КАНДИДАТЪ КУРАТОВЪ.
править— Вотъ кстати-то! а я къ намъ шла въ училище… Депеша!! Сегодня, Петръ Андреичъ съ вечернимъ поѣздомъ!!
— Господи… какъ же это такъ вдругъ?! И письма не было… Ахъ, Боже мой!..
— Да вотъ… она у меня въ карманѣ:
«Кандидатъ. Буду съ вечернимъ поѣздомъ.
— Ну, вотъ… вотъ видите, Зинаида Николаевна! Кандидатъ, а вы ужь Богъ знаетъ чего не придумали. Я говорилъ…
— Нѣтъ, все-таки я не оправдываю: такъ мучить даромъ…
— Ну, да ужь почему-нибудь же не писалъ, не такъ вѣдь зря. Времени-то какъ мало, а я… ахъ, ты Господи, вѣдь никакъ нельзя… не могу встрѣтить! совѣтъ учительскій у насъ сегодня. Вѣчно такъ!..
— Я и одна. Вы, какъ только кончится, прямо къ намъ.
— Да, да! Ну, прощайте пока, опоздалъ ужь чай минутъ на десять…
Разговаривавшіе разошлись. Мужчина — маленькій, сѣденькій старичокъ, запахнулся плотнѣе въ сильно поношенное суконное пальто на мерлушкахъ и ускоренной походкой направился къ виднѣвшемуся на углу большому зданію городского училища. Дама — дѣвушка за тридцать, наружности ничѣмъ не выдающейся, одѣтая плохо, скрылась въ дверяхъ ближайшей фруктовой лавки.
Кандидатъ Куратовъ съ вечернимъ поѣздомъ пріѣдетъ въ родной городъ, гдѣ живутъ его мать и сестра и гдѣ его покойный отецъ учительствовалъ цѣлыхъ двадцать лѣтъ въ городскомъ училищѣ.
Неужели родной городъ останется безучастнымъ къ такому знаменательному событію? Эти люди росли на его глазахъ; онъ зналъ ихъ береженными, миловидными дѣтьми, ежедневно отправлявшимися по его улицамъ гулять „на ту сторону“, на встрѣчу къ отцу, возвращавшемуся изъ классовъ; онъ былъ свидѣтелемъ отчаянія вдовы, оставшейся въ одно скверное утро съ двумя подростками, съ пенсіей уморительныхъ размѣровъ и ветхимъ домишкомъ въ глухой части города, унаслѣдованнымъ отъ ея родителей; и онъ же безсознательно пришелъ ей на помощь, встрѣтивъ довѣрчиво появленіе на свѣтъ Божій новенькой вывѣски: школа для первоначальнаго обученія. (Вдова учителя — видимое дѣло, человѣкъ къ педагогикѣ прикосновенный).
Съ тѣхъ поръ прошло пятнадцать лѣтъ: школа „Куратихи“, какъ величали ее кліенты изъ мѣщанъ и мелкихъ купцовъ, успѣшно водворяла первоначальное обученіе во множествѣ дѣтскихъ головокъ, особенно успѣшно, съ тѣхъ поръ, какъ въ помощь матери окончательно подросла молоденькая Зина.
Кандидатскій дипломъ молодого Куратова обошелся не дешево: онъ стоилъ въ сложности нѣсколько тысячъ рублей, выработанныхъ упорнымъ трудомъ и систематической экономіей матери и сестры; онъ поглотилъ всю молодость Зиночки, нечувствительно превращавшейся въ почтенную Зинаиду Николаевну, и положительно цѣлую пучину неистощимаго, несокрушимаго; женскаго терпѣнія…
Городу онъ будетъ стоить школы — это всѣ знали. Всѣхъ родителей, отдававшихъ въ школу дѣтей, очень серьёзно и торжественно предупреждали, что заведеніе это недолговѣчно; какъ только Коля получитъ кандидатскій дипломъ — вся семья переселится въ тотъ городъ, гдѣ онъ будетъ служить. Пожалуй, что родители не имѣли особенной надобности знать это, но госпожа Куратова почему-то находила это необходимымъ. Точно также всякій разъ, какъ ей приходилось мѣнять жильцовъ, занимавшихъ лучшую половину ея дома, она и ихъ ставила въ извѣстность, что собственно домъ ея продается, такъ какъ она намѣрена покинуть городъ, какъ только сынъ ея кончитъ университетъ.
Это было рѣшено еще тогда, когда Коля учился въ гимназіи; потомъ много разъ обсуждалось въ письмахъ, и далекой путеводной звѣздой мерцало въ непроглядной скукѣ ихъ однообразнаго, трудового существованія. Этимъ жили, для этого терпѣливо работали. отказывая себѣ во всемъ. Обѣ женщины точно не понимали, что не все въ жизни можно наверстать, что есть одно, чего не вернешь, а именно: никакое переселеніе въ другой городъ, на отдыхъ, подъ крылышко Коли-кандидата не превратитъ тридцатилѣтнюю Зинаиду Николаевну въ двадцатилѣтнюю Зиночку!.. Но такія вещи виднѣе со стороны — онѣ объ этомъ не думали. Кандидатскій дипломъ составлялъ предѣлъ, у котораго заканчивались всѣ ихъ планы, всѣ маленькія, житейскія комбинаціи; на этомъ ихъ жизнь точно обрывалась и начиналась всегда заманчивая, всегда привлекательная область неизвѣстнаго.
Зинаида Николаевна спросила въ лавкѣ бутылку портвейна, фунтъ стеариновыхъ свѣчей и мещерскаго сыру, и при этомъ просительно прибавила, чтобы дали получше и посвѣжѣе, такъ какъ сегодня онѣ ожидаютъ брата; на пути домой ей встрѣтилась мало знакомая дама, вскользь освѣдомившаяся о ея здоровья — она и ей успѣла сообщить радостную новость. Словомъ, эту новость узнавалъ всякій, кто такъ или иначе сталкивался втеченіи этого дня съ обитательницами ветхаго домика.
— Ну, вотъ, значитъ и школѣ шабашъ! рѣшилъ всѣхъ прежде сосѣдъ мѣщанинъ, твердо усвоившій значеніе этого пріѣзда.
Втеченіи короткаго, осенняго дня квартира Куратовыхъ перешла черезъ всѣ превращенія, какія только способна изобрѣсти фантазія трехъ всполошившихся женщинъ. Телеграмма застала ихъ врасплохъ — она пришла послѣ долгаго, упорнаго, непостежимаго молчанія молодого Куратова.
Въ большой комнатѣ сдвинули въ уголъ, и нагромоздили другъ на друга школьные столы, скамьи и черныя доски; собирались, но не успѣли вынести ихъ въ сарай, такъ какъ теперь все ровно онѣ ужь не были нужны.
Зина едва не опоздала къ поѣзду; то-есть собственно это ей такъ казалось, а извощикъ клялся всю дорогу, что такой конецъ можно еще успѣть сдѣлать, по крайней мѣрѣ, три раза. Дѣйствительно ждать пришлось долго. Ей все казалось, что поѣздъ непозволительно опоздалъ и она столько разъ обращалась съ этимъ вопросомъ къ дежурному сторожу, что онъ, наконецъ, сказалъ ей какую-то дерзость. Братъ и сестра не видались больше пяти лѣтъ. За это время въ ней произошла та перемѣна, которая иногда, совершается круто и разомъ въ дѣвушкахъ около тридцати лѣтъ; она вдругъ вся точно поблекла, высохла и потускнѣла, и смотрѣла старше любой матери семейства однихъ съ нею лѣтъ. Братъ оставилъ ее все еще Зиночкой, надѣвавшей по праздникамъ яркіе банты и свѣтлое платье и тогда ни банты, ни яркое платье никому не рѣзали глазъ… Въ суетливой толпѣ, которая тѣснится у прибывшаго поѣзда, не мудрено проглядѣть знакомое лицо, особенно въ томъ случаѣ, если ваша память удержала измѣнившійся образъ; Куратовы были слишкомъ бѣдны, чтобы бросать деньги на фотографію.
Задыхаясь отъ волненія, не чувствуя толчковъ, дѣвушка торопливо летала взглядомъ по лицамъ всѣхъ попадавшихся ей мужчинъ, безсознательно отыскивая между ними знакомое ей безбородое, юношеское лицо. Кандидатъ приглядывался ко всѣмъ молоденькимъ женщинамъ. Зина безпомощно металась по платформѣ до тѣхъ поръ, пока осталась одна среди кондукторовъ и носильщиковъ; тогда она бросилась въ вокзалъ, пробѣжала по всѣмъ заламъ, заглянула даже въ дамскую комнату и, потерянная, съ подступавшими къ горлу слезами, машинально вышла на подъѣздъ. Публика разъѣхалась. Извощики толкались и кричали, накидываясь на каждое новое лицо…
Не пріѣхалъ!.. Но вѣдь депеша подана съ дороги?.. Она еще разъ съ недоумѣніемъ оглянулась на входную дверь и ея растерянная фигура бросилась въ глаза старичку сторожу, жившему въ одной улицѣ со школой. Онъ подошелъ къ ней, добродушно улыбаясь.
— Никакъ братца встрѣчать изволите? пріѣхали вѣдь они, я самъ слышалъ, какъ извощика порядили — тутъ я и призналъ ихъ… Очень съ лица смѣнивши.
— Пріѣхалъ… ахъ… какъ же это?! какое, право, несчастіе?..
— Да вы нагоните — вотъ-съ, пожалуйте! я духомъ домчу, коли угодно, вызвался мальчуганъ-извощикъ.
— Да, да… я тебѣ, голубчикъ, на чай гривенникъ, только поскорѣе, пожалуйста! суетилась Зина, взбираясь на старенькіе дрожки, забрызганные осенней грязью.
Юный возница безжалостно хлесталъ свою пѣгую лошаденку, ухарски заворачивая на поворотахъ и исполнясь полнѣйшимъ пренебреженіемъ ко всѣмъ глубокимъ выбоинамъ, ямамъ и лужамъ провинціальныхъ улицъ. Дѣвушка крѣпко держалась за низкую спинку и напряженно смотрѣла впередъ. Только уже близко не доѣзжая школы они нагнали другіе, степенно подвигавшіеся дрожки съ новенькимъ чемоданомъ на козлахъ и съ статнымъ сѣдокомъ съ дорожной сумкой поверхъ пальто.
— Коля!! вырвался изъ груди Зины давно готовый крикъ.
Сѣдокъ обернулся и, вмѣсто худощаваго, безцвѣтнаго лица скромнаго гимназиста, она увидѣла цвѣтущаго блондина съ красивой бородой, выгодно скрывшей не совсѣмъ удачныя очертанія рта и подбородка.
— Стой, стой, любезный! удержалъ онъ за плечо своего извощика. — Боже мой, да вѣдь это ты, Зиночка! какъ же мы не встрѣтились, не понимаю!
Они оба въ одно время слезли съ дрожекъ и обнялись среди улицы. Зина истерически расплакалась.
— Какая, право, досада… Я смотрѣлъ, смотрѣлъ! такъ вѣдь и думалъ, что ты придешь встрѣтить. Толпа такая! словно извинялся пріѣзжій, какъ будто главное въ эту минуту было то, что они случайно разошлись.
— Боже, какъ ты перемѣнился! пожалуй, я даже и видѣла тебя… Совсѣмъ красавецъ и съ бородой… Господи… Коля!! пять лѣтъ вѣдь, мальчикъ былъ совсѣмъ!..
Дѣвушка смотрѣла на него восторженными глазами и смѣялась сквозь слезы. Молодой человѣкъ неловко улыбался, безпокойно сознавая, что они остановились среди улицы, и изъ ближайшихъ домовъ, вѣроятно, любуются неожиданной, трогательной сценой.
— Мы тутъ дойдемъ пѣшкомъ, если хочешь? онъ довезетъ мой чемоданъ… предложилъ онъ, слегка нагибаясь среди фразы, такъ какъ она еще разъ неожиданно и порывисто обняла его. — Или, впрочемъ, грязь у васъ ужасная — эдакъ все-таки скорѣе… Дай я помогу тебѣ…
Онъ подсадилъ ее на дрожки, но не догадался сѣсть рядомъ и они ца двухъ извощикахъ подъѣхали къ дому.
Пріѣзжій расплачивался съ извощикомъ, торопясь и порываясь къ худенькой, болѣзненно фигуркѣ Катерины Ивановны Куратовой, выбѣжавшей въ одномъ платьѣ на крыльцо встрѣчать сына. Затѣмъ, въ домѣ началась безпорядочная суета свиданія послѣ долгой разлуки — суета, въ которой въ первыя минуты всегда больше напряженія и неловкости, чѣмъ истинной радости. Такъ какъ женщины все больше восклицали, то пріѣзжій говорилъ за всѣхъ: объ экзаменѣ, о дорогѣ, о разницѣ въ климатѣ, даже, какъ-то ужь совсѣмъ нечаянно и необдуманно, въ первыя же минуты сообщилъ интересный политическій слухъ… Его каждое слово ловили; его закидывали вопросами, разглядывали, любовались. Очевидно, онъ былъ животрепещущимъ первомъ, центромъ этой жизни и нетолько въ силу ихъ любви къ нему, а по существу вещей; одинъ молодой, цвѣтущій, сильный, среди отживающихъ, затерявшихся въ невидной, мелкой борьбѣ. Онъ олицетворялъ въ себѣ будущее среди прошедшаго, завѣдомо неудачнаго и безвѣтнаго и ихъ собственная будущность цѣплялась за эту начинающуюся жизнь.
— Мама, голубушка… а вѣдь ты постарѣла, бѣдная! проговорилъ сынъ, съ печальной нѣжностью лаская ея худыя руки.
— О, родной мой, вотъ нашелъ о чемъ! Дотянула, хватило силъ до этой минуты — больше ничего вѣдь и не надо отъ меня. Теперь я отдыхать буду.
Онъ нагнулся и молча цѣловалъ ея руки.
— Школа!.. въ раздумьѣ остановился пріѣзжій передъ угломъ, загроможденнымъ школьной мебелью. — Вотъ какъ, Зина? у тебя ныньче доски заведены и карты какія отличныя? оглянулся онъ на стѣну.
— Еще бы! и какъ же я гордилась всѣмъ этимъ въ свое время!.. Знакомый столяръ дѣлалъ по образцу гимназическихъ. Не успѣли сегодня вынести, добавила она неожиданно небрежнымъ тономъ: — надо пока хоть въ сарай свалить, а то здѣсь тѣсно очень.
Братъ вопросительно посмотрѣлъ на нее и промолчалъ.
Хотя Куратовъ и не чувствовалъ ни малѣйшаго голода, но чтобы утѣшить мать, онъ долженъ былъ присѣсть къ столу, заставленному всѣмъ, что было накуплено и настряпано для него; когда онъ благополучно одолѣлъ кусокъ курицы, Анисья внесла сіяющій самоваръ и Зина заняла свое мѣсто у большого подноса съ чайной посудой. Это особенно живо напоминало прошлое. Думая о домѣ, онъ всегда воображалъ себѣ сестру сидящею за самоваромъ. Неуклюжій, рослый гимназистъ, всегда здоровый, всегда съ прекраснымъ аппетитомъ и вѣчно новымъ запасомъ школьныхъ разсказовъ, онъ присаживался къ этому подносу и начиналъ съ увлеченіемъ дѣлиться съ нею всѣми впечатлѣніями дня; они говорили вполголоса, чтобы не мѣшать матери, которая за тѣмъ же столомъ поправляла нѣмецкія тетрадки учениковъ. Зиночка слушала гимназиста съ неподдѣльнымъ, наивнымъ интересомъ; въ собственной ея жизни не было даже и такихъ незатѣйливыхъ впечатлѣній. Это повторялось изо дня въ день цѣлые годы. За этимъ же самымъ столомъ было рѣшено, что онѣ бросятъ школу и переселятся въ другой городъ, какъ только Коля получитъ кандидатскій дипломъ. Катерина Ивановна предпочла бы, чтобы сынъ взялъ мѣсто въ родномъ городѣ, но молодежь съ такой нетерпимой горячностью настаивала именно на переселеніи, что, въ концѣ-концовъ, ей пришлось уступить. Долго спорили. Обсуждали подробно всѣ выгоды и невыгоды продажи дома и всего имущества; высчитывали, какую, примѣрно, сумму придется истратить на путешествіе и обзаведеніе, при этомъ столько горячились, такъ волновались, входили въ такія подробности, что посторонній слушатель навѣрное бы неудержимо расхохотался, еслибъ узналъ въ серединѣ разговора, что рѣчь идетъ… о кандидатскомъ дипломѣ кончающаго гимназиста! И на другое утро гимназистъ отправился въ свои классы, преисполненный самой возвышенной гордостью: онъ чувствовалъ, что несетъ въ себѣ судьбу цѣлой семьи. Онъ былъ тогда слишкомъ юнъ и неискушенъ жизнью, чтобы понимать, какъ невыгодно и рисковано носить въ себѣ чужую судьбу… Но кончившій кандидатъ зналъ это прекрасно.
Куратову живо представился тотъ памятный вечеръ, когда онъ, какъ и теперь, занялъ то же мѣсто около подноса — и какъ бы для дополненія иллюзіи въ прихожей послышалось шарканье снимаемыхъ галошъ, дверь стремительно распахнулась и вошелъ Петръ Андреевичъ, ни на іоту не измѣнившійся, ни чуть не постарѣвшій и, вѣроятно, даже въ томъ же самомъ темно-коричневомъ сюртукѣ.
— А гдѣ онъ у васъ, Катерина Ивановна — кандидатъ… кандидатъ-то нашъ желанный?
Куратовъ вскочилъ и почтительно позволилъ себя обнять. Старикъ по-русски троекратно поцѣловалъ его и, не выпуская плечъ, весь откинулся назадъ и вглядывался въ него съ простодушной безцеремонностью.
— Господи Боже ты мой!.. господинъ кандидатъ!.. это вѣдь ужь даже и черезчуръ!.. Денди какой-то… бель-омъ… Что же мы-то послѣ этого? Я вотъ крестнымъ отцомъ довожусь — такъ, право, конфужусь даже!
Петръ Андреевичъ усиленно мигалъ совсѣмъ влажными глазами и изъ-за его напускной, напыщенной шутливости слышались глубоко растроганныя ноты.
— Вѣдь, правда, Петръ Андреичъ, можно не узнать?! горячо отозвалась съ своего мѣста Зина. — Я и не узнала! я теперь совершенно увѣрена, что видѣла его въ вокзалѣ и не узнала!
Катерина Ивановна смотрѣла на сына съ безмолвнымъ восхищеніемъ.
Куратовъ стоялъ среди комнаты и испытывалъ то неловкое ощущеніе собственныхъ рукъ, ногъ, глазъ, которое является у человѣка, когда его разглядываютъ.
— А вѣдь и тутъ виновата все та же бѣднота проклятая! заговорилъ онъ развязно, садясь на прежнее мѣсто. — Были бы деньги лишнія, присылалъ бы вамъ каждый годъ свои фотографическія карточки и не случилось бы того, что сестра родная въ толпѣ проглядѣла.
— Конечно, конечно! да вѣдь, говорятъ, и не дороги нынче, отвѣтилъ наивно старикъ.
— Есть и не дорого. Грѣшный человѣкъ, я и снялся-было года два тому назадъ… Ну, только похожи онѣ на меня будутъ развѣ лѣтъ черезъ десять.
— Какъ? ты снимался? гдѣ же онѣ? съ недоумѣніемъ встрепенулась Катерина Ивановна.
— Да я, мама, хотѣлъ это тебѣ къ рожденію — и вдругъ бы ты увидѣла, Богъ знаетъ, какую физіономію!
— Куда же ты дѣлъ? теперь хоть покажи…
— Я тогда же изорвалъ ихъ въ мелкіе куски.
— Какъ!.. ты изорвалъ цѣлую дюжину карточекъ?! вскрикнула она съ такимъ искреннимъ ужасомъ, что сынъ тихо, ласково разсмѣялся и поцѣловалъ ея руку.
— Виноватъ, мама! не хотѣлось явиться передъ вами какимъ-то уродомъ.
— Ахъ, молодежь!.. укоризненно покачала она головой: — развѣ лучше никакой-то не имѣть? Умереть могла, такъ бы и не знала, какой-ти у меня бородачъ сталъ.
— За то теперь такой портретъ пришлю, что какъ живой буду! съ увлеченіемъ проговорилъ Куратовъ и въ ту же минуту, еще договаривая послѣднее слово, весь вспыхнулъ и тревожно пробѣжалъ взглядомъ по лицамъ всѣхъ присутствующихъ.
— Теперь и безъ портрета хорошъ, отвѣтила радостно Катерина Ивановна.
— Тѣмъ болѣе, что и присылать-то не откуда! добавила весело Зина.
Кандидатъ промолчалъ и съ мучительнымъ выраженіемъ въ лицѣ нагнулся надъ стаканомъ съ чаемъ.
Между тѣмъ, Петръ Андреевичъ все продолжалъ съ умиленіемъ разсматривать своего крестника. Неужели это тотъ самый Коля Куратовъ, котораго онъ, двадцать-пять лѣтъ тому назадъ, торжественно несъ вокругъ купели? которому, десятилѣтнему мальчику, онъ ревностно „выправлялъ почеркъ“, въ качествѣ патентованнаго преподавателя калиграфіи? Тотъ самый Коля, на котораго, со смертью Куратова-отца, сосредоточились всѣ заботы и надежды Катерины Ивановны? Прожить кое-какъ домишкомъ и пенсіей она, пожалуй, еще могла бы одна, но надо было воспитывать сына; Зиночкѣ было уже пятнадцать лѣтъ, и покойный отецъ очень гордился ея познаніями. Въ качествѣ дочери благородныхъ родителей, вдовы учителя, ей показалось всего приличнѣе открыть школу; не въ швеи же записаться, не торговать же начать, въ самомъ дѣлѣ! Ни мать, ни дочь ни минуты не сомнѣвались въ собственной компетентности въ дѣлѣ педагогики. Школа пришлась но вкусу небогатымъ обывателямъ города, но Куратовы отнюдь не смотрѣли на нее, какъ на свое призваніе, какъ на полезное служеніе обществу или что-либо подобное. Она была необходима, чтобы доставить Колѣ высшее образованіе и тѣмъ самымъ и ихъ вывести когда-нибудь на вожделѣнный путь обезпеченнаго и покойнаго существованія. И онѣ терпѣливо работали для этого, даже не считая своего существованія за настоящую жизнь; это было какое-то промежуточное пространство которое необходимо было перейти, чтобы устроиться, „какъ добрые люди“. Правда, для Зиночки оно совпало съ лучшей порой ея жизни; молоденькой дѣвушкѣ было куда не занимательно изъ года въ годъ преподавать катехизисъ и четыре правила ариѳметики сыновьямъ лавочниковъ и мелкихъ чиновниковъ; на знакомства и развлеченія не хватало ни времени, ни денегъ. Но за то будущее вознаградитъ ее за все. Въ новомъ мѣстѣ она явится сестрой преподавателя гимназіи, кандидата естественныхъ наукъ, Николая Николаевича Куратова, и никто не будетъ знать скромной исторіи ея трудовой юности. Но довольно обыкновенному извращенію понятій, Зиночка нетолько не гордилась своею ролью, но считала неизмѣримо болѣе почетнымъ быть настоящей „барышней“. Она жила, такъ сказать, со взоромъ, устремленнымъ въ отрадное будущее и совершенно нечувствительно для себя оставляла въ этомъ промежуточномъ пространствѣ свою молодость и свѣжесть… Человѣку, все только собирающемуся жить, очень трудно самому уловить, когда неумолимая природа отсчитаетъ для него короткій мигъ зенита. Вершина горы всегда представляетъ очень небольшое пространство; но только тотъ, кто чувствуетъ себя совершившимъ „въ предѣлѣ земномъ все земное“, только тотъ можетъ своевременно и съ спокойнымъ достоинствомъ понять, что его жизнь пошла подъ гору. Зиночкѣ, было двадцать-шесть лѣтъ, когда ей предложилъ свою руку и сердце одинъ товарищъ Петра Андреевича по училищу, человѣкъ пожилой и видѣвшій вполнѣ подходящую для себя жену въ скромной, привычной къ труду и уже не молоденькой дѣвушкѣ. Зина отвергла его безъ малѣйшаго раздумья и даже съ нѣкоторымъ негодованіемъ.
Гораздо страннѣе, что и Катерина Ивановна впадала въ ту же ошибку. Для нея дочь оставалась неизмѣнной Зиночкой; она никогда не разставалась съ нею ни на одинъ день и совершенно не замѣчала, какъ та увядала на ея глазахъ.
Всѣхъ больше замѣчалъ это Петръ Андреевичъ, который давно ужь сдѣлался членомъ семьи Куратовыхъ, хоть и не былъ связанъ съ ними никакимъ родствомъ. Старый холостякъ, задушевный другъ покойнаго мужа Катерины Ивановны, крестный отецъ ея дѣтей — онъ такъ сжился съ ними, со всѣми ихъ надеждами и планами, что понемногу совершенно пересталъ отдѣлять свою жизнь отъ ихъ жизни. Петръ Андреевичъ намѣревался также переселиться въ тотъ городъ, гдѣ будетъ служить Коля; а такъ какъ у него не было ни дома, который можно было продать, ни другого, собственнаго Коли, на котораго можно было бы уповать, то онъ уже нѣсколько лѣтъ ухитрялся изъ своего жалкаго заработка откладывать небольшую сумму и такимъ образомъ, прикопилъ маленькій капиталецъ, необходимый для переѣзда и подъисканія новаго мѣста. Эта послѣдняя статья очень озабочивала всѣхъ; что, если въ томъ городѣ, гдѣ будетъ служить кандидатъ Куратовъ, не случится вакантнаго мѣста учителя чистописанія?
Когда два года тому назадъ Петръ Андреевичъ захворалъ довольно сильно, простудившись но неимѣнію порядочной шубы, то его пугала не перспектива болѣзни, быть можетъ серьёзной, быть можетъ опасной, а единственно необходимость „тронуть капиталъ“, въ случаѣ, если болѣзнь затянется и потребуетъ серьёзнаго леченія. Да и какъ не бояться! онъ одинъ зналъ, каково сколачивать капиталецъ изъ доходовъ преподавателя калиграфіи… Хозяева, у которыхъ Петръ Андреевичъ нанималъ комнату съ прислугой, но безъ стола, увѣряли даже, будто онъ обѣдаетъ не каждый день и въ постные дни питается однимъ чаемъ, единственно ради экономіи, а совсѣмъ не изъ чрезвычайнаго благочестія. За глаза, они величали его не иначе, какъ скрягой и скопидомомъ. Что подѣлаешь! такое феноменальное явленіе, какъ капиталецъ учителя чистописанія, не давалось даромъ!
Торопясь къ Куратовымъ послѣ окончанія учительскаго совѣта, Петръ Андреевичъ, однакоже, предварительно забѣжалъ домой переодѣться и кстати вынулъ изъ старенькой шкатулки завѣтную сумму и тщательно, нѣсколько разъ пересчиталъ ее. Конечно, онъ какъ нельзя лучше помнилъ эту интересную цифру и даже разбуженный внезапно среди ночи, всегда могъ бы безошибочно назвать ее, но въ эту минуту онъ ощутилъ живѣйшую потребность подержать ее въ рукахъ, убѣдиться собственными глазами, что она не исчезла какимъ-нибудь чудомъ изъ замкнутаго сундука.
Теперь, Петръ Андреевичъ сидѣлъ и смотрѣлъ на живое олицетвореніе всѣхъ ихъ надеждъ и плановъ. Сердце его было преисполнено невыразимой гордостью, но въ то же время оно какъ будто начинало замирать отъ какого-то неуловимаго и еще неопредѣлившагося чувства. Блистательный кандидатъ, красивый мужчина, съ солидной бородой, смѣлымъ взглядомъ и увѣренной рѣчью, ничѣмъ не напоминалъ прежняго ихъ Колю, ими взлелѣяннаго и оберегаемаго, жившаго общей жизнью. Мальчикъ всегда отлично учился, серьёзно и убѣжденно, какъ учатся не многія дѣти, твердо сознающія, для чего имъ это нужно. Онъ понималъ, что мать и сестра работаютъ для него, но нисколько не тяготился этимъ, потому что въ будущемъ его и ихъ интересы сливались въ одно. Онъ обожалъ мать и сестру. Уѣзжая въ университетъ, онъ говорилъ только о своемъ возвращеніи.
Молодой кандидатъ смотрѣлъ на всѣхъ съ спокойной и какъ будто грустной лаской; онъ часто съ снисходительной нѣжностью цѣловалъ руку матери вмѣсто всякаго отвѣта на ея слова и… очень мало говорилъ. Въ его тонѣ прорывалась порой затаенная горечь, его лицо минутами принимало тревожное и озабоченное выраженіе.
Когда Коля благополучно сдалъ послѣдній гимназическій экзаменъ, онъ ворвался въ комнату, какъ ураганъ. Хохоча сквозь слезы, онъ до боли душилъ мать въ своихъ объятіяхъ и долго кружилъ по комнатѣ сестру въ неудержимомъ порывѣ шумнаго, дѣтскаго восторга. За обѣдомъ онъ выпилъ столько рюмокъ хересу, провозглашая всевозможные тосты, что былъ слегка пьянъ въ первый разъ въ жизни. Они всѣ были пьяны отъ радости.
Конечно, никто не ждалъ отъ кандидата прежнихъ ребяческихъ выходокъ, никто не могъ требовать, чтобы онъ носился по комнатѣ отъ восторга… но, мечтая объ этомъ свиданіи, они безотчетно ждали чего-то, по впечатлѣнію, подобнаго тому счастливому дню…
Какъ самый хладнокровный изъ трехъ, Петръ Андреевичъ первый почувствовалъ приступы тоскливаго неудоумѣнія. Въ одну изъ паузъ, то и дѣло прерывавшихъ разговоръ, ему случайно попалась на глаза непочатая бутылка вина, купленная утромъ Зиной.
— Ну что за молодежь стала нынче! загорячился старикъ и порывисто сорвался съ своего мѣста. — До сихъ поръ никому въ голову не пришло чокнуться за счастливое событіе! провозгласить тостъ за начало новой жизни! Равнодушіе какое-то непостижимое… Въ мое время умѣли торжествовать подобныя минуты. Бывало, кутили по нѣскольку дней на радостяхъ, просто пьянствовали, грѣшнымъ дѣломъ! И не осуждаю. Никогда не осуждалъ. Потому что коли не радоваться благополучному осуществленію собственныхъ начинаній, то гдѣ же другая достойная причина для веселья? Видно, надо мнѣ, старику, примѣръ показать.
Петръ Андреевичъ взялся было за бутылку, но неожиданно, рѣшительнымъ жестомъ поставилъ ее обратно, торопливо разстегнулъ свой сюртукъ и вынулъ изъ внутренняго кармана большой потертый бумажникъ.
— Коли мы окончаніе курса гимназіи хересомъ праздновали, такъ теперь ужь, по всей справедливости, полагается шампанское! Вотъ-съ пять рублей, Катерина Ивановна, и разрѣшите вашу Анисью послать къ Пѣтухову… Я, какъ крестный отецъ Николая Николаевича, ставлю первую бутылку, а затѣмъ, какъ будетъ благоугодно хозяевамъ…
Старикъ съ невыразимой торжественностью бережно выложилъ на середину стола синюю депозитку и спряталъ обратно свой бумажникъ.
Куратовъ вскочилъ недовольный.
— Я васъ прошу не дѣлать этого, добрѣйшій Петръ Андреичъ! Я пить не охотникъ, вы, сколько мнѣ извѣстно, также. Съ какой же стати продѣлывать какой-то обязательный обрядъ, когда для этой бумажки навѣрное найдется болѣе серьёзное назначеніе. Если ужь есть желаніе, мы прекрасно можемъ выпить всѣ по рюмкѣ вотъ этого самаго портвейна и поздравить другъ друга съ сегодняшнимъ свиданіемъ.
Онъ взялъ со стола деньги и хотѣлъ было сунуть ихъ въ боковой карманъ Петра Андреевича, но старикъ сдѣлалъ шагъ назадъ.
— Нѣтъ-съ, ужь вы, г. кандидатъ, не мѣшайте! всякій по своему… На этотъ разъ я отлагаю экономію и сегодняшній радостный день, столь важный въ жизни каждаго изъ насъ, желаю ознаменовать не стѣсняясь… какъ это вообще принято съ давнихъ поръ…
Старикъ сильно покраснѣлъ отъ напряженія, и рука, которой онъ отстранялъ отъ себя ассигнацію, слегка дрожала. Куратовъ слѣдилъ за нимъ съ любопытствомъ. Можно ли было ожидать, что Петръ Андреичъ сдѣлаетъ нѣкоторымъ образомъ вопросъ чести изъ бутылки шампанскаго!
— О, я никоимъ образомъ не позволю себѣ вмѣшиваться, если вы это такъ серьёзно желаете! отвѣтилъ онъ весело и съ своей стороны также вынулъ пятирублевую бумажку. — Зиночка, распорядись, пожалуйста. Я также ставлю бутылку и — будемте кутить!
Зина взяла деньги и нерѣшительно переглянулась съ матерью. Катерину Ивановну давно уже видимо волновалъ этотъ неожиданный споръ изъ-за шампанскаго. Теперь она не выдержала.
— Но… кому же пить двѣ бутылки, Коля? и я не понимаю вообще, для чего вы это затѣяли, Петръ Андреичъ? Какъ будто всѣ мы недостаточно радуемся и безъ этого. Это просто грѣшно бросать на вино такія деньги!
— Нѣтъ, нѣтъ, мама! ты, пожалуйста, не противорѣчь! неожиданно горячо остановилъ ее сынъ. — Петръ Андреичъ совершенно правъ — чего другого, а ужь грошовой экономіи было слишкомъ достаточно у всѣхъ насъ. Я вполнѣ понимаю его желаніе хоть разъ махнуть рукой на всякіе копеечные разсчеты…» Да и десять рублей, конечно, никого не сдѣлаютъ богаче.
Катерина Ивановна была совершенно другого мнѣнія о десяти рубляхъ, но все-таки покорно умолкла и Зиночка вышла распорядиться.
— Вы, Зиночка, записку дайте, а то еще поддѣльнаго какого-нибудь подсунутъ — все вѣдь мошенники! озабоченно проговорилъ ей вслѣдъ учитель.
Николай Николаичъ возбужденно шагалъ взадъ и впередъ по комнатѣ.
Развѣ это не назидательно?! Даже Петръ Андреичъ, смиреннѣйшій преподаватель калиграфіи, чувствуетъ потребность выйти изъ нормы, наплевать на привычное воздержаніе, сдѣлать что-нибудь «въ ознаменованіе» — хотя бы безразсудство… А вѣдь тутъ привычка, цѣлая система, старость, наконецъ! Да, тутъ эта бутылка шампанскаго получаетъ значеніе по истинѣ грандіозное!
Кандидатъ горько усмѣхнулся и оглянулъ группу у стола. Зина вернулась и что-то прибирала, перестанавливала тарелки; Катерина Ивановна старательно рѣзала тонкими ломтиками сыръ и онѣ вполголоса о чемъ-то озабоченно совѣщались. По другую сторону стола, выдвинутаго на середину комнаты, Петръ Андреичъ тихонько прохаживался, заложивъ руки за спину и задумавшись. О чемъ? спросилъ себя Куратовъ, и его сердце мучительно сжалось отъ сознанія, что онъ, навѣрное, занимаетъ не послѣднее мѣсто въ этихъ мысляхъ. Какъ будто въ этой комнатѣ, въ этихъ трехъ человѣкахъ, въ этотъ день могло быть что-нибудь, что не было бы, такъ или или иначе, связано съ его особой!.. Онъ въ плѣну съ той минуты, какъ переступилъ порогъ этого дома… Онъ ихъ собственность — нѣтъ больше: весь смыслъ, все содержаніе ихъ жизни…
Николай Николаичъ этого никогда не забывалъ. Не даромъ цѣлыхъ два мѣсяца онъ не могъ найти въ себѣ достаточно рѣшимости, чтобы написать письмо. Собственно говоря, онъ написалъ ихъ нѣсколько, но каждый разъ озлобленно разрывалъ, находя жестокими, бездушными, недостаточно ясными. Сдѣлалъ ли онъ лучше, что заставилъ себя пріѣхать, не предупредивъ ихъ вовсе?
Анисья принесла вино. За неимѣніемъ бокаловъ, Зина достала четыре стакана; Петръ Андреичъ вооружился ножомъ и штопоромъ и принялся медленно, неумѣло откупоривать. Пробка хлопнула въ стѣну, стаканы запѣнились.
Николай Николаичъ стоялъ въ дальнемъ углу комнаты и ждалъ. У него было столько причинъ не желать тостовъ!
— Ну-съ, а гдѣ же самъ герой этой минуты?..
Старикъ торжественно разставилъ стаканы и искалъ глазами крестника. Молодой человѣкъ быстро подошелъ къ столу, взялъ вино и мужественно встрѣтился съ его взглядомъ.
— За новую жизнь!.. почему-то тоненькимъ фальцетомъ выкрикнулъ старый учитель, высоко поднимая стаканъ. — За кандидата Николая Николаича Куратова! за нашу надежду и гордость! Урра!..
Женщины прослезились; каждое слово, видъ, всѣ пріемы Петра Андреича были неподдѣльно торжественны, а подобныя вещи заразительны.
Куратовъ напряженно улыбался, безмолвно чокался и долго, горячо цѣловалъ руки матери и обнималъ сестру.
— Нѣтъ ужь завтра… лучше завтра! тогда не будетъ никакихъ комедій… соображалъ онъ мысленно.
Петръ Андреичъ снова поднялъ стаканъ.
— За скорое и успѣшное исполненіе всѣхъ желаній нашего молодого ученаго! За будущую блестящую карьеру!
— Спасибо вамъ отъ всего моего сердца, добрѣйшій Петръ Андреичъ! заговорилъ, наконецъ, Куратовъ, до сихъ поръ упорно молчавшій. — Но… не довольно ли тостовъ? Вы и такъ ужь довели до слезъ бѣдную маму и Зину, а вѣдь шампанское пьютъ для веселья!
Это была безполезная попытка. Петръ Андреичъ только все больше входилъ въ роль.
— Теперь мы выпьемъ за тѣхъ достойныхъ женщинъ, которыя своимъ великодушнымъ терпѣніемъ и трудолюбіемъ помогли вамъ, молодой человѣкъ, выбраться на широкій путь полезной и просвѣщенной дѣятельности, которыя дали вамъ этимъ несравненную отраду въ будущемъ — вознаградить близкихъ вамъ за ихъ незавидную и не легкую долю! За здоровье почтенной Катерины Ивановны и Зинаиды Николаевны!
Лицо Куратова казалась почти искаженнымъ отъ того неестественнаго выраженія, которое онъ усиливался удержать на немъ.
Поднявъ глаза, онъ замѣтилъ, что сестра смотритъ на него съ удивленіемъ.
— Нѣтъ, Петръ Андреичъ, и въ самомъ дѣлѣ довольно вамъ! Мы съ мамой и безъ того уже плакали, а у Коли вонъ какое страшное лицо дѣлается. Лучше садитесь и вы къ столу и давайте по просту, весело и задушевно поговоримъ обо всемъ. Право, это будетъ гораздо пріятнѣе.
— Конечно, пріятнѣе, сейчасъ же поддержала ее Катерина Ивановна. — Къ чему тутъ рѣчи какія-то? Нашли время прошлое горе вспоминать! Обсудимъ лучше, какъ теперь-то устроиться.
Петру Андреичу пришлось замолчать, такъ какъ не находилось охотниковъ слушать его тосты, которыхъ у него готово въ умѣ еще нѣсколько: по онъ рѣшительно не могъ сразу превратиться опять во всегдашняго, будничнаго учителя чистописанія.
— Пусть вотъ г-нъ кандидатъ скажетъ сначала, почему онъ не писалъ цѣлыхъ два мѣсяца? проговорилъ онъ неожиданно. — Отчего онъ, по окончаніи послѣдняго экзамена, не извѣстилъ насъ тотчасъ же, чтобы и мы могли порадоваться своевременно? Почемъ вы знали, молодой человѣкъ, можетъ быть, мы пожелали бы тогда же между собой воздать должную дань событію, такъ сказать устроить себѣ праздникъ! Какъ же вы, вмѣсто того, заставили насъ тревожиться и опасаться, а теперь обезкураживаете насъ своимъ равнодушіемъ!.. Я очень понимаю, что вы за два мѣсяца могли привыкнуть къ своему ученому званію, но вѣдь мы этимъ жили; мы пять лѣтъ ждали этого всѣми своими помышленіями; вѣдь, Богъ мой! не такая же это заурядная вещь, чтобы… даже и слезы-то лишней не выронить!
И въ его глазахъ и въ голосѣ дѣйствительно дрожали слезы.
— Должно быть вы правы, Петръ Андреичъ, и я дѣйствительно успѣлъ привыкнуть… да и съ дороги усталъ немного, нашелся только отвѣтить Куратовъ.
Учитель мрачно смотрѣлъ на него, заложивъ по своей привычкѣ одну руку за бортъ сюртука, а другую въ карманъ, и, попрежнему, не присаживаясь къ столу. Зина и на этотъ разъ выручила брата.
— Ахъ, мамаша, вѣдь и въ самомъ дѣлѣ ужь поздно! Коля бѣдный должно быть уставши Богъ знаетъ какъ, а вы, Петръ Андреичъ, его своими рѣчами душите!
— Правда, правда! и завтра еще день будетъ! Что мы и въ самомъ дѣлѣ накинулись на него, примирительно вторила дочери Катерина Ивановна и нѣжно провела своей худенькой рукой по густымъ русымъ волосамъ сына.
Петръ Андреичъ сейчасъ же взялъ шапку и мрачно простился со всѣми. Что-то упорно и мучительно протестовало въ немъ противъ всего этого давно жданнаго вечера, хоть онъ и не понималъ, въ чемъ могло быть дѣло. Не помогла и бутылка шампанскаго, купленная на его кровные рубли — это послѣднее безотчетное усиліе заглушить тяжелое впечатлѣніе и водворить недававшееся единодушіе. Другая бутылка такъ и осталась неоткупоренная на столѣ.
По уходѣ учителя, Зина объявила, что она уложитъ брата на свою кровать, а сама ляжетъ въ большой комнатѣ и они долго спорили на эту тэму. Всѣ пріѣзжіе впадаютъ обыкновенно въ эту ошибку! Они должны бы понимать, что ради рѣдкаго и желаннаго гостя необыкновенно пріятно испытать маленькое неудобство — проспать ночь на диванѣ, вмѣсто кровати, или вовсе переселиться изъ собственной комнаты. Можетъ быть, гостю это и не прибавитъ удобствъ, но за то доставитъ несомнѣнное, невинное удовольствіе хозяйкѣ. Куратовъ этого не понималъ вовсе и настоялъ на своемъ, къ искреннему огорченію дѣвушки.
Наконецъ, его оставили одного, послѣ новаго, продолжительнаго взрыва поцѣлуевъ и объятій. Молодой человѣкъ утомленно потянулся всѣмъ тѣломъ, глубоко вздохнулъ и крѣпко стиснулъ голову обѣими руками. Онъ горячо сожалѣлъ теперь, что не отправилъ ни одного изъ своихъ писемъ! Для нихъ въ результатѣ все равно тѣмъ или другимъ способомъ свалиться съ своего неба, а себѣ онъ создалъ этимъ цѣлый рядъ невыразимо мучительныхъ минутъ… Какъ приступитъ онъ къ объясненію завтра? Куратовъ рѣшительно не зналъ; онъ не зналъ даже, возможно ли вообще сдѣлать это вполнѣ бережно и постепенно, когда каждую минуту ему угрожала опасность какого-нибудь категорическаго вопроса. Вѣдь нужна была ихъ безхитростная любовь, ихъ несокрушимая вѣра, чтобы и теперь ужь не замѣтить, сколько разъ онъ отмалчивался и уклонялся. И еслибъ еще онъ съумѣлъ въ совершенствѣ разъиграть свою роль, а то, надо сознаться, что все это онъ дѣлалъ самымъ неумѣлымъ и первобытнымъ образомъ. Если онѣ и были безмятежно счастливы хотя этотъ одинъ вечеръ, то и этимъ счастіемъ онѣ обязаны только самимъ себѣ.
Поддаваясь усталости, Куратовъ машинально садился на край постели, постланной для него на диванѣ, но сейчасъ же снова вскакивалъ въ тревожной тоскѣ.
Неужели никогда имъ не приходило въ голову ничего подобнаго?! Какимъ же представляли онѣ себѣ его послѣ пяти лѣтъ? неужели все тѣмъ же Колей, мало развитымъ, добрымъ мальчикомъ, который видѣлъ свою конечную цѣль въ томъ, чтобы получить въ какой-нибудь гимназіи мѣсто штатнаго учителя, взять къ себѣ мать и сестру и устроиться такимъ образомъ на вѣчныя времена! Въ ихъ школѣ не будетъ больше надобности; мать будетъ съ самой безупречной экономіей расходовать каждый его грошъ, Зина… что же собственно будетъ дѣлать Зина, тридцати-лѣтняя барышня? Быть можетъ, она все еще мечтаетъ о замужествѣ и въ каждомъ его знакомомъ будетъ видѣть жениха? Изъ такихъ положеній нѣтъ выхода. Прямо отъ учебниковъ въ провинціальный городъ — положимъ, даже губернскій, въ виду прекрасной диссертаціи, обратившей особенное вниманіе начальства на кандидата Куратова, но, конечно, ужь съ тѣмъ, чтобы никогда изъ него не выбраться! На учительскій заработокъ не вздумаешь путешествовать для пополненія образованія; не рискнешь мѣнять мѣста, ради освѣженія въ новой обстановкѣ; съ семьей на рукахъ, пожалуй, даже и жениться-то не удастся на незатѣйливой провинціальной барышнѣ! Развѣ, при удачѣ, получишь достаточно частныхъ уроковъ, влѣзешь разъ на всегда въ рабочій хомутъ, забудешь думать о какой бы то ни было наукѣ и будешь только ежеминутно чувствовать, что все держится однимъ тобой, единственно мѣрой твоихъ физическихъ силъ… Случайная простуда, зараза, нелѣпый случай — и полетѣло кувыркомъ! Въ результатѣ, на свѣтѣ лишняя Катерина Ивановна, лишняя Зиночка, у которыхъ можетъ не оказаться даже и соотвѣтствующаго Коли для поддержки… Если ихъ мечты не идутъ дальше этого, то неужели же ему-то онѣ никогда не желали ничего лучшаго?!
Мебель школьную въ уголъ свалили… не нужна больше! «Не успѣли сегодня въ сарай вынести» — вспомнилось ему безпечное замѣчаніе Зины. Да, для нихъ не существуетъ сомнѣнійонѣ, очевидно, совсѣмъ ужь собрались, укладываться чего добраго не начали ли?..
Въ то время, какъ Куратовъ предавался своимъ одинокимъ, волнующимъ размышленіямъ, въ комнатѣ Катерины Ивановны Зина сидѣла около кровати матери при свѣтѣ одной лампады, горѣвшей у большого образа Николая чудотворца; мать легла уже въ постель и обѣ женщины вполголоса, чтобы не разбудить Колю, обмѣнивались отдѣльными, отрывочными замѣчаніями, которыя доказывали, что въ головахъ ихъ происходитъ рядъ совершенно одинаковыхъ мыслей и что имъ ничего не стоитъ понимать другъ друга съ полуслова.
— Все-таки я думаю предложить сначала Пѣтухову, говоритъ задумчиво Катерина Ивановна, и хоть фразѣ этой только что предшествовали соображенія о завтрешнемъ обѣдѣ, однако, Зина сейчасъ же понимаетъ, что рѣчь идетъ о предложеніи богатому купцу Пѣтухову пріобрѣсти въ собственность домъ вдовы Куратовой.
— Улица не бойкая, коротко возражаетъ дочь.
— Мнѣ бы все-таки хотѣлось лучше поюжнѣе!.. замѣчаетъ она помолчавъ и Катерина Ивановна ужь знаетъ, что дочь мысленно блуждаетъ по картѣ Европейской Россіи и опредѣляетъ кандидата Куратова на штатное мѣсто въ одинъ изъ безчисленныхъ городовъ имперіи…
— Только я не намѣрена ждать больше трехъ дней, если она еще не можетъ дать отвѣта! неожиданно сухо и холодно произноситъ Зина, совершенно какъ будто говоритъ съ постороннимъ лицомъ.
— Она никакъ не можетъ получить письма изъ деревни та: ъ скоро, возражаетъ кротко Катерина Ивановна.
— Да, но вѣдь и онъ же не станетъ ждать до безконечности! горячится дѣвушка и мать отлично понимаетъ и кто такое «онъ» и какого именно письма изъ какой деревни ждетъ «она».
Но въ настроеніи матери и дочери замѣчается нѣкоторая разница; Катерина Ивановна и теперь такая же кроткая и тихая, какъ всегда, но въ тонѣ Зины то и дѣло прорываются совершенно ей несвойственныя нетерпѣніе и досада. Она видимо расположена торопиться даже въ ущербъ благоразумію, и матери часто приходится останавливать ее и напоминать, что время терпитъ и въ сущности говоря ничего еще и не извѣстно. Раза два онѣ даже поспорили, что вообще случалось въ ихъ жизни крайне рѣдко. Было ужь поздно, когда Катерина Ивановна, сладко зѣвнувъ нѣсколько разъ, рѣшила, что утро вечера мудренѣе, и отослала дочь.
— А я еще ни капельки спать не хочу, проговорила возбужденнымъ голосомъ Зина и нагнулась поцѣловать мать. — Господи, мама!.. да неужели-жь мы съ тобой дѣйствительно дожили?! Мнѣ просто не вѣрится минутами… И какой Коля красавецъ сталъ! теперь я немного ужь присмотрѣлась, а въ первую мы нуту… точно чужой, важный баринъ! Неловко даже…
Катерина Ивановна вздохнула.
— Мнѣ показалось, что онъ невеселый какой-то, проговорила она робко, еще болѣе понижая голосъ. — Ты этого не думаешь, Зина?
— Съ какой стати! онъ просто съ дороги усталъ и потомъ мужчины вообще не любятъ выказывать своихъ чувствъ, отвѣтила очень увѣренно Зина, полагая, очевидно, что ей до нѣкоторой степени извѣстенъ характеръ мужчинъ.
— Мало ли что! Столько времени… и у него могутъ быть свои какія-нибудь непріятности…
— Просто мы отвыкли отъ него. А вотъ какъ бы холодно ему не было подъ утро: въ той комнатѣ такъ выдуваетъ за ночь! озабоченно проговорила Зина съ порога.
Проходя къ себѣ мимо большой комнаты, дѣвушка неожиданно замѣтила, что у брата еще не былъ потушенъ огонь. Странно! что могъ онъ дѣлать такъ поздно? онъ самъ жаловался на усталость… Зина остановилась и стала прислушиваться: въ комнатѣ было совершенно тихо. Чего добраго, уснулъ и забылъ погасить свѣчу, пришло ей въ голову. Послѣ нѣкотораго колебанія, она рѣшилась тронуть дверь и сама вздрогнула, когда та слегка скрипнула подъ ея рукой. Куратовъ не отзывался. Она сильнѣе потянула дверь и заглянула: молодой человѣкъ сидѣлъ у стола, подперевъ голову обѣими руками, и очевидно спалъ, потому что не шевельнулся, когда она осторожно перешла комнату.
— Коля!.. позвала она тихонько.
— Кто?!.. испуганно сорвалось съ его губъ: — ахъ, это ты, Зина! какъ ты тихо вошла…
— Извини, пожалуста… Я увидала огонь и боялась, что ты забылъ потушить свѣчу.
— Нѣтъ, я не спалъ еще, отвѣтилъ Куратовъ и провелъ рукой по лицу.
Застигнутый врасплохъ, онъ не успѣлъ во-время привести его въ порядокъ. Зина стояла пораженная его тяжелымъ, озабоченнымъ выраженіемъ; ей сейчасъ же вспомнилось опасеніе, только что высказанное матерью.
— Мы думали, что ты давно ужь спишь съ дороги, прогововорила она подозрительно.
Куратовъ, прищурившись, смотрѣлъ на свѣчу. Что, если сейчасъ?.. Чѣмъ скорѣе, тѣмъ легче. Это одно изъ тѣхъ нелѣпыхъ положеній, гдѣ человѣкъ, ни въ чемъ неповинный, будетъ однако безъ конца оправдываться передъ самимъ собой… Онъ рѣшительно отвелъ глаза отъ свѣчи и оглянулъ всю фигуру сестры такъ серьёзно и зорко, точно онъ сейчасъ только увидалъ ее.
— Присядь, если хочешь, Зина… Вы развѣ всегда ложитесь такъ поздно? выговорилъ онъ небрежно и сталъ закуривать папироску, нервно содрогаясь отъ озноба, который иногда дѣлается, если засидишься черезчуръ долго.
— Но развѣ ты не усталъ?.. все больше удивлялась дѣвушка и машинально опустилась на придвинутый имъ стулъ.
Куратовъ началъ ходить взадъ и впередъ, не отдаляясь въ глубь комнаты, а описывая безпокойные круги тутъ же около стола. Ему вдругъ показалось, что всего лучше избрать легкую форму — высказаться возможно короче и такъ какъ-нибудь, не придавая особенной важности, и отнюдь не дѣлать изъ этого трагедіи.
— Усталъ немного, но это неважно, отвѣтилъ онъ громко. — И я очень радъ, что ты вздумала зайти, Зиночка. Надо переговорить и всего лучше сначала безъ мамы… Потомъ ужь какъ-нибудь, вмѣстѣ.
Легкій тонъ сейчасъ же ввелъ Зиночку въ заблужденіе; она встрепенулась и вся такъ и засвѣтилась оживленіемъ.
— О, вѣдь мама ни въ чемъ не будетъ намъ противорѣчить. Только ты, Коля, долженъ помочь ей въ главномъ, то есть съ домомъ… Иначе она все будетъ колебатьтя, бояться продешевить и этому просто конца не будетъ! Я ужь отлично знаю это!..
Вся эта тирада съ такимъ одушевленіемъ вылетѣла изъ устъ Зиночки, неожиданно дорвавшейся до желанной тэмы, что не было никакой возможности остановить ее во-время.
— Но для чего продавать домъ?.. выговорилъ несовсѣмъ увѣренно Куратовъ, огорошенный тѣмъ, что первый же. ея отвѣтъ подвинулъ ихъ такъ далеко впередъ.
— Какъ же иначе? Развѣ ты думаешь, что можно поручить это кому-нибудь и безъ насъ?.. или въ наймы отдавать по прежнему?.. Но вѣдь за глаза это ужасно неудобно!
Куратовъ внезапно страшно разсердился. Предстоящій разговоръ только что промелькнулъ въ его воображеніи, конечно, въ общихъ, приблизительныхъ чертахъ, и показался ему даже сноснымъ въ его положеніи. При этомъ, разумѣется, въ ея отвѣтахъ не предполагалось ничего сбивающаго и идущаго въ разрѣзъ… Онъ никакъ не ждалъ, что ему придется имѣть дѣло съ упорнымъ, какимъ-то даже безтолковымъ непониманіемъ; что его не только не облегчатъ, догадываясь съ полуслова, но еще вынудятъ долго, утомительно, мучительно вразумлять и втолковывать.
Теперь онъ это понялъ сразу, по ея двумъ фразамъ.
— Ахъ, ты Боже мой, Зина! куда это ты такъ страшно торопишься? вырвалось у него совсѣмъ ужь жестко.
Она вдругъ въ внезапномъ испугѣ всплеснула руками.
— Коля… да неужто-жь ты хочешь устроиться здѣсь?!..
Страшнѣе этого ей ничего даже и представиться не могло. Куратовъ молча, въ безсильной тоскѣ швырнулъ въ уголъ свою папироску.
— Господи! но почему же такъ вдругъ?.. Зачѣмъ? Вѣдь это давно уже было рѣшено… Ты самъ, Коля, первый ты и настаивалъ на другомъ городѣ! и вѣдь тебѣ дѣйствительно все равно гдѣ ни служить… А мнѣ… ты не знаешь какъ я привыкла къ этой мысли… Подумай: цѣлую жизнь все здѣсь! всѣхъ знаешь и насъ всѣ знаютъ, все помнятъ… Какъ бы мы ни жили потомъ, мы съ мамой для всѣхъ всегда будемъ учительши… Да и просто смѣшно даже — вдругъ я ни съ того ни съ сего начну дѣлать визиты и заводить знакомства, послѣ того, какъ вѣкъ жили ни съ кѣмъ не знавшись!.. Да и весь городъ знаетъ, что мы уѣзжаемъ, насъ даже сколько разъ отговаривали, сожалѣли… Сбирались, сбирались — да и остались ни съ того ни съ сего!
Зина могла бы еще хоть четверть часа волноваться на ту же тэму, Куратовъ все равно даже не слушалъ. Только ея испуганный, растерянный голосъ жалобно отдавался въ ушахъ. Не все ли ему равно, что именно она говоритъ? вѣдь это совсѣмъ не относится къ дѣлу! Очевидно, что приходится просто возможно яснѣе, короче и понятнѣе объявить въ чемъ дѣло, отнюдь не разсчитывая, чтобы она сама пришла на помощь, облегчила эту сцену себѣ и ему и, ужь конечно, нечего мечтать, чтобы она поняла его, повѣрила, въ какой мѣрѣ ему самому тяжело и мучительно… А его доводы въ свою защиту — какую цѣну могутъ они имѣть въ глазахъ Зиночки, такъ искренно испуганной тѣмъ, что за нею можетъ остаться прозвище учительши!..
Но зато она не сомнѣвалась, что то, что она скажетъ, можетъ еще измѣнить дѣло; что ей удастся доказать, убѣдить, упросить… Онъ слушаетъ молча; ему, видимо, и возразить-то нечего. И подстрекаемая этимъ соображеніемъ, Зина убѣждала все горячѣе. Отъ волненія красныя пятна проступали на ея поблекшемъ лицѣ.
— Да и какъ же такъ, даже не посовѣтовавшись! прислушался Куратовъ: — ты ничего не писалъ… вѣдь ты же зналъ, что мы готовимся! развѣ такъ дѣлаютъ? да еслибъ телеграмма пришла раньше, вѣдь мы могли бы успѣть распродать ужь все къ твоему пріѣзду!
— Зина, помолчи, пожалуста, нѣсколько минутъ, если ты хочешь, чтобы говорилъ также и я, а не одна ты! внезапно остановилъ ее братъ; онъ уловилъ въ ея тонѣ уже новую нотку раздраженія и упрека. — Съ чего ты взяла, что я собираюсь поселиться здѣсь? Развѣ я сказалъ это? ты такъ кипятишься, не разобравъ даже въ чемъ дѣло, что мнѣ не даешь и рта разинуть! Будь благоразумна, сестра, выслушай внимательно то, что я сейчасъ скажу и, ради всего святого, постарайся понять меня!..
Зина впилась въ него взглядомъ и, разомъ вся поблѣднѣвъ, ждала объясненія. Она видѣла, что что-то сейчасъ разразится надъ нею.
— Я, Зина, ни здѣсь и нигдѣ въ другомъ мѣстѣ не поступлю на службу теперь же. У меня есть на это такія причины, которыя вы должны признать законными… Отъ первыхъ шаговъ зависитъ вся будущая карьера… не можете же вы желать, чтобы я пожертвовалъ ею, потому только, что когда-то мы вмѣстѣ составили себѣ ребяческій планъ!
Куратовъ перевелъ духъ. Зина молчала.
— Кажется, всѣ мы достаточно уже натерпѣлись онъ бѣдности, продолжалъ онъ съ горечью. — Не думай, пожалуста, что учитель гимназіи — важная птица; это только не легкій и далеко не роскошный кусокъ хлѣба. У меня довольно и знаній, и энергіи, чтобы завоевать себѣ въ жизни что-нибудь получше, и вы сами отъ этого только выиграете. Я, разумѣется, буду помогать вамъ но мѣрѣ возможности, но поселиться съ вами сейчасъ, жить такъ, какъ вы это воображали, я не могу! Поймите вы только, Бога ради, какъ мнѣ больно разочаровывать васъ!..
Зина сидѣла ошеломленная, жалкая и по прежнему ничего не говорила.
— Ты, можетъ быть, думаешь: кабы больно было, такъ и не сдѣлалъ бы. Да? спросилъ онъ почти злобно. — Я два мѣсяца не могъ собраться съ духомъ написать… Я знаю, какъ вы прожили весь свой вѣкъ, ждали: вотъ поселимся вмѣстѣ и начнется что-то новое… Но вѣдь въ сущности, Зина, это было бы немногимъ лучше, чѣмъ теперь; таже бѣдность, необезпеченность… Или школа эта вамъ такъ ужь надоѣла? Да вѣдь безъ дѣла только еще скучнѣе… Я, Зина, не наобумъ же это и дѣлаю. На мою диссертацію обратили особенное вниманіе; у меня есть уже тамъ кое-какія нужныя знакомства. Мнѣ предложили участвовать въ одной ученой экспедиціи. Я могу себѣ имя этимъ составить. Придется уѣхать, пропутешествовать, можетъ быть, довольно долго. Другого подобнаго случая не представится въ цѣлую жизнь. Чего стоитъ, въ сущности, книжная наука, не провѣренная, не подкрѣпленная собственнымъ опытомъ и наблюденіемъ? Какого умственнаго роста ждать отъ человѣка, прямо со школьной скамьи закабаленнаго въ глухой провинціи, безъ средствъ, безъ всякой надежды на болѣе широкое будущее?
Николай Николаичъ самъ не замѣчалъ, что сейчасъ же началъ увлекаться, какъ только заговорилъ о своей собственной будущности и что перешелъ онъ къ ней непосредственно послѣ того, какъ старался убѣдить свою безмолвную слушательницу, что имъ въ сущности и отъ новой-то жизни ждать было нечего. Въ этомъ контрастѣ была безсознательная жестокость; но Зина не замѣчала этого. Она чувствовала только, что въ томъ, что онъ говоритъ теперь — съ внезапнымъ жаромъ, весь радостно оживившись — совершенно нѣтъ мѣста ни ей, ни матери. Это, безъ сомнѣнія, что-то очень хорошее, блестящее и смѣлое, но что-то такое, до чего имъ рѣшительно нѣтъ дѣла! Она никогда не воображала, что можно заботиться объ умственномъ ростѣ, и думала, что провѣрять научныя данныя собственными наблюденіями, участвовать въ ученой экспедиціи, пожалуй, можно и быть можетъ даже и нужно, но только, конечно, ужь не ихъ Колѣ, котораго онѣ насилу дождались! И она слушала совершенно безучастно именно то, въ чемъ молодой кандидатъ видѣлъ самые очевидные доводы, самое законное свое оправданіе. Что ей до всего этого? Вполнѣ она поняла, уловила и почувствовала только одно: что ничего не сбудется изъ того, чего всѣ они^ждали столько лѣтъ! Все должно остаться по прежнему… собираться некуда… мечтать не о чемъ!.. Зина такъ потерялась отъ неожиданности, что продолжала сидѣть молча, безъ слезъ, съ какимъ-то тупымъ выраженіемъ въ лицѣ.
Куратовъ энергично шагалъ по комнатѣ и все съ большимъ и большимъ увлеченіемъ развивалъ детали собственной многообѣщавшей будущности, пока, наконецъ, онъ замѣтилъ, что давно уже говоритъ все только о себѣ; онъ остановился около стула сестры и ласково взялъ ее за руку.
— Неправда ли, Зиночка, вѣдь ты же сочувствуешь всему этому? ты не требуешь. Отъ меня подобной жертвы? спросилъ онъ мягко.
Дѣвушка подняла голову и слезы разомъ брызнули изъ ея глазъ. Ей никогда не приходило въ голову, что она требуетъ жертвы. Она никогда также не думала, что сама чѣмъ-нибудь жертвуетъ, добывая средства для существованія семьи, въ которой самой дорогой статьей было образованіе брата.
— Я… я ничего не требую… но что же теперь будетъ, Коля? выговорила она безпомощно.
Ему это казалось совсѣмъ просто — она по прежнему, будетъ заниматься своей школой; ихъ положеніе все-таки улучшится, потому что онъ нетолько не будетъ нуждаться въ ихъ поддержкѣ, но еще будетъ помогать имъ но мѣрѣ силъ. Куратовъ, однако же, не рѣшился этого высказать.
Зина вдругъ вскочила съ мѣста и съ отчаяніемъ оглянулась по комнатѣ.
— Все по старому… опять разставить по мѣстамъ эти столы и скамейки… собрать дѣтей… Опять мы съ мамой однѣ; но только теперь ужь и ждать нечего!..
Она громко, мучительно зарыдала.
Это было очень неделикатно. Въ этомъ было полное отсутствіе самолюбія и она только совершенно безполезно мучила его. Но вѣдь она не смотрѣла на себя со стороны, въ ней только разгоралась боль, какъ свѣжая рана на тѣлѣ разбаливается все сильнѣе съ каждой минутой… И вмѣстѣ съ тѣмъ все громче говорилъ протестъ противъ неожиданнаго жестокаго удара. Ихъ Коля не могъ быть такъ безжалостенъ; неужели для него какая-то экспедиція важнѣе всѣхъ ихъ надеждъ и плановъ! на что онъ разсчитываетъ? какую карьеру мечтаетъ сдѣлать безъ средствъ и протекціи?.. И развѣ быть учителемъ такъ ужь дурно!.. Онъ прежде не былъ честолюбивъ и не призиралъ бѣдности… Онъ бы не пожертвовалъ ими для какого-то путешествія!..
Она высказывала все это безсвязно, съ горечью, упрекомъ и негодованіемъ. Этотъ тонъ сейчасъ же расхолодилъ жгучую жалость, которую Куратовъ почувствовалъ при видѣ ея слезъ.
— Хорошо, Зина, я безсердечный эгоистъ, потому что не соглашаюсь отказаться отъ всякой будущности ради того, чтобы вамъ стало чуточку пріятнѣе жить на свѣтѣ. Но себя ты чувствуешь совершенно вправѣ требовать этого отъ меня? Я не имѣю права желать себѣ чего-нибудь лучшаго? Вы ждали… Но скажите по совѣсти, чего же такого существеннаго я васъ лишаю?!
— Для тебя это не существенно, но намъ съ мамой и ждать больше нечего!.. Петръ Андреичъ бѣдный!.. онъ вѣдь тоже собирался ѣхать съ нами, у него и деньги приготовлены — и чего только это ему стоило!
— Ахъ! такъ и у Петра Андреича есть планы, которые я нарушаю?! вскричалъ Куратовъ со взрывомъ неудержимой досады: — онъ также давно уже распорядился моимъ существованіемъ?! Вѣроятно, и у мѣщанина Савельева, по сосѣдству, также есть какіе-нибудь виды на мою особу?!.
— Ты, кажется, смѣешься надъ тѣмъ, что тебя любятъ?
— Зина… уйди ты, Христа ради, оставь меня теперь! отвѣтилъ онъ неожиданно. — Мы поссоримся — и ничего больше. Можетъ быть, подумавъ одна, ты успокоишься и поймешь, что тутъ дѣло совсѣмъ не въ томъ, что мнѣ хочется путешествовать!
Въ чемъ бы ни было дѣло, но она ушла отъ него вполнѣ несчастная и безутѣшная.
— И для чего только я пріѣхалъ! Зачѣмъ я не написалъ имъ! восклицалъ съ горькимъ сожалѣніемъ Куратовъ.
Эту ночь одна Катерина Ивановна проспала безмятежно. Утромъ, она, по обыкновенію, поднялась всѣхъ раньше и намѣревалась отправиться самолично на базаръ, не подозрѣвая, что ея дочь совсѣмъ даже и не ложилась въ постель. Зина просидѣла у окна передъ своимъ старенькимъ рабочимъ столикомъ и переживала тѣ несравненно тяжелые часы, когда человѣкъ впервые начинаетъ видѣть вполнѣ ясно собственное безотрадное положеніе. И почему же я не понималъ этого раньше?!. спрашиваетъ онъ себя въ горестномъ недоумѣніи. Переживать это легче тому, кто привыкъ размышлять, кто умѣетъ разомъ поставить все на свое мѣсто и разобраться въ хаосѣ разнородныхъ ощущеній, кто не станетъ взводить напрасныхъ, неосновательныхъ обвиненій ни на себя, ни на другихъ… Никакая философія не приходила на помощь Зиночкѣ Куратовой. Она доходила до пониманія только путемъ горькихъ, обидныхъ, часто ложныхъ и напрасныхъ терзаній. Но ея мнѣнію, все зло было единственно въ томъ, что ея братъ оказался не тѣмъ Колей, котораго она, какъ нѣкій краеугольный камень, легкомысленно положила въ основаніе всего зданія… Живой камень строптиво отказывался лечь на предназначенное ему мѣсто и воздушный замокъ разлетѣлся, какъ картонный домъ! Зиночка сидѣла на развалинахъ и оплакивала свою судьбу, всѣмъ своимъ существомъ возмущаясь бездушной неблагодарностью, безсердечнымъ эгоизмомъ, неумѣстными претензіями, заносчивыми требованіями… и все въ этомъ родѣ. Въ ея размышленіяхъ было ужасно мало надлежащихъ словъ и вѣрныхъ понятій!..
Въ первый разъ она сознала вполнѣ отчетливо, что ей тридцать второй годъ и шансовъ на замужество никакихъ; женщины выходятъ замужъ и послѣ тридцати лѣтъ, но, конечно, при сколько-нибудь благопріятной обстановкѣ, а такъ какъ эту-то именно обстановку и олицетворялъ въ себѣ ея воображаемый Коля, то вся горечь разочарованія естественно обрушивалась на него. Зина вспомнила даже своего единственнаго, отвергнутаго жениха и искренно пожалѣла, что не была тогда благоразумнѣе…
Ночь прошла. Сѣренькій, осенній разсвѣтъ смѣнился такимъ же сѣрымъ, скучнымъ утромъ. Въ глухой провинціальной улицѣ просыпалась обычная жизнь: скрипѣли калитки, мычали коровы; бабы съ коромыслами шли къ рѣкѣ за водой, хозяйки спѣшили на базаръ. Она обречена цѣлую жизнь смотрѣть на эту улицу.
Изъ противуположнаго дома вышелъ мальчуганъ со связкой книгъ и побрелъ въ городъ, съ наслажденіемъ шлепая по грязи. Она знала этого мальчика, который пренебрегалъ школой, помѣщающейся какъ разъ противъ его дома, и отправлялся за просвѣщеніемъ къ соборному дьячку. Она и въ будущемъ не ограждена отъ обидъ подобнаго рода!? Конкурренція соборнаго дьячка остается, по прежнему, однимъ изъ элементовъ ея жизни!.. И эта жизнь начинаетъ предъявлять свои требованія сейчасъ же, вмѣстѣ съ наступленіемъ утра, не принимая во вниманіе ея душевнаго настроенія, не справляясь, успѣла ли она за ночь освоиться съ злой шуткой, которую выкинула надъ нею судьба. Жизнь, до послѣдней минуты конечнаго отдыха, не выпускаетъ изъ рукъ своихъ жертвъ! Надо во-время извѣстить родителей учениковъ о томъ, что планы госпожъ Куратовыхъ измѣнились, и онѣ намѣрены, по прежнему, продолжать свои занятія: иначе могли пострадать ихъ же интересы; необходимо сегодня же предупредить ту даму, которой она намѣревалась передать свою школу и отвѣта которой такъ нетерпѣливо отказывалась ждать лишній день… А распросы, недоумѣнія и соболѣзнованія? А горе матери, не подозрѣвавшей, что ей грозитъ новая долгая, быть можетъ, вѣчная разлука съ сыномъ, и утѣшать которую будетъ она одна?
Зинаида Николаевна задавала себѣ совершенно праздный вопросъ — «за что» все это обрушилось на ея голову? почему для нея не находится никакой награды за долгій подвигъ безропотнаго терпѣнія? Она забывала, какъ нелѣпо требовать справедливости отъ богини съ завязанными глазами, и не понимала, что лучше вовсе не начинать роптать, чѣмъ начать слишкомъ поздно.
За стѣной, Катерина Ивановна одѣвалась и вполголоса мирно совѣщалась съ Анисьей на счетъ предстоящихъ на базарѣ покупокъ.
— Мама, оставь базаръ… поди сюда!.. неожиданно появилась на порогѣ Зина.
— Создатель!.. что такое? съ чего ты-то поднялась такую рань?.. удивилась Куратова. — Сейчасъ, сейчасъ!.. заторопилась она безпокойно, такъ какъ дочь ничего не отвѣчала. — Ступай на кухпю, Анисья, я сейчасъ…
Она бросила на кровать платокъ, который намѣревалась-было надѣть, и едва успѣла переступить порогъ комнаты, какъ Зина съ плачемъ кинулась ей на шею.
— Мама!.. мама!.. захлебывалась она совсѣмъ по-дѣтски.
— Господи Боже мой… Зина, да что ты?.. что съ тобой? твердила Катерина Ивановна, дрожа отъ испуга.
— Мама, голубушка… все было напрасно! Ничего не будетъ, ничего не надо! Мы, глупыя, напрасно ждали, надѣялись и мечтали… Онъ уѣдетъ Богъ знаетъ куда, онъ совсѣмъ и не думаетъ объ насъ!
Такъ трагически Зина начала передавать матери печальную новость. Она было собиралась предоставить это самому Куратову, чтобы онъ, по крайней мѣрѣ, испилъ всю горечь своего положенія — и не выдержала; ей слишкомъ хотѣлось, чтобы ее-то саму кто-нибудь пожалѣлъ.
Катерина Ивановна тоже плакала и убивалась, тоже въ первыя минуты чувствовала себя какъ будто обиженной, но всего больше ее огорчила разлука съ сыномъ, его отъѣздъ неизвѣстно куда, неизвѣстно на какой срокъ… Минутами она радовалась его надеждамъ и гордилась его успѣхомъ, но радоваться долго не могла, глядя на бурное горе Зины, слушая ея горькія сѣтованія… Мать стояла между двумя, равно ей близкими, сочувствовала одинаково горячо обоимъ и страдала за троихъ. Зину ей то и дѣло приходилось останавливать и успокоивать, сына она защищала, себя — забывала. Катерина Ивановна не пошла на базаръ, объ утреннемъ чаѣ никто не думалъ и когда Куратовъ всталъ, онъ нашелъ обѣихъ женщинъ разстроенными, плачущими, сидящими безъ дѣла въ неубранной комнатѣ…
Катерина Ивановна сейчасъ же встала и пошла на встрѣчу сыну; она обняла его и долго молча плакала на его плечѣ. Николай Николаевичъ не заплакалъ и это очень жаль, потому что все очевидное дѣйствуетъ сильнѣе. Рѣдко кто пойметъ ваши чувства, если вы только блѣднѣете, молча тискаете руки и съ сок крушеніемъ опускаете глаза… Катерина Ивановна понимала во всякомъ случаѣ лучше Зины. Она усадила сына около себя и, не выпуская его руки, начала разспрашивать о его дѣлахъ, намѣреніяхъ и ожиданіяхъ.
Безконечно долго и томительно тянулось это утро у Куратовыхъ. Они всѣ то и дѣло расходились по разнымъ комнатамъ. Зина написала много недлинныхъ и совершенно одинаковыхъ записокъ, которыя намѣревалась за двугривенный разослать съ. знакомымъ старичкомъ, и ни съ кѣмъ не говорила о томъ, что она дѣлаетъ. Катерина Ивановна гораздо чаще, чѣмъ это нужно, уходила въ кухню, по нѣскольку минутъ въ раздумьѣ простаивала у плиты, смотрѣла какъ Анисья катаетъ тѣсто и щиплетъ куръ, и съ подавленнымъ вздохомъ снова уходила въ комнаты. Молчаливая Анисья цѣлый день все что-то ворчала и черезчуръ энергично обращалась со всѣми аттрибутами своего искуства.
Куратова часто оставляли одного въ большой комнатѣ. Онъ начиналъ потихоньку меланхолически блуждать взадъ и впередъ, думая съ грустной нѣжностью о матери, съ сожалѣніемъ о Зинѣ. Потомъ его мысль совершенно незамѣтно переходила къ собственнымъ дѣламъ и неудержимо рвалась впередъ… отъ того момента, когда онъ сядетъ въ вагонъ. Николай Николаичъ дѣлалъ усиліе и удерживалъ ее на мѣстѣ. Но неугомонная мысль кидалась въ прошедшее и останавливалась на очаровательной, умненькой, слегка насмѣшливой женской головкѣ. Головка милымъ жестомъ откидывалась назадъ и иронически твердила на прощанье, что она положительно не вѣритъ въ его возвращеніе! Если ужь онъ тутъ, за глазами, такъ безконечно много терзается, то тамъ эти терзанія навѣрное пересилятъ все. Конечно, ему не устоять противъ всей ихъ нѣжности, слезъ и мольбы!.. Не можетъ быть, чтобы очаровательная головка сама вполнѣ вѣрила тому, что она говорила… Вѣроятно, это была одна изъ милыхъ, кокетливыхъ уловокъ, предназначенныхъ для того, чтобы успѣшнѣе подвигнуть смертнаго къ желаемому поступку. Когда онъ вернется, успокоенный и свободный — умная головка будетъ все-таки продолжать улыбаться иронически, насмѣшливые глазки встрѣтятъ его искусно замаскированной лаской и на сцену выступитъ какая-нибудь новая уловка, не менѣе увлекательная, возбуждающая и, конечно, не менѣе дѣйствительная… Во всѣхъ подобныхъ размышленіяхъ было такъ много радостнаго, молодого счастія, открывались такія безконечныя, заманчивыя перспективы, что Николай Николаичъ каждый разъ испытывалъ нѣчто похожее на стыдъ… Это было просто неприлично въ такія минуты. Онъ отрывался съ усиліемъ и шелъ разыскивать мать или сестру.
Петръ Андреичъ явился къ Куратовымъ сейчасъ же послѣ классовъ и по своему обыкновенію прошелъ черезъ кухню. Когда онъ вошелъ въ большую комнату, молодой человѣкъ стоялъ одинъ у окна, заложивъ руки за спину, и припоминалъ различные эпизоды своего дѣтства, которое вставало особенно ярко при видѣ этой знакомой улицы.
— Вотъ вы какъ — въ одиночествѣ! весело поздоровался учитель. — Какъ ночку провели, хороши ли сны снились на новомъ мѣстѣ? Хотя оно какъ бы и не новое, а въ нѣкоторомъ родѣ старое пепелище, ну, да все равно послѣ столькихъ лѣтъ… Конечно, вы, господа ученые, не вѣрите подобнымъ суевѣріямъ, а мы, старики, все привыкли замѣчать…
— Право не помню, Петръ Андреичъ, я, кажется, никогда и сновъ-то не вижу.
— Не можетъ этого быть — забываете, спите крѣпко. Эхъ-ма! и меня бывало пушками не поднять… Какія у молодежи заботы!
— Мнѣ кажется, и у васъ, Петръ Андреичъ, что-жь за особенныя заботы? Человѣкъ вы одинокій.
— А вы полагаете, что коли одинокій, такъ ужь и горя мало? какъ будто даже обидѣлся старикъ. — Вѣдь это-съ обоюдно… Заботиться не о комъ, да ужь и о тебѣ зато никто не порадѣетъ. Хорошаго въ этомъ, доложу я вамъ, немного.
— Конечно, неопредѣленно отозвался кандидатъ.
— При нашихъ достаткахъ, безъ заботъ не проживешь. Вотъ хоть бы теперь тоже семейства вашего лишиться — свыше силъ. Сами знаете, васъ съ Зиночкой вокругъ купели носилъ. Катерину Ивановну знавалъ еще барышней молоденькой, на свадьбѣ плясалъ, шаферомъ былъ… Покойникъ Николай Ильичъ… Петръ Андреичъ съ секунду помолчалъ, чтобы поправить голосъ, звучавшій черезчуръ чувствительно, и снова заговорилъ нѣсколько уже бодрѣе. — Съ покойникомъ, какъ съ братомъ роднымъ, цѣлую жизнь прожили. Этого, молодой человѣкъ, никто лишиться не можетъ; въ мои годы поздно къ новымъ людямъ привыкать да и сердце простыло, только по старой памяти любить и умѣетъ… Ну-съ, а для подобной рѣшимости нужны готовенькія денежки, потому тутъ и расходы неминуемые и случайности разныя, а желудокъ каждый день ѣсть проситъ.
— Вы, Петръ Андреичъ, кажется озябли? неожиданно перебилъ его Куратовъ, безпокойно мѣняя позу: — не хотите ли водочки выпить до обѣда?
— А что-жь, оно бы и не дурно. Обѣдать-то мы будемъ, должно быть, по праздничному, поздненько.
Предупредительный кандидатъ вышелъ изъ комнаты, а старый учитель вздохнулъ и уже не въ первый разъ подивился, какъ это нынче молодежь изліяній всякихъ конфузится.
Чрезъ нѣсколько минутъ, Катерина Ивановна собственноручно принесла подносъ съ закуской. Привычные глаза Петра Андреича сейчасъ же замѣтили слѣды слезъ на ея растерянномъ лицѣ.
— Вотъ тебѣ и на! Катерина Ивановна! да никакъ вы, голубушка, плакать изволите? Въ нынѣшній-то день?!..
Катерина Ивановна поставила подносъ на столъ и на мещерскій сыръ капнули горячія слезы.
— Вы не знаете… горе-то у насъ какое!.. Вѣдь Коля только повидаться пріѣхалъ, уѣзжаетъ онъ совсѣмъ… въ экспедицію какую-то…
Она достала платокъ и напрасно силилась остановить снова полившіяся слезы.
Петръ Андреичъ остолбенѣлъ.
— Что такое, матушка? Не пойму! ей-ей ничего не пойму!.. Что за экспедиція вдругъ?.. откуда?..
Катерина Ивановна принялась кратко объяснять, незамѣтно для самой, напирая всего больше на вниманіе начальства къ блестящимъ способностямъ ея сына, на лестныя предложенія, которыхъ удостоился Коля, на его почетныя знакомства въ кругу профессоровъ. Петръ Андреичъ сидѣлъ около стола и все время не спускалъ съ нея глазъ.
— Лестно… лестно… отрывисто ронялъ онъ отъ времени до до времени. — Очень все это лестно, словъ нѣтъ — да вы-то, выто какъ же теперь?!
— Мы, Петръ Андреичъ, будемъ тутъ жить по старому. Что-жь дѣлать! Не губить же ему себя изъ-за насъ…
Учитель вдругъ страшно покраснѣлъ.
— Позвольте, Катерина Ивановна, какая же тутъ погибель! объясните вы мнѣ, Христа ради! Что сынъ сестру и мать на старости лѣтъ успокоитъ, такъ развѣ это не священнѣйшая обязанность? Да его-то кто же на ноги поставилъ, коли не вы? Почему онъ кандидатъ, ученый и съ профессорами знакомъ, а вы мѣщанскихъ ребятишекъ обучаете и въ платьяхъ штопанныхъ щеголяете?!
Катерина Ивановна испуганно махала на него руками.
— Тише!.. ради Бога, тише, Петръ Андреичъ!
— Нѣтъ-съ, ужь вы извините, а эдакъ нельзя! У него сестра дѣвушка, молодости за работой не видала — сначала ее пристрой, а тамъ, пожалуй, хоть и къ сѣверному полюсу поѣзжай, коли охота!
— Боже мой, что же вы дѣлаете?.. со слезами умоляла Куратова: — легче развѣ будетъ, если вы ссору затѣете? Послѣднюю радость отравите…
— Да какая ужь тутъ радость, Богъ съ вами, Катерина Ивановна! Я и вчера дивлюсь, постичь не могу: что же это выходитъ у насъ? Почему мы ждали, какъ бога, только и мечтали, а пріѣхалъ — и радости никакой настоящей нѣтъ! Чего онъ молчитъ, за пять лѣтъ и словъ-то не припасено у него для насъ. Анъ оно вотъ что!..
Петръ Андреичъ каждую минуту хватался за шею и поправлялъ галстухъ, который вдругъ сталъ ему тѣсенъ.
— А вы, Катерина Ивановна, чай, и слова наперекоръ не сказали? Дѣлай, голубчикъ, какъ тебѣ лучше вздумается! Да вы, коли себя забыли, объ Зиночкѣ хоть подумайте сколько-нибудь! Что-жь она дѣлать-то будетъ? вѣкъ въ дѣвушкахъ такъ ей и оставаться? Умрете вы — одной вѣкъ коротать?!
— Да вѣдь ужь этого, Петръ Андреичъ, Коля все равно не можетъ, вступилась Катерина Ивановна. — Что-жь вы, въ самомъ дѣлѣ, думаете, что такъ ужь непремѣнно и женихъ для нея найдется, коли мы съ нимъ жить будемъ?
— И найдется, непремѣнно найдется! отвѣтилъ совершенно увѣренно старикъ. — Мало ли товарищей, сослуживцевъ, постороннихъ знакомствъ — развѣ можно сравнить, когда въ домѣ мужчина есть! Не все же молодые, найдется, что и къ ея годамъ подойдутъ. Да я все-таки крестный отецъ, что-нибудь же значу — я послѣ этого за нее вступиться долженъ!
— Богъ съ вами!.. какъ это вы вступаться станете…
— Очень просто, все прямо и выскажу господину кандидату! не оробѣю!
Между тѣмъ, самъ кандидатъ сидѣлъ въ комнатѣ Катерины Ивановны и, весь блѣдный, прислушивался къ сиплому старческому крику, который совершенно отчетливо разносился но маленькой квартиркѣ. Зина, у себя, тоже слушала; она замерла въ одной позѣ и безсознательно чего-то ждала.
При послѣднемъ вызывающемъ восклицаніи Петра Андреича, Куратовъ порывисто сорвался съ своего мѣста и перешелъ въ большую комнату.
— Ну, вотъ и прекрасно! и очень радъ, что сами пожаловали! еще сильнѣе заволновался старикъ, когда молодой человѣкъ вошелъ, не торопясь приставилъ стулъ къ столу и сѣлъ около матери.
— Продолжайте, пожалуйста, Петръ Андреичъ, заговорилъ Куратовъ очень сдержанно. — Вы, разумѣется, знаете, что въ подобной квартирѣ слышно каждое слово и потому повторять нѣтъ надобности. Я только желалъ бы слышать, какимъ именно образомъ, по вашему мнѣнію, я могу устроить судьбу моей сестры?
— Да-съ, люди устраиваютъ и всегда устраивали при желаніи… Браки не всегда заключаются только но любви, и близкимъ людямъ содѣйствовать этому нѣтъ ничего предосудительнаго.
— Очень можетъ быть, но вѣдь я не сваха, Петръ Андреичъ!
— Я понимаю это, господинъ кандидатъ. Да и я вѣдь объ этомъ заговорилъ къ слову только, потому что если вы теперь въ экспедицію какую-то отправиться намѣреваетесь, то ужь Зинаидѣ Николаевнѣ никакой перемѣны въ своей судьбѣ ждать нельзя. Таиться тутъ нечего — годы ея для дѣвицы не малые.
И Петръ Андреичъ, и Катерина Ивановна какъ будто теперь только сосчитали хорошенько лѣта Зиночки; ея замужество никогда прежде не представлялось имъ такой безнадежной вещью.
— Да я-то тутъ при чемъ же? вскричалъ Куратовъ съ неудержимымъ раздраженіемъ. — Если сестрѣ не удалось выйти замужъ до тридцати лѣтъ, то почему это удастся теперь, оттого только, что и я присоединюсь къ этой жизни, которую вы сами же клянете?!
Старикъ порывисто поправилъ свой галстухъ.
— Вы, Николай Николаичъ, совсѣмъ напрасно такъ именно на это напираете! Вообще ожидалось, что онѣ могутъ теперь начать жить покойно, въ новомъ мѣстѣ и не трудясь ради куска, хлѣба. Этого, я полагаю, позволительно желать хоть бы матушкѣ вашей?
— Кто-жь вамъ сказалъ, что я отъ этого отказываюсь?! вспыхнулъ Куратовъ. — Какъ вы не поймете, что чѣмъ лучше мнѣ удастся устроиться самому, тѣмъ надежнѣе и для нихъ будетъ моя помощь.
— Я, Коля, ничего, ровно ничего не хочу для себя, вступилась Катерина Ивановна. — Я не знаю, для чего Петръ Андреичъ говоритъ все это! Мнѣ только тяжело разстаться съ тобою.
Куратовъ тоскливо вскинулъ руками.
— Я, мама, не могу и не уѣзжать отъ васъ и выбиться на дорогу въ одно время. Это ужь не моя вина!
— Вотъ вы, Николай Николаичъ, все о широкой дорогѣ упоминаете, снова принялся наступать Петръ Андреичъ. — Да что-жь, эта экспедиція — мѣсто развѣ какое постоянное или ужь деньги дастъ вамъ очень большія?
Крутовъ злобно стиснулъ зубы. Что это ему дастъ! Не угодно ли толковать съ расходившимся старикомъ о неполнотѣ кандидатскаго образованія… о движеніи науки… о страстной жаждѣ впечатлѣній… о стремленіи къ общественной дѣятельности… о молодомъ честолюбіи… о смутныхъ, еще не оформившихся надеждахъ… У него не было ни готовыхъ цифръ, ни опредѣленныхъ сроковъ, а что другое могло подѣйствовать убѣдительно на добросердечнаго учителя чистописанія?
Куратовъ разомъ потерялъ всякое терпѣніе и, какъ и наканунѣ съ сестрой, желалъ только кончить возможно скорѣе эту безполезную муку, заставить ихъ замолчать — даже грубо, жестоко, даже цѣной новыхъ обидъ и ложныхъ толкованій… Лишняя капля не прибавитъ много.
Онъ рѣшительно поднялся съ мѣста.
— Нѣтъ-съ, Петръ Андреичъ, ученыя экспедиціи не штатное мѣсто и не даетъ ровно ничего! Моихъ видовъ на будущее я, при всемъ желаніи, не могу вамъ изложить въ подробности — да и безполезно, такъ какъ въ вашихъ глазахъ это не имѣетъ никакой цѣны. Кончимте, ради Бога, этотъ дикій разговоръ! Я никогда, въ какомъ бы самъ ни былъ положеніи, не откажу матери въ посильной помощи, и вовсе не отказываюсь на вѣчные времена жить съ ними вмѣстѣ. Я только не могу теперь безповоротно связать себѣ руки — я только прошу подождать!
Думалъ ли онъ тамъ, въ Москвѣ, когда не разрѣшалъ себѣ прибѣгнуть къ письму, ради облегченія, что здѣсь придется вести подобные разговоры, переживать такія сцены!
— Подождать… и вправду какая малость! съ печальной ироніей покачалъ головой учитель. — Ждать, сударь, можете — вы! куда ужь ни шло отказаться отъ надежды мнѣ, старику, когда я. Богъ дастъ, помру не сегодня, такъ завтра. Но каково же тому, кому жить еще долго, да ждать-то нѣтъ времени? У кого съ этимъ послѣдняя надежда пропадаетъ?..
— Надежда! надежда! сколько ужь разъ я слышу это слово!.. Да подумали ли вы хоть разъ, что я-то самъ живой же человѣкъ, а не какая-нибудь отвлеченная надежда! Могутъ быть и т меня свои желанія и требованія? или въ вашихъ глазахъ я какая-то общая собственность и ничего больше?!
Самыя безобразныя сцены доростаютъ когда-нибудь до такой точки, гдѣ идти дальше уже некуда. Куратовъ, внѣ себя, выбѣжалъ въ дверь, направился было въ другія комнаты, но. вспомнилъ, что тамъ онъ найдетъ Зину и, схвативъ въ прихожей пальто и шляпу, вышелъ на улицу.
Послѣ этого Зина также пришла въ большую комнату и вмѣстѣ съ матерью онѣ горячо накинулись на своего усерднаго защитника, хоть онъ все время высказывалъ только то, что онѣ обѣ и думали, и чувствовали. Кончилось тѣмъ, что старикъ и самъ началъ упрекать ихъ въ неблагодарности и, не дождавшись обѣда, ушелъ домой, разсерженный и обиженный.
Его уже не было, когда Куратовъ вернулся. Мать и сестру онъ нашелъ за работой. Конечно, онѣ вовсе не намѣревались заниматься рукодѣліемъ на другой день его пріѣзда, но теперь онѣ инстинктивно прибѣгли къ нему, потому что оно придавало, по крайней мѣрѣ, внѣшній обликъ мира…
— Гдѣ ты былъ, Коля? спросила мать тихо.
— Гулялъ. Городъ осматривалъ; обстроился замѣтно за это время.
— А церковь новую видѣлъ за желѣзнымъ рядомъ?
— Нѣтъ, въ той сторонѣ вовсе не былъ. Отца Матвѣя встрѣтилъ — не узналъ, пока я не подошелъ.
— Гдѣ же узнать!.. вставила и Зина.
Такъ завязался разговоръ и долго вертѣлся вокругъ города, старыхъ знакомыхъ, городскихъ слуховъ. Подали обѣдъ и всѣ прилежно ѣли, не справляясь съ своимъ аппетитомъ, потому что не ѣсть значило намекнуть на что-то особенное, а они весь остатокъ дня употребили на то, чтобы казаться какъ ни въ чемъ не бывало, говорить о самыхъ заурядныхъ вещахъ, точно и не было у нихъ на сердцѣ ничего важнѣе этого.
За вечернимъ чаемъ, Николай Николаичъ неожиданно сказалъ, что онъ думаетъ ѣхать завтра. (Онъ могъ бы, въ сущности, остаться лишній день, но подумалъ, что это никому не прибавитъ радости). У Катерины Ивановны въ ту же минуту слезы наполнили глаза; она нагнулась поднять упавшее полотенце и потомъ отвѣтила: что-жь дѣлать, если онъ не могъ остаться дольше. Зина посмотрѣла на брата молча и непріязненно.
Пассажирскій поѣздъ проходитъ черезъ N*** разъ въ сутки… Утромъ, въ шестомъ часу, Куратовъ въ своей комнатѣ стягивалъ веревкой чемоданъ; на столѣ горѣла свѣча, въ которой больше не было надобности, и смѣсь огня съ слабымъ еще дневнымъ свѣтомъ непріятно рѣзала глазъ.
Катерина Ивановна боялась запоздать съ утреннимъ кофеемъ и съ несвойственнымъ ей раздраженіемъ каждую минуту торопила Анисью, которая суетливо металась во всѣ стороны.
Зина зябла въ настывшихъ за ночь комнатахъ и блуждала по дому безъ всякаго дѣла. У подъѣзда ждали двое извощиковъ.
Хотя весь домъ поднялся очень рано, сборы все-таки затянулись въ послѣднюю минуту. Куратову не хотѣлось, чтобы подумали, что онъ торопится… А потомъ оказалось, что никто не знаетъ навѣрное, во сколько именно минутъ седьмого проходитъ поѣздъ, пока не выручилъ извощикъ.
Кофе остался недопитымъ. Катерина Ивановна торопливо повязала голову чернымъ кашемировымъ платкомъ, но никакъ не могла застегнуть шубы своими дрожащими руками. Сынъ помогъ ей и они крѣпко обнялись. Она тихо приговаривала сквозь безпомощныя, глухія рыданія:
— Прости, голубчикъ, не суди… Богъ знаетъ, что это у насъ вышло!.. Чего наслушался!.. Развѣ мы только о себѣ думали?.. Неужто мы-то тебѣ не сочувствуемъ?.. Развѣ-жъ мы хотѣли заставить тебя работать на насъ?!. Охъ, Господи! зачѣмъ это все такъ вышло?.. это мнѣ всего горше!..
Николай Николаичъ тоже горячо просилъ простить его, обѣщалъ писать, утѣшалъ, что вернется черезъ годъ… и въ тоже время не забывалъ, что можетъ опоздать и не рѣшался сказать этого…
Катерина Ивановна сама вспомнила, и крестясь, первая вышла изъ дому. Она поѣхала съ Зиной, Куратовъ одинъ съ своимъ новенькимъ чемоданомъ.
Осенняя безпутица придавала очень унылый видъ городу; въ воздухѣ стоялъ пронизывающій, утренній туманъ; еще не вполнѣ разсвѣло и только мѣстами начинали отпирать лавки.
На станціи собралось очень немного пассажировъ. Зина тревожно оглянула ихъ и успокоилась, не найдя знакомыхъ; только одинъ господинъ поклонился ей издали.
Дамы сѣли на диванъ у стѣнки; Николай Николаичъ стоялъ около нихъ, разсѣянно блуждалъ глазами по большой залѣ и силился придумать, что бы сказать матери на прощанье особенно нѣжное и памятное?.. Послышался первый звонокъ — придумать ему такъ и не удалось.
— Пойти, мѣсто занять… проговорилъ Куратовъ, словно извиняясь.
Они вышли вмѣстѣ на платформу. Зинѣ пришло почему-то въ голову, что она еще ни разу никуда не ѣздила съ тѣхъ поръ, какъ построили эту желѣзную дорогу; съ внезапно проснувшимся завистливымъ чувствомъ она заглядывала въ ближайшіе неприглядные вагоны третьяго класса.
Катерина Ивановна не спускала глазъ съ сына. Куратовъ внесъ свой чемоданъ и опять вернулся.
— Холодно какъ… ты, мама, не простудись, Бога ради…
Его сердце вдругъ болѣзненно сжалось. Ему показалось, что онъ видитъ въ послѣдній разъ это кроткое, блѣдное лицо.
— Я непремѣнно сейчасъ же пріѣду, какъ только вернусь! непремѣнно! говорилъ онъ неожиданно, повинуясь безотчетному порыву.
Катерина Ивановна заплакала.
— Садитесь, садитесь, господа, сейчасъ третій звонокъ! озабоченно обратился къ нимъ на ходу кондукторъ.
Катерина Ивановна отъ слезъ не видала, какъ онъ вошелъ въ вагонъ и уже въ окнѣ большого, мрачнаго вагона увидала одно только лицо своего Коли…
Все прошло быстро, какъ сонъ и такъ же смутно и сбивчиво.
— Пиши чаще!!. кричала Зина въ слѣдъ медленно тронувшемуся поѣзду.
1-го Ноября.
1879 г.