въ Парижѣ.

— Гм… она могла бы придумать что нибудь поблагоразумнѣе.

— О, я увѣрена, что это не она, а мистеръ Росситуръ хочетъ остаться въ Парижѣ. Не правда-ли, дѣдушка?

— Не знаю, душенька. Можетъ быть, тётя твоя и сама полюбила Францію. Здѣсь она всегда была добрая и чувствительная женщина. Но когда попадешь въ омутъ, то вѣдь не скоро оттуда выберешься. Ну, что-же еще она пишетъ?

— Я увѣрена, что тетя прекрасная женщина. Ей очень хочется, чтобы я поѣхала къ ней въ Парижъ. Она говоритъ, что дастъ мнѣ все, чего я захочу, и будетъ баловать, какъ я балую своихъ кошекъ. Къ вамъ тоже есть длинная приписка, которую я дамъ вамъ прочесть, какъ только принесутъ огня. Все это очень любезно; не правда-ли, дѣдушка? О, я очень люблю тётю Люси!

— Ладно, сказалъ, нѣсколько помолчавъ, дѣдъ. А какія же распоряженія дѣлаетъ она на счетъ твоего отправленія во Францію?

— А вотъ сейчасъ разскажу. Но какъ все это странно! Она пишетъ, что здѣсь есть одна изъ ея пріятельницъ, мистриссъ Карльтонъ, которая скоро ѣдетъ въ Парижъ. Тётя Люси просила ее взять меня съ собою, если вы на то согласитесь, мистриссъ Карльтонъ отвѣчала, что съ удовольствіемъ исполнитъ ея просьбу; и тетя Люси желаетъ, чтобы я ѣхала съ нею.

— Карльтонъ! гм… должно быть, мать этого молодаго человѣка.

— Да, тотя Люси говоритъ, что мистриссъ Карльтонъ здѣсь съ своимъ сыномъ; или что они скоро сюда пріѣдутъ.

— Карльтонъ образованный, молодой человѣкъ!

Тутъ разговоръ прервался. Старикъ задумался, Фледа пристально глядѣла на огонь.

— Ну, Фледа, рада ты, что отправляешься въ путъ? спросилъ наконецъ мистеръ Ринганъ.

— Въ какой путь, дѣдушка?

— Развѣ тебѣ не хотѣлось бы поѣхать съ мистриссъ Карльтонъ на житье къ тётѣ Люси?

— Нѣтъ, мнѣ не хочется ѣхать къ тетѣ Люси, сказала Фледа, не отводя глазъ отъ огня. Но не много погодя, взглянувъ на дѣда, она была поражена мрачнымъ выраженіемъ его лица. Положивъ руку на колѣни дѣда, она спросила голосомъ, нѣжнымъ какъ умирающій звукъ эоловой арфы:

— Дѣдушка, вамъ не хочется, чтобы я уѣхала?

— Нѣтъ, дитя мое, сказалъ онъ, взявъ ее за руку; нѣтъ, душенька; мнѣ этого вовсе не хочется!

Но Фледа, замѣтивъ и почувствовавъ въ голосѣ дѣда, кромѣ выраженія глубокой привязанности, и выраженіе скорби, съ безпокойствомъ и страхомъ спросила:

— Вѣдь вы не позволите, дѣдушка, ни тетѣ Люси и никому другому увезти отъ васъ Фледу? И положивъ обѣ руки на колѣни старика, нѣжно и пристально смотрѣла ему въ глаза.

— Нѣтъ, дитя мое, говорилъ онъ ласково;нѣтъ, пока у меня будетъ уголъ, гдѣ приклонить голову, я съ тобой не разстанусь.

Слова эти, однакоже, не успокоили Фледу. Она видѣла, какъ измѣнилось лицо дѣда, какъ дрожали губы его и какъ на глазахъ навертывались слезы и тихо катились по блѣднымъ щекамъ; наконецъ Ринганъ проворно отеръ ихъ, какъ бы негодуя на себя за то, что уступилъ своему горю. Она угадала, что онъ молчалъ нѣсколько минутъ, потому что былъ не силахъ выговорить ни слова — съ нею происходило тоже! И она боролась съ собою и она старалась побѣдить женскую слабость — рано училась она наукѣ жизни!

— Ну, что же? сказалъ наконецъ г. Ринганъ, уступая потребности излить свое горе въ словахъ — какъ нибудь выпутаемся! Небесный Отецъ не оставитъ насъ!

— Конечно, дѣдушка! прошептала Фледа.

— Непремѣнно, другъ мой! Какъ мы себялюбивы! Господь пріютитъ тебя!

— Да и васъ тоже, дѣдушка! говорила дѣвочка, прижимаясь нѣжною щечкою къ щекѣ старика.

— Такъ, душа моя! такъ! Грѣшно было бы мнѣ сомнѣваться! Онъ низпосылалъ мнѣ во всю жизнь мою гораздо болѣе милостей, нежели я заслуживалъ; и если, при концѣ дней моихъ, Онъ захочетъ лишить меня единственной моей отрады, я склоню голову предъ Его святою волею, съ твердою вѣрою, что Онъ все устроиваетъ ко благу нашему, хотя мы часто не понимаемъ какъ и для чего?…

— Нѣтъ, нѣтъ, дѣдушка! Ради Бога, нѣтъ!… говорила Фледа, обнявъ ручками его шею.

Старикъ пожалѣлъ, что много высказалъ и не зналъ какъ поправить бѣду. Онъ цѣловалъ внучку, гладилъ ея мягкіе волосы, но тѣмъ труднѣе было успокоиться бѣдной Фледѣ. Сердце ея рвалось на части, но она чувствовала, что должна перемочь себя и перемогла! Она подняла голову и улыбнулась.

— А вѣдь, можетъ быть, завтра мистеръ Джолли явится къ намъ съ добрыми вѣстями; изъ чего же мы горюемъ заранѣе?… сказала она.

— Конечно? отвѣчалъ г. Ринганъ, но въ голосѣ его слышалось: ничего не будетъ! Фледа поняла это, но рѣшилась не унывать. Она сочла за лучшее перемѣнить разговоръ.

— Дѣдушка, мой папа похожъ былъ на дядю Росситура?

— Совсѣмъ нѣтъ, душа моя. Твой отецъ былъ во сто разъ лучше.

— А дядя Росситуръ хорошій человѣкъ?

— Я его мало знаю, дитя мое. Кажется, онъ человѣкъ добрый. Но съ твоимъ отцемъ нѣтъ никакого сравненія.

Хитрость Фледы удалась; она торжествовала.

— Ты помнишь своего отца, Фледа? спросилъ старикъ.

— Чуть, чуть — такъ смутно. Лица его совсѣмъ не помню.

— Да онъ былъ уже и болѣнъ послѣднее время. Онъ былъ молодецъ — и ростомъ — и лицомъ. Онъ совсѣмъ не похожъ былъ на своихъ сверстниковъ и они это чувствовали. Всю родню его называли просто Сэръ, Джонни, Биль, а онъ едва подросъ, какъ его уже стали величать мистеръ Вальтеръ! Они какъ будто его побаивались. А не смотря на свою пылкость и храбрость, онъ былъ кротокъ, какъ женщина.

— Да, это я знаю, сказала Фледа съ отраднымъ чувствомъ, хотя и съ влажными еще глазами. Отчего онъ пошелъ въ военную службу, дѣдушка?

— Не знаю, онъ могъ жить спокойно, хозяйничать, но ему хотѣлось возвыситься — отличиться, онъ не могъ жить на покоѣ, онъ долженъ былъ выйти изъ толпы — не знаю счастливѣе-ли отъ этого бываютъ люди!…

— Онъ учился въ Вестъ Поэнѣ, дѣдушка?

— Нѣтъ, душа моя! Онъ вышелъ въ люди и безъ этого преимущества; да онъ былъ такого рода, что и не нуждался ни въ какихъ преимуществахъ… Онъ бы далеко оставилъ за собою всѣхъ Вестъ Поэнскихъ и добился бы высшихъ степеней по службѣ, еслибы жилъ подолѣе. А какой онъ былъ красавецъ! сомнѣваюсь, чтобы нашелся, теперь, въ арміи, кто нибудь, равный ему по красотѣ.

— Вѣдь онъ былъ маіоръ, дѣдушка?

— Да. Когда еще онъ былъ произведенъ въ капитаны, то стоялъ съ полкомъ въ Альбани и тамъ-то увидѣлъ твою мать и тетю Люси. Въ ту зиму и я былъ въ Альбани, въ качествѣ члена конгресса, и имѣлъ случай познакомиться съ ними обѣими. Но тетя Люси была тогда уже нѣсколько лѣтъ замужемъ; она жила тогда въ Альбани безъ мужа, который былъ за границею. Спустя насколько лѣтъ отецъ твой былъ произведемъ въ маіоры за дѣло при…. я забылъ названіе мѣста, гдѣ онъ разбилъ индѣйцевъ. То было самое блестящее дѣло въ продолженіе всей войны.

— Онъ былъ храбръ, на правда-ли, дѣдушка?

— Храбръ! это былъ левъ; въ виду непріятеля глаза его горѣли сверхъ-естесттеннымъ огнемъ. Но съ товарищами онъ былъ тихъ и незлобивъ какъ голубь. Впрочемъ, отецъ твой отличался еще другаго рода храбростію, которую можно назвать нравственною; это твердость характера, не поддающаяся никакимъ искушеніямъ и поступающая всегда по законамъ совѣсти.

— А мама была также хороша, какъ тетя Люси?

— Гораздо лучше; тебѣ никогда не быть такой красавицей, сказалъ мистеръ Ринганъ съ гримасою, которая заставила разсмѣяться Фледу. Но у тебя тѣ же прекрасные каріе глаза, прибавилъ онъ, съ восхищеніемъ глядя на внучку.

Мастеръ Ринганъ разсказывалъ Фледѣ, по крайней мѣрѣ въ сотый разъ, всѣ эти подробности; но дитя не уставало слушать; она любила переноситься, въ воображеніи, къ матери, которой никогда не вядала, и къ отцу, прекрасный и благородный образъ котораго шился ей рядомъ съ ангеломъ-хранителемъ, для огражденія ея отъ всѣхъ золъ и опасностей жизни.

Фледа любила погружаться мыслію въ эти воспоминанія доблести славы и отрывалась отъ нихъ съ трудомъ для поддержанія деревенскаго знакомства съ сосѣдями. Нельзя сказать, чтобы она чувствовала отвращеніе къ тому и другому. Нисколько: она даже была со всѣми услужлива и предупредительна. Но ей до нихъ не было никакого дѣла; сердце оставалось безмолвно и умъ равнодушенъ. Вся привязанность ея сосредоточивалась на дѣлѣ и на умершихъ родителяхъ. Но не гордость-ли, не эгоизмъ-ли, были причиною ея удаленія отъ общества? Нѣтъ. Еслибы вы спросили ее зачѣмъ удаляется она отъ сосѣдей, Фледа отвѣчала-бы: мнѣ не нравятся эти люди; я скучаю въ ихъ обществѣ. Нь ей-бы дорого стоила подобная откровенность, потому что она скрывала даже отъ дѣда свои необщежительныя наклонности и едва сознавалась въ томъ сама себѣ.

— Какъ должно быть пріятно имѣть отца и мать, сказала Фледа послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія.

— Да, душенька, отвѣчалъ со вздохомъ, дѣдъ. Со смертію родителей ты много потеряла. Но у тебя еще остается тетя Люси…. У тебя есть родные и кромѣ меня.

— Ахъ, дѣдушка, я совсѣмъ и не думала…. я не то хотѣла сказать…. Я говорила вообще, не думая нисколько о себѣ.

— Безъ сомнѣнія, милое дитя, сказалъ онъ, взявъ ея руку, и то поднимая, то опуская ее, какъ онъ обыкновенно дѣлывалъ, играя съ внучкою.

Но Фледа замѣтила что онъ безсознательно игралъ ея рукою, лицо же его оставалось грустнымъ и даже мрачнымъ. Она бросилась къ нему на шею, и сквозь слезы закричала: Я не поѣду къ тетѣ Люси. Мнѣ нѣтъ никакого дѣла до тети Люси. Я хочу остаться съ вами, дѣдушка. Я не хочу, чтобы вы такъ со мною говорили.

— Ахъ дитя мое, сказалъ мистеръ Ринганъ, не глядя на внучку потому, что не чувствовалъ въ себѣ на столько твердости; дитя мое, я долго не проживу…. разумѣется…. радуюсь, что на свѣтѣ есть существо, которое можетъ служить тебѣ опорою, когда меня не станетъ болѣе. Ну, не плачь, душенька, говорилъ онъ цѣлуя ее въ лобъ. Я не хотѣлъ огорчить тебя…. Ну, ну, подними же головку. Будемъ довольны тѣмъ, что имѣемъ. Остальное возложимъ на Господа. Я съ упованіемъ предаю себя въ Его руки. Мнѣ жаль, Фледа, что я высказался слишкомъ откровенно; но я не предполагалъ, что этимъ могу такъ огорчить тебя.

И чтобы утѣшить расплакавшуюся внучку, мистеръ Ринганъ взялъ ее на руки и, лаская, давалъ самыя нѣжныя имена: а между тѣмъ внутренно обвинялъ себя въ неосторожности и обѣщался впередъ быть осмотрительнѣй. Ласки дѣда произвели свое дѣйствіе: Фледа отерла слезы и, склонясь головой на грудь его, пристально смотрѣла на огонь, какъ будто бы въ немъ искала разрѣшенія загадочной будущности.

— Не пора-ли намъ ложиться спать, Фледа, спросилъ мистеръ Ринганъ, когда замѣтилъ, что она успокоилась.

— Я скажу Цинти, чтобы она принесла вамъ горячаго молока, дѣдушка, отвѣчала Фледа, сходя съ колѣнъ старика.

— Какъ ты думаешь, не поѣсть-ли намъ печеныхъ яблокъ? Ты покушаешь съ удовольствіемъ? не такъ-ли?

— Разумѣется, дѣдушка!

— Цинти, испеките намъ яблокъ и принесите двѣ чашки горячаго молока.

— Цинти, я сама испеку яблоки, сказала дѣвочка.

— Но, пожалуйста, Цинти, не снимайте сливокъ съ нашего молока, прибавилъ дѣдъ.

Вскорѣ передъ огнемъ стоялъ маленькій столикъ, за которымъ сидѣли, другъ противъ друга, дѣдъ и внучка. Фледа сперва думала, что не въ силахъ будетъ ѣсть; но возбужденная аппетитомъ дѣда и чувствуя слабость, какъ то нерѣдко случается послѣ обильныхъ слезъ, она довольно проворно очистила блюдо съ яблоками; и хлѣбнувъ два, три раза теплаго молока, почувствовала видимое облегченіе и разомъ повеселѣла. Улыбка снова явилась на розовыхъ губкахъ и она сама уже стала ласкаться къ дѣду. Буря миновалась; солнце заблестѣло снова. Радуясь такой счастливой перемѣнѣ, старикъ благодарилъ Бога и пошолъ въ свою комнату, между тѣмъ, какъ Фледа всходила по лѣстницѣ прямо къ себѣ въ спальню. Она предпочитала эту маленькую комнатку съ однимъ окномъ всѣмъ другимъ болѣе покойнымъ потому только, что здѣсь она была ближе всего къ дѣду.

Мѣсяцъ свѣтилъ на небѣ; Фледа отворила окно и долго любовалась природой, облеченною со всѣхъ сторонъ свѣтлымъ, прозрачнымъ покровомъ; воздухъ былъ теплый; кругомъ глубокое молчаніе, а на тверди небесной искрились милліоны звѣздъ.

— О сколько тысячъ людей, говорила Фледа, отдыхаютъ теперь мирно, безмятежно, хотя нѣтъ у нихъ опоры въ мірѣ. Но тамъ надъ ними есть Око, которое никогда не дремлетъ и есть Рука, никогда не остающаяся праздною. Вотъ отчего всѣ спокойно спятъ и бодрствуютъ на обширномъ пространствѣ земли. О, если Господь печется безпрестанно о всѣхъ существахъ, покинетъ-ли онъ меня, ребенка? Какъ счастлива я, что знаю о бытіи Божіемъ! Какъ счастлива я, что могу возложить на Него все упованіе мое и что Онъ можетъ положить конецъ моимъ испытаніямъ. Да проститъ мнѣ Господь Богъ, если я когда нибудь забуду эти истины. Но Іисусъ Христосъ никогда не забываетъ маленькихъ дѣтей. Какъ я счастлива, что знаю Его! Можетъ быть я умру раньше дѣдушки! Надѣюсь, однако-же, что нѣтъ; какъ-же онъ будетъ жить безъ меня? Но да будетъ воля Божія! Онъ намъ запретилъ заботиться и бояться будущаго!

III.
Ближайшее знакомство.

На другой день, едва мистеръ Ринганъ и Фледа успѣли, рано утромъ, позавтракать, какъ въ столовую вошли два молодые охотника.

— А! очень радъ, сказалъ мистеръ Ринганъ, очень радъ, что вы не предпочитаете Морфея Діанѣ. Пройти уже пять или шесть миль! Да вы настоящіе охотники! Ну, что-же, идете охотиться за тетеревами? А я обѣщалъ повести васъ въ хорошее мѣстечко! правда, совершенная правда; но объявляю на прямикъ: не могу идти; я весь какъ разбитый. Сегодня я чувствую себя въ десять разъ хуже, чѣмъ вчера. Ночью не заперли окна въ моей спальнѣ, и вѣроятно оттого я болѣнъ. Съ величайшимъ трудомъ могъ встать съ постели. Мнѣ очень жаль, господа, что вышелъ такой непріятный случай.

— Лишаясь вашего общества, мы, разумѣется, много теряемъ, сказалъ мистеръ Карльтонъ. Но, что касается дознаванія мѣстности, то мы попросимъ васъ объяснить намъ, куда мы должны идти? Это будетъ одно и тоже.

— Я съ вами не согласенъ, отвѣчалъ старикъ. А вотъ что мы сдѣлаемъ: Фледа! надѣнь шляпку и проводи гостей; пройдя не много за двадцати десятинный участокъ, ты можешь растолковать въ дорогу, такъ, чтобы они не ошиблись.

— Мы не осмѣлимся такъ безпокоить вашу внучку, сказалъ мистеръ Карльтонъ; ей-бы стоило это слишкомъ много труда.

— Та, та, та, думаетъ она о трудѣ. Она готова цѣлый день гулять, лишь бы было съ кѣмъ. Но я слишкомъ старъ и не могу годиться въ провожатые этой газели. Поди сюда, Фледа, и слушай хорошенько, что я стану говорить. Когда эти молодые люди выдутъ на поле, тебѣ легко будетъ указать имъ мѣсто, знаменитое мѣсто, гдѣ, въ прошломъ году, кузенъ твой Сетъ убилъ столько глухарей. Дойдя до холма, они должны будутъ взойти на него; не на холмъ мистеръ Торнтона, а на мой холмъ. Спустясь, они очутятся на распаханной землѣ; тогда пусть идутъ къ лѣсу, и по опушкѣ его дойдутъ до самаго ручья; перейдутъ ручей и увидятъ именно то мѣсто, гдѣ водится такое множество тетеревовъ. Поняла, Фледа? Ну, теперь, надѣвай скорѣй шляпку; имъ давно пора быть въ полѣ.

Фледа повиновалась, но медленно и какъ бы неохотно.

— Я увѣренъ, мистеръ Ринганъ, сказалъ Карльтонъ, что внучкѣ вашей не хочется такъ далеко идти. Позвольте намъ отправиться однимъ.

— Ба, ба, ба. Напротивъ, она очень рада погулять.

— Я полагаю, что Фледа боится ружей; сказала Цинтія, довольная, что могла ввернуть словцо въ разговоръ такихъ свѣтскихъ людей.

— Нужды нѣтъ; пріучится. Да вотъ и она сама!

Фледа хотѣла было подойти къ дѣду и шепнуть ему на ухо нѣсколько утѣшительныхъ словъ насчетъ помощи, обѣщанной мистеромъ Джолли; но побоялась, въ случаѣ неудачи, причинить ему еще большее огорченіе, притомъ не лучше-ли отвлечь мысли его отъ непріятнаго предмета, который онъ, казалось, забылъ на время? И потому на прощаньи она только поцѣловала его и ушла съ охотниками.

— Вамъ, кажется, непріятно общество нашихъ шумныхъ товарищей? спросилъ Карльтонъ у Фледы, замѣтивъ робкое даже и нѣсколько испуганное выраженіе ея лица при видѣ ружей.

— Признаюсь, я не люблю быть близко возлѣ этихъ товарищей, отвѣчала дѣвочка, когда изъ нихъ стрѣляютъ.

— Успокойтесь-же, сказалъ Карльтонъ; они будутъ молчать все время, пока будутъ имѣть честь находиться въ вашемъ присутствіи. Осужденные на молчаніе, они не заговорятъ даже въ случаѣ, еслибы встрѣтили тетерева. — Фледа поблагодарила Карльтона улыбкою и съ удовольствіемъ увидѣла, что вѣжливость входила въ составъ воспитанія молодаго агличанина..

Неподалеку отъ дома, Фледа съ своими спутниками, взошла въ садъ, наполненный старыми яблонями и сбѣгавшій въ низъ по скату крутаго холма; оттуда они сошли въ узкую долину, раздѣленную ни многіе участки, пересѣченные оградами. Мѣстами живописно тѣснились другъ къ другу сосны, вѣтеръ гудѣлъ въ ихъ вѣтвяхъ. На противуположной сторонѣ долины возвышались гранитныя скалы, покрытыя лѣсомъ, разнообразныя краски котораго, переходившія отъ краснаго и зеленаго къ темному и золотистому цвѣту, придавали много прелести окрестнымъ видамъ. Настоящее октябрьское небо, прозрачно-нѣжнаго голубаго цвѣта, чистый и свѣжій воздухъ — все это вливало въ душу бодрость, силу и радость.

Когда три путника достигли средины долины, Карльтонъ вдругъ остановился, окидывая взглядомъ прекрасныя мѣста, окружавшіе его со всѣхъ сторонъ. Оба его товарища послѣдовали его примѣру, но въ различномъ расположеніи духа. Фледа была въ восторгѣ; а мастеръ Росситуръ едва сдерживалъ нетерпѣніе.

— Какое чудное мѣстоположеніе! сказалъ наконецъ Карльтонъ.

— Въ этомъ сосновомъ лѣсу немного попадется тетеревовъ, сказалъ мистеръ Росситуръ.

— Понять не могу, продолжалъ мистеръ Карльтонъ, какъ могли назвать меланхолическими эти превосходные октябрьскіе дни.

— Кто же этотъ дерзкій? спросилъ мистеръ Росситуръ.

— Одинъ изъ вашихъ согражданъ. — Англичанинъ можетъ такъ говорить о своемъ отечествѣ. Но американцу не простительно сравнивать осень съ послѣдними днями жизни; пѣть объ засохшихъ листьяхъ и объ утраченныхъ годахъ! Твердить о слабости и смерти тамъ, гдѣ изобилуетъ сила и кипитъ жизнь! Ужасное противурѣчіе, заставляющее живѣе биться сердце и возбуждающее въ насъ дѣятельность и крѣпость духа. Печальное время! о Брайнтъ! ты очень ошибаешься!

— Брайнтъ? кто этотъ Брайнтъ? Я въ первый разъ слышу это имя, сказалъ молодой Росситуръ.

— Развѣ ты не читалъ, Росситуръ, Смерть цвѣтовъ? спросилъ, улыбаясь, Карльтонъ. Чтоже ты дѣлаешь?

— Въ Вестъ-Оуэнъ мнѣ нѣкогда было заниматься литературой, мистеръ Карльтонъ.

— Ну, такъ садись-же, здѣсь; я постараюсь пополнить этотъ пробѣлъ въ твоемъ воспитаніи чтеніемъ прекрасныхъ стиховъ поэта, несмотря на ихъ анахронизмъ.

Онъ началъ читать. Фледа слушала съ напряженнымъ вниманіемъ, что доставило много удовольствія Карльтону.

— Очень хорошо, сказалъ Росситуръ; я гдѣ-то, кажется, это читалъ.

— Сегодня не было ни малѣйшаго тумана, сказала Фледа.

— Нѣтъ, съ улыбкою отвѣчалъ Карльтонъ. Но думаю, что небольшой туманъ былъ бы очень кстати, миссъ Фледа.

— Я съ вами несогласна, отвѣчала дѣвочка.

— Неужели? а я думалъ, что вы очень любите дымъ, сказалъ мистеръ Росситуръ.

Слова эти были незначительны сами по себѣ; но, произнесенныя съ особеннымъ выраженіемъ, изобличали желаніе пошутить на счетъ Фледы. Но дѣвочка не отвѣтила ни улыбкою, ни взглядомъ.

— Я очень рада, что вамъ нравится это мѣсто, сказала она Карльтону; я повела васъ по этой дорогѣ потому, что здѣсь встрѣчается немного заборовъ.

— Вы наилучшій проводникъ, сказалъ мистеръ Карльтонъ; я увѣренъ, что подъ вашимъ руководствомъ мы всегда пойдемъ по прямому пути.

Ободренная такими лестными словами, Фледа приблизилась къ молодому англичанину по чувству невольной довѣренности, возникавшей между ними.

— Замѣчаете-ли вы тотъ ручеекъ, который извивается тамъ внизу по лугу и почти, скрывается въ травѣ, ростущей по обоимъ его берегамъ? Вы бы не узнали его весною, когда растаетъ снѣгъ; это бурный потокъ, который не знаетъ препятствій.

— Не можете-ли вы сказать мнѣ, Росситуръ, спросилъ Карльтонъ, что это за деревья превосходнаго краснаго и оранжеваго цвѣта, вотъ тамъ, на лугу, близь забора?

— Я не довольно свѣдущъ въ лѣсоводствѣ, Карльтонъ, и потому не могу дать вамъ желаемаго отвѣта.

— Это кленъ, сказала Фледа; сахарный кленъ.

— Какъ вы это знаете, спросилъ Карльтонъ; посредствомъ вашего жезла?

— По цвѣту и по виду листьевъ.

— Добрая волшебница, сказалъ Росситуръ, если вы дѣйствительно волшебница, не можете ли прикоснуться своимъ жезломъ къ головѣ этого молодаго человѣка и возбудить въ ней любовь къ движенію? Если вы предоставите его самому себѣ, онъ замечтается и просидитъ здѣсь цѣлый день.

— О, нѣтъ, сказалъ Карльтонъ, поспѣшно вставая и въ слѣдъ за тѣмъ пошелъ такъ скоро, что нѣсколько опередилъ своихъ товарищей Приближаясь къ лѣсу, примыкавшему къ долинѣ, онъ вдругъ услышалъ пронзительный крикъ Фледы. Онъ быстро обернулся и увидѣлъ, что бѣдное дитя, сложа руки, говорила умоляющимъ голосомъ: «не трогайте рѣполововъ»; между тѣмъ, какъ Росситуръ, съ поднятымъ ружьемъ прицѣливался въ хорошенькихъ птичекъ. Въ одно мгновеніе мистеръ Карльтонъ подбѣжалъ къ своему пріятелю и поспѣшно отклонивъ въ сторону ружье, спрашивалъ съ страннымъ выраженіемъ, что хочетъ онъ дѣлать.

— Что я хочу дѣлать? Но, мистеръ Карльтонъ, я не распоряжаюсь употребленіемъ чужихъ ружей. Что вы сами намѣрены дѣлать?

— Поддержать себя, отѣчалъ, Карльтонъ.

— Поддержать себя? противъ чего и противъ кого? спрашивалъ съ запальчивостью мистеръ Росситуръ, между тѣмъ какъ другъ его становился снова спокойнымъ.

— Противъ вашего выстрѣла, отвѣчалъ, улыбаясь, мистеръ Карльтонъ. Развѣ вы забыли, Росситуръ, наше условіе?

— Условіе! Да кто же обязанъ исполнять условія, заключенныя съ сверхъ-естественными существами: притомъ-же я не дѣлалъ никакихъ условій.

Карльтонъ ничего не отвѣчалъ и спокойно продолжалъ свою прогулку. — Пройдя лѣсъ, молодые люди очутились въ большомъ саду. За садомъ мѣстность возвышалась и являлась въ видѣ поля, недавно сжатаго; тамъ и сямъ виднѣлись большіе стоги соломы. Фледа прошла бы мимо, не останавливаясь, еслибы не привлекли ея вниманіе три большихъ орѣховыхъ дерева, которыхъ, за старость лѣтъ, называли патріахами.

— Ахъ, сказала со вздохомъ Фледа, глядя на деревья, видъ которыхъ возбудилъ въ душѣ ея грустныя воспоминанія, здѣсь нельзя собрать орѣховъ. Мистеръ Дейденговеръ уже сбилъ ихъ.

— Кто этотъ Дейденговеръ? спросилъ Карльтонъ.

— Дѣдушкинъ прикащикъ.

— Но зачѣмъ же не сказали вы мистеръ Дейденговеру, чтобы отъ не трогалъ орѣховъ?

— О, онъ никогда не сдѣлаетъ, что ему скажутъ, онъ поступаетъ какъ хочетъ, никого не слушая. Вотъ видите, орѣхи всѣ сбиты; я такъ и думала.

— Нѣтъ-ли однакоже деревьевъ, которыя были бы недоступны мистеру Дейденговеру?

— Всть; я знаю мѣсто, гдѣ ростутъ прекрасныя орѣховыя и каштановыя деревья; но для дѣдушки это слишкомъ далеко: одной же мнѣ нельзя туда идти. Но вотъ мы дошли до двадцати десятиннаго поля, сказала Фледа не рѣшаясь прибавить: «здѣсь мнѣ должно проститься съ вами.»

— Очень радъ, поспѣшно сказалъ мистеръ Чарльсъ Росситуръ. Теперь, Фледа, разскажите, куда идти и позвольте поблагодарить такая васъ за оказанное одолженіе.

— Позвольте, Фледа, не пойти-ли намъ поискать тѣхъ прекрасныхъ орѣховыхъ деревьевъ? спросилъ Карльтонъ. Но можетъ быть долгая прогулка утомитъ васъ?

— Меня? нѣтъ, отвѣчала Фледа просіявши. Но вы забыли, сэръ, что шли на охоту, прибавила она робко.

— Что вы вздумали, мистеръ Карльтонъ? сказалъ съ нетерпѣніемъ Росситуръ. Оставьте Фледу и ея орѣхи, и отправимся скорѣе въ дорогу.

— Съ вашего позволенія, мистеръ Росситуръ, отвѣчалъ Карльтонъ, я долженъ признаться, что у меня совсѣмъ пропало желаніе идти на охоту. Что же насается до васъ, миссъ Фледа, мнѣ кажется, что вы дотронулись до меня своимъ волшебнымъ жезламъ, и что въ слѣдствіе этого таинственнаго прикосновенія, во мнѣ родилось непреодолимое желаніе бѣгать съ вами по горамъ и долинамъ. Помню, какъ въ продолженіе многихъ лѣтъ сбивалъ я орѣхи въ лѣсахъ, принадлежавшихъ моимъ родителямъ; хочется насладиться такимъ же удовольствіемъ въ лѣсу Новаго свѣта. Принимаете-ли вы мое предложеніе, Фледа?

— Благодарю васъ, сказала дѣвочка. Но мы уже давно прошли поворотъ. Намъ нужно вернуться, чтобы дойти до того мѣста, которое ведетъ на гору.

— Лучшей дороги нельзя пожелать, если только она не утомить васъ.

— О, нисколько!

— Карльтонъ! настаивалъ Росситуръ; съ нашей стороны было бы совершенно безразсудно терять такой прекрасный день для охоты за тетеревами. Вы знаете, что намъ но представится болѣе такого удобнаго случая.

— Вы не истинный охотникъ, мистеръ Росситуръ, холодно отвѣчалъ Карльтонъ. Иначе вы принимали бы больше участія въ чужой охотѣ. Я не осуждаю вашего предпочтенія къ тетеревамъ; а васъ прошу извинить меня за мою страсть къ орѣхамъ. Вся слава сегодняшней блестящей охоты будетъ принадлежать вамъ одному, и я ни мало не позавидую вашимъ подвигамъ. Желаю вамъ возвратиться согбеннымъ подъ тяжестью вашихъ трофеевъ. Миссъ Фледа, не заставляйте долго ждать этого пылкаго молодаго человѣка; дайте ему надлежащія свѣдѣнія и отпустите скорѣе.

— Я предполагалъ въ васъ болѣе любви къ охотѣ и не ожидалъ вашего отступленія, сказалъ мистеръ Росситуръ, не скрывая досады.

— Думайте все, что вамъ угодно; но я никогда не былъ страстнымъ охотникомъ. Сборнымъ мѣстомъ назначимъ деревушку за домомъ мистера Рингана, куда, вѣроятно, я приду раньше васъ. До свиданія.

И сказавъ это, Карльтонъ поклонился небрежно, что въ конецъ разсердило мистера Росситура.

Простясь съ своимъ спутникомъ, мистеръ Карльтонъ и Фледа вернулись снова по пройденной уже дорогѣ, радуясь, что цѣль ихъ прогулки заранѣе опредѣлена. Удовольствіе блистало во всѣхъ чертахъ Фледы; она благодарила Карльтона отъ всего сердца.

— Но Фледа, сказалъ онъ, смотря съ какою легкостью перепрыгиваете вы черезъ дороги и заборы, васъ можно почесть духомъ.

— Волшебницей, отвѣчала она, улыбаясь. Но мистеръ Карльтонъ, еслибы вы знали, какъ весело думать, что у меня будутъ орѣхи! Тѣмъ болѣе, что я была почти убѣждена въ противномъ. Притомъ же такъ пріятно щелкать ихъ въ длинные зимніе вечера.

— Да, зимніе вечера должны вамъ казаться очень долгими.

— Я сказала только, что они длинны, но не скучны. Дѣдушка колетъ орѣхи, а я ихъ чищу; потомъ онъ разсказываетъ что нибудь, а потомъ мы ложимся рано спать. Такимъ образомъ вечера намъ никогда не кажутся долгими.

— Нельзя же всегда колоть орѣхи.

— О, нѣтъ; но у насъ есть много другихъ пріятныхъ занятій. Я увѣрена, что дѣдушка купилъ бы непремѣнно въ этомъ году орѣховъ, еслибы мнѣ не удалось сегодня самой набрать ихъ.

И при этихъ словахъ Фледа запрыгала отъ радости.

— Но миссъ Фледа, замѣтилъ молодой человѣкъ; для орѣховъ намъ нужна корзина

— Разумѣется, и очень большая. Я сбѣгаю за нею домой, какъ только дойдемъ до поворота, если только вы будете такъ добры, сэръ, и подождете меня… я тотчасъ возвращусь.

— Нѣтъ, я пойду съ вами и оставлю у васъ свое ружье. Но если вы будете идти такъ скоро, мы никогда не дойдемъ до орѣшника.

Фледа отвѣчала улыбаясь, что надѣется на себя; однако же пошла нѣсколько медленнѣе, и вскорѣ они достигли дома.

Покамѣстъ мистеръ Карльтонъ укладывалъ въ безопасномъ мѣстѣ свое ружье, Фледа побѣжала въ кухню и чрезъ нѣсколько минутъ явилась снова съ большою корзиною въ рукахъ, которую взялъ у нея мистеръ Карльтонъ, принимавшій живѣйшее участіе въ ея невинной радости. Кромѣ корзины, она принесла еще жестяное ведро, съ которымъ никакъ не хотѣла разстаться, не смотря на всѣ убѣжденія мистера Карльтона, предлагавшаго нести его вмѣстѣ съ корзиной, или поставить въ корзину.

Какъ только путники дошли до дороги, которая вела въ гору, Фледа предупредила мистера Карльтона, что имъ придется преодолѣть много препятствій; здѣсь узенькая тропинка, едва проложенная по скаламъ, кучи большихъ камней и недавно напавшихъ листьевъ; тамъ крутыя возвышенности, окаймленныя пропастями. Но дѣвочка преодолѣвала всѣ эти препятствія съ изумительною легкостію и съ невозмутимымъ спокойствіемъ; своимъ вѣрнымъ и проницательнымъ взглядомъ она быстро усматривала опасность и умѣла предостеречь отъ нея своего товарища. Съ горы они сошли прямо въ густой лѣсъ гдѣ едва перевели духъ, какъ снова очутились передъ горою, которая была еще круче и выше первой. Во время этой новой борьбы съ природою, Фледа стала развязнѣе и говорливѣе съ мистеромъ Карльтономъ, сохраняя, однако же, свою обычную скромность.

— Знаете ли, Фледа, что меня занимало больше всего во всю дорогу? сказалъ мистеръ Карльтонъ, стоя шагахъ въ двухъ стахъ отъ вершины горы. Ваше жестяное ведро. Глядя, какъ оно виситъ у васъ на рукѣ, мнѣ пришло въ голову, дѣйствительно ли эта кухонная посуда то самое, чѣмъ она кажется.

— Что же вы думали, между прочимъ, о моемъ смиренномъ ведрѣ?

— Я сравнивалъ его съ горшкомъ масла Красной Шапочки.

— О, сравненіе невѣрно; въ моемъ ведрѣ нѣтъ ни кусочка масла; да и вы, мистеръ Карльтонъ, кажется, нисколько не похожи на волка.

— Кажется, отвѣчалъ онъ, смѣясь. Еще вотъ что пришло мнѣ въ голову, вы не одна ли изъ тѣхъ дамъ, которыя, по сказанію волшебницы, бѣгаютъ за счастіемъ.

— Я никогда не буду бѣгать за счастіемъ.

— Почему же?

— Потому, что его не догонишь.

Мистеръ Карльтонъ пристально посмотрѣлъ на дѣвочку, какъ будто желая увѣриться, что она понимала смыслъ своихъ словъ.

— Впрочемъ, прибавила дѣвочка, развѣ мы не гонимся, въ эту минуту, за счастіемъ? или по крайней мѣрѣ не похожи ли наши дѣйствія на дѣйствія искателей счастія? можетъ быть на верху горы мы найдемъ уже обитыя орѣховыя деревья; а можетъ быть увидимъ, что вѣтви ихъ гнутся подъ тяжестью своихъ плодовъ. Ахъ, какой легкій и живительный воздухъ! Какая чудная картина!

Въ это время они дошли до верхушки горы.

Мастеръ Карльтонъ увидѣлъ подъ деревомъ кучу орѣховъ.

— Посмотрите сюда, маленькая Фея, сказалъ онъ Фледѣ, указывая пальцемъ на прекрасную находку.

— О, это сокровище, это кладъ воскликнула она! Впрочемъ это скорѣе кладъ бѣлки; она собрала всѣ эти орѣха, чтобы перенести ихъ потомъ въ свое гнѣздо.

— Мы избавимъ ее отъ этого труда.

И мистеръ Карльтонъ побросалъ орѣхи въ корзину; но Фледа вступилась за бѣлку.

— Нельзя-ли намъ оставить эти орѣхи до нашего возвращенія, мистеръ Карльтонъ, сказала она? Если на деревьяхъ мы найдемъ много плодовъ, то эта небольшая кучка намъ будетъ совершенно не нужна; въ противномъ случаѣ къ чему она пригодится?

Мистеръ Карльтонъ посмотрѣлъ пристально на дитя и потомъ сказалъ, улыбаясь:

— А бѣлочка была бы обманута въ своемъ ожиданіи, не такъ ли? Вижу, вамъ хочется, чтобы мы оставили ей найденный запасъ. Пусть будетъ по вашему.

Наконецъ путники, спустившись съ горы, углубилась въ густой, обширный лѣсъ, въ срединѣ котораго росло нѣсколько прекрасныхъ орѣховыхъ деревьевъ. Фледа, быстро поднявъ голову, съ восхищеніемъ увидѣла, что вѣтви покрыты были плодами. Радость ея обнаружилась въ громкихъ восклицаніяхъ, пронзительныхъ крикахъ, прыжкахъ и скачкахъ, легкости которыхъ могли бы позавидовать лѣсныя лани и горныя серны.

Мистеръ Карльтонъ былъ вполнѣ счастливъ счастіемъ дѣвочки. Какая охота могла доставить ему столько чистыхъ наслажденій?

Молодой англичанинъ предвидѣлъ, однакоже, что ему придется играть значительную роль въ сбиваніи орѣховъ, и чтобы Фледа не усомнилась въ его готовности быть ей полезнымъ, онъ срѣзалъ съ одного изъ деревьевъ длинную и крѣпкую вѣтвь, и очистивъ съ нея листья, съ удивительною силою и быстротою, сталъ сбивать орѣхи съ ближайшаго дерева. Фледа была въ восторгѣ.

Очистивъ три дерева, мистеръ Карльтонъ бросилъ вѣтку и сѣлъ отдохнуть на травѣ, сказавъ Фледѣ, что онъ скоро опять примется за дѣло. Фледа перестала тоже работать и побѣжала за своимъ жестянымъ ведромъ, откуда вынула нѣсколько ломтиковъ яблочнаго торта и поднесла ихъ своему товарищу; потомъ подала свѣжаго сыра, завернутаго въ бумагу безукоризненной бѣлизны.

— Благодарю, сказалъ мистеръ Карльтонъ.

— Свѣжій сыръ превосходенъ съ яблочнымъ тортомъ, говорила Фледа съ видомъ знатока въ поваренномъ искусствѣ.

Мистеръ Карльтонъ засмѣялся и сказалъ:

— Миссъ Фледа, вы научили-бы меня многому, еслибы я остался здѣсь нѣсколько времени.

— Я была-бы очень рада, еслибы вы остались съ нами. Но возьмите-же сыру.

— Я совершенно съ вами согласенъ: яблочный тортъ и сыръ отличнѣйшія вещи особливо послѣ битвы въ родѣ нашей. Но я былъ-бы совершенно счастливъ, еслибы въ качествѣ волшебницы, вы могли превратить одинъ изъ этихъ орѣховъ въ кубокъ, подобный кубкамъ Лаказа и Роберта Гудуина. Эти господа не имѣли чести быть знакомы миссъ Фледѣ; она обратила только вниманіе на слово кубокъ.

— Къ сожалѣнію, сказала она, кажется, здѣсь нѣтъ близко ручья; но мы найдемъ его на склонѣ горы.

— Вы прекрасно знаете эту мѣстность замѣтилъ Карльтонъ, вѣроятно, вы здѣсь бывали много разъ?

— Да, когда дѣдушка былъ здоровъ; но вотъ, уже два года, какъ онъ съ трудомъ ходитъ.

— А вы ходите въ училище?

— Нѣтъ.

— Стало быть съ вами занимается дѣдушка?

— Дѣдушка учитъ меня очень не многому; но прежде папа давалъ мнѣ настоящіе уроки.

— Что-же вы дѣлаете цѣлый день?

— Очень много: читаю, разговариваю съ дѣдушкою, катаюсь на лошади; однимъ словомъ — очень много.

— Всегда-ли вы жили у дѣдушки?

— Нѣтъ, я живу у дѣдушки съ отъѣзда папа, который отправился въ походъ противъ индѣйцевъ; а прежде я всегда была съ папа.

— А давно-ли уѣхалъ вашъ папа?

— Четыре года тому назадъ; а можетъ быть и болѣе. Онъ возлагался больнымъ, и съ тѣхъ поръ мы болѣе не покидали Квичи.

— Что вы читаете, миссъ Фледа? волшебныя сказки?

— У меня нѣтъ такихъ сказокъ. У насъ мало книгъ; было нѣсколько у папа; но онѣ заперты въ сундукѣ. Между книгами у насъ есть Энциклопедія.

— Энциклопедія! что-же можетъ тамъ быть занимательнаго для васъ?

— Тамъ разсказываютъ много любопытнаго о насѣкомыхъ, о птицахъ и животныхъ; также о цвѣтахъ, о жизни великихъ людей и много поучительныхъ повѣстей. О, въ энциклопедіи можно многому научиться!

— Какія-же у васъ есть еще книги?

— Квентинъ-Дюрвардъ, Робъ-Рой, Гюй Менерингъ и Красоты Шотландіи.

— Вы читали всѣ эти книги, миссъ Фледа?

— Красоты Шотландіи прочла не всю книгу.

— А остальныя?

— Остальныя всѣ и даже по два и по три раза. Кромѣ этого у насъ есть еще Исторія…. не припомню Исторія чего, изданная Робертсономъ; она въ четырехъ частяхъ; но я не читала ни одной.

— Какая-же книга вамъ больше всѣхъ нравятся?

— Право не знаю. Кажется, я болѣе всѣхъ люблю Энциклопедію. А еще у насъ есть журналы.

— Я думаю, сказалъ Карльтонъ, послѣ минутнаго размышленія, что вы-бы хорошо сдѣлали, еслибы поѣхали съ нами въ Парижъ, массъ Фледа.

— Почему, сэръ?

— Вы знаете, что ваша тетушка желаетъ имѣть васъ при себѣ, и что съ этою цѣлью она просила мою матушку привезти васъ съ собою, если то возможно.

— Знаю, но я не поѣду.

Слова эти были произнесены вѣжливо, но рѣшительно.

— Но не устали-ли вы, сэръ? сказала дѣвочка мистеру Карльтону который собирался снова охотиться за орѣхами.

— Я не устану до тѣхъ поръ, пока не собью всѣхъ орѣховъ.

Мистеръ Карльтонъ сдержалъ слово: всѣ орѣхи были сбиты. Но такъ какъ жестяное ведро и корзина были слишкомъ недостаточны для помѣщенія такого множества плодовъ, то товарищи составили совѣтъ, на которомъ положено было, что весь огромный излишекъ спрячутъ въ разсѣлинѣ скалы и примутъ всѣ предосторожности, чтобы предохранить отъ похищенія это сокровище.

Когда все было кончено, мистеръ Карльтонъ сказалъ своей маленькой подругѣ.

— Теперь, миссъ Фледа, вамъ придется совершить съ Цинти нѣсколько разъ путешествіе отъ вашего дома до этого лѣса, чтобы перенести весь собранный запасъ. Развѣ только найдется у васъ корзина гораздо больше этой?

— О, это сущая бездѣлица. Мнѣ ровно ничего не стоитъ пройтись раза два болѣе или менѣе. Вы очень добры, мистеръ Карльтонъ.

— Вы такъ думаете? Дай Богъ!

Въ это время солнце уже было низко; путь предстоялъ довольно длинный и потому они ускорили шагъ. Подлѣ дома Фледа вдругъ остановилась, и, бросивъ на мистера Карльтона робкій взглядъ, сказала съ замѣшательствомъ:

— Я прошу васъ мистеръ Карльтонъ, ничего не говорить дѣдушкѣ о намѣреніи увезти меня въ Парижъ.

— Отчего-же, добрая фея?

— Мнѣ кажется, что я не должна туда ѣхать.

— Но можетъ быть дѣдушка думаетъ иначе?

— О, я увѣрена, что онъ одного мнѣнія со мною: разумѣется, онъ готовъ жертвовать всѣмъ для моего счастія…. Но это не было-бы для меня счастіемъ; что онъ будетъ дѣлать, если я уѣду?…

— Вы думаете, что еслибы вы разстались съ нимъ, онъ считалъ-бы себя покинутымъ цѣлымъ міромъ?

— Я этого не думаю; но во всякомъ случаѣ, прошу васъ, мистеръ Карльтонъ, никогда не касаться этого предмета при немъ.

— Но увѣрены-ли вы, Фледа, что вы дѣйствительно не желаете ѣхать съ нами? Я-бы очень желалъ, чтобы вы перемѣнили намѣреніе. Вѣрьте, что моя матушка васъ очень полюбитъ, а я буду заниматься вами особенно до тѣхъ поръ, пока сдадимъ васъ на руки вашей тетушкѣ.

Фледа улыбнулась, но повторила просьбу не говорить о томъ ни слова дѣдушкѣ; она была убѣждена, что такое предложеніе огорчитъ старика.

Они вошли въ комнату.

Фледа, взглянувъ за старые часы, удивилась, что уже четыре часа; Цинтія накрыла на столъ. Мистеръ Ринганъ дружески попросилъ мистера Карльтона остаться съ ними; но онъ извинился, что но можетъ воспользоваться приглашеніемъ, потому что его ждетъ къ обѣду мать.

— А гдѣ живетъ-ваша матушка? спросилъ старикъ.

— Въ Монтепулѣ, сэръ. Мы ѣздили смотрѣть Ніагарскій водопадъ и возвратились въ эту сторону отчасти для того, чтобы матушка могла исполнить обѣщаніе, данное мистриссъ Росситуръ, и увѣдомить васъ, что она съ величайшимъ удовольствіемъ принимаетъ за себя попеченіе о вашей внучкѣ до тѣхъ поръ, пока передастъ ее съ рукъ на руки своимъ парижскимъ друзьямъ,

— Гм…. мистриссъ Росситуръ очень добра, сказалъ старикъ голосомъ, который совсѣмъ не понравился Фледѣ. Долго-ли вы останетесь въ Монтепулѣ, сэръ?

— Только нѣсколько дней, сэръ.

— Гм…. Весь этотъ день вы отдали Фледѣ, мистеръ Карльтонъ; завтра вы будете охотиться; но возвращаясь съ охоты, заходите къ намъ вмѣстѣ съ своимъ другомъ мистеромъ Росситуромъ отвѣдать нашей деревенской хлѣба-соли. До тѣхъ поръ я подумаю о вашемъ предложеніи и дамъ вамъ рѣшительный отвѣть. Прошу засвидѣтельствовать мое почтеніе вашей матушкѣ и поблагодарить ее за привѣтливое предложеніе; можетъ быть…. я еще не рѣшился…. можетъ быть воспользуюсь имъ. Если-бы мистриссъ Карльтонъ пришлось быть въ нашемъ краю, мы были-бы очень рады видѣть ее у себя въ домѣ. Я всегда счастливъ, когда могу принимать у себя друзей до тѣхъ поръ, по крайней мѣрѣ, пока могу предложить имъ свой домъ.

— Надѣюсь, что это продлится еще много лѣтъ.

— Не знаю, сэръ…. можетъ быть… Желаю вамъ добраго дня, сэръ.

IV.
Бабушка Миріамъ.

— Ахъ — дѣдушка, мнѣ сегодня было весело, сказала Фледа, садясь за столъ; вы не можете себѣ представить какъ добръ мистеръ Карльтонъ!

— Радуюсь за тебя, другъ мой; мистеръ Карльтонъ имѣетъ всѣ качества благовоспитаннаго молодаго человѣка.

— Прекрасно одѣтъ, замѣтила Цинтія и наливая чай.

— И мы набрали множество орѣховъ… Навѣрное станетъ на всю зиму!.. Намъ съ вами, Цинтія, придется нѣсколько разъ отправлятьсея въ лѣсъ, чтобы перенести ихъ всѣхъ сюда; орѣхи очень крупны. Но, Цинтія, объ этомъ не нужно говорить ни слова мистеру Дейденговеру.

— Предостереженія ваши излишни; я говорю съ мистеромъ Дейденговеромъ только по обязанности, отвѣчала Цинтія съ видимымъ отвращеніемъ.

— Но вы пойдете со мною, Цинтія?

— Непремѣнно, отвѣчала Цинтія Галль.

Во время краткаго молчанія, послѣдовавшаго ея отвѣтомъ Цинтіи, Фледѣ пришло на умъ спросить не приходилъ-ли мистеръ Джолли, но собразивъ, что такой вопросъ неумѣстенъ и можетъ снова раастроить дѣда, она навела разговоръ на знаменитый сборъ орѣховъ.

— Но, Фледа, спросилъ старикъ, какимъ образомъ мистеръ Карльтонъ перемѣнилъ такъ скоро намѣреніе охотиться за тетеревами?

— Не знаю, отвѣчала дѣвочка; сначала вѣроятно онъ хотѣлъ доставить мнѣ удовольствіе; но потомъ я увѣрена, что ему самому стало весело. Онъ нашелъ, Цинтія, что яблочный тортъ превосходенъ и сыръ тоже.

— А что же дѣлалъ твой кузенъ?

— О, онъ охотился за тетеревами; но надѣюсь, не нашелъ мы одного.

— Ну, какого-же ты мнѣнія объ этихъ молодыхъ людяхъ?

— Въ какомъ отношеніи дѣдушка?

— Который изъ нихъ тебѣ нравится болѣе?

— Мистеръ Карльтонъ.

— Но вѣдь Росситуръ тебѣ родня, сказалъ Ринганъ, наклонясь къ внучкѣ и глядя на нее съ любопытствомъ, какъ дѣлывалъ всякій разъ, когда ждалъ ея рѣшительнаго отвѣта.

— Я не забыла, что Росситуръ мнѣ родня, сказала Фледа, но онъ совсѣмъ не такой благородный человѣкъ, какъ мистеръ Карльтонъ.

— Какимъ образомъ ты знаешь это?

— Я знаю, отвѣчала спокойно Фледа.

— Но почему же, маленькая фея?

— Мистеръ Росситуръ не умѣетъ держать данное слово, какъ мистеръ Карльтонъ.

— О! это обѣщаетъ цѣлую исторію, сказалъ старикъ и приготовился слушать.

Фледа разсказала происшествіе съ рѣполовами и какъ мистеръ Карльтонъ не позволилъ мистеру Росситуру стрѣлять.

Въ это время вошла Цинтія.

— Не пойти ли мнѣ, м. Ринганъ, сказала она, на холмъ и не попросить ли мистриссъ Плумфильдъ прійти мнѣ на помощь? Вѣроятно вы захотите принять вашихъ молодыхъ людей отлично, а одной мнѣ никакъ не справиться.

— Непремѣнно, непремѣнно, отвѣчалъ старикъ. Скажите ей кто будутъ наши гости и попросите ее прійти помочь вамъ и мнѣ.

— Я съ вами тоже пойду, Цинтія, сказала Фледа. Я навѣрное упрошу бабушку прійти.

— Что вы, Фледа? замѣтила Цинтія, давно ли вы вернулись?

Но возраженія были тщетны; тотчасъ послѣ обѣда Фледа побѣжала съ миссъ Галль на холмъ.

Едва онѣ вышли изъ дома, какъ встрѣтили двухъ всадниковъ, которые неслись мимо нихъ въ галопъ. То были Росситуръ и Карльтонъ. Первый проѣхалъ какъ будто не замѣчая Фледы, но почтительный и привѣтливый поклонъ втораго доставилъ ей большое удовольствіе.

— Этотъ вѣжливый молодой человѣкъ вамъ кузенъ? спросила Цинтія, когда затихъ топотъ лошадей.

— Нѣтъ, мой кузенъ другой.

— Знаете ли, что мужчинѣ очень идетъ быть военнымъ? вашъ кузенъ солдатъ?

— Офицеръ.

— Все равно, мнѣ бы очень хотѣлось имѣть военнаго кузена. Усы придаютъ много красоты мужчинѣ.

Въ нѣкоторомъ разстояніи отъ дома мистера Рингана дорога извввалась по высокому и крутому холму, при подошвѣ котораго шумѣлъ потокъ, который, спускаясь съ сосѣднихъ горъ, приводилъ въ движеніе довольно большое число мельницъ и заводовъ; черезъ него былъ переброшенъ мостъ. На половинѣ дорогѣ, на вершинѣ холма находился пильный заводъ, возлѣ котораго любила обыкновенно отдыхать Фледа. Уединенное мѣсто, дикій шумъ падающей воды, пріятный запахъ только что распиленныхъ досокъ и странное зрѣлище, представляемое паровою машиною, которая безпрестанно притягивала къ себѣ огромныя бревна, распиливала ихъ или, останавливаясь, по временамъ, испускала страшный ревъ, все это имѣло много прелести въ глазахъ Фледы, которая любила приходить сюда довольно часто. Ея молодому воображенію машина казалась временемъ, а бревна, ею распиленныя, людьми, скошенными косою смерти.

— Эта мельница могла быть собственностью вашего дѣдушки, сказала Цинтія проходя возлѣ пильнаго завода.

— Какъ бы я того желала, отвѣчала вздыхая Фледа. Но кому же теперь принадлежитъ она?

— Тому богачу Макъ-Говану, который такъ важничаетъ предъ всѣми: еслибы м. Ринганъ послушался меня, мельница была бы его. Онъ хочетъ теперь возвратить ее, но уже поздно.

Дойдя до холма, дорога, окаймленная тамъ и сямъ загородными домами, мельницами и лавками коробочныхъ издѣлій, продолжала постепенно возвышаться до небольшаго села на разстояніи четверти мили. Посреди села находилась одна только ферма, орошаемая водами небольшаго озера, отъ котораго и ферма и село заимствовали свое названіе Дипуатеръ. Эта ферма принадлежала сэру Плумфльду.

У калитки сада Фледа бросила Цинтію и побѣжала къ бабушкѣ, которую завидѣлй издали: старушка, подобравъ платье, возвращалась со скотнаго двора.

— Бабушка Миріамъ, завтра у насъ обѣдаютъ гости. Не можете ли вы прійти намъ помочь?

Бабушка Миріамъ положила обѣ руки на плечи Фледы и посмотрела на Цинтію.

— Я пришла просить васъ, мистриссъ Плумфильдъ, не можете ли вы завтра прійти къ намъ, сказала миссъ Галль. Вашему братцу пришло въ голову пригласить къ обѣду двухъ молодыхъ людей изъ большаго свѣта и угостить ихъ на славу. Не знаю, о чемъ думаетъ м. Ринганъ, или лучше сказать онъ совсѣмъ не думаетъ, сколько предстоитъ мнѣ труда, но во всякомъ случаѣ они придутъ и нужно будетъ что нибудь подать. И потому я придумала пойти къ вамъ и уговорить васъ подать намъ помощь. Я была бы въ большомъ затрудненіи, еслибы должна была одна хозяйничать.

— Пожалуйста, приходите, бабушка, сказала Фледа, обѣдъ будетъ вдвое веселѣе, если вы придете. При томъ же мы желаемъ, чтобы все было сдѣлано съ утонченнымъ вкусомъ… понимаете?

Бабушка Миріамъ улыбнулась, глядя на Фледу и спросила у Цинтіи, что у нихъ есть въ домѣ?

— Право не знаю, отвѣчала Цинтія, между тѣмъ какъ Фледа повисла на шеѣ бабушки; ничего особеннаго… свѣжая свинина, говядина и тому подобное. Я думала приготовить какой нибудь пирогъ.

— Хорошо, хорошо! Завтра я приду къ вамъ пораньше, и мы посмотримъ и подумаемъ, какъ распорядиться. Кто же такіе ваши гости?

Фледа и Цинтія открыли ротъ въ одно время, и Фледа поспѣшно проговорила: «одинъ изъ нихъ мой кузенъ изъ Вестъ-Пуэна, а другой премилый англичанинъ, вы его очень полюбите, онъ цѣлый день сбивалъ мнѣ орѣхи!» а миссъ Галль бормотала между тѣмъ: «Два Креза какъ говорится! кажется, они плаваютъ въ золотѣ и серебрѣ.»

— Хорошо, я завтра приду и мы увидимъ. Прощай, Фледа!

Бабушка Миріамъ нисколько не была похожа лицемъ на мистера Рингана, за то въ характерѣ ея обозначалось ясно родство съ нимъ: она отличалась тою же добротою, прямодушіемъ и тѣмъ-же благороднымъ спокойствіемъ, которое такъ замѣтно было въ ея братѣ. Получивъ первоначальное образованіе у квакеровъ, мистриссъ Плумфильдъ сохранила впродолженіи всей жизни кротость и привѣтливость этой секты. Хотя хозяйственныя хлопоты и ежедневныя мелочи поглощали обыкновенно все ея вниманіе, однакоже въ важныхъ событіяхъ, выходящихъ изъ круга обыденной жизни, характеръ ея возвышался по мѣрѣ обстоятельствъ, и она умѣла выходить изъ всякаго затруднительнаго положенія.

V.
О томъ, что такое благородство.

Въ самой отдаленной комнатѣ красиваго загороднаго дома въ Монтопулѣ собралось нѣсколько дамъ и мужчинъ, ожидавшихъ, повидимому, съ большимъ нетерпѣніемъ возвращенія м. Карльтона и его товарища. Яркій огонь, сдѣлавшійся уже необходимостью въ это время, пополнялъ недостатокъ мебели, а накрытый и убранный столъ какъ будто бы давалъ звать, что готовый обѣдъ ожидаетъ только прибытія запоздавшихъ охотниковъ.

Всѣ, находившіяся здѣсь особы, были зрѣлаго возраста, исключая одного молодаго человѣка, который прогуливался взадъ и впередъ но комнатѣ. Другой господинъ, лѣтъ пятидесяти, стоялъ у камина, повернувшись спиною къ огню и не отводя глазъ отъ стола, предмета его долгихъ размышленій. Остальныя особы были все женщины; повидимому онѣ принадлежали всѣ къ порядочному обществу.

По лѣвую сторону отъ стараго господина сидѣла дама моложе его годами десятью, замѣчательно дурная, но съ кроткимъ и добрымъ выраженіемъ лица. Молодой человѣкъ, ея сынъ, превратилъ въ недостатки достоинства матери, ея здравый смыслъ онъ замѣнилъ хитростію, а сердечную доброту холоднымъ равнодушіемъ; впрочемъ, при случаѣ, онъ умѣлъ быть вѣжливымъ и любезнымъ.

Подлѣ этой дамы сидѣла жена задумчиваго господина, рѣзко отличавшаяся отъ матери и сына, о которыхъ мы только что говорить: она была очень хороша, нѣжна, прекрасные глаза ея обыкновенно свѣтились кроткимъ выраженіемъ; но подъ часъ искрились насмѣшливо и метали огненные взгляды. Она была изъ числа тѣхъ немногихъ женщинъ, которыя во всю жизнь остаются свѣжи и красивы.

Третья дама, переступившая за сорокъ лѣтъ, была знатная дама въ лучшемъ значеніи этого слова. Она была умна, образована, разсудительна и вполнѣ обладала тѣмъ умѣньемъ, которое, на свѣтскомъ языкѣ, называется тактомъ. Но всѣ эти блистательныя качества не могли предохранить ея прекрасную голову отъ слѣдовъ заботъ, налагаемыхъ свѣтомъ; раба общества, котораго была кумиромъ, она съ слѣпою покорностію, исполняла всѣ его законы.

Эта дама была мистриссъ Карльтонъ.

Легкій шумъ, коснувшійся ея слуха, возвѣстилъ ей о прибытіи обояхъ охотниковъ, и въ ту минуту какъ она закричала: «Вотъ они!» молодые люди входили въ комнату, къ величайшему удовольствію всего общества.

— Наконецъ-то вы возвратились! воскликнула мать. Мы умираемъ отъ голода. Не понимаю, право зачѣмъ мы васъ ожидали. Какова охота, мистеръ Росситуръ? посчастливилось ли вамъ?

— Собственно мнѣ нечѣмъ похвалиться, отвѣчалъ Росситуръ, а м. Карльтонъ пусть самъ разсказываетъ о своихъ подвигахъ.

— Мнѣ очень жаль, матушка, что я васъ заставилъ такъ долго ждать, сказалъ Карльтонъ, виноватъ, простите. Но день прошелъ незамѣтно скоро.

— Я вамъ не скажу зачѣмъ мы васъ ждали; а то вы, пожалуй, возмечтаете о себѣ слишкомъ много, сказала мистриссъ Эвелинъ самымъ мелодическимъ голосомъ; но такъ какъ м. Карльтонъ ничего ей не отвѣчалъ, она обратилась съ вопросомъ къ мистеру Росситуру: Сколько тетеревовъ пали подъ вашими выстрѣлами?

— Я не нашелъ ни одного. Видѣлъ, правда, нѣсколькихъ куропатокъ; но въ сумкѣ моей нѣтъ ни одной.

— Вы, можетъ быть, не знали мѣстности?

— Я выбился изъ силъ, странствуя по непроходимымъ мѣстамъ, отвѣчалъ разстроенный охотникъ, который не могъ еще прійти въ себя.

— Развѣ вы не вмѣстѣ охотились? Гдѣ же ты былъ, Гюи, спросила мистриссъ Карльтонъ.

— Я былъ занятъ другою охотой и остался ею очень доволенъ.

— Сколько штукъ положили вы на мѣстѣ? спросилъ пятидесятилѣтній господинъ.

— Увѣряю васъ, сэръ, что не могу въ точности опредѣлить ихъ число.

— Mesdames еt Messieurs! вскричалъ Росситуръ, не въ силахъ долѣе сдерживать гнѣва, м. Карльтонъ, которому вы удивляетесь, котораго вы уважаете и любите, разстался со мною прежде перваго выстрѣла и, безъ церемоніи, бросилъ одного среди мѣстъ совершенно мнѣ неизвѣстныхъ. А самъ цѣлый день ухаживалъ за крестьянской дѣвчонкой и собиралъ съ нею орѣхи.

Любопытство было возбуждено; всѣ приготовились слушать, но волшебныя слова: "подано кушать, " дали другое направленіе общему разговору; общество съ удовольствіемъ занялось вкусною озерною щукою, превосходною дичью, цыплятами и дикими утками.

— Завтра мы ѣдемъ гулять въ Кентонъ; надѣюсь, Гюи, ты поѣдешь съ нами, сказала мистриссъ Карльтонъ.

— Къ сожалѣнію, я не могу участвовать въ вашей прогулкѣ, матушка, завтра я приглашенъ на обѣдъ миль за пять, или за шесть отсюда, совершенно въ противуположной сторонѣ.

— Приглашенъ на обѣдъ?.. вѣроятно къ тому старому джентльмену, у котораго вы были вчера? А вы, мистеръ Росситуръ?

— Я не обѣщалъ, но тоже приглашенъ.

— Очень жаль. Гюи, что же, эта дѣвочка ѣдетъ съ нами въ Парижъ?

— Не знаю; кажется, дѣдушка ея, еще ни на что не рѣшился.

— Не ваша ли родственница, мистеръ Росситуръ, сдѣлалась сегодня счастливою соперницею тетерева? спросила мистриссъ Эвелинъ. Хороша она собою?

— Право не знаю: Карльтонъ васъ станетъ увѣрять, что она рѣдкой и замѣчательной красоты.

— Правда ли, мистеръ Карльтонъ, что она необыкновенной красоты?

— Очень необыкновенной.

— Воображеніе! сказалъ молодой офицеръ, пріятель Росситура, по имени м. Торнъ.

— Неужели она такъ хороша, мистеръ Росситуръ, спросила у него мистриссъ Торнъ, видя что Карльтонъ не охотно отвѣчаетъ на вопросы по этому предмету.

— Право, я не могу въ этомъ случаѣ, удовлетворить вапшему любопытству, отвѣчалъ Росситуръ. Все, что я могу вамъ сказать, это то, что она недурная, довольно опрятная деревенская дѣвочка въ ся=итцовомъ платьѣ, что она прибѣжала съ большой ложкой въ рукахъ изъ комнаты, гдѣ стряпала какое-то пирожное, и что съ ней вторгнулся къ намъ столбъ дыма, который показался мнѣ счастливымъ вѣстникомъ. Въ слѣдъ за нимъ подали ужинъ.

— О, Чарльсъ, Чарльсъ! сказала съ нѣжнымъ упрекомъ, мистриссъ Эвелинъ, какой портретъ! Вѣдь она ваша кузина!

— Хорошенькая она дѣвочка, Гюи? спросила мистриссъ Карльтонъ, ведовольная выраженіемъ лица своего сына.

— Слово «хорошенькая» къ ней нейдетъ..

— Который ей годъ?

— Десять или одиннадцать лѣтъ.

— Это неблагодарный возрастъ.

— Для нея не существуетъ неблагодарнаго возраста.

— Въ какомъ родѣ хороша она?

— Въ самомъ благородномъ и въ самомъ утонченномъ.

— Кто были ея родители?

— Мать ея была сестра мистриссъ Росситуръ… отецъ ея…

— Мать ея была Эми Чарльтонъ? вскричала мистриссъ Эвелинъ; я ее знала. Эми Чарльтонъ! то была одна изъ лучшихъ моихъ пріятельницъ. Дочь ея должна быть хороша. Эми была милая, прекрасная женщина во всѣхъ отношеніяхъ. О, я очень любила Эми Чарльтонъ и желала бы видѣть ея дочь.

— Кто былъ ея отецъ? спросила мистриссъ Карльтонъ.

— Маіоръ Ринганъ, отвѣчала мистриссъ Торнъ, его имя извѣстно; онъ былъ отличный офицеръ.

— Онъ выслужился, сказала мистриссъ Эвелинъ съ особеннымъ удареніемъ.

— Да, вышелъ въ люди собственными заслугами; но я всегда забываю происхожденіе, когда дѣло идетъ о славномъ имени. Маіоръ Ринганъ былъ изъ числа такихъ людей.

— Удивительно, говорила мистриссъ Эвелинъ, лицо которой выражало скрытую досаду (у ней было нѣсколько дочерей); удивительно, что благородство сливается только съ нѣкоторымъ родомъ красоты…. Маіоръ Ринганъ, какъ человѣкъ отличныхъ достоинствъ, конечно могъ имѣть возвышенную красоту; но бѣдная дѣвочка имѣла несчастіе быть воспитанной, здѣсь, въ деревнѣ.

— Любезная мистриссъ Эвелинъ, замѣтилъ Карльтонъ; эта изящная красота — вывѣска красоты душевной, тѣмъ-то и хороша, что не зависитъ ни отъ рожденія, ни отъ воспитанія.

— Поздравляю васъ, мистриссъ Карльтонъ, сказала, вставая изъ-за стола мистриссъ Эвелинъ, поздравляю васъ съ тѣмъ, что эта красавица не старѣе нѣсколькими годами.

— Но я не принимаю вашихъ поздравленій. Если эта дѣвочка дѣйствительно такова, какою описываетъ ее Гюи, то я-бы очень желала видѣть ее, со временемъ, женою моего сына.

— Дѣло не спѣшное, сказала, улыбаясь, мистриссъ Эвелинъ.

— Право, не знаю. Думаю, что Гюи, женясь, былъ бы счастливѣе. Ничто его не удовлетворяетъ. Ничто не привязываетъ…. Онъ долго не остается на одномъ мѣстѣ…. Ненавидитъ политику, ѣздитъ изъ края въ край и нигдѣ не находитъ покоя.

— Вижу, что вы его не много избаловали, замѣтила лукаво мистриссъ Эвелинъ.

— Я не баловала своего сына; онъ вполнѣ вознаграждалъ мои попеченія.

— О, безъ сомнѣнія: но, кажется, имъ трудно управлять.

— Всѣ тѣ, которые принимались за это дѣло, вскорѣ убѣждались, что оно выше ихъ силъ. Онъ вамъ охотно уступитъ въ бездѣлицахъ; но лишь дойдетъ дѣло до важнаго предмета, въ ту минуту, когда вамъ кажется, что онъ исполняетъ ваши желанія, вы вдругъ замѣчаете, что онъ управляетъ вами.

Мистриссъ Эвелинъ подумала про себя, что тайна управлять имъ непонятна только для матери — и перемѣнила разговоръ.

VI.
Обѣдъ въ Квичи.

Многихъ хлопотъ стоилъ обѣдъ на фермѣ мистера Рингана, но бабушка Миріамъ не уклонилась отъ предстоявшаго труда и съ удовольствіемъ распоряжалась приготовленіями къ задуманному празднику. По ея приказанію отворили, вычистили и освѣтили гостиную, запертую уже съ давнихъ поръ; а всѣ хозяйственныя дѣйствія перенесены были въ заднюю часть дома. Молодые люди введены были въ большую комнату, мебель которой состояла только въ нѣсколькихъ соломенныхъ стульяхъ и въ деревянномъ столѣ, осторожно прислоненномъ къ стѣнѣ, по недостаточной твердости ножекъ. Холодный и сильный вѣтеръ, безпокоившій ихъ дорогою, преслѣдовалъ и теперь, когда они уже находились въ комнатѣ, дверь которой не запиралась, судя по движенію бумажекъ, наклеенныхъ, на оконныхъ рамахъ; правда, что въ каминѣ горѣлъ яркій огонь, хоть теплота его не разливалась повсюду; правда, что запахъ жаренаго сала напоминалъ о готовившемся обильномъ обѣдѣ; но все же въ комнатѣ было пусто, холодно и бѣдно. Однако всѣ эти признаки недостаточнаго состоянія исчезали при ласковомъ и дружескомъ пріемѣ мистера Рингана. Молодой англичанъ не могъ налюбоваться благородствомъ его лица, дышавшаго спокойствіемъ, которое проистекаетъ изъ чистой совѣсти. Опытный наблюдатель могъ замѣтить въ чертахъ этого лица слишкомъ большую любовь къ спокойствію, которая вредила ему въ борьбѣ съ обманомъ, вѣроломствомъ и плутовствомъ, особенно теперь, когда онъ сталъ болѣнъ и старъ. Но когда онъ былъ бодръ, здоровъ и силенъ, то своимъ прямодушіемъ, благоразуміемъ и непоколебимою твердостію характера, умѣлъ охранять себя отъ хитрыхъ замысловъ злыхъ людей и ловко отражать ихъ нападенія.

Фледа съ наслажденіемъ замѣчала, что мистеръ Карльтонъ любуется прекраснымъ выраженіемъ лица ея дѣда; но взглянувъ на своего родственника, нашла, что слѣдуетъ имъ заняться, потому что мистеръ Росситуръ, сидя передъ огнемъ, на который устремилъ мрачный, неподвижный взоръ, казалось, былъ чѣмъ-то очень недоволенъ. Фледа, оставивъ дѣда и мистера Карльтона, подошла къ нему и спросила очень шутливо, сколько глухарей принесъ онъ въ Монтепуль? Мистеръ Росситуръ, подумавъ, что этотъ вопросъ скрывалъ насмѣшку, и не желая оставаться только въ оборонительномъ положенія, попробовалъ сбить съ толку дѣвочку рядомъ запутанныхъ, темныхъ и вздорнымъ вопросовъ. Но Фледа поняла умыселъ и хладнокровно и спокойно отвѣчала на всѣ, повидимому, неразрѣшимые запросы. Росситуръ, изумленный такимъ раннимъ развитіемъ мышленія, невольно удивлялся своей непріятельницѣ; онъ понялъ, что останется побѣжденнымъ въ борьбѣ, изъ которой надѣялся выйти побѣдителемъ и потому съ удовольствіемъ услышалъ, что мистеръ Ринганъ, съ замѣтнымъ намѣреніемъ предложить прогулку, спрашивалъ мистера Карльтона, смыслитъ-ли онъ что нибудь въ почвѣ земли?

— Ровно ничего, отвѣчалъ тотъ, и былъ бы очень счастливъ, еслибы могъ у васъ поучиться.

— Пойдемъ-же прогуляться, молодые люди, весело и живо сказалъ мистеръ Ринганъ, и употребимъ съ пользою прогулку, разсматривая и изучая почву земли.

Старикъ взялъ шляпу и палку и повелъ гостей чрезъ кухню, забывъ, что въ кухню, какъ и въ спальню, нельзя входить во всякое время. Такимъ образомъ гости увидѣли Цинтію, поспѣшно прятавшую разныя неприличныя для вида вещи. Между тѣмъ это нечаянное вторженіе имѣло свою хорошую сторону: бабушка Миріамъ, находившаяся въ то время въ кладовой, могла сквозь щель разсмотрѣть молодыхъ людей, слѣдовавшихъ за мистеръ Ринганомъ и перемигнуться значительно съ Фледой.

Былъ прекрасный осенній полдень; сильный и холодный вѣтеръ гналъ предъ собою облака; горы и равнины въ неуловимомъ сліяніи свѣта и тѣни, представляли быстро смѣняющіеся и разнообразнѣйшіе образы.

— Вотъ славная земля, и, кажется, очень удобная для распашки, сказалъ мистеръ Карльтонъ, какъ только они очутились въ полѣ.

— Славная, сэръ, отличная! и стоила бы гораздо болѣе, еслибы аходилась ближе къ мѣсту сбыта. Я былъ первымъ колонистомъ въ этомъ краю и изучилъ всѣ свойства этой земли; все пространство обозрѣваемой вами равнины разработалъ я самъ собственными руками.

— Подобное воспоминаніе должно васъ еще болѣе привязывать къ землѣ этой, сказалъ Карльтонъ.

— Гм, я тѣмъ болѣе къ ней привязанъ, что ее отняли у меня; но не о томъ рѣчь.

— Развѣ не вамъ принадлежать эти поля?

— Нѣтъ, сэръ. Они принадлелали мнѣ въ продолженіе многихъ лѣтъ; но я обязанъ былъ ихъ уступить, назадъ тому, два года, бездѣльнику Макъ-Говану, который живеть вотъ тамъ на горѣ и который воспользовался моимъ затруднительнымъ положеніемъ; я не въ состояніи болѣе защищать свои выгоды, и вижу, что меня кругомъ обираютъ.

Онъ помолчалъ немного и потомъ снова продолжалъ.

— Да, сэръ, здѣсь, или немного далѣе построилъ я свой первый домъ; хорошенькій домикъ, хоть довольно грубо выстроенный… на десять миль вокругъ было не болѣе двухъ колонистовъ… Здѣсь былъ срубленъ первый лѣсъ.

— Въ вашихъ глазахъ возникъ цѣлый народъ!…

— Я поселился здѣсь вскорѣ послѣ признанія нашей независимости. Родился я слишкомъ поздно, чтобы быть свидѣтелемъ всѣхъ явленій этой великой драмы; но все-же довелось и мнѣ видѣть много прекраснаго; въ то время дѣти были мужами. Отецъ мой принималъ постоянное участіе во всѣхъ дѣлахъ съ начала до конца.

— Онъ былъ военный?

— Да, военный. Онъ и всѣ дѣти его участвовали въ войнѣ. Нѣтъ ни одного человѣка, достойнаго носить это имя, который-бы не принимался тогда за оружіе. Тогда мнѣ было пятнадцать лѣтъ и я былъ флейщикомъ въ полку; но увѣряю васъ, сэръ, что старшій изъ офицеровъ не исполнялъ своей обязанности съ большимъ рвеніемъ и не гордился такъ ею, какъ я своей.

— И такой духъ господствовалъ во всѣхъ рядахъ?

— Не совсѣмъ, отвѣчалъ старикъ, проводя безсознательно рукою по бѣлымъ своимъ волосамъ; не совсѣмъ…. армія не состояла изъ однородныхъ началъ… все было очень смѣшано… особливо въ этомъ краю. Нерѣдко случалось видѣть нерѣшительность и слабость даже тамъ, гдѣ было много пламенной любви къ отечеству; но истинные Янки были всегда тверды. Чтобы судить о дѣлахъ людей, должно внимательно разсматривать чрезъ что они приходили. Времена были тяжелыя, и люди подвергались труднымъ испытаніямъ. Часто случалось мнѣ и моей флейтѣ оставаться безъ обѣда; и признаюсь, что въ подобныя минуты я не годился къ работѣ.

— Но развѣ часто повторялись подобныя испытанія?

— Довольно часто… довольно часто. Не было правильнаго устройства въ доставленіи съѣстныхъ припасовъ и въ другихъ отрасляхъ военнаго управленія; все почти было дѣломъ случая, отчего люди не могли всегда разсчитывать навѣрное на полученіе пищи. Въ такихъ крайностяхъ ничто не могло-бы удержать ихъ въ рядахъ; ничто, еслибы они не имѣли къ одному имени любви и довѣренности. Отвлеченные вопросы не могутъ устоять противъ требованій отчаяннаго желудка. Отецъ мой плакалъ какъ дитя, когда не въ состояніи былъ ни удовлетворить нуждамъ, ни облегчить страданія служившихъ подъ его начальствомъ.

— Въ такомъ случаѣ, дѣдушка, вы, кажется, имѣли привычку помогать себѣ сами, сказала Фледа, слушавшая дѣда съ величайшимъ вниманіемъ.

— Какимъ образомъ?

Фледа взглянула на него такъ значительно, что онъ улыбнулся, и, по старинной привычкѣ, проведя рукою по волосамъ, прибавилъ:

— Да, правда: мы вообще думали, что торіи, т. е. солдаты короля Георга не должны были оставлять насъ умирать съ голоду; и когда мы узнали, что тѣ, которые находились близко насъ, поворачявались къ намъ тыломъ, для отраженія какого нибудь нападенія, мы спокойно наблюдали за приготовленіемъ обѣда и потомъ находіли средства переносить его къ себѣ.

— Какъ-же это, сэръ?

— А вотъ какъ: они обыкновенно варили пищу въ печи похожей на хлѣбную. Въ то время, какъ поваръ, растопивъ печь, пекъ въ ней хлѣбъ, или жарилъ ростбифъ, мы внимательно слѣдили за его дѣйствіями и сами приготовлялись къ дѣлу, потомъ, когда мы полагали, что кушанье готово, трое или четверо изъ насъ, ползкомъ подкрадывались къ печи и мигомъ уносили ее вмѣстѣ со всѣмъ, что тамъ находилось, на нашъ постъ, гдѣ находила она самый дружескій пріемъ. Увѣряю васъ, что эта пища казалась намъ всегда отлинѣйшею.

— А потомъ, дѣдушка, относили печь туда, гдѣ вы ее взяли?

— Не думаю, душенька.

— Что вы думаете объ этихъ незаконныхъ дѣйствіяхъ, миссъ Фледа? съ улыбкою спросилъ мистеръ Карльтонъ.

— Они мнѣ очень нравятся. Пироги казались вамъ вкуснѣе, дѣдушка, потому, что вы отнимали ихъ у торіевъ?

— Именно такъ. Но не всегда мы были счастливы въ своихъ похожденіяхъ. Помню, какъ однажды, когда намъ нечего было ѣсть, пятеро изъ насъ отправились искать обѣда, или по крайней мѣрѣ ужина и, къ счастію, поймали свинью. Изо всѣхъ товарищей, у одного меня была шинель и потому на мою долю пришлось хранить найденное сокровище отъ любопытныхъ взоровъ. Заранѣе наслаждаясь вкуснымъ обѣдомъ, весело шли мы домой, какъ вдругъ встрѣтили своего начальника. Я тщательно закрывался шинелью и съ намѣреніемъ держался назади, чтобы начальникъ не замѣтилъ, если какъ нибудь высунется изъ подъ шинели лапа или морда. Но я счелъ все потеряннымъ, когда капитанъ вошелъ, вмѣстѣ съ нами, въ землянку. Тамъ было нѣчто въ родѣ лагерной грубой постели; я сѣлъ на край и съ величайшею осторожностью и искуствомъ спустилъ свою находку за кровать. Было ясно, что капитанъ зналъ въ чемъ дѣло; но онъ былъ также скроменъ, какъ мы, и вскорѣ вышелъ. Мы тотчасъ отправились въ лѣсъ, приготовили отличное жаркое и, возвратившись, послали пригласить капитана Сира на ужинъ. Онъ тотчасъ пришелъ, кушалъ на славу и никогда не спрашивалъ у насъ, какимъ образомъ мы пріобрѣли такое вкусное блюдо.

— Въ этой борьбѣ я наиболѣе удивляюсь непобѣдимому постоянству американцевъ, сказалъ мистеръ Карльтонъ.

— Я никогда не сомнѣвался въ счастливомъ окончаніи ея; это вѣрованіе было также твердо и въ моемъ отцѣ. Мы уповали, сэръ, на Бога и Вашингтона.

— Были ли вы сами въ дѣлѣ?

— Нѣтъ, сэръ, я не былъ такъ счастливъ; но отецъ мой былъ въ многихъ сраженіяхъ… онъ былъ полковникомъ одного полка… Онъ находился при бургонской капитуляціи… Какой взрывъ радости разразился въ то время отъ одного края страны до другаго! Повсюду праздники!… повсюду увеселенія! Я могъ бы цѣлый день играть на тощакъ, на флейтѣ… При этой вѣсти всѣ американцы убѣдились, что все кончено. И то была правда. Не такъ ли, душенька? прибавилъ старикъ, бросивъ на Фледу кроткій, любящій и симпатичный взглядъ, какъ то бывало обыкновенно послѣ всякаго разсказа.

— Тамъ начальствовалъ генералъ Гетсъ? спросилъ Карльтонъ.

— Да, сэръ; а между тѣмъ генералъ Гетсъ былъ довольно незначительный человѣкъ, и я никогда не имѣлъ высокаго понятія объ его способностяхъ. Но Арнольдъ отличился во многихъ сраженіяхъ прежде бургонской капитуляціи. Странно по думать, что подобный негодяй имѣлъ такую кровь въ жилахъ!

— Но, дѣдушка, развѣ великіе полководцы всегда бываютъ честные и добрые люди? спросила Фледа.

— Не всегда, дитя мое; но низкія злодѣйства несовмѣстны съ званіемъ храбраго солдата.

— Да, было что дѣлать во время этой войны за независимость! задумчиво сказалъ Карльтонъ.

— У человѣка есть всегда что дѣлать на землѣ, отвѣчалъ спокойно старикъ. Господь, создавая людей, далъ каждому свою обязанность. Человѣкъ долженъ трудиться.

— Но половина свѣта занята барабаннымъ боемъ; другая ничего не дѣлаетъ, или не дѣлаетъ ничего хорошаго.

— Я не совсѣмъ съ вами согласенъ; во первыхъ, не тотъ дѣлаетъ наиболѣе добра, кто больше всѣхъ шумитъ; и потомъ человѣкъ можетъ быть великимъ, занимаясь самымъ, повидимому, ничтожнымъ дѣломъ; это непреложное правило, сказалъ старикъ, съ кроткою улыбкою; можно быть великимъ, рубя дрова. Всякую попадавшуюся мнѣ работу старался я выполнить какъ можно лучше и какъ можно скорѣе. Если взвѣсите хорошо эти истины, вы никогда не будете праздны и не станете слиткомъ увлекаться барабаннымъ боемъ. Трудъ, исполненный мною утромъ, прежде завтрака, отнялъ бы у другаго цѣлый день.

Эти послѣднія слова заставили слегка улыбнуться мистера Росситура; но Карльтонъ былъ слишкомъ чистосердеченъ, чтобы скрывать задушевныя мысли и потому весело сказалъ:

— Мнѣ легко вѣрить вашимъ убѣжденіямъ; я уважаю ваши правила и вашу опытность; но не совершенно раздѣляю ваше мнѣніе.

— Зачѣмъ вы не служите? спросилъ съ участіемъ мистеръ Ринганъ; отчего вы не военный?

— Мнѣ не за что сражаться, отвѣчалъ Карльтонъ, лицо котораго снова омрачилось; я не могу помогать притѣснителю и не хочу напрасно жертвовать жизнью на защиту притѣсненныхъ.

— Всѣ дороги открыты такому молодому человѣку, какъ вы; передъ вами весь свѣтъ,

— Свѣтъ обширенъ, отвѣчалъ нѣсколько презрительно Карльтонъ, но въ немъ мало добра.

— Вы можете заняться политикою.

— Чтобы ловить рыбу въ мутной водѣ? Нѣтъ, политика не по мнѣ!

— Вамъ открыто общество, сказалъ Росситуръ.

— Что такое общество? соединеніе блестящихъ атомовъ, которые безполезно красуются и важничаютъ при сіяніи лучей однодневнаго солнца.

— Отправляйтесь въ свои помѣстья, сказалъ мистеръ Ринганъ, и живите чистою сельскою жизнію.

— Чтобы быть похожимъ на червяка, грызущаго сердцевину яблока?

— Въ такомъ случаѣ, прибавилъ, смѣясь, Росситуръ, вамъ болѣе ничего не остается; вѣроятно вы не захотите заняться какимъ нибудь свободнымъ ремесломъ. Поэтому вы должны проложить себѣ какую нибудь исключительную дорогу, сдѣлавъ великое изобрѣтеніе для пользы человѣчества и для прославленія своего имени.

При послѣднихъ словахъ лицо Карльтона приняло снова обычное выраженіе холодности; во взглядѣ его отразилось гордое равнодушіе; но замѣтивъ, что Фледа, съ безпокойствомъ ждала его отвѣта, онъ сказалъ съ улыбкою:

— Ни одно занятіе не доставляло мнѣ столько удовольствія, какъ сбиваніе орѣховъ. Не можете ли вы мнѣ дать еще какую нибудь работу, маленькая Фея?

Потомъ, взявъ за руку Фледу, онъ опередилъ съ нею мистера Рингана и Росситура.

— Надобно вамъ сказать, чтъ мистеръ Карльтонъ англичанинъ, сказалъ Росситуръ, понизивъ голосъ.

— А, англичанинъ! но какое мнѣ до того дѣло?

— Еслибы возможно было, я предупредилъ бы васъ заранѣе, можетъ быть, вы не говорили бы такъ свободно объ войнѣ за независимость.

— Я не могъ говорить иначе, отвѣчалъ старикъ довольно сухо. Но развѣ вашъ другъ такъ щекотливъ?

— Не думаю; но вы знаете, что большая часть англичанъ обижаются, когда при нихъ упоминаютъ объ этомъ предметѣ. Они намъ не могутъ простить нашего возстанія; Карльтонъ принадлежитъ къ знатнѣйшимъ семействамъ въ Англіи; а я думалъ…

— Ну что за бѣда? мы, здѣсь, не обращаемъ вниманія на знатный родъ; у меня нравъ не придворный; я привыкъ говорить что думаю. Вѣроятно, Карльтонъ богать?

— О, болѣе чѣмъ богатъ; это настоящій набобъ.

— Вы сами путешествовали и были въ Англіи?

— Нѣтъ, сэръ; но и слышалъ отъ тѣхъ, которые тамъ были.

— Надѣюсь, что мы не поссоримся, сказалъ спокойно мистеръ Ринганъ. Съ какою цѣлью пріѣхалъ онъ сюда?

— Единственно для разсѣянія. Они уѣзжаютъ чрезъ нѣсколько недѣль и я намѣренъ провожать ихъ, чтобы оттуда проѣхать къ матушкѣ въ Парижъ. Вы отпустите мою маленькую кузину?

Въ ту минуту Фледа, позванная немного прежде дѣдомъ, бѣжала къ нему со всевозможною поспѣшностью; но Карльтонъ, опередивъ ее немного, подошелъ къ старику и повторилъ вопросъ Росситура.

Мистеръ Ринганъ вдругъ остановился, и ударивъ раза три палкою о землю, стоялъ въ грустномъ раздумьи.

— Не знаю… сказалъ онъ наконецъ; объ этомъ трудно говорить. Такое предложеніе сильно огорчитъ дитя…

— Мы не торопимъ васъ, сэръ, сказалъ Карльтонъ. Будьте только убѣждены, что не будетъ недостатка въ попеченіяхъ и ласкахъ, если вы ввѣрите намъ свое сокровище.

— Я въ томъ не сомнѣваюсь, сэръ; но скажу вамъ послѣ, на что рѣшусь, отвѣчалъ мистеръ Ринганъ, и посмотрѣвъ на Фледу, которая радостно прыгала вокругъ нихъ, весело спросилъ: мистеръ Росситуръ, помирились ли вы съ Фледой?

— Я не зналъ, что намъ нужно за что нибудь мириться съ кузиною, отвѣчалъ Росситуръ; если ей угодно сказать въ чемъ дѣло, я готовъ на примиреніе. Но, кажется, ей это также мало извѣстно, какъ и мнѣ.

— Увѣряю васъ, она за что-то сердится, сказалъ старикъ, забавляясь смущеніемъ обоихъ противниковъ; и чтобы вы не томились долго въ неизвѣстности, мистеръ Росситуръ, скажу вамъ причину неудовольствія: Фледа говоритъ, что мистеръ Карльтонъ болѣе васъ джентльменъ потому, что онъ держитъ данное слово.

— Ахъ! дѣдушка! закричала Фледа, щеки которой покрылись яркимъ румянцемъ; Росситуръ покраснѣлъ тоже, но по другой причинѣ; а Карльтонъ спокойно улыбался.

— Если у Фледы хорошая память, сказалъ Росситуръ, она должна помнить, что я ничего не обѣщалъ.

— Но мистеръ Карльтонъ обѣщалъ.

— Разумѣется, мистеръ Росситуръ, разумѣется, сказалъ Карльтонъ; извинитесь, молодой человѣкъ и исповѣдуйтесь во грѣхахъ своихъ.

— Ба, ба; она не очень о томъ хлопочетъ; увидите, придется мнѣ просить извиненія, сказалъ мистеръ Ринганъ, глядя на Фледу.

Но Фледа ничего не отвѣчала и очень обрадовалась, что вскорѣ позвали кушать.

Какъ только сѣли за столъ, мистеръ Ринганъ сказалъ сидѣвшему подлѣ него Карльтону:

— Мнѣ сказали, что вы англичанинъ; я прежде самъ думалъ тоже самое, но разговорившись о народной войнѣ, совершенно забылъ…. А между тѣмъ я знаю, что многіе изъ вашихъ соотечественниковъ на насъ сердятся за это возстаніе.

— Но только не я, увѣряю васъ. Сердиться на это стыдно. Напротивъ поздравляю васъ, что можете назвать своимъ соотечественникомъ Вашингтона и что принимали участіе въ войнѣ права противъ несправедливости.

Столъ мистера Рингана не отличался ни роскошью, ни моднымъ изяществомъ; но кушанья были свѣжи, обильны и бѣлье было яркой бѣлизны. Спокойный, ясный и важный видъ дѣда и его сестры вридавали что-то патріархальное этому обѣду; а милая рѣзвость Фледы вызывала частую улыбку на уста пирующихъ.

Изъ блюдъ, заслужившихъ особенное вниманіе гостей, замѣтимъ только жаренаго поросенка, приготовленнаго бабушкой Миріамъ съ особеннымъ повареннымъ искусствомъ, тайна котораго была извѣстна ей одной. Для закуски же поставлено было превосходное желтое масло, сочный картофель, сваренный въ самую пору, разнаго рода отмѣнно вкусные пирожки и свѣжія и сухія варенья. Вмѣсто чаю, купленнаго въ Квичи и не слишкомъ хорошей доброты, бабушка Миріамъ разсудила подать кофе съ отличными густыми желтыми сливками, чѣмъ всѣ остались довольны. Фледа забыла всѣ прежнія безпокойства и опасенія и была счастлива радостью другихъ; весело смотрѣла она на довольныя, улыбающіяся лица дѣда и бабушки Миріамъ и сама улыбалась, видя, что и гости сочувствовали всеобщему удовольствію, и, казалось, были тронуты радушнымъ пріемомъ добрыхъ стариковъ.

Карльтонъ выказалъ себя въ новомъ свѣтѣ предъ своими изумленными хозяевами. Совершенно отбросивъ обычную осторожность и холодность, онъ являлся то блестящимъ, то разсудительнымъ, то веселымъ, то остроумнымъ, какъ будто бы ему нужно было привлечь всеобщее вниманіе въ обществѣ высшаго круга; а между тѣмъ его слушали только старый фермеръ и его сестра, оба деревенскіе жители. Но Карльтонъ понялъ, что эти скромные слушатели въ состояніи оцѣнить его вполнѣ. На лицѣ бабушки Миріамъ, какъ въ вѣрномъ зеркалѣ, могъ онъ видѣть отраженіе различныхъ чувствъ, производимыхъ его рѣчами. А когда разговоръ принималъ легкій, живой, насмѣшливый оборотъ, молодой человѣкъ замѣчалъ, какъ отражались самые нѣжные и тонкіе оттѣнки мысли на лицѣ мистера Рингана, раскраснѣвшагося отъ удовольствія. Старикъ смѣялся такъ тихо и такъ кстати, глаза его такъ оживлялись, искрились и горѣли и онъ съ такихъ напряженнымъ вниманіемъ слѣдилъ за словами милаго разсказчика! Всѣ эти признаки не могли развѣ убѣдить блестящаго свѣтскаго человѣка, что его поняли и оцѣнили? Не видѣлъ-ли онъ здѣсь новаго торжества природы надъ исключительными требованіями искусства? А съ какимъ удовольствіемъ слушала разговоръ Фледа! Только Цинтія находила, что мистеръ Карльтонъ говорилъ слишкомъ долго за чаемъ, который она разливала, да мистеръ Росситуръ удивлялся необыкновенной любезности своего пріятеля, теряясь въ догадкахъ и предположеніяхъ на счетъ ея. Вставъ изъ за стола, мистеръ Ринганъ, желая доставить болѣе удобства своимъ гостямъ, сказалъ простодушно:

— Господа, не стоятъ переходить въ залу; тамъ холодно; намъ здѣсь хорошо, здѣсь и останемся. Столъ поставимъ въ уголъ, а стулья кругомъ камина. Бросимъ въ сторону этикетъ, сестра Маріамъ. Ты согласна со мной, маленькая фея? Пойди, сядь подлѣ меня.

— Миссъ Фледа, сказалъ Карльтонъ, не хотите ли вы завтра прокатиться со мною? Мы бы поѣхали въ Монтепуль, гдѣ я представилъ бы васъ матушкѣ.

Фледа, покраснѣвъ, взглянула на дѣда.

— Что скажешь на это, душенька? спросилъ съ нѣжностію старикъ. Хочешь прокатиться, не правда ли? Мнѣ кажется, Фледа съ удовольствіемъ принимаетъ ваше предложеніе, сказалъ мистеръ Ринганъ, обращаясь къ Карльтону.

Фледѣ, напротивъ, не очень хотѣлось принять предложеніе, но боясь огорчить Карльтона отказомъ, она поблагодарила его, сказавъ, что охотно поѣдетъ въ Монтепуль.

Въ эту минуту дверь быстро отворилась; въ комнату вошелъ мущина съ лукавымъ и низкимъ лицомъ. Дерзко прошелъ онъ по комнатѣ, не говоря ни слова. Карльтонъ замѣтилъ, что Фледа поблѣднѣла при входѣ этого человѣка.

— Вы желаете говорить со мною, мистеръ Макъ-Говенъ? спросилъ мистеръ Ринганъ, лицо котораго также очень измѣнилось.

— Да ужъ конечно я пришелъ сюда не даромъ отвѣчалъ пришедшій.

— Не можемъ ли мы поговорить въ другое время?

— Надѣюсь, что въ другой разъ не найду васъ болѣе здѣсь, сказалъ Макъ-Говенъ, съ громкимъ хохотомъ. Я вамъ уже прежде намекалъ, что вы должны искать другаго жилища; теперь же требую, чтобы вы непремѣнно съѣхали. Я не намѣренъ терять свое имѣніе; если вы, Эльзевиръ Ринганъ, не возвратите мнѣ денегъ, то прошу васъ, поскорѣе очистить мою землю.

— Прекрасно, сэръ; полагаю, вы сказали все, что нужно.

— Нѣтъ, я еще не кончилъ; я долженъ высказать все, что у меня на душѣ и что я думаю о васъ. Мистеръ Ринганъ, человѣкъ не долженъ никогда обязываться платить, когда онъ не намѣренъ этого сдѣлать, а если онъ принялъ на себя обязательство, то непремѣнно долженъ заплатить, хотя бы пришлось душу продать. Вы думаете, что поступаете по христіански, живя въ чужомъ домѣ, нѣсколько уже мѣсяцевъ, между тѣмъ какъ вы знаете, что у васъ нечѣмъ заплатить за постой? Я называю это воровствомъ, и на вашемъ мѣстѣ лучше пошелъ бы въ богадѣльню, чѣмъ жить подобнымъ образомъ.

— Хорошо, хорошо сосѣдъ, сказалъ Ринганъ, но не нужно говорить грубостей. Вы знаете, какъ все случилось; я хотѣлъ вамъ заплатить, но не могъ; дайте срокъ, я все выплачу.

— Какъ бы не такъ! мало вы меня обманывали? Да еслибы мнѣ пришлось просить милостыню, то я пошелъ бы лучше по міру, чѣмъ, подобно вамъ, опускать руку въ чужой карманъ. — Но прошу васъ послѣ завтра непремѣнно оставить этотъ домъ; иначе вы услышите обо мнѣ раньше, чѣмъ желаете.

Сказавъ это, онъ вышелъ, хлопнувъ за собою дверью. Мистеръ Карльтонъ вышелъ немного прежде.

Водворилось глубокое молчаніе; но вскорѣ оправившись отъ внезапнаго смущеніи, Цинтія, подъ предлогомъ какой-то необходимости, отправилась въ кухню единственно для того, чтобы, проходя подлѣ мистера Росситура, сказать, какъ будто невзначай:

— Мистеръ Ринганъ, бывъ мирнымъ судьею, наказалъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ этого человѣка, за какое-то преступленіе; и вотъ почему онъ всегда ненавидѣлъ своего судью.

Это объясненіе осталось безъ отвѣта; всѣ члены этого маленькаго кружка старались скрыть свои ощущенія, исключая Фледы, которая, съ заплаканнымъ лицомъ, сидя возлѣ дѣда, не спускала съ него глазъ, въ которыхъ такъ ясно выражались грусть, состраданіе и самое нѣжное участіе.

Тогда вошелъ Карльтонъ, чтобы проститься съ хозяиномъ и его семействомъ. Старикъ всталъ, и сильно пожавъ руку Карльтону, сказалъ ему дружески:

— Прощайте, господа! мы провели сегодня время очень пріятно въ вашемъ обществѣ; и я всегда съ удовольствіемъ буду васъ видѣть…. въ какомъ бы то мѣстѣ ни было.

И проводивъ гостей до двери, онъ снова крѣпко пожалъ Карльтону руку, и подойдя очень близко къ нему, сказалъ:

— Пусть она ѣдетъ съ вами.

Карльтонъ прочелъ цѣлую драму въ глубокомъ взглядѣ старика, старавшагося скрыть свою горесть и въ легкомъ напряженіи мускуловъ его лица. Онъ самъ дружески пожалъ руку своего хозяина, и на его привѣтливыя слова, отвѣчалъ только:

— Мы увидимся.

Только что уѣхали молодые люди, Фледа бросилась на шею дѣда и всѣми средствами старалась его утѣшить. Бабушка Миріамъ радушно предлагала ему свой домъ. Но не смотря на всѣ эти увѣренія любви и преданности, лицо старика оставалось грустнымъ и даже мрачнымъ. Фледа замѣтила, что онъ ласкалъ ее съ тѣмъ холоднымъ разсѣяніемъ, которое испугало ее нѣсколько дней тому назадъ. Она не могла принудить себя улыбнуться, и простившись съ дѣдомъ, съ растерзаннымъ сердцемъ, ушла въ свою комнату, гдѣ тоже не могла найти покоя.

Сильный вѣтеръ, поднявшійся ночью, показался ей сначала страшнымъ предвѣстникомъ грядущаго горя; а потомъ, закрывъ глаза, она стала прислушиваться къ его унылымъ напѣвамъ, какъ къ голосу друга, принимающаго участіе въ нашей печали. «О, сколько разъ ты будешь снова стонать вокругъ нашего дома, говорила Фледа; но насъ тутъ болѣе не будетъ!»

VII.
Конецъ перваго дѣйствія; занавѣсъ опускается.

На другой день, въ 12 часовъ утра, небольшая коляска Карльтона стояла у воротъ домика мистера Рингана; Фледа была готова отправиться въ путь, хотя ей, по прежнему, очень не по душѣ была поѣздка въ Монтепуль. И потому сначала она съ безпокойствомъ думала о свиданіи съ мистриссъ Карльтонъ и о чуждыхъ ей совершенно особахъ, которыхъ она, вѣроятно, встрѣтитъ въ ея домѣ; но мало по малу, она успокоилась, припомнивъ ласки и участіе къ ней Карльтона; притомъ-же небо было чисто, солнце блестѣло ярко и прохладно, здоровый воздухъ прекраснаго осенняго утра оживлялъ увядающую природу; притомъ же лошадка бѣжала такъ скоро, и была такъ мила и такъ послушна голосу своего господина; Фледа очень любила ѣздить въ коляскѣ; а коляска летѣла какъ вѣтеръ.

Только что двое путниковъ усѣлись, Карльтонъ спросилъ у своей маленькой подруги о здоровьѣ дѣда.

— Онъ совсѣмъ здоровъ, отвѣчала дѣвочка, личико которой просвѣтлѣло отъ радости: у насъ случилось великое счастіе… Вы знаете, мистеръ Карльтонъ, вчера вечеромъ, приходилъ къ намъ этотъ человѣкъ?…

— Такъ что-же?

— Все устроилось, благополучно. Сегодня утромъ мистеръ Джолли…. это пріятель дѣдушки, который живетъ въ Квичи-Ренъ и знаетъ все дѣло… мистеръ Джолли пріѣхалъ сказать дѣдушкѣ, что онъ нашелъ кого-то, кто могъ дать ему денегъ взаймы и чтобы дѣдушка болѣе не безпокоился. Мы очень довольны, а то-бы намъ пришлось покидать домъ, въ которомъ теперь живемъ; это было-бы великимъ горемъ для дѣдушки. Но еслибы не пріѣхалъ мистеръ Джолли, я-бы не могла побывать у васъ въ Монтепулѣ.

— Я очень радъ, что у васъ былъ мистеръ Джолли, сказалъ Карльтонъ.

— О я тоже, отвѣчала Фледа. Но мнѣ кажется страннымъ, что мистеръ Джолли не хотѣлъ сказать имени того человѣка, который одолжилъ намъ деньги. Дѣдушка говоритъ, что онъ въ первый разъ видѣлъ мистера Джолли такимъ скромнымъ.

Въ ту минуту какъ коляска въѣзжала въ Монтепуль, Фледа невольно смутилась; но это продолжалось только нѣсколько минутъ; она вскорѣ оправилась и выдержала трудное испытаніе представленія мистриссъ Карльтонъ такъ ловко, мило и скромно, что расположила въ свою пользу всѣхъ присутствующихъ. Съ одной стороны вниманіе, услужливость, ласки не могли ни на мгновеніе измѣнить благородныхъ и спокойныхъ пріемовъ ребенка; съ другой стороны тонкія, остроумныя насмѣшки, отпускаемыя на счетъ ея, съ цѣлію позабавить общество не могли тоже поколебать власти ея надъ собою. Всегда спокойная и скромная, она обнаруживала чувства только внезапнымъ румянцемъ, или робостью, или опущеніемъ рѣсницъ; но отвѣты, полные смысла и приличія, доказывали совершенную свободу ума. Всѣ думали, что утонченность и роскошь стола возбудятъ удивленіе деревенской дѣвочки; однако ни словомъ ни взглядомъ она не дала замѣтить, что въ первый разъ обѣдаетъ въ обществѣ людей высшаго круга. Мистриссъ Эвелинъ и мистриссъ Карльтонъ перекинулись значительными взглядами, въ которыхъ другъ Фледы прочелъ удивленіе и восторгъ. Онъ не замедлилъ подтвердить, что благородное поведеніе Фледы служитъ новымъ доказательствомъ поддерживаемаго имъ мнѣнія о благородствѣ.

Вообще Фледа была предметомъ всеобщаго вниманія въ продолженіе цѣлаго дня. Мистриссъ Эвелинъ и мистрисъ Карльтонъ были съ ней ласковы и даже предупредительны; мистриссъ Торнъ не спускала съ нея глазъ; а молодые люди, составившіе противъ нея настоящій заговоръ, пришли въ восторгъ отъ ея ума и ловкой оборотливости рѣчи, отражавшей ихъ нападенія; со смѣхомъ сознавали они, что деревенская дѣвочка уничтожила всѣ ихъ лукавые замыслы. Мистеръ-же Карльтонъ являлся всегда на помощь Фледы, какъ только предчувствовалъ для нея малѣйшее затрудненіе, отклонилъ нескромные вопросы и старался дать разговору оборотъ, доступный познаніямъ его маленькой подруги.

Фледа понимала всю утонченность попеченія объ ней Карльтона и была ему очень благодарна. Вообще она была довольна днемъ, проведеннымъ въ домѣ мистриссъ Карльтонъ, и въ душѣ сознавалась, что всѣ находившіяся тамъ особы обращались съ ней очень ласково

Прощаясь съ Фледой, мистриссъ Карльтонъ и мистриссъ Эвелинъ изъявили опасенія, чтобы она не простудилась дорогою; но Карльтонъ, не говоря ни слова, взялъ мѣховой салопъ матери и укуталъ въ него дѣвочку въ минуту отъѣзда.

Лошади мчали быстро коляску; ночь была свѣжа и безмолвна. Фледр наслаждалась, воображая, что покинула дѣйствительный міръ и несется въ другой, неизвѣстность котораго скрывается въ густомъ мракѣ.

— Благодарю васъ, мистеръ Карльтонъ, сказала она, выходя изъ коляски у воротъ своего дѣда; я провела день очень весело.

— Покойной ночи, маленькая фея, сказалъ съ улыбкою Карльтонъ; скажите дѣдушкѣ, что я завтра пріѣду къ нему по дѣламъ.

Фледа чувствовала себя совершенно счастливой; весело вбѣжала она въ кухню; тамъ была одна Цинти.

— Гдѣ дѣдушка, Цинти?

— Онъ недавно ушелъ въ свою комнату и легъ; кажется, онъ несовсѣмъ здоровъ. Отчего вы такъ поздно возвратились?

— Меня задержали.

Веселость Фледы исчезла. Сбросивъ въ кухнѣ шляпу и плащъ, поспѣшно пошла она вдоль корридора, примыкавшаго къ спальнѣ дѣда; у дверей она остановилась, прислушиваясь къ малѣйшему движенію въ комнатѣ; все было тихо. Осторожно приподняла она задвижку и почти прокралась въ комнату. Мистеръ Рнигань лежалъ, но не спалъ; его большіе голубые глаза остановились на дѣвочкѣ, въ то время, какъ она подошла къ постели.

— Не больны ли-вы, дѣдушка? спросила дѣвочка.

Эти простыя слова были произнесены такимъ сладкозвучнымъ голосомъ и въ нихъ слышалось столько любви и нѣжности, что можно было ихъ принять за рѣчь ангела.

Мистеръ Ринганъ не отвѣчалъ на этотъ первый вопросъ. Она повторила, съ безпокойствомъ:

— Не больны-ли вы, дѣдушка?

— Нѣтъ, не болѣнъ, душенька, отвѣчалъ старикъ.

Въ голосѣ дѣда было что-то необыкновенное; Фледѣ сдѣлалось грустно.

— Что-же съ вами? спросила она.

— Не знаю, другъ мой.

Тотъ-же звукъ голоса заставилъ ее вздрогнуть. Она взяла его руку, и сѣвъ подлѣ постели, сказала:

— Мнѣ было сегодня очень весело.

Дѣдъ не отвѣчалъ; но поцѣловалъ, съ нѣжностію, два раза маленькую ручку своей внучки, и удержавъ ее на постели, гладилъ по головкѣ въ грустномъ разумьѣ. Сердце Фледы забилось сильно, она готова была плакать, но, боясь еще болѣе разстроить дѣда, старалась казаться покойною.

Между тѣмъ, старикъ, казалось, заснулъ. Фледа тихонько высвободила руку, встала, взяла свѣчу и сѣла на прежнее мѣсто, съ книгой въ рукахъ.

Старикъ снова заговорилъ, но менѣе печальнымъ голосомъ.

— Ты читаешь, душенька? спросилъ онъ.

— Да, дѣдушка; не мѣшаетъ-ли вамъ свѣтъ?

— Нѣтъ, другъ мой, что ты читаешь?

— Гимны Ньютона.

Фледа прочла гимнъ, кончающійся словами:

«Господь печется о насъ.»

Мы ограничимся только выпискою двухъ строфъ:

«Не надѣйся ни на силу, ни на доброту свою, но на имя Господне; въ Немъ наше убѣжище и крѣпость. Господь — опора наша; не бойтесь ни нуждъ, ни печали: Господь печется о насъ.»

«Когда удаляется жизнь и близится смерть, да будетъ утѣшеніемъ нашимъ благодатное слово сіе! Не сомнѣвайтесь и не ужасайтесь. Когда предъ Господомъ проліемъ слезы сокрушенія о грѣхахъ своихъ, утѣшены будемъ: Господь печется о насъ!»

Хотя голосъ Фледы измѣнялся много разъ во время чтенія, однакоже она имѣла силу кончить гимнъ, но послѣ закрыла руками лицо и заплакала.

— Прочти еще разъ, сказалъ старикъ, послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія.

Фледа, собравъ всѣ силы души, повторила болѣе твердымъ голосомъ двѣ послѣднія строфы.

— Да, да, это сама истина! сказалъ спокойно мистеръ Ринганъ, скрести руки. Это упованіе не измѣнятъ намъ; Господь знаетъ всѣхъ уповающихъ на Него! Какъ заблуждался я, когда, въ испытаніяхъ, не былъ довольно проникнутъ отраднымъ убѣжденіемъ, что «Господь печется о васъ.»

— Дѣдушка, сказала Фледа, закрывая снова ручонками лицо, я помню, какъ читала этотъ гимнъ маменькѣ, когда я была еще такъ мала, что съ трудомъ произносила слова: сокрушеніе!

— Да, да…. могу сказать, что покойная мать утвердила на Богѣ надежду свою, подобно тому, какъ и я возлагаю на него все упованіе свое. Если есть въ свѣтѣ существа, которыя заслужили награду отъ Бога, то къ числу ихъ навѣрно принадлежитъ твоя мать; я не видѣлъ, чтобы она кому нибудь сдѣлала зло. Но она не гордилась тѣмъ; напротивъ, смирялась предъ Господомъ, зная, что безъ Его помощи, не совершила-бы ничего добраго. Исполняешь-ли ты, другъ мой, подобно ей, заповѣдь Нашего Божественнаго Искупителя?

Фледа напрасно старалась отвѣчать.

— Знаешь-ли ты послѣднюю молитву о тебѣ твоей матери?

— Нѣтъ, дѣдушка.

— Она молила Бога сохранить тебя чистою среди искушеній свѣта. Я самъ слышалъ, какъ она произносила эту молктву.

И положивъ руки на преклоненную голову дитяти, старикъ сказалъ съ глубокимъ умиленіемъ, хотя нѣсколько нетвердымъ голосомъ:

— Да услышитъ Господь молитву мою. Да сохранитъ Онъ дитя это отъ зла, въ какомъ ни находилось бы оно положеніи. Да соединитъ Онъ ее, по смерти, съ отцемъ, съ матерью…. и со мною.

При этихъ словахъ Фледа зарыдала. Когда утихъ первый порывъ горя, Фледа сѣла снова на прежнее мѣсто, проливая тихія слезы и находясь подъ вліяніемъ гармоническаго и торжественнаго звука голоса дѣда, когда произносилъ онъ краткую, но исполненную чувства, молитву; ей казалось, что слова тѣ были предвѣстникомъ какого-то невѣдомаго несчастія. Наконецъ мистеръ Ринганъ прервалъ это томительное положеніе, приказавъ Фледѣ идти спать и послать къ нему Цинти. Она уже отворяла дверь, какъ дѣдъ снова подозвалъ ее.

— Поцѣлуй меня, сказалъ онъ, и притянувъ ее къ себѣ на грудь, поцѣловалъ самъ со всею нѣжностью любящаго сердца.

Позвавъ Цинти, Фледа отправилась въ свою комнату. Вечеръ былъ прекрасный; мѣсяцъ лилъ свой серебряный свѣтъ на землю. Фледа открыла окно; сердце ея было исполнено горести и не было въ немъ мѣста для сожалѣнія о скорбяхъ чужихъ. «Отчего, думала она, дѣдушка легъ, недождавшись меня? Отчего такая внезапная слабость? Отчего это уныніе и грусть? отчего, по временамъ, онъ, какъ будто, цѣпенѣетъ?» И въ самомъ дѣлѣ, какъ было ей не безпокоиться объ такой быстрой перемѣнѣ духа и тѣла, особенно теперь, когда удалена непріятная забота по дѣлу Макъ-Гавана?…

Посреди такихъ размышленій, она вдругъ услышала сдерживаемый голосъ Цинти, звавшій Уаткинса. Въ этомъ голосѣ Фледѣ послышалось, что-то торопливое, требующее немедленнаго исполненія. Дитя удерживало дыханіе, чтобы лучше разслышать, но разговоръ шелъ такъ тихо, что до нея дошли только слова: «Уаткинсъ, мистеръ Ринганъ проситъ васъ пойти къ мистриссъ Плумфильдъ и просить ее тотчасъ сюда!» Тутъ голосъ Цинти понизился до того, что Фледа поняла только два слова: «Докторъ Джемсъ.» Этого было довольно. Фледа закрыла окно, и застегнувъ снова платье, поспѣшно сошла въ кухню.

— Цинти, сказала она, что съ дѣдушкой?

— Какъ, Фледа, спросила удивленная служанка, вы еще не легли? А вамъ пора спать. Я увѣрена, что и дѣдушка того же мнѣнія.

— Но, скажите мнѣ, лучше-ли ему?

— Да я и не знаю, болѣнь-ли онъ. Отчего вы думаете, что онъ нездоровъ?

— Потому, что я слышала, какъ вы посылали Уаткинса за бабушкой Миріамъ.

— Такъ, чтожъ? Дѣдушкѣ хотѣлось ее видѣть; ему не совсѣмъ-то здоровится…. Вотъ я и послала Уаткинса. Но пойдите лучше спать, вы простудитесь, проведя ночь на ногахъ.

Но такой отвѣть нисколько не успокоилъ Фледы. Она замѣтила, съ какимъ стараніемъ избѣгала Цинти ея пытливаго взгляда, и не смотря на всѣ ея убѣжденія идти спать, осталась въ кухнѣ. Въ голосѣ, во всѣхъ движеніяхъ Цинти было что-то особенно тревожное, что еще болѣе убѣдило Фледу въ ея предположеніяхъ; и потому она усѣлась у камина, съ твердымъ намѣреніемъ дождаться бабушки Миріамъ, отъ которой она узнаетъ всю правду, потому что бабушка Миріамъ всегда говоритъ только правду.

Такъ провела она три четверти часа. Хотя кухня, по обыкновенію, была чиста, опрятна и освѣщена свѣчами и пламенемъ въ каминѣ, но Фледѣ она казалась мрачной, угрюмой и унылой; свѣтъ свѣчей казался ей слишкомъ блѣднымъ; а на дѣдушкино кресло она не могла смотрѣть безъ сердечнаго содроганія. Покорно и терпѣливо сидѣла дѣвочка; но на блѣдномъ ея личикѣ отразились слѣды тайныхъ страданій, раздиравшихъ ея юное сердце. Цинти часто ходила въ комнату мистера Рингана и возвращалась снова въ кухню; но Фледа не дѣлала ни одного вопроса; она понимала, что отъ нея хотятъ скрыть истину. Но когда послѣ долгаго ожиданія, она увидѣла, при лунномъ свѣтѣ, что мистриссъ Плумфильдъ сходитъ съ холма и скорыми шагами идетъ, по направленію къ ихъ дому, она перестала владѣть собою. Быстро вскочивъ съ своего мѣста, она побѣжала на встрѣчу любимой бабушки и съ отчаяніемъ бросилась къ ней на шею, не въ состояніи выговорить ни одного слова.

Нѣжный и ласковый голосъ бабушки Миріамъ утишилъ и успокоилъ немного бѣдное дитя.

— Ты еще не спишь, Фледа? спросила старушка. Не лучше-ли тебѣ лечь? Въ твои лѣта нездорово ложиться поздно.

— Я ей говорила тоже самое; но она меня не слушается, сказала Цинти.

Дѣвочка прижалась еще крѣпче къ бабушкѣ Миріамъ, приговаривая: «Какъ я рада, что вы пришли!»

Мистриссъ Плумфильдъ поцѣловала дѣвочку и повторила снова, что ей пора спать.

— О нѣтъ, отвѣчала со слезами Фледа; я не могу лечь; я не могу лечь до тѣхъ поръ…. Я увѣрена, что въ домѣ у насъ происходитъ что-то необыкновенное; иначе Цинти не была-бы такъ разстроена… Бабушка Миріамъ, скажите мнѣ, что случилось?

— Я могу сказать только, что дѣдушка нездоровъ. Вотъ все, что я знаю. Теперь иду къ нему и завтра утромъ скажу тебѣ, лучше-ли ему.

— Я не лягу, потому что не усну. Я буду дожидаться васъ.

Мистриссъ Плумфильдъ болѣе не настаивала, и снявъ плащъ, вошла въ комнату мистера Рингана; а Фледа снова усѣлась въ свой уголъ возлѣ камина, закрывъ руками заплаканное лицо. Она казалась болѣе покойною. Цинти, окончивъ свое дѣло, заняла стулъ въ противоположномъ углу. Обѣ сидѣли молча и неподвижно на своихъ мѣстахъ; миссъ Цинти вставала изрѣдка, поддерживая огонь въ юннатѣ. Такъ прошелъ цѣлый часъ; безпокойство Фледы пробудилось съ новою силой.

— Не находите-ли вы, что докторъ слишкомъ меллитъ? спросила она, поднявъ голову.

— Да, кажется, что онъ не очень торопится, отвѣчала Цинти; вѣроятно Уаткинсъ не нашелъ его дома. Въ эту минуту вошелъ Уаткинсъ, объявивъ дѣйствительно, что доктора нѣтъ дома, что перемѣнился вѣтеръ и на дворѣ очень холодно. Сказавъ это, онъ вышелъ, поднялся по лѣстницѣ и вскорѣ послышался наверху шумъ то тяжелыхъ шаговъ. Но тщетно ждала Фледа, не услышитъ ли стукъ отодвинутой задвижки въ комнатѣ дѣда, или легкій шорохъ походки бабушки Миріамъ по корридору, ведущему въ туже комнату.

Вскорѣ замолкъ шумъ шаговъ Уаткинса; кругомъ ни звука, ни движенія; по временамъ только слышался трескъ загоравшихся дровъ въ каминѣ да завываніе вѣтра въ деревьяхъ. Если дѣдушка спитъ, зачѣмъ-же бабушка Миріамъ не придетъ сказать? а если ему лучше, какъ не сойти внизъ и не принести такой доброй вѣсти? Два часа (два вѣка) протянулись въ этомъ мучительномъ ожиданіи; эти два часа наложили печать страданія на лицѣ ребенка; Фледа была блѣдна и грустна; можно было подумать, что она сама больна.

Наконецъ послышались въ корридорѣ медленные и мѣрные шаги бабушки Миріамъ. Войдя въ кухню, она дала нѣкоторыя приказанія Цинти и потомъ подошла къ дитяти; грустный и даже мрачный видъ ея не позволялъ дѣлать вопросы; нѣжно взяла она обѣими руками головку Фледы, поцѣлавала ее и сказала тихо, стараясь говорить обыкновеннымъ своимъ голосомъ: «ступай спать; ты можешь заболѣть.»

Фледа, съ неизъяснимымъ страхомъ, взглянула на бабушку Миріамъ.

— Что съ нимъ? робко спросила она.

Настало угрюмое молчаніе, которое дѣвочка вдругъ прервала раздирающимъ душу крикомъ:

— Дѣдушка! дѣдушка!

Старушка взяла тогда дѣвочку на руки и такъ просидѣла съ ней до утра.

VIII.
Отчаяніе.

На другой день, около двухъ часовъ, мистеръ Карльтонъ постучался у дверей; Цинти пошла отворить, и на вопросъ о здоровьѣ мистера Рингана отвѣчала: «онъ умеръ.»

— Умеръ? когда? какъ?

— Не угодно-ли вамъ войти? Вы, можетъ быть, желаете переговорить съ мистриссъ Плумфильдъ?

— О нѣтъ; разскажите мнѣ только какъ это случилось.

— Онъ умеръ вчера ночью.

— Отъ какой болѣзни?

— Не знаю, отвѣчала Цинтія съ озабоченнымъ видомъ; вѣроятно про то знаетъ докторъ; но онъ не сказалъ ни слова; мистеръ Ринганъ умеръ скоропостижно.

— Онъ былъ одинъ?

— Нѣтъ; съ нимъ была его сестра; цѣлый вечеръ все говорилъ, что чувствуетъ себя не совсѣмъ хорошо, и потомъ ушелъ въ свою комнату и легъ. Фледа, какъ ангелъ, читала и разговаривала съ намъ; наконецъ онъ отослалъ ее спать и велѣлъ позвать меня. Мнѣ онъ сказалъ, что ему нездоровится, что онъ желалъ-бы увидѣть мистриссъ Плумфильдъ и что не худо бы послать за докторомъ. Я тотчасъ послала; но доктора не нашли дома и онъ пріѣхалъ очень поздно; но мистриссъ Плумфильдъ пришла скоро. Мистеръ Ринганъ тогда спалъ, и я не думала, чтобы все такъ кончилось; этого никто не ожидалъ. Мистриссъ Плумфильдъ сѣла у постели и, кромѣ ея, никого не было въ комнатѣ. Чрезъ нѣсколько минутъ онъ заговорилъ съ нею очень спокойно; ему только казалось, что съ нимъ дѣлается что-то необыкновенное; потомъ вдругъ онъ привсталъ на постели, упалъ снова на подушки и отошелъ….

— А что Фледа?

— Ничего пока…. отвѣчала Цинти, замѣтивъ, что гость слушаетъ ее со вниманіемъ; но и она не долго продержится…. развѣ ужъ…. не знаю что; мы не можемъ заставить ее выйти изъ комнаты; она сидитъ тамъ, не покидая мѣста, съ сегодняшняго утра… Я пробовала, мистриссъ Плумфильдъ пробовала, всѣ пробовали; но совершенно напрасно; она непремѣнно хочетъ тамъ остаться; а комната чрезвычайно холодна, когда ее не топятъ.

— Какая комната? та, гдѣ лежитъ тѣло?

— Да; тамъ можно замерзнуть, когда печь не хорошо вытоплена; а она тамъ сидитъ. Но ее не надолго хватитъ, она легка, какъ перышко.

Въ эту минуту тихо отварилась дверь изъ гостиной чей-то голосъ сказалъ:

— Цинти, мистриссъ Плумфильдъ желаетъ узнать, не мистеръ-ли Карльтонъ стучался у дверей?

— Да, мистеръ Карльтонъ.

— Въ такомъ случаѣ, она желала бы его видѣть; вопросите его войти въ гостиную.

Тогда Цинти ввела его въ ту самую комнату, гдѣ нѣсколько дней тому назадъ онъ былъ такъ радушно принятъ старикомъ хозяиномъ.

Но теперь не было дровъ въ каминѣ и стало быть совершенно исчезли слѣды яркаго и живительнаго огня, придававшаго столько веселья недавнему празднику. Эта свѣтлая, смѣющаяся комнатка, казалась теперь мрачной, опустѣлой; а столъ, который, въ тотъ день, разукрашенный и освѣщенный, стоялъ посреди комнаты, теперь прислонился, въ уголку, къ стѣнѣ.

Въ ожиданіи мистриссъ Плумфильдъ Карльтонъ, въ мрачномъ раздумьѣ, ходилъ взадъ и передъ по комнатѣ; на немъ былъ теплый сюртукъ, застегнутый сверху до низу, и потому онъ не чувствовалъ холода, но прислушиваясь къ завыванію вѣтра, онъ невольно вздрагивалъ, думая о маленькой Фледѣ, которая сидитъ неподвижно въ холодной комнатѣ.

Мистриссъ Плумфильдъ не заставила себя долго ждать, кротко и спокойно поклонялась она Карльтону, и въ простомъ и благородномъ привѣтѣ ея отразилась крѣпкая, великая душа. Карльтонь удивлялся этому характеру, хотя не понималъ его; но уваженіе, внушенное ему этой женщиной, при первомъ знакомствѣ, увеличилось теперь еще болѣе.

Пожавъ руку, протянутую ей молодымъ англичаниномъ, она сказала:

— Я просила васъ зайти ко мнѣ на нѣсколько минутъ единственно для того, чтобы узнать, сколько времени намѣрены вы пробыть еще въ Монтепулѣ.

— Два или три дня.

— Кажется, мистриссъ Карльтонъ предлагала покойному моему брату отвезти Фледу во Францію и передать ее теткѣ.

— Матушка исполнитъ съ удовольствіемъ желаніе своей пріятельницы и, могу васъ увѣрить, постарается быть матерью вашей внучкѣ.

Миріамъ не отвѣчала ни слова, но глаза ея наполнились слезами.

— Я не осмѣлился бы явиться сегодня къ вамъ, сказалъ Карльтонъ, еслибы думалъ, что посѣщеніе мое можетъ огорчить васъ; но такъ какъ я уже здѣсь, то позвольте узнать, рѣшились ли вы отпустить съ нами Фледу?

— Братъ желалъ этого, сказала со вздохомъ мистриссъ Плумфильдъ; онъ мнѣ сказалъ…. вчера вечеромъ…. ему бы хотѣлось, чтобы Фледа поѣхала съ мистриссъ Карльтонъ…. если мистриссъ Карльтонъ не отложила намѣренія увезти ее съ собою.

— Ваша ключница, сказалъ Карльтонь, уже разсказала мнѣ о Фледѣ кое-что, что меня чрезвычайно огорчаетъ. — И потому я думаю, не лучше ли было бы ей немедленно переѣхать къ намъ. Разумѣется, мы проживемъ еще здѣсь нѣсколько дней…. Мы подождемъ, когда вы будете готовы разстаться съ нею.

Бабушка Миріамъ не тотчасъ отвѣчала; глаза ея снова наполнились слезами.

— Я думаю, сказала она наконецъ, что это было бы лучшее средство потому, что оно необходимо… я не могу разлучить дитя съ дѣдомъ… Боюсь, что въ этомъ случаѣ у меня недостанетъ довольно твердости — она не должна тамъ быть… Бѣдная дѣвочка такъ чувствительна, такъ нѣжна… На этотъ разъ сила воли измѣнила Миріамъ: она зарыдала.

— Вы не найдете никогда лучшихъ друзей, кому поручить вашу внучку, — сказалъ Карльтонъ, съ чувствомъ пожимая руку мистриссъ Плумфильдъ. Матушка пріѣдетъ сегодня и увезетъ ее, если вы только позволите.

— Какъ вамъ угодно, сэръ… Если должно разлучиться, то чѣмъ раньше, тѣмъ лучше… если только ее можно увезти оттуда — сомнѣваюсь, чтобы мы въ томъ успѣли.

Но Карльтонъ уже придумалъ какъ все устроить. Онъ простился, сказавъ, что вернется чрезъ нѣсколько часовъ.

И дѣйствительно пріѣхалъ съ матерью около пяти часовъ по полудни. Въ этотъ разъ ихъ ввели въ кухню, гдѣ сидѣла бабушка Миріамъ, Цинти и двое или трое сосѣдей. Старушка приняла ихъ съ тою же спокойною простотою, которая такъ понравилась Карльтону утромъ. Она говорила, что боится не напрасно-ли они безпокоились; что Фледа слушать не хочетъ о предположенномъ намѣреніи увезти ее; что едва ли можно снова приступить къ дѣлу; во однако же…

Твердость покидала старушку всякій разъ, какъ только дѣло доходило до Фледы. Она смолкала, а въ глазахъ пробивались слезы.

Но Цинти, желая дать мистриссъ Плумфильдъ время успокоиться, а можетъ быть, желая привлечь вниманіе посѣтителей и указать имъ, что она тоже довольно важный членъ семейства, сказала, какъ будто нехотя и сама про себя, но между тѣмъ съ надеждою быть услышанною:

— Она поступаетъ, какъ будто-бы хотѣла заболѣть… Она была блѣдна, какъ полотно, когда я попробовала, нѣсколько минутъ тому назадъ, вывести ее; и у мистриссъ Плумфильдъ не достало духу принудить ее выйти изъ комнаты, и никто не осмѣлился того сдѣлать.

— Матушка, сказалъ Карльтонъ, не попробуете-ли вы?

Мистриссъ Карльтонъ готова была тотчасъ исполнить желаніе своего сына; но Карльтонъ видѣлъ по выраженію лица ея, оттѣнки котораго были ему такъ хорошо извѣстны, что она безъ удовольствія приступаетъ къ дѣлу. Черезъ нѣсколько минутъ она возвратилась вся растревоженная.

— Я ничего не могла сдѣлать, говорила она поспѣшно; не знаю что сказать ей еще; она блѣдна, какъ смерть. Поди ты самъ, Гюи; можетъ быть, тебѣ удастся уговорить ее.

Карльтонъ тотчасъ отправился.

Комната, въ которую онъ вошелъ, была печально освѣщена блѣдными лучами заходящаго ноябрьскаго солнца; сверхъ того небо было полузадернуто сѣрыми облаками, которыя гналъ сильный вѣтеръ.

Вся мебель состояла изъ маленькаго столика, поставленнаго между двухъ оконъ и кровати, на которой лежало тѣло покойнаго мистера Рингана. Поддерживая руками головку, сидѣла у стола Фледа, закутанная въ шаль; передъ ней лежала открытая библія.

Карльтонъ подошелъ къ столу и тихо произнесъ ея имя. Дѣвочка взглянула на него и потомъ снова опустила глаза на библію. Взглядъ ея могъ смутить самаго смѣлаго человѣка; но ничто не могло поколебать Карльтона, когда онъ однажды принялъ какое нибудь намѣреніе. Однако же онъ былъ такъ взволнованъ, что долженъ былъ остановиться и перевести духъ, прежде чѣмъ рѣшился заговорить. Этотъ взглядъ, такой нѣжный въ печали, такой непокорный въ своемъ безпомощномъ состояніи, такой величественный въ своей чистотѣ, этотъ дѣтскій взглядъ, очищенный огнемъ страданія, казалось, не принадлежалъ обыкновенному существу: то былъ взглядъ ангела.

Твердости Карльтона предстояло еще другое, не менѣе сильное испытаніе. Послѣдніе двадцать четыре часа произвели страшную перемѣну въ лицѣ Фледы; можно было подумать, что она только что встала съ постели послѣ тяжкой болѣзни: щеки ввалились, глаза впали и потускнѣли. Она не плакала; но листы Библіи были смочены еще свѣжими слезами.

— Фледа, "=сказалъ наконецъ Карльтонъ, вы должны ѣхать со мною. Слова эти были произнесены очень кротко и нѣжно; но въ нихъ слышалось непреложное рѣшеніе твердой воли, требовавшей неорепѣннаго повиновенія.

— О нѣтъ я не могу! закричала Фледа умоляющимъ голосомъ, и при этомъ посмотрѣла такъ жалобно, такъ горестно на Карльтона, что онъ былъ растроганъ до глубины души. Дѣвочка не противилась, но просила; всѣ убѣжденія ея выражались только въ измѣненіи голоса, нѣжные звуки котораго выражали трогательную мольбу; у нея не было другаго средства; головка ея упала снова на Библію, надъ которой она проливала обильныя слезы. Такая искренняя, глубокая горесть не могла однако же поколебать твердаго рѣшенія Карльтона, не смотря на все его сочувствіе къ бѣдному страждущему ребенку. Помолчавъ нѣсколько минутъ, онъ подошелъ къ Фледѣ, и приподнявъ волосы, падавшіе ей на глаза, сказалъ ласково, но рѣшительно:

— Фледа, поѣдемте со мною.

— Нельзя-ли мнѣ еще остаться? говорила рыдая Фледа, нельзя-ли мнѣ остаться до… до послѣ завтра?

— Нѣтъ, милая Фледа, нѣтъ, говорилъ Карльтонъ, гладя ее по головкѣ; я васъ снова привезу сюда, но теперь нужно ѣхать. Бабушка ваша этого желаетъ, мы всѣ убѣждены, что васъ непремѣнно нужно увезти; послѣ мы снова пріѣдемъ.

Нѣсколько минутъ Фледа только плакала и рыдала; но когда этотъ сильный порывъ горести началъ стихать, она попросила, задыхающимся голосомъ, оставить ее, за нѣсколько времени, одну; Карльтонъ тотчасъ вышелъ. Тогда Фледа встала и преклонила колѣна у кровати дѣда; она старалась, хотя на минуту, заглушить горесть; но когда стала читать предсмертную молитву матери, просившую Господа сохранить ея душевную чистоту среди обольщеній свѣта, она вспомнила, какъ за нѣсколько часовъ до смерти, дѣдъ торжественно и съ благоговѣніемъ произносилъ туже самую молитву; вспомнила и снова зарыдала.

Время отъѣзда однако приближалось; Фледа мысленно прощалась съ своимъ неизмѣннымъ и незабвеннымъ другомъ и потомъ, припавъ къ нему, осыпала поцѣлуями его нѣмыя и охладѣвшія уста. О, какая мучительная тоска овладѣла сердцемъ бѣдной дѣвочки! Долго продлилось бы еще это горестное прощаніе, еслибы Карльтонъ не прекратилъ его. Медленнымъ, но твердымъ шагомъ вошелъ онъ въ комнату; выраженіе лица его было важно и грустно; онъ сѣлъ подлѣ Фледы, поцѣловалъ ея руку, и сказалъ тихо, но съ самымъ нѣжнымъ участіемъ, что она можетъ заболѣть, предаваясь отчаянію; что дурно поступать такимъ образомъ и оставлять безъ вниманія убѣжденія и предостереженія особъ, которыя ее любятъ. Потомъ Карльтонъ, помолчавъ немного, прибавилъ, что уже поздно и пора ѣхать. Вѣрная данному слову, Фледа покорно послѣдовала за нимъ и даже не обернулась, чтобы въ послѣдній разъ взглянуть на дѣда, котораго покидала навсегда.

Мистриссъ Карльтонъ, увидѣвъ Фледу, выходящую изъ комнаты покойника, поспѣшно укутала ее въ шаль, между тѣмъ какъ бабушка Миріамъ подошла проститься съ своей любимой внучкой. Фледа бросилась къ ней на шею, прижала ее крѣпко къ груди, надѣясь въ этомъ послѣднемъ прощаньи и въ этомъ послѣднемъ поцѣлуѣ выразить своей бабушкѣ всю горечь снѣдавшей ее тоски. Потомъ подошла къ мистеру Карльтону, за которымъ послѣдовала до самой кареты.

Дорогою мистриссъ Карльтонъ была очень нѣжна и предупредительна; между прочимъ она говорила Фледѣ, сидѣвшей у ней на колѣнахъ, что увозитъ ее съ удовольствіемъ въ свой домъ, и что желала бы никогда съ ней не разлучаться. Но такъ какъ всѣ эти утѣшенія заставляли только болѣе плакать Фледу, то мистриссъ Карльтонъ сочла за лучшее замолчать. Въ это время Фледа могла бы служить образцомъ для изображенія покорности воли провидѣнія: блѣдная, неподвижная, кроткая, задумчивая, она, казалось, перенеслась мыслію въ другой міръ. Карльтонъ былъ тоже печаленъ наклонясь къ дѣвочкѣ, сидѣвшей противъ него, онъ взялъ ея руку, и держалъ до тѣхъ поръ, цока карета остановилась въ Монтепуль.

— Сдѣлайте одолженіе, матушка, пришлите намъ чай на верхъ, въ вашу уборную, сказалъ Карльтонъ, выходя изъ кареты.

— Намъ? кому намъ?

— Фледѣ мнѣ; а можетъ быть и вамъ угодно кушать чай вмѣстѣ съ нами?

— Разумѣется, я хочу быть вмѣстѣ съ вами, отвѣчала мать; но можетъ быть Фледа желала бы сойти внизъ? Что вы скажете на это, душенька?

— Я буду вездѣ, гдѣ вамъ угодно, отвѣчала дѣвочка.

— Но гдѣ бы вы желали болѣе остаться? спросилъ Карльтонъ.

— Мнѣ бы хотѣлось пить чай на верху; но впрочемъ все равно.

— Ну, мы будемъ пить чай на верху, сказала мистриссъ Карльтонъ. Намъ не будетъ скучно. Впередъ мы тогда только будемъ пить чай внизу, когда вы того пожелаете.

— Вы съ трудомъ идете, Фледа, — сказалъ Карльтонъ; позвольте мнѣ взнести васъ по лѣстницѣ на верхъ.

Глаза Фледы наполнились слезами; она, молча, поблагодарила наклоненіемъ головы и взошла сама по лѣстницѣ въ уборную мистриссъ Карльтонъ. Эта комната, самая уединенная въ цѣломъ домѣ, была хорошо истоплена и освѣщена; мебель вообще была прочна и покойна, хотя представляла смѣшеніе всевозможныхъ стилей. Карльтонъ, придвинувъ къ яркому огню кушетку, попросилъ Фледу усѣсться въ ней попокойнѣй, предварительно снявъ съ нея шляпу и шаль. Онъ сказалъ ей только нѣсколько словъ, на которыя Фледа отвѣчала нѣжнымъ и кроткимъ взглядомъ; въ слѣдъ за тѣмъ подали чай.

Фледа понимала, что мать и сынъ оставались здѣсь собственно для нея. Молодой человѣкъ окружалъ ее такою любовію, былъ такъ добръ, что она радовалась его присутствію. Казалось, онъ старался предупреждать всѣ ея желанія или, лучше сказать, старался чѣмъ нибудь развлечь Фледу, чтобы она не увеличивала своего горя, думая безпрестанно о своей великой потерѣ, такого вниманія не могла не замѣтить и не оцѣнить Фледа; душа ея освѣжилась, какъ опаленный полуденнымъ жаромъ цвѣтокъ освѣжается вечернею росою; она была такъ преисполнена благодарности къ Карльтону за его нѣжную заботливость, предупредительность и ласки, что не находила словъ для выраженія этой благодарности. Чувства своего она не могла опредѣлить; это было нѣчто въ родѣ благоговѣнія къ существу, возвышавшемуся надъ всѣми окружающими его людьми. Мистриссъ Карльтонъ казалась Фледѣ тоже очень доброю; такимъ образомъ думая о предстоящемъ далекомъ путешествіи, Фледа утѣшалась мыслію, что совершитъ его по крайней мѣрѣ въ обществѣ добрыхъ и любезныхъ людей.

— Вы свезете меня туда, не правда-ли? съ чувствомъ спросила Фледа Карльтона.

— Разумѣется, свезу, я обѣщалъ, отвѣчалъ Карльтонъ, угадывая желаніе дѣвочки.

На другой день Фледа чувствовала себя очень слабою и не могла поѣхать на похороны дѣда; она цѣлый день пролежала на кушеткѣ. Мистриссъ Тернъ и мистриссъ Эвелинъ, наслышавшись такъ много о дѣвочкѣ, желали непремѣнно ее видѣть, и потому Карльтону не удалось отдалить отъ нея обычныхъ посѣтительницъ и друзей дома; но Фледа, повидимому, не смущалась ихъ присутствіемъ; она была молчалива и покойна, изъ чего заключили, что Фледа здорова и душою и тѣломъ; что она только устала и хочетъ спать; но что чрезъ нѣсколько дней къ ней возвратятся всѣ прежнія силы.

Наступила ночь; Фледа, окруженная подушками, казалось, наслаждалась обычнымъ спокойствіемъ; вдругъ отворилась дверь, и Карльтонъ тихо вошелъ въ комнату. Онъ приблизился къ Фледѣ и, взявъ ее за руку, спросилъ о здоровья.

— Она славно отдохнула, сказала мистриссъ Эвелинъ.

— Она спокойно лежала все послѣобѣда, не пошевелилась… Вы спали, душенька, не правда-ли?

Фледа чуть слышно отвѣчала: «Нѣтъ» и лицо ея измѣнилось.

— Милая Фледа, сказалъ Карльтонъ, наклонясь къ ней, вамъ невозможно туда ѣхать.

Фледа сдѣлала утвердительный знакъ головою, поблѣднѣла, скрыла голову въ подушки, и глухія рыданія вырвались противъ воли изъ наболѣвшей груди ея.

Этотъ первый припадокъ сильно огорчилъ Карльтона; онъ попросилъ дамъ уйти изъ комнаты и оставить его одного съ матерью ухаживать за больною.

На слѣдующій день здоровье Фледы не поправлялось; открылась лихорадка и величайшая слабость. Кроткая, терпѣливая и покорная — она не произносила ни одной жалобы. Въ этотъ день и въ слѣдующій она много плакала; но никто не видѣлъ ея слезъ; по наружному виду ея нельзя было заключить, нельзя было думать, что она такъ глубоко огорчена; въ ней проявлялись только важная задумчивость да совершенное равнодушіе ко всему, что дѣлалось и говорилось подлѣ нея.

Чрезъ нѣсколько дней она стала поправляться и ее снова уложили на кушетку въ уборной мистриссъ Карльтонъ; съ этихъ поръ мистриссъ Тернъ и мистриссъ Эвелинъ не отходили отъ нея до самаго ея выздоровленія. Мистриссъ Карльтонъ и мистриссъ Эвелинъ старались развлечь дѣвочку разными средствами, изъ которыхъ главнѣйшимъ было чтеніе; обѣ пріятельницы читали прекрасно и съ удивительнымъ усердіемъ, смѣняя одна другую. Фледѣ, однакоже, не очень нравилось это общество; въ ней не было сочувствія къ нему. Но и тутъ дѣвочка не обнаруживала своихъ чувствъ, постоянно оставаясь привѣтливою и благодарною. Ея кроткое и вѣжливое обращеніе убѣдили ея покровительницъ, что она умѣла оцѣнить ихъ по достоинству. А между тѣмъ ни одна изъ нихъ не умѣла тронуть ея сердца и возвыситься до ея хотя дѣтскаго, но высокаго разума; ея нравственныя качества были другаго свойства; она отличалась отъ мистриссъ Карльтонъ воспитаніемъ, отъ мистриссъ Эвелинъ характеромъ и отъ мистриссъ Тернъ нравомъ. Съ послѣдней, правда, у ней было нѣсколько сходства въ характерѣ, но по большей части онѣ нисколько не сходились.

Съ однимъ Карльтономъ отводила Фледа душу. Ей казалось, что одинъ онъ понималъ и умѣлъ оцѣнить ее; во многихъ случаяхъ она замѣтила разительныя черты сходства во взаимныхъ впечатлѣніяхъ и чувствахъ; въ привязанности Карльтона она не сомнѣвалась. Между тѣмъ молодые джентльмены, не принятые въ тѣсный кружекъ, собиравшійся въ уборной, много подшучивали надъ Карльтономъ и его маленькой пріятельницей; но Карльтонъ отвѣчалъ холоднымъ равнодушіемъ на всѣ эти неумѣстныя шутки. — Однако это общее усердіе, эта заботливость всѣхъ о бѣдной, осиротѣлой дѣвочкѣ никому не казались странными. Г-жа Карльтонъ даже радовалась, что сынъ ея взялъ на себя трудъ заниматься Фледою, потому что одинъ онъ умѣлъ всегда заставить ее согласиться за все, чего онъ желалъ; и Фледа встрѣчала его всегда слабою, но радостною улыбкою.

IX.
Нѣсколько словъ о Карльтонѣ.

Прошло еще много дней, а щечки Фледы все были блѣдны; но мало по малу силы ея начали возвращаться и въ общемъ совѣтѣ рѣшено было, что чрезъ два дня пора отправляться въ путь, потому что перемѣна воздуха и мѣста будетъ еще болѣе способствовать къ выздоровленію дѣвочки.

Между тѣмъ, какъ толковали о предстоящемъ отъѣздѣ, Фледа лежала неподвижна на своей кушеткѣ, какъ будто-бы разговоръ вовсе не касался ея. Окружающіе думали, что она ничего не слышала; но Карльтонъ, посмотрѣвъ на нее поближе, замѣтилъ слезы, блиставшія на ея рѣсницахъ. Онъ наклонился къ ней и сказалъ тихо:

— Я знаю, о чемъ вы думаете, Фледа.

— Я думала о бабушкѣ Миріамъ.

— Я свезу васъ къ ней.

Фледа съ благодарностію взглянула на Карльтона и, минутъ пять спустя, заснула. Стоя въ раздумьѣ передъ спящимъ ребенкомъ, Карльтонъ спрашивалъ самаго себя, долго-ли еще сохранятъ глаза ея свое невинное и свѣтлое выраженіе? Долго-ли еще въ нихъ будетъ ярко отражаться каждое чувство, мелькнувшее въ душѣ? Долго-ли чистота ихъ не померкнетъ отъ заразительнаго дыханія свѣта? И не лучше-ли было, еслибы непорочная душа ея улетѣла въ небеса прежде, чѣмъ хитрость, лукавство и корысть помрачатъ ея невинность? О, да, лучше, гораздо лучше..

— О чемъ ты думаешь, Гюи? спросила мистриссъ Карльтонъ.

— Я думаю о борьбѣ, которая предстоитъ этой бѣдной малюткѣ съ злымъ и жестокимъ свѣтомъ.

— Ей не нужно будетъ бороться съ свѣтомъ, отвѣчала мистриссъ Карльтонъ.

— Да еслибы и такъ, то она вышла-бы побѣдительницею изъ борьбы, прибавила мистриссъ Эвелинъ.

— Не думаю, чтобы ей угрожала какая нибудь опасность въ свѣтѣ, если только вы при ней будете, мистеръ Карльтонъ, сказала мистриссъ Тернъ:

— Благодарю, отвѣчалъ, улыбаясь, молодой человѣкъ; но къ несчастію моя власть не простирается такъ далеко.

— Можетъ быть все это уладится., замѣтила мистриссъ Эвелинъ съ лукавою улыбкой. Вѣроятно мистриссъ Росситуръ пожелаетъ, чтобы вступленіе въ свѣтъ ея племянницы было легко и пріятно; кто же лучше мистера Карльтона можетъ помочь ей въ исполненія этой обязанности?

Молодой человѣкъ не отвѣчалъ ни слова; но въ лицѣ его выражалось такое пренебреженіе, что мистриссъ Эвелинъ сочла за лучшее замолчать.

На другой день Фледа чувствовала себя довольно хорошо и могла съѣздить къ бабушкѣ Миріамъ. Воздухъ былъ теплый, небо голубое, а солнце блистало ярко и придавало всему праздничный видъ. Карльтонъ сказалъ Фледѣ, что они тотчасъ отправятся въ Дипватеръ. Фледа слегка покраснѣла и едва замѣтная улыбка освѣтила ея личико. Попросивъ мать укутать ее потеплѣе, Карльтонъ велѣлъ подать карету, и не теряя времени, помчался съ Фледою въ Дипватеръ. Пріѣхавъ на ферму, онъ высадилъ Фледу и тотчасъ же уѣхалъ, сказавъ, что возвратится за нею черезъ два часа. Два часа! Какъ быстро промчались они, эти два часа во взаимномъ изліяніи нѣжной любви, въ свѣжемъ воспоминаніи грустнаго, но милаго сердцу прошедшаго и въ предположеніяхъ о будущемъ. Бабушка Миріамъ еще въ половину не высказала всѣхъ своихъ совѣтовъ и увѣщаній, какъ послышался стукъ подъѣхавшей кареты. Въ ту минуту, когда Карльтонъ вошелъ въ комнату, Фледа сидѣла на колѣняхъ у бабушки и головка ея покоилась на плечѣ доброй старушки. Увидѣвъ Карльтона, она улыбнулась; но когда услышала, что пора ѣхать, она обвилась рученками вокругъ шеи бабушки спрятала головку на ея груди. Старушка прижала ее къ сердцу и нѣсколько времени не могла выговорить ни слова.

— Фледа, сказала она наконецъ нѣжно, знаешь ли ты молитву, которую повторяла покойная твоя мать предъ смертію?

— Да, отвѣчала дѣвочка.

— Какая же это молитва?

— Чтобы… я могла покинуть міръ…

— Чистою и непорочною, заключила бабушка съ глубокимъ чувствомъ. О, мой милый цвѣтокъ! сохрани ароматъ твой во всей чистотѣ! Не забывай никогда молитвы твоей матери.

— Постараюсь.

— Какимъ образомъ?

— Я буду молиться.

Бабушка Миріамъ осыпала ее поцѣлуями, приговаривая съ любовію:

— Да услышитъ тебя Господь!… да благословитъ тебя Господь! да сохранитъ тебя, какъ лилію между терномъ! живи въ свѣтѣ, но не походи на свѣтскихъ людей!

— Неужели вы думаете, спросилъ Карльтонъ, что можно жить въ свѣтѣ и отставать отъ свѣтскихъ людей?

Бабушка посмотрѣла на Фледу, погладила ее по головкѣ, и помолчавъ немного, отвѣчала:

— Да, мистеръ Карльтонъ, все возможно съ помощью благодати Божіей, для которой нѣтъ ничего невозможнаго.

При этихъ словахъ легкая улыбка невѣрія выразилась на устахъ Карльтона; бабушка Миріамъ поняла значеніе этой улыбки, и обнявъ снова Фледу, сказала ей торжественнымъ голосомъ:

— Помни, Фледа!

Но Фледа еще не могла понять всей силы и значенія этого увѣщанія; сѣвъ въ карету, которая должна была свезти ее обратно въ Монтепуль, она убѣждена была, что ея лучшій другъ на землѣ Карльтонъ.

Карльтонъ былъ скептикъ — не отъ дурнаго сердца, не отъ недостатка ума, а случайно. Скептицизмъ его былъ слѣдствіемъ его воспитанія. Никто не думалъ внушать ему евангельскихъ истинъ; никто ни дѣломъ, ни словомъ не училъ его возносить мысли свои къ Тому, въ комъ одномъ источникъ блага и премудрости. Мать его, въ высшей степени, свѣтская женщина, мечтала только объ увеселеніяхъ, балахъ и мелочахъ всякаго рода; отецъ, тоже свѣтскій, но еще болѣе государственный человѣкъ, былъ слишкомъ занятъ мірскими дѣлами, ему нѣкогда было глазъ отвести отъ земли. О небѣ онъ и не помышлялъ; небо было для него отвлеченнымъ предметомъ. Сыномъ онъ занимался тоже очень мало; но видя его умъ, благородную осанку и отвращеніе отъ дурнаго общества, надѣялся, что молодой человѣкъ, страстно любя науки и имѣя только благородныя наклонности, соединитъ въ себѣ, современемъ, подобно отцу, свѣтскаго человѣка и дипломата. Мистриссъ Карльтонъ замѣтила тоже всѣ эти блестящія качества; но кромѣ того открыла еще въ своемъ сынѣ изящество въ пріемахъ и утонченность чувства, что составляло большое сходство, по ея мнѣнію, съ прекраснымъ поломъ и льстило ея материнскому сердцу. Нѣжная, но неблагоразумная мать! она готова была довольствоваться этими чисто наружными качествами! Но природа одарила Карльтона другими достоинствами: съ изяществомъ пріемовъ онъ соединялъ сердечную теплоту, истинную чувствительность, правдивость и чистосердечіе. Но ни отецъ и ни мать не замѣтили, что отличительныя черты характера ихъ сына были сила воли и упрямство. Впрочемъ потерявъ рано отца, маленькій Гюи находился подъ надзоромъ матери, которой не приходило въ голову, чтобъ можно было противурѣчить милому сынку.

Гордый, независимый характеръ Карльтона, его смѣлая любовь къ истинѣ были причиной легкихъ столкновеній между нимъ и матерью, но въ этихъ столкновеніяхъ онъ никогда ни уступалъ.

Обыкновенно онъ могъ служить образцомъ граціи и вѣжливости; не когда дѣло шло о правахъ истины, противурѣчащихъ свѣтскимъ условіямъ, онъ, безъ всякой пощады, поражалъ жесткими словами несправедливость, злоупотребленія и предразсудки. Тогда напрасно старалась мистриссъ Карльтонъ смягчить или убѣдить его: онъ былъ непоколебимъ, какъ гранитъ, и мать, побѣжденная въ борьбѣ, утѣшалась мыслію, что Гюи послѣ подобной вспышки, удвоенною ласковостью и любовью, заставлялъ забывать свою вину; притомъ же, думала она, нельзя добиваться совершенства въ этомъ мірѣ слабостей и немощей душевныхъ; и наконецъ прямой и откровенный характеръ съ избыткомъ вознаграждаетъ небольшіе недостатки.

Во все продолженіе пребыванія своего въ университетѣ, молодой человѣкъ былъ свободенъ и независимъ, какъ лани въ его лѣсахъ; но удовольствія его были чисты; наставники его гордились университетскими успѣхами своего воспитанника, подчиненные любили за простоту въ обращеніи и между тѣмъ любовались его гордою осанкою. Мать была въ восторгѣ отъ всѣхъ блестящихъ качествъ своего сына и радовалась, что онъ удаляется отъ общества людей, неимѣющихъ его благородныхъ и возвышенныхъ наклонностей. Впрочемъ и онъ поддавался обольщенію: карты и вино увлекали нѣкоторое время молодаго человѣка; но то было лишь минутное заблужденіе, несовмѣстное съ его умомъ, образованіемъ и утонченнымъ чувствомъ приличія. Къ охотѣ же онъ не имѣлъ рѣшительно ни малѣйшей наклонности, и разъ какъ-то, въ спорѣ съ матерью, объявилъ себя на сторонѣ зайца противъ охотника и заступился за лисицу противъ собаки.

Друзья нерѣдко подшучивали надъ этими изнѣженными наклонностями; но насмѣшки падали сами собой предъ холоднымъ равнодушіемъ того, противъ кого онѣ были направлены. Удаляясь отъ ничтожныхъ и безсмысленныхъ удовольствій, Карльтонъ питалъ какое-то отвращеніе и къ людямъ, предающимся съ излишествомъ тѣмъ удовольствіямъ; между нимъ и подобными людьми не было ничего общаго, никакихъ малѣйшихъ сношеній. Умственныя его способности, развиваясь все болѣе и болѣе, были заняты чтеніемъ, ученіемъ и размышленіемъ; разработкою и украшеніемъ помѣстья, и наконецъ искусствами, въ которыхъ онъ дошелъ до большей степени совершенства. Въ этихъ разнообразныхъ занятіяхъ онъ находилъ высокія наслажденія, которыхъ не могъ дать ему свѣтъ. Мать Карльтона не теряла однако же надежды, что пройдетъ любовь къ этимъ мирнымъ занятіямъ, и настанетъ время, когда ея любезный сынъ въ яркомъ блескѣ явится въ свѣтѣ и прильнетъ къ нему всею душою.

Мистриссъ Карльтонъ не совсѣмъ ошибалась въ своихъ предположеніяхъ; дѣйствительно, съ лѣтами Карльтонъ сталъ равнодушнѣе и къ ученымъ занятіямъ, и къ удовольствію, доставляемому хозяйствомъ и заботами о своихъ помѣстьяхъ. Онъ не думалъ болѣе, что цѣль существованія его состоитъ въ улучшеніи и въ усовершенствованіи средствъ для обработыванія земли и въ артистическомъ исполненіи рисунковъ для украшенія садовъ. Неужели жизнь его должна пройти въ этомъ тѣсномъ, однообразномъ кругу? Гдѣ же истинная цѣль жизни?

— А свѣтъ?

О, свѣтъ онъ видѣлъ, разсматривалъ, судилъ и вопрошалъ; что же нашелъ въ немъ? что дошелъ на этомъ поприщѣ пустаго тщеславія? Борьбу между мелкими и порочными страстями и актеровъ, тратившихъ жизнь на преслѣдованіе ничтожныхъ мелочей.

А между тѣмъ, владѣя огромными помѣстьями и имѣя въ зависимости своей множество земледѣльцевъ, фермеровъ и работниковъ, онъ могъ бы позаботиться объ улучшеніи ихъ состоянія; но для достиженія подобной цѣли, нужно было бы войти въ тысячи мелкихъ подробностей, большая часть которыхъ могли бы оскорбить его чисто артистическія и изящныя наклонности. Все это похоже на дѣла, а одно это слово было уже само по себѣ непріятно дли человѣка съ такимъ утонченнымъ чувствомъ. Лучше было думать, что нищета и страданіе — необходимый удѣлъ человѣчества, и возложить на управляющаго всю отвѣтственность въ исполненіи долга, опредѣленнаго ему самимъ Провидѣніемъ. Такимъ образомъ, разочарованный свѣтомъ, ученіемъ и наукой; скучный, недовольный, рано покинулъ Карльтонъ родной край и поѣхалъ странствовать по Божьему міру, надѣясь исцѣлиться отъ этого безпокойства, отъ этой безсильной лихорадки, отъ всѣхъ, наконецъ, тѣхъ немощей душевныхъ, которыя порождаютъ только болѣзненныя стремленія къ неизвѣстному.

X.
Фея и Англичанинъ.

Вечеромъ, наканунѣ отъѣзда изъ Монтепуля, Фледа, чувствуя себя гораздо лучше, сидѣла на диванѣ въ залѣ и пила чай въ обществѣ всѣхъ друзей мистриссъ Карльтонъ. Молодые офицеры, избравшіе, съ нѣкотораго времени, Фледу предметомъ своихъ неумѣстныхъ насмѣшекъ, были поражены благороднымъ выраженіемъ этого страдальческаго, блѣднаго личика и рѣшились немедленно загладить свой проступокъ удвоеннымъ вниманіемъ. Мистеръ Эвелинъ поцѣловалъ ее; мистеръ Тернъ придвинулъ къ дивану, на которомъ она сидѣла, маленькій столикъ, гдѣ бы ей можно было поставить чашку, и подалъ тарелку съ тартинками; а мистеръ Росситуръ ходилъ взадъ и впередъ между чайнымъ столомъ и диваномъ, какъ будто бы его маленькая кузина была главнымъ предметомъ этой періодической прогулки. Между тѣмъ всѣ дамы, стоя съ чашкою въ рукахъ возлѣ камина, и глядя нѣжно на дѣвочку, составляли, казалось, ея дворъ. Фледа была тронута такимъ вниманіемъ со всѣхъ сторонъ; но радовалась особенно присутствію того, кто сидѣлъ за ея софою.

— Фледа, я рѣшительно ревную васъ къ вашему другу, мистеру Карльтону, — сказалъ Росситуръ, и прошу позволить мнѣ снести васъ сегодня вечеромъ на верхъ, когда вы захотите спать.

— Нѣтъ, отвѣчала улыбаясь Фледа; я никому другому не позволю меня носить, — да это и вовсе не нужно…

— Мы всѣ ревнуемъ васъ къ Карльтону, сказалъ мистеръ Тернъ. Онъ присвоилъ себѣ надъ вами право монополіи и держитъ васъ тамъ взаперти, а намъ не позволяютъ входить.

— Онъ меня не держитъ взаперти.

— Ѣдемъ-ли мы завтра, мистеръ Эвелинъ? спросила мистриссъ Карльтонь. Возвратился-ли дилижансъ, который мы пропустили, или онъ пріѣдетъ только завтра?

— Онъ непремѣнно будетъ; въ томъ ручается хозяинъ.

— На это обѣщаніе можно положиться; но какъ неудобно ѣздить въ такомъ экипажѣ!

— Этотъ новый край еще не возвысился до почтовой кареты, сказала мистриссъ Эвелинъ.

— А сколько человѣкъ могутъ помѣститься въ дилижансѣ?

— Гм… человѣкъ девять…

— А насъ всѣхъ десять, считая прислугу.

— Есть еще мѣсто на козлахъ.

— Меня не считайте, сказалъ Карльтонъ.

— Какъ же ты поѣдешь? спросила его мать. А, понимаю, верхомъ? ты нашелъ, по вкусу, лошадь?

— Клянусь святымъ Георгіемъ! сказалъ Росситуръ; мнѣ бы тоже очень хотѣлось найти по вкусу лошадь; я охотно бы поѣхалъ съ Карльтономъ. Какое чудное время!

— Итакъ, сказала мистриссъ Карльтонъ; восемь человѣкъ въ каретѣ; тѣмъ лучше: Фледѣ будетъ просторнѣе.

— Не безпокойтесь тоже, матушка, о Фледѣ; она не поѣдетъ въ дилижансѣ.

— Но въ чемъ же? вѣдь ты ѣдешь верхомъ.

Фледа, подобно мистриссъ Карльтонъ, съ нетерпѣніемъ ждала отвѣта на этотъ вопросъ; даже просьба выражалась во взглядѣ ея, брошенномъ на молодаго англичанина; но Карльтонъ отвѣчалъ на этотъ взглядъ улыбкою и сказалъ матери, что онъ все уже устроилъ, и что на другой день могутъ рѣшить, хорошо ли онъ придумалъ. Вслѣдъ за этимъ общій разговоръ пошелъ своимъ чередомъ; но сквозь шумный говоръ общества, Фледѣ вдругъ послышались слабые стоны; съ безпокойствомъ стала она внимательно прислушиваться, и среди минутнаго молчанія, могла отчетливо услышать жалобныя стенанія, выходившія изъ сосѣдней комнаты. Въ испугѣ она поспѣшно встала и, никѣмъ незамѣченная, тихонько подошла къ двери, отворила ее, вошла въ большую комнату и увидѣла лежавшую въ углу прекрасную гончую собаку Росситура, понятливостію и красотою которой она такъ часто любовалась. Бѣдное животное по временамъ жалобно визжало и, казалось, удерживало свои стоны.

Робко подойдя къ собакѣ, Фледа спросила слѣдовавшаго за нею Карльтона:

— Что съ нею?

При этихъ словахъ, произнесенныхъ нѣжнымъ и кроткимъ голосомъ, собака приподнялась и медленно притащилась къ нимъ, махая хвостомъ, въ знакъ радости.

— О, мистеръ Карльтонъ, закричала съ испугомъ Фледа; посмотрите… Что съ ней? Она вся въ крови!.. о, бѣдное животное!

— Спросите объ этомъ у вашего братца, отвѣчалъ съ негодованіемъ Карльтонъ.

Не останавливаясь ни на минуту, Фледа пошла въ залу и просила мистера Росситура послѣдовать за нею въ переднюю, не говоря, впрочемъ, за чѣмъ; Росситуръ тотчасъ всталъ, а вслѣдъ за нимъ и Тернъ.

Фледа была такъ огорчена, что едва могла спросить у своего родственника, что могло быть причиной жалкаго состоянія, въ которомъ находилась его прекрасная собака?

Лицо молодаго человѣка омрачилось при этомъ вопросѣ; онъ отвѣчалъ коротко:

— Она была наказана за то, что неисполнила своего долга.

— Наказана!

— Въ нее выстрѣлили, — сказалъ холодно Карльтонъ.

— Выстрѣлили? рыдая, закричала Фледа. О, какъ могли такъ поступить? Какъ могли вы сдѣлать это, кузенъ Чарльсъ?

— Миссъ Фледа, сказала мистеръ Тернъ; это сдѣлалъ не Чарльсъ, а я… Чарльсъ далъ мнѣ ее на время; и такъ какъ она меня не слушалась, я наказалъ ее… не много строго, правда, но она вскорѣ будетъ въ состояніи бѣгать.

— Какъ мнѣ жаль! о, какъ мнѣ жаль ее! повторяла Фледа. Бѣдное животное!.. И слезы ея лились такъ обильно, что оба офицера стали въ тупикъ. Впрочемъ происшествіе не имѣло никакихъ дурныхъ послѣдствій для здоровья Фледы; весь вечеръ она была молчалива и скучна, всю ночь тосковала — и роптала на жестокость людей. Тѣмъ все и кончилось.

Наконецъ насталъ день отъѣзда. Всѣ съ нетерпѣніемъ ждали разрѣшенія загадки на счетъ отправленія Фледы; всеобщее любопытство было сильно возбуждено; еще съ разсвѣтомъ дня было высказано много мнѣній; но всѣ обманулись. Мистеръ Карльтонъ рѣшилъ, что Фледа поѣдетъ на его лошади, вмѣстѣ съ нимъ, и будетъ сидѣть на подушкѣ, положенной передъ нимъ, на сѣдлѣ. Мистриссъ Карльтонъ была недовольна такимъ непредвидѣннымъ распоряженіемъ; и мистриссъ Эвелинъ, всегда готовая на помощь своей пріятельницъ, сочла долгомъ сдѣлать мистеру Карльтону нѣкоторыя замѣчанія, на которыя онъ отвѣчалъ съ холодною вѣжливостью и твердою рѣшимостью.

— Кажется, замѣтилъ мистеръ Тернъ, прежде всего нужно было бы узнать мнѣніе миссъ Фледы, которой вопросъ этотъ касается ближе, чѣмъ кого нибудь.

— Я сдѣлаю это при первомъ роздыхѣ отвѣчалъ Карльтонъ. Ну Фледа, поѣдемъ!

Взволнованная и дрожа всѣмъ тѣломъ, Фледа медленно подошла къ Карльтону, который, взявъ ее тихонько на руки, посадилъ мигомъ на подушку.

Первое ощущеніе дѣвочка, когда она увидѣла такъ близко подлѣ себя большую голову лошади, было чувство страха, притомъ же она боялась раздражить животное, постоянно ударяя объ него своими маленькими ножками. Но лошадь какъ будто и не замѣчала, что Фледу посадили ей почти на шею. Мало по малу страхъ исчезалъ и дитя успокоилось окончательно, когда, взглянувъ на Карльтона, замѣтила, что онъ съ наслажденіемъ любовался окрестными видами. Фледа поняла, что имъ не грозитъ никакая опасность и личико ея совсѣмъ прояснѣло; она даже подъ конецъ убѣдилась, что такой способъ путешествія самый пріятный: въ одно и тоже время она могла наслаждаться созерцаніемъ прекрасныхъ видовъ, дышать чистымъ и благотворнымъ сельскимъ воздухомъ и слѣдить за облаками въ ихъ безконечныхъ измѣненіяхъ и переливахъ. Потомъ, когда утомленная созерцаніемъ внѣшнихъ предметовъ, погружалась она въ самую себя, ея глубокихъ или печальныхъ думъ не смущало чужое любопытство, или нескромность. Въ одинъ изъ такихъ приливовъ задумчивости, когда головка ея безсознательно покоилась на груди Карльтона, она вдругъ вскрикнула:

— Я, кажется, утомила васъ, мистеръ Карльтонъ!

— Не устали-ли вы сами, Эльфи?

— О нѣтъ!.. Но вы мнѣ дали какое-то новое имя, мистеръ Карльтонъ.

— Оно вамъ нравится?

— Да.

— Такъ какъ вы мой добрый геній, то мнѣ нужно называть васъ особеннымъ именемъ.

— Что такое геній?

— Духъ, сказалъ Карльтонъ, улыбаясь.

— Духъ? чтоже это значитъ?

— Я гдѣ-то читалъ, Эльфи, объ одной дамѣ, которой прислуживало множество существъ, похожихъ на этихъ духовъ: одни прятались въ ея локонахъ; другія въ складкахъ платья, которымъ онѣ придавали особенную грацію; иныя таились въ ямочкахъ щекъ, а тѣ забирались въ брови и…

— Чтобы присматривать за ними? смѣясь, перебила Фледа.

— Или чтобы разглаживать ихъ, когда нахмурятся.

— Развѣ я похожа на такаго духа?

— Немножко.

— На что-же я гожусь? спросила Фледа, которой нравился этотъ вымыселъ.

— Подумайте сами, не можете-ли вы что нибудь для меня сдѣлать.

Эти послѣднія слова придали личику дѣвочки выраженіе любопытства, смѣшаннаго съ безпокойствомъ; она неясно чувствовала, что Карльтону, недостаетъ чего-то, но не умѣла отдать отчета чего именно.

Карльтонъ улыбнулся, видя ея замѣшательство, и сказалъ:

— Вы, Эльфи, именно такой духъ, какимъ желаете быть.

Слова эти еще болѣе увеличили затрудненіе Фледы; ея молодая головка тщетно старалась разгадать ихъ смыслъ, какъ вдругъ вниманіе ея привлекли мѣста, вызвавши въ ней множество воспоминаній. Вотъ озеро Дип-уатеръ, а тамъ поля бабушки Миріамъ. У Фледы сильно забилось сердце; можетъ быть въ послѣдній разъ видѣла она эту рощу, гдѣ такъ часто бѣгала, и ту выдающуюся скалу, которая такъ много разъ служила ей убѣжищемъ во время дождя и сильныхъ вѣтровъ. Немного далѣе виднѣлись колеса мельницы, которыя, въ движеніи и въ покоѣ, равно дѣйствовали на дѣтское ея воображеніе. Разумѣется, она найдетъ и въ другихъ странахъ луга, лѣса, долины и холмы; но съ тѣми новыми картинами природы не будутъ соединяться воспоминанія о любимыхъ престарѣлыхъ родственникахъ и объ удовольствіяхъ дѣтства. О, не готовятся-ли ей, горе, испытанія и несчастье въ томъ новомъ краю, куда ее везутъ? Посреди такихъ грустныхъ предчувствій, пробудилось въ душѣ ребенка обычное благочестіе; съ умиленіемъ взглянула она на небо, ища въ немъ защиты и, успокоенная этой краткой, но исполненной чувства, молитвой, тихо повторяла послѣднія слова изъ гимна Ньютона:

«Господь меня хранитъ!»

Проѣзжая мимо холма, гдѣ стоялъ домъ бабушки Миріамъ, Фледа съ горестію замѣтила, что всѣ ставни были заперты; потомъ проѣзжала она мимо заводовъ, мимо прудовъ и мельницъ, которыя казались ей безотрадными видѣніями прошедшаго. Наконецъ они подъѣхали къ подошвѣ холма, гдѣ стояла мельница пильнаго завода; но и мельница, подобно дому бабушки Миріамъ, казалась запустѣлой, не смотря на то, что кругомъ ея лежало множество бревенъ; не слышалось ни звука ни внутри, ни извнѣ; только ручеекъ, спускавшійся съ холма, тихонько журчалъ, пробираясь между камнями.

Переѣхавъ небольшой деревенскій мостъ, путники вдругъ увидѣли прекрасные тополи, тянувшіеся вдоль _у ограды двора мистера Рингана. Слезы блеснули въ глазахъ Фледы; но когда открылся весь фасадъ дома, который, казалось, смотрѣлъ на нее сквозь тополи, бѣдняжка зарыдала, не въ силахъ противустоять напору грустныхъ воспоминаній. Ея слезы испугали Карльтона, который остановилъ лошадь, стараясь утѣшить ее.

— Милая Эльфи, говорилъ онъ нѣжно, успокойтесь; не могу-ли я хоть чѣмъ нибудь помочь вашему горю?

— Ничего, пройдетъ. отвѣчала она, стараясь сдерживать слезы, которыя, однакоже, не переставали течь… Еслибы мнѣ хоть разъ еще побывать въ домѣ!… Но нужды нѣтъ… не нужно останавливаться, мистеръ Карльтонъ.

— Развѣ вы думаете, Эльфи, что облегчите свое горе, посѣтивъ въ послѣдній разъ вашъ домъ?

— О, да, — но, мистеръ Карльтонъ, поѣдемъ далѣе.

Карльтонъ приказалъ слугѣ отворить ворота.

— Мнѣ кажется, Эльфи, сказалъ онъ съ безпокойствомъ, что здѣсь нѣтъ никого. Домъ запертъ со всѣхъ сторонъ

— Я знаю, какъ войти, внизу есть окно, которое навѣрное не заперто. Если вы здѣсь подождете меня, мистеръ Карльтонъ, я скоро возвращусь.

Фледа отерла слезы, на ея просвѣтлѣвшемъ личикѣ какъ будто-бы скользнулъ лучъ надежды.

Карльтонъ, взявъ ее на руки, тихонько поставилъ на землю.

— Эльфи, мнѣ нужно тоже какъ нибудь войти; я не могу оставить васъ тамъ одну.

— Я вамъ отворю дверь, когда тамъ буду.

— Но у васъ нѣтъ ключа.

— Дворъ запирается на задвижку извнутри; я легко могу ее отворить.

Войдя въ домъ, Карльтонъ спрашивалъ самъ себя нѣсколько разъ не лучше-ли бы было продолжать путь: внутри дома все наводило грусть: комнаты были холодны, пусты, мрачны, и живо напоминали Фледѣ великую потерю, что могло еще болѣе увеличить скорбь ея. Но въ этомъ случаѣ Карльтонъ могъ замѣтить, какъ далеко возвышался характеръ Фледы надъ характеромъ дѣтей ея возраста. Съ спокойною твердостью женщины пробѣжала она сверху до низу по всему дому, не произнося ни одного слова и не заставивъ напомнить себѣ, что они могли располагать только нѣсколькими минутами. Только передъ однимъ старымъ шкафомъ останавливалась она нѣсколько разъ, то отворяя, то затворяя его. Съ нимъ соединялось много сладостныхъ воспоминаній ея дѣтства. Туда клалъ дѣдушка, тихонько отъ Фледы плоды и сладкіе пирожки, чтобы потомъ неожиданно обрадовать ее; туда-же запиралъ онъ съ обычною таинственностью то хорошенькую ленту, то красивый платокъ, то грушу сочную, каштаны, орѣхи; а иногда даже и клѣточку съ чижомъ или снигиремъ. Осмотрѣвъ всѣ комнаты, Фледа на прощанье пошла въ спальню дѣда.

Карльтонъ, боясь стѣснить ее своимъ присутствіемъ, не вошелъ вмѣстѣ съ нею; но такъ какъ дѣвочка оставалась слишкомъ долго въ той завѣтной комнатѣ, онъ счелъ за нужное вывести ее оттуда.

— Боюсь, сказалъ онъ, не поступилъ-ли я неосторожно, позволивъ вамъ сюда прійти.

— Не бойтесь; мнѣ легче стало съ тѣхъ поръ, какъ и здѣсь побывала.

— Въ такомъ случаѣ не нужно заставлять нашихъ друзей дожидаться насъ.

Фледа тотчасъ встала, отерла слезы и съ покорностію, тронувшею ея товарища, вышла изъ дома своего дѣда.

Сѣвъ на свое прежнее мѣсто на лошади, и немного успокоившись, она сказала, улыбаясь Карльтону:

— Благодарю васъ, мистеръ Карльтонъ за снисходительность. Мнѣ-бы хотѣлось быть однимъ изъ тѣхъ духовъ, о которыхъ вы только что говорили, чтобы достойно поблагодарить васъ за все, что вы для меня дѣлаете.

— Боюсь сказать, что желанія наши сходятся, отвѣчалъ, смѣясь Карльтонъ.

— Эта исторія напечатана въ книгѣ, мистеръ Карльтонъ?

— Какая исторія?

— О той дамѣ, которой прислуживали духи.

— Разумѣется…. въ прекрасной книгѣ, которую я вамъ покажу.

Въ это время, въ пятидесяти шагахъ отъ нихъ, показалась карета, гдѣ находилась мистриссъ Карльтонъ съ своимъ обществомъ; изъ кареты усердно махали платками, давая тѣмъ знать молодому англичанину, что съ нетерпѣніемъ желаютъ его видѣть; онъ пришпорилъ коня и въ двѣ минуты соединилось все общество Монтепуля.

Путешественники наши прибыли тогда въ деревушку, гдѣ находилась только одна ничтожная гостинница, въ которой, однакоже, они должны были, по необходимости, остановиться. Обѣдъ былъ плохъ, — комнаты и того хуже. Дамы рѣшили, что здѣсь невозможно остаться до завтра, какъ было располагали сначала, и начали думать, какъ-бы добраться ночевать въ Альбани. Трудно было придумать для этого удобный способъ; но все казалось имъ лучше, чѣмъ ночевать въ этой ямѣ. Погода была теплая и полная луна свѣтила всю ночь.

— А Фледа, какъ поѣдетъ? спросила г-жа Эвелинъ.

— Пусть она рѣшитъ сама — отвѣчала г-жа Карльтонъ, — Фледочка, какъ ты хочешь ѣхать?

Фледа лежала на жесткомъ диванѣ, на которомъ задремала тотчасъ-же послѣ обѣда.

Мистриссъ Карльтонъ повторила вопросъ.

— Я боюсь, что мистеръ Карльтонъ усталъ, отвѣчала Фледа.

— А ты не устала? — спросилъ Росситуръ.

— Нисколько.

Карльтонъ улыбнулся и пошелъ хлопотать объ отъѣздѣ. Но не смотря на обѣщанія щедрой платы, не легко было достать верховыхъ лошадей для всего общества, а иначе ѣхать нельзя было. Наконецъ все уладилось и мистриссъ Карльтонъ подала знакъ къ отъѣзду; все общество охотно послѣдовало за нею, съ удовольствіемъ покидая гостинницу, гдѣ не могли найти ни хорошаго стола, ни покойнаго ночлега. Впереди ѣхала мистриссъ Карльтонъ съ мистриссъ Эвелинъ; а Карльтонъ и Фледа замыкали шествіе.

Выѣхавъ изъ деревни, онъ былъ пораженъ задумчивымъ выраженіемъ лица своей маленькой подруги; сначала, думая, что она дремлетъ, молодой человѣкъ молчалъ; но замѣтивъ, что она пристально смотритъ на небо, спросилъ ее, что она разсматриваетъ.

— Я смотрю на звѣзды, отвѣчала улыбаясь Фледа.

— Не ихъ-ли вліяніе придаетъ вамъ такой задумчивый видъ?

— Я мечтала…. или лучше сказать, думала….

— О чемъ-же вы думали? не можете-ли подѣлиться со мною своими мыслями?

— Я думала, отвѣчала Фледа, устремивъ ясный взоръ на небо, какъ мнѣ приготовиться къ смерти.

Эти неожиданныя слова, сказанныя съ такимъ невозмутимымъ спокойствіемъ, поразили Карльтона.

— Какимъ образомъ пришла вамъ въ голову подобная мысль? спросилъ онъ.

— Не знаю, отвѣчала она, продолжая смотрѣть на звѣзды; но я думала….

— О чемъ? сказалъ Карльтонъ, слѣдя съ величайшимъ любопытствомъ за движеніемъ мысли ребенка, что было довольно трудно потому, что Фледа неохотно говорила о себѣ. О чемъ-же вы думали? повторилъ онъ снова, видя, что Фледа не торопится отвѣчать.

— Глядя на звѣзды, я думала о небѣ, гдѣ теперь дѣдушка; и такъ какъ онъ всегда готовъ былъ умереть, то и умеръ легко и спокойно.

— Еслибы я былъ на вашемъ мѣстѣ, Эльфи, то не останавливался-бы на подобныхъ мысляхъ.

— Почему-же, мистеръ Карльтонъ?

— Не думаю, чтобы такія размышленія могли принести вамъ пользу.

— Но мистеръ Карльтонъ, если я не буду думать о смерти, какъ-же могу къ ней приготовиться?

— Вамъ еще рано думать о томъ; придетъ пора… Но теперь васъ должны занимать только радостныя мысли…

— Но развѣ вамъ не кажется, мистеръ Карльтонъ, что самыя радостныя мысли могутъ быть въ головѣ только того человѣка, который готовъ умереть во всякую минуту?

— Эльфи, что можетъ приготовить человѣка къ смерти? спросилъ съ любопытствомъ молодой человѣкъ, не въ состояніи самъ отвѣчать на сдѣланный имъ вопросъ.

— Что? Нужно быть христіаниномъ.

— Но я видѣлъ христіанъ, которые нисколько не были готовы умереть.

— Стало быть, это не были истинные христіане, отвѣчала рѣшительно, дѣвочка.

— Почему-же вы это думаете? спросилъ Карльтонъ.

— Потому, что дѣдушка былъ готовъ къ смерти, отецъ мой и мать тоже; и я знаю, это они были готовы потому, что были христіане.

— Видно ваши христіане другаго рода, чѣмъ мои, сказалъ Карльтонъ, поддерживая, почти невольно, этотъ необыкновенный разговоръ. Что по вашему значитъ быть христіаниномъ, Эльфи?

— То, что сказано въ св. Писаніи, отвѣчала она съ своею невинною простотою.

Карльтонъ постыдился признаться, что онъ не знаетъ, что сказано въ св. Писаніи; онъ также не хотѣлъ смутить своими мнѣніями ея драгоцѣнную довѣренность къ нему — и молчалъ въ продолжніе всего остальнаго пути. Но въ душу его закралось тайное желаніе имѣть эту простую чистоту душевную, которая казалась ему такъ завидна, такъ очаровательна въ этой прелестной дѣвочкѣ; онъ подумалъ, что еслибы могъ убѣдиться въ истинахъ религіи, то охотно отдалъ бы всѣ свои сокровища за эту свободу духа, которая стремится только къ благамъ небеснымъ.

XI.
Лучъ свѣта.

Морское путешествіе нашей героини не представило ничего особенно примѣчательнаго. Сначала было очень вѣтрено, и большая часть пассажировъ страдала отъ морской болѣзни; потомъ погода поправилась и вторая половина пути была спокойна и пріятна.

Фледа чрезвычайно исхудала и ослабѣла отъ качки и морской болѣзни. Какъ только погода поправилась и волненіе утихло, Карльтонъ велѣлъ приготовить для нея на палубѣ матрацъ и подушки и вынесъ ее на верхъ. Она была слаба, какъ малый ребенокъ.

Свѣжій воздухъ живительно подѣйствовалъ на Фледу; она скоро начала укрѣпляться; аппетитъ ея возвратился и она быстро оправлялась. Карльтонъ на морѣ также заботился о ней, какъ и на сушѣ. Онъ постоянно придумывалъ для нея занятія и удовольствія — но Фледа почти не могла примѣтить его заботливости; она не могла и думать, что причиняетъ ему столько хлопотъ; все дѣлалось какъ-то само собою; но когда Фледа на свободѣ разбирала проведенный день, то всегда оказывалось, что Гюи былъ виновникомъ всего, что случалось съ нею пріятнаго.

Другіе пассажиры также занимались ею, или лучше сказать, занимались бы, еслибы робкая натура Фледы тому не препятствовала. Она не была дика, или застѣнчива; но надобно было возбудить ея сочувствіе, чтобы преодолѣть ея природную робость, сквозь которую однако ясно видѣлась кротость, необыкновенная скромность и пріятный умъ. Капитанъ корабля очень полюбилъ ее и называлъ образцовою пассажиркою; даже матросы оказывали ей особенное уваженіе и всегда старались чѣмъ нибудь услужить ей. Однимъ словомъ, всѣ бывшіе на кораблѣ любили ее — всѣ, кромѣ двухъ человѣкъ, — это были ея кузенъ Росситуръ и поручикъ Тернъ. Росситуръ не могъ простить ей дѣтскаго замѣчанія, что Карльтонъ благороднѣе его и умѣетъ держать слово, а Тернъ досадовалъ на дѣтскую скромность, съ которою она отражала его — подчасъ довольно глупыя шутки и услужливость. Смѣшно сказать — но оба они завидовали явному предпочтенію, которое она отдавала молодому англичанину; смѣшно тѣмъ болѣе, что они же сами говорили, что эта дѣвчонка не важная фигура, и вовсе не стоитъ ею заниматься.

Они мстила болѣе злыми, нежели острыми насмѣшками, на которыя Карльтонъ отвѣчалъ однимъ холоднымъ презрѣніемъ; — но бѣдная Фледа не такъ спокойно ихъ принимала. Часто ярко вспыхнувшій румянецъ обличалъ оскорбленную нѣжность ея чувствъ; но та же нѣжность и благородство чувствъ не позволяли ей никогда отвѣчать на грубыя выходки или жаловаться кому бы то ни было. Но за исключеніемъ этихъ огорченій ея морское путешествіе было очень занимательно и пріятно.

Карльтонъ далъ ей Поэмы Брайнта и «Похищенный Локонъ», эти книги чрезвычайно занимали Фледу; ея лучшимъ удовольствіемъ было читать ихъ или разсуждать съ Карльтономъ о прочитанномъ. Любила она также смотрѣть на безбрежный океанъ, любоваться его тишью или переливами волнъ — она была очарована поэзіею этого зрѣлища, забывалась по цѣлымъ часамъ прильнувъ взорами къ этой великолѣпной картинѣ, приникнувъ слухомъ къ глухому гулу взволнованнаго океана, или къ тихому ропоту струи, вьющейся за кораблемъ; Карльтонъ разсказывалъ ей о подводныхъ глубинахъ, покрытыхъ лѣсомъ, который въ иныхъ мѣстахъ видѣнъ въ прозрачныхъ волнахъ; о льдинахъ, о ледяныхъ горахъ по близости полюсовъ, между которыхъ иногда погибаютъ, какъ щепки, громадные корабли; о чудовищахъ, населяющихъ неизмѣримыя глубины морскія; о перемѣнахъ погоды, о предвѣстникахъ бурь, о примѣтахъ моряковъ… и Фледа, слушая его, непримѣтно становилась мореходкою и звѣздочеткою. Карльтонъ находилъ не менѣе ея удовольствія въ этихъ бесѣдахъ; ему не случалось еще встрѣчать слушательницы, столь внимательной, понятливой, любознательной; г-жа Карльтонъ жаловалась на нелюдимость своего сына и говорила, что онъ не разговариваетъ ни съ кѣмъ, кромѣ своей баловницы и двухъ или трехъ старыхъ моряковъ. Но Фледа и одна не скучала; она читала, любовалась моремъ, наблюдала маневры моряковъ, или училась какому нибудь рукодѣлью у одной изъ пассажирокъ.

Однажды она сидѣла одна, устремя взоръ свой на безпокойныя волны; на нее напалъ какой-то безотчетный страхъ, когда она сравнила слабость свою, свое безсиліе съ этою неукротимою мощью… гдѣ искать защиты отъ этого сильнаго противника, со всѣхъ сторонъ окружившаго утлый корабль, почти непримѣтный на этомъ неизмѣримомъ пространствѣ?.. Гдѣ? А въ этомъ голубомъ небѣ, столь же неизмѣримомъ, какъ и море, но глядящемъ на землю и на море съ такою любовью… Да, въ этомъ небѣ сердце чуетъ всесильную любовь… Живущій тамъ знаетъ всѣхъ любящихъ Его, уповающихъ на Него, и Онъ не допуститъ погибнуть ни единому волосу на головѣ ихъ!..

Не такъ связно, можетъ быть, роились эти мысли въ головѣ Фледы, но таковъ былъ, по крайней мѣрѣ, смыслъ ихъ. Карльтонъ подошелъ къ ней — она сидѣла безсознательно, устремивъ взоры свои на море.

— Эльфи! сказалъ онъ. Вы мечтаете о будущемъ?

— Нѣтъ…да., не совсѣмъ! пробормотала Фледа.

— Нѣтъ… да… не совсѣмъ? Что это значитъ?

— Я мечтала — но не совсѣмъ о будущемъ.

— О чемъ же? Впрочемъ, пожалуй не сказывайте; я самъ угадаю. Хотите?

Фледа не любила разсказывать свои впечатлѣнія. Она поглядѣла на него и, видимо, хотѣла промолчать, но не могла устоять противъ обаянія его взора и улыбки. Устремивъ снова взглядъ на море, которое было какъ бы хранилищемъ думъ ея, она сказала:

— Я припоминала прекрасную пѣснь Ньютона.

— Какую?

— Ту, гдѣ каждый куплетъ кончается стихомъ: «Господь меня хранитъ!»

— Вы ее знаете наизусть? спросилъ Карльтонъ. Прочтите ее мнѣ; а посмотрю, такъ ли она хороша, какъ вы говорите.

Фледа начала декламировать: Гюи внимательно слушалъ до конца; онъ не вполнѣ понималъ значеніе нѣкоторыхъ стиховъ; но вполнѣ понялъ и почувствовалъ непоколебимую вѣру и надежду, которая выражалась въ цѣломъ. «Счастливъ, кто такъ вѣруетъ!» подумалъ онъ; — «мнѣ кажется, что я желалъ бы быть въ числѣ ихъ…»

Она кончила; онъ молчалъ. Глазки Фледы были полны слезъ; она отерла ихъ и спросила:

— Нравится ли же вамъ эта пѣснь, мистеръ Карльтонъ?

— Очень! сказалъ онъ задумчиво; но, Эльфи, прибавилъ онъ улыбаясь, вы все таки не объяснили мнѣ своихъ мыслей. Какое отношеніе между этими стихами и моремъ, на которое вы смотрѣли такъ прястально?

— Никакого… я только думала, что море похоже на свѣтъ… то есть, я не думала именно, что оно похоже… а оно навело меня на мысль о свѣтѣ; и я разсуждала, какъ пріятно знать, что есть Богъ, который печется о насъ.

— Да о всѣхъ ли Онъ печется?

— Конечно… вообще о всѣхъ; но только чадамъ Своимъ обѣщалъ Онъ сохранять ихъ отъ всякаго зла.

— Вы, кажется, не совсѣмъ правы, Эльфи; мнѣ кажется, что тѣ, которые называютъ себя чадами Божіими, имѣютъ столько же горя, какъ и прочіе люди, а можетъ быть иногда и больше.

— Да, сказала спокойно Фледа; у нихъ бываетъ горе; но Богъ не допускаетъ, чтобы оно причинило имъ вредъ.,

— Это не совсѣмъ понятно, — подумалъ Карльтонъ. Почему же вы это знаете, Эльфи? спросилъ онъ.

— Такъ сказано въ св. Писаніи.

— Ну, такъ что же? произнесъ Карльтонъ, который чувствовалъ непреодолимое побужденіе продолжать этотъ разговоръ.

— Какъ что? возразила Фледа, какъ бы отвѣчая на самый простой вопросъ; — вѣдь вы знаете, мистеръ Карльтонъ, что св. Писаніе написано людьми, просвѣщенными духомъ Божіимъ; слѣдовательно, все, что тамъ сказано, совершенная правда.

— Да почему вы знаете, что эти люди были научены духомъ божіимъ?

— Это сказано въ св. Писаніи.

Это былъ дѣтскій отвѣтъ; но въ немъ заключалась мудрость дѣтская, а не школьная. Карльтонъ не усмѣхнулся; онъ ни за что на свѣтѣ не хотѣлъ бы поколебать вѣры ребенка; однако, почти на перекоръ своей совѣсти, замѣтилъ:

— Но, вы знаете, Эльфи, что есть люди, которые не вѣрятъ св. Писанію?

— Знаю; но это дурные люди, спокойно отвѣчала Фледа; — добрые же всѣ вѣруютъ.

Опять дѣтскій отвѣтъ; на этотъ разъ онъ достигъ цѣли. Фледа безсознательно подкрѣпила свое дѣло сильнымъ аргументомъ. Карльтонъ это почувствовалъ, и чтобы избѣжать отвѣта, всталъ началъ ходить взадъ и впередъ по палубѣ, разбирая послѣднія слова Фледы.

— Что же это значитъ? думалъ онъ. Неужели, въ самомъ дѣлѣ, всѣ хорошіе люди (съ немногими исключеніями) вѣруютъ въ св. Писаніе и во всѣ истины его ученія? Неужели, въ самомъ дѣлѣ, вся худшая часть общества принадлежитъ къ невѣрующимъ и противникамъ сего ученія?.. Какъ же это до сихъ поръ я не былъ пораженъ этимъ противурѣчіемъ и разладицею?… Это оттого, что я до сихъ поръ всегда разсуждалъ, основываясь лишь на оцѣнкѣ разума человѣческаго. Что же такое онъ, этотъ гордый разумъ?… Если разумъ есть способность все познавать, то таинства противны разуму, потому что онъ не постигаетъ ихъ.

Карльтонъ остановился нѣсколько, и потомъ пустился снова ходить, разсуждая такъ: Если нашъ разумъ постигаетъ лишь небольшое число предметовъ; если мы принуждены между тѣмъ допустить многіе факты, столь же непонятные, какъ и таинства вѣры — почему же мы отвергаемъ эти таинства за то только, что они непостигаемы разумомъ?… — Мы хотимъ сначала обсудить истинно или ложно такое-то ученіе, чтобы потомъ повѣрить, есть ли оно откровеніе или нѣтъ? Не справедливѣе ли, напротивъ того, не логичнѣе ли было бы сначала разсмотрѣть есть ли оно откровеніе? потому что это фактъ; а если такъ, то принять ученіе какъ истинное, хотя бы оно и не согласовалось съ нашимъ разумомъ… Отъ этихъ отвлеченныхъ умозрѣній Карльтонъ перешелъ къ разсужденіямъ фактическимъ; онъ обратился къ свидѣтельствамъ исторіи; обширная ученость позволила ему быстро составить хронологическій обзоръ происшествій — и онъ увидѣлъ ясно (чего не видалъ прежде), увидѣлъ благодѣтельное дѣйствіе христіанства въ мірѣ — увидѣлъ какъ царство гордости, эгоизма, жестокости смѣнилось смиреніемъ, кротостію, любовію…

Бѣдная Фледа между тѣмъ предавалась грустнымъ размышленіямъ. Съ проницательностію истины, она угадала, что разные вопросы, предложенные ея другомъ, были не шуткою. Она стала бояться, что Карльтонъ самъ раздѣляетъ тѣ сомнѣнія, которыя высказывалъ онъ, и эта мысль глубоко огорчала ее. Однако, когда она увидѣла его ввечеру за общимъ столомъ, по обыкновенію любезнымъ и веселымъ, то усумнилась въ истинѣ своихъ догадокъ.

Карльтонъ нѣсколько дней перебиралъ въ головѣ своей новыя мысли и былъ въ тревожномъ состояніи духа. Ему очень хотѣлось снова навести Фледу на тотъ же разговоръ, но она умѣла довольно ловко всякій разъ уклониться. Напрасно искалъ онъ удобнаго случая; наконецъ рѣшился приступить прямо къ дѣлу.

— Эльфи, сказалъ онъ однажды, — спойте мнѣ пожалуйста еще разъ вашу любимую пѣснь; она мнѣ очень нравится.

Обрадованная Фледа немедленно запѣла. Карльтонъ былъ тронутъ болѣе, чѣмъ въ первый разъ.

— Вы понимаете послѣдніе два стиха? спросилъ онъ, когда она кончила.

— Разумѣется! отвѣчала удивленная Фледа.

— А я не понимаю! сказалъ онъ серьезно.

Фледа подумала минуты двѣ, и видя, что онъ ожидаетъ отъ нея объясненія, сказала скромно:

— Стихи эти означаютъ, что мы сами по себѣ неимѣемъ ничего добраго, и можемъ надѣяться прощенія грѣховъ нашихъ только въ силу заслугъ Іисуса Христа.

— Почему же такъ?..

— Ахъ мистеръ Карльтонъ, да вѣдь мы не заслуживаемъ царствія небеснаго, и если получимъ его, то лишь по заслугамъ Іисуса Христа.

— Что же такое Онъ сдѣлалъ, Эльфи?

— Онъ умеръ за насъ! сказала Фледа, почти съ отчаяніемъ смотря на Карльтона

— Умеръ за насъ? Съ какою же цѣлью?.. спросилъ Карльтонъ, частію желая слышать полное объясненіе, частію, чтобы видѣть, икъ далеко простирается ея понятіе.

— Потому что мы грѣшники, а Богъ сказалъ, что всѣ грѣшники должны умереть, отвѣчала Фледа.

— Но если онъ это сказалъ, то какже онъ можетъ послѣ того помиловать насъ? И потомъ, какъ же правосудіе Божіе можетъ удовольствоваться тѣмъ, что одинъ человѣкъ умеръ на мѣсто милліоновъ?..

— Да вѣдь Онъ былъ Богъ и человѣкъ вмѣстѣ, — возразила Фледа и глаза ея ярко заблистали.

— Что же побудило его принести такую жертву для людей, которые оскорбляли Его?

— Онъ любилъ насъ, мистеръ Карльтонъ! отвѣчала дѣвочка съ такимъ яснымъ и сильнымъ убѣжденіемъ, которое проникло въ душу Карльтона симпатическою силою. Онъ слушалъ слова ея, какъ бы что нибудь новое.

— А знаете-ли вы, Эльфи, — началъ онъ опять послѣ небольшаго молчанія, что есть люди, которые не вѣруютъ въ божество Іисуса Христа.

— Да знаю; это очень странно. Но вы, вы вѣдь вѣруете, мистеръ Карльтонъ?

Она видѣла по глазамъ его, что онъ не вѣруетъ, и лицо ея омрачилось прежде, чѣмъ онъ выговорилъ: Нѣтъ!

— Однако, можетъ быть, я и увѣрую, продолжалъ онъ ласково. — Вы только покажите мнѣ то мѣсто Св. Писанія, гдѣ Іисусъ Христосъ говорилъ о своемъ божествѣ.

Фледа пришла въ отчаяніе. Она стала поспѣшно перевертывать листки своей Библіи, и Карльтонъ былъ тронутъ до глубины сердца, видя, что она два раза отирала рукою слезы, которыя мѣшали ей разглядѣть священныя строки. Наконецъ, она нашла, чего искала и подала ему книгу, указывая на 63—64 ст. XXVI Гл. Ев. отъ Матѳея. — Онъ прочиталъ очень внимательно и перечелъ нѣсколько разъ.

— Вы правы, Эльфи — сказалъ онъ. — Я не понимаю, какъ люди, уважающіе свидѣтельство Св. Писанія и характеръ Іисуса Христа, могутъ не признавать истиннымъ Его собственнаго свидѣтельства. Если ужъ это неправда, то нельзя вѣрить ничему на свѣтѣ!

Фледа взяла поспѣшно Библію и снова начала перевертывать листы.

— Видите ли, сказала она указывая на XX главу Ев. отъ Іоанна, Апостолъ Ѳома поклонился Спасителю, говоря: Господь мой и Богъ мой! — А еслибы Онъ не былъ Богъ, то сейчасъ бы остановилъ Апостола и не принялъ бы отъ него только Богу приличнаго поклоненія, потому что это было бы очень грѣшно и богопротивно.

Она посмотрѣла на Карльтона; онъ старался улыбнуться и сказалъ:

— Видите ли, вотъ и я также какъ Апостолъ Ѳома; онъ повѣрилъ только тогда, какъ ясно увидѣлъ; я тоже повѣрю, когда увижу!

— О, если вы будете ожидать этого… возразила Фледа, и глаза ея прильнули къ Св. Евангелію.

— Вы еще хотите что нибудь показать мнѣ?

— Немного; вотъ прочтите эти слова, мистеръ Карльтонъ, посмотрите, что сказалъ Іисусъ Христосъ: «Блаженны невидѣвшіе и вѣрующіе!..»

Карльтонъ былъ глубоко тронутъ. «Блаженны невидѣвшіе и вѣрующіе!..» повторилъ онъ сначала съ изумленіемъ; потомъ удивился, соображая, что оно такъ и было на самомъ дѣлѣ, и что милліоны невидѣвшихъ увѣровали и запечатлѣли твердую вѣру своею кровію.

Съ этихъ поръ Карльтону сдѣлался задумчивъ и началъ избѣгать общества. Онъ безпрестанно погруженъ былъ въ думы. Еслибы онъ могъ достать книгъ, то проводилъ бы дни и ночи, изучая доказательства христіанскихъ истинъ. Но на кораблѣ не было богословскихъ книгъ, а ему и въ голову не приходило обратиться къ лучшей изъ всѣхъ, къ самой Библіи. Невѣріе его сильно поколебалось; оно было потрясено въ самомъ основаніи — или, лучше сказать, онъ увидѣлъ, что оно не имѣло никакого основанія. Разсуждая самъ съ собою, онъ пришелъ къ такому заключенію:

«Если очевидно и ясно, что есть Богъ, то также очевидно, что Онъ не оставитъ міръ безъ закона и откровенія; также очевидно что онъ не допуститъ измѣнитъ или испортить своего откровенія; это откровеніе не можетъ содержаться нигдѣ болѣе, какъ въ св. Писанія. На этомъ основаніи слѣдуетъ принять безспорно всѣ законы и правила христіанства.

Невѣріе Карльтона огорчило Фледу, но не измѣнило ея привязанности къ нему, напротивъ, казалось, она еще усилилась отъ нѣжнаго участія и соболѣзнованія, которыя она къ нему почувствовала. Еслибы онъ могъ видѣть всѣ слезы, которыя она проливала о немъ втайнѣ; еслибы онъ могъ слышать всѣ горячія молитвы, которыя она возсылала о немъ къ Богу — онъ полюбилъ бы ее еще сильнѣе, если только это было возможно.

Однажды вечеромъ Карльтонъ прохаживался взадъ и впередъ по палубѣ — онъ думалъ, думалъ и мысли его не находили исхода. Вечеръ былъ прекрасный, небо ясное; только два или три золотистыя облака рисовались на чистой лазури. Океанъ былъ спокоенъ, едва дыша ровною зыбью, въ которой золотыми блестками играло заходящее солнце. Фледа молча любовалась всегда радующею, всегда навѣвающею на душу спокойствіе картиною природы. Мысли Карльтона были далеко, онъ не замѣчалъ ничего вокругъ себя. Фледа порою поглядывала на омраченный лобъ его, удивлялась его глубокой задумчивости и желала бы видѣть его столь же счастливымъ, какъ была сама. Вдругъ онъ встрѣтился съ ея кроткимъ взоромъ и недовольный собою, утомленный размышленіемъ, обрадовался этому безмятежному, дѣтскому взгляду.

— Эльфи, спросилъ онъ, почему вы знаете, что есть Богъ? Что доказываетъ намъ бытіе его, внѣ свидѣтельства Св. Писанія?

Фледа бросила на него странный взоръ, онъ это мигомъ почувствовалъ. Онъ часто въ послѣдствіи вспоминалъ этотъ взоръ полный укоризны, горя, состраданія — взоръ, какой бросаетъ ангелъ на погибающаго грѣшника. Вопросъ его не затруднилъ ее ни на минуту. Она указала рукою на заходящее солнце и сказала:

— Кто же создалъ это, мистеръ Карльтонъ?

Взоры Карльтона послѣдовали направленію руки ея. Солнце величественно опускалось въ море и, казалось, лучше всякихъ доказательствъ говорило о бытіи и всемогуществѣ своего Создателя.

Легкая стрѣла иногда пробиваетъ крѣпкій панцырь, о который притупились тяжелые мечи. Съ этой минуты Карльтонъ увѣровалъ.

XII.
Ссора.

Можно упомянуть еще объ одномъ случаѣ во время путешествія, потому что онъ выказываетъ характеры многихъ участниковъ его и потому еще, что съ нимъ связаны послѣдствія.

Тернъ и Росситуръ безпрестанно забавлялись тѣмъ, что дразнили Фледу ея „англійскимъ обожателемъ“, какъ они выражались. Бѣдную дѣвочку это очень огорчало. Ей казалось страннымъ, что взрослые люди не могутъ найти лучшаго занятія, какъ дразнить ребенка. Она удивлялась, что ихъ забавляло огорчать ее; но они такъ часто ее мучили, что, по примѣру ихъ, и другіе пассажиры принялись дѣлать тоже, не изъ злости, а частію изъ шалости, частію отъ бездѣлья; безпрестанныя остроты и насмѣшки сыпались на чувствительную и робкую дѣвочку. Она радовалась только тому, что это никогда не случалось при Карльтонѣ.

— Гдѣ Карльтонъ? спросилъ ее однажды двоюродный братъ ея, подходя къ ней.

— Не знаю; кажется, онъ сошелъ въ каюту, отвѣчала Фледа.

— Твой покорный слуга оставляетъ тебя сегодня такъ надолго одну. Онъ становится очень невнимателенъ.

— Я бы на вашемъ мѣстѣ не позволилъ этого, миссъ Фледа, замѣтилъ лукаво Тернъ. Вы ему даете слишкомъ много воли.

— Кузенъ Чарльсъ, перестаньте пожалуйста! сказала Фледа.

— Нѣтъ, безъ шутокъ, возьми его хорошенько въ руки — продолжалъ Чарльсъ. Онъ что-то дѣлается подозрителенъ. Все ходитъ взадъ и впередъ одинъ и задумывается. Я боюсь, что онъ затѣваетъ что нибудь недоброе. Совѣтую тебѣ допросить его хорошенько.

— А я бы вовсе не сталъ имъ заниматься, сказалъ Тернъ, забавляясь смущеніемъ дѣвочки и своей собственною болтовнею; я бы его пустилъ на всѣ четыре стороны, миссъ Фледа. Что онъ за птица такая… Ни лордъ, ни князь просто дворянинъ, конечно — очень богатый, да для васъ все же не находка. Много такихъ на свѣтѣ увидите. Право, не стоитъ имъ заниматься.

— Онъ въ тысячу разъ лучше тебя! подумала Фледа, но не сказала ни слова.

— Ну, что же, Фледа, продолжалъ со смѣхомъ Чарльсъ, вѣдь ты не умрешь по немъ съ тоски? Скажи-ка, чѣмъ этотъ англичанинъ такъ прельстилъ тебя? Вѣрно хвалилъ твои прекрасные глазки, а? а? видно я угадалъ? повторилъ онъ, видя, что Фледа молчала.

— Совсѣмъ нѣтъ! сказала она наконецъ съ неудовольствіемъ; онъ никогда не говоритъ такихъ глупостей.

— Нѣтъ? Такъ что же онъ говоритъ? Что же онъ тебѣ говоритъ, а? Чѣмъ же онъ тебѣ вскружилъ голову, Фледа, а? Поцѣловалъ тебя вѣрно — признайся!

— Нѣтъ! вскричала Фледа, выходя изъ терпѣнія и заливаясь слезами. Какъ вы смѣете такъ говорить! Пожалуйста, оставьте меня въ покоѣ!

Молодые люди довольно натѣшились на этотъ разъ и пошли прочь. Фледа старалась перестать поскорѣе плакать, чтобы кто нибудь не замѣтилъ, и сидѣла опять спокойно, когда одинъ пассажиръ, съ которымъ она никогда до сихъ поръ и не говорила, проходя мимо, поглядѣлъ на нее и сказалъ пріятелю:

— За этою, что ли, дѣвочкою такъ ухаживаетъ англичанинъ?

Бѣдная Фледа! Она вскочила, убѣжала въ каюту и спряталась въ темный уголокъ, гдѣ принялась горько плакать. Тамъ нашла ее, спустя нѣсколько времени, г-жа Карльтонъ и никакъ не могла добиться о причинѣ слезъ ея. Она утѣшала, разсуждала, ласкала, обѣщала уговаривала — самымъ ласковымъ голосомъ…

— Ахъ… ничего!… право ничего!.. сказала наконецъ Фледа; я такая глупая… я расплакалась такъ… оттого что они сказали…

— Кто они, душечка?

Фледа опять замялась и наконецъ отвѣчала:

— Кузенъ Чарльсъ и мистеръ Тернъ.

— Чарльсъ и Тернъ? Что же они тебѣ сказали?.. Что они такое, сказали, мой ангелъ?

— Они это такъ… только чтобы подразнить меня — и Фледа спѣшила отереть слезы. Но г-жа Карльтонъ настаивала.

— Чѣмъ же они тебя дразнили, душечка? Въ чемъ дѣло? Гюи, поди сюда, и помоги мнѣ дознаться, какое горе у Фледы?

Фледа прижалась къ плечу г-жи Карльтонъ, рѣшившись не разжимать губъ. Гюи подошелъ и, къ большему ея огорченію, обратился съ вопросомъ не къ ней, а къ своей матери.

— Ее разогорчили эти молодые люди, отвѣчала она, ея кузенъ и мистеръ Тернъ; они ее чѣмъ-то дразнили, но она не хочетъ мнѣ сказать въ чемъ дѣло?

Карльтонъ не спрашивалъ болѣе и вышелъ изъ комнаты.

— Ахъ, я боюсь, что онъ пойдетъ говорить съ ними, вскричала Фледа, когда онъ ушелъ. Ахъ, зачѣмъ я это сказала!..

Г-жа Карльтонъ старалась ее успокоить и спрашивала, чего же она такъ боится? Но Фледа ничего болѣе не высказала. Безпокойство и страхъ осушили ея слезы, и она рѣшилась впередъ никому не повѣрять своихъ огорченій.

Росситуръ и Тернъ прохаживались вмѣстѣ съ однимъ знакомымъ офицеромъ, когда Карльтонъ подошелъ къ нимъ.

— Мистеръ Росситуръ и мистеръ Тернъ, началъ онъ, вы позволяете себя разговоры очень непріятные для маленькой дѣвицы, которая состоитъ подъ покровительствомъ моей матери. Вы меня очень обяжете, если впредь оставите этотъ тонъ.

Въ голосѣ и обращеніи Карльтона проявлялась холодная гордость, съ какою онъ обыкновенно изъявлялъ свое неудовольствіе, но въ словахъ его не было ничего оскорбительнаго. Тернъ отвѣчалъ дерзко:

— Я имѣю привычку поступать, какъ мнѣ вздумается, и никому не отдаю отчета въ дѣлахъ своихъ.

— Эта дѣвочка моя родственница, и я имѣю право говорить съ нею, какъ хочу, не спрашивая ни у кого позволенія сказалъ Росситуръ. Я не вижу, какое вамъ до нея дѣло?

— Она находится подъ моимъ покровительствомъ, и я не позволю никому обижать ее.

— Я не вижу причины, почему она именно подъ вашимъ покровительствомъ, сказалъ Росситуръ.

— А я не вижу, какимъ образомъ ваша воля можетъ помѣшать чему нибудь, прибавилъ его пріятель.

— Слова не объясняютъ никакихъ положеній, отвѣчалъ спокойно Карльтонъ. Я объявилъ вамъ свое желаніе, чтобы вы перестали досаждать ей; прочее поясню, если вамъ угодно.

— Постойте! вскричалъ Тернъ, когда молодой англичанинъ пошелъ всторону, я не потерплю этого! Вы будете мнѣ отвѣчать за это, сэръ!

— Охотно!

— И мнѣ также, сказалъ Росситуръ. Мы съ вами посчитаемся, мистеръ Карльтонъ.

— Сколько угодно, отвѣчалъ безпечно Карльтонъ, какъ только ступимъ на твердую землю, если вы до тѣхъ поръ не заставите меня отказать вамъ въ этой чести.

Молодые офицеры, хотя взбѣшенные, старались однако выказать столько же хладнокровія, какъ и противникъ ихъ. Они не сказали болѣе ни слова. Но г-жа Карльтонъ, вѣроятно встревоженная страхомъ Фледы, не удовольствовалась наружнымъ согласіемъ молодыхъ людей, и рѣшилась разспросить своего сына, въ полной увѣренности, что онъ непремѣнно скажетъ правду. Она нашла удобный случай говорить съ ними въ тотъ же день, когда онъ сидѣлъ одинъ на палубѣ. Пойдя къ сыну, она не примѣтила Фледы, которая притаилась въ уголку на подушкахъ, склонясь надъ маленькой библіею въ старомъ черномъ переплетѣ.

— Ты все за книгою! начала г-жа Карльтонъ, садясь подлѣ своего сына.

— Что же дѣлать? отвѣчалъ онъ, закрывая книгу съ улыбкою; въ дорогѣ такая скука, матушка!

— Ты бы лучше почаще бесѣдовалъ съ живыми людьми, сказала она, заботливо на него поглядывая.

— Зачѣмъ желать этого, если это мнѣ не нравится?.. возразилъ онъ.

— Что же тебѣ нравится?.. Кажется, здѣсь на кораблѣ — никто и ничто?..

— Немногое и немногіе! отвѣчалъ онъ шутливо, стараясь отклонить настойчивость матери.

— Напримѣръ, эти молодые люди?.. продолжала она; мнѣ кажется, ты очень отъ нихъ отдаляешься?

Онъ не отвѣчалъ, не взглянулъ даже на мать свою; но она вполнѣ поняла значеніе этого притворнаго спокойствія.

— Я знаю, что ты думаешь о нихъ, Гюи, сказала она, но всегда ли ты былъ о нихъ такого мнѣнія?

— Я никогда не выражалъ другаго.

— Гюи, продолжала она тихо и боязливо, Гюи, ты поссорился съ ними?

— Я не ссорился, матушка! отвѣчалъ онъ нѣсколько гордо; перестаньте пожалуйста, я не хочу говорить о нихъ.

Г-жа Карльтонъ замолчала и потомъ снова начала:

— Гюи, вѣдь это не измѣнитъ пріятельскихъ отношеній, въ которыхъ вы до сихъ поръ были?.. Что бы ни было, оставь безъ вниманія!

— Пожалуй, если они извинятся и перемѣнятъ свое обращеніе.

— Съ кѣмъ это? съ Фледою?

— Да.

— Я не думаю, чтобы они хотѣли обижать ее; они просто шалили, не разсуждая о томъ, что говорятъ; такъ глупость, легкомысліе, а тебя они уже навѣрно оскорбить не хотѣли. Обѣщай мнѣ, что ты не будешь больше обращать на нихъ вниманія.

Онъ отклонилъ ея ласкающую руку, всталъ и, пробормотавъ сквозь зубы что-то въ родѣ: чортъ возьми! прибавилъ гордо: „посмотримъ!“

Г-жа Карльтонъ знала своего сына и сочла за лучшее не настаивать болѣе; нѣжная мать простила ему неуваженіе къ ея просьбамъ и ласкѣ, тѣмъ болѣе, что онъ тотчасъ же опомнился и принялъ свой обыкновенный почтительный и ласковый тонъ.

Вполовинѣ слѣдующаго дня, Карльтонъ спросилъ, куда дѣвалась Фледа? Онъ не видалъ ее съ самаго утра. Мать отвѣчала ему, что она нездорова.

— Что съ нею?

— Голова болитъ, можетъ быть оттого, что она вчера весь вечеръ проплакала, и никакъ не хотѣла мнѣ сказать о чемъ. Мнѣ кажется, что она оттого и занемогла. Сегодня утромъ, она не могла проглотить ни кусочка.

Карльтонъ не сказалъ ни слова, но поблѣднѣлъ и сошелъ въ каюту. Служанка, которую онъ послалъ узнать о Фледѣ, пришла съ отвѣтомъ, что барышня не спитъ, но больна и не можетъ говорить. Карльтонъ немедленно вошелъ къ ней. Дѣвочка сидѣла, подобравъ ножки на креслѣ и прислонясь головою къ мягкой подушкѣ. Глаза ея была сомкнуты и окружены широкою тѣнью — признакъ страданія — въ лицѣ ни кровинки. На вопросы Карльтона и нѣжное изъявленіе участія она не могла отвѣчать даже взглядомъ; онъ видѣлъ, что она тяжело дышала. Онъ послалъ служанку за холодной водой, уксусомъ и спиртомъ, обратился съ просьбою о помощи къ пассажиркамъ, которыя со всѣхъ сторонъ надавали ему одеколона, эфиру и Гофмэновыхъ капель. Но Фледа отталкивала все, что онъ подавалъ ей. Наконецъ нашлась стклянка крѣпкаго ароматическаго уксусу, которая произвела желанное дѣйствіе. Едва понюхала она его раза три, какъ на щекахъ ея показался румянецъ. Карльтонъ, давъ ей понюхать еще нѣсколько разъ, приказалъ служанкѣ убрать всѣ прочія стклянки и принести чашку крѣпкаго кофе. Пока его приготовляли, Фледа оправилась. Карльтонъ самъ налилъ кофе и напоилъ ее, потомъ завернулъ ее въ большую шаль своей матери и вынесъ на палубу, не спрашивая ее ни о чемъ. Во все это время и Фледа не выговорила ни слова. Но когда онъ приготовлялъ ей кофе, она бросила на него взоръ, полный такой чистой, такой нѣжной признательности, что молодой человѣкъ долго послѣ того не могъ выговорить ни слова.

Уложивъ Фледу на палубѣ, счастливый Карльтонъ заботливо постарался удалить праздную толпу любопытныхъ, которые навѣдывались объ ея здоровьѣ, старался даже отвлечь вниманіе своей матери, чтобы Фледа могла спокойно отдохнуть подышать свѣжимъ воздухомъ. Онъ самъ занялся чѣмъ-то, повидимому не наблюдалъ за нею, до тѣхъ поръ, пока увидѣлъ, что она въ состояніи вести разговоръ. Тогда онъ подсѣлъ къ ней и спросилъ ласково:

— Эльфи, о чемъ вы плакали вчера весь вечеръ?

Фледа измѣнилась въ лицѣ, потому что въ его кроткомъ и ласковомъ голосѣ слышалась однако рѣшимость добиться отвѣта; она поглядѣла на него умоляющимъ взоромъ, и въ его голубыхъ, глубокихъ глазахъ, увидѣла, что ей не увернуться. Она умоляла его не спрашивать! Но онъ взялъ ея маленькую ручку, прижалъ къ губамъ своимъ, и тѣмъ же тономъ повторилъ вопросъ своей. Фледа отдернула свою руку и залилась слезами, Карльтонъ молчалъ; но она поняла, что онъ только терпѣливо ожидаетъ ея отвѣта.

— Пожалуйста, не спрашивайте, сказала бѣдная дѣвочка, несмѣя поднять глазъ, чтобы не встрѣтить его взгляда; я плакала такъ — о вчерашнемъ…

— О чемъ же, Эльфи? Не бойтесь, скажите мнѣ.

— О томъ… что вы сказали вашей маменькѣ — когда она вамъ вчера говорила…

— О ссорѣ моей съ этими господами?

— Да!.. сказала Фледа, снова заплакавъ.

Карльтонъ замолчалъ; когда онъ заговорилъ снова, въ голосѣ его не было неудовольствія, но больше нѣжности, нежели обыкновенно.

— Что же васъ огорчило въ этомъ, Эльфи? скажите мнѣ все.

— Я огорчилась, потому что было нехорошо съ вашей стороны, сказала Фледа серьозно, прямодушно, что однако нисколько не мѣшало ея обычной скромности.

— Что было нехорошо?

— Говорить такъ… но я боюсь, что не должна этого говорить вамъ, мистеръ Карльтонъ?

— Должны, потому что я васъ спрашиваю.

— Говорить такъ съ вашей матушкой; особенно то, что вы сказали — вы знаете что, мистеръ Карльтонъ..

— Да, это было нехорошо, сказалъ онъ, помолчавъ немного; у меня рѣдко вырываются такія неприличныя выраженія; но вы знаете, нельзя всякій разъ остеречься.

— Нѣтъ, мистеръ Карльтонъ, человѣкъ можетъ всегда поступать хорошо, сказала она съ кроткою настойчивостію.

— Но, Эльфи, спросилъ онъ, неужели же это васъ такъ огорчило? Неужели мое неприличное слово…

— Ахъ, не слово… сказала она, запинаясь.

— Такъ что же?

— То, что я такъ ошиблась…

— Въ комъ? Во мнѣ?..

Слезы ея были отвѣтомъ; она не могла вымолвить ни слова, но въ знакъ согласія кивнула головою.

Карльтонъ едва могъ прійти въ себя отъ изумленія; нѣсколько дней эти слова не выходили изъ головы его. Гордость его была сильно затронута, но въ тоже время были сильно затронуты болѣе великодушныя чувства. Какъ? ему, которому соотечественники и соотечественницы удивлялась, завидовали, искали, превозносили — въ комъ никто не находилъ недостатка посреди блестящихъ качествъ и преимуществъ; ему, одному изъ первыхъ молодыхъ людей въ Англіи по общему и собственному сознанію — эта бѣдная дѣвочка прямо говоритъ, что она въ немъ ошиблась. Онъ не могъ равнодушно думать объ этомъ; но признавалъ справедливость суроваго приговора. Тѣ, чьи прямыя или непрямыя ласкательства льстили ему, были люди гордые, вѣтреные, честолюбивые, корыстолюбивые, испорченные, они имѣли въ немъ нужду, или покланялись въ немъ своему кумиру, а это золото, эта знатность, которой они покланялись, не была лучшимъ, достойнѣйшимъ его качествомъ — это сознавалъ онъ самъ. Это же истинно любящее, прямодушное существо плакало о немъ самомъ. Она была права, не они. Ея сужденіе такъ поразило его, что онъ болѣе четверти часа ходилъ по палубѣ, прежде чѣмъ собрался съ духомъ заговорить съ своею маленькою наставницею. Фледа поглядывала на него и плакала уже отъ страха, что огорчила его. Наконецъ она отерла слезы и личико ея приняло выраженіе кроткаго терпѣнія. Тогда Карльтонъ подошелъ къ ней, взялъ ея руку и поцѣловалъ.

— Эльфи, сказалъ онъ, обѣщаю вамъ впередъ никогда не употребить такихъ выраженій.

Фледа бросила на него взоръ истинно ангельскій, чистый, смиренный, признательный, радостный, полный надежды; глаза ея блистали сквозь слезъ. Но когда она увидѣла и на его глазахъ слезы, то схватила его руку, прижалась къ ней лицемъ и заплакала, какъ плачутъ ангелы о кающемся грѣшникѣ, если только ангелы плачутъ!

— Эльфи, началъ опять Карльтонъ, мнѣ бы хотѣлось, чтобы вы сошли со мною внизъ. И такъ осушите глазки, а то матушка опять засыплетъ васъ распросами.

Счастіе быстро исцѣляетъ. Эльфи скоро была готова идти съ нимъ, куда угодно.

Г-жа Карльтонъ сидѣла поодаль отъ другихъ и читала газету. Она немедленно положила ее, взяла Фледу къ себѣ на колѣни и похвалила Гюи за его умѣніе лечить больныхъ.

— Однако она похожа больше на восковую куклу, нежели на живое существо, замѣтила г-жа Карльтонъ; не правда ли, Гюи?

— Я не нахожу этого, отвѣчалъ онъ серьозно. Правда, что она очень худа. Матушка, я пришелъ сказать вамъ, что стыжусь вчерашняго моего поведенія противъ васъ.

Г-жа Карльтонъ поспѣшно протянула ему руку, какъ бы желая показать, что его извиненіе вовсе излишне, особенно въ присутствіи посторонняго лица.

— Фледа вчера все слышала; справедливость требуетъ, чтобы она слышала и сегодня, сказалъ онъ.

— Итакъ, милый Гюи, сказала съ тайнымъ безпокойствомъ г-жа Карльтонъ, еслибы въ награду за мое скорое прощеніе, я попросила тебя о чемъ нибудь — ты бы не отказалъ мнѣ?

— Разумѣется, нѣтъ — если только это въ моей власти.

— Ты обѣщаешь это?

— Обѣщаю, матушка.

— Обѣщай же, что никогда, ни въ какомъ случаѣ, ты не позволишь себѣ вовлечься въ то… что вы называете — une affaire d’honneur.

Карльтонъ нахмурился, и не отвѣчая, всталъ и пошелъ ходить по каютѣ. Мать его и Фледа заботливо слѣдили за нимъ.

— Видите ли, Эльфи, сколько хлопотъ вы мнѣ надѣлали? сказалъ онъ, остановись передъ ними.

Фледа поглядѣла на него съ изумленіемъ, а г-жа Карльтонъ вскричала: какихъ же хлопотъ?

— Эльфи, продолжалъ онъ, не отвѣчая матери, еслибы вы дали два обѣщанія, противорѣчащія одно другому, которое бы вы сдержали?

— Какія же ты далъ обѣщанія? спросила быстро г-жа Карльтонъ.

— Позвольте мнѣ прежде выслушать отвѣтъ Фледы.

— Разумѣется, я бы сдержала то, которое согласнѣе съ справедливостію, отвѣчала дѣвочка, немножко сконфузясь.

— А не то, которое было дано прежде?

— Конечно нѣтъ, если послѣднее справедливѣе.

— Однако, если дашь слово, развѣ не должно непремѣнно сдержать его?

— Мнѣ кажется, что никогда не должно дѣлать того, что не хорошо, отвѣчала она, боясь за отвѣтъ свой и не зная, какія онъ повлечетъ послѣдствія.

Онъ опять пошелъ ходить по каютѣ; потомъ подсѣлъ къ матери.

— Ты еще не далъ мнѣ обѣщанія, Гюи; однако ты сказалъ, что не откажешь въ моей просьбѣ, сказала г-жа Карльтонъ.

— Я сказалъ, если это въ моей власти.

— Совершенно въ твоей.

— А я уже обѣщалъ двѣ встрѣчи того рода, какихъ вы не желаете.

Фледа въ отчаяніи закрыла лицо руками: г-жа Карльтонъ помертвѣла, схватила за руку сына и вскричала: Гюи, обѣщай мнѣ! Она не могла болѣе выговорить ни слова. Онъ помолчалъ немного, посмотрѣлъ на мать и сказалъ твердо и протяжно:

— Матушка, я обѣщаю исполнить ваше желаніе.

Она прижала.его къ груди своей, цѣловала его, не думая, что скажутъ объ этой сценѣ присутствующіе, рыдала и осыпала его благословеніями и благодарностію. Фледа въ радостномъ волненіи качала головою; и Карльтонъ не сомнѣвался, что исполнитъ лучшее изъ двухъ обѣщаній.

Однако, самая непріятная часть дѣла была еще впереди. Видя, что мать его и Фледа успокоились, Карльтонъ пошелъ отыскивать Весть-Пуэнскихъ офицеровъ. Они были вмѣстѣ, но пріятеля Терна, капитана Виби, не было тутъ. Карльтонъ пошелъ за нимъ, и привелъ его на переднюю палубу, гдѣ обыкновенно курили. Карльтонъ пригласилъ туда же двухъ офицеровъ; видя, что онъ желаетъ говорить съ ними, Росситуръ вынулъ изо рта сигару, а Тернъ принялся дымить сильнѣе прежняго.

— Господа, началъ Карльтонъ, вчора я подалъ вамъ поводъ думать, что при первомъ удобномъ случаѣ намѣренъ дать вамъ удовлетвореніе, котораго оскорбленный имѣетъ право требовать отъ оскорбителя. Сегодня я пришелъ объявить, что не дамъ вамъ этого удовлетворенія. Я разсудилъ иначе.

— Что это значитъ? Это новое оскорбленіе? вскричалъ изумленный Росситуръ. Тернъ стоялъ неподвижно.

— Нѣтъ ни стараго, ни новаго оскорбленія. Просто, я передумалъ, отвѣчалъ Карльтонъ.

— Однако, эта перемѣна мыслей очень необыкновенна, возразилъ Росситуръ. Чѣмъ вы ее оправдаете?

— Я не оправдываюсь.

— Въ такомъ случаѣ, мистеръ Карльтонъ потрудится намъ пояснить выраженія, которыя вчера оскорбили насъ, или откажется отъ нихъ, замѣтилъ капитанъ Биби.

— Объяснять тутъ нечего, вѣроятно вы меня поняли, словъ своихъ я никогда не беру назадъ, потому что имѣю обычай говорить правду.

— Итакъ мы должны принять за новую обиду вашъ отказъ объяснить свои выраженія или дать намъ удовлетвореніе! вскричалъ Росситуръ.

— Я уже сказалъ, что вы не имѣете права требовать отъ меня ни удовлетворенія, ни объясненія.

— Вѣроятно, по зрѣломъ размышленіи, вы нашли, что мы недостойны чести, которую вы намѣрены были намъ сдѣлать?

— Причины моего отказа не относятся ни къ вамъ, ни къ вашему пріятелю; онѣ лично меня касаются.

— Признайтесь однакоже, что такое поведеніе очень странно, замѣтилъ капитанъ Биби.

— Я никогда не слыхалъ, чтобы благородный человѣкъ отказывался объяснить свои слова или дать за нихъ сатисфакцію…

— Отказаться отъ дуэли?.. Это неслыханно!.. сказалъ напыщенно Тернъ, отрясая сигару.

Карльтонъ хранилъ холодное молчаніе.

— Вы хотите сказать, что не намѣрены были вчера оскорбить насъ? спросилъ Росситуръ.

— Не хотѣлъ, отвѣчалъ Карльтонъ.

— Вы не хотѣли?.. вскричалъ капитанъ Биби.

— Я уже сказалъ, сэръ; хотя ваши пріятели подали мнѣ поводъ къ неудовольствію, но я ни вчера, ни сегодня не намѣренъ былъ платить обидою тѣмъ, которые меня обидѣли.

— Такъ вы считаете себя обиженнымъ? вскричалъ Биби.

— Я уже сказалъ вамъ это.

— Итакъ, продолжалъ Биби, если друзья мои скажутъ, что имѣли намѣренія съ своей стороны обидѣть васъ, то вы…

— Я буду очень радъ, если они перемѣнятъ свое поведеніе, мнѣ же перемѣнять нечего.

— Что же мы должны заключить изъ вашего отказа принять вызовъ на дуэль? Что это значитъ?

— По моему мнѣнію, онъ значитъ вѣроятно совсѣмъ другое, нежели по вашему; если же вы желаете принять мое объясненіе вотъ оно: я не намѣренъ отвѣчать оправданіемъ на незаслуженную грубость.

— Вамъ вѣроятно нѣтъ нужды до того, какую роль ваше имя будетъ играть въ этой исторіи, спросилъ насмѣшливо Тернъ.

— Ровно никакой, отвѣчалъ Карльтонъ, смотря ему прямо въ глаза.

— Вы понимаете, что ваша репутація въ моихъ рукахъ?

Карльтонъ слегка кивнулъ головою.

— Итакъ, вы услышите, продолжалъ Тернъ, что говорятъ о человѣкѣ, у котораго недостаетъ смѣлости принять благородный картель.

— Я знаю, сказалъ Карльтонъ гордо, что даю вамъ право, своимъ отказомъ, говорить это — и даже больше, если вамъ вздумается; только не при мнѣ, сэръ!

— Вы этому помѣшать не можете, отвѣчалъ Тернъ также насмѣшливо. Вы отказались отъ возможности защищать честь свою тѣми средствами, которыя предоставлены всѣмъ благороднымъ людямъ. Чѣмъ вы теперь оградите себя отъ оскорбленія и презрѣнія?

— Посмотрю, какъ случится, отвѣчалъ Карльтонъ: я послѣдую минутному вдохновенію.

Глаза его, доселѣ спокойные, заблистали какъ алмазы.

— Итакъ, нашъ вчерашній рыцарь упгелъ безъ боя съ поля сраженія, продолжалъ Тернъ не обращаясь ни къ кому прямо, и отряхая пепелъ съ своей сигары; и маленькая принцесса, которую онъ взялъ подъ свою защиту, можетъ теперь приклонить слухъ свой къ привѣтливымъ рѣчамъ всякаго рыцаря или трубадура, которому вздумается заняться ею. Бѣдняжка!.. У ея рыцаря остались однѣ только шпоры!..

— Которыя могутъ порядочно кольнуть въ бока всякаго смѣльчака, который вздумалъ бы оскорбить ея скромность! прибавилъ Карльтонъ. Но до этого не дойдетъ.

И съ этими словами онъ пошелъ прочь съ тѣмъ же неизмѣннымъ хладнокровіемъ, которое не оставляло его во все продолженіе разговора. Росситуръ имѣлъ свои причины не ссориться съ молодымъ англичаниномъ, пошелъ вслѣдъ за нимъ, и сказалъ, что своими безразсудными шутками съ Фледою вовсе не имѣлъ намѣренія обидѣть временнаго ея покровителя, и очень жалѣетъ, что такъ случилось. Это запоздалое извиненіе было впрочемъ довольно искренне — Карльтонъ принялъ его спокойно и вѣжливо и помирился съ Росситуромъ. Немного спустя, капитанъ Биби подошелъ къ Карльтону.

— Мнѣ очень жаль, мистеръ Карльтонъ, что я долженъ возобновить нашъ непріятный разговоръ, — началъ онъ съ церемоннымъ поклономъ; другъ мой, поручикъ Тернъ, считаетъ себя крайне обжжаннымъ валимъ отказомъ дать ему сатисфакцію. Онъ поручилъ мнѣ спросить васъ, намѣрены ли вы устоять въ своемъ отказѣ, во что бы то ни стало?

— Непремѣнно.

— Въ этомъ дѣлѣ есть какое-то недоразумѣніе. Вы понимаете, какъ мнѣ непріятно передавать вамъ порученіе моего друга…

— Продолжайте.

— Г. Тернъ говоритъ, что если вы откажете ему въ удовлетвореніи, которое всякій благородный человѣкъ обязанъ дать другому — то онъ будетъ сопровождать ваше имя самыми оскорбительными выраженіями; и вмѣсто уваженія, которое доселѣ питалъ къ вамъ, будетъ чувствовать одно неограниченное презрѣніе, которое и постарается выказывать при каждомъ случаѣ.

Карльтонъ слегка покраснѣлъ; потомъ продолжалъ, оправясь немного:

— Постараюсь утѣшиться, находясь въ немилости у г. Терна. Что же касается угрозъ его — я не боюсь ихъ; развѣ онъ принудитъ меня приступить къ мѣрамъ…

— Къ мѣрамъ!.. сказалъ капитанъ.

— Я надѣюсь, что не дойдетъ до этого; мнѣ самому было бы это весьма прискорбно. Но во мнѣ таятся нѣкоторыя чувства, которыя возбуждать опасно; я не всегда могу совладѣть съ ними и тогда дохожу до изступленія…

— Какой-же отвѣтъ буду я имѣть честь передать моему пріятелю г. Терну? спросилъ капитанъ Биби.

— Отъ меня — никакого, сэръ.

Каштанъ приложился къ фуражкѣ и отправился къ Терну съ объявленіемъ — что съ молодымъ англичаниномъ не поладишь и что его ничѣмъ не расшевелить; поэтому Тернъ, послѣ долгаго раздумья рѣшился послѣдовать мудрому совѣту своего пріятеля и оставить Карльтона въ покоѣ.

Отдѣлавшись отъ Росситура, Карльтонъ стоялъ въ грустномъ раздумьѣ у парапета и смотрѣлъ вдаль на безбрежное пространство моря. Онъ не сожалѣлъ ни о своемъ поступкѣ, ни объ обѣщаніи, данномъ матери.. Онъ глубоко презиралъ дуэли и былъ довольно твердъ умомъ и характеромъ, чтобы не думать, что уронилъ честь свою, не поддавшись варварскому обычаю; — вообще онъ слишкомъ презиралъ весь родъ человѣческій, чтобы заботиться о томъ, что скажутъ о немъ другіе? Собственное сознаніе было для него всего важнѣе. Его огорчала мелочность ссоры, въ которую онъ былъ невольно вовлеченъ — его сердили жалкіе характеры, низкія страсти, выказавшіяся въ этомъ случаѣ, — и сюда же примѣшивалась мысль, что все это могло однако кончиться смертію однихъ и смертнымъ грѣхомъ другихъ дѣйствующихъ лицъ!… Свѣжій морскій вѣтеръ, воздымавшій волны океана и дувшій ему прямо въ лицо, составлялъ рѣзкую противоположность съ этою мрачною картиною человѣческой натуры. Свѣжій, чистый — онъ летѣлъ прямо къ своей цѣли, не стѣсняясь посторонними преградами, не уступая препятствіямъ — подобно всѣмъ твореніямъ природы, вѣрно исполняющимъ законы своего Создателя. Во всей вселенной, думалъ Карльтонъ, одинъ лишь человѣкъ вездѣ идетъ на перекоръ цѣли бытія своего. Изо всѣхъ одушевленныхъ и неодушевленныхъ созданій одинъ человѣкъ живетъ искаженною, безцѣльною, безплодною жизнію — или приноситъ лишь плоды зла. Отчего это? Когда началось? Когда и чѣмъ кончится? когда усмирится эта борьба враждующихъ стихій? Остановится-ли наконецъ разстроенная машина, или начнетъ дѣйствовать какъ слѣдуетъ и приведетъ дѣло къ прекрасному, назначенному ей концу? И чья рука довольно сильна, чтобы выполнить всѣ недостатки, возстановить порядокъ, — чья, кромѣ десницы Самого Творца?….

И Карльтонъ стоялъ у парапета, и смотрѣлъ въ безбрежное море, и жадно вдыхалъ свѣжій вѣтеръ, какъ будто-бы онъ вѣялъ на него дыханіемъ истины, какъ будто приносилъ ему знаніе, котораго не можетъ дать свѣтъ, потому что не имѣетъ его… Вдругъ онъ почувствовалъ чье-то приближеніе; оглянулся и встрѣтилъ взоръ Фледы, въ которомъ выражался чистѣйшій міръ, и который говорилъ ясно, что въ этомъ миломъ существѣ машина дѣйствовала правильно! Взглядъ этотъ сіялъ любовію и счастливою довѣрчивостію. Карльтонъ и самъ какъ-бы просвѣтлѣлъ отъ него; онъ помогъ дѣвочкѣ влѣзть на ступеньку, и поддерживалъ ее рукою.

— Какое у васъ счастливое выраженіе лица, сказалъ онъ, смотря на нее почти съ завистію; отчего это? вы никогда не сердитесь, Эльфи?

— Не знаю, право, — простодушно отвѣчала Фледа; — я не помню, — на вѣрно когда нибудь сердилась.

И она старалась припомнить, боясь принять незаслуженную похвалу.

— А вчера, развѣ вы не сердились на вашего кузэна и его безтолковаго пріятеля? спросилъ Карльтонъ.

— Нѣтъ… я не сердилась… отвѣчала она и положила свою ручку на руку Карльтона, частію изъ страха, что разсердила его, частію изъ благодарности за его заступничество; это движеніе дышало нѣжною застѣнчивостію.

— Мнѣ хотѣлось-бы знать вашъ секретъ, Эльфи, — сказалъ Карльтонъ, глядя въ ея ясные глазки.

— Какой секретъ?

— Вы говорили, что всякій можетъ всегда поступать какъ должно, — оттого-ли вы такъ счастливы, что слѣдуете этому правилу?

— Нѣтъ, — отвѣчала она серьезно; — но это гораздо пріятнѣе.

— Безъ сомнѣнія — никто въ свѣтѣ не станетъ спорить противъ этого; но иные, когда дойдетъ до дѣла, находятъ, что легче поступать дурно. Такъ какой-же вашъ секретъ, Эльфи, чтобы быть счастливой?

— Это не секретъ, — отвѣчала она, и подумавъ немного, сказала кротко и важно:

— Бабушка Миріамъ всегда говорила, что кто любитъ Господа, тому легко угождать Ему.

— А вы Его любите, Эльфи?

— Да, люблю! отвѣчала она тихо и спокойно.

— Почему-же вы думаете, что любите Бога, Эльфи?…

— Что это значитъ, мистеръ Карльтонъ? спросила съ изумленіемъ Фледа — кого-же больше могу я любить?…

Карльтонъ не спрашивалъ болѣе, но лучъ свѣта уже озарилъ его. Онъ не вполнѣ понималъ ея отвѣты, но они поразили его, какъ нѣчто, заслуживающее полнѣйшаго изслѣдованія, и онъ рѣшился разъяснять себѣ ихъ.

Путешествіе кончилось совершенно спокойно. Тернъ, слѣдуя совѣту своего пріятеля, не докучалъ болѣе Карльтону, который съ своей стороны, казалось, совсѣмъ забылъ о его существованіи.

XIII.
Фея въ англійскомъ домѣ.

Наконецъ знакомые наши прибыли въ Лондонъ. Карльтоны хотѣли завернуть къ себѣ домой, прежде нежели отправиться въ Парижъ, к взявъ съ собою Фледу, отправились въ замокъ Карльтонъ.

Это было самое пріятное время для Фледы. Карльтонъ всячески старался разгонять ея грустныя воспоминанія и заставить ее полюбить Англію. Отрадно было дѣвочкѣ ступить на твердую землю; а остаться одной съ друзьями своими было еще отраднѣе. Съ радостію разсталась она съ своимъ двоюроднымъ братомъ и Терномъ; дни, проведенные съ ними, тяжело напечатлѣлись въ ея памяти.

Карльтонъ-гоузъ показался ей очень страннымъ; не то домъ — не то деревня. Еслибы спутники ея не такъ любезно старались ободрить ее, ей было-бы неловко и страшно. Она боялась заблудиться въ этомъ огромномъ зданіи; непривычный глазъ дѣвочки терялся въ этомъ лабиринтѣ дворовъ и лѣстницъ, неисчислимыхъ задъ и комнатъ — старыхъ и новыхъ; тяжелыхъ и щегольскихъ, мрачныхъ и великолѣпныхъ; иныхъ въ строгомъ стилѣ массивной старины, другихъ очаровательно роскошныхъ и комфортабельныхъ.

— Какъ вамъ здѣсь нравится, Эльфи? — спросилъ Карльтонъ, видя какъ долго и внимательно Фледа разсматривала все ее окружающее.

— Чудесно! безподобно! — Земля здѣсь гораздо ровнѣе, чѣмъ у насъ.

— Хотите ѣхать завтра кататься? Я вамъ покажу лѣса и холмы.

— Верхомъ, какъ въ Монтепулѣ? — живо спросила Фледа.

— А вамъ хочется ѣхать верхомъ?

— Да, если это вамъ угодно, мистеръ Карльтонъ.

— Очень пріятно. Мы такъ и поѣдемъ.

И онъ отправился на другой день кататься съ Фледою. Эти прогулки повторялись каждый день; онъ показывалъ ей лѣса и холмы. Она любовалась ими, хотя и прибавляла:

— Это не то, что у насъ!

— Далеко ли простираются ваши помѣстья, мистеръ Карльтонъ? спросила она однажды, когда они отъѣхали довольно далеко отъ дома.

— Дальше, нежели вы можете окинуть взоромъ.

— Неужели? Какая же у васъ большая ферма!

— Это не ферма, а паркъ. Мы теперь почти доѣхали до одного конца его.

— Какая же разница между фермою и паркомъ?

— На фермѣ вся земля воздѣлывается для дохода; въ паркѣ она оставляется не вспаханною: паркъ служитъ только для удовольствія.

— О, удовольствія здѣсь очень много; мнѣ по крайней мѣрѣ очень весело. А у васъ есть и ферма, мистеръ Карльтонъ?

— Есть.

Фледа посмотрѣла на него съ удивленіемъ и подумала, что хорошо имѣть такое большое пространство земли единственно для удовольствія.

Дѣвочка вполнѣ наслаждалась своимъ пребываніемъ въ Англіи. Однажды она услышала гармоническіе звуки, они выходили изъ музыкальной комнаты. Привлеченная ими, она вошла, туда — тамъ не было огня, и только полная луна разливала задумчивый свѣтъ свой; комната была наполнена ароматными цвѣтами — всѣ очарованія соединялись въ ней.

Карльтонъ игралъ на фортепіано. — Фледа сѣла въ уголку и слушала — она была въ восторгѣ, едва понимая отъ чего, во ей казалось, что не можетъ быть наслажденія выше этого. Нѣсколько минутъ спустя, г-жа Карлѣтонъ попросила сына своего спѣть что нибудь; — онъ запѣлъ балладу, потомъ другую, третью… Фледа невольно, безсознательно, встала съ своего мѣста и приближаясь мало по малу, подошла къ пѣвцу, стала за его стуломъ, не переводя дыханія; казалось, вся она обратилась въ слухъ и вниманіе… Когда Карльтонъ, окончивъ пѣніе, оглянулся, онъ увидѣлъ милое ея личико, орошенное непритворными слезами; — эта была лучшая похвала его дарованію.

— Знаешь ли, что завтра мы ѣдемъ въ Парижъ? сказала однажды вечеромъ г-жа Карльтонъ Фледѣ, которая возвратилась послѣ долгой прогулки.

— Неужели? спросила Фледа — и вздохнула.

— Что же? Развѣ ты не рада этому?

— Чему же радоваться? — сказала Фледа, бросая грустный взглядъ на прелестную окрестность.

— Такъ тебѣ нравится Карльтонъ-гоузъ?

— Очень! здѣсь такъ хорошо — еще лучше чѣмъ въ Квичи.

Г-жа Карльтонъ удержала свою усмѣшку при этомъ комплиментѣ, и прибавила:

— Мы опять пріѣдемъ сюда. А ты сегодня опять каталась верхомъ?

— Да; кататься верхомъ, для меня самое лучшее удовольствіе!

— Ты очень любишь гулять съ моимъ сыномъ? спросила благосклонно г-жа Карльтонъ.

— Очень! Это такъ весело! Веселѣе всего на свѣтѣ. Кромѣ, только…

— Кромѣ чего же?

— Кромѣ… не знаю… но слушать, какъ онъ поетъ, еще пріятнѣе! Простодушное удовольствіе дѣвочки было очень пріятно г-жѣ Карлтонъ; она обѣщала ей, что когда нибудь опять привезетъ ее въ Карльтонъ, гдѣ она будетъ слушать Гюи и гулять съ нимъ, но это обѣщаніе не утѣшило Фледу.

Вскорѣ пріѣхали они въ Парижъ, и г-жа Карльтонъ, которая очень устала съ дороги, поручила своему сыну отвезти Фледу къ дядѣ ея, въ Отель, гдѣ г. Росситуръ занималъ щегольскую квартиру. Они застали его одного въ гостиной.

— А! Карльтонъ! вскричалъ онъ. Воротились? Въ самую пору!… Очень радъ васъ видѣть!.. А это кто?.. А! Понимаю! Вторая дочка тети Люси!

Г. Росситуръ былъ человѣкъ красивой наружности — съ изящными пріемами, пріятный въ обращеніи. Фледа удивилась и обрадовалась этому; она не такимъ ожидала найти его, судя по неблагопріятнымъ отзывамъ своего дѣда. Выраженіе лица его было, конечно, нѣсколько строго; его называли если не властолюбивымъ, то гордымъ. Впрочемъ, чрезвычайная вѣжливость и благородное обращеніе не давали примѣтить съ перваго взгляда этой черты его характера. Онъ ласково, даже нѣжно обнялъ Фледу и посадилъ къ себѣ на колѣни, и хотя занялся исключительно бесѣдою съ Карльтономъ, но по временамъ заглядывалъ подъ шляпку дѣвочки — и цѣловалъ ее. — Казалось, онъ очень обрадовался Карльтону; распрашивалъ его о путешествіи въ Америку, разсказывалъ ему Парижскія новости. Фледа заключила изъ его разсказовъ, что Парижъ есть огромная галлерея произведеній изящныхъ искусстнь, въ родѣ концертной залы и библіотеки Карльтона. Она подумала, что дядя ея вѣрно очень любитъ картины, статуи и музыку; Фледа ему вполнѣ сочувствовала.

— Гюгъ! — сказалъ г. Росситуръ вошедшему мальчику, — вотъ твоя сестрица. Проводи ее къ маменькѣ.

Мальчикъ, ростомъ не болѣе Фледы, подошелъ къ ней. Худенькій и нѣжный, онъ больше похожъ былъ на дѣвочку; на личикѣ его выражалась скромность и застѣнчивость, онъ казался задумчивъ не по лѣтамъ. Онъ съ перваго взгляда понравился Фледѣ; она подала ему руку и пошла съ нимъ; — но, сдѣлавъ шага два, опомнилась, выдернула руку свою и подбѣжала къ г. Карльтону. Опустивъ глаза, она не отвѣчала ни слова на привѣтливыя слова его; онъ видѣлъ, что блѣдныя губы ея дрожали. Она молча пожала ему руку пошла вслѣдъ за своимъ двоюроднымъ братомъ. Гюгъ отворилъ дверь въ комнату своей матери, и сказалъ:

— Маменька, сестрица Фледа пріѣхала.

Фледа видѣла свою тетку нѣсколько лѣтъ тому назадъ, и то не надолго; она ее почти не знала — но что нужды?.. Это была сестра ея матери; ори первыхъ словахъ Гюга, она обратилась къ ней, протянула руки — Фледа бросилась въ ея объятія, и заплакала тѣми сладостными слезами, которыя льются только на родную грудь. Она почувствовала, что уже породнилась сердцемъ съ новой семьей своей.

— Кто тебя привезъ ко мнѣ, милая Фледа? спросила г-жа Росситуръ. — Вѣрно мистриссъ Карльтонъ? Мнѣ надобно пойти поблагодарить ее.

— Г. Карльтонъ одинъ пріѣхалъ — отвѣчалъ Гюгъ.

— Такъ я пойду поблагодарю его. Пусти же меня, милая Фледа, я сейчасъ возвращусь.

Фледа, сидѣвшая на колѣняхъ у тетки, спрыгнула на полъ, и съ восхищеніемъ глядѣла, какъ г-жа Росситуръ поправляла волосы передъ зеркаломъ; дѣвочка старалась отыскать въ лицѣ ея черты своей матери. У Фледы былъ миніатюрный портретъ матери; она часто, часто смотрѣла на него, и ей казалось, что она помнитъ оригиналъ. Ей казалось, что она находитъ въ чертахъ тети Люси сходство съ своею матерью…. Фледа глубоко вздохнула — съ груди ея, какъ бы свалился тяжелый камень безпокойства и сомнѣнія, которыя до сихъ поръ безсознательно тяготили ее. Не смотря на это облегченіе, она смотрѣла задумчиво; г-жа Росситуръ подумала, что она устала съ дороги, и поцѣловала ее еще разъ, приказавъ Гюгу убрать шляпку и бурнусъ своей сестрицы, и постараться увѣрить ее, что она здѣсь дома.

Гюгъ усадилъ Фледу, развязалъ ея бурнусъ и шляпку съ нѣжною заботливостію, которая мигомъ сдружила ихъ.

— Ты устала, сестричка Фледа? спросилъ онъ ласково.

— Нѣтъ! совсѣмъ нѣтъ! отвѣчала она.

— А Чарльсъ говоритъ, что морское путешествіе очень тебя утомило.

— Совсѣмъ нѣтъ! — возразила удивленная Фледа; — напротивъ мнѣ было очень весело.

— Ну, вѣрно я ошибся. Чарльсъ говорилъ, что онъ очень соскучился, а я подумалъ, что вѣроятно и ты тоже. Вѣдь ты знаешь моего брата, Чарльса?

— Знаю.

— Ты рада, что пріѣхала въ Парижъ?

— Теперь рада. А прежде мнѣ очень не хотѣлось сюда ѣхать.

— А я такъ тебѣ очень радъ. Я увѣренъ, что тебѣ здѣсь понравится. Мы и не знали, что ты такъ скоро пріѣдешь. Ты любишь гулять?

— Да, очень люблю.

— Ну, такъ намъ будетъ очень весело. Папенька и маменька повезутъ насъ гулять вездѣ — въ Тюильри — тамъ чудесный садъ! — и въ Елисейскія Поля, и въ Версаль — на бульвары — вездѣ, вездѣ! Мнѣ съ тобою будетъ еще веселѣе. Ты знаешь по французски?

— Нѣтъ.

— Такъ научишься. Если хочешь, я тебя буду учить. Это совсѣмъ не трудно. Ты получила мое послѣднее письмо?

— Не знаю, — отвѣчала Фледа. — Послѣднее, которое я отъ тебя получила, пришло вмѣстѣ съ письмомъ отъ тети Люси, гдѣ она говорила мнѣ о пріѣздѣ г-жи Карльтонъ; — я его получила передъ самою….

И Фледа вдругъ все припомнила и остановилась. Мысль ея, занятая впечатлѣніями разнообразныхъ сценъ, послѣдняго времени, вдругъ обратилась къ горькому воспоминанію о родинѣ — о добромъ дѣдѣ; она залилась горькими слезами. Испуганный Гюгъ нѣжно и заботливо старался успокоить ее, хотя и не могъ угадать причины этого внезапнаго порыва горести.

— Передъ самою…. передъ чѣмъ же? говорилъ онъ, лаская свою кузину. — Душечка Фледа, не плачь же….

— Передъ самою кончиною дѣдушки, — отвѣчала Фледа, рыдая.

Гюгъ слышалъ о смерти г. Рингана, но совсѣмъ было позабылъ о томъ. Онъ не зналъ покойнаго, потому не могъ и грустить объ его потерѣ; но горесть Фледы возбудила его сочувствіе; когда она немножко успокоилась, онъ заговорилъ опять:

— Твой дѣдушка былъ добръ? спросилъ онъ.

— Очень, очень добръ!

— Ну, если такъ, то ты знаешь, что онъ теперь счастливъ. Если онъ былъ богобоязливъ, то теперь онъ въ царствѣ небесномъ. Это должно утѣшать тебя въ горѣ.

Фледа взглянула на небо — глаза ея, хотя отуманенные слезами, выразили блаженную увѣренность, которой не могли произнести дрожащія уста. Въ этомъ взорѣ сіяли отрада и утѣшеніе. Съ этой минуты дѣти сдружились неизмѣнною дружбою, которая продолжалась до конца жизни.

Возратясь въ свою комнату, г-жа Росситуръ нашла, что Гюгъ вполнѣ исполнилъ ея приказаніе, и что Фледа чувствовала себя совершенно дома. Дѣти сидѣли рядомъ; Гюгъ держалъ руку своей кузины, и разговаривалъ съ нею такъ мило и внимательно, что многіе взрослые могли бы поучиться у него этой изящной любезности. Остальное утро Фледа провела съ своей теткой, которая нѣжно ласкала ее, и слушала съ участіемъ, какъ дѣвочка разсказывала ей повѣсть своего дѣтства, своихъ радостей и печалей — для которыхъ у г-жи Росситуръ были и улыбка и слезы сочувствія. Гюгъ стоялъ подлѣ нихъ, и смотрѣлъ на сиротку такими глазами, какъ бы она была драгоцѣннымъ сокровищемъ, упавшимъ съ неба въ объятія его матушки.

Гюгъ и Фледа обѣдали одни, потому что г. и г-жа Карльтонъ, и еще многіе другіе приглашены были къ обѣду, а г. Росситуръ, не любилъ, чтобы дѣти были при гостяхъ за столомъ. — Фледа не сдѣлала никакого замѣчанія, но подумала про себя, что это престранный обычай. Какъ ей не приходить къ столу, когда обѣдаютъ гости! Когда Росситуръ и Карльтонъ обѣдали у ея дѣда, вѣдь она сидѣла за столомъ, и ей было такъ весело! Но дѣлать было нечего — и Гюгъ съ Фледою обѣдали одни, въ уборной тети Люси. Обѣдъ былъ превкусный; француженка Розалина, горничная г. Росситуръ, прислуживала имъ и особенно занималась Фледою, Гюгъ всячески старался занимать Фледу: разсказывалъ ей о Парижѣ; о своей сестрѣ Маріонѣ, которая воспитывалась въ монастырѣ; описывалъ ей монастырь; — говорилъ, что онъ самъ учится дома, одинъ…. а теперь они, можетъ быть, будутъ учиться вдвоемъ — вотъ будетъ весело! — онъ надѣется, что Фледа останется дома…. Фледа тоже этого очень желала, хотя немножко сердилась на дядю, за строгое правило не позволять дѣтямъ обѣдать при гостяхъ; она подумала, что вѣрно онъ не любить дѣтей, такъ какъ тетя Люси, и если вздумаетъ отдать ее въ монастырь, то она не посмѣетъ просить его оставить ее дома… Однако она вскорѣ должна была перемѣнить свое мнѣніе, потому что дядя былъ очень ласковъ съ нею и съ Гюгомъ, и даже очень любезенъ. Онъ показывалъ ей разныя картинки, разсказывалъ очень занимательныя исторіи, и видя, что она внимательно слушаетъ, часто оставлялъ предполагаемыя свои занятія, чтобы продлить ея удовольствіе.

Г. Росситуръ былъ человѣкъ весьма образованный, любившій изящныя искусства, литературу, и общество умныхъ людей. Для того именно и жилъ онъ въ Парижѣ; онъ не искалъ сумасбродныхъ забавъ, не расточалъ денегъ на безумныя прихоти, а велъ жизнь, какъ прилично богатому человѣку, который живетъ собственно для себя, и старается доставить себѣ всевозможныя средства и удовольствія жизни. Дѣтямъ своимъ посвящалъ онъ немного времени; его правиломъ было, что дѣти никогда не должны быть тамъ, гдѣ присутствіе ихъ можетъ мѣшать удовольствію взрослыхъ. Но, когда онъ оставался наединѣ съ своимъ семействомъ, то дѣлался очаровательнымъ собесѣдникомъ — и выказывалъ нетерпѣніе только тогда, когда его не понимали или невнимательно слушали; Фледа поняла, что за эти рѣдкія вспышки его и считали сердитымъ человѣкомъ; но въ обыкновенной жизни онъ былъ чрезвычайно любезенъ и пользовался большимъ уваженіемъ въ своемъ семействѣ.

Однажды г. Росситуръ заговорилъ было о томъ, не отдать ли Фледу въ тотъ монастырь, гдѣ воспитывалась Маріона?… Но жена его отвѣчала очень серьезно, что Фледа слишкомъ слаба нѣжна, чтобы жить между чужими людьми. Гюгъ прибавилъ, что она можетъ учиться вмѣстѣ съ нимъ, а сама дѣвочка смотрѣла на дядю такъ жалобно, какъ будто прося не удалять ее отъ роднаго крова, на что г. Росситуръ согласился безпрекословно. Гюгъ не покидалъ своего семейства; отецъ и мать не могли и помыслить о разлукѣ съ нимъ — они любили этого нѣжнаго, безукоризненнаго, милаго мальчика необыкновенною любовію — казалось, жизнь ихъ была связана съ его жизнію. А теперь Фледа, которая была на него похожа во многихъ отношеніяхъ, и кромѣ того внушала особенное участіе сиротствомъ своимъ, получила въ ихъ сердцѣ не равное мѣсто — это было невозможно — но равную долю въ ихъ заботахъ и попеченіяхъ, за что и платила благодѣтельнымъ роднымъ своимъ истинно дочернею нѣжностію и привязанностію.

Фледу не трудно было сдѣлать счастливою; для этого довольно было любви и ласки. Поэтому, когда время облегчило горесть ея о потерѣ дѣда, то жизнь ея потекла легко и беззаботно и она запѣла радостно какъ вольная птичка въ поднебесьѣ. — Въ теткѣ своей нашла она вторую мать; въ дядѣ нѣжнаго, ласковаго родственника, умнаго, усерднаго учителя, который развивалъ ея способности и укрѣплялъ разсудокъ; — въ Гюгѣ — все: дружбу, довѣренность, сочувствіе, помощь; ихъ вкусы, мнѣнія, чувства были совершенно согласны.

Дѣти учились вмѣстѣ, часто въ присутствіи тети Люси: они вмѣстѣ гуляли на бульварахъ, въ цвѣтущихъ садахъ и окрестностяхъ Парижа и тутъ — новый міръ раскрывался предъ глазами молодой американки. Не смотря на свое деревенское воспитаніе, Фледа имѣла отъ природы непреодолимую склонность къ свѣтской и изящной жизни, а пребываніе въ Парижѣ скоро развило ея вкусъ, пріучило быстро и ловко судить о туалетѣ, модахъ изящныхъ, искусствахъ т. п. По прошествіи года, никто не узналъ бы въ ней простую, деревенскую дѣвочку, взросшую въ глуши американскихъ пустынь.

XIV.
Размѣнъ библій.

Однимъ изъ лучшихъ удовольствій для Фледы было — когда Карльтонъ пріѣзжалъ за нею и бралъ ее прокататься, что случалось довольно часто. Ей только хотѣлось, чтобы онъ бралъ съ собою также и Гюга, но этого онъ никогда не дѣлалъ и только этого недоставало для полнаго счастія Фледы. Зная, что родные возятъ ее на всѣ обыкновенныя гулянья, Карльтонъ хотѣлъ доставлять ей удовольствіе другаго рода. Онъ не возилъ ее ни въ Версаль, ни въ Сенъ-Клу, а куда нибудь за городъ, въ поле, или показывалъ ей какое нибудь старинное зданіе, которымъ публика уже не интересовалась. Онъ ей разсказывалъ историческія воспоминанія или легенды показываемыхъ мѣстъ и Фледа приникала къ его разсказамъ слукомъ и воображеніемъ. Онъ безпрестанно заботился объ ея удовольствіи; зная любознательность и живость своей маленькой подруги, онъ ѣздилъ туда, куда для себя собственно никогда и не заглянулъ бы. Такъ они часто посѣщали Quai aux Fleurs, Halle aux Blés и другіе рынки. На Marché des Innocens Гюи нарочно поѣхалъ раньше утромъ, когда рынокъ былъ полнѣе и оживленнѣе обыкновеннаго. На этотъ разъ онъ взялъ съ собою и Гюга. Восхищеніе обоихъ дѣтей было неописанно. Они покупали плоды и ягоды и накупили ихъ несчетное множество; потому что Гюгъ получилъ въ свое распоряженіе кошелекъ свой матери, а Фледа имѣла порученіе отъ г-жи Карльтонъ купить что ей приглянется. Прихоть и щедрость распоряжались покупками, а экономія была въ сторонѣ. Дѣти, и особенно Фледа, не могли налюбоваться всѣмъ, что было вокругъ нихъ новаго, стараго, живописнаго, случайнаго и характеристическаго — и опомнились только, когда народъ сталъ уже расходиться и сцена опустѣла. Это утро запечатлѣлось въ памяти дѣтей; много разъ потомъ въ теченіи своей жизни Гюгъ и Фледа переносились мыслію къ тому, что видѣли и дѣлали въ то утро, когда покупали плоды на рынкѣ.

Кромѣ этихъ обыденныхъ сценъ, которыя чрезвычайно занимали Фледу, Карльтонъ показывалъ ей многія малоизвѣстныя мѣста богатаго воспоминаніями Парижа и разсказывалъ о геройскихъ подвигахъ или кровавыхъ сценахъ, происходившихъ тутъ, или тамъ. Онъ дѣлалъ это во-первыхъ, чтобъ доставить ей удовольствіе; во-вторыхъ, чтобы сблизиться съ нею, чтобы освоить ее съ собою — и совершенно успѣлъ въ томъ. Погрузясь совершенно мыслію въ разнообразные предметы, которые онъ показывалъ и объяснялъ ей какъ взрослой дѣвицѣ, Фледа забывала раздѣляющее ихъ разстояніе, забывала все, и свободно выказывалась и высказывалась передъ молодымъ человѣкомъ, этого именно онъ и добивался!

Странно было видѣть, что этотъ молодой человѣкъ, баловень высшаго круга, любимецъ моднаго свѣта, и что еще болѣе, строгій и гордый въ обращеніи со многими изъ тѣхъ, кто искалъ его дружбы, наслаждался обществомъ маленькой дѣвочки; г-жа Росситуръ не понимала, чѣмъ Фледа очаровала холоднаго и высокомѣрнаго Англичанина, а мужъ ея увѣрялъ, что Карльтонъ дѣлаетъ это такъ, для оригинальности, заключеніе, выведенное, можетъ быть, изъ того, что его собственныя попытки сблизиться съ Карльтономъ оказались неудачны. Но догадка была не совсѣмъ справедлива; причина сближенія молодаго человѣка и дѣвочки была важнѣе.

Разъ признавъ непреложными истины христіанства, Карльтонъ готовъ былъ защищать ихъ, какъ всякую истину — и только. Онъ никогда не думалъ, что христіанство налагаетъ на него какія нибудь обязанности. Вѣра его теперь была также безплодна и безцѣльна, какъ прежде невѣріе. Горькая холодность, съ какою прежде смотрѣлъ онъ на все, теперь нѣсколько смягчилась, потому что, если въ самомъ дѣлѣ, думалъ онъ, существуетъ Высшій Промыслъ, то вѣроятно, мало по малу, Онъ возстановитъ порядокъ въ Своемъ твореніи. Но Карльтону не приходило въ голову, чтобы этотъ міровой подвигъ требовалъ его содѣйствія. Въ Парижѣ онъ жилъ также какъ и прежде; можетъ быть, только скучалъ немного менѣе и искалъ всѣхъ удовольствій, которыя предлагаютъ богатому человѣку литература, науки и искусства. Между тѣмъ, въ глубинѣ души, что-то упрекало его за это безполезное существованіе, и понуждало употребить благородныя усилія для достиженія возвышенной цѣли. Особенно пробуждалось въ немъ это сознаніе въ тѣ часы, которые онъ проводилъ съ Фледою. Онъ называлъ ее своимъ добрымъ ангеломъ; при ней онъ чувствовалъ себя болѣе чистымъ, болѣе возвышеннымъ; но это наслажденіе было отравлено мыслію: достоинъ-ли онъ привязанности этого ангельскаго существа? При всѣхъ его высокихъ достоинствахъ, какъ былъ онъ далекъ отъ этой чистоты, этого незлобія, этой самоотверженной преданности!

Еще одна мысль часто возмущала его счастіе: „пройдетъ еще нѣсколько лѣтъ — думалъ онъ — и этотъ безоблачный взглядъ омрачится… чистота этой души будетъ смущена страстями… остаться такою невинною въ юдоли житейской — невозможно — невозможно!…“

Однажды возвращаясь съ прогулки, они отдыхали на площади Согласія (Place de la Concorde). Карльтонъ разсказывалъ Фледѣ объ ужасныхъ сценахъ, происходившихъ на этомъ мѣстѣ во время революціи 1793 года; внимательная слушательница, положивъ ручку за его колѣно, не спускала глазъ съ повѣствователя; она едва могла повѣрить, чтобы на этой великолѣпной площади лились рѣки крови, чтобы она оглашалась яростными воплями изступленной черни; ясные взоры дѣвочки, подобно зеркалу, отражали всѣ впечатлѣнія ея взволнованной души; она погрузилась въ глубокую думу; Карльтонъ также увлекся воспоминаніями, и они на нѣсколько минуть забыли даже о присутствіи другъ друга.

— О чемъ вы замечтались, Эльфи? спросилъ наконецъ Карльтонъ, выходя изъ забвенія, и взявъ ея маленькую ручку.

Фледа взглянула на него, какъ бы желая спросить его о чемъ-то, во хотя прочла въ его взорѣ обычную ласку, однако опустила глаза и молчала.

— Какъ вамъ нравится Парижъ? продолжалъ Карльтонъ, видя, что она пристально смотритъ на площадь.

— Очень нравится.

— Я былъ напередъ увѣренъ въ этомъ.

— Но я все таки лучше люблю Квичи!

— Квичи? Неужели вы теперь мечтали о Квичи?

— О — нѣтъ!

— Такъ вѣрно вы размышляли о тѣхъ ужасахъ, о которыхъ я вамъ разсказывалъ!

— Нѣтъ! Мои мысли были гораздо дальше.

— О чемъ же вы думали?

— Я думала, отвѣчала она неохотно, чтобы мнѣ хотѣлось быть похожею на того ученика, котораго Іисусъ Христосъ любилъ болѣе всѣхъ.

Карльтонъ взглянулъ на нее съ изумленіемъ и спросилъ:

— Развѣ Онъ любилъ котораго нибудь больше другихъ?

— Да… въ Евангеліи сказано: ученикъ, котораго любилъ Іисусъ… былъ Св. Іоаннъ.

— За что же онъ предпочиталъ Св. Іоанна?

— Не знаю. Вѣрно онъ былъ добрѣе другихъ, и вѣрно самъ больше другихъ любилъ Спасителя. Такъ мнѣ, по крайней мѣрѣ, говорила бабушка Миріамъ.

— Какимъ же образомъ, Эльфи, ваши мысли вдругъ перенеслись къ любимому ученику Спасителя отъ кровавыхъ сценъ, разсказъ о которыхъ произвелъ на васъ такое сильное впечатлѣніе!

— Я думала, отвѣчала дѣвочка какъ люди бываютъ злы и несчастливы, особливо тѣ, о которыхъ вы говорили, и какъ трудно должно быть обратить ихъ къ добру; тутъ, само собою разумѣется, я подумала о завѣщаніи Іисуса Христа ученикамъ Своимъ и пожелала походить на одного ихъ нихъ. Мы съ Гюгомъ еще сегодня объ этомъ разговаривали.

— Что же завѣщалъ Іисусъ Христосъ ученикамъ своимъ? спросилъ Карльтонъ.

— Стараться сдѣлать людей добрыми и счастливыми, отвѣчала Фледа, устремляя на него кроткій и умный взоръ.

— Какъ же это сдѣлать? спросилъ Карльтонъ, самъ удивляясь, что предлагаетъ такую трудную задачу ребенку.

— Разсказывая людямъ о жизни и чудесахъ Спасителя, убѣждая ихъ вѣровать въ Него, и ведя такую благочестивую жизнь, чтобы люди по неволѣ повѣрили словамъ ихъ.

— Послѣднее условіе всего важнѣе, возразилъ Карльтонъ. — Ну, а если люди не станутъ слушать?

— Нѣкоторые все таки послушаютъ и обратятся, спокойно сказала Фледа, — а понемногу и прочіе пристанутъ къ нимъ.

— Почему же вы это знаете?

— Такъ сказано въ Св. Писаніи.

— Полно такъ ли, Эльфи?

— Разумѣется такъ, мистеръ Карльтонъ… Богъ сказалъ, что нѣкогда всѣ люди обратятся и будутъ счастливы. Ахъ, какъ бы я хотѣла, чтобы это время скорѣе настало!

— Но если такъ, Эльфи, то Богъ можетъ обратить ихъ и безъ нашего участія.

— Разумѣется! отвѣчала она съ своею серьозною кротостію; но видно Онъ желаетъ доставить и намъ участіе въ такомъ добромъ дѣлѣ.

— Это доброе дѣло, Эльфи, предоставлено духовенству; до васъ оно вовсе не касается.

— Ахъ нѣтъ… оно касается до всякаго… такъ сказано въ Св. Писаніи. Духовенство дѣйствуетъ однимъ способомъ; другіе люди другимъ… Помните ли, мистеръ Карльтонъ, притчу о десяти талантахъ?

Карльтонъ, помолчавъ немного, сказалъ:

— Я не такъ твердо знаю Евангеліе, какъ вы, Эльфи, и не изучалъ его, какъ бы должно.

Взоръ исполненный глубокой грусти былъ ему отвѣтомъ; этотъ взоръ проникъ въ его душу болѣе многихъ краснорѣчивыхъ фразъ.

Карльтонъ не продолжалъ разговора. Они молча встали и пошли домой; Фледа во всю дорогу пламенно молила Бога, чтобы Карльтонъ лучше узналъ Св. Писаніе.

Дойдя до крыльца квартиры г. Росситура, Карльтонъ сталъ прощаться съ Фледою.

— Подождите немножко, мистеръ Карльтонъ; сказала она, зайдите на одну минутку къ намъ, я вамъ что-то покажу.

Онъ зашелъ; она проводила его въ гостиную, гдѣ никого не было, и убѣжала, повторяя:

— Только одну минуту! Она скоро возвратилась, держа въ рукѣ полурасцвѣтшую розу, которую подала ему. Нѣсколько дней тому назадъ, они были вмѣстѣ на Quai aux Fleurs, и Карльтонъ просилъ ее выбрать, что ей нравится; она выбрала розовый кустъ.

— Что это значитъ, Эльфи? спросилъ онъ. Вы для меня оборвали ваши розы?

— Тамъ еще много бутоновъ, отвѣчала она; мнѣ хотѣлось только подарить вамъ первую, которая распустилась.

Глаза Карльтона переходили съ розы на милую дѣвочку; обыкновенно тихая и скромная, она, казалось, сама расцвѣла какъ роза, такъ много граціи и души было въ ея желаніи чѣмъ нибудь порадовать своего друга. Молодой человѣкъ былъ глубоко тронутъ.

Возратясь домой, онъ оглянулся на прошедшую жизнь свою и сталъ въ умѣ перебирать свои поступки. Онъ сравнивалъ свое эгоистическое отвращеніе къ свѣту съ пламеннымъ усердіемъ и желаніемъ добра, которое выразила сегодня Фледа; свою пустую и безполезную жизнь съ ея желаніемъ походить на любимаго ученика Христова и всячески стараться облегчить скорби своихъ ближнихъ.

Войдя въ свою комнату, онъ поставилъ розу въ стаканъ съ водою и началъ прохаживаться взадъ и впередъ:

— Она права… говорилъ онъ самъ себѣ, — а я неправъ… потеряннаго не воротишь… сдѣланнаго не перемѣнишь…. но я могу пріобрѣсти то, чего мнѣ не достаетъ теперь. Если есть лекарство, а оно должно быть — почему же ему не подѣйствовать на меня? Она говоритъ, что каждому изъ насъ дано свое дѣло; я вѣрю этому; это въ порядкѣ вещей. Постараюсь открыть, какое дѣло мнѣ назначено… гдѣ моя дорога… и пойду по ней… до конца!

Три часа сряду прохаживался Карльтонъ по своей комнатѣ; потомъ позвонилъ камердинера и приказалъ ему все приготовить къ отъѣзду.

На слѣдующее утро, за завтракомъ, онъ сказалъ своей матери:

— Завтра… я оставляю Парижъ.

— Милый Гюи, ты мнѣ говоришь это довольно поздно, замѣтила мать.

— Матушка, я ѣду одинъ.

Г-жа Карльтонъ съ испугомъ взглянула на своего сына; веселый и открытый взглядъ его успокоилъ ее.

— Что случилось? спросила она.

— Ничего страшнаго.

— Не поссорился ли ты опять съ этими молодыми людьми?

— Нѣтъ, матушка, я недоволенъ только самимъ собою.

— Собою! Зачѣмъ же ты хочешь уѣхать безъ меня?

— Одинъ я скорѣе, окончу свое дѣло.

— Какое дѣло?

— Оно касается одного меня, отвѣчалъ онъ улыбаясь.

— Гюи, ты сегодня говоришь загадками. Неужели это то дѣло, которое меня больше всего интересуетъ?

— Нѣтъ, отвѣчалъ онъ смѣясь и немного краснѣя.

— Но, продолжала мать, нѣтъ ли какой нибудь тайной причины этой скрытности?

— По крайней мѣрѣ ничего такого, чтобы должно было безпокоить васъ. Я желаю разъяснить нѣкоторые вопросы; здѣсь я не могу этого сдѣлать, и поѣду туда, гдѣ могу серьезно заняться на свободѣ.

— Гдѣ же это?

— Лѣто я думаю провести въ Швейцаріи и Германіи.

— Гдѣ же и когда мы увидимся?

— Я думаю, дома; когда? не могу назначить.

— Дома? сказала радостно мать его; такъ тебѣ уже надоѣло скитаться по свѣту?

— Нѣтъ еще, отвѣчалъ онъ съ неудовольствіемъ.

— Я буду рада всякому происшествію, которое призоветъ тебя домой, сказала г-жа Карльтонъ съ восхищеніемъ смотря на своего сына.

— Я желаю возвратиться къ вамъ лучшимъ, нежели каковъ теперь, прибавилъ онъ, цѣлуя ея руку. — Я скоро возвращусь.

И онъ поспѣшно вышелъ изъ комнаты.

— Лучшимъ!.. Лишь бы онъ никогда не былъ хуже, нежели теперь!.. сказала мать его съ полными слезъ глазами.

Пріѣхавъ съ прощальнымъ визитомъ къ г. и г-жѣ Росситуръ, Карльтонъ не засталъ ихъ дома; они уѣхали въ монастырь, гдѣ воспитывалась Маріона, чтобы взять ее домой на праздники. Одна Фледа вышла въ гостиную.

— Роза ваша жива и здорова, Эльфи, началъ Карльтонъ; — я пріѣхалъ сказать вамъ это и проститься съ вами.

— Вы уѣзжаете, мистеръ Карльтонъ.

— Да.

— Но вы скоро возвратитесь?

— Нѣтъ, Эльфи; и даже не знаю, возвращусь ли?..

Онъ говорилъ серьезнѣе обыкновеннаго и догадливая Фледа поняла, что этотъ неожиданный отъѣздъ имѣлъ важную причину. Она измѣнилась въ лицѣ, но молчала и не спускала глазъ съ, того, кто такъ ласково смотрѣлъ на нее.

— Вы порадуетесь моему отъѣзду, Эльфи, когда я скажу вамъ, что ѣду для того, чтобы исполнять долгъ свой — одно это вызываетъ меня отсюда. Я буду стараться исполнить его свято, прибавилъ онъ улыбаясь.

У Фледы не нашлось улыбки въ отвѣтъ на эти слова. Ей хотѣлось спросить, увидится ли она съ нимъ еще когда нибудь? но губы ея дрожали и она промолчала.

— Грустно мнѣ будетъ безъ моей доброй волшебницы, продолжалъ онъ шутливо; — не знаю, какъ мнѣ обойтись безъ нея. Еслибы ваша волшебная палочка была довольно длинна, Эльфи, я бы просилъ васъ отъ времени до времени дотрогиваться ею до меня.

Бѣдная Фледа опустила голову. Она знала, какою палочкою должно его коснуться и рѣшилась ежедневно молить о ниспосланія за него благословленія небеснаго; но Карльтонъ не понималъ этого; онъ полушутя говорилъ, что нуждается въ ея помощи, и не сознавалъ, какая помощь ему необходима! „О, еслибы онъ могъ понять это!“ думала Фледа — и эта мысль приводила ее почти въ отчаяніе; порывы горести въ ней, столько привыкшей владѣть собою, были особенно тяжелы для Карльтона. Онъ взялъ ея руку и ласково и шутливо старался успокоить ее:

— Я часто буду вспоминать о васъ, Эльфи! говорилъ онъ; — я возьму вашу розу съ собою, и никогда не разстанусь съ нею… Вы не должны такъ огорчаться моимъ отъѣздомъ… напротивъ, вы должны радоваться, что я отправляюсь для такого дѣла…

Она оправилась немного, отерла слезы и спросила:

— Для какого дѣла?

Онъ молчалъ.

— Я много думалъ о нашемъ послѣднемъ разговорѣ, — сказалъ онъ наконецъ. — Я ѣду, чтобы стараться узнать свое назначеніе, и тогда начну исполнять его.

Фледа сжала его руку и отвернулась, чтобы скрыть свои слезы. Онъ не зналъ, какъ понять это движеніе — что отвѣчать ей? Онъ начиналъ думать, что въ этомъ дѣтскомъ сердечкѣ есть глубина недосягаемая.

— Никто въ цѣломъ Парижѣ не горюетъ столько о моемъ отъѣздѣ, сказалъ онъ наконецъ полушутя, полунѣжно.

— Никто и не имѣетъ столько причинъ горевать, — отвѣчала Флела. — Вы никогда уже не возвратитесь, мистеръ Карльтонъ?… спросила она немного спустя.

— Я не говорю этого… можетъ быть… если возвращусь, то именно для того, чтобы видѣть васъ, Эльфи.

Едва примѣтная улыбка проскользнула по лицу ея.

— Матушка остается въ Парижѣ, — продолжалъ онъ, — вы будете часто видѣть ее.

Но онъ замѣтилъ, что она не слушала его, а сидѣла занятая какою-то мыслію.

— Мистеръ Карльтонъ… начала она краснѣя.

— Что вамъ угодно?

— Мистеръ Карльтонъ… вы не разсердитесь, если я вамъ скажу что-то?

— Неужели вы такъ мало знаете меня, что дѣлаете такой вопросъ, Эльфи?

— Мнѣ хочется васъ просить о чемъ-то… если вы позволите?…

— О чемъ же?… сказалъ онъ, стараясь угадать ея просьбу. Я готовъ.

Глазки ея блеснули, но она не рѣшалась продолжать.

— Я сдѣлаю все, чего вы желаете — сказалъ Карльтонъ.

— Подождите меня одну минутку.

— Хотя цѣлые полчаса.

Лицо дѣвочки просіяло радостной она выбѣжала изъ комнаты. Нѣсколько минутъ спустя, она возвратилась тихими шагами, робко и серьезно подошла къ Карльтону, подала ему небольшую книжку — свою дорогую Библію, и не поднимая глазъ, едва переводя духъ, сказала:

— Сдѣлайте милость, читайте ее!

Карльтонъ узналъ эту книгу; нѣсколько разъ почтительно поцѣловалъ маленькую ручку, которая подала ее, и сказалъ:

— Буду читать, Эльфи; обѣщаю вамъ.

Она бросила на него взоръ такой признательный, любящій и счастливый, что онъ навсегда врѣзался въ его памяти. Наконецъ Карльтонъ ушелъ. Долго прислушивалась дѣвочка къ удаляющемуся шуму шаговъ его, потомъ упала на колѣни и залилась слезами. Она плакала не только о разлукѣ съ своимъ милымъ другомъ — бѣдная Эльфи плакала также о своей Библіи. Эта Библія принадлежала отцу ея — въ ней были разныя замѣтки, писанныя его рукою — она была ея завѣтнымъ сокровищемъ.

Наконецъ она отерла слезы, и милое личико ея приняло по прежнему кроткое выраженіе, хотя, и грустное. Въ это время Розалина пришла сказать, что какой-то господинъ желаетъ видѣть барышню въ корридорѣ. Это былъ самъ Карльтонъ. Онъ подалъ Фладѣ пакетъ улыбаясь и, не говоря ни слова, поцѣловалъ ея ручку и ушелъ. Фледа побѣжала въ свою комнату, поспѣшила развернуть пакетъ и нашла тамъ великолѣпную Библію — переплетенную въ синій бархатъ съ золотыми застежками, на покрышкѣ были напечатаны золотомъ начальныя буквы ея имени. Фледа не знала радоваться ей или печалиться? Этотъ драгоцѣнный подарокъ, казалось, говорилъ, что ей никогда уже не видать опять своей завѣтной Библіи… Со слезами прижала она къ сердцу своему священную книгу и не старалась разъяснять своихъ впечатлѣній.

XV.
Мы опять въ Новомъ Свѣтѣ.

Прошелъ годъ съ тѣхъ поръ какъ Фледа жила въ Парижѣ, когда дядя ея вдругъ вздумалъ возвратиться въ Америку. Причиною такого внезапнаго рѣшенія было мнимое или истинное разстройство въ денежныхъ дѣлахъ его. На финансовомъ горизонтѣ Нью-Іорка показались тучи, и г. Росситуръ разсудилъ, что благоразумнѣе будетъ на мѣстѣ собственными глазами наблюдать за своимъ интересомъ. Рѣшеніе его никого не огорчило. Г-жѣ Росситуръ всегда нравилось все, что предпринималъ супругъ ея, и кромѣ того она любила свою родину. Маріона рада была оставить монастырь и вступить въ свѣтъ, куда родители обѣщали немедленно ее ввести. А Гюгъ и Фледа носили въ самихъ себѣ источникъ радости; имъ вездѣ было хорошо и весело.

Дѣйствительно, перемѣна мѣста мало измѣнила жизнь Фледы и Гюга. Они гуляли и занимались также какъ и въ Парижѣ, и вкушали тоже чистое и спокойное счастіе въ тѣхъ же забавахъ и удовольствіяхъ. Только Баттери слишкомъ неудовлетворительно замѣняла Елсейскія поля и Тюльери; ничто въ Нью-Йоркѣ не могло замѣнить восхитительныхъ окрестностей Парижа. За то дома Фледа находила гораздо болѣе коифорта. Грязный парижскій отель замѣнился чистымъ, свѣтлымъ, прекрасно устроеннымъ домомъ въ Стетъ-стритѣ. Здѣсь Гюгъ и Фледа истинно наслаждались великолѣпной библіотекою и утѣшалісь мыслію, что они на родинѣ, у себя, въ домѣ, и между своими соотечественниками.

.Эти дѣти, по прежнему, почти всегда были вмѣстѣ. Маріона много выѣзжала и потому почти исключительно бывала съ матерью въ гостиной или въ гостяхъ. Она никогда не была дружна съ Фледою. Маріона была хороша собою; болѣе походила на отца, нежели на мать, хотя была гораздо холоднѣе и эгоистичнѣе, нежели г. Росситуръ. Не только на Фледу, даже и на брата своего Гюга, она обращала мало вниманія; они также о ней не заботились и были совершенно преданы другъ другу.

Мать и дочь кружились съ утра до вечера въ какомъ-то вихрѣ, не имѣя минуты отдыха; самъ Росситуръ быль увлеченъ ими. Въ Парижѣ, когда Маріона была въ монастырѣ, случались вечера, когда г. и г-жа Росситуръ не выѣзжали и къ себѣ не принимали, проводя парно и счастливо время свое въ семейномъ кругу. Теперь подобныхъ вечеровъ не было болѣе; если иногда и случалось свободное время, то г-жа Росситуръ и дочь ея были слишкомъ утомлены, а у г. Росситура было много дѣла.

Однажды Гюгъ и Фледа сидѣли въ библіотекѣ, куда они обыкновенно удалялись, когда въ домѣ бывали гости. Фледа рисовала, Гюгъ читалъ. На столѣ передъ Фледой лежала на шелковой подушкѣ собачка, которую подарилъ дѣвочкѣ Карльтонъ.

— А вѣдь мы гораздо лучше проводимъ здѣсь свое время, нежели они тамъ — не правда ли, Фледа? — спросилъ Гюгъ.

— Гмъ!… да… разсѣянно отвѣчала она поправляя свой рисунокъ. Кингъ!… дрянь!… прочь! прошу лежать смирно!

Угрозы Фледы были произнесены вовсе но страшнымъ голосомъ и брань ея отзывалась ласкою.

— Что онъ дѣлаетъ? спросилъ Гюгъ.

— Все лѣзетъ ко мнѣ на колѣни.

— Такъ пусти его.

— Не хочу, будетъ съ него и шелковой подушки! И она прижалась розовой щечкой къ мягкой головкѣ собаки.

— Какъ ты любишь эту собаченку! сказалъ Гюгъ.

— Очень! какъ же не любить ее!

— Какъ они тамъ шумятъ внизу!.. продолжалъ Гюгъ. Мнѣ кажется, я никогда не буду любить большихъ обществъ, а ты, Фледа?

— Не знаю, отвѣчала Фледа, которая очень любила свѣтъ и общество; это будетъ зависѣть отъ того, съ кѣмъ мнѣ придется быть.

— А я такъ вовсе не люблю сьѣта, изъ кого бы онъ ни состоялъ. Чему ты смѣешься?

— Я нарисовала такого смѣшнаго старика — посмотри!

Гюгъ подошелъ поглядѣть и также отъ души смѣялся.

— Для меня ничего въ мірѣ не можетъ быть пріятнѣе этой комнаты, продолжалъ онъ.

— Ахъ, еслибы ты видѣлъ библіотеку Карльтона! возразила Фледа, продолжая рисовать.

— Что же, развѣ она гораздо лучше нашей?

Фледа окинула взглядомъ комнату и кивнула утвердительно головою.

— Нужды нѣтъ; я не желаю ничего лучше этой, продолжалъ Гюгъ; а ты, Фледа?

Фледа улыбнулась и съ нѣжностію поглядѣла на собачку.

— Мнѣ кажется, ты не такъ бы любила эту собаченку, еслибы тебѣ кто другой подарилъ ее.

— О, разумѣется! Вполовину бы столько не любила!

— Я совсѣмъ не любилъ этого Карльтона столько, какъ ты.

— Ты мало зналъ его, отвѣчала она спокойно.

— Развѣ онъ въ самомъ дѣлѣ очень хорошій человѣкъ, Фледа?

— Ахъ, онъ такъ былъ хорошъ ко мнѣ! Всегда; всегда! Какъ весело было мнѣ съ нимъ кататься верхомъ, на большой вороной лошади!

— На вороной?

— Да, огромная вороная лошадь, но какая статная, сильная, и какъ чудесно, легко неслась она! Be звали Герольдъ. Ахъ, какъ бы я хотѣла опять увидѣть эту лошадь! А когда я не была съ нимъ, то Карльтонъ ѣздилъ на другой чудной красоты. Вообрази, Гюгъ, гнѣдой арабскій конь, такой легкій, нѣжный, его ввали Зефиръ, онъ леталъ какъ вѣтеръ! Карльтонъ говорилъ, что меня онъ не рѣшится довѣрить этому скакуну.

— А одна ты не ѣзжала?

— Нѣтъ, я-то не боялась, да Карльтонъ не хотѣлъ пускать меня.

— Но, Фледа, былъ ли онъ хорошій человѣкъ, въ томъ смыслѣ, какъ я понимаю это?

— Ахъ, онъ былъ лучше многихъ, отвѣчала она уклончиво, и ужъ навѣрно лучше всѣхъ нашихъ гостей, которые тамъ шумятъ теперь, не исключая и г. Шведена.

— Швидена! Ты не такъ выговариваешь его имя.

— Чѣмъ хуже его выговорить, тѣмъ лучше по моему! отвѣчала Фледа.

— Я его тоже не люблю; но чѣмъ онъ тебѣ такъ не нравится?

— Не знаю… можетъ быть, тѣмъ, что онъ дядѣ и Маріонѣ слишкомъ нравится, у него въ лицѣ нѣтъ никакого нравственнаго выраженія.

— Я не знаю, чѣмъ онъ имъ нравится, заключилъ Гюгъ.

При такомъ образѣ жизни дѣти получали странное воспитаніе. имѣли учителей болѣе для изящныхъ искусствъ; умственное же образованіе было предоставлено почти ихъ собственному произволу. Къ счастію, они оба любили чтеніе, и чтеніе порядочное. Въ то время какъ г-жа Росситуръ съ дочерью по цѣлымъ днямъ дѣлали или принимали визиты, Гюгъ и Фледа, всегда неразлучные, перебирали всѣ книги въ библіотекѣ; они вмѣстѣ прогуливались, разсуждали о прочитанномъ, мечтали… Съ прочими членами семейства они сходились только за столомъ; почти всегда за обѣдомъ были гости; особенно на вторую зиму ихъ пріѣзда въ Нью-Іоркъ началъ ѣздить къ нимъ очень часто одинъ нѣмецъ, который чрезвычайно надоѣлъ Гюгу и Фледѣ пустою свѣтскою болтовнею; когда онъ бывалъ тутъ, Фледа поспѣшно убѣгала въ свой милый пріютъ и принималась за кисть или книгу. Никому не приходило въ голову посылать этихъ дѣтей въ школу; Гюгъ былъ очень слабаго сложенія; а Фледа — но никому не приходило въ голову разлучить Гюга съ Фледою.

Ва третью зиму Фледа заключила, что этотъ нѣмецъ, какъ она называла г. Шведена, не отстанетъ отъ дому до тѣхъ поръ, пока не увезетъ Маріону. Однако она не сообщила этого замѣчанія никому, кромѣ Гюга. Въ эту зиму они пріобрѣли новое, весьма пріятное знакомство. Однажды у нихъ обѣдалъ г. Грегори, дядя г-жи Росситуръ; послѣ обѣда г. Шведенъ уѣхалъ; Маріона также съ нѣсколькими подругами отправилась на какой-то праздникъ; докторъ Грегори остался. Это былъ почтенный старикъ, благородной наружности, нѣсколько суровый въ обращеніи. Онъ только что возвратился изъ Европы, гдѣ провелъ нѣсколько лѣтъ, и откуда привезъ множество рѣдкихъ книгъ для публичной библіотеки, которая состояла подъ его вѣдѣніемъ. Поговоривъ нѣсколько времени съ г. и г-жею Росситуръ, онъ обратилъ наконецъ вниманіе и на дѣтой.

— Такъ это дочь Эми! сказалъ онъ. Эми, поди сюда.

— Меня зовутъ не Эми, отвѣчала дѣвочка, подходя къ нему.

— Въ самомъ дѣлѣ? А я такъ думалъ. Какъ же тебя зовутъ?

— Эльфледа.

— Эльфледа? Кто это выдумалъ дать тебѣ такое иностранное имя?

— Отецъ мой! отвѣчала Фледа, принимая серьезный видъ, который показался старику очень забавнымъ.

— Отецъ! гмъ! разумѣется. А неужели твой отецъ не могъ найти тебѣ во всемъ календарѣ другаго имени, которое бы не напомнило короля Альфреда?

— Это было имя моей бабушки.

— Бабушки! То-то! Развѣ ты смотришь бабушкою?.. Какже тебя обыкновенно называютъ?

— Фледою, отвѣчала дѣвушка смѣясь.

— Только-то!

Фледа вспомнила другое уменьшительное имя, данное ей милыми устами; давно уже никто не называлъ ее Эльфи; это имя принадлежало Карльтону и она не хотѣла бы слышать его ни отъ кого другаго.

— Итакъ, миссъ Фледа, продолжалъ докторъ, ходите ли вы въ школу?

— Нѣтъ, сэръ.

— Вы не интересуетесь такими пустяками, какъ, напримѣръ, науки?

— Нѣтъ, сэръ. Мы съ Гюгомъ учимся дома.

— Что же? Вы даете уроки одинъ другому?

— Нѣтъ! возразила Фледа смѣясь. Къ намъ ѣздитъ мадамъ Лассель, и г. Швенценгессеръ, и г. Баритонъ, и кромѣ того еще учитель музыки.

— А съ этимъ господиномъ, какъ бишь его? который сейчасъ уѣхалъ съ Маріоною, вы вѣрно всегда болтаете по нѣмецки?

— Я съ нимъ никогда не говорю.

— Въ самомъ дѣлѣ? Отчего же такъ? Развѣ ты его не жалуешь?

— Не очень, неохотно отвѣчала Фледа.

— За что же такъ? продолжалъ докторъ. Чѣмъ онъ тебѣ не нравится? Молодецъ хоть куда! Разодѣтъ щегольски; болтаетъ безъ умолку! Чѣмъ же онъ тебѣ не нравится? Развѣ онъ не молодецъ — а?

— Пожалуй, молодецъ! отвѣчала Фледа.

— Она говоритъ, что въ лицѣ его нѣтъ никакого нравственнаго выраженія, прибавилъ Гюгъ.

— Вотъ что! Нѣтъ нравственнаго выраженія! Что же изъ того слѣдуетъ, миссъ Эльфледа?

— Я вовсе не забочусь объ его выраженіи, сказала дѣвочка, краснѣя.

Докторъ Грегори сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе. Онъ замѣтилъ неудовольствіе на лицѣ своей племянницы и мужа ея и перемѣнилъ разговоръ.

— Ну, а кто же васъ учитъ по англійски, миссъ Фледа? спросилъ онъ. Вы еще мнѣ этого не сказали.

— О, по англійски мы учимся сами! отвѣчала она простодушно.

— Гмъ! Какимъ же способомъ?

— Мы читаемъ.

— Такъ! А что же вы читаете? Что вы читали, напримѣръ, въ нынѣшнемъ году?

— Я не могу всего припомнить, отвѣчала Фледа.

— У нея все записано, прибавилъ Гюгъ съ нѣкоторою гордостію.

— Покажи, покажи мнѣ эту записку! сказалъ докторъ.

Г. и г-жа Росситуръ также изъявили желаніе видѣть записку и Гюгъ отправился за нею въ библіотеку. Фледа немножко поморщилась, но дѣлать было нечего; нѣсколько минутъ спустя, Гюгъ принесъ чистенькую тетрадку, и передалъ доктору Грегори.

— Посмотримъ! сказалъ послѣдній; поглядимъ что вы читаете: 1 январ.: Робинзонъ Крузе. Не дурно!

— Мнѣ его подарили въ Новый Годъ, замѣтила Фледа, потупивъ глаза и краснѣя, какъ будто на экзаменѣ.

— Янв. 2.) Histoire de France. Какой эпохи? Исторія революціи?

— Нѣтъ, ранѣе.

— А! Вѣкъ Людовика XV. Гмъ!… Февр. 3.) Парижъ. Б. О. Св. Что за іероглифы?

— Это значитъ: Библіотека общественныхъ свѣдѣній, отвѣчала Фледа.

— Да что же это? Ты, видно, только перелистываешь книги, а не читаешь сряду? Давно ли ты начала Histoire de France; ты не успѣла еще перечитать ее?

— Нѣтъ, отвѣчала Фледа; но я люблю читать по нѣскольку книгъ вдругъ; иногда одну, иногда другую; смотря потому, въ какомъ я расположеніи духа.

— Да, да, понимаю! пробормоталъ старикъ, перебирая списокъ. Марта 3.) Histoire de France. Марта 5.) Новѣйшій Египетъ. Б. О. Св. Это что за отмѣтки подлѣ?

— Это значитъ, что такого-то числа я кончила книгу.

— Квакерская аккуратность! Гмъ! Ужъ не квакерша ли ты, душа моя?

— Нѣтъ, дядюшка.

— А похожа! Февр: 24) Penny Magazine. Апр: 4) Histoire de France. Апр: 19) Путешествія Стевенса. Какъ тебѣ это нравится?

— Чрезвычайно.

— Я вижу это; ты его прочла въ двѣ недѣли. Поѣздка на Гебридскіе острова. Все прочла?

— Разумѣется.

— Гмъ! — Мая 12) Peter Simple. Peter Simple, пробормоталъ докторъ, смѣясь про себя этому разнородному чтенію; — „Свѣтъ безъ душъ“. Ахъ ты, Эльфледа! Проглотила въ два дня?

— Да, это коротенькое сочиненіе.

— И понравилось?

— Да — нѣкоторыя мѣста.

— Гольдсмитъ, Одушевленная Природа, Жизнь Вашингтона; опять Histoire de France. Это что! Естественное Богословіе? Да кто тебѣ далъ подобную книгу?

— Я сама взяла — я думала, что мнѣ это слѣдуетъ читать, — отвѣчала Фледа дрожащимъ голосомъ.

— И всю прочла! — Докторъ покачалъ головою. Опять Одушевленная Природа. — Hist. de Fr. Послѣдній томъ!.. Кончила! — Путешествія по Востоку. Mémoires de Sully — по французски…. Жизнь Ньютона. Это что? Царство Волшебницъ. Спенсера?

— Да-съ. Въ пяти частяхъ.

Докторъ посмотрѣлъ шутливо на свою племянницу и мужа ея.

— Paolo е t Virginia — по итальянски!

— Да-съ. Я ее только что недавно кончила.

— Церковная Исторія…… Царство Волшебницъ.

— Жизнь Говарда — Донъ Кихотъ. — Ну, по этому списку можно судить о твоемъ вкусѣ и характерѣ; чего тутъ нѣтъ?… Исторія, природа, поэзія, романы и богословіе! Все перепутано! И все закончено Царствомъ Волшебницъ!

— Скажи же теперь, много ли ты запомнила изъ всего, что прочитала? Когда я пріѣду въ другой разъ, то проэкзаменую тебя. Впрочемъ воображаю, какъ ты прилежно читала, особливо съ этой моськой на колѣняхъ.

— Это совсѣмъ не моська, и никогда не лежитъ на моихъ колѣнахъ.

— Въ самомъ дѣлѣ! Отчего же нѣтъ?

— Я не люблю, чтобы собаки лежали за колѣняхъ.

— Однако всѣ здѣшнія дамы ихъ такъ держать. Это даже въ модѣ.

— Я никому не мѣшаю дѣлать, что угодно; сама-же нахожу это неумѣстнымъ и не забочусь въ модѣ ли оно, или нѣтъ, отвѣчала Фледа.

— О, еслибы ты была моя дочь! сказалъ старикъ, нахмуривъ брови и глядя на нее сурово. Фледа впрочемъ поняла шутку засмѣялась. Когда дѣти вышли изъ комнаты, г. Грегори сказалъ г-ну и г-жѣ Росситуръ.

— Если эта дѣвочка вздумаетъ выбиться изъ рукъ, вамъ трудно будетъ сладить съ нею. Чѣмъ вы ее удержите?

— Не вздумаетъ! отвѣчалъ г. Росситуръ.

— Она покорна каждому слову, каждому взгляду, замѣтила Люси. — Она также кротка, какъ и Гюгъ.

— Скорѣе можно опасаться за то, что у нея недовольно твердости въ характерѣ, сказалъ г. Росситуръ. — Она слишкомъ мягка и уступчива; я не знаю, достанетъ ли у нея когда нибудь мужества выразить свою волю и настоять на своемъ.

— Гмъ!.. увидимъ, увидимъ! — сказалъ старый докторъ; и уѣзжая, обратился къ Гюгу съ словами:

— Привези-ка эту даму въ мою берлогу; я вамъ дамъ столько книгъ, что вы можете изъ нихъ хоть домъ построить.

Приглашеніе было принято съ радостію и исполненіе его доставило Фледѣ много пріятнѣйшихъ часовъ въ жизни. Дѣти часто посѣщали библіотеку доктора Грегори, особенно въ тѣ часы, когда у него не бывало посѣтителей, и когда старикъ былъ свободенъ. Онъ наслаждался тѣмъ, что могъ доставить имъ столько удовольствія. Особенно занимали его любознательность и быстрая понятливость Фледы. Онъ садился съ дѣтьми въ углу одной изъ огромныхъ залъ, обкладывался кругомъ книгами, и тутъ, какъ бы укрывшись отъ свѣта, они создавали себѣ свой волшебный міръ, наслаждаясь чтеніемъ или разсматриваніемъ гравюръ. Старикъ, видя, что на дѣтей можно положиться, ввѣрялъ имъ всѣ сокровища, всѣ рѣдкости своей библіотеки, и руководя ихъ занятіями, объяснялъ имъ многое; его обширная ученость и образованный вкусъ приносили имъ несказанную пользу; какіе очаровательные часы проводили они здѣсь втроемъ!

Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ предсказанія Фледы исполнились, и г. Швиденъ увезъ Маріону далеко отъ родной семьи. — Съ отъѣздомъ ихъ снова началась пріятная семейная жизнь, которую семейство Росситуровъ вело когда-то въ Парижѣ. Гости принимались уже въ гораздо меньшемъ числѣ и приглашались уже по выбору не Маріоны, а отца ея, Гюгъ и Фледа не изгонялись болѣе изъ гостиной. Семейный кружокъ сдѣлался еще очаровательнѣе въ комфортабельномъ американскомъ домѣ, нежели въ щегольскомъ парижскомъ отелѣ.

Между тѣмъ воспитаніе Фледы и Гюга шло своимъ чередомъ, по старому — т. е. никто не занимался имъ. Г. Росситуръ былъ постоянно озабоченъ дѣлами, а жена его, изящное и благородное созданіе, никогда не умѣла ничѣмъ заниматься, а тѣмъ болѣе была неспособна руководить другихъ. Хорошо еще, что дѣти ея были образцовъ совершенства и не требовали надзора, домъ также. — Въ противномъ случаѣ, г-жа Росситуръ совершенно растерялась бы, и не знала, что ей дѣлать! Къ счастію для г-жи Росситуръ, она напала за отличную экономку: миссъ Ренни, занимавшая эту должность, была также совершенствомъ въ своемъ родѣ. — Фледа была въ большихъ ладахъ съ мистриссъ Ренни, какъ и со всѣми въ домѣ: экономка безпрестанно приносила ей разныя лакомства и посвящала во всѣ тайны своего искусства. Любознательная Фледа часто забиралась къ ней въ комнату, и наблюдала за ея занятіями также внимательно, какъ и слушала разсказы доктора Грегори въ національной библіотекѣ.

— Войдемъ отсюда! — сказалъ однажды Гюгъ, который долго искалъ Фледу и наконецъ нашелъ ее въ комнатѣ мистриссъ Ронни; пойдемъ, Фледа! Что тебѣ тутъ смотрѣть, какъ мистриссъ Ранни возится съ масломъ и съ сахаромъ?…

— Вы ничего не понимаете, мистеръ Росситуръ! возразила Фледа: — почему вы знаете, что и мнѣ не придется когда нибудь заняться этимъ?..

— Чѣмъ же это напримѣръ?

— Приготовленіемъ крендельковъ…. сухариковъ, пирожнаго, варенья и прочихъ услажденій жизни?…

— Ха, ха, ха!…

— Миссъ Фледѣ, кажется, скорѣе придется кушать ихъ, не правда ли, мистеръ Гюгъ!… замѣтила экономка.

— Въ жизни все пригодится! заключила Фледа, выходя съ Гюгомъ въ комнаты. Она не знала, какъ справедливо это случайное замѣчаніе.

Годы, проведенные въ Нью-Іоркѣ были счастливою эпохою въ жизни Фледы. Тѣло и духъ ея развивались благотворно, подъ солнцемъ радости. Богатство и роскошь не испортили ее. Смотря на эту изящную дѣвицу, укутанную въ богатую шубку или въ щегольскія ткани Европы — кто бы сказалъ, что ей придется испытать тяжелыя минуты нужды и горя?….

XVI.
Картина разрушенія; на дальнемъ планѣ мельница.

Зима. Гюгъ и Фледа только что возвращаются съ прогулки. Они входятъ въ гостинную, жалуясь на холодъ и рѣзкій вѣтеръ; Гюгъ снимаетъ пальто, Фледа шубку и подходятъ къ ярко пылающему камину. Г-жа Росситуръ сидитъ одна на бержеркѣ, погруженная въ глубокую думу. Фледа взглядываетъ на нее съ безпокойствомъ, поспѣшно подходитъ къ ней и съ нѣжностію спрашиваетъ, здорова она?…

При этомъ ласковомъ вопросѣ, г-жа Росситуръ поднимаетъ голову, обнимаетъ Фледу, нѣсколько разъ прижимаетъ ее къ груди своей и потомъ отворачивается, чтобы скрыть свои слезы. Встрѣвоженная Фледа опускается на колѣни подлѣ бержерки, стараясь прочесть на лицѣ тетки своей причину ея горя; между тѣмъ Гюгъ, подойдя заботливо къ матери, повторяетъ тотъ же вопросъ. Г-жа Росситуръ обнимаетъ ихъ, заботливо смотритъ то на одного, то на другую, цѣлуетъ ихъ, но произноситъ горестно только эти слова:

— Бѣдныя дѣти!

Встревоженная Фледа не смѣетъ говорить, но Гюгъ спрашиваетъ:

— Отчего же мы „бѣдныя дѣти?“ Маменька, что это значитъ?

— Вы бѣдны въ точномъ смыслѣ этого слова, милый Гюгъ! Мы обнищали! Мы потеряли все, что имѣли!

— Какъ это, маменька? Что это значитъ?

— Отецъ твой — банкротъ.

— Банкротъ? — Я даже не зналъ, что папенька въ затруднительномъ положеніи!

— Я и сама не знала! Я никогда не думала, что можно, не будучи въ нуждѣ, потерпѣть банкротство; но, какъ видишь, это случается. Онъ былъ участникомъ въ одномъ обширномъ торговомъ предпріятіи — оно не удалось; всѣ акціонеры раззорились — и онъ также!

Г-жа Росситуръ была въ отчаянія. Всѣ трое нѣсколько минутъ молчали. Гюгъ цѣловалъ влажныя щеки своей матери, Фледа нѣжно прижималась къ груди ея.

— И дѣла очень плохи, маменька? спросилъ наконецъ Гюгъ.

— Какъ нельзя хуже!

— Неужели все потеряно?

— Все!

— Однако же, надѣюсь, не домъ?

— И домъ, и все, что въ домѣ.

Сердца Гюга и Фледы болѣзненно стѣснились, и опять всѣ замолкли. На устахъ Фледы шевелились слова терпѣнія и любви, но она не могла ихъ вымолвить.

— Маменька, началъ опять Гюгъ, собравшись съ духомъ, не можетъ быть однако, чтобы мы рѣшительно все, все потеряли! Остается же у насъ что-нибудь?

— Ничего — ни копѣйки!

— Такъ что же мы будемъ дѣлать?

Г-жа Росситуръ молча опустила голову.

Фледа сдѣлала Гюгу знакъ не спрашивать болѣе, и прижавшись лицомъ къ лицу своей тетки, старалась утѣшить ее сколько могла.

— Не огорчайтесь такъ, тетенька, говорила она, все какъ нибудь устроится, дѣла обыкновенно улаживаются лучше, нежели сначала кажется — мы придумаемъ что нибудь… Не тревожьтесь… вы увидите какъ мы все уладимъ. Гдѣ бы ни пришлось намъ жить, лишь бы жить вмѣстѣ — и мы будемъ счастливы!

Не убѣдительность этихъ доводовъ, но голосъ Фледы нѣсколько утѣшилъ несчастную женщину. Она почувствовала, что должна превозмочь свое отчаяніе; поцѣловала свою милую утѣшительницу и подала руку Гюгу.

— Я только сегодня утромъ узнала объ этомъ. Мужъ мой сказалъ мнѣ передъ тѣмъ, какъ вы взошли. He говорите объ этомъ при немъ.

— Что же сдѣлаютъ съ домомъ, маменька? спросилъ Гюгъ.

— Продадутъ и домъ, и все что въ домѣ.

— Какъ и книги? И всѣ прекрасныя вещи изъ библіотеки? съ ужасовъ спросилъ Гюгъ.

Г-жа Росситуръ не могла отвѣчать; она только кивнула головою

Гюгъ и Фледа долго молчали, стараясь перенести ударъ съ твердостію; рука Гюга лежала въ рукѣ матери, голова Фледы покоилась на груди ея. Грустны были ихъ мысли; грустно блуждали въ взоры по этой диванной, съ которой они такъ сдружились; по этой комфортной мебели, на которой они такъ покойно отдыхали, наслаждаясь чтеніемъ; — по камину, котораго яркій огонь такъ пріятно согрѣвалъ ихъ, когда на дворѣ крутилась вьюга; — по богатымъ коврамъ и драпировкѣ, которыми такъ любовались всегда взоры Фледы; — по французской мебели и щегольскимъ люстрамъ и канделябрамъ, которыми такъ гордились хозяева и которыя были предметомъ удивленія всего общества; — со всѣмъ этимъ приходилось проситься, — а въ будущемъ не предвидѣлось взамѣну ничего хорошаго.

— Маменька, снова спросилъ Гюгъ — и Фледины книги также продадутъ?

Этотъ вопросъ давно уже вертѣлся на языкѣ Фледы; но она не рѣшилась его выговорить.

— Нѣтъ, конечно нѣтъ! — сказала г-жа Росситуръ, привлекая ближе и цѣлуя задумчивое личико Фледы; — твоего ничего не тронутъ, душа моя! жаль, что у тебя такъ мало собственности-я наі Дѣюсь, что даже и моего не возьмутъ.

— Ахъ, это прекрасно! — сказала Фледа, поднимая голову; у васъ довольно книгъ, тетя Люси, и у меня также; какъ хорошо, что мнѣ ихъ покупали такъ много! И у Гюга есть свои — у насъ будетъ порядочная библіотека! Я думала, что это все отнимутъ, тогда было бы ужъ очень плохо!

Г-жа Росситуръ грустно на нее посмотрѣла.

— Только не огорчайтесь такъ сильно продолжала Фледа! Я не могу видѣть вашего отчаянія! Мы будемъ совершенно счастливы, если вы и дядя не будете огорчаться!

— Милыя дѣти! отвѣчала мать, — я только за васъ страдаю — за васъ и за Радьфа; — о себѣ я вовсе не думаю.

— И мы о себѣ не думаемъ, маменька! вскричалъ Гюгъ.

— Я это знаю; — но чѣмъ добрѣе дѣти, тѣмъ болѣе за нихъ страдаешь! — И г-жа Росситуръ снова заплакала. Гюгь старался поцѣлуями осушить ея слезы.

Фледа начала уговаривать тетку свою покориться судьбѣ и старалась ободрить ее неясными надеждами. Гюгъ замолчалъ и только наблюдалъ и любовался успѣхомъ ея убѣжденій. Сначала г-жа Росситуръ слушала почти безъ вниманія; мало по малу она стала смотрѣть бодрѣе въ лицо милой дѣвушки, наконецъ даже улыбнулась.

— Ты волшебница, или ангелъ! сказала она наконецъ; попробуй потомъ и надъ дядею силу своихъ чаръ.

Фледа засмѣялась, но усомнилась въ успѣхѣ своего краснорѣчія, когда дѣло дошло до дяди. Она увидѣла его за обѣдомъ, онъ былъ такъ мраченъ, что она не посмѣла даже заговорить съ нимъ.

Вечеромъ пришелъ докторъ Грегори. Г. Росситура не было въ комнатѣ, докторъ не упоминалъ о случившемся несчастіи и по обыкновенію бесѣдовалъ съ Гюгомъ и Фледою. Но послѣ чаю онъ замолчалъ и примѣтно поджидалъ хозяина.

Фледѣ показалось, что дядя ея не радъ былъ гостю; но могъ ли онъ теперь чему нибудь радоваться? Молчаніе нѣсколько минуть не прерывалось. Г. Росситуръ ходилъ взадъ впередъ по комнатѣ; жена его тоскливо смотрѣла на него.

— Гмъ!.. и такъ?.. началъ наконецъ докторъ, говорятъ, вы разорились?

Росситуръ не отвѣчалъ.

— Что же? Это справедливо?

Росситуръ невнятно простоналъ.

— Какая же причина?

— Глупость и мошенничество.

— Гмъ!.. Плохой капиталъ. Чѣмъ же вы покончили?

— Раззорился.

— Гмъ! Какъ раззорился? по французски, или по американски? Это вѣдь не одно и тоже.

— Извините, я не понимаю вашихъ остротъ. Мы платимъ 70 за 100.

Старикъ подошелъ къ камину, и оборотясь спиною къ Росситуру, сказалъ:

— Плохо. Что же вы намѣрены дѣлать?

Росситуръ нѣсколько минутъ молчалъ и наконецъ сказалъ:

— Заплачу 70 за 100 и начну жить безъ гроша.

— Это такъ; разумѣется. Но жить гдѣ и какъ?

Росситуръ съ видимымъ неудовольствіемъ проворчалъ: — Не знаю.

— Имѣете ли вы что нибудь въ виду? продолжалъ докторъ.

— Ничего, кромѣ своего несчастій. На первый день и того довольно.

— Гмъ! даже слишкомъ. Но можно подумать и о другомъ чемъ нибудь; за тѣмъ-то я и пришелъ. Вы желаете снова заняться коммерческими дѣлами?

Фледа поражена была горячностію, съ какою дядя ея отвѣчалъ: Ни за что! Никогда! Я не хочу здѣсь оставаться!

— Такъ, такъ! сказалъ докторъ; такъ вы хотите ѣхать въ деревню?

— Да; куда нибудь. Чѣмъ дальше, тѣмъ лучше.

Г-жа Росситуръ вздрогнула, но, взглянувъ на мужа, не посмѣла возражать.

— А не хотите ли заняться сельскимъ хозяйствомъ? продолжалъ доперъ.

— Да, чѣмъ нибудь, что можетъ мнѣ дать кусокъ хлѣба.

— Я объ этомъ думалъ, сказалъ докторъ Грегори. У меня есть земля, которую я бы хотѣлъ отдать на аренду. Возьмите ее, и когда соберете доходъ, то заплатите мнѣ. Вы новый хозяинъ, и поэтому я не предложу вамъ обременительныхъ условій.

— Далеко ли это?

— Далеко, въ графствѣ Віандо.

— Иного ли земли?

— Довольно, двѣ или три сотни акровъ. Говорятъ, славная земля. Она досталась мнѣ въ уплату долга; выгодно или нѣтъ, это мы увидимъ.

— Я беру вашу землю, докторъ Грегори, и постараюсь извлечь въ нея выгоду для себя и для васъ.

— Хорошо, хорошо! Позаботьтесь сначала о себѣ. Я объ этой землѣ мало думаю; взялъ ее только для того, чтобы мои деньги не совсѣмъ пропали.

— Я беру ее, докторъ Грегори, и очень вамъ благодаренъ.

— Прежде уборки условій дѣлать не будемъ. Ну, да еще до тѣхъ поръ увидимся и потолкуемъ.

— Однако, послушай, Ральфъ… начала мистриссъ Росситуръ; вѣдь Ральфъ ничего не понимаетъ въ сельскомъ хозяйствѣ; я также…

— Вонъ эта маленькая волшебница научитъ васъ: вѣдь она все знаетъ! сказалъ смѣдсь старикъ, указывая на свою любимицу, сидѣвшую въ уголку. Однако, это правда… Ну, впрочемъ, что же? Пойдетъ не такъ удачно… вотъ и все.

Г-жа Росситуръ заботливо посмотрѣла на мужа и спросила: Знаешь ли ты, за что берешься, Ральфъ?

— Если и не знаю, такъ выучусь.

— А если тогда будетъ поздно?

— Никогда не будетъ поздно!.. перебилъ онъ нетерпѣливо. Если я не знаю, за что берусь, такъ знаю, что оставляю. Мнѣ все равно, чтобы тамъ ни было, лишь бы нашлась собачья конура, въ которой пріютиться.

— На столько-то найдется! сказалъ докторъ.

— Понравится ли тебѣ это занятіе?.. робко продолжала Люси.

— Я уже сказалъ тебѣ, что тутъ дѣло не о томъ, что понравится. Мнѣ все понравится, лишь бы схорониться подальше отъ свѣта.

Бѣдная Люси! Ей вовсе не хотѣлось схорониться, и она не вѣрила, чтобы мужъ ея долго устоялъ въ этомъ желаніи. Она была въ отчаяніи.

— Неужели ты воображаешь, сказалъ Росситуръ, остановясь вдругъ передъ женою, что я буду самъ пахать землю? Разумѣется, найму это нибудь — отыщу хорошаго хозяина и передамъ ему все съ рукъ руки.

Докторъ Грегори подумалъ, что хозяйство идетъ удачно у того, кто самъ хозяйничаетъ; Фледа вспомнила Дейденговера; г-жа Росситуръ попробовала намекнуть, что хорошій управитель потребуетъ большаго жалованья…

— Разумѣется, въ дикихъ лѣсахъ уже не будемъ жить такъ, какъ здѣсь жили, гордо сказалъ Росситуръ, продолжая шагать по комнатѣ. Это житье кончилось.

— А тамъ очень дикій край? спросила Люси у доктора.

— Дикихъ звѣрей нѣтъ, развѣ лисицы, отвѣчалъ старикъ.

— Дядюшка, я спрашиваю о томъ, образованный ли это край?

— Тамъ все смирно, другъ мой.

— Ахъ, не шутите пожалуйста, я спрашиваю, далеко ли отъ города, есть ли сосѣди?..

— Ну, городскіе не будутъ надоѣдать вамъ утренними визитами; а сосѣди если соберутся на чай, то въ четыре часа; а безъ угощенья отпустить нельзя, вѣдь пріѣдутъ миль за шесть, за семь.

Г-жа Росситуръ слушала съ выраженіемъ ужаса; для нея это описаніе изображало дикую пустыню. Фледа готова была бы смѣяться, еслибы ее не пугала горесть тетки. Старому доктору стало жалко.

— Ну, полно, сказалъ онъ, трепля по щекѣ свою племянницу — чего же ты испугалась? Хотя сосѣди и пьютъ чай въ четыре часа, а они могутъ быть предобрые люд.

— Когда же они обѣдаютъ?

— Не знаю. Когда вы тамъ устроитесь, я пріѣду и посмотрю.

— Не знаю, какъ Эмиль приготовитъ обѣдъ прежде ихъ чая; а мистриссъ Ренни я не посмѣю и заговорить объ этомъ.

Докторъ посмѣивался про себя, Фледа изъ уголка наблюдала за нимъ.

— Надѣюсь, Люси, ты поймешь, что нельзя тащить съ собою весь домъ, сурово сказалъ Росситуръ. Что будутъ дѣлать въ деревнѣ Эмиль и мистриссъ Ренни?

— Я могу обойтись безо всего, кротко отвѣчала она. Я думала, что и Ренни не отойдетъ отъ насъ.

— Я уже сказалъ тебѣ, что нечего говорить о томъ, что кому хочется.

— Я не думаю также, чтобы деревенская кухня пришлась по вкусу monsieur Эмилю и madame Ренни, замѣтилъ докторъ.

— Какой тамъ домъ? спросила г-жа Росситуръ

— Кажется, деревянный.

— Ахъ, дядюшка, говорите дѣло.

— Да какой же? говорятъ, довольно большой. Размѣститься можно.

— Хорошо устроенъ?

— Гмъ!.. смотря, для кого. Самъ по себѣ домъ никогда не устроенъ. Зеркальныхъ оконъ нѣтъ. Люстръ тоже, канделабры вамъ не понадобятся для сальныхъ свѣчъ.

— Сальныхъ свѣчъ!.. вскричала Люси. Мужъ ея поморщился, но не сказалъ ни слова.

— Ну, да сальныхъ!, отвѣчалъ докторъ, да еще хорошая хозяйка должна ихъ и приготовить дома. Полно, Люси, надобно ко всему прівыкать. Сальныя свѣчи глазъ не испортятъ.

Она принужденно улыбнулась и грустно поглядѣла на мужа.

— Ничего! продолжалъ докторъ. Ральфъ понимаетъ, что тамъ будетъ свѣтить ему независимая, жизнь, а ты тоже можешь освѣтить собою все лучше всякой иллюминаціи. Ральфъ, тамъ много воды, а говорятъ недалеко отъ дому пильная мельница; Гюгъ могъ бы этимъ заняться.

— Гюгъ! вскричала неутѣшная Люси. Росситуръ не отвѣчалъ. Фледа подбѣжала ближе.

— Пильная мельница! вскричала она. Дядюшка, гдѣ это?

— Недалеко, отъ дому. Не ты ли хочешь ею заняться, моя красавща? Ты, кажется, ни отъ чего не прочь?

— Нѣтъ, дядюшка, но гдѣ это? въ какой сторонѣ?

— Гмъ! Въ Віиндо, миляхъ въ шести или семи отъ Монтепульскихъ ключей, какъ бишь оно называется?.. Да… Квичи!.. Да, постой-ка сказалъ онъ, глядя на Фледу; вѣдь это родина твоего отца?.. Какъ это я не вспомнилъ прежде?..

Фледа всплеснула руками.

— Ахъ, какъ я рада! Это мой старый домъ! Ахъ, какое прелестное мѣсто, тетенька! Прелестное, и какіе добрые сосѣди. Ахъ, какъ а рада! Милая моя мельница!

— Милая моя мельница!.. передразнивалъ докторъ. Знаешь ли что, Ральфъ, отдай мнѣ эту дѣвочку. Мнѣ нужна она. Можетъ быть, теперъ я могу заняться ею лучше, нежели вы; когда вы уѣдете, оставьте ее у меня. Это и для нея будетъ лучше, чѣмъ работать на пильнѣ, а права на нее я имѣю неоспоримыя, потому что любилъ мать ея, какъ свою родную дочь.

На этотъ разъ докторъ не шутилъ по своему обыкновенію, а говорилъ очень серьозно. Гюгъ открылъ ротъ, г-жа Росситуръ грустно поглядѣла на Фледу, Ральфъ ходилъ по комнатѣ, не смотря ни на кого. Фледа тревожно слѣдила за нимъ.

— Что скажетъ на это сама Фледа? спросилъ онъ, вдругъ останавливаясь передъ нею. Лицо его просіяло, когда онъ взглянулъ на нее, оно просіяло сегодня еще въ первый разъ. Фледа бросилась къ нему, обняла его и прислонилась головою къ груди его.

— Что скажетъ Фледа? повторилъ онъ, цѣлуя ее.

Слезы Фледы говорили за нее. Дядя гладилъ нѣжно рукою ея волосы, такъ нѣжно, что она едва могла превозмочь себя и удержать своя слезы. Однако она отерла ихъ, поглядѣла на него съ улыбкою, которая сіяла какъ радуга на мрачной тучѣ. Онъ почувствовалъ, какъ сердце его смягчилось подъ вліяніемъ этого взгляда; самъ улыбнулся и спросилъ:

— Хочешь остаться у дяди Оррина, Фледа?

— Нѣтъ, если дядя Рэльфъ захочетъ держать меня.

— Захочетъ! желалъ бы я знать, кто не захочетъ держать тебя!.. Вотъ, докторъ Грегори, вы слышали ея отвѣтъ.

— Гмъ!.. Поди-ка сюда, Эльфи! я тебѣ дамъ за это! Онъ крѣпко сжалъ ее въ объятіяхъ. Чѣмъ ты со мной расплатишься за такую обиду?

— Дайте вздохнуть! сказала Фледа смѣясь, а то я не могу отвѣчать. Какой же вы хотите платы, дядюшка?

— Ты должна обѣщать мнѣ, что не забудешь никогда стараго дядю, сказалъ онъ, глядя съ чувствомъ на это милое, невинное личико, и что если когда будешь имѣть въ чемъ нужду, то придешь прямо ко мнѣ, или пришлешь за мной.

— Если буду когда нибудь въ нуждѣ, не прибѣгну ни къ кому другому, серьозно отвѣчала Фледа.

— Дѣло! Помните же, monsieur и madame Росситуръ, если эта дѣвочка у васъ избалуется… ну, прощайте! пора домой!

Онъ ушелъ. Они сомкнулись тѣснѣе въ кружокъ къ камину — каждый старался ободрить другаго словами надежды, и увѣрить себя, что и въ новомъ своемъ положеніи они могутъ быть счастливы.

Послѣдующіе за тѣмъ дни тянулись мрачно. Фледа хлопотала безустали; Гюгъ помогалъ ей изо всѣхъ силъ. Оба старались забыть собственное горе, и угадывать и утѣшать горе своихъ родителей. А между тѣмъ они и сами страдали; тяжело было имъ разстаться съ каждой книгой, съ каждой картиной, съ каждой мебелью; но они не выражали своего чувства. Особенно прелестная, граціозная Фледа, съ неизмѣнной улыбкой являлась постоянно, какъ добрая волшебница, между теткой и каждымъ огорченіемъ, которое незамѣтно старалась отклонять отъ нея.

Поведеніе г. Росситура было такъ благородно, что кредиторы не коснулись вещей, принадлежавшихъ его супругѣ; они оставили ей сверхъ того всю посуду и необходимую мебель; Фледа удержала часть библіотеки, хотя незначительную, но за то всѣ книги были избранныя; кромѣ того, кредиторы оставили еще двѣ дорогія картины, за которыя г. Росситуръ выручилъ порядочную сумму. Наняли хорошую кухарку и горничную, и въ началѣ апрѣля выѣхали изъ города.

XVII.
Дождь и крессъ салатъ.

Въ Квичи пріѣхали ночью. Фледа расположилась чѣмъ свѣтъ сбѣгать къ бабушкѣ Миріамъ, но проливной дождь удержалъ ее цѣлый день дома, впрочемъ, очень кстати; безъ нея было бы плохо.

Однако, не смотря на эту неудачу, Фледѣ не спалось и не лежалось въ постелѣ. Едва начало свѣтать, какъ она одѣлась и сошла внизъ: всѣ въ домѣ еще спали.

Грустно поразилъ ее видъ стараго роднаго дома; глаза ей уже привыкли къ изящному. Двери и окна закоптѣли, и неплотно затворялись; стѣны были гдѣ выбѣлены известкой, гдѣ оклеены сѣрой бумагой; ни зеркала, ни картины не скрывали непріятной наготы ихъ. Огромные камины, которые зимою, можетъ быть, были были очень комфортны, теперь, лѣтомъ какъ то непріятно поражали взоры; огромныя окна были безъ сторъ и безъ занавѣсъ; мебель нигдѣ не размѣщена; ящики съ посудой въ безпорядкѣ стояли тамъ и самъ. Для нея въ этомъ старомъ домѣ жили еще завѣтныя воспоминанія дѣтства; но что скажутъ дядя и тетка, привыкшіе къ роскоши, ко всѣмъ утонченнымъ удобствамъ столичной жизни!..

Грустны были размышленія Фледы, но она не остановилась на нихъ; обойдя весь домъ, она возвратилась въ столовую и стала думать, какъ бы по возможности сгладить всѣ неровности, скрасить недостатки. Она заглянула въ кухню, разбудила служанокъ, приказала готовить завтракъ. Къ счастію, сырая погода позволяла затопить каминъ — она немедленно этимъ распорядилась; и вскорѣ яркій огонь облилъ свѣтомъ своимъ унылую комнату, она примѣтно повеселѣла; надобно теперь позаботиться о завтракѣ: этого уже Фледа не хотѣла поручить никому. Она принялась разбирать сундучки и чемоданы, угадывая, какъ бы по вдохновенію, гдѣ что уложено — бѣлье, серебро, фарфоръ — все выходило на свѣтъ, все устанавливалось въ порядкѣ ея проворными ручками, и чайный столъ вскорѣ былъ сервированъ также изящно, какъ въ Стетстритѣ. Она окинула его опытнымъ взглядомъ и рѣшила, что даже прихотливый дядя ея останется доволенъ. Вдругъ блеснула ей новая мысль: на лугу, не очень далеко отъ дому протекалъ ключъ чистой воды; на берегу его (она припомнила) росъ прекрасный крессъ-салатъ, до котораго дядя ея былъ большой охотникъ. На дворѣ дождь — но, что нужды?.. Фледа поспѣшно надѣла калоши, накинула на голову старый плащъ Гюга и побѣжала черезъ кухню на знакомый лужокъ. Служанки вскрикнули было отъ удивленія, но Фледа только мимоходомъ усмѣхнулась имъ и бѣжала безъ оглядки по мокрой травѣ!

— Славная барышня! сказала кухарка Марья горничной Аннѣ.

— Да, хорошенькая! отвѣчала Анна.

— Не будь ея, хоть не живи въ домѣ.

— Мистриссъ Росситуръ такая важная!

— Да и баринъ тоже, носъ-то какъ поднимаетъ! Видно черстваго хлѣба не ѣдали! Ужъ, кажется, я кушанье-то получше ихъ приготовлять умѣю.

— И какихъ они нарядныхъ вещей навезли сюда. Куда какъ кстати!

Никто не догадывался какъ много хлопотала Фледа въ это утро; но она и не заботилась объ этомъ; она трудилась не для похвалы. Всѣ остались довольны завтракомъ; ей это только и нужно было. Она одна была весела во всемъ домѣ.

— Какой пріятный воздухъ въ сравненіи съ Нью-Іоркскимъ! сказала она.

Всѣ посмотрѣли за нее — никто прежде не догадался сдѣлать этого замѣчанія; тутъ же обратили вниманіе и на свѣжую зелень.

— Какой вкусный крессъ салатъ! сказала г-жа Росситуръ.

— Да, хотѣлъ бы я знать, откуда его достали, прибавилъ мужъ ея.

— Фледа навѣрно знаетъ, замѣтилъ Гюгъ.

— Онъ растетъ по берегу ручья, протекающаго по этому лужку, отвѣчала она.

— Такъ, но кто же нарвалъ его? спросилъ дядя, глядя съ улыбкою на ея свѣженькое личико.

— Я.

— Ты выходила въ этотъ дождь?

— О, въ Квичи дождь ничего не значитъ, дяденька.

— Онъ и не промочитъ?

— Почти что нѣтъ, одни рукава, и тѣ ужъ высохли.

— Однако, не повторяй этого опыта, душенька.

— Какой пасмурный день… пожимаясь, сказала г-жа Росситуръ.

— Какія маленькія стекла въ такихъ огромныхъ окнахъ! замѣтилъ Гюгъ.

— А какой за то видъ изъ этихъ оконъ, возразила Фледа, смотри Гюгъ! это стоитъ всѣхъ Ваттри и парковъ на свѣтѣ.

— На свѣтѣ! въ Нью-Іоркѣ, еще можетъ быть, отвѣчалъ дядя; но ужъ вѣрно это не лучше Елисейскихъ полей.

— Для меня лучше, сказала Фледа.

— Сегодня мнѣ придется довольствоваться прогулкою изъ одной двери въ другую, сказала г-жа Росситуръ.

— Нѣтъ, тетя Люси, вы теперь сядьте въ этотъ уголокъ, на кресло, съ книжкою и отдохните хорошенько; а мы съ Гюгомъ все устроимъ и уберемъ. Гюгъ, я, Марья и Анна, это цѣлый полкъ; мы безъ васъ легко обойдемся. Я буду распоряжаться, а когда не буду знать, что дѣлать, то приду къ вамъ за приказаніями. Дяденька, не потрудитесь ли вы открыть этотъ ящикъ съ книгами? я думаю, Гюгъ съ нимъ не сладитъ. Постойте же, я васъ усажу, тетенька.

Такъ успѣла Фледа взять на себя всѣ хлопоты, не смотря на желаніе тетки поберечь ее. Она знала лучше всѣхъ всѣ уголки и закоулки въ домѣ, слѣдовательно никто въ могъ обойтись безъ ея помощи и указанія. Съ помощью Гюга она разобрала всѣ сундуки и чемоданы, разставила по мѣстамъ посуду, уложила бѣлье и платье; убрала съ заботливою предусмотрительностію кабинетъ дяди, и даже передъ чаемъ разложила на столикѣ книги, чтобы комната не показалась г. Росситуру пустою и непривѣтливою. Г. Росситуръ, не смотря на дождь, цѣлый день былъ въ отлучкѣ.

Всѣ собрались къ ужину очень усталые тѣлесно и умственно; молодые люди однако развеселились покушавши; только г. и г-жа Росситуръ были задумчивы.

— Врядъ-ли Доноганъ что нибудь смыслитъ въ дѣлѣ, сказалъ онъ наконецъ.

— Зачѣмъ же ты его нанялъ? спросила жена его.

— Къ сожалѣнію — такъ случилось.

Молчаніе.

— Чего же онъ не смыслитъ?

Г. Росситуръ засмѣялся, но не веселымъ смѣхомъ.

— Слишкомъ долго высчитывать. Еслибы ты спросила меня, что онъ смыслитъ, такъ я бы коротко отвѣчалъ: не знаю.

— Но ты и самъ не хорошо понимаешь дѣло. Увѣренъ ли ты?

— Въ чемъ?

— Что этотъ человѣкъ не смыслитъ?

— На столько у меня есть здраваго смысла.

— Что же дѣлать?

На такой вопросъ отвѣчать непріятно, когда нѣтъ опредѣленной мысли. Росситуръ молчалъ.

— Еслибы я могъ найти какого нибудь большеголоваго Янки, съ которымъ бы войти въ долю, сказалъ онъ наконецъ — Доноганъ могъ бы работать подъ его руководствомъ…

— Дядюшка, я могла бы рекомендовать вамъ сказала Фледа — я думаю, дядя Сетъ согласится.

Онъ взглянулъ на милую совѣтницу и улыбнулся.

— Дядя Сетъ? что это за дядя Сетъ?

— Сынъ бабушки Миріамъ, Сетъ Плумфильдъ. Онъ очень хорошій хозяинъ, дѣдушка всегда это говорилъ; а дѣдушка всѣхъ зналъ.

— Мистриссъ Плумфильдъ была родная сестра покойнаго г. Рингана — отвѣчала г-жа Росситуръ на вопросительный взглядъ своего мужа. — Фледа говоритъ объ ея сынѣ.

— Дядя Сетъ, гмъ!… Посмотримъ… Однако, Фледа что это, твой чудный воздухъ такъ не гармонируетъ съ твоимъ личикомъ? Я тебя не видалъ такой блѣдной, унылой, съ самаго Парижа. Что ты дѣлала, душа моя?

— Что? все, папенька! — отвѣчалъ Гюгъ.

— О, это ничего не значитъ! перебила Фледа съ ясной улыбкой; — а немножко устала — и все тутъ!

Она опустилась на подушку дивана тотчасъ послѣ ужина и заснула — крѣпко, безмятежно какъ дитя; но и во снѣ ея очаровательное личико производило успокоительное вліяніе на окружавшихъ ее, которые еще долго сидѣли, разговаривали, поглядывая повременамъ на спящую дѣвушку, и не догадываясь, какую благодѣтельную волшебницу имѣли они въ ней.

XVIII.

Усталость не помѣшала Фледѣ встать на слѣдующій день на разсвѣтѣ. Вчерашніе труды были забыты, потому что ясное весеннее утро свѣтило въ ея окна, и она расположилась немедленно отправиться къ бабушкѣ. Поспѣшно отыскала она Гюга.

— Собирайся скорѣе, Гюгъ! Я хочу идти къ бабушкѣ Миріамъ и жду тебя. Пойдемъ. Это будетъ прелестная прогулка.

— Шшъ! сказалъ Гюгъ. Папенька на ригѣ. Я не могу идти.

Фледа нахмурилась.

— Отчего же? Что случилось? Отчего ты не можешь идти?

Онъ покачалъ головою и повернулъ къ ригѣ.

Фледѣ сгрустнулось и она пошла медленными шагами. Что же за нужда, что дядя въ ригѣ? Онъ никогда не мѣшалъ ея удовольствіямъ: что же такое случилось? И Гюгъ что-то не веселъ. Вся прелесть весенняго утра исчезла. Фледа уже не любовалась травою, которая блистала алмазами на ясномъ солнцѣ; она шла опустя голову, перебирая ленты своей шляпки въ грустной задумчивости, которую не вдругъ могли разсѣять пріятный сельскій воздухъ и прелесть давно знакомыхъ мѣстъ и воспоминаній. Вотъ эти сахарные клены, которые были покрыты инеемъ, когда она видѣла ихъ въ послѣдній разъ, въ октябрѣ, уѣзжая изъ милой родины; теперь они смотрятъ такъ свѣжо, распуская нѣжные листики. Вотъ и мостикъ, на которомъ она остановилась, глядѣла и слушала знакомое журчанье воды, знакомый шелестъ лѣсовъ, все тоже, ничто не перемѣнилось, ничто, кромѣ ея!.. Четыре года съ половиною прошло съ тѣхъ поръ, какъ она въ послѣдній разъ прощалась съ этими мѣстами, сидя на лошади Карльтона; и какая странная судьба снова привела ее сюда.

Глубоко вздохнувъ и поправивъ шляпку, Фледа взошла на пригорокъ, прошла мимо пильни, мимо фабрики, мимо домиковъ… все тоже, но какъ будто не то!.. Все облито лучами утренняго солнца, но все какъ будто потемнѣло, постарѣло… конечно, это не бѣда, Фледа все столько же любила ихъ. Не останавливаясь ни на мѣстахъ, ни на мысляхъ, дѣвушка спѣшила впередъ, впередъ, и вотъ наконецъ завидѣла она бабушкинъ хуторъ, и онъ постарѣлъ также, но Фледа не замѣчала этого, и едва переводя духъ, бѣжала черезъ садъ, на крыльцо…

Въ первой комнатѣ никого не было; въ такъ называемой гостиной тоже. Дрожа отъ радости, Фледа отворила знакомую дверь и безъ шума пробралась черезъ маленькій корридоръ въ кухню. Дверь была едва притворена, и тихо растворивъ, ее Фледа увидѣла милую свою бабушку, которая заботливо хлопотала около печи. Нѣсколько короваевъ горячаго хлѣба только что вынутаго лежали неподалеку на столѣ; по другую сторону были приготовлены разные пирожки и пряники, которые ждали своей очереди, чтобы идти въ печь въ вольный духъ. Фледа стояла притаясь и ожидая, пока бабушка обернется, старуха наконецъ обернулась, дѣвушка вскрикнула, бросилась ей на шею и заплакала отъ радости. Изумленная старушка едва вѣрила глазамъ своимъ, плакала и позабыла про свою печку.

— Нельзя ли позавтракать, матушка? сказалъ вдругъ мужской голосъ. Мнѣ пора идти въ поле. Эге, матушка, что это?..

Сетъ переступилъ за порогъ и увидѣлъ мать свою и Фледу, которыя сидѣли обнявшись, смѣялись и плакали.

— Что это значитъ? повторилъ Сетъ.

— Развѣ не видишь, Сетъ?

— Вижу, что кто-то вамъ помѣшалъ и перепортилъ все ваше печенье. Но не знаю, кто это?

— Не знаете, дядя Сетъ? сказала Фледа, отирая слезы и подходя къ нему.

— А!.. ну, не совсѣмъ еще память отбило! Здравствуй, племянница! Поцѣлуй же меня. Какъ поживаешь? А! видно краснѣть еще не разучилась, даромъ что долго жила съ блѣднолицыми въ городахъ.

— Я ничему не разучилась, и ничего не позабыла, сказала Фледа краснѣя, смѣясь и пожимая съ сердечною радостію руку дяди.

— Дѣло, дѣло! особливо хорошаго забывать не надо. Ну, гдѣ же ты жила все это время?

— Въ Нью-Іоркѣ, въ Парижѣ, въ разныхъ мѣстахъ.

— И вѣрно не нашла ничего лучше Квичи? Есть ли гдѣ масло и хлѣбъ лучше, чѣмъ въ Квичи, а?..

— Нигдѣ, разумѣется.

— Ну, за эти слова поцѣлуй меня еще разъ; теперь пойдемъ, и кушай хлѣбъ съ масломъ, сколько душа приметъ. Онъ все также хорошъ, какъ и прежде былъ. Матушка, я увѣренъ, что завтракъ готовъ; вотъ и кофейникъ на своемъ мѣстѣ.

— Завтракъ уже готовъ? сказала Фледа.

— И давно пора. Если не готовъ, то я уйду и безъ завтрака. Работники давно ушли; не присмотри, такъ все перепортятъ. Ну Фледа, пойдемъ завтракать; посмотримъ, не забыла ли ты, какъ кушаютъ въ Квичи.

— Не знаю, право; меня будутъ ждать дома.

— Я про то знать не хочу, садись; ты не уйдешь, не покушавъ матушкиной хлѣба-соли; у тебя такого вкуснаго завтрака не найдется. Матушка, усадите ее на мѣсто и налейте ей чашку кофе.

Фледа не заставила себя долго упрашивать; ей самой были дороги воспоминанія старины. Хотя вкусъ ея нѣсколько избаловался съ тѣхъ поръ, но никакія утонченности не могли казаться ей пріятнѣе чрезвычайной чистоты и изобилія деревенской кухни. У бабушки на столѣ стоялъ окорокъ ветчины, но такъ вкусно, такъ опрятно приготовленный, что угодилъ бы самому прихотливому вкусу; Фледа старалась забыть, что ее будутъ ждать дома; радушный привѣтъ добрыхъ родныхъ былъ ей несказанно пріятенъ. Бабушка не сводила глазъ съ нея; мистеръ Плумфильдъ усердно подчивалъ.

— Такъ г. Росситуръ совсѣмъ переселился въ деревню, сказала Миріамъ. Какъ ему здѣсь нравится?

— Вѣдь онъ вчера только пріѣхалъ, уклончиво отвѣчала Фледа — Что, онъ хорошій хозяинъ? спросилъ Сетъ.

— Не очень.

— Онъ самъ намѣренъ хозяйничать?

— Не знаю; я думаю, онъ возьметъ прикащика, и будетъ только надсматривать.

— Ну, это плохо; развѣ попадется ему прикащикъ — кладъ подъ руки.

— Есть ли у него кто-нибудь? спросила бабушка, накладывая купанье на тарелку внучки.

— Да, Доноганъ, ирландецъ; дядя Рэльфъ привезъ его изъ Нью-Іорка.

— Гмъ! значительно промычалъ Сетъ.

— Что вы объ этомъ думаете, спросила Фледа.

Подумавъ немного, Сетъ отвѣчалъ:

— Земля въ плохомъ положеніи, за ней много труда; она раззорена, запущена; нужно много привесть въ порядокъ, удобрить — порядочнаго дохода не дождешься ранѣе двухъ или трехъ лѣтъ… У ирландца же голова, все равно, что игрушка. Руки у нихъ такъ еще годятся.

— Я думаю, что дядѣ Ральфу нужно будетъ взять американца въ помощь этому человѣку, замѣтила Фледа.

Сетъ не отвѣчалъ.

— Не намѣрены ли вы нанять молочницу? спросила Миріамъ.

— Не знаю, бабушка, ничего еще не слыхала.

— Г-жа Росситуръ понимаетъ сельское хозяйство?

— О, вовсе нѣтъ!..

— Есть ли у ней однако коровы?

— Нѣтъ еще.

— Кто же ей помогаетъ?

— Двѣ женщины — ирландки.

— Матушка, возьмитесь-ка вы поучить ее хозяйству, сказалъ Сетъ.

— Кого? тетю Люси? вскричала Фледа. Она не можетъ хозяйничать. Она слишкомъ нѣжна и слаба для этого.

— Такъ зачѣмъ же она сюда пріѣхала?

— Ты знаешь, что обстоятельства заставили мистера Росситура оставить Нью-Іоркъ, отвѣчала его мать.

— Да, но вѣдь это не отвѣтъ. Лучше вовсе не приниматься за такое дѣло, которое не можетъ дать средства къ существованію. Ферма зависитъ отъ руки ею управляющей. Земля сама собою ничего не родитъ, надо ее заставить приносить плоды. Что, мистеръ Росситуръ человѣкъ съ способностями?

— Какъ же, онъ очень способный человѣкъ на все, исключая только земледѣлія.

— Ну, если онъ захочетъ толкомъ учиться, то конечно можетъ и выучиться. Сказавъ эти слова, Сетъ кончилъ свой завтракъ и вышелъ изъ комнаты.

— Ты совсѣмъ не измѣнилась, сказала бабушка Миріамъ, когда сынъ ея вышелъ; и, обнявъ Фледу, прибавила: ты все таже маленькая Фледа.

— Не совсѣмъ-то маленькая, бабушка, съ улыбкой замѣтила Фледа.

— Конечно, но все таки ты осталась моей любимой дѣвочкой. Свѣтъ тебя не испортилъ.

— Надѣюсь, бабушка.

— А помнила ли ты всегда, Фледа, просьбу твоей матери?

— Всегда, бабушка!

Тетка нѣжно погладила ее по головѣ, и горячо прижала къ своему сердцу. Фледа осыпала ее ласками.

Послѣ минутнаго молчанія, Фледа сказала:

— Я хотѣла привести къ вамъ Гюга, но его что-то задержало дома. Я увѣрена, вы его полюбите, онъ такой добрый.

— Я непремѣнно приду къ вамъ, чтобъ посмотрѣть на него. Дай, ему вотъ это, отъ меня, прибавила она, отдавая ей славный яблочный пирогъ, это для васъ обоихъ, съѣшьте его вмѣстѣ.

Фледа поцѣловала тетку и отправилась домой. У подножія горы она встрѣтила дядю, искавшаго Сета Плумфильда. Фледа не стыдилась сына тетки Миріамъ, даже предъ такимъ свѣтскимъ человѣкомъ какъ мистеръ Росситуръ. Сетъ Плумфильдъ хотя и одѣтый по мужицки, и манерами похожій на мужика, былъ красивый мужчина, съ правильными, благородными чертами; его темнокаріе глаза выражали доброту и здравый умъ.

Молодая дѣвушка подвела своего дядю къ двоюродному брату, пахавшему на ближнемъ полѣ; два другіе работника ему помогали.

— Славная погода, сказалъ Сетъ, пожавъ руку мистеру Росситуру.

— Да, отвѣчалъ послѣдній; я не задержу васъ болѣе одной минуты. Мистеръ Плумфильдъ, мнѣ надо поденьщиковъ для паханія, а Фледа говорятъ, вы знаете всѣхъ въ околодкѣ, потому я пришелъ васъ просить мнѣ указать на кого-нибудь.

— Да вамъ что нужно, рабочія руки, или голову, чтобы ими управлять? спросилъ Сетъ.

— По правдѣ сказать, и то и другое, и на придачу еще плугъ, потому что, у меня ихъ всего два, а теперь каждая минута дорога. Но всего мнѣ нужнѣе найти кого-нибудь, кто бы умѣлъ присмотрѣть за рабочими. Можете ли вы мнѣ въ этомъ помочь?

— Не знаю, мистеръ Росситуръ, отвѣчалъ Сетъ; въ эту пору очень трудно достать то, что вамъ нужно. Впрочемъ, я посмотрю, можетъ быть я самъ съ моимъ плугомъ могу вамъ быть полезенъ. Я могу пахать у васъ два дня въ недѣлю, а у меня свои поля почти готовы. Но этого, я знаю, вамъ мало. У меня нѣтъ рѣшительно ни одного лишняго человѣка, но, можетъ быть, мистеръ Спрингеръ уступитъ вамъ одного изъ своихъ работниковъ. Ты, Фледа, знаешь, гдѣ живетъ дядя Джошуа.

Поблагодаривъ Сета, и распросивъ его кой что о земледѣліи, мистеръ Росситуръ отправился дальше съ своей племянницей, напѣвая что-то въ полголоса; казалось, эти прогулки были не по немъ.

Когда они пришли къ дядѣ Джошуа, Фледа ушла отыскивать тетку Сару, а мистеръ Росситуръ остался вдвоемъ съ старикомъ.

— Слѣдовательно, началъ послѣдній, выслушавъ просьбу мистера Росситура, вамъ нужны помощники?

— Да, мистеръ, они мнѣ необходимы.

— И одинъ плугъ, со всѣми принадлежностями?

— Я уже сказалъ вамъ, что мнѣ нужно, замѣтилъ мистеръ Росситуръ сухо, скажите, можете ли вы мнѣ это дать или нѣтъ?

— Право не знаю, отвѣчалъ старикъ, лѣниво потирая руки о колѣни. Я думаю, вы еще немного сдѣлали въ имѣньи хорошаго?

— Ничего еще, я только вчера пріѣхалъ.

— Не правда ли, земля въ иныхъ мѣстахъ очень плоха?

— Право не могу ничего сказать, прежде чѣмъ я ее не видѣлъ.

— Должно быть такъ, продолжалъ старикъ, качая головой; управлявшій ею, въ послѣднее время, очень плохо велъ дѣло; онъ хотѣлъ, чтобъ земля много приносила, не израсходовавъ на нее ничего. Вы найдете все въ запустѣніи, даже заборы, иные развалились, а другіе вовсе сгнили.

— Я вѣроятно все найду какъ онъ оставилъ, ибо я этимъ совсѣмъ еще не занимался.

— А что, Сетъ Плумфильдъ кончилъ пахать?

— Онъ сегодня еще пахалъ.

— Вотъ такъ тонкая штука! А что вы думаете сдѣлать изъ болота, находящагося у васъ на юго-западѣ отъ овина, за лугомъ, между пригорками?

— Прежде чѣмъ думать о болотѣ, мистеръ… мистеръ… я по несчастію забылъ ваше имя…

— Спрингеръ — Спрингеръ — Джошуа Спрингеръ.

— Мистеръ Спрингеръ, прежде чѣмъ заняться болотомъ, я бы очень желалъ сдѣлать что-нибудь изъ сухой земли; будете ли вы такъ добры, чтобъ мнѣ сказать, могу ли я разсчитывать на вашу помощь?

— Право не знаю, отвѣчалъ старикъ, я никого не могу вамъ дать кромѣ моего сына Луки, но я не знаю, согласится ли онъ идти къ вамъ въ работники.

— Въ такомъ случаѣ, прощайте, сказалъ мистеръ Росситуръ вставая; мнѣ очень жаль, что я васъ напрасно обезпокоилъ.

— Подождите, пожалуйста. Я сейчасъ пойду и узнаю. Присядьте.

Мистеръ Росситуръ сѣлъ, а дядя Джошуа пошелъ за кухню, посовѣтоваться съ женою, безъ согласія которой онъ въ послѣдніе годы ничего не дѣлалъ. Ея тонкій, прозорливый умъ былъ для его грубаго, тяжелаго ума тоже, что пила для металла.

— Кажется, Лукѣ все равно, идти ли къ вамъ или къ кому другому, сказалъ дядя Джошуа входя; а я могу теперь обойтись и безъ него. Вы на сколько времени хотите взять его?

— Да покуда продолжатся эти тѣсныя обстоятельства, и далѣе, если онъ мнѣ будетъ полезенъ.

— О! вы найдете въ немъ хорошаго работника, онъ на всѣ руки. Ѣсть онъ будетъ вѣдь у васъ?

— Я еще объ этомъ не распорядился, сказалъ мистеръ Росситуръ, съ трудомъ удерживаясь, чтобы не выказать свое неудовольствіе. Донованъ живетъ у меня на своихъ харчахъ и всѣ, которыхъ я буду нанимать теперь, должны будутъ слѣдовать его примѣру.

— Очень хорошо, отвѣчалъ Джошуа, это, конечно, все равно, но тогда надо прибавить плату, ибо вѣдь надо самому кормиться, да еще лошадей кормить.

— Конечно, я готовъ заплатить все, что это будетъ стоить.

— Хорошо. Вы сами сговоритесь объ этомъ съ Лукою. Онъ завтра же придетъ къ вамъ.

Фледа возвратилась отъ тетки, и вмѣстѣ съ мистеромъ Росситуромъ, отправилась домой. По скорому, нетерпѣливому шагу дяди, она тотчасъ догадалась, что онъ недоволенъ.

— Это братъ твоего дѣдушки? спросилъ онъ наконецъ, послѣ долгаго молчанія.

— Нѣтъ, сэръ, нѣтъ, это только его шуринъ. Моя бабушка была его сестра, но между ними не было ни малѣйшаго сходства.

— Этому легко повѣрить.

— Я васъ увѣряю, ни малѣйшаго сходства, повторила Флэда; покрайней мѣрѣ я такъ всегда слышала.

Разговоръ на этомъ прекратился.

По приходѣ ихъ домой, мистриссъ Росситуръ спросила мужа, успѣлъ ли онъ въ своемъ намѣреніи?

— Да, отвѣчалъ онъ, одинъ двоюродный братецъ согласился мнѣ самъ помочь.

— Двоюродный братъ! повторила мистриссъ Росситуръ.

— Да, мы просто въ гнѣздѣ двоюродныхъ братцевъ.

— Что вы хотите сказать, мистеръ Росситуръ?

— То, что мы въ гнѣздѣ двоюродныхъ братцевъ, вотъ и все. Право, по мнѣ лучше было быть хоть въ гнѣздѣ грачей. He думаютъ ли они еще, что я буду приглашать своихъ работниковъ къ обѣду? этого бы только не доставало. Здѣсь всѣ или двоюродные братцы, или дяди.

XIX.
Докторъ Квакенбоссъ.

Лѣтніе дни пролетѣли весело и быстро надъ головами Гюга и Фледы. Ферма была предметомъ ихъ любимыхъ занятій; очаровательныя прогулки по лѣсамъ или по берегамъ живописныхъ ручьевъ восхищали Фледу, и она старалась всегда заманить съ собою Гюга, который однако лучше любилъ сидѣть дома за книгами. Въ хозяйствѣ они знали только вкусное масло и сливки, въ стадахъ овецъ, пасущихся на зеленыхъ холмахъ, видѣли только живописную сельскую картину. Они видѣли до сихъ поръ только свѣтлую сторону деревенской жизни. Книгами занимались усерднѣе, чѣмъ когда нибудь. Шекспиръ, Массильонъ, Сюлли, Коринна, Церковная исторія Мильнера — въ чтеніи Фледа соблюдала, какъ видите, прежнюю смѣшанную систему — казались еще пріятнѣе въ тѣни густыхъ деревъ, или при журчаніи ручейка; кингъ, всегдашній спутникъ ихъ прогулокъ, спалъ свернувшись на кончикѣ платья госпожи своей. Фледа по временамъ взглядывала на дядю, чтобъ видѣть веселъ онъ или пасмуренъ, и потому знала напередъ, что его выраженіе отразится на кроткомъ личикѣ ея тетки. Ей приходило иногда въ голову, что дядя ей плохой хозяинъ; но первый вѣтерокъ, или видъ цвѣтника прогоняли невеселыя мысли; дядя предоставилъ въ ея распоряженіе весь палисадникъ передъ домомъ, и она съ Гюгомъ дѣятельно занималась цвѣтоводствомъ.

Во лѣто кончилось.

Въ одно ноябрьское утро Фледа собрала послѣдніе цвѣты съ своей куртины. Она пришла домой веселая и румяная, но взглядъ на необыкновено унылую тетку вмигъ прогналъ ея веселость. Фледа, поцѣловавъ тетку, спросила отчего она скучна? что случилось?

— Мери и Джонъ отходятъ, отвѣчала тетка.

— Отходятъ! — Зачѣмъ?

— Соскучились въ деревнѣ.

— Какія глупыя! — Ro что же за бѣда, тетя! Мы найдемъ другихъ!

— Кого же? Изъ города теперь не выпишешь; осенью никто не поѣдетъ.

— Въ самомъ дѣлѣ? Ну, такъ поищемъ здѣсь.

— Здѣсь! Кого же здѣсь найдешь? А что скажетъ дядя? подумай только!

— Ничего, тетенька, какъ нибудь устроимся. Когда же Мери и Джонъ отходятъ?

— Завтра же; они не хотятъ и дождаться, пока мы найдемъ кого нибудь на ихъ мѣсто.

— Ну и Богъ съ ними; чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.

— Разумѣется, я и не расположена ихъ удерживать; но..ж г-жа Росситуръ сложила руки.

— Мнѣ нечѣмъ заплатить имъ теперь, прибавила она — и онѣ не хотятъ уѣхать, не получая уплаты.

— Развѣ дядя Ральфъ не можетъ вамъ дать денегъ?

Г-жа Росситуръ покачала головою.

— А сколько вамъ недостаетъ? спросила Фледа.

— Двадцать пять долларовъ. Подумай, что онъ не можетъ мнѣ дать этой бездѣлки!… сказала г-жа Росситуръ и заплакала.

— Полноте, тетя, сказала Фледа, стараясь сохранить веселый видъ; вы знаете, что дядѣ много пришлось положить денегъ въ хозяйство, уплачивать работникамъ, мало ли что еще? Не удивительно, поэтому, что деньги всѣ вышли и какъ нарочно теперь! Но это ничего, онъ справится.

— Я спросила его, продолжала Люси свозь слезы, когда онъ будетъ въ состояніи дать мнѣ денегъ; онъ отвѣчалъ, что самъ не знаетъ!

Фледа ничего не сказала и вышла изъ комнаты; черезъ двѣ минуты она воротилась.

— Тетенька, вотъ двадцать долларовъ, сказала она; постарайтесь достать еще пять.

— Гдѣ ты взяла ихъ? вскричала г-жа Росситуръ.

— Достала честнымъ образомъ, шутливо отвѣчала Фледа. Дядя Орринъ подарилъ мнѣ передъ отъѣздомъ на мелкіе расходы; а до сихъ поръ еще мнѣ не случилось ни въ чемъ надобности.

Это предложеніе еще болѣе огорчило г-жу Росситуръ. Она прижала Фледу къ груди своей и еще сильнѣе заплакала.

— Вотъ до чего мы дожили!.. сказала она. Нѣтъ, нѣтъ…. я немогу взять этихъ денегъ, милая Фледа.

— Можете и непремѣнно должны, тетя, говорила ласково Фледа. — Никакая покупка не можетъ мнѣ доставить столько удовольствія. Мнѣ эти деньги вовсе не нужны; онѣ будутъ даромъ лежать въ ящикѣ. Пожалуйста, отпустите поскорѣе этихъ служанокъ. Возьмите деньги; дядя Рольфъ поправится, онъ только теперь поиздержался. А мы постараемся между тѣмъ достать порядочную кухарку; увидите, что все уладится.

Нѣжный поцѣлуй тетки былъ отвѣтомъ на эти слова.

— Но я не знаю, сказала она — кого тутъ найдти… въ деревнѣ… не знаю, къ кому обратиться, Ральфъ вѣрно тоже не знаетъ, а Гюгъ тоже….

— Я отправлюсь вмѣстѣ съ Гюгомъ, сказала Фледа. Положитесь на насъ.

— А покамѣстъ я вамъ приготовлю кушанье сама. Обѣдъ будетъ не дурной, вы увидите, и дядя Ральфъ похвалитъ, когда узнаетъ, что это я готовила. Ну, теперь развеселитесь же, тетя Люси; я только объ этомъ а прошу васъ. Пожалуйста, улыбнитесь, хоть для меня!…

Служанкамъ заплатили жалованье и онѣ уѣхали на слѣдующее утро. Фледа смотрѣла имъ вслѣдъ съ грустнымъ чувствомъ, и думала, что теперь весь домъ и хозяйство за ея плечахъ. Въ это время къ ней подошелъ Гюгъ.

— Что теперь дѣлать? спросилъ онъ.

— Надобно нанять другихъ служанокъ, отвѣчала Фледа.

— А гдѣ ихъ взять?

— Не знаю; отправимся и поищемъ.

— А до тѣхъ поръ надобно подумать объ обѣдѣ, а то дядюшка подумаетъ, что пришелъ конецъ свѣта. — Посмотри, въ кладовой ничего нѣтъ, Гюгъ, ничего, кромѣ хлѣба; слава Богу, что и тотъ нашелся. Ну, я сварю кофе дядѣ Ральфу, и сдѣлаю чудесную яичницу! а ты, Гюгъ, накрой столъ. Не умѣешь? Ну, такъ приготовь тартинки, а я займусь всѣмъ остальнымъ. Вы видите, что не худо умѣть все приготовить, мистеръ Гюгъ Росситуръ!

— Гдѣ это ты выучилась дѣлать яичницу? спросилъ Гюгъ съ удаленіемъ, между тѣмъ какъ Фледа засучила рукава и съ веселымъ видомъ принялась хлопотать о хозяйствѣ. Столъ былъ накрытъ, кофе поданъ, и двѣ полныя тарелки тартинокъ и поджареныхъ гренокъ красовались на столѣ.

— Гдѣ? спросила Фледа. А ты забылъ м-ссъ Ренни? Я видала, какъ Эмиль готовилъ кушанье. Нынѣшнимъ лѣтомъ я пробовала кое что растолковать Мери да и сама пріучилась. Видишь-ли, неизвѣстно, что къ чему пригодится!

— Посмотримъ, что папенька скажетъ, когда узнаетъ, что ты приготовляла обѣдъ!

Кофе, тартинки, яичница и любимое блюдо зелени мистера Росситура были сервированы со всевозможною изящностію и онъ остался совершенно доволенъ. Но тетя Люси грустно смотрѣла на разгорѣвшееся у огня личико Фледы и замѣчала, что ея аппетитъ пропалъ; дѣвушка между тѣмъ сердечно радовалась своей удачѣ.

Послѣ обѣда Гюгъ заложилъ одноколку и отправился съ Фледою на поиски. Фледа вздумала обратиться къ старой знакомкѣ своей Цинтіи Галль, зная, что она безъ мѣста и живетъ гдѣ-то около Монтепуля. Бабушка Миріамъ одобрила эту мысль, и Фледа отправилась прямо туда.

Домикъ Цинтіи стоялъ всторонѣ отъ дороги, на зеленомъ лугу; по близости ни деревца, ни кусточка, ни цвѣтка — все пусто, Грязно — какъ будто домикъ необитаемъ; одна тонкая струйка дыма указывала на противное и въ тоже время свидѣтельствовала о бѣдности жителей.

— Неужели здѣсь?… спросилъ Гюгъ.

— Кажется. Подожди здѣсь съ лошадью, Гюгъ, а я пойду попытаю счастія. Надежды мало — прибавила Фледа, покачавъ головою.

Домикъ стоялъ къ дорогѣ заднимъ Фасадомъ; Фледа обошла кругомъ по узкой, грязной тропинкѣ. Постучавшись въ дверь, она услышала въ отвѣтъ: „войдите!“

— Здѣсь живетъ мистриссъ Галль? спросила Фледа.

— Это я — отвѣчала старушка непріятной наружности.

— Цинтія дома?

— Люцинда! Люцинда!.. крикнула старушка, обращаясь къ противуположной двери. Скажи Цинтіи, что ее кто-то спрашиваетъ!…

Спустя довольно долго времени, Цинтія явилась разряженная.

— Что это?… Фледа Ринганъ!… сказала она, поглядѣвъ на свою гостью. Какъ поживаете? Я не ожидала васъ видѣть. Какъ вы выросли!

Она была замѣтно рада и крѣпко потрясла руку Фледы.

— Что это въ каминѣ не разведенъ огонь?… продолжала она оглядѣвшись. Мы занимались въ другихъ покояхъ, такъ онъ и погасъ. Вы вѣрно озябли?

— Нѣтъ, отвѣчала Фледа.

— Я уже слышала, продолжала Цинтія, что вы воротились на родину. Что, рады вы этому?

— Да, я рада была увидѣть свою родину.

— Я уже тамъ давно не была. Вотъ уже съ годъ живу дома. Надоѣло жить по людямъ — прибавила Цинтія насмѣшливо. Фледа не знала, что отвѣчать.

— Какъ это вы сюда попали? Прямо изъ Квичи, что ли?

— Я пріѣхала нарочно къ тебѣ, Цинтія.

Не спросивъ зачѣмъ, Цинтія отправилась въ другіе покои и принесла обгорѣлое полѣно, за которымъ струился длинный хвостъ чернаго дыма. Фледа подумала, что лучше бы обойтись вовсе безъ топлива. Она не знала какъ приступить къ дѣлу.

— Здорова ли мистриссъ Плумфильдъ?… спросила Цинтія, стараясь раздуть огонь.

— Слава Богу; — но Цинтія, пожалуйста, не хлопочи столько дли меня. Я заѣхала на нѣсколько минутъ.

— У насъ дрова есть! замѣтила Цинтія съ насмѣшливой улыбкой; — Фледа не очень обрадовалась этому. Миссъ Галль показалась ей гораздо непріятнѣе прежняго — отчего? она не могла еще разгадать.

— Какъ поживаетъ графъ Дугласъ съ женою? продолжала Цинтія. Я давно о нихъ не слыхала. Вотъ, я всегда говорила вашему дѣдушкѣ, что лучше бы онъ сдалъ ферму Дугласу. А что, пожалуй, вы опять свяжетесь съ Дейдонговеромъ? Ужъ, какъ его здѣсь всѣ ругаютъ!..

— Я не видала Дугласовъ: — но Цинтія, какъ ты думаешь, зачѣмѣ я пріѣхала?

— Не знаю, — возразила Цинтія, хлопоча около камина, — ужъ не нужно ли вамъ чего отъ меня?

— Я хотѣла пригласить тебя переѣхать къ моей тетушкѣ, г-жѣ Росситуръ. Мы теперь остались одни и намъ очень нужна помощница; я прежде всего о тебѣ подумала.

Цинтія молчала; она сидѣла передъ каминомъ, протянувъ ноги и не сводя глазъ съ дымящагося полѣна; на губахъ ея блуждала непріятная улыбка.

— Что же ты скажешь, Цинтія? спросила Фледа.

— Поищите кого нибудь другаго! отвѣчала миссъ Галль сухо и съ тою же улыбкою.

— Зачѣмъ же? Мнѣ пріятнѣе было бы имѣть дѣло съ старою знакомою, чѣмъ съ чужою.

— Да вы, что ли, тамъ хозяйничаете?

— Да, я дѣлаю всего по немножку, — и стряпаю, и хозяйничаю — какъ придется. Мнѣ бы хотѣлось передать хозяйство тебѣ, Цинтія.

— Я думаю, у мистриссъ Росситуръ помощницѣ будетъ довольно дѣла! сказала Цинтія подумавъ немного; въ голосѣ ея слышалось оскорбленное самолюбіе.

— Она слабаго здоровья и не можетъ заниматься сама; ей хотѣлось бы имѣть кого нибудь, кто принялъ бы всѣ хлопоты на себя. Ты была бы полная хозяйка Цинтія.

— Чай, тетушка держитъ особый столъ?

— Да; дядюшка любитъ обѣдать одинъ въ своей семьѣ.

— Такъ я несогласна! сказала Цинтія подбирая съ полу лоскутья. Фледа замѣтила, что на вспыхнувшемъ лицѣ ея выразилась мстительная радость; увидѣла, что Цинтія не согласится; пожалѣла объ ея неумѣстной гордости и задумчиво пошла назадъ къ ожидавшей ея одноколкѣ.

— Жизнь не романъ, милый Гюгъ, сказала она, садясь на свое мѣсто.

— Удалось ли тебѣ? спросилъ тотъ.

Фледа покачала головою.

— Почему же?

— Гордость — оскорбленная гордость всему причиною? Ужасная обида — не обѣдать съ нами за однимъ столомъ.

— А вѣдь гдѣ живетъ!… замѣтилъ Гюгъ.

— Ты бы посмотрѣлъ еще, какъ живетъ!… По всему видно, что она очень бѣдна. А вѣдь какъ горда!.. Бѣдняжка!

— Бѣдняжка ты, Фледа. Ну что же теперь дѣлать?

— Что нибудь, — отвѣчала она шутливо. Впрочемъ, можетъ быть все къ лучшему; потому что Цинтія очень вздорная женщина.

— Знаешь ли что, продолжала Фледа, любуясь прекрасной осенней природою; — я думаю, что для меня принесъ большую пользу нашъ отъѣздъ изъ Нью-Іорка.

— Все, что случается — къ лучшему; но — отчего ты говоришь это?

— Я говорю не о другихъ, но о себѣ собственно. Мнѣ кажется, немножко гордилась нашимъ богатствомъ и изяществомъ.

— Ты!… воскликнулъ Гюгъ, глядя на нее съ удивленіемъ.

— Да, немножко. Конечно, я любила нашъ прекрасный домъ, наши картины, мебель, и проч. просто за ихъ красоту и комфортъ, но въ тоже время я съ тайнымъ удовольствіемъ думала, что они свидѣтельствуютъ о превосходствѣ нашего вкуса передъ вкусомъ всѣхъ нашихъ знакомыхъ и друзей.

— Можетъ быть ты теперь гордишься также своей аристократической собаченкой?

— Можетъ-быть! Но безъ шутокъ, Гюгъ, я нахожу, что намъ здѣсь лучше во всѣхъ отношеніяхъ! Посмотри, какъ мягко волнуются эти поля, посмотри на эту гряду холмовъ; вѣдь это восхитительно! А какой великолѣпный горизонтъ, Гюгъ! А какое небо! О, для меня деревня въ тысячу разъ лучше самаго роскошнаго города!

— И для меня также. Если бы только…

Фледа очень хорошо поняла, чего недосказалъ Гюгъ; но не отвѣчала.

— Послушай-ка, Гюгъ, сказала она чрезъ нѣсколько времени — я что-то не помню, что бы мы, ѣдучи сюда, проѣзжали мимо этого пригорка?

— Онъ оставался у насъ назади…

— Можетъ быть… однако… я увѣрена, что мы не ѣхали мимо этого хлѣбнаго поля. Мы сбились съ дороги.

Гюгъ удержалъ лошадь, и осмотрѣвъ внимательно окрестность, сталъ и самъ думать, что заблудился.

— Вонъ тамъ виднѣется домикъ, сказала Фледа; — подъѣдемъ и распросимъ о дорогѣ.

— Я не вижу нигдѣ домика.

— Да тамъ, за рощею; развѣ ты не видишь струйку дыма, который поднимается изъ за деревъ?… Поторопись однако; нынче рано смеркается, а вѣдь дома некому и чай приготовить.

Гюгъ остановился у воротъ дома, указаннаго ему кузиною; это былъ большой хуторъ; хозяинъ отворялъ дверь и вѣжливо спросилъ, чѣмъ можетъ служить имъ?

— Потрудитесь сказать намъ, сказалъ Гюгъ — далеко ли мы отъ Квичи?

— Не очень, по крайней мѣрѣ, не далеко отъ деревни этого имени, потому что здѣсь община Квичи; но, кажется, я имѣю честь говорятъ съ сынкомъ г. Росситура?

Сынокъ г. Росситура подтвердилъ эту догадку и просилъ вѣжливаго незнакомца указать ему дорогу.

— Съ большимъ удовольствіемъ. Вы вѣроятно осматривали живописныя окрестности Монтепуля?

— Мы были по близости Монтепуля, но ѣздили по дѣлу, и на возвратномъ пути сбились съ дороги.

— А! Это очень легко. Вы вѣроятно ѣздили туда въ первый разъ

— Въ первый, и очень спѣшимъ возвратиться.

— Вы знаете ту дорогу, что идетъ мимо дома дьякона Патерсона немного повыше озера?

Гюгъ не зналъ ее вовсе.

— И такъ продолжалъ услужливый указатель, поѣзжайте прямо по этой дорогѣ… жаль, что вы спѣшите… поѣзжайте по этой дорогѣ до… Вы знаете границу владѣнія г. Гарриса?

Ни Гюгъ, ни Фледа не знали ее.

— Ну, продолжалъ незнакомецъ, — такъ позвольте вамъ сказать, что должно сдѣлать. Пожалуйте ко мнѣ съ сестрицею и закусите… Сестра моя накрываетъ столъ… потомъ я буду имѣть честь самъ проводить васъ по этимъ запутаннымъ дорогамъ.

— Покорно васъ благодарю… но зачѣмъ вамъ трудиться… вы только укажите намъ…

— Никакого труда нѣтъ… увѣряю васъ… право… ни малѣйшаго труда; я сочту это за честь… за большое одолженіе. Я докторъ Квакенбоссъ; вы можетъ быть слыхали…

— Благодарю васъ, докторъ Квакенбоссъ; но сегодня намъ некогда… мы должны какъ можно скорѣе возвратиться… сдѣлайте одолженіе, укажите намъ дорогу.

— Вотъ видите-ли… я боюсь… мѣстность вамъ незнакома… вы не опоздаете… лошадка ваша отдохнетъ немножко; моя будетъ готова въ одну минуту… Мистеръ Нарденъ! сѣдлайте скорѣе Лоллипона — въ три секунды все будетъ готово… Сударыня… уговорите… братца… не правда ли… вы согласны? Сударыня, пожалуйте мнѣ вашу ручку… Я радъ, душевно радъ.

Наши дѣти были въ затруднительномъ положеніи. Отъ д. Квавенбосса кромѣ вѣжливостей нельзя было ничего добиться; трудно было отвергнуть такое радушное усердіе и предупредительность. И такъ они рѣшились; вышли изъ одноколки и вошли въ домъ за своимъ хозяиномъ.

Докторъ продолжалъ любезничать.

— Я часто имѣлъ удовольствіе видѣть въ церкви фамилію Росситуръ… сказалъ онъ, обращаясь къ Фледѣ; въ маленькой церкви въ Квичи-рунѣ… благодаря этому обстоятельству, я тотчасъ же узналъ вашего братца… Можетъ быть вамъ извѣстно мое имя, сударыня? Я Квакенбоссъ… Не знаю слыхали ли вы?

— Слыхала.

— Мои работники, Ирландцы, ужасно коверкаютъ мое имя; или лучше сказать, они прекрасно сокращаютъ его; они меня называютъ просто Боссъ. Ха, ха, ха…

— Лишь бы больные не называли его квакъ^[2], подумала про себя Фледа.

Между тѣмъ докторъ ввелъ гостей въ свои покои. Сестра его нарывала столъ. Это была особа съ голландскимъ лицемъ, глазами безъ выраженія, волосами безъ цвѣта; ожерелье изъ золоченныхъ бусъ два раза обвивало ея шею.

— Имѣю честь представить васъ сестрицѣ моей, сказалъ докторъ сладенькимъ голоскомъ. — Флора, представляю тебѣ эту дѣвицу, мы будемъ очень счастливы, если она соблаговолитъ сказать намъ свое настоящее имя.

Фледа улыбнулась и поспѣшила осчастливить доктора Квакенбосса.

— И такъ, вотъ миссъ Ринганъ… продолжалъ докторъ, — а этотъ молодой господинъ — сынъ г. Росситура, который взялъ на аренду ферму покойнаго г. Рингана. Я имѣлъ счастіе только что встрѣтить ихъ; возвращаясь изъ Монтепуля, они сбились съ дороги. Не можешь ли ты угостить ихъ, пока сѣдлаютъ Лоллипона, на которомъ я отправлюсь проводить ихъ.

Бѣдная Флора немедленно исчезла, чтобы достать сыру получше и изжарить нѣсколько ломтиковъ свинины; потомъ возвратилась и начала искать во всѣхъ шкафахъ пирожнаго или варенья; Фледа тщетно упрашивала ее не безпокоиться.

— Жаль, что я не знала поранѣе… вовсе не ждала гостей… бормотала Флора; — а то приготовила бы хорошенькое пирожное; — и хлѣбъ черствый… и сыръ не такъ хорошъ… но если угодно миссъ Ринганъ, можно начать другой, посвѣжѣе… вотъ, нынѣшній годъ и варенье не удалось, отъ сырости все прокисло. Авось хоть груши понравятся; да вотъ и жаркое, по крайней мѣрѣ горячо.

Можно ли было не принять такого усерднаго угощенія! Гюгъ и Фледа принялись за дѣло; одинъ взялъ на свою долю груши и пирогъ; другая стала уплетать сыръ и жаркое.

Осыпаемая ласками и предупредительностію, Фледа рѣшилась спросить у миссъ Квакенбоссъ, не знаетъ ли она какой нибудь женщины, которую они могли бы нанять въ услужэніе?

Напоивъ ихъ чаемъ, Миссъ Флора принялась раздумывать и наконецъ сказала, не ручаясь однако за успѣхъ, что можетъ быть одна изъ миссъ Финнъ согласится взять мѣсто.

— Гдѣ онѣ живутъ? живо спросила Фледа.

— Не подалеку… отъ Квичи… отвѣчалъ докторъ, который всегда говорилъ съ разстановкою не по недостатку мыслей, но потому что хотѣлъ всегда употреблять отборныя выраженія.

— Намъ не мимо ихъ приходится сегодня ѣхать?

— Именно такъ… отвѣчалъ докторъ… Это для меня тѣмъ пріятнѣе… что я буду имѣть честь… сопровождать васъ нѣсколько далѣе..

Дѣйствительно для этого имъ надобно было проѣхать нѣсколько лишнихъ миль; солнце садилось, когда они проѣжали черезъ Квичи-рунъ. Фледа была бы вполнѣ довольна этою прогулкою въ прекрасный зимній вечеръ, еслибы не тревожилась своею неудачею и боязнію, что ее ждутъ дама. Однако, она рѣшилась заѣхать на минуту къ Финнамъ, въ надеждѣ привезти теткѣ, по крайней мѣрѣ, удовлетворительный отвѣтъ. У воротъ этого дома, докторъ рѣшился наконецъ разстаться съ ними.

Жилище Финновъ имѣло довольно жалкую наружность. Фледа вошла въ большую комнату въ нижнемъ этажѣ, гдѣ собралась вся семья; тутъ была огромная кухонная печь, нѣсколько полокъ, крашеные красною краскою стулья и столъ. У печи стояла женщина съ метлою. На привѣтствіе Фледы она отвѣчала сухимъ поклономъ и словами: садитесь!

Бѣдной Фледѣ хотѣлось уйти скорѣе; всѣ жительницы этого дома смотрѣли непривѣтно; женщина съ метлой была въ старомъ черномъ ситцевомъ платьѣ; на лицѣ ея выражались заботы и неудовольствіе. Въ углу сидѣла старуха, которой черты лица высказывали злой и сварливый нравъ. Въ другомъ углу шила немолодая женщина; обрѣзки матеріи, разбросанные около нея, указывали на ремесло ея. Поодаль, молодой человѣкъ ужиналъ одинъ; въ хлѣбной корзинѣ сидѣлъ ребенокъ, и весело кричалъ, покачиваясь въ этой новоизобрѣтенной колыбели.

Фледа не знала, какъ приступить къ дѣлу, но некогда было долго думать. Она сказала:

— Я ищу кого нибудь, кто согласился бы пойти къ намъ на мѣсто. Миссъ Флора Квакенбоссъ сказала мнѣ, что можетъ быть одна изъ васъ захочетъ помогать намъ.

— Вамъ помогать?.. сказала женщина, принимаясь подметать около печи; кому кого нужно?

— Моей тетушкѣ… Г-жѣ Росситуръ…

— Росситуръ?.. Это та, что животъ въ домѣ стараго Рингана?

— Да; наши служанки отошли, и намъ нужно кого нибудь на ихъ мѣсто.

— На короткое время, или совсѣмъ? Вы понимаете, что если не надолго, то не стоитъ и безпокоиться.

— О, мы желали бы, чтобы она осталась у насъ, если поладимъ.

— Не знаю, право, сказала женщина, продолжая мести. Я могла бы дать вамъ Анну, да мнѣ она дома нужна. А что даетъ ваша тетушка?

— Не знаю, надобно уговориться.

— Анна могла бы взять мѣсто… или другая… сказала старуха, потирая колѣни.

— Анна нужна дома; намъ безъ нея не справиться; да она же и слаба, а вамъ, чай, нужно кого нибудь посильнѣе. У насъ еще есть Люси… Коли ей понравится, то она можетъ пойти… Ужъ если не понравится, то она ни за что не пойдетъ.

Надежда была очень слабая. Помолчавъ немного Фледа спросила:

— Какже вы думаете, согласится ли Люси?

— Да не знаю… ее нѣтъ дома, а то вы бы сами у нея спросили. Она сегодня работаетъ у мистриссъ Дугласъ. Вы знаете м-ссъ Дугласъ?… Жену графа Дугласа?

— Да, я давно ее знаю, сказала Фледа. Я Фледа Ринганъ, и жила здѣсь у дѣдушки.

— То-то я смотрю, что вы похожи на дѣдушку… Не правда ли?

— Она на отца похожа, сказала швея, положивъ работу; съ самаго появленія Фледы, она не переставала любоваться ею.

— Да, она очень хорошенькая, сказала старуха, сидѣвшая въ углу. — Такого красавца и молодца, какъ ея отецъ, и не бывало ни въ Квичи, ни въ Монтепулѣ. сказала швея. Вы помните папеньку, Фледа?

— Настасья, сказала старуха, отпусти Анну.

— Анна дома нужна.

— Ну, такъ отпусти Люси, — прибавила старуха, видя, что Фледа встала.

— Я не могу ничего рѣшить теперь, возразила Настасья, побывайте завтра послѣ обѣда; мы собираемся стегать одѣяло, и Люси будетъ дома. Я буду очень рада васъ видѣть; вы сами съ ней поговорите. Васъ есть кому проводить?

Фледа поморщилась при мысли о вторичномъ посѣщеніи; прощаясь, она поблагодарила за приглашеніе, но отвѣчала уклончиво. Она вздохнула свободнѣе, увидя себя снова въ полѣ

— Удачно ли твое посѣщеніе? спросилъ Гюгъ, когда она усѣлась въ одноколку.

— Я получила приглашеніе завтра на вечеръ и лучъ надежды найти желаемую особу.

— На вечеръ!..

Фледа засмѣялась, и разсказала ему свой разговоръ съ Анастасіею.

— И ты собираешься на этотъ вечеръ?

— Не думаю. Только, пожалуйста, Гюгъ, не разсказывай ничего тетенькѣ; ее это будетъ мучить.

Фледа вовсе не располагала ѣхать на вечеръ къ Анастасіи; но ужинъ, и на слѣдующій день завтракъ и обѣдъ и тысяча второстепенныхъ занятій убѣдили ее въ необходимости имѣть помощницу. Малѣйшее занятіе утомляло г-жу Росситуръ, которая между тѣмъ не могла видѣть, что Фледа трудится черезъ силу. Гюгъ былъ ея неизмѣннымъ попутчикомъ, но онъ также былъ несиленъ… И такъ, убравъ послѣ обѣда посуду и отдохнувъ немного, Фледа рѣшилась одѣться, взяла наперстокъ и отправилась на вечеръ къ Финнамъ. Гюгъ довелъ ее до дому и обѣщалъ ввечеру за нею пріѣхать.

XX.
Общество въ Квичи.

Миссъ Анастасія съ радостнымъ удивленіемъ встрѣтила Фледу. Гости уже собрались не въ. кухнѣ, гдѣ дѣвушка была въ первое свое посѣщеніе; но въ верхнемъ этажѣ. Фледа должна была пройти сквозь цѣлый рядъ представленій, прежде чѣмъ сѣла на свое мѣсто.

Во первыхъ она была представлена супругѣ графа Дугласа, которая встрѣтила ее радушно и ласково, взяла за обѣ руки и нѣжно поцѣловала. Она считалась очень умною женщиною, отличною хозяйкою, и физіономія ея съ перваго взгляда показывала, что она любитъ порядокъ, разсчетъ, и не допускаетъ ни въ чемъ излишества. Одѣта она была опрятно, но просто. Съ Флорою Квакенбоссъ Фледа поздоровалась, какъ съ старою знакомой. Катерина Дугласъ, которую она знала ребенкомъ, была теперь молодая и хорошенькая дѣвушка; носикъ ея былъ также вздернутъ, какъ и у матери, но туалетъ былъ нѣсколько роскошнѣе, и кромѣ того на шеѣ красовалась розовая ленточка, пришпиленная бронзовой брошкой. Она привѣтствовала Фледу застѣнчивой и кроткой улыбкой. Мимоходомъ Фледа еще познакомилась съ миссъ Летиціею Анною Торнтонъ, взрослой высокой дѣвицей въ коротенькомъ платьѣ, съ претензіями на аристократическій тонъ и въ манжеткахъ, которыя носила здѣсь одна она. Усѣвшись наконецъ, Фледа увидѣла подлѣ себя Анну и Люси и немного поодаль швею, которая вчера выказала къ ней такую благосклонность. Нѣсколько подалѣе она замѣтила, безъ особаго удовольствія, свою тетушку Сару, которая разговаривала со своими знакомыми. Познакомясь со всѣми гостями, которыя вообще были къ ней ласковы и вѣжливы, Фледа не могла рѣшиться заговорить съ сидѣвшею подлѣ нея Люси о предметѣ своего посѣщенія. Миссъ Люси также была въ замѣшательствѣ и молчала.

— Рады ли вы, что возвратились въ Квичи, Фледа, — спросила въ это время г-жа Дугласъ, сидѣвшая довольно далеко отъ нея.

— Да, съ одной стороны рада, отвѣчала Фледа улыбаясь.

— Какъ она похожа на своего отца, не правда ли, мистриссъ Дугласъ? сказала швея. — Помните ли вы Вальтера Рингана? Какой молодецъ былъ..

— Она похожа и на отца, и на мать — отвѣчала г-жа Дугласъ. Эми Ринганъ была самая милая и самая прелестная женщина во всемъ околодкѣ.

Фледа выслушала съ признательною улыбкою похвалу своимъ родителямъ.

— Останьтесь въ Квичи и живите по нашему, и вы будете еще лучше отца я матери, — сказала ей г-жа Дугласъ, кивая одобрительно головою. Но эти слова непріятно прозвучали въ ушахъ той, которой назначались въ привѣтствіе.

— Нравится ли вашему дядюшкѣ деревенская жизнь? спросила тетушка Сира.

— Онъ не успѣлъ еще привыкнуть къ ней, отвѣчала Фледа.

— Чѣмъ же онъ до сихъ поръ занимался? какими дѣлами? спросила швея.

Фледа отвѣчала, что дядя ея не занимался дѣлами; но въ эту минуту сидѣвшая подлѣ нея Люси сказала:

— Довольно странно, что человѣкъ можетъ прожить сорокъ или пятьдесятъ лѣтъ и не знать земли, которая питаетъ его.

— Съ чего же вы взяли, что онъ ее не знаетъ? спросила довольно рѣзко миссъ Торнтонъ.

— Люси никого не называла — отвѣчала тетушка Сира.

— Я сказала… я сказала человѣкъ въ отвлеченномъ смыслѣ, возразила Люси.

— Что это значитъ отвлеченный? презрительно спросила Анастасія.

— Гдѣ вы научились такимъ мудренымъ словамъ, Люси? спросила г-жа Дугласъ,

— Не знаю, мистриссъ Дугласъ; для меня они натуральны; я обыкновенно такъ выражаюсь. Я не имѣла намѣренія выразиться непонятно.

— Вѣдь одно слово также легко говорится, какъ и друго, когда привыкнешь, не правда ли, Люси? спросила швея…

— Что ты хочешь сказать съ своимъ отвлеченными смысломъ? спросила хозяйка дома, миссъ Анастасія.

— Посмотри въ лексиконѣ, такъ узнаешь.

— Я не хочу смотрѣть въ лексиконѣ, я хочу, чтобы ты мнѣ растолковала, что это значитъ?

— Когда вы находите время всему учиться, Люси? Развѣ вамъ нечего дѣлать? спросила г-жа Дугласъ.

— У меня много дѣла, мистриссъ Дугласъ, но на все есть время. Когда умъ мой настроенъ къ размышленію или къ тихой грусти, то я обыкновенно удаляюсь въ свою комнату, и тамъ, смотря на звѣзды, что нибудь сочиняю.

Швея отвѣтила страннымъ смѣхомъ на эти слова; Фледа невольно взглянула на Люси, но но нагила въ ней ничего необыкновеннаго, кромѣ того, что она была одѣта опрятнѣе сестеръ своихъ.

— Мистриссъ Росситуръ француженка? спросила швея.

— О, нѣтъ! отвѣчала Фледа.

— Вѣдь я вамъ говорила, произнесла миссъ Квакенбоссъ. Это восклицаніе показало Фледѣ, что о семействѣ ея толковали еще прежде, ея пріѣзда.

— Но она живетъ на французскій манеръ, не правда ли? спросила тетушка Сира.

Фледа старалась опровергнуть это мнѣніе, но Сира прибавила:

— Вѣдь она обѣдаетъ послѣ полудня?

Фледа созналась, что это правда.

— Она не можетъ сѣсть за столъ безъ жаркаго?

— Да нѣтъ, возразила Фледа смѣясь, хотя нѣсколько досадуя, у насъ не всегда бываетъ жаркое.

— Это вѣрно въ городѣ твоя тетушка набралась всѣхъ этихъ затѣй?.. Тамъ… гдѣ бишь вы жили? спросила тетушка Сира.

— Нѣтъ, нѣтъ; мы жили въ Нью-Іоркѣ точно также какъ и всѣ.

— Хотѣлось бы мнѣ знать, что это за городъ Нью-Іоркъ, — сказала мистриссъ Финнъ на распѣвъ. Вѣрно очень большой, а?

— Большой, отвѣчала Фледа.

— Тамъ много богатыхъ людей?

— Да, я думаю много.

— Я бы не хотѣла тамъ жить, заключила старуха..

— А я бы очень желала путешествовать за границею, — сказала Люси, которая еще въ первый разъ обращала рѣчь къ фледѣ; тамъ всегда пріобрѣтаешь манеры comme il faut; я это замѣчала, нѣсколько разъ.

— Учились ли вы математикѣ? спросила она потомъ, помолчавъ немного.

— Нѣтъ, отвѣчала Фледа; а вы?

— И! я училась!. Насъ было здѣсь съ полдюжины дѣвицъ, которые рѣшались учиться математикѣ. Это очень возвышенная наука.

Миссъ Люси готова была распространиться объ этомъ предметѣ, когда вошла сестра ея Анна.

— Что это, Анна, вскричала швея, — ты этими черными и грязными руками пекла хлѣбъ?

— А ужъ какъ я ихъ мыла, мистриссъ Борнесъ, отвѣчала дѣвушка; и какъ странно, что и тѣсто мѣсила, а все не отстало!

— Не смотрѣла ли и ты на звѣзды? спросила г-жа Дугласъ.

Всѣ захохотали, хотя вопросъ былъ сдѣланъ очень серьезно.

Бѣдная Фледа думала только объ одномъ: какъ бы убраться прежде ужина. Тщетная надежда! Гюгъ обѣщалъ прійти за нею на закатѣ солнца, а къ ужину позвали гораздо ранѣе.

Всѣ сошли въ большую кухню гдѣ накрытъ былъ столъ. Онъ былъ покрытъ множествомъ блюдъ, но безъ всякаго вкуса и порядка. Тутъ стояли пироги, пирожное, варенье, говядина, сухари, сыръ; и Фледа видѣла — съ невыразимымъ ужасомъ, что всякій бралъ прямо съ блюда своей ложкой сливки или варенье, и оттуда клалъ на свою тарелку или прямо въ ротъ.

Г-жа Дугласъ шепнула тетушкѣ Сирѣ, что Финны ввели эту моду, чтобы блеснуть своими серебряными ложками, въ честь которыхъ давался и вечеръ; но тетка Сира, не обращая вниманія, продолжала уплетать варенье, какъ ни въ чемъ не бывало.

— Что это? — замѣтила вдругъ г-жа Дугласъ; — Фледа, вы начета не кушаете… Не хотите ли варенья — сметаны?… А, понимаю! Анастасія, у нея нѣтъ ложки…

Флэда спрятала свою ложку подъ скатерть.

— Я положила ложку — сказала миссъ Анастасія; но… я сейчасъ подачъ другую, вотъ только мистриссъ Спрингеръ допьетъ свой чай.

Никакая сила не принудила-бы Фледу притронуться къ сметанѣ и варенью; въ каждомъ кускѣ пирожнаго и хлѣба ей представлялась грязныя руки Анны Финнъ.

Она взяла кусокъ ветчины и чашку чаю, который не напоминалъ о Китаѣ. Но когда хозяйка наивно просила гостей не удивляться, если въ пряникахъ попадутся кусочки пуддинга, потому что ихъ пекли изъ остатковъ дѣтской патоки — весь аппетитъ Фледы уничтожили.

Къ счастію полдникъ кончился, и Анастасія снова пригласила гостей своихъ въ рабочую комнату. Скоро пришлось отворить и другую комнату, потому что общество увеличилось прибытіемъ отцовъ, братьевъ и мужей. Начались шумныя игры, въ которыхъ обниманья и поцѣлуи играли главную роль. Фледа, подъ шумокъ, спряталась за дверь и вскорѣ была совершенно забыта.

Скоро слухъ ея былъ пораженъ живымъ разговоромъ пожилыхъ людей, собравшихся во второй комнатѣ:

— Онъ порядочно обдернулся и скоро совсѣмъ пропадетъ; — вотъ мое мнѣніе! — говорилъ графъ Дугласъ глухимъ голосомъ.

— Его несетъ прямо въ омутъ — подтвердилъ дядя Джошуа.

— Онъ ничего не умѣетъ порядочно сдѣлать — началъ опять графъ Дугласъ; — у него все идетъ на выворотъ. Онъ дѣла вовсе не понимаетъ и не умѣетъ различить, хорошо ли, нѣтъ ли, сдѣлана работа; иногда дурно, то не умѣетъ поправить. Ему также пристало быть хозяиномъ, какъ мнѣ президентомъ соединенныхъ штатовъ; я не учился управлять государствомъ, потому и не хочу быть президентомъ; — слѣдовательно, человѣкъ, который не понимаетъ сельскаго хозяйства, не долженъ за него приниматься.

— Я тоже думаю.

— Когда берешься за дѣло, то надобно его хорошо сдѣлать; а у него ни одна борозда но проведена какъ слѣдуетъ. Кто такъ поступаетъ, тотъ не можетъ имѣть удачи, да и не стоитъ того. Я работаю самъ, и работа кормитъ меня; а какъ вижу, что человѣкъ ходитъ сложа руки, то и заключаю, что у него руки пусты.

И графъ Дугласъ величественно прошелся по комнатѣ.

— Сынъ мой Лука съ нимъ работалъ кое какъ, возразилъ дядя Джошуа, и говоритъ, что онъ и по складамъ не разберетъ слова: хозяйство.

— Да, да, сказалъ Дугласъ. Жена моя немножко построже меня судитъ ближняго; я, напримѣръ, говорю, что коли нельзя сказать добра о человѣкѣ, то лучше ничего не говорить — а жена моя говоритъ, что ему придется скоро сбавить спѣси; можетъ быть, она права. Когда человѣкъ считаетъ себя выше своего званія, то скоро очутится ниже. Я не хочу ему этого говорить, потому что я незнакомъ съ мимъ, да и хорошо говорить, когда слушаютъ; онъ же, говорятъ, не такъ привѣтливъ, какъ бы слѣдовало. Про него много чего разсказываютъ — правда или нѣтъ — не знаю; да ужъ не станутъ говорить, если нѣтъ ничего. Нынче лѣтомъ я проходилъ мимо его хутора, и самъ видѣлъ, что онъ возится со спаржей, вмѣсто того, чтобы заборъ поправить; или работаетъ со своей дѣвочкой въ саду, вмѣсто того, чтобы за работниками приглядѣть. Впрочемъ и то бы въ прокъ не пошло; Росситуръ, пожалуй, дурное бы оставилъ, а за хорошее побранилъ. Бѣднякъ! Жаль его.

— Г. Росситуръ очень хорошій человѣкъ — вскричалъ докторъ Квакенбоссъ.

— Не спорю, отвѣчалъ графъ. Въ прошломъ году, я заходилъ къ нему, но его дома не было.

— Странно было бы, если бы бѣда постигла человѣка, имѣющаго въ домѣ такого прекраснаго ангела хранителя, сказалъ Квакенбоссъ.

— Хорошенькая дѣвушка, правда — живо возразилъ Дугласъ; — скажу даже, что она также хороша, какъ и родная дочь моя. Кажется, лучше желать невозможно.

— Да, но она не можетъ помочь ему вести хозяйство: жена также — не искусна въ этомъ, замѣтилъ Спрингеръ.

Здѣсь Фледа услышала, что Квакенбоссъ встаетъ, чтобы перейти въ другую комнату, и боясь, чтобы онъ ее не увидѣлъ и не догадался, что она все слышала, поспѣшила выйти изъ своего убѣжища.

Докторъ скоро увидѣлъ Фледу и тотчасъ подошелъ къ ней съ привѣтствіемъ. Бѣдняжкѣ вовсе не было охоты смѣяться, но смѣлая поза доктора, — его взглядъ и сладенькая улыбка были такъ странны, что она едва могла удержаться отъ смѣха.

— Надѣюсь, миссъ Ринганъ… началъ докторъ, что… мистриссъ Росситуръ… начинаетъ примиряться съ…

— Съ кѣмъ примиряться? спросила Фледа,

— Съ… Квичи…

— Они никогда не были въ ссорѣ, сказала Фледа смѣясь.

— Такъ… я хочу сказать… можетъ ли она жить въ въ такомъ положеніи?

— Благодарю васъ, она совершенно здорова.

— Это немалая перемѣна для… нея… и для всѣхъ васъ.

— Конечно; деревня и городъ — большая разница.

— Въ какой части — города жилъ г. Росситуръ?

— Въ Стетъ-Стритѣ.

— Стетъ-Стритъ?… это должно быть… около Парка?

— Не совсѣмъ.

— Мистриссъ Росситуръ родилась въ Нью-Іоркѣ?

— Нѣтъ-съ. О Гюгъ, милый Гюгъ, вскричала она, увидя своего брата, что это ты не приходилъ такъ долго?

— Папенька задержалъ меня; я не могъ прійти ранѣе.

— Вы не будете такъ жестоки… вы не похитите у насъ… вашу кузину, мистеръ Росситуръ? сказалъ докторъ.

Противъ обыкновенія Фледа съ наслажденіемъ оказалась жестокою и не слушала ни приглашеній, ни просьбъ. Желаніе ея завербовать Люси очень уменьшилось; однако изъ вѣжливости она намекнула ей о предметѣ своего посѣщенія. Разумѣется, это было безполезно; миссъ Люси объявила, что собирается ѣхать зимою въ Кантонъ, слушать публичныя лекціи философіи.

Послѣ этого отвѣта, Фледа взяла руку своего двоюроднаго брата поспѣшила домой.

— Я никакъ не могъ прійти раньше, Фледа, началъ Гюгъ.

— Оставимъ это; я такъ рада, что оттуда выбралась! Пойдемъ поскорѣе, Гюгъ. Что, соскучились вы безъ меня дома?

— Какъ тебѣ сказать? И да, и нѣтъ. Мы съ маменькой отличилась, и я распорядился, чтобы чай былъ готовъ къ нашему возвращенію. А ты, Фледа, какъ провела время?

Фледа подробно разсказала ему свои испытанія. Возвратясь домой, они увидѣли въ кухнѣ высокаго мужчину, который выкладывалъ что-то изъ корзины на столъ. Онъ обернулся и Фледа узнала Сета Плумфильда. Онъ принесъ Фледѣ гостинецъ отъ бабушки, чудесный пастетъ съ цыплятами.

— Ахъ, какой великолѣпный пастетъ! вскричала Фледа съ восторгомъ. Я помню несравненные пастеты бабушки Миріамъ! Теперь, Дядя Сетъ, пойдемъ къ тетѣ Люси.

— Нѣтъ, отвѣчалъ онъ спокойно; на мнѣ рабочіе сапоги; я кромѣ тебя не хочу никого, видѣть.

Фледа настаивала; Сетъ упорно отказывался; кончилось тѣмъ, что Фледа привела тетушку въ кухню. Ея привѣтливое обращеніе, ея благородность очаровали Сета Плумфильда, который потомъ никогда не могъ забыть ея кроткаго и яснаго взгляда.

— Вотъ и кушанье къ завтрему! вскричала Фледа по уходѣ Плумфильда; еслибы ты зналъ, какой это славный пастетъ, Гюгъ. Не правда ли, странно, какъ различно мы глядимъ на вещи, судя по своему положенію? Еслибы ты зналъ, какъ я обрадовалась этому пирогу! А между тѣмъ, сколько лакомыхъ блюдъ, бывало готовилъ намъ Эмиль, на которыя я и глядѣть не хотѣла!

— Гмъ! На миндальныя вафли ты очень мило поглядывала, замѣтилъ Гюгъ.

— А никогда не думала, чтобы пирогъ меня такъ осчастливилъ, возразила Фледа, качая головою.

По общему приговору, пирогъ вполнѣ оправдалъ похвалы Фледы; но пирогъ былъ не вѣченъ, и послѣ обѣда Фледа отправилась поблагодарить бабушку и посовѣтоваться о кухаркѣ.

— Право, не знаю, кого рекомендовать тебѣ, сказала старушка. Мистриссъ Толь самой нужны дочери, она всю зиму хвораетъ; Маріэта Винчель работаетъ у Сиры. Не знаю… помнишь ли ты Барби Эльстеръ, которая долго у меня жила?

— Да, помню.

— Она бы могла пойти къ вамъ… Меня она оставила уже года съ два, чтобы ходить за своей старой матерью, но теперь сестра ея овдовѣла и перешла опять къ нимъ… Барби теперь свободна. Только угодитъ ли она твоей тетушкѣ?

— Милая бабушка, какъ не угодить! Намъ непремѣнно нужно кого нибудь.

— Барби немного вспыльчива, сказала мистриссъ Плумфильдъ; но она очень добра и вѣрна. Если только твои дядя и тетка поладятъ съ нею…

— Навѣрно поладятъ, бабушка. Тетушка чрезвычайно уживчива, а дядюшку я какъ-нибудь удалю отъ нея. Все пойдетъ хорошо. Я помню, Барби меня любила.

— Только она о французской кухнѣ не имѣетъ понятія, другъ мой. Она умѣетъ готовить одни простыя деревенскія блюда. Что скажутъ твои родные?

— Не знаю… но лучше кто-нибудь, нежели никто; притомъ, я постараюсь сдѣлать, чего она не съумѣетъ. Я приду къ вамъ поучиться, бабушка.

Бабушка обняла и поцѣловала внучку.

— Всему тебя научу, что знаю, душечка… Такъ пойдемъ же къ Барби.

Барби жила въ маленькомъ, бѣдномъ домикѣ, но внутри и снаружи все въ немъ было чрезвычайно чисто. Она сидѣла подлѣ своей больной матери.

— Смотри-ка, Барби, сказала ей входя м-мъ Плумфильдъ, вотъ маленькая Фледа Ринганъ. Помнишь ли ты ее?

— Помню, отвѣчала Барби и крѣпко потрясла ручку Фледы: все такая же хорошенькая какъ была; а все ли такая же добрая?

— Не знаю, отвѣчала Фледа.

— А коли испортилась, такъ мнѣ и дѣла нѣтъ, что хорошенькая! сказала Барби рѣзко, выпустивъ руку дѣвушки.

— Что это за барышня, Барби? спросила мистриссъ Эльстеръ.

— Это внучка мистриссъ Плумфильдъ, матушка.

— Хорошенькая! замѣтила старушка; и всѣ засмѣялись.

— Барби, сказала мистриссъ Плумфильдъ, отводя ее въ сторону, тебѣ теперь нечего дѣлать дома; сестра твоя можетъ хозяйничать, такъ ты могла бы взять мѣсто.

— Да, я думаю; особенно, еслибы могла что нибудь заработать для матери.

— Такъ ты бы согласилась пойти помогать?

— Кому?

— Дядѣ Фледы… знаешь, тому, что взялъ на аренду бывшую ферму моего брата; имъ нужна помощница, такая, которая могла бы управлять хозяйствомъ. Это было бы тебѣ съ руки, Барби. Г-жа Росситурь слабосильна….

— Да я думаю и охоты у нея нѣтъ хозяйничать. Я уже о ней слыхала. Что-жъ, пожалуй, попробую? только будутъ ли тамъ платитъ аккуратно? — иначе я не пойду — знаете вѣдь я для матушки…

— Будь спокойна. Я тебѣ порукой, прибавила тихо бабушка.

Эти немногія слова бабушки Миріамъ были равносильны контракту. Барби воротилась къ матери довольная.

— Не хочетъ ли Барби обѣдать за нашимъ столомъ? спросила Фледа дорогою.

— Нѣтъ, она объ этомъ не думаетъ, она хочетъ только, чтобы съ нею обходились вѣжливо и ласково.

— Мнѣ Барби очень нравится и я очень рада, что она намъ досталась вмѣсто этой Люси Финнъ. Ахъ, бабушка, вы неповѣрите, какъ у меня отлего отъ сердца!

— Я такъ рада, когда подумаю, что завтра у насъ будетъ помощница.

XXI.
Истинный другъ — большое утѣшеніе.

На другой день Фледа съ нѣкоторымъ безпокойствомъ поджидала Барби; но все обошлось очень хорошо. Г-жа Росситуръ была, въ самомъ дѣлѣ, непричудлива; ея кротость, ея ласковая простота съ перваго раза очаровали Барби. Черезъ полчаса, она была уже какъ дома. Г-жа Росситуръ и Фледа увидѣли съ удовольствіемъ, что имъ нечего дѣлать въ кухнѣ, и расположившись въ гостиной, съ наслажденіемъ отдыхали. Фледа, протянувшись на софѣ, принялась за чтеніе, какъ вдругъ дверь въ гостиной съ шумомъ растворилась и въ нее высунулась голова Барби.

— Гдѣ черное мыло? спросила она очень громко.

Книга выпала изъ рукъ Фледы и сердце дрогнуло отъ страха, потому что дядя ея писалъ у окна. Г-жа Росситуръ подняла голову и не отвѣчала.

— Я спрашиваю, гдѣ черное мыло? повторила Барби.

— Черное мыло?… сказала г-жа Росситуръ; — я не знаю, есть ли у насъ… Фледа, не знаешь ли ты?…

— Я припоминаю, тетя… кажется нѣтъ.

— Да гдѣ оно? настаивала Барби.

— Его нѣтъ, отвѣчала г-жа Росситуръ.

— Да вы скажите, гдѣ оно лежало?

— Нигдѣ! У насъ его никогда не было, сказала Фледа, приподнимаясь съ софы.

— Никогда не было! вскрикнула Барби, захлопнувъ за собою дверь.

— Чего эта баба хочетъ? вскричалъ мистеръ Росситуръ, разсердясь и бросаясь къ дверямъ.

Фледа поспѣшила остановить его.

— Ничего, дяденька; она ничего не хочетъ; она не понимаетъ приличій — вотъ и все тутъ.

— Такъ я ее выучу!… Пусти меня, Фледа.

— Милый дяденька, послушаете меня одну минуточку… ради Бога, успокойтесь!… Она безъ всякаго дурнаго намѣренія… Эти люди не умѣютъ жить въ свѣтѣ… Позвольте мнѣ съ нею поговорить, дяденька, я ее буду учить.

Г. Росситуръ былъ взбѣшенъ и готовъ опрокинуть все, что бы попалось ему на дорогѣ; но эти смиренныя просьбы слабой дѣвочки, этотъ кроткій и покорный взглядъ обезоружили его. Онъ остановился, наморщивъ лобъ и помолчавъ съ минуту, промолвилъ улыбаясь:

— Ужъ ты научишь!…

— Научу! сказала Фледа смѣясь и потихоньку отводя дядю на кресло. — Видите ли, дяденька, у васъ и такъ много дѣла; гдѣ еще вамъ учить нашу помощницу! Вы меня побраните, если вамъ что не понравится, а я уже передамъ ваши слова на кухню. Барби точно порохъ, съ которымъ должно обращаться очень осторожно; если она у васъ въ рукахъ вспыхнетъ — то къ вашимъ услугамъ останемся только мы съ тетей Люси — а эта очень немного.

— Дерзкая дѣвочка! сказалъ шутя г. Росситуръ, я не знаю, что мнѣ съ тобою дѣлать. Держи же отъ меня подальше свою драгоцѣнную помощницу; я съ своей стороны постарась съ ною не встрѣчаться. Если этотъ порохъ въ другой разъ такъ при мнѣ вспыхнетъ, то я не выдержу.

Фледа старалась, съ помощію Барби, замѣнить роднымъ своимъ потерю французскаго повара. Она все дѣлала, начиная съ закуски и до хлѣба и дядя ничего не зналъ объ этомъ. Она достала поваренную книгу и прилежно изучала ее, одна или съ бабушкою. Все ей удавалось прекрасно, и скоро благодаря ея усердію дядя меньше хмурился, а тетка и Гюгъ кушали аппетитнѣе. Но не смотря на это, столъ часто бывалъ очень бѣденъ, по недостатку съѣстныхъ припасовъ.

Срокъ условія съ Доноганомъ кончился; Фледа надѣялась, что теперь дѣла пойдутъ лучше, потому что этотъ человѣкъ истощилъ землю и безъ пользы истратилъ деньги, которыми ихъ ссудилъ д. Грегори. Недовольный первымъ опытомъ, г. Росситуръ рѣшился приняться за хозяйство самъ, съ помощію науки. Но эта попытка была неудачнѣе первой; каждая пора года приносила новыя безпокойства. Фледа страдала, видя, что Гюгъ работаетъ сверхъ силъ; она и сама несла тяжелое бремя заботъ и съ каждымъ днемъ становилась блѣднѣе, кротче и смиреннѣе.

Въ одно холодное зимнее утро, она стояла у открытаго окна; гжа Росситуръ подошла къ ней и, нѣжно обнявъ ее, сказала:

— О чемъ ты задумалась, Фледа?… Зачѣмъ ты стоишь въ такой холодъ у открытаго окна?..

— Я смотрѣла на Гюга… отвѣчала она, указывая на своего двоюроднаго брата, несшаго тяжелую вязанку дровъ, которыя онъ самъ напилилъ. — Онъ недовольно силенъ для такой, работы, тетенька, прибавила она тихо.

— Знаю, прошептала г-жа Росситуръ, не поднимая глазъ.

— Онъ слишкомъ легко одѣтъ въ такую холодную пору, замѣтила Флада съ безпокойствомъ.

— Знаю.

— Вы бы поговорили съ дяденькой… Не могъ ли бы онъ самъ распилить дрова? Гюгъ надорвертся, тетенька.

— Я говорила… онъ мнѣ отвѣчалъ, что Гюгъ напрасно берется за такую работу; что и безъ него есть кому это дѣлать.

— Какъ ему не стыдно говорить это? Онъ знаетъ, что Лука за подобную работу ни за что не примется, а другаго работника никогда не добьешься! Ахъ, какъ онъ объ этомъ не подумаетъ!… И Фледа залилась горькими слезами, видя, что Гюгъ снова принимается колоть дрова. Фледа такъ рѣдко плакала, что ея слезы всегда казались признакомъ большаго несчастія.

— Не плачь, дитя мое, уныло простонала г-жа Росситуръ; — когда ты плачешь, мнѣ кажется, что уже все потеряно.

Фледа раскаялась въ этой минутѣ забвенія; она обняла тетку, и успокоившись немного, повторила:

— Напрасно дяденька это допускаетъ.

— Конечно, но ему напрасно и говорить объ этомъ. Я не знаю, что съ нимъ сдѣлалось, но онъ совсѣмъ перемѣнился.

— Я знаю… онъ несчастливъ… Вотъ и все… дѣла ему неудаются… денегъ нѣтъ… неудивительно, что онъ перемѣнился.

Теткѣ и племянницѣ стало какъ будто легче когда онѣ выплакались и высказали другъ другу свое тайное горе. Оправясь немного, онѣ сошли къ завтраку. Сначала все молчали.

— Наконецъ я избавился отъ этой проклятой аренды!… проговорилъ наконецъ г. Росситуръ

— А! въ самомъ дѣлѣ! замѣтила жена его.

— Да… я не стану больше съ нею возиться. Каждую минуту мнѣ надоѣдали и безпокоили всякими пустяками… Это не жизнь — я окончательно это бросилъ.

— Ты передалъ всѣ всѣ эти хлопоты Лукѣ? спросила г-жа Росситуръ,

— Лукѣ? о нѣтъ! Терпѣть не могу этого несноснаго болтуна, хотя бы даже онъ согласился мнѣ служить безъ жалованья. Нѣтъ… я нашелъ человѣка, который снялъ у меня ферму съ половины на два года… Такимъ образомъ я буду свободенъ отъ всѣхъ хлопотъ.

Нѣсколько минутъ всѣ молчали; наконецъ г-жа Росситуръ спросила имя этого новаго арендатора.

— Его зовутъ Дейденговеръ, отвѣчалъ г-нъ Росситуръ.

— Ахъ, дяденька, не связывайтесь съ этимъ человѣкомъ, вскричала Фледа.

— Отчего же?

— Онъ жилъ у дѣдушки, и очень дурно поступилъ съ нимъ; дѣдушка много потерпѣлъ отъ него.

— Сколько лѣтъ тебѣ тогда было?

— Конечно, я была очень молода, сказала Фледа, опустивъ голову; но я очень помню, что онъ сдѣлалъ.

— Ну такъ вспомнишь и въ другой разъ, — сказалъ дядя очень сухо, — дѣло уже кончено. Я съ нимъ условился.

Разговоръ прекратился; г. Росситуръ всталъ; жена его принялась мыть чашки — занятіе, которое она исключительно себѣ предоставила, хотя Барби и ворчала, что можно три раза обѣдъ изготовить, пока она съ чашками возится. Гюгъ и Фледа поглядывали то на полъ, то на каминъ.

— Я пойду навѣстить бабушку — сказала Фледа, взглянувъ на тетку.

— Поди, душа моя; замѣтила г-жа Росситуръ, ты давно уже не выходила по причинѣ дурной погоды. Укутайся хорошенько и надѣнь мои теплые сапожки.

— Нѣтъ, благодарю покорно; Гюгъ мнѣ дастъ свои теплые чулки, я надѣну ихъ сверхъ моихъ, а потомъ надѣну каучуковые галоши.

— Гдѣ же твои теплые сапожки? спросилъ Гюгъ.

— Износились, мистеръ Росситуръ! Вы, можетъ быть, боитесь той же участи и для вашихъ чулокъ?

— Совсѣмъ нѣтъ, я готовъ служить тебѣ всѣмъ, что имѣю.

Тонъ, которымъ сказаны были эти слова, показалъ Фледѣ, что Гюговы чулки въ такомъ же плохомъ состояніи, какъ ея сапожки.

— Пойдемъ со мною! сказала она немного спустя.

— Но могу, другъ мой; того и гляди посыплетъ снѣгъ, а у Барби дровъ неболѣе какъ на два дня.

— Есть ли дрова для камина?

Гюгъ покачалъ головою и пошелъ въ кухню. Фледа послѣдовала за нимъ, опираясь на его руку, какъ бы говоря, что они должны быть опорою другъ другу въ счастіи и несчастій; Гюгъ понялъ ея вѣхой языкъ.

— Какъ мнѣ жаль, что у тебя столько дѣла, милый Гюгъ! начала она. Охъ, эти дрова!..

— Не безпокойся… что же дѣлать?.. Зима пройдетъ.

— Ты бы просилъ дяденьку помогать тебѣ. Ему бы не мѣшало дѣлать движеніе.

Гюгъ покачалъ головою.

— Что ты, изготовишь намъ къ обѣду, Барби? спросила Фледа, удерживая Гюга передъ огнемъ.

— Да выбирать то не изъ чего, отвѣчала Барби. Только и есть, что ветчина, да свинина, этого добра пока довольно.

— Вчера была свинина, третьяго дня ветчина, въ понедѣльникъ тоже свинина; право, она уже пріѣлась.

— Дичи здѣсь довольно, кабы кто настрѣлялъ; не будь у меня столько дѣла, я бы пошла на охоту.

— Ты, Барби?

— Разумѣется, мои руки на все годятся.

— Вотъ, Гюгъ, жаль, что ты не охотникъ! сказала Фледа. Постой, Барби, когда я возвращусь, мы посмотримъ.

Фледа нашла бабушку въ кухнѣ. Снявъ шляпку, она молча подошла къ ней. Старушка обняла внучку и пристально на нее посмотрѣла.

— Все ли у васъ здорово? спросила она.

— Всѣ здоровы, отвѣчала, запинаясь Фледа.

Бабушка замѣтила ея смущеніе.

— Что съ тобою? спросила она.

— Ничего, отвѣчала Фледа, — и голосъ ея дрожалъ, на глава навернулись слезы — ничего… я глупа…

Бабушка Миріамъ разгладила ея волосы и спросила:

— У тебя есть отъ бабушки тайны?

— Такъ… бездѣлка навела на меня сегодня тоску.

— Тоску? за тебя?.. что же это такое? заботливо-спрашивала старушка.

— Да ничего новаго, бабушка… такъ, сегодня что-то я себя нехорошо чувствовала… дурная погода продержала меня долго дома… вѣрно отъ того мнѣ и сгрустнулось.

Бабушка видѣла, что по лицу Фледы струились слезы, но молчала.

— Дѣла наши идутъ плохо, сказала наконецъ Фледа.

— Я такъ и догадывалась… Чтоже случилось.

— Да… дядюшка сдалъ свою аренду — и вообразите, кому?.. Дейденговеру.

— Дейденговеру?..

— На два года.

— Развѣ ты не сказала ему все, что знала объ этомъ человѣкѣ?

— Сказала, но поздно… Зло было уже сдѣлано.

Бабушка Маріамъ помѣшала въ кастрюлькѣ, потомъ спросила:

— Какъ же твой дядя могъ условиться съ человѣкомъ, не распросивъ о немъ прежде?

— Не знаю, ему хотѣлось только поскорѣе избавиться отъ хлопотъ, онъ не любитъ сельскаго хозяйства.

— Какія же условія онъ заключилъ съ Дейденговеромъ?

— Онъ сдалъ ему съ половины, а я увѣрена, что мы ничего не получимъ; съ тѣхъ поръ какъ жы здѣсь, форма не принесла намъ никакого доходу; я не знаю, чѣмъ мы будемъ жить.

— А у твоего дяди, или у тетушки нѣтъ никакого состоянія?

— Никакого… нѣсколько пустой земли въ Мичиганѣ, которая досталась тетушкѣ въ наслѣдство года два тому назадъ; но она немного стоитъ.

— Онъ и пильную мельницу сдалъ Дейденговеру?

— Не знаю… объ этомъ онъ не говорилъ… но если онъ это сдѣлалъ, то намъ вовсе нечѣмъ будетъ жить. Я отъ Дейденговера ничего не жду…. довольно поглядѣть на него, чтобы видѣть, что это за человѣкъ. Да если бы не тетушка и Гюгъ, то я бы и не заботилась.

— Что же дядя твой дѣлалъ цѣлый годъ?

— Не знаю, бабушка… Онъ полевыхъ работъ терпѣть не можетъ и предоставилъ ихъ Лукѣ; но Лука много говоритъ, а мало дѣлаетъ. Почти ничто не удалось… Хлѣбъ не родился, не знаю почему; дядюшка справляется только съ книгами; бараны мрутъ, какъ мухи… Барби говоритъ, что причиною этому то, что ихъ зимою худо кормили; я думаю, что она права. А если бы вы видѣли какъ дядя перемѣнился!.. всякая бездѣлица его раздражаетъ… это потому, что онъ несчастливъ… Прежде онъ былъ такой веселый любезный. Съ нимъ, впрочемъ это и теперь еще иногда случается; но бѣдная тетя Люси!.. ахъ, бабушка!

— Что же, дитя мое? сказала ласково старушка.

— Она чрезвычайно перемѣнилась!..

И Фледа прижалась къ груди бабушки, которая осыпала ее нѣжнѣйшими ласками.

— Я не могу видѣть твоего горя, дитя мое… говорила старушка. Милое мое дитя!… не теряй надежды… еще придутъ лучшіе дни, милая Фледа…

— Я бы все перенесла, бабушка… но тетя Люси… но Гюгъ!… Это меня больше всего огорчаетъ.

— Что же случилось съ Гюгомъ?

— Онъ черезъ силу работаетъ, бабушка — а дѣлать нечего… Прошедшимъ лѣтомъ, когда недоставало рукъ, онъ измучился на работѣ, и во время сѣнокоса также косилъ за двоихъ.

— Гдѣ же былъ въ это время отецъ его?

— Дома… онъ не зналъ этого… онъ не подумалъ..

— Не подумалъ!..

— То есть… онъ не думалъ, что Гюгъ изнуряетъ себя… а между тѣмъ бѣдный мальчикъ нѣсколько недѣль не могъ поправиться. Ахъ… Зачѣмъ я все это разсказываю!…

— Вотъ чего должна ожидать жена отъ мужа, который не имѣетъ религіи! сказала Миріамъ.

— Что же Гюгъ? болѣнъ? примолвила она.

— Не знаю; онъ не болѣнъ, но онъ всегда былъ слабаго здоровья. Мнѣ жаль, что я пришла васъ безпокоить своимъ горемъ, бабушка; — но теперь я выплакала душу… Мнѣ легче стало… На меня не часто находитъ такая тоска. Однако какъ скоро прошло время! прибавила она; мнѣ пора домой; надобно похлопотать объ обѣдѣ.

— Постой немножко; что ты скажешь объ этомъ? сказала бабушка, вынося изъ кладовой жирную курочку. Это было бы вкусное жаркое!

— Отличное! вскричала Фледа въ восторгѣ!

— Ну, такъ возьми его, если тебѣ не тяжело нести.

— О мнѣ съ курочкою гораздо легче идти, нежели безъ нея! благодарю, благодарю васъ, милая бабушка! повторяла она, цѣлуя старушку нѣсколько разъ.

— Ты сама управляешь всѣмъ хозяйствомъ?

— Курочкой сама распоряжусь; тетя Люси въ этомъ ничего не смыслитъ. Она лучше любитъ шить.

— А ты не шьешь?

— Иногда. Тетушка дѣлаетъ все, что можетъ, прибавила Фледа серьезно.

— Гдѣ твоя кузина? вдругъ спросила мистриссъ Плумфильдъ.

— Маріона?… Въ Англіи… Мы отъ нея давно не получали писемъ.

— А молодой человѣкъ, что въ арміи?

— Чарльсъ? Его отправили въ Мехику; эта проклятая война также очень безпокоитъ тетушку.

— Онъ къ вамъ никогда не ѣздитъ?

— Пріѣзжалъ одинъ разъ, еще когда мы жили въ Нью-Іоркѣ. Это полкъ стоитъ очень далеко отсюда.

— Вѣдь онъ получаетъ капитанское жалованье?

— Да, но онъ не знаетъ, какъ идутъ наши дѣла и никогда не узнаетъ! Однако, прощайте, милая бабушка; мнѣ пора домой; надобно еще успѣть зажарить курочку.

Ввечеру пришелъ Сетъ, принесъ Фледѣ въ гостинецъ еще курочку и спросилъ у себя ли г. Росситуръ?

Вскорѣ Фледа узнала, что Сетъ нанялъ пильную мельницу на два года.

Дейденговеръ оправдалъ грустныя предсказанія дѣвушки. Подъ его управленіемъ, ферма доставляла только самое необходимое для содержанія семейства; и то выплачивалъ онъ натурою, а не деньгами. Г-жа Росситуръ однако съ чрезвычайнымъ удовольствіемъ узнала, что и доктору Грегори посланы были деньги; но сколько именно, она не допыталась. Конечно эта уплата увеличила еще затруднительное положеніе бѣднаго семейства; оно сдѣлалось бы невыносимымъ, еслибы дѣти, какъ продолжали называть Гюга и Фледу, не изобрѣтали тысячи способовъ облегчать его.

Въ началѣ весны Фледа намекнула Гюгу, что если онъ желаетъ взять на себя работы на пильнѣ, то Сетъ предпочтетъ его всякому другому; онъ принялъ предложеніе съ радостію, и жалованье его сдѣлалось значительною помощію для семейства. Фледа также завела свой промыселъ. Г. Росситуръ совершенно упалъ духомъ и не занимался ничѣмъ. Одинъ онъ еще могъ бы работать, но съ Дейденговеромъ или съ прочими вмѣстѣ — это было сверхъ силъ его.. Онъ однако любилъ помогать Фледѣ, для нея, вездѣ и всегда, онъ готовъ былъ на все. Часто онъ работалъ въ саду, обрѣзывалъ, прививалъ деревья, обиралъ червей, поливалъ цвѣты; тѣмъ ограничивались всѣ его заботы по имѣнію.

XXII.
Новый пасторъ.

Не быстро летѣло время въ семействѣ Росситуръ; однако кончалось уже и второе лѣто управленія Дейденговера.

Однажды утромъ г-жа Росситуръ сидѣла въ столовой за работою. Она штопала и чинила бѣлье. Въ комнату вошла Фледа и сняла рабочій передникъ.

— Ты очень устала, душенька! грустно сказала г-жа Росситуръ; ты такъ блѣдна!

— Въ самомъ дѣлѣ?.. Это ничего, я отдохну. Повѣрите ли, тетенька, я собрала цѣлый четверикъ гороху, и намедни болѣе получетверика — почти два. Каково?

Г-жа Росситуръ поглядѣла на нее почти съ упрекомъ и опустила глаза. Фледа прильнула къ ней, поцѣловала ее въ лобъ.

— Тетенька, вы знаете, какъ мнѣ здорово движеніе, сказала она, сверхъ того мистеръ Свитъ платитъ мнѣ по 4 шиллинга за четверикъ; сегодня утромъ я ему послала тридцать кочановъ салату и третьяго дня двѣ дюжины. Вѣдь это великолѣпно!… Еслибы только было кому поливать мою клубнику, то я бы могла продавать ее много, не обижая дяди Ральса, потому что мы съ вами обошлись бы и безъ клубники — не правда ли?… А вѣдь прогулки верхомъ полезны для Гюга, какъ вы думаете?

— Что ты дѣлала послѣ завтрака, Фледа?

— Такъ… кое что…

— Что же именно?

— Сначала испекла хлѣбъ… и развозившись, вздумала, что кстати тутъ же приготовитъ кремъ для дядюшки.

— Душа моя, ужъ это совсѣмъ лишнее.

— Нѣтъ, не лишнее, потому что у насъ къ обѣду только жареная буженина; къ тому же надобно куда нибудь дѣвать яйца и молоко, а сахару тутъ пойдетъ немного. Теперь мнѣ хочется отдохнуть и знаете ли что? Сегодня пріѣдетъ новый пасторъ и всѣ несутъ ему подарки на новоселье. Это очень любопытно; мнѣ бы хотѣлось пойти туда, тоже что нибудь ему отнесть на новоселье.

— Ты слишкомъ устала, душа моя.

— Нѣтъ ничего, это будетъ весело. Еще довольно рано. Но, что же мнѣ отнести ему? Съ пустыми руками идти совѣстно.

— Корзину яицъ.

— Нельзя; у насъ ихъ немного; теперь куры перестаютъ нестись.

— Корзинку клубники.

— Вотъ это хорошо! Я набрала много клубники; еще и намъ къ ужину останется.

Фледа скоро одѣлась и сошла съ корзинкою въ рукѣ.

Пасторскій домъ стоялъ не много поодаль отъ дороги, за пильной мельницей. Фледа мимоходомъ попросила Гюга проводить ее; они взошли на тѣнистый холмъ, у подошвы котораго расположена была деревня Квичи-рунъ и простиралась обширная равнина, окаймленная холмами. Водѣ на лугахъ пестрѣли стоги сѣна, слышался мѣрный стукъ косъ и пѣсня косарей. Солнце обливало яркими лучами эту картину; день былъ жаркій и ароматный воздухъ пропитанъ запахомъ сѣна.

У воротъ пасторскаго дома Гюгъ оставилъ Фледу.

Тутъ стояли двѣ или три повозки, но людей не видно было. Фледа попала на шумъ голосовъ по длинному корридору и вошла въ нижнюю зилу, гдѣ сидѣло человѣкъ двѣнадцать, между прочими ея тетка Сира и г-жа Дугласъ, которыя принимали и уставляли приношенія.

— Я не думала, что приду такъ рано, сказала Фледа,

— Наберутся еще, отвѣчала г-жа Дугласъ. Здравствуйте, докторъ Квакенбоссъ; надѣюсь, что вы намъ принесли кое-что кромѣ поклона; только не лекарства; этого мы не принимаемъ.

— Смиренно признаюсь, сказалъ граціозно докторъ, что нечего ожидать отъ такого человѣка… отъ такого…. который имѣетъ несчастіе… быть холостымъ…. Холостякъ не можетъ предложить ничего, кромѣ самаго себя.

Громкій хохотъ былъ отвѣтомъ на эти слова.

— А что пришлетъ твой дядя, Фледа? спросила Сира.

Г-жа Дуглассъ видя, что Фледа покраснѣла отъ замѣшательства, спасла ее отъ отвѣта и увела въ кладовую.

Тутъ заключались уже большія надежды на благосостояніе для новаго пастора. Одна полка была вся уставлена пирогами; на другой было столько сухарей и пирожнаго, что можно было цѣлую недѣлю продовольствовать порядочное семейство.

— Смотрите пожалуйста, что эти люди дѣлаютъ! сказала г-жа Дугласъ. Есть ли у нихъ толкъ?… Половина этихъ пироговъ высохнетъ, прежде нежели онъ доберется до нихъ. Впрочемъ, бѣда но велика; мистриссъ Принъ не мастерица своего дѣла, не смотрите на эти сухари….

— У нашего пастора большое семейство?

— Ни малѣйшаго; — онъ не женатъ.

Мысль, что всѣ эти запасы назначены для одного человѣка, заставила Фледу расхохотаться.

— Что же онъ будетъ дѣлать со всѣмъ этимъ? спросила она.

— Продастъ лишнее. Притворите дверь, Фледа. Ахъ, я забыла, кто прислалъ сухари. Кажется, это мистриссъ Спрингеръ. А гдѣ ваша клубника, Фледа? Я ее поставлю въ сторонку; и скажу пастору, отъ кого она — примолвила она, кивнувъ головою. Гдѣ же докторъ Квакенбоссъ?

— Здѣсь, сударыня, вскричалъ голосъ въ корридорѣ и докторъ появился съ огромнымъ кругомъ сыра, который онъ катилъ передъ собою. — Я здѣсь, сударыня, и вотъ мое приношеніе, которое повергаю къ ногамъ миссъ Ринганъ.

— Некрасиво, сухо замѣтила г-жа Дуглассъ.

Фледа потихоньку отошла къ окну, откуда могла видѣть все, что происходило внѣ и внутри дома. Запасы несли со всѣхъ сторонъ; тутъ были мѣшки, бочки съ мукою, ветчина, картофель, сушеныя яблоки, копченая говядина, солонина, хмѣль, варенье, уксусъ, кленовый сахаръ, свѣжее масло, яицы, сыры безъ конца. Лавочникъ присылалъ ящикъ чая, другой метлы, плотникъ сани, столяръ полдюжины стульевъ; городскія дамы вышили коверъ и т. п.

Комнаты наполнялись гостьми; каждый, положивъ свой гостинецъ, шелъ осматривать чужія приношенія, потомъ отыскивалъ знакомыхъ. Фледа сидѣла одиноко въ уголкѣ; изящная наружность ея всѣхъ поражала, и новоприбывшіе, поклонясь ей мимоходомъ, шля отыскивать общество болѣе имъ приличное. Улыбаясь про себя разнымъ странностямъ, Фледа замѣтила молодаго крестьянина, здороваго, румянаго, который вошелъ, не снимая шляпы, и держа на плечѣ коромысло, на которомъ висѣлъ цыпленокъ. Онъ смотрѣлъ кругомъ, не зная куда положить его.

— Эй, Филетъ! что тебѣ нужно? вскричала г-жа Дугласъ.

— Мнѣ нужно знать, пріѣхалъ-ли пасторъ? отвѣчалъ онъ съ неуклюжимъ поклономъ. Матушка прислала ему пару цыплятъ; да велѣла принесть ихъ назадъ, если онъ не пріѣхалъ, а то испортятся.

— Пасторъ сейчасъ будетъ, отвѣчала г-жа Дугласъ; да у тебя только одинъ цыпленокъ; гдѣ же другой?

— Ай, бѣда! я его не трогалъ, право не трогалъ; негодяй! вѣрно самъ отвязался! говорилъ крестьянинъ.

— Вѣрно побоялся испортиться, замѣтила г-жа Дугласъ.

Филетъ ушелъ сопровождаемый общимъ смѣхомъ. Черезъ нѣсколько минутъ къ крыльцу подъѣхала красивая карета, изъ которой вышли молодой господинъ и чрезвычайно миловидная дама. Она была не молода; видъ ея смутно напоминалъ Фледѣ что-то знакомое; вскорѣ они вошли въ комнату, осматриваясь съ удовольствіемъ. Направо Фледа старалась припоминать кому принадлежала эта изящная физіономія, этотъ проницательный взглядъ; — дама, взглянувъ на нее, казалось, также что-то припоминала и подошла къ ней.

— Я увѣрена, что мы знакомы, сказала она, взявъ ее граціозно за руку; скажите мнѣ ваше имя?

— Фледа Ринганъ.

— Такъ я и думала! вскричала дама, обнимая ее дружески; вы должны быть дочерью Эми-Чарльтонъ! Какъ вы на нее похожи! А вы меня не припомните? Помните мистриссъ Эвелинъ?

— Мистриссъ Эвелинъ! вскричала Фледа и воспоминанія прихлынули разомъ къ ея душѣ.

— Вспомнили — не правда-ли? А я очень, очень помню тѣ дни, которые мы провели въ Монтепулѣ.

Освѣдомившись о г-жѣ Росситуръ и ея семействѣ, г-жа Эвелинъ подозвала молодаго пастора.

— Мистеръ Ольмней, сказала она — позвольте представить васъ миссъ Ринганъ, моей старой пріятельницѣ; какъ видите, это не самый здоровый образецъ деревенской красоты.

Веселый тонъ, какимъ сказаны были эти слова, смягчалъ не совсѣмъ пріятное ихъ значеніе. Г. Ольмней отвѣчалъ только улыбкою и не сказалъ никакого комплимента, что его возвысило въ мнѣніи Фледы.

— Что понимаетъ г-жа Эвелинъ подъ словами старая пріятельница? спросилъ онъ Фледу, когда г-жа Эвелинъ отошла; это выраженіе очень двусмысленно.

— Она, вѣроятно, думаетъ, что дружба передается по наслѣдству; мнѣ кажется, что она права.

— Любите друзей вашихъ и друзей отца вашего, сказалъ пасторъ. Въ это время снова подошла къ нимъ г-жа Эвелинъ.

— Любезный мистеръ Ольмней, сказала она, смѣясь и взявъ его водъ руку, вы цѣлый мѣсяцъ должны кушать одни пироги, иначе она всѣ испортятся. Посмотрите сколько ихъ!

И она отъ души хохотала, глядя съ какимъ изумленіемъ пасторъ осматривалъ свою кладовую.

— Мистриссъ Дугласъ, сказалъ онъ, я-бы желалъ похозяйничать попросить гостей моихъ раздѣлить со мною часть этихъ лакомыхъ вещей, которыми они меня такъ щедро надѣлили.

— Такъ надобно будетъ кушать руками, отвѣчала г-жа Дугласъ, потому что посуда ваша еще не пріѣхала; но это ничего; мы безъ церемоній.

И куски пирога появились во всѣхъ концахъ комнаты. Фледа и г-жа Эвелинъ сѣли у окна и тоже принялись за кушанье, которое мастеръ Ольмней самъ подалъ имъ въ жестяной кострюлѣ.

— Милая Фледа, вы вѣрно голодны, сказала г-жа Эвелинъ шутливо, но съ нѣкоторымъ снисхожденіемъ.

— Голодна, отвѣчала она смѣясь.

— Все таже! продолжала г-жа Эвелинъ, покраснѣвъ немного и оживляясь. Вамъ надобно познакомиться съ моими дочерьми. Понимте-ли вы г-жу Карльтонъ и сына ея?

— Конечно, очень помню.

— Прошедшею зимою мы прогостили съ недѣлю у нихъ въ замкѣ. Какое великолѣпное владѣніе. У насъ въ Америкѣ нѣтъ ничего подобнаго.

— Природа и насъ не обидѣла.

— Конечно. Но гдѣ у насъ такія богатства? Сорокъ тысячъ фунт. стер. годоваго доходу! Нѣкоторые люди говорятъ, что владѣть такимъ богатствомъ значитъ обкрадывать ближняго.

— Это зависитъ однако оттого, какъ употребляютъ богатство, замѣтила Фледа.

— Не знаю, отвѣчала г-жа Эвелинъ, качая головою, большое богатство ожесточаетъ сердце.

— Даже и благородное сердце?

Г-жа Эвелинъ опять покачала головою, и Фледа спрашивала сама себя, неужели богатство можетъ ожесточить сердце больше, нежели бѣдность?…

Разставаясь съ Фледою, г-жа Эвелинъ взяла съ нея слово пріѣхать завтра на весь день къ ней въ Монтепуль. Вскорѣ все общество разошлось и Фледа отправилась домой съ дѣвицами Финнъ.

XXIII.
Капиталъ въ ссорѣ съ феею.

Едва Фледа отворила дверь, какъ увидѣла свою тетку въ шелковомъ платьѣ, остаткѣ бывшаго великолѣпія; прекрасные глаза ея сіяли счастіемъ. Загадка объяснилась присутствіемъ Чарльса и другаго молодаго человѣка, котораго щегольскій нарядъ поразилъ ее, какъ большая рѣдкость въ Квичи.

— Чарльсъ! вскричала она, подавая ему руку, откуда ты? Мы тебя не ждали такъ скоро!

— Надѣюсь однако, что ты мнѣ рада?

— Очень, очень рада.

Фледа взглянула на незнакомца; Чарльсъ представилъ ей г. Терна, какъ стараго знакомаго.

При этомъ имени воображеніе Фледы мгновенно перенесло ее въ Монтепуль, въ большія сѣни, гдѣ лежала лягавая собака, подстрѣленная этимъ самымъ Терномъ.

Г. и г-жа Росситуръ овладѣли своимъ сыномъ, а Фледа должна была занимать молодаго гостя.

— Я не знаю, сказалъ онъ сладенькимъ голоскомъ, какъ благодарить Росситура за то, что онъ привелъ меня въ домъ своихъ родителей: онъ обѣщалъ мнѣ только радушный пріемъ и ужинъ, а не исчислилъ и половины прелестей, которыя меня здѣсь ожидали.

— И онъ умно сдѣлалъ, отвѣчала Фледа не подозрѣвая комплимента; неожиданное удовольствіе всегда гораздо пріятнѣе обѣщаннаго.

— Въ этомъ случаѣ — разумѣется! возразилъ Тернъ, кланяясь.

Помолчавъ немного, она спросила:

— Вы также были въ Мехикѣ, мистеръ Тернъ?

— Нѣтъ. Я избавилъ себя отъ этого удовольствія. Я никогда не любилъ военной службы.

— Но вы служили въ ней?

— Да, я долженъ былъ повиноваться желанію отца; но теперь я уже не мальчикъ, я былъ довольно уменъ для того, чтобы выйти въ отставку во время, то есть, ничего не выигравъ и ничего не проигравъ.

Онъ не замѣтилъ серьознаго неудовольствія, которое отразилось на лицѣ Фледы.

— Неужели вы находите, спросилъ онъ вкрадчивымъ голосомъ, что тотъ человѣкъ великъ, у котораго кованые каблуки на сапогахъ?

— Я мѣряю достоинство не по росту.

— Тогда я не боюсь — прибавилъ онъ съ нахальнымъ самодовольствомъ; скажу вамъ по секрету, что лучше люблю дѣйствовать серпомъ, нежели мечемъ. A propos, вашъ дядюшка былъ усерднымъ чтителемъ Аполлона и музъ… Неужели онъ сдѣлался поклонникомъ свѣтлокудрой Цереры?…

— А развѣ эти божества не ладятъ между собою? спросила Фледа.

— Я думаю, что они съ трудомъ уживутся подъ одною кровлею; здѣсь можетъ быть Граціи примиряютъ ихъ.

— Слыхали ли вы, чтобы Граціи приготовляли ужинъ по приказанію Цереры? Дядюшка, мистеръ Тернъ спрашиваетъ объ Аполлонѣ; потрудитесь удовлетворитъ его, пока я накрою столъ.

Г. Росситуръ поглядѣлъ съ удивленіемъ на сверкающіе глава своей племянницы, потомъ на смущеннаго Терна.

— Я только спрашивалъ у вашей племянницы, сказалъ Торнъ спускаясь съ ходулъ, какъ вамъ нравится деревенская жизнь?

— Скверная жизнь, отвѣчалъ Росситуръ, терзая въ рукахъ какую-то брошюрку. — Жизнь, гдѣ голова и руки работаютъ порознь, или лучше сказать, гдѣ голова служитъ рукамъ.

Прошло нѣсколько дней прежде, нежели капитанъ Росситуръ замѣтилъ перемѣну въ положеніи своего семейства. Въ одно утро, когда Гюгъ и Фледа, окончивъ свою работу, сидѣли въ столовой въ ожиданія завтрака, онъ вошелъ въ комнату съ безпокойнымъ видомъ.

— Гдѣ газеты? спросилъ онъ. Я здѣсь совсѣмъ газетъ не вижу.

— Не ожидайте, капитанъ, найти въ Квичи такія же удобства жизни, какъ въ Мехикѣ, сказала Фледа шутливо… Любуйтесь нашими розами и не спрашивайте о газетахъ.

Молодой человѣкъ небрежно взглянулъ на корзину цвѣтовъ, которыми кузина его убирала столъ и не обратилъ вниманія на свѣжее и прелестное личяко дѣвушки.

— Не живете же вы здѣсь безъ газетъ! возразилъ онъ.

— Безъ многаго обойтись можно, отвѣчала она задумчиво, стараясь приподнять розу, которая валялась изъ вазы.

— Прошу отвѣчать мнѣ серьозно. Получаете ли вы какой нибудь журналъ или газету?

— Получали бы съ благодарностію, еслибы кто нибудь вздумалъ прислать намъ; но серьозно, Чарльсъ — нѣтъ, не получаемъ.

— И во все время войны вы не читали газетъ?

— Одинъ изъ сосѣдей присылалъ намъ свою газету, чтобы увѣрить насъ, что ты, по выраженію Терна, не промѣнялъ руки на эполетъ.

— Я думаю, ты никогда и не искала меня въ спискѣ убитыхъ.

— Никогда… отвѣчала Фледа, усаживаясь очень серьозно. — Прежде чѣмъ я брала въ руки газету, я была всегда увѣрена, что ты живъ.

— Что это значить?…

— Не сердись, Чарльсъ, сказала Фледа смѣясь. Это значитъ, что бабушка Миріамъ проглядывала всегда списокъ убитыхъ и раненыхъ прежде, чѣмъ присылала намъ.

Чарльсъ нѣсколько времени мрачно и молча ходилъ по комнатѣ; вдругъ онъ быстро подошелъ къ Фледѣ и спросилъ:

— Что ты дѣлаешь?

Кроткій взглядъ ея умолялъ его не повторять вопроса.

— Что ты дѣлаешь? повторялъ онъ съ удивленіемъ.

— Чиню башмакъ.

Взглядъ капитана сверкнулъ гнѣвомъ.

— Что это значитъ?

— То, что я говорю, отвѣчала она, продолжая работать.

— Но — ради всѣхъ башмачниковъ, для чего ты это дѣлаешь?

— Для того, что не хочу ходить въ дырявыхъ башмакахъ; тогда пришлось бы еще и чулки чинить.

Капитанъ съ досадою пробормоталъ что-то сквозь зубы и спросилъ Фледу, не лучше ли надѣть новые башмаки, чѣмъ заплатанные.

— Конечно лучше, еслибы они у меня были, отвѣчала она съ кроткою укоризною.

— Развѣ ты не понимаешь, продолжалъ капитанъ, что за двадцать копѣекъ, всякій башмачникъ починитъ тебѣ ихъ гораздо лучше?

— Понимаю, отвѣчала она, продолжая работать.

— Твои руки не довольно сильны для такой работы.

Вмѣсто отвѣта она раза два живо кольнула иглою и весело на него посмотрѣла. Но онъ былъ нерасположенъ смѣяться и принялся снова шагать по комнатѣ.

— Скоро ли мы будемъ завтракать? Уже поздно, сказалъ онъ.

— Нѣтъ еще; тетушка такъ рано не выходитъ.

— Вѣдь вы завтракаете раньше девяти часовъ?

— Да… вполовинѣ девятаго.

— Странная жизнь… въ деревнѣ! Ну, я не могу дожидаться… Я сегодня долженъ видѣться съ Терномъ… Барби! Подай мнѣ сапоги.

Фледа вскочила и притворила дверь въ кухню.

— Это что?… Мнѣ нельзя спросить сапоги?

— Сейчасъ, сейчасъ; но такъ не должно говорить съ Барби.

— Отчего же? Развѣ ее нѣтъ въ кухнѣ?

— Недолго она останется, если мы будемъ такъ ее кликать. Я все устрою.

— Мнѣ кажется, сказалъ капитанъ, когда она вышла, что Фледа управляетъ всѣмъ домомъ.

— Она не управляетъ, сказалъ Гюгъ; — но домъ былъ бы въ добрыхъ рукахъ, еслибы она управляла.

— Я замѣтилъ, что она всѣмъ распоряжается, все дѣлаетъ по своему; матушка въ своемъ домѣ какъ будто ничего не значитъ.

— Посмотрѣлъ бы ты что сталось бы съ этимъ домомъ безъ Фледы! сказалъ Гюгъ и кроткіе глаза его сверкнули негодованіемъ. Надобно знать дѣло, Чарльсъ, прежде чѣмъ такъ говорить.

— Что же я долженъ знать?

— Что Фледа одна все дѣлаетъ въ домѣ.

— И я тоже говорю.. Это-то мнѣ и ненравится.

— Да ты ее не знаешь! Она жизнь всего дома; безъ нея мы не прожили бы нынѣшнее лѣто.

— Что ты хочешь сказать?

— То, что два года она занимается садомъ, и мы продаемъ всѣ цвѣты и плоды мистеру Свиту, хозяину большаго отеля въ Монтепулѣ.

— Какъ же вы ему доставляете эти припасы?

— Фледа рано утромъ собираетъ ихъ, а я отвожу въ Монтепуль до завтрака.

— Однако ты сегодня не ѣздилъ?

— Напротивъ, я недавно воротился.

— Что же ты возилъ.

— Сахарный горохъ и клубнику.

— И Фледа ихъ собирала?

— Да; мы съ Барби помогали ей; она вся промокла; — но она готова все на свѣтѣ сдѣлать для папеньки съ маменькою.

— Гмъ!… И она довольно выручаетъ за труды?

— Такъ она думаетъ; прошлаго года она за одну спаржу выручила десять долларовъ.

— Десять! Вы доллары считаете десятками?…

— Мы и гроши считаемъ десятками, холодно отвѣчалъ Гюгъ. Чарльсъ продолжалъ ходить по комнатѣ; наконецъ Фледа воротилась такъ весело, какъ будто бы у нея доллары лежали тысячами; она держала въ рукѣ офицерскіе сапоги.

— Съ чего это ты вздумала приносить мнѣ сапоги? — сказалъ онъ съ гнѣвомъ; — я могъ бы и самъ ихъ взять.

— Важность не велика, отвѣчала она; — но я думала, что ты поблагодаришь меня, а ты сердишься.

— Я не вижу, почему эта дѣвка не можетъ мнѣ принести сапоги, когда она мнѣ ихъ вакситъ.

Гюгъ и Фледа переглянулись; капитанъ это замѣтилъ, и пристально смотрѣлъ на обоихъ, какъ бы стараясь отгадать что нибудь.

— Не смотри на меня такъ смѣшно! не могу удержаться отъ смѣха, глядя на тебя, говорила Фледа.

— Не угодно ли вамъ объясниться? Я хочу знать кто ваксилъ мои сапоги?

— Не старайся проникать въ семейныя тайны; у насъ съ Гюгомъ есть пріученные сильфы, которые втайнѣ исполняютъ наши приказанія.

— Я ваксилъ твои сапоги, сказалъ Гюгъ.

Капитанъ Росситуръ швырнулъ съ досадою свои туфли.

— Я посмотрю, сказалъ онъ сердито, нельзя ли здѣсь найти другой прислуги, кромѣ сильфовъ.

— Нѣтъ, Чарльзъ, прошу тебя, сказала Фледа, немедленно оставляя шутливый тонъ — не говори объ этомъ ни слова дядюшкѣ и тетушкѣ… Сдѣлай милость, Чарльзъ — продолжала она, взявъ его за руку; — ты надѣлаешь много хлопотъ и не принесешь никакой пользы.

Онъ выдернулъ свою руку и отвѣчалъ:

— Я не нуждаюсь въ урокахъ, какъ мнѣ говорить съ отцомъ и матерью; прошу не считать меня въ числѣ людей, покорныхъ вашей власти.

Фледа поникнула головою и нѣсколько слезъ выкатилось изъ глазъ ея. Гюгъ гнѣвно поглядѣлъ на брата; тотъ отворотился. Споръ прекратился приходомъ г-на и г-жи Росситуръ.

Завтракъ начинался не весело. Капитанъ непремѣнно хотѣлъ узнать положеніе дѣлъ своего семейства; отецъ его, который съ каждымъ днемъ становился угрюмѣе, вовсе не расположенъ былъ удовлетворять его любопытству; г-жа Росситуръ постоянно отражала на лицѣ своемъ всѣ впечатлѣнія своего мужа.

— Тебѣ будетъ жарко на мельницѣ, Гюгъ, сказала Фледа, прерывая молчаніе.

— Что эта мельница прибыльна? спросилъ вдругъ капитанъ. Вознаграждаетъ ли она трудъ, батюшка?

— Что за вопросъ?.. сухо возразилъ г. Росситуръ; разумѣется, не даромъ работаетъ.

— Я спрашиваю, довольно ли значительна прибыль, чтобы вознаградить Гюга за потерю времени?

— Это не потерянное время, сказалъ Гюгъ; у меня нѣтъ другаго дѣла.

— Безъ мельницы намъ бы нечѣмъ и жить было, вскричала г-жа Росситуръ.

— Батюшка, продолжалъ капитанъ, пользуясь этимъ призваніемъ — стало быть вамъ хозяйство не очень прибыльно?

— Въ какомъ положеніи осталась твоя рота? спросилъ г. Росситуръ, глотая яйцо.

— Въ плохомъ. Едва пятая часть людей уцѣлѣла.

— Куда же ты дѣвалъ остальныхъ?

— Я указалъ имъ мѣсто, гдѣ картечь сыпалась градомъ, и повелъ ихъ туда бѣглымъ шагомъ.

— И все это множество людей погибло въ одномъ дѣлѣ? спросила, блѣднѣя, г-жа Росситуръ.

— Въ одномъ дѣлѣ, матушка; въ нѣсколько минутъ.

— Кто можетъ вознаградить такую потерю! сказала Фледа съ негодованіемъ.

— Дѣло было въ томъ, чтобъ одержать побѣду; она осталась за нами — и довольно; все прочее не важно.

— Какая же вамъ польза отъ этой побѣды?

— Какая? Мы исполнили долгъ свой.

— Кто же предписывалъ этотъ долгъ? спросилъ Гюгъ.

— Начальство.

— Конечно такъ, сказала Фледа; я это понимаю… но скажи мнѣ, Чарльсъ, какую выгоду пріобрѣло войско и народъ отъ этого поднята?

— Славу побѣды.

— Слава должна быть очень драгоцѣнна, чтобы покупать ее такою цѣною, сказала Фледа. Дядюшка, вѣдь, кажется, мы заплатили Мехікѣ 20 милліоновъ за уступленную землю?

— Точно такъ.

— А что стоила война?

— Гмъ!… не знаю… около ста милліоновъ.

— Сто милліоновъ!… и кромѣ того… Дядюшка, какъ вы думаете, вѣдь Мехика намъ продала бы дешевле этой цѣны то, что наконецъ уступила?

— Вѣроятно.

— Кромѣ того, я думаю, что эта война была несправедлива; я согласна съ Сетомъ, что стыдно могущественной державѣ употреблять такія значительныя силы, чтобы раздавить слабый народъ.

— Они сами виноваты; они открыли непріязненныя дѣйствія, сказалъ капитанъ.

— Извини; мистеръ Эвелинъ и судья Сансе при мнѣ толковали объ этомъ въ Монтепулѣ, и доказали ясно, что мы начали войну.

— Сансе дуракъ, сказалъ г. Росситуръ.

— Мнѣ не хочется попасть въ эту категорію, сказала Фледа смѣясь; потому, прошу васъ, дядюшка, докажите мнѣ нашу общую ошибку.

Г. Росситуръ съ жаромъ примялся доказывать виновность Мехики, и потомъ вышелъ изъ столовой.

— Я не зналъ, что ты такой глубокій политикъ, Фледа, сказалъ Гюгъ.

— Видишь теперь, что ошибался, отвѣчала дѣвушка съ улыбкою.

— Матушка, сказалъ капитанъ оставшись наединѣ съ матерью — видно батюшкины дѣла худо идутъ?

— Онъ связался съ обманщикомъ, какъ намъ кажется.

— Какъ же онъ могъ условиться съ человѣкомъ, не зная его хорошенько! вскричалъ капитанъ. Я не узнаю его! Да, я не узнаю его, продолжалъ онъ тише; и вы, матушка, вы также очень перемѣнились; вы прежде не потерпѣли бы въ хозяйствѣ своемъ такихъ… несообразностей… какія я замѣчаю нынче.

— Да, наше положеніе очень перемѣнилось, отвѣчала г-жа Росситуръ смиренно и кротко.

— Неужели у васъ нѣтъ другихъ доходовъ кромѣ продажи ягодъ этой дѣвочкою — и работы Гюга?

— Почти, другъ мой.

— Фледа очень хороша собою! сказалъ Чарльсъ, останавливаясь вдругъ посреди комнаты.

— Бѣдняжка! грустно сказала Люса, — я не могу переносятъ мысль, что она проводитъ жизнь свою здѣсь… что она погребена заживо… съ ея красотою, съ ея умомъ, она могла бы найти въ свѣтѣ хорошую партію… а здѣсь… А между тѣмъ, какъ могли бы мы жить безъ нея?… У меня сердце обливается кровью, когда я вижу, что она не можетъ даже заняться музыкою, которую такъ любитъ? Книгъ у насъ немного, и они съ Гюгомъ, я думаю, уже нанзустъ ихъ всѣ затвердили.

— Однако, она весела.

— Не знаю, сказала г-жа Росситуръ, качая головою.

— Развѣ она несчастна, матушка?

— Ея счастіе въ томъ, чтобы исполнять долгъ свой, жертвовать собою для тѣхъ, кого любитъ; но иногда у нея въ лицѣ такое выраженіе, что мнѣ становится больно… Я боюсь, что нашъ образъ жизни — и перемѣна нашего положенія подѣйствовали на нее сильнѣе, нежели она показываетъ… Она принимаетъ къ сердцу наше горе, какъ свое собственное.

— Кажется, она съ характеромъ?…

— Во сто разъ больше, чѣмъ я. Никто не умѣетъ, подобно ей, распоряжаться хозяйствомъ и работниками; она всегда умѣетъ заставить ихъ слушаться.

— А сама она, кого слушается?

— Тѣхъ, кого любитъ, особенно Гюга; но она, она сама — это душа, жизнь всего семейства!

Капитанъ далъ себѣ слово не подчиняться ея обаянію; но не распрашивалъ болѣе отца о дѣлахъ его.

XXIV.
Добрые сосp3;ди.

Не смотря на усильныя просьбы Фледы, капитанъ не могъ никакъ рѣшиться помогать Гюгу на мельницѣ; но, по крайней мѣрѣ, примѣръ брата и кузины нѣсколько подстрекнулъ его усердіе и онъ старался съ своей стороны нѣсколько помочь семейству. Онъ ходилъ каждый день на охоту, и вскорѣ, вмѣсто свинины, на столѣ появились дупельшнепы и куропатки.

Между тѣмъ отпускъ Чарльса приходилъ къ концу. Въ это время г-жа Эвелинъ написала Фледѣ, приглашая ее къ себѣ въ Нью-Іоркъ погостить. Недостатокъ въ туалетѣ принуждалъ Фледу отказаться отъ этого приглашенія, но докторъ Грегори уничтожилъ всѣ затрудненія; онъ прислалъ Фледѣ 50 доллеровъ, и сказалъ, что до тѣхъ поръ будетъ считать ее у себя въ долгу, пока она не уплатитъ ему ласками и попеченіями.

Невозможно было болѣе противиться. Фледа взяла съ собою нѣсколько платьевъ г-жи Росситуръ, чтобы перешить ихъ въ городѣ по новой модѣ, и уѣхала въ сопровожденіи капитана.

Быстро и безоблачно пролетѣли для Фледы нѣсколько недѣль въ Нью-Іоркѣ;но онѣ показались очень долги роднымъ ея въ деревнѣ. Она часто писала имъ, какъ мило хозяйничаетъ у стараго доктора, который давно уже лишился жены; какъ стараются всячески веселить ее Эвелины; каждая радость ея несказанно радовала родныхъ ея, но безъ нея въ домѣ было очень пусто, и когда она возвратилась, ее приняли съ восторгомъ.

— Какъ ты похорошѣла, душа моя! говорила ей нѣсколько разъ тетка, обнимая ее.

— Я вамъ этого комплимента не сдѣлаю, возразила Фледа, поглядывая на тётю Люси и Гюга. Вы очень похудѣли. Что съ вами?

— Ничего новаго, отвѣчали они.

— Я начинаю думать, что вы безъ меня соскучились, сказала Фледа обнимая ихъ.

— Конечно! Пожалуйста, не воображай, что мы съ тоски похудѣли! сказалъ Гюгъ.

— А гдѣ же дядя Ральфъ? Вы мнѣ о немъ не говорите.

— Онъ уѣхалъ, чтобы осмотрѣть нашу землю въ Мичиганѣ.

— Въ Мичиганѣ!… Когда онъ уѣхалъ?

— Вскорѣ послѣ тебя.

— И вы мнѣ не написали! Какъ-же вы остались однм!

— Писать тебѣ!.. сказала г-жа Росситуръ, обнимая ее… Мы съ Гюгомъ радовались, что тебѣ удалось отдохнуть и повеселиться.

— Сосѣди были всѣ очень внимательны къ намъ, сказалъ Гюгъ.

— Какъ я рада.

— Имъ вѣрно жалко было, что мы такъ осиротѣли… бабушка Миріамъ осыпала насъ гостинцами и вниманіемъ.

— Милая бабушка!

— Катэрина Дугласъ два раза приходила спросить не можетъ ли чѣмъ услужить намъ она или мать ея; г. Дугласъ прислалъ намъ зайца, а въ другой разъ кучу голубей, которыхъ настрѣлялъ на охотѣ; мы съ матушкою все питались дичиной; Барби къ ней и не притрогивалась говоря, что лучше любитъ свинину; но я думаю, это изъ деликатности.

— Я тоже думаю, сказала Фледа.

— Сетъ намъ прислалъ кучу великолѣпныхъ каштановъ, которые ты такъ любишь; а я для тебя набралъ орѣховъ.

— Все для меня?… Хорошо же, я изъ нихъ сдѣлаю прекрасный нугатъ… для тебя! Вы кажется не презираете нугаты, мистеръ Гюгъ; не правда ли?

Гюгъ улыбнулся и продолжалъ:

— Твой другъ, г. Ольмней, прислалъ намъ корзинку великолѣпнѣйшихъ яблокъ.

— Отчего же мой другъ?… спросила Фледа, немного краснѣя.

— Чей же, если не твой!… И даже дѣвицы Финнъ прислали намъ чудесную рыбу, которую поймалъ братъ ихъ; докторъ Квакенбоссъ разомъ прислалъ гуся и индѣйку. Намъ совѣстно было принять вдругъ такихъ большихъ птицъ; но мы не смѣли ихъ отослать назадъ, чтобы не обидѣть его.

— Какъ можно отослать назадъ!…

— Мы и взяли обѣихъ; но подарили гуся Барбиной матери, на Рождество.

— Бѣдный докторъ! сказала смѣясь Фледа; онъ уже раза два чуть не уморилъ меня. Пойду повидаюсь съ Барби.

— Ну вотъ, вы тамъ пополнѣли! сказала Барби, тряся ее за руку.

— Отчего?

— Да и не я одна вамъ рада! сказала Барби, и глаза ея заблистали.

— Говорили вамъ о гусѣ и индѣйкѣ? спросила она, подмигивая лукаво.

— Говорили.

— Докторъ думаетъ, что очень разодолжилъ; еслибы онъ зналъ, кому гусь то достался! ха, ха!

— Оставимъ доктора въ покоѣ, Барби; не скажешь ли ты мнѣ еще чего?

— Что говорить то? хорошаго сказать нечего. Съ тѣхъ поръ, какъ мистеръ Росситуръ уѣхалъ, Дейденговеръ и носу не показалъ, чтобы спросить не нужно ли чего. Дровъ оставалось только на три дня, а остальныя еще въ лѣсу. Ему бы слѣдовало подумать заранѣе.

Фледа молча смотрѣла на огонь.

— Кто ходитъ за коровами? спросила она.

— О коровахъ не безпокойтесь; имъ хорошо. Дай Богъ, чтобы намъ также хорошо было! Когда онъ уѣхалъ, такъ я думаю, денежки то всѣ съ собою забралъ, а насъ ни при чемъ оставилъ; можетъ быть ему и нужно было, я не говорю; да вамъ то пришлось уже больно плохо, Фледа; у насъ послѣдній четверикъ муки идетъ, сахару почти вовсе нѣтъ. Я говорила мистриссъ Росситуръ, она только плачетъ; на гумнѣ еще есть пшеница, да некому ее свезти на мельницу.

— Гюгъ не можетъ въ эту погоду ни за дровами ѣхать, ни на мельницу.

— На мельницу бы и я съѣздила, теперь когда вы воротились; да нельзя же все одной сдѣлать; вѣдь человѣкъ то не камень.

— Конечно; намъ бы нужно работника.

— Я такъ и думала. Еслибы нанять мальчишку, который бы не зазнавался и слушалъ, что ему говорятъ, я бы ему тамъ на верху прибрала горенку и кормила бы его; по крайней мѣрѣ былъ бы кто нибудь подъ рукой.

— Нѣтъ ли у тебя кого за примѣтѣ, Барби?

— Никого нѣтъ; да поискать, такъ можно найти. Вотъ спросить у мистриссъ Дугласъ; она всегда во всѣ дѣла путается.

— Я у нея побываю. Умѣешь ли ты варить сахаръ, Барби?

— А! Вотъ что я и сама думала! вскричала Барби съ восторгомъ. У васъ на землѣ пропасть сахарнаго клена; такъ пропадаетъ, даромъ; вѣдь это грѣхъ. При покойномъ дѣдушкѣ вашемъ, вываривали цѣлыя бочки патоки. Мы съ вами, да Гюгъ, да еще кто нибудь — мы бы въ недѣлю наварили столько, что намъ бы до будущей весны достало. У меня это давно въ головѣ, достать бы только воловъ, и все будетъ. Если бы намъ сбыть съ рукъ Дейденговера — я бы сама взялась за соху. Ужь не знаю, что было бы на свѣтѣ безъ женщинъ: я трехъ мужчинъ не видала, которые стояли бы столько, сколько они намъ хлопотъ дѣлаютъ.

— Тише Барби, не сердись — сказала, улыбаясь, Фледа.

— А я не могу видѣть, что вы все такъ терпѣливо принимаете!

— Знаешь ли, отчего, Барби?

— Можетъ быть, сказала Барби, глядя на Фледу; и выраженіе лица ея видимо смягчалось.

— Потому, продолжала Фледа, — что я знаю, что всѣ испытанія въ моей жизни назначены существомъ, которое несказанно любитъ меня и не позволитъ, чтобы они окончательно изнурили меня. Не довольно ли знать это, чтобы быть спокойной и терпѣливой?

Слезы выступили на рѣсницахъ Фледы; Барби потупила глаза.

— Что же? возразила Барби принимаясь стирать; я за то сержусь, что вы мучитесь. Я понимаю, что злые должны страдать, а за чѣмъ же добрые то?…

— Испытанія нужны добрымъ, чтобы сдѣлать ихъ лучшими.

— А вѣдь странно, сказала Барби съ чувствомъ, когда Фледа вышла изъ кухни — странно, что у меня нѣтъ вѣры; всѣ хорошіе люди, которыхъ я знаю, были набожны,

Увидя задумчивое личико Фледы, г-жа Росситуръ вскричала:

— Вотъ и опять заботы! Ты, я думаю, нерада, что возвратилась къ намъ!

— О нѣтъ, сказала Фледа весело улыбаясь. Мы все поправимъ тетенька.

На другой день Гюгъ и Фледа отправились къ г-жѣ Дугласъ; хотя дорога и поля были покрыты глубокимъ снѣгомъ, они нашли прогулку очаровательною; небо было ясно и они были вмѣстѣ.

Г-жа Дугласъ жила на богатомъ, прекрасномъ хуторѣ.

— Вы ли это, Фледа? вскричала она отворяя дверь. Катерина сказала мнѣ, что вы идете, но я не повѣрила; я думала, что вы дали зарокъ не ходить къ вамъ.

Фледа стала извиняться.

— Хорошо, помиримся, сказала г-жа Дугласъ. Снимайте шляпку. Фледа упомянула о предметѣ своего посѣщенія.

— А, такъ вы не въ гости ко мнѣ пришли! Все равно, снимайте шляпку; пока не снимете, я не скажу ни слова, а между тѣмъ велю подать ужинъ.

— Но тетушка осталась одна… дни такъ коротки… скоро смеркнется.

— Пускай тетушка сидитъ одна; это ей наука за то, что она ко мнѣ не пришла. Вы не пойдете домой въ темнотѣ, потому что мужъ мой заложитъ колясочку и отвезетъ васъ… Лошади застоялись… Дѣло кончено, оставайтесь.

Фледа видѣла, что должно согласиться на такое ласковое приглашеніе. Въ награду г-жа Дугласъ обѣщала ей тотчасъ же уступить одного парня, который работалъ у ея мужа, а Фледа знала, что Дугласъ согласенъ всегда съ мнѣніемъ жены своей.

— Парню здѣсь совсѣмъ нѣтъ дѣла, прибавила она; я сто разъ говорила мужу, что онъ только даромъ хлѣбъ ѣстъ; а онъ все его держитъ.

— Каковъ онъ? спросила Фледа.

— Ну, конечно, онъ пороху не выдумалъ — не укажете дороги, такъ самъ не найдетъ; но довольно ловокъ и добрый малый. Онъ будетъ вамъ пригоденъ.

— Честенъ ли онъ?

— Можете ему повѣрить, что хотите, кромѣ ножа и вилки. Что лежитъ на блюдѣ, того уже онъ не пропуститъ.

— Какъ его зовутъ?

— Филетъ.

— Филетъ? Тотъ, что принесъ одного цыпленка, и думалъ, что у него пара?

— Тотъ самый.

— Вы однѣ занимаетесь всѣмъ хозяйствомъ? спросила Фледа, зная, что г-жа Дугіасъ любила похвастать своимъ управленіемъ.

— Разумѣется, одна! На что мнѣ помощница? Чтобы портить дѣло!

И г-жа Дугласъ съ торжествомъ повела Фледу по всему дому; по всѣмъ угламъ и закоулкамъ, гдѣ вездѣ царствовалъ отличный порядокъ и чистота. Окончивъ это обозрѣніе, г-жа Дугласъ усадила дочь свою Катерину за фортепіано, чему и дѣвушка и Гюгъ были очень рады, потому что, во время прогулки г-жи Дугласъ съ Фледою, они торжественно скучали вдвоемъ.

Фледа также съиграла двѣ или три пьески, которыхъ еще не забыла.

Между тѣмъ возвратился графъ Дугласъ; сѣли за столъ; гостепріимная хозяйка извинилась, что не ждала гостей и не приготовила ничего лишняго; не смотря на это Гюгъ и Фледа нашли, что столъ былъ вкусный и изобильный.

Дугласъ согласился уступить Филета.

— Онъ добрый малый, очень добрый, говорилъ онъ; его нужно учить… какъ и всякаго мальчишку; а растолкуете хорошенько, такъ онъ все сдѣлаетъ.

Фледа спросила у Дугласа, какъ дѣлаютъ сахаръ.

— Очень легко, отвѣчалъ онъ. У васъ есть славная купа сахарныхъ деревьевъ… я помню ихъ, когда былъ еще ребенкомъ… даже помогалъ добывать сахаръ; это давно уже было… я вѣдь уже старъ. Вопервыхъ вамъ нуженъ человѣкъ и пара воловъ… чтобы выливать чаны… потомъ везти домой

— Это я знаю, сказала Фледа; но съ чего должно начинать работу?

— Не велика работа; — весною, надобно сдѣлать надрѣзъ за деревѣ, и вставить трубочку, чтобы вытекалъ сокъ; — подставить подъ него корыто; тоже сдѣлать и съ другимъ деревомъ, и съ третьимъ… и такъ далѣе; можно сдѣлать и два надрѣза на каждомъ деревѣ: одинъ къ сѣверу, другой къ югу; чтобы сокъ хорошо вытекалъ, надобно, чтобы днемъ морозило, и ночью таяло; — или чтобы ночью морозило, а днемъ таяло…

Дугласъ еще долго толковалъ бы о кленовомъ сокѣ и сахарѣ, но ужинъ кончился; солнце садилось и пора была ѣхать.

Коляска, въ которой повезли ихъ, была старомодная, но покойная; небо было усѣяно звѣздами и воздухъ такъ часть, что мысли Фледы вскорѣ оставили сахаръ, Дугласа и Филета, чтобы вознестись къ лазурнымъ небесамъ.

Но коляска остановилась и мечты Флады снова спустились на землю.

— Прощайте, сказалъ графъ Дугласъ. Не стоитъ благодарности; дайте мнѣ знать, когда соберетесь дѣлать сахаръ, я приду вамъ помогать.

Конецъ перваго тома.

Часть вторая.

I.
Чтеніе при огнѣ.

На другой же день, Филетъ вступилъ въ должность, и Барби, испытавъ нѣсколько его умѣнье, послала его за дровами. Черезъ нѣсколько минутъ дверь кухни отворилась, и помощникъ Барби вошолъ въ нее мѣрными шагами, сгибаясь подъ огромною вязанкою дровъ, которая доказывала, какъ крѣпки его плечи. Барби ободряла его и увѣряла, что трудъ тяжолъ только для лѣнивыхъ.

— Какое счастіе, тётенька, говорила Фледа, что мы достали этого человѣка! Когда я услышала съ какимъ страшнымъ стукомъ онъ свалилъ на полъ свою вязанку дровъ, я обрадовалась этому стуку, какъ будто очаровательной музыкѣ. Я думала о Гюгѣ. Кстати, тётя Люся, не можете ли вы дать мнѣ немножко денегъ?

— У меня всего только два съ половиною шиллинга, грустно отвѣчала г-жа Росситуръ. На что тебѣ деньги?

— У насъ свѣчъ нѣтъ. Барби только теперь спохватилась, что весь нашъ запасъ вышелъ; она успѣетъ намъ вылить новыхъ только завтра. Но вы не заботьтесь объ этлхъ пустякахъ.

— Еще и это! пробормотала г-жа Росситуръ.

— Одинъ вечерокъ можно просидѣть и безъ свѣчъ, сказалъ Гюгъ; — мы развернемся. какъ говоритъ докторъ Квакенбоссъ, и постараемся быть любезными.

— Нѣтъ, сказала Фледа, которая нѣсколько времени сидѣла задумавшись; — мы пошлемъ Филета на почту за журналомъ, (замѣтимъ, мимоходомъ, что по милости Чарльса, они получали журналъ) и я не хочу лишиться удовольствія прочитать его вамъ. Итакъ я придумала вотъ что: Гюгъ, вставай скорѣе! Побѣжимъ въ лѣсъ и наберемъ смолистыхъ вѣтвей и сосновыхъ шишекъ. Возьмемъ топорикъ и двѣ корзинки; мы черезъ часъ воротимся.

Взобравшись до половины на бугорокъ, ведущій къ лѣсу, Фледа остановилась и бросила восхищонный взглядъ на покрытую снѣгомъ холину и на дальніе лѣса, побѣлѣвшіе отъ инея.

— О Гюгъ! — вскричала она — лучше быть бѣднымъ и бродить по этимъ холмамъ, нежели жить въ богатствѣ и сидѣть въ четырехъ стѣнахъ.

— Все къ лучшему, сказалъ Гюгъ покорно.

— Сказать ли тебѣ новость? сказала Фледа; я послушалась тебя, Гюгъ, послала свои стихи въ журналъ.

— А! отвѣчалъ Гюгъ, очень довольный попыткою, — что же, напечатаютъ ли ихъ?..

— Не знаю; это другой вопросъ.

— Ты показывала свою рукопись дядюшкѣ Оррину?

— Показывала, когда ѣздила въ послѣдній разъ въ Нью-Йоркъ; ты знаешь, я должна была это сдѣлать.

— Что же онъ сказалъ?

— Прошу не дѣлать нескромныхъ вопросовъ! сказала Фледа, смѣясь; — онъ не мѣшалъ мнѣ послать ихъ.

— А если ихъ примутъ, то заплатятъ ли тебѣ издатели журнала?

— Если не заплатятъ, то я никогда больше ничего не пошлю имъ. Я только для того и рѣшилась послать имъ свою рукопись, чтобы имѣть деньги; иначе мнѣ пріятнѣе было бы оставить ее для себя.

— Ты подписала?

— Разумѣется, крупными буквами.

— Свое имя?

— Не свое, Гюгъ… Извини меня, я подписала твое имя.

— Извиняю, съ условіемъ, что ты исполнишь мою просьбу.

— Какую?

— Покажи мнѣ всѣ рукописи, которыя у тебя въ портфелѣ; пожалуйста… Фледа… Сегодня вечеромъ, при свѣтѣ сосновыхъ шишекъ, это будетъ прелестно. Зачѣмъ ты отказываешь мнѣ въ этомъ удовольствіи?.. Вѣдь Мольеръ иногда совѣтовался же съ своею служанкою.

— Хорошо, посмотримъ… Конечно, почему же тебѣ не прочитать моихъ стиховъ въ рукописи, такъ же какъ и въ печати; только я напередъ говорю тебѣ, что они очень дурно написаны. У меня ввогда пьеса бродитъ въ головѣ цѣлую недѣлю, потомъ, въ свободную минуту, я записываю ее наскоро.

Возвратясь домой, Фледа поспѣшно спросила, пришелъ ли Филетъ; ей сказали, что докторъ Квакенбоссъ самъ былъ утромъ на почтѣ, взялъ и привезъ имъ журналъ.

Миссъ Ринганъ и двоюродный брать ея вошли въ столовую. Чай былъ поданъ, но г-жа Росситуръ еще не выходила. Въ ожиданіи тётки, Фледа, пробѣгая наскоро журналъ, вдругъ вскрикнула и скрыла свой яркій румянецъ въ большихъ листахъ бумаги. Удивленный Гюгъ раза два или три спросилъ ее:

— Что съ тобою, Фледа?

Но она отвѣчала только смѣхомъ и несвязными восклицаніями.

— Какъ смѣшно! сказала она наконецъ; — вообрази, я читала оглавленіе январьской книжки Excelsior’а.

— Excelsior’а?… спросилъ Гюгъ.

— Да; это журналъ, въ который я послала свои опыты. Я пробѣгала разныя объявленія о книгахъ; и послѣ похвалъ роману мистриссъ такой то, и уму мистера такого то — нахожу слѣдующее: „Голосъ бури“ новаго сотрудника нашего, Гюга, дышетъ истинною чувствительностію, трогательною и гармоническою граціею, которая сдѣлала бы честь лучшимъ современнымъ поэтамъ. — Каково, Гюгъ?..

Гюгъ былъ въ восхищеніи, и хотѣлъ самъ перечитать эти строчки.

— Я думала, сказала Фледа, что редакція Эксцельсіора не приняла моихъ стиховъ, потому что уже больше двухъ мѣсяцевъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ я ихъ послала; но, вѣроятно, они хотѣли помѣстить ихъ въ началѣ новаго тома.

— Трогательная грація, которая сдѣлала бы честь лучшимъ поэтамъ! — повторилъ Гюгъ въ восхищеніи — это прекрасная похвала, милая Фледа; я очень радъ, но нимало не удивляюсь.

— Не удивляешься, а самъ не читалъ ни строчки моего сочиненія! Тсъ! М-ръ Гюгъ! Не угодно ли чаю? прибавила она, видя входящую тётку.

Они усаживались у стола, когда вошла Барби, съ пакетомъ въ рукахъ:

— Филетъ Скилькорнъ славный малый; онъ въ два часа сдѣлалъ двѣ мили и воротился живъ и здоровъ, сказала она.

— Еще съ почты! вскричала Фледа, схвативъ пакетъ… А, понимаю, это вѣрно съ экстра-почтою. Вотъ письмо отъ дяди Ральфа, тётенька, вотъ другое ко мнѣ, отъ дяди Оррина, и… Эксцельсіоръ! Гюгъ, дядя Орринъ обѣщалъ мнѣ прислать его. Теперь примемся за сосновыя шишки. Тётя Люси, мы вамъ жертвуемъ единственною свѣчкой, которая осталась въ домѣ.

Но тётя Люси была разсѣянна и невнимательна; она сѣла между ними, не говоря ни слова.

Сосновыя шишки и вѣтви скоро произвели свое дѣйствіе; онѣ то обливали широкими полосами свѣта всю комнату отъ пола до потолка, то горѣли такъ ярко, что десять свѣчъ не могли бы равняться съ ними. Освѣщеніе было пріятное и веселое, тѣмъ болѣе что огонь былъ неодинаковъ, и то ярко вспыхивалъ, то ослабѣвалъ.

Чай былъ скоро конченъ: г-жа Росситуръ спѣшила прочитать письмо своего мужа; Фледа — письмо дяди Оррина, а Гюгъ, держа въ рукахъ Эксцельсіоръ, не могъ дождаться минуты, когда прочтетъ на свободѣ стихотвореніе Флоды. Едва онъ отыскалъ его, какъ глаза его заблистали непривычнымъ огнемъ, а лицо, всегда спокойное, необыкновенно оживилось. Молодой человѣкъ совершенно углубился въ чтеніе; онъ перечиталъ два раза сряду стихи своей кузины, и собирался начать въ третій, когда Фледа тихо произнесла его имя.

— Что такое? спросилъ Гюгъ.

Фледа молча развернула передъ нимъ ассигнацію въ пять долларовъ, на которую глаза ея были устремлены съ радостію.

— Что же такое? повторилъ Гюгъ, не понимая ничего.

— Это первый даръ Эксцельсіора, пять долларовъ, Гюгъ; я только боюсь, — не изъ другаго ли кармана эти деньги…

— Разумѣется нѣтъ, возразилъ Гюгъ съ живостію; — твоя баллада стоитъ дороже.

— Однако нашъ огонь гаснетъ… я прибавлю. Посмотри, Гюгъ, какъ славно горятъ эти вѣтви съ своими шишками; какой яркій огонь! Можно ли сравнить съ этимъ жалкую свѣчку?..

— Да, это свѣтъ яркій и пріятный.

— Очень пріятный; тѣмъ больше, что мы сами бѣгали въ рощу за этими вѣтвями.

Дремавшая г-жа Росситуръ, теперь проснулась, и Фледа спросила у ней, что пишетъ дядюшка.

Письмо М. Росситура было почти все наполнено ласковыми выраженіями любви къ своему семейству; но какую силу жена его почерпнула въ этихъ словахъ любви!.. Жаль, что эти животворныя изъявленія нѣжности, такъ рѣдко употребляются въ свѣтѣ!

Прочитавъ и сложивъ это драгоцѣнное письмо, г-жа Росситуръ еще нѣсколько времени говорила о немъ съ своими дѣтьми; потомъ взила журналъ и начала читать его съ удовольствіемъ, потому что со времени поселенія своего въ деревнѣ, они совершенно не имѣли книгъ для чтенія.

Она читала цѣлый часъ, и, казалось, съ большимъ вниманіемъ; тогда Гюгъ рѣшился заговорить съ нею о сочиненіи своей кузины

— Маменька, сказалъ онъ — прочли ли вы въ Эксцельсіорѣ, балладу: Голосъ бури?

— Голосъ бури?… не знаю…. кажется не читала.

— Какъ можно, маменька! Мнѣ эта баллада очень понравилась…. Сдѣлайте одолженіе, прочтите ее вслухъ.

Не отвѣчая ни слова, г-жа Росситуръ взяла со стола Эксцельсіоръ, и прочла разсѣянно вслухъ стихотвореніе „Голосъ бури“.

— Что же вы скажете, маменька? спросилъ Гюгъ, котораго взоры выражали нѣжное сочувствіе, — каково?

— Очень мило… сказала г-жа Росситуръ.

— Мило… маменька! возразилъ Гюгъ, недовольный такою умѣренною похвалою; — это сочиненіе Фледы!

— Фледы?.. вскричала г-жа Росситуръ, схвативъ поспѣшно журналъ… Душа моя, я читала вовсе безъ вниманіи, мысли мои были далеко… Эти стихи — сочиненіе Фледы?..

На этотъ разъ она прочла ихъ очень внимательно. За второю же строфою она растрогалась, и, дочитавъ до половины, обняла молодую сочинительницу, покрывая ее поцѣлуями и слезами.

Когда Гюгъ ушолъ въ свою комнату, г-жа Росситуръ и Фледа сидѣли нѣсколько времени молча, устремивъ разсѣянные взгляды на пылающіе угли.

— Прекрасный человѣкъ! сказала наконецъ г-жа Росситуръ.

— Кто это?

— Мистеръ Ольмней; онъ былъ у меня, пока вы гуляли.

— Вы мнѣ уже говорили, отвѣчала Фледа, удивляясь смущенію своей тётки.

— Онъ внушилъ мнѣ желаніе… перемѣниться… сказала нерѣшительно г-жа Росситуръ; — я думаю… что дѣйствительно буду счастливѣе…

Она едва внятно выговорила послѣднія слова. Фледа стояла уже на колѣняхъ подлѣ своей тётки, обвивала шею ея рудами, и, прижимая ее крѣпко къ груди своей, обливалась слезами.

— Тётя, милая тетя… какъ я буду рада!.. О, конечно, вы будете гораздо счастливѣе!..

— Но я вовсе ничего не знаю о религіи, сказала тронутая тётка, — я въ этомъ отношеніи точно малый ребенокъ.

— Что нужды, тетя… милая тетя… Богъ самъ научитъ васъ, если вы будете просить Его; Онъ обѣщалъ научить всѣхъ, прибѣгающихъ къ Нему. Молитесь, молитесь Ему, тетя Люси. Я знаю, что вы будете гораздо счастливѣе. Мильонъ разъ лучше быть чадомъ Божіимъ, чѣмъ владѣть всѣми сокровищами въ мірѣ. Если бы испытанія, постигшія насъ въ это время, принесли вамъ такую благодать, я стала бы радоваться и благодарить за нихъ Бога.

— Я никогда не сдѣлала ничего хорошаго, сказала бѣдная Г-жа Росситуръ.

— Милая тётенька, сказала Фледа, обнимая ее еще крѣпче и предаваясь влеченію сердца, — Христосъ за тѣмъ и пришелъ, чтобы искупить грѣшниковъ… такихъ грѣшницъ, какъ мы съ вами.

— Ты! сживала г-жа Росситуръ положивъ голову на плечо племянницы. Она долго плакала, прося ея совѣтовъ и молитвъ, и когда онѣ разошлись, тётка ободрилась и укрѣпилась сочувствіемъ Фледы. Войдя въ свою комнату, дѣвушка подошла къ окну, по старой привычкѣ своего дѣтства; луна блистала на темной тверди, прелестное личико, смотрѣвшее на звѣздное небо, было свѣтло и ясно, какъ лицо ангела. Каждый дупь мѣсяца казался Фледѣ вѣстникомъ благости Божіей, освѣщающей мрачную юдоль здѣшняго міра; сердце ея возсылало пламенныя молитвы благодарности Богу, за всѣ дары Его, даже за всѣ горести, за испытанія; и такъ же горячо молилась она, прося Господа довершить начатое дѣло благодати.

II.
Очень сладкая.

Время проходило и положеніе бѣднаго семейства становилось все болѣе и болѣе затруднительнымъ. Гюгъ заработывалъ мало, а г. Росситуръ вовсе не присылалъ денегъ. Обѣды прекратилась, кушанье готовилось лишь тогда, когда какой нибудь обязательный сосѣдъ присылалъ въ подарокъ дичь или домашнюю птицу. Вкусный кофе, приготовленный, по выраженію Барби, хотя бы для самого президента, замѣнялъ жаркое и пирожное; и если бы не Фледа, которая старалась съ необыкновеннымъ вкусомъ и умѣньемъ приготовлять жалкіе припасы, то г-жѣ Росситуръ и Гюгу очень тяжело было бы переносить недостатокъ всякаго комфорта.

Между тѣмъ дядя Орринъ прислалъ еще ассигнацію въ пять долларовъ, обѣщая вскорѣ выслать болѣе, а г. Плумфильдъ очень кстати прислалъ поросенка.

Въ одно прекрасное февральское утро, миссъ Ринганъ приготовляла обѣдъ, а Гюгъ стоя у стола, изо всѣхъ силъ рубилъ кусокъ свинины для сосисекъ.

— Мнѣ бы хотѣлось испечь для тетеньки хорошій пирогъ, сказала Фледа, какъ бы придумывая средство исполнить свое желаніе.

— Что же? за чѣмъ дѣло стало? спросилъ Гюгъ, продолжая рубить свинину.

— Яицъ нѣтъ, м. Росситуръ… а я не могу покупать по 2 шиллинга за дюжину… Досадно… мнѣ хотѣлось испечь пирогъ наславу… Чтобы сдѣлать плумпуддингъ!… опять нельзя безъ изюму! А у насъ нѣтъ ни ягодки!

— Изюмъ можно достать у Темпа, по 12 шиллинговъ за фунтъ, замѣтила Барби.

Услыша о 12 шиллингахъ, Фледа покачала головою и продолжала толочь сухари.

Погодя немного, она сказала:

— Что это Филетъ такъ долго не возвращается съ коровами? онѣ ушли еще со вчерашняго утра, и странно, что ихъ до сихъ поръ нѣтъ.

— Надѣюсь, что онъ не ослѣпъ отъ снѣгу, сказала Барби.

— Вотъ и онъ! вскричалъ Гюгъ; — но по лицу его не угадаешь съ чѣмъ онъ воротился.

— Ну, м. Скилькорнъ, гдѣ коровы? спросила Барби.

— Я ходилъ по всему городу, отвѣчалъ парень, — нигдѣ нѣтъ!

— Ты у кого нибудь спрашивалъ, Филетъ?

— У всѣхъ спрашивалъ; всѣ закоулки обшарилъ, замерзъ совсѣмъ; и слѣда нѣтъ.

Тутъ Скилькорнъ и Барби горячо заспорили, а Гюгъ и кузина его значительно поглядѣли другъ на друга.

— Надобно будетъ отказаться и отъ кофе и вмѣсто него пить чай безъ сливокъ? сказалъ Гюгъ Фледѣ, почти смѣясь отъ отчаянія.

— Нѣтъ, сказала Фледа, — мы собьемъ яичко и положимъ въ кофе вмѣсто сливокъ.

— На это у насъ не достанетъ денегъ!

— Это будетъ дешевле, чѣмъ кормить коровъ; только мнѣ непремѣнно нужно достать сахару. Филетъ!

— Что, барышня?

— Когда ты наколешь дровъ, то приготовь мнѣ нѣсколько корытъ, чтобы поставить подъ сахарные клены… Ты вѣдь ихъ умѣешь дѣлать?

— Умѣю.

— Я не знаю, сколько мнѣ ихъ понадобится; чѣмъ больше, тѣмъ лучше. Знаешь ли ты, сколько корытъ можно нацѣдить изъ одного сахарнаго дерева?

— Ну, вотъ не знаю! отвѣчалъ Скилькорнъ такимъ тономъ, какъ будто онъ знаетъ все на свѣтѣ, кромѣ этого; — съ большаго можно нацѣдить больше, чѣмъ съ маленькаго.

Фледа взглянула на Гюга, который принялся рубить отчаянно, и оба они едва удерживались, чтобы не расхохотаться. А Филетъ, грѣясь у печи, глядѣлъ на нихъ — то на того, то на другаго — ничего не понимая, и безсмысленно улыбался.

— Въ холодъ-то, видно, люди лѣнятся, замѣтила Барби, разгребая огонь.

Филетъ не принялъ на свой счетъ этого замѣчанія; онъ только посторонился, чтобы не стѣснять движеній Барби.

— Дейденговеръ улизнулъ! сказалъ онъ вдругъ, помолчавъ немного.

— Что?… вскричали вдругъ Фледа и Барби, уронивъ сухари и помело; — Дейденговеръ?…

— Дейденговеръ уѣхалъ, повторилъ Филетъ.

— Куда? спросила Фледа.

— Не знаю, куда, только онъ не воротится; онъ и капканы забралъ; ферма, говоритъ, расходовъ не покрываетъ; ужъ онъ ее снимать не хочетъ… Онъ это сказалъ мистриссъ Симпсонъ; а она пересказала Тенъ-Эйку.

— Полно, правда ли это, Филетъ? спросила миссъ Ринганъ.

— Ужь такъ-то правда, какъ то, что у насъ теперь выборы… Улетѣлъ! Кажется, ясно!

Высказавъ эту важную новость, Филетъ отправился колоть дрова. Барби ушла за нимъ, говоря:

— Надѣюсь, что онъ коровъ-то не увелъ съ собою!

— Онъ долженъ былъ выплатить намъ деньги по 1 марта! — сказала Фледа уныло.

— Да, и мы должны были отослать эти деньги дядѣ Оррину, — прибавилъ Гюгъ.

— Теперь намъ не видать ни гроша, а между тѣмъ, бездѣлица, которая досталась бы на нашу долю, была бы намъ очень кстати. Правда, что у насъ есть нѣсколько долларовъ, полученныхъ отъ Эксцельсіора, но изъ нихъ я не могу взять ни копѣйки; они назначены на уплату жалованья Филету. Не знаю, какъ Барби пробивается безъ денегъ; она въ полгода получила только пять долларовъ. Не понимаю, зачѣмъ она живетъ у насъ до сихъ поръ; развѣ ужь такъ, изъ привязанности.

— Весною я опять пойду работать на мельницѣ, сказалъ Гюгъ, помолчавъ немного.

Фледа грустно посмотрѣла на него и покачала головою.

— Я очень желалъ бы, чтобы батюшка отказался отъ этой аренды, продолжалъ Гюгъ; мнѣ тяжело жить на счетъ дяди Оррина.

Фледа всплеснула руками, говоря: — Бога ради, не говори этого при тетенькѣ!

— И ни при комъ другомъ; но для меня эта мысль невыносима, Фледа.

— Если дядя Ральфъ не воротится къ веснѣ…, я надѣюсь…. надѣюсь, что онъ возвратится…. если же нѣтъ, я приму крайнія мѣры; я возьму ферму на аренду, Гюгъ. Я уже это давно задумала и исполню. Найму къ себѣ въ помощники графа Дугласа, или кого другаго; но хочу, чтобы фермою управляла одна голова. Посмотримъ, годится ли моя!

— Ты берешь на себя трудъ выше силъ.

— Трудъ не бываетъ выше силъ, когда для него есть важная побудительная причина.

— Ты скоро устанешь.

— Если дѣло пойдетъ удачно, то не устану…. во всякомъ случаѣ не больше, чѣмъ теперь.

— Бѣдная Фледа! я знаю, что ты и теперь много терпишь.

— Я не то хотѣла сказать, возразила она, вздыхая; — я говорила о нравственномъ утомленіи, которое гнететъ насъ, когда все идетъ на разладъ, когда сердце терзается, видя, какъ много дядя Орринъ жертвуетъ для насъ… и многое другое. О, Гюгъ! Бѣдность тѣмъ и тяжела, что умъ безпрестанно напряжонъ къ этимъ жалкимъ, мелочнымъ потребностямъ. Я иногда изнемогаю подъ бременемъ. Еслибы мнѣ, по временамъ, попадалась интересная книга, которая хотя на минуту изгладила бы изъ ума эти дрязги бѣдности — какая бы отрада!

— Милая Фледа, дай тебѣ Богъ это развлеченіе!

— Первымъ моимъ удовольствіемъ въ Нью-Іоркѣ было то, что я не думала ни о деньгахъ, ни о хозяйствѣ, ни объ обѣдѣ и садилась за приготовленный столъ. Ты не можешь себѣ представить, какая скука придумывать, — какія бы кушанья приготовить изъ муки, крупы, сала, яицъ, плодовъ и зелени!… Не вздумай говорить объ этомъ при тётенькѣ!… вскричала она, помолчавъ нѣсколько минутъ, а потомъ, какъ бы стряхнувъ съ себя это уныніе, продолжала: — я не всегда такъ упадаю духомъ; хандра на меня находитъ изрѣдка. Вотъ я и на тебя навела тоску!…

— Ты рѣдко жалуешься, Фледа.

— И никогда бы не слѣдовало мнѣ этого дѣлать: у тебя довольно своего горя; но иногда, будто легче станетъ, когда выскажешься. Вообще говоря, я люблю заниматься хозяйствомъ… но иногда нервы бываютъ слишкомъ напряжены… и тяжело сдѣлается; тогда все видишь какъ-то иначе.

— Я думаю, что будетъ свыше силъ твоихъ взять на свои руки Дугласа и аренду въ одно время; матушка тебѣ помочь не можетъ… я также, если ворочусь на мельницу.

— Есть еще въ запасѣ Сетъ Плумфильдъ. О, я обо всемъ уже думала. Вы не знаете, на что я способна, м-ръ Росситуръ; посмотрите, какъ я поведу хозяйство… если дядя Ральфъ не воротится. Въ такомъ случаѣ, я безъ сожалѣнія сдамъ ему команду и всѣ сопряжонныя съ нею почести.

— Надѣюсь, что онъ возвратится, сказалъ Гюгъ.

Но эта надежда не сбылась: около марта м-ръ Росситуръ опять написалъ женѣ своей, что надѣется извлечь пользу изъ помѣстьевъ своихъ въ Мичиганѣ, и что, кромѣ того, имѣетъ, въ виду мѣсто при „компаніи недвижимостей“, почему и не можетъ возвратиться въ настоящее время. Онъ писалъ, чтобы она сдала аренду не иначе какъ человѣку надежному хорошему хозяину; чтобы высылала доктору Грегори всѣ деньги, которыя получитъ съ имѣнія, и даже всѣ, которыя удастся ей сберечь отъ хозяйственныхъ расходовъ, и оканчивалъ письмо надеждами на лучшую будущность.

Наступало время сбора кленоваго сахара. Мистриссъ Дугласъ повторяла Фледѣ предложенія услугъ своего мужа, и она отправила Филета просить Дугласа пожаловать завтра, и съ волами. Сетъ Плумфильдъ, у котораго также были сахарные клены, уже началъ выдѣлку сахара. Графъ Дугласъ могъ лучше его оказать Фледѣ эту услугу, потому что не имѣлъ кленовъ; помѣстье его было невелико и онъ занимался почти исключительно овцеводствомъ. Самъ же Дугласъ, хотя былъ и довольно зажиточенъ, но нанимался за хорошую цѣну у сосѣднихъ фермеровъ.

Филетъ скоро возвратился и доложилъ, что повстрѣчалъ доктора Квакенбоса, который предложилъ явиться къ Фледѣ съ своими волами.

— Такъ ты не ходилъ къ Дугласу?

— Нѣтъ; я подумалъ, на что же вамъ двоихъ?…

— Какъ же докторъ узналъ, зачѣмъ ты идешь къ Дугласу?

— Я ему сказалъ.

— Какъ же ты съ нимъ разговорился?

— Да такъ; мнѣ вѣдь говорить не заказано было; я подумалъ — вѣрно ему знать хочется! взялъ, да и сказалъ.

Фледа закусила губы. — Поди же къ м. Дугласу, Филетъ, и скажи ему, что завтра у насъ будетъ докторъ; но что я прошу его пожаловать послѣзавтра. Понимаешь?

— Понимаю, барышня.

— Теперь, Гюгъ, потрудись мнѣ надѣлать деревянныхъ колышковъ для деревьевъ; это займетъ у тебя цѣлый день. Жалко, что тебѣ завтра нужно идти на мельницу… съ другой стороны я очень рада.

— Да тебѣ что за надобность идти вмѣстѣ съ этими людьми? спросилъ Гюгъ.

— Они не знаютъ, гдѣ деревья.

— Я и самъ позабылъ; а ты помнишь?…

— Какъ нельзя лучше; и притомъ, прибавила Фледа, смѣясь, — я не очень полагаюсь на здравый смыслъ Филета. Я думаю, что деревья ему не такъ охотно дадутъ сокъ свой, какъ мнѣ. А докторъ Квакембоссъ — вѣдь не я его пригласила!

На слѣдующее утро явился докторъ съ волами своими и санями, на которые были нагружены корыта, назначенныя для сбора кленовицы. Фледа вышла въ сѣромъ капорѣ, клѣтчатомъ платкѣ и старомъ черномъ салопѣ. Дугласъ былъ тутъ же, но безъ воловъ; онъ пришолъ только посмотрѣть, что дѣлается, и дать, если нужно, добрый совѣтъ.

— Здравствуйте, м-ръ Дугласъ, сказалъ докторъ; видите ли, я пришолъ прежде васъ.

— Очень радъ, отвѣчалъ Дугласъ съ довольнымъ видомъ; сегодня вы поспѣли прежде; дѣло въ томъ, дойдете ли до цѣли. Мало того, чтобы поспѣшить вначалѣ, докторъ Квакенбоссъ, надобно итти постоянно скоро.

— Что это значитъ? спросилъ докторъ.

— Ничего, докторъ Квакенбоссъ. Ну, Фледа, нѣтъ ли какой нибудь посудины, чтобы вскипятить сокъ? Котелка, какого нибудь? Вѣрно есть?

— Вотъ котелъ… довольно ли великъ? спросила Фледа.

— Довольно… а куда же сливать сиропъ? Есть ли бочка, или чинъ, или тому подобное?…

— Бочки нѣтъ, мистеръ Дугласъ.

— Ну, такъ мы вотъ что сдѣлаемъ: Я знаю, гдѣ есть чанъ… ненужный… Хозяева мнѣ уступятъ. Завтра я за нимъ заѣду; это почти по дорогѣ. А гдѣ разведемъ огонь? На дворѣ, или подъ крышею?

— Лучше бы на дворѣ, если можно.

— Можно. Надобно только взять два-три большихъ, крупныхъ полѣна для очага и воткнуть въ землю, два кривые кола, чтобы подвѣсить котелъ. На дворѣ, или въ сараѣ — это все равно. Дайте мнѣ Филета. Мы съ нимъ все уладимъ, и когда вы воротитесь, все будетъ готово. За этимъ труда не много; если подъ рукою не найдемъ кольевъ, то нарубимъ въ лѣсу.

Фледа замѣтила, что Филетъ теперь занятъ, и что кленовицу привезутъ только завтра.

— Хорошо! сказалъ дружески графъ, хорошо! тотъ день, или другой, все равно. Если вамъ сегодня неудобно, то и отложимъ; завтра будетъ время. Мы вдвоемъ скоро покончимъ,

— Благодарю, графъ Дугласъ; отложимъ. — Теперь, докторъ Квакенбоссъ, продолжала Фледа, мнѣ совѣстно просить васъ заняться самому вашими волами; но Скилькорнъ не мастеръ съ ними управляться.

— Миссъ Ринганъ, сказалъ докторъ, я… я… увѣряю васъ, что мнѣ очень пріятно отправиться съ волами всюду, куда вамъ угодно.

Черезъ нѣсколько минутъ докторъ сказалъ съ почтительнымъ поклономъ, обращаясь то къ Фледѣ, то къ воламъ своимъ:

— Очень пріятно видѣть, что такая молодая дѣвица…. Эй, вы!… ну!… куда пошли?… Очень пріятно видѣть…

Но Фледы уже не было. Легкая, какъ серна, она уже летѣла впередъ, завидѣвъ, что Филетъ готовился сверлить дерево сверху, а не снизу, — ошибка, въ которую онъ впадалъ очень часто. Но докторъ, который цѣлый день слѣдилъ за сѣренькимъ капоромъ и теперь скоро догналъ ее.

Фледа всегда страдала мигренью послѣ сильной усталости; весь слѣдующій день она принуждена была пролежать на софѣ и предоставить Дугласу съ Филетомъ дѣлать, что имъ заблагоразсудится. Фледа умѣла переносить болѣзнь свою съ неизъяснимымъ терпѣніемъ; симпатическій взглядъ Гюга, нѣжная заботливость тетки и смягченный голосъ Барби по возможности облегчали ея страданія. Даже бѣдняжка Кингъ улегся подлѣ нея, поглядывая на нее съ участіемъ; онъ, ласкаясь, лизалъ ей руки и ни за что не хотѣлъ отойти отъ госпожи своей во все время ея болѣзни; когда Кингъ снова появлялся на кухнѣ, Барби приходила къ Фледѣ, говоря:

— Ну, слава Богу! вамъ лучше?..

Прострадавъ нѣсколько часовъ и не смотря на сильное утомленіе свое, Фледа непремѣнно захотѣла пойти посмотрѣть, какъ варятъ сахаръ. Погода была теплая, и молодая дѣвушка, опираясь на руку Гюга, съ большимъ удовольствіемъ смотрѣла на эту сцену, которая была въ самомъ дѣлѣ живописна. Большой котелъ привѣшенъ былъ къ кольямъ, вбитымъ въ землю; подъ нимъ пылалъ яркій огонь и обливалъ красноватымъ свѣтомъ землю, покрытую снѣгомъ; Фигуры, хлопотавшія вокругъ, принимали какой-то фантастическій видъ отъ этого смѣшенія тѣни и неровнаго свѣта. Смуглый, черноволосый графъ Дугласъ, въ войлочной шапкѣ, казался Фледѣ свирѣпымъ разбойникомъ, или, по крайней мѣрѣ, испанскимъ пастухомъ. Докторъ Квакенбоссъ, серьезный, озабоченный, похожъ былъ на деревенскаго старосту. Филетъ былъ все тотъ же Филетъ; но Барби, повязанная краснымъ платочкомъ, могла казаться прекраснѣйшею цыганкой. Фледа простояла нѣсколько времени въ тѣни, незамѣченной, и когда наконецъ подошла, — какъ принцесса, которая является, чтобы вознаградить своихъ подданныхъ за вѣрную службу, — докторъ бросился къ ней съ привѣтствіями и изъявленіемъ участія, а Дугласъ — съ отчетамъ о дѣлахъ.

— Погода у насъ была какъ на заказъ — сказалъ онъ; — дай мнѣ Богъ всегда такую для уборки сахара. У насъ будетъ его ведеръ двѣсти; было бы и больше, но Скилькорнъ опрокинулъ одно корыто — вѣрно въ прибавокъ къ потерянному цыпленку.

Докторъ и графъ принялись толковать о томъ, какъ лучше очищать сахаръ; между тѣмъ пришолъ Ольмней.

— Я провелъ нѣсколько минутъ съ мистриссъ Росситуръ — сказалъ онъ; — и въ награду, она позволила мнѣ прійти къ вамъ… То есть, конечно… Мнѣ не нужно награды…. И я ни какой не заслуживаю….

— О, м-ръ Ольмней! Видите ли какъ опасно говорить комплименты! — сказала Фледа, смѣясь. — Не правда ли какъ живописна наша сахароварня? Посмотрите, какъ картинно Филетъ подбрасываетъ дрова въ огонь!…

— Эта молодая дѣвица можетъ служить примѣромъ всѣмъ своимъ сверстницамъ! — вскричалъ докторъ.

— Да, дѣвушка добрая, спорить нечего — прибавила Дугласъ, помѣшивая сахаръ большою ложкою; — не глупая и толковая.

Всѣ засмѣялись, кромѣ Филета, которому шутки были недоступны.

— Сэръ, м-ръ Ольмней, продолжалъ докторъ, — миссъ Ринганъ должна служить примѣромъ всѣмъ щеголеватымъ и изнѣженнымъ дѣвицамъ, потому что она принимаетъ земледѣліе подъ свое милостивое покровительство.

— Мистриссъ Росситуръ мнѣ говорила объ этомъ; но…. Извините, миссъ Фледа, я думаю, что вы не будете въ состояніи перенести всѣ трудности и заботы такого предпріятія.

Гюгъ вздохнулъ; Фледа выразительнымъ взглядомъ просила г. Олмнея прекратить разговоръ.

— Я не намѣрена много» заботиться; сказали она; — я все принимаю довольно легко однако пойдемте домой; графъ Дугласъ, м-ръ Квакенбосъ, когда окончите — милости прошу къ намъ!

— Конецъ еще не скоро, сказалъ Дугласъ; но докторъ можетъ идти когда ему угодно; не нужно много народу, чтобы смотрѣть, какъ котелъ кипитъ!

III.
На мельницѣ.

Предпріятіе Фледы удалось свыше всѣхъ ожиданій, благодаря неутомимымъ наставленіямъ Сета Плумфильда, а особенно чрезвычайному умѣнью, съ которымъ она передавала эти наставленія Дугласу и прочимъ своимъ подчиненнымъ. Она даже надѣялась, черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, выплатить доктору Грегори часть долга своего дяди.

Весна наступила и садъ передъ домомъ, посвященный исключительно цвѣтамъ, дѣлался съ каждымъ днемъ прекраснѣе; сюда являлись предпочтительно монтепульскіе любители цвѣтовъ; и розы превращались въ деньги; какъ въ волшебной сказнѣ.

Но нѣжное созданіе, поспѣвавшее вездѣ въ полѣ, въ саду, дома и озарявшее какъ солнечный лучь уединенную комнату своей тетки и семейный обѣдъ, — это нѣжное созданіе иногда изнемогало подъ бременемъ. Друзья видѣли на лицѣ ея всегда улыбку, но когда она оставалась одна, то это кроткое личико выряжало только грустную покорность судьбѣ.

— Ты слишкомъ устала, Фледа! сказала ей однажды тётка, когда она возвратилась изъ сада.

— Ничего! отвѣчала дѣвушка, сдерживая вздохъ: — я надумала, что такъ долго провожусь съ цвѣтами и сельдереемъ. Теперь пойду къ Гюгу на мельницу; тамъ отдохну и развлеку его немножко.

Фледа надѣла другое платье и перчатки и отправилась на пильную мельницу. Она остановилась на мосту, и глядѣла на рѣчку, бѣжавшую между лѣсистыми холмами, прислушиваясь къ веселому ея журчанью, отъ котораго, въ былые годы, такъ сильно билось ея дѣтское сердечко. Рѣчка журчала такъ же игриво, какъ прежде; струи ея были такъ же прозрачны и чисты; но тогда напѣвали онѣ Фледѣ про игры и смѣхъ. Теперь слышалась ей грустная пѣснь и быстро улетающихъ радостяхъ и о скоротечности жизни. Медленно, но съ яснымъ взоромъ, пошла она далѣе, и скоро пришла на мельницу; Гюгъ въ это время снималъ перепиленную доску, и клалъ новое бревно на ея мѣсто. Сердце Фледы сжалось при взглядѣ на утомленный и болѣзненный видъ ея двоюроднаго брата. Онъ подошолъ къ ней съ улыбкою, но эта улыбка только увеличила тоску Фледы, потому что въ ней отражалась неземная чистота и кротость. Она не имѣла духу заговорить; взоръ ея упалъ на открытую библію: Гюгъ это замѣтилъ и сказалъ:

— Вотъ моя отрада, Фледа; но тебѣ нужно отдохнуть, прибавилъ онъ, усаживая ее на бревна. — Зачѣмъ ты пришла сюда въ такой жаръ?

— Мнѣ стало грустно, и я подумала, что, можетъ быть, и тебѣ не весело.

— Очень весело, — кротко отвѣчалъ Гюгъ.

— Я очень устала, сказала Фледа; — можетъ быть, оттого мнѣ все и кажется мрачно.

— Я чувствовалъ то же; все казалось мнѣ мрачно; но я замѣтилъ, что въ этомъ виноватъ я самъ, и съ тѣхъ поръ я счастливъ.

Фледа не отвѣчала, глаза ея блистали слезами, а Гюгъ продолжалъ, взявъ библію:

— Вотъ моя отрада… посмотримъ: тоже ли дѣйствіе произведетъ она на тебя. Послушай: «Во истину благъ Господь къ чистымъ сердцемъ…»

Фледа оперлась головою на руки.

— Намедни, я былъ грустенъ и мраченъ, все мнѣ опротивѣло, продолжалъ Гюгъ; я открылъ библію, и попалъ прямо на этотъ псаломъ; мнѣ стало совѣстно. Я былъ маловѣренъ, и не понимая, какимъ образомъ всѣ приключенія жизни клонятся ко благу нашему, вообразилъ, что они всѣ — ко вреду! Я ропталъ, что мы здѣсь проводимъ жизнь въ скукѣ и уединеніи, не думая, что, вѣроятно, это лучшій и прямѣйшій путь къ дому Отца Небеснаго. Теперь я увѣренъ, что Богъ не откажетъ намъ ни въ чемъ, нужномъ для спасенія нашего; отъ всего же прочаго, отказываюсь охотно. Ты также Фледа, не правда ли?…

Она молча пожала ему руку.

— Прежде мнѣ очень хотѣлось поступить въ училище; но здѣсь, я могу научиться тому, что гораздо лучше, тому, что послужить мнѣ въ пользу тамъ, гдѣ всѣ школьныя науки не нужны.

— Однако, Гюгъ, возразила Фледа, которой было очень тяжело слушать его — неужели для одной безцѣнной науки, должно презирать всѣ прочія?

— Нѣтъ — отвѣчалъ онъ.

Простой и спокойный этотъ отвѣтъ еще увеличилъ тоску Фледы.

— На тебя еще не довольно подѣйствовало мое лекарство — сказалъ Гюгъ, улыбаясь. Онъ прочиталъ еще: «Все путіи Господни милость истина взыскающимъ завѣтъ Его и свидѣнія Его».

— Что мнѣ нужды, — продолжалъ онъ, — что другіе владѣютъ цѣлымъ міромъ; лишь бы я могъ сказать Господу: «Ты мой щитъ мой и ограда моя, на Тебя все упованіе мое!» И я могу это сказать, Фледа; потому что Богъ никогда не отвергаетъ прибѣгающихъ къ Нему.

По щекамъ Фледы катились слезы; они оба молчали нѣсколько времени; вдругъ кавалькада изъ нѣсколькихъ кавалеровъ и дамъ, промчалась мимо ихъ и нарушила ихъ безмолвіе. Фледа не поднимала глазъ; но Гюгъ посмотрѣлъ на проѣзжающихъ.

— Вотъ веселый народъ! сказалъ онъ. Впрочемъ, я не помѣнялся бы жизнью съ этими ловкими кавалерами, я не отдамъ своего сокровища и своего упованія за богатства цѣлаго міра!

— О, конечно! сказала Фледа съ жаромъ, а развѣ мы также не имѣемъ своихъ радостей? Мы такъ счастливы!

— Теперь, милая Фледа, пока ты посидишь здѣсь, я буду только глядѣть на тебя; у меня работа очень спѣшная.

Фледа сидѣла подлѣ него и смотрѣла на его работу, наконецъ солнце сказало ей, что давно пора домой. Она пошла, но напрасно прижимала она руку къ своему сердцу: она не могла утѣшить его волненія. Дойдя до уединеннаго ручейка, она сѣла на камень, и грусть ея, долго подавляемая, излилась въ горячихъ, обильныхъ слезахъ. Выплакавшись такимъ образомъ, и вооружившись новымъ терпѣніемъ, она встала и возвратилась домой.

ГЛАВА IV.
Кавалькада.

— Ну, пришли наконецъ! — вскричала Барби, встрѣчая Фледу; — здѣсь, какая-то особа васъ давно ожидаетъ; порядочно мнѣ надоѣла!

— Кто меня ожидаетъ?

— Ужасно нетерпѣливая; васъ ли ей такъ видѣть хочется, или проголодалась больно — ужь не знаю.

— Да кто же это?

— Не знаю, должно быть какая нибудь важная. На головѣ у нея шляпа точно съ меньшаго братишка сняла; а у платья-то хвостъ предлинный, отсюда до города протянется. Ужь она разъ двадцать ко мнѣ въ кухню прибѣгала; не знаю, куда отъ нея и дѣваться.

— Зачѣмъ же ты ее чѣмъ нибудь не поподчивала? — сказала Фледа, снимая перчатки и приглаживая на-скоро волосы.

— Я ей подала хлѣба, масла, сыру и кружку молока. Кажется всякій бы обрадовался; а она едва прикусила… Ну, полноте прибираться; и такъ хорошо; да вы и всегда такъ хороши, что всѣхъ важныхъ господъ принимать можете, какъ они тамъ ни наряжайся.

Войдя въ гостиную, Фледа очутилась въ объятіяхъ второй миссъ Эвелинъ, которая бросилась къ ней и чуть не задушила ее ласками.

— Злая, негодная — кричала она, — я чуть съ ума не сошла отъ скуки — цѣлыя шесть часовъ тебя дожидаюсь! Ахъ, какъ я рада, что съ тобою увидѣлась! А ты — обрадовалась мнѣ?

— Очень, очень… А гдѣ же твоя маменька, сестры?…

— Это ужасно! Ты все заботишься о другихъ, когда я пріѣхала сюда нарочно для того, чтобы повидаться съ тобою и побесѣдовать на свободѣ!.. Но… милая Фледа… сказала убѣдительно Констанція, не можешь ли ты меня накормить?.. Я умираю отъ голода и радость свиданія съ тобою истощаетъ послѣднія мои силы!

— Шалунья! ты ни крошечки не остепенилась! Я велѣла согрѣть воды и напою тебя чаемъ — потому что въ нашей пустынѣ прошу не ожидать позднихъ обѣдовъ. Между тѣмъ успокой въ этихъ креслахъ свое изнемогающее тѣло — сказала Фледа, и усадивъ свою подругу, сѣла сама за ручку кресла а смотрѣла ласково на свою гостью.

— Душечка Фледа, ты восхитительна! Но что ты дѣлала, что такъ похудѣла?..

— Собственно для этого ничего не дѣлала.

— Впрочемъ ты все такъ прелестна, и когда пріѣдешь къ намъ зимою, то всѣ мы, бѣдные городскіе цвѣтки, поникнемъ головками предъ твоимъ сіяніемъ; я уже и теперь дрожу отъ страха. Но какъ же ты, Фледочка, не благодаришь меня: я оставила м-ра Карльтона затѣмъ, чтобы цѣлый день провести съ тобою…

— М. Карльтона! сказала Фледа.

— Да, ты его не знаешь; это новая звѣзда на нашемъ небѣ, которая Нью-Іоркъ перевернула вверхъ дномъ; всѣ телескопы наведены на нее; маменьки сохнутъ отъ безпокойства, дочки отъ восторга; онъ же, передъ всѣми этими поклоненіями остается холоднымъ, какъ полярная звѣзда.

— Констанція, какъ тебѣ не стыдно это говорить!..

— Это сущая правда; когда я узнала, что онъ ѣдетъ въ Монтепуль, то не дала покоя маменькѣ, пока она не согласилась пуститься вслѣдъ за нимъ. Мы пріѣхали днемъ раньше его; я дрожала боясь, что онъ не пріѣдетъ. О, Фледа, вскричала Констанція, всплеснувъ руками и поднявъ глаза къ небу съ шутливымъ восторгомъ, — если бы ты видѣла Карльтона!..

— Я видала не хуже его, — спокойно отвѣчала Фледа.

— Душечка, ты не знаешь, что говоришь. Это англичанинъ; онъ принадлежитъ къ одной изъ первыхъ фамилій въ Англіи. Мы провели недѣлю въ его англійскихъ помѣстьяхъ: не возможно себѣ вообразить ничего подобнаго; онъ вдесятеро богаче м-ра Терна.

— Что же? Ты его любишь за то, что онъ англичанинъ, или за то, что у него кошелекъ тяжолъ? — спросила Фледа.

Констанція нетерпѣливо пожала плечами и вскричала:

— Ты ничего не понимаешь!

Фледа прекратила этотъ разговоръ, чтобы угостить свою подругу, какъ только могла. Онѣ кушали вдвоемъ, потому что г-жа Росситуръ ни за что на свѣтѣ не согласилась бы выйти при гостяхъ. Констанція была голодна и ѣла съ большимъ аппетитомъ; но утоливъ голодъ свой, снова принялась превозносить достоинства г. Карльтона, или, лучше сказать, его богатство, такъ забавно и оригинально, что Фледа хохотала отъ всей души, до тѣхъ поръ пока не пріѣхала мистриссъ Эвелинъ съ двумя другими дочерьми. Барби думала, что онѣ задушатъ Фледу своими ласками и поцѣлуями.

— Пригоженькія были бы барышни, еслибы одѣвались порядочно, — сказала Барби, глядя въ слѣдъ отъѣзжающей кареты; — а когда же вы къ нимъ поѣдете?

— Не знаю, — отвѣчала Фледа, уходя къ своей тёткѣ.

Лицо молодой дѣвушки снова подернулось грустью; сердце ея возмущено было горемъ, которое не могло скоро утѣшиться; но всходя на лѣстницу, она повторите: «Вся путіе Господни милость и истина взыскающимъ завѣта Его и свидѣнія Его»; и, твердо уповая на непреложное обѣтованіе Господа, вошла къ теткѣ своей со взоромъ спокойнымъ и яснымъ.

На слѣдующее утро нѣсколько кавалеровъ и дамъ сидѣли на галлереѣ монтепульской гостинницы въ ожиданіи завтрака; мимо ихъ шолъ молодой крестьянинъ, неся корзиночки съ зеленью и ягодами.

— Ахъ, какая великолѣпная клубника!.. вскричала Констанція Эвелинъ, побѣжавъ къ нему; — подожди, пожалуйста! Куда ты несешь ее? — И ея нѣжные пальчики уже выбирали изъ корзины самыя крупныя ягоды.

— Гдѣ ты досталъ такую клубнику? спросила мистриссъ Эвелинъ.

— Въ Квичи, у мистера Росситура.

— М. Росситура? Онъ продаетъ клубнику?..

— Не онъ, а миссъ Фледа Ринганъ. Мы съ нею собираемъ клубнику еще до солнца! — сказалъ выпрямляясь помощникъ Фледы.

— А зелень она же посылаетъ на продажу?

— Все она; миссъ Ринганъ управляетъ и фермою, и садомъ, и домомъ, и всѣмъ хозяйствомъ.

— Бѣдненькая Фледа! — вскричала миссъ Эвелинъ, когда Филетъ ушолъ, взявъ безъ отговорокъ маленькую монету, которую она всунула ему въ руку..

— Дѣльная дѣвушка! — сказала ея мать, желая перемѣнить разговоръ.

— Очаровательная! — сказала Констанція. М-ръ Карльтонъ, если вамъ угодно вообразить себѣ, что мы въ Китаѣ, и опустить пальцы въ эту корзину — я готова пожертвовать нѣсколькими ягодами, чтобы видѣть ваше восхищеніе. Посмотрите, мои пальцы точно вымыты духами!

Онъ улыбнулся, принимая приглашеніе дѣвушки; потомъ спросилъ г-жу Эвелинъ: — Развѣ м-ръ Росситуръ потерялъ свое богатство?

— Вы его знаете? вскричала мать и дочери.

— Знавалъ м. Росситура въ Парижѣ, нѣсколько лѣтъ тому назадъ.

— Онъ совершенно раззорился, — отвѣчала г-жа Эвелинъ на вопросительный взоръ Карльтона.

— Что же онъ дѣлаетъ?

— Снялъ на аренду ферму; только врядъ ли ему сладить съ хозяйствомъ; они живутъ въ крайней бѣдности съ тѣхъ поръ, какъ поселились въ Квичи.

— Гдѣ же теперь м-ръ Росситуръ?

— Гдѣ то на Западѣ; впутался, кажется, въ какую то компанію; — отвѣчала г-жа Эвелинъ, качая головою. — Очень жаль!

— И въ его отсутствіе племянница хозяйничаетъ!

— Вы ее знаете? — спросили опять въ одинъ голосъ обѣ миссъ Эвелинъ.

— Едва, едва… Знавалъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ. И такъ она хозяйничаетъ вмѣсто дяди?..

— Такъ она увѣряетъ.

— И доказываетъ, — прибавила Констанція. — Вчера, пока мы болтали за чаемъ, къ ней пришолъ прегрязный мужикъ и началъ толковать о клеверѣ и сѣнокосѣ; пресмѣшно, было слушать; казалось, что сѣно для него важнѣе всего на свѣтѣ!

— Она пожертвовала собою — сказала г-жа Эвелинъ, съ видомъ состраданія; — воспитаніе, выгоды — все, все пропало! Она цѣлый годъ живетъ съ мужиками, а ей бы не такъ слѣдовало быть воспитанной.

— Маменька, сказала съ упрекомъ старшая миссъ Эвелинъ; она прелестна; я не знаю дѣвушки милѣе ея.

— Очаровательна! — прибавила Эдита; — я бы хотѣла имѣть такую сестру.

— Добрая, очень добрая дѣвочка! — сказала г-жа Эвелинъ такимъ тономъ, который могъ отбить всякую охоту къ дальнѣйшему знакомству съ Фледою.

— И счастливая! Она, кажется, совершенно довольна своею участью.

— Конечно, привыкла! — сказала г-жа Эвелинъ. Печетъ хлѣбы и дѣлаетъ пудинги для своей тётки; сѣетъ салатъ, распоряжается работниками и очень рада! Добрая дѣвочка; но могла бы быть чѣмъ нибудь получше, нежели женою огородника.

— Объ этомъ не безпокойтесь, маменька! — сказала Констанція, продолжая перебирать клубнику; — еще не родился тотъ огородникъ, которому бы готовилась такая невѣста; мнѣ кажется, жизнь Фледы приметъ болѣе пастырское направленіе.

Г-жа Эвелинъ съ ласковою улыбкою посмотрѣла на прелестное личико своей дочери.

— Я, какъ истинный другъ, страдаю за м-ра Терна, сказала Констанція, не покидая клубники; а все вы виноваты, маменька! Какъ у васъ достанетъ теперь духу взглянуть ему въ глаза?.. Онъ съ ума сойдетъ.

— М. Тернъ?.. спросилъ Карльтонъ.

— Да, отвѣчала снисходительнымъ тономъ г-жа Эвелинъ; онъ прошлою зимою очень ухаживалъ за Фледою. Она уѣхала… между ними еще ничего не было… но, кажется, онъ не забылъ ее.

— Кто же можетъ позабыть Фледу? вскричала Эдита.

— Въ чемъ же маменька виновата? спросила миссъ Эвелинъ.

— Маменька разрушила все счастіе фамиліи Терновъ, сказала Констанція. На ея мѣстѣ, я бы не могла заснуть спокойно при одной мысли о всѣхъ раздирающихъ сценахъ, которыя готовятся по ея милости.

— Что же я сдѣлала, душа моя? спросила г-жа Эвелинъ.

— Развѣ не вы представили миссъ Ринганъ вашего любимца, Ольмнея? Она изъ врожденной деликатности мнѣ ничего не сказала (притомъ же я другъ ея и также должна быть скромна!); но она покраснѣла, когда и произнесла его имя.

— Какъ я рада! Надѣюсь, что это сбудется! сказала напыщенно г-жа Эвелинъ. Прекрасная бы партія… М. Ольмней достойный молодой человѣкъ; она была бы съ нимъ очень счастлива.

— Маменька, не радуйтесь такъ рано, м-ръ Карльтонъ хмурится. М. Карльтонъ! не угодно ли завтракать?..

Онъ поклонился и подалъ ей руку; но хотя онъ окружалъ свою прелестную сосѣдку знаками самаго вѣжливаго вниманія, его разсѣянность очень была непріятна Констанціи.

На слѣдующее утро, рано, какой-то всадникъ медленно, подъѣхалъ къ дому г. Росситура, осматривая вокругъ себя все наблюдательнымъ взоромъ. Онъ скрылся за густыми сиренями и акаціями, увидавъ, что молодая дѣвушка вышла изъ дому и подошла къ розовымъ кустамъ. Вскорѣ на порогѣ появилась женщина и кликнула:

— Миссъ Фледа!

— Что, Барби?

— Скилькорнъ спрашиваетъ, готовы ли у васъ цвѣты.

— Нѣтъ еще, не готовы. М. Свитъ можетъ прислать за ними, если нужно; а Филетъ пусть возвращается поскорѣе; онъ нуженъ г. Дугласу, чтобы убирать сѣно.

— Дѣлать ли фрикассе къ завтраку?

— Нѣтъ, оставь къ обѣду… Поджарь мнѣ гренковъ и приготовь яицъ; я сейчасъ приду сама и все сдѣлаю. Только рѣжь ломтики потоньше, Барби.

Всадникъ поворотилъ лошадь и во всю прыть возвратился въ Монтепуль.

Послѣ обѣда, нѣкоторые гости м. Свита узнали съ огорченіемъ, что м. Карльтонъ завтра отправляется осматривать водопады, а потомъ въ Канаду.

V.
Г. Ольмней.

Наступилъ октябрь; прекрасная погода и хорошій урожай веселили Фледу, которая была въ состояніи выслать доктору Грегори довольно значительную сумму. Она и Гюгъ содержали весь домъ усиленными трудами; мистеръ Росситуръ въ своихъ письмахъ говорилъ о своемъ возвращеніи и вовсе не упоминалъ объ успѣхѣ своихъ плановъ.

Иногда на пильнѣ бывалъ праздникъ и Гюгъ приходилъ домой на отдыхъ. Такой досужій день случился однажды послѣ первыхъ заморозковъ, когда начинается сборъ орѣховъ и каштановъ. Фледа воспользовалась этимъ случаемъ, чтобы отправиться въ лѣсъ вмѣстѣ съ Гюгомъ; они взяли съ собою Филета и пошли къ купѣ деревъ, на вершинѣ холма. Доступъ туда былъ очень труденъ, но это было красивѣйшее мѣсто во всемъ ихъ владѣніи. Собравъ орѣхи и сложивъ ихъ въ кучу, они поручили Филету отнести ихъ домой, а сами медленно спустились въ долину. Фледа пріостановилась въ своемъ любимомъ мѣстѣ. Древесные листья блистали самыми яркими осенними цвѣтами; темное октябрьское небо оживляло природу и порывы свѣжаго вѣтра, казалось, хотѣли прогнать всякую задумчивость. — Ровно девять лѣтъ тому назадъ, я приходила сюда съ м-ромъ Карльтономъ; какъ давно это было! Какъ все съ тѣхъ поръ измѣнилось!..

— Какъ странно, что онъ къ намъ не заѣхалъ! замѣтилъ Гюгъ.

— Развѣ ты не знаешь, что онъ пріѣзжалъ на другой день послѣ того, какъ я услышала объ его пріѣздѣ; къ несчастію, я была у бабушки Миріамъ.

— Могъ бы пріѣхать и въ другой разъ.

— Можетъ быть и пріѣхалъ бы, еслибы пробылъ подолѣе въ Монтепулѣ; впрочемъ, я была такимъ ребенкомъ, когда мы познакомились; онъ, вѣроятно, и не помнитъ меня.

— Однакоже ты его помнишь.

— Мнѣ есть чѣмъ вспоминать его; кромѣ того, я никогда ничего не забываю.

— Жаль, что Эвелины не пробыли здѣсь подольше; ихъ общество поразвлекло бы тебя; я думаю, тебѣ уже надоѣло возиться съ Филетомъ и Дугласомъ.

Фледа отвѣчала свѣтлою и ласковою улыбкой: — Развѣ ты не любуешься моимъ хозяйствомъ? Я, такъ на него не нарадуюсь!

— Между тѣмъ ты худа и блѣдна; тебѣ не мѣшало бы погостить въ Нью-Іоркѣ.

— Не знаю, отвѣчала Фледа; — иногда мнѣ весело съ Эвелинами, а иногда мнѣ кажется, что мы не понимаемъ другъ друга. Ахъ, какой очаровательный вѣтеръ; дуновеніе вѣтра мнѣ всегда кажется привѣтствіемъ стараго друга.

— У тебя все превращается въ друзей, сказалъ Гюгъ, смѣясь.

— Вѣтеръ былъ всегда моимъ другомъ, возразила Фледа; — но не всегда такимъ веселымъ другомъ, какъ сегодня; часто онъ припоминаетъ мнѣ многое былое, грустное; сегодня же зоветъ танцовать; пойдемъ. Она увлекла Гюга внизъ по каменистой тропинкѣ, едва касаясь земли маленькими ножками; глаза ея блистали веселостію.

— Какой живой вальсъ! сказалъ Гюгъ, смѣясь, когда они остановились у подошвы холма.

— И какой лѣнивый кавалеръ!

— Я никогда не любилъ танцовать, отвѣчалъ Гюгъ, качая головою.

— Даже и подъ музыку вѣтра?… А мнѣ такъ весело, Гюгъ. Въ бѣдности люди не всегда бѣдны, — прибавила Фледа, переводя духъ и взявъ руку своего брата; — мы съ тобою богаты.

— По крайней мѣрѣ наше богатство не пропадетъ, отвѣчалъ онъ.

— Конечно; но кромѣ этаго душевнаго богатства, самаго драгоцѣннаго въ мірѣ, сколько въ деревнѣ наслажденій для глазъ и для ума! Ахъ, какое счастіе даетъ намъ хорошее воспитаніе! Какъ оно дѣлаетъ людей независимыми отъ обстоятельствъ!

— Обстоятельства также составляютъ часть воспитанія, сказалъ Гюгъ, улыбаясь; — такъ ли бы мы любили лѣса и горы, еслибы наслаждались прежнимъ нашимъ состояніемъ!

Они шли молча нѣсколько времени; потомъ Фледа разсталась съ братомъ и повернула къ бабушкѣ Миріамъ.

Старушка была нездорова и по нѣкоторымъ словамъ ея Фледа заключила, что она считаетъ болѣзнь свою серьёзною. Однако она не сказала ничего такого, что могло бы испугать ея внучку, и дѣвушка сидѣла долго подлѣ нея, подъ вліяніемъ ея очаровательнаго спокойствія; вдругъ Фледа вскочила съ непривычною торопливостію, схватила шляпку, поцѣловала бабушку и бросилась къ дверямъ.

— Постой на минутку, Фледа; куда ты бѣжишь?

— Домой, бабушка.

— Да нельзя же по этой дорогѣ! Постой, я тебя не пущу одну идти полемъ… И что ты вдругъ такъ заторопилась?..

Но старушка еще говорила, а Фледа уже спрятала шляпку подъ столъ и совершенно спокойно раскланивалась съ г. Ольмнеемъ.

Онъ просидѣлъ тутъ нѣсколько времени, и Фледа преусердно вязала бабушкинъ шерстяной чулокъ.

— Что все это значитъ? спросила мистриссъ Плумфильдъ, когда молодой человѣкъ ушолъ; — отчего ты вдругъ собралась уйти, завидѣвъ м. Ольмнея, и не приняла его предложенія проводить тебя? Развѣ онъ тебѣ не нравится?

— Нѣтъ, бабушка, нравится, отвѣчала Фледа, заботливо поднимая спущенную петлю.

— Мнѣ кажется, ты ему очень нравишься!… замѣтила бабушка улыбаясь.

— Жаль! отвѣчала серьёзно Фледа.

Мистриссъ Плумфильдъ нѣсколько минуть смотрѣла на нее молча, потомъ сказала:

— Подойди ко мнѣ поближе, душа моя, я объясни, почему тебѣ жалъ того, что меня такъ радуетъ?

— Потому, бабушка, — отвѣчала Фледа, сильно покраснѣвъ, однако твердымъ и спокойнымъ голосомъ, — потому, что онъ мнѣ нравится, но не такъ, какъ бы вы и онъ этого желали.

— Это придетъ послѣ… Онъ очень любезенъ… Прекрасный человѣкъ!… Отличный молодой человѣкъ! Что тебѣ въ немъ не нравится?

— Милая бабушка, сказала Флода умоляющимъ голосомъ; — поймите меня хорошенько. Въ немъ нѣтъ ничего, что бы мнѣ не нравилось; я очень цѣню его достоинства; но — прибавила она почти съ отчаяніемъ — онъ не довольно образованъ; у него нѣтъ твердости въ характерѣ.

— Ты никогда не найдешь всѣхъ совершенствъ въ одномъ человѣкѣ.

— Я и не ожидаю этого.

— Я боюсь, что ты составила себѣ идеалъ, слишкомъ возвышенный, сказала бабушка печально; — такъ ты никого не полюбишь.

— Это не помѣшаетъ мнѣ любить друзей моихъ, а только, можетъ быть, не допуститъ покинуть ихъ для кого нибудь чужаго.

— М. Ольмней уменъ и хорошо воспитанъ; онъ тебя любитъ, Фледа.

— Этого не довольно, если я не могу любить его также.

— Фледа, развѣ ты любишь кого нибудь другаго?… спросила серьёзно м-ссъ Плумфильдъ.

— Никого на свѣтѣ, увѣряю васъ, отвѣчала Фледа прямо и откровенно. — Какъ вы можете это думать, бабушка? Мнѣ это никогда и въ голову не приходило.

— Я тебѣ вѣрю, душенька.

Онѣ сидѣли, молча и задумавшись, до тѣхъ поръ, пока Гюгъ пришолъ за Фледою и сказалъ ей, что докторъ Грегори пріѣхалъ. Дѣвушка поспѣшно надѣла шляпку и, простившись съ бабушкою еще нѣжнѣе обыкновеннаго, отправилась съ своимъ двоюроднымъ братомъ домой.

— Вотъ она! вскричалъ обрадованный докторъ, когда Фледа вошла въ гостиную; онъ ласково обнялъ ее и, отодвинувъ немного, прибавилъ: — Пусть меня повѣсятъ, если ты не красавица!… Ну, зачѣмъ же краснѣть?… Что, будто ты этого и не знала?…

— Постараюсь всегда заслуживать ваше одобреніе, сказала Фледа, смѣясь.

— Ну, садись же и налей мнѣ чашку чаю, прибавилъ докторъ, ласково пожимая ей руку.

Прихлебывая чай и слушая разсказы мистриссъ Росситуръ, докторъ наблюдательнымъ взоромъ разглядывалъ дѣвушку, сидѣвшую противъ него; ея утомленіе и блѣдность огорчали его. Онъ повернулся къ г-жѣ Росситуръ и спросилъ съ безпокойствомъ: — Что это?

— Ничего, отвѣчала г-жа Росситуръ, которая тотчасъ поняла вопросъ; — она здорова — прибавила она нѣжно — хотя и похудѣла… она здорова; кромѣ только мигрени…

— Хорошо, хорошо, сказалъ докторъ; — я вовсе не хочу, чтобы ты сдѣлалась эѳирнымъ существомъ, какъ твоя старая пріятельница, волшебница Уна. Будь же готова, моя прекрасная саксонка, ѣхать послѣ завтра со мною въ Нью-Йоркъ. Я тебя тамъ вылечу.

— Мнѣ теперь нельзя ѣхать, дядюшка, кротко отвѣчала Фледа.

— Объ этомъ мы потолкуемъ дорогою; я не люблю возраженій; и если ты вздумаешь мнѣ ставить преграды, я ихъ уничтожу по-геркулесовски.

— Препятствій нѣтъ никакихъ, отвѣчали въ одинъ голосъ г-жа Росситуръ и сынъ ея.

— Я это зналъ; положи въ чемоданъ пары двѣ чистыхъ чулокъ… больше ничего не нужно; мы съ мистриссъ Притчардъ позаботимся объ остальномъ. Нѣкоторые знакомые зовутъ тебя къ себѣ гостить къ 1 ноября; до тѣхъ поръ ты поживешь у меня, а можетъ быть и подольше… Постой-ка; вотъ тебѣ письма.

Докторъ вынулъ тогда изъ кармана три письма: одно отъ г-жи Эвелинъ, другое отъ дочери ея, Флоренсы, третье отъ меньшой дочери, Констанціи; послѣдняя писала:

"Душечка моя, Фледа, я умираю съ тоски по тебѣ… Укладывайся скорѣе и пріѣзжай съ докторомъ Грегори, если въ тебѣ тлится малѣйшая искра дружбы ко мнѣ… я хотя занимаю и невыгодное мѣсто на семейной лѣстницѣ, потому что только малютка Эдита мѣшаетъ мнѣ стоять на послѣдней ступенькѣ, но не могу удержаться, чтобы не подкрѣпить ихъ просьбы, потому что знаю, какъ важны причины, которыми надѣюсь возбудить твою филантропію.

"Мое положеніе невообразимо, необъяснимо… м-ръ Карльтонъ возвращается во свояси.

"Я уже двѣ недѣли не надѣвала серегъ, и вовсе не занимаюсь своимъ туалетомъ. Всякій умственный трудъ мнѣ несносенъ; я постоянно прислушиваюсь къ звону колокольчика, и, едва заслышавъ его, бѣгу къ лѣстницѣ, чтобы узнать, какіе гости… Одинъ взглядъ на чернильницу и перо причиняетъ мнѣ истерику… посуди же, каково мнѣ писать къ тебѣ.

"Чтобы еще болѣе увеличить мое горе (если это возможно), мнѣ сказали по секрету, что восхитительный путешественникъ возвращается въ замокъ предковъ своихъ, чтобы предъ мрачнымъ алтаремъ увѣнчать любовь, которою онъ уже давно пылаетъ къ самой прелестной изъ всѣхъ англичанокъ; видишь ли какое запутанное положеніе!..

"Мнѣ ничего не остается, кромѣ дружбы. И такъ пріѣзжай, милая Фледа, пріѣзжай скорѣе, прежде чѣмъ ледяная преграда станетъ навсегда между моимъ уязвленнымъ сердцемъ и твоимъ сочувствіемъ.

"Положеніе м-ра Терна внушило бы мнѣ состраданіе, если бы я была въ обыкновенномъ своемъ настроеніи духа… Это значитъ, что онъ возвратился… Кто-то вздумалъ шепнуть ему, что волкъ въ одеждѣ пастыря бродитъ въ окрестностяхъ Квичи; и съ тѣхъ поръ, голова молодаго человѣка какъ будто не въ порядкѣ. Напрасно старалась я вывести, его изъ грустнаго заблужденія. Всякое утро насъ пробуждаетъ громкій звонъ колокольчика; Осипъ снимаетъ ночной колпакъ, сходитъ съ лѣстницы и находитъ м-ра Терна, который спрашиваетъ съ отчаяніемъ: пріѣхала ли миссъ Ринганъ? И какъ всякій разъ послѣ отрицательнаго отвѣта, онъ съ отчаяніемъ бѣжитъ къ рѣкѣ, то мы велѣли лакею отвѣчать: Нѣтъ еще, сегодня ожидаемъ. За этотъ однообразный отвѣтъ Осипъ всякій разъ получаетъ четверть доллара.

"Пріѣзжай же скорѣе, милая Фледа, если не хочешь чтобы насъ взяли въ полицію, какъ участницъ въ умышленномъ обманѣ.

"Констанція Эвелинъ."

Отъѣздъ Фледы былъ единогласно рѣшонъ, и она отправилась.

VI.
Что можно подглядѣть и подслушать.

Нѣсколько дней спустя по пріѣздѣ въ Нью-Іоркъ, докторъ и Фледа однажды вечеромъ сидѣли въ маленькой уютной гостиной, убранной по старой модѣ, и пили чай, приготовленный г-жею Притчардъ, самой предупредительною изъ всѣхъ ключницъ. Чай у доктора обыкновенно разливала она; но всякій разъ, когда Фледа гостила у него, она охотно уступала эту почетную должность молодой дѣвушкѣ.

Они дружески сидѣли другъ противъ друга; ихъ раздѣляли только тарелки съ гренками и солониной; передъ ними кипѣлъ самоваръ и яркій огонь въ каминѣ, обливая блескомъ и свѣтомъ окружающіе его предметы, казалось, сообщалъ веселость и жизнь всему, исключая, можетъ быть, нѣжнаго созданія, которое докторъ внимательно разсматривалъ.

— Когда ты переселяешься къ г-жѣ Эвелинъ? спросилъ онъ, вдругъ прерывая молчаніе.

— Она зоветъ меня на будущей недѣлѣ.

— Очень радъ! сказалъ докторъ.

— Вы очень рады? Вамъ хочется поскорѣе сжить меня съ рукъ, дядюшка? возразила Фледа улыбаясь.

— Мой домъ для тебя не годится; здѣсь ты всегда одна.

— Извините, дядюшка; я перечитала всѣ ваши книги и очень довольна. Не говоря уже о васъ собственно, увѣряю васъ, что мнѣ такъ-же пріятно здѣсь, какъ и у Эвелиновъ.

— А мнѣ тебя вовсе не нужно. О чемъ ты думала передъ чаемъ? У меня сердце сжалось, глядя на тебя.

— Въ самомъ дѣлѣ? спросила Фледа улыбаясь, и глядя на старика съ удивленіемъ; — что же во мнѣ такое было?

— О томъ-то я и спрашиваю.

— Передъ чаемъ?.. — повторила Фледа; — я думала о разныхъ вещахъ… но ни о чемъ непріятномъ; я такъ, какъ будто сверху, бросала взглядъ на прошедшее: это со мною часто случается.

— Мнѣ кажется ты на все глядишь сверху; въ какую же сторону теперь направленъ былъ взоръ твой, моя саксонка?

— Я думала о Квичи… о своихъ… отвѣчала задумчиво Фледа; и глядя сверху, какъ вы говорите, разсматривала кое-какія вещи, которыя всегда заставляютъ меня задуматься.

— Что же именно?

— Жизнь, дядюшка… Я думала какъ начало и конецъ жизни близки между собою; какъ мало нужды до того, высоко или низко пролегаетъ путь нашъ, лишь бы дорога довела насъ къ отечеству!

— Ба! воскликнулъ докторъ.

Фледа слишкомъ хорошо знала доктора, чтобы не угадать нѣжность, скрывающуюся подъ его суровыми возгласами; и теперь, хотя онъ отвернулся къ камину съ недовольнымъ видомъ, онъ поглядывалъ на нее украдкою, еще ласковѣе и заботливѣе обыкновеннаго.

— За чѣмъ ты пріѣхала въ Нью-Іоркъ?

— Во первыхъ, за тѣмъ, чтобы побыть съ вами, дядюшка; во вторыхъ, повидаться съ Эвелинами.

— А въ третьихъ?

— Кажется, третьей цѣли не было, отвѣчала шутливо Фледа.

— Тебѣ кажется… а?.. Гмъ!.. не знаю… а между тѣмъ… уже двое меня о тебѣ спрашивали. А! пожалуй, смотри на меня своими большими, блестящими глазами — я тебѣ ничего не скажу! А скажи-ка мнѣ ты, моя прелестная роза, не располагаешь ли ты окрутиться тернами или чѣмъ нибудь въ этомъ родѣ?..

— Я располагаю окружить себя невиданною оградою, — отвѣчала Фледа, смѣясь и краснѣя.

— Значитъ, не американскою; тѣмъ лучше. Съ кѣмъ ты вчера каталась въ коляскѣ?

— Съ мистриссъ Эвелинъ. Мнѣ вовсе не хотѣлось кататься, но я не могла отговориться.

— Однако правила не мистриссъ Эвелинъ?..

— Нѣтъ, м-ръ Тернъ.

— Я такъ и думалъ. Видѣлась ли ты уже съ своимъ старымъ другомъ, Карльтономъ?

— А вы его знаете, дядюшка?

— Отчего же не знать? Познакомиться не трудно. Ты его видѣла?

— Почему вы знаете, что онъ мнѣ старый другъ?

— Вотъ вопросъ!.. Гмъ! Не хочу отвѣчать; вотъ тебѣ отвѣть. Отвѣчай-ка мнѣ прежде сама.

— Нѣтъ не видала.

— Ты его не встрѣчала у мистриссъ Эвелинъ?

— Нѣтъ, я только разъ была у мистриссъ Эвелинъ. Онъ уѣзжалъ въ Англію.

— Ну, а сегодня ты будешь у нихъ, не такъ ли?.. Ступай въ свою комнату; одѣвайся проворнѣе; я тебя самъ отвезу, прежде чѣмъ примусь за работу.

Мистриссъ Эвелинъ давала небольшой вечеръ. Фледа пріѣхала рано; комнаты были освѣщены; но еще никого не было.

— Фледа Ринганъ, ты ли это? закричала Констанція еще съ лѣстницы. Прелесть моя, какъ это мило, что ты такъ рано пріѣхала! Теперь, скажи же скорѣе, не правда ли, что я обворожительна?..

— Моя голова еще не кружится: у другихъ можетъ быть она послабѣе.

— Злая! Посмотри же, Фледа, на мою прическу; это самая новая мода, которую Деланси привезли изъ Европы. Не правда ли, какъ мило? Кромѣ Деланси я насъ ее еще никто въ Нью-Іоркѣ не анаеть.

— Твоя прежняя прическа мнѣ больше нравилась.

— Невозможно толковать о тонкостяхъ туалета съ такой безтолковой головой, сказала Констанція, увлекая Фледу въ другую комнату. Погляди какой букетъ, — восхитительный, не правда ли? Я весь день ломала голову, чтобы угадать, кто мнѣ прислалъ его. Не угадала, да что нужды! Я все таки кое кого подразню этимъ; увѣрю Корнелію Шенкъ, что мнѣ его прислалъ м-ръ Карльтонъ.

— О, Констанція, не дѣлай этого! Не ужели ты не можешь просто наслаждаться этими цвѣтами? сказала Фледа, вдыхая нѣжный ароматъ мирты и геліотропа.

— Душка моя, я тебя пугаю; не бойся же, я лгать не стану: а намекну только; а скажу: посмотрите, Корнелія, какая прекрасная англійская роза! Виновата ли же я, если она послѣ этого умретъ съ досады?..

— Не понимаю этого удовольствія, сказала Фледа серьёзно; — но какой странный букетъ: цвѣты почти безъ стебельковъ.

— Ничего не понимаетъ! сказала Констанція съ нетерпѣніемъ. — Садовники разорились бы, если бы рѣзали стебельки длиннѣе. Знаешь ли, что подобный букетъ стоитъ по крайней мѣрѣ десять долларовъ!.. Однако я боюсь, что не довольно хороша, продолжала она, подходя къ зеркалу; Фледочка, надѣвать ли мнѣ серьги, или распустить локонъ?.. Ахъ, если бы я только знала, что больше нравится м-ру Карльтону!..

И дѣвушка, наклоня головку, то въ ту, то въ другую сторону, глядѣлась въ зеркало съ такимъ забавнымъ выраженіемъ сомнѣнія и безпокойства, что разсмѣшила бы самаго серьёзнаго человѣка.

— Шалунья! сказала мистриссъ Эвелинъ, подходя къ дочери.

— Маменька, скажите, очаровательна ли я? сказала Констанція, оборачиваясь.

Улыбка матери отвѣчала утвердительно.

Пріѣздъ гостей прекратилъ шалости дѣвушки; она начала держать себя приличнѣе, но все еще довольно бойко и эксцентрично. При этой рѣзвой веселости Фледа казалась еще болѣе серьёзною. Въ комнатахъ было душно; она была взволнована, частію отъ желанія увидѣть г. Карльтона, частію отъ страха нарушить очарованіе дѣтскихъ своихъ воспоминаній. Отдѣлавшись отъ г. Терна, она сѣла въ уголокъ подлѣ одной словоохотной дѣвицы, съ которою не нужно было поддерживать разговора. Фледа могла слушать ее, или нѣтъ, — какъ угодно, — и наблюдать изъ уголка своего за этимъ потокомъ жизни и веселья, который кипѣлъ вокругъ нея, и который, казалось, выбросилъ ее на берегъ, какъ бѣдную ладью, неспособную нестись по этому быстрому теченію. Она смотрѣла съ своего берега, какъ скользятъ бѣлые паруса; она хотѣла бы также увлечься быстрыми волнами; но эта дѣвушка, которая смѣялась, борясь съ вѣтромъ и бурею, не умѣла улыбаться всѣмъ этимъ незначущимъ лицамъ; ея любимая бесѣда заключалась не въ пустыхъ и легкомысленныхъ разговорахъ.

Миссъ Томлинсонъ встала; Фледа, боясь, чтобы судьба не навязала ей какого нибудь непріятнаго сосѣда, встала также и спѣшила занять единственный пустой стулъ, на другомъ концѣ залы, подлѣ мистриссъ Тернъ.

Эта дама была такъ же словоохотлива, но не такъ удобна какъ миссъ Томлинсонъ; ее нужно было слушать и отвѣчать ей. Впрочемъ она была такъ добра, умна, любезна и всегда такъ ласкова къ Фледѣ, что Фледа невольно отвѣчала ей признательностію и дружбой.

— Что тебя привлекло въ этотъ уголокъ, моя Квичи? сказала Констанція Эвелинъ, останавливаясь подлѣ нея.

— Любовь къ уединенію, отвѣчала Фледа.

— Мистриссъ Тернъ, не правда ли, что она очень мила?

Улыбка мистриссъ Тернъ была также очень мила и привѣтлива; къ несчастію, она прибавила:

— Не я первая это замѣтила.

— Къ чему этотъ важный видъ? — продолжала Констанція, выхвативъ изъ рукъ Фледы вѣеръ и обмахивая имъ свою подругу. — Отчего ты не говоришь ни слова? Миссъ Ринганъ такъ серьезна, что вся веселость вечера померкаетъ передъ нею. Я не понимала, отчего такъ холодно въ той залѣ; смотрю, отчего на меня дрожь напала? Наконецъ догадалась взглянуть въ этотъ уголъ. У м-ра Терна зубы стучатъ.

— Констанція! сказала Фледа, полушутя, полусердито, взглянувъ на нее съ упрекомъ, — перестанешь ли ты?

— Не правду ли я говорю, мистриссъ Тернъ?

М-риссъ Тернъ весело посмотрѣла на Фледу.

— Позволите ли вы Льюизу пріѣхать завтра за вами, чтобы прокататься въ каретѣ? спросила она.

— Покорно благодарю; я хочу остаться дома, и посмотрѣть, нельзя ли провести въ Нью-Іоркѣ хотя одинъ день спокойно.

— Но завтра вечеромъ вы обѣ поѣдете со мною въ концертъ, слушать Труффа. Пріѣзжайте ко мнѣ, пить чай. Вы пріѣдете, не правда ли, Констанція?

— Безцѣнная моя мистриссъ Тернъ, я въ восхищеніи; а миссъ Ринганъ вчера умоляла меня устроить ей поѣздку въ концертъ. Мы слишкомъ неземныя созданія, чтобы прельститься чаемъ или бисквитами; но едва вы допьете послѣднюю чашку чаю, какъ передъ очами вашими явятся двѣ укутанныя фигуры, готовыя слѣдовать за вами повсюду. Фледа, вотъ твой вѣеръ. И бросивъ вѣеръ на колѣни своей подруги, Констанція улетѣла, подаривъ ее какимъ-то въ высшей степени комически-значительнымъ взглядомъ. Фледа была слишкомъ раздосадована, чтобы слушать что мистриссъ Тернъ говорила о завтрашнемъ концертѣ, и о скучныхъ поѣздкахъ по магазинамъ. Она сердилась на Констанцію за то, что та такъ безцеремонно дала за нее слово: если бы не надежда повстрѣчать м-ра Карльтона, она хотѣла бы очутиться въ скромной гостиной своего дяди.

— Вотъ онъ! — сказало ей сильное біеніе сердца въ ту минуту, когда Карльтонъ вошолъ въ залу; и она объяснила себѣ поспѣшное бѣгство Констанціи.

Въ эту минуту воспоминанія прихлынули потокомъ и чуть было не затопили совершенно передъ Фледою мистриссъ Тернъ съ ея разговорами; но какимъ то чудомъ, дѣвушка вдругъ нашла способъ поддерживать обѣ бесѣды: сама съ собою, и съ мистриссъ Тернъ.

— Это онъ, сказала она про себя, видя, что онъ подходитъ къ Г-жѣ Эвелинъ. — Это онъ, онъ; все таковъ же, не постарѣлъ нимало. Ахъ, какъ я рада! — (Да-съ, это чрезвычайно утомительно.) Мнѣ кажется, я вижу ту минуту, когда простилась съ нимъ въ Парижѣ. Какая разница между нимъ и всѣми другими! Онъ лучше, чѣмъ прежде былъ; ахъ, какъ давно я его не видала! Одного только недоставало ему. Все тотъ же глубокій взглядъ, но какъ будто спокойнѣе прежняго. (Да, я тоже думаю, что это лучшій магазинъ во всемъ городѣ.) Я никогда не видала такихъ чудныхъ глазъ. Онъ стоитъ также просто, какъ бывало, когда разговариваетъ съ своими работниками; вовсе не занятъ собою, какъ другіе, — какая разница! (Право не знаю; я въ кружевахъ мало смыслю; никогда ихъ не покупала.) Хотѣлось бы мнѣ, чтобы онъ оглянулся; развѣ мистриссъ Эвелинъ не думаетъ мнѣ его представить? Кажется, она должна вспомнить, что мы были дружны. А, вотъ эта странная, бывалая улыбка и этотъ поникающій взглядъ. (Да-съ, правда, это очень удобно; понимаю; если бы я жила въ Нью-Йоркѣ, то всегда бы у нихъ покупала.) Что это? Она его уводитъ въ другую комнату! Развѣ она вовсе обо мнѣ забыла?.. (Да-съ, я покраснѣла: здѣсь очень жарко!)

И пользуясь этимъ предлогомъ, Фледа скрыла лицо свое за ручнымъ экраномъ. Мистриссъ Эвелинъ и г. Карльтонъ скоро возвратились и сѣли противъ нея; но если бы г. Карльтонъ и глядѣлъ въ ея сторону, то могъ бы видѣть только кончикъ ея платья, потому что миссъ Томлинсонъ сидѣла передъ Фледою въ видѣ ширмы.

— И такъ, послѣ завтра вы насъ оставляете? спросила г-жа Эвелинъ.

— Нѣтъ еще; я отложилъ отъѣздъ свой.

На лицѣ мистриссъ Эвелинъ выразилось живѣйшее желаніе знать причину этого промедленія; она спросила:

— Долго ли же вы здѣсь еще пробудете?

— Долѣе, нежели думалъ, отвѣчалъ онъ задумчиво.

— Сэръ Карльтонъ, сказала Констанція, вмѣшиваясь въ разговоръ, — мнѣ до смерти хочется сдѣлать вамъ одинъ вопросъ; я только боюсь…

— Чего, миссъ Констанція?

— Этого строгаго взгляда, передъ которымъ я каменѣю.

— Надѣюсь м-ръ Карльтонъ, вы наградите ее этимъ взглядомъ, если она скажетъ какой нибудь вздоръ, сказала мать, опрокидываясь на софу и съ полнымъ удовольствіемъ поглядывая на дочь свою.

— Какой же вопросъ, миссъ Констанція?

— Мнѣ бы хотѣлось знать, что привело васъ въ наши края.

— Фи, Констанція, мнѣ за тебя стыдно! вскричала мать. — Не отвѣчайте ей, м-ръ Карльтонъ.

— М-ръ Карльтонъ будетъ мнѣ отвѣчать, маменька, онъ очень снисходителенъ къ моимъ недостаткамъ, которые впрочемъ, происходятъ отъ воспитанія:

— Ну-съ, м-ръ Карльтонъ, что же привело васъ въ наши края?

— Можетъ быть, безпокойство, сродное человѣчеству.

— Кажется, оно не мучитъ васъ, сказала Флоренса. — Вы, вѣрно, хотѣли посѣтить наши западные луга, не такъ ли?

— Не совсѣмъ такъ, отвѣчалъ онъ спокойно; — я боюсь, что мое объясненіе не покажется вамъ довольно поэтичнымъ. Судя по тому, что я видѣлъ въ Америкѣ въ первый мой пріѣздъ сюда, я надѣялся успѣшно покончить здѣсь нѣкоторыя, очень выгодныя для меня, дѣла.

— Удалось ли вамъ?

— Не знаю; я еще не успѣлъ собрать всѣхъ нужныхъ свѣдѣній.

— Я бы некогда не повѣрила, — сказала Констанція, смотря на него проницательнымъ взоромъ, — что ваше путешествіе можетъ имѣть такую прозаическую цѣль. Дѣла!.. Мнѣ кажется, вы насъ мистифируете.

— Такъ вы не понимаете, миссъ Констанція, что въ дѣлахъ можетъ быть своя поэзія?..

— Почему же нѣтъ… сказала мистриссъ Эвелинъ. — Вы видѣли вашу американскую природу: не находите ли вы въ красотахъ нашей земли достаточной причины, чтобы удержать васъ подолѣе?

— Другъ мой, м-ръ Карльтонъ слишкомъ уменъ, чтобы высоко цѣнить эти вещи, замѣтилъ м-ръ Эвелинъ.

— Я думаю совершенно иначе, сказала мистриссъ. Эвелинъ льстивымъ голосомъ. — Не правда ли, сэръ, вы любитель красоты?

— Правда; можетъ быть, вамъ не понравится, если я прибавлю: но не красотъ.

— Что, напримѣръ, нравится вамъ въ женскомъ лицѣ?

— Не правда ли, что дѣвицы Деланси хороши собою? спросила Флоренса.

— Правда, отвѣчалъ онъ улыбаясь.

— Но вы не находите въ нихъ красоты. Чего же имъ недостаетъ?

— Я бы не желалъ выставлять на общее замѣчаніе ихъ недостатки.

— А Корнелія Шенкъ?

— У нея прекрасныя черты.

— Прекрасныя черты! Она считается красавицей. Не правда ли, что у нея очаровательная улыбка?

— Правда, но только одна.

— Одна! А сколько же вамъ нужно?

— Я зналъ одно лицо, — сказалъ онъ серьезно и опуская глаза, — на которомъ ихъ были тысячи.

— Тысячи разныхъ улыбокъ? спросила г-жа Эвелинъ принужденно.

— Не совсѣмъ разныхъ; но онѣ были такъ свѣжи, такъ разнообразны, что каждая казалась новою. Малѣйшіе оттѣнки чувства рисовались на этомъ ротикѣ; и душа, оживлявшая эту физіономію, была прекраснѣйшая, какую мнѣ случалось встрѣтить.

— А глазки?

— Глаза были ясны и чисты, какъ у ангела, и часто добрый ангелъ мой говорилъ мнѣ посредствомъ этого взгляда.

— Смѣю ли спросить, живо ли еще это совершенство? спросила г-жа Эвелинъ.

— Надѣюсь, отвѣчалъ онъ съ улыбкою и стараясь прекратить разговоръ.

— Вы говорила какъ бы о прошедшемъ! прибавила она, — какъ бы къ извиненіе,

— Да, я не видалъ ея съ дѣтства.

— Такъ это было дитя? вскричала Флоренса. — О! дѣтскихъ лицъ очень много такихъ, какъ вы описываете.

— Мнѣ случилось въ жизни встрѣтить только одно, отвѣчалъ онъ сухо.

Фледа слушала и краснѣла, краснѣла такъ, что могла бы испугать г-жу Тернъ, еслибъ та не была совершенно занята разговоромъ съ миссъ Томлинсонъ; впрочемъ дѣвушка только при послѣднихъ словахъ догадалась, что дѣло идетъ о ней. Чувствуя, что теперь она не въ состояніи показаться, Фледа ускользнула въ оранжерею, а оттуда пробралась въ уборную. Когда, часа два спустя, докторъ Грегори пріѣхалъ за нею, то встрѣтилъ фигуру, укутанную въ плащъ и капоръ.

— Уже готова? вскричалъ онъ.

— Я давно ожидаю васъ.

— Пріятно ли ты провела вечеръ?

— Не очень, отвѣчала она, запинаясь.

Возвратясь въ свою комнату, Фледа не могла удержать слезъ своихъ; онѣ полились еще сильнѣе, когда она взглянула на свою библію съ золотыми застежками; но нѣсколько священныхъ словъ, которыя она прочла, успокоили ее, и она тихо заснула.

— Ну, что ты намѣрена дѣлать сегодня вечеромъ? спросилъ ее докторъ на слѣдующее утро.

— Ѣду въ концертъ съ мистриссъ Тернъ; никакъ не могла отдѣлаться.

— Почему же и не ѣхать?… Завтра я повезу тебя къ ней на вечеръ.

— О, нѣтъ, нѣтъ, дядюшка!

— Да, да! возразилъ онъ.

— Мнѣ было бы гораздо пріятнѣе остаться съ вами. Въ этихъ большихъ обществахъ такъ мало истиннаго наслажденія.

— Мало? Развѣ вчера ты не наслаждалась нисколько?

— Я не слыхала ни одного благоразумнаго слова; по крайней мѣрѣ со мною никто не бесѣдовалъ ни о чемъ дѣльномъ.

— Все равно; надобно ѣхать. Завтра я самъ поѣду съ тобою, чтобы пособить тебѣ, если нужно будетъ.

— Вѣдь это очень большой вечеръ, а у меня нѣтъ приличнаго туалета.

— Что же тебѣ нужно?

— Ничего; для меня гораздо лучше не ѣхать.

— Заштопай себѣ чулки, а о прочемъ я позабочусь, — сказалъ докторъ, кивнувъ головою.

— Вы очень хлопочете о чулкахъ, дядюшка, сказала, смѣясь, Фледа; — вы уже въ другой разъ напоминаете мнѣ о нихъ.

Докторъ рѣшительно вышелъ изъ дома и захлопнулъ за собою двери. Часъ спустя, онъ возвратился и принесъ прекрасное вышитое кисейное платье, завернутое въ бумагу. Призвали на совѣтъ мистриссъ Притчардъ, и докторъ весело и гордо поручилъ ей позаботиться, чтобы платье и всѣ принадлежности наряда были готовы завтра къ вечеру.

Фледа съ пріятельницами своими рано пріѣхала въ концертъ постаралась усадить обѣихъ миссъ Эвелинъ между собою и г-жою Тернъ.

— Фледа, — сказала Констанція, окинувъ глазами залу, — я нигдѣ не вижу моей англійской розы.

— Тише, Констанція, — шепнула Фледа, — онъ за тобою.

И Констанція начала охорашиваться и выпрямляться.

Точно, это былъ онъ. Увѣрившись, что наконецъ онъ видитъ бывшую свою пріятельницу, онъ рѣшился наблюдать проницательнымъ своимъ взоромъ, какое дѣйствіе произвели надъ нею эти девять лѣтъ. Врожденная деликатность ея и рѣдкій умъ могли ли устоять противъ суровыхъ потребностей жизни? Онъ не надѣялся…

Между тѣмъ, какъ дѣвицы Эвелинъ смѣялись, болтали или дулись, Фледа, которая могла бы увлечься новостію зрѣлища, сидѣла, опершись на руку головою, какъ будто защищая глаза отъ яркаго свѣта. Но г. Карльтонъ, смотря на серьезный видъ ея, угадалъ, что она боится свѣта болѣе для мысли своей, нежели для глазъ. Когда молодыя подруги, г-жа Тернъ или сынъ ея, обращались къ ней, она всегда отвѣчала имъ съ разумнымъ взоромъ своимъ и пріятною улыбкою: но вслѣдъ за тѣмъ она снова становилась задумчива. Это были тѣ же черты, та же физіономія, что и прежде; не горе во жизнь нѣсколько измѣняла ихъ. На этомъ очаровательномъ челѣ отражалась та же изящная чистота, но надежда уже на немъ не сіяла! Ея ротикъ, даже ея улыбка, выражали терпѣніе и покорность судьбѣ, и взоръ, все такъ же чистый, такъ же ясный, какъ прежде, былъ отуманенъ грустью. Одно было очевидно, а именно, что, не смотря ни на какія обстоятельства жизни, характеръ ея остался все тотъ же; каждый взглядъ, каждое движеніе обличали въ ней чистосердечіе и нѣжность.

Часть сомнѣній г. Карльтона была совершенно разсѣяна; — но умъ ея, но образованіе?…

Можетъ быть, онъ успѣлъ бы разъяснить себѣ это въ тотъ же самый вечеръ, еслибъ г. Тернъ не поспѣшилъ при выходѣ подать руку Фледѣ.

VII.
Кисейное платье.

Мистриссъ Притчардъ нарядила Фледу въ бѣлое кисейное платье съ такою радостію, съ такимъ счастіемъ, какихъ не могли вполнѣ выразить никакія улыбки.

— Теперь, сказала она, подите скорѣй и покажитесь доктору; а то онъ, пожалуй, во весь вечеръ ни на кого, кромѣ васъ, и смотрѣть не станетъ.

— Боже сохрани отъ этого! отвѣчала, смѣясь, Фледа; но, подойдя къ дверямъ кабинета, она съ удивленіемъ увидѣла доктора Квакенбосса, который съ такимъ же удивленіемъ смотрѣлъ на нее.

— Я… я хотѣлъ было сказать — миссъ Ринганъ, сказалъ онъ, съ почтительнымъ поклономъ; но боюсь… не нахожусь ли я подъ очарованіемъ оптическаго обмана?…

— Надѣюсь, что нѣтъ! отвѣчалъ д. Грегори, улыбаясь своей племянницѣ. — Это явленіе весьма вещественное; такое вещественное, что можетъ надѣлать много бѣдъ.

— Надѣюсь, сэръ, возразилъ деревенскій врачъ, — надѣюсь… миссъ Ринганъ вспомнитъ обязанности, призывающія ее въ Квичи, прежде нежели случится бѣда, которая навсегда отниметъ ее у насъ.

Докторъ смѣялся отъ чистаго сердца, а Фледа, чтобы скрыть свое замѣшательство, спросила, здоровы ли всѣ ея родные. Отвѣты были удовлетворительны, и она чрезвычайно обрадовалась, узнавъ, что дядя ея возвратился четыре дня тому назадъ. Когда она вошла въ гостиную г-жи Тернъ, радостное одушевленіе, которое причинили ей добрыя вѣсти, еще сіяло въ чертахъ ея и придавало лицу ея живость и блескъ, какихъ давно уже оно не выражало.

— Маменька, взгляните на Фледу; она еще никогда не была такъ хороша! сказала Флоренса своей матери, когда Фледа съ дядею своимъ вошла въ гостиную.

— Она всѣхъ прекраснѣе, всѣхъ милѣе сегодня! прибавилъ м-ръ Эвелинъ.

— Какая неподражаемая простота во всѣхъ пріемахъ! замѣтилъ господинъ, стоявшій подлѣ.

— Къ лицу одѣта! сказала небрежно г-жа Эвелинъ.

— Съ какимъ восторгомъ на нее смотритъ м-ръ Тернъ! шепнула Констанція. — А вотъ и м-ръ Карльтонъ подходитъ къ ней! прибавила она.

— Надѣюсь, что мнѣ не нужно представляться по формѣ, сказалъ онъ, кланяясь Фледѣ.

Взоръ, полный чувства, отвѣчалъ ему, что всѣ церемоніи будутъ излишними; вѣроятно, чувство это было глубоко, потому что щоки дѣвушки запылали; взоры ея опустились и улыбка замерла на устахъ. Въ это время подошолъ г. Тернъ; Карльтонъ посторонился; онъ подалъ руку Фледѣ и повелъ ее въ другую гостиную.

— Ну, что вы скажете объ этомъ личикѣ, м-ръ Карльтонъ? спросила Констанція, подлетѣвъ къ нему.

— Это ваша подруга, отвѣчалъ онъ холодно; — я желалъ бы прежде слышать ваше мнѣніе.

— Мое мнѣніе? Признаюсь, я ожидала, когда она вошла въ комнату, что м-ръ Тернъ велитъ музыкѣ играть арію: Brillante et belle, чтобы выразить общее чувство.

Карльтонъ отвѣчалъ съ улыбкою, которая не понравилась Констанціи, хотя она и не поняла ея:

— Это очень обыкновенные эпитеты.

— А вы находите, что должно употребить необыкновенные? — спросила она значительно.

— Нѣтъ, но эти слова выражаютъ много различныхъ понятій и примѣняются ко многимъ лицамъ. Скажите мнѣ, откуда этотъ свѣтъ, сіяющій на лицѣ миссъ Ринганъ?…

— Онъ, вѣроятно, изъ-за облаковъ, потому что этотъ свѣтъ бываетъ часто омраченъ!

— Есть глаза, которыхъ блескъ похожъ на блескъ хрусталя, въ которомъ играетъ лучъ внѣшняго свѣта, — продолжалъ онъ.

— Этого нельзя сказать о глазахъ Фледы, — невольно и неохотно отвѣчала Констанція.

— Другіе сіяютъ блескомъ мимолетнаго счастія.

— Это также нейдетъ къ ней; ея образъ жизни способенъ спорѣе погасить блескъ ея глазъ, нежели оживить ихъ.

Констанція очень желала перемѣнить разговоръ, но ей неловко было это сдѣлать, потому что г. Карльтонъ разспрашивалъ ее такъ натурально и такъ увлекательно.

— Иногда лицо блистаетъ природною веселостію, или огнемъ страсти; иногда оно оживляется насмѣшкою, или этимъ умомъ, блестящимъ, но мимолетнымъ, какъ вспышки газа; есть также блескъ, происходящій изъ сердца, полнаго любви и вѣры, онъ сіяетъ, какъ звѣзды и озаряетъ мракъ жизни своими благодатными лучами.

— Въ какой же разрядъ вы меня помѣстите? спросила Констанція.

— Рѣшите сами, къ которому вы принадлежите! отвѣчалъ онъ съ такимъ глубокимъ и выразительнымъ взоромъ, что вся веселость ея исчезла и нѣсколько минутъ лицо ея выражало задумчивость, совершенно противоположную веселости, ее окружавшей.

Онъ продолжалъ вполголоса:

— Что можетъ быть лучше того свѣта, который проистекаетъ изъ источника неизсякаемаго?… Не лучше ли всѣхъ радостей та радость, которая не зависитъ отъ обстоятельствъ и которая можетъ устоять противъ всякаго горя?…

— Я не понимаю, вскричала Констанція, стараясь оправиться, — что мы съ вами дѣлаемъ здѣсь одни, между тѣмъ, какъ тамъ всѣ веселятся….

Онъ улыбнулся, подалъ ей руку и повелъ въ маленькую оранжерею, которая замыкала рядъ нарядныхъ валъ. Тамъ было нѣсколько гостей, въ числъ ихъ г. Тернъ и Фледа. Молодой хозяинъ всячески старался достать и сломить великолѣпную вѣтку розъ.

— Сдѣлайте одолженіе, не безпокойтесь, м-ръ Тернъ, — говорила Фледа; — я знаю эти розы; у меня дома онѣ есть.

— Вы очень любите цвѣты, миссъ Фледа, сказалъ м-ръ Тернъ, отецъ; — сынъ мой разсказывалъ, что вы занимаетесь цвѣтоводствомъ съ большимъ успѣхомъ.

— Да, отвѣчала Фледа шутливо: — м-ръ Тернъ даже признался мнѣ, что когда онъ въ первый разъ увидѣлъ, какъ я копаюсь въ саду, то не зналъ, что будетъ вѣжливѣе: поклониться ли мнѣ, или проѣхать мимо, какъ будто онъ и не примѣтилъ меня.

Всѣ засмѣялись, а молодой Тернъ продолжалъ пресерьёзно рѣзать цвѣты для букета, который назначилъ миссъ Ринганъ.

— Зачѣмъ же, сказалъ наконецъ, — зачѣмъ пачкать землею такія прелестныя ручки, когда для разбиванія комьевъ грязи можно употребить людей грубыхъ?

Это сентиментальное замѣчаніе заставило Фледу расхохотаться.

— Я узнала горькимъ опытомъ, что грубые люди разбиваютъ и не одни комья грязи, отвѣчала она; — Филетъ, работая въ саду, вырвалъ однажды безподобную пассифлору, говоря мнѣ: «Эта дрянь все вверхъ лѣзетъ!»

— Я не знаю, какъ выразить мое удивленіе, что вы работаете съ этими олухами.

— Они не заслуживаютъ такого названія; большею частію они люди очень добрые, умные; я дорожу ихъ дружбой.

— Вы такъ добры, что легко дружитесь со всѣми.

— Только не съ олухами, холодно отвѣчала Фледа. — Вы очень несправедливы къ намъ, деревенскимъ жителямъ. Намедни я велѣла позвать столяра (одного изъ этихъ олуховъ, м. Тернъ), чтобы починить мнѣ полки для книгъ. Онъ позабылъ принесть гвозди и доску и послалъ за ними; между тѣмъ, ожидая ихъ, онъ открылъ томъ сочиненій Маколея, и ему такъ понравилась эта книга, что онъ у меня выпросилъ ее прочитать.

— И это не одно только исключеніе, миссъ Ринганъ? спросилъ г. Карльтонъ.

— Нѣтъ, — отвѣчала Фледа; щоки ея запылали и сердце сильно забилось при звукѣ этого милаго голоса. — Я знаю въ сосѣдствѣ нашемъ нѣсколько дѣвушекъ, дочерей простыхъ фермеровъ, которыя учились по-гречески и по-латыни; я думаю, что можно найти гораздо болѣе ума и образованія….

Она вдругъ замолчала, замѣтивъ, что слишкомъ горячо защищаетъ деревенскихъ жителей.

— Это очень глупо, — сказалъ находившійся тутъ ученый. — Подобнымъ людямъ совсѣмъ не слѣдуетъ заниматься науками, которыя могутъ сдѣлать имъ только вредъ.

— Какой же вредъ? кротко спросила Фледа; — науки украшаютъ жизнь; почему же бѣдные люди не должны имѣть хорошаго воспитанія и образовать умь свой?

— Всѣ эти науки только внушаютъ имъ желаніе выйти изъ своего состоянія.

— Какъ бы то ни было, но кажется, честолюбіе есть нашъ національный порокъ; вы знаете нашъ девизъ: Excelsior?

— Женщина, продолжалъ ученый, знаетъ по природѣ все, что должна знать. Домашняя жизнь — ея школа; ребенокъ, котораго она кормитъ грудью, научитъ свою мать лучше, нежели всѣ книги.

— Въ такомъ случаѣ, я думаю, что мать не окажетъ равной услуги своему ребенку, — замѣтилъ шутливо г. Карльтонъ.

— Всѣ способности женщины должны быть посвящены семейству, дому, хозяйству; этотъ долгъ указываетъ ей сама природа, продолжалъ ученый.

— Конечно, такъ, — сказалъ г. Карльтонъ; — но чтобы исполнить эти обязанности, самыя благородныя и возвышенныя, какія только есть въ свѣтѣ, прелестное существо, на которое природа возложила ихъ, должно быть высоко образовано. Богатый умъ женщины не долженъ оставаться грубымъ, какъ брильянтъ въ корѣ; онъ долженъ быть полированъ и обдѣланъ какъ можно лучше, чтобы удовлетворительно исполнить свое изящное и нѣжное назначеніе; и такъ какъ, безспорно, домашняя жизнь есть сфера, въ которой должны заключиться ея умъ и дѣятельность, то женщина должна имѣть въ себѣ неистощимое сокровище семейныхъ и скромныхъ наслажденій. Мы поступимъ очень безразсудно, если осудимъ на ничтожество лучшую половину насъ самихъ.

Карльтонъ говорилъ, взоръ Фледы былъ устремленъ за него съ явнымъ восторгомъ и счастіемъ; наконецъ она примѣтила, что проницательные глаза его читали въ глубинѣ души ея; она поспѣшно опустила взоры, чтобы прекратить эту пытливость.

— Однако, м. Карльтонъ, вскричала насмѣшливо г жа Эвелинъ, зачѣмъ же вы такъ мало заботились о своемъ счастіи? Зачѣмъ вы до сихъ поръ не женились?

— Обстоятельства не позволяли, отвѣчалъ онъ съ улыбкою, самою очаровательною по словамъ Констанціи.

Фледа между тѣмъ разбирала букетъ свой такъ разсѣяно, что не могла отличить мирту отъ лимона и розу отъ акаціи; она мысленно сближала прежнія воспоминанія свои съ настоящими впечатлѣніями, свою дѣтскую привязанность съ сегодняшнимъ восхищеніемъ; вдругъ голосъ того, кто наполнялъ всѣ ея мысли, заставилъ ее вздрогнуть. Онъ говорилъ съ нею также легко и просто, какъ въ то время, когда они бесѣдовали въ послѣдній разъ въ Парижѣ, между чѣмъ какъ непривычная робость сковывала уста и взоры дѣвушки. Еще нѣсколько минутъ — и это принужденіе совершенно бы исчезло; но г-жа Эвелинъ подошла къ нимъ, и Фледа сочла за лучшее ускользнуть.

VIII.
Непріятности.

Г-жа Эвелинъ дѣлала въ комнатахъ кое-какія поправки; во всемъ домѣ былъ безпорядокъ, и потому Фледа не перебиралась къ нимъ еще цѣлую недѣлю. Она провела эти дни очень уединенно, видѣла только того человѣка, котораго вовсе не желала видѣть, и наконецъ нетерпѣливо захотѣла переѣхать къ Эвелинамъ, въ надеждѣ, что тамъ, въ толпѣ, г. Тернъ будетъ незамѣтенъ.

Но онъ не потерялся въ толпѣ и, такъ или иначе, всегда попадалъ на первый планъ картины. Фледа, какъ будто вслѣдствіе какого-то заговора, принуждена была безпрестанно быть съ нимъ и принимать его угожденія. М-ръ Карльтонъ пріѣзжалъ такъ же часто, какъ и онъ; но, казалось, то же непріязненное вліяніе старалось удалять его отъ Фледы и приближать къ ней г. Терна; когда ему удавалось сказать ей нѣсколько словъ, она чувствовала, что всѣ взгляды обращены на нее; она вспоминала слышанный разговоръ и приходила въ невыносимо-тягостное смущеніе. Можетъ быть, она оправилась бы черезъ нѣсколько минутъ; но всегда кто нибудь вмѣшивался въ разговоръ или перерывалъ его.

Холодность м-ра Карльтона огорчала ее. Она знала, что онъ довольно твердъ и довольно искусенъ, чтобы разстроить всѣ эти продѣлки; но онъ вовсе объ этомъ не заботился; это доказывало, что онъ совершенно равнодушенъ къ своей бывшей маленькой пріятельницѣ. Фледа особенно грустила о пріязни его, когда слышала, какъ онъ бесѣдовалъ съ другими; и когда она находила возможность хотя издали слѣдить за его бесѣдою, то поддавалась его очарованію до того, что забывала, что онъ говоритъ не съ нею.

Однажды, когда она отказалась ѣхать кататься съ мистеромъ Терномъ, и тѣмъ осудила себя просидѣть дома цѣлый день — м-ръ Карльтонъ пріѣхалъ къ Эвелинамъ. Разговоръ скоро оживился; но Фледа сидѣла поодаль и принимала въ немъ мало участія.

— Ты совсѣмъ устала, распарывая это шитье; пожалуйста, брось его! сказала Эдита, подходя къ пяльцамъ.

— Надобно же чѣмъ нибудь заниматься.

— Нѣтъ, я знаю, что ты устала; Констанція можетъ сама поправлять свои ошибки.

— Я ей обѣщала поправить.

— По крайней мѣрѣ спѣшить не къ чему; разговоръ тебя интересуетъ, я это знаю; я замѣтила по выраженію твоихъ губокъ. Пойдемъ туда.

Но Фледа не хотѣла идти и увѣряла, что можетъ слушать, не оставляя работы.

— Сэръ Карльтонъ, сказала Эдита, которая съ успѣхомъ подражала сестрѣ своей, Констанціи, — когда же вы прокатаете меня, какъ обѣщали?

— Если угодно, хоть сейчасъ, миссъ Эдита.

— Охотно… вдоль по берегу, неправда ли?

— Гдѣ прикажете. Но въ моей каретѣ можно сидѣть втроемъ… Попросите еще кого нибудь ѣхать съ нами.

— Фледа, поѣдемъ! вскричала Эдита, прыгая отъ радости; — ты еще не гуляла сегодня.

— Я не могу сегодня ѣхать, тихо отвѣчала Фледа.

— Погода очень пріятна, сказалъ убѣдительно Карльтонъ, поспѣшно подходя къ ней; — неужели этотъ лоскутокъ канвы васъ такъ удерживаетъ?

— Нѣтъ; къ сожалѣнію, есть другая причина, отвѣчала Фледа.

— Она не боится воздуха, потому что черезъ день катается съ м-ромъ Терномъ, сказала Эдита; но когда она разъ сказала нѣтъ, то ее уже ничѣмъ не уговорить.

— Черезъ день?… вскричала Фледа.

— Нѣтъ, нѣтъ, не черезъ день! сказала г-жа Эвелинъ съ улыбкою, которая показалась противна Фледѣ; — но, Эдита, поди скорѣе, одѣнься и не задерживай м-ра Карльтона.

Фледа грустно продолжала свою работу; пока Эдита и Флоренса одѣвались, Карльтонъ стоялъ подлѣ пяльцевъ и молча смотрѣлъ на нее; она не смѣла поднять глаза.

На другой день, Фледа одѣвалась къ обѣду, когда къ ней вошла г-жа Эвелинъ; въ ея улыбкѣ, въ ея голосѣ слышалась злобная радость.

— Милая Фледа, — сказала она, -г. Карльтонъ спрашиваетъ, не желаешь ли ты прокататься съ нимъ сегодня послѣ обида. Я ему отвѣчала, что ты боишься ѣздить съ кавалерами, которые сами правятъ, но все-таки я пришла передать тебѣ его просьбу. Ты ему нравишься!

И г-жа Эвелинъ засмѣялась такимъ смѣхомъ, который окончательно разстроилъ Фледу.

— Маменька, не дразните ее; вѣрно онъ вамъ не говорилъ этого!

— Говорилъ! отвѣчала г-жа Эвелинъ, продолжая смѣяться; — онъ сказалъ, что она очень мила, и что при ней легко потерять свое спокойствіе.

— Вы заставили его сказать это, мистриссъ Эвелинъ! вскричала Фледа съ упрекомъ..

— Я просто спросила его, не правда ли, что Фледа очень мила? и онъ, не заикнувшись, отвѣчалъ: очень! — Но, милая Фледа, это не мѣшаетъ тебѣ принять его приглашеніе. Можетъ быть, онъ и тебѣ то же скажетъ; но больше ничего, будь покойна.

— Мистриссъ Эвелинъ, какъ вы можете говорить это?… Я непоѣду… сказала Фледа; губы ея дрожали.

— Что же мнѣ сказать ему? Какая причина отказа? Сказать ли, что ты боишься морскаго вѣтра?…

Фледа не отвѣчала, но продолжала убирать свои волосы дрожащими руками.

— И такъ, ты не ѣдешь? Мнѣ очень жаль!

— Мнѣ также; но я не могу ѣхать!

— Вотъ что! очень весело продолжала г-жа Эвелинъ: — я скажу м-ру Карльтону, что тебѣ очень жаль, что не можешь принять его приглашенія; но что его англійскій экипажъ противенъ твоему американскому духу.

Когда и Констанція ушла одѣваться, Фледа заперла на ключъ свою комнату и принялась горько плакать. Г-жа Эвелинъ казалась ей слишкомъ жестокою; мысль, что она недогадлива, не могла служить извиненіемъ; такое ослѣпленіе непозволительно въ дружбѣ. Она плакала, что лишена такого удовольствія, когда удовольствія были для нея такъ рѣдки въ жизни. И что подумаетъ м-ръ Карльтонъ о вторичномъ отказѣ? Бѣдная Фледа! Изо всего этого она заключила, что ей нечего дѣлать въ Нью-Іоркѣ, и рѣшилась уѣхать при первой возможности.

На другой день м-ръ Карльтонъ встрѣтилъ Фледу въ каретѣ съ м-ромъ Терномъ. Мать этого молодаго человѣка такъ ласково, такъ неотступно умоляла ее прокататься съ ея сыномъ, что она не могла отказать; но она поняла, что съ этихъ поръ Карльтонъ уже не станетъ приглашать ее; г-жа Эвелинъ показалась ей еще жесточе съ этихъ поръ.

Но пароходы въ Европу уходили одинъ за другимъ, а Карльтонъ не уѣзжалъ. Констанція ломала себѣ голову, стараясь угадать причину этого промедленія, потому что онъ не много пользовался удовольствіями нью-іоркскаго общества; и хотя часто ходилъ къ г-жѣ Эвелинъ, но, казалось, не быль очарованъ ни арфою Флоренсы, ни болтовнею Констанціи, ни рукодѣльями Фледы.

IX.
Минута забвенія.

— Что мы будемъ дѣлать сегодня вечеромъ? спросила однажды за завтракомъ Флоренса.

— Вы, кажется, никуда не приглашены? сказала мать.

— Нѣтъ, маменька, отвѣчала Констанція; — мы будемъ наслаждаться радостями семейной жизни; вы будете дремать на кушеткѣ, а Флоренса и я станемъ зѣвать подлѣ васъ.

— Фледа, не правда ли, какая она дерзкая? спросила съ довольною улыбкою г-жа Эвелинъ, прихлебывая чай.

— Я не знаю, отчего сегодня будетъ скучнѣе, чѣмъ въ другое время… сказала Фледа.

— Это правда, вскричала Констанція, — ты вездѣ равно серьёзна, Фледа; отчего ты такъ не похожа на другихъ?..

— Вѣроятно оттого, что чувствую иначе.

— Отчего же иначе? Кажется, ты можешь быть такъ же счастлива, какъ и всѣ другіе.

— Я очень счастлива, и желала бы видѣть тебя столько же счастливою, какъ я! — отвѣчала Фледа, съ кроткою улыбкой.

— Отчего же ты думаешь, что я меньше тебя счастлива? — спросила Констанція довольно сухо.

— Я бы не удовольствовалась такимъ мимолетнымъ счастіемъ.

— Отчего же мое счастіе мимолетно?

— Оттого, что покоится не на прочномъ основаніи.

— Полно, пожалуйста! я бы ни за что на свѣтѣ не хотѣла такого мрачнаго счастія, какъ твое.

— Мрачное! возразила Фледа; потому что оно не шумно и не измѣнчиво?

— Милая моя Фледочка, — сказала Констанція обыкновеннымъ своимъ шутливымъ тономъ, — ты набралась черныхъ мыслей въ своей пустынѣ; тоска беретъ смотрѣть на тебя!

— Право, не то! сказала, смѣясь, Фледа; — я растолкую тебѣ: рѣка моей жизни такъ тиха, что мнѣ видно до дна; воды ея не довольно вѣрны, и я не рѣшаюсь ввѣрить имъ ладью моего счастія. Ты же плывешь по бурному потоку; пѣна и шумъ его волнъ не позволяютъ тебѣ видѣть подводныхъ камней.

Констанція отвѣтила лукавымъ взоромъ на поэтическое объясненіе своей подруги.

Однакоже Фледа была вовсе не въ счастливомъ расположенія духа, когда отправилась послѣ обѣда въ библіотеку. Она вовсе не хотѣла скучать этотъ вечеръ вмѣстѣ съ Эвелинами и, кромѣ того, надѣялась повстрѣчать тамъ своего дядю. Она медленно шла по улицамъ, чуждая всей этой толпѣ, съ которою не имѣла ничего общаго, и удивляясь, отчего прежде такъ легко и весело взбѣгала на крыльцо библіотеки.

— А! прелестная саксонка, зачѣмъ сегодня пожаловала?… вскричалъ докторъ Грегори, завидѣвъ ее.

— Мнѣ нужно было освѣжиться, дядюшка; и я вздумала повидаться съ вами.

— Не скучаешь ли ты по зеленымъ лугамъ, моя сельская красотка? Да вѣдь теперь въ Квичи на аршинъ снѣгу!

— Значитъ, довольно свѣжо? Когда же вы ѣдете на сѣверъ, дядюшка? Вы обѣщали мнѣ проѣхать чрезъ Квичи и завезти меня.

— Еще не скоро. Да неужели на тебя напала тоска по родинѣ? Эвелины надѣялись тебя продержать до января.

— Да, но я соскучилась.

Дядя посмотрѣлъ на нее съ комическимъ удивленіемъ и сказалъ:

— Ты сама не знаешь, чего хочешь. Когда ты пріѣхала, то была свѣжа, какъ роза; топерь ты что-то похудѣла. Возьми, позабавься этимъ, пока я кончу свое дѣло.

Фледа унесла большую книгу въ другую комнату, и сѣла у стола, покрытаго зеленымъ сукномъ: но потому ли, что книга была не интересна, или она была не въ духѣ читать, только она небрежно перевертывала листы, и между тѣмъ читала книгу своей памяти. Она перебирала мысленно часы своего дѣтства, проведенные въ этой же залѣ, когда на сердцѣ у ней было такъ легко, когда міръ казался ей такъ свѣтлымъ, когда у ней было такъ много друзей, когда ни одна забота но давила этого бѣднаго сердца, ни одно разочарованіе не леденило его. Мало по малу скоплялись тучи надъ ея жизнію; менѣе всего тосковала она о потерѣ богатства; она думала о своемъ дядѣ, который прежде былъ такъ веселъ, такъ дѣятеленъ, такъ любезенъ въ семьѣ своей; а теперь бѣдность сдѣлала его угрюмымъ, раздражительнымъ, эгоистомъ, чуждымъ семейству; перемѣнилась и тётка Люси, которая такъ плѣняла ее своею очаровательною улыбкой, своими ясными, живыми взорами; перемѣнился также и Гюгъ, хотя не утратилъ ни кроткаго нрава, ни нѣжнаго своего сердца; его изящная натура, которую должно было подкрѣпить и поддержать мудрыми совѣтами и ласками, — эта натура изнемогала подъ бременемъ горя, причиненнаго отцомъ, и трудовъ, которыхъ отецъ не захотѣлъ взять на себя. А Эвелины?… Какъ могли онѣ такъ мучить ее, кроткую и смиренную?… Зачѣмъ онѣ смущали ея робкую, безпріютную душу?… Конечно, онѣ не знали, какъ ей тяжело; но развѣ онѣ не могли, хотя слегка, понять этого?… Для чего, напримѣръ, мѣшали онѣ ей наслаждаться, какъ прежде, бесѣдою стариннаго друга? Зачѣмъ онѣ, какъ будто нарочно, отравляли эту бесѣду принужденіемъ?.. Въ прошломъ году она была такъ счастлива у Эвелиновъ! Но вотъ она скоро возвратится въ Квичи и тамъ постарается все забыть….

— Какъ пріятно мы провели здѣсь время, дядюшка! сказала она, услышавъ приближающіеся шаги.

Но передъ нею стоялъ не дядюшка; Фледа подняла глаза и вздрогнула, увидѣвъ г. Карльтона. Въ глазахъ его было столько души и жизни, что взоры дѣвушки также скоро оживились.

— Нѣкоторыя удовольствія всегда въ нашей волѣ, — отвѣчалъ онъ.

— Да, когда нашъ умъ въ нашей же волѣ, — сказала Фледа. — Можно сидѣть за большимъ пиромъ и не участвовать въ немъ.

— Какое же тогда нужно лекарство?

Обращеніе г. Карльтона въ одну минуту ободрило Фледу. Она подняла на него довѣрчиво глава свои и отвѣчала:

— Въ тѣ минуты, когда даже книги мнѣ наскучаютъ, для меня всего освѣжительнѣе прогулка по лѣсу или часокъ работы въ саду.

— Вы все тѣ же! сказалъ онъ.

Фледѣ очень хотѣлось спросить, тотъ ли же онъ, какъ былъ прежде?… Вдругъ она прочитала въ глазахъ его отвѣтъ на свою задушевную мысль и чрезвычайно смѣшалась, видя, что взоры ея такъ ясно высказали то, о чемъ промолчали уста.

— И я также, — сказалъ онъ; — послѣ хорошаго коня, на меня всего живительнѣе дѣйствуетъ чистое вліяніе природы. Чему же вы не вѣрите? прибавилъ отъ смѣясь.

— Развѣ я сказала, что не вѣрю?

— Если глаза мои не ошибаются — такъ точно.

— Бывало они никогда не ошибались.

— И такъ чему же вы не вѣрите?

— Я подумала, отвѣчала Фледа, намного ли конь вашъ участвуетъ въ удовольствіи, которое вамъ доставляетъ прогулка?

— Потрудитесь сказать пояснѣе.

— Можетъ быть… Но нѣтъ, извините, мнѣ совѣстно говорить.

— Продолжайте, объясните вполнѣ вашу мысль, сказалъ онъ, съ свойственною ему неподражаемою любезностію.

Фледа продолжала, ободряясь безпрестанно его взоромъ:

— Можетъ быть, на васъ такъ живительно дѣйствуетъ чувство гордой независимости, или полное достоинство одиночества?… Можетъ быть вы мысленно попираете ногами все, что вамъ противится, или наслаждаетесь чувствомъ, что неукротимое животное вамъ совершенно покорно?…

Кому нибудь другому Фледа сказала бы еще: «вы счастливы мыслію, что убѣгаете себя самаго»… но выраженіе лица г. Карльтона не допускало этой мысли. Онъ улыбнулся и покачалъ головой.

— Вы немножко выучились понимать человѣческую природу! — сказалъ онъ съ веселымъ, проницательнымъ, взоромъ.

— Не хотѣла бы я знать этой науки, — отвѣчала она грустно.

— Я часто думаю, — продолжалъ онъ, перелистывая открытый на столѣ томъ, — что книги — ваши лучшіе друзья. Свѣтъ не вполнѣ удо, удовлетворяетъ душу!

— И очень не вполнѣ! — воскликнула Фледа видыкм. — Единственная вещь, на которую, ида сюда, я смотрѣла съ истиннымъ удовольствіемъ, былъ огромный букетъ фіалокъ, который несли передо мною. Я слѣдовала за нимъ глазами, сколько могла дольше.

— Вы все такъ же сильно, какъ встарину, привязаны къ Квичи? спросилъ Карльтонъ, улыбаясь и продолжая перебирать листы.

— Кажется, такъ же, потому что здѣсь долго жить мнѣ скучно, — а дома, едва выйду, я тотчасъ же нахожу, чѣмъ освѣжить душу.

— Вашъ идеалъ слишкомъ высоко! — сказалъ онъ, съ примѣтнымъ сочувствіемъ.

— Развѣ это дурно? Развѣ онъ можетъ быть слишкомъ высоко?

— Нѣтъ; но этотъ идеалъ — совершенство — часто оставляетъ насъ здѣсь слишкомъ одинокими!

— И со всѣмъ тѣмъ, сказала Фледа, я предпочитаю носить въ сердцѣ этотъ образъ, нежели утѣшаться посредственностію.

— Развѣ нельзя соединить этихъ двухъ чувствъ?

— Не знаю, на меня угодить трудно. Можетъ быть я одичала въ въ деревнѣ; но иногда на меня находитъ совершенное отвращеніе въ свѣту и ко всему, что въ свѣтѣ.

— Со мною это тоже бывало; но, мнѣ кажется, не должно уступать этому чувству. Изъ него не можетъ выйти ничего хорошаго, ни для насъ, ни для другихъ.

Минуту спустя, онъ прибавилъ съ улыбкою, которую она не вполнѣ разгадала:

— Говоря о лучшихъ способахъ противъ хандры, я назвалъ только второстепенныя лекарства; но единственное, что истинно давало миръ душѣ моей, что укрощало мои чувства, и давало правильное направленіе мыслямъ — это обращеніе взора къ свѣту вѣчному, это мольба, чтобы солнце правды согрѣло мое оледенѣлое сердце.

Взоръ Фледы сверкнулъ радостію, сильное чувство заставило ее потупить глаза, и она едва могла совладѣть съ собою, чтобы не высказать своего счастія.

— Это единственное вѣрное лекарство, — продолжалъ онъ; — но утомленіе, эгоизмъ и пресыщеніе не хотятъ слышать призывныхъ словъ Искупителя, изцѣляющихъ всѣ язвы: «Пріиди ко Мнѣ и очистись, и очистись отъ недуговъ твоихъ.» Душа, принимающая заповѣдь: "любящій Бога, любитъ и брата своего, " принимаетъ и силу исполнить ее. Евангеліе мира одно даетъ намъ силу идти легко по трудной стезѣ жизни. Чѣмъ пристальнѣе устремляемъ мы взоръ къ источнику всякаго свѣта, тѣмъ менѣе примѣчаемъ мимолетныя тѣни, которые скорби жизни бросаютъ на насъ.

Фледа сидѣла молча и неподвижно; она была слишкомъ счастлива чтобъ говорить; г. Карльтонъ также замолчалъ; можетъ быть онъ понялъ ея молчаніе. Нѣсколько минутъ спустя они завели посторонній разговоръ, и толковали о лучшемъ способѣ выращать махровыя розы, когда вошолъ одинъ изъ служителей, состоящихъ при залѣ для чтенія.

— Господа, пора запирать библіотеку, сказалъ онъ; — солнце уже сѣло.

— Какъ? Солнце сѣло? вскричала Фледа поспѣшно вставая: — а гдѣ же дядюшка мой, мистеръ Фростъ?

— Онъ уже съ полчаса какъ уѣхалъ.

— Уѣхалъ? А я хотѣла ѣхать съ нимъ! Я совсѣмъ позабыла время!

— Если въ этомъ виноваты розы, я постараюсь загладить вину ихъ, сказалъ г. Карльтонъ.

— Я не сержусь на нихъ, — сказала Фледа, надѣвая шляпку; — иногда пріятно бываетъ забыться. Я долго буду помнить ваши розы м-ръ Карльтонъ.

— Много чести!

Фледа опять все забыла, возвращаясь къ дядѣ; она была такъ весела, говорила такъ много, и такъ увлекательно, что не успѣла опомниться. Она боялась только, чтобы Эвелины не увидѣли ее; встрѣтила г. Терна, и не обратила на него вниманія.

Докторъ Грегори самъ отворилъ ей дверь своего дома, и, къ большому удивленію Фледы, г. Карльтонъ безъ отговорокъ принялъ его приглашеніе зайти выкушать чаю.

— Вотъ! говорила она сама себѣ, снимая бурнусъ и шляпку — я такъ боялась, что онъ уѣдетъ и мнѣ не удастся ни разу побесѣдовать съ нимъ! А теперь какіе восхитительные часы я провела съ нимъ на зло мистриссъ Эмлинъ.

Эта послѣдняя мысль какъ-то нечаянно мелькнула въ умѣ Фледы, но впослѣдствіи молодая дѣвушка никогда не могла ее вытѣснить изъ головы.

— Можетъ быть она и не виновата, но вѣдь у нея же никогда не удавалось поговорить. Какъ я рада, о, какъ я рада что онъ такъ думаетъ!… Странно, однако, что онъ остался на чай!

— Ну вотъ, клянусь честью, совсѣмъ другое лицо! Совсѣмъ ожила! сказалъ докторъ, когда она вошла въ гостиную. Вообразите, сэръ, продолжалъ онъ, обращаясь къ г. Карльтону: — эта дѣвочка меня сегодня увѣряла, что ой непремѣнно нужно освѣжить мысли, что она хочетъ возвратиться въ Квичи! Ну, кто тамъ о тебѣ заботится? вскричалъ онъ, полу-шутя, полу-сердито.

Фледа засмѣялась, но съ досадою почувствовала, что сильно краснѣетъ, и что за ея смущеніемъ наблюдаютъ. Докторъ исключительно овладѣлъ разговоромъ, который занималъ его, казалось, болѣе нежели его гостя; а Фледа, усѣвшись спокойно въ уголокъ софы слушала ихъ съ истиннымъ удовольствіемъ, потому что хотя докторъ имѣлъ свои странности и причуды, но бесѣда его была чрезвычайно занимательна и оригинальна.

— Я былъ такъ несчастливъ въ своихъ приглашеніяхъ, сказалъ, прощаясь съ Фледою, г. Карльтонъ, — что уже не смѣю предложить вамъ прокатиться въ каретѣ.

— Я очень неохотно отказалась оба раза, когда вы приглашали меня, отвѣчала она радуясь, что имѣетъ случай оправдаться въ своихъ отказахъ.

— Оба первые, или оба послѣдніе раза? — спросилъ онъ, улыбаясь.

— Послѣдніе.

— Я имѣлъ честь на дняхъ повторять два раза мою просьбу и всегда напрасно.

— Въ этомъ не я виновата, отвѣчала Фледа серьёзно.

Выраженіе лица ея объяснило г. Карльтону, то, о чемъ она промолчала.

— Осмѣлюсь ли предложить вамъ прогуляться со мною завтра?

— Не знаю, осмѣлитесь ли, отвѣчала она весело; — но если предложите, я соглашусь съ удовольствіемъ.

Она по глазамъ его немедленно поняла что всѣ недоразумѣнія, причиненныя ея отказами, разсѣяны.

— Пробудись отъ своихъ мечтаній сказалъ докторъ, положивъ руку ей на плечо, нѣсколько времени спустя послѣ отъѣзда Карльтона; — можно подумать, что ты разрѣшаешь самую глубокомысленную задачу.

Фледа отвѣчала дѣтски простодушными взглядомъ и улыбкою.

— Дадюшка, зачѣмъ вы меня оставили? Я чуть было не осталась совсѣмъ одна въ библіотекѣ.

— Другъ, которому я вполнѣ довѣряю, обѣщался мнѣ позаботиться о тебѣ.

— Вашъ другъ? Я никого не видала!

— Ну, такъ я не стану болѣе довѣрять никому на свѣтѣ! Значитъ, ты не о немъ мечтала теперь? О чемъ ты такъ задумалась?

— О пустякахъ, отвѣчала Фледа; но ея задумчивый видъ доказывала что это были для нея не пустяки. Я сегодня слишкомъ разболталась.

— Ты много болтала? съ кѣмъ же?

— Съ г. Карльтономъ.

— Вы пяти словъ не сказали во весь вечеръ.

— Здѣсь, конечно; но мы много говорили въ библіотекѣ, и дорогою, идучи сюда.

— А! ты много болтала! какъ это на тебя похоже! твоя болтовая какъ «музыка сферъ» такъ шумлива, что можетъ оглушить всякаго.

— Отчего же ты такъ разболталась? ты, кажется, такъ застѣнчива?

— О нѣтъ! я застѣнчива только съ тѣми, кого боюсь.

— А сегодня тебя никто не испугалъ?

— Никто, дядюшка.

— Ну, такъ знаешь ли что? мнѣ сдается, что и ты никого не испугала! заключилъ докторъ.

X.
Опять розы!

Густой снѣгъ падалъ на землю, когда Фледа проснулась на слѣдующее утро.

— Опять помѣха моей прогулкѣ! подумала она, — но какое счастie, что я могла объясниться съ нимъ! О чемъ же думала мистриссъ Эвелинъ? если она воображала въ самомъ дѣлѣ, что я не люблю кататься, то она должна была предостеречь меня, не дѣлать невѣжливости. О снѣжные хлопья! Вы гораздо чище, гораздо лучше людей, меня окружающихъ!

Когда Фледа сошла въ гостиную къ завтраку, въ комнатѣ еще никого не было. Она взяла книгу, улеглась на кушетку у камина, и провела цѣлый часъ въ очаровательномъ одиночествѣ. Густой снѣжной коверъ скрадывалъ стукъ колесъ на улицѣ; не слышно было ничего, кромѣ треска дровъ въ каминѣ; утренній свѣтъ прокрадывался сквозь густыя бѣлыя кисейныя занавѣски; комната дышала комфортомъ и нѣгой.

— Хорошо имѣть деньги! — подумала Фледа, поглядывая кругомъ себя; — однако и въ бѣдности можно быть счастливѣе многихъ богачей!

Часа чрезъ полтора вышла г-жа Эвелинъ въ щегольскомъ пеньуарѣ, и нѣжно обняла и расцѣловала Фледу, которая отвѣчала ей ласковымъ и признательнымъ взоромъ.

— Милая Фледа, мы тебѣ подаемъ очень дурной примѣръ; но ты ему не слѣдуешь. Осипъ! подавай проворнѣе завтракъ!.. Дома ли баринъ?

— Нѣтъ, сударыня; онъ уже часа два какъ уѣхалъ.

— Фледа, случалось ли тебѣ думать съ радостію, что ты не дѣловой человѣкъ? спросила г-жа Эвелинъ, разбивая щипцами полу сгорѣвшія уголья въ каминѣ. — Какая жизнь этихъ мужчинъ!

— Вы знаете старинную пословицу, — сказала Фледа, — «мужчина работаетъ съ утра до вечера, а женщина съ утра до вечера, и еще съ вечера до утра!» Что это, Флоренса, какъ ты нахмурилась! — продолжала она, обращаясь къ своей подругѣ, которая вышла, надувши губки и потирая руками.

— Какая скверная погода!

— Ты называешь этотъ снѣгъ сквернымъ! А я цѣлый часъ на него любуюсь.

Флоренса продолжала потирать руками, какъ бы выражая, что мнѣнія Фледы для другихъ не законъ.

— Маменька! — вскричала Констанція, входя съ Эдитою — неужели еще завтракъ не поданъ? Я думаю, что еслибъ можно было гдѣ нибудь найти солнце, то слѣдуетъ искать его на полуднѣ.

— О, еще не такъ поздно! — сказала улыбаясь Фледа; всего полтора часа, что я васъ ожидаю.

— Коварный другъ!.. Маменька, вы нарушаете всѣ законы гостепріимства; зачѣмъ вы позволяете своимъ гостямъ вставать такъ рано? Я удивляюсь, что вы съ своею природною проницательностію не видите какой ущербъ это наноситъ предметамъ вашей материнской заботливости. Мы всякій день теряемъ передъ нею болѣе и болѣе. Едва мы успѣемъ заманить непріятеля подъ наши выстрѣлы, какъ эта злая волшебница является внезапно со своими чарами и обезоруживаетъ его на поединкѣ.

— Перестань молоть чепуху, Констанція, сказала Флоренса.

— Это фактъ! — важно повторяла Констанція; — намедни капитанъ Ливисонъ толковалъ мнѣ этотъ маневръ, и я отвѣчала ему, что видала все это своими глазами. Молодая дѣвушка не обратила вниманія на первое приказаніе.

— И такъ какъ она намъ — дружественная держава, то наши пушки принуждены только салютовать ей, а пустить ко дну не смѣютъ.

— Я думала совсѣмъ напротивъ, возразила Фледа; — мнѣ кажется, что вы едва позволяете мнѣ удержать свой флагъ.

— И призы, душа моя; впрочемъ я крѣпко сомнѣваюсь, можно ли тебя признавать за союзницу… Ты сражаешься за одно съ англичанами такъ-же какъ и съ американцами.

— Вотъ она поднимаетъ флагъ! — сказала съ шутливою важностію мистриссъ Эвелинъ, увидѣвъ, что щоки Фледы вспыхнули; — можете іи вы мнѣ сказать, чей это флагъ?

— Красный! — вскричала Констанція, всплеснувъ руками, — такъ и есть — это пиратъ! Милая Фледа, мы покамѣстъ друзья; но если ты вздумаешь присвоить себѣ мою англійскую розу…

— Посмотри лучше на эти розы! сказала Фледа.

Дѣвушка оглянулась и немедленно вскочила, такъ же какъ и сестры ея; всѣ онѣ кричали отъ восхищенія.

— Осипъ, ты рѣдкій человѣкъ… видали ли вы когда такіе цвѣты?.. о, какіе бутоны!..

— А камеліи!.. вскричала Эдита, — посмотри, Флоренса, какіе длинные стебельки!

— А розы!.. со всѣми бутонами! маменька, этотъ букетъ долженъ стоить ужасно дорого!

— Вотъ это можно назвать букетомъ! сказала Фледа, подходя къ столу, чтобы разсмотрѣть поближе великолѣпные цвѣты.

— У тебя лучше этого букета не было во всю зиму, Флоренса, сказала Эдита.

— Лучше этого! скажи лучше, что я въ жизни не видала подобнаго. Маменька, сегодня ввечеру я приколю нѣсколько изъ этихъ цвѣтовъ на голову.

— Ты очень поспѣшно принимаешь букетъ во владѣніе, — сказала Констанція; — почему ты знаешь, что онъ не мнѣ присланъ?

— Которой изъ насъ присланъ букетъ, Осипъ?

— Осипъ, скажи, что мнѣ, и я буду всѣмъ говорить, что ты лучшій лакей на свѣтѣ, — сказала Констанція, мигнувъ ему значительно.

— Кто принесъ букетъ, Осипъ? спросила мистриссъ Эвелинъ. Осипъ едва успѣлъ отвѣчать: — Я этого человѣка не знаю, сударыня.

— Что же онъ сказалъ, это для Флоренсы или для меня?

— Нѣтъ, сударыня, онъ…

— Онъ не сказалъ отъ кого?

— Нѣтъ, сударыня, онъ…

— Маменька, вотъ бѣлая rose-mousseuse; я никогда не видала ничего подобнаго! О! я жива не останусь, если не узнаю, кто это прислалъ — вскричала Констанція, всплеснувъ руками и прыгая по комнатѣ въ комическомъ восторгѣ.

— Какъ очаровательно пахнутъ эти чайныя розы! — сказала Фледа. Флоренса, теперь ты можешь позабыть дурную погоду И быть весь день счастлива!

— Конечно, лишь бы онѣ не завяли до вечера; маменька, какъ это очаровательно украситъ мой туалетъ!

— Онѣ слишкомъ хороши, чтобы ихъ употреблять для наряда; я этого не позволю! сказала г-жа Эвелинъ.

— О, маменька! ихъ такъ много! если я возьму нѣсколько цвѣтковъ на голову и для букета, это совсѣмъ не будетъ и замѣтно.

— Да вѣдь, сударыня… я не успѣлъ договорить… сказалъ запинаясь Осипъ — слуга-то, сударыня, докладывалъ, что этотъ букетъ онъ принесъ для миссъ Ринганъ.

— Мнѣ? — вскричала Фледа, и щоки ея вспыхнули прелестнымъ румянцемъ. Она взяла букетъ изъ рукъ Флоренсы, которая распустила пальцы, какъ будто онъ вдругъ превратился въ льдину.

— Зачѣмъ же ты не сказалъ этого тотчасъ? спросила сердито Флоренса.

— Я очень рада, — сказала Эдита, — сестрамъ нынѣшнею зимою присылали такъ много букетовъ, а тебѣ еще первый разъ, Фледа; — я очень рада, что онъ тебѣ достался.

Но облако, мигомъ омрачившее всѣ лица, испортило все удовольствіе Фледы; вдыхая ароматъ этихъ цвѣтовъ, она чуть не плакала о томъ, что они достались ей.

— Я боюсь, милая Фледа, сказала спокойно мистриссъ Эвелинъ, возвращаясь къ чайному столу, — не скрываются ли терны подъ этими розами?..

Фледа то же подумала.

— У м. Терна въ оранжереѣ не набралось бы и половины этихъ розъ, замѣтила Флоренса; — къ тому же, онъ не такъ щедръ на свои цвѣты.

— Маменька, — сказала Констанція, упавъ на кресло и закрывая глава; — я совершенно уничтожаюсь! Какъ вы думаете — не возвратитъ ли меня къ жизни чашка очень горячаго чаю?.. Я страдаю, видя, что моя достоинства вовсе не оцѣнены, не поняты… это горе можетъ понять только тотъ, кто испыталъ его!..

— Какъ ты смѣшна, Констанція! сказала Эдита. — Во все время, что Фледа у насъ, она еще не получила ни одного букета, а тебѣ присылали всякій день. Одна Флоренса еще вправѣ немножко позавидовать.

— Милая Флоренса, — сказала поспѣшно Фледа, — выбери изъ этого букета все, что тебѣ угодно для твоего туалета, я буду очень рада!

— О нѣтъ, другъ мой, мнѣ вовсе ничего ненужно! Сверхъ того, что подумаетъ тотъ, кто прислалъ букетъ, если увидитъ твои розы въ моихъ волосахъ?.

Фледа сама подумала то же; она унесла цвѣты въ свою комнату, чтобы, они не кололо глазъ ея подругамъ, поставила ихъ въ воду, сѣла подлѣ, любуясь ихъ красотою, предалась грустнымъ мечтамъ. Она рѣшилась воспользоваться первымъ случаемъ, чтобы возвратиться домой. Не странно ля, что ея пріятельницы, окружонныя поклонниками и вниманіемъ, завидуютъ этому единственному букету?.. Правда, что букетъ несравненный; Фледа знала, что никакой садовникъ не съумѣетъ составить подобнаго; это могъ сдѣлать только одинъ человѣкъ, — въ этомъ она увѣрена; могла ли мистриссъ Эвелинъ или дочери ея хотя одну минуту думать, что это былъ г. Тернъ… Этотъ букетъ до такой степени носилъ печать другаго, что Фледа боялась, что всякой, лишь взглянетъ, угадаетъ отъ кого… Она разсматривала каждую розу, каждый листочекъ, вдыхала упоительный ароматъ ихъ и наконецъ цвѣты эти утѣшили ее, вполнѣ исполнивъ свое назначеніе — быть эмблемою симпатической дружбы. Это было самое пріятное утро, какое она провела въ Нью-Іоркѣ.

Флоренса поѣхала къ г-жѣ Декатуръ; прочія остались дома, но, къ большому удивленію Фледы, ввечеру очень рано пріѣхалъ г. Карльтонъ, и вслѣдъ за нимъ явился и г. Тернъ.

— Не правда ли, сэръ — сказала г-жа Эвелинъ послѣднему, — вы очень любите цвѣтоводство?

— Не могу сказать; — я люблю цвѣты, когда другіе за ними ухаживаютъ.

— Такъ вы не знатокъ въ розахъ? миссъ Ринганъ сегодня получила превосходную коллекцію, и очень желала знать названія разныхъ сортовъ. О, здѣсь ихъ нѣтъ! продолжала она, видя, что г. Тернъ окинулъ взглядомъ гостиную; миссъ Ринганъ слишкомъ дорожитъ ими, чтобы позволять всякому нескромному взору любоваться ими. Фледа, ангелъ мой, не потрудишься ли ты принести свои розы? Можетъ быть м. Тернъ можетъ тебѣ назвать всѣ сорты!

— Это будетъ слишкомъ затруднительно для и. Терна, отвѣчала Фледа.

— Можетъ быть м. Карльтонъ искуснѣе меня, сказалъ г. Тернъ.

— М. Карльтонъ, умѣете ли вы различать всѣ сорты розъ? миссъ Ринганъ, какъ истинная дочь Евы, не можетъ наслаждаться своими цвѣтами, пока не узнаетъ, какъ ихъ зовутъ. Не можете ли вы ей оказать эту услугу?

— Днемъ, съ большимъ удовольствіемъ; но при свѣчахъ цвѣта такъ измѣняются, что это невозможно.

Г. Карльтонъ отвѣчалъ такъ просто и непринужденно, какъ будто и не подозрѣвалъ, что можно дарить букеты.

— Вы мнѣ приписываете слишкомъ много любопытства, — сказала Фледа; — оно ни на минуту не смутило моего наслажденія.

Ни одна изъ прочихъ дамъ не могла сказать того же.

Въ то время пріѣхалъ м. Стакпуль, тотъ ученый, который за вечерѣ у г-жя Тернъ защищалъ невѣжество.

— На этой недѣлѣ въ Нью-Іоркъ прибыло пять тысячъ ирландскихъ выходцевъ! сказалъ онъ.

— Бѣдняжки, куда они дѣнутся?.. спросила спокойно мистриссъ Эвелинъ.

— Я бы желалъ, чтобы у насъ было Мертвое море, которое бы ихъ всѣхъ поглотило! сказалъ Тернъ.

— О, м-ръ Тернъ, вы бы не сказали этого, еслибы видѣли, какъ нахмурилась миссъ Ринганъ!

— Виноватъ, — сказалъ онъ, оборачиваясь, и немедленно смягчая взглядъ и голосъ, — я забылъ, что меня слышитъ особа нѣжная и премилосердая!

— Маменька! вскричала Констанція съ самымъ забавнымъ гнѣвомъ, — для м-ра Терна вся нѣжность и милосердіе заключаются въ одной миссъ Ринганъ. Я теперь безполезна для общества. М-ръ Тернъ, потрудитесь позвонить; я велю принести свѣчу и удалюсь въ пустыню, т. е. въ свою уединенную комнату.

— Прежде позвольте мнѣ загладить вину мою! сказалъ, смѣясь, Тернъ.

— Это невозможно, сэръ. Со временемъ вы узнаете мнѣ цѣну. М. Карльтонъ, потрудитесь позвонитъ!

— Если вы позволите мнѣ распорядиться — сказалъ онъ, взявшись съ улыбкою за сонетку, — я позвоню, но прежде выскажу вамъ причины, убѣждающія васъ не уходить.

— Для чего же мнѣ не уходить?

— Для того, — сказалъ онъ, подходя къ ней ближе, — что тотъ, кто оставляетъ общество съ досады, обыкновенно находитъ въ себѣ самомъ дурнаго товарища.

— Это странно, сэръ; я всегда полагала, что уединеніе очень полезно.

— Оно, какъ дневной свѣтъ, который очень полезенъ тѣмъ, кто ищетъ дороги; но безполезенъ и непріятенъ такимъ людямъ, которые запираютъ ставни, чтобы не видать ничего, кромѣ дымныхъ плошекъ своей собственной мудрости.

— И такъ, по вашему, должно искать уединенія только тогда, когда можно и безъ него обойтись?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ Карльтонъ, съ тѣмъ глубоко-выразительнымъ взглядомъ, который всегда производилъ впечатлѣніе на вѣтреную Констанцію; — нѣтъ, уединеніе всѣмъ намъ необходимо, потому что, если мы не будемъ каждый день внимательно наблюдать за ходомъ нашего корабля, то онъ легко можетъ набѣжать на подводные камня и разбиться вдали отъ пристани.

Всякій другой этими словами возбудилъ бы остроты и насмѣшки Констанціи; но передъ Карльтономъ она опустила глаза и лицо ея нѣсколько минутъ выражало непривычную ей кротость и задумчивость.

— М-ръ Карльтонъ, — сказала она, стараясь освободиться отъ этого впечатлѣнія, но не смѣя еще поднять глазъ, — я не понимаю, отчего у васъ такія мрачныя мысли.

— Что вы называете мрачными мыслями? — спросилъ онъ, улыбаясь; — неужели мрачно то, что успокоиваетъ насъ вразсужденіи вѣчности и, слѣдовательно, позволяетъ безъ боязни наслаждаться всѣми истинными радостями на землѣ?

— Вы имѣете столько элементовъ счастія, что они должны бы отвлечь ваши мысли отъ этого предмета.

— А какъ вы полагаете, сколько нужно счастія, чтобы пренебрегать безконечною будущностію?..

— Развѣ вы можете быть увѣрены въ будущемъ?

— Разумѣется; безконечное блаженство есть даръ; и жизнь не можетъ быть печальнѣе оттого, что мы укрѣпимъ за собою небо! Эта увѣренность для меня драгоцѣннѣе всѣхъ благъ за свѣтѣ.

— М. Карльтонъ, — вскричала мистриссъ Эвелинъ, — ради Бога, заговорите о чемъ нибудь другомъ. Я сегодня была на похоронахъ! отъ того меня весь день мучитъ тоска. Пасторъ, какъ нарочно, собралъ въ своемъ надгробномъ словѣ самыя мрачныя мысля.

— Да, — отвѣчалъ Стакпуль, засунувъ руки въ карманы, — и очень радъ, что ему удалось запугать своихъ слушателей.

Фледа нетерпѣливо стучала по мраморному столику своей вязальной иглой; Тернъ посмотрѣвъ на нее, и замѣтивъ, какъ внимательно она прислушивалась къ разговору, не рѣшился сказать своего мнѣнія.

— Ни въ проповѣди его, ни въ молитвѣ, не было ни одного рѣшительнаго слова, продолжала мистриссъ Эвелинъ; — онъ только старался убѣдить своихъ слушателей, что они всѣ грѣшники.

— Это всегда, всегда такъ! подтвердилъ Стакпуль.

— Вѣдь это безразсудно, м. Стакпуль; и совсѣмъ противно христіанству, которое говоритъ намъ, что Богъ милосердъ; а въ такомъ случаѣ, для чего же они хотятъ насъ мучить?

— Это варварство, недостатокъ воспитанія, остатки суевѣрія; просвѣщеніе мало-по-малу измѣнитъ эти понятія.

— Какимъ образомъ страхъ смерти, сродный вообще всѣмъ людямъ, и самымъ умнымъ и просвѣщеннымъ, можетъ-быть остаткомъ суевѣрія или варварства? спросилъ Карльтонъ.

— Люди часто ищутъ смерти и даже сами убиваютъ себя, сухо отвѣчалъ Стакпуль.

— Это бываетъ вслѣдствіе безотчетнаго чувства, которое за ту минуту сильнѣе нежели страхъ смерти.

— Любовь къ жизни очень естественна, объ этомъ никто не спорить.

— Слѣдственно и страхъ смерти естественъ.

— Разумѣется, вскричала г-да Эвелинъ; — это уже въ нашей природѣ.

— И кромѣ этого физическаго отвращенія отъ смерти, развѣ не чувствуемъ еще страха неизвѣстной будущности, къ которой приближаемся?

— Это одинъ изъ недуговъ человѣческой природы, который разсудокъ долженъ исцѣлять.

— Позвольте спросить, какимъ лекарствомъ?

— Э, сэръ, стоитъ только внушить людямъ съ дѣтства, что смерть есть необходимый переходъ изъ этого тлѣннаго міра къ жизни болѣе совершенной и блаженной.

— А вы въ этомъ увѣрены?

— Неужели же вы сомнѣваетесь, м-ръ Карльтонъ? вскричала мистриссъ Эвелинъ; — неужели вы можете думать, что милосердый Господь можетъ даровать созданіямъ своимъ что нибудь, кромѣ полнаго блаженства?

— Вы вѣруете въ Евангеліе? — спросилъ ее Карльтонъ, съ улыбкою.

— Разумѣется; но Евангеліе на каждой страницѣ говоритъ намъ о благости и всемогуществѣ Создателя. Я не знаю, что было бы со мною, если бы я вѣрила мнѣніямъ нѣкоторыхъ людей; тогда лучше бы и не родиться!

— Всѣ ссылаются на Евангеліе, а между тѣмъ не соглашаются во мнѣніяхъ, — замѣтилъ Стакпуль.

— Это въ легкихъ спорахъ, — отвѣчалъ Карльтонъ. — Но если кто хочетъ дѣйствительно защищать истину и, поэтому, основательно вникнуть въ дкло, для того или для тѣхъ разногласіе невозможно.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— То, что св. писаніе просто и ясно, и что въ немъ нѣтъ противорѣчій.

— Но, м. Карльтонъ, спросила г-жа Эвелинъ, — неужели же вы находите, что Евангеліе даетъ намъ такія мрачныя понятія о будущей жизни?

— Вовсе нѣтъ, — отвѣчалъ онъ съ своею выразительною улыбкой; — но развѣ можно надѣятся безотчетно, не увѣрившись, основана ли эта надежда на словѣ Божіемъ?

— Объяснитесь, сэръ.

— Въ Евангеліи сказано, что грѣшники пойдутъ въ муку вѣчную.

— Однакоже, сэръ, въ Евангеліи сказано именно, что Іисусъ Христосъ искупилъ насъ и даровалъ намъ спасеніе, — поспѣшила замѣтить мистриссъ Эвелинъ.

— Онъ искупилъ насъ, и даровалъ намъ полное и совершенное спасеніе, но не безусловно, отвѣчалъ Карльтонъ.

— На какихъ же условіяхъ? быстро спросилъ Стакпуль.

— Совѣтую вамъ изучить ихъ; образованному человѣку такое незнаніе непростительно.

— Неужели вы насъ оставите подъ вліяніемъ этого страха? Можете ли вы разсѣять его?

— Средство есть, и вѣрное средство! — сказалъ Карльтонъ съ глубокимъ взглядомъ, который свидѣтельствовалъ, какъ близокъ этотъ предметъ его сердцу. — Когда человѣкъ чувствуетъ свою грѣховность и ищетъ спасенія въ заслугахъ Христовыхъ, въ вѣрѣ и лвобви къ свооіму Искупителю, тогда путь къ небесамъ открытъ для него; — тогда можетъ онъ съ твердымъ упованіемъ взирать на будущее; вѣрою онъ усвояетъ себѣ прощеніе грѣховъ — и жало смерти для него притуплено. Но къ несчастію многіе люди не хотятъ прибѣгать ко Врачу, потому что считаютъ себя здоровыми и ищутъ сладостнаго прощенія Христова лишь при послѣднихъ минутахъ жизни лишь тогда, когда страхъ смерти приводитъ ихъ въ отчаяніе. Проповѣдникъ, котораго вы слышали сегодня утромъ, мистриссъ Эвелинъ, такъ усердно убѣждалъ васъ въ грѣховномъ вашемъ состояніи лишь для того, чтобы вы искали спасенія утѣшенія, которыя въ тысячу разъ блаженнѣе всѣхъ наслажденій и радостей, о которыхъ вы когда нибудь мечтали!..

Мистриссъ Эвелинъ, такъ же какъ и дочь ея, должна была опустить глаза передъ его взоромъ, полнымъ могучаго убѣжденія; прошило нѣсколько минутъ въ молчаніи.

Г. Тернъ не сказалъ ни слова во все время; во первыхъ потому, что боялся сказать что нибудь невпопадъ при Фледѣ; во вторыхъ для того, чтобы наблюдать за нею. Она выронила изъ рукъ работу, и живѣйшее вниманіе выражалось на лицѣ ея.

Этого было довольно съ г. Терна; онъ ушолъ.

Возвращеніе Флоренсы дало другое направленіе разговору.

— Чего вы ищете въ газетахъ, м-ръ Карльтонъ? спросила г-жа Эвелинъ.

— Извѣстія о пароходахъ.

— Когда вы думаете ѣхать отсюда?

— Еще не знаю; я жду сюда матушку.

Мистриссъ Эвелинъ возвратилась на софу, но черезъ нѣсколько минуть опять подошла съ книгою въ рукѣ^[3]:

— М. Карльтонъ, знаете ли вы эти восхитительные стихи Лонгфелло? Миссъ Ринганъ увѣряетъ, что ихъ писалъ мужчина, а мнѣ кажется они такъ изящны и такъ нѣжны, что я утверждаю, что они сочинены женщиною:

«Talk not of wasted affection; affection never was wasted,

If it enrich not the heart of another, its waters returning

Back to their springs, shall fill them full of refreshment.

That which the fountain sends forth returns again to the fountain».

(Не говорите «погибшая любовь»! любовь не погибаетъ; если она не обогащаетъ другаго сердца, то, возвращаясь къ своему источнику, наполняетъ его свѣжестью. Воды, истекающія изъ ключа, вновь возвращаются, къ ключу.)

— Не ясно ли, что эти стихи писаны мужчиной? --сказала Фледа.

— Отчего же? спросилъ, смѣясь, Карльтонъ.

— Они такъ восхитительны! сказала Флоренса.

— Меня они такъ поразили, — вскричала Констанція, — что съ той минуты, какъ я прочитала ихъ, я все ищу предмета, на который могла бы излить любовь свою!

— Замолчи, Констанція! — сказала мать.

— Какъ вамъ нравятся эти стихи, сэръ? Неправда ли что они очень милы?

— Я бы хотѣлъ слышать, какъ массъ Рингамъ объясняетъ ихъ. — Растолкуй намъ это Фледа.

— Мнѣ кажется, — сказала Фледа, краснѣя, — что вода, которая не можетъ оплодотворять полей, орошая ихъ, — разрываетъ всѣ оплоты и опустошаетъ ихъ.

— Поэтъ, можетъ быть, говоритъ о той нѣжной любви — сказалъ Карльтонъ — которая, подобно чистымъ водамъ, орошаетъ иногда тщетно безплодную неблагодарную землю; но въ такомъ случаѣ, эти воды поднимаются къ небу, и оттуда снова возвращаются, чтобы дать пищу своему источнику.

— Вѣроятно, вы нашли настоящій смыслъ имъ, сказала съ восхищеніемъ Фледа.

— А еслибы и ваша первая мысль была справедлива, то изъ чего заключаете, что эти стихи написаны мужчиной? спросилъ Стакпуль; — развѣ вы думаете, что мужчина не можетъ полюбить предметъ, не заслуживающій его любви?

— Нѣтъ, сэръ; но мужчины никогда не любятъ такъ сильно, чтобы истощить всѣ силы своего сердца.

— М. Карльтонъ, перенесете ли вы такое обвиненіе? — вскричала мистриссъ Эвелинъ.

— Еслибы могъ опровергнуть — не перенесъ бы!

— Это не много говоритъ въ вашу пользу, — сказала Констанція.

— Какъ женщина можетъ настолько знать сердце мужчины, чтобы судить о немъ? замѣтилъ Стакпуль.

— Такъ, какъ цѣлое болѣе части, отвѣчалъ, улыбаясь, Карльтонъ.

— О, какъ это много говоритъ въ пользу женщинъ! воскликнула Констанція.

— Нѣкоторыхъ женщинъ, сказалъ онъ.

— И я говорила только о нѣкоторыхъ мужчинахъ, прибавила Фледа. Она, прощаясь, подала Карльтону руку, и взоръ ея подтвердилъ это увѣреніе. Его глаза и улыбка сказали ей, что онъ понялъ ее, Фледа еще долго старалась объяснить себѣ, что ее такъ обрадовало въ это выраженіи. Казалось, въ немъ было только ласковое одобреніе, какимъ награждаютъ ребенка, и, можетъ быть, еще симпатія ума и души, какой у него не было съ другими…

Мньтргссъ Эвелинъ нарушила ея мечтанія словами:

— Милая Фледа, я пишу къ твоей тетушкѣ, и пишу о тебѣ. Не имѣешь ли ты, что передать ей?

— Покорно васъ благодарю, ничего; я сама сегодня писала.

— Я говорю ей, что тебѣ нездоровъ морской воздухъ и что тебѣ лучше бы возвратиться въ Квичи.

Фледа напрасно старалась пояснить себя эти слова, сказанныя насмѣшливо и весело, и легла спать, не добившись ничего, кромѣ нѣсколькихъ, очень, неудовлетворительныхъ шутокъ.

XI.
Тайный врагъ.

Къ великому удовольствію Фледы, прошло нѣсколько дней — г. Тернъ не являлся. Къ несчастію, мистриссъ Эвелинъ не забывала его и безпрестанно о немъ толковала, подъ всякими предлогами съ безконечными, несносными шутками.

Однажды утромъ Фледѣ доложили, что кто-то ее спрашиваетъ; она сошла въ гостиную, трепеща уже при мысли, что это м-ръ Тернъ; но она ошиблась.

— Чарльзъ! милый Чарльзъ! это ты! — вскричала она, подавая ему дружески руку. Откуда ты?

— Лучше бы ты спросила — зачѣмъ, — сказалъ онъ, смѣясь и ласково пожимая ей руку.

— Ну такъ зачѣмъ же?

— Чтобы тебя проводить домой.

— Домой?..

— Я ѣду домой на день или на два, и матушка просила меня заѣхать за тобою и привезти тебя, что, разумѣется, для меня очень пріятно. Вотъ тебѣ письмо отъ матушки.

— Когда же ты ѣдешь, Чарльзъ? — спросила Фледа, распечатывая письмо.

— Завтра утромъ.

— Это слишкомъ скоро, капитанъ Росситуръ, — замѣтила г-жа Эвелинъ. Фледа ужасно устанетъ, укладываясь наскоро. Матушка ваша скажетъ, что, вѣроятно, она занемогла отъ морскаго воздуха и къ другой разъ ее не отпуститъ; а это, я увѣрена, будетъ очень непріятно вашей кузинѣ.

Фледа подошла къ окну, чтобы прочитать письмо, досадуя сама на себя, что можетъ сердиться за глупую шутку. Хотя шутка была не колкая, но лукавое удовольствіе, котораго не могла скрыть мистриссъ Эвелинъ укололо Фледу. Мысли ея мѣшались; она три разя прочитала письмо и не могла себѣ объяснить его.

"Милая Фледа!

"Чарльзъ ѣдетъ домой дня на два…. не воспользуешься ли ты этимъ случаемъ, чтобы возвратиться. Ты уже такъ давно васъ покинула, другъ мой!… Неужели тебѣ не хочется съ нами увидѣться? Дядя ужасно о тебѣ скучаетъ; а Гюгъ и я, мы живемъ только вполовину, когда разлучены съ тобою. Я бы не уговаривала тебя воротиться, если бы думала, что тебѣ полезно оставаться въ Нью-Іоркѣ; но нѣкоторыя слова въ письмѣ мистриссъ Эвелинъ заставляютъ меня думать, что тебѣ необходимо возвратиться въ Квичи; а хорошаго случая не скоро дождешься. Мнѣ стало легче на сердцѣ съ тѣхъ поръ, какъ я думаю, что скоро увижу тебя.

"Всею душою тебя любящая
Л. Р."

P. S. На дняхъ я буду писать къ мистриссъ Эвелинъ…

— Для чего всѣ эти продѣлки, подумала Фледа, — я отчего онѣ такъ огорчаютъ меня? Оттого что тяжело видѣть, когда съ нами поступаютъ неблагородно — отвѣчала она тотчасъ же — я кромѣ того, такъ непріятно собираться неожиданно я такъ скоро! Тетѣ Люся никогда въ голову не приходило мѣшать мнѣ немножко отдохнуть и развлечься… Фледа подумала нѣсколько минутъ и сообразивъ, наконецъ, чьи интриги хлопотали объ ея отъѣздѣ, хотя и не могла еще ясно понять — для чего, она спокойно подошла къ мистриссъ Эвелинъ и сказала Чарльзу, что готова ѣхать съ нимъ завтра.

— Нѣтъ, не завтра! — сказала протяжно г-жа Эвелинъ; — не увозите ее такъ скоро, капитанъ Росситуръ.

— Съ отпусками разсуждать нельзя, мистриссъ Эвелинъ; служба не терпитъ отсрочекъ. Я отпущенъ только на три дня; просрочить не могу. Будешь ли ты готова, кузина?

— Буду, отвѣчала Фледа; и капитанъ откланялся.

— Смотри же, душа моя, сказала мистриссъ Эвелинъ, наблюдая насмѣшливо за Фледою, которая задумчиво сидѣла у камина; — собери хорошенько всѣ свои вещи; я боюсь чтобы ты чего нибудь не позабыла.

— Благодарю за совѣтъ; я сейчасъ же пойду въ свою комнату и начну укладываться.

Сборы къ отъѣзду заняли ее вплоть до обѣда, и въ это время она старалась прогнать всѣ мысли, которыя могли бы взволновать или разстроить ее. За обѣдомъ г. Эвелинъ изъявлялъ ей свое искреннее сожалѣніе, что она оставляетъ ихъ, и убѣдительно упрашивалъ прогостить у нихъ святки.

— Какъ-будто вы не знаете Фледу, папа? — сказала Флоренса, — развѣ ее можно уговорить? Когда она на что нибудь рѣшилась, то остается только покориться!

— Я просила капитана Росситура пообождать, прибавила мистриссъ Эвелинъ; — но онъ не можетъ; его отпускъ очень коротокъ… Я бы, впрочемъ, ее удержала и насильно; но ея тетушка, Люси, настоятельно требуетъ.

— Ну такъ поѣзжайте, спросите, что ей нужно, и воротитесь! сказалъ г. Эвелинъ.

— Покорно васъ благодарю, — отвѣчала ему Фледа съ признательною улыбкою; — если я пріѣду, то уже, покрайней-мѣрѣ, не нынѣшнею зимою.

— Человѣчка два-три изъ моихъ знакомыхъ будутъ горько сожалѣть объ этомъ! продолжалъ г. Эвелинъ, подливая себѣ соуса въ жаркое.

— Я ожидаю, что все народонаселеніе Нью-Іорка внезапно исчезнетъ, сказала Констанція, а окрестности Квичи украсятся прелестными виллами, построенными въ видѣ мышеловокъ.

— Молчи, пустомеля! — возразилъ г. Эвелинъ; — я очень былъ бы радъ, миссъ Фледа, если бы вы удѣлили ей немножко здраваго смысла.

— Папа находитъ, что у тебя его слишкомъ много; можетъ быть, это и не комплиментъ!;

— Я воспользуюсь и твоимъ и его замѣчаніемъ, — отвѣчали Фледа съ улыбкою.

Послѣ обѣда она только успѣла сходить въ библіотеку, чтобы проститься съ докторомъ Грегори.

— Я завтра ѣду, — сказала она, обнимая его.

— Черезъ недѣлю я ѣду въ Бостонъ, — отвѣчалъ онъ; — лучше подожди меня; я провожу тебя.

— Нельзя, дядюшка; я уже уложилась, теперь остается только ѣхать.

Ввечеру у г-жи Эвелинъ было много гостей, въ томъ числѣ г. Карльтонъ. Фледѣ очень хотѣлось сказать ему, что она уѣзжаетъ; но онъ не говорилъ съ нею наединѣ, а сама заговорятъ она не посмѣла.

Наконецъ, она ушла въ свою комнату, гдѣ оставалось еще прибрать кое-что; узелки съ ея платьемъ и вещами валялись на полу и по стульямъ. Флоренса и Констанція скоро пришли къ ней и усѣлись на полу, сколько изъ шалости, столько и потому, что стулья были завалены.

— Куда дѣвался г. Тернѣ? сказала вдругъ Констанція. Мнѣ сдается, что онъ теперь грызетъ орѣшки съ г. Росситуромъ или распиваетъ кофе съ тетушкою Люси въ ожиданіи твоего пріѣзда, Фледа!

— Еслибъ я была въ этомъ увѣрена, то осталась бы здѣсь, вскричала Фледа.

— Желала бы я тебя убѣдить въ томъ! — отвѣчала Констанція.

— Но я думаю, тебѣ очень хочется воротиться домой, Фледа? спросила Флоренса.

— Несовсѣмъ; однако я думаю, что уже пора ѣхать, роскошь и нѣга меня совсѣмъ избаловали, пора приняться за дѣло.

— Пора! Для чего же? вскричала Констанція. Милая Фледа, я не вижу никакой надобности убивать себя трудами!

— Я не говорю, чтобы это былъ общій законъ; но труды необходимы для тѣхъ, кому не суждены наслажденія безбѣдной жизни.

Фледа сказала эти слова съ трогательною простотою и смиреніемъ. Подруги ея молча смотрѣли на ея сборы и потомъ ушли, чтобы дать ей покой, столь нужный передъ дорогою.

Фледа возвращалась въ Квичи въ то же самое время, какъ и въ прошломъ году. Небо было чисто и ясно; поля покрыты глубокимъ снѣгомъ. Она не понимала, почему въ этотъ разъ возвращеніе домой ее не радуетъ и живо сознавала всѣ недостатки Квичи.

Но едва дѣвушка завидѣла радостную улыбку своей тетки, какъ это впечатлѣніе разсѣялось и цѣлые полчаса Квичи нравилось ей по прежнему.

Тогда пришолъ г. Росситуръ. Онъ довольно холодно поздоровался съ Чарльзомъ; но увидѣвъ Фледу, улыбнулся, взялъ племянницу свою за голову, и цѣлуя ее, сказалъ ласково:

— Ты удивительно похорошѣла, душа моя!

— Вѣрно вы позабыли, папенька, какъ она была всегда хороша! — сказалъ Гюгъ.

Г. Росситуръ съ умиленіемъ смотрѣлъ на нее нѣсколько минутъ, поцѣловалъ опять въ обѣ щоки; потомъ вдругъ отошолъ прочь съ такимъ видомъ, что ей стало больно; ей показалось, какъ будто этотъ взглядъ говорилъ, что между нимъ и ею нѣтъ ничего общаго. Она въ три минуты убѣдилась, что мичиганскія дѣла были не таковы чтобы развеселить его; грустный видъ тетки подтверждалъ ея догадки. Она замѣтила даже, во время пріятной вечерней бесѣды, что возвращеніе г. Росситура не возвратило, какъ она надѣялась, спокойствія тетушкѣ Люси; подавленные вздохи обличали новыя горести, которыя она старалась скрывать.

Всѣ очень весело разговаривали, кромѣ г. Росситура, который угрюмо сидѣлъ въ углу дивана; мрачный видъ его вѣялъ холодомъ на Фледу. Она поглядывала на него украдкой, наконецъ не выдержала, сѣла подлѣ него и взяла его за руку. Онъ тотчасъ же обнялъ ее, привлекъ къ себѣ и поцѣловалъ въ лобъ.

— Хорошо ли я безъ васъ хозяйничала, дядюшка? спросила она шутливо.

Лицо дяди немедленно прояснилось.

— О, душа моя, ты пристыжаешь мужчинъ!

— Чѣмъ же это Фледа нанесла такой ударъ нашей чести, бапошка? — спросилъ Чарльзъ.

Дѣвушка засмѣялась, и всѣ развеселялись, и разговоръ скоро сдѣлался общимъ и непринужденнымъ.

— Довольна ли ты, что возвратилась домой? спросила у нея тетка, немного спустя.

Во Фледа въ это время говорила съ дядей, и какъ будто не слыхала вопроса; тетка повторила его.

— Разумѣется! отвѣчала она, — хотя нынѣшній разъ мнѣ. было очень весело въ Нью-Іоркѣ.

— Ты желала бы теперь кататься въ кабріолетѣ съ г. Терномъ? спросилъ Чарльзъ.

— Нисколько! — отвѣчала Фледа холодно. — Кто тебѣ сказалъ, что я съ нимъ каталась?

— Не странно ли, что г. Тернъ пріѣхалъ въ Квичи въ это время года? сказалъ Гюгъ.

Фледа вздрогнула при этомъ замѣчаніи, которое подтверждало слова Констанціи; ей показалось, что г. Росситуръ также вздрогнулъ; по крайней мѣрѣ, рука его, обвивавшая станъ ея, вдругъ упала.

— Вѣроятно, онъ пріѣхалъ вслѣдъ за миссъ Ринганъ! сказалъ Чарльзъ серьёзно.

— Нѣтъ, онъ здѣсь уже нѣсколько дней, возразилъ Гюгъ.

— И такъ онъ пріѣхалъ передовымъ, чтобы заготовлять лошадей.

— М. Тернъ, не зналъ, что я возвращусь домой, сказала Фледа.

— Въ самомъ дѣлѣ?…

— Да, я давно уже его не видала.

— Милая моя кузина, — сказалъ шутя Чарльзъ, — ты хотя и очень искусно управляешь чужими дѣлами, какъ говорятъ, но въ своихъ вовсе не колдунья!

— Какъ такъ, Чарльзъ?

— Вовсе не умѣешь притворяться.

— Мнѣ нечего скрывать, — сказала Фледа. Почему ты знаешь Гюгъ, что онъ здѣсь?

— Нѣкто спрашивалъ у меня, — отвѣчалъ Гюгъ, улыбаясь, — не воротилась ли ты въ Квичи. И потомъ прибавилъ, что г. Тернъ здѣсь. Ошибки быть не можетъ, потому что этотъ нѣкто самъ его видѣлъ и даже, по просьбѣ его, далъ ему адресъ Сета Плумфильда.

— Адресъ Плумфильда? сказала Фледа.

— Что подѣлываетъ въ Нью-Іоркѣ твой старинный пріятель, м-ръ Карльтонъ? спросилъ капитанъ.

— Развѣ онъ тамъ еще? спросила г-жа Росситуръ.

— Во весь ростъ! отвѣчалъ Чарльзъ.

— Тетушка, м-ръ Карльтонъ, совершенно одного роста съ капитаномъ Росситуромъ, только онъ худощавѣе, — сказала Фледа.

— Какой наблюдательный взглядъ, — сказалъ Чарльсъ.

— Да, я много наблюдаю.

— Онъ на полвершка ниже меня, сказалъ капитанъ; я ростомъ ровно шесть футовъ, безъ каблуковъ. Зачѣмъ онъ живетъ въ Нью-Іоркѣ?

— Право? не знаю. Трудно угадывать чужія дѣла.

— Ты часто видала его? — спросила г-жа Росситуръ.

— Да, тетенька; онъ часто бывалъ у мистриссъ Эвелинъ.

— Не думаетъ ли онъ жениться на одной изъ ея дочерей?

— О, нѣтъ, сказала Фледа; — онъ не думаетъ жениться въ Америкѣ.

— Какъ можно! сказалъ Чарльзъ, онъ не женится на американкѣ: это для него слишкомъ низко.

— Ты несправедливъ къ нему, сказала Фледа, краснѣя; ты его худо знаешь!

— Развѣ онъ не англичанинъ? Развѣ всѣ они не надутые гордецы, напыщенные своею знатностію и богатствомъ, неприступные, которые глядятъ на всѣхъ съ высоты своего величія?..

— Вовсе нѣтъ! — возразила Фледа; — вотъ легко ошибаться, судя о другихъ! Это самый кроткій, самый любезный человѣкъ, какого мнѣ случалось встрѣтить!

— Съ тобою — такъ, можетъ быть!

— И со всѣми, кто того стоитъ.

— Гмъ!.. Ты скажешь, что онъ не гордъ?

— Не гордъ, такъ какъ ты думаешь; можетъ быть иные принимаютъ за гордость его странное умѣнье удерживать все худое, и держать дерзкихъ въ почтительномъ разстояніи. Тамъ, гдѣ ты вызвалъ бы на дуэль, г. Карльтонъ однимъ достоинствомъ своимъ умѣетъ заставить виновнаго признаться въ винѣ своей и просить прощенія.

Голосъ Фледы смягчалъ все, что могло быть обиднаго въ этихъ словахъ.

— Что же? Я называю это гордостью! — сказалъ капитанъ, пожиная плечами.

— Берегитесь, капитанъ! американцевъ также называютъ гордецами.

— Мы, конечно, горды; но не въ такихъ чудовищныхъ размѣрахъ, какъ англичане.

— Не знаю; однажды, при мнѣ, одна американская дама, которая слыветъ кроткою и благовоспитанною, говорила съ бѣдною ирландкою такъ, какъ я думаю, не позволила бы себѣ никакая леди Говардъ.

— Къ чему ты приводишь въ примѣръ Говардовъ? Не потому ли, что герой твой, Карльтонъ, близкій родня имъ, и даже имѣетъ одинакій съ ними гербъ?

— Нѣтъ, я этого и не знала; но я думаю, что гордость, наперекоръ правиламъ архитектуры, возвышается тѣмъ болѣе, чѣмъ менѣе имѣетъ основанія къ тому; и я хотѣла бы, чтобы наши соотечественники, которые называютъ гордецомъ всякаго, кто имѣетъ изящныя манеры, приличныя богатому и знатному роду, — я бы хотѣла, чтобы они видѣли, какъ вѣжливъ г. Карльтонъ съ низшими себя! Какъ онъ привѣтливъ съ своими слугами и даже съ работниками! Это поразило меня, когда я была еще ребенкомъ.

— Вся эта вѣжливость — та же гордость подъ маской!

— Если такъ, я желала бы, чтобы наши американцы были такъ же горды, какъ онъ.

— А что Эвелины говорятъ про этаго Феникса?

— О! Онъ всѣмъ нравится, кромѣ тебя и Терна.

— Отчего же Тернъ не любитъ его?

— Онъ, кажется, не многихъ любитъ, — сказала Фледа.

— Видно ты сама его не очень жалуешь? сказалъ г. Росситуръ, который въ первый разъ вмѣшался въ разговоръ.

— Его, кажется, и никто очень не жалуетъ, дядюшка; кромѣ, развѣ его матери.

— Какого рода этотъ человѣкъ?

— Онъ не глупъ и имѣетъ очень сильный характеръ… но я думаю, что онъ скорѣе употребитъ эту силу къ злу, нежели къ добру. Я бы не хотѣла ввѣрить ему участь существа, которое было бы мнѣ дорого.

— Давно ли ты составила о немъ такое мнѣніе? спросилъ Чарльзъ, смотря на нее съ любопытствомъ.

— Съ перваго дня знакомства; и никогда не имѣла повода перемѣнять его.

Эти слова, быстро сказанныя, заставили г. Росситура и жену его крѣпко задуматься; разговоръ прекратился.

Оставшись одна съ Гюгомъ, Фледа смотрѣла на него съ нѣжною заботливостію и сказала:

— Ты нисколько не перемѣнился.

Голосъ ея дрожалъ; она не могла прибавить ни слова.

— Могу тебѣ сдѣлать тотъ же комплиментъ; ты такъ же блѣдна, какъ и прежде. Я ожидалъ лучшаго отъ твоей поѣздки.

— Отчего ты все улыбался во время вечерняго разговора?

— Ты очень хорошо говорила.

— Зачѣмъ ты мнѣ не помогъ, Гюгъ?.. Я слишкомъ много болтала.

— Мнѣ было гораздо веселѣе тебя слушать, Фледа. Ахъ, какая разница во всемъ домѣ, съ тѣхъ поръ, какъ ты пріѣхала! Ты наша радость, наше утѣшеніе.

XII.
Фея уже за дѣломъ.

Возвратясь въ свою комнату, Фледа уныло сѣла подъ окномъ. Шумъ и суета большаго города представляло такую противоположность съ этими безмолвными степями, покрытыми глубокимъ снѣгомъ, на которомъ лежали густыя тѣни деревъ; но это безмолвіе говорило сердцу ея; блуждая взорами по полямъ и лугамъ, она чувствовала, что ей нужно приняться снова за эту жизнь трудолюбивую и суровую, которая услаждала жизнь друзей ея, и была для души гораздо спасительнѣе нѣги и роскоши.

Чисто и важно было это прелестное личико, которое луна освѣщала, но не веселила по прежнему; облако грусти омрачало эту почти дѣтскую головку. Вдругъ лучъ небесный озарилъ этотъ мракъ и проникъ до сердца. «Господь царствуетъ, да радуется земля!» сказала она, и ей казалось, что каждый лучъ мѣсяца, достигавшій земли, приносилъ ей эти слова. Конечно, Его Промыслъ править нами, Его десница ведетъ насъ. И Фледа, предавшись этому упованію, заснула съ младенческою безпечностію.

— Исполнить долгъ мой, — говорила она, сложивъ руки, — все равно, какъ и гдѣ… лишь бы вѣрно исполнить его… а мое мѣсто — здѣсь! Слава Богу, что я возвратилась; я чуть не позабыла, что Богъ назначилъ мнѣ мѣсто и дѣло.

Было около шести часовъ утра и на дворѣ было еще совсѣмъ темно, когда г. Росситуръ, сказавшій свечера, что пробудетъ весь день въ отлучкѣ, отворялъ потихоньку двери столовой. Но фея была уже за дѣломъ; въ каминѣ пылалъ яркій огонь, который, казалось, говорилъ отъѣзжающему, что все въ мірѣ темно и мрачно, кромѣ домашняго очага. Столъ былъ накрытъ чистою скатертью и на немъ стоялъ сытный завтракъ. Когда Росситуръ вошолъ въ дверь, Фледа изъ кухни вышла въ другую, сіяя радостію, какъ пламя, раздававшее благотворную теплоту по всей комнатѣ.

— Фледа! Уже поднялась въ эту пору! вскричалъ г. Росситуръ.

— Поднялась, дядюшка, — сказала она, протягивая къ ному обѣ руки; надѣюсь, что вамъ это пріятно?

Онъ не отвѣчалъ, и принялся укладывать кое-какія мелочи. Ясно было, что онъ еще погружонъ во вчерашнюю заботу. Но Фледа дѣйствовала не для похвалы и умѣла трудиться безъ поощренія; она хлопотала такъ же усердно и скоро налила дядѣ чашку кофе.

— Тебѣ совсѣмъ не нужно было вставать такъ рано; ты очень блѣдна. Лягъ здѣсь въ кресло и засни, Фледа; я самъ сдѣлаю все что нужно.

— Извините, дядя Вольфъ! вскричала она весело; — я съ такимъ удовольствіемъ приготовляла вамъ завтракъ въ эту раннюю пору; теперь въ награду хочу посмотрѣть, какъ вы его кушаете.

Онъ сѣлъ къ столу; но Фледа скоро примѣтила, что не велика награда смотрѣть, какъ дядя завтракаетъ. Онъ ѣлъ какъ дѣловой человѣкъ, не говоря ни слова, и его угрюмый видъ невольно нагонялъ тоску. Онъ только спросилъ, сегодня ли Чарльзъ уѣзжаетъ, и осѣдлалъ ли Филетъ ему лошадь.

Барби разбудила Филета во-время, и онъ вышелъ, ворча, что не дѣло будить человѣка въ такую темень, что и эти не видно!.. Фледа уже боялась, что дядя уѣдетъ не простясь съ нею; однако онъ подошодъ и ласково поцѣловалъ ее:

— Я теперь представитель всего вашего семейства, дядя, — сказала Фледа; стало быть, въ моемъ лицѣ вы прощаетесь со всѣми.

Но она почувствовала, что поцѣлуй дяди относится исключительно къ ней одной; этотъ поцѣлуй былъ такъ печаленъ, что ей невольно сгрустнулось.

— Надъ тобою благодать Божія, — сказалъ онъ, — если только есть она на землѣ!

— Если, дядя?.. сказала Фледа — и слезы выступили на глаза ея. Онъ молча отвернулся…

Дѣвушка сѣла въ кресло и дала волю слезамъ своимъ. Но скоро она перестала плакать о себѣ и начала молиться о томъ, который сомнѣвался, есть ли благодать… Она вспомнила о разслабленномъ, котораго друзья принесли къ Іисусу; онъ не самъ пришолъ, однако же, Господь сказалъ ему: «Чадо, прощаются тебѣ грѣхи твои!..» Вѣра ея ухватилась за эту надежду; съ горячею любовью начала она молиться; ей казалось, что она ничего больше не можетъ сдѣлать въ пользу несчастнаго дяди, потому что заговорить съ нимъ объ этомъ предметѣ не смѣла.

Она заснула утомленная усталостію и слезами. Когда Фледа проснулась, было уже совсѣмъ свѣтло; маленькій Кингъ спалъ у ней на колѣняхъ; огонь пылалъ ярче прежняго и Барби, стоя у камина, смотрѣла на нее.

— Кажется, что отъ поѣздки въ Нью-Іоркъ не вышло никакого толка, сказала миссъ Эльстеръ, лишь только Фледа открыла глаза.

— Это уже слишкомъ, Барби.

— По крайней мѣрѣ, щечки-то ваши не зарумянились, а развѣ еще полиняли; просто, на васъ совсѣмъ лица нѣтъ.

— Я немножко блѣдна, оттого что рано встала, но ты увидишь, что послѣ завтрака я совсѣмъ отправляюсь.

За завтракомъ всѣ были довольно веселы, но когда Чарльзъ уѣхалъ, Фледѣ опять стало грустно; ей казалось, что она перешла изъ золотой страны грезъ въ область существенности, и эта существенность казалась ей очень мрачною. Она чувствовала, что должна оторваться отъ этихъ грезъ, но ей тяжело было это сдѣлать. Потомъ она обвиняла себя въ неблагодарности къ Гюгу и теткѣ, которые были такъ счастливы ея пріѣздомъ.

— Графъ Дугласъ не нарадуется на сѣно, Фледа, — сказалъ Гюгъ за обѣдомъ.

— Въ самомъ дѣлѣ?

— Онъ сначала не хотѣлъ было убирать его по твоему наставленію, но съ тѣхъ поръ, какъ увидѣлъ до какой степени ему удалось, — въ полномъ восхищеніи!

— Посмотри, какая превосходная ветчина, Фледа! сказала тетка. М. Плумфильдъ увѣряетъ, что лучшей нигдѣ найти невозможно.

— Очень хороша! — отвѣчала Фледа, которая въ это время припоминала идеи Карльтона о женскомъ воспитаніи.

— Я думаю, чтоты замѣтишь нашъ знаменитый картофель; его здѣсь называютъ слоновымъ… Видала ли ты такой въ Нью-Іоркѣ?..

— Я никогда не видала такого крупнаго, прибавила г-жа Росситуръ; кажется до отъѣзда твоего его еще у насъ не было?..

— Кажется, тётя; не помню.

— Нечего объ этомъ толковать съ Фледою, маменька, — сказалъ Гюгъ, смѣясь; она не можетъ заниматься такими мелочами; ея мысли приняли въ Нью-Іоркѣ очень возвышенное направленіе.

— Слѣдовательно, пора имъ воротиться на землю; возразила шутливо Фледа; во всякомъ случаѣ, однако, онѣ не выпускали изъ виду роднаго крова.

— Гдѣ же онѣ сейчасъ гуляли, Фледа? спросила тетка.

— Мнѣ вдругъ пришолъ на умъ одинъ разговоръ, который я слышала въ Нью-Іоркѣ, а потомъ я старалась соображать, отчего я о немъ вспомнила.

Фледа старалась принять живое участіе въ разговорѣ; но это ей не совсѣмъ удалось; потому ли, что предметы были незанимательны, или расположеніе духа ея не позволяло быть довольно внимательною. Вставъ изъ-за стола, она немедленно пошла въ кухню, досадуя на свою перемѣну.

— Случалось ли вамъ когда нибудь кушать такой картофель, какъ нашъ слоновый? — спросила ее Барби.

— Разумѣется, никогда, — отвѣчала Фледа, стараясь улыбнуться.

— Я такого картофелю никогда не видала, продолжала Барби, — и у насъ его пропасть; я намѣрена всякій вечеръ давать его на ужинъ Филету; картофель да молоко — чего ему лучше? Корова даетъ теперь очень много молока, миссъ Фледа, съ тѣхъ поръ, какъ я ее кормлю свеклой и морковью.

— Какая корова?

— Какая корова?.. разумѣется… черная… О другихъ и говорить не стоитъ.

Фледа улыбнулась, стараясь обратить свои мысли на кладовыя, за сѣно, на картофель, на свеклу, о которыхъ столько времени не вспоминала ни одну минуту.

— Я накопила масла на цѣлый мѣсяцъ, продолжала Барби; — загляните-ка сюда, посмотрите, жолтое, сладкое, какъ будто въ іюнѣ… это все отъ моркови!.. Можно приготовить творогу со сметаною, если вамъ угодно… Не правда ли, что за вкусъ!..

— Чудесное масло, Барби… превкусное!..

— Не позабыли ли вы чего въ Нью-Іоркѣ? — спросила Барби, выходя изъ кладовой.

— Нѣтъ. А что?

— То-то, кажется, память-то тамъ оставили! — отвѣчала сердито Барби.

Фледа засмѣялась этой выходкѣ. Кончивъ хозяйственный обзоръ, она вздумала навѣстить свою бабушку, Миріамъ, которую нашла въ томъ же положеніи здоровья, какъ и оставила. Старушка выразила свое удовольствіе, что видитъ ее, и была, какъ всегда, очень добра и ласкова.

— Рада ли ты, что возвратилась домой? — спросила бабушка черезъ нѣсколько минутъ.

— Всѣ мнѣ дѣлаютъ этотъ вопросъ, — сказала улыбаясь Фледа.

— Можетъ быть потому, что ты не такъ весело глядишь, какъ бывало.

— Правда, бабушка, отвѣчала Фледа дрожащимъ голосомъ и со слезами на глазахъ; — я думаю, что меня тамъ немножко избаловали… Мнѣ трудно приниматься за хозяйство… Но это скоро пройдетъ.

Бабушка остановила на внучкѣ серьёзный и полный любви взглядъ, передъ которымъ дѣвушка потупила глаза, и сказала ей ласково:

— Что же тебя избаловало, дитя мое?

— О!.. нѣга… и удовольствіе… сказала запинаясь, Фледа.

— Удовольствіе? сказала бабушка, обнимая милую внучку.

Фледа не рѣшалась все высказать; помолчавъ минуту, она продолжала:

— Ахъ, бабушка, такъ пріятно забыть всѣ хлопоты, и заниматься разными вещами, о которыхъ здѣсь и подумать некогда. Притомъ же Гюгъ… и тетя Люси… Ахъ! такъ тяжело заглянуть въ будущее!..

— Милая Фледа! — сказала, помолчавъ нѣсколько и съ неизъяснимою нѣжностію, мистриссъ Плумфильдъ, — нельзя прожить безъ испытаній… хотя мнѣ и очень больно смотрѣть на твое грустное, милое личико… Но если бы Богъ не посылалъ намъ горя, мы не были бы способны исполнить здѣсь нашего назначенія, и не приготовились бы къ смерти, которую я вижу уже вблизи.

— Какъ? вскричала Фледа, съ ужасомъ поднимая голову; — развѣ вамъ хуже?

— Нѣтъ, ангелъ мой; но я не надѣюсь, и не желаю, чтобы было лучше. Я еще не думаю, что скоро тебя оставлю, но не хотѣла бы ни однимъ днемъ продлить назначеннаго Богомъ мнѣ срока. Я бы не стала тебѣ говоритъ объ этомъ, если бы подумала прежде; но у меня это вырвалось нечаянно, потому что это моя постоянная мысль. Милое дитя мое, тутъ не о чемъ плакать.

— Конечно, бабушка.

— Ну, такъ и не плачь, душа моя! прошептала старушка, гладя внучку по головкѣ.

— Я плачу о себѣ, бабушка; я останусь совсѣмъ одна.

— Одна?.. милая моя Фледа!..

— Да; мнѣ, кромѣ васъ, некому повѣрить своего горя.

— Есть другъ, которому ты можешь повѣрять всѣ свои печали, не боясь наскучить ему… другъ, у котораго всегда можещь просить совѣта, не боясь отказа… другъ, который дѣлается для насъ тѣмъ драгоцѣннѣе, чѣмъ болѣе мы ищемъ его… Ты можешь терять всѣхъ друзей твоихъ, Фледа; но если сохранишь одного этого, то онъ одинъ замѣнитъ для тебя всѣхъ прочихъ.

— Это правда, — сказала Фледа; — но, бабушка, наша слабая природа нуждается и въ земномъ утѣшеніи!

— Такъ, цвѣтикъ мой! но положись на Бога; Онъ сказалъ: «Я не оставлю тебя, и не покину тебя!»

— Я знаю. О! безъ этого утѣшенія можно ли и переносить жизнь?..

— А съ этимъ утѣшеніемъ, ты никогда не будешь одинока, ни несчастлива, милая Фледа, сверхъ того, я вѣдь еще и не умираю; а до тѣхъ поръ Богъ успѣетъ помирить тебя съ мыслію о моей смерти.

— Ахъ, это невозможно!

При этихъ словахъ вошелъ Сетъ Плумфильдъ.

Онъ былъ чрезвычайно угрюмъ; мать спросила у него о причинѣ этого, но онъ не отвѣчалъ.

— Что, воротилась изъ Нью-Іорка?.. спросилъ онъ разсѣянно.

— Вчера пріѣхала.

— Зачѣмъ не погостила подольше?

— Я думала, что вы мнѣ очень обрадуетесь. Надѣюсь, что я не ошиблась?..

Онъ помолчалъ немного, потомъ спросилъ:

— Дядя дома?

— Нѣтъ, уѣхалъ сегодня по дѣламъ; мы его не ожидаемъ прежде ночи. А вамъ нужно видѣть его?

— Нѣтъ! — сказалъ Сетъ очень рѣшительно; — я хотѣлъ бы, чтобы онъ остался тамъ, въ своемъ Мичиганѣ, или забился бы куда нибудь подальше на Западъ… куда хочетъ — лишь бы только въ Квичи не показывался.

— Что же онъ такое сдѣлалъ? спросила Фледа шутливо, хотя начинала тревожиться странными словами своего родственника.

— Не знала ли ты тамъ… въ Нью-Іоркѣ… какого нибудь Терна? — спросилъ онъ, нѣсколько спустя.

— Двухъ знаю, отвѣчала Фледа, краснѣя.

— Что, они друзья тебѣ?

— Нѣтъ.

— Нѣтъ? сказалъ Плумфильдъ, толкнувъ ногрю котелъ, кипѣвишій на огнѣ, хотя, казалось, этотъ толчекъ мысленно назначался одному изъ упоминаемыхъ господъ.

— Конечно нѣтъ. Для чего вы это спрашиваете?

— Гмъ! Языки много чего болтаютъ! — сказалъ сухо Сетъ Плумфильдъ; — я кое-что слышалъ, и думалъ, что этотъ молодецъ тебѣ больше по сердцу, нежели мнѣ.

— Что же вы о немъ слышали?

— Онъ недавно пріѣхалъ сюда, — отвѣчалъ онъ, поправляя огонь, — и вѣрно надѣлалъ болѣе зла, нежели добра.

Съ этими словами онъ поспѣшно вышелъ, и Фледа тотчасъ же пустилась въ путь, чтобы засвѣтло воротиться домой.

XIII.
Ожиданія.

Между тѣмъ природа стала мрачнѣе, солнце сѣло, не оставивъ на небосклонѣ ни одного розоваго луча. На поляхъ, покрытыхъ снѣгомъ, торчалъ кое гдѣ безлиственный пенекъ, а вдали разстилались лѣса мрачною, темною пеленою… Мысли Фледы гармонировали съ этою унылою окрестностію; ни одинъ лучъ свѣта, ни одна надежда не озаряла ея сердца. Веселый голосъ природы, обыкновенно оживлявшій ее, теперь молчалъ — или, можетъ быть, она его но слышала. Все, что попадалось ей, вторило ея внутреннему расположенію и еще болѣе наводило тоску. Наконецъ, она вспомнила обѣщаніе, къ которому душа ея прильнула съ полною вѣрою — обѣщаніе, что, тѣмъ, которые, пребывая постоянно въ добрѣ, ищутъ славы неувядаемой и безсмертія, даруетъ Господь жизнь вѣчную! Это обѣтованіе гармонировало и съ душевнымъ ея состояніемъ и съ темнымъ покровомъ неба; потому что неувядаемая слава и безсмертіе не принадлежатъ настоящей минутѣ. Какъ скоро эти утѣшительныя слова проникли въ душу ея — всѣ кусточки, обнаженные холодомъ, всѣ поля, погребенныя подъ снѣгомъ, ожидающія минуты своего воскресенія, — все заговорило ей о терпѣніи, и о постоянствѣ въ добрѣ.

Войдя въ столовую, она нашла тамъ г-жу Росситуръ, одну, сидящую въ креслахъ; едва Фледа взглянула на эту жалкую женщину, которая скорчилась у огня, закрывъ лицо руками, какъ сердце ея сжалось непонятнымъ и дотолѣ неизвѣстнымъ ей ужасомъ. Все въ ея позѣ обличало глубокое горе. Что было причиною его?.. Фледа съ отчаяніемъ спрашивала сама себя: униженіе было такъ очевидно, горесть такъ жестока, что подойдя къ теткѣ, Фледа не смѣла ни заговорить, ни пошевелиться, и стояла неподвижно, леденѣя отъ страха; г-жа Росситуръ также сидѣла безмолвно и неподвижно, и дѣвушка не могла долго переносить этого страшнаго молчанія… Фледа заговорила — нѣтъ отвѣта. Она спросила разъ, другой… напрасно; она положила руку на плечо тетки — та вздохнула. Фледа въ отчаяніи умоляла ее отвѣчать… умоляла такимъ голосомъ, такими словами, которымъ ничто не могло противиться, кромѣ безнадежнаго отчаянія. Г-жа Росситуръ не поднимала головы, не глядѣла до тѣхъ поръ, пока наконецъ слабый организмъ ея не могъ выдержать долѣе; — она зарыдала, но такъ горько, такъ судорожно, что эти рыданія не могли облегчить ее. Она не видала нѣмой тоски своей племянницы, не слыхала трогательной мольбы ея. Нужда заставила дѣвушку превозмочь себя; она сказала съ принужденнымъ спокойствіемъ, положивъ руки на плечо г-жи Росситуръ:

— Тетенька, Гюгъ вѣрно скоро воротится. Не. лучше ли вамъ пойти въ свою комнату, и тамъ успокоиться немножко, чтобы онъ не засталъ васъ въ такомъ положеніи?..

Г-жа Росситуръ отвѣчала глубокимъ стономъ, полнымъ такого горя, что Фледа задрожала, какъ листъ. Черезъ минуту она еще настоятельнѣе повторила просьбу свою.

— Онъ сейчасъ придетъ; ради Бога, уйдите, чтобы онъ не видалъ васъ; это убьетъ его!

Она говорила со всѣмъ жаромъ отчаянія, но всѣ нервы ея были напряжены отъ страха, и она едва держалась на ногахъ. На этотъ разъ, однако, слова ея подѣйствовали; г-жа Росситуръ раза два или три судорожно вздрогнула, потомъ вскочила и ушла, отворачивая лицо и не позволяя Фледѣ идти за нею; дѣвушкѣ только показалось, что у нея въ рукѣ были два распечатанныя письма.

Оставшись одна, Фледа опустилась на полъ и прилегла головою на стулъ, на которомъ сидѣла ея тетка; она надѣялась, что успѣетъ оправиться до прихода Гюга. И дѣйствительно, заслышавъ шаги его, она вышла изъ остолбенѣнія и сѣла на свое обыкновенное мѣсто. Но лицо ея страшно измѣнилось въ это короткое время и, едва взглянувъ на нее, Гюгъ вскричалъ:

— Что съ тобою, Фледа? Ты вѣрно больна?

— Да, я себя нехорошо чувствую… Завтра у меня будетъ мигрень.

— Мигрень! Ты совсѣмъ разстроена — на тебѣ лица нѣтъ!.. Что съ тобою?.. Что случилось, Фледа?

— Я не больна… я сейчасъ оправлюсь. Не безпокойся обо мнѣ, Гюгъ.

— Не безпокоиться о тебѣ?.. Онъ тоскливымъ взглядомъ окинулъ комнату. — Гдѣ маменька?

— У себя, на верху… Не безпокой ее, Гюгъ! сказала, Фледа, останавливая его насильно; — мнѣ ничего не нужно.

— Отчего ты меня не пускаешь къ ней?

— Ты ее встревожишь.

— Я долженъ ее потревожить.

— Сохрани тебя Боже!.. Я знаю, что не долженъ… Она не здорова… она чѣмъ-то огорчена.

— Чѣмъ же?

— Не знаю.

— И это тебя такъ разстроило? — сказалъ Гюгъ, измѣняясь въ лицѣ, по мѣрь того, какъ собиралъ эти свѣдѣнія. — Что же случилось, милая Фледа?

— Я ничего не знаю! повторила она, заливаясь слезами.

Гюгъ встревожился не на шутку за свою кузину; онъ сѣлъ подлѣ нея съ тихимъ и покорнымъ видомъ и не смѣлъ даже ее разспрашивать. Черезъ нѣсколько минутъ Фледа перестала плакать. Оба они молча и устремивъ взоры на каминъ, предавались грустнымъ догадкамъ. Огонь погасъ, они и не думали раздуть его; въ это время луна освѣтила мрачную комнату.

— Не угодно ли чаю? спросила неожиданно Барби, отворяя дверь изъ кухни.

Ни Гюгъ, ни Фледа не отвѣчали.

— М. Росситуръ не возвратился еще? продолжала Барби.

— Нѣтъ, — сказала Фледа, вздрогнувъ.

— Такъ я и думала, такъ и сказала Сету Плумфильду, который его спрашивалъ. Что это у васъ въ каминѣ огня нѣтъ? Зачѣмъ вы его погасили?

И Барби принялась разводить огонь.

— Вѣдь, право, теперь холодно, согрѣться вовсе не лишнее.

— Ты говорила, Барби, что м-ръ Плумфильдъ приходилъ сюда?

— Приходилъ.

— Зачѣмъ же онъ не зашолъ къ намъ?

— Не разсудилъ, видно, потому что я его приглашала. Я была съ нимъ вѣжлива — не такъ какъ онъ со мною! Онъ сказалъ, что онъ хочетъ говорить только съ м. Росситуромъ.

А Фледѣ Сеть Плумфильдъ сказалъ совсѣмъ другое! Что это значитъ? Что думать? Безпокойство дѣвушки безпрестанно увеличивалось.

— Ну, сказала Барби, когда огонь ярко запылалъ въ каминѣ, — а что же чай-то? Хотите ли, я вамъ сдѣлаю, или еще ждать будете?

— Нѣтъ, ужь давай теперь! сказала, перемогая себя, Фледа и подошла къ окну, чтобы опустить занавѣски. Луна ярко блистала, и она увидѣла на дорогѣ человѣка, который тихо прокрадывался вдоль забора. Онъ на минуту пріостановился у воротъ и, свернувъ въ сторону, скрылся за густою купою акацій, за которою, даже зимою, никого нельзя было увидѣть; Фледа глядѣла изъ-за занавѣски, и знакомаяфигура вскорѣ опять показалась, пробираясь медленно.

Въ одну минуту Фледа опустила занавѣску, скользнула изъ комнаты, оставила дверь отворенною, чтобы не возбудить вниманія Гюга, порхнула съ лѣстницы, легко, какъ бѣлка, побѣжала по снѣгу и, едва переводя духъ, очутилась у калитки.

— Сетъ Плумфильдъ! сказала она, вздрогнувъ сама такъ же, какъ и онъ, отъ страннаго выраженія своего голоса.

Онъ остановился, подошолъ къ калиткѣ, но не сказалъ ни слова.

— Что вы здѣсь дѣлаете? спросила Фледа.

— Къ чему ты выскочила такъ налегкѣ? — отвѣчалъ онъ; — умереть, что ли, хочешь?

Онъ былъ правъ; но, не обращая вниманія на его замѣчаніе, она продолжала:

— Вы поджидаете дядю Ральфа?

— Не стой здѣсь, на холоду, сказалъ онъ быстро. — Ты посинѣла, какъ мертвецъ, а по мнѣ лучше встрѣтить сотню мертвецовъ, нежели смотрѣть на тебя, такую блѣдную, дрожащею. Ступай, ступай.

— Скажите мнѣ, Сетъ, вамъ нужно видѣть дядю Ральфа?

— Нѣтъ; я уже тебѣ говорилъ.

— Зачѣмъ же вы его поджидаете?

— Я думалъ, что онъ скоро воротится, и хотѣлъ съ нимъ перемолвить слова два.

— А онъ сегодня воротится? — спросила Фледа.

— Не знаю, — отвѣчалъ онъ, глядя, ей въ глаза; — не знаешь ли ты? Фледа отворила притворенную калитку и, взявъ Сета за руки, умоляла его сказать ей, въ чемъ дѣло…. Онъ чрезвычайно смутился; большіе, черные глаза его выражали состраданіе; однако видно было, что его не уговоришь.

— Ты занеможешь! сказалъ онъ, крѣпко сжимая ея руки; — не стой на холоду ни минуты больше.

— Зайдите къ намъ.

— Нѣтъ… нѣтъ… не сегодня.

— Вы мнѣ не хотите сказать?

— Не могу ничего сказать… можетъ быть и говорить-то нечего. Ступай, согрѣйся и сиди себѣ смирно дома.

Видя, что отъ Плумфильда ничего не добьешься, она воротилась домой. Коченѣя отъ холода и замирая отъ безпокойства, она боялась повстрѣчать Гюга и зашла въ кухню, чтобы обогрѣться и оправиться.,

— Творецъ милосердый, что съ вами? — вскричала, увидѣвъ ее, Барби.

— Я вышла на морозъ и прозябла.

— Прозябла! На васъ лица нѣтъ! Миссъ Фледа, что у васъ болитъ? Ради Бога, скажите мнѣ, что съ вами?

— Не спрашивай, Барби! — отвѣчала Фледа, закрывая лицо дрожащими руками; — я совсѣмъ замерзла. Тетя Люси больна, меня это встревожило.

— Что же съ нею?

— Не знаю; налей пожалуйста чашку чаю, я отнесу ей.

— Сядьте-ка здѣсь! — сказала Барби, усаживая ее на стулъ; — нечего вы не сдѣлаете и никуда не пойдете, пока не оправитесь. Чай я и сама отнесу ей.

Фледа удержала ее слабою рукою. Барби, молча, смотрѣла на нее. Когда окоченѣлые члены Фледы немного поразогрѣлись у огня, она опять спросила чашку чаю и понесла ее теткѣ, почерпая силу въ необходимости. Колѣна ея подгибались, когда она всходила на лѣстницу; но мысль: пребывай постоянно и терпѣливо въ добрѣ озаряла умъ ея, какъ звѣзда, указывающая страннику путь во мракѣ ночи.

Дверь въ комнату тётки была не заперта. Г-жа Росситуръ лежала въ постели; горесть ея нѣсколько измѣнилась, потому что при первомъ словѣ, при первой ласкѣ Фледы, она обвила дѣвушку свовмк руками и прижалась лицомъ къ груди ея. Она не плакала, но такъ слабо, такъ жалобно стонала, что Фледа едва могла выносить это. Она снова просила г-жу Росситуръ ввѣрить ей причину своего горя; вмѣсто отвѣта, тётка еще крѣпче сжала ее въ объятіяхъ, застонала еще жалобнѣе, прижавшись къ слабой опорѣ своей, какъ бы прося у нея любви, покоя и утѣшенія. Наконецъ, тетка усадила ее возлѣ себя.

— Милая тётя, развѣ вамъ не легче было бы повѣрить мнѣ свою тайну? — сказала Фледа, послѣ долгаго молчанія.

— Воротился ли дядя? пробормотала чуть слышно г-жа Росситуръ.

— Нѣтъ еще.

— Который часъ?

— Не знаю… уже не рано… я думаю, около восьми часовъ… На что вамъ?

— Ты о немъ ничего не слыхала?

— Ничего…

Прошло нѣсколько минутъ въ молчаніи; потомъ г-жа Росситуръ прошептала съ безпокойствомъ:

— Ты никого не видала около дома?…

Появленіе Сета Плумфильда припомнилось Фледѣ; она безотчетно испугалась и, помолчавъ съ минуту, сказала:

— Кого же?

— Ты кого нибудь видѣла? спросила г-жа Росситуръ громче.

— Нѣсколько минутъ тому назадъ я видѣла Сета Плумфильда.

Г-жа Росситуръ, которая одна все понимала, глухо вскрикнула и опустила голову въ подушки, чтобы скрыть лицо свое отъ племянницы. Фледа снова начала приступать къ ней съ просьбами; сколько позволяло ей собственное волненіе. Г-жа Росситуръ сунула ей въ руки бумагу; Фледа немедленно развернула ее и прочла слѣдующее:

Квичи, четвергъ.

"Мнѣ очень прискорбно, милостивая государыня, объявить вамъ непріятную новость; но вы должны узнать ее немедленно, и лучше вамъ услышать ее отъ меня, нежели отъ другаго. Прошу васъ не слишкомъ тревожиться, потому что надѣюсь вскорѣ уничтожить причину вашего огорченія.

"Простите мнѣ слѣдующія строки; онѣ вынуждены необходимостію.

"На г. Росситура подана въ судъ жалоба, и въ настоящую минуту уже отдано приказаніе задержать его, за то, что нѣсколько лѣтъ тому назадъ онъ далъ фальшивый вексель отъ имени отца моего. Какъ онъ могъ посягнуть на такое дѣло — но умѣю объяснить вамъ; къ несчастію, это фактъ неопровержимый.

"Находясь, нѣсколько дней тому назадъ, въ Квичи, я узналъ всѣ подробности этого дѣла. Отецъ же мой не говорилъ мнѣ о томъ ни слова.

"Я немедленно принялъ мѣры, чтобы окружить это дѣло покровомъ непроницаемой тайны. Я немедленно поѣхалъ въ Нью-Іоркъ переговорить съ лицомъ, подавшимъ жалобу. Къ несчастію, отецъ мой въ это время отлучался на нѣсколько дней. Во время моего отсутствія, дѣло началось въ Квичи. Я возвратился во-время, чтобы пріостановить ходъ дѣла и просить судей молчать. Повѣрьте, милостивая государыня, что я употреблю всѣ старанія кончить это дѣло скоро и удовлетворительно; надѣюсь, что мнѣ удастся совершенно скрыть его отъ любопытныхъ и недоброжелательныхъ. Доселѣ оно извѣстно только двумъ или тремъ судьямъ, за скромность которыхъ могу поручиться.

"Осмѣлюсь ли признаться вамъ, милостивая государыня, что я дѣйствую не совсѣмъ безкорыстно, и считаю себя вправѣ просить награды? Позвольте мнѣ сказать вамъ, что моя преданность и усердіе къ вамъ основаны на несравненныхъ качествахъ вашей прелестной племянницы, которыя я вполнѣ цѣню; могу ли надѣяться, что вы будете ходатайствовать за меня передъ миссъ Ринганъ, и испросите у нея хотя одно ободрительное слово — единственная награда, которой я домогаюсь?.. На этомъ условіи я все обѣщаю!… ручаюсь за успѣхъ труднѣйшихъ предпріятій; что же касается до непріятнаго предмета письма моего, — онъ будетъ совершенно забытъ навсегда, даже мною и отцомъ моимъ.

"Прошу васъ, милостивая государыня, принять увѣреніе въ ненарушимой скромности вашего признательнаго и покорнаго слуги.

"Льюизъ Тернъ."

По мѣрѣ того, какъ Фледа читала, ей казалось, что ледяная кора давитъ ея сердце.

Волненіе, произведенное неизвѣстностію и страхомъ, смѣнялось мрачнымъ уныніемъ — слѣдствіемъ неотразимаго несчастій, безнадежнаго отчаянія. Что будетъ съ сыномъ и съ матерью? Что предстоитъ отцу?… Публичный позоръ?…

Фледа сжала руками голову, какъ бы стараясь выжить оттуда эту мысль. Увѣренія Терна не имѣли цѣны въ глазахъ ея и она равнодушно перечитывала послѣднюю часть письма, какъ будто бы дѣло вовсе до нея не касалось. Горесть ея была такъ сильна, что она въ то время и не догадалась, что была единственною причиною этого дѣла.

Два лица выступали ясно на мрачномъ фонѣ этой страшной картины: тётка ея, убитая этой вѣстью, и Гюгъ, еще ничего не знавшій; за него, физически и нравственно столь нѣжнаго, слабаго, — за него всего больше боялась Фледа. Что если дядя будетъ задержанъ въ эту самую ночь?… Тогда только вспомнила она, что Сетъ Плумфильдъ былъ шерифомъ графства; всѣ эти мысли заставляли ее дрожать, какъ въ лихорадкѣ. Она не могла сказать ни слова, и только съ нѣжнымъ участіемъ поцѣловала пылающее чело своей тётки.

— Ты о немъ ничего не слыхала? — проговорила шопотомъ послѣдняя.

— Ничего… врядъ ли мы что нибудь сегодня услышимъ.

Слабый стонъ г-жи Росситуръ выразилъ столько же горя, какъ и желанія увидѣть поскорѣе мужа. Она не могла ни сидѣть, ни лежать спокойно. Фледа, боясь, чтобы она не простудилась, хотѣла ее прикрыть салопомъ.

— Къ несчастію, со мной ничего не случится, — сказала бѣдная женщина. — Позаботься лучше о себѣ и о Гюгѣ… Сойди къ нему, прибавила она тихо.

— Пойдемте вмѣстѣ.

Г-жа Росситуръ покачала головою.

— Не принести ли вамъ чего нибудь?.. Позвольте мнѣ…

Люси опять отрицательно покачала головою.

Фледа встала, слабая, какъ будто послѣ долгой болѣзни, пошла въ свою комнату. Переступивъ черезъ свой порогъ, она упала на колѣни, прося помощи у Бога, который никогда не отказываетъ страждущимъ. Она была не въ состояніи произнести никакой молитвы; но сердце ея возносилось къ Всевышнему и въ умѣ ея промелькнули слова: «Яко же отецъ щедритъ сыны, тако милосердъ Господь къ боящимся Его». Мрачна была будущность, которую она предвидѣла, самая молитва не могла озарить ее; но приближась сердцемъ къ Богу, Фледа почувствовала твердую опору и не изнемогла.

Успокоившись немного, Фледа сошла внизъ и приказала Барби замереть двери и ложиться спать.

— Дядюшка врядъ ли сегодня воротится, сказала она; а если и такъ, я сама отворю ему.

Барби уныло поглядѣла на нее; но молчала, не смѣя разспрашивать и не зная, что сказать.

— Теперь, я думаю, около девяти часовъ, сказала Фледа, спустя нѣсколько минутъ.

— Долго ли вы еще ждать будете?

— Не знаю… еще съ минуту.

— Очень вамъ пристало сидѣть по ночамъ! — сказала Барби съ горемъ и досадою; — только дунь на васъ, такъ и свалитесь. Очень будетъ умно, что я лягу спать, а вы будто сидѣть и дожидаться! Мнѣ не велика бѣда не поспать одну ночь; я же во всемъ домѣ одна — здоровый человѣкъ; развѣ еще Филетъ, да у этого и днемъ-то ума немного, а ужь ночью и вовсе нѣтъ. Ну, миссъ Фледа, — продолжала она ласково, но все ворча, — будьте же умница, ложитесь спать и поручите мнѣ присмотрѣть за домомъ.

Фледа не возражала и ушла въ комнату, не зная, что ей говорить я что дѣлать.

Гюгъ въ сильномъ волненіи прохаживался по комнатѣ.

— Фледа, вскричалъ онъ, увидя ее, — я не могу дольше выносить этой неизвѣстности. Что случилось? Знаешь ли ты?

— Знаю, отвѣчала она, потупивъ глаза.

— Что же такое?

Она хотѣла подойти къ камину, онъ удержалъ ее.

— Что случилось?

— Ахъ, не хотѣла бы я тебѣ сказывать!… проговорила она, обливаясь слезами.

Гюгъ стоялъ нѣсколько времени неподвижно; потомъ усадилъ ее въ кресло и, молча, стоялъ передъ нею.

— Ты меня убиваешь страхомъ, — сказалъ онъ наконецъ.

— Не могу тебя успокоить, — отвѣчала Фледа.

Онъ измѣнился въ лицѣ и замолчалъ.

— Помнишь ли ты, — продолжала она дрожащимъ голосомъ, — Рутфордъ говоритъ гдѣ-то, что ничто не можетъ измѣнить судьбы Промысла?…

Онъ отвѣчалъ только взглядомъ, исполненнымъ безпокойства.

— Милый Гюгъ, — сказала она, вставая и обнимая его, — укрѣпись теперь; время испытаній наступило!

— Странно, что батюшка не возвращается, — замѣтилъ онъ; — теперь ему нужно было бы быть здѣсь.

При этомъ замѣчаніи Фледа невольно вздрогнула; Гюгъ вскричалъ:

— Что нибудь случилось съ нимъ?

Онъ былъ страшно блѣденъ; Фледа поспѣшила прибавить:

— Сегодня ничего не случилось; онъ здоровъ… я думаю… я навѣрно знаю.

— Но все-таки дѣло идетъ о немъ?

Фледа опустила голову.

— Когда же это случилось, Фледа? — спросилъ Гюгъ черезъ нѣсколько минутъ.

— Нѣсколько лѣтъ тому назадъ.

— Что же случилось?

Помолчавъ немного, она отвѣчала:

— Онъ сдѣлалъ поступокъ, который насъ огорчаетъ, Гюгъ!

— Что же такое?

— Онъ подписалъ вексель чужимъ именемъ.

Она потупила глаза; Гюгъ молчалъ; нѣсколько времени спустя, онъ спросилъ:

— Какъ же ты это узнала?

— М. Тернъ писалъ къ тетушкѣ; онъ далъ вексель на имя отца его.

Гюгъ сѣлъ и положилъ голову на столъ. Долго просидѣлъ онъ, погружонный въ мрачныя думы, — слѣдствіе столь страшной вѣсти. Наконецъ Фледа подошла къ нему, стала на колѣни и сказала самымъ трогательнымъ голосомъ:

— Гюгъ, да посмотри же на меня!

Онъ поднялъ голову, прижалъ ее къ сердцу, и молчаливое объятіе показало имъ, какое утѣшеніе можетъ доставить дружба въ самой сильнѣйшей горести.

— Милый Гюгъ, — сказала Фледа, — сохранимъ то, что остается намъ. Ты измученъ, поди, лягъ въ постель.

Онъ былъ точно измученъ горемъ и усталостію; но кроткое и спокойное лицо его не измѣнилось. Морально, онъ перенесъ этотъ ударъ тверже, нежели мать ого; но Фледа боялась за слабое его здоровье; она повторила свою просьбу.

— Тебѣ покой нужнѣе, нежели мнѣ, бѣдная Фледа.

— Я тоже скоро лягу; сегодня, я думаю, уже ждать некого.

— Это… для того… онъ уѣхалъ по этому дѣлу?

Дѣвушка отвѣчала лишь взглядомъ; потомъ прошептала:

— Одинъ Богъ можетъ помочь намъ.

Уступая просьбамъ Фледы, Гюгъ ушолъ въ свою комнату; она еще нѣсколько минутъ приготовляла питье для тётки, и простясь съ Барби, готовилась уже идти наверхъ, когда послышался сильный стукъ въ ворота. Испуганная Фледа поставила свѣчу и стаканъ и обмѣнялась съ Барби боязливымъ взглядомъ. Нѣсколько минутъ онѣ не смѣли пошевелиться.

— Не отворяй, Барби, проговорила Фледа. — Поди сюда, посмотримъ въ окошко.

Но прежде, чѣмъ онѣ успѣли отворить окно, въ ворота опять постучали такъ сильно, что домъ затрясся. Горестно сжалось сердце Фледы; она подумала, какъ сильно испугается тётка ея и Гюгъ.

Барби приподняла окно и спросила: — Кто тамъ?..

— Здѣсь ли живетъ г. Росситуръ? отозвался суровый голосъ.

— Здѣсь.

— Ну, такъ выходите же, отворяйте ворота.

— Кто вы такіе?

— Вотъ тутъ барыня проситъ, чтобы ее впустили.

— Какая барыня? Кто она?

— Не знаю; она спрашиваетъ м. Росситура; да впустите же!

Фледа и Барби примѣтили тогда на дорогѣ карету.

— Надобно знать, кто это, — сказала Фледа.

— Когда барыня подъѣдетъ, тогда и отворю, заключила Барби.

Человѣкъ пошолъ къ экипажу, и черезъ нѣсколько минутъ Фледа и Барби, при свѣтѣ луны, увидѣли подходящую къ воротамъ женщину съ ребенкомъ; человѣкъ несъ за ними чемоданъ.

XIV.
Пріѣздъ и отъѣздъ.

Барби отодвинула засовы, отворила ворота, и Фледа вышла въ сѣни на встрѣчу пріѣзжей. По одождѣ, хотя весьма простой, и по обращенію, сейчасъ видна была порядочная женщина.

— Это домъ г. Росситура? спросила она.

Фледа отвѣчала утвердительно и ввела ее въ гостиную. Это лицо, поблекшее болѣе отъ горя, чѣмъ отъ времени, было ей незнакомо. Гостья оглядывалась кругомъ, въ волненіи, какъ будто кого нибудь ожидала.

— Развѣ всѣ уже легли спать? -спросила она.

— Всѣ, кромѣ меня, отвѣчала Фледа.

— Мы запоздали… намъ дурно указали дорогу… мы нѣсколько разъ сбивались…

Потомъ, пристально поглядѣвъ на Фледу, которая вдругъ узнала ее по движенію лица, незнакомка сказала:

— Я Маріона Росситуръ.

— Я угадала это! — вскричала Фледа, бросаясь съ сестринскою нѣжностію ей на шею.

— Гдѣ же они всѣ, Фледа? Нельзя ли мнѣ ихъ видѣть?

— Подожди, пока я ихъ приготовлю. Гюгъ и тетушка не совсѣмъ здоровы… Мнѣ кажется, лучше не безпокоить ихъ сегодня.

— Не сегодня. Развѣ они больны?

— Нѣтъ… но должно ихъ поберечь. Лучше подождать до завтра.

— А батюшка?

— Его нѣтъ дома.

— Какъ это грустно! вскричала Маріона, а Фледа, желая скрыть свою блѣдность, наклонилась къ ребенку и поцѣловала его. Это былъ очень хорошенькій и смѣлый мальчикъ.

— Вотъ твоя кузина, Фледа, сказала мать.

— Нѣтъ, не такъ… скажи: тётя Фледа. Не мѣшайте меня въ огромную толпу cousins и cousines, Маріона. Я сестра твоего дяди, Гюга. Стало быть, ты долженъ меня называть тётя Фледа. А тебя какъ зовутъ, моя крошка?

— Меня зовутъ Ральфъ Росситуръ Швиденъ.

О, какъ безконечны послѣдствія дурнаго поступка! Грустно стѣснилось сердце Фледы, при мысли, что это дѣтское имя, это чистое чело отнынѣ будутъ заклеймены пятномъ позора. Она смотрѣла на мальчика, который также не сводилъ съ ноя глазъ и, казалось, понималъ дѣтскимъ чутьемъ, что было много горя въ той нѣжности, которую она ему оказывала!

Фледа рада была оставить на минуту гостей своихъ и вышла въ кухвю.

— Кто эта дама? — спросила ее поспѣшно Барби.

— Это дочь тетушки.

— Совсѣмъ на нее не похожа!

— Надобно ихъ чѣмъ нибудь накормить, Барби.

— Я приготовлю чай и затоплю каминъ.

Поговоривъ еще нѣсколько съ Барби о необходимыхъ распоряженіяхъ, Фледа поспѣшила на верхъ, чтобы успокоить Гюга и тётку.

Г-жа Росситуръ была въ ужасномъ волненіи, и Фледа насилу успѣла успокоить ее и утѣшить. Между тѣмъ и сама она была сильно разстроена, когда пошла отъ тётки къ Гюгу; но напрасно она нѣсколько разъ его кликала; отвѣта не было, тогда она поспѣшно сбѣжала и позвала Барби.

Онѣ нашли Гюга лежащаго на постели безъ чувствъ и страшно блѣднаго. Фледа поблѣднѣла не меньше его и съ ужасомъ поглядѣла на Барби.

— Ничего… обморокъ… принесите поскорѣе уксусу! Да нѣтъ ли здѣсь воды?…

Фледа пошла машинально, но была такъ встревожена, что вовсе не могла помогать Барби, и долго ни холодная вода, ни уксусъ не могли привести Гюга въ чувство; наконецъ онъ открылъ глаза и улыбнулся въ отвѣтъ на нѣжныя ласки Фледы.

— Теперь ступайте внизъ и сидите смирно, — сказала Барби; — ступайте, вы едва на ногахъ держитесь. Намъ васъ больше не нужно; я скоро и сама приду, посмотрю, что тамъ дѣлается. А что не могла ли бы мистриссъ Росситуръ потрудиться посидѣть въ этомъ креслѣ?

Фледа немедленно поняла, что заботы о Гюгѣ всего лучше развлекутъ ея тётку; она осторожно сказала ей, что онъ нездоровъ; и усадивъ ее въ комнатѣ больнаго, Фледа и Барби сошли внизъ — чтобы позаботиться о другихъ предметахъ.

Фледа могла только сидѣть смирно, по совѣту Барби; зато эта добрая дѣвушка хлопотала за двоихъ, бѣгала проворно изъ кухни въ гостиную, изъ гостиной въ кухню «чтобы наверстать время, которое потеряла ухаживая за Гюгомъ.» Правда, что не скоро поспѣлъ ужинъ, котораго гости ждали съ нетерпѣніемъ; но въ комнатѣ пылалъ яркій огонь, и Маріона усѣлась подлѣ съ большимъ удовольствіемъ.

Между тѣмъ какъ Фледа думала про себя, отчего эта комната кажется ей совсѣмъ не тою, какъ была прежде, Маріона вдругъ спросила ее:

— Что съ тобою? И ты также больна?

— У меня завтра будетъ мигрень, — спокойно отвѣчала Фледа, — онъ всегда мнѣ сказывается наканунѣ.

— У тебя всегда бываетъ при мигрени такой разстроенный видъ?

— Нѣтъ не всегда… Я сегодня устала.

— Куда же папа уѣхалъ?

— Не знаю. Ральфъ, что съ тобою, голубчикъ? — сказала она мальчику, который нетерпѣливо просилъ ужинать.

При этомъ вопросѣ, сдѣланномъ очень ласково, мальчикъ немедленно понизилъ голосъ; но просилъ поскорѣе дать ему хлѣба съ масломъ.

— Поди сюда, сказала Фледа взявъ мальчика за руку и кротко привлекая къ себѣ; — садись сюда въ кресло, подлѣ меня… Видишь, намъ обоимъ довольно мѣста… отдохни, и тебѣ дадутъ хлѣба съ масломъ, и чаю, и еще чего нибудь; вотъ сейчасъ, какъ только Барби успѣетъ все приготовить.

— Какая Барби? спросилъ мальчикъ.

— Та самая женщина, которая затопила каминъ… Она очень добрая, и все для тебя сдѣлаетъ, если ты будешь милый мальчикъ.

Ребенокъ проворчалъ, что не хочетъ быть милымъ мальчикомъ — но потихоньку, какъ бы не желая, чтобы его слышали. Фледа притворилась, что ничего не слыхала, и сдѣлала ему нѣсколько замѣчаній очень ласково; она такъ умѣла его привлечь и развеселить, что черезъ нѣсколько минутъ, личико шалуна опять прояснѣло.

— У тебя удивительный даръ убѣжденія, — сказала ей съ улыбкою Маріона; — я бы желала умѣть такъ уговаривать.

— Мнѣ прилично уговаривать; а тебѣ не годится…

— Какъ?… отчего же?… Я думаю, что дѣтей можно только разсудкомъ убѣдить къ повиновенію… что это даже единственное условіе хорошаго воспитанія.

Фледа чуть примѣтно улыбнулась и покачала головою.

— Что ты хочешь сказать?

— Судя по всему, что мнѣ случалось видѣть, — отвѣчала Фледа, разглаживая черные локоны Ральфа, — я поняла, что во всѣхъ домахъ, гдѣ стараются дѣйствовать убѣжденіями на разсудокъ — дѣти повелѣваютъ старшими. Гдѣ мужъ твой?

— Уже нѣсколько лѣтъ, какъ я потеряла его, — отвѣчала Маріона, быстро взглянувъ на ребенка; — но я потеряла одну мечту — потому что дѣйствительно, никогда не обладала имъ. Понимаешь?

Фледа отвѣчала только взглядомъ.

— Уже пять лѣтъ, какъ я овдовѣла; я вдова со всѣхъ сторонъ…. только не передъ закономъ. Съ тѣхъ поръ я живу одна съ ребенкомъ; ему было два года… и съ тѣхъ поръ, Фледа, я веду очень грустную жизнь!

— Отчего ты давно не воротилась домой?

— Не могла… по самой уважительной причинѣ воротиться!… все, что я могла сдѣлать, это было — жить на одномъ мѣстѣ!

Кроткій, полный сочувствія ѣзоръ Фледы ободрилъ г-жу Швиденъ она продолжала;

— Я во всемъ нуждалась… все дѣлала… только еще не просила милостыни. Я узнала, Фледа, что бѣдность хуже смерти. Я рада была бы смерти, если бы не ребенокъ. О! я была обманута… сказала она, всплеснувъ руками, такъ жестоко обманута… во всемъ!… Всѣ мои надежды разрушены… всѣ мои несчастія произошли отъ потери состоянія.

— Не совсѣмъ такъ! — подумала, но не сказала Фледа; она опустила голову, и, немного погодя, Маріона начала разспрашивать о своихъ родныхъ, о знакомыхъ, о прошедшемъ, о надеждахъ на будущее… Подъ тихій ихъ говоръ, малютка Рэльфъ крѣпко заснулъ, положивъ головку на колѣно Фледы.

— Вотъ твое утѣшеніе, Маріона, — сказала она, взглянувъ на черныя рѣсницы мальчика, которыя лежали широкою тѣнью на румяныхъ семилѣтнихъ щечкахъ. — Это ребенокъ чудной красоты, и я надѣюсь, что онъ такъ же добръ, какъ и хорошъ.

— Плагодаря его красотѣ, я и воротилась въ свою семью.

Фледа была вовсе не расположена говорить; она. поспѣшно спросила Маріону, какъ же это случилось?

— Однажды Рэльфъ игралъ въ Гайдъ-паркѣ… У меня была неподалеку жалкая квартирка… и я его пускала гулять, потому что… надобно же ему было гулять!… но я не могла ходить съ нимъ.

— Отчего же?

— Я не могла… Ахъ Фледа! я была въ такомъ положеніи!… И такъ, однажды… онъ былъ тамъ одинъ, и поссорился съ другими мальчиками, которые были старше его… Хотя онъ не великъ, но сильно защищался, только силы то у него немного, и они очень его тормошили, такіе забіяки! Въ это время ѣхалъ верхомъ мимо ихъ одинъ господинъ, вступился за него, и освободилъ его, поражонный, вѣроятно, его красотою. Онъ спросилъ, какъ его зовутъ. Неправда ли, какъ это мило? Мужчины такъ рѣдко заботятся о дѣтяхъ! Я думаю, больше тысячи человѣкъ гуляли въ это время въ паркѣ, и ни одинъ не обратилъ вниманія на Ральфа.

— Да, это мило — сказала Фледа.

— Узнавъ, кто я, онъ отдалъ лошадь своему слугѣ, и проводилъ Ральфа до самыхъ дверей дома, гдѣ я жила. На другой день онъ написалъ мнѣ, что былъ знакомъ съ моими родителями, и просилъ позволенія навѣстить меня… Никогда въ жизни мнѣ не бывало такъ стыдно, прибавила Маріона, помолчавъ съ минуту.

— Отчего же? спросила Фледа, не вполнѣ понимая впечатлѣніе своей кузины.

— Вѣдь я жила въ такой дрянной каморкѣ, Фледа! Я работала для моднаго магазина… Вся моя квартира состояла изъ двухъ прежалкихъ комнатъ… Еслибъ это былъ незнакомый, мнѣ было бы легче… но принимать человѣка, который видалъ меня въ блестящемъ положеніи!… У меня была только четвертушка почтовой бумаги, чтобы отвѣчать ему!…

Фледа поцѣловала головку Ральфа; она улыбалась и плакала.

— Нечего удивляться моей щекотливости… Ты бы сама тоже почувствовала… потому что я по слогу письма его могла видѣть, какого рода этотъ человѣкъ!…

— Моя гордость тоже была порядочно унижена! — сказала тихо Фледа.

— Я бы не желала быть униженной настолько, чтобы сдѣлаться ко всему равнодушною, и не вѣрю, чтобы и ты могла дойти до этого!… Не знаю, право, какъ я ему не отказала… Двадцать разъ я порывалась сказать нѣтъ… но Ральфъ такъ полюбилъ его… и, принаюсь… мнѣ захотѣлось увидѣть еще одного привѣтливаго человѣка, кромѣ моей хозяйки; я согласилась принять его.

— А хозяйка твоя была хороша къ тебѣ?

— Ахъ, это добрѣйшая душа въ свѣтѣ! Но ты понимаешь, что она не могла же содержать меня… это совсѣмъ другое… И такъ, онъ на другой день пріѣхалъ.

Фледа удивлялась что Маріона, которая была всегда холодна къ ней, теперь такъ дружески все ей высказываетъ; но она поняла, что радость возвращенія въ родную семью согрѣла сердце ея кузины, и что кромѣ того она чувствовала, потребность излить свои чувства. Фледа не понимала только того, что ея видъ и обращеніе внушали всякому невольную довѣренность. Маріона продолжала:

— Черезъ пять минутъ, Фледа, я не могла нарадоваться, что приняла его. Я совсѣмъ забыла и свой жалкій туалетъ, и свою дрянную квартиру. Онъ былъ именно таковъ, какъ я себя представляла, но еще гораздо лучше! Странно! онъ не просидѣлъ трехъ минутъ со мною — какъ я уже и но думала обо всѣхъ вещахъ, которыя такъ взволновали мою гордость. Нѣкоторые люди обладаютъ такимъ очарованіемъ, что при нихъ забываешь все, кромѣ ихъ самихъ.

— Вѣроятно потому, что они сами о себѣ не думаютъ, — замѣтила Фледа; она говорила во множественномъ числъ, но думала въ единственномъ.

— Я никогда его не забуду! Онъ былъ такъ добръ ко мнѣ! Не могу выразить, до какой степени онъ добръ и притомъ такъ изящно вѣжливъ, безъ всякой натяжки и принужденія. Я никогда не видывала такого привлекательнаго, благороднаго обращенія. Онъ навѣщалъ меня раза два или три, бралъ иногда Ральфа прокататься съ собою верхомъ; присылалъ мнѣ дичи и фруктовъ, — и какихъ фруктовъ!… Я такъ давно лишена была всего этого! Какъ мнѣ были пріятны эти гостинцы! Онъ говорилъ, что былъ хорошо знакомъ съ моими родителями въ чужихъ краяхъ.

— Какъ его зовутъ? быстро спросила Фледа.

— Не знаю… онъ не сказалъ мнѣ… я его и не спрашивала. Знаешь ли, есть такіе люди, съ которыми можно говорить только то, что они хотятъ сами! Въ немъ не было ничего суроваго, или натянутаго; напротивъ, онъ былъ прость и непринужденъ, какъ нельзя больше. И со всѣмъ тѣмъ, я вздумала, что мнѣ слѣдовало бы спросить его, уже тогда, какъ онъ уѣхалъ. А развѣ ты его знаешь, Фледа? — вдругъ спросила она.

— Я бы могла тебѣ это сказать, если бы знала, кто онъ, — отвѣчала Фледа, улыбаясь.

— Тебѣ уже кто нибудь объ этомъ разсказывалъ?

— Разумѣется, нѣтъ!

— Этотъ господинъ насъ очень хорошо знаетъ, онъ разспрашивалъ подробно о всемъ семействѣ.

— Какое же отношеніе между нимъ и твоимъ возвращеніемъ?

— Этотъ вопросъ меня не удивляетъ. На другой день послѣ его послѣдняго визита, я получила отъ него письмо; онъ писалъ, что долженъ кому-то изъ моихъ родныхъ, и никогда не могъ расплатиться; что не смѣетъ адресовать отцу моему прилагаемый при семъ ломбардный билетъ, потому что отецъ мой не захочетъ признать этого долга; но что онъ будетъ чувствительно мнѣ обязанъ, если я позволю ему передать мнѣ эту сумму.

— А велика ли была сумма?

— Пять-сотъ фунтовъ стерлинговъ.

Фледа поникла головою, нѣсколько слёзъ выкатилось изъ глазъ ея.

— Видно гордость моя была порядочно переломлена, когда я приняла этотъ билетъ! — продолжала Маріона. — Но если бы ты знала этого человѣка, Фледа, ты поняла бы, что ему отказать невозможно. При томъ же, мнѣ нечего было и дѣлать; я не знала ни имени его, ни адреса; и съ тѣхъ поръ больше о немъ не слыхала.

— Когда же это было?

— Прошлою весною.

— Весною!… Что же тебя такъ долго задержало?

— Пріѣздъ человѣка, котораго я опасалась. Я не смѣла пошевелиться, чтобы онъ не догадался о какой нибудь благопріятной перемѣнѣ въ моемъ положеніи. Но какъ только я освободилась, то уѣхала на первомъ же пароходѣ.

— Воображаю, какъ ты была рада!

— Чему рада? — спросилъ Ральфъ, котораго разбудила Барби, войдя въ комнату.

— Хлѣбу съ масломъ, — отвѣчала мать. Просыпайся, намъ принесли покушать.

Мальчикъ, протирая глаза, объявилъ, что теперь уже онъ не хочетъ ѣсть; Фледа, не обращая на это вниманія, начала приготовлять тартинки и вскорѣ оказалось, что эти тартинки обладаютъ самыми успокоительными свойствами.

Покушавъ хорошонько, Ральфъ отправился на покой съ своей маменькой въ комнату Фледы. Г-жа Росситуръ уступила свое кресло у постели Гюга Барби, которая съ охотою вызвалась провести ночь у постели больнаго. Возвратясь въ свою комнату, мистриссъ Росситуръ встрѣтила свою племянницу, которая просила пріютиться на ея постели. Вскорѣ всѣ заботы этого тяжолаго дна были забыты въ сладкомъ снѣ.

На слѣдующее утро Фледа проснулась первая, и размышляла, какъ сказать тетушкѣ о пріѣздѣ Маріоны, когда г-жа Росситуръ открыла глава и нѣжно поцѣловала ее, говоря:

— Тебѣ мои попеченія были бы еще нужнѣе, нежели мнѣ твои, бѣдная моя Фледа.

— Я не за тѣмъ пришла ночевать къ вамъ, тетеньку, а потому что должна была уступить свою комнату гостямъ.

— Какимъ гостямъ?

Флода сказала теткѣ о пріѣздѣ ея дочери.

При этой неожиданной новости, бѣдная мать поспѣшно вскочила съ постели и побѣжала къ дочери.

Между тѣмъ Фледа, чувствуя уже начало мигрени, спѣшила привести въ порядокъ домашнія дѣла, пока еще была въ силахъ. Она успѣла всѣмъ распорядиться, отдала Барби приказанія на весь день, зашла къ Гюгу и сказала ему нѣсколько ласковыхъ словъ; эти усилія были ей больнѣе, нежели кто нибудь могъ догадываться; они истощили ее, и она сошла въ гостиную, сѣла на софу, и прислонивъ голову къ спинкѣ стула, расположилась провести остатокъ дня въ страданіи, которое облегчить было невозможно. Г-жа Росситуръ и Маріона сидѣли въ комнатѣ Гюга, куда скоро пришолъ и малютка Ральфъ, видя, что ничѣмъ не можетъ помочь своей бѣдной тегѣ, которую ему было очень жаль. Ужасная головная боль отнимала у Фледы даже способность мыслить; вдругъ сильный стукъ въ ворота заставилъ ее вздрогнуть и вся кровь хлынула ей въ голову; она инстинктивно угадала, кто постучался такъ сильно. Она слышала, что Барби внятно отвѣчала: нездорова. — Другой голосъ говорилъ глухо. Вдругъ отворилась дверь гостиной и вошолъ г. Тернъ.

Фледа слишкомъ сильно страдала, чтобы обнаружить какое нибудь волненіе; сильная краска ея вдругъ смѣнилась смертною блѣдностію, и черные круги около глазъ ясно высказывали ея страданіе.

— Миссъ Ринганъ, сказалъ Тернъ, — подходя къ ней тихо, какъ бы боязливо. — Безцѣнная миссъ Фледа, я въ отчаяніи! Вы больны? Нельзя ли чѣмъ нибудь помочь вамъ?…

— Ничѣмъ! — едва внятно простонала Фледа.

— Если бы я зналъ, что вы такъ страдаете — конечно, я не осмѣлился бы войти; я думалъ что вы… такъ… не совсѣмъ здоровы.

Фледа внутренно желала, чтобы гость поправилъ свою нескромность и убрался бы поскорѣе; но г. Тернъ, видно, разсуждалъ иначе:

— Такъ какъ я уже здѣсь, — продолжалъ онъ; — позвольте мнѣ сказать вамъ слова два, чтобы не долго безпокоить васъ; вы даже можете не отвѣчать мнѣ.

Флода пошевелила губами, чтобы изъявить согласіе, но не взглянула на него, потому что не могла сдѣлать ни малѣйшаго движенія, Г. Тернъ взялъ стуль и сѣлъ подлѣ нея, между тѣмъ какъ Кингъ сердито на него поглядывалъ.

— Я не удивляюсь, находя васъ въ такомъ положеніи, — сказалъ онъ тихимъ голосомъ; — воображаю, какъ васъ потрясла вчерашняя новость. Я очень желалъ бы ее скрыть отъ васъ; желалъ бы избавить васъ отъ всѣхъ безпокойствъ, которыя это дѣло можетъ причинить вамъ въ будущемъ. Милая миссъ Ринганъ… такъ какъ я уже здѣсь… и время дорого… позвольте мнѣ сказать вамъ еще два слова… Вы, вѣроятно, читали мое письмо къ мистриссъ Росситуръ?… Вы его прочли до конца… не правда ли?…

Фледа снова пошевелила губами.

— Согласитесь ли вы, продолжалъ онъ съ нѣжностію — на то, о чомъ я просилъ?… Позволите ли вы мнѣ трудиться для васъ?… Пусть ваши прелестныя губки не трудятся отвѣчать мнѣ: одного движенія руки довольно съ меня.

Онъ схватилъ ея руку, которая съ минуту лежала холодна и неподвижна въ его рукѣ; вдругъ она ее отдернула; по лицу ея разлился яркій румянецъ, вызванный физическимъ и моральнымъ страданіемъ. Фледа сдѣлала отчаянное усиліе, чтобы выговорить нѣсколько словъ; она сказала:

— Человѣкъ великодушный не сказалъ бы этого.

Тернъ вскочилъ и началъ ходить по комнатѣ, какъ бы собираясь съ мыслями. Онъ поглядывалъ на Фледу, которая снова лежала блѣдная какъ мраморъ, и какъ бы не чувствовала его присутствія. На лицѣ ея выражалось только глубокое страданіе; онъ долго смотрѣлъ на нее, и подошолъ опять.

— Вы такъ не похожи на другикъ, сказалъ онъ, что принуждаете и меня дѣйствовать несообразно съ моимъ характеромъ. Я сдѣлаю безъ условій то, что мнѣ было бы такъ пріятно сдѣлать, если бы вы поощрили меня хотя улыбкою. Ни вы, и никто на свѣтѣ болѣе не услышитъ объ этомъ дѣлѣ… оно въ моихъ рукахъ; никогда оно не возбудитъ ни малѣйшаго подозрѣнія… Я употреблю всѣ усилія, чтобы не оставалось ни малѣйшихъ слѣдовъ… Это трудно, но я ручаюсь за успѣхъ. Я хочу сдѣлаться достойнымъ вашего уваженія, хотя въ этомъ случаѣ было бы простительно быть эгоистомъ.

Сказавъ это, онъ взялъ холодную руку Фледы, прижалъ ее почтительно къ губамъ и вышелъ, къ большому удовольствію Книга, который, избавясь отъ присутствія посторонняго человѣка, улегся и заснулъ спокойно.

Это безвременное посѣщеніе, тогда какъ нуженъ былъ совершенный покой, еще усилило мигрень Фледы; и когда Барби, выпроводивъ г. Терна, вошла въ гостиную, бѣдняжка едва дышала и не могла выговорить ни слова. Барби, не теряя ни минуты, принялась хлопотать о больной; но, не смотря на всѣ ея старанія, болѣзнь осталась во всей силѣ нѣсколько часовъ сряду; и когда Фледа почувствовала облегченіе, то заснула глубокимъ сномъ.

Она проснулась поздно вечеромъ, около чаю, и могла еще заняться Ральфомъ, которому отвѣчала однако только улыбкою на дѣтскую болтовню; между тѣмъ, какъ Кингъ, котораго она прогнала съ колѣнъ, приползъ къ ней на руки и всячески ласкался.

— Ты, кажется, не позволяла своей собакѣ забираться къ себѣ ни на руки, ни на колѣни?

— Ты это помнишь? — сказала Фледа съ улыбкою. — Ахъ, Маріона, мое сердце очонь умягчилось съ тѣхъ поръ, какъ я сама стала нуждаться въ отрадѣ и утѣшеніи; и я начала думать, что лучше позволить всякому насладиться, чѣмъ можетъ. Одинъ разъ, когда я была слишкомъ больна, чтобы прогнать Книга, онъ пріютился у меня на колѣняхъ; и съ тѣхъ поръ, уже продолжалъ пользоваться этимъ, какъ правомъ… Такъ ли, Кингъ? сказала она собакѣ, которая въ отвѣтъ завертѣла хвостомъ.

— Миссъ Фледа! — сказала Барби, — выглядывая въ дверь; — придите пожалуйста въ кладовую, скажите который сыръ починать.

— Какая дура! — замѣтила Маріона; — какъ будто она и не можетъ взять какой хочетъ.

— Барби не дура! — сказала Фледа, поднимаясь съ софы; но не смотря на эту защиту, она подумала про себя, что помощница вовсе не въ пору ее потревожила.

— Только поглядѣть на васъ, такъ видно, что вамъ нужно лежать смирно въ постели, — сказала Барби. — Я бы васъ не стала тревожить; да я знала, что вы и безъ того покойно не усидите!

Съ этими словами она всунула ей въ руку письмо на имя г-жи Росситуръ.

— Мнѣ его отдалъ Филетъ, — прибавила она; — а ему передалъ какой-то молчаливый цирюльникъ.

Поблагодаривъ Барби за догадливость, Фледа вызвала тётку и увела ее въ свою комнату; потомъ заперла дверь на ключъ и передала ей полученное письмо; прочитавъ, г-жа Росситуръ передала его племянницѣ; въ немъ заключалось слѣдующее:

"Любезный другъ мой!

«Я въ когтяхъ у негодяя Терна; и онъ меня прижметъ порядочно. Правда, что, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, находясь въ весьма тѣсныхъ обстоятельствахъ, я сдѣлалъ ошибку, которую надѣялся чрезъ нѣсколько дней исправить; но мнѣ не удалось!.. Не знаю, отчего онъ такъ долго оставлялъ это дѣло безъ вниманія; а теперь принялся за него и доводитъ меня до крайности. Я долженъ отказаться отъ удовольствія видѣть васъ. Этотъ подлецъ не дастъ мнѣ ни минуты покоя, пока нога моя будетъ на американской землѣ.»

— Безъ меня вамъ будетъ легче раздѣлаться.

"P. Р."

— Что это значитъ? — вскричала г-жа Росситуръ, опускаясь на стулъ и закрывая лицо руками.

— Онъ хочетъ уѣхать за границу.

— Ты думаешь? Полно, такъ ли? — возразила Люси, схвативъ письмо и перечитывая его нѣсколько разъ. — Фледа, онъ способенъ на отчаянный поступокъ.

— Повѣрьте, тётенька… Вѣдь онъ говоритъ, что въ Америкѣ для него опасно?

Г-жа Росситуръ съ безпокойствомъ глядѣла въ письмо:

— И такъ онъ уѣхалъ! Уѣхалъ, когда дѣло улажено! И мы не знаемъ, куда онъ уѣхаль! И не можемъ даже извѣстить о себѣ!

— Онъ еще не выѣхалъ изъ Америки, — сказала Фледа, — это невозможно; отъ не могъ уѣхать изъ Квичи ранѣе, чѣмъ сегодня… потомъ онъ пробудетъ нѣсколько дней въ Нью-Іоркѣ…

— Въ Нью-Іоркѣ?.. А можетъ быть, отъ уѣхалъ въ Бостонъ.

— Нѣтъ, вѣроятнѣе, онъ поѣдетъ въ Нью-Іоркъ… Этотъ городъ ему знакомѣе.

— Мы можемъ ему написать и въ Бостонъ, и въ Нью-Іоркъ — сказала бѣдная г-жа Росситуръ. Да, я напишу ему, и мы отправимъ оба письма вдругъ.

— Получитъ ли онъ ихъ… сказала задумчиво Фледа; — можетъ быть, онъ не посмѣетъ спросить ихъ на почтѣ…

Г-жа Росситуръ поняла возможность этого и въ отчаяніи ломала руки.

— Зачѣмъ онъ не объяснилъ намъ, какъ писать къ нему?..

Фледа обняла тетку, она сама дрожала такъ сильно, что едва держалась на ногахъ.

— Что намъ дѣлать, Фледа? — говорила съ тосною г-жа Росситуръ. — Когда онъ уѣдетъ изъ Нью-Іорка, какъ писать къ нему?.. Ахъ, еслибы только онъ зналъ, что все уже кончено, и что незачѣмъ уѣзжать!..

— Попробуемъ, — говорила задумчиво Фледа; — авось что нибудь удастся. Во первыхъ, напишемъ: но мнѣ кажется, что лучше всего было бы вести переписку съ нимъ черезъ газеты. Вѣроятнѣе, что печатное извѣстіе бросится ему въ глаза.

— Извѣстіе? Но какъ же его помѣстить въ газетѣ? Въ какихъ выраженіяхъ?

— Въ такихъ, которые привлекли бы его вниманіе и не могли бы относиться къ другимъ. Это не трудно придумать, тетя.

— Но кто напечатаетъ это извѣстіе, Фледа? Ты говоришь, что дядя Орринъ уѣхалъ въ Бостонъ?

— О немъ думать нечего; дядя Орринъ изъ Бостона долженъ проѣхать въ Филадельфію и наше письмо можетъ не застать его.

— А Плумфильдъ?

Фледа покачала головою.

— Не годится, тётя. Онъ, конечно, радъ все сдѣлать, но онъ не знаетъ ни Нью-Іорка, ни издателей газетъ; онъ не съумѣетъ.

— Такъ кого же просить? Мы никого не знаемъ.

Фледа поцѣловала тётку и сказала:

— Я все сдѣлаю.

— Но, милая Фледа, чтобы это сдѣлать, надобно быть въ Нью-Іоркѣ… здѣсь ничего не уладишь.

— Я поѣду въ Нью-Іоркъ.

— Когда?

— Завтра утромъ.

— Милая Фледа, тебѣ нельзя ѣхать одной! Я этого не позволю. Да ты и нездорова, тебѣ нельзя ѣхать, душа моя!

И, не зная на что рѣшиться, Г-жа Росситуръ обливалась слезами.

— Послушайте тётенька, — сказала Фледа, положивъ руку ей за плечо; — выслушайте меня и не плачьте. Я поѣду, сдѣлаю все, что можно, и мнѣ, вѣроятно, удастся. Я поѣду не одна; возьму съ собою Сета… буду спать въ каретѣ, чудесно отдохну на пароходѣ. Мнѣ будетъ легче, когда я буду знать, что вы спокойны, и я всячески постараюсь привезти домой дядюшку Ральфа. Не мѣшайте мнѣ, и не говорите ничего Маріонѣ. Слава Богу, что она обо всемъ этомъ дѣлѣ ничего знаетъ. Мнѣ будетъ легче хлопотать — бездѣйствіе меня бы убило; я бы измучилась отъ безпокойства, еслибы поручила это кому другому.

— Ты моя радость, ты мое счастье! говорила Г-жа Росситуръ.

— Ободритесь тётя. Пойдемте пить чай, это меня подкрѣпитъ немножко. Потомъ я буду писать. Я ничего не возьму съ собою; слѣдовательно, укладываться ненужно.

Вскорѣ Филетъ былъ отправленъ съ письмомъ къ Соту Плумфильду, и возвратился съ благопріятнымъ отвѣтомъ.

XV.
Журнальныя объявленія.

На слѣдующее утро Сетъ Плумфильдъ пришелъ и объявилъ Фледѣ, что докторъ Квакенбоссъ отправляется сегодня же въ Нью-Іоркъ и можетъ проводить ее такъ же хорошо, какъ бы проводилъ онъ самъ; слѣдовательно Фледа должна ѣхать подъ его покровительствомъ, а ему, Сету, не зачѣмъ безпокоиться.

Фледа старалась скрыть свое неудовольствіе; Сетъ его не замѣтилъ и преспокойно возвратился домой.

— Давно Сету Плумфильду не удавалось такъ отличиться! — сказала Барби, затворяя за нимъ двери; — смотрите, пожалуйста, ему тяжело побезпокоиться. Вообще, мужчины такъ глупы, что изъ рукъ вонъ!

— Докторъ побережетъ меня, — сказала Фледа.

Часъ отъѣзда приближался; она наскоро напилась кофе; взяла дорожный мѣшокъ и шляпку; докторъ вошолъ.

— Милая миссъ Ринганъ… я несказанно радъ… этому счастливому случаю… Я думалъ, что вы возвратились домой на всю зиму. Вы собрались въ путь… очень скоро.

— Васъ это не безпокоитъ, докторъ Квакенбоссъ?

— Очень пріятно… Меня въ такомъ случаѣ… и ни въ какомъ… вы обезпокоить не можете… Но… конечно… я не ожидалъ…

Фледа была очень недовольна и не старалась продолжать разговоръ.

— Я думаю, мѣшкать нечего, — сказалъ докторъ. По какой дорогѣ вамъ угодно ѣхать?

— Мнѣ бы хотѣлось ѣхать по Сѣверной Рѣкѣ отвѣчала Фледа. — Поспѣемъ ли мы сегодня въ Гринфильдъ?

— Легко поспѣемъ! Мои лошади у воротъ; славныя лошади! Не стоятъ смирно въ конюшнѣ… скачутъ, какъ стрекозы… Теперь, милая миссъ Ринганъ… если вы готовы…

— Сію минуту! отвѣчала Фледа; она побѣжала проститься съ тёткой, которая умоляла ее беречь свое здоровье.

— Надѣюсь, что вы тепло одѣты? сказалъ докторъ, усаживая ее въ повозку; — ночью былъ порядочный морозъ, и даже теперь морозитъ. Если бы вы спросили моего мнѣнія… я бы не совѣтовалъ вамъ теперь ѣхать… извините, миссъ Ринганъ… я бы не позволилъ Вамъ ѣхать, пока не распустятся ваши розы… Надѣюсь, что вы не получили ни какихъ дурныхъ извѣстій?.. Здоровъ ли докторъ Грегори?

— Надѣюсь.

— Онъ казался совсѣмъ здоровъ, когда я его въ послѣдній разъ видѣлъ. Очень бодрый старикъ. Варочемь, онъ еще не очень старъ. Онъ брать вашему батюшкѣ… или матушкѣ?

— Ни тому, ни другому.

— А! такъ я ошибся!.. Я думалъ… но я ошибался. Я помню, что вы его называли дядюшкой. Впрочемъ, такъ иногда называютъ и безъ родства пожилыхъ людей. У насъ въ домѣ есть славный старичокъ, работникъ; онъ уже много лѣтъ живетъ у насъ; мы его всегда называемъ: дядя Дженкъ! А гдѣ находится м-ръ Росситуръ?

Фледа вздрогнула при этомъ неожиданномъ вопросѣ, но отвѣчала съ притворнымъ спокойствіемъ, что онъ отлучился на нѣсколько дней по дѣламъ.

— А когда онъ думаетъ возвратиться?

— Надѣюсь, вмѣстѣ со мною.

— Такъ вы недолго располагаете пробыть въ городѣ?

— Я думаю возвратиться домой въ самомъ концѣ зимы; вѣдь уже январь!

— Мнѣ было бы очень пріятно охранять васъ. Повѣрьте… милая миссъ Ринганъ… что я очень радъ… что я очень счастливъ… что мнѣ всего пріятнѣе предложить вамъ мои услуги… еслибы вы поѣхали даже на край свѣта!

Фледа поспѣшила увѣрить своего услужливаго кавалера, что сама еще не знаеть, когда воротится; она рѣшилась прибѣгнуть къ покровительству мистриссъ Притчардъ и отдѣлаться отъ доктора Квакенбосса, который только помѣшалъ бы ей своими услугами. Но докторъ не унимался. Онъ съ большимъ участіемъ освѣдомлялся о капитанѣ Росситурѣ, объ его гарнизонѣ и службѣ; потомъ разговорился о г. Тернѣ. Наконецъ, пожелалъ знать въ чемъ собственно заключаются дѣла г. Росситура въ Мичиганѣ… Фледа должна была отвѣчать на всѣ эти безконечные вопросы, и выслушивать тяжолыя любезности доктора. Она была въ восхищеніи, когда вошла наконецъ въ вагонъ желѣзной дороги, и притворилась спящею, чтобы уклониться отъ разговора и отъ любопытства своихъ спутниковъ. Сонъ былъ бы благодѣяніемъ для страждущей души ея и утомленнаго тѣла; но шумъ и толчки не давали ей заснуть. Часы тянулись для нея какъ вѣчность. Она не открывала глазъ даже на станціяхъ, чтобы кто нибудь не заговорилъ съ нею. Наконецъ они пріѣхали; Фледа, полагая что поѣздъ остановился только за тѣмъ, чтобы запастись углемъ и водою, лежала неподвижно.

— Миссъ Ринганъ, — шепнулъ докторъ, наклонясь къ своей спутницѣ: — миссъ Ринганъ, — мы пріѣхали.

— Въ самомъ дѣлѣ? — сказала Фледа, открывая глаза. — Гдѣ же мы, докторъ?

— Въ Бриджпортѣ. Мы въ Бриджпортѣ. Теперь пересядемъ на пароходъ. Въ каретѣ долго сидѣть утомительно. Каково вамъ?

— Не хорошо… Дорога такъ безпокойна. Я очень рада, что мы пріѣхали.

Фледа встала и откинула вуаль. Ея блѣдное и растроенное лицо испугало доктора.

— Милая миссъ Ринганъ, вы больны? — вскричалъ онъ.

— Нѣтъ.

— Конечно, вы нездоровы… Мнѣ очень жаль… Эта дорога… возьмите мою руку… Сударыня, — сказалъ докторъ, притрогиваясь къ атласному салопу, который заграждалъ дорогу, — сударыня… позвольте… пропустите мою даму.

Но атласный салопъ пошолъ прямо впередъ и они должны были идти тише.

— Милая миссъ Ринганъ продолжалъ докторъ, когда наконецъ они выбрались на свободу, — скажите, что вы чувствуете?… Можетъ быть, вы угорѣли?… Вы похожи… у васъ совсѣмъ нездоровый видъ!

— У меня вчера былъ мигрень; я еще не оправилась сегодня; но я не больна.

Не смотря на это увѣреніе, докторъ не успокоился и поспѣшилъ къ пароходу. Здѣсь онъ предлагалъ Фледѣ покушать то того, то другаго; она выпила чашку бульону, но будучи слишкомъ утомлена, чтобы обращать вниманіе на пассажировъ и ихъ шумные разговоры, она пріютилась на большомъ канапе, и улеглась на подушкахъ. Сердце ея воспарило къ Тому, кто обѣщалъ не покидать чадъ своихъ въ бѣдствіи, и молитва успокоила тоску ея. Она просила Бога подать ей силу и терпѣніе въ добрѣ, и вскорѣ прошедшія заботы и предстоящія затрудненія исчезли въ глубокомъ снѣ, который продолжался вплоть до пріѣзда ихъ въ Нью-Іоркъ. Но, когда она сѣла въ карету и велѣла везти себя въ Бликерстритъ, на нее вдругъ нашло страшное уныніе. Ей представились всѣ трудности предстоящаго дѣла, она почувствовала, что надобно здраво обсудить и обдумать его и успокоилась только мыслію, что сегодня уже ничего нельзя сдѣлать. Занятая своими размышленіями, она едва слушала замѣчанія д-ра Квакенбосса, хотя иногда и отвѣчала ему. Но, пріѣхавъ въ Бликерстритъ, она поняла, что ея спутникъ надѣется… имѣть удовольствіе… завтра посѣтить ее… и дала себѣ слово не принимать никого.

— У себя ли докторъ Грегори? спросила она у служанки, которая ввела ее въ маленькую гостиную, освѣщенную только огнемъ камина.

— Нѣтъ сударыня, онъ еще не воротился изъ Филадельфіи.

— Такъ попросите ко мнѣ мистриссъ Притчардъ.

Когда м-риссъ Притчардъ вошла и увидѣла Фледу, сидящую къ большомъ креслѣ доктора и снимающую дорожное платье, она почти такъ же испугалась, какъ д-ръ Квакенбоссъ. Восклицанія водились одно за другимъ; она и удивлялась, и безпокоилась, и въ попыхахъ забыла даже сказать, какъ обрадовалась… Фледа разсказала ей про вчерашній мигрень, про сегодняшнее путешествіе, отвѣчала на всѣ заботливые вопросы ея такъ спокойно, съ такою пріятною улыбкою, что мистриссъ Притчардъ глазамъ не вѣрила.

— Такъ дядюшки нѣтъ дома?

— Нѣтъ, миссъ Фледа; и думаю, онъ еще въ Филадельфім… Да вѣдь у него никогда не узнаешь, когда онъ воротится. Можетъ быть онъ еще заѣдетъ сюда на пути въ Бостонъ, а можетъ быть мимо проѣдетъ. Я на всякій случай протапливаю эту комнату… вѣдь какое счастіе, что я держу все наготовѣ, какъ нарочно для васъ! И когда его нѣтъ, вы можете занять эту комнату и расположиться какъ вамъ угодно… Мы въ городѣ топимъ получше, нежели топятъ у васъ въ деревнѣ, не правда ли? — говорила старушка, разгребая огонь. Подвиньтесь-ка, и погрѣйтесь хорошенько; возьмите книжку, или подремлите, я старайтесь, чтобы ваши щочки позарумянились. Я была бы очень рада, еслибы вы за этимъ пріѣхали. Ахъ! Какъ вы перемѣнились!…

Мистриссъ Притчардъ съ безпокойствомъ разглядывала Фледу.

— Я устала, м-риссъ Притчардъ! отвѣчала Фледа съ улыбкой.

— Желала бы я, миссъ Фледа, чтобы кто нибудь позаботился о вашемъ здоровьѣ, и не позволилъ вамъ такъ утомляться. Грѣшно такъ истощать своя силы… вы не думаете ни о красотѣ своей, ни о чемъ, чтобы только услужить другимъ. Вы все-таки очень хорошенькія, прибавила она, наклоняясь, чтобы подать ей туфли; — да это уже оттого, что иначе быть не можетъ. Теперь скажите-ка, чѣмъ бы вы хотѣли поужинать?… Скажите только, все будетъ… Все, что вамъ угодно… А то, я боюсь, что не попаду на вашъ вкусъ.

Фледа отвѣчала, что съ большимъ удовольствіемъ напьется чаю, и хозяйка пошла приготовлять его, полагаясь, впрочемъ, на свое вдохновеніе. Оставшись одна, дѣвушка расположилась на вольтеровскомъ креслѣ и старалась привести въ порядокъ свои мысли… но силы ей измѣнили… и она невольно продалась своему чувству, сравнивая настоящую минуту съ послѣднимъ вечеромъ, который провела въ этой маленькой гостиной… Она закрыла глаза и хотѣла бы задремать снова.

У ярко пылающаго огня былъ поданъ прелестный ужинъ; хозяйка угощала со всѣмъ радушіемъ; на пиру не доставало только веселаго сердца — и мистриссъ Притчардъ была въ отчаяніи, что Фледа ничего не кушаетъ.

Дѣвушка проснулась рано на слѣдующій день; чувство заботъ и тоски, мысль объ огорченіи, которое пятнало всю будущность родныхъ ея, прогнали сонъ, котораго требовало утомленное тѣло. Это испытаніе было слишкомъ жестоко и неотразимо. Къ бѣдности привыкнуть можно; время и религія смягчаютъ горесть о потерѣ милыхъ сердцу; но безчестіе!… Фледа спрятала голову подъ одѣяло, какъ будто, укрываясь отъ дневнаго свѣта, она могла укрыться отъ этой мысли… И сколько несчастій вслѣдствіе этого позора!… Невозможность уваженія, все счастіе жены разрушенное въ этой жизни… Жизнь Гюга въ опасности; имя заклейменное позоромъ! О своихъ мученіяхъ она мало думала; но дядя? Что ему остается дѣлать теперь, когда онъ потерялъ уваженіе къ самому себѣ и доброе мнѣніе общества, эти двѣ главныя опоры свѣтскаго человѣка?… Бабушка Миріамъ однажды сказала ей: — какую довѣренность можетъ имѣть женщина къ человѣку, не имѣющему религіи? — Г. Тернъ не могъ бы просить руки ея въ минуту, когда она была, бы такъ сильно проникнута этою мыслію; потому что какой человѣкъ безъ религіи представлялъ болѣе нравственныхъ ручательствъ, чѣмъ дядя ея? Никогда никакое злорѣчіе не касалось его добраго имени, ближайшіе знакомые не могли подозрѣвать его ни въ какомъ предосудительномъ поступкѣ. А теперь все погибло!

— Не совсѣмъ же однако! — сказала вдругъ Фледа, вскочивъ съ постели; и начала поспѣшно одѣваться, мысленно повторяя слова молитвы: «Въ скорби моей воззвахъ ко Господу, и услыша мя… на Господа уповаю и не боюся; что сотворитъ ми человѣкъ?…» Эти слова не увѣряли ее въ удачѣ, но по крайней мѣрѣ въ томъ, что Богъ все управляетъ къ лучшему.

Фледа очень рано сошла въ маленькую гостиную; но каминъ былъ уже затопленъ и комната была въ совершенномъ порядкѣ. Она немедленно взяла перо и бумагу и начала сочинять объявленіе, которое намѣрена была напечатать въ газетахъ. Подумавъ нѣсколько, она написала слѣдующія строчки.

«P. Р. покорно просятъ пожаловать въ старый домикъ въ Бликерстритъ, чтобы потолковать съ племянницею о весьма нужномъ дѣлѣ.»

Обдумавъ со вниманіемъ дѣло, Фледа нашла, что это объявленіе не довольно замѣтно, чтобы привлечь вниманіе ея дяди, а между тѣмъ высказывается слишко ясно… P. Р. и племянница и Бликерстритъ могутъ возбудить подозрѣніе въ постороннихъ…

Она написала снова:

«Любезный дядюшка, Ф. поспѣшила вслѣдъ за вами, желая сообщить вамъ весьма важное дѣло. Ради Бога, навѣстите меня тамъ, гдѣ я пристаю обыкновенно.»

Нѣтъ, подумала Фледа, это еще менѣе обратитъ вниманіе дяди, и не достигнетъ цѣли… Еслибы я поставила въ заглавіи Квичи?… Но это возбудитъ подозрѣнія Эвелиновъ и другихъ знакомыхъ… Что нужды? Надобно рискнуть всѣмъ на свѣтѣ, чтобы его видѣть! Подумавъ еще, она взяла перо и сквозь слезы написала слѣдующее:

"Квичи.

«Навѣстите меня тамъ, гдѣ я обыкновенно останавливаюсь. Я пріѣхала сюда, по важному дѣлу, которое васъ лично интересуетъ. Не откажите мнѣ, ради Г….»

Ей показалось, что эта послѣдняя редакція удачнѣе прежнихъ; она поспѣшно переписала объявленіе на нѣсколькихъ четвертушкахь бумаги, которыя намѣрена была разослать въ разные журналы, и когда явилась мистриссъ Притчардъ съ завтракомъ вся работа была уже кончена. Подкрѣпивъ силы свои вкуснымъ кофе, Фледа отправилась бороться съ вѣтромъ и журналистами. Воздухъ былъ морозный, день солнечный; она предпочла бы пасмурную, сѣрую погоду, въ которую могла легче избѣжать встрѣчъ со знакомыми.

Прежде всего она пошла въ библіотеку для чтенія, гдѣ ей подали всѣ утренніе и вечерніе журналы; она нашла, что у нея слишкомъ мало экземпляровъ ея объявленія, сѣла немедленно къ столу и дополнила нужное число.

Часть утра прошла уже, когда она вышла изъ библіотеки; ей хотѣлось пройти въ конторы журналовъ не людными улицами, и хотя она старательно научала топографическую карту города, но не разъ должна была спрашивать о дорогѣ у прохожихъ. Тяжело было ей дѣлать эти вопросы: особенно тяжело было вмѣшиваться въ толпу людей незнакомыхъ, давать объясненія писарямъ, которымъ казалось странно ея присутствіе въ конторахъ. Не разъ она проходила мимо, видя что на крыльцѣ много народу, и возвращаясь черезъ нѣсколько минутъ, все таки принуждена была продираться черезъ грубую толпу. Это испытаніе было горько; нѣсколько разъ бодрость оставляла ее; наконецъ она кончила свое дѣло; сбывъ съ рукъ послѣдній листъ бумаги и увидя себя на знакомой улицѣ, она вздохнула свободнѣе.

Было уже поздно; beau monde уже кончилъ свою прогулку, когда Фледа, утомленная и измученная, нетвердыми шагами направлялась по дорогѣ къ Бликерстриту. Дойдя до дверей дома, она почувствовала неизъяснимое облегченіе при мысли, что тяжолый долгъ исполненъ; теперь оставалось только ожидать результата. — Съ трудомъ вошла она на лѣстницу, заперлась на ключь въ своей комнатѣ, и дала полную волю слезамъ, чтобы облегчить свое, такъ долго стѣсненное, сердце.

— Миссъ Фледа, — сказала ей съ огорченіемъ мистриссъ Притчардъ, — я бы никогда не повѣрила, что вы можете поступать дурно!

— Ошибаетесь! — отвѣчала, полушутя, Фледа.

— Посмотрите на себя! Вы на взглядъ чуть ли еще не хуже вчерашняго! Развѣ это благоразумно?… Вамъ слѣдовало сегодня сидѣть дома, а вы семь часовъ на ногахъ . Это и замѣтно; того и смотри, что вы упадете въ обморокъ.

— Я завтра отдохну; по крайней мѣрѣ постараюсь.

— Вамъ только лежать въ постели слѣдовало, а вы утомляетесь такъ, какъ будто у васъ слоновая сила. Признайтесь сами, вѣдь это не хорошо.

Фледа хотѣла отвѣчать шуткою, но не могла; нервическое изнеможеніе превозмогло, и она залилась слезами.

Удивленная и испуганная Притчардъ начала извиняться и утѣшать ее; добрая женщина поняла, что въ поступкахъ Фледы заключается тайна, до которой добираться не слѣдуетъ. Съ тѣхъ поръ, она перестала дѣлать ей замѣчанія; и только принялась лелѣять гостью какъ только могла.

Но потрясеніе Фледы было слишкомъ сильно; вся ея энергія исчезла какъ только прекратилась потребность дѣйствовать. На слѣдующій день она пролежала на софѣ въ совершенномъ изнеможеніи силъ. Мистриссъ Притчардъ сидѣла подлѣ нея, заботливо за нею ухаживала, но ни о чемъ не разспрашивала.

Такъ прошолъ и понедѣльникъ, но къ вечеру у Фледы сдѣлалось сильное волненіе отъ ожиданія отвѣта дяди; Притчардъ была въ отчаянія, видя что дѣвушкѣ и во вторникъ нисколько не лучше, а Фледа чувствовала, что не можетъ ждать облегченія, пока не прекратится это ужасное безпокойство. Можетъ быть, дядя не получалъ письма ея, не прочиталъ объявленія!… Можетъ быть даже онъ навсегда покинулъ родину, между тѣмъ, какъ она принуждена оставаться въ бездѣйствіи! Малѣйшій шумъ волновалъ ее, она вздрагивала отъ каждаго звонка; ни читать, ни отдыхать было ей невозможно. Ее занимала одна только мысль, все прочее для нея не существовало.

Въ этотъ вторникъ, когда мистриссъ Притчардъ и Фледа садились за столъ, кто-то сильно позвонилъ у дверей; сердце Фледы встрепенулось… черезъ минуту вошла служанка, съ письмомъ въ рукѣ. Не спрося даже, къ кому письмо, Фледа схватила его побѣжала въ свою комнату. На лоскуткѣ, оторванномъ отъ стараго конверта, были написаны двѣ строчки:

— Ты найдешь меня у Дины; но приходи одна, когда стемнѣетъ.

Этого было довольно. Дина была старая негритянка, очень привязанная къ семейству Росситуръ; она много лѣтъ служила въ ихъ домѣ и оставила ихъ только чтобъ выйти замужъ. Овдовѣвъ уже нѣсколько лѣтъ тому назадъ, она занималась стиркою бѣлья, въ небольшой квартиркѣ, не подалеку отъ Чельси. Фледа смутно помнила гдѣ живетъ эта женщина, хотя, бывало, хаживала къ ней съ Гюгомъ и носила ей гостинцы. Къ счастію, она не забыла названія улицы, слѣдовательно, надѣялась отыскать домишко Дины. Въ сильномъ волненіи, она упала на колѣна и вознесла къ Богу душевную благодарность свою, которой не могла бы выразить никакими словами; сердце ея было исполнено признательности къ Тому, Кто избавилъ ее отъ мучительнаго безпокойства и благословилъ труды ея.

— Лишь бы только мнѣ увидѣть дядюшку! за остальное ручаюсь! — повторяла она въ радостномъ восторгѣ.

XVI.
Встрѣча и свиданіе.

Фледа считала минуты, и за часъ до заката солнца ускользнула изъ дому, потихоньку отъ г-жи Притчардъ. Ей было далеко идти до мѣста свиданія, назначеннаго дядею, и она желала хоть полдороги сдѣлать засвѣтло.

Погода была прекрасная и весь городъ прогуливался. Фледа, спустивъ густую вуаль, нарочно выбирала самыя узкія и пустыя улицы. Еще нѣсколько шаговъ — и вся опасность нечаянной встрѣчи исчезнетъ.

Но кто можетъ разсчитывать на случайности?… Переходя Фифтэвенго, она увидѣла на другой сторонѣ г. Карльтона, идущаго въ Веверлиплесъ. Она убавила шагу, въ надеждѣ, что онъ пройдетъ, не примѣтивъ ее, или не узнаетъ ее, закрытую вуалью и укутанную. Тщетная надежда! Она вскорѣ увидѣла, что онъ остановился и поджидаетъ ее; она принуждена была поднять вуаль и поклониться.

— Мнѣ сказали, что вы уѣхали! — вскричалъ онъ.

— Правда… я уѣзжала… но должна была дня на два воротиться, — отвѣчала смущенная Фледа.

— Вы были нездоровы? спросилъ онъ, вдругъ перемѣняя тонъ; веселый его взглядъ и улыбка внезапно смѣнились безпокойствомъ.

Фледа хотѣла отвѣчать; но сердце ея вдругъ стѣснилось, слова замерли на губахъ; она готова была залиться слезами. Г. Карльтонъ заботливо посмотрѣлъ на нее, потомъ взялъ ея руку и медленно пошолъ съ нею. Это движеніе, вмѣстѣ нѣжное и серьезное, живо напомнило Фледѣ то время, когда онъ взялъ ее, малютку, подъ свое покровительство; воспоминанія зароились въ умѣ ея… мысли ея неудержимо перенеслись къ матери… отцу… дѣду… ко всѣмъ этимъ милымъ, безцѣннымъ друзьямъ, въ которыхъ находила она покровительство и опору; теперь въ цѣломъ свѣтѣ для нея нѣтъ опоры и покровительства. Милые лица ихъ сіяли передъ нею яснѣе, нежели когда нибудь; она чувствовала, что мѣсто ихъ осталось навсегда пустымъ, незамѣнимымъ. Кто могъ бы заступить его? Дядя Росситуръ? Она никогда много ему не довѣряла, а теперь — увы!.. Тетка?… Фледа сама должна ее поддерживать; Гюгъ всегда былъ для нея меньшимъ, а не старшимъ братомъ. Воспоминанія счастливаго дѣтства невольно заставили ее сдѣлать горькое сравненіе. Она хотѣла бороться, хотѣла разсуждать — напрасно! Нервы ея слишкомъ ослабѣли, сердце было растерзано, она не смѣла поднять глазъ, наполненныхъ слезами молила Бога только о томъ, чтобы Карльтонъ ничего не замѣтилъ.

Замѣтилъ, или нѣтъ — но онъ не говорилъ ни слова. Наконецъ это молчаніе испугало ее; глотая слезы, она немного подняла голову, не смѣя однако взглянуть на Карльтона. Онъ поглядѣлъ на нее разъ, и другой, не зная, рѣшиться ли заговорить съ нею.

— Не трудно ли вамъ идти такъ далеко? спросилъ онъ наконецъ, тихо.

— Нѣтъ, отвѣчала Фледа, но голосъ ея еще усилилъ его безпокойство. Онъ опять замолчалъ, и она съ своей стороны тщетно искала, о чемъ бы заговорить…. Они продолжали идти молча. Тихая походка Карльтона, заботливость, съ которою онъ отстранялъ всякое маленькое препятствіе, одни обличали, что онъ помнитъ, что нѣжное существо опирается на его руку.

— Какъ красиво эта струйка голубаго дыма поднимается изъ трубы, — сказалъ онъ.

Это замѣчаніе было сдѣлано такъ просто, такъ непринужденно, что Фледа немедленно увѣрилась, что г. Карльтонъ не видалъ слезъ ея, и не замѣтилъ ея разстройства.

— Не правда ли? — быстро подхватила она. — Я часто думала, какой эффектъ производитъ дымъ въ воздухѣ… особенно въ городѣ…

— Какъ это?

Фледа посмотрѣла на него испытующимъ взглядомъ, какъ бывало, въ дѣтствѣ.

— Можетъ быть это происходитъ отъ противоположности… по крайней мѣрѣ, здѣсь…

— Какая противоположность?

— Развѣ вы не замѣчаете, — продолжала она, — какая рѣзкая противуположность между этою чистою, вольною струею, которая поднимается къ небу и тѣмъ, что она оставляетъ подъ собою?… Я говорю не о матеріальной противоположности, потому что въ деревнѣ, дымъ живописнѣе, за то, въ городѣ онъ имѣетъ больше физіономіи.

— Пришло же въ голову замѣчать физіономію дыма! — сказалъ онъ, улыбаясь.

— Вы смѣетесь надо мною, м-ръ Карльтонъ, можетъ быть и за дѣло!

— Вы не можете этого думать! — возразилъ онъ съ значительнымъ взглядомъ, стараясь изгладить всякое сомнѣніе; — вы, я вижу, одного мнѣнія съ Лафатеромъ, который утверждаетъ, что все въ мірѣ имѣетъ физіономію.

— Да, я тоже думаю; а вы?

— Онъ правъ… въ глазахъ нѣкоторыхъ особъ. Но физіономія, ила выраженіе, есть такая тонкая, такая мимолетная вещь! чтобы уловить ее, нужно имѣть такую изящную нѣжность сердца, такой возвышенный умъ, что, въ глазахъ толпы, Лафатеръ всегда останется жалкимъ мечтателемъ.

— Это намекъ на меня, м-ръ Карльтонъ!…. Но если я слишкомъ замечтаюсь, остановите меня. Я отъ природы склонна искать значенія и мысли во всѣхъ предметахъ, и часто слишкомъ увлекаюсь, чтобы быть разсудительною. Но это увеличиваетъ наслажденія; гдѣ одно воображеніе останавливаеттся, тамъ другое открываетъ новые пути.

— Такъ какъ эта струйка дыма, которая привела бы многія мечты въ кухню, увлекла васъ… куда? — спросилъ онъ, быстро обращаясь къ ней.

Фледа встрѣтила взоръ его, и, вѣроятно, глаза дѣвушки ясно выражали мысль ея, потому что улыбка сочувствія Карльтона привела ее въ замѣшательство.

— Какъ религія возвышаетъ всѣ наслажденія жизни! — сказалъ онъ, помолчавъ немного.

Не языкъ Фледы, а сердце отвѣчало на это замѣчаніе.

— Она возвышаетъ ихъ всѣми способами, продолжалъ Карльтонъ. Она очищаетъ умъ отъ вліянія, которое могло бы омрачить его и ограничить его сферу; она сообщаетъ ему живую чувствительность, дѣлаетъ его способнымъ вѣрнѣе постигать, выше оцѣнивать; и — не говоря уже собственно о вѣрѣ — какой источникъ наслажденій она открываетъ душамъ, способнымъ понимать нравственныя красоты, замѣчать нѣжныя отношенія, связывающія вещественные предметы съ духовными… Что ни говорятъ, но только благочестивая душа способна постигать гармонію природы.

— Помните ли, — сказала растроганная Фледа. — Генрихъ Мартенъ признается, что никогда не любилъ живопись и музыку такъ сильно, какъ съ тѣхъ поръ, какъ сдѣлался христіаниномъ.

— Помню. Это отъ того, что только тогда нравственный человѣкъ находится въ гармоніи съ физическою природою.

— А какъ многіе воображаютъ противное! Какъ часто говорятъ, что Богъ создалъ человѣка для счастія, и потому отвергаютъ благочестіе, какъ вещь скучную.

— Именно такъ! Они разсуждаютъ: Богъ создалъ людей для счастія. Строгое повиновеніе Его волѣ дѣлаетъ ихъ несчастными. Слѣдовательно, не должно повиноваться Его волѣ. Между тѣмъ, какъ должно бы говорить: все, чего Богъ требуеть, клонится ко счастію человѣка. Богъ требуетъ совершеннаго повиновенія, слѣдовательно, совершенное повиновеніе волѣ Божіей содѣлаетъ человѣка счастливымъ.

— Мнѣ кажется, м-ръ Карльтонъ, что свѣтъ, который судить по наружности и не понимаетъ душевнаго счастія христіанъ, часто удаляется отъ благочестія, потому что не всегда находить въ благочестивыхъ людяхъ возвышенный умъ и изящное образованіе.

— Въ такомъ случаѣ онъ судитъ несправедливо. Вспомните, Господь самъ сказалъ, что между христіанами будетъ мало богатыхъ знатныхъ и мудрыхъ вѣка сего. Но сравните человѣка съ самимъ собою, и вы всегда найдете, что Евангеліе его возвысило, облагородило, и открыло ему обильнѣйшій источникъ наслажденій.

— Особенно же, прибавила Фледа, Евангеліе даетъ миръ душевный, миръ совѣсти, который позволяетъ всѣмъ наслаждаться живѣе.

— Помните ли вы выраженіе: Самые камня пустыни изрекутъ миръ тебѣ?…

— Ахъ м-ръ Карльтонъ! — сказала смѣясь Фледа, — васъ многіе поймутъ не лучше меня!

Фледа не могла опредѣлить улыбку, которую вызвали на лицо Карльтона эти слова; она долго вдумывалась, но не поняла ее.

Между тѣмъ они подошли къ углу Сломанстрита; дальше Фледа не могла допустить человѣка посторонняго; — она вдругъ остановилась и, отдернувъ свою руку, сказала: — Я очень благодарна вамъ за то, что вы меня проводили по сквернымъ улицамъ; но не буду болѣе утруждать васъ.

— Надѣюсь, вы не намѣрены прогнать меня? — сказалъ онъ съ безпокойствомъ.

— Это необходимо, — простодушно отвѣчала Фледа, у меня здѣсь дѣло…

— Но вы позволите мнѣ подождать васъ?

— О нѣтъ! возразила Фледа, краснѣя и въ примѣтномъ замѣшательствѣ, — благодарю васъ… Но… ради Бога, не ожидайте меня… Я не знаю, сколько времени здѣсь пробуду.

Карльтонъ серьёзно поклонился ей. и Фледа вошла въ узкій и грязный переулокъ. Ей было очень грустно, безотчетно грустно. Солнце еще не совсѣмъ сѣло, вглядываясь внимательно, она отыскала темный переходъ, ведущій къ Динѣ.

Старуха, которая очень мало перемѣнилась, не узнала молодую дѣвицу; но имя Фледы тотчасъ же напомнило ей малютку, которую она когда-то знала. Она чрезвычайно обрадовалась, засыпала дѣвушку вопросами, и потомъ, съ большими подробностями разсказала ей, что на дняхъ нечаянно повстрѣчала г. Росситура въ своей улицѣ, гдѣ уже вовсе не ожидала его встрѣтить! Онъ очень постарѣлъ, говорила она, и даже волосы посѣдѣли. Фледа намекнула ей, что именно его она здѣсь ожидаетъ, и что имъ нужно поговорить наединѣ. Негритянка тотчасъ же унесла свою работу въ другую комнату, потомъ стерла вездѣ пыль, поправила огонь въ каминѣ, и ушла, увѣряя Фледу, что запретъ двери на ключь и никого не впуститъ.

Между тѣмъ, уже смерклось и Фледѣ становилось страшно при мысли о предстоящемъ свиданіи. Достигнетъ ли она своей цѣли? Ограничивается ли этимъ проступокъ ея дяди?.. При этой мысли ей стало тяжело и она сняла шляпку, чтобы вздохнуть свободнѣе. Въ маленькой, низкой лачужкѣ, съ наступленіемъ темноты, все сдѣлалось какъ-то печально и мрачно; она опустила голову и закрыла лицо, чтобы ничего не видѣть; вдругъ легкое движеніе заставило ее вздрогнуть; она подняла глаза: передъ нею стоялъ г. Росситуръ. О, какъ онъ измѣнился! Фледа не могла себѣ представить этого. При видѣ его, все было забыто: проступокъ; его послѣдствія, ее негодованіе; она чувствовала только нѣжность и состраданіе, бросилась на шею дядѣ, и, прижимаясь къ его сердцу, поцѣлуями и слезами выражала ему столько радости и сочувствія, что каменное сердце бы тронулось. Г. Росситуръ нѣсколько минуть держалъ ее въ объятіяхъ, потомъ посадилъ потихоньку на стулъ, самъ сѣлъ поодаль, и, закрывъ лицо руками, застоналъ.

Но Фледа не могла видѣть его горести, она подошла и стала подлѣ него на колѣни.

— За чѣмъ ты пріѣхала, Фледа? спросилъ онъ, не измѣняя положенія.

— Чтобы васъ привести домой, дядюшка.

— Домой! сказалъ онъ съ отчаяніемъ.

— Да, потому что все кончено, все забыто…

— Что забыто? спросилъ онъ рѣзко.

— Все, что вы желали бы предать забвенію, отвѣчала она просто. Не думайте объ этомъ болѣе; я пріѣхала за тѣмъ, чтобы вамъ объявить это, пока не поздно. О, какъ я рада!

— Почему ты это знаешь, Фледа? — спросилъ Росситуръ, поднимая голову.

— Онъ самъ сказалъ мнѣ, прошептала она.

— Кто онъ?

— М-ръ Тернъ.

Росситуръ нѣсколько времени молчалъ.

— Такъ ли ты поняла его?

— Навѣрно такъ; нельзя говорить яснѣе.

— И ты увѣрена, Фледа, что онъ поступитъ такъ, какъ сказалъ?

— Совершенно увѣрена.

— Не было ли при этомъ какихъ условій?

— Никакихъ, дядюшка.

— Что же побудило его такъ дѣйствовать? Сколько мнѣ извѣстно, онъ не таковъ, чтобъ поступать безкорыстно.

Фледа слегка покраснѣла, но не отвѣчала.

— Отчего онъ такъ долго держалъ эту бумагу, не пуская ее въ ходъ?

— Не знаю… онъ мнѣ не говорилъ объ этомъ. Онъ обѣщалъ мнѣ, что ни мы, и никто въ свѣтѣ никогда не услышитъ болѣе объ этомъ дѣлѣ.

— Никто въ свѣтѣ!.. сказалъ г. Росситуръ.

— Онъ сказалъ, что оно извѣстно не болѣе, какъ одному, или двумъ лицамъ, и что онъ можетъ отвѣчать за ихъ скромность.

— Онъ ничего больше не говорилъ?

— Онъ сказалъ, что дѣло зависятъ совершенно отъ одного его, и что никто, никогда не услышитъ о немъ болѣе ни слови. Могъ ли онъ обѣщать что больше?

Г. Росситуръ вздохнулъ глубоко и отрадно; нѣсколько минутъ сидѣлъ онъ молча и погрузясь въ размышленія; наконецъ спросилъ:

— Какая же ему будетъ награда, Фледа?

— Искренняя благодарность признательнаго сердца — съ моей стороны.

— Того ли онъ надѣется?

— Я не знаю, чего онъ надѣется, — сказала смутившись Фледа.

— Что ты ему обѣщала, дитя мое?

— Ничего, дядюшка, — отвѣчала Фледа серьёзно; я ничего не обѣщала. Онъ далъ мнѣ слово оставить дѣло — свободно и безъ всякихъ условій.

Г. Росситуръ снова задумался и казался встревоженнымъ. Фледа плакала.

— Я не довѣряю ему; я здѣсь не останусь.

— Но вы возратитесь домой, дядюшка? спросила испуганная Фледа.

— Да, дитя мое… возвращусь, мой ангелъ!.. сказалъ онъ, прижимая Фледу къ своему сердцу, — дѣлайте со мною, что хотите; когда я уѣду, то мы уѣдемъ всѣ вмѣстѣ… твое письмо кончается словами: если вы любите Гюга… здоровъ ли онъ?

— Нездоровъ. Я думаю, что ему всего полезнѣе будетъ васъ видѣть.

Росситуръ поблѣднѣлъ и молчалъ.

— А жена? — спосилъ онъ, погодя немного.

При этихъ вопросахъ, Фледѣ представились огорченныя лица тетки и Гюга и, взглянувъ на дядю, она горестно вскричала:

— Ахъ, дядюшка! Они только о томъ и думаютъ, чтобы васъ увидѣть!

Росситуръ опустилъ голову и тяжело вздохнулъ.

— Это все для Маріоны, сказалъ онъ, оправившись немного. — Дѣла мои поразстроились, я боялся, что свадьба моей дочери разойдется, если это откроется. Этотъ шутъ Швиденъ попросилъ у меня взаймы 4000 долларовъ на нѣсколько дней; я не смѣлъ ему отказать, чтобы онъ не догадался. Я боялся, что моего векселя не примутъ и былъ такъ безуменъ, что прибѣгнулъ къ способу, который погубилъ меня. Я тогда разсчитывалъ получить деньги — черезъ недѣлю… Должникъ мой былъ игрокъ и деньги мои пропали. Съ тѣхъ поръ дѣла мои пошли все хуже и хуже… Этотъ несчастный вексель давилъ меня… ахъ, какъ мнѣ тяжело было!.. могу сказать, что съ тѣхъ поръ я не жилъ.

— Знаю, дядюшка… я все это знаю… но теперь мы можемъ опять жить счастливо. Это мрачная туча, тяготѣла равно надъ всѣми нами.

— Знаю, — вскричалъ онъ, — и это испытаніе показало мнѣ, что мои сокровища не поддѣльные камни, а чистые брильянты.

— У васъ брильянтовъ прибавилось, дядюшка.

— Что это значитъ?

— Возвратясь домой, вы найдете еще два, — сказала дрожащимъ голосомъ Фледа.

Росситуръ пристально смотрѣлъ на нее.

— Неужели вы не угадываете?

— Нѣтъ… однако…

— Такъ я скажу вамъ… потому что они ничего не знаютъ и не должны знать объ этомъ дѣлѣ.

— Кто же наконецъ?

— Маріона въ Квичи.

— Маріона!.. вскричалъ Росситуръ, безпрестанно мѣняясь въ лицѣ; — Маріона въ Квичи!.. съ мужемъ?

— Нѣтъ, съ премиленькимъ сынкомъ.

— Маріона!.. а мужъ ея… гдѣ онъ?

Фледа молчала. — Мнѣ кажется, она не знаетъ, гдѣ онъ… сказала она, спустя немного.

— Онъ умеръ?

— Нѣтъ.

Росситуръ началъ быстро ходить взадъ и впередъ по комнатѣ; Фледа не смѣла взглянуть на него. Видя наконецъ, что онъ немного успокоился, она потихоньку подошла къ нему, ласково взяла его за руку и спросила:

— Когда-же вы воротитесь домой, дядюшка?

— Завтра утромъ.

— Въ такомъ случаѣ вамъ надобно сѣсть на пароходъ въ Бриджпортѣ, потому что вода въ рѣкѣ уже понизилась.

— Да, я знаю.

— Такъ я буду ждать васъ на набережной, дядюшка… въ которомъ часу?

— Дитя мое, — сказалъ онъ, ласково потрепавъ ее по щекѣ, — довольно ли ты сильна чтобы завтра ѣхать? Лучше останься здѣсь и отдохни нѣсколько дней… тебѣ нуженъ покой.

— Нѣтъ, я поѣду съ вами и буду отдыхать уже дома. Но не пора ли позвать Дину и проститься съ нею? Мнѣ пора воротиться домой, чтобы уложиться къ завтрашнему дню.

Росситуръ позвалъ Дину, и сказавъ ей нѣсколько ласковыхъ словъ; дядя и племянница вышли; послѣдняя успѣла на прощаньи ввернуть старушкѣ въ руку подарокъ.

Она возвратилась домой, прозрачная и блѣдная, какъ безтѣлесный духъ, и столь же чистая, столь же безмятежная. Небесная гармони слышалась ей въ звѣздномъ пространствѣ, небесная гармонія отзывалась въ душѣ ея; сердце ея возсылало къ Богу гимнъ признательности, радости, любви и надежды. Кроткое спокойствіе наполняло душу ея; она была въ мирѣ сама съ собою и съ цѣлымъ міромъ: и вѣра возносила все это счастіе къ небесамъ.

XVII.
Цѣлебныя Цвѣты.

Убѣжденная, что прогулки Фледы имѣютъ таинственную цѣль, г-жа Притчардъ ее не разспрашивала, и только огорченнымъ видомъ своимъ выражала какъ ей непріятно, что Фледа такъ мало бережется. Но когда гостья попросила ее заказать къ слѣдующему утру карету, чтобы отвести ее на пароходъ, старушка не выдержала.

— Миссъ Фледа, сказала она серьёзно, — Миссъ Фледа, я не знаю, что вы задумали! Вы вѣрно хотите уморить себя? Вы не въ состояніи завтра ѣхать въ Квичи; вы не были въ состояніи выходитъ изъ дома сегодня вечеромъ; если бы вы могли видѣть, какъ вы блѣдны, то не заставили бы меня и говорить больше. Ваше лицо бѣло, какъ платокъ; можно подумать, что вы хотите какъ можно скорѣе отдѣлаться отъ своего тѣла. Вамъ непремѣнно нужно по крайней мѣрѣ два дня пролежать въ постели.

— Благодарю васъ, милая мистриссъ Притчардъ, благодарю васъ, что вы такъ обо мнѣ заботитесь; но завтра мнѣ непремѣнно нужно ѣхать домой; а тамъ, пожалуй, я буду лежать сколько нужно.

Добрая ключница нѣсколько времени молча на нее смотрѣла; потомъ сказала умоляющимъ голосомъ:

— Ради Бога не уѣзжайте.

Это усердіе вызвало слезы на глаза дѣвушки, однако она настояла на своемъ. Г-жа Притчардъ замолчала, думая про себя, что, можетъ статься, Фледа послушается ея поневолѣ; къ вечеру Фледа и сама начала опасаться того же. Она чувствовала совершенное изнеможеніе, и на слѣдующее утро, вопросъ былъ рѣшонъ: она не была въ силахъ даже встать съ постели. Г-жа Притчардъ почти обрадовалась, а Фледа была уже слишкомъ слаба, чтобы огорчиться. Страшное волненіе прошедшихъ дней смѣнилось безмятежнымъ спокойствіемъ, которому отчасти было причиною физическое безсиліе; г-жа Притчардъ ухаживала за нею, какъ за ребенкомъ.

Фледа дремала все утро; въ половинѣ дня на лѣстницѣ и въ корридорѣ послышались легкіе, проворные шаги, совершенно отличные отъ медленной походки мстриссъ Притчардъ. Вдругъ дверь комнаты безцеремонно отворилась, и дѣвицы Эвелинъ влетѣли. Онѣ чуть не задушили Фледу своими ласками, и болтали безъ умелку объ ея блѣдности, болѣзни, неожиданномъ возращеніи; онѣ сами спрашивали, сами отвѣчали, и тѣмъ избавили Фледу отъ необходимости говорить.

— Злодѣйка! — сказала Констанція, — какъ ты осмѣлилась остановиться не у насъ? Подумай только, какія несправедливыя подозрѣнія ты навлекла на насъ! Не говорю уже о всѣхъ исторіяхъ, которыя мы должны сочинить въ свое оправданіе! Не ожидала я отъ васъ этого, миссъ Квичи!

Фледа не пошевелилась, и только недовѣрчиво улыбнулась.

— Давно ли ты здѣсь, Фледа? — спросила Флоренса.

— Мы бы и не знали, что ты возратилась, — перебила Констанція, — но м-ръ Карльтонъ явился къ намъ спросить о твоемъ здоровьи. Мы сказали, что ты рано утромъ вышла со двора и еще не воротилась.

— Ты не сказала этого? спросила Фледа, краснѣя.

— И онъ принялся доказывать, — щебетала Костанція, — какъ опасно молодымъ дѣвушкамъ выходить ввечеру безъ провожатаго; потомъ намекнулъ, что такую легкомысленную особу, какъ ты, не должно спускать глазъ ни на одну минуту.

— Почему ты все это говоришь, Констанція? — спросила миссъ Ринганъ.

— Я еще и половины не разсказала, — важно отвѣчала Констанція. Маменька принялась извиняться, и м-ръ Карльтонъ замѣтилъ очень серьёзно, что ты чрезвычайно упряма и любишь спорить.

— Да замолчи, Костанція! — сказала Флоренса; — Фледа, скажи же мнѣ теперь, зачѣмъ ты воротилась? Мнѣ чрезвычайно любопытно знать это.

— Любопытство предосудительная вещь, — отвѣчала шутливо Фледа; — потому я и не намѣрена удовлетворять его.

— Перестань; пожалуйста, скажи.

— Я пріѣхала по дѣлу, которое необходимо было обдѣлать на мѣстѣ.

— Съ кѣмъ ты пріѣхала?

— Съ сосѣдомъ, которому также нужно было ѣхать въ Нью-Іоркъ.

— Развѣ твоего дяди не было дома?

— Разумѣется, нѣтъ; иначе бы мнѣ не нужно было трудиться.

— Развѣ кромѣ тебя некому было заняться этимъ дѣломъ?

— Докторъ Грегори въ отлучкѣ, какъ вы знаете; Чарльзъ воротился къ своему посту — въ Фортъ Гамильтонъ, кажется; онъ не можетъ отлучаться…

— Оттого-то вѣрно онъ безпрестанно и прохаживается по Бродве, держа подъ руку Терна, вмѣсто ружья, — перебила Констанція; — потомъ еще, вѣрно ему вмѣнено въ обязанность по службѣ, наблюдать за вышиваньемъ Флоренсы, — помнишь эту гадкую работу, съ которою я не могла сладить? — такъ что онъ всякій вечеръ отлучается изъ крѣпости, чтобы слѣдить за успѣхами этой работы. — Маменькѣ, просто, жаль его; онъ совсѣмъ изнурится.

Мило было смотрѣть съ какою нѣжностію и удивленіемъ Флоренса слушала этотъ вздоръ.

— Гдѣ же твой другой кузенъ… Гюгъ? спросила Флоренса.

— Онъ былъ нездоровъ, когда я поѣхала.

— А твой дядя?

— Я думаю, что завтра онъ пріѣдетъ домой, и мнѣ хотѣлось воротиться въ то же время; но сегодня я почувствовала себя нездоровою и не могла ѣхать… такъ досадно!

— Ты бы не одна поѣхала?

— О нѣтъ; съ однимъ изъ нашихъ друзей.

— Я думаю, ни у кого нѣтъ столько друзей! сказала Флоренса. — Но теперь ты переѣдешь къ намъ, Фледа. Когда ты встанешь съ постели?

— О, завтра же; но мнѣ лучше остаться здѣсь; я недолго пробуду въ Нью-Іоркѣ; мнѣ должно ѣхать съ первою оказіей.

— Оказіи не найдется, пока ты не пріѣдешь къ намъ, — сказала Констанція. Я сегодня же пришлю за тобой карету. Я могу пережить потерю твоей дружбы, мой ангелъ, но не переживу потери своей репутаціи. М. Карльтонъ говоритъ, что ты безпрестанно падаешь въ обморокъ. Что онъ о насъ подумаетъ, если мы оставимъ тебя въ домѣ, гдѣ нѣтъ хозяина?…

— Что объ насъ подумаютъ?… Вотъ свѣтъ!…

Между тѣмъ намѣреніе Констанціи не было приведено въ исполненіе. Однимъ днемъ покоя не выкупишь цѣлой недѣли сильныхъ потрясеній. На другой день Фледа не только не встала съ постели, но лежала въ нервической горячкѣ; хотя болѣзнь ея была неопасна, но привела ее въ сильное разслабленіе. Она, впрочемъ, обрадовалась своей горячкѣ, надѣясь, что друзья припишутъ перемѣну въ лицѣ ея болѣзни, а не огорченіямъ. Она была, какъ всегда, спокойна и терпѣлива, благодаря Бога за все, и сохраняя въ сердцѣ завѣтное воспоминаніе о видимомъ Его заступленіи.

Во время ея болѣзни докторъ Грегори прибылъ изъ Филадельфіи, и пріѣздъ его повредилъ больной; она боялась разспросовъ дяди. Однако, къ большому ея удивленію, онъ не любопытствовалъ. Правда, что онъ разъ спросилъ-было, по какому случаю она пріѣхала въ городъ, но удовольствовался короткимъ отвѣтомъ: — По дѣлу! — Въ другой разъ онъ спросилъ, отчего она занемогла, но показался еще сговорчивѣе, когда Фледа отвѣчала ему только грустною улыбкой, — онъ обнялъ ее и сказалъ:

— Ну, только выздоравливай, и мы все забудемъ!

Выздоровленіе шло медленно, но такъ какъ опасности никакой не было, то докторъ уѣхалъ въ Бостонъ, поручивъ ее своей ключницѣ. Конечно, ей можно было довѣриться; г-жа Притчардъ была самая заботливая и нѣжная няня.

Дѣвицы Эвелинъ не помогали ей; однако просиживали по цѣлымъ часамъ у постели леды, болтали, смѣшили больную; а иногда заставляли ее задуматься, разсказывая разные свѣтскіе анекдоты. Эта болтовня иногда утомляла ее, но, по крайней мѣрѣ, перерывала тишину и однообразіе долгихъ дней болѣзни.

Однажды утромъ Фледа лежала въ полузабытьи; она услышала, что г-жа Притчардъ потихоньку отворяетъ дверь ея комнаты — и не пошевелилась; тетя остановились у ея постели; тогда Фледа открыла глаза: добрая женщина стояла передъ нею, улыбаясь и держа огромный букетъ фіалокъ. Фледа вдругъ поднялась и сѣла на постели; она вскрикнула отъ удивленія и радости; г-жа Притчардъ засмѣялась, не ожидая такого живаго восторга.

— Гдѣ вы это набрали? — сказала больная, съ наслажденіемъ нюхая цвѣты.

— Это не я набрала, миссъ Фледа! сказала ключница, стараясь скрыть свое удовольствіе.

— Какой восхитительный запахъ!.. Откуда это?..

— Вѣроятно, изъ оранжерей, миссъ Фледа… Зимою цвѣты не растутъ на улицахъ.

Фледа вдругъ покраснѣла, потупила глаза; г-жа Притчардъ видѣла, что она угадала, откуда взялись цвѣты… Губы ея зашевелились, будто говоря: Какъ онъ добръ!.. Но выраженіе благодарности ко сорвалось съ языка.

— Надобно ихъ поставить въ воду… мнѣ бы нужно стаканъ; милая мистриссъ Притчардъ, пожалуйста, дайте мнѣ стаканъ воды.

Добрая женщина, улыбаясь, вышла; она принесла стаканъ; Фледа поставила въ него фіалки; г-жа Притчардъ пододвинула маленькій столикъ къ самому изголовью постели, чтобы больная могла поставить на него свой букетъ и любоваться имъ, сколько душѣ угодно.

Да, эти цвѣты благодѣтельно дѣйствовали на Флоду; они возвращали ей свѣжесть юности и радости весны. Она закрывала глаза — и они восхитительнымъ своимъ запахомъ напоминали ей о своемъ присутствіи; она открывала глаза, — цвѣты будто улыбались ей, будто говорили ласково: мы здѣсь… спи спокойно.

Г-жа Притчардъ, замѣтила, что въ этотъ день цвѣты служили Фледѣ вмѣсто лекарства и пищи; она чрезвычайно радовалась этому. На другой день было почти тоже.

— Что вы будете дѣлать, когда они завянутъ? спросила г-жа Притчардъ.

— О, они еще долго не завянутъ! отвѣчала Фледа.

Черезъ два дня, г-жа Притчардъ вошла къ больной съ большимъ букетомь розъ — точно такимъ, какой она получила у г-жи Эвелинъ. Она подала ей цвѣты съ торжественнымъ видомъ и сѣла подлѣ нея, чтобы посмотрѣть съ какою радостію она приметъ подарокъ. Ва этотъ разъ она не закричала отъ восхищенія; но сдѣлалась почти серьёзною отъ удивленія и благодарности.

— Теперь фіалки можно бросить! — сказала ключница, улыбаясь.

— Ни за что въ свѣтѣ! — пылко возразила Фледа.

— Фіалки скоро завянутъ, но я во всю жизнь не видала такихъ розъ; вы сами отъ нихъ расцвѣли, какъ роза.

— Онѣ такъ хороши!

— Нѣкто… мнѣ не сказали кто… Желаетъ знать; какъ себя чувствуетъ сегодня миссъ Ринганъ?

— Нѣкто очень добръ, — отвѣчала Фледа съ чувствомъ. Мистриссъ Притчардъ, мнѣ нужно бы еще стаканъ.

Букеты являлись почти каждый день, — одинъ другаго лучше; должно, быть они дѣйствовали на здоровье Фледы, по крайней мѣрѣ такъ же бла готворцо, какъ заботы г-жи Притчардъ и посѣщенія дѣвицъ Эвелинъ. Нкогда никакое имя не сопровождало этихъ нѣмыхъ посланниковъ, да въ этомъ и не было надобности: эти цвѣты имѣли свою физіономію; они были подобраны такъ изящно, съ такимъ вкусомъ и мыслію, что въ глазахъ Фледы они всегда напоминали одно только имя. Ея радость, внезапный румянецъ и блескъ ея глазъ — все показывало, что они принимались съ тѣмъ же искреннимъ и преданнымъ чувствамъ, какъ и посылались. Фледа всегда приказывала убирать изъ комнаты цвѣты прежде посѣщенія дѣвицъ Эвелинъ, и приносить ихъ опять лишь тогда, когда она была увѣрена, что онѣ больше не пріѣдутъ. Эти гостинцы подтверждали догадки г-жи Притчардъ; тутъ была тайна, и тайна эта ни мало не объяснялась исчезновеніемъ цвѣтовъ въ извѣстно часы. Между тѣмъ, она такъ усвоила себѣ этотъ порядокъ вещей, что, заслышавъ звонокъ, схватывала цвѣты и убѣгала бѣгомъ, какъ будто несла контрабанду.

По просьбѣ Фледы, дѣвицы Эвелинъ увѣдомили г-жу Росситуръ объ ея болѣзни, стараясь сколько можно ее невстревожить. Онѣ писали только, что племянница ея не совсѣмъ здорова; что онѣ намѣрены продержать ее у себя, пока она совсѣмъ оправится, и просятъ выслать ей бѣлье и платье; послѣдняя статья была прибавлена Констанціей.

Лихорадка продолжалась двѣ недѣли, и уменьшалась медленно, оставляя Фледѣ весьма мало силы. Рѣшено было, что какъ скоро Фледа будетъ въ состояніи вставать съ постели, то переѣдетъ къ г-жѣ Эвелинъ. Теперь же она могла только дотащиться до маленькой гостиной, улечься въ большомъ креслѣ доктора, выпить бульонъ, дремать, слушать болтовню Констанціи, а въ отсутствіе ея — смотрѣть на свои цвѣты. Читать она была еще не въ силахъ; она была чрезвычайно блѣдна, и, не смотря на то, мистриссъ Притчардъ говорила, что теперь она лучше, нежели была сначала своего пріѣзда, и счастливѣе — думала про себя добрая женщина.

Однажды, сидя въ маленькой гостиной, она была очень непріятно изумлена посѣщеніемъ г-жи Тернъ. Она приказала не принимать никакихъ мужчинъ, не сообразивъ, что и дамы могутъ иногда бытъ очень некстати. Г-жа Тернъ всегда была къ ней очень ласкова; Фледа чувствовала, что старушка истинно любитъ ее, и сама цѣнила сердечную доброту ея. Но тайная мысль дѣлала ей тягостными всѣ ласки матери г. Терна, которая, казалось, еще никогда не была такъ любезна и внимательна. Она усильно приглашала Фледу прокатиться въ каретѣ, прибавляя что онѣ никого не увидятъ — и Фледа, по неволѣ, должна была уступить.

Съ тѣхъ поръ, она не велѣла принимать рѣшительно никого; но когда переѣхала къ г-жѣ Эвелипь, то не отъ нея зависѣло уже оставаться одной; въ первый же печеръ, когда она хотѣла уйти въ свою комнату, Констанція ухватилась за нее, увѣряя, что еще слишкомъ рано, и умоляя подождать хоть немножко.

Мало по малу, стали собираться гости. Прежде всѣхъ явился капитанъ Росситуръ; вслѣдъ за нимъ — семейство Декатуръ, которое Фледа особенно любила; потомъ г. Карльтонъ; потомъ г. Стакпуль и наконецъ г. Тернъ, котораго именно и боялась Фледа. Она была въ большомъ замѣшательствѣ; ей хотѣлось показаться признательною, а онъ, пользуясь этимъ, высказывалъ счастливую самоувѣренность, которую предоставлялъ съ удовольствіемъ толкамъ общества. Онъ не скрывалъ надеждъ своихъ; это приводило Фледу въ отчаяніе, тѣмъ болѣе, что навязчивая угодливость Терна держала Карльтона въ отдаленіи. Напрасно ожидала она, что наконецъ Тернъ оставитъ ее въ покоѣ и просидѣла въ гостиной долѣе, чѣмъ была намѣрена; это только увеличило ея досаду и торжество противника.

Когда миссъ Ринганъ удалилась наконецъ въ свою комнату, Констанція, провожая ее, сказала: — Ну, вотъ, могла же ты просидѣть весь вечеръ!

— Да… и очень этимъ недовольна. Боже! Когда я найду случай уѣхать въ Квичи!..

— Ты еще не довольно укрѣпилась для дороги; нечего хлопотать объ этомъ; случай всегда найдется.

Оставшись одна въ своей комнатѣ, Фледа съ ужасомъ припоминала обращеніе Терна въ этотъ вечеръ. Что значила его увѣренность, его торжествующій видъ? Видно, онъ считаетъ себя вправѣ, не смотря за формальный отказъ ея, требовать назначенную награду за свою услугу?.. Тогда ей явно представились слова и движенія дядя, когда онъ говорилъ о характерѣ молодаго человѣка… Она видѣла, что всего лучше какъ можно скорѣе уѣхать въ Квичи; но, не смотри на неизмѣнную силу своего характера, Фледа не могла безъ слезъ подумать о своемъ отъѣздѣ.

Г. Карльтонъ бывалъ у Эвелиновъ такъ же часто, какъ и Тернъ, но рѣдко оставался такъ поздно, и держался въ постоянномъ отдаленіи отъ Фледы. Конечно, когда ему случалось разговаривать съ нею, онъ говорилъ съ обыкновенною своею любезностію, но, послѣ извѣстной прогулки, онъ казался ей какъ-то строже и серьёзнѣе, и это очень ее огорчало.

XVIII.
Вечеръ.

Нѣсколько дней спустя, Чарльзъ явился однажды утромъ къ г-жѣ Эвелинъ. Видя, что онъ совсѣмъ не такъ занятъ службою, какъ она полагала, Фледа спросила, не можетъ ли онъ продолжить свой отпускъ и отвезти ее домой. Но капитанъ отвѣчалъ, что онъ уже два раза бралъ отсрочку, и не можетъ надѣяться на третью; что срокъ его завтра кончится и онъ нѣсколько мѣсяцевъ не можетъ просить новаго отпуска.

— А ты когда желала ѣхать, кузина?

— Да я готова бы ѣхать хоть завтра, если бы было кому проводить меня, — отвѣчала Фледа, вздыхая.

— Ты не поѣдешь! сказала Констанція; ты еще не оправилась; притомъ же ты забыла, что завтра мы должны привести въ восхищеніе мистриссъ Тернъ, явясь къ ней всѣмъ семействомъ на вечеръ. Ты обѣщала пріѣхать къ ней и не можешь отказаться.

— Я никогда этого не обѣщала.

— Ну, все равно, я за тебя дала слово. Да если бы ты не поѣхала на этотъ вечеръ… подумай только, душа моя!.. Вообрази себѣ, въ какомъ состояніи была бы Терны!.. Я лучше соглашусь пролѣзть черезъ настоящій, самый густой терновникъ, чѣмъ выдержать весь градъ упрековъ и восклицаній, которые посыплются на меня со всѣхъ своронъ.

— Я поѣду къ m-me Декатуръ; она первая меня приглашала и я ей обѣщала; сверхъ того, она меня звала уже столько разъ, и всегда такъ дружески!

— Тебѣ будетъ у нея скучно, — сказала Флоренса; — у нея вовсе не говорятъ по-англійски. Если бы мы ѣхали вмѣстѣ, я бы съ удовольствіемъ стала переводить тебѣ; но ты видишь, что судьба влечетъ меня иныягь путемъ.

— Если никто не пойметъ моего французскаго языка, то я отыщу кого нибудь, кто согласится поболтать со мною и по-англійски.

— Какъ? Развѣ ты говоришь по-французски? — вскричали съ удивленіемъ обѣ сестры.

— Говоритъ! О, на этотъ счетъ не безпокойтесь! — сказалъ капитанъ; — она на всякомъ языкѣ переговоритъ и переспоритъ всякаго. Развѣ болѣзнь ее совсѣмъ перемѣнила — а то она не соскучится никогда въ такомъ собраніи, гдѣ можно поговорить!

Фледа засмѣялась, а дѣвицы Эвелинъ съ изумленіемъ поглядѣли на Чарльза и его кузину.

— Но мы всѣ ѣдемъ къ мистриссъ Тернъ; — тебѣ же нельзя одной ѣхать къ m-me Декатуръ.

— Я попрошу Чарльза отвести меня, сказала Фледа; — или, лучше сказать, я его привезу туда, если онъ позволитъ. — Сдѣлаешь ли ты мнѣ одолженіе — завтра проводить меня, Чарльзъ?

— Съ большимъ удовольствіемъ; но у меня есть другое приглашеніе на завтрашній вечеръ.

— Все равно, — сказала Фледа; — ты только пріѣзжай туда со мною, съ меня и довольно. Ты можешь остаться не болѣе десяти минутъ; — а вы, — продолжала она обращаясь къ дѣвицамъ Эвелинъ, — можетъ быть, заѣдете за мною на возвратномъ пути?

Противъ этого нечего было сказать; но Констанція начала подшучивать надъ Фледой, которая не обратила бы на это вниманія, еслибы это случилось не при Чарльзѣ.

Фледа съ большою радостію пріѣхала къ m-me Декатуръ, — не потому, чтобы она особенно интересовалась ея вечеромъ, но она была въ восхищеніи, что могла не ѣхать къ Тернамъ. — Вѣроятно, Льюизъ пойметъ, что значитъ ея отказъ. Къ тому же она рада была избавиться отъ дружескаго надзора нѣкоторыхъ особъ, которые слишкомъ заботились обо всѣхъ ея словахъ и поступкахъ.

Было ужо довольно поздно, когда вошелъ г. Карльтонъ. Фледа нѣсколько надѣялась его здѣсь встрѣтить и поблагодарить за цвѣты. Дѣйствительно, г. Карльтонъ подошелъ къ ней въ ту самую минуту, когда Чарльзъ, которому здѣсь было довольно весело, сказалъ ей наконецъ, что уѣзжаетъ.

— Кажется, вамъ теперь лучше? — сказалъ Карльтонъ серьёзно, но съ видомъ истиннаго участія.

— Гораздо лучше! отвѣчала Фледа.

— И она намѣрена уже занемочь снова! перебилъ капитанъ, — Карльтонъ, вы, кажется, немножко докторъ; мнѣ помнится, вы какому-то больному совѣтовали прогуляться вечеромъ: — не можете ли вы убѣдить ее быть немножко благоразумнѣе?

— Охотно, но я не смѣю давать совѣты; — отвѣчалъ Карльтонъ.

— Нельзя ли ей предписать — остаться въ Нью-Іоркѣ, пока она получше укрѣпится? A propos — зачѣмъ ты такъ поспѣшно возвратилась, Фледа? Я тебя еще и не спросилъ объ этомъ.

Этотъ неожиданный вопросъ чрезвычайно смутилъ Фледу; она покраснѣла и смѣшалась.

— Въ какомъ же неблагоразуміи вы обвиняете свою кузину, капитанъ? — спросилъ г. Карльтонъ, не давъ отвѣчать Фледѣ; но она не знала, нарочно ли онъ перебилъ отвѣтъ ея, или случайно.

— Она непремѣнно хочетъ ѣхать въ Квичи, не смотря на свое слабое здоровье, и проситъ меня сыскать ей спутника. Я не ожидалъ, что мнѣ придется когда нибудь радоваться тому, что я прикованъ службою къ форту Гамильтонъ.

— Но ищите далеко, капитанъ! — вскричалъ м-ръ Тернъ, который между тѣмъ подошолъ къ нимъ; я сочту за счастіе быть спутникомъ миссъ Ринганъ, всюду и всегда.

Фледа вздрогнула и выраженіе лица ея до того измѣнилось, что г. Тернъ нахмурился и опустилъ глаза. Еще одинъ взоръ внимательно наблюдалъ дѣвушку.

Г. Карльтонъ отошолъ.

— Вамъ зачѣмъ ѣхать въ Квичи? спросилъ съ изумленіемъ капитанъ.

Тернъ молчалъ и какъ будто обдумывалъ отвѣтъ свой.

— Отчего же не ѣхать? — сказалъ онъ наконецъ, смотра на Фледу, которая потупила глаза; — развѣ миссъ Ринганъ не позволитъ… Мы живемъ въ странномъ свѣтѣ, m-me Декатуръ!

— Какое новое замѣчаніе! — отвѣчала хозяйка, смѣясь; — нельзя ли узнать, что это значитъ?

— Такъ вы не слыхали новости? спросилъ Тернъ.

— Какой новости?

— Гмъ!.. Видно она не разошлась еще по городу, отвѣчалъ онъ скромно. — Въ самомъ дѣлѣ, вы ничего не слыхали?

— Да объ чемъ ты толкуешь? спросилъ капитанъ. — Скажи скорѣе свою новость, внѣ пора ѣхать.

— Такъ… поговариваютъ… Разсказываютъ непріятныя вещи о фамиліи, которая до сихъ поръ пользовалась общимъ уваженіемъ.

— Въ нашемъ городѣ?

— Въ нашемъ!.. Говорятъ, что производится слѣдствіе надъ однимъ изъ согражданъ… одной изъ лучшихъ фамилій… важное преступленіе…

— Согражданъ!.. Важное преступленіе?.. Что же это такое?

— Если вы еще не слыхали, то я лучше промолчу; можетъ быть, скоро эта новость разлетится повсюду съ быстротою молніи. При томъ, можетъ быть, еще семейство постарается замять дѣло; и такъ, чѣмъ меньше говорить о немъ, тѣмъ лучше… но противная партія не легко выпуститъ это дѣло изъ рукъ.

— Странныя вещи случаются въ свѣтѣ! — замѣтила хозяйка, удаляясь.

Немного погодя, Тернъ сказалъ своему пріятелю:

— Отправляйся, Чарльзъ, и не безпокойся о своей дамѣ; если мнѣ случалось когда провиниться передъ красавицами, то я намѣренъ загладить вины своя и для того посвящу всѣ свои минуты и старанія твоей кузинѣ.

— Другія тебя за это не извинять! — отвѣчалъ капитанъ.

И взвидѣвъ гдѣ-то вдали знакомаго, капитанъ прошолъ черезъ гостиную, чтобы поговорить съ нимъ. Оставшись одинъ съ Фледой, Тернъ подалъ ей руку; она была блѣдна, какъ смерть. Подъ предлогомъ чрезмѣрнаго жара, онъ повелъ ее въ небольшую комнату, гдѣ висѣли плащи гостей. Тамъ воздухъ былъ свѣжѣе; Тернъ посадилъ Фледу за стулъ и сталъ подлѣ нея въ ожиданіи, что она заговоритъ съ нимъ.

— Какъ мнѣ понять ваше поведеніе? — спросила она, помолчавъ немного.

— Потрудитесь лучше объяснить мнѣ свое, — отвѣчалъ онъ серьёзно.

Фледа глубоко вдохнула.

— Мнѣ нечего объяснять… я ничего не сдѣлала… сказала она, опустивъ голову.

— Развѣ вы думаете, что я безъ всякихъ видовъ согласился исполнить ваше желаніе?

— Я думала, что вы обѣщали мнѣ дѣйствовать безъ условій! — сказала она такъ трогательно, что смягчила бы тигра.

— Развѣ вы меня не поняли?

— И такъ… все кончено?.. спросила Фледа, помолчавъ немного.

— Нѣтъ еще, но скоро будетъ поздно. Слабая рука можетъ еще есе остановить; впослѣдствіи же и самая сильная ничего не сдѣлаетъ.

— Гдѣ же ваше обѣщаніе? — спросила Фледа, смотря ему прямо въ глаза, хотя чрезвычайная блѣдность и обличала ея волненіе.

— Развѣ что нибудь дѣлается даромъ?

— Я вамъ ничего не обѣщала, — живо отвѣчала Фледа.

— Извините… вы мнѣ позволяли надѣяться.

— Нѣтъ… если вы надѣялись… я въ этомъ не виновата.

— Вы мнѣ отказываете? — сказалъ онъ съ горестію.

— Я должна сказать вамъ прямо, м-ръ Тернъ, — отвѣчала Фледа, отнимая у него свою руку. — Я никогда не намѣрена была васъ обманывать… тогда я была слишкомъ больна и не могла говорить порядочно. Я не виновата.

— Вы хотите сказать, что я воспользовался этимъ положеніемъ и вынудилъ у васъ слово, отъ котораго зависитъ счастіе моей жизни?

— Развѣ вы не можете поступить великодушно… хотъ разъ въ жизни? прибавила она мысленно.

— Нѣтъ, если изъ великодушія долженъ отказаться отъ васъ.

Фледа молчала и закрыла лицо руками.

— Неужели я не могу ничего надѣяться? — продолжалъ онъ, наклонясь къ ней и стараясь отвести ея руки; — неужели вы не хотите подарить мнѣ ни одного взгляда… не хотите вымолвить того слова, которое сдѣлало бы меня такъ счастливымъ… и вашихъ родныхъ, также?..

— Я не могу… прошептала Фледа.

— Даже для нихъ?..

— Можете ли вы требовать, чтобы я сдѣлала для нихъ то, чего не дѣлала для себя?

— Ну, такъ сдѣлайте же это для меня! — воскликнулъ онъ значительно. — Скоро будетъ поздно. Да, я признаюсь въ своемъ эгоизмѣ… я не могу отказаться отъ васъ, потому что отъ васъ одной ожидаю своего счастія… Но, положитесь на меня я составлю и ваше.

Не взглянувъ на него, не отвѣчая ни слова, Фледа встала.

— Такъ вотъ ваше великодушіе! — сказалъ онъ ей тихо, но съ упрекомъ.

— Не о томъ рѣчь, — отвѣчала Фледа, дрожа всѣмъ тѣломъ; — я не могу сдѣлать зла, даже если изъ него должно произойти добро.

— Зла! — вскричалъ онъ, удерживая ее; — какого же зла я отъ васъ требую? Напротивъ, я умоляю васъ предупредить большое зло.

Фледа сложила руки и сказала спокойно:

— Я не могу ничего требовать отъ васъ; сэръ; но не могу также и дать вамъ того, что не въ моей власти.

— Въ чьей же власти сердце, котораго я прошу у васъ? — прибавилъ онъ быстро.

Чувство негодованія придало силы Фледѣ. Она опять хотѣла уйти; онъ снова удержалъ ее.

— Вы думаете, что я не понимаю? — продолжалъ онъ съ насмѣшкою, горькою, язвительною, какъ лезвее кинжала.

— По крайней мѣрѣ я не понимаю, сказала Фледа.

— Вы думаете, что я не знаю, для кого вы сюда пріѣхали?

Фледа устремила на него взглядъ, полный невинности; но онъ не унялся.

— Что, этотъ господинъ объявилъ себя вашимъ поклонникомъ, какъ встарину?

— Не принуждайте меня, какъ встарину, просить его покровительства! — сказала Фледа, и сильное негодованіе вспыхнуло на кроткомъ ее личикѣ.

— Покровительства! Кто просить покровительства? — сказалъ входящій въ эту минуту капитанъ Росситуръ. — Если кому нуженъ защитникъ и покровитель — я готовъ!.. Но противъ кого же нужно покровительство?. Э, старый пріятель, Льюизъ? По какому случаю миссъ Фледа нуждается въ моемъ покровительствѣ, мистеръ Тернъ?

Фледа такъ быстро ухватилась за руку своего кузена, что очевидно нуждалась въ защитѣ.

— Можете спросить у нея самой, сказалъ Тернъ прежнимъ тономъ; — я не имѣю чести быть ея переводчикомъ.

— Когда я тебя спрашиваю, такъ ты мнѣ и отвѣчай, брать! — сказалъ капитанъ.

— Я не увѣренъ, что миссъ Ринганъ будетъ пріятно мое вмѣшательство, отвѣчалъ Тернъ, — миссъ Рингамъ, прикажете ли сказать капитану — кому нужно покровительство и по какому случаю?

Фледа подняла голову и съ умоляющимъ видомъ коснулась руки своего гонителя, но не сказала ни слова.

— Угодно ли вамъ подать мнѣ руку, — продолжалъ онъ, взявъ тихо руку Фледы; — угодно ли вамъ подать мнѣ руку, для успокоенія капитана Росситура? Еще не поздно… Капитанъ, попросите ее.

— Что все это значитъ? спрашивалъ капитанъ, смотря то на Терна, то на свою кузину.

— Можете быть посвящены въ эту тайну, какъ скоро заблагоразсудите.

— Мы объ этомъ поговоримъ съ вами! — прибавилъ Росситуръ, видя что пріятель его собирается уйти изъ комнаты.

— Обратитесь лучше къ кому нибудь другому, сказалъ Тернъ; — впрочемъ я готовъ къ вашимъ услугамъ.

Капитанъ Росситуръ, выведенный изъ себя, выразился очень рѣзко на счетъ нелѣпаго поведенія Терна; потомъ обратился къ Фледѣ, которая, страшась болѣе всего его разпросовъ, сказала, что она такъ слаба и встревожена, что вовсе не въ состояніи говорить.

Къ эту минуту пришла г-жа Декатуръ съ дочерью узнать, что случилось съ Фледой. Приходъ ея былъ какъ польза болѣе кстати; онъ вывелъ Фледу изъ затрудненіи. Она отвѣчала на заботливые вопросы хозяйки, что ей сдѣлалось дурно; выпила стаканъ воды, и объявила, что ой лучше и что, она готова воротиться въ гостиную. Ей чрезвычайно хотѣлось поскорѣе отправиться домой; однако она чувствовала необходимость перемочь себя и притвориться спокойною, чтобы отдалить подозрѣнія.

Она вошла въ гостиную объ руку съ г-жею Декатуръ, не выпуская ни не минуту изъ виду роли которую должна играть. Когда капитанъ пришелъ спросить не можетъ ли онъ теперь уѣхать, — она его не удерживала; но едва онъ уѣхалъ, какъ она спохватилась, что ей слѣдовало бы попросить его завтра утромъ повидаться съ нею, прежде чѣмъ ѣхать къ Торну. Ужасное безпокойство, которое ей причинила эта мысль не позволило ей устоять на ногахъ; она сѣла, и, чтобы заняться чѣмъ нибудь, принялась, безъ вниманія, перебирать рисунки лежавшаго на столѣ альбома. Вскорѣ ей показалось, что кто-то стоитъ подлѣ нея; она обернулась — это былъ Карльтонъ.

— Вы нездоровы? спросилъ онъ нѣжно.

Фледа живо схватилась рукою за голову, какъ будто порайонная внезапною болью, или, можетъ быть, чувствуя себя не въ состояніи притворяться долѣе.

— Не угодно ли вамъ чего нибудь?

— Нѣтъ, прошептала она.

— Можетъ быть, вы желаете возвратиться домой?… Моя карета здѣсь.

Фледа взглянула на него, какъ на своего ангела-избавителя, и немедленно встала, чтобы взять руку, которую онъ подавалъ ей. Она хотѣла тотчасъ же выйти изъ гостиной; но онъ умѣрилъ ея живость, и, благодаря его спокойной предусмотрительности, они, не обративъ на себя вниманія гостей, вышли на лѣстницу, которая вела въ уборную. Тамъ Фледа наскоро надѣла свой плащъ и капоръ, боясь, чтобы кто нибудь не увидѣлъ ея; потомъ подала руку Карльтону и сѣла въ карету.

Они ѣхали въ мрачномъ безмолвіи; безпокойство Фледы безпрестанно усиливалось. Карльтонъ зналъ, что она не въ обморокѣ и не плачетъ; при свѣтѣ каретныхъ фонарей онъ видѣлъ ея ужасную блѣдность; онъ также замѣтилъ, что на лицѣ ея выражалась не тихая скорбь, которой остается только покориться; и не мрачная рѣшительность противиться испытанію: — но ужасъ, но тоска, которая не знаетъ куда дѣваться отъ неизбѣжной опасности.

Они подъѣзжали къ дому г-жи Эвелинъ.

— Я не могу васъ видѣть въ такомъ положеніи, сказалъ Карльтонъ, коснувшись слегка руки ея. — Вы больны?

Фледа не отвѣчала, но опять схватилась рукою за голову, какъ-бы ощущая сильную боль.

— Ради вашей старинной дружбы, скажите мнѣ, не могу ли я быть вамъ полезнымъ?

Эти ласковыя и нѣжныя слова глубоко тронули бѣдную Фледу; она закрыла лицо руками. О, если бы былое могло возвратиться! Если бы она опять, какъ дитя, могла просить его покровительства!

Карльтонъ молчалъ нѣсколько минутъ, между тѣмъ, какъ Фледа изнемогала подъ бременемъ гнетущихъ мыслей.

— Докторъ Грегори еще не возвратился?

— О, нѣтъ!

Выраженіе, съ какимъ сказаны были эти слова, показывало, какъ ей горько его отсутствіе, какъ она желаетъ его возвращенія.

— Имѣете ли вы ко мнѣ довѣренность? — спросилъ онъ, послѣ минутнаго молчанія.

— Полную, совершенную довѣренность! сказала Фледа, заливаясь словами. И не въ силахъ долѣе владѣть собою, не помни, что говоритъ, она прибавила съ дѣтскою простотою: «Я довѣряю вамъ, болѣе, чѣмъ кому нибудь въ свѣтѣ!»

Слова Карльтона, его обращеніе на минуту перенесли ее къ золотымъ годамъ дѣтства; она снова видѣла въ немъ своего покровителя, снова отдавалась подъ его защиту.

— Поручите мнѣ все, что безпокоитъ васъ, я исполню все, какъ вѣрный другъ.

Въ ужасномъ волненіи Фледа взглянула на улицу; карета остановилась у подъѣзда г-жи Эвелинъ. Лакей соскочилъ, чтобы отворить дверцы; г. Карльтонъ сказалъ ему:

— Не теперь; объѣзжай кругомъ сквера… я скажу, когда остановиться.

Фледа сидѣла неподвижно, взволнованная и не зная на что рѣшиться. Если бы можно было помѣшать Чарльзу видѣться съ Терномъ. Но какъ Карльтонъ это сдѣлаетъ?… Однако же въ его обращеніи, въ его поступкахъ была какая то важность, внушающая страхъ и довѣренность… Воспоминанія дѣтства представляли ей нѣкоторые случаи, въ которыхъ прекрасный характеръ Карльтона имѣлъ сильное вліяніе на окружающихъ его. Не могъ ли бы онъ какъ нибудь спасти ея дядю отъ грозящей ему опасности?… Но какъ измѣнить тайнѣ дяди?… Какъ разсказать эту постыдную исторію человѣку съ такимъ возвышеннымъ характеромъ, съ такими изящными чувствами?… Не разорветъ ли это ихъ дружбы?… Но эта жестокая мысль мгновенно исчезла, когда ей представились требованія Терна… Пожертвовать собою грубому эгоисту значило добровольно обречь себя на всю жизнь несчастію и потерять уваженіе того, къ кому стремились всѣ чувства ея сердца. Наконецъ она съ ужасомъ оглянулась на дѣло, пагубныя слѣдствія котораго уже чувствовала. Скоро это преступное дѣло будетъ всѣмъ извѣстно. Но, хотя Карльтонъ и другъ ей, хорошо ли докучать ему грустными подробностями дѣла, которое вовсе до него не касается?…

Всѣ эти мысли выражались на чистомъ, откровенномъ личикѣ дѣвушки. Карльтонъ наблюдалъ эту тоску, эту горесть, которая ежеминутно усиливалась.

— Вы сказали, что имѣете ко мнѣ довѣренность?… сказалъ онъ наконецъ, взявъ ея руку.

— Но… я не знаю, можете ли вы тутъ что нибудь сдѣлать… отвѣчала она дрожащимъ голосомъ.

— Представьте мнѣ судить объ этомъ.

— У меня не достаетъ духу безпокоить васъ этими жалкими мелочами.

— У васъ не должно бы доставать духу мнѣ отказывать, — отвѣчалъ онъ съ спокойною увѣренностію; — для меня не можетъ быть ничего пріятнѣе, какъ трудиться для васъ,

Фледа выслушала эти слова простодушно, какъ дитя. Карльтонъ не долго ждалъ ея отвѣта. Послѣ краткаго, послѣдняго раздумья, она подняла голову и спокойно смотрѣла на своего внимательнаго слушателя.

— Я скажу вамъ все, м. Карльтонъ, хотя не знаю навѣрное, хорошо ли сдѣлаю; но у меня нѣтъ силъ думать… сегодня… сказала она, взявшись рукою за голову, — а кромѣ васъ нѣтъ друга, къ которому я могла бы обратиться…

Она остановилась, потомъ продолжала дрожащимъ голосомъ:

— М. Тернъ владѣетъ… тайною, отъ которой… зависитъ… спок… а теперь… теперь онъ требуетъ… онъ назначаетъ условія… за свою скромность…

— А на эти условія нельзя согласиться?

— Нельзя… и… ахъ! лучше сказать вамъ все вдругъ: онъ совершилъ преступленіе…

— М. Тернъ?

— Нѣтъ, ахъ, нѣтъ! сказала Фледа, обливаясь горькими сковами, не онъ…

Она была въ чрезвычайномъ волненіи; наконецъ, перемогла себя, и продолжала уныло:

— Давно уже… будучи не въ состояніи заплатить долгъ… онъ далъ на имя г. Терна вексель, и никогда не могъ уплатить по этому векселю… Мы только недавно узнали объ этомъ… на той недѣлѣ, онъ готовъ былъ уѣхать за границу… но м-ръ Тернъ обѣщалъ совершенно оставить это дѣло; я повѣрила, и пріѣхала сюда, чтобы отыскать дядю Ральфа и уговорить его воротиться домой. — Онъ возвратился; а теперь, Тернъ говоритъ, что не оставитъ дѣла, и не выпуститъ дядю изъ рукъ… И я буду въ этомъ виновата! — прибавила она, будучи не въ силахъ долѣе удерживать свои слезы.

— Тернъ обѣщалъ безъ условій?

— Конечно… онъ такъ сказалъ… и теперь говоритъ, что обѣщалъ подъ условіями… а дядюшка былъ бы теперь уже спасенъ отъ его преслѣдованій, если бы я не удержала его.

— Мнѣ кажется, я могу уладить это дѣло, — спокойно сказалъ Карльтонъ.

— Но это еще не все, — продолжала Фледа; нѣсколько минутъ тому назадъ, Чарльзъ засталъ меня въ разговорѣ съ м-ромъ Терномъ; Тернъ былъ раздосадованъ, они сказали другъ другу нѣсколько рѣзкихъ словъ… Чарльзъ погрозилъ, что разсчитается съ нимъ; если они увидятся — прибавила бѣдная Фледа, — тогда все кончено… Чарльзъ такъ горячъ… я знаю чѣмъ это должно кончиться.

— Гдѣ можно найти вашего кузена?

— Я не знаю, гдѣ онъ останавливается въ городѣ.

— Кажется, онъ уже уѣхалъ отъ г-жи Декатуръ? Не знаете ли вы, гдѣ онъ будетъ сегодня вечеромъ?

— Знаю, — сказала Фледа, припомнивъ, что Чарльзъ съ нѣсколькими ффицерами приглашонъ былъ на балъ къ сестрѣ своего полковника; онъ у г-жи Фуше.

— Я знакомъ съ нею. Этотъ вексель… онъ данъ на имя Льюиза Терна, или на имя его отца?

— Отца.

— Принялъ ли отецъ участіе въ этомъ дѣлѣ?

— Нѣтъ, — сказала Фледа, въ первый разъ спохватившись, какъ это важно.

— Какое мнѣніе вы имѣете о старикѣ Тернѣ?

— Онъ мнѣ казался всегда очень добрымъ и любезнымъ… Сынъ вовсе на него не похожъ.

Карльтонъ приказалъ кучеру остановиться.

— Знаете ли вы, на какую сумму былъ выданъ вексель? Мнѣ не худо знать это.

— На 4000 долларовъ, — отвѣчала Фледа шопотомъ пылая отъ стыда.

— Когда былъ онъ данъ?

— Навѣрно не знаю… Лѣтъ шесть тому назадъ… должно быть зимою 1843.

Карета остановилась; Карльтонъ, помогая Фледѣ выйти, взялъ ея руку и поднесъ къ губамъ своимъ; это была печать его обѣщанія. Фледа всю ночь чувствовала этотъ поцѣлуй на рукѣ своей.

XIX.
Дуэль разстроена.

Карльтонъ поѣхалъ къ г-жѣ Фуше, которая приняла его очень привѣтливо, и, не слушая его извиненій въ томъ, что онъ явился безъ приглашенія, отвѣчала, что была бы очень рада, если бы онъ чаще такъ передъ нею провинился. При первой возможности, онъ подошолъ къ Чарльзу и пригласилъ его на завтракъ въ слѣдующее утро. Хотя Чарльзъ не любилъ Карльтона и не ожидалъ его приглашенія, но, невольно подчиняясь его неодолимому обаянію, не только принялъ приглашеніе, но и принужденъ былъ прибавить — съ большимъ удовольствіемъ. — Когда же Карльтонъ просилъ его не видаться прежде завтрака ни съ кѣмъ, ни въ какомъ случаѣ, обѣщая объяснить послѣ причину такого требованія, капитанъ сначала немножко обидѣлся такимъ стѣсненіемъ своей свободы, однако, вскорѣ далъ слово съ удовольствіемъ. — Съ бала г-жи Фуше, Гюи Карльтонъ отправился къ Терну. Былъ второй часъ по-полуночи.

— У себя ли г. Льюизъ Тернъ? спросилъ онъ у слуги, отворившаго дверь.

— У себя!

— Мнѣ нужно видѣть ого, по дѣлу, на нѣсколько минутъ.

— Теперь не время заниматься дѣлами — закричалъ Льюизъ Тернъ съ лѣстницы. — Я никого не принимаю.

— Только на нѣсколько минутъ, — возразилъ г. Карльтонъ. — Мое дѣло очень важно.

— Все, что угодно — я по ночамъ не занимаюсь дѣлами.

Карльтонъ отдалъ лакею свою карточку, прося отнести ее къ г. Терну — отцу, и просить, чтобы онъ принялъ его на нѣсколько минутъ.

— Что это значитъ? — сказалъ Тернъ, останавливая лакея на лѣстницѣ. — Къ отцу? Ба! это вовсе до него не касается. Ну, пожалуйте, сэръ, если непремѣнно хотите… Все равно, кончимъ разомъ.

Карльтонъ поднялся по лѣстницѣ и пошолъ за молодымъ человѣкомъ въ его комнату.

— Вы, вѣроятно, позволите мнѣ принять эту предосторожность? — сказалъ Тернъ, запирая дверь на ключъ.

— Разумѣется, — холодно отвѣчалъ Карльтонь, вынимая ключъ и положивъ его въ карманъ. — Мое дѣло совершенно частное… и не требуетъ свидѣтелей.

— Тѣмъ больше, что оно васъ близко касается… сказалъ Тернъ язвительно.

— Которую часть дѣла вы разумѣете? — спросилъ Карльтонъ такъ вѣжливо, что Тернъ обидѣлся и смѣшался.

— Я вамъ это сейчасъ объясню! — вскричалъ онъ, бросаясь къ другой сторонѣ комнаты, гдѣ было нѣсколько дверей, которыя онъ началъ отворять одну за другою съ какимъ то лихорадочнымъ волненіемъ.

Комната, въ которой они были, казалась кабинетомъ; посреди стоялъ длинный столъ съ письменнымъ приборомъ; вокругъ комнаты было много полокъ и шкаповъ; тамъ и сямъ стояли столики и консоли, на которыхъ лежали карты, гравюры, портфели, и множество различныхъ предметовъ, означавшихъ, что хозяинъ — человѣкъ свободный и любитъ литературныя занятія.

Тернъ возвратился черезъ нѣсколько минутъ и наружность его страшно противорѣчила мирному, ученому виду его комнаты.

— Возьмите, — сказалъ онъ, подавая своему гостю два пистолета — выбирайте любой я становитесь скорѣе на мѣсто… Гораздо лучше немедленно приступить къ дѣлу.

Онъ былъ страшно разгоряченъ и взволнованъ. Карльтонъ взглянулъ на него, и спокойно осмотрѣлъ заряженный пистолетъ.

— Вотъ совсѣмъ неожиданное дѣло! сказалъ онъ; — я не знаю, чего вы отъ меня желаете, м-ръ Тернъ.

— Довольно того, что я знаю! Становитесь на мѣсто, милостивый государь; вы разъ отъ меня ускользнули, но, прибавилъ онъ грозно, теперь уже не ускользнете!

— Неужели вашъ гнѣвъ продолжается столько лѣтъ?

— Нѣтъ, нѣтъ сэръ!… совсѣмъ не то!… Я презираю эту старую исторію, такъ же какъ презираю васъ самихъ. Вы меня оскорбили болѣе чувствительнымъ образомъ!

— Потрудитесь объяснить, какъ, — сказалъ Карльтонъ, положивъ пистолетъ на столъ.

— Тутъ нечего объяснять, вскричалъ Тернъ, задыхаясь отъ злобы; — если вы говорите, что не знаете, то вы низко лжете. Больше говорить я съ нами не стану.

— Я не оскорблялъ васъ преднамѣренно, м-ръ Тернъ… Я васъ не оскорблялъ вовсе,

— Значить, Карльтонъ можетъ быть лжецомъ… вы лжете, сэръ… вѣроятно не вы одни изъ вашей фамиліи. Становитесь; — угодно ли вамъ становиться на мѣсто?

— Ну, если уже мнѣ на роду написано драться, то, видно, дѣлать нечего, — сказалъ небрежно Гюгъ; но такъ какъ мнѣ поручено дѣло, котораго я не могу исполнить послѣ дуэли, то я долженъ прежде на него обратить ваше вниманіе.

— Нѣтъ, милостивый государь! Я не хочу ни чѣмъ заниматься… не хочу ни о чемъ слышать. Я васъ знаю… не хочу слушать ни слова. Вотъ одно, о чемъ вы должны думать: становитесь!

— Я не хочу вашихъ пистолетовъ, м. Тернъ, — сказалъ Карльтонъ холодно, положивъ свой пистолетъ; они слишкомъ громки.

— Какая нужда? вскричалъ Тернъ; — дверь заперта на ключъ.

— Но уши вашихъ людей не заперты.

Ни голосъ, ни взглядъ, ни движенія его не дотеряли ни спокойствія своего, ни благородства. Эта безмятежность начала дѣйствовать за Терна.

— Ну, будь по вашему! — вскричалъ онъ, бросивъ свой пистолетъ, и уходя въ спальню; — вотъ двѣ шпаги, если вамъ это пріятнѣе, хотя мнѣ кажется, что на пистолетахъ было бы короче… Вотъ шпаги.. выбирайте.

Карльтонъ внимательно осмотрѣлъ шпаги и потомъ положилъ ихъ на столъ.

— Я не возьму въ руки шпаги, пока вы меня не выслушаете м-ръ Тернъ. Я пришолъ поговорить съ вами по порученію третьяго лица. Я бы не сдержалъ своего слова, если бы позволилъ себѣ увлечься поступкомъ, который помѣшаетъ мнѣ исполнить мое порученіе. И такъ, прежде всего, займемся моимъ дѣломъ.

Взоры и вся наружность Карльтона выражали непоколебимую рѣшимость, и противникъ его увидѣлъ, что дѣлать нечего.

— Ну, говорите же, и кончимъ поскорѣе, — сказалъ, какъ бы по неволѣ Тернъ; — я знаю, уже о чемъ вы говорить намѣрены.

— Я пришолъ отъ имени моего друга, г. Росситура.

— Отчего же вы не назоветесь другомъ другой особы? Это было бы ближе къ правдѣ.

Не смотря на насмѣшливыя слова, въ голосѣ Терна слышалось глубокое горе. Карльтонъ отвѣчалъ съ искреннимъ состраданіемъ:

— Позвольте мнѣ самому выбирать мои выраженія; такъ будетъ справедливѣе.

Эти слова сказаны были серьёзно, но безъ малѣйшаго высокомѣрія. Тернъ молчалъ.

— Мнѣ извѣстны, — продолжалъ Карльтонъ, — всѣ подробности, касательно дѣла Росситура… я пришолъ узнать, нельзя ли кончитъ миролюбиво?

— Нѣтъ; никакой уступки… я не хочу ни о чемъ слышать… Дѣло пойдетъ своимъ чередомъ, и бездѣльникъ будетъ сидѣть въ тюрьмѣ; онъ очень заслужилъ это.

— Подумали ли вы, сэръ, что этотъ поступокъ повергнетъ въ отчаяніе цѣлое семейство? Омо не заслужило этого.

— Что же дѣлать? Нельзя измѣнить строгости закона для того, чтобы не огорчить кого нибудь. Когда человѣкъ сдѣлается мошенникомъ, онъ лишаетъ чести свое семейство; это часть его наказанія.

— Законъ нелицепріятенъ, сказалъ Карльтонъ; — но другъ можетъ быть милосердъ.

— Я не пользуюсь титуломъ друга, — сказалъ язвительно Тернъ и не имѣю никакого повода быть милосердымъ. Я очень радъ, что бездѣльникъ, который потерялъ всякое право на уваженіе, будетъ наказанъ всеобщимъ презрѣніемъ; — я очень желаю, чтобы м-ръ Росситуръ познакомился съ тюрьмою.

— А вамъ никогда не приходило въ голову, что всеобщее презрѣніе можетъ пасть не на одного Росситура, что человѣкъ можетъ быть опозоренъ и внѣ тюрьмы?

Тернъ съ изумленіемъ взглянулъ на своего противника; твердый и повелительный взоръ Карльтона ему не понравился.

— Объяснитесь! — сказалъ онъ высокомѣрно.

— Мнѣ извѣстны всѣ подробности этого дѣла, м-ръ Тернъ. Если дѣло пойдетъ въ огласку — подробности также сдѣлаются извѣстными.

— Она вамъ все разсказала! — вскричалъ Тернъ, не помня себя отъ бѣшенства.

Карльтонъ молчалъ; лицо его выражало спокойную увѣренность, которая удерживала другихъ въ почтеніи.

— Понимаю! — сказалъ Тернъ; — теперь ясно, для чего нашъ англійскій молодецъ пожаловалъ сюда просить насъ помириться съ его благороднымъ другомъ, г. Росситуромъ!.. Ему неловко будетъ адресовать письма къ преступнику… Довольно, сэръ — продолжалъ онъ, схвативъ пистолетъ, — переговоры кончены, становитесь на мѣсто, повторяю вамъ, становитесь — я ждать не стану.

Карльтонъ вышибъ у него изъ рукъ пистолетъ.

— Не теперь еще, — сказалъ онъ, — этимъ мы займемся послѣ, помните, что я вамъ далъ слово, но, пока дѣло не будетъ кончено, я не возьмусь за оружіе.

— Что тамъ еще? — вскричалъ нетерпѣливо Тернъ, — когда Росситуръ будетъ признанъ виновнымъ, и, разумѣется, осужденъ — вамъ придется оставить свои виды на его племянницу, или покрыть себя стыдомъ вмѣстѣ съ нею. Что же еще говорить? Больше нечего. Вотъ и все ваше дѣло.

— Ошибаетесь, мистеръ Тернъ, — отвѣчалъ Карльтонъ серьёзно.

— Право? Въ чемъ же?

— Ошибаетесь во всемъ.

— То есть — огласка этого дѣла на мало не помѣшаетъ нашимъ намѣреніямъ?

— Ни мало.

— Не хотите ли вы увѣрять, что ваши претензіи не одинаковы съ моими?

— Я не имѣю никакихъ претензій.

— Но вѣдь она васъ любитъ? вскричалъ Тернъ.

— Я никогда ее объ этомъ не спрашивалъ.

— Такъ отчего же она къ вамъ обратилась сегодня съ такою довѣренностію?

— Я старинный другъ ея; и она не имѣла около себя никого, кому бы могла довѣриться.

— И вы, разумѣется, не ожидаете никакой награды за свои услуги?

— Никакой, сэръ. Я только желаю помочь ей.

— Ну, все равно, — сказалъ Тернъ, съ двусмысленнымъ выраженіемъ; — мнѣ все равно, что вы сдѣлаете, когда истина сдѣлается извѣстною. Что до меня касается, мнѣ бы никогда не пришло и въ мысль — породниться съ семействомъ преступника.

— Вы знаете, что въ случаѣ огласки дѣла, счастіе дѣвушки, которою вы интересуетесь, будетъ непремѣнно разрушено, потому что вѣдь она помѣшала своему дядѣ уйти изъ Америки, когда было еще не поздно.

— Тутъ дѣлать нечего, — сказалъ Тернъ, стуча по столу линейкою: если она удержала своего дядю, то пусть и терпитъ послѣдствія. Я въ этомъ не виноватъ.

— И такъ, вы рѣшились непремѣнно пустить дѣломъ ходъ? Повторяю вамъ, что всѣ обстоятельства тогда пойдутъ въ огласку.

— Къ счастію, разглашать ихъ некому будетъ, — сказалъ насмѣшливо Тернъ.

— Извините; они будутъ извѣстны вездѣ, гдѣ знаютъ имя г. Терна

— Молодой дѣвушкѣ эта огласка будетъ не очень по вкусу, — замѣнилъ насмѣшливо Тернъ; — огласка не прибавитъ ей счастія.

— Я все возьму на себя, — отвѣчалъ Карльтонъ спокойно.

— Вы осмѣлитесь! вскричалъ Тернъ; — вы не выйдете живымъ изъ этой комнаты!

Гнѣвъ Терна достигъ высшей степени; его фамильная гордость была въ опасности, его подозрѣнія подтверждались, и кромѣ того, его планы встрѣтили сопротивленіе. Теперь имъ владѣло одно сильное желаніе: отмстить своему противнику. Онъ бросился къ оружію; во Карльтонъ, примѣтивъ его движеніе, отстранилъ его сильною рукою.

— Стойте на своемъ мѣстѣ, — сказалъ онъ такимъ тономъ, который принудилъ Терна отступить; — я вамъ сказалъ уже, что мы за это примемся послѣ; теперь я еще не готовъ. Сначала кончимъ дѣло.

— Что тутъ кончать? — вскричалъ Тернъ въ бѣшенствѣ; — я уже сказалъ, что вы не выйдете живымъ изъ этой комнаты!

— Моя жизнь не въ вашихъ рукахъ, м. Тернъ; и прежде чѣмъ ее подвергнуть опасности, я хочу кончить дѣло, если не съ вами, то съ вашимъ батюшкою, котораго оно ближе касается.

— Вы не можете выйти отсюда, чтобъ видѣть батюшку, — сказалъ Тернъ дерзкимъ тономъ.

— Это отъ меня зависитъ; — развѣ вы мнѣ воспрепятствуете такими средствами, къ какимъ я не считаю васъ способнымъ.

Тернъ молчалъ.

— И такъ вы намѣрены подвергнуть это несчастное семейство всей строгости законовъ?

— То есть, вы хотите, чтобы я отказался отъ всѣхъ правъ своихъ выпустилъ изъ рукъ виноватаго? Онъ вполнѣ заслужилъ свою участь, хотя бы тѣмъ, что такъ долго утаиваетъ мои деньги. Пусть съ него хоть кожу сдерутъ, а я хочу получить свои деньги!

— Мнѣ поручено вамъ возвратить ихъ, съ условіемъ, что вы мнѣ выдадите вексель. Вотъ заемное письмо на имя перваго здѣшняго негоціанта.

Тернъ въ сильномъ волненіи не зналъ что дѣлать и хлопалъ по столу линейкой. Благородный взглядъ, твердость его противника были порукою въ томъ, что онъ не поколеблется исполнить свои угрозы и пуститъ дѣло въ огласку. Если его мщеніе не удастся, то ему этого очень не хотѣлось — а если удастся…

— Глупо раздумывать, — сказалъ онъ наконецъ, съ принужденнымъ смѣхомъ; — если глазъ меня не обманетъ, то я черезъ пять минутъ возьму свой вексель назадъ. Извольте, я согласенъ. Во всемъ случай.

Онъ ушолъ въ другую комнату, и черезъ двѣ минуты возвратился, держа въ рукахъ вексель. Разсмотрѣвъ бумагу внимательно и спокойно, чтобы увѣриться, что она именно та самая, Карльтонъ подписалъ и подалъ ему.

— Случая нѣтъ ни въ чемъ, м-ръ Тернъ; это слово безъ смысла; — сказалъ онъ, поднося вексель къ свѣчкѣ.

— Что вы подъ этимъ разумѣете?

— То, что жизнь наша находится въ рукахъ Верховнаго распорядителя всѣхъ земныхъ вещей. Теперь, можете взять мою жизнь — вамъ этого очень хочется!

— Прекрасно! Становитесь на мѣсто и берите оружіе — сказалъ Тернъ, схвативъ пистолетъ; — становитесь къ столу, а о шумѣ не заботьтесь!

— Я останусь здѣсь, — отвѣчалъ Карльтонъ, скрестивъ спокойно руки; — становитесь, гдѣ вамъ угодно.

— Но у васъ нѣтъ оружія! — вскричалъ нетерпѣливо Тернъ; — берите же пистолеты — что же вы мѣшкаете?

— Мнѣ не нужно оружія, — сказалъ Карльтонъ улыбаясь; — я не намѣренъ вредить вамъ, м-ръ Тернъ, и нисколько не желаю вамъ зла. Вы же вольны поступить какъ вамъ угодно.

— Но вы обѣщали дать мнѣ удовлетвореніе, — простоналъ Тернъ въ отчаяніи.

— И держу свое слово.

Тернъ выронилъ пистолетъ… Лицо его исказилось отъ гнѣва… прошло нѣсколько минутъ въ молчаніи.

— Что же?.. спросилъ Карльтонъ, улыбаясь.

— Я не могу же стрѣлять одинъ… пробормоталъ Тернъ, задыхаясь.

— Я въ вашемъ распоряженіи; но мнѣ стрѣлять не для чего; мнѣ мстить не за что.

Новое молчаніе. Тернъ не шевелился; страшно было смотрѣть на него.

— Я пришолъ сюда не какъ врагъ, — продолжалъ Гюи, подходя къ нему; — я и теперь не врагъ вамъ, м-ръ Тернъ. Повѣрьте мнѣ — оставьте и вы свою непріязнь, и подайте мнѣ руку на миръ.

Обуреваемый сильными страстями, Тернъ стоялъ пристыженный и не зналъ что дѣлать… Это дружеское предложеніе было ему противно; но оно было сдѣлано такъ привѣтливо, и такъ согласовалось съ его собственнымъ, всегда вѣжливымъ обращеніемъ, что онъ не могъ противиться, и, вмѣсто пистолета, протянулъ Карльтону руку.

— Считаю лишнимъ увѣрять васъ, что если вы будете молчать о нашемъ сегодняшнемъ разговорѣ, то никто о немъ не узнаетъ, — прибавилъ Карльтонъ.

Тернъ молча поклонился, и Карльтонъ вышелъ; противникъ вѣжливо проводилъ его до дверей.

Съ капитаномъ Росситуромъ Карльтону легко было толковать за завтракомъ. Уже одинъ этотъ изящно сервированный завтракъ достаточно развеселилъ Чарльза; радушный пріемъ и бесѣда хозяина скоро еще болѣе его заняли и онъ совершенно забылъ зачѣмъ пріѣхалъ. Завтракъ приходилъ къ концу, а о дѣлѣ еще не упоминали.

— Вчера я васъ приглашалъ нѣсколько странно, капитанъ, — сказалъ наконецъ Карльтонъ; — вы не требуете у меня объясненія?..

— Я совсѣмъ позабылъ объ этомъ, — отвѣчалъ простодушно Чарльзъ; я самъ не всегда наблюдаю строго приличія, и потому не требую объясненія на всякую странность.

— Если такъ, то вы, вѣроятно, меня извините, что я мѣшаюсь не въ свое дѣло. Вы, вчера ввечеру, были недовольны поведеніемъ м-ра Терна?

Росситуръ открылъ глаза и готовъ былъ спросить, откуда его хозяинъ узналъ объ этомъ. Но Карльтона не легко было разспрашивать, и глаза капитана скоро опустились къ тарелкѣ.

— Я его не могъ понять, — отвѣчалъ онъ, — и не знаю хорошенько въ чемъ дѣло. Но я у него потребую удовлетворенія.

— Капитанъ, я хотѣлъ просить васъ объ одолженіи.

— Все, что вамъ угодно — все, что отъ меня зависитъ.

— Оговорка мудрая, — замѣтилъ Карльтонъ; — надѣюсь, что вы не найдете моей просьбы безразсудною. Я вамъ буду чрезвычайно обязанъ, если вы на этотъ разъ оставите безъ вниманія глупость и дерзость Терна.

Капитанъ уронилъ ножикъ отъ удивленія; ему казалось, что его хозяинъ посягаетъ на его достоинство и онъ сдѣлался щекотливѣе;

— Милостивый государь… м-ръ Карльтонъ… говорилъ онъ, запинаясь; я съ величайшимъ удовольствіемъ сдѣлалъ бы для васъ все, что заключается въ предѣлахъ возможнаго; но эта просьба… согласитесь, сэръ… она выходитъ изъ границъ.

— Позвольте сказать вамъ, капитанъ, что я самъ видѣлъ г. Терна по поводу дѣла, которое было причиною его неудовольствія, и уладилъ его миролюбиво; слѣдовательно, второе свиданіе будетъ безполезно.

— Кто далъ вамъ право улаживать мои дѣла, — хотѣлъ въ первую минуту сказать капитанъ, но удержался и только замѣтилъ: — та частъ дѣла, которая меня касается, не могла быть улажена третьимъ лицомъ; и требуетъ двухъ, трехъ вопросовъ, которые я долженъ сдѣлать лично.

— А какой будетъ вѣроятный исходъ этихъ вопросовъ? — спросилъ энергически Карльтонъ.

— Не знаю, — это будетъ зависѣть отъ отвѣтовъ.

— Развѣ онъ такъ сильно оскорбилъ васъ, что вы не можете ему простить по моей просьбѣ?

— М. Карльтонъ, сказалъ Росситуръ… Я считалъ бы себя счастливымъ еслибы могъ сдѣлать вамъ пріятное; но… вы видите… дѣло дотъ о томъ, чѣмъ человѣкъ обязанъ самому себѣ.

— Чѣмъ же онъ себѣ обязанъ?

— Не терпѣть безнаказанно дерзости.

— Даже и тогда, когда это наказаніе растерзаетъ сердце людей, дорогихъ вамъ?

— Такъ вы бы позволили себя оскорблять безнаказанно, м. Карльтонъ? — спросилъ Росситуръ, въ видѣ неопровержимаго аргумента.

— Нѣтъ, если бы могъ воспрепятствовать; но, еслибы со мною случилось несчастіе такого рода, то я не понимаю, какимъ образомъ я поправилъ бы бѣду своею или чужою смертію.

— Честь была бы спасена.

— Не въ томъ честь, капитанъ Росситуръ. Честь находится въ сильной крѣпости; ударъ, пущенный въ ея стѣны, не поколеблетъ ихъ.

— Въ этомъ случаѣ безстрастіе и бездѣйствіе несовмѣстны съ честію.

— Это еще вопросъ: вспыхнувшая петарда не обязываетъ дѣлать вылазку.

— Однако, наказаніе необходимо, — возразилъ рѣзко Росситуръ.

— Я съ этимъ не согласенъ. Самые почтенные авторитеты говорятъ, что гораздо славнѣе прощать обиды.

— Но это правило исполнять невозможно, — возразилъ взволнованный капитанъ. — Такъ нельзя жить на свѣтѣ; мы должны сами охранять себя.

— Непремѣнно. Но, какую же часть самихъ себя мы охраняемъ, принимая къ сердцу обиды?

— Честь своего имени.

— Въ чемъ же она страдаетъ?

— Во мнѣніи свѣта, который клеймитъ безчестіемъ человѣка, не умѣющаго защитить свою репутацію.

— То есть, — серьезно сказалъ Карльтонъ, — капитанъ Росситуръ убьетъ дурака за глупое слово, или повергнетъ въ отчаяніе цѣлое семейство, можетъ быть даже людей, милыхъ его сердцу, и все это только для того, чтобы свѣтъ не сомнѣвался въ его храбрости?

— М. Карльтонъ… сказалъ Росситуръ, краснѣя, — что вы подъ этимъ разумѣете?

— Ничего непріятнаго для васъ, капитанъ.

— Стало быть, вы считаете мнѣніе свѣта за ничто?

— Менѣе, нежели за ничто… когда положу его на вѣсы съ вышеупомянутыми разсужденіями.

— И вы могли бы идти противъ него, не смущаясь?

— По моему, тотъ не храбръ, кто не умѣетъ себя поставятъ выше этихъ мелочей.

— Я помню… сказалъ полушутя капитанъ, — нѣсколько лѣтъ тому назадъ вы подкрѣпили свои слова самымъ дѣломъ; по совѣсти я долженъ признаться, что вы этимъ ничего не потеряли въ общемъ уваженіи.

— Извините вопросъ мой, — продолжалъ Карльтонъ; — развѣ грозный свѣтъ такъ заинтересованъ въ этомъ дѣлѣ? Я просилъ васъ, и настаиваю въ своей просьбѣ, кажется, только пожертвовать мнѣ небольшою личною непріятностію.

— Но, — отвѣчалъ капитанъ въ замѣшательствѣ, — я уже сказалъ Терну, что потребую удовлетворенія; и долженъ сдержать слово.

— И вы знаете необходимое слѣдствіе этого поступка?

— Я этимъ не занимаюсь, это дѣло второстепенное. Слова должны быть приведены въ дѣйствіе.

— Во всякомъ случаѣ?

— Какой же случай?

— Не случай… но зная навѣрно, что придется отдавать строгій отчетъ.

— Не вамъ ли?

— Нѣтъ, сэръ! отвѣчалъ грустно Карльтонъ; вы должны будете отдать отчетъ Тому, чей гнѣвъ страшнѣе всякаго другаго; Тому, кто сказалъ положительно: Не убій!

— Мнѣ очень жаль, — сказалъ Росситуръ, помолчавъ нѣсколько минутъ, и не въ силахъ будучи скрыть своего смущенія; — я желалъ бы, чтобы вы потребовали отъ меня чего другаго; но за это дѣло, сэръ, я не могу смотрѣть съ вашей точки зрѣнія. Я желалъ бы, чтобы Тернъ былъ вчера въ другомъ мѣстѣ, или чтобы меня Фледа не затащила къ г-жѣ Декатуръ; но, когда случилось иначе… помочь невозможно… онъ долженъ отдать мнѣ отчетъ въ своемъ поведеніи, противъ кузины и противъ меня. Право, сэръ, я не могу наступить иначе.

— Позвольте мнѣ снова разсмотрѣть вопросъ… сказалъ Карльтонъ… если вы не можете, придется мнѣ помочь вамъ.

Капитанъ съ удивленіемъ спросилъ своего собесѣдника, какъ же онъ намѣренъ помочь ему.

— Во первыхъ, — сказалъ Карльтонъ, — я похлопочу, чтобы васъ отправили въ вашъ Фортъ, для соблюденія мира.

Онъ говорилъ серьёзно, спокойно и съ убѣжденіемъ. Капитанъ смотрѣлъ на него въ недоумѣніи.

— Вы не шутите? спросилъ онъ.

— Позвольте оставить васъ въ сомнѣнія.

— Я не могу согласиться на ваше требоіаніе. Но… вы не серьезно намѣрены сдѣлать то, что говорите?

— Очень серьезно.

— М. Карльтонъ, — сказалъ, краснѣя, Росситуръ, — развѣ такъ долженъ поступать джентльменъ?

Аргументъ былъ не силенъ; Карльтонъ отвѣчалъ на него продолжительнымъ молчаніемъ. Капитанъ не зналъ какъ скрыть свое смущеніе и досаду, но, какъ бы то ни было, ему и въ голову не приходило ссориться съ своимъ хозяиномъ. Можетъ быть ему это казалось невозможнымъ.

— Извините, — сказалъ онъ; — вѣроятно, я не такъ понялъ васъ, м-ръ Карльтонъ; — слова ваши для меня странны.

— Однако, я стою на своемъ, капитанъ! — отвѣчалъ Карльтонъ съ улыбкой. — Это дѣло не состоится, и я всѣми силами буду мѣшать ему. Вы видите — я выполняю на практикѣ свою теорію.

Капитанъ смутился и молчалъ нѣсколько времени; гордость не позволяла ему признать себя побѣжденнымъ.

— Полноте, капитанъ! — сказалъ Карльтонъ, пользуясь этою минутою нерѣшимости, — скажите что вы мнѣ прощаете поступокъ, который не имѣлъ цѣлью оскорбить васъ, — вы это знаете.

— Не слѣдовало бы васъ прощать! сказалъ капитанъ смѣясь, и доказывая на дѣлѣ, что надобно имѣть обоюдную охоту къ ссорѣ, чтобы поссориться.

— И такъ, дайте мнѣ руку! Теперь, когда мы порѣшили вопросъ о чести, обѣщайте — не мнѣ, но тѣмъ лицамъ, ради которыхъ я прошу у васъ этой милости — обѣщайте, что вы простите этому человѣку.

Капитанъ нѣсколько минутъ молчалъ; но трудно было отвергнуть такую просьбу.

— Мнѣ надобно на кого нибудь сердиться! сказалъ онъ полушутя, стараясь скрыть свое замѣшательство. Найдите мнѣ кого нибудь на мѣсто Терна и я отъ него отступлюсь, если уже нельзя сдѣлать иначе.

— Рѣшено! отвѣчалъ Карльтонъ весело; — я становлюсь на его мѣсто. Предоставьте Терна его несчастной участи; а я вашъ должникъ, когда и въ чемъ угодно.

— Хорошо… я его прощаю; — и теперь, М. Карльтонъ, когда нибудь мы съ вами посчитаемся.

— Явлюсь на призывъ вашъ. Когда пріѣдете въ Англію, пожалуйте ко мнѣ въ Карльтонгаузъ — и я дамъ вамъ всѣ возможныя удовлетворенія.

Молодые люди разстались очень весело; но Чарльзъ задумчиво сходилъ съ лѣстницы, и — странное дѣло! — во всю дорогу онъ думалъ о достоинствахъ и совершенствахъ кузины своей Фледы.

XX.
Ароматическій уксусъ.

Фледа весь день страдала мигренью, этою неизбѣжной гостьей, которая посѣщала ее всякій разъ, когда ей случалось вытерпѣть нервическое напряженіе, или излишнее тѣлесное утомленіе. На этотъ разъ безпокойство прошедшей ночи и неизвѣстность, которая мучяла ее весь день, еще усилили боль; единственный человѣкъ, который могъ успокоить ее, пріѣзжалъ къ мистриссъ Эвелинъ, но Фледа была слишкомъ больна, чтобы видѣть его. Не прежде вечера могла она выйти изъ своей комнаты и сойти въ гостиную. Но и тутъ, по слабости, она прилегла за софѣ и развязала свои волосы. Флоренса примачивала ей виски одеколономъ, а Эдита и Констанція старались развеселить ее своею болтовнею. Гостей было приказано не принимать; но лакей, которому отданъ былъ приказъ, какъ то ушолъ за важнымъ дѣломъ въ сосѣдній домъ къ знакомому. Въ это время, г. Карльтонъ позвонилъ, и служанка, не зная о данномъ приказаніи, впустила его. Когда, онъ вошолъ въ гостиную Констанція сидѣла на полу подлѣ Фледы.

— Право я не знаю, какъ ты можешь переносить эту боль! — говорила она.

— Какъ она мало знаетъ, что я переношу! — подумала Фледа.

— Если бы у тебя была мигрень, то и ты перенесла бы ее, — замѣтила философски Эдита.

— Она знаетъ, что мигрень ей къ лицу сказала Флоренса, которая гладила смоченные одеколономъ волосы Фледы, и прибавила: — il foul souffrir pour être belle!

— Мигрень не лечатъ любезностями, — замѣтилъ, шутя, вошедшій при этихъ словахъ г. Карльтонъ; — тутъ нужны средства посильнѣе.

— Ахъ! м-ръ Карльтонъ! вскричала Констанція, — вы, вѣрно, принесли какое нибудь магнетическое лекарство, потому что щочки миссъ Ринганъ… бѣлыя, какъ невинность… вдругъ… посмотрите сами!

— Милая Констанція, — сказала мистриссъ Эвелинъ, — цвѣтъ лица миссъ Ринганъ поправился бы гораздо скорѣе, если бы ты оставила ее въ покоѣ. Какъ ей можетъ быть лучше, если ты ей надоѣдаешь безпрестанною болтовнею?

— Маменька, я совѣтуюсь съ м-ромъ Карльтономъ о средствахъ помочь нашей больной, и миссъ Ринганъ, кажется, уже воскресаетъ.

— Честь этого воскресенія не мнѣ принадлежитъ, — сказалъ Карльтонъ, — хотя я и не принесъ дурныхъ новостей, какъ можно бы предполагать по ея блѣдности.

— А какія новости вы принесли? — вскричала Констанція. Скажите поскорѣе, м-ръ Карльтонъ… мнѣ до-смертя хочется слышать новости… я сегодня ничего не слыхала.

— Какія новости, м-ръ Карльтонъ? — отозвалась изъ другаго угла комнаты мистриссъ Эвелинъ.

— Кажется, политическихъ новостей никакихъ нѣтъ.

— Ну, такъ скажите какую нибудь новость изъ частной жизни, — подхватила Констанція; — такія новости еще интереснѣе.

— Очень жаль, миссъ Констанція; но право я ничего не знаю… Но… неужели же нѣтъ лекарства отъ этой головной боли?

— Фледа говоритъ, что она пройдетъ отъ дѣйствія времени, сказала Флоренса, и мы только помогали этому несравненному врачу.

— Этотъ великій врачъ нисколько не помогъ ей сегодня! сказала Эдита; — лучше ли тебѣ? — ласково спросила она, видя, что Фледа потерла голову рукою.

— Нѣтъ еще, — прошептала Фледа.

— Когда одинъ докторъ не помогаетъ, то должно обратиться къ другому, — замѣтилъ Карльтонъ. — Я умѣю лечить мигрень. Съ позволенія миссъ Констанціи, я заступлю мѣсто стараго доктора — времени — и пропишу новый рецептъ.

Съ этими словами онъ вышелъ, а Фледа оперлась головою на руку, стараясь успокоить біеніе своего сердца, которое болѣзненно отдавалось ей въ голову. По виду и обращенію Карльтона она заключала, что вѣсти хороши. Успокоившись душевно, она могла надѣяться и на физическое облегченіе; между тѣмъ, она страдала болѣе прежняго.

— Куда ушолъ м-ръ Карльтонъ? — спросила г-жа Эвелинъ.

— Не знаю, маменька… Онъ затѣялъ что-то необыкновенное… вѣрно хочетъ отличиться. Не знаю, отчего онъ не просилъ позволенія у миссъ Ринганъ, вмѣсто меня?

— Въ немъ онъ, вѣроятно, не сомнѣвался, — сказала Эдита, какъ бы угадывая мысль Фледы. — Отчего же онъ сомнѣвался въ моемъ одобреніи? — спросила сердито Констанція.

— О! ты такъ капризна, что никто не угадаетъ, когда тебѣ чего хочется.

— Вы очень щедры на комплименты, миссъ Эвелинъ! — Осипъ, это ты впустилъ М. Карльтона?

— Нѣтъ, сударыня.

— Ну, когда онъ воротится, то можешь опять впустить его; а другимъ всѣмъ отвѣчай, что «дома нѣтъ!»

Отдавъ это приказаніе, маленькое общество сидѣло въ молчаливомъ ожиданіи. М-ръ Карльтонъ скоро возвратился.

— Скажите вашей подругѣ, миссъ Констанція, что я не пропишу лекарства хуже этого! — сказалъ онъ, подавая ей флаконъ превосходной отдѣлки.

— Не хуже этого! произнесла Констанція, разсматривая флаконъ. М-ръ Карльтонъ, я не думаю, чтобы этотъ спиртъ могъ помочь миссъ Ринганъ.

— Отчего же, миссъ Констанція?

— Я отъ одного взгляда на флаконъ, уже чувствую себя нездоровою.

— Для нея это не опасно! — сказалъ онъ, улыбаясь.

— Въ самомъ дѣлѣ? Ну, Фледа, попробуй, душенька. У насъ съ тобою не одинаковое сложеніе, потому что меня отъ перваго взгляда на флаконъ кольнуло въ сердце; но у тебя глаза закрыты, и потому эта прелестная рѣзьба на золотѣ не повредитъ тебѣ.

— Напротивъ, принесетъ пользу, замѣтила г-жа Эвелинъ.

Кромѣ м-ра Карльтона и Эдиты никто не слыхалъ этихъ словъ. Сердце Фледы было слишкомъ переполнено, чтобы замѣчать все происходившее вокругъ нея; она едва понимала, что держитъ въ рукѣ. Карльтонъ внимательно слѣдилъ за всѣми измѣненіями ея выразительной физіономіи, а Эдита съ любопытствомъ спрашивала мать: отчего же этотъ уксусъ скорѣе облегчитъ боль Фледы, если онъ въ золотомъ флаконѣ? Вопросъ очень простой: но г-жа Эвелинъ задумалась надъ отвѣтомъ.

— Давно ли вы занимаетесь медициною, м-ръ Карльтонъ? — спросила Констанція.

— Лѣтъ девять, отвѣчалъ онъ.

Эти два слова внезапно перенесли Фледу ко всѣмъ воспоминаніямъ прошедшаго: и такъ сильно взволновали ее, что она не могла владѣть собою. Въ смущеніи, она уронила флаконъ и закрыла лицо руками.

— Извините, что мы говоримъ, когда слѣдовало бы молчать, — сказалъ онъ тихо, наклоняясь къ ней. — Mesdames, продолжалъ онъ, обратясь къ дѣвицамъ, — позвольте попросить васъ оставить въ покоѣ мою больную.

Онъ отвелъ ихъ на другой конецъ комнаты къ матери, и такъ занялъ ихъ своимъ разговоромъ, что Фледа имѣла время успокоиться и почувствовать дѣйствіе ароматическаго уксуса. Немного погодя, Карльтонъ подошолъ ее провѣдать.

— Лучше ли вамъ? спросилъ онъ тихо.

Фледа открыла глаза и устремила ихъ на него съ глубокою признательностію. Она сама не знала всего, что заключалось въ ея взорѣ; но Карльтонъ все понялъ.

— Можете ли вы выпить кофе?

— Нѣтъ… бормотала Фледа; — это не нужно… не безпокойтесь…

Однако Карльтонъ обратился къ г-жѣ Эвелинъ и попросилъ ее приказать сварить чашку кофе, покрѣпче.

— Я не думаю, м-ръ Карльтонъ, чтобы миссъ Ринганъ хорошо было пить кофе, — говорила м-риссъ Эвелинъ. — Если ей легче, то я бы совѣтовала ей пойти въ свою комнату и уснуть хорошенько; а кофе только прогонитъ сонъ.

— Развѣ съ докторами когда нибудь спорятъ? возразилъ онъ, шутя. — Я серьёзно прошу васъ немедленно исполнить мою просьбу.

— Не думаю, чтобы это было полезно для миссъ Ринганъ; однако…

Она позвонила и съ недовольнымъ видомъ отдала приказаніе. Карльтонъ оставилъ Фледу и занялся исключительно хозяйками; бесѣда шла живо и непринужденно; всѣ были очень веселы, кагда подали кофе. Тогда, вступивъ опять въ должность доктора, Карльтонъ приготовилъ его, какъ слѣдуетъ, и подалъ Фледѣ; но онъ оказывалъ ей внимательность свою съ такимъ тактомъ, что, казалось, онъ всѣми занятъ былъ болѣе, нежели ею. Дѣвицы снова окружали свою подругу, которая была уже довольно здорова, чтобы ихъ слушать, а напившись кофе, совсѣмъ оправилась.

— Ну, что твоя мигрень? Совсѣмъ прошла? спрашивала Эдита съ участіемъ

— Совсѣмъ, совсѣмъ! — отвѣчала Фледа.

— Вы должны усердно благодарить своего доктора, милая Фледа, — сказала г-жа Эвелинъ.

Фледа отвѣчала улыбкою и ушла, чтобы нѣсколько оправить свой туалетъ.

— Премилая дѣвушка! продолжала г-жа Эвелинъ; — какая рѣдкая жена будетъ у моего пріятеля, М. Терна.

— Если только она пойдетъ за него, — сказала сухо Констанція.

— Надѣюсь, что не пойдетъ! кажется, у ней нѣтъ къ этому никакой охоты, — замѣтила Эдита.

— Какъ вы думаете, м-ръ Карльтонъ? Успѣшно ли будетъ сватовство м-ра Терна?

— Вы, кажется, не сомнѣваетесь въ успѣхѣ, отвѣчалъ онъ спокойно.

— А вы? продолжала она настойчиво. — Вѣдь это для нея необыкновенное счастье. Ни одна дѣвушка въ ея положеніи не отказала бы такому жениху. Да, кажется, у нихъ уже между собою все слажено.

— Мнѣ то же кажется, сказала Флоренса.

— Ничего нѣтъ вѣрнаго, сухо подхватила. Констанція; — терпѣть не могу людей, которые всегда увѣрены въ успѣхѣ.

— Что вы объ этомъ думаете, м-ръ Карльтонъ? — спрашивала г-жа Эвелинъ, прихлебывая кофе.

— Сначала позвольте мнѣ спросить, что вы понимаете подъ словами счастіе и положеніе?

— Но вы знаете, что Тернъ богатъ, хорошей фамиліи… Это лучшая фамилія въ городѣ… при такихъ преимуществахъ, не всякій женихъ согласится взять за себя дѣвушку, которая не имѣетъ ни имени, ни состоянія.

— А если она по своимъ качествамъ достойна ихъ?

— Но, сэръ, неужели вы думаете, что такія качества могутъ существовать въ подобномъ состояніи? Какъ можетъ женщина прилично занимать высокое мѣсто въ обществѣ, если въ молодости она была принуждена бороться со всѣми трудностями нищеты?

— Но, маменька, всѣ эти невыгоды вовсе не замѣтны на Фледѣ, — возразила Констанція.

— Конечно, нѣтъ; но я говорю не о Фледѣ… я вообще разбираю слѣды, которыя оставляютъ по себѣ испытанія, перенесенныя въ молодости…

— Развейте вашу мысль, сказалъ Карльтонъ.

— Я хочу сказать, что въ этой униженной долѣ, невольно усвоиваются странныя привычки и обращеніе людей грубыхъ и невѣжественныхъ, съ которыми приходится жить на равной ногѣ. Черезъ нѣсколько лѣтъ эти сношенія оставляютъ въ умѣ нѣкоторыя впечатлѣнія… и въ манерахъ привычки… которыхъ не изгладитъ время.

— Безъ сомнѣнія, — отвѣчалъ онъ спокойно.

— Прибавьте къ этому недостатокъ умственнаго образованія, — продолжала разгорячаясь г-жа Эвелинъ, потому что время не тѣмъ занято… оно отдано полезнымъ, необходимымъ трудамъ… но его нельзя посвятить умственнымъ занятіямъ… невозможно… Нѣтъ учителей… нѣтъ способовъ научаться. Вотъ что я называю невыгодами. Всѣ эти невыгоды гнетутъ молодость и оставляютъ неизгладимыя впечатлѣнія. И не только грустна эта невозможность чему нибудь научиться; нѣтъ, самый умъ грязнѣть и тупѣетъ въ этой атмосферѣ. Не права ли я, м-ръ Карльтонъ?

Онъ кивнулъ головой.

— Напримѣръ, музыка, языки, свѣтское обращеніе и многое другое недоступны такимъ несчастнымъ… Эдита душа моя, не пей кофе… Констанція, тебѣ также не слѣдуетъ… нѣтъ, я не позволю тебѣ… Читать также много нельзя… нѣтъ книгъ, нѣтъ времени, нѣтъ и охоты… Можетъ быть я ошибаюсь, но право не понимаю, какъ можно…

Она вдругъ остановилась, потому что увидѣла Фледу, которая, войдя безъ шума, стояла посреди гостиной.

— Мы разбираемъ затруднительный вопросъ, миссъ Ринганъ, — сказалъ Карльтонъ, подвигая ей бержерку; — я желалъ бы знать ваше мнѣніе.

Никто не повторилъ просьбы Карльтона. Когда Фледа усѣлась, онъ продолжалъ:

— Какъ лучше приготовиться къ перенесенію счастія?

Взглянувъ на г-жу Эвелинъ и дочерей ея, которыя всѣ были сконфужены и какъ бы пойманы въ расплохъ, Фледа поняла, что она была предметомъ ихъ разговора; она покраснѣла и не знала, что отвѣчать. Молчаніе продолжалось:

— Подъ словомъ счастіе, вы понимаете…

— Богатство и знатность — отвѣчала Флоренса, не поднимая глазъ.

— Выйти за богатаго жениха и имѣть много денегъ, — вскричала Эдита.

Это ребяческое опредѣленіе всѣхъ разсмѣшило; но вскорѣ молчаніе снова воцарилось, и Фледа принуждена была говорить.

— Должна ли я отвѣчать серьёзно? — спросила она, запинаясь.

— Какъ вамъ угодно; мы не принуждаемъ; — отвѣчалъ шутливо Карльтонъ.

— Напротивъ, принуждаемъ и очень настойчиво, — перебила Констанція, — намъ будетъ очень досадно если ты не отвѣтишь.

— Чтобы быть въ состояніи достойно принять счастіе, вы понимаете что должно умѣть имъ пользоваться, какъ должно?

— И вести себя прилично и пріятно, — прибавила г-жа Эвелинъ.

— Мнѣ кажется, — продолжала Фледа скромно и съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ, — чтобы пользоваться какъ должно богатствомъ, или, какъ вы называете, счастіемъ, должно прежде узнать на опытѣ цѣну и суету денегъ.

Карльтонъ улыбнулся при этомъ опредѣленіи; но г-жа Эвелинъ сказала:

— Цѣну и суету… милая Фледа… я не понимаю…

— Какими же опытами можно узнать цѣну денегъ или увидѣть ихъ суету? спросила Констанція. — Маменька совершенно знаетъ, что первой части этого предложенія я не понимаю, что же касается второй — у меня никогда нѣтъ довольно денегъ, чтобы купить хотя половину всего, чего мнѣ хочется.

Фледа улыбнулась и не рѣшилась продолжать, но всѣ замолчали, какъ бы принуждая ее говорить.

— Я думаю, — скромно начала она, — что нельзя знать истинной цѣны денегъ тому, кто не узналъ на опытѣ, каково жить безъ нихъ; но…

— Что же изъ того слѣдуетъ? спросилъ Карльтонъ.

— Я хотѣла прибавить, сэръ, что, съ другой стороны, можно опасаться, что тѣ, которые не привыкли къ благосостоянію, могутъ увлечься имъ, цѣнить его выше, нежели оно заслуживаетъ, и не съумѣютъ прилично имъ наслаждаться; развѣ только умъ ихъ, укрѣпленный возвышенными чувствами, научить ихъ смотрѣть на жизнь съ настоящей точки зрѣнія.

— Неоспоримый фактъ, — сказала Констанція; новые богачи не умѣютъ граціозно пользоваться богатствомъ. Милая Фледа, я совершенно согласна со всѣмъ, что поняла изъ твоихъ словъ. Остальнымъ, кажется, маменька занимается.

— Мнѣ кажется, намъ всѣмъ слѣдуетъ этимъ заняться, — отвѣчала г-жа Эвелинъ, — потому что, по мнѣнію миссъ Ринганъ, выходитъ, что никто изъ насъ не въ состояніи пользоваться богатствомъ.

— Мнѣ тоже показалось, — замѣтила Флоренса.

Фледа слегка покраснѣла.

— Я буду у нея брать уроки, сказала Констанція, сдѣлавъ смѣшную гримасу, чтобы передразнить важность прочихъ, — какъ скоро неожиданное счастіе доставитъ мнѣ случай имъ пользоваться.

— Мнѣ кажется, замѣтила Флоренса, что эта холодная оцѣнка богатства и обязанностей, которыя оно налагаетъ, не позволитъ имъ пользоваться съ тою граціозною безпечностію, которая составляетъ главную прелесть богатыхъ людей.

— Однакоже, миссъ, приличіе есть первый элементъ граціи, сказалъ Карльтонъ; — не забудьте, что всѣ великія дѣла, совершонныя въ нравственномъ и матеріальномъ мірѣ, были подвержены строжайшему разсчету.

Флоренса взяла свое вышиванье съ недовольнымъ видомъ.

— М. Карльтонъ, — сказала Констанція, когда онъ собрался домой, — возьмите же свой флаконъ… вотъ онъ на столѣ.

Карльтонъ не взялъ флакона и отвѣчалъ:

— Развѣ вы не слыхали, миссъ Констанція, что доктора никогда сами не употребляютъ своихъ лекарствъ?

— Это не утѣшительно. — Но сдѣлайте одолженіе, м-ръ Карльтонъ, возьмите его; я не ручаюсь за его цѣлость, и притомъ боюсь, чтобы онъ не нарушилъ согласія въ нашемъ семействѣ.

— Этимъ я еще рискну, — отвѣчалъ онъ, смѣясь; — притомъ лекарство еще не произвело совершенно своего дѣйствія.

— М-ръ Карльтонъ, — сказала г-жа Эвелинъ съ выразительнымъ взглядомъ, — вы знаете, что больные должны платить доктору за леченіе?

Но Карльтонъ, вмѣсто отвѣта, такъ гордо такъ холодно ей поклонился, что ее долго еще, какъ говорится, морозъ подиралъ по кожѣ.

Фледа не замѣтила этой маленькой сцены; она внимательно разсматривала флаконъ и думала съ восхищеніемъ, что вчера и сегодня Карльтонъ былъ съ нею такъ-же ласковъ какъ въ былые годы. Теперь онъ можетъ возвратиться въ Англію, онъ оставитъ ей утѣшительное и сладостное воспоминаніе.

Она вертѣла въ рукахъ драгоцѣнную вещь, и мысленно покрывала ее іероглифами, ей одной понятными. Она читала на ней спасеніе своего дяди, опасность, которую она отклонила отъ Чарльза, особенно свое собственное утѣшеніе, которое въ горькую минуту нашла въ его добротѣ, — добротѣ, болѣе цѣлительной, чѣмъ этотъ чудесный ароматъ, въ которомъ она видѣла только залогъ и эмблему его любящаго сердца.

Такъ мечтала Фледа, когда голосъ Констанціи вызвалъ ее къ дѣйствительности.

— Къ чему онъ тутъ оставилъ свой флаконъ? Это несносно! — вскричала она, смотря, какъ Фледа играла съ прелестною вещицей; — терпѣть не могу этого! Теперь я не буду ни на одну минуту покойна… все буду бояться, что онъ пропадетъ… или сломается…

— Милая Фледа, не совѣтую тебѣ долго смотрѣть на него, — сказала г-жа Эвелинъ; — мнѣ кажется, что это коварный талисманъ; его вліяніе можетъ тебя отвратить отъ Квичи.

Фледа выронила изъ рукъ флаконъ, покраснѣла, и губы ея задрожали.

— Маменька, это жестоко! — сказала, смѣясь, Флоренса.

— Вы такъ дразните бѣдную Фледу, что я не знаю, какъ она еще можетъ любить васъ, — прибавила Констанція. — A propos, мой ангелъ знаешь ли, что есть двѣ оказіи въ Квичи? Я потому тебѣ говорю объ этомъ, что иначе тебѣ еще цѣлый вѣкъ нельзя будетъ отъ насъ уѣхать.

— Завтра я не могу ѣхать, — сказала Фледа.

— Попутчики ѣдутъ послѣ завтра, — спокойно прибавила г-жа Эвелинъ.

— Кто же именно?

— Прекрасные люди… Во первыхъ, м-ръ Ольмней, твой старый знакомый…

— М. Ольмней! Зачѣмъ онъ пріѣхалъ въ Нью-Іоркъ?

— Право не знаю, — смѣясь, отвѣчала г-жа Эвелинъ; — почему и не пріѣхать?… Можетъ быть именно за тобою!…

— А еще кто? перебила Фледа.

— Еще старая твоя знакомка, мистриссъ Ренни.

— Мистриссъ Ренни?… какая это мистриссъ Ренни?

— Ты не помнишь мистриссъ Ренни… она долго жила у твоей тетушки Люси въ ключницахъ… давно уже… когда еще вы жили въ Нью-Іоркѣ…. Вспомнила ли теперь?

— Вспомнила…

— Она нѣсколько лѣтъ жила въ ключницахъ у мистриссъ Шенкъ; теперь ѣдетъ на Западъ, — къ брату своему, кажется, чтобы хозяйничать, — и проѣзжаетъ очень близко отъ Квичи.

— Когда же они отправляются?

— Оба послѣ завтра, м. Ольмней съ утреннимъ поѣздомъ, если ты не пожелаешь ѣхать позднѣе, говорить онъ. Я ему сказала, что ты очень спѣшишь отъѣздомъ. Мистриссъ Ренни отправляется послѣ обѣда. И такъ, ты можешь выбирать.

— Но, маменька, Фледа еще слишкомъ слаба, чтобы ѣхать такъ далеко, замѣтила Констанція.

— Я то же думаю, — отвѣчала ей мать; — но она знаетъ лучше насъ, что ей дѣлать.

Фледа не отвѣчала и глубоко задумалась. Во первыхъ, она рѣшилась не ѣхать съ г. Ольмнеемъ; для этого, слѣдовало съ нимъ не видѣться; но въ такомъ случаѣ, она принуждена будетъ не принимать никого, и не увидитъ больше Карльтона. Онъ, конечно, не упрекнетъ ее въ неблагодарности, но все-таки…

— О чемъ такъ задумалась? — спросила Констанція.

— О своемъ отъѣздѣ, — отвѣчала Фледа, стараясь улыбнуться.

— Не воображаешь ли ты ѣхать послѣ завтра?

— Воображаю.

— Совершенная глупость. Ты не можешь ѣхать.

— Должна ѣхать.

— Маменька, если вы ее отпустите, то всю жизнь будете каяться въ такой слабости. Посмотрите, какъ она блѣдна.

— Я совершенно предоставляю это рѣшенію самой миссъ Ринганъ, — отвѣчала г-жа Эвелинъ съ насмѣшливою вѣжливостію. — Фледа, душа моя, не попросить ли м. Ольмнея, подождать денька два, пока ты оправишься и укрѣпишься?

— Нѣтъ, для меня лучше ѣхать какъ можно скорѣе… Если не буду готова утромъ, то поѣду послѣ обѣда, съ мистриссъ Ренни… Я желаю лучше ѣхать съ нею.

— Такъ я скажу м-ру Ольмнею, что онъ можетъ отправиться съ утреннимъ поѣздомъ, — сказала г-жа Эвелинъ.

Бѣдная Фледа устояла на своемъ, хотя съ глубокимъ огорченіемъ. Отъ утомленія и чувства сиротства своего она пролежала почти весь слѣдующій день и ввечеру не сошла въ гостиную, боясь что г-жа Эвелинъ, нарочно, въ досаду ей, пригласитъ г. Ольмнея; къ этому же она была увѣрена, что найдетъ тамъ Терновъ, хотя Льюизъ вѣроятно, и не явится… но Фледа не желала встрѣтиться и съ его матерью… Ей очень хотѣлось знать, не пріѣзжалъ ли Карльтонъ навѣдаться о ней, но она не посмѣла спросить. А если и въ слѣдующее утро она его не увидитъ?… Фледа задумалась надъ этою мыслью; потомъ, въ порывѣ признательности, вскочила съ постели, и, обливаясь слезами, написала ему премиленькую благодарственную записку, запечатала ее и сама отнесла на почту.

Въ самое это утро, Фледа не разъ съ грустью поглядывала на флаконъ, который остался на столѣ въ гостиной; ей очень хотѣлось взять его увезти съ собою. Не ясно ли, что онъ ей назначенъ?… Это было бы завѣтное воспоминаніе, и даже Карльтонъ можетъ обидѣться, что она не взяла вещь, которую онъ явно отдалъ ей… Но съ другой стороны — Эвелины, которые почти завладѣли имъ — что онѣ скажутъ?… Она не рѣшилась подвергнуться ихъ толкамъ и насмѣшкамъ.

Возвратясь въ свою комнату, Фледа спѣшила окончить дорожные сборы; потомъ, утомленная и унылая, она сѣла въ кресло, ожидая, пока ее не позовутъ къ завтраку. Флоренса вошла въ ея комнату.

— М. Карльтонъ сейчасъ былъ здѣсь; маменька сказала ему, что ты занята; она не хотѣла тебя безпокоить и заставить лишній разъ сходить съ лѣстницы. М. Карльтонъ спрашивалъ, когда ты уѣзжаешь.

— Что же вы ему отвѣчали?

— Я отвѣчала, что ты еще не уѣхала… Эти прощанья — настоящая смерть!… Я всегда стараюсь отъ нихъ избавиться. Не правда ли, что я хорошо сдѣлала?

Фледа не отвѣчала; она старалась угадать, для чего Эвелины не хотятъ позволить ей проститься съ Карльтономъ… Поступокъ ихъ казался ей непріязненнымъ, онѣ не знаютъ, какъ это жестоко, потому что не понимаютъ какой безцѣнный другъ для нея м. Карльтонъ… Ахъ! какъ хотѣлось бы съ нимъ проститься!…

XXI.
Шуба.

Г-жа Эвелинъ проводила Фледу на пароходъ и оставила не прежде, какъ передавъ съ рукъ на руки мистриссъ Ренни. Дѣвушка ушла немедленно въ дамскую каюту, въ надеждѣ найти тамъ, если не забвеніе, то отдохновеніе; но напрасно! Мистриссъ Ренни такъ ей обрадовалась, что засыпала вопросами обо всемъ, что случилось со времени ихъ разлуки.

— Вы точно такія же, какъ были, миссъ Фледа, только очень блѣдны и похудѣли; прежде ваши точки были какъ розанчикъ! Но мистриссъ Эвелинъ сказала мнѣ, что вы были очень больны; а впрочемъ, я вижу, что вы нисколько не перемѣнились; какъ я рада! Помните ли вы то время, миссъ Фледа?…

— Какъ нельзя лучше.

— И я увѣрена, что вы все такія же миленькія, какъ тогда были, — продолжала ключница, ласково смотря на нее. — Помните ли, какъ вы приходили ко мнѣ въ комнату, когда я варила желе? еще всегда просили, чтобы я вамъ дала выжимать сокъ изъ лимоновъ! — А я бывало, подвяжу вамъ салфетку, чтобы вы платьице не запачкали; я все боялась, чтобы тётенька не стала васъ бранить, зачѣмъ ручки портите. Да бывало вы такъ ласково смотрите, что духу не достанетъ отказать вамъ ни въ чемъ. Вы теперь не такъ весело смотрите… вѣрно оттого, что были нездоровы. — Дайте-ка, я васъ уложу хорошенько на софѣ, отдохните; — постойте, еще подложу подушечку. Вотъ такъ, хорошо будетъ!

— Ахъ, если бы она замолчала! — подумала Фледа; но мистриссъ Ренни, уложивъ Фледу поспокойнѣе, снова заговорила:

— И Гюгъ, бывало, придетъ туда же; просто не могъ житъ безъ васъ. А каково поживаетъ Гюгъ, миссъ Фледа? Онъ былъ такой нѣжненькій; я помню, вы всегда вмѣстѣ были. Какой это былъ милый мальчикъ! Я часто говорила, что другихъ такихъ дѣтей не видывала, какъ были вы двое. Здоровъ ли м-ръ Гюгъ, миссъ Фледа?

— Теперь нездоровъ, — отвѣчала Фледа, закрывая глаза, чтобы они не выразили ея горестнаго чувства.

Ключница продолжала свои разспросы, перебирая всѣхъ членовъ семейства, и спрашивая гдѣ, и сколько могла, какъ они это время проживали. Она была очень ласкова, но Фледа скоро почувствовала, что тонъ ея былъ не совсѣмъ тотъ же, какъ въ то время, когда тетушка ея жила въ Стетстритѣ, а мистриссъ Ренни варила у нея желе. Когда нечего было разспрашивать болѣе о другихъ, ключница начала разсказывать о себѣ, и о своихъ родныхъ; какъ умерла ея невѣстка, какъ поживаетъ братъ; какъ онъ пригласилъ ее къ себѣ хозяйничать, и почему она согласилась; и видя наконецъ, что спутница ея заснула, она принялась разсматривать каюту и всѣхъ и все, что въ ней было.

Но бѣдная Фледа не спала, хотя рада была, что ее сочли спящею; ни тѣло, ни умъ ея не находили покоя, хотя оба имѣли въ немъ большую нужду; — она была слишкомъ утомлена, чтобы заснуть; — слишкомъ грустна, чтобы быть спокойною. Она досадовала на себя за это чувство, и безпрестанно повторяла себѣ, сколько должна радоваться и благодарить Бога. Напрасно! Она благодарила Его, но грусть примѣшивалась къ ея благодарности; слезы невольно вырывались изъ подъ сомкнутыхъ рѣсницъ и подушка ея была ими совершенно смочена. Она старалась извинить себя въ собственныхъ глазахъ, говоря, что это отъ слабости; что это слѣдствіе жестокаго ея безпокойства; однако не могла не сознаться, что Эвелины показали ей мало участія, отпустивъ ее такую слабую, въ жестокую стужу и почти съ чужою женщиною. Однако, она не о томъ плакала — это она хорошо чувствовала. Непріятная дорога вещь не важная; но она ѣдетъ домой, въ этотъ домъ, который теперь лишился чести, лишился всей своей прелести. Конечно, ей пріятно ухаживать за Гюгомъ; но чѣмъ кончатся эти попеченія?… Жизнію или смертію?… Фледа не смѣла остановиться на этой мысли; а прочее все такъ грустно!… Ее могла бы порадовать надежда, что дядя наконецъ примется за дѣло и будетъ трудиться, чтобы возстановить честь свою и возвратить счастіе своему семейству; но она этого не надѣялась. Онъ говорилъ, что уѣдетъ и Фледа знала, что онъ сдержитъ слово. И такъ надобно будетъ уѣхать, и для чужбины покинуть этотъ родной кровъ, въ которомъ жиля, по крайней мѣрѣ, воспоминанія счастія! Покинуть Квичи! мѣсто, которое она любила болѣе всего на свѣтѣ! эти холмы, къ которымъ она привыкла съ самаго дѣтства; эти деревья, которыя столько разъ зеленѣли и отцвѣтали на ея глазахъ; эти рощи, въ которыхъ жила тѣнь ея дѣда, и даже смутное воспоминаніе объ отцѣ; мѣста, озаренныя отсвѣтомъ прежнихъ счастливыхъ дней ея! Казалось, что здѣсь воздухъ чище и солнце свѣтлѣе… Бѣдная Фледа отворотилась къ стѣнѣ, чтобы плакать о старыхъ, тѣнистыхъ вязахъ Квичи, какъ будто ей больше и жалѣть было не о чемъ. Напрасно она повторяла себѣ, что это слёзы себялюбивыя, и что она плачетъ не объ одномъ Квичи: ни душа, ни тѣло не были уже въ силахъ бороться.

Наступила ночь; Фледа задремала, какъ вдругъ звукъ нѣсколькихъ голосовъ разбудилъ ее.

— Снѣгъ идетъ, — говорили около нея.

— Какъ мы тихо идемъ, не правда ли? — прошептала мистриссъ Ронни.

— Да, очень темно, и капитанъ боится; онъ велѣлъ убавитъ ходу.

— Развѣ мятель такъ сильна?

— Да, порядочная; въ двухъ шагахъ ничего не видно. Да нѣтъ нужды, лишь бы добраться благополучно до пристани.

— Гдѣ мы?

— Еще на половинѣ дороги; но къ счастію, вѣтеръ поутихъ.

— А что, опасно?

Разумѣется, служанка отвѣчала, что нѣтъ никакой опасности, но теперь страхъ прибавился, къ прочимъ чувствамъ Фледы; ей ужасно захотѣлось очутиться вдругъ въ безопасности у Эвелиновъ. Сердце у нея замирало при мысли, что она одна, всѣми покинута; что ей не къ кому приклонить голову въ минуту опасности. Однако эта тоска не была продолжительна; «еси путіе Господни милость и истина взыскающимъ совѣта Егь и свидѣнія Его!» сказала она. «Господъ утѣшеніе мое и прибѣжище мое, Богъ мой и уповаю на Него!» повторяла она; они твердо вѣровала въ эти святыя обѣтованія и успокоилась. Черезъ нѣсколько времени Фледу позвали къ чаю.

— Господи помилуй! какъ вы блѣдны! — вскричала ключница, когда Фледа приподнялась съ дивана.

— Вамъ вѣрно очень дурно, миссъ Фледа?

— Нѣтъ, — прошептала Фледа.

— Вы вѣрно испугались? Опасности нѣтъ никакой; всѣ говорятъ, что нѣтъ.

— Нѣтъ, мистриссъ Ренни, я только очень слаба, вотъ и все.

Мистриссъ Ренни и служанка смотрѣли съ сожалѣніемъ на Фледу и уговаривали ее сойти въ гостиную къ чаю; но она была не въ силахъ подняться, и онѣ принесли ей чай въ дамскую каюту. Подкрѣпившись немного, Фледа усѣлась на софѣ, ожидая терпѣливо конца путешествія, и разсматривая всѣхъ ее окружающихъ; она размышляла про себя, о томъ какъ мелочна жизнь такихъ людей, которыхъ благочестіе и образованность не возвышаютъ надъ мелкими ежедневными интересами.

Пароходъ прибылъ въ Бриджепортъ благополучно, но очень поздно ночью. Мистриссъ Ренни и Фледа рѣшились остаться въ каютѣ до утра. Бѣдняжка не надѣялась найти покой, даже на самой лучшей софѣ; но она охотно покорилась всѣмъ неудобствамъ и даже безсонняцѣ, и только благодарила Бога за то, что избѣгла опасности. Между тѣмъ поднялась буря; ея порывы и звукъ цѣпей, которыми пароходъ прикрѣпленъ былъ къ пристани, часто наводили на нее трепетъ. Раза два или три она выходила на палубу, чтобы увѣриться, что пароходъ крѣпко держится. Было очень темно; одинъ фонарь, привѣшенный къ столбу, свѣтилъ въ этомъ мракѣ; наконецъ, она успокоилась и уснула отъ изнеможенія.

Однако, этотъ сонъ не подкрѣпилъ ее; и Фледа была очень рада, когда мистриссъ Ренни поднялась чѣмъ свѣтъ, желая поскорѣе перебраться въ городъ къ одной родственницѣ; Сойдя съ парохода, онѣ не встрѣчали никого на улицахъ; ни чья нога еще не оставила слѣда на глубокомъ снѣгу, покрывавшемъ набережную.

— Я думаю, что еще будетъ снѣгъ, — сказала мистриссъ Ренни.

— Да, я тоже думаю, — отвѣчала Фледа; — но мы уже кончили худшую часть пути, я очень рада, что мы, наконецъ, на твердой землѣ.

— Надѣюсь, что здѣсь мы найдемъ что нибудь покушать; стыдно этимъ содержателямъ парохода, стыдно держать такой столъ! Порядочное кушанье не дороже бы стоило! Экая дорога! Если бы я знала, что такъ много снѣгу, то подождала бы, пока его немножко притопчутъ. — Вы блѣдны какъ тѣнь, миссъ Фледа; дайте мнѣ ручку; — когда позавтракаете, вамъ лучше будетъ; — я не успокоюсь, пока вы не отдохнете и не подкрѣпитесь.

Фледѣ казалось, что она во снѣ ходитъ по пустымъ улицамъ этого жалкаго городка, освѣщеннаго сѣроватымъ разсвѣтомъ; все вокругъ нея было какъ то странно и уныло. Вскорѣ она сидѣла передъ ярко пылающимъ каминомъ, у родныхъ мистриссъ Ренни; послѣ завтрака хозяйка уговорила ее прилечь и отдохнуть. Это удалось ей сверхъ всѣхъ ожиданій, потому что поѣздъ желѣзной дороги очень запоздалъ, и онѣ могли отправиться только въ половинѣ четвертаго часа по-полудни. Какъ скоро явился человѣкъ, посланный чтобы караулить прибытіе поѣзда, мистриссъ Ренни и Фледа поспѣшили на станцію. Здѣсь онѣ должны были еще долго ждать и уныло разсчитывали, когда онѣ могутъ пріѣхать въ Гринфильдъ, отправясь въ путь такъ поздно…. Но Фледа отдохнула, и, чувствуя себя лучше, могла снова терпѣливо покориться всѣмъ неудобствамъ. Наконецъ набралось довольно пассажировъ и поѣздъ двинулся.

Фледа могла бы наслаждаться этимъ быстрымъ путешествіемъ которое несло ее къ цѣли, если бы не боялась грозныхъ тучъ и наступающей ночи; но, не имѣя средствъ помочь этому, она покорилась судьбѣ, и начала искать отрады и спокойствія тамъ же, гдѣ нашла ихъ и въ прошедшую ночь. Сидя подлѣ окна, она съ нѣкоторымъ удовольствіемъ смотрѣла на ладшафтъ, неясный, какъ ея будущность, и столько же мрачный… но она не хотѣла остановиться на этой мысли. — «Нѣтъ, подумала она, Богъ все устроиваетъ къ лучшему, въ пользу тѣхъ, кто любитъ Его и предается Его волѣ съ.вѣрою и упованіемъ!» Она находила что-то отрадное въ этой вѣрѣ, лишонной всякой земной опоры, и которая познается только въ испытаніяхъ. Сумерки наступали быстро; но покрытая снѣгомъ земля еще отдѣлялась отъ сѣраго неба и когда вѣтеръ застилалъ окно густымъ столпомъ дыма, летящаго изъ машины, Фледа любовалась, глядя, какъ эта случайная завѣса раздиралась, и ландшафтъ снова мелькалъ сквозь фантастическія лоскутья, которыя вились въ воздухѣ и исчезали.

Черныя, безлиственныя деревья, мелькавшія передъ ея глазами напоминали ей время болѣе счастливое, то время, когда они цвѣли и зеленѣли; — мысль о быстрой и грустной перемѣнчивости всего земнаго перенесла духъ ей къ небу — къ обителямъ чистоты и мира, гдѣ счастіе вѣчно и постоянно, и гдѣ любовь прочна и вовсе не похожа на невѣрную и неудовлетворительную дружбу человѣческую. — «Все, что ниспосылаетъ Господь обращается во благо любящимъ Его!» сказала она, и повторила эти слова, даже подумавъ о Гюгѣ. — Вскорѣ совершенно смерклось, и хотя Фледа не могла различать ничего, кромѣ частокола вдоль дороги и фонарей, которые бросали свѣтъ на покрытую снѣгомъ землю; но все-таки она постоянно смотрѣла въ окно, потому что все казалось ей лучше, нежели внутренность вагона. Какъ только поѣздъ убавлялъ ходу и останавливался, что случалось очень часто, по причинѣ необыкновенно позднихъ часовъ и дурной дороги, шумъ грубыхъ голосовъ непріятно замѣнялъ стукъ машины. Ругательства, грубыя шутки, громкій хохотъ, такъ ясно обличающій пустоту сердечную — всѣ эти признаки грубаго ума и нравственнаго состоянія, котораго хотѣлось бы не знать, или по крайней мѣрѣ, позабыть — заставляли Фледу нетерпѣливо ожидать прибытія домой, чтобы избавиться отъ своихъ спутниковъ. Часы тянулись медленно, и никто еще не поминалъ о пріѣздѣ въ Гринфильдъ.

Послѣ одной, довольно долгой, остановки, отворилась дверь вагона и въ нее выглянулъ на минуту красный шарфъ и лакированная шляпа кондуктора.

— Мы стали! — пронеслось изъ устъ въ уста на всѣ тоны.

— Невозможно двинуться, — сказалъ кондукторъ; — на дорогѣ снѣгъ лежитъ горами, рельсы совершенно засыпаны.

Въ ту же минуту многіе путешественники поспѣшили вонъ, чтобы видѣть, въ чемъ дѣло.

— Мы сегодня не поѣдемъ дальше? — спросилъ одинъ кроткій господинъ у новопришедшаго съ вѣстями.

— Невозможно двинуться ни на одинъ шагъ ни впередъ, ни назадъ, отвѣчалъ тотъ.

— Что же съ нами будетъ? — спросилъ одинъ пожилой, не очень далекій господинъ.

— Вѣроятно, мы къ утру замерзнемъ, — отвѣчалъ серьёзно его собесѣдникъ; — развѣ, что дровъ дотянетъ до утра — что, впрочемъ, невѣроятно.

Часто довольно одного шутливаго слова, чтобы ободрять унылыхъ. Фледа пожалѣла, видя что этотъ господинъ ушолъ. Вскорѣ вагонъ опустѣлъ совершенно. Мистриссъ Ренни замѣтила, что надобно погрѣть ноги, пока еще есть огонь, и подсѣла къ печкѣ. Бѣдная Фледа прислонилась къ спинкѣ кресла и совсѣмъ пріуныла. Ее пугала не опасность, хотя въ самомъ дѣлѣ можно было замерзнуть; но ей казалось невыносимымъ провести еще много часовъ въ этомъ обществѣ, слушать всѣ разговоры… она съ горечью думала, какъ равнодушно г-жа Эвелинъ подвергла ее всѣмъ этимъ непріятностямъ; — а по утру, когда придется выходить изъ вагона, кто похлопочетъ о ней и объ ея спутницѣ?…

Все эти мысли быстро смѣняли одна другую; черезъ минуту, кто-то сѣлъ на стулъ подлѣ нея и чья то рука слегка коснулась руки ея. Фледа испугалась, вздрогнула и взглядъ ея встрѣтилъ м-ра Карльтона.

— М. Карльтонъ! Ахъ, какъ я рада васъ видѣть! произнесли вдругъ ея губы, ея взглядъ, и быстрый румянецъ, разлившійся по щекамъ.

— Не съ неба ли вы упали?

— Это скорѣе я могу спросить васъ, — отвѣчалъ онъ шутя, — потому что вы сдѣлались невидимкою съ того самаго вечера, когда я имѣлъ честь быть вашимъ докторомъ.

— Я не могла поступить иначе, сэръ; я была увѣрена, что вы это поняли. Мнѣ очень хотѣлось поблагодарить васъ, хотя я и не могла найти случая это сдѣлать.

Она была не въ состояніи говорить болѣе; но взглядъ ея выражалъ болѣе признательности, нежели онъ требовалъ.

— Я надѣялась, продолжала она, спустя минуту, — что вы не будете меня обвинять въ неблагодарности; однако не могла быть спокойна, пока не написала вамъ.

— Вы мнѣ писали?

— Писала вчера утромъ.

— Предосторожность безполезная, болѣе чѣмъ вы думаете, — замѣтилъ онъ, улыбаясь и отвращая отъ нея свои глубокіе взоры.

— Неужели мы простоимъ здѣсь всю ночь, М. Карльтонъ? — спросила Фледа.

— Кажется такъ… снѣгъ идетъ прегустой.

— Не безпокойтесь спрашивать, мнѣ все равно, сказала Фледа, я теперь не боюсь.

Отрадный вздохъ высказалъ, какъ она до сихъ поръ тревожилась.

— Вы, кажется, вовсе не въ состояніи выносить труды и усталость, — сказалъ онъ, наклоняясь къ ней съ тѣмъ нѣжнымъ участіемъ, какое оказывалъ ей, бывало, въ ея дѣтствѣ.

— О! вы знаете, что воля превозмогаетъ все, а у меня очень твердая воля! отвѣчала она съ притворною веселостью.

Карльтонъ недовѣрчиво покачалъ головою.

— Видя васъ здѣсь, сэръ, я такъ спокойна, что прочее все могу перенести терпѣливо, — продолжала Фледа съ признательнымъ видомъ.

Онъ отворотился и она не знала, какъ понять серьёзный видъ его. Нѣсколько времени спустя, онъ сказалъ ей вполголоса:

— Дѣло, которое вы мнѣ поручили, не будетъ болѣе безпокоить васъ.

— Я такъ и думала; я это поняла въ тотъ вечеръ, — отвѣчала Фледй и взоры ея заблистали.

— Вексель сожжонъ къ моемъ присутствіи.

Фледа сложила руки.

— И онъ будетъ молчать?

— Для своей собственной пользы.

Это единственная надежная порука; подумала Фледа; но какъ могъ м-ръ Карльтонъ это устроить?

— А Чарльзъ? спросила она, подумавъ.

— Онъ завтракалъ у меня на другой день послѣ ссоры; могу васъ увѣрить, что съ этой стороны также нѣтъ опасности.

— Какъ я могу выразить вамъ свою благодарность? — вскричала тронутая Фледа.

Карльтонъ такъ странно улыбнулся и хотѣлъ что-то сказать, но въ эту минуту подошла мистриссъ Ренни, которая уже согрѣла ноги. Къ счастію она сѣла на скамейку, бывшую впереди Фледы, слѣдовательно къ ней спиною.

— Вы очень поспѣшили домой, — началъ опять Карльтонъ; — не получили вы непріятныхъ извѣстій о вашемъ двоюродномъ братѣ?

— Нѣтъ, но оказіи рѣдко случаются; потому я рѣшилась воспользоваться вчерашнею.

Онъ снова замолчалъ. Несчастные путешественники, видя невозможность выбраться изъ этой засады, толпою валили опять въ вагонъ, принося густые слои снѣга на плечахъ и на шляпахъ; вскорѣ воздухъ сдѣлался чрезвычайно влаженъ. Г. Карльтонъ старался своею очаровательною бесѣдою отвлечь вниманіе Фледы отъ остальнаго общества, и если онъ искалъ награды своей въ успѣхѣ, то получилъ ее вполнѣ. Безъ всякихъ усилій, онъ такъ приковалъ къ себѣ вниманіе дѣвушки, что она не видала и не слыхала ничего, что вокругъ нея происходило. Веселая улыбка играла на ея личикѣ и исчезла только тогда, когда Карльтонъ въ разговорѣ нечаянно упомянулъ о Гюгѣ. Облако печали вдругъ омрачило черты ея.

— Развѣ онъ очень боленъ? спросилъ онъ.

— Не знаю… нѣсколько недѣль тому назадъ онъ былъ очень нездоровъ.

— Вашъ пріѣздъ принесетъ ему здоровье, — замѣтилъ Карльтонъ тихо.

— Да. Но въ этомъ да слышались грусть и сомнѣніе.

— Поете ли вы еще иногда эту пѣснь:

Страшиться не могу я

Господь меня хранитъ!…

Фледа залилась слезами.

— Извините меня, что я вамъ напомнилъ… Я опечалилъ васъ… прошепталъ онъ, встревожившись.

— Нѣтъ, вы меня не опечалили; но я сегодня очень разстроена, слаба… Такъ вы не забыли этой пѣсни?

— А вы не забыли ли этого?.. сказалъ онъ, положивъ ей въ руку ея старую маленькую библію.

Фледа взяла ее. Сколько воспоминаній пробудилось въ одну минуту! Этотъ старый, истертый переплетъ вмигъ перенесъ ее въ счастливымъ годамъ ея дѣтства, когда эта книга была ея неразлучною спутницей; въ прежнее Квичи, когда она жила съ дѣдушкою и Цинтіею; когда она вела жизнь странную и свободную, читала энциклопедію и бѣгала по лѣсамъ, отыскивая неизвѣстные родники воды. Она открыла книгу и медленно ее перелистывала, находя на каждой страницѣ отмѣтки отца своего на тѣхъ мѣстахъ, которыя онъ особенно любилъ, или которыя внезапно поражали его. Каждая черта была ей знакома. Другія воспоминанія также сливались съ этою книгою, милыя, нѣжныя, признательныя воспоминанія!.. Слезы текли неудержимо и затемняли взоръ ея; она надѣялась, что Карльтонъ не видитъ ихъ.

Онъ молчалъ пока утихло ея волненіе; потомъ наклонился и сказалъ тихо, такъ чтобы она одна слышала:

— Много, много лѣтъ эта библія была моимъ лучшимъ, моимъ вѣрнѣйшимъ другомъ. Сначала мысль о васъ сопровождала всегда мое чтеніе; мало по малу эта книга заставила меня позабыть ту, которая мнѣ ее подарила.

Взглядъ и улыбка Фледы сказали ему, что она поняла его, что она радовалась тому, что онъ полюбилъ ея библію, собственно какъ библію; онъ продолжалъ:

— Но съ недавняго времени прежнія воспоминанія снова оживились при чтеніи. Этого не должно быть. Я рѣшился возвратить вамъ вашу книгу, и возьму ее лишь въ такомъ случаѣ, если тя, которая ее подарила, согласится вмѣстѣ съ нею подарить мнѣ и себя.

Фледа вздрогнула и взглянула на него съ удивленіемъ; глубокій взглядъ, который она встрѣтила, не позволялъ сомнѣваться въ смыслѣ этихъ словъ. Въ невыразимомъ смущеніи она устремила глаза на библію, которую держала въ рукѣ, и перевертывала листы, какъ будто они привлекали все ея вниманіе; но эта книга, — за минуту передъ тѣмъ библія отца ея, — теперь какое имѣла значеніе? Теперь — это собственность Карльтона, которую слѣдуетъ возвратить ему… но она все еще держала библію; смутныя чувства волновали грудь ея и мысль совершенно новая, во еще неясная носилась въ умѣ; она чувствовала, что дрожащая рука ея не въ силахъ болѣе держать книгу; медленно, не поднимая глазъ, она подала ему библію — онъ удержалъ потихоньку и книгу и руку. Фледа ихъ не отнимала.

Это было все. Теперь Карльтону не нужно было болѣе развлекать ее; онъ это понялъ и долго молчалъ; ничей другой голосъ въ мірѣ теперь не достигъ бы до слуха Фледы; казалось, даже мысль ея замерла.

Къ счастію, мистриссъ Ренни храпѣла, а прочіе путешественники, укутавшись въ плащи, старались какъ нибудь поудобнѣе пріютиться чтобы заснуть; въ вагонѣ царствовало молчаніе. Но Фледа не замѣчала ни этого спокойствія, ни ворчанья, которое вырывалась иногда изъ устъ какого нибудь несчастнаго путешественника. Пожатіе руки, державшей ея руку одно возвращало Фледу къ существенности. Но это положеніе не могло продолжаться; какъ предвидѣли нѣкоторые пассажиры, дрова вышли; къ прочимъ неудобствамъ прибавился холодъ, и прозябшіе путешественники, одинъ за другимъ, просыпаюсь; началось шутками, которыя скоро перешли въ ругательства и проклятія; бѣдная мистриссъ Ренни ходила взадъ и впередъ, чтобы согрѣться: Фледа тоже продрогла.

— Не холодно ли вамъ? — спросилъ ее вдругъ Карльтонъ.

— Немножко, — отвѣчала запинаясь Фледа; — но сдѣлайте одолженіе, м. Карльтонъ, не снимайте шубы, — прибавила она быстро, видя, что онъ снимаетъ подбитый мѣхомъ плащъ, которымъ столько разъ восхищалась Констанція. — Я не очень озябла — я совсѣмъ не такая нѣженка, какъ вы думаете.

Но онъ, улыбаясь, попросилъ ее встать, поднявъ ее за руку съ тѣмъ очаровательно-властительнымъ видомъ, противъ котораго никто не могъ устоять, какъ увѣряла мать его; Фледа покраснѣла.

— Вы не обидѣлись, Эльфи? спросилъ онъ нѣжно, когда она снова сѣла и оправляла вокругъ себя шубу.

Обидѣлась ли она! Нѣжный взглядъ былъ ему отвѣтомъ.

— Вы будете владѣть всѣмъ, самовластно распоряжаться всѣмъ, кромѣ самой себя, продолжалъ онъ, наклоняясь, чтобы укутать ей ножки.

Взоръ, полный любви досказалъ, сколько онъ самъ намѣренъ заботиться объ этомъ исключеніи.

Фледа не вѣрила ни глазамъ, ни ушамъ своимъ. Эта шуба, такъ хорошо защищавшая ее отъ холода была эмблемою покровительства и силы, которыя отнынѣ будутъ охранять ее, и въ которыхъ она столько лѣтъ нуждалась!.. Какъ будто солнечный лучъ вдругъ озарилъ ее; она не смѣла глядѣть на его ослѣпительное сіяніе, но куда бы она ни обратила глаза — всѣ предметы были позлащены его свѣтомъ.

Между тѣмъ въ вагонѣ снова воцарилось молчаніе; въ холодѣ не удобно ссориться. Иные задремали, другіе, укутавшись во все, что могли найти около себя, сидѣли спокойно. Ночь была морозная; Карльтонъ ходилъ взадъ и впередъ между скамьями; однажды онъ встрѣтилъ безпокойный взглядъ Фледы и немедленно подошолъ къ ней.

— Не безпокойтесь обо мнѣ, — сказалъ онъ, съ очаровательною улыбкою; — я не озябъ… во всю жизнь мою еще мнѣ не бывало такъ тепло и отрадно.

Фледа могла ему отвѣчать только взоромъ.

— Ночь скоро пройдетъ, — продолжалъ онъ; не можете ли вы заснуть по примѣру своей сосѣдки?

Она покачала головою.

— Безсонница утомитъ васъ, и завтра будетъ опять мигрень.

— Можетъ быть и нѣтъ! — проговорила она наконецъ, съ признательною улыбкой.

— Вы не озябли, Эльфи?

— О нѣтъ! нисколько, мнѣ хорошо, какъ нельзя лучше.

Онъ пристально смотрѣлъ на нее; Фледа больше и больше краснѣя.

— Не знаете ли вы, м-ръ Карльтонъ, гдѣ мы теперь?

— Гдѣ-то между маленькимъ городкомъ — забылъ, какъ его называютъ — и мѣстечкомъ Кваррентонъ; а отъ Кваррентона до Квичи, говорятъ, только нѣсколько миль; и такъ, надѣюсь, всѣ наши затрудненія кончится на разсвѣтѣ.

Онъ началъ снова ходить по вагону, а Фледа продолжала мечтать, и не могла надивиться чувству пріятной теплоты и спокойствія, которыя проникали все существо ея; наконецъ, усталость взяла свое; она прислонилась къ окну и заснула.

Часъ спустя, сѣроватый разсвѣтъ и движеніе между пассажирами пробудили ее отъ безпокойнаго сна. Фонари уже погасли и на стѣнахъ вагона снова рисовался рядъ небольшихъ окошекъ, сквозь которыя проникало слабое мерцаніе утра. Наконецъ совсѣмъ разсвѣло и все зашевелилось. Фледа отворила окно, чтобы вздохнуть чистымъ воздухомъ и посмотрѣть, что обѣщаетъ наступающій день…

Погода перемѣнилась; хотя еще не совсѣмъ прояснѣло, но снѣгъ уже пересталъ; облака не застилали неба сѣрымъ, однообразнымъ покровомъ, а клубились густыми массами, которыя вѣтеръ обѣщалъ вскорѣ разсѣять. Снѣгъ покрывалъ густою бѣлою пеленою всѣ предметы, и хотя эта_укартина была не очень заманчива для путешественниковъ, застигнутыхъ непогодой вдали отъ всякаго жилья, но пустынный и дикій видъ этотъ нравился Фледѣ, которая знала, что сегодня другой будетъ побѣждать всѣ препятствія; она съ признательностію думала — каково было бы это утро безъ него…

Какъ только совсѣмъ разсвѣло, многіе жильцы этой необыкновенной спальни отправились пѣшкомъ въ Кваррентонъ. Карльтонъ поручилъ одному изъ нихъ прислать ему сани, въ которыхъ и перевезъ въ Кварретонъ Фледу, мистриссъ Ренни и еще одну несчастную путешественницу,

XXII.
Отъ Кваррентона до Квичи.

Нельзя вообразить себѣ ничего мрачнѣе и холоднѣе нежели какъ былъ городокъ Кваррентонъ въ это утро. Снѣгъ покрывалъ сплошь всю землю, кромѣ тѣхъ мѣстъ, откуда смелъ его вѣтеръ; только вьюга и тучи были въ движеніи; ни одинъ свѣтлый лучъ не озарялъ мѣстности, и только, кое гдѣ, почернѣвшій пень или безлиственное дерево нарушали однообразіе этихъ сѣрыхъ и бѣлыхъ оттѣнковъ. Ничто не говорило о комфортѣ, кромѣ нѣсколькихъ столбовъ дыма, разлетавшихся въ воздухѣ; но теперь Фледа не была расположена изучать ихъ физіономію.

Небольшая гостинница, торчащая на возвышеніи, обѣщала, если возможно, еще меньше комфорта, чѣмъ прочія строенія въ городѣ; однако она носила пышное названіе Покагонтасъ; и сани остановились у ея подъѣзда.

Путешественниковъ провели въ маленькую гостиную въ первомъ этажѣ, въ которой, какъ во всѣхъ подобныхъ комнатахъ, было нѣсколько мебели черезъ чуръ щегольской, а необходимыхъ вещей недоставало; — громоздкая краснаго дерева софа, въ которой дерево преобладало надъ прочими матеріалами; мраморный столъ, нѣсколько стульевъ, общипанныя занавѣски на окнахъ; передъ каминомъ коверъ, изъ экономіи постланный на изнанку — вотъ общій видъ этой комнаты; на небольшомъ столѣ нѣсколько иллюстрацій, собраніе лучшихъ авторовъ и много журналовъ; въ комнатѣ было холодно — можетъ быть, впрочемъ, оттого, что было еще слишкомъ рано.

Фледа сняла шляпку и шубу и прислонила утомленную свою головку къ спинкѣ софы, которая, казалось, сотворена была для умерщвленія нѣги. Но это было уже для нея облегченіемъ, что она могла перемѣнятъ положеніе; а шуба и здѣсь явилась къ ея услугамъ! — Карльтонъ сложилъ ее и постлалъ на жосткую софу, такъ, чтобы она служила вмѣстѣ тюфякомъ и изголовьемъ; Фледа улеглась на этой постели, и положивши щочку на мягкій мѣхъ, она почти улыбнулась, думая о спокойствіи душевномъ и сердечномъ, еще болѣе, нежели о тѣлесномъ, которое наконецъ досталось и на ея долю… Утомленная усталостію, она уснула безмятежно, какъ младенецъ.

Мистриссъ Ренни, хотя и всю ночь спала, теперь снова задремала на большомъ креслѣ у камина; а Карльтонъ, скрестивъ руки, не могъ наглядѣться на прелестное личико, которое покоилась передъ нимъ съ такою довѣрчивою невинностію, и котораго бѣлизна такъ прекрасно отдѣлялась отъ чернаго бобра его шубы.

Это все то же, давно ему знакомое личико; младенческая прелесть еще не исчезла на немъ, но прелесть юности уже разцвѣтала; кротость и живость еще играли во всѣхъ чертахъ; но на челѣ и на устахъ уже выражалась покорность судьбѣ — а не надежда, жатъ бывало прежде; все говорило, что если бы ея якорь не былъ брошенъ въ недоступной бурямъ пристани, то давно бы уже надежда смѣнилась отчаяніемъ. Отъ тоски и горя послѣднихъ недѣль, она похудѣла и поблѣднѣла; но Карльтонъ понималъ, что эта покорность судьбѣ не была дѣломъ немногихъ дней; онъ не зналъ, что произвело ее… много, много думъ переходило въ умѣ его…

Однакоже, хотя жизнь волновала ее, она не возмутила ясной, младенческой простоты ея. Карльтонъ разсматривалъ странное явленіе, — страннее по своей рѣдкости, потому что святая простота скоро исчезаетъ отъ столкновенія со свѣтомъ; полусидя, полулежа, она предавалась покою съ совершеннымъ самозабвеніемъ; поза ея сохраняла безсознательную прелесть дѣтства и Карльтонъ понималъ все простосердечіе, которое въ ней выражалось. Еслибы Фледа открыла глаза, она прочла бы во взорахъ его богатѣйшія обѣщанія въ будущемъ. Но она не просыпалась и колокольчикъ, призывавшій къ завтраку, одинъ нарушилъ мечтанія Карльтона.

Онъ потребовалъ, чтобы имъ подали завтракъ особо; но слуга наговорилъ ему такое множество резоновъ, не допускавшихъ исполнить его желаніе, что должно было уступить и Карльтонъ согласился покориться законамъ гостинницы, въ надеждѣ, что дѣло пойдеть скорѣе, и такъ онъ повелъ Фледу по узкимъ корридорамъ въ длиную и узкую залу, въ нижнемъ этажѣ. — Тамъ собралось общество очень смѣшанное, состоявшее большею частію изъ ихъ спутниковъ. Почетныя мѣста у печки были представлены дамамъ; молодая дѣвушка въ локонахъ разливала чай и кофе въ сосѣдней комнатѣ. Но увы! Какой завтракъ! О чаѣ и кофе можно было оказать то же что было сказано гдѣ-то о двухъ дурныхъ дорогахъ; — путешественникъ, избравшій одну, жалѣлъ, что не выбралъ другую. Бифстекса не возможно было укусить, цыплята были совсѣмъ сырые; — всѣ попытки ѣсть или пить были напрасны. Фледа воротилась на свою софу съ сильною головною болью.

— Что же вы не собираетесь, миссъ Рингамъ? — спросила мистриссъ Ренни, завязывая шляпку.

— Развѣ уже пора ѣхать? — спросила Фледа, поспѣшно вставая.

— Пора, — отвѣчалъ Карльтонъ; — но я намѣренъ опять вступить въ должность доктора, — продолжалъ онъ, взявъ ее за руки, — вы позволите?

Взглядъ Фледы не противорѣчилъ.

— Вы теперь не въ состояніи ѣхать; вамъ нужно отдохнуть нѣсколько часовъ прежде, нежели пуститься опять въ дорогу.

— Но, когда же мы доѣдемъ домой?

— Сегодня же и еще засвѣтло; не по желѣзной дорогѣ, а въ санкахъ. Я велѣлъ приготовить для васъ комнату; не хотите ли взглянуть на нее?

Фледа покорилась; дѣйствительно въ голосѣ и обращеніи Карльтона была обольстительная твердость, противъ которой не устояла бы ни одна женщина, кромѣ того, при ея мигрени ѣзда была бы настоящимъ мученіемъ.

— Не можете ли вы уговорить свою спутницу отложить отъѣздъ свой? — спросилъ онъ.

— Она мнѣ вовсе не нужна, — отвѣчала Фледа.

Не смотря на это увѣреніе, Карльтонъ попросилъ мистриссъ Ренни остаться съ ними, но она ему возразила, что ея вещи остались въ вагонахъ, и что она боится потерять всю свою поклажу. Карльтонъ позвонилъ и спросилъ хозяйку.

Вскорѣ явилась дѣвушка въ локонахъ и предложила проводить Фледу въ проготовленную ей комнату. Она намекнула однако, что зимою эти комнаты очень свѣжи и что барышнѣ лучше бы остаться въ гостиной, но Фледа настояла и пошла въ комнату наскоро приговленую и дѣйствительно очень свѣжую.

Фледа провела весь день въ болѣзненномъ усыпленіи; болѣзнь не могла усилиться отъ чрезмѣрной усталости, но мѣшала ей отдохнуть. Она не знала, какъ проходили часы, она не имѣла силы остановить мысли на неясныхъ видѣніяхъ, мелькавшихъ въ умѣ ея; время отъ времени, молодая хозяйка, которая была очень вѣжлива и предупредительна, приносила ей свѣжей воды и навѣдывалась не угодно ли ей чего нибудь. Наконецъ Фледа почувствовала нѣкоторое облегченіе и могла встать и воротиться въ гостиную.

Карльтонъ былъ тамъ одинъ, и, подойдя немедленно къ ней съ нѣжною заботливостію, усадилъ ее на софу. Подлѣ софы на столѣ стояло все, что можно было достать лучшаго въ гостинницѣ. До сихъ поръ Фледа всегда думала о другихъ и заботилась о ихъ благосостояніи; теперь другой занимался ею; эта мысль глубоко трогала ее. Можетъ быть Карльтонъ угадывалъ это чувство, но не подавалъ вида; его обращеніе и бесѣда о разныхъ предметахъ бьыи такъ спокойны, такъ свободны, такъ пріятны, какъ будто бы ни онъ, ни Фледа не были заняты ничѣмъ особеннымъ. Не разъ уже Фледа имѣла поводъ благодарить его за то, что онъ умѣлъ избавлять ее отъ затруднительнаго положенія; но, казалось, никогда еще не открывала она въ немъ столько неподражаемой деликатности, съ какою онъ умѣлъ щадить ея нѣжную чувствительность и въ нѣсколько минутъ отстранить всякое замѣшательство.

— Въ состояніи ли вы прокатиться въ саняхъ по этому холоду? — спросилъ ее Карльтонъ съ состраданіемъ, когда они закусили.

— Да, мнѣ это будетъ очень пріятно.

— Вы провели очень скучный день, не правда ли?

— Голова моя очень больна, — отвѣчала уклончиво Фледа.

— Чего же вамъ больше? Развѣ этого мало, чтобы сдѣлать день скучнымъ?

Фледа смѣшалась, покраснѣла, и, чувствуя, что румянецъ отвѣчаетъ за нее, покраснѣла такъ сильно, что должна была закрыть лицо руками, чтобы скрыть смущеніе, которое еще болѣе этимъ обличала. Карльтонъ не воспользовался ея застѣнчивостію, и хотя Фледа еще долго не смѣла взглянуть на него; но спокойная его бесѣда доказала ей, что онъ вполнѣ понимаетъ ее.

Вскорѣ послѣ того, красивыя санки, запряженныя лучшими лошадьми, какихъ только можно было достать въ Кваррентонѣ, быстро несли ихъ въ Квичи. Погода совсѣмъ прояснилась, и чистое, безоблачное небо сіяло надъ свѣтлою землею. День былъ морозный, но только движеніе санокъ колебало воздухъ; Фледа, закутанная въ шубу, молча наслаждалась этою прогулкою. Взоры ея, какъ бы недавно только открывшіеся чувству изящнаго, блуждали отрадно по этому ландшафту, полному свѣта и тѣни, усѣянному тамъ и сямъ купами елей, и облитому радужными отливами заходящаго солнца.

Карльтонъ нѣсколько времени оставилъ ее мечтать на свободѣ, потомъ мало по малу завязалъ разговоръ, который вызвалъ улыбку на ея задумчивыя уста и принудилъ Фледу раздѣлить свое вниманіе между нимъ и природою.

— Я радуюсь за васъ, что мы наконецъ близки къ цѣли нашего путешествія, милая Эльфи, — сказалъ Карльтонъ, когда они проѣзжали мимо Дипватерскаго озера.

— Мнѣ кажется, вы можете порадоваться за себя также.

— Нѣтъ; мое путешествіе кончится только въ Нью-Іоркѣ, потому что я тамъ пробуду очень недолго.

— Но, вы не сегодня же уѣдете?…

— Напротивъ, я уѣду тотчасъ же, съ первымъ поѣздомъ; я поджидаю матушку съ первымъ пароходомъ.

— Вы возвращаетесь въ Нью-Іоркъ! и вы бросили свои дѣла для меня!… При этихъ словахъ она прочла отвѣтъ во взорахъ Карльтона, и смѣшавшись потупила глаза.

— Мое дѣло вамъ теперь извѣстно, Эльфи, — сказалъ онъ, улыбаясь. Только-что вы уѣхали, я пришолъ къ г-жѣ Эвелинъ, чтобы предложить вамъ эту прогулку въ каретѣ, которая намъ никогда не удавалась. Эдита разсказала мнѣ, какъ и съ кѣмъ вы отправились, и я едва, едва успѣлъ застать пароходъ.

— И вы были на пароходѣ третьяго дня?… О, какъ бы я была спокойна, если бы это знала!

— Я также; — но вы были совершенною невидимкою; насилу могъ я отыскать васъ въ вагонѣ.

Фледа умолкла; вскорѣ санки остановились, и Карльтонъ подалъ ей руку, чтобы выйти.

— А чемоданъ куда же дѣть? спросилъ кучеръ, стараясь приподнять его.

— Я пришлю за нимъ кого нибудь, онъ для тебя одного слишкомъ тяжолъ.

— Кажись, что такъ!… а, вы небось, не знаете, что я вамъ родня?.

— Не знаю, — отвѣчала Фледа.

— То-то же, а я вѣдь родня.

— Кто же ты?

— Я Пирсонъ Барнсъ; я уже съ годъ какъ живу въ Кваррентонѣ. Іосій Спрингеръ вѣдь вамъ дядею доводится?

— Онъ былъ дядя моего отца.

— Ну вотъ, онъ и мнѣ дядя; его сестра — моя мать!

— Такъ я пришлю кого нибудь, чтобы помочь вамъ, м-ръ Барнсъ. Она взяла руку Карльтона, не смѣя взглянуть на него.

— Вашъ согражданинъ большой чудакъ, — сказалъ онъ шутливо.

Онъ говорилъ свободно и весело, на лицѣ его не было и слѣда такого чувства, которое могло бы огорчить Фледу; она внутренно его поблагодарила и вздохнула свободнѣе. У дверей дома онъ остановился.

— Сдѣлайте одолженіе, войдите, м. Карльтонъ.

— Не сегодня.

— Отсюда далеко до Гринфильда. Отъ порога можно уходить только тогда, когда хозяева дома недостойны предлагать свое гостепріимство. Пожалуйста войдите, и позвольте мнѣ предложить вамъ что-нибудь получше кваррентонскихъ устрицъ. Не отказывайтесь, прошу васъ, — прибавила она настоятельно, видя сопротивленіе въ г лагахъ его. — Я знаю, о чемъ вы думаете… но они не знаютъ, что я вамъ разсказала; не затрудняйтесь этимъ…

Она положила свою ручку на руку Карльтона, посмотрѣла на него съ умоляющимъ видомъ и онъ послѣдовалъ за нею безъ сопротивленія.

Въ комнатѣ, былъ одинъ только Гюгъ, который лежалъ въ креслахъ подлѣ камина; у Фледы стѣснилось сердце, когда она на него оглянула. Молодой человѣкъ вздрогнулъ и быстро вскочилъ при входѣ своей кузины, а Фледа забывъ, что хотѣла представить его м. Карльтону, бросилась ему на шею. Они крѣпко обнялись, поцѣловались и оба заплакали. Переполненное сердце ихъ облегчилось; они нѣсколько минутъ не могли выговорить ни слова.

Наконецъ Фледа шепнула Гюгу, что у нихъ гость, и оборотилась, чтобы подвести Карльтона къ больному; но онъ отрекомендовался самъ съ тою простотою и природною прелестью, которая его во всемъ отличала. Пріятное изумленіе выразилось на лицѣ Гюта, а Фледа сама стояла какъ очарованная; наконецъ вспомнила, что она уже не нужна здѣсь болѣе, схватила свою болонку, которая съ радостнымъ восторгомъ визжала и вертѣлась у ногъ ея — и побѣжала въ кухню.

— Ну! насилу-то воротились! — сказала Барби, которой сѣрые глаза блистали радостью; поживете ли вы наконецъ дома?…

— Я очень устала и рада отдохнуть — отвѣчала Фледа. Но, милая Барби, что у тебя есть готоваго?… Мнѣ хочется поскорѣе поужинать:

— Ну, похудѣли же вы! — сказала Барби, глядя на нее; — ни на что не похожи! Нѣтъ, миссъ Фледа, у насъ нѣтъ ничего хорошаго; никто безъ васъ и кушать не хотѣлъ; я уже думала, что и готовитъ не стоитъ. Гюгъ клюетъ какъ птичка, мистриссъ Росситуръ — не больше его; они вѣрно весь аппетитъ берегли къ вашему пріѣзду. Одинъ только Филетъ, да я не унывали. Что же вы? знать очень проголодались?

— Ахъ нѣтъ, не то; но со мною пріѣхалъ одинъ господинъ; мнѣ не хочется его отпустить безъ ужина. Что у тебя есть, Барби? Что у тебя есть, Барби?

— Кто такой?

— Мой другъ, который обо мнѣ заботился дорогою… я тебѣ послѣ все разскажу; но дай поскорѣе поужинать, Барби.

— Что же, это нью-іоркскій житель? Любопытно!

— Положимъ, что любопытно; но онъ не нью-іоркскій житель.

— Откуда же онъ? — спросила Барби, ставя чайникъ на огонь.

— Изъ Англіи.

— Изъ Англіи? — вскричала Барби, быстро поворачиваясь; — если онъ англичанинъ, миссъ Фледа, то я его и знать не хочу! — и хлопотать для него не стану!

— Ты уже похлопочи для меня — возразила, улыбаясь, дѣвушка; если ты меня любишь, то постарайся угостить человѣка, который, несмотря на то, что англичанинъ, много обо мнѣ заботился и сдѣлалъ мнѣ много добра; онъ очень спѣшитъ ѣхать. Я сдѣлаю яичницу. Пожалуйста, Барби, приготовь все, что нужно, а я сбѣгаю на минуту къ тетушкѣ и сейчасъ ворочусь. Еще, Барби, потрудись смолоть кофе…

Поворотившись, чтобы взойти на лѣстницу, она встрѣтила дядю. Онъ заключилъ ее въ свои объятія и крѣпко прижалъ къ сердцу, осыпая благословеніями. Успокоившись немножко, она сказала ему, что г. Карльтонъ въ гостиной; въ короткихъ словахъ сообщила, по какому случаю, и просила дядю пойти и занять его, пока поспѣетъ ужинъ. Она еще разъ обняла его и побѣжала на верхъ. Г. Росситуръ нѣсколько минутъ стоялъ въ мрачной и молчаніи; наконецъ рѣшился и пошолъ къ своему гостю. Но Фледа не могла уговорить ни тётку, ни кузину сойти внизъ; а малютка Ральфъ, едва услышалъ что есть гость, какъ поспѣшилъ потихоньку ускользнуть въ гостиную; едва увидѣлъ онъ Карльтона, какъ вскрикнулъ отъ радости и бросился къ нему.

— Я не зналъ, м-ръ Карльтонъ, что этотъ мальчикъ имѣетъ честь быть знакомымъ съ вами, — сказалъ изумленный Росситуръ.

— Я имѣлъ удовольствіе познакомиться съ нимъ въ Лондонѣ, — отвѣчалъ Карльтонъ.

— То есть, это я имѣлъ удовольствіе, сказалъ Ральфъ, трепля Карльтона по колѣну.

— Гдѣ ваша маменька?

— Она не хотѣла придти въ гостиную; когда узнаетъ, что это вы, то сейчасъ придетъ.

Онъ хотѣлъ бѣжать къ матери; но Карльтонъ удержалъ его, говоря, что долженъ сейчасъ ѣхать, но скоро воротится и тогда повидается съ его маменькою.

— Вы возвращаетесь въ Англію? спросилъ Росситуръ.

— Черезъ нѣсколько времени.

— А прежде пріѣдете къ намъ? — спросилъ Ральфъ.

— Если м-ръ Росситуръ позволить.

— М. Карльтонъ знаетъ, что онъ вездѣ дорогой гость, — отвѣчалъ церемонно Росситуръ.

Послѣ ужина, Гюгъ ушолъ, м. Росситуръ съ Ральфомъ отправился въ конюшню, чтобы приказать заложить лошадей для своего гости; Карльтонъ и Фледа остались одни.

— Позвольте мнѣ напомнить мистриссъ Эвелинъ, что вы позабыли у нея вещицу, вамъ принадлежащую, и поручила мнѣ вамъ доставить ее, — сказалъ Карльтонъ.

— Да… сказала Фледа, запинаясь; — но… позвольте, я напишу ей нѣсколько словъ.

— Какъ угодно… Но о чемъ вы думаете, Эльфи? Чего вы боитесь? О чемъ безпокоитесь?

Всѣ сомнѣнія Фледы разсѣялись передъ этимъ открытымъ и свѣтлымъ взоромъ.

— Всякій разъ, какъ я довѣряла свои тайны, мнѣ приходилось раскаиваться, отвѣчала она, шутя и потупивъ глаза.

— Вы увидите, Эльфи, что я буду исключеніемъ изъ правила. Фледа подняла на него боязливый взоръ и сказала:

— Я боялась, что мистриссъ Эвелинъ замѣтитъ ваше неудовольствіе, если вы будете говорить съ нею.

— Что же вамъ до этаго? — спросилъ онъ спокойно.

— Ничего… но мнѣ не хотѣлось бы подвергать ихъ этимъ взглядамъ. о которыхъ я не могу вспомнить безъ ужаса. Лучше я напашу имъ, это будетъ не такъ непріятно.

Карльтонъ молчалъ.

— Стало быть, я права, — продолжала она, смотря на него; — въ глазахъ вашихъ выражается неудовольствіе; однако онѣ этого ни заслуживаютъ; онѣ болтаютъ всякій вздоръ, но безъ дурнаго намѣренія; имъ, вѣрно, и въ голову не приходило, что онѣ огорчаютъ меня…. я увѣрена, что онѣ меня истинно любятъ…. онѣ мнѣ это столько разъ доказывали. Особливо Констанція всегда была очень добра ко мнѣ, и если онѣ меня такъ старались отправить, то потому что думали, что я очень спѣшу домой… Мы такъ непохожи другъ на друга, что имъ легко во мнѣ ошибаться, судя по себѣ…

Фледа еще долго защищала бы Эвелиновъ, но вдругъ, замѣтила, что Карльтонъ давно пересталъ и думать объ нихъ; — она въ замѣшательствѣ замолчала.

— И такъ вы мнѣ позволите передать изустно ваше порученіе містрисъ Эвелинъ? спросилъ Карльтонъ.

Фледа пожала ему руку, и онъ вышелъ.

Вслѣдъ за тѣмъ Барби пришла убирать со стола; она подошла къ окну и смотрѣла, какъ онъ усаживался въ сани; потомъ, возвращаясь къ столу, спросила:

— Онъ уѣхалъ въ Англію?

— Нѣтъ.

— Что же? онъ намѣренъ поселиться въ Америкѣ?

— Да нѣтъ, Барби; съ чего ты это взяла?

— Онъ такъ тепло одѣтъ, какъ будто расположился жить въ холодномъ краю, сказала Барби сухо.

Фледа не отвѣчала; она сѣла подлѣ Гюга и положила свою головку ему на плечо.

— Я очень полюбилъ твоего Карльтона, шепнулъ ей Гюгъ на ухо.

— Въ самомъ дѣлѣ? — сказала Фледа, немножко удивленная притяжательнымъ мѣстоименіемъ.

— Я очень полюбилъ его. Но онъ перемѣнился, Фледа.

— Да, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ… въ самыхъ важныхъ.

— Онъ сказалъ, что опять пріѣдетъ.

Сердце Фледы сильно забилось, во она не отвѣчала.

— Я этому очень радъ; потому что онъ мнѣ очень нравится. Но ты меня не покинешь, Фледа, не правда ли?

— Тебя покинуть — зачѣмъ же?… пробормотала Фледа.

— Я понялъ, зачѣмъ онъ пріѣзжалъ сюда, — сказалъ Гюгъ, обвивая рукою головку своей кузины. — Но ты останешься при мнѣ, пока я буду нуждаться въ тебѣ, Фледа?

— Какъ нуждаться во мнѣ?… повторила Фледа.

— Да, вѣдь это будетъ недолго.

— Что недолго?

— Я недолго проживу, — сказалъ Гюгъ спокойно; — я такъ счастливъ мыслью, что ты останешься не одна, милая Фледа… такъ счастливъ!… Обѣщай мнѣ, что ты больше не покинешь меня.

— Не говори мнѣ этого, Гюгъ!

— Но вѣдь это правда, другъ мой… Я знаю, что недолго проживу на свѣтѣ. Я такъ счастливъ, что ты возвратилась, милая Фледа. Не позволяй никому увезти себя отсюда, прежде нежели я отправлюсь — согласна?

Фледа обняла своего друга и долго молчала. Жестокая борьба происходила въ ея сердцѣ. Наконецъ Гюгъ опять тихо сказалъ ей:

— Я очень счастливъ, Фледа. Только обѣщай мнѣ, что ты никому не позволишь увезти себя отсюда, пока будешь нужна мнѣ.

— Я увѣрена, что онъ этого не потребуетъ! — сказала Фледа, закрывъ лицо руками.

XXIII.
Женихъ и невѣста.

Г. Карльтонъ возвратился въ Квичи безъ матери; она отложила свое путешествіе до весны. Онъ поселился въ Монтепулѣ, который хотя былъ довольно далеко отъ Квичи, но за то ему было тамъ свободнѣе и спокойнѣе, нежели гдѣ въ другомъ мѣстѣ.

Казалось, что Карльтонъ ѣздитъ ежедневно въ Квичи для чужаго, а не для своего удовольствія; онъ помогалъ Фледѣ ухаживать за Гюгомъ и скоро бѣдный больной сталъ предпочитать его услуги попеченіямъ родныхъ своихъ; мать была слишкомъ чувствительна; Фледа — не довольно сильна; отецъ же хотя и лелѣялъ его нѣжно, какъ малаго ребенка, не могъ преподавать ему духовнаго утѣшенія, въ которомъ онъ часто чувствовалъ нужду.

Кромѣ Росситура, всѣ подчинились живительному и кроткому вліянію Карльтона. Даже г-жа Росситуръ, рѣшившись однажды выйти къ нему, уже никогда не хотѣла пропустить его посѣщенія. Она не могла надивиться рѣдкой деликатности этого человѣка, который свободнымъ и очаровательнымъ своимъ обращеніемъ не давалъ имъ замѣтить разницы между прежнимъ и настоящимъ ихъ положеніемъ, такъ, казалось, онъ забывалъ всѣ свои преимущества. Но гордость г. Росситура была сильнѣе, чѣмъ у прочихъ лицъ его семейства; присутствіе Карльтона всегда напоминало ему униженіе его дома; и если гость своимъ умомъ и любезностію иногда успѣвалъ разогнать его грустныя мысли и доставить ему пріятное развлеченіе, то онъ немедленно съ горечью припоминалъ бывалыя изящныя наслажденія свои въ блестящихъ кругахъ большаго свѣта. Вскорѣ Карльтонъ замѣтилъ, что его общество было болѣе тягостно, нежели пріятно для хозяина, и началъ выбирать для посѣщеній своихъ часы, въ которые зналъ, что не застанетъ его дома. Часто онъ уводилъ Фледу гулять, чтобы укрѣпить здоровье бѣдной дѣвушки и лучше насладиться ея бесѣдою.

При немъ снова возрождалась въ сердцѣ Фледы та дѣтская довѣрчивость, къ которой онъ прежде пріучилъ ее. Она чувствовала, что можетъ поручить ему вполнѣ и самую себя, и все, до нея касающееся. Карльтонъ старался развеселить ее и велъ себя съ такимъ тактомъ, съ такою пріятностью, что одно его присутствіе уже изглаживало задумчивое выраженіе на лицѣ Фледы и глазки ея блистали живо и радостно, какъ бывало. Обращеніе Фледы съ Карльтономъ было какъ-то совершенно особенное. Дома, и при другихъ, она была съ намъ серьёзна и осторожна, какъ съ чужимъ; она никогда не садилась подлѣ него; разговаривала лишь тогда, когда онъ завлекалъ ее въ разговоръ; но наединѣ съ нимъ, въ ея обращеніи царствовала простота и свобода, достойныя изящной деликатности ея чувствъ.

Въ одинъ прекрасный мартовскій день, Фледа сидѣла подлѣ Гюга, который чувствовалъ себя слабѣе обыкновеннаго, хотя и не лежалъ въ постели. Сидя въ большомъ креслѣ, онъ прислушивался къ симпатичному голосу Фледы, которая пѣла гимны.

— Ты устала? сказалъ нѣжно Гюгъ. — Я удивляюсь, что Карльтона до сихъ поръ нѣтъ. Кажется, погода прекрасная?

— Очень тепло и пріятно; апрѣльская погода, снѣгъ стаялъ и земля мѣстами совсѣмъ просохла.

— Я бы желалъ, чтобы онъ пріѣхалъ и увезъ тебя прогуляться. У тебя совсѣмъ другой видъ, когда ты возвращаешься съ прогулки пѣшкомъ или верхомъ, и мнѣ легче становится когда я погляжу на тебя.

— Я не люблю гулять, когда ты остаешься одинъ.

— А я такъ очень радъ бываю, когда кто нибудь выманить тебя на воздухъ. Тебѣ непремѣнно нужно теперь движеніе.

— А теперь я не позволю ему выманить меня.

— О комъ и о чемъ идетъ дѣло? — спросилъ Карльтонъ, входя въ комнату.

— Я не знала, что вы здѣсь, — сказала Фледа, быстро вставая.

— Я только что пріѣхалъ. Ральфъ впустилъ меня черезъ калитку. Онъ сѣлъ между Гюгомъ и Фледою, пожалъ ему руку и дружески къ ней наклонился.

— Каково вамъ сегодня, Гюгъ?

Пріятно было видѣть серьёзный и нѣжный взглядъ одного, кроткій и довѣрчивый видъ другаго; но трогательно — покорный отвѣтъ но глубоко измѣнившіяся черты больнаго говорили ясно, что жизнь быстро въ немъ угасала.

— Чѣмъ могу служить вамъ?

— Уведите Фледу гулять; ей это очень нужно.

— Хорошо; сейчасъ. Вы что-то невеселы; нельзя ли васъ чѣмъ нибудь разсѣять?

— Не знаю… сказалъ Гюгъ, закрывая глаза; — дайте мнѣ для размышленія какой нибудь предметъ, который приблизилъ бы меня къ небу, пока вы будете прогуливаться.

— Не почитать ли вамъ… Бакстера… или что нибудь другое?

— Нѣтъ, не то.

— Не дать ли вамъ текста два, три изъ библіи?

— Довольно, м. Карльтонъ, — сказалъ, улыбаясь, Гюгъ. — Фледа… помнишь?

Всѣ трое нѣсколько минутъ молчали. Наконецъ Гюгъ сказалъ:

— Вѣдь вы хотѣли идти гулять?

Фледа не пошевелилась; но когда Карльтонъ повторилъ просьбу Гюга, она встала и вышла.

— Она ушла?.. сказалъ Гюгъ. — М. Карльтонъ, потрудитесь мнѣ подать эту шкатулку.

Карльтонъ подалъ; Гюгъ открылъ ее, досталъ сложенную бумажку и подалъ своему другу, говоря, что вѣрно онъ прочтетъ ее съ удовольствіемъ. Онъ немедленно прибавилъ:

— Вамъ знакомъ этотъ почеркъ?

— Нѣтъ.

— А! правда, что оно очень дурно написано. Это почеркъ Фледы.

Гюгъ закрылъ глаза, и Карльтонъ, видя, что онъ располагается спать, подошолъ съ бумажкою къ окну. Онъ прочелъ небольшое стихотвореніе, исполненное прелести, чистоты и грусти; оно бросало новый свѣтъ на чувства, которыя онъ угадалъ. Едва успѣлъ онъ дочитать, какъ вошла Фледа.

— Я заставила васъ долго дожидаться, — сказала она, подходя къ окну; — тетушка задержала меня.

Она немножко удивилась, замѣтивъ, съ какимъ глубокимъ чувствомъ смотрѣлъ на нее Карльтонъ, и вдругъ увидѣла бумагу, которую онъ держалъ въ рукѣ.

— Что это такое? — вскричала она; — пожалуйста, отдайте мнѣ эту бумагу!

Фледа хотѣла непремѣнно взять ее; Карльтонъ не отдавалъ.

— Мнѣ такъ стыдно, что вы читали этотъ вздоръ; кто вамъ далъ его?

— Я одинъ заслужилъ гнѣвъ вашъ, — отвѣчалъ онъ, улыбаясь.

— Вы читали?…

— Читалъ.

— Очень жаль.

— А я такъ очень радъ, милая Эльфи.

— Вы подумаете… но это не правда… Я тогда была въ такомъ странномъ настроеніи духа… Мнѣ было досадно на самую себя… но я не могла освободиться отъ грусти… отъ хандры, которая иногда на меня находитъ.

— Я это понимаю, Эльфи.

— Мнѣ жаль, что вы знаете, что я могла имѣть и выражать такія мысли.

— Отчего же?

— Оттого, что не должно допускать въ себѣ подобныхъ чувствъ.

— А развѣ должно таить отъ меня ваши завѣтныя мысли?

— Нѣтъ… конечно не должно… Но теперь, такъ какъ вы уже прочли эти стихи, отдайте же мнѣ ихъ!

— Не отдамъ; — напротивъ, попрошу васъ показать мнѣ и остальныя, Эльфи, сказалъ онъ, положивъ стихи въ свой портфейль.

— Пожалуйста, не просите.

— Отчего же?

— Я помню, ваша матушка говорила, что вы умѣете выпросить все, что захотите.

— Въ такомъ случаѣ, позвольте же мнѣ надѣть на васъ шляпку!..

Когда они вышли изъ дома, теплый воздухъ сулилъ имъ пріятную прогулку; солнце ярко блистало; земля была суха и мягка. Сначала они оба молчали; Фледа съ наслажденіемъ вдыхала вечерній воздухъ, и понемногу развеселилась.

Поговоривъ немного, они снова замолчали; наконецъ Карльтонъ, замѣтивъ, что Фледа задумчива и разсѣянна, сказалъ ей:

— Гдѣ вы теперь, Эльфи?

— Какъ гдѣ?

— Вы, кажется, не въ Квичи?

— Правда, что я залетѣла довольно далеко.

— Куда же именно?

— Я была въ Парижѣ… au Marché des Innocents.

— Какъ вы туда попали?

— Не знаю… одна мысль за другой; одно кольцо цѣпи лежало на концѣ прошлаго года, другое на той эпохѣ, когда мнѣ было 11 лѣтъ.

— Это понятно и ясно.

— Помните ли вы, сэръ, то утро, когда вы повезли меня съ Гюгомъ au Marché des Innocents?

— Очень помню.

— Сколько разъ я мысленно васъ благодарила за то, что вы для насъ такъ рано встали!

— Я былъ награжденъ за это. Мнѣ кажется, я не видалъ ничего лучше этого въ Парижѣ.

— Сколько разъ я вспоминала это утро! — сказала Фледа.

Странная улыбка мелькнула на устахъ Карльтона. Фледа, не понимая ее, посмотрѣла на него съ такимъ простодушнымъ любопытствомъ, что онъ не выдержалъ, и сказалъ, смѣясь:

— Милая Эльфи, вы точно такой же ребенокъ теперь, какимъ были тогда!

— Въ самомъ дѣлѣ? Я думаю, что такъ; я точно то же чувствую теперь, что и тогда. Мнѣ часто кажется и теперь, что я ребенокъ, ввѣренный вашему попеченію.

— Это довольно близко къ истинѣ.

— Какъ вы были всегда добры ко мнѣ, — сказала Эльфи, вздыхая.

— Теперь еще намъ не время считаться одолженіями; нашъ счетъ еще долго не будетъ поконченъ.

Опять молчаніе. Скоро Карльтонъ замѣтилъ что Фледа не думаетъ ни о красотахъ природы, ни о благораствореніи воздуха.

— Эльфи, о чемъ вы думаете?

— О вашихъ идеяхъ на счетъ женскаго воспитанія, — отвѣчала она откровенно.

— Что же?

Они стояли на верху небольшаго холма. Фледа смѣшалась, не посмотрѣвъ на своего спутника, отвѣчала.

— Я боюсь, что вы не найдете во мнѣ многаго, что цѣните въ женщинѣ; но вы поможете мнѣ пріобрѣсть то, чего недостаетъ мнѣ, не правда ли?

Лицо дѣвушки выражало нѣжное чистосердечное чувство. Онъ не отвѣчалъ, но устремилъ на нее взоръ, котораго она не могла долго выдержать.

— Милая Эльфи, чего же вамъ недостаетъ? — спросилъ онъ наконецъ. Она отвѣчала съ замѣшательствомъ:

— Я многаго не знаю… я мало читала… у мана нѣтъ пріятныхъ талантовъ…

— Вы скоро будете читать, сколько вамъ угодно, если только позволите мнѣ читать вмѣстѣ съ вами; я васъ буду учить рисовать, ѣздить верхамъ, всему, чему вы захотите.

— И вамъ это не наскучитъ?

Онъ отвѣчалъ ей улыбкою и сказалъ паута.

— Можетъ быть, это вамъ наскучитъ?..

XXIV.
Послѣднее посѣщеніе бабушки.

Наступилъ апрѣль; г. Росситуръ рѣшился оставить Квичи и его удерживало только состояніе здоровья Гюга. Намѣренія его были извѣстны Карльтону, который уже хлопоталъ, чтобы достать ему мѣсто въ Остъ-Индіи. Фледа не знала ни о намѣреніяхъ дяди, ни о заботливости Карльтона. Г. Росситуръ не говорилъ объ отъѣздѣ, и хотя она понимала, что онъ долженъ будетъ выѣхать отсюда, но считала благоразумнымъ не оставлять садовыхъ работъ. Филетъ, ея помощникъ, не умѣлъ ничего сдѣлать безъ ея распоряженія; ему также нельзя было поручить работы, требующей ловкости или проворства; благосостояніе сада зависѣло отъ Фледы. Итакъ, съ наступленіемъ весны она обыкновенно отлучалась изъ дома часа на два, и никто изъ семейства не зналъ положительно, зачѣмъ она уходила. Во время этихъ отлучекъ Фледа присматривала — на своемъ ли мѣстѣ посаженъ картофель, горохъ, салатъ и рѣдиска, и наблюдала за разсадою растеній болѣе нѣжныхъ. Она всегда распоряжалась такъ, чтобы окончить свои работы прежде нежели пріѣдетъ Карльтонъ.

Однажды она обкапывала на грядахъ клубнику и пополняла новыми кустами вымерзлыя мѣста; Филетъ будто бы помогалъ ей, то ость, смотрѣлъ, какъ она работала. Накинувъ на голову сѣренькій капоръ, въ которомъ обыкновенно работала въ саду, Фледа садила и поливала съ примѣрнымъ усердіемъ.

— Филетъ!

— Что барышня?

— Принеси мнѣ ту клубнику, что лежитъ тамъ въ углу парника; принеси также ножницы.

— Пожалуй! отвѣчалъ Скилькорнъ.

Однако не Скилькорнъ принесъ и подалъ требуемыя вещи, но Фледа, занявшись работою и укутанная въ капоръ, этого не замѣтила.

— Филетъ, сказала она, погода немного и возвышая голосъ, выполи ту гряду, куда нужно будетъ садить картофель; мнѣ ты теперь не нуженъ.

— Это не я! — отозвался Филетъ съ противоположной стороны сада. Фледа обернулась.

— Ахъ, это вы, м-ръ Карльтонъ! — вскричала она, уронивъ ножикъ, между тѣмъ какъ Филетъ удалялся, насвистывая американскую пѣсню.

— Любопытная американская порода! — сказалъ шутливо Карльтонъ, слѣдя за нимъ глазами.

— He правда ли? Это необыкновенная фигура; мысль Филета всегда стремится неуклонно къ цѣли, не отбиваясь ни вправо, ни влѣво, а цѣль его — всегда личная выгода.

— Вы будете мнѣ драгоцѣнною помощницею, если можете такъ же ясно опредѣлять характеръ мовхъ англичанъ.

— Я боюсь, что вы меня не допустите такъ же близко съ ними познакомиться, — отвѣчала Фледа, смѣясь.

— Можетъ быть. Каково сегодня здоровье Гюга?

— Все также.

— Матушка пишетъ мнѣ, что завтра будетъ сюда. Я долженъ сегодня послѣ обѣда ѣхать въ Нью-Іоркъ, оттого и пріѣхалъ къ вамъ такъ рано.

При этомъ извѣстіи Фледа инстинктивно сдернула свои рабочія перчатки и они пошли къ дому.

— Бабушка очень желаетъ видѣть васъ, м-ръ Карльтонъ. Она просила меня пригласить васъ когда нибудь къ ней.

— Съ большимъ удовольствіемъ. Угодно ли вамъ идти къ ней теперь, Эльфи?

— Я буду готова черезъ пять минутъ.

Г-жа Росситуръ была одна въ столовой, когда они взошли. Гюгъ заснулъ, сказала она, и, вѣроятно, проснется къ ихъ возвращенію. Сказавъ съ теткою нѣсколько словъ, Фледа ушла переодѣться. Г-жа Росситуръ и Карльтонъ слѣдили за нею взорами, и глаза ихъ встрѣтились, одушевленные одинаковымъ чувствомъ.

— Вы соглашаетесь отдать мнѣ дитя ваше, мистриссъ Росситуръ? сказалъ Карльтонъ.

— Отъ всего сердца… вскричала она, обливаясь слезами… хотя безъ нея я совершенно осиротѣю…

Она нѣсколько минутъ была въ сильномъ волненіи; не будучи въ силахъ преодолѣть его, она наконецъ сказала:

— Если бы я была увѣрена, что увижусь съ нею на томъ свѣтѣ, то могла бы утѣшиться разставаясь съ нею на землѣ…

— Что же вамъ мѣшаетъ имѣть эту увѣренность? — спросилъ Карльтонъ съ нѣжнымъ участіемъ, которое произвело на г-жу Росситуръ ожидаемое дѣйствіе.

Она нѣсколько минутъ не отвѣчала, потомъ со слезами и рыданіями пробормотала:

— Все такъ темно!

— Все, кромѣ этого — отвѣчалъ Карльтонъ; — все, кромѣ того, что Іисусъ Христосъ есть нашъ свѣтъ, и наша защита; что всѣ прибѣгающіе къ Нему безопасны; что тѣ которые у Него просятъ свѣта, не будутъ болѣе жаловаться на тьму.

— Я не знаю, какъ приступить…

— Просите Это, Онъ научитъ мсъ.

— Но если я недостойна даже возвести глаза на Него! — сказала г-жа Росситуръ, борясь между желаніемъ и сомнѣніемъ.

— Онъ знаетъ это, и со всѣмъ тѣмъ зоветъ васъ къ Себѣ. Онъ это знаетъ, и потому взялъ ни Себя грѣхъ вашъ, уплатилъ вашъ долгъ; всѣ беззаконія, которыхъ наша кровь не могла бы смыть, изглаждены кровію Спасителя. Мы, будучи злы, умѣемъ однако давать даянія благія дѣтямъ нашимъ; какъ же Отецъ Небесный не дастъ Духа Святаго просящимъ у Него?..

— Что же мнѣ дѣлать?.. спросила г-жа Росситуръ.

— Только прибѣгните къ Іисусу Христу, какъ къ своему Владыкѣ, своему Искупителю; предайтесь Ему совершенно, милая мистриссъ Росситуръ и предоставьте Ему все остальное.

— Я желаю, искренно желаю этого! — вскричала она.

Снова полились ея слезы и лились свободно. Карльтонъ не говорилъ ни слова болѣе; скоро, услышавъ что на лѣстницѣ отворяютъ и затворяютъ двери, г-жа Росситуръ поспѣшно ушла, а Фледа вошла въ другую дверь.

Когда Карльтонъ и Фледа прошли черезъ деревушку Дипватеръ, Фледа сказала:

— У меня есть небольшое порученіе къ мистриссъ Эльстеръ… бѣдной старушкѣ, которая живетъ за озеромъ. Домикъ ея не грязенъ…

— А еслибы онъ былъ и грязенъ?

— Тогда я не просила бы васъ зайти туда, — отвѣчала она, запинаясь.

— Вы можете вести меня, куда вамъ угодно, Эльфи. Надѣюсь, что со временемъ вы мнѣ позволите сдѣлать то же.

Фледа подумала, какъ необыкновенно перемѣнился этотъ изящный джентльменъ, когда онъ соглашался безъ отвращенія посѣтить жилище бѣдности. Оба они молчали до тѣхъ поръ пока не пришли къ мистриссъ Эльстеръ.

Домикъ былъ, дѣйствительно, не грязный. Сестра Барби не была такъ расторонна, какъ она, но была столько же порядочна и опрятна. Деревянное крыльцо было исправно и чисто. Комната выметена, стекла вымыты, деревянныя стулья вытерты, одѣяло изъ лоскутковъ гладко разостлано на постели. Старушка сидѣла одна у очага, на которомъ тлѣлся огонь, нелишній въ весеннюю пору.

Карльтонъ молча стоялъ у дверей, ожидая пока Фледа передастъ старушкѣ свое порученіе. Едва дослушавъ дѣвушку, мистриссъ Эльстеръ, не имѣвшая никакого понятія о вѣжливости и приличіи, пристально поглядѣла на Карльтона и вскричала:

— Фледа! этотъ, что ли, господинъ… вашъ женихъ?..

Послѣднее слово старушка произнесла очень громко, но это не ускорило отвѣта; все равно, какъ будто она спрашивала у Фледы не басурманъ ли онъ… Видя ея замѣшательство, Карльтонъ отвѣчалъ за нее:

— По крайней мѣрѣ такъ она мнѣ обѣщала.

Любопытно было смотрѣть, какъ прояснялось лицо старушки, по мѣрѣ того, какъ она разсматривала Карльтона.

— Кажется, онъ васъ стоитъ! — сказала она Фледѣ такъ же громко съ примѣтнымъ удовольствіемъ, Потомъ, обратясь къ Карльтону и кивая головою, прибавила:

— У васъ будетъ славная жена!

— Такъ какъ вы ее любите, то прошу васъ считать и меня вашимъ другомъ, — отвѣчалъ Карльтонъ, поклонившись.

Фледѣ было ужасно неловко въ продолженіе этой сцены; но вышедши оттуда, Карльтонъ началъ разговоръ такъ же спокойно, какъ бы послѣ философической лекціи, и Фледа, вздохнувъ свободнѣе, продолжала прогулку съ чрезвычайнымъ удовольствіемъ; живая бесѣда не умолкала до самыхъ дверей мистриссъ Плумфильдъ.

Въ первой комнатѣ никого не было. Фледа просила Карльтона подождать немного и прошла въ спальню бабушки. Мистриссъ Плумфильдъ лежала на своей постели; сердце Фледы сильно забилось, когда она увидѣла подлѣ кровати г. Ольмнея и доктора Квакенбосса. Она подошла къ нимъ и подала руку.

— Вотъ истинно дружеская встрѣча, — сказалъ ласково докторъ Квакенбоссъ, котораго лицо, обыкновенно улыбающееся, на этотъ разъ было необыкновенно озабочено. — Ваша бабушка… милая миссъ Ринганъ… находится въ весьма необыкновенномъ расположеніи духа.

Фледа обняла бабушку и спросила каково ея здоровье.

— Доктору Квакенбоссу кажется необыкновенымъ, Фледа, — сказала старушка съ привычною своею ясностію и спокойствіемъ, — что женщина, которая предалась волѣ Божіей и цѣлые сорокъ лѣтъ постоянно пользовалась Его благостію и милосердіемъ, не сомнѣвается въ нихъ и въ минуту смерти.

— Вы ни въ чемъ не сомнѣваетесь, мистриссъ Плумфильдъ? спросилъ г. Ольмней.

— Ни въ чемъ, ни на волосъ, ни на одну минуту! — отвѣчала больная, съ твердымъ и довольнымъ видомъ.

— Вы ошибаетесь, сударыня, — сказалъ докторъ; — извините… это не то; я хотѣлъ бы, чтобы вы меня поняли хорошенько… я только говорю, что не понимаю, какъ можно до такой степени быть спокойнымъ и увѣреннымъ въ предметѣ… столь возвышенномъ… и столько трудномъ… чтобъ понять его.

— Довольно вѣровать! — отвѣчала мистриссъ Плумфильдъ, съ кроткою улыбкой. — «Вѣрующій въ Господа да не постыдится… да не постыдится!..» повторила она протяжно.

Докторъ Квакенбоссъ посмотрѣлъ на Фледу, которая не спускала глазъ съ бабушки.

— Но мнѣ кажется… можетъ быть вы найдете мое предположеніе неумѣстнымъ, — продолжалъ Квакенбоссъ съ поклономъ; — и въ такомъ случаѣ, прошу извиненія… — мнѣ кажется, что это немножко дерзко…. не сомнѣваться сколько-нибудь, пока наступитъ минута. Можетъ быть… вы не одобряете моего мнѣнія, м-ръ Ольмней?

М. Ольмней указалъ ему на ту, къ которой относились его недоумѣнія и далъ знакъ ожидать ея отвѣта.

— Сэръ, — сказала больная, открывая глаза, — сэръ, совсѣмъ не дерзко повиноваться Богу. Онъ велитъ мнѣ радоваться и я радуюсь… радуюсь. «Всѣ любящіе Тебя, да возрадуются о Тебѣ!..» Но берегитесь, — прибавила она съ силою, устремляя блистающій взоръ на доктора, — онъ не вамъ велитъ радоваться… Нѣтъ, и не думайте, пока будете держаться поодаль и не будете отвѣчать на призывъ своего Спасителя. Вѣруйте безусловно словамъ Божіимъ — и будете счастливы, а иначе Его обѣтованія до васъ не касаются.

Докторъ пристально смотрѣлъ на нее, пока она говорила, потомъ скрылся за занавѣскою, чтобы избѣжать ея проницательнаго взора. Однако онъ не хотѣлъ признать себя побѣжденнымъ, и возразилъ съ замѣшательствомъ:

— Но… м-ръ Ольмней… мнѣ кажется, что было бы скромнѣе и благопристойнѣе… если бы грѣшники… каковы всѣ мы, не приближались… къ Богу, пока не утвердятся… неколебимо…въ своей вѣрѣ? Такъ мнѣ кажется.

— Подите сюда докторъ! — сказала Миріамъ.

Она взяла его за руку и, устремивъ на него кроткій взоръ, сказала:

— Сорокъ лѣтъ тому назадъ я узнала изъ Библіи, что я грѣшница; всѣ мы грѣшники, какъ вы сейчасъ сказали. Тогда я стала искать чего нибудь другаго, чтобы утѣшиться въ этой печальной истинѣ и нашла обѣтованіе Божіе; оно увѣряло меня, что если я хочу предаться Ему вполнѣ, то Онъ отпуститъ мнѣ всѣ долги мои, ради Христа Искупителя, что Онъ будетъ Отцомъ моимъ и назоветъ меня Своимъ чадомъ. Тогда я покорилась Его закону, я ненавижу всякое другое владычество; а все то, что вы называете моими добрыми качествами, добрыми дѣлами — все это гниль и прахъ! Съ тѣхъ поръ, т. е. въ продолженіе сорока лѣтъ, я живу подъ Его закономъ, стараюсь служить Ему и прославлять Его. А теперь, вдругъ перестану вѣрить Его обѣщанію! Какъ вы думаете, былъ ли бы Онъ этимъ доволенъ?..

На этотъ разъ докторъ промолчалъ; онъ отошолъ прочь и черезъ нѣсколько минутъ вошолъ Сетъ. Пожавъ руку племянницѣ, онъ спросилъ ее — кто этотъ незнакомый, котораго онъ встрѣтилъ въ первой комнатѣ? Не Карльтонъ ли?

— Да, — отвѣчала Фледа, — онъ пришолъ къ бабушкѣ.

— Можете ли вы принять его, матушка?

— Конечно, я буду очень рада его видѣть! — отвѣчала старушка.

Сетъ тотчасъ вышелъ и возвратился съ Карльтономъ, котораго церемонно представилъ г. Ольмнею и доктору. Карльтонъ дружески пожалъ руку молодаго пастора, а докторъ, не сомнѣвавшійся въ своей значительности, поспѣшилъ протянуть ему свою руку съ многочисленными привѣтствіями и низкими поклонами. Не смотря на потупленные глаза свои, Фледа все видѣла и внутренно смѣялась.

Когда всѣ церемоніи кончились, Фледа поспѣшила уступить Каратону свое мѣсто у постели бабушки.

Годы и болѣзнь не измѣнили наружности г-жи Плумфильдъ; она конечно, ослабѣла; но выраженіе ея лица еще облагородилось, лобъ и глаза стали еще яснѣе чище. Она внимательно и съ явнымъ удовольствіемъ смотрѣла на своего гостя и дружески его привѣтствовала. Г. Ольмней немедленно всталъ, простился съ больною, нажалъ руку Фледы съ такимъ чувствомъ, что привелъ ее въ замѣшательство, и вышелъ вмѣстѣ съ Сетомъ. Тогда Карльтонъ и больная обмѣнялась нѣсколькими словами; но увидя, что докторъ Квакенбоссъ наблюдаетъ за ними, притаясь въ углу ея занавѣской, они перестали поддерживать разговоръ. Докторъ понялъ, что онъ тутъ лишній; но ему, повидимому, было пріятно докучать имъ; онъ подошолъ къ Фледѣ и, стараясь скорчить остроумную физіономію сказалъ:

— Я предполагаю… по всему кажется… миссъ Рингамъ намѣрена вскорѣ отречься отъ полевыхъ работъ?..

— Я не отрекалась ни отъ какихъ старыхъ моихъ привычекъ, сэръ! — отвѣчала съ досадою Фледа.

— Нѣтъ… я не думаю… но воздухъ Квичи не вполнѣ гармонируетъ съ ними… другія небеса будутъ имъ благопріятнѣе, — прибавилъ онъ, примѣтно наслаждаясь смущеніемъ дѣвушки.

— Въ чемъ вы упрекаете воздухъ Квичи? — спросилъ Карльтонъ, подходя къ нему.

— О сэръ! отвѣчалъ сконфуженный докторъ, невозможно… упрекать его ни въ чемъ… покрайней мѣрѣ… на сколько мнѣ извѣстно… воздухъ очень здоровый. Мистриссъ Плумфильдъ, прощайте; я… я надѣюсь, что вы поправитесь…

— А я не надѣюсь, докторъ! — отвѣчала Миріамъ съ тѣмъ же твердымъ и довольнымъ видомъ, какъ за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ.

Наконецъ докторъ убрался. Онъ вездѣ разсказывалъ, что видѣлъ Карльтона, что это человѣкъ очень рѣзкій, и набитый англійскою спесью.

Фледа съ безпокойствомъ ожидала, что будетъ по уходѣ доктора. Бабушка съ умиленіемъ смотрѣла на жениха и невѣсту и голосъ ея сдѣлался пріятнѣе, когда она заговорила съ Карльтономъ.

— Помните-ли вы, сэръ, тотъ день, въ который мы познакомились?

— Очень помню.

— Фледа говоритъ, что вы съ тѣхъ поръ очень перемѣнились. Карльтонъ кивнулъ головою.

— М. Карльтонъ, — продолжала бабушка, — я старуха… я умираю… эту дѣвушку я люблю больше всего на свѣтѣ послѣ моего сына… впрочемъ кажется, я не дѣлаю даже разницы между ними. Извините меня — простите мнѣ, сэръ, что я скажу вамъ то, чего въ другое время не могла бы сказать изъ приличія… а теперь выскажу все, для того, чтобы умереть спокойно!.. Вѣдь это изъ любви къ ней!

— Говорите свободно, такъ какъ вы говорили бы съ нею, — отвѣчалъ онъ, съ свѣтлымъ и открытымъ взглядомъ.

Фледа прильнула къ груди бабушки, которая ласково гладила дѣвушку по щекамъ и головѣ.

— М. Карльтонъ, — продолжала она, помолчавъ немного, — эта дѣвушка будетъ принадлежать вамъ… Какимъ путемъ вы поведете ее?

— Пріятнѣйшимъ, какимъ только могу, — отвѣчалъ онъ съ улыбкою.

Фледа старалась удержать бабушкины слова, но напрасно.

— Будете ли вы охранять драгоцѣннѣйшія ея выгоды?

— Чѣмъ мнѣ убѣдить васъ въ этомъ? спросилъ онъ серьезно.

— Поможете ли вы ей исполнить молитву ея матери и сохраниться чистою отъ сквернъ этого міра?

— Да, такъ же какъ надѣюсь, что и она мнѣ поможетъ въ томъ же.

Можно отвѣчать такимъ образомъ и лгать — но взоръ истины не обманетъ; мистриссъ Плумфильдъ пристально глядѣла въ глаза Карльтона и почувствовала къ нему глубокое уваженіе.

— Простите мнѣ, сэръ; я нисколько не сомнѣваюсь въ вашей искренности… но я слыхала… давно уже… что вы богаты и знатны… это — положеніе опасное для христіанина… Въ этомъ высокомъ званіи, можетъ ли Фледа сохранить свою простоту и чистоту сердце?

— Позвольте напомнить вамъ собственныя слова ваши — съ Божіею помощію все возможно. Знатность и богатство сами по себѣ не дурны; человѣкъ богатый и знатный есть лишь хозяинъ и раздаватель благъ Божіихъ, если онъ не слабъ духомъ и не изнеможетъ передъ искушеніями богатства.

— Она всю свою жизнь заботилась о другихъ, — нѣжно сказала бабушка; — пора кому нибудь и о ней позаботиться. Ножки ея слишкомъ нѣжны, чтобы ходить тернистыми стезями; но я бы лучше желала, чтобы она всю жизнь свою боролась, какъ до сихъ поръ, съ трудами и горемъ, чтобы жила и умерла въ бѣдности, нежели утратила малѣйшую частицу своего небеснаго наслѣдія. Да, ангелъ мой, я лучше желала бы этого!

— Но ей не предстоитъ этотъ выборъ, — сказалъ Карльтонъ съ очаровательною пріятностію, взявъ за руку взволнованную Фледу. — Не браните ее много, мистриссъ Плумфильдъ.

— Я вовсе не хочу этого, сэръ, да и не удалось бы… но простите ли вы мнѣ слова мои?

— Нѣтъ, васъ простить невозможно.

— Доживъ до моихъ лѣтъ, научишься знать сравнительную цѣну вещей, а я ищу только счастія моей внучки… вотъ мое извиненіе. Я не могла повѣрить ей наслово.

— Повѣрьте же мнѣ, сударыня; я также знаю цѣну вещей; будьте увѣрены, что я буду охранять ея небесныя блага, равно какъ земныя, со всевозможнымъ усердіемъ.

— Благодарю васъ, сэръ! — сказала съ благодарностію старушка… Теперь я спокойна; оставляю ее въ хорошихъ рукахъ; но мнѣ было необходимо въ этомъ увѣриться. Этотъ нѣжный цвѣтокъ не могъ бы долго цвѣсти на трудной дорогѣ свѣта!.. и мистриссъ Плумфильдъ съ любовью поцѣловала Фледу, которая не смѣла поднять глазъ.

Карльтонъ ласково простился со старушкой и вышелъ въ другую комнату, куда вскорѣ явилась и Фледа; оба возвратились на ферму посвятили остатокъ дня больному юношѣ.

XXV.
Первая разлука.

Нѣсколько дней спустя, Барби вошла утромъ въ комнату Гюга съ восклицаніемъ:

— Вотъ намъ гостинецъ, Фледа; большой мѣшокъ… мы этого и въ двѣ недѣли не съѣдимъ; адресовано къ вашему братцу.

— Странно, — сказалъ Гюгъ, что мнѣ присылаютъ цѣлый мѣшокъ гостинцевъ.

— Откуда же? — спросила Фледа.

— Ф летъ принесъ… онъ нашолъ этотъ мѣшокъ у Сампіона, куда относилъ бараньи шкуры.

— Почему же ты знаешь, что для меня? — спросилъ Гюгъ.

— А вотъ написано — слова крупныя, въ вершокъ. А, пожалуй, можетъ быть это и ошибка.

— Отчего же ошибка? сказала Фледа; — и что это такое?

— Да ужь вѣрно не для него! — возразила Бирби, это устрицы.

— Устрицы!

— Да… подите-ка, посмотрите… вы, чай, никогда такихъ крупныхъ не видали. Слыхала я, — продолжала она въ раздумья, — что одинъ англійскій шилингъ стоитъ двухъ американскихъ, только сегодня я поняла, что это значитъ.

Въ этотъ вечеръ, пока прочіе члены семейства отдыхали или сидѣли съ г. Росситуромъ, Фледа заботливо поджарила устрицы на ужинъ Гюгу; самыя крупныя были выбраны и положены на горящія уголья; онѣ шипѣли очень привлекательно и Фледа съ примѣтнымъ удовольствіемъ смотрѣла на этотъ гостинецъ, присланный однимъ изъ друзей ея другому. Гюгъ наблюдалъ за стряпнею съ такимъ же дѣтскимъ простодушіемъ, какъ десятилѣтній ребенокъ.

— Какъ онѣ хорошо пахнутъ! сказалъ онъ Фледѣ. — Онѣ напоминаютъ то время, когда мы жарили бывало устрицъ себѣ къ завтраку, въ комнатѣ мистриссъ Ренни… помнишь? или вечеркомъ, когда мы съ тобою оставались одни.

— Помню, — отвѣчала Фледа, немного нахмурясь, вѣроятно потому, что ея лицо и пальчики страдали отъ яркаго огня, на которомъ жарились устрицы.

— Смотри, берегись, сказалъ Гюгъ; — я лучше вовсе не хочу устрицъ, нежели допустить тебя обжечься изъ-за нихъ. М. Карльтонъ не скажетъ мнѣ за это спасибо.

— Не докучай мнѣ, возразила Фледа, укладывая устрицы; — его нѣтъ здѣсь, чтобы наблюдать за мною. Ну вотъ, Гюгъ, онѣ готовы, готовъ ли ты?

— Готовъ. Сколько времени не жарили мы устрицъ, Фледа!..

— Судя по виду, онѣ должны быть очень вкусны, не правда ли?

И дѣвушка поспѣшно принесла столикъ, который поставила передъ двоюроднымъ братомъ своимъ; принесла хлѣбъ, чайникъ и чашки, открыла устрицы и залила чай со всею своею очаровательною живостію, между тѣмъ, какъ симпатическая ея улыбка и ласковыя слова дѣлали каждый глотокъ вдесятеро вкуснѣе для больнаго юноши. Она также полакомилась вмѣстѣ съ Гюгомъ. Она наслаждалась его удовольствіемъ, но это было грустное наслажденіе; и хотя Гюгъ всегда встрѣчалъ ея улыбку, но она смѣнялась задумчивостію, какъ только онъ не глядѣлъ на нее.

— Какъ добръ Карльтонъ! — сказалъ онъ.

— Да.

— Надолго ли онъ уѣхалъ, Фледа?

— Не знаю… онъ не сказалъ. Я думаю, на нѣсколько дней.

Гюгъ замолчалъ. Прибравши чашки и столикъ, Фледа опять сѣла подлѣ него.

— Ахъ, ты обожглась, и для меня! — сказалъ онъ печально; — какъ мнѣ это больно! Тебѣ не слѣдовало бы этого дѣлать.

— Милый Гюгъ, мнѣ пріятно для тебя обжечься, — весело отвѣчала Фледа, положивъ голову на его плечо.

— Ты это дѣлала во всю жизнь.

— Тсъ! шепнула она.

— Я говорю правду… Да, ты во всю свою жизнь жертвовала собою для насъ.

— Замолчи же, Гюгъ.

— Нельзя же не сказать этого; ты худа и блѣдна оттого, что думала обо мнѣ и трудилась для меня. Пора тебѣ убраться отсюда; да кажется пора убираться и мнѣ, потому, что что же мнѣ дѣлать на свѣтѣ безъ тебя, Фледа?..

Фледа не могла удержать слезъ своихъ и онѣ лились въ безмолвной горести. Гюгъ, глубоко тронутый, продолжалъ:

— Чтобы я дѣлалъ безъ тебя въ эти прошедшіе годы?.. Что было бы безъ тебя со всѣми нами? Какъ ты здѣсь трудилась для всѣхъ!.. и въ саду, и на кухнѣ, и съ Дугласомъ!.. Я не понимаю, какъ мы тебя допустили такъ выбиться изъ силъ!.. впрочемъ, я думаю, иначе нельзя было…

Фледа зажала ему ротъ своею рукою; онъ отстранилъ ее и продолжалъ:

— Сколько разъ блѣдная, изнуренная дневнымъ трудомъ, ты отъ инеможенія засыпала вечеромъ на диванѣ!.. И не смотря на чрезвычайныя усилія, которыя тебя истощали, твое личико, всегда ясное услаждало еще горе моей матери и мое. Я, однако, зналъ, что ты только притворяешься веселою, изъ любви въ намъ… Зачѣмъ ты такъ плачешь, Фледа?.. Я люблю вспоминать объ этомъ, люблю объ этомъ говорить, теперь, когда тебѣ уже не грозитъ больше нищета. Я — жалкій, слабый — не могъ облегчить твоихъ трудовъ; я могъ сдѣлать только одно — любить тебя! Не плачь же, Фледа! Зачѣмъ плакать?.. Ты была радостью всего дома! У меня никогда не было ни твоей силы, ни твоей энергіи; давно бы уже меня зарыли въ могилу, если бы не ты. А маменька!.. Ты была утѣшеніемъ, ты была жизнію моей матери!..

— Ты также довольно потрудился! — прошептала Фледа.

— Да, мнѣ на пильной мельницѣ было довольно трудно; но и тогда — ты прихаживала ко мнѣ въ знойный день, и твоя улыбка заставляла меня забывать горе на весь день. Мое главное горе было то, что я ни въ чемъ не могъ помочь тебѣ.

— Ты мнѣ помогалъ… всегда помогалъ, Гюгъ!..

— Я не могъ тебѣ помогать, когда ты по цѣлымъ часамъ шила для меня и для отца моего! Руки твои опускались отъ усталости, глаза слипались; и ты никогда не признавалась что изнемогаешь; — а всегда такъ, немножко устала!.. Ахъ, это терзало меня! Но, слава Богу, это все уже навсегда прошло; милая Фледа; теперь есть человѣкъ, который будетъ беречь тебя и не позволитъ тебѣ жечь пальцы, ни для себя, ни для другихъ. Эта мысль меня несказанно радуетъ.

Ты меня очень огорчаешь, Гюгъ.

— Разумѣется, невольно! Но я не знаю человѣка, которому бы охотнѣе поручилъ тебя, какъ ему.

Фледа не отвѣчала; она сѣла и старалась успокоить свое волненіе. Гюгъ прилегъ на свое кресло, и, закрывъ глаза, сказалъ:

— Надѣюсь, что онъ во-время воротятся!

— Какъ во-время?

— Чтобы меня увидѣть.

— Конечно, милый Гюгъ, онъ воротится.

— He худо бы ему поспѣшить; мнѣ очень хочется его видѣть, Фледа.

— Развѣ тебѣ нужно что нибудь сказать ему?

— Нѣтъ… но и очень люблю его. Мнѣ хотѣлось бы еще разъ его увидѣть.

Онъ скоро заснулъ, а Фледа, сидя у его постели, горько плакала.

Предчувствіе не обманывало Гюга; конецъ его былъ близокъ; но ни мать, ни сестра этого не подозрѣвали и не писали г. Росситуру, чтобы онъ пріѣхалъ.

Недѣлю спустя, кабріолетъ, запряженный красивою лошадью, быстро катился по дорогѣ къ Квичи. Подъѣхавъ къ дому, Карльтонъ вышелъ и увидѣлъ у воротъ Скилькорна.

— Нельзя ли здѣсь гдѣ нибудь привязать мою лошадь? спросилъ онъ.

— Конечно можно, — отвѣчалъ важно Скилькорнъ, — если только найду веревку. Онъ пошолъ въ домъ за веревкою, а Карльтонъ терпѣливо ожидалъ его, держа подъ уздцы свою лошадь.

— Что м-ръ Гюгъ? — спросилъ онъ, когда Филетъ воротился.

— Что?.. Нездоровъ, говорятъ, — отвѣчалъ Филетъ, просовывая неловко веревку подъ хомутъ. — Кажется, умираетъ.

Не обходя кругомъ къ подъѣзду, Карльтонъ постучался у дверей кухни и сдѣлалъ Барби тотъ же вопросъ.

— Онъ… Да милости просимъ, сэръ, войдите, — сказала она, отворяя дверь. — Я пойду, скажу имъ, что вы пріѣхали.

— Не безпокой для меня никого, сказалъ онъ.

— Не побезпокою.

Она подвинула Карльтону стулъ, но онъ не сѣлъ. Онъ стоялъ у печи и припоминалъ, что случалось въ этихъ мѣстахъ, когда онъ былъ здѣсь десять лѣтъ тому назадъ. Старая кухня была все та же; но уже цѣлое поколѣніе выросло съ тѣхъ поръ, какъ маленькая волшебница въ первый разъ привлекла его вниманіе и возбудила его участіе… Въ эту минуту послышались легкіе шаги. Передъ нимъ стояла она.

Напрасно Фледа старалась вымолвить хотя одно слово; послѣ тщетныхъ усилій она взяла Карльтона за руку и молча вывела изъ кухни. Она привела гостя прямо въ комнату Гюга, гдѣ было все семейство. При входѣ Карльтона г. Росситуръ подался назадъ и скрылся за занавѣской; дочь его, Маріона приклонила голову къ кровати. Г-жа Росситуръ не пошевелилась. Фледа подвела Карльтона къ больному и сѣла на свое мѣсто, подлѣ умирающаго; всѣ молчали. Глаза Гюга была закрыты и онъ казался спящимъ; на лицѣ его было то же кроткое и спокойное выраженіе какъ и въ младенчествѣ! Изъ всей семьи, кажется, одинъ Росситуръ пристально смотрѣлъ на сына; но Карльтонъ также не спускалъ глазъ съ ангельскаго лица юноши, который дышалъ ровно и спокойно, какъ младенецъ. — Такъ-то Господь даетъ спокойствіе любящимъ его! — подумалъ благочестивый англичанинъ, поражонный ясностію этого трогательнаго лица, свободнаго отъ всѣхъ житейскихъ заботъ.

Но нѣтъ!.. Гюгъ еще принадлежалъ землѣ; онъ вдругъ открылъ глаза и устремивъ ихъ на Росситура, сказалъ: — Батюшка!

Росситуръ немедленно подошолъ, поцѣловалъ сына въ лобъ, но не сказалъ ни слова.

— Батюшка, — сказалъ слабымъ голосомъ Гюгъ, — что вы будете дѣлать, когда сляжете, такъ же какъ я?

Росситуръ закрылъ лицо руками.

— Батюшка… я долженъ говорить съ вами, какъ никогда не говорилъ до сихъ поръ… надобно же когда нибудь… Батюшка, когда вы будете лежать на смертномъ одрѣ, что вы сдѣлаете?.. На кого возложите вы свое упованіе?..

Росситуръ стоялъ неподвижно, какъ статуя; Гюгъ не опускалъ съ него глазъ.

— Батюшка, пусть я буду вамъ примѣромъ и живымъ словомъ, потому что… я знаю… вы не позабудете меня… Вы будете помнить слова мои… Іисусъ Христосъ есть другъ безцѣнный для всѣхъ уповающихъ на Него; если Онъ не будетъ вашимъ другомъ, значитъ, вы того не хотѣли. Помните, какъ я прославляю Его… Онъ можетъ сдѣлать смерть, пріятнѣе жизни… Въ Его присутствіи исполненіе радости… одесную Его блаженство вѣчное… Онъ для меня лучше. Онъ мнѣ дороже даже васъ всѣхъ; Онъ, — хотя вы еще и не знаете Его, — будетъ для васъ лучшимъ утѣшителемъ, нежели бѣдный сынъ, котораго теряете. Но если вы Его не познаете, батюшка, что будете вы дѣлать въ часъ смертный?

Г. Росситуръ задрожалъ всѣмъ тѣломъ, но не сказалъ ни слава.

— Пріятно ли вамъ будетъ вспоминать обо мнѣ, батюшка, если вы умрете, не исполнивъ моей просьбы? Будете ли вы думать, что жь раю, и но постараетесь сами придти туда?.. Батюшка, хотите ли вы быть христіаниномъ?.. Хотя для крошки Гюга, какъ вы называли ней, батюшка?..

Росситуръ всталъ на колѣни и скрылъ голову въ подушкахъ; во не сказалъ ни слова.

Взоръ Гюга съ неизъяснимымъ выраженіемъ остановился на отцѣ, губы его задрожали; но онъ замолчалъ и закрылъ глаза; слышны были только рыданія женщинъ.

Вѣроятно эти горестныя рыданія были непріятны умирающему; черезъ нѣсколько минутъ онъ вздохнулъ и сказалъ:

— Спойте что нибудь.

Никто не отвѣчалъ.

— Что же спѣть, Гюгъ? — сказала наконецъ Фледа, отирая слезы.

— Что нибудь, что бы говорило о помощи, которая такъ нужна мнѣ, — отвѣчалъ больной.

— О какой помощи?

— Ну, разумѣется, о заступленіи Спасителя.

Въ комнатѣ воцарилось глубокое молчаніе. Вдругъ раздалось сладостное, восхитительное пѣніе; мелодическій голосъ пѣлъ гимнъ: Праведны судьбы Твои, Господи!

Этотъ гимнъ былъ пропѣтъ восхитительно; изо всѣхъ глазъ текла слёзы, но никто не нарушилъ молчанія.

— Кто пѣлъ? — спросилъ наконецъ Гюгъ.

— Вы меня не узнали, милый Гюгъ? спросилъ Карльтонъ, наклонясь къ больному.

— М. Карльтонъ!..

Глаза его просіяли: онъ схватилъ руку Карльтона и прижалъ ее къ груди своей. Потомъ закрылъ глаза и нѣсколько времени молчалъ.

— Это вы пѣли? — спросилъ онъ наконецъ.

— Я.

— Я еще никогда не слыхалъ чтобы вы пѣли.

Опять молчаніе.

— Вы пріѣхали за Фледою?

— Надѣюсь…

— Будете ли вы всегда заботиться о ней?

Карльтонъ задумался, потомъ тихо сказалъ:

— Я сдѣлаю для нея все, что только можетъ сдѣлать человѣкъ!

— Я въ этомъ увѣренъ. Я очень радъ, что вы на ней женитесь. Вы не дадите ей больше убивать себя работою.

Фледа поспѣшно отерла слезы, и, цѣлуя исхудалую щоку больнаго, сказала голосомъ спокойнымъ, полнымъ глубого чувства:

— Работа меня не утомила, Гюгъ.

Гюгъ обвилъ ее рукою и поцѣловалъ нѣсколько разъ, не будучи въ состояніи говорить; потомъ взялъ ея руку и, положивъ ее въ руку Карльтона, сказалъ:

— Отдаю вамъ, уступаю вамъ всѣ права, какія давала мнѣ на нее самая нѣжная любовь. Мы всѣ трое вновь сойдемся на небесахъ.

— Надѣюсь, — былъ спокойный и ясный отвѣтъ.

— Я счастливѣе всѣхъ васъ, — сказалъ Гюгъ.

Онъ снова закрылъ глаза и умолкъ. Фледа стояла надъ нимъ спокойно, но склоня голову. Гюгъ не выпускалъ руки Карльтона, какъ будто не могъ съ нимъ разстаться.

— Фледа, кто здѣсь плачетъ?.. спросилъ онъ, — маменька, подите ко мнѣ.

Карльтонъ посторонился. Гюгъ обвилъ шею своей матери руками.

— Маменька… хотите ли вы встрѣтиться со мною въ небесахъ?.. Маменька… ради Бога, скажите — да!

— Милый Гюгъ… какъ могу я…

— Можете, маменька! сказалъ онъ, цѣлуя ее съ нѣжнѣйшею любовью, — можете! Спаситель мой спасетъ и васъ и приведетъ васъ ко мнѣ. Скажите, что вы хотите принадлежать всѣмъ существомъ своимъ Христу Спасителю — милая, безцѣнная матушка! обѣщайте мнѣ, что мы увидимся въ небесахъ!

Сквозь рыданія м-риссъ Росситуръ трудно было разслышать, что она шептала. Но Гюгъ не отставалъ; онъ отеръ ея слезы, цѣловалъ ее и повторялъ: — обѣщайте мнѣ, маменька… скажите, что вы желаете этого… Наконецъ мистриссъ Росситуръ, чуть живая, произнесла слова, которыхъ просилъ умирающій, и Гюгъ нѣжно прижался лицомъ къ груди ея…

Карльтонъ вышелъ изъ комнаты. Въ гостиной было пусто, грустно, нестерпимо холодно; онъ пошолъ въ. кухню; здѣсь была Варби, но скоро и она ушла.

Долго ходилъ онъ взадъ и впередъ по кухнѣ, или задумчиво глядѣлъ на огонь; — наконецъ пришла Фледа. Она молча подошла къ нему, взяла его за руку, и положила голову на плечо его съ такою невинною и полною довѣрчивостію, которая тронула его до глубины сердца; она долго, долго плакала. Онъ не говорилъ съ нею, не утѣшалъ ее; онъ оказывалъ ей сочувствіе только нѣжною ласкою, то разглаживая рукою ея шелковистые волосы, то отбрасывая ихъ назадъ когда они падали на прелестный лобъ ея — какъ дѣлывалъ онъ бывало, когда она была еще ребенкомъ. Голова ея покоилась на плечѣ его, онъ поддерживавъ ее рукою и, казалось, этимъ положеніемъ выражалъ, что обязуется поддерживать ее во всю остальную ея жизнь.

— Эльфи… милая Эльфи! — сказалъ онъ наконецъ нѣжно… Гюгъ подарилъ мнѣ тебя… я обязанъ хранить тебя…

Фледа подняла голову.

— Незавидный подарокъ! отвѣчала она, обливаясь слезами.

— Ошибаетесь… Вы мнѣ никогда еще не были такъ дороги, Эльфи… Она снова поникла головою, но въ движеніи ея было что-то необъяснимо-ласковое.

— Счастливъ, кто имѣлъ друзей на землѣ, продолжалъ Карльтонъ; — но также счастливъ и тотъ, кто имѣетъ друзей на небѣ! Не плачьте же больше сегодня, милая моя Эльфи.

— Онъ велѣлъ мнѣ благодарить васъ… начала Фледа; но не могла продолжать, судорожно сжала его руку и громко, горько зарыдала. Онъ старался ее успокоить нѣжнѣйшими словами, нѣжнѣйшими ласками; наконецъ, она утихла, и, держа его за руку, стояла неподвижно, вперивъ взоры на пылающіе угли.

— Я не думала, чтобы это случилось такъ рано! — сказала она.

— Для него не слишкомъ рано, Эльфи.

— Онъ поручилъ мнѣ благодарить васъ за ваше пѣніе. Давно ли, кажется, мы вмѣстѣ играли… Давно ли это… тогда въ этомъ же домѣ… когда я была ребенкомъ… и какъ все перемѣнилось.

— Но вы — все та же! сказалъ онъ, прикасаясь губами къ ея лбу; вы все то же невинное дитя, которое я увезъ отсюда; — но пора бы мнѣ опять увезти васъ, Эльфи; я вижу, что вы опять занеможете. Нѣтъ, не сегодня, — уже поздно, скажите мнѣ, какъ рано могу я завтра васъ видѣть, — потому что, послѣ-завтра, я долженъ съ вами разстаться, Эльфи.

Фледа вопросительно взглянула на него.

— Матушка получила извѣстія, которыя побуждаютъ меня немедленно отправиться въ Англію.

— Въ Англію?..

— Я слишкомъ долго пробылъ въ отлучкѣ, мнѣ необходимо возвратиться.

Фледа опустила глаза и старалась скрыть свое огорченіе.

— Я не знаю, какъ васъ оставить, теперь особенно, но я долженъ ѣхать. Въ народѣ происходятъ волненія, въ моихъ помѣстьяхъ безпорядки. — Я долженъ немедленно ѣхать.

— Политическіе безпорядки?

— Да, но къ счастію, не вездѣ. Какъ рано могу я васъ видѣть?

— Но зачѣмъ же вамъ уѣзжать сегодня? Уже такъ поздно.

— Нужды нѣтъ; моя лошадь здѣсь.

Фледа упрашивала безполезно, но Барби подоспѣла къ ней за помощь, говоря, что уже поздно, что теперь нигдѣ не найдешь поплела, и что она уже приготовила комнату для м. Карльтона. Она отклонила всѣ выраженіе признательности Карльтона и Фледы, говоря, что ей нѣтъ никакого труда. Комната Карльтона была приготовлена со всѣмъ комфортомъ и изяществомъ, какія только могла придумать Барби.

На слѣдующее утро рано пришолъ онъ въ гостиную, но онъ былъ не первый. Въ каминѣ уже пылалъ яркій огонь, освѣщая серебряный сервизъ на столѣ; завтракъ былъ уже готовъ. Фледа безмолвно и неподвижно стояла у окна. Она не плакала; но Карльтонъ читалъ глубокое горе въ выразительныхъ чертахъ ея лицъ; онъ подошолъ къ ней:

— Знаете ли вы, — спросилъ онъ, — что г. Росситуръ намѣренъ оставить Квичи?

— Въ самомъ дѣлѣ?.. едва внятно проговорила она.

— Онъ назначенъ консуломъ въ Ямайку.

— Въ Ямайку? Я слышала, что онъ говорилъ о Вестъ-Индіи; я не удивляюсь, ему все равно, лишь бы не оставаться здѣсь.

— Онъ уѣдетъ, вѣроятно, прежде, нежели я могу возвратиться. Но здѣсь останется моя матушка, Эльфи.

— Благодарю васъ, — слабо произнесла Фледа. Вы такъ добры…

— Добръ для себя. Я забочусь о своемъ счастіи. Мнѣ не нужно увѣрять васъ, что я пріѣду, какъ только позволитъ мнѣ долгъ мой; но я могу быть задержанъ, а родные ваши уѣдутъ, Эльфи; дайте мнѣ право прислать за вами, если я не могу самъ пріѣхать. Позвольте мнѣ оставить на попеченіе моей матери жену мою.

Фледа потупила глаза, покраснѣла и не отвѣчала.

— Можетъ быть я прошу слишкомъ многаго? — спросилъ онъ ласково.

— Нѣтъ… но… однако…

— Что же мѣшаетъ?

Но Фледѣ невозможно было объяснить этого.

— Мнѣ нельзя узнать, что мѣшаетъ?.. повторилъ онъ, откидывая назадъ волосы съ лица огорченной Фледы. — Одно ваше чувство?

— Нѣтъ… по крайней мѣрѣ… не то чувство, о которомъ вы думаете, но, я не могу этого сдѣлать, не огорчивъ чрезвычайно…

Карльтонъ молчалъ.

— Не то, что вы думаете, — поспѣшно сказала Фледа, испугавшись, что онъ можетъ иначе перетолковать слова ея; — но это будетъ тяжело для одного человѣка… для того человѣка, котораго вы непремѣнно должны призвать, — сказала она, закрывая лицо руками отъ замѣшательства.

— Понимаю! — сказалъ онъ улыбаясь. — Развѣ этотъ господинъ имѣетъ право огорчаться, Фледа?

— Права никакого; но онъ огорчится.

— Конечно. Вы совершенно правы, милая Эльфи; я лучше всѣхъ это понимаю.

Черезъ нѣсколько минутъ Карльтонъ своею очаровательною любезностію заставилъ Фледу позабыть всѣ горести прошедшаго, всѣ опасенія за будущее.

— Я возвращусь при первой возможности, — сказалъ онъ, прощаясь съ нею. Я надѣюсь скоро отдѣлаться; но, если не такъ случится, Эльфи, если я буду, задержанъ долѣе, нежели думаю — позволите ли вы моей матушкѣ привезти васъ въ Англію? Если мнѣ нельзя будетъ пріѣхать къ вамъ — пріѣдете ли вы ко мнѣ?

Фледа вспыхнула и невнятно отвѣчала, что надѣется, что онъ скоро самъ возвратится. Онъ не повторилъ своей просьбы, простился съ нею и вышелъ изъ комнаты. Но Фледа вдругъ бросилась вслѣдъ за нимъ и взяла его за руку.

— Я не успѣла отвѣчать на вопросъ вашъ — сказала она — я сдѣлаю все, чего вы желаете — все, что вы сочтете приличнымъ.

Онъ горячо, сердечно поблагодарилъ ее, и они разстались.

XXVI.
Послѣдній вечеръ.

Г. Росситуръ спѣшилъ скорѣе оставить Квичи. Г. Карльтонъ и докторъ Грегори выхлопотали ему мѣсто консула въ Ямайкѣ, и онъ сбирался поспѣшно. Ему нетерпѣливо хотѣлось уѣхать изъ Америки, особенно послѣ смерти сына. Маріона была того же мнѣнія. Г-жа Росситуръ была всѣхъ болѣе привязана къ дому, даже къ тому дому, въ которомъ не жила счастливо.

За смертію Гюга послѣдовали грустные дни — утомительные, суетливые; впрочемъ суета и утомленіе развлекали грусть. Некогда было плакать и предаваться горю, хлопотали со сборами въ дорогу.

Отъ г-жи Карльтонъ получено было очень милое письмо.

Наступилъ май. Однажды послѣ обѣда Фледа выбрала досужее время, чтобы посѣтить любимыя мѣста своихъ прогулокъ. Можетъ быть, она увидитъ ихъ въ послѣдній разъ, потому что долго не могла улучить свободнаго времени, и можетъ быть въ другой разъ ей не удастся. Пріятная ли это прогулка?.. По крайней мѣрѣ, ей очень хотѣлось идти.

Она обошла большой лугъ, поднялась на прилегавшій къ нему холмъ, спустилась и шла далѣе, до 20-десятиннаго участка; остановилась и задумалась. Здѣсь она, бывало, собирала орѣхи со старикомъ дѣдомъ; сюда провожала кузена Чарльза и Карльтона, когда они шли на охоту за тетеревами; здѣсь занималась сѣнокосами съ графомъ Дугласомъ. Въ головѣ ея роились воспоминанія многихъ лѣтъ — различныхъ эпохъ ея жизни… Она стояла, прислонясь къ огромному орѣховому дереву; сердце ея было полно счастія, того счастія, которое не покидало ее съ младенчества и было постояннымъ ея спутникомъ при всѣхъ перемѣнахъ жизни; того счастія, которое заключается въ словахъ: «Ты еси доля моя во вѣкъ, Боже мой!» Въ этихъ словахъ заключались всѣ отрады минувшаго, на нихъ же основывались всѣ надежды будущаго, — надежды сладостныя!..

Фледа возвратилась домой. Она была въ обыкновенномъ своемъ костюмѣ — черномъ платьѣ, бѣломъ платкѣ, и сѣренькомъ капорѣ; въ этомъ нарядѣ она вошла въ гостиную.

Здѣсь нашла она пріѣзжую гостью въ дорожномъ платьѣ. Фледа сначала посмотрѣла на нее съ удивленіемъ, но скоро узнала ее. Гостья же еслибы и не знала ее, то немедленно догадалась бы, что это Фледа, по яркому румянцу, вспыхнувшему на щекахъ ея. Фледа сбросила капоръ и подошла къ пріѣзжей, краснѣя подъ внимательнымъ, испытующимъ взоромъ, которымъ разсматривала ее г-жа Карльтонъ. Фледа инстинктипно чувствовала, даже въ эту минуту, что м-рмссъ Карльтонъ удивляется, какъ сынъ ея могъ такъ серьезно влюбиться въ эту деревенскую дѣвушку въ старомодномъ капорѣ.

Но мистриссъ Карльтонъ знала, что если сынъ ея заберетъ что въ голову, то его не переспоришь; она также знали, что не легко угадать его вкусъ, не легко понять его мысли. Какъ ни страннымъ казался ей его выборъ, во она очень ласково обняла и поцѣловала Фледу.

— Это еще за старое время, а не за новое, милая моя Фледа, — сказала она. — Помнишь ли ты меня?

— Очень помню! — какъ нельзя лучше! — Я ничего не забывала! — сказала Фледа, поднявъ глаза на г-жу Карльтонъ.

— Этотъ милый взглядъ обѣщаетъ мнѣ любовь, которой я еще не заслужила, и которою я, можетъ быть, обязана другому лицу… Но я хочу, чтобы ты меня полюбила, собственно для меня, Фледа.

Наблюдая внимательно можно было замѣтить, что это мнимое смиреніе было не совсѣмъ искренно и вызывало на отрицанія, но Фледа не наблюдала и не отвѣчала. Она усадила свою гостью, сняла съ нея шубку и шляпку; потомъ, сбросивъ свою бѣлую шаль, принялась поправлять почти погасшій огонь въ каминѣ. Г-жа Карльтонъ не спускала съ нея глазъ во все время и нашла во всѣхъ движеніяхъ ея столько граціи, что почти убѣдилась, что старомодный капоръ и старая шаль не принадлежали прелестной дѣвушкѣ.

Г-жа Карльтонъ нисколько не перемѣнилась, то же прекрасное лицо, тѣ же какъ смоль чорные волосы, та же благородная осанка. Физически и нравственно она была все та же. Вѣроятно, она то же самое нашла и во Фледѣ.

— Я очень тебя помню, — сказала она ласково, когда Фледа сѣла подлѣ нея; — я никогда не могла забыть тебя; ты была очень милая дѣвочка.

Фледа мысленно пожелала, чтобы г-жа Карльтонъ не измѣнила своего мнѣнія; но не могла отвѣчать ни слова; слова какъ-то не шли съ языка ея.

— Я сегодня была въ Монтепулѣ, въ той самой комнатѣ, гдѣ мы обыкновенно обѣдали, и она мнѣ напомнила старину, то время, когда ты была у насъ, больная. Я во весь день о тебѣ думала. Но, кажется, тогда ты меня не очень жаловала.

Фледа опять вспыхнула и отъ замѣшательства не могла выговорить ни слова. Г-жа Карльтонъ, сжалась надъ ея смущеніемъ, завела посторонній разговоръ. Она подробно описывала свое путешествіе, пароходъ, на которомъ пріѣхала изъ Англіи, свое пребываніе въ Нью-Іоркѣ, и проч. Фледа слушала, не спуская глазъ съ великолѣпнаго дорожнаго плаща своей гостьи, который, какъ нарочно, лежалъ на одномъ креслѣ съ несчастнымъ сѣренькимъ капоромъ, какъ будто для того, чтобы выставить рѣзче ихъ противуположность; однако она отвѣчала теперь впопадъ и заслужила одобреніе г-жи Карльтонъ.

Наконецъ г-жа Карльтонъ заговорила о причинахъ, принудившихъ сына ея такъ внезапно уѣхать; это было гораздо интереснѣе для Фледы. Она надѣялась, что онъ можетъ скоро возвратиться, но когда — навѣрно сказать невозможно. Все будетъ зависѣть отъ обстоятельствъ.

— Ты знаешь, что онъ поручилъ мнѣ? — спросила она наконецъ, кончавъ свой разсказъ.

— Кажется, знаю, — отвѣчала Фледа, съ легкою улыбкой.

— Это порученіе для меня очень пріятно, — сказала г-жа Кирльтонъ, поцѣловавъ Фледу. На этотъ разъ, вѣжливость не требовала поцѣлуя; его вызвало собственно милое выраженіе личика дѣвушки.

— Надѣюсь, ты безъ неохоты принимаешь это порученіе, Фледа.

Фледа потупила глаза и не отвѣчала. Г-жа Карльтонъ распрямила ея волосы, смятые нѣсколько капоромъ, — въ этомъ движеніи было что-то, напоминавшее Фледѣ ласку ея жениха.

— Знаешь ли, съ тѣхъ поръ, какъ ты возлѣ меня, мнѣ кажется, что я ближе къ Гюи.

Нѣжный взглядъ и улыбка были отвѣтомъ. Г-жа Карльтонъ, любуясь дѣвушкою, думала, что сынъ ея всегда судилъ безошибочно, и кажется, теперь также… Рука, игравшая волосами Фледы, обпила ея станъ и привлекла ее ближе къ себѣ.

— Я увѣрена, что мы будемъ любитъ другъ друга, Фледа.

Эти слова сказаны были не свѣтскою дамою; они вылилсь изъ сердца и сердце Фледы отозвалось на нихъ. Голова ея лежала на груди г-жи Карльтонъ, губы лепетали слова любви.

— По крайней мѣрѣ, я чувствую, что уже люблю тебя; надеюсь, что и ты полюбишь меня… хотя ради него — но я надѣюсь, что полюбишь и собственно ради меня.

— О, конечно! сказала Фледа — но сегодня какъ нарочно, она не могла говорить, — она была слишкомъ взволнована — слова не клеились. Я всегда помню вашу доброту, ваши ласки, мистриссъ Карльтонъ.

— Я ни хочу думать о прошедшемъ, я думаю о будущемъ, я очень счастлива, милая Фледа!

Румянецъ, улыбка, взоры Фледы лучше всякихъ слонъ высказывали, какъ она счастлива. Г-жа Карльтонъ смотрѣла на нее съ удовольствіемъ и сознавалась внутренно, что она прелестна, изящна, граціозна, очень презентабельна — даже какъ жена ей сына.

— Теперь ты знаешь, зачѣмъ я пріѣхала. Не прошу извиненія, что обезпокоила тебя. Я считала себя обязанною повидаться съ тобою, прежде нежели ты пріѣдешь въ Нью-Іоркъ. Можно обуздывать свои желанія, но обязанности исполнять должно неотлагательно. Вотъ я и пріѣхала.

— Я вамъ очень благодарна. Я очень рада, что вы пріѣхали.

Она старалась упросить свою гостью остаться на нѣсколько дней въ Квичи, или хотя до завтра; но г-жа Карльтонъ была неумолима. Она хотѣла немедленно возвратиться въ Монтепуль.

— А долго ли вы еще здѣсь проживете?

— Нѣсколько дней — можетъ быть съ недѣлю.

— Скоро ли г. Росситуръ намѣренъ отправиться въ Ямайку?

— Какъ можно скорѣе — онъ намѣренъ очень недолго пробыть въ Нью-Іоркѣ, — можетъ быть одни сутки; какъ можно меньше.

— И тогда, моя безцѣнная Фледа; ты останешься на моихъ рукахъ… покамѣстъ — не такъ ли?

Фледа вздохнула, начала благодарить и облилась слезами.

Г-жа Карльтонъ тотчасъ догадалась, что тронула чувствительную струну. Она обняла Фледу и ласкала ее нѣжно, какъ родная мать.

— Прости мнѣ, мой ангелъ! Я забыла, что та перемѣна, которая меня такъ радуетъ, тебя огорчаетъ. Я понимаю, какъ тебѣ грустно разстаться съ твоими добрыми родными; я думала только о своемъ счастіи. Взгляни же на меня и скажи, что ты мнѣ прощаешь!

Фледа поглядѣла за нее, но нѣжный взоръ ея былъ омраченъ горемъ при мысли о разлукѣ — вѣроятно за всегда — съ родиною, съ родными…

— Имѣла ли ты извѣстія о Гюи со времени его отъѣзда?

— Нѣтъ еще.

— А я имѣю!

И она положила въ руку Фледы письмо — не свое, какъ сначала подумала Фледа; конвертъ былъ запечатанъ и адресованъ на ея имя. Къ удивленію мистриссъ Карльтонъ, Фледа расплакалась пуще прежняго. Она пробовала было ее утѣшить, но, не понимая причины слёзъ ея, не знала, что говорить.

— Теперь прощай — сказала она, видя, что Фледа немножко успокоилась. Мнѣ нужно было сказать еще кое-что; но я не хочу опять огорчать тебя.

— О, вы меня не огорчили. Я плакала совсѣмъ не отъ вашихъ словъ.

— Ты пріѣдешь теперь прямо ко мнѣ, милая Фледа? Я жду тебя съ нетерпѣніемъ.

— Покорно васъ благодарю. — Но, дядя Орринъ — вы знаете моего дядю — д-ра Грегори?

— Докторъ Грегори? Онъ на дняхъ отправляется въ Европу. Раз въ ты этого не знала?

— На дняхъ? такъ скоро?

— Да, очень скоро; онъ самъ сказалъ мнѣ. Милая Фледа, нужно ли напомнить тебѣ права мои и того, кто мнѣ ихъ передалъ?

Фледа молчала и стояла неподвижво.

— Ты еще не признаешь правъ его, — сказала г-жа Карльтонъ; — но я надѣюсь, что и желанія его не встрѣтятъ твоего сопротивленія.

Г-жа Карльтонъ съ удовольствіемъ увидѣла яркій румянецъ, вспыхнувшій при этихъ словахъ на щекахъ Фледы. Это былъ невольный отвѣтъ — онъ польстилъ материнской любви — или самолюбію леди.

— Что же ты скажешь, милая Фледа? Какой отвѣтъ — ему, или мнѣ?

— Я пріѣду, мистриссъ Карльтонъ.

Г-жа Карльтонъ немедленно уѣхала, очень довольная, какъ говорила она, успѣхомъ своего посольства; провода ее, Фледа долго плакала.

Немного дней — не болѣе недѣли — оставалось ей провести въ своемъ домѣ. Это было первая недѣля мая мѣсяца.

Наканунѣ отъѣзда изъ Квичи, г-жа Росситуръ и Фледа пошли вмѣстѣ проститься съ могилою Гюга. Она была довольно далеко. Онѣ шли, взявшись за руки и не говоря ни слова.

Маленькое сельское кладбище было расположено уединенно на скатѣ холма, вдали отъ домовъ, и сокрыто отъ взоровъ. Вокругъ него не шумѣла суета житейская; нѣсколько пастбищъ, два три участка, засѣянные хлѣбомъ, прилегали къ нему. Къ нему вела небольшая тропинка, протоптанная между полями, — сюда не долетали звуки житейской дѣятельности, но тѣмъ громче слышался голосъ природы. Лучи заходящаго солнца озаряли гробовые камни и густую зелень, растущую между ними.

Фледа и г-жа Росситуръ тихо подошли къ могилѣ, которая еще не успѣла порости травою; яркой бѣлизны мраморъ бросался въ глаза и говорилъ о еще недавней горести. О, зачѣмъ не поросла мохомъ эта могила! г-жа Росситуръ сѣла такъ, чтобы не видѣть грустныхъ буквъ, напоминавшихъ ей, что милаго сына ея нѣтъ уже въ живыхъ. Она закрыла лицо руками и старалась подавить печаль, которую причинила ей это послѣдняя разлука. Фледа такъ же покидала на вѣки могилу друга своего дѣтства; она такъ же терзалась тоскою, которой дала бы волю еслибы была одна; но теперь, она призвала на помощь всѣ силы души своей, чтобы подкрѣпить слабое и больное сердце отчаянной матери!

Фледа подошла къ другимъ могиламъ, столь же завѣтнымъ для ея сердца какъ и могила Гюга; эти могилы уже поросли травою, но горячо любимые друзья, покоящіеся здѣсь, не забыты; время только облегчило горесть разлуки. Облегчило ли?… Приникнувъ головою къ этимъ могиламъ, Флода долѣе оставалась около нихъ и слёзы ея текли здѣсь сильнѣе. Тяжело было ей покинуть ихъ. Здѣсь лежали всѣ, кого съ младенческихъ лѣтъ своихъ любила она; могилы отца и матери ея были одна подлѣ другой; никогда еще сердце Фледы не билось такъ сильно при взглядѣ на эти почернѣвшіе камни; — никогда полустертыя на нихъ слова не казались ей такъ драгоцѣнны. Неподалеку отъ нихъ покоился дѣдъ ея; — лучи майскаго солнца обливали свѣжую весеннюю землю на его могилѣ и возбудили во Фледѣ множество думъ, которыхъ не вызвали даже могилы отца ея и матери. Ей казалось, что она видитъ передъ собою почтенный образъ кроткаго, величественнаго старца, и она прильнула къ нему всею душою. Ей казалось, что она жметъ въ рукахъ своихъ эту безцѣнную руку, которая такъ нѣжно охраняла ея дѣтство. Совершенно поддавшись обаянію этихъ впечатлѣній, она упала на колѣни и, положивъ голову на камень, рыдала въ безутѣшной горести. Достанетъ ли у нея силы покинуть эти могилы?.. Покинуть навсегда въ этомъ мірѣ!.. Можетъ ли она быть счастлива при мысли, что никогда болѣе не увидитъ этихъ драгоцѣнныхъ Памятниковъ, и что, когда она сама умретъ, ее зароютъ далеко отъ нихъ, въ чужой, непривѣтной землѣ?… Но она вспомнила эти слова, начертанныя на гробовомъ камнѣ ея матери: Почившіе о Господѣ вновь соединятся въ лонѣ Божіемъ.

Эти слова отозвались ей небесною мелодіей; въ нихъ почерпнула она неземное утѣшеніе. Ея кроткая, благочестивая мать, мужественный отецъ, и умный, сильный духомъ дѣдъ — всѣ они съ младенческимъ смиреніемъ покорялись закону Божію; Фледа также смирялась передъ Его святою волею; она плакала — иногда очень громко, во всегда безропотно; всегда признательное сердце ея были исполнено небесною радостію. О, нѣтъ сомнѣнія! Хотя землю покрываетъ безцѣнный прахъ ихъ, но небесныя узы, соединяющія ихъ съ нею не разорваны; — они свидятся вновь въ день всеобщаго воскресенія и вмѣстѣ внидутъ въ радость Господа своего! — Они всѣ почили и она почіетъ, современемъ, о Господѣ; — и всѣ они вмѣстѣ съ Господомъ будутъ ликовать въ райскихъ обителяхъ. Да, она можетъ разстаться съ ихъ могилами; она принесла пламенную молитву благодарности Богу, который озарилъ предъ нею истины жизни и безсмертія; повторила послѣднюю молитву своей матери и бабушки о томъ, чтобы Господь лучше допустилъ ее претерпѣть всѣ лишенія и страданія, но не позволилъ бы богатству и почестямъ совратить ее съ пути чистоты и смиренія христіанскаго. Лучше отними у меня все, что я люблю въ этомъ мірѣ, Господи, но соедини въ вѣчности съ милыми сердцу моему! сказала она.

Если богатство заключаетъ въ себѣ много обольстительныхъ отравъ, то Фледа вынесла отсюда сильное противоядіе. Съ чистымъ и спокойнымъ сердцемъ подошла она къ своей тёткѣ.

Бѣдная мистриссъ Росситуръ была ужасно разстроена. Услышавъ тихій голосъ Фледы, она съ усиліемъ приподнялась и обвила руками свою племянницу, какъ бы ища опоры — и въ то же время вспомнила, что и эта милая сердцу ея будетъ отъ него скоро оторвана.

Фледа не могла говорить отъ сердечной боли.

— Съ этой могилой труднѣе разстаться, чѣмъ со всѣмъ прочимъ, — прошептала г-жа Росситуръ.

— Онъ не здѣсь — отвѣчала тронутая Фледа.

— О!.. знаю… рыдая возразила г-жа Росситуръ.

— Мы опять увидимъ его. Помните это.

— Ты его увидишь… съ глубокой горестью сказала несчастная мать.

— И вы также, тётя… вы ему обѣщали.

— Такъ… но я такая жалкая, такая несчастная тварь!..

— Такая жалкая, что даже Іисусъ Христосъ не можетъ спасти васъ?.. Или онъ не захочетъ?.. Милая тётя, вы не можете танъ думать… только возложите на Него упованіе ваше… вѣдь вы уповаете на него… не правда ли?…

Г-æa Росситуръ отвѣчала, обливаясь словами, но отвѣтъ ея успокоилъ Фіеду; вскорѣ Люси и сама успокоилась.

— Какъ жаль, что мы здѣсь ничего не посадили, — сказала г-жа Росситуръ.

— Я объ этомъ сто разъ думала…. и все собиралась… мнѣ такъ больно, что я не успѣла, — сказала Фледа.

— Ты?.. ты измучилась, трудясь для насъ, бѣдняжка!.. я никогда ничего не дѣлала… И г-жа Росситуръ закрыла лицо руками.

— Когда вы были для меня нѣжнѣйшею матерью!.. Вотъ этого вы не должны уже говорите тётя!.. поцѣлуйте же меня.

— Я не заслуживаю, чтобы ты цѣловала меня, — говорила г-жа Росситуръ, осыпая поцѣлуями свою племянницу. Я допустила тебя работать сверхъ силъ. Какъ ты исхудала! посмотри, на что ты похожа?..

— Объ этомъ заботиться нечего, — сказала Фледа, прижимаясь къ груди своей тетки.

— Вѣдь вы помогали мнѣ: вы дѣлали все, что могли, тетя Люси: — не говорите этого; я скоро поправлюсь и пополнѣю — я совсѣмъ не такъ устала,

— Ты всегда такова была!.. Всегда забывала себя для, другихъ!.. О съ тобою должна я разстаться!.. Моя милая Фледа!.. Эта разлука меня радуетъ больше всего на свѣтѣ!..

Но отъ сильной радости она снова заплакала.

— Но я твердо вѣрую, что всѣ мы нѣкогда соединимся!.. прибавили она, когда Фледа вырвалась изъ ея объятій.

— Милая тётя! Еще и прежде… въ Англіи… вы пріѣдете ко мнѣ… не правда ли?.. дядя Ральфъ привезетъ васъ.

Густой румянецъ разлился при этихъ словахъ по лицу Фледы. Г-жа Росситуръ покачала головою и вздохнула; — но лице ея просіяло при этой мысли о возможности свиданія.

— Мнѣ будетъ совѣстно пріѣхать къ г. Карльтону, — возразила она; — мнѣ стыдно будетъ взглянуть ему въ глаза; да и ему не очень будетъ пріятно видѣть меня; онъ долженъ на меня сердиться…

Солнце уже низко опустилось и имъ оставалось еще три мили до дому; медленно и грустно пустились онѣ въ путь.

Разговоръ съ тёткою возмутилъ спокойствіе Фледы, но она удерживала свои слёзы. Онѣ остановились на верху холма, чтобы еще разъ взглянуть на кладбище; ни та. ни другая не могли отвести отъ него глазъ своихъ.

Весенній вечеръ былъ очарователенъ; казалось, тѣни ложились на предметы только для красоты картины. Могильные камни бросали длинныя черныя тѣни на землю. Могила Гюга была нѣсколько впереди другихъ; бѣлый мраморный его памятникъ, облитый лучами солнца сіялъ ослѣпительною бѣлизною, и какъ бы говорилъ Фледѣ: «Воскреснетъ братъ твой!» Она преклонила голову и плакала отъ умиленія.

Солнце быстро опускалось: косвенные лучи его съ могилы Гюга уже перенеслись на другіе, отдаленные предметы; Фледа вдругъ вспомнила ободрительныя слова си: Писанія: Пожерта бысть смерть побѣдою! Гдѣ ти смерте жало? Гдѣ ты аде побѣда? Она схватила руку г-жи Росситуръ; обѣ онѣ молча сошли, съ холма и выбрались на большую дорогу.

Фледа мысленно благодарила Карльтона за то что онъ ее отучилъ отъ привычки заботливо скрывать свой религіозныя чувства. Это убѣжденія дали ей смѣлость откровенно говорить съ теткой; и она чувствовала, что слова ея принесли истинную пользу г-жѣ Росситуръ.

XXVI.
Прощаніе и отъѣздъ.

Возращаясь домой, г-жа Росситуръ и Фледа свернули немножко въ сторону, чтобъ проститься съ Дугласами. Съ бабушкою Фледа простилась еще въ то утро. Такъ какъ по отъѣздѣ г-жи Росстуръ, Фледа должна была остаться у будущей своей свекрови, то не думала, чтобы ей удалось еще пріѣхать въ Квичи.

Къ Дугласамъ онѣ завернули только на одну минутку; сказали нѣсколько словъ, пожали руки и вышли; но г-жа Дугласъ остановила Фледу.

— Вы тоже ѣдете въ Вестъ-Индію, Фледа?

— Нѣтъ,

— Такъ вы остаетесь здѣсь?

— Пока тетушка въ Америкѣ, я съ нею не разстанусь.

— Такъ вы будете жить въ Нью-Іоркѣ?

— Нѣсколько-времени… краснѣя сказала Фледа..

— О, какая скромная! Перестаньте, вѣдь я все знаю. Чтоже, вы думаете, что вы тамъ, межу вельможами будете счастливѣе, чѣмъ здѣсь съ нами, мелкими людьми?.. сказала она нѣсколько раздражительно, между тѣмъ какъ Катерина съ недовѣрчивымъ удивленіемъ смотрѣла на будущую леди Карльтонъ.

— Я не думаю, чтобъ счастіе зависѣло отъ знатности, мисстриссъ Дугласъ, — скромно отвѣчала Фледа.

Ея кроткій милый взглядъ обезоружилъ зависть г-жи Дугласъ.

— Ну, такъ вы не забудете Квичи? — сказала она, съ чувствомъ пожимая руку дѣвушки.

— Никогда… никогда!..

— А знаете ли что? — возразила старушка со слезами на глазахъ; — счастливъ тотъ домъ, въ который вы вступите — какъ бы онъ важенъ и богать ни былъ!.. Мнѣ только жаль, что этотъ домъ не въ Квичи.

Но Фледа не раздѣляла этого сожалѣнія. Квичи казалось ей теперь пустымъ, безжизненнымъ, безотраднымъ, и она подумала, что ей легче будетъ жить въ новомъ мѣстѣ, нежели здѣсь — гдѣ уже нѣтъ никого изъ друзей ея.

Теперь оставалось только проститься съ домомъ и съ Барби. На первое, къ счастію, еще оставалось немного времени. Вечеръ былъ хлопотливый, слѣдующее утро будетъ еще хлопотливѣе; она устроила такъ, что все семейство улеглось прежде ея, ей хотѣлось спокойно обойти старые свои покоя, не стѣсняясь посторонними взглядами. Только что она сѣла у очега въ кухнѣ, и не успѣла еще одуматься, какъ передъ мню очутилась высокая фигура Барби.

— Вы здѣсь, — сказала она, — я знаю, что завтра не будетъ минуты спокойной; я подумала, что лучше съ вами сегодня проститься.

Фледа улыбнулась и подала ей руку, но не сказала мы слова. Барби пододвинула стулъ и сѣла подлѣ нея. Обѣ нѣсколько минутъ молчали, но слезы, которыя лились по щекамъ ихъ, говорили многое.

— Ну, я надѣюсь, что вы будете тамъ счастливы столько, какъ заслуживаете, сказала, наконецъ, Барби, своимъ звучнымъ и твердымъ голосомъ. — А подумайте, миссъ Фледа: еслибы вы остались навсегда въ Квичи, вы бы здѣсь всѣхъ поворотили на свой ладъ! Впрочемъ, я рада, что вы уѣзжаете; — кажется, тамъ вамъ будетъ лучше.

Фледа молчала.

— Какъ-бы мнѣ хотѣлось полюбоваться тамъ на ваше житье-бытье! Не будь у меня старухи матери — кажется, я все-бы бросила, да и поѣхала съ вами!

— Я была-бы очень рада, Барби; но, можетъ быть тебѣ не полюбилась-бы Англія.

— Я то же думаю. Эти англичане, говорятъ, такіе чудаки, все дѣлаютъ посвоему; говорятъ, они такіе гордые, непривѣтные?

— Не всѣ.

— Я знаю, что не всѣ. Вотъ хоть-бы м. Карльтонъ, съ нимъ можно ужиться. Надобно признаться, вотъ человѣкъ! Умѣетъ себя вести въ свѣтѣ!

Фледа улыбнулась въ отвѣтъ на этотъ комплиментъ ея жениху.

— А что, у него много денегъ?

— Кажется такъ.

— Вы будете наряжаться, какъ принцесса! И никогда уже не будете ничего работать!

— О, нѣтъ! — сказала, смѣясь, Фледа, — я намѣрена много работать! Если не найду готовой работы, то сама себѣ придумаю.

— Да ужь придумайте что нибудь полегче. Ну, я не стану безпокоиться; вы здѣсь такую тяжолую работу дѣлали, что уже послѣ этого все вамъ будетъ игрушка; я очень рада, онъ вамъ не дастъ убиваться! Не надолго-бы васъ стало, если-бы вамъ пришлось подольше потрудиться такъ какъ въ это послѣднее время.

— Что-же дѣлать! — сказала Фледа; но пора спать; придется рано вставать!

Она простилась съ Барби; но ея мечтательное настроеніе духа прошло уже. У нея не было болѣе желанія вызывать воспоминанія былаго; она чувствовала, что эта страница жизни ея прочитана и перевернута. Бросивъ бѣглый взглядъ на окружавшіе ее предметы, и не будучи въ состояніи бесѣдовать съ ними какъ полчаса тому назадъ, она ушла въ свою комнату, помышляя только о хлопотахъ завтрашняго дна.

Тяжелы были двѣ недѣли, прожитыя въ Нью-Іоркѣ до отъѣзда семейства Росситуръ. Фледа, болѣе чѣмъ когда-нибудь, работала, трудилась, хлопотала; горячая привязанность ея, забывая себя, считала только нужды семейства, и, казалось, хотѣла въ нѣсколькихъ дняхъ сосредоточить услуги многихъ будущихъ лѣтъ. Г-жа Росситуръ не знала сколько здоровья, сколько жизненныхъ силъ потратила она въ это время, а другимъ некогда было и замѣчать этого. Но г-жа Карльтонъ все видѣла и душевно обрадовалась, когда Росситуры наконецъ уѣхали и Фледа осталась на ея попеченія.

Прошли дни, прошли недѣли, а Фледа могла только лежать на кушеткѣ и дремать, — такъ велико было ея умственное и тѣлесное изнеможеніе, до того чрезмѣрное напряженіе чувствъ и физическихъ силъ истощило ея. Она до послѣдней минуты исполняла подвигъ любви; глаза, голосъ, улыбка (но говоря уже о рукахъ) — все трудилось, чтобы изгладить воспоминанія, чтобы лелѣять надежды, усладить настоящее, озарить радостью будущее, и — что всего труднѣе — дѣйствовать всегда не одними словами, а примѣромъ. Но послѣ послѣдняго прощальнаго объятія, послѣдняго взора, когда некого больше было подкрѣплять и утѣшать, Фледа почувствовала свою слабость, и тихо, кротко, какъ младенецъ, впала въ совершенное изнеможеніе.

— Тихо и кротко какъ младенецъ, — говорила г-жа Карльтонъ, какъ лежала она во дни своего дѣтства; такъ же больная, одинокая какъ въ началѣ ихъ знакомства. Отношенія ихъ были почти тѣ же, только избавились двѣ сильныя привязанности. Г-жа Карльтонъ любила все, что любилъ сынъ ея; его одобреніе было правомъ на ея уваженіе, — вслѣдствіе того, Фледа, послѣ сына, была ей дороже всего на свѣтѣ: особенно съ тѣхъ поръ, какъ, наблюдая ее съ материнскимъ пристрастіемъ, она не могла найти въ ней ничего, недостойнаго ея сына. То есть, это относится къ личнымъ качествамъ Фледы, потому что американская ея кровь и республиканское происхожденіе сильно не нравились знатной англичанкѣ. Но она такъ давно, такъ сильно желала видѣть сына своего женатымъ, и уже совершенно отчаялась въ исполненіи своего желанія; — поэтому ея единственнымъ чувствомъ была радость, и она не помышляла нисколько порицать его выборъ. Фледа пользовалась нѣжнѣйшими ея попеченіями и самымъ деликатнымъ вниманіемъ, какое только могутъ внушить привязанность и доброта душевная.. Бѣдная Фледа очень нуждалась въ этихъ попеченіяхъ, потому что ея здоровье и силы возвращались очень медленно; внезапно отторгнутая отъ всѣхъ друзей, которымъ посвящена была каждая мысль, каждая минута ея жизни, она впала въ какое-то нравственное безчувствіе, при которомъ, казалось, могла спокойно перенести всякое огорченіе.

Прошло нѣсколько недѣль въ этомъ утомительномъ разслабленіи, и наконецъ она стала понемногу оправляться. Іюнь приходилъ къ концу; погода была чрезвычайно жаркая, и жизнь въ городѣ очень непріятна; но у Фледы были прелестныя комнаты на Баттери; окошки ея выходили на зеленыя деревья и голубыя волны залива; она любила лежать у окошка и смотрѣть на корабли, проходящіе взадъ и впередъ мимо ея оконъ, — какъ будто они таинственно сплетали нити будущей судьбы ея… и она смотрѣла спокойно… мечтала.. не стараясь проникнуть въ тайны будущаго, не заботясь ни о чемъ и предоставляя на волю г-жи Карльтонъ устроивать все, какъ ей угодно….

Такъ лекала она мы своей кушеткѣ въ одно прекрасное утро; г-жа Карльтонъ подошла, поцѣловала ее спросила: ну каково тебѣ сегодня?

— Лучше, отвѣчала Фледа.

— Ты всегда говорить, что лучше. А я вовсе ее замѣчаю, чтобы ты поправлялась. А какъ худа, посмотри, щочки совсѣмъ впали. Мнѣ это не нравится.

— Мнѣ также — до того грустно, что я не гожусь ни на что. Мнѣ было-бы даже совѣстно лежать такъ долго, еслибъ только я могла сдѣлать иначе.

— Мистриссъ Эвелинъ сейчасъ была у меня и уговаривала ѣхать вмѣстѣ съ мной, къ Саратогскимъ ключамъ. Хочешь-ли?

— Я хочу всего, что можетъ быть вамъ пріятно, — сказала Фледа, думая про себя, что гораздо охотнѣе поѣхала-бы въ Квичи, нежели въ Саратогу.

— Въ городѣ теперь ужасно душно и пыльно.

— Это правда; мнѣ такъ совѣстно, что я васъ здѣсь задерживаю.

— Совѣстно?… сказала г-жа Карльтонъ, обнимая ее; — прелесть моя, да я рада все сдѣлать для тебя…

— Вы такъ добры…

— Для своей-же пользы. Мнѣ хочется, чтобы ты поправилась къ пріѣзду Гюи; а то я боюсь, что онъ на насъ обѣихъ разсердится.

Она гладила Фледу по щекѣ и сама не вѣря послѣднему своему опасенію, вскричала:

— Ахъ, когда-бы онъ поскорѣй пріѣхалъ!

Фледа искренно раздѣлила это желаніе; разлученная съ родными, друзьями всей своей жизни, она тоскливо желала свиданія съ тѣмъ, который долженъ былъ одинъ замѣнить ей всѣхъ прочихъ…

— Я надѣюсь, что онъ скоро увѣдомитъ насъ объ окончаніи всѣхъ дѣлъ своихъ, — продолжала г-жа Карльтонъ. — Сколько уже прошло недѣль съ тѣхъ поръ, какъ онъ уѣхалъ. Я жду сегодня письма. А вотъ оно!

Въ эту минуту дѣвушка подала письмо съ почты. Г-жа Карльтонъ быстро схватила одно, надписанное знакомымъ почеркомъ и распечатала.

— Вотъ оно! Вотъ и къ тебѣ, Фледа.

Съ чувствомъ тонкой внимательности, г-жа Карльтонъ вышла, чтобы оставить Фледу читать на досугѣ. Она возвратилась черезъ часъ.

— Ну, что онъ пишетъ тебѣ, — живо спросила она.

— Вѣроятно то же, что и вамъ.

— Не думаю. Если онъ даетъ тебѣ то же затруднительное порученіе, какъ и мнѣ, то намъ невозможно будетъ понять другъ друга.

— Онъ не даетъ мнѣ никакихъ порученій.

— А меня проситъ постараться какъ нибудь узнать навѣрно, какъ ты желаешь поступить въ извѣстномъ дѣлѣ, и дѣйствовать именно такъ, какъ ты желаешь, а не иначе. Что же это такое, милая Флада?

— Я обѣщала… сказала Фледа, краснѣя и поворачивая лицо; но она остановилась.

— Кому, и что? — спросила г-жа Карльтонъ, подождавъ немного.

М-ру Карльтону.

— Что же ты обѣщала?

— Сдѣлать, то, чего онъ желаетъ.

— Но онъ желаетъ, чтобы ты поступила такъ какъ тебѣ угодно.

Флека опустила глаза и молчала.

— Что же ты скажешь, милая Фледа? — спрашивала г-жа Карльтонъ, взявъ ее за руку.

— Я увѣрена, что онъ ожидаетъ насъ, — отвѣчала Фледа. Поѣдемте.

— Ты милая, прелестная дѣвушка! — и г-жа Карльтонъ принялась цѣловать ее.

— Я всегда буду любить тебя за это. И я увѣрена, что тебѣ самой это принесетъ пользу: морской воздухъ укрѣпитъ тебя и — ne vous en déplaise — нашъ замокъ теперь гораздо лучше этого пыльнаго города. Я съ первымъ пароходомъ напишу Гюи, что мы придемъ на слѣдующемъ. У него, вѣрно, все будетъ приготовлено; и черезъ полтора часа по пріѣздѣ, милая моя Фледа, ты вступишь во всѣ права свои. Гюи съумѣетъ отблагодарить тебя. Впрочемъ, Фледа, ты можешь принести ему эту жертву, — онъ уже такъ давно ждалъ тебя.

Фледа съ такимъ недоумѣніемъ посмотрѣла на г-жу Карльтонъ, что та спросила, смѣясь:

— Что такое?

— Онъ никогда не ждалъ меня, — отвѣчала Фледа.

— Въ самомъ дѣлѣ? — возразила г-жа Карльтонъ, которую это чрезвычайно забавляло. — Скажи же мнѣ, милая Фледа, давно ли ты узнала, зачѣмъ онъ пріѣзжалъ сюда?

— Я не знаю… сказала Фледа; но чрезъ минуту щоки ея вспыхнули прелестнымъ румянцемъ.

— Онъ тебѣ не говорилъ объ этомъ?

— Нѣтъ.

— И ты никогда не спрашивала?

— Никогда!

— Хороша парочка!… Но я думаю теперь онъ не сочтетъ за нужное таить этого отъ тебя. Онъ недавно только мнѣ признался. Ты должна знать, Фледа, что я уже давно, много лѣтъ, хлопочу о томъ, чтобы Гюи женился; я почти отчаялась — ему такъ трудно понравиться — у него такой причудливый вкусъ; но теперь я этому рада, — прибавила она, цѣлуя Фледу. Прошедшею весною, у насъ дома, однажды вечеромъ, я говорила съ нимъ о женитьбѣ; онъ все отшучивался, — ты знаешь его манеру, — я видѣла, что отъ него не добьюсь толку. Я вышла изъ терпѣнія и спросила, неужели онъ въ свѣтѣ не встрѣтилъ женщины, которая бы ему нравилась? — Онъ засмѣялся и отвѣчалъ: по крайней мѣрѣ, не въ старомъ свѣтѣ.

Чрезъ два дня онъ собрался въ Америку.

— И сказалъ вамъ, зачѣмъ?

— Нѣтъ, но видя, что онъ долго здѣсь остается, я догадывалась, и увѣрилась въ своей догадкѣ, когда онъ сталъ вызывать меня сюда же. Но, пока не пріѣхала, я больше ничего не знала. Первый мой вопросъ по пріѣздѣ былъ: кого онъ намѣренъ представить мнѣ?

До отплытія порохода оставалось не много времени, но и сборы были не долги. Дня два спустя послѣ описаннаго разговора, Констанція Эвелинъ вошла въ комнату Фледы, и застала ее за укладываньемъ шкатулки.

— Безцѣнная моя! вскричала она въ восторгѣ, — ты ѣдешь съ нами?

— Нѣтъ, — отвѣчала Фледа.

— Что же ты укладываешься?

— Мы ѣдемъ въ Англію.

— Въ Англію… въ Англію… повторила Констанція. — Я сойду съ ума отъ отчаянія… на дачѣ.

— Надѣюсь, что нѣтъ, — отвѣчала Флода, смѣясь. — Твой умъ, и твоя любезность, и веселость — все при тебѣ останется.

— Мнѣ совсѣмъ нечего будетъ дѣлать… Какъ это гадко съ твоей стороны, что ты не приглашаешь меня ѣхать вмѣстѣ съ тобою, чтобы быть твоей свадебной подругой.

— Я думаю, у меня и не будетъ свадебной подруги, — сказала Фледа.

— Неужели? Какой ужасъ! Я бы я вовсе не пошла замужъ такимъ образомъ, Фледа. Ты вовсе не знаешь свѣта, m-lle Квичи; мнѣ кажется, ты даже не понимаешь, что такое l’ari de se faire valoir!…

— И не стану трудиться, чтобы учиться этой наукѣ!

— Отчего же?

— Я обходилась до сихъ поръ и безъ нея, — простодушно отвѣчала Фледа.

— Когда вы ѣдете? — спросила Констанція, немного спустя.

— Съ пароходомъ Европа.

— Какъ скоро вы собрались!

— Да; вовсе неожиданно.

— Тебѣ совсѣмъ некогда будетъ изготовить приданое!

— Къ счастію, я избавлена отъ этой заботы; г-жа Карльтонъ писала сестрѣ своей и поручила ей все для меня приготовить.

— Я не знала, что у г-жи Карльтонъ есть сестра. Кто она?

— Леди Питерборо.

Констанція опять замолчала.

— Какъ ты сладишь съ трауромъ, Фледа? ты, вѣрно, будешь носить бѣлое платье; невѣстѣ это позволительно. Впрочемъ, такъ какъ тамъ никто тебя не знаетъ, то все можно носить.

— Признаюсь, я объ этомъ и не думала, — спокойно отвѣчала Фледа, — мнѣ все равно, носить черное или бѣлое платье. — Трауръ тагъ часто бываетъ безъ горя; видно на этотъ разъ мое горе будетъ бетъ траура.

— Конечно… ты съ тѣхъ поръ все была больна и не носила траура… такъ уже теперь не стоятъ… Да то сказать — вѣдь онъ былъ тебѣ только двоюродный братъ!…

Кроткая, спокойная и нѣжная Фледа могла выносить много — но этого она не выдержала. Вещи, которыя она держала, выпали изъ рукъ ея, и, припавъ головою къ подушкѣ кресла, подлѣ котораго стояла на колѣняхъ — она заплакала такъ горько, какъ не плачутъ о двоюродныхъ братьяхъ. Констанція удивилась и испугалась; она не знала какъ утѣшить Фледу и чѣмъ поправить свою неосторожность.

— Это ничего, милая Констанція, говорила добрая Фледа, цѣлуя ее; — я всегда такъ сильно расплачусь, когда что нибудь сильно тронетъ меня. Не безпокойся объ этомъ.

Но Констанція уже не могла развеселиться; и вообще, но все продолженіе этого визита, ей было какъ-то неловко.

Г-жа Карльтонъ считала дни и часы до отплытія парохода, и чѣмъ дальше, тѣмъ становилась веселѣе. Фледа была совершенно спокойна — даже слишкомъ спокойна, какъ думала г-жа Карльтонъ. Но она не знала вполнѣ всей прошлой жизни Фледы; она не могла постигнуть ея страннаго теперешняго положенія, — какъ, отторгнутая вдругъ отъ семьи, отъ всѣхъ друзей минувшихъ лѣтъ, она стояла одна между ними и будущимъ — какъ бы на распутіи, или на перешейкѣ, связывающемъ два материка… Фледа все это вполнѣ чувствовала; она понимала, что переходитъ изъ одного свѣта въ другой — изъ одной сферы въ другую; она не могла забыть завѣтныхъ могилъ, покинутыхъ въ Квичи, ни завѣтныхъ молитвъ внушонныхъ ими. Не смотря на ласки г-жи Карльтонъ, она чувствовала себя одинокою по сю сторону океана, и радуясь, что избавлена отъ всѣхъ хлопотъ и заботъ, большую часть времени посвящала чтенію своей библіи.

— Ты намѣрена съ этой же грустной физіономіей пріѣхать и въ Карльтонъ? — шутливо спросила ее однажды г-жа Карльтонъ.

— Право не знаю…

— А какъ ты думаешь, это очень пріятно будетъ Гюи?

Мысль о томъ, что это будетъ непріятно Гюи, что онъ будетъ недоволенъ ею, что онъ надѣется видѣть ее счастливою и довольною, заставила Фледу заплакать. Г-жа Карльтонъ рѣшилась не говорить больше съ нею, а поскорѣе привезти ее домой.

Наступилъ наконецъ день отъѣзда.

— Я приготовилъ себѣ утѣшеніе въ разлукѣ, — сказалъ Чарльзъ Росситуръ, прощаясь съ своею кузиною на пароходѣ. Я получилъ изъ главной квартиры позволеніе навѣстить тебя въ Англіи; и съ этой же минуты начну приготовляться къ отъѣзду.

XXVII.
Готическая часовня.

Переѣздъ въ Англію совершился необыкновенно скоро и вслѣдствіе этого Карльтонъ не успѣлъ встрѣтить путелественницъ въ Ливерпулѣ. Г-жа Карльтонъ не хотѣла ни поджидать его, ни отдыхать, а спѣшила скорѣе въ свой замокъ, надѣясь поспѣть прежде, нежели тамъ узнаютъ объ ея прибытіи…

Рано утромъ, въ прекрасный іюльскій день, приближались онѣ къ цѣли своего путешествія. Онѣ пріѣхали бы еще наканунѣ вечеромъ, но сильная гроза принудила ихъ остановиться и переночевать къ небольшомъ городкѣ въ восьми миляхъ оть Карльтонгоуза. Боясь разъѣхаться съ Гюи, г-жа Карльтонь послала впередъ слугу съ извѣстіемъ, а сама отправилась въ путь въ семь часовъ утра.

Эта равняя утренняя поѣздка была бы очаровательна, еслибы Фледа могла спокойно наслаждаться сю. Утренній воздухъ былъ необыкновенно пріятенъ; солнечные лучи ярко золотили роскошную зелень. Взоры Фледы наслаждались красотами природы, но умъ былъ лишонъ этой отрады: она должна была слушать я отвѣчать своей спутницѣ которая безпрестанно говорила, съ благодѣтельнымъ намѣреніемъ развлечь и развеселить ее. Можетъ быть г-жа Карльтонъ, съ свойственнымъ ей тактомъ, наконецъ угадала, что Фледа усиливается бытъ внимательною — и замолчала; обѣ онѣ предались своимъ размышленіямъ.

Путь пролегалъ чрезъ лѣсъ; великолѣпныя деревья, по мѣстамъ сплетаясь вѣтвями надъ головою, подобно стѣнѣ, ограждали съ обѣихъ сторонъ узкую дорогу. Глазъ не могъ проникнуть сквозь густую чащу этой зеленой массы: Карльтонскій паркъ слагался красотою своихъ деревъ; но какъ они ни были великолѣпны, какъ и любила Фледа сельскія красоты, ей было что-то тяжело. Какъ преграды мѣшали блуждать свободно, такъ и умъ былъ принуждать сосредоточиться самъ въ себѣ. Въ тѣни и мракѣ этихъ вѣковыхъ древесныхъ сводовъ, она чувствовала сильнѣе всю тяжесть и отвѣтственность обязанностей, который на себя принимала… Но вотъ деревья стали рѣдѣть… лучи солнца, пробиваясь сквозь густыя вѣтви начали шире и ярче разливаться по опушкѣ… наконецъ лѣсъ разступился, золотистые лучи разлились по взволнованной мѣстности, кое-гдѣ являлись впору на вершинахъ, на скатахъ холмовъ, въ ущельяхъ купы роскошныхъ деревъ, не посаженныхъ и размѣщенныхъ въ порядкѣ заботливою рукою человѣка, а брошенныхъ тутъ самою природою, какъ бъі единственно для того, чтобы потѣшить прихотливый взоръ живописца; все это, облитое очаровательною прелестію лѣтняго утра, восхищало и умъ и взоры Фледы. Весело разыгралось ея воображеніе. Она не могла оторвать глазъ отъ живописной мѣстности; дорога то шла по самому берегу ручья, то, пролегая сквозь густую чащу, вдругъ выходила на открытую поляну, покрытую густою зеленою травою и окаймленную вдали величественными дубами и развѣсистыми липами. Все это было для нея ново. Въ памяти ея оставалось неясное изображеніе прекрасной картины, какъ ликъ ангела въ далекихъ облакахъ, набросанный слегка рукою художника; теперь прекрасныя подробности картины выступали одна за другою живо, ясно, какъ новыя, невидѣнныя прежде.

До сихъ поръ видна была одна природа, но вотъ появилась и рука человѣческая, не спорящая, но помогающая ей. По краю дороги пошла ограда изъ кустарника, гдѣ дикорастущіе кусты были перемѣшаны съ садовыми. Ничто не было нагромождено для эффекта; казалось, что вездѣ царствовала одна природа, и кое-гдѣ услужливый человѣкъ только догадался помочь ей, или прикрасить ее. Наконецъ, проѣхавъ пріятную, нѣсколько волнообразную долину, гдѣ изрѣдка одиноко возвышались великолѣпные клены и вязы, какъ бы чуждающіеся товарищей и сосѣдей, — карета покатилась мимо мрачныхъ стѣнъ и башенъ замка. Снова измѣнилось настроеніе духа Фледы; оно сдѣлалось важно, подобно мрачнымъ очертаніямъ, возставшимъ передъ нею; она затрепетала при мысли о томъ, для чего она сюда пріѣхала. Ей стало страшно; ой казалось, что она здѣсь на у мѣста, Что не ей, свободной и дикой поселянкѣ, быть владѣтельницею этого гордаго, аристократическаго дома… Она тоскливо ждала дружескаго привѣта, который бы ободрилъ, освоилъ её со всѣмъ этимъ; но она не встрѣтила милаго взора, не услышала привѣтливаго голоса хозяина… Удрученная этими ощущеніями, Фледа вышла изъ кареты съ видомъ обычной своей спокойной грусти. Кто коротко не зналъ ея, тотъ не замѣтилъ бы въ ней другаго признака внутренняго волненія, кромѣ румянца, часто смѣнявшагося внезапною блѣдностію.

Ихъ встрѣтилъ человѣкъ почтеннаго вида, котораго Фледа тотчасъ узнала. Рядъ слугъ на дворѣ удивилъ бы ее, еслибы она не вспомнила подобной же встрѣчи въ первый пріѣздъ свой въ Карльтонъ-гоузъ. Будучи ребенкомъ, она при этомъ видѣ остановилась отъ изумленія

— Гдѣ баринъ? — былъ первый вопросъ г-жи Карльтонъ.

— М-ръ Карльтонъ сегодня утромъ уѣхалъ въ Ливерпуль.

Г-жа Карльтонъ быстро взглянула на Фледу.

— Мы его не встрѣтили…. мы его не объѣхали…. давно ли онъ ѣхалъ?

— Баринъ выѣхалъ въ пять часовъ утра; я приказалъ ѣхать, какъ можно скорѣе.

— Такъ онъ проѣхалъ чрезъ Голлонби часомъ прежде, нежели мы оттуда выѣхали; но онъ услышитъ о насъ въ Карстейрсѣ; мы тамъ останавливались вчера послѣ обѣда; онъ воротится черезъ нѣсколько часовъ, я увѣрена. Такъ вы ожидали насъ?

— Ожидали, сударыня; баринъ приказалъ все приготовить къ вашему пріѣзду.

— И все готово, Попгамъ?

— Все, какъ слѣдуетъ, сударыня.

— Леди Питерборо здѣсь?

— Его превосходительство и леди Питерборо изводили прибыть еще третьяго дня.

Поклонившись всѣмъ окружающимъ, г-жа Карльтонъ взяла Фледу подъ руку и повела на лѣстницу, шепнувъ ей: — Онъ вѣрно сейчасъ будетъ здѣсь. Онѣ пришли въ будуаръ г-жи Карльтонъ; Фледа смутно соображала слова стараго дворецкаго, что се приказано ожидать; его улыбку и взглядъ на нее, когда онъ сказалъ, что все готово; она дрожала, какъ въ лихорадкѣ; только посредственъ сверхъ-естественныхъ усилій могла скрывать свое волненіе; ласки и поцѣлуи г-жи Карльтонъ едва могли успокоить ее.

Г-жа Карльтонъ посадила ее передъ зеркаломъ и принялась сама расчесывать и убирать ея волосы, между тѣмъ вошла ключница, чтобы засвидѣтельствовать свое почтеніе и предложитъ свои услуги. Фледа едва осмѣлилась взглянуть на нее, чтобы разсмотрѣть — ласковый ля, добрый ли видъ она имѣетъ… Ключница была пожилая женщина, очень порядочная, стройная, и почти столько же прекрасная, какъ сама г-жа Карльтонъ.

— Милая Фледа, — сказала послѣдняя, причесавъ ее, — я пойду теперь повидаться съ сестрой моей; — если ты позволишь, мистриссъ Фотергиль поможетъ тебѣ одѣться, сдѣлаетъ все, что тебѣ нужно, и потомъ проводитъ тебя въ библіотеку. Тамъ ты никого не встрѣтишь, и я приду туда за тобою. М-риссъ Фотергиль, позаботьтесь, чтобы миссъ Фледа была всѣмъ довольна.

Приказаніе казалось излишнимъ, или весьма дѣйствительнымъ; ключница прислуживала Фледѣ съ большимъ усердіемъ и въ совершенномъ молчаніи. Фледа спѣшила окончить свой туалетъ.

— Все ли здѣсь спокойно? — рѣшилась она наконецъ спроситъ.

— Все смирно, сударыня. Стоило только барину пріѣхать — и все пришло въ порядокъ.

— Какъ же это?

— Народъ очень его любитъ и слушается, сударыня. Онъ заставляетъ ихъ дѣлать все, что хочетъ.

— А каково въ сосѣдствѣ, въ окружности?

— Кажется все смирно, сударыня, — по крайней мѣрѣ большею частію; — есть кое-гдѣ волненія, но страху больше, чѣмъ дѣла; — кажется все улаживается. Говорятъ, что всѣ сосѣдніе помѣщики и господа очень обрадовались, когда м-ръ Карльтонъ возвратился. Не прикажете ли еще чего нибудь, сударыня?

Послѣдній вопросъ былъ сдѣланъ почтительно, но съ чрезвычайно ласковостію. Флода попросила проводить ее въ библіотеку, что м-рмссъ Фотергиль немедленно исполнила, замѣтивъ, что это любимая комната г. Карльтона.

И усердіе и замѣчаніе — все смущало Фледу. М-риссъ Фотергиль вышла, и дѣвушка осталась одна. Какъ сказала г-жа Карльтонъ, въ библіотекѣ никого не было.

Фледа стояла посреди комнаты, озираясь кругомъ, стараясь сообразить прошедшее и настоящее. Ей ужасно хотѣлось плакать, но избытокъ чувствъ тѣснилъ и переполнялъ ея сердце. Не находя въ комнатѣ ничего, что бы облегчило или дало другое направленіе этому ощущенію, она подошла къ отворенной двери. Передъ нею разстилалась зеленая лужайка, окаймленная иммортелями; кое гдѣ посажены были рѣдкіе кусты; за нею росъ шиповникъ, казалось, въ дикомъ состояніи; Фледа подумала, что вѣроятно за нимъ начинается розовый садъ, котораго она не могла бы найти, руководясь одною памятью. Пріятный утренній воздухъ, напоенный ароматомъ сосенъ цвѣтовъ навѣвалъ ей отраду каждымъ своимъ дыханіемъ — онъ успокоилъ ея волненіе, она упивалась имъ съ наслажденіемъ, протянула руки и, забывшись совершенно, понеслась мыслію къ розовому саду и днямъ своего дѣтства. Вдругъ она вздрогнула и испугалась, увидѣвъ подлѣ себя незнакомаго человѣка.

Взглянувъ въ другой разъ, она увидѣла, что это пожилой человѣкъ очень почтенной и благородной наружности. Фледа успокоилась, ей стало стыдно. Незнакомецъ не обратилъ вниманія на ея смущеніе, слегка улыбнулся и сдѣлалъ нѣсколько замѣчаній о прелести утра, о прекрасномъ ландшафтѣ и объ украшеніяхъ, сдѣланныхъ Карльтономъ въ паркѣ. Хотя, по словамъ его, этотъ паркъ и садъ вовсе не нуждались въ украшеніяхъ; но Карльтонъ имѣетъ особенный талантъ — всегда придумать что нибудь новое и прекрасное.

— Садоводство есть самое пріятное занятіе, сказала Фледа.

— Я его знаю ровно настолько, чтобы любоваться; но выдумать что нибудь новое — это уже не мое дѣло; я совершенно это предоставляю женѣ моей и садовнику; — и такъ, вѣроятно, лишаюсь большаго удовольствія; но вѣдь у всякаго свои причуды. У Карльтона ихъ довольно — я думаю, съ полдюжины наберется.

— У Карльтона много причудъ! — произнесла Фледа съ изумленіемъ.

— Можетъ быть, не слѣдуетъ этого называть причудами, потому что онъ держитъ ихъ въ повиновеніи; а случается обыкновенно, что человѣкъ самъ дѣлается рабомъ причудъ своихъ.

Фледа улыбнулась; она подумала, что незнакомецъ очень неудачно вздумалъ осуждать передъ нею Карльтона. Но она принимала такъ мало участія въ разговорѣ, — онъ могъ подумать, что она дурочка — и она рѣшилась говорить. Не зная впрочемъ о чемъ вести разговоръ, она предложила ему свой прежній вопросъ: «все ли спокойно въ здѣшней сторонѣ?»

— Кажется, все спокойно, — отвѣчалъ онъ; — да, теперь все уладилось; стоитъ только поддерживать этотъ порядокъ. Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ была опасность, но теперь она прошла; едва Карльтонъ возвратился, какъ въ его помѣстьяхъ все успокоилось; это имѣло благодѣтельное вліяніе и на сосѣдство. Нѣтъ, теперь уже бояться нечего. Онъ вполнѣ владѣетъ сердцами народа, а кто владѣетъ сердцами, тому легко совладать и съ головами — вамъ это извѣстно. Но онъ заслужилъ любовь ихъ; онъ много о нихъ заботился.

Фледа не смѣла спросить, какимъ образомъ. Но онъ прочелъ вопросъ въ глазахъ ея.

— Это тоже одна изъ причудъ его — его конёкъ; улучшеніе быта бѣднаго класса въ его владѣніяхъ. Онъ этимъ много занимался нѣсколько лѣтъ тому назадъ — и много сдѣлалъ — да, очень много! Онъ измѣнилъ многое къ лучшему, въ умственномъ и нравственномъ отношеніи, посредствомъ учрежденія школъ, земледѣльческаго училища, и не знаю еще чего-то; но мнѣ кажется, что главною причиною улучшенія было его личное вліяніе, которое побуждаетъ всѣхъ охотно подчиняться каждому его учрежденію; ни предразсудки, ни невѣжество, ни упрямство — ничто не устоитъ противъ него. Мнѣ кажется, должно имѣть особенное соединеніе качествъ — совершенно особенное и рѣдкое — чтобы успѣшно дѣйствовать на массы.

— Да, я то же думаю, — отвѣчала Фледа.

— Онъ обладаетъ имъ, — я не понимаю какъ, не довольно слѣдилъ за его образомъ дѣйствій, чтобы вполнѣ понять, — но я видѣлъ слѣдствія. Никто не воображалъ его такимъ, но онъ доказалъ свое умѣнье на дѣлѣ. Однако емъ сдѣлалъ одну большую ошибку,

— Какую же? --спросила Фледа.

— Поспѣшилъ здѣсь часовню для диссидентовъ, по дорогѣ къ Голлонби, — сказалъ важно собесѣдникъ, глядя ей прямо въ глаза, — и что всего хуже — мнѣ сказывалъ его дядя — проводятъ такъ самъ очень много времени.

Фледа засмѣялась и покраснѣла, по своему обыкновенію.

— Я всегда думала, что построить церковь считается богоугоднымъ дѣломъ, — оказала она.

— Разумѣется. Но я вамъ говорю, что это не церковь, а часовня для диссидентовъ.

Фледа не могла удержать снова ни румянца, ни смѣха.

— Извините меня, сэръ… а не понимаю такихъ тонкихъ подраздѣленій. Вѣроятно, здѣсь нужна была часовня.

— Вѣроятно… да мало ли что! Но дяди простилъ ему это, — прибавилъ незнакомецъ съ добродушною улыбкой; и если онъ не послушалъ своей матери, то, вѣроятно, никого на свѣтѣ не послушаетъ; да никто и пробовать не станетъ управлять имъ. — Я бы не хотѣлъ съ нимъ ссориться. Вотъ я вамъ описалъ всю темную сторону его характера.

— А свѣтлую? — спросила Флода, сама удивляясь своей смѣлости.

— Свѣтлую уже не мнѣ пояснятъ слѣдуетъ, — отвѣчалъ онъ, пожавъ плечами и шутливо посматривая на нее; — она она зависитъ отъ точки зрѣнія; впрочемъ, если позволите, и вамъ разскажу для примѣра одинъ блестящій случай, который признаюсь, ослѣпляетъ глаза мои своимъ свѣтомъ.

Фледа кивнула головою; она боялась говорить, чтобы не проговориться.

— Былъ здѣсь въ тюрьмѣ одинъ бѣднякъ, приговоренный къ смерти. Это былъ сынъ одного изъ старыхъ фермеровъ Карльтона въ Энчапелѣ. Отецъ, говорятъ, очень хорошій человѣкъ — славный исправный хозяинъ, — а сынъ вышелъ негодяй, и за какое-то преступленіе — я забылъ, за что именно — попался въ руки правосудія. — Преступленіе было довольно важное, улики — явныя; не было ни малѣйшей возможности помилованія; но бѣднякъ, кажется, крѣпко надѣялся на него и былъ очень покоенъ: слѣдовательно, вовсе не расположенъ заниматься мыслями, приличными его положенію.

— Мнѣ разсказывалъ это братъ пастора, который пошолъ навѣстить преступника и пригласилъ съ собою брата своего. Они нашли его какъ будто одурѣлымъ; безчувственнымъ ко всѣмъ увѣщаніямъ; можетъ быть даже и потому, что рѣчи пастора, какъ я слышалъ, болѣе способны были смутить и напугать человѣка, нежели просвѣтить его. Вдругъ вошелъ Карльтонъ, — онъ былъ тогда готовъ плыть въ Америку, и узналъ о наложеніи бѣднаго грѣшника отъ отца его. Онъ явился — говорилъ мой собесѣдникъ — какъ неземное существо. Онъ взялъ преступника за руку — тотъ былъ въ цѣпяхъ. — "Бѣдный другъ мой — сказалъ онъ ему — «я думалъ, что здѣсь, лишенный свѣта солнечнаго, ты радъ будешь увидѣть дружеское лицо…» и началъ говорить съ тѣмъ необыкновеннымъ очарованіемъ, которое онъ умѣетъ раздавать вокругъ себя во всякой бесѣдѣ и при всякомъ случаѣ. Преступникъ вдругъ смягчился и упалъ къ ногамъ его и тутъ Карльтонъ могъ дѣлать съ нимъ, что хотѣлъ. Карльтонъ началъ очень спокойно развивать вередъ немъ всѣ улики, обвинявшія его, одну за другой, и доказалъ ему понемногу, но неотразимо, что на этомъ свѣтѣ для него уже нѣтъ надежды. Тотъ сидѣлъ, покорный, какъ дитя и слушалъ и смотрѣлъ пристально въ эти всесильные глаза, — которые, можетъ быть, вамъ знакомы, — покорный каждому его слову, каждому движенію. Тогда Карльтонъ началъ раскрывать передъ нимъ духовныя утѣшенія, которыя могла успокоить его въ такомъ наложеніи. Господинъ, который мнѣ разсказывалъ эту сцену, говоритъ, что она была невообразимо эффектна и восхитительна. Ожесточенный грѣшникъ былъ побѣжденъ — онъ рыдалъ, рыдалъ какъ ребенокъ.

Фледа, не смотря на всѣ свои старанія, не могла удержать своихъ слезъ, и закрыла лицо руками.

— Господинъ, который мнѣ все это разсказывалъ, увѣрялъ, что никогда мы слыхивавъ такого увлекательнаго краснорѣчія. Меня это удавило совсѣмъ въ другомъ смыслѣ. Я ожидалъ бы подобнаго поступка не отъ многихъ людей, но изъ всѣхъ, кого я знаю, менѣе всѣхъ ожидалъ бы я этого отъ Гюи Карльтона, нѣсколько лѣтъ тому назадъ; а даже и теперь едва этому вѣрю. Впрочемъ, подобный поступокъ дѣлаетъ честь кому бы то ни было.

Фледа чувствовала, что слёзы текутъ ручьями между ея пальцами, — она не могла удержать ихъ; собесѣдникъ ея ушолъ и она осталась одна. Кто онъ такой? Знаетъ ли онъ, кто она? Она была увѣрена, что онъ знаетъ только, что она пріѣзжая; боясь его возвращенія, боясь, чтобы кто нибудь не засталъ ее здѣсь въ слезахъ, она поспѣшно перебѣжала черезъ лужайку къ цвѣтущему шиповнику, который показался ей чѣмъ-то роднымъ или знакомымъ.

За зеленою поляною начинался боръ лиственницъ и елей. Тутъ не было розъ, другихъ какихъ красивыхъ кустовъ; чистая тропинка вилась между деревьями, и Фледа пошла по ней, любуясь этими деревьями, то раздвигающимися на широкое пространство, то сплетающимися густымъ сводомъ надъ головою. Совершенная красота цѣлаго, богатая растительность, различные оттѣнки зелени, совершонное уединеніе и сильный ароматъ смолистыхъ деревъ — имѣла какое то обаятельнее дѣйствіе на умъ и чувства. Въ этомъ мѣстѣ, было что-то волшебное. Присутствіе хозяина было вездѣ ощутительно; казалось, все походило на него, и Фледа вездѣ замѣчала живой отпечатокъ его характера и воображенія. Постепенно рѣдѣлъ боръ къ одной сторонѣ и вдругъ открылся передъ взорами лужокъ, покрытый прелестнѣйшими розами въ полномъ цвѣту. Фледа остановилась, пораженная восхитительнымъ видомъ. Ни малѣйшаго слѣда искусства — ни грядъ, ни куртинъ — богатѣйшія купы провансскихъ и бѣлыхъ розъ всѣхъ возможныхъ разнообразныхъ породъ, которыя, кажется, размѣстились здѣсь сами, только очень удачно. Нельзя было подумать, чтобы здѣсь распоряжалась рука человѣческая, развѣ только царица Флора не умѣеть расположить все съ такимъ вкусомъ безъ посторонней помощи. Опушка лѣса была очень рѣдка и лучи солнца безъ труда пробивались сквозь древесныя вѣтви. На невысокомъ холмѣ, который стоялъ на самомъ дальнемъ планѣ этой картины, возвышалась прелестная готическая часовня, отъ которой до самаго низа весь холмъ покрытъ былъ кустами орѣшника и многоцвѣта; а у самой дорога крупный бѣлый шиповникъ покрывалъ нижнія вѣтви деревъ своими цвѣтами.

Фледа стояла нѣсколько времени неподвижно; у нея почти занялось дыханіе отъ восторга. Но ей вдругъ припомнилось, что въ прежніе гиды, гуляя здѣсь, она видѣла море. Она пошла впередъ; — ей безпрестанно попадались розы — то купами, то отдѣльными кустами, которые, какъ бы убѣгая въ стороны отъ дороги, искали убѣжища подъ какимъ нибудь деревомъ, и въ тѣни его безмятежно разсыпала роскошные цвѣты свои. Чайныя, французскія, китайскія розы красовались величественно и отдѣльно на открытыхъ мѣстахъ, составляя очаровательную противоположность съ густою чащею елей. Наконецъ Фледа вышла на большую открытую поляну и тутъ представился видъ, котораго она искала: передъ нею широко разстилалось море! — Поверхность земли здѣсь была замѣтно возвышена и лѣсъ исчезалъ совершенно, оставляя взору свободное пространство, оканчивающееся линіею моря. Но розы были и здѣсь — разныя породы бурбонскихъ и дамасскихъ розъ наполняли воздухъ благоуханіемъ. Все было такъ прекрасно, такъ тихо; зелень была такъ ярка; морской воздухъ освѣжалъ грудь Фледы; ароматъ розъ наполнялъ ее наслажденіемъ… Это чувство напомнило ей, какъ восхищалась она здѣсь во дни дѣтства — зависитъ ли оно отъ этого солнца, отъ этихъ цвѣтовъ?… или она опять дѣлается счастливымъ ребенкомъ?… Нѣтъ, нѣтъ… это не то… не то безмятежное чувство… но что-то похожее на него… такъ похожее, что она сама удивилась. — Она не пошла далѣе. Она не чувствовала себя въ состояніи осматривать еще что нибудь. Сложивъ руки на груди, съ переполненнымъ сердцемъ стояла она, вперивъ свои умственные взоры въ далекое время.

Оно говорило ой совсѣмъ о другомъ. Ей захотѣлось плакать, какъ она никогда не плакала… однако она удержалась… она старалась привести въ порядокъ свои мысли… Она смотрѣла на очаровательную картину, окружавшую ее и припоминала могилу Гюга. Ничто не могло быть прелестнѣе этихъ розъ; — но при видѣ отдаленнаго моря, при воображеніи дальняго берега — при мысли о радостномъ привѣтѣ, который встрѣтитъ ее тамъ — она чувствовала, что розы могутъ увянуть и осыпаться, — но счастіе ея останется при ней независимо отъ нихъ. Можно было любоваться тѣмъ, что окружало ее, наслаждаться, благодарить за это — но нельзя было основать на этомъ счастіе жизни, что-то шептало ей объ огромной отвѣтственности, которую налагаютъ на насъ блага міра, — и Фледа живѣе чѣмъ когда нибудь припоминала молитву матери своей; яснѣе чѣмъ когда нибудь признавала она душою, что не въ благахъ міра заключается счастіе. Она могла быть такъ-же счастлива въ Квичо, какъ и здѣсь. Это зависѣло отъ свѣта немерцающихъ надеждъ; съ тѣмъ миромъ, который составляетъ истинный праздникъ кроткаго сердца, Фледа могла спокойно наслаждаться новыми для нея почестями и всѣми выгодами своего положенія — умѣренно и совершенно познавая истинную ихъ цѣну. — Ей предстоялъ тотъ же жизненный подвигъ какъ и въ Квичи: твердо хранить ввѣренный ей залогъ — только здѣсь гораздо обширнѣйшій — твердо хранить свое упованіе и, не ослѣпляясь блескомъ земнаго счастія, насаждать розы неувядаемыя!..

Всѣ эти размышленія заставили Фледу склониться долу; она опустилась на колѣни и закрыла лицо руками. Но былъ нѣкто, не раздѣльный со всѣми ея мечтами о счастіи; къ нему и теперь прильнули онѣ, ища опоры. Возвышенный умъ, мужественное сердце будутъ руководить ею; сильная рука поддержитъ ее — вотъ истинное благословеніе Божіе! Фледа не плакала; мысли ея устремились высоко… она такъ погрузилась въ глубокую думу, что не слыхала легкаго шума шаговъ позади себя до тѣхъ поръ, пока ласковыя руки не коснулись руки ея. Нѣсколько испуганная внезапнымъ появленіемъ Карльтона, она едва могла взглянуть на него. Привѣтъ его былъ серьёзенъ и нѣженъ.

— Не думайте, что я пришолъ благодарить васъ за милость, которую вы оказали мнѣ — сказалъ онъ. — Я знаю, что вы никогда бы этого не сдѣлали, если бы обстоятельства васъ не принудили. Теперь я буду благодарить васъ, когда вы дадите отвѣтъ на одинъ или два вопроса, которые будутъ вамъ предложены…

— Какіе вопросы?.. и она вдругъ покраснѣла отъ своей недогадливости.

Онъ повелъ ее назадъ по той же тропинкѣ, однако не далѣе того мѣста, гдѣ бѣлый шиповникъ пробивался сквозь кусты. Здѣсь онъ повернулъ нѣсколько въ сторону и они, обойдя небольшую лужайку, взошли на холмъ, гдѣ стояла готическая часовня, которую Фледа видѣла издали.

Она стояла довольно высоко, чтобы господствовать надъ видомъ моря. Къ этой сторонѣ она была совершенно открыта, а съ трехъ остальныхъ имѣла весьма легкую архитектуру.

Здѣсь было нѣсколько незнакомыхъ человѣкъ. Фледа въ смущеніи не могла различить, ни лицъ ни числа ихъ. Ей представили лорда Питерборо; она смутно признала въ немъ своего утренняго знакомца; она едва могла отличить одну или двухъ дамъ и священника въ облаченіи англійскаго духовенства… Однако, ена стома подлѣ Карльтона съ обыкновеннымъ своимъ спокойнымъ достоинствомъ, хотя не поднимала опущенныхъ рѣсницъ; слова, ею произнесенныя были не громче и не тише, чѣмъ слѣдовало, хотя она сама на слыхала ихъ звука… и когда произнесены были эти торжественныя слова, навѣки связывавшія ихъ другъ съ другомъ, казалось, живѣе пронеслось дуновеніе вешняго ветерка, напоеннаго ароматомъ розъ; казалось и розы участвовали въ торжествѣ, — нѣкоторыя изъ нихъ даже прокрались въ часовню, какъ бы посланниками отъ прочихъ — казалось, и птички хоромъ напѣвали поздравленіе новобрачнымъ.

Попросивъ гостей своихъ отправиться въ замокъ, Карльтонъ повелъ туда Фледу другой тропинкой. Онъ чувствовалъ, какъ трепетала рука, лежавшая въ его рукѣ и хотѣлъ дать ей время успокоиться. Онъ повелъ ее снова къ тому же розовому кусту, гдѣ нашелъ ее, и старался ободрить и успокоить взволнованный духъ ея. Потомъ онъ далъ ей постоять нѣсколько минутъ молча, въ нѣмомъ созерцаніи прекрасной природы,

— Теперь скажи мнѣ, Эльфи, — началъ онъ ласково, откидывая, по обыкновенію, назадъ ея прекрасные локоны, — скажи мнѣ, о чемъ ты думала, когда и нашелъ тебя здѣсь въ совершенной роскоши уединенія — за розовымъ кустомъ?

Фледа улыбнулась, и въ замѣшательствѣ отвѣчала, что сама не знаетъ, что мысли ей были такъ смутны. — Онѣ не будутъ болѣе смутны, когда ты постараешься разъяснить ихъ для меня.

— Право не знаю, сказала. Фледа и замолчала. Но онъ молчалъ такъ же, ожидая продолженія — Можетъ быть, вамъ это покажется странно, Карльтонъ, сказала она, запинаясь и краснѣя.

— Можетъ быть; если покажется, я не стану таить этого отъ Эльфи.

— Во первыхъ, я была поражена красотою этого мѣста, потомъ…

— Тебѣ нравится розовый садъ?

— Правится ли? — Я не въ состояніи выразить до какой степени…

— Такъ и нетрудись искать выраженій, — сказалъ онъ съ улыбкою. Что же потомъ, Эльфи?

— Потомъ, сказала Фледа, — рѣшительно смотря впередъ, — любуясь всѣмъ этимъ, я думала, что всѣ эти блага не составляютъ счастія.

— Въ этомъ нѣтъ никакого спора, — возразилъ онъ. — Вопросъ о счастіи я порѣшилъ нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ.

— Нѣтъ… серьезно… я думала…

— Серьёзно, ты совершенно права, милая Эльфи. Что же дальше?

— Я вспомнила… могилу Гюга… продолжала Фледа съ трудомъ, — и размышляла о сравнительной цѣнности вещей; и боялась…особенно здѣсь…

— Боялась оцѣнить ихъ неправильно?

— Да, боялась, что не съумѣю быть тѣмъ, чѣмъ должна быть и исполнить все, что должна.

Карльтонъ молчалъ и смотрѣлъ на ее голову, украшенную вѣткою сирени.

— Позволишь ли ты мнѣ охранять тебя и всегда говорятъ тебѣ прямо все, что я замѣчу?

Слова замирали на устахъ Фледы, и глаза ея съ полною довѣренностію изъявили свое согласіе.

— Что касается до неправильной оцѣнки, у насъ отъ нея есть вѣрное лекарство — любовь къ Господу; всѣ эти блага суть дары отъ руки Отца Небеснаго, и никогда не могутъ отвратить насъ отъ люабви къ Нему. Въ такомъ смыслѣ они несказанно сладостны.

— О, я это знаю!

— Эту опасность я раздѣляю съ тобою. Будемъ бодрствовать другъ надъ другомъ.

Фледа молчала, глаза ея были наполнены слезами.

— Мы не будемъ искать счастія въ этихъ вещахъ, продолжалъ онъ нѣжно. — Я никогда его не находилъ въ нихъ. Въ продолжѣніе многихъ лѣтъ, я чувствовалъ себя бѣднымъ, несчастнымъ, потому, что не имѣлъ друга, который бы совершенно, во всемъ сочувствовалъ мнѣ. И если я теперь богатъ то потому, что владѣю сокровищемъ, какого нѣтъ ни у кого на свѣтѣ.

— О, нѣтъ, Карльтонъ, — вскричала Фледа, откинувъ въ смущеньи голову и сильно пожимая его руку.

— О, да!.. возразилъ онъ, смѣясь и наклоняясь ближе; уста его попробовали другого рода краснорѣчіе. — Не надобно такь смущаться отъ всякой бездѣлицы, Эльфи. Ну, и въ этомъ заключались важныя думы?..

— Не совсѣмъ… отвѣчала она, запинаясь; — но важныя думы не всегда бываютъ грустны.

— Не всегда. Я желалъ бы знать, что набросило на твоя думы сегодня эту грустную тѣнь.

— Мнѣ кажется вотъ что: Фостеръ говоритъ о томъ, что обязанность есть главная часть власти. Мнѣ кажется, что эти слова меня напугала.

— Если ты это чувствуешь такъ же сильно, какъ я, Эльфи, то имѣешь сильную защиту отъ опасности увлечься наслажденіями.

— Чувствую, — связала Фледа. — Боюсь только, что не довольно чувствую.

— Я буду заботиться о томъ, чтобы ты не чувствовала этихъ сомнѣній уже слишкомъ сильно, — сказалъ онъ, улыбаясь. — Власть наша ограничена, съ нею ограничены и обязанности. Однако у тебя будетъ довольно дѣла. У меня теперь есть именно то, въ чемъ я нуждался — мой добрый геній ко мнѣ возвратился.

— Съ небольшою разницею.

— Съ какою-же?

— Геній долженъ дѣйствовать теперь по твоимъ распоряженіямъ.

— Совсѣмъ нѣтъ: только съ моего согласія, — сказалъ онъ, смѣясь.

— Я очень рада этой разницѣ, Карльтонъ — отвѣчала Фледа серьёзно, съ признательнымъ выраженіемъ.

— Если ты думаешь, что обязанность моего добраго генія уже кончена, то очень ошибаешься. Какія-бы другія опасенія? Одно, что ты недовольно чувствуешь свою отвѣтственность, другое, что можетъ позабыть ее.

— Я не мала, что есть какія нибудь особенныя опасенія; — я думала обо всемъ этомъ…

— О чемъ-же еще?

Ея молчаніе и яркій румянецъ просили его не разспрашивать болѣе. Онъ замолчалъ и оставилъ ее нѣсколько времени спокойно любоваться моремъ и розами; умъ ея мало по малу перебралъ всѣ мысли, волновавшія ее въ это утро и постепенно успокоивался; она уже не считала себя чужою въ этомъ домѣ, по крайней мѣрѣ въ его присутствіи; взоръ ея безсознательно высказалъ ему это чувство, и рука ея оперлась на его руку. Нѣмое выраженіе чувства, которое онъ читалъ въ этихъ ясныхъ глазахъ, ея застѣнчивоть, ея простота, — все, казалось, искало себѣ опоры въ его привязанности. Отвѣтъ Карльтона былъ коротокъ — но его голосъ, его обращеніе до того живо отвѣчали на призывъ ея, что Фледа смѣшалась отъ своей откровенности.

Они пошли къ дому — не Фледа все еще не могла опомниться отъ удавленія и почти не могла сообразить случившагося съ нею въ его утро. "Жена его! Неужели въ сакомъ дѣлѣ жена его?… Неужели вправду совершилась съ нею такая чудная перемѣна?.. Американская огородница преобразилась во владѣтельницу всѣхъ этихъ великолѣпныхъ земель, этого гордаго замка, который мелькаетъ тамъ и сямъ между деревъ, и къ которому Карльтонъ велъ ее теперь другою дорогою. И Фледа — жена, его!.. Это казалось ей всего непонятнѣе.

Между тѣмъ они вошли въ домъ и прямо въ столовую залу. Тамъ, за завтракомъ ожидало ихъ то самое общество, которое она видѣла передъ тѣмъ въ церкви. Она встрѣтила тогда, не различая никого, Дядю Карльтина, лорда и леди Питерборо. Теперь она могла разсмотрѣть ихъ — хотя краснѣла и смущалась, но отвѣчала на ихъ привѣтствія спокойно, прилично и съ достоинствомъ, подобно лѣсному цвѣтку, который клонится подъ дыханіемъ вѣтра, но немедленно выпрямляется во всей свѣжей красотѣ своей. Нѣкоторые съ любопытствомъ посматривали за пріѣзжую, и наблюдали, достойна ли она валять принадлежащее ей мѣсто въ семействѣ. Карльтонъ не принадлежитъ къ числу ихъ; онъ не заботился о чужихъ сужденіяхъ и взглядахъ, и былъ вполнѣ умѣренъ въ достоинствахъ избранной имъ подруги. Но мать его не столько полагалась на себя и на другихъ. Въ продолженіе пяти минутъ наблюдала она всѣ слова, всѣ движенія Фледы, ея улыбку и румянецъ, когда она отвѣчала кому нибудь, — и тогда уже, весело кивнувъ сестрѣ своей, пошла къ столу, чрезвычайно радуясь, что леди Питерборо слишкомъ занята была разговоромъ съ Фледою. Теперь Карльтону предстоялъ только трудъ — не допускать Фледу слишкомъ увлечься бесѣдою съ тѣмъ или съ другимъ и забыть о прочихъ. Снова, какъ во дни ея дѣтства, явился онъ пламеннымъ другомъ и дѣятельнымъ покровителемъ. Казалось, онъ вовсе не думалъ, о ней; между тѣмъ онъ безпрестанно приспособлялъ какія побудь мелочи для ея удовольствія или спокойствія, такъ безмолвно, что никто не замѣчалъ этого, кромѣ ея одной, которая едва успѣвала благодарить за все. Не всякій имѣлъ-бы столько изящной деликатности.

За столомъ лилась непрерывная бесѣда, которую Фледа слышала ровно настолько, чтобы, когда нужно, принять въ ней участіе; но она безпрестанно задумывалась, опускала голову, механически посыпая сахаромъ крупную клубнику и казалось пристально разглядывала ее или кончики своихъ пальцевъ…

— Я сегодня утромъ сдѣлалъ нѣчто, за что вы врядъ-ли будете, благодарить меня, Карльтонъ, — сказалъ лордъ Питерборо; — я заставилъ плакать эту прелестную даму въ первые часы ея пріѣзда сюда.

— Если она васъ прощаетъ, милордъ, я также не сержусь, — отвѣчалъ Карльтонъ.

— Я вамъ все разскажу, — продолжалъ лордъ, глядя прямо въ лицо молодой хозяйкѣ. Увидѣвъ въ окнѣ женское лицо, я въ первую минуту принялъ ее за жену мою. Очутившись вдругъ народъ незнакомою дамой, я возымѣлъ нѣкоторыя подозрѣнія, которыя рѣшился разъяснить или подтвердить разговоромъ съ нею. Надѣюсь, что теперь вы мнѣ простите средства, которыя я употреблялъ для того.

— Вы, какъ видно, порядочно любопытны, милордъ, — замѣтилъ Карльтонъ — дядя.

— И за то, по всей справедливости, заслуживаете строгаго наказанія, прибавила леди Питерборо. Я надѣюсь, что Фледа не скоро проститъ васъ.

— А я надѣюсь, что скоро и жду вашего рѣшенія, — сказалъ онъ, обращаясь къ Фледѣ.

— Отъ души благодарю васъ за вашу бесѣду, милордъ. — Она улыбнулась и, краснѣя, прибавила: — извините меня, вы знаете, я говорю, какъ американка.

— Что мнѣ вовсе не нравится, — сказалъ важно лордъ Питерборо.

— Отъ избытка сердца уста глаголютъ, — замѣтилъ Карльтонъ — дядя. — Теперь сердце уже англійское; — будемъ надѣяться, что и языкъ скоро такимъ-же сдѣлается.

— Я въ этомъ не увѣрена, — отвѣчала Фледа смѣясь, хотя краска въ лицѣ ея показывала, что она не безъ усилія поддерживала разговоръ.

— Въ чехъ? — спросилъ лордъ Питербро.

— Въ томъ, чтобы я намѣрена была опустить совершенно американскій флагъ передъ англійскимъ.

— Какъ королева Елизавета, которая удержала распятіе, отвергнувъ католицизмъ.

— Совсѣмъ не такъ!…

— Ты это не допустишь, Карльтонъ?

— Что такое, милордъ?

— Ты водружишь непріятельское знамя рядомъ со знаменемъ св. Георгія?

— Наши знамена союзны, милордъ.

— Г-мъ!… теперь развѣ!… такъ кажется. А что, твой знаменосецъ, кажется, довольно склоненъ къ возмущенію?

— Противъ законной власти — никогда, отвѣчала Фледа.

— Ну, Карльтонъ, такъ есть надежда, что ты не допустишь возмутительныхъ наущеній?

— Стыдитесь, лордъ Питерборо! сказала жена его. — Что за злодѣйскія предрасположенія! Я краснѣю за вашу недогадливость.

— Ну… что же, — сказалъ лордъ, глядя на другое лицо, которое краснѣло въ самомъ дѣлѣ, — конечно нѣтъ ничего похожаго…. и вѣдь она все же женщина. Я ее испытаю. Мистриссъ Карльтонъ, думаете ли вы, такъ-же какъ леди Питерборо, что въ нашемъ девятнадцатомъ вѣкѣ женщины должны стоять въ томъ незащищенномъ положеніи, изъ котораго ихъ вытѣснила мужская монополія?

Фледа думала, что итогъ вопросъ обращенъ къ ея свекрови; опущенныя рѣсницы мѣшали ей видѣть, что лордъ глядитъ на нее.

— Она еще не разсуждала объ этомъ, замѣтила леди Питерборо.

— Не бѣда. Я почтительнѣйше прошу отвѣта на мой вопросъ.

Общее молчаніе заставило Фледу поднять глаза.

— Думаете ли вы, что права слабыхъ должны стоять на степени совершеннаго равенства съ правами сильныхъ?

— Какъ, права слабыхъ? — конечно такъ, милордъ.

Лордъ улыбнулся, дамы переглянулись.

— Я вамъ скажу только одно, Карльтонъ, — рѣшилъ онъ, теперь вамъ слѣдуетъ сдѣлать изъ нея англичанку!

— Боюсь, что операція не совершенно удастся, отвѣчать улыбаясь Карльтонъ.

— Конечно, это будетъ зависѣть отъ особеннаго искусства медика, но я не теряю надежды. Я сегодня разсказывалъ ей кой какія твои продѣлки, и видѣлъ съ удовольствіемъ, что онѣ ей вовсе не понравились.

Карльтонъ не отвѣчалъ и не взглянулъ на Фледу, но беззаботно перемѣнилъ разговоръ; за что она была ему несказанно признательна.

Разговоръ продолжался живой, веселый и имѣющій тотъ отпечатокъ обращенія благовоспитаннаго общества, который скоро изгладилъ всякое смущеніе и принужденность со стороны Фледы. Однако она едва понимала все, что происходило вокругъ нея, а то, что понимала, поражало ее такъ сильно, что бѣдному ея сердцу хотѣлось на свободѣ обливаться слезами. Великолѣпно сервированный столь, за которымъ она сидѣла, и какого не видывала никогда въ жизни — этотъ столь былъ ея собственный, хотя сегодня и хозяйничала за нимъ свекровь ея; прекрасные, изящно убранные покои, вызывавшіе воспоминанія дѣтства, вся роскошь, ее окружавшая, вмѣсто того чтобы внушитъ ей гордость, привели ее, напротивъ, къ глубо кому смиренію. Перемѣна состоянія пугала ее своими тяжолыми обязанностями; и хотя она была вполнѣ счастлива, но ей хотѣлось уйти и одной выплакаться на свободѣ. Однако одинъ взоръ, казалось вовсе не слѣдившій за него, внимательно наблюдалъ и ясно читалъ, на отуманенномъ челѣ ея оттѣнки задумчивости. Неожиданное дѣло заставило Карльтона уйти со двора немедленно послѣ завтрака.

Воспользовавшись этимъ случаемъ, дамы увели Фледу въ уборную; леди Питерборо стала давать отчетъ въ своемъ порученія; дамы и горничныя ихъ составили комитетъ для разсмотрѣнія приданаго Фледы. Это занятіе не оживило, а болѣе утомило молодую женщину, хотя она и была имъ благодарна за удовольствіе, которое онѣ хотѣли доставить ей, и которымъ наслаждались болѣе ея. Даже видъ этой прекрасной комнаты, приготовленной для ней, и изящный вкусъ, съ которымъ она такъ заботливо была украшена, еще болѣе стѣснили грудь ея; — потомъ позвали ключницу и формально представили ее новой хозяйкѣ; Фледа приняла ее радушно и нѣсколько застѣнчиво; что заставило мистриссъ Фотергиль рѣшить, что — она предостойная и премилая дама!

— Точно такая, о какой только баринъ могъ мечтать для себя, сказалъ м. Спенсеръ.

— Какая же, напримѣръ? спросила м-риссъ Фотергиль.

Но Спенсеръ былъ слишкомъ уменъ, чтобы входить въ подробныя описанія, и отвѣчалъ, что м-риссъ Фотергиль сама все скоро увидитъ.

— Когда баринъ воротился сегодня утромъ, сказалъ старый дворецкій, — то первыя слова, которыми его встрѣтила г-жа Карльтонъ, были: — Гюи, я отъ нея въ восхищеніи!

— А онъ что сказалъ? спросила м-риссъ Фотергиль.

— Онъ!.. повторилъ Спонсоръ съ негодованіемъ, — что же ему говорить? Онъ ничего не сказалъ; только, кажется, спросилъ: — гдѣ же она?

Возвратясь домой, Карльтонъ нашолъ Фледу, окружонною кисеями, лентами, браслетами, и проч., блѣдную, почти грустную, хотя, кромѣ его, никто не замѣтилъ этого чувства на ея кроткомъ и признательномъ личикѣ. Онъ выручилъ ее и увелъ въ маленькую библіотеку, примыкавшую къ большой, но всегда запертую, — его собственную комнату, какъ называлась она въ домѣ; — тамъ все, что можетъ доставить богатство, употребленное съ изящнымъ вкусомъ, разливало свое очарованіе.

— Я очень хорошо помню эту комнату, сказала Флода. — Она восхитительна!

— Она принадлежитъ тебѣ, столько же какъ и мнѣ, Эльфи. Я еще никому не давалъ позволенія свободно пользоваться ею.

— Благодарю; я не употреблю во зло этого позволенія, — отвѣчала Флода.

— Надѣюсь; только помни, Эльфи, что не употреблять въ пользу даръ, значитъ злоупотреблять имъ. Эта комната будетъ казаться мнѣ теперь пуста, когда тебя въ ней не будетъ.

Большое итальянское окно этой комнаты выходило на ту же зеленую поляну, какъ и окна библіотеки. Карльтонъ подошолъ къ Фледе, и стоялъ нѣсколько минутъ, безмолвно смотри ей въ лицо которое обличало сильное волненіе. Нѣжно и ласково обвилъ онъ рукою гибкій станъ ея, и, привлекая ее къ груди своей, сказалъ:

— Милая Эльфи, ты не должна опасаться быть непонятою…

Фледа удивилась и поглядѣла за него, чтобы узнать, что онъ хочетъ сказать. Но его лицо такъ ясно выражало его полную симпатію къ ней, что преграда, воздвигнутая ея скромностью и привычкою скрывать свои чувства, была мигомъ разрушена; упавъ головою на грудь его, она облегчила потокомъ слёзъ стѣсненное свое сердце; она не могла удержать этихъ слёзъ… И когда прошолъ этотъ первый порывъ, и она, по привычкѣ, хотѣла перемочь себя, это было не въ ея власти; та же ласковость и нѣжность, передъ которою растаяла ея ледяная преграда и теперь мѣшала ей охолодить чувство. — Однако онъ не говорилъ ни одного слова; иногда только поймалъ и руку, иногда цѣловалъ её; его безмолвная нѣжность уничтожала всю ея силу и рѣшимость, принуждала ее излить всѣ свои тайныя мысли, чувства, вмѣстѣ съ этими слезами. Она плакала сначала невольно, а потомъ какъ бы съ наслажденіемъ; наконецъ она успокоилась и переполненное, сердце ея облегчилось. Но Карльтонъ не говорилъ, не трогался съ мѣста. Наконецъ она начала сама:

— Я до сихъ поръ не знала, до какой степени вы добры, Карльтонъ!

— Почему же теперь узнала? — спросилъ онъ, улыбаясь.

Фледа старалась взглянуть весело, какъ солнышко проглядываетъ сквозь облака; — впрочемъ, ея облако было теперь не мрачно. — Я всегда слыхала, что мужчины терпѣть не могутъ женскихъ слезъ, отвѣчала она.

— Слѣдовательно, ты должна дать мнѣ за то награду, Эльфи.

— Награду? Какую?

— Обѣщай мнѣ, что впередъ ты будешь плакать только здѣсь..

— Гдѣ — здѣсь?

— Здѣсь — въ моихъ объятіяхъ.

— Я вовсе не намѣрена больше плакать, — уклончиво отвѣчала Фледа; — по крайней мѣрѣ, если и навернутся слёзы, то это не будутъ слёзы горестныя.

— Обѣщай мнѣ, Эльфи, — сказалъ Карльтонъ, помолчавъ важного. Но Фледа молчала.

— Эльфи! ты еще недавно дала обѣщаніе исполнять всѣ ной желанія.

Румянецъ Фледы отвѣчалъ на этотъ призывъ, но глаза были потуплены; она сказала:

— Вы не захотите выманить у меня необдуманное обѣщаніе.

— Какъ это?

— Кто можетъ отвѣчать за такую своенравную вещь, какъ слёзы?

— Или, можетъ быть, какъ мужчины? — спросилъ онъ, улыбаясь. Она молчала.

— Такъ я измѣню форму своей просьбы. — Обѣщай мнѣ, что какое бы тебѣ ни приключилось огорченіе, ты мнѣ немедленно прядешь ввѣрить его, чтобы я могъ его удалить, или, по крайней мѣрѣ, раздѣлить съ тобою.

Видно было, что Карльтонъ не шутитъ, хотя онъ говорилъ очень ласково. Отклонить отвѣтъ было невозможно. Но Фледа почти испугалась мысли дать такое важное обѣщаніе. Она подняла на него глаза, какъ дѣлала въ дѣтствѣ, когда старалась прочесть въ его взорахъ, понимаетъ ли вполнѣ вопросъ его, или, понялъ ли онъ слова ея…. Его твердый, прямодушный и нѣжный взглядъ ободрялъ ее произнести рѣшительно то слово, котораго онъ требовалъ! Проливая слезы счастія, она упала въ его объятія, и обѣщала исполнить все, чего онъ пожелаетъ.

"Библіотека для Чтенія", №№ 7—8, 1861

---

1. Bitterswut, dulesmara.
2. Quack значитъ шарлатанъ.
3. Въ подлинникѣ здѣсь читаютъ нѣсколько длинныхъ стихотвореній; мы позволили себѣ пропустить ихъ, удержавъ одно, которое подаетъ поводъ къ послѣдующему разговору.