Примѣры необыкновенно блестящей распродажи и по баснословно-дешевымъ цѣнамъ послѣднихъ остатковъ стыдливости, примѣры артистически-безцеремоннаго залѣзанія въ чужую душу за отысканіемъ неблагонамѣренности, примѣры неустаннаго обвиненія всѣхъ (кромѣ авторовъ обвиненія) въ дурномъ поведеніи, указанные за недавнее время воинствующей частью прессы, могли-ли остаться единственными въ своемъ родѣ?
Нѣтъ. Подражателей явилось болѣе, чѣмъ достаточно, и въ провинціальной прессѣ, и въ самой жизни. Примѣръ заразителенъ. Для всѣхъ, недорвавшихся по какимъ-нибудь обстоятельствамъ до пирога съ начинкой, для всѣхъ, жаждавшихъ мести, изыскивавшихъ случая наверстать потерянное, слишкомъ соблазнителенъ показался примѣръ, данный литературой. Когда еще придетъ подобная минута? Надо пользоваться.
Лови, лови часы любви!
Съ быстротою желѣзныхъ дорогъ понеслась новая мода изъ столицъ въ провинцію, заглянула въ дальніе глухіе углы, болота и болотцы. Заколыхались болота и болотцы.
Читая, какъ публицисты ежедневно доказываютъ, что такого-то и такого-то слѣдовало-бы за ушко, да на солнышко, мало совѣстливый гражданинъ захолустья возликовалъ. Понимая прочитываемое буквально, возмнилъ онъ, что въ самомъ дѣлѣ для него насталъ «золотой вѣкъ Августа», что теперь пришла пора «сосчитаться» по интимнымъ счетамъ, пришла пора напакостить ближнему, приспѣло времечко вырвать изъ-подъ носа оторопѣвшаго сосѣда кусъ; стоитъ только заняться, какъ слѣдуетъ, внутренней политикой и о результатахъ сообщить исправнику, и не то, чтобы сообщить, какъ-бы стыдясь, съ таинственнымъ видомъ, а, напротивъ, сообщить съ такимъ яснымъ взоромъ и въ такой категорической формѣ, чтобы самъ исправникъ стыдливо опустилъ глаза, выслушивая расходившагося обывателя.
Въ дальнихъ глухихъ углахъ появилось нѣчто траги-комическое, нѣчто такое нелѣпое, что приводитъ въ недоумѣніе нелѣпостью само начальство. Захолустье, очевидно, пересолило. Предпишетъ столица носить шлейфы, такъ захолустье отпуститъ шлейфъ въ двѣ версты; предпишетъ короткія платья, — захолустье оголитъ ноги. То-же случилось и съ моднымъ направленіемъ, рекомендованнымъ газетной прессой.
"Ужь если нынче печатно обвиняютъ другъ друга въ измѣнѣ, чего-жь я буду смотрѣть? Давненько добираюсь я до Ивана Ивановича!
"Если почтенный редакторъ «С.-Петербургскихъ Вѣдомостей» запускаетъ пальцы въ душу товарища, — дуракъ я, что-ли?.. Запущу и я пятерню!
«Если столичные „амикусы“ не зѣваютъ, — стану-ли я зѣвать? Слава Богу, и мы не лыкомъ шиты!»
И пошла писать губернія.
"До моего свѣденія дошло, что отставной поручикъ, мировой судья Сидоровъ, такого-то числа отозвался о «Московскихъ Вѣдомостяхъ» не съ должнымъ уваженіемъ и вообще отличается крайне подозрительнымъ образомъ мыслей, въ церковь не ходитъ и держитъ при взрослыхъ дочеряхъ экономку, съ которой и состоитъ въ непозволительной связи.
«А потому, по долгу честнаго человѣка и патріота своего отечества, доводя о семъ до свѣденія вашего высокородія, имѣю честь настоятельно просить васъ оградить край нашъ отъ такихъ элементовъ и немедленно принять соотвѣтствующія мѣры. О послѣдующемъ не оставьте увѣдомить, дабы, въ случаѣ непринятія съ вашей стороны мѣръ, я не упустилъ-бы сообщить въ „Московскія Вѣдомости“ для опубликованія, что голосъ честныхъ людей остается втунѣ. Отставной титулярный совѣтникъ, Иванъ Ивановъ».
— Которое ужь это извѣщеніе? вздыхаетъ исправникъ, прочитывая письмо. — О, Господи, еслибъ не жена да не дѣти! Тоже, я вамъ скажу, и наше положеніе!
Онъ давно знаетъ мирового судью г. Сидорова, отлично знаетъ и его благонамѣренный образъ мыслей, и его прижимистую игру въ преферансъ, и превосходную наливку, которою его угощаютъ у г. Сидорова, а все-таки заворачиваетъ къ г. Сидорову и добродушно говоритъ:
— Ужь вы осторожнѣй, пожалуйста! Посмотрите, что на васъ Ивановъ настрочилъ.
Г. Сидоровъ прочитываетъ и самъ не знаетъ, почему вдругъ чувствуетъ, какъ мурашки бѣгаютъ по спинѣ.
— Ахъ, мерзавецъ! выговариваетъ, наконецъ, онъ. — Знаете-ли, за что онъ сочинилъ это письмецо?
— За что?
— Онъ у меня въ участкѣ. Не далѣе, какъ на-дняхъ, судился за неплатежъ денегъ, и я выдалъ истцу на него исполнительный листъ.
— А вы, батюшка, все-таки осторожнѣй!
— Кажется, я слава Богу… Знаете меня пятнадцать лѣтъ.
— Такъ-то такъ, а все-таки осторожнѣй!
Послѣ партіи въ винтъ, — (что другое, а партнеры въ захолустьѣ мигомъ отыщутся), — побесѣдовали по-пріятельски о внѣшней политикѣ (внутренняя уже стала всѣмъ поперекъ горла), одобрили дѣйствія Гамбеты и сказали нѣсколько колкостей на-счетъ Бисмарка, закусили, выпили и разъѣхались.
Прошла недѣля, другая, какъ вдругъ исправникъ получаетъ отъ своего пріятеля изъ Москвы письмо съ вырѣзкой изъ «Московскихъ Вѣдомостей», обчеркнутой краснымъ карандашомъ.
Предчувствуя недоброе и побаиваясь «Московскихъ Вѣдомостей», «жертва своего положенія» крестится, наскоро пробѣгаетъ письмо пріятеля и читаетъ напечатанную кореспонденцію изъ «таракани» ("отъ собственнаго нашего кореспондента*) слѣдующаго содержанія:
"Болитъ сердце русскаго человѣка, скорбитъ душа за благо возлюбленной родины, видя, какъ въ нашемъ уѣздѣ, прежде спокойномъ и консервативномъ, въ лучшемъ значеніи этого слова, ростетъ гидра зла и грозитъ общимъ распространеніемъ. Еще грустнѣе то обстоятельство, что правительственные агенты, вмѣсто того, чтобы всѣми силами противодѣйствовать злу, потворствуютъ ему и, судя по ихъ дѣйствіямъ, можно думать, поощряютъ его непонятнымъ бездѣйствіемъ и, пожалуй, тайнымъ сочувствіемъ. Чего-же ждать, сирашиваемъ мы, если лица, облеченныя довѣріемъ правительства, становятся въ ряды враговъ отечества и, прикрываясь мундиромъ, роютъ яму тѣми самыми руками, коими получаютъ изъ государственнаго казначейства деньги?
"И вотъ тому доказательство.
"Мировой судья С., человѣкъ, издавна извѣстный въ уѣздѣ своей неблагонамѣренностью, развратнымъ поведеніемъ, потворствующій крестьянамъ, судившійся пять лѣтъ тому назадъ по подозрѣнію въ противозаконныхъ сношеніяхъ съ Гамбетою, съ цѣлью всесвѣтной революціи, но по суду оправданный, мѣсяцъ тому назадъ въ камерѣ суда во всеуслышаніе хвалился, что находится въ перепискѣ съ господиномъ Луи-Бланомъ, и публично собиралъ деньги, какъ-будто съ благотворительной цѣлью, а въ дѣйствительности для приращенія двухъ-миліоннаго заграничнаго русскаго фонда, находящагося на храненіи, какъ недавно сообщалъ г. Amicus, въ англійскомъ государственномъ банкѣ.
"Казалось-бы, что такой господинъ, на глазахъ у всѣхъ позорящій званіе мирового судьи, нестѣсняющійся глумиться надъ отечественными учрежденіями и открыто неодобряющій классическое образованіе, повторяя неоднократно, что оное выдумано для того, чтобы отстранить бѣдныхъ отъ всякаго образованія, казалось-бы, говорю я, подобное лицо должно было-бы обратить на себя вниманіе правительственнаго агента, тѣмъ болѣе, что мировой судья въ маленькомъ городкѣ, каковъ нашъ «Тараканъ», играетъ значительную роль. Но къ общему удивленію всѣхъ честныхъ людей, г. исправникъ не только не обратилъ вниманія на сдѣланное ему однимъ изъ уважаемыхъ нашихъ согражданъ по сему случаю предупрежденіе, но, къ общему соблазну, водитъ дружбу съ крамольникомъ, все время проводитъ у него, играя въ карты и слишкомъ неумѣренно занимаясь наливкой. Мало этого. Нѣсколько недѣль тому назадъ онъ, вмѣстѣ съ означеннымъ мировымъ судьей, при стеченіи публики, пѣлъ марсельезу и кричалъ: «да здравствуетъ Гамбета!» и въ заключеніе позора, несмотря на сѣдины и семидесятилѣтній возрастъ, въ нетрезвомъ видѣ, обнявшись съ экономкой мирового судьи С., — экономкой на правахъ жены (на этотъ счетъ г. судья держится самыхъ модныхъ взглядовъ), — отплясывалъ англійскую джигу, хвалясь, что англичане ему, исправнику, очень близкіе люди.
"По долгу и чести позволительно спросить: куда мы идемъ, что происходитъ вокругъ насъ и не пора-ли снова напомнить слова, сказанныя недавно въ уважаемой вашей газетѣ: «время не терпитъ; крамола ростетъ; надо подумать о бѣдной Россіи.»
Подписано:
Исправникъ прочелъ кореспонденцію разъ, прочелъ два и не вѣрилъ своимъ глазамъ.
Однако, пришлось повѣрить и немедленно отписать, что никогда онъ джиги не танцовалъ, «да здравствуетъ Гамбета» не кричалъ и что мировой судья ни въ одномъ изъ обвиненій, упомянутыхъ въ кореспонденціи, неповиненъ…
Затѣялась переписка.
Титулярный совѣтникъ Ивановъ не унимался и грозилъ-было новой кореспонденціей, еслибъ, въ свою очередь, отставной юнкеръ Васильевъ (спасибо надоумили добрые люди) не подалъ извѣщенія на самого титулярнаго совѣтника Иванова, въ коемъ обвинялъ Иванова:
1) въ оскорбленіи на словахъ полицейскаго урядника.
2) въ стремленіи срыть до основанія заштатный городъ Тараканъ,
3) въ богохульствѣ,
4) въ прелюбодѣяніи и
5) въ кровосмѣшеніи.
Только тогда титулярный совѣтникъ попросилъ пардону и сознался, что «скорбящій патріотъ» — онъ самъ и что онъ былъ вовлеченъ въ написаніе кореспонденціи по молодости лѣтъ (замѣтьте, ему ровно 42 года) и по недостаточности средствъ. Самъ-же онъ ни въ чемъ неповиненъ и приписываетъ извѣтъ юнкера Васильева тому обстоятельству, что не заплатилъ Васильеву карточнаго сбора въ стуколку въ количествѣ пяти рублей; не заплатилъ-же онъ, какъ честный человѣкъ, уличившій юнкера Васильева въ передержкѣ…
Снова пошла переписка, а добродушный старикъ снова повторяетъ всѣмъ и каждому:
— Ахъ, господа!..
Подъ конецъ онъ даже и себя самого предупреждалъ:
— Ахъ, исправникъ!
Но, Господи, какъ легко при всей осторожности споткнуться! Поневолѣ, наконецъ, забудешь, кто самъ извѣщаетъ, на кого извѣщаютъ…
А дѣлъ-то, дѣлъ!..
Приходитъ мѣщанинъ Федотовъ, юркій, плутоватый мѣщанинишка, неугодившій еще въ каторгу какимъ-то чудомъ.
— Я къ вашему высокоблагородію… Важное дѣло.
— Что тебѣ?
— Я-бы безъ свидѣтелевъ…
— На кого?.. спрашиваетъ старикъ, понявшій сразу, въ чемъ дѣло.
— На мѣщанина Ивана Прокофьева.
— Разсказывай…
— Сегодня утромъ, ваше высокоблагородіе, сидимъ мы въ питейномъ домѣ, какъ слѣдоваетъ честнымъ людямъ, только приходитъ Иванъ Прокофьевъ и сталъ говорить неподобныя рѣчи.
— Что-же онъ говорилъ?
— А говорилъ онъ, ваше высокоблагородіе, продолжалъ, понижая таинственно голосъ, мѣщанинъ Федотовъ, — говорилъ онъ насчетъ того, что оченно бытто нынѣ стало на свѣтѣ затѣйливо и что, говоритъ, скоро пойдетъ вездѣ телефонъ. Безъ телефона, говоритъ, не обойдется…
— А дальше что?
— Больше, ваше высокоблагородіе, ничего, но какъ мы, по разуму, смекаемъ, то и этого очень довольно. Мы, хотя и мѣщане, а понимаемъ, какой такой телефонъ!.. Бунтовать развѣ можно? Нонче, слава Богу, вы нами довольны, мы вами довольны, а Иванъ Прокофьевъ вдругъ выискался на-счетъ телефона.
— Да ты понимаешь-ли, что значитъ это слово?
— Какъ не понимать? Слава Богу, тоже газетину въ кой разъ читаемъ: бунтъ!
— Дуракъ ты, Федотовъ.
— Помилуйте, ваше высокоблагородіе, теперь, когда въ «Вѣдомостяхъ» пишутъ, чтобы и корни, и сѣмена, все рви, значитъ, другъ въ дружкѣ, каждый вѣрный сынъ отечества, какъ передъ Богомъ, долженъ, а что окромя телефона онъ и другія слова говорилъ.
— Какія?
— А говорилъ онъ, ваше высокоблагородіе, вообще на-счетъ начальства. Этотъ Ивашка отчаянный, ваше высокоблагородіе… Я, по совѣсти, какъ слѣдуетъ, открываю истинную правду. Мѣщанина Ивана Прокофьева очень хорошо мы знаемъ, разсказываетъ Федотовъ, съ дрожью въ голосѣ. — Я, говоритъ, левольверъ куплю и мѣщанскаго старосту нашего, говоритъ, шарахну. Это развѣ можно?..
По скосившемуся взгляду плутоватыхъ глазъ Федотова сразу было видно, что человѣкъ безъ зазрѣнія вретъ и норовитъ свести съ Иваномъ Прокофьевымъ свои счеты.
Федотовъ зорко слѣдитъ за лицомъ старика и не можетъ скрыть на подлой своей рожѣ чувства радости.
— Вѣдь за такія дѣла, ваше высокоблагородіе, въ Сибирь!..
Новый посѣтитель. Солидный толсторожій купчина. На шеѣ медаль за усердіе. Пришелъ, фамніьярно протянулъ руку и сказалъ:
— Владиміру Васильевичу!
— Какъ живете-можете, Никаноръ Ивановичъ?
— Живемъ, поколь Богъ грѣхамъ терпитъ, да вы насъ въ обиду не даете.
— Ну, васъ въ обиду… слава Богу! смѣется старикъ, чувствуя тѣмъ не менѣе безпокойство при видѣ серьезнаго выраженія на лицѣ мѣстнаго представителя капитала.
— Защита только отъ васъ, Владиміръ Васильевичъ, плохая. Развѣ такъ можно? говоритъ онъ недовольнымъ тономъ, словно-бы распекая хозяина.
«Эхъ! Пятнадцать лѣтъ тому назадъ стоялъ-бы ты, борода, въ передней, кланялся-бы въ поясъ, а смѣлъ-бы сгрубить, посчиталъ-бы я въ твоей бородѣ волосы, а теперь… ишь, пузатый, разсѣлся!» промелькнуло въ сѣдой головѣ старика.
Онъ только тоскливо крякнулъ и ласково спросилъ:
— Въ чемъ дѣло, уважаемый Никаноръ Ивановичъ? На что гнѣваетесь?
— Прочти-ко-съ!
И онъ сунулъ ему номерокъ газеты подъ носъ.
— Развѣ такъ можно? Развѣ честнаго человѣка можно облаять, а? повторялъ Никаноръ Ивановичъ.
Исправникъ прочелъ. Въ кореспонденціи разсказывалось о Никанорѣ Ивановичѣ, какъ о кулакѣ, разсказывалось, какъ онъ расплачивается съ рабочими и какъ отпускаетъ имъ порченную провизію.
Старикъ отдалъ газету обратно и, думая успокоить Никанора Ивановича, тихо обронилъ:
— Нынче, сами, батюшка, знаете, свобода печати. Вотъ и про меня недавно… Терпимъ…
— Это какая такая свобода?.. Я знаю этого голубчика, кто пашквиль эту настрочилъ. Такъ, фертъ, безъ роду, безъ племени. Онъ это не спроста. Такія пашквили и есть самое зло. Тепереча онѣ взводятъ клевету и мутятъ людей. Что за это вы съ нимъ сдѣлаете, съ писакой-то, ась? Въ какія мѣста-то его по положенію?
Старикъ молчалъ.
— Али и вы покрывать сволочь станете? Паршивую овцу изъ стада вонъ. Денегъ нѣтъ, такъ я выдамъ…
— Да вы напрасно Никаноръ Ивановичъ гнѣваетесь, робко возразилъ старикъ.
— Напрасно!? Я, Владиміръ Васильевичъ, этого потерпѣть не могу. Вы начальство, развѣ вы потерпите?
Старикъ испытывалъ дьявольское положеніе.
— Времена нонече прошли, когда писака какой-нибудь облаетъ тебя, да самъ-же и смѣется. Шалишь! Кулакомъ, шельма, утрешь глазки! Такъ я не оставлю этого дѣла и покажу, какъ людей честныхъ порочить. Мы, братецъ, писаку-то приголубимъ. Какъ полагаете, ваше высокоблагородіе?
— Эхъ, Никаноръ Ивановичъ!
— Вы ужо смекните, только ужь смотрите, потачки мерзавцу не давайте. Нынче съ ними разговоръ, славу Богу, коротокъ. Съ голоду брюхо подводитъ, онъ и пишетъ пашквили на купечество.
Никаноръ Ивановичъ ушелъ недовольный.
Старикъ, оставшись одинъ, призадумался. Никаноръ Ивановичъ сила; у него вездѣ связи; съ нимъ надо держать ухо востро. Мужланъ мужланомъ, а какую загвоздку на кореспондента запустилъ! Плутъ и взаправду мошенничаетъ да людей обираетъ, а туда-же — «смута» — говоритъ!
Такъ раздумывалъ старикъ.
Страшно становится, когда въ газетахъ читаете вы, какъ люди сводятъ личные счеты, прикрываясь якобы благонамѣренностью. Благодаря нѣкоторымъ нашимъ газетамъ, пробудились низменные инстинкты въ обществѣ; безстыдство храбро подняло голову, пользуясь случаемъ оклеветать ближняго; мѣдные лбы отважно вопятъ со словъ гг. Катковыхъ, Мещерскихъ et consorts, о томъ, что они, мѣдные лбы, единственные сыны своего отечества. Взапуски другъ передъ другомъ разные кулаки стремятся наложить табу на все, мало-мальски доходное.
— Рви! Рви!
Вотъ единственный, бѣшенный вопль, который торжественно раздается среди тишины.
И всякій, кто можетъ, «рветъ». Рветъ, гдѣ только можно: рветъ кассы, рветъ съ мужика, рветъ съ ближняго, и конечно во имя спасенія отечества.
Вотъ вамъ отрывокъ блѣдно набросанной картинки вліянія воинствующей части прессы. Позорное явленіе представляетъ она, и не даромъ въ обществѣ говорятъ о ней съ презрѣніемъ, а всеже читаютъ, потому что нечего читать другого.
Обращаясь къ фактамъ текущей жизни, накопившимся за мѣсяцъ, я нахожусь въ нѣкоторомъ затрудненіи, относительно выбора. Слишкомъ ужь много ихъ; это съ одной стороны, а съ другой — надо выбирать самымъ тщательнымъ образомъ, дабы не впасть въ грѣхопаденіе…
Общее впечатлѣніе, оставляемое всѣми крупными и мелкими фактами, довольно характерно. Вы ясно видите, что наша, такъ-называемая, общественная жизнь зачастую представляетъ какое-то общее недоразумѣніе, винить въ которомъ единичныя личности, сваливая на нихъ (особенно, если эти лица не выше статскихъ совѣтниковъ) съ пѣной у рта отвѣтственность, я, разумѣется, не стану, предоставляя это похвальное занятіе другихъ.
Знаете-ли что? У меня, право, не подымается рука бросить камень осужденія во всѣхъ тѣхъ мелкихъ сошекъ, неправильныя дѣйствія которыхъ или какой-нибудь неосторожный приказъ даютъ газетнымъ фельетонамъ благодарныя темы для либеральнаго пафоса и для ошельмованія. Я, конечно, не виню фельетонистовъ и понимаю, что, напримѣръ, приказъ константиноградскаго исправника можетъ дать благодарную тему, тѣмъ болѣе, что выборъ темъ, несмотря на обиліе фактовъ, бываетъ подчасъ крайне затруднителенъ, но, скажите на милость, при чехъ тутъ авторъ приказа? Человѣкъ, нѣсколько наивно объявившій въ приказѣ, что всѣхъ, кто отнесется неодобрительно къ его, г. исправника, дѣйствіямъ, немедленно доставлять къ нему, а въ случаѣ невозможности, своевременно доносить полиціи, конечно, поступилъ неосторожно, издавши такой приказъ, и, по всей вѣроятности, за свою неосторожность потерпитъ должное наказаніе отъ высшаго начальства. Все это безспорно; но приходить въ негодованіе отъ приказа и метать громы и молніи противъ одного изъ малыхъ сихъ, по меньшей мѣрѣ, наивно и служитъ только лучшимъ доказательствомъ безсилія нашей прессы. Несомнѣнно, г. константиноградскій исправникъ сталъ жертвою недоразумѣнія, когда составлялъ постановленіе, ставшее, быть можетъ, его житейскимъ Ватерлоо. Недоразумѣнія возможны и въ ту, и другую сторону, и ими кишитъ наша жизнь.
Чѣмъ, какъ не тѣмъ-же недоразумѣніемъ, можно объяснить и неожиданную остановку въ путешествіи ученаго химика-винодѣла императорскаго Никитскаго сада, г. Александра Саломана, о которой сообщено въ офиціальной газетѣ «Кавказъ»? Пріѣхалъ г. Саломанъ съ супругою въ Тифлисъ и, какъ человѣкъ спеціальности, интересуясь винодѣліемъ Кавказа, собрался посѣтить нѣкоторыя мѣста производства винъ. Осмотръ свой г. Саломанъ началъ съ колоніи Екатериненфельдъ, но по первому-же абцугу и осѣкся.
«Съ нимъ, по словамъ газеты „Кавказъ“, случился казусъ, отбившій у него всякую охоту къ дальнѣйшему ознакомленію съ интересовавшимъ его предметомъ. Пріѣхавъ въ Екатериненфельдъ въ фаэтонѣ и остановившись въ мѣстной гостинницѣ, онъ при влекъ на себя вниманіе находившихся тамъ представителей мѣстной полицейской власти своими свободными пріемами европейца, а, можетъ быть, и какими-нибудь другими особенностями, представившимися въ ихъ глазахъ подозрительными. Подозрѣніямъ этимъ, къ сожалѣнію, пришлось развиться до предположенія, что пріѣзжій незнакомецъ не кто иной, какъ злоумышленникъ, котораго вовсе не безполезно придержать. Начинается легкое зондированіе, кончившееся требованіемъ вида, почему-то еще болѣе смутившаго властей, и потомъ арестомъ. Случайно находившіеся въ этотъ день въ Екатериненфельдѣ химикъ-докторъ Струве, лично знающій г. Саломана, и горный инженеръ фон-Кошкуль, которымъ тѣ-же власти разсказали свои предположенія относительно арестованнаго, поспѣшили разъяснить ошибку. Г. Саломанъ получилъ свободу за письменнымъ поручительствомъ гг. Струве и Кошкуля и, возвратившись въ Тифлисъ, на другой-же день совсѣмъ простился съ нимъ, оставивъ всякую мысль объ ознакомленіи съ мѣстными пріемами винодѣлія».
Въ этомъ разсказѣ офиціальной кавказской газеты интереснѣе всего обращеніе вниманія екатериненфельдскихъ властей «свободными пріемами европейца». Приняли человѣка за европейца и моментально явилось подозрѣніе, точно-ли этотъ «европеецъ» — мирный человѣкъ, такъ-какъ «свободные пріемы европейца», дѣйствительно, нарушили правильное теченіе мыслей у людей, видѣвшихъ «свободные пріемы», пожалуй, только у начальства, а никакъ не у мирныхъ и незнатныхъ путешественниковъ.
Виноваты-ли они?
Виноватъ-ли дикарь, изумляющійся при видѣ какого-нибудь невиданнаго явленія и объясняющій это явленіе со свойственной ему оригинальностью?
Конечно, очень жаль, что г. Саломанъ, обладая «свободными пріемами европейца», отказался отъ путешествія, но дѣло еще поправимо. Стоитъ ему только, ради науки, усвоить себѣ несвободные пріемы азіята и продолжать путешествіе безпрепятственно. Никакой задержки не будетъ, такъ-какъ г. Саломанъ никому не бросится въ глаза. «Свой человѣкъ!» скажетъ всякій, узрѣвши почтеннаго химика-винодѣла на дорогѣ. Но если слишкомъ усердный гражданинъ земли кавказской все-таки усомнится, то рекомендую слѣдующіе отвѣты на могущіе быть заданными г. Саломану вопросы.
Ѣдетъ онъ и вдругъ… «стой!»
— Вы европеецъ?
— Никогда не былъ. Я туркменъ.
— Такъ-ли? Вы слишкомъ свободно сидите въ коляскѣ!
— Привыкъ, путешествуя по Кавказу.
— Гмъ!.. А чѣмъ занимаетесь?
— Служу при туркменскомъ управленіи.
— Съ Богомъ!
А не то можно выдать себя за «знатнаго» иностранца, т. е., вмѣсто оборонительной войны вести наступательную, и, выучившись ругаться на всѣхъ мѣстныхъ нарѣчіяхъ лучше извощиковъ, смѣло отправляться въ самыя дикія дебри нашего отечества съ вѣрой въ успѣхъ и благополучіе. «Смѣлые пріемы» знатнаго иностранца тоже произведутъ впечатлѣніе, но совсѣмъ уже въ другомъ родѣ.
Невеселое впечатлѣніе, надо правду сказать, производятъ и нѣсколько дѣлъ, разбиравшихся втеченіи прошлаго мѣсяца въ нашихъ судахъ. Дѣла эти, часто съ виду мелкія, являясь неприкрашеннымъ изображеніемъ дѣйствительности, очень ярко иллюстрируютъ наши нравы и, по крайней мѣрѣ, избавляютъ журналиста отъ нареканія въ пристрастномъ подборѣ фактовъ. Кромѣ того, обозрѣвателю текущей жизни не приходится, по выраженію Щедрина, говорить «езоповскимъ» языкомъ, передавая факты изъ судебной практики. «Езопъ» на-время прячется, снова появляясь на сцену, когда приходится дѣлать выводы. Онъ, какъ опытный актеръ, отлично знаетъ, когда подавать реплики расходившемуся русскому литератору.
Передъ нами четыре дѣла: дѣло г. Костанжогло, по обвиненію «Современныхъ Извѣстій», дѣло мѣщанина Прокудина, дѣло объ истязаніи и дѣло мѣщанина Нипоркина. Я, разумѣется, не стану передавать читателю всѣхъ подробностей. Отмѣчу только выдающіяся черты.
Фельетонистъ «Современныхъ Извѣстій», — кстати сказать, одинъ изъ тѣхъ мелкихъ обличителей, которые объ обязанностяхъ приличія имѣютъ весьма смутное понятіе, — разсказалъ кое что о г. Костанжогло въ роли «благодѣтеля рабочихъ». Извѣстный московскій тузъ не потерпѣлъ и подалъ жалобу на редакцію и автора фельетона, вручивъ интересы своей чести присяжному повѣренному Шайкевичу. Дѣло окончилось въ полное удовольствіе г. Костанжогло; редакція присуждена къ штрафу въ 25 руб.; но тождества нѣкоего г. Збруева, правительственнаго контролера при табачной фабрикѣ, съ г. Берендеемъ, фельетонистомъ «Современныхъ Извѣстій», судъ не призналъ, несмотря на увѣренія г. IIIайкевича, что г. Збруевъ и есть самый Берендей.
Но г. Костанжогло все-таки донялъ г. Збруева, въ которомъ продолжалъ видѣть обличителя его благодѣяній фабричнымъ рабочимъ. Г. Збруева въ одинъ прекрасный день уволили отъ маленькой должности контролера при фабрикѣ и, такимъ образомъ, выбросили маленькаго человѣка, оскорбившаго большого туза капитала, на улицу. Г. Костанжогло удовлетвореніе получилъ, хотя его адвокатъ и не успѣлъ никого убѣдить въ отеческой любви г. Костанжогло къ рабочимъ на фабрикѣ.
Дѣло, однакожъ, этимъ не кончилось.
Г. Збруевъ, потерявшій, по милости табачнаго туза, свое маленькое мѣсто на фабрикѣ, по званію правительственнаго контролера, зашелъ въ гости къ новому контролеру, г. Коркунову, живущему на фабрикѣ. Тогда г. Костанжогло, узнавши, что смертельный врагъ его находится въ зданіи фабрики, и вообразивъ, что фабрика есть въ нѣкоторомъ родѣ средневѣковой замокъ, издалъ, въ свою очередь, обязательное постановленіе: изгнать г. Збруева изъ замка табачнаго производства.
Г. Збруева изгнали съ энергіей, нерѣдко приходящей къ услугамъ капитала, хотя-бы и противъ закона. Г. Збруевъ подалъ жалобу на самоуправство мировому судьѣ, и тамъ защитникомъ неприкосновенности фабричнаго жилища явился тотъ-же г. Шайкевичъ.
Два положенія были выдвинуты присяжнымъ повѣреннымъ, которыя онъ развивалъ съ краснорѣчіемъ, достойнымъ лучшаго примѣненія. Положеніе первое: фабрика неприкосновенна и потому владѣлецъ можетъ выгонять, кто ему не нравится, такъ-какъ фабрикантъ есть «начальникъ фабрики» и «фабрикантъ есть охранитель интересовъ правительства». Положеніе второе: хотя г. Коркуновъ и назначенъ отъ правительства контролеромъ на фабрику, но г. Костанжогло, какъ фабрикантъ, есть «начальникъ контролера, приставленнаго правительствомъ въ его фабрикѣ», и, слѣдовательно, контролеръ — подчиненное лицо, которое должно слушаться фабриканта и принимать въ себѣ въ гости только тѣхъ, кто любъ г. фабриканту.
Знаменательно въ этой защитѣ прямое и откровенное указаніе на право полнѣйшаго произвола со стороны фабриканта. Ему даже вручается власть надъ правительственнымъ контролеромъ. Но прежде, чѣмъ негодовать на позорныя положенія защиты — а что они позорны, кто-же въ этомъ сомнѣвается? — не лучше-ли вдуматься: не правъ-ли г. Шайкевичъ и не требуетъ-ли онъ облеченія въ юридическую форму того, что на практикѣ давно существуетъ, т. е. что фабриканты, дѣйствительно, во всѣхъ отношеніяхъ «начальники фабрикъ», безъ какихъ-либо ограниченій, и мелкая пташка — «контролеръ» какъ-будто приставленъ обычая ради, а вовсе не для того, чтобы что-нибудь контролировать?
Разсматривая откровенное заявленіе защиты съ этой стороны, мы должны согласиться, что г. Шайкевичъ съ своей точки зрѣнія обычая правъ, требуя у мирового судьи санкціи на право фабриканта гнать въ шею всѣхъ частныхъ лицъ, приходящихъ въ зданіе фабрики, точно такъ-же какъ и на право (и не только обычное, но и юридическое) кормить рабочихъ, какъ угодно, помѣщать ихъ, какъ угодно, и платить или не платить имъ, тоже какъ угодно. Такимъ образомъ, мы снова находимъ подтвержденіе мысли, не разъ нами высказанной, и то передъ нами проходить знаменательное явленіе, какъ мало-по-малу на обломкахъ прежнихъ отношеній воздвигается новая сила, которая не только пользуется безконтрольностью эксплуатаціи, гордясь вліяніемъ и связями съ представителемъ другой общественной силы, но находитъ еще публичныхъ защитниковъ, предлагающихъ обычай возвести въ общественный законъ.
Мировой судья, разбиравшій это дѣло, согласился съ доводами защиты и рѣшилъ, что замокъ табачныхъ издѣлій долженъ пользоваться правами habeas corpus и что г. Збруева выгнать слѣдовало и никакого самоуправства въ этомъ не было.
Нѣсколько иначе отнеслось къ неприкосновенности частной квартиры правосудіе, въ лицѣ петербургскаго мирового судьи, при разборѣ дѣла слесаря Прокудина. Дѣло до-нельзя простое и донельзя обыкновенное. Слесарь Прокудинъ справлялъ крестины. Послѣ ужина гости стали пѣть пѣсни. Городовой усмотрѣлъ въ пѣніи нарушеніе общественной тишины и просилъ «прекратить»; но такъ-какъ гости не прекращали пѣнія, то городовой съ помощію дворниковъ отвелъ слесаря Прокудина и его жену на улицу для дальнѣйшаго слѣдованія въ участокъ, гдѣ, по его мнѣнію, все разберутъ.
Результатомъ этого нарушенія общественной тишины было разбирательство у мирового судьи, который прежде, чѣмъ постановить оправдательный приговоръ (слесарю и женѣ его) прочелъ, какъ сообщаетъ судебный отчетъ, городовому слѣдующую нотацію на-счетъ равенства передъ закономъ:
«Врывается въ частную квартиру городовой и тащитъ хозяина въ участокъ; развѣ это можно? Городовой имѣетъ право войти въ квартиру лишь по распоряженію начальства, для предупрежденія преступленія. Помилуйте, господа, оставьте хоть частную квартиру, гдѣ каждый долженъ быть свободенъ отъ дворниковъ! Вы вошли къ нему потому, что онъ мастеровой. Что тутъ за преступленіе, что, по случаю крестинъ, пѣли пѣсни? А когда какой-нибудь генералъ даетъ балъ и отъ мазурки половицы трясутся, а гулъ музыки не даетъ жильцамъ спать, — пусть попробуетъ городовой войти и взять хозяина въ участокъ! А передъ закономъ-то всѣ равны».
Прочитывая почтенному блюстителю порядка лекцію и убѣждая на будущее время оставить частную квартиру слесаря Прокудина въ покоѣ, почтенный мировой судья, конечно, исполнялъ свой долгъ. Но и слушатель, со своей стороны, исполнялъ свой долгъ, быть можетъ, только неправильно понятый! По крайней мѣрѣ, съ своей стороны, полагаю, что городовой, слушая нотацію г. мирового судьи и вникая въ смыслъ и значеніе коротенькой лекціи, былъ въ положеніи человѣка, котораго неизвѣстно за что поднимаютъ на смѣхъ. Съ одной стороны — «неприкосновенность», а съ другой — «нарушеніе тишины» и голосъ, тайный внутренній голосъ, грозно предупреждающій: «тащи!» Опять-же примите въ разсчетъ практическія соображенія того-же самаго блюстителя тишины, соображенія — плодъ цѣлой жизни, и вы легко можете себѣ представить воздѣйствіе теоріи объ оставленіи частной квартиры слесаря Прокудина въ покоѣ на смекающаго человѣка практики по преимуществу. Но во всякомъ случаѣ одно и то-же правосудіе взглянуло на неприкосновенность жилищъ съ разныхъ точекъ зрѣнія. Въ Москвѣ мировой судья нашелъ, что фабрикантъ воленъ во всякое время входить въ частныя квартиры и «гнать», а въ Петербургѣ мировой судья рекомендуетъ свободу квартиръ отъ дворниковъ и не находитъ преступленія въ томъ, что, по случаю крестинъ, пѣли пѣсни.
Опять-таки рекомендую читателю войдти въ положеніе того самаго городового, который, получивъ теоретическую лекцію въ камерѣ мирового судьи, возвращается къ своему посту и, размышляя о томъ, что палка о двухъ концахъ, вдругъ слышитъ пѣніе въ квартирѣ какого-нибудь другого слесаря, которому Богъ послалъ сына или дочь.
«Пойте, граждане, пойте себѣ на здоровье пѣсни!» думаетъ себѣ городовой, прислушиваясь къ пѣснѣ.
«Вотъ домъ — резонируетъ онъ — и во всемъ-то домѣ сегодня веселье. Наверху въ карты дуются, въ третьемъ этажѣ тоже въ карты дуются, во второмъ, у генерала, мазурку танцуютъ, въ первомъ даровая музыка, а внизу поютъ, по случаю крестинъ!»
Резонируя такимъ образомъ, городовой присаживается у воротъ, собираясь подумать съ закрытыми глазами, но сомнѣніе, словно червь, закрадывается въ сердце и начинаетъ сосать его.
«Не безпорядокъ-ли?.. Не прекратить-ли?»
— Тащи! шепчетъ голосъ.
— Неприкосновенность жилища! возражаетъ городовой.
— Тащи, говорю тебѣ!
— Передъ закономъ всѣ равны…
— Ой, смотри, братъ, тащи! убѣждаетъ голосъ…
— Тамъ, наверху, мазурка, такъ развѣ пѣсни пѣть нельзя? борется «внутренній гражданинъ» съ «городовымъ».
Ужь «гражданинъ» начинаетъ ослабѣвать и «городовой» готовъ одержать верхъ, но подъ обаяніемъ-ли пѣсни или музыки, вырывающихся изъ отвореннаго окна, а только городовой начинаетъ дремать. И снится ему сонъ. Вотъ будто приближаются шаги и голосъ товарища отрывисто спрашиваетъ:
— Ты спишь, Ивановъ?
— Нѣтъ… Такъ, братецъ, задумался!
— Что это у тебя, а?
— Все благополучно!
— А орать развѣ можно?
— Пѣсни поютъ по случаю крестинъ. Слесарю Антонову Богъ десятаго ребенка далъ.
— Глупая голова! Такъ развѣ можно нарушать по этому случаю общественную тишину? Нужно прекратить!
Вздремнувшій городовой во снѣ такъ громко гаркнулъ: «нельзя!», что проснулась въ испугѣ дворняжка, прикурнувшая у воротъ, и самъ городовой поспѣшно открылъ глаза.
Взглянулъ вокругъ — на панели ни единой души. Извощики, съѣхавшіеся на огонекъ, въ ожиданіи окончанія мазурки, сладко спятъ, опрокинувъ затылки за задки дрожекъ, а каретные кучера пользуются случаемъ узнать, хорошо-ли спать на каретныхъ подушкахъ. Изъ оконъ по-прежнему звучитъ мазурка, а снизу, изъ подвальнаго этажа, вырываются пѣсни.
— Экъ ихъ разодрало! сердито шепчетъ Ивановъ и заглядываетъ въ оконце.
Крестины въ полномъ разгарѣ. Пѣсня льется звончѣй.
Вспомнилъ городовой сонъ и вдругъ говоритъ:
— Шабашъ орать!
— Съѣшь!
— Съѣшь!? восклицаетъ оскорбленный.
Тутъ ужь ни минуты раздумья: и нарушеніе, и оскорбленіе, и неповиновеніе.
Онъ созываетъ дворниковъ и храбро спускается въ подземелье, чтобы «тащить».
Отъ большей или меньшей степени возбужденности обѣихъ сторонъ будетъ зависѣть — приметъ-ли нападеніе характеръ кровопролитной войны или-же непріятель безпрекословно сдастся въ плѣнъ, и, такимъ образомъ, на судѣ, по крайней мѣрѣ, не подымется вопроса о незаконномъ сопротивленіи. Такъ большею частью возникаютъ у городовыхъ войны съ обывателями и нерѣдко кончаются прискорбными послѣдствіями. Увы! Лекція по теоріи, недавно только-что выслушанная почтеннымъ солдатикомъ, исчезла, какъ дымъ, при первомъ-же сновидѣніи, напомнившемъ нѣсколько дѣйствительность.
Есть рѣчи — значенье
Темно иль ничтожно,
Но имъ безъ волненья
Внимать невозможно
расторопному, бойкому и не совсѣмъ глупому человѣку.
Третье дѣло, обращающее на себя вниманіе — дѣло объ истязаніи сапожнымъ мастеромъ Крыловымъ ученика своего, девятилѣтняго мальчика Матвѣева. Истязанія, которымъ подвергался ученикъ, какъ увидитъ читатель, дѣйствительно, ужасны. Къ сожалѣнію, подобныя дѣла случаются довольно часто и какъ-бы вопіютъ о необходимости строгихъ законодательныхъ мѣръ, которыя-бы оградили несчастныхъ малолѣтковъ, нерѣдко продававаемыхъ въ ученіе, какъ продаютъ невольниковъ въ рабство. Жизнь этихъ, незащищенныхъ отъ произвола хозяевъ, дѣтей во-истину представляетъ сплошное страданіе, и только благодаря случайностямъ, подобныя дѣла являются въ судѣ. Широко понимая законъ, предоставляющій хозяевамъ «отечески исправлять учениковъ», и забывая тотъ-же законъ, обязывающій пещись объ ученикахъ, хозяева смотрятъ на этихъ несчастныхъ мальчиковъ, какъ на рабовъ, вполнѣ подвластныхъ хозяину. Кто заглядывалъ въ мастерскія, кто видѣлъ блѣдныя, исхудалыя лица учениковъ, кто знаетъ, какъ помѣщаются, какъ кормятся и какъ третируются ученики, тотъ пойметъ очень хорошо настоятельность защиты, требуемой беззащитными существами, мелькающими нерѣдко по улицамъ въ жестокіе морозы въ классическихъ пестрядинныхъ халатахъ. Раздирающую душу подробности обнаруживаются обыкновенно при такихъ дѣлахъ; но сколько не менѣе ужасающихъ подробностей проходитъ неизвѣстными и сколько уносится дѣтей въ безвременныя могилы! Факты настойчиво говорятъ о невозможности положенія, и дѣла въ этомъ родѣ, одно другого ужаснѣе, появляются въ судахъ. Не такъ еще давно разбиралось дѣло объ истязаніяхъ сапожнымъ мастеромъ Гозе, а теперь снова сапожный мастеръ на сценѣ.
И спасли мальчика совершенно случайно. Дѣло, по отчету, напечатанному въ газетахъ, было такъ:
«Въ ночь на 17-е декабря 1876 года, проживающая по Апраксину переулку крестьянка Гнидина, отправляясь въ сарай, нашла на дворѣ сидящаго на снѣгу мальчика, лѣтъ девяти, который, несмотря на бывшій въ то время сильнѣйшій морозъ, былъ въ одной рубашкѣ, безъ шапки, босой. Видя, что окоченѣвшій ребенокъ не отвѣчаетъ на ея вопросы, Гнидина снесла его къ себѣ въ квартиру, отогрѣла его, напоила чаемъ, а когда онъ пришелъ въ себя, то узнала изъ словъ его, что онъ крестьянскій мальчикъ Афанасій Матвѣевъ, находится въ ученьи у проживающаго въ томъ-же домѣ башмачнаго мастера Крылова, который такъ жестоко обращался съ нимъ, что онъ нѣсколько разъ бѣгалъ отъ хозяина, но каждый разъ былъ приводимъ обратно полиціей. Крыловъ, узнавъ о случившемся, явился къ Гнидиной съ требованіемъ отпустить мальчика; но она его не выдала и отвела въ участокъ, гдѣ, по осмотрѣ Матвѣева, все тѣло его оказалось покрытымъ багровыми рубцами и свѣжими ссадинами и ранами, какъ бы отъ удара плетью, а мышцы носили слѣды цѣпи и веревки, въ виду чего Матвѣевъ былъ отправленъ въ обуховскую больницу, гдѣ онъ пролежалъ долгое время; Крыловъ-же былъ преданъ суду по обвиненію въ истязаніи Матвѣева.
Вызванный къ судебному слѣдствію, проживающій нынѣ на родинѣ, Афанасій Матвѣевъ, имѣющій въ настоящее время 12 лѣтъ, далъ вполнѣ толковыя показанія. Изъ словъ его видно, что онъ, на девятомъ году, былъ взятъ какимъ-то старичкомъ отъ матери и привезенъ, вмѣстѣ съ другими мальчиками, въ Петербургъ, гдѣ былъ взятъ башмачнымъ мастеромъ Карпомъ Крыловымъ, у котораго пробылъ около семи мѣсяцевъ. Сначала Крыловъ обращался съ нимъ довольно хорошо, училъ его дѣлать концы, затѣмъ подшивать подметки, а потомъ заставлялъ его дѣлать дратву; а такъ-какъ работа эта была не подъ силу ему, то Крыловъ началъ его „хлыстать“ ремнемъ (лежавшимъ на столѣ вещественныхъ доказательствъ) и другимъ круглымъ ремнемъ, находившимся при машинѣ, употребляемой въ мастерской, удары котораго оставляли язвы и рубцы на тѣлѣ. Измученный отъ страха и боли, онъ нѣсколько разъ бѣгалъ отъ хозяина, который, отобравъ нищенскій скарбъ его, привезенный изъ деревни, оставилъ ему одну только рубашку. Не зная, къ кому обратиться за защитою, онъ нищенствовалъ, но тотчасъ-же былъ взятъ полиціей и водворенъ къ хозяину. Тогда жизнь его становилась еще горше; Крыловъ сковывалъ ему ноги цѣпью, запираемою замкомъ, оставляя по нѣсколько дней въ такомъ положеніи, или подвѣшивалъ его на крючокъ, головою внизъ, и билъ его упомянутымъ ремнемъ. Въ день послѣдняго побѣга своего, онъ, испытавъ подобное наказаніе, вышелъ изъ квартиры въ десятомъ часу вечера, но, захваченный сильнымъ морозомъ, вѣроятно, не въ состояніи былъ идти дальше. Въ настоящее время Матвѣевъ, по показаніямъ матери своей, живетъ въ деревнѣ, поправился здоровьемъ, выучился грамотѣ и ведетъ себя хорошо. По выходѣ его изъ больницы, онъ былъ взятъ переплетнымъ мастеромъ, у котораго прожилъ около года, а потомъ былъ возвращенъ матери, которая, сдавъ мальчика по бѣдности старичку, обѣщавшему пещись о немъ, года два не имѣла извѣстій о сынѣ, о чемъ и заявила становому приставу, потребовавшему съ нея больничныя деньги. Хотя жильцы, проживавшіе въ квартирѣ Крылова, и удостовѣряли на судѣ, что Крыловъ Матвѣева не наказывалъ и обращался съ никъ хорошо, но одинъ изъ нихъ, Куликовъ, нерѣшительнымъ тономъ заявилъ, что видѣлъ однажды, какъ Крыловъ „легонько стягалъ мальчика ремешкомъ“.
Подсудимый Крыловъ опровергалъ показанія Матвѣева. Онъ говорилъ, что взялъ его на четыре года въ ученье, заплативъ за него 15 руб. Ни ремнемъ, ничѣмъ другимъ его не наказывалъ, а наставлялъ его только „словомъ“ и училъ добру; Матвѣевъ-же былъ дурного поведенія и находился часто въ бѣгахъ. Эксперты-врачи, присутствовавшіе на судебномъ слѣдствіи и производившіе осмотръ Матвѣева во время болѣзни его, удостовѣрили, что онъ былъ мальчикъ худой, малокровный, золотушный; все тѣло было покрыто рубцами и ранами, происшедшими отъ ударовъ плетью или веревками, которые, еслибъ продолжались долѣе, могли-бы отразиться на здоровьѣ Матвѣева; въ настоящее время онъ поправился и дурныхъ послѣдствій ожидать нельзя».
Присяжные засѣдатели признали Крылова виновнымъ въ жестовомъ истязаніи Матвѣева ремнемъ, но отвергли виновность подсудимаго въ подвѣшиваніи его на крюкъ. Судъ постановилъ: отдать Крылова, по лишеніи всѣхъ особенныхъ правъ и преимуществъ, въ арестантскія роты на 1 годъ и 3 мѣсяца.
Еслибы не сердобольная крестьянка Гнидина, спасшая сперва мальчика отъ замерзанія, принявшая участіе въ несчастномъ ребенкѣ и грудью защитившая его, то быть-бы ребенку въ могилѣ. Но, по счастію, еще не извелись добрые люди съ горячимъ сердцемъ, которые близко въ сердцу принимаютъ чужое горе.
Обратили-ли вы вниманіе, читатель, что во всѣхъ подобныхъ дѣлахъ почти всегда мстителемъ за дѣтей является женщина и обыкновенно простая, рабочая женщина? Вы помните, кто поднялъ дѣло объ истязаніи маленькой Кронебергъ? Какая-то сердобольная женщина-прачка, жившая въ томъ-же домѣ. Кто, возмущенный, поднялъ дѣло объ истязаніи дочери знаменитой «мекленбургъ-шверинской» матерью? Тоже простая женщина. Я не упомню другихъ дѣлъ, но знаю, что въ большинствѣ случаенъ защитницей является простая женщина. Ни одна изъ нашихъ модныхъ филантропокъ, засѣдающихъ въ разныхъ благотворительпыхъ обществахъ, сколько помнится, ни разу еще не вступилась за дѣйствительно-обойденныхъ и обездоленныхъ, да оно и понятно. Возиться, поднимать дѣло, идти свидѣтельницей въ судъ… это слишкомъ хлопотно, и стремленіе къ добру такъ далеко не заходитъ. Посидѣть въ уютной комнатѣ, выдать пять рублей или въ каретѣ посѣтить «этихъ несчастныхъ» эти «счастливыя» могутъ, а затѣмъ пора и успокоиться.
Не такъ дѣйствуетъ, напримѣръ, крестьянка Гиндина. Кто она — отчетъ не объясняетъ; вѣроятно, тоже подневольный человѣкъ, понимающій и чувствующій всю сладость подневольнаго житья.
Она несетъ ребенка въ себѣ, пригрѣваетъ его, распрашиваетъ, а когда хозяинъ требуетъ ребенка, храбро не отдаетъ его и, несмотря на присущую простому человѣку боязнь участка, идетъ туда съ ребенкомъ, требуя защиты. Чужое дѣло стало ей своимъ, и если мальчикъ спасенъ отъ хозяина, если онъ живъ и здоровъ, то обязанъ этимъ доброй женщинѣ, съумѣвшей постоять за правду.
При чтеніи подробностей, какъ мать отдаетъ сына по бѣдности какому-то старику, какъ затѣмъ мальчика привозятъ въ Петербургъ и тамъ продаютъ его за 15 рублей, не возстаетъ-ли передъ глазами вашими картина такой поразительной бѣдности, что остается только еще удивляться, какъ сравнительно у насъ мало дѣтоубійствъ? Примѣры были и этому, но примѣры единичные.
Обобщая подобные факты, вамъ ясно дѣлается, какъ нищета и незащищенность готовятъ все больше и больше жертвъ прокурорскому надзору и какую во истину печальную судьбу приходится влачить тѣмъ обойденнымъ, которые, куска хлѣба ради, совершаютъ преступленія.
Передъ нами четвертое дѣло — дѣло мѣщанина Нипоркина, разбиравшееся въ концѣ августа въ петербургскомъ окружномъ судѣ. Мѣщанину Нипоркину 45 лѣтъ, изъ которыхъ въ разное время онъ просидѣлъ болѣе 25 лѣтъ въ разныхъ тюрьмахъ. Въ тюрьмѣ болѣе 25 лѣтъ!
Вы думаете, что передъ вами закоренѣлый злодѣй? Ошибаетесь. Прослушайте характерную и производящую впечатлѣніе искренности исповѣдь Нипоркина на судѣ, и вы убѣдитесь, что передъ вами несчастный неудачникъ, въ горьчайшемъ значеніи этого слова. Безхитростная исповѣдь этого обитателя тюремъ такъ интересна, поучительна и трогательна, что я приведу ее цѣликомъ изъ судебнаго отчета, напечатаннаго въ «Молвѣ». Это назидательная эпопея изъ русской жизни.
«Начиная съ 17-ти-лѣтняго возраста, Нипоркинъ „просидѣлъ въ разное время около 25 лѣтъ въ тюрьмѣ“. Послѣ смерти отца, онъ до 14 лѣтъ жилъ при матери, но, по недостатку средствъ, должнаго образованія ему дано не было, и мать отдала его и мальчики на табачную фабрику Тараканова. Когда ему минуло 17 лѣтъ, родной и двоюродный братья, торговавшіе желѣзными матеріалами, переманили его въ себѣ. Вскорѣ затѣмъ одинъ изъ братьевъ былъ заподозрѣнъ и арестованъ по обвиненію въ покупкѣ краденнаго и уговорилъ подсудимаго сказать, что краденное куплено не имъ, а, по глупости, мною», на что Нипоркинъ и согласился. Просидѣвъ три года въ тюрьмѣ, онъ петербургской уголовной палатой оставленъ былъ въ подозрѣніи, но, несмотря на это, тогдашняя администрація сослала его въ городъ Глазовъ, вятской губ., подъ надзоръ полиціи, безъ срока. Въ Глазовѣ онъ, юноша 20 лѣтъ, полюбилъ одну дѣвушку, «съ которой дѣлилъ и радости, и скуку; свадьба наша, разсказывалъ онъ на судѣ, — была уже предназначена, но судьба судила иначе. Невѣста заболѣла тифомъ и вскорѣ умерла. Затѣмъ я былъ извѣщенъ о смерти и матери моей, оставшейся въ Петербургѣ. При такомъ оборотѣ положенія, я доходилъ до отчаянія; мнѣ сдѣлалось нестерпимо жить въ Глазовѣ, и я рѣшился отлучиться». Его поймали, возвратили въ Глазовъ и посадили въ тюрьму по обвиненію въ поджогѣ дома, сгорѣвшаго тогда, когда онъ отлучился изъ Глазова. По этому дѣлу онъ просидѣлъ 4 года въ тюрьмѣ, но въ поджогѣ былъ оправданъ, а за отлучку изъ-подъ надзора полиціи приговоренъ въ 7-ми-дневному аресту при полиціи. Послѣ всего этого нельзя было и думать поступить куда-либо на мѣсто, и, вслѣдствіе голода, ему «пришлось войти въ такой кругъ общества, о которомъ говорилось хорошаго очень немного1». Жизнь въ средѣ такихъ людей скоро опротивѣла, и Нипоркинъ съ однимъ изъ жителей Глазова рѣшился бѣжать оттуда. «Бродили мы недолго, говорилъ онъ; — въ пермской губерніи насъ поймали, и мы, во избѣжаніе опять попасть въ Глазовъ, показались непомнящими родства, и я назвался Грунинымъ, въ честь покойной моей невѣсты, которую звали Аграфеною». По этому дѣлу онъ просидѣлъ въ тюрьмѣ около 3 лѣтъ и, по рѣшенію пермскаго уѣзднаго суда, былъ назначенъ, вмѣстѣ съ товарищемъ, на водвореніе въ Сибирь, съ употребленіемъ на работы втеченіе 8 лѣтъ и съ наложеніемъ клейма на правой рукѣ: Б. Втеченіи трехъ лѣтъ жизни въ Сибири онъ «путешествовалъ на золотые пріиски и работалъ въ рудникахъ. На свое положеніе, хотя оно и было тяжело, я не ропталъ и считалъ себя достаточно счастливымъ, но и тутъ злая судьба розыскала меня для новыхъ страданій. Товарищъ мой убѣжалъ изъ Сибири и, придя въ Глазовъ, сознался и сказалъ, гдѣ нахожусь я, и вотъ меня по этапу опять препроводили въ Глазовъ. А у товарища моего, еще до знакомства со мною, накопилось порядочно уголовныхъ дѣлъ, но они находились подъ спудомъ, потому что онъ былъ любимецъ глазовскаго уѣзднаго судьи и его бывшій дворовый человѣкъ. Но когда насъ посадили и тюрьму, то судіи стараго уже не было, и меня присовокупили къ дѣламъ моего товарища», по которымъ Нипоркинъ просидѣлъ въ тюрьмѣ 9 лѣтъ. Это было въ 1869 году. «Вятская уголовная палата лишила насъ съ товарищемъ всѣхъ правъ состоянія и сослала меня, безъ наказанія плетьми, въ каторжныя работы на заводы на два года, и въ томъ-же году насъ отправили въ Сибирскъ и помѣстили въ каторжное отдѣленіе центральной тюрьмы. Какъ баранъ, протягивающій шею подъ ударъ ножа, такъ и я, даже съ большею покорностью, вступилъ на новое поприще жизни каторжной. Однако, человѣческаго разумѣнія по суду я лишенъ не былъ и хорошо сознавалъ, что въ каторгѣ не мнѣ мѣсто и за что осудили меня — это до сихъ поръ остается загадкою. Два года я пробылъ въ централкѣ, два года я пресмыкался въ кругу людей, которыхъ характеръ отличался отъ демонскаго очень немногимъ, и научиться хорошему тамъ было немыслимо. Жизнь въ централѣ была не красна: то слышишь стонъ какого-то непонятнаго отчаянія, то кощунство, то ругательства и разсказы преступленій, отъ которыхъ невольно душу раздираетъ на части. Въ 1870 году были выборы на Сахалинъ островъ; товарища моего угнали, а я оставленъ былъ, потому что за хорошее поведеніе уже состоялъ въ разрядѣ исправляющихся». Препровожденный снова въ Глазовъ, Нипоркинъ бѣжалъ оттуда, былъ возвращенъ и опять отлучился. Наконецъ, въ 1877 году глазовскій исправникъ выслалъ его изъ Глазова въ Березовскіе починки — верстъ за 200. «Починки эти были такого рода: въ лѣсной глуши, гдѣ нѣтъ селеній, а на разстояніи 15—20 верстъ можно встрѣтить одинъ или два дома, въ которыхъ и обитаютъ тамошніе дикари и полудикари, и я принужденъ былъ ежедневно бродить изъ починка въ починокъ выпрашивать себѣ хлѣба. Между тѣмъ необходимо нужна была какая-нибудь и одежда, но выпросить ее гдѣ-либо тамъ было недоступно; короче сказать: отличить меня отъ звѣря тогда было трудно, но тотъ, какъ, мнѣ казалось, былъ гораздо счастливѣе и сытнѣе. Изъ починокъ я убѣжалъ или отлучился — для меня это было безразлично». Отбывши по приговору петербургскаго окружнаго суда годичное заключеніе въ рабочемъ домѣ, Нипоркинъ былъ препровожденъ въ Ржевъ, подъ надзоръ полиціи, откуда пожелалъ отлучиться въ Петербургъ для розысканія сестеръ, которыя должны были передать ему часть наслѣдства, завѣщаннаго ему родною сестрою, вдовою титулярнаго совѣтника Кисловою, и поселился у нихъ. Онѣ жили въ большой уже нищетѣ, крайности, пристрастились къ пьянству и все, что заработывали, пропивали. «Наконецъ, когда у меня не стало денегъ, продолжалъ подсудимый, — сестры принялись за мои вещи, и все, что было еще у меня порядочнаго, по заботливости ихъ, очутилось въ ссудныхъ конторахъ, причемъ онѣ не переставали увѣрять меня, что наслѣдство скоро получится и вещи мои будутъ выкуплены. Когда-же у меня ничего не осталось, онѣ просто выпроводили меня. Больной, въ лохмотьяхъ, безъ гроша въ карманѣ и не имѣя гдѣ преклонить голову, я не зналъ, на что мнѣ рѣшиться и что дѣлать; наконецъ, я вспомнилъ, что у меня есть двоюродный братъ; я зналъ, гдѣ онъ живетъ и что онъ занимается адвокатурою; мнѣ было также извѣстно, что онъ имѣлъ достаточныя средства для жизни, но я также зналъ и его характеръ: онъ былъ гордъ и скупъ чрезмѣрно, но я все-таки питалъ еще надежду, что братъ сжалится надо мною и сколько-нибудь поможетъ мнѣ какъ-нибудь добраться до Ржева. Но увы! Когда, въ слезахъ и на колѣняхъ, я умолялъ брата о помощи, онъ съ презрѣніемъ оттолкнулъ меня, выгналъ изъ квартиры и сказалъ, чтобы являться къ нему я больше никогда не осмѣливался. Что нужно было дѣлать — я не зналъ, а между тѣмъ голодъ говорилъ свое, да и о ночлегѣ тоже нужно было подумать, а денегъ — ни копейки. Впрочемъ, я помнилъ и зналъ, что въ Петербургѣ существуютъ разнаго рода притоны и сходбища, какъ-то: вяземскія лавры, сѣнновскіе малинники, ночлежные пріюты и тому подобныя трущобы». Но подсудимый не хотѣлъ войти въ компанію личностей, отъ которыхъ бѣжалъ раньше. «Оставалось совершить преступленіе, но я трепеталъ при одной мысли объ этомъ. Впрочемъ, у меня было еще средство и для ночлега, и для покупки хлѣба — это перламутровый крестъ — благословеніе и наслѣдство любимой моей почившей матери; я продалъ его за 20 коп., но ихъ хватило ненадолго. Нѣсколько дней я питался Христа ради, но далеко не такъ удачно, какъ способны для этого прошаки Петербурга. Въ февралѣ, когда погода потеплѣла, такъ-что вода и грязь проникли въ мои валеные сапоги, ноги мои заболѣли сильнѣе прежняго; на нихъ открылись раны, знаки которыхъ и нынѣ еще не изгладились. Въ это время, припоминая свое прошедшее, я вспомнилъ и каторгу: тамъ было ужасно, но я былъ сытъ по возможности, а здѣсь, на волѣ, въ родномъ городѣ, гдѣ близко родственники, я долженъ умереть, всѣми покинутый, голодною, мучительной смертью. Это было уже слишкомъ невыносимо, а затѣмъ я зналъ, что въ тюрьмѣ съ голода не умираютъ». Вотъ подъ вліяніемъ этихъ обстоятельствъ Нипоркинъ подходитъ къ двери трактира Иванова. «Взойти въ трактиръ и попросить ради Христа, но дадутъ ли мнѣ? А если дадутъ копейку или двѣ, то развѣ это исходъ для жизни? Когда-же конецъ всему этому страшному, неумолимому испытанію? Долото, которое я утащилъ въ рынкѣ раньше, думая съ нимъ попасться, и которое осталось непроданнымъ, было у меня за пазухой; голодъ кричалъ во мнѣ: въ тюрьмѣ я буду сытъ и есть больница, гдѣ паспортовъ не спрашиваютъ». И вотъ Нипоркинъ сломалъ замокъ съ цѣлью, чтобы его услышали, задержали и отправили въ тюрьму, но никакъ не съ цѣлью совершить кражу.
Двоюродный братъ объяснилъ на судѣ, что онъ по-родственному принималъ участіе въ подсудимомъ, но что это не повело ни къ чему, такъ-какъ подсудимый «привыкъ къ легкому труду, занимаясь пріобрѣтеніемъ чужого». Въ послѣдній разъ, когда подсудимый обратился къ свидѣтелю за помощью, свидѣтель выгналъ его изъ квартиры. Относительно того, какимъ образомъ подсудимый попался въ первый разъ въ преступленіи, будучи 17 лѣтъ, свидѣтель отозвался невѣденіемъ.
На это подсудимый возразилъ, что братъ по тому дѣлу сидѣлъ съ нимъ вмѣстѣ въ тюрьмѣ и былъ затѣмъ высланъ въ Тихвинъ, подъ надзоръ полиціи. Въ послѣднемъ словѣ обвиняемый, между прочимъ, сказалъ:
«Для меня обиднѣе всего то, что мой братъ показалъ неправду. Накажите меня, какъ можно строже, пусть на страшномъ судѣ онъ за это отвѣтитъ. Я знаю, что если буду оправданъ, онъ употребитъ всѣ силы въ мѣщанской управѣ, гдѣ имѣетъ вѣсъ и связи, и попроситъ, чтобы меня опять выслали».
На вопросъ о виновности, присяжные засѣдатели отвѣчали: «Да, виновенъ, но совершилъ преступленіе по крайности к неимѣнію средствъ къ пропитанію и работѣ».
Судъ приговорилъ Нипоркина къ арестантскимъ ротамъ на одинъ годъ.
Такимъ образомъ, мѣщанину Нипоркину пришлось высидѣть въ заключеніи всего 26 годъ.
Обращаясь затѣмъ къ фактамъ изъ провинціальной жизни, намъ придется остановиться на нѣсколькихъ печальныхъ фактахъ изъ дѣятельности нашихъ земствъ. Въ настоящее безшабашное время какъ-то въ модѣ огульно поносить земскія учрежденія, и разные борзописцы отважно обвиняютъ наше земство, приписывая представителямъ его всевозможные недостатки. При этомъ тѣ-же господа, подводя итоги дѣятельности земства, выражаютъ удивленіе, что земства наши слишкомъ мало сдѣлали съ тѣхъ поръ, какъ открыты земскія учрежденія.
Читатели наши хорошо знаютъ, какъ мы относимся къ нашему земскому самоуправленію. Ми не разъ и не два высказывали, что, несмотря на самыя благія намѣренія, земства часто поставлены въ невозможность проявить свою дѣятельность, даже и въ томъ небольшомъ кругѣ обязанностей, который отведенъ ему «положеніемъ». Нѣтъ ничего удивительнаго, что ограниченность ценза, нѣкоторыя недоразумѣнія, съуживающія все болѣе и болѣе значеніе органовъ нашего самоуправленія и низводящія ихъ на степень фискальныхъ учрежденій, играютъ значительную роль въ проявленіи апатіи и мертвенности земскихъ собраніи. Читатели помнятъ, что земскія собранія перваго выбора были далеко не тѣ, что теперь.
Относясь съ глубочайшимъ уваженіемъ къ идеѣ земскаго самоуправленія и не оставляя надежды, что, при большемъ развитіи его дѣятельности и при менѣе ограниченномъ доступѣ къ праву выбора, въ будущемъ земскимъ нашимъ учрежденіямъ предстоитъ занять подобающее имъ мѣсто, — мы тѣмъ не менѣе не можемъ закрывать глаза передъ тѣми фактами дѣятельности нашихъ земствъ, которые дискредитируютъ идею земскаго самоуправленія, даже въ настоящемъ убогомъ его значеніи, и даютъ поводъ врагамъ принципа, указывая на дѣйствія теперешнихъ представителей его, позорить самый принципъ и вопить о его непригодности.
У насъ, какъ извѣстно, публицистовъ-охотниковъ на это множество. Васъ поставятъ въ такое положеніе, въ которомъ вы можете только топтаться на мѣстѣ, и, стремясь уничтожить даже и возможность топтанія, надъ вами-же глумятся, что вы не шагаете быстрыми шагами.
Тѣмъ съ большей строгостью слѣдуетъ относиться, когда представители земства сами-же продаютъ свое право, даже не за чечевичную похлебку, и проявляютъ дѣятельность свою позорнымъ образомъ.
Подобнымъ возмутительнымъ дѣломъ является недавнее рѣшеніе екатеринославскаго земства по вопросу объ устройствѣ ремесленной школы.
Вотъ исторія этого дѣла, разсказанная барономъ Корфомъ въ «Голосѣ».
«Десять лѣтъ назадъ, въ александровскомъ уѣздѣ, екатеринославской губерніи, одинъ изъ почтеннѣйшихъ дѣятелей по мировымъ учрежденіямъ и училищному дѣлу, землевладѣлецъ Д. Т. Гнѣдинъ, предложилъ мѣстному уѣздному земскому собранію, присоединивъ къ губернской асигновкѣ уѣздную, открыть ремесленную школу въ его имѣніи, съ тѣмъ, что онъ жертвуетъ подъ нее землю и необходимыя сооруженія, а самая школа будетъ такимъ ремесленнымъ учрежденіемъ, которое не пренебрежетъ общимъ образованіемъ. Пошли переговоры, составленіе и препровожденіе устава школы, и на все это затрачено десять лѣтъ, которыя привели, однако, къ тому, что екатеринославское губернское земское собраніе, убѣдившись, что его первоначальное предположеніе объ открытіи восьми ремесленныхъ школъ почти осталось мертвою буквою и что составленный уѣзднымъ земствомъ и уже утвержденный уѣзднымъ начальствомъ уставъ ремесленнаго училища соотвѣтствуетъ дѣлу, большинствомъ голосовъ 23 противъ 20, присоединило къ уѣздной асигновкѣ губернскую и постановило открыть въ селѣ Александровкѣ ремесленную школу, принявъ отъ Д. Т. Гнѣдина въ даръ десять десятинъ земли и сооруженія для школы, которыя жертвователь уже успѣлъ возвести, затративъ на нихъ до тридцати тысячъ рублей».
Прошло десять лѣтъ. Наконецъ, уставъ ремесленнаго училища былъ утвержденъ учебнымъ вѣдомствомъ, и земству оставалось только открыть училище.
«Но оказалось, что гласнымъ, подписавшимъ постановленіе объ открытіи училища, не дали тутъ-же подписать и спеціальнаго полномочія у правы для приведенія его въ исполненіе, а потому губернская управа, бывшая въ пользу училища, какъ и избранная губернскимъ собраніемъ коми сія, была вынуждена созвать въ январѣ 1879 года, экстренное собраніе для дачи полномочія управѣ совершить извѣстные акты, необходимость которыхъ вытекала изъ постановленія собранія о принятіи въ даръ земли, построекъ и проч.» И что-же?..
Вы не повѣрите! Вмѣсто 43-хъ гласныхъ, какъ въ первый разъ, съѣхалось всего 23; вмѣсто того, чтобъ приступить непосредственно къ выдачѣ полномочія управѣ, эти 23 гласные возобновили уже рѣшенный вопросъ о томъ, нужно ли ремесленное училище, да и постановили, большинствомъ 17-ти голосовъ противъ шести, отмѣнить то, что было рѣшено большинствомъ 23-хъ голосовъ противъ 20-ти, т. е. постановили ремесленнаго училища вовсе не открывать!"
Нечего и говорить о незаконности такого рѣшенія земскаго собранія, которое не имѣло никакихъ правъ перерѣшать вопросъ, разъ уже рѣшенный; могутъ еще обжаловать и гласные, подписавшіе постановленіе объ открытіи училища, въ сенатъ постановленіе второго губернскаго собранія, которое обсуждало уже рѣшенное и вошедшее въ законную силу постановленіе перваго губернскаго земскаго собранія.
Но тутъ является вопросъ: всѣ-ли гг. гласные, подписавшіе постановленіе, находятся въ настоящее время на мѣстѣ и, наконецъ, захотятъ-ли они отстоять это дѣло? Для борьбы нужна энергія. Хватитъ-ли ея въ данномъ случаѣ?..
Каковъ-бы ни былъ исходъ, а училища, мысль о которомъ явилась десять лѣтъ тому назадъ, на которое пожертвованы деньги, нѣтъ и когда оно будетъ — вопросъ темный…
Земцы сами-же оттолкнули отъ себя училище и, постановляя незаконное рѣшеніе, вѣроятно, разсчитывали, что опять пройдетъ десять лѣтъ, пока рѣшится вопросъ, а тамъ будетъ, что будетъ.
И то сказать: вѣдь рѣчь шла о ремесленномъ училищѣ; большинству гласныхъ, вотировавшихъ противъ него, какое дѣло до ремесленнаго училища? Вѣдь не ихъ дѣти поступили-бы въ это училище. Вотъ еслибъ рѣшался вопросъ, въ которомъ они лично были-бы заинтересованы, тогда другое дѣло. Надо обладать извѣстнымъ гражданскимъ чувствомъ и извѣстнымъ развитіемъ, чтобы принимать близко въ сердцу интересы другихъ; такихъ людей вообще немного и такіе люди если и есть въ земскихъ собраніяхъ, то въ настоящее время обрѣтаются не въ авантажѣ; слѣдовательно, вопросъ о большемъ расширеніи избирательнаго ценза такъ тѣсно связанъ съ вопросомъ о лучшемъ направленіи дѣятельности земствъ, что безъ удовлетворительнаго рѣшенія одного нельзя разсчитывать на удовлетворительное рѣшеніе другого. Тѣмъ не менѣе съ общественной точки зрѣнія екатеринославскіе земцы поступили въ высшей степени безтактно даже въ интересахъ своей партіи. Каковы-бы ни были взгляды ихъ, какія-бы идеи ни проводили они въ своихъ рѣшеніяхъ, но дискредитировать свое учрежденіе и переносить безъ нужды вопросъ въ правительствующій сенатъ — это значитъ не понимать своихъ собственныхъ интересовъ.
Какъ-бы въ подтвержденіе высказанныхъ нами соображеній, является вопросъ о земской недоимкѣ.
Всѣ очень хорошо знаютъ, какими способами взыскивается недоимка съ крестьянъ.
"Земство, — какъ справедливо замѣчаетъ «Голосъ», — никакъ нельзя упрекнуть въ бездѣятельности относительно способовъ взысканія недоимки съ крестьянъ. По настоянію нѣкоторыхъ земствъ, даже тѣлесное наказаніе относительно земскихъ недоимщиковъ-крестьянъ практиковалось въ извѣстныхъ размѣрахъ. Можно указать цѣлыя волости, въ которыхъ почти все мужское населеніе подверглось тѣлесному наказанію. Само собою разумѣется, отъ этой мѣры, не дѣлающей чести земству, нисколько не увеличилась акуратность взноса земскихъ платежей крестьянами. Три года уже, какъ земство не только убѣдилось воочію, но и громко заявило въ земскихъ собраніяхъ, что «причина крестьянской недоимочности — безъисходная бѣдность, отнюдь не небрежность», и что «крестьянская недоимка — безнадежная недоимка при нынѣшнемъ положеніи крестьянства».
Между тѣмъ руководящій элементъ въ земскихъ собраніяхъ — землевладѣльцы, фабриканты, заводчики, купцы — о взносѣ недоимокъ и не заботится и является въ нѣкоторыхъ губерніяхъ гораздо болѣе неисправнымъ, чѣмъ классъ неимущій. Недавно еще ревизіонная комисія докладывала кишиневскому уѣздному собранію, что «сельскія общества и мелкіе землевладѣльцы вносятъ сборы исправно, между тѣмъ какъ изъ крупныхъ землевладѣльцевъ только незначительное число вноситъ исправно земскіе сборы, большинство-же не уплачивало земскихъ сборовъ съ самаго образованія земскихъ учрежденій».
Такая-же наклонность уклоняться отъ платежей крупныхъ землевладѣльцевъ, поощряющихъ въ то же время взысканіе недоимокъ съ крестьянъ самыми энергическими мѣрами, начиная отъ продажи послѣдняго имущества и кончая поркой цѣлыхъ волостей, обнаруживается и въ другихъ губерніяхъ. Объ этомъ никто не думаетъ, такъ-какъ кому-же охота поднимать на себя руку? Да, наконецъ, и сами земскіе воротилы — предсѣдатели и члены управъ, взыскивая съ крестьянъ, прикопили про себя недоимки весьма почтенныя, ни мало не думая объ ихъ уплатѣ.
Въ рязанскомъ губернскомъ собраніи гласнымъ Алятиковымъ внесено было по этому поводу предложеніе о ходатайствѣ объ изданіи закона, по которому: 1) «недоимщики» «не имѣли-бы права балотироваться въ гласные и лично или черезъ своихъ повѣренныхъ участвовать на избирательныхъ съѣздахъ»; 2) «не имѣли-бы права балотироваться ни на какія общественныя должности, избираемыя земскими собраніями», и, 3) «теряли-бы право оставаться во всѣхъ этихъ должностяхъ и званіяхъ, если недоимка за ними образовалась послѣ ихъ избранія и не уплачена къ назначенному сроку».
Въ такомъ-же духѣ сдѣлала предположеніе и ревизіонная комисія кишиневскаго уѣзда, но уѣздное собраніе не обратило вниманія на предложеніе.
Рязанское земство, къ чести его, иначе отнеслось къ предложенію. Комисія, разсматривавшая предложеніе г. Алятинова, одобрила предложеніе и съ нѣкоторыми измѣненіями внесла его на обсужденіе губернскаго собранія, которое, находя вопросъ этотъ «слишкомъ важнымъ», постановило передать его предварительно на обсужденіе уѣздныхъ земскихъ собраній.
Факты эти слишкомъ бьютъ въ глаза, чтобы распространяться о нихъ. Несомнѣнно только то, что дѣйствія руководящихъ элементовъ во многихъ земствахъ ясно показываютъ на живучесть и силу кулаческихъ тенденцій.
— Ты плати, а мы будемъ наблюдать, какъ ты платишь, и поощрять тебя!
Удивительно-ли послѣ этого, что на-счетъ того-же плательщика выписывается розовое масло, гвоздичное масло, зубные порошки, ваниль, миндаль, мозольные пилочки и т. п. Это, видите-ли, «медикаменты» уфимской земской управы.
Бывшій земскій врачъ уфимскаго уѣзда сообщаетъ въ «Русскую Правду»; по поводу этихъ «медикаментовъ», слѣдующія подробности:
«Мнѣ удалось недавно видѣть новый видъ эксплуатаціи крестьянскаго кармана, подъ предлогомъ заботы объ его здравіи, и я считаю нелишнимъ сообщить о немъ въ назиданіе всѣмъ земствамъ, имѣющимъ у себя „медицинскую часть“. Уфимскій уѣздъ устроилъ свою земскую медицину незатѣйливо: почти на 300,000 населенія — ни одной больницы, ни одного Пріемнаго покоя, а нѣсколько фельдшеровъ и два врача, на обязанности которыхъ лежитъ, какъ формулировали нѣкоторые выдающіеся земскіе дѣльцы на собраніи, смотрѣть, чтобы фельдшера не пьянствовали, акуратно записывали приходъ и расходъ лекарствъ и т. п. обязанности полицейскаго свойства; на лекарства асигновано 2,500 р. — сумма ничтожная, принимая во вниманіе населеніе и господствующія болѣзни: лихорадки, сифилисъ и т. п. Но и она идетъ Богъ знаетъ на что. Такъ, будучи возмущенъ отвѣтомъ завѣдующаго земскими лекарствами на мое требованіе отпустить фунтъ іодискаго калія одному изъ фельдшеровъ, что такое количество отпущено быть не можетъ, такъ-какъ на весь уѣздъ на іодъ выписано только пять фунтовъ его — количество, едва достаточное для исцѣленія какихъ-нибудь 50—60 сифилитиковъ, а ихъ въ уфимскомъ уѣздѣ нѣсть числа, — я обратился къ земской управѣ съ просьбой показать мнѣ счетъ дрогиста, по которому присланы лекарства, и убѣдиться, дѣйствительно-ли выписано такое количество іодистаго калія. Я былъ крайне удивленъ и возмущенъ, видя, что на крестьянскія деньги, которыя иногда взыскиваютъ путемъ продажи послѣдней скотины, выписаны въ числѣ лекарствъ слѣдующія вещи: бергамотное масло, гвоздичное масло, розовое масло, употребляющееся въ сераляхъ, глицериновое мыло по 9 р. за дюжину, зубные порошки по 2 р. за коробку, разныхъ фирмъ, душистые порошки Китарры, ваниль, миндаль, фруктовые экстракты, мозольныя пилочки, термометры для оконъ и комнатъ (въ уѣздѣ ни одной больницы) и много подобныхъ вещей. Какъ назвать это?»
Остановимтесь, читатель. Если подбирать факты, то мы никогда не кончимъ лѣтописи безобразій и эксплуатаціи все той-же платежной единицы.
Если вы, дѣлая обобщенія, подумаете, что и въ самомъ дѣлѣ въ Россіи «вывелся человѣкъ», то на это можно возразитъ, что люди есть, и недурные люди есть, но именно они-то и находятся въ меньшинствѣ или-же и совсѣмъ въ сторонѣ. При извѣстныхъ условіяхъ преобладаютъ и извѣстные люди.
To-же самое и въ печати.
Недавно «Новое Время» представило блестящій примѣръ, до чего можетъ снизойти газета и какими средствами покупаетъ она успѣхъ, возбуждая низменные инстинкты читателей. Послѣ всѣхъ гнусностей, которыми отличилось въ недавнее время большинство нашей прессы, о чемъ я достаточно уже говорилъ въ прошломъ нумерѣ, ничего удивительнаго не было, что дѣло дойдетъ и до самаго безцеремоннаго пасквиля.
Такимъ, удивившимъ даже нашу прессу, пасквилемъ явился недавно на страницахъ «Новаго Времени» разсказъ «Докторъ Самохвалова-Самолюбова». Но какъ ни грязенъ былъ пасквиль, еще грязнѣе была защита пасквиля со стороны редакціи.
Г. Антоновичъ, возмущенный, — и по-моему мнѣнію, нѣсколько наивно, такъ-какъ «Новое Время» давно должно было отучить людей возмущаться, — выходкой газеты, напечаталъ въ «Молвѣ» письмо, въ которомъ, между прочимъ, говоритъ:
«И что думаетъ сдѣлать изъ прессы этотъ петербургскій Вильмесанъ, вылупившійся изъ русскаго Рошфора? и чѣмъ онъ привлекаетъ свою публику, на чемъ воспитываетъ ее?! И ужели-же наша пресса такъ-таки никогда и не выйдетъ изъ своей апатіи, чтобы дать надлежащій энергическій отпоръ этому, ужь слишкомъ наглому, униженію печатнаго слова? Въ печати можно издѣваться надъ кѣмъ угодно и надъ чѣмъ угодно, но только въ границахъ отвлеченности, обобщенія, типировки Пусть г. Суворинъ поучится хоть у своего прототипа, который, изрыгая печатно всевозможныя хулы, имѣетъ дѣло съ отвлеченнымъ объектомъ, съ направленіемъ, съ собирательными личностями, а не съ конкретною личностью. А въ г. Суворинѣ то и возмутительно, что онъ бьетъ на конкретность, на индивидуальность, на личность. Берите и личность, если имѣете настолько мужества и сознаете чистоту и правоту своего дѣла; но тогда ужь говорите все прямо, безъ намековъ и масокъ, которыя сути не закрываютъ, а только закрываютъ васъ отъ отвѣтственности; называйте все настоящими, подлинными именами и смѣло берите на себя всю отвѣтственность, юридическую и нравственную».
Въ отвѣтъ на это письмо, редакція «Новаго Времени» напечатала новый пасквиль — апологію, подъ скромнымъ названіемъ, нѣчто о цѣнномъ литераторѣ и о повѣсти «Докторъ Самохвалова-Самолюбова». Снимая отвѣтственность, въ напечатаніи повѣсти-пасквиля съ г. Суворина, объяснивъ, что онъ купается въ волнахъ Бискайскаго залива, и снова дѣлая пошлые намеки на личность «Самохваловой», редакція старалась доказать, что она печатала пасквиль ради обличенія лицемѣрства и исправленія нравовъ, что добродѣтельную редакцію руководила высоконравственная цѣль при тисненіи пасквиля, въ которомъ, кстати замѣтить, никакого изобличенія нѣтъ, а есть только сплошной «любви пантомимъ».
Разсказываютъ, что гешефтъ вышелъ хорошій. Нумера съ пасквилемъ раскупались на расхватъ: по рублю за нумеръ платили.
Но даже и наша пресса почувствовала смущеніе отъ подвига собрата, и почти всѣ органы отнеслись къ собрату съ должнымъ чувствомъ презрѣнія..
Въ то-же время въ газетахъ появилось сообщеніе, что присяжный повѣренный Александровъ, по довѣренности вдовы статскаго совѣтника, Варвары Александровны Рудневой, подалъ 20-го сентября судебному слѣдователю 8-го участка гор. С.-Петербурга жалобу по поводу статей, появившихся въ «Новомъ Времени» и «Петербургской Газетѣ» о докторѣ Самохваловой-Самолюбовой, обвиняя въ дифамаціи, злословіи и брани нижеслѣдующихъ лицъ:
1) редактора «Новаго Времени», М. П. Федорова, по поводу статей, напечатанныхъ въ 1268, 1272 и 1275 нумерахъ этой газеты;
2) автора статей «Докторъ Самохвалова-Самолюбова», штабсъ-капитана 13-й артилерійской бригады, числившагося въ николаевской академіи генеральнаго штаба и нынѣ прикомандированнаго къ главному артилерійскому управленію, Ивана Сергѣевича Поликарпова; 3) автора статьи въ 1272 нумерѣ «Новаго Времени», озаглавленной «Нѣчто о цѣпномъ литераторѣ»; 4) редактора «Петербургской Газеты», С. Н. Худекова, по поводу статей, помѣщенныхъ въ 179 и 180 нумерахъ этой газеты, подъ рубрикою «Ежедневная бесѣда», и 5) автора этихъ послѣднихъ статей".
Вслѣдъ за напечатаніемъ этого сообщенія, замѣстители купающагося г. Суворина опять пробовали извернуться, но произвели это, надо сказать, крайне неудачно. Зато грозятъ-же они г. Александрову! «А, говорятъ, — вы подали на насъ искъ, такъ проберемъ-же мы васъ за это! Мы васъ опишемъ, какъ нельзя лучше. Мы изобличимъ васъ во всей прелести».
У пойманныхъ сплетниковъ не хватило даже ума подумать, что объ этомъ даже сплетникамъ неприлично предупреждать, и они, ставя на счетъ г. Александрову и прежнія его защиты, и послѣдующія, клянутся неумолимымъ мщеніемъ.
Печать, какъ средство личныхъ счетовъ! Объ этомъ даже не стѣсняются предупреждать!
Но это еще цвѣточки. Ягодки еще впереди. То-ли будетъ еще? Жалкое положеніе общества вызываетъ и жалкую печать.
Въ заключеніе, сообщимъ читателямъ о скоромъ открытіи Александровскаго моста. Его откроютъ для публики тридцатаго сентября. Мостъ, говорятъ, построенъ хорошо и значительно дешевле обошелся, чѣмъ николаевскій. Качества новаго моста — изящество постройки, легкость, прочность.
Вѣроятно, на обѣдѣ, въ честь открытія, будутъ рѣчи и тосты въ честь думы, строителя и, какъ водится, въ честь рабочихъ. Торжество будетъ полное, но, по долгу лѣтописца, я долженъ для полноты торжества привести слѣдующее письмо, напечатанное въ «Русской Правдѣ».
Авторъ письма, г. Орловъ, ручается за достовѣрность фактовъ и принимаетъ на себя отвѣтственность за нихъ.
Вотъ что онъ пишетъ:
"Постройка литейнаго Александровскаго моста близится къ концу. Къ его исторіи интересно будетъ сказать нѣсколько словъ о томъ, какъ поступали съ рабочими при его постройкѣ. Какъ-то не вѣрится, чтобы въ столицѣ могли встрѣчаться такого рода факты, какіе я сейчасъ представлю на судъ общества. Напримѣръ: жалованье рабочіе получали разъ впродолженіи мѣсяца; а питаться-же надо какъ-нибудь; поэтому изъ конторы строителя выдавали рабочимъ заборную книжку въ лавку г. В. (что на углу Финляндскаго проспекта и Саратовской улицы). Въ эту книжку, два раза въ недѣлю, вписывалась извѣстная сумма денегъ, приблизительно соотвѣтствующая заработку рабочаго. Расплачивалась съ лавочкой контора, а не самъ рабочій. И что за продукты отпускались по этой книжкѣ?! Хлѣбъ вѣчно недопеченый; нижняя корка его нерѣдко представляла сплошной уголь. Молоко прокислое, водянистое, колбаса тухлая и неудобоваримая для «всевыносящаго» желудка нашего рабочаго. Махорка полугнилая; чай-же (которому, кстати замѣчу, выставлена была цѣна 1 руб. 60 коп. за фунтъ) такого сорта, что носитъ только названіе чая, а на самомъ дѣлѣ онъ представляетъ только смѣсь песку и чего-то вродѣ чайныхъ листьевъ (не беру на себя смѣлости утверждать, что это, дѣйствительно, чайные листья). Рабочій могъ взять изъ лавочки на книжку и денегъ (ему никогда въ томъ не отказывали), но только подъ извѣстный %), конечно, изрядный (25 %). Брать-же изъ лавочки деньги подъ такіе жидовскіе проценты рабочему приходилось часто. Насколько рабочіе оставались довольны продуктами г. В., видно ужъ изъ того, что на деньги, забраиныя на книжку, они покупали себѣ пищу въ другой лавочкѣ или ходили въ съѣстныя… Практиковалась еще и приписка. Лавочникъ заявляетъ, напримѣръ, рабочему, что ему надо прописать книжку, такъ-какъ, дескать, уже забрано на всю вписанную въ ней сумму. Рабочій, особенно неграмотный, не провѣривъ книжки, несетъ ее въ контору. Забрана-же не вся сумма… Проглядѣлъ рабочій, и лавочкѣ, глядишь, набѣжалъ барышъ. Я видѣлъ у одного рабочаго Т. книжку, въ которой втеченіи ½ мѣсяца недобору было больше рубля, и это пошло въ пользу лавочки. Существуетъ между рабочими странное убѣжденіе (передаю это, какъ убѣжденіе рабочихъ, не болѣе), что контора беретъ съ лавочки дань въ 10 % за рекомендацію ея рабочимъ. Не знаю, на основаніи какихъ данныхъ составилось это убѣжденіе. По правиламъ строительской конторы, рабочій, желающій получить разсчетъ, долженъ заявить объ этомъ конторѣ за 15 дней; въ противномъ случаѣ, онъ или «лишается права (навсегда?) на полученіе своего заработка», или-же въ пользу конторы удерживается съ него 5 р. Въ теченіи этихъ 15 дней, контора записываетъ рабочему самымъ усерднѣйшимъ образомъ: проситъ, напримѣръ, рабочій вписать только 3 р., въ конторѣ-же ему пишутъ 6—8 р., не обращая вниманія на слова рабочаго, что этого много. Фактъ странный!
"Неменѣе интересны и факты относительно наложенія штрафовъ. Не упускался, со стороны строительской конторы, ни одинъ случай, хотя-бы самый пустой, чтобы наложить штрафъ. Бывали случаи, что чуть не весь заработокъ рабочаго уходилъ въ штрафы. Опоздалъ, напримѣръ, рабочій на 5 минутъ, ему отмѣчаютъ штрафъ за ¼ рабочаго дня, т. е., ¼ рабочаго дня онъ долженъ проработать даромъ. На всемъ мосту есть нѣсколько отмѣтчиковъ, имѣющихъ каждый по особой книгѣ. На основаніи этихъ книгъ, главный отмѣтчикъ, г. Ш., отмѣчаетъ число рабочихъ дней у себя въ книгѣ. Но такъ-какъ «человѣку свойственно ошибаться», то и съ г. Ш. случались часто престранныя ошибки: вмѣсто 25, напримѣръ, рабочихъ дней, какъ свидѣтельствуютъ книги отмѣтчиковъ, въ книгѣ г. Ш. значится у рабочаго 24. Если-же рабочій это замѣтитъ и, основываясь на книгѣ своего отмѣтчика, докажетъ, что число рабочихъ дней поставлено ему невѣрно, то г. Ш. хладнокровно сознается, что онъ, молъ, ошибся. И, странное дѣло, несмотря на такую способность ошибаться, съ г. Ш. ни разу не было случая, чтобы онъ вписалъ лишній рабочій день, т. е. обидѣлъ себя!
"Эксплуатація со стороны конторы облекается еще въ такого рода форму: даютъ работу поштучно, а плату со штуки не назначаютъ; поденная плата, положимъ, 80 коп.; каждая штука оцѣнивается во столько, чтобы общая сумма за все количество сработаннаго въ продолженіи дня приближалась къ 80 к. Чѣмъ, значитъ, больше сработаетъ рабочій въ день поштучно, тѣмъ ему платится меньше. Иногда-же просто штучника разсчитываютъ поденно, прибавивъ лишь нѣсколько копеекъ къ обыкновенной дневной платѣ, тоже, значитъ, не безъ выгоды для себя. Съ однимъ токаремъ, въ августѣ мѣсяцѣ, продѣлали еще и такую штуку: работая поштучно, онъ заработалъ въ продолженіи мѣсяца всего 100 слишкомъ руб. Такая крупная сумма показалась конторѣ, должно быть, ужь черезчуръ невѣроятною. И вотъ она, ничуть не стѣнясь, предлагаетъ токарю или взять разсчетъ поденно, или половинную, противъ слѣдующей, прежде назначенной, плату со штуки. Рабочему пришлось помириться на томъ, что за одну половину мѣсяца его разсчитали поденно, а за другую — поштучно.
"Великолѣпныя перила моста, minimum въ третьей ихъ части, сдѣланы рабочими задаромъ. Произошло это вотъ какимъ образомъ: поступаетъ на работу слесарь, проработаетъ день, два, вдругъ мастеръ замѣчаетъ, что рабочій неладно подпилилъ, вставилъ винтъ и т. п. И вотъ, безъ дальнихъ разговоровъ, онъ гонитъ рабочаго, не заплативъ ничего за проработанные дни. Въ виду громаднаго предложенія рабочихъ рукъ, рабочими не дорожили. За потерю инструментовъ, хотя-бы происшедшую не по винѣ рабочаго, всегда назначали штрафъ.
Прелестные продукты лавочки и чрезмѣрный трудъ (въ послѣднее время работали съ 6½ ч. утра до 9 часовъ вечера, нерѣдко до 12 ч. ночи, а иногда и цѣлую ночь) имѣли своимъ послѣдствіемъ увеличеніе числа желудочно-катаральныхъ заболѣваній.
"Въ заключеніе разскажу еще слѣдующій фактъ, характеризующій отношеніе мастеровъ къ рабочимъ. Рабочій Говоровъ заявилъ желаніе получить разсчетъ. Мастеръ согласился и выдалъ ему разсчетный листокъ. Приходитъ рабочій съ этимъ листкомъ за деньгами. Кассиръ, онъ-же и мастеръ, проситъ Говорова исполнить ему какую-то работу; Говоровъ не соглашается, говоря, что нашелъ другую работу. У Говорова выхватывается листокъ и ставится 12 р. штрафа.
«Всѣ вышеизложенные факты взяты изъ послѣдняго времени постройки моста, собственно за іюнь, іюль и августъ. Массу другихъ неблаговидныхъ фактовъ пришлось оставить въ сторонѣ, такъ-какъ я выбралъ только тѣ, за достовѣрность которыхъ принимаю отвѣтственность на себя».
Не станетъ-ли тостъ за здоровье русскихъ рабочихъ (а такой тостъ всегда предлагается на торжественныхъ обѣдахъ) поперекъ горла послѣ прочтенія этого письма?
Какъ вы думаете, читатель?