Калевала (Лённрот; Бельский)/Руна двенадцатая
См. также одноимённые страницы.| ← Руна одиннадцатая | Калевала : Карело-финский поэтический эпос — Руна двенадцатая | Руна тринадцатая → |
| Оригинал: ф. Kalevala. — См. Содержание. Перевод созд.: 1828, опубл: 1835 — 1-е изд., 1849 — 2-е изд.; рус. перевод — 1888. Источник: [1] |
- Википроекты
Ахти, юный Лемминкяйнен,
Молодец тот, Кауколайнен,
Все живёт да поживает
Вместе с юною девицей.
На войну не ходит Ахти,
Кюлликки нейдет в селенье.
Вот случилося однажды,
Рано в утреннее время
Вышел Ахти Лемминкяйнен
В те места, где рыбы мечут,
И под вечер не вернулся.
Тут, когда уж смерклось, ночью
Кюлликки пошла в селенье,
Где все девушки плясали.
Кто расскажет это дело,
Принесёт о том известье?
Айникки, его сестрица,
Рассказала это дело,
Принесла о том известье:
«Ахти! милый ты мой братец,
Кюлликки пошла в селенье,
На село к чужим калиткам,
Где играют молодицы,
Где красавицы танцуют».
Ахти, матери сыночек,
Тот веселый Лемминкяйнен,
Омрачился, обозлился;
Зол был Ахти всю неделю
И сказал слова такие:
«Мать, старушка дорогая,
Постирай скорей рубашку
В яде чёрных змей ужасных,
Высуши её скорее,
Чтоб я мог пойти сражаться
В Похъёлу с её сынами,
На поля сынов лапландских.
Кюлликки ушла в селенье,
На село к чужим калиткам,
Где играют молодицы,
Где красавицы танцуют».
Кюлликки ему сказала,
Быстро вымолвила слово:
«0 возлюбленный мой Ахти,
На войну не отправляйся!
Только я вчера заснула,
Увидала сны такие:
Шёл огонь, как из горнила,
Выбивалось сильно пламя
Под окошками у дома,
По краям стены высокой;
Ворвалось затем в покои,
Зашумело водопадом,
В потолок от пола билось,
От окошка до окошка».
Тут веселый Лемминкяйнен
Говорит слова такие:
Женским снам совсем не верю,
Как не верю женским клятвам.
Мать, ведь ты меня носила!
Дай военную рубашку,
Дай кафтан мне для сраженья:
Страсть влечет меня на битву,
Пиво битвы буду пить я,
Мед отведаю сраженья".
Мать ему сказала слово:
«Милый Ахти, мой сыночек,
На войну не отправляйся!
Пиво есть у нас и дома,
Пиво есть в еловых бочках,
За дубовой втулкой бродит.
Для тебя все это пиво,
Пей его с утра до ночи».
Отвечает Лемминкяйнен:
«Не хочу я пива дома!
Лучше буду пить я воду,
Пить её веслом смоленым:
Слаще этот мне напиток,
Чем вся брага в этом доме.
Дай военную рубашку,
Принеси кафтан для битвы!
В села Похъёлы пойду я,
На поля сынов лапландских,
Чтобы золото забрать там,
Серебро принесть оттуда».
Говорит мать Каукомъели
«Милый Ахти, мой сыночек!
Золота и дома много,
Серебро лежит в запасе.
Вот что здесь вчера случилось:
Рано в утреннее время
Раб пахал гадючье поле,
Запахал змеиный угол,
Сошником он поднял крышку,
В сундучке нашел монеты;
Были собраны там сотни,
Тысячи под крышкой были.
Внес находку в кладовую
И поставил под стропила».
Отвечает Лемминкяйнен:
«Не нужна мне кладовая.
Серебро, что взято с бою,
Несравненно мне дороже,
Чем все золото, что дома,
Серебро, что взяли плугом.
Дай военную рубашку,
Принеси кафтан для битвы!
В Похъёлу теперь пойду я
Избивать сынов лапландских
Мне пришло одно желанье,
Я одну задумал думу:
И хочу там сам услышать
И своим увидеть глазом,
Есть ли в Похъёле девица,
Дева в Пиментоле темной,
Чтобы мужа не хотела,
Жениха не пожелала».
Говорит мать Каукомъели:
«Милый Ахти, мой сыночек!
Кюлликки твоя тут лучше,
Всех жена твоя прекрасней.
Ведь чудно двух жен увидеть
На одной постели мужа».
Отвечает Лемминкяйнен:
«Кюлликки в селенье ходит;
Пусть она, там поигравши,
По чужим домам ночует,
С молодежью веселится
И с красавицами пляшет!»
Удержать его мать хочет,
Остеречь его, старушка:
Не ходи ты, мой сыночек,
В села Похъёлы далекой,
Не ходи без чародейства,
Без премудрости могучей
К избам Похъёлы суровой,
На поля детей лапландских.
Запоет тебя лапландец,
Заклянет тебя турьянец,
По уста положит в угли,
В пламя голову и плечи,
В жаркую золу всю руку,
На каменьях раскаленных".
Отвечает Лемминкяйнен:
«Чаровали чародеи,
Заклинали эти змеи.
Три лапландца собралися
На меня средь летней ночи;
Голы были на утесе,
Без одежд, без подпоясок,
Неприкрытые нисколько.
От меня они там взяли,
От меня там получили,
Что топор берет от камня
Что на льду каблук стирает,
Что буран берет с утеса
И что смерть в пустом жилище.
А в другой раз было лучше:
Дело шло тогда иначе.
Мне грозили заклинанья,
Мне грозили их заклятья,
Что завязну я в болоте;
В том болоте, где бродил я,
Я попал уж было в тину,
По колено был в трясине
И по бороду в грязи был;
Но я — муж других не хуже
И тогда не пал я духом.
Стал я тотчас чародеем,
Сам я начал заклинанья.
Я запел — и чародеи,
Те стрелки с своим оружьем,
Те волшебники с ножами,
Те певцы с своею сталью,
Обратились водопадом,
Ужасающей пучиной,
Самым злым водоворотом.
Пусть они себе там дремлют,
Колдуны пусть почивают;
Прорастут весною травы
Через головы и шапки,
Через плечи чародеев,
Через мясо на боках их,
Чародеев крепко спящих
И дремотою заклятых».
Все ж старушка запрещает
Каукомъели отправляться,
Сыну мать не позволяет,
Женщина героя просит:
«Не ходи отсюда, милый,
В те голодные селенья,
В Похъёлу, в страну тумана!
Там опасность угрожает,
Мужу бедному там страшно;
Там живет несчастье, Ахти;
Хоть ты будешь стоязычным,
Что несбыточно вовеки,
Все же ты не бросишь пеньем
Похъёлы сынов в пучину:
Языков их ты не знаешь
Ни лапландцев, ни турьянцев».
Приоделся Лемминкяйнен,
Развеселый Каукомъели,
Волосы свои он чешет,
Щеткой их усердно гладит.
Щетку он к стене бросает,
К косяку бросает, к печке,
Говорит слова такие
И такие речи молвит:
«Лишь тогда несчастье злое
Лемминкяйнена постигнет,
Если кровь из щетки брызнет,
Если красная польётся».
И пошел веселый Ахти
В Похъёлу, в страну тумана,
Мать свою он не послушал,
Как она ни запрещала.
Снарядился, взял он пояс
И железную рубашку,
Он надел из стали пояс,
Говорит слова такие:
«Крепче будет муж в кольчуге,
Лучше в панцире железном,
В пояске стальном сильнее
Против этих чародеев;
В них ему не страшен худший
И сильнейший не опасен».
Он за меч тогда схватился;
Как огонь, тот меч рубился,
Был отточен он у Хийси,
У богов был отшлифован;
Меч себе повесил сбоку,
Спрятал в кожаные ножны.
Где же Ахти притаился,
Где герой укрылся смелый?
Он тихонько притаился,
Спрятался герой без шума
Под стропилами у двери,
Притаился у порога,
На дворе, у переулка,
У калиточки последней.
Там укрылся осторожно,
Быстро спрятался от женщин.
Но такая осторожность
Помогла герою плохо:
Должен он укрыться дальше
От толпы мужей могучих
На развилине дороги,
На спине холодной камня,
На болотной зыбкой почве,
У текущего потока,
У каменьев водопада,
При изгибе вод шумящих.
Тут веселый Лемминкяйнен
Говорит слова такие:
«Выходите вы с мечами,
Вечные земли герои,
Вы из глуби, меченосцы,
Лучники, из рек глубоких!
Лес, и ты иди с мужами,
Ты с своей толпою, чаща;
Старец гор — с своею силой,
Водяной ужасный Хийси,
Мать воды с своею мощью,
Старец вод с своей толпою;
Вы, из всех долин русалки,
Опененные потоком,
На защиту станьте мужа,
Как товарищи героя,
Чтобы стрелы чародеев
Острием мне не вредили,
Ни железные ножи их,
Ни стрелков оружье злое.
Если ж этого все мало,
Знаю я другое средство:
Обращусь, вздыхая, кверху,
К старцу вышнему на небо,
Где он правит туч грозою,
Облаками управляет.
О ты, Укко, бог верховный,
Ты, отец небесный древний,
Что беседуешь сквозь тучи,
Открываешься сквозь воздух!
Дай мне меч, огнем горящий,
В огненных горящий ножнах,
Чтоб опасность отвратил я,
Помешал бы я несчастью,
Победил бы чародеев
Из земли, из вод шумящих,
Тех, что станут предо мною,
Что останутся за мною
И с боков, и надо мною,
И вокруг здесь соберутся,
Чтоб заклял я чародеев,
Чтоб с их стрелами, с ножами,
С их блестящими мечами,
Я заклял мужей негодных».
И веселый Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели,
Тут позвал коня из леса,
Златогривого с поляны;
Жеребенка запрягает,
Ставит рыжего в оглобли
И тогда садится в сани:
Поместившись на сиденье,
Он коня кнутом ударил,
Узловатым лошадь хлопнул.
Быстро конь бежит оттуда,
Сани мчат, скрипят полозья,
И гудит песок сребристый
И равнина золотая.
Едет день, другой день едет,
Также едет он и третий,
Наконец, уже на третий,
На деревню он наехал.
Скачет быстро Лемминкяйнен
Скачет быстро по дороге,
Нижней улицею едет,
Едет к нижнему строенью.
У столба остановился
И с порога так спросил он:
«Не найдется ль кто в избушке,
Кто бы мог гужи ослабить,
Опустил бы мне оглобли
И хомут стащил с лошадки?»
На полу сидел малютка;
Так с порога мальчик молвил:
«Никого здесь нет в избушке,
Кто бы мог гужи ослабить,
Отпустить твои оглобли
И хомут стащить с лошадки».
Не горюет Лемминкяйнен,
Он коня кнутом ударил,
Хлопнул он жгутом жемчужным,
Быстро мчится по дороге,
Едет улицею средней,
Едет к среднему строенью;
Стал под самым там навесом
И с порога так спросил он:
«Не найдется ль кто в избушке,
Кто мои подержит вожжи,
Кто б сумел с груди и с шеи
Отвязать ремни искусно?»
С печки старая болтунья,
Со скамейки закричала:
«Да, найдется в этом доме,
Кто твои подержит вожжи
И гужи твои развяжет,
Спустит на землю оглобли;
Здесь найдешь мужей десяток,
Сотню целую, коль хочешь,
Что тебя отсель спровадят,
На проезд дадут лошадок
Да домой плута отправят,
В край родной плута дрянного,
На отцовскую скамейку,
В материнское жилище,
К самой братниной калитке,
К сестрам на пол, и доставят
Раньше, чем наступит вечер,
Раньше, чем здесь сядет солнце».
Не горюет Лемминкяйнен,
Говорит слова такие:
«Застрелить старуху нужно б,
Застрелить болтунью эту».
На коне спешит оттуда,
Гонит быстро по дороге,
Едет улицею верхней,
Едет к верхнему строенью.
Вот веселый Лемминкяйнен
Ко двору тому подъехал
И сказал слова такие
И такие речи молвил:
Хийси! ты зашей собаке,
Ты зашей ей, Лемпо, морду,
Удержи ей пасть от лая,
Ты сожми собаке зубы,
Чтобы лай не раздавался,
Если муж пройдет здесь мимо!"
Вот во двор туда вошел он,
По земле кнутом ударил:
Из земли туман поднялся,
И в тумане — человечек.
Он лошадку рассупонил,
Опустил затем оглобли.
Сам веселый Лемминкяйнен
Слушать начал осторожно,
Чтоб никто его не видел
И никто бы не приметил.
С улицы он слышит песни
И слова сквозь конопатку,
Слышит музыку сквозь стенку,
Он сквозь доски слышит пенье.
Заглянул он внутрь тихонько,
Посмотрел тихонько в избу:
Колдунов полны покои.
С музыкой у стен сидели,
Громко пели чародеи,
Прорицатели — у двери,
Знахари же — на скамейках,
Заклинатели — на печке,
Множество лапландских песен,
Мудрые творенья Хийси.
Сам веселый Лемминкяйнен
Изменить свой облик хочет,
Изменяется в объеме,
Проникает он сквозь угол;
Он проходит внутрь строенья,
Говорит слова такие:
«Лучше пенье с окончаньем,
Покороче песнь приятней;
Лучше мудрость всю запомнить,
Чем порвать на половинки».
Тотчас Похъёлы хозяйка
Всполошилась, взволновалась,
На средину пола стала,
Говорит слова такие:
«Прежде пес, бывало, лаял;
Этот пес, железный цветом,
Мясо, кости пожирает,
Свежей кровью запивает.
Из каких мужей ты будешь,
Из числа каких героев,
Что ты в горницу проходишь,
Проникаешь ты в жилище
Так, что пес тебя не слышал
И брехун не мог учуять?»
Отвечает Лемминкяйнен:
«Знай, что я сюда к вам прибыл
Не без знанья и искусства,
Не без мудрости и силы,
Не без отческих заклятий,
Не без дедовских познаний,
Чтоб собаки не кусались,
Брехуны меня не рвали.
Мать моя меня купала,
Как я слабым был малюткой,
Летней ночью по три раза,
Девять раз осенней ночью,
Чтоб на каждой я дороге
Оградить себя мог пеньем,
Чтоб могуче пел я дома,
Колдуном был на чужбине».
Тут веселый Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели,
Начал грозные заклятья,
Заклинательные песни.
Полилось из шубы пламя
И из глаз огонь струился,
Как запел тут Лемминкяйнен,
Как он начал заклинанья.
Он запел — и кто был лучшим,
Стал певцом совсем негодным;
Он набил им в рот каменьев,
В глотки им он вдвинул скалы,
Тем певцам, повсюду славным,
Знаменитым чародеям.
Он заклял мужей тех гордых,
По местам раскинул разным:
На поляны без растений,
На невспаханное поле,
На безрыбные озера,
Где и окунь жить не может,
В водопад ужасный Рутьи,
В ту горящую пучину,
В тот поток, покрытый пеной,
Как каменья, их поставил,
Чтоб они огнем горели,
Чтоб, как искры, там трещали.
И веселый Лемминкяйнен
Тех мужей заклял с мечами,
Тех героев с их оружьем,
Стариков, а также юных,
Вместе с ними возраст средний;
Одного лишь не заклял он,
Только пастуха дрянного,
Только старого, слепого.
Этот старый, в мокрой шапке,
Говорит слова такие:
«О веселый Лемминкяйнен,
Всех заклял ты старых, юных,
Вместе с ними возраст средний,
Отчего ж мне дал пощаду?»
Отвечает Лемминкяйнен:
«Оттого я дал пощаду,
Что тебя и видеть жалко,
Скверен ты и без заклятий.
Ты, когда еще был молод,
Пастухом был самым злобным;
Деток матери ты портил,
И сестер родных срамил ты,
Лошадей всех перепортил,
Жеребят всех искалечил
По полям и по болотам,
По колеблющимся топям».
Но пастух тот в мокрой шапке
Был в обиде очень злобен;
Вышел из дверей наружу,
Через двор он вышел в поле,
К водам Туонелы помчался,
К бездне той реки священной.
Поджидал там Каукомъели,
Лемминкяйнена там ждал он,
Как из Похъёлы обратно,
В дом родной к себе поедет.