Как мы живем нынче (Троллоп)/ДО

Как мы живем нынче
авторъ Энтони Троллоп, пер. Л. А-в

Оригинал: англійскій, опубл.: 1876. — Источникъ: az.lib.ru • Девять очерков из романа Антони Троллопа «The way we live now», 1876.
Текст издания: «Вестник Европы», № 12, 1875. Перевод Л. А-ва.

КАКЪ МЫ ЖИВЕМЪ НЫНЧЕ
Очерки

Изъ романа А. Троллопа.

Новѣйшій романъ Антони Троллопа^[1] имѣетъ цѣль, на которую указываетъ самое его заглавіе. Авторъ хотѣлъ показать измѣненіе, происшедшее въ обычаяхъ и воззрѣніяхъ современнаго англійскаго общества сравнительно съ весьма недавнимъ еще временемъ: ослабленіе исключительности и разборчивости, значеніе, легко пріобрѣтаемое нынѣ людьми новыми, вліяніе спекуляціи, кумовство въ печати, вообще, тѣ различныя явленія, которыя вызваны отчасти одинаковыми, отчасти разнородными причинами, повліявшими на прежній общественный складъ, общественные взгляды, вкусы и даже нравы. Обозрѣніе романа, состоящаго изъ четырехъ томовъ, всего на нѣсколькихъ десяткахъ страницъ представило бы нѣчто мало привлекательное для читателя. Притомъ, изъ такого обзора онъ не могъ бы, такъ-сказать, лично познакомиться съ главными типами. Мы предпочли представить нѣсколько цѣльныхъ очерковъ, сохранивъ обозрѣніе только для уясненія хода дѣйствія, а многими подробностями его и даже многими второстепенными лицами должны были, разумѣется, пожертвовать.

I.

Леди Карбэри сидѣла за письменнымъ столомъ; ея книга, «Королевы-преступницы», только что вышла въ свѣтъ, и писательница, чувствуя необходимость поддержки со стороны вліятельныхъ газетъ, писала по этому предмету къ главамъ трехъ газетъ: «утренней», «вечерней» и «литературной», къ Броуну, Альфу и Букеру. Всѣ трое бывали у нея въ домѣ, съ первымъ она была даже въ дружбѣ. Незадолго до сочиненія писемъ, о которыхъ теперь упоминается, между ними произошелъ нѣсколько странный фактъ, почти анекдотъ. Однажды леди Карбэри предлагала г. Броуну рядъ своихъ статей и высказала надежду на полученіе за нихъ гонорара по № 1-му, хорошо сознавая, что Броунъ тѣми статьями не особенно интересовался, а если интересовался, то скорѣе въ размѣрахъ гонорара по № 2-му и № 3-му. Леди Карбэри была вполнѣ порядочная женщина. Ей было 43 года, но она хорошо сохранилась, была женщина весьма красивая, и умѣла кстати повліять на дѣла обаяніемъ красоты. Говоря съ увлеченіемъ о своихъ статьяхъ, она на минуту забыла свою мягкую, полную руку въ рукѣ г. Броуна, а тотъ въ увлеченіи съ своей стороны неожиданно поцѣловалъ писательницу, хотя былъ самъ человѣкъ пожилой и солидный. Изъ этого, конечно, ничего не произошло далѣе, и не могло произойти, такъ какъ леди Барбери была дама порядочная. Результатъ былъ чисто-литературнаго свойства: г. Броунъ, получивъ дружескій выговоръ, принялъ статьи для газеты и обѣщалъ гонораръ по № 1-му, и потерпѣвъ такимъ образомъ пораженіе на всѣхъ пунктахъ, съ немалымъ смущеніемъ поѣхалъ читать свои корректуры.

Итакъ, просьбу о поддержкѣ «Королевамъ-преступницамъ» можно было высказать редактору «утренней» газеты прямѣе, чемъ другимъ редакторамъ. Просьба эта и высказывалась въ письмѣ къ нему совершенно ясно и просто, а затѣмъ все письмо по наполнено энтуазіазмомъ писательницы къ избранному ею предмету, причемъ она наивно проговаривалась, что типъ Клеопатры заимствованъ ею у Шекспира, типы римскихъ императрицъ — у Гиббона, такъ что обнаруживалось, съ какой основательностью были составлены этюды; письмо входило еще въ подробности, почему къ историческимъ лицамъ писательница отнеслась такъ или иначе. Письмо, при всей краткоcти, обнаружило не только громадность исполненной работы, но и страстность, причудливость, артистичность натуры самой писательницы, совершенно увлеченной, повидимому, своимъ предметомъ. Все это однакоже, если сказать правду впередъ, былъ вздоръ: и основательность работы, и страстность, причудливость и увлеченіе. Въ другомъ письмѣ, къ г. Букеру, редактору «литературной» газеты, леди Барбэри была гораздо сдержаннѣе и просила отзыва о своей книгѣ также коротко, какъ коротко сообщила г. Букеру, что ей порученъ въ «утренней» газетѣ разборъ новой книги, которая написана имъ, г. Букеромъ, и что она желала бы знать, на что онъ хотѣлъ бы обратить вниманіе критиковъ своего сочиненія. Г. Букеръ не былъ издатель, а только редакторъ «литературной» газеты, за что и получалъ 500 фунтовъ въ годъ. Онъ былъ человѣкъ ученый и талантливый, человѣкъ съ литературнымъ вліяніемъ въ истинномъ смыслѣ. Но ему было 60 лѣтъ, онъ получалъ 500 фунтовъ въ годъ, и имѣлъ множество дочерей, изъ которыхъ одна была вдова съ дѣтьми, жившая у него же. Букеру былъ противенъ обмѣнъ «добрыхъ услугъ» въ родѣ того, какой ему предлагала теперь леди Карбэри. Но безъ подобныхъ уступокъ онъ не могъ бы свести конца съ концомъ въ своихъ дѣлахъ. Новые литературные обычаи были ему противны, но онъ былъ принужденъ имъ покоряться, то-есть, принужденъ, въ строгомъ смыслѣ слова, онъ и былъ, такъ какъ никто не запрещалъ ему бросить журналистику и пойти, напримѣръ, разбивать камни для мостовой. «Скверно оно, скверно, — думалъ про себя иногда г. Букеръ, — но что же дѣлать: не я сдѣлаю, другой сдѣлаетъ», — и г. Букеръ обжился съ новыми обычаями. Онъ предвидѣлъ, конечно, что книга лэди Карбэри должна быть пустѣйшей, поверхностнѣйшей компиляціей, съ путаницею фактовъ и хронологіи; ему было смѣшно предложеніе такой писательницы воспользоваться его взглядами для разбора его же книги, взглядами, которыхъ онъ бы не хотѣлъ ей и объяснить. Но похвальный отзывъ объ его книгѣ въ «ученой» газетѣ, кѣмъ бы онъ ни былъ написанъ, могъ быть весьма полезенъ для продажи его книги, а распродажа книгъ, который онъ выпускалъ ежегодно, была необходимымъ прибавленіемъ къ его 500 фунтамъ жалованья.

Третье письмо лэди Карбэри было обращено къ редактору и главному собственнику «вечерней» газеты, г. Альфу. Кто былъ г. Альфъ — не было извѣстно съ достовѣрностью. Что была его газета — также трудно было опредѣлить. Относительно политическаго цвѣта «утренней» газеты не было сомнѣнія; она была органъ либеральный; относительно «литературной» газеты не было сомнѣнія, что она политическаго цвѣта вовсе не имѣла; но относительно газеты г. Альфа нельзя было сказать, какова ея политическая окраска, а между темъ, она во всѣхъ вопросахъ, какъ литературныхъ, такъ и политическихъ, высказывала свои приговоры самымъ рѣшительнымъ образомъ. Она именно давала не мнѣніе, но приговоры; всегда и всѣмъ она была недовольна; все язвила болѣе или менѣе тонко. Тутъ нельзя было различить, кого она считала союзникомъ, кого — врагами. Тѣ, кого она язвила, могли быть враги, это понятно; но они могли быть и друзья, только «вечерняя» газета относилась къ нимъ съ ироніею, потому что считала ихъ недостаточно-умными, недостаточно-усердными, недостаточно-рѣшительными, однимъ словомъ, — несостоятельными. Отсюда истекали два выгодныя для «вечерней» газеты послѣдствія. Во-первыхъ, то, чего она недоговаривала, очевидно должно было быть гораздо умнѣе того, что она повергала въ прахъ, такъ что, какъ бы умно ни поступилъ государственный человѣкъ, какую бы умную рѣчь ни сказалъ ораторъ, какую бы мудрую книгу ни написалъ призванный мудрецъ, — «вечерняя» газета казалась гораздо умнѣе каждаго изъ нихъ, хотя и не высказывала, что можно было бы сдѣлать на ихъ мѣстѣ. Во-вторыхъ, — «вечерняя» газета была занимательна; всегда было любопытно взглянуть, какъ тамъ отдѣлаютъ то и другое, и третье, а что отдѣлаютъ, — такъ это было несомнѣнно. Г. Альфъ сталъ извѣстенъ всего года два тому назадъ; откуда онъ явился — оставалось вопросомъ, который произвольно разрѣшался догадкою, будто онъ родился въ Германіи евреемъ. Но Англію онъ зналъ хорошо, зналъ англійскія обстоятельства такъ, какъ только англичанинъ могъ ихъ знать. Успѣхъ «вечерней» газеты былъ несомнѣненъ, а г. Альфу уже принадлежалъ домикъ въ Бёркли-скверѣ и ежегодный доходъ съ газеты, примѣрно въ 6000 фунтовъ, изъ которыхъ онъ издерживалъ около половины. Онъ одѣвался просто, но отлично. Не знать г. Альфа, не быть съ нимъ въ хорошихъ отношеніяхъ — значило принадлежатъ къ допотопному міру и вырождающимся родамъ и видамъ творенія.

Понятно, что и письмо къ нему лэди Карбэри было самое льстивое и смиренное. Она даже допускала, что ей достанется за невѣрность фактовъ и смѣлость браться за такой трудъ, но просила только, чтобы были оцѣнены «жизненная правда» и «осмысленность» портретовъ.

Кто была сама лэди Карбэри? Будучи бѣдной дѣвушкой, она вышла за офицера, служившаго въ Индіи, Патрика Карбэри, который былъ слишкомъ вдвое старше ея. За военныя отличія, онъ получилъ званіе баронета, вслѣдствіе чего она и была лэди Карбэри. Онъ былъ человѣкъ грубый, рьяный и жестокій. Ее онъ билъ и оскорблялъ на всякомъ шагу. Это усилило въ ней природную склонность къ фальши. Еще дѣвушкой, даже ребенкомъ она поняла, что красота ея давала ей право стать выше того скромнаго уровня, на которомъ она родилась, и что при умѣ можно было того достигнуть. Создать себѣ видное положеніе и сохранять, хотя бы внѣшнюю его обстановку — вотъ мысль, которая обратилась у ней въ природу. Она готовилась къ тому почти съ дѣтства, безъ расхода на то денегъ, которыхъ не было, и даже труда, просто одной догадливостью. Въ одномъ домѣ она схватила кое-какія верхушки общаго образованія, въ другомъ домѣ — свѣтскія манеры, въ третьемъ — нашла мужа, который могъ дать ей желанное положеніе. Все это не сдѣлало ее женщиною дурною, но пропитало ее фальшивостью. Мужъ ее билъ, и она всегда оставалась вѣрною женой, но употребляла всѣ средства, чтобы казаться довольною. Она улыбалась вскорѣ послѣ побоевъ. Однако однажды она-таки вынуждена была убѣжать отъ мужа, но потомъ возвратилась къ нему и ухаживала за нимъ до его смерти. У нихъ были сынъ и дочь. Сынъ сэра Патрика, еще будучи мистеромъ Карбэри, то-есть при жизни отца, поступилъ въ одинъ изъ гвардейскихъ полковъ. Сэръ Патрикъ оставилъ ему 1000 фунтовъ дохода, и женѣ своей съ дочерью ровно столько же. Но Феликсъ Карбэри, наслѣдовавшій послѣ смерти отца его титулъ, въ четыре года промоталъ весь свой капиталъ и надѣлалъ еще много долговъ. Такимъ образомъ, лэди Карбэри должна была на 1000 ф. дохода содержать себя, дочь и баронета. Отсюда явилась необходимость экономіи и работы. Леди Карбэри, какъ женщина умная и пополнившая свое образованіе чтеніемъ, нашла себѣ работу литературную, какъ болѣе выгодную во-первыхъ, и во-вторыхъ, какъ болѣе отвѣчавшую ея вѣчному стремленію проложить себѣ путь въ свѣтъ, чѣмъ всякій иной трудъ, доступный женщинѣ. Но такъ какъ сэръ Феликсъ жилъ на ея счетъ и постоянно выпрашивалъ у нея деньги, то положеніе матери его было крайне стѣсненное. Она обожала сына-негодяя, и это было единственное истинное ея чувство; все остальное въ ней было притворство или разсчетъ. Къ дочери она относилась нѣсколько равнодушно и считала естественнымъ, что та должна жертвовать собой брату, какъ жертвовала собой она, мать, своему сыну. Обожаемый сынъ былъ красавецъ и лэди Карбэри мечтала женить его на богатой наслѣдницѣ. Сэръ Феликсъ былъ самъ вполнѣ готовъ на это. Къ труду онъ былъ совсѣмъ неспособенъ, хотя не былъ глупъ. Онъ былъ даже настолько уменъ, что не казался занятъ собою. Но необыкновенная красота его бросалась всѣмъ въ глаза. При такомъ положеніи дѣлъ, вся забота матери заключалась въ томъ, чтобы какъ-нибудь продержаться своими средствами до богатой женитьбы сына. Для этого ей казалось необходимымъ, чтобы критика хвалила ея книги. Она работала весьма серьёзно въ томъ смыслѣ, что производила въ короткое время массу исписанныхъ листовъ. При гибкости ума, ей не много стоило писать скоро и притомъ бойко, хотя и безсодержательно; притомъ она умѣла намазывать на бумагу весьма тонкимъ слоемъ все, что знала, такъ, чтобы знаніе ея покрывало возможно-большую поверхность. Въ сущности, она была равнодушна, хороша или дурна ея книга въ самомъ дѣлѣ; ей хотѣлось только, чтобы ея книгу хвалила критика. Еслибы г. Броунъ у себя въ кабинетѣ сказалъ ей, что ея книга — пустяки, но вмѣстѣ съ тѣмъ обѣщалъ бы ей, что книга будетъ сильно расхвалена въ «утренней» газетѣ, то едвали бы даже пострадало ея самолюбіе. Однимъ словомъ, она была вся проникнута фальшью, но у ней была и хорошая сторона — ея любовь въ сыну. Вообще слухи, основывавшіеся главнымъ образомъ на ея временномъ бѣгствѣ отъ мужа, были гораздо хуже, чѣмъ она была сама въ дѣйствительности.

У нея была въ виду великолѣпная партія для сына, а именно миссъ Мельмотъ, дочь милліонера, пышно жившаго въ Гровеноръ-Скверѣ. Что касается дочери лэди Карбэри, Генріетты или Гетты, какъ ее обыкновенно называли, то, еслибы она хотѣла исполнить желаніе своей матери, ей стоило бы только сказать одно слово троюродному брату ея, Роджеру Карбэри, который былъ влюбленъ въ нее что называется безъ ума, несмотря на свои сорокъ лѣтъ. Но Геттѣ больше нравился другъ Роджера, молодой Поль Монтегю, хотя Роджера она искренно уважала.

II.

Въ Гровеноръ-Скверѣ ожидался большой балъ; балъ въ самомъ дѣлѣ большой, не потому только, что онъ стоилъ большихъ денегъ, но и потому, что дѣлались большія усилія, дабы залучить на него «большихъ» людей, и самыя приготовленія производили большой эффектъ, такъ что уже за двѣ недѣли о балѣ у Мельмота говорилось въ томъ мірѣ, для котораго съ открытіемъ парламента открылся сезонъ. Герцогиня Стивенеджъ прибыла изъ своего замка Ольбэри нарочно, съ цѣлью украсить балъ у Мельмота присутствіемъ своимъ и своихъ дочерей. Конечно, на то были причины. Извѣстно было, что братъ герцогини, лордъ Альфредъ Грендолль, находился въ весьма затруднительныхъ обстоятельствахъ, которыя неожиданно были поправлены изъ какого-то источника. Сверхъ того, второй сынъ лорда Альфреда, Майльзъ Грендолль, получилъ мѣсто въ какой-то компаніи, съ жалованьемъ, котораго, по мнѣнію его друзей, не могъ стоить его трудъ. Само собою разумѣлось, что туда, куда могла ѣхать герцогиня Стивенеджъ, всѣ должны были стремиться. За день до бала распространилось извѣстіе, что на немъ будетъ даже одинъ изъ принцевъ королевскаго дома. Какимъ образомъ онъ былъ привлеченъ туда, того, конечно, нельзя было знать съ достовѣрностію, но былъ такой слухъ, будто брилліанты нѣкоторой дамы, заложенные у ростовщика, были выкуплены. Одного такого слуха достаточно, чтобы понять, на какую ногу дѣлались «приготовленія» къ балу. Первый министръ, къ сожалѣнію, не могъ обѣщать своего присутствія; но другой министръ и два-три товарища министровъ обѣщали, потому что не ровенъ часъ, и Мельмотъ могъ заручиться вліятельными голосами въ парламентѣ.

Этотъ великолѣпный балъ давалъ нѣкто Августъ Мельмотъ, отецъ той дѣвушки, на которую имѣла виды лэди Карбэри и ея сынъ сэръ Феликсъ Карбэри. Августъ Мельмотъ еще недавно почти-что считался въ Лондонѣ иностранцемъ; но такъ какъ онъ велъ огромныя дѣла, то свѣтъ повѣрилъ его увѣренію, что онъ родился въ Англіи, куда, впрочемъ, онъ прибылъ изъ Парижа всего года два назадъ. Поэтому его на конвертахъ стали называть Августъ Мельмотъ Esq., то-есть такъ, какъ писалось его имя въ спискахъ учредителей разныхъ компаній. Дочь его еще недавно называли m-lle Mapи, но теперь также стали называть миссъ Мельмотъ. Зато жена его осталась въ общихъ понятіяхъ мадамъ, а не миссисъ Мельмотъ. Онъ самъ говорилъ, что она иностранка, да и не могъ говорить иначе, такъ она мало понимала по-англійски, между тѣмъ какъ у самого Мельмота и его дочери едва-едва замѣтенъ былъ въ говорѣ акцентъ иностранный. Мельмота вообще окружала тайна; а такъ какъ онъ былъ на виду, то о немъ и его семействѣ ходили разные слухи, мало достовѣрные. О женѣ его говорили, что она еврейка изъ Богеміи и будто она не жена; о дочери — будто она не дочь мадамъ Мельмотъ. О немъ самомъ было достовѣрно извѣстно только то, что разбогатѣлъ онъ не въ Англіи, но во Франціи. По слухамъ же, у него бывали дѣла въ разныхъ странахъ; такъ говорили, что онъ построилъ одну желѣзную дорогу въ Россіи, ставилъ провіантъ южанской арміи въ Америкѣ, снабжалъ Австрію оружіемъ и однажды скупилъ все готовое желѣзо въ Англіи. Мельмотъ могъ одной покупкой или продажею бумагъ на биржѣ создавать или уничтожать значеніе компаній, могъ сдѣлать такъ, что деньги становились обильны или рѣдки. Все это говорилось о немъ въ смыслѣ удивленія и хвалы. Но говорилось также, что въ Парижѣ онъ имѣлъ репутацію величайшаго мошенника, какого когда-либо производилъ свѣтъ; что ему въ Парижѣ дольше нельзя было оставаться; что онъ оттуда перенесъ-было центръ своихъ операцій въ Вѣну, но былъ приглашенъ тамошнею полиціей уѣхать, и что, наконецъ, его привлекла къ себѣ британская свобода. Теперь онъ жилъ въ Гровеноръ-Скверѣ, а контора его находилась въ Сити, въ Абчёрчъ-Ленѣ. Все преобразованіе Мельмота изъ пріѣзжаго дѣльца въ признаннаго свѣтомъ богатаго англійскаго негоціанта произошло въ двѣнадцать мѣсяцевъ. И вотъ теперь — принцъ королевской крови, министръ ея величества и избранный букетъ герцогинь являлись гостями къ его женѣ, на балъ.

Мэри Мельмотъ танцовала съ сэромъ Феликсомъ Карбэри. Карбэри умѣлъ придавать своему голосу тотъ тонъ и своему лицу то выраженіе, которые обнаруживали влюбленность; но когда надо было сдѣлать признаніе въ любви, онъ оказывался несостоятельнымъ; всякое чувство было до такой степени чуждо его сухой, чисто-эгоистической натурѣ, что онъ не умѣлъ изобразить голосомъ страсть, — изображалъ, но не убѣдительно. Это странное обстоятельство было уже однажды причиною отказа, полученнаго имъ отъ дѣвушки съ приданымъ въ 40 тысячъ фунтовъ. Приданое Мэри Мельмотъ считалось безъ всякаго сравненія больше этой цифры. Карбэри мечталъ о немъ, но скучалъ необходимостью любовныхъ объясненій. Впрочемъ, дѣло теперь было еще только вначалѣ и баронетъ могъ еще только «заигрывать» въ любовь, а это не превосходило его способностей.

— Какъ вы хорошо вальсируете, — сказалъ онъ, приведя Мэри къ стулу.

— Да? Въ первый разъ слышу. Со мной, впрочемъ, никто не говорилъ обо мнѣ.

— А я охотно разсказалъ бы вамъ все, что васъ касается.

— Вы ничего не знаете.

— Я бы открылъ. О многомъ просто догадался бы. Напримѣръ, кто могъ бы вамъ понравиться больше всѣхъ.

— Кто же это?

— Кто полюбилъ бы васъ больше всего на свѣтѣ.

— Положимъ; но какъ же узнать это?

— Иного средства нѣтъ, миссъ Мельмотъ, какъ повѣрить.

— Ну, это не совсѣмъ надежно. Еслибы какая-нибудь дѣвушка сказала мнѣ, что любить меня болѣе всякой другой дѣвушки, я бы еще не знала, правда ли это. Надо было бы подождать и убѣдиться.

— А еслибы джентльмэнъ сказалъ вамъ то же самое?

— Нисколько бы ему не повѣрила и не искала бы убѣдиться. Но въ самомъ дѣлѣ, мнѣ хотѣлось бы найти такую подругу, дѣвушку, которую я могла бы любитъ, о! въ десять разъ больше, чѣмъ самоё себя.

— И мнѣ хотѣлось бы.

— Развѣ у васъ нѣтъ друга?

— Я говорю, мнѣ тоже хотѣлось бы найти подругу въ такой дѣвушкѣ, которую я могъ бы любить, о! въ десять разь больше, чѣмъ самого себя.

— Вы подтруниваете надъ тѣмъ, что я сказала, — отвѣтила миссъ Мельмотъ.

Тутъ же, не далеко отъ нихъ, въ гостинной, разговаривали сестра Феликса Карбэри Генріэтта и молодой Монтегю.

— Желательно бы знать, приведетъ ли это къ результату, — замѣтилъ Поль Монтегю, видя, что миссъ Карбэри смотрѣла на брата и его собесѣдницу.

— Вы говорите о Феликсѣ и миссъ Мельмотъ? Мнѣ противно думать о такихъ видахъ, г. Монтегю.

— Что-жъ, для него это былъ бы великолѣпный случай.

— Жениться на дочери пошлыхъ людей оттого только, что у нея много денегъ? Вѣдь не можетъ быть, чтобы онъ въ самомъ дѣлѣ былъ привязанъ къ ней.

— Да, но ему такъ настоятельно нужны деньги! Мнѣ кажется, что Феликсу не можетъ быть иной дороги въ свѣтѣ, какъ стать мужемъ богатой наслѣдницы.

— Тяжело думать такъ о братѣ.

— Но развѣ это неправдо? Вѣдь онъ сдѣлалъ себя нищимъ.

— О, г. Монтегю.

— И васъ съ вашей мама разоритъ въ конецъ.

— Я о себѣ не особенно безпокоюсь.

— Но другіе безпокоятся. — Эти слова онъ произнесъ, впрочемъ, не обращаясь къ ней, вполголоса, какъ будто съ досадой.

Между тѣмъ, г. Мельмотъ и г-жа Мельмотъ продолжали принимать вновь прибывавшихъ гостей. Мельмотъ былъ лысый и плотный мужчина, съ густыми бакенбардами, густыми, жесткими волосами на головѣ, и густыми же бровями; въ очертаніи его рта и подбородка обнаруживалось замѣчательное могущество воли. Эта черта такъ преобладала въ его лицѣ, что, благодаря именно ей, выраженіе его не было пошло. Но видъ его и вся его манера держаться и говорить были непріятны и внушали недовѣріе. Въ немъ легко угадывался мѣшокъ набитый деньгами, и грубіянъ. Мадамъ Мельмоть, если она была еврейка, не была похожа на еврейку тѣмъ, что была толстая блондинка. Она стояла въ немаломъ смущеніи посреди дома, обращеннаго нѣкоторымъ образомъ въ волшебный міръ, и почти изнемогала подъ тяжестью своей роли. Около Мельмота почти неотлучно находился лордъ Альфредь Грендолль, брать герцогини Стивенеджъ; сынъ его, Майльзъ Грендолль, по порученію тетушки, распоряжался танцами. Герцогиня приложила нѣкоторую заботливость, чтобы балъ удался; вѣдь Мельмотъ содержалъ и самого лорда Альфреда, и все его семейство. Герцогиня заранѣе приказала своему старшему сыну лорду Бёнтингфорду открыть балъ съ Мэри Мельмотъ. Лордъ Бёнтингфордъ согласился на это не безъ затрудненій; онъ былъ человѣкъ съ аристократическими идеями, не любилъ танцовать, былъ человѣкъ дѣловой и вмѣстѣ застѣнчивый. По этому случаю дома происходилъ такой разговоръ:

— Разумѣется, они пошлы, стоитъ ли говорить объ этомъ, — сказала герцогиня; — это такъ ясно, что наши встрѣчи съ ними, по самой своей нелѣпости, не могутъ особенно претить намъ. Что онъ не честный человѣкъ, это нисколько не удивительно: развѣ честный можетъ такъ разбогатѣть? Что мы все это дѣлаемъ съ опредѣленной цѣлью — это тоже разумѣется; легко сказать, что не слѣдуетъ, во что же намъ дѣлать съ дѣтьми Альфреда? Вотъ Майльзъ уже получилъ мѣсто въ 500 фунтовъ, да, между нами — вѣдь Альфредовы векселя благополучно спрятаны у Мельмота въ шкапу; Альфредъ заплатитъ, когда самъ захочетъ.

— Ну, они долго пролежатъ въ шкапу, — сказалъ лордъ Бёнтингфордъ.

— Такъ вотъ, какъ же имъ не ожидать, что и мы сдѣлаемъ что-нибудь для нихъ; что стоитъ протанцовать? ну, протанцуй съ ней разъ.

Лордъ Бёнтингфордъ съ мягкостью протестовалъ и согласился.

Когда Мэри сказала сэру Феликсу, что «никто не говорилъ съ нею — о ней», то это были не пустыя слова; они имѣли свой смыслъ. Ее уже сватали не разъ, между прочимъ за лордовъ Ниддердоля и Грасслоу. Они дѣйствительно не говорили съ ней — о ней; о ней они не заботились. Обоимъ нужны были ея деньги, а она представлялась не особенно пріятной придачей къ деньгамъ, хотя не была дурна, не была и совсѣмъ глупа, будучи однако дурочкой. Сперва она совсѣмъ свыклась съ мыслью выдти замужъ за перваго титулованнаго жениха, который будетъ ей указанъ отцомъ, не смѣла и думать о томъ, понравится ли ей женихъ и понравится ли она сама жениху. Но мало-по-малу въ ней стала возникать такая мысль; приведенныя слова ея обнаруживали начинавшійся уже въ ней переворотъ. Прежде, когда лордъ Ниддердэль, сперва избранный ея отцомъ, равнодушно пригласилъ ее быть его женою, какъ зовутъ на танецъ, она и не ожидала ничего другого и тотчасъ согласилась исполнить желаніе отца. Но дѣло съ Ниддердэленъ разошлось. Его отецъ, маркизъ Ольдъ-Рекки, требовалъ, чтобы сынъ взялъ въ приданое не менѣе полумилліона фунтовъ. Мельмотъ не имѣлъ противъ этого ничего въ то время, такъ какъ съ герцогинями онъ еще знакомъ не былъ и сильно нуждался въ поддержкѣ маркизы. Но онъ хотѣлъ, чтобы капиталъ былъ записанъ на Мэри и оставался ея собственностью. Лордъ Ниддердэль требовалъ, чтобы капиталъ былъ врученъ ему, тѣмъ болѣе, что дѣла стараго маркиза были разстроены, а дѣла молодого лорда никогда не были особенно блестящи, но ужъ конечно не были поправлены расточительной жизнью лорда Ниддердэля. — «Какъ же я могу дать такую сумму такому человѣку?» возразилъ, нахмуривъ свои густыя брови, Мельмотъ, обращаясь къ нотаріусу маркиза, присланному къ нему для переговоровъ. — «Да вѣдь вы даете же ему единственное ваше дитя?» нашелся съ своей стороны нотаріусъ. Мельмотъ нѣсколько секундъ посмотрѣлъ на него, потомъ нахмурилъ брови еще болѣе, сказалъ, что этотъ отвѣтъ ничего не значитъ, и ушелъ прочь. Такъ дѣло и разстроилось, что впрочемъ не помѣшало матери бывшаго жениха, маркизѣ Ольдъ-Рекки, присутствовать теперь на балѣ у Мельмота.

Возвратимся къ балу. Мэри нравилось танцовать съ Феликсомъ Карбэри; было новостью для нея самой, что она смѣла сознавать это. Она чувствовала, что выдти замужъ могло бы быть пріятно; изъ словъ и взглядовъ его ей казалось, что и она ему нравилась; а прекрасенъ онъ былъ какъ богъ. Вдругъ прошелъ по заламъ шопотъ, что королевскій принцъ пріѣхалъ; Мельмотъ въ это время сидѣлъ за картами. Мэри все еще разговаривала съ Феликсомъ Карбэри. Ей тотчасъ было объяснено, что она должна выдти танцовать съ принцемъ. Представленіе ее совершено было совершенно дѣловымъ порядкомъ. Впередъ пошелъ Майльзъ Грендолль и нашелъ одну жертву этого торжественнаго обряда — Мэри. По его слѣдамъ шла герцогиня Стивенеджъ съ другой жертвой — принцомъ; позади ихъ колыхалась мадамъ Мельмоть, но ей не было предоставлено рѣшительно никакого участія въ этомъ дѣлѣ. Оркестръ, который игралъ галопъ, былъ внезапно остановленъ, къ полному замѣшательству танцовавшихъ. Въ двѣ минуты Майльзъ Грендолль устроилъ кадриль.

Визави принцу и Мэри онъ сталъ самъ съ своей теткой, герцогиней Стивенеджъ, пока, уже на половинѣ кадриля, не былъ отысканъ молодой министръ остъ-индскихъ дѣлъ Леджъ-Уильсонъ, которому тогда Майльсъ и уступилъ свое мѣсто. Лордъ Бёнтингфордъ уже уѣхалъ, но пойманы были и поставлены на мѣста обѣ дочери герцогини, которымъ даны были въ кавалеры лордъ Грасслоу и сэръ Феликсъ Карбэри, послѣдній за то, что былъ красивъ и все-таки имѣлъ имя. Были еще другія пары, все исключительно изъ лицъ титулованныхъ, такъ какъ предназначено было, чтобы въ печати упомянуть именно объ этомъ кадрилѣ съ именами. Наемный репортеръ былъ тутъ же, приготовляясь летѣть немедленно со спискомъ именъ въ рукахъ, какъ только кадриль перейдетъ въ область совершившихся фактовъ. Что касается принца, то онъ самъ не совсѣмъ понималъ, зачѣмъ онъ здѣсь; тѣ, кто устраивали его ежедневную жизнь, устроили такъ, что въ настоящую минуту онъ былъ здѣсь. По всей вѣроятности, ему лично ничего даже не было извѣстно о выкупленныхъ брилльянтахъ одной дамы и о значительномъ пожертвованіи въ пользу больницы св. Георгія, которое было истребовано отъ г. Мельмота въ видѣ воздаянія за ту честь, которой онъ добивался. Мэри не легко было перенести эту честь; въ первую минуту ей казалось даже, что она не въ состояніи выдержать этой чести, и она охотно убѣжала бы, еслибы возможно было спастись бѣгствомъ. Но страшная минута прошла очень скоро, и въ дѣйствительности оказалась даже не очень страшною. Принцъ говорилъ ей пару словъ между каждой фигурой и, казалось, не ожидалъ отвѣта или привыкъ къ тому, чтобъ облегчать бремя своего величія для тѣхъ, на кого оно случайно и на минуту возлагалось. Послѣ окончанія кадриля онъ тотчасъ уѣхалъ, исполнивъ впрочемъ еще одинъ обрядъ, а именно выпивъ одинъ бокалъ шампанскаго въ присутствіи хозяйки. Съ замѣчательнымъ искусствомъ присутствіе принца было скрыто отъ самого хозяина, Мельмота, до тѣхъ поръ, когда принцъ уже уѣхалъ. Мельмотъ, разумѣется, пожелалъ бы самъ налить, собственными руками, тотъ бокалъ вина и вдоволь натѣшить свой языкъ «королевскими высочествами», вообще оказался бы надоѣдливымъ и непріятнымъ. Все это понималъ Майльзъ Грендолль и повелъ дѣло очень ловко.

— Какъ это… его королевское высочество уже пожаловалъ, и уже уѣхалъ! — воскликнулъ Мельноть.

— Вы были такъ заняты вистомъ съ моимъ батюшкой, — отвѣчалъ Майльзъ Грендолль, — что невозможно было васъ отрывать. — Мельмотъ не былъ глупъ и понялъ все; понялъ не только, что сочли за лучшее избѣгнуть его разговора съ принцомъ, но что, можетъ быть, въ самомъ дѣлѣ это и было лучше. Ему надо было разомъ достигнуть всего. Майльзъ Грендолль былъ ему нуженъ, и Мельмотъ рѣшилъ въ умѣ не ссориться съ нимъ, по крайней мѣрѣ теперь.

— Альфредъ, не сыграемъ ли еще одинъ робберъ, — обратился онъ къ лорду Альфреду Грендоллю, когда уже разъѣхались. Это была его фамильярная манера съ братомъ герцогини Стивенеджъ, который былъ такъ много ему обязанъ. Не разъ, при подобныхъ фамильярностяхъ, въ душѣ лорда Альфреда внезапно возникалъ вопросъ: не дать ли ему пинка? Физической смѣлости на это у лорда Альфреда хватило бы, хотя Мельмотъ былъ моложе его. Но ему каждый разъ, въ такихъ случаяхъ, приходила мысль о векселяхъ, лежащихъ въ извѣстномъ шкапу и о сыновьяхъ. И вопросъ разрѣшался тѣмъ, что «Альфредъ» сыгрывалъ еще робберъ или выпивалъ еще стаканъ шампанскаго. Это было тѣмъ легче, что шампанское было отличное, и Альфредъ его любилъ, а робберы кончались обыкновенно въ его же пользу, такъ какъ Мельмотъ вовсе не заботился о выигрышѣ и проигрывалъ ему весьма охотно, прибавляя только послѣ роббера: «Альфредъ, не выпить ли еще стаканчикъ шампанскаго?» Но на этотъ разъ случилось такъ, что лордъ Альфредъ уже выпилъ этихъ стаканчиковъ болѣе обыкновеннаго числа, а потому на приведенное обращеніе Мельмота сказалъ:

— Къ чорту эту манеру: называйте людей какъ слѣдуетъ, — и, сказавъ это, удалился изъ дому Мельмота, не произнеся болѣе ни слова.

По окончаніи бала Мельмотъ произвелъ допросъ мадамъ Мельмотъ относительно всѣхъ обстоятельствъ, сопровождавшихъ балъ и въ особенности о поведеніи Мэри. Мадамъ Мельмотъ не скрыла, что дѣвушка разговаривала съ сэромъ Феликсомъ Карбэри болѣе, чѣмъ съ другими мужчинами. Мельмотъ не былъ еще готовъ тотчасъ наложить на этомъ устномъ докладѣ резолюцію: одобрить или воспретить, потому что ничего не зналъ средствахъ Карбэри; зналъ только, что онъ — баронетъ. Но онъ и не подозрѣвалъ, что разговоръ молодыхъ людей уже завелъ ихъ довольно далеко. А именно, при прощаньи, сэръ Феликсъ прошепталъ:

— Вы вѣдь знаете сами, кому вы нравитесь больше всѣхъ на свѣтѣ.

— Никому; перестаньте, сэръ Феликсъ.

— Мнѣ. — Онъ выучилъ эти слова впередъ, какъ урокъ, и сказалъ его не дурно. Она же заснула эту ночь съ свѣтлымъ сознаніемъ, что вотъ нашелся же человѣкъ, котораго она могла бы полюбить.

III.

— Скука смертная, — произнесъ сэръ Феликсъ, усаживаясь въ карету вмѣстѣ съ матерью и сестрой.

— А каково же было мнѣ, — возразила мать, — сидѣть ничего не дѣлая…

— Вотъ то-то и скука, что на мнѣ было дѣло. Кстати, — прибавилъ сэръ Феликсъ, — мнѣ надо заглянуть въ клубъ, прежде чѣмъ ѣхать домой. — И высунувшись изъ окна, онъ велѣлъ остановиться.

— Феликсъ, вѣдь два часа.

— Весьма вѣроятно, но я голоденъ; доброй ночи!

Дамы молча проѣхали домой. Только при прощаньи, мать поставила вопросъ:

— Играетъ онъ что-ли, какъ ты думаешь?

— У него нѣтъ денегъ.

— Нѣтъ, деньги я у него видала; если онъ играетъ, тогда все кончено.

Мать простилась съ дочерью довольно холодно, потому что на замѣчаніе, зачѣмъ Гетта провела весь вечеръ съ Полемъ Монтегю, и что вѣрно изъ-за него она и отказываетъ своему троюродному брату, Гетта отвѣчала только, что отказываетъ не изъ-за Поля Монтегю, а такъ.

Между тѣмъ, въ томъ комфортебельномъ клубѣ для молодыхъ людей, который назывался «Медвѣжьей Ямой», два часа ночи были временемъ нисколько не позднимъ. Это былъ такой удобный клубъ, что часа для закрытія его вовсе не полагалось; только подразумѣвалось, что послѣ шести часовъ утра ужинъ и напитки уже не подаются. Такимъ образомъ, къ восьми часамъ наступавшаго утра, наши партнеры: Долли Лонгестаффъ, лордъ Грасслоу, Майльзъ Грендолль и Феликсъ Карбэри уже въ теченіе двухъ послѣднихъ часовъ продовольствовались однимъ табачнымъ дымомъ. Надо было, наконецъ, сосчитаться. Наличныхъ денегъ хватило только на начало игры, которая затѣмъ шла уже на бумажки съ надписью I. О. И. (I owe you, я вамъ долженъ), и прописаніемъ цифръ и начальныхъ буквъ именъ. Такихъ лоскутковъ бумаги въ восьми часамъ у Карбэри, которому везло, накопилось не мало. Отъ одного лорда Грасслоу ихъ поступило на 2000 фунтовъ; благородный лордъ горько сомнѣвался въ такомъ фактѣ, но фактъ несомнѣнно удостовѣрялся собственными его надписями на бумажкахъ; даже Майльзъ Грендолль, который былъ признанъ сохранившимъ наиболѣе ясности въ сознаніи, не могъ сократить этого итога. Самъ Грендолль проигралъ Феликсу Карбэри тоже въ бумажкахъ, конечно — 400 фунтовъ, но ему это было все равно: четыреста или сорокъ тысячъ фунтовъ — ему одинаково невозможно было достать денегъ въ то время. У лорда Грасслоу тоже денегъ не было, но былъ отецъ; правда, и отецъ этотъ былъ безденежный; но все-таки съ него можно было надѣяться получить когда-нибудь что-нибудь. Долли Лонгестаффъ былъ совсѣмъ «готовъ», въ смыслѣ вакхическомъ; онъ не могъ даже сдѣлать сложеніе, но Карбэри былъ съ нимъ пріятель; онъ отложилъ счетъ съ нимъ до другого времени.

— Вы вѣроятно будете здѣсь завтра, — то-есть сегодня вечеромъ? — сказалъ Майльзъ Феликсу.

— Конечно; но знаете что: мнѣ кажется, надо бы разсчитаться, прежде чѣмъ возобновлять игру.

— Въ какомъ смыслѣ вы это говорите? — запальчиво спросилъ Грасслоу.

— Дружокъ, въ такомъ смыслѣ, что вѣдь мы когда играемъ, подразумѣваемъ же, что играемъ на наличныя деньги. Но я васъ не буду притѣснять и вечеромъ дамъ реваншъ.

— Ну, кончено, все въ порядкѣ, — заключилъ Майльзъ Грендолль.

Но на него Карбэри былъ золъ за то, что онъ слишкомъ настоятельно велъ игру противъ него, явно выказывая желаніе обыграть его, Феликса Карбэри.

— Я говорилъ съ лордомъ Грасслоу, — отвѣтилъ онъ Маильзу. — Мы съ нимъ старые пріятели. А вы, мистеръ Грендолль, были рѣзковаты сегодня.

— Рѣзковатъ? какого чорта вы хотите этимъ сказать?

— И я полагаю, — продолжалъ Феликсъ, — что прежде чѣмъ играть опять съ вами, слѣдуетъ намъ съ вами разсчитаться.

— Разсчетъ — разъ въ недѣлю, — вотъ мое правило, — сказалъ Майльзъ Грендолль.

Феликсъ Карбэри, корда ѣхалъ домой, дѣлалъ въ головѣ такую выкладку, что еслибъ получить все, что онъ выигралъ, то у него было бы болѣе 3000 фунтовъ; онъ могъ бы начать сызнова походъ жизни, со всѣми такъ сказать принадлежностями, какъ-то: лошадьми, слугами и сибаритствами разнаго рода.

Роджерь Карбэри, владѣлецъ Карбэри-Голля, небольшого имѣнія въ Соффолькскомъ графствѣ, былъ глава рода Карбэри.

Родъ Карбэри находился въ составѣ землевладѣльческаго сословія этого графства издавна; достовѣрно, по крайней мѣрѣ, что, въ эпоху войны «алой и бѣлой розъ», Карбэри владѣли землями въ Соффолькѣ. Они всегда занимали положеніе почетное, но — не болѣе. Неизвѣстно даже, чтобы кто-либо изъ нихъ достигалъ хотя бы рыцарскаго званія до нѣкоего сэра Патрика Карбэри, который, перешагнувъ черезъ это званіе, былъ сдѣланъ баронетомъ. Но они крѣпко держались своихъ земель, а земли держались при нихъ, несмотря на перевороты междоусобныхъ войнъ, реформаціи, республики и второй революціи, и глава дома Карбэри всегда владѣлъ Карбэри Голлемъ и пребывалъ въ этомъ имѣніи. При началѣ текущаго столѣтія, сквайръ Карбэри былъ человѣкомъ значительнымъ, если не въ цѣломъ графствѣ, то въ своемъ округѣ графства. Доходъ, какой онъ получалъ съ имѣнія, давалъ ему возможность жить среди обилія, и, соблюдая гостепріимство, пить портвейнъ, держать здороваго скакуна для охоты и старомодную громоздкую карету для разъѣздовъ жены. У него былъ старый дворецкій, который никогда не служивалъ въ иныхъ домахъ, и деревенскій мальчикъ, бывшій чѣмъ-то въ родѣ помощника дворецкому. Была кухарка, которая не стыдилась сама мыть посуду, были еще двѣ служанки, а управленіе хозяйствомъ находилось непосредственно въ рукахъ самой миссисъ Карбэри.

Она лично мѣтила и выдавала бѣлье, заготовляла варенье и наблюдала за копченіемъ окороковъ. Однимъ словомъ, въ 1800 году, карбэрійское помѣстье было достаточно для содержанія дома Карбэри.

Съ тѣхъ поръ имѣніе это значительно поднялось въ цѣнности и арендныя платы съ фермеровъ возвысились. Но тѣмъ не менѣе, доходъ съ этого имѣнія оказывался уже недостаточнымъ для хозяйственныхъ потребностей англійскаго джентльмэна. Въ наше время, когда человѣку достается имѣніе, передъ нимъ возникаетъ вопросъ, не послужитъ ли еще это ему въ ущербъ, развѣ если кромѣ имѣнія ему достается еще и особый доходъ для поддержанія этого имѣнія. Земельная собственность въ наши дни есть роскошь, и даже роскошь наиболѣе дорого стоющая. Между тѣмъ Карбэри никогда не имѣли ничего, кромѣ земли. Никакихъ угольныхъ или желѣзныхъ рудъ въ Соффолькѣ не открывалось, никакого большого города не выросло вблизи Карбэрійскаго помѣстья. Никто изъ старшихъ сыновей, то-есть владѣльцевъ этого имѣнія, не пустился въ торговлю, не достигалъ высокаго положенія въ какой-нибудь профессіи такъ, чтобы имѣть средства къ поддержанію родового богатства. Наконецъ, ни одному изъ нихъ даже не привелось жениться на богатой наслѣдницѣ. Правда, съ другой стороны, домъ Карбэри не подвергался разоренію или особому бѣдствію. Но въ конечномъ результатѣ оказалось, что въ настоящее время сквайръ Карбэри, владѣлецъ Карбэри-Голля, былъ человѣкъ бѣдный, вслѣдствіе богатства другихъ. Положимъ, что онъ имѣлъ годового дохода около двухъ тысячъ фунтовъ. Съ этими средствами онъ, конечно, могъ бы жить весьма недурно, но — за границею, еслибы рѣшился отдать свой домъ въ имѣніи въ наймы и поручить свои сношенія съ фермерами — управляющему. Но онъ жилъ не такъ; онъ пребывалъ на своей землѣ и жилъ въ средѣ мѣстныхъ землевладѣльцевъ, слѣдуя примѣру всѣхъ прежнихъ Карбэри. И вотъ онъ былъ бѣденъ, потому что сосѣди его были богаты. Такъ, владѣльцы Кэвёршема, семейство Лонгестаффовъ, которыхъ старшій сынъ и надежда былъ Долли Лонгестаффъ, считались весьма богатыми; между тѣмъ родоначальникомъ ихъ фамиліи быхъ одинъ лондонскій лордъ-мэръ, по ремеслу своему не болѣе, не менѣе, какъ свѣчной торговецъ, не далѣе царствованія королевы Анны. Гепвёрты, другіе сосѣди, могли гордиться хорошей кровью, но не безъ примѣси, такъ какъ они женились на деньгахъ, недавно пріобрѣтенныхъ недавними же людьми. Третьи сосѣди — Примеро, всего полвѣка тому назадъ были испанскіе купцы, хотя теперь за старшимъ Примеро и былъ признаваемъ титулъ сквайра Примеро; свое имѣніе Бондлешемъ они купили у нѣкоего магната-герцога. Это все были ближайшіе сосѣди Карбэри; къ нимъ надо прибавить еще эльмемскаго епископа. Каждый изъ нихъ затмѣвалъ сквайра Карбэри. Пусть бы затмѣвалъ его епископъ, это бы ничего; нашъ сквайръ питалъ убѣжденіе, что епископы должны быть окружены богатствомъ; преобладаніе надъ нимъ епископа нисколько бы не было ему въ тягость. Но величіе Лонгестаффовъ и роскошь такихъ людей, какъ господа Примеро, были ему и тягость, хотя онъ былъ такой человѣкъ, который несознался бы въ томъ и ближайшему другу. По его убѣжденію — которое онъ, впрочемъ, высказывалъ только въ интимной бесѣдѣ — положеніе человѣка въ свѣтѣ не должно бы зависѣть отъ его богатства. Такъ, Примеро несомнѣнно должны бы стоять на общественной лѣстницѣ ниже его, хотя у каждаго изъ молодыхъ Примеро было по три верховыхъ лошади, и фазановъ эти молодые люди убивали цѣлые легіоны, причемъ каждый собственный фазанъ стоилъ имъ не менѣе десяти шиллинговъ. Гепвёртъ былъ порядочный человѣкъ, не напускавшій на себя никакого величія и понималъ свои обязанности сельскаго джентльмэна; но вѣдь и онъ не могъ быть выше Карбэри — владѣльца Карбэри-Голля; а между тѣмъ у Гепвёрта доходу было тысячъ семь фунтовъ. Что касается Лонгестаффовъ, то ихъ сосѣдство было всего тяжелѣ. У нихъ лакеи даже здѣсь, въ деревнѣ, были напудрены. Госпожа Лонгестаффъ носила титулъ лэди, по своему отцу, а именно называлась лэди Помона Лонгестаффъ. Дочери были воспитаны выдти хамужъ за пэровъ. У Лонгестаффовъ былъ домъ въ Лондонѣ, собственный домъ, въ которомъ они жили во время сезона. Дѣвицы Лонгестаффъ всегда имѣли своихъ верховыхъ лошадей, какъ въ имѣніи, такъ и въ Лондонѣ. Сынъ старика — Лонгестаффа, Адольфь, какъ уже сказано выше, имѣлъ отдѣльное имѣніе. Однимъ словомъ, Лонгестаффы жили съ роскошью, подавляющею обстановку старинныхъ мѣстныхъ родовъ. Мѣстные торговцы относились съ наибольшимъ уваженіемъ именно къ Лонгестаффамъ, которые и считались настоящими магнатами околотка. При всемъ томъ, у Лонгестаффовъ была постоянная нужда въ наличныхъ деньгахъ; счеты они уплачивали нерегулярно и поздно, но, разумѣется, и не провѣряли ихъ съ точностію. За то къ Роджеру Карбэри торговцы никакого особеннаго уваженія не питали; онъ былъ человѣкъ умѣренныхъ средствъ, жившій въ скромной обстановкѣ, платившій регулярно, но платившій не дороже того, чего каждая вещь стоила. А потому, хотя въ мнѣніи его самого онъ, Роджеръ Карбэри, владѣлецъ Карбэри-Голля, то-есть носившій имя родового замка, которыхъ владѣлъ занималъ положеніе гораздо болѣе почетное, чѣмъ какіе-нибудь Лонгестаффы, — но въ глазахъ торговцевъ и буржуазіи вообще онъ былъ человѣкъ совсѣмъ не важный.

Одно было несомнѣнно для всѣхъ, а именно, что Роджеръ Карбэри былъ человѣкъ безупречный въ нравственномъ отношеніи, притомъ прямой, энергичный и серьёзный. Ближайшій родственниками его были сэръ Феликсъ и Генріетта Карбэри. По смерти сэра Патрика Карбэри, вдова его съ дочерью проживали нѣкоторое время въ имѣніи своего рода, то-есть въ имѣніи Роджера Карбэри, троюроднаго брата Феликса и Генріетты. Роджеру было сорокъ лѣтъ и голова его была увѣнчана лысиной. Это не помѣшало ему однако влюбиться въ кузину и сдѣлать ей предложеніе, которое дѣвушка отвергла. Роджеръ возобновлялъ его впослѣдствіи и получилъ новый отказъ, несмотря на поддержку леди Карбэри, которой очень хотѣлось выдать дочь за человѣка обезпеченнаго и посвятить затѣмъ всѣ свои заботы баловню и негодяю — Феликсу.

Причина отказовъ дѣвушки уже была мимоходомъ указана выше. Она познакомилась съ Полемъ Монтэгю, молодымъ человѣкомъ, который былъ многимъ обязанъ Роджеру и жилъ у него въ то время, когда вдова баронета гостила у него съ дочерью. Монтэгю смотрѣлъ на Роджера какъ на старшаго брата, такъ много послѣдній сдѣлалъ для руководства его въ жизни, даже для его воспитанія. Но онъ не зналъ, что другъ его влюбленъ въ Гетту. Когда они обмѣнялись признаніями, то-есть Роджеръ и Поль Монтэгю, было уже поздно для Монтегю устраниться, чтобы не статъ соперникомъ своего друга. Монтэгю уже самъ былъ рѣшительно влюбленъ въ Гетту, и дѣвушка была уже неравнодушна къ нему, хотя онъ и не зналъ этого. Все, что могъ обѣщать Монтэгю Роджеру, было — не перебивать ему дороги формальнымъ предложеніемъ, до тѣхъ поръ, пока не будетъ удостовѣренъ, что Гетта рѣшительно отвергнетъ Роджера; но затѣмъ, Монтэгю оставлялъ за собой право выступить съ своимъ предложеніемъ. Роджеръ Карбэри во всемъ этомъ усмотрѣлъ самую непростительную неблагодарность своего друга, и они разстались cъ тяжелымъ чувствомъ обиды на одной сторонѣ, несправедливости — на другой.

Когда миновалъ сезонъ, ознаменованный между прочимъ описаннымъ баломъ у Мельмота, лэди Карбэри вновь приняла приглашеніе Роджера Карбэри погостить у него въ имѣніи, и поселилась у него съ своей дочерью, въ надеждѣ, что та согласится-таки выдти замужъ за своего кузена. Между тѣмъ у лэди Карбэри была въ головѣ еще другая комбинація. Она знала, что въ это время Мельмоты будутъ гостить въ сосѣдствѣ, у Лонгестаффовъ, и разсчитывала на то, что сынъ можетъ навѣщать ее въ Карбэри-Голлѣ, а оттуда навѣдываться къ Лонгестаффамъ и тамъ найти случай окончательно «завладѣть сердцемъ» богатой наслѣдницы, миссъ Мэри Мельмотъ. Роджеръ Карбэри терпѣть не могъ сэра Феликса, но дѣлать было нечего; пригласивъ мать и сестру его, онъ не могъ запереть двери ему. Онъ ограничился только рѣзкимъ протестомъ, въ бесѣдѣ съ лэди Карбэри, противъ видовъ Феликса на Мари Мельмотъ и даже далъ понять, какъ ему непріятно было, что эта «охота» на приданое будетъ производиться изъ его дома, что домъ его послужитъ какъ-бы стоянкой для этой охоты. Онъ понялъ, что сама лэди Карбэри пріѣхала къ нему и привезла свою дочь главнымъ образомъ именно въ этихъ видахъ. Лэди Карбэри, разумѣется, была «несчастна» въ теченіе одного вечера послѣ такого разговора, и самъ же Роджеръ испугался впечатлѣнія, какое огорченіе имъ матери могло произвесть на дочь, а потому сталъ только отмалчиваться, когда заходила рѣчь о Лонгестаффахъ и Мельмотахъ.

Сэръ Феликсь пріѣхалъ, обошелся весьма «легко» съ своимъ кузеномъ и не терялъ времени. Было устроено такъ, что онъ остался въ саду у Лонгестаффовъ одинъ съ Мэри, и началъ разговоръ о любви въ третій разъ; во второй разъ разговоръ этотъ происходилъ еще во время сезона на вечерѣ у самой лэди Карбэри, куда Мельмоты однажды явились. Теперь, то-есть при третьемъ разговорѣ, произошло окончательное объясненіе. Мэри приняла признаніе и сама не только отвѣчала «да», но еще умоляла избраннаго ею жениха любить ее искренно. Для сэра Феликса разговоръ, дойдя до этой точки, сдѣлался пошлымъ, глупымъ, и онъ видѣлъ въ немъ скуку и божеское наказаніе. Онъ даже не могъ превозмочь себя, чтобы поцѣловать Мэри, которая очевидно того ожидала.

— О, Феликсь, скажите, что вы меня любите…

— Конечно, люблю… Какъ вы думаете, здѣсь вѣдь, кажется, неудобно переговорить съ г. Мельмотомъ?

— Но онъ теперь — въ духѣ.

— Въ духѣ, да какъ же мнѣ остаться съ нимъ наединѣ? Неудобно здѣсь.

— Неудобно?

— Да, да, знаете — въ чужомъ домѣ. Я лучше поговорю съ нимъ въ Сити, или у васъ въ домѣ.

IV.

Въ одно воскресенье, послѣ полудня, сэръ Феликсъ явился однако въ Мельмоту въ его домѣ, а не въ конторѣ, гдѣ ему показалось также неудобно.

Мельмотъ сидѣлъ у стола и курилъ сигару.

— Очень радъ васъ видѣть — и такъ далѣе, — сказалъ онъ, увидя входящаго баронета, — но согласитесь, что этотъ день и часъ неудобны для дѣловыхъ объясненій.

Cэpy Феликсу при этихъ словахъ показалось, что гораздо лучше было бы сидѣть въ «Медвѣжьей Ямѣ».

— Мнѣ было бы очень жаль, еслибъ я помѣшалъ вамъ, г. Мельмотъ, — сказалъ онъ.

— Вѣрю. Впрочемъ, я сказалъ только такъ, а то вы, пожалуй, стали бы говорить о желѣзнодорожныхъ дѣлахъ.

— О, нѣтъ.

— Ваша матушка выразила мнѣ, у Лонгстаффовъ, надежду, что вы усердно работаете въ нашемъ дѣлѣ. Я сказалъ ей, что тутъ вовсе не требуется работы.

— Матушка не понимаетъ этихъ дѣлъ, — отвѣтилъ сэръ Феликсъ.

— И вообще всѣ женщины. Ну, чѣмъ же я могу вамъ служить, такъ какъ вы пришли ко мнѣ?

— Г. Мельмотъ, я пришелъ, — пришелъ, чтобы… Короче, г. Мельмоть, я являюсь претендентомъ на руку вашей дочери.

— А, чертъ возьми! Неужели?

— Да, и надѣюсь на ваше согласіе.

— И она согласилась, чтобы вы обратились ко мнѣ?

— Да, то-есть согласилась въ нѣкоторомъ родѣ. Разумѣется, она понимаетъ, что все зависитъ отъ васъ.

— Вовсе нѣтъ. Она совершеннолѣтняя. Пожелаеть выдти замужъ за васъ, и можетъ выдти. Если вамъ только это надо, то ея согласія достаточно. Вы — баронетъ, кажется?

— О да, я — баронетъ.

— Стало быть, вы уже вступили во владѣніе вашимъ имуществомъ. Вамъ не надо выжидать смерти отца, и можетъ быть вопросъ о деньгахъ васъ не интересуетъ?

Это былъ для баронета взглядъ совсѣмъ новый; необходимо казалось устранить такой взглядъ на вещи, во что бы то ни стало.

— Не совсѣмъ, — сказалъ сэръ Феликсъ. — Конечно, я полагаю, что вы дадите своей дочери состояніе.

— А! Въ такомъ случаѣ удивляюсь, почему вы не обратились прежде ко мнѣ, а уже потомъ къ моей дочери. Если моя дочь выйдетъ замужъ согласно моимъ желаніямъ, я, конечно, дамх ей деньги; сколько — это нейдетъ къ дѣлу. Если она выйдетъ замужъ согласно своему собственному желанію, безъ моего спроса, я ей не дамъ гроша.

— Но я надѣялся, что вы дадите ваше согласіе, г. Мельмотъ.

— Не знаю; можетъ быть. Вы — человѣкъ большого свѣта, имѣете собственный титулъ, и безъ сомнѣнія — собственность. Если она достаточна для содержанія моей дочери, я могу подумать объ этомъ, во всякомъ случаѣ. Какова ваша собственность, сэръ Феликсъ?

— Собственность, знаете, не очень большая.

— Меньше, чѣмъ у маркиза Уэстминстера^[2]? — сказалъ богатый, нахальный мошенникъ.

— Да, будетъ поменьше, — отвѣтилъ баронетъ, болѣзненно усмѣхаясь.

— Но у васъ есть достаточно, чтобы жить какъ слѣдуетъ баронету? Гдѣ ваше родовое помѣстье?

— Замокъ Карбэри, въ Соффолкѣ, въ сосѣдствѣ Лонгестаффовъ, вотъ помѣстье нашего рода.

— Значитъ, вы имъ не владѣете? — рѣзко спросилъ Мельмотъ.

— Еще нѣтъ. Но я — наслѣдникъ.

Баронетъ просто лгалъ. Конечно, Роджеръ Карбэри, не имѣя дѣтей, могъ завѣщать свое имѣніе ближайшему родственнику — Феликсу, но былъ воленъ завѣщать кому хотѣлъ. Но англійскіе законы о землевладѣніи и титулахъ такъ сложны и непонятны для иностранцевъ, что Мельмотъ не могъ отдать себѣ яснаго отчета.

— А, такъ вы наслѣдникъ. Но вѣдь титулъ баронета носите вы. Какимъ же образомъ онъ владѣетъ родовымъ помѣстьемъ прежде васъ? Вѣдь вы — глава рода?

— Разумѣется, я — глава рода, — солгалъ сэръ Феликсъ Карбэри. — Но это слишкомъ долго было бы объяснять, однимъ словомъ: имѣніе можетъ достаться мнѣ только послѣ его смерти.

— А молодъ онъ?

— Не то, чтобы молодъ, но и не старъ.

— Ну, а если онъ женится и родить дѣтей, тогда какъ будетъ?

Сэръ Феликсъ начиналъ приходить въ полное замѣшательство.

— Право, не знаю. Но я выросъ въ той мысли, что наслѣдникъ — я. Онъ едвали женится.

— Хорошо. А покамѣстъ, какая же ваша личная собственность?

— Отецъ оставилъ нѣкоторый капиталъ въ бумагахъ. Кромѣ того, я — наслѣдникъ моей матери; — говоря это, сэръ Фелигсъ внутренно пылалъ негодованіемъ противъ презрѣннаго, безыменнаго торгаша, мошенника-спекулянта, который смѣлъ задавать такіе вопросы ему, баронету, бывшему гвардейскому офицеру, какъ будто бы не зналъ, что зять явится къ нему только съ тѣмъ, чтобы продать титулъ за деньги. Развѣ у него, баронета, не было титула? чего еще требовалось этому богатому пошляку! Но вмѣстѣ съ негодованіемъ, въ сэрѣ Феликсѣ, не менѣе громко говорило другое чувство, а именно — онъ душевно желалъ бы находиться въ эту минуту въ «Медвѣжьей Ямѣ», а не у Мельмота въ домѣ.

— Вы, кажется, не совсѣмъ ясно понимаете ваши собственныя обстоятельства, сэръ Феликсь, — сказалъ наконецъ Мельмотъ, послѣ нѣкоторыхъ минутъ обоюднаго молчанія. — Не лучше и вамъ уполномочить вашего нотаріуса написать мнѣ объ этомъ дѣлѣ?

— Можетъ быть, въ самомъ дѣлѣ лучше, — заключилъ влюбленный молодой человѣкъ, и всталъ.

— Сдѣлайте такъ, или оставьте эту мысль. Дочь моя будетъ имѣть деньги, но деньги требуютъ денегъ. — Въ эту минуту вошелъ въ кабинетъ лордъ Альфредъ Грендолль. — Вы запоздали сегодня, Альфредъ, — обратился къ нему Мельмотъ. — Позвоните пожалуйста, и велите подать содовой воды и коньяку.

Сэръ Феликсъ помялся, слегка поклонился своему товарищу по правленію желѣзной дороги и ушелъ.

— Вы знаете этого молодца? — спросилъ Мельмотъ лорда Адьфреда, какъ только затворилась дверь за слугой.

— Онъ баронетъ безъ гроша въ карманѣ; былъ въ военной службѣ, но долженъ былъ ее оставить, — отвѣчалъ лордъ Альфредъ, наклоняя лицо въ высокую кружку.

— Безъ гроша, — я такъ и думалъ. Но онъ наслѣдникъ помѣстья въ Соффолькѣ, а?

— Нисколько. Тоже имя и больше ничего. Оно — собственность: г. Карбэри, который можетъ завтра отдать его кому хочетъ, хоть мнѣ; я бы взялъ, хотя имѣніе и маленькое. А этотъ молодецъ никакого права на то имѣніе не имѣетъ.

— Такъ-таки и не имѣетъ? — воскликнулъ Мельмотъ, и призадумался на минуту. Безстыдство, выказанное баронетомъ вызвало въ немъ почти сочувственное удивленіе.

Выше упомянуто, что на руку Генрштти Карбэри, сестры сэра Феликса, было два претендента: Поль Монтэгю и троюродный братъ ея, Роджеръ Карбэри. Притомъ оба они были друзья между собой. Но объ этомъ уже сказано; теперь надо разсказать о дѣлахъ и положеніи Монтэгю. Полю Монтэгю досталось отъ отца около 6000 фунтовъ. У него былъ дядя, тоже Мовтэгю, давно поселившійся въ Калифорніи и занимавшійся тамъ фермерствомъ. Поль, не кончивъ курса въ Оксфордѣ, вслѣдствіе нѣкоторой ссоры, за которую онъ былъ исключенъ, отправился въ Америку, къ дядѣ, надѣясь нажить себѣ фермерствомъ нѣчто болѣе 6000 фунтовъ. Поживъ въ Калифорніи, похозяйничавъ съ дядей, который принялъ его компаньономъ, наконецъ, чрезъ нѣсколько лѣтъ, не видя успѣха, уѣхалъ назадъ въ Англію, но своихъ 6000 фунтовъ отъ дяди получить не могъ, а вмѣсто того получилъ обѣщаніе опредѣленнаго дохода съ этого капитала. Но доходъ этотъ уплачивался не регулярно. Черезъ годъ, Поль опять поѣхалъ въ Калифорнію и ему удалось вырвать у дяди нѣсколько денегъ. Между тѣмъ, дядя Монтэгю имѣлъ другого компаньона, который назывался Гамильтонъ К. Фискеръ; этотъ, весьма изобрѣтательный компаньонъ построилъ на общій счетъ мукомольную мельницу. Онъ же уладилъ дѣло между дядей и племянникомъ, совершивъ актъ, въ силу котораго они составляли одну фирму: «Фискеръ, Монтэгю и Монтэгю»; капиталъ Поля оставался въ дѣлѣ, а ему долженъ былъ производиться ежегодный доходъ въ 12 %. Поль терпѣть не могъ Фискера и охотно взялъ бы свои 6000 фунтовъ назадъ, но не могъ, а потому долженъ былъ возвратиться въ Англію членомъ американской фирмы.

Въ моментъ разсказа, Фискеръ неожиданно пріѣхалъ въ Лондонъ, узналъ отъ Поля Монтэгю, что тотъ былъ разъ на балѣ у Мельмота, и вытребовалъ у него рекомендательное письмо себѣ къ Мельмоту, для предложенія великому капиталисту проекта объ учрежденіи компаніи для постройки желѣзной дороги отъ линіи, соединяющей Санъ-Франсиско и Чикаго, чрезъ области Новую Мехику и Аризону, на территорію Мехиканской республики, на городъ Мехико и затѣмъ къ порту Вера-Крусъ. Никакихъ предварительныхъ изысканій еще сдѣлано не было, но была уже получена концессія сѣверо-американскаго конгресса и сдѣлано сношеніе съ правительствомъ мехиканскимъ. Во всякомъ случаѣ, нa-лицо были — красиво разрисованныя карты, съ видомъ поѣздовъ, снующихъ по берегамъ рѣкъ, уходящихъ въ туннели и выходящихъ изъ нихъ, съ изящными брошюрами, излагавшими программу предпріятія; на всемъ этомъ, въ разныхъ видныхъ мѣстахъ, красовалась фирма «Фискеръ, Монтэгю и Монтэгю». Поль сперва испугался, особенно когда узналъ, что мельница уже продана, и догадался, что всѣ эти красивыя издѣлія типографскаго и литографскаго искусствъ были оплачены частью изъ его же денегъ. Но дѣло было уже сдѣлано, а между тѣмъ, Фискеръ предлагалъ ему быть представителемъ этой желѣзно-дорожной фирмы въ Англіи и увѣрялъ его, что весь его капиталъ ничто въ сравненіи съ доходомъ, какой онъ можетъ получить на первыхъ же порахъ.

— Откуда же возьмутся деньги? — спросилъ онъ.

— Откуда деньги, сэръ? Какъ вы полагаете, откуда они берутся во всѣхъ подобныхъ предпріятіяхъ? Если удастся пустить акціи въ ходъ, то денегъ будетъ довольно. Мы сами удерживаемъ ихъ въ нашихъ рукахъ на три милліона долларовъ, пріобрѣтая ихъ по номинальной цѣнѣ. Пусть онѣ поднимутся только до 110, мы продаемъ до этой цѣнѣ и изъ вырученныхъ денегъ уплачиваемъ по 100 за взятыя нами акціи. Вѣдь уже по 110 это составитъ 300 тысячъ долларовъ; но мы сдѣлаемъ лучше. Мнѣ положительно необходимо видѣться съ Мельмотомъ.

Фискеръ получилъ письмо отъ Поля Монтэгю къ Мельмоту, имѣлъ свиданіе съ великимъ капиталистомъ, показалъ ему свою концессію, карты и чертежи, предложилъ ему быть учредителемъ и предсѣдателемъ правленія общества этой дороги въ Англіи предоставивъ ему назначить по усмотрѣнію его, Мельмота, прочихъ членовъ правленія, съ условіемъ, чтобъ въ числѣ ихъ былъ Поль Монтэгю, членъ американской фирмы, и — имѣлъ успѣхъ. Въ сущности, онъ предоставлялъ Мельмоту дѣлать что угодно съ почти неограниченнымъ количествомъ акцій, лишь бы Мельмотъ далъ свое имя, свою поддержку, чтобы пустить ихъ въ ходъ, создать имъ цѣнность на биржѣ. О самой постройкѣ желѣзной дороги заботились, конечно, наименѣе, если даже вообще и думали о ней сколько-нибудь. Послѣднія опасенія Поля Монтэгю за его капиталы были разсѣяны Фискеромъ, въ такихъ словахъ: «помилуйте, да если бы даже это предпріятіе лопнуло, то изъ обломковъ его, изъ его несостоятельности, для васъ уцѣлѣло бы несравненно больше того, что мы съ вами когда-либо бы пріобрѣли на ваши нищенскія тысячи долларовъ путемъ правильной торговли». Чрезъ двѣ недѣли послѣ пріѣзда Фискера въ Лондонъ, предпріятіе было пущено въ Англіи, и англійская компанія составлена, съ правленіемъ, котораго предсѣдателемъ былъ г. Мельмоть. Членами правленія были назначены лордъ Альфредъ Грендолль; сэръ Феликсъ Карбэри, баронетъ; Самуилъ Когенлюпъ, эсквайръ, членъ парламента за Стейнсъ; и г. Поль Монтэгю, членъ американской фирмы учредителей «Фискеръ, Монтэгю и Монтэгю». Акціи весьма скоро пошли вверхъ. Лорду Альфреду Мельмотъ предоставилъ нѣкоторое количество акцій въ полное распоряженіе, и тотъ, конечно, поспѣшилъ продать ихъ, Поль Монтэгю также получилъ акцій соотвѣтственно своему капиталу и суммѣ произведенныхъ за акціи взносовъ. Но когда члены правленія, лордъ Ниддердэль и сэръ Феликсъ Карбэри стали просить, чтобы и имъ были выданы акціи, въ силу которыхъ они значились членами правленія, то Мельмотъ объяснилъ имъ, что акціи эти записаны за ними только номинально, въ томъ предположеніи, что они когда-нибудь произведутъ слѣдующіе по нимъ взносы; отданы же быть имъ въ руки онѣ могутъ только въ такомъ случаѣ, если они внесутъ въ дѣло соотвѣтствующій собственный капиталъ. Этотъ отвѣтъ имѣлъ послѣдствіемъ сдѣлку Феликса Карбэри съ молодымъ Лонгестаффомъ.

V.

Партнеръ сэра Феликса Карбэри въ «Медвѣжьей Ямѣ», Адольфъ Лонгестаффъ былъ въ проигрышѣ баронету свыше 1000 фунтовъ. Таковъ былъ разсчетъ между ними въ то время, когда Мельмотъ сталъ покупать у Лонгестаффа-отца родовое имѣніе его, Пиккерингъ. Это имѣніе, по англійскимъ законамъ, не могло быть продано безъ согласія ближайшаго наслѣдника, а наслѣдникомъ и былъ сынъ Лонгестаффа Адольфъ или Долли, какъ его фамильярно звали. Но Долли былъ замѣчателенъ тѣмъ, что онъ постоянно ссорился съ отцомъ. Онъ ни къ кому не былъ особенно придирчивъ, кромѣ какъ къ отцу; всѣ распоряженія отца казались ему ошибочны, и онъ старался, по крайней мѣрѣ, извлечь изъ нихъ личную для себя выгоду. Однажды Феликсъ Карбэри сообщилъ ему, по секрету, что видѣлъ, какъ Майльсъ Грендолль передергивалъ варты въ игрѣ, когда всѣ были на-веселѣ. Долли Лонгестаффъ не только не выказалъ намѣренія придраться за это въ Майльсу, но, наобороть, былъ очень не доволенъ тѣмъ, что Карбэри сообщилъ ему о своемъ открытіи: отчего именно ему — а не Ниддердэлю или кому другому, напримѣръ? Когда же Карбэри спросилъ его, неужели и послѣ этого онъ будетъ играть съ Майльсомъ, который вдобавокъ никогда не платитъ даже карточныхъ долговъ, то Долли Лонгестаффъ только сказалъ; «что-жъ дѣлать бѣднягѣ, когда ему платить нечѣмъ?» Такъ добродушенъ оказывался Долли въ этомъ случаѣ. Но когда потребовалось его согласіе для продажи имѣнія, то онъ напрямки сказалъ отцу, что согласится не иначе, какъ получивъ въ руки, на свою часть, «половину добычи», то-есть 25 т. фунтовъ изъ 50 тысячъ, на каковую сумму продавалось имѣніе. Отецъ сталь сердиться и усовѣщевать это, а онъ пригрозилъ отцу своимъ адвокатомъ, мистеромъ Сквёркомомъ, котораго Лонгестаффъ сильно побаивался, видя въ немъ нѣкій Дамокловъ мечъ, повѣшенный надъ его головою собственнымъ его сыномъ.

— Хоть и жалко продавать родовое, — говорилъ Долли Лонгестаффъ Феликсу Карбэри, — но, разумѣется, слѣдуетъ продать Пиккерингъ. Вѣдь имѣніе даетъ намъ три процента, а старикъ занимаетъ деньги по 6-ти, а я занимаю по 25-ти. Но я не выпущу его изъ своихъ рукъ иначе, какъ получивъ 25 тысячь на свою долю; этой суммой я покрою долги на имѣніе, которымъ я владѣю, и которое досталось мнѣ отъ матери. Тогда у меня опять — широкій кредитъ и такъ далѣе. Теперь я слышу, старикъ подается, и Мельмоту извѣстно, что я долженъ получить съ него. Стало быть, если деньги вамъ такъ нужны, какъ вы говорите, такъ мы поѣдемъ въ Мельмоту вмѣстѣ и онъ возьметъ мой долгъ вамъ на себя или устроитъ это иначе, какъ тамъ слѣдуетъ.

Такъ и было рѣшено. Феликсъ Карбэри потому и напомнилъ Лонгестаффу о карточномъ долгѣ, что слышалъ о предстоявшей продажѣ имѣнія Лонгестаффовъ. А ему хотѣлось получить деньги съ особой цѣлью. Видя, что Поль Монтэгю, который вступилъ въ компанію мехиканской дороги съ малымъ капиталомъ, получилъ акціи и продавалъ ихъ съ барышомъ, Феликсъ Карбэри, имѣвшій доселѣ только номинально акціи, въ качествѣ номинальнаго же члена правленія, желалъ купить нѣкоторое количество этихъ акцій и потомъ продавать ихъ, какъ Поль Монтегю, только умнѣе его: продавать по цѣнѣ высокой, а когда онѣ упадутъ — опять покупать ихъ; потомъ, выждавъ повышеніе, опять продавать ихъ, — все продавать и покупать, постоянно съ выгодою. Вѣдь это могло составитъ почти регулярный доходъ. Дѣло очевидно стоило того, чтобы положить въ него 1000 фунтовъ и получать съ нихъ, можетъ быть, годовой доходъ въ ту же сумму.

Когда они явились въ контору Мельмота въ Сити, великій капиталистъ принялъ ихъ съ любезностью; разумѣется, не было и намека на Мэри и на «собственность» баронета. Г. Мельмотъ легко понялъ, въ чемъ было дѣло молодыхъ людей, не сдѣлалъ никакого вопроса, нашелъ все естественнымъ и посредствомъ всего двухъ подписей Долли Лонгестаффа и одной Феликса Карбэри дѣло было устроено: этой простой процедурой уже было произведено то, что г. Адольфъ Лонгестаффъ уплатилъ сэру Феликсу Карбэри одну тысячу фунтовъ стерлинговъ, а сэръ Феликсъ довѣрилъ г. Мельмоту одну тысячу фунтовъ же стерлинговъ, для пріобрѣтенія по курсу акцій желѣзной дороги на означенную сумму. Когда это было сдѣлано, сэръ Феликсъ хотѣлъ-было разъяснить свои финансовые виды Мельмоту, на счетъ намѣренія продавать и покупать опять и т. д.; но Мельмоть, несмотря на полную предупредительность, не могъ вникать въ подробности: все было въ порядкѣ, а тамъ, какъ угодно. — «Вы пожелаете послѣ снова продать? — очень хорошо; — мы будемъ слѣдить за курсомъ для васъ». Когда молодые люди выходили изъ конторы Мельмота, то едва-ли они даже отдавали себѣ ясный отчетъ, кто о чѣмъ обязался, хотя знали, что одинъ изъ нихъ заплатилъ другому, а другой пріобрѣтаетъ акціи.

— Однако, отчего же онъ не далъ вамъ квитанціи? — спросилъ Долли, когда они шли въ направленіи къ западнымъ частямъ города.

— Что-жъ, я полагаю, у него это будетъ вѣрно, — сказалъ сэръ Феликсъ.

— Еще бы. Ему тысяча фунтовъ все-равно что намъ два шиллинга съ половиной. Конечно, у него — вѣрно. А все-таки онъ, знаете, — естественнѣйшій мошенникъ. — При такомъ замѣчаніи, сэръ Феликсъ едва не пожалѣлъ о своихъ тысячѣ фунтахъ.

Дѣла Мельмота рѣшительно шли въ гору. Компанія желѣзной дороги отъ Тихаго океана въ Мехику (South-Central-Pacific and Mexican railway — таковъ былъ ея полный титулъ) имѣла огромный успѣхъ. Новые потоки денегъ устремились въ кассы Мельмота, уже прежде, повидимому, вмѣщавшія несмѣтные капиталы или обязательства, представлявшія капиталы, Потомъ, во всѣхъ газетахъ, которыя уже пріучались слѣдить за каждымъ шагомъ милліонера, котораго молва выставляла богатѣйшимъ человѣкомъ въ богатой Англіи, было сообщено, что г. Мельмотъ пріобрѣлъ покупкою отъ г. Лонгестаффа великолѣпное имѣніе Пиккерингъ и что домъ въ томъ имѣніи уже наполненъ столярами и обойщиками, которымъ было поручено придать ему роскошную отдѣлку, необходимую для проживанія тамъ семейства Мельмота. Затѣмъ — въ Уэстминстерѣ, то-есть части Лондона, явилась вакансія члена палаты общинъ, и Мельмотъ выступилъ кандидатомъ на избраніе въ члены парламента, кандидатомъ консервативной партіи, и громадное богатство такого кандидата обезпечило ему успѣхъ. Но это было еще не все. Въ то время Лондонъ былъ удостоенъ присутствія въ его стѣнахъ властителя небесной имперіи. Все, что могли сдѣлать правительство и всѣ сословія для оказанія великолѣпнаго пріема столь великолѣпному монарху, было дѣлаемо; ему показывали театры, музеи, армію и флотъ; въ честь его давались всевозможныя оффиціальныя празднества; между ними былъ и торжественный обѣдъ въ оффиціальной резиденціи лондонскаго муниципалитета. Но оказалось еще необходимымъ показать китайскому императору представителей торговаго могущества Великобританіи, такъ-сказать — неоффиціально, въ ихъ частномъ быту, чтобы дать богдыхану понятіе, каково должно быть величіе страны, въ которой простые купцы живутъ съ истинно-царскимъ великолѣпіемъ. Для этого нужно было найти такого негоціанта въ Сити, который могъ бы и хотѣлъ бы, считалъ бы почему-либо для себя выгоднымъ — издержать десятки тысячъ фунтовъ на такое дѣло, какъ частный пиръ въ честь китайскаго императора, пиръ, на которомъ, разумѣется, присутствовали бы не только первые негоціанты Сити и лордъ меръ, но и королевская фамилія, и министерство, и самъ сынъ неба и братъ солнца.

Таковъ былъ именно — Мельмотъ. Подобное историческое торжество въ его домѣ еще болѣе, чѣмъ самое избраніе въ парламентъ, могло окончательно утвердить его положеніе, покорить ему навсегда лучшій цвѣтъ англійскаго общества. Мельмотъ вызвался взять на себя этотъ обѣдъ, и предложеніе его было принято. Въ половинѣ іюня дѣло было рѣшено и обѣдъ назначенъ на понедѣльникъ, 8-го іюля; но весь лондонскій свѣтъ уже за три недѣли до обѣда сталъ говорить о немъ и добиваться пригласительныхъ билетовъ. Не было вліянія и интриги, которыя бы не были пущены въ ходъ, чтобы добиться этой чести. Кто не могъ разсчитывать на самое высокое отличіе — сидѣть за этимъ обѣдомъ, вымаливалъ себѣ приглашеніе на раутъ, имѣвшій послѣдовать за обѣдомъ. Для распредѣленія билетовъ былъ устроенъ организаторами особый комитетъ, такъ какъ дѣло это, разумѣется, требовало величайшей внимательности и осмотрительности; нельзя же было всякаго посадить за столъ съ королевскою фамиліей. Приглашены были, конечно, министры и ихъ жены; но такъ какъ консерваторы были въ то время въ оппозиціи, а Мельмотъ выступалъ консервативнымъ кандидатомъ на выборы, то необходимо было пригласить еще полный «кабинетъ будущности», составленный изъ виднѣйшихъ консерваторовъ — претендентовъ на министерскія мѣста и консервативныхъ супругъ этихъ будущихъ министровъ. Затѣмъ приглашены были пять посланниковъ и посланницъ, десять милѣйшихъ пэровъ Лондона съ ихъ супругами, и пятнадцать крупнѣйшихъ негоціантовъ изъ Сити. Сочтено было также необходимымъ пригласить на банкетъ трехъ мудрецовъ, двухъ поэтовъ, трехъ независимыхъ членовъ палаты общинъ, двухъ членовъ королевской академіи искусствъ, трехъ издателей газетъ, одного знаменитаго путешественника по Африкѣ, который только-что возвратился оттуда, и одного романиста; но джентльмэны всѣхъ этихъ послѣднихъ категорій были приглашены въ видѣ не женатыхъ, то-есть безъ супругъ, которые могли у нихъ быть. Три билета оставлены были про запасъ на случай неожидаемаго появленія въ числѣ кандидатовъ на обѣдъ такихъ особенно-надоѣдливыхъ людей, которые имѣли бы средства произвесть большія непріятности. Наконецъ, десять билетовъ были оставлены въ рукахъ самого хозяина для его родственниковъ и друзей. Что касается раута, то пригласительныхъ билетовъ собственно на раутъ, безъ обѣда, было выпущено восемьсотъ. Изъ-за этихъ-то послѣднихъ билетовъ и происходило наиболѣе борьбы и возни всякаго рода. Приглашенія на обѣдъ — какъ уже показано — были распредѣлены съ дипломатической мудростью между силами признанными и авторитетами безспорными, въ соотвѣтствующемъ каждому размѣрѣ. Оттого на распредѣленіе ихъ и не было слышно жалобъ. Королевская фамилія, посланники и пэры не жаловались, а жены пэровъ если и жаловались, то ихъ жалобы только сливались съ потокомъ дамскихъ жалобъ относительно приглашеній на раутъ. Три мудреца были избраны по лѣтамъ; поэтъ, носившій титулъ придворнаго лавреата, конечно, былъ приглашенъ, а съ нимъ и второй поэтъ, считавшійся его соперникомъ. Относительно академиковъ не было сомнѣнія, такъ какъ только двое изъ нихъ писали въ тотъ годъ портреты членовъ королевскаго дома; ихъ обоихъ и включили въ списокъ. Не трудно было избрать и троихъ независимыхъ^[3] членовъ палаты общинъ, такъ какъ въ то время было именно только трое дерзкихъ и особенно-непріятныхъ независимыхъ членовъ въ парламентѣ. Что въ числѣ издателей газетъ были приглашены г. Альфъ и г. Броунъ, это никого не удивило; но были нѣкоторыя ироническія недоумѣнія по поводу того факта, что третьимъ былъ приглашенъ г. Букеръ. Почему онъ, будучи только редакторомъ, удостоился этой чести? Ужъ не оттого ли, что онъ хвалилъ переводъ Катулла, сдѣланный первымъ министромъ въ часы досуга?^[4] Африканскій путешественникъ самъ себя избралъ — тѣмъ, что пережилъ всѣ опасности и возвратился домой. Избранъ былъ одинъ романистъ; но такъ какъ въ моментъ разсылки приглашеній потребовался лишній билетъ для двора, то этого джентльмэна пригласили только на вечеръ. Его гордое сердце не перенесло этого равнодушно, и онъ впослѣдствіи насмѣхался надъ празднествомъ дружно съ своими собратьями.

Между тѣмъ, Мельмота безпокоили домашнія дѣла. Переговоры между нимъ и маркизомъ Ольдъ-Рекки о женитьбѣ сына маркиза, лорда Ниддердэля на Мэри возобновились и привели, наконецъ, къ результату. Мельмотъ предлагалъ теперь нѣсколько меньше, чѣмъ прежде, потому что уже не имѣлъ такой нужды въ поддержкѣ со стороны маркиза въ свѣтѣ, какъ прежде; Мелмотъ сталъ уже признанною силой, а Ниддердэлю деньги были еще нужнѣе, чѣмъ прежде, поэтому и онъ, и отецъ его, въ виду измѣнившагося положенія Мельмота, стали менѣе требовательны. Условлено было, что на Мэри и ея старшаго сына будетъ записанъ капиталъ съ ежегоднымъ доходомъ въ 15-ть тысячъ фунтовъ, а 20-ть тысячъ фунтовъ будутъ даны прямо въ руки Ниддердэлю, чрезъ шесть мѣсяцевъ послѣ свадьбы. Сверхъ того, Мельмотъ обязался купитъ и меблировать новобрачнымъ домъ въ Лондонѣ. Все это было условлено, но дѣло все-таки не устроивалось вслѣдствіе положительнаго отказа Мэри. Прежде она дала свое согласіе, но согласіе это было уничтожено тѣмъ, что эти отцы, т.-е. Мельмоть и маркизъ, разошлись, и мысль объ этою бракѣ была оставлена, какъ казалось, совсѣмъ. Теперь Мэри прямо объявила и отцу своему, и лорду Ниддердэлю, что она перемѣнила мнѣніе, хотя отецъ гнѣвно твердилъ ей, что ея мнѣніе тутъ не при чемъ.

— Объ этомъ нечего и говорить, папа, — сказала она, — такъ какъ я не люблю его.

— Это по случаю того, другого негодяя? — грозно спросилъ Мельмотъ.

— Если вы разумѣете — сэра Феликса Карбэри, то да, по случаю его. Вѣдь онъ говорилъ съ вами, а слѣдовательно и мнѣ молчать нечего.

— И помрете оба съ голоду; вотъ и все. — Ему было некогда, онъ взялъ ее за плечи и встряхнулъ.

— Вотъ, ей-Богу, — закричалъ онъ, — если ты заартачишься послѣ всего, что я для тебя сдѣлалъ, я заставлю тебя пострадать за это. Ты глупа; вѣдь этотъ человѣкъ — нищій. Вѣдь ему не на что юбку купить или пару чулокъ. Вѣдь онъ смотритъ только на то, чего у тебя-то еще нѣтъ, и никогда не будетъ, если ты выйдешь за него. Онъ денегъ хочетъ, денегъ, а не тебя, дура ты.

Но послѣ этого разговора она еще болѣе утвердилась въ своемъ намѣреніи. Между тѣмъ, молодой лордъ, устроивъ все съ ея отцомъ, не ожидалъ съ ея стороны особенныхъ затрудненій; онъ думалъ, что съ ней легко будетъ поправить дѣло. Краснорѣчиваго любовника онъ представлять не умѣлъ, но былъ человѣкъ добродушный, по своей природѣ наклонный къ тому, чтобъ искать всѣмъ понравиться и не склонный къ тому, чтобы кому-либо дѣлать непріятности. Онъ все могъ прощать и охотно дѣлалъ всякому одолженіе, если только это не требовало отъ него особаго груда.

— Ну что, миссъ Мельмотъ, — спросилъ онъ дѣвушку: — папеньки — народъ строгій, не такъ ли?

— Вашъ папа строгъ, милордъ?

— То-есть, я хочу сказать, что сынкамъ и дочкамъ приходится покоряться имъ. Думаю, вы понимаете, что я хочу сказать. Я вѣдь, въ тотъ разъ, въ душѣ питалъ къ вамъ нѣжнѣйшія чувства, право питалъ.

— Надѣюсь, вы не были слишкомъ огорчены, лордъ Ниддердэль.

— Вотъ это похоже на женщину; совсѣмъ похоже. Да развѣ мы можемъ жениться безъ согласія давшихъ намъ бытіе?

— Да и съ согласіемъ ихъ не можемъ, — сказала Мэри, нѣсколько разъ наклонивъ голову.

— На счеть этого — не знаю. Тамъ было тогда какое-то недоразумѣніе — съ чьей стороны, право не знаю. (Недоразумѣніе было съ его же стороны, такъ какъ онъ требовалъ наличныхъ денегъ). Но теперь все въ порядкѣ. Старички сошлись между собой. Не можемъ ли мы составить-таки партію, миссъ Мельмотъ?

— Нѣтъ, лордъ Ниддердэль, не думаю.

— Вы говорите кто серьёзно?

— Серьёзно, милордъ. Когда объ этомъ была рѣчь въ первый разъ, я не знала, — теперь я лучше понимаю вещи.

— И узнали кого-нибудь, кто больше вамъ понравился, чѣмъ я?

— Я не говорю объ этомъ, лордъ Ниддердэль. Мнѣ кажется, вамъ не слѣдовало бы осуждать меня, милордъ.

— Конечно, нѣтъ.

— Прежде было говорено, но вѣдь вы сами первый отступили, развѣ не такъ?

— Отступили-то, кажется, папеньки.

— Папеньки, вѣроятно, имѣютъ право отступать. Но я не думаю, чтобы который-нибудь папенька имѣлъ право принудить кого-либо къ браку съ кѣмъ-либо.

— Въ этомъ и съ вами согласенъ, — даже совершенно согласенъ, — сказалъ лордъ Ниддердэль.

— И никакой папенька не можетъ принудить къ этому меня. Я много думала послѣ того, и вотъ къ какому убѣжденію пришла.

— Но я не вижу, почему бы вамъ не выдти за меня по другой причинѣ — ну, вотъ хоть по такой причинѣ, еслибы я вамъ нравился.

— Да потому — что этого нѣтъ. То-есть — вы собственно нравитесь мнѣ, лордъ Ниддердэлъ.

— Благодарю — много, много разъ.

— Вы мнѣ очень нравитесь, — но только выдти за человѣка замужъ, — это, знаете, другое дѣло.

— Это, конечно, — резонъ, отчасти.

— И я даже, пожалуй, скажу вамъ, — прибавила Мэри съ выраженіемъ почти торжественнымъ, — такъ какъ вы добры и не захотите впутать меня въ непріятности, если это отъ васъ зависитъ, — что мнѣ нравится нѣкто другой, и еще какъ!

— Вотъ я это самое и предполагалъ.

— Вотъ это и есть.

— Какая жалость, однако. Папеньки все это ужъ было устроили, и мы ужасно бы весело зажили. Всякіе тамъ вкусныя фантазіи, на которые бы вы пошли, и я бы на нихъ пошелъ. И хотя вашъ-то папенька немножко и притѣснилъ насъ насчетъ финансовъ, однако денегъ намъ бы все-таки хватило на все это. А вы не подумаете объ этомъ еще разъ?

— Я вамъ сказала, милордъ, я — влюблена.

— О, а, — да… Вотъ что вы хотѣли сказать. Ужасная досада. Вотъ и все. Я все-таки пріѣду къ вамъ на вечеръ, если вы пришлете мнѣ билетъ.

И молодой лордъ уѣхалъ, не совсѣмъ однако потерявъ надежду, что, въ концѣ-концовъ, свадьба все-таки можетъ состояться. При всякихъ дѣлахъ, — такъ думалъ Ниддердэль, — обыкновенно бываютъ разныя скучныя препирательства, пока наконецъ все устроится.

VI.

За нѣсколько дней передъ этимъ разговоромъ, произошелъ странный случай: г. Броунъ сдѣлалъ самой лэди Карбэри формальное брачное предложеніе и получилъ отказъ, за который потомъ, обдумавъ хорошенько, былъ ей искренно благодаренъ. Поводомъ къ отказу лэди Карбэри былъ все тотъ же обожаемый ею сынокъ, сэръ Феликсъ Карбэри; она жила для него; мужъ стѣснилъ бы ее, а его, по всей вѣроятности, прогналъ бы изъ дому. Но она еще вѣрила въ возможность для Феликса блестящей будущности. Слѣдуя ея внушеніямъ, получивъ отъ Мэри Мельмотъ полное признаніе въ любви и встрѣтивъ рѣшительный отказъ со стороны Мельмота, онъ рѣшился наконецъ рискнуть всѣмъ или почти всѣмъ — увезть Мэри и обвѣнчаться съ нею тайно. Мать его, леди Карбэри, увѣрила его, что Мельмоть долженъ будетъ простить дочь, такъ какъ ему некому больше оставитъ свое состояніе. Но баронетъ имѣлъ въ виду еще нѣкоторые факты, неизвѣстные матери, побудившіе его къ рѣшительному шагу. Во-первыхъ, всѣ деньги, какія онъ доселѣ добылъ изъ картъ, онъ снесъ на покупку акцій, а между тѣмъ выдачи акцій отъ Мельмота доселѣ не добился; во-вторыхъ, ему въ игрѣ болѣе не везло и у него не было денегъ; въ-третьихъ, отъ узналъ отъ Мэри Мельмоть, что у нея былъ отдѣльный капиталъ въ нѣсколько десятковъ тысячъ фунтовъ, отложенный на ея имя въ банкъ въ то время, когда Мельмотъ не былъ увѣренъ въ своей будущности и счелъ необходимымъ на всякій случай скрыть для себѣ средства въ капиталѣ, внесенномъ на имя дочери.

Мэри Мельмотъ сама двигала своего обожателя на смѣлый шагъ, объяснила ему даже какъ можно было устроить бѣгство, при помощи ея гувернантки, мадамъ Дидонъ, за вознагражденіе. При этомъ Мэри выказала замѣчательную твердость воли и практическій умъ. Условлено было, что миссъ Мельмоть тайно уѣдетъ съ мадамъ Дидонъ въ Ливерпуль ко времени отплытія парохода изъ этого порта въ Нью-Йоркъ; что Феликсь послѣдуетъ за ними въ другомъ поѣздѣ и подойдеть къ нимъ на пароходѣ уже только тогда, когда берегъ скроется изъ виду; что затѣмъ они повѣнчаются тамъ же, на пароходѣ, если найдутъ пастора, или въ Нью-Йоркѣ. Билеты на пароходъ были уже взяты. Узнавъ, что у Феликса Карбэри въ ту минуту не было денегъ, миссъ Мельмотъ даже прислала ему съ мадамъ Дидонъ 250 фунтовъ, полученныхъ изъ банка по чеку, подписанному Мельмотомъ и данному имъ въ числѣ безчисленныхъ чековъ, которые онъ выдавалъ женѣ на веденіе хозяйства, экипажи, наряды и т. д.

Но съ сэромъ Феликсомъ случилось несчастіе. Денегъ у него уже давненько не было и давненько онъ не игралъ въ карты. Впрочемъ, онъ сознавалъ опасность ѣхать въ «Медвѣжью Яму»: что, еслибы онъ проигралъ эти деньги? Но его тянуло въ клубъ. Въ понедѣльникъ онъ получилъ деньги, въ четвергъ онъ долженъ былъ ѣхать въ Ливерпуль съ поѣздомъ, отходившимъ въ пять часовъ пополудни изъ Лондона и приходившимъ въ Ливерпуль въ 11-мъ часу вечера; пароходъ отправлялся рано утромъ на слѣдующій день. Въ понедѣльникъ сэръ Феликсъ заѣхалъ въ клубъ, но не игралъ; во вторникъ онъ выпросилъ еще у матери послѣдніе ея 50 фунтовъ, сообщивъ ей о своемъ планѣ; въ среду онъ пошелъ не въ клубъ, но на музыкальный вечеръ, въ извѣстномъ народномъ залѣ, разсчитывая встрѣтить тамъ одну дѣвицу, бѣжавшую за нимъ въ Лондонъ изъ деревни, но не встрѣтилъ. Только тогда онъ кончилъ тѣмъ, что поѣхалъ-таки въ клубъ. Тамъ онъ засталъ игру, притомъ игру на наличныя деньги, и сталъ играть. Къ тремъ часамъ ночи онъ проигралъ сто фунтовъ, и продолжая игру на другой день, принеся свой чемоданъ въ клубъ. Къ часу ночи онъ проигралъ еще двѣсти фунтовъ, то-есть все, что у него было. Это было въ часъ ночи, между тѣмъ какъ ему еще въ пять часовъ вечера слѣдовало ѣхать въ Ливерпуль и ночевать тамъ въ ожиданіи парохода. Но проигрывая и проигрывая, и надѣясь отыграться, сэръ Феликсъ все утѣшалъ себя мыслью, что онъ изъ клуба ночью отправится прямо въ Ливерпуль со слѣдующимъ поѣздомъ и еще поспѣетъ къ пароходу, лишь бы только вернуть деньги, безъ которыхъ нельзя было и ѣхать въ Нью-Йоркъ, потому что не на что было бы жить тамъ. Наконецъ, проигравъ все, онъ вышелъ пьяный изъ клуба, помня только свое горе, но не помня направленія улицъ; шелъ, спотыкался и сбивался съ дороги; зашелъ Богъ знаетъ куда; вспомнивъ, что чемоданъ его въ клубѣ, онъ хотѣлъ вернуться въ клубъ, его на половинѣ Бондъ-Стрита споткнулся. Подошелъ полисменъ съ разспросами; Феликсъ долженъ былъ сказать ему гдѣ живетъ, и, однажды сказавъ свой адресъ, уже не почувствовалъ въ себѣ силы вернуться въ клубъ, взять вещи и ѣхать въ Ливерпуль. Въ седьмомъ часу утра онъ постучался домой. Лэди Карбэри была крайне удивлена; она думала, что онъ — въ Ливерпулѣ.

— О, Феликсъ! — только воскликнула она.

— Все прр-пало, — сказалъ онъ, спотыкаясь на лѣстницѣ.

— Феликсъ, что случилось?

— Узнали!… будь они про-кляты! Ста….рикъ ост-н-вилъ насъ. — И пьяный онъ совралъ. А Мэри Мельмотъ, съ мадамъ Дидонъ, выйдя въ 10 час. 15 мин. на станцію въ Ливерпулѣ, были остановлены полисменомъ, по телеграммѣ изъ Лондона, давшей полиціи право задержатъ миссъ Мельмотъ въ случаѣ нужды, по дѣлу о кражѣ чека въ домѣ Мельмота. Къ утру, она возвратилась на станцію въ Лондонѣ, гдѣ ее ожидалъ экипажъ Мельмота. Пріѣхавъ домой, она немедленно была введена въ отцу. Мельмотъ кричалъ, дергалъ ее за руку, угрожалъ преслѣдовать баронета судомъ за кражу чека. Она объяснила, что деньги, полученныя по чеву, дала сэру Феликсу она сама. Отецъ требовалъ, чтобы она тутъ же обѣщалась выдти за лорда Ниддердаля. Она отвѣтила:

— Этого не будетъ.

Тогда Мельмотъ трясъ ее до тѣхъ поръ, пока она стала кричать.

Бываетъ такъ, что какой-нибудь вздоръ неожиданно является препятствіемъ и даже немаловажнымъ препятствіемъ на пути къ достиженію великихъ цѣлей. Такъ любовь Мэри мѣшала ея отцу осуществитъ все еще важный для него планъ — породниться съ маркизомъ Ольдъ-Рекки, что, по мнѣнію Мельмота, должно было какимъ-то необыкновеннымъ и непонятнымъ образомъ поставить его собственное, личное положеніе внѣ всякихъ подозрѣній. Другой вздоръ — жадность молодого Долли Лонгестаффа къ полученію какихъ-то глупыхъ 25 тысячъ фунтовъ, повела-таки къ тому, что этотъ легкомысленный молодой человѣкъ напустилъ своего нотаріуса Сквёркома на нотаріусовъ своего отца, а чрезъ нихъ на самого Мельмота. Нотаріусъ Сквёркомъ былъ совсѣмъ не похожъ на традиціонныхъ англійскихъ нотаріусовъ, въ ихъ торжественныхъ черныхъ фракахъ и вѣчныхъ безукоризненно бѣлыхъ галстухахъ. Онъ былъ «новый» нотаріусъ, какъ Мельмотъ былъ «новый» негоціантъ, какъ Лонгестаффъ былъ «новый» сквайръ, а герцогиня Стивенеджъ — герцогиня съ «новыми» взглядами. О Сквёркомѣ, какъ и о Мельмотѣ, говорили, что онъ — еврей; то же самое говорили, съ большей достовѣрностью, о мистерѣ Когенлюпѣ, членѣ парламента и членѣ правленія знаменитой мехиканской дороги; о мистерѣ Брегертѣ, который былъ впрочемъ негоціантъ уважаемый, хотя и дерзнулъ предложить руку и сердце одной изъ дочерей сквайра Лонгестаффа; объ издателѣ «вечерней» газеты г. Альфѣ; о мистерѣ Фоснерѣ, который былъ экономомъ, кассиромъ и ростовщикомъ «Медвѣжьей Ямы». Поводомъ къ такому слуху бываетъ именно фактъ, что человѣкъ взялся неизвѣстно откуда. Нотаріусъ Сквёркомъ носилъ цвѣтные жилеты и сѣрые брюки, работалъ самъ и дѣйствовалъ очень скоро, въ противность всѣмъ англійскимъ понятіямъ веденія судебныхъ дѣлъ вообще. Долли Лонгестаффъ узналъ, что отецъ его уже совершилъ купчую на Пиккерингъ съ Мельмотомъ, при помощи вѣрительнаго письма своего сына и наслѣдника. Между тѣмъ Долли, хотя отецъ предлагалъ ему къ подписи разныя бумаги, относившіяся въ дѣламъ имѣнія, отлично помнилъ, что онъ этого вѣрительнаго письма не подписалъ, отказавшись сдѣлать это до полученія обѣщанныхъ ему 25 тысячъ фунтовъ. Сквёркомъ былъ увѣренъ, что Долли Лонгестаффъ говоритъ правду, а между тѣмъ узналъ стороною, что Мельмотъ, еще неуплативъ Лонгестаффу-отцу денегъ за Пиккерингъ, уже перезаложилъ это имѣніе въ полной суммѣ его цѣнности и получилъ деньги подъ эту закладную; узналъ еще, что значительное количество акцій мехиканской дороги было продано на биржѣ Когенлюпомъ, и еще, что Мельноть, занимавшійся, между прочимъ скупкою земель и домовъ въ восточныхъ кварталахъ Лондона, недавно продалъ значительные участки, даже половину цѣлой улицы, и долженъ былъ получить огромную сумму и отъ этой сдѣлки. Все это усилило подозрѣнія Сквёркома. Онъ сталъ дѣйствовать, чтобы разъяснить ихъ, но дѣйствовалъ такъ, что дѣйствія его породили непріятные для Мельмота слухи.

Приближался обѣдъ у Мельмота въ честь китайскаго императора, приближались выборы въ Уэстминстерѣ, на которыхъ Мельмотъ являлся кандидатомъ, а между тѣмъ въ самомъ зданіи парламента говорили уже о слухѣ, будто открыть подлогъ, совершенный Мельмотомъ съ купчею на имѣніе Лонгестаффа; иные предполагали даже, что великій финансистъ будетъ уже арестованъ полиціею какъ разъ въ то время, когда въ его домѣ будутъ кормить китайскаго императора. Замѣтка, составленная въ самыхъ неопредѣленныхъ выраженіяхъ, была уже пущена по этому предмету въ «вечерней» газетъ г. Альфа, такъ какъ г. Альфъ выступалъ на выборахъ въ Уэстминстерѣ противникомъ Мельмота, кандидатомъ либеральной партіи.

Такіе слухи вызвали сильное пониженіе въ достоинствѣ пригласительныхъ билетовъ на знаменитый обѣдъ съ китайскимъ императоромъ. Никому не можетъ быть пріятно обѣдать въ домѣ человѣка, который завтра можетъ быть объявленъ мошенникомъ судебнымъ порядкомъ. Тѣмъ менѣе это могло быть пріятно правительству, которое включило обѣдъ у Мельмота въ программу увеселеній брата солнца и испросило уже присутствіе на этомъ обѣдѣ королевской фамиліи, наконецъ обязалось само присутствовать тамъ же. Вождь оппозиціи имѣлъ по этому случаю частный разговоръ съ первымъ министромъ, но оба рѣшили, что теперь уже поздно дѣлать измѣненіе, что свезть высокихъ гостей къ человѣку, который оказался бы потомъ мошенникомъ, было бы, конечно, весьма не хорошо, но что еще хуже было бы сдѣлать внезапный отказъ и произвесть скандалъ на основаніи одного слуха, еслибы потомъ слухъ этотъ оказался ложнымъ. Но не на всѣхъ приглашенныхъ къ Мельмоту лежала столь тяжелая отвѣтственность и весьма многіе разсудили, что благоразумнѣе не ѣхать, чтобы тѣнь могущей быть катастрофы не пала на нихъ. Конечно, еслибы каждый изъ нихъ въ отдѣльности могъ имѣть увѣренность, что всѣ будутъ, то съ радостью поѣхалъ бы и самъ показать себя, и жену, и дочерей, и ихъ брильянты, хотя бы у мошенника, но въ присутствіи китайскаго императора и королевскаго семейства. Но въ томъ-то и бѣда, что такой увѣренности нельзя было имѣть. Вдругъ случилось бы такъ, что мистеръ такой-то пріѣхалъ бы, а всѣ его знакомые, разные его, не пріѣхали бы, да въ послѣднюю минуту правительство одумалось бы, не пустило бы ни китайскаго императора, ни королевскаго семейства? Вѣдь тогда мистеръ такой-то сыгралъ бы плохую роль, чисто скомпрометтировалъ бы себя.

VII.

Мельмотъ самъ ничего не зналъ о слухахъ. Въ торжественный часъ, онъ поставилъ жену въ гостинной, а самъ вышелъ на лѣстницу. Ровно въ назначенное время прибыли высочайшіе гости, и они прибыли всѣ. Достойный сожалѣнія въ эту минуту китайскій императоръ — нельзя не пожалѣть о монархѣ, на котораго возлагаютъ подобный трудъ — выступалъ съ невозмутимымъ и внушавшимъ благоговѣйный страхъ выраженіемъ достоинства въ своемъ ликѣ, предшествуемый г. Мельмотомъ, который шелъ задомъ впередъ, безпрестанно кланяясь и вѣроятно былъ принятъ императоромъ за особаго церемоніймейстера, избраннаго для этой роли именно на свое умѣнье ходить задомъ впередъ. Королевскіе принцы — которые тоже ничего не слыхали — всѣ подали руку Мельмоту, а принцессы почтили его наклоненіемъ головы. Сверхъ этихъ высочайшихъ гостей только немногіе высокіе гости били собраны съ ними въ гостинной нижняго этажа, и оттуда введены затѣмъ на верхъ въ залъ банкета. Прочіе гости собирались, подъ руководствомъ лорда Альфреда Грендолля, на другой половинѣ, во второмъ этажѣ. Лордъ Альфредъ тоже ничего не зналъ. Все казалось обстояло благополучно, и Мельмоть чувствовалъ себя на высотѣ величія: сегодня такое торжество, а завтра — выборы въ Уэстминстерѣ, и вѣроятное его избраніе.

Но когда всѣ были выведены въ залъ банкета и сѣли за столъ, вдругъ оказались весьма замѣтные пробѣлы. Человѣкъ двадцать приглашенныхъ, вмѣстѣ съ женами, оказались отсутствующими; въ числѣ ихъ былъ лордъ-мэръ. Половина негоціантовъ изъ Сити, половина консервативныхъ членовъ палаты общинъ и нѣсколько лордовъ не пріѣхали. Были высочайшіе госги, министры, главные вожди консервативной партіи, архіепископъ, двѣ герцогини, и т. д., но тѣмъ не менѣе нѣсколько десятковъ незанятыхъ стульевъ бросались въ глаза и производили весьма непріятное впечатлѣніе. Лордъ Альфредъ Грендолль, уже только по пріѣздѣ въ домъ Мельмота, узналъ отъ своего сына Майльза о слухахъ, распространившихся въ Сити и объ уклоненіи многихъ приглашенныхъ.

— Что это значитъ? — обратился Мельмотъ къ лорду Альфреду, который сидѣлъ съ нимъ рядомъ. — Отчего столько пустыхъ мѣстъ?

— Не знаю, — сказалъ лордъ Альфредъ, качая головой и упорно отказываясь взглянуть на собраніе.

— Что за чортъ, — продолжалъ Мельмотъ шопотомъ, — вѣдь вы распоряжались, вы увѣряли меня, что лишняго человѣка некуда будетъ втиснуть?

— Не знаю что сказать, — отвѣчалъ лордъ Альфредъ, впирая взглядъ въ собственную тарелку.

— Чортъ меня возьми, если я не разъясню этого. Какая-нибудь дьявольская путавица или обманъ, что-ли: гдѣ сэръ Грегори Грейбъ?

— Вѣроятно, не пріѣхалъ.

— А гдѣ же лордъ-мэръ? — забывъ о присутствіи величества, Мельмотъ тутъ повернулся бокомъ къ столу. — Я знаю мѣсто каждаго изъ нихъ. Гдѣ же лордъ-мэръ?

— Не видалъ его.

— Гдѣ г. Килльгру и сэръ Давидъ Боссъ? Да тутъ множества недостаетъ. Половины недостаетъ. Альфредъ, что же это такое?

— Право, не знаю. Вѣдь я не могъ заставить ихъ силой пріѣхать. — Лордъ Альфредъ, видя, что Мельмотъ вертится и что гости начинаютъ замѣчать это, наконецъ, сказалъ: — если вы будете дѣлать скандалъ, я уйду. Сидите спокойно, въ свое время узнаете достаточно. — Но Мельмотъ сидѣлъ не долго; скоро онъ всталъ и пошелъ позади стульевъ своихъ гостей. Онъ обратился къ одному мистеру Тодду и спросилъ его; тотъ отвѣчалъ уклончиво: — «но я, видите, пріѣхалъ». — Мельмотъ обратился къ одному изъ вождей консервативной партіи, съ тѣмъ же вопросомъ. Тотъ представилъ его своей женѣ, которая сидѣла рядомъ съ нимъ; а на вопросъ отвѣчалъ совершенно какъ мистеръ Тоддь: «но я, видите, пріѣхалъ».

Между тѣмъ императоръ торжественно сидѣлъ. Вокругъ него сидѣли принцы и принцессы; всѣ они были родные и у всѣхъ было о чемъ говорить. Императоръ слушалъ ихъ, но самъ говорилъ мало. Его языкъ былъ языкъ манджурскій; одинъ переводчикъ передавалъ его слова на китайскомъ языкѣ; другой переводчикъ передавалъ этотъ китайскій текстъ на англійскомъ языкѣ; поэтому оживленнаго разговора у императора съ сосѣдями не было. Онъ сидѣлъ тутъ часа два, въ грозномъ, торжественномъ и молчаливомъ величіи; кушалъ мало — такъ какъ это не была его манера кушать; пилъ мало — такъ какъ это не была его манера пить; и быть можетъ въ умѣ удивлялся, къ чему, наконецъ, приходитъ міръ, когда китайскій императоръ вынужденъ внѣшними обстоятельствами сидѣть тутъ, слушая жужжанье разговоровъ и стукъ ножей съ вилками. «И это, — быть можетъ думалъ онъ, — здѣсь на Западѣ называется подобающею монархамъ почестью».

Наконецъ, по какому-то знаку, кѣмъ-то данному, императора куда-то увели. Согласно программѣ, онъ и королевское семейство пили кофе въ особой комнатѣ, а потомъ вышли опять наверхъ, въ залъ, чтобы показаться всей массѣ гостей, которыхъ ожидали на раутъ вскорѣ послѣ обѣда. Все это было исполнено превосходно. Съ полчаса императоръ и другіе высочайшіе гости пробыли въ большомъ залѣ и удалились. А Мельмотъ сталъ блуждать по своему дому, отыскивая кого-то, и наконецъ нашелъ Майльза Грендолля.

— Скажите мнѣ, что значитъ эта исторія? — спросилъ онъ.

— Исторія, какая?

— Вы вѣдь знаете: полно, вѣдь надо же сказать мнѣ.

— Тамъ, въ Сити, что-то узнали, что-то толкуютъ о Пиккерингѣ.

— Толкуютъ, о… о Пиккернигѣ? Ну, и что же они говорятъ? Говорите же: неужели вы не понимаете, что мнѣ все равно, какую ложь про меня распускаютъ?

— Да, говорять будто есть подлогъ какой-то, по купчей, что-ли.

— А, такъ я совершилъ подлогъ? Вотъ что они говорятъ! И лордъ-мэръ не пріѣхалъ ко мнѣ въ домъ, принявъ мое приглашеніе, потому что слышалъ подобный разсказъ? Хорошо, Майльзъ, больше мнѣ ничего не надо, — и милліонеръ удалился въ свой внутренніе аппартаменты.

Понятно, что слухи эти были подхвачены на другой день, на выборахъ. Но если ихъ распространяли въ надеждѣ повредить избранію Мельмота, то ошиблись. Масса избирателей повѣрила агентамъ Мельмота, что слухи эти именно и были избирательными маневрами. Самъ Мельмотъ, человѣкъ, котораго не легко было сломить, человѣкъ, у котораго, во всякомъ случаѣ, не было недостатка въ мужествѣ и энергіи для борьбы, явился передъ избирателями и произнесъ двѣ рѣчи. Рѣчи эти не были особенно убѣдительны или изящны, такъ какъ онъ въ сущности только все твердилъ: «пусть же они докажутъ, а они не доказали»; но мужество Мельмота рѣшило вопросъ въ его пользу; онъ былъ избранъ членомъ палаты общинъ за Уэстминстеръ. За то, подъ вліяніемъ слуховъ, акціи мехиканской дороги, которыя еще наканунѣ стояли 115, въ день выборовъ вдругъ упали ниже пара. Мистеръ Когенлюпъ, наиболѣе близкій къ дѣламъ Мельмота, былъ въ отчаяніи. Но самъ Мельмоть не унывалъ; акціи — это было еще дѣло поправимое.

Сэръ Феликсъ Карбэри, послѣ обнаруженной имъ предъ самиъ собой и всѣмъ свѣтомъ несостоятельности въ предпріятіи увезть богатую наслѣдницу, долго сидѣлъ дома, по большей части валяясь на кровати. Денегъ не было, играть было нельзя, да и не ловко идти въ «Медвѣжью Яму». Между тѣмъ, сестра его Генріетта, съ своей стороны давшая слово Полю Монтэгю, находилась въ это время въ большой тревогѣ вслѣдствіе любезно сообщеннаго ей братцомъ факта, что Монтэгю обѣщалъ одной американкѣ жениться на ней, то-есть на американкѣ, и постоянно посѣщалъ ее. Монтэгю въ это время уже не былъ членомъ правленія мехиканской желѣзной дороги. Онъ успѣлъ продать своя акціи еще по хорошему курсу и подалъ въ отставку. На его мѣсто Мельмотъ назначилъ въ правленіе Лонгестаффа-отца. Сэръ Феликсъ Карбэри, въ теченіе времени, еще до своей попытки увезть Мэри Мельмотъ, успѣлъ выпросить у Мельмота 400 фунтовъ деньгаии. Теперь, сидя безъ денегъ, онъ написалъ ему, требуя возвращенія остальныхъ 600 фунтовъ, такъ какь акціи онъ не получилъ. Это было уже послѣ выборовъ. Въ отвѣтъ на это пришелъ человѣкъ изъ конторы Мельмота, принесъ ему на 600 фунтовъ акцій мехиканской дороги и взялъ съ него росписку въ полномъ полученіи денегъ. Но этихъ акцій баронетъ не могъ продать; мѣнялы говорили ему, что онѣ стоятъ, быть можетъ, половину своей цѣны, но отказывались купить ихъ, такъ что онъ долженъ былъ оставить ихъ на коммсиссію, для продажи. Что касается самой Мэри, то она, разумѣется, узнала впослѣдствіи, что еслибы ее не задержали на станціи въ Ливерпулѣ, она отправилась бы въ Америку одна съ мадамъ Дидонъ, такъ какъ женихъ ея вовсе не ѣздилъ въ Ливерпуль. Она узнала и причину; узнала, что онъ проигралъ ея деньги и напился пьянъ. Но все это было бы для нея неважно, еслибы она знала, что ея Феликсъ любитъ ее. Но онъ былъ такъ холоденъ въ ихъ объясненіяхъ, что она не могла объяснить себѣ и проигрыша имъ ея денегъ, и пьянства, и непріѣзда въ Ливерпуль иначе, какъ именно полнымъ равнодушіемъ его къ ней. Убѣжденіе это усилилось въ ней, когда она увидѣла, что баронетъ не подавалъ болѣе признаковъ жизни, не искалъ съ ней встрѣтиться и, очевидно, считалъ все дѣло конченнымъ.

Поэтому, встрѣтясь на раутѣ въ честь китайскаго императора съ леди Карбэри и ея дочерью, Мэри подошла къ Генріеттѣ и созналась ей, что продолжаетъ всей душой любить ея брата, и просила ее прямо спросить сэра Феликса, любитъ, ли онъ ее или не любитъ, и считаетъ все между ними конченнымъ. Гетта исполнила ея желаніе, считая это долгомъ. Она переговорила съ братомъ, услышала отъ него самого то, въ чемъ впередъ была увѣрена, а именно, что лично до Мэри ему не было никакого дѣла и, вооружась геройствомъ, явилась сама въ домъ Мельмота, чтобы окончательно разувѣрить Мэри и возвратить ей спокойствіе и свободу.

— Такъ вы думаете, онъ не хочетъ попытаться снова? — допрашивала Мэри.

— Я убѣждена, что не хочетъ.

— Не понимаю, чего онъ боится. Я ничего не боюсь. Мы имѣли бы право открыто выдти съ нимъ изъ нашего дома. Папа могъ бы только прогнать меня, больше ничего. Я бы рѣшилась, еслибы только онъ…

— Мнѣ нельзя слушать такихъ плановъ, — возразила Гетта, все еще не рѣшаясь прямо сказать этой дѣвушкѣ всю правду о своемъ братѣ и его расположенія; — право, мнѣ нельзя слушать. Братъ мой положительно… не можетъ…

— Не можетъ любить меня, Гетта! Скажите прямо, если это правда.

— Это — правда. — Лицо Мэри измѣнилось; на немъ появилось суровое, гнѣвное и упрямое выраженіе, выраженіе самого Мельмота. — Мой другъ, я не хочу васъ огорчатъ, — поспѣшила прибавить Гетта, — но вѣдь вы настаиваете на томъ, чтобы знать правду.

— Да.

— Вѣдь мужчины не таковы, какъ мы.

— Какіе лгуны, какія низкія созданія они! — тихо проговорила Мэри. — Кто принуждалъ его лгать мнѣ?.. Я не буду больше любить его, я стану его ненавидѣть, я нарочно выйду за другого; вотъ, когда онъ увидитъ, что я богатая, небось хоть досада его возьметъ.

— Вы лучше просто простите ему, — сказала Гетта.

— Никогда. И не говорите ему, что я простила, запрещаю вамъ говорить это. Я, если встрѣчу его, взгляну на него такъ, что онъ никогда не забудетъ моего взгляда. Но скажите мни, что, онъ такъ прямо и поручилъ вамъ передать мнѣ, что меня не любитъ?

— Напрасно, право, я пришла.

— Нѣтъ, вы добры, что пришли, благодарю васъ за это. Но поручилъ онъ сказать, что не любить?

— Нѣтъ, не поручилъ сказать такъ.

— Такъ почему же вы знаете? Что же онъ сказалъ?

— Что все кончено.

— Потому что онъ боится папа? Да вы просто скажите мнѣ, какъ по вашему убѣжденію… вы сами убѣждены или нѣтъ, то онъ не любить меня?

— Убѣждена.

— Тогда онъ — скотъ, вонъ онъ что такое. Такъ и скажите ему, что я сказала, что онъ — бездушный лжецъ, что я гоню его ногой.

И Мэри ударила ступней по ковру. Тутъ она стала говорить громко, какъ будто ей все равно, пусть слышитъ, кто хочетъ.

— Я презираю его, презираю. Всѣ они — скверные, но онъ — хуже всѣхъ. Папа меня бьетъ, но я сношу это. Мама ругаетъ меня, я и это сношу. Пусть бы онъ меня билъ, пусть бы онъ меня ругалъ, я бы это все переносила. Но думать, что все, все съ самаго начала, что онъ говорилъ — онъ лгалъ, этого я не могу перенесть.

Тутъ она расплакалась.

Чрезъ нѣсколько часовъ, въ тотъ же день, она вошла къ мадамъ Мельмотъ и сказала ей:

— Объявите папа, что я выйду за лорда Ниддердэля… Что я готова выдти за того человѣка, который мететъ улицу; за кого онъ хочетъ. Да, я выйду за лорда Ниддердэля. Но я же устрою ему хорошую жизнь. Онъ раскается, что когда-либо встрѣтился со мной!

VIII.

Что бы ни говорили и что бы тамъ ни было въ дѣйствительности, но между тѣмъ Мельмотъ былъ членомъ парламента. Онъ былъ введенъ обычнымъ порядкомъ и сѣлъ на одну изъ заднихъ скамей оппозиціи. Сперва онъ сидѣлъ безъ шляпы, но замѣтивъ, что почти всѣ сидѣли въ шляпахъ, онъ тоже накрылся. Сидѣлъ онъ съ часъ, съ любопытствомъ посматривая кругомъ себя. До того времени онъ никогда не видалъ парламента. Зала казалась ему гораздо меньше, чѣмъ она представлялась ему въ воображеніи и вовсе не такъ страшна. Ему казалось, что ораторы говорили себѣ совершенно просто, какъ говорятъ люди въ другихъ мѣстахъ. Нѣкоторые изъ нихъ вставали только на одну минуту, чтобы сказать нѣсколько словъ, и опять садились. Однимъ словомъ, представленіе было самое обыкновенное. Но вотъ одинъ джентльмэнъ поднялся и началъ длинную рѣчь. Уставъ смотрѣть вокругъ, Мельмотъ сталъ прислушиваться, и услышалъ слова очень ему знакомыя. Ораторъ предлагалъ добавочную статью къ торговому трактату и сильно возставалъ противъ разорительной несправедливости, какую могло представить допущеніе въ Англію безъ пошлины перчатокъ, фабрикуемыхъ въ такихъ странахъ, гдѣ не существуетъ подоходнаго налога. Мельмотъ билъ равнодушенъ къ перчаткамъ и къ разоренію Англіи. Но при послѣдовавшихъ по этому предмету преніяхъ, возникъ вопросъ о цѣнности монеты, о размѣнѣ и обращеніи шиллинговъ въ доллары и франки. Это дѣло Мельмотъ понималъ отлично, и навострилъ уши. Одинъ въ членовъ, нѣкто Броунъ (не издатель газеты), одинъ изъ тѣхъ негоціантовъ Сити, которые не пріѣхали къ нему на обѣдъ, хотя приняли его приглашеніе, стоялъ какъ разъ передъ нимъ, на его же сторонѣ палаты, съ трудомъ мямлилъ нѣчто о своихъ собственныхъ финансовыхъ соображеніяхъ, и Мельмоту показалось, то онъ говорилъ о томъ, чего совершенно не понималъ. Вотъ былъ прекрасный случай показать себя и вмѣстѣ отмстить Броуну, и наконецъ доказать свѣту, что враговъ своихъ въ Сити онъ, Мельмотъ, не боится. Правда, требовалось нѣкоторое мужество, чтобы выступать передъ палатой въ первый же день, не зная обычныхъ формъ. Но въ этомъ кризисѣ своей карьеры онъ постоянно твердилъ себѣ, что ничто не должно приводить его въ замѣшательство, ни передъ чѣмъ онъ не долженъ отступить. Мельмотъ почти уже рѣшился говорить, однако все еще колебался, какъ вдругъ Броунъ сѣлъ, и надѣлъ шляпу, безъ всякаго, повидимому, заключенія своей рѣчи. Въ первую минуту никто не всталъ; предметъ не требовалъ дальнѣйшихъ преній и вся палата понимала, что это — такой предметъ, по которому неизбѣжно было выслушать нѣсколькихъ членовъ-негоціантовъ, имѣвшихъ своихъ «коньковъ», и затѣмъ продолжать обсужденіе главнаго вопроса.

Вдругъ Мельмотъ поднялся съ мѣста. Такая неслыханая новость, что новый членъ произносилъ рѣчь въ самый день своего вступленія въ палату и любопытство, окружавшее Мельмота въ то время вообще, вызвали всеобщее молчаніе и внимательность. Пронесся только шопотъ, свойства почти сочувственной смѣлости Мельмота. Но какъ только Мельмотъ всталъ и окинулъ взглядомъ палату, значительная доля смѣлости его оставила. Палата, вовсе не казавшаяся ему величественною въ то время, когда мямлилъ Броунъ, теперь вдругъ представилась ему внушающею страхъ; онъ увидѣлъ обращенные на себя глаза великихъ людей. Какъ Броунъ ни мямлилъ, его рѣчь все-таки вѣроятно была приготовлена дома, и такія рѣчи онъ произносилъ раза или четыре въ годъ, въ теченіе послѣднихъ пятнадцати лѣтъ. Мельмотъ же не зналъ, съ чего начать. Онъ полагалъ, что можетъ говорить такъ свободно, какъ говорилъ съ предсѣдательскаго кресла въ правленіи мехиканской дороги. Но теперь передъ нимъ былъ спикеръ и его три секретаря въ своихъ парикахъ, булава парламента, и — хуже всего — цѣлый рядъ государственныхъ людей на другой сторонѣ палаты! На одно мгновеніе онъ даже позабылъ тотъ пунктъ преній, о которомъ хотѣлъ-было что-то сказать. Но въ этомъ человѣкѣ было слишкомъ много мужества, чтобы отступить немедленно. Онъ былъ красенъ, чувствовалъ, что потѣетъ, сознавалъ свое смущеніе, но рѣшился прямо ударить въ самую суть дѣла и тѣмъ спасти себя отъ этого замѣшательства.

— Мистеръ Броунъ совершенно неправъ, — произнесъ онъ. Начавъ говорить, онъ даже не снялъ шляпы. Броунъ медленно обернулся и посмотрѣлъ на него съ нижней скамейки. Кто-то сзади тронулъ Мельмота пальцемъ и сказалъ ему снять шляпу. Раздался крикъ «къ порядку», но Мельмотъ, разумѣется, не понималъ его значенія. «Да, вы неправы», сказалъ онъ еще разъ, и притомъ съ гнѣвомъ, обращаясь уже лично въ бѣдному Броуну.

— Почтенный членъ, — произнесъ спикеръ самымъ добродушнымъ голосомъ, — вѣроятно еще не знаетъ, что ему не слѣдуетъ называть другого члена по имени. Ему слѣдовало бы относиться къ тому джентльмэну, о которомъ онъ упомянулъ, въ качествѣ почтеннаго члена за Уайтчепель. И ему слѣдовало бы еще, произнося рѣчь, обращаться не къ кому-либо изъ почтенныхъ членовъ, но къ президенту.

— Снимите же шляпу, — повторилъ добрый джентльмэнъ, сидѣвшій позади Мельмота.

Что было дѣлать посреди столь сложныхъ наставленій, и возможно ли было исполнять ихъ и вмѣстѣ удерживать въ памяти ту линію аргументаціи, которой онъ хотѣлъ слѣдовать? Шляпу онъ снялъ, и разумѣется, еще больше вспотѣлъ и сконфузился.

— То, что онъ сказалъ, было все невѣрно, — продолжалъ Мельмотъ: — а казалось бы, что негоціантъ изъ Сити, каковъ мистеръ Броунъ, могъ бы знать дѣло получше.

Тогда нѣсколько разъ повторился крикъ: «къ порядку» и раздался громкій хохотъ на обѣихъ сторонахъ палаты. Ораторъ тѣмъ не менѣе все еще держался на ногахъ, собирая всю свою храбрость для новаго нападенія на Броуна, увѣряя себя, что никто не устрашитъ его. Но никакъ не могъ найти словъ. Наконецъ, онъ произнесъ: «мнѣ этотъ вопросъ долженъ быть извѣстенъ», — и сѣлъ.

— Мы убѣждены, — сказалъ руководитель палаты, — что почтенному члену за Уэстминстеръ вопросъ хорошо извѣстенъ, и будемъ очень рады выслушать его замѣчанія. Палата, я увѣренъ, извинитъ незнакомство съ ея правилами въ новомъ членѣ.

Но Мельмотъ не хотѣлъ болѣе встать. Имъ уже сдѣлано было большое усиліе, и во всякомъ случаѣ онъ показалъ, что не боится показывать себя, несмотря на слухи. Онъ просидѣлъ на мѣстѣ, пока послышалось обычное топанье, возвѣщавшее, что большая часть членовъ идетъ обѣдать.

— Ну, молодецъ же вы, — сказалъ ему Когенлюпъ, беря его подъ руку въ корридорѣ. — А что, Лонгестаффу деньги уплачены?

— Вы, пожалуйста, не безпокойтесь о Лонгестаффѣ, и о деньгахъ, — отвѣчалъ Мельмотъ, садясь въ экипажъ. — Когда люди играютъ въ такую игру, какъ мы съ вами, они должны понимать, что не слѣдуетъ имъ пугаться перваго встрѣчнаго слуха.

— О, конечно, — заключилъ Когенлюпъ; — надѣюсь, вы не думаете, что я боюсь чего-нибудь? — Но въ эту самую минуту г. Когенлюпъ обдумывалъ, какъ бы покинуть опасную почву Англіи, и гдѣ бы найти такую страну, для которой не обязательно исполненіе требованій британской полиціи. — Когда Мельмотъ пріѣхалъ домой, мадамъ Мельмотъ сообщила ему, что Мэри согласна выдти замужъ за лорда Ниддердэля, но не передала ему, конечно, тѣхъ прибавокъ, какими Мэри украсила свое согласіе.

Что же было вѣрнаго въ слухахъ, распространенныхъ о Мельмотѣ? Не будемъ говорить о другихъ дѣлахъ, кромѣ покупки имѣнія Лонгестаффа; главное обвиненіе заключалось въ подлогѣ по этому дѣлу, и обвиненіе это было справедливо. Мельмотъ въ это время жилъ уже не въ Гровеноръ-Сиверѣ, но въ Брутонъ-Стритѣ, въ домѣ Лонгестаффа. Лонгестаффъ-отецъ былъ вынужденъ обстоятельствами отдать свой домъ въ Лондонѣ въ наймы, и Мельмотъ его нанялъ. Но Лонгестаффу нужно было имѣть комнату для пріѣздовъ его въ Лондонъ, и такъ какъ Мельмотъ былъ человѣкъ знакомый, то Лонгестаффъ оставилъ свой письменный столъ въ своемъ прежнемъ кабинетѣ; а Мельмотъ поставилъ въ этомъ же кабинетѣ свой столъ. Мельмоть съумѣлъ, посредствомъ какого-то инструмента, отворить ящикъ въ столѣ Лонгестаффа, но не съумѣлъ послѣ запереть его опять. Онъ просмотрѣлъ бумаги Лонгестаффа, между прочимъ переписку его съ нотаріусомъ относительно требованій сына, и нашелъ въ особомъ пакетѣ заготовленную нотаріусомъ Лонгестаффа довѣренность ему отъ сына на совершеніе продажи Пиккеринга. Будучи принужденъ скорѣе получить возможность взять подъ это имѣніе дополнительную ссуду и убѣдившись изъ переписки, что Долли Лонгестаффъ не согласится подписать довѣренность безъ выдачѣ ему 25 т. фунтовъ, то-есть половины всей суммы, которую Мельмотъ вовсе не думалъ платить до поправленія своихъ обстоятельствъ, — Мельмотъ скопировалъ на готовой довѣренности подпись Лонгестаффа-сына съ его писемъ и опустилъ конвертъ и почтовой ящикъ. На конвертѣ былъ готовый адресъ нотаріуса Лонгестаффа-отца, и нотаріусъ, имѣя уже полномочіе отца и получивъ довѣренность сына, совершилъ продажу. Лонгестаффъ-отецъ, когда эта довѣренность была ему показана, сейчасъ узналъ эту бумагу и былъ убѣжденъ, что сынъ его подписалъ ее; а Долли Лонгестаффъ узналъ о дѣлѣ только тогда, когда оно уже совершилось. Онъ сталъ отрицать фактъ подписанія имъ довѣренности, но отецъ не хотѣлъ ему вѣрить, полагая, что это съ его стороны просто угроза, которую внушилъ Сквёркомъ, для скорѣйшаго полученія 25 т. фунтовъ. И какъ могъ Лонгестаффъ-старшій отдать 25 т. ф. Лонгестаффу-младшему, когда онъ самъ не получилъ съ Мельмота за имѣніе не только 50 тысячъ, но и одного гроша? Между тѣмъ, Мельмотъ успѣлъ получить подъ Пиккерингъ дополнительную ссуду и началъ тамъ работы по передѣлкѣ дома, чтобы убѣдить Лонгестаффа, что поводомъ въ пріобрѣтенію имѣнія было именно желаніе Мельмота жить въ немъ.

Когда Сквёркомъ, побуждаемый Долли Лонгестаффомъ, приступилъ къ дѣйствіямъ, когда даже нотаріусъ старика Лонгестаффа, настоятельно потребовалъ уплаты за Пиккерингъ, то Мельмотъ еще быть можетъ какъ-нибудь вывернулся бы, досталъ бы 50 т. ф. и уплатилъ бы Лонгестаффамъ; но кредитъ его внезапно былъ подорванъ тѣмъ, что Когенлюпъ бѣжалъ изъ Англіи и акціи мехиканской дороги обратились въ ничто. Мельмотъ принужденъ былъ отказаться отъ немедленной уплаты и предложилъ выдать Лонгестаффамъ векселя на 50 т. фунтовъ, на шестимѣсячный срокъ. Но нотаріусы отвергли это предложеніе и обратились къ лорду-мэру, изъявивъ намѣреніе начать дѣло въ городскомъ судѣ. Тогда предъ Мельмотомъ явилась крайне непріятная альтернатива. У него были 50 тысячъ, и даже гораздо больше, чѣмъ 50 тысячъ; но это былъ капиталъ, внесенный имъ въ банкъ на имя дочери, капиталъ, который предназначался для того, чтобы, въ случаѣ несостоятельности, Мельмотъ могъ жить на него гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ. Онъ далъ себѣ торжественную клятву ни въ какомъ случаѣ не пускать этого запаснаго фонда въ свои обороты, хотя бы всѣ они должны были лопнуть. Но вѣдь теперь вопросъ былъ уже о несостоятельности только. Лонгестаффы, отецъ и сынъ, и ихъ нотаріусы являлись въ Брутонъ-Стритъ и свидѣтельствовали замокъ письменнаго стола; Долли и Сквёркомъ громко твердили, что замокъ былъ открытъ Мельмотомъ и подпись поддѣлана имъ; они начинали дѣло въ судѣ. Все это еще можно было остановить, пожертвовавъ изъ запаснаго фонда 50 т. фунтовъ; получивъ свои деньги, Лонгестаффы тотчасъ прекратили бы дѣло.

Но тутъ явилось препятствіе, совершенно неожиданное. Мэри Мельмоть, на имя которой капиталъ былъ внесенъ, когда отецъ велѣлъ ей подписать довѣренность на вынутіе вклада, самъ не предполагая въ этомъ ничего, кромѣ одной формальности, наотрѣзъ отказалась дать свою подпись. Она привыкла не вѣрить отцу. Онъ убѣждалъ ее, что надъ нимъ виситъ полное разореніе; она не вѣрила. Онъ билъ ее, такъ что она упала на подъ; она съ тѣмъ большимъ упрямствомъ держалась за свой капиталъ, понимая, что въ немъ одномъ — средство для нея со временемъ избавиться отъ побоевъ и зависимости. Мельмотъ шелъ все далѣе и далѣе, и путь его становился болѣе и болѣе рискованнымъ. Онъ преспокойно подписалъ необходимые документы подъ руку Мэри, поддѣлалъ подпись своего конторщика Кролля въ качествѣ свидѣтеля, и свезъ эти бумаги къ банкиру Брегёрту, давъ Лонгестаффамъ торжественное обѣщаніе уплатить имъ деньги чрезъ нѣсколько дней, если они подождутъ съ начатіемъ процесса. Но случилась бѣда. Надо было шесть подписей Мэри и шесть подписей свидѣтеля. Мельмотъ сдѣлалъ первыя шесть, а вторыхъ только пять; одну забылъ! Брегертъ, увидѣвъ пропускъ — хотя былъ убѣжденъ, что подписи подлинныя, — поѣхалъ въ контору Мельмота вечеромъ и засталъ тамъ только конторщика Кролли. Ему Брегерть показалъ эти бумаги и указалъ на пропускъ. Тогда между ними все обнаружилось; Кролль своимъ недоумѣніемъ, при видѣ своихъ поддѣланныхъ подписей, выдалъ этотъ подлогъ, Брегертъ, не сказавъ ни слова, оставилъ бумаги у него, и Кролль, принеся ихъ на другой день утромъ къ Мельмоту въ домъ, ограничился тѣмъ, что просилъ уволить его отъ должности. Мельмотъ понялъ, что не только Кроллю, но по всей вѣроятности и Брегерту дѣло было ясно. Однако онъ былъ увѣренъ, что они не станутъ возбуждать этого дѣла; вѣдь бумаги были возвращены въ его руки. Разореніе было неминуемо и вѣроятно, нѣчто худшее чѣмъ разореніе, вѣроятно — тюрьма, такъ какъ Лонгестаффы, не получивъ денегъ въ условленный срокъ, неминуемо начали бы дѣло о первомъ подлогѣ въ судѣ. Мельмотъ только приказалъ женѣ и дочери спрятать ихъ брилльянты и вообще драгоцѣнности. Онъ долженъ былъ пасть. Это было неминуемо. Но у него было достаточно внутренней силы, чтобы, падая подъ ударами судьбы, завернуться въ тогу. Онъ решился до конца показать «имъ всѣмъ» свою невозмутимость, до конца глядѣть прямо въ глаза всему враждебному ему нынѣ свѣту.

IX.

Какъ только распространилась вѣсть о бѣгствѣ Когенлюпа, весь кредитъ Мельмота исчезъ и всѣ были убѣждены въ полномъ его банкротствѣ. Грендолли, отецъ и сынъ, оставили его, никто не являлся болѣе къ нему въ домъ. Въ самой палатѣ общинъ, чрезъ два дня послѣ бѣгства Когенлюпа, банкротство Мельмота и вообще его судьба были главнымъ предметомъ часгныхъ разговоровъ. Говорили, что начато дѣло о подлогѣ; говорили, что Мельмотъ бѣжалъ по слѣдамъ Когенлюпа. Даже министры, сидя на своей скамьѣ и выдерживая обычную бомбардировку мелкихъ запросовъ, занимались между собой не этими запросами, но Мельмотомъ.

— Вамъ ничего неизвѣстно о немъ? — спросилъ канцлеръ казначейства министра внутреннихъ дѣлъ.

— Я имѣю свѣдѣніе, что рѣшенія объ арестованіи его пока не состоялось. По общему мнѣнію, онъ совершилъ подлогъ; но еще вопросъ, достаточно ли собрано уличающихъ обстоятельствъ.

— Но все-таки онъ разорился, — сказалъ канцлеръ.

— Да я сомнѣваюсь даже, былъ ли онъ когда-нибудь богатъ. Одно вѣрно, — что онъ величайшій плутъ, какого намъ случалось видѣть. Вѣдь онъ навѣрное издержалъ болѣе ста тысячъ фунтовъ въ теченіе этого года на личные расходы. Какъ-то императору это понравится, когда онъ узнаетъ правду, — прибавилъ министръ. Другой членъ кабинета вставилъ тогда замѣчаніе, что вѣроятно Китайскій императоръ легче перенесетъ это, чѣмъ первый лордъ казначейства (то-есть первый министръ Англіи).

Въ эту минуту въ палатѣ воцарилось вдругъ такое удивительное молчаніе, которое само какъ будто было слышно. Такъ дѣйствуетъ на слухъ внезапное прекращеніе гула сдержанныхъ разговоровъ. Августъ Мельмотъ, членъ парламента за Уэстминстеръ, входилъ въ палату. Видъ его былъ нахальнѣе, чѣмъ когда-либо. Шляпу онъ всегда носилъ нѣсколько на бекрень; теперь она была надѣта совсѣмъ на бокъ. Никто не поклонился ему, никто не сказалъ ему слова, никто не показалъ вида, что узнаетъ его. Ко всему этому Мельмотъ приготовился и твердо шелъ впередъ, какъ-будто ничего этого не замѣчая. Онъ хотѣлъ показать себя; рѣшился выдержать весь вечеръ въ этой обстановкѣ. Онъ уже разузналъ обычаи палаты и, проходя мимо стола спикера и булавы, съ нѣкоторой аффектаціею вѣжливости, приподнялъ шляпу выше, чѣмъ требовалось. Затѣмъ онъ пробрался на свою скамью и сѣлъ. Злополучный лордъ Ниддердэль сидѣлъ возлѣ того мѣста, которое онъ занялъ. Въ послѣдніе два дня отецъ Ниддердэля и онъ самъ должны были, наконецъ, убѣдиться, что женитьба его на дочери Мельмота невозможна.

— Были сегодня на верху, у Мэри? — спросилъ Мельмотъ своего сосѣда, какъ ни въ чемъ не бывало.

— Нѣтъ, — я не былъ, — отвѣчалъ молодой лордъ.

— Отчего же вы не бываете? Она теперь постоянно о васъ спрашиваетъ. Надѣюсь, что на будущей недѣлѣ мы опять переѣдемъ въ нашъ собственный домъ и увидимся съ вами тамъ.

«Неужели этотъ человѣкъ самъ не понимаетъ положенія своихъ дѣлъ?» думалось лорду Ниддердэлю.

— Знаете, — сказалъ онъ, — вамъ бы слѣдовало опять перевидѣться съ батюшкой.

— А что, развѣ что-нибудь?

— Право… не знаю, какъ вамъ сказать; но лучше вамъ повидаться; я теперь ухожу.

— Прощайте, дружокъ, — произнесъ Мельмотъ вслухъ, гораздо громче, чѣмъ обыкновенно ведутся частные разговоры въ палатѣ. Ниддердэль въ смущеніи пошелъ въ двери; но едвали кто-нибудь въ палатѣ не понималъ истиннаго значенія всего, что происходило въ эту минуту. Въ дверяхъ съ Ниддердэлемъ встрѣтился одинъ изъ консервативныхъ вождей.

— Слыхали? — спросилъ онъ.

— То-есть, о Мельмотѣ, вѣроятно?

— Да, да; я сейчасъ узналъ, что онъ только-что схваченъ въ своемъ домѣ, по обвиненію въ подлогѣ.

— Съ сожалѣніемъ долженъ сказать, что нѣтъ. Войдите, и вы увидите его: онъ тутъ сидитъ.

Мельмотъ сидѣлъ до семи часовъ; тогда пренія были отсрочены до девяти. Онъ поднялся съ мѣста одинъ изъ послѣднихъ и пошелъ величественными шагами въ буфетъ, заказывать сей обѣдъ. Онъ былъ все-таки членъ палаты; онъ имѣлъ право обѣдать въ ея буфетѣ. Никто не сказалъ ему ни слова. Отобѣдаю, онъ пошелъ въ курительную комнату, закурилъ громадную сигару и предложилъ такую же — г. Броуну, тому самому члену, на котораго онъ недавно производилъ нападеніе. Мельмотъ былъ большого роста, крѣпкій, сильный человѣкъ во всей фигурѣ и въ выраженіи своего лица. Г. Броунъ былъ маленькій, толстенькій человѣчекъ, лѣтъ за шестьдесятъ, постоянно старавшійся придать себѣ важность сжиманіемъ губъ и нахмуриваніемъ бровей. Смѣшно было видѣть, какъ г. Броунъ отскочилъ отъ грѣха, представляемаго Мельмотомъ и съ двойнымъ усиленіемъ нахмурился.

— Вы напрасно такъ обижаетесь тѣмъ, что я тогда сказалъ, — объяснилъ ему Мельмотъ: — я не хотѣлъ оскорбить васъ. — Сказавъ это, онъ испустилъ громкій, хриплый смѣхъ, и посмотрѣлъ вокругъ себя, какъ-бы наслаждаясь своимъ торжествомъ. Потомъ онъ сѣлъ и молчалъ. Еще разъ громко захохоталъ, какъ будто ему пришла въ голову очень смѣшная мысль; но не заговаривалъ болѣе ни съ кѣмъ. Послѣ девяти часовъ, онъ опять вошелъ въ залъ собранія и сѣлъ на прежнее мѣсто. За обѣдомъ онъ пилъ шампанское и прибавилъ еще три стакана воды съ коньякомъ. Теперь у него хватило бы смѣлости уже на что угодно. Обсуждался вопросъ, относившійся къ законамъ объ охотѣ; Мельмоть рѣшительно не смыслилъ въ этомъ. Но когда одинъ ораторъ опустился на мѣсто, онъ — всталъ. Спикеръ нарочно посмотрѣлъ на другого члена, который всталъ въ то же время. Когда тотъ кончилъ говорить, Мельмотъ опять всталъ. Еще разъ, спикеръ открылъ кого-то, кто хотѣлъ подняться и сталъ смотрѣть на того, что и дало тому право слова. Но когда и тотъ кончилъ — Мельмотъ всталъ въ третій разъ; потомъ въ четвертый. Наконецъ, никто другой не поднимался; спикеръ сдѣлалъ гримасу, взглянувъ на Мельмота, и прислонился въ спинкѣ своего кресла. Желая выказать свою смѣлость, Мельмотъ рѣшился говорить; онъ былъ пьянъ; однимъ колѣномъ онъ упирался въ переднюю скамью. Но онъ самъ не зналъ, что говорить. Вдругъ онъ оступился впередъ; поправился, посмотрѣлъ вокругъ палаты и, еще разъ потерявъ равновѣсіе, упалъ головою внизъ на плечи одному изъ консервативныхъ вождей, сидѣвшему впереди его. Тотъ вскочилъ и хотѣлъ помочь пьяному. Но Мельмотъ поднялся скоро самъ, сѣлъ, надѣлъ шляпу, и попробовалъ смотрѣть такъ, какъ будто ничего особеннаго не случилось. Пренія шли дальше, безъ всякихъ мѣръ, потому что нѣтъ правила, какъ поступать въ палатѣ въ случаѣ пьянаго состоянія кого-либо изъ членовъ. Правила не предвидѣли этого. Около десяти минутъ Мельмотъ посидѣлъ еще, потомъ поднялся съ мѣста и пошелъ къ двери не совсѣмъ твердою поступью, но не натыкаясь ни на кого. У всѣхъ захватывало дыханіе въ ожиданіи, что что-нибудь случится. Но никто его не тронулъ; онъ прошелъ корридоръ и сѣлъ въ свой экипажъ. Пріѣхавъ домой, онъ отправился въ свой кабинетъ и велѣлъ подать себѣ еще коньяку и воды. Въ двѣнадцатомъ часу ночи, человѣкъ его вышелъ въ послѣдній разъ, оставивъ у него на столѣ бутылку коньяку, три или четыре бутылки содовой воды и ящикъ съ сигарами. Человѣку онъ даже не показался особенно пьянъ. Но въ девять часовъ слѣдующаго утра, служанка, войдя къ нему въ комнату, увидѣла, что онъ лежалъ на полу, мертвый. Онъ былъ пьянъ, но онъ сознавалъ свое положеніе, предвидѣлъ что должно было случиться, и покончилъ всѣ затрудненія дозою синильной кислоты.

Гетти Карбэри была нѣкоторое время несчастна вслѣдствіе предполагаемой невѣрности Поля Монтэгю. Но дѣло вскорѣ объяснилось, при помощи того же великодушнаго ея кузена, Роджера Карбэри. Онъ любилъ ее болѣе самого себя; онъ превозмогъ свое негодованіе противъ друга и рѣшился завѣщать свое имѣніе сыну Гетти и Поля Монтэгю, съ тѣмъ, чтобы онъ носилъ имя Карбэри. — Дѣло матери и брата Генріетты устроилось такъ, что лэди Карбэри приняла вторично сдѣланное ей издателемъ «утренней» газеты, г. Броуномъ, предложеніе, а сэръ Феликсъ Карбэри былъ отправленъ путешествовать — въ Берлинъ, подъ присмотромъ одного пастора, назначеннаго въ тамошнюю англиканскую церковь; при этомъ деньги на содержаніе баронета бня вручены пастору.

Мэри Мельмотъ жалѣла о потерѣ сэра Феликса горячо, но не долго. Капиталъ, внесенный на ея имя отцомъ, остался въ ея рукахъ. У нея осталось болѣе 100 тысячъ фунтовъ, которыхъ она была полной хозяйкой, такъ какъ по смерти Мельмота открыла, что мадамъ Мельмотъ рѣшительно не приходилась ей ничѣмъ. О происхожденіи самого Мельмота теперь стали говорить, что отецъ его былъ извѣстный дѣлатель фальшивой монеты въ Нью-Йоркѣ, ирландецъ, по фамиліи Мельмоди. Но Мэри не была законная дочь Мельмота, и капиталъ оставался при ней просто потому, что былъ положенъ на ея имя. Мадамъ Мельмотъ никакъ не могла понятъ, отчего весь уцѣлѣвшій капиталъ переходилъ такимъ образомъ въ руки одной Мэри; но та уступила ей всѣ притязанія на брилльянты, скрытые отъ конкурса, и это доставило вдовѣ утѣшеніе, хотя безъ всякаго сравненія меньшее, чѣмъ то, которое досталось дочери. Впрочемъ, вскорѣ явились и утѣшители. Фискеръ явился тотчасъ, когда узналъ о крушеніи компаніи, и сталъ распутывать дѣло, а вмѣстѣ сильно ухаживать за Мэри. Дѣлъ нельзя было распутывать безъ конторщика Мельмота, Кролля и тотъ явился утѣшителемъ мадамъ Мельмотъ. Рѣшено было, что вдова и Кролль соединятся бракомъ. Фискеръ всѣхъ ихъ уговорилъ ѣхать въ Америку; но мадамъ Мельмотъ и Кролль не хотѣли ѣхать далѣе Нью-Йорка, а Мари соглашалась ѣхать съ Фискеромъ въ Калифорнію, но не давала ему рѣшительнаго отвѣта на его предложеніе. Она очень хорошо понимала его цѣль и цѣнила свою независимость.

— Истинная дочь своего отца, — замѣтилъ о ней Фискеръ въ разговорѣ съ Кроллемъ.

— Ахъ, да! — отвѣчалъ нѣмецъ: — но побольше его. Онъ увлекался и терялъ голову, и лопнулъ отъ своего величія.

При этомъ Кролль жестомъ изобразилъ лягушку, надувающуюся до размѣровъ вола.

— И лопнулъ, г. Фискеръ. Онъ былъ большой человѣкъ, но чѣмъ больше онъ дѣлался, тѣмъ дѣлался менѣе и менѣе благоразуменъ. Онъ ѣлъ такъ много, что отъ жиру не могъ ужъ послѣ видѣть, съѣдалъ ли онъ каждый день нужную порцію.

Такъ анализировалъ герръ Кролль характеръ своего хозяина.

— Но мадмуазель, — а, она не такъ. Она никогда слишкомъ много не скушаетъ, но покушаетъ всегда.

Такъ анализировалъ онъ характеръ хозяйской дочки.

— Гораздо благопріятнѣе для васъ, миссъ Мельмотъ, будетъ въѣхать въ Санъ-Франциско въ качествѣ замужней дамы или по крайней мѣрѣ дамы, уже давшей слово, — уговаривалъ Фискеръ.

— Развѣ незамужнія не пользуются уваженіемъ въ Калифорніи?

— Не то. Послушайте, миссъ Мельмотъ, вѣдь вы знаете, что я хочу сказать.

— Знаю.

— Соединимъ свои судьбы на жизнь. Оба мы благополучно устроились. Я издерживаю 30,000 долларовъ въ годъ, живу въ собственномъ домѣ. Вы все увидите. Съ тѣмъ, что у меня есть и съ тѣмъ, что у васъ есть, мы можемъ ступать ногой за кѣмъ угодно, — такъ я предполагаю.

— Я ужъ видѣла нѣчто въ этомъ родѣ, г. Фискеръ. Я не намѣрена ступать ногою туда, откуда нельзя ее вынуть обратно.

— Этого вы отъ меня не бойтесь, миссъ Мельмотъ. Я не буду имѣть права, по нашимъ законамъ, тронуть одного доллара изъ вашихъ денегъ. Такое торжество было бы въѣхать въ Франциско женой и мужемъ!

— Я не рѣшусь выдти замужъ, пока не осмотрюсь тамъ хорошенько.

— И не увидите дома? Ну, — въ этомъ есть резонъ. Только домъ есть, въ этомъ будьте увѣрены. И я не боюсь насчетъ того, что домъ вамъ навѣрное понравится. Наконецъ, какъ же вы однѣ будете въ Санъ-Франциско? О, миссъ Мельмоть, я питаю къ вамъ такое чувство!

— Такъ я скажу вамъ, мы вотъ какъ сдѣлаемъ: вы можете считать себя моимъ женихомъ.

— Я, счастливѣйшій человѣкъ на этомъ континентѣ! — воскликнулъ Фискеръ, забывая, что онъ еще не въ Америкѣ.

— Но, — продолжала Мэри: — если по пріѣздѣ въ С.-Франциско я найду какой-нибудь поводъ измѣнить свое рѣшеніе, я измѣню его. Вы мнѣ довольно нравитесь, но я не хочу скакнуть куда-нибудь въ потемкахъ.

— Вѣрно, вѣрно; совершенно такъ.

Обѣ пары отплыли 3-го сентября изъ Ливерпуля въ Нью-Йоркъ. Вскорѣ по прибытіи въ Санъ-Франциско, Мэри вышла за Фискера.

Л. А -- въ.

"Вѣстникъ Европы", № 12, 1875

---

1. The way we live now, by Anthony Trollope, 1876 — въ четырехъ томахъ.
2. Владѣлецъ цѣлаго квартала въ Лондонѣ
3. Не принадлежащихъ къ партіямъ.
4. Гладстонъ переводилъ Гомера.