Какъ ихъ судить? править
I. править
Около двѣнадцати часовъ, довольно свѣжимъ августовскимъ утромъ, по пассажу на Невскомъ проспектѣ, въ числѣ прочихъ прогуливавшихся, шелъ высокій и стройный господинъ, въ форменномъ пальто военнаго врача, лѣтъ тридцати пяти, красивый собою, но совершенно сѣдой, почти бѣлый, что придавало необыкновенную, своеобразную прелесть его правильнымъ чертамъ и блестящему взгляду. Онъ велъ подъ руку прелестную блондинку, миніатюрнаго роста, съ нѣсколько гордымъ выраженіемъ личика, съ синими, слегка прищуренными глазками и замѣчательно-роскошными волосами пепельнаго цвѣта. Дойдя до средины пассажа, они остановились у магазина, въ которомъ были выставлены карточки разныхъ европейскихъ знаменитостей, и начали ихъ разсматривать. Вѣроятно съ подобною же цѣлію, около этого магазина остановился отставной генералъ, сухощавый старикъ, средняго роста, съ сѣдыми бакенбардами и непріятными сѣро-карими, быстро бѣгавшими глазами, изъ-подъ нависшихъ, густыхъ бровей. Разсмотрѣвъ двѣ-три карточки, старикъ хотѣлъ уже идти далѣе, какъ вдругъ, взглянувъ нечаянно на блондинку, словно оцѣпенѣлъ, отскочилъ на два шага и поднявъ съ изумленнымъ жестомъ руку, устремилъ на нее странный и испуганный взглядъ широко-раскрытыхъ глазъ. Врачъ и его спутница въ это время разговаривали между собою и не замѣчали происходившаго вокругъ нихъ. Между тѣмъ, какъ бы не довѣряя видѣнному, старикъ протеръ глаза, перешелъ на другую сторону и сталъ еще пристальнѣе всматриваться въ блондинку, съ тѣмъ же выраженіемъ изумленія и ужаса. — Такъ, такъ! шепталъ старикъ, ломая пальцы рукъ. — Это она… и сомнѣній не можетъ быть… Алевтина! прибавилъ онъ громко.
При этомъ имени молодая женщина обернулась и вопросительно взглянула на генерала. Вслѣдъ за тѣмъ, она въ страхѣ прижалась къ своему кавалеру, прошептавъ дрожащимъ голосомъ: «Онъ!..»
— Алевтина!.. повторилъ онъ еще разъ.
— Что вамъ угодно? спросилъ его врачъ взволнованнымъ голосомъ. Лицо его стало болѣзненно блѣдно, какъ у мертвеца, безъ всякихъ признаковъ жизни, но черные глаза его ярко сверкали.
— Это — моя жена!.. вскричалъ генералъ.
— Ошибаетесь… возразилъ врачъ, стараясь сохранить какъ можно болѣе хладнокровія. — Это моя жена… Я женатъ на ней десятый годъ.
— А я все таки утверждаю, что это моя жена… Ее зовутъ Алевтина Михайловна.
— Можетъ быть, но я не намѣренъ сообщать имя и отечество своей жены каждому встрѣчному. Вѣроятно, вы введены въ заблужденіе сходствомъ физіономій… Пойдемъ! обратился врачъ къ своей дамѣ.
— Нѣтъ, я васъ не выпущу, милостивый государь, рѣшительно объявилъ старикъ, схвативъ врача за рукавъ пальто. — Господинъ полицейскій офицеръ! пожалуйте сюда!.. крикнулъ онъ, — господа присутствующіе! прошу васъ быть свидѣтелями… Я Захаръ Матвѣевичъ Дребезгинъ…
Состязавшихся обступила густая толпа любопытныхъ. Подошелъ и полицейскій офицеръ. Дребезгинъ сталъ просить о задержаніи врача и дамы, дрожавшей и прильнувшей къ его плечу, съ опущенными отъ стыда глазами.
— Повторяю вамъ, что вы въ заблужденіи… можетъ быть по наружному сходству. Говорю вамъ, что я женатъ уже десять лѣтъ, у меня трое дѣтей. Мы всего три дни какъ пріѣхали въ Петербургъ изъ провинціи, убѣждалъ врачъ.
— А я вамъ говорю, что эта особа все таки моя жена, десять лѣтъ тому назадъ умершая…
Такое заявленіе изумило толпу.
— Г. полицейскій офицеръ! обратится къ нему врачъ, — моей женѣ дурно, пропустите насъ… Развѣ вы не видите, что несчастный помѣшанъ?
Полицейскій офицеръ въ самомъ дѣлѣ хотѣлъ было дать дорогу врачу, но Дребезгинъ стремительно подскочилъ къ дамѣ и, взявъ ее за руку, грозно спросилъ:
— Алевтина! признайся — это ты?.. Не думай, чтобы я оставилъ тебя безъ преслѣдованія… Я докажу, что ты моя жена.
Дама ничего не отвѣчала; она только вскрикнула и упала въ обморокъ. Врачъ внѣ себя бросился приводить ее въ чувство, произнося дрожащимъ голосомъ странныя слова: «онъ убьетъ ее во второй разъ»!.. Это обстоятельство задержало незнакомцевъ въ пассажѣ на нѣкоторое время, въ продолженіи котораго Дребезгинъ успѣлъ убѣдить полицейскихъ властей, что онъ въ здравомъ умѣ, и просилъ: не выпуская полковаго врача, сейчасъ же собрать свѣдѣнія, кто именно онъ и его спутница и гдѣ они квартируютъ. Затѣмъ онъ уѣхалъ въ квартиру оберъ-полицеймейстера просить его помощи въ розыскахъ.
По сдѣланнымъ полиціею дознаніямъ, мужчина, проходившій съ дамой по пассажу, оказался дѣйствительно военнымъ врачомъ, надворнымъ совѣтникомъ Владиміромъ Александровичемъ Заварницкимъ, а дама — его женой Алевтиной Константиновной Заварницкой, по прежней дѣвичьей фамиліи Воскресенской, происходившей изъ купеческаго званія. Заварницкій былъ женатъ на ней девять лѣтъ и три мѣсяца и имѣлъ отъ нея дочь и двухъ сыновей. Семейство это прибыло въ Петербургъ дня за три до происшествія въ пассажѣ и остановилось на Невскомъ проспектѣ, въ скромномъ нумери «Преображенской» гостинницы. Казалось, такія свѣдѣнія должны были поселить въ Дребезгинѣ сомнѣніе относительно тождества личности докторши Заварницкой съ его женою, — но Дребезгинъ твердо стоялъ на своемъ и подалъ прошеніе въ Окружный судъ о разбирательствѣ этого дѣла, ссылаясь на многочисленныхъ свидѣтелей, которые, при очныхъ ставкахъ съ ними надворной совѣтницы Алевтины Константиновны Заварницкой, не преминуть узнать въ ней его покойную жену Алевтину Михайловну Дребезгину, урожденную баронесу Цадебель, похороненную въ такомъ-то году, въ его фамильномъ склепѣ, въ деревнѣ Екатериновкѣ Новогрунтовскаго уѣзда, Черноземской губерніи. Началось слѣдствіе. Заварницкіе были обязаны подпискою о невыѣздѣ изъ Петербурга. Въ слободу Екатериновку былъ командированъ со стороны окружнаго суда особый чиновникъ, который при освидѣтельствованіи фамильнаго склепа Дребезгиныхъ, въприсутствіи мѣстныхъ властей, не нашелъ никакихъ слѣдовъ праха въ гробѣ умершей Алевтины Михайловны Дребезгиной, урожденной баронесы Цадебель… Вскорѣ дальнѣйшее производство этого дѣла было передано по мѣсту совершенія преступленія въ мѣстный Окружной судъ.
II. править
Предки Цадебелей были истые уроженцы Лифляндіи, но теперь на прежнее происхожденіе ихъ указывала лишь фамилія, да бѣлокурсые, пепельные волосы и голубые глаза. Баронъ Михаилъ Федоровичъ Цадебель, заслуженный и раненый полковникъ, умеръ въ среднихъ лѣтахъ, черезъ годъ послѣ смерти жены, оставившей ему трехлѣтнюю дочь, Алевтину. Оставшись круглой сиротою, дѣвочка перешла на житье къ своему опекуну, дядѣ, брату матери, статскому совѣтнику Василію Ивановичу Мономахову, человѣку хотя и очень доброму, но въ высшей степени тщеславному. Алевтинѣ, послѣ смерти отца, осталось довольно значительное состояніе, заключавшееся въ двумъ огромныхъ домахъ въ Петербургѣ, въ разномъ движимомъ имуществѣ, въ вещахъ и шестидесяти тысячахъ рублей. Это состояніе давало Алевтинѣ полную возможность получить прекрасное домашнее воспитаніе, но Мономаховъ считалъ приличнѣйшимъ дать образованіе дочери такого заслуженнаго офицера, какъ его шуринъ, не иначе какъ въ Патріотическомъ институтѣ, — и Алевтина въ извѣстные годы была принята въ это заведеніе, гдѣ и кончила полный курсъ; послѣ чего возвратилась въ домъ дяди. У Алевтины было много прекрасныхъ задатковъ: она имѣла горячее, любящее сердце, жаждавшее чувства, симпатизировала всякому горю и страданію; къ этимъ качествамъ присоединялись свѣтлый, природный умъ и тихій характеръ. Молодая головка ея была чужда праздныхъ мечтаній, фантазій и иллюзій. Какъ всякая богатая дѣвушка извѣстнаго круга, она была окружена такою обстановкой, при которой весьма скоро отдѣлалась отъ институтской наивности и, ознакомилась съ дѣйствительной жизнью, по крайней мѣрѣ въ той сферѣ, гдѣ ей пришлось вращаться. На толпу же, которую она видѣла лишь мелькомъ на улицѣ, она усгоила себѣ особенные взгляды, свысока благосклонные, считая себя существомъ противъ нея высшимъ. Впрочемъ, съ однимъ изъ людей этой толпы Алевтинѣ пришлось встрѣчаться чаще, чѣмъ она быть можетъ желала на первыхъ порахъ. Въ то время, когда Алевтина вторично поселилась у дяди, въ этомъ домѣ явилось новое лицо, жившее у Мономахова въ качествѣ домашняго учителя его малолѣтняго сына. Это быль Владиміръ Александровичъ Заварницкій, молодой человѣкъ, лѣтъ двадцати трехъ, недавно кончившій курсъ въ Медико-хирургической академіи. Алевтинѣ Михайловнѣ тогда было всего шестнадцать. Заварницкаго въ домѣ Мономахова всѣ считали за человѣка холоднаго, сухаго и разсудительнаго, а потому относились къ нему весьма довѣрчиво. Сынъ бѣднаго деревенскаго пономаря какой-то дальней губерніи, Заварницкій, съ самаго ранняго дѣтства, сталъ проходить тяжелую школу житейскихъ нуждъ. Десяти-одинадцати лѣтъ, воспитываясь еще въ духовномъ уѣздномъ училищѣ, маленькій Владиміръ Заварницкій, стоя на квартирѣ въ концѣ города у старой солдатки, которой отецъ его выплачивалъ за квартированіе сына два рубля въ мѣсяцъ натурою, т. е мукою, крупою, пшеномъ и пр., — зналъ уже, что значить порою сварить себѣ обѣдъ, выстирать бѣлье, нарубить дровъ и сбѣгать къ сосѣдямъ, наносить воды, чтобы заработать нѣсколько копѣекъ, нужныхъ ему для покупки сальной свѣчи для вечернихъ занятій и необходимыхъ ученическихъ принадлежностей, бумаги, перьевъ и т. п… По окончаніи курса въ семинаріи, гдѣ Заварницкій воспитывался на казенный счетъ въ бурсѣ, онъ задумалъ поступить въ Медико-хирургическую академію и съ этою цѣлью двинулся въ Петербургъ пѣшкомъ, за нѣсколько сотъ верстъ, съ единственною надеждою найти себѣ на первыхъ норахъ въ Петербургѣ пріютъ въ домѣ одного дальняго родственника, служившаго діакономъ въ какой-то приходской церкви. Списываться съ этимъ родственникомъ Заварницкій счелъ неблагоразумнымъ, такъ какъ по письменной просьбѣ діаконъ могъ учтиво отказать въ гостепріимствѣ; явясь же внезапно, онъ ставилъ его въ необходимость дать ему у себя; въ квартирѣ прибѣжище, хотя на нѣсколько дней. Къ счастью его, діаконъ жилъ зажиточно и имѣлъ кучу дѣтей — подростковъ; вслѣдствіе этого, онъ не только не отказалъ своему родственнику въ пріютѣ на первыхъ порахъ, но далъ ему отдѣльную комнату и предложилъ столъ съ тѣмъ, чтобы Заварницкій занимался съ его дѣтьми. Заварницкій прожилъ у него болѣе трехъ лѣтъ, съ каждымъ годомъ постепенно улучшая свое положеніе; онъ успѣвалъ и посѣщать лекціи въ академіи, и заниматься діаконскими дѣтьми, и давать еще частные уроки, — такъ какъ діаконъ, въ отплату за успѣшное занятіе Заварницкаго съ его дѣтьми, вездѣ въ богатыхъ домахъ по приходу рекомендовалъ своего родственника умницей и способнымъ учителемъ. На четвертый годъ Заварницкій перешелъ отъ діакона давать уроки въ домъ одной графини, а оттуда, по рекомендаціи послѣдней, поступилъ наконецъ къ Мономаховымъ. При всемъ томъ, среди постоянныхъ занятій, въ которыхъ проходила его жизнь, молодой человѣкъ не успѣлъ еще присмотрѣться къ быту того общества, куда толкнула его судьба, — и многіе обычаи и порядки въ этомъ домѣ казались Заварницкому крайне тяжелы.
Мѣсто въ домѣ Мономаховыхъ было для него выгодно и онъ дорожилъ имъ. Заварницкій разсчитывалъ, по окончаніи курса въ академіи и по протекціи Мономахова, занять мѣсто врача по своему желанію и имѣть практику.
Съ самаго начала знакомство между Заварницкимъ и Алевтиною ограничивалось лишь поклонами; но красивая наружность молодаго человѣка, не смотря на замѣтную угловатость и застѣнчивость, повидимому производила на нее нѣкоторое впечатлѣніе. Въ первый разъ Алевтина заговорила съ нимъ въ учебной комнатѣ, потомъ изрѣдка встрѣчала его въ саду, когда онъ водилъ гулять ея двоюроднаго брата. Мало по малу молодые люди перестали чуждаться другъ друга, и Алевтина, къ удивленію своему, съ каждымъ днемъ открывала въ своемъ собесѣдникѣ все новыя и новыя достоинства. Вскорѣ видѣть его, говорить съ нимъ стало для нея ежедневною потребностью — хотя и далеко несознаваемою. На Заварницкаго же она съ перваго дня произвела впечатлѣніе поражающее; при красотѣ своей она обладала какой-то особенной, совершенно своеобразной и, вмѣстѣ съ тѣмъ, естественной граціей — и такъ мало походила ею на другихъ, бывавшихъ въ домѣ Мономахова дѣвушекъ, что всякій незнакомый человѣкъ не могъ не увлечься ею съ перваго взгляда. Но, какъ человѣкъ жившій своимъ трудомъ и не глупый, Заварницкій ясно видѣлъ, какая бездна лежитъ между нимъ и Алевтиною, — а потому старался держаться отъ нея въ отдаленіи и даже заставлялъ себя смотрѣть на нее съ невыгодной для нея точки зрѣнія. Однако, все это предубѣжденіе Заварницкаго противъ Алевтины не послужило ни къ чему, — дѣвушка успѣла, безъ всякой хитрости или намѣреннаго плана, уничтожить эти непріязненныя къ ней чувства, единственно силою своей привлекательности и простоты обращенія. Заварницкому, впрочемъ, по крайней его неопытности въ женщинахъ, стало казаться, что онъ имѣетъ дѣло не съ свѣтскою дѣвушкой, а еще съ простодушнымъ ребенкомъ, на котораго еще можно вліять…
Тутъ самонадѣянное воображеніе юноши окончательно разыгрывалось — и онъ невольно поддавался его обольстительнымъ иллюзіямъ…
Въ сущности дѣло было гораздо проще: молодой человѣкъ влюбился со всѣмъ пыломъ непочатаго чувства и какъ это рѣдкое въ наши времена явленіе еще рѣже не находитъ себѣ отзыва въ чистыхъ женственныхъ натурахъ, то и Алевтинѣ молодой человѣкъ нравился все больше и больше. Она невольно обратила вниманіе на его ровность характера и серіозную преданность дѣлу, и нечувствительно сама начала дилать первые шаги къ сближенію, посѣщая будто бы изъ любопытства классную комнату во время уроковъ ея брата… Алевтина была въ томъ періодѣ возраста, когда дѣвушка болѣе всего расположена поддаться обаянію любви. Искра этого чувства безсознательно зажглась въ ней, а постоянное присутствіе Заварницкаго еще болѣе питало и раздувало этотъ огонекъ. Алевтина сама удивлялась порою тому, что если ее и поражали внѣшнимъ лоскомъ и остроуміемъ другіе мужчины, то по прошествіи нѣсколькихъ дней впечатлѣніе это уменьшалось, а потомъ и вовсе изглаживалось; Заварницкаго же она видѣла каждый день и по нѣскольку разъ, а между тѣмъ онъ съ утра до вечера не выходилъ изъ ея головы. Она начала краснѣть при его приближеніи, руки ея стали дрожать касаясь его руки — и, если ей приходилось присутствовать при дѣланныхъ теткою ея репримандахъ Заварницкому, она невыносимо страдала и мѣнялась въ лицѣ. Заварницкій все это видѣлъ, замѣчалъ и чувствовалъ. Пылкая натура молодаго человѣка проснулась: онъ забылъ все свое благоразуміе и разъединяющую его съ любимою дѣвушкою бездну. Послѣ одной изъ подобныхъ сценъ съ мадамъ Мономаховою, при которой Алевтина заявила такое неподдѣльное къ нему чувство, онъ не могъ удержаться, чтобы столкнувшись съ ней tête à tête не поблагодарить ее — и здѣсь съ языка его слетѣло полное признаніе. Въ другое время, при всей любви къ Заварницкому, молодая дѣвушка, по робости своей, не дала бы ему рѣшительнаго отвѣта въ своемъ чувствѣ — или бы замявъ отвѣтъ, или бы отвѣчавъ краскою, замѣшательствомъ, слезами и уходомъ; но, находясь подъ вліяніемъ глубокаго состраданія и сожалѣнія къ молодому человѣку, за безвинно переносимые имъ капризы, она высказала ему роковое: «вы также дороги мнѣ», и на долю Заварницкаго выпалъ ея первый дѣвственный поцалуй… На другой день они оба были въ смущеніи, преимущественно же Заварницкій, проведшій одну изъ самыхъ безпокойныхъ ночей въ своёй жизни. Онъ не принадлежалъ къ числу людей, раскаяваюшихся въ томъ или другомъ необдуманномъ поступкѣ. Если бы въ Петербургѣ ему не пришлось поступить въ академію и найти пріютъ, онъ искалъ бы себѣ какого нибудь другаго занятія, но и погибая, онъ никогда не издавалъ бы безплодныхъ сѣтованій на то, что пошелъ въ такую даль безъ всякаго матеріальнаго обезпеченія…
Къ чести Заварницкаго должно прибавить, что богатство Алевтины Цадебель здѣсь вовсе не играло ни какой роли; напротивъ, оно казалось ему однимъ лишнимъ препятствіемъ къ ихъ супружескому счастію. У людей, подобныхъ Заварницкому, есть свои особенные взгляды на деньги: привыкнувъ съ дѣтства заработывать каждую копѣйку тяжкимъ трудомъ, Заварницкій, не пренебрегалъ деньгами и даже дорожилъ ими, но только въ такомъ случаѣ, если онъ заработалъ ихъ; деньги же, случайно доставшіяся ему, какъ-то оскорбляли его самолюбіе…
Главнымъ препятствіемъ къ счастливому своему браку съ Алевтиной — Заварницкій считалъ ея происхожденіе и среду. Онъ боялся, чтобы Алевтина, по прошествіи извѣстнаго времени, не пожалѣла о ней, и что это могутъ навѣять на нее посторонніе, ея родственники и друзья. Только этого одного вопроса до признанія Алевтинѣ онъ не рѣшилъ. Что касается до матеріальныхъ препятствій къ браку, то ему, какъ и всякому юношѣ, они казались очень ничтожными — и онъ думалъ устранить ихъ безъ всякихъ затрудненій. Ему нужно было лишь одно согласіе Алевтины. И въ самомъ дѣлѣ, о чемъ бы, казалось, ему задумываться? До окончанія полнаго курса въ академіи Заварницкому оставалось немного, по нѣсколькимъ предметамъ онъ уже выдержалъ экзаменъ, а далѣе онъ надѣялся получить мѣсто полковаго врача внѣ Петербурга — и затѣмъ повѣнчаться съ Алевтиною, при содѣйствіи одного своего товарища, молодаго священника, безъ всякихъ предварительныхъ разговоровъ объ этомъ съ Мономаховыми, согласія которыхъ онъ никогда не надѣялся получить. Относительно-же, могущихъ быть, судебныхъ преслѣдованій онъ особенно не тревожился. Убѣдить Алевтину — оставить домъ опекуна и согласиться соединить съ нимъ свою судьбу ему казалось легко. Но это самое и останавливало Заварницкаго и заставило его провести безсонную ночь… Онъ считалъ низкимъ и безчестнымъ воспользоваться простодушіемъ и наивностью молоденькой дѣвушки; онъ желалъ, чтобы она рѣшилась на это вполнѣ зрѣло и сознательно, — а для этого ему, изволите ли видѣть, нужно ее честно познакомить съ жизнію и съ будущей ея обстановкой и обязанностями, какъ жены врача. Но какъ планъ этотъ требовалъ времени, то для выполненія его Заварницкій предположилъ, по окончаніи курса въ академіи, остаться еще на годъ въ домѣ Мономаховыхъ учителемъ и домашнимъ врачомъ.
Золотая юность! у кого не бывало такихъ или подобныхъ завѣтныхъ, затаенныхъ, — но тѣмъ не менѣе — увы! — неисполнимыхъ замысловъ.
III. править
Къ выполненію своего плана, Заварницкій приступилъ тотчасъ-же послѣ рѣшенія объ этомъ. Онъ началъ доставленіемъ Алевтинѣ книгъ, первоначально преимущественно беллетристическаго содержанія, въ которыхъ шли трактаты о жизни, — и при бесѣдахъ о нихъ, онъ знакомилъ Алевтину съ своими взглядами и теоріями. Такъ прошло мѣсяца два или три, за которые Заварницкій уже успѣлъ окончить курсъ въ академіи. Вдругъ, внезапно, всѣ планы Заварницкаго были разрушены… Въ числѣ частныхъ посѣтителей Мономаховыхъ былъ Захаръ Матвѣевичъ Дребезгинъ, оказывавшій Алевтинѣ постоянно глубокіе знаки вниманія и уваженія, которые она, ничего не подозрѣвая, принимала съ благодарностью и любезностью. Дребезгинъ въ то время былъ еще не такой старикъ, какимъ мы видѣли его въ пассажѣ, хотя ему и тогда уже было за пятьдесятъ лѣтъ; молодцоватости его много способствовали: корсетъ, носимый имъ, и заграничная краска, которою онъ чернилъ свои волосы, усы и баки. Въ одинъ день, предъ обѣдомъ, Алевтина была приглашена въ кабинетъ М-me Мономаховой. Дѣвушка знала, что тетка ея звала кого нибудь въ свои покои лишь въ особенно важныхъ и экстренныхъ случаяхъ, а потому пошла къ ней не безъ волненія, какъ бы предчувствуя что-то недоброе. Мономахова была полная, дородная и весьма скучная особа, говорившая докторальнымъ тономъ и съ мельчайшими, совершенно ненужными подробностями. Но тѣмъ не менѣе очень не глупая, характерная, державшая въ рукахъ мужа и настойчивая въ своихъ требованіяхъ, когда хотѣла поставить что нибудь по своему желанію. Рѣчь свою къ Алевтинѣ она повела также издалека. Тетка долго распространялась передъ своею племянницею о знатности дома бароновъ Цадебелей, происходящей отъ знаменитыхъ ливонскихъ рыцарей, о положеніи дѣвушки ея круга и званія, о необходимости сдѣлать приличную партію, наконецъ, о родѣ и заслугахъ Дребезгина, и кончила объявленіемъ о сдѣланномъ имъ предложеніи Алевтинѣ. Эта длинная рѣчь, заставившая въ началѣ скучать Алевтину, а въ концѣ краснѣть и блѣднѣть, принесла однако-же своего длиннотою ту пользу, что дѣвушка успѣла приготовиться, что отвѣчать теткѣ.
— Дня чрезъ три, ma tante, робко проговорила дѣвушка, нагнувъ покраснѣвшую головку и теребя кружева носоваго платка, — я скажу вамъ отвѣтъ… Я соображу…
— Со-обра-а-жжу!?… удивленно воскликнула М-me Мономахова, — давно-ли это такія молоденькія дѣвушки, какъ ты, стали соображать?… Кажется, я и твой дядя, безъ воли котораго, по духовному завѣщанію твоего отца, ты не имѣешь права выдти замужъ, — умнѣе и опытнѣе тебя въ этомъ дѣлѣ. Партія съ Дребезгинымъ — такая приличная въ настоящее время, какую трудно и найти… Самъ Богъ, какъ сиротѣ, посылаетъ тебѣ счастіе. Конечно, ты невѣста съ приданымъ, но по своему званію далеко не съ огромнымъ… И ты всего не знаешь: теперь не прошлое время: всѣ дворяне-помѣщики страшно разорены; они проживаютъ, ничего не наживая… Сдѣлай тебѣ предложеніе графъ Улусовъ, князь Вѣжинъ или баронъ фонъ Ригель я бы еще призадумалась, не пойдетъ-ли твое приданое на уплату долговъ… Но Дребезгинъ — это дѣло совершенно другаго рода… Эта медленность очень повредитъ тебѣ въ его глазахъ… Какъ онъ на это еще посмотритъ! Мой совѣтъ сейчасъ-же принять его предложеніе; такъ точно думаетъ и твой дядя…
— Но, тетя!… я умоляю васъ! И молодая дѣвушка бросилась цѣловать пухлыя ручки своей тетки… М-піе Мономахова крайне любила это и смячилась; она даже нашла отвѣтъ племянницы весьма благоразумнымъ.
— Ну, ступай: Богъ съ тобою, вертушка, порѣзвись, но смотри, чтобы чрезъ три дня я могла дать Захару Матвѣевичу твое согласіе.
Но Алевтина пошла не рѣзвиться. Въ сердцѣ своемъ дѣвушка рѣшила непремѣнно отказать въ своей рукѣ Дребезгину, — но она ждала отъ тетки и дяди разныхъ сценъ, непріятностей, не знала какъ избѣжать ихъ, а потому задумала прибѣгнуть къ совѣту Заварницкаго и попросить его научить, какъ ой дѣйствовать. Это и была причина, по которой Алевтина просила у тетки трехдневной отсрочки. Предложеніе Дребезгина, само собою разумѣется, огорчило дѣвушку, но не въ такой степени, въ какой можно было предположить, потому что отношенія ея къ Заварницкому въ то время были въ такомъ положеніи, что она хотя со страхомъ, но не безъ примѣси радости, встрѣтила эту непріятность, какъ кризисъ который выяснить ихъ. Алевтина не понимала: любитъ или нѣтъ ее Заварницкій? Послѣ страстной сцены въ саду, онъ какъ будто перемѣнился и сдѣлался еще серіознѣе. На другой день, встрѣтясь съ нимъ, Алевтина ждала отъ него тѣхъ-же страстныхъ порывовъ — и ломала голову, какъ бы сколько-нибудь удержать ихъ; вмѣсто того, онъ подошелъ къ ней хотя и блѣдный, но довольно спокойный, держа въ рукѣ два небольшихъ томика книгъ, которые предложилъ ей прочесть, ни слова не напоминалъ о вчерашнемъ и повелъ рѣчь о постороннемъ предметѣ, какъ будто между ними ничего не было. Это даже оскорбило дѣвушку… Въ послѣдующія, весьма частыя свиданія съ Алевтиной, Заварницкій бесѣдовалъ съ нею или о книгахъ, или о научныхъ предметахъ, или раскалывалъ ей эпизоды изъ собственной жизни, жизни своихъ товарищей и знакомыхъ — и ни единаго слова о любви!… Бѣдная дѣвушка не знала, что ей и думать о признаніи Заварницкаго.
Какъ всякая женщина, какъ бы она молода ни была, Алевтина пустила въ ходъ и кокетство, но Заварницкій посмотрѣлъ на это странно. Рѣдкій день она не слышала отъ другихъ самой восторженной похвалы своей красотѣ, по Заварницкій какъ бы далъ слово не замѣчать ея… Ни занятія, ни серіозное чтеніе, доставляемое ей Заварницкимъ, не могли отвлечь ее отъ постоянной мысли объ одномъ и томъ же — о разрѣшеніи мучившаго ее вопроса: любима она или нѣтъ?… Чувство ея, поджигаемое препятствіями и самолюбіемъ, достигло полнаго разгара. Оно же крѣпло и у Заварницкаго, хотя отъ другихъ причинъ. Правда, когда Алевтина воодушевлялась чѣмъ нибудь и говорила, она замѣчала, что Заварницкій пожиралъ ее глазами и въ нихъ сверкала страсть. Въ рукѣ своей она чувствовала его руку всегда дрожавшей, то горячую, то холодную какъ ледъ. Она замѣчала, что при прощаніи съ нею, когда они бывали tête â tête, онъ находился въ какомъ-то нервномъ, доходящемъ до неловкости состояніи и порою хотѣлъ что-то сказать, обнять ее даже, но поспѣшно сейчасъ-же уходилъ… Что бы отвѣчала Заварницкому Алевтина, еслибы онъ ей высказалъ свои планы и сдѣлалъ предложеніе, — этого дѣвушка сама не знала и не разсуждала объ этомъ предметѣ; но ей хотѣлось, чтобы Заварницкій сдѣлалъ это предложеніе и желала еще разъ услышать прежнее признаніе…. Заварницкій не дѣлалъ этого, не просилъ поцѣлуя и сталъ избѣгать tête à tête, призывая къ себѣ на защиту въ этихъ случаяхъ — или своего ученика, или зачѣмъ нибудь прислугу…
— Что-то онъ скажетъ мнѣ, когда я ему сообщу предложеніе Дребезгина?… волновалась Алевтина, по выходѣ изъ кабинета тетки, идя съ опущенной головкой и сильно бьющимся сердцемъ въ садъ, единственное мѣсто, гдѣ она могла говорить съ Заварницкимъ на свободѣ. Увидя ее, молодой человѣкъ далъ какое-то занятіе своему ученику, около китайской бесѣдки, и пошелъ навстрѣчу дѣвушки.
— Что съ вами? спросиль ее Заварницкій, замѣтя ея раскраснѣвшееся личико со слѣдами недавнихъ слезъ.
— Мнѣ нужно переговорить съ вами… сообщить новость.
— Сдѣлайте милость! говорите, отвѣтилъ молодой человѣкъ съ участіемъ, смѣшаннымъ съ любопытствомъ.
"Скажу ему все сразу, " блеснуло въ умѣ дѣвушки, — «посмотрю, какое произведетъ это извѣстіе впечатлѣніе на него.»
— Мнѣ Дребезгинъ сдѣлалъ предложеніе, онъ проситъ моей руки…
— Что-о?!.. предложеніе!?… вскричалъ Заварницкій, останавливаясь передъ нею и устремивъ на нее глаза въ величайшемъ изумленіи.
— Меня сейчасъ позвала къ себѣ тетенька и просила отвѣта…
— Я не ожидалъ этого… а долженъ былъ… Но что же вы ей отвѣчали?…
Заварницкій какъ бы превратился въ статую слуху.
— Я отвѣчала ей, что чрезъ три дня непремѣнно сообщу рѣшительный отвѣтъ Дребезгину.
— А! произнесъ съ глубокимъ вздохомъ Заварницкій, прикладывая руку къ горѣвшему лбу. и дѣлая нѣсколько шаговъ по аллеѣ. — Вы очень благоразумная дѣвица… обратился онъ къ Алевтинѣ, — вашъ отвѣтъ дѣлаетъ вамъ честь… Жалко, что вы при этомъ не прибавили: воля старшихъ намъ священна…
— Я хотѣла за это время обдумать, обсудить, говорила растерявшись Алевтина, замѣтя въ словахъ его желчь и иронію.
— Конечно, конечно… перебилъ ее Заварницкій.
— Мнѣ хотѣлорь посовѣтоваться съ вами…
— Мой совѣтъ: что-же? выходите, Дребезгинъ прекрасная партія…
Внезапная новость о предложеніи Дребезгина, а преимущественно отвѣтъ Алевтины, давшій ему поводъ заключить, что она приняла это предложеніе какъ вещь возможную, а не дала тотчасъ же полнѣйшаго отказа, слѣдовательно, онъ обманулся въ ней и она не любила его, — такъ ошеломили и раздражили Заварницкаго, что онъ потерялъ всякое сознаніе своихъ словъ, въ груди его бушевала цѣлая буря злобы, которую онъ изливалъ въ желчныхъ сарказмахъ надъ бѣдной дѣвушкой. Ревность, обманутое чувство, оскорбленное самолюбіе — все заговорило въ немъ сразу. Онъ былъ въ своихъ выраженіяхъ грубъ какъ мальчишка.
— У васъ есть, продолжалъ Заварницкій, — капиталъ, у Дребезгина — имѣніе. Одно къ одному очень хорошо. Заживете припѣваючи. Медовой мѣсяцъ проведете въ имѣніи, а далѣе поѣдете за границу, въ Италію… Вообще, вамъ замужемъ будетъ не скучно…
— Вы оскорбляете меня, промолвила Алевтина, готовая разразиться слезами.
— Знаете что?.. горячо перебилъ ее Заварницкій, — есть понятія, на которыхъ если два человѣка расходятся во взглядахъ, то это показываетъ, что между ними нѣтъ ничего общаго… Есть также вопросы, на которые есть только два честныхъ отвѣта: да или нѣтъ, — какого же нибудь раздумья объ нихъ быть не можетъ… Вы сказали вашей тетенькѣ, что дадите отвѣтъ Дребезгину чрезъ три дня, то есть чтобы она дала вамъ время подумать: быть или не быть вамъ его женою… Этого для меня довольно!… Простите меня за откровенность. Забудьте все, что происходило между нами… Выбросьте изъ головы… Это будетъ вамъ же полезно… Я ошибся, глупо ошибся… Прощайте!…
— Владиміръ!… остановила его дѣвушка, схватывая молодаго человѣка за руку, въ слезахъ, — ты не понялъ меня…
— Алевтина!… послышался голосъ М-me Мономаховой вблизи бесѣдки, прежде чѣмъ Заварницкій успѣлъ придти въ себя отъ неожиданнаго признанія и дать дѣвушкѣ отвѣтъ. Молодые люди поспѣшно отскочили другъ отъ друга.
— М-r Заварницкій!… продолжалъ звать тотъ же голосъ, — пожалуйте сюда…
Заварницкій вышелъ изъ бесѣдки. Мономахова стояла не далеко отъ входа, сильно взволнованная и злобно смотрѣла на молодаго человѣка.
— Вы плохо исполняете ваши обязанности, замѣтила она ему, — дурно смотрите за вашимъ воспитанникомъ… Мальчикъ безъ присмотра лазить по деревьямъ и можетъ сломать себѣ шею. Уведите Коко въ его комнату и не смѣйте мнѣ показываться на глаза, пока не позовутъ васъ…
Заварницкій хотѣлъ что-то отвѣчать ей, но она отвернулась, откинула голову назадъ и величественно пошла въ бесѣдку.
— Я никакъ не ожидала этого отъ тебя, Алевтина, — сказала М-me Мономахова, обращаясь къ своей племянницѣ, когда Заварницкій удалился исполнять отданное ему приказаніе.
— Тетя! вы подслушивали нашъ разговоръ?!…
— Подслушивала?! Ты забываешься, Алевтина! Я вышла въ садъ отыскать тебя, чтобы развлечься, но, подходя къ бесѣдкѣ, услышала голосъ Заварницкаго, который говоритъ, какъ мужики, чрезвычайно громко, упоминаніе фамиліи Дребезгина… а невольно остановилась…
— Тетя! я должна тебѣ признаться, заговорила плачущая Алевтина, подходя къ ш-піе Мономаховой, — что…
— Пожалуйста, оставьте, — поспѣшно остановила ее тетка, — мнѣ вовсе не нужны никакія ваши признанія… Я ничего не слышала… Я недовольна тобою за то, что ты говорила о своихъ семейныхъ дѣлахъ съ человѣкомъ совершенно чуждымъ намъ. Ты должна помнить, кто ты. Но оставимъ разговоръ объ этомъ. Я прощаю тебя, будучи твердо увѣрена, что впередъ ты будешь мнѣ всегда послушна. Ошибки въ молодости бываютъ, но въ жилахъ твоихъ та же рыцарская кровь Цадебелей, что и въ моихъ. Тебѣ нужно озаботиться своимъ туалетомъ къ обѣду. У насъ сегодня будутъ гости и въ то ь числѣ Дребезгинъ. Пойдемъ.
Дорогою къ дому М-me Мономахова занимала свою племянницу разговорами о постороннихъ предметахъ и не дала ей самой сказать слова.
За обѣдомъ у Мономаховыхъ было очень весело; одна только Алевтина сидѣла, свѣсивъ головку — и съ ярко-пылавшими щеками, что дало возможность Дребезгину сказать ей комплиментъ, что она настоящая роза. Заварницкій на обѣдѣ не присутствовалъ; гости конечно и не замѣтили этого. Вечеромъ того же дня въ домѣ Мономаховыхъ происходило двѣ аудіенціи: одна въ кабинетъ М-me Мономаховой съ Дребезгинымъ, которому она сообщила пріятную вѣсть, что племянница ея согласна на его предложеніе, но чтобы онъ сдѣлалъ его формально самой Алевтинѣ чрезъ нѣкоторое время, когда она ему скажетъ, къ каковой отсрочкѣ М-me Мономахова подъискала благовидный предлогъ. Другая аудіенція давалась въ кабинетѣ мужа ея, г. Мономаховымъ — Заварницкому. Послѣднему было объявлено, что услуги его болѣе не нужны въ домѣ Мономаховыхъ, такъ какъ они рѣшили дать сыну другое воспитаніе, болѣе соотвѣтствующее ихъ положенію въ обществѣ, — и для этой цѣли пригласили двухъ учителей, которые съ завтрашняго же утра приступятъ къ своимъ занятіямъ — и одинъ изъ нихъ займетъ ту комнату, въ которой теперь живетъ Заварницкій, а потому онъ чрезвычайно бы обязалъ, если бы очистилъ эту комнату завтра утромъ, какъ можно ранѣе, — такъ что онъ, Мономаховъ, можетъ быть завтра и не успѣетъ попрощаться съ нимъ, а потому дѣлаетъ это сегодня, а М-me Мономахова поручила ему благодарить его и пожелать всего лучшаго. При этомъ Заварницкому вручены были заслуженныя имъ деньги всѣ сполна и самымъ деликатнѣйшимъ образомъ. Прощаясь, Мономаховъ снабдилъ Заварницкаго дружескимъ совѣтомъ: ѣхать поскорѣе изъ Петербурга въ провинцію. «Если для полученія тамъ мѣста, — говорилъ онъ, — вамъ нужно рекомендательное письмо къ кому-либо, отъ меня собственно, или отъ моихъ знакомыхъ, обратитесь прямо ко мнѣ письмомъ по городской почтѣ и вы получите, по городской же почтѣ, все нужное. Поѣдете въ провинцію, присовокупилъ Мономаховъ, провожая своего гостя за дверь, — гляди, годика чрезъ два женитесь на любимой особѣ, обзаведетесь дѣтьми и будете счастливы»…
Изъ кабинета г. Мономахова Заварницкій вошелъ въ свою комнату, надѣлъ пальто и шляпу, приказалъ человѣку убрать всѣ его вещи въ чемоданъ, шкатулку и саквояжъ, и безцѣльно вышелъ на улицу. Онъ понялъ, что двери дома Мономаховыхъ предъ нимъ закрылись навсегда. На утро онъ рано присталъ за своими вещами и ихъ перевезли въ маленькій и грязный трактиръ на Выборгской сторонѣ, вблизи зданія Медико-хирургической академіи…
— Кузина, ты знаешь, отрапортовалъ Алевтинѣ ея кузенъ, — Владиміра Александровича уже у насъ нѣтъ… Уѣхалъ; мнѣ объ этомъ сейчасъ передала мама. Завтра же у меня будетъ другой учитель-гувернеръ… Гадкій Владиміръ Александровичъ и не попрощался, а мнѣ все таки жаль его. Кузина, ты любила Владиміра Александровича? наивно прибавилъ мальчикъ.
— Послушай, Коко, ты навѣрно знаешь, что онъ уѣхалъ?
— Да, я былъ въ его комнатѣ — она пуста… Если хочешь, пойдемъ вмѣстѣ туда, тамъ никого нѣтъ.
Алевтина молча пошла съ кузеномъ; но, вошедши въ бывшую комнату Заварницкаго, она, подъ какимъ-то предлогомъ, выслала мальчика — и опустившись въ кресло, залилась слезами…
Чрезъ день, къ Мономаховымъ, въ эту комнату переселился новый наставникъ Коко, М-r Пивоваровъ, довольно плотный и красивый брюнетъ, мужчина подъ сорокъ лѣтъ, съ кудрявой головой, въ усахъ и эспаньолкѣ, съ лицомъ пожуировавшаго на своемъ вѣку.
Разставшись безъ объясненій и такъ загадочно съ Заварницкимъ, Алевтина не знала чему приписать его внезапное изчезновеніе изъ дома Мономаховыхъ: собственному ли его желанію или приказанію своихъ родныхъ? Сердце ея приписывало причину послѣднему, но въ то же время вспоминались гнѣвныя, твердо произнесенныя молодымъ человѣкомъ слова, что между ними нѣтъ ничего общаго. Узнать же отъ окружающихъ объ отъѣздѣ Заварницкаго не было никакой возможности. Мономахова давала понимать ей, что онъ какъ бы самъ уѣхалъ; а горничная, приставленная къ ней, передавала, что Заварницкій поссорился съ барыней, а потомъ въ кабинетѣ съ бариномъ изъ-за денегъ — и уѣхалъ. Головка ея строила много хитрыхъ плановъ, какъ бы имѣть свѣдѣнія о любимомъ человѣкѣ, но всѣ пути для нея были накрыты. Она рискнула довѣриться горничной и послала ее за справкой въ адресный столъ, но, благодаря безпечности дворника, ей принесли листочекъ, въ которомъ мѣстожительство Заварницкаго значилось по прежнему въ домѣ Мономаховыхъ. Безпокойное состояніе дѣвушки еще усиливалось тревожнымъ ожиданіемъ, что согласно данному теткѣ слову, та не сегодня — завтра попроситъ у нея рѣшительнаго отвѣта Дребезгину, который при ея отказѣ неминуемо вызоветъ потокъ словъ, убѣжденій, упрековъ и разныхъ другихъ непріятностей; однако прошло болѣе трехъ дней, а М-me Мономахова не напоминала своей племянницѣ ни о Дребезгинѣ, ни о данномъ ей обѣщаніи. Но за то, по отъѣздѣ Заварницкаго, между Мономаховыми, въ присутствіи Алевтины, сталъ любимой тэмой разговоръ о печальныхъ послѣдствіяхъ брака людей изъ разной среды и разныхъ понятій, въ особенности о тяжкомъ положеніи молодой женщины изъ высшаго общества, вступившей въ низшій кружокъ… Догадывался ли Пивоваровъ о причинѣ симпатіи Мономаховыхъ къ этой тэмѣ, такъ какъ до него могли дойдти кой-какія сплетни, или, подмѣтивъ конекъ своихъ патроновъ, онъ дѣлалъ это изъ желанія прислужиться, — но только Пивоваровъ принималъ дѣятельное участіе въ этихъ разговорахъ и, зная провинціальную жизнь и бытъ средняго кружка чиновниковъ, мастерски передавалъ всѣ подмѣченныя имъ въ этомъ слою — дурныя стороны, которыя дѣйствительно могли поселить въ головѣ молодой, неопытной и богатой дѣвушки отталкивающее чувство къ такому обществу, среди котораго глохли и дарованіе и добрыя качества. Поэтому Пивоваровъ приводилъ безчисленные примѣры, какъ перемѣнялись до неузнаваемости молодые люди, проживавшіе въ этомъ кругу только нѣсколько лѣтъ. Заварницкій рисовалъ этотъ кругъ еще болѣе мрачными красками, но, взявшись вести дѣло развитія молодой дѣвушки, имѣвшей лишь одни хорошіе задатки. Заварницкій по недостатку времени не успѣлъ указать ей — какъ на хорошія стороны средняго круга, такъ и на то нравственное довольство и счастіе, какое чувствуетъ человѣкъ при честномъ исполненіи взятыхъ имъ на себя обязанностей. Къ сожалѣнію, Алевтина, слушая разсказы дяди, тетки и Пивоварова, вспомнила только мрачныя описанія Заварницкаго — и задумалась…
На Заварницкаго катастрофа произвела еще большее впечатлѣніе, чѣмъ на Алевтину. Онъ страстно любилъ дѣвушку, увлекся планами, достигалъ ихъ — и вдругъ, словно но волшебству, все это рухнуло. На прощаньи онъ не понялъ Алевтину, незаслуженно оскорбилъ ее, не успѣлъ объясниться и выслушалъ полное ее признаніе, какъ бы для того, чтобы болѣе никогда ее не видѣть. Онъ бѣсился, злобствовалъ и рѣшительно былъ безсиленъ какимъ нибудь образомъ выйдти изъ своего положенія. Домъ Мономаховыхъ былъ для него закрытъ, какъ заколдованный замокъ. Всѣ усилія проникнуть въ него были тщетны. Онъ проклиналъ свое затворничество, замкнутость и нелюдимость: когда онъ жилъ у Мономаховыхъ, онъ всегда былъ невнимателенъ къ прислугѣ, а женскую половину ея и вовсе не зналъ: Ему не чрезъ кого было узнать, что дѣлается въ домѣ Мономаховыхъ или передать туда письмо къ Алевтинѣ. Писать же по городской почтѣ онъ боялся, чтобы не компрометтировать дѣвушки. Заварницкій былъ въ томъ отупѣніи, въ какое обыкновенно впадаютъ мальчики, чѣмъ нибудь сильно ошеломленные и ставшіе сразу въ безвыходное положеніе. Въ такомъ состояніи онъ пробылъ около трехъ недѣль или болѣе. Наконецъ, мысли его стали проясняться; Заварницкій вспомнилъ о замѣченной имъ къ себѣ привязанности казачка въ домѣ Мономаховыхъ, котораго онъ случайно выучилъ грамотѣ, а прошлую зиму вылечилъ отъ воспаленія въ легкихъ. Какъ ни шатка и опасна была надежда на него, но Заварницкій, не видя другаго исхода, рѣшился довѣриться ей. Онъ написалъ Алевтинѣ короткое письмо, собственно заключавшееся въ вопросѣ, позволить ли она ему писать къ ней, — а также, какой она находитъ къ этому лучшій путь, да сообщилъ свой адресъ. Бѣдный Заварницкій съ этимъ письмомъ проходилъ нѣсколько дней вблизи дома Мономаховыхъ, боясь встрѣтится съ членами семьи, и выглядывалъ изъ-за угла сосѣднихъ улицъ, не спуская глазъ съ оконъ, въ ожиданіи — не выбѣжитъ ли изъ воротъ за какой нибудь мелкой покупкой желанный казачокъ; но тотъ все не являлся. Взамѣнъ этого разъ ему удалось видѣть Алевтину, поѣхавшую съ теткой въ каретѣ. Въ послѣдній день Заварницкій совсѣмъ отчаявался видѣть мальчика — и предположивъ, что онъ вѣроятно болѣть и потому не показывается, собрался идти домой.
— Владиміру Александровичу мое почтеніе! раздался надъ самымъ его ухомъ звонкій голосъ.
Заварницкій оглянулся; предъ нимъ стоялъ казачокъ.
— А, милый! а я тебя жду…
— Меня-съ? что прикажете?…
Затрудняясь такъ быстро изложить свое важное порученіе мальчику, Заварницкій хотѣлъ было приготовить его къ нему и началъ неизбѣжнымъ вступленіемъ: — Вотъ, видишь-ли, ты не думай, чтобы это были какія нибудь глупости, или…
— Охъ! Владиміръ Александровичъ, перебилъ его мальчикъ, — говорите скорѣе, или скажите, гдѣ вы живете, я къ вамъ ужотко приду и что угодно для васъ сдѣлаю, — а то, ей Богу, не время… Я и то опоздалъ; боюсь, чтобы отъ дворецкаго орѣховъ не было. Сегодня у насъ гости. Барышню Алевтину Михайловну просватали за Дребезгина… Такія хлопоты…
— Ничего не нужно! проворчалъ ему въ отвѣтъ, стиснувъ зубы, Заварницкій и быстро пошелъ отъ мальчика по панели въ противоположную сторону дома Мономаховыхъ.
Спустя мѣсяцъ послѣ этого, въ одинъ пасмурный ноябрскій вечеръ, когда въ Казанскомъ соборѣ былъ совершаемъ обрядъ бракосочетанія Захара Матьвѣевича Дребезгина съ дѣвицею баронесою Алевтиною Михайловною фонъ Цадебель, къ воксалу Николаевской желѣзной дороги подъѣхалъ, чтобы отправиться съ отходившимъ поѣздомъ, худощавый молодой человѣкъ въ форменномъ пальто военнаго врача. Это былъ Владиміръ Александровичъ Заварницкій, опредѣленный военно-медицинскимъ департаментомъ, по собственной просьбѣ, баталіоннымъ врачомъ Д-скаго пѣхотнаго полка, расположеннаго на стоянкѣ въ С-ой губерніи.
IV. править
Въ семи верстахъ отъ города Новогрунтова, по большой дорогѣ на Москву, лежитъ помѣщичье имѣніе Екатериновка, со тремя тысячами жителей малороссіянъ, замѣчательное по своему красивому мѣстоположенію и наружному виду. Особенно хороша Екатериновка въ лѣтнее время, когда распускаются деревья, и въ зелени скромно и кокетливо выглядываютъ маленькіе, бѣленые, крестьянскіе домики. По срединѣ Екатериновки лежитъ обширный паркъ, окруженный каменной оградой и примыкающій къ быстрой и свѣтлой рѣкѣ Грунтовкѣ, омывающей Екатериновку. Господскій домъ находился въ оградѣ, въ началѣ парка. Это было огромное зданіе, съ претензіями на готическій вкусъ, но, въ своемъ родѣ, очень красивое и, по своей огромности, сравнительно съ другими зданіями въ Екатериновкѣ, даже величественное; бѣлый цвѣтъ его, рельефно обозначавшійся среди окружавшей его зелени, придавалъ ему много красоты. Отъ воротъ въ оградѣ, со львами и прочими атрибутами, до параднаго подѣзда въ домѣ, шла густая, тополевая алея, усыпанная желтымъ пескомъ. Владѣлецъ этого имѣнія, Захаръ Матвѣевичъ Дребезгинъ, жилъ постоянно въ Петербургѣ, — и поэтому господскій домъ, послѣ смерти его родителей, былъ нѣсколько лѣтъ необитаемъ и находился въ крайнемъ запустѣніи; но женившись и проведя лѣто, въ первый годъ супружества, съ молодою женою за границею, Дребезгинъ на второй годъ избралъ для своей лѣтней резиденціи Екатериновку, отдавъ ей предпочтеніе предъ другими своими владѣніями, за обширность дома и красивое мѣстоположеніе. Въ эти полтора года замужества, Алевтина Михайловна крайне перемѣнилась, какъ по наружности, такъ и по характеру. Она все еще была прелестна; но нѣжный карминный румянецъ ея пухленькихъ точекъ исчезъ, щочки втянуло и рѣзко обозначились линіи, синіе глаза утратили свой блескъ, а голосъ — звучность, только бюстъ ея сдѣлался еще роскошнѣе и заманчиво обрисовывался при тонкой таліи. Алевтина Михайловна была глубоко несчастлива въ этомъ бракѣ, во всѣхъ отношеніяхъ, и сами Мономаховы сознавали, что сдѣлали большую ошибку, отдавъ ее за Дребезгина. Онъ вовсе даже не былъ настолько богатъ, какъ они предполагали. Дребезгинъ дѣйствительно имѣлъ нѣсколько имѣній въ разныхъ губерніяхъ, но незначительныхъ, и изъ нихъ самымъ большимъ была Екатериновка; всѣ они принадлежали ему лишь номинально. Мономаховы не знали, что, служа въ гусарахъ и разъѣзжая по теплымъ водамъ въ Германіи, Дребезгинъ тратилъ суммы не по средствамъ и имѣлъ несчастную страсть къ игрѣ; деньги доставлялись ему на этотъ предметъ управляющими за страшные проценты, — вскорѣ долги стали превышать стоимость имѣній; кромѣ того, они были совершенно разорены въ хозяйствѣ и, при дурномъ управленіи, приносили весьма мало дохода. Однако, въ надеждѣ составить выгодную партію, Дребезгинъ употреблялъ всевозможныя мѣры удержать ихъ, для видимости своего состоянія, за собою. Приданое Алевтины въ шестьдесять тысячъ рублей наличными денегами онъ считалъ очень незначительнымъ и пренебрегъ-бы имъ, если бы дѣла его въ то время не дошли до ликвидаціи, или если бы онъ имѣлъ въ виду другую невѣсту; къ тому-же, онъ разсчитывалъ, при неопытности Алевтины, на продажу двухъ каменныхъ ея домовъ, приносившихъ, въ общей сложности, въ годъ до сорока тысячъ. По полученіи послѣ свадьбы наличныхъ денегъ, Дребезгинъ тотчасъ же употребилъ ихъ на уплату части своихъ долговъ. Что же касается до продажи домовъ, то онъ крайне ошибся въ расчетѣ: онъ предполагалъ, что, женившись на Алевтинѣ, онъ вмѣстѣ съ этимъ дѣлался, съ ея согласія и по закону, опекуномъ или попечителемъ надъ нею, какъ надъ несовершеннолѣтнею, которая не могла располагать своимъ состояніемъ до 21 года; такимъ образомъ, онъ устранилъ бы Мономаховыхь и, убѣдивъ или упросивъ Алевтину, могъ бы располагать ея собственностью по произволу. Но имѣніе барона Цадебеля было не родовое, а благопріобрѣтенное, а потому распоряженіе оставшимся послѣ смерти его имуществомъ совершенно зависѣло отъ воли завѣщателя, — въ духовномъ же завѣщаніи барона Цадебеля, относительно домовъ, было сказано, что они должны находиться подъ управленіемъ Мономаховыхъ, даже и по выходѣ Алевтины замужъ, до достиженія ею полныхъ двадцати пяти лѣтъ, послѣ которыхъ она могла всецѣло располагать ихъ продажею и прочее. Мономаховы же, при первомъ предложеніи Дребезгина о продажѣ домовъ Алевтины, отвѣчали полнымъ отказомъ, зная уже въ то время о его разстроенныхъ дѣлахъ. Этотъ отказъ поселилъ у Дребезгина страшное озлобленіе какъ на Мономаховыхъ, такъ и на ни въ чемъ неповинную свою жену.
Встрѣчаясь съ Дребезгинымъ въ обществѣ, его легко можно было счесть за образованнаго человѣка. Въ кабинетѣ его всегда обрѣталось два-три періодическихъ изданія за послѣднее время, изъ которыхъ немногіе листочки были разрѣзаны и разорваны, и нѣсколько лучшихъ газетъ; но на самомъ дѣлѣ Дребезгинъ читалъ лишь со вниманіемъ одинъ «Русскій Инвалидъ», — въ прочихъ газетахъ только просматривались новости дня, да нѣкоторыя объявленія — и въ томъ числѣ извѣщенія о погребеніяхъ. Что же касается до журналовъ, то они брались въ руки на сонъ грядущій — и сначала осматривалось въ нихъ заглавіе, потомъ выбиралась статейка въ смѣси или беллетристикѣ — и прочитывалась страничка, или много двѣ, послѣ чего книга упадала изъ рукъ и онъ засыпалъ. Иногда эта страничка такъ и забывалась, а иногда приходила на память, и онъ говорилъ о ней въ обществѣ. Да и читать-то Дребезгину рѣшительно не было времени. Дребезгинъ обыкновенно вставалъ въ одиннадцатомъ часу, пилъ чай, умывался, одѣвался и уѣзжалъ изъ дому на цѣлый день до ночи, то по службѣ, то съ визитами, то въ театръ и проч.; при такой жизни, квартира ему нужна была только собственно для ночлега, а обѣдъ приготовлядся поваромъ на случай, — но Дребезгинъ обѣдалъ постоянно у Бореля, Дюссо, Палкина или у Доминика и изрѣдка у кого изъ знакомыхъ. Пробыть дома цѣлый день онъ считалъ арестомъ. Отвыкнуть отъ этаго образа жизни, продолжавшагося десятки лѣтъ, Дребезгинъ не имѣлъ силъ. Алевтина, вскорости послѣ своего замужества, не видала своего мужа по нѣсколько дней. Это былъ старый заматерѣлый холостякъ, и присутствіе въ его домѣ женщины крайне тяготило его. Онъ былъ всегда къ женщинамъ до nec plus ultra вѣжливъ, внимателенъ, подчасъ пускался въ разговоры; но задушевный взлядъ его на нихъ состоялъ въ томъ, что это какія-то странныя существа, которымъ мужчины обязаны улыбаться, говорить съ ними преимущественно о пустякахъ, — а если о чемъ съ ними разсуждается серіозно, то это дѣлается такъ себѣ, для чего-то, чтобы и себя показать и доставить имъ удовольствіе, что, молъ, вотъ какъ я тебя считаю, даже о дѣлѣ говорю… Между тѣмъ, Дребезгинъ быль большой поклонникъ женской красоты и проживалъ на извѣстныхъ женщинъ огромные куши; взглядъ его на красоту былъ оригинальный: такая молоденькая и очаровательная дѣвушка, какъ Алевтина, могла понравиться ему лишь на мгновеніе, и онъ скучалъ въ ея обществѣ. Вышедши за Дребезгина за мужъ, Алевтина не нашла въ немъ ни одного звѣна, которое могла бы привязать ее къ нему.
Однажды, вскорѣ послѣ выхода въ замужество, когда Дребезгины еще жили въ Петербургѣ, Алевтина сидѣла въ обширной квартирѣ одна.
— Г. Пивоваровъ, доложилъ ей человѣкъ, — привезъ вамъ ноты отъ ея превосходительства и желаютъ васъ видѣть лично.
— Проси, сказала Алевтина, слегка пожавъ плечами отъ недоумѣнія при желаніи Пивоварова, не пользовавшагося ея благосклонностью, видѣть ее. Пивоваровъ явился. Передавая ноты Алевтинѣ, онъ оставилъ еще въ своихъ рукахъ какой-то свертокъ, похожій на большую тетрадь, скрученную въ трубочку. Алевтина замѣтила, что Пивоваровъ находился въ большомъ смущеніи.
— Это у васъ тоже ноты? спросила Алевтина, въ надеждѣ избавить его отъ замѣшательства.
— Нѣтъ-съ… Перебирая вчера свой письменный столъ, находящійся въ большомъ безпорядкѣ, я въ одномъ изъ ящиковъ его нашелъ вотъ эту тетрадь, вѣроятно позабытую бывшимъ моимъ предмѣстникомъ, г. Заварницкимъ… Это нѣчто въ родѣ его дневника и записки нѣкоторыхъ мыслей о воспитаніи… Мнѣ неизвѣстенъ адресъ г. Заварницкаго; говорятъ, его давно уже нѣтъ въ Петербургѣ, онъ уѣхалъ въ провинцію.
— Мнѣ тоже это неизвѣстно… Я не имѣю о немъ никакихъ свѣдѣній. Ближе вамъ было-бы спросить у дяди или тети; можетъ быть, они знаютъ, замѣтила покраснѣвъ Алевтина.
— Но, отвѣчалъ Пивоваровъ; — я бы не желалъ передать имъ…
— Въ такомъ случаѣ, самое лучшее сжечь эту тетрадь, проговорила Алевтина, поблѣднѣвъ и презрительно смотря на него. Если бы она сама нашла эту тетрадь — она берегла бы ее какъ дорогую вещь и хранила бы у себя; но предложеніе Пивоварова, повидимому желавшаго отдать ее, казалось ей наглостью, и она боялась какой нибудь ловушки. Положеніе Пивоварова было также затруднительно: нашедши тетрадь и пробѣжавъ нѣкоторыя мѣста, Пивоваровъ догадался о происходившемъ въ домѣ Мономаховыхъ, до его пріѣзда, между Алевтиною и Заварницкимъ, — и по вѣтренности своей, не подумавъ, какъ примется его предложеніе, захотѣлъ подслужиться, на всякій случай, подарить ей эту тетрадь.
— Алевтина Михайловна, отвѣчалъ Дребезгиной, краснѣя и утирая выступавшій нотъ, Пивоваровъ: — я знаю, что поступилъ чрезвычайно глупо, осмѣлившись принести къ вамъ эту тетрадь, но клянусь вамъ, я не имѣлъ другой мысли, какъ доставить вамъ минутное развлеченіе. Тетенька ваша мнѣ говорила, что Заварницкій былъ человѣкъ развитой и умный, съ которымъ вы любили бесѣдовать; потомъ какая-то неисправность его заставила ея превосходительство, въ пылу гнѣва, отказать ему отъ мѣста. Поэтому я предположилъ, что вамъ не безъинтересно прочесть будетъ нѣкоторые некровные взгляды, изложенные для самого себя, человѣкомъ, съ которымъ вы когда-то бесѣдовали. Клянусь, я говорю истинную правду… Не наказывайте же меня незаслуженнымъ подозрѣніемъ… Самъ я прочелъ въ рукописи только первый листочекъ…
Алевтина Михайловна слушала его со вниманіемъ и находила искренность въ тонѣ его словъ; тѣмъ не менѣе она приготовила ему рѣзкій отвѣтъ и отказъ отъ тетради, но сама не зная какъ сказала совсѣмъ другое.
— Пожалуй, проговорила она громко Пивоварову, — оставьте тетрадь у меня.
Пивоваровъ сейчасъ-же и откланялся. Рукопись Заварницкаго носила общее заглавіе: «Notes», въ ней были длинныя разсужденія о воспитанія, рецензіи на новѣйшія книги и на поляхъ короткія замѣтки, что взять въ библіотекѣ. Тетрадь съ перваго взгляда представляла хаосъ, но Алевтина, перечитывая ее, какъ-бы переживала прошлое и видѣла Заварницкаго предъ глазами. Здѣсь было все то, о чемъ онъ бесѣдовалъ съ нею, даже значились книги, которыя онъ совѣтовалъ и давалъ ей читать. Но со второй половины тетради — мысли и взгляды ей стали попадаться новые, незнакомые. Алевтина поняла, что тетрадь эта была обдуманный планъ полнаго ея перевоспитанія — и не могла не улыбнуться. Въ каждой замѣткѣ она видѣла заботливость о ней любимаго человѣка, желаніе сдѣлать ее счастливою, — хоть и по своему, но все же счастливою. Она увидѣла, что Заварницкому, по краткости времени, удалось только начать свое дѣло, а потому ранѣе исполненія своего плана этотъ благородный человѣкъ не смѣлъ ей сдѣлать никакихъ предложеній; но что онъ любилъ ее — это ей подсказалъ женскій инстинктъ — въ сценѣ при прощаніи, въ его раздраженіи и горькихъ упрекахъ при извѣстіи, о женихѣ, наконецъ, въ тѣхъ моментахъ, когда молодой человѣкъ едва сдерживалъ порывъ своихъ чувствъ. Алевтина упрекала его лишь въ томъ, зачѣмъ онъ такъ медленно велъ свое дѣло, упрекала себя въ нерѣшительности и сѣтовала на несчастіе, что ей ранѣе, до свадьбы, не попалась въ руки эта рукопись.
— О! я бы тогда имѣла силы, восклицала Алевтина, — къ отказу, и не посмотрѣла-бы на всѣ просьбы и убѣжденія Мономаховыхъ!..
Вскорѣ Дребезгинъ повезъ жену за границу. Поѣздка эта не принесла никакого удовольствія молодой женщинѣ: она ѣхала съ человѣкомъ, къ которому чувствовала отвращеніе. При видѣ очаровательнаго ландшафта, историческаго памятника или замѣчательной картины, ей не съ кѣмъ было подѣлиться впечатлѣніемъ, разспросить и побесѣдовать. Зимою, въ Петербургѣ, Алевтина заболѣла; а потомъ хотя и выздоровѣла, но съ наступленіемъ весны ее посѣтила загадочная болѣзнь, безсонница, въ продолженіи нѣсколькихъ недѣль, и всѣ прописываемыя ей медицинскія средства почти не приносили пользы. Врачи посовѣтовали мужу ѣхать на югъ, и Дребезгинъ избралъ Екатериновку. Свѣжій деревенскій воздухъ, въ которомъ постоянно находилась Алевтина Михайловна, и довольно дальнія прогулки на лошади — поправили ея здоровье весьма значительно, однако сонъ у ней все еще не появлялся въ надлежащей мѣрѣ. Екатериновка приходомъ была приписана къ городу и, для исполненія духовныхъ требъ, екатериновцы должны были отправляться въ городъ за семь верстъ. Объ учрежденіи въ Екатериновкѣ церкви или молитвеннаго дома хлопоталъ и мѣстный благочинный и сами жители, но они принуждены были отложить выполненіе этого намѣренія на нѣсколько лѣтъ. Алевтина ломала голову, какъ бы помочь имъ, совѣтовалась съ благочиннымъ, сельскимъ старшиною и стариками, пользовавшимися довѣренностью односельцевъ, но видѣла одинъ исходъ-- въ денежномъ вспомоществованіи, покрайией мѣрѣ, въ пять тысячъ рублей серебромъ, --и Алевтина дала имъ торжественное слово въ самомъ непродолжительномъ времени помочь этими деньгами. Она рѣшилась испросить эти деньги у мужа, а въ случаѣ его отказа обратиться къ Мономаховымъ, съ тѣмъ, чтобы потомъ онѣ были удержаны изъ дохода отъ домовъ. Она твердо была убѣждена, что Мономаховы не откажутъ въ ея просьбѣ, тѣмъ болѣе что они неоднократно убѣждали ее получать самой доходъ и выдавать его отъ себя мужу, по своему усмотрѣнію; но, въ избѣжаніи домашнихъ ссоръ, Алевтина не согласилась на это. Для приступа къ своей просьбѣ молодая женщина ждала добраго расположенія духа Дребезгина, питая слабую надежду, что, можетъ быть, дѣло между ними кончится мирно. Въ одинъ день Дребезгинъ былъ особенно веселъ; наканунѣ онъ былъ на имянинахъ у мѣстнаго предводителя дворянства, имѣвшаго у себя хорошій конскій заводъ, и выигралъ у него въ карты чистой англійской породы скаковую лошадь подъ дамское сѣдло. Послѣ обѣда Алевтина собралась кататься на своей лошади, подаренной ей мужемъ, когда онъ еще былъ женихомъ.
— Вели лучше осѣдлать новую, не бойся! предложилъ ей Дребезгинъ, — я самъ поѣду тебя провожать.
Алевтина согласилась. У нея блеснула мысль во время прогулки, пользуясь его расположеніемъ духа, передать свою просьбу.
Супруги благополучно выѣхали изъ Екатериновки и направили свой путь по дорогѣ къ городу легкой рысцой. Разговоръ поддерживалъ Дребезгинъ, съ увлеченіемъ разсказывавшій своей женѣ, какимъ образомъ онъ Выигралъ на трефоваго валета у предводителя лошадь. Потомъ они пустили лошадей въ галопъ, достигнули города, проѣхали но немъ нѣсколько улицъ и повернули обратно. На возвратномъ пути лошади шли шагомъ. Алевтина обратила вниманіе мужа на красивое мѣстоположеніе вообще, затѣмъ на живописность Екатериновки въ особенности и перешла къ желанію ея жителей построить церковь или молитвенный домъ.
— Прошу тебя: пожалуйста, помоги имъ! Уважь эту первую мою, настойчивую просьбу.
— У меня нѣтъ на это средствъ.
— Нужно немного… Всего пять тысячъ.
— Пять тысячъ? Ты шутишь!.. Дребезгинъ захохоталъ.
— Мнѣ кажется, замѣтила Алевтина, — эту сумму можно употребить изъ получаемыхъ мною ежегодно сорока тысячъ рублей. Мы живемъ очень скромно и едва ли издерживаемъ въ мѣсяцъ болѣе тысячи.
— Вы начинаете со мною считаться? злобно спросилъ ее Дребезгинъ.
— Нѣтъ… Но мнѣ необходимо имѣть эту сумму, пять тысячъ, и вы непремѣнно должны мнѣ ее выдать, такъ какъ я дала слово жителямъ дать имъ на постройку молитвеннаго дома.
— Вы дали слово? а подумали-ли вы, что я могу вамъ отказать?.. Вы, пожалуйста, выкиньте это изъ головы и знайте, предупреждаю васъ разъ навсегда, что на удовлетвореніе вашихъ прихотей я вамъ не буду давать ни копѣйки. Не даромъ же, въ самомъ дѣлѣ, я связалъ себя съ вами!
— Отъ васъ зависитъ, отвѣчала ему молодая женщина, вся измѣнясь въ лицѣ отъ этихъ грубыхъ и жестокихъ словъ, — разстаться со мною, чему я буду очень рада. Послѣ вашихъ словъ я вовсе не желаю жить съ вами подъ одною кровлею и приму къ этому мѣры. Но предупреждаю васъ, что, во всякомъ случаѣ, съ этого дня я сама буду распоряжаться своими деньгами, то есть, оставлять извѣстную сумму на свои нужды, а остальное отдавать вамъ на прокормленіе меня, пока мы не устроимъ судьбу свою раздѣльно. Я завтра же напишу Мономаховымъ.
— Вы не посмѣете это сдѣлать, произнесъ Дребезгинъ, стиснувъ зубы.
— Посмотримъ!
— Я вамъ приказываю… А иначе…
Алевтина засмѣялась. Смѣхъ этотъ раздражилъ ея мужа.
— А иначе, повторилъ онъ въ азартѣ, поднявъ высоко надъ головою правую руку съ хлыстомъ, — а иначе… и не кончивъ фразы, онъ со всего размаха опустилъ хлыстъ на крупъ лошади Алевтины… Непривычная къ такимъ ударамъ лошадь вздрогнула, взвилась на дыбы и, закусивъ удила, помчалась по полю, свернувъ съ дороги, неся на себѣ бившуюся въ сѣдлъ молодую жінщчну… Дребезгинъ стоялъ въ ужасѣ, не шевелясь, но потомъ опомнился и пустился за женою; онъ видѣлъ какъ лошадь помчалась къ мѣловой горѣ, перескочила оврагъ и побѣжала легкой рысцой, но уже безъ амазонки… Когда Дребезгинъ подъѣхалъ къ тому мѣсту, гдѣ лежала жена его, — она была безъ чувствъ, распростертая на землѣ; подъ головой ея лежалъ булыжникъ въ массѣ темной крови. Дребезгинъ оглянулся, нѣтъ ли гдѣ воды, чтобы подать женѣ какую нибудь помощь, — постоялъ въ нерѣшительности, не зная, взять-ли ему жену съ собою или скакать въ городъ за врачомъ… Послѣднее онъ счелъ лучшимъ, а потому вскочилъ на лошадь и помчался къ городу; но, выскакавъ на дорогу, Дребезгинъ перемѣнилъ свое намѣреніе: навстрѣчу ему ѣхали верхами трое молодыхъ офицеровъ, изъ которыхъ въ одномъ, по особой формѣ на немъ, онъ узналъ врача. Дребезгинъ сейчасъ-же остановилъ его, разсказалъ о несчастномъ происшествіи, умолчавъ конечно о причинѣ его, и просилъ немедленной помощи. Онъ не замѣтилъ, какъ измѣнилось лицо молодаго врача, когда онъ подъѣхалъ къ нему и началъ излагать свою просьбу. Врачъ даже не дослушалъ до конца разсказъ, онъ только попросилъ его съѣздить за экипажемъ для больной и поскакалъ къ мѣсту, гдѣ произошелъ несчастный случай, попросивъ слѣдовать за собою одного изъ офицеровъ, молодого грузина, служившаго въ ихъ полку казначеемъ, князя Кохтаова, — для того, чтобы въ случаѣ надобности, его можно было послать за помощью въ городскую аптеку.
— Не безпокойтесь, если только есть какая нибудь возможность спасти вашу супругу, положитесь вполнѣ на нашего врача… М-r Заварницкій — рѣдкій хирургъ и прекрасный врачъ, замѣтилъ оставшійся съ Дребезгинымъ офицеръ.
— Все такъ… Я вѣрю… Но мнѣ бы хотѣлось консультаціи… Сдѣлайте милость, обяжите меня, поѣзжайте въ городъ пригласить отъ моего имени уѣзднаго врача… Я-же поскачу въ деревню, распоряжусь объ экипажѣ, чтобы перевести жену въ домъ, и захвачу съ собою все нужное…
Офицеръ увѣрилъ Дребезгина въ готовности служить. Доскакавъ до Алевтины, они распрощались и повернули въ разныя стороны. Заварницкій, спрыгнувъ съ лошади, на мгновеніе остановился и упалъ на колѣни…
— Знаешь-ли ты, кто это? спросилъ онъ князя Кохтаева.
— Она?
— Да!
— Я же давно тебѣ говорилъ о пріѣздѣ Дребезгина. Ты говорилъ, что это не тотъ?
— Я скрывалъ отъ тебя… Слава Богу, вскричалъ онъ, осмотрѣвъ лежащую, — она будетъ жива!.. Черепъ поврежденъ слегка, контуженъ; немедленной опасности никакой нѣтъ… Она въ обморокѣ, который, можетъ быть продолжителенъ… Нужно скорѣе сдѣлать перевязку… Она не дышетъ…
Заварницкій поспѣшно сдѣлалъ изъ носоваго платка перевязку на голову больной, скинулъ съ себя пальто, переложилъ Алевтину на другое мѣсто въ удобную позу и началъ качать ея-руки, для возбужденія искуственнаго дыханія.
— Хорошо, сказалъ, немного погодя, Заварницкій, — всѣ жизненныя отправленія есть, пульсъ бьется… Нужно уложить ее поудобнѣе, позаботиться о ранѣ и доставить ей покой. Если она страдала безсонницей, то можетъ проспать нѣсколько дней. Я думаю, что кровь бросать совершенно излишне, хотя у меня инструменты съ собою. Отдохнемъ, князь. Но, Боже! какъ она перемѣнилась!…
— Какая прелестная женщина! замѣтилъ князь Кохтаевъ, стоя поодаль Алевтины и любуясь ею.
— Прелестна?… спросилъ его Заварницкій, — если-бы ты видѣлъ ее прежде! Прежнюю цвѣтущую здоровьемъ дѣвушку и узнать нельзя въ ней, за эти полтора-два года. Она, должно быть, глубоко несчастна!…
Князь Кохтаевъ, съ которымъ онъ былъ очень друженъ, смотрѣлъ съ сожалѣніемъ на печальное лицо доктора и на его заботливость о больной, пуская огромные клубы дыма отъ сигары.
Заварницкій вынулъ памятную книжку, вырвалъ листокъ и написалъ на немъ рецептъ.
Друзья разстались. Чрезъ нѣсколько минутъ прискакалъ Дребезгинъ, затѣмъ пріѣхали уѣздный врачъ и товарищъ Заварницкаго и по дорогѣ показалась мчавшаяся карета. Уѣздный врачъ, господинъ Шниперовъ, былъ толстый, не молодыхъ лѣтъ мужчина, твердо державшійся старыхъ пріемовъ въ медицинѣ, — тогда какъ Заварницкій, въ большинствѣ случаевъ, строго держался покой системы; кромѣ того, конкуренція Заварницкаго подрывала значительно его практику, — поэтому Шниперовъ, при всякой возможности, не пропускалъ случая выставить своего собрата въ самомъ невыгодномъ свѣтѣ въ глазахъ публики, состоявшей изъ полныхъ профановъ въ ихъ спеціальности. Шниперовъ познакомился съ Дребезгинымъ у предводителя дворянства, ведя крупную карточную игру, а послѣ знакомства сталъ посѣщать его въ качествѣ домашняго врача, хотя и не получалъ на это офиціальнаго приглашенія. Выслушавъ снисходительно взглядъ Заварницкаго на болѣзнь Дребезгиной и о тѣхъ мѣрахъ, которыя тотъ принялъ, Шниперовъ пришелъ въ ужасъ, когда узналъ, что при Заварницкомъ были инструменты для кровопусканія, и онъ все-таки не бросилъ ей кровь.
— Если она умретъ, вы, милостивый государь, ея убійца! кричалъ горячась Шниперовъ, — я не отвѣчаю за ея жизнь… Нужно, сейчасъ-же, пустить кровь — и онъ приступилъ къ операціи.
— Но, помилуйте! возражалъ Заварницкій, — вы только напрасно лишите ее крови, обезсилите и, можетъ быть, сдѣлаете этимъ общую потерю силъ и обморокъ гораздо продолжительнѣе… Всѣ признаки полной жизни у нея есть. По моему мнѣнію, ей болѣе ничего не нужно, какъ компрессы на голову, растираніе полости груди и висковъ, а главное — покой.
— Вы думаете?… спросилъ его съ миной величайшаго сожалѣнія Шниперовъ и отвернулся. Дребезгинъ замѣтно раздѣлялъ мнѣніе Шниперова. Заварницкому не оставалось ничего болѣе какъ раскланяться, что онъ бы не замедлилъ и выполнить, если бы дѣло не шло о жизни любимой имъ женщины. Видя, что онъ не удаляется, Шниперовъ бросалъ на него насмѣшливые взгляды. Бросили кровь. Жаръ у больной дѣйствительно уменьшился, но за то градусъ пульса понизился. На рану наложили пластырь. Послѣ этого, больную бережно перенесли на носилкахъ въ карету. Собираясь двинуться въ путь, Дребезгинъ обратился къ Заварницкому. Онъ совершенно не помнилъ, что видалъ его нѣсколько разъ въ домѣ Мономаховыхъ.
— Очень вамъ благодаренъ, докторъ! сказалъ онъ, подавая ему руку. Заварницкій почувствовалъ въ ней ассигнацію.
— За что-же? спросилъ онъ, — я не оказалъ вашей супругѣ никакой помощи.
— Я отнялъ у васъ время…
Заварницкій угрюмо поклонился и, повернувшись къ лошади, сталъ садиться. Но онъ не уѣхалъ до тѣхъ поръ, пока отъѣзжавшая карета не скрылась изъ виду… При въѣздѣ въ городъ, имъ повстрѣчался скачущій во весь опоръ князь Кохтаевъ съ пузырькомъ въ рукѣ.
— Задержали въ проклятой аптекѣ, крикнулъ онъ Заварницкому, — чортъ знаетъ, сколько времени… но, видя свѣсившуюся голову врача, ѣхавшаго на лошади шагомъ, князь замолчалъ и поѣхалъ рядомъ съ другимъ товарищемъ.
— Отчего Заварницкій не при больной? спросилъ онъ его.
— Я привезъ Шниперова, отвѣчалъ офицеръ, — и Дребезгинъ предпочелъ его Заварницкому… Что сдѣлалось съ нимъ? продолжалъ онъ: — Заварницкій даже не отвѣчалъ мнѣ дорогой на мои вопросы… Неужели онъ такъ огорчился замѣчаніями Шниперова? Они поспорили: слѣдовало-ли, или нѣтъ, больной бросить кровь.
— Не мѣшай ему, посовѣтовалъ князь своему товарищу: — на него, ты знаешь, находитъ иногда тоска… Поѣзжай-ка лучше домой, а я возьму его къ себѣ.
Около ограды одной церкви Заварницкій остановился и, слѣзши съ лошади, опустилъ въ прибитую къ воротамъ кружку данныя ему Дребезгинымъ деньги.
На утро, по всему Новогрунтовску пролетѣла вѣсть, что молодая Дребезгина изъ Екатериновки, вчера вечеромъ упавшая съ лошади, уже умерла, — и виновникомъ ея смерти былъ полковой врачъ Заварницкій, который во-время не бросилъ ей кровь, хотя нужные къ тому инструменты были при немъ. Говорили, что когда ее привезли въ имѣніе, въ домъ, — она, мало-по-малу, стала приходить въ омертвѣніе, которое становилось все болѣе и болѣе безнадежнымъ, и наконецъ умерла.
— Быть не можетъ! вскричалъ Заварницкій, когда до ушей его долетѣла эта вѣсть, — они заблуждаются… Прикажи мнѣ осѣдлать лошадь, попросилъ онъ князя, — я сейчасъ-же туда ѣду…
И Заварницкій помчался.
Князь Кохтаевъ занималъ въ Новогрунтовскѣ, для холостаго человѣка, обширную квартиру, состоящую изъ большаго отдѣланнаго дома, со множествомъ комнатъ и мезониномъ. Онъ имѣлъ хорошее состояніе и веселый, сообщительный характеръ, доставившій ему любовь всего полка, но особой дружбой его пользовался одинъ Заварницкій, къ знаніямъ котораго князь Кохтаевъ питалъ безпредѣльное уваженіе. Въ дѣтствѣ своемъ князь былъ очень бѣденъ и получилъ самое незначительное образованіе; состояніе досталось ему отъ дяди уже впослѣдствіи, когда онъ состоялъ на службѣ. Этотъ недостатокъ образованія составлялъ больное мѣсто самолюбія князя, онъ стыдился своего невѣжества, желалъ пополнить сумму своихъ знаній, — но ложный стыдъ, боязнь насмѣшекъ товарищей мѣшали ему пригласить къ себѣ учителя; изъ среды же ихъ онъ не видѣлъ человѣка, которому онъ могъ бы довѣриться и который владѣлъ бы достаточнымъ знаніемъ и педагогическими способностями. Когда-же въ полкъ ихъ прибылъ Заварницкій, князь Кохтаевъ призналъ его именно за такого человѣка, который былъ ему нуженъ. Заварницкій также угадалъ желаніе князя и, въ разговорѣ наединѣ, предложилъ ему свои услуги. Работы Заварницкому съ княземъ было много; пришлось начать почти съ азбуки. Все это дѣлалось въ секретѣ отъ товарищей. Князь былъ понятливъ, учился прилежно и, какъ мальчикъ, съ довѣріемъ къ знаніямъ и съ почтеніемъ, глядѣлъ на своего наставника. Князь и Заварницкій были ровесники по годамъ; въ натурахъ ихъ было много общаго; каждый изъ нихъ находилъ въ другомъ симпатическія стороны. Къ тому-же, и у князя была довольно грустная повѣсть любви, которою онъ хотѣлъ подѣлиться съ другомъ. Въ силу этихъ обстоятельствъ они повѣрили другъ другу свои тайны, и между ними завязалась тѣсная дружба.
Князь Кохтаевъ тревожно прохаживался по кабинету, съ нетерпѣніемъ поджидая возвращенія Заварницкаго изъ Екатериновки. Часы казались ему цѣлыми сутками.
— Ну, что? спросилъ онъ, когда Заварницкій вошелъ въ комнату и кинувъ на столъ кепи, утомленный бросился на диванъ, — видѣлъ? правда?…
— Да… Ее считаютъ мертвою.
— А ты?…
— Сомнѣваюсь… Убѣжденъ даже, что она жива… Я говорилъ объ этомъ, но меня не слушаютъ. При ней Шниперовъ… Ее завтра хоронятъ… Я не знаю, на что мнѣ рѣшиться; здѣсь не послушаютъ моего офиціальнаго протеста… Нужно удержать погребеніе силою… Помоги мнѣ! посовѣтуй! сказалъ умоляющимъ голосомъ, рыдая Заварницкій, привставъ съ дивана и охватывая руками шею Кохтаева. — Я такъ разстроенъ, что ничего не придумаю…
— Успокойся! утѣшалъ его князь, усаживая на прежнее мѣсто, — даю тебѣ слово, что я не брошу тебя, какой-бы ни подвергнулся отвѣтственности… Подожди… Не принимай никакихъ мѣръ, по крайней мѣрѣ до тѣхъ поръ, пока я не возвращусь изъ Екатериновки. Ты еще не былъ сегодня въ полковомъ лазаретѣ? Поѣзжай туда и осмотри больныхъ, а я поѣду въ Екатериновку… Часа черезъ два я уже буду дома.
Заварницкій послѣдовалъ совѣту князя и машинально взялся за кепи…
Возвратившись изъ лазарета, онъ еще не засталъ князя дома, хотя они выѣхали вмѣстѣ. Князь возвратился гораздо позже обѣщаннаго, на губахъ его играла улыбка.
— Неужели жива? замѣтя его, спросилъ обрадованный Заварницкій.
— Нѣтъ!… Но, если ты не ошибаешься, то и слава Богу! Пусть ее хоронятъ!…
— Что это значитъ? ты смѣешься надо мной — и въ такое время! укоризненно произнесъ Заварницкій.
— Ты это сейчасъ узнаешь, отвѣчалъ Кохтаевъ, запирая дверь въ кабинета на ключъ, чтобы ихъ никто не могъ слышать…
V. править
Алевтину Михайловну Дребезгину хоронили съ большими церемоніями и торжественностью, въ сопровожденіи городскаго духовенства со всѣхъ церквей, соборныхъ пѣвчихъ и множества сосѣдей. За печальной процессіей слѣдовали длинные ряды экипажей окрестныхъ помѣщиковъ и городскихъ жителей; со всѣхъ сторонъ ее окружали массы любопытныхъ разныхъ лѣтъ, половъ и званія, начиная отъ дома Дребезгина въ Екатериновкѣ до городскаго кладбища, находившагося при въѣздѣ въ Новогрунтовскъ, — гдѣ Алевтина Михайловна и была погребена въ склепѣ большой фамильной часовни, выстроенной еще предками Дребезгина, которые вѣроятно имѣли постоянное пребываніе въ Новогрунтовскѣ. На деревенскомъ кладбищѣ, въ Екатериновкѣ, не былъ похороненъ ни одинъ изъ Дребезгиныхъ. Лицо Дребезгина при церемоніи было очень печально, и онъ шелъ все время за гробомъ съ непокрытою головою, поддерживаемый съ одной стороны подъ, руку Шниперовымъ, а съ другой — уѣзднымъ предводителемъ дворянства. Гробъ сначала былъ снесенъ въ кладбищенскую церковь, а оттуда, по совершеніи обѣдни и отпѣванія, отнесенъ въ склепъ часовни. Убранная въ гробу гирляндами свѣжихъ розъ, въ бѣломъ платьѣ, съ вѣнкомъ на головѣ, съ тонкой улыбкой на губахъ и живымъ румянцемъ, Алевтина казалось не мертвою, а счастливой невѣстой, уснувшей въ подвѣнечномъ платьѣ, въ веселыхъ грезахъ. «Точно живая, точно живая…» слышался шопотъ повсюду, но Шниперовъ такъ презрительно посматривалъ ни произносившихъ это, какъ будто говорилъ: «Невѣжды, вы ничего не понимаете… Ужъ я лучше васъ знаю, что она умерла». И шопотъ умолкалъ. При пѣніи погребальнаго канона Дребезгинъ выронилъ нѣсколько слезъ. Въ числѣ присутствовавшихъ при погребеніи находились и Заварницкій съ княземъ Кохтаевымъ. Они имѣли крайне тревожныя физіономіи и не спускали глаза съ усопшей до самаго того времени, пока закрыли крышку гроба. Бросивъ по обычаю на гробъ своей жены небольшую горсть земли, Дребезгинъ уѣхалъ съ кладбища въ Екатериновку, гдѣ былъ приготовленъ для приглашенныхъ погребальный столъ. Вслѣдъ за нимъ стали уѣзжать и расходиться зрители… На кладбищѣ остались только въ часовнѣ Заварницкій, князь Кохтаевъ и мастеровые, приступившіе къ задѣлкѣ склепа… Когда эта работа была окончена, часовню заперли на ключъ и доставили его въ Екатериновку — помѣщику. Похоронивъ жену, Дребезгинъ на другой же день уѣхалъ въ Петербургъ. О смерти своей жены онъ не извѣщалъ Мономаховыхъ, потому что они были въ то время заграницею и, слѣдовательно, не могли пріѣхать на погребеніе племянницы. Вообще Дребезгинъ, не любившій никакихъ церемоній, торопился похоронами, чтобы поскорѣе все кончить.
Новогрунтовское кладбище, какъ обыкновенно водится въ уѣздныхъ городахъ, было въ очень жалкомъ видѣ. Оно было обнесено невысокой каменной оградой, мѣстами разрушенной, такъ что въ бреши ея входили и люди и животныя; деревянные ворота давно упали съ петлей и, провалявшись нѣсколько мѣсяцевъ на землѣ, были разобраны бѣдными кладбищенскими сосѣдями на топливо. Въ караулкѣ на кладбищѣ при церкви находился сторожъ, дряхлый инвалидъ, еле двигавшій ноги, съ медалью за 1812 годъ, глухой, исправлявшій свою должность лишь днемъ, тѣмъ, что выгонялъ забредшихъ на кладбище животныхъ; ночью же онъ спокойно и сладко спалъ, въ полной увѣренности, что его покой не можетъ ни кѣмъ быть нарушенъ. Окраины уѣздныхъ городовъ всегда представляютъ маленькіе домишки отъ одного до трехъ оконъ, на половину вросшіе въ землю, землянки и лачужки, наполненныя самымъ бѣднымъ городскимъ людомъ, который проработавъ съ ранняго утра часовъ съ 6-ти, цѣлый день до 6-ти часовъ вечера, въ это время ужинаетъ засвѣтло, чтобы обойдтись безъ свѣчей, и укладывается спать; такъ, что въ девять часовъ вечера въ этихъ мѣстностяхъ нельзя встрѣтить живой души на улицахъ.
Около двѣнадцати часовъ ночи, въ день погребенія Дребезгиной, къ оградѣ Новогрунтовскало кладбища, со стороны выходившей въ поле, подъѣхалъ экипажъ, запряженный парою лошадей. Изъ экипажа вышло двое мужчинъ въ военныхъ шинеляхъ, держа подъ полами заступы, и въ брешь прошли на кладбище по направленію къ часовнѣ. Ночь была очень темная, небо покрыто тучами и шумѣлъ проливной дождь; такъ что еслибы сторожъ проснулся и вышелъ бы изъ караулки — и тогда онъ едва ли бы могъ замѣтить проходившихъ. Они отперли бывшимъ съ ними ключомъ часовню, зажгли потайный фонарь и принялись усердно за работу — разрытіе склепа.
Когда крышка съ гроба была снята, Заварницкій долго присматривался къ покойницѣ.
— Что? спросилъ у него князь Кохтаевъ.
— Она не просыпалась. Сколько адскихъ мукъ я перенесъ въ эти часы!..
— Ты… посѣдѣлъ… тихо замѣтилъ Кохтаевъ.
— Она могла задохнуться… Мы приняли ничтожныя мѣры… Я проклиналъ себя за свое рѣшеніе и тебя за совѣтъ… Ты но знаешь, чѣмъ могло кончиться дѣло… Но, Господи! ты не захотѣлъ столько жертвъ и смиловался. Знай, Кохтаевъ, что если-бы мы нашли ее мертвою, я бы не вышелъ изъ часовни… Заварницкій вынулъ изъ кармана револьверъ и показалъ товарищу. Тотъ понялъ его и вздрогнулъ.
Вынувъ тѣло изъ гроба, молодые люди укутали его своими шинелями, послѣ чего вновь закрыли гробъ и задѣлали склепъ. За тѣмъ часовня была заперта, тѣло отнесено въ экипажъ и отвезено въ квартиру князя Кохтаева, въ мезонинъ, гдѣ съ этого времени и поселился Заварницкій.
Прошла недѣля, другая, но спавшая летаргическимъ сномъ Алевтина не просыпалась. Князь Кохтаевъ началъ предполагать, что его другъ или заблуждается, или помѣшался, — но Заварницкій, не видя разложенія трупа, не терялъ надежды. Онъ до такой степени измѣнился за это время, что его съ трудомъ можно было узнать, онъ сталъ болѣе похожъ на мертвеца, чѣмъ на живаго человѣка: впалые глаза смотрѣли дико, лицо осунулось, волосы приподнялись какъ у помѣшаннаго, въ движеніяхъ явилась какая-то неувѣренность и торопливость; каждая бездѣлица, малѣйшее противорѣчіе выводили его изъ себя и повергали въ бѣшенство. Заварницкій выходилъ изъ мезонина только въ лазаретъ по службѣ, отъ прочей практики онъ совершенно отказался — и цѣлые дни и ночи просиживалъ около спящей, ожидая ея пробужденія. Въ комнаты въ мезонинъ входилъ только князь Кохтаевъ, дежурившій при Алевтинѣ во время ухода Заварницкаго въ лазаретъ, и деньщикъ изъ татаръ, посвященный въ тайну, отличавшійся необыкновенною преданностью къ Кохтаеву. Чтобы объяснить истинную причину затворничества Заварницкаго, самъ онъ и Кохтаевъ объявили товарищамъ, что онъ занятъ приготовленіемъ къ экзамену и дисертаціей на степень доктора медицины и хирургіи. По этому его никто не тревожилъ посѣщеніемъ и не безпокоилъ разспросами о рѣзкой перемѣнѣ его характера.
Окончивалась третья недѣля летаргическаго сна Алевтины. 28-го іюля офицеры Д--скаго полка праздновали свой полковой праздникъ. Утромъ была закуска и обѣдъ у полковаго командира, а вечеромъ они забрались къ казначею; появились карты, полилось вино, смѣхъ, шумные разговоры и тосты, все замѣтно усиливавшіеся по мѣрѣ исчезновенія вина въ бутылкахъ и дѣйствія хмѣля въ головахъ пирующихъ; какъ вдругъ, подъ конецъ вечера, полковому адъютанту блеснула новая фантазія: сдѣлать неожиданный сюрпризъ хозяину — и онъ по секрету, отъ него послалъ за полковыми музыкантами, которые не замедлили явиться, и цѣлый оркестръ неожиданно грянулъ подъ окнами квартиры полковаго казначея. Заварницкій въ это время сидѣлъ около спящей и читалъ, заперевъ двери въ мезонинъ на ключъ, чтобы къ нему не вошелъ кто либо изъ подкутившихъ товарищей. Шумъ и крики внизу доставляли ему величайшее мученье; онъ боялся потревожить Алевтину, опасаясь, согласно прочитанному имъ въ одномъ англійскомъ журналѣ, что насильственное пробужденіе можетъ вызвать у больной другіе болѣзненные симптомы, гораздо опаснѣйшіе по послѣдствіямъ, напримѣръ, припадки падучей болѣзни и проч., какихъ случаевъ приводилось въ этомъ сочиненіи очень много. Но деликатность не позволяла ему просить князя Кохтаева уменьшить по возможности оргію; когда же раздался оркестръ, Заварницкій съ бѣшенствомъ вскочилъ со стула и хотѣлъ бѣжать къ Кохтаеву… Онъ уже взялся было за ручку двери, но что-то невольно заставило его остановиться и оглянуться назадъ. Ему показалось, будто Алевтина шевельнулась… Не довѣряя глазамъ своимъ, Заварницкій замеръ на мѣстѣ.. Дребезгина дѣйствительно еще разъ дрогнула и вдругъ приподнялась до половины, обвела изумленными глазами комнату, протерла ихъ въ недоумѣніи рукой, пробормотала нѣсколько непонятныхъ словъ и упала вновь на подушку, какъ будто-бы отъ сильной головной боли. Заварницкій поспѣшилъ скорѣе дать ей эфиру, ранѣе онъ его почему-то не употреблялъ и ждалъ натуральнаго исхода сна; чрезъ нѣсколько минутъ Алевтина приподнялась во второй разъ. — «Гдѣ это я?…» произнесла она, вполнѣ явственно.
— У врача, отвѣчалъ ей Заварницкій съ радостною дрожью въ голосѣ и съ боязнію, чтобы Дребезгина не потребовала сейчасъ же отправки ее въ Екатериновку. — Ради Бога, Алевтина Михайловна, умолялъ онъ ее, — ни о чемъ не распрашивайте меня сегодня!… Поговоримъ, когда вы успокоитесь… Я такъ счастливъ вашимъ возвращеніемъ къ жизни… Заварницкій закрылъ рукою лицо, чтобы скрыть слезы. — Довѣрьтесь мнѣ — и я все сдѣлаю по вашему приказанію… Не знаю, узнали-ли вы меня…
— Я помню и знаю все, отвѣчала ему Алевтина, — но что это съ вами, какъ вы перемѣнились?… Она протянула ему свою нѣжную тонкую руку, которую онъ съ трепетомъ поцаловалъ.
— Всякое волненіе вамъ вредно, замѣтилъ Заварницкій молодой женщинѣ. — Скажите, что вы чувствуете въ настоящее время?…
— У меня только голова тяжела… а второе… мнѣ совѣстно признаться: я хочу ѣсть…
Заварницкій поспѣшно приложилъ примочку къ ея головѣ и побѣжалъ за бульономъ.
Чрезъ нѣсколько часовъ силы Дребезгиной поправились настолько, что она могла пройдтись по комнатѣ, опираясь на руку Заварницкаго. Она разсказала ему, что, впавши въ обморокъ, при паденіи съ лошади, она рѣшительно была въ полномъ сознаніи, слышала разговоръ съ Кохтаевымъ, чувствовала, какъ ее везли домой, — но потомъ впала въ забвеніе, которое начало было проходить при ея погребеніи; она знала, что ее хоронятъ живую, хотѣла сдѣлать движеніе, крикнуть, но не могла. Она говорила, что состояніе ея въ то время весьма похоже на то, какое чувствуетъ человѣкъ во время кошмара или сильнаго прилива крови къ головѣ во время сна. Сознаніе въ продолженіе періода сна являлось у нея нѣсколько разъ — и такъ же прекращалось. Напримѣръ, она слышала, какъ опускали въ склепъ гробъ и какъ ударились о сводъ глыбы земли, — но потомъ, послѣ сильнаго напряженія крикнуть, ей казалось, что вся она погружается въ какуют тьму и всѣ отправленія чувствъ съ этого момента у ней прекратились; за тѣмъ, когда Заварницкій и Кохтаевъ переносили ее въ экипажъ и въ мезонинъ, она хорошо сознавала, что съ нею дѣлаютъ и слышала ихъ разговоръ, — а когда была принесена и положена въ постель, то вновь почувствовала себя куда-то опускаемою въ тьму — и сознаніе прекратилось. Послѣ этого сознаніе являлось у ней еще раза два, но на непродолжительныя мгновенія. Иногда даже слухъ ея дѣлался чрезвычайно тонокъ — и она слышала громкій разговоръ на улицѣ, игру на шарманкѣ или скрыпъ тѣлегъ и лай собакъ. Полному же пробужденію ея предшествовалъ необыкновенный шумъ въ ушахъ, заставившій ее вздрогнуть — и съ этого момента она пріобрѣла силу воли надъ нервной системой. Самымъ ощутительнымъ послѣдствіемъ ея сна была сильная головная боль, продолжавшаяся около недѣли, и слабость въ ногахъ; кромѣ того, у ней явился чрезмѣрный апетитъ. Радость князя Кохтаева за счастіе своего друга не имѣла границъ. Пылкій горецъ сулилъ имъ горы счастія. Онъ тотчасъ же озаботился съ Заварницкимъ доставить Алевтинѣ Михайловнѣ гардеробъ и все для нея необходимое.
Изъ прошлой жизни Алевтины Михайловны съ своимъ первымъ мужемъ, изъ послѣдняго разговора ея съ нимъ во время несчастной прогулки, можно было заключить, что онъ тяготился женою и былъ бы согласенъ на разводъ съ нею. Первое было вполнѣ справедливо: Дребезгинъ принадлежалъ къ людямъ, которые не могутъ переносить присутствія около себя никакой порядочной женщины, но на разводъ съ Алевтиной онъ едва-ли бы согласился: ему нужны были деньги своей жены, иначе ему приходилось погибать, — а потому онъ употребилъ-бы всѣ мѣры чтобъ не выпускать изъ рукъ своей жертвы. Если Дребезгинъ обращался съ своею женою деспотически, то разсчитывалъ этимъ путемъ, надѣясь на ея дѣтство и незнаніе жизни, крѣпче взять ее въ руки, чтобы быть полнымъ властелиномъ ея состоянія, — но встрѣтя серіозную опозицію, онъ одумался бы и употребилъ бы другой пріемъ и тонъ. О разводѣ же онъ во всякомъ случаѣ и не думалъ.
О денежныхъ обстоятельствахъ ея мужа Алевтинѣ Михайловнѣ разсказывали Мономаховы, характеръ же его она безошибочно поняла сама; поэтому, пробудившись отъ летаргическаго сна и поправившись въ здоровьѣ, она не обратилась къ мысли о разводѣ. Дѣла Дребезгина, послѣ смерти его жены, приняли самое плачевное положеніе, въ которомъ онъ до тѣхъ поръ еще не находился: кредиторы, какъ бы условившись, всѣ единодушно подали векселя ко взысканію, не давая ни малѣйшей отсрочки, — и онъ кое-какъ успѣлъ расплатиться съ ними, оставшись совершенно нищимъ; всѣ имѣнія пошли на уплату долговъ и не принадлежали уже болѣе ему. По службѣ открылись также денежные недочеты, вслѣдствіе которыхъ его попросили подать въ отставку, — по были на столько милостивы, что не лишили его пенсіона, на который онъ и существовалъ. Но самымъ тягостнымъ для него бременемъ, мѣшавшимъ возможности сдѣлать какую-либо спекуляцію, былъ искъ на него Мономахова, требовавшаго возвращенія приданаго жены, состоявшаго кромѣ денегъ, въ вещахъ, экипажахъ, лошадяхъ, бриліантахъ и тому подобнаго, на очень крупную сумму, — въ пользу своихъ дѣтей. Пока еще было старое судопроизводство, Дребезгинъ, съ помощію совѣтовъ разныхъ крючковъ, отдѣлывался, отписывался и тянулъ дѣло въ продолженіи долгихъ лѣтъ; но, вотъ, на бѣду его и многихъ ему подобныхъ, открылись новыя судебныя учрежденія — и Мономаховъ прибѣгнулъ къ гласному судопроизводству. Дѣло это уже разбиралось въ окружномъ судѣ, рѣшено не въ пользу Дребезгина — и онъ только для проволочки времени подалъ на кассацію, какъ вдругъ встрѣтилъ на Невскомъ проспектѣ Алевтину…
— Изъ всего моего имущества въ прошлой жизни, сказала однажды Алевтина Михайловна, бесѣдуя послѣ своего выздоровленія съ Заварницкимъ и княземъ Кохтаевымъ, — я бы желала имѣть одну вещь.
— Какую? Живо спросили они.
— Вашу тетрадку, которую вы забыли въ письменномъ столѣ, уѣзжая отъ Мономаховыхъ, отвѣчала Алевтина, обращаясь къ Заварницкому.
— А вы читали ее?
— Да. Это были единственныя минуты, въ которыя я оживала. О! я многое перенесла за это время и стала совсѣмъ не той, какой вы знали меня у Мономаховыхъ. Къ несчастію, я прочла вашу тетрадку, когда уже была замужемъ.
Слова эти заставили сильнѣе забиться сердце Заварницкаго… Онъ видѣлъ уваженіе и. расположеніе къ себѣ Алевтины, читалъ въ глазахъ ея любовь къ себѣ, но не слыхалъ еще ея рѣшенія о своей будущности и боялся заводить съ нею рѣчь объ этомъ предметѣ. А между тѣмъ уже наступило время полнаго ея выздоровленія, и благоразуміе говорило, что нужно что-нибудь предпринять, такъ какъ въ такомъ положеніи и обстановкѣ нельзя было долго оставаться. Послѣднія же слова Алевтины давали Заварницкому надежду, что она не возвратится къ своей прошлой жизни. Князь Кохтаевъ понялъ, что между молодыми людьми наступила минута для объясненія и рѣшенія разъ навсегда своей судьбы, а потому, молча, вышелъ изъ комнаты, оставивъ ихъ вдвоемъ.
— Да, заговорила вновь Алевтина, — я чувствую, что я ожила для лучшей и живой жизни… Но я не знаю, какъ выдти на улицу, явиться на свѣтъ, начать первый шагъ… Укажите мнѣ дорогу… Спасите меня!… Молодая женщина склонила свое заплаканное лицо къ Заварницкому.
— Алевтина! вы знаете мои чувства…
— Я не хочу, продолжала Алевтина, — возвращаться ни къ мужу, ни къ роднымъ… прежнее общество меня нисколько не интересуетъ… Возвратиться къ нимъ — значитъ разстаться со всѣми своими золотыми мечтами… Довольно!…. Я и то много выстрадала… Къ чему мнѣ скрываться предъ вами долѣе, когда вы вѣроятно давно уже все видите: я любила васъ дѣвушкой, любила за все время своего замужества, люблю и теперь…
— Будь моею, будь моимъ счастіемъ, радостью, жизнью!… твердилъ Заварницкій, страстно обнимая молодую женщину.
— Но какъ же это мы устроимъ?.. спросила Алевтина, когда восторженное состояніе ихъ нѣсколько улеглось.
— Я объ этомъ много думалъ и составилъ планъ, но ничего еще не предпринялъ, не зная твоего рѣшенія…
— Могъ ли ты въ немъ сомнѣваться!… сказала ему съ укоромъ Алевтина.
Заварницкій съ чувствомъ поцѣловалъ ей руку.
— Мнѣ нужно посовѣтоваться, замѣтилъ онъ, — съ Кохтаевымъ; я бы желалъ уладить дѣло какъ можно скорѣе.
На совѣтѣ молодые люди рѣшили между собою слѣдующее: Заварницкій завтра же долженъ будетъ подать полковому командиру два прошенія, одно объ отпускѣ на 28 дней, а другое объ отставкѣ, — первое нужно было ему для того чтобы имѣть документъ о званіи, для совершенія брачнаго обряда и для выѣзда, а второе для опредѣленія на службу въ другой мѣстности; затѣмъ, онъ долженъ немедленно повѣнчаться…
— Но какой же священникъ согласится на это? спросилъ Заварницкій.
— Я спрашивалъ полковаго священника, видѣлъ ли онъ когда въ лицо генеральшу Дребезгину, отвѣчалъ Кохтаевъ — и получилъ отвѣтъ: нѣтъ. Поэтому мы можемъ отъ него скрыть званіе Алевтины Михайловны, и она можетъ перевѣнчаться подъ псевдонимомъ. Устройство же этого дѣла въ другомъ мѣстѣ представляетъ очень много затрудненій.
Затѣмъ, послѣ вѣнчанія Заварницкій долженъ былъ тотчасъ же уѣхать куда-нибудь подальше, найти себѣ тамъ мѣсто и зажить съ женою новой жизнью.
Планы молодыхъ людей, хотя съ разными затрудненіями и препятствіями, сбылись. Они нашли старое метрическое свидѣтельство какой-то купеческой дочери Алевтины Константиновны Воскресенской, ровесницы Алевтины, которая и была повѣнчана подъ этимъ именемъ съ Заварницкимъ. Обрядъ происходилъ въ ночное время и въ глубокой тайнѣ. Въ слѣдующую ночь Заварницкій выѣхалъ съ своею женою изъ Новогрунтовска навсегда. Они поселились въ одномъ изъ губернскихъ городовъ югозападной Россіи. При любви къ мужу и руководствѣ его практическими совѣтами, выработанными опытомъ жизни, Алевтина скоро освоилась съ своимъ новымъ положеніемъ небогатой женщины, жены врача. Окруживъ заботливостью его домашнюю обстановку, чтобы онъ находилъ въ ней удовольствіе въ минуты отдыха и пріобрѣталъ бы силы къ дальнѣйшимъ трудамъ, — находясь въ постоянныхъ трудахъ и занятіяхъ, Заварницкая, казалось, забыла о своемъ прошломъ и была совершенно счастлива. Одна только мысль о разлукѣ съ мужемъ, въ случаѣ войны, иногда возмущала ея спокойствіе; но она не рѣшалась просить его о перемѣнѣ службы, зная на этотъ предметъ его твердыя убѣжденія. Заварницкій занимался своею спеціальностію очень серіозно, выдержалъ экзаменъ на доктора медицины и хирургіи и написалъ нѣсколько дѣльныхъ брошюръ по медицинѣ, которыя обратили на себя такое значительное вниманіе въ Петербургѣ, что, при открытіи тамъ вакансіи, Заварницкій былъ вызванъ туда для занятія гораздо высшаго мѣста сравнительно съ его должностью въ полку батальоннаго врага. Но назначеніе это не особенно обрадовало Заварницкихъ, имъ тяжело было разстаться съ тѣмъ городомъ, гдѣ они пользовались общей любовью и уваженіемъ и гдѣ были такъ счастливы. Не смотря на то, Заварницкій не могъ отказаться отъ этого вызова и принялъ его, въ виду дальнѣйшихъ служебныхъ шансовъ и полной возможности доставить въ Петербургѣ дѣтямъ высшее образованіе, по выбору и подъ своимъ наблюденіемъ. Что же касается до предчувствій Алевтины, то Заварницкій успокоивалъ жену, что они будутъ находиться въ совершенно другомъ кругу общества — и десять лѣтъ такъ значительно измѣнили наружность, что старинныя ея знакомыя найдутъ у ней, встрѣчаясь на улицѣ, лишь сходство съ прежней баронесой Цадебель или генеральшей Дребезгиной.
Но мы видѣли, что Дребезгинъ узналъ свою жену въ Пассажѣ, почти съ перваго взгляда.
Въ день, въ который происходило въ окружномъ судѣ разбирательство дѣла о бракѣ Заварницкихъ, почти съ семи часовъ утра (не смотря на то, что разбирательство было назначено въ двѣнадцать) большая часть городскаго населенія спѣшила къ зданію Окружнаго суда, чтобы занять мѣста поудобнѣе и получше. Не только зала, прилегающія къ ней комнаты и коридоръ окружнаго суда были переполнены народомъ, но масса его находилась и во дворѣ, и на улицѣ. Особое любопытство было возбуждено преимущественно у прекрасной половины общества, изъ которыхъ многія смотрѣли на Алевтину Михайловну, какъ на страшное чудовище, которое не довольствовалось однимъ мужемъ, а другія — слышавшія о ея летаргическомъ снѣ — считали ее то притворщицей, то невинной жертвой Заварницкаго.
Заварницкіе сидѣли на скамьѣ подсудимыхъ, съ опущенными головами. Публикѣ казалось, что Алевтина была въ менѣе тревожномъ состояніи духа, чѣмъ ея второй мужъ. На самомъ дѣлѣ это рѣшить было очень трудно, потому что оба они были чрезвычайно взволнованы. Нахмуренный и задумчивый Заварницкій все время ни разу не взглянулъ на публику; онъ уныло смотрѣлъ внизъ и только изрѣдка подымалъ свои глаза на судей, но вмѣстѣ съ этимъ онъ наблюдалъ, что дѣлается съ его женою — и когда замѣчалъ на ея лицѣ внезапную блѣдность или тревогу въ глазахъ, онъ шепталъ ей подкрѣпленіе и ободреніе. Лицо Алевтины мѣнялось неоднократно, щеки ея то блѣднѣли, то покрывались румянцемъ; иногда она посматривала на публику съ какимъ-то страннымъ — не то самодовольнымъ, не то вызывающимъ взглядомъ. То вдругъ въ воображеніи ея возникали мрачныя картины ссылки въ Сибирь, со всѣми ужасами и лишеніями. Но болѣе всего Заварницкіе страдали за будущность своихъ дѣтей. Въ окружной залѣ, въ числѣ свидѣтелей, находились Мономаховы и князь Кохтаевъ; священикъ же вѣнчавшій Заварницкихъ — умеръ, а деньщикъ изъ татаръ — по розыску не оказался. Послѣднія два лица были вызваны, какъ подписавшіе обыскъ въ книгѣ при совершеніи брачнаго обряда. Въ виду очныхъ ставокъ съ Мономаховыми и со многими своими знакомыми, Алевтина Михайловна созналась, въ показаніи у судебнаго слѣдователя, что она дѣйствительно урожденная баронеса Цадебель и бывшая жена Дребезгина… Заварницкій также показалъ, что онъ женился на ней зная, что она состояла въ замужествѣ, — и скрылъ только о томъ, какое непосредственное участіе въ судьбѣ ихъ принималъ князь Кохтаевъ. Отъ защиты Заварницкіе отказались, полагаясь на совѣсть присяжныхъ засѣдателей и безпристрастіе судей. Послѣ обычныхъ формальностей былъ прочитанъ обвинительный актъ, главнымъ образомъ основанный на признаніи самихъ подсудимыхъ; потомъ начался допросъ свидѣтелей. Дребезгинъ, разсказывая о смерти своей жены, упомянулъ при этомъ, что Заварницкій протестовалъ противъ похоронъ его жены, доказывая, что она въ обморокѣ, — но докторъ Шниперовъ убѣдилъ его въ противномъ. Изъ этого Дребезгинъ выводилъ заключенія въ сугубой виновности Заварницкаго, не принимавшаго мѣръ и не настаивавшаго на непогребеніи его жены, въ виду своихъ преступныхъ замысловъ. Въ словахъ его можно было видѣть желаніе возвратить себѣ обратно свою жену и, въ то же время, сознаніе, что этого быть не можетъ и какое-то странное оправданіе: изъ-за чего затѣяно имъ настоящее дѣло… Впослѣдствіи Дребезгинъ самъ уже сожалѣлъ объ этомъ, но послѣ его первыхъ заявленій судебной власти дѣло не могло быть прекращено. Предсѣдатель суда нѣсколько разъ останавливалъ разсужденія и умозаключенія Дребезгина. Показаніе Шниперова ограничились заявленіемъ, что летаргическій сонъ еще не изслѣдованъ въ медицинѣ, а потому ему легко было ошибиться и принять спящую за мертвую. Затѣмъ былъ спрошенъ князь Кохтаевъ, говорившій много и съ увлеченіемъ; по выслушаніи этого свидѣтеля, прокуроръ всталъ и заявилъ суду, что князь Кохтаевъ долженъ быть привлеченъ къ суду не какъ свидѣтель, но къ отвѣтственности, какъ соучастникъ въ преступленіи, что онъ ясно обнаружилъ въ своемъ показаніи. Это обыкновенное въ подобныхъ случаяхъ заявленіе до того испугало Алевтину, что она стала смотрѣть на прокурора, какъ на своего врага. Мономаховы въ своемъ показаніи сообщили, что племянница ихъ неохотно шла за Дребезгина и о тѣхъ отношеніяхъ, которыя были между супругами, причемъ личность Дребезгина была выставлена въ очень нелестныхъ для него краскахъ. Обвинительная рѣчь прокурора длилась не долго, такъ какъ факты говорили сами за себя. Потомъ предсѣдатель суда обратился съ вопросомъ къ подсудимымъ: что могутъ они добавить въ свое оправданіе? Встревоженная обвинительною рѣчью прокурора, Алевтина встала со скамейки подсудимыхъ, гораздо болѣе похожая на мертвую въ это время, чѣмъ она походила во время летаргіи, — и взволнованнымъ умоляющимъ голосомъ попросила выслушать ея печальную исторію до втораго замужества. Она не пропустила ни одной странички изъ этого періода ея жизни… Разсказала о любви къ себѣ Заварницкаго, о его вліяніи на нее, о своемъ развитіи, несчастномъ замужествѣ, обращеніи съ нею перваго мужа и его характерѣ, объ ожидавшей ее дальнѣйшей участи въ этомъ бракѣ, о пренебреженіи мужа къ ея жизни въ виду заявленія доктора, что она не умерла, — наконецъ о заботливости во время ея сна Заварницкаго, чувствахъ его къ ней и полной надеждѣ на счастіе ея съ любимымъ человѣкомъ, которая и оправдалось на дѣлѣ. Въ заключеніе Алевтина упомянула о дѣтяхъ, о заслугахъ своего втораго мужа. Эта умоляющая рѣчь женщины, чуждая всякихъ афектацій и холодныхъ юридическихъ умозаключеній, лилась прямо въ сердце и произвела на слушателей потрясающее дѣйствіе. Въ залѣ царила глубочайшая тишина. Глаза публики были влажны; сами судьи и присяжные засѣдатели употребляли большія усилія, чтобы сохранить овой нервы въ надлежащемъ порядкѣ. Заварницкій къ словамъ жены въ свое оправданіе добавилъ, что онъ не могъ остановить погребеніе при тѣхъ условіяхъ, въ которыхъ онъ находился, и что заранѣе обдуманнаго плана, до пробужденія его жены изъ летаргическаго сна, на бракъ съ нею у него быть не могло, такъ какъ по выходѣ ея въ замужество, за Дребезгина, онъ не видался съ нею, не переписывался, а потому и не могъ знать, сохранила ли она къ нему тѣ чувства, которыя питала въ дѣвушкахъ. Кромѣ того, если бы по пробужденіи своемъ жена его, хотя однимъ словомъ, высказала бы ему желаніе возвратиться къ первому мужу или къ своимъ роднымъ, онъ безпрекословно выполнилъ бы ея желаніе, не высказывая на этотъ счетъ никакого своего взгляда. Но, страстно любя женщину и будучи любимымъ ею взаимно, лишить ее и себя счастія и отдать безъ ея согласія другому человѣку, съ которымъ нѣтъ ничего общаго, — онъ считалъ двойнымъ убійствомъ и не могъ отказаться отъ счастія, которое не причинило никому матерьяльнаго или нравственнаго урона… Корыстныхъ же побужденій къ этому браку у него, само собою разумѣется, не было.
Между тѣмъ, предсѣдатель обратился съ обычною увѣщевательною рѣчью о безпристрастіи къ присяжнымъ засѣдателямъ, которые тотчасъ же удалились и чрезъ пятнадцать минутъ вынесли слѣдующіе вердикты: о Заварпицкой — «виновна, но заслуживаетъ снисхожденія» и о Заварницкомъ: «да, виновенъ».
Въ залѣ воцарилась тишина.
Отъ автора. Къ сожалѣнію, я не знаю, чѣмъ окончательно рѣшилось это дѣло. Говорятъ, что Заварницкіе были помилованы.