Как я сделался лгуном (Аверченко)

Как я сделался лгуном
автор Аркадий Тимофеевич Аверченко

Опубл.: 1912. Источник: Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 13 т. Т. 3. Круги по воде. — М.: Изд-во "Дмитрий Сечин", 2012. — az.lib.ru • Дешёвая юмористическая библиотека Сатирикона, Выпуск 50, 1912

I

Всякий, кто знал меня с детства, мог бы подтвердить, что не было мальчика, юноши и мужчины — правдивее меня.

Все, что угодно, но не ложь.

Шутка — да! Мистификация — да! Но ложь, жалкая, отвратительная, извивающаяся, как скверный червяк, — ложь вызывала во мне такое же чувство, какое испытывает непривычный путешественник на корабле, переживая первую качку.

Шутку я любил. Бывало, не было для меня лучшего удовольствия, как ответить на вопрос учителя: «Куда ты, дьяволенок, запропастился на весь вчерашний день?» — «Вчера я был на панихиде по случаю смерти тетки…»

Нужно ли объяснять, что у меня тетка не только не умирала, но даже не рождалась, а вся штука заключалась в том, что мы ходили за город стрелять из монте-кристо галок.

Главный элемент юмора, входящий в каждую шутку — это контраст. В моей шутке с учителем все было — сплошной контраст: вместо одной тетки — несколько галок, вместо панихиды — монте-кристо.

Будучи юношей, я часто подшучивал над знакомыми девушками.

— Поцелуйте меня! — просил я одну из них.

Она усердно целовала меня, а потом, оторвавшись, спрашивала:

— Когда же наша свадьба?

— Свадьба? — усмехаясь, говорил я. — Какая там свадьба, ведь я уже женат.

Нужно ли говорить, что вовсе не был женат, а мои слова были чистейшей мистификацией.

Даже, сделавшись мужчиной, я не потерял своей природной способности — подтрунивать над ближними.

— Поцелуйте же меня, — просил я одну из знакомых девушек, протягивая умоляюще руки.

Она холодно говорила:

— Я с женатыми не целуюсь.

— Милая моя, да разве же я женат?

— Конечно. Об этом все говорят. Жена ваша и ребенок живут в Москве.

— Ха-ха-ха! — заливался я смехом. — Да ведь это моя сестра с ребенком, вдова. Действительно, живет в Москве. И кто это мог выдумать?

Она усердно целовала меня.

Нужно ли говорить, что я был уже женат в это время и даже, более того, — имел ребеночка!

Эти невинные мистификации частенько развлекали меня, спасая, застраховывая, может быть, от худшего, что ложится таким позорным пятном на человеческую душу — от лжи.

II

Недавно мне случилось проезжать в экипаже по Литейному проспекту.

Литейный уже кончился, мы выехали на Невский, с тем расчетом, чтобы, перерезав его, попасть на Владимирский проспект, но в это время наша лошадь, услыхав сбоку рев автомобильного гудка, внезапно остановилась, и автомобиль самым нахальным образом наехал на нас, свалив на бок экипаж, лошадь и сломав одну оглоблю.

Я вывалился на мостовую, как медная пуговица из вывернутого наизнанку кармана мальчишки, а кучер вспорхнул, как ласточка, и опустился прямо на лежащую лошадь.

— Ну, — сказал я ему, вставая, — нечего тут заниматься верховой ездой, слезайте с лошади и ступайте домой.

Около двадцати человек подбежали ко мне, но я облюбовал одного, именно, околоточного и сказал:

— Нельзя ли мне позвать какого-нибудь целого извозчика, какое-нибудь не разрозненное издание. Я бы поехал домой.

— Вы не ушиблись?

— Руку немножко прищемил. Но так как я прищемил ее своим же боком, то, следовательно, сам и виноват.

— Позвольте вашу карточку, — сказал околоточный.

— Я даю карточки только своим близким друзьям, — возразил я. — Конечно, может быть, в будущем…

— Я вас прошу дать мне вашу карточку!..

— Я все хорошие карточки уже роздал; осталась одна, на которой я не особенно похож…

— Я прошу у вас визитную карточку!

Изумлению моему не было пределов.

— Мою… визитную… Фотографическую просят, обыкновенно, когда нравится лицо, а визитную — в том случае, если не нравится поведение. Чем вам не нравится мое поведение? Я ведь не виноват в том, что случилось, — сидя в экипаже, как орех в скорлупе.

— Вы, конечно, не виноваты, но виноват шофер.

— Так вы у него карточку и спросите. Впрочем он тоже не виноват. Я думаю, у него был такой расчет: видя, что моя лошадь преграждает ему путь, он решил рявкнуть так свирепо, чтобы лошадь испугалась и понесла, очистив ему путь.

— Ну?

— Вы ведь знаете, что лошади, испугавшись чего-нибудь, — должны понести; Но, очевидно, моя лошадь не знала этого правила, так как, наоборот, — тут же на месте и застыла. Вот почему автомобиль наехал на нас.

— Расскажите с самого начала.

— Слушаюсь. Вчера за обедом я получаю городскую телеграмму: «Приезжайте поговорить об иллюстрациях в кни…»

— Нет, расскажите, как вы ехали.

— Ехали по Литейному, выехали на Невский; сбоку моторный гудок как зарычит. Лошадь, бежавшая довольно приличной рысью, вдруг стала на месте, очевидно, сговорившись сама с собою раньше, назло мне и кучеру. Шофер не мог сразу остановить мотора и въехал в гостеприимно остановившийся экипаж.

— Так, так. Теперь вашу фамилию сообщите, адрес, род занятий?

Я сказал.

— Ах, так это вы! — обрадовался этот культурный, начитанный человек. — Читал, как же, много читаю. Имею честь… гм! Эй, извозчик! Отвези их, куда они прикажут.

III

После этого случая я прожил спокойно часов пятнадцать — во всяком случае, гораздо менее суток.

Потому что на другой день с утра я закипел в самом ужасном котле.

— Алло! Ты?

— Я. Это ты, Пеликанов? Что тебе?

— Ну, как, голубчик, твое здоровье? Я так беспокоился. Эти ужасные моторы!

— Постой, да ты откуда узнал?

— Сегодня в газетах об этом пишут. Расскажи, как это случилось?

— Да ведь ты читал в газете.

— Нет, ты мне сам расскажи. В газетах, может быть, и приврали.

Я сказал:

— Ехали мы по Литейному. Выехали на Невский; не успели перерезать его и выехать на Владимирский, как сбоку чей-то мотор ка-ак рявкнет! Моя лошадь вдруг стала, как вкопанная, и мотор, не успев затормозиться, налетел на нас и опрокинул. Я немного ушиб бок — уже прошло, а в экипаже сломана одна оглобля.

— Какой ужас! Ну, до свиданья.

Я отошел от телефона, но сейчас же пришлось вернуться.

— Алло! Это вы?

— Да. Здравствуйте. Что прикажете?

— Вы не в постели? Значит, к счастью, ничего опасного… А я так беспокоилась. Как это случилось?

— В газетах…

— Нет, вы мне сами расскажите. Как это произошло?

Я затаил вздох и сказал ровным голосом:

— Ехали мы на Литейный — Невский — Владимирский. Все проспекты. Невский — сбоку гудок мотора. Испуг и остановка лошади. Въезд мотора в экипаж. Падение на бок экипажа. Мы на земле. Ушиблен бок, сломана оглобля — все уже выздоровело.

— Вот кошмар! Прощайте.

На третий звонок я ответил кратко:

— Путь: Литейный, Невский, Владимирский. Невский — гудок мотора, остановка лошади, падение экипажа, ушиб бока, оглобли. Исправлено.

После четвертого звонка и лаконичного объяснения происшествия: «Убирайся к черту!», я улегся на диван и стал размышлять:

— В сущности, эти добрые люди не виноваты. Они хотят только выразить свое участие ко мне; нужно быть справедливым: конечно, неимоверно скучно повторять одну и ту же историю десять раз, но ведь каждый-то из них слышит ее в первый раз. Нельзя же всякого, кто выразит мне участие — посылать к черту. Не сделать ли так: отпечатать сотню брошюр с подробным описанием и иллюстрациями происшествия и раздать их всем друзьям. Нет, пожалуй, не успею. Пока продержу корректуру, закажу иллюстрации — все уже меня переспросят. Или сделать так: пригласить всех сегодня на чашку чая, да и рассказать сразу, оптом. Тоже неудобно. Явятся не все сразу, а по одному, и каждый, сгорая желанием выразить мне участие, сейчас же начнет расспрашивать о «случае с мотором».

Я чувствовал, что нахожусь в отчаянном положении. Под заголовком «Несчастье с популярным писателем» в газетах было написано совсем не то. Нужно было написать так:

— «Сегодня с популярным писателем случилось страшное несчастье: около двухсот друзей и знакомых обрушились на него с вопросами о пустяковом столкновении экипажа с мотором — и обрушившись, погребли несчастного под своими обломками. Отчаянию несчастных родных нет пределов. Когда же, наконец, наша полиция обратит внимание на так называемых друзей и т. д.»…

Звонок телефона поднял меня с дивана.

— Алло! Вы?

— Я. Хотите узнать что-нибудь о «случае с мотором»? Прочтите газету.

— О, газету! Ведь известно, что газеты всегда перепутают.

— Да? — сказал я, чувствуя неожиданный прилив свирепой радости. — Это верно. Газеты врут. Так слушайте же правду! Я ехал по Литейному, сидя рядом с английским посланником, с которым меня связывает долголетняя дружба. Оглянувшись, он сказал: «Если не ошибаюсь, за нами следят!». «Кто?». «Молодцы из секты тугов-душителей. В бытность мою полковником 10-го Индийского полка сипаев, я немало их перевешал, и вот они теперь»… Он не договорил. Раздался какой-то странный рев, четыре человека выпрыгнули из мотора и, схватившись за нашу коляску, опрокинули ее; но посланник не растерялся! Он выхватил из-за пазухи странный амулет из цельного рубина и протянул им: «Икаруд!» — сказал он по-индийски! И сейчас же — все четверо, с гортанным криком, словно сквозь землю провалились. Будто ничего не было. Только поломанная коляска да лежавшие на земле лошади свидетельствовали о происшедшем.

— Какой ужас! А в газетах совсем не так написано.

— Еще бы!

IV

— Алло! Да, я. О, конечно. Ужасный случай. Если вы читали в газ… Что? От меня хотите слышать? Ладно. Случай, действительно, из ряду вон выходящий?.. Едем мы — вдруг на углу Литейного и Невского, на тротуаре какая-то тень. Промелькнула, остановилась и припала к земле, тихонько рыча.

— Автомобиль на тротуаре?

— Какой там автомобиль! Это был великолепный экземпляр королевского тигра.

— Послушайте, что вы такое говорите? Тигр… на углу Невского и Литейного…

— Ну, да! Бежавший из цирка. Что же тут особенного? Гигантским прыжком, будто под ним развернулась колоссальная пружина, он бросается с Литейного прямо на нас и ударом могучей лапы сбивает экипаж наземь. Мы — почти погибли! Но… на наше счастье мимо шел стрелок, который метким выстрелом между глаз…

— О, Боже! Да стрелок-то откуда?

— Из цирка же; обыкновенный цирковой стрелок, попадающий во что угодно и как угодно…

— Но в газетах…

— Э, что газеты! Врут газеты.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Кто там еще? Вы? Спасибо, что навестили лично. Такой ужас! Я до сих пор не могу опомниться…

— Ради Бога! Расскажите мне подробно. Газеты, вероятно, дали неполный рассказ… Я горю желанием выслушать от вас.

— Неполный рассказ! Да они все переврали ваши газеты; прежде всего это случилось не на углу Невского и Литейного, а у меня на квартире…

— У вас? В квартире? Экипаж с лошадьми? Автомобиль?

— Да. Представьте себе.

— Послушайте…

— Я, ведь не говорю, что автомобиль большой. Этакий… маленький. Игрушечный.

— А лошади?

— Тоже игрушечные. Дело в том, что я подарил своему сынишке автомобиль. Катаясь на нем по комнате, мальчишка нагрузил его разными вещами и, между прочим, пятью фунтами пороха, который я приготовил для охоты. И что же — разогнавшись, он налетает с размаху на деревянных лошадей, порох взрывается, и все летит к черту — мальчишка, автомобиль, нянька, лошади! Все так исковеркано, что теперь не разберешь, где начинается мальчишка и кончается нянька!

— О, ужас-то! Где же… все это?

— Где? Вымели, выбросили. Не хоронить же эти остатки, если не разберешь — нянькина ли это челюсть или руль автомобиля?!

*  *  *

Рассказывал я эти истории, нисколько не скучая — до самого вечера.

Вот как я стал лгуном. Сам я им сделался? Нет. Люди сделали.