Картинка с натуры (Бострем)/ДО

Картинка с натуры
авторъ Юлий Карлович Бострем
Опубл.: 1876. Источникъ: az.lib.ru

РАЗСКАЗЫ
СТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА

править

Ю. Н. БОСТРЕМА.

править
МОСКВА.
Типографія Ф. Іогансонъ, у Красныхъ вор., д. б. Іогансонъ.

КАРТИНКА СЪ НАТУРЫ.

править
Анна Андреевна. Да вамъ-то чего бояться? вѣдь вы не служите.

Добчинскій. Да такъ знаете, когда вельможа говоритъ, чувствуешь страхъ.
Гоголь.

I.

Помѣщикъ Андрей Ивановичъ Старожовъ всталъ съ восходомъ солнца. Закуривъ трубку, кашляя и шаркая по полу туфлями, онъ началъ бродить по комнатамъ, посвистывая но временамъ «чижика»: эта маленькая демонстрація, по его мнѣнію, была тонкимъ намекомъ на то, что пора вставать.

Изъ сосѣдней спальни, подобно разбитому колокольчику, продребезжалъ голосъ Прасковьи Ивановны, его супруги; она отвѣчала на стукотню мужа:

— Андрей Ивановичъ, Андрей Ивановичъ!… Да перестанете ли вы наконецъ стучать? Эхъ расходился съ ранняго утра… Андрей Ивановичъ просвисталъ финалъ «чижика».

— Ей человѣкъ, — т. е. Иванушка! проговорилъ смягчая голосъ, Андрей Ивановичъ, испугавшись повелительнаго «ей». Что за дрянная привычка кричать, подумалъ онъ, никакъ не привыкну къ этому… гуманному обращенію. Ну да и народъ-же бестія: знаетъ какъ подъѣхать, какъ укольнуть… Иногда руки вотъ такъ я чешутся — терпи, не то попадешь еще въ журналъ. Я знаю, даже навѣрное знаю, что его п--ство слѣдитъ за каждымъ No Вѣстника: прочитываетъ его отъ a до z; прочтетъ, да и подумаетъ: «гмъ! А я вполнѣ былъ убѣжденъ, что почтенный Андрей Ивановичъ — либералъ, передовой человѣкъ. Скверно. Кажется, не быть ему у насъ предводителемъ». Въ особенности эта прескверная исторія съ французомъ-управляющимъ меня мучитъ: экая диковина, что я за грубость велѣлъ тутъ-же, на полѣ, припречь его къ моей бричкѣ въ пристяжку — и проскакалъ съ нимъ верстъ пять къ деревнѣ… Ну, да и постегивалъ же его Алешка, хе, хе, хе. Золотое было время.

— Иванъ, Иванушка! прокричалъ опять Андрей Ивановичъ, выпрямляясь передъ зеркаломъ, и поправляя свои сѣдые волосы. Въ отвѣтъ на приглашеніе, передъ нимъ явился, начесанный, заспанный и босой Иванъ, почтительно ожидая приказанія своего барина.

— Какова моя прическа, Ваня?

— Оченно даже отличная.

— Позови Дуньку.

— Не велѣно пущать, проговорилъ, лукаво улыбаясь, Иванъ: барыня строго на строго наказала не ходить Дунькѣ въ вашу комнату. Какъ узнаютъ, не дай Богъ.

— Молчать, дуракъ. Не велѣно?… А на конюшню хочешь, а? При словѣ «конюшня» Андрей Ивановичъ вспомнилъ, что вѣдь онъ либералъ, и поспѣшилъ пояснить роковое слово смягченнымъ «то есть»: то есть, эка ты шутникъ, Иванушка, хе, хе, хе…. позови же ее. При послѣднихъ словахъ, дверь распахнулась — и на порогѣ явилась Прасковья Ивановна, въ сопровожденіи дочери, довольно красивой брюнетки. Прасковья Ивановна была въ измятомъ чепцѣ и несла тарелку съ просфорой.

— Что-о, Дуньку?… Безстыдникъ вы этакой, Андрей Ивановичъ, Бога-бы побоялись. Тутъ страстная недѣля, а онъ за Дунькой. Дочери-бы постыдились: вишь, какъ она, бѣдненькая, покраснѣла.

— Fi, papa, проговорила Маша, стыдливо потупя взоръ.

— Что!?? Ужъ ты пожалуста замолчи, не то я тебя твоимъ же оружіемъ: «права сердца», пискливо провизжалъ Андрей Ивановичъ, подражая голосу своей дочери.

Маша надула губки, и съ заученною небрежностью раскинулась въ креслахъ, поглядывая на живописно образовавшіяся складки своего платья.

Андрей Ивановичъ усѣлся пить чай, и вмѣстѣ съ тѣмъ, по заведенному обычаю, принялся завтракать. Онъ дожилъ до того счастливаго возраста, когда сердце вполнѣ подчиняется желудку: при видѣ жаренной индѣйки — онъ забывалъ и жену, и дѣтей и всѣ свои тревоги. Прасковья Ивановна взглянула искоса на мужа: ей стало досадно, что онъ съ ножемъ въ рукахъ, и, можно сказать со страстію — принялся ухаживать вокругъ индѣйки. «Что за несчастная я женщина! подумала она: не только что съ Дунькой, но даже съ индѣйкой должна я соперничать»! Прасковья Ивановна приготовилась уже разразиться обычною бранью, — какъ вдругъ появился объѣздчикъ, привезшій вѣсть, что «ихъ п--ство прибудутъ завтра къ обѣду».

Поднялась бѣготня, суета; все стало готовиться къ торжественному пріему его п--ства. Андрею Ивановичу вздумалось блеснуть предъ своими, и онъ тотчасъ же заставилъ свою дочь, отличавшуюся красивымъ почеркомъ, писать приглашенія ко всѣмъ ближайшимъ сосѣдямъ.

— Да смотрите же, Маша, не забудь пригласить и нашего молодого «сосѣда либерала». Терпѣть я его не могу, но онъ мнѣ необходимъ: во-первыхъ, онъ родственникъ его п--ства; а во-вторыхъ, сотрудникъ какихъ то журналовъ — опасный человѣкъ.

Дверь растворилась — и въ комнату вторично взошелъ объѣздчикъ. По въ этотъ разъ въ его физіономіи не было уже прежней торжественности. Онъ торопливо донесъ, что у почтовой дороги стоитъ валка чумаковъ, что она не хочетъ платить денегъ за выпасъ скота, что «бунтуются, дерется и побили на смерть прикащика».

Андрей Ивановичъ не вытерпѣлъ: «сѣдлать коня и взять топоръ. Живѣй»!

Минутъ десять спустя, Андрей Ивановичъ, съ людьми, уже мчался по направленію къ почтовой дорогѣ. Пріѣхавъ на мѣсто происшествія, онъ засталъ своего прикащика — вовсе не мертвымъ, а перебранивающимся хроматическою бранью съ чумаками. Чумаки рѣшительно отказывались отъ платежа: такого упорнаго сопротивленія Андрей Ивановичъ никакъ отъ нихъ не ожидалъ. Схвативъ топоръ и подбѣжавъ къ одному изъ чумацкихъ возовъ, онъ принялся съ озартомъ рубить колеса. Но въ это же самое время, надъ самымъ его ухомъ раздался почтовый звонокъ: огромный дормезъ, шестирикомъ, промчался мимо, а изъ дормеза, улыбаясь, вѣжливо кланялись Андрею Ивановичу — его п--ство и «сосѣдъ-либералъ».

Андрей Ивановичъ остолбенѣлъ.

Блѣдный, съ топоромъ въ рукахъ, посмотрѣлъ онъ вслѣдъ удалявшемуся дормезу. Надежда быть предводителемъ, а тамъ получить и орденъ — рухнулась сама собою: его п--ство могъ убѣдиться теперь на яву, что Андрей Ивановичъ — отсталый человѣкъ. — «А все это вы, архибестіи, обратился онъ къ чумакамъ, — каторжный вы народъ, грабители. Жилы тяните изъ тѣла. Вамъ бы головы рубить, а не колеса»! Андрей Ивановичъ посмотрѣлъ еще разъ въ даль…. Дормеза уже не было, а передъ нимъ растилась необозримая степь; легкія весеннія облака тихо плавали но голубому небу, бросая по степи подвижную тѣнь; теплый вѣтерокъ пробѣгалъ по верхушкамъ травы, нашептывая Андрей Ивановичу о давно быломъ и невозвратномъ времени. Чувство одиночества сжало его сердце: ему показалось, что онъ уже лишній человѣкъ на свѣтѣ, что его чуждаются новые люди; ему непонятны ни ихъ желанія, ни интересы; даже старые товарищи, вмѣсто прежняго радушнаго откровенія, сдѣлались какъ-то натянуты: они скрываютъ свои убѣжденія, свой образъ мыслей, и поютъ уже на иной, фальшивый тонъ. Андрею Ивановичу показалось тѣсно на свѣтѣ….

— Я — просто старая декорація въ новомъ представленіи…. нуль, ничто. Даже спокойно пообѣдать не дадутъ, — обратился онъ снова къ чумакамъ. Чрезъ этихъ чертей нельзя будетъ даже въ глаза спокойно взглянуть; сосѣди, гости — на смѣхъ подымутъ; его п--ство…. Ахъ вы архибестіи! Руби-жъ имъ колеса….

Утро. Въ помѣщичьемъ домѣ Андрея Ивановича Старожилова всѣ почивали мирнымъ сномъ; только камердинеръ пріѣхавшаго вчера генерала, да слуга Старожилова Иванъ — не спали: они занимались чтеніемъ. Иванъ, подражая голосу мѣстнаго дьячка, читалъ изъ какой то старой засаленной книги, кожаной переплетъ который покоробился отъ времени и очень походилъ на покоробившееся лицо самаго чтеца, а камердинеръ, скрестивъ руки и важно разсѣвшись на стулѣ, какъ расписанный франтъ на вывѣски цирюльника — внимательно слушалъ чтеца. Иванъ продолжалъ читать: «…а не-невѣрные и… и поганые турки ко-козлогласили, аріане-же нечестивые плясали какъ ско-скоморохи… и сіе же видѣхомъ… о томъ мы грѣшные ди-дивихомс…»

— Пшш… тише! экъ разорался, произнесъ шопотомъ вошедшій на цыпочкахъ помѣщикъ Старожиловъ. «Ну что? обратился онъ къ камердинеру, ихъ п--ство почиваютъ»?

— Почиваютъ-съ.

— Пшш… послушай Иванушка, скажи ты дворнику, чтобы онъ непремѣнно убилъ сову: эта подлая птица мнѣ днемъ и ночью не даетъ покоя своими погребальными симфоніями… три года подъ окнами, ежедневно, смерть накликиваетъ… Какъ убьетъ, такъ сейчасъ-же прибить ее въ конюшнѣ надъ арабчикомъ: пусть домовой потѣшится. Да покрѣпче ее, бестію!… Скажи — на водку получишь. Вчера дворникъ овечью шкуру на шапку просилъ — и ту получитъ, какъ только убьетъ сову… Тутъ болѣзнь одолѣваетъ, исхудалъ такъ, что кажется солнце и луна сквозь ребра просвѣчиваютъ, а она, подлая, еще смерть призываетъ… Такъ, Иванушка, я боленъ, очень даже боленъ… таю какъ воскъ; здоровье мое — какъ соломенка: отъ малѣйшаго дуновенія сломается. Всѣ полагаютъ, что я здоровъ, никто не вѣритъ моей болѣзни… ужъ сколько разъ я тебѣ твержу, что я боленъ, но и этого даже мало. Если мнѣ легче не станетъ, — я напишу духовную.

— О-о, охъ, Андрей Ивановичъ, простоналъ жалобно Иванъ.

— Охать не можешь, а ты, Иванушка, приготовь мнѣ лучше позавтракать, да и самоваръ наставь. А что, попадьѣ лучше?

— Ночью изволила Богу душу отдать.

— Какъ? такъ она…

— Умерли-съ.

— Гмъ, гмъ… Можетъ быть, и я скоро за ней послѣдую, Иванушка… шутить нечего. А что, не правда ли, я сегодня блѣденъ, глаза мутны, губы посинѣли?

— Точно такъ-съ, не прикажите ли малиноваго чаю приготовить?

— Нѣтъ, Иванушка, лучше скорѣе позавтракать чего нибудь.

— Слушаюсь-съ, произнесъ громко Иванъ.

— Ш-ш-шь! прошепталъ Андрей Ивановичъ, подбирая полы халата и уходя на цыпочкахъ изъ лакейской.

Слуги переглянулись и улыбнулись.

— Вотъ уже тридцатый годъ, какъ баринъ, мой ежеднево умираетъ, а здоровъ — поди какъ: вола сшибетъ.

Андрей Ивановичъ отправился въ свой кабинетъ.

— Никакъ не узнаешь, подумалъ онъ, что за птица его п--ство: нашъ или ихъ, — обыкновенный, или современный человѣкъ? Вчера вѣдь онъ извинилъ мой поступокъ съ чумаками, говоря, что «это можетъ со всякимъ случится». Да и какая же въ самомъ дѣлѣ диковина, что я порубилъ колеса чумакамъ!… вѣдь за непослушаніе! было за что… И либералъ тоже самое сдѣлалъ бы на моемъ мѣстѣ: не изъ дерева же я?… А славная вещь быть предводителемъ. Прасковья Ивановна очень, очень обрадовалась бы. Гмъ, предводительша!… очень даже не дурно! А тамъ орденъ, красная лента на шеѣ: она очень мнѣ къ лицу, болѣе нежели сосѣду Галкину. Хотя онъ и либералъ, за то рожа дрянная, дамская, молочная, никакой важности, даже страху не внушаетъ: ну что онъ за предводитель!

Съѣхались сосѣди; большой обѣдъ. Прасковья Ивановна занимала его п--ство. Она красовалась въ новомъ чепцѣ, только что изъ картонки, и, къ ужасу дочери, забыла въ поспѣшности снять съ него пломбу и этикетку магазина съ цѣною 5 р. 75 коп.

— Да, круто повернуло время! Отпѣть, какъ покойниковъ, хотѣло насъ молодое поколѣніе — ну, да пока еще живемъ? проговорилъ его п--ство съ какою-то странною улыбкою.

«Сосѣдъ-либералъ» незамѣтно улыбнулся, а Андрей Ивановичъ подумалъ: «что это? не шутятъ ли ихъ п--ство? Вѣдь онъ, какъ кажется, человѣкъ нынѣшняго вѣка?»

— Да-съ, какъ покойниковъ, торопливо повторилъ съ неловкой улыбкой Андрей Ивановичъ, привыкшій поддакивать старшему; живемъ, хотя съежились, но все-таки живемъ! И подумалъ: «ну что, въ самомъ дѣлѣ, если онъ пошутилъ?»

Андрею Ивановичу вдругъ сдѣлалось очень неловко.

— Довольны ли вы вашимъ новымъ сосѣдомъ Воробьевымъ? Каковъ онъ? Проказникъ? спросилъ его п--ство.

— Проказникъ-съ, ваше п--ство, повторилъ рѣшительно въ этотъ разъ Андрей Ивановичъ, твердо убѣжденный, что слово «проказникъ» сказано въ самомъ дурномъ смыслѣ: да притомъ, онъ, знаете, человѣкъ, неимѣющій никакого физическаго воображенія (Андрей Ивановичъ любилъ предъ старшими выражаться всегда высокимъ слогомъ).

— Что это «планетный человѣкъ»? спросилъ его п--ство.

— Это… знаете, ваше п--ство, дамскій человѣкъ.

— Т. е. любитъ дамское общество.

— Нѣтъ-съ: хозяйственную часть не понимаетъ…

Прасковья Ивановна мигнула мужу подкрашенными бровями, чтобъ онъ замолчалъ, при чемъ на чепцѣ расшаталась пломба, какъ маятникъ, но Андрей Ивановичъ не замѣчалъ ничего: все его вниманіе было сосредоточено на его п--ствѣ и на мысли — унизить въ глазахъ его Воробьева, самаго опаснаго соперника на выборахъ. Андрей Ивановичъ не разставался еще съ надеждою быть предводителемъ.

— Гмъ, такъ вотъ онъ каковъ! и его п--ство засмѣялся.

— Да-съ; притомъ онъ, знаете (и Андрей Ивановичъ понизилъ голосъ), — нигилистъ… атеистъ чистѣйшей воды; заговоритъ — хоть святыхъ выноси! Иногда въ обществѣ подведетъ такія вакаціи, что не только дамамъ, но и всякому благовоспитаному дворянину очень неприлично слушать. Какъ пріѣдетъ ко мнѣ, — то у меня дочь не смѣй выходить. Нравственность, знаете, можетъ пострадать.

— Такъ вы его не принимаете у себя?

— Нѣтъ-съ, ваше п--ство, не приличенъ-съ.

— Жаль. А я надѣялся повидаться съ нимъ у васъ: онъ мой родной племянникъ.

Настала очень непріятная пауза. У окна послышался пронзительный крикъ совы; затѣмъ раздался выстрѣлъ… и вскорѣ, съ ружьемъ и съ совою въ рукахъ показался у дверей дворникъ.

— Убилъ-съ.

— Бобра! добавилъ Андрей Ивановичъ, избѣгая грознаго взгляда Прасковьи Ивановны.

Вечеромъ, послѣ отъѣзда его п--ства, Андрей Ивановичъ, ходя по кабинету съ сосѣдомъ Ивашкиннымъ, горько жаловался на свой промахъ. «Ну зналъ бы я напередъ, что его п--ство уже смѣненъ и навсегда оставляетъ нашъ край, то я, говоря съ нимъ, нечувствовалъ-бы этакого страха… А что, узнали ли вы, каковъ его намѣстникъ»?

— Не изъ нашихъ либералъ-съ.

— Тьфу! Тоже изъ передовыхъ?

— Передовой, Андрей Ивановичъ: другихъ обходили чинами — его никогда.