РАЗСКАЗЫ
СТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА
править
Ю. Н. БОСТРЕМА. править
1876. править
КАРТИНКА СЪ НАТУРЫ. править
Добчинскій. Да такъ знаете, когда вельможа говоритъ, чувствуешь страхъ.
Гоголь.
Помѣщикъ Андрей Ивановичъ Старожовъ всталъ съ восходомъ солнца. Закуривъ трубку, кашляя и шаркая по полу туфлями, онъ началъ бродить по комнатамъ, посвистывая но временамъ «чижика»: эта маленькая демонстрація, по его мнѣнію, была тонкимъ намекомъ на то, что пора вставать.
Изъ сосѣдней спальни, подобно разбитому колокольчику, продребезжалъ голосъ Прасковьи Ивановны, его супруги; она отвѣчала на стукотню мужа:
— Андрей Ивановичъ, Андрей Ивановичъ!… Да перестанете ли вы наконецъ стучать? Эхъ расходился съ ранняго утра… Андрей Ивановичъ просвисталъ финалъ «чижика».
— Ей человѣкъ, — т. е. Иванушка! проговорилъ смягчая голосъ, Андрей Ивановичъ, испугавшись повелительнаго «ей». Что за дрянная привычка кричать, подумалъ онъ, никакъ не привыкну къ этому… гуманному обращенію. Ну да и народъ-же бестія: знаетъ какъ подъѣхать, какъ укольнуть… Иногда руки вотъ такъ я чешутся — терпи, не то попадешь еще въ журналъ. Я знаю, даже навѣрное знаю, что его п--ство слѣдитъ за каждымъ No Вѣстника: прочитываетъ его отъ a до z; прочтетъ, да и подумаетъ: «гмъ! А я вполнѣ былъ убѣжденъ, что почтенный Андрей Ивановичъ — либералъ, передовой человѣкъ. Скверно. Кажется, не быть ему у насъ предводителемъ». Въ особенности эта прескверная исторія съ французомъ-управляющимъ меня мучитъ: экая диковина, что я за грубость велѣлъ тутъ-же, на полѣ, припречь его къ моей бричкѣ въ пристяжку — и проскакалъ съ нимъ верстъ пять къ деревнѣ… Ну, да и постегивалъ же его Алешка, хе, хе, хе. Золотое было время.
— Иванъ, Иванушка! прокричалъ опять Андрей Ивановичъ, выпрямляясь передъ зеркаломъ, и поправляя свои сѣдые волосы. Въ отвѣтъ на приглашеніе, передъ нимъ явился, начесанный, заспанный и босой Иванъ, почтительно ожидая приказанія своего барина.
— Какова моя прическа, Ваня?
— Оченно даже отличная.
— Позови Дуньку.
— Не велѣно пущать, проговорилъ, лукаво улыбаясь, Иванъ: барыня строго на строго наказала не ходить Дунькѣ въ вашу комнату. Какъ узнаютъ, не дай Богъ.
— Молчать, дуракъ. Не велѣно?… А на конюшню хочешь, а? При словѣ «конюшня» Андрей Ивановичъ вспомнилъ, что вѣдь онъ либералъ, и поспѣшилъ пояснить роковое слово смягченнымъ «то есть»: то есть, эка ты шутникъ, Иванушка, хе, хе, хе…. позови же ее. При послѣднихъ словахъ, дверь распахнулась — и на порогѣ явилась Прасковья Ивановна, въ сопровожденіи дочери, довольно красивой брюнетки. Прасковья Ивановна была въ измятомъ чепцѣ и несла тарелку съ просфорой.
— Что-о, Дуньку?… Безстыдникъ вы этакой, Андрей Ивановичъ, Бога-бы побоялись. Тутъ страстная недѣля, а онъ за Дунькой. Дочери-бы постыдились: вишь, какъ она, бѣдненькая, покраснѣла.
— Fi, papa, проговорила Маша, стыдливо потупя взоръ.
— Что!?? Ужъ ты пожалуста замолчи, не то я тебя твоимъ же оружіемъ: «права сердца», пискливо провизжалъ Андрей Ивановичъ, подражая голосу своей дочери.
Маша надула губки, и съ заученною небрежностью раскинулась въ креслахъ, поглядывая на живописно образовавшіяся складки своего платья.
Андрей Ивановичъ усѣлся пить чай, и вмѣстѣ съ тѣмъ, по заведенному обычаю, принялся завтракать. Онъ дожилъ до того счастливаго возраста, когда сердце вполнѣ подчиняется желудку: при видѣ жаренной индѣйки — онъ забывалъ и жену, и дѣтей и всѣ свои тревоги. Прасковья Ивановна взглянула искоса на мужа: ей стало досадно, что онъ съ ножемъ въ рукахъ, и, можно сказать со страстію — принялся ухаживать вокругъ индѣйки. «Что за несчастная я женщина! подумала она: не только что съ Дунькой, но даже съ индѣйкой должна я соперничать»! Прасковья Ивановна приготовилась уже разразиться обычною бранью, — какъ вдругъ появился объѣздчикъ, привезшій вѣсть, что «ихъ п--ство прибудутъ завтра къ обѣду».
Поднялась бѣготня, суета; все стало готовиться къ торжественному пріему его п--ства. Андрею Ивановичу вздумалось блеснуть предъ своими, и онъ тотчасъ же заставилъ свою дочь, отличавшуюся красивымъ почеркомъ, писать приглашенія ко всѣмъ ближайшимъ сосѣдямъ.
— Да смотрите же, Маша, не забудь пригласить и нашего молодого «сосѣда либерала». Терпѣть я его не могу, но онъ мнѣ необходимъ: во-первыхъ, онъ родственникъ его п--ства; а во-вторыхъ, сотрудникъ какихъ то журналовъ — опасный человѣкъ.
Дверь растворилась — и въ комнату вторично взошелъ объѣздчикъ. По въ этотъ разъ въ его физіономіи не было уже прежней торжественности. Онъ торопливо донесъ, что у почтовой дороги стоитъ валка чумаковъ, что она не хочетъ платить денегъ за выпасъ скота, что «бунтуются, дерется и побили на смерть прикащика».
Андрей Ивановичъ не вытерпѣлъ: «сѣдлать коня и взять топоръ. Живѣй»!
Минутъ десять спустя, Андрей Ивановичъ, съ людьми, уже мчался по направленію къ почтовой дорогѣ. Пріѣхавъ на мѣсто происшествія, онъ засталъ своего прикащика — вовсе не мертвымъ, а перебранивающимся хроматическою бранью съ чумаками. Чумаки рѣшительно отказывались отъ платежа: такого упорнаго сопротивленія Андрей Ивановичъ никакъ отъ нихъ не ожидалъ. Схвативъ топоръ и подбѣжавъ къ одному изъ чумацкихъ возовъ, онъ принялся съ озартомъ рубить колеса. Но въ это же самое время, надъ самымъ его ухомъ раздался почтовый звонокъ: огромный дормезъ, шестирикомъ, промчался мимо, а изъ дормеза, улыбаясь, вѣжливо кланялись Андрею Ивановичу — его п--ство и «сосѣдъ-либералъ».
Андрей Ивановичъ остолбенѣлъ.
Блѣдный, съ топоромъ въ рукахъ, посмотрѣлъ онъ вслѣдъ удалявшемуся дормезу. Надежда быть предводителемъ, а тамъ получить и орденъ — рухнулась сама собою: его п--ство могъ убѣдиться теперь на яву, что Андрей Ивановичъ — отсталый человѣкъ. — «А все это вы, архибестіи, обратился онъ къ чумакамъ, — каторжный вы народъ, грабители. Жилы тяните изъ тѣла. Вамъ бы головы рубить, а не колеса»! Андрей Ивановичъ посмотрѣлъ еще разъ въ даль…. Дормеза уже не было, а передъ нимъ растилась необозримая степь; легкія весеннія облака тихо плавали но голубому небу, бросая по степи подвижную тѣнь; теплый вѣтерокъ пробѣгалъ по верхушкамъ травы, нашептывая Андрей Ивановичу о давно быломъ и невозвратномъ времени. Чувство одиночества сжало его сердце: ему показалось, что онъ уже лишній человѣкъ на свѣтѣ, что его чуждаются новые люди; ему непонятны ни ихъ желанія, ни интересы; даже старые товарищи, вмѣсто прежняго радушнаго откровенія, сдѣлались какъ-то натянуты: они скрываютъ свои убѣжденія, свой образъ мыслей, и поютъ уже на иной, фальшивый тонъ. Андрею Ивановичу показалось тѣсно на свѣтѣ….
— Я — просто старая декорація въ новомъ представленіи…. нуль, ничто. Даже спокойно пообѣдать не дадутъ, — обратился онъ снова къ чумакамъ. Чрезъ этихъ чертей нельзя будетъ даже въ глаза спокойно взглянуть; сосѣди, гости — на смѣхъ подымутъ; его п--ство…. Ахъ вы архибестіи! Руби-жъ имъ колеса….
Утро. Въ помѣщичьемъ домѣ Андрея Ивановича Старожилова всѣ почивали мирнымъ сномъ; только камердинеръ пріѣхавшаго вчера генерала, да слуга Старожилова Иванъ — не спали: они занимались чтеніемъ. Иванъ, подражая голосу мѣстнаго дьячка, читалъ изъ какой то старой засаленной книги, кожаной переплетъ который покоробился отъ времени и очень походилъ на покоробившееся лицо самаго чтеца, а камердинеръ, скрестивъ руки и важно разсѣвшись на стулѣ, какъ расписанный франтъ на вывѣски цирюльника — внимательно слушалъ чтеца. Иванъ продолжалъ читать: «…а не-невѣрные и… и поганые турки ко-козлогласили, аріане-же нечестивые плясали какъ ско-скоморохи… и сіе же видѣхомъ… о томъ мы грѣшные ди-дивихомс…»
— Пшш… тише! экъ разорался, произнесъ шопотомъ вошедшій на цыпочкахъ помѣщикъ Старожиловъ. «Ну что? обратился онъ къ камердинеру, ихъ п--ство почиваютъ»?
— Почиваютъ-съ.
— Пшш… послушай Иванушка, скажи ты дворнику, чтобы онъ непремѣнно убилъ сову: эта подлая птица мнѣ днемъ и ночью не даетъ покоя своими погребальными симфоніями… три года подъ окнами, ежедневно, смерть накликиваетъ… Какъ убьетъ, такъ сейчасъ-же прибить ее въ конюшнѣ надъ арабчикомъ: пусть домовой потѣшится. Да покрѣпче ее, бестію!… Скажи — на водку получишь. Вчера дворникъ овечью шкуру на шапку просилъ — и ту получитъ, какъ только убьетъ сову… Тутъ болѣзнь одолѣваетъ, исхудалъ такъ, что кажется солнце и луна сквозь ребра просвѣчиваютъ, а она, подлая, еще смерть призываетъ… Такъ, Иванушка, я боленъ, очень даже боленъ… таю какъ воскъ; здоровье мое — какъ соломенка: отъ малѣйшаго дуновенія сломается. Всѣ полагаютъ, что я здоровъ, никто не вѣритъ моей болѣзни… ужъ сколько разъ я тебѣ твержу, что я боленъ, но и этого даже мало. Если мнѣ легче не станетъ, — я напишу духовную.
— О-о, охъ, Андрей Ивановичъ, простоналъ жалобно Иванъ.
— Охать не можешь, а ты, Иванушка, приготовь мнѣ лучше позавтракать, да и самоваръ наставь. А что, попадьѣ лучше?
— Ночью изволила Богу душу отдать.
— Какъ? такъ она…
— Умерли-съ.
— Гмъ, гмъ… Можетъ быть, и я скоро за ней послѣдую, Иванушка… шутить нечего. А что, не правда ли, я сегодня блѣденъ, глаза мутны, губы посинѣли?
— Точно такъ-съ, не прикажите ли малиноваго чаю приготовить?
— Нѣтъ, Иванушка, лучше скорѣе позавтракать чего нибудь.
— Слушаюсь-съ, произнесъ громко Иванъ.
— Ш-ш-шь! прошепталъ Андрей Ивановичъ, подбирая полы халата и уходя на цыпочкахъ изъ лакейской.
Слуги переглянулись и улыбнулись.
— Вотъ уже тридцатый годъ, какъ баринъ, мой ежеднево умираетъ, а здоровъ — поди какъ: вола сшибетъ.
Андрей Ивановичъ отправился въ свой кабинетъ.
— Никакъ не узнаешь, подумалъ онъ, что за птица его п--ство: нашъ или ихъ, — обыкновенный, или современный человѣкъ? Вчера вѣдь онъ извинилъ мой поступокъ съ чумаками, говоря, что «это можетъ со всякимъ случится». Да и какая же въ самомъ дѣлѣ диковина, что я порубилъ колеса чумакамъ!… вѣдь за непослушаніе! было за что… И либералъ тоже самое сдѣлалъ бы на моемъ мѣстѣ: не изъ дерева же я?… А славная вещь быть предводителемъ. Прасковья Ивановна очень, очень обрадовалась бы. Гмъ, предводительша!… очень даже не дурно! А тамъ орденъ, красная лента на шеѣ: она очень мнѣ къ лицу, болѣе нежели сосѣду Галкину. Хотя онъ и либералъ, за то рожа дрянная, дамская, молочная, никакой важности, даже страху не внушаетъ: ну что онъ за предводитель!
Съѣхались сосѣди; большой обѣдъ. Прасковья Ивановна занимала его п--ство. Она красовалась въ новомъ чепцѣ, только что изъ картонки, и, къ ужасу дочери, забыла въ поспѣшности снять съ него пломбу и этикетку магазина съ цѣною 5 р. 75 коп.
— Да, круто повернуло время! Отпѣть, какъ покойниковъ, хотѣло насъ молодое поколѣніе — ну, да пока еще живемъ? проговорилъ его п--ство съ какою-то странною улыбкою.
«Сосѣдъ-либералъ» незамѣтно улыбнулся, а Андрей Ивановичъ подумалъ: «что это? не шутятъ ли ихъ п--ство? Вѣдь онъ, какъ кажется, человѣкъ нынѣшняго вѣка?»
— Да-съ, какъ покойниковъ, торопливо повторилъ съ неловкой улыбкой Андрей Ивановичъ, привыкшій поддакивать старшему; живемъ, хотя съежились, но все-таки живемъ! И подумалъ: «ну что, въ самомъ дѣлѣ, если онъ пошутилъ?»
Андрею Ивановичу вдругъ сдѣлалось очень неловко.
— Довольны ли вы вашимъ новымъ сосѣдомъ Воробьевымъ? Каковъ онъ? Проказникъ? спросилъ его п--ство.
— Проказникъ-съ, ваше п--ство, повторилъ рѣшительно въ этотъ разъ Андрей Ивановичъ, твердо убѣжденный, что слово «проказникъ» сказано въ самомъ дурномъ смыслѣ: да притомъ, онъ, знаете, человѣкъ, неимѣющій никакого физическаго воображенія (Андрей Ивановичъ любилъ предъ старшими выражаться всегда высокимъ слогомъ).
— Что это «планетный человѣкъ»? спросилъ его п--ство.
— Это… знаете, ваше п--ство, дамскій человѣкъ.
— Т. е. любитъ дамское общество.
— Нѣтъ-съ: хозяйственную часть не понимаетъ…
Прасковья Ивановна мигнула мужу подкрашенными бровями, чтобъ онъ замолчалъ, при чемъ на чепцѣ расшаталась пломба, какъ маятникъ, но Андрей Ивановичъ не замѣчалъ ничего: все его вниманіе было сосредоточено на его п--ствѣ и на мысли — унизить въ глазахъ его Воробьева, самаго опаснаго соперника на выборахъ. Андрей Ивановичъ не разставался еще съ надеждою быть предводителемъ.
— Гмъ, такъ вотъ онъ каковъ! и его п--ство засмѣялся.
— Да-съ; притомъ онъ, знаете (и Андрей Ивановичъ понизилъ голосъ), — нигилистъ… атеистъ чистѣйшей воды; заговоритъ — хоть святыхъ выноси! Иногда въ обществѣ подведетъ такія вакаціи, что не только дамамъ, но и всякому благовоспитаному дворянину очень неприлично слушать. Какъ пріѣдетъ ко мнѣ, — то у меня дочь не смѣй выходить. Нравственность, знаете, можетъ пострадать.
— Такъ вы его не принимаете у себя?
— Нѣтъ-съ, ваше п--ство, не приличенъ-съ.
— Жаль. А я надѣялся повидаться съ нимъ у васъ: онъ мой родной племянникъ.
Настала очень непріятная пауза. У окна послышался пронзительный крикъ совы; затѣмъ раздался выстрѣлъ… и вскорѣ, съ ружьемъ и съ совою въ рукахъ показался у дверей дворникъ.
— Убилъ-съ.
— Бобра! добавилъ Андрей Ивановичъ, избѣгая грознаго взгляда Прасковьи Ивановны.
Вечеромъ, послѣ отъѣзда его п--ства, Андрей Ивановичъ, ходя по кабинету съ сосѣдомъ Ивашкиннымъ, горько жаловался на свой промахъ. «Ну зналъ бы я напередъ, что его п--ство уже смѣненъ и навсегда оставляетъ нашъ край, то я, говоря съ нимъ, нечувствовалъ-бы этакого страха… А что, узнали ли вы, каковъ его намѣстникъ»?
— Не изъ нашихъ либералъ-съ.
— Тьфу! Тоже изъ передовыхъ?
— Передовой, Андрей Ивановичъ: другихъ обходили чинами — его никогда.