КАИРСКІЯ ЖЕНЩИНЫ.
правитьI. Женщины подъ покрывалами.
правитьВъ Каирѣ, болѣе нежели въ другихъ восточныхъ городахъ, женщины герметически закутываются покрывалами. Въ Константинополѣ, Смирнѣ, сквозь бѣлую или черную кисею можно иногда видѣть черты прелестныхъ мусульманокъ; даже строжайшія запрещенія рѣдко заставляютъ ихъ закрываться плотнѣе. Но важный, благочестивый Египетъ остался по-прежнему страной загадокъ и тайнъ; тамъ, какъ и прежде, красота скрывается подъ двойными покровами, къ величайшей досадѣ легкомысленнаго Европейца; не пробывъ недѣли въ Каирѣ, Европеецъ покидаетъ его и спѣшитъ къ нильскимъ водопадамъ подвергаться другимъ разочарованіямъ, припасаемымъ ему наукой, но въ которыхъ онъ никогда не сознается.
Терпѣніе было величайшею добродѣтелью древнихъ мудрецовъ. Къ-чему же спѣшить? Остановимся и постараемся приподнять одинъ уголокъ суроваго покрывала богини Саиса. Впрочемъ, не пріятно ли видѣть, что въ странѣ, гдѣ женщинъ считаютъ плѣнницами, ихъ можно встрѣтить тысячами на базарахъ, улицахъ и въ садахъ, однѣхъ или только въ сопровожденіи ребенка?.. Право, наши европейскія дамы не пользуются такою свободою. Остается лишь покрывало, но и оно совсѣмъ не такъ непроницаемо и страшно, какъ думаютъ.
Между богатыми арабскими и турецкими костюмами, пощаженными еще реформой, таинственная одежда женщинъ придаетъ толпѣ, наполняющей улицы, веселый, праздничный видъ маскарада. Знатныя дамы скрываютъ свои тальи подъ легкой тафтяной хаббарой; простыя же женщины драпируются граціозно въ простую синюю шерстяную или бумажную тунику (камисъ). Инкогнито лицъ женщинъ, непростирающееся на всѣ прелести ихъ, даетъ волю воображенію. Прелестныя руки, украшенныя перстнями талисманами и серебряными браслетами и открытыя иногда до самыхъ плечъ, обнаженныя ноги въ легкихъ папушахъ, — вотъ чѣмъ можно любоваться, вотъ по чему можно дѣлать заключенія о прочемъ безъ всякой обиды ревнивому мужу. Иногда развѣвающіяся складки бѣлоголубаго клѣтчатаго покрывала открываютъ продолговатую маску, называемую борютъ, и выказываютъ прелестный лобъ, черные волосы, вьющіеся мелкими кудрями, какъ на бюстахъ Клеопатры, маленькое ушко съ привѣсками, сдѣланными изъ золотыхъ секиновъ или украшенными бирюзой.
При видѣ подобныхъ прелестей, взоръ невольно останавливается на замаскированной Египтянкѣ, — а въ этомъ-то и заключается большая опасность. Маска состоитъ изъ узкаго, длиннаго куска волосяной матеріи, простирающейся отъ головы до ногъ и съ двумя отверстіями: изъ нихъ-то выглядываютъ два огненные глаза, вооруженные всѣми прелестями, какія только можно заимствовать у искусства. Бровь, орбита глаза, вѣки, даже самыя рѣсницы оживлены приличными красками и, право, не возможно лучше воспользоваться искусственными средствами.
Я сначала не понялъ всю привлекательность таинственности, которою окружаетъ себя прелестнѣйшая половина восточнаго народонаселенія; но нѣсколькихъ дней было достаточно для убѣжденія меня въ томъ, что женщина, замѣчающая, что она нравится, всегда найдетъ средство показать себя, если она хороша. Дурныя же плотнѣе закрываются — и за это нельзя на нихъ пенять.
Самый городъ, подобно своимъ обитательницамъ, мало-по-малу открываетъ свои прелестнѣйшія части и убѣжища. Въ день пріѣзда моего въ Каиръ, я былъ смертельно унылъ и разочарованъ. Нѣсколько часовъ прогулки на ослѣ, въ сопровожденіи драгомана, показали мнѣ, что я проведу здѣсь скучнѣйшіе шесть мѣсяцевъ моей жизни, а между-тѣмъ все уже было устроено такъ, что я не могъ остаться ни одного дня менѣе.
— Какъ! Не-уже-ли это-то и есть городъ Тысячи и Одной Ночи, восклицалъ я съ отчаяніемъ, — столица калифовъ и чудаковъ?.. И я болѣе и болѣе углублялся въ сѣть узкихъ, пыльныхъ улицъ, въ оборванныя толпы народа, перемѣшаннаго съ собаками, верблюдами и слонами… Вечерній мракъ быстро спускался на землю, по причинѣ пыли, подымающейся въ уровень съ высочайшими домами.
Чего добраго ждать отъ этого перепутаннаго лабиринта, равнаго по величинѣ Парижу или Риму, отъ этихъ дворцовъ и безчисленнаго множества мечетей?.. Конечно, все прекрасно и великолѣпно, но великолѣпіе это пережило тридцать поколѣній: вездѣ камень разсыпается, дерево гніетъ. Кажется, путешествуешь во снѣ въ какомъ-нибудь городѣ минувшихъ вѣковъ, населенномъ не оживляющими его привидѣніями. Каждый кварталъ, окруженный каменными зубчатыми стѣнами, съ тяжелыми средне-вѣковыми воротами, сохранилъ еще физіономію, которую имѣлъ, вѣроятно, во времена Саладина; длинные проходы на сводахъ ведутъ изъ одной улицы въ другую, но чаще не имѣютъ никакого выхода.
Наступаетъ вечеръ. Мало-по-малу все запирается. Однѣ кофейныя еще освѣщены, и курильщики, сидя на пальмовыхъ клѣткахъ, при неясномъ свѣтѣ, распространяемомъ зажженными поплавками, плавающими въ маслѣ, слушаютъ безконечную исторію, разсказываемую гнусливымъ голосомъ. Но вотъ зажигаются мушардби: это деревянныя рѣшетки замысловатой рѣзной работы, выдающіяся на улицу и замѣняющія окна. Свѣтъ, распространяемый ими, недостаточенъ для освѣщенія пути прохожаго, а потому каждый запасается фонаремъ. Впрочемъ, въ это время можно встрѣтить на улицѣ развѣ только Европейца или дозорныхъ.
Что касается до меня, я счелъ за лучшее лечь спать въ такое позднее время, десять часовъ вечера. Съ грустнымъ чувствомъ размышлялъ я, лежа въ постели, о предстоявшей мнѣ жизни въ павшей столицѣ. Мой первый сонъ былъ непріятно прерываемъ неясными звуками волынки и хриплой віолы, чувствительно раздражавшими мои нервы. Эта упрямая музыка постоянно повторяла на разные тоны одну и ту же мелодическую фразу. Было ли это во снѣ или на яву? Сомнѣніе мое продолжалось нѣсколько времени. Наконецъ, шумъ этотъ до того усилился, что совершенно разбудилъ меня. Я вскочилъ. Яркій свѣтъ, пробивавшійся сквозь рѣшетку окна, объяснилъ мнѣ наконецъ дѣло. На улицѣ толпился народъ. Нѣсколько мужчинъ, почти совершенно нагихъ и похожихъ на древнихъ бойцовъ, съ тою только разницею, что они были вооружены шпагами и щитами, дрались посреди толпы. Я сначала испугался, но потомъ замѣтилъ, что они совсѣмъ не дрались, а только ударяли подъ музыку шпагами по щитамъ. Это театральное сраженіе повторялось послѣ каждыхъ десяти или пятнадцати шаговъ. Множество факеловъ и свѣчи, разставленныя пирамидами, несомыми дѣтьми, освѣщали длинное шествіе мужчинъ и женщинъ. Что-то въ родѣ краснаго привидѣнія съ вѣнцомъ изъ драгоцѣнныхъ каменьевъ медленно подвигалось между двумя важными старухами. Женщины, въ бѣлыхъ платьяхъ, заключали шествіе и при каждой остановкѣ испускали странный, гортанный крикъ.
Это была свадьба. То, что я видѣлъ въ окно, только возбудило мое любопытство, и я рѣшился догнать процессію, чтобъ вблизи разсмотрѣть всѣ подробности ея. Драгоманъ мой, Абдалла, которому я сообщилъ свое намѣреніе, притворно ужаснулся и сталъ увѣрять меня, что ночью чрезвычайно-опасно ходить по улицамъ, и если Египтяне увидятъ Европейца, вмѣшавшагося въ ихъ увеселенія, то онъ отъ нихъ дешево не отдѣлается и можетъ даже поплатиться жизнію за свою дерзость. По счастію, я купилъ плащъ изъ верблюжьей шерсти, который называется машаллахъ и въ который можно закутаться съ плечь до ногъ, бороду я уже прежде отпустилъ себѣ, а потому оставалось только обвязать голову шарфомъ, и я превратился въ Египтянина.
II. Свадьба при факелахъ.
правитьТруднѣе всего было догнать процессію, скрывшуюся уже въ лабиринтѣ улицъ и переулковъ. Драгоманъ взялъ съ собою бумажный фонарь, и мы бродили на удачу, слѣдуя только по направленію изрѣдка-раздававшихся звуковъ волынки.
Наконецъ, мы вступили въ другой кварталъ, и намъ представилась длинная, ярко-освѣщенная улица, наполненная народомъ. У всѣхъ оконъ, даже на крышахъ толпились любопытные.
Процессія подвигалась весьма-медленно, при заунывныхъ звукахъ инструментовъ, какъ-бы подражавшихъ упорному скрипу двери или несмазанныхъ новыхъ колесъ. Виновники этого шума двигались окруженные мужчинами, которые вооружены были копьями. За ними шли дѣти съ огромными канделябрами, распространявшими яркій свѣтъ. Бойцы продолжали фехтовать; нѣкоторые изъ нихъ расхаживали на ходуляхъ, размахивая длинными палками; далѣе шли молодые люди со знаменами, которыя украшены были эмблемами и золочеными атрибутами, какъ въ римскихъ торжествахъ; наконецъ, другіе несли маленькія деревья съ гирляндами, лентами и свѣчами, на-подобіе елокъ. Въ широкихъ мѣдныхъ доскахъ, покрытыхъ вогнутыми украшеніями и надписями и укрѣпленныхъ на длинныхъ шестахъ, отражался свѣтъ факеловъ. Далѣе слѣдовали пѣвицы (уалемы) и плясуньи (іавази) въ полосатыхъ шелковыхъ платьяхъ; у нѣкоторыхъ изъ нихъ открытыя лица были вымазаны румянами и синькой, въ ноздряхъ продѣты кольца; другія же оставались тщательно-закутанными. Онѣ пѣли и плясали подъ звуки цимбалъ, кастаньетокъ и бубновъ. Потомъ слѣдовали два ряда невольниковъ, съ ящиками и корзинами, въ которыхъ хранилось приданое молодой; далѣе — гости, женщины, закутанныя въ черныя мантильи и въ бѣлыхъ маскахъ, посрединѣ и по сторонамъ мужчины въ богатыхъ костюмахъ; въ подобныхъ случаяхъ, говорилъ мнѣ мой драгоманъ, даже бѣднѣйшіе феллахи находятъ средства богато нарядиться. Наконецъ, посреди ослѣпительнаго свѣта, разливаемаго факелами, свѣчами и фонарями, медленно подвигалось красное привидѣніе, о которомъ я уже упоминалъ; то была новобрачная (эль-арусъ), закрытая съ головы до ногъ богатой шалью. Ничто не можетъ быть страннѣе вида этой длинной фигуры, увеличенной еще пирамидальнымъ головнымъ уборомъ! Двѣ старухи, одѣтыя въ черномъ, поддерживаютъ новобрачную подъ локти, такъ-что кажется, будто она скользитъ по землѣ: четыре невольника несутъ пурпурный балдахинъ надъ головою новобрачной, а за нею идутъ еще музыканты.
Вдругъ процессія опять остановилась, и дѣти разставили стулья, на которые сѣли отдыхать молодая и ея родственники. Пѣвицы продолжали пѣть, и толпа часто въ одинъ голосъ повторяла припѣвы. Я нечаянно выступилъ впередъ и по неволѣ долженъ былъ открывать ротъ вмѣстѣ съ прочими; но другая, болѣе-важная опасность угрожала мнѣ. Я замѣтилъ, что нѣсколько невольниковъ обходили толпу и разносили въ маленькихъ чашечкахъ какую-то жидкость. Долговязый Турокъ, въ красномъ платьѣ, — вѣроятно родственникъ новобрачныхъ, — наблюдалъ за разносившими и съ важностію принималъ поздравленія толпы. Ему оставалось до меня не болѣе двухъ шаговъ, а я рѣшительно не зналъ, какъ ему поклониться, когда мнѣ поднесутъ напитокъ. По счастію, я успѣлъ еще посмотрѣть, что дѣлаетъ мой сосѣдъ, и когда мнѣ поднесли напитокъ, я поклонился и приложилъ правую руку сперва къ сердцу, потомъ ко лбу и наконецъ ко рту. Потомъ уже я имѣлъ право проглотить свѣтлую жидкость…
Но каково же было мое изумленіе, когда я увидѣлъ, что въ чашкѣ была анисовая водка! Можно ли было предположить, что на свадьбахъ мухаммедане станутъ разносить крѣпкій напитокъ?..
Наконецъ, новобрачная встала и пошла далѣе.
Весьма-довольный тѣмъ, что присутствовалъ какъ настоящій житель Каира на брачной церемоніи, я знакомъ подозвалъ къ себѣ своего драгомана, перебѣжавшаго на другое мѣсто, чтобъ получить еще чашку анисовки; но онъ и не смотрѣлъ на меня — праздникъ начиналъ ему нравиться.
— Войдемте за ними въ домъ, шепнулъ онъ мнѣ.
— А если со мною заговорятъ?
— Отвѣчайте: тайэбъ! и дѣло съ концомъ. Впрочемъ, я не отойду отъ васъ.
Я уже прежде узналъ, что въ Египтѣ слово тайэбъ было основой всего языка. Смотря по выраженію, придаваемому этому слову, его можно сравнить съ англійскимъ goddam или съ французскимъ ah bah! Но оно также означаетъ: Очень-хорошо, прекрасно, извольте; выраженіе и въ-особенности жестъ придаютъ ему безконечные оттѣнки.
Въ двери, украшенныя цвѣтами и гирляндами, мы вошли на красивый дворъ, освѣщенный разноцвѣтными фонарями. Ярко освѣщенные покои были уже наполнены гостями, такъ-что мы должны были остановиться подъ галереей. Послѣ я замѣтилъ, что только однѣ женщины входили въ домъ, гдѣ снимали свои покрывала.
Между-тѣмъ, какъ женщины были принимаемы новобрачной и ея родственницами, мужъ слѣзалъ на дворѣ съ своего осла. На немъ былъ красный костюмъ, вышитый золотомъ. Вступивъ въ галерею, онъ сталъ принимать мужчинъ и приглашалъ ихъ садиться вокругъ низкихъ столовъ, уставленныхъ блюдами въ видѣ пирамидъ. Каждый имѣлъ право сѣсть къ столу, поджавъ подъ себя ноги, взять какое-нибудь блюдо или чашу и ѣсть пальцами. Я остался въ сторонѣ, чтобъ не измѣнить себѣ незнаніемъ приличій. Притомъ же большее веселье было на дворѣ, гдѣ уже начались шумныя пляски. Труппа нубійскихъ плясуновъ выдѣлывала самыя странныя па въ кругу, образовавшемся зрителями; ихъ водила женщина съ опущеннымъ вуалемъ, въ полосатой мантіи и съ ятаганомъ въ рукѣ, которымъ она то нападала на плясуновъ, то защищалась отъ нихъ. Уалемы сопровождали пляски пѣніемъ, ударяя въ бубны. Оркестръ, составленный изъ самыхъ странныхъ инструментовъ, увеличивалъ суматоху. Въ антрактахъ между плясками, невольники разносили лакомства и разныя угощенія, изъ которыхъ одно было для меня совершенно-ново. Черные невольники брызгали на толпу чѣмъ-то изъ небольшихъ флаконовъ на подобіе перечницъ. Нѣсколько капель упало мнѣ на бороду и щеки, и я узналъ, что это была розовая вода.
Минуту спустя, ко мнѣ подошелъ одинъ изъ значительнѣйшихъ гостей и сказалъ нѣсколько весьма привѣтливыхъ, по-видимому, словъ; я отвѣчалъ драгоцѣнное тайэбъ, и онъ остался совершенно-доволенъ. Когда онъ отошелъ, я спросилъ драгомана, чего онъ отъ меня хотѣлъ.
— Онъ пригласилъ васъ пожаловать въ домъ посмотрѣть на молодую, отвѣчалъ Абдалла.
Хоть я и принялъ приглашеніе, но такъ-какъ мнѣ предстояла только прогулка по комнатамъ, мимо герметически-закрытыхъ женщинъ, то я и не счелъ за нужное сдержать слово. Правда, новобрачная и подруги ея являются въ это время передъ гостями въ великолѣпныхъ костюмахъ, не видныхъ на улицѣ подъ чорной мантіей, но я не рѣшался войдти въ домъ, опасаясь попасться въ просакъ съ своимъ тайэбомъ. Вмѣстѣ съ драгоманомъ вышелъ я къ воротамъ на площадь Эзбекіе.
— Жаль! сказалъ драгоманъ: — вы посмотрѣли бъ хоть на зрѣлище.
— На какое зрѣлище?
— На комедію.
Я подумалъ, что зрѣлище это было не что иное, какъ знаменитый Карагуэцъ, но — ошибся. Карагуэцъ бываетъ только во время религіозныхъ празднествъ: это миѳъ, символъ чрезвычайной важности. Свадебное же зрѣлище должно было просто состоять изъ маленькихъ комическихъ сценъ, съигранныхъ мужчинами, для препровожденія времени послѣ того, какъ новобрачные удалятся съ родными на женскую половину.
Празднованіе этой свадьбы продолжалось уже недѣлю. Драгоманъ разсказалъ мнѣ, что въ день подписанія контракта происходило закланіе барановъ на порогѣ дома, до выхода новобрачной; онъ говорилъ мнѣ еще о другой церемоніи, когда разламываютъ сахарный шаръ, изъ котораго вылетаютъ два голубя; — по полету этихъ птицъ дѣлаются разныя заключенія. Всѣ эти обряды имѣютъ, вѣроятно, связь съ преданіями древности.
Эта ночная сцена произвела на меня сильное впечатлѣніе. Какъ странно, что богатые и бѣдные справляютъ свои свадьбы съ одинакимъ шумомъ и блескомъ! Впрочемъ, имъ не нужно платить ни музыкантамъ, ни плясунамъ, ни шутамъ, потому-что эти люди большею частію пріятели ихъ, либо сбираютъ подаяніе съ присутствующихъ. Костюмы имъ одолжаютъ; каждый гость приноситъ съ собою свою свѣчу или факелъ; а діадема бѣднѣйшей новобрачной такъ же осыпана алмазами и рубинами, какъ и діадема дочери паши. Гдѣ можно найдти болѣе дѣйствительное равенство?… Эта молодая Египтянка, быть-можетъ, не хороша подъ своимъ покрываломъ, не богата, не смотря на драгоцѣнную діадему, а между-тѣмъ и у ней есть свой день торжества и славы, когда цѣлый городъ любуется ею и когда она идетъ пышная какъ царица, радостная какъ невѣста, таинственная какъ древняя богиня Нила. Только одинъ человѣкъ узнаетъ тайну красоты или безобразія ея, и въ послѣднемъ даже случаѣ самолюбіе его не постраждетъ, потому-что безобразіе жены его останется тайною для всѣхъ; притомъ же, въ случаѣ разочарованія, каждый мужчина, въ этой блаженной странѣ, имѣетъ право нѣсколько разъ возобновлять этотъ день благополучія или иллюзій!
III. Драгоманъ Абдалла.
правитьМой драгоманъ человѣкъ рѣдкій, но мнѣ кажется, слишкомъ важный слуга для такого незначительнаго господина, каковъ я. Въ Александріи, на палубѣ парохода Леонидъ, онъ предсталъ предо мною во всемъ своемъ блескѣ, — присталъ къ пароходу въ собственной лодкѣ, въ сопровожденіи маленькаго негра, несшаго за нимъ трубку, и другаго, младшаго драгомана. На немъ была длинная туника, составлявшая рѣзкій контрастъ съ цвѣтомъ его лица, на которомъ нубійская кровь разъигрывалась точно на маскѣ, снятой съ какого-нибудь египетскаго сфинкса; тяжелыя золотыя кольца висѣли въ ушахъ его, и важная поступь съ перваго взгляда внушала къ нему уваженіе.
Между пассажирами не было ни одного Англичанина, и потому драгоманъ привязался ко мнѣ, за неимѣніемъ лучшаго хозяина. Мы вмѣстѣ переѣхали на берегъ; онъ нанялъ четырехъ ословъ, для себя, для своей свиты и для меня, и повезъ насъ прямо въ англійскую гостинницу, гдѣ меня приняли изъ милости, за шестьдесятъ піастровъ въ день; что же касается до него, то онъ, также изъ милости, удовольствовался половиной этой суммы для себя и своей свиты.
Прогулявъ цѣлый день въ сопровожденіи этой важной свиты, я убѣдился въ ненадобности втораго драгомана и даже негрёнка. Абдалла охотно согласился отпустить своего помощника; что же касается до маленькаго негра, то онъ оставилъ его при себѣ на свой счетъ, уменьшивъ притомъ свое собственное жалованье десятью піастрами въ день, такъ-что мнѣ оставалось платить ему только двадцать, т. е. около пяти франковъ.
Прибывъ въ Каиръ, мы опять направились къ англійской гостинницѣ на площади Эзбекіе. Я остановилъ своего осла, узнавъ, что тамъ тѣ же цѣны, какъ и въ Александріи.
— Такъ не угодно ли вамъ ѣхать въ гостинницу Вагхорна въ Франкскомъ-Кварталѣ? спросилъ меня честный Абдалла.
— Мнѣ угодно ѣхать въ не-англійскую гостинницу.
— Тутъ есть французская гостинница Домерга.
— Ѣдемъ туда.
— Извольте, я провожу васъ, но оставаться тамъ не могу.
— Отъ-чего?
— Потому-что тамъ платятъ въ день сорокъ піастровъ. Это мнѣ не нравится.
— А меня, напротивъ, очень радуетъ.
— Вамъ, какъ иностранцу, это все равно; по я здѣшній и обыкновенно служу господамъ-Англичанамъ; слѣдовательно, долженъ поддержать свою честь.
Мнѣ, однакожь, казалось, что и сорокъ піастровъ весьма-порядочная цѣна въ странѣ, гдѣ все въ-шестеро дешевле, нежели во Франціи, и гдѣ работнику платятъ въ день одинъ піастръ, равный пяти французскимъ су.
— Впрочемъ, продолжалъ Абдалла: — я устрою это дѣло. Вы можете прожить два или три дня въ гостинницѣ Домерга; я буду навѣщать васъ какъ пріятель, а между-тѣмъ пріищу вамъ квартиру въ городѣ, и тогда буду жить при васъ.
Узнавъ, что Европейцы, пріѣзжающіе въ Каиръ на продолжительное время, обыкновенно нанимаютъ себѣ отдѣльные домы, я далъ Абдаллѣ полную власть распоряжаться по его благоусмотрѣнію.
Гостинница Домерга находится въ переулкѣ, выходящемъ на главную улицу Франкскаго-Квартала; гостинница эта очень опрятна и хорошо содержится. Маленькій, квадратный дворикъ покрытъ легкой рѣшеткой, обвитой виноградными лозами. Въ верхней галереѣ дома устроилъ себѣ мастерскую французскій живописецъ, человѣкъ любезный, хотя нѣсколько глухой, и съ талантомъ, хотя приверженецъ дагерротипа. Онъ по-временамъ приводитъ къ себѣ торговокъ апельсинами и сахарнымъ тростникомъ, которыя служатъ ему натурщицами. Онѣ охотно позволяютъ ему изучать формы главнѣйшихъ египетскихъ племенъ, но не снимаютъ покрывала съ лица: это послѣднее убѣжище восточной скромности.
Сверхъ того, при французской гостинницѣ есть довольно-красивый садъ; общій столъ ея довольно-успѣшно преодолѣваетъ трудность разнообразить европейскія кушанья въ странѣ, гдѣ нѣтъ ни говядины, ни телятины. Это-то обстоятельство и объясняетъ дороговизну англійскихъ гостинницъ, гдѣ подаютъ привозную говядину и зелень. Англичанинъ, въ какой бы странѣ ни былъ, всегда остается вѣренъ своему ростбифу, картофелю и портеру или элю.
За общимъ столомъ я встрѣтилъ полковника, епископа in partibus, живописцевъ, преподавательницу языковъ и двухъ Индійцевъ изъ Бомбэя, гувернёра и воспитанника. Вѣроятно, сильноприправленныя кушанья, подаваемыя намъ, казались имъ слишкомъ-приторными, потому-что они принесли съ собою серебряныя стклянки съ перцомъ и какою-то особенною горчицею, которыми усыпали всѣ блюда. Они предложили мнѣ своей приправы. Мнѣ казалось, что я жевалъ раскаленные уголья.
Для полноты описанія французской гостинницы, я долженъ сказать, что въ бель этажѣ стояло фортепьяно, а въ нижнемъ бильярдъ. Изъ этого читатели могутъ видѣть, что не стоило и выѣзжать изъ Марсели. По-моему, ужь коли жить въ Египтѣ, такъ жить совершенно по-восточному.
За триста піастровъ въ годъ (около 75 франковъ), можно имѣть прекрасный домъ въ нѣсколько этажей, съ дворомъ и садомъ. Абдалла показалъ мнѣ нѣсколько такихъ домовъ въ Греческомъ-Кварталѣ. Въ нихъ были великолѣпныя залы съ мраморными полами и фонтанами, галереи и лѣстницы, какъ въ генуэзскихъ или венеціанскихъ дворцахъ; дворы, окруженные колоннадой, и сады съ драгоцѣнными, рѣдкими деревьями; тамъ можно было жить принцемъ, — стоило только населить эти богатые домы слугами и невольниками. Замѣчательно, что при всемъ этомъ великолѣпіи не было ни малѣйшаго удобства, ни даже стеколъ въ красивыхъ вычурныхъ околичныхъ рамахъ. Вездѣ либо душно, либо сыро. Большая часть жителей живетъ такимъ-образомъ въ Каирѣ, но за то они часто бываютъ наказываемы жестокими болѣзнями. Я не чувствовалъ ни малѣйшаго желаніяжить въ одномъ уголку огромнаго дворца, тѣмъ болѣе, что большая часть этихъ зданій, принадлежавшихъ стариннымъ угасшимъ аристократическимъ фамиліямъ, грозитъ разрушеніемъ.
Наконецъ, Абдалла нашелъ мнѣ домъ не столь обширный, но болѣе-удобный и безопасный. Англичанинъ, недавно жившій въ немъ, велѣлъ вставить стекла, и всѣ сходились смотрѣть на это, какъ на рѣдкость. Надобно было призвать квартальнаго шейка, чтобъ заключить условіе съ хозяйкой, вдовою Копта. У этой женщины болѣе двадцати домовъ, записанныхъ только на ея имя, но принадлежащихъ большею частію иностранцамъ, неимѣющимъ права владѣть въ Египтѣ недвижимымъ имуществомъ. Домъ, нанятый мною, принадлежалъ одному чиновнику англійскаго консульства.
Условіе написано по-арабски. Я заплатилъ за него и поблагодарилъ шейка, судью и начальника сосѣдней караульни, далъ бачи (на водку) писарямъ и слугамъ и тогда только шейкъ вручилъ мнѣ ключъ. Этотъ инструментъ не походитъ на наши ключи: онъ состоитъ изъ простаго куска дерева, на концѣ котораго вбиты, какъ-бы на удачу, пять или шесть гвоздей; но расположеніе гвоздей разсчитано по устройству замка и дыры въ двери; деревянный ключъ втыкаютъ въ эту дыру, и гвозди его соотвѣтствуютъ маленькимъ внутреннимъ дырочкамъ, за которыми находится деревянная задвижка или щеколда. Ключъ въ карманъ класть невозможно: его носятъ за поясомъ.
Одного ключа было недостаточно для вступленія во владѣніе домомъ; надобно было запастить еще мёбелью, соотвѣтственной внутреннему роскошному убранству. Но въ Каирѣ на мебель не прихотливы. Абдалла проводилъ меня на базаръ, гдѣ мы велѣли отвѣсить себѣ нѣсколько оковъ ваты и отрѣзать достаточный кусокъ персидскаго цвѣтнаго холста, изъ которыхъ обойщики въ нѣсколько часовъ состряпали намъ диваны, замѣняющіе ночью постель. Деревянная мебель состоитъ изъ продолговатой клѣтки, дѣлаемой при васъ изъ пальмовыхъ сучьевъ: это легко, гибко и прочно. Прибавьте къ этому круглый столъ, нѣсколько чашекъ и длинныхъ трубокъ — и можете смѣло принимать у себя лучшее общество города. Впрочемъ, чашки и трубки можно брать на-прокатъ изъ ближайшей кофейной. Только у одного паши есть полная меблировка, лампы, часы; но и у него она служитъ только для показанія любви къ искусствамъ, ремесламъ и европейскому прогрессу.
Мнѣ не доставало еще для роскошной мёблировки ковровъ и занавѣсовъ. На базарѣ я встрѣтилъ Жида, который очень-услужливо вмѣшался между Абдаллою и купцами, чтобъ доказать мнѣ, что меня обкрадывали съ двухъ сторонъ. Жидъ воспользовался этимъ случаемъ, чтобъ проводить меня до дому, и тамъ безъ церемоніи усѣлся на одномъ изъ дивановъ; надобно было подать ему трубку и чашку кофе. Его зовутъ Юзефомъ; три мѣсяца въ году онъ занимается разведеніемъ шелковичныхъ червей, а остальное время ходитъ смотрѣть зрѣютъ ли его деревья и будетъ ли прибыль. Съ путешественниками, и особенно съ Французами, онъ знакомится только для практики и для усовершенствованія себя во французскомъ языкѣ.
Мой домъ находится въ улицѣ Коптскаго-Квартала, близь воротъ, ведущихъ къ шубрахскимъ аллеямъ. Противъ моихъ оконъ кофейная, немного вкось станція ословъ, нанимаемыхъ за одинъ піастръ въ часъ; далѣе, небольшая мечеть съ минаретомъ. Протяжный, чистый, звучный голосъ муэдзина, раздававшійся съ высоты башни послѣ солнечнаго заката, навелъ на меня въ первый вечеръ невыразимую тоску.
— Что онъ тамъ распѣваетъ? спросилъ я драгомана.
— «Нѣтъ Бога, кромѣ Бога.»
— Ла Аллахъ иль Аллахъ!.. Это изреченіе я знаю; а еще что?
— «О вы, отходящіе ко сну, поручите ваши души вѣчно-неусыпному!»
Съ самаго пріѣзда моего въ Каиръ, я перебираю въ умѣ своемъ всѣ исторіи Тысяча и Одной Ночи, и мнѣ снятся всевозможные великаны и чудовища. Во Франціи много смѣются надъ демонами, порождаемыми сномъ, и видятъ въ этомъ одно слѣдствіе восторженнаго воображенія; но все-таки эти сновидѣнія происходятъ внѣ насъ, и мы раздѣляемъ всѣ ощущенія дѣйствительной жизни. Въ такой жаркой странѣ, какъ Египетъ, сонъ часто чрезвычайно-тяжелъ и непріятенъ, а потому, говорятъ, у постели паши всегда стоитъ невольникъ, которому поручено будить его при малѣйшемъ признакѣ безпокойнаго сна.
Но не лучше ли просто поручить себя, съ усердіемъ и полною довѣренностію, Тому, — Кто вѣчно неусыпенъ?
IV. Невыгоды холостой жизни.
правитьЯ уже разсказалъ исторію своей первой ночи: и такъ весьма-понятно, что я всталъ на другой день очень-поздно. Абдалла извѣстилъ меня о посѣщеніи шейка, приходившаго уже утромъ.
Этотъ почтенный старикъ съ длинной бѣлой бородой, ожидалъ моего пробужденія въ кофейной съ своимъ секретаремъ и негромъ. Терпѣливость его не удивила меня: всякій Европеецъ не ремесленникъ и не купецъ считается въ Египтѣ важной особой.
Шейкъ говорилъ; Абдалла переводилъ:
— Онъ принесъ вамъ назадъ деньги, заплаченныя вами за наемъ дома.
— Отъ-чего? Зачѣмъ?
— Онъ говоритъ, что не знаетъ ни вашего образа жизни, ни вашей нравственности.
— Развѣ я веду себя дурно?
— Не то: онъ только говоритъ, что не имѣетъ о васъ никакихъ свѣдѣній.
— Такъ, стало-быть, онъ послѣ отдачи дома возъимѣлъ обо мнѣ дурное мнѣніе.
— Онъ думалъ, что вы будете жить съ женой.
— Да я не женатъ.
— Это не его дѣло; но онъ говоритъ, что у вашихъ сосѣдей есть жены, и они будутъ безпокоиться, если узнаютъ, что вы человѣкъ холостой. Таковъ ужь обычай въ здѣшнемъ кварталѣ.
— Такъ что же мнѣ дѣлать?
— Выѣзжайте, или возьмите къ себѣ въ домъ женщину.
— Да скажи ему, что у насъ неприлично жить съ женщиной, съ которою мы не заключали брака.
Отвѣтъ старика на мое замѣчаніе былъ исполненъ отеческаго участія, котораго словами передать невозможно.
— Онъ дастъ вамъ совѣтъ, сказалъ Абдалла: — говоритъ, что такой господинъ (эффенди) не долженъ жить одинъ, и никакіе законы не могутъ запретить кормить женщину и дѣлать ей добро. Разумѣется, еще лучше содержать нѣсколькихъ женщинъ, но коли это воспрещаютъ законы вѣры, такъ должно довольствоваться и одною.
Разсужденіе старика тронуло меня; однакожь, моя европейская совѣсть противилась совѣту, вѣрность котораго я понялъ только въ-послѣдствіи, когда ближе познакомился съ положеніемъ женщинъ въ этой странѣ. Я просилъ шейка обождать и дать мнѣ посовѣтоваться съ друзьями на-счетъ того, что мнѣ дѣлать.
Я нанялъ домъ на шесть мѣсяцевъ, меблировалъ его, былъ имъ очень-доволенъ и хотѣлъ только освѣдомиться о мѣрахъ для воспрепятствованія шейку нарушить условіе потому только, что я не женатъ. Долго колебался я, и наконецъ рѣшился просить совѣта у живописца, жившаго въ гостинницѣ Домбрга и посвятившаго меня уже въ таинства своего дагерротипа.
Я отправился къ нему черезъ площадь Эзбекіе, но на углу улицы, заворочивающей во Франкскій-Кварталъ, я услышалъ радостныя восклицанія, раздававшіяся на обширномъ дворѣ, на которомъ провожали въ это время красивыхъ лошадей. Одинъ изъ проводниковъ вдругъ бросился ко мнѣ на шею и обнялъ меня: то былъ дюжій парень въ синемъ кафтанѣ и шерстяной чалмѣ желтоватаго цвѣта; всмотрѣвшись въ лицо его, я вспомнилъ, что видѣлъ его на пароходѣ.
— Тайэбъ! Тайэбъ! кричалъ я изо всей мочи, стараясь высвободиться изъ объятій молодаго парня и осматриваясь, чтобъ позвать къ себѣ на помощь своего драгомана; но Абдалла скрылся въ толпѣ: ему, вѣроятно, совѣстно было показать, что онъ состоитъ при человѣкѣ, находящемся въ такой тѣсной дружбѣ съ простымъ конюхомъ. Почтенный мой драгоманъ, избалованный англійскими туристами, забывалъ, что самъ Мухаммедъ пасъ верблюдовъ.
Молодой Египтининъ потащилъ меня за собою на конюшенный дворъ египетскаго паши, и тамъ я встрѣтилъ болѣе-приличнаго знакомца, Сеида-Агу, только-что возвратившагося изъ Парижа, куда онъ отвозилъ лошадей въ подарокъ королю отъ паши. Сеидъ-Ага также узналъ меня и, болѣе умѣренный въ своихъ изъявленіяхъ дружбы, посадилъ меня возлѣ себя на деревянномъ диванѣ, предложилъ трубку и кофе. Какъ черту народнаго характера, я долженъ прибавить, что конюхъ счелъ себя въ эту минуту достойнымъ нашей компаніи, сѣлъ на землю, поджавъ подъ себя ноги, и также получилъ трубку и маленькую чашку самаго горячаго кофе. Около насъ не замедлила образоваться толпа.
Абдалла, замѣтивъ, что я нашелъ болѣе-приличнаго знакомца, наконецъ показался и помогъ намъ объясниться. Я зналъ уже, что Сеидъ-Ага добрый малой, и хотя мы во всю дорогу объяснялись только пантомимой, я, однакожъ, былъ съ нимъ уже въ такихъ сношеніяхъ, что могъ повѣрить ему свои дѣла и просить у него совѣта.
— Машаллахъ! вскричалъ онъ: — шейкъ правъ; молодой человѣкъ вашихъ лѣтъ долженъ бы уже жениться нѣсколько разъ!
— Вы знаете, замѣтилъ я робко: — что по нашей религіи можно жениться только на одной женщинѣ, съ которою нельзя уже разставаться, а потому намъ надобно долго думать и выбирать, чтобъ не попасть въ просакъ.
— Ахъ, я не говорю о вашихъ руми (европейскихъ женахъ), возразилъ онъ, ударивъ себя по лбу: — онѣ принадлежатъ всѣмъ, кромѣ васъ; онѣ, бѣдняжки, показываютъ голое лицо встрѣчному и поперечному. Повѣрите ли, продолжалъ онъ смѣясь и обратившись къ прочимъ Туркамъ, окружавшимъ насъ: — всѣ женщины безъ изъятія смотрѣли на меня такими глазами, что мнѣ самому становилось стыдно! А были и такія безстыдницы, которыя требовали, чтобъ я поцаловалъ ихъ!..
Замѣтивъ, что слушатели были скандализированы въ высшей степени, я счелъ долгомъ объяснить имъ, что, вѣроятно, Сеидъ-Ага смѣшивалъ корыстолюбивое безстыдство нѣкоторыхъ женщинъ съ невиннымъ любопытствомъ большей части ихъ.
— Хотя бъ, продолжалъ Сеидъ-Ага, не отвѣчая на мое замѣчаніе, показавшееся ему только выраженіемъ національнаго самолюбія: — хотя бъ эти красавицы заслуживали того, чтобъ правовѣрный позволилъ имъ поцаловать себѣ руку, а то куда! всѣ онѣ зимнія растенія, безъ цвѣта и запаха, болѣзненныя существа, проголодавшіяся, потому-что ничего не ѣдятъ, и съ тальями, которыя можно обхватить двумя пальцами. Тьфу! А ужь жениться на нихъ — слуга покорный! Онѣ такъ дурно воспитаны, что поставятъ вверхъ дномъ весь домъ и сведутъ съ ума самаго кроткаго мужа. У насъ мужчины живутъ съ мужчинами, а женщины съ женщинами; только этимъ способомъ и можно пріобрѣсти миръ и тишину въ домѣ.
— Но развѣ вы не живете въ своихъ гаремахъ съ женами? сказалъ я.
— Боже всесильный! вскричалъ онъ: — да есть ли возможность жить съ ними вмѣстѣ? Онѣ оглушатъ васъ своей несносной болтовней!.. Развѣ вы не замѣтили еще, что здѣсь мужчины, которымъ нечего дѣлать, гуляютъ или проводятъ время въ банѣ, въ кофейной, въ мечети, или въ гостяхъ? Гораздо-пріятнѣе бесѣдовать съ друзьями, слушать исторіи или мечтать, куря трубку, нежели разговаривать съ женщинами, которыя заняты грубыми предметами, нарядами или злословіемъ?
— Но вѣдь вы обѣдаете же съ ними?
— Совсѣмъ-нѣтъ. Онѣ обѣдаютъ вмѣстѣ или порознь, какъ имъ заблагоразсудится, а мы особо, одни, съ родными или друзьями. Правда, есть небольшое число Турковъ, поступающихъ иначе; но ихъ не уважаютъ, потому-что они ведутъ жизнь низкую и безполезную. Обхожденіе съ женщинами дѣлаетъ мужчину жаднымъ, эгоистомъ и жестокимъ; оно уничтожаетъ между нами братство и дружбу; оно бываетъ причиной ссоръ, несправедливостей и жестокости. Пусть каждый живетъ съ подобными себѣ! Довольно и того, что въ часы отдыха или по возвращеніи домой, хозяинъ встрѣчаетъ улыбающіяся лица, роскошныя формы, красиво-одѣтыя, или что, любуясь танцующими альмеями, онъ можетъ мечтою возноситься въ третье небо, гдѣ обитаютъ истинно непорочныя и чистыя дѣвы, которыя однѣ достойны сдѣлаться вѣчными подругами правовѣрныхъ!
Общее ли это мнѣніе Турковъ — не знаю; но мнѣ кажется, что въ немъ не столько проявляется презрѣнія къ женщинамъ, сколько въ этомъ остаткѣ древняго платонизма, ставящемъ чистую любовь выше всего смертнаго. Обожаемая женщина есть не что-иное, какъ отвлеченный призракъ, какъ несовершенный идеалъ божественной женщины, которой суждено сдѣлаться вѣчной подругой мусульманина.
Вотъ идеи, заставившія полагать, что Турки отрицаютъ душу въ женщинахъ; но теперь извѣстно, что истинно благочестивыя мусульманки надѣются осуществить на томъ свѣтѣ идеалъ мужей своихъ. Религіозная исторія Турковъ имѣетъ своихъ святыхъ женъ и пророчицъ, и дочь Мухаммеда, славная Фатима, — царица этого женскаго рая.
Послѣ долгихъ разсужденій, Сеидъ-Ага посовѣтовалъ мнѣ, наконецъ, принять мусульманскую вѣру; я поблагодарилъ его улыбаясь и обѣщалъ подумать. Разставшись съ нимъ, я былъ еще въ большемъ затрудненіи, нежели прежде. Я рѣшился привести въ исполненіе свое прежнее намѣреніе, т. е. идти посовѣтоваться съ глухимъ живописцемъ, жившимъ въ гостинницѣ Домерга.
V. Муски.
правитьЗа зданіемъ конюшень городъ начинаетъ оживляться. Бульваръ, обходящій вокругъ площади Эзбекіе, защищенъ отъ солнца аллеею жалкихъ, тощихъ деревьевъ; но за нею рядъ большихъ и высокихъ домовъ рисуется на свѣтломъ небѣ зигзагами. Мѣсто это обыкновенно шумно, многолюдно; на всѣхъ закоулкахъ и перекресткахъ сидятъ торговки апельсинами, бананами и зеленымъ сахарнымъ тростникомъ, который народъ жуетъ съ особеннымъ наслажденіемъ; тутъ же собираются пѣвцы, бойцы и псиллы съ огромными змѣями, обвитыми вокругъ шеи. Веселый старичокъ показываетъ куклы на пружинкахъ, кривляющіяся весьма-неблагопристойнымъ образомъ. Толпа женщинъ, дѣтей и военныхъ наивно апплодируетъ этой неприличной кукольной комедіи. Далѣе, ученая обезьяна защищается палкою отъ собакъ, науськиваемыхъ на нее мальчишками. Налѣво высится монастырь дервишей-токарей, дающихъ по вторникамъ публичные уроки; далѣе, надъ огромными воротами рисуется большая чучела крокодила, служащая вывѣской дома, изъ котораго отправляются экипажи отъ Каира черезъ степи до Суэза. Экипажи эти весьма-легки, съ большими отверстіями, въ которыя свободно дуетъ вѣтеръ и налетаетъ пыль; но отверстія не могутъ быть меньше: иначе путешественники могутъ задохнуться.
Пойдемте далѣе. Вотъ направо европейскій кабакъ, т. е. обширный погребъ, гдѣ, вмѣсто прилавка и столовъ, разставлены бочки. Передъ входомъ обыкновенно стоитъ человѣкъ съ краснымъ лицомъ и предлинными усами, величественный представитель Франковъ. Неизвѣстно, откуда этотъ человѣкъ родомъ: изъ Мальты ли, Италіи, Испаніи, или Марсели? Презрѣніе его къ турецкому костюму и увѣренность въ превосходствѣ европейскихъ модъ заставили его создать себѣ довольно-оригинальный костюмъ, состоящій изъ синяго сюртука съ петельками, давно уже, по-видимому, овдовѣвшими отъ пуговицъ, — красныхъ панталонъ, поверхъ которыхъ надѣты сапоги съ кисточками и шпорами. Воротничокъ рубахи, опущенный вокругъ голой шеи, и бѣлая измятая шляпа смягчаютъ воинственный видъ усовъ, синяго сюртука и красныхъ панталонъ.
Почти напротивъ кабака, взоръ погружается въ узкій проходъ, гдѣ ползаетъ нищій съ обрубленными руками и ногами; этотъ несчастный прибѣгаетъ къ человѣколюбію и сострадательности Англичанъ, безпрестанно тутъ проходящихъ, потому-что гостинница Вагхорна находится въ этомъ переулкѣ, ведущемъ еще къ каирскому театру и библіотекѣ для чтенія г. Бономма съ большою вывѣской, написанной на французскомъ языкѣ. Тутъ сосредоточиваются всѣ удовольствія цивилизаціи. Продолжая путь, вы встрѣчаете красивый домъ съ выпуклыми и раскрашенными арабесками. Потомъ улица образовываетъ тупой уголъ, и шаговъ двадцать вы должны пробиваться сквозь толпу ословъ, собакъ, верблюдовъ, торговокъ огурцами и хлѣбомъ. Ослы прыгаютъ, верблюды вопятъ, собаки не отходятъ отъ дверей трехъ мясниковъ. Этотъ уголокъ имѣлъ бы свою оригинальную арабскую физіономію, еслибъ въ двухъ шагахъ оттуда не бросалась вамъ въ глаза вывѣска тратторіи, наполненной Итальянцами и Мальтійцами.
Тутъ развивается передъ вами въ полномъ блескѣ своемъ большая торговая улица Франкскаго-Квартала, попросту называемая Муски. Первая часть, вполовину покрытая холстомъ и досками, представляетъ два ряда красивыхъ лавокъ, гдѣ всѣ европейскія націи выставляютъ свои общеупотребительнѣйшія произведенія. Англія первенствуетъ своими матеріями и посудой, Германія сукнами, Франція медами, Марсель пряностями, говядиной, сберегаемой впрокъ, и т. д. Я отдѣляю Марсель отъ Франціи, потому-что на Востокѣ воображаютъ, будто Марсельцы образуютъ отдѣльную націю.
Между лавками, въ которыя европейская промышленость завлекаетъ богатѣйшихъ жителей Каира, Турковъ-реформистовъ, Коптовъ и Грековъ и вообще людей, болѣе способныхъ сообразоваться съ нашими обычаями, есть англійская пивоварня, гдѣ можно, съ помощію портера, эля или мадеры противодѣйствовать иногда ослабляющему дѣйствію водъ Нила. Другое спасеніе отъ восточной жизни — аптека Кастаньйоля, гдѣ весьма-часто беи, муширы и назиры, переселившіеся сюда изъ Парижа, сходятся побесѣдовать съ путешественниками и припомнить родину. Тамъ почти всегда можно встрѣтить сомнительныхъ Египтянъ, украшенныхъ брильянтовыми звѣздами и читающихъ французскія газеты. Это обстоятельство можно еще объяснить сосѣдствомъ франкской почты, находящейся въ проходѣ, ведущемъ къ гостинницѣ Домерга.
Въ аптекѣ Кастаньйоля я увидѣлъ живописца Француза, покупавшаго какіе-то препараты для своего дагерротипа. Онъ пригласилъ меня идти съ нимъ снять одинъ изъ видовъ города; я отпустилъ своего драгомана, поспѣшившаго отправиться въ англійскую пивоварню. Кажется, обхожденіе съ Англичанами заставило его крѣпко полюбить крѣпкое пиво и муски.
Принявъ приглашеніе живописца, я составилъ слѣдующій планъ: отправиться въ незнакомую мнѣ часть города, тамъ разстаться съ живописцемъ и пуститься бродить по городу безъ цѣли и провожатаго. До-сихъ-поръ, я не могъ еще добиться этого, потому-что усердный Абдалла ни за что не хотѣлъ отпустить меня одного, а Европейцы безпрестанно предлагали мнѣ вмѣстѣ осмотрѣть достопримѣчательности города. Надобно путешествовать по югу, чтобъ понять смыслъ этого лицемѣрнаго предложенія.
Вы думаете, что услужливый соотечественникъ хочетъ быть вашимъ проводникомъ изъ угожденія вамъ? Ничего не бывало; ему самому нечего дѣлать, онъ смертельно скучаетъ, и вы же должны служить ему средствомъ препровожденія времени, развлеченіемъ; онъ вамъ ничего не покажетъ, потому-что самъ не знаетъ ни города, ни того, что въ немъ дѣлается, ему нуженъ собесѣдникъ, которому онъ надоѣдаетъ своими разспросами и замѣчаніями. Впрочемъ, что такое красивый видъ, замѣчательный памятникъ, любопытная рѣдкость, если васъ наведутъ на нее послѣ долгихъ, скучныхъ предисловій?
Европейцы не могутъ пройдти десяти шаговъ въ Каирѣ: они постоянно разъѣзжаютъ на ослахъ, погоняемыхъ проводникомъ. Ослы, впрочемъ, оченькрасивы; погонщикъ бѣжитъ рядомъ и прочищаетъ дорогу, крича: «Га! га! иниглакъ! смалакъ!» (направо! налѣво!) На женщинъ же погонщикъ кричитъ каждую минуту: «Ia бинтъ!» (эй, женщина!) повелительнымъ тономъ, въ которомъ ясно выражается превосходство мужскаго пола.
VI. Приключеніе въ Безестань.
правитьМы съ живописцемъ ѣхали рядомъ, а за нами шелъ оселъ съ дагерротипомъ. Послѣ описанной мною улицы идетъ проходъ, крытый досками и уставленный самыми блистательными произведеніями европейской коммерціи. Это родъ базара, которымъ кончается Франкскій-Кварталъ. Мы поворотили направо, потомъ налѣво, посреди безпрестанно-увеличивавшейся толпы, и выѣхали на длинную, чрезвычайно-неправильную улицу, въ которой мѣстами встрѣчаются мечети, фонтаны, монастырь дервишей и цѣлый базаръ англійскихъ желѣзныхъ и фарфоровыхъ произведеній. Послѣ тысячи поворотовъ и изгибовъ, улица становится пустыннѣе, молчаливѣе; тамъ-и-сямъ встрѣчаются уже разваливающіеся мечети и дома, и тишина прерывается только бѣшенымъ лаемъ собакъ, которыя преслѣдуютъ ословъ и, въ-особенности, наши черные европейскіе костюмы. По счастію, мы въѣхали чрезъ низкія ворота въ другой кварталъ, и собаки отстали отъ насъ, не переходя за границы своихъ владѣній.
Весь городъ раздѣленъ на пятьдесятъ-три квартала, окруженные стѣнами и принадлежащіе или Грекамъ, или Коптамъ, туркамъ, жидамъ, французамъ. Даже собаки, спокойно бродящія по улицамъ и неимѣющія хозяевъ, знаютъ эти раздѣленія и не переходятъ изъ одного квартала въ другой. Но едва мы въѣхали въ ворота, какъ за нами послѣдовалъ новый конвой собакъ, проводившій насъ до берега канала, пересѣкающаго Каиръ и называемаго Калишъ.
Мы вступили въ родъ предмѣстія, отдѣленнаго каналомъ отъ прочихъ частей города; кофейни или казино устроены по одну сторону капала, а по другую тянется аллея запыленныхъ пальмовыхъ деревьевъ. Вода въ каналѣ зеленая, почти стоячая; но рядъ бесѣдокъ, обвитыхъ ліанами и виноградными лозами, и находящихся за кофейнями, представляетъ пріятный, веселый видъ, оживленный группами курильщиковъ, пестрые костюмы которыхъ отражаются въ водѣ.
Остановившись на минуту въ кофейной, мы переправились на противоположный берегъ Калиша и установили снарядъ, съ помощію котораго свѣтило дня занимается живописью. Развалины мечети съ красивымъ вычурнымъ минаретомъ, красивая пальма, окруженная роскошнымъ кустарникомъ, были выбраны первымъ планомъ очаровательной картины. Товарищъ мой былъ въ восторгѣ, и пока солнце рисуетъ на полированной металлической досчечкѣ, я рѣшился вступить съ живописцемъ въ поучительный разговоръ. Глухота его заставляла меня писать вопросы на бумажкѣ.
— Не женитесь, вскричалъ онъ: — и, въ-особенности, не вступайте въ мухаммеданскую вѣру! Чего отъ васъ требуютъ? чтобъ у васъ была женщина? Большая важность! Я привожу ихъ къ себѣ десятками. Торговки апельсинами, въ синихъ туникахъ, съ серебряными браслетами и ожерельями, очень-хороши собою. Формами своими онѣ совершенно египетскія статуи; грудь широкая, полная; плечи и руки прелестны; бедра мало выступаютъ; ноги тонки, сухи. Это чистая археологія: имъ только не достаетъ птичьяго головнаго убора, ремешковъ вокругъ тѣла и жезла въ рукахъ, чтобъ походить на Изиду…
— Но вы забываете, сказалъ я: — что я не артистъ и что у этихъ женщинъ есть мужья, родственники. Притомъ же, лица у нихъ закрыты; какъ угадать, хороши ли онѣ? Да и какъ говорить съ ними? Я знаю только одно арабское слово.
— Волокитство и любезничанье наистрожайше запрещено въ Каирѣ, но любовь вездѣ позволена. Вы встрѣчаете женщину: походка, талья, грація ея, или полуоткрывшееся покрывало показываютъ вамъ, что она молода, хороша собою, или желаетъ понравиться вамъ. Идите за нею, и если она пристально взглянетъ на васъ въ удобную минуту, смѣло поворачивайте назадъ и идите домой; ужь она пойдетъ за вами. Въ-отношеніи выбора женщинъ, совѣтую вамъ полагаться только на себя. Драгоманы въ подобныхъ случаяхъ плохіе помощники.
— Въ-самомъ-дѣлѣ, думалъ я, разставшись съ живописцемъ и оставивъ его за работой, окруженнаго почтительной толпой, воображавшей, что онъ занимался магическими операціями: — отъ-чего же мнѣ не стараться понравиться? женскихъ лицъ не видно, но мое открыто. Мой европейскій цвѣтъ лица можетъ даже имѣть нѣкоторую прелесть въ этой странѣ загорѣлыхъ, смуглыхъ лицъ. Во Франціи я весьма-невидный молодой человѣкъ, но въ Каирѣ я милое дитя сѣвера. Мой костюмъ, не нравящійся собакамъ, имѣетъ, покрайней-мѣрѣ, то достоинство, что заставляетъ обращать на меня вниманіе, а это уже много.
Я воротился въ многолюдную часть города и пробивался въ толпѣ, съ изумленіемъ смотрѣвшей на Франка, гулявшаго по арабской части города пѣшкомъ и безъ провожатаго. Я останавливался у дверей лавокъ и мастерскихъ, разсматривая все съ наивнымъ любопытствомъ и притворнымъ восторгомъ, за который меня вознаграждали ласковыми улыбками.
— Онъ, вѣроятно, потерялъ своего драгомана, говорили одни.
— А можетъ-быть, у него нѣтъ денегъ, чтобъ нанять осла, говорили другіе.
Я не понималъ ни слова, но замѣчалъ только жесты смотрѣвшихъ съ сожалѣніемъ на меня, бѣднаго иностранца, заблудившагося въ толпѣ базаровъ, въ лабиринтѣ улицъ.
Я остановился передъ мастерской трехъ кузнецовъ, походившихъ на бронзовыя статуи. Они пѣли арабскую пѣсню и подъ тактъ колотили по металлу, подставляемому на наковальню ребенкомъ. Я ужаснулся, подумавъ, что если одинъ изъ кузнецовъ нечаянно собьется съ такта и ранѣе или позже опуститъ молотъ, — онъ раздробитъ ребенку руку. Двѣ женщины остановились за мною и смѣялись надъ моимъ любопытствомъ. Я оглянулся и по чернымъ тафтянымъ мантильямъ, по зеленымъ левантиннымъ платьямъ заключилъ, что онѣ не принадлежали къ классу торговокъ апельсинами. Я приблизился къ нимъ, но онѣ опустили вуали и поспѣшно удалились. Я за ними и вскорѣ вышелъ на длинную улицу, пересѣкающую весь городъ. Мы вступили подъ сводъ величественнаго вида, украшенный прелестными пестрыми арабесками. Это-то и есть, быть-можетъ, тотъ безестанъ Черкесовъ, гдѣ происходила исторія, разсказанная коптскимъ купцомъ кашгарскому султану. И такъ, я въ области Тысячи и Одной Ночн!.. Зачѣмъ я не одинъ изъ тѣхъ молодыхъ купцовъ, которые показываютъ двумъ дамамъ богатыя матеріи, точно такъ, какъ Бедреддинъ показывалъ ихъ дочери эмира?.. Я бы сказалъ имъ, подобно молодому багдадскому купцу:
«Покажи мнѣ свое лицо за эту матерію съ золотыми цвѣточками, и я не потребую другой платы!..»
Но моимъ двумъ дамамъ не нравятся ни бейрутскіе шелки, ни дамасскія парчи; онѣ проходятъ мимо, презрительно покачивая головою.
Моимъ красавицамъ непремѣнно хотѣлось константинопольскихъ матерій. Каиръ заимствуетъ моды изъ Константинополя. Имъ показали прескверныя кисеи съ цвѣточками, и купецъ произнесъ магическія слова: Истамбольда (истамбульскія)! Красавицы пришли въ восторгъ. Женщины, кажется, вездѣ одинаковы…
Я подошелъ съ видомъ знатока, дотронулся до желтой кисеи съ красными полосками и сказалъ: Тайобъ!
Мое сужденіе, по-видимому, было принято за авторитетъ, потому-что незнакомки выбрали именно эту матерію; купецъ смѣрялъ, отрѣзалъ и поручилъ мальчику нести узелъ.
Вдругъ мнѣ показалось, что одна изъ незнакомокъ пристально посмотрѣла на меня; притомъ же, онѣ смѣются, оглядываются, приподымаютъ покрывало, чтобъ посмотрѣть на меня, словомъ, дѣйствуютъ такимъ образомъ, какъ дѣйствуетъ въ маскарадѣ домино, намѣревающееся плѣнить васъ. Кажется, я могъ подумать, что красавицы мои не слишкомъ-суровы. Итакъ настало время поворотить домой; но увы! какъ найдти дорогу?… Въ Каирѣ улицы не имѣютъ названій, на домахъ нѣтъ нумеровъ, и каждый кварталъ самъ-по-себѣ есть уже страшный лабиринтъ. Не зная, на что рѣшиться, я продолжалъ слѣдовать за незнакомками. Мы вышли изъ шумнаго, свѣтлаго базара, гдѣ все блеститъ, пестрѣетъ, гдѣ роскошь выставленныхъ предметовъ образуетъ поразительный контрастъ съ величественнымъ характеромъ архитектурныхъ зданій и важностью мечетей, — и вступили въ узкія, мрачныя улицы, надъ которыми на каждомъ домѣ нависли клѣтки, подобныя фонарямъ или крытымъ балконамъ среднихъ вѣковъ. Одно изъ преимуществъ этихъ переулковъ то, что до нихъ не проникаютъ палящіе лучи солнца. Этимъ же объясняется блѣдноматовый цвѣтъ лица женщинъ, постоянно закрытыхъ вуалями.
Но зачѣмъ мои незнакомки переходятъ какъ-бы безъ цѣли изъ улицы въ улицу? Не ожидаютъ ли онѣ, чтобъ я показалъ имъ дорогу?… Наконецъ, мы вступили въ улицу, по которой я проходилъ наканунѣ и которую вспомнилъ преимущественно по благоуханію, распространяемому высокимъ кустарникомъ, перекидывавшимъ черезъ каменную ограду сада вѣтви, осыпанныя прелестными желтыми цвѣтами. На углу ограды стоялъ низкій фонтанъ, а далѣе высился красивый домъ съ рельефными украшеніями.
Незнакомки остановились у этого дома, и одна изъ нихъ стала отпирать дверь описаннымъ уже мною ключомъ. Не думая, не разсуждая, я бросился вслѣдъ за ними, прошелъ темный корридоръ и очутился на обширномъ, молчаливомъ дворѣ, окруженномъ галереями…
VII. Опасный домъ.
правитьДамы исчезли на лѣстницѣ, ведшей наверхъ изъ темнаго корридора. Я опомнился и разсудилъ, что лучше выйдти поскорѣе на улицу, но, вошедъ въ корридоръ, увидѣлъ дюжаго, здороваго невольника, запиравшаго дверь изнутри. Я сталъ придумывать, какъ бы ему объяснить, что я заблудился, нечаянно попалъ въ этотъ домъ; но слово тайэбъ, не смотря на всю свою многозначительность, казалось мнѣ недостаточнымъ для выраженія всего того, что я хотѣлъ сказать.
Между-тѣмъ, въ домѣ поднялась суматоха; изумленные конюхи вышли изъ конюшенъ; на террассахъ перваго этажа показались красныя шапки, и величественный Турокъ медленно приближался по главной аллеѣ.
Въ подобныя минуты не должно терять присутствія духа. Я вспомнилъ, что многіе Турки знаютъ Франкскій языкъ, состоящій у нихъ изъ смѣси всевозможныхъ южныхъ нарѣчій, которыя они повторяютъ до-тѣхъ-поръ, пока не объяснятся, словомъ — это языкъ Турковъ Мольера. Я припомнилъ всѣ знакомыя мнѣ итальянскія, испанскія, провансальскія, греческія слова и составилъ изъ нихъ весьма-приличную рѣчь.
— Во всякомъ случаѣ, думалъ я: — намѣренія мои чисты; вѣроятно, одна изъ моихъ незнакомокъ сестра или дочь хозяина., Я женюсь на ней, надѣну чалму, и дѣло съ концомъ!… Судьбы своей не избѣгнешь.
Впрочемъ, величественный Турокъ казался добрякомъ, и въ дородной физіономіи его не было ни мало жестокости. Онъ лукаво мигнулъ глазами, слушая, съ какимъ трудомъ я придумывалъ всевозможныя существительныя, чтобъ оправдаться; потомъ, протянувъ ко мнѣ полную руку, украшенную кольцами, сказалъ по-французски:
— Милости просимъ ко мнѣ; здѣсь не удобно разговаривать.
О, изумленіе! Величественный Турокъ былъ такой же Французъ, какъ и я!
Мы вошли въ красивую залу, окна которой выходили въ садъ, и усѣлись на диванѣ. Намъ подали кофе и трубки. Мы разговорились. Я сталъ объясняться, какимъ-образомъ попалъ къ нему, думая войдти въ одинъ изъ многочисленныхъ проходовъ, пересѣкающихъ въ Каирѣ даже самые дома; но по улыбкѣ его понялъ, что прелестныя незнакомки успѣли уже измѣнить мнѣ. Не смотря на это, мы, однакожь, вскорѣ сдѣлались пріятелями. Въ турецкихъ странахъ иностранцы-соотечественники скоро сближаются.
Хозяинъ пригласилъ меня отобѣдать съ нимъ, и вскорѣ вошли въ столовую двѣ прекрасныя дамы, изъ которыхъ одна была жена его, а другая невѣстка. Это были мои незнакомки, и, къ крайнему стыду моему, обѣ Француженки. Онѣ долго подшучивали надъ моею прихотью прогуливаться по городу пѣшкомъ и безъ драгомана, надъ моимъ преслѣдованіемъ двухъ женщинъ, формы которыхъ были тщательно закрыты и которыя могли быть старухи или негритянки. Онѣ ни мало не были польщены тѣмъ, что плѣнили меня; и въ-самомъ-дѣлѣ, черная хабара далеко не такъ привлекательна, какъ покрывало простыхъ дѣвушекъ; женщина въ хабарѣ похожа на свертокъ безъ всякой формы, а когда поддуваетъ еще вѣтеръ, то хабара придаетъ ей видъ полунадутаго пузыря.
Послѣ обѣда, изготовленнаго совершенно на французскій манеръ, меня ввели въ болѣе-богатую залу съ фарфоровыми расписанными стѣнами и рѣзными кедровыми карнизами. Мраморный фонтанъ выбрасывалъ тоненькую струйку воды; ковры и венеціанскія зеркала довершали идеалъ арабской роскоши; но нечаянность, ожидавшая меня тамъ, вскорѣ завладѣла всѣмъ моимъ вниманіемъ. Вокругъ овальнаго стола сидѣли за разными рукодѣльями восемь молодыхъ дѣвушекъ. Онѣ встали, поклонились, а двѣ младшія подошли, поцаловали мнѣ руку; я не сопротивлялся, ибо зналъ, что таковъ обычай въ Каирѣ. Въ этой очаровательной картинѣ болѣе всего поразило меня то, что цвѣтъ лица этихъ молодыхъ дѣвушекъ, одѣтыхъ по восточному, переходилъ отъ коричневаго къ оливковому, а у послѣдней былъ самаго темнаго шоколаднаго цвѣта. Передъ бѣлѣйшей изъ нихъ не неприлично было бъ прочитать стихъ Гёте:
Kennst du das Land — wo die Citronen blühen…
(Знаешь ли ты страну — гдѣ цвѣтутъ лимоны…)
Не смотря на то, онѣ всѣ могли назваться красавицами. Хозяйка дома и сестра усѣлись на диванѣ, громко смѣясь надъ моимъ изумленіемъ. Двѣ младшія дѣвушки принесли намъ ликёръ и кофе.
Я былъ чрезвычайно-благодаренъ хозяину за то, что онъ ввелъ меня въ свой гаремъ; но вмѣстѣ съ тѣмъ я думалъ, что французъ никогда не будетъ хорошимъ Туркомъ, и что желаніе пощеголять своими женами будетъ всегда сильнѣе ревности. Но я ошибался. Прелестные, разноцвѣтные цвѣтки были не жены, а дочери хозяина. Онъ принадлежалъ къ воинственному поколѣнію, посвятившему всю жизнь свою службѣ Наполеону. Чтобъ не подчиниться новому правленію послѣ паденія своего героя, многіе храбрые солдаты предложили свои услуги владѣтелямъ Востока. Индія и Египетъ приняли многихъ изъ нихъ: въ этихъ двухъ странахъ сохранилась еще память славы французскаго оружія. Многіе приняли даже религію и обычаи народовъ, давшихъ имъ убѣжище… Большая часть этихъ ренегатовъ, родившихся во время революціи, не знали другой религіи, кромѣ теофилантропической или франк-масонской. Мухамеданизмъ имѣетъ въ себѣ нѣчто величественное, таинственное, поражающее величайшихъ скептиковъ. Хозяинъ дома, въ который я попалъ такъ нечаянно, былъ еще очень-молодъ, когда избралъ себѣ новое отечество. Службой, талантами своими онъ дослужился до чина бая; сераль его образовался мало-по-малу изъ сеннаарскихъ, абиссинскихъ и даже аравійскихъ красавицъ. Въ послѣдствіи, состарѣвшись, бей припомнилъ европейскую семейную жизнь, женился на дочери консула и, подобно Солиману, женившемуся на Роксоланѣ, распустилъ весь свой сераль, но дѣтей оставилъ у себя. Предо мною были дочери его; сыновья воспитывались въ военныхъ школахъ.
Я понялъ, что посреди столькихъ невѣстъ, гостепріимство, предлагаемое мнѣ въ этомъ домѣ, имѣло нѣкоторую опасность, и рѣшился быть осторожнѣе.
Вечеромъ, меня проводили домой, и я сохранилъ отъ этого приключенія самое пріятное воспоминаніе; но мнѣ казалось, что не стоило пріѣзжать въ Каиръ для того, чтобъ избрать себѣ жену во французскомъ семействѣ.
На другой день, Абдалла просилъ у меня позволенія проводить Англичанъ до Суэза. Вся эта поѣздка должна была продолжаться не болѣе недѣли и на весьма-выгодныхъ для него условіяхъ. Я отпустилъ его тѣмъ охотнѣе, что онъ дулся на меня за то, что весь прошедшій день я пробродилъ безъ него по улицамъ Каира и обѣдалъ Богъ-вѣсть гдѣ. Абдалла представилъ мнѣ за себя одного изъ своихъ пріятелей, барбарина (простаго слугу) Ибрагима. Барбаринъ зналъ, кромѣ своего природнаго языка, только нѣсколько мальтійскихъ словъ.
VIII. Коптскіе браки.
правитьЖидъ Юзефъ, мой базарный знакомецъ, заходилъ каждый день, чтобъ совершенствоваться во французскомъ языкѣ.
— Я узналъ, сказалъ онъ мнѣ. — что вамъ нужна жена и нашелъ вамъ векиля .
— Векиля?
— Да; это значитъ посолъ, посланникъ; но въ настоящемъ смыслѣ это честный человѣкъ, которому поручаютъ вести переговоры съ родственниками невѣстъ. Онъ можетъ привести ихъ къ вамъ, или васъ проводить къ нимъ.
— Ого! Какія же это невѣсты?
— Дѣвицы честныя; впрочемъ, теперь въ Каирѣ другихъ и нѣтъ, съ-тѣхъ-поръ, какъ паша отправилъ нечестныхъ въ Эсне, что близь перваго водопада.
— Вѣрю. Приведите же ко мнѣ вашего векиля.
— Я уже привелъ его; онъ дожидается внизу.
Векиль — слѣпой, провожаемый сыномъ, здоровымъ и сильнымъ молодымъ человѣкомъ.
Намъ подвели ословъ, и я не могъ не смѣяться, сравнивая слѣпаго векиля съ Амуромъ, а сына его съ Гименеемъ. Жидъ, непонимавшій миѳологическихъ эмблемъ, поучалъ меня дорогой.
— Вы можете, говорилъ онъ: — жениться на четыре манера. Во-первыхъ, жениться на коптской дѣвушкѣ предъ Туркомъ.
— Что это за Турокъ?
— Это бѣднякъ, который за ничтожную плату пробормочетъ молитву, переговоритъ съ кадіемъ и замѣняетъ нѣкоторымъ образомъ моллу; эти нищіе считаются здѣсь святыми; они не заботятся о вашей религіи: имъ все равно; — но на такой бракъ порядочная дѣвица не согласится.
— Такъ и я не соглашаюсь. Далѣе.
— Второй бракъ серьёзный. Вы христіанинъ и Копты христіане; у нихъ есть священники, которые обвѣнчаютъ васъ съ тѣмъ условіемъ, чтобъ въ случаѣ развода вы заплатили женѣ извѣстную сумму.
— А велика ли сумма?
— О! это зависитъ отъ условій. Но менѣе 200 піастровъ дать нельзя.
— Пятьдесятъ франковъ! Рѣшено, женюсь по-коптски!
— Есть еще третій родъ брака съ дѣвицами знатныхъ или богатыхъ родителей. Васъ обвѣнчаетъ коптскій священникъ, и уже развестись нельзя.
— О! да это стоитъ вниманія…
— Постойте, постойте; для того, чтобъ вы не могли бросить жены, уѣхавъ изъ Египта, вы должны дать залогъ.
— Ну, а если я уѣду, тогда что?
— Тогда жена ваша свободна и вы тоже; но пока вы въ Египтѣ, разводъ невозможенъ.
— Это весьма-справедливо; а четвертый родъ?
— Объ этомъ я не совѣтую вамъ и думать. Васъ обвѣнчаютъ два раза: въ коптской церкви и въ Францисканскомъ монастырѣ.
— Что же это за бракъ?
— Весьма-законный; если вы захотите уѣхать, то должны взять и жену съ собою; она имѣетъ право всюду за вами слѣдовать.
— Стало-быть, это неразрывный бракъ?
— Конечно; впрочемъ, и здѣсь можно ввернуть крючокъ въ условіе… Особенно, если оно не засвидѣтельствовано у консула.
— Стало-быть, это европейскій бракъ?
— Именно. Если жь васъ заставятъ идти къ консулу, такъ остается еще одно средтво… но для этого надобно имѣть пріятеля или знакомаго при консульствѣ и упросить его не объявлять во Франціи о вашемъ бракѣ въ церкви, къ приходу которой вы принадлежите.
Глубокія познанія разводитеія шелковичныхъ червей въ брачныхъ дѣлахъ чрезвычайно изумили меня; но онъ объявилъ мнѣ, что къ нему часто прибѣгали за совѣтами въ подобныхъ случаяхъ. Онъ служилъ переводчикомъ векилю, знавшему только арабскій языкъ.
Мы въѣхали почти въ конецъ города, въ ту часть Коптскаго-Квартала, которая ведетъ на площадь Эзбекіе. Свиданіе и переговоры должны были происходить въ домѣ довольно-жалкой наружности. Меня предувѣдомили, что этотъ домъ служитъ обыкновенно мѣстомъ свиданій.
— Вы увидите двухъ невѣстъ, сказалъ мнѣ Жидъ: — и если не останетесь довольны, такъ вамъ приведутъ еще другихъ.
— Прекрасно; только если онѣ не снимутъ покрывала, такъ я не женюсь.
— О! будьте спокойны; вѣдь здѣсь не то, что у Турковъ. Турки имѣютъ то преимущество, что если одна не понравится, такъ они женятся еще на другой и на третьей, и такъ далѣе.
— Разумѣется; это не малое преимущество.
Въ нижнемъ этажѣ дома лежали три или четыре человѣка въ синихъ кафтанахъ. Они притворялись спящими, но это не обезпокоило меня, потому-что караульня находилась въ немногихъ шагахъ отъ дома. По каменной лѣстницѣ мы взошли на внутреннюю террассу, а оттуда въ комнату съ большимъ фонаремъ, выходившимъ на улицу и покрытымъ красивою рѣшеткою замысловатой рѣзной работы. Изъ этого фонаря-балкона видна вся улица въ обѣ стороны. Это мѣсто обыкновенно занимаютъ женщины. Теперь же меня посадили туда, между-тѣмъ, какъ векиль, сынъ его и Жидъ усѣлись на диванахъ.
Минуту спустя, вошла женщина съ вуалемъ. Это была кхатбе, или сваха. Она поклонилась намъ и сказала, что дѣвицы одѣваются. Между-тѣмъ, намъ всѣмъ подали кофе и трубки. Компанія наша увеличилась старикомъ съ сѣдой бородой и въ черной чалмѣ и двумя старухами въ покрывалахъ, которыя были, вѣроятно, матери невѣстъ.
Дѣло принимало серьёзный оборотъ, и, признаюсь, ожиданіе мое было смѣшано съ нѣкоторою боязнію.
Наконецъ, обѣ дѣвушки вошли и поцаловали мнѣ руку. Я знаками пригласилъ ихъ сѣсть.
— Пусть стоятъ, сказалъ Жидъ: — онѣ ваши служанки.
Но, какъ Французъ, я не могъ согласиться съ этимъ. Тогда Жидъ заговорилъ и, вѣроятно, объяснилъ присутствующимъ, что у Европейцевъ есть странный обычай заставлять женщинъ садиться.
Невѣсты мои усѣлись наконецъ возлѣ меня.
На одной было тафтяное, а на другой кисейное платье съ узорами. Изъ-подъ головнаго убора, состоявшаго изъ краснаго тарбуха, обвитаго кисеей, ниспадало множество шелковыхъ лентъ; кисточки изъ серебряныхъ и золотыхъ монетъ, вѣроятно фальшивыхъ, совершенно скрывали волосы. Не смотря на то, я легко угадалъ, что одна была брюнетка, другая блондинка. Первая «стройная какъ пальма и съ черными глазами газели», имѣла бистровый цвѣтъ лица; другая, болѣе-нѣжная и роскошная формами, была бѣла, величественна и хороша собою, какъ дѣва, распустившаяся подъ солнцемъ сѣвера.
Послѣдняя особенно нравилась мнѣ, и я говорилъ ей разныя нѣжности, не забывая, однакожь, и подруги ея. Между-тѣмъ, время проходило, а я все еще не рѣшался приступить къ главному предмету; тогда кхатбе подошла къ нимъ, открыла плечи ихъ и ударила по нимъ рукой, чтобъ показать, какъ они тверды. Я побоялся, чтобъ сваха не рѣшилась показать лицомъ весь товаръ свой, и смутился не менѣе дѣвушекъ, стыдливо закрывавшихъ половину открытыхъ прелестей своихъ.
Наконецъ Жидъ спросилъ меня:
— Рѣшились ли вы?
— Одна изъ нихъ мнѣ очень нравится; но я хочу еще подумать; вѣдь съ перваго раза воспламениться нельзя; мы зайдемъ сюда въ другой разъ.
Присутствовавшіе ждали болѣе-положительнаго отвѣта. Кхатбе уговаривала меня порѣшить. Но я всталъ, обѣщалъ подумать и зайдти еще въ другой разъ. По лицамъ присутствовавшихъ я замѣтилъ, что они не слишкомъ вѣрили моимъ обѣщаніямъ.
Молодыя дѣвушки удалились еще до этихъ переговоровъ. Проходя по террассѣ, я увидѣлъ ту изъ дѣвушекъ, которая мнѣ особенно понравилась. Она срывала цвѣты, взглянула на меня съ улыбкой и какъ-бы нечаянно уронила свой тарбухъ: на плечи ея посыпались роскошныя золотыя кудри, которымъ солнце придавало красноватый отливъ. Это, довольно-понятное движеніе кокетства, одержало верхъ надъ моею осторожностью, и я велѣлъ объявить роднымъ красавицы, что пришлю подарки.
— Я бы охотно женился на блондинкѣ передъ Туркомъ, сказалъ я услужливому Израильтянину, выходя съ нимъ изъ дому.
— Магь не захочетъ, отвѣчалъ онъ: — онѣ придерживаются коптскихъ обрядовъ. Это семья писаря: отецъ умеръ, молодая дѣвушка, которую вы предпочли, была замужемъ только одинъ разъ, хотя ей уже шестнадцать лѣтъ.
— Какъ! она овдовѣла?
— Нѣтъ, развелась.
— О-го! Такъ надо подумать!
Не смотря на то, я послалъ ей въ подарокъ кусокъ матеріи на платье.
Слѣпой и сынъ его съискали мнѣ еще другихъ невѣстъ, но церемонія представленія была одна и та же, этотъ смотръ прелестнаго пола начиналъ мнѣ нравиться и, благодаря маленькимъ подаркамъ, никто не обижался моими отказами.
IX. Розеттскій садъ.
правитьБарбаринъ, котораго Абдалла приставилъ ко мнѣ вмѣсто себя, завидуя, вѣроятно, услугамъ Жида и векиля, привелъ однажды ко мнѣ молодаго человѣка, прекрасно-одѣтаго, говорившаго по-итальянски и называвшагося Мухаммедомъ. Онъ предлагалъ мнѣ вступить въ совершенно-приличный бракъ.
— Только, прибавилъ онъ: — надобно будетъ засвидѣтельствовать контрактъ у консула. Родители люди богатые, а дочери всего двѣнадцать лѣтъ.
— Молода для меня, подумалъ я: — но здѣсь, кажется, это единственныя лѣта, въ которыя можно встрѣтить дѣвушку, невыходившую еще за-мужъ.
— Signor è vero; родители дѣвицы нетерпѣливо желаютъ видѣть васъ, потому-что вы занимаете домъ, въ которомъ прежде жили Англичане; слѣдовательно, о васъ имѣютъ весьма-высокое понятіе. Я сказалъ, что вы генералъ.
— Да я совсѣмъ не генералъ.
— Все-равно! вы не ремесленникъ и не кавадлса (купецъ). Вы ничего не дѣлаете…
— Правда, ничего.
— Ну, такъ по этому самому вы здѣсь по-крайней-мѣрѣ на одной степени съ генераломъ (мирливуа).
Я зналъ, что въ Каирѣ и гражданскія степени сравниваются съ военными, а потому не счелъ за нужное спорить съ молодымъ человѣкомъ.
Мы сѣли на ословъ и направились къ улицѣ Муски. Мухаммедъ постучался у дома весьма-порядочной наружности. Негритянка отперла дверь и радостно вскрикнула; другая черная невольница съ любопытствомъ глядѣла сверху, захлопала въ ладоши и засмѣялась; въ то же время послышались восклицанія, въ которыхъ весьма-часто повторялось слово мирливуа.
Въ первомъ этажѣ, ко мнѣ вышелъ на встрѣчу человѣкъ, опрятно одѣтый, въ чалмѣ изъ дорогой шали, посадилъ меня и представилъ высокаго молодаго человѣка, своего сына. Въ то же время, вошла женщина лѣтъ тридцати, но еще красавица; подали кофе и трубки, и переводчикъ сообщилъ мнѣ, что хозяинъ этого дома уроженецъ Верхняго-Египта, почему имѣлъ право носить бѣлую чалму.
Минуту спустя, вошла молодая дѣвушка въ сопровожденіи нѣсколькихъ негритянокъ; послѣднія остались за дверьми, а молодая дѣвушка взяла изъ рукъ ихъ подносъ и стала подчивать насъ вареньемъ. Предлагаемая мнѣ невѣста была такъ мала и нѣжна, что я не могъ постигнуть, какъ родители могли рѣшиться отдать ее за-мужъ. Формы ея еще не вполнѣ развились, но она такъ походила на мать, что по послѣдней можно было судить и о будущей красотѣ дочери. Она ходила въ французскую школу и знала уже немного по-итальянски. Вся эта семья казалась мнѣ столь почтенною, что я раскаялся пришедши сюда безъ серьёзнаго намѣренія. Они обласкали меня, и я ушелъ, обѣщавъ скоро прислать рѣшительный отвѣтъ. Тутъ надобно было хорошенько подумать.
На другой день, жиды праздновали Пасху, а христіане вербное воскресенье. Улицы были наполнены мальчишками, бѣгавшими взадъ-и-впередъ съ пальмовыми вѣтвями. Я зашелъ въ розеттскій садъ, прелестнѣйшее каирское гульбище. Это цвѣтущій оазисъ посреди пыльныхъ домовъ, на границѣ Коптскаго-Квартала и улицы Муски. По одну сторону находятся два дома консуловъ и домъ доктора Клота-Бэя; по другую нѣсколько франкскихъ домовъ; промежутокъ между ними покрытъ густыми группами сикоморъ, фиговыхъ и апельсинныхъ деревьевъ.
Не легко найдти дорогу къ этому таинственному эдему, неимѣющему публичнаго входа. Надобно заплатить нѣсколько пара слугамъ сардинскаго консула, чтобъ пройдти черезъ домъ его и очутиться посреди садовъ и огородовъ, принадлежащихъ сосѣднимъ домамъ. Дорожка, раздѣляющая ихъ, ведетъ къ маленькой формѣ, окруженной рѣшеткой, за которою прогуливаются нѣсколько жирафъ, принадлежащихъ доктору Клоту-Бэю. На лѣво отъ дороги лежитъ густой апельсинный лѣсъ: на право шелковичныя деревья, между которыми посѣянъ маисъ. Потомъ дорога образуетъ уголъ, и предъ взорами открывается большая поляна, оканчивающаяся рядомъ пальмовыхъ и банановыхъ деревьевъ съ ярко-зелеными листьями. Тамъ есть павильйонъ на высокихъ столбахъ, имъ прикрывается глубокій бассейнъ, вокругъ котораго почти всегда сидятъ группы женщинъ. По пятницамъ туда собираются мусульманки, всегда герметически-закутанныя; по субботамъ жидовки; по воскресеньямъ христіанки. Въ два послѣдніе дня, покрывала гораздо менѣе скромны. Прохожій смѣло можетъ зайдти въ павильйонъ, не опасаясь заставить женщинъ удалиться, какъ то случается по пятницамъ.
Я проходилъ мимо павильйона, вдругъ ко мнѣ подошелъ молодой человѣкъ пріятной наружности, и я узналъ въ немъ брата послѣдней моей невѣсты. Я былъ одинъ. Онъ сдѣлалъ мнѣ нѣсколько знаковъ, которыхъ я сначала не понялъ, но наконецъ догадался, что онъ просилъ меня подождать его въ павильйонѣ. Десять минутъ спустя, калитка одного изъ садовъ, примыкающихъ къ домамъ, отворилась, и изъ нея вышли двѣ женщины въ сопровожденіи молодаго человѣка. То были мать и сестра его. — Домъ ихъ выходилъ заднимъ фасадомъ на гульбище.
Мать и дочь сѣли возлѣ бассейна и подняли покрывала. Послѣ первыхъ привѣтствій, мы стали смотрѣть другъ на друга и разговаривать, каждый на своемъ языкѣ, не понимая одинъ другаго. Молоденькая дѣвочка ничего не говорила, вѣроятно изъ скромности: но, вспомнивъ, что она знала по-итальянски, я сталъ припоминать нѣкоторыя слова, на которыя она отвѣчала съ сильнымъ арабскимъ акцентомъ, совершенно измѣнявшимъ слова.
Я изумлялся поразительному сходству дочери съ матерью. Первая была миняьтюрой второй. Неопредѣленныя черты ребенка рѣзко обозначались у матери, между этими двумя крайностями можно было угадать среднюю пору… очаровательную!
Возлѣ насъ лежало пальмовое дерево, вѣроятно, недавно опрокинутое вѣтромъ; оконечности вѣтвей его погружались въ воду бассейна. Я указалъ на пальму и сказалъ:
— Oddi è il giorno delle palme (сегодня день пальмъ — вербное воскресенье).
Копты придерживаются первоначальному церковному счисленію, а потому праздники ихъ не совпадаютъ съ нашими. Несмотря на то, молодая дѣвушка встала, обломила вѣтку и сказала:
— Jo cosi sono «Roumi» (въ такомъ случаѣ я Римлянка).
По мнѣнію Египтянъ, всѣ Франки Римляне. Слѣдовательно, я могъ принять слова эти за комплиментъ и намекъ о нашемъ будущемъ бракѣ. О гименъ, гименей! Какъ я былъ близокъ къ тебѣ въ этотъ день. Конечно, по нашимъ европейскимъ понятіямъ, ты необходимо долженъ быть младшимъ братомъ Амура. Однакожь, не пріятно ли слѣдить за развитіемъ избранной себѣ въ супруги, служить ей сперва отцемъ, а потомъ уже мужемъ?… Но какая опасная роль для мужа!… Разставшись съ моей невѣстой, я чувствовалъ необходимость идти посовѣтоваться съ своими каирскими пріятелями. Прежде всего я пошелъ къ Сеиду-Агѣ.
— Женитесь же съ Богомъ! сказалъ онъ мнѣ.
Потомъ пошелъ къ живописцу въ гостинницу Домерга.
— Передъ консуломъ… не женитесь! заревѣлъ онъ во все горло.
Какъ бы то ни было, а на Востокѣ у Европейца пробуждается религіозный предразсудокъ, особенно въ важныхъ обстоятельствахъ жизни. Жениться по-коптски, какъ говорятъ въ Каирѣ, дѣло весьма-обыкновенное; но жениться на молодой дѣвочкѣ, на ребенкѣ, — значитъ взять на себя трудную моральную отвѣтственность.
Когда эти идеи наиболѣе занимали и волновали меня, Абдалла воротился изъ Суэза. Я объяснилъ ему дѣло.
— Ну, такъ! вскричалъ онъ: — я былъ увѣренъ, что воспользуются моимъ отсутствіемъ, чтобъ заставить васъ сдѣлать глупость. Я знаю это семейство. Справлялись ли вы о приданомъ?
— Къ-чему!.. Я знаю, что здѣсь даютъ немного.
— Поговариваютъ о 20,000 піастрахъ (5,000 франкахъ).
— Ну, что жь? И это мнѣ пригодится.
— Пригодится? Да вѣдь вы же должны заплатить ихъ!
— Я?.. А! это другое дѣло!.. Такъ, стало-быть, здѣсь не получаютъ, а даютъ приданое?
— А вы какъ думали? Нечто вы не знаете, что это здѣсь обычай?
— Да вѣдь дѣло шло о европейскомъ бракѣ…
— Такъ; бракъ европейскій, да приданое-то турецкое.
Теперь только я понялъ, отъ-чего въ Египтѣ родители спѣшатъ такъ рано отдавать дочерей своихъ за-мужъ. Впрочемъ, эти добрые люди имѣютъ полное право требовать платы за то, что произвели на свѣтъ и воспитали для васъ миленькаго, граціознаго ребенка. Приданое, minimum котораго я показалъ выше, соотвѣтствуетъ красотѣ невѣсты и положенію родителей. Прибавьте къ приданому свадебные расходы, и вы увидите, что коптскій бракъ обходится весьма-дорого. Мнѣ жаль было, что послѣдняя предлагаемая мнѣ невѣста обходилась такъ дорого…
Впрочемъ, Абдалла утѣшалъ меня, увѣряя, что за эту самую сумму можно купить цѣлый сераль на Невольничьемъ-Рынкѣ.