Как написать повесть (Джером; Лачинов)/ДО

Как написать повесть
авторъ Джером Клапка Джером, пер. В. П. Лачиновъ

Оригинал: англ. Novel Notes, опубл.: 1893. — Источникъ: az.lib.ru • Издание братьев Пантелеевых, Санкт-Петербург, 1901.

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ ДЖ. К. ДЖЕРОМА ТОМЪ ПЕРВЫЙ

КАКЪ НАПИСАТЬ ПОВѢСТЬ.

ОЧЕРКИ. Переводъ В. П. Лачинова. С.-ПЕТЕРБУРГЪ. Типографія бр. Пантелеевыхъ, Верейская, 16

1901

Посвящается другу съ громаднымъ сердцемъ, громадной
душой и громаднымъ тѣломъ, Конанъ-Дойлю.

ПРОЛОГЪ.

Много лѣтъ тому назадъ, когда я былъ очень малъ, мы жили въ большомъ домѣ на длинной, прямой улицѣ съ коричневыми домами, на восточной окраинѣ Лондона. Это была шумная, многолюдная улица въ дневную пору, но молчаливая и одинокая улица ночью, когда газовые рожки, рѣдкіе и далеко отстоящіе, принимали видъ маяковъ скорѣе, чѣмъ свѣточей, и медленная ходьба полицейскаго, съ неумолчной трещеткой, то приближалась, то замирала вдали, за исключеніемъ краткихъ моментовъ, когда ея совсѣмъ не было слышно, когда онъ останавливался, чтобы поболтать у какой-нибудь двери, у окна, или же направлялъ свой фонарикъ въ какой-либо темный проулокъ, спускавшійся внизъ къ рѣкѣ.

Нашъ домъ имѣлъ нѣкоторое преимущество, какъ пояснялъ мой отецъ своимъ друзьямъ, высказывавшимъ удивленіе по поводу выбора такой резиденціи. Въ числѣ этихъ преимуществъ моя маленькая болѣзненная душа считала то обстоятельство, что заднія окна дома выходили на нескончаемое пространство стариннаго и весьма заселеннаго церковнаго погоста. Нерѣдко ночью я выскальзывалъ изъ подъ одѣяла и, забравшись на высокій дубовый комодъ, стоявшій у окна моей спальни, сидѣлъ, съ боязнью глядя на вѣковые сѣрые могильные камни, виднѣвшіеся вдали; я грезилъ, не были ли носившіяся мглистыя волны загробными духами, слегка загрязненными духами, утратившими свою первоначальную бѣлизну вслѣдствіе долгаго пребыванія въ чаду столицы: они потускнѣли, какъ снѣгъ, лежащій иногда на улицахъ.

Я увѣрялъ себя, что это — духи, и въ концѣ концовъ совсѣмъ дружески съ ними освоился. Я допытывался, что они думаютъ, когда смотрятъ на стершіяся буквы своихъ именъ, начертанныхъ на камняхъ; вспоминаютъ ли они прошлое и желаютъ вновь начать прежнюю жизнь или чувствуютъ себя счастливѣе такъ, какъ они есть? Послѣднее представлялось мнѣ еще болѣе грустной мыслью.

Однажды ночью, когда я сидѣлъ такъ, вглядываясь въ темноту, я почувствовалъ у себя на плечѣ чью-то руку. Я не испугался, потому что это была мягкая и милая рука, хорошо мнѣ знакомая. Я лишь прижался къ ней щекою.

— Зачѣмъ это маминъ хорошій мальчикъ соскакиваетъ съ постели? Надо его за это наказать.

И еще рука прикоснулась къ другой моей щекѣ; я почувствовалъ, какъ нѣжные женскіе локоны мѣшаются съ моими волосами.

— Я. только смотрю на духовъ, мама, — отвѣчалъ я, — ихъ такое множество тамъ внизу. Мнѣ бы хотѣлось знать, — прибавилъ я задумчиво, — что чувствуютъ такіе духи?

Мать ничего мнѣ не отвѣтила, только взяла меня на руки и уложила опять въ постель; сѣвъ затѣмъ рядомъ со мною и держа мою руку въ своихъ, — между ними не было особенной разницы по величинѣ, — начала что-то пѣть надо мною тихимъ, ласкающимъ голосомъ, всегда пробуждавшимъ у меня желаніе во время пѣсни, быть добрымъ, хорошимъ мальчикомъ. Она часто пѣвала надо мной эту пѣсенку, а потомъ я никогда не слыхалъ ея ни отъ кого, да и не хотѣлъ бы слышать.

Но пока она пѣла, что-то упало на мою руку, заставившее меня приподняться и требовать, чтобы мнѣ дали взглянуть на мамины глазки. Она засмѣялась, но какимъ-то страннымъ, прерывистымъ, короткимъ смѣхомъ, какъ мнѣ показалось; сказала, что это ничего, и велѣла лежать мнѣ спокойно и стараться скорѣе заснуть. Я послушно свернулся въ постели и крѣпко зажмурилъ глаза. Но я не могъ понять, что заставляетъ маму плакать.

Бѣдная матушка! У нея укоренилась мысль, основанная, очевидно, скорѣе на внутреннемъ убѣжденіи, чѣмъ на опытѣ, что всѣ дѣти — ангелы, и слѣдовательно слишкомъ большой спросъ, оказывавшійся на нихъ въ другомъ мѣстѣ, когда тамъ открывалось много свободныхъ вакансій, дѣлаетъ ихъ пребываніе въ здѣшнемъ мірѣ труднымъ и непродолжительнымъ.

Моя болтовня о духахъ, должно быть, объяла смутнымъ страхомъ это безумно любящее сердце въ ту ночь, да и въ теченіе еще многихъ другихъ ночей, какъ я опасаюсь.

Нѣкоторое время послѣ того я часто замѣчалъ, что глаза моей матери пристально устремлены на меня; въ особенности внимательно глядѣла она на меня во время ѣды; но въ такихъ случаяхъ, но мѣрѣ того, какъ трапеза подвигалась впередъ, на ея лицѣ обозначалось понемногу выраженіе удовольствія и облегченія.

Однажды, во время обѣда, я услыхалъ, какъ мама шепнула отцу (дѣти вовсе не такъ глухи, какъ думаютъ старшіе);

— Онъ, кажется, кушаетъ хорошо.

— Кушаетъ, — возразилъ мой отецъ тѣмъ же пронзительнымъ шепотомъ. — Да если онъ умретъ отъ чего-нибудь, такъ именно отъ обжорства.

Тогда моя матушка, повидимому, слегка успокоилась и по прошествіи нѣсколькихъ дней стала думать, что мои братья-ангелы согласились надолго еще обойтись безъ меня. Изъ ребенка съ призрачными фантазіями я сталъ съ теченіемъ времени взрослой особой и оставилъ свою вѣру въ духовъ вмѣстѣ со многими другими вещами, въ которыя, пожалуй, человѣку было бы лучше вѣрить.

Но память объ этомъ сумрачномъ кладбищѣ, о тѣняхъ, которыя въ немъ витали, воскресла во мнѣ очень ярко въ одинъ прекрасный день, когда мнѣ показалось, что самъ я духъ, несущійся по молчаливымъ улицамъ, по которымъ я нѣкогда мчался, исполненный жизни.

Заглянувъ какъ-то въ длинный, давно не открывавшійся ящикъ, я случайно вытащилъ оттуда пыльный свертокъ рукописи, озаглавленной на изодранной пожелтѣвшей оберткѣ: «Какъ написать повѣсть». Отъ этихъ помятыхъ страницъ словно пахнуло на меня запахомъ протекшихъ дней, и пока рукопись лежала передо мною раскрытой, моя память переносилась къ тѣмъ лѣтнимъ вечерамъ, не особенно давнимъ, пожалуй, если считать время по годамъ, но страшно далекимъ, если мѣрить срокъ чувствомъ, когда мы, четверо друзей, сидѣли вмѣстѣ надъ этими листами, мы, которые ужь никогда не будемъ, вѣроятно, сидѣть опять вмѣстѣ. Съ каждымъ истрепаннымъ листомъ, который я переворачивалъ, все сильнѣе и сильнѣе росло во мнѣ тягостное ощущеніе, что я не болѣе, какъ духъ. Почеркъ тутъ былъ мой собственный, но слова были вовсе чужія, такъ что я съ изумленіемъ читалъ ихъ, говоря себѣ: «Неужели я когда-нибудь это думалъ, неужели я надѣялся на то, разсчитывалъ выполнить это, рѣшалъ сдѣлаться такимъ-то? Неужто жизнь представлялась тогда такой глазамъ юноши?». И я не зналъ, вздыхать мнѣ или улыбаться.

Книга, лежавшая передо мною, была компиляція: полу-дневникъ, полу-мемуары. Въ ней было воспоминаніе о многихъ мысляхъ, о многихъ бесѣдахъ; и вотъ, выбравъ изъ нея то, что казалось мнѣ сколько-нибудь подходящимъ, прибавивъ кое-что, видоизмѣнивъ нѣчто и подправивъ, я вотъ и выкроилъ главы, которыя будутъ слѣдовать ниже.

Въ томъ, что я имѣлъ право такъ поступить, моя совѣсть совершенно спокойна, а она очень надоѣдливая особа. Изъ четырехъ совмѣстныхъ авторовъ тотъ, кого я называю «Макъ-Шаугнасси». отказался отъ всякихъ правъ на что бы то ни было, кромѣ шести футовъ выжженной африканскимъ солнцемъ земли. Отъ того пріятеля, котораго я обозначилъ именемъ «Браунъ», я заимствовалъ крайне мало, и это немногое я совершенно могу присвоить себѣ въ силу художественныхъ заслугъ, такъ какъ я очень украсилъ заимствованное. Въ самомъ дѣлѣ, захвативъ нѣкоторыя изъ его куцыхъ идей и приведя ихъ въ удобочитаемую форму, развѣ я не оказалъ ему услуги и не воздалъ слѣдовательно добромъ за зло? О развѣ, отказавшись отъ высокаго честолюбія своей юности, не опускался онъ ниже и ниже, до того, что сдѣлался критикомъ, а, стало быть, моимъ естественнымъ врагомъ? Развѣ на столбцахъ нѣкоего журнала съ большими претензіями, но малой подпиской, не называетъ онъ меня «Арри» (безъ «Г»), этотъ сатирическій проходимецъ, и развѣ его презрѣніе къ людямъ, говорящимъ по-англійски, не основывается главнѣйшимъ образомъ на томъ фактѣ, что нѣкоторые изъ нихъ читаютъ мои произведенія? Но въ тѣ дни, когда мы обитали въ комнатахъ Блумсберри и въ ночлежныхъ пріютахъ, мы относились другъ къ другу нѣсколько снисходительнѣе.

Отъ Джефсона я получилъ письмо, помѣченное мѣстечкомъ, находящимся въ самой чашѣ Квинслендскихъ лѣсовъ.

«Дѣлайте съ рукописью все, что хотите, дорогой товарищъ, — гласитъ письмо Джефсона, — только не вмѣшивайте меня въ это дѣло. Спасибо за ваше любезное сожалѣніе, но я не могу раздѣлять вашихъ чувствъ; я никогда не былъ годенъ для литературной дѣятельности; къ счастью для себя, я во-время увидалъ это; иные злосчастные люди очень далеки отъ этого (я не намекаю на васъ, старый дружище: мы всѣ читаемъ ваши произведенія и очень ихъ любимъ. Время здѣсь тянется немного скучно зимою, и мы всему рады). Здѣшняя жизнь болѣе подходитъ ко мнѣ; я люблю чувствовать лошадь между колѣнями и солнечный зной на своей кожѣ. Вокругъ насъ ростутъ малыши; кромѣ того, есть рабочіе, требующіе присмотра, есть много всякаго добра. Вѣроятно, это представляется вамъ очень обыденной, неодухотворенной жизнью; но она удовлетворяетъ мою натуру болѣе, чѣмъ удовлетворило бы писаніе книжекъ. Вдобавокъ, и безъ того черезчуръ много авторовъ. Всѣ до того заняты чтеніемъ и писаніемъ, что у нихъ не остается времени думать. Вы мнѣ отвѣтите, разумѣется, что вѣдь книги продуманы; но это лишь манера выражаться у васъ въ печати. Пріѣзжайте только сюда, старый пріятель, и посидите, какъ я иногда просиживаю дни и ночи, одинъ на одинъ съ грубымъ скотомъ, который толчется на пригоркѣ, вырисовывающимся изъ непрогляднаго мрака, и вы тогда почувствуете, что книги далеко не продуманы; то, что человѣкъ думаетъ, то есть по настоящему думаетъ, глубоко въ немъ укореняется и выростаетъ въ молчаніи, а что человѣкъ пишетъ въ книгахъ, такъ это думы, которыя бы онъ хотѣлъ, чтобъ мы думали, что онъ думаетъ».

Бѣдный Джефсонъ, онъ подавалъ когда-то такія хорошія надежды! Но у него всегда были странные взгляды.

Д. К. Д.

Какъ написать повѣсть.

ГЛАВА I.

Возвратившись однажды вечеромъ домой съ собранія приверженцевъ трубки у моего друга Джефсона, я объявилъ своей женѣ, что собираюсь писать повѣсть. Она выразила удовольствіе по поводу этой мысли. Она нерѣдко удивлялась, по ея словамъ, что я никогда не подумалъ объ этомъ раньше.

— Посмотри, — говорила она, — какъ нелѣпы всѣ повѣсти, что появляются теперь. Я увѣрена, что и ты бы могъ написать такую.

(Этельберта хотѣла сказать мнѣ любезность, я убѣжденъ въ этомъ, но крайняя небрежность въ способѣ выраженій затемняетъ иногда ея мысль).

Когда же я присовокупилъ, что мой другъ Джефсонъ будетъ сотрудничать со мной, она произнесла: «О!» тономъ, полнымъ сомнѣнія; когда же я далѣе началъ ей пояснять, что Селькиркъ Браунъ и Деррикъ Макъ-Шаугнасси также собираются помогать, она произнесла: «О!» тономъ, не заключавшимъ уже въ себѣ ни малѣйшихъ сомнѣній; въ немъ ясно слышалось, что ея интересъ къ дѣлу, при его практическомъ осуществленіи, совсѣмъ испарился.

Мнѣ кажется, что фактъ привлеченія въ сотрудники троихъ холостяковъ значительно уменьшалъ наши шансы на успѣхъ въ глазахъ Этельберты. Противъ холостяковъ, какъ людей, извѣстной категоріи, она питаетъ сильное предубѣжденіе. Человѣкъ, не имѣвшій достаточно смысла, чтобъ пожелать жениться, а если и пожелавшій, но не имѣвшій достаточно смысла, чтобы это выполнить обнаруживалъ, по мнѣнію Этельберты, или слабость разсудка, или природную испорченность; первая дѣлала свою жертву неспособной, а вторая негодной къ тому, чтобъ сдѣлаться дѣйствительно полезнымъ писателемъ.

Но я попытался растолковать ей особыя выгоды, представляемыя нашимъ планомъ.

— Видишь ли, — говорилъ я ей, — въ обыкновенной, обиходной повѣсти мы воспринимаемъ фактическимъ образомъ идеи лишь одного лица, а въ этой повѣсти будутъ работать четыре талантливыхъ человѣка за-разъ. Публика такимъ образомъ въ состояніи будетъ получить мысли и мнѣнія отъ насъ четверыхъ за цѣну, обыкновенно взимаемую за взгляды лишь одного автора. Если только британскій читатель сознаетъ свой долгъ, онъ тотчасъ же подпишется на эту книгу, чтобъ не упустить. Такой прекрасный случай можетъ не встрѣтиться потомъ цѣлые годы.

Этельберта согласилась, что это, пожалуй, вѣрно.

— Кромѣ того, — продолжалъ я, такъ какъ мой энтузіазмъ возрасталъ все сильнѣе по мѣрѣ обдумыванія проекта, — это произведеніе будетъ первосортнымъ товаромъ еще и въ другомъ отношеніи; мы не станемъ вкладывать въ него лишь наши обыденныя мысли, мы сосредоточимъ въ одной этой повѣсти все остроуміе и мудрость, какими надѣлены мы всѣ четверо, если только книга ихъ выдержитъ. Мы не станемъ писать другой повѣсти послѣ этой; да мы бы и не могли. Намъ не о чемъ будетъ больше писать. Это произведеніе будетъ похоже на продажу съ молотка всего нашего умственнаго богатства. Мы вложимъ въ эту повѣсть рѣшительно все, что мы знаемъ.

Этельберта поджала губы и буркнула что-то про себя, громко же замѣтила, что и по ея мнѣнію это составитъ не болѣе тома.

Я былъ покоробленъ заключавшимся въ этомъ намекѣ презрѣніемъ. Я поставилъ на видъ Этельбертѣ, что и безъ нея существуетъ немалое число спеціально изощрившихся людей и приспособленныхъ лишь къ тому, чтобы дѣлать непріятныя замѣчанія объ авторахъ и ихъ произведеніяхъ. Обязанность эту, насколько я могу судить, они, кажется, въ состояніи выполнять и одни, безъ содѣйствія какого бы то ни было любителя. И я намекнулъ также женѣ, что у собственнаго своего очага литературный труженикъ желалъ бы чувствовать болѣе благопріятную атмосферу.

Этельберта отвѣтила, что я, несомнѣнно, знаю, кого она подразумѣвала; она вовсе не думала обо мнѣ, да и Джефсонъ, конечно, довольно уменъ (Джефсонъ уже помолвленъ); но она не видитъ основаній привлекать къ этому дѣлу половину всего квартала (никто и не думалъ привлекать «половину квартала»; Этельберта такъ странно выражается). Предполагать, что Браунъ и Макъ-Шаугнасси могутъ быть на что-нибудь полезны, это она считаетъ абсурдомъ. Что можетъ знать пара закоренѣлыхъ холостяковъ о жизни и о человѣческой натурѣ? Въ особенности относительно Макъ-Шаугнасси, она такого мнѣнія, что еслибъ мы захотѣли выжать изъ него все, что онъ знаетъ, и примѣнить это къ данному дѣлу, такъ намъ не удалось бы составить и одной страницы.

Нынѣшняя оцѣнка знаній Макъ-Шаугнасси, установленная моею женою, является слѣдствіемъ реакціи. Въ первое время, когда она увидала его, оба чрезвычайно сошлись между собою, и когда я вернулся въ гостиную, проводивъ его до выходныхъ дверей, первыми ея словами было:

— Что за чудный человѣкъ этотъ Макъ-Шаугнасси! Онъ, повидимому, такъ много знаетъ обо всѣхъ предметахъ.

Это вполнѣ обрисовывало Макъ-Шаугнасси! Онъ, повидимому, знаетъ невообразимую массу вещей; онъ располагаетъ большкмъ числомъ свѣдѣній, чѣмъ кто либо изъ встрѣчавшихся мнѣ людей. И иной разъ случайно бываютъ и вѣрныя справки. Но, говоря вообще, онъ отличается чудовищной скрытностью; откуда онъ почерпаетъ свои свѣдѣнія, это секретъ, въ который доселѣ никто еще не могъ проникнуть.

Этельберта была очень молода, когда мы зажили своимъ хозяйствомъ (нашъ первый мясникъ очень скоро, я помню, утратилъ разъ навсегда привычку называть мою жену «мисси» и посылать съ ней поклонъ ея мамѣ. Она приходила домой вся въ слезахъ и говорила, что. можетъ быть, она и не годна быть чьей-нибудь женой, но не видитъ основанія, чтобъ ей говорили объ этомъ всѣ лавочники). Она, конечно, была чуточку неопытна въ домашнемъ хозяйствѣ и, глубоко сознавая это, была признательна всякому, кто давалъ ей полезныя указанія и совѣты. Когда появился Макъ-Шаугнасси, онъ показался ей чѣмъ-то вродѣ прославленной миссисъ Битовъ; онъ зналъ все, что требуется относительно внутренняго порядка въ домѣ, очисткѣ картофеля по научной методѣ, объ излеченіи спазмъ у кошекъ, и Этельберта была готова, образно выражаясь, припасть къ его ногамъ и почерпнуть столько свѣдѣній въ одинъ вечеръ, чтобъ сдѣлать домъ необитаемымъ на цѣлый мѣсяцъ.

Онъ говорилъ ей, какъ слѣдуетъ располагать топливо. Онъ говорилъ, что способъ расположенія топлива, примѣняемый обыкновенно въ здѣшнихъ мѣстахъ, противорѣчитъ всѣмъ естественнымъ законамъ, и онъ показалъ ей, какъ это дѣлается у крымскихъ татаръ и вообще въ такихъ мѣстахъ, гдѣ единственно наука расположенія топлива постигнута должнымъ образомъ. Онъ доказалъ Этельбертѣ, что громаднѣйшее сбереженіе времени и труда, не говоря ужь объ углѣ, можетъ быть достигнуто примѣненіемъ крымско-татарской системы, и онъ училъ ее неотступно, пока она не спустилась внизъ въ кухню и не объяснила этого прислугѣ.

Аменда, наша «единственная» прислуга въ то время, была чрезвычайно тупой молодой особой, но въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ это была образцовая служанка: она никогда не разсуждала; у нея словно не было никогда ни о чемъ своихъ взглядовъ. Она принимала всѣ наши мысли безъ комментаріевъ и выполняла ихъ съ такой педантической точностью и съ такимъ очевиднымъ отсутствіемъ всякаго чувства отвѣтственности за результаты, что наше домашнее законодательство пріобрѣтало совершенно военный характеръ.

Въ настоящую минуту она стояла невозмутимо, въ то время какъ ей подробно разъяснялся способъ Макъ-Шаугнасси относительно расположенія топлива. Когда Этельберта окончила, Аменда только спросила:

— Вы желаете, чтобы я клала уголь такимъ образомъ?

— Да, Аменда, пожалуйста; отнынѣ мы всѣ будемъ располагать топливо такимъ образомъ.

— Хорошо, барыня, — отвѣчала Аменда съ полнымъ равнодушіемъ.

На томъ дѣло и кончилось въ этотъ вечеръ.

Спустившись на слѣдующее утро въ столовую, мы нашли столъ для завтраки очень изящно сервированнымъ, но никакого завтрака не было. Мы стали ждать. Прошло десять минутъ, четверть часа, двадцать минутъ. Тогда Этельберта позвонила. Въ отвѣтъ явилась Аменда, спокойная и почтительная.

— Извѣстно ли вамъ, Аменда, что время, назначенное для завтрака, половина девятаго?

— Да, сударыня.

— А знаете ли вы, что теперь почти девять?

— Да, сударыня.

— Ну, а завтракъ не готовъ?

— Нѣтъ, сударыня.

— Будетъ ли когда-нибудь онъ готовъ?

— По правдѣ сказать, барыня, — отвѣчала Аменда въ приливѣ неожиданной откровенности, — я не думаю, чтобъ онъ когда-нибудь былъ готовъ.

— Что жь за причина? Развѣ огонь не загорается?

— О, нѣтъ, онъ загорается очень хорошо.

— Такъ почему жь вы не готовите завтракъ?

— Да не успѣете вы оглянуться, какъ онъ и погасъ.

Аменда никогда не пускалась въ объясненія. Она отвѣчала на поставленный ей вопросъ и затѣмъ останавливалась, какъ вкопаная. Я разъ кликнулъ ей внизъ, незнакомый еще съ ея свойствами, спрашивая, не знаетъ ли она, который часъ.

— Да, — отвѣчала Аменда и исчезла въ глубинѣ кухни.

По прошествіи получаса или вродѣ того я снова кликнулъ ее.

— Я просилъ васъ, Аменда, — сказалъ я съ укоромъ, — сообщить мнѣ, который часъ, минутъ десять тому назадъ.

— О, развѣ? — любезно отозвалась она. — Прошу у васъ извиненія. Я думала, вы спрашиваете, знаю ли я, который часъ. Теперь половина пятаго.

Этельберта освѣдомилась — мы возвращаемся къ нашему огню, — пробовала ли Аменда разводить его снова.

— О, да, барыня, — отвѣчала служанка. — Я пробовала это четыре раза Если угодно, сударыня, — прибавила она очень мило, — я попробую это еще разъ.

Аменда была услужливѣйшая изъ дѣвушекъ, получавшихъ когда-либо жалованье.

Этельберта сказала, что сойдетъ сама внизъ и разведетъ огонь. Амендѣ же велѣла слѣдовать за нею и посмотрѣть, какъ она это сдѣлаетъ. Я тоже заинтересовался экспериментомъ и пошелъ вслѣдъ за ними. Этельберта подоткнула передникъ и принялась за работу. Аменда и я стояли около нея и глядѣли.

По прошествіи получаса Этельберта отказалась отъ дальнѣйшей борьбы, разгоряченная, грязная и слегка раздраженная. Печка хранила свой прежній цинически-холодный видъ, съ которымъ она насъ встрѣтила.

Тогда я попробовалъ. Я добросовѣстно прилагалъ всѣ усилія. Я страстно жаждалъ достигнуть успѣха въ этомъ дѣлѣ: во-первыхъ, я желалъ завтракать, а во-вторыхъ, мнѣ хотѣлось, чтобы говорили, что это я все устроилъ. Мнѣ казалось, что всякое человѣческое существо, которому удасться разжечь топливо, расположенное такимъ образомъ, можетъ по справедливости этимъ гордиться. Развести огонь даже и при обыкновенныхъ обстоятельствахъ не совсѣмъ легкая задача, а совершить это, руководясь правилами Макъ-Шаугнасси, являлось подвигомъ, о которомъ пріятно было бы вспомнить впослѣдствіи. Я намѣревался, въ случаѣ успѣха, ходить по всѣмъ сосѣдямъ и благовѣстить объ этомъ.

Однако, я не добился успѣха. Я зажегъ нѣсколько другихъ предметовъ, вплоть до кухоннаго половика и кота, подошедшаго что-то разнюхивать; но матеріалы, находившіеся въ печкѣ, казались огнеупорными.

Этельберта и я усѣлись на полу, по бокамъ нашей непривѣтливой печки, поглядѣли другъ на друга и подумали о Макъ-Шаугнасси. Аменда межь тѣмъ смягчала наше отчаяніе однимъ изъ тѣхъ практическихъ совѣтовъ, свойственныхъ ей, которые она давала какъ бы случайно, предоставляя нашему выбору: слѣдовать имъ или нѣтъ.

— Можетъ быть, — сказала она, — мнѣ развести огонь постарому способу, хотя сегодня?

— Да, Аменда, пожалуйста, — отвѣтила Этельберта, вставая. — Я полагаю, — присовокупила она, — мы и всегда будемъ разводить его по старому способу.

Въ другой разъ Макъ-Шаугнасси показалъ намъ, какъ приготовлять кофе по арабской методѣ. Аравія, должно быть, очень непріятная страна, если тамъ часто приготовляютъ кофе подобнымъ образомъ. Макъ-Шаугнасси выпачкалъ два соусника, три кувшина, одну скатерть, одну мускатную терку, одинъ коврикъ передъ каминомъ, три чашки и самого себя. Такимъ способомъ было приготовлено кофе на двѣ персоны. Сколько же понадобилось бы пачкотни на большую компанію — это страшно подумать!

И кофе намъ не поправился, уже приготовленный. Макъ-Шаугнассси приписалъ это извращенію нашего вкуса, вслѣдствіе долгаго пользованія низшимъ продуктомъ. Онъ выпилъ самъ обѣ чашки и затѣмъ долженъ былъ ѣхать домой на извозчикѣ.

У него была тетка въ то время, я помню, какая-то таинственная, старая лэди, жившая въ уединенномъ уголкѣ, изъ котораго она насылала неисчислимыя бѣдствія на друзей Макъ-Шаугнасси. Чего онъ не зналъ самъ — нѣкоторыя вещи, отвѣтственность за которыя онъ не бралъ на себя, — то знала его тетка.

— Нѣтъ, — говорилъ онъ съ подкупающей скромностью, — нѣтъ, этого я не могу вамъ посовѣтовать самолично; но, — присовокуплялъ онъ, — я скажу вамъ сейчасъ, что я сдѣлаю: я напишу своей теткѣ и попрошу у нея указаній,

И черезъ день или два послѣ того онъ появлялся опять, принося наставленіе тетки съ собой; если вы были молоды и неопытны или такъ отъ природы очень глупы, то вы могли бы, пожалуй, послѣдовать такому совѣту.

Она послала намъ при случаѣ черезъ Макъ-Шаугнасси рецептъ для истребленія черныхъ таракановъ. Мы занимали старый, весьма живописный домъ. Но, какъ у большинства старыхъ и живописныхъ домовъ, его преимущества, главнымъ образомъ, были наружныя. Въ немъ было великое множество дыръ, всякихъ трещинъ и щелей, въ этомъ ветхомъ строеніи. Лягушки, сбившіяся съ дороги и принявшія ложное направленіе, вдругъ неожиданно появлялись среди нашей столовой, къ своему удивленью и огорченью, равно какъ и къ нашему. Несмѣтныя полчища крысъ и мышей, безумно любящихъ гимнастическія упражненія, устроили изъ нашего помѣщенія гимназію для себя, а наша кухня послѣ десяти часовъ превращалась въ клубъ черныхъ таракановъ. Они переползали сюда черезъ порогъ, вылѣзали изъ стѣнъ и разгуливали тутъ совершенно привольно и беззаботно до самаго свѣта.

На крысъ и мышей Аменда не жаловалась; она говорила, что любитъ глядѣть на нихъ; но противъ черныхъ таракановъ у нея было предубѣжденіе. Поэтому, когда моя жена узнала, что тетка Макъ-Шаугнасси дала ей неотразимое средство для ихъ уничтоженія, то чрезвычайно обрадовалась.

Мы добыли требуемыхъ веществъ, составили смѣсь и разложили ее. Тараканы пришли и начали кушать. Имъ какъ будто понравилось это. Они прикончили весь составъ и были, видимо, огорчены, что нѣтъ больше. Однако, они не подохли.

Мы сообщили объ этомъ происшествіи Макъ-Шаугнасси. Онъ улыбнулся до крайности мрачной улыбкой и проговорилъ низкимъ голосомъ, полнымъ значенія:

— Пускай они ѣдятъ!

Повидимому, это былъ одинъ изъ медленныхъ, коварныхъ ядовъ. Онъ не убивалъ мгновенно таракана, но подтачивалъ его существованіе. День-за-днемъ тараканъ станетъ чахнуть и гаснуть, не въ состояніи даже будучи сказать, что съ нимъ такое, пока въ одно прекрасное утро, войдя въ кухню, мы найдемъ его уже похолодѣвшимъ и неподвижнымъ.

Тогда мы заготовили еще больше состава и насыпали его кругомъ каждую ночь. Тараканы со всего квартала сошлись въ нашу кухню. Каждую ночь они являлись все въ большемъ и большемъ количествѣ, сзывая своихъ друзей и знакомыхъ. Наконецъ, совсѣмъ чужіе тараканы, тараканы изъ другихъ семействъ, не имѣвшихъ никакого отношенія къ намъ, прослышали про эту штуку и явились цѣлой оравой, пытаясь лишить нашихъ таракановъ ихъ лакомства. Къ концу недѣли мы приманили въ свою кухню всѣхъ таракановъ, за исключеніемъ калѣкъ, на цѣлую милю въ окружности.

Макъ-Шаугнасси увѣрялъ, что это хорошо: мы очистимъ всю мѣстность однимъ ударомъ. Тараканы, не переставая, будутъ ѣсть этотъ ядъ въ продолженіе десяти дней; онъ утверждалъ, что конецъ уже близокъ. Мнѣ было пріятно это слышать, потому что я начиналъ находить, что такое широкое гостепріимство слишкомъ убыточно: этотъ ядъ былъ не дешевъ, который мы имъ давали, а они были отмѣнные ѣдоки.

Мы спустились внизъ, чтобы посмотрѣть, какъ они себя чувствуютъ. По мнѣнію Макъ-Шаугнасси, они выглядѣли очень странно; онъ полагалъ, что они при послѣднемъ издыханіи; что меня касается, могу сказать, что болѣе здоровой толпы таракановъ я бы и не желалъ никогда видѣть.

Одинъ, правда, умеръ въ этотъ самый вечеръ. Онъ былъ уличенъ въ попыткѣ забрать слишкомъ огромную порцію яда; три-четыре другихъ таракана съ яростью напали на него и убили.

Но онъ, сколько я могъ обнаружить, былъ единственнымъ, для котораго рецептъ Макъ-Шаугнасси оказался фатальнымъ; что касается прочихъ, они росли, жирѣя и лоснясь на этой пищѣ. Нѣкоторые изъ нихъ, право, даже начали пріобрѣтать настоящую фигуру. Мы, наконецъ, уменьшили ихъ число съ помощью состава, взятаго изъ обыкновенной свѣчной лавки, но такое громадное количество таракановъ, привлеченныхъ ядомъ Макъ-Шаугнасси, основалось въ домѣ, что окончательное ихъ истребленіе стало немыслимымъ.

Я не слыхалъ потомъ о теткѣ Макъ-Шаугнасси. Быть можетъ, одинъ изъ его закадычныхъ друзей вывѣдалъ адресъ этой старухи, отправился и зарѣзалъ ее. Въ такомъ случаѣ, я охотно поблагодарилъ бы его.

Я попытался недавно излечить Макъ-Шаугнасси отъ его роковой страсти давать совѣты. Я разсказалъ ему очень печальную исторію, которая была мнѣ передана однимъ американцемъ, встрѣченнымъ мною въ желѣзнодорожномъ вагонѣ. Я проѣзжалъ отъ Буффало къ Нью-Іорку, и въ теченіе дня мнѣ внезапно пришла мысль, что я могъ бы сдѣлать этотъ переѣздъ болѣе интереснымъ, выйдя изъ вагона въ Альбани и закончивъ свой путь водою. Но я не зналъ расписанія пароходовъ, и у меня не было путеводителя. Я осмотрѣлся вокругъ, чтобы кого-нибудь разспросить. Нѣкій пожилой джентльмэнъ кроткаго вида сидѣлъ какъ разъ у ближайшаго окна и читалъ книгу, обложка которой была мнѣ знакома. Я счелъ его интеллигентнымъ человѣкомъ и подошелъ къ нему.

— Прошу извиненія, что прерываю васъ, — сказалъ я, садясь противъ него, — но не можете ли вы дать мнѣ какихъ-либо свѣдѣній о пароходахъ, двигающихся между Альбани и Нью-Іоркомъ?

— Да, — отвѣчалъ онъ, глядя на меня съ любезною улыбкою, — тутъ существуютъ одновременно три линіи пароходныхъ сообщеній: одна линія Геггарти, но эти пароходы идутъ только до Катскилля; потомъ есть пароходы Паукипси, отходящіе ежедневно, и, наконецъ, есть то, что мы называемъ канальный пароходъ.

— О, — сказалъ я, — такъ не будете ли вы такъ добры посовѣтовать мнѣ…

Онъ съ крикомъ вскочилъ вдругъ на ноги и стоялъ, поглядывая на меня сверху и такъ страшно сверкая глазами, какъ настоящій убійца.

— Ахъ, ты, негодяй, — прошипѣлъ онъ низкимъ тономъ сосредоточенной ярости, — такъ ты надо мной издѣваться! Да я такого задамъ тебѣ, что ты попросишь у меня совѣта.

И онъ вытащилъ свой шестиствольный револьверъ.

Я оцѣпенѣлъ и почувствовалъ при этомъ, что если наше интервью продолжится, я оцѣпенѣю, пожалуй, еще больше. Поэтому я оставилъ собесѣдника, не говоря ни слова, и бросился въ противоположный конецъ вагона, гдѣ занялъ позицію между тучною лэди и дверью.

Я все еще размышлялъ объ этомъ инцидентѣ, когда, поднявъ глаза вверхъ, я замѣтилъ, что мой пожилой другъ направляется ко мнѣ. Я вскочилъ и надавилъ ладонью ручку двери. Онъ не долженъ былъ застать меня врасплохъ. Но незнакомецъ успокоительно улыбнулся и протянулъ мнѣ руку.

— Мнѣ подумалось, — проговорилъ онъ, — что, пожалуй, я былъ сейчасъ немного рѣзокъ съ вами. Я готовъ, если позволите, объясниться. Полагаю, что, когда вы услышите мою повѣсть, вы все поймете и простите мнѣ.

Въ немъ было что-то, внушавшее мнѣ довѣріе. Мы выбрали уютный уголокъ въ курительномъ вагонѣ; я спросилъ себѣ виски, а онъ сталъ угощаться какимъ-то страннымъ блюдомъ собственнаго изобрѣтенія. Потомъ мы закурили сигары и онъ заговорилъ:

— Лѣтъ съ тридцать тому назадъ. — расказывалъ онъ. — я былъ молодымъ человѣкомъ, съ твердою вѣрой въ себя и съ желаніемъ приносить другимъ пользу. Я не воображалъ себя геніемъ, не считалъ себя даже особенно одареннымъ или талантливымъ; но мнѣ казалось, и чѣмъ болѣе я изучалъ дѣйствія своихъ сверстниковъ, мужчинъ и женщинъ, тѣмъ болѣе я въ томъ убѣждался, что я надѣленъ настоящимъ практическимъ здравымъ смысломъ, въ необычайной и даже замѣчательной степени. Сознавая это, я написалъ небольшую книгу, озаглавленною мною: «Какъ сдѣлаться счастливымъ, здоровымъ и мудрымъ». Я издалъ ее на собственный счетъ, не ища выгодъ, во просто желая быть полезнымъ.

"Книга не произвела эффекта, какой я предполагалъ. Разошлось двѣсти-триста экземпляровъ и затѣмъ продажа почти прекратилась.

"Признаюсь, я былъ сначала огорченъ, по погодя немного я разсудилъ, что если люди не хотятъ слушать моихъ совѣтовъ, такъ это скорѣе потеря для нихъ, чѣмъ для меня, и пересталъ объ этомъ думать.

"Однажды утромъ, мѣсяцевъ черезъ двѣнадцать по выходѣ книги, я сидѣлъ у себя въ кабинетѣ, когда вошла служанка и сказала, что какой-то человѣкъ внизу очень желаетъ меня видѣть.

"Я приказалъ ввести его наверхъ, и онъ дѣйствительно явился.

"Это былъ простой человѣкъ, но открытаго, разумнаго вида, а обращеніе его было очень почтительно.

"Я пригласилъ его сѣсть. Онъ выбралъ кресло и помѣстился на самый кончикъ.

" — Я надѣюсь, вы простите мое вторженіе, сэръ, — началъ онъ, говоря вдумчиво и комкая смущенно свою шляпу, — но я прошелъ болѣе двухсотъ миль, чтобы повидаться съ вами, сэръ.

"Я выразилъ по этому поводу свое удовольствіе, и онъ продолжалъ:

" — Мнѣ сказали, сэръ, что вы тотъ самый джентльмэнъ, который написалъ книжечку: «Какъ сдѣлаться счастливымъ, здоровымъ и мудрымъ».

"Онъ перечислилъ три эти качества, медленно, любовно отчеканивая каждое слово. Я призналъ фактъ.

" — Ахъ, это дивная книга, сэръ, — воскликнулъ онъ. — Я не такой человѣкъ, который самъ можетъ шевелить мозгами, нечего и говорить объ этомъ, но я все-таки могу различать людей, обладающихъ разумомъ, и когда я прочелъ эту книжечку, я сказалъ себѣ: «Іосія Гаккетъ (это мое имя, сэръ), если ты будешь находиться въ сомнѣніи, не полагайся на свою тупую голову, которая подскажетъ тебѣ всякій вздоръ. Отправься лучше къ джентльмэну, написавшему эту книжечку, и попроси его совѣта. Онъ — сердечный человѣкъ, какъ нельзя болѣе, и дастъ тебѣ подобный совѣтъ; а едва ты его получишь, лети безъ оглядки обратно на всѣхъ парусахъ и не думай совсѣмъ ни о чемъ; онъ знаетъ вѣдь, что для тебя лучше; онъ знаетъ, что лучше для всякаго человѣка?..» Вотъ что я себѣ сказалъ, сэръ, и вотъ зачѣмъ сюда явился.

"Онъ остановился и отеръ свой лобъ бумажнымъ зеленымъ платкомъ. Я попросилъ его продолжать.

"Оказалось, что почтенный малый хотѣлъ жениться, но не могъ самъ рѣшить, на комъ онъ желаетъ жениться. Его глаза обращены, по его выраженію, на двухъ юныхъ женщинъ, и онѣ, какъ у него есть основаніе предполагать, относятся къ нему взаимно съ болѣе чѣмъ обычною благосклонностью; затрудненіе же заключается въ томъ, чтобъ рѣшить, которая изъ двухъ, такъ какъ обѣ прекрасныя и достойныя молодыя особы, окажется для него лучшей женой. Одна, Юліана, единственная дочь отставного флотскаго капитана, была, по его описанію, веселый ребенокъ, другая, Анна, та посолиднѣе и вообще болѣе похожа на женщину; она была старшей въ многочисленной семьѣ. Ея отецъ, говорилъ Іосія, богобоязненный человѣкъ и недурно торгуетъ строевымъ лѣсомъ. Въ заключеніе Гаккетъ спросилъ меня, на которой изъ двухъ я посовѣтую ему жениться?

"Я былъ польщенъ. Какой бы человѣкъ съ моемъ положеніи не былъ польщенъ? Іосія Гаккетъ прибрелъ издалека, чтобы внять моей мудрости. Онъ желалъ и даже жаждалъ ввѣрить въ мои руки счастье всей своей жизни. Что съ его стороны было мудро такъ поступить, я ни минуты въ томъ не сомнѣвался; выборъ супруги, какъ я всегда полагалъ, вещь, требующая спокойнаго, независимаго разсудка, какимъ любовникъ не можетъ располагать для рѣшенья вопроса. Въ такомъ случаѣ я не колебался бы дать совѣтъ даже мудрѣйшему изъ людей, а этому несчастному, простодушному парню, какъ я полагалъ, было бы прямо жестоко отказать въ наставленіи.

"Онъ вручилъ мнѣ фотографіи обѣихъ дѣвицъ, подлежавшихъ моему разсмотрѣнію. Я отмѣтилъ внизу на оборотѣ каждой карточки тѣ подробности, какія, но моему мнѣнію, должны помочь мнѣ оцѣпить годность каждой изъ нихъ для представившейся вакансіи, и обѣщалъ тщательно разобрать этотъ вопросъ и написать ему черезъ день или два.

"Его благодарность была просто трогательна.

" — Не безпокойтесь писать мнѣ письмо, сэръ, — сказалъ онъ мнѣ. — Вы только напишите «Юлія» или «Анна» на клочкѣ бумаги и положите это въ конвертъ; а ужь я буду знать, что это означаетъ, и женюсь именно на той дѣвушкѣ.

"Затѣмъ онъ схватилъ мою руку и оставилъ меня.

"Я немало раздумывалъ надъ выборомъ жены Іосіи. Я хотѣлъ, чтобы онъ оказался счастливъ.

"Юліана, конечно, выглядѣла очень миленькой: у нея была какая-то плѣнительная игривость въ уголкахъ рта, говорившая о раскатахъ звонкаго смѣха. Если бы я дѣйствовалъ по первому побужденію, то прямо бы устремилъ Юліану въ объятія Іосіи.

"Но, разсуждалъ я, для жены требуются болѣе надежныя качества, чѣмъ простая игривость и миловидность. Анна, хотя и не такая плѣнительная, явно обладала энергіей и разсудкомъ, качествами въ высшей степени необходимыми для жены бѣдняка. Отецъ Анны, благочестивый человѣкъ и недурной торговецъ, безъ сомнѣнія, бережливый, дѣльный человѣкъ; онъ преподалъ ей, навѣрное, правила экономіи и добродѣтели. А впослѣдствіи ей, вѣроятно, предстояло получить отъ него и еще кое-что; она была старшей въ многочисленной семьѣ; навѣрное, ей приходилось помогать во многомъ матери; она, конечно, опытна въ домашнемъ хозяйствѣ и свѣдуща въ вопросахъ о воспитаніи дѣтей.

"Отецъ же Юліи, съ другой стороны, флотскій капитанъ въ отставкѣ. Люди, плавающіе по морю, большей частью неважный сортъ рыбы; онъ, вѣроятно, слоняется по дому, употребляя выраженія и высказывая взгляды, выслушиваніе которыхъ можетъ оказать лишь пагубное дѣйствіе на формированье характера подростающей дѣвушки. Юліана — его единственный ребенокъ; единственныя дѣти оказываются вообще плохими мужчинами или женщинами: имъ слишкомъ позволяютъ все дѣлать по своему; хорошенькая дочка удалившагося отъ дѣлъ капитана, навѣрное, испорченная дѣвушка.

"Іосія, какъ я тоже припомнилъ, былъ человѣкъ, несомнѣнно, слабаго характера; онъ нуждается въ руководствѣ, а въ глазахъ Анны было что-то, въ высшей степени внушавшее повиновеніе.

"По прошествіи двухъ дней мое рѣшеніе было составлено. Я написалъ «Анна» на клочкѣ бумаги и отправилъ это по почтѣ.

"Недѣли черезъ двѣ послѣ того я получилъ письмо отъ Іосіи. Онъ благодарилъ меня за совѣтъ, хотя упоминалъ, между прочимъ, что онъ желалъ бы, чтобъ я избралъ ему Юлію; однако, прибавлялъ Іосія, онъ, разумѣется, понимаетъ, что мнѣ лучше знать. Въ свое время получилъ я письмо и о томъ, что онъ съ Анной составили одно цѣлое.

"Это письмо стало терзать меня. Я началъ въ концѣ концовъ сомнѣваться, вѣрно ли я выбралъ ему невѣсту. Предположимъ, что Анна была не совсѣмъ то, что я думалъ; какой это будетъ ужасъ для Іосіи! Какими данными обладалъ я, достаточными для такого рѣшенія, какъ могъ я знать, что Анна не лѣнивая, дерзкая дѣвушка, вѣчный укоръ для ея бѣдной матери, изнемогающей отъ работы, и вѣчная мука для ея младшихъ братьевъ и сестеръ? Какъ могъ я знать, что она хорошо была воспитана? Ея отецъ, можетъ быть, отъявленный старый пройдоха? Большинство благочестивыхъ на видъ людей таково. Она могла заимствовать отъ него лишь одно лицемѣріе.

"А съ другой стороны, какъ могъ я знать, что веселое ребячество Юліаны не обратится въ пріятную, милую для всѣхъ женственность? Ея отецъ, по всему, что я о немъ зналъ, напротивъ, могъ оказаться образцомъ того, чѣмъ можетъ быть отставной капитанъ, съ кругленькимъ, чего добраго, капитальцемъ, помѣщеннымъ въ какое-нибудь безопасное предпріятіе? А Юліана — его единственное дитя. Какія у меня были основанія, чтобъ отвергнуть любовь этого прелестнаго юнаго существа къ Іосіи?

"Я убралъ ея фотографію съ своего письменнаго стола. Мнѣ казалось, что я читаю укоризну въ ея большихъ глазахъ. Я такъ видѣлъ передъ собою сцену въ отдаленномъ маленькомъ домикѣ, гдѣ первые брачные дни Іосіи свалились тяжелымъ камнемъ въ спокойное до сей поры теченье его жизни. Я видѣлъ также, какъ Юлія припадала на колѣняхъ къ отцовскому креслу и сѣдовласый старецъ, съ бронзовымъ цвѣтомъ лица, ласково гладилъ ея золотистую головку, потрясаемую глухими рыданіями у него на груди. Мои угрызенія совѣсти были сильнѣй, чѣмъ я былъ въ состояніи выдержать; я убралъ прочь ея изображеніе и поставилъ на столъ Анну, мою избранницу. Эта, казалось, глядѣла на меня съ улыбкою безсердечнаго торжества. Тогда мной положительно начало овладѣвать чувство антипатіи къ Аннѣ.

"Я боролся противъ такого чувства, я говорилъ, что это предразсудокъ, но чѣмъ болѣе я убѣждалъ себя, тѣмъ оно становилось сильнѣе. Я могу сказать, что съ теченіемъ времени антипатія выросла въ отвращеніе, а отвращеніе въ ненависть. И это была женщина, которую я умышленно избралъ подругой жизни для Іосіи!

"Цѣлыми недѣлями я не находилъ душевнаго покоя. Каждое приносимое мнѣ письмо я вскрывалъ съ трепетомъ, боясь, что оно можетъ быть отъ Іосіи; при каждомъ ударѣ въ дверь я вскакивалъ, ища, куда бы мнѣ спрятаться; всякій разъ, какъ я нападалъ въ газетѣ на замѣтку, озаглавленную «Домашняя трагедія», я обливался холоднымъ потомъ: я такъ и ждалъ, что прочту, какъ Іосія и Анна убили другъ друга и умерли, проклиная меня.

"Между тѣмъ время шло, ничего такого не было слышно; страхи мои начали успокоиваться, вѣра въ мой проницательный здравый смыслъ начала возвращаться ко мнѣ; можетъ быть, я хорошо устроилъ Іосію и Анну и они теперь благословляютъ меня. Прошло мирно три года; я началъ уже забывать о существованіи Гаккетовъ.

"Но вотъ онъ явился опять. Я возвращался домой однажды вечеромъ со службы и засталъ его, ожидающаго меня въ залѣ. Съ перваго же мгновенія, какъ я взглянулъ на него, я постигъ, что мои худшія опасенія оказались близкими къ истинѣ. Я попросилъ его слѣдовать за мной въ кабинетъ. Онъ послѣдовалъ и усѣлся на томъ самомъ креслѣ, на которомъ сидѣлъ три года тому назадъ. Въ немъ произошла разительная перемѣна: онъ выглядѣлъ старымъ и удрученнымъ заботой. Въ его движеніяхъ выказывалась покорная безнадежность.

"Мы сидѣли съ минуту, по говоря другъ другу ни слова. Онъ комкалъ свою шляпу, какъ и при первой бесѣдѣ, я дѣлалъ видъ, что прибираю бумаги на письменномъ столѣ. Наконецъ, чувствуя, что все будетъ сноснѣе, чѣмъ такое молчаніе, я повернулся къ нему.

" — Дѣло обернулось для васъ нехорошо, Іосія, какъ я опасаюсь, — проговорилъ я.

" — Нѣтъ, сэръ, — просто отвѣчалъ онъ, — я не могу сказать этого вообще; только Анна, выбранная вами, оказалась немного сварливой.

"Въ его тонѣ не было и тѣни упрека. Онъ просто устанавливалъ грустный фактъ.

" — Но она хорошая жена для васъ въ другихъ отношеніяхъ? — настаивалъ я — У нея есть, конечно, свои недостатки, мы всѣ ихъ имѣемъ, но она энергична; скажите же, вы признаете, что она энергична?

"Я долженъ былъ передъ самимъ собой найти что-нибудь хорошее въ Аннѣ, и это единственная вещь, какую я могъ придумать въ данный моментъ,

" — О, да, она энергична, — согласился Іосія, — немного, пожалуй, слишкомъ для нашего маленькаго дома; такъ мнѣ иногда кажется. Видите ли, — продолжалъ онъ, — у нея чуточку рѣзкій характеръ, у Анны. И потомъ ея мать бываетъ немного тяжеловата порою.

" — Ея мать! — воскликнулъ я. — Но что же она-то дѣлаетъ съ вами?

" — Видите ли, сэръ, — отвѣчалъ Іосія, — она живетъ теперь съ нами съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ старикъ покинулъ ее.

" — Отецъ Анны? Такъ, стало быть, онъ умеръ?

" — Не совсѣмъ такъ, сэръ, — отвѣчалъ Іосія, — онъ убѣжалъ съ годъ тому назадъ съ одной молоденькой женщиной, которая учила въ воскресной школѣ, и присоединился къ мормонамъ. Это было для всѣхъ большой неожиданностью.

"Я вздохнулъ.

" — А его торговля? --освѣдомился я, — торговля строевымъ лѣсомъ, кто же ее ведетъ?

" — О, это, — отвѣчалъ Іосія, — все ликвидировано для уплаты его долговъ, по крайней мѣрѣ. И все отправлено къ нему.

"Я замѣтилъ, что это происшествіе было ужасно для семьи; я предположилъ, что его домъ разоренъ и всѣ разошлись въ разныя стороны.

" — Нѣтъ, сэръ, — просто отвѣчалъ Іосія, — они не очень разошлись. Они всѣ живутъ съ нами. Но все это, — продолжалъ онъ, взглядывая мнѣ въ лицо. — разумѣется, не имѣетъ къ вамъ ни малѣйшаго отношенія; я думаю, сэръ, у васъ есть свои непріятности, и я не пришелъ вамъ докучать еще моими; это было бы жалкой отплатой за всю вашу доброту ко мнѣ.

" — А что сталось съ Юліей? — спросилъ я, не чувствуя больше желанія спрашивать что-либо о его дѣлахъ.

"Улыбка разсѣяла мрачную меланхолію, рисовавшуюся у него на лицѣ.

" --Ахъ, — проговорилъ онъ болѣе радостнымъ тономъ, нежели прежде, — о ней пріятно подумать, ей Богу! Она вышла теперь замужъ за моего друга, молодого Сама Джессопа. Я иногда урываю минутку и навѣщаю ихъ время отъ времени, когда Анна не устережетъ. Господи, это словно просвѣтъ яснаго неба, какъ поглядишь на ихъ уютный домикъ! Самъ часто подсмѣивается надо мной чуть не постоянно. «Ну, — говоритъ, Іосія, какой же ты пустоголовый чурбанъ!». Право, онъ часто такъ говоритъ. Ну, мы съ Самомъ, знаете, сэръ, старые товарищи, такъ онъ и позволяетъ себѣ немного подтрунить. — Затѣмъ улыбка исчезла съ лица Іосіи и онъ прибавилъ со вздохомъ: — Да, и я, сэръ, нерѣдко подумывалъ съ тѣхъ поръ, какъ было бы прелестно, еслибъ вы сочли подходящимъ назначить мнѣ Юліану.

"Я почувствовалъ, что мнѣ опять слѣдуетъ вернуться къ Аннѣ во что бы то ни стало.

" — Я полагаю все-таки, — сказалъ я, — что вы живете съ женою попрежнему, на старомъ мѣстѣ.

" — Да, — отвѣчалъ онъ, — если вы можете это называть жизнью; это жестокая схватка среди множества вамъ подобныхъ.

"Онъ добавилъ, что не зналъ, какъ бы онъ выпутался, когда бы ему не помогъ отецъ Юліи. Онъ заявилъ, что капитанъ велъ себя, какъ ангелъ, а не что-либо иное, ему извѣстное.

" — Я не скажу, чтобы онъ былъ такой же, какъ вы, умный человѣкъ; знаете, сэръ, — разъяснялъ Іосія, — это не такой человѣкъ, къ которому ходятъ за совѣтомъ, какъ ходятъ къ вамъ, сэръ, по все-таки онъ славная душа. Это напоминаетъ мнѣ, — продолжалъ Іосія, — зачѣмъ я собственно прибрелъ сюда; вы сочтете это очень нахальнымъ съ моей стороны, просить у вазъ, сэръ, но…

" — Іосія, — прервалъ я его, я сознаюсь, что заслуживаю сильнѣйшаго порицанія за то, что случилось съ вами: вы спрашивали у меня совѣта, и я далъ его вамъ. Кто изъ насъ былъ большимъ осломъ, мы не станемъ разбирать; суть въ томъ, что я вамъ далъ совѣтъ, и я не такой человѣкъ, чтобъ уклоняться отъ отвѣтственности. Всякое ваше разумное требованіе, которое я въ силахъ удовлетворить, я готовъ исполнить.

"Несчастный разсыпался въ благодарностяхъ.

" — Я зналъ это, сэръ, — проговорилъ онъ, — я зналъ, что вы мнѣ не откажете, я такъ и говорилъ Аннѣ. Пойду, говорю, къ этому джентльмэну и попрошу его, пойду и попрошу его совѣта.

" — Чего? — пролепеталъ я.

" — Совѣта, — повторилъ Іосія, повидимому, удивленный моимъ гономъ, — по одному дѣльцу, котораго я не могу самъ какъ слѣдуетъ рѣшить.

"Я подумалъ сначала, что онъ пытается иронизировать, но этого не было; чудакъ сидѣлъ и добивался отъ меня совѣта, какъ ему помѣстить тысячу долларовъ, которые отецъ Юліи предлагалъ ему въ долгъ: открыть ли ему прачечную или трактиръ? Слѣдовательно ему еще было мало (т. е. моихъ совѣтовъ); онъ опять ихъ желалъ, излагая мнѣ основанія, почему я теперь долженъ дать ему совѣтъ. Выборъ жены былъ дѣломъ совсѣмъ иного рода, разсуждалъ Іосія, пожалуй, ему и не слѣдовало бы спрашивать моего мнѣнія на этотъ счетъ; но совѣтъ, какое изъ двухъ торговыхъ предпріятій лучше избрать человѣку, разумѣется, можетъ быть данъ дѣльцомъ. Онъ сказалъ, что только-что опять перечиталъ мою книжечку «Какъ быть счастливымъ и проч.», и если джентльмэнъ, написавшій ее, не можетъ обсудить относительныхъ преимуществъ частной прачечной или частнаго трактира, причемъ оба заведенія находятся въ одномъ и томъ же кварталѣ, тогда вѣдь, что бы онъ ни говорилъ, его знаніе и мудрость, очевидно, не имѣютъ ни малѣйшаго практическаго значенія въ здѣшнемъ мірѣ.

"Да, вѣдь это какъ будто простая вещь посовѣтовать человѣку что-нибудь такое; разумѣется, въ вопросѣ подобнаго рода я, профессіональный дѣлецъ, могу высказать болѣе основательное сужденіе, нежели этотъ жалкій ягненокъ съ тыквообразной головой. Было бы безсердечно отказать ему въ помощи. Я обѣщалъ разсмотрѣть его дѣло и сообщить свое мнѣніе.

"Онъ всталъ и потрясъ меня за руку. Онъ сказалъ, что не пытается благодарить меня: всякія слова покажутся слабыми. Онъ смахнулъ съ глаза слезу и ушелъ.

"Я потратилъ столько умственныхъ силъ на помѣщеніе этой тысячи долларовъ, что этого было бы достаточно для организаціи цѣлаго банка. Мнѣ не хотѣлось подсудобить ему вторую Анну, если можно безъ этого обойтись. Я изучилъ бумаги, оставленныя у меня Іосіей, но не рѣшился придти къ заключенію на основаніи ихъ однѣхъ; я тихомолкомъ пробрался къ мѣсту жительства Іосіи и разсмотрѣлъ оба предпріятія на мѣстѣ. Я производилъ тайныя, но тщательныя развѣдки по сосѣдству; я прикидывался простодушнымъ парнемъ, получившимъ небольшой капиталецъ, и вкрадывался въ довѣріе прислуги. Я допросилъ половину города, подъ тѣмъ предлогомъ, что собираюсь писать коммерческую исторію новой Англіи и желалъ бы знать нѣкоторыя подробности изъ ихъ жизни; при этомъ я неизмѣнно заканчивалъ свои разспросы, освѣдомляясь, какой ихъ любимый трактиръ и куда они отдаютъ въ стирку бѣлье. Я пробылъ въ городѣ двѣ недѣли; большую часть своего досуга я проводилъ въ трактирѣ, а въ совершенно свободныя минуты я пачкалъ бѣлье такимъ образомъ, чтобы можно было отмыть его въ прачечной.

"Въ результатѣ моихъ изслѣдованій я узналъ, что, насколько дѣло касается предпріятій самихъ по себѣ, то не было никакой возможности сдѣлать выборъ между ними. Дѣло просто сводилось къ вопросу о томъ, какое спеціальное занятіе лучше подойдетъ къ Гаккетамъ. Я задумался. Содержатель трактира всегда подверженъ большимъ искушеніямъ. Слабохарактерный человѣкъ, находясь вѣчно въ компаніи пьянчугъ, легко можетъ въ концѣ концовъ запить и самъ. Іосія же былъ до крайности слабохарактеренъ. Надо также еще принять во вниманіе, что у него сварливая жена и вся ея семья живетъ съ нимъ вмѣстѣ. Ясно, что дать Іосіи возможность имѣть легкій доступъ къ неограниченному употребленію алкоголя было бы безуміемъ.

"Что же касается прачечной, съ другой стороны, тутъ рисовалось нѣчто болѣе успокоительное. Работа въ прачечной требуетъ множества рукъ. Родные Анны могли бы найти примѣненіе въ прачечной и принуждены были бы не дармоѣдствовать; Анна могла бы расходовать свою энергію на глаженье бѣлья, Іосія распоряжаться каткомъ. Мысль о прачечной вызывала весьма отрадную картину домашняго счастья. Я рекомендовалъ прачечную.

"Въ слѣдующій понедѣльникъ онъ извѣстилъ меня письменно, что пріобрѣлъ прачечную. Во вторникъ же я прочиталъ въ «Коммерческомъ Знаніи», что одно изъ самыхъ замѣчательныхъ знаменій послѣдняго времени это громадное возрастаніе по всей Новой Англіи цѣнъ на отели и ресторанныя принадлежности. Въ четвергъ въ спискѣ банкротствъ я нашелъ не менѣе четырехъ владѣльцевъ прачечной; въ газетѣ присовокуплялось, въ видѣ поясненія, что американское прачечное дѣло, благодаря быстрому росту китайской конкуренціи, находится, въ сущности, при послѣднемъ своемъ издыханіи. Я ушелъ изъ дому и напился.

"Моя жизнь стала мученіемъ для меня Цѣлый день думалъ я объ Іосіи, цѣлую ночь грезилъ я о немъ. Быть можетъ, мало того, что я причина его семейныхъ бѣдствій, я еще лишилъ его средствъ добывать пропитаніе и обратилъ въ ничто великодушіе добраго стараго капитана. Я началъ казаться себѣ злымъ духомъ, вѣчно преслѣдующимъ этого простого, по достойнаго человѣка и насылающимъ всякія бѣды на него.

"Время, однако, шло, я ничего не слыхалъ отъ него или о немъ; я началъ чувствовать нѣкоторое облегченіе.

"Но по истеченіи приблизительно пяти лѣтъ онъ появился снова.

"Онъ подошелъ ко мнѣ сзади, въ то время, какъ я открывалъ ключомъ дверь, и положилъ мнѣ на плечо свою колеблющуюся руку. Кругомъ была темная ночь, но газовый рожокъ освѣтилъ мнѣ лицо его. Я узналъ Іосію, несмотря на появившіеся у него красные прыщи и на темные круги подъ глазами. Я быстро схватилъ его за руку и поспѣшилъ съ нимъ къ себѣ въ кабинетъ.

" — Садитесь, — прошепталъ я ему, — и разскажите мнѣ разомъ все самое худшее.

"Онъ прилаживался, выискивая свое любимое кресло; но я почувствовалъ, что если увижу его и это излюбленное имъ кресло въ третій разъ вмѣстѣ, то я сдѣлаю что-нибудь ужасное имъ обоимъ. Я оттолкнулъ кресло прочь отъ него, онъ тяжело упалъ на полъ и разразился рыданіями. Я оставилъ его въ этомъ положеніи, и съ трудомъ, среди всхлипывапій, онъ разсказалъ мнѣ свою повѣсть.

"Прачечная шла все хуже да хуже. Къ мѣстечку провели новую желѣзную дорогу, измѣнивъ всю его топографію. Дѣловыя и присутственныя мѣста постепенно перемѣщались къ сѣверу. Мѣсто, гдѣ прежде находился трактиръ, предпріятіе, отвергнутое мной ради прачечной, теперь сдѣлалось коммерческимъ центромъ города. Человѣкъ, державшій этотъ трактиръ вмѣсто Іосіи, продалъ его и нажилъ себѣ состояніе. Южная же площадь, у которой была расположена прачечная, оказалась устроенной на трясинѣ и находилась въ очень плохихъ санитарныхъ условіяхъ. Заботливыя хозяйки, разумѣется, не пожелали отдавать свое бѣлье въ такое непріятное сосѣдство.

"Присоединились еще и другія напасти; ребенокъ, любимое дѣтище Іосіи, единственный свѣтлый лучъ въ его жизни, упалъ въ котелъ и сварился. Мать Анны была изувѣчена каткомъ и теперь оказалась безпомощной калѣкой, требовавшей днемъ и ночью ухода.

"При такомъ множествѣ скопившихся несчастій Іосія началъ искать утѣшенья въ винѣ и сдѣлался горькимъ пьянчугой. Онъ глубоко сознавалъ теперь свое паденіе и горько плакалъ. Онъ говорилъ, что, какъ ему кажется, будь онъ при какомъ-нибудь веселомъ мѣстѣ, хоть при трактирѣ, онъ могъ бы еще держаться крѣпко и мужественно; но тутъ, среди тошнотворнаго запаха сырого бѣлья, въ потокахъ мыльной воды было что-то такое, отнимавшее у него послѣднюю бодрость.

"Я спросилъ его, что сказалъ капитанъ на все это? Іосія опять залился слезами и отвѣчалъ, что капитана нѣтъ больше въ живыхъ. Это, прибавилъ онъ, напоминаетъ ему, зачѣмъ онъ собственно пришелъ ко мнѣ. Добросердечный старый другъ его, капитанъ, завѣщалъ Іосіи пять тысячъ долларовъ; такъ вотъ онъ желалъ бы узнать мое мнѣніе, куда лучше ихъ помѣстить.

"Моимъ первымъ движеніемъ было убить его тутъ же на мѣстѣ, и я жалѣю, что не сдѣлалъ этого. Однако, я удержался и предложилъ Іосіи на выборъ: или быть выброшеннымъ изъ окна, или уходить черезъ дверь безъ дальнихъ разговоровъ.

"Онъ отвѣчалъ, что хоть сейчасъ готовъ выброситься изъ окна, если только я посовѣтую ему сначала, куда помѣстить его деньги: въ селитряную компанію на Огненной землѣ, съ ограниченнымъ числомъ акцій, или въ Союзный Тихоокеанскій Банкъ. Жизнь не представляла для него болѣе интереса; все, чего онъ желалъ, это чувствовать, что его маленькіе рессурсы хранятся въ безопасномъ мѣстѣ, для поддержки его присныхъ по его кончинѣ.

"Онъ приставалъ ко мнѣ, чтобы я сказалъ ему свое мнѣніе о селитрѣ. Я отвѣчалъ, что не рѣшаюсь высказать что бы то ни было объ этомъ предметѣ. Изъ моего отвѣта онъ заключилъ, что я не возлагаю большихъ надеждъ на селитру, и объявилъ о своемъ намѣреніи помѣстить, въ силу этого, свои деньги въ Союзный Тихоокеанскій Банкъ.

"Я отвѣчалъ, что пусть онъ постарается это сдѣлать, если такъ желаетъ.

"Іосія умолкъ, видимо стараясь вникнуть въ смыслъ моихъ словъ. Затѣмъ онъ хитро улыбнулся и заявилъ, что, какъ ему кажется, онъ уразумѣлъ мое мнѣніе. Это было очень мило съ моей стороны: онъ помѣститъ каждый имѣющійся у него долларъ въ селитряную компанію Огненной земли.

"Тутъ онъ съ трудомъ поднялся, чтобы уходить: но я остановилъ его. Я зналъ такъ же вѣрно, какъ то, что утромъ взойдетъ солнце, что какую бы компанію я ему ни присовѣтовалъ, или бы онъ упорствовалъ въ мысли, что я совѣтую ему (что сводилось къ одному и тому же) для помѣщенія его денегъ, ужь непремѣнно компанія эта раньше или позже разразится крахомъ; а у моей бабушки все состояніе было положено въ селитряную компанію Огненной земли. Я не хотѣлъ доводить ее до нищеты въ ея старые годы; что же касается Іосіи, такъ для него все равно не будетъ ни малѣйшей разницы. Онъ, какъ бы то ни было, лишится своихъ денегъ; поэтому я посовѣтовалъ ему помѣстить ихъ въ акціи Союзнаго Тихоокеанскаго Банка. Ну, онъ пошелъ и сдѣлалъ это.

"Союзный Тихоокеанскій Банкъ продержался восемнадцать мѣсяцевъ; затѣмъ онъ началъ колебаться; финансовый міръ былъ до крайности изумленъ этимъ; банкъ искони считался однимъ изъ самыхъ надежныхъ во всей странѣ. Всѣ съ удивленіемъ спрашивали другъ друга, что за причина; я-то хорошо зналъ ее, только не говорилъ никому.

"Банкъ лихо боролся, но роковая десница уже тяготѣла надъ нимъ. По истеченіи слѣдующихъ девяти мѣсяцевъ наступилъ крахъ.

"Селитра, едва ли надо говорить объ этомъ, все время повышалась въ цѣнѣ большими скачками. Моя бабушка скончалась обладательницей милліона долларовъ и завѣшала все на благотворительныя учрежденія. Знай она, какъ я спасъ ее отъ разоренія, она оказалась бы, можетъ быть, болѣе благодарной.

"Черезъ нѣсколько дней послѣ банковскаго краха Іосія уже стоялъ на порогѣ моего кабинета. Въ этотъ разъ онъ притащилъ съ собой всю семью. Ихъ было въ общемъ шестнадцать человѣкъ.

"Ну, что мнѣ было дѣлать? Я довелъ этихъ людей, шагъ за шагомъ, до крайняго гнета нужды; я уничтожилъ не только ихъ счастье, но и всякія надежды на будущее. Наименьшее искупленіе, какое могло быть съ моей стороны, это устроить такъ, чтобы они не нуждались, по крайней мѣрѣ, въ предметахъ первой необходимости.

"Это происходило семнадцать лѣтъ тому назадъ. Я и понынѣ забочусь, чтобы они не нуждались въ необходимыхъ предметахъ, и мнѣ становится легче на душѣ, когда я вижу, что они довольствуются своей участью. Теперь ихъ двадцать два человѣка, и мы уповаемъ еще на одного весною.

«Вотъ вся моя исторія, — присовокупилъ незнакомецъ. — Быть можетъ, вы поймете теперь мое внезапное волненіе, когда вы попросили у меня совѣта; разъ навсегда, я не даю теперь совѣтовъ ни по какимъ предметамъ».

Я передалъ этотъ разсказъ Макъ-Шаугнасси. Онъ согласился, что исторія назидательная, и обѣщался ее помнить. Онъ прибавилъ, что не забудетъ ее разсказать одному изъ своихъ пріятелей, для котораго урокъ этотъ, по его мнѣнію, былъ бы полезенъ.

ГЛАВА II.

Я не могу, по совѣсти, заявить, чтобъ мы особенно подвинулись впередъ при нашемъ первомъ собраніи. Это произошло по винѣ Брауна. Онъ принялся разсказывать намъ исторію объ одной собакѣ; это былъ страшно устарѣлый анекдотъ о собакѣ, имѣвшей обыкновеніе отправляться каждое утро въ такую-то булочную, держа пенни въ зубахъ, и въ обмѣнъ за монету она всегда получала пенсовую лепешку. Однажды булочникъ, думая, что она не замѣтитъ разницы, вздумалъ плутовски всучить бѣдному животному полупенсовую лепешку. Тогда собака стрѣлою вылетѣла изъ булочной и привела съ собою полицейскаго. Браунъ впервые услыхалъ это старье въ тотъ день и находился еще весь подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ. Для меня всегда было тайной, гдѣ Браунъ жилъ за послѣднюю сотню лѣтъ. Онъ останавливаетъ васъ иногда на улицѣ съ восклицаніемъ:

— О, я долженъ вамъ разсказать! Великолѣпнѣйшая исторія!

И затѣмъ начинаетъ докладывать съ большимъ остроуміемъ и вкусомъ объ одной изъ извѣстнѣйшихъ шутокъ праотца Ноя, или о какомъ нибудь анекдотѣ, разсказанномъ, должно быть, первоначально Ромуломъ Рему. Пожалуй, на-дняхъ кто-нибудь сообщитъ ему объ Адамѣ и Евѣ Браунъ вообразитъ, что отыскалъ новый сюжетъ, и начнетъ разработывать его въ видѣ повѣсти.

Онъ выдаетъ эти заплѣсневѣлыя древности за свои собственныя личныя воспоминанія или, самое большее, за эпизоды изъ жизни его второго кузена. Есть нѣкоторыя ужасающія катастрофы, которыя, повидимому, всякій приписываетъ къ случаямъ, происшедшимъ съ нимъ самимъ, или онъ находился при томъ очевидцемъ, почти всякій, кого вы встрѣчаете. Я ни разу не видалъ еще человѣка, которому не привелось бы наблюдать, какъ другой человѣкъ свалился съ верхушки омнибуса въ телѣгу для вывоза грязи. Половина Лондона, должно быть, въ то или иное время сверзилась съ омнибусовъ въ телѣгу, полную грязи, и была вытаскиваема оттуда съ помощью лопаты.

Есть также разсказъ объ одной лэди, супругъ которой внезапно захворалъ однажды ночью въ отелѣ. Она бѣжитъ внизъ и приготовляетъ крѣпкій горчичникъ, чтобы приложить ему; затѣмъ опять поднимается кверху, но, будучи очень взволнованной, она вбѣгаетъ во въ ту комнату и нѣжно прикладываетъ горчичникъ незнакомому человѣку. Я слышалъ эту исторію такъ часто, что прихожу просто въ нервное состояніе, когда ложусь теперь спать въ какомъ-нибудь отелѣ. Всякій, разсказывавшій мнѣ эту исторію, непремѣнно спалъ въ комнатѣ сосѣдней съ помѣщеніемъ жертвы и былъ разбуженъ воплемъ несчастнаго, когда горчичникъ присталъ къ нему. Такимъ образомъ онъ (разсказчикъ исторіи) и узналъ про все это.

Браунъ хотѣлъ насъ увѣрить, что доисторическое животное, о которомъ онъ намъ разсказывалъ, принадлежало его зятю, и былъ обиженъ, когда Джефсонъ пробормоталъ sotto voce, что онъ встрѣчаетъ теперь двадцать восьмого человѣка, зять котораго обладалъ этой собакой, не говоря о сто семнадцати прочихъ знакомыхъ, владѣвшихъ ею лично.

Мы попытались затѣмъ приняться за работу, но Браунъ погубилъ насъ на этотъ вечеръ. Не слѣдуетъ начинать собачьей исторіи въ компаніи людей, вообще говоря, слабыхъ на языкъ. Дайте только одному разсказать о собакѣ, и всякій въ комнатѣ ощутитъ желаніе разсказать еще болѣе удивительную исторію.

Существуетъ даже одинъ разсказъ — я не могу ручаться за его достовѣрность, онъ былъ мнѣ переданъ юристомъ — объ одномъ человѣкѣ, находившемся при смерти. Приходскій священникъ, добрый и благочестивый человѣкъ, усѣлся около больного и, думая развлечь его, разсказалъ ему анекдотъ о собакѣ. Едва пасторъ кончилъ, какъ больной разомъ вскочилъ и заговорилъ:

— Я знаю исторію еще лучше этой. У меня была разъ собака громадная, темная, карнаухая…

Но сдѣланное имъ усиліе оказалось для него слишкомъ тяжелымъ; онъ откинулся на подушки и докторъ, подойдя къ нему, замѣтилъ, что тутъ лишь дѣло нѣсколькихъ минутъ.

Добрый старикъ-пасторъ поднялся съ мѣста и, взявъ больного за руку, пожалъ ее.

— Мы съ вами еще увидимся, — любезно проговорилъ онъ.

Больной посмотрѣлъ на него утѣшеннымъ, благодарнымъ взглядомъ.

— Мнѣ пріятно, что вы говорите это, — едва прошепталъ онъ. — Напомните мнѣ о собакѣ.

И съ этимъ онъ мирно скончался, храня отрадную улыбку на блѣдныхъ губахъ.

Браунъ, имѣвшій на душѣ собачью исторію и удовлетворивъ этой потребности, хотѣлъ уже, чтобы мы начали характеризовать нашу героиню. Но всѣ прочіе не чувствовали теперь расположенія характеризовать что бы то ни было. Мы перебирали въ памяти всѣ «дѣйствительно происшедшія» собачьи исторіи, какія мы слышали, и выбирали, которая изъ нихъ менѣе возбудитъ всеобщее недовѣріе.

Въ особенности Макъ-Шаугнасси становился съ каждой минутой все безпокойнѣе и возбужденнѣе. Браунъ заключилъ свою длинную рѣчь, которой никто не слушалъ, провозгласивъ съ нѣкоторой гордостью:

— Чего же вы можете больше желать? Сюжетъ еще ни разу до сихъ поръ не разработывался и характеры вполнѣ оригинальны.

Но тутъ выступилъ Макъ-Шаугнасси.

— Разговоръ о сюжетахъ, — промолвилъ онъ, придвигая свое кресло поближе къ столу, — будитъ во мнѣ одно воспоминаніе. Разсказывалъ ли я вамъ когда-нибудь о собакѣ, имѣвшейся у насъ, когда мы жили въ Норвудѣ?

— Не окажется ли это исторіей о бульдогѣ? — тревожно освѣдомился Джефсонъ.

— Да, это былъ бульдогъ, — согласился Макъ-Шаугнасси, — но не думаю, чтобы я когда-нибудь прежде разсказывалъ вамъ о немъ.

Мы знали по опыту, что спорить по этому поводу значило бы лишь продолжить мученіе; поэтому мы дали ему волю.

— Множество мазуриковъ поселилось за послѣднее время въ нашемъ сосѣдствѣ, — началъ Макъ-Шаугнасси, — и отецъ пришелъ къ заключенію, что пора ему обзавестись собакой. Онъ полагалъ, что бульдогъ окажется наилучшимъ для подобной цѣли, и пріобрѣлъ самый дикій и смертоубійственный экземпляръ, какой онъ только могъ разыскать.

"Моя мать не на шутку встревожилась, увидя собаку.

" — Разумѣется, вы не пустите этого звѣря разгуливать по дому, — воскликнула она, — онъ загрызетъ кого-нибудь. Я вижу это по его мордѣ.

" — Я и хочу, чтобъ онъ загрызъ кого-нибудь, — отвѣчалъ отецъ. — Я желаю, чтобъ онъ загрызъ мазурика.

" — Я не люблю, когда вы такъ говорите, Томасъ, — отвѣчала матушка, — мы имѣемъ право охранять нашу собственность, но не имѣемъ права отнимать жизнь у человѣческаго существа.

" — Ваше человѣческое существо будетъ чувствовать себя прекрасно, пока не заберется къ намъ въ кухню безъ всякой надобности, — возразилъ мой отецъ немного рѣзко. — Я пойду и водворю эту собаку въ кладовой, и если мазурики тутъ станутъ пошаливать, такъ это ужь его дѣло.

"Старики поспорили съ мѣсяцъ по поводу пріобрѣтенной собаки. Папа называлъ мать нелѣпо-сентиментальной, она же заявляла, что онъ некстати кровожаденъ. Тѣмъ временемъ собака дѣлалась все свирѣпѣе и свѣрѣпѣе съ каждымъ днемъ.

"Однажды ночью моя мать разбудила отца со словами:

" — Томасъ, тамъ внизу забрался воръ, я увѣрена въ этомъ; я ясно слыхала, какъ отпирали кухонную дверь.

" — О, ну такъ собака уже принялась за него, — пробормоталъ отецъ, который ничего не слыхалъ и очень разоспался.

" — Томасъ, — строго замѣтила мать, — я не могу лежать здѣсь, въ то время какъ нашъ ближній раздирается дикимъ звѣремъ. Если вы не пойдете внизъ, чтобы спасти человѣка, такъ я пойду.

" — Вотъ напасти, — проворчалъ отецъ, приготовляясь вставать, — вамъ вѣчно чудятся всякіе шумы. Я увѣренъ, что всѣ вы, женщины, ложитесь въ постель для того, чтобы вскакивать и прислушиваться къ ворамъ. — Однако, чтобы ее успокоить, онъ натянулъ свои штаны и носки и побрелъ внизъ.

"Ну, разумѣется, моя мать была права на этотъ разъ: дѣйствительно, воръ находился въ домѣ. Окно въ кладовой было раскрыто и свѣтъ мерцалъ въ кухнѣ. Отецъ тихонько прокрался впередъ и заглянулъ черезъ полуоткрытыя двери. Въ кухнѣ сидѣлъ мазурикъ, кушая холодный ростбифъ и пикули, а тутъ же рядомъ съ нимъ, на полу, глядя ему въ лицо съ ужасающей любовной улыбкой, сидѣла идіотская собака, махая хвостомъ. Огецъ до того былъ этимъ пораженъ, что позабылъ даже о необходимости молчать.

" — Хорошо же… — и онъ употребилъ слово, котораго я не стану передавать вамъ, друзья мои.

"Мазурикъ, услыхавъ это слово, сдѣлалъ прыжокъ и исчезъ въ одинъ мигъ чрезъ окно: собака же, повидимому, обидѣлась на отца за то, что тотъ прогналъ его.

"На слѣдующее утро мы потащили собаку обратно къ дрессировщику, отъ котораго получили ее.

" — Для чего, полагаете вы, мнѣ нужна была эта собака? — спросилъ отецъ, стараясь говорить спокойно.

" — Какъ? — отвѣчалъ дрессировщикъ. — Вы говорили, что желаете хорошаго домашняго пса.

" — Именно такъ, — отвѣчалъ отецъ, — но я не просилъ васъ товарища для мазуриковъ, неправда ли? Я не говорилъ, что желаю собаку, которая становится однокашникомъ вора, едва лишь тотъ входитъ въ домъ, и сидитъ съ нимъ, пока онъ ужинаетъ, чтобы ему не быть въ одиночествѣ. Желалъ ли я этого? — и мой отецъ разсказалъ происшествіе прошлой ночи.

"Дрессировщикъ согласился, что тутъ есть серьезный поводъ для жалобы.

" — Я объясню вамъ, въ чемъ дѣло, — сказалъ онъ. — Это мой сынишка Джимъ дрессировалъ эту собаку. И я боюсь, что мальчишки больше обучали ее ловить мышей, чѣмъ воровъ. Оставьте мнѣ ее на недѣлю, сэръ; я устрою все это.

"Мы такъ и сдѣлали, и по истеченіи срока дрессировщикъ снова привелъ къ намъ собаку.

" — Теперь вы найдете ее достаточно воинственной, сэръ, — сказалъ дрессировщикъ. — Она, грѣхъ сказать, чтобъ была очень понятливой собакой, но, кажется, я вколотилъ въ нее правильныя идеи.

"Отецъ мой замѣтилъ, что желалъ бы провѣрить это, а потому мы наняли за шиллингъ человѣка, который полѣзъ черезъ кухонное окно, въ то время какъ дрессировщикъ держалъ собаку на цѣпи. Песъ оставался совершенно спокойнымъ до тѣхъ поръ, пока наемникъ не влѣзъ окончательно, затѣмъ онъ сдѣлалъ такой свирѣпый прыжокъ на него, что если бы цѣпь не была крѣпкой, парню дорого бы достался его шиллингъ.

"Отецъ былъ теперь доволенъ, что можетъ спокойно ложиться спать. Тревога же матери за безопасность мѣстныхъ мазуриковъ возрасла въ соотвѣтственной мѣрѣ.

"Прошли благополучно мѣсяцы, и вотъ новый мазурикъ избралъ нашъ домъ для своихъ подвиговъ. На этотъ разъ уже не могло быть сомнѣнія, что собака угрожала опасностью его жизни. Шумъ внизу былъ ужасающій. Весь домъ ходилъ ходуномъ, потрясаемый падающими тѣлами.

"Отецъ схватилъ свой револьверъ и пустился внизъ; я послѣдовалъ быстро за нимъ. Въ кухнѣ былъ полный сумбуръ. Столы и табуреты перевернуты, а на полу лежалъ человѣкъ, хрипя взывавшій о помощи. Бульдогъ стоялъ надъ нимъ, свирѣпо на него насѣдая. Отецъ приставилъ револьверъ къ уху лежавшаго человѣка, и нечеловѣческимъ усиліемъ оттащилъ отъ него нашего спасителя и привязалъ его къ водостоку, а затѣмъ зажегъ газъ.

"Тогда мы замѣтили, что джентльмэнъ, простертый на полу, былъ полицейскій констебль.

" — Боже милосердный, — воскликнулъ отецъ, опуская револьверъ, — какимъ образомъ вы попали сюда?

" — Какимъ образомъ я попалъ сюда? — отвѣчалъ онъ, вставая и говоря тономъ рѣзкаго, но совершенно естественнаго негодованія. — Какимъ образомъ? Да въ силу моихъ обязанностей попалъя сюда. Я видѣть, что воръ пробирается къ вамъ въ окошко; вотъ я пошелъ и пролѣзъ вслѣдъ за нимъ.

" — Вы поймали его? — спросилъ мой отецъ.

" — Да, поймаешь! — почти закричалъ полицейскій. — Какъ я могъ его поймать, когда ваша проклятая собака схватила меня за глотку и повалила на полъ, воръ же закурилъ себѣ трубочку и вышелъ черезъ черный ходъ.

"Собаку приговорили къ продажѣ на слѣдующій же день. Мать, привязавшаяся къ псу, потому что онъ позволялъ ребенку теребить его за хвостъ, желала, чтобъ мы его оставили у себя. Недоразумѣніе, говорила она, произошло не по винѣ животнаго. Два человѣка ворвались въ домъ почти одновременно. Собака не могла броситься на обоихъ; она сдѣлала, что могла, и схватила одного изъ нихъ. Что выборъ ея при этомъ палъ на полицейскаго, а не на мазурика, было случайной оплошностью; какъ бы то ни было, подобный промахъ могла совершить всякая собака.

«Но мой отецъ чувствовалъ предубѣжденіе противъ несчастной твари и на той же недѣлѣ напечаталъ публикацію въ газетѣ „Поле“, гдѣ рекомендовалъ это животное, какъ находку, весьма полезную для всякаго предпріимчиваго члена въ обществѣ преступниковъ».

Макъ-Шаугнасси выполнилъ такимъ образомъ свою очередь, и тогда Джефсонъ, заступивъ его мѣсто, разсказалъ намъ трогательную исторію объ одномъ несчастномъ ублюдкѣ, котораго однажды переѣхали лошади въ Страндѣ и сломали ему ногу. Студентъ-медикъ, проходившій тутъ въ это время, подобралъ собаченку и отнесъ ее въ госпиталь Чарингъ-Кроссъ, гдѣ нога была срощена и гдѣ ухаживали за собакой до тѣхъ поръ, пока она совсѣмъ поправилась. Тогда ее отослали обратно.

Бѣдняжка отлично поняла, что было для нея сдѣлано, и оказалась признательнѣйшимъ изъ паціентовъ, лежавшихъ когда-либо въ госпиталѣ. Весь медицинскій персоналъ былъ крайне огорченъ, когда пришлось съ ней разстаться.

Однажды утромъ, недѣли двѣ спустя, больничный фельдшеръ выглянулъ изъ окошка и увидалъ, что собака идетъ къ нимъ по улицѣ. Когда она приблизилась къ госпиталю, онъ замѣтилъ, что она держитъ во рту пенсовую монету. На углу стоялъ лотокъ съ собачьимъ мясомъ и на мгновеніе, проходя мимо, собака поколебалась.

Но ея благородная натура взяла верхъ, и, направившись прямо къ госпитальной рѣшеткѣ, поднявшись на заднія лапки, она опустила монету въ кружку для благотворительныхъ сборовъ.

Макъ-Шаугнасси былъ очень тронутъ этой исторіей; онъ замѣтилъ, что тутъ обнаруживается прекрасная черта въ характерѣ собаки; вѣдь это животное было несчастнымъ отщепенцемъ, бродягой, у котораго никогда, можетъ быть, не было до тѣхъ поръ пенса во всей его жизни и, можетъ быть, никогда больше не будетъ. Этотъ собачій пенсъ казался Макъ-Шаугнасси болѣе крупнымъ вкладомъ, чѣмъ самый значительный чекъ, подписанный богатѣйшимъ патрономъ.

Теперь уже всѣ трое сотрудниковъ горѣли нетерпѣніемъ приняться за разработку повѣсти, но я не видѣлъ въ этомъ ничего привлекательнаго. У меня вѣдь тоже была своя собачья исторія, пожалуй, даже двѣ.

Нѣсколько лѣтъ тому назадъ я знавалъ одного чернаго съ подпалинами терьера. Онъ проживалъ въ одномъ домѣ со мною. Песъ никому не принадлежалъ; онъ бросилъ своего хозяина (если только дѣйствительно онъ позволилъ себѣ когда-нибудь завести такового, что очень сомнительно, въ виду его крайне независимаго характера); теперь песъ бѣгалъ совершенно по собственному усмотрѣнію. Онъ избралъ переднюю въ качествѣ своей спальни и устраивалъ себѣ трапезу вмѣстѣ съ другими жильцами, въ случаѣ если у нихъ бывала ѣда.

Въ пять часовъ онъ дѣлилъ раннюю утреннюю закуску съ молодымъ Голлисомъ, ученикомъ-инженеромъ, который долженъ былъ вставать въ половинѣ пятаго и варить себѣ кофе, чтобы къ шести часамъ уже быть готовымъ на работу. Въ половинѣ девятаго песъ завтракалъ болѣе ощутительнымъ образомъ съ мистеромъ Блэромъ, въ первомъ этажѣ, а при случаѣ онъ присоединялся еще къ Джеку Гедбету, поздно встававшему, въ дьявольскомъ настроеніи, около одиннадцати часовъ.

Съ этой поры и до пяти приблизительно, когда я обыкновенно выпивалъ чашку чаю и съѣдалъ ломоть хлѣба, терьеръ регулярно пропадалъ изъ дому. Гдѣ онъ шлялся и что дѣлалъ въ эти часы, никто абсолютно не зналъ. Гедбетъ клялся, что дважды видѣлъ его выходящимъ изъ мѣняльной лавки въ Трэднидль стритъ. Какъ это ни казалось въ первую минуту невѣроятнымъ, однако, мы начали этому нѣсколько вѣрить, поразмысливъ о необычайной страсти собаки къ пріобрѣтенію и накопленію мѣдныхъ денегъ.

Эта жажда терьера къ обогащенію была дѣйствительно весьма замѣчательной; онъ былъ уже почтенный песъ, съ большимъ сознаніемъ собственнаго достоинства, но при обѣщаніи пенни я видѣлъ, какъ онъ вертѣлся, ловя свой хвостъ, до тѣхъ поръ, пока не схватывалъ однимъ своимъ концомъ другой.

Обыкновенно онъ самъ выучивался разнымъ фокусамъ и ходилъ по вечерамъ ихъ показывать изъ комнаты въ комнату. Когда же онъ заканчивалъ свою программу, то становился на заднія лапки и просилъ. Всѣ жильцы очень любили съ нимъ забавляться, и такимъ образомъ онъ набиралъ, пожалуй, цѣлые фунты стерлинговъ въ теченіе года.

Однажды, прямо напротивъ нашихъ дверей, я видѣлъ, какъ онъ стоялъ среди толпы и пристально глядѣлъ на представленіе пуделя, ходившаго при шарманкѣ. Пудель сталъ на голову и, вытянувъ въ воздухъ заднія лапки, прошелся кругомъ на переднихъ. Всѣ присутствовавшіе страшно смѣялись, и когда послѣ того онъ сдѣлалъ обходъ съ деревянной чашкой въ зубахъ, всѣ щедро его награждали.

Вернувшись домой, нашъ песъ немедленно принялся за науку. Въ три дня онъ могъ уже стоять на головѣ и ходить на переднихъ лапахъ. Въ ближайшій вечеръ онъ добылъ такимъ образомъ шесть пенсовъ; это, вѣроятно, было для него страшно трудно, при его возрастѣ и подверженности мучительнымъ ревматизмамъ. Но онъ готовъ былъ что угодно продѣлать за деньги. Я полагаю, онъ продалъ бы самого себя дьяволу за восемь пенсовъ.

Онъ зналъ цѣну деньгамъ. Если вы держите передъ нимъ въ одной рукѣ пенни, а въ другой трехпенсовую монету, такъ онъ выхватитъ три пенса, и сердце его еще терзается тѣмъ, что онъ не могъ въ то же время схватить и пенни. Вы могли смѣло оставить его въ комнатѣ наединѣ съ бараньей ножкой, но было бы неосторожно оставить при этомъ и вашъ кошелекъ.

Время отъ времени онъ тратилъ малую толику, но не часто. Онъ питалъ слабость къ слоенымъ пиролжамъ и при случаѣ, когда у него была удачная недѣля, онъ позволялъ себѣ эту роскошь въ одинъ или два пирожка, но онъ терпѣть не могъ платить за нихъ и всегда дѣлалъ бѣшеное, нерѣдко успѣшное, усиліе удрать съ пирожкомъ и пенсовой монетой вмѣстѣ. Планъ его дѣйствій былъ не особенно сложенъ: онъ приходилъ къ лавочнику, держа пенни въ зубахъ и выказывая самое игривое настроеніе, съ радостнымъ и кроткимъ выраженіемъ въ собачьихъ глазахъ. Пододвинувшись къ пирожкамъ настолько близко, чтобъ можно было ихъ схватить, и съ любовью устремивъ на нихъ взоры, онъ начиналъ тихо визжать, и продавецъ, полагая, что имѣетъ дѣло съ честной собакой, бросалъ ему одинъ изъ пирожковъ.

Чтобы поймать его, терьеру приходилось, конечно, выронить пенни; тогда-то начиналась борьба между нимъ и лавочникомъ за обладанье монетой. Человѣкъ пытался поднять ее, собака же, поставивъ на нее свою лапу, яростно рычала. Если ей удавалось покончить съ пирожкомъ ранѣе конца состязанія, она подхватывала пенни и исчезала. Я видѣлъ, какъ она приходила иногда домой, по горло наѣвшись слоеныхъ пирожковъ и все-таки держа свое неразмѣнное пенни въ зубахъ.

Такъ какъ вездѣ по сосѣдству распространилась молва объ этой недобросовѣстной уловкѣ собаки, то черезъ нѣкоторое время большинство мѣстныхъ торговцевъ вовсе отказались принимать ее. Лишь исключительный смѣльчакъ, хорошо одаренный физически, отваживался имѣть дѣло съ терьеромъ.

Тогда онъ перенесъ свои привычки дальше, въ окрестности, въ тѣ округа, гдѣ его репутація еще не обозначилась. И онъ избиралъ обыкновенно лавочки, содержимыя нервными женщинами или ревматическими стариками.

Говорятъ, что страсть къ деньгамъ — корень всякаго зла. Эта страсть, повидимому, лишила терьера всякихъ нравственныхъ устоевъ.

Въ концѣ концовъ она лишила и его даже жизни; это произошло приблизительно слѣдующимъ образомъ. Однажды вечеромъ онъ давалъ представленіе въ комнатѣ Гедбета, гдѣ нѣкоторые изъ насъ сидѣли, куря и болтая. Молодой Голлисъ въ приливѣ щедрости бросилъ терьеру, какъ онъ полагалъ, шестипенсовую монету; тотъ подхватилъ ее и полѣзъ съ ней подъ кушетку; это было что-то необыкновенное для терьера, и между нами возникли толки. Вдругъ одна мысль мелькнула у Голлиса; онъ вытащилъ свои и началъ ихъ пересчитывать,

— Господи! — воскликнулъ онъ, — я далъ этому звѣрю полъсоверена. Сюда, Типи!

Но Типи лишь попятился еще далѣе подъ кушетку, и никакія словесныя приглашенія не могли заставить его пошевелиться. Тогда мы приняли болѣе энергичныя мѣры и вытащили его прямо за шиворотъ; онъ подвигался еле-еле, тяжко вздыхая и крѣпко сжимая въ зубахъ Голлисовы полъ-соверена.

Мы попытались сначала подѣйствовать на него ласковымъ уговоромъ; мы предлагали ему шесть пенсовъ взамѣнъ. Онъ посмотрѣлъ съ негодованіемъ, очевидно, признавъ подобное предложеніе равносильнымъ тому, что мы считаемъ его идіотомъ. Мы давали ему шиллингъ, затѣмъ полъ-кроны. Ему какъ будто лишь надоѣдало наше приставанье.

— Мнѣ думается, что вы врядъ ли когда-нибудь увидите опять ваши полъ-соверена, — промолвилъ Гедбетъ, смѣясь.

Мы всѣ, за исключеніемъ юнаго Голлиса, находили всю штуку чрезвычайно забавной; но Голлисъ, напротивъ, выглядѣлъ раздраженнымъ и, взявъ собаку отъ Гедбета, сдѣлалъ попытку вырвать монету у нея изо рта.

Типи, вѣрный своему жизненному правилу ничего не отдавать, если можно этого избѣгнуть, держалъ монету мертвою хваткою. Однако, чувствуя, что кое-какой его заработокъ медленно, но вѣрно отъ него ускользаетъ, онъ сдѣлалъ послѣднее отчаянное усиліе и проглотилъ монету. Она застряла у него въ горлѣ, и песъ началъ задыхаться.

Тогда мы серьезно встревожились за Типи. Это былъ забавный малый, и мы не хотѣли, чтобъ съ нимъ случилось несчастіе. Голлисъ бросился въ свою комнату и принесъ пару длинныхъ щипцовъ, а мы, прочіе, держали злополучнаго терьера, пока Голлисъ пытался избавить его отъ причины страданій.

Но бѣдный Типи не понялъ нашихъ намѣреній: онъ все думалъ, что мы хотимъ лишить его вечерового сбора, и отчаянно сопротивлялся; эта борьба заставляла уходить монету всей глубже глубже, и, вопреки нашимъ стараніямъ, онъ умеръ, какъ новая жертва среди многихъ другихъ, загубленныхъ жестокой золотой горячкой.

Мнѣ снился однажды весьма странный сонъ о богатствѣ. Онъ произвелъ на меня очень сильное впечатлѣніе; мнѣ грезилось, что я съ однимъ своимъ другомъ, очень дорогимъ для меня человѣкомъ, живу вмѣстѣ въ какомъ-то удивительномъ старомъ домѣ. Никто, кажется, не обитаетъ въ этомъ домѣ, кромѣ насъ двоихъ. Скитаясь однажды по этимъ причудливымъ, стариннымъ, еле держащимся комнатамъ, я нашелъ потайную дверь, ведшую въ какое-то таинственное помѣщеніе. Здѣсь я увидалъ нѣсколько окованныхъ желѣзомъ сундуковъ; когда я приподнялъ ихъ тяжелыя крышки, то оказалось, что каждый сундукъ полонъ золота.

Увидавъ это, я тихонько выбрался изъ комнаты и закрылъ потайную дверь, пригладивъ также обои, которые ее прикрывали, а затѣмъ прокрался назадъ по темному корридору, боязливо оглядываясь.

Другъ, котораго я такъ любилъ, подошелъ ко мнѣ, и мы стали разгуливать рука объ руку. Но я уже ненавидѣлъ его.

И цѣлый день я не отходилъ отъ него или слѣдовалъ непримѣтно за нимъ, чтобы какъ-нибудь случайно не открылъ онъ секрета потайной двери. А ночью я, не смыкая глазъ, слѣдилъ и караулилъ его.

Но разъ какъ-то ночью я уснулъ и, раскрывъ снова глаза, увидалъ, что моего друга нѣтъ около меня. Я быстро побѣжалъ вверхъ во узкой лѣстницѣ и вдоль безмолвнаго корридора. Обои были отвернуты и потайная дверь открыта. Въ сосѣдней же комнатѣ закадычный мой другъ стоялъ на колѣняхъ передъ открытымъ сундукомъ, и блескъ золота такъ и сверкнулъ мнѣ въ глаза.

Другъ былъ обращенъ спиною ко мнѣ, и я тихонько поползъ впередъ, шагъ за шагомъ. Въ рукѣ я держалъ ножъ съ большимъ изогнутымъ лезвіемъ, и когда я достаточно близко подползъ къ товарищу, я убилъ его, въ то время какъ онъ стоялъ на колѣняхъ.

Его тѣло упало прямо къ двери и съ трескомъ ее захлопнуло; когда же я попытался снова ее отворить, то не могъ. Я ободралъ себѣ руки, цѣпляясь за желѣзныя скобы, кричалъ, мертвецъ же скалилъ мнѣ зубы. Лучъ свѣта проникалъ черезъ щель изъ подъ массивной двери, то исчезая, то появляясь, то пропадая опять, и я грызъ дубовыя крышки кованныхъ сундуковъ, такъ какъ бѣшеный голодъ все болѣе и болѣе мучилъ меня.

Тутъ я проснулся и ощутилъ, что я въ самомъ дѣлѣ голоденъ. Тогда я припомнилъ, что вслѣдствіе головной боли я не притронулся къ обѣду; я накинулъ кое-какую одежду и отправился въ кухню на фуражировку.

Говорятъ, что сны — это мгновенное сосредоточенье мысли, концентрирующейся вокругъ какой-нибудь случайности, которая васъ будитъ. И, какъ съ большинствомъ научныхъ теорій, это иногда бываетъ справедливо. Такъ, есть одинъ сонъ, который, съ легкими варіаціями, постоянно меня посѣщаетъ. Мнѣ то и дѣло снится, что я неожиданно приглашенъ играть какую-либо важную роль въ пьесѣ, ставящейся на сценѣ Лисеума. Несчастный мистеръ Ирвингъ является при этомъ всегдашней жертвой; пожалуй, это не любезно, но, право, онъ самъ виноватъ: вѣдь онъ именно убѣждаетъ и подстрекаетъ меня. Я съ своей стороны гораздо болѣе предпочелъ бы оставаться спокойно въ постели, и я говорю ему это; но онъ настаиваетъ на томъ, чтобы я скорѣе вставалъ и шелъ въ театръ. Я объясняю ему, что я совсѣмъ не умѣю играть, но онъ, повидимому, считаетъ это неважнымъ и говоритъ:

— О, все будетъ отлично.

Мы препираемся нѣкоторое время, но онъ принимаетъ дѣло за личную обиду; чтобы сдѣлать ему удовольствіе и вывести его, наконецъ, изъ спальни, я соглашаюсь, хотя совершенно противъ собственнаго желанія. Я обыкновенно исполняю роль въ одной ночной рубашкѣ, хотя однажды, играя Банко, я напялилъ лосины. Но никогда я не помню ни слова изъ того, что мнѣ приходится сказать. Какъ я съ этимъ справляюсь, не вѣдаю. Ирвингъ приходитъ затѣмъ и поздравляетъ меня, но неизвѣстно, за блестящее ли мое исполненіе или за то, что я счастливо удралъ со сцены, прежде чѣмъ въ меня пустили кирпичомъ, — не сумѣю сказать.

Всякій разъ, когда мнѣ снится такое происшествіе, по пробужденіи я непремѣнно нахожу свое одѣяло и простыню на полу и лязгаю зубами отъ холода. Этотъ ознобъ, я полагаю, и вызываетъ во мнѣ грезу, что я слоняюсь по подмосткамъ Лисеума въ одной ночной сорочкѣ. Но все-таки я не понимаю, почему это всегда оказывается въ Лисеумѣ.

Другой сонъ, который, мнѣ кажется, я также не разъ видѣлъ или въ противномъ случаѣ мнѣ снилось, что онъ уже снился мнѣ раньше — это иногда бываетъ, — заключается въ томъ, что я спускаюсь по очень далекой и широкой дорогѣ въ восточной окраинѣ Лондона. Это — любопытная дорога, по которой я двигаюсь. Омнибусы и трамваи ходятъ по ней вверхъ и внизъ; тутъ же кишатъ въ хлѣвахъ свиньи, на которыхъ покрикиваютъ люди въ засаленныхъ тапкахъ. А по обѣ стороны улица окаймлена чащей тропическаго лѣса. Эта дорога дѣйствительно совмѣщаетъ въ себѣ прелести Кью и Уайтчепеля.

Кто-то идетъ вмѣстѣ со мной, но я не могу его видѣть, и мы бредемъ по лѣсу, продираясь черезъ густыя виноградныя лозы, которыя хрустятъ подъ нашими логами, а время отъ времени между гигантскими стволами деревьевъ мы улавливаемъ въ просвѣтахъ шумливую городскую улицу.

Въ концѣ этой дороги находится узкій проулокъ, и когда я захожу туда, на меня тотчасъ нападаетъ страхъ, хоть я и не понимаю, что меня пугаетъ. Проулокъ ведетъ къ дому, въ которомъ я нѣкогда жилъ, еще ребенкомъ, и теперь тамъ находится кто-то, ждущій меня и желающій мнѣ что-то сказать.

Я поворачиваюсь, чтобы убѣжать прочь. Проходитъ мимо Блакуольскій омнибусъ, и я пытаюсь взобраться на него; но лошади мгновенно превращаются въ скелетовъ и уносятся отъ меня, а мои ноги становятся точно свинцовыми; невѣдомое существо, находящееся вмѣстѣ со мной, но котораго я не вижу, схватываетъ меня за руку и тащить обратно.

Оно вынуждаетъ меня идти и вступить въ домъ; дверь захлопывается за нами, оглашая звучнымъ эхомъ безлюдныя комнаты. Я узнаю эти комнаты: тутъ я смѣялся и плакалъ много лѣтъ тому назадъ. Ничто не перемѣнилось: кресла стоятъ на прежнихъ мѣстахъ, уже опустѣлыя, вязанье моей матери валяется на каминномъ коврѣ, гдѣ, помню я, кошки нерѣдко его теребили и раздергивали на шестьдесятъ частей.

Я поднимаюсь въ свои маленькія антресоли; моя постелька стоитъ въ углу, а деревянные кирпичики разбросаны по полу (я всегда былъ неаккуратнымъ ребенкомъ). Входитъ какой-то старикъ, дряхлый, сѣдой и согбенный; онъ держитъ лампу надъ головой, и когда я вглядываюсь въ его лицо, это лицо оказывается мое собственное. Входитъ еще одинъ, и это также я самъ. Потомъ все больше и больше, пока комната сплошь кишитъ лицами, также и лѣстница, ведущая къ ней, и весь безмолвный домъ. Нѣкоторыя изъ этихъ лицъ стары, другія молоды, иныя пріятно мнѣ улыбаются другія враждебно косятся на меня, но каждое лицо — мое собственное, хотя не найдется и двухъ, похожихъ одно на другое.

Не знаю, почему, видя себя самого, я до такой степени пугаюсь, по я съ ужасомъ выбѣгаю изъ дома, и всѣ лица мчатся за мной. Я бѣгу все екорѣе и скорѣе, но чувствую, что никогда мнѣ не удастся спастись отъ нихъ.

Вообще говоря, всякій является героемъ своихъ сновъ, но когда мнѣ что-нибудь снится, я иногда грежу о себѣ и въ третьемъ лицѣ. Передо мной проходитъ сонъ съ происшествіями, къ которымъ я не имѣю ни малѣйшаго отношенія, участвуя лишь какъ невидимый и пассивный зритель. Одинъ изъ такихъ сновъ у меня часто повторяется за послѣднее время и я раздумываю, нельзя ли разработать его въ видѣ повѣсти. Но эта тема, пожалуй, окажется слишкомъ мучительной.

Мнѣ снилось, что я вижу лицо какой-то женщины среди цѣлой толпы. Это — злое лицо, но въ немъ есть извѣстная своеобразная красота. Трепетные лучи свѣта, падающіе отъ уличныхъ фонарей, озаряютъ это лицо, выказывая нею прелесть его жестокаго обаянія. Потомъ свѣтъ гаснетъ.

Я вижу затѣмъ это лицо на площади, находящейся очень далеко оттуда; лицо еще прекраснѣе, чѣмъ прежде, такъ какъ злоба исчезла съ него. Надъ нимъ склонилось другое лицо, чей-то свѣтлый и чистый образъ; оба лица придвигаются другъ къ другу и цѣлуются; его губы касаются ея губъ, кровь приливаетъ къ ея щекамъ и вискамъ… Я вижу опять оба этихъ лица, но я не могу сказать, гдѣ они теперь, или сколько времени прошло съ послѣдней встрѣчи. Лицо мужчины сдѣлалось нѣсколько старше, но оно все еще молодо и пре красно, а когда глаза женщины покоятся на немъ, ея лицо сіяетъ радостнымъ торжествомъ и походитъ на ангельскій ликъ. Но временами женщина остается одна, и тогда, снова я вижу, злобное выраженіе выступаетъ наружу.

Потомъ становится все яснѣе: передо мной выступаетъ комнатка, въ которой они живутъ; помѣщеніе очень бѣдно; старомодное фортепіано стоитъ въ углу, а около него столъ, на которомъ раскидана въ безпорядкѣ куча бумагъ около чернильницы; пустое кресло стоитъ близъ стола; женщина сидитъ передъ открытымъ окномъ.

Издалека сюда доносятся звуки большого города. Его огоньки отбрасываютъ слабые лучи свѣта и въ темную комнату. Запахъ его улицъ раздражающе дѣйствуетъ на одинокую женщину.

Время отъ времени она взглядываетъ на дверь и прислушивается; потомъ опять поворачивается къ открытому окну, и я замѣчаю, что всякій разъ, какъ она поворачивается къ двери, злоба слетаетъ съ ея лица, но какъ только она поворачивается снова къ окну, злое выраженіе выступаетъ еще рѣзче и мрачнѣе.

Вдругъ она вскакиваетъ, и въ ея глазахъ отражается ужасъ, который пугаетъ меня во снѣ; я вижу крупныя капли пота, струящагося у нея по лбу. Ея лицо медленно искажается, и я опять вижу злобное существо первой ночи. Она закутывается въ старую мантилью и выскальзываетъ изъ двери. Я слышу ея шаги, раздающіеся по ступенямъ; они замираютъ все большей больше. Я слышу, какъ распахивается дверь, гулъ уличнаго шума врывается въ сѣни, и шаги женщины тонутъ въ немъ.

Проходитъ извѣстный промежутокъ въ моемъ снѣ. Сцены мѣняются, длятся нѣкоторое время и исчезаютъ, но все это смутно и неопредѣленно, пока, вырисовавшись изъ мрака, не возникаетъ передо мной длинная опустѣлая улица. Свѣтъ сверкаетъ блестящими пятнами на мокромъ тротуарѣ; чья-то фигура, одѣтая въ нарядные лохмотья, мелькаетъ мимо; она пробирается, плотно прижимаясь къ стѣнѣ. Она обращена ко мнѣ спиной, я не вижу ея лица. Другая фигура выступаетъ изъ мрака; я взглядываю ей въ лицо и узнаю въ немъ то самое, котораго такъ жаждали нѣкогда глаза женщины и на которомъ они останавливались съ такою любовью при самомъ началѣ моего сна; но прелесть и чистота прежняго облика теперь исчезли: лицо это старое, злое, такое же, какъ лицо женщины, когда я взглянулъ на нее въ послѣдній разъ. Фигура въ яркихъ лохмотьяхъ медленно проходитъ мимо него; вторая фигура слѣдуетъ за нею и обгоняетъ ее. Оба останавливаются и разговариваютъ другъ съ другомъ, придвигаясь все ближе и ближе. Улица очень темна въ томъ мѣтѣ, гдѣ они встрѣтились, и фигура въ яркихъ лохмотьяхъ все еще скрываетъ отъ меня свое лицо. Они молча идутъ вмѣстѣ до тѣхъ поръ, пока доходятъ до блестящаго газоваго фонаря, висящаго передъ таверной; тутъ женщина поворачивается, и я вижу, что это та, которая мнѣ снилась. Она и мужчина глядятъ теперь снова другъ другу въ глаза.

Въ другомъ снѣ, который я помню, какой-то ангелъ (или дьяволъ, не знаю хорошенько, кто) пришелъ къ человѣку и сказалъ ему, что до тѣхъ поръ, пока онъ не будетъ любить ни одного человѣческаго существа, до тѣхъ поръ, пока онъ не допуститъ въ себѣ ни малѣйшаго проявленія нѣжности, къ женѣ ли, къ ребенку, къ родному, знакомому, къ постороннему или близкому человѣку, до той минуты онъ будетъ имѣть успѣхъ и удачу во всѣхъ предпріятіяхъ, до той минуты всѣ его земныя дѣла будутъ идти отлично. Онъ будетъ становиться съ каждымъ днемъ все богаче, славнѣй и могущественнѣе. Но если только онъ допуститъ какое-нибудь любовное отношеніе къ единому живому существу въ своемъ сердцѣ, въ тотъ же мигъ всѣ его планы и замыслы рухнутъ, такъ что лишь гулъ раздастся у него въ ушахъ. И съ этого часа его имя подвергнется всеобщему позору и потомъ забудется.

Человѣкъ взвѣсилъ эти слова, потому что онъ былъ честолюбивъ: могущество, богатство и слава были для него самыми пріятными вещами въ свѣтѣ. И вотъ его любитъ женщина и умираетъ, моля объ одномъ любящемъ взглядѣ съ его стороны. Дѣтскія ножки вступаютъ при немъ въ жизнь и покидаютъ ее, старыя лица блекнутъ, новыя являются и исчезаютъ.

Но ни разу дружеское прикосновеніе его руки не чувствовалось ни на одномъ живомъ существѣ, никогда ласковое слово не слетала съ его устъ, никогда добрая мысль не вырывалась у него изъ сердца, и фортуна во всѣхъ дѣлахъ благоволила къ нему.

Проходятъ годы, и, наконецъ, у него остается только одно, чего еще онъ можетъ бояться: это маленькое, задумчивое дѣтское личико. Ребенокъ любитъ его такъ же, какъ много лѣтъ тому назадъ любила его женщина, и глазки малютки слѣдятъ за нимъ жаднымъ, заискивающимъ взоромъ; но честолюбецъ стискиваетъ зубы и отворачивается отъ него.

Маленькое личико все худѣетъ, и вотъ однажды приходятъ къ нему, когда онъ сидитъ, обдумывая множество своихъ проектовъ, и говорятъ, что дѣвочка умираетъ. Онъ приходитъ и садится у ея кроватки; глаза ребенка раскрываются, обращаясь къ нему; онъ подвигается ближе, ея маленькія ручки тянутся къ нему съ безмолвной мольбой; но лицо мужчины остается безстрастнымъ, и рученки безсильно падаютъ на скомканное одѣяльце; задумчивые глазки становятся неподвижны; тихо подходитъ какая-то женщина и смежаетъ ихъ вѣки. Тогда посѣтитель возвращается вновь къ своимъ планамъ и замысламъ.

Но однажды ночью, когда въ большомъ домѣ царило молчаніе, онъ прокрадывается къ комнаткѣ, гдѣ покоится еще эта малютка, и откидываетъ бѣлое скомканное одѣяльце.

«Умерла, умерла», бормочетъ онъ, потомъ беретъ крохотное тѣльце въ свои руки, крѣпко прижимаетъ его къ груди и цѣлуетъ холодныя губы, и холодныя щечки, и маленькія, холодныя, окоченѣлыя ручки.

Съ этого мѣста моя исторія становится невѣроятной; мнѣ грезится, что мертвый ребенокъ попрежнему лежитъ въ этой безмолвной комнаткѣ подъ бѣлымъ одѣяльцемъ; его маленькое личико не мѣняется. Тѣло не подвергается разложенію.

Я дивлюсь этому съ минуту, но вскорѣ забываю удивляться; вѣдь когда сказочное царство развертываетъ передъ нами свои исторіи, мы, точно маленькія дѣти, садимся вокругъ съ широко-раскрытыми глазами, вѣря всему, какъ бы это ни было удивительно.

Каждую ночь, когда всѣ остальные заснутъ въ домѣ, безшумно отворяется дверь въ комнату усопшей, и входитъ туда человѣкъ и замыкаетъ дверь за собою. Каждую ночь онъ откидываетъ бѣлый покровъ и беретъ маленькое мертвое тѣльце въ свои руки, и цѣлые часы тихо ходитъ по темной комнатѣ, цѣлуя и убаюкивая ребенка, какъ мать свою спящую дочку.

Едва первый лучъ свѣта заглянетъ въ комнату, онъ кладетъ мертваго младенца обратно, расправляетъ надъ нимъ одѣяло и тихо прокрадывается вонъ изъ комнаты.

Онъ преуспѣваетъ и благоденствуетъ во всѣхъ своихъ дѣлахъ и съ каждымъ днемъ дѣлается все богаче, славнѣй и могущественнѣй.

ГЛАВА III.

Намъ было много хлопотъ съ нашей героиней. Браунъ хотѣлъ, чтобы она была безобразной. Главное честолюбіе Брауна въ жизни — это быть оригинальнымъ, и его методъ достигать оригинальности заключается въ томъ, чтобы взять что-нибудь неоригинальное и перевернуть это вверхъ ногами. Еслибъ Брауну была отдана маленькая планета въ полную собственность, чтобъ поступать съ нею, какъ онъ хочетъ, то онъ назвалъ бы день ночью, а лѣто зимою. Онъ пожелалъ бы, чтобъ всѣ его обитатели и обитательницы ходили на головахъ и здоровались ногами, чтобы деревья расли корнями кверху, чтобъ старый пѣтухъ несъ яйца, а куры взлетали бы на заборъ и кричали: «Кукареку!». Затѣмъ онъ отступилъ бы назадъ и сказалъ: «Посмотрите, какой оригинальный міръ я создалъ, совершенно по моей собственной идеѣ».

Есть немало и другихъ людей, помимо Брауна, понятіе которыхъ объ оригинальности совершенно такое же.

Я знаю одну маленькую дѣвочку, отрасль длиннаго ряда предковъ-политиковъ. Наслѣдственные инстинкты такъ сильно развились въ ней, что она почти не въ состояніи думать что-нибудь самостоятельно. Вмѣсто этого она во всемъ копируетъ свою старшую сестру, которая большею частью все перенимаетъ отъ матери. Если старшая сестра спроситъ двѣ порціи рисоваго пуддинга за ужиномъ, тогда и младшая ѣстъ тоже двѣ порціи пуддинга. Если ея сестра не голодна и вовсе не хочетъ ужинать, тогда и младшая ложится въ постель безъ ужина.

Этотъ недостатокъ собственной иниціативы въ ребенкѣ обезпокоилъ ея мать, не принадлежавшую къ поклонницамъ политическихъ добродѣтелей. И какъ-то вечеромъ, взявъ дочурку къ себѣ на колѣни, она серьезно стала бесѣдовать съ ней.

— Попробуй думать что-нибудь сама за себя, — говорила мать. — Не дѣлай всегда то же самое, что и Джесси; это нелѣпо. Имѣй, наконецъ, собственную мысль время отъ времени, будь хоть немножко оригинальной!

Ребенокъ обѣщалъ постараться и отправился спать въ глубокомъ раздумьи.

На слѣдующее утро за завтракомъ было подано на столъ блюдо семги и блюдо бобовъ, оба вмѣстѣ. Младшая дѣвочка любила семгу такъ сильно, что это почти доходило до страсти, и питала отвращенье къ бобамъ хуже, чѣмъ къ лекарству. Это былъ единственный предметъ, о которомъ она имѣла собственное мнѣніе.

— Бобовъ или семги тебѣ, Джесси? — спросила мать, обращаясь сначала къ своей старшей дѣвочкѣ.

Джесси поколебалась съ минуту, въ то время какъ сестра глядѣла на нее въ мукахъ ожиданія.

— Семги, пожалуйста, мама, — отвѣтила, наконецъ, Джесси, и сестрица отвернула головку, чтобъ скрыть свои слезы.

— Тебѣ, конечно, семги, Трикси? — обратилась къ ней мать, ничего не замѣтившая.

— Нѣтъ, благодарю, мама, — отвѣтила маленькая героиня, подавляя свой вздохъ, и продолжала сухимъ, трепещущимъ голосомъ: — Я хочу бобовъ.

— Но, мнѣ казалось, ты терпѣть не можешь бобовъ? — воскликнула мать съ удивленіемъ.

— Да, мама., я не особенно ихъ люблю.

— И ты любишь семгу?

— Да, мама.

— Такъ почему же, Бога ради, ты не берешь ея?

— Потому что Джесси хочетъ ее взять, а вы мнѣ велѣли быть оригинальной, — и тутъ маленькая крошка, подумавъ о томъ, во что ей обойдется оригинальность, залилась слезами.

Трое остальныхъ изъ нашей компаніи отказались принести жертву на алтарь Брауновой оригинальности. Мы рѣшили удовольствоваться обыкновенной красивой дѣвушкой.

— Доброй или злой? — освѣдомился Браунъ.

— Злой! — отвѣчалъ съ увлеченіемъ Макъ-Шаугнасси. — Что вы скажете, Джефсонъ?

— Идетъ, — отозвался Джефсонъ, вынимая трубку изъ зубовъ и говоря тихимъ, меланхолическимъ тономъ, который никогда у него не мѣняется, разсказываетъ ли онъ о свадебномъ происшествіи или о похоронномъ. — Не слишкомъ ужь злая; злая съ добрыми инстинктами; дсбрые инстинкты, но подъ жестокимъ контролемъ.

— Я удивляюсь, почему это такъ? — пробормоталъ задумчиво Макъ-Шаугнасси. — Злые несравненно интереснѣе добрыхъ.

— Мнѣ кажется, причину этого не особенно трудно найти, — отвѣчалъ Джефсонъ. — Со злыми болѣе неожиданностей, онѣ больше держатъ васъ на чеку. Это такая же разница, какъ между ѣздой на страшно разбитой, смиренной клячѣ и на горячемъ, молодомъ жеребцѣ, съ самостоятельными идеями. Одна очень удобна для путешественника, но другой дастъ вамъ болѣе поводовъ къ упражненію. Если вы станете писать о безусловно доброй женщинѣ, какъ героинѣ, то вы бросите свою повѣсть съ первой же главы. Всякій великолѣпно знаетъ, какъ она будетъ вести себя при каждомъ возможномъ стеченіи обстоятельствъ, въ какія вы ее ни поставите. При каждомъ случаѣ она будетъ дѣлать вѣчно одно и то же, т. е. добро. Со злой же героиней, наоборотъ, никто не можетъ быть вполнѣ увѣренъ, что съ ней случится. Изъ пятидесяти, примѣрно, путей, открытыхъ передъ нею, она можетъ выбрать или правильный, или одинъ изъ сорока девяти неправильныхъ, и вы слѣдите за ней съ любопытствомъ, что именно она сдѣлаетъ.

— Но, несомнѣнно, есть множество хорошихъ героинь, которыя интересны, — возразилъ я.

— Временами, когда онѣ дѣлаютъ что-нибудь дурное, — отвѣчалъ Джефсонъ. — Вѣчно безупречная героиня такъ же раздражаетъ, какъ Сократа долженъ былъ раздражать Ксантиппу, или какъ примѣрный мальчикъ въ школѣ злитъ всѣхъ прочихъ мальчугановъ. Возьмите главную героиню въ романахъ XVIII вѣка. Она никогда не встрѣчаетъ любовника иначе, какъ съ цѣлью сказать ему, что ей не суждено принадлежать ему, и вообще она то-и-дѣло плачетъ въ теченіе всего разговора. Она никогда не забудетъ поблѣднѣть при видѣ крови или упасть въ обморокъ къ нему на руки въ неудобнѣйшую минуту, какая только возможна. Она рѣшаетъ никогда не выходить замужъ безъ позволенія отца и при этомъ рѣшаетъ выйти лишь за ту именно особу, которая, какъ она твердо знаетъ, никогда не женится на ней. Она была нѣкогда прелестной молодой женщиной, но теперь уже вовсе неинтересна, какъ знаменитость въ домашнемъ быту.

— Да, только вы говорите сейчасъ не о хорошихъ женщинахъ, — замѣтилъ я, — вы говорите о какой-то нелѣпой идеѣ хорошей женщины.

— Вполнѣ согласенъ съ этимъ, — отвѣчалъ Джефсонъ, — и я въ самомъ дѣлѣ слишкомъ неподготовленъ, чтобы рѣшить, что такое хорошая женщина. Я считаю этотъ предметъ слишкомъ глубокимъ и сложнымъ для простого человѣческаго существа, чтобы составить о немъ сужденіе. Но я могу говорить о женщинахъ, соотвѣтствовавшихъ ходячему идеалу неимовѣрной доброты, существовавшему въ то время, когда писались эти книги. Вамъ слѣдуетъ припомнить, что доброта не есть постоянное количество или величина; она мѣняется съ каждымъ вѣкомъ, во всякой мѣстности, и, вообще говоря, именно ваши «нелѣпыя особы» и отвѣтственны за ея измѣнчивыя очертанія. Въ Японіи хорошей дѣвушкой считается та, которая продастъ свою честь съ цѣлью доставить маленькую роскошь своимъ престарѣлымъ родителямъ. На нѣкоторыхъ гостепріимныхъ островахъ жаркаго пояса хорошая жена доходитъ до такихъ крайностей, которыя мы считаемъ вообще совершенно излишними, чтобъ гость ея супруга чувствовалъ себя совершенно какъ дома. Въ старо-еврейскіе дни Іаэль была признана хорошею женщиною за то, что убила спящаго человѣка, а Сарра не опасалась утратить уваженіе своего маленькаго кружка, устраивая связь между Агарью и Авраамомъ. Въ Англіи XVIIІ вѣка крайнее тупоуміе и идіотизмъ дошли у женщинъ до такой степени, какой весьма трудно достигнуть; и это считалось за женскую добродѣтель. Въ сущности, она такою же и осталась. Авторы же, всегда рабски слѣдующіе за общественнымъ мнѣніемъ, изготовляли тогда своихъ куколъ по этому образцу. Въ наши дни нытье считается самою первою добродѣтелью; поэтому всѣ наши лучшія герони ноютъ и благодѣтельствуютъ бѣднымъ.

— А какъ полезны эти бѣдные, — замѣтилъ Макъ-Шаугнасси немножко некстати, опираясь ногами о каминную рѣшетку и откачивая свое кресло назадъ до того, что оно очутилось подъ угломъ, приковавшимъ все наше вниманіе, съ исполненнымъ надежды интересомъ. — Я не думаю, чтобы мы, пишущая братья, вполнѣ сознавали, сколь многимъ обязаны мы «бѣдняку». Куда бы дѣваться нашимъ ангелоподобнымъ героинямъ и великодушнымъ героямъ, когда бы не было бѣдняковъ? Мы желаемъ, напримѣръ, показать, что милая дѣвушка столь же добра, какъ прекрасна. Что мы тогда дѣлаемъ? Мы вѣшаемъ ей на руку корзинку, наполненную цыплятами и бутылками вина, надѣваемъ обворожительную маленькую лѣтнюю шляпку ей на голову и посылаемъ ее обходить своихъ бѣдныхъ. Какъ намъ доказати что этотъ, повидимому, никуда негодный герой въ дѣйствительности благороднѣйшій молодой человѣкъ, съ добрымъ сердцемъ? Разумѣется, объяснивъ, что онъ милосердъ къ бѣднымъ.

"Они и въ дѣйствительной жизни столь же полезны, какъ въ книжномъ царствѣ. Что утѣшаетъ торговца, когда актеръ, заработывающій въ недѣлю по восемьдесятъ фунтовъ стерлинговъ, не можетъ уплатить ему своихъ долговъ? Разумѣется, увѣдомленіе, прочитанное имъ въ театральной газетѣ, о множествѣ случаевъ неизсякаемой щедрости этого добраго малаго къ бѣднякамъ. Что заглушаетъ въ насъ, хотя слабый, но очень назойливый голосъ совѣсти, когда мы успѣшно выполнили какой-либо особенно крупный подвигъ по части мошенничества? Да, разумѣется, благородно принятое рѣшеніе отдать десять процентовъ чистаго барыша въ пользу бѣдныхъ.

«Что дѣлаетъ человѣкъ, когда онъ начнетъ старѣть и почувствуетъ, что время ему серьезно подумать объ обезпеченіи себѣ выгоднаго положенія на томъ свѣтѣ? Разумѣется, онъ становится вдругъ необычайно добръ къ бѣднякамъ. Если бы бѣдняковъ не было въ его распоряженіи, чтобы оказывать милосердіе, что бы ему пришлось дѣлать? Онъ бы совсѣмъ не могъ поправиться. Большое утѣшеніе думать, что бѣдные всегда будутъ съ нами; вѣдь они лѣстница, по которой мы лѣземъ на небо».

Тутъ воцарилось молчаніе на нѣсколько минутъ, причемъ Макъ-Шаутасси усиленно сопѣлъ, самымъ свирѣпымъ образомъ покуривая свою трубку. Наконецъ, Браунъ заговорилъ:

— Я могу, пожалуй, разсказать вамъ про недурное происшествіе, подходящее весьма близко къ затронутому предмету. Одинъ изъ моихъ двоюродныхъ братьевъ былъ агентомъ по покупкѣ земель въ небольшомъ провинціальномъ городкѣ, и среди намѣченныхъ имъ имѣній была одна старая усадьба, остававшаяся уже многіе годы непроданной. Онъ отчаивался даже, что сбудетъ ее, когда однажды нѣкая почтенная лэди, роскошно одѣтая, явилась къ нему въ контору и стала наводить справки объ этой усадьбѣ. Она сказала, что случайно черезъ нее проѣзжала, путешествуя прошлою осенью въ этой области, и была поражена красотою и живописностью мѣста. Она прибавила, что ищетъ какого-нибудь спокойнаго уголка, гдѣ бы могла поселиться и мирно провести остатокъ своихъ дней. Но ея мнѣнію, эта усадьба можетъ, пожалуй, оказаться, истинной находкой для нея.

"Кузенъ мой, обрадованный такой чудной покупательницей, сразу повезъ ее по имѣнью, которое отстояло за восемь миль отъ города. Они объѣхали его вмѣстѣ. Мой кузенъ изливалъ все свое краснорѣчіе по поводу достоинствъ имѣнія. Онъ распространялся о покоѣ и уединенности мѣста, о его близости, но не чрезмѣрной близости къ церкви, о надлежащемъ же разстояніи отъ деревни.

"Все, повидимому, клонилось къ удовлетворительному заключенію сдѣлки. Лэди была очарована мѣстностью и окрестными видами, приходила въ восторгъ отъ дома и отъ земли. Цѣну она нашла умѣренной.

" — А теперь, мистеръ Браунъ, — сказала она, когда они стояли уже въ воротахъ парка, — скажите мнѣ, какого рода бѣдняки живутъ здѣсь въ окрестностяхъ?

" — Бѣдняки? — отвѣчалъ мой кузенъ. — Тутъ нѣтъ бѣдняковъ

" — Нѣтъ бѣдняковъ? — воскликнула лэди, — Нѣтъ вовсе бѣдняковъ въ деревнѣ или по близости?

" — Вы не найдете ни одного бѣдняка на пять миль въ окружности отъ этого имѣнія, — гордо отвѣчалъ кузенъ. — Вы видите, сударыня, что это мало населенная и необычайно благоденствующая мѣстность, въ особенности же здѣшній округъ; тутъ нѣтъ ни одной семьи, которая бы не была сравнительно зажиточной.

" — Мнѣ грустно это слышать, — отвѣтила лэди съ полнымъ разочарованіемъ. — Мѣсто дивно бы для меня подходило, за исключеніемъ этого пункта.

" — Но, само собой, сударыня, — воскликнулъ кузенъ, для котораго потребность въ бѣднякахъ была совершенно новой идеей, — вы не станете утверждать, что вы нуждаетесь въ бѣднякахъ. Какъ? Мы всегда считали, что одна изъ главныхъ прелестей имѣнія, это возможность никогда не оскорблять взора и не коробить чувствительности самаго изнѣженнаго владѣльца.

" — Дорогой мистеръ Браунъ, — возразила лэди, — я желаю быть съ вами вполнѣ откровенной. Я становлюсь уже старой женщиной, а моя прошлая жизнь была, пожалуй, вообще говоря, проведена черезчуръ хорошо. Поэтому я желала бы искупить э… сумасбродства моей юности старостью, полною благочестія, и съ этой-то цѣлью необходимо, чтобъ я была окружена извѣстною массою обездоленнаго пода. Я надѣялась найти въ здѣшнемъ очаровательномъ сосѣдствѣ обычное количество горя и бѣдноты, и въ такомъ случаѣ я пріобрѣла бы усадьбу безъ малѣйшихъ колебаній. Теперь же я должна буду искать въ другомъ мѣстѣ.

"Кузенъ мой сдѣлался понуръ и задумчивъ.

" — Тутъ имѣется множество бѣдняковъ въ нашемъ городѣ, — проговорилъ онъ. — Нѣкоторые изъ нихъ представляютъ весьма интересные случаи, и вы вполнѣ можете заботиться о нихъ; въ этомъ не будетъ помѣхи, могу васъ увѣрить.

" — Благодарю васъ! — воскликнула лэди. — Но я рѣшительно не могу ходить за бѣдняками въ такую даль, какъ вашъ городъ; они должны быть на легко досягаемомъ пространствѣ, или они не годятся.

"Кузенъ опять сталъ ломать себѣ голову; онъ не желалъ пропускать покупщика между пальцами, если можно его удержать. Наконецъ, блестящая мысль мелькнула у него въ головѣ.

" — Я скажу вамъ, какъ мы все устроимъ! — воскликнулъ онъ. — Здѣсь есть клочекъ пустоши, на томъ концѣ деревни, и намъ никакъ не удавалось сдѣлать что-нибудь съ нимъ, такъ какъ этотъ участокъ страшно болотистый. Если угодно, мы построимъ тутъ съ дюжину домишекъ за дешевую цѣпу; еще лучше будетъ, если они слегка расшатаются и окажутся нездоровыми; потомъ мы достанемъ для васъ бѣдняковъ и насажаемъ ихъ туда.

"Лэди подумала объ этой идеѣ, и она ей показалась хорошей.

" — Видите, — продолжалъ мой кузенъ, — выставляя достоинства своей выдумки, — принявъ такую методу, вы въ состояніи будете выбрать себѣ бѣдныхъ по вашому вкусу; вы добудете себѣ миленькихъ, чистенькихъ, признательныхъ бѣдныхъ и устроите все такъ, какъ вамъ правится.

"Дѣло кончилось тѣмъ, что лэди приняла предложеніе кузена и дала ему списокъ бѣдныхъ, какихъ она желала пріобрѣсти. Она заказала, одну увѣчную женщину (англиканской религіи предпочтительно), одного стараго паралитика, одну слѣпую дѣвочку, которой бы надо было читать вслухъ, одного бѣднаго атеиста, желающаго быть обращеннымъ, двухъ калѣкъ, одного пьяницу-отца, который бы согласился выслушивать серьезныя увѣщанія, одного старика со сварливымъ характеромъ, требующимъ большого терпѣнія, двѣ многочисленныхъ семьи и четыре пары обыкновенныхъ нищихъ.

"Кузенъ встрѣтилъ нѣкоторое затрудненіе относительно доставленія пьяницы-отца. Большинство пьянствующихъ отцовъ, съ которыми онъ велъ переговоры, питали неодолимое отвращеніе ко всякимъ увѣщаніямъ. Но послѣ долговременныхъ поисковъ онъ нашелъ одного кроткаго человѣка, который, по выясненіи ему требованій и милосердныхъ намѣреній лэди, пожелалъ выставить свою кандидатуру на эту вакансію и напиваться, по крайней мѣрѣ, одинъ разъ въ недѣлю. Онъ объяснилъ, что не въ состояніи обѣщать первоначально болѣе одного раза въ недѣлю, такъ какъ, къ сожалѣнію, у него отъ природы сильнѣйшее отвращеніе къ спиртнымъ напиткамъ; но надо будетъ это преодолѣть; когда же онъ нѣсколько попривыкнетъ, то будетъ исправнѣе.

"Что касается сварливаго старика, кузенъ тоже набрался хлопотъ. Трудно установить настоящую мѣру сварливости. Нѣкоторые изъ нихъ были уже черезчуръ непріятны; въ концѣ концовъ онъ выбралъ спившагося извозчика съ рѣзкими радикальными мнѣніями, который потребовалъ трехгодового контракта.

"Предпріятіе пошло въ ходъ очень успѣшно и, по словамъ моего кузена, продолжается такъ и понынѣ. Пьянчуга-отецъ въ полной мѣрѣ преодолѣлъ отвращеніе къ спиртнымъ напиткамъ; онъ не бывалъ трезвъ уже болѣе трехъ недѣль и дошелъ за послѣднее время до того, что колотилъ даже жену. Сварливый бѣднякъ добросовѣстнѣйшимъ образомъ выполняетъ свою часть контракта: онъ сдѣлался настоящей чумой для деревни. Прочіе тоже пришлись ко двору и недурно работаютъ. Лэди посѣщаетъ ихъ каждый день и до крайности къ нимъ милосердна. Они зовутъ ее «барыней-благодѣтельницей» и всѣ благословляютъ ее.

Браунъ всталъ, окончивъ свое повѣствованіе, и налилъ себѣ стаканъ виски съ водою, съ самодовольнымъ видомъ человѣка, благосклонно вознаграждающаго себя за хорошій поступокъ. Тогда Макъ-Шаугнасси возвысилъ голосъ и сталъ говорить:

— Я знаю исторію, относящуюся къ тому же предмету, — сказалъ онъ. — Дѣло происходило въ маленькомъ Іоркширскомъ селеніи, въ почтенномъ, мирномъ мѣстечкѣ, гдѣ люди находятъ жизнь слегка монотонной. Но какъ-то пріѣхалъ сюда новый священникъ, и это значительно всѣхъ оживило. Священникъ былъ милымъ молодымъ человѣкомъ, имѣющимъ хорошій частный доходъ со своего капитала, и представлялся такимъ образомъ весьма лакомою добычею. Всѣ незамужнія женщины мѣстечка единодушно накинулись на него.

"Но обычные женскіе соблазны не оказывали, повидимому, на него ни малѣйшаго дѣйствія. Это былъ юноша съ серьезными наклонностями, и однажды, во время случайнаго разговора на тему любви, онъ высказался, какъ многіе слышали, что самъ онъ никогда не увлечется одною лишь красотой и внѣшнимъ обаяніемъ. Что манитъ его, — говорилъ онъ, — такъ это женская доброта, ихъ милосердіе и ласковость къ бѣдному люду.

"Ну, это заставило всѣ мѣстныя юбки задуматься. Онѣ увидали, что, изучая модныя картинки и разныя ходячія фразы, онѣ шли по ложному пути. Карта, съ которой имъ слѣдовало теперь ходить, былъ «бѣднякъ».

"Но тутъ возникло серьезное затрудненіе. Во всемъ мѣстномъ приходѣ было лишь одно убогое существо; это былъ ворчливый старикашка, жившій въ полуразрушенномъ домикѣ позади церкви. И пятнадцать правоспособныхъ женщинъ (одиннадцать дѣвушекъ, три старыхъ дѣвы и одна вдова) пожелали быть его «благодѣтельницами».

"Миссъ Симондсъ, одна изъ старыхъ дѣвъ, первая вцѣпилась въ него и начала откармливать старика дважды въ день говяжьимъ бульономъ. Затѣмъ вдова подъѣхала къ нему съ портвейномъ и устрицами; потомъ на той же недѣлѣ и прочіе члены компаніи насѣли на него и стали пичкать его студнемъ и цыплятами.

"Старикъ не могъ ничего ровно понять. Онъ привыкъ къ подачкамъ время отъ времени въ видѣ маленькаго мѣшечка кокса, сопровождаемаго цѣлыми лекціями объ его прегрѣшеніяхъ, или къ случайной бутылкѣ чая изъ одуванчиковъ, такъ что эта внезапная щедрость со стороны Провидѣнія поразила его. Однако, онъ не промолвилъ ни слова и продолжалъ принимать всѣ дары, насколько былъ въ силахъ. По истеченіи мѣсяца онъ сталъ такъ жиренъ, что не пролѣзалъ ужь черезъ черный ходъ своего домишки.

"Соревнованіе среди женской компаніи съ каждымъ днемъ становилась все яростнѣе; наконецъ, старикашка сталъ чваниться и обходиться жестоко съ своими «благодѣтельницами». Онъ заставлялъ ихъ чистить свой домишко, варить себѣ кушанье, а когда ему надоѣдало видѣть ихъ у себя въ комнатахъ, онъ отправлялъ ихъ въ садъ на работу.

"Онѣ порядкомъ ворчали, даже поговаривали одно время о стачкѣ, но что онѣ могли сдѣлать? Онъ былъ единственный бѣднякъ на нѣсколько миль въ окружности и хорошо зналъ это. У него была монополія и, подобно всѣмъ монополистамъ, онъ злоупотреблялъ своимъ положеніемъ.

"Старикъ заставлялъ женщинъ быть у него на побѣгушкахъ: онъ посылалъ ихъ покупать ему «табачишка» на ихъ собственныя деньги. Однажды онъ даже отправилъ миссъ Симондсъ съ кружкой за пивомъ ему на ужинъ. Она съ негодованіемъ было отказалась, но онъ объявилъ ей, что если она будетъ важничать, такъ можетъ проваливать и никогда болѣе не возвращаться въ его домъ. Коли она не выполнитъ порученія, такъ найдется многія другія, которыя согласятся. Она это знала и отправилась за пивомъ.

"Патронессы сначала имѣли обыкновеніе читать старику хорошія книги возвышеннаго характера. Но теперь онъ отказался отъ подобнаго чтенія; онъ сказалъ, что не желаетъ заводить у себя нищенской воскресной школы при его возрастъ. Ему было больше по вкусу что-нибудь пикантное, и онъ заставлялъ ихъ читать ему французскіе романы или разсказы о морскихъ путешествіяхъ съ реалистическимъ способомъ выраженій. И онѣ не могли выбрать ничего иного, или онъ тотчасъ выказывалъ неудовольствіе.

"Онъ заявилъ, что любитъ музыку; поэтому нѣкоторыя изъ женщинъ сложились и купили ему фисгармонію. Ихъ намѣреніе было пѣть ему гимны и разыгрывать классическія мелодіи, но это не сходилось съ его желаніями. Его мечтой были пѣсни: «Справляя день рожденья старой дѣвы» или «Она прищурила лѣвый глазокъ», съ хоромъ и весьма откровенными танцами; имъ пришлось продѣлывать и это.

"Насколько бы еще далѣе простерлась его тиранія, трудно сказать, не случись происшествія, которое лишило его власти преждевременнымъ образомъ: это была внезапная и довольно неожиданная для всѣхъ женитьба священника на очень хорошенькой комической актрисѣ, дававшей незадолго передъ тѣмъ представленія въ ближайшемъ городѣ. Священникъ пожертвовалъ даже церковью ради этого брака, такъ какъ невѣста не пожелала сдѣлаться женою попа. Она сказала, что никогда «не упадетъ такъ низко», чтобы дѣлать визиты прихожанамъ.

"Съ женитьбой священника вся кратковременная, но блестящая карьера убогаго старца окончилась. «Благодѣтельницы» упрятали его въ какой-то рабочій домъ и заставили дробить камни.

По окончаніи разсказа Макъ-Шаугнасси снялъ свои ноги съ каминной рѣшеткѣ и принялся растирать ихъ. Джефсонъ же въ свою очередь началъ плести намъ свои исторіи.

Но ни одинъ изъ насъ не чувствовалъ себя расположеннымъ смѣяться по поводу росказней Джефсона, такъ какъ въ нихъ говорилось не о добротѣ богача по отношенію къ бѣдняку, добродѣтель, предполагающая быструю и въ высшей степени удовлетворительную отплату, — по о добротѣ бѣдняка къ бѣдняку. Это нѣсколько менѣе выгодное помѣщеніе капитала и вообще вещь совершенно иная.

Что же касается самого бѣдняка — я не разумѣю профессіональныхъ канючащихъ попрошаекъ, но молчаливо борющагося бѣдняка, — къ нему всякій обязанъ питать безусловное уваженіе; его надо чтить, какъ почитаютъ раненаго солдата.

Въ непрерывной войнѣ между человѣчествомъ и природой, бѣдняки неизмѣнно стоятъ въ авангардѣ. Они умираютъ, падая массами въ ровъ, а мы двигаемся по ихъ тѣламъ съ раздѣвающимися знаменами и барабаннымъ боемъ.

Нельзя подумать о нихъ безъ горькаго чувства, что слѣдовало бы хоть немного стыдиться, живя въ безпечности и довольствѣ и предоставляя имъ подвергаться всѣмъ тяжкимъ ударамъ. Это все равно, что кто-нибудь скрывался бы въ палаткѣ въ то время, какъ товарищи бились и умирали бы въ первую голову.

Они истекаютъ кровью и валятся молча вокругъ. Природа съ ея ужаснымъ девизомъ «переживанья сильнѣйшаго» и «цивилизаціи» съ ея жестокимъ оружіемъ спроса и предложенія тѣснятъ ихъ назадъ; они отстаиваютъ каждый шагъ свой и лихо бьются до самой кончины. Но все это происходитъ въ темномъ, угрюмомъ пространствѣ, недостаточно живописномъ, чтобы придать бою героическій характеръ.

Я вспоминаю, какъ видѣлъ одного стараго бульдога въ субботу ночью. Онъ лежалъ на порогѣ маленькой лавчонки въ Нью-Кётѣ. Лежалъ онъ совершенно спокойно и казался какъ будто дремлющимъ. Но такъ какъ онъ имѣлъ свирѣпый видъ, никто его не трогалъ. Люди входили и уходили, шагая черезъ него; при этомъ случайно кто-нибудь толкалъ его иной разъ ногою; тогда онъ дышалъ немного тяжелѣе и быстрѣе.

Наконецъ, одинъ изъ прохожихъ, чувствуя что-то мокрое у себя подъ ногами, посмотрѣлъ внизъ и увидалъ, что онъ стоитъ въ лужѣ крови. Поглядѣвъ, откуда она идетъ, онъ замѣтилъ, что она струится темнымъ густымъ потокомъ съ порога, на которомъ лежала собака.

Тогда онъ наклонился и началъ осматривать пса. Бульдогъ лѣниво раскрылъ глаза, поглядѣлъ на него, издавъ легкое ворчанье, которое могло выражать удовольствіе или, пожалуй, раздраженіе по поводу причиненнаго безпокойства, и испустилъ духъ.

Собралась толпа, и кто-то перевернулъ трупъ собаки на другой бокъ; тогда всѣ увидали ужасающую рану въ паху, изъ которой сочилась кровь и иныя вещи. Хозяинъ лавки сказалъ, что животное лежало тутъ уже больше часу.

Я зналъ бѣдняковъ, умиравшихъ такимъ же точно угрюмымъ и молчаливымъ образомъ, не тѣхъ бѣдняковъ, которыхъ знаете вы, барыня-благодѣтельница въ изящныхъ перчаткахъ, или мой дорогой сэръ Симонъ Добрый, и о которыхъ вы желаете знать; не тѣхъ бѣдняковъ, которые ходятъ процессіями со значками и кружками для сбора; не тѣхъ, что вопятъ передъ вашими кухнями въ обѣденное время и поютъ гимны на вашихъ чайныхъ собраніяхъ, — нѣтъ, тѣхъ бѣдняковъ, которыхъ вы не знаете и которые оказываются бѣдняками лишь тогда, когда ихъ обнаруживаетъ попечитель о бѣдныхъ, молчаливыхъ и гордыхъ бѣдняковъ, просыпающихся каждое утро затѣмъ, чтобы бороться со смертью до наступленія ночи; и когда смерть, наконецъ, одолѣетъ ихъ и повалитъ на ветхій полъ темной мансарды, когда она задушитъ ихъ., они и умираютъ даже со стиснутыми крѣпко зубами.

Былъ одинъ мальчикъ, съ которымъ я познакомился, живя въ восточной окраинѣ Лондона. Онъ вовсе не былъ миленькимъ мальчикомъ, совсѣмъ не былъ такъ опрятенъ, какъ бываютъ хорошенькіе мальчики въ благочестивыхъ журналахъ, и я знаю, что однажды матросъ остановилъ его на улицѣ и сдѣлалъ замѣчаніе за употребленіе слишкомъ крѣпкихъ выраженій.

Онъ жилъ съ своей матерью и груднымъ младенцемъ, болѣзненнымъ ребенкомъ мѣсяцевъ пяти, въ подвалѣ на углу улицы Три-Кольтъ.

Не знаю хорошенько, куда дѣвался его отецъ. Я склоненъ думать, что онъ былъ изъ «обращенныхъ» и путешествовалъ по странѣ, проповѣдуя нравственность. Мальчуганъ же заработывалъ шесть шиллинговъ еженедѣльно, въ качествѣ посыльнаго, а мать чинила штаны, и въ тѣ дни, когда она чувствовала себя свѣжей и бодрой, она могла нерѣдко заработать пенсовъ съ десять или даже шиллингъ. Въ несчастью бывали дни, когда четыре голыя стѣны словно кружились передъ нею одна за другой, все быстрѣе и быстрѣе, а свѣчка казалась тусклымъ пятномъ, уходившимъ куда-то въ даль. Часто происходившіе теперь подобные случаи понижали семейный доходъ за недѣлю иногда очень сильно.

Однажды ночью стѣны вертѣлись все бѣшенѣе и бѣшенѣе, до тѣхъ поръ, пока все не затанцовало; свѣчка пробила вдругъ потолокъ и сдѣлалась звѣздою. Женщина разсудила тогда, что пора ей оставить шитье.

— Джимъ, — сказала она (она говорила очень тихо, и мальчикъ долженъ былъ наклониться надъ ней, чтобы слышать), — если ты заберешься въ средину матраца, то отыщешь тамъ нѣсколько фунтовъ. Я давно ужь скопила ихъ. Это ты заплатишь за мои похороны, и смотри, Джимъ, заботься о ребенкѣ! Не пускай его ходить по дворамъ.

Джимъ обѣщалъ.

— Скажи, Джимъ: клянусь Господомъ Богомъ.

— Клянусь, мама, Господомъ Богомъ!

Тогда, устроивъ свои земныя дѣла, женщина, лежавшая навзничь, вся вытянулась и смерть осѣнила ее.

Джимъ сдержалъ свою клятву. Онъ нашелъ деньги и похоронилъ мать. Затѣмъ, уложивъ свой домашній скарбъ на ручную телѣжку, онъ перебрался на болѣе дешевую квартиру, въ половину какого-то ветхаго сарая, за которую онъ платилъ два шиллинга въ недѣлю.

Ужь восемнадцать мѣсяцевъ жилъ онъ здѣсь съ ребенкомъ. Каждое утро онъ оставлялъ младенца въ ясляхъ и забиралъ его каждый вечеръ по возвращеньи съ работы. За это онъ платилъ ежедневно по четыре пенса, включая сюда и умѣренную порцію молока.

Какъ онъ ухитрялся содержать себя и больше чѣмъ на половину содержать ребенка за остальные два шиллинга, я не сумѣю сказать. Знаю только, что онъ это дѣлалъ, и что ни одна душа не помогала ему, даже не вѣдала, что тутъ нужна помощь. Онъ кормилъ ребенка, нерѣдко прогуливаясь съ нимъ цѣлыми часами по комнатѣ; при случаѣ мылъ его и выносилъ на воздухъ каждое носкресенье.

Но, несмотря на всѣ заботы Джима, крошечный бѣднякъ по истеченіи помянутаго времени весь «выдохся», какъ выразился старшій брать.

Попечитель о бѣдныхъ былъ очень строгъ къ Джиму.

— Если бы вы приняли надлежащія мѣры, — сказалъ онъ, — жизнь этого ребенка могла бы быть сохранена. (Онъ, кажется, думалъ, что было бы лучше, если бы жизнь этого ребенка была сохранена. У попечителей бываютъ престранныя идеи!). Почему вы не обратились къ члену нищенскаго комитета?

— Потому что я не желалъ никакой помощи, — угрюмо отозвался Джимъ. — Я обѣщалъ матери, что ребенокъ не будетъ ходить по дворамъ; онъ и не ходилъ.

Происшествіе это случилось кстати во время мертваго сезона, вечернія газеты подхватили его и обратили чуть не въ подвигъ. Джимъ, помню я, сдѣлался настоящимъ героемъ. Чувствительные люди писали, побуждая какого-либо крупнѣйшаго землевладѣльца, правительство или что-нибудь въ этомъ родѣ устроить кое-что въ пользу Джима, и всѣ обличали мѣстное общество. Пожалуй, и въ самомъ дѣлѣ изъ этого могло бы послѣдовать какое-нибудь благо для Джима, когда бы агитація продлилась еще немного; но, къ сожалѣнію, въ то время, какъ она достигла апогея, разразился какой-то скабрезнѣйшій бракоразводный процессъ. Джимъ былъ вытѣсненъ изъ толпы и забытъ ею.

Я разсказалъ товарищамъ эту исторію, послѣ того какъ Джефсонъ разсказалъ свою, и когда я окончилъ, мы увидали, что наступилъ почти часъ ночи. Теперь ужь, разумѣется, слишкомъ поздно было приниматься еще за разработку повѣсти въ тотъ вечеръ.

ГЛАВА IV.

Мы устроили наше ближайшее дѣловое собраніе въ моемъ корабельномъ домѣ. Браунъ сначала противился вообще моему переселенію на этотъ корабельный домъ. Никто изъ насъ, по его мнѣнію, не долженъ былъ покидать городъ, пока повѣсть была еще у насъ на рукахъ.

Макъ-Шаугнасси, напротивъ, полагалъ, что мы будемъ лучше работать въ корабельномъ домѣ. Говоря о самомъ себѣ, онъ сказалъ, что никогда не чувствовалъ себя въ лучшемъ настроеніи для созданія дѣйствительно великаго произведенія, какъ лежа въ гамакѣ, среди шелеста листьевъ, подъ голубымъ глубокимъ небосводомъ со стаканомъ холоднаго кларета, стоящимъ вблизи подъ рукою. За неимѣніемъ гамака, онъ находилъ и кресло на палубѣ весьма возбуждающимъ къ умственному труду. Въ интересахъ повѣсти онъ усиленно совѣтовалъ захватить съ собою, по крайней мѣрѣ, одно комфортабельное кресло и побольше лимоновъ.

Я самъ не видѣлъ никакого основанія, почему мы окажемся неспособными думать такъ же хорошо въ корабельномъ домѣ, какъ гдѣ бы то ни было въ другомъ мѣстѣ, и согласно этому было постановлено, что я поселюсь и устроюсь на кораблѣ, а всѣ прочіе станутъ посѣщать меня здѣсь время отъ времени; мы будемъ собираться въ кружокъ и работать.

Этотъ корабельный домъ былъ мечтой Этельберты. Мы провели одинъ день прошлымъ лѣтомъ на кораблѣ, принадлежавшемъ одному изъ моихъ друзей, и Этельберта пришла въ восторгъ отъ этой жизни. Все здѣсь было устроено въ такихъ обворожительно-малыхъ размѣрахъ. Вы жили въ крошечной, малюсенькой комнаткѣ, вы спали на крохотной постелькѣ, въ крохотной-крохотной спальнѣ и вы варили вашъ обѣдикъ на еле мерцающемъ крохотномъ огонькѣ, въ самой каплюшечной кухнѣ, какую вы когда-либо видѣли. «О, это должно быть чудесно жить въ корабельномъ домѣ! — сказала Этельберта, вздыхая отъ восхищенія. — Это точно жить въ кукольномъ домикѣ».

Этельберта была очень молода, молода до смѣшного — я, кажется, упоминалъ уже объ этомъ въ описываемые мною дни; она была неравнодушна къ кукламъ, и къ великолѣпнымъ платьямъ, носимымъ этими куклами, и къ многооконнымъ, но неудобно устроеннымъ домикамъ, въ которыхъ обитаютъ куклы или предполагаются обитающими, такъ какъ вообще, онѣ, повидимому, предпочитаютъ сидѣть на крышѣ, болтая ногами надъ входной дверью. Это казалось мнѣ неособенно приличнымъ для барышни, но, впрочемъ, я не компетентенъ въ кукольномъ этикетѣ. Отъ всѣхъ этихъ прелестей, какъ я думаю, Этельберта еще не совсѣмъ отрѣшилась; я даже увѣренъ, что не отрѣшилась. Развѣ я не помню, какъ уже нѣсколько лѣтъ спустя, заглянувъ въ одну изъ комнатъ, стѣны которой были увѣшаны произведеніями искусства, разсчитанными на то, чтобы свести съ ума эстетическую особу, я увидалъ Этельберту, сидящую на полу передъ краснымъ кирпичнымъ домикомъ, заключавшимъ въ себѣ двѣ комнаты и кухню. Развѣ руки ея не трепетали отъ восторга, когда она разставляла тутъ три настоящихъ крошечныхъ блюда на буфетѣ? Развѣ она не повертывала настоящую крохотную ручку у настоящей входной двери до тѣхъ поръ, пока совсѣмъ ея не отвертѣла, и мнѣ пришлось сѣсть рядомъ съ Этельбертою на полу и снова придѣлывать эту ручку.

Быть можетъ, неблагоразумно съ моей стороны вспоминать теперь эти вещи и выставлять ихъ на видъ, въ обличеніе Этельберты. Развѣ она, въ свою очередь, не можетъ надо мной посмѣяться? Развѣ и я также не участвовалъ въ устройствѣ и украшеніи этого дома? Я помню, что мы разошлись съ Этельбертой во мнѣніяхъ о коврѣ, подходящемъ для спальни: Этельберта мечтала о темно голубомъ бархатномъ коврѣ, но я, принявъ въ соображеніе обои спальни, стоялъ за то, что какой-нибудь терракотовый оттѣнокъ будетъ гармонировать лучше. Она согласилась со мною въ концѣ концовъ и мы устроили коверъ изъ крышки какой-то старой коробки. Онъ дѣйствительно производилъ чарующее впечатлѣніе и придавалъ дивно-теплые тона всей обстановкѣ. Голубой же бархатъ мы разложили на кухнѣ. Это казалось немножко страннымъ, но Этельберта замѣтила, что кухарки всегда мечтаютъ о хорошемъ коврѣ. Это будетъ ихъ пріятно настраивать при разныхъ мелкихъ хозяйственныхъ хлопотахъ.

Въ спальнѣ стояла широкая кровать, со всѣми принадлежностями, но никто не могъ догадаться, какимъ образомъ барышня отправится спать. Архитекторъ тоже этого не предусмотрѣлъ: это такъ похоже на архитекторовъ. Домъ, видите ли, страдалъ неудобствами, свойственными всѣмъ помѣщеніямъ подобнаго рода: у него не было лѣстницъ; поэтому, чтобъ перейти изъ одной комнаты въ другую, необходимо было проламывать потолокъ или выйти на улицу и карабкаться затѣмъ черезъ окно. И тотъ, и другой способъ, пожалуй, утомителенъ, если часто къ нему прибѣгать.

Однако, помимо этихъ промаховъ, домъ былъ такой, что одинъ изъ кукольныхъ торговцевъ смѣло могъ называть его «самымъ желательнымъ семейнымъ помѣщеніемъ». Обставленъ онъ былъ съ роскошью, граничившей положительно съ аффектаціей. Въ спальнѣ стоялъ настоящій умывальникъ; на умывальникѣ же былъ настоящій кувшинъ и умывальная чашка, въ чашкѣ была настоящая вода! Но это не все! Я знавалъ простенькіе, средняго типа кукольные дома, въ которыхъ вы могли бы найти умывальники и кувшины съ лоханками, и настоящую воду, ну, даже мыло; но въ этомъ обиталищѣ роскоши было еще настоящее полотенце! Такъ что жилецъ не только могъ здѣсь умыться, но даже и вытереться, а это такая роскошь, которая, какъ всѣмъ кукламъ извѣстно, можетъ быть находима лишь въ помѣщеніяхъ самаго перваго ранга.

Затѣмъ въ гостиной: тутъ были часы, которые могли тикать ровно столько времени, сколько вы продолжали ихъ трясти. (Они, повидимому, были неутомимы). Тамъ находились, кромѣ того, и картина, и фортепіано, и книга на столѣ, и ваза съ цвѣтами, опрокидывавшаяся, какъ только вы къ ней прикасались, совершенно какъ настоящая ваза съ цвѣтами. О, въ этой комнатѣ былъ шикъ, могу васъ увѣрить

Но славой всего дома была его кухня. Тутъ было всякое добро, чего лишь сердце пожелаетъ, въ этой кухнѣ: и кастрюли съ крышками, которыя открывались, и утюгъ, и скалка. Обѣденный сервизъ на три персоны занималъ около половины всего помѣщенія, а остальное пространство было заполнено печкой, да, настоящей печкой — подумайте только, вы, владѣтельницы кукольныхъ домиковъ, — печкой, въ которой вы могли жечь настоящіе кусочки кокса и на которой вы могли жарить настоящіе ломтики картофеля на обѣдъ, за исключеніемъ, впрочемъ, тѣхъ случаевъ, когда вамъ говорили, что это «ненадо», что это опасно, и уносили отъ васъ вьюшки и задували огонь, что до крайности затрудняло стряпуху.

Я никогда не видалъ домика болѣе законченнаго во всѣхъ его деталяхъ. Ничто не было здѣсь упущено, даже семейство. Оно лежало на спинѣ, какъ разъ напротивъ входной двери, — гордое, но спокойное, въ ожиданіи, пока его введутъ во владѣніе. Это была не особенно большая семья. Она состояла изъ четырехъ членовъ: папы, мамы, бэбэ и служанки; какъ разъ семья для начинающаго.

Но это семейство было очень недурно одѣто, — не то что съ роскошными верхними платьями, прикрывающими позорное состояніе нижняго бѣлья, какъ, увы, это часто случается въ кукольномъ обществѣ, — нѣтъ, со всякими принадлежностями, требующимися необходимостью и приличіемъ для лэди и джентльменовъ, вплоть до такихъ, которыхъ я не смѣю и назвать вамъ. И всѣ эти наряды, надо вамъ сказать, могли быть растегнуты и вовсе сняты. Я знавалъ куколъ, и довольно иногда шикарныхъ куколъ на первый взглядъ, которыя довольствовались тѣмъ, что ходили въ платьяхъ, прилѣпленныхъ къ нимъ гуммиарабикомъ, а въ нѣкоторыхъ случаяхъ даже приколоченныхъ гвоздями; это я считаю неряшливымъ и нездоровымъ одѣяніемъ; но описываемое мною семейство могло быть раздѣто въ пять минутъ, отнюдь не прибѣгая къ кипятку или долоту.

Нельзя сказать, чтобы семейство было привлекательно съ эстетической точки зрѣнія, хотя бы одинъ изъ его членовъ. У нихъ у всѣхъ фигура выглядѣла неособенно красиво, въ натуральномъ своемъ видѣ, у всѣхъ рѣшительно: имъ не хватало полноты и, кромѣ того, безъ одежды трудно было бы, пожалуй, отличить бэбэ отъ папа и служанку отъ барыни, а вслѣдствіе этого могли возникать большія домашнія усложненія.

Когда все уже было готово для ихъ пріема, мы водворили ихъ въ жилищѣ. Мы уложили въ постель такую значительную часть ребенка, какая лишь могла быть вмѣщена. Мы комфортабельно устроили папа и мама въ гостиной, гдѣ они сидѣли на полу и задумчиво глядѣли черезъ столъ другъ на друга (имъ пришлось сидѣть на полу, потому что стулья оказались недостаточно велики). Дѣвушку мы помѣстили на кухнѣ, гдѣ она прислонилась къ буфету, въ позѣ, напоминающей пьяную, обнявъ съ упоительной нѣжностью половую щетку, сунутую нами ей въ руки. Затѣмъ мы осторожно приподняли домъ и тихонько перенесли его въ другую комнату; съ ловкостью опытныхъ заговорщиковъ, мы поставили его у ножки небольшой кровати, на юго-западномъ углу которой какое-то до нелѣпости крошечное существо повѣсило нелѣпо-крошечныя чулочки.

Возвращаюсь къ нашему собственному кукольному дому. Мы съ Этельбертой толковали о немъ во время нашего обратнаго путешествія въ поѣздѣ, и мы рѣшили, что въ будущемъ году у насъ самихъ будетъ заведенъ корабельный домикъ, еще болѣе крошечный, если возможно, нежели тотъ, что мы сейчасъ видѣли. У него будутъ изящныя кисейныя занавѣски и флагъ, и цвѣты вокругъ: это будутъ садовыя розы и незабудки. Я стану работать по утрамъ на палубѣ, подъ пологомъ, для защиты отъ солнца, а Этельберта будетъ подрѣзать розы и печь кексы для чая. По вечерамъ же мы будемъ сидѣть на маленькой верхней палубѣ и Этельберта станетъ играть на гитарѣ (она когда-нибудь начнетъ учиться) или мы будемъ сидѣть, безмятежно прислушиваясь къ пѣнію соловьевъ.

Вѣдь когда вы совсѣмъ-совсѣмъ юны, вамъ кажется, что лѣтомъ сплошь бываютъ солнечные дни и лунныя ночи, что вѣтеръ всегда мягко повѣваетъ съ запада и что розы готовы расти гдѣ угодно. Но когда выростете вы постарше, вы измучитесь въ ожиданіи, когда же, наконецъ, разсѣется пасмурная мгла. Тогда вы припрете двери, войдя въ теплую комнату, подползете къ огню, дивясь, что вѣтеръ вѣчно дуетъ съ востока, и откажетесь отъ попытки выращивать розы.

Я знавалъ одну маленькую обитательницу сельскаго жилища, которая копила цѣлыми мѣсяцами деньги, чтобы купить себѣ новое платье и отправиться въ немъ на цвѣточную выставку. Но въ день цвѣточной выставки случилось ненастье, такъ что она надѣла вмѣсто того старое платье; и всѣ праздничные дни долгое время были ненастны, такъ что дѣвушка боялась, что ей уже никогда не удастся надѣть свое хорошенькое бѣлое платьице. Но въ концѣ концовъ наступило таки праздничное утро, озаренное яркимъ солнцемъ; дѣвчурка захлопала отъ радости въ ладоши и побѣжала наверхъ. Она кинулась къ своему новому платью (которое было ея новымъ платьемъ уже столь долгое время, что теперь сдѣлалось самымъ старымъ изъ всѣхъ ея платьевъ), вынула его изъ сундука, гдѣ оно лежало, тщательно переложенное лавандомъ и тминомъ, схватила его и засмѣялась при мысли, какъ чудно она должна въ немъ выглядѣть.

Но когда пришлось надѣвать это платье, дѣвочка увидала, что она совсѣмъ выросла изъ него; оно было мало во всѣхъ мѣстахъ, такъ что она была вынуждена въ концѣ концовъ снова надѣть свое старое затрапезное платье.

Все, какъ извѣстно, происходитъ именно такимъ образомъ въ здѣшнемъ мірѣ. Были, напримѣръ, юноша и дѣвушка, нѣжно когда-то любившіе другъ друга; но оба были очень бѣдны, такъ что рѣшили ждать до тѣхъ поръ, пока онъ добудетъ достаточно денегъ для нихъ обоихъ, чтобы жить въ довольствѣ; тогда они поженятся и будутъ счастливы. Ему пришлось устраивать это долгое время, такъ какъ добываніе денегъ очень медленная работа, а онъ хотѣлъ, разъ уже принявшись, добыть ихъ достаточно, чтобы имъ оказаться потомъ въ самомъ дѣлѣ счастливыми; во всякомъ случаѣ онъ успѣшно выполнилъ задачу и вернулся домой самостоятельнымъ человѣкомъ.

Тогда они снова сошлись въ бѣдно обставленной комнатѣ, гдѣ они когда-то простились другъ съ другомъ. Но они уже не сидѣли теперь такъ близко одинъ къ другому, какъ въ былое время. Она такъ долго жила въ одиночествѣ, что пріобрѣла свойства старой дѣвы и чувствовала себя стѣсненной въ его присутствіи; она боялась, что онъ запачкаетъ коверъ своими грязными сапогами. А онъ работалъ такъ долго надъ добываніемъ денегъ, что сталъ и самъ жестокъ и холоденъ, какъ деньги, и силился теперь придумать что-нибудь ласковое, чтобы сказать ей.

Такъ и сидѣли они нѣкоторое время по обѣ стороны отъ коврика «краса печей», и оба дивились, почему они проливали такія горькія слезы въ тотъ день, какъ цѣловались въ послѣдній разъ на прощанье. Теперь они снова сказали одинъ другому «прощай», и очень были рады.

Есть и другой разсказъ съ такой же точно моралью; его я узналъ въ школѣ изъ хрестоматіи. Если я вѣрно помню, дѣло происходило приблизительно такъ;

Въ нѣкоторое время жили да были премудрая стрекоза и придурковатый муравей. Во всю радостную лѣтнюю пору стрекоза рѣзвилась и играла, носясь со своими товарищами то вверхъ, то внизъ средь солнечнаго блеска, роскошно обѣдая каждый день, въ густой зелени упиваясь росою, никогда не заботясь о завтра и лишь безъ умолку распѣвая свою тихо-жужжащую пѣсенку.

Но наступила лютая зима и стрекоза, оглядѣвшись вокругъ, увидала, что ея друзья-цвѣты лежатъ мертвые; тогда она догадалась, что и ея краткій вѣкъ близится къ концу.

И порадовалась она, что прожила его такъ счастливо, не загубила своей жизни.

— Мой вѣкъ былъ очень кратокъ, — сказала себѣ стрекоза, — зато онъ былъ очень веселый и, пожалуй, я сдѣлала изъ него наилучшее употребленіе. Я рѣяла въ солнечномъ свѣтѣ, носилась ко мягкому, теплому воздуху, играла въ веселыя игры среди волнующейся травы, упивалась сокомъ изъ сладкихъ зеленыхъ листьевъ. Я дѣлала, что хотѣла. Я широко развертывала крылья и пѣла свои пѣсни; теперь я готова возблагодарить Бога за промелькнувшіе солнечные дни и умереть.

Говоря такимъ образомъ, она укрылась подъ пожелтѣвшій листъ и встрѣтила тамъ свою судьбу такъ, какъ встрѣчаютъ ее всѣ храбрыя стрекозы. А пролетавшая мимо маленькая птичка нѣжно подобрала ее и похоронила.

Придурковатый муравей, увидавъ это, весь напыжился отъ фарисейскаго самодовольства.

— Какъ я долженъ благодарить судьбу, — говорилъ онъ, — что я прилеженъ и благоразуменъ, не то, что эта несчастная стрекоза. Пока она порхала съ цвѣтка на цвѣтокъ, предаваясь всѣмъ наслажденіямъ, я неустанно работалъ, дѣлая запасы на зиму. Теперь она умерла, я же уютно устроюсь въ своемъ тепломъ домикѣ и стану уписывать всѣ лакомства, которыя я тамъ припряталъ.

Но пока муравей говорилъ такимъ образомъ, явился садовникъ съ заступомъ и срылъ холмикъ, въ которомъ тотъ обиталъ, сравнялъ его сооруженіе съ землею; самого же муравья садовникъ убилъ, оставивъ трупъ его среди развалинъ.

Тогда та же самая маленькая птичка, что похоронила стрекозу, прилетѣла, подхватила носикомъ муравья и погребла его также. Затѣмъ она сочинила и спѣла пѣсенку, припѣвомъ которой было: «Срывайте розы, пока онѣ съ вами!». Это была премиленькая пьесска и даже очень мудрая, а нѣкій жившій въ тѣ дни человѣкъ, которому птицы, любя его и чувствуя, что онъ имъ сродни, открыли свой птичій языкъ, по счастію, услыхалъ эту пѣсню и записалъ ее, такъ что всѣ теперь могутъ прочесть ее.

Однако, на нашу бѣду, злая владычица-судьба нимало не сочувствуетъ нашему стремленію срывать розы.

— Не останавливайтесь, голубчикъ, теперь рвать цвѣты, — кричитъ она своимъ рѣзкимъ, скрипучимъ голосомъ, хватая насъ за руку и отбрасывая назадъ на дорогу, — сегодня намъ некогда; мы вернемся сюда завтра, тогда вы можете ихъ нарвать.

И мы слѣдуемъ за судьбой, зная, если мы опытныя дѣти, что этотъ случай никогда не повторится въ такомъ же видѣ завтра. А если и повторится, то розы ужь увянутъ.

Судьба не хотѣла и слышать о нашемъ корабельномъ домѣ въ то самое лѣто, которое было необычайно роскошнымъ лѣтомъ, но обѣщала намъ, что если мы будемъ благоразумны и скопимъ деньги, такъ она устроить намъ это на будущій годъ; и мы съ Этельбертой, будучи простоватыми, неопытными дѣтьми, сдались на это обѣщаніе и повѣрили въ удовлетворительное его исполненіе.

Возвратившись домой, мы тотчасъ увѣдомили Аменду о нашемъ планѣ. Едва лишь дѣвушка открыла двери, какъ Этельберта выпалила:

— Аменда, умѣете вы плавать?

— Нѣтъ, сударыня, — отвѣчала Аменда съ полнымъ отсутствіемъ любознательности, почему это къ ной обращались съ такимъ вопросомъ. — Я знала только одну дѣвушку, умѣвшую плавать, и та утонула.

— Ну, такъ вамъ надо выучиться поскорѣе, — продолжала Этельберта, — вамъ придется теперь уже не выходить отъ насъ на прогулку съ вашимъ молодымъ человѣкомъ; вы должны будете пускаться съ нимъ вплавь. Мы станемъ жить теперь не въ домѣ, а на кораблѣ, въ самой серединѣ рѣки.

Главной жизненной заботой Этельберты за этотъ періодъ времени было озадачить и ошеломить чѣмъ-нибудь Аменду. Главнымъ же ея огорченіемъ то, что ей это никогда не удавалось. Она возлагала очень большія надежды на послѣднее свое заявленіе, но Аменда осталась невозмутимой.

— О, вотъ какъ, сударыня! — отозвалась она, и стала говорить о другихъ предметахъ.

Я полагаю, что результатъ былъ тотъ же самый, когда бы мы сказали Амендѣ, что станемъ жить на воздушномъ шарѣ.

Я не знаю, какъ это дѣлалось, но я увѣренъ въ одномъ: Аменда была всегда чрезвычайно почтительной дѣвушкой въ своемъ обращеніи, но она обладала умѣніемъ заставить Этельборту и меня почувствовать, что мы не что иное, какъ пара ребятъ, которые играютъ во взрослыхъ и женатыхъ людей. И такимъ образомъ она же надъ нами подтрунивала.

Аменда прожила у насъ около пяти лѣтъ, до тѣхъ поръ, пока одинъ молочникъ, скопивъ достаточно денегъ, чтобы купить собственную телѣжку, оказался для нея сносною партіею. Но ея поведеніе по отношенію къ намъ никогда не мѣнялось, даже когда мы стали дѣйствительно солидными женатыми людьми и обладателями «семейства». Все-таки было вполнѣ очевидно, что она просто считаетъ насъ сдѣлавшими въ игрѣ дальнѣйшій ходъ и играющими теперь въ папу и маму.

Какимъ-то неуловимымъ способомъ ей удалось вселить и въ ребенка такое же убѣжденіе. Нашъ бэбэ никогда, кажется, не относился къ кому-либо изъ насъ вполнѣ серьезно. Онъ охотно игралъ съ нами, или велъ легкій разговоръ, но когда доходило до серьезныхъ дѣлъ въ жизни, вродѣ купанія или кормленія, то онъ всегда предпочиталъ няньку.

Этельберта попробовала однажды утромъ повезти его въ колясочкѣ, но ребенокъ не захотѣлъ и слышать о томъ ни минуты.

— Это будетъ хорошо, милый бэби, — вкрадчиво внушала ему Этельберта, — бэби поѣдетъ гулять нынче съ мамой.

— Нѣтъ, бэби не поѣдетъ, — былъ его отвѣтъ (дѣйствіями, если не словами). — Бэби не желаетъ подвергаться экспериментамъ.

Не таковскій вашъ бэби. Онъ не желаетъ, чтобы его перевернули или переѣхали.

Бѣдная Этель, я никогда не забуду, какъ ея сердце было уязвлено этимъ. Болѣе всего оскорблялась она отсутствіемъ довѣрія.

Но это воспоминаніе минувшихъ дней, не имѣющихъ никакого отношенія къ тѣмъ, о которыхъ я пишу или долженъ бы по настоящему писать теперь. Перескакиваніе съ одного предмета на другой есть большой недостатокъ въ повѣствователѣ и возрастающая нынѣ привычка къ этому должна быть сильно порицаема; а потому я закрою глаза на всѣ прочія свои воспоминанія и постараюсь смотрѣть лишь на одинъ этотъ крошечный корабельный домикъ у перевоза, выкрашенный въ бѣлую и зеленую краску и оказавшійся ареной нашихъ будущихъ совмѣстныхъ литературныхъ стараній.

Корабельные дома тогда не строились еще по образцу миссисипскихъ пароходовъ; но все-таки это судно было мало даже и для того первобытнаго времени. Человѣкъ, у котораго мы его наняли, описывалъ его, какъ «компактное» судно. Человѣкъ же, которому въ концѣ перваго мѣсяца мы пробовали его передать, охарактеризовалъ его «нелѣпымъ». Въ нашихъ письмахъ мы оспаривали подобное опредѣленіе, въ глубинѣ же сердца мы съ нимъ соглашались.

Однако, сначала его величина или, вѣрнѣе, отсутствіе въ немъ величины и было одной изъ его главныхъ прелестей въ глазахъ Этельберты. Тотъ фактъ, что если вы неосмотрительно вставали съ постели, то навѣрняка стукались головой о потолокъ, что было совершенно немыслимо для кого бы то ни было напялить на себя брюки гдѣ-нибудь въ иномъ мѣстѣ, кромѣ гостиной, — все это Этельберта находила въ высшей степени забавнымъ.

Что ей самой приходилось брать зеркало и отправляться на палубу, чтобы причесать себѣ волосы, это она находила уже не такъ забавнымъ.

Аменда отнеслась къ своей новой обстановкѣ съ своимъ обычнымъ философскимъ равнодушіемъ. Когда ее увѣдомили, что приспособленіе, принимавшееся ею за бѣльевой катокъ, было ея спальней, она замѣтила, что это имѣетъ свои преимущества: она не упадетъ здѣсь съ постели, такъ какъ рѣшительно здѣсь некуда упасть. А поглядѣвъ на кухню, она замѣтила, что это помѣщеніе ей правится по двумъ причинамъ: во-первыхъ, она можетъ сидѣть тутъ посрединѣ и доставать все, что ей угодно, не вставая, а во-вторыхъ, никто посторонній не влѣзетъ въ кухню, пока она тутъ находится.

— Вы видите, Аменда, — нравоучительно поясняла ей Этельберта, мы дѣйствительно должны теперь жить внѣ дома.

— Да, миссисъ, — отвѣчала Аменда, — могу сказать, что это самое лучшее мѣсто для подобной цѣли.

Если бы мы дѣйствительно могли жить побольше внѣ дома, то жизнь здѣсь могла оказаться довольно пріятной, но погода дѣлала невозможнымъ для насъ шесть дней въ недѣлю предпринимать что-либо, кромѣ унылаго поглядыванія изъ окна, съ чувствомъ признательности, что у насъ есть хоть крыша надъ головой.

Я знавалъ ненастныя лѣта и прежде, и послѣ; я позналъ многими горькими опытами опасность и безуміе покидать лондонское жилище въ періодъ между первымъ мая и тридцать первымъ октября. Въ самомъ дѣлѣ, пребываніе за городомъ всегда ассоціируется въ моей душѣ съ воспоминаніями о долгихъ тягостныхъ дняхъ, проведенныхъ среди безпощаднаго ливня, и унылыхъ вечерахъ, просиживаемыхъ въ чужомъ платьѣ. Но никогда я не видалъ и никогда — молю о томъ денно и нощно — не хотѣлъ бы увидѣть я снова такого лѣта, какъ то, что мы прожили (хотя никто изъ насъ не чаялъ этого) на нашемъ проклятомъ корабельномъ домѣ.

Утромъ мы просыпались вслѣдствіе того, что дождь пролагалъ себѣ къ намъ путь черезъ окошко и обдавалъ брызгами нашу постель. Мы вставали и вытирали шваброй гостиную. Послѣ завтрака я пытался работать, но непрерывный трескъ града по крышѣ, надъ самой моей годовой, не позволялъ мнѣ выжать ни одной мысли изъ мозга и, побившись часъ — два, я съ бѣшенствомъ швырялъ перо и разыскивалъ Этельберту. Мы накидывали на себя макинтоши, брали зонтики въ руки и уходили прочь отъ несноснаго шума. Въ полдень мы возвращались назадъ, переодѣвались въ сухія платья и садились обѣдать.

Послѣ обѣда буря обыкновенно чуть-чуть затихала, и мы таки не мало трудились, бѣгая вокругъ съ тряпками и одеждой, стараясь предупредить протеканіе воды въ комнаты и наше потопленіе.

Во время чая гостиная обыкновенно озарялась отблесками молніи; вечера мы проводили въ выкачиваніи судна, послѣ чего мы по очереди ходили на кухню и грѣлись. Въ восемь часовъ мы ужинали, и съ той поры до укладыванія въ постель мы кутались въ одѣяла, прислушиваясь къ раскатамъ грома, къ вою вѣтра, ярости волнъ и гадая, не сорветъ ли съ якоря судно нынѣшнею ночью.

Иногда къ намъ наѣзжали друзья, чтобы провести денекъ съ нами, все пожилые желчные люди, поклонники тепла и комфорта, господа, не любящіе вообще прогулокъ, даже при самыхъ благопріятныхъ условіяхъ, но убѣжденные нашими нелѣпыми росказнями, что день, проведенный на рѣкѣ, покажется имъ воскресеньемъ, прожитымъ въ раю.

Они пріѣзжали промокшіе до костей. Мы запирали ихъ въ разные чуланы, предоставляя сдирать съ себя платье и облекаться въ костюмы Этельберты или въ мои; но Этель и я въ то время были худощавы, такъ что солидные гости средняго возраста выглядѣли въ нашихъ платьяхъ не особенно шикарно и не чувствовали себя счастливыми.

Просушивъ ихъ, мы вводили ихъ въ гостиную и пытались поддерживать бесѣду, разсказывая о томъ, что мы намѣрены съ ними сдѣлать, если день будетъ солнечный. Но ихъ отвѣты были отрывисты, подчасъ даже рѣзки; черезъ нѣкоторое время разговоръ обрывался, и мы сидѣли, сбившись въ кружокъ, читая газеты прошлой недѣли да покашливая.

Съ того момента, какъ ихъ платья были сухи (мы жили въ вѣчной атмосферѣ дымящагося платья), они настаивали на отъѣздѣ. Это казалось мнѣ нелюбезнымъ послѣ всего, что мы для нихъ сдѣлали, но они вновь одѣвались и уѣзжали домой, промокая еще одинъ разъ при своемъ возвращеніи.

Обыкновенно мы получали письмо черезъ нѣсколько дней вслѣдъ за тѣмъ, написанное какимъ-нибудь родственникомъ, увѣдомлявшимъ, что оба паціента чувствуютъ себя настолько хорошо, насколько можно было надѣяться, и обѣщавшихъ прислать намъ увѣдомленіе о похоронахъ въ случаѣ рецидива.

Нашимъ преимущественнымъ развлеченіемъ, нашимъ единственнымъ утѣшеніемъ въ теченіе долгихъ недѣль этого узничества было глазѣнье изъ оконъ на разныхъ искателей наслажденій, проѣзжавшихъ въ маленькихъ открытыхъ лодкахъ. При этомъ мы соображали, какой ужасный день имъ пришлось испытать или еще придется, смотря по обстоятельствамъ.

Съ утра уже они двигались вверхъ по теченію: молодые люди со своими возлюбленными; племянники, вывозящіе своихъ бога тыхъ старыхъ тетокъ; мужья и жены (нѣкоторые парочками, другіе, эксцентрики, въ одиночку); модно выглядѣвшія дѣвицы съ кузенами; энергическаго вида мужчины съ собаками; молчаливыя компаніи высшаго класса; шумливыя компаніи низшаго класса; сварливыя семейныя оравы, — одинъ судовой грузъ за другимъ мелькалъ мимо насъ, хотя и мокрый, но все еще полный надеждъ, указывая другъ другу клочки голубого неба.

Вечеромъ они возвращались, вымокшіе и угрюмые, и отпуская другъ другу различныя колкости.

Одна парочка, и только лишь одна изъ многихъ сотенъ, продефилировавшихъ при нашемъ смотрѣ, возвратилась изъ этой пытки съ сіяющими лицами. Онъ гребъ, молодцомъ распѣвая, съ платкомъ, повязаннымъ вокругъ головы, для предохраненія шляпы, она же смѣялась надъ нимъ, пытаясь удерживать въ одной рукѣ зонтикъ, а въ другой руль.

Могло быть только два объясненія при видѣ людей, сохранившихъ столь радостное настроеніе на рѣкѣ, среди ливня. Первое изъ этихъ объясненій, я отбросилъ, какъ недоброе и мало правоподобное; другое же отличалось довѣріемъ къ роду человѣческому, и, принявъ его, я снялъ свою шляпу, привѣтствуя эту вымокшую, но все-таки лучезарную парочку въ то время, какъ она проѣзжала мимо насъ; они отвѣтили мнѣ жестомъ, а я все стоялъ я смотрѣлъ вслѣдъ за ними до тѣхъ поръ, пока они не слились съ туманомъ.

Я склоненъ думать, что эти молодые люди, если они еще живы, должны быть счастливы. Быть можетъ, фортуна къ нимъ благосклонна, быть можетъ, и нѣтъ, по во всякомъ случаѣ они счастливы — такъ я склоненъ думать, — счастливѣй большинства другихъ людей.

Иной разъ вихрь днемъ бушевалъ съ такой яростью, что разрушалъ собственные свои планы, истощивъ прежде времени свои силы. Въ такихъ рѣдкихъ случаяхъ мы садились обыкновенно на палубу и наслаждались, какъ непривычной для насъ роскошью, свѣжимъ воздухомъ.

Я очень хорошо припоминаю нѣсколько такихъ чудныхъ вечеровъ. Рѣка искрилась въ лучахъ угасавшаго солнца, на темныхъ отмеляхъ уже сгущалась ночь, а омраченное бурею небо было усѣяно тамъ и сямъ звѣздами.

Тутъ было отрадно избавиться хотя на часъ какой-нибудь отъ надоѣдной трескотни дождя, прислушиваясь лишь къ плесканью рыбъ, къ мягкому журчанію, производимому какой-нибудь водяной крысой, плывущей съ опаской среди камышей, и къ неумолчному чириканію нѣсколькихъ еще бодрствующихъ птичекъ.

Неподалеку отъ насъ обиталъ старый дергачъ. Онъ имѣлъ обыкновеніе будить всѣхъ прочихъ птицъ и мѣшалъ имъ заснуть. Онъ былъ несносенъ. Аменда, выросшая въ городѣ, приняла его сначала за старый будильникъ, и удивлялась, кто его тутъ повѣсилъ и почему онъ трещитъ цѣлую ночь, а, главное, почему его не смажутъ.

Дергачъ началъ свои непотребныя упражненія около сумерекъ, какъ разъ въ то время, когда всякая уважающая себя птица располагается на ночлегъ. Семья сѣрыхъ дроздовъ, имѣвшая гнѣздо въ нѣсколькихъ ярдахъ оттуда, обыкновенно приходила тогда въ полное неистовство.

— Опять этотъ дуралей принялся за свое, — говорила дроздиха, — почему онъ не можетъ это дѣлать въ дневное время, если вообще ему это необходимо?

(Она говорила, разумѣется, при помощи цвирканія, но мнѣ сообщили, что все здѣсь нижеприведенное вполнѣ точный переводъ).

Спустя нѣкоторое время проснулись молодые дрозды и начали верещать. Тогда мать взбѣсилась еще больше, чѣмъ прежде.

— Не можете ли вы сказать ему что-нибудь? — негодующе обратилась она къ супругу. — Неужели вы думаете, что дѣти, мои крошки, могутъ заснуть при такомъ отвратительномъ шумѣ, длящемся всю ночь? Вѣдь это все равно, что жить на лѣсопильномъ заводѣ.

Услышавъ подобное обращеніе, самецъ-дроздъ поднялъ свою голову надъ гнѣздомъ и крикнулъ:

— Эй, вы тамъ! Я вамъ говорю, не можете ли побыть спокойно минуточку? Моя жена говоритъ, что не можетъ уложить дѣтей спать: это, знаете ли, очень нехорошо, честное слово, нехорошо.

— Убирайся! — сварливо откликнулся дергачъ. — Пусть твоя жена сама будетъ спокойнѣе; этой заботы хватитъ на васъ обоихъ.

И онъ опять сталъ кричать, еще пуще прежняго.

Тогда мать-дроздиха, жившая немного поодаль, присоединилась къ спору.

— Ахъ, вѣрно ему хочется хорошей потасовки, и будь я мужчиной, такъ ужь я бы ему задала!

Это замѣчаніе было сдѣлано тономъ величайшаго презрѣнія, и относилось, повидимому, къ какому-нибудь предыдущему спору.

— Вы вполнѣ правы, — подхватила дроздиха. — Вотъ это и я твержу вѣчно мужу, но, — возвысивъ голосъ, такъ что всѣ самки на плантаціи могли слышать, — онъ и не подумаетъ шевельнуться, о, будьте покойны, ни подъ какимъ видомъ! Даже, когда бъ я съ дѣтьми умирала у него на глазахъ отъ желанья уснуть.

— Ахъ, онъ не одинъ такой, дорогая моя, — пропищала въ отвѣтъ дроздиха, — они всѣ одинаковы. — И затѣмъ болѣе грустнымъ, чѣмъ злобнымъ тономъ прибавила: — Но это не ихъ вина, какъ мнѣ кажется. Несчастные: если у кого нѣтъ птичьяго ума, такъ тутъ ужь ничѣмъ не поможешь.

Я насторожилъ уши съ цѣлью услыхать, взволнуется ли самецъ-дроздъ по поводу этихъ насмѣшекъ, но единственный звукъ, какой я могъ различить по сосѣдству, было явно преувеличенное храпѣнье.

Въ это время вся стая уже проснулась, высказывая свои мнѣнія относительно того, что дергачъ въ состояніи вывести изъ терпѣнія самое непритязательное существо.

— Ахъ, дуй те горой! — прочирикалъ среди суматохи вульгарный маленькій подзаборный воробышекъ. Биль, этотъ малый, кажется, воображаетъ, что онъ поетъ?

— Это не его вина, — отозвался Биль съ ироническимъ сочувствіемъ. — Кто-нибудь бросилъ ему пенни въ глотку; вотъ онъ и не можетъ закрыть ее.

Разсерженный смѣхомъ, которое вызвало это замѣчаніе среди молоденькихъ птичекъ, дергачъ захотѣлъ изловчиться такъ, чтобъ стать еще несноснѣе, чѣмъ когда-либо, и съ этою цѣлью пустился въ удивительнѣйшія звукоподражанія визгу ржавой пилы, перепиливающей стальную проволоку.

Но тутъ старый воронъ, не вмѣшивавшійся ранѣе, злобно закаркалъ:

— Остановись же, наконецъ! Коли я спущусь внизъ, такъ отгрызу тебѣ на-прочь твою трясучую голову!

Тогда воцарилось молчанье на четверть часа, но затѣмъ началась вся исторія снова.

ГЛАВА V.

Браунъ и Макъ-Шаугнасси явились къ намъ оба въ субботу днемъ. Какъ только они обсушились и выпили немножко чаю, мы принялись за работу.

Джефсонъ написалъ, что онъ не можетъ быть у насъ ранѣе поздняго вечера, и Браунъ предложилъ намъ заняться до его пріѣзда, обсужденіемъ сюжета.

— Пусть каждый изъ насъ, — сказалъ онъ, — набросаетъ какой-нибудь сюжетъ; потомъ мы можемъ сравнить ихъ и выбрать наилучшій.

Такъ мы и начали дѣлать. Самые сюжеты я забылъ, но припоминаю, что при наступившемъ затѣмъ разборѣ всякій избралъ свой собственный сюжетъ и приходилъ въ такое негодованіе по поводу рѣзкой критики, направленной противъ него двумя остальными сотрудниками, что раздиралъ въ концѣ концовъ свою рукопись. Черезъ полчаса мы уже сидѣли, насупившись, и молча курили.

Когда я былъ очень молодъ, я старался узнать мнѣніе другихъ людей обо мнѣ и о моихъ произведеніяхъ; теперь моей главной заботой бываетъ уклоненіе отъ выслушиванія такихъ мнѣній. Въ тѣ дни, скажи мнѣ кто-нибудь, что есть хоть полстрочки обо мнѣ въ газетѣ, я бы сталъ бѣгать по Лондону, чтобы получить это изданіе. Теперь же, когда я вижу цѣлый столбецъ, озаглавленный моимъ именемъ, я быстро складываю газету и отодвигаю ее прочь отъ себя, укрощая свое природное любопытство прочесть замѣтку слѣдующими словами: «Къ чему это послужитъ? Это только разстроить тебя на цѣлый день».

Когда я былъ еще молокососомъ, у меня былъ одинъ другъ. Съ той поры бывали у меня въ жизни и другіе друзья, очень милые и дорогіе мнѣ люди, по ни одинъ изъ нихъ не былъ для меня тѣмъ, чѣмъ былъ этотъ другъ. Вѣдь онъ былъ моимъ первымъ другомъ, и оба мы жили въ томъ мірѣ, который гораздо просторнѣе здѣшняго, гораздо болѣе полонъ радостей и огорченій; и въ этомъ мірѣ мы любили и ненавидѣли глубже, чѣмъ любимъ и ненавидимъ въ томъ мелкомъ міркѣ, гдѣ мнѣ пришлось впослѣдствіи обитать.

У него также была очень юная жажда подвергнуться критикѣ и мы усвоили обыкновеніе оказывать другъ другу эту услугу. Мы не знали тогда, что, требуя «критикованія», мы разумѣли подъ этимъ, собственно говоря, ободреніе. Мы же думали, что мы сильны, — такъ обыкновенно бываетъ передъ началомъ боя, — и что мы въ состояніи легко выслушать истину.

Согласно съ этимъ, каждый изъ насъ указывалъ другому его ошибки, и эта задача такъ поглощала насъ, что у насъ никогда не оставалось времени промолвить слово похвалы другъ другу. Что каждый изъ насъ имѣлъ высокое мнѣніе о талантѣ другого, я убѣжденъ въ этомъ, но наши головы были напичканы глупыми изреченіями. Мы говорили себѣ: «Найдутся многіе, чтобы похвалить человѣка, но лишь его другъ укажетъ ему на ошибки». Мы повторяли также: «Никто не видитъ своихъ собственныхъ промаховъ, но если ему ихъ укажетъ другой, онъ будетъ благодаренъ и постарается ихъ исправить».

Когда намъ пришлось ближе узнать жизнь, мы постигли всю ложность такихъ изреченій; но тогда уже было поздно: недоразумѣніе ужь произошло.

Какъ только, бывало, одинъ изъ насъ напишетъ что-нибудь, онъ стремился прочесть это другому и по окончаніи говорилъ:

— Теперь скажи мнѣ, что ты объ этомъ думаешь? Скажи откровенно, какъ другъ.

Таковы были его слова, но его мысли, хоть, можетъ быть, онъ и не сознавалъ, были:

«Скажи мнѣ, другъ мой, что это талантливо и хорошо, даже если ты такъ и не думаешь. Свѣтъ достаточно жестокъ къ тѣмъ, кто его не завоевалъ еще, и хоть мы сохраняемъ безпечное выраженіе на лицѣ, но наши юныя сердца судорожно сжимаются. Часто мы выглядимъ усталыми и малодушными, не такъ ли, другъ мой? Никто не имѣетъ къ намъ вѣры, и въ горькіе часы мы сомнѣваемся даже сами въ себѣ. Ты мой товарищъ, ты знаешь, сколько своей души я вложилъ въ это произведеніе, которое для другихъ будетъ лишь чтеніемъ въ досужіе полчаса. Такъ скажи жь мнѣ, что это хорошо, мой другъ. Влей въ меня капельку мужества, умоляю тебя!».

Но другъ, полный критическаго задора, являющагося цивилизованною замѣной жестокости, желаетъ говорить болѣе откровенно, чѣмъ дружелюбно. Тогда написавшій произведеніе разгорается злобой, и между ними происходитъ обмѣнъ рѣзкихъ выраженій.

Однажды вечеромъ другъ прочиталъ мнѣ написанную имъ пьесу. Въ ней было много хорошаго, но были также и недостатки (они бываютъ въ иныхъ пьесахъ); на нихъ именно я и набросился и началъ потѣшаться. Врядъ ли я могъ бы излить на это произведеніе болѣе ненужной язвительности, когда бы даже я былъ профессіональнымъ критикомъ.

Едва я окончилъ свою забаву, какъ другъ мой поднялся и, взявъ со стола свою рукопись, разодралъ ее на-двое и бросилъ въ огонь. Онъ былъ еще очень молодымъ человѣкомъ, припомните это. Затѣмъ онъ всталъ передо мной съ блѣднымъ лицомъ и высказалъ мнѣ, безъ всякой моей просьбы, свое мнѣніе обо мнѣ и о моемъ искусствѣ. Послѣ этого двойного происшествія, пожалуй, нѣтъ надобности добавлять, что мы разстались, питая лютую злобу другъ къ другу.

Я не видался съ нимъ многіе годы. Жизненныя дороги весьма многолюдны, и если разнимутся чьи-нибудь руки, такъ живо толпа оттѣсняетъ обоихъ въ разныя стороны. Когда я встрѣтился съ нимъ недавно, это произошло случайно.

Послѣ одного торжественнаго обѣда я вышелъ изъ Уайтголь-Румсъ и, наслаждаясь, прохладнымъ ночнымъ воздухомъ, двинулся по бульвару домой. Человѣкъ, бредшій по той же дорогѣ подъ сѣнью деревьевъ, остановился, когда я обгонялъ его.

— Не можете ли вы одолжить мнѣ огоньку, сударь? — проговорилъ онъ.

Голосъ его показался мнѣ страннымъ, несоотвѣтствующимъ фигурѣ, какую представлялъ изъ себя прохожій.

Я зажегъ сѣрную спичку и поднесъ ее, прикрывая руками, къ нему. Но едва слабый огонекъ озарилъ его лицо, какъ я отскочилъ и выронилъ спичку.

— Гарри!

Онъ отвѣчалъ съ сухимъ, короткимъ смѣхомъ:

— Я не зналъ, что это вы. Иначе бы я васъ не остановилъ.

— Какъ ты дошелъ до этого, Гарри, дружище? — спросилъ я, опуская руку на его плечо. Но его куртка была грязна до отвращенія: я мгновенно отдернулъ руку и постарался незамѣтно вытереть ее о носовой платокъ.

— О, это длинная исторія, — отвѣчалъ онъ безпечно — и слишкомъ обыкновенная, чтобъ стоило разсказывать. Нѣкоторые изъ насъ идутъ вверхъ, какъ вы знаете, другіе ползутъ внизъ. Вы работаете очень хорошо, какъ я слышалъ?

— Да, пожалуй, — отвѣчалъ я — Я выбрался на нѣсколько футовъ кверху изъ грязной лужи и попробую здѣсь удержаться. Но я хочу говорить теперь о тебѣ, не могу ли я что-нибудь для тебя сдѣлать?

Мы проходили мимо газоваго фонаря въ эту минуту. Онъ приблизилъ свое лицо вплотную ко мнѣ, и свѣтъ ярко и безпощадно освѣтилъ его.

— Кажусь ли я вамъ похожимъ на человѣка, для котораго вы можете что-нибудь сдѣлать? — спросилъ онъ.

Мы пошли дальше въ молчаніи, бокъ-о-бокъ, и я подыскивалъ слова, которыя могли бы на него подѣйствовать.

— Тебѣ нечего обо мнѣ заботиться, — продолжалъ онъ черезъ нѣкоторое время. — Я обладаю достаточнымъ комфортомъ. Мы легко относимся къ жизни тамъ, гдѣ я пребываю: у насъ не водится разочарованій.

— Да зачѣмъ же ты сдался, какъ жалкій трусъ? — раздражительно воскликнулъ я. — У тебя былъ талантъ, ты бы побѣдилъ при обыкновенной настойчивости.

— Можетъ быть, отвѣчалъ онъ тѣмъ же тономъ невозмутимаго равнодушія. — Пожалуй, у меня не было отваги. Я думаю, когда бы кто-нибудь увѣровалъ въ меня, такъ это бы мнѣ помогло; но никто не увѣровалъ, и въ концѣ концовъ я самъ утратилъ въ себя вѣру; а когда человѣкъ утратитъ ее, то онъ все равно, что воздушный шаръ съ выпущеннымъ изъ него газомъ.

Я прислушивался къ его словамъ съ удивленіемъ и негодованіемъ.

— Никто не вѣровалъ въ тебя, — повторилъ я. — Какъ? Да я въ тебя вѣровалъ, ты знаешь это! Я…

Тутъ я остановился, запнулся и припомнилъ паши наивныя взаимныя «критикованья».

— Ты вѣровалъ, — возразилъ спокойно Гарри. — Я никогда не слыхалъ этого отъ тебя. Покойной ночи!

Идя вдоль Страндуорда, мы очутились по сосѣдству съ Савои; проговоривъ послѣднія слова, другъ мой исчезъ въ одномъ изъ темныхъ переулковъ.

Я поспѣшилъ вслѣдъ за нимъ, клича его по имени, но хоть я и слышалъ быстрые его шаги впереди, недалеко отъ меня, они скоро смѣшались съ гуломъ другихъ шаговъ, и когда я дошелъ до церковной площади, я затерялъ всякій слѣдъ Гарри.

У церковной ограды стоялъ полицейскій и я обратился къ нему за справкой.

— Какого вида былъ этотъ господинъ, сэръ? — спросилъ меня полицейскій.

— Маленькій, худенькій человѣкъ, очень бѣдно одѣтый; легко могъ быть принятъ за бродягу.

— О, тутъ не мало такихъ людей, въ здѣшнемъ кварталѣ, — отвѣчалъ полицейскій, — пожалуй, вамъ трудновато будетъ найти его.

Тутъ я вторично услыхалъ замирающіе шаги Гарри, зная уже, что никогда больше я не услышу ихъ приближающимися ко мнѣ.

Идя оттуда, я раздумывалъ (я думалъ объ этомъ и прежде, и послѣ), стоитъ ли Искусство, даже написанное черезъ большое И, тѣхъ страданій, какія оно налагаетъ? Дѣлается ли оно, какъ и мы, лучше отъ всей массы презрѣнія и насмѣшекъ, отъ всей той зависти и злобы, какія изливаются на насъ во имя искусства?

Джефсонъ пріѣхалъ въ девять часовъ на лодкѣ перевозчика. Мы узнали объ этомъ фактѣ потому, что наши головы стукнулись о стѣну гостиной.

Всегда кто-нибудь стукался головою, когда подъѣзжала перевозная лодка; это было что-то неуклюжее и громоздкое, мальчишка же перевозчикъ не обладалъ искусствомъ причаливать — онъ откровенно сознавался въ этомъ, и ему вполнѣ вѣрили, — но онъ не дѣлалъ попытокъ исправиться, вотъ что было уже нехорошо съ его стороны. Его способъ заключался въ томъ, чтобы установить линію между точкой отправленія и тѣмъ пунктомъ, къ которому онъ желалъ причалить, и затѣмъ смѣло гнать лодку, не оглядываясь, до тѣхъ поръ, пока вдругъ что-нибудь ее не останавливало. Иногда это бывала мель, иногда — другое судно, при случаѣ пароходъ, и отъ шести до двѣнадцати разъ въ день — наше прибрежное обиталище. Что ему никогда не удавалось разбить нашего корабельнаго дома, это въ высокой степени рекомендуетъ человѣка, его построившаго.

Однажды лодка наскочила на насъ съ ужасающимъ трескомъ. Аменда въ это мгновеніе шла вдоль корридора и въ результатѣ получила жестокую затрещину, сначала въ лѣвую сторону головы, потомъ въ правую.

Она привыкла получать подзатыльники, какъ дѣло весьма обыкновенное, и смотрѣла на нихъ, какъ на докладъ мальчишки о томъ, что онъ изволилъ явиться. Но эта двойная затрещина ей не понравилась. Такъ много «стиля» было уже слишкомъ со стороны простого мальчишки-перевозчика; поэтому она вскипѣла къ нему ярымъ негодованіемъ.

— Что ты такое воображаешь о себѣ? — кричала она, стараясь хватить его по уху, сначала съ одной стороны, а послѣ съ другой. — Что ты, торпеда? Чего еще тебѣ тутъ нужно? Зачѣмъ явился?

— Мнѣ ничего не нужно, — объяснялъ мальчишка, почесывая голову, — я привезъ сюда барина.

— Барина? — сказала Аменда, посматривая вокругъ, по никого не видя. — Какого барина?

— Толстаго барина въ соломенной шляпѣ, — отвѣчалъ мальчишка, тоже дико озираясь вокругъ.

— Да гдѣ же онъ? — спросила Аменда.

— Не знаю, — отвѣчалъ мальчикъ испуганнымъ голосомъ, — онъ стоялъ тутъ на другомъ концѣ лодки и курилъ сигару.

Какъ разъ въ это время надъ водою показалась голова и утомленный, но адски взбѣшенный пловецъ очутился между нашимъ бортомъ и лодкой.

— Ахъ, вотъ онъ! — воскликнулъ радостно мальчишка, явно почувствовавшій громадное облегченіе при столь удовлетворительномъ разрѣшеніи загадки. — Онъ, навѣрно, свалился съ лодки.

— Вы совершенно правы, мальчикъ, такъ именно я и сдѣлалъ, а вотъ вамъ плата за содѣйствіе, проявленное при этомъ. — И съ этими словами барахтавшійся другъ мой, который вскарабкался теперь на палубу, приблизился къ мальчишкѣ и, слѣдуя благому примѣру Аменды, излилъ свои чувства на затылкѣ мальчугана.

Тутъ было лишь одно утѣшеніе, во всемъ этомъ происшествіи, что, наконецъ, мальчишка-перевозчикъ получилъ хорошую и должную мзду за свои услуги. Я зачастую и самъ чувствовалъ наклонность воздать ему нѣчто подобное. Я полагаю, что онъ былъ безспорно самый неуклюжій и глупый мальчишка, какого я когда-нибудь встрѣчалъ, а это означаетъ немало.

Его матери пришла фантазія, что за три шиллинга шесть пенсовъ въ недѣлю онъ можетъ «вообще быть полезенъ для насъ» въ теченіе нѣсколькихъ часовъ каждое утро.

Таковы были подлинныя слова старухи и я повторилъ ихъ Амендѣ, приведя къ ней мальчишку.

— Это — Джемсъ, Аменда, — сказалъ я ей, — онъ хочетъ приходить сюда каждое утро въ семь часовъ, чтобы приносить намъ молоко и письма, а отъ семи и до девяти онъ хочетъ «вообще намъ быть полезнымъ».

Аменда смѣрила его взоромъ.

— Это, вѣроятно, будетъ для него совсѣмъ новымъ занятіемъ, сэръ, замѣтила она, — оно видно по первому взгляду.

Послѣ того, всякій разъ, какъ раздавался трескъ громче обыкновеннаго или ужасающій ударъ заставлялъ насъ срываться съ мѣста и кричать: «Что тамъ такое случилось?», Аменда невозмутимо намъ отвѣчала: "О, это только Джемсъ старается «вообще быть полезнымъ».

За что бы онъ ни хватался, онъ все ронялъ; къ чему ни прикасался, онъ все опрокидывалъ; къ чему ни приближался, за исключеніемъ щели, онъ на все натыкался; когда же это была щель, онъ самъ застрѣвалъ въ ней. Это не было разгильдяйствомъ; это было какъ будто природное свойство Джемса. Никогда въ своей жизни, я убѣжденъ, не тащилъ онъ наполненнаго чѣмъ-нибудь сосуда, чтобы не опрокинуть его, не донеся еще до мѣста. Одной изъ его главныхъ обязанностей была поливка цвѣтовъ на террасѣ. По счастью для цвѣтовъ, природа въ это лѣто поливала ихъ въ количествѣ, совершенно достаточномъ, чтобы ублаготворить самаго ненасытнаго пьяницу въ растительномъ царствѣ; иначе бы каждое растеніе на нашемъ кораблѣ погибло отъ засухи. Ни одной капли воды не получили они отъ Джемса. Онъ всегда песъ имъ воду, по никогда не доносилъ. Обыкновенно онъ опрокидывалъ лейку прежде еще, чѣмъ добирался съ ней до судна, и это былъ лучшій случай, какой могъ произойти, потому что тогда вода просто на-просто выливалась обратно въ рѣку и никому не причиняла безпокойства; но иногда ему удавалось дотащить ее до корабля, и тогда случалось, что онъ поливалъ ею палубу или же корридоръ. Время отъ времени онъ доходилъ уже до половины траппа, когда случалось несчастіе. Дважды онъ почти достигъ самой верхушки, а разъ онъ даже дѣйствительно влѣзъ на верхнюю палубу. Что случилось при сей незабвенной оказіи, навѣки останется тайной. Мальчишка, хотя и поднятый потомъ, ничего не могъ самъ объяснить; предполагаютъ, что у него закружилась голова отъ гордости при достиженіи такой высокой цѣли и онъ пустился на подвиги, отважиться на которые ничуть не позволяли ни его предшествующая тренировка, ни природныя дарованія. Какъ бы то ни было, фактъ заключается въ томъ, что препорядочное количество воды протекло внизъ на кухонный очагъ, а мальчуганъ, съ пустой лейкой неразлучно, достигъ нижней палубы прежде, нежели даже замѣтилъ, что онъ пускается въ путешествіе.

Если ему не удавалась набѣдокурить какъ-нибудь иначе, то онъ оступался и опрокидывалъ самъ себя. Онъ не могъ даже, съ полною безопасностью, выбраться изъ своей собственной лодки на корабль. Обыкновенно онъ запутывался ногой за цѣпь или за багоръ и вползалъ къ намъ на брюхѣ.

Аменда зачастую соболѣзновала ему.

— Твоей матери это стыдно, — услышалъ я, какъ говорила она ему разъ утромъ. — Она вовсе не научила тебя ходить. Тебѣ теперь надо дѣтскія ходульки.

У Джемеса была добрая воля, но его тупоуміе было сверхъестественно.

Въ тотъ годъ на небѣ появилась комета и всѣ толковали объ этомъ.

Однажды мальчикъ сказалъ мнѣ:

— У насъ будетъ нынче комета, неправда ли, сэръ?

Онъ говорилъ о кометѣ, какъ будто о пріѣзжемъ циркѣ.

— Будетъ? Да она уже есть. Развѣ ты ея не видалъ?

— Нѣтъ, сэръ.

— Ну, такъ посмотри на нее ночью; это стоитъ повидать.

— Да, сэръ, я очень бы хотѣлъ ее повидать. У нея есть хвостъ, правда, сэръ?

— Да, очень красивый хвостъ.

— Да, сэръ, говорятъ, у нея есть хвостъ. Куда же вы ходите ее смотрѣть, сэръ?

— Ходите? Да вовсе не нужно никуда ходить. Ты можешь видѣть ее въ своемъ саду въ десять часовъ.

Онъ поблагодарилъ меня; наткнувшись на мѣшокъ съ картофелемъ, онъ ввалился внизъ головой въ свою лодку и уѣхалъ.

На слѣдующее утро я спросилъ его, видѣлъ ли онъ комету.

— Нѣтъ, сэръ, я никакъ не могъ ее увидать.

— А ты смотрѣлъ?

— Да, сэръ. Я смотрѣлъ очень долго.

— Да какъ же ты могъ ухитриться ее прозѣвать? — воскликнулъ я. — Сегодня ночью было достаточно ясно. Гдѣ же ты смотрѣлъ ее?

— Въ нашемъ саду, сэръ, гдѣ вы мнѣ сказали.

— Да гдѣ же именно въ саду? — вмѣшалась Аменда, случайно присутствовавшая при разговорѣ. — Подъ кустами крыжовника?

— Да, вездѣ.

Именно онъ такъ и сдѣлалъ. Онъ взялъ дворовый фонарь и обыскалъ съ нимъ весь садъ.

Но былъ день, когда Джемсъ побилъ даже свой собственный рекордъ глупости. Это случилось спустя три недѣли. Въ то время у насъ гостилъ Макъ-Шаугнасси, и въ пятницу вечеромъ онъ приготовилъ намъ салатъ по рецепту, данному его тетушкой. Въ субботу утромъ всѣ. разумѣется, были больны. Всѣ непремѣнно бываютъ больны, когда угостятся какимъ-нибудь блюдомъ, приготовленномъ Макъ-Шаугнасси. Нѣкоторые пытаются легкомысленно объединять эти факты, какъ причину и дѣйствіе, но Макъ-Шаугнасси утверждаетъ, что тутъ лишь простое совпаденіе.

— Почему вы знаете, — говоритъ онъ, — что вы бы не захворали, еслибъ вовсе не ѣли этого блюда? Вамъ теперь довольно плохо. Всякій это видитъ, и мнѣ это очень прискорбно, но чтобы вы тамъ ни говорили, когда бы вы вовсе не ѣли моего угощенія, вамъ могло бы быть, пожалуй, еще гораздо хуже; вы, можетъ быть, умерли бы тогда. По всей вѣроятности, они то и спасло вамъ жизнь.

И во весь остальной день Макъ-Шаугнасси ведетъ себя съ вами какъ человѣкъ, извлекшій васъ изъ гроба.

Какъ только пришелъ Джимми, я бросился къ нему.

— Джимми, — сказалъ я, — ты долженъ сейчасъ же летѣть къ аптекарю, не останавливаясь ни на минуту. Скажи ему, чтобы онъ далъ тебѣ чего-нибудь противъ спазмъ, происшедшихъ отъ растительнаго яда. Лекарство должно быть очень сильное, въ количествѣ достаточномъ на четверыхъ. Не забудь же какого нибудь средства противъ растительнаго яда. Поспѣшай, а не то будетъ поздно!

Мое возбужденіе сообщилось и мальчишкѣ. Онъ шмякнулся въ свою лодку и быстро помчался на ней. Я видѣлъ, какъ онъ причалилъ и исчезъ по направленію къ деревнѣ.

Прошло съ полчаса, но Джимми не возвращался. Никто не ощущалъ въ себѣ достаточной энергіи, чтобы отправиться вслѣдъ за нимъ. У насъ едва хватало силы, чтобы только сидѣть и тихо его поругивать. По истеченіи часа мы почувствовали себя гораздо лучше, черезъ полтора часа мы уже были довольны, что Джимми не вернулся въ должное время, и любопытствовали только, что съ нимъ могло приключиться?

Вечеромъ, бродя по деревнѣ, мы увидали его сидящимъ передъ открытой дверью у домика своей матери, закутаннымъ сплошь въ большой платокъ. Онъ выглядѣлъ больнымъ и слабымъ.

— Джимми, — сказалъ я, — что съ тобой? Почему ты не вернулся сегодня утромъ?

— Я не могъ, сэръ, — отвѣчалъ Джимми, — мнѣ было такъ плохо, матушка велѣла мнѣ лечь въ постель.

— Да ты выглядѣлъ очень хорошо утромъ, — сказалъ я. — Отчего же ты занемогъ?

— Отъ того самаго, что мнѣ далъ мистеръ Джонсъ, сэръ. Это меня всего выворотило.

Меня озарила догадка.

— Да что ты толкуешь, Джимми? Когда ты былъ въ магазинѣ у Джонса…

— Я сказалъ ему то, что вы сказали, сэръ: чтобы онъ далъ мнѣ чего-нибудь противъ растительнаго яда; это должно быть очень сильное и достаточно на четверыхъ.

— Что жь онъ сказалъ?

— Онъ сказалъ, что это все ваша глупость, сэръ, и что мнѣ лучше начать съ порціи, достаточной для одного. Потомъ онъ спросилъ меня, не ѣлъ ли я опять зеленыхъ яблокъ.

— И ты сказалъ ему?

— Да, сэръ, я сказалъ, что я съѣлъ нѣсколько, и онъ сказалъ, что мнѣ такъ и надо, что это мнѣ будетъ урокомъ, онъ надѣется. Потомъ онъ налилъ стаканъ чего-то шипучаго и велѣлъ мнѣ выпить.

— Ты и выпилъ?

— Да, сэръ.

— Развѣ тебѣ ни разу не пришло въ голову, Джимми, что дѣло идетъ вѣдь совсѣмъ но о тебѣ, что ты никогда въ жизни не чувствовалъ себя лучше и не нуждаешься въ лекарствѣ?

— Нѣтъ, сэръ.

— Неужели ни единой искорки, какого бы то ни было зернышка мысли не явилось у тебя по этому поводу, Джимми, съ начала и до конца?

— Нѣтъ, сэръ.

Люди, никогда не встрѣчавшіе Джимми, не вѣрятъ всей этой исторіи; они утверждаютъ, что въ ней заключаются несообразности противъ извѣстныхъ законовъ, управляющихъ человѣческою природою, что ея подробности не оправдываютъ теоріи вѣроятностей; но люди, видавшіе Джимми и бесѣдовавшіе съ нимъ, принимаютъ всѣ факты съ безусловнымъ довѣріемъ.

Прибытіе Джефсона, о которомъ читатель, предполагаю, не совсѣмъ позабылъ, сильно порадовало насъ. Джефсонъ всегда былъ въ наилучшемъ расположеніи духа, когда все прочее шло наихудшимъ образомъ. Не то, чтобы онъ старался, на подобіе Марка Тапли, казаться наиболѣе радостнымъ въ то время, какъ онъ былъ наиболѣе удрученъ; нѣтъ, мелкія несчастья и неудачи просто-напросто забавляли и вдохновляли его. Вѣдь большинство изъ насъ можетъ со смѣхомъ и удовольствіемъ припомнить и своихъ злоключеніяхъ; Джефсонъ же обладалъ еще болѣе могучей философіей, которая позволяла ему не унывать во время самаго хода злосчастныхъ событій. Онъ явился, промокшій до самыхъ костей, но громко хохоча при мысли, что ему пришлось сдѣлать визитъ нашему кораблю въ подобную погоду.

Подъ его теплотворнымъ вліяніемъ, суровыя складки на вашихъ лицахъ также разгладились, и ко времени ужина мы, какъ подобаетъ всѣмъ добрымъ англичанамъ и англичанкамъ, желающимъ наслаждаться жизнью, были вполнѣ независимы отъ погоды.

Позднѣе, какъ бы доведенный до отчаянія нашимъ равнодушіемъ, и дождь прекратился. Мы вынесли стулья на палубу и сидѣли тамъ въ ожиданіи разсвѣта, который вскорѣ и наступилъ. Тутъ естественнымъ образомъ разговоръ принялъ таинственный характеръ; мы начали разсказывать исторіи, относящіяся къ темной и сокровенной сторонѣ жизни.

Нѣкоторыя изъ этихъ исторій стоило потомъ припомнить, иныя же — нѣтъ. Одна въ особенности произвела глубочайшее впечатлѣніе на мою душу. Это былъ разсказъ, сообщенный намъ Джефсономъ.

Я также передалъ нѣсколько любопытныхъ наблюденій изъ своей собственной жизни. Я встрѣтилъ разъ на Страндѣ человѣка, котораго зналъ очень хорошо, какъ я думалъ, хотя и не видался съ нимъ нѣсколько лѣтъ. Мы вмѣстѣ дошли до Чарингъ-Кросса, потомъ пожали другъ другу руки и разстались. На слѣдующее утро я заговорилъ объ этой встрѣчѣ съ однимъ нашимъ общимъ другомъ, и тогда лишь узналъ впервые, что встрѣченный мной человѣкъ умеръ полгода тому назадъ.

Естественнымъ объясненіемъ было то, что я принялъ кого-нибудь другого за этого человѣка, ошибка, въ которую я нерѣдко впадаю, не имѣя хорошей памяти на лица. Но что тутъ было замѣчательно, однако, это именно то, что во все время пути я разговаривалъ со встрѣченнымъ человѣкомъ подъ впечатлѣніемъ, что онъ другой, умершій субъектъ, и по совпаденію или подругой причинѣ, отвѣты его ни разу не навели меня на мысль о моей ошибкѣ.

Едва я окончилъ повѣствованіе, какъ Джефсонъ, задумчиво прислушивавшійся къ нему, спросилъ, вѣрю ли я въ спиритуализмъ «до крайнихъ его предѣловъ»?

— Это, пожалуй, обширный вопросъ, — отвѣчалъ я. — Что вы разумѣете подъ «спиритуализмомъ до крайнихъ его предѣловъ»?

— Ну, вѣрите ли вы, что духи умершихъ обладаютъ силой не только посѣщать вновь землю, по собственному желанію, но уже будучи на землѣ, обладаютъ еще силой дѣйствовать, или вѣрнѣе, побуждать къ дѣйствіямъ. Позвольте мнѣ привести вамъ характерный случай. Нѣкій спиритуалистъ, изъ числа моихъ друзей, человѣкъ разсудительный и ни въ какомъ случаѣ не фантазеръ, сказалъ мнѣ однажды, что столъ, при посредствѣ котораго духъ одного его друга имѣлъ обыкновеніе съ нимъ сообщаться, подошелъ къ нему разъ ночью, медленно двигаясь черезъ всю комнату, по собственному своему побужденію, въ то время какъ мой пріятель сидѣлъ одинъ въ комнатѣ, и столъ приперъ его къ стѣнѣ. Ну, такъ можетъ ли кто-нибудь изъ васъ повѣрить этому — или нѣтъ?

— Я могу, — взялся отвѣтить Браунъ. — Но прежде чѣмъ повѣрить, я желалъ бы быть представленнымъ тому другу, который разсказалъ вамъ исторію. Говоря вообще, — продолжалъ Браунъ, — разница между тѣмъ, что мы называемъ естественнымъ и сверхъестественнымъ, просто лишь разница, заключающаяся между рѣдко или часто повторяющимися случаями. Что же касается самыхъ явленій, то мы обязаны ихъ допустить. Я считаю нелогичнымъ не вѣрить чему-нибудь, чего мы не въ силахъ опровергнуть.

— Съ своей стороны, — замѣтилъ Макъ-IIIаугнасси, — я могу повѣрить въ способность нашихъ друзей-спиритовъ вести съ нами легкую бесѣду, причемъ имъ оказывается больше довѣрія, чѣмъ я въ состояніи оказать, вопреки ихъ желанію.

— Вы хотите сказать, — прибавилъ Джефсонъ, — что вамъ непонятно, съ какой стати духъ, не понуждаемый, какъ мы, общественными требованіями, можетъ проводить свои вечера, поддерживая неостроумный, ребяческій разговоръ, въ комнатѣ, наполненной чрезвычайно неинтересными людьми.

— Вотъ именно этого я и не могу понять, — согласился Макъ-Шаугнасси.

— И я также, — сознался Джефсонъ, — но я думалъ при этомъ кое-о-чемъ совершенно иномъ. Предположите, что человѣкъ умеръ съ живѣйшимъ желаніемъ въ сердцѣ, которое осталось невыполненнымъ. Вѣрите ли вы, что этотъ духъ имѣетъ силу вернуться на землю и закончить прерванную свою дѣятельность?

— Ну, — отвѣчалъ Макъ-Шаугнасси, — если допустить возможность со стороны духовъ сохранять какой-либо интересъ къ дѣламъ здѣшняго міра вообще, то, разумѣется, болѣе разумно вообразить ихъ привлекаемыми такой задачей, на которую ссылаетесь вы, нежели повѣрить, что они занимаются показываніемъ простыхъ комнатныхъ фокусовъ. Но къ чему вы ведете рѣчь?

— Къ тому, — отвѣчалъ Джефсонъ, усаживаясь верхомъ на стулѣ и скрещивая руки на его спинкѣ, — къ тому, что мнѣ разсказывалъ сегодня утромъ одну исторію въ госпиталѣ нѣкій старый докторъ французъ. Дѣйствительные факты здѣсь немногочисленны и несложны. Все, что о нихъ извѣстно, можетъ быть прочитано въ воспоминаніяхъ парижской полиціи шестьдесятъ два года тому назадъ

"Самая же ужасная часть тутъ оказывается та, которая неизвѣстна и навсегда останется такою.

"Исторія начинается съ сильнѣйшаго оскорбленія, нанесеннаго однимъ человѣкомъ другому. Что это было за оскорбленіе, я не знаю; склоненъ, однако, думать, что тутъ была замѣшана женщина. Я думаю такъ потому, что оскорбленный ненавидѣлъ своего обидчика съ такой силой, которая не часто зарождается въ груди мужчины, если только подобное чувство не раздувается памятью о какомъ-нибудь женскомъ дыханіи.

"Впрочемъ, это лишь предположеніе, и затронутый пунктъ неваженъ. Человѣкъ, нанесшій оскорбленіе, бѣжалъ, другой помчался за нимъ въ погоню. Произошли форменныя скачки, причемъ первый человѣкъ имѣлъ преимущество старта, въ размѣрѣ одного дня; ареной былъ цѣлый міръ, а призомъ — жизнь перваго ѣздока.

"Путешественники въ этотъ періодъ ѣздили мало и черезъ рѣдкіе промежутки; поэтому дѣло преслѣдованія было легко выполнимо. Первый человѣкъ никогда не зналъ, какъ далеко или близко другой мчался за нимъ, и надѣясь, что онъ сбилъ его со слѣда, могъ передохнуть время отъ времени. Второй же человѣкъ, зная всегда точнымъ образомъ, какъ далеко отстоитъ отъ него первый, ни минуты не останавливался; поэтому человѣкъ, подстрекаемый ненавистью, придвигался все ближе и ближе къ человѣку, гонимому страхомъ.

"Въ такомъ-то городѣ отвѣтъ на вѣчно-неизмѣнный вопросъ былъ слѣдующій:

" — Въ семь часовъ прошлаго вечера, m’sieur.

" — Въ семь? А, восемнадцать часовъ! Дайте мнѣ ѣсть чего-нибудь живо, пока закладываютъ лошадей!

"Въ слѣдующемъ городѣ разница оказывалась уже въ шестнадцать часовъ.

"Проѣзжая мимо одного уединеннаго замка, путешественникъ высунулъ голову изъ окна кареты и спросилъ:

" — Сколько времени тому назадъ по этому пути проѣхалъ экипажъ съ невысокимъ красивымъ мужчиной?

" — Такой проѣхалъ сегодня рано утромъ, m’sieur.

" — Благодарю! Гоните! Сотня франковъ, если вы минуете заставу до наступленія ночи!

" — А сколько за загнанныхъ лошадей, m’sieur?

" — Двойная ихъ стоимость при жизни.

"Однажды человѣкъ, погоняемый страхомъ, оглядѣлся и увидалъ передъ собой открытыя врата собора. Войдя туда, онъ преклонилъ колѣни и сталъ молиться. Онъ молился долго и жарко, потому что люди, находящіеся въ страшной бѣдѣ, жадно хватаются за соломинку вѣры.

"Онъ молился, чтобы его грѣхъ былъ ему отпущенъ и, что еще болѣе важно, чтобъ были отпущены послѣдствія его грѣха и чтобы онъ избавился отъ противника. А за нѣсколько креселъ въ сторонѣ отъ него, чуть не напротивъ, стоялъ на колѣняхъ его противникъ и также молился.

"Но молитва второго человѣка, какъ простая благодарность, была очень кратка, такъ что когда первый поднялъ глаза, онъ увидалъ лицо своего недруга, устремленное на него поверхъ креселъ, съ насмѣшливой улыбкой на устахъ.

"Первый не сдѣлалъ попытки подняться съ колѣнъ: такъ и застылъ, пригвожденный ликующимъ выраженіемъ, ярко свѣтившимся въ глазахъ другого человѣка. И другой человѣкъ прошелъ мимо стоявшихъ передъ нимъ креселъ, минуя одно за другимъ, и неслышно приблизился къ первому.

"Тогда, именно въ ту минуту, когда оскорбленный стоялъ рядомъ съ своимъ оскорбителемъ, исполненный радости, что наступилъ его часъ, вдругъ раздался внезапно трезвонъ съ соборной колокольни, и человѣкъ, дожившій до высшаго счастья, почувствовалъ. что сердце у него оборвалось, и онъ грохнулся мертвый, съ насмѣшливой улыбкой, все еще змѣившейся у него на устахъ.

"Такъ онъ и лежалъ здѣсь.

"Тогда человѣкъ, нанесшій оскорбленіе, поднялся съ колѣнъ и вышелъ, славя Бога.

"Что произошло съ тѣломъ другого человѣка, неизвѣстно. Это было тѣло иностранца, умершаго скоропостижно въ соборѣ. Никто его не призналъ, никто не потребовалъ.

"Прошли затѣмъ многіе годы, и пережившій эту трагедію сдѣлался достойнымъ и полезнымъ гражданиномъ, человѣкомъ, извѣстнымъ въ наукѣ.

"Въ его лабораторіи было много предметовъ, необходимыхъ для его изслѣдованій, и среди нихъ выдѣлялся стоявшій въ углу человѣческій скелетъ. Это былъ очень старый и не разъ починявшійся скелетъ, такъ что наступила однажды давно уже ожидавшаяся развязка: онъ разсыпался на куски.

"Необходимо оказалось купить новый скелетъ.

"Человѣкъ науки отправился къ хорошо ему извѣстному торговцу, маленькому старичку съ пергаментнымъ лицомъ, державшему темную лавченку, въ которой никогда не было покупателей, подъ сводами башенокъ въ Соборѣ Парижской Богоматери.

"Маленькій, пергаментнаго вида старичекъ какъ разъ имѣлъ то, что требовалось для m’sieur: замѣчательно изящный и пропорціональный «экземпляръ»; онъ пошлетъ его и водворитъ въ лабораторіи m’sieur сегодня же къ вечеру.

"Торговецъ вѣрно сдержалъ свое слово. Когда m’sieur вошелъ въ свою лабораторію вечеромъ, вещь уже стояла на мѣстѣ.

"Ученый сѣлъ въ кресло съ высокой спинкой и попытался сосредоточить свои мысли; но его мысли были очень разбросаны и, склонны разбѣгаться, возвращаясь, однако, все къ одному и тому же пункту.

"Онъ раскрылъ толстую книгу и началъ ее читать. Прочелъ онъ о человѣкѣ, оскорбившемъ другого и бѣжавшемъ отъ него прочь. Второй же преслѣдовалъ перваго. Сознавъ, какую исторію онъ читаетъ, ученый съ раздраженіемъ захлопнулъ книгу, всталъ и подойдя къ окну, выглянулъ изъ него. Онъ увидалъ передъ собой пронизываемую солнечными лучами внутренность большого собора и лежащаго на его плитахъ мертвеца съ насмѣшливой улыбкой. змѣящейся на устахъ.

"Почувствовавъ, что у него умъ заходитъ за разумъ, ученый отвернулся со смѣхомъ, но его смѣхъ скоро прервался: ему показалось, что еще кто-то въ комнатѣ также смѣется. Внезапно затихнувъ, съ приросшими словно къ полу ногами, стоялъ онъ, прислушиваясь съ минуту; потомъ вдругъ вперилъ свой взглядъ въ уголокъ, откуда, повидимому, исходили звуки; но стоявшій тамъ бѣлый предметъ только скалилъ зубы.

"Ученый отеръ обильный потъ, струившійся съ его лба и рукъ, и на цыпочкахъ вышелъ изъ комнаты.

"Два дня онъ не заглядывалъ въ лабораторію; на третій, говоря себѣ, что его страхи напоминаютъ истеричную барышню, онъ отворилъ двери и вошелъ. Стыдясь самого себя, онъ взялъ лампу въ руку и, пройдя къ дальнему уголку, въ которомъ стоялъ скелетъ, осмотрѣлъ его. Это былъ просто комплектъ костей, купленный за триста франковъ. Развѣ онъ ребенокъ, чтобы бояться подобныхъ пугалъ?

"Онъ поднялъ лампу какъ разъ въ уровень съ оскаленнымъ черепомъ скелета. Пламя лампы чуть-чуть поколебалось, какъ будто легкое дыханіе пронеслось около него.

"Ученый объяснилъ это себѣ, говоря, что стѣны дома были стары, всѣ въ трещинахъ, и струя вѣтра легко могла проскользнуть гдѣ-нибудь. Онъ твердилъ это объясненіе самому себѣ, пятясь по комнатѣ и не отрывая глазъ отъ скелета. Дойдя до письменнаго стола, онъ тяжело упалъ въ кресло и впился въ его ручки такъ крѣпко, что пальцы у него побѣлѣли.

"Онъ попытался работать, но пустыя глазницы оскаленнаго черепа какъ будто притягивали его къ себѣ. Онъ всталъ, борясь съ сильнымъ желаніемъ выбѣжать съ крикомъ изъ комнаты. Оглянувшись боязливо вокругъ, онъ остановилъ взоры на высокихъ ширмахъ, стоявшихъ неподалеку отъ двери. Онъ пододвинулъ ихъ и помѣстилъ между собой и скелетомъ, такъ что не могъ его видѣть, и скелетъ, въ свою очередь, не могъ видѣть ученаго. Тогда онъ опять усѣлся за работу. Нѣкоторое время онъ принуждалъ себя смотрѣть въ книгу, лежавшую передъ нимъ, но, не будучи, наконецъ, въ состояніи пересиливать себя, онъ почувствовать, что глаза его слѣдуютъ своему собственному влеченію.

"Быть можетъ, это была галлюцинація; вѣроятно, онъ случайно помѣстилъ ширму такъ, чтобы содѣйствовать подобной иллюзіи, по то, что онъ увидалъ, была костистая рука, высовывающаяся изъ-за угла ширмы. Съ громкимъ крикомъ ученый грохнулся на подъ и потерялъ сознаніе.

"Обитатели дома сбѣжались на крикъ; поднявъ съ пола ученаго, они вынесли его и уложили въ постель. Какъ только онъ пришелъ въ себя, его первымъ вопросомъ было, гдѣ они нашли скелетъ, гдѣ онъ находился, когда они вошли въ комнату? Ему сказали, что онъ стоялъ тамъ же, гдѣ всегда, но затѣмъ пошли въ лабораторію, чтобы посмотрѣть еще разъ, повинуясь его безумнымъ мольбамъ, и возвратились назадъ, сдерживая улыбки. Онъ выслушалъ ихъ замѣчанія о переутомленіи, о необходимости развлекаться и прочее, и сказалъ, что они могутъ дѣлать съ нимъ, что хотятъ.

"Въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ дверь въ лабораторію оставалась замкнутою. Потомъ наступилъ разъ холодный осенній вечеръ, когда ученый раскрылъ ее снова и притворилъ за собою.

"Онъ зажегъ лампу, собралъ вокругъ себя инструменты и книги, и усѣлся опять въ свое кресло съ высокою спинкою. И прежній ужасъ снова овладѣлъ имъ.

"Но на этотъ разъ онъ думалъ пересилить себя. Его нервы теперь были крѣпче и разумъ яснѣе; онъ захотѣлъ преодолѣть свой безразсудный страхъ. Подойдя къ двери, онъ замкнулъ ее и бросилъ ключъ на другой конецъ комнаты; тотъ упалъ среди ба нокъ и склянокъ съ гулкимъ эхо.

"Позднѣе, его старая ключница, дѣлая свой послѣдній обходъ по дому, постучала къ нему въ двери и пожелала покойной ночи, какъ это дѣлалось обыкновенно. Она не получила сначала отвѣта и, приходя въ нервное состояніе, постучала опять погромче, обращаясь къ ученому. Наконецъ до нея донесся отвѣтъ:

" — Покойной ночи!

"Она сперва не обратила особеннаго вниманія на это, но потомъ вспоминала, что отвѣтившій ей голосъ былъ какой-то странный, скрипучій и механическій. Пытаясь описать, она приравнивала его къ голосу, исходящему какъ будто отъ статуи.

"На слѣдующее утро дверь оставалась попрежнему замкнутой. Для ученаго не было чѣмъ либо особеннымъ приработать всю ночь и далеко прихватить даже слѣдующій день. Поэтому никто особенно не удивился. Но когда наступилъ вечеръ, а ученый все не появлялся, слуги его собрались передъ лабораторіей и начали перешептываться, вспоминая о томъ, что случилось недавно.

"Они прислушались, но къ нимъ не доносилось ни звука. Они трясли дверь и звали ученаго; наконецъ, начали стучать кулаками по деревяннымъ доскамъ дверей. Но изъ лабораторіи попрежнему не доносилось ни звука.

"Встревожась, они рѣшили взломать двери. Послѣ нѣсколькихъ ударовъ онѣ подались, и вся толпа ринулась въ комнату.

"Ученый сидѣлъ вытянувшись, окоченѣлый, въ своемъ креслѣ съ высокой спинкой. Сначала пришедшіе думали, что онъ скончался во снѣ. Но когда они подступили ближе и на покойника упалъ свѣтъ, они увидали синіе слѣды костистыхъ пальцевъ вокругъ его глотки; а въ глазахъ у него застылъ ужасъ, какой не часто приходится видѣть въ глазахъ человѣка.

Браунъ первый прервалъ безмолвіе, наступившее вслѣдъ за тѣмъ. Онъ спросилъ, нѣтъ ли у меня на кораблѣ немного водки, и сказалъ, что чувствуетъ необходимость глотнуть капельку водки, прежде чѣмъ лечь въ постель. Это одно изъ главныхъ обаяній въ исторіяхъ Джефсона: послѣ нихъ всегда хочется глотнуть капельку водки.

ГЛАВА VI.

— Кошки, — обратился ко мнѣ Джефсонъ, когда мы сидѣли однажды съ нимъ днемъ на палубѣ, обсуждая сюжетъ нашей повѣсти, — животныя, къ которымъ я питаю чувство глубочайшаго почтенія Кошки и раскольники кажутся мнѣ единственными существами на землѣ, обладающими истинной практической мудростью. Подкараульте кошку, если вамъ какъ-нибудь удастся, когда она дѣлаетъ что-нибудь недозволенное, дурное; посмотрите, какъ она трепещетъ, чтобы никто не увидѣлъ ея поведенія; пойманная жена мѣстѣ преступленія, съ какой поразительной быстротой притворится она, что совсѣмъ и не дѣлала этого, что у нея даже и въ мысляхъ этого не было, и доказательство на лицо — она дѣлала нѣчто совсѣмъ другое, прямо-таки противоположное, Право, можно подумать, что кошки одарены умомъ

"Не далѣе какъ сегодня утромъ подсматривалъ я на палубѣ за одною изъ вашихъ бестій. Она пробиралась, крадучись, за цвѣточными горшками и подстерегала молодого дрозда, пріютившагося на свернутомъ канатѣ Убійство свѣтилось въ ея глазахъ, кровожадностью трепеталъ ея каждый напрягшійся мускулъ. Но въ тотъ мигъ, какъ она приноровилась уже прыгнуть, судьба, покровительствующая слабому, обратила ея вниманіе на меня; она впервые замѣтила мое присутствіе. Это произвело на нее такое же дѣйствіе, какое производило на библейскаго преступника небесное видѣніе. Въ одно мгновеніе передъ моими глазами стояло совсѣмъ иное существо. Хищный звѣрь, ищущій, кого поглотить, вдругъ исчезъ. Вмѣсто него явился ангелъ, правда, съ длиннымъ хвостомъ и косматый, но возводящій глаза къ небу съ выраженіемъ, заключающимъ въ себѣ на одну треть невинности и двѣ трети благоговѣнія предъ крастой природы. Я интересовался узнать что она тутъ дѣлаетъ? Такъ развѣ же я не вижу? Она просто играетъ съ комочкомъ земли? Конечно, мой умъ не такъ дурно направленъ, чтобы я вообразилъ, будто она намѣревается схватить эту хорошенькую, маленькую птичку — да сохранитъ ее Богъ!

"Затѣмъ припомните стараго кота Тома, когда онъ тайкомъ проскальзываетъ домой послѣ ночи, проведенной на крышѣ, не пользующейся хорошей репутаціей. Можно ли представить себѣ другое существо, менѣе старающееся обратить на себя вниманіе. «Боже милосердый! — могли бы вы лишь услышать, какъ онъ самъ съ собой разсуждаетъ, — я и представленія не имѣлъ, что теперь такъ поздно; какъ быстро летитъ время, когда проводишь его въ удовольствіяхъ. Надѣюсь, я не встрѣчу никого изъ знакомыхъ. Очень неудобно, что уже такъ свѣтло». Вдругъ въ нѣкоторомъ отдаленіи онъ замѣчаетъ полисмэна и сразу останавливается, прячась въ тѣни. «Что онъ тутъ дѣлаетъ теперь, — недоумѣваетъ котъ, — итакъ близко отъ нашихъ дверей? Я не могу войти домой, когда онъ шляется вокругъ. Онъ, навѣрно, узнаетъ меня: а онъ вѣдь изъ тѣхъ людей, что болтаютъ со служанками».

"Томъ прячется за столбъ, осторожно выглядывая время отъ времени изъ-за своей засады. Но полисмэнъ, повидимому, избралъ своимъ постояннымъ мѣстопребываніемъ именно этотъ постъ; котъ начинаетъ тревожиться и раздражаться. «Что сдѣлалось съ этимъ болваномъ? — негодующе бурчитъ онъ. — Умеръ онъ, что ли? Чего жь онъ не двигается, какъ самъ же велитъ всегда проходящимъ? Вотъ оселъ-то!».

"Какъ разъ въ эту минуту доносится отдаленный крикъ: «Молоко!». Котъ вскакиваетъ въ порывѣ отчаянія. «Господи, смилуйся надо мной! Да этакъ всѣ будутъ на ногахъ, прежде чѣмъ я попаду домой. Ну, что же, надо рискнуть».

"Котъ оглядывается кругомъ, но колеблется. «И разсуждать бы не стоило, не выгляди я такимъ отчаяннымъ замухрышкой, — мурлычетъ онъ про себя, — но въ здѣшнемъ мірѣ люди такъ склонны предполагать все дурное. Ну, ладно! — присовокупляетъ онъ, награждая самъ себя подзатыльникомъ. — Тутъ нѣтъ ровно ничего предосудительнаго, и мнѣ приходится возложить всѣ надежды на Провидѣніе; вѣдь сколько разъ оно выручало меня. Сойдетъ!».

"Онъ принимаетъ на себя видъ угнетенной невинности и семенитъ степенными и благонравными шажками. Очевидно, ему хочется внушить мысль, что онъ всю ночь провелъ за работой, въ «Ассоціаціи Бодрствующихъ» и возвращается теперь домой съ наболѣвшимъ сердцемъ, вслѣдствіе тѣхъ сценъ, свидѣтелемъ которыхъ ему сейчасъ пришлось быть. Незамѣтно карабкается Томъ черезъ окно и только-что успѣваетъ на скорую руку привести себя въ порядокъ, какъ раздаются на лѣстницѣ шаги кухарки. Когда послѣдняя является на кухню, то оказывается, что котъ спокойно дремлетъ, свернувшись въ клубочекъ на коврикѣ передъ печкой. Шумъ открывающихся ставенъ будитъ его. Онъ поднимается и медленно идетъ, зѣвая и потягиваясь.

" — Скажите, значитъ, уже настало утро? — лѣниво произноситъ онъ. — Вотъ что! А я такъ сладко спалъ, кухарочка; мнѣ снился чудесный сонъ о моей бѣдной матушкѣ.

"Да, кошки! Вотъ вы считаете ихъ за животныхъ, а чѣмъ отличаются онѣ отъ людей, помимо количества ногъ?

— Конечно, — отвѣчалъ я, — кошки поразительно хитрыя животныя, и онѣ приближаются къ человѣку не только по своимъ инстинктамъ: та удивительная ловкость, съ какою онѣ постоянно заботятся «единственно» о себѣ, достойна самой человѣческой породы. Нѣкіе мои пріятели владѣли котомъ, толстѣннымъ чернымъ Томомъ; они достали его, когда онъ былъ вдвое меньше. Они взяли его еще котенкомъ и привязались къ нему съ безъискусственнымъ. искреннимъ чувствомъ. Со стороны Тома, однако, ничто не свидѣтельствовало о взаимности.

"Въ одинъ прекрасный день, по сосѣдству, на попеченіи какой-то старой дѣвы, поселилась шиншилла, и обѣ кошки встрѣтились на садовомъ заборѣ.

" — Какого рода хозяева достались вамъ? — полюбопытствовала шиншилла.

" — О, прекрасныя!

" — Милыя особы?

" — Да, довольно милы, насколько могутъ быть люди.

" — Порядкомъ властолюбивые? Будьте какъ можно осмотри гелыіѣе въ такого рода вещахъ.

" — Какже, какже; но я не могу сдѣлать имъ ни одного упрека,

" — Каковъ провіантъ?

"О, обыкновенный, знаете: кости и объѣдки, а для разнообразія собачьи сухари время отъ времени.

" — Кости и собачьи сухари! Вы хотите сказать, что гложете кости?

" — Да, когда могу добыть ихъ. Что жь тутъ худого?

" — О, покрывало Изиды Египетской! Кости и собачьи сухари! Неужели на вашу долю не достается ни молоденькаго цыпленка, ни сардинки, ни телячьей котлеты?

" — Цыпленка, сардинки? Что вы говорите? Что это такое сардинка?

" — Что такое сардинки! О, мое милое дитя! (Шиншилла была дама и называла своихъ друзей котовъ немного постарше себя не иначе, какъ «мое милое дитя»). Да ваши господа позорно третируютъ васъ. Пойдемте, присядемъ тутъ и разскажите мнѣ все по порядку. На чемъ вы спите?

" — На полу.

" — Я такъ и думала; а пить, я полагаю, вамъ даютъ снятое молоко, разбавленное водой?

" — Оно дѣйствительно жидковато.

" — Воображаю, какъ нельзя лучше. Вы должны немедленно оставить этихъ людей, мой дорогой.

" — Но кудажь мнѣ дѣваться?

" — Куда угодно.

" — Но кто жь возьметъ меня?

" — Найдутся, если вы толково приметесь за дѣло. Какъ вы думаете, сколько разъ я мѣняла своихъ господъ? Семь разъ, и всегда съ выгодой. Да вы знаете ли, гдѣ я родилась? Въ свиномъ хлѣву. Насъ было трое: мать, я и мой меньшой братъ. Мать оставляла васъ однихъ каждый вечеръ и возвращалась большею частью только на разсвѣтѣ. Въ одно печальное утро она не вернулась. Мы ждали и ждали, но день прошелъ, — ея не было; мы становились часъ отъ часу все голоднѣе; наконецъ легли, прикурнувъ другъ къ дружкѣ, и постарались заснуть. Вечеромъ, выглянувъ черезъ дверную дырку, мы увидѣли мать, бредущую по полю. Она медленно тащилась, волоча туловище по землѣ. Мы окликнули ее; она тихонько отвѣтила «кррю», но не прибавила шагу. Она вползла къ намъ и свалилась на бокъ; мы подбѣжали къ ней, чуть не умирая отъ голоду. Мы къ ней прижались, она стала насъ облизывать. Я такъ и заснула около нея. Проснулась ночью отъ ощущенія холода. Я прижалась было плотнѣй къ материнскому тѣлу, но мнѣ стало еще холоднѣе: все оно было мокрое, липкое, потому что какая-то темная жидкость сочилась изъ бока у нашей матери. Въ то время я не знала, что это такое, но впослѣдствіи поняла.

"Все это происходило, когда мнѣ исполнилось едва 4 недѣли, и съ того дня я стала сама заботиться о себѣ; вотъ чему должны вы поучиться на бѣломъ свѣтѣ, мой дорогой. Нѣкоторое время мы съ братомъ жили въ хлѣву, сами себя прокармливая. Вначалѣ подобная борьба за существованіе была тяжела такимъ крошкамъ, но мы ее выдержали. Однажды, къ концу третьяго мѣсяца, я отошла отъ дому дальше обыкновеннаго и набрела на домикъ, стоявшій въ открытомъ подѣ. Сквозь растворенную дверь мнѣ показалась тамъ такъ тепло и уютно, что я вошла внутрь: я всегда отличалась рѣшительностью. Нѣсколько дѣтей играли около печки. Они радушно меня встрѣтили и оказали мнѣ много вниманія. Для меня это было чѣмъ-то совсѣмъ новымъ, и я съ удовольствіемъ осталась у нихъ, Въ то время домъ этотъ показался мнѣ дворцомъ. Я бы и продолжала такъ думать, если бы, проходя однажды днемъ черезъ деревню, не заглянула въ комнату за прилавкомъ, гдѣ на полу красовался коверъ, а передъ каминомъ стоялъ экранъ. До тѣхъ поръ я и не знала, что на свѣтѣ существуетъ такая роскошь. Я рѣшила сдѣлать эту лавку своимъ мѣстопребываніемъ, и добилась этого.

" — Какъ же вы этого достигли? — спросилъ черный котъ, все болѣе и болѣе заинтересовываясь.

" — Весьма простымъ способомъ: я вошла въ лавку и тамъ поселилась. Мое дорогое дитя, для каждой двери есть свой «Сезамъ, отворись!». Кошка, которая добросовѣстно трудится, дохнетъ съ голоду; кошка, которая отличается разумомъ, укокошивается, какъ бѣшеная; кошка, обладающая доблестью, погибаетъ, какъ воръ; но та, у которой ласковыя щечки, спитъ на бархатныхъ подушкахъ, пьетъ сливки и кушаетъ ростбифъ. Я, не думая долго, юркнула въ лавку и начала тереться о ноги старика. И онъ, и жена его были сразу покорены тѣмъ, что они называли моею «довѣрчивостью»; они съ восторгомъ приняли меня. Шатаясь вечеромъ по полямъ, мнѣ часто случалось слышать, какъ дѣти изъ домика кликали меня по имени. Прошло нѣсколько недѣль, прежде чѣмъ они отказались отъ всякой попытки меня разыскать. Одинъ изъ дѣтей, самый младшій, горько проплакалъ всю ночь, думая, что я умерла: это были привязчивыя дѣти. Я между тѣмъ прожила у своихъ друзей лавочниковъ около года, и отъ нихъ перешла ко вновь прибывшему семейству, только-что поселившемуся по сосѣдству; въ этомъ семействѣ служилъ дѣйствительно замѣчательный поваръ. Я, полагаю, удовольствовалась бы имъ надолго, но, къ несчастью, дѣла его разстроились; семейство должно было продать свой большой домъ, отпустить повара и нанять коттэджъ, а я не хотѣла возвращаться къ старому образу жизни.

"Въ силу своихъ потребностей, я высматривала какое нибудь новое помѣщеніе. Неподалеку жнъ одинъ прелюбопытный старикашка. Люди говорили, что онъ богатъ, но никто не любилъ его. Онъ рѣзко отличался отъ всѣхъ прочихъ людей. День или два раскидывала я умомъ надъ этимъ дѣломъ и, наконецъ, рѣшилась подвергнуть старика испытанію. Какъ человѣкъ одинокій, онъ могъ проникнуться ко мнѣ обожаніемъ, а если нѣтъ, вѣдь я всегда могла уйти. Моя догадка подтвердилась. Во всю мою жизнь за мной не ухаживали усерднѣе, чѣмъ у «Жабы», какъ величали его деревенскія дѣти. Нынѣшняя моя покровительница немало увлекается мною, она добрый человѣкъ, но у нея есть и другія привязанности, тогда какъ «Жаба» любилъ меня сильнѣе самого себя. Онъ едва могъ повѣрить сначала своимъ глазамъ, когда я вскочила къ нему на колѣни, ласкаясь объ его безобразное лицо.

" — Знаешь ли ты, Китти, — сказалъ онъ, — что ты первое живое существо, явившееся ко мнѣ по собственной своей охотѣ?

"И въ его маленькихъ смѣшныхъ красныхъ глазкахъ стояли слезы, когда онъ говорилъ это.

"Я прожила у «Жабы» два года и была поистинѣ вполнѣ счастлива. Затѣмъ онъ заболѣлъ, въ домъ нахлынули посторонніе люди, и я оказалась заброшенной. «Жаба» любилъ, когда я входила къ нему и ложилась на его одѣяло; онъ гладилъ меня своей тонкой, длинной рукой, и сначала я позволяла это дѣлать. Но больной человѣкъ — незавидный товарищъ, какъ вы легко можете себѣ представить, и атмосфера въ его комнатѣ не изъ особенно здоровыхъ; поэтому, взвѣсивъ тщательно всѣ обстоятельства, я почувствовала, что пришло время произвести новое переселеніе. Но тутъ представились нѣкоторыя затрудненія при моемъ бѣгствѣ. «Жаба» поминутно спрашивалъ меня и всѣ окружавшіе старались держать меня при немъ Больной лежалъ спокойнѣе, когда я была около него.

"Но рано или поздно, я добилась таки своего и, разъ выбравшись на улицу, сумѣла поставить достаточное разстояніе между собой и моимъ прежнимъ жилищемъ, чтобъ быть вполнѣ увѣренной, что имъ не удастся болѣе завлечь меня къ себѣ Я знала, что «Жаба», пока живъ, не перестанетъ надѣяться увидать меня снова.

"Но я не знала, куда дѣваться. У меня было въ виду два-три мѣста, но ни одно изъ нихъ не удовлетворяло меня вполнѣ. Такъ, въ одномъ мѣстѣ, гдѣ я пріостановилась было на день, чтобы попробовать, придется ли мнѣ тутъ по вкусу, оказалось, жила еще собака; къ другомъ, которое не оставляло бы желать ничего лучшаго, появился на свѣтъ младенецъ. Что бы съ вами ни случилось, мое дитя, никогда не останавливайтесь въ домѣ, гдѣ есть ребятишки. Положимъ, если дитя потащитъ васъ за хвостъ или напялитъ вамъ на голову бумажный картузъ, вы можете дать отпоръ, и васъ никто не забранитъ.

" — Отлично, ты подѣломъ получилъ, — промолвитъ кто-нибудь ревущему мальчугану, — нельзя такъ мучить бѣдное животное.

"Но если вы противитесь забавѣ ребенка, которая заключается въ томъ, что онъ тискаетъ васъ за шею, стараясь выковырять вамъ деревянною ложкою глаза, то васъ назовутъ злымъ животнымъ и вытолкаютъ пинками въ садъ. Кто держитъ при себѣ ребятъ, тому не удержать меня, — таково мое правило.

"Смѣнивъ два-три семейства, я водворилась въ домѣ одного банкира. Мнѣ дѣлались предложенія болѣе выгодныя, съ плотской точки зрѣнія. Я могла поселиться въ гостинницѣ, гдѣ съѣстные припасы выдавались просто въ безмѣрномъ количествѣ и гдѣ черный ходъ не запирался цѣлую ночь. Но въ пользу банкира (онъ состоялъ также и церковнымъ старостой, а жена его позволяла себѣ улыбаться развѣ только при шуткахъ епископа) говорило то, что въ его домѣ царила атмосфера благопристойности, которая, я чувствовала какъ нельзя лучше, подойдетъ къ моей натурѣ. Мое дорогое дитя, вы встрѣтите циниковъ, которые станутъ подсмѣиваться надъ благопристойностью; не слушайте ихъ. Благопристойность — это наша опора, очень вѣрная и практичная. Она не дастъ вамъ ни лакомыхъ кусочковъ, ни мягкихъ постелей, зато доставитъ нѣчто лучшее и болѣе прочное. Она дастъ вамъ сознаніе, что вы живете подобающей жизнью, что вы дѣлаете подобающія вещи и что, насколько земной разумъ можетъ судить, вы идете къ надлежащей цѣли, а остальные — нѣтъ.

"Не позволяйте никогда никому доказывать вамъ противное. Благопристойность одна изъ самыхъ пріятныхъ вещей въ этомъ мірѣ и, насколько знаю, вдобавокъ, одна изъ самыхъ дешевыхъ. Я пробыла около трехъ лѣтъ въ этомъ семействѣ и очень грустила, когда должна была ихъ покинуть. Я бы никогда ихъ не бросила, если бы могла что-нибудь сдѣлать; но въ одинъ прекрасный день съ банкомъ что-то случилось, и банкиръ вынужденъ былъ неожиданно предпринять поѣздку въ Испанію. Послѣ этого домъ сталъ не особенно пріятенъ для житья. Докучный, шумливый народъ то-и-дѣло ломился въ двери, загромождалъ всѣ проходы въ корридорѣ, а ночью швырялъ кирпичи къ намъ въ окна.

"Въ то время у меня была особенно нѣжная комплекція и мои нервы не могли этого вынести. Я сказала прости-прощай городу и, направивъ стопы обратно, въ окрестности, поселилась на дачѣ съ однимъ графскимъ семействомъ.

"Это были преважные господа, но я предпочла бы, чтобъ у нихъ было уютнѣе. У меня любящая натура и я неизмѣнно желала бы видѣть вокругъ себя всеобщую любовь. При своихъ сдержанныхъ манерахъ, графы были достаточно добры ко мнѣ, но не обращали на меня особаго вниманія, и я вскорѣ устала расточать свои ласки людямъ, которые ихъ не цѣнятъ и не отвѣчаютъ на нихъ.

"Отъ этихъ господъ я перешла къ бывшему торговцу картофелемъ. Съ соціальной точки зрѣнія, это было пониженіе, но зато повышеніе во всемъ, касавшемся комфорта и оцѣнки меня лично. Повидимому, это была на рѣдкость милая семья, чрезвычайно меня полюбившая. Я говорю «повидимому», такъ какъ дальнѣйшее показало, что они не были такими на дѣлѣ. Черезъ какихъ-нибудь полгода они уѣхали, бросивъ меня, ни разу не пригласивъ ѣхать съ собой и не стараясь даже устроиться какъ-нибудь такъ, чтобы захватить и меня. Очевидно, они даже не тревожились о томъ, что со мной станется. Такого эгоистичнаго равнодушія къ требованіямъ дружбы я въ жизнь мою не встрѣчала.

"Они окончательно пошатнули мою и безъ того весьма слабую вѣру въ человѣческую природу, и я рѣшила, что въ будущемъ ни одному изъ людей не представится больше возможности вызвать мое раскаяніе по поводу излишней довѣрчивости. Я избрала свою теперешнюю хозяйку по рекомендаціи одного моего друга, жившаго нѣкогда у нея. По его словамъ, она была «чудной кошатницей». Единственная причина, по которой онъ покидалъ ея домъ, было требованіе, чтобы онъ являлся домой ежедневно къ десяти часамъ вечера, а это не вполнѣ согласовалось съ его распредѣленіемъ времени. Мнѣ же такое условіе былобезразлично: дѣло въ томъ, что я не дорожу нашими полуночными réunions, весьма у насъ распространенными. Тамъ на каждаго изъ котовъ всегда приходится черезчуръ много кошекъ для того, чтобы веселиться какъ слѣдуетъ, и рано или поздно такія собранія не обходятся безъ весьма бурныхъ сценъ. Я сама предложила себя нынѣшней моей хозяйкѣ, и она любезно меня приняла. Но я никогда не любила ея, да и не полюблю. Это — глупѣйшая старуха; вдобавокъ, она колотитъ меня. Но какъ бы то ни было, хозяйка ко мнѣ привязана, и пока не представится ничего особенно заманчиваго, я останусь у нея.

"Такова, дорогое дитя мое, исторія моей жизни вплоть до послѣднягодня. Я сообщаю ее вамъ для того, чтобы показать, какъ легко «втереться въ домъ». Намѣтьте себѣ жилище и начните жалобно мяукать у чернаго хода Когда дверь отворится, бросайтесь туда со всѣхъ ногъ и тритесь о первое попавшееся колѣно. Тритесь сильнѣе, довѣрчиво поглядывая кругомъ. Я замѣтила, ничто въ мірѣ такъ быстро не подкупаетъ людей, какъ довѣріе. У нихъ самихъ его очень немного, поэтому оно такъ имъ и нравится. Всегда будьте довѣрчивы, но въ то же время будьте готовы ко всевозможнымъ случайностямъ. Если вы сколько-нибудь сомнѣваетесь въ пріемѣ, который вамъ будетъ оказанъ, то постарайтесь вымокнуть немножко. Почему люди предпочитаютъ мокрую кошку сухой, я никогда не была въ состояніи понять; но фактъ несомнѣненъ: мокрая кошка можетъ на опытѣ убѣдиться что ее всегда примутъ и осыплютъ нѣжнѣйшими ласками, въ то время какъ сухой будетъ грозить безусловное изгнаніе. Кромѣ того, если вы въ состояніи исполнить мой совѣтъ, скушайте кусочекъ черстваго хлѣба, когда вамъ предложатъ. Человѣческая раса всегда бы ваетъ затронута до самыхъ глубокихъ тайниковъ сердца при видѣ кошки, гложущей сухую корку.

«Черный Томъ», проживавшій у моего друга, воспользовался мудростью шиншилла. Въ ближайшемъ сосѣдствѣ только-что поселилась какая-то парочка, но безъ кошки. Томъ рѣшился произвести съ ними опытъ. Согласно съ этимъ, въ первый же дождливый день онъ вышелъ тотчасъ послѣ завтрака и просидѣлъ чуть не четыре часа въ открытомъ полѣ. Вечеромъ, промокнувъ до костей, онъ подкрался, мяукая, къ ихъ двери. Одна изъ служанокъ отворила ее; Томъ поспѣшилъ забиться къ ней подъ подолъ и началъ тереться о ея колѣни. Она вскрикнула, и немедленно прибѣжали баринъ и барыня узнать, въ чемъ дѣло.

" — Это, барыня, бездомная кошка, — сказала служанка.

" — Выкиньте ее вонъ! — приказалъ баринъ.

" — Ахъ, нѣтъ, не надо! — воскликнула барыня.

" — Ай, бѣдняжка, она совсѣмъ мокрая! — замѣтила горничная.

" — Можетъ быть, она голодна, — промолвила кухарка.

" — Попробуйте дать ей черстваго хлѣба, поддразнилъ баринъ, писавшій въ газетахъ и потому воображавшій, что онъ все знаетъ.

"Тому была предложена черствая корка. Онъ съ жадностью съѣлъ ее, послѣ чего благодарно потерся о свѣтлыя брюки хозяина.

"Это заставило послѣдняго устыдиться какъ за самого себя, такъ и за свои брюки.

"Ну, хорошо, оставьте его, если онъ хочетъ, — порѣшилъ баринъ.

"Кота устроили какъ можно удобнѣе, и онъ остался.

"Между тѣмъ, его прежніе хозяева всюду его разыскивали. Пока онъ былъ съ ними, они не особенно цѣнили Тома, но едва онъ пропалъ, они сдѣлались безутѣшны.

"По этому поводу возникли смутныя подозрѣнія. Исчезновеніе кошки, облеченное сначала полной таинственностью мало-помалу начало принимать видъ преступленія. Жена открыто обвиняла мужа въ его постоянномъ нерасположеніи къ погибшему и прозрачно намекала на то, что онъ и садовникъ могли бы, пожалуй, дать болѣе или менѣе подробный отчетъ о послѣднихъ минутахъ бѣдняжки; мягкость, съ которою супругъ опровергалъ эту инсинуацію, только усиливала увѣренность въ правильности подозрѣнія, Потомъ накинулись на бульдога и тщательно осмотрѣли его. Къ счастію для собаки, за послѣдніе два дня ему не пришлось выдержать ни одной кровавой схватки. Будь только открытъ на немъ хоть одинъ свѣжій слѣдъ крови, ему бы не поздоровилось.

"Личностью, наиболѣе пострадавшею отъ всего этого, оказался младшій сынишка. Три недѣли тому назадъ онъ нарядилъ кота въ куклино платье и прокатилъ въ коляскѣ по всему саду. Самъ онъ давно уже забылъ объ этомъ инцидентѣ, но правосудіе, хотя и поздно, его настигло. Злодѣяніе внезапно всплыло наружу, какъ разъ въ тотъ моментъ, когда тщетное сожалѣніе объ утратѣ любимца достигло высшаго предѣла, такъ что надрать ребенку оба уха, а затѣмъ уложить его, ни минуты но медля. съ мѣста въ постель, было признано достодолжнымъ возмездіемъ.

"Къ концу второй недѣли котъ вдругъ возвратился назадъ, не встрѣтивъ желаемаго улучшенія въ своемъ быту. Вся семья была такъ удивлена въ первый мигъ, что сомнѣвалась сначала, точно ли онъ состоитъ изъ мяса и костей или это лишь безплотный духъ, явившійся ихъ утѣшить. Но видя, какъ онъ уничтожаетъ полуфунтовую сырую котлетку, они рѣшили, что онъ осязаемъ, и, наперерывъ хватая его, начали прижимать къ своей груди. Цѣлую недѣлю закармливали они кота и носились съ нимъ. Затѣмъ, когда возбужденіе, улеглось и Томъ очутился въ прежнемъ положеніи, онъ не удовольствовался имъ и снова ушелъ къ сосѣдямъ.

"Сосѣди не менѣе живо чувствовали его отсутствіе и привѣтствовали возвращеніе Тома необычайными проявленіями радости. Это кота надоумило. Онъ понялъ, что его игра должна состоять въ томъ, чтобы посѣщать обѣ семьи, вызывая соперничество; онъ такъ и сдѣлалъ. Онъ поочередно проводилъ по двѣ недѣли то тамъ, то здѣсь, и чувствовалъ себя, какъ герой пѣтушинаго боя. Его появленіе всегда вызывало взрывы энтузіазма; чтобы склонить его остаться, испытывались всевозможныя средства. Изучались внимательно всѣ мелкія прихоти Тома; любимѣйшія его блюда оказывались всегда къ его услугамъ

"Но въ концѣ концовъ его пристанище было открыто, и тогда обѣ семьи начали войну черезъ заборъ. Мой другъ обвинялъ журналиста въ томъ, что послѣдній переманиваетъ кота. Журналистъ возражалъ, что несчастная тварь, мокрая и голодная, сама явилась къ его дверямъ, и добавлялъ, что ему было бы стыдно обращаться настолько жестоко съ животнымъ. Они ссорятся сред нимъ числамъ дважды въ недѣлю. На-дняхъ у нихъ, вѣроятно, дойдетъ до рукопашной.

Джефсонъ былъ, повидимому, очень удивленъ этимъ разсказомъ. Онъ оставался нѣкоторое время задумчивымъ и молчаливымъ. Я спросилъ его, не хочетъ ли онъ послушать еще исторію, и, не встрѣтивъ никакого протеста, началъ разсказывать. (Можетъ быть, Джефсонъ попросту уснулъ; эта мысль не пришла мнѣ тогда въ голову).

Я разсказалъ ему о кошкѣ моей бабушки, которая, проживъ безупречною жизнью до одиннадцати лѣтъ, создавъ семью приблизительно въ шестьдесятъ шесть питомцевъ, помимо тѣхъ, что погибли на зарѣ жизни въ кадкѣ для дождевой воды, повадилась подъ старость пьянствовать и была раздавлена телѣгой пивовара (о, справедливость!) въ состояніи полнаго опьянѣнія. Я читывалъ въ брошюрахъ о воздержаніи, что ни одно безсловесное существо не выпьетъ ни капли алкоголя. Мой же совѣтъ, если вамъ угодно его послушать: не производите опытовъ такого рода.

Я знавалъ одного понни… Но, впрочемъ, не въ немъ дѣло, мы говоримъ о бабушкиной кошкѣ. Причиной ея паденія былъ разсохшійся пивной боченокъ. Подъ боченокъ подставленъ былъ соусникъ, чтобы пиво капало въ него. Однажды кошка вернулась домой съ сильной жаждой и, не найдя другого питья, полакала немножко пива; оно ей понравилось; она полакала еще, сходила куда-то на полчаса снова вернулась и покончила съ соусникомъ. Затѣмъ сѣла подлѣ, въ ожиданіи, пока онъ снова наполнится.

И съ этого дня до ея смертнаго часа я не рѣшусь утверждать, чтобы кошка была когда-нибудь трезвой. Она проводила свои дни въ полупьяномъ оцѣпенѣніи, грѣясь у кухоннаго очага. Ночи она сплошь коротала въ винныхъ погребахъ.

Моя бабушка, опечаленная и возмущенная сверхъ всякой мѣры, отказалась отъ употребленія боченковъ и пустила въ обиходъ бутыли. Кошка, осужденная такимъ образомъ на невольное воздержаніе, слонялась дня полтора вокругъ дома въ угрюмомъ и бурливомъ состояніи. Затѣмъ она исчезла и возвратилась домой лишь въ одиннадцать часовъ вечера, похожая на барабанъ.

Гдѣ она была, что она придумала, чтобъ раздобыть себѣ пива, мы никогда не могли узнать. Тоже самое стало повторяться изо-дня въ-день. Прежде всего она измышляла утромъ средства, чтобы усыпить нашу бдительность и улизнуть, а поздно вечеромъ она пробиралась, пошатываясь, черезъ задворки домой, въ состояніи, которое я не берусь описывать, чтобы не осквернять своего пера.

Однажды, въ субботу ночью, она дождалась своего печальнаго конца, который я давно предвидѣлъ. Должно быть, она была страшно пьяна: извозчикъ разсказывалъ намъ, что, вслѣдствіе темноты и сильнаго изнуренія лошадей, онъ подвигался впередъ лишь съ быстротою улитки.

Я думаю, бабушка почувствовала при смерти кошки скорѣй облегченіе, чѣмъ что-нибудь иное. Когда-то эта любимица находилась въ большой чести, но позднѣйшее ея поведеніе сильно ослабило привязанность къ ней. Мы, дѣти, похоронили бѣдняжку въ саду, подъ шелковичнымъ деревомъ, но старая лэди настояла, чтобъ на могилѣ не было ни надгробнаго камня, ни даже простой насыпи. И вотъ она зарыта здѣсь, безъ всякихъ почестей, въ настоящей могилѣ для пьяницъ.

Я разсказалъ Джефсону также и о другой кошкѣ, жившей у насъ въ семьѣ. Это было самое чадолюбивое животное, какое я когда-либо встрѣчалъ. Она не могла чувствовать себя счастливой безъ семьи. Да я и не могу представить себѣ ее одну, безъ дѣтенышей той или иной породы. Она не была очень разборчива какая семья находилась на ея попеченіи. Если у нея не было своихъ котятъ, она довольствовалась щенками или крысенятами. Ее удовлетворяли всѣ, кого она могла только мыть или кормить. Я думаю, она стала бы выводить даже цыплятъ, когда бы мы ихъ ей довѣрили.

Всѣ ея умственныя способности были направлены на чадолюбіе и вообще она не отличалась особой сообразительностью. Она никогда не сумѣла бы отличить своихъ собственныхъ дѣтенышей отъ чужихъ. Она думала, что всякое малюсенькое существо — будущая кошка. Разъ мы подкинули къ ея потомству щенка испанской породы, оставшагося безъ матери. Я никогда не забуду удивленія кошки, когда тотъ впервые залаялъ. Она насторожила уши и присѣла, глядя на него съ выраженіемъ такой печали и негодованія, что это было поистинѣ трогательно.

— Вы должны бы быть опорою своей матери, какъ будто бы говорила она; но нечего сказать, большое утѣшеніе доставляете вы подъ старость, поднимая такой страшный гвалтъ. Взгляните на ваши раскинувшіяся по мордочкѣ уши! Не могу понять, гдѣ вы могли научиться подобнымъ манерамъ.

Щенокъ оказался доброю собаченкою, Онъ пытался мяукать, пробовалъ умывать мордочку лапкой и вытягивать горизонтально свой хвостикъ, но всѣ его старанія не увѣнчались успѣхомъ. Не знаю ужь, пришлось ли ему махнуть рукой на свои тщетныя усилія превратиться въ благопристойнаго котенка или его пріемной мамашѣ пришлось оставить надежду увидѣть его когда-нибудь такимъ,

Потомъ мы отдали ей на воспитаніе дѣтеныша бѣлки. Въ это время она выкармливала свое собственное потомство, но все же съ восторгомъ взяла и пріемыша, въ полной увѣренности, что онъ такой же котенокъ. Она не могла на него наглядѣться. Вскорѣ онъ сдѣлался главнымъ ея любимцемъ. Ей нравился его цвѣтъ, а хвостъ составлялъ материнскую гордость. Но какъ забезпокоилась она, когда онъ задралъ его выше своей головы. Она хотѣла было лапкой пригнуть его книзу и держала его такъ цѣлые полчаса, стараясь привести хвостъ въ приличное положеніе. Но только лишь она оставляла его, какъ хвостъ опять взвивался кверху. Я слышалъ ея отчаянныя вопли по этому поводу.

Разъ какъ-то сосѣдняя кошка пришла навѣстить нашу и бѣлочка, понятно, сдѣлалась предметомъ ихъ разговора.

— Красивый цвѣтъ, — замѣтила знакомая, оглядывая критическимъ окомъ предполагаемаго котенка.

Это была особенно пріятная вещь, какую она могла сказать мамашѣ.

— Да, онъ прекраснаго цвѣта, — съ гордостью согласилась и та.

— Мнѣ не особенно правятся его ноги, — сказала пріятельница.

— Да, — отозвалась въ раздумья мамаша, — вы правы. Ноги это его слабая сторона. Я также не могу сказать, чтобы цѣнила ихъ особенно высоко.

— Но, можетъ быть, онѣ выпрямятся со временемъ, — ласково успокоила ее гостья.

— О, я надѣюсь на это! — воскликнула мать, оправляясь отъ своего минутнаго смущенія.

— Да, разумѣется, со временемъ все будетъ хорошо.

— Но вы взгляните на его хвостъ и скажите по чести, видали ли вы когда-нибудь у кошки хвостъ лучше этого?

— Да. это чудный хвостъ, — согласилась гостья, — но почему вы такъ наставляете его кверху?

— Я не наставляю, — вздохнула наша кошка. Онъ самъ задирается. Я никакъ не могу его отучить; но, полагаю, онъ исправится, когда дитя станетъ постарше.

— Въ противномъ случаѣ, это будетъ крайне неловко, — рѣшила пріятельница.

— Ахъ, нѣтъ, я увѣрена, онъ исправится, — возразила мамаша. — Я должна его больше лизать. Это хвостъ, который требуетъ постояннаго лизанья, какъ вы можете видѣть сами.

И послѣ того, какъ сосѣдняя кошка ушла во-свояси, все послѣобѣденное время, цѣлыми часами, мамаша сидѣла, прилизывая хвостъ, по чуть только она его выпускала изъ лапки, онъ, какъ стальная пружина, вскидывался опять надъ головой бѣлки, и кошка лишь молча глядѣла на него, съ чувствомъ, понятнымъ только тѣмъ изъ моихъ читательницъ, которыя сами были матерями.

— Чѣмъ я такъ согрѣшила? — какъ будто говорила она. Что я такого сдѣлала, что меня постигла подобная напасть?

Джефсонъ пробудился при окончаніи моего разсказа и вскочилъ.

— Вы и ваши друзья были, повидимому, владѣльцами дѣйствительно необычайныхъ кошекъ, — замѣтилъ онъ.

— Да, — отвѣчалъ я, — наша семья была особенно счастлива въ этомъ отношеніи.

— Пожалуй, — подтвердилъ Джефсонъ, — но я только разъ въ жизни встрѣтился съ человѣкомъ, отъ котораго мнѣ довелось слышать еще болѣе чудесные разсказы о кошкахъ, чѣмъ тѣ, что передавались мнѣ вами, время отъ времени.

— О, сказалъ я, пожалуй, не безъ нѣкоторой доли ревности въ голосѣ, — отъ кого же это?

— Онъ былъ морякъ, — пояснилъ Джефсопъ. — Я встрѣтился съ съ нимъ на Гампстедскомъ трамваѣ, и мы принялись толковать объ умѣ животныхъ.

" — Да, милостивый государь, — говорилъ онъ, — что и говорить, обезьяны хитры. Я изучилъ обезьянъ вдоль и поперекъ, такъ что могу дать нѣсколько очковъ впередъ одному-двумъ лѣнивцамъ, съ которыми я плавалъ. Среди слоновъ тоже встрѣчаются лихіе ребята, если вѣрить всему, что разсказываютъ. Я слыхивалъ знатныя исторіи о слонахъ. Что и говорить, собаки тоже — народъ съ головой, нельзя съ этимъ спорить. Но позвольте замѣтить: на правильную умственную работу давайте мнѣ кошекъ. Я стою за кошекъ. Видите ли, сэръ, собака воображаетъ, что человѣкъ просто Богъ знаетъ какъ всемогущъ; нѣтъ и не будетъ другой такой тонкой бестіи, какъ человѣкъ, воображаетъ собака, и она всячески старается это показать. Вполнѣ естественно, что мы ради этого и считаемъ собаку умнѣйшей скотиной. Что же касается кошки, то она составила свое особое мнѣніе о человѣческой личности. Она многаго не скажетъ, но и этого будетъ достаточно, чтобы вы не возымѣли желанія выслушать ее до конца. И въ результатѣ мы смотримъ на кошку, какъ на созданіе, лишенное разума. А все потому, что наши предубѣжденія заставляютъ нашъ разумъ держаться невѣрнаго галса. Но что касается прямо здраваго смысла, то нѣтъ на свѣтѣ кошки, которая не сумѣла бы найти подвѣтренную сторону любой собаки и обойти ее. Случалось ли вамъ видѣть, какъ собака, привязанная на цѣпь, рвется схватить кошку, которая сидитъ себѣ, умывая мордочку, въ трехъ четвертяхъ дюйма отъ своего врага? Несомнѣнно, случалось. Отлично. Кто же изъ нихъ двоихъ выказываетъ тутъ больше смѣтки? Кошка знаетъ, что желѣзныя цѣпи не имѣютъ привычки растягиваться. Собака же, которая должна бы, кажется, лучше кошки знать главное свойство цѣпи, увѣрена, что стоитъ ей только дернуть достаточно сильно послѣднюю, и она удлинится на сколько угодно.

"А еще, приходилось ли вамъ, дойдя ночью чуть не до изступленія отъ мяуканья кошекъ, вскакивать съ постели и бѣжать къ окну, крича на нихъ изо всей мочи? Подвинулись ли онѣ при этомъ когда-нибудь хоть на пядь, хотя вы кричали достаточно громко и могли бы переполошить даже мертваго, и размахивали вдобавокъ руками, какъ на сценѣ? Что же кошки? Онѣ только повернулись да посмотрѣли на васъ, и дѣло съ концомъ. «Завывай, дескать, старичокъ, на здоровье! Намъ пріятно васъ слушать: чѣмъ больше вы кричите, тѣмъ намъ забавнѣе».

"Что же вамъ остается дѣлать? Вы схватываете тогда либо головную щетку, либо сапогъ, либо подсвѣчникъ и дѣлаете видъ, что хотите запустить имъ въ нихъ. Кошки усматриваютъ ваше намѣреніе, но видятъ, что вы держите въ рукахъ, и не двигаются ни на волосъ. Онѣ знаютъ, что вы не швырнете никакой цѣнной вещи въ окно, рискуя ее потерять или испортить. У нихъ есть достаточно смысла, чтобы не поступать такимъ образомъ, и онѣ полагаютъ, что у васъ также онъ имѣется. Если вы съ этимъ не согласны, то покажите лишь имъ кусокъ кокса или обломокъ кирпича, словомъ, что-нибудь такое, чѣмъ, по ихъ мнѣнію, вы можете швырнуть. Тогда, не успѣете вы оглянуться, какъ не останется передъ вами ни единой кошки.

"По знанію свѣта и вѣрности сужденія о немъ собаки сущіе младенцы предъ котами. Пробовали ли вы когда-нибудь, сэръ, разсказывать небылицы въ присутствіи кошки?

"Я отвѣчалъ, что кошки нерѣдко присутствовали при моихъ разсказахъ, но я ни разу не обращалъ вниманія на ихъ поведеніе въ такихъ случаяхъ.

" — А, такъ постарайтесь же воспользоваться случаемъ и сдѣлать это, — отвѣчалъ старикашка, — это стоить попробовать. Если вы разскажете какую-нибудь исторію при кошкѣ, и она не почувствуетъ себя неловко при какихъ-либо подробностяхъ разсказа, то вы можете пересказывать это хоть самому анилійскому министру юстиціи.

"У меня былъ одинъ товарищъ по службѣ, — продолжалъ морякъ, Вильямъ Кули по имени. Мы звали его Правдивымъ Билли. Онъ былъ хорошій морякъ, пока не засядетъ на шканцахъ; но тугъ, какъ примется онъ, бывало, за свои разсказы, такъ я не посовѣтовалъ бы вамъ ему вѣрить. Ну вотъ, у Билли была собака, и я видалъ, какъ онъ, сидя передъ ней, несъ такую околесную, что любая кошка давно бы взбѣсилась, а собака все слушаетъ, развѣся уши и вѣритъ. Однажды ночью, въ отсутствіе своей старухи-жены, Билли понесъ намъ такую дичь, въ сравненіи съ которой солонина, выдержавшая два плаванія, сошла бы за молодого цыпленка. Я наблюдалъ за собакой, какъ она къ этому отнесется. Она прослушала все отъ начала до конца, настороживъ уши, ни разу не сморгнувъ, озираясь лишь время отъ времени съ выраженіемъ изумленія или восторга, какъ будто говорила: «Чудесно, неправда ли! Боже мой, вообразите только! — Слыхали вы что-нибудь подобное! — Ну, это ни съ чѣмъ не сравнится!». Глупая башка была у этой собаки; вы могли говорить ей все, что вамъ вздумается.

"Меня это раззадорило, что есть у Билли собака, которая такъ поддерживаетъ его. Когда онъ кончилъ, я и говорю ему:

" — Желалъ бы я, чтобъ ты разсказалъ эту исторію какъ-нибудь вечеркомъ у меня.

" — Почему же? — удивился Билли.

" — Ну, просто моя прихоть, — отвѣчалъ я. Я не объяснилъ ему, что хочу дать возможность моей старой кошкѣ послушать его.

" — Ладно, — согласился Билли, напомни мнѣ только. — Онъ любилъ расказывать, этотъ старичина.

"На слѣдующій же вечеръ онъ постучался ко мнѣ въ каюту. Я впустилъ. Ничего не подозрѣвая, онъ началъ разсказывать. Насъ было съ полдюжины человѣкъ, растянувшихся вокругъ, а кошка сидѣла передъ огнемъ, прихорашиваясь. Но не успѣлъ еще Билли какъ слѣдуетъ поднять якорь, она уже перестала умываться и взглянула на меня съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ, какъ бы спрашивая: «Кого это Богъ намъ послалъ? Миссіонера?». Я подалъ ей знакъ сидѣть смирно, и Билли со своимъ повѣствованіемъ отчалилъ отъ берега. Когда онъ попалъ къ акуламъ, она тихонько повернулась и посмотрѣла на него. И, доложу я вамъ, мордочка кошки выражала такое презрѣніе, что могла бы устыдить даже бродячаго скомороха. Честное слово, сэръ, я на минуту забылъ, что бѣдное созданіе не можетъ говорить, до того оно походило на человѣка. Я прямо читалъ слова, вертѣвшіяся у поя на губахъ.

" — Вы бы еще намъ разсказали, какъ вы проглотили якорь? — Я сидѣлъ какъ на угольяхъ, ожидая съ минуты на минуту, что вотъ-вотъ она заговоритъ. У меня еле отлегло отъ сердца, когда она повернулась спиной къ Билли.

"Нѣсколько минутъ животное оставалось совершенно спокойнымъ и какъ бы превозмогало себя. Въ жизнь мою не видывалъ я кошки болѣе способной сдерживать свои чувства и глубоко затаивать душевную пытку.

"Наконецъ, Билли дошелъ до того мѣста, гдѣ онъ съ капитаномъ раскрыли пасть акулы, а юнга нырнулъ въ ея чрево и вытащилъ оттуда золотые часы и цѣпочку, еще не переваренные, находившіеся на Билли въ ту минуту, какъ онъ упалъ за бортъ. При этомъ враньѣ почтенная кошка вдругъ взвизгнула и перекувырнулась на спинку, вверхъ лапками.

"Я испугался, думая, что бѣдное животное скончалось, но немного спустя она очнулась, показывая своимъ видомъ, что справилась съ собою настолько, чтобы перенести все дальнейшее

"Но черезъ нѣкоторое время Билли опять хватилъ немного черезъ край, и кошкѣ снова сдѣлалось не по себѣ. Она вскочила, оглядывая насъ всѣхъ. «Ужь извините меня, милостивые государи, — сказала она или сказала бы такъ приблизительно, если взглядъ выражаетъ что-нибудь, вы, быть можетъ, привыкли къ подобной белибердѣ, она не дѣйствуетъ вамъ на нервы, но мнѣ это не все равно. Я полагаю, что наслушалась дурацкихъ розсказней настолько, насколько мнѣ позволяетъ комплекція; для васъ же вѣдь безразлично, если я удалюсь, пока еще жива».

"Съ этими словами она направилась къ двери; я растворилъ ее, и она ушла прочь.

"Нѣтъ, вамъ не одурачить побасенками кошку такъ же легко, какъ собаку.

ГЛАВА VII.

Можетъ ли человѣкъ радикально измѣниться? Бальзакъ говоритъ, что нѣтъ. Насколько указываютъ мнѣ мои наблюденія, я съ нимъ согласенъ, и почитатели покойнаго писателя могутъ дѣлать изъ этого какіе угодно выводы.

Когда я былъ молодъ и смотрѣлъ на міръ съ точки зрѣнія тѣхъ людей, что были старше меня и понимали по ихъ словамъ, больше моего, тогда я вѣрилъ, что человѣкъ можетъ мѣняться. Примѣры «измѣнившихся совершенно характеровъ» то-и-дѣло ставились мнѣ на видъ; повидимому, наша деревня, расположенная въ нѣсколькихъ миляхъ отъ маленькаго приморскаго города, изобиловала такими людьми. Всѣ они до единаго, включая въ это число и самихъ проповѣдниковъ, оказывались личностями, отличавшимися нѣкогда самымъ предосудительнымъ поведеніемъ, но ко времени моего знакомства съ ними всѣ, повидимому, достигли столь же удивительныхъ результатовъ въ противоположномъ направленіи. Они неизмѣнно принадлежали къ одной изъ двухъ категорій: или къ самымъ смиреннымъ, или къ невыносимо-озлобленнымъ людямъ. Они говорили, что счастливы, и я имъ вѣрилъ, но не могъ даже представить себѣ, сколько должны они были перестрадать, прежде чѣмъ достигнуть подобнаго благополучія.

Одинъ изъ нихъ, хилый старичокъ съ кроткими глазами и тихимъ голосомъ, славился въ молодости особенной невоздержностью. Въ чемъ состояла его исключительная неукротимость, я никогда не могъ узнать. На мои разспросы мнѣ отвѣчали: «О, вообще онъ былъ испорченъ», и лишь усиливали мое любопытство вывѣдать всѣ подробности, когда добавляли, что маленькіе мальчики не должны стараться узнать подобныя вещи. Изъ ихъ недомолвокъ я заключилъ, что старикъ, по меньшей мѣрѣ, былъ прежде пиратомъ; поэтому я относился къ нему со страхомъ, смѣшаннымъ, однако, съ тайнымъ восхищеніемъ.

Такъ или иначе, но говорили, что онъ былъ спасенъ своею супругою, костлявою лэди, весьма нерасполагающей внѣшности, но съ безупречными правилами.

Однажды старикъ зашелъ къ намъ по какому-то дѣлу, а я, оставшись съ нимъ нѣсколько минутъ наединѣ, воспользовался случаемъ лично интервьюировать его по этому предмету.

— Вы были очень дурнымъ прежде, правда? — сказалъ я, подчеркивая слово «прежде» для того, чтобъ смягчить щекотливость вопроса.

Но, къ моему великому изумленію, краска стыдливаго торжества озарила его поблекшія щеки и звукъ, который я готовъ былъ счесть за вздохъ, но поразительно напоминавшій смѣхъ, вырвался изъ его устъ.

— Да, — отвѣчалъ онъ, — я былъ молодцомъ въ свое время!

Выраженіе «молодецъ», употребленное при такихъ обстоятельствахъ, сбило меня съ толку. До тѣхъ поръ я былъ склоненъ думать, что «молодецъ» есть въ высшей степени порядочная личность, особенно въ томъ, что касается людскихъ слабостей, человѣкъ, трудящійся на пользу ближняго. Для меня было открытіемъ, что это слово можетъ обозначать также грѣшника.

— Но вы вѣдь теперь ужь хорошій, неправда ли? продолжалъ я, оставивъ дальнѣйшія размышленія объ этимологіи «молодца».

— Да, да, — отозвался старикъ, принимая обычный свой образъ смиренія и печали, — я былъ какъ головня, выхваченная изъ самаго полымя. Теперь нечего больше бояться атамана Пилильшиковъ, нѣтъ.

— И это ваша жена сдѣлала васъ такимъ хорошимъ, а? — допытывался я, рѣшивъ въ своемъ умѣ, что, предпринявъ однажды такое изслѣдованіе, надо добиться изъ первыхъ рукъ объясненія по всѣмъ пунктамъ.

При упоминаніи о женѣ лицо старика внезапно измѣнилось. Боязливо оглянувшись вокругъ, чтобы увѣриться, что никто, кромѣ меня, его не слушаетъ, онъ нагнулся къ моему уху и прошипѣлъ слѣдующія слова, которыхъ я никогда не могъ забыть съ той поры, до того они были искренни:

— Я бы съ удовольствіемъ содралъ съ нея шкуру, я бы съ нея живой содралъ шкуру!

Это показалось мнѣ даже тогда, при моемъ дѣтски-ограниченномъ пониманіи, непохожимъ на желаніе обновленнаго человѣка; а моя вѣра въ возможность возрожденія уже въ такой ранней юности получила одинъ изъ столь многихъ ударовъ, приведшихъ ее къ окончательному крушенію.

Натура, ни человѣческая, ни чья-либо другая, не обладаетъ способностью измѣняться. Вы можете развивать ее, обуздывать, но вамъ никогда не удастся ее передѣлать.

Попробуйте, возьмите тигренка, усадите его на коврикъ, налейте ему молока; пока вы дадите ему возможность лежать на коврѣ и лакать молока вволю, онъ будетъ мурлыкать и вести себя совершенно какъ домашній ягненокъ. Однако же, это тигръ, со всѣми инстинктами тигра, и въ концѣ концовъ его тигровая натура проявится.

Точно также вы можете взять обезьяну, воспитывать ее тысячами поколѣній, пока она не лишится хвоста и не превратится въ нѣчто высшее, нежели простая обезьяна. Вы можете развивать ее тысячами поколѣній, пока изъ невѣдомой мглы безконечности не снизойдетъ въ нее разумъ и душа, съ помощью которыхъ она будетъ въ состояніи болѣе или менѣе сдерживать свою природную обезьянью натуру.

Но все-таки обезьяна осталась и никуда не уйдетъ ни теперь, ни впослѣдствіи. Стоитъ лишь на мгновеніе отвернуться полицейскому, называемому «Цивилизація», какъ во время «Испанскихъ гоненій», «Сентябрьскихъ убійствъ» или «Американскаго невольничества», и обезьяна выползетъ на свѣтъ Божій и начнетъ рвать и кусать трепещущее мясо, по локоть запуская въ кровь свои волосатыя руки, или плясать вкругъ горящаго негра.

Я знавалъ одного человѣка или, вѣрнѣе, слыхалъ объ одномъ отпѣтомъ пьянице. Онъ сдѣлался и продолжалъ быть пьяницей не по слабости, но по своей собственной волѣ. Когда товарищи уговаривали его, онъ совѣтовалъ имъ заняться собственными дѣлами, а не совать носа въ чужія. Если бы онъ видѣлъ достаточное основаніе къ тому, чтобы не напиваться, то и не сталъ бы дѣлать этого. Теперь же ему нравится пить, и онъ будетъ накачиваться по возможности чаще.

Онъ обдуманно приступилъ къ дѣлу и выполнялъ его до конца. Почти въ теченіе десяти лѣтъ, какъ мнѣ передавали, онъ ни разу не ложился спать трезвымъ. Можетъ быть, тутъ было преувеличеніе; въ противномъ случаѣ, это дѣйствительно замѣчательный примѣръ, но на него можно смотрѣть какъ на достаточно правдоподобный, для всякихъ практическихъ примѣненій.

Насталъ, однако, день, когда у этого человѣка явилось основаніе не пить. Онъ не давалъ зароковъ, не произносилъ клятвъ. Онъ сказалъ только: «Я болѣе не выпью ни капли вина», и въ теченіе двадцати шести лѣтъ держалъ свое слово.

Къ концу этого времени произошло такое стеченіе обстоятельствъ, которое сдѣлало его жизнь тревожной, и у него возникло желаніе вовсе избавиться отъ нея. Это былъ такой человѣкъ, который разъ что-нибудь захочетъ въ предѣлахъ возможнаго, то протягиваетъ руку и беретъ желаемое. Онъ спокойно обсудилъ дѣло и рѣшилъ покончить съ собой.

Было бы лучше всего, если бы это удалось выполнить сразу, — при откладываніи могла бы выйти длинная исторія; поэтому онъ рѣшилъ убить себя въ ту же ночь и, если возможно, до одиннадцати часовъ — самый ранній срокъ, когда могла прибыть нѣкоторая особа изъ нѣкотораго мѣста.

Итакъ, было четыре часа пополудни. Онъ покончилъ со всѣми необходимыми дѣлами и написалъ нѣсколько необходимыхъ писемъ. Это заняло его часовъ до семи. Затѣмъ онъ кликнулъ кэбъ и отправился въ маленькій загородный отель, взялъ отдѣльную комнату и приказалъ подать себѣ все нужное для пунша, который онъ послѣдній разъ пилъ двадцать шесть лѣтъ тому назадъ.

Часа три сидѣлъ онъ, спокойно прихлебывая пуншъ и положивъ часы передъ собою. Въ половинѣ десятаго онъ позвонилъ въ колокольчикъ, уплатилъ по счету, вернулся домой и перерѣзалъ себѣ горло.

Цѣлую четверть вѣка люди называли его «человѣкомъ съ измѣнившимся характеромъ». Между тѣмъ, его характеръ не измѣнился ни на іоту. Влеченіе къ вину въ немъ никогда не исчезало. Всѣ двадцать шесть лѣтъ онъ, будучи сильнымъ человѣкомъ, держалъ себя въ ежовыхъ рукавицахъ. Когда же онъ сталъ ко всему равнодушенъ, то далъ себѣ волю, и гибельный инстинктъ воспрянулъ вновь, столь же могучій и въ день его смерти, какъ въ тотъ день, когда онъ рѣшилъ подавить его въ себѣ.

Это и все, что можетъ сдѣлать человѣкъ, достаточно сильный для того, чтобы заглушать и изо-дня-въ-день побѣждать въ себѣ пороки. Я никогда не вѣрю нелѣпымъ баснямъ объ «измѣнившихся характерахъ» и «передѣланныхъ натурахъ», но иногда я вспоминаю проповѣдь, которую мнѣ довелось разъ слышать на Весленаяскомъ митингѣ Возрождающихся, происходившемъ въ Блэкъ-Коунтри.

— Ахъ, друзья мои, внутри каждаго изъ насъ сидитъ дьяволъ. Онъ и во мнѣ, изъ васъ, — вопилъ проповѣдникъ старикъ, съ длинными бѣлыми волосами и бородой, съ дико блуждающими воинственными взорами.

Большинство проповѣдниковъ, которые приходили «возрождать», какъ говорили въ этой мѣстности, имѣли подобные глаза. Нѣкоторые изъ нихъ сами нуждались въ «возрожденіи» совершенно иного рода, чтобы освободиться отъ такихъ глазъ. Я говорю о событіяхъ, происходившихъ болѣе чѣмъ тридцать лѣтъ тому назадъ.

— Да, онъ въ насъ, онъ въ насъ! — раздались отвѣты.

— И вамъ не освободиться отъ него! — продолжалъ проповѣдникъ.

— Не намъ самимъ, — послышался въ концѣ комнаты чей-то взволнованный голосъ, — но Господь намъ поможетъ!

Старый проповѣдникъ повернулся въ ту сторону почти съ бѣшенствомъ.

— Да Господь не захочетъ помогать! — загремѣлъ онъ. — Юноша, не надѣйся на это. Дьяволъ достался вамъ, вы и должны съ нимъ возжаться. Вы не смѣете освобождаться отъ него. Господь этого не допуститъ!

Въ это время послышался громкій неодобрительный ропотъ гнѣвныхъ голосовъ; но старикъ продолжалъ безпощадно:

— Для васъ же хуже освободиться отъ дьявола. Вы должны всей силой цѣпляться за него. Не выпускайте его. Схватите его покрѣпче и тузите, тузите его! Я говорю вамъ, это хорошее и благочестивое упражненіе для христіанина.

Мы обсуждали этотъ предметъ, въ примѣненіи его къ нашему герою. Браунъ высказалъ передъ тѣмъ мнѣніе, которое, какъ всякая незатрепанная мысль, обновило бесѣду: что нашъ герой долженъ быть отъявленнымъ негодяемъ.

Джефсонъ присоединился къ этому предложенію на томъ основаніи, что оно дастъ намъ возможность лучше выполнить пашу художественную работу. Онъ держался того взгляда, что мы будемъ болѣе на своемъ мѣстѣ, описывая мазурика, чѣмъ хорошаго человѣка.

Макъ-Шаугнасси съ жаромъ «третилъ» ихъ голосамъ (если мнѣ можно самому выдумать слово, которое часто казалось мнѣ необходимымъ). По его словамъ, онъ утомился измышленными молодыми людьми, съ благороднѣйшимъ образомъ мыслей и съ хрустальной душою. Къ тому же такого рода чтеніе вредно «для юношества». Оно внушаетъ имъ невѣрное представленіе о мірѣ, дѣлаетъ ихъ недовольными тѣмъ человѣчествомъ, какое бываетъ въ дѣйствительности.

Тутъ онъ разговорился и набросалъ намъ эскизъ такого героя, про котораго я могу лишь сказать, что не желалъ бы встрѣтиться съ нимъ темною ночью.

Браунъ, самый серьезный изъ членовъ нашего общества, просилъ насъ быть благоразумными, напомнивъ, уже не въ первый разъ и, можетъ быть, не безосновательно, что ваши собранія имѣютъ цѣлью обсужденіе дѣла, а не выдумыванье безсмыслицъ.

Согласившись съ этимъ, мы начали вести пренія, какъ слѣдуетъ.

По мнѣнію Брауна, герой долженъ быть завзятымъ негодяемъ до середины книги, когда происходящія событія вызываютъ въ немъ полное перерожденіе. Естественно, что эти слова и привели насъ къ обсужденію того вопроса, съ котораго я началъ главу: «Можетъ ли когда-нибудь человѣкъ радикально измѣниться?». Я ратовалъ за противное и приводилъ доводы въ пользу моего утвержденія. Съ другой стороны, Макъ-Шаугнасси доказывалъ, что измѣненіе возможно, опираясь на собственный свой примѣръ, какъ на человѣка, который, по его увѣреніямъ, въ ранней юности былъ разсѣянъ, непрактиченъ, безъ малѣйшей устойчивости.

Я возразилъ, что это можно скорѣе счесть за примѣръ необычайной силы воли, помогающей человѣку преодолѣть и воспрянуть надъ недостатками характера, которыми природа его надѣлила.

— Мое мнѣніе о васъ таково, — сказалъ я, — что вы отъ природы совершенно не подлежащій отвѣтственности благодушный оселъ. Но, --поспѣшно продолжалъ я, видя, какъ его рука уже тянется къ полному собранію сочиненій Шекспира въ одномъ томѣ, лежавшему на піанино, — ваши духовныя способности такъ необыкновенно сильны, что вы можете преодолѣть этотъ недостатокъ и показаться человѣкомъ съ сердцемъ и головою.

Браунъ согласился со мной, что въ примѣрѣ, представленномъ Макъ-Шаугнасси, можно еще ясно замѣтить слѣды первоначальныхъ задатковъ; онъ призналъ, что иллюстрація была не изъ удачныхъ и отнюдь не должна приниматься въ разсчетъ при обсужденіи вопроса.

— Серьезно говоря, — сказалъ онъ, — неужели вы не находите, что бываютъ испытанія, достаточно сильныя, чтобы сломить и передѣлать человѣческою натуру?

— Сломить — да, — возразилъ я, — но передѣлать — нѣтъ. Великое испытаніе можетъ или сломить, или закалить человѣка, подобно тому, какъ огонь плавитъ или очищаетъ металлъ, но никакой огонь въ свѣтѣ не можетъ превратить кусокъ золота въ кусокъ свинца или кусокъ свинца въ кусокъ золота.

Я спросилъ Джефсона, что онъ объ этомъ думаетъ. Онъ не находилъ сравненія съ кускомъ золота удачнымъ. Онъ стоялъ за то, что характеръ человѣка не является чѣмъ то постояннымъ. Джефсонъ уподоблялъ его лекарству, вредному или полезному, которое каждый человѣкъ изготовляетъ самъ себѣ изъ всѣхъ извѣстныхъ ему явленій жизни и времени; Джефсонъ не признаетъ невозможнымъ, но лишь мало вѣроятнымъ, чтобъ удалось отбросить эту чашу и съ великимъ трудомъ и лишеніями изготовить новое питье.

— Хорошо, — сказалъ я, — позвольте перевести разговоръ на практическую почву; извѣстенъ ли вамъ хоть одинъ радикально измѣнившійся человѣческій характеръ?

— Да, — отвѣчалъ онъ, — я зналъ одного человѣка, характеръ котораго, казалось мнѣ, совсѣмъ преобразился вслѣдъ за постигшимъ его испытаніемъ. Можетъ быть, онъ быль просто сломленъ, какъ вы говорите, или урокъ, полученный имъ, научилъ его держать на привязи природныя склонности; во всякомъ случаѣ, результатъ былъ поразительный.

Мы просили его разсказать намъ этотъ случай, и Джефсонъ согласился.

— Этотъ человѣкъ былъ другомъ одного изъ моихъ двоюродныхъ братьевъ, — началъ онъ, и я часто видалъ его въ дни моего отрочества. Когда я впервые съ нимъ встрѣтился, онъ былъ молодымъ человѣкомъ, лѣтъ двадцати шести, сильный умственно и физически, съ такимъ непреклоннымъ, желѣзнымъ характеромъ, что расположенные къ нему люди называли его повелителемъ, а нерасположенные — ихъ было большинство — прозвали его тираномъ. Когда я встрѣтился съ нимъ черезъ три года, то, несмотря на свои двадцать девять лѣтъ, онъ оказался кроткимъ, покладистымъ старичкомъ, связаннымъ по рукамъ и ногамъ своими недугами, недовѣрчивымъ къ себѣ и осмотрительнымъ съ другими до такой степени, что казался даже глупымъ. Прежде онъ готовъ былъ ежеминутно выходить изъ себя: со времени же его превращенія я никогда, кромѣ одного раза, не замѣчалъ на его лицѣ и тѣни гнѣва. Какъ-то случайно во время прогулки мы встрѣтили юнаго сорванца, который пугалъ маленькую дѣвочку, дѣлая видъ, что спускаетъ на нее собаку. Тутъ мой знакомый схватилъ мальчишку такъ, что чуть не задушилъ его, и прописалъ ему наказаніе, какъ мнѣ казалось, не соотвѣтствующее проступку, но своей жестокости,

"Я сталъ усовѣщивать его, когда онъ снова присоединился ко мнѣ.

" — Да, — отвѣчалъ онъ торжественно, — дѣйствительно, я жестоко осуждаю подобныя шалости.

"Зная, къ чему вѣчно прикованы его неподвижные взоры, я не сказалъ ни слова больше.

"Онъ состоялъ компаньономъ большой чайной фирмы въ Сити. Въ лондонской конторѣ дѣла у него бывало немного, а когда, благодаря кой-какимъ векселямъ, чайныя плантаціи Южной Индіи перешли въ руки фирмы, то было рѣшено, что онъ отправится туда, на мѣсто, и приметъ на себя управленіе ими. Планъ этотъ какъ нельзя болѣе улыбался ему. Онъ былъ человѣкомъ во всѣхъ отношеніяхъ рожденнымъ для суровой жизни, созданнымъ для того, чтобы бороться съ громадными затрудненіями и опасностями, находясь во главѣ небольшого отряда туземныхъ рабочихъ, болѣе привыкшихъ повиноваться угрозамъ, чѣмъ ласкамъ. Такая жизнь, требующая умственнаго напряженія и энергіи, должна была представлять болѣе захватывающій интересъ и разнообразіе для его могучей натуры, нежели то, на что онъ могъ надѣяться среди искусственныхъ рамокъ цивилизаціи.

"Одно единственное препятствіе могло быть выставлено противъ такого плана, и этимъ препятствіемъ являлась его жена. Она была нѣжнымъ и хрупкимъ существомъ, на которомъ онъ женился въ силу того инстинктивнаго стремленія къ контрастамъ, которое природа вселила въ наши сердца для полученья среднихъ результатовъ. Но это застѣнчивое созданіе съ кроткими взорами было одной изъ тѣхъ женщинъ, которыхъ смерть страшитъ менѣе, чѣмъ опасность, и для которыхъ встрѣтить ее лицомъ къ лицу легче, чѣмъ переносить страхъ ожиданія. Съ подобными женщинами случалось, что онѣ падали въ обморокъ при видѣ мыши и геройски шли на смертныя мученія. Онѣ не въ состояніи удержать свои нервы отъ содроганія такъ же, какъ осина не властна усмирить трепетанія своихъ листьевъ.

"Мужу стало бы ясно, что женѣ его никогда не приспособиться къ той жизни, на какую ее обрекало принятіе имъ поста, что эта жизнь можетъ пагубно отозваться на ней, когда бы только онъ хоть на мигъ обратилъ вниманіе на ея отношеніе къ этому дѣлу. Но взглянуть на что-либо съ чьей-либо точки зрѣнія помимо своей было совершенно не въ его привычкахъ. Хотя онъ страстно любилъ жену, по своему, какъ вещь, безусловно ему принадлежащую, но подобную же любовь испытываютъ люди и къ собакѣ, когда бьютъ ее, и къ лошади, когда гонятъ ее до перелома спинного хребта. Посовѣтоваться съ женою по этому поводу ему и въ голову не приходило. Въ одинъ прекрасный день супругъ сказалъ супругѣ о своемъ рѣшеніи, о времени ихъ отплытія и, вручивъ чекъ на приличную сумму, велѣлъ ей заготовить всѣ необходимыя вещи и сообщить ему, если понадобятся еще деньги; она, любя его съ истинно собачьею преданностью, что для него было не особенно полезно, раскрыла свои большіе глаза немного шире обыкновеннаго, но ничего не промолвила. Тѣмъ не менѣе, она много думала о предстоящей перемѣнѣ и, когда никого не было возлѣ, плакала втихомолку, но заслышавъ шаги, торопливо вытирала слѣды своихъ слезъ и спѣшила навстрѣчу мужу съ улыбкой.

"Отнынѣ ея робость и нервозность, которыя дома были предметомъ постоянныхъ насмѣшекъ, при измѣнившейся обстановкѣ жизни стали не на шутку надоѣдать мужу. Женщина, которая оказывается не въ состояніи удержаться отъ крика, когда, неожиданно повернувшись, видитъ въ сумракѣ пару зоркихъ глазъ на темномъ лицѣ, пристально на нее устремленныхъ; женщина, которая со страху способна вздернуть на дыбы лошадь при малѣйшемъ ревѣ дикаго звѣря, находящагося за цѣлую милю, которая отворачивается, блѣднѣя, какъ смерть, и шатаясь отъ ужаса при видѣ змѣи, подобная женщина была не особенно пріятной подругой для совмѣстной жизни около индійскихъ тростниковъ.

"Онъ самъ не зналъ страха и рѣшительно отказывался понимать свою супругу. Ему все это казалось простымъ кривляньемъ. У него было смутное убѣжденіе, свойственное всѣмъ мужчинамъ такого рода, что женщины поддерживаютъ въ себѣ нервозность, такъ какъ находятъ ее интересной и къ лицу; а еслибъ кому-нибудь удалось убѣдить ихъ въ ошибочности такого мнѣнія, то онѣ бросили бы свою повадку, какъ отказались уже отъ жеманной походки и пискливаго голоса. Человѣкъ, гордившійся, подобно ему, своимъ знаніемъ лошадей, могъ бы казалось, имѣть болѣе вѣрное представленіе о нервозности, являющейся попросту дѣломъ темперамента; но человѣкъ тотъ былъ безумцемъ.

"Вещь, которая его больше всего раздражала, это ея боязнь змѣй. Благословенный или проклятый, какое изъ этихъ опредѣленій вамъ больше нравится, даръ воображенія у него совершенно отсутствовалъ. Между нимъ и змѣиной породой не существовало никакой особенной вражды. Тварь, ползающая на животѣ, устрашала его не болѣе той, что ходитъ на ногахъ; кромѣ того, онъ отлично постигъ ту истину, что послѣднихъ есть больше основаніе бояться, чѣмъ первыхъ Гадъ всегда сильнѣе всего жаждетъ ускользнуть отъ человѣка. Если только на него не нападутъ или не напугаютъ, онъ никогда самъ не бросится. Большинство людей довольствуются тѣмъ, что почерпаютъ свѣдѣнія объ этомъ фактѣ изъ книгъ по естествознанію. Онъ же испыталъ это на опытѣ. Его слуга, старый драгунскій сержантъ, разсказывалъ мнѣ, какъ человѣкъ этотъ остановился въ шести дюймахъ отъ головы кобры, свернувшейся кольцомъ, и стоялъ такъ, глядя на нее черезъ очки, до тѣхъ поръ, пока она не юркнула отъ него въ сторону; а онъ зналъ, что единое прикосновеніе ея зуба повлекло бы за собой неизбѣжную смерть. Чтобы какое-нибудь разумное существо могло охватываться страхомъ, болѣзненнымъ, смертельнымъ ужасомъ при видѣ столь жалкихъ, безобидныхъ тварей, это казалось ему чудовищно нелѣпымъ; и онъ рѣшилъ попытаться повсегда излечить жену отъ страха передъ змѣями.

"Случайно ему удалось это выполнить, можетъ быть, лучше, чѣмъ онъ предполагалъ: но послѣ этого происшествія въ его глазахъ застылъ такой ужасъ, который не разсѣялся и понынѣ, да никогда и не разсѣется.

"Однажды вечеромъ, возвращаясь черезъ тростники, находившіеся неподалеку отъ его хижины, онъ услыхалъ легкое и глухое шипѣнье надъ самымъ своимъ ухомъ и, поднявъ глаза кверху, увидѣлъ пифона, который свѣсился съ вѣтки дерева и уползалъ въ высокую траву. Нашъ герой только-что охотился за антилопами, и заряженное ружье его висѣло у стремени. Спрыгнувъ съ испуганной лошади, онъ едва успѣлъ сдѣлать выстрѣлъ по змѣѣ, прежде чѣмъ она скрылась. По многимъ причинамъ, онъ не надѣялся даже ее контузить. Но пуля случайно попала какъ разъ въ сочлененіе между черепомъ и шейными позвонками и мгновенно убила пифопа. Это былъ великолѣпный экземпляръ, который, за исключеніемъ крошечной раны отъ пули, остался неповрежденнымъ. Стрѣлокъ поднялъ его и привѣсилъ къ сѣдлу, намѣреваясь привезти домой и сдѣлать чучело.

"Когда онъ галопировалъ по дорогѣ, поглядывая время отъ времени на громаднаго, гнуснаго гада, мотавшагося и извивавшагося у него передъ глазами, его осѣнила вдругъ блестящая идея. Онъ воспользуется этимъ мертвымъ гадомъ для излеченія жены отъ страха передъ живыми змѣями. Онъ устроитъ все такъ, что она увидитъ пифона, вообразитъ, что онъ живъ, и придетъ въ ужасъ; затѣмъ онъ разъяснитъ ей, что она испугалась давно околѣвшей змѣи; она устыдится себя самой и излечится отъ своей дури. Но мысль подобнаго рода только и могла придти въ голову дураку. Пріѣхавъ домой, онъ взялъ мертваго гада съ собой въ курительную комнату; потомъ, замкнувъ двери, этотъ идіотъ принялся за выполненіе своего плана. Онъ уложилъ чудище въ очень естественную и жизненную позу. Казалось, змѣя сползала на полъ черезъ открытое окно, и всякій входящій въ комнату непремѣнно долженъ былъ на нее натолкнуться. Все было сдѣлано очень искусно.

"Покончивъ съ этимъ, онъ досталъ съ полки книгу, раскрылъ ее и бросилъ на диванъ, переплетомъ кверху. Устроивъ все какъ нельзя лучше, онъ отперъ дверь и вышелъ изъ комнаты, чрезвычайно довольный собою.

"Послѣ обѣда онъ закурилъ сигару и сидѣлъ такъ, молча покуривая нѣкоторое время.

" — Ты не чувствуешь себя усталой? — съ улыбкой обратился онъ, наконецъ, къ женѣ.

"Она засмѣялась, и назвавъ его лѣнивымъ старичкомъ, спросила, чего ему надо.

" — Всего лишь книгу, которую я читалъ. Я оставилъ ее въ моей берлогѣ, знаешь? Она лежитъ раскрытой на диванѣ.

"Жена вскочила и весело побѣжала къ дверямъ.

"Въ то время, какъ она остановилась тутъ на мгновеніе и обернулась назадъ, спрашивая у мужа заглавіе книги, ему вдругъ подумалось, какая она кроткая и прелестная; и въ первый разъ слабый проблескъ объ истинномъ характерѣ той продѣлки, которую онъ предпринялъ, мелькнулъ у него въ мозгу.

" — Не надо, — сказалъ онъ, привставъ, — я… — но, увлеченный великолѣпіемъ плана, прикусилъ языкъ; и она скрылась.

"Онъ слышалъ ея шаги, слышалъ, какъ она проходила по устланному половикомъ корридору, и улыбнулся про себя. Онъ рѣшилъ, что предстоящая сцена разыгрывается очень забавно. Когда подумаешь объ этомъ, трудно почувствовать къ нему хотя капельку жалости даже теперь.

"Дверь курительной комнаты раскрылась и захлопнулась, а онъ все сидѣлъ, мечтательно глядя на пепелъ сигары и улыбаясь.

"Прошло мгновеніе, быть можетъ, два; время шло очень медленно. Супругъ разогналъ сѣрое облачко дыма, застилавшее ему глаза, и все ждалъ. Онъ услыхалъ то, чего и ожидалъ, — пронзительный крикъ, за нимъ другой; между тѣмъ, онъ ожидалъ услышать отдаленный шумъ двери и топотъ ея шаговъ обратно по корридору; это сбило его съ толку и улыбка, замерла у него на губахъ.

"Потомъ онъ услышалъ еще и еще, крикъ за крикомъ. Туземецъ-слуга, осторожно скользившій по комнатѣ, поставилъ вещь, находившуюся у него въ рукахъ, и бросился инстинктивно къ дверямъ. По хозяинъ всталъ и удержалъ его.

" — Стой смирно! — грубо приказалъ онъ. — Это пустяки. Твоя барыня испугалась, вотъ и все. Ей слѣдуетъ отучиться отъ разныхъ глупостей.

"Потомъ онъ снова прислушался, но крики закончились звукомъ, удивительно похожимъ на сдавленный смѣхъ: затѣмъ внезапно настало безмолвіе.

"При этомъ безконечно длящемся безмолвіи, впервые за нею жизнь, въ хозяинѣ проснулся страхъ; онъ и его темнолицый слуга взглянули другъ на друга, причемъ выраженіе глазъ у обоихъ было до странности одинаково; побуждаемые общимъ инстинктомъ, они ринулись къ тому мѣсту, изъ котораго исходило безмолвіе.

"Когда человѣкъ раскрылъ дверь, его глазамъ представились три вещи: одна — былъ мертвый пифонъ, лежавшій тамъ же, гдѣ онъ его оставилъ; вторая — живой пифонъ, вѣроятно, его товарищъ, ползавшій тихо вкругъ перваго; третья — раздавленный, окровавленный трупъ среди комнаты.

"Самъ онъ ничего не могъ вспомнить дальше, когда, черезъ нѣсколько недѣль, раскрылъ глаза въ какомъ-то темномъ, неуютномъ мѣстѣ; но туземецъ-слуга видѣлъ, пока не выскочилъ съ крикомъ изъ дома, какъ его хозяинъ напалъ на живую змѣю и сдавилъ ее прямо своими руками; когда же люди вбѣжали въ комнату и окружили его, то голова у второго пифона оказалась оторванной

"Таково происшествіе, измѣнившее характеръ моего героя, если только онъ измѣнился, — закончилъ Джефсонъ. — Мнѣ онъ разсказывалъ это ночью, когда мы сидѣли однажды на палубѣ корабля, возвращаясь изъ Бомбея. Онъ не щадилъ себя. Онъ передавалъ мнѣ всю исторію такъ, какъ я разсказалъ ее вамъ, но только ровнымъ однообразнымъ голосомъ, чуждымъ всякаго волненія. Когда онъ кончилъ, я спросилъ, какъ у него хватаетъ духу вызывать въ памяти это происшествіе.

« — Вызывать? — отвѣтилъ онъ мнѣ, слегка удивившись. Да оно всегда со мной».

ГЛАВА VIII.

Однажды мы говорили о преступленіяхъ и преступникахъ. Мы обсуждали возможность написать романъ безъ порочнаго человѣка, но рѣшили, что это будетъ неинтересно.

— Это ужасно печальный выводъ, — замѣтилъ Макъ-Шаугнасси задумчиво, — но какимъ бы безнадежно унылымъ мѣстомъ была наша земля, если бы въ число нашихъ друзей не попадали негодяи! Знаете ли, — продолжалъ онъ, когда я слышу о людяхъ, стремящихся пересоздать въ мірѣ каждаго человѣка и превратить его въ добродѣтельнаго, я становлюсь положительно-разстроеннымъ. Разъ исчезнетъ грѣхъ, литература отойдетъ въ область прошлаго. Не будь преступниковъ, мы, авторы, прямо бы умерли съ голоду.

— Объ этомъ нечего безпокоиться, — язвительно возразилъ Джефсонъ, — хоть одна половина человѣчества и «исправляетъ» другую чуть ли не съ сотворенія міра, однако, все-таки въ этой второй половинѣ остается весьма значительная человѣческая масса. Подавленіе грѣха очень походить на старанія засыпать вулканъ; преграждая одинъ выходъ, вы открываете другой. Зла хватитъ на нашъ вѣкъ.

— Я не могу раздѣлять вашихъ оптимистическихъ воззрѣній, — отвѣчалъ Макъ-Шаугнасси. — Мнѣ кажется, что грѣхъ — по крайней мѣрѣ, интересный грѣхъ — понемногу изгоняется изъ нашего жизненнаго обихода. Пираты-разбойники по большимъ дорогамъ фактически уничтожены. Любезный нашему сердцу старый «контрабандистъ Билль» потопилъ свой ножъ въ пинтовой фляжкѣ съ двойнымъ дномъ. Шайка разбойниковъ, бывшая всегда къ услугамъ героя и спасавшая его отъ брака не по сердцу, давно распущена. Нѣтъ болѣе кораблей, снаряжаемыхъ для увоза береговой добычи. Люди рѣшаютъ вопросы «чести» въ судѣ и возвращаются домой, нося рану лишь въ собственномъ карманѣ. Посягательства на беззащитныхъ женщинъ ограничиваются исключительно отдаленными улицами, гдѣ не живутъ герои, и подлежатъ вѣдѣнію ближайшаго мирового судьи. Современными мазуриками оказываются зеленщики, оставшіеся безъ работы. Ихъ «добыча» сводится обыкновенно къ пальто да парѣ сапогъ; но при попыткѣ улизнуть, ихъ ловитъ какая нибудь горничная. Самоубійства и убійства становятся съ каждымъ годомъ все рѣже. При нынѣшнемъ пониженіи насильственныя смерти не превышаютъ и одного десятка въ теченіе сезона; поэтому разсказъ объ убійцѣ вызоветъ смѣхъ и покажется слишкомъ невѣроятнымъ для того, чтобы возбудить интересъ. Одинъ даже полоумный кружокъ вопитъ о соблюденіи седьмой заповѣди. Если они одержатъ верхъ, то авторамъ придется послѣдовать совѣтамъ, обыкновенно даваемымъ критиками, и совсѣмъ удалиться отъ дѣлъ. Я говорю вамъ, что наши средства къ существованію, одно за другимъ, ускользаютъ изъ нашихъ рукъ. Писатели должны сплотиться между собой въ одно общество для поддержки и поощренія грѣха.

Макъ-Шаугнасси, высказывая эти замѣчанія, имѣлъ намѣреніе затронуть и кольнуть Брауна; онъ и успѣлъ въ этомъ. Браунъ представляетъ изъ себя или представлялъ въ то время серьезнаго юношу съ восторженными, иные даже не прочь были бы сказать съ слишкомъ возвышенными взглядами на значеніе и достоинства литературнаго призванія. Его воззрѣніе о цѣляхъ мірозданія было таково, что Богъ сотворилъ міръ для того, чтобы литераторъ имѣлъ возможность почерпать въ немъ сюжеты. Одно время даже происхожденіе этой оригинальной идеи я приписывалъ Брауну, но, сдѣлавшись старше, увидалъ, что эта теорія весьма обыкновенна и распространена среди культурнаго общества.

Браунъ заспорилъ съ Макъ-Шаугнасси.

— Вы говорите, — возразилъ онъ такъ, какъ будто литература есть лишь паразитъ грѣха.

— А что же иное? — съ энтузіазмомъ воскликнулъ Макъ-Шаугнасси. — Что сталось бы съ литературой, когда бы она не питалась безуміемъ и грѣхомъ? Въ чемъ же иномъ и заключается задача писателя, какъ не въ томъ, чтобы возвышаться насчетъ темной бездны людского горя? Вообразите себѣ, если можете, міръ, вполнѣ совершенный міръ, въ которомъ ни мужчины, ни женщины никогда не говорятъ и не дѣлаютъ глупостей; гдѣ мальчишки не бываютъ драчунами, а дѣвочки не дѣлаютъ неловкихъ замѣчаній; гдѣ собаки никогда не грызутся, а кошки не задаютъ концертовъ; гдѣ жены не колотятъ своихъ мужей и тещи не отравляютъ жизни; гдѣ люди никогда не бухаются въ постель съ сапогами и капитаны никогда не ругаются; гдѣ лудильщики знаютъ свое дѣло и старыя дѣвы не одѣваются, какъ дѣвчонки; гдѣ негры не крадутъ цыплятъ и чванные люди не подвергаются морской болѣзни. Куда же бы дѣлся тогда весь вашъ юморъ и остроуміе? Вообразите себѣ міръ, гдѣ сердца никогда бы не разбивались, гдѣ уста не сжимались бы отъ боли, гдѣ никогда бы взоръ не омрачался, гдѣ ноги бы никогда не подкашивались и желудки не бывали пусты! Куда бы дѣвался тогда весь вашъ паѳосъ. Представьте себѣ міръ, гдѣ мужья никогда не любили бы болѣе одной жены, и притомъ своей собственной; гдѣ жены цѣловались бы только съ мужьями; гдѣ души мужчинъ никогда бы не были мрачныя, а помыслы женщинъ нечисты; гдѣ не было бы ни ненависти, ни зависти, ни вожделѣнія, ни отчаянія! Откуда вы взяли бы сцены страсти съ ихъ захварывающими осложненіями, съ тончайшими психологическими анализами? Мой дорогой Браунъ, мы, сочинители повѣстей, драмъ, стиховъ, мы всѣ питаемся несчастіемъ ближняго. Богъ сотворилъ мужчину и женщину, а женщина сотворила писателя въ тотъ мигъ, когда вонзила въ яблоко свои бѣлые зубки. мы явились на свѣтъ подъ сѣнью змія. Мы — спеціальные корреспонденты арміи дьявола. Мы трубимъ его побѣды въ нашихъ трехъ-томныхъ романахъ, отмѣчаемъ случайныя пораженія въ нашихъ пятиактныхъ мелодрамахъ.

— Все это сущая правда. — замѣтилъ Джефсонъ, — но вы должны помнить, что не одинъ писатель разживается отъ несчастій. Докторъ, адвокатъ, священникъ, газетный издатель, предсказатель бури едва ли, я долженъ сознаться, будутъ обрадованы новымъ тысячелѣтіемъ. Я никогда не забуду анекдота, который часто разсказывалъ мнѣ мой дядя; онъ относится къ тому времени, когда онъ былъ капелланомъ въ тюрьмѣ Линкольншайрскаго графства. Однажды утромъ тамъ должна была совершиться казнь черезъ повѣшеніе; небольшой обычный кружокъ свидѣтелей, состоящій изъ шерифа, губернатора, трехъ-четырехъ репортеровъ, городского головы и пары сторожей, весь собрался уже въ тюрьмѣ. Осужденный, закоренѣлый злодѣй, былъ застигнутъ на мѣстѣ преступленія, во время убійства молодой дѣвушки при крайне возмутительныхъ обстоятельствахъ; палачъ и его помощникъ держали его, а мой дядя спѣшилъ воспользоваться послѣдними короткими мгновеніями, имѣющимися въ распоряженіи преступника, чтобы вывести его изъ угрюмаго равнодушія, съ которымъ этотъ малый все время относился какъ къ своему преступленію, такъ и къ ожидающей его участи.

"Видя, что мой дядя не оказываетъ на него желаемаго вліянія, губернаторъ рѣшилъ обратиться къ нему съ нѣсколькими словами увѣщанія; но арестантъ яростно повернулся къ нему.

" — Убирайтесь вы къ чорту, — вскричалъ онъ, — съ вашимъ несчастнымъ скуленьемъ! Что вы такое, чтобы мнѣ проповѣдывать? Сами мнѣ рады небось, всѣ до единаго! Вѣдь я одинъ изъ всѣхъ васъ, который ни крошки не поживится при всей церемоніи. Хотѣлъ бы я знать, куда бы дѣвались вы всѣ, визгливыя свиньи, не будь сегодня меня и моего приговора? Вѣдь именно нашъ братъ и кормитъ вашего брата. — Послѣ этого осужденный пошелъ прямо къ висѣлицѣ и велѣлъ палачу «поспѣшить», не заставляя джентльменовъ дожидаться,

— Это былъ человѣкъ не безъ отваги, — замѣтилъ Макъ-Шаугнасси.

— Да, — подтвердилъ Джефсонъ, — съ большимъ здравымъ смысломъ вдобавокъ.

Макъ-Шаугнасси пустилъ клубъ дыма на паука, который только-что нацѣливался придушить муху. Паукъ свалился при этомъ въ рѣку, а ласточка, разыскивавшая себѣ ужинъ, поспѣшно его подхватила.

— Вы напоминаете мнѣ, — сказалъ Макъ-Шаугнасси, — одну сцену, которую я имѣлъ случай наблюдать въ конторѣ газеты «Ежедневныя»… ну, все равно, въ конторѣ одной изъ ежедневныхъ газетъ. Длился мертвый сезонъ, и дѣла шли чрезвычайно тихо. Попробовали было поднять споръ на тему: «Представляютъ ли дѣти благословеніе Божіе?», Самый юный изъ всего репортерскаго штата, подписывавшійся простымъ, но трогательнымъ псевдонимомъ «Мать шестерыхъ», тщетно обрушивался съ совершенно несправедливыми нападками на мужей вообще. Завѣдывавшій спортомъ, который подписывался «Рабочій человѣкъ» и украшалъ свои рукописи измышленными въ потѣ лица орѳографическими ошибками, стараясь придать письмамъ вполнѣ правдивый характеръ, но не задѣть при этомъ самолюбія демократовъ (отъ которыхъ газета получала наибольшую поддержку), онъ въ своихъ отвѣтахъ отстаивалъ британскихъ отцовъ и ссылался на трогательные примѣры изъ своихъ собственныхъ ночныхъ испытаній.

"Какой-то посѣтитель галереи, величавшій себя отъ избытка фантазіи «джентльмэномъ и христіаниномъ», отвѣчалъ, негодуя, что онъ считаетъ всякую агитацію по этому вопросу нечестивой и неделикатной, и высказывалъ удивленіе по поводу того, что газета, пользующаяся столь большой и заслуженной популярностью, какъ «The…», дала на своихъ столбцахъ мѣсто нелѣпымъ изліяніямъ «Матери шестерыхъ» и «Рабочаго человѣка».

"Однако, дѣло не выгорѣло. За исключеніемъ еще господина, изобрѣвшаго новый аппаратъ для вскармливанья дѣтей и надѣявшагося даромъ устроить ему рекламу, вся остальная читающая публика молчала и контора изданія все болѣе тонула во мракѣ

"Но въ одинъ чудный вечеръ, когда двое или трое изъ насъ любовались на звѣзды, посылая втайнѣ мольбы о наступленіи войны или голода, Тодгситеръ, нашъ городской репортеръ, весело промчался мимо насъ и влетѣлъ прямо въ редакторскій кабинетъ. Мы послѣдовали за нимъ. Онъ помахивалъ надъ головой своей записной книжкой, требуя, на манеръ французскихъ фразъ для упражненій, «пера, чернилъ и бумаги».

" — Что случилось? — воскликнулъ редакторъ, заражаясь его восторгомъ. — Неужели опять инфлуэнца?

" — Получше того! — ликовалъ Тодгентеръ. — Погибъ морской корабль — сто двадцать пять жертвъ — четыре вѣрныхъ столбца душераздирательныхъ сценъ!

" — Ей Богу, — воскликнулъ редакторъ, — это какъ нельзя болѣе кстати!

"И онъ набросалъ въ одинъ присѣстъ передовицу, въ которой распространялся о томъ сердечномъ соболѣзнованіи и огорченіи, какія чувствуетъ газета, вынуждаемая сообщить своимъ читателямъ о подобномъ бѣдствіи, и обращалъ вниманіе на особенно подробный отчетъ, полученный редакціей, благодаря таланту и энергіи «нашего спеціальнаго репортера»,

— Это законъ природы, — сказалъ Джефсонъ, — мы не первые изъ молодыхъ философовъ, поражающихся тѣмъ фактомъ, что несчастіе одного оказывается счастьемъ для другого.

— А иногда для другой, — замѣтилъ я.

Я имѣлъ въ виду одинъ случай, разсказанный мнѣ моей сидѣлкой. Если сидѣлка съ обширною практикою не достигнетъ всей подноготной въ человѣческой природѣ, не сможетъ читать ясно въ душахъ мужскихъ и женскихъ лучше романистовъ, собранныхъ въ одномъ мѣстѣ, именуемомъ книжнымъ царствомъ, то это лишь въ томъ случаѣ, когда она физически слѣпа и глуха. Міръ есть сцена, а всѣ мужчины и женщины только актеры; пока мы пользуемся добрымъ здоровьемъ, то смѣло играемъ наши роли до конца, исполняя ихъ въ общемъ художественно и съ увлеченіемъ, даже до того, что иногда не въ шутку считаемъ себя тѣми самыми лицами, которыхъ мы изображаемъ. Но съ болѣзнями является и забываніе роли, и равнодушіе къ впечатлѣнію, производимому нами на зрителей. Мы слишкомъ устаемъ, чтобы накладывать себѣ на лицо румяна и бѣлила; мы пренебрегаемъ сценическими эффектами. Отъ героическихъ жестовъ, отъ добродѣтельныхъ чувствъ на насъ вѣетъ скукой. Въ тихой полутемной комнатѣ, не озаряемые уже рампой большой сцены, не ловя жаднымъ ухомъ апплодисментовъ или шиканья публики, мы становимся сами собой на короткое, время.

Моя сидѣлка была спокойной, благообразной маленькой женщиной, съ парою мечтательныхъ, кроткихъ глазъ сѣраго цвѣта, обладавшихъ странной способностью улавливать все происходящее передъ ними, хотя какъ будто ни на что не глядя. Навидавшись немало жизненной наготы, они приняли слегка циническое выраженіе, но за этимъ скрывалась безконечная доброта.

Цѣлыми вечерами, за все время моего выздоровленія, она готова была разсказывать о своихъ профессіональныхъ наблюденіяхъ. Я иногда подумывалъ пустить въ печать сообщавшіеся ею факты, но ихъ было бы тяжело читать. Боюсь, что большинство этихъ разсказовъ рисуетъ лишь тусклую изнанку людской природы, и Господь вѣдаетъ, насколько безполезно выставлять это всѣмъ на видъ, хотя въ наши дли есть немало людей, воображающихъ, что только надъ этимъ и стоить работать. Кое-какіе изъ разсказовъ сидѣлки было отрадно слушать, но эти, пожалуй, самые грустные; надъ однимъ или двумя можно бы посмѣяться, но это будетъ смѣхъ сквозь слезы.

— Я всегда вхожу въ дверь того дома, куда меня пригласили, — говорила она мнѣ однажды вечеромъ, — стараясь угадать, переступая черезъ порогъ, какая исторія тутъ разыграется. Въ комнатѣ больного я всякій разъ чувствую себя, словно я стою за кулисами жизни. Люди появляются и уходятъ вокругъ васъ; вы прислушиваетесь къ ихъ говору и смѣху; но взгляните въ глаза паціента и вы видите сразу, что все это игра.

Случай, припомнившійся мнѣ по поводу замѣчанія Джефсона, передавала она мнѣ однажды вечеромъ, въ то время, какъ я сидѣлъ, обложенный подушками, близъ камина, пробуя выпить стаканъ портвейна и чувствуя смутную тоску отъ сознанія, что у меня нѣтъ къ этому охоты.

— Одинъ изъ моихъ первыхъ случаевъ, — начала она, — произошелъ при хирургической операціи. Я была въ то время очень молода и сдѣлала тамъ одинъ промахъ, — я разумѣю не профессіональный промахъ, но во всякомъ случаѣ оплошность; мнѣ слѣдовало бы имѣть побольше смысла, чтобы этого не дѣлать.

"Моимъ паціентомъ былъ джентльмэнъ съ привлекательной наружностью и пріятнымъ голосомъ. Жена была хорошенькая брюнетка, ноя не взлюбила ея съ перваго взгляда; она была изъ тѣхъ донельзя чистыхъ, холодныхъ созданій, которыя, какъ мнѣ всегда казалось, родились въ церкви и вѣчно чувствовали ознобъ. Тѣмъ не менѣе, она, повидимому, была сильно влюблена въ него, а онъ въ нее; оба очень нѣжно обращались другъ съ другомъ, даже черезчуръ нѣжно для полной искренности, сказала бы я себѣ, когда бы знала тогда свѣтъ такъ же, какъ теперь его знаю..

Операція была изъ опасныхъ и трудныхъ Когда я заняла свой постъ вечеромъ, то нашла больного, какъ и ожидала, въ сильнѣйшемъ бреду. Я успокоивала его, какъ только могла, но около девяти часовъ, видя, что бредъ все усиливается, я стала тревожиться. Я наклонилась къ нему близко и стала прислушиваться къ его бормотанью. Разъ и другой я разслышала имя «Луиза». Почему, говоритъ, «Луиза» не идетъ къ нему. Это такъ нехорошо съ ея стороны; они вырыли глубокую яму и столкнули его туда, такъ почему же она не идетъ его освободить? Онъ былъ бы спасенъ, приди она только и возьми его за руку.

"Его вопли сдѣлались, наконецъ, до того жалобными, что я не могла дольше выносить. Его жена отправилась на молитвенное собраніе; но церковь находилась всего на слѣдующей улицѣ. По счастью, дневная сидѣлка еще не ушла; я попросила ее постеречь больного минутку и, схвативъ свой чепецъ, побѣжала въ церковь. Я передала порученіе одному изъ сторожей, и онъ провелъ меня къ барынѣ. Она стояла на колѣняхъ, по ждать было мнѣ некогда. Я толкнула дверку, ведущую къ ея скамейкѣ, и, наклонившись надъ молельщицей, прошептала:

" — Пожалуйста, пойдемте со мной сейчасъ же; вашъ мужъ бредитъ сильнѣе, чѣмъ слѣдуетъ; вамъ, можетъ быть, удастся его успокоить.

" — Я приду немного погодя, — прошептала она, не поднимая головы. — Собраніе, вѣроятно, скоро окончится.

"Ея отвѣтъ удивилъ и разсердилъ меня.

" — Вы поступите гораздо болѣе по-христіански, если пойдете со мной, — рѣзко замѣтила я, — чѣмъ оставаясь здѣсь. Онъ безпрестанно зоветъ васъ, и я никакъ не могу уговорить его заснуть.

"Она отняла руки отъ лица.

" — Зоветъ меня? — переспросила она съ нѣсколько недовѣрчивымъ видомъ.

" — Да, — отвѣчала я, — за все послѣднее время я только и слышу отъ него: «Гдѣ Луиза? Почему это Луиза не идетъ ко мнѣ?».

"Ея лицо было въ тѣни въ тотъ мигъ, какъ она поворачивалась; слабый свѣтъ отъ полузавернутаго газоваго рожка упалъ на это лицо, и мнѣ почудилась на немъ улыбка; я не взлюбила ханжу еще больше, чѣмъ прежде.

" — Я пойду съ вами, — сказала она, вставая и складывая свои книжки.

"Мы вмѣстѣ вышли изъ церкви.

"Она задавала мнѣ по дорогѣ множество вопросовъ: «Когда больные бредятъ, то узнаютъ ли они окружающихъ? Вспоминаютъ ли они дѣйствительные факты или ихъ слова просто безсвязное бормотанье? Можно ли направить ихъ мысли на какой-нибудь опредѣленный путь?».

"Какъ только мы вошли въ двери, она сбросила шляпу, накидку и быстро, безъ всякаго шума, взбѣжала наверхъ. Она подошла къ постели мужа и остановилась, глядя на него сверху внизъ, но онъ совершенно не чувствовалъ ея присутствія и продолжалъ свои жалобы. Я предложила поговорить съ нимъ, но она. возразивъ, что увѣрена въ безполезности этого, переставила кресло спипкою въ тѣнь и сѣла въ него за изголовьемъ больного.

"Видя, какъ она съ нимъ неласкова, я попыталась уговорить ее идти лучше спать, но она возразила, что предпочитаетъ остаться здѣсь, и я, будучи въ то время почти дѣвчонкой, не обладая достаточнымъ авторитетомъ, оставила ее. Всю ночь напролетъ больной метался и грезилъ; одно имя не сходило съ его губъ — имя Луизы, одной лишь Луизы, и всю ночь напролетъ жена его сидѣла въ тѣни, неподвижно, ни слова не говоря, съ такой вынужденной улыбкой на губахъ, что мнѣ, наконецъ, захотѣлось схватить и встряхнуть ее за плечи.

"Одну минуту онъ вообразилъ, что вернулся ко времени своего ухаживанья, и началъ умолять: «Скажите, Луиза, что вы меня любите! Я знаю, что да. Я могу прочесть это въ вашихъ глазахъ. Къ чему же отговариваться? Мы знаемъ другъ друга. Обнимите же меня своими бѣлыми ручками. Дайте мнѣ почувствовать ваше дыханіе у своей шеи. Ахъ, я зналъ это, милая, любовь моя!».

"Во всемъ домѣ была мертвая тишина; я могла слышать каждое слово его мятежныхъ грезъ. Мнѣ даже сдавалось, что я не имѣю права быть здѣсь и слушать этотъ бредъ, но мой долгъ удерживалъ меня. Потомъ онъ мечталъ, какъ проведетъ съ нею какой-то праздникъ, — такъ я рѣшила. "Я отправлюсь въ понедѣльникъ вечеромъ, — говорилъ онъ, — а вы можете въ среду соединиться со мною въ Дублинѣ, въ отелѣ Джаксона, и мы двинемся вмѣстѣ.

"Его голосъ слегка ослабѣлъ; жена наклонилась впередъ на креслѣ и придвинула голову ближе къ его губамъ.

" — Нѣтъ, нѣтъ, — продолжалъ онъ послѣ паузы, — опасности никакой нѣтъ. Это уединенное мѣстечко, въ самомъ сердцѣ Гальвейскихъ горъ, такъ называемый Омкшенскій привалъ, въ пяти миляхъ отъ Баллинахинчъ. Мы не встрѣтимъ тутъ ни души. У насъ въ распоряженіи будутъ цѣлыя три недѣли блаженства, моя богиня, моя миссисъ Меддоксъ изъ Бостона, — не позабудьте ващего имени.

"Онъ засмѣялся въ своемъ бреду; женщина, сидѣвшая близъ него, тоже захохотала, и тогда у меня словно раскрылись глаза.

"Я подбѣжала къ ней и схватила ее за руки.

" — Луиза — не ваше имя, — сказала я, глядя въ упоръ на нее. Это было дерзкое вмѣшательство, но я чувствовала себя возбужденной и дѣйствовала, не разсуждая.

" — Нѣтъ, — отвѣчала спокойно лэди, — это имя одной очень близкой мнѣ школьной подруги. Я поймала сегодня нить, которую тщетно старалась уловить цѣлые два года. Покойной ночи, моя милая; благодарю, что позвали меня.

"Она встала и вышла вонъ. Я слышала, какъ она спустилась внизъ и подняла штору, впуская утренній свѣтъ въ комнату.

"Я никогда никому не разсказывала этого происшествія до сегодняшняго вечера, — заключила моя сидѣлка, беря осушенный стаканъ портвейна изъ моихъ рукъ и раздувая огонь.

Сидѣлка не имѣла бы большой практики, если бы распространилась молва, что она дѣлаетъ подобные промахи.

Другая исторія, разсказанная ею, представляла супружескую жизнь въ болѣе отрадномъ свѣтѣ, хотя, какъ пояснила сидѣлка, съ циническимъ подмигиваньемъ, которое такъ странно было видѣть въ ея милыхъ и скромныхъ глазахъ, эта пара недавно поженилась и, собственно, только-что вернулась изъ свадебной поѣздки.

Они путешествовали по континенту, гдѣ оба схватили тифозную горячку, которая обнаружилась тотчасъ по ихъ возвращеніи.

— Я была позвана въ тотъ же день, — сказала она, — мужъ первый слегъ въ постель, за нимъ послѣдовала и жена, спустя полсутки. Мы помѣстили ихъ въ смежныхъ комнатахъ и но возможности часто отворяли двери, такъ что они могли перекликаться другъ съ другомъ.

"Бѣдныя созданія! Это были почти ребята, и болѣе безпокоившіеся другъ о другѣ, чѣмъ сами о себѣ. Постояннымъ огорченіемъ жены было то, что она не въ состояніи будетъ ухаживать за бѣднымъ Джэкомъ.

" — Сестрица, вы будете добры къ нему, неправда ли? — молила она меня съ полными слезъ большими дѣтскими глазами.

"Входя же къ нему, я только и слышала:

" — Не безпокойтесь обо мнѣ, сестрица, я чувствую себя отлично. Посмотрите лучше, какъ жена моя, хорошо?

"Я порядкомъ таки набралась хлопотъ съ ними двоими, такъ какъ я ухаживала за обоими, при помощи ея сестры. Хотя по профессіональнымъ правиламъ это и не дозволяется но я видѣла, что люди небогатые, и увѣрила доктора, что управлюсь съ обоими. Мою двойную работу облегчало то, что я дышала такой атмосферой самоотреченія, которая вносила отраду въ комнату больныхъ. Обыкновенный больной это вовсе не терпѣливый страдалецъ, какъ обыкновенно принято думать. Большею частью это раздражительный, ворчливый народецъ, жалѣющій лишь самого себя: мы живемъ въ этомъ міркѣ и намъ приходится нелегко. Ухаживанье же за этими молодоженами давало облегченіе моему сердцу.

"Мужчина выдержалъ кризисъ и сталъ медленно поправляться, но женщина была совсѣмъ дѣвочкой, и ея силы — какія ужь тамъ силы — съ каждымъ днемъ все слабѣли. Когда онъ окрѣпъ немного и могъ уже обращаться къ ней черезъ открытую дверь, то все нѣжнѣй и нѣжнѣе спрашивалъ ее, какъ она себя чувствуетъ; она же силилась откликаться, смѣясь, ему въ отвѣтъ. Было ошибкою помѣщать ихъ такъ близко другъ къ другу; я ругала сама себя, что такъ сдѣлала, но перемѣнять было поздно. Самое большее, что мы могли, это просить ее не изнуряться и говорили, когда онъ окликалъ жену, что она заснула. Но когда ее лишали возможности отвѣчать ему или звать мужа, это до такой степени удручало больную, что казалось благоразумнѣе предоставить ей полную свободу.

"Ея постояннымъ опасеніемъ было, что онъ можетъ провѣдать, какъ она слаба.

" — Это его такъ будетъ мучить, — говорила она, — онъ такъ ко мнѣ страшно привязанъ. А я вѣдь поправляюсь понемногу, неправда ли, сестрица?

"Однажды утромъ онъ, по обыкновенію, окликнулъ ее, спрашивая, какъ она себя чувствуетъ, и она отвѣтила ему, хотя была вынуждена переждать нѣсколько минутъ, чтобы собраться съ силами. Повидимому, онъ замѣтилъ это усиліе, такъ какъ испуганно воскликнулъ:

" — Увѣрена ли ты, что тебѣ лучше, дорогая моя?

" — Да, — отвѣчала она, — я чувствую себя великолѣпно. А что?

" — Мнѣ показалось, моя голубка, что твой голосъ звучитъ нѣсколько слабѣе, — замѣтилъ мужъ, — не говори лучше, если тебѣ тяжело.

"И она впервые съ самаго возникновенія болѣзни стала тревожиться за свою участь, не ради себя самой, но ради него.

" — Вы находите, что я стала слабѣе, сестрица? — спрашивала она, устремляя на меня свои большіе глаза съ выраженіемъ испуга.

" — Вы сами себя ослабляете постоянными разговорами, — отвѣчала я слегка рѣзко. Мнѣ бы слѣдовало запереть двери.

" — О, не говорите ему, — это было ея единственной заботой, — только бы онъ не узналъ! Скажите, что я окрѣпла; скажете, сестрица? Если онъ узнаетъ, что мнѣ плохо, это убьетъ его.

"Я была рада, когда явилась ея родная сестра, и я могла уйти изъ комнаты, потому что не особенно годишься въ сидѣлки, когда у тебя такое чувство, какъ будто проглотилъ столовую ложку и она торчитъ у тебя въ гордѣ.

"Послѣ этого, когда я разъ вошла къ нему, онъ притянулъ меня къ постели и шепотомъ сталъ умолять, чтобъ я сказала правду, какъ жена себя чувствуетъ. Если вы рѣшились солгать, такъ надо ужь лгать какъ слѣдуетъ, и я увѣрила его, что ей въ самомъ дѣлѣ очень хорошо, хотя она слегка и ослабѣла послѣ болѣзни, это вполнѣ естественно; но я надѣюсь, что она выздоровѣетъ даже раньше его.

"Бѣдный юноша! Эта ложь принесла ему больше пользы, чѣмъ цѣлая недѣля леченія и ухаживанія; на слѣдующее утро онъ позвалъ ее веселѣй, чѣмъ когда-либо, и предложилъ ей держать пари на новую шляпу для нея или для него, что онъ перегонитъ ее и выздоровѣетъ первый.

"Въ отвѣтъ на это жена звонко разсмѣялась (я была въ его комнатѣ въ то время).

" — Хорошо, — отозвалась она, — ты проиграешь. Я встану первой и приду къ тебѣ съ визитомъ.

"Ея смѣхъ былъ такъ веселъ, а голосъ звучалъ настолько сравнительно бодро, что я серьезно вообразила, будто ей стало лучше, такъ что, войдя затѣмъ къ ней и увидя, что вся ея подушка мокра отъ слезъ, я сперва не могла понять этого.

" — Какъ, мы были такъ веселы сію минуту! — сказала я, — Что случилось?

" — Бѣдный Джэкъ! — простонала больная, въ то время какъ ея исхудалые пальцы свертывали и развертывали стеганое одѣяло. — Бѣдный Джэкъ! Это разобьетъ ему сердце!

"Мнѣ нечего было сказать. Бываютъ такія минуты, когда что-то говоритъ паціенту объ истинномъ положеніи дѣла, и тогда докторъ и сидѣлка могутъ приберечь всѣ свои обнадеживанія до болѣе подходящаго случая. Единственно, что могло бы хоть сколько-нибудь успокоить ея волненіе, это увѣренія въ томъ, что Джэкъ скоро ее забудетъ и станетъ житъ счастливо безъ нея. Я объ этомъ подумала тогда и хотѣла даже намекнуть ей на нѣчто подобное, только слова рѣшительно не шли у меня съ языка, да если бы я и сказала, она бы мнѣ не повѣрила.

"Итакъ, все, что я могла сдѣлать, это отправиться въ другую комнату и передать Джэку, что больной хорошо бы уснуть; поэтому я прошу его не говорить съ нею, пока я не позволю ему.

"Она лежала весь день тихо. Докторъ явился въ обычный часъ и осмотрѣлъ ее. Онъ взялъ больную за руку, причемъ взглядъ его упалъ на нетронутую пищу.

" — Ну, — сказалъ онъ спокойно, — я не стану ее приневоливать понапрасну. — И я поняла.

"Къ вечеру бѣдняжка открыла глаза и, поманила свою сестру, стоявшую подлѣ ея постели, чтобы та наклонилась надъ нею.

" — Дженни, — пролепетала больная, — какъ ты думаешь, нехорошо обманывать кого-нибудь, даже для его собственнаго блага?

" --Не знаю, — отвѣчала шепотомъ дѣвушка. — Я не думаю. А почему ты спрашиваешь?

" — Дженни, твой голосъ всегда былъ такъ похожъ на мой; помнишь, какъ насъ перепутывали дома? Дженни, откликайся ты за меня, пока… пока ему не станетъ немного лучше! Обѣщай мнѣ!

"Эти двѣ дѣвушки любили другъ друга сильнѣе, чѣмъ обыкновенно бываетъ между сестрами. Дженни не смогла отвѣтить, но сжала сестру въ объятіяхъ, и та была удовлетворена.

"Потомъ, вложивъ весь свой маленькій остатокъ жизни въ послѣднее усиліе, эта женщина-ребенокъ привсталъ, оставаясь въ объятіяхъ сестры.

" — Покойной ночи, Джэкъ! — воскликнула она достаточно-громко и ясно, чтобъ быть услышанной изъ-за закрытыхъ дверей.

" — Покойной ночи, милая женушка, — весело откликнулся онъ. — Ты хорошо себя чувствуешь?

" — Да, милый. Покойной ночи.

"Ея маленькое измученное тѣльце откинулось на постель. Потомъ, я помню, была схвачена подушка и прижата къ лицу Дженни, изъ боязни, чтобы ея рыданія не долетѣли до сосѣдней комнаты; потомъ мы какъ-то обѣ пробрались вонъ изъ комнаты, черезъ вторую дверь, сбѣжали внизъ въ кухшо и съ плачемъ прижались въ уголку другъ къ дружкѣ.

"Какъ намъ, двумъ женщинамъ, удалось скрыть этотъ обманъ цѣлые три дня, я никогда не могла понять. Дженни сидѣла въ комнатѣ, гдѣ покоилась ея угасшая сестра, судорожно вытянувшаяся, завернутая съ головы до окоченѣлыхъ ногъ въ бѣлую простыню; а я возилась около живого и говорила ложь, и дѣлала ложь, да находила еще въ этомъ какую-то отраду, но тщательно остерегалась пересолить въ чемъ-нибудь.

"Онъ дивился моему «какому-то новому веселому настроенію», какъ онъ говорилъ; я же увѣряла его, что оно происходитъ отъ радости, потому что жена его внѣ опасности; затѣмъ, точно бѣсъ толкалъ меня, я разсказала, что съ недѣлю тому назадъ, когда мы говорили, что его женѣ лучше, мы обманывали его; на самомъ дѣлѣ она находилась тогда въ большой опасности, я ежечасно боялась за ея здоровье, но теперь уже кризисъ миновалъ и она выздоравливаетъ; и я пригибалась чуть не къ ножкамъ кровати, разражаясь притворнымъ смѣхомъ, и хваталась за ея края, чтобы не повалиться на полъ.

"Когда Дженни въ первый разъ отвѣтила ему изъ другой комнаты, больной привсталъ на постели, съ блѣднымъ, исказившимся отъ ужаса лицомъ, хотя голоса обѣихъ сестеръ были поразительно схожи, и я никогда не сумѣла бы отличить ихъ одинъ отъ другого. Я успокоила его, что легкая перемѣна въ голосѣ произошла вслѣдствіе лихорадки: что и его собственный голосъ тоже слегка измѣнился; такъ всегда, молъ, бываетъ съ лицами, оправляющимися отъ долгой болѣзни. Чтобы отвлечь его мысли отъ истины, я сказала, что Дженни совершенно измаялась отъ долгаго напряженія, и такъ какъ теперь надобность въ ней миновала, я снарядила ее на дачу провести оставшійся короткій промежутокъ лѣта.

"Въ тотъ же вечеръ мы съ Дженни смастерили письмо; пока она писала его, я, стоя подлѣ съ полотенцемъ въ рукѣ, утирала ей глаза, чтобы ни одна слезинка не упала на бумагу. Ночью письмо пропутешествовало двадцать миль по Большой Восточной дорогѣ для заштемпелеванія и вернулось съ ближайшимъ обратнымъ проѣздомъ.

"У Джэка не возникло ни малѣйшаго подозрѣнія по этому поводу, и докторъ всячески помогалъ намъ въ нашемъ обманѣ; но пульсъ больного, становившійся было день-ото-дня ближе къ нормальному, вдругъ началъ биться съ каждымъ часомъ слабѣе. Въ мѣстности, гдѣ я родилась и росла, народъ толкуетъ, что воздухъ всегда холодѣетъ въ той комнатѣ, гдѣ есть покойникъ, будь то зимой или лѣтомъ, и сколько бы вы ни клали топлива, хотя бы полпечки, вамъ никогда не нагрѣть помѣщенія. Нѣсколько мѣсяцевъ больничной жизни обыкновенно совершенно излечиваютъ отъ всякихъ фантастическихъ представленій о смерти, но отъ этой мысли я никогда не могла отрѣшиться. Мой термометръ можетъ показывать хоть шестьдесятъ градусовъ, я пытаюсь увѣрить себя, что температура дѣйствительно шестьдесятъ, но, если покойникъ лежитъ неподалеку, я чувствую холодъ, пронизывающій до мозга костей. Я словно видѣла, какъ ледяная стужа проскальзывала изъ подъ двери покойницы, какъ она подползала къ постели больного, какъ простирала свои пальцы, чтобъ впиться въ его сердце.

"Мы съ Дженни удвоили свои старанія; намъ казалось, что смерть ждетъ тутъ въ корридорѣ и заглядываетъ однимъ глазомъ въ замочную скважину, подстерегая, чтобы мы сдѣлали какой-нибудь промахъ и дали истинѣ всплыть наружу. Я рѣдко оставляла теперь Джэка, развѣ лишь за тѣмъ, чтобы войти въ сосѣднюю комнату, размѣшать тамъ воображаемый огонь, бросить нѣсколько незначительныхъ словъ воображаемой больной, лежавшей еще на кровати, но уже мертвой; а Дженни сидѣла совсѣмъ близко отъ бездыханнаго тѣла и нагло сочиняла разныя порученія къ Джэку или успокоительные отвѣты на его тоскливые вопросы.

"Иногда, чувствуя, что если мы останемся еще минуту въ этихъ комнатахъ, то разрыдаемся, мы, тихо крадучись, спускались внизъ и, запершись, чтобы не было слышно, въ погребѣ на дворѣ, начинали хохотать до того, что стукались головою о грязныя стѣны. Я думаю, что мы обѣ въ ту пору немного рехнулись.

"Въ одинъ день — третій, какъ я узнала потомъ, среди этого кошмара на яву; тогда я могла бы поручиться, что это трехсотый день; время, словно во снѣ, какъ будто отлетѣло отъ этого дома, и все перемѣшалось — я сдѣлала промахъ, который въ одно мгновеніе ускорилъ развязку.

"Я вошла въ комнату умершей. Дженни покинула свой постъ на нѣсколько минутъ, и ея мѣсто осталось незанятымъ.

"Я не соображала какъ слѣдуетъ, что я дѣлаю. Я не смыкала глазъ, кажется, съ той самой минуты, какъ умерла наша бѣдняжка, и связь между моимъ мозгомъ и внѣшними чувствами какъ будто прервалась. Я совершенно упустила изъ виду, что необходимо, по обыкновенію, громко говорить съ предметомъ, покоящимся подъ бѣлой простыней, и шумно взбивать подушки, и звенѣть склянками на столѣ.

"По моемъ возвращеніи, больной освѣдомился, какъ она, и я, спросонья отвѣчала:

" — О, превосходно, бѣдняжка; она пытается немного читать.

"Онъ, приподнявшись на локтѣ, позвалъ ее. Въ отвѣтъ донеслось лишь одно мертвое молчаніе — не то молчаніе, которое безмолвствуетъ, но то, въ которомъ чуется голосъ. Не знаю, поймете ли вы, что я подразумеваю. Но когда бы вы прожили среди мертвецовъ такъ долго, какъ я, то знали бы. что это такое.

"Я поспѣшила къ двери и сдѣлала видъ, что заглядываю въ нее.

" — Она заснула, — прошептала я, притворяя дверь.

"Онъ ничего не отвѣтилъ, по его глаза испытующе остановились на мнѣ.

"Въ эту ночь мысъ Дженни стояли, бесѣдуя, въ залѣ. Больной рано улегся спать, и я, замкнувъ дверь между этими двумя комнатами, положила ключъ въ карманъ и прокралась внизъ, чтобы сообщить о происшедшемъ и посовѣтоваться съ Дженни.

" — Что же вамъ дѣлать? Господи, научи насъ, что намъ дѣлать! — вотъ все, что Дженни могла сказать.

"Мы надѣялись, что черезъ день или два Джэкъ окрѣпнетъ, и тогда истина можетъ быть мало-помалу ему открыта. Но вмѣсто того онъ все слабѣлъ и слабѣлъ, а перемѣстить куда-нибудь его или ее значило бы возбудить въ немъ подозрѣнія и попросту убить его.

"Мы стояли, растерянно глядя одна на другую, теряясь надъ способомъ разрѣшенія задачи. А пока мы такъ стояли, она разрѣшилась сама собою.

"Единственная наша служанка вышла, такъ что въ домѣ стояла полная тишина, такая тишина, что я могла слышать тиканіе часовъ Дженни сквозь ея платье. И вдругъ въ этомъ безмолвіи пронесся звукъ. Это не былъ крикъ. Это былъ нечеловѣческій вопль. Я столько наслушалась звуковъ людского страданія, что знаю ихъ каждую ноту, и отношусь къ нимъ уже довольно спокойно; но я на колѣняхъ молила Бога о томъ, чтобы мнѣ не слышать подобнаго звука никогда больше, потому что это былъ вопль самой души.

"Онъ прозвенѣлъ по всему тихому дому и замеръ вдали, а мы обѣ застыли на мѣстѣ.

"Наконецъ, кровь прихлынула у насъ къ сердцу и мы бросились обѣ наверхъ. Джэкъ проползъ черезъ корридоръ изъ своей комнаты въ комнату жены. У него не хватило силы отвернуть простыню, какъ онъ пытался, и вотъ онъ лежалъ бездыханный поперекъ кровати, своей рукой сжимая ея руки.

Моя сидѣлка погрузилась на нѣкоторое время въ молчаніе, что было весьма необычнымъ явленіемъ для нея.

— Вы бы попробовали записывать ваши воспоминанія, — сказалъ я.

— Ахъ, — возразила она, — задумчиво разгребая огонь, — когда бы вы видѣли въ мірѣ такъ много горя, какъ я, вамъ бы не захотѣлось писать грустной книги. Я думаю, — прибавила она послѣ продолжительной паузы, держа еще въ рукѣ кочергу, — что только тѣ люди, которые никогда не умѣли страдать, имѣютъ охоту читать объ этомъ. Если бы я могла писать, то написала бы веселую книгу — книгу, которая заставила бы всѣхъ смѣяться.

ГЛАВА IX.

У насъ возникъ споръ по слѣдующему поводу. Я предложилъ устроить бракъ между нашимъ злодѣемъ и дочерью мѣстнаго дрогиста, дѣвушкой удивительно благородной и чистой, скромной, но достойной подругой героини.

Браунъ отказался дать свое согласіе на этотъ бракъ вслѣдствіе его неправдоподобія.

— Какой чортъ заставитъ его жениться на ней? — спросилъ онъ.

— Любовь, — отвѣчалъ я, — любовь, которая столь же ярко пылаетъ въ груди отъявленнаго мерзавца, какъ и въ гордомъ сердцѣ благонравнѣйшаго молодого человѣка.

— Что, вы хотите попрежисму дурачиться и острить, — строго остановилъ меня Браунъ, — или думаете серьезно обсуждать предметъ? Чѣмъ можетъ привлечь подобная дѣвушка такого человѣка, какъ Рей бенъ Нейль?

— Всѣмъ, — быстро возразилъ я, — она вполнѣ является нравственнымъ контрастомъ до отношенію къ нему. Затѣмъ, она прекрасна (если она не довольно прекрасна, то мы можемъ слегка ее подкрасить ее) и, кромѣ того, по смерти отца къ ней перейдетъ магазинъ.

— Къ тому же, — добавилъ я, — это придастъ больше естественности, если всякій будетъ удивляться, что за чертовщина могла побудить ихъ сочетаться другъ съ другомъ.

Браунъ не сталъ тратить со мной больше словъ и обратился къ Макъ-Шаугнасси:

— Можете вы представить себѣ нашего пріятеля Рейбена, охваченнаго пламеннымъ желаніемъ сочетаться бракомъ съ Мэри Хольмъ? — спросилъ онъ съ улыбкой.

— А разумѣется могу, — отвѣчалъ Макъ-Шаугнасси, я могу представить себѣ рѣшительно все и могу всему повѣрить, о комъ угодно. Вѣдь люди поступаютъ благоразумно и согласно съ тѣмъ, что отъ нихъ ожидается, лишь въ романахъ. Я знаю одного стараго моряка-капитана, который читаетъ на сонъ грядущій «Дамскій журналъ» и заливается надъ нимъ слезами. Я знаю одного репортера, который всегда носитъ съ собой въ карманѣ поэмы Броунинга, чтобы изучать ихъ во время разъѣздовъ. Я знавалъ одного доктора съ Гарлейской улицы, у котораго на сорокъ восьмомъ году отъ рожденія явилась неожиданная и всепоглощающая страсть къ тросточкамъ; каждый часъ, который онъ могъ урвать отъ свой практики, онъ проводилъ у какой нибудь выставки магазина и накупалъ трехпенсовыхъ тросточекъ, одну за другою. Я знавалъ одного рецензента, который давалъ дѣтямъ апельсины (не отравленные). У человѣка не одинъ, а двѣнадцать характеровъ, причемъ который-нибудь преобладаетъ, а остальные одиннадцать остаются болѣе или менѣе подъ спудомъ. Я знавалъ одного человѣка, у котораго два характера обладали одинаковой силой, и послѣдствія этого оказались печальны.

Мы просили Макъ-Шаугнасси разсказать этотъ случай и онъ исполнилъ наше желаніе.

— Этотъ человѣкъ былъ родомъ изъ Балліодя, — началъ разсказчикъ, — а его христіанское имя было Джозефъ. Въ пору моего съ нимъ знакомства онъ состоялъ девоншейрскимъ депутатомъ и былъ, я думаю, высокомѣрнѣйшимъ человѣкомъ, какого я когда-либо встрѣчалъ. Онъ издѣвался надъ «Субботнимъ Обозрѣніемъ», называя его излюбленнымъ журнальномъ захолустнаго литературнаго клуба; «Атенеумъ» онъ величалъ пристанищемъ неудачниковъ. Теккерей, по его мнѣнію, пользовался недурной славой для своего положенія, въ качествѣ любимаго автора цивилизованныхъ приказчиковъ; а на Карлейля онъ смотрѣлъ, какъ на представителя добросовѣстныхъ литературныхъ ремесленниковъ. Онъ никогда не читалъ современныхъ писателей, но это не мѣшало ему давать о нихъ презрительные отзывы. Единственными писателями XIX столѣтія, которыхъ онъ хвалилъ, были какіе-то невѣдомые французскіе романисты, о которыхъ никто, кромѣ него, и не слыхивалъ. Онъ оставался при особомъ мнѣніи относительно Всемогущаго Творца и порицалъ небо за то, что оно устроило у себя чуть не резиденцію суроваго Клэпгомскаго союза. Юморъ наводилъ на него тоску, а отъ чувства тошнило. Искусство раздражало его, наука надоѣдала. Онъ презиралъ свою собственную родню и ненавидѣлъ чужую. Въ качествѣ тѣлеснаго упражненія онъ зѣвалъ и весь его разговоръ сводился, главнымъ образомъ, къ пожатію плечами.

"Никто не любилъ его, но всѣ уважали. Приходилось питать къ нему благодарность уже и за то, что онъ вообще удостоиваетъ жить.

"Однажды лѣтомъ, когда я занимался уженьемъ рыбы на Норфолькскихъ берегахъ, въ какой-то неприсутственный день, я отправился въ Ярмутъ, разсчитывая увидѣть лондонскихъ гулякъ, «Арри», во всемъ ихъ блескѣ. Прохаживаясь вечеромъ по морской набережной, я неожиданно натолкнулся на четырехъ замѣчательныхъ молодцовъ, какъ на подборъ въ своемъ родѣ. Они тѣснили всѣхъ на своемъ дикомъ, безцѣльномъ пути. Крайній, ближайшій къ дорогѣ, игралъ на неимовѣрно сопѣвшемъ концертино, а трое остальныхъ горланили хоромъ какую-то пѣсню, героиня которой звалась, повидимому, Хеммеръ.

"Они заняли весь тротуаръ, вынуждая встрѣчныхъ женщинъ и дѣтей сворачивать на мостовую. Я сохранилъ свою позицію на панели, и когда они мимоходомъ задѣли меня, лицо человѣка, державшаго концертино, показалось мнѣ что-то знакомымъ.

"Я обернулся и пошелъ вслѣдъ за ними. Имъ, очевидно, было неимовѣрно весело. Всякую проходившую мимо дѣвушку они привѣтствовали: «Ахъ, ты, мой пирожочекъ съ вареньемъ!», а всякой пожилой особѣ кричали: «У, вѣдьма!». Самый гнусный и наиболѣе вульгарный изъ всѣхъ четверыхъ былъ музыкантъ.

"Я проводилъ эту компанію до дамбы и тутъ, перегнавъ ихъ, сталъ ждать у газоваго фонаря. Когда человѣкъ съ концертино подошелъ къ свѣту и я ясно увидѣлъ его, то невольно вздрогнулъ отъ удивленія. По лицу я бы поклялся, что это Джозефъ, но все остальное дѣлало подобное допущеніе немыслимымъ. Не говоря уже о времени и мѣстѣ, забывая его поведеніе, его товарищей и сто инструментъ, все прочее дѣлало совершенно невѣроятнымъ такое предположеніе. Джозефъ бывалъ всегда тщательно выбрить; этотъ же юноша носилъ какіе-то грязноватые усы и пару пробивающихся красновато-рыжихъ бакенбардъ. Онъ былъ оаѣтъ въ ярчайшую клѣтчатую пару, какую мнѣ случалось видѣть лишь на подмосткахъ. Ноги его были обуты въ лакированныя ботинки съ жемчужными пуговицами, а его галстухъ въ старинныя времена прямо бы спалилъ огонь съ неба. На головѣ красовалась лихо заломленная на бекрень фуражка и громадная вонючая сигара была воткнута между зубами.

"Но какъ я ни убѣждалъ себя, его лицо все же было лицомъ Джозефа; толкаемый неодолимымъ любопытствомъ, я подошелъ къ нему ближе, присматриваясь.

"На короткое время я потерялъ его изъ виду; но нечего было опасаться, чтобы надолго затерялся подобный костюмъ, и дѣйствительно, нѣсколько пооглядѣвшись, я снова увидалъ его. Онъ сидѣлъ на углу дамбы, гдѣ толклось меньше народу, охвативъ рукою станъ какой-то дѣвушки. Я подкрался поближе. Она оказалась веселой краснощекой особой, довольно миловидной, но вульгарной до послѣдней степени. Ея шляпа лежала на скамейкѣ подлѣ нея, а голова покоилась на плечѣ кавалера. Она, казалось увлечена имъ, но онъ, очевидно, скучалъ.

" — Я больше тебѣ не по вкусу, Джо? — разслышалъ я ея шопотъ.

" — Да нѣтъ, — отвѣчалъ онъ не особенно убѣдительнымъ тономъ, — конечно, по вкусу.

"Она наградила его дружеской затрещиной; онъ даже не далъ сдачи; а спустя нѣсколько минутъ, пробормотавъ что-то въ оправданіе, всталъ и покинулъ ее; я послѣдовалъ за нимъ, онъ же направился къ буфету. Въ дверяхъ онъ столкнулся съ однимъ изъ товарищей.

" — Эй! — окликнулъ его тотъ. — Куда же ты дѣлъ Лизу?

" — Ахъ, опаскудѣла она мнѣ, — послышался отвѣтъ, — чисто бѣльмо на глазу. Теперь твой чередъ съ ней возжаться.

"Его пріятель исчезъ по направленію къ Лизѣ, а Джо вошелъ въ комнату; я за нимъ слѣдомъ.

"Теперь, когда онъ остался одинъ, я рѣшился заговорить съ нимъ. Чѣмъ дольше изучалъ я его черты, тѣмъ болѣе находилъ сходство съ моимъ неприступнымъ другомъ Джозефомъ.

"Онъ прислонился къ стойкѣ, приказывая подать двѣ порціи джину, когда я хлопнулъ его по плечу. Онъ повернулъ голову и, какъ только узналъ меня, его лицо стало сизымъ.

" — Мистеръ Джозефъ Смайтъ, если не ошибаюсь? — сказалъ я съ улыбкой.

« — Кто это мистеръ Джозефъ Смайтъ?» отвѣчалъ онъ. "Мое имя Смитъ, а совсѣмъ не форсистое Смайтъ. Вы что за человѣкъ? Я васъ не знаю.

"Но пока онъ говорилъ, мой взглядъ остановился на оригинальномъ золотомъ кольцѣ индійской работы, надѣтомъ на его лѣвой рукѣ. Это кольцо не могло обмануть меня; оно не разъ обходило собраніе при всякомъ удобномъ случаѣ, какъ неоцѣнимая рѣдкость. Его глаза послѣдовали за моимъ пристальнымъ взглядомъ, онъ вдругъ ударился въ слезы и, затащивъ меня въ дальній уголъ буфета, усѣлся тамъ, пристально уставившись на меня.

" — Не выдавайте меня, старый дружище, — захныкалъ онъ, — ради Господа Бога, не говорите никому изъ этихъ парней, что я одна изъ восковыхъ куколъ блаженнаго стараго паноптикума, обрѣтающагося въ Сенъ-Джемсѣ; они не станутъ больше со мной разговаривать. Придержите тоже языкъ и насчетъ Оксфорда; недурно будетъ. Я бы не хотѣлъ имъ сознаться, что я былъ однимъ изъ коллегъ-чурбановъ.

"Я сидѣлъ совершенно ошеломленный. Я слышалъ, какъ онъ умоляетъ меня сохранить «Смита», «рыженькаго Арри», въ тайнѣ отъ знакомыхъ «Смайта», важной персоны. Здѣсь сидѣлъ Смитъ, въ смертельномъ ужасѣ, что его товарищи прослышатъ о его тождественности съ аристократическимъ «Смайтомъ» и перестанутъ съ нимъ водиться. Его поведеніе поразило меня въ эту пору, но когда я поразмыслилъ, то дивился на себя, что я ждалъ чего-нибудь иного.

" — Я не могу ничего съ этимъ сдѣлать, — продолжалъ Джозефъ, — я долженъ жить двойной жизнью. Въ первой полосѣ — я надутый фатъ, котораго во второй я славно бы отдубасилъ…

" — Съ другой стороны, — прервалъ я его, — я самъ слышалъ, какъ вы высказывали очень нелестныя мнѣнія относительно разныхъ «Арри».

" — Я знаю, — отвѣчалъ онъ голосомъ, выдававшимъ сильное волненіе, — вотъ это-то и плохо у меня. Когда я бываю аристократомъ, то презираю самъ себя, потому что знаю, что подъ моей надменной харей скрывается махровый «Арри». А когда я Арри, опять ненавижу себя, потому что знаю, что я аристократъ.

" — А развѣ вы не можете рѣшить, какой характеръ вамъ больше правится, и остановиться на немъ?

" — Нѣтъ, — отвѣчалъ онъ, — не могу. Это странная штука, но, кѣмъ бы я ни былъ, вѣрно одно, что къ концу мѣсяца я становлюсь самъ себѣ противенъ.

" — Я отлично понимаю васъ, — пробормоталъ я. — Я бы и самъ не прочь сбрасывать свою личину каждыя двѣ недѣли.

" — Я теперь, — продолжалъ онъ, не обращая вниманія на мое замѣчаніе, — нахожусь здѣсь примѣрно дней десять. Въ одно прекрасное утро, недѣльки черезъ три, когда я проснусь въ своей берлогѣ, на Майль-Эндъ-Родъ, погляжу на свою каморку, на платье, висящее у кровати, на эту вотъ концертину (онъ любовно ее обнялъ) и вдругъ почувствую, что просто горю отъ стыда Тутъ я соскочу съ постели, подивлюсь на себя въ зеркало. «Ахъ, ты, котъ блудливый, — скажу я себѣ, — такъ бы тебя и задушилъ». Ну, тутъ я выбрѣюсь, напялю приличную синюю пару изъ саржи и котелокъ на голову, скажу своей хозяйкѣ, чтобы оставила за мной комнату до моего возвращенія, выйду на улицу, вскочу на перваго попавшагося извозчика, и маршъ назадъ въ Альбани. А мѣсяцъ спустя послѣ этого я войду въ свои аппартаменты на Альбани, швырну въ оговь Вольтера и Парини, запущу своей шляпой въ бюстъ добраго старичка Гомера, скину опять свою синюю пару и — назадъ въ Майль-Эндъ-Родъ.

" — Какъ же вы объясняете ваши исчезновенія обѣимъ сторонамъ? — спросилъ я.

" — Очень просто, — отвѣчалъ Джо. — Говорю своей экономкѣ въ Альбани, что ѣду на континентъ, а мои здѣшніе товарищи думаютъ, что я пріѣзжій. Ни для кого мое отсутствіе не бываетъ потерей, — добавилъ онъ патетически — У меня нѣтъ никакихъ удерживающихъ зазнобушекъ ни въ томъ, ни въ другомъ мѣстѣ. Я страшно всегда пересаливаю. Когда я «Арри», то заткну за поясъ любого изъ нихъ; когда же я дѣлаюсь спесивцемъ, такъ ужь первостатейнымъ. Мнѣ сдается иногда, что я человѣкъ о двухъ копцахъ безъ всякой середины. Когда бы взболтать все немножко, такъ вышло бы хорошо.

"Онъ шморганулъ раза два носомъ и разсмѣялся.

" — Ну, ладно, — сказалъ онъ, стряхивая свою минутную меланхолію, — все тутъ игра; чего тужить, пока везетъ. Желаете горлышко промочить?

"Я отказался отъ выпивки и оставилъ его разыгрывать самому себѣ нѣжныя аріи на концертино.

"Однажды вечеромъ черезъ мѣсяцъ служанка подала мнѣ карточку, на которой было выгравировано: «Мистеръ Джозефъ Смитъ». Я приказалъ ей просить его. Онъ вошелъ съ своимъ обычнымъ видомъ какой-то томной надменности и расположился въ граціозной позѣ на софѣ.

" — Отлично, — произнесъ я, лишь только горничная затворила за собой двери, — итакъ, вы сбросили съ себя Смита?

"Болѣзненная улыбка скользнула у него по лицу.

" — Вы никому ничего не разсказывали? — спросилъ онъ испуганно.

" — Ни единой душѣ, — отвѣчалъ я, — хотя, признаюсь, меня часто подмывало это сдѣлать.

" — Я твердо надѣюсь, что вы никогда этого не сдѣлаете, — сказалъ онъ встревоженнымъ тономъ.

"Вы не можете представить себѣ, сколько огорченій приноситъ мнѣ вся эта исторія. Я не въ силахъ тутъ разобраться. Что общаго можетъ быть между мною и тѣмъ отвратительнымъ низменнымъ щеголемъ, это выше моего пониманія. Увѣряю васъ, дорогой Макъ, убѣжденіе въ томъ, что я оборотень или вурдалакъ, возбудило бы во мнѣ меньшее отвращеніе, нежели сознаніе, что я составляю одно съ этимъ отвратительнымъ мелкимъ Уайтчепельскимъ гулякой. Стоитъ лишь мнѣ о немъ подумать, и каждый нервъ моего тѣла…

" — Такъ не думайте о немъ лучше, — прервалъ я, видя, съ какимъ трудомъ онъ сдерживаетъ волненіе. — Вы пришли вѣдь сюда не за тѣмъ, я надѣюсь, чтобъ толковать о немъ. Забудемте это.

" — Охотно, — согласился Джозефъ, — хотя нѣкоторыми косвенными путями дѣло нѣсколько съ нимъ въ связи. Единственное мое оправданіе въ томъ, что я выкладываю вамъ все это, вотъ какое: вы единственный человѣкъ, съ которымъ я могу поговорить объ этомъ, если я только вамъ не наскучу.

" — Нимало, — возразилъ я. — Напротивъ, я очень заинтересованъ. — И такъ какъ Джозефъ все еще колебался, я прямо capoсилъ его, въ чемъ дѣло.

"Онъ, видимо, былъ въ замѣшательствѣ.

" — Дѣйствительно, глупо съ моей стороны, — сказалъ онъ, въ то время, какъ слабый намекъ на краску появился на его обыкновенно безцвѣтномъ лицѣ, но я чувствую, что долженъ переговорить объ этомъ съ кѣмъ-нибудь. Дѣло въ томъ, дорогой Макъ, что я влюбленъ.

" — Прекрасно! — воскликнулъ я. — Очень радъ это слышать (я подумалъ, что такимъ образомъ онъ сдѣлается человѣкомъ). Знаю ли я вашъ предметъ?

" — Я склоненъ думать, что вы должны были видѣть ее, — отвѣчалъ онъ. — Она находилась со мною надамбѣ, въ Ярмутѣ, въ тотъ вечеръ, какъ вы меня встрѣтили.

" — Неужто Лиза? — воскликнулъ я.

" — Да, она! — отвѣчалъ онъ. — Миссъ Елизавета Меггинсъ.

"Онъ съ любовью отчеканивалъ ея имя.

" — Но, — замѣтилъ я, — мнѣ показалось, что вы… я, право, не могъ не замѣтить, это было слишкомъ ужь явно… мнѣ показалось, что вамъ она вовсе не нравится. Изъ вашего замѣчанія одному изъ товарищей я заключилъ даже, ея общество вамъ прямо таки ненавистно.

" — Смиту, — поправилъ онъ меня. — Развѣ можетъ этотъ мерзавецъ быть судьей о достоинствѣ женщины? Неодобреніе такого субъекта именно и свидѣтельствуетъ о ея достоинствѣ.

" — Боюсь ошибиться, — сказалъ я, — но она показалась мнѣ чуточку грубой.

" — Она не совсѣмъ то, что свѣтъ именуетъ названіемъ лэди, — сознался онъ. — Но вѣдь, дорогой Макъ, мой взглядъ на свѣтъ не таковъ, чтобы его мнѣнія имѣли для меня большую цѣну. Я и свѣтъ, мы расходимся во многомъ; и я горжусь этимъ. Она прекрасна, она добра, и на ней остановился мой выборъ.

" — Положимъ, она довольно хорошенькая дѣвушка, — отвѣчалъ я, — и можно, пожалуй, сказать, привязчивая; но подумали ли вы, Смитъ, что ея развитіе, такъ сказать, умственный ея уровень, оставляетъ, быть можетъ, желать чего-либо?

" — Говоря правду, я не особенно безпокоюсь объ ея умственныхъ способностяхъ, — отвѣчалъ онъ съ одной изъ своихъ ироническихъ улыбокъ. — Я не держусь того мнѣнія, что обиліе умственныхъ способностей абсолютно необходимо для созданія британской семьи; я въ состояніи буду удовлетвориться своимъ собственнымъ разумомъ. Я не питаю желанія обладать особенно умной женой. Можно еще поневолѣ встрѣчаться со скучными людьми, но не къ чему жить съ ними, когда можно и безъ этого обойтись. Нѣтъ, — продолжалъ онъ, впадая въ обычный свой тонъ, — чѣмъ болѣе я думаю о Елизаветѣ, тѣмъ рельефнѣе выясняется для меня, что она единственная женщина въ свѣтѣ, на которой я могу жениться. Я предвижу, что для поверхностнаго наблюдателя мой выборъ покажется страннымъ. Я не даю себѣ труда ни объяснять его, ни даже понимать. Изученіе человѣчества выше силъ человѣка. Одни лишь безумцы посягаютъ на это. Можетъ быть, меня привлекаетъ къ ней моя противоположность. Можетъ быть, моя слишкомъ разсудочная натура чувствуетъ необходимость соприкосновенія съ ея болѣе матеріальнымъ организмомъ для самоусовершенствованія. Я не могу ничего сказать. Подобныя вещи всегда облечены тайной. Я знаю одно, что она та, къ которой влечетъ меня Артемида.

"Было вполнѣ ясно, что онъ влюбленъ, и потому я пересталъ убѣждать его.

" — Вы поддерживаете ваше знакомство съ ней, когда вы… — я чуть было не сказалъ: «Когда вы перестаете быть Смитомъ», но, не желая тревожить его лишнимъ напоминаніемъ объ этой личности безъ особенной надобности, я поправился: — Послѣ вашего возвращенія. въ Альбани?

" — Не совсѣмъ, — отвѣчалъ онъ, — я потерялъ ее изъ виду, когда оставилъ Ярмутъ, и увидѣлся съ ней лишь дней пять спустя; натолкнулся на нее подъ навѣсомъ кофейни. Я вошелъ туда, чтобы спросить стаканъ молока съ ватрушкой, и она подала мнѣ это. Я тотчасъ ее узналъ. — Лицо его озарилось почти обыкновенной человѣческой улыбкой. — Я пью теперь тамъ чай каждый день, — добавилъ онъ, взглядывая на часы, — ровно въ четыре.

" — Спрашивать ея мнѣнія по этому предмету, кажется, нечего, — замѣтилъ я, смѣясь, — ея чувства къ вамъ были достаточно очевидны.

" — Вотъ въ этомъ-то и заключается загвоздка, — сказалъ онъ, приходя снова въ сильнѣйшее смущеніе. — Теперь она, кажется, нимало не обращаетъ вниманія на меня. Она даже категорически мнѣ отказала. Она говоритъ, выражаясь образнымъ языкомъ этой милой дѣвушки, что не возьметъ меня ни за какія пряники, говоритъ, это все равно, что выйти замужъ за заводную куклу, не имѣя ключа. Она болѣе откровенна, чѣмъ любезна, но это-то меня и плѣняетъ.

" — Постойте, — прервалъ я, — мнѣ приходитъ въ голову одно соображеніе. Знаетъ ли она о вашей тождественности со Смитомъ?

" — Нѣтъ, — отвѣчалъ онъ съ горечью, — я бы ни за что въ мірѣ не сознался ей въ этомъ. Еще вчера она мнѣ заявила, что я напоминаю ей одного молодца, встрѣчавшагося ей въ Ярмутѣ, — такъ у меня душа ушла въ пятки.

" — А съ какимъ видомъ сказала она вамъ это? — спросилъ я.

" — Съ какимъ видомъ? — повторилъ Смайтъ, не понимая вопроса.

" — Да, какое выраженіе лица у нея было въ эту минуту, — продолжалъ я. — Суровое или нѣжное?

" — А, понимаю, — отвѣчалъ онъ, — она какъ будто нѣсколько смягчилась.

" — Дорогой мой, — воскликнулъ я, — дѣло ясно, какъ день. Она любитъ Смита. Ни одна женщина, которая восхищается Смитомъ, не увлечется Смайтомъ. Вы никогда не добудете ея, если будете являться въ нынѣшнемъ своемъ образѣ. Но черезъ нѣсколько недѣль вы вѣдь будете Смитомъ. Отложите же попеченіе объ этомъ дѣлѣ до того срока. Сдѣлайте ей предложеніе въ качествѣ Смита, и она согласится. А послѣ свадьбы вы можете исподволь превратиться въ Смайта.

" — Ба! — вскричалъ онъ, выходя изъ своей обычной летаргіи. — Я и не подумалъ объ этомъ. Дѣло въ томъ, что когда я нахожусь въ здравомъ умѣ, то Смитъ и всѣ его продѣлки кажутся мнѣ сномъ. Ни одна мысль, связанная съ его существомъ, никогда не приходитъ мнѣ въ голову. Смайтъ вскочилъ, протягивая мнѣ руку. — Я такъ радъ, что пришелъ съ вами повидаться! — вокликнулъ онъ. — Ваша идея примиряетъ меня съ моей горькою участью. Теперь я, право, даже буду ждать мѣсяца Смитовой жизни.

" — Весьма, весьма радъ, — отвѣчалъ я, обмѣниваясь рукопожатіями. — Можетъ быть, вы придете, разскажете мнѣ, какъ все у васъ обойдется. Обыкновенно любовныя исторіи не особенно занимательны, но въ вашей есть такой элементъ, который дѣлаетъ ее исключительнымъ случаемъ.

"Мы разстались, и я не видалъ его съ мѣсяцъ. Затѣмъ, однажды позднимъ вечеромъ, горничная постучалась ко мнѣ въ дверь, говоря, что какой-то мистеръ Смитъ желаетъ меня видѣть.

" — Смитъ, Смитъ, — повторялъ я, — какой Смитъ? Онъ не далъ вамъ карточки?

" — Нѣтъ, сударь, — отвѣчала дѣвушка, — да онъ и выглядитъ не изъ такихъ, что имѣютъ карточки. Это не джентльменъ, сударь; только онъ говоритъ, что вы его знаете.

"Ей это обстоятельство казалось пятнающимъ меня.

"Я только-что хотѣлъ ей сказать, что меня нѣтъ дома, какъ воспоминаніе о двойникѣ Смайта пришло мнѣ на память, и я приказалъ ввести гостя.

"Черезъ минуту Смитъ вошелъ. На немъ была теперь новая пара, съ рисункомъ еще болѣе яркимъ, чѣмъ прежде, если это только было возожно. Онъ, навѣрное, самъ изобрѣлъ его. Выглядѣлъ онъ весь потнымъ и грязнымъ. Не рѣшаясь поздороваться со мной за руку, онъ неуклюже сѣлъ на самый кончикъ стула и началъ оглядывать комнату, какъ будто никогда не видалъ ея раньше.

"Онъ и меня заразилъ смущеніемъ. Я не могъ придумать, что бы ему сказать, и мы сидѣли нѣкоторое время въ тягостномъ молчаніи.

" — Ну, — проговорилъ я, наконецъ, по обыкновенію застѣнчивыхъ людей приступая прямо къ дѣлу. — Что Лиза?

" — О, она слава Богу, — отвѣчалъ онъ, пристально разглядывая свою шляпу.

" — Уладили? — продолжалъ я.

" — Что уладили? — спросилъ онъ, поднимая глаза.

" — Женитьбу на Лизѣ.

" — Нѣтъ, — отвѣчалъ онъ, вновь принимаясь за изученіе шляпы.

" — Что же, стало быть отказала? — допытывался я.

" — Я и не просилъ.

"Повидимому, онъ не желалъ самъ объясняться; мнѣ пришлось вести формальный допросъ.

" — Почему же такъ? — спросилъ я. — Вы полагаете, что она болѣе не думаетъ о васъ?

"Онъ залился громкимъ смѣхомъ.

" — Этого бояться нечего, — заявилъ онъ. — Она все одно — липкій пластырь, налѣпится, такъ не отдерешь. Никакъ отъ нея не отцѣпишься. Пусть бы ужь связалась съ другимъ кѣмъ. Я просто съ ней извелся.

" — Но вѣдь вы же съ мѣсяцъ назадъ ею восхищались? — воскликнулъ я въ удивленіи.

" — Можетъ быть, Смайтъ восхищался, — возразилъ онъ. Я не отвѣчаю за этого накрахмаленнаго болвана. Какъ бы то ни было, а я не возьму ея за себя, пока останусь самъ собой. Я для нея слишкомъ важное кушанье. Такой сортъ дѣвочекъ годится, чтобы побаловать съ ними, — продолжалъ онъ, — а жениться — шалишь. Онѣ на это негожи. Мужу надо жену, которую бы могъ почитать, которая сортомъ выше его, которая подхватила бы и его на нѣсколько ступенекъ, на которую онъ бы глядѣлъ да молился. Жена должна быть ему божествомъ, ангеломъ, должна…

" — Вы, кажется, уже встрѣтили такую особу? — спросилъ я, прерывая его.

"Смитъ весь побагровѣлъ и въ мигъ углубился въ разглядываніе рисунковъ на коврѣ. Но въ слѣдующее за тѣмъ мгновеніе онъ поднялъ свое совершенно преобразившееся лицо.

" — О, мистеръ Макъ-Шаугнасси, — заговорилъ онъ съ неподдѣльно-искренними нотами въ голосѣ, — вы не повѣрите, какъ она добра, какъ прекрасна! Я не смѣю даже въ мысляхъ шептать ея имя А умна до чего! Я встрѣтился съ ней въ Таунби-голлѣ. Тамъ была цѣлая компанія аристократовъ. Вамъ бы доставило удовольствіе, мистеръ Макъ-Шаугнасси, когда бы вы могли слышать ее; она высмѣивала и картины, и франтовъ, что были около ея папаши; ужь такая умная, такая ученая, такая вострая! Я растолкалъ всѣхъ и отворилъ дверцы у ея кареты; а она приподняла этакъ платье и глянула на меня, словно я уличная грязь. Я бы и хотѣлъ быть грязью; можетъ, тогда бы мнѣ удалось какъ-нибудь поцѣловать ея ножки!

"Его восторгъ былъ такъ неподдѣленъ, что я вовсе не испытывалъ желанія насмѣхаться надъ нимъ.

" — Узнали вы, кто она такая? — освѣдомился я.

"Да — отвѣчалъ — Смитъ. — Я слышалъ, какъ пожилой джентльмэнъ сказалъ кучеру «домой»; я пробѣжалъ за каретой всю дорогу, до самой Гарлейской улицы. Ея имя Тревіоръ, Эдиѳь Тревіоръ.

" — Миссъ Тревіоръ! — восоикпулъ я. — Высокая, смуглая дѣвушка съ такими еще непослушными волосами и слегка близорукими глазами?

" — Высокая и смуглая, — подтвердилъ Смитъ, — съ волосами, которые такъ и лѣзутъ къ ея губкамъ, чтобы поцѣловать ихъ, и съ глазами такими синими, какъ Кэмбриджскій галстухъ. Сто семьдесятъ три — номеръ ея дома.

" — Вѣрно, — подтвердилъ я. — Мой дорогой Смитъ, дѣло осложняется. Вы встрѣчались вѣдь съ этой лэди и бесѣдовали съ ней около получаса, въ качествѣ Смайта; вы не помните?

" — Нѣтъ, — отвѣчалъ онъ, подумавъ съ минутку. — Не могу въ точности сказать. Я никогда не помню хорошенько, что бы вало со Смайтомъ. Его выходки мнѣ кажутся кошмаромъ.

" — Все равно, — сказалъ я, — вы съ ней встрѣчались, я увѣренъ въ этомъ. Я же и представилъ ей васъ, и она мнѣ потомъ признавалась, что находитъ васъ самымъ очаровательнымъ человѣкомъ.

" — Нѣтъ, неужто? — замѣтилъ онъ, явно перемѣняя свои чувства къ Смайту. — А она мнѣ понравилась?

" — Ну, — отвѣчалъ я, — по правдѣ сказать, я не думаю этого. Вамъ было, повидимому, отчаянно скучно.

" — Сволочь! — пробормоталъ онъ вполголоса; затѣмъ прибавилъ громко: — Какъ вы думаете, посчастливится мнѣ увидѣть ее опять, когда я… когда я опять буду Смайтомъ?

" — О, разумѣется, — сказалъ я. — Ужь я позабочусь о васъ. Да кстати, — присовокупилъ я, вставая и глядя на доску камина, — я получилъ приглашеніе къ нимъ на «Золушку», тамъ что-то вродѣ дня рожденія. Будете ли вы Смайтомъ къ 20-му ноября?

" — Да а, произнесъ онъ, — о, да — обязательно буду.

" — Въ такомъ случаѣ, отлично, — рѣшилъ я, — въ Альбани я заѣду за вами, и мы отправимся вмѣстѣ.

"Онъ всталъ и принялся вытирать рукавомъ шляпу.

" — Впервой мнѣ приходится теперь считать дни, когда то я стану этимъ ходячимъ трупомъ Смайтомъ, — проговорилъ онъ тихо. — Чортъ меня побери, если я не поспѣшу имъ сдѣлаться. Клянусь бородой, сдѣлаюсь.

" — Вамъ не къ чему имъ дѣлаться раньше 20-го ноября, — замѣтилъ я Смиту. — И вы увѣрены, — добавилъ я, вставая и нажимая звонокъ, — что этотъ выборъ окончательный? Вы не захотите опять возвратиться къ Лизѣ?

" — Ахъ, не говорите мнѣ о Лизѣ сейчасъ послѣ Эдиѳи, — вознегодовалъ онъ, — это прямое святотатство.

"Онъ стоялъ въ нерѣшимости, держась за ручку двери. Наконецъ, отворивъ дверь и рѣшительно взглянувъ на шапку, онъ сказалъ:

" — Я иду сейчасъ на Гарлейскую улицу. Я хожу взадъ и впередъ мимо ея дома каждый вечеръ, а иной разъ, коли никто не видитъ, я цѣлую ея порогъ.

"Онъ исчезъ, а я усѣлся опять въ свое кресло.

"20-го ноября я заѣхалъ къ нему, согласно обѣщанію. Я нашелъ Смайта готовымъ отправиться въ клубъ: онъ забылъ рѣшительно весь нашъ уговоръ. Я повторилъ ему его; онъ съ трудомъ кой-что припомнилъ и безъ малѣйшаго восторга изъявилъ согласіе сопровождать меня. Благодаря нѣсколькимъ тонкимъ намекамъ. сдѣланнымъ ея матери (включая сюда и случайное упоминаніе о доходахъ Смайта), я устроилъ дѣло такъ, что онъ могъ цѣлый вечеръ проговорить съ Эдиѳью. Я гордился дѣломъ своихъ рукъ и приготовился услышать отъ него изъявленія благодарности при нашемъ возвращеніи домой.

"Но такъ какъ благодарность заставляла себя ждать, то я намекнулъ ему на свои ожиданія.

" — Что же, — началъ я, — полагаю, что устроилъ вамъ это недурно?

" — Что вы недурно устроили?

" — Я какже, добился того, что вы и миссъ Тревіоръ остались бесѣдовать такое долгое время въ консерваторіи, — отвѣчалъ я довольно рѣзко. — Вѣдь это «я» для васъ сдѣлалъ?

" — А, такъ это вы устроили? — отвѣчалъ Смайтъ. — А я ужь готовъ былъ роптать на Провидѣніе.

"Я остановился какъ вкопаный посреди тротуара и посмотрѣлъ на него.

" — Такъ вы ея не любите? — спросилъ я.

" — Любить ее? — повторялъ Смайтъ въ величайшемъ изумленіи. — Что въ ней такого, чтобы ее любить? Она не что иное, какъ плохой пересказъ современной французской комедіи, вдобавокъ еще комедіи, лишенной интереса.

"Это меня «извело», но американскому выраженію.

" — Нѣтъ, это ужь слишкомъ! Вы мѣсяцъ тому назадъ были у меня, — сказалъ я, — восхищались ею, твердили о своемъ желаніи быть грязью, попираемой ея ножками, о томъ, что вы цѣловали порогъ ея двери.

"Онъ повернулся ко мнѣ, весь красный.

" — Я бы желалъ, мой дорогой Макъ, — сказалъ онъ, — чтобъ вы сдѣлали одолженіе, не смѣшивали меня съ этимъ отвратительнымъ, ничтожнымъ пошлякомъ, съ которымъ я имѣю несчастье быть связаннымъ. Вы крайне обяжете меня на будущее время, если безъ дальнихъ словъ спустите съ лѣстницы этого вульгарнаго слюнтяя, когда онъ осмѣлится надоѣдать вамъ. Безъ сомнѣнія, — добавилъ онъ съ усмѣшкой, — миссъ Тревіоръ можетъ быть его идеаломъ. Она какъ разъ тотъ типъ женщины, сказалъ бы я, который очаровываетъ подобный типъ мужчины. Я же не особенно цѣню женщинъ-художницъ и писательницъ. Вдобавокъ, — продолжалъ онъ, понизивъ тонъ, — вы знаете мои чувства; я ни къ одной женщинѣ не могу питать того, что къ Елизаветѣ.

" — А она? — сказалъ я…

" — Она, — вздохнулъ Смайтъ, — она сокрушается сердцемъ по Смитѣ.

" — Почему же вы не скажете ей, что вы и есть Смитъ? — спросилъ я.

" — Не могу, — отвѣчалъ онъ, — не могу даже цѣною побѣды надъ ней. Да она бы и не повѣрила мнѣ.

"Мы простились на углу Бондъ-Стритъ, и я не видалъ его до одного мартовскаго вечера, когда встрѣтился съ нимъ въ Ледгэтскомъ циркѣ. На немъ была его переходная синяя пара и шляпа котелкомъ. Я подошелъ и взялъ его за локоть.

" — Кто вы? — спросилъ я.

" — Въ эту минуту никто, — отвѣчалъ онъ, — благодаренье Создателю. Я былъ сейчасъ Смайтомъ, черезъ полчаса буду Смитомъ; въ текущіе же полчаса я просто человѣкъ.

"Въ его голосѣ звучала ласковая, веселая нотка, глаза свѣтились живымъ и добродушымъ блескомъ, и онъ держалъ себя, какъ вполнѣ независимый джентльмэнъ.

" — Вы являетесь, несомнѣнно, усовершенствованіемъ ихъ обоихъ? — сказалъ я.

"Онъ засмѣялся счастливымъ смѣхомъ, но какая-то тѣнь пробѣжала у него по лицу,

" — Знаете ли вы мое представленіе о раѣ? — спросилъ онъ.

" — Нѣтъ, — отвѣчалъ я, нѣсколько удивленный вопросомъ.

" — Это Ледгэтскій циркъ, — послѣдовалъ его отвѣтъ. — Единственныя свѣтлыя минуты въ моей жизни, — заявилъ онъ, — протекаютъ вблизи Ледгэтскаго цирка. Я оставляю Пикадилли, какъ больной, издерганный фатъ. Уже въ Чарингъ-Кроссъ я чувствую, что кровь закипаетъ у меня въ жилахъ. Между Ледгэтскимъ циркомъ и Чипсайдъ я человѣкъ, съ человѣческими чувствами, наполняющими мое сердце, съ человѣческими мыслями, волнующими мой мозгъ, съ фантазіями, симпатіями и надеждами. Около Банка духъ мой начинаетъ угасать. По мѣрѣ того, какъ я иду, мои чувства все болѣе притупляются и грубѣютъ, а къ тому времени, какъ я достигаю Уайтчэпеля, я превращаюсь въ неотесаннаго чурбана. При обратномъ путешествіи происходитъ такая же исторія, только въ противоположномъ порядкѣ.

" — Почему же бы не жить вамъ въ кварталѣ Ледгэтскаго цирка, — спросилъ я, — и оставаться такимъ, какъ теперь?

" — А потому, — отвѣтилъ онъ мнѣ, — что человѣкъ маятникъ и долженъ совершать свои качанія. Мой дорогой Макъ, — продолжалъ онъ, кладя мнѣ руку на плечо, — у меня одно достоинство: чистая совѣсть. Человѣкъ таковъ, какимъ Богъ его создалъ; не увѣряйте себя въ томъ, что вы можете расчленить его по кусочкамъ и усовершенствовать его. Всю свою жизнь старался я создать изъ себя необыкновенную, всѣхъ превышающую личность. Природа мститъ за это и низвергаетъ меня ниже всѣхъ. Природа не терпитъ крайностей. Она лѣпитъ цѣлаго человѣка съ тѣмъ, чтобы и развивался онъ цѣликомъ. Когда я наталкиваюсь на необычайно религіознаго, необычайно нравственнаго, необычайно цивилизованнаго человѣка, я всегда думаю, нѣтъ ли у него какого-нибудь двойника.

"Я былъ ошеломленъ доводами своего друга и нѣкоторое время шелъ съ нимъ молча.

"Наконецъ, заинтересованный спеціальнымъ вопросомъ, я освѣдомился, какъ подвигаются его разнообразныя любовныя дѣла.

" — О, какъ обыкновенно, — отвѣчалъ онъ, — изъ кулька въ рогожку; когда я бываю Смайтомъ, то люблю Лизу, а Лиза не перевариваетъ меня. Когда же я бываю Смитомъ, то люблю Эдиѳь, но одинъ видъ мой приводитъ ее въ содроганіе. Это одинаково плохо и для меня, и для нихъ. Я говорю это не изъ хвастовства. Небу извѣстно, что это только лишняя капля горечи, прибавившаяся къ моей чашѣ; но это фактъ, что Лиза буквально недоступна для Смайта, а въ качествѣ Смита я не въ состояніи соблюдать съ нею простой вѣжливости; между тѣмъ, бѣдняжка Эдиѳь достаточно безумна, чтобы дарить свое сердце мнѣ, какъ Смайгу, я же въ качествѣ Смайта вижу въ ней только чучело женщины, набитое трухой науки и лохмотьями мертваго остроумія.

"Я погрузился на нѣкоторое время въ свои собственныя размышленія и очнулся лишь, когда мы переходили черезъ Минорисъ. Тутъ, внезапно осѣненный идеей, я промолвилъ:

" — Почему же вы не увлечетесь еще новою дѣвушкою? Должна же быть средняя, которая могла бы любить Смита и Смайта заразъ и которая правилась бы тому и другому.

" — Этому мальчику не до дѣвочекъ нонче, — отрѣзалъ мой спутникъ, — съ ними больше хлопотъ, чѣмъ проку. Которыхъ хочется тѣхъ не достать, а которыхъ достанешь, не хочется.

"Я съ удивленіемъ взглянулъ на него. Запустивъ руки въ карманы, онъ тяжело ступалъ, потупивъ голову и уставившись безсмысленнымъ взоромъ въ одну точку.

"Внезапное отвращеніе охватило меня.

" — Я долженъ теперь вернуться, — сказалъ я, останавливаясь. — Я не замѣтилъ, что зашелъ такъ далеко.

"Онъ, казалось, былъ столь же радъ отдѣлаться отъ меня, какъ и я отъ него.

" — Ахъ, вы должны, — сказалъ онъ, вытаскивая руку изъ брюкъ, — ну, и прочее.

«Мы небрежно подали руки другъ другу. Онъ исчезъ въ толпѣ, и съ тѣхъ поръ я его не видалъ.

— Это дѣйствительное происшествіе? — спросилъ Джефсонъ.

— Да, я измѣнилъ лишь имена и числа, — отвѣчалъ Макъ-Шаугнасси, — но на главные факты вы можете вполнѣ положиться.

ГЛАВА X.

Заключительнымъ вопросомъ, поднятымъ на нашемъ послѣднемъ засѣданіи, являлось слѣдующее: кѣмъ будетъ вашъ герой? Макъ-Шаугнасси предлагалъ сдѣлать его писателемъ, а критиказлодѣемъ. Я стоялъ за маклера на романтической подкладкѣ. Обладающій умомъ практическаго склада Джефсонъ сказалъ

— Вопросъ не въ томъ, чего мы желаемъ, а въ томъ, кого предпочитаетъ женская половина читающей публики.

— Это вѣрно, — согласился Макъ-Шаугнасси, — я предлагаю собрать женскія мнѣнія относительно этого пункта. Я напишу своей теткѣ и узнаю отъ нея точку зрѣнія пожилой лэди на этотъ вопросъ. Вы, — сказалъ онъ, обращаясь ко мнѣ, — можете предоставить рѣшеніе этого дѣла вашей женѣ и узнать идеалъ молодой дамы. Пусть Браунъ напишетъ своей сестрѣ въ Ньюгемъ и доставитъ такимъ образомъ свѣдѣнія, кого предпочитаютъ интеллигентныя барышни; Джефсонъ же можетъ разслѣдовать у миссъ Мэдбюри, кто представляется наиболѣе привлекательнымъ для обыкновенной дѣвушки, обладающей здравымъ смысломъ.

Мы приняли этотъ планъ, и результатъ его подлежалъ теперь именно разсмотрѣнію. Макъ-Шаугнасси открылъ засѣданіе чтеніемъ письма своей тетки. Старая дама писала:

„Мнѣ кажется, будь я на твоемъ мѣстѣ, мой милый мальчикъ, я выбрала бы военнаго. Ты знаешь, что твой бѣдный дядя, который бѣжалъ въ Америку съ этой развратной женой банкира, миссисъ Физерли, былъ военный; такимъ же былъ и твой бѣдный кузенъ Робертъ, проигравшій 8.000 фунтовъ въ Монте-Карло. Я чувствовала всегда непонятное влеченіе къ военнымъ, даже будучи еще дѣвочкой, хотя твой бѣдный милый дядя совершенно не выносилъ ихъ. Ты найдешь также немало указаній на военныхъ или воиновъ въ Ветхомъ Завѣтѣ (смотри Іер. XLVIII, 14). Правда, инымъ непріятно подумать, что они сражаются и убиваютъ, по въ наше время они, повидимому, не дѣлаютъ такихъ вещей“.

— Вотъ вамъ, что касается пожилой особы, — замѣтилъ Макъ-Шаугнасси, окончивъ иксьмо и пряча его въ карманъ. — Что скажетъ образованная женщина?

Браунъ извлекъ изъ портсигара посланіе, написанное бойкимъ круглымъ почеркомъ, и прочелъ слѣдующее:

„Какое странное совпаденіе! Нѣкоторыя изъ насъ обсуждали вчера ночью въ помѣщеніи Миллисента-Гайтонпера тотъ же самый вопросъ, и я немедленно могу тебѣ сообщить, что мы единогласно высказались за военныхъ. Видишь ли, мой дорогой Селькиркъ, натуру всегда привлекаютъ контрасты. Какую-нибудь модистку удовлетворилъ бы, пожалуй, поэтъ; но интеллигентной женщинѣ онъ невысимо скученъ. Развитая женщина требуетъ отъ мужчины не возможности обсуждать съ нимъ что-либо, по возможности на него любоваться. Я полагаю, что для женщины съ пустой головой типъ военнаго кажется безвкуснымъ и неинтереснымъ; для женщины же съ умомъ онъ является идеаломъ мужчины, существомъ сильнымъ, красивымъ, хорошо одѣтымъ и слегка простоватымъ“.

— Это даетъ намъ два голоса за военныхъ, — замѣтилъ Макъ-Шаугнасси, въ то время какъ Браунъ разодралъ письмо сестры на-двое и бросилъ его въ корзину подъ столомъ. — Что говоритъ дѣвушка со здравымъ смысломъ?

— Сначала отыщите такую дѣвушку, — проворчалъ Джефсонъ нѣсколько угрюмо, какъ мнѣ показалось. — Гдѣ вы думаете найти ее?

— Да какъ же, — пояснилъ Макъ-Шаугнасси, — вѣдь я имѣлъ въ виду миссъ Мэдбюри.

Упоминаніе имени миссъ Мэдбюри обыкновенно вызывало краску удовольствія на лицѣ Джефсона, но въ данную минуту его черты приняли чуть не угрожающее выраженіе.

— А, — произнесъ онъ, — вотъ какъ? Такъ, видите ли, и дѣвушка со здравымъ смысломъ тоже стоитъ за военныхъ.

— Господи, — воскликнулъ Макъ-Шаугнасси, — какое поразительное единодушіе! Что жь за причину она выставляетъ?

— Что въ нихъ есть что-то такое и что они божественно танцуютъ, — отрубилъ Джефсонъ.

— Да, вы изумляете меня, — пробормоталъ Макъ-Шаугнасси. — Я до крайности пораженъ.

Затѣмъ онъ обратился ко мнѣ:

— А что намъ скажетъ молодая замужняя женщина? То же самое?

— Да, — отвѣчалъ я, — совершенно то же самое.

— И указываетъ она причину? — спросилъ онъ.

— О, да, — пояснилъ я, — что военными нельзя не увлекаться.

Слѣдующія затѣмъ нѣсколько минутъ царило общее молчаніе. Мы курили и размышляли. Я подозрѣваю, мы всѣ желали бы одного: чтобы этотъ вопросъ никогда не поднимался.

То, что эти четыре столь противоположные типа благовоспитанныхъ женщинъ съ удивительной быстротой и совершенно неженскимъ единодушіемъ провозгласили своимъ идеаломъ военнаго, дѣйствовало удручающимъ образомъ на наши штатскія сердца. Будь онѣ няньками или горничными, я бы еще могъ этого ждать. Обожаніе Марса Венерою въ бѣломъ чепцѣ — одинъ изъ немногочисленныхъ жизненныхъ культовъ, сохранившихся въ нашъ нечестивый вѣкъ. Годъ или два тому назадъ я поселился около казармъ, и мнѣ никогда не забыть той картины, какую представляли изъ себя ихъ высокія желѣзныя ворота по воскреснымъ днямъ. Дѣвушки начинали собираться вокругъ около полудня. Къ двумъ часамъ, когда военный людъ, съ намасленными обильно волосами и съ тросточкой въ рукахъ, высыпалъ на прогулку, то ожидающихъ, выстроившихся въ рядъ дѣвушекъ набиралось до четырехъ или пяти сотенъ. Сначала онѣ толпились дикой оравой, и когда солдаты выходили къ нимъ въ два часа, онѣ набрасывались на нихъ, какъ львы на первоначальныхъ христіанъ. Это влекло за собой такія дикія и жестокія сцены, что полиція была вынуждена вмѣшаться; дѣвушекъ начали устанавливать въ хвостъ попарно и заставляли, при помощи спеціально для этого назначенныхъ коннетаблей, сохранять мѣста и ждать своей очереди.

Въ три часа дежурный часовой подходилъ къ воротамъ к запиралъ ихъ,

— Всѣ солдаты вышли, милашки, — говорилъ онъ оставшимся дѣвушкамъ, — чегоже вамъ тутъ стоять? У насъ больше не припасено для васъ сегодня.

— Какъ, ни одного! — жалобно шептало какое-нибудь обездоленное юное существо и ея большіе глаза застилались слезами. — Хоть бы плохенькаго какого! Я ждала столько времени!

— Ничего не подѣлаешь, — отвѣчалъ честный малый угрюмо, но добродушно, отворачиваясь въ сторону, чтобъ скрыть свое волненіе. — Они теперь всѣ промежь васъ. Мы вѣдь не сами ихъ дѣлаемъ, знаете; не можете вы ихъ получить, коли негдѣ взять, такъ ли? Ну, и приходите въ другой разъ пораньше.

Затѣмъ, во избѣжаніе дальнѣйшихъ приставаній, онъ спѣшилъ скрыться, а полицейскіе, съ сильнѣйшимъ нетерпѣніемъ ждавшіе этой минуты, яростно набрасывались на оставшихся плачущихъ женщинъ и отгоняли ихъ прочь.

— Ну, расходитесь, дѣвочки, расходитесь, — говорили они своимъ обычнымъ, непріятно раздражающимъ тономъ. — У васъ было время. Нельзя же весь день загораживать дорогу да плакаться, что васъ не любятъ. Расходитесь.

Про эти же казармы наша поденщица разсказала Амендѣ исторію; та передала ее Этельбертѣ, послѣдняя же сообщила мнѣ, и я повѣдалъ теперь этотъ случай своимъ коллегамъ.

Въ одинъ прекрасный день на сосѣдней съ нами улицѣ въ нѣкоторомъ домѣ поселилась нѣкоторая семья. Прислуга ушла отъ нихъ; большинство ихъ служанокъ поступали такъ къ концу первой недѣли, и черезъ день послѣ ихъ переѣзда въ „Chronicle“ была отослана публикація. Она гласила слѣдующее: „Требуется женщина одной прислугой въ небольшое семейство изъ одиннадцати членовъ. Жалованья шесть фунтовъ, безъ подачекъ на чай. Требуется рано вставать и не бояться черной работы. Стирка дома. Требуется хорошо готовить и не отказываться отъ мытья оконъ. Предпочитается унитаріанка. Являться съ рекомендаціями къ А. Б. и т. д.“.

Эта публикація была напечатана въ среду вечеромъ. Въ четвергъ часовъ въ семь утра вся семья была разбужена неумолкавшимъ трезвономъ дверного колокольчика. Супругъ, выглянувшій изъ окна, былъ пораженъ, увидя толпу дѣвушекъ, человѣкъ въ пятьдесятъ, стоявшую вокругъ дома. Онъ накинулъ халатъ и спустился внизъ, чтобы узнать, въ чемъ дѣло. Но въ ту минуту, какъ онъ отворялъ дверь, дѣвушекъ съ пятнадцать стремительно ворвались въ сѣни и совершенно сшибли его съ ногъ. Разъ очутившись внутри, эти пятнадцать плотно окружили хозяина, выперли прочь остальныхъ тридцать пять или около того и захлопнули дверь передъ самымъ ихъ носомъ. Затѣмъ онѣ всѣ обратились къ хозяину, вѣжливо прося его провести ихъ къ А. Б.».

Оглушенный первоначально шумомъ, производимымъ толпой, оставшейся на улицѣ, которая стучала въ дверь и сыпала ругательства черезъ замочную скважину, хозяинъ дома не могъ ничего разобрать, но въ концѣ концовъ дѣвушкамъ удалось объяснить ему, что всѣ онѣ горничныя, явившіяся по публикаціи его жены. Супругъ отправился къ послѣдней, и та заявила, что приметъ ихъ только поодиночкѣ.

Кто долженъ былъ первый явиться на аудіенцію? Это составляло весьма щекотливый вопросъ. Баринъ, долженствовавшій рѣшить его. объявилъ, что предоставляетъ это лучше самимъ кандидаткамъ. Тогда онѣ немедленно приступили къ рѣшенію вопроса, между собой. По истеченіи четверти часа побѣдительница, попросивъ шпильки и зеркальце у поденщицы, ночевавшей въ томъ же домѣ, отправилась наверхъ, а прочія четырнадцать, оставшіяся въ залѣ, только обмахивались своими шляпками.

А. Б. была немало удивлена при появленіи первой просительницы. Это была высокая, миловидная дѣвушка. До вчерашняго для она состояла горничной при лэди Стэнтонъ, а ранѣе была два года помощницей повара у герцогини Іоркской.

— Почему же вы оставили мѣсто у лэди Стэнтонъ? — спросила А. Б.

— Чтобы поступить къ вамъ, сударыня, — отвѣчала дѣвушка. Барыня изумилась.

— И вы удовольствуетесь шестью фунтами годового жалованья? — усомнилась она.

— Конечно, сударыня, я нахожу это достаточнымъ.

— И вы не боитесь черной работы?

— Я люблю ее, сударыня.

— А встаете рано?

— О, да, сударыня, я не въ силахъ оставаться въ постели послѣ половины шестого.

— Вы знаете, что у насъ стирка производится на дому?

— Да, сударыня. Я нахожу гораздо лучше стирать дома. Эти прачки такъ портятъ хорошее бѣлье, такъ небрежны!

— Вы унитаріанка?

— Нѣтъ еще, сударыня, — возразила дѣвушка, — но я не прочь ею сдѣлаться.

Барыня взяла ея рекомендаціи и сказала, что ей напишетъ.

Слѣдующая кандидатка предложила получать всего три фунта, находя жалованье въ шесть фунтовъ слишкомъ значительнымъ. Она изъявила готовность спать въ кухнѣ; случайная кровать съ соломеннымъ матрацомъ — вотъ все, что ей нужно. Она равнымъ образомъ чувствовала склонность къ унитаріанству.

Третья дѣвушка истребовала уже никакого вознагражденія, даже не могла понять, ради чего прислуга хлопочетъ о жалованьи; она находила, что это развиваетъ лишь страсть къ нелѣпымъ на рядамъ, и считала достаточной наградой для дѣвушки пріятное пребываніе въ унитаріанскомъ семействѣ.

Та же дѣвушка заявила, что единственное условіе, которое она желала бы поставить, это обязательство платить за всякое поврежденіе, причиненное ея неосторожностью или небрежностью.

Она не намѣревалась уходить со двора по вечерамъ или праздникамъ, находя, что это отвлекаетъ прислугу отъ дѣла.

Четвертая кандидатка предложила премію въ пять фунтовъ за полученіе мѣста; и тогда страхъ закрался въ душу А. Б.: она отказалась видѣть остальныхъ дѣвушекъ, въ полной увѣренности, что всѣ онѣ сумасшедшія, вышедшія на прогулку изъ какой-нибудь сосѣдней лечебницы.

Въ тотъ же день, встрѣтивъ на лѣстницѣ рядомъ живущую лэди, она сообщила ей о своихъ утреннихъ впечатлѣніяхъ.

— О, въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго, — замѣтила сосѣдка, — никто изъ насъ, обитателей этой стороны улицы, не платитъ прислугѣ жалованья, и мы имѣемъ самую лучшую прислугу во всемъ Лондонѣ. Мало того, дѣвушки съ другого конца королевства разы поступить въ одинъ изъ здѣшнихъ домовъ. Это мечта всей ихъ жизни. Онѣ годами дѣлаютъ сбереженія, чтобы потомъ служить здѣсь даромъ.

— Какая же тутъ притягательная сила? — спросила А. Б., изумленная больше, чѣмъ когда-нибудь.

— Какъ, развѣ вы не видите, — объяснила сосѣдка, — что наши заднія окна выходятъ на дворъ казармъ? Дѣвушка, живущая въ этомъ домѣ, находится всегда близъ солдатъ. Выглянувъ въ окно, она каждый разъ можетъ увидѣть солдата; послѣдній иногда и раскланяется съ ней или даже ее окликнетъ. У нихъ никогда и помину нѣтъ о жалованьи. Онѣ готовы работать по восемнадцати часовъ въ сутки и довольствоваться бездѣлицей, которая бы лишь давала имъ возможность тугъ оставаться.

А. Б. воспользовалась полученными свѣдѣніями и взяла дѣвушку, предлагавшую пять фунтовъ преміи. Въ лицѣ ея она встрѣтила положительно сокровище, а не прислугу, Она была неизмѣнно услужлива и почтительна, спала на кушеткѣ въ кухнѣ и удовлетворялась однимъ яйцомъ на обѣдъ.

Я не могу поручиться за истинность этой исторіи. Лично я вѣрю ей. Браунъ и Макъ-Шаугнасси не выразили наклонности послѣдовать моему примѣру, что было уже не по-товарищески. Джефсонъ уклонился высказать свое мнѣніе, подъ предлогомъ головной боли. Я согласился, что тупъ есть пункты, представляющія для обыкновеннаго ума загадку. Но, какъ я объяснилъ еще въ началѣ, эта исторія была передала мнѣ Этельбертой, которая слышала ее отъ Аменды, послѣдней же разсказывала поденщица; такъ возможно, что сюда и вкрались нѣкоторыя преувеличенія. Но нижеслѣдующій инцидентъ произошелъ на моихъ собственныхъ глазахъ. Онъ представляетъ еще болѣе разительный примѣръ дѣйствія, оказываемаго «Томми Аткинсомъ» на британскую прислугу, и я считаю себя въ правѣ огласить этотъ случай.

— Главнымъ дѣйствующимъ лицомъ здѣсь, — началъ я, — является наша Аменда. Не назовете ли вы ее вполнѣ благопристойной и порядочной молодой женщиной?

— Она мой идеалъ безукоризненной благопристойности, — отвѣчалъ Макъ-Шаугнасси.

— Таково было и мое мнѣніе, — отвѣчалъ я. — Представьте же себѣ мое состояніе, когда я увидалъ ее однажды вечеромъ на Верхней Фолькстонской улицѣ съ панамской шляпой на головѣ (моей панамой), рядомъ съ солдатомъ, охватившимъ ее вокругъ таліи. Она находилась въ толпѣ, сопровождавшей роту Третьяго Беркшейрскаго пѣхотнаго полка, что стоялъ лагеремъ подъ Сэндгэтомъ. Въ глазахъ у нея было какое-то изступленіе, забытье. Она скорѣй приплясывала, чѣмъ шагала, отмахивая тактъ своей лѣвой рукой.

"Этельберта была со мной въ это время. Мы проводили глазами процессію до тѣхъ поръ, какъ она свернула за уголъ, и затѣмъ посмотрѣли одинъ на другого.

" — О, это невозможно, — пролепетала Этельберта

" — Однако, вѣдь шляпа была моя, — сказалъ я ей.

"Когда мы вернулись домой, Этельберта стала разыскивать Аменду, а я свою шляпу. Ни того, ни другого не оказалось на лицо.

"Пробило девять часовъ; пробило десять. Въ половинѣ одиннадцатаго мы спустились внизъ, сами приготовили себѣ ужинъ и уничтожили его въ кухнѣ. Въ четверть двѣнадцатаго возвратилась Аменда. Она вошла въ кухню, не говоря ни слова, повѣсила мою шляпу у двери и принялась за мытье посуды.

"Этельберта встала, строгая, но спокойная.

" — Гдѣ вы были, Аменда? — спросила она.

" — Исколесила полграфства съ низшими чинами, — отвѣчала Аменда, продолжая работу.

" — На васъ была надѣта моя шляпа, — добавилъ я.

" — Да, сударь, — подтвердила Аменда, попрежнему не отрываясь отъ работы. — Это было первое, что попалось мнѣ подъ руку. Я еще рада, что не оказалась лучшая барынина шляпка.

"Растрогалась ли Этельберта именно смысломъ послѣдняго замѣчанія, я не могу утверждать, но полагаю, что это возможно. Во всякомъ случаѣ, она закончила свои разспросы голосомъ, исполненнымъ скорѣе скорби, чѣмъ гнѣва.

" — Когда вы проходили мимо насъ, то рука солдата обвивала вашъ станъ, Аменда? — проговорила она вопросительно.

" — Я знаю, сударыня, — призналась служанка, — я замѣтила тоже самое, когда музыка смолкла.

"Этельберта взглянула на допрашиваемую. Аменда наполнила кастрюлю водой и затѣмъ лишь отвѣтила ей:

" — Я навлекаю позоръ на порядочный домъ, — сказала она, ни одна уважающая себя хозяйка не можетъ оставить меня у себя ни минуты. Я должна быть вышвырнута за дверь вмѣстѣ съ моими пожитками и мѣсячнымъ жалованьемъ.

" — Но зачѣмъ-же вы дѣлаете такъ? — спросила Этельберта съ совершенно естественнымъ удивленіемъ.

" — Затѣмъ, что я непроходимая дура, сударыня. Я не могу съ собой справиться; когда я вижу солдатъ, то не въ состояніи удержаться, чтобы не пойти за ними. Это у насъ въ крови. Моя бѣдная кузина Эмма была совсѣмъ такой же сумасшедшей. Она была помолвлена съ однимъ тихимъ, почтеннымъ юношей, имѣвшимъ свою лавку, но за три дня до свадьбы убѣжала въ Чатамъ вмѣстѣ съ матросами и вышла замужъ за знаменщика. Этимъ же кончу и я. Всю дорогу до Сендгэта шла я неразлучно съ тѣмъ молодцомъ, съ которымъ вы меня видѣли, и еще поцѣловала четверыхъ, — грязныя морды! Я уже неподходящая теперь дѣвушка, чтобы прогуливаться съ почтеннымъ молочникомъ.

"Она была, въ такомъ глубокомъ отчаяніи, что ужасаться еще кому-нибудь надъ ея поведеніемъ было излишне, и Этельберта, перемѣнивъ тонъ, попробовала ее успокоить.

" — О, это все чепуха, все какъ рукой съ васъ сниметъ, Аменда, — говорила она, ласково посмѣиваясь, — вы сами видите, какъ это глупо. Вы должны сказать мистеру Боульсу, чтобъ онъ отвлекъ васъ отъ солдатъ.

" — Ахъ, я не могу смотрѣть на это вашими глазами, сударыня, — возразила Аменда съ нѣкоторымъ укоромъ. — Дѣвушка, которая не можетъ видѣть шагающаго по улицѣ лампаса безъ того, чтобы не броситься за нимъ, недостойна стать чьей нибудь женой. Какъ, я буду бросать лавочку дважды въ недѣлю, и ему придется бѣгать по всѣмъ лондонскимъ казармамъ, разыскивая меня. Нѣтъ, я откажусь отъ всего и сама поступлю въ домъ сумасшедшихъ, вотъ единственное, что мнѣ остается.

"Этельбета встревожилась.

" — Это что-то совсѣмъ небывалое, Аменда, — сказала она, — вѣдь вы должны были часто встрѣчать солдатъ, живя въ Лондонѣ?

" — О, когда они ходятъ поодиночкѣ или вдвоемъ, я могу еще вытерпѣть. Лишь когда я увижу цѣлый полкъ, я теряю голову. Вы не можете представить себѣ, что это такое, сударыня, — прибавила она, замѣтивъ недоумѣвающее выраженіе на лицѣ Этельберты, — съ вами этого никогда не бывало. Дай Богъ, чтобъ никогда и не было.

"Мы установили тщательнѣйшій надзоръ за Амендой во все время нашего пребыванія въ Фолькстонѣ, и трудное же время пережили мы тогда. Каждый день черезъ городъ проходилъ тотъ или иной полкъ, и при первыхъ же звукахъ музыки Аменда становилась тревожной и возбужденной. Никакая волшебная флейта не могла такъ всецѣло увлекать дѣтей Гамелина, какъ увлекала музыка Сендгэтскаго полка сердце нашей служанки. По счастью, солдаты проходили обыкновенно раннимъ утромъ, пока мы еще не вставали; но однажды, возвращаясь домой къ завтраку, мы услыхали удалявшуюся уже музыку, замиравшую по направленіюкъ Хайсъ-Родъ. Мы поспѣшили домой. Этельберта кинулась въ кухню — она опустѣла! Въ спальню Аменды — тамъ тоже никого! Мы звали служанку — отвѣта но было.

" — Эта несчастная Аменда опять убѣжала, — сказала Этельберта. — Какая, право, напасть для нея! Положительно у нея болѣзнь.

"Этельберта предложила мнѣ отправиться въ Сендгэтскій лагерь и освѣдомиться объ Амендѣ. Я самъ сожалѣлъ объ этой дѣвушкѣ, но образъ молодого человѣка, съ невиннымъ взоромъ, странствующаго по всѣмъ лагернымъ закоулкамъ и разыскивающаго пропавшую служанку, предсталъ передъ моимъ воображеніемъ и я отказался идти.

"Этельберта назвала меня безсердечнымъ и заявила, что если я не пойду, то она сама отправится въ лагерь. Я возразилъ, что совершенно достаточно пребыванія въ лагерѣ одного женскаго члена изъ моего дома, и посовѣтовалъ женѣ туда не отправляться. Этельбета выразила стой чувства относительно моего поведенія высокомѣрнымъ отказомъ притронуться къ завтраку; я выразилъ свое мнѣніе объ ея неблагоразуміи, выбросивъ весь завтракъ въ каминъ; послѣ этого Этельберта почувствовала внезапный приливъ нѣжности къ коту (который вовсе не жаждалъ ничьей любви, но очень жаждалъ пробраться къ завтраку въ каминѣ); я же, повидимому, необычайно увлекся третьягоднишней газетой.

"Выйдя послѣ полудня въ садъ, я услыхалъ слабые, но исполненные отчаянія женскіе вопли. Я внимательно началъ прислушиваться; крикъ повторился снова. Мнѣ показалось, что звуки походятъ на голосъ Аменды, по откуда они раздаются, я такъ и не могъ разобрать. Однако, они сдѣлались слышнѣе, когда я приблизился къ концу сада, и, наконецъ, я догадался, что вопли слышатся изъ небольшой деревянной бесѣдки, употребляемой хозяиномъ дома въ качествѣ темной камеры для проявленія фотографій.

"Дверь была замкнута.

" — Это вы, Аменда? — окликнулъ я черезъ замочную скважину.

— Да, сударь, — послышался невнятный отвѣтъ. — Не будете ли такъ добры меня выпустить? Вы найдете ключъ на землѣ неподалеку отъ двери.

"Я отыскалъ его на разстояніи ярда, въ травѣ, и освободилъ. Аменду.

" — Кто васъ тутъ заперъ? — спросилъ я.

" — Кто? Я сама, сударь, — отвѣчала она. — Я замкнула себя и просунула ключъ подъ дверь. Я должна была такъ сдѣлать, чтобы не уйти за этими противными солдатами.

" — Я надѣюсь, что не причинила вамъ затрудненій, сударь. — прибавила она, выходя. — Я заперлась, когда завтракъ уже былъ совершенно готовъ.

"Страсть Аменды къ солдатамъ была ея данью чувству. Относительно же другихъ представителей мужского пола она сохраняла безстрастный и неприступный видъ; и ея помолвки съ ними (которыя были весьма многочисленны) заключались и расторгались на основаніи такихъ корыстныхъ разсчетовъ, что не шутя коробили Этельберту.

"Когда она нанималась къ намъ, то была помолвлена съ колбасникомъ, (и съ молочникомъ, въ видѣ резерва). Ради Аменды мы завязали съ нимъ торговыя сношенія, хотя намъ никогда онъ не нравился, а его ветчина еще менѣе. Когда Аменда объявила намъ, что ея свадьба съ колбасникомъ разошлась и намекнула, что ея чувства ни мало не пострадаютъ, если мы будемъ брать ветчину, гдѣ намъ угодно, мы втайнѣ этому порадовались.

" — Я убѣждена, что вы поступили правильно, Аменда, — сказала Этельберта, — вы бы никогда не были счастливы съ этимъ человѣкомъ.

" — Да, сударыня, не думаю, чтобъ была, — отвѣчала Аменда, — не знаю, какая бы дѣвушка могла быть съ нимъ счастлива, не обладающая желудкомъ страуса.

"Этельберта взглянула съ недоумѣніемъ на Аменду.

" — Но причемъ тутъ желудокъ? — спросила она.

" — При очень многомъ, сударыня, — возразила Аменда, — когда вы собираетесь выйти замужъ за человѣка, который не можетъ смастерить колбасы, мало-мальски съѣдобной.

" — Но вы вѣдь, разумѣется, не хотите сказать, — воскликнула Этельберта, — что вашъ разрывъ съ нимъ произошелъ изъ-за того, что вамъ не нравится его колбаса?

" — Ну, я полагаю, что къ этому все и сводилось, — неосторожно созналась Аменда.

" --Какая странная мысль, — вздохнула бѣдная Этельберта послѣ небольшой паузы. — И вы думаете, что дѣйствительно любили его когда-нибудь?

" — О, да, — сказала Аменда, — я любила его, какъ слѣдуетъ, но нехорошо привязываться къ человѣку, намѣревающемуся пичкать васъ колбасой, изъ-за которой вы цѣлую ночь глазъ не сомкнете.

" — Но развѣ онъ думалъ кормить васъ одной колбасой? — не унималась Этельберта.

" — О, онъ-то и не заикался объ этомъ, — объяснила Аменда, — но вѣдь вы знаете, барыня, что значитъ выходить за колбасника; вамъ всегда придется ѣсть, что осталось. Такую ошибку сдѣлала моя бѣдненькая кузина Элиза. Она вышла замужъ за кондитера. И дѣйствительно, что имъ не удавалось продать, они должны были уписывать сами. Одну зиму ему какъ-то не повезло, и имъ пришлось два мѣсяца питаться одними пирожными. Ну, я во всю жизнь не видала, чтобы кто-нибудь мѣнялся такъ, какъ она. Объ этомъ подумаешь.

"Но наиболѣе постыдная по своей меркантильности, на какую когда-либо соглашалась Аменда, была ея помолвка съ кондукторомъ омнибуса. Мы жили тогда въ сѣверной части Лондона, и ея женихомъ состоялъ молодой торговецъ сыромъ, имѣвшій лавку на Лупусъ-Стритъ, въ Чельси. Ему нельзя было отлучиться изъ лавки, и Аменда посѣщала его сама разъ въ недѣлю. Въ то время нельзя еще было проѣзжать по десяти миль за пенни, и Аменда находила проѣздъ отъ Галловэй до Викторіи слишкомъ чувствительнымъ налогомъ на свой карманъ. Тотъ же самый омнибусъ, который отвозилъ ее въ шесть часовъ къ лавкѣ, доставлялъ ее обратно домой къ десяти. Во время перваго рейса кондукторъ омнибуса глядѣлъ на Аменду; во время второго разговорился съ ней; во время третьяго преподнесъ ей кокосовый орѣхъ, а во время четвертаго сдѣлалъ формальное предложеніе и получилъ немедленное согласіе. Послѣ этого Аменда пріобрѣла возможность навѣщать своего сырника безъ малѣйшихъ издержекъ.

"Странный характеръ былъ у этого кондуктора. Я часто ѣздилъ въ его омнибусѣ по Флигъ-Стритъ. Онъ отлично зналъ меня (я думаю, Аменда показала меня ему), постоянно разспрашивалъ меня о ней вслухъ, при всѣхъ остальныхъ пассажирахъ, вдобавокъ давалъ мнѣ различныя порученія къ Амевдѣ. Что касается женщинъ, онъ имѣлъ, какъ говорится, «ключъ» къ ихъ сердцу; по многочисленности и разнообразію его знакомствъ среди прекраснаго пола, но той нескрываемой нѣжности, съ которой большинство ихъ посматривало на кондуктора, я склопонъ надѣяться, что его разрывъ съ Амендой (который послѣдовалъ одновременно съ ея измѣною сырнику) доставилъ юношѣ менѣе продолжительныя страданія, чѣмъ это произошло бы при иныхъ условіяхъ.

"Кондукторъ былъ человѣкъ, отъ котораго я позаимствовался многими забавными разсказами. Воспоминаніе о немъ приводитъ мнѣ на умъ одинъ курьезный случай.

"Разъ въ полдень я вскочилъ въ его омнибусъ на улицѣ Семи-Сестеръ. Старичокъ-французъ оказался единственнымъ пассажиромъ кареты.

" — Не забивайтъ меня, — говорилъ французъ, когда я вошелъ. — Я желай Шарингъ-Кроссъ.

" — Не забуду я васъ, — отозвался кондукторъ, — покажу вамъ вашъ «Шарингъ-Кроссъ», не безпокойтесь.

" — Это ужь третій разъ онъ пристаетъ, — пожаловался мнѣ пронзительнымъ шепотомъ кондукторъ, — не больно-то легко его забудешь, неправда ли?

"На углу Галловэй-Родъ мы остановились, и кондукторъ принялся по обыкновенію выкрикивать: «Въ Чарингъ-Кроссъ, Чарингъ-Кроссъ сюда пожалуйте, въ Чарингъ-Кроссъ!»

"Маленькій французикъ вскочилъ и уже хотѣлъ вылѣзать, но кондукторъ удержалъ его.

" — Садитесь и не валяйте дурака, — сказалъ онъ, — это не Чарингъ-Кроссъ.

"Французъ взглянулъ недоумѣвающе, но покорно усѣлся на мѣсто. Забравъ нѣсколькихъ пассажировъ, мы двинулись дальше. Проѣхавъ съ полмили по Ливерпульской улицѣ, мы увидали даму, стоявшую на мостовой и смотрѣвшую на насъ при пашемъ проѣздѣ съ тѣмъ трогательнымъ видомъ «и хочется, и колется», какой всегда бываетъ у женщинъ при любомъ способѣ передвиженія. Нашъ кондукторъ остановилъ омнибусъ.

" — Куда вы желаете ѣхать? — строго спросилъ онъ ее. — Въ Страндъ, Чарингъ-Кроссъ?

"Французъ или не разслышалъ, или не вонялъ первой части этого монолога, но, уловивъ лишь слова, «Чарингъ-Кроссъ», сорвался тотчасъ съ мѣста и прыгнулъ уже на подножку. Но кондукторъ, ухвативъ его за шиворотъ, съ яростью швырнулъ назадъ.

" — Не можете вы минутку посидѣть смирно? — негодующе крикнулъ онъ. — Какого чорта! За вами надо смотрѣть, какъ за сущимъ младенцемъ.

" — Я желаю спускайтъ Шарингъ Кроссъ, — смиренно отвѣчалъ французъ.

" — Васъ надо «спускайтъ» не въ Шарингъ-Кроссъ, — грубо передразнилъ кондукторъ, водворяя его на мѣсто. — Я спущу васъ среди дороги, коли вы мнѣ будете еще надоѣдать. Сидите, пока я не приду и не высажу васъ вонъ. Очень мнѣ нужно возить васъ дальше вашего Шарингъ-Кросса; очень буду радъ съ вами развязаться.

"Бѣдный французикъ усѣлся и мы двинулись дальше. Около «Ангела» мы вновь остановились.

" — Въ Чарингъ-Кроссъ, — закричалъ кондукторъ, и французъ снова, подпрыгнулъ. Ахъ ты, Господи! — произнесъ кондукторъ, хватая его за плечи и запихивая въ уголъ. — Что мнѣ съ нимъ дѣлать? Не можетъ ли кто-нибудь сѣсть на него?

"Онъ крѣпко держалъ француза все время, пока омнибусъ стоялъ. и затѣмъ только пустилъ. Въ концѣ Чэнсери Ленъ повторилась та же сцена, и бѣдный французикъ пришелъ въ отчаяніе.

" — Онъ все гаваритъ Шарингъ-Кроссъ, Шарингъ-Кроссъ, — воскликнулъ онъ, обращаясь къ другимъ пассажирамъ, — а никакой Шарингъ-Кроссъ. Онъ сумашечни.

" — Да развѣ вы не можете понять, — отозвался кондукторъ, по менѣе возмущенный, — я точно говорю Шарингъ-Кроссъ, то есть по нашему Чарингъ-Кроссъ, но это не значитъ, что мы «въ Чарингъ-Кроссѣ». Это значитъ…

"Но замѣтивъ по недоумѣвающему лицу француза полную невозможность выяснить ему дѣло, онъ повернулся къ намъ съ умоляющимъ жестомъ и спросилъ:

" — Быть можетъ, кто изъ джентльменовъ знаетъ, какъ пофранцузски «набитый дуракъ»?

"Черезъ день или два послѣ этого мнѣ пришлось снова ѣхать въ этомъ же омнибусѣ.

" — Что же, — сказалъ я кондуктору, доставили, вы какъ слѣдуетъ, вашего пріятеля-француза до Чарингъ-Кросса?

" — Нѣтъ, сударь, — отвѣчалъ онъ, вы не повѣрите: мнѣ пришлось выдержать схватку съ полисмэномъ, какъ разъ не доѣзжая угла; онъ тутъ и выскочилъ у меня изъ головы; а то не я будь, когда я бы не прокатилъ его вплоть до Викторіи.

ГЛАВА XI.

Браунъ сказалъ однажды вечеромъ:

— Одинъ порокъ существуетъ на свѣтѣ, и этотъ порокъ — эгоизмъ.

Джефсонъ стоялъ у камина, раскуривая трубку; заставивъ табакъ вспыхнуть яркимъ пламенемъ, онъ бросилъ спичку въ золу камина, и затѣмъ уже вымолвилъ:

— Онъ-же зерно всѣхъ добродѣтелей.

— Садитесь и занимайтесь своимъ дѣломъ, — произнесъ Макъ-Шаугнасси съ софы, на которой онъ вытянулся во всю длину, положивъ ноги на кресло, — мы обсуждаемъ повѣсть. Пародоксы не допускаются во время работы.

Джефсонъ, однако, былъ въ философскомъ настроеніи.

— Эгоизмъ, — продолжалъ онъ, — есть второе названіе воли. Всякое дѣйствіе, худое или хорошее которое мы совершаемъ, внушается намъ эгоизмомъ. Мы милосердны ради того, чтобъ обезпечить за собой хорошее мѣстечко на томъ свѣтѣ, чтобы на этомъ заставить другихъ почитать насъ, чтобы облегчить свое собственное волненіе при видѣ страданія. Одинъ добръ потому, что ему это доставляетъ удовольствіе, совершенно такъ же, какъ другой жестокъ потому, что жестокость ему пріятна. Великій человѣкъ исполняетъ свой долгъ потому, что чувство исполненнаго долга доставляетъ ему болѣе глубокое наслажденіе, чѣмъ легкомысленное уклоненіе отъ выполненья долга. Вѣрующій человѣкъ религіозенъ потому, что находитъ отраду въ религіи; нравственный — нравствененъ потому, что при его строгихъ требованіяхъ относительно человѣческаго достоинства порочность равнялась бы подлости. Даже самопожертвованіе есть утонченный эгоизмъ; мы предпочитаемъ внутреннее довольство, пріобрѣтаемое такимъ образомъ, тому чувственному удовлетворенію, которое было бы весьма обманчивой наградой. Человѣкъ не можетъ быть ничѣмъ инымъ, какъ эгоистомъ. Эгоизмъ является закономъ всякой жизни. Каждый предметъ, начиная отъ отдаленнѣйшей неподвижной звѣзды и кончая ничтожной козявкой, ползающей по землѣ, ведетъ посильную борьбу за существованіе; а надъ всѣмъ этимъ витаетъ Предвѣчный, созидающій въ свою очередь, для Себя: вотъ вселенная.

— Выпейте немножко виски, — прервалъ Макъ-Шаугнасси, — и не вдавайтесь въ такую туманную метафизику. У меня отъ васъ голову ломитъ.

— Если всякое дѣйствіе, хорошее или худое, происходитъ отъ эгоизма, — возразилъ Браунъ, — то долженъ существовать хорошій и худой эгоизмъ; и вашъ худой эгоизмъ я называю просто эгоизмомъ, безъ прилагательнаго; такимъ образомъ мы возвратились къ первоначальному пункту. Я говорю: эгоизмъ, дурной эгоизмъ составляетъ корень зла, и вы должны согласиться со мной.

— Не вполнѣ, — упорствовалъ Джефсонъ, — я знавалъ эгоизмъ, потребляя это слово въ общепринятомъ смыслѣ, который, однако, вызывалъ хорошіе поступки. Я могу привести вамъ образчикъ, если желаете.

— А можно вывести изъ вашего разсказа мораль? — соннымъ голосомъ освѣдомился Макъ-Шаугнасси.

Джефсонъ задумался на минуту.

— Да, — произнесъ онъ, наконецъ, — очень практичную мораль, весьма полезную для молодого человѣка.

— Вотъ такихъ исторій намъ и надо, — сказалъ Макъ-Шаугнасси, принимая сидячее положеніе. — Прислушайтесь къ этому, Браунъ.

Джефсонъ усѣлся на стулъ въ своей любимой позѣ, верхомъ, опираясь руками о спинку, и нѣкоторое время курилъ молча.

— Въ этой исторіи упоминается о трехъ лицахъ, — началъ онъ, — о женѣ, ея мужѣ и еще объ одномъ господинѣ. Въ большинствѣ драмъ подобнаго типа главнымъ дѣйствующимъ лицомъ является жена. Но въ данномъ случаѣ наиболѣе интересной личностью является тотъ, другой господинъ, не мужъ. Жена — я встрѣчался съ ней нѣкогда — была самой красивой и самой злой до наружности женщиной изъ видѣнныхъ мною когда-нибудь; а это означаетъ немало и въ томъ, и въ другомъ отношеніи. Я помню, совершая однажды свое ежегодное путешествіе, я набрелъ на прехорошенькій, маленькій коттэджъ. Это былъ очаровательнѣйшій уголокъ, какой только можно себѣ представить. Я не берусь описывать его. Это былъ одинъ изъ тѣхъ коттэджей, которые можно видѣть лишь на картинкахъ, либо читать о нихъ въ сентиментальныхъ произведеніяхъ. Я облокотился на живописно устроенную рѣшетку, упиваясь всей этой красотой, какъ вдругъ, взглянувъ на маленькое оконце, увидѣлъ лицо, смотрящее на меня. Это продолжалось всего съ минуту, но за эту минуту коттэджъ утратилъ въ моихъ глазахъ всякую привлекательность, и я съ содроганіемъ поспѣшилъ удалиться.

"Это лицо женщины напомнило мнѣ разсказываемый случай. Оно казалось лицомъ ангела, пока женщина сама смотрѣла на васъ; по въ иныя минуты вы бывали поражены страннымъ несоотвѣтствіемъ между внѣшнею оболочкою и безплотной душою.

"Я нисколько не сомнѣваюсь, что эта госпожа любила нѣкогда своего мужа. Порочныя женщины обладаютъ немногочисленными пороками, и въ числѣ ихъ не всегда бываетъ алчность. Вѣроятно, красавица вышла за него замужъ, увлеченная тѣмъ буйнымъ порывомъ страсти, которые безпрестанно вспыхиваютъ и исчезаютъ въ сердцахъ людей съ животной натурой. За удовлетвореніемъ, очевидно, быстро послѣдовало пресыщеніе, а за пресыщеніемъ возникло желаніе новыхъ ощущеній.

"Они жили это время въ Каирѣ; ея мужъ занималъ тамъ видный оффиціальный постъ; въ силу этого обстоятельства, а также ея собственной красоты и такта, домъ этой женщины вскорѣ сдѣлался центромъ англо-саксонскаго общества, съ его постоянными приливами и отливами. Женщины ненавидѣли хозяйку дома, но подражали ей. Мужчины пренебрежительно отзывались о ней передъ своими женами, шутливо другъ передъ другомъ, а оставаясь съ ней наединѣ, превращались совсѣмъ въ идіотовъ. Она дурачила ихъ въ глаза и передразнивала за спиной. Ея друзья находили это весьма остроумнымъ.

"Въ одинъ изъ сезоновъ туда пріѣхалъ молодой англійскій инженеръ для надзора за работами въ каналѣ. Онъ привезъ съ собой довольно солидныя рекомендательныя письма и былъ сразу принятъ среди европейцевъ, какъ пріятное добавленіе къ ихъ обществу. Онъ не имѣлъ особенно привлекательной внѣшности, не отличался какой-либо обворожительностью, но зато обладалъ однимъ свойствомъ, противъ котораго устоятъ немногія женщины, а именно — энергіей. Наша женщина взглянула на мужчину, мужчина взглянулъ на нее, и драма началась.

"Въ маленькихъ обществахъ скандалы разносятся быстро. Не прошло и мѣсяца, какъ ихъ отношенія сдѣлались главнымъ предметомъ бесѣдъ среди всѣхъ знакомыхъ. Менѣе чѣмъ черезъ два мѣсяца толки дошли и до ушей мужа этой женщины,

"Онъ былъ человѣкомъ или съ удивительно низкимъ, или съ удивительно благороднымъ характеромъ, смотря по тому, какъ смотрѣть. Онъ обожалъ свою жену, какъ люди съ обширнымъ сердцемъ и слабой головой нерѣдко обожаютъ подобныхъ женщинъ, съ истинно собачьей привязанностью. Его единственнымъ опасеніемъ было, чтобы скандалъ не принялъ размѣровъ, могущихъ заставить его обратить вниманіе на происходящее, что неминуемо навлекло бы позоръ и обвиненія на ту женщину, за которую онъ готовъ былъ пожертвовать жизнью. Что человѣкъ, разъ ее увидавшій, полюбилъ ее, это казалось ему совершенно естественнымъ; что самъ онъ успѣлъ ей прискучить, тоже не вызывало въ немъ и тѣни удивленія. Онъ былъ благодаренъ женѣ и за то, что она его хоть когда-нибудь, ненадолго любила.

"Что же касается «того другого», онъ представлялся загадкой для сплетниковъ. Онъ не только не дѣлалъ попытокъ облечь дѣло тайной, но скорѣе выставлялъ свое пораженіе или побѣду, трудно рѣшить, какое названіе тутъ было болѣе примѣнимо. Онъ выѣзжалъ съ ней на прогулки, посѣщалъ ее и при свидѣтеляхъ, и наединѣ (если это можно сказать о домѣ, наполненномъ подслушивающей прислугой и массою подсматривающихъ глазъ); онъ осыпалъ ее роскошными подарками, въ которые она не стѣснялась рядиться, и увѣшивалъ стѣны своей курительной комнаты ея фотографіями. Но онъ никогда не позволялъ себѣ очутиться въ смѣшномъ положеніи, никогда не давалъ ей становиться между нимъ и его работой. Онъ откладывалъ въ сторону письмо, полученное отъ нея, не распечатывая до тѣхъ поръ, пока не кончалъ болѣе серьезнаго дѣла. Когда будуаръ и инженерная мастерская вступали въ борьбу между собой, первому всегда приходилось уступать.

"Женщину выводила изъ себя эта его власть надъ собой; она уязвляла ее, какъ удары хлыста, но вмѣстѣ съ тѣмъ привязывала къ нему все сильнѣе я сильнѣе.

" — Скажи, что ты меня любишь! — неистово кричала она, протягивая къ нему бѣлоснѣжныя руки.

" — Я уже сказалъ тебѣ это. — отвѣчалъ спокойно инженеръ, безъ малѣйшаго движенія.

" — Я хочу слышать это еще разъ! — молила она голосомъ, въ которомъ чувствовались рыданія. — Подойди ко мнѣ ближе и повтори мнѣ это еще, еще, еще!

"Видя ее лежащей съ полузакрытыми глазами, онъ изливалъ ей потокъ страстныхъ словъ, удовлетворявшій даже ея жадный слухъ; но лишь только ворота за нимъ замыкались, онъ вновь принимался за рѣшеніе какой-либо инженерной задачи, съ того самаго мѣста, на которомъ остановился полчаса тому назадъ, при ея посѣщеніи,

"Одинъ разъ его ближайшій другъ въ упоръ задалъ ему вопросъ:

" — Что тебя тѣшитъ, любовь или тщеславіе?

"На это инженеръ, послѣ долгаго раздумья, далъ слѣдующій отвѣтъ:

" — Честное слово, Джэкъ, я и самъ не умѣю сказать.

"Когда мужчина ведетъ любовную интригу съ женщиной, не могущей рѣшить, любитъ она его или нѣтъ, то мы называемъ эту путаницу комедіей, а если женщина принимаетъ дѣло въ серьезъ, то результатомъ обыкновенно бываетъ трагедія.

"Они продолжали встрѣчаться и любиться другъ съ другомъ. Они толковали — любимая бесѣда людей въ ихъ положеніи о той прекрасной жизни, которую они могли бы вести, будь все не такъ, какъ оно есть; о земномъ или, еще вѣрнѣе, «земляномъ» раѣ, который бы они создали другъ для друга, обладай они правомъ, котораго теперь не имѣютъ.

"При этомъ полетѣ фантазіи мужчина изощрялъ главнымъ образомъ свои литературныя способности, довольно значительныя, женщина же слѣдовала своимъ пылкимъ желаніямъ. Поэтому въ его сценахъ выказывалось болѣе граціи и законченности, недостававшей у нея; зато ея картины отличались большею яркостью; она рисовала ихъ до того реально, что онѣ ей самой представлялись дѣйствительностью, ее ожидающей. Она даже готова была пойти навстрѣчу будущему, лишь бы освободиться отъ мысли о препятствіи, стоящемъ между нимъ и сю. Сначала она только ненавидѣла это препятствіе, но спустя нѣкоторое время у нея въ глазахъ сверкнулъ зловѣщій огонекъ надежды.

"Подходило время для инженера вернуться въ Англію. Каналъ былъ законченъ и назначенъ день его открытія. Инженеръ рѣшилъ устроить по этому случаю большое торжество. Онъ пригласилъ множество гостей, среди которыхъ находилась и его дама съ мужемъ, чтобы присутствовать при завершеніи работъ. Послѣ того, долженъ былъ состояться пикникъ въ рощѣ, расположенной за три четверти мили отъ перваго пункта.

"Церемонія открытія канала была предоставлена героинѣ разсказа: общественное положеніе ея мужа давало ей право на это отличіе. Между рѣкой и первой прорѣзью канала была оставлена широкая полоса земли, съ продѣланнымъ на нѣкоторомъ разстояніи внизу отверстіемъ, которое прикрывалось плотно прилегающимъ стальнымъ затворомъ.

"Женщина повернула рычагъ, открывавшій затворъ, и вода хлынула черезъ него, напирая на закрытые шлюзы. По достиженіи болѣе или менѣе высокаго уровня шлюзы распахнулись и вода хлынула внизъ, въ глубокій бассейнъ.

"Это былъ весьма глубокій водоемъ. Все общество собралось вокругъ, наблюдая за медленнымъ прибываніемъ воды. Женщина глянула внизъ и затрепетала; мужчина стоялъ подлѣ нея.

" — Какъ тутъ глубоко, — сказала она.

" — Да, — отвѣчалъ онъ, — здѣсь около тридцати футовъ, когда полно до-верху.

"Вода прибывала, дюймъ за дюймомъ.

" — Почему не раскроютъ шлюзовъ и не пустятъ воду быстрѣе? — спросила женщина.

" — Нѣтъ надобности, чтобы она шла быстрѣе, — пояснилъ инженеръ, — мы лишь наполнимъ выемку до половины, и откроемъ тогда шлюзы на другомъ концѣ, устроивъ свободный протокъ.

"Женщина посмотрѣла на гладкія каменныя стѣны бассейна и на обшитые желѣзными плитами шлюзы,

" — Я думаю, — промолвила она, — что сталъ бы дѣлать человѣкъ, упавшій сюда, когда бы никого не было по близости, чтобы ему помочь?

"Инженеръ разсмѣялся.

" — Я полагаю, онъ бы тутъ и остался, — отвѣчалъ онъ. — Пойдемте, насъ ждутъ.

"Онъ задержался на минуту, давая кое-какія послѣднія приказанія рабочему.

" — Вы можете разойтись, когда все приведете въ порядокъ, — сказалъ инженеръ, — приходите тогда закусить. Тутъ не къ чему оставлять болѣе одного человѣка. — Затѣмъ онъ и его дама присоединились къ компаніи и направились, смѣясь и болтая, къ мѣсту пикника.

"Послѣ завтрака общество разсыпалось, какъ обыкновенно на пикникахъ, разбившись на группы и отдѣльныя нары. Мужчина, вниманіе котораго до сихъ поръ было исключительно занято его хозяйскими обязанностями, сталъ разыскивать глазами женщину, но ея нигдѣ не было видно.

"Въ эту минуту его другъ, тотъ самый, который задалъ ему вопросъ о любви и тщеславіи, попался ему навстрѣчу.

" — Вы поссорились? — спросилъ онъ.

" — Нѣтъ, — отвѣчалъ инженеръ.

" — Я подозрѣваю, что да, — возразилъ тотъ.

" — Я сейчасъ встрѣтилъ ее, прогуливающейся вмѣстѣ съ мужемъ, котораго она предпочла всѣмъ остальнымъ, и кокетничаетъ теперь съ нимъ.

"Другъ отправился бродить дальше, а инженеръ сѣлъ на пенекъ и закурилъ сигару. Курилъ онъ и думалъ. Сигара была уже выкурена, а онъ все сидѣлъ и раздумывалъ.

"Спустя нѣкоторое время онъ услыхалъ слабый шорохъ вѣтвей позади и, взгляну въ черезъ спутанную листву, скрывавшую его отъ взоровъ, увидалъ притаившуюся фигуру женщины, которая прокрадывалась черезъ рощу.

"Его губы уже готовы были произнести ея имя, какъ вдругъ она, прислушиваясь, повернула по направленію къ нему голову, и его взглядъ упалъ прямо на ея лицо. Что-то, чего онъ и самъ не могъ бы опредѣлить, заставило его запнуться, и женщина прошла мимо.

"Мало-по-малу отрывочныя мысли, мелькавшія въ его мозгу, начали принимать опредѣленныя очертанія, и человѣкъ этотъ инстинктивно бросился впередъ. Сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, онъ пустился бѣжать, потому что представшая передъ нимъ идея стала еще яснѣе. По мѣрѣ того, какъ она все росла и росла, инженеръ бѣжалъ все быстрѣе и быстрѣе, до тѣхъ поръ, пока не помчался, какъ бѣшеный, но направленію къ каналу. Очутившись здѣсь, онъ оглянулся кругомъ, надѣясь увидѣть сторожа, который долженъ былъ тутъ находиться, но его но оказалось на посту. Онъ крикнулъ, но если бы и послѣдовалъ отвѣтъ, то былъ бы заглушенъ гуломъ низвергающейся воды.

"Онъ добѣжалъ до угла и взглянулъ внизъ. Въ пятидесяти шагахъ отъ него ему представилось теперь воплощеніе той туманной идеи, которая предстала передъ нимъ въ рощѣ, на разстояніи мили: мужъ злобной женщины, плавающій вокругъ бассейна, какъ крыса въ ведрѣ.

"Рѣка вливалась въ водоемъ попрежнему, такъ что уровень воды оставался однимъ и тѣмъ же. Первымъ движеніемъ инженера было запереть нижніе шлюзы и затѣмъ открыть шлюзы верхнихъ ворогъ во всю ширь.

"Вода начала подниматься.

" — Можете вы еще держаться? — закричалъ онъ.

"Утопающій повернулъ къ нему лицо, искаженное агоніей послѣднихъ усилій, и слабо отозвался: «Нѣтъ».

"Инженеръ оглянулся, нельзя ли что бросить ему. Толстая доска лежала здѣсь поутру; но онъ вспомнилъ, что споткнулся о нее, и сдѣлалъ выговоръ, что она тутъ валяется; онъ проклялъ теперь свою аккуратность.

"Въ сторонѣ, въ двухстахъ ярдахъ стоялъ сарай, которымъ землекопы пользовались для склада инструментовъ; можетъ быть, доска была унесена туда, можетъ быть, ему посчастливится найти веревку.

" — Одну минуту только, дружище, — крикнулъ онъ внизъ, — я сейчасъ же вернусь!

"Но тотъ ничего не слыхалъ. Слабые стоны его прекратились. Лицо откинулось на поверхность воды, глаза полузакрылись, съ полнымъ равнодушіемъ, какъ-бы уставъ смотрѣть. Инженеръ еле-еле успѣлъ скинуть свои ботфорты, прыгнуть въ воду и схватить несчастнаго, уже потерявшаго сознаніе и погружавшагося въ воду.

"Тутъ, въ глубинѣ ямы, обнесенной стѣной, онъ выдерживалъ долгую борьбу со смертью за жизнь того, кто стоялъ между нимъ и его женщиной. Инженеръ не былъ опытнымъ пловцомъ; его платье тяготило его быстрое теченіе сносило въ сторону, но та, лежавшая у него на рукахъ, влекла его внизъ, а вода поднималась достаточно медленно для того, чтобы сдѣлать его муки достойными Дантова ада.

"Сначала онъ не могъ понять, отчего эта медленность прилива, но, посмотрѣвъ внизъ, замѣтилъ, къ своему ужасу, что не плотно затворилъ нижніе шлюзы: тамъ оставалась щель дюймовъ въ восемь или десять, такъ что потокъ исходилъ приблизительно въ половинномъ количествѣ сравнительно съ тѣмъ, что втекало. Приходилось ждать еще минутъ двадцать пять, пока вода не достигнетъ такой высоты, чтобы можно было уцѣпиться за край бассейна.

"Онъ замѣтилъ на гладкой каменной стѣнѣ, до какихъ поръ доходитъ линія воды, и черезъ нѣкоторое время — десять минутъ, какъ ему показалось — онъ взглянулъ снова на уровень, по нашелъ его поднявшимся на какіе-нибудь полдюйма или того меньше. Онъ крикнулъ разъ или два о помощи, но это усиліе тяжело отозвалось на его уже ослабѣвшей груди, а его голосъ, отразившись о каменныя стѣны тюрьмы, вернулся къ нему обратно, въ видѣ стоустаго эхо.

"Дюймъ за дюймомъ прибывала вода, по запасъ его силъ убывалъ несравненно быстрѣе. Ему чудилось, что его внутренности сжимаются желѣзными тисками и выворачиваются наружу, все его тѣло взывало къ нему, умоляя дать ему спокойно погрузиться и опочить на днѣ.

"Наконецъ, ноша пловца, остававшаяся въ безпамятномъ состояніи, открыла глаза и, взглянувъ на него, ничего не понимая, закрыла ихъ со вздохомъ снова; черезъ минуту глаза открылись опять, долго и пристально вглядываясь въ инженера.

— Пустите меня, — сказалъ мужъ. — вдвоемъ мы потонемъ; а одинъ вы, можетъ быть, справитесь.

"Онъ сдѣлалъ слабую попытку освободиться, но тотъ, другой, крѣпко держалъ его.

" — Лежите смирно, безумецъ, — прошипѣлъ онъ, — либо я выберусь вмѣстѣ съ вами, либо пойду съ вами ко дну.

"И ужасная борьба со стихіей длилась въ молчаніи, покуда человѣкъ тотъ, взглянувъ наверхъ, не увидалъ каменнаго выступа невысоко надъ своей головой: онъ сдѣлалъ отчаянный взмахъ и схватилъ его концами пальцевъ, но, продержавшись съ минуту, упалъ внизъ съ легкимъ плескомъ и погрузился въ воду; вынырнувъ, онъ сдѣлалъ снова усиліе, съ такою стремительностью, что уцѣпился всѣми пальцами за выступъ и приподнялся настолько, что его глаза увидали прибрежную мураву: такъ онъ продержался до тѣхъ поръ, пока обоимъ не удалось вскарабкаться на песокъ и повалиться, прижавшись грудью къ землѣ, впиваясь въ нее руками, межь тѣмъ какъ плескавшая черезъ край вода тихо роптала вокругъ нихъ.

"Черезъ нѣкоторое время оба приподнялись и посмотрѣли другъ на друга.

" — Нелегкая работа, — замѣтилъ инженеръ, кивая въ сторону бассейна.

" — Да, — отвѣчалъ «ея» мужъ, — плохо, когда не умѣешь порядочно плавать. Какъ вы узнали, что я упалъ? Вы встрѣтили мою жену, должно быть?

" — Да, — отвѣчалъ инженеръ.

"Мужъ сидѣлъ глядя, нѣсколько минутъ въ одну точку на горизонтѣ.

" — Знаете ли, о чемъ я раздумывалъ нынче утромъ? — спросилъ онъ.

" — Нѣтъ, — отвѣчалъ инженеръ.

" — Убить ли мнѣ васъ или нѣтъ? Мнѣ передавали, — продолжалъ онъ послѣ небольшой паузы, — нѣкоторыя глупыя сплетни, и я былъ настолько подлъ, что имъ повѣрилъ. Теперь я знаю, что все это неправда, потому что, въ противномъ случаѣ, вы… вы бы не сдѣлали теперь то, что сдѣлали — Онъ всталъ и подошелъ къ инженеру. —Пожалуйста, простите мнѣ, — сказалъ онъ, протягивая ему руку.

" — Я прошу васъ о томъ же, — вымолвилъ тотъ, вставая и подавая свою руку. — Вы не прочь пособить мнѣ у шлюзовъ?

"И они принялись за работу, чтобы привести каналъ въ должный видъ.

" — Какъ это васъ угораздило свалиться туда? — спросилъ инженеръ, отпирая одинъ изъ нижнихъ шлюзовъ и не поднимая головы.

"Супругъ замялся, затрудняясь, повидимому, дать объясненіе.

" — О, — проговорилъ онъ безпечно, — жена просто шутила со мной и разсказывала, что видѣла часто, какъ вы перепрыгивали черезъ каналъ, и… — онъ засмѣялся нѣсколько принужденно, — она обѣщала мнѣ поцѣлуй, если я сдѣлаю то же самое. Это вышло довольно глупо.

" — Да, пожалуй, — согласился инженеръ.

"Черезъ нѣсколько дней героиня встрѣтилась съ героемъ на одномъ раутѣ. Онъ нашелъ ее въ тѣнистомъ уголкѣ сада, бесѣдующей съ нѣсколькими друзьями. Она подошла къ нему и, протягивая ему свою ручку, тихо прошептала:

" — Что я могу выразить вамъ, кромѣ благодарности?

"Присутствующіе поспѣшили стушеваться, оставивъ ихъ наединѣ.

" — Говорятъ, вы рисковали своей жизнью для спасенія мужа?

" — Да, — отвѣчалъ инженеръ.

"Она вскинула глаза на него и ударила его прямо по лицу своей не затянутой въ перчатку рукой.

" — Проклятый идіотъ, — прошипѣла она.

"Онъ схватилъ ее за ея бѣлыя руки и силой увлекъ въ глубину, подъ апельсинныя деревья.

" — А знаете ли вы почему? — сказалъ онъ, медленно и отчетливо произнося каждое слово. — Я боялся, что, умри онъ, вы захотите выйти за меня замужъ, чего я не могъ бы избѣжать вслѣдствіе ходящихъ о насъ сплетенъ; когда бы его не было между нами, вы мнѣ опротивѣли бы, стали бы, пожалуй, препятствіемъ между мной и любимою мной женщиною, къ которой я возвращаюсь. Теперь вы поняли меня?

" — Да, — прошептала женщина, и онъ оставилъ ее.

"Только двое изъ всѣхъ людей, — заключилъ Джефсонъ, — отнеслись къ спасенію инженеромъ тонувшаго не какъ къ благородному въ высшей степени и чуждому эгоизма поступку; эти двое — самъ инженеръ и преступная женщина.

Мы поблагодарили Джефсона за разсказанную имъ исторію и обѣщали воспользоваться ея моралью, какъ только разыщемъ ее. Тогда Макъ-Шаугнасси заявилъ, что и онъ знаетъ исторію, написанную на ту же тему, а именно: о черезчуръ тѣсномъ сближеніи одной женщины съ нѣкіимъ удивительнымъ человѣкомъ, и эта исторія заключала въ себѣ несомнѣнную мораль, состоящую въ слѣдующемъ: не слѣдуетъ никогда имѣть дѣла съ изобрѣтеніями.

Браунъ, недавно взявшій патентъ на безопасное ружье, хотя доселѣ не находилось еще человѣка достаточно смѣлаго, чтобы изъ него выстрѣлить, рѣшилъ, что такая мораль, никуда не годится. Ты постановили выслушать исторію во всѣхъ подробностяхъ, дабы судить самимъ.

— Эта исторія, — началъ Макъ-Шаугнасси, — разыгралась въ Фуртвангемѣ, небольшомъ городкѣ, находящемся въ Шварцвальдѣ. Тамъ жилъ одинъ весьма замѣчательный старичекъ, Николай Гейбель по имени. Онъ занимался приготовленіемъ механическихъ игрушекъ и пользовался, благодаря этой работѣ, почти европейской извѣстностью. Онъ мастерилъ кроликовъ, выскакивавшихъ изъ кочна капусты, шевелившихъ ушами, поводившихъ усами и затѣмъ исчезавшихъ; кошекъ, умывавшихъ лапками свои мордочки и мяукавшихъ такъ естественно, что собаки принимали ихъ за настоящихъ и бросались на нихъ; фигурки съ запрятанными внутрь фонографами, приподнимавшія свои шляпы и говорившія: «Добраго утра. Какъ вы поживаете?», даже такихъ, которыя пѣли цѣлыя пѣсни.

"Но онъ былъ побольше, чѣмъ простои механикъ: это былъ артистъ. Работа была для него не только любимымъ занятіемъ, но прямо страстью. Его лавка была загромождена всевозможными странными вещицами, которыя не должны и не могли быть проданы, вещицами, приготовленными имъ лишь изъ любви къ своей работѣ. Такъ онъ придумалъ механическаго осла, который, съ помощью извѣстнаго запаса электричества, могъ бѣжать вскачь часа два и бѣжать, вдобавокъ, несравненно быстрѣе, чѣмъ его живой образчикъ, нетребуя притомъ вѣчныхъ поощреній со стороны погонщика; сдѣлалъ птичку, взлетавшую на воздухъ, порхавшую въ кругѣ комнаты и опускавшуюся на то самое мѣсто, съ котораго она снялась; скелетъ, который, держась на прямомъ желѣзномъ стержнѣ, исполнялъ горнпипъ; кукольную лэди въ человѣческій ростъ, игравшую на скрипкѣ; джентльмэна съ боченкомъ внутри, курившаго трубку и выпивавшаго за-разъ пива болѣе трехъ вмѣстѣ взятыхъ нѣмецкихъ студентовъ обыкновеннаго типа — а это немалая доза.

"Въ самомъ дѣлѣ, весь городъ вѣрилъ, что старый Гейбель въ состояніи смастерить человѣка, способнаго продѣлывать все, что подобаетъ каждому порядочному человѣку. Но однажды онъ сработалъ человѣка, зашедшаго черезчуръ далеко. Произошло это приблизительно такимъ образомъ:

"У молодого доктора Фаллена былъ ребенокъ, и этотъ ребенокъ праздновалъ день своего рожденія. Его первый день рожденія наполнилъ весь домъ доктора Фаллена переполохомъ, но когда этотъ день наступилъ вторично, докторъ Фалленъ задалъ балъ въ честь такого событія. Старикъ Гейбель и его дочь Ольга были также въ числѣ приглашенныхъ.

"Три или четыре близкихъ подруги, присутствовавшихъ тоже на балу, зашли на слѣдующій день, къ Ольгѣ, чтобы поболтать немного о вчерашнемъ. Естественно, ихъ разговоръ свелся на кавалеровъ и на обсужденіе ихъ танцовальныхъ способностей. Старикъ Гейбель хотя и сидѣлъ въ комнатѣ, но былъ, повидимому, всецѣло погруженъ въ чтеніе газеты, и дѣвушки не обращали на него вниманія.

" — Кажется, съ каждымъ баломъ становится все менѣе и менѣе кавалеровъ, съ которыми бы стоило танцевать, — замѣтила одна изъ барышень.

" — Да, да, а тѣ, что умѣютъ, принимаютъ на себя такой видъ, точно они вамъ оказываютъ невѣсть какую милость, приглашая васъ, — залѣчила другая.

" — Но какихъ глупостяхъ они болтаютъ! — подхватила третья. — Они вѣчно твердятъ одно и тоже: «Какъ вы прелестны сегодня! — Вы часто бываете въ Вѣнѣ? — О, это стоитъ того, восхитительный городъ! — Какое на васъ очаровательное платье! — Какой теплый день былъ сегодня. — Вы любите Вагнера?». Я бы, право, желала, чтобы они выдумали что-нибудь новенькое.

" — О, я такъ никогда не слушаю, о чемъ они говорятъ, — возразила четвертая. — Если мужчина хорошо танцуетъ, такъ пусть онъ будетъ хоть идіотомъ, мнѣ ничего отъ него больше не нужно.

" — Обыкновенно онъ такимъ и бываетъ, — колко замѣтила одна изъ барышень,

" — Я ѣду на балъ, чтобъ танцовать, — продолжала первая ораторша, не удостоивая вниманіемъ замѣчаніе. — Все, что я требую отъ кавалера, это чтобы онъ крѣпко держалъ меня, энергично повертывалъ и не уставалъ раньше меня.

" — Заводная кукла какъ разъ вамъ подошла бы, — сказала барышня, вставившая уже и раньше замѣчаніе.

" — Браво, — вскричала одна изъ подругъ, хлопая въ ладоши, — вотъ геніальная мысль!

" — Какая геніальная мысль? — спросили всѣ.

" — Да заводной танцоръ или, еще лучше, такой, который бы двигался электричествомъ и никогда бы не падалъ.

"Дѣвушки съ восторгомъ подхватили идею.

" — О, что это будетъ за прелесть! — сказала одна — Онъ никогда не станетъ толкать васъ или отдавливать вамъ ноги!

" — Или обрывать ваше платье, — подхватила другая.

" — Или сбивать васъ съ такта.

" — Или чувствовать головокруженіе и прислоняться къ вамъ.

" — Ему никогда не понадобится обтирать свое лицо платкомъ. Мнѣ противно видѣть мужчину, продѣлывающаго это послѣ каждаго танца.

" — Онъ не будетъ стараться просидѣть цѣлый вечеръ въ буфетѣ.

" — А съ фонографомъ, вставленнымъ внутрь и стрекочущимъ неизмѣнныя фразы, вы не будете въ состояніи отличить его отъ живого человѣка, — воскликнула дѣвушка, прежде всѣхъ ухватившаяся за идею.

" — О, нѣтъ, онъ будетъ отличаться, — замѣтила язвительная барышня, — онъ будетъ гораздо лучше ихъ всѣхъ.

"Старый Гейбель отложилъ въ сторону газету и насторожилъ уши, прислушиваясь къ ихъ щебетанью. Но при первомъ невзначай брошенномъ на него взглядѣ одною изъ дѣвушекъ онъ снова спрятался мгновенно за газету.

"Когда барышни разошлись, онъ отправился тотчасъ въ свою мастерскую, и Ольга слышала, какъ онъ ходилъ тамъ взадъ и впередъ, то-и-дѣло посмѣиваясь; а вечеромъ онъ долго бесѣдовалъ съ дочкой о танцахъ и танцорахъ, разспрашивалъ, что они обыкновенно говорятъ и дѣлаютъ, какіе танцы теперь болѣе въ модѣ, какія на въ нихъ нужно дѣлать, и задавалъ много иныхъ вопросовъ по этому предмету.

"Недѣли двѣ онъ долго оставался въ своей мастерской, былъ очень задумчивъ и озабоченъ, а иногда вдругъ совершенно неожиданно разражался тихимъ смѣхомъ, какъ будто радуясь какой-то никому невѣдомой шуткѣ.

"Черезъ мѣсяцъ въ Фуртвангенѣ былъ снова назначенъ балъ. Онъ былъ данъ старымъ Венцелемъ, зажиточнымъ лѣсопромышленникомъ, по случаю сговора его племянницы, и Гейбель съ дочерью также получили приглашеніе.

"Когда наступилъ срокъ отправляться на балъ, Ольга стала разыскивать отца. Не находя его въ домѣ, она постучалась въ дверь мастерской; Онъ вошелъ къ ней безъ сюртука, съ усталымъ, но сіяющимъ видомъ.

" — Не жди меня, — сказалъ онъ, — иди на балъ; я приду вслѣдъ за тобой. Мнѣ надо кое-что кончить.

"И когда она повернулась, чтобы исполнись его приказъ, онъ добавилъ:

" — Скажи тамъ, что я приведу съ собой молодого человѣка, очень милаго юношу и превосходнаго танцора. Онъ очаруетъ всѣхъ барышень.

"Тутъ Гейбель разсмѣялся и затворилъ дверь.

"Обыкновенно отецъ держалъ въ секретѣ всѣ свои изобрѣтенія, но на этотъ разъ у Ольги явилось болѣе или менѣе ясное подозрѣніе объ его выдумкѣ, и такимъ образомъ она могла до нѣкоторой степени подготовить гостей къ сюрпризу. Предупрежденіе быстро распространилось и прибытіе знаменитаго механика ожидалось съ нетерпѣніемъ.

"Наконецъ послышался стукъ колесъ на улицѣ, затѣмъ сильная сенсація по пути, и вотъ въ комнату вошелъ самъ старый Венцель, съ веселымъ лицомъ, покраснѣвшимъ отъ возбужденія и сдерживаемаго смѣха. Онъ провозгласилъ зычнымъ голосомъ:

" — Господинъ Гейбель и его другъ.

"Господинъ Гейбель и «его другъ» вошли, привѣтствуемые апплодисментами и взрывами смѣха и выступили на середину комнаты.

" — Позвольте мнѣ, милостивыя государыни и государи, — произнесъ Гейбель, — представить вамъ моего друга, лейтенанта Фрица, Фрицъ, дорогой мой, поклонись ламамъ и кавалерамъ.

"Гейбель ободряюще положилъ свою руку на плечо Фрица, и лейтенантъ низко поклонился, сопровождая свое движеніе рѣзкимъ, свербящимъ звукомъ, раздавшимся въ горлѣ, непріятно напоминая предсмертный хрипъ. Впрочемъ, это была лишь мелочь.

" — Онъ ходитъ нѣсколько туговато (старый Гейбель взялъ его подъ руку и провелъ нѣсколько шаговъ); но сила его не въ ходьбѣ. Онъ отличается въ танцахъ. Я до сихъ поръ могъ обучить его только вальсу, но зато въ этомъ онъ безукоризненъ. Подойди сюда, Фрицъ! Кому изъ дамъ могу я представить его въ качествѣ кавалера? Онъ образцово держитъ тактъ, никогда не устаетъ, не толкаетъ васъ и не обрываетъ вамъ платья; будетъ держать васъ такъ крѣпко, какъ вы пожелаете; онъ ускоряетъ и замедляетъ темпъ, какъ вамъ угодно; ему никогда не дѣлается дурно, и вдобавокъ онъ весьма разговорчивъ. Подойди сюда, мой дружокъ; ты долженъ поговорить самъ за себя.

"Старый джентльмэнъ повернулъ одну изъ пуговицъ на сюртукѣ лейтенанта; Фрицъ немедленно раскрылъ ротъ и слабымъ тоненькимъ фальцетомъ, исходившимъ какъ будто у вето изъ затылка, залпомъ проговорилъ: «Могу я имѣть честь», а потомъ съ лязгомъ захлопнулъ ротъ.

"Хотя не подлежало сомнѣнію, что лейтенантъ Фрицъ произвелъ сильное впечатлѣніе на собраніе, по ни одна изъ барышень не выразила желанія танцевать съ нимъ. Искоса поглядывая на его восковое лицо съ неподвижнымъ взглядомъ и застывшей улыбкой, онѣ содрогались. Наконецъ, старый Гейбель подошелъ къ дѣвушкѣ, которая первая придумала эту штуку.

Вотъ ваша идея — сказалъ Гейбель. — воспроизведенная буквально: электрическій танцоръ. Вы обязаны подвергнуть его испытанію.

"Это былъ бойкій бѣлокурый подростокъ, готовый на всѣ проказы. Гость повторилъ свое приглашеніе и она согласилась.

"Господинъ Гейбель приладилъ къ ней фигуру. Правая рука лейтенанта обхватила ее крѣпко за талію; изящно сложенная лѣвая рука была приноровлена такъ, чтобы взять ея правую. Старый механикъ показалъ ей, какъ регулировать ходъ, какъ останавливать его и какъ вовсе освободиться отъ кавалера.

" — Онъ сдѣлаетъ съ вами полный туръ, — объяснилъ Гейбель, — но остерегайтесь, чтобы никто не толкнулъ васъ, это перемѣнитъ его направленіе.

"Музыка заиграла. Старый Гейбель замкнулъ токъ и Апнета понеслась въ вальсѣ со своимъ диковиннымъ танцоромъ.

"Нѣсколько времени всѣ стояли, глядя на гшхъ. Манекенъ чудно выполнялъ свое назначеніе. Прекрасно держа темпъ и выдѣлывая на, онъ плотно сжималъ свшо маленькую даму въ нерасторжимыхъ объятіяхъ; фигура вращалась безъ устали, разражаясь въ то же время несмолкаемымъ потокомъ визгливыхъ фразъ, прерываемыхъ краткими промежутками какого-то скрежета.

" --Какъ вы прелестны въ этотъ вечеръ! — замѣтилъ онъ тонкимъ, издалека доносившимся голосомъ. — Какой теплый день былъ сегодня. Вы любите танцы? Какъ хорошо гармонируютъ наши движенія. Вы позволите мнѣ еще туръ, неправда ли? О, не будьте жестоки! Какое обворожительное платье на васъ сегодня! Развѣ вальсъ не восхитительная всшь? Я готовѣтанцовать съ вами вѣчно. Кушали ли вы что-нибудь?

"Освоившись мало-по-малу съ таинственнымъ существомъ, барышня перестала бояться; ее ужь забавляло это.

" — О, онъ просто душка! — кричала она, смѣясь. — Я могла бы протанцовать съ нимъ всю жизнь.

"Къ нимъ присоединялась теперь пара за парой, и скоро всѣ танцующіе закружились по залу за ними вслѣдъ. Николай Гейбель стоялъ, смотря на нихъ съ дѣтскою радостью и весь сіяя отъ собственнаго успѣха.

"Между чѣмъ къ нему приблизился старый Венцель и шепнулъ ему что-то на ухо. Гейбель, смѣясь, кивнулъ головой и они медленно стали прелагать себѣ путь къ дверямъ.

" — На сегодняшій вечеръ, — промолвилъ Венцель, едва они вышли, — этотъ домъ предоставленъ въ полное распоряженіе молодежи; мы же можемъ спокойно посасывать трубочку и потягивать рейнское напротивъ, въ конторѣ.

"Между чѣмъ танцы становились все оживленнѣе и страстнѣе. Маленькая Аннета подвинтила ходъ своего кавалера на самую большую скорость и онъ кружился съ ней все быстрѣе и быстрѣе. Одна пара за другой, умаявшись, выходила изъ круга, а они все кружились скорѣй и скорѣе, и остались, наконецъ, единственными танцорами.

"Вальсъ становился все болѣе и болѣе бѣшенымъ. Музыка начала отставать; затѣмъ музыканты, не будучи въ силахъ поспѣть, совсѣмъ умолкли и сидѣли, дивясь на вальсирующую пару. Молодежь принялась апплодировать, а кто постарше, началъ уже безпокоиться.

" — Не лучше ли вамъ остановиться, моя милая, — сказала одна изъ дамъ, вы слишкомъ устанете.

"Но Аннета не отвѣчала ни слова.

" — Да она, кажется, въ обморокѣ, — воскликнула одна изъ барышень, успѣвшая разглядѣть личико Аннеты, въ то время, какъ пара пронеслась мимо нея.

"Одинъ изъ мужчинъ бросился впередъ и схватилъ манекена, но тотъ стремительно отбросилъ его на полъ и разрѣзалъ стальной ногой ему щеку. Очевидно танцоръ не намѣревался дешевой цѣной разстаться съ добычей.

"Сохрани хотя кто-нибудь въ эту минуту присутствіе духа, манекенъ, какъ это можно себѣ представить, могъ мы легко быть остановленъ. Двое или трое мужчинъ, дѣйствуя совмѣстно, могли бы поднять его съ пола или загнать въ какой-нибудь уголъ. Но лишь у немногихъ людей голова можетъ спокойно разсуждать въ тревожную минуту. Отсутствующіе думаютъ: «Какъ глупы тѣ, что находились тутъ въ залѣ»; но сами присутствующіе соображали потомъ, какъ легко было бы сдѣлать то-то и то-то, приди имъ эта мысль своевременно въ голову.

"Съ женщинами сдѣлалась истерика; мужчины озирались, растерянно посматривая другъ на другъ. Двое изъ нихъ повторили неловкое нападеніе на танцора, имѣвшее послѣдствіемъ лишь то, что манекенъ выскочилъ изъ своей орбиты въ срединѣ зала и съ трескомъ сталъ стукаться о стѣны и мебель. Бѣлое платьице барышни окрасилось струей крови, оставлявшей алый слѣдъ на полу. Дѣло принимало ужасный оборотъ. Женщины съ воплемъ кинулись вонъ изъ комнаты, мужчины послѣдовали ихъ примѣру.

"Было при этомъ высказано лишь одно разумное соображеніе: «Найдите Гейбеля, приведите Гейбеля!»

"Никто не замѣтилъ, какъ онъ оставилъ залъ; никто не зналъ, гдѣ онъ. Часть гостей бросилась на поиски за нимъ. Другіе, слишкомъ разстроенные, чтобы вернуться въ бальный залъ, сбились всѣ въ кучку около двери, прислушиваясь. Они могли разслышать неумолчное скользенье колесъ по паркету, въ то время какъ манекенъ все танцовалъ туръ за туромъ, иногда глухой шумъ, оттого что фигура съ своею добычею наталкивалась на какой-нибудь встрѣчный предметъ и отскакивала отъ него рикошетомъ.

"И безъ устали раздавался пронзительный, нечеловѣческій голосъ, повторявшій до безконечности: «Какъ вы прелестны въ этотъ вечеръ! Какой теплый день былъ сегодня! О, не будьте жестоки! Я готовъ танцовать съ вами вѣчно! Кушали ли вы что-нибудь?»

"Гейбеля разыскивали всюду, по все на тамъ, гдѣ нужно; заглядывали въ каждую комнату дома, отправились даже гурьбой въ его собственную квартиру и потеряли нѣсколько драгоцѣнныхъ минутъ, разспрашивая о немъ глухую старуху-экономку. Наконецъ, кому-то изъ компаніи пришло въ голову, что Венцеля тоже не было нигдѣ видно: тогда естественно возникла догадка о конторѣ, находящейся на противоположномъ концѣ двора, и тамъ дѣйствительно нашли, кого искали.

"Гейбель вскочилъ съ мѣста, блѣдный, какъ полотно, и ринулся вслѣдъ за ними; они протискались вдвоемъ со старымъ Венцелемъ черезъ толпу гостей, высыпавшихъ во дворъ, вошли въ большой задъ и заперли за собой двери.

"Теперь долетали отсюда неясные звуки тихихъ голосовъ, быстрые шаги, сопровождаемые смутнымъ шумомъ какой-то борьбы: затѣмъ — безмолвіе и снова бесѣда вполголоса.

"Черезъ нѣкоторое время дверь отворилась, и гости начали было тѣсниться, пытаясь войти, но широкія плечи Венцеля загородили дорогу.

" — Мнѣ нужны вы и вы, Веклеръ, — сказалъ онъ, обращаясь къ двумъ пожилымъ людямъ. Его голосъ былъ спокоенъ, но лицо мертвенно-блѣдно. — Остальныхъ же прошу уйти и увести какъ можно скорѣе женщинъ.

"Съ этого дня Николай Гейбель дѣлаетъ лишь заводныхъ кроликовъ да кошекъ, мяукающихъ и умывающихъ свою мордочку.

Мы согласились, что мораль исторіи, разсказанной Макъ-Шаугнасси, была назидательная.

ГЛАВА XII.

Сколько потратили мы нашего, къ счастью, но особенно дорогого времени на эту удивительную повѣсть, я не могу въ точности сказать. Переворачивая истрепанные листки разрозненнаго дневника, лежащаго теперь передъ моими глазами, я нахожу отчетъ о нашихъ послѣднихъ бесѣдахъ въ спутанномъ и неполномъ видѣ. Недѣлями не появляется о нихъ ни малѣйшей замѣтки. Затѣмъ имѣется сообщеніе о нашемъ довольно грустномъ дѣловомъ собраніи, причемъ сказано: «Присутствовали: Джефсонъ, Макъ-Шаугнасси, Браунъ и я»; при этомъ: «Засѣданіе началось въ 8.30», въ какое же время окончилось «засѣданіе», въ чемъ оно состояло, лѣтопись не упоминаетъ ни слова. Я разбираю лишь слабо помѣченные карандашомъ на поляхъ слѣдующіе іероглифы: «3.14.9— 2.6.7», въ результатѣ получается «1 часъ 8 мин. 2 сек.». Очевидно, это была не особенно продуктивная ночь.

Повидимому, 13 сентября у насъ оказался прямо таки поразительный приливъ энергіи; подъ этимъ числомъ я читаю, что «рѣшено немедленно же начать первую главу», слово «немедленно» подчеркнуто. Послѣ этой вспышки мы отдыхали вплоть до 4 октября, когда «обсуждалось, долженъ ли это быть романъ, зиждущійся на интригѣ или на обрисовкѣ характеровъ», но мы не пришли, судя по указаніямъ дневника, къ сколько-нибудь опредѣленнымъ результатамъ. Подъ тою же датою помѣчено: «Макъ разсказывалъ исторію о человѣкѣ, купившемъ по случаю при распродажѣ верблюда». Подробностей объ этой покупкѣ не оказывается, быть можетъ, къ счастью для читателей. 16-го мы все еще обсуждали характеръ нашего героя; оказалось, что я предложилъ создать его по типу Чарли Бесвеля

Бѣдный Чарли! Я удивляюсь, что заставило меня вспомнить о немъ по поводу героя; его симпатичность, какъ я полагаю, но ужь, конечно, не его героическія качества. Я такъ и вижу его дѣтское лицо (оно навсегда осталось такимъ), все залитое слезами въ то время, какъ онъ сидитъ на школьномъ дворѣ, за кадкой, въ которой топитъ трехъ бѣлыхъ мышей и одну ручную крысу. Я стою противъ него и плачу, помогая ему держать крышку надъ бѣдными тварями. Съ тѣхъ поръ между вами возникла дружба, которая все возрастала.

Надъ могилой этихъ невинно убіенныхъ грызуновъ онъ далъ торжественную клятву никогда болѣе не нарушать школьныхъ правилъ, не держать у себя ни бѣлыхъ мышей, ни ручныхъ крысъ, но посвятить всю свою энергію на то, чтобъ угодить учителямъ и доставить хоть нѣкоторое утѣшенье родителямъ за тѣ деньги, которыя были потрачены на его воспитаніе.

Но спустя семь недѣль распространившійся по всему дортуару некій атмосферическій эффектъ, болѣе любопытный, нежели пріятный, привелъ къ открытію, что Чарли превратилъ свой ящикъ въ кроличье логовище.

Поставленный на очную ставку съ одиннадцатью скачущими обличителями и получивъ напоминаніе о своихъ прежнихъ клятвахъ, Чарли объяснилъ, что кролики — не мыши, и, повидимому, находилъ, что надъ нимъ устанавливаютъ новое правило и дѣлаютъ придирки. Кролики были конфискованы. Какова была ихъ дальнѣйшая участь, мы никогда не могли достовѣрно узнать; но черезъ три дня на обѣдъ былъ поданъ паштетъ изъ кроликовъ. Чтобы успокоить Чарли, я всячески старался убѣдить его, что это не могутъ быть его кролики. Тѣмъ не менѣе, онъ, увѣренный въ томъ, что это они, плакалъ безъ удержу надъ тарелкой, все время, пока ѣлъ ихъ; а послѣ на площадкѣ для игръ онъ выдержалъ жестокую схватку съ четырьмя здоровенными мальчуганами, потребовавшими себѣ еще но второй порціи.

Въ тотъ же вечеръ онъ произнесъ новую торжественную клятву и въ теченіе слѣдующаго мѣсяца былъ образцовымъ ученикомъ въ школѣ. Онъ читалъ разныя брошюры, послалъ свои сбереженія изъ карманныхъ денегъ на обращенье язычниковъ подписался на «Юнаго Христіанина», «Еженедѣльнаго Блуднаго Сына» и на «Евангелическую Смѣсь» (что бы это ни значило) Неумѣренное употребленіе этой неудобоваримой литературы естественно возбудило въ немъ стремленіе къ противоположной крайности. Онъ вдругъ забросилъ и «Юнаго Христіанина», и «Еженедѣльнаго Блуднаго сына», а вмѣсто того накупилъ страшныхъ исторій, по пенни штука. Не находя болѣе интереса въ спасеньи язычниковъ, онъ сталъ копить деньги и пріобрѣлъ подержанны и револьверъ съ сотнею патроновъ. Онъ желалъ сдѣлаться «мертвымъ стрѣлкомъ» и лишь какимъ-то чудомъ не сдѣлался имъ въ самомъ дѣлѣ.

Конечно, послѣдовало затѣмъ обычное обнаруженіе тайны и соотвѣтствующія тому непріятности; обычное раскаяніе Чарли и его исправленіе, обычное рѣшеніе начать новую жизнь.

Бѣдный малый, онъ весь вѣкъ свой все начиналъ новую жизнь. Всякій Новый Годъ онъ собирался начать ее, всякій день своего рожденія, даже въ чужіе дни рожденія. Я полагаю, позднѣе, когда онъ оцѣнилъ все значеніе этого, онъ подгонялъ, такія рѣшенія къ четвертямъ года: «Произвести генеральную чистку и начать жизнь свѣжимъ человѣкомъ», такъ называлъ онъ эту процедуру.

Я думаю, что, какъ молодой человѣкъ, онъ былъ лучше многихъ изъ насъ, но у него недоставало того великаго дара, который является отличительною особенностью говорящей по-англійски расы, въ отличіе отъ всего остального міра, а именно дара лицемѣрія. Онъ, повидимому, не могъ совершить самой легкой погрѣшности, не выдавъ себя съ головою; большое несчастіе для человѣка страдать подобнымъ недостаткомъ.

Милый, простодушный юноша, ему никогда не приходило въ голову, что онъ такой же, какъ и всѣ, развѣ съ придачей еще удивительной прямоты; но онъ считалъ себя чудовищемъ разврата. Однажды вечеромъ я засталъ его въ комнатѣ, занятымъ своей Сизиѳовой работой «генеральной чистки». Груда всевозможныхъ писемъ, фотографій, записокъ высилась передъ нимъ. Онъ рвалъ ихъ и бросалъ въ огонь.

Я подошелъ было къ Чарли, онъ меня остановилъ.

— Не приближайся ко мнѣ, — закричалъ онъ, — не прикасайся ко мнѣ! Я не заслуживаю рукопожатія порядочнаго человѣка.

Это былъ спичъ такого рода, что хоть кого могъ ошеломить и бросить въ жаръ. Я не зналъ, что и отвѣчать, и пробормоталъ какую-то чепуху, вродѣ того, что онъ нисколько не хуже другихъ вообще.

— Не говори такъ, — возразилъ онъ возбужденно, — я знаю, ты утверждаешь это мнѣ въ утѣшеніе; но я не желаю слушать ничего подобнаго. Когда бы я думалъ, что всѣ другіе похожи на меня, то устыдился бы быть человѣкомъ. Я былъ негодяемъ, старый дружище; но, благодареніе Богу, еще не поздно. Съ завтрашняго утра я начинаю новую жизнь.

Онъ окончилъ свою разрушительную дѣятельность, затѣмъ позвонилъ въ колокольчикъ и послалъ человѣка за бутылкой шампанскаго.

— Моя послѣдняя выпивка, — сказалъ онъ, чокаясь со мной бокаломъ. — За окончаніе старой жизни и за начатіе новой!

Онъ сдѣлалъ глотокъ и бросилъ бокалъ съ оставшимся шампанскимъ въ огонь. Онъ всегда былъ слегка театраленъ, особенно въ покаянный періодъ.

Долгое время послѣ этого я не видалъ его. Но разъ вечеромъ, собираясь поужинать въ ресторанѣ, я замѣтилъ его напротивъ себя, въ компаніи, которая едва ли даже могла назваться сомнительной.

Онъ покраснѣлъ и приблизился ко мнѣ.

— Чуть не полгода я былъ старой дѣвой, — сказалъ онъ со смѣхомъ, — и вижу, что не могу дольше выдержать. Да и, наконецъ, — продолжалъ онъ, — что за жизнь безъ жизни? Всякія попытки быть не тѣмъ, что мы есть, лишь одно лицемѣріе, и вы знаете, — онъ наклонился надъ моимъ столомъ съ серьезнымъ видомъ, — говоря по всей правдѣ и совѣсти, я бываю лучшимъ человѣкомъ, я знаю и чувствую это, когда остаюсь самъ собой, и не пытаюсь превратиться въ какого-то невозможнаго праведника.

Въ этомъ и была его ошибка; онъ всегда вдавался въ крайности. Онъ думалъ, что очень торжественная клятва заставитъ человѣческую природу спрятаться со страху, а вмѣсто того она служила ей лишь для временной реакціи. Вслѣдствіе этого каждое новое исправленіе принимало все болѣе и болѣе неумѣренный характеръ и сопровождалось весьма энергичными взмахами маятника въ обратную сторону.

Находясь о ту пору въ очень порывистомъ духѣ, онъ прошелъ свою грѣшную полосу очень быстро.

Однажды вечеромъ, безъ всякаго предупрежденія, я получилъ отъ него записку: «Приходи непремѣнно ко мнѣ въ четвергъ. Я справляю мальчишникъ».

Я отправился. Онъ опять производилъ «генеральную чистку». Всѣ его ящики были выдвинуты и на столѣ навалены кипы карточекъ, книжечекъ для пари, исписанной бумаги, все, какъ и прежде, назначенное къ уничтоженію.

Я улыбнулся: я не могъ удержаться, да и самъ онъ, ничуть не обидѣвшись, засмѣялся своимъ обычнымъ сердечнымъ, открытымъ смѣхомъ.

— Я знаю, — весело воскликнулъ онъ, — только это не то, что было раньше.

Затѣмъ, положивъ свою руку мнѣ на плечо, говоря съ той серьезностью, которая такъ быстро находитъ на поверхностнаго человѣка, онъ произнесъ:

— Богъ внялъ моимъ молитвамъ, дружище. Онъ знаетъ, что я слабъ. Онъ ниспослалъ ангела, мнѣ для поддержки.

Онъ взялъ ея портретъ со стола и протянулъ его мнѣ. Моимъ глазамъ представилось лицо жесткой, весьма ограниченной женщины, но во всякомъ случаѣ онъ былъ плѣненъ ею.

"Въ то время, какъ онъ говорилъ, съ груды бумагъ свалился на полъ какой-то старый счетъ изъ ресторана. Онъ поднялъ его и задумчиво держалъ въ рукѣ.

— Замѣчалъ ли ты когда-нибудь, какъ запахъ шампанскаго и свѣчей впитывается въ подобныя вещи? — спросилъ онъ вполголоса, весело нюхая счетъ. — Желалъ бы я знать, что сталось съ нею?

— Мнѣ кажется, не стоитъ о ней думать сегодня вечеромъ, — замѣтилъ я.

Онъ разжалъ руку, бросивъ бумагу въ огонь.

— Богъ мой, — воскликнулъ онъ съ жаромъ, — когда я вспомню о всѣхъ ужасахъ, мной совершенныхъ, сколько непоправимаго, навѣки неизгладимаго зла внесъ я, быть можетъ, въ міръ! О, Господи, даруй мнѣ долгую жизнь, дабы я могъ все искупить! Каждый часъ, каждая минута будетъ посвящена мною Тебѣ на служеніе.

Когда онъ стоялъ такъ, съ горящими юношескими глазами., поднятыми къ небу, какъ будто лучъ свѣта упалъ на него и озарилъ его лицо. Я отдалъ ему фотографію, она лежала передъ нимъ на столѣ. Онъ всталъ на колѣни и прильнулъ къ ней губами.

— Съ Его и твоей помощью, моя дорогая, — прошепталъ онъ.

На слѣдующее утро онъ женился. Она была дѣвушкой благонравной, хотя ея добродѣтель, какъ въ большинствѣ случаевъ, была отрицательнаго свойства; ея антипатія къ злу была сильнѣе, нежели любовь къ добру. Она держала его въ уздѣ дольше, чѣмъ я ожидалъ, можетъ быть, даже въ черезчуръ крѣпкой уздѣ. Но вслѣдъ за этимъ наступила неизбѣжная реакція.

Въ отвѣтъ на безумное посланіе я отправился къ Чарли и нашелъ его въ порывѣ отчаянія. Это была опять старая исторія: человѣческая слабость въ соединеніи съ плачевнымъ упущеніемъ самыхъ элементарныхъ предосторожностей, чтобы не быть пойманнымъ. Онъ сообщилъ мнѣ все подробно, взводя преувеличенныя обвиненія на себя; и я взялся за щекотливую роль семейнаго миротворца.

Это была тяжелая работа, но все-таки жена согласилась простить Чарли. Его радость, когда я передалъ ему это, была безмѣрна.

— Какъ добры женщины! — восклицалъ онъ со слезами на глазахъ. — Но она не раскается въ этомъ. Съ Божью помощью, съ нынѣшняго дня, я…

Онъ запнулся, и первый разъ за всю жизнь къ нему въ душу закралось сомнѣніе въ себѣ самомъ. Я видѣлъ, какъ радость сбѣжала съ его лица и на немъ первые появились слѣды прожитыхъ годовъ.

— Кажется, всю мою жизнь я производилъ чистку и вступленіе въ новую жизнь, — горько сказалъ онъ, — я начинаю, наконецъ, догадываться, въ чемъ заключается моя ошибка, и знаю единственное средство избавиться отъ нея.

Я не понялъ тогда значенія его словъ, но вспомнилъ ихъ потомъ.

Онъ боролся, надѣясь на свою силу, но упалъ снова. Однако, какимъ-то чудомъ грѣхъ его не былъ открытъ. Факты вышли наружу спустя долгое время, но тогда лишь двое знали о грѣхѣ.

Это была его послѣдняя ошибка. Поздно ночью я получилъ однажды нацарапанную впопыхахъ записку отъ его жены, которая просила меня немедленно явиться.

«Случилась ужасная вещь, — гласило письмо, — Чарли пошелъ въ кабинетъ послѣ обѣда, говоря, что ему надо заняться „чисткой“, какъ онъ называетъ, и что его не слѣдуетъ тревожить. Разбирая свои ящики, онъ, вѣроятно, неосторожно обращался съ револьверомъ, который у него всегда гамъ хранился, забывъ, должно быть, что онъ заряженъ. Мы услыхали выстрѣлъ и, бросившись въ комнату, нашли Чари на полу уже мертвымъ. Пуля попала ему прямо въ сердце».

Едва ли типъ такого человѣка можетъ быть годенъ для героя повѣсти! Хотя я не знаю, быть можетъ, онъ боролся сильнѣе, чѣмъ многіе изъ одержавшихъ побѣду. Въ мірскомъ судѣ мы принуждены рѣшать дѣло лишь по обнаруженнымъ побочнымъ обстоятельствамъ потому что главный свидѣтель — душа человѣка, — не можетъ быть призванъ къ отвѣту.

Я помню, какъ на одномъ званомъ обѣдѣ обсуждался вопросъ о храбрости по поводу разсказаннаго присутствовавшимъ тутъ же нѣмцемъ одного случая, героемъ котораго былъ молодой прусскій офицеръ.

— Я не могу назвать вамъ его имени, — пояснилъ намъ нашъ пріятель-нѣмецъ, — онъ разсказывалъ мнѣ исторію по секрету; и хотя онъ лично, въ силу позднѣйшихъ своихъ убѣжденій, быть можетъ, и желалъ бы обнародованія факта, но существуютъ другія причины, по которымъ мнѣ не слѣдуетъ особенно распространяться.

"Насколько я знаю, дѣло происходило такъ. За выдающіеся подвиги, совершонные этимъ офицеромъ въ кратковременную войну съ Австріей, ему былъ данъ желѣзный крестъ. Это, какъ вамъ хорошо извѣстно, считается высшей наградой среди нашихъ военныхъ; лица; получившія его, обыкновенно гордятся этимъ, и дѣйствительно имѣютъ на то нѣкоторое право. Онъ же, напротивъ, хранилъ крестъ въ запертомъ ящикѣ письменнаго стола иг надѣвалъ лишь въ тѣхъ случаяхъ, когда того требовалъ оффиціальный этикетъ. Одинъ видъ ордена казался ему ненавистнымъ. Однажды я спросилъ о причинѣ этого. Мы были старые и близкіе друзья, и онъ повѣдалъ мнѣ все.

"Происшествіе случилось, когда онъ былъ еще молодымъ поручикомъ. Онъ участвовалъ въ первомъ дѣлѣ. Какъ-то такъ вышло, что онъ отсталъ отъ товарищей и, не видя возможности съ ними соединиться, примкнулъ къ линейному батальону, расположенному на концѣ праваго крыла прусскихъ войскъ.

"Непріятельскія силы были устремлены главнымъ образомъ на лѣвую часть центра, и нѣкоторое время нашъ лейтенантъ былъ лишь простымъ зрителемъ боя. Однако, вдругъ аттака перемѣнила направленіе и полкъ занялъ весьма важную и опасную позицію. Ядра начали падать въ самой нежелательной близости, и былъ отданъ приказъ «Ложись!».

"Люди бросились на-земь лицомъ и лежали, не шелохнувшись. Ядра взрывали кругомъ нихъ землю и забрасывали ихъ грязью. Въ желудкѣ у моего друга началась ужасная, рѣжущая боль, подступавшая все выше и выше. Казалось, и голову, и сердце его давитъ какая-то леденящая стужа. Одинъ снарядъ оторвалъ голову человѣку, находившемуся съ нимъ рядомъ, и кровь брызнула поручику прямо въ лицо. Черезъ минуту другой снарядъ попалъ въ спину несчастнаго, лежавшаго какъ разъ передъ нимъ.

"Моему другу казалось, что его тѣло не принадлежитъ ему больше. Имъ завладѣло какое-то странное, корчащееся существо. Онъ поднялъ голову и взглянулъ передъ собой. Онъ и трое солдатъ — самые молодые, также какъ онъ, не бывавшіе еще ни разу въ огнѣ, казались совсѣмъ затерянными въ этомъ аду. Они находились въ концѣ полка и изгибы почвы совершенно скрывали ихъ отъ глазъ товарищей. "Они переглянулись между, собою всѣ четверо, и прочли мысль, охватившую каждаго. Побросавъ ружья въ траву, они стали тихонько ползти на брюхѣ, поручикъ впереди, а трое солдатъ за нимъ слѣдомъ.

"Въ нѣсколькихъ стахъ ярдахъ, прямо передъ ними, вздымался маленькій, крутой холмъ. Еслибъ имъ удалось достичь его, то онъ совершенно бы скрылъ ихъ изъ виду. Бѣглецы спѣшили туда добраться, останавливаясь черезъ каждые тридцать ярдовъ примѣрно, чтобы полежать смирно и отдышаться, а затѣмъ вновь принимались ползти быстрѣе, чѣмъ прежде, обдирая свое тѣло о шероховатую землю.

"Наконецъ они добрались до подошвы холма; отдохнувъ тутъ съ минутку, они подняли голову и оглянулись назадъ, На томъ мѣстѣ, гдѣ они находились, ихъ не было видно съ прусской линіи.

"Они вскочили на ноги и бросились бѣжать. Но, сдѣлавъ съ дюжину шаговъ, вдругъ они столкнулись лицомъ къ лицу съ австрійской полевой батареей.

"Вселившійся въ нихъ бѣсъ все болѣе и болѣе подстрекалъ ихъ по мѣрѣ того, какъ они бѣжали. Это уже были не люди, а животные, обезумѣвшіе отъ страха. Подъ вліяніемъ такого же безумія, которое заставляетъ животныхъ, охваченныхъ паникой, бросаться съ обрыва въ озеро, эти четверо солдатъ, съ бѣшенымъ крикомъ выхвативъ сабли, налетѣли на цѣлую батарею: и вся батарея, ошеломленная быстротой и внезапностью этого нападенія, вообразивъ, что передъ нею цѣлый батальонъ, подалась и бросилась вразсыпную съ холма.

"При видѣ бѣгущихъ австрійцевъ страхъ, невольно напавшій на поручика, такъ же непроизвольно оставилъ его, и онъ почуять одно желаніе — рубиться и стрѣлять. Четыре пруссака погнались за австрійцами, разя бѣгущихъ направо, налѣво, и когда прусская кавалерія шумно подскакала къ нимъ, то нашъ молодой поручикъ съ троими солдатами захватилъ, какъ оказалось, двѣ пушки и уложилъ съ десятокъ враговъ.

"На слѣдующій день поручикъ былъ призванъ въ главную квартиру.

" — Не будете ли такъ любезны, милостивый государь, запомнить на будущее время, — сказалъ начальникъ штаба, — что его величество не требуетъ отъ своихъ поручиковъ выполненія различныхъ; операцій на собственный рискъ и что аттаковать батарею съ тремя солдатами не война, а совершенное идіотство, Васъ слѣдовало бы предать военному суду, милостивый государь! — Затѣмъ, въ нѣсколько иномъ топѣ, старый вояка добавилъ съ расплывшейся улыбкой на лицѣ: — Во всякомъ случаѣ, быстрота и отвага, мой юный другъ, это хорошія качества, особенно когда онѣ увѣнчиваются успѣхомъ. Если бы австрійцамъ удалось утвердить на холмѣ батарею, намъ не легко были бы выбить ихъ оттуда. Можетъ быть, во вниманіе къ этимъ обстоятельствамъ, его величество проститъ вамъ вашу дерзость,

« — Его величество не только простилъ меня, но пожаловалъ мнѣ желѣзный крестъ, — закончилъ мой другъ. Ради довѣрія къ арміи я счелъ за лучшее молчать и принять орденъ. Но, какъ вы можете понять, видъ его вызываетъ во мнѣ не особенно пріятныя размышленія».

Но возвратимся къ моему дневнику. Я читаю, что 14-го ноября у насъ было устроено еще одно собраніе. Но на немъ присутствововали лишь Джефсонъ, Макъ-Шаугнасси и я; упоминанія же имени Брауна болѣе не встрѣчается. Въ рождественскій сочельникъ мы трое сошлись снова, и въ моихъ замѣткахъ сообщается, что Макъ-Шаугнасси изготовилъ пуншъ изъ виски по своему собственному рецепту; это испортило намъ праздникъ всѣмъ троимъ. Повидимому, никакимъ особеннымъ дѣломъ нельзя было заниматься, въ силу этихъ обстоятельствъ.

Затѣмъ произошелъ перерывъ до 8-го февраля, послѣ чего на нашемъ собраніи сидятъ лишь Джефсонъ и я. Но, какъ послѣдняя вспышка гаснущей свѣчи, мой дневникъ становится при этомъ случаѣ свѣтелъ, разбрасывая яркіе лучи этой нашей вечерней бесѣды.

Она затронула, повидимому, множество предметовъ, — всѣ предметы, за исключеніемъ нашей повѣсти. Между прочимъ, мы говорили о литературѣ вообще.

— Я усталъ отъ этой вѣчной болтовни о книгахъ, — сказалъ Джефсонъ, — отъ цѣлыхъ столбцовъ критики по поводу каждой написанной строчки, отъ безконечныхъ книгъ о книгахъ, отъ дешевыхъ похвалъ и не менѣе дешевыхъ порицаній; то слѣпое преклоненіе передъ романистомъ Томомъ, то слѣпая же ненависть къ поэту Дику, то нелѣпая свалка изъ-за драматурга Гарри. Нѣтъ ни умѣренности, ни смысла во всемъ этомъ. Слушая этихъ первосвященниковъ цивилизаціи, можно поду мать, что человѣкъ созданъ для литературы, а не она для него. Мысль существовала и до книгопечатанія; люди, написавшіе лучшую сотню книгъ, никогда ихъ всѣхъ не читали. Книги занимаютъ извѣстное мѣсто въ мірѣ, но не являются конечной его цѣлью. Онѣ стоятъ на ряду съ быками и баранами, съ запахомъ моря, съ прикосновеніемъ руки, съ воспоминаніемъ о надеждѣ, со всѣми прочими данными, составляющими итогъ нашей обыкновенно семидесятилѣтней жизни. Теперь же мы говоримъ о книгахъ такъ, какъ будто онѣ сами жизненные звуки, а не слабый ихъ отголосокъ. Разсказы прелестны, когда они просто разсказы, отрадны, какъ подснѣжники послѣ долгой зимы, успокоительны, какъ крики грачей при закатѣ солнца. Но мы не пишемъ вѣдь больше разсказовъ; мы изготовляемъ «человѣческіе документы» и анатомируемъ души.

Онъ внезапно умолкъ среди своей тирады.

— Знаешь, на какую мысль наводятъ меня всегда эти «психологическіе этюды», которые теперь въ такой модѣ? — замѣтилъ онъ. — На мысль объ обезьянѣ, ищущей у другой блохъ. Да и что, въ самомъ дѣлѣ, можетъ открыть намъ нашъ скальпель? — продолжалъ онъ. — Человѣческую натуру или, скорѣе, лишь болѣе или менѣе грязное исподнее платье, прикрывающее и искажающее человѣческую натуру? Существуетъ разсказъ объ одномъ старомъ бродягѣ, который, подъ гнетомъ бѣдствій, былъ вынужденъ удалиться на нѣкоторое время въ Портландскую тюрьму. Его хозяева, желая изучить своего гостя какъ можно ближе во время его короткаго пребыванія у нихъ, рѣшили его вымыть; они мыли его дважды въ день, цѣлую недѣлю и каждый разъ узнавали его все ближе и ближе, пока, наконецъ, не домылись до его фланелевой фуфайки. Этимъ они были принуждены окончательно удовольствоваться, такъ какъ мыло и вода оказались безсильными проникнуть дальше.

"Описываемый бродяга является для меня символомъ человѣчества. Человѣческая природа снабдила людей всѣмъ уже такъ давно, что ихъ одежда какъ бы приросла къ нимъ.

"Въ нашемъ XX вѣкѣ невозможно сказать, гдѣ кончается одежда обычая и начинается истинный человѣкъ. Насъ обучаютъ нашимъ добродѣтелямъ точно такъ, какъ «приличнымъ манерамъ». Наши пороки — это общепризнанные пороки нашего общества.

"Наша религія виситъ уже готовая надъ нашей люлькой, съ тѣмъ, чтобы ее надѣли и застегнули на насъ любящія руки. Собственные вкусы мы пріобрѣтаемъ съ большимъ трудомъ, а свои чувства зазубриваемъ наизусть. Цѣной безконечныхъ страданій мы научаемся любить сигары, виски, возвышенное искусство и классическую музыку. Одно время мы восторгаемся Байрономъ и пьемъ сладкое шампанское, а двадцать лѣтъ спустя уже считается шикомъ предпочитать Байрону Шелли и пить сухое шампанское. Въ школѣ намъ говорятъ, что Шекспиръ великій поэтъ и что Венера Медицейская есть чудное прозведеніе скульптуры; такъ мы до конца жизни и повторяемъ, что величайшій поэтъ, по нашему мнѣнію, — Шекспиръ, а лучшее скульптурное произведеніе — Венера Медицейская. Если мы французы, то мы обожаемъ свою мать, если же англичане, то собакъ и добродѣтель. Смерть ближайшаго родственника мы оплакиваемъ годъ, а объ отдаленномъ кузенѣ мы скорбимъ лишь три мѣсяца.

"У всякаго порядочнаго человѣка имѣются условныя добродѣтели, къ которымъ онъ долженъ стремиться, и условные пороки, въ которыхъ онъ долженъ раскаиваться.

"Я зналъ одного порядочнаго человѣка, который находился въ большомъ затрудненіи, потому что онъ не былъ гордъ и въ силу этого не имѣлъ ни малѣйшаго основанія молиться о смиреніи. Въ обществѣ джентльмэну полагается быть циничнымъ и немного порочнымъ, а находясь среди богемы, надо догматически возставать противъ догматовъ. Я помню объясненіе моей матери съ одной ея подругой-актрисой, которая бросила преданнаго ей мужа и убѣжала съ гнуснымъ и безобразнымъ мелкимъ актерикомъ (я говорю о давно-давно минувшемъ).

" — Ты, вѣрно, съ ума сошла, — убѣждала ея моя мать. — Что могло заставить тебя выбрать такого урода?

" — Дорогая Эмма — возразила актриса, — что мнѣ за дѣло до этого. Ты знаешь, что я не могла играть. Должна же я была сдѣлать что-нибудь, чтобъ показать, что я артистка!..

"Всѣ мы не болѣе какъ выряженныя маріонетки. Нашъ голосъ — это лишь голосъ невидимаго импрессаріо, называемаго «условностью». Самые наши порывы страсти и отчаянія — лишь проявленія его дерганій. Человѣкъ похожъ на одинъ изъ тѣхъ необъятныхъ пакетовъ, какіе мы видимъ на рукахъ у нянекъ. Онъ кажется очень объемистымъ и очень длиннымъ. Онъ представляется массой изъ тонкихъ кружевъ, богатыхъ мѣховъ и роскошныхъ матерій, а гдѣ-то тамъ, совершенно невидный за всей этой роскошью, лежитъ маленькій красный кусочекъ первобытнаго человѣчества, съ дикимъ крикомъ вмѣсто рѣчей.

«Въ общемъ, есть лишь одна исторія, — продолжалъ Джефсонъ послѣ долгой паузы, скорѣе отвѣчая на свои собственныя безмолвныя мысли, чѣмъ обращаясь ко мнѣ. Мы сидимъ надъ столомъ и все придумываемъ, придумываемъ все пишемъ да пишемъ; но суть вездѣ одна и та же. Люди говорятъ это и слышатъ ужъ множество годовъ, и мы твердимъ это теперь другъ другу и будемъ твердить тоже самое черезъ тысячу лѣтъ. И исторія эта слѣдующая: „жилъ-былъ на свѣтѣ мужчина и женщина, которая его любила“. Критика вопитъ, что это не ново, и требуетъ чего-нибудь свѣжаго, думая точно ребенокъ, что бываютъ чудеса на свѣтѣ».

На этомъ мои замѣтки прекращаются и болѣе въ дневникѣ уже ничего не находится. Думалъ ли затѣмъ кто-нибудь изъ насъ о нашей повѣсти, сходились ли мы гдѣ-нибудь снова для ея обсужденія, была ли она когда-нибудь начата или была совершенно оставлена — я не сумѣю сказать. Существуетъ одинъ разсказъ, который я читалъ ужь много-много лѣтъ тому назадъ и который не перестаетъ мнѣ нравиться. Онъ передаетъ, какъ одинъ мальчикъ вскарабкался на радугу и, взобравшись на самую вершину, нашелъ тамъ, тотчасъ за облаками, чудный городъ. Всѣ дома тутъ были изъ золота, улицы вымощены серебромъ, и надъ городомъ сіялъ свѣтъ, какой разлитъ на утренней зарѣ надъ нашимъ соннымъ міромъ. Въ городѣ были такіе чудные дворцы, что всѣ желанія успокоивались при одномъ только взглядѣ на нихъ. Храмы были такъ совершенны, что едва преклонявшіе въ нихъ колѣни немедленно же очищались отъ грѣха. Мужчины, которые жили въ этомъ волшебномъ городѣ, были стройны и добры, а женщины прекраснѣе даже тѣхъ, что посѣщаютъ юношескія грезы. О назывался тотъ городъ — «Городомъ людскихъ намѣреній».

Конецъ.