1871.
правитьI.
правитьКузьму Пудыча Бардадымова помнятъ еще, когда его лавочка заключалась въ двухъ мѣшкахъ товару, которые онъ таскалъ на себѣ, перекинутые черезъ плечо. Лѣтомъ онъ хаживалъ по дачамъ, заходилъ на дворы, козлинымъ голосомъ выкрикивалъ: «миткаля, ситцы, канифасы!» и продавалъ кухаркамъ и горничнымъ на платья, на рубахи, на передники. Иногда продавалъ онъ и барынямъ, которымъ почему-либо некогда или не хочется ѣхать за покупками въ городъ. Годикц черезъ два Бардадымовъ завелъ лошаденку и сталъ разъѣзжать въ такъ называемой — купеческой телѣжкѣ. Завидитъ бывало въ садикѣ передъ дачей горничную или няньку и начнетъ ее ублажать.
— Умница, а умница, товары хорошіе есть… Не требуется ли? Миткаль, ситцы, канифасы…
— Нѣтъ не надо…
— Жалко. А важный у меня есть остаточекъ битепажевскаго ситцу; двѣнадцать аршинъ — какъ есть на вашъ ростъ. Дешево бы уступилъ. Денегъ нѣтъ, — такъ сойдемся. Промѣнять чего нѣтъ ли? Можетъ хозяева подарокъ не совсѣмъ по нраву подарили? — промѣняемъ.
— Наши хозяева намъ все по нраву дарятъ.
— Такъ-съ. Ну, у васъ другимъ служащимъ не требуется ли? Хозяевамъ чего не надо ли? Красавица, будь умницей, скажи хозяевамъ. Сойдемся, такъ я полфунта кофею дамъ.
«Чтожъ, ступня не золотая, думаетъ горничная: — сказать можно», и скажетъ.
Хозяйкѣ дѣйствительно чего-то потребовалось купить. Бардадымова зазвали. Раскинулъ онъ на столѣ товаръ, а у женскаго пола и глаза разбѣжались.
— У меня дешевле чѣмъ въ гостинодворской лавкѣ купите, увѣряетъ онъ, съ шумомъ открывая ситецъ: — потому что у меня товаръ съ самой фабрики, а вѣдь лавочники, они у оптовщиковъ покупаютъ. Я на фабрикѣ покупаю бракъ, — а суну кому что слѣдуетъ, вмѣсто браку-то мнѣ и настоящій товарецъ идетъ.
Красно говоритъ торговецъ. Барыни вѣрятъ ему и покупаютъ. Глядитъ, глядитъ на хозяевъ прислуга, соблазнится, да и полѣзетъ въ сундукъ за деньгами.
— А что, есть у тебя платки шерстяные, голову покрывать? спрашиваетъ горничная.
— Есть.
— А почемъ?
— Да вѣдь это какъ сказать… Вы прежде посмотрите.
— Да что смотрѣть, — я только такъ прицѣниться думала, потому что мнѣ въ будущемъ мѣсяцѣ нужно будетъ покупать.
— Что-жъ, посмотрите, за посмотръ денегъ не возьмемъ, а у насъ съ показа руки не отвалятся, говоритъ торговецъ и раскинетъ передъ ней нѣсколько платковъ.
— Аксинья, а Аксинья, иди смотрѣть платки! Вотъ платокъ покупаю, кричитъ горничная кухаркѣ.
Кухарка приходитъ и начинается осмотръ.
— Да что, ужь добро-то больно плохое… говоритъ горничная, смотря платокъ на свѣтъ.
— Позвольте-съ, это вы напрасно-съ, — кашемиръ, какъ есть самый лучшій, увѣряетъ торговецъ. — А вы вотъ что сдѣлайте, умница: отойдите подальше и смотрите, что это за платокъ такой, — шаль французская, а не платокъ!
— Вотъ у Марфы, Дмитревны платокъ хорошъ, разговариваютъ между собою женщины. — Когда она двойни родила, такъ Петръ Семенычъ ей на ризки принесъ. Всего только четыре рубли, говорятъ, далъ.
— Да вы отойдите и издали смотрите. И вблизи онъ чудесенъ, но все-таки той казистости не имѣетъ.
Женщины отходятъ.
— У Марфы Дмитревны дорожками и по нимъ все букетъ раскинутъ. Тогда на имянинахъ у Паликарпа Захарыча Митиньку стошнило и прямо на платокъ. Замывала она потомъ, и хоть бы капельку выѣло.
— И этотъ въ трехъ щелокахъ стирайте и валькомъ на плоту бейте, — ни капли краски не сдастъ, выхваляетъ торговецъ. — Вы не такъ смотрите, — зажмурьте лѣвый глазъ и теперь смотрите.
Женщины исполнили и это.
— Ну что-съ? зелень такая, что корова за траву приметъ, а ужь насчетъ краснаго цвѣта, такъ быку и на глаза не показывайтесь, — не на животъ, а на смерть забодаетъ, остритъ торговецъ.
— Такъ сколько же ты за него хочешь?
— Шесть рубликовъ безъ лишняго…
— Это не цѣна. Четыре рубля Петръ Семенычъ далъ, когда Марфа Семеновна, двойни…
— Позвольте-съ, перебиваетъ Бардадымовъ: — то вѣдь я знаю, что за платокъ — Москва-матка, даже сырости боятся, надъ водой не тряси!
— Нѣтъ ужь вотъ что: ты возьми три съ полтиной.
И начинается торгъ.
Дастъ Бардадымовъ горничной обѣщанный полуфунтовикъ кофею и съѣдетъ со двора, соображая въ головѣ барыши.
Курочка по зернышку клюетъ и сыта бываетъ, говоритъ пословица; то же было и съ Бардадымовымъ. Лѣтъ десять торговалъ онъ такъ по дачамъ и сколотилъ себѣ капиталецъ, такой капиталецъ, что снялъ въ рынкѣ лавку. Открытіе лавки сопровождалось празднованіемъ новоселья, вслѣдствіе чего, въ одинъ прекрасный день, около двѣнадцати часовъ дня, въ лавкѣ служили молебенъ, потомъ было пьянство, а около шести часовъ вечера, когда смеркалось и пришла пора «забираться», нѣкоторыхъ гостей выводили изъ лавки подъ, руки, а буйныхъ выпихивали въ шею.
Бардадымовъ пошелъ еще далѣе. Съ новаго года записался въ купцы, на лѣто выписалъ изъ деревни жену съ ребятишками, купилъ ей брилліантовыя серги, бархатный бурнусъ съ бахрамой и ужь въ Духовъ день гулялъ съ нею по лѣтнему саду. Прежніе покупатели дачники и не узнали бы теперь Бардадымова: борода подстрижена, брюки на выпускъ поверхъ сапоговъ, сибирка тоненькаго сукна и на головѣ циммермановская шляпа.
— Благословилъ Господь Бардадымова. Смотри-ка, отъ покупателей отбою нѣтъ, — а вѣдь изъ простыхъ разнощиковъ поднялся. Эдакъ пожалуй онъ и у насъ покупателей, отобьетъ; отъ нашихъ ротозѣевъ-олуховъ это станется, говорили хозяева-сосѣди и, какъ водится, ругали молодцовъ.
Бардадымовъ между тѣмъ и въ кредитъ вошелъ, — сталъ выдавать векселя. Торговцы-оптовщики продаютъ съ радостію только товаръ бери. Бардадымовъ бралъ, да и выдалъ" векселей тысячъ на десять.
Наступили сроки. Приходятъ кредиторы получать деньги и предъявляютъ векселя.
— Это что же-съ? спрашиваетъ Бардадымовъ.
— Вексель.
— Вижу-съ, что вексель, только мнѣ-то что въ немъ?
— Какъ что? Наступилъ срокъ, данъ вотъ платить надо. Шутникъ ты, Кузьма Пудычъ, — право. Все съ шуточками.
— Какія-же шуточки-съ; это вексель не мой, а какого-то Бардадымова.
— Ну полно, не задерживай!
— Да что же, я все въ толкъ взять не могу, чего вы отъ меня хотите? Не могу же я по чужимъ векселямъ платить.
— Какъ по чужимъ? Вѣдь это ваша подпись.
— Ежели бы моя, такъ и разговору бы не было, а то — какого-то Бардадымова, а я купецъ Кузьма Пудовъ, вотъ и въ купеческомъ билетѣ сказано. Неугодно ли полюбопытствовать.
Смотритъ кредиторъ на билетъ и дѣйствительно видитъ, что въ немъ написано: «купцу Козьмѣ Пудову».
— Да вѣдь вы Бардадымовъ и всѣ васъ за Бардадымова знаютъ? — говоритъ онъ должнику.
— Это точно-съ, что меня Бардадымовымъ зовутъ, только это такъ въ шутку, смѣха ради… Прокликали такъ еще въ деревнѣ, да вотъ и теперь еще все отвыкнуть не могутъ. Вѣдь другому хошь ты колъ на головѣ теши, а онъ все отъ старыхъ привычекъ отвыкнуть не можетъ. А я купецъ Пудовъ, а не Бардадымовъ.
Бьется, бьется кредиторъ, выругаетъ, да и уйдетъ, грозя подать вексель ко взысканію.
Выждалъ Бардадымовъ недѣльки двѣ, пока векселямъ сроки кончились, да и пошолъ по кредиторамъ выкупать векселишки по гривенничку, а кто заартачится, такъ и по двугривенничку за рубль. Сначала кредиторы не соглашались, а потомъ, какъ поразмыслили всю суть, такъ и согласились взять по двугривенному. Что станешь дѣлать? Подать вексель ко взысканію, — затянется дѣло, пойдетъ слѣдствіе, да и не на одинъ годъ, а тѣмъ временемъ Бардадымовъ можетъ передать лавку женѣ, — такъ и ни копѣйки не получишь; такъ ужь лучше взять по тому, по чемъ даютъ, а впередъ быть осторожнѣе.
Бардадымовъ выручилъ векселя да еще и смѣется сосѣдямъ.
— Ничего, на первыхъ порахъ окрестить можно; еще наживутъ они отъ меня, будетъ время, не послѣдній годъ торгую. А ужь какъ эта нѣмецкая морда Карлъ Иванычъ остервенился, такъ просто умора! Ругаться началъ, бакены у себя рветъ, а я все на своемъ стою: и я, да не я, — Кузьма Пудовъ, а не Бардадымовъ. А онъ-то сердится, онъ-то ругается! Я въ этомъ ни сколько не причиненъ, что меня записали въ купцы Пудовымъ, а не Бардадымовымъ. У насъ въ деревнѣ такъ я еще бывало дрался, ежели кто меня назоветъ Бардадымовымъ, — потому страсть не любилъ этого слова.
Прошолъ годъ, и продѣлка Бардадымова начала мало по малу забываться, прошелъ еще годъ и тотъ же самый Карлъ Иванычъ завелъ съ нимъ дѣло, только ужь смотрѣлъ, какъ говорится «въ оба», чтобъ на векселяхъ было подписано Кузьма Пудовъ.