Альфонсъ Додэ. править
Кабесилья. править
Святой отецъ только что отслужилъ свою обѣдню, когда къ нему привели плѣнныхъ. Это было въ дикомъ уголкѣ, въ горахъ Арнчулеги. Обвалившаяся скала, надъ которой возвышался кривой стволъ колоссальнаго фиговаго дерева, образовала нѣчто въ родѣ алтаря, покрытаго вмѣсто пелены карлистскимъ знаменемъ съ серебрянной бахромой. Солдаты Донъ-Карлоса безмолвными рядами выстроились вокругъ, съ ружьями на перевязяхъ, преклонивъ одно колѣно и подложивъ подъ него свой бѣлый беретъ. Пасхальное наваррское солнце, казалось, сосредоточивало весь палящій зной лучей своихъ на этомъ ущельи, гдѣ только полетъ сѣраго дрозда по временамъ нарушалъ монотонность церковнаго пѣнія. Выше, на зубчатыхъ горахъ, рисовались неподвижные силуэты часовыхъ. Странное зрѣлище представлялъ этотъ попъ и начальникъ войска, служившій обѣдню посреди своихъ солдатъ. И какъ это двойное существованіе Кабесильи читалось на его физіономіи! Выраженіе экстаза, суровыя черты, жесткость, которая еще болѣе выступала, вслѣдствіе бронзоваго цвѣта лица, какой пріобрѣтаетъ солдатъ на войнѣ; аскетизмъ безъ блѣдности, аскетизмъ, которому не доставало мрака монастырскихъ сводовъ; маленькіе черные глаза, очень блестящіе, необычайно толстыя жилы на лбу, казалось, связывавшія мысль какъ веревками, останавливавшія ее, державшія въ упрямой неподвижности.
Каждый разъ, какъ онъ повертывался въ присутствовавшимъ, подымая руки для благословенія и произнося свое Dominus Моdiscum — подъ его эпитрахилью виднѣлся мундиръ, ручка пистолета, или рукоятка каталонскаго ножа. «Что онъ съ нами сдѣлаетъ?» думали въ ужасѣ плѣнные, и, пока служилась обѣдня, припоминали всѣ слышанные ими разсказы о звѣрствахъ Кабесильи, стяжавшихъ ему особое прозвище въ роялистской арміи.
Но, какимъ-то чудомъ, святой отецъ находился въ то утро въ милостивомъ настроеніи духа. Эта обѣдня на чистомъ воздухѣ, побѣда, одержанная наканунѣ, а также и праздникъ пасхи, къ которому этотъ странный попъ относился еще не совсѣмъ индифферентно, сообщили лицу его выраженіе радости и доброты. По окончаніи обѣдни, между тѣмъ, какъ церковный служитель, Мигуэль, въ сумкѣ котораго стучали патроны, убиралъ съ алтаря священные сосуды и укладывалъ ихъ въ большой ящикъ, слѣдовавшій обыкновенно позади отряда, на спинѣ мула — патеръ приблизился къ плѣнникамъ. Это была горсть республиканскихъ карабинеровъ. Утомленные въ битвѣ, продолжавшейся цѣлый день, они провели безсонную ночь на соломѣ въ овчарнѣ, куда ихъ заперли послѣ дѣла; и теперь, пожелтѣвъ отъ страха, изнемогая отъ голода, жажды и усталости, жались другъ къ другу, какъ стадо на дворѣ бойни. Сѣно, набившееся въ мундиры, аммуниція, безпорядочно надѣтая во время сна или бѣгства, пыль, покрывавшая ихъ, отъ фуражекъ До жолтыхъ башмаковъ, все сообщало имъ этотъ жалкій видъ побѣжденныхъ, говорящій, что за физическимъ утомленіемъ скрывается упадокъ нравственныхъ силъ. Кабесилья посмотрѣлъ на нихъ съ торжествующей усмѣшкой. Ему не совсѣмъ непріятно было видѣть республиканскихъ солдатъ смиренными, оборванными, трепещущими, посреди откормленныхъ и хорошо одѣтыхъ карлистовъ, посреди наваррскихъ и баскскихъ горцевъ, черныхъ и сухихъ, какъ рожки.
— Viva Dias! дѣти мои, сказалъ онъ имъ съ добродушнымъ видомъ. — Республика плохо кормить своихъ защитниковъ. Вы также тощи, какъ пиренейскіе волки, когда въ горахъ лежитъ снѣгъ, и когда они приходятъ въ равнину, и бродятъ около домовъ, гдѣ свѣтится огонекъ и пахнетъ мясомъ. Съ тѣми, кто служитъ правому дѣлу, не такъ поступаютъ. Не хотите ли испытать hermanos? Бросьте эти подлыя фуражки, и надѣньте бѣлые береты. Тѣмъ, которые крикнутъ: да здравствуетъ король! я дарую жизнь и велю выдавать провіантъ наравнѣ со всѣми моими солдатами. Это вѣрно, какъ-то, что нынче праздникъ святой пасхи.
Не успѣлъ патеръ произнести эти слова, какъ всѣ фуражки полетѣли на воздухъ, и крики: «Да здравствуетъ король Карлосъ! да здравствуетъ Кабесилья!» раздались въ горахъ. Бѣднякамъ такъ не хотѣлось умирать; и мясо, которое жарилось около нихъ, подъ сѣнью скалъ, на бивуачномъ огнѣ — розовомъ и легкомъ, при свѣтѣ дня — пахло такъ соблазнительно! Я полагаю, что никогда еще претендента не привѣтствовали съ такимъ искреннимъ восторгомъ. «Накормите ихъ скорѣй, сказалъ Кабесилья, смѣясь: — когда волки кричатъ такъ громко, значитъ, они сильно проголодались».
Карабинеры удалились, и только одинъ, самый молодой между ними, продолжалъ стоять передъ начальникомъ, съ гордымъ, рѣшительнымъ видомъ, представлявшимъ рѣзкую противоположность съ его почти дѣтскими чертами и легкимъ пушкомъ, покрывавшимъ его щеки. Слишкомъ широкая шинель, сидѣвшая на немъ мѣшкомъ, образовала складки на спинѣ и на рукавахъ, изъ которыхъ выглядывали тощія руки; и вслѣдствіе этого, онъ казался еще моложе, еще миніатюрнѣе.
Глаза его, черные глаза араба съ длиннымъ разрѣзомъ, горѣли лихорадочнымъ блескомъ. Упорный взглядъ ихъ безпокоилъ Кабесилью.
— Что тебѣ нужно? спросилъ онъ его.
— Ничего… Я жду рѣшенія своей участи.
— Но тебя ожидаетъ та же участь, что и другихъ. Я никого не называлъ. Всѣ прощены.
— Другіе измѣнники и трусы. Я одинъ не кричалъ.
Кабесилья вздрогнулъ, и посмотрѣлъ на него пристально.
— Какъ твое имя?
— Тоніо Видаль.
— Откуда ты?
— Изъ Пьюсерды.
— Сколько тебѣ лѣтъ?
— Семнадцать.
— У республики должно быть нѣтъ людей, если она вынуждена вербовать ребятъ.
— Меня не вербовали, padre; я волонтёръ.
— Знаешь ли ты, глупецъ, что у меня найдется не одно средство заставить тебя кричать: да здравствуетъ король!
Ребенокъ отвѣчалъ энергическимъ жестомъ, говорившимъ: попробуйте!
— Такъ ты желаешь лучше умереть?
— Сто разъ!
— Хорошо, ты умрешь.
Тогда Кабесилья сдѣлалъ знакъ, и взводъ стрѣлковъ окружилъ плѣнника, который не моргнулъ. При этомъ героическомъ мужествѣ, Кабесилья почувствовалъ на минуту въ душѣ своей что-то въ родѣ состраданія.
— Тебѣ не о чемъ просить меня передъ смертью? Хочешь ѣсть? хочешь пить?
— Нѣтъ! отвѣчалъ мальчикъ: — но я добрый католикъ, и не хотѣлъ бы предстать передъ Богомъ безъ покаянія.
Кабесилья еще не снималъ эпитрахили и рясы.
— Стань на колѣни, сказалъ онъ, садясь на скалу. Когда солдаты отошли, осужденный началъ вполголоса: «Благословите меня, святой отецъ, потому что я грѣшенъ…»
Но вотъ посреди исповѣди раздается страшный ружейный залпъ, при входѣ въ дефилеи.
— Къ оружію! кричатъ часовые.
Кабесилья вскакиваетъ, отдаетъ приказанія, назначаетъ на. посты, распредѣляетъ солдатъ. Онъ самъ схватилъ карабинъ, не успѣвъ снять, своей рясы, какъ вдругъ, обернувшись, замѣтилъ мальчика все еще стоявшаго на колѣняхъ.
— Ты что тутъ дѣлаешь?
— Жду отпущенія.
— Это правда… я забылъ о тебѣ…. сказалъ патеръ.
И, торжественно поднявъ обѣ руки, онъ благословилъ эту молодую преклоненную голову. Потомъ, поискавъ вокругъ себя глазами взвода стрѣлковъ, разсѣявшихся во время сумятицы, произведенной атакой, отступилъ на шагъ, прицѣлился въ кающагося и положилъ его на мѣстѣ.