СБОРНИКЪ
ЛУЧШИХЪ ПОЭТИЧЕСКИХЪ ПРОИЗВЕДЕНІЙ
СЛАВЯНСКИХЪ НАРОДОВЪ
править
ЙOBO И МАРА.
Двое милыхъ, любясь, выростали,
Юный Йово да дѣвушка Мара,
Съ малолѣтства, отъ третьяго года.
Ихъ увидишь — такъ радостно станетъ,
Скажешь: это фіалка и ландышъ!
Умывались одною водою,
Утирались однимъ полотенцемъ,
Любо въ очи другъ-другу глядѣли,
Будто солнце въ глубокое море;
Пѣли пѣсню одну вечерами,
Темной ночью одинъ сонъ видали.
Шору Йовѣ ужь было жениться,
Можно бъ было отдать Мару замужъ.
Выросъ Йово удалъ изъ удалыхъ,
Красотою красивѣй дѣвицы;
Мара… слова для Мары не сыщешь:
И на свѣтѣ такой не бывало!
Не увидишь очей ея лучше,
Тоньше стана ея не найдется;
Миловидна, что горная вила,
А гибкато, что ель молодая.
Годъ на Мару гляди — и все мало;
Мало бъ вѣку любить эту Мару;
Какъ увидишь ее — заболѣешь,
А посмотритъ — такъ вылѣчитъ разомъ.
Но сироткой была наша Мара,
Йово жь былъ изъ богатаго рода,
Не простого — господскаго рода.
Разъ онъ Марѣ, вздохнувши, промолвилъ:
«Такъ ли любишь меня, моя Мара,
Какъ люблю я тебя, мое сердце?»
Тихо Мара ему отвѣчала*
«Милый Йово, ты глазъ мнѣ дороже,
Завсегда ты на мысляхъ у Мары;
Какъ мать сына, ношу тебя въ сердцѣ.»
Ихъ подслушалъ невидимый сторожъ:
Мать Йована тѣ слышала рѣчи;
Злясь на Мару, сказала Йовану:
«Милый Йово, перо дорогое,
Позабудь ты объ этой дѣвчонкѣ.
Есть невѣста и лучше, и краше;
То Фатима, Атлагича злато…
Фата съ дѣтства взлелѣяна въ клѣткѣ
И не знаетъ, что солнце, что мѣсяцъ;
Не видала, какъ хлѣбъ зеленѣетъ,
Не видала муравки на полѣ,
Не видала ни разу мужчины;
А къ тому жь и богатаго рода,
И въ подмогу богатствомъ сгодится.»
Отвѣчаетъ такъ матери Йово:
«Моя милая мать, дорогая!
Заклинаю тебя я и небомъ,
Заклинаю тебя и землею:
Не разрозни ты милаго съ милой!
Не богатство серебро да злато,
А богатство, что дорого сердцу!»
Но не хочетъ и слушать старуха.
Рада бъ слышать слова эти Мара,
Но далеко отъ ней ея милый.
Мара плачетъ, а вѣтеръ разноситъ:
«Много тьмы есть у пасмурной ночи,
Больше горя у Марицы въ сердцѣ.
Ужь извѣстно, какъ молодцы любятъ:
Какъ ласкаютъ — въ любви увѣряютъ,
Перестали — смѣются съ друзьями.
Не таковъ онъ, возлюбленный Йово,
Да ужь, видно, такая мнѣ доля!
Чуть запахъ мнѣ цвѣтокъ мой душистый —
И достался другой соколицѣ.
Свѣтъ мой, Йово, свѣтъ, жаркое солнце!
Ты лучисто меня освѣтило,
Да и скоро запало за гору.»
Мара плачетъ, а вѣтеръ разноситъ.
Одного все нашъ держится Йово:
«Нѣтъ, ей-Богу, родимая, лучше,
Лучше смерть чѣмъ жениться на Фатѣ:
Сердце проситъ одну только Мару.»
Но не хочетъ и слушать старуха,
И не хочетъ высватывать Мары;
Поспѣшаетъ къ Атлагича злату;
Но Фатима, Атлагича злато,
Заклинаетъ старуху святыми,
Чтобъ не сватать ее за Йована:
«Неразумно, грѣшно и жестоко
Разлучать двѣ души неразлучныхъ,
Двухъ немилыхъ заставить любиться.»
Но не хочетъ и слушать старуха:
Заручила, кольцомъ обручила,
Малый срокъ имъ назначила къ свадьбѣ,
Небольшой срокъ — одну лишь недѣлю,
И сзываетъ сватовъ къ тому сроку.
Созвали ихъ, пошла по невѣсту.
«Сынъ-кормилецъ, пойдемъ по невѣсту!
Мать Фатиму тебѣ заручила,
Заручила, кольцомъ обручила.»
Но не хочетъ послушаться Йово,
Остается въ дому своемъ бѣломъ.
Мать безъ сына пошла со сватами,
Въ ней выходитъ Атлагича злато
И цалуетъ ей правую руку:
«Мать-старушка пригожаго Йовы!
Что за утро, какъ солнце не грѣетъ,
Что за ночь та, какъ мѣсяцъ не свѣтитъ,
Что за сваты, когда жениха нѣтъ!»
Отвѣчаетъ на это старуха:
«Заклинаю, Атлагича злато!
Не заботься о суженомъ Йовѣ —
Онъ женихъ твой, а мой однокровный.
Здѣсь гора есть, въ ней водятся вилы;
Между ними есть горная вила,
Та, что злато съ коней выбиваетъ;
А за сына, какъ мать, я боюся,
Чтобы вила его не убила,
Молодого, единаго сына.»
Какъ въѣзжали на дворъ они къ Йовѣ,
Разомъ сваты съ коней посходили,
Но не сходитъ Атлагича злато;
И сказала Фатимѣ старуха:
«Слѣзь, невѣстка моя дорогая!»
— «Нѣтъ, не слѣзу, ей-Богу, не слѣзу,
Если лошадь мою онъ не приметъ
И не сниметъ съ нея меня Йово.»
И пошла мать въ Йовану на вышку,
И такъ сыну она говорила:
«Сынъ-кормилецъ, сойди ты отсюда!
Тамъ ты примешь Атлагича злато.»
Поднялся онъ, упалъ на колѣни,
Ублажаетъ свою мать родную,
Точитъ слёзы, какъ-будто дѣвица,
Точитъ слёзы, рыдаючи, молвитъ;
«Не пойду я, ей-Богу, родная!
Въ чемъ клялся — тверже камня въ томъ буду!»
Но и слушать не хочетъ старуха:
«Прокляну я и грудь, что вскормила
Мнѣ такого негоднаго сына,
Если злато съ коня ты не ссадишь!»
Что жь тутъ дѣлать, скажите, Йовану?
Всталъ онъ быстро на легкія ноги,
Отираетъ горючія слёзы
И выходитъ поспѣшно въ дѣвицѣ.
Онъ снимаетъ съ коня свое злато,
Онъ снимаетъ, и на землю ставитъ.
Не слыхали, сказалъ ли что Йово,
Не слыхали, сказала ль что Фата,
Только сталъ онъ полотенъ бѣлѣе,
Только Фата бѣлѣй стала снѣга.
Былъ отправленъ обрядъ по закону;
Вотъ и время садиться за ужинъ;
Чинно сваты за столъ по-садились;
Повели ужь на верхъ новобрачныхъ.
Сѣла злато на мягки подушки,
Йово сѣлъ на узорную лавку,
Самъ раздѣлся, снялъ поясъ широкій,
Самъ повѣсилъ оружье и платье,
Говоритъ самъ и самъ отвѣчаетъ.
«Вѣрно, скажетъ теперь мое злато:
Йово Фату-невѣсту цалуетъ!
Обо мнѣ же теперь и не вспомнитъ.
Нѣтъ, не будетъ измѣнникомъ Йово:
Легче съ жизнью разстаться для Йовы!»
Это Фата и слышитъ-не-слышитъ;
Точитъ слёзы по щёчкѣ румяной:
«Накажи Боже правый, старуху,
Что двухъ милыхъ на-вѣкъ разлучила,
Двумъ немилымъ велѣла любиться.»
Это Йово и слышитъ-не-слышитъ.
Завернулся плащомъ онъ широкимъ,
Взялъ подъ плащъ онъ тамбуру съ собою
И пошолъ подъ окно своей Мары.
Онъ ударилъ въ пѣвучія струны,
Заигралъ и запѣлъ подъ тамбуру:
«Вѣрно, скажетъ теперь моя Мара,
Что съ невѣсты кафтанъ я снимаю…
Не снималъ я, клянусь моей жизнью,
Клянусь жизнью моей и твоею!
Вѣрно, скажетъ теперь моя Мара,
Что съ невѣсты покровъ я снимаю…
Не сними ль я, клянусь моей жизнью,
Клянусь жизнью моей и твоею!
Вѣрно, скажетъ теперь моя Мара,
Что цалую невѣсту я въ щову…
Не цалую, клянусь моей жизнью,
Клянусь жизнью моей и твоею!
Нашей первой любовью клянусь я!
Можно солнцу упасть бы на землю,
Но не Йовѣ сломить свою клятву!»
И подъ пѣсню проснулася Мара:
«Роза пахнетъ — то, вѣрно, мой милый…
Роза пахнетъ, танбура играетъ…»
Но къ Фатимѣ пошолъ уже Йово.
Пала Мара въ пуховы подушки:
«Сонъ, жестоко меня обманулъ ты!
Сиротинку и сонъ обижаетъ.»
Йово къ Фатѣ своей воротился;
Онъ ей поднялъ съ лица покрывало:
Яркимъ солнцемъ лицо заблистало,
Чорны очи — горячимъ алмазомъ,
Чорны очи, слёзъ полныя очи.
Тихо молвитъ Фатима-невѣста:
«Покарай ты свекровь мою, Боже,
Что двухъ милыхъ на-вѣкъ разлучила!»
Смотритъ Йово на Фату-невѣсту,
Между глазъ онъ невѣсту цалуетъ,
Говоритъ ей: «душа моя, Фата!
Принеси мнѣ чернилъ и бумаги:
Два-три слова хочу написать я,
Чтобъ тебя не обидѣла свекровь.»
Написалъ онъ письмо свое мелко,
И промолвилъ Фатимѣ-невѣстѣ:
«Слушай, слушай, Атлагича злато!
Ни полслова до бѣлаго утра:
Пусть напьются вина твои братья,
Сестры въ волю напляшутся въ коло
И родная споётъ свои пѣсни.
Съ Богомъ, злато! Будь на вѣкъ счастлива!»
И, цалуя межь глазъ свою Фату,
Въ ней безъ жизни упалъ на колѣни.
Смотритъ Фата — мертвецъ передъ нею;
Горько плачетъ, но слова не молвитъ —
Промолчала до бѣлаго утра;
И тогда, какъ заря показалась,
День зажогся и солнышко встало,
Разбудить ихъ хотѣла, старуха,
И на вышку взошла къ новобрачнымъ,
И пошмагомъ ударила въ двери.
«Встань же, Йово, дитя дорогое!
Вѣдь, ужь солнце высоко на небѣ.»
Отворила ей двери Фатима,
Со слезами на личикѣ бѣломъ.
Мать Йована сказала невѣсткѣ:
«Пусть я_плачу по немъ безъ умолку!»
Отвѣчаетъ свекрови невѣстка:
«Не брани ты его, дорогая!
Ужь вчера онъ оплаканъ тобою,
Какъ ты силой его обвѣнчала.
Вонъ онъ, Йово, лежитъ уже мертвый!»
И старуха навзрыдъ зарыдала,
Зарыдала и прокляла Фату:
«Что, скажи мнѣ, ты сдѣлала сыну?
Говори же… Будь проклята Богомъ!
Удушила за что ты Йована?»
И Фатима въ отвѣтъ ей сказала:
«Не кляни меня мать — не сгубила
Твоего я любимаго сына —
Я себя бы скорѣе сгубила…
Вотъ Йована письмо небольшое:
Для тебя мнѣ его онъ оставилъ.»
Мать Йована письмо то читаетъ,
И слезу за слезою роняетъ.
А въ письмѣ томъ написано было:
«Созови мнѣ, моя дорогая,
Созови мнѣ носильщиковъ юныхъ,
Не-женатыхъ носильщиковъ, юныхъ,
Провожатыхъ дѣвицъ, не-замужнихъ,
И надѣнь на меня ты рубаху,
Ту, что Мара, любя меня, сшила,
Повяжи меня шитой марамой,
Что мнѣ Мара, любя, вышивала,
Положи мнѣ цвѣточки гвоздики —
Ими Мара меня убирала.
Подлѣ Мары меня пронесите…
Какъ дойдете до Марина дома,
Положите меня вы на землю:
Пусть увидитъ меня моя Мара,
Пусть хоть мертвымъ меня поцалуетъ,
Вѣдь живаго меня цаловать ей
Не пришлось ни единаго разу.»
Такъ письмо мать Йована читала,
Такъ читала и слёзы роняла;
Пала камнемъ на мертваго сына,
Пала камнемъ, вопила, рыдала,
Куковала лѣсною кукушкой
И вдовицею сирой стенала.
По наказу умершаго Йовы,
Что сказалъ онъ, то сдѣлано было:
И созвали носильщиковъ юныхъ,
Не-женатыхъ носильщиковъ, юныхъ,
Провожатыхъ дѣвицъ, не-замужнихъ,
И надѣли на Йову рубаху,
Ту, что Мара, любя, ему сшила,
Повязали расшитой марамой,
Той, что Мара, любя, вышивала,
И убрали цвѣтами гвоздики —
Тѣмъ, чѣмъ Мара его убирала.
Подлѣ Мары несли его тѣло;
И сидѣла она подъ окошкомъ:
На головкѣ алѣли двѣ розы,
И упали тѣ розы на пяльцы.
Мара шила и плакала горько,
И такъ матери тихо сказала:
«О, родная! что это такое?
Обѣ розы на пяльцы упали…
Спаси Богъ! не случилось чего бы!
Что-то сильно гвоздикою пахнетъ
А косою еще больше пахнетъ,
И какъ будто косою Йована…
Пахнетъ розою, мать дорогая,
Пахнетъ розой у нашего дома…
Не душа ли то носится Йовы?
Пахнетъ розой: идетъ ко мнѣ милый!»
Тихо мать ей на это сказала:
«Не благи, дорогая ты дочка!
Вѣрь мнѣ, Йово цалуетъ другую —
О тебѣ же теперь и не вспомнитъ.»
И вскочила несчастная Мара:
а Не добро ты вѣщуешь, родная!
Роза пахнетъ — онъ здѣсь, мое сердце!"
Кто двухъ милыхъ въ любви разлучаетъ?
Мигомъ съ вышки спустилася Мара,
За ворота на улицу вышла,
Увидала жемчужную вѣтку —
Заклинаетъ носильщиковъ Богомъ:
«Чья то, братья, жемчужная вѣтка?»
Отвѣчаютъ ей два побратима:
«Это вѣтка умершаго Йовы.»
Мара проситъ носильщиковъ юныхъ:
«Ради Бога, носильщики-братья,
Опустите на землю Йована —
Пусть хоть мертвымъ его поцалую,
Вѣдь живого я не цаловала!»
Ради Бога услышана просьба:
Тѣло Йовы на землю сложили,
И припала къ усопшему Мара
И, склонившися въ трупу живая,
Бездыханной осталась у гроба.
Плачетъ Фата у матери Йовы,
Плачетъ мать неутѣшная Мары,
Горько плачетъ, коритъ, проклинаетъ:
«Богъ накажетъ тебя, мать Йована:
Не велѣла живымъ ты любиться,
Такъ ты мертвыхъ теперь не разлучишь.»
Стали Марѣ тесать гробъ мечами,
И когда проносили Йована,
Клали въ гробъ и красавицу Мару;
Какъ его подносили въ могилѣ,
Со двора выносили и Мару;
Какъ Йована спускали въ могилу,
И её доносили къ могилѣ.
Ихъ въ могилѣ одной схоронили,
И руками ихъ соединили;
Положили имъ яблоко въ руки:
Да узнаютъ любовь ихъ святую!
Ихъ одною землею покрыли,
Зеленѣла на нихъ одна травка.
Шли одною дорогой старухи,
Съ ними шла и Фатима-невѣстка…
Идутъ вмѣстѣ кладбищемъ въ деревню,
Проклинаютъ и старыхъ и малыхъ.
Мало время съ-тѣхъ-поръ пролетѣло:
Выросъ боръ изъ Йована зеленый,
А изъ Мары борика лѣсная —
И по бору вилася борика,
Словно вьются шолковыя нити
По пучку изъ душистаго смиля,
Чемерица жь — вокругъ ихъ обоихъ…
Боже правый! за все Тебѣ слава!…
Накажи Ты и старыхъ и малыхъ,
Кто двухъ милыхъ въ любви разлучаетъ.
Н. Щербина.