Катастрофа на Кастекскомъ перевалѣ (Туркестанъ).
правитьВъ половинѣ декабря 1867 года, мнѣ и многимъ товарищамъ по экскурсіи пришлось перебраться съ южныхъ склоновъ Александровскаго хребта на сѣверные.
Въ Токмакѣ мы оставили свои экипажи, обыкновенные каванскіе тарантасы, чуть ли не единственный родъ экипажей, укатывающихъ наши безконечные азіатскіе тракты. Дорога предстояла горная, съ страшными косогористыми подъемами и еще болѣе опасными спусками. Надо было подняться на высоту почти девяти тысячъ футовъ и оттуда спускаться въ тѣснины Кастекскаго ущелья. Тогда еще только начата были разработка этой дороги, единственной соединяющей двѣ области: Семирѣченскую и Сыръ-Дарьинскую; разработка эта была самая поверхностная: кое гдѣ взорваны порохомъ загораживающія путь глыбы гранита и чернаго аспидника — Еще конный могъ пробраться кое какъ по этой исковерканной дорогѣ; съ трудомъ проходили вьючные лошади; верблюжьи караваны не рѣшались идти здѣсь и огибали на Боамское ущелье…. Только чудомъ и затратою самыхъ невѣроятныхъ усилій, съ помощью десятковъ верховыхъ, — почти на рукахъ и веревкахъ могъ быть перетащенъ колесный экипажъ, и понятно, что всякій предпочиталъ бросить свой тарантасъ при началѣ подъема чѣмъ рисковать и экипажемъ, и багажемъ, а подъ часъ даже и жизнью.
— Повозочки ваши, будьте благонадежны, сохранимъ въ полнѣйшей неприкосновенности.
— Пожалуйста!… вы видите — экипажъ совершенно новый, — кожи, ремешки, сундуки, все это такъ легко можетъ затеряться!….
— Помилуйте! — у насъ много уже ихъ стоитъ на комендантскомъ дворѣ. Извольте посмотрѣть!…
— Что касается до вознагражденія, то будьте увѣрены: на возвратномъ пути….
— Покорнѣйше благодаримъ…. сочтемся.
Такъ я переговаривался за себя и товарищей съ смотрителемъ токмакской почтовой станціи, сибирскимъ казакомъ, урядникомъ Мохнаткинымъ, явившимся къ намъ спроситъ: много ли намъ понадобится верховыхъ лошадей и для себя и для нашихъ вьюковъ.
Мы сидѣли въ большой комнаткѣ станціоннаго дома, довольно темной, потому что сѣренькій свѣтъ декабрскаго дня едва проникалъ сквозь бумагу, замѣняющую стекла въ окнахъ. Передъ нами, на концѣ кривоногаго стола, стояли дорожныя фляги и разныя закуски, разложенныя на листахъ синей сахарной бумаги. Татаринъ слуга возился надъ самоваромъ въ углу, у желѣзной печки, и уже успѣлъ напустить дыму на всю комнату. По стѣнамъ, едва побѣленнымъ известью, чернѣлись казачьи винтовки, сбруя, хомуты, сѣдла и пучки аркановъ; а въ одномъ изъ угловъ навалена была перемятая солома съ навозомъ, и тамъ копошилось какое-то живое существо — маленькій, только что появившійся на свѣтъ жеребенокъ, какъ оказалось въ послѣдствіи, котораго татаринъ внесъ въ комнату, боясь, что тотъ не выдержитъ на первыхъ порахъ декабрскаго мороза, въ открытыхъ загонахъ, гдѣ помѣщались почтовыя лошади.
— Не прикажете-ли?! пододвинулъ я уряднику флягу съ полынною водкою, замѣтилъ умильный взглядъ казака, вскользь брошенный на оплетенную посудину.
— Не употребляемъ… а впрочемъ…
И Мохнаткинъ началъ наливать изъ фляги въ чайную чашку, выбравъ предварительно ту, которая побольше.
— Такъ вы полагаете, что иначе какъ верхомъ…
— Никакой нѣтъ возможности — еще лѣтомъ бы ничего… а теперь ни Боже мой! склизко — особливо на козьемъ косогорѣ…
— Прійдется ѣхать верхомъ…
— Прійдется-съ…
— А у васъ хороши лошади?
— Обыкновенно, привычные кони, — вчера только кованы. Вѣрите-ли по этой самой гололедкѣ въ мѣсяцъ разъ восемь ковать приходится….
— Чай пить будете?
— Оченно прекрасно…
Урядникъ Мохнаткинъ, гремя своею аммуниціею, усѣлся на опрокинутомъ боченкѣ изъ подъ спирта и уже не дожидаясь приглашенія налилъ себѣ еще чашку полынной.
— Да вамъ что… началъ онъ помолчавъ. — Вамъ полъ горя… Люди молодые, къ сѣдлу привычные что вамъ? Сѣли себѣ, перевалили; на третьи сутки въ Вѣрномъ, — А вотъ купецъ одинъ съ семействомъ — жена, двое маленькихъ — нянька… этихъ на сѣдла не посадишь… вотъ тутъ и вой волкомъ…
— Какой это купецъ?
— А изъ Вѣрнаго, забылъ фамилью, какъ то не по нашему… Онъ теперь у магазейнаго смотрителя со всею семьею сидитъ… Холодно здѣсь и душно, — а жена у него хворая, да ребенокъ одинъ пищитъ что-то…
— Что же онъ?
— Хлопочетъ все, чтобы его безпремѣнно въ тарантасѣ перевезли; а какъ тутъ его перевезешь?!..
— Опасно?!
— Смерть — одно слово….
— Что же это онъ задумалъ, что на такую опасность лѣзетъ?
— Стало быть спѣшно. Да его больше подмываетъ что вчера полковника изъ Аулы-та переправили въ тарантасѣ — «ну, говоритъ, значитъ можно — вези и меня — а я ни какихъ денегъ не пожалѣю».
— А вы не беретесь?
— Да намъ что? казаки пожалуй возьмутся, — коли комендантъ позволитъ. Народу много надо будетъ — человѣкъ пятнадцать. Да вонъ онъ самый: на дворѣ съ ребятами разговариваетъ, — должно отъ коменданта вернулся…
— Кто?
— Купецъ этотъ. Ну что, ваше степенство, какъ дѣла? поднялся урядникъ съ боченка…
Въ дверяхъ показался человѣкъ лѣтъ тридцати, высокій, плотный, съ густою черною бородою, подстриженною по американски. Онъ былъ въ бараньемъ кафтанѣ, перетянутымъ ремнемъ, въ дорогой бобровой шапкѣ и въ высокихъ сапогахъ, отороченныхъ какимъ-то мѣхомъ.
Вошедшій окинулъ глазами комнату, и замѣтивъ наше общество, подошелъ къ столу.
— Павелъ Ниссенъ, сибирскій купецъ; позвольте представиться, произнесъ онъ симпатичнымъ густымъ голосомъ.
Мы назвали ему свои фамиліи и предложили мѣсто за столомъ.
— Я ѣду въ Вѣрный, — и пока въ настоящую минуту нахожусь въ самомъ критическом!" положеніи… Дорога, говорятъ, такъ опасна…
— Очень даже, замѣтилъ одинъ изъ моихъ товарищей.
— Я знаю, я это хорошо знаю, — я не первый разъ здѣсь ѣзжу; вотъ только семейство мое въ первый разъ испытываетъ это удовольствіе.
Въ голосѣ Ниссена слышалось раздраженіе, которое онъ никакъ не могъ скрыть, какъ ни старался объ этомъ.
— Развѣ нельзя какъ нибудь верхомъ устроить нашу поѣздку?.. сказалъ я, — я говорю нашу, потому что вѣроятно мы завтра отправимся всѣ вмѣстѣ.
— Это было бы очень хорошо!… обрадовался сибирскій купецъ, — но верхомъ… моя жена… дѣти…
— Мы разберемъ вашихъ малютокъ себѣ на сѣдла, закутаемъ ихъ, — ваша супруга…
— Нѣтъ, этого не возможно; она совсѣмъ больна, да она и не отдастъ дѣтей; она никому ихъ даже на минуту не повѣритъ. — Да, наконецъ вздоръ! можно и въ экипажѣ. — Трудно, очень трудно, но не «невозможно». Я не понимаю это слово невозможно, что такое въ самомъ дѣлѣ «невозможно»! Вздоръ!
— Вы немножко взволнованы, кажется.
— Еще бы: я здѣсь сижу вторые сутки: мои дѣла требуютъ непремѣнно моего присутствія въ Вѣрномъ и жена заболѣла…
— Попытаться можно, вмѣшался урядникъ, — только если ребята согласятся. — Они давеча сказывали: «пусть даетъ по пяти рублей на брата; выйдетъ десять человѣкъ; можетъ какъ нибудь на арканахъ и можно проѣхать».
— Давно ли проѣхалъ одинъ… стало быть можно-же…
— Можно конечно — только трудно… Опять-же то полковникъ, по казенному дѣлу…
— А я дамъ вашимъ казакамъ, не только по пяти, — но десяти на брата, и это будетъ гораздо дѣйствительнѣй… чѣмъ…
— Коли комендантъ позволитъ — то отчего-же…
— Комендантъ позволитъ, сегодня-же…
Ниссенъ всталъ и направился къ дверямъ.
— Куда же вы?
— Къ коменданту. А вы пока….
— Да помилуйте, за нами дѣло не станетъ.
— Пожалуйста. До свиданія.
— Горячая голова, замѣтилъ мой товарищъ по уходѣ сибирскаго купца…
— Десять на брата — шутка-ли! соображалъ урядникъ — А какъ съ кручи, да внизъ головой!… вѣдь безъ мала три версты внизъ летѣть — страсть!…
— Ничего, Богъ милостивъ!
— Да уже только на него одного и надежа!
Къ вечеру мы узнали, что Ниссенъ добился отъ коменданта расрѣшенія нанять казаковъ изъ мѣстнаго гарнизона для переѣзда черезъ кастекскій перевяль въ экипажѣ.
Онъ сіялъ. Онъ самъ лично договорился съ казаками, далъ имъ задатокъ — и торжествующій ушелъ къ магазейному смотрителю ночевать, гдѣ его ожидало семейство.
Отъѣздъ былъ назначенъ на другой день рано утромъ, и мы уговорились ѣхать непремѣнно вмѣстѣ — общей кавалькадою.
День былъ пасмурный. Горы заволокло сизыми, густыми облаками, пошелъ снѣгъ пополамъ съ дождемъ.
— Коли и завтра такъ же, такъ еще ничего, а вотъ коли подморозитъ такъ это будетъ просто бѣда, сообщилъ одинъ изъ казаковъ, искоса поглядывая на довольно объемистый тарантасъ Ниссена, запряженный тройкою почтовыхъ лошадей и совершенно готовый къ отъѣзду.
— Ну, не каркай! замѣтилъ ему урядникъ, — ворона!
— Чего «не каркай»! Я такъ къ слову.
— Ладно — не въ добрый часъ скажешь слово… оно…
Урядникъ замолчалъ и снявъ свою папаху, набожно перекрестился.
Мы тронулись.
Впереди ѣхало наше общество, къ которому пристроился и Ниссенъ, верхомъ на казачей лошади, — за нами вели вьючныхъ лошадей — дробно перебирающихъ своими мохнатыми ногами подъ тяжестью нашихъ чемодановъ и узловъ, — затѣмъ нашъ тарантасъ, а сзади всѣхъ, растянувшись чуть не на полверсты шли сибирскіе казаки и человѣка два вооруженныхъ мѣстныхъ киргизовъ.
Мы ѣхали неторопясь и только къ сумеркамъ добрались до первой станціи въ семи верстахъ отъ кастекскаго перевала, или правильнѣе сказать начала подъема. Здѣсь, на Кара-булакѣ (названіе станціи) мы остановились на ночлегѣ, что хотя и довольно рановато было, но принимая во вниманіе, что намъ пришлось бы въ потемкахъ подниматься на горы, иначе поступить было бы додовольно рискованно.
Станція состояла изъ двухъ кошемныхъ кибитокъ: одной по больше, доставшейся намъ путешественникамъ, другой — крохотной желомейкѣ, занятой нашими казаками.
Госпожа Ниссенъ, довольно красивая, молодая, но сильно болѣзненная и нервная женщина, — угостила насъ превосходнымъ чаемъ съ ромомъ. Мужъ былъ необыкновенно веселъ, разговорчивъ, болталъ за десятерыхъ, острилъ, разсказывалъ анекдотъ за анекдотомъ; въ немъ незамѣтно было и тѣни вчерашней раздражительности. Онъ поставилъ на своемъ, а это для подобныхъ натуръ самое главное.
Мы не знали, насколько храбро смотрѣла его жена на это путешествіе, но, зная что это уже неизбѣжно, мы скрывали настоящіе размѣры опасности и на ея распросы отвѣчали нѣсколько уклончиво, впрочемъ въ успокоительномъ тонѣ.
Нигдѣ знакомства не сводятся такъ скоро какъ вообще въ дорогѣ; здѣсь же на полудикихъ путяхъ нашихъ окраинъ это правило достигаетъ самыхъ крайнихъ размѣровъ. Къ вечеру мы были уже совершенно знакомы со всею семьей, няньчили и ласкали двухъ прелестныхъ малютокъ Ниссена, — пѣли — хоромъ и по одиночкѣ, а я, вырвавъ листки изъ своего походнаго альбома, рисовалъ дѣтямъ разныхъ звѣрковъ, преимущественно лошадокъ, и привелъ этихъ двухъ крохотныхъ цѣнителей искусства въ полнѣйшее восхищеніе своими работами.
Веселые и довольные легли мы спать, завернувшись въ свои шубы и только съ восходомъ солнца поднялись на ноги и стали готовиться къ перевалу.
Сегодняшній день былъ полною противоположностью вчерашнему. Солнце такъ и сверкало на ясно голубомъ морозномъ небѣ; вершины горнаго хребта бѣлѣли чудною зубчатою линіею; правѣе тянулась безконечная равнина рѣки «Чу», голубоватой извилиной пересѣкающей скалистую пустыню. Не болѣе какъ черезъ полчаса мы достигли подошвы горъ и начали подниматься. Впрочемъ мы не замѣтили самаго начала подъема; онъ начинается такъ отлого, что намъ казалось, будто гора еще далеко впереди и мы все еще ѣдемъ по ровной дорогѣ. Только обернувшись назадъ, мы увидали равнину внизу, какъ бы съ птичьяго полета, и какъ красива показалась намъ эта снѣжная степь, испещренная кое-гдѣ пространствами, заросшими желтымъ, высохшимъ камышемъ и изрѣдка разброшенными дымящимися кочевками кара-киргизовъ.
— Какъ хорошо, какъ хорошо! поминутно восклицала madame Ниссенъ, высовываясь изъ экипажа.
— Страсти какія — ничего нѣтъ хорошаго, ворчала старушка-няня…
— Склизко, чортъ-те дери! шепталъ какъ бы про себя старый казакъ и, обратясь къ подобравшемуся конвою, добавилъ: — осмотри арканы, скоро путать будемъ.
Упряжная тройка, вся въ мылѣ — дружно потягивала постромки и ходко взбиралась все выше, останавливаясь на минуту, гдѣ было удобнѣй и переводя духъ.
— Къ верху-то ничего — самая страсть какъ внизъ спускаться станешь!
Человѣкъ пять казаковъ подхватили уже веревками за задокъ тарантаса и помогали упряжнымъ лошадямъ.
— Пустяки! отлично перевалимъ!.. говорилъ Ниссенъ, гарцуя вокругъ экипажа. — Ну, вотъ говорили: «невозможно!» — а дѣло все въ томъ, что рѣшительности не хватаетъ.
Часу къ двѣнадцатому мы взобрались на самую высокую точку перевала и остановились.
— Съ подъемомъ имѣю честь поздравить! провозгласилъ Ниссенъ, поднимая оловянный стаканчикъ съ виномъ.
— Съ удовольствіемъ, отвѣчалъ я, — но еще будетъ пріятнѣе поздравить васъ съ благополучнымъ спускомъ.
Казакамъ тоже дали по стаканчику водки; выпили даже и киргизы, которые хотя сначала и отнѣкивались, ссылаясь на указанія корана, но потомъ соблазнились, глядя на казаковъ, и выпили, — да выпили такъ, что сразу дали замѣтить, что это далеко не первый шагъ къ нарушенію корана.
— Ну — помоги Господи — пошли Владычица Небесная! крестились и причитывали сибирцы, когда поѣздъ тронулся.
Съ каждымъ шагомъ впередъ, передъ нашими глазами начали развертываться самыя грандіозныя картины. Самыми непредвидѣнными зигзагами изгибалась опасная дорога — пропасти безъ дна, затянутыя голубоватою дымкою тумана, зіяли то съ правой, то съ лѣвой стороны… Притупились острые шипы подковъ по этимъ камнямъ, покрытыхъ мѣстами корою льда… Иногда путь шелъ карнизомъ, лѣпясь къ почти отвѣсной скалѣ. Эти мѣста особенно были страшны на заворотахъ: косогоромъ сползала дорога, — и горе тому, кто бы поскользнулся на этомъ страшномъ косогорѣ… Груды камней, положенныя мѣстами, какъ барьеры, на окраинѣ обвала, могли бы еще удержать отдѣльнаго всадника… но…
— Осторожнѣй братцы! крѣпче сдерживай! — береги! покрикивалъ урядникъ.
— Царица небесная, не выдай! шептали казаки, натягивая веревки отъ экипажа.
Упряжная тройка теперь играла самую незначительную роль. Коренникъ, сильно упираясь и почти сползая назадъ, только направлялъ ходъ экипажа — оба тормаза глухо шуршали и пронзительно взвизгивали, когда колесо надвигалось на гладкую поверхность камня. Какъ туго натянутая струна, протягивались веревки отъ задка экипажа къ сѣдламъ верховыхъ, осторожно спускающихся за тарантасомъ. Дорога не позволяла ѣхать рядомъ съ экипажемъ и потому наше общество ѣхало впереди, поминутно оглядываясь назадъ при каждомъ подозрительномъ шумѣ. Намъ такъ и казалось, что вотъ-вотъ раздается грохотъ и трескъ оборвавшихся веревокъ — и все это полетитъ туда…
А тамъ, далеко внизу, какъ точки виднѣлись, совершенно въ планѣ, нѣколько киргизскихъ кибитокъ, бродило какое-то стадо, но за дальностью нельзя было разсмотрѣть, что именно.
Блѣдный, весь сосредоточившись на одной мысли, ѣхалъ Ниссенъ передъ самою коренною лошадью.
— Да, я не предполагалъ, чтобы это было дѣйствительно такъ страшно, чуть прошепталъ онъ и не рѣшился оглянуться назадъ на эту красивую женщину, оцѣпенѣвшую, въ какомъ-то нѣмомъ ужасѣ стиснувшую въ своихъ объятіяхъ двухъ малютокъ, наивно выглядывающихъ изъ мѣховыхъ воротниковъ и совершенно недоумѣвающихъ: да въ чемъ же наконецъ дѣло?
Это была страшная минута!
— Скоро внизу будемъ, ломаннымъ русскимъ языкомъ произносъ кара-киргизъ, ѣхавшій впереди, — вонъ за этимъ камнемъ — онъ протянулъ впередъ руку съ нагайкою, — тамъ еще немного, и хорошо пойдетъ тамъ…
Металлическій звукъ… звукъ страшный — потому что мы его боялись, такъ и рѣзнулъ нашъ слухъ…
Мы не рѣшались оглянуться… это было мгновеніе тяжелаго, невыносимаго колебанія.
Мы помнили, что каждый разъ, когда намъ приходилось оглядываться, мы не видали казаковъ — ихъ загораживала масса экипажа… Теперь мы видѣли этихъ казаковъ, стоящихъ неподвижно, блѣдныхъ, съ раскрытыми ртами, съ дико вытаращенными взглядами.
На темно-сѣромъ фонѣ каменистой дороги виднѣлась волнистая линія оборванныхъ веревокъ; какой-то красный лоскутъ такъ и лѣзъ въ глаза; мѣдный бубенчикъ, отскочившій должно быть отъ уздечки пристяжной лошади, со звономъ катился по дорогѣ, зацѣпилъ за камень, звякнулъ послѣдній разъ и остановился, засѣвъ въ разсѣлинѣ.
— Помяни Господи души усопшихъ рабъ твоихъ!.. тихо шепталъ урядникъ.
Мы взглянули на Ниссена.
Онъ улыбнулся и, ловко избоченясь, всматривался куда-то вдаль, точно видѣлъ тамъ что-нибудь очень интересное.
— Видите, обернулся онъ ко мнѣ — и голосъ его не былъ тотъ, который мы слышали прежде. Это говорилъ человѣкъ, совершенно намъ незнакомый.
— Видите, говорилъ онъ, — вонъ облачко, за облакомъ правѣе орелъ… ха-ха-ха!… вотъ штуки!… я первый разъ вижу орла съ гитарою въ рукахъ…
«Dis moi. Venue, quel plaisir trouves tu…»
Завылъ онъ дикимъ голосомъ, и это вытье обдало насъ смертельнымъ холодомъ.
Несчастный не выдержалъ этой потери. Несчастіе было слишкомъ велико.
Больнаго мы привезли въ «Вѣрный». Онъ такъ и не приходилъ въ себя. Страшная горячка окончилась смертью.
Черезъ недѣлю привезли киргизы печальные останки madame Ниссенъ, ея дѣтей и няни. Трудно было узнать въ этой массѣ раздробленныхъ костей и мяса что-либо похожее на человѣческія формы.
Вѣдь паденіе было «почитай, три версты внизъ, безъ малаго», какъ сказалъ казакъ, передъ отъѣздомъ изъ Токмака.
Прилагаемый рисунокъ исполненъ съ наброска, сдѣланнаго на мѣстѣ авторомъ, очевидцемъ этого происшествія. Кастекскій перевалъ — одна изъ живописнѣйшихъ мѣстностей новопріобрѣтеннаго туркестанскаго края-переданъ съ фотографическою вѣрностью. Что касается движенія въ главныхъ группахъ и общаго впечатлѣнія катастрофы — они слишкомъ осязательны для того чтобы обращать на нихъ вниманіе читателей.
