КАКЪ АУКНЕТСЯ, ТАКЪ И ОТКЛИКНЕТСЯ.
(съ англійскаго).
править
На краю канавы сидѣлъ какой-то человѣкъ, свѣсивъ ноги въ ровъ и закрывая лицо руками; вокругъ тѣснились уличные мальчишки — нѣтъ ничего на свѣтѣ безжалостнѣе нью-іорскихъ уличныхъ мальчишекъ, не исключай даже и дикихъ лѣсныхъ звѣрей, — бросая грязью и каменьями въ его непокрытую голову, называли его такими ругательными именами, которыя грязнѣе всякой грязи, и радуясь, что нашли кого помучить, кричали и ревѣли какъ демоны.
Проходившій мимо джентльменъ — одинъ изъ тѣхъ стройныхъ, широкоплечихъ мужчинъ съ свѣтлыми глазами, на которыхъ любуются даже незнакомые съ ними люди, — очевидно богатый и счастливый, составлялъ величайшій контрастъ съ человѣкомъ на краю канавы.
Тѣмъ не менѣе онъ остановился, потому-что признавалъ ту связь по человѣчеству, которая соединяла его съ этимъ бѣднякомъ, — и схвативъ за воротъ перваго попавшагося ему подъ-руку мальчишку, сильно встряхнулъ его
— Попробуй ка бросить еще одинъ камень, и ты запоешь другимъ голосомъ!.. вскричалъ онъ. — Что вы тутъ дѣлаете? Что сдѣлалъ вамъ этотъ человѣкъ? Васъ негодяевъ слѣдовало бы хорошенько поколотить — и я вовсе не прочь отъ этого. Скажите, что сдѣлалъ вамъ этотъ человѣкъ?
— Онъ пьянъ! провизжалъ мальчикъ. — Простите же меня, сударь. Онъ пьянъ!
И вырвавшись изъ рукъ джентльмена, онъ убѣжалъ — что дѣлаютъ вообще всѣ забіяки, когда надъ ними возьмутъ верхъ. Джентльменъ обратился къ человѣку на краю канавы.
— Мальчишки убѣжали, сказалъ онъ. — Вамъ лучше бы всего идти домой.
— Вы очень добры, что принимаете участіе въ нищемъ, учтиво отвѣчалъ тотъ. — Что же касается до возвращенія домой, то у меня нѣтъ никакого жилища — и какъ нарочно я именно теперь-то всего менѣе пьянъ.
— Мальчишки ранили васъ, сказалъ съ состраданіемъ джентльменъ. — У васъ на лбу кровь. Какіе же они негодяи! Судя по вашему обращенію, вамъ вовсе не слѣдовало бы находиться въ подобномъ положеніи. Не угодно ли вамъ принять отъ меня эту бездѣлицу, для того чтобъ у васъ было на что поужинать?
— Клянусь Богомъ!… вскричалъ первый страстнымъ тономъ, который составляетъ переходъ отъ угрюмости и отчаянія къ чувству умиленія у тѣхъ, кто не привыкъ къ подобному обращенію. — Клянусь Богомъ, я думалъ, что добрыхъ людей уже нѣтъ на этомъ свѣтѣ. Мною помыкали, меня обманывали и обкрадывали до тѣхъ поръ, пока я возненавидѣлъ людей. Да, я ненавидѣлъ ихъ. Я беру эти деньги и благодарю васъ за нихъ, какъ благодарилъ бы брата. Я испытываю къ вамъ такое чувство, какъ будто бы вы и въ самомъ дѣлѣ мой братъ.
Во время этой рѣчи по щекамъ его катились слезы; это было такое трагическое зрѣлище, что еслибы улица, на которой стоялъ онъ, превратилась въ театръ, а онъ самъ въ актера, то всѣ зрители приподнялись бы съ своихъ мѣстъ, такъ какъ никогда еще не бывало актера, который выказалъ бы столько чувства. А между тѣмъ это былъ жалкій нищій, просившій у сострадательнаго джентльмена братскаго чувства.
Его собесѣдникъ былъ человѣкъ съ сердцемъ; его собственныя достоинства не возбуждали въ немъ никакой гордости, страданія другихъ трогали его до глубины сердца, на глазахъ его показались слезы — и онъ спросилъ его, кроткимъ тономъ:
— У васъ вѣроятно нѣтъ работы?
— У меня вообще ничего нѣтъ, возразилъ тотъ, — даже мужества и надежды нѣтъ. Я десять лѣтъ былъ золотоискателемъ въ Калифорніи. Половину собраннаго мною золота я проигралъ въ Миссисипи, а въ Каиро у меня украли остальное. Я не знаю, отчего я не спрыгнулъ съ того моста въ воду. Можетъ-быть оттого, что я сильно страдалъ на этомъ свѣтѣ, что мысль о будущей жизни не можетъ внушить мнѣ того успокоительнаго чувства, съ которымъ думаютъ о ней другіе. Я испыталъ здѣсь столько мукъ, что не могу даже представить себѣ, чтобы меня ждало нѣчто лучшее въ небѣ. Работы? Нѣтъ ли ее у васъ для меня? Попробуйте дать ее мнѣ, если только она у васъ есть.
— Я могу доставить вамъ только самую грубую работу, работу носильщика, сказалъ джентльменъ. — Я постараюсь сыскать вамъ что-нибудь получше. Вотъ моя карточка. Переночуйте сегодня въ какой нибудь гостинницѣ. Напейтесь кофе и приходите завтра утромъ ко мнѣ.
Странникъ остался одинъ съ деньгами въ рукахъ, о которыхъ онъ почти забылъ. Онъ смотрѣлъ вслѣдъ за своимъ благодѣтелемъ — и когда тотъ скрылся изъ виду, онъ снялъ шляпу, взглянулъ вверхъ на вечернія облака и произнесъ дрожащимъ голосомъ:
— Пошли Господи ему счастья на всю жизнь. Аминь.
Это была первая молитва, съ которою онъ обратился къ небу послѣ многихъ лѣтъ — а смягчить сердце отверженца великая заслуга.
Подвигаясь впередъ, Леопольдъ Гонтъ зналъ только, что онъ исполнилъ свой долгъ въ отношеніи нищаго, а можетъ-быть даже и не думалъ объ этомъ. Онъ шелъ къ Виргиніи Доане, которую онъ любилъ такъ, какъ могутъ любить люди его закала — вѣрно и нѣжно. Въ его сердце не закрадывалось ни малѣйшаго сомнѣнія, а въ его чувства — ни малѣйшей перемѣны. Въ цѣломъ свѣтѣ не было для него дѣвушки лучше и милѣе ея, а изъ всѣхъ знакомыхъ ему дѣвушка эта была единственною, которую онъ желалъ назвать своею женою. Любитъ ли она его или нѣтъ — это былъ вопросъ, которому предстояло рѣшеніе въ этотъ самый вечеръ, что и случилось. Онъ предложилъ ей свою руку и сердце, а она приняла ихъ.
Онъ чувствовалъ себя на верху блаженства. Кто не былъ влюбленъ самъ, тотъ не можетъ понять этого, — а кто испыталъ когда нибудь это чувство, тотъ съумѣетъ представить себѣ это и безъ нашихъ описаній. Онъ оставилъ ее, напечатлѣвъ на ея устахъ первый поцѣлуй, и вышелъ на улицу, на которой, въ этотъ поздній часъ, не было слышно ни малѣйшаго шума. Возвратиться домой и лечь спать, какъ въ обыкновенное время — онъ положительно не могъ. Въ упоеніи счастья шелъ онъ по Бродвею, пока лавки и магазины начали смѣняться жилыми домами съ окружающими ихъ садами, а потомъ пошелъ къ Блумангделю по прекрасной улицѣ, обсаженной деревьями.
Отсюда онъ свернулъ на дорогу къ рѣкѣ и шелъ по ней въ тихой бесѣдѣ съ самимъ собою, до тѣхъ поръ пока не увидалъ воды. Между имъ и рѣкою находились теперь только рельсы Гудзонъ-риверской желѣзной дороги. На разстояніи четверти часа пути онъ увидалъ свѣтъ въ домикѣ сторожа этой дороги — другихъ огней нигдѣ не было видно; ни малѣйшій звукъ не нарушалъ глубокой тишины… Вдругъ двѣ руки схватили Гонта за плечи, и прежде чѣмъ онъ могъ воспользоваться своей силой для сопротивленія, онъ былъ связанъ двумя мошенниками. Тщетно пытался онъ освободиться. Они бросили его на-земь — и съ ловкостію и проворствомъ, доказывавшими ихъ опытность въ этомъ дѣлѣ, начали отбирать у него всѣ цѣнныя вещи, находившіяся при немъ, въ томъ числѣ и его бумажникъ, заключавшій въ себѣ такую сумму денегъ, которая можетъ подвергнуть въ Нью-Іоркѣ опасности жизнь всякаго человѣка, если только станутъ подозрѣвать, что онъ носитъ ее при себѣ.
До сихъ поръ они не позволяли себѣ никакого другаго насилія, кромѣ того, которое было необходимо для ихъ цѣли, а этой цѣлью былъ повидимому одинъ только грабежъ. Какъ всѣ вообще счастливые люди, Леопольдъ чрезвычайно дорожилъ жизнію. Теперь же, когда онъ узналъ, что она драгоцѣнна и для той дѣвушки, которую избрало его сердце, эта жизнь получила въ глазахъ его двойную цѣну. Можно ли послѣ этого удивляться, что сильный человѣкъ, лежавшій съ связанными руками и безпомощный какъ ребенокъ, радовался, замѣтивъ эту цѣль. Можно ли удивляться, что онъ совершенно упалъ духомъ, услыхавъ, какъ одинъ изъ мошенниковъ прошепталъ другому:
— Если мы выпустимъ его послѣ этого, мы пропали. Мертвецъ никому не разскажетъ. Достань свой пистолетъ, Дикъ.
— Нѣтъ, возразилъ другой, — неужели ты хочешь поднять на ноги всѣхъ сосѣдей и пустить ихъ въ погоню за нами? Это можно сдѣлать гораздо легче. Привяжи его къ рельсамъ и пусть его тамъ лежитъ. Трудно будетъ узнать кто онъ, когда по немъ проѣдетъ поѣздъ!
Тщетно усиливался Леопольдъ высвободить себѣ руки, тщетно просилъ онъ о состраданіи. Они потащили его связаннаго къ рельсамъ и бросили его, связаннаго, на нихъ. Но это показалось имъ еще мало; они привязали его къ рельсамъ другими веревками и потомъ — какое ужасное жестокосердіе! — жестокосердіе, дальше котораго не могутъ идти ни дикари, ни дикіе звѣри въ лѣсу — они бросились бѣжать и оставили его тамъ, связаннаго, безпомощнаго, лишеннаго всякой возможности сдѣлать какое бы то ни было движеніе, въ ту самую минуту, когда пробило двѣнадцать часовъ.
Когда онъ, во время своей тихой прогулки, подходилъ къ желѣзной дорогѣ, по ней только что прошелъ поѣздъ; слѣдующій поѣздъ долженъ былъ идти черезъ два часа. Неужели никто не придетъ къ нему до тѣхъ поръ на помощь? И неужели Богу будетъ угодно допустить, чтобы этотъ счастливый вечеръ былъ его послѣднимъ вечеромъ? Гонтъ думалъ о томъ горѣ, которое будетъ чувствовать молодая дѣвушка, узнавъ объ его судьбѣ, и просилъ Бога сохранить его для нея. Онъ долженъ жить. А между тѣмъ время шло впередъ. Кругомъ все та же тишина; никто не шелъ къ нему на помощь. Вдали опять пробили часы.
Разъ!.. еще одинъ часъ — и страшный локомотивъ придетъ сюда и растерзаетъ его своими желѣзными колесами. Минуты, повидимому, летѣли; изъ глубокой дали послышался пронзительный звукъ свистка — за тѣмъ наступило молчаніе — потомъ опять свистокъ, потомъ еще разъ, и такъ близко, такъ ужасно близко. Гонтъ собралъ всѣ свои силы для того чтобы разорвать связывавшія его веревки, но все было тщетно. Земля подъ нимъ какъ будто бы затряслась. У него зашумѣло въ ушахъ отъ приближавшагося поѣзда — и вслѣдъ за этимъ онъ увидалъ красный огонекъ, предвѣстникъ близкаго конца. Онъ собралъ все свое мужество, для того чтобъ встрѣтить смерть какъ слѣдуетъ мужчинѣ, но тутъ ему показалось, какъ будто бы передъ нимъ мелькнуло лицо его обожаемой невѣсты и ея голосъ назвалъ его по имени.
— Виргинія, простоналъ онъ, — прощай, Виргинія! О, Боже, сжалься надо мною!…
— Онъ слышитъ васъ, иностранецъ! вскричалъ какой-то голосъ, — благодарю Его! Онъ услышалъ насъ обоихъ. Время еще не ушло. Поѣздъ останавливается на той станціи. Только надо спѣшить, одна веревка перерѣзана, а вотъ и другая тоже. Теперь ты спасенъ — спасенъ, слава Богу!
Едва оба человѣка успѣли сойти съ рельсовъ, какъ мимо нихъ промчался поѣздъ; изъ вагонныхъ окошекъ выглядывали испуганныя лица, освѣщенныя краснымъ свѣтомъ, и нѣсколько голосовъ вскричали: «не случилось ли тутъ какого несчастія»?
Леопольдъ Гонтъ обернулся и увидалъ человѣка, спасшаго ему жизнь. Это былъ тотъ самый, котораго онъ защитилъ наканунѣ отъ уличныхъ мальчишекъ, которому онъ обѣщалъ найти работу и далъ денегъ.
— Вы?! вскричалъ онъ. — Вы! Какъ вы сюда попали? Какой ангелъ привелъ васъ? На яву я все это вижу или это только сонъ?
— Это не сонъ, отвѣчалъ этотъ человѣкъ, — и я думаю, что дѣйствительно присланъ сюда ангелами. Вы мнѣ дали денегъ, для того чтобъ я нанялъ себѣ на ночь комнату, да и не на одно только это, но это главное. Довольно странно, что я миновалъ всѣ двери, пока наконецъ очутился за городомъ на этой улицѣ и вошелъ тутъ въ небольшую гостинницу, которую содержитъ одинъ нѣмецъ. Онъ даетъ пріютъ людямъ моего сорта — и у него-то я поужиналъ и остановился на ночь. Спаленъ въ этой гостинницѣ мало. Моя кровать отдѣлялась отъ другой однимъ только занавѣсомъ. За часъ предъ этимъ пришли два человѣка, которые заняли ее. Я слышалъ, какъ они разсуждали о томъ, что ограбили человѣка и привязали его къ рельсамъ желѣзной дороги. Они смѣялись надъ этимъ. Сутки тому назадъ это нисколько не взволновало бы меня — такъ я былъ ожесточенъ; но вы размягчили мое сердце; я тихонько всталъ и началъ надѣвать платье, но прежде чѣмъ я успѣлъ наполовину одѣться, я услыхалъ ваше имя. Одинъ изъ нихъ вынулъ изъ вашего бумажника вашу визитную карточку — и прочитавъ на ней ваше имя, сказалъ своему товарищу: «изорви эту карточку, она можетъ выдать насъ». Тогда мною овладѣло такое чувство, какъ будто бы я терялъ разсудокъ. Я схватилъ въ руку ножъ — еслибъ они услышали меня, я употребилъ бы его въ дѣло — и выскочилъ изъ окошка. Черезъ четверть часа я былъ уже на желѣзной дорогѣ и во время нашелъ васъ. Это ваше собственное дѣло, иностранецъ. Если бы вы вчера прошли мимо меня, не принявъ во мнѣ участія, я не былъ бы теперь здѣсь да и вы также.
— Богъ сдѣлалъ это, возразилъ Леопольдъ, — а вы были Его орудіемъ. Прелестная дѣвушка, моя знакомая — да благословитъ ее Богъ! — поблагодаритъ васъ за это гораздо лучше меня.
Она сдѣлала это. Леопольдъ и Виргинія — теперь счастливые супруги; въ ихъ домѣ живетъ одинъ человѣкъ, котораго они любятъ какъ брата, — красивый, счастливый человѣкъ, въ которомъ никто бы не узналъ бѣдняка, оскорбленнаго уличными мальчишками въ тотъ день, какъ Леопольдъ Гонтъ проходилъ мимо нихъ и исполнилъ заповѣдь нашего Спасителя: "Дѣлай для другихъ то, что ты желалъ бы, чтобъ они дѣлали для тебя.