Исчезновеніе чемпіона.
правитьМы съ Шерлокомъ Гольмсомъ частенько получали странныя телеграммы. Но ни одна депеша не могла сравниться по своей изумительности съ той, которую мы получили около восьми лѣтъ тому назадъ. Случилось это въ одно туманное февральское утро. Шерлокъ Гольмсъ былъ очень удивленъ, прочтя нижеслѣдующее:
«Пожалуйста, подождите меня. Ужасное несчастіе. Не хватаетъ трехъ четвертей въ правомъ флангѣ. Необходимо на завтра.
— Опущено на Страндѣ въ ящикъ и отправлено въ 10 часовъ 30 минутъ, — проговорилъ Гольмсъ, разсматривая конвертъ. — Мистеръ Овертонъ, очевидно, былъ возбужденъ, когда писалъ это посланіе, которое вышло вслѣдствіе этого безсвязнымъ. Ну, да ничего; пока я прочту „Times“, онъ подъѣдетъ, — и тогда мы все узнаемъ. У насъ теперь такое затишье, что самое даже незначительное дѣло принесетъ намъ удовольствіе.
И дѣйствительно: дѣлъ у насъ въ это время никакихъ не было, а я, признаться сказать, побаивался этихъ періодовъ бездѣйствія. Я зналъ по опыту, что мозгъ моего пріятеля пріученъ къ ненормальной дѣятельности и что его опасно оставлять безъ рабочаго матеріала. Мнѣ удалось за эти годы отучить Гольмса отъ его привычки къ морфію, привычки, которая угрожала погубить его блестящую карьеру, но я зналъ въ то время, что врагъ не убитъ, а только спитъ. Иногда, въ минуты бездѣйствія, Гольмсъ дѣлался какъ-то особенно унылымъ и вялымъ, лобъ его хмурился, глаза принимали ничего незначащее выраженіе, и мнѣ тогда становилось совершенно ясно, что бездѣйствіе для него мучительно.
Вотъ почему меня порадовало появленіе этого Овертона. Какъ ни загадочна была его телеграмма, но я надѣялся, что дѣло, съ которымъ онъ должень явиться къ намъ, развлечетъ Гольмса. Покой для него былъ опаснѣе самыхъ опасныхъ приключеній.
Какъ мы и ожидали, гость нашъ явился очень скоро. Сперва намъ подали карточку, на которой значилось: Кириллъ Овертонъ, студентъ Кембриджскаго университета. Коллегія Св. Троицы. Вслѣдъ за карточкой въ комнату ввалился и самъ ея владѣлецъ громаднѣйшій молодой человѣкъ, кость и мускулы котораго вѣсили по крайней мѣрѣ 16 тоннъ. Протиснувши сквозь дверь свои широкія плечи, онъ остановился и сталъ оглядываться. Его добродушное лицо было полно тревоги.
— Мистеръ Шерлокъ Гольмсъ?
Мой другъ поклонился.
— Я ужо былъ въ Скотландъ-Ярдѣ, мистеръ Гольмсъ, — сказалъ онъ, — и видѣлъ тамъ мистера Стэнли Гопкинса. Гопкинсъ посовѣтовалъ мнѣ обратиться къ вамъ, сказавъ, что вы скорѣе разберете это дѣло, чѣмъ полиція.
— Садитесь, пожалуйста, и разскажите, въ чемъ дѣло.
— Это ужасно, мистеръ Гольмсъ, прямо ужасно! Удивительно просто, какъ это я не посѣдѣлъ? Годфри Стаунтонъ, — вы, небось, слышали о немъ? — Стаунтонъ, это крюкъ, на которомъ виситъ все состязаніе. Я десятерыхъ готовъ былъ бы отдать за него. Годфри, это — три четверти всего моего праваго фланга. Отбивать ли, подбрасывать ли, загонять ли — онъ на все мастеръ. И, кромѣ того, онъ самый ловкій: мы безъ него какъ безъ рукъ. Что мнѣ дѣлать? Вотъ объ этомъ то я и хотѣлъ спросить васъ, мистеръ Гольмсъ. Правда, у меня есть Мургаузъ, это — мой первый резервъ, но Мургаузъ и на половину не такъ тренированъ, какъ Стаунтонъ. У Мургауза, знаете, нѣтъ выправки. Онъ вмѣсто того, чтобъ уклониться въ сторону, лѣзетъ въ самую кашу. Отбивать то онъ, что говорить, хорошо отбиваетъ, но разсудительности у него не хватаетъ. Мортонъ, или Джонсонъ изъ Оксфорда живо его обставятъ. Ну, допустимъ, я его замѣщу Стивенсономъ, но Стивенсонъ, вы сами знаете, непремѣнно требуетъ поддержки въ рѣшительный моментъ. Такъ что изъ него трехъ четвертей за правый флангъ не выкроишь. Да, мистеръ Гольмсъ, мы погибли, если вы не поможете мнѣ отыскать Годфри Стаунтона.
Гольмсъ, улыбаясь, слушалъ этотъ длинный разсказъ. Молодой человѣкъ говорилъ серьезно, горячо, хлопая себя загорѣлой рукой по колѣнкѣ, какъ бы желая подтвердить этимъ правоту своихъ словъ. Когда онъ замолчалъ, Гольмсъ досталъ свой знаменитый словарь и сталъ разыскивать букву С. Но напрасно онъ искалъ въ этомъ удивительномъ и разнообразномъ источникѣ разныхъ свѣдѣній.
— Здѣсь есть Артуръ Стаунтонъ, молодой человѣкъ и начинающій фальшивый монетчикъ. Есть Генри Стаунтонъ, моимъ стараньемъ повѣшенный, но Годфри Стаунтона нѣтъ: это для меня новое имя.
Теперь пришла очередь удивляться нашему гостю.
— Какъ, мистеръ Гольмсъ! Я думалъ, что вы все знаете. Но если вамъ неизвѣстно имя Годфри Стаунтона, то значить вы не знаете также, кто такой Кириллъ Овертонъ?
Гольмсъ опять улыбнулся и кивнулъ головой.
— Вотъ такъ, такъ! — воскликнулъ атлетъ. — Ну, такъ знайте же, что я былъ вторымъ въ матчѣ Англіи противъ Валлиса. Въ университетскомъ матчѣ въ этомъ году я руководилъ состязаніемъ. Это все еще не бѣда. По чтобы кто нибудь въ Англіи не зналъ Годфри Стаунтона, этого я не могъ себѣ представить! Стаунтовъ, это — три четверти; онъ участвовалъ въ Кембриджскомъ, Блакгетскомъ и пяти международныхъ матчахъ. Боже мой, мистеръ Гольмсъ! Да гдѣ же это вы жили?
Удивленіе молодого гиганта было такъ наивно, что Гольмсъ не вытерпѣлъ и расхохотался.
— Вы живете въ другомъ мірѣ, мистеръ Овертонъ, — вы ведете болѣе пріятную и здоровую жизнь, чѣмъ я. Мнѣ приходится по своей спеціальности проникать въ различныя общественныя сферы, но я счастливъ, что могу сказать вамъ, что до сихъ поръ мнѣ не приходилось имѣть дѣла съ міромъ спортсменовъ. Я за это и уважалъ спортъ, считая его самымъ лучшимъ во всей Англіи. Но вашъ визитъ доказываетъ мнѣ, что и въ этой сферѣ можетъ понадобиться моя помощь. Прошу васъ, мистеръ Овертонъ, разсказать мнѣ подробно и спокойно, въ чемъ заключается ваше дѣло. Скажите мнѣ также, чѣмъ могу я вамъ быть полезенъ?
Лицо Овертона приняло напряженное выраженіе, какое бываетъ у людей, привыкшихъ работать болѣе мускулами, нежели умомъ, и онъ съ большими запинками разсказалъ намъ нижеслѣдующее:
— Вотъ какъ это было, мистеръ Гольмсъ. Какъ я уже сказалъ вамъ, я — руководитель состязанія. Кембриджъ состязается съ Оксфордомъ. Самый лучшій игрокъ у меня — Годфри Стаунтонъ. Матчъ назначенъ на завтрашній день. Пріѣхали мы въ Лондонъ вчера и остановились въ гостинницѣ Бентли. Въ десять часовъ вечера я обошелъ всѣ комнаты: мои ребята всѣ спали. Я — сторонникъ строгой тренировки и требую, чтобы мои ребята хорошо спали; безъ этого на призъ и разсчитывать нечего. Прежде чѣмъ лечь спать, я сказалъ нѣсколько словъ Годфри. Онъ мнѣ показался блѣднымъ и взволнованнымъ. Я спросилъ, что съ нимъ такое, а онъ отвѣтилъ, что здоровъ, только голова болитъ. Я простился съ нимъ и ушелъ къ себѣ. Полчаса спустя, приходитъ ко мнѣ швейцаръ и говорить, что къ Годфри приходилъ съ запиской какой-то малый съ бородой. Годфри еще не спалъ, и ему отнесли письмо въ номеръ. Онъ какъ прочелъ письмо, такъ и шлепнулся на кресло, точно его кто по башкѣ треснулъ. Швейцаръ испугался и хотѣлъ было итти за мною, но Годфри остановилъ его, выпилъ стаканъ поды и немножко успокоился. Потомъ онъ сошелъ съ лѣстницы, поговорилъ немножко съ бородатымъ человѣкомъ, который дожидался въ передней, а затѣмъ они оба ушли. Швейцаръ вышелъ и поглядѣлъ ему вслѣдъ: они чуть не бѣгомъ бѣжали по Странду. Я былъ въ комнатѣ Годфри нынче утромъ. Вещи его какъ были, такъ и лежатъ, а постель его не смята, — значить онъ не ложился. Стало быть, появленіе этого бородатаго человѣка было для него неожиданностью. Съ тѣхъ поръ о Годфри нѣтъ ни слуху ни духу. И ужъ не думаю, что онъ когда-либо вернется. Годфри былъ настоящій спортсменъ, спортсменъ до мозга костей. Онъ не только не ушелъ бы наканунѣ матча, но и не покинулъ бы меня въ затруднительныхъ обстоятельствахъ. Должно быть, надъ нимъ стряслась какая-нибудь большая бѣда. Мы такъ думаемъ, что онъ исчезъ навсегда, и мы его никогда больше не увидимъ.
Гольмсъ съ напряженнымъ вниманіемъ слушалъ этотъ странный разсказъ.
— Какъ же вы поступили? — спросилъ онъ.
— Я думалъ, что Стаунтонъ уѣхалъ въ Кембриджъ и телеграфировалъ туда, но получилъ отвѣть, что въ Кембриджѣ его никто не видалъ.
— А развѣ онъ могъ уѣхать въ Кембриджъ?
— Да, могъ. Есть вечерній поѣздъ, который отходить въ четверть двѣнадцатаго.
— Но по вашему выходить, что онъ не уѣхалъ на этомъ поѣздѣ?
— Да, его никто не видалъ въ Кембриджѣ.
— Ну, а еще вы что предпринимали?
— Я телеграфировалъ лорду Маунтъ-Джемсу.
— Зачѣмъ?
— Годфри — сирота, а лордъ Маунтъ-Джемсъ — его единственный родственникъ, кажется, дядя.
— Вотъ какъ? Это проливаетъ новый свѣтъ на дѣло. Лордъ Маунтъ-Джемсъ — одинъ изъ богатѣйшихъ людей Англіи.
— Да, и Годфри такъ говорилъ.
— Стало-быть, вашъ пріятель находится съ лордомъ Маунтъ-Джемсомъ въ близкомъ родствѣ?
— Да, онъ его наслѣдникъ, а старику почти восемьдесятъ лѣтъ. Онъ весь сгнилъ отъ подагры. Годфри этотъ старикъ никогда не давалъ ни одного шиллинга, потому что онъ отчаянный скряга. Но со временемъ Стаунтонъ наслѣдуетъ все его состояніе.
— Ну, и что же? получили вы отвѣть отъ лорда Маунтъ-Джемса?
— Нѣтъ, не получилъ.
— А по вашему мнѣнію, зачѣмъ ему понадобилось ѣхать къ лорду Джемсу?
— Видите ли: онъ въ тотъ вечеръ очень о чемъ-то огорчался. Мнѣ и пришла мысль въ голову, что у него были денежныя затрудненія. А если это такъ, то Годфри могъ надуматься поѣхать къ богатому дядѣ, чтобы попросить у него денегъ. Но, впрочемъ, нѣтъ, не поѣхалъ бы онъ къ нему; онъ его очень не любилъ, да къ тому же у лорда Джемса не было никакой возможности вытянуть хотя бы одинъ шиллингъ. Годфри рѣшился бы на это развѣ только въ самой послѣдней крайности.
— Прекрасно; мы скоро выяснимъ это. Допустимъ, что вашъ другъ отправился къ своему дядѣ; но какъ объяснитъ появленіе въ гостиницѣ этого бородатаго человѣка и волненіе, вызванное его приходомъ у Годфри Стаунтона?
Кириллъ Овертонъ почесалъ обѣими руками голову и проговорилъ:
— Ну, ужъ тутъ я рѣшительно ничего не понимаю!
— Хорошо, — сказалъ Гольмсъ, — день у меня свободный, и я займусь этимъ дѣломъ. Я вамъ, во всякомъ случаѣ, совѣтую готовиться къ своему матчу, не разсчитывая на этого молодого человѣка. Вы справедливо замѣтили, что онъ не исчезъ бы такимъ образомъ, если бы его не принудила къ этому какая-нибудь крайность. Но вѣдь эта же крайность можетъ его задержалъ и завтрашній день. А теперь пойдемте въ гостиницу; надо допросить швейцара, который, можетъ-быть, скажетъ намъ что нибудь новенькое.
Шерлокъ Гольмсъ былъ большой мастеръ разговаривать съ простымъ народомъ. Допросъ швейцара окончился очень быстро, и онъ разсказалъ намъ все, что зналъ. По его словамъ, ночной посѣтитель былъ не джентльменъ, ни и не рабочій. Это быль, по его мнѣнію, человѣкъ „средняго сословія“. На видъ ему было лѣтъ пятидесяти, одѣтъ онъ былъ прилично, борода у него была сѣдая, а лицо блѣдное. Онъ былъ и самъ какъ будто взволнованъ. Когда онъ подавалъ швейцару это письмо, рука его дрожала. Годфри Стаунтонъ сунулъ письмо себѣ въ карманъ, а когда вышелъ въ переднюю, то не подалъ бородатому человѣку руки. Они обмѣнялись только нѣсколькими словами, изъ которыхъ швейцаръ уловила, только одно слово: время. Затѣмъ они, какъ было уже сказано, вышли на улицу. Въ это время было уже половина одиннадцатаго.
Гольмсъ сѣлъ на кровать Стаунтона и сказалъ:
— Очень хорошо. Ну, а теперь скажите мнѣ, пожалуйста, вотъ что: вѣдь вы дежурите днемъ, не правда ли?
— Точно такъ, — отвѣтилъ швейцаръ, — я кончаю работу въ одиннадцать часовъ.
— А ночной швейцаръ ничего не видалъ?
— Никакъ нѣтъ, сэръ; въ гостиницу ночью никто не входилъ; только въ одинъ номеръ изъ театра пріѣхали.
— А вчера вы весь день на службѣ были?
— Точно такъ, сэръ.
— Не исполняли ли вы какихъ-нибудь порученій для мистера Стаунтона?
— Какъ же. Я ему принесъ телеграмму.
— Ахъ, это интересно! Въ какомъ часу это было?
— Около шести.
— А гдѣ мистеръ Стаунтонъ читалъ эту телеграмму?
— Здѣсь, въ этой самой комнатѣ.
— А вы были при томъ, какъ онъ ее читалъ?
— Какъ же. Я дожидался, не будеть ли отвѣта.
— И что же, онъ отвѣтилъ на телеграмму?
— Точно такъ, онъ написалъ отвѣть.
— Вы носили этотъ отвѣть на телеграфъ?
— Нѣтъ, онъ отнесъ его самъ.
— Но онъ писалъ отвѣть въ вашемъ присутствіи?
— Точно такъ, сэръ. Я стоялъ возлѣ двери, а онъ подошелъ къ столу, наклонился и писалъ. А когда написалъ, то сказать: Ну, хорошо, швейцаръ, идите, я отнесу телеграмму самъ».
— А чѣмъ онъ писалъ?
— Перомъ, сэръ.
— Что же, онъ написалъ телеграмму на одномъ изъ этихъ телеграфныхъ бланковъ, которые я вижу на столѣ?
— Точно такъ, сэръ; онъ написалъ на верхнемъ бланкѣ.
Гольмсъ всталъ, взялъ всю стопку бланковъ и, подойдя къ окну, сталъ внимательно ихъ разсматривать.
— Какая жалость, Ватсонъ, что онъ не писалъ карандашомъ, — сказалъ онъ, швыряя бланки на старое мѣсто: — какъ вамъ это, безъ сомнѣнія, извѣстно, карандашъ оставляетъ всегда отпечатокъ на нижнемъ бланкѣ. Это обстоятельство разстроило не одно счастливое супружество. Здѣсь же я не вижу никакихъ слѣдовъ. Однако, позвольте, я вижу, что онъ писалъ перомъ, съ тупымъ концомъ! Несомнѣнно, онъ долженъ былъ высушить телеграмму. Надо поискать отпечатокъ на промокательной бумагѣ, покрывающей столъ. Ну, такъ и есть! вотъ онъ отпечатокъ!
Гольмсъ оторвалъ кусокъ промокательной бумаги и показалъ намъ ряда, какихъ-то іероглифовъ. Кириллъ Овертонъ заволновался.
— Надо поднести эту бумажку къ зеркалу! воскликнулъ онъ.
— Этого не нужно, сказалъ Гольмсъ: — бумага тонкая, и слова отпечатались на обратной сторонѣ. Смотрите!
Онъ повернулъ бумажку и мы прочли:
— Это конецъ телеграммы, — сказалъ Гольмсъ, которую Годфри Стаунтонъ послалъ за нѣсколько часовъ до своего исчезновенія. Тутъ не хватаетъ, по крайней мѣрѣ, шести словъ. Но зато конецъ депеши совершенно ясенъ. Онъ гласить: «помогите намъ, ради Бога». Что это можетъ означать? Вотъ что: молодому человѣку угрожало что-то ужасное. Онъ зналъ это и обращался къ кому-то, кто могъ его защитить отъ этой бѣды. Затѣмъ, пожалуйста, обратите вниманіе на слово намъ. Тутъ, значить, замѣшано другое лицо. Кто же это можетъ быть? Очевидно, это и есть тотъ блѣдный бородатый человѣкъ, который былъ также взволновалъ. Но какая же связь можетъ существовать между Годфри Стаунтономъ и этимъ бородатымъ человѣкомъ? И кто такая эта особа, у кого они оба искали помощи и защиты? Вотъ къ чему сводится, пока, наше разслѣдованіе.
— Я полагаю, что намъ слѣдуетъ теперь узнать, кому была отправлена эта телеграмма, — сказалъ я.
— Совершенно вѣрно, мой дорогой Ватсонъ; какъ ни глубокомысленно ваше соображеніе, но я его уже предвосхитилъ. Надо отправиться на телеграфъ и посмотрѣть дубликатъ квитанціи. Къ сожалѣнію, къ почтовому чиновнику нельзя подойти прямо и спросить ею о томъ, что нужно: у насъ господствуетъ такая рутина! Впрочемъ, я не отчаиваюсь. Надо только быть по дипломатичнѣе въ этомъ дѣлѣ. А пока что, я хотѣлъ бы въ вашемъ присутствіи, мистеръ Овертонъ, пересмотрѣть бумаги, которыя находятся въ этомъ столѣ.
Въ столѣ оказалась цѣлая куча счетовъ, писемъ и замѣтокъ для памяти. Гольмсъ быстро пересмотрѣлъ ихъ и сказалъ:
— Нѣтъ, здѣсь ничего нѣтъ интереснаго. Я васъ хотѣлъ вотъ о чемъ спросить, мистеръ Овертонъ: вашъ другъ вполнѣ ли былъ здоровъ? Не замѣчали ли вы въ немъ какихъ-нибудь странностей?
— Здоровъ, какъ быкъ.
— И никогда не хворалъ?
— Никогда. Разъ какъ-то онъ споткнулся и расшибъ себѣ колѣно. Но это пустяки.
— Но, можетъ-быть, онъ вовсе не былъ такъ здоровъ, какъ вы предполагаете? Можетъ-быть, у него были какія-нибудь тайныя непріятности? Съ вашего позволенія, я положу эти двѣ бумажки себѣ въ карманъ: онѣ мнѣ могутъ пригодиться при дальнѣйшемъ разслѣдованія дѣла.
— Одну минуточку, одну минуточку! — раздался вдругъ чей-то сердитый голосъ.
Мы оглянулись, и увидали смѣшного, маленькаго старичка, который стоялъ на порогѣ двери и смѣшно кривлялся. Онъ былъ одѣть въ ветхую черную пару; на головѣ торчачть старый цилиндръ, шея была повязана широкимъ бѣлымъ галстукомъ. Своей наружностью онъ напоминалъ отчасти сельскаго священника, а отчасти — служителя изъ бюро похоронныхъ процессій. Голосъ у него былъ рѣзкій, напоминающій карканье вороны, а манера держать себя — повелительная. Обращаясь къ Гольмсу, онъ спросилъ:
— Кто такой вы, сэръ, и какое право имѣете прикасаться къ бумагамъ этого джентльмена?
— Я частный сыскной агентъ и стараюсь уяснить себѣ исчезновеніе мистера Годфри Стаунтона.
— А, вотъ какъ! Кто же вамъ поручилъ это?
— Вотъ этотъ господинъ, другъ мистера Стаунтона. Его прислали ко мнѣ изъ Скотландъ-Ярда.
— А вы кто такой, сэръ?
— Я — Кириллъ Овертонъ.
— Такъ это вы присылали мнѣ телеграмму? Меня зовутъ лордъ Маунтъ-Джемсъ. Я пріѣхалъ сюда довольно скоро — разумѣется, на конкѣ. Итакъ, вы наняли сыскного агента?
— Да, сэръ.
— А платить вы намѣреваетесь за это?
— Я увѣренъ, что мой другъ Годфри самъ заплатить за расходы, когда отыщется.
— Ну, а если онъ никогда не отыщется? Кто тогда заплатить?
— Тогда, конечно, заплатятъ его родственники.
— Ни подъ какимъ видомъ! — завизжалъ старичокъ. — Не ожидайте отъ меня ни одного пенса, слышите, ни одного пенса! Надѣюсь, что вы меня поняли, господинъ сыскной агентъ! Кромѣ меня у этого молодого человѣка родственниковъ нѣтъ. А я не отвѣчаю за него. Онъ, правда, мой наслѣдникъ, но это случилось потому, что я никогда попусту не тратилъ денегъ. Не стану ихъ тратить и теперь. Что же касается этихъ бумагъ, то за сохранность ихъ вы отвѣчаете; особенно въ случаѣ, если въ нихъ окажется что-нибудь цѣнное.
— Очень хорошо, сэръ, — отвѣтилъ Шерлокъ Гольмсъ. — А теперь я спрошу васъ: не можете ли вы объяснить намъ какъ-нибудь исчезновеніе вашего племянника?
— Нѣтъ, сэръ, не могу. Онъ самъ взрослый и долженъ заботиться о себѣ. Пропадать безъ вѣсти, это — непростительное легкомысліе. За такого юношу я отказываюсь отвѣчать.
У Гольмса какъ-то особенно заблестѣли глаза, и онъ оказалъ:
— Я вполнѣ понимаю васъ, сэръ, но вы, кажется, не понимаете меня. Вашъ племянникъ очень бѣдный человѣкъ; у него ничего не было своего. И, конечно, если его похитили, такъ не ради его самого. Молва о вашемъ богатствѣ, сэръ, гремитъ по всему свѣту. Почемъ знать, можетъ-быть, шайка воровъ завладѣла молодымъ человѣкомъ для того, чтобы выпытать у него свѣдѣнія о вашемъ образѣ жизни. Они узнаютъ отъ него расположеніе вашей квартиры, ваши привычки, мѣсто, гдѣ вы храните деньги и т. д.
Ладо маленькаго старичка стало бѣлѣе полотна.
— Боже мой, сэръ! Что за мысль! Мнѣ и въ голову не приходила такая гадость. Неужели же на свѣтѣ существуютъ такіе разбойники? Но нѣтъ, сэръ, мой Годфри милый, добрый и твердый мальчикъ. Онъ ни за что не выдастъ своего стараго дядю. Впрочемъ, я еще сегодня къ вечеру отправлю все серебро на сохраненіе въ банкъ. А васъ, господинъ сыскной агентъ, я прошу не щадить трудовъ, переверните все вверхъ дномъ, но отыщите мнѣ моего племянника. Что же касается до вознагражденія, то я согласенъ уплатить вамъ пять, ну, куда ни шло — десять фунтовъ…
Даже и теперь, приведенный Гольмсомъ къ смиренію, благородный скряга не могъ намъ дать никакихъ полезныхъ свѣдѣній о Стаунтонѣ. О частной жизни своего племянника онъ рѣшительно ничего не зналъ. Гольмсу не оставалось ничего болѣе, какъ отыскивать адресата телеграммы.
Распростившись съ лордомъ Джемсомъ и Овертономъ, мы отправились въ телеграфное отдѣленіе. Оно было недалеко отъ гостиницы. Остановись недалеко отъ двери, Гольмсъ сказалъ:
— Попытка не пытка, Ватсонъ, надо попробовать узнать адресата, не прибѣгая къ офиціальнымъ путямъ.
Онъ вошелъ въ помѣщеніе и. приблизившись къ молодой особѣ, сидѣвшей за рѣшеткой, произнесъ развязнымъ тономъ:
— Здѣсь вышла маленькая путаница съ телеграммой, посланной мною вчера. Дѣло въ томъ, что я не получилъ отвѣта, и мнѣ кажется, что я не подписалъ ее своимъ именемъ. Будьте любезны, провѣрьте.
Молодая женщина стала перелистывать книгу квитанцій.
— Въ какомъ часу была послана телеграмма? — спросила она.
— Вскорѣ послѣ шести.
— А кому она была адресована?
Гольмсъ приложилъ палецъ къ губамъ и взглянулъ на меня съ улыбкой. Затѣмъ онъ наклонился къ телеграфисткѣ и таинственно шепнулъ:
— Послѣднія слова были: «ради Бога». Отвѣта я не получилъ и страшно треножусь.
Молодая женщина достала одну изъ телеграммъ, разгладила ее и подала Гольмсу, говоря:
— Здѣсь нѣтъ никакой подписи.
Гольмсъ быстро пробѣжалъ телеграмму и произнесъ:
— Ахъ, какая досада! Вотъ почему я не получилъ отвѣта. Благодарю васъ, миссъ, за справку.
Когда мы вышли изъ конторы, Гольмсъ засмѣялся и потеръ руки отъ удовольствія.
— Ну, что же вы узнали? — спросилъ я.
— Мы идемъ впередъ, дорогой Ватсонъ, мы идемъ впередъ. У меня было семь различныхъ плановъ, чтобы добыть эту телеграмму, но я не осмѣливался надѣяться, что первая попытка увѣнчается успѣхомъ.
— А что же вы выиграли этимъ?
— Мы знаемъ, по крайней мѣрѣ, куда намъ ѣхать, — отвѣтить Гольмсъ и, крикнувъ извозчика, велѣлъ везти насъ на одинъ изъ вокзаловъ.
— Какъ! Мы ѣдемъ въ путешествіе?
— Да, намъ придется съѣздить въ Кембриджъ; таково мое убѣжденіе.
Сидя уже въ кэбѣ, я спросилъ у Гольмса. можетъ ли онъ объяснить теперь причину исчезновенія молодого человѣка.
— Вообще говоря, мотивы этого дѣла крайне туманны, — прибавилъ я. — Вы, конечно, не вѣрите же въ то, что молодого человѣка похитили для того, чтобы добыть отъ него свѣдѣнія о его богатомъ дядѣ?
— Конечно, не вѣрю, Ватсонъ; я сказалъ это нарочно, чтобы запугать этого непріятнаго старика.
— Вы и запугали его. Но, все-таки, какъ вы объясняете исчезновеніе Стаунтона?
— Тутъ можетъ-быть нѣсколько объясненій. Во-первыхъ, слѣдуетъ отмѣтить, что Стаунтонъ пропалъ наканунѣ матча, гдѣ его присутствіе было необходимо. это, можетъ-быть, — совпаденіе, но какъ хотите, совпаденіе странное. Въ любительскихъ состязаніяхъ пари не допускаются, но кто можетъ запретить держать пари частнымъ лицамъ? И вотъ, молодого человѣка похитили и заперли гдѣ-нибудь, чтобы насильно отстранить отъ матча. Вотъ вамъ первое объясненіе. А затѣмъ, вамъ извѣстно, что Стаунтонъ наслѣдникъ большого состоянія. Правда, онъ сейчасъ бѣденъ, но будущность его ожидаетъ блестящая. Можетъ-быть, противъ молодого человѣка составился заговоръ, и его взяли въ плѣнъ для того, чтобы потребовать съ него выкупъ.
— Все это такъ, — сказалъ я, — но при чемъ же туть телеграмма?
— Совершенно вѣрно, Ватсонъ. Телеграмма, это — нашъ единственный настоящій козырь, и мы не должны отвлекать наше вниманіе въ сторону. Мы и въ Кембриджъ-то теперь ѣдемъ затѣмъ, чтобы пролить свѣть на цѣль отправленія телеграммы. Правда, намъ это дѣло сейчасъ еще неясно, но я надѣюсь еще до наступленія вечера выяснить его или окончательно или отчасти.
Было совсѣмъ темно, когда мы пріѣхали въ старый университетскій городъ. Гольмсъ крикнулъ кэбъ и велѣлъ извозчику ѣхать въ домъ Лесли Армстронга. Нѣсколько минуть спустя, мы остановились у большого дома на одной изъ самыхъ оживленныхъ улицъ.
Послѣ довольно долгаго ожиданія въ пріемной, мы очутились въ кабинетѣ доктора. Онъ сидѣлъ въ креслѣ за столомъ.
Имя доктора Лесли Армстронга было мнѣ неизвѣстно только потому, что я рано оставилъ медицинскую профессію. Теперь я знаю, что Армстронгъ — одно изъ самыхъ крупныхъ нашихъ университетскихъ свѣтилъ, человѣкъ съ европейской репутаціей и оказавшій большія услуги современной наукѣ.
Входя въ кабинетъ, я не зналъ, кто такой Армстронгъ, но наружность его произвела на меня сильное впечатлѣніе. Лицо у него было большое массивное. Надъ глазами, въ которыхъ свѣтился умъ, нависли густыя брови. Сильно развитыя челюсти выдавались впередъ, говоря о непреклопной волѣ. Это былъ человѣкъ съ большимъ характеромъ, сильнымъ умомъ, мрачный, съ аскетическими вкусами, сдержанный, могучій. Онъ держалъ карточку моего друга въ рукѣ и встрѣтилъ насъ далеко не любезно.
— Я слыхалъ о васъ, мистеръ Шерлокъ Гольмсъ, — сказалъ онъ. — Родъ, вашихъ занятій мнѣ извѣстенъ, и я ни подъ какимъ видомъ не могу одобрить ихъ.
— Въ данномъ случаѣ, докторъ, вы являетесь единомышленниковъ всѣхъ преступниковъ въ Англіи, — спокойно отвѣтилъ Гольмсъ.
— Ну, да. Поскольку ваша дѣятельность направлена на борьбу съ преступленіемъ, она заслуживаетъ, разумѣется, поддержки всѣхъ разумныхъ членовъ общества. Но вѣдь не всегда вы боретесь только съ преступниками? Часто вы роетесь въ тайнахъ частныхъ лицъ, вмѣшиваетесь въ чисто семейныя дѣла и, наконецъ, отнимаете свободное время у людей болѣе занятыхъ, чѣмъ вы. Вотъ хотя бы я. Мнѣ, право, пріятнѣе было бы писать свое сочиненіе, нежели разговаривать съ вами.
— Я не сомнѣваюсь въ этомъ, докторъ, но разговоръ, котораго я у васъ прошу, можетъ оказаться важнѣе вашего сочиненія. Между прочимъ, я долженъ вамъ сказать, что мы дѣлаемъ какъ разъ обратное тому, въ чемъ вы насъ обвиняете. Мы не только не нарушаемъ семейныхъ тайнъ, но напротивъ, спасаемъ эти тайны отъ постороннихъ глазъ. Я пришелъ поговорить съ вами о мистерѣ Годфри Стаунтонѣ.
— А что съ нимъ такое приключилось?
— Вы его знаете?
— Онъ мой близкій другъ.
— А извѣстно ли вамъ, что онъ исчезъ?
— Ахъ! Неужели? — спросилъ докторъ, не мѣняя выраженія лица.
— Да, онъ уѣхалъ вчера изъ гостиницы, и съ тѣхъ поръ объ немъ нѣтъ ни слуху ни духу.
— Ну, онъ вернется.
— Но завтра университетскій матчъ игроковъ въ футъ-болъ.
— Я не признаю этихъ ребяческихъ забавъ. Судьба этого молодого человѣка меня интересуетъ, потому что я его знаю и люблю. Но футъ-болъ меня не интересуетъ совсѣмъ.
— Въ такомъ случаѣ я попрошу васъ поинтересоваться судьбою мистера Стаунтона. Вамъ извѣстно, гдѣ онъ находится?
— Конечно, нѣтъ.
— Вы его не видали со вчерашняго дня?
— Нѣтъ, не видалъ.
— А мистеръ Стаунтонъ быль вполнѣ здоровъ?
— Вполнѣ здоровъ.
— И онъ никогда не хворалъ?
— Нѣтъ, никогда.
Гольмсъ вынулъ изъ кармана листъ бумаги и, развернувъ его, показалъ доктору.
— Но можете ли вы мнѣ объяснить вотъ это? Это расписка, изъ которой видно, что мистеръ Годфри Стаунтонъ заплатилъ въ прошломъ мѣсяцѣ доктору Лесли Армстронгу тридцать гинеи. Я нашелъ эту бумагу въ письменномъ столѣ мистера Стаунтона.
Доктора, даже покраснѣлъ отъ гнѣва.
— Я совершенно не вижу, почему я долженъ давать вамъ объясненія по этому поводу, — произнесъ онъ.
Гольмсъ положилъ расписку снова къ себѣ въ карманъ.
— Что же, если вы предпочитаете офиціальное разслѣдованіе дѣла, тѣмъ лучше, — сказалъ онъ. — Я же вамъ сказалъ уже, что люблю кончать дѣла миромъ и безъ огласки, и вамъ, право, было бы лучше, если бы вы были со мною откровенны.
— Но я же говорю вамъ, что ничего не знаю по этому поводу.
— А вы изъ Лондона не получали извѣстій отъ мистера Стаунтона?
— Разумѣется, нѣтъ.
— Боже мой, Боже мой! Ужъ это наше почтовое вѣдомство! — вздохнулъ Гольмсъ. — Вчера вечеромъ, въ шесть часовъ пятнадцать минутъ, Годфри Стаунтонъ послалъ вамъ изъ Лондона чрезвычайно важную телеграмму. Она имѣетъ непосредственное отношеніе къ его исчезновенію, и, однако, вы ея не получили. Небрежность почты въ данномъ случаѣ прямо преступна. Я завтра же подамъ жалобу на этихъ бездѣльниковъ.
Докторъ Лесли Армстронгъ вскочилъ съ кресла. Лицо его было прямо багрово отъ бѣшенства.
— Я долженъ буду просить васъ убраться изъ моего дома, сэръ, — сказалъ онъ. — Вы можете сказать своему довѣрителю, лорду Джемсу, что я не хочу имѣть ничего общаго ни съ нимъ ни съ его агентами. Нѣтъ, нѣтъ, сэръ, ни слова болѣе!
И онъ бѣшено зазвонилъ въ колокольчикъ.
— Джонъ, проводите этихъ господа.!
Величественный дворецкій сурово довелъ насъ до двери. Мы очутились на улицѣ, гдѣ Гольмсъ принялся хохотать.
— Да, — сказала, онъ, — у доктора Лесли Армстронга есть характеръ и энергія. Этотъ господинъ, если бы захотѣлъ, могъ бы вполнѣ замѣнить Моріарти. Ну, мой бѣдный Ватсонъ, мы очутились безъ крова и друзей въ этомъ негостепріимномъ городѣ. Уѣзжать отсюда намъ нельзя, не окончивши дѣла. Глядите, какъ разъ противъ дома Армстронга есть гостиница. Займите для насъ комнату, выходящую на улицу, а я пока пойду навести маленькія справочки.
Справочки эти, однако, заняли очень много времени, потому что Гольмсъ вернулся только къ девяти часамъ. Онъ былъ блѣденъ, утомленъ и страшно голоденъ. Холодный ужинъ ожидалъ его. Утоливъ голодъ, онъ закурилъ трубку и заговорилъ въ томъ философско-комическомъ тонѣ, который онъ всегда пускалъ въ ходъ, когда дѣла у него не ладились.
На улицѣ застучали колеса. Гольмсъ подошелъ къ окну. У подъѣзда доктора Армстронга стояла карета, запряженная парою сѣрыхъ лошадей.
— Онъ былъ въ отлучкѣ три часа, — произнесъ Гольмсъ, — уѣхалъ въ половинѣ седьмого, а вернулся только теперь. Стало быть, онъ уѣзжалъ за десять, или за двѣнадцать миль. А ѣздить такимъ манеромъ одинъ, или два раза въ день.
— Ну, что же? Это не удивительно. Онъ докторъ, и у него практика.
— Но въ томъ-то и дѣло, что Армстронгъ не практикантъ. Онъ читаетъ лекціи и ѣздить на консиліумы. Но практикой, въ собственномъ смыслѣ слова, онъ не занимается. Она мѣшаетъ ею литературнымъ трудамъ. Спрашивается, зачѣмъ онъ совершаетъ эти длинныя путешествія, которыя ему, навѣрное, непріятны? Кого онъ посѣщаетъ?
— А вы бы спросили у его кучера?
— Дорогой Ватсонъ, можете ли вы сомнѣваться въ томъ, что я первымъ же долгомъ отправился интервьюировать кучера? Не знаю, отъ природы ли этотъ кучеръ испорченъ, или же заразился отъ своего господина, только онъ страшно грубъ. Представьте себѣ, что онъ сталъ травить меня собакой! Правда, собакѣ не понравилась моя палка, но отношенія послѣ этого у насъ сдѣлались такими натянутыми, что я не рѣшился на дальнѣйшіе разспросы. Все, что мнѣ удалось узнать, и узналъ отъ одного дружественно настроеннаго къ намъ туземца на дворѣ нашей гостиницы. Онъ-то мнѣ и разсказалъ о привычкахъ доктора и объ его теперешнихъ путешествіяхъ. И какъ бы, въ подтвержденіе словъ этого туземца, карета подъѣхала и остановилась у подъѣзда дома доктора.
— А почему бы вамъ не прослѣдить карету?
— Великолѣпно, Ватсонъ! Вы прямо блещете сегодня вечеромъ. Эта мысль, признаюсь, ослѣпила и мою голову; вы, можетъ быть, замѣтили, что около гостиницы есть велосипедная лавочка? Я бросился въ эту лавочку, схватилъ велосипедъ и сталъ догонять карету. Ѣхалъ я за экипажемъ на приличномъ разстояніи, этакъ въ ярдахъ ста. Выѣхали мы за городъ, и тутъ случился пренепріятный инцидентъ. Карета вдругъ остановилась, докторъ вышелъ изъ нея и быстро направился къ тому мѣсту, гдѣ я стоялъ со своимъ велосипедомъ. Приблизившись ко мнѣ, онъ сказалъ насмѣшливымъ тономъ, что въ виду узкости дороги, онъ покорнѣйше простъ меня проѣхать впередъ. Докторъ былъ прямо великолѣпенъ въ этотъ моментъ. Я сѣлъ на велосипедъ, объѣхалъ карету и, проѣхавъ впередъ мили двѣ, спрятался въ укромномъ мѣстечкѣ и сталъ ждать. Но о каретѣ не было и помину. Очевидно, докторъ свернулъ куда-нибудь въ сторону. Всѣ мои розыски не привели ни къ чему. Въ городъ я вернулся, какъ видите, раньше него. Конечно, у меня не было никакихъ основаніи связывать этихъ посѣщеній доктора съ исчезновеніемъ Годфри Стаунтона; я заинтересовался этими его поѣздками просто потому, что меня занимаетъ его личность. Но теперь, послѣ того, какъ я вижу, что онъ такъ тщательно скрываетъ свои дѣла, мнѣ кажется необходимымъ выяснить его образъ жизни какъ слѣдуетъ. Я не успокоюсь до тѣхъ поръ, пока окончательно не разъясню этого дѣла.
— Мы его можемъ прослѣдить завтра.
— Это еще вопросъ. Прослѣдить его вовсе не такъ легко, какъ это вамъ кажется. Вы, должно быть, незнакомы съ окрестностями Кембриджа. Тамъ совершенно негдѣ спрятаться. Вчера я весь вечеръ бродилъ по окрестностямъ. Это лощина, сплошная лощина, гладкая, какъ ладонь. И затѣмъ, другъ мой, этотъ господинъ не дуракъ. Это онъ вчера мнѣ доказалъ. Я, видите ли, послалъ Овертону телеграмму — мнѣ отъ него нужно узнать одинъ адресъ, а пока что мы сосредоточимъ вниманіе на г. Армстронгъ. Вѣдь телеграмма-то была адресована этимъ пропавшимъ юношей ему, а не кому-нибудь другому. Армстронгъ, несомнѣнно, знаетъ, гдѣ находится этотъ молодой человѣкъ. А если онъ это знаетъ, то и мы должны узнать все, что намъ нужно. Теперь козыри въ рукахъ у Армстронга, но это не бѣда. Вы знаете, Ватсонъ, что я оставляю партію только послѣ того, какъ она выиграна.
Такъ говорилъ Гольмсъ, но весь слѣдующій день прошелъ въ бездѣйствіи. Тайна, оставалась не выясненной. Послѣ завтрака прислуга подала Гольмсу письмо. Онъ пробѣжалъ его и усмѣхнулся.
Письмо было отъ Армстронга и заключалось въ слѣдующемъ:
"Сэръ, спѣшу насъ увѣдомить, что, выслѣживая меня, мы напрасно тратите время. Вчера вечеромъ вы имѣли случай убѣдиться, что въ задней стѣнкѣ моей кареты есть окно. Если вамъ хочется снова предпринять двадцатимильную и совершенно безполезную прогулку, сдѣлайте одолженіе. Пока что, ставлю васъ въ извѣстность о томъ, что ваше шпіонство не можетъ принести никакой пользы г. Годфри Стаунтону. Самое лучшее, что вы можете сдѣлать, это — вернуться въ Лондонъ и доложить вашему хозяину о томъ, что вы г. Стаунтона найти не могли. Въ Кембриджѣ жить вамъ не зачѣмъ. Примите увѣренія въ моей готовности къ вашимъ услугамъ. Докторъ Лесли Армстронгъ.
— Да, этотъ докторъ — рѣшительный, откровенный и честный противникъ, — произнесъ Гольмсъ. — Прелюбопытный человѣкъ, я долженъ изучить его получше. Право, только послѣ этого я могу покинуть Кембриджъ.
— А карета-то уже у подъѣзда, — произнесъ я, воть и онъ садится въ карету. Знаете, Гольмсъ, садясь въ экипажъ, онъ бросилъ взглядъ на наше окно. Позвольте-ка мнѣ совершить прогулку на велосипедѣ?
— О нѣтъ, дорогой Ватсонъ, я отдаю должное вашимъ отличнымъ способностямъ, но тягаться съ докторомъ вы едва ли въ состояніи. Я достигну желательной цѣли инымъ путемъ. Васъ я заставлю сидѣть дома — появленіе двухъ незнакомыхъ никому людей въ окрестностяхъ города, можетъ возбудить нежелательные толки. Вы ужъ какъ-нибудь развлекайте себя, а я вамъ еще до вечера принесу интересныя вѣсти.
Но Гольмса опять ожидало разочарованіе. Вечеромъ онъ пришелъ усталый и мрачный.
— Неудачный день, Ватсонъ! — сказалъ онъ. — Я обошелъ всѣ деревни, въ которыя, но моимъ расчетамъ, могъ ѣздить докторъ. Я былъ въ Черстертонѣ, Гистонѣ, Уотербичѣ и Окинтонѣ. Вездѣ, повсюду — неудача. Карета доктора въ этихъ мѣстахъ не появлялась. Докторъ опять торжествуетъ… А телеграммы для меня не было?
— Была; я ее вскрылъ. Вотъ она. «Справьтесь насчетъ Помпея у Іереміи Диксона въ коллегіи Св. Троицы». Я не понимаю, что это значить.
— О, понять это очень легко. Это — отвѣть Овертона на сдѣланный мною запросъ. Надо сейчасъ же написать записку Іереміи Диксону, и я увѣренъ, что счастье послѣ этого повернется въ нашу сторону. Кстати, какъ прошелъ матчъ?
— Побѣдой Оксфорда. Въ мѣстной вечерней газетѣ помѣщенъ отчетъ. Пораженіе Кембриджа объясняется отсутствіемъ Годфри Стаунтона…
— Значитъ, предчувствія нашего пріятеля Овертона оправдались, — замѣтилъ І'ольмсъ. — Лично я придерживаюсь тѣхъ-же мыслей, что и г. Армстронгь, футъ-боль меня не интересуетъ. Давайте спать, Ватсонъ, завтра у насъ будетъ трудный день.
Утромъ я, проснувшись, испыталъ сразу же ощущеніе ужаса. Испугалъ меня Гольмсъ: онъ сидѣлъ у камина и держалъ въ рукахъ шприцъ для подкожнаго вспрыскиванія. Увидя мое испуганное лицо, Гольмсъ разсмѣялся и положилъ шприцъ на столъ.
— Не пугайтесь, дорогой товарищъ, этотъ шприцъ я добылъ не для себя. Мнѣ кажется, что онъ намъ поможетъ открыть тайну. Видите ли, я нашелъ его на дорогѣ, и на этотъ шприцъ въ настоящую минуту и возлагаю всѣ свои надежды. Я только что вернулся, Ватсонъ, съ маленькой развѣдки — все идетъ благополучно. Завтракъ готовъ, Ватсонъ, кушайте, а затѣмъ я надѣюсь выслѣдить д-ра Армстронга. Я клянусь, что не буду ни ѣсть ни спать, пока не изловлю его въ его норѣ.
— Въ такомъ случаѣ, не лучше ли намъ взять нашъ завтракъ съ собою? Намъ, кажется, придется отправиться въ путь очень рано. Я вижу, что карета доктора уже готова и ждетъ его у подъѣзда.
— Не обращайте на это вниманія. Пусть онъ ѣдетъ. Онъ не настолько уменъ, чтобы скрыться отъ меня на этотъ разъ. Завтракайте не спѣша, а затѣмъ я васъ познакомлю съ сыщикомъ, который не сравнимъ ни съ кѣмъ въ свѣтѣ.
Выйдя на дворъ, мы направились въ конюшню, къ одному изъ стойлъ была привязана длинноухая краснопѣгая собака, напоминающая гончую.
— Позвольте васъ познакомить съ Помпеемъ, — произнесъ Гольмсъ. — Помпей, это-гордость и слава мѣстныхъ ищеекъ. Бѣжитъ онъ не очень скоро, но нюхъ у него удивительный. Да, г. Помпей, я надѣюсь, что вы не будете бѣжать очень скоро. Этимъ вы могли бы поставить въ затруднительное положеніе двухъ пожилыхъ джентльменовъ изъ Лондона… А теперь, Помпей, впередъ, мы будемъ любоваться вашими талантами.
И Гольмсъ повелъ собаку къ подъѣзду дома Армстронга. Собака обнюхала порогъ, а потомъ, взвизгнувъ, пустилась внизъ по улицѣ. Мы послѣдовали за нею, при чемъ Гольмсъ изо-всѣхъ силъ сдерживалъ собаку.
Черезъ полчаса мы были уже внѣ города.
— Что это вы сдѣлали, Гольмсъ? — спросилъ я.
— Не совсѣмъ красивую, но полезную штуку. Ватсонъ, — отвѣтилъ Гольмсъ. — Сегодня утромъ, вооружившись шприцемъ, который вы видѣли, я скрылся въ каретный сараѣ Армстронга и обрызгалъ одно изъ заднихъ колесъ кареты анисовымъ настоемъ. Этотъ запахъ очень сильный, и Помпей его прослѣдитъ хотя бы на протяженіи ста миль. Да, ужъ теперь этотъ лукавый плутъ надо мною не посмѣется.
Собака вдругъ свернула съ большой дороги на проселокъ, шедшій по заросшему высокой травой лугу. Пройдя около полумили, мы повернули на другую широкую дорогу. Сдѣлавъ нѣсколько зигзаговъ, мы обошли кругомъ Кембриджъ и двинулись совершенно въ противоположномъ направленіи.
— Теперь я понимаю, почему мои развѣдки въ деревняхъ не привели ни къ чему, — сказалъ Гольмсъ. — Докторъ велъ тонкую игру. Интересно, крайне интересно звать, что такое онъ старался скрыть съ такимъ усердіемъ? Направо отъ насъ, должно быть, Тромпингтонъ, а это что такое?.. Ватсонъ, глядите, вѣдь это карета доктора. Скорѣе, скорѣе, Ватсонъ, а то мы пропали!
Мы едва успѣли спрятаться за изгородь въ полѣ. Собака неохотно слѣдовала за нами. Черезъ мгновеніе мимо насъ пронеслась карета доктора. Ученый сидѣлъ сгорбившись, голова его была опущена на грудь, вся его фигура изображала отчаяніе. У Гольмса лицо стало очень серьезно.
— Должно быть, исходъ нашей исторіи будетъ очень трагиченъ, — произнесъ онъ. — Мы, впрочемъ, скоро узнаемъ все. Впередъ, Помпей! Ага, мы идемъ къ этому одинокому коттеджу посерединѣ поля.
Дѣйствительно, наше путешествіе подходило къ концу. Помпей, взвизгивая, подбѣжала, къ воротамъ. Слѣды колесъ кареты были явственно видны на пескѣ. Гольмсъ привязалъ собаку къ забору, и мы двинулись къ коттеджу. Гольмсъ постучалъ въ дверь, отвѣта не было; мы постучали еще раза., — опять нѣтъ отвѣта.
Но въ домѣ кто-то находился. Это было очевидно, такъ кака, до нашихъ ушей донесся тихій стона, въ которомъ различались ноты глубокой скорби и отчаянія.
Гольмсъ стояла, задумчивый, нерѣшительный. Постоявъ нѣсколько минутъ, она. заглянулъ назадъ на дорогу, по которой мы пришли. Карета, запряженная парой сѣрыхъ лошадей, быстро приближалась къ коттеджу.
— Ей Богу, докторъ возвращается назадъ, — воскликнулъ Гольмсъ. — Тѣмъ лучше, этакъ мы скорѣе выяснимъ дѣло, но мы должны успѣть кое-что сдѣлать прежде, чѣмъ докторъ войдетъ въ домъ.
Онъ отворилъ дверь, и мы вошли въ переднюю. Стоны стали громче, и намъ стало ясно, что они идутъ съ верхняго этажа. Гольмсъ и я поднялись по лѣстницѣ. Одна изъ дверей была полуотворена. Мы отворили ее и остановились на порогѣ, пораженные ужасомъ.
На постели лежала молодая и красивая женщина. Она была мертва. Лицо было спокойно и блѣдно, какъ мѣлъ, изъ подъ шапки золотыхъ волосъ глядѣли въ потолокъ неподвижные, широко открытые голубые глаза, у ногъ покойницы стоялъ на колѣняхъ, положивъ голову на постель, молодой человѣкъ, все тѣло котораго содрогалось отъ рыданій. Онъ былъ такъ поглощенъ своей скорбью, что не слышалъ, какъ мы вошли.
Гольмсъ тронулъ его за шею.
— Вы мистеръ І'одфри Стаунтонъ?
— Да, да, я — Стаунтонъ, но вы прибыли слишкомъ поздно, она уже умерла.
Молодой человѣкъ, очевидно, такъ растерялся, что принялъ насъ за врачей, которые къ нему присланы. Гольмсъ попробовалъ сказать нѣсколько словъ утѣшенія. Затѣмъ онъ сообщилъ Стаунтону, что его исчезновеніе встревожило всѣхъ его друзей.
На лѣстницѣ раздались шаги, и въ дверяхъ появился д-ръ Армстронгъ. Лицо ею было сурово.
— Браво, джентльмены, — произнесъ онъ, — вы достигли своей цѣли. Хвалю васъ особенно за то, что вы выбрали для своею вторженія особенно удачный моментъ. Мнѣ не достойно браниться передъ лицомъ смерти, но увѣряю насъ, что, будь я помоложе, я наказалъ бы васъ примѣрно.
— Извините меня, д-ръ Армстронгъ, — съ достоинствомъ отвѣтилъ мой другъ, — мнѣ кажется, что тутъ происходить недоразумѣніе. Если вы сойдете со мною внизъ, то мы можемъ объясниться по поводу этого несчастнаго дѣла.
Черезъ минуту мы и мрачный докторъ сидѣли въ гостиной внизу.
— Ну, сэръ? — спросилъ Армстронгъ.
— Вы должны понять прежде всего, что я дѣйствую не отъ лорда Маунтъ Джемса, — началъ Гольмсъ, мои симпатіи этому джентльмену не принадлежать. Человѣкъ безслѣдно исчезъ, и я выясняю, что съ нимъ случилось. Вотъ и все. Моя роль въ этомъ дѣлѣ кончена. Преступленія здѣсь никакого не случилось, и я вовсе не думаю предавать это дѣло гласности. Если я правъ, если здѣсь преступленія не было, то вы можете вполнѣ разсчитывать на мою скромность я свято сохраню тайну.
Докторъ Армстронгъ подошелъ къ Гольмсу и крѣпко пожалъ ему руку.
— Вы, хорошій человѣкъ, — сказалъ онъ, — я ошибся и благодарю Бога за то, что вернулся назадъ и имѣю возможность познакомиться съ вами. А вернулся я потому, что мнѣ стало жалко Стаунтона. Я его оставилъ одного въ его горѣ. Вы знаете уже многое, мистеръ Гольмсъ, и объяснять вамъ мнѣ придется мало. Годъ тому назадъ Стаунтонъ жилъ въ Лондонѣ и влюбился до безумія въ дочь своей квартирной хозяйки. На этой дѣвушкѣ онъ женился. Это была прекрасная во всѣхъ отношеніяхъ женщина — добрая, умная и красавица собой. Стыдиться такой жены нечего, но бѣда въ томъ, что Годфри состоитъ наслѣдникомъ это стараго скряги. Было несомнѣнно, что лордъ Маунтъ-Джемсъ, узнавъ о женитьбѣ своего племянника, лишить его наслѣдства. Что касается меня, я давно зналъ этого молодого человѣка и искренно его люблю. У него хорошій характеръ, мистеръ Гольмсъ! Зная его затруднительное положеніе, я помогалъ молодымъ супругамъ всѣмъ, чѣмъ могъ. Женитьбу его мы сохраняли въ строгой тайнѣ. Это намъ удалось. Никто не зналъ о бракѣ Стаунтона, кромѣ меня и вѣрной прислуги. Этотъ человѣкъ ушелъ теперь въ Тромпингтонъ для того, чтобъ устроить похороны. Все шло хорошо, но бѣднаго Стаунтона ждалъ неожиданный и ужасный ударъ. У его жены оказалась чахотка и притомъ злокачественная. Бѣдняга чуть съ ума не сошелъ отъ горя, тѣмъ болѣе, что ему приходилось ѣхать въ Лондонъ на этотъ матчъ. Не ѣхать ему было нельзя, это вызвало бы подозрѣнія. Я старался успокоить его и посылалъ ему телеграммы, а онъ мнѣ отвѣтилъ телеграммой, о которой вамъ удалось узнать. Я право не понимаю, какъ это вы узнали о существованіи этой телеграммы. Я нарочно не сообщалъ Годфри, что его жена подвергается смертельной опасности. Годфри все равно не могъ бы помочь дѣлу, но я извѣстилъ о положеніи болѣзни отца покойницы, а тотъ былъ настолько неблагоразуменъ, что сообщилъ объ этомъ Стаунтону. Результатомъ было то, что Годфри пріѣхалъ ко мнѣ почти въ полномъ безуміи. Вы, можетъ быть, не повѣрите, но онъ всѣ эти дни стоялъ у кровати въ томъ видѣ, какъ сейчасъ; стоить на колѣняхъ, плачетъ и стонетъ. Умерла она сегодня утромъ. Это все, мистеръ Гольмсъ… Надѣюсь, что я могу разсчитывать на васъ и на вашего друга.
Гольмсъ взялъ доктора за руку и сердечно съ нимъ простился.
— А теперь, Ватсонъ, пойдемъ! — сказалъ онъ.
И мы покинули этотъ домъ скорби и печали.