Кавказские богатыри (Немирович-Данченко)/Дело крови/ДО

Кавказскіе богатыри — Дѣло крови
авторъ Василій Ивановичъ Немировичъ-Данченко

Источникъ: Немировичъ-Данченко В. И. Кавказскіе богатыри. Часть первая. Газаватъ. — М.: Типографія А. И. Мамонтова, 1902. — С. 58.

Князь дождался, когда его джигиты, стреноживъ своихъ коней и отпустивъ ихъ на луга, заснули подъ бурками съ сѣдлами подъ головою.

Тогда онъ — по горской пословицѣ, «тайное дѣло требуетъ тишины» — всталъ, подошелъ къ Сулейману, Джансеиду и Селиму. Тѣ не спали и, по знаку вождя, собрались вокругъ.

— Садитесь на коней… — приказалъ онъ имъ, ничего не объясняя.

Тѣ исполнили его приказаніе. Лошади были уже далеко, но на треногахъ, и потому ихъ легко было догнать… Хатхуа тихо поѣхалъ внизъ къ Койсу. Когда бѣлая вода ея уже обмыла ноги его коня, — онъ остановился.

— Сулейманъ!.. Хаджи Ибраимъ въ аулѣ?

— Да!..

— Отчего онъ, испытанный джигитъ, не съ вами?

Сулейманъ покосился на Джансеида.

— Между нимъ и вашими есть кровь.

— Знаю. А намъ все-таки нельзя упускать Ибраима. Слава о его подвигахъ гремитъ повсюду. Если онъ присоединится къ намъ, всѣ горные аулы встанутъ. Потомъ Хаджи Ибраимъ долго жилъ между русскими. Онъ знаетъ ихъ обычай и языкъ. Онъ одинъ стоитъ тысячи джигитовъ.

— Да, князь, ты правъ. Дидойцы сейчасъ-же всѣ за нимъ кинутся, какъ орлята за орлицей.

— Надо, значитъ, положить конецъ старой враждѣ… Я задумалъ кое-что. Выходитъ-ли мать Хаджи Ибраима въ кунацкую?

— Нѣтъ… Съ тѣхъ поръ, какъ отецъ Джансеида убилъ ея сына, она сидитъ у себя въ саклѣ и оплакиваетъ его память.

— Сулейманъ, ради общаго горскаго дѣла, во имя Аллаха, прошу тебя, поѣзжай впередъ. Скажи ей, что я явлюсь отъ имени моей матери и хочу говорить съ нею.

— Я понялъ тебя, Хатхуа.

— Смотри-же, чтобы Хаджи Ибраимъ не догадался. А то все пропадетъ и вмѣсто лишняго джигита мы потеряемъ своего.

Потомъ, когда топотъ Сулейманова коня замеръ вдалекѣ, Хатхуа подозвалъ къ себѣ Джансеида.

— Когда въѣдемъ въ аулъ, опусти башлыкъ на лицо такъ, чтобы тебя не узнали. Если Хаджи Ибраима и не будетъ въ саклѣ, все равно, — пока я тебя не вызову, какъ простой нукеръ оставайся во дворѣ у порога и не открывай лица. Въ Чарахдагѣ обычаи исполняются свято, и никто не осмѣлится спрашивать, кто ты. Держись тѣни, не выходи на огонь. Если Аллахъ хочетъ, къ утру между тобой и Хаджи Ибраимомъ не станетъ дѣла крови, и вы будете братьями.

Джансеидъ, въ знакъ покорности, поцѣловалъ стремя князя.

Таборъ лезгинъ позади спалъ глубокимъ сномъ. Только двое часовыхъ стояли на высокихъ камняхъ, сторожа окрестности. На то, что дѣлалъ князь, они не смѣли обращать вниманія. По адату они притворялись не замѣчающими ничего. Кабардинскій князь уже оставилъ за собою рѣку. Джансеидъ и Селимъ тихо ѣхали за нимъ. Въ слабомъ мерцаніи молодого мѣсяца показалось бѣлое марево обнесеннаго стѣнами аула. Точно почуявъ приближеніе чужихъ, — горскія собаки залаяли издали… Темный силуэтъ мечети и тонкій, какъ свѣча, минаретъ надъ нею… Чарахдагъ спитъ. Никого нѣтъ за стѣнами… Скоро топотъ ихъ копытъ послышался на улицѣ аула. Собаки теперь выскакивали на плоскія кровли и оттуда яростно лаяли на пріѣзжихъ. Хатхуа подбадривалъ коня нагайкой, торопясь поспѣть въ саклю Хаджи Ибраима… Не успѣлъ онъ еще подняться къ площади джамаата, на которую она выходила, какъ такъ же быстро сверху понесся на него всадникъ, въ которомъ онъ узналъ Сулеймана.

— Ну, что? Благословеніе или проклятіе несешь ты намъ съ собой?

— Хаджи Ибраимъ въ полѣ съ лошадьми… Въ саклѣ только младшій братъ и женщины.

— Слава Аллаху!.. Говорилъ ты съ матерью его?

— Да, князь. Она чтитъ твою мать и приметъ тебя сама… Теперь она проситъ всѣхъ въ кунацкую.

— Помни-же, Джансеидъ, что я говорилъ тебѣ.

Молодой человѣкъ низко опустилъ на лобъ край башлыка и поотсталъ, давая дорогу Селиму и Сулейману впереди. Самъ онъ, какъ слуга, ѣхалъ за ними… Вдали, на площади джамаата, вдругъ вспыхнулъ огонь.

— Что это? — остановился князь.

Дѣйствительно, подъ краснымъ блескомъ факела виденъ былъ всадникъ, державшій его и спускавшійся внизъ.

Кабардинецъ быстро обернулся.

— Джансеидъ, отстань подальше… Ты пріѣдешь, когда я уже буду въ кунацкой.

А самъ еще разъ сильно ударилъ коня нагайкой и вынесся впередъ.

— Съ добромъ-ли пріѣздъ твой?.. — по адату спросилъ его младшій братъ Хаджи.

— Съ миромъ и благословеніемъ.

— Да услышитъ тебя Аллахъ! — и у порога сакли мальчикъ быстро соскочилъ съ сѣдла, чтобы поддержать стремя Хатхуа.

Князь въ сопровожденіи Селима и Сулеймана вошелъ въ кунацкую.

Ихъ подъ руки, какъ слѣдовало, повели и посадили на тахту, въ подушки. Приличіе требовало, чтобы они и не подымались съ нихъ все время, пока будутъ оставаться здѣсь. Изъ женской половины слышалась суматоха. Кто-то раздувалъ огонь, жалобно блеялъ барашекъ, котораго тащили подъ ножъ, чтобы угостить свѣжимъ шашлыкомъ дорогого и почетнаго гостя… Чей-то крикливый голосъ требовалъ проса и рису и наказывалъ принести «бузы» — этого отвара изъ солоду — для Хатхуа и сопровождавшихъ его.

— Это твоя мать? — спросилъ князь.

— Да, — тихо проговорилъ мальчикъ, стоя у порога.

— Подойди и сядь.

— Не смѣю… Я еще малъ…

— Я тебѣ говорю — садись.

— Мнѣ отъ брата достанется… Позволь мнѣ остаться здѣсь у порога.

— Благополучно-ли все у васъ?.. какъ ваши стада и табуны?

— Благодареніе Аллаху!

— Нѣтъ-ли волковъ около? Хорошо-ли вашимъ отарамъ?

— Волковъ мы бьемъ, у насъ есть собаки — любого волка изорвутъ!

— Каковъ былъ урожай?

Истощивъ перечень городскихъ вопросовъ, князь погрузился въ безмолвіе… потомъ, точно что-то вспомнивъ, онъ поспѣшно обернулся къ мальчику.

— Когда твой братъ хотѣлъ быть сюда?

— Мы уже послали за нимъ… Мѣсяцъ не зайдетъ за минаретъ, какъ онъ здѣсь будетъ.

— Напрасно тревожили его…

— Нельзя, — онъ хозяинъ, — ему неприлично пропустить такихъ гостей.

Нарочно проснувшіеся по столь торжественному случаю, какъ пріѣздъ кабардинскаго князя къ Хаджи Ибраиму, чарахдагцы одинъ за другимъ входили въ кунацкую и садились на корточки у порога, во всѣ глаза глядя на знаменитаго джигита, но не смѣя предлагать ему вопросовъ. Въ тишинѣ, царившей здѣсь, вдругъ послышался стукъ копытъ. Хатхуа сообразилъ, что это Джансеидъ и, когда мальчикъ хотѣлъ выскочить, рѣзко приказалъ ему:

— Останься… Это мой рабъ… Онъ подождетъ во дворѣ и тамъ проспитъ. Когда мы кончимъ ѣсть, вы ему дадите что-нибудь, хинкалу что-ли… Съ него и это хорошо. Кто опаздываетъ, тотъ всегда теряетъ.

Сидѣвшіе сообразили, что князь недоволенъ почему-то рабомъ и хочетъ наказать его, а потому и не трогались съ мѣста.

Джансеидъ завелъ коня въ уголъ, куда не падалъ свѣтъ мѣсяца, и сѣлъ на камень, ожидая сигнала изъ сакли.

Не прошло и нѣсколько минутъ, какъ изъ женской половины черезъ дворъ прошло нѣсколько женщинъ; съ бьющимся сердцемъ Джансеидъ различилъ позади медленно и важно шедшую, опираясь на посохъ, мать Хаджи Ибраима. Впереди была его жена съ шампурами^[1], съ которыхъ дымился шашлыкъ. За нею служанки несли подносы съ просомъ и рисомъ, чашки съ хинкаломъ и соусами, сильно приправленными чеснокомъ. Позади какая-то рабыня тащила цѣлую гору чурековъ.

Женщины взошли въ саклю. Старуха остановилась у порога и, замѣтивъ что-то въ темнотѣ двора, крикнула туда:

— Кто тамъ стоитъ? Чего ты не идешь въ кунацкую? Не покрывай стыдомъ кровлю нашего дома! Скажутъ, что мы оставили гостя на улицѣ и не накормили его.

Но къ счастію Джансеида, изъ сакли вышелъ младшій сынъ и прошепталъ матери:

— Оставь его женщина. Это рабъ князя Хатхуа, и тотъ не доволенъ имъ, потому и приказалъ ему остаться на дворѣ.

Старуха покачала головой.

— Молодъ еще князь. Не знаетъ стараго аварскаго адата: вина слуги прощается, если господинъ вступаетъ подъ кровъ гостепріимнаго друга. Ну, да я ему скажу сейчасъ. Не бойся! — крикнула она въ темноту. — Тебя накормятъ такъ, какъ будто-бы ты самъ былъ княземъ.

Удивленная молчаніемъ Джансеида, старуха получила о немъ совсѣмъ нелестное мнѣніе. «Вѣрно, стоитъ немилости своего господина!» — подумала она и вошла въ кунацкую какъ-разъ въ тотъ моментъ, когда, разставивъ передъ гостями блюда съ ѣдой, ея сноха и служанки столпились передъ дверями, чтобы выйти въ нихъ.

Старуха медленно переступила черезъ порогъ.

Князь всталъ и низко поклонился, не сходя съ тахты.

— Да благословитъ Аллахъ путь твой!

Тотъ поклонился еще ниже.

— Слышали, что вы подняли газаватъ. Да поможетъ вамъ Магометъ и всѣ силы силъ! Да сокрушитъ онъ врага и да дастъ вамъ побѣду, чтобы нашимъ пѣвцамъ было о чемъ запѣть новыя былины. Давно ихъ не складывали они, я уже думала, что вмѣсто кинжаловъ, наши молодцы веретена возьмутъ… Слава Аллаху! — не перевелись еще богатыри въ горахъ.

Князь стоялъ, не говоря ни слова.

— Ты хотѣлъ мнѣ передать что-то отъ матери. Я ее помню, она изъ знатнаго аварскаго рода. Что жъ ты молчишь, сынъ мой?

— Мать! я имѣю къ тебѣ тайное дѣло. Подойди ближе, мнѣ нельзя кричать на всю саклю.

Старуха удивилась и подошла.

— Еще ближе.

Селимъ и Сулейманъ, незамѣтно для нея, стали между нею и присутствовавшими.

— Ну, вотъ я… Чего тебѣ надо?

И не успѣли еще вскочить чарахдагды, какъ князь, съ крикомъ: «Джансеидъ!» схватилъ старуху за плечи и сжалъ ее стальными руками такъ, что она не могла шевельнуться… Какъ вихрь, со двора, съ кинжаломъ въ рукѣ ворвался въ саклю молодой человѣкъ, Селимъ и Сулейманъ разступились, пропустивъ его, и опять заслонили отъ чарахдагцевъ.

— Джансеидъ, врагъ… кровный врагъ!.. — крикнула старуха.

И не успѣла еще она опамятоваться, какъ тотъ тихо проговорилъ:

— Мать, прости насъ!

Онъ отвелъ ея руки, взрѣзалъ кинжаломъ ея платье и припалъ губами къ ея шеѣ.

Какъ только случилось это, Селимъ и Сулейманъ вложили шашки въ ножны и отступили. Князь спокойно сѣлъ на тахту. Теперь личность Джансеида была священна въ этой саклѣ.

Исполнивъ обрядъ, молодой человѣкъ, опустивъ глаза внизъ, скромно отступилъ въ уголъ.

Старуха, шатаясь, упала на тахту и закрыла глаза. Она тихо плакала, вспоминая убитаго сына. Все ея тѣло вздрагивало. Присутствовавшіе, по обычаю, молчали. Благоговѣйная тишина, такая тишина, что дыханіе людей здѣсь было слышно, всѣхъ точно давила. Князь давалъ выплакаться старухѣ. Онъ понималъ, что та переживаетъ въ эти минуты страшное горе. Смерть ея сына останется не отмщенной.

— Аллахъ, Аллахъ! гдѣ твоя правда?

Опять смолкла старуха. Въ это время счелъ возможнымъ вступиться одинъ изъ почетнѣйшихъ чарахдагцевъ.

— Зейналъ, канлы тянется у васъ уже три поколѣнія. Не мало доброй крови пролилось изъ-за него.

— Джансеидъ, — замѣтилъ другой, — хорошій, славный джигитъ. Тебѣ онъ будетъ вѣрнымъ, преданнымъ сыномъ.

— Ты потеряла одного и нашла другого. Еще неизвѣстно, какой изъ нихъ лучше.

— Прости его, Зейналъ. Ты знаешь, — разъ онъ коснулся устами твоей шеи, — онъ такой-же сынъ тебѣ, какъ и убитый Алій.

Старуха продолжала плакать.

Уважая ея горе, гости опять замолкли. Въ эту минуту за дверями послышался топотъ коня. Кто-то подъѣхалъ къ саклѣ, соскочилъ съ сѣдла. Мальчикъ выбѣжалъ и подхватилъ поводъ, и еще мгновеніе, и Хаджи Ибраимъ вошелъ въ саклю.

— Прости, князь, что я не держалъ твое стремя. Если-бы я зналъ, что ты окажешь моему дому такое благодѣяніе своимъ пріѣздомъ, то…

Но тутъ онъ вдругъ увидѣлъ Джансеида и широко раскрылъ глаза. Еще мгновеніе, и Хаджи Ибраимъ забылъ-бы, что тотъ его гость, что тотъ у него въ кунацкой. Дикій, полный ненависти крикъ, и, съ кинжаломъ въ рукѣ, лезгинъ кинулся къ врагу.

Тутъ случилось нѣчто, отъ чего кинжалъ выпалъ у него изъ рукъ, и самъ онъ попятился, точно увидѣвъ между собою — мстителемъ и врагомъ, своею добычею — призракъ.

Старуха Зейналъ разомъ выросла между ними. Сѣдыя космы ея волосъ растрепались, изорванное на груди платье висѣло лохмотьями, она вся дрожала отъ неулегшагося еще волненія.

— Поздно, сынъ мой, поздно…

И она на низко склонившуюся голову салтинца положила руку.

— Ибраимъ, вотъ братъ твой Джансеидъ.

И на его вопросительный взглядъ, она указала себѣ на свое изрѣзанное платье.

— Поздно… Обними своего брата, и да благословитъ Аллахъ наше примиреніе. Да упокоитъ онъ души убіенныхъ: Аслана, Керима, Меджида, Кебира, Мурада, Исмаила, — перечисляла она, не дѣлая разницы между жертвами, павшими въ обоихъ враждебныхъ семействахъ.

Потомъ она положила другую руку на голову Хаджи Ибраима.

— Опять у меня три сына! И да стыдно будетъ тому, кто вспомнитъ о враждѣ между нами. Объявляю конецъ канлы, длившейся восемьдесятъ лѣтъ! Пусть мулла прочтетъ разрѣшительную молитву, а я… пойду плакать. Мы, старики, не сразу забываемъ прошлое, да проститъ мнѣ Аллахъ мою тоску. Она не продлится дольше этой ночи. Когда встанетъ солнце, я одинаково весело улыбнусь и тебѣ, Ибраимъ, и тебѣ, Джансеидъ, дѣти мои.

Толпа съ уваженіемъ разступилась передъ нею.

Зейналъ вели подъ руки Ибраимъ, съ одной, и Джансеидъ съ другой стороны. Вернулись они вмѣстѣ, но еще стояли молча.

Пришелъ мулла, прочелъ молитву, и новые братья обнялись. Отнынѣ у нихъ все было общее.

— Чей родъ былъ правъ, — важно началъ князь, — предоставимъ рѣшить Аллаху. Вы-же оба теперь будете лучшими джигитами газавата. Кто уцѣлѣетъ, того сторона и права. Таковъ судъ Господа, а если оба будете живы, значитъ, предки Ибраима и Джансеида одинаково снискали милость предъ лицомъ Его.

— Да будетъ такъ, — разомъ отвѣтили окружающіе.

— Теперь, Ибраимъ и Джансеидъ, удалитесь изъ сакли, — мы со стариками рѣшимъ, сколько долженъ Джансеидъ уплатить твоей семьѣ за кровь.

Но тутъ неожиданно выступилъ Ибраимъ.

— Наша кровь не имѣетъ цѣны. Мы у его рода пролили ея столько же, сколько и тотъ у нашего. Отъ своего имени и отъ имени моей матери, и отъ своихъ предковъ, и отъ потомковъ, если Господь продлитъ родъ мой на землѣ, — отнынѣ и навсегда отказываюсь отъ цѣны крови.

Гулъ одобренія пронесся въ тишинѣ кунацкой.

Долго еще потомъ пѣвцы ауловъ Салты и Чарахдага славили Хаджи Ибраима.

Примѣчанія

1. Шампуръ — вертелъ.