Моим незабвенным иерусалимским друзьям
Иохиель-Михелю Пинесу и
Элеазару Бен-Иегуде
ПОСВЯЩАЮ ЭТОТ ТРУД.
Переводчик
Введение.
Иосиф Флавий[1] принадлежит к разряду тех писателей классической древности, имена которых никогда не сотрутся со скрижалей истории. Его сочинения во все времена служили и продолжают служить необходимым руководством для различного рода исследований и экскурсий в области глубокой старины. Они проливают свет на такие умственные и политические течения и бытовые стороны жизни народов, о которых другие литературные памятники совершенно умалчивают или же излагают их в явно искаженном, неправдоподобном виде. Но если велики заслуги Иосифа пред историей человечества вообще, то в частности для еврейской истории его многообъемлющие труды составляют неоценимый и ничем незаменимый клад. Мы совершенно потеряли бы нить этой истории, не умели бы связать отдельные эпохи и события, о которых сохранились скудные сведения в других источниках; многие явления представлялись бы нам непонятными, другие выступали бы в полумраке, а третьи совершенно ускользали бы от нашего внимания, если бы мы не располагали капитальными произведениями Иосифа, заключающими в себе цельное и связное повествование о судьбах наших предков от библейских времен до разрушения второго храма включительно.
Сочинения Иосифа появлялись в свет в следующем порядке. В течение первого десятилетия после разрушения 2-го храма, в царствование Веспасиана, им написано было первое сочинение на греческом языке, озаглавленное „О Иудейской Войне“ и считающееся лучшим из его творений. Автору было тогда около 40 лет. Приблизительно на 55 году от роду, в царствование Домициана, Иосиф написал второе свое произведение „О иудейской археологии“ или „Иудейские Древности“. Около 10 лет спустя, уже в царствование Траяна, появилось его третье сочинение: „О древности иудейского народа“, или „Против Апиона“, которому, по литературным его достоинствам, следует отвести второе место после „Иудейской Войны“. Почти одновременно с этим вышла его „Автобиография“, имеющая, впрочем, чисто полемический характер. Затем иные приписывают еще перу Иосифа книгу „О Маккавеях“. Но другие не без веских оснований оспаривают это предположение.
Предлагаемая читателю „История иудейской войны“, разделенная Иосифом на семь книг, составляет таким образом первое его произведение, появившееся вскоре после разрушения 2-го храма. Автор лично участвовал в той роковой войне, которую он описывает. Его роль была одна из выдающихся и требует хотя краткой обрисовки для выяснения его римско-тенденциозного взгляда на характер этой войны и главных ее деятелей.
Историки новейших времен, как еврейские, так и христианские, а также переводчики и комментаторы Иосифа, которых насчитывают многими десятками на всех европейских языках, не мало потрудились над выяснением личности этого знаменитого писателя, выступающей в его собственных сочинениях в очень загадочных формах.
Мы думаем, что наиболее удовлетворительным образом эта загадка может быть разрешена, если признаем, что в Иосифе уживались два начала: патриотизм и привязанность к личной жизни. Невозможно отказать в патриотизме автору „Иудейских Древностей“ и „Против Апиона“, согретых чувством горячей любви к еврейскому народу и его учению, глубокой верой в силу и величие еврейского народного гения. Ведь эти сочинения были написаны и изданы Иосифом с единственною целью ознакомить языческий мир с еврейской историей и еврейским учением и рассеять те клеветнические наветы и нелепые вымыслы, которые так усердно распространялись в древности относительно прошлого, религиозных верований и обычаев иудейского народа. Даже издание „Иудейской Войны“, где Иосиф из кожи лезет, чтобы предстать пред своими читателями фанатически преданным другом римлян и поборником их мирового владычества, предпринято автором с истой патриотической целью — с целью поднять престиж порабощенного народа в глазах его победителей; с целью показать, с одной стороны, что восстание евреев не произошло вследствие присущего им мятежного духа, о котором прокричали римские политики и историки, а было вызвано и даже вынуждено неслыханными насилиями и грабежами римских ставленников; а с другой стороны — что в этом маленьком народе, к силам которого все относились с насмешливым пренебрежением, владычица мира встретила достойного и серьезного противника, которого она могла преодолеть не храбростью своего войска (автор не боится подчеркивать, при каждом удобном случае, что храбростью, мужеством и отвагой иудеи значительно превосходили римлян и всегда изумляли самого Тита), а многочисленностью легионов, их образцовой организацией, прекрасной кавалерией и искусными метательными машинами, которыми не располагали иудеи.
Но патриотизм Иосифа не был такого свойства, который овладевает всем существом и сознанием народного борца, воодушевляя его на подвиги самоотвержения. От подобных подвигов Иосиф был очень далек: в нем патриотизм умерялся другим чувством, господствовавшим над всем его духовным миром, захватившим его всецело, сделавшим его своим рабом. Это было чувство самосохранения, непреодолимое влечение к жизни, к земным наслаждениям. Это была преобладающая черта его характера.
Вся его жизнь была посвящена упрочению своей личной карьеры, исканию личного счастья. Он искал счастья во всех еврейских лагерях, бросаясь от одной крайности к другой, поочередно переходя от фарисеев к саддукеям, от них к ессеям, от последних обратно к фарисеям, затем еще к зелотам, пока не нашел укромного пристанища у римлян. Что этот лагерь дышал непримиримой враждой ко всему иудейскому; что этот лагерь принес смерть и гибель его нации и отчизне — горя мало! Лишь бы ему свою личную жизнь удалось устроить здесь как можно лучше. Он искал супружеского счастья с тремя женами и не удовлетворился до тех пор, пока не обрел его с четвертой женой. Что вся Галилея была разорена и опустошена, залита кровью ее защитников; что десятки тысяч еврейских пленников, изгнанные из родных пепелищ, уводились в цепях работорговцами; что победоносный враг, покончив с иудейскими провинциями, предав их огню и мечу, придвигался уже со всеми своими силами к самому Иерусалиму, раздираемому внутренними смутами и междоусобицами — горя мало! Иосиф в это самое время, полное ужасов и неисцелимых народных бедствий, озабочен устройством своего собственного гнезда, в которое вводит новую подругу жизни, принятую им из рук Веспасиана.
Таков был Иосиф! Когда народное благо совпадало с его личными вожделениями и шло с ними рядом, он выступал его защитником, оставаясь верным сыном своей нации; но когда дело народное принимало другое направление, противное его личным расчетам, он предоставлял его своему собственному течению, а сам продолжал шествовать своей отдельной стезей, оставаясь равнодушным зрителем тех тяжелых перипетий, которое претерпевало это течение.
На литературной ниве он своим мастерским пером в течение целой половины своей жизни неутомимо боролся за благо и честь своего народа. Ведь эта борьба не только не нарушала его личного счастья, а, напротив, восполняла его: она создала ему громадную популярность в образованных кругах греческого и римского общества и окружила его имя ореолом бессмертной славы. Но на поле битвы, где он, в качестве военачальника, должен был отстаивать народное дело с оружием в руках против более сильного врага, где нужно было быть готовым умереть за свободу отчизны, Иосиф, сообразив всю опасность такого положения, предпочел сделаться предателем. Жертвовать своей жизнью ради высших интересов, даже интересов родины и свободы нации — это было выше его сил и понимания. Он и в теории не признавал такой жертвы. По его понятиям жизнь составляет высшее благо человека, самое священное и неотъемлемое право всего живущего“. И выше, и священнее этого блага он не признавал, по крайней мере, для себя. Он жил в такое время, когда десятки и сотни тысяч его соплеменников охотно шли на гибель и смотрели на смерть, как на избавление от рабства и чужеземного гнета, сам же он искал в заточении и в кандалах избавления от смерти[2]. Энергия, с которой он всегда защищал свою жизнь, была неистощима; его находчивость в опасные минуты была по истине изумительна. Никакие средства не казались ему предосудительными и непозволительными для спасения и сохранения своей собственной жизни. Даже далеко позже, когда над Иосифом, обретшим уже полный покой под защитой дома Флавиев и завоевавшим себе славу недюжинного писателя, стряслась новая беда в лице его старинного врага Юста из Тивериады, который выступил против него с публичными разоблачениями, обвинив его, между прочим, даже в недоброжелательстве к римлянам, — Иосиф, чтобы свалить с себя опасность, грозившую ему за неприязненные против римлян деяния, приписанные ему Юстом, выпустил в свет новый труд под заглавием „Автобиография“, которым он сам воздвиг себе позорный памятник. Он рассказывает здесь о себе такие удивительные вещи, которые рисуют его каким-то чудовищем, потерявшим всякую честь и совесть.
Он начал с того, что предал свою отчизну в руки врагов и кончил тем, что и свою собственную честь предал публичному посрамлению. Как в начале, так и в конце его карьеры, им руководило одно и то же чувство, превратившееся у него в болезненную манию — это страх пред смертью.
Но мы с должной осторожностью отнесемся к его „Автобиографии“, недостойной даже пера и литературных приемов Иосифа. Мы принимаем, что приведенные здесь факты, наиболее компрометирующие его, как иудейского полководца, были прямо им вымышлены с целью обелить себя в глазах римских цезарей. А потому в дальнейшем нашем изложении мы будем пользоваться только теми из них, которые не противоречат данным, изложенным автором в „Иудейской Войне“.
Незадолго перед отпадением иудеев от римского владычества Иосиф, в составе депутации от иерусалимских граждан, отправился в Рим с миссией, имевшей, по-видимому, не маловажное значение. Будучи тогда представлен императрице Поппее, жене Нерона, и осыпанный ее милостями, он был до крайности ослеплен блеском и величием римского двора: он вынес оттуда даже преувеличенное мнение о могуществе римлян и несокрушимую веру в их мировое господство. И вдруг, по возвращении на родину, он застал здесь революционное движение в полном разгаре. Первым движением Иосифа было примкнуть к мирной партии, противившейся восстанию, но вскоре затем он переменил тактику: опасаясь за свою жизнь, он начал выказывать сочувствие повстанцам, действовать с ними за одно, затаив в душе надежду на то, что Цестий Галл (тогдашний наместник Рима в Сирии) скоро нагрянет на Иерусалим с значительными силами и мигом подавит восстание. Когда же Галл потерпел поражение, и война римлянам была объявлена, тогда Иосиф еще теснее сблизился с вождями революции и так очаровал всех своим воинственным пылом, что иерусалимский синедрион вверил ему управление Галилейским округом. Пост этот был тем более важен, что Галилея, по своему местоположению, на окраине иудейского царства, должна была выдержать первый натиск неприятеля, который с другой стороны не мог проникнуть во внутрь страны. От вторжения или недопущения римлян в Галилею зависел, следовательно, весь исход войны.
В Галилее двойственная роль Иосифа была вскоре обнаружена истинными патриотами страны, которых Иосиф в своих книгах поносит, как завзятых негодяев, но которые, однако, не продались римлянам, а боролись до последней капли крови. Если даже львиную часть рассказываемых им похождений отнести на счет вымысла, к которому, как мы уже сказали, он прибегал в своих сочинениях для оправдания себя перед цезарем, то и тогда не останется никакого сомнения в том, что он подобострастно относился к римлянам в то время, когда официально, в качестве Галилейского полководца, он делал вид, что готовится к борьбе с ними. Некоторые из тайных его действий тогда же были раскрыты и сделались предметом публичных разоблачений. Галилейское войско, готовившееся к бою с римлянами, должно было прежде всего обратить свое оружие против внутреннего врага — своего же полководца. Подробная повесть Иосифа о том, как он отвращал от себя опасность, неоднократно грозившую ему со стороны возмутившегося против него войска, обнаруживает в нем жестокость тирана и изворотливость ума самого низменного свойства. Поведение Иосифа делается, наконец, подозрительным в глазах иерусалимского синедриона: последний привлекает его к ответу и командирует четырех депутатов с войском для того, чтобы доставить в Иерусалим Иосифа „живым или мертвым“'. Но военачальник Иосиф игнорирует приказ верховного судилища и выворачивается от Иерусалимских делегатов хорошо заученными им средствами: хитростью и обманом. Не веря в успех дела, которое он призван был защищать, преклоняясь перед гением и могуществом римлян, он, однако, крепко держится за бразды правления, изощряет в борьбе с открытыми и тайными врагами все силы своего гибкого, изворотливого ума, а мобилизацией армии и укреплением вверенной ему провинции он занимается на столько, на сколько, с одной стороны, его вынуждают обстоятельства и насколько, с другой — ему самому хотелось доказать своим будущим покровителям, что они имеют дело не с дюжинным противником.
Такова была деятельность Иосифа в Галилее. Отпадение нескольких городов от восстания, разъединение самих повстанцев, общая неподготовленность страны к самозащите, отсутствие одного руководящего плана при ведении оборонительной войны, и наконец, что всего было хуже, свободное, беспрепятственное вторжение врага внутрь страны — вот непосредственные результаты двойственной деятельности полководца, решительного только в борьбе с патриотами, но колеблющегося в предприятиях против римлян, вечно дрожащего за свою собственную жизнь, беспрестанно мучимого своими внутренними сомнениями и даже зловещими сновидениями. Как только римляне подступили к Галилее, Иосиф 6ежал вслед за своими солдатами, на которых он жалуется, что они его покинули. Он не постыдился написать тогда Иерусалимскому синедриону, чтоб тот или завязал мирные переговоры с римлянами, или прислал бы ему войско, с которым он мог бы встретить неприятеля. Галилея с первого момента порабощения римлянами Иудейского царства служила всегда главным очагом всякого революционного движения иудеев. Сам Иосиф говорит о галилеянах в следующих выражениях: „Они всегда стойко выдерживали всякое вражеское нападение, ибо они от самой ранней молодости подготовляли себя к бою. Этих бойцов никогда нельзя было упрекнуть в недостатке мужества, а страну в недостатке бойцов. Да и в последней борьбе с римлянами галилеяне вполне оправдали укрепившуюся за ними репутацию храбрых воинов. Но Иосиф за шестимесячное управление этой сильной провинцией не успел приобресть себе здесь ни одного верного солдата.
На пути бегства Иосиф почти случайно попал в Иотапату.
Это была единственная крепость, которую он защищал и защищал против воли. Иосиф сознается, что он хотел тайно бежать во время осады, но солдаты узнали о его намерении и насильно заставили его остаться. Вместе с этой крепостью пало все ее многочисленное население. Иосиф свидетельствует, что никто не уцелел — только он один, командир павшей крепости, остался целым и невредимым. Перешагнув через трупы защитников Иотапаты, он пробрался в римский лагерь и добровольно сдался в плен Веспасиану.
С этого момента Иосиф становится неизменным спутником Веспасиана, а затем Тита во все время кровопролитной войны с иудеями, присутствуя безотлучно в римском лагере при осаде Иерусалима и даже помогая врагам своими советами. Иосиф в заключение не скрывает того, каким презрением платили ему его соотечественники. Его имя предавалось проклятию во всех синагогах Иудеи. Еще долгие годы после разрушения храма иудеи не оставляли его в покое: они взводили на него даже явные небылицы, вроде обвинения в измене римлянам, лишь бы добиться его казни; но покровительственное крыло дома Флавиев всегда было простерто над своим любимцем и охраняло его от всяких бед.
По окончании войны Веспасиан исполнил все обещания, данные им Иосифу за его преданность и усердие: он наградил его постоянной рентой, богатыми поместьями в Иудее, римским гражданством и отвел ему в Риме свой собственный дворец, где Иосиф оставался почти до конца своих дней, при трех императорах из дома Флавиев: Веспасиане, Тите и Домициане.
В хоромах Веспасиана Иосиф написал те книги, которые доставили ему бессмертие. Лично для Иосифа было бы, разумеется, больше чести, если бы он, подобно остальным иудейским героям, предпочел погибнуть вместе со своим отечеством; мы же должны считать себя счастливыми, что он не был таким героем. Правда, в роли писателя-историка он остается тем же восторженным обожателем римлян и непримиримым врагом иудейского восстания, каким он был в роли полководца: войну за освобождение, которую иудеи вели с небывалым самоотвержением, он клеймит именем мятежа, а героев этой войны, зелотов (ревнителей) — разбойниками, убийцами и другими позорными эпитетами. Но мы знаем, чему следует приписать его чрезмерное восхваление добродетелей Веспасиана, гуманности Тита и рядом с этим — постоянное поношение руководителей восстания и защитников Иерусалима. Мы знаем личность автора и его побуждения; в его же собственных сочинениях мы находим ключ к таким превратным представлениям. Мы знаем также, что его книга о „Иудейской войне“ прошла предварительно чрез цензуру Веспасиана, Тита и Агриппы II, что она выпущена в свет по личному приказу Тита, — и мы смело приступаем к чтению этой книги, не боясь впасть в грубые ошибки или заблудиться в лабиринте противоречий, созидаемом самим автором там, где он, из раболепия перед римлянами, или из личных счетов с зелотами, искажает истину.
N. B. Настоящий перевод сделан с немецкого (Heinrich Paret) и проверен по греческому тексту при содействии учителя древних языков Ф. Ф. Индры.