С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе книжнаго магазина П. В. Луковникова.
Лештуковъ переулокъ, домъ № 2.
Квартира № 25.
(Разсказъ чиновника).
править
Во мнѣ очень много хорошихъ качествъ, и если бы таковыя были у всѣхъ людей, — на землѣ были бы благоденствіе, миръ и тишина.
Первое. Я человѣкъ благородный, должностной, но еще не старъ годами и не безобразенъ на лицо. Хотя я и лысъ, но и Сократъ тоже былъ лысый. Себя я никакъ не приравняю къ низшей братіи; но по средствамъ моимъ, имѣю необходимость жить въ кругу этой мелюзги, которая мною даже интересуется…
Безпорядочности, по своему благородству, я ни въ комъ не терплю и всякій казусъ вывожу на свѣжую воду, — вѣдь я фельетонистъ.
Второе. Живу я по часамъ: встаю, ѣмъ, въ опредѣленное мною время, и если бы я имѣлъ власть надъ подчиненными, и ихъ къ тому пріучилъ бы, потому-что это влечетъ къ здоровью и долголѣтію человѣка.
Третье. Люблю во всемъ порядокъ, даже если кухарка поставитъ сапоги носками врози — обругаю. И ужъ если я что сказалъ, то непремѣнно исполню.
Четвертое. Люблю хорошо поѣсть, поспать по-русски, даже и на службу ношу съ собою ржаной сухарь, посыпанный солью.
Пятое. Люблю тишину; не терплю дракъ, ссоръ, пѣсенъ, скрипки, ребячьяго писка, и потому выбираю квартиру съ трудомъ.
Шестое. Съ квартиры на квартиру переѣзжать не люблю, и поэтому мною квартирныя хозяева дорожатъ и исполняютъ всѣ мои малѣйшія требованія.
Седьмое. Читаю смѣшныя штучки спросонокъ, а политику для того, чтобы скорѣе заснуть. Учеными предметами не занимаюсь, потому-что я достаточно учился въ заведеніяхъ и очень хорошо знаю, что меня уже экзаменовать не будутъ.
Всѣ эти пункты я свято чту и давлюсь своей мудрости.
Жилъ я на одной квартирѣ три года; занималъ комнату за восемь рублей. Комната большая, въ два окна и прожилъ бы еще, можетъ-быть, долго, да не знаю, отчего-то мнѣ сдѣлалось скучно… Ни одного такого человѣка нѣтъ, чтобы можно было такъ провести время, чтобы спалось, никакая политика не можетъ усыпить меня. Все мнѣ думается, что сгорю. А это мнѣ стало представляться съ тѣхъ поръ, какъ я ночью въ моей комнатѣ дымъ почуялъ. Ну и пошелъ въ 18 Зарень, Серпень[1] 1866 г. искать квартиры. Наконецъ, вечеромъ нашелъ, да еще двѣ комнаты, за пятнадцать рублей.
Комнаты высокія, сухія, теплыя, съ мебелью. А такъ какъ я самъ могу занимать одну комнату, то въ другую найду компаньона изъ чиновниковъ и возьму съ него восемь рублей. Только она на дворъ — и квартира въ пятомъ этажѣ; но къ высотѣ я привыкъ и, такъ какъ я человѣкъ одинокій, по гостямъ не шатаюсь, то и люблю наблюдать за обитателями противоположныхъ противъ моихъ оконъ квартиръ: сквозь противоположныя стекла явственно видно, если нѣтъ занавѣсей, и я даже для этой цѣли имѣю отличную подзорную трубку, купленную мной на Семеновскомъ рынкѣ за безцѣнокъ.
Хозяйка молодая, милая, вострая и, какъ видно, на счетъ квартиръ бойкая. Посмотрѣлъ на доску, что у воротъ виситъ; значится: «кв. № 25 А. М. Гаврилова». Значитъ женщина хорошая, коли и на доску попала.
Переѣхалъ, устроился и испытывалъ большую радость: я новый жилицъ, меня не знаютъ, да и я на новосельи. Пересмотрѣлъ всѣ углы, попробовалъ замки, посмотрѣлъ въ замочную дыру дверей къ хозяйкѣ, комодъ поставленъ. Это меня обрадовало: хозяйка стыдливая и, должно быть, женщина хорошая. Кухарка принесла самоваръ; какой-то уродъ: безобразная, грязная, — точно изъ деревни; ходитъ неловко, босикомъ, сопитъ…
— Ты не изволь являться ко мнѣ босикомъ, — полъ загрязнишь, — сказалъ я, а она хихикнула, отворотяся въ уголъ.
Напился чаю въ хорошемъ расположеніи духа. Тишина. Кухарка точно забыла о самоварѣ.
Въ хозяйской комнатѣ насвистываетъ мужчина.
Это мнѣ не понравилось; я думалъ о томъ: не выиграю ли я нынѣ двѣсти тысячъ и какъ я буду жить тогда?
Сталъ раздѣваться. Вдругъ кто-то стучитъ.
— Кто?
— Самоваръ… — грубо сказалъ кто-то.
Это меня взбѣсило, однако я велѣлъ подождать: надѣлъ брюки, сапоги, халатъ. Представьте — кухарка и папироску куритъ?!.
— Не изволь ко мнѣ являться безъ зову. Слышишь? — сказалъ я.
— Слышу, — сказала кухарка, косо глядя на меня.
Когда она вышла, я услышалъ разговоръ въ кухнѣ. Подошелъ къ хозяйской двери на пальцахъ ногъ, наставилъ ухо.
— Ты ему не говори, — говорилъ мужчина.
— Слышу, — говоритъ кухарка.
— А завтра денегъ попроси.
— А Александра Михайловна?
— Ты ей не сказывай.
Шельма какая-то! — подумалъ я и легъ, — держи карманъ! не такихъ видали… Только что же это: «ты ему не говори…» Тайна!
Заснулъ я сладко и проспалъ ровно до пяти. А въ пять часовъ я уже встаю. Вдругъ звонокъ.
Кто-то широко зѣвнулъ, отворилъ двери, зашелестѣло платье.
— Дома Павелъ? — спросилъ женскій голосъ, похожій на хозяйкинъ.
— Ушодши.
— Свинья!.. Когда онъ ушелъ? — услышалъ я вполнѣ хозяйскій голосъ.
— Часу въ одиннадцатомъ.
Въ хозяйской комнатѣ недолго раздѣвалась хозяйка, что-то звенѣло, звенѣли мѣдныя деньги, шурчали кредитные билеты.
«Богатая, — думалъ я. — Должно быть она изъ клуба», — рѣшилъ я и, открывъ форточку, сталъ глядѣть внизъ: высь страшная, упадешь — разобьешься; въ противоположныхъ окнахъ вездѣ занавѣсы спущены, только въ кухняхъ столы, посуда на столахъ и печки видны.
Скучно. Читать нечего. Сталъ перебирать платья, потомъ напился чаю, ушелъ на службу, а тамъ нашелъ себѣ жильца, который и переѣхалъ вечеромъ.
Жилецъ мой человѣкъ смирный, молодой, домосѣдъ: послѣ обѣда спитъ, вечеромъ бумаги переписываетъ.
Такъ я и прожилъ недѣлю. Нѣсколько разъ наблюдалъ и за противоположными жильцами: окна большею частію занавѣшены всегда, только въ кухняхъ барская прислуга и видна: горничныя ничего, глазки мнѣ строютъ, ну и я имъ, только какъ-то совѣстно ближе съ ними сойтись, да и лакеи сурово глядятъ на меня.
Стыдно даже на ихъ окна глядѣть. Въ верхнемъ этажѣ живетъ семейство, дѣвицъ нѣтъ; хозяйка часто сидитъ у окна, только разъ долго указывала на меня своему мужу и хохотала. Осрамить хотѣла, ну я сталъ наблюдать за ними по ночамъ, а днемъ барабаню въ стекла и поглядываю въ нижніе этажи: не выглянетъ ли красотка.
Мой жилецъ въ восторгѣ отъ одной горничной и говорилъ, что онъ непремѣнно достигнетъ своей цѣли, да бѣдный захворалъ: въ больницу уѣхалъ.
Прожилъ я еще недѣлю. Отъ кухарки я узналъ, что хозяйка дѣвица, живетъ съ братомъ, играетъ въ клубѣ и поэтому такъ поздно возвращается домой.
Меня въ это время, благодаря скверному моему поведенію подслушивать и подглядывать, вотъ что волновало: во-первыхъ, разъ братъ хозяйки просилъ у нея денегъ: проигрался говоритъ, на бильярдѣ. Она не даетъ, онъ ласкается, потомъ и говоритъ: «да вѣдь ты каждый день достаешь, даже къ тебѣ „гости“ ходятъ». Вотъ эти гости меня безпокоили: какіе гости, зачѣмъ? Во-вторыхъ, разъ я ее увидалъ возвращавшеюся домой въ шапочкѣ съ перомъ, — точь-въ-точь камелія. Однако ничего худого въ домѣ не случалось. Кромѣ этихъ подозрѣній меня еще то занимало: что дѣлаетъ ея братъ? что дѣлаетъ она? Какъ ни пойду я на службу — она спитъ, даже въ праздники встаетъ въ два часа. Кухарка говоритъ: не знаю.
Черезъ двѣ недѣли, часу эдакъ въ седьмомъ, она приходитъ ко мнѣ. Я радъ, попросилъ ее сѣсть.
— Что васъ, сосѣдъ, не видно на Невскомъ? — спросила она меня.
— А вы часто гуляете?
— Часто. — Она потупила глазки. —Вы бы къ намъ… ко мнѣ приходили.
— Неловко.
— Пустяки… Приходите.
Сердце мое билось радостно.
— Не можете ли вы моего брата пристроить къ мѣсту? Онъ, бѣдняжка, вотъ ужъ третій годъ за штатомъ.
— Если вакансія откроется, непремѣнно постараюсь похлопотать. Чѣмъ же онъ теперь живетъ?
— Да на бильярдѣ играетъ.
— Выигрываетъ?
— Нѣтъ… Я содержу его.
— Странно! Что же онъ самъ не хлопоталъ?
— Вы знаете, что нужна протекція.
Мы пять минутъ молчали: мнѣ жалко стало ее; она такая печальная. А красивая, такъ бы и обнялъ…
— Извините, что я васъ побезпокоила. И она ушла.
Я подумалъ: зачѣмъ это она изволила приходить! Неужели о братѣ хлопочетъ?
Немного погодя, стучитъ ко мнѣ кухарка и говоритъ:
— Баринъ!
Я уже научилъ кухарку, какъ называть меня.
Кухарка подаетъ отъ хозяйки записку. Прочиталъ, проситъ десять рублей: нужно де завтра за квартиру платить. А я имѣю такое правило: за квартиру не платить впередъ, а понемногу, потому-что я могу и раньше мѣсяца съѣхать. Нечего дѣлать, одѣлся, пошолъ самъ. Комната въ два окна, окна занавѣшаны кисейными занавѣсками, зеркало между оконъ, коммодъ загораживаетъ дверь въ мою комнату, противъ оконъ кровать съ двумя подушками и занавѣшена голубой занавѣсью. Однимъ словомъ, комната съ женскими принадлежностями. У зеркала хозяйка пудритъ лицо, а братъ ея, человѣкъ лѣтъ 25, сидитъ на окнѣ.
— Извините, что я… —сказала хозяйка и рекомендовала меня брату.
— Вы просите денегъ… Я, пожалуй, видя ваше положеніе, могу вамъ заплатить пять рублей. Да и мой товарищъ въ больницѣ.
— Ради Христа! выручите! — взмолилась хозяйка.
Дѣлать нечего, измѣнилъ своимъ правиламъ, далъ десять рублей.
Черезъ два часа хозяйка ушла въ пальто и шляпѣ съ перомъ, а за ней ушелъ и братъ, вѣроятно въ трактиръ.
— Странные люди! думалъ я, сидя на окнѣ и смотря на кухарокъ.
— Вы извольте, мадамъ, раньше приходить. Пущать васъ не велѣно… А мужчинамъ велѣно ноги обламывать, — говорилъ дворникъ сердито моей хозяйкѣ въ воротахъ. Та ему что-то шепнула, онъ хихикнулъ и пошелъ за ней.
— На Невскій пошла.
— Надо любовника-то содержать, — говорили кухарки въ форточки. Меня точно обварило. Позвалъ я нашу нашу кухарку, спросилъ: «кто такая наша хозяйка?» Та переминалась съ ноги на ногу, клялась, что Александра Михайловна благородная, домъ имѣетъ на Петербургской, только другая сестра завладѣла домомъ.
Слова кухарокъ привели меня въ сильное безпокойство, и я долго не могъ заснуть, думая: неужели моя хозяйка скверная женщина? Но мнѣ почему-то жалко ея стало, и я разсердился на кухарокъ нижнихъ этажей, которыя, какъ фуріи, издѣваются надъ верхними жильцами, и даже я разъ услышалъ, какъ одна произнесла: «поглядите: лысая собака сверху выглядываетъ!..»
Хотѣлъ было жаловаться управляющему домомъ, да я къ нему питаю презрѣніе за то, что за прописку контромарки съ меня слупили лишній гривенникъ, и онъ никогда, встрѣчаясь со мной, не кланяется мнѣ.
Прошла еще недѣля. Все обстояло благополучно. По вечерамъ клалъ на окно подушку, садился на нее и наблюдалъ — скучно, дрянь какая-то; горничныя пальцами въ меня тычутъ, хохочутъ. Въ теченіе этого времени я успѣлъ навести отъ кухарки нашей справки о томъ, что хозяйка переѣхала въ этотъ домъ недѣлей раньше моего прибытія къ ней и за квартиру платитъ она, т.-е. за три комнаты и кухню, пятнадцать рублей.
— Значитъ она на мой счетъ живетъ… Ну гдѣ же справедливость?
Миновало ровно три недѣли. У меня болѣло горло, и я не могъ итти на службу.
Отворить окно боюсь; однако сѣлъ на окно.
Вдругъ слышу въ хозяйской комнатѣ крикъ:
— Воръ! мазурикъ! — кричала хозяйка.
— Ты подлая! по Невскому шляешься.
Потомъ послышались оплеухи, полетѣла откуда-то посуда.
Ну-съ… дальше я и продолжать не могу. Такого сраму я еще никогда не видалъ и не слыхалъ. Вѣдь даже изъ противоположныхъ оконъ смотрѣли на нашу квартиру горничныя, лакеи, кухарки; во многихъ мѣстахъ открылись занавѣски, и оттуда, какъ сычи, выглядывали невиданныя мною доселѣ барышни и барыни. Я отворилъ окно.
— Смотри, смотри, какъ онъ ее плеткой.
— Ахъ срамъ! Какъ же она позволяетъ бить себя, коли кормитъ? Мерзавецъ!
— А квартирантъ-то? Лысый-то — галдятъ въ разныхъ этажахъ.
Меня взорвало, и я пошелъ въ кухню. Хозяйка сидитъ на окнѣ и плачетъ; братъ ея въ брюкахъ, жилеткѣ и бѣлой рубашкѣ, подходитъ къ ней, запираетъ окно, но она не даетъ.
— Сударыня! — сказалъ я хозяйкѣ.
— Не ваше дѣло! Извольте въ свою комнату отправляться! — крикнулъ на меня братъ хозяйки.
Хозяйка ничего не сказала, а я такъ былъ разсерженъ, что тотчасъ же ушелъ искать квартиру.
Квартиры я не могъ найти, да и жалко деньги бросить. Вѣдь вошелъ же въ Петербургѣ обычай платить за квартиры деньги впередъ?..
Напился я у знакомаго чаю, разсказалъ ему эту сцену, тотъ еще совѣтуетъ примазаться къ хозяйкѣ…
Вотъ дуракъ-то!
И что же бы вы думали? Прихожу — братъ и сестра пьютъ чай. Приглашаютъ и меня, хохочутъ.
— Извините, что давеча мы маленько пошумѣли. Прикажете чаю? — говорила хозяйка и поставила для меня стулъ.
Я былъ въ шинели да и очень разстроенъ и ушелъ къ себѣ. Немного погодя, вдругъ братъ хозяйки стучитъ въ дверь и приглашаетъ меня.
— Свинья! — сказалъ я въ сердцахъ громко.
Такъ и не пошелъ.
А на другой день вотъ какая исторія и вышла.
Вдругъ хозяйкинъ братъ приходитъ ко мнѣ утромъ и говоритъ:
— Позвольте къ мировому судьѣ.
— Что такое?
— Къ мировому судьѣ. Меня обидѣла сестра, вы слышали все, такъ по совѣсти покажите, что слышали.
Словомъ присталъ, какъ банный листъ. Я ни разу еще не бывалъ у мировыхъ судей и, хотя по разсказамъ другихъ писалъ въ газетахъ сценки, но, говорю, не бывалъ: служба не дозволяетъ, и рѣшился разъ снеглижировать службой.
Входимъ: я, братъ хозяйки, кухарка и еще какая-то дома.
— Г. судья, — говоритъ братъ хозяйки: — этотъ господинъ (указываетъ на меня) нашъ жилецъ, онъ вчера вечеромъ обозвалъ меня свиньей. Я, — говоритъ, — дворянинъ, прошу васъ взыскать за безчестіе.
— Да развѣ ты не подлецъ! — вырвалось у меня.
Публика хохочетъ: значитъ, поняла, что я хорошо сдѣлалъ, что обругалъ брата хозяйки.
Судья и говоритъ мнѣ:
— Такъ какъ вы въ присутствіи моемъ и постороннихъ людей нанесли оскорбленіе бранью дворянину Плошкину, то я приговариваю васъ къ штрафу на основаніи такой-то статьи.
— Какъ, говорю?
— Г. Плошкинъ, сколько вы требуете за оскорбленіе? — спрашиваетъ судья брата хозяйки.
— Пятьдесятъ рублей.
— Когда вы можете уплатить эти деньги? — спрашиваетъ меня судья.
Я такъ былъ пораженъ, что рѣшительно не зналъ, что и сказать.
Вотъ оно дѣло-то какое! Ни за что ни про что теперь вычитаютъ изъ моего жалованья пятьдесятъ рублей…
Вотъ какія бываютъ въ Петербургѣ квартиры и хозяева. Другу и недругу заказываю быть осторожнѣе въ выборѣ квартиръ, и теперь я имѣю еще восьмое правило — спрашивать дворниковъ: какого поведенія хозяева. А то если каждый мѣсяцъ будешь платить по пятидесяти рублей штрафу, совсѣмъ собьешься съ толку.
- ↑ Календарь, напечатанный въ Москвѣ, въ типографіи Бочарова и К°.