Казак (Тихонов)/ДО
| Казакъ : Разсказъ доктора |
| Дата созданія: С.П.Б. 1888. Источникъ: Тихоновъ В. А. Военные и путевые очерки и разсказы. — СПб: Типографія Н. А. Лебедева, 1892. — С. 47. |
Мы отступали. Отступленіе началось съ ранняго утра, но мы — простые смертные — не знали этого, и только къ полудню пронеслось по отряду страшное слово: «отступаемъ»… Къ вечеру мнѣ ужь казалось, что отступленіе наше длится цѣлую недѣлю. Я былъ боленъ — у меня начинался тифъ. Старшій врачъ того лазарета, въ которомъ я состоялъ ординаторомъ, ужь не разъ совѣтовалъ мнѣ, отбросивъ всякую фанаберію, просто-на-просто улечься въ лазаретной фурѣ; но я перемогался: мнѣ хотѣлось на ногахъ выносить мою болѣзнь, и я шелъ, спотыкаясь, падая, часто отставая отъ своего мѣста, но шелъ, упорно отказываясь присѣсть гдѣ-нибудь. Сзади насъ двигался нашъ небольшой отрядъ, и оттуда, время-отъ-времени, раздавался то глухой раскатъ орудій, то трескъ ружейной перестрѣлки. Мы шли лѣсомъ густымъ, болотистымъ, почти безо всякихъ дорогъ. Это страшно затрудняло наше отступленіе. То и дѣло слышались крики солдатъ, поднимавшихъ какую-нибудь свалившуюся фуру, или вытаскивавшихъ засѣвшее орудіе.
Ночь надвигалась быстро, но ни откуда не было слышно о бивуакѣ или хотя-бы о непродолжительномъ привалѣ. Просѣка, по которой мы двигались, становилась все темнѣе и темнѣе. Я ждалъ, что съ закатомъ солнца мнѣ будетъ лучше, но ожиданія мои не оправдались, жаръ не проходилъ и начинался даже легонькій бредъ: но я все шелъ, почему-то настойчиво увѣряя себя, что такъ лучше. Я ужасно боялся слечь, мнѣ казалось, что если я лягу, то уже навѣрно умру, а мнѣ такъ не хотѣлось умирать. Дѣлая неимовѣрныя усилія, чтобы не упасть и не расшибиться, хватаясь за что попало руками, я все старался не отстать отъ нашего лазарета. Голова моя горѣла, на ногахъ какъ-будто были гири. На меня уже никто не обращалъ вниманія, каждый былъ занятъ своимъ дѣломъ.
Настала ночь, и настала не такъ, какъ это бываетъ у насъ на сѣверѣ, а вдругъ, неожиданно, словно газовый рожокъ завернули. Всякая перестрѣлка прекратилась. Тяжелое, черное небо опустилось къ самымъ верхушкамъ лѣса. Болотною сыростью повѣяло отъ земли. А я все шелъ, напрягая послѣднія силы. Теперь я уже не отдавалъ себѣ яснаго отчета, гдѣ я. Я не зналъ, что за люди идутъ рядомъ со мной: былъ-ли то нашъ лазаретъ, или то была какая-нибудь часть пѣхоты, или, наконецъ, даже артиллерія — я не зналъ. Я просто шелъ за этой глухо рокотавшей волной движущейся толпы.
А въ голову лѣзли самыя несообразныя мысли. — «Зачѣмъ я здѣсь? — думалось мнѣ. — Какъ хорошо теперь дома: сестра Варя вернулась съ урока, она развязываетъ ноты и что-то весело, бойко и оживленно разсказываетъ, всѣ ее слушаютъ, даже Коля покинулъ аспидную доску и уставилъ на нее свои большіе глаза; и всѣ ее понимаютъ, а я вотъ не могу, какъ ни стараюсь, но не могу понять, о чемъ идетъ рѣчь; впрочемъ, это оттого, что у меня голова болитъ и сильный жаръ. Отчего они не догадались намочить полотенце и положить мнѣ на голову?.. Кто это сейчасъ толкнулъ меня? Это, вѣроятно, или дерево или солдатъ… Нѣтъ, дерево было съ другой стороны… А вотъ Колѣ надо рѣшить ариѳметическую задачу. Зачѣмъ учатъ ариѳметику, когда все это можно сдѣлать алгебраически… Я всегда былъ слабъ въ математикѣ; потомъ вотъ я никакъ не могу выучиться кататься на конькахъ… это вѣроятно потому, что я трусъ. Боже мой, если-бы я зналъ, что мы будемъ отступать ночью, я-бы ни за что не пошелъ на войну! А какъ-бы хорошо теперь было присѣсть отдохнуть… хоть на минутку… Сейчасъ-бы всѣ силы вернулись… Только какъ-же присѣсть… тутъ затопчутъ… Если отойти въ сторону… Вотъ удивительно, здѣсь совсѣмъ нѣтъ пеньковъ… Какой странный лѣсъ, его вѣроятно никогда не рубятъ. У насъ въ Заозёрьѣ, на полянѣ въ бору, всегда свѣтло, солнце играетъ и такой сухой, высокій бугорокъ… Вонъ тамъ, тамъ дальше то-же какъ будто свѣтлое пятно… да нѣтъ, это у меня въ глазахъ — это отъ жару… вѣроятно, тифъ… А кто будетъ меня лечить?.. попрошу Николая Васильевича, а, впрочемъ, безразлично… Въ госпиталѣ на кровати очень удобно… Кто-же это мнѣ сейчасъ крикнулъ: „Чего разлегся?“ Крикнулъ и прошелъ. Это вѣроятно офицеръ, потому что у солдатъ голоса не такіе… Я сейчасъ… Я только отдохну минутку… Вотъ лимонаду-бы теперь хорошо, только не того, что въ бутылкахъ… а такого, какъ мама готовитъ: большой стеклянный кувшинъ и тамъ плаваютъ кружечки лимоновъ и апельсиновъ и ледъ… только поменьше сахару… Я не люблю сладко, потому что мнѣ… такъ неудобно подъ бокомъ»…
— Ахъ ты, Господи! Да никакъ живой! — произнесъ кто-то надъ самымъ моимъ ухомъ.
Я открылъ глаза и приподнялъ голову. Въ лѣсу было свѣтлѣе, очевидно взошла луна. Около меня на колѣняхъ возился какой-то человѣкъ, тутъ же стояла лошадь.
— А? Что такое? — спросилъ я, еще хорошенько не сознавая, гдѣ я и что со мной.
— Что это вы отстали, ваше благородіе? — спросилъ наклонившійся ко мнѣ человѣкъ.
— Я боленъ! А развѣ я отсталъ? Гдѣ отрядъ?
— Ге! отрядъ, поди, за версту отсюда.
— Вотъ какъ! такъ надо туда…
И я хотя съ нѣкоторымъ трудомъ, но всталъ на ноги, — маленькій отдыхъ все-таки возстановилъ мои силы.
— А вы какого полка будете, ваше благородіе?
— Нѣтъ, я вѣдь докторъ, я при лазаретѣ.
— А! вотъ что! Ну, вашъ лазаретъ теперь далеко, не скоро нагоните, коли на бивуакъ не встали.
— Такъ какже быть? Что-же мы будемъ дѣлать? — недоумѣвалъ я.
— Лишь-бы отрядъ нагнать, а тамъ ужь спокойно доберетесь. Пойдемте вмѣстѣ, я васъ провожу.
— А ты кто-же? — спросилъ я моего спутника.
— Я казакъ! — отвѣтилъ тотъ, взбираясь на лошадь.
Мы тронулись. Пройдя нѣсколько шаговъ, я почувствовалъ, что силы снова начинаютъ измѣнять мнѣ, ноги подгибались и я едва успѣвалъ за казакомъ; тотъ, вѣроятно, замѣтилъ это, потому что осадилъ лошадь, спѣшился и предложилъ мнѣ занять его мѣсто.
— А я пѣшкомъ не устану, — прибавилъ онъ.
Ѣхать было, конечно, гораздо легче, но тутъ меня стала одолѣвать сильная дремота, и чтобы не уснуть и не свалиться съ лошади, я сталъ развлекать себя бесѣдой съ шагавшимъ рядомъ со мной казакомъ.
— А ты что, тоже отсталъ? — спросилъ я его.
— Отсталъ!
— Какимъ-же образомъ?
— Такъ, за своимъ дѣломъ! — какъ-то неохотно отвѣчалъ онъ мнѣ и прибавилъ шагу.
Луна снова зашла за тучи и въ лѣсу наступила такая кромѣшная тьма, что становилось жутко. Лошадь то и дѣло останавливалась, фыркала и, только понукаемая своимъ хозяиномъ, нерѣшительно пускалась впередъ.
— Съ версту, говоришь ты, отрядъ-то отъ насъ? — началъ я, чтобы хоть чѣмъ-нибудь прервать тяготившее меня молчаніе.
— А кто его знаетъ! можетъ съ версту, а можетъ и больше! Ну! Опять встала! Эка лошаденка маятная! Нѣтъ этого хуже, какъ на чужомъ конѣ.
— А развѣ это не твоя лошадь?
— Нѣтъ, моя-то при полковомъ обозѣ… Ногу наколола — хромаетъ. А другую дней пять какъ убили, эту я изъ милиціи взялъ… да вонъ какую шалаву подсунули.
— А чего-же ты глядѣлъ, когда бралъ?
— Было время глядѣть, и этой радъ былъ. Стой!.. тпру!.. Куда залѣзла — прямо въ болото, ишь какъ подъ ногами-то хлюпаетъ. Держите-ка немного лѣвѣе.
Я взялъ влѣво. Наступило опять молчаніе. Я сталъ подыскивать какую-нибудь тему для разговора, но больная голова была мало изобрѣтательна.
— А ты самъ откуда? — надумался, наконецъ, я.
— Мы съ линіи.
— Линеецъ, значитъ?
— Линеецъ… Ахъ ты, Господи, звѣздочки-то ни одной даже на небѣ нѣтъ, — прибавилъ онъ, съ подавленнымъ вздохомъ.
— А что?
— Да что! Мѣста незнакомыя и заблудиться не долго; а «онъ» вѣдь за нами слѣдомъ идетъ.
Я догадался, что этотъ «онъ» были турки и мнѣ сдѣлалось жутко. Сонливость стала пропадать. Голова, хотя была и тяжела, и горѣла, но возможность рокового столкновенія вернула мнѣ ясность мысли.
— Неужели-же ты думаешь, что мы заплутались? — робко спросилъ я казака.
— А кто-жь его знаетъ! Можетъ и заплутались. Правѣй, правѣй держите, яма тутъ… Такъ и заплутаться недолго. Ну ужь и сторонка проклятая! — выругался онъ и толкнулъ лошадь въ морду, та шарахнулась въ сторону и я, ударившись ногою о дерево, чуть не вылетѣлъ изъ сѣдла.
Но я не подалъ виду, что мнѣ было больно, да мнѣ и не до того было… Нервная дрожь охватила меня… зубы стучали одинъ о другой, сердце мучительно ныло.
— Куда-же мы идемъ? — началъ я, едва выговаривая слова. — Не лучше-ли намъ остановиться и подождать разсвѣта?
— Ну, этакъ, пожалуй, достоишься до того, что и шкуру съ живого сдерутъ!
Хотя слова эти казакъ произнесъ какъ-то особенно рѣзко и даже съ нѣкоторой злобой, но мнѣ показалось, что и онъ не совсѣмъ спокоенъ.
Я замолчалъ. Въ лѣсу было совсѣмъ тихо, только шаги лошади да хрустъ ломаемаго ею сухого валежника нарушали эту тишину. Нѣсколько разъ мы останавливались и прислушивались. Казакъ даже припадалъ къ землѣ. Но ничего не было слышно. Разъ только коротко и жалобно, гдѣ-то вдали, провылъ шакалъ и смолкъ. Вѣтру не было, а потому не шумѣли даже листья.
— Наши-то вѣрно на бивуакъ стали, — замѣтилъ мой спутникъ.
— Почему ты думаешь?
— Да ежели-бы шли, такъ артиллерію по землѣ издали слышно.
— А до разсвѣту далеко?
— Какой еще разсвѣтъ — здѣсь ночи длинныя. — Это я безпремѣнно тогда сторону потерялъ, — началъ послѣ нѣкотораго молчанія казакъ, — когда около васъ остановился.
— Какъ сторону потерялъ? Какую сторону?
— Ну сторону, въ которую, т. е. значитъ, итти-то нужно было. Потому отъ него-то я вѣрно шелъ и головой, онъ мнѣ какъ разъ по пути лежалъ.
Я совсѣмъ не понялъ его послѣднихъ словъ и попросилъ объясненія. Слово за слово, сначала неохотно, а потомъ съ рѣшимостью раскаивающагося человѣка казакъ открылъ мнѣ возмутительную истину. Оказалось, что отсталъ онъ отъ отряда потому, что польстился на вооруженіе и на вещи убитаго турецкаго офицера. Будучи въ цѣпи арріергарда и замѣтивъ въ сторонѣ отъ пути отступленія нашего отряда лежавшій трупъ, онъ сообразилъ, что при другихъ обобрать его будетъ невозможно, а потому, незамѣченный въ общей суматохѣ, отъѣхалъ онъ въ сторону и, выждавъ когда послѣднее звѣно скрылось за деревьями, приступилъ къ своему ужасному дѣлу.
— Боже мой, да зачѣмъ-же ты это сдѣлалъ? — воскликнулъ я, возмущенный его разсказомъ.
— Да наши говорили, что иногда вещи хорошія попадаются, — какъ-бы оправдывался онъ.
— Да вѣдь пойми-же, что это грѣшно, наконецъ!
— Когда-же не грѣшно… Извѣстно, грѣшно… Вотъ теперь Богъ-отъ и наказалъ! — грустно заключилъ казакъ свою исповѣдь.
Послѣ его разсказа мнѣ стало еще страшнѣе. Теперь я вспомнилъ, что когда я очнулся, онъ что-то шарилъ руками у меня на груди. Вѣроятно онъ такъ-же объискивалъ меня, какъ и того убитаго турка. Не приди я въ себя, онъ обобралъ-бы меня и бросилъ одного умирать въ лѣсу, можетъ быть даже на съѣденіе гіенамъ и шакаламъ. И съ этимъ человѣкомъ я связанъ теперь, я не могу съ нимъ разстаться, наши жизни висятъ на одномъ и томъ-же волоскѣ. Вотъ онъ идетъ рядомъ со мною, я не вижу его лица, но оно представляется мнѣ страшнымъ… «Извѣстно грѣшно!» — сказалъ онъ… Правда, онъ сказалъ съ грустью, но этого мало, въ голосѣ его не было слышно умоляющаго раскаянія. «Извѣстно грѣшно», — онъ говоритъ это потому, что онъ заплутался, его наказываетъ Богъ; а не заплутайся онъ, онъ-бы можетъ быть и не подумалъ…
— Тш… Стой! — тихимъ шопотомъ прервалъ вдругъ казакъ мои размышленія.
— Что такое? — испуганно спросилъ я.
— Люди! — прошепталъ онъ опять. — Вонъ видишь огонекъ: безпремѣнно это бивуакъ.
— Такъ что-же, къ нимъ скорѣй!
— Постой! постой! еще можетъ быть не наши. Турки это, надо полагать… Такъ я думаю, что это баши-бузуки.
Кровь во мнѣ остановилась, я поледенѣлъ отъ ужаса.
— Да почему ты думаешь, что это они? — едва дыша, спросилъ я его.
— Такъ, примѣта у меня такая есть. Вотъ напасть-то! Слѣзай потихоньку, я лошадь зарѣжу.
— Зачѣмъ зарѣжешь? — удивился я, машинально исполняя его приказаніе и сползая съ лошади.
— Жеребенокъ — заржетъ пожалуй… тогда бѣда, — пропали, — объяснилъ онъ, помогая мнѣ слѣзать.
— А можетъ это еще и не турки, — старался успокоить я себя.
— Давай-то Богъ, только думаю я, что они.
Въ это время, съ той стороны, гдѣ мерцалъ огонекъ, раздалось громкое лошадиное ржаніе. Какъ кошка метнулся казакъ на своего жеребчика, но въ тотъ самый моментъ, когда онъ хотѣлъ схватить его за горло, молодой конекъ громкимъ, веселымъ голосомъ уже отвѣчалъ на далекое привѣтствіе. Я безсильно опустился на землю, казакъ такъ и замеръ съ приподнятыми руками. Было уже поздно.
— Погубила, подлая! — проскрежеталъ онъ.
— Что намъ дѣлать? — едва могъ я прошептать.
— Вотъ что дѣлать, — началъ казакъ послѣ небольшаго молчанія, быстро, какъ бы захлебываясь словами, словно боясь, что не успѣетъ высказать всего. — Вотъ что дѣлать… теперь все равно, наши-ли, чужіе, а насъ откроютъ. Мой грѣхъ, мнѣ отвѣчать. Зачѣмъ вдвоемъ погибать, можетъ Богъ тебя и помилуетъ… Ты притулись тутъ и не дыши… а я прямо съ лошадью туда пойду; коли наши — тебя найдемъ, а коли турки… ну, помолись за меня… живымъ не выпустятъ.
— Да нельзя-ли намъ бѣжать обоимъ?
— Гдѣ бѣжать!.. сейчасъ оцѣпятъ… вонъ ужь никакъ зашевелились. А увидятъ меня съ лошадью, ну и подумаютъ, что я одинъ… Я и скажу, что одинъ былъ… тебя и не догадаются… а ты повремени, какъ затихнутъ… ну и ползи назадъ все… назадъ все ползи… Э, никакъ заѣзжать ужъ начали… такъ и есть: пикетъ… на пикетъ наткнулись. Вотъ что! — онъ торопливо порылся въ карманѣ и досталъ что-то. — Вотъ это я у него нашелъ, — началъ онъ опять, передавая мнѣ нѣсколько золотыхъ монетъ, — это я у него нашелъ, у турка… ты ихъ куда знаешь… Покаюсь я тебѣ… живъ онъ былъ… раненый, а живъ, въ тѣ поры я и сторону потерялъ, а не съ тобой; — переметнулся онъ головой, переметнулся… барахтался вѣдь… ну вотъ я сбился… Такъ помолись за меня. Прощай, баринъ!.. Никодимомъ меня зовутъ. Дай тебѣ Господи счастливо выбраться, а мнѣ мой грѣхъ выкупать надо. А полкъ ты мой розыщи и скажи имъ… я изъ войска… — но онъ не договорилъ дальше, а заслышавъ объѣзжающая насъ цѣпь уже близка, успѣлъ только прошептать: «за Никодима молись!» — быстро взялъ подъ уздцы свою лошадку и зашагалъ на встрѣчу приближавшимся всадникамъ. Вскорѣ послышался громкій окликъ… Окликъ былъ сдѣланъ не по-русски…
Очевидно, насъ объѣзжали со всѣхъ сторонъ, потому что вскорѣ я разглядѣлъ, какъ шагахъ въ тридцати отъ меня проѣхали два всадника по направленію къ мерцавшему вдали огню.
Выждавъ довольно долго, я поползъ назадъ… Я напрягалъ мои послѣднія силы, чтобы проползти, а потомъ пройти какъ можно дальше… Далеко-ли я ушелъ отъ рокового мѣста, я не знаю.
Черезъ двѣ недѣли я очнулся въ госпиталѣ. Оказалось, что меня на другой-же день подобралъ нашъ отрядъ, который, будучи подкрѣпленъ свѣжими силами, подоспѣвшими какъ разъ въ эту ужасную ночь, опрокинулъ непріятельское войско и погналъ его далеко въ глубь Турціи.
Мѣсяца черезъ два я уже былъ въ Россіи, въ нѣдрахъ моего семейства. Деньги, оставленныя мнѣ казакомъ, я передалъ въ пользу солдатскихъ вдовъ и сиротъ, а матушка моя еще до сихъ поръ молится за упокой души раба Божьяго Никодима, хотя мы навѣрное и не знаемъ, какая постигла его участь.
Гдѣ ты теперь, мой казакъ? Если ты живъ — откликнись!..