Калевала (Лённрот; Бельский)/Руна тридцать пятая

 См. также одноимённые страницы.

Калевала : Карело-финский поэтический эпос — Руна тридцать пятая
автор Элиас Лённрот, пер. Леонид Петрович Бельский

Оригинал: ф. Kalevala. — См. Содержание. Перевод созд.: 1828, опубл: 1835 — 1-е изд., 1849 — 2-е изд.; рус. перевод — 1888. Источник: [1]

Руна тридцать пятая

1. Куллерво пытается работать у своих родителей, но помощи от него мало, и отец отправляет его везти подать.

2. Отвезя подать, он встречает на обратном пути пропавшую сестру, но, не узнав, соблазняет ее.

3. Позже, когда оба узнали, кто они такие, сестра бросается в реку, а Куллерво спешит домой, рассказывает матери, что он обесчестил родную сестру, и хочет покончить с жизнью.

4. Мать запрещает ему покончить с собой и уговаривает уехать, найти спокойный уголок и тихо доживать жизнь. Куллерво приходит в голову мысль отомстить за все Унтамо.

Калервы сын, Куллервойнен,
Юноша в чулочках синих,
С этих пор и поживает
Под родительскою кровлей;
Он не сделался умнее,
Не обрел рассудка мужа,
Ибо дурно был воспитан,
Глупо в люльке был укачан,
Воспитатель был неумный
И укачиватель глупый.
Начал юноша работать,
Брал он разную работу.
Рыб ловить он снарядился,
Расставлять снаряд для ловли.
Говорил слова такие,
Так с веслом в руках промолвил:
«Что есть сил тянуть мне невод,
Изо всей грести мне мочи,
Иль тянуть его не сильно
И грести, насколько нужно?»
Рулевой промолвил с лодки,
Говорил слова такие:
«Хоть тяни со всею силой,
Хоть греби по-молодецки,
Ты разбить не сможешь лодки,
Ей уключин не сломаешь».
Калервы сын, Куллервойнен,
Стал грести со всею силой,
Приналег по-молодецки
И сломал крюки у лодки,
Можжевеловые ребра,
Всю осиновую лодку.
Калерво взглянуть приходит,
Говорит слова такие:
«Ты грести совсем не можешь!
Ты сломал крюки у лодки,
Можжевеловые ребра,
Всю осиновую лодку!
Ты поди гнать рыбу в невод!
Может, в этом ты получше».
Калервы сын, Куллервойнен,
Собрался гнать рыбу в невод.
Гонит рыбу, рассуждая,
Говорит слова такие:
«Со всего ль плеча работать,
Гнать ли рыбу с полной силой,
Иль работать осторожно,
Рыбу гнать, насколько нужно?»
И сказал тащивший невод:
«Что ж была бы за работа,
Если гнать не с полной силой,
Не работать молодецки!»
Калервы сын, Куллервойнеи,
Со всего плеча тут гонит,
Гонит рыбу молодецки:
Воду в кашу превращает,
Растрепал весь невод в паклю,
Рыбу сделал просто слизью.
Калерво взглянуть приходит,
Говорит слова такие:
«Рыбу гнать ты не годишься!
Растрепал весь невод в паклю,
Поплавки разбил в кусочки,
Разорвал на части сети!
Ты пойди плати-ка подать,
Поземельные налоги!
Ты в дороге, может, лучше,
На пути умнее будешь».
Калервы сын, Куллервойнен,
Юноша в чулочках синих,
Статный, золотоволосый,
В башмаках красивой кожи,
Уплатить поехал подать,
Поземельные налоги.
Уплатил, как нужно, подать,
Отдал зерна все, как надо,
И в своих санях уселся,
На сиденье занял место;
И домой оттуда едет,
Сам на родину стремится.
С шумом сани заскользили
И в дороге измеряли
Вяйнямёйнена поляны,
Прежде вспаханное поле.
Златокудрая девица
Едет, лыжней измеряя
Вяйнямёйнена поляны,
Прежде паханное поле.
Калервы сын, Куллервойнен,
Останавливает сани;
Говорить девице начал,
Говорит и приглашает:
«Ты войди, девица, в сани,
Отдохни на этой шкуре!»
На бегу девица молвит,
Проскользнувши, отвечает:
«Смерть к тебе пусть в сани сядет
И болезнь на эту шкуру!»
Калервы сын, Куллервойнен,
Юноша в чулочках синих,
Тут коня кнутом ударил,
Бил коня жемчужной плетью.
Мчится конь, бежит дорога,
И скрипят по снегу сани.
С сильным шумом он понесся,
Спешно едет по дороге,
По хребту морей блестящих,
По полям широким льдистым.
Вот девица повстречалась,
В башмаках идет хороших
По хребту морей блестящих,
По полям широким льдистым.
Калервы сын, Куллервойнен,
Удержал коня поспешно,
Рот сложил, как мог, красивей,
Молвил вежливо девице:
«Ты садись, красотка, в сани,
Красота страны, со мною!»
А девица отвечает,
В башмачках хороших молвит:
«Туони пусть в те сани сядет,
Маналайнен там с тобою!»
Калервы сын, Куллервойнен,
Юноша в чулочках синих,
Тут коня кнутом ударил,
Бьет его жемчужной плетью.
Мчится конь, бежит дорога,
И скрипят по снегу сани.
Шумно едет он дорогой,
И в пути он проезжает
Гладью Похъёлы песчаной,
Той Лапландии полями.
Едет девушка навстречу
В оловянных украшеньях
Гладью Похъёлы песчаной
И лапландскими полями.
Калервы сын, Куллервойнен,
Удержал коня вожжами,
Рот сложил, как мог, красивей,
Молвил вежливо девице:
«Ты садись, девица, в сани,
Ляг под полостью, красотка,
В санках яблочков поешь ты,
Погрызешь моих орешков!»
Так ответила девица
В оловянных украшеньях:
«Я плюю тебе на сани,
На сиденье негодяя!
Мне под полостью морозно,
Мне в санях твоих противно».
Калервы сын, Куллервойнен,
Юноша в чулочках синих,
Подхватил девицу в сани,
Подтащил ее к сиденью,
На меху сажает в санках,
Тянет девушку под полость.
Зло промолвила девица
В оловянных украшеньях:
«Отпусти меня с сиденья,
Выпусти из рук малютку,
Чтоб мне слов дурных не слушать,
Не слыхать бы просьбы злого,
Иль я сани разломаю,
Выбью длинные брусочки,
На куски сломаю сани,
Разобью бока их в щепки!»
Калервы сын, Куллервойнен,
Юноша в чулочках синих,
Тут открыл сундук с деньгами,
Стукнул пестренькою крышкой,
Серебро ей показал он,
Расстелил платки цветные,
С золотой каймой чулочки,
Пояски посеребрены.
Манит золото девицу,
Ей платок меняет мысли,
Серебро несет ей гибель,
Портит золото ей думы.
Калервы сын, Куллервойнен,
Юноша в чулочках синих,
Тут ласкать девицу начал,
Увещает, обольщает,
Держит вожжи он рукою,
А другою грудь девицы.
Утомляет он девицу
В оловянных украшеньях
Там, под полостью расшитой,
На мехах прекрасных, пестрых.
Вот уж бог послал и утро,
День уж следующий выслал.
Говорит ему девица,
Увещает, вопрошает:
«Из какой семьи ты, смелый,
Из какого рода будешь?
Из большого, верно, рода,
Твой отец, должно быть, знатный».
Калервы сын, Куллервойнен,
Говорит слова такие:
«Не высокого я рода,
Не высок мой род, не низок,
А как раз он только средний:
Сын я Калервы несчастный,
Сын, лишенный разуменья,
Глупый, ни к чему не годный.
Ты сама откуда родом,
Из какой семьи, красотка,
Из большого, верно, рода,
Твой отец, должно быть, знатный».
Так ответила девица,
Говорит слова такие:
«Не высокого я рода,
Не высок мой род, не низок,
А как раз он только средний:
Калервы я дочь, бедняжка,
Неразумная я дева,
Я негодная девица.
Как была еще ребенком
В доме матери любимой,
В лес по ягоды пошла я,
Там у горки, за малиной,
Собирала землянику,
У холма брала малину;
Собирала день, заснула,
Собирала день, другой день;
Наконец, уже на третий,
Не нашла домой дороги:
Дальше в лес вела дорога,
В чащу все вели тропинки.
Там я плакала, сидела,
День проплакала, другой день;
Наконец, уже на третий,
Поднялась высоко в гору,
На горе высокой стала,
Там аукала, кричала.
Отвечал мне лес зеленый,
Мне в ответ холмы звучали:
„Дева глупая, не кликай,
Не кричи так безрассудно,
Твоего не слышно крика,
Он до дома не доходит“.
Третий день я шла, четвертый,
Пятый день, шестой блуждала.
Умереть я покушалась
И погибели искала;
Но никак не умирала,
Не могла никак погибнуть!
Если б умерла, бедняжка,
Если б, слабая, погибла,
На другой бы год, быть может,
Иль на третье, может, лето
Зеленела бы я травкой,
Зацвела бы я цветочком,
Вышла б ягодкой на землю,
Вышла б красною брусничкой,
Этих ужасов не знала б,
Не узнала бы позора».
И едва она сказала,
Только вымолвила слово,
Как с саней вдруг соскочила,
Быстро бросилася в реку,
Прямо в пену водопада,
В эту огненную бездну.
Там нашла себе кончину,
Обрела себе погибель;
В Туонеле нашла забвенье,
Мир в потоках этих водных.
Калервы сын, Куллервойнен,
Из саней поспешно вышел,
Начинает горько плакать,
Очень громко причитает:
«О, как я несчастен в жизни,
Как судьба моя ужасна!
Я сестру мою родную,
Дочь родимой обесчестил!
Горе батюшке родному,
Горе матушке-старушке!
Вы к чему меня вскормили,
Для чего на свет пустили?
Мне б гораздо лучше было
Не расти и не рождаться,
Не рождаться в этом мире,
На земле не появляться.
Смерть неверно поступила
И болезнь несправедлива,
Что меня не умертвила,
На вторую ж ночь от роду».
Он хомут ножом разрезал,
Режет он ремни из кожи,
И на лошадь он садится,
На крестец у белолобой.
Он спешит, дорогой скачет
И в пути недолго побыл,
Ко двору отца приехал,
На поляну он домчался.
На дворе там мать стояла.
"Мать родная, дорогая!
Если б ты меня, родная,
Только я на свет родился,
В дымной бане положила,
Двери крепко затворила,
Там бы в дыме задушила,
На вторую ж ночь от роду,
С одеялом и с пеленкой
Ты меня бы утопила,
Люльку бросила бы в печку,
На огне ее сожгла бы!
На деревне бы спросили:
«Отчего в избе нет люльки,
Заперта так крепко баня?»
Ты тогда бы им сказала:
«На огне сожгла я люльку,
В печку бросила качалку.
В бане зерна прорастают,
Я из них готовлю солод».
Мать тогда его спросила,
Седовласая старушка:
«Что с тобой, сынок мой, сталось,
О каком твердишь ты чуде?
Словно в Туонеле ты побыл,
Как из Маналы ты вышел!»
Калервы сын, Куллервойнен,
Говорит слова такие:
«Верно, что случилось чудо,
Совершилось злодеянье,
Я сестру мою родную,
Дочь родимой обесчестил!
Как я выплатил всю подать,
Все зерно, как надо, отдал,
Повстречалась мне девица;
И ласкал я эту деву:
То была моя сестрица,
То — дитя моей родимой!
Уж нашла она кончину,
Обрела себе погибель
В страшной глуби водопада,
В той пылающей пучине.
Не могу никак понять я,
Не могу никак постигнуть,
Где найду себе кончину,
Где я смерть найду, несчастный:
В пасти ль воющего волка,
В зеве ль страшного медведя,
У кита в огромном чреве
Иль в зубах свирепой щуки?»
Мать на это отвечает:
«Не ищи, сыночек, смерти
В пасти воющего волка,
В зеве страшного медведя,
У кита в огромном чреве
Иль в зубах свирепой щуки!
Ведь обширен берег Суоми,
Широки пределы Саво,
Где преступный скрыться может,
Чтоб оплакать злодеянье,
На шесть лет укрыться можно,
Даже на девять лет сряду,
Время мир ему дарует,
Скорбь ему утишат годы».
Калервы сын, Куллервойнен,
Говорит слова такие:
«Не пойду я укрываться,
От стыда бежать не буду!
А пойду я к пасти смерти,
Я пойду к воротам Калмы,
На поля больших сражений,
Где храбрейшие воюют:
На ногах еще Унтамо,
Не погиб, не умер изверг,
Раны батюшки отмщу я,
Слезы матушки родимой,
Все страдания припомню,
Что я сам на свете вынес».