Источник жизни (Вернер)/ДО

Источник жизни
авторъ Элизабет Вернер, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: нѣмецкій, опубл.: 1914. — Перевод опубл.: 1914. Источникъ: az.lib.ru

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ Э. ВЕРНЕРЪ Томъ девятый. Изданіе А. А. Каспари. ПЕТРОГРАДЪ. Издат. Акц. Общ. А. А. Каспари, Литовская улица, № 114.

Источникъ жизни.

Разсказъ.

I.

Пароходъ, шедшій полнымъ ходомъ, разрѣзалъ темно-синія волны Іоническаго моря, которое, еле зыблясь при дуновеніи легкаго вѣтерка, отражало въ себѣ яркую лазурь небеснаго свода.

На палубѣ стояла небольшая группа путешественниковъ, которые всматривались вдаль, гдѣ на далекомъ горизонтѣ вырисовывались туманныя, голубоватыя очертанія берега, покрытаго высокими скалистыми горами. Стройной дамѣ, прислонившейся къ периламъ парохода, было вѣроятно лѣтъ подъ тридцать. Это было нѣжное, чрезвычайно привлекательное существо съ большими темными главами, но на ея блѣдномъ личикѣ лежало выраженіе утомленія и апатіи. На томныхъ волосахъ красовалась Маленькая сѣрая фетровая шляпа съ длиннымъ вуалемъ, развѣвавшимся во всѣ стороны отъ дуновенія свѣжаго утренняго вѣтерка. Несмотря на простоту сѣраго дорожнаго костюма, по немъ можно было заключить, что эта особа принадлежитъ къ высшимъ кругамъ общества.

Молодая дама, разсматривая въ бинокль вырисовывавшуюся на горизонтѣ сушу, обратилась къ стоявшему воелѣ нея молодому человѣку:

— Вы правы, это — берега Корфу. Вы впервые видите его?

— Да, — отвѣтилъ спрошенный, — до сихъ поръ я вообще видѣлъ очень мало и хочу теперь пополнить этотъ недочетъ. Мой покойный отецъ никогда не путешествовалъ, а изъ года въ годъ сидѣлъ на своей фабрикѣ и терпѣть не могъ «шатанья по свѣту», какъ онъ называлъ путешествія. Странно, не правда ли? Мой отецъ былъ вообще странный человѣкъ. Вы долго думаете пробыть въ Корфу?

— Вѣроятно нѣсколько недѣль, потому что мы собираемся провести зиму въ Египтѣ, а раньше ноября туда ѣхать не стоитъ.

— О, Египетъ — это тоже цѣль моего путешествія! Я уже говорилъ вамъ объ этомъ. Я думалъ провести на Корфу всего нѣсколько дней, но могу измѣнить свои планы.

Молодой человѣкъ, который былъ приблизительно однихъ лѣтъ со своей собесѣдницей, уже повидимому рѣшилъ измѣнить свои планы. Нельзя сказать, чтобы его черты отличались особой одухотворенностью, но онѣ были очень красивы, а элегантный дорожный костюмъ былъ ему очень къ лицу. Онъ обратился теперь къ пожилому господину, который, облокотившись на перила, наблюдалъ за дельфинами, игравшими въ свѣтлыхъ, прозрачныхъ волнахъ.

— Берегъ уже виденъ, ваше превосходительство; это — Корфу, черезъ нѣсколько часовъ мы будемъ тамъ.

— Слава Богу, наконецъ-то у насъ будетъ опять твердая почва подъ ногами! — отвѣтилъ тайный совѣтникъ, поднимаясь. — Мы уже два дня въ пути, а я совершенно нерасположенъ къ морскимъ путешествіямъ, а если еще захвораешь морской, болѣзнью…

— При такой тихой погодѣ, не захвораешь, папа, — перебила его молодая женщина, — ты же видѣлъ, что никто не былъ боленъ.

— Но все-таки можно было заболѣть! — серьезно замѣтилъ отецъ. — Я все время боялся этого, потому что вашъ барометръ стоялъ на бурѣ, господинъ Вельборнъ; но этотъ вашъ хваленый барометръ совсѣмъ оскандалился.

— Простите, это — прекрасный барометръ, — горячо возразилъ Вельборнъ. — Онъ совсѣмъ новаго устройства, и его изобрѣтатель былъ геній, хотя папа всегда утверждалъ, что онъ — мошенникъ. Онъ хотѣлъ продать намъ важное техническое изобрѣтеніе и получилъ задатокъ, но сбѣжалъ съ деньгами и со своимъ изобрѣтеніемъ, оставивъ только барометръ.

— Который уже въ Тріестѣ показывалъ бурю! — добавилъ тайный совѣтникъ.

— Буря и будетъ, будьте увѣрены, — настойчиво утверждалъ молодой человѣкъ.

Молодой дамѣ этотъ разговоръ повидимому показался скучнымъ, что можно было заключить по выраженію ея лица. Она снова взяла въ руки бинокль и стала смотрѣть на берегѣ, который все яснѣе вырисовывался на горизонтѣ. Она не замѣтила, что новый путешественникъ, только что вышедшій изъ каюты и стоявшій теперь въ нѣкоторомъ отдаленіи, внимательно разсматривалъ ее и отца.

Вдругъ онъ подошелъ къ тайному совѣтнику и поклонился, спрашивая:

— Имѣю ли я честь быть узнаннымъ господиномъ тайнымъ совѣтникомъ Роттенштейномъ, или долженъ снова представиться?

Роттенштейнъ удивленно повернулся и посмотрѣлъ на стоявшаго предъ нимъ господина. Это былъ человѣкъ среднихъ лѣтъ съ энергичными чертами сильно загорѣлаго лица и проницательными сѣрыми главами.

— Очень сожалѣю, — смущенно отвѣтилъ онъ, — но я, право, не помню. А съ кѣмъ имѣю удовольствіе?..

— Въ такомъ случаѣ я еще могу надѣяться, что баронесса Биликовъ узнаетъ меня.

При звукѣ этого голоса баронесса порывисто обернулась, и ея глаза встрѣтились со взглядомъ говорившаго; медленно опустивъ рѣсницы, она холодно произнесла:

— Господинъ Адлау, если не ошибаюсь?

— Вы дѣйствительно не ошиблись — Робертъ Адлау!

— Что… Робертъ? — внѣ себя отъ изумленія воскликнулъ тайный совѣтникъ, — какимъ образомъ ты… виноватъ, какъ вы попали сюда, господинъ Адлау?

— Пожалуйста называйте меня Робертомъ, — сердечно отвѣтилъ Адлау, — это звучитъ, какъ привѣтъ съ далекой родины, которой я очень давно не видѣлъ, но я могу отвѣтить вамъ такимъ же. вопросомъ. Мое появленіе въ какомъ нибудь отдаленномъ уголкѣ земного шара не представляетъ собой ничего удивительнаго, но какъ вы попали сюда?

— Мы ѣдемъ изъ Тріеста и направляемся въ Корфу.

— Значитъ, наши пути совпадаютъ. Я тоже ѣду въ Корфу, но сѣлъ на этотъ пароходъ только сегодня ночью въ Бриндизи.

Наступило непродолжительное молчаніе; казалось, что эта неожиданная встрѣча вызвала какую-то неловкость и принужденность. Тутъ въ разговоръ вмѣшался Вельборнъ и просилъ представить, его новому пассажиру. Адлау окинулъ его бѣглымъ взглядомъ, довольно небрежно поклонился и ничего не сказалъ, тогда какъ молодой человѣкъ горячо пустился въ разговоръ.

— Я путешествую въ первый разъ и до нѣкоторой степени являюсь еще ученикомъ, — заявилъ онъ, — но современемъ надѣюсь сдѣлаться мастеромъ этого высокаго дѣла, какъ баронесса и какимъ безъ сомнѣнія являетесь вы, господинъ Адлау. Можетъ быть, я имѣю удовольствіе видѣть предъ собой одного изъ нашихъ отважныхъ путешественниковъ? изслѣдователя Африки…

— Ничего подобнаго, — отвѣтилъ Адлау.

— Нѣтъ? Но у васъ такой тропическій видъ и вы только что говорили, что васъ, можно встрѣтить въ самыхъ отдаленныхъ мѣстахъ земного шара. Откуда вы теперь ѣдете, смѣю спросить?

— Изъ Америки.

— О, Америка! Я ея совсѣмъ не знаю, но хочу непремѣнно попасть и туда. Вы были въ Нью-Іоркѣ, въ Чикаго?

— Да, въ той части свѣта я былъ почти вездѣ.

— Это вѣроятно крайне интересно?

— Какъ на чей. взглядъ, — сухо отвѣтилъ Адлау, — порой бываетъ даже совсѣмъ непріятно: тамъ приходится иногда обходиться безъ самыхъ необходимыхъ произведеній культуры. Такъ напримѣръ нельзя носить перчатокъ при добываніи золота въ Калифорніи, ни въ ранчо Бразиліи.

— Прискорбно, но тѣмъ не менѣе очень интересно, — произнесъ Вельборнъ, на рукахъ котораго красовались очень тонкія замшевыя перчатки, но который совсѣмъ не понялъ насмѣшки.

Онъ неутомимо продолжалъ свои разспросы, пока Роберту Адлау это не надоѣло и онъ снова обратился къ тайному совѣтнику со словами:

— Я теперь возвращаюсь съ Рейна и считаю долгомъ представиться въ качествѣ будущаго сосѣда по имѣнію.

— Въ качествѣ кого? — съ. изумленіемъ переспросилъ Роттенштейнъ, — я, право, не знаю…

— Вы же, какъ мнѣ говорили, являетесь владѣльцемъ Линденгофа?

— Конечно; я пріобрѣлъ это прелестное имѣньице уже пять лѣтъ тому назадъ, когда вышелъ въ отставку.

— Я это узналъ случайно при заключеніи купчей. Браникенбергъ непосредственно прилегаетъ къ Линдгофу.

— Бранкенбергь? Развѣ вы его ку… — у старика отъ изумленія слова застряли въ горлѣ.

— Купилъ, совершенно вѣрно, — дополнилъ Адлау, — Господинъ Бранкенбергъ просилъ только дать ему срокъ до ноября, а такъ какъ мнѣ до того времени некуда дѣваться, то я собираюсь погостить у сестры, которая замужемъ за консуломъ и живетъ въ Корфу.

Роттенштейнъ не вѣрилъ своимъ ушамъ; баронесса, не принимавшая до сихъ поръ участія въ разговорѣ, тоже начала прислушиваться. Она также окинула новаго помѣщика изумленнымъ взглядомъ, однако ничѣмъ не проявила своего удивленія и только сказала:

— Да, мы слышали, что Мета вышла замужъ. Вы вѣроятно уже давно не видѣлись?

— Мы видѣлись въ послѣдній разъ предъ моимъ отъѣздомъ мнѣ Европы; двѣнадцать лѣтъ тому назадъ.

— Это много времени.

— Да, достаточно много, чтобы быть забытымъ на родинѣ.

Эти слова прозвучали такъ рѣзко, какъ будто имѣли какой-то тайный смыслъ. Молодая женщина подняла голову, собираясь повидимому отвѣтить рѣзкостью, но до этого не дошло. Прежнее выраженіе утомленія и апатіи появилось на ея лицѣ; пожавъ плечами, она проговорила:

— Забываютъ обыкновенно обѣ стороны. Я нахожу, что здѣсь прохладно, и спущусь въ каюту. Ты вѣроятно останешься на палубѣ, папа?

Кивнувъ головой въ сторону кавалеровъ, она ушла. У Вельборна также моментально прошла всякая охота оставаться наверху; онъ поспѣшилъ завладѣть биноклемъ, оставленнымъ баронессой на палубѣ, и пошелъ за нею. Однако между оставшимися разговоръ не налаживался, хотя свиданіе послѣ столькихъ лѣтъ, казалось, могло бы дать для него достаточное количество темъ. Старикъ повидимому боролся съ какой-то неловкостью, которую никакъ не могъ преодолѣть, а Адлау молча смотрѣлъ на море. Вдругъ онъ сдѣлалъ быстрое движеніе, какъ бы сбрасывая съ себя какую-то тяжесть, и воскликнулъ:

— Господинъ Роттенштейнъ, къ чему такая натянутость между нами? Неужели же я сталъ вамъ совершенно чужимъ? Когда вы меня узнали, то я сейчасъ же увидѣлъ, что вы сохранили ко мнѣ прежнее расположеніе… я также остался прежнимъ… по отношенію къ вамъ.

— Неужели, Робертъ? — воскликнулъ Роттентштейнъ, снова называя его по имени. — Это радуетъ меня отъ всего сердца. Я всегда любилъ васъ, только вѣдь вы были невозможнымъ, когда… ну, да вы знаете, что я хочу сказать. Теперь, надѣюсь, все позабыто.

— Забыто и погребено! У меня въ эти двѣнадцать лѣтъ не было времени заниматься воспоминаніями… значитъ, мы будемъ добрыми сосѣдями въ Линденгофѣ и Бранкенбергѣ.

— Будемъ добрыми сосѣдями, — проговорилъ старикъ, сердечно пожимая протянутую руку. Повидимому у него съ души свалилась большая тяжесть. Онъ расположился на складномъ стулѣ и благодушно началъ бесѣдовать. — Прежде всего скажите мнѣ, Робертъ, какъ вамъ живется? Впрочемъ этотъ вопросъ является излишнимъ: кто можетъ купить Бранкенбергъ, тотъ, значитъ человѣкъ богатый.

— По крайней мѣрѣ не бѣдный, — спокойно отвѣтилъ Робертъ, — Но это досталось мнѣ далеко не легко. Въ теченіе многихъ лѣтъ меня постигали только неудачи и разочарованія… ну, все это я разскажу вамъ подробно, когда мы будмъ уютно сидѣть у камина.

— Зимой! Тогда я буду сидѣть въ Каирѣ, среди пирамидъ! — жалобно воскликнулъ тайный совѣтникъ, — я долженъ ѣхать въ Африку!

— Должны? Но почему же?

— Потому, что Эльфрида не выноситъ нашей зимы. Мнѣ казалось, что въ качествѣ вдовы она прекрасно могла бы путешествовать одна, но она ни за что не хочетъ. Между нами говоря, этотъ хваленый Востокъ вовсе не прельщаетъ меня. Пирамиды уже на картинкахъ нагоняютъ на меня тоску; отъ мумій меня тошнитъ, верблюдовъ я видѣть не могу, а къ довершенію всего эти ужасные ввѣри, львы и крокодилы…

— Ихъ въ Каирѣ нѣтъ, — перебилъ его Адлау, — Чтобы увидѣть ихъ, вамъ придется отправиться гораздо дальше, къ истокамъ Нила или въ пустыню.

— Да вѣдь мы хотимъ добраться до водопадовъ! — съ отчаяніемъ воскликнулъ старикъ, — Эльфрида хочетъ и въ пустыню, желаетъ побывать вездѣ. Это она заразилась отъ своего мужа: онъ вѣчно шатался гдѣ нибудь около экватора. Когда она вышла замужъ за барона… — онъ вдругъ остановился и нерѣшительно взглянулъ на своего собесѣдника.

Тотъ спокойно докончилъ:

— Десять лѣтъ тому назадъ; знаю, я получилъ карточку.

— Да, я… Собственно это сдѣлала моя жена — сказалъ Роттешитейнъ, — я при всей этой исторіи соблюдалъ полный нейтралитетъ, потому что Вильковъ былъ значительно старше моей дочери и очень болѣзненный человѣкъ. Онъ постоянно проводилъ зиму въ южныхъ курортахъ; они вѣчно странствовали то тутъ, то тамъ, и наконецъ мой зять два года тому назадъ умеръ въ Египтѣ. Но, когда Эльфрида вернулась ко мнѣ — она провела первое время своего вдовства у меня, — то отъ моей розовой, жизнерадостной, задорной Фридель не осталось и слѣда.

Робертъ, скрестивъ руки, стоялъ у перилъ, слушая съ совершенно равнодушнымъ видомъ, и наконецъ холодно спросилъ:

— Развѣ бракъ баронессы былъ несчастливъ?

— Нѣтъ, наоборотъ. Вильковъ носилъ свою жену на рукахъ и исполнялъ малѣйшее ея желаніе. Я думалъ, что вѣчныя путешествія скверно отразились на ней, и надѣялся, что она успокоится. Но не тутъ-то было. Она съ трудомъ прожила въ Линденгофѣ лѣто, а на зиму отправилась въ Италію… и я поѣхалъ съ ней!

— Добровольно или по принужденію?

Старикъ, оставилъ этотъ вопросъ безъ отвѣта и только тяжело вздохнулъ; вдругъ онъ схватилъ своего собесѣдника за сюртукъ и, притянувъ его ближе къ себѣ, продолжалъ, понизиръ, голосъ:

— Ахъ, Робертъ, если бы вы знали, что я вытерпѣлъ отъ всѣхъ этихъ безконечныхъ антиковъ, которые надо было осматривать! Если бы я не нашелъ въ Римѣ нѣсколькихъ земляковъ, такъ что, могъ составить по вечерамъ маленькую партію ската, то вѣроятно умеръ бы отъ всѣхъ этихъ галлерей, музеевъ и критиковъ.

Это, признаніе звучало такъ жалобно, что Адлау невольно разсмѣялся.

— Ахъ, вы, бѣдняга!.. Вы совершенно нерасположены къ этому «высокому дѣлу» путешествія, какъ говорить этотъ любознательный молодой человѣкъ въ узкихъ перчаткахъ.

— Ахъ, вовсе нѣтъ, — подтвердилъ Роттенштейнъ, становившійся все откровеннѣе, — я возблагодарилъ бы Бога, если бы мы отправились домой. Лѣтомъ меня оставили въ покоѣ, потому что Эльфрида ѣздила въ гости къ какой-то знакомой семьѣ, въ Англію или въ Шотландію, а теперь снова начинается, мое мученіе. Я съ громаднымъ удовольствіемъ остался бы дома, въ своемъ тихомъ Линденгофѣ. Если бы вы только знали, какой тамъ красивый домъ, чудный садъ съ великолѣпнымъ видомъ на Рейнъ и виноградникъ! Тамъ какъ разъ идетъ теперь сборъ винограда, — тутъ печальный голосъ старика вдругъ измѣнился и принялъ гнѣвный оттѣнокъ, — а я… я сижу здѣсь среди этой водяной пустыни, между чужими мнѣ людьми и долженъ ѣхать въ Африку… въ пустыню! Я этого не вынесу!

— Такъ зачѣмъ же вы не воспротивитесь?

— Воспротивиться? — повторилъ тайный совѣтникъ, которому такая возможность представлялась повидимому невѣроятной, — попробуйте-ка это съ моей дочерью! Къ сожалѣнію она очень нервна и не переноситъ противорѣчій. Вы конечно не знаете, что такое нервные припадки у женщинъ?

— Нѣтъ, но я вѣроятно очень скоро отучилъ бы отъ нихъ свою жену.

— Да, вы всегда были деспотомъ, а мня Фридель тоже — большая упрямица; поэтому было бы совсѣмъ нехорошо, если бы вы тогда… Ну, ну, не хмурьтесь такъ угрожающе, Робертъ. Я вполнѣ раздѣляю ваше мнѣніе, что надо позабыть и похоронить прошлое.

— Да, я настоятельно прошу васъ объ этомъ.

Эта просьба была произнесена съ такой рѣшительностью, что старикъ совсѣмъ оробѣлъ. Онъ всталъ и, сказавъ, что стало холодно, спустился въ каюту. Робертъ Адлау остался одинъ на палубѣ, но хмурая складка на его лбу стала еще глубже, когда онъ произнесъ:

— Значитъ, она овдовѣла! Ба… какое мнѣ дѣло до этого! Между нами все кончено, баронесса фонъ Вильковъ…

Нѣсколько часовъ спустя, пароходъ подошелъ къ Корфу. Всѣ путешественники поднялись на палубу; среди нихъ находились также тайный совѣтникъ Роттенштейнъ съ дочерью и Вельборнъ, со «спутникомъ» въ рукахъ ревностно изучавшій каждую горную вершину. Въ нѣкоторомъ разстояніи отъ нихъ стоялъ Робертъ Адлау, пристально всматриваясь въ лодки, стрѣлой мчавшіяся къ пароходу. Впереди всѣхъ шелъ большой катеръ въ которомъ сидѣли статный господинъ, молодая красивая, дама и двое дѣтей, повидимому также искавшіе кого-то на борту парохода; и дѣйствительно вскорѣ же замелькалъ въ воздухѣ бѣльй платокъ и раздались радостные возгласы:

— Вотъ онъ! Робертъ! Добро пожаловать!

— Здравствуйте, вотъ и я! — послышался отвѣтъ съ палубы.

Пароходъ бросилъ якорь, начали спускать трапъ, но Адлау не сталъ ждать, пока катеръ подойдетъ къ нему, и спрыгнулъ црямо въ лодку, послѣ чего обнялъ сестру, пожалъ руку шурину и затѣмъ занялся дѣтьми.

— Этотъ господинъ изъ Америки, кажется, — отчаянный смѣльчакъ, — замѣтилъ Вельборнъ. Какъ онѣ спрыгнулъ въ лодку! Еще немного, и она могла бы опрокинуться, а онъ самъ упалъ бы въ море. По-моему, никогда не слѣдуетъ искушать судьбу: Не такъ ли, ваше превосходительство?

Старикъ съ участіемъ, смѣшаннымъ съ завистью, смотрѣлъ на семейную сцену, разыгравшуюся на катерѣ, ворча при этомъ:

— Да, вотъ его встрѣчаютъ! Онъ сейчасъ же поѣдетъ къ своимъ, а нашему брату надо отправляться въ гостиницу, гдѣ конечно опять будутъ ужасныя постели и отвратительная ѣда. Господи, помилуй, этотъ человѣкъ кричитъ мнѣ что-то въ ухо на трехъ языкахъ, изъ которыхъ я ни-одного не понимаю! Что ему надо отъ меня? Эльфрида, да поди же сюда!

Бѣдный Роттеншггейнъ, говорившій только на своемъ родномъ языкѣ, стоялъ въ совершенно безпомощномъ положеніи предъ однимъ изъ комиссіонеровъ гостиницы, нахлынувшихъ на пароходъ и старавшихся завладѣть пассажирами. Баронесса Вильковъ, увидѣвъ приближавшійся катеръ, поспѣшно отошла, словно не желая, чтобы ее замѣтили, и только послѣ отчаяннаго зова отца подошла и отдала комиссіонеру нужныя приказанія.

Греческій островъ, залитый золотымъ сіяніемъ южнаго солнца, простирался предъ ними, какъ сказочный садъ, повсюду жизнь кипела ключемъ. Однако глаза молодой женщины смотрѣли на все это съ тѣмъ же равнодушіемъ, какъ раньше ея взоры скользили по безконечной поверхности моря.

II.

На сѣверѣ уже давно наступила осень съ холодными дождями и густыми туманами, а на Корфу все еще зеленѣли лавры и мирты, и синѣло южное небо.

Почти три недѣли стояла чудная погода, и только вчера надъ островомъ разразилась, гроза. Сразу же все перемѣнилось: море бушевало, горы были покрыты темными тучами и дождь лилъ, какъ изъ ведра.

Роттенштейнъ сидѣлъ въ читальнѣ гостиницы, гдѣ остановился со своей дочерью. Къ своему счастью, онъ нашелъ здѣсь нѣмецкую газету, однако чтеніе ея всегда усиливало у старика тоску по родинѣ.

Роттенштейнъ принадлежалъ къ числу людей, чувствующихъ себя хорошо только въ тѣсномъ семейномъ кругу. Добросовѣстно исполняя свои обязанности, онъ выслужилъ хорошую пенсію и, получивъ чинъ тайнаго совѣтника, вышелъ въ отставку. Значительное наслѣдство, полученное имъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ, дало ему возможность купить небольшое имѣньице, гдѣ онъ расчитывалъ прожить тихо и спокойно послѣдніе годы своей жизни. И дѣйствительно въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ не существовало болѣе довольнаго и счастливаго человѣка, чѣмъ владѣлецъ Линденгофа. Но возвращеніе дочери положило конецъ всему этому; онъ слишкомъ любилъ Эльфриду, чтобы противиться ея желаніямъ, и поѣхалъ съ нею въ путешествіе, однако чувствовалъ себя среди всѣхъ прелестей юга словно въ тяжеломъ изгнаніи.

По другую сторону стола сидѣлъ Вельборнъ. Три дня, которые онъ сначала хотѣлъ провести въ Корфу, превратились въ три недѣли, и теперь онъ твердо рѣшилъ не уѣзжать отсюда, пока баронесса Вильковъ и ея отецъ не покинутъ этого острова. Онъ считалъ, что немного «романа» необходимо для «высшей науки путешествія», а потому поспѣшилъ влюбиться въ молодую вдову и теперь разсыпался въ любезностяхъ; однако онѣ встрѣчали дорольно холодный пріемъ.

«Господинъ изъ Америки» оказался также очень цѣннымъ знакомствомъ; Вельборнъ поспѣшилъ сдѣлать ему визитъ, такъ какъ Адлау жилъ у своего шурина, а тамъ можно было познакомиться съ городскимъ обществомъ… однимъ словомъ, молодой человѣкъ чувствовалъ себя, какъ рыба въ водѣ.

Было еще утро, а потому Роттенштейнъ и Вельборнъ сидѣли въ читальнѣ одни. Довольно долго между ними царило молчаніе, но вдругъ Вельборнъ отложилъ газету и съ удареніемъ произнесъ:

— А дождь-то все идетъ!

Тайный совѣтникъ оторвался отъ газеты и съ чувствомъ глубокаго удовлетворенія произнесъ:

— Да, дождь идетъ! Наконецъ-то, слава Богу!

— Помилуйте, ваше превосходительство! вы говорите это такъ, какъ будто рады этому, — съ упрекомъ произнесъ молодой человѣкъ. — Вѣдь всѣ въ отчаяніи, потому что при такой погодѣ нечего и думать о какой нибудь экскурсіи.

— Именно поэтому наконецъ-то можно имѣть покой. Я хотѣлъ бы, чтобы дождь лилъ по крайней мѣрѣ цѣлую недѣлю, — и тайный совѣтникъ, откинувшись на спинку кресла, съ нѣжностью посмотрѣлъ на лившій дождь.

Вельборнъ покачалъ головой и вытащилъ свой барометръ, съ которымъ никогда не разставался. Этотъ барометръ имѣлъ странную особенность давать показанія, совершенно противоположныя дѣйствительному состоянію погоды; такъ было и на этотъ разъ:

— Какъ стоитъ вашъ барометръ? — послѣ небольшой паузы спросилъ Роттенштейнъ.

— Прекрасно! Послѣ полудня будетъ чудная погода!

— Вы вчера тоже говорили это, ручались, что будетъ чудная погода, а насъ въ горахъ застала гроза, мы совсѣмъ промокли, и сегодня мой ревматизмъ опять даетъ себя знать. За это я долженъ благодарить вашъ хваленый барометръ!

Вельборнъ былъ глубоко оскорбленъ за свой барометръ и началъ горячо расписывать его преимущества, но появленіе Адлау положило конецъ его рѣчамъ. Робертъ поклонился Роттенштейну и не обратилъ почти никакого вниманія на молодого человѣка.

— Я пришелъ сказать вамъ, что уѣзжаю на будущей недѣлѣ, — обратился онъ къ тайному совѣтнику, — до Тріеста я поѣду на пароходѣ, а оттуда прямо домой.

— Вы уже хотите уѣхать? такъ скоро? — воскликнулъ старикъ.

— Такъ скоро? Я уже достаточно долго былъ здѣсь. Правда, Мета и ея мужъ ни за что не хотятъ отпускать меня, но я все-таки уѣду.

— Мета какъ разъ у моей дочери, — сказалъ Роттенштейнъ. — Вы этого не знали? Ну, во всякомъ случаѣ пойдемте наверхъ, а потомъ вы вмѣстѣ съ сестрой поѣдете домой; она приказала кучеру пріѣхать за ней.

Алдау немного колебался, прежде; чѣмъ принять предложеніе, но потомъ рѣшительно произнесъ:

— При такой погодѣ это будетъ самое лучшее. Идемте?

Вельборнъ также не хотѣлъ упустить случай и присоединился къ нимъ, такъ какъ ему вдругъ понадобилось освѣдомиться, не повліяла ли вчерашняя гроза на нѣрвное здоровье баронессы.

Въ гостиной отдѣлявшей комнаты баронессы отъ помѣщенія ея отца сидѣли обѣ дамы иивели оживленный разговоръ. Онѣ были подругами дѣтства и теперь не видѣлись десять лѣтъ. Мета Рансдорфъ, хорошенькая, нѣжная блондинка, очень живая и подвижная, была года на два моложе Эльфриды. Она почти все время: говорила, тогда какъ баронесса, подперевъ голову рукой, по большей частью слушала. Теперь она, не мѣняя позы, спросила:

— Значитъ, ты счастлива, Мета? Дѣйствительно счастлива?

Маленькая дама возмутилась.

— Эльфрида, этотъ вопросъ, собственно говоря, является оскорбленіемъ для моего мужа. Неужели ты думаешь, что онъ не умѣетъ сдѣлать меня счастливой? Онъ поклялся въ этомтъ моему отцу, когда увозилъ меня сюда, въ эту далекую страну, и сдержалъ свое слово. Правда, въ первое время я очень тосковала по дому, хотя старалась этого не показывать. Затѣмъ. появились дѣти. Ты себѣ представить не можешь, какая это радость!.. вѣдь у тебя не было дѣтей?

— Нѣтъ, слава Богу!

Эти слова были произнесены такъ рѣзко и горько, что Мета испуганно, взглянула на нее и спросила: — Эльфрида, что ты?

— Ты не должна превратно понимать меня. Я хочу только сказать, что въ такомъ случаѣ намъ пришлось бы отказаться отъ жизни на югѣ, а мой мужъ не переносилъ сѣвернаго климата, — уже прежнимъ равнодушнымъ тономъ отвѣтила баронесса.

Мета не обладала большимъ знаніемъ людей, иначе горечь словъ Эльфриды навела бы ее на размышленія. Помолчавъ нѣкоторое время, она нерѣшительно произнесла:

— Ты все еще не хочешь сказать мнѣ, что произошло тогда, между тобой и Робертомъ?

— Не мучь меня, пожалуйста своими разспросами! Вѣдь я же просила тебя избавить меня отъ нихъ!

— Да, ты поступаешь совсѣмъ, какъ Робертъ, — отвѣтила гостья, скорѣе удивленная, чѣмъ оскорбленная такимъ отвѣтомъ; — тотъ тоже сейчасъ начинаетъ злиться, когда я начинаю говорить объ этомъ, и дѣлаетъ такое лицо, что я поскорѣе замолкаю. Но ты могла бы подѣлиться со мною, вѣдь мы — подруги дѣтства. Правда, вы оба обращались со мной, какъ съ ребенкомъ, но я все-таки понимала, что между вами что-то есть…

Эльфрида сдѣлала крайне нетерпѣливое движеніе назадъ, она во что бы то ни стало хотела прекратить разговоръ.

Но Мета не уступала, и настойчиво продолжала:.

— Когда пришло извѣстіе о твоей помолвкѣ, Робертъ былъ уже въ Америкѣ, и я никакъ не могла понять все это. Но ты скоро совсѣмъ перестала писать мнѣ, а Робертъ не отвѣчалъ ни на какіе вопросы. Я тогда все время ломала себѣ надъ этимъ голову.

— Тебѣ слѣдовало бы ломать свой головку надъ чѣмъ нибудь другимъ, — холодно отвѣтила Эльфрида, — а надъ этимъ не стоило.

— Не стоило? Почему же вы оба такъ злитесь при одномъ воспоминаніи?

— Потому что непріятно, когда напоминаютъ разныя глупыя ребячества. Тебѣ бы, право, слѣдовало избавитъ меня и тоего брата отъ этого.

Эти слова были сказаны все еще сердито, и маленькая женщина задумчиво покачала головой, но она не могла продожать разспросы, такъ какъ дверь отворилась и послышалась болтовня Вельборна. Онъ, правда, пропустилъ своихъ спутниковъ впередъ, но тотчасъ же поспѣшилъ къ баронессѣ, чтобы освѣдомиться о ея здоровьѣ и преподнести ей чудный букетъ розъ.

— Ты уже слышала, Эльфрида, что Робертъ на будущей недѣлѣ уѣзжаетъ? — обратился Роттенштейъ къ дочери.

Баронесса кинула на Адлау быстрый вопросительный взглядъ, но затѣмъ холодно произнесла:

— Вы уже хотите покинуть Корфу, господинъ Адлау? Развѣ Мета согласна съ этимъ?

— Этого злодѣя никакими силами не удержать, — произнесла Мета. — Фрицъ и я уже старались сдѣлать это, но онѣ такъ спѣшитъ, какъ будто него земля горитъ подъ ногами.

— Я долженъ уѣхать, — рѣшительно проговорилъ братъ. — Приближается время передачи Бранкенберга, а мнѣ надо еще многое подготовить. Кромѣ того вы обѣщали навѣстить меня лѣтомъ. Я уѣзжаю въ будущую среду, а въ срединѣ ноября расчитываю водвориться въ Бранкейбергѣ.

— Въ срединѣ ноября? — повторилъ тайный совѣтникъ, бросая печальный взглядъ на дочь. — Въ это время мы вѣроятно будемъ въ Египтѣ?

— Конечно, папа! вѣдь отсюда мы ѣдемъ прямо въ Каиръ.

— О, Каиръ! Пирамиды! — съ воодушевленіемъ вокликнулъ Вельборнъ. — Вы непремѣнно должны взобраться наверхъ, ваше превосходительство! Стоять на этихъ гигантскихъ памятникахъ старины! Это такъ возвышенно!

— И такъ неудобно! — вздохнулъ тайньй совѣтникъ, но Вельборнъ не смущаясь продолжалъ:

— А верблюды… Я особенно радуюсь имъ; мы отправимся въ пустыню, насъ понесутъ эти корабли пустыни…

— Перестаньте ради Бога, — съ отчаяніемъ перебилъ его Роттенштейнъ, — что касается меня, то я лучше всего хотѣлъ бы…

— Что ты хртѣлъ бы, милый папа? — промолвила баронесса очень спокойно, но ея отецъ, находившійся всецѣло подъ башмакомъ у нея, хорошо зналъ этотъ тонъ и поспѣшилъ поправиться:

— Я хотѣлъ только сказать, что я слишкомъ старъ для такихъ путешествій.

— Но помилуй, папа, вѣдь ты еще совсѣмъ бодръ и можешь заткнуть за поясъ любого молодого; только ты слишкомъ любишь свой комфортъ, а этой слабости совсѣмъ не слѣдуетъ поддаваться. Счастье, что я во-время пріѣхала, а то ты совсѣмъ закисъ бы въ своемъ Линденгофѣ.

Однако это уяввило самое чувствительное мѣсто старика, не выносившаго насмѣшекъ надъ своимъ любимымъ Линденгофомъ.

— Я думаю, что въ шестьдесятъ лѣтъ я имѣю право закиснуть, — почти сердито заявилъ онъ. — Впрочемъ я прекрасно чувствовалъ себя при этомъ.

— Это право никто не можетъ оспаривать у васъ, — поддержалъ его Адлау. — Впрочемъ теперь у васъ была бы компанія, такъ какъ я въ Бранкенбергѣ думаю предаться этому пріятному занятію.

Эдьфрида закусила губы — она почувствовала ударъ, но, пожавъ плечами, съ улыбкой произнесла:

— Мнѣ придется охранять папу отъ васъ, господинъ Адлау, вы прямо подстрекаете его къ возмущенію! Къ счастью онъ далъ мнѣ слово да кромѣ того слишкомъ любитъ меня, чтобы отпустить меня въ путешествіе одну. Правда, папа?

Роттенштейнъ бросилъ взглядъ на дочь, которая дѣйствительно имѣла сегодня очень болѣзненный видъ, и покорно сложилъ руки.

— Конечно, дитя мое. Значить, съ Божьей помощью отправимся въ Египетъ! Когда вы пріѣдете въ Бранкенбергъ, Робертъ, то поклонитесь и моему милому дому.

— Странно, что господинъ Адлау именно теперь хочетъ на сѣверъ, — вмѣшался въ разговоръ Вельборвъ: — вѣдь въ ноябрѣ и декабрѣ тамъ отвратительно. Почему вы такъ торопитесь?

— Потому что на этомъ «отвратительномъ сѣверѣ» меня ждутъ обязанности и трудъ, господинъ Вельборнъ. А кто будетъ завѣдовать вашей фабрикой, пока вы будете въ Египтѣ?

— О, это дѣлаетъ директоръ; онъ — человѣкъ знающій; и уже при отцѣ управлялъ всѣмъ; онъ можетъ присылать мнѣ отчеты, — и молодой человѣкъ съ завидной безпечностью началъ распространяться о томъ, что его присутствіе на фабрикѣ является совершенію лишнимъ.

Мета съ трудомъ сдерживала смѣхъ, тогда какъ Робертъ съ нескрываемой насмѣшкой произнесъ:

— Я ни за что не сталъ бы держать такого «прекраснаго директора», потому что хочу самъ управлять своимъ царствомъ:

— Это царство еще доставитъ вамъ много хлопотъ, Робертъ, — сказалъ Роттенштейнъ, — по слухамъ, Бранкенбергъ находится въ ужасномъ состояніи.

— Я знаю, — спокойно отвѣтилъ Адлау: — тамъ велось совершенно безсмысленное хозяйство. Я былъ освѣдомленъ обо всемъ этомъ, когда покупалъ имѣніе, и далъ за него соотвѣтствующую цѣну. Тамъ надо начинать приводить въ порядокъ съ самаго начала, и это потребуетъ много труда и времени, но тѣмъ не менѣе изъ Бранкенберга можно кое что сдѣлать.

— Господи, помилуй, зачѣмъ же вы взваливаете на себя такую обузу? — небрежно замѣтила баронесса. — Вѣдь въ нашихъ мѣстахъ можно безъ сомнѣнія найти благоустроенное имѣніе

— Конечно, но у меня вовсе но было никакого желанія располагаться въ тепломъ уютномъ гнѣздѣ, гдѣ все уже готово. Я долженъ имѣть возможность создавать, созидать, наслаждаться дѣломъ рукъ своихъ. Впрочемъ простите, я вѣроятно уже наскучилъ вамъ предметами, которые вовсе не интересуютъ васъ.

— Почему же именно меня? — спросила Эльфрида.

— Потому что вы направили свою жизнь по совершенно инымъ путямъ, — отвѣтилъ Адлау съ вѣжливостью, совершенно не гармонировавшей съ выраженіемъ его глазъ: — кто привыкъ къ работѣ, какъ я, тотъ не можетъ отдѣлаться отъ этой привычки, даже въ томъ случаѣ, когда эта работа не является необходимостью.

— Вы это говорите по собственному опыту? — съ наивнымъ изумленіемъ спросилъ Вельборнъ. — А я всегда думалъ, что вы ради удовольствія были въ Америкѣ.

— Къ сожалѣнію вы ошиблись. Я не имѣлъ счастья родиться наслѣдникомъ богатаго фабриканта. Мы съ сестрой, выросли въ домѣ пастора, а извѣстно, что представители этой профессіи не имѣютъ обыкновенія накоплять сокровищъ. Когда я ѣхалъ въ дальнія страны, отецъ далъ мнѣ свое благословеніе; больше ничего онъ мнѣ дать не могъ, но въ концѣ концовъ я достигъ, кое чего своими собственными силами. Правда, сначала мнѣ часто приходилось чувствовать, что я — только нищай, неимѣющій права на счастье, и мнѣ довольно безцеремонно объясняли; что оно существуетъ только для богатыхъ и знатныхъ. Да, иногда, ученье обходится очень дорого… я подразумѣваю въ Америкѣ.

Роттенштейнъ откашлялся; онъ находилъ, что разговоръ принимаетъ нѣсколько опасный оборотъ и хотѣлъ вмѣшаться, но тутъ, къ его великому облегченію, доложили, что экипажъ господина Рансдорфъ пріѣхалъ. Мета съ братомъ ушли. Вельдорфъ также простился.

Эльфрида подошла къ окну и, прижавшись лицомъ къ стеклу, неподвижно смотрѣла на улицу. Отецъ, расположишься на диванѣ, тоже молчалъ нѣсколько мгновеній, а потомъ проговорилъ: — Робертъ становится иногда непріятенъ своими намеками. Счастье, что другіе ничего не поняли. Мета, кажется, тоже ни во что не посвящена.

Баронесса ничего не отвѣтила и продолжала смотрѣть на дождь….

— А ты иногда какъ будто нарочно раздражаешь его, — продолжалъ старикъ. — Когда находишься между вами, то кажется, будто надъ головой виситъ тяжелая туча, готовая каждую минуту разразиться грозой. На этотъ разъ мы скоро опять разстанемся, но что же будетъ, когда мы вернемся домой? Вѣдь Робертъ — нашъ ближайшій сосѣдъ?

Эльфрида обернулась. Она была страшно блѣдна и ея губы дрожали, когда она отвѣтила:

— Тебѣ нечего ломать небѣ надъ этимъ голову, папа: моя нога никогда не будетъ въ Линденгофѣ, если Ро… господинъ Адлау будетъ жить въ Бранкенбергѣ. Никогда, — съ удареніемъ повторила она. — Тебѣ слѣдовало и здѣсь избѣгать Адлау, ты долженъ былъ сдѣлать это! Вмѣсто того ты постоянно отыскиваешь его, все время проводишь съ нимъ и протянулъ ему руку, какъ будто ничего и не случилось!

— Нѣтъ, это онъ протянулъ мнѣ руку уже при первой нашей встрѣчѣ, — произнесъ Роттеиштейнъ также съ удареніемъ, — другой не сталъ бы дѣлать это, потому что съ нимъ тогда поступили несправедливо.

Молодая женщина подошла къ столу и вытащила нѣсколько розъ изъ букета, поднесеннаго ей Вельборномъ. Ея лицо имѣло обычное выраженіе апатіи и утомленія, но пальцы въ нервномъ волненіи теребили лепестки цвѣтовъ.

— Другими словами, я была неправа по отношенію къ нему? Неужели ты въ своемъ пристрастіи къ этому человѣку заходишь такъ далеко, что даже обвиняешь свою дочь? Впрочемъ ты дѣлалъ это и тогда.

— Я ничего не дѣлалъ, — откровенно отвѣтилъ отелъ, — твоя покойная мама взяла все это въ свой руки. Меня даже и не спросили.

— И мама была права, — перебила его Эльфрида: — на то отношеніе, которое проявилъ Адлау къ этому сватовству, могъ быть только одинъ отвѣтъ — моя помолвка съ Вильковымъ.

— Нельзя сказать, чтобы это было очень лестно для Вилькова. Впрочемъ онъ конечно не зналъ этого. Мама непремѣнно хотѣла видѣть тебя баронессой и богатой дамой, а когда она вбивала себѣ что нибудь въ голову, то всегда достигала этого. Робертъ, правда, велъ себя, какъ безумный, это правда, но съ нимъ поступили гадко, а онъ тебя любилъ. Мнѣ было отъ души жаль бѣднягу въ то время.

При послѣднихъ словахъ лицо баронессы покрылось яркой краской и голосъ прозвучалъ совсѣмъ глухо, когда она повторила:

— Тебѣ было жаль его! А меня нѣтъ, хотя я тоже сильно страдала въ то время!

Роттенштейнъ устремилъ на нее свои честные синіе глаза; въ нихъ выражался нѣмой упрекъ.

— Но ты же получила, что хотѣла. Былъ ли Вильковъ такимъ мужемъ, какой тебѣ былъ, нуженъ — это другой вопросъ. Правда, ты всегда увѣряла, что очень счастлива, но я никогда особенно не вѣрилъ въ это большое счастье. Твой видъ и все твое существо совершенію не подтверждали этого.

— Ты сильно ошибался, папа, очень сильно. Ты вообще былъ всегда несправедливъ къ Вилькову. Это была очень благородная натура…

— Благородная! Этого я вовсе и не оспариваю; онъ былъ очень милъ съ нами, но, несмотря на всю свою вѣжливость, довольно часто давалъ намъ понять, что онъ — «господинъ баронъ». Можетъ быть, онъ и носилъ тебя на рукахъ, но я предпочелъ бы Роберта со всей его рѣзкостью и стремительной, пылкой, но прямой и честной натурой, этому холодному, вѣжливому, лощеному супругу со всѣдъ его эстетическимъ развитіемъ. Не сердись, Эльфрида, но я всегда находилъ его ужасно скучнымъ, да и ты вѣроятно тоже, инче ты не согласилась бы на эту безпокойную, странствующую жизнь. Ты повсюду искала то, чего не находила въ своемъ супружествѣ, но все-таки ничего не нашла.

Послѣ такой необычайно длинной рѣчи старикъ снова усѣлся поглубже своемъ углу; онѣ считалъ себя настоящимъ героемъ за то, что хоть разъ въ жизни высказалъ правду своей дочери; ея безграничное удивленіе по этому поводу было для него даже лестно. О, да, онъ тоже могъ сдѣлать кое что, особенно когда дѣло касалось Роберта, который всегда былъ его любимцемъ!

Эльфрида повидимому чувствовала это, и это сознаніе еще болѣе раздражало ее. Она судорожно сжала въ рукѣ растрепанные цвѣты и, бросивъ ихъ на полъ, крайне рѣзкимъ тономъ произнесла:

— Я не узнаю тебя, папа; сегодня ты говоришь мнѣ въ лицо самыя оскорбительныя вещи и безжалостно напоминаешь мнѣ то время, когда я была еще почти ребенкомъ.

— Да, ты была имъ, — перебилъ ее отецъ, — а потому тогда слѣдовало взяться за это дѣло мнѣ. Я зналъ, на чьей сторонѣ твое сердце, но мама всегда орудовала вездѣ сама. Теперь же я говорю тебѣ: именно такого мужа, какъ Робертъ, недоставало тебѣ… и мнѣ, — добавилъ онъ съ трогательной откровенностью.

Это было черезчуръ для разстроенныхъ нервовъ молодой женщины, и она, кинувшись въ кресло, залилась горькими слезами.

Тайный совѣтникъ питалъ обыкновенно большое почтеніе къ этимъ нервнымъ припадкамъ и при ихъ наступленіи бѣжалъ за одеколономъ и просилъ прощенія у дочери; однако теперь эти слезы не произвели на него никакого дѣйствія; сегодня въ него вселился духъ возмущенія, и ему начинало это нравиться. Онъ остался на своёмъ мѣстѣ и спокойно проговорилъ:

— Ты опять плачешь, Фридель? Пора бы тебѣ отвыкнуть отъ этого. Робертъ говоритъ, что моментально отучилъ бы свою жену отъ всякихъ нервовъ, и, я думаю, дѣйствительно сумѣлъ бы сдѣлать это.

Слезы у Эльфриды моментально высохли; она вскочила, ея лицо пылало, а глаза горѣли.

— Робертъ и опять Робертъ! — совершенно внѣ себя закричала она, — кажется, для тебя ничего, кромѣ него, не существуетъ на свѣтѣ! Я не хочу больше слышать это имя! Я вообще ни хочу ничего слышать о прошломъ! Оно умерло для меня! — и она, стрѣлой выбѣжавъ изъ комнаты, захлопнула за собой дверь.

Отецъ вовсе не былъ огорченъ подобнымъ поведеніемъ дочери; наоборотъ, на его губахъ играла довольная улыбка, когда онъ смотрѣлъ ей вслѣдъ.

— Совсѣмъ моя прежняя Фридель! Значитъ, прошлое; для нея «умерло», а для Роберта оно «позабыто и похоронено»? Но только они какъ-то странно ведутъ себя, при этомъ «мертвомъ» и «позабытомъ». Я думаю, если бы они остались бы одни, такъ, съ глаза на глазъ… — Онъ погрузился въ свои мысли. Старикъ, которому ничто на свѣтѣ не было такъ отвратительно, какъ интрнги, теперь замышлялъ самую злостную интригу, и когда обдумалъ ее, то всталъ съ дивана и съ полнымъ сознаніемъ собственнаго достоинства произнесъ: — теперь я возьмусь за это дѣло! Недаромъ же я — отецъ и тайный совѣтникъ!

III.

Солнце немилосердно палило надъ крутой, скалистой, совершенно лишенной тѣни тропинкой, по которой медленно поднимались мулы. Буря, свирѣпствовавшая въ теченіе трехъ дгіей, успокоилась; какъ въ воздухѣ, такъ и на морѣ, было тихо и весь островъ попрежнему былъ залитъ яркимъ солнечнымъ сіяніемъ.

Маленькое общество направлялось въ извѣстное, довольно отдаленное мѣстечко, откуда открывался чудный видъ. Впереди ѣхали баронесса Вильковъ и Вельборнъ, а въ нѣкоторомъ отдаленіи за ними слѣдовали Робертъ Адлау и Роттенштейнъ. Послѣдній все время велъ переговоры съ проводникомъ, немного понимавшимъ по-нѣмецки и ведшимъ подъ уздцы мула старика, и усиленно убѣждалъ его не выпускать изъ рукъ поводьевъ и смотрѣть, чтобы мулъ не понесъ.

— По такой дорогѣ никакой мулъ не понесетъ, — сказалъ Адлау, ѣхавшій впереди него: — онъ достаточно занятъ подъемомъ на гору. А вонъ уже виднѣется и эта горная деревушка. Черезъ полчаса мы будемъ тамъ.

— Вотъ охота пуще неволи! — проговорилъ Роттенштейнъ, вытирая платкомъ потъ: — два часа, жариться на солнцѣ, а подконецъ еще эта тропинка, на которой можно сломать себѣ шею! Я не думалъ, что это будетъ такъ ужасно, иначе…

— Вы не вызвали бы насъ на это… — добавилъ Адлау, — на этотъ разъ вы одинъ несете отвѣтственность за каждую каплю пота. Я не хотѣлъ принимать участіе въ этой экскурсіи и только исполнилъ ваше настоятельное желаніе.

Роттенштейнъ не противорѣчилъ. Это была правда. Онъ, заклятый врагъ всякихъ экскурсій, былъ иниціаторомъ этой прогулки и, несмотря на всѣ препятствія, настоялъ на ней. Бѣдный старикъ, тоже рѣшившій хоть «одинъ разъ взяться за дѣло»; уже давно убѣдился, что для этого нуженъ талантъ, которымъ въ достаточной мѣрѣ обладала его жена и котораго былъ совершенно лишенъ онъ самъ.

Сначала у него была масса хлопотъ съ Робертомъ, который ни за что не хотѣлъ ѣхать съ ними; наконецъ его удалось убѣдить. Но тутъ разыгралась сцена съ Эльфридой, рѣшительно отказавшейся отъ участія въ прогулкѣ, узнавъ, что къ ней примкнетъ и Робертъ, и уступившей только послѣ долгихъ уговоровъ. Наконецъ оставалась еще одна задача: отдѣлаться отъ Вельборна. Было потрачено много усилій, однако они остались безъ результата. Вельборнъ былъ вездѣ и зналъ все; онъ узналъ также и о предполагавшейся экскурсіи, которую хотѣли скрыть отъ него, явился въ моментъ отправленія и зловѣще предсказалъ дурную погоду, потому что у его барометра опять были подобныя мрачныя предчувствія. Тайный совѣтникъ усердно уговаривалъ Вельборна ввиду этого остаться дома, но молодой человѣкъ великодушно рѣшилъ раздѣлить участь остальныхъ и тотчасъ взобрался на перваго попавшагося мула, ради предосторожности захвативъ съ собою барометръ.

Конечно Вельборнъ и сегодня былъ на своемъ обычномъ мѣстѣ, возлѣ баронессы. Они ѣхали впереди, и Адлау и не думалъ догонять ихъ, а все время держался около старика.

— Вы не сердитесь на меня, Робертъ, что я сегодня завладѣлъ вами? — началъ Роттенштейнъ. — Но завтра послѣдній день вашего пребыванія здѣсь, вы будете всецѣло принадлежать вашимъ роднымъ, а мы съ вами врядъ ли увидимся ранѣе весны.

— Можетъ быть, даже и позже. Разъ вы будете въ Египтѣ, то оттуда рукой подать до Индіи, а тамъ совсѣмъ близко и Китай. Вѣдь-только что шла рѣчь о кругосвѣтномъ путешествіи.

— Это все Вельборнъ, онъ сегодня опять болтаетъ всякую ерунду. Но эта мысль не встрѣтитъ поддержки со стороны Эльфриды, потому что я въ такомъ случаѣ забастую, не взирая на всю свою родительскую любовь. Это Эльфрида знаетъ.

Взоръ Адлау со своеобразнымъ выраженіемъ устремился на пару, ѣхавшую впереди, а затѣмъ онъ насмѣшливо пожалъ плечами.

— Не думаю, чтобы въ этомъ случаѣ расчитывали на ваше участіе. Тестя обыкновенно не берутъ съ собой въ свадебное путешествіе.

— Тестя? Свадебное путешествіе? — старикъ отъ испуга выронилъ поводья, — вы думаете?

— Я думаю, что этотъ молодой человѣкъ въ одинъ пркрасный день попроситъ вашего родительскаго благословенія..

У тайнаго совѣтника былъ совсѣмъ перепуганный видъ; ему никогда и въ голову не приходило, что ухаживанія молодого фабриканта могутъ имѣть какую нибудь серьезную цѣль. Только этого еще недоставало!

— Вы шутите, — боязливо произнесъ онѣ, — у моей дочери не такой плохой вкусъ. Вѣдь не можетъ такой дуракъ…

— Простите, вы не оцѣнили этого молодого человѣка и совершенно не знаете, что таится въ глубинѣ…. Онъ хочетъ сдѣлаться знаменитостью и удивить своими произведеніями весь міръ; объ этомъ онѣ повѣдалъ мнѣ на-дняхъ. Пока это — только путевыя замѣтки. Онъ во что бы то ни стало хотѣлъ прочитать мнѣ первую главу, которую постоянно носитъ съ собой, но я усердно поблагодарилъ его за это.

Иронія этихъ словъ была довольно рѣзка, но Роттенштейнъ не обратилъ на это вниманія. Грозный призракъ совершенно нежданнаго зятя, внезапно возставшій предъ нимъ, лишилъ его всякаго самообладанія. Правда, онъ считалъ, что у его дочери болѣе изысканный вкусъ, но зналъ также ея упрямство.

Тѣмъ временемъ Вельборнъ, ничего не подозрѣвая, ѣхалъ возлѣ своей дамы и разсыпался въ любезностяхъ, которыя встрѣчали сегодня особенно милостивый пріемъ

Цѣль прогулки была наконецъ достигнута; ресторанъ, часто посѣщаемый путешественниками, оказался вполнѣ сноснымъ, а потому было рѣшено расположиться здѣсь на продолжительный отдыхъ.

Послѣ довольно приличнаго завтрака путешественники направились къ тому мѣсту въ концѣ деревни, гдѣ открывался дѣйствительно великолѣпный видъ на островъ. Адлау, разсматривавшій мѣстность въ бинокль, называлъ Роттенштейну отдѣльные пункты, а Вельборнъ отыскивалъ для баронессы подходящее мѣсто, гдѣ она могла бы расположиться рисовать, а затѣмъ, отыскавъ его, тщательно разостлалъ свой пледъ, чтобы ей было удобнѣе сидѣть.

Роттенштейнъ съ отчаяніемъ смотрѣлъ на него и уже нѣсколько разъ пытался отвлечь его отъ дочери, но напрасно! Вдругъ ему въ голову пришла блестящая мысль.

— Пожалуйста, господинѣ Вельборнъ, на пару словъ! воскликнулъ онъ. — Я хотѣлъ спроситъ васъ кое о чемъ. — Онъ безъ околичностей схватилъ молодого человѣка подъ-руку и оттащилъ его въ сторону, а затѣмъ вполголоса произнесъ: — что я слышалъ только что отъ Адлау! Вы скромно представились намъ, какъ владѣлецъ фабрики, а между тѣмъ вы — писатель и собираетесь выпустить въ свѣтъ большой трудъ… будете знаменитостью. И я узнаю все это только теперь, послѣ столькихъ недѣль знакомства!

Вельборнь былъ страшно польщенъ этимъ упрекомъ, но съ горделивой скромностью возразилъ:

— Это, можетъ быть, еще преждевременно… я говорю о знаменитости… Я еще только собираюсь… произведеніе еще собственно не написано…

— Да, это Адлау мнѣ говорилъ, но онъ упоминалъ о рукописи, которую вы хотѣли прочитать ему.

Вельборнъ принялъ глубоко оскорбленный видъ.

— Я дѣйствительно хотѣлъ слышать его мнѣніе о первой главѣ… до сихъ поръ я описывалъ только наше путешествіе и Корфу, но онъ очень странно отнесся къ этому… совсѣмъ отрицательно, можно даже сказать… грубо!

— Да, это на него похоже: онъ иногда бываетъ очень рѣзкимъ, — согласился старикъ, — но это у него только наружно; несмотря на это, онъ очень подробно говорилъ мнѣ о вашемъ произведеніи, а я страшно интерооуюсь подобными вещами. Вы можете… — онъ на мгновеніе колебался, предчувствуя, что этимъ самымъ навлекаетъ на себя, но затѣмъ отважно докончилъ: — вы можете прочитать его мнѣ!

Лицо будущей знаменитости просіяло при этомъ предложеніи.

— Ваше превосходительство… вы желаете ознакомиться?

— Само собой разумѣется… но здѣсь это будетъ неудобно. Моя дочь занята теперь исключительно своимъ эскизомъ, а Адлау можетъ опять задѣть васъ какимъ нибудь замѣчаніемъ. Пойдемте лучше назадъ къ ресторану, тамъ намъ никто не помѣшаетъ.

Велборнъ колебался: ему очень хотѣлось имѣть своей слушательницей и баронессу, но послѣдняя фраза Роттенштейна подѣйствовала; онъ вовсе но имѣлъ желанія снова выслушивать рѣзкости «дикаря» и согласился.

— Мы идемъ къ ресторану, — крикнулъ Роттенштейнъ остальнымъ. — Не безпокойся, Эльфрида, можешь спокойно кончать свой эскизъ, да и вы, Робертъ, вѣроятно тоже захотите еще погулять здѣсь? Вамъ незачѣмъ торопиться, у насъ еще больше чара, — и онъ дружески взялъ подъ-руку жертву своей интриги.

Вельборнъ тотчасъ же сталъ распространяться о. своихъ литературныхъ планахъ и при этомъ вынулъ изъ кармана очень объемистую тетрадь. При другихъ обстоятельствахъ размѣры этой первой главы, вѣроятно приведи бы тайнаго совѣтника въ. содроганіе, сегодня же онъ очень благосклонно взиралъ на нее; этого хватить вѣроятно гораздо болѣе, чѣмъ на часъ! Въ теченіе этого времени «другія дѣла» имѣли возможность достаточно развиться.

Вельборнъ былъ очень тронутъ подобнымъ живымъ интересомъ, а потому оба, вполнѣ довольные, добрались до ресторана.

— Теперь устроимся поудобнѣе! — сказалъ старикъ: — закажемъ бутылочку чуднаго винца, имѣющагося тутъ, сядемъ подъ этими оливковыми деревьями, а затѣмъ начинайте.

Мѣсто было очень хорошее, вино еще того лучше. Вельборнъ положилъ предъ собою свой барометръ, затѣмъ раскрылъ тетрадь и приступилъ къ чтенію.

Онъ началъ съ отъѣзда изъ Тріеста, поднялъ тамъ якорь, ровно въ два часа двадцать три минуты и направился по синимъ волнамъ Адріатическаго моря. Затѣмъ онъ добросовѣстно перечислилъ каждый островъ и каждый заливъ и благополучно, добрался до Корфу, гдѣ собственно только начиналось его произведеніе.

Тайный совѣтникъ, почти не слушая, усердно попивалъ вино, и мысленно рисовалъ себѣ сцену, которая вѣроятно разыгрывается теперь тамъ, на скалѣ. Она несомнѣнно будетъ носить, нѣсколько бурный характеръ, но потомъ… ему не придется взбираться на верблюдовъ и пирамиды, онъ со своими дѣтьми отправится домой, а въ Линденгофѣ… Но тутъ греческое вино подшутило надъ старичкомъ: тайный совѣтникъ ничего больше, не видѣлъ и не слышалъ — онъ крѣпко и сладко заснулъ

Вельборнъ не смотрѣлъ на своего слушателя, принимая его молчаніе за признакъ напряженнаго вниманія, и усердно продолжалъ читать.

IV.

Робертъ и Эльфрида остались одни, и это неожиданное пребываніе наединѣ повидимому было одинаково, непріятно имъ обоимъ; но ни одинъ изъ нихъ не хотѣлъ показать это другому. Эльфрида была всецѣло поглощена своимъ эскизомъ, а Адлау усердно изучалъ окрестности въ подзорную трубу.

Молчаніе продолжалось довольно долго; наконецъ Робертъ повидимому убѣдился, что не можетъ до безконечности смотрѣть въ бинокль; онъ сложилъ его, подошелъ къ молодой женщинѣ и сказалъ нѣсколько словъ относительно ея рисунка и красоты мѣстности. Увы! на это послѣдовалъ очень краткій отвѣтъ.

Баронесса почти не отрывала взора отъ своей работы, но повидимому почувствовала, что взоръ Адлау былъ устремленъ на нее, и сама прервала снова наступившее молчаніе:

— Значитъ, послѣзавтра вы уѣзжаете?

— Да, какъ было рѣшено.

— Вы думаете, что вынесете тѣсныя домашнія рамки послѣ той подвижной жизни, которую вы вели? Я боюсь, что вы тамъ…

— Закисну? Дѣйствительно эта опасность очень велика!

— Это слово относилось къ моему отцу, — холодно возразила Эльфрида.

— Можетъ быть, отчасти и ко мнѣ. Наши взгляды въ этомъ отношеніи расходятся, хотя конечно свѣтъ долженъ представляться намъ съ совершенно различныхъ сторонъ, Вы изъѣздили міръ въ качествѣ знатной путешественницы, носились по волнамъ житейскаго моря при полномъ затишьѣ, я же боролся съ ними въ бурю; при такихъ условіяхъ не можетъ быть и рѣчи о наслажденіи.

— Но тѣмъ не менѣе цѣль достигается, какъ видно по вашему опыту.

— Я и не жалуюсь. Тяжелые годы ученья имѣютъ свою хорошую сторону — они закаляютъ силы. Но теперь, когда борьба окончена, я хочу причалить къ берегу. Вы всегда имѣли то преимущество, что обладали возможностью распоряжаться своей судьбой.

Эта иронія разсердила Эльфриду.

— Я дѣйствительно отвыкла жить на нашемъ сѣромъ, холодномъ сѣверѣ, въ тѣсныхъ домашнихъ условіяхъ, такъ какъ избалована роскошной красотой юга, широкимъ просторомъ кочевой жизни, чуждой всякихъ мелкихъ предразсудковъ. Это для меня является источникомъ жизни, изъ котораго я пила въ теченіе многихъ лѣтъ, и отъ котораго я и теперь не могу отказаться;

— Не можете? Нѣтъ, вы просто… не хотите…

— Можетъ быть, и не хочу.

— И этотъ хваленый волшебный источникъ дѣйствительно далъ вамъ счастье? — съ рѣзкимъ удареніемъ спросилъ Адлау.

Вопросъ былъ такъ неожиданъ, что молодая женщина слегка вздрогнула, но, тотчасъ овладѣвъ собой, рѣшительно отвѣтила:

— Да!

Робертъ пристально взглянулъ на нее.

— Это вы можете говорить другимъ, но не мнѣ! Я вѣдь зналъ васъ раньше… Правда, это было уже давно, но я все-таки еще помню, какъ выражается счастье на вашемъ лицѣ. Увидѣвъ теперь предъ собой блѣдную, утомленную женщину, лишенную жизненной энергіи и жизнерадостности, я замѣтилъ также, что вы были поражены недугомъ до самой глубины души, что вы больны еще теперь! Можетъ быть, сначала этотъ «источникъ жизни» и опьянилъ васъ, но это продолжалось недолго, и теперь вы только стараетесь одурманить себя этимъ «источникомъ». Вы вмѣстѣ съ родиной утратили всякую почву подъ ногами.

Эти слова были справедливы, и Эльфрида создавала это, но она не привыкла слышать правду, и рѣзкій тонъ уязвилъ ее.

— Я думаю, эти касается только меня, — упрямо заявила она. — Вы проповѣдуете мнѣ, тогда какъ сами все время скитались по свѣту. Васъ никто не заставлялъ покидать родину. — Не успѣла эта необдуманная фраза вырваться у Эльфриды, какъ она уже раскаялась въ этомъ; она опустила глаза подъ взглядомъ горькаго упрека, направленнымъ на нее, и быстро добавила: — пасторъ Адлау не одобрялъ этого; онъ не хотѣлъ поте рять единственнаго сына.

— И тѣмъ не менѣе долженъ былъ потерять еro! — съ горечью произнесъ Робертъ. — Да, это было для него стрршо больно, и онъ съ тяжелымъ сердцемъ отпустилъ меня! Но я не слушалъ его. Я во что бы то ни стало хотѣлъ сдѣлаться богатымъ, и какъ можно скорѣе! Зачѣмъ — можетъ быть, вамъ это извѣстно, баронесса?

Молодая женщина молчала; она снова взяла въ руки карандашъ и стала поспѣшно проводить линію за линіей въ своемъ альбомѣ:

Адлау подошелъ поближе и всталъ прямо противъ нея. Въ его голосѣ дрожалъ сдержанный гнѣвъ, когда онъ продолжалъ:

— Вѣдь ваша матушка такъ вразумительно разъяснила мнѣ, что молодой человѣкъ безъ всякаго состоянія, какимъ я былъ тогда, не долженъ имѣть никакихъ видовъ на будущее, такъ какъ лишь по прошествіи десяти-двѣнадцати лѣтъ сможетъ основать самый скромный домашній очагъ, и добавила, что ея дочь не должна связывать себя на такое продолжительное время. Скромный домашній очагъ былъ вообще не по вкусу ея превосходительству. Значитъ, надо было или отказаться совсѣмъ, или постараться создать себѣ «виды на будущее». Я предпочелъ второе.

Онъ остановился, какъ бы выжидая отвѣта, но его не послѣдовало; карандашъ задрожалъ въ рукѣ молодой женщины, и если бы кто нибудь посмотрѣлъ поближе на рисунокъ, то замѣтилъ бы, что она совсѣмъ испортила его множествомъ самыхъ спутанныхъ линій.

Робертъ очевидно ожидалъ чего нибудь другого, а, никакъ не это упорное молчаніе, и вдругъ перемѣнилъ тему.

— Впрочемъ все это — старыя, забытыя исторіи, до которыхъ теперь нѣтъ никакого дѣла! Мы оба сдѣлали карьеру въ жизни; каждый по-своему. Я не могу быть неблагодарнымъ къ чужбинѣ — она дала мнѣ многое, но теперь снова хочу работать на родной землѣ. Я не думаю о томъ, что она лежитъ на сѣромъ, неприглядномъ сѣверѣ; на этомъ клочкѣ я — самъ себѣ хозяинъ, и мнѣ этотъ довольно.

Онъ выпрямился, въ его глазахъ сверкнуло гордое удовлетвореніе.

Что-то вродѣ зависти мелькнуло въ томъ взорѣ, которымъ Эльфрида окинула этого человѣка; въ ожесточенной жизненной борьбѣ онѣ сохранилъ всѣ, свои силы, остался здоровымъ душой и тѣломъ… а она!.. Въ ней внезапно поднялась какая-то горечь, скорбь о чемъ-то безвозвратно утраченномъ.

— Какъ видите, у меня нѣтъ настоящаго таланта къ путешествіямъ, — снова началъ Адлау, — но кое кто другой, кажется, хочетъ получить свое образованіе подъ вашимъ руководствомъ. Вѣрный рыцарь, какъ я слышалъ, будетъ сопровождать васъ и въ Египтѣ?

— Вельборнъ просилъ разрѣшенія присоединиться къ намъ, — отвѣтила Эльфрида, умышленно не замѣчая насмѣшки, — и мы ничего не имѣемъ противъ этого. Это — пріятный спутникъ, безобидная, веселая натура.

— Да, очень безобидная, какъ и всѣ дураки!

Молодая особа порывисто захлопнула свой альбомъ и встала;

— Господинъ Адлау, вы очень рѣзки въ своихъ сужденіяхъ.

— Но они справедливы, съ этимъ вы должны согласиться. Несмотря на это, господинъ Вельборнъ въ большой милости у васъ. Но онъ и не подозрѣваетъ, что обязанъ этимъ исключительно мнѣ.

— Вамъ? — съ удареніемъ повторила Эльфрида, — не знаю…

— А я знаю, — перебилъ ее Робертъ съ возрастающей раздражительностью, — я прекрасно знаю, что означаетъ эта игра и кого она должна колоть и дразнить. Вы еще прекрасно знаетѣ мою старую слабость — ревность. Ну, хорошо, она уколола меня; я не стану отрицать этого. Но теперь, когда я уѣду, вы можете отдѣлаться отъ этого человѣка; его присутствіе, какъ я полагаю, является теперь излишнимъ.

Это признаніе въ ревности вырвалось съ озлобленіемъ, какъ бы противъ воли, но тѣмъ не менѣе это было признаніе, и оно не осталось безъ результата. Лицо Эльфриды вдругъ покрылось яркой краской. Ея голосъ дрожалъ, когда она неувѣренно произнесла:

— Какое вамъ до этого дѣло? Вы вѣдь будете въ Бранкенбергѣ. Насъ будутъ раздѣлять море и нѣсколько государствѣ!

— Неужели же вы непремѣнно должны ѣхать въ Египетъ, Эльфрида? — послышался старый, давно неслышанный оттѣнокъ въ тонѣ, которымъ Робертъ произнесъ этотъ вопросъ и имя, названное теперь впервые. — Отецъ проситъ вамъ громадную жертву этимъ путешествіемъ; онъ все время рвется назадъ; въ Линденгофъ. Вѣдь исключительно отъ васъ зависитъ отказаться отъ этой поѣздки, вернуться домой.

Эльфрида не отвѣчала; она чувствовала, чего отъ нея хотѣли: ея гордость; ея упрямство должны были сломиться! Она повидимому боролась сама съ собой.

Доброе слово, просьба рѣшили бы въ эту минуту все. Но Робертъ не умѣлъ просить тамъ, гдѣ чувствовалъ себя вполнѣ правымъ; колебаніе молодой женщины вывело его изъ себя.

— Вы останетесь? Удалите отъ себя этого навязчиваго субъекта? — почти угрожающе спросилъ онъ.

Этотъ тонъ снова пробудилъ упрямство молодой женщины.

— Я не подчиняюсь приказаніямъ! — воскликнула она.

— Я требую рѣшенія, а не милости! Вы ѣдете въ Египетъ? да или нѣтъ?

— Да, — коротко сорвалось съ устъ Эльфриды.

По мрачнымъ чертамъ лица Роберта пробѣжала судорога, но онъ тотчасъ же раскланялся и съ ледяной холодностью произнесъ:

— Въ такомъ случаѣ желаю вамъ счастливаго пути! Прощайте!

Онъ ушелъ, даже не обернувшись, и тотчасъ же исчезъ за скалой.

Звукъ его шаговъ уже давно замолкъ, а Эльфрида все еще стояла на прежнемъ мѣстѣ и смотрѣла вдаль, но ничего не видѣла; наконецъ она медленно повернулась и пошла назадъ.

V.

Пароходъ, шедшій изъ Александріи и на нѣсколько часовъ заходившій въ Корфу, пришелъ во-время, и путешественники, отправлявшіеся на немъ въ Тріестъ, дѣлали послѣднія приготовленія къ отъѣзду. Носильщики со всѣхъ сторонъ тащили багажъ, много лодокъ уже отчалило, направляясь къ пароходу, стоявшему довольно далеко на рейдѣ.

Роттенштейнъ вышелъ изъ гостиницы и повидимому совершенно безцѣльно бродилъ въ толпѣ, собравшейся на берегу. На самомъ дѣлѣ онъ направлялся къ Рансдорфамъ, но умышленно скрылъ это отъ дочери, чтобы не разыгралась такая же буря, какъ третьяго дня. Старикъ былъ въ очень угнетенномъ состояніи духа, потому что не могъ скрыть отъ себя, что его «вмѣшательство», которымъ онъ такъ гордился; потерпѣло полную неудачу. Хотя онъ и не зналъ, что собственно произошло между Эльфридой и Адлау, и не посмѣлъ разспрашивать, по былъ твердо убѣжденъ, что всему насталъ конецъ.

Бѣднаго старика ожидало очень непріятное пробужденіе тогда подъ оливковыми деревьями; во-первыхъ, на него свалился зонтикъ, прикрѣпленный среди вѣтвей для защиты отъ солнца, Во-вторыхъ, неожиданно появилась Эльфрида одна, блѣдная и взволнованная. Она сказала, что отъ рисованія у нея разболѣлась голова, и пожелала немедленно ѣхать домой. На возросъ отца, куда дѣлся Робертъ, она отвѣтила, что Адлау пошелъ дальше въ горы и вѣроятно скоро нагонитъ ихъ. Вельборнъ побѣжалъ въ домъ съ приказаніемъ сѣдлать муловъ, и, десять минутъ спустя, общество тронулось въ путь.

Обратное путешествіе было очень непріятно. Эльфрида не говорила ни слова, тайный совѣтникъ — только самое необходимое, такъ что болталъ одинъ Вельборнъ. Онъ конечно ничего не замѣтилъ, повѣрилъ въ головную боль и безпрестанно предлагалъ всевозможныя средства. Наконецъ онъ напалъ на свою любимую тему и заявилъ, что его барометръ предсказываетъ дурную ногоду, и это и является причиной головной боли баронессы.

Адлау конечно не нагналъ ихъ, да и вообще о немъ не было ни слуха, ни духа. Только сегодня утромъ онъ прислалъ Роттенштейну свою карточку, на которой стояло нѣсколько прощальныхъ словъ, но совершенно не упоминалось о баронессѣ.

Старикъ зналъ теперь, въ чемъ дѣло, но, не желая такъ холодно разстаться съ человѣкомъ, котораго съ удовольствіемъ назвалъ бы своимъ сыномъ, хотѣлъ попрощаться съ нимъ лично и направлялся къ нему. Однако тутъ онъ конечно наткнулся на неизбѣжнаго Вельборна, имѣвшаго способность появляться именно тамъ, гдѣ онъ былъ болѣе всего некстати. Вельборнъ ни на шагъ не отходилъ отъ Роттеншгейна, и всѣ попытки послѣдняго отдѣлаться отъ него остались безъ результата. Наконецъ старикъ окончательно потерялъ терпѣніе.

— Мнѣ нужно сдѣлать еще нѣкоторыя покупки, — сказалъ онъ, — а вы прикажите доложить о себѣ моей дочери; сегодня она чувствуетъ себя гораздо лучше и вѣроятно приметъ васъ.

Это средство подѣйствовало: молодой человѣкъ раскланялся и поспѣшно повернулъ обратно къ гостиницѣ, тогда какъ Роттенштейнъ съ неменьшей поспѣшностью направился къ дому Рансдорфовъ.

Онъ пришелъ какъ разъ во-время. Адлау уже прощался со своими родными, и на его мрачномъ лицѣ промелькнуло выраженіе радостнаго изумленія при видѣ Роттенштейна, котораго онъ совершенно не ожидалъ. Консулъ, очевидно бывшій сегодня также не въ духѣ, послѣ первыхъ привѣтствій съ. досадой произнесъ:

— Ужасно, досадно, мы даже не можемъ проводитъ Роберта на пароходъ. Сегодня ожидается на Корфу принцъ Карлъ; его яхта уже видна и вѣроятно черезъ полчаса будетъ здѣсь. Я по обязанностямъ службы долженъ встрѣтить его, а Метѣ придется подносить букетъ принцессѣ. Ничего не подѣлаешь Робертъ, поѣзжай ужъ одинъ!

— Помилуй, — запротестовалъ Адлау, — чѣмъ короче будетъ прощаніе, тѣмъ лучше.. Впрочемъ мнѣ уже пора отправляться въ путь.

— Я замѣню васъ, господинъ Рансдорфъ, — произнесъ Роттенштейнъ. — Не возражайте, Робертъ, я провожу васъ на пароходъ. Море сегодня, какъ зеркало, и черезъ часъ я опятъ буду дома.

Робертъ согласился, и всѣ направились къ лодкѣ, ожидавшей ихъ у берега. Прощаніе было непродолжительно, но, тѣмъ не менѣе сердечно.

— Значитъ, до свиданія лѣтомъ въ Бранкендорфѣ! Вы мнѣ обѣщали! А дѣтей вы конечно возьмете съ собой. Не плачь, Мета! мы вѣдь разстанемся только на нѣсколько мѣсяцевъ.. Да хранитъ васъ Богъ! До скораго свиданія! — воскликнулъ Адлау и вскочилъ въ лодку.

Роттенштейнъ послѣдовалъ за нимъ, лодка отчалила и направилась къ пароходу.

Тамъ царило большое оживленіе; лодки подходили и отчаливали, путешественники поднимались на палубу, гдѣ шли приготовленія къ отходу, до котораго оставалось еще полчаса, такъ что Адлау и Роттенштейнъ могли побесѣдовать, Однако разговоръ не клеился и чувствовалась натянутость. Наконецъ Робертъ проговорилъ:

— Я въ хлопотахъ даже не имѣлъ возможности сдѣлать вамъ прощальный визитъ и могъ только послать карточку. Очень любезно съ вашей стороны, что вы все-таки пришли!

— Карточка показалась мнѣ слишкомъ оффиціальной, — съ легкимъ упрекомъ произнесъ Роттенштейнъ, — мнѣ хотѣлось еще разъ повидать васъ и послать съ вами привѣтъ родинѣ.

— Большое спасибо! А вы все-таки ѣдете въ Египетъ?

— Я долженъ — Эльфрида настаиваетъ на этомъ. — Этотъ отвѣтъ былъ произнесенъ очень прискорбнымъ тономъ, и при этомъ тайный совѣтникъ окинулъ пароходъ тоскливымъ взглядомъ. — Если бы вы знали, Робертъ, какъ я вамъ завидую, — жалобно добавилъ онъ, — съ какимъ удовольствіемъ я тоже поѣхалъ бы домой!

Адлау, стряхнувъ пепелъ съ сигары, спокойно спросилъ:

— Почему же вы не дѣлаете этого? Поѣхали бы со мной въ Тріестъ, а оттуда домой.

— Не разстраивайте меня еще больше своими шутками!

— Я нисколько не шучу, а говорю совершенно серьезно. Въ моей каютѣ есть еще свободное мѣсто, какъ я случайно узналъ сегодня утромъ. Погода обѣщаетъ намъ спокойный переѣздъ. Нужно только сказать нѣсколько словъ капитану, а во мнѣ вы будете имѣть удобнаго спутника. Вы уже не успѣете съѣздить на берегъ, да этого и не нужно. Моя касса находится въ вашемъ распоряженіи и мой чемоданъ также. Я могу снабдить васъ всѣмъ необходимымъ на нѣсколько дней, а изъ Тріеста можно телеграфировать, чтобы немедленно выслали вашъ багажъ. Это очень просто!

Тайный совѣтникъ совсѣмъ опѣшилъ. Онъ не могъ разобрать, шутитъ ли Робертъ, или говоритъ серьезно.

— Помилуйте, Робертъ, что это вамъ пришло въ голову? Вѣдь моя дочь здѣсь, въ Корфу, и собирается въ Египетъ.

— Ну, такъ что же? Вашъ отъѣздъ нисколько не помѣшаетъ этому. Конечно баронессу надо извѣстить. Вы напишете нѣсколько словъ, чтобы сообщить ей обо всемъ. Вотъ человѣкъ изъ вашей гостиницы! Позвать его?

— Нѣтъ, нѣтъ, ради Бога! — испуганно запротестовалъ старикъ. — Кажется, вы дѣйствительно были бы способны на подобную штуку!

Вмѣсто всякаго отвѣта Адлау вынулъ часы и посмотрѣлъ на нихъ.

— Остается еще десять минутъ до отхода парохода. Рѣшайте скорѣе! Подумайте о своемъ Линденгофѣ, объ уютныхъ вечерахъ около камина! Почему вы непремѣнно хотите жариться въ пустынѣ? Потомъ пирамиды, верблюды… вѣдь вамъ придется ѣздить на нихъ! Когда вы будете въ Египтѣ…

— Нѣтъ, нѣтъ! — съ отчаяніемъ воскликнулъ тайный совѣтникъ: — но вѣдь не могу же я… Оставьте меля въ покоѣ, Робертъ! Не могу же я бросить свою дочь одну въ чужой странѣ!

— Но вѣдь баронесса совершенно самостоятельна, вполнѣ освоилась съ путешествіями, да кромѣ того при ней опытная горничная. Сколько дамъ въ наше время путешествуютъ однѣ! Вы конечно взяли чеки на Каиръ… они при васъ?

— Нѣтъ, они у нашего банкира въ Корфу.

— Тѣмъ лучше, баронесса можетъ прямо взять, ихъ тамъ. Видите, уже подымаютъ якоря, нельзя терять время! Вотъ моя записная книжка; напишите нѣсколько словъ, этого пока вполнѣ достаточно.

У Роттенштейна, который самъ не зналъ, какъ это произошло, вдругъ очутились въ рукахъ карандашъ и записная книжка, а стоявшій рядомъ Робертъ сталъ диктовать:

«Ѣду съ Адлау въ Тріестъ, а оттуда домой, подробности письмомъ. Чеки на Каиръ у нашего банкира. Счастливаго пути въ Египетъ. Любящій тебя отецъ».

До сихъ поръ старикъ машинально писалъ, совершенно покорившись сильной чужой волѣ, но при упоминаніи объ отеческой любви остановился.

— Помилуйте, Робертъ, вѣдь это же нельзя. Эльфрида будетъ внѣ себя и совершенно справедливо. Она…

— «Любящій тебя отецъ»! — повелительно повторилъ Адлау. — Написали? Прекрасно! Адресъ я напишу самъ. Подождите минутку, вы возьмете съ собою записку! — Послѣднія слова были обращены къ слугѣ изъ гостиницы, собиравшемуся покинуть пароходъ. Робертъ быстро сложилъ записку, надписалъ адресъ и передалъ лакею. — Немедленно передайте это баронессѣ Вильковъ и скажите, что его превосходительство уѣхали со мной въ Тріестъ… вотъ вамъ!

Монета, скользнувшая въ руку слуги, сдѣлала его очень услужливымъ, онъ обѣщалъ исполнить все въ точности и поспѣшилъ къ трапу. Медлить было нельзя, потому что уже былъ данъ сигналъ къ отходу.

Роттенштейнъ хотѣлъ было послѣдовать за лакеемъ; -но Робертъ схватилъ его за руку.

— Теперь нечего колебаться, разъ вы уже рѣшили.

— Нѣтъ, это вы рѣшили! — внѣ себя воскликнулъ старикъ, — я ничего не дѣлалъ и не знаю, какъ это случилось; вы совершенно не дали мнѣ времени опомниться. Вы стояли надо мною и командовали, какъ генералъ. Вы — ужасный человѣкъ!

«Ужасный человѣкъ» все еще держалъ его за. рукавъ, и съ полнымъ спокойствіемъ смотрѣлъ, какъ поднимали трапъ, какъ отчалила послѣдняя лодка, и только тогда отпустилъ свою жертву, когда больше нечего было опасаться ея бѣгства.

— Такъ, теперь пароходъ тронулся, — съ чувствомъ глубокаго удовлетворенія произнесъ онъ. — Я спущусь въ каюту и поговорю съ капитаномъ относительно мѣста для васъ. Радуйтесь же: мы ѣдемъ домой!

Но бѣдный старикъ и не думалъ радоваться; онъ въ полномъ изнеможеніи опустился на скамейку и началъ раздумывать надъ всей этой небывалой исторіей. Онъ прекрасно представилъ себѣ, какая сцена разыграется въ гостиницѣ, когда Эльфрида получитъ записку съ адресомъ, надписаннымъ рукою Адлау. Она никогда не проститъ этого ему, и онъ самъ казался себѣ ужаснымъ злодѣемъ, оставившимъ свою дочь въ одиночествѣ въ чужой странѣ; Да, этотъ Робертъ — настоящій деспотъ! Чѣмъ больше Роттенштейнъ задумывался надъ этимъ, тѣмъ болѣе сердился на своего любимца. Но вдругъ среди этого гнѣва онъ ударилъ рукой по скамейкѣ и съ полнымъ убѣжденіемъ произнесъ:

— А все-таки правда: Эльфридѣ нехватало такого мужа, а мнѣ — такого зятя.

VI.

На берегахъ Рейна уже наступила весна, и всюду появлялась яркая молодая зелень. Имѣніе Роттенштейна было очень небольшое, но какъ бы нарочно созданное для удобнаго отдыха на старости лѣтъ. Привѣтливый домъ пріютился подъ тѣнью старыхъ липъ. Къ обширному саду примыкалъ небольшой виноградникъ — большая гордость и утѣха старика.

На обвитомъ виноградомъ балконѣ сидѣли тайный совѣтникъ и его сосѣдъ по имѣнію, а на столѣ искрилось въ стаканахъ вино «собственныхъ виноградниковъ», которымъ старикъ очень гордился. Зима, проведенная дома, казалось, послужила ему на пользу: у него былъ гораздо болѣе здоровый видъ, чѣмъ осенью.

Робертъ Адлау почти не измѣнился, только былъ блѣднѣе обыкновеннаго, и на его лбу виднѣлась широкая черная повязка, указывавшая на какое-то пораненіе.

— За благополучное выздоровленіе! — произнесъ Роттенштейнъ, поднимая стаканъ, — иной человѣкъ мѣсяцъ возится съ такой раной на головѣ, а вы уже черезъ недѣлю бѣгаете, какъ ни въ чемъ не бывало!

— Да вовсе и не стоило подымать изъ-за этого такой шумъ, пожавъ плечами, отвѣтилъ Адлау, — только потеря сознанія вслѣдствіе, паденія, сильное кровотеченіе… мнѣ только жаль лисицы, которая пропала изъ-за этой исторіи.

— Ну, все же лучше, что пропала лисица, а не вы! Впрочемъ вся эта исторія имѣла сначала очень скверный видъ. Вы совершенно не знаете, что была за картина, когда меня позвали въ Бранкенбергъ и когда я увидѣлъ васъ безъ признаковъ жизни и въ крови. Докторъ сначала только покачалъ головой, и теперь говоритъ, что еще никогда не встрѣчалъ такой натуры, какъ ваша.

— Да, пожаловаться не могу. Впрочемъ я здорово намылилъ голову своему управляющему за то, что онъ не нашелъ ничего лучшаго, какъ послать за вами и напугать васъ этимъ извѣстіемъ. Какое же вамъ дѣло до этого?

— Какое мнѣ дѣло? — возмущенно воскликнулъ Роттенштейнъ. — Да что же, вы думаете, что ваша жизнь и смерть для меня безразличны?

— Ну да, вамъ-то, можетъ быть, и нѣтъ, — протяжно произнесъ Адлау, — но другіе конечно…

Онъ вдругъ остановился, какъ будто сказалъ слишкомъ много.

Старикъ поспѣшно продолжалъ:

— Ну, да, другихъ друзей у васъ здѣсь нѣтъ, но въ этомъ вы сами виноваты. Я уже давно собирался отчитать васъ за вашъ отшельническій образъ жизни; вы не сдѣлали визитовъ никому изъ сосѣдей, нигдѣ не бываете и упорно сторонитесь общества. Какъ это вы можете постоянно сидѣть въ одиночествѣ въ этомъ громадномъ пустомъ замкѣ?

— Ну, лѣтомъ пріѣдетъ сестра съ мужемъ и дѣтьми, — уклончиво отвѣтилъ Адлау. — Впрочемъ у меня очень много дѣла, гораздо больше, чѣмъ я думалъ. До сихъ поръ у меня совершенно не было времени для развлеченій.

— Да, вы въ Бранкенбергѣ, кажется, все перевертываете вверхъ дномъ, — засмѣялся Роттенштейнъ. — Наши сельскіе хозяева разѣваютъ рты отъ удивленія — такія невиданныя вещи выростаютъ тамъ у васъ, но тѣмъ болѣе ставятъ вамъ въ вину вашу замкнутость; мнѣ достаточно часто приходится выслушивать, что я — единственный человѣкъ во всей окрестности, котораго вы признаете.

— И тотъ хочетъ покинуть меня, — съ слегка принужденной веселостью замѣтилъ Робертъ: — вѣдь вы собираетесь въ Швейцарію?

— Въ слѣдующемъ мѣсяцѣ. Моя дочь рѣшила провести лѣто въ Интерлакенѣ, тамъ мы и встрѣтимся. Я вѣдь не видѣлъ ея цѣлыхъ полгода.

Послѣднія слова прозвучали очень печально. Адлау полусострадательно, полунасмѣшливо посмотрѣлъ на него.

— Боюсь, что оказалъ вамъ плохую услугу, похитивъ васъ тогда. Вы совершенно нерасположены къ подобнымъ рѣшительнымъ мѣрамъ и вѣроятно давно раскаялись въ этомъ.

— Вовсе нѣтъ, я былъ очень доволенъ отдѣлаться отъ этого Египта съ его пирамидами и верблюдами; но конечно… Эльфрида страшно разсердилась на меня за это. Мнѣ пришлось прочитать въ письмахъ очень непріятныя вепіи.

— Почему же вы не свалили всего на меня, какъ я вамъ совѣтовалъ?

Старикъ смущенно молчалъ; онъ такъ и поступилъ, но это только увеличило его вину въ глазахъ дочери.

— Ну, вы скоро получите возможность устно попросить прощенія, — насмѣшливо продолжалъ Робертъ. — Изобразите мое, злодѣяніе въ самыхъ черныхъ краскахъ, я ничего не имѣю противъ. Баронесса еще въ Константинополѣ?

— Да, она собиралась пробыть тамъ нѣсколько недѣль. Я жду отъ нея извѣстій. Я писалъ ей недѣлю тому назадъ, надъ разъ въ тотъ, день, когда вы упали съ лошади.

Адлау, собиравшійся было поднести стаканъ ко рту, порывисто поставилъ его на столъ.

— Надѣюсь, вы не писали ей объ этомъ?

Роттенштейнъ слегка смутился: онъ дѣйствительно написалъ о несчастномъ случаѣ съ Робертомъ, но не рѣшился сознаться въ этомъ послѣ такого грознаго вопроса, и отвѣтилъ очень дипломатично:

— Если вы не хотите, то я ничего не буду писать ей относительно этого.

— Очень прошу васъ. Врядъ ли въ Константинополѣ подобныя вещи представляютъ интересъ, тѣмъ болѣе, когда находишься въ пріятномъ обществѣ.

Эти слова прозвучали очень злобно, и Роттенштейнъ счелъ за лучшее сдѣлать видъ, что не понимаетъ намека.

— Да, Эдьфрида теперь въ интересномъ обществѣ, — видимо совсѣмъ непринужденно отвѣтилъ онъ. — Я вамъ уже разсказывалъ, что она встрѣтила въ Каирѣ мистера и миссисъ Торнтонъ, то англійское семейство, у котораго она гостила лѣтомъ, и они совершили все путешествіе вмѣстѣ.

— Съ неизбѣжнымъ придаткомъ, — господиномъ Вельборномъ.

— Да, кажется, они до сихъ поръ не отдѣлались отъ него. Изъ Египта онъ вмѣстѣ съ ними отправился въ Палестину, а потомъ — въ Константинополь, и, я увѣренъ, онъ окажется также и въ Швейцаріи. Теперь я тоже начинаю бояться; онъ повидимому стремится къ опредѣленной цѣли, а такое настойчивое и неутомимое ухаживаніе въ концѣ концовъ подѣйствуетъ на всякую женщину. У Эльфриды вообще есть странности. Если она дѣйствительно дастъ убѣдить себя…

Робертъ вдругъ всталъ, взялся за шляпу и рѣзко произнесъ:

— Тогда она заслуживаетъ, такого мужа. Желаю ей счастья.

— Вы уже уходите? — съ изумленіемъ спросилъ Роттенштейнъ.

Старикъ злился на самого себя; онъ зналъ, что Адлау не выноситъ разговоровъ на эту тему, и тѣмъ не менѣе самъ началъ его.

— Да вѣдь вы и получаса не сидѣли, — умоляюще продолжалъ онъ.

— Мнѣ надо сходить въ Рехенауцскій лѣсѣ, чтобы посмотрѣть, въ какомъ онъ состояніи; онъ продается и мнѣ предложили купить его. Я не хочу упускать такой случай. Итакъ, до свиданія!

Раскланявшись, онъ быстро вышелъ; старикъ, качая головой, смотрѣлъ ему вслѣдъ и вполголоса произнесъ:

— Онъ не можетъ забыть это, несмотря ни на что! Да, да; Фридель, Робертъ на твоей совѣсти!

Тутъ же онъ подумалъ о томъ, какое впечатлѣніе произведетъ на его дочь извѣстіе, которое онъ сообщилъ ей? Его оторвали тогда, въ день катастрофы съ Робертомъ, именно отъ письма и когда онъ вернулся, то подъ первымъ впечатлѣніемъ несчастнаго случая приписалъ къ неоконченному посланію: «Только что вернулся изъ Бранкенберга, гдѣ лежитъ сильно раненый Робертъ, онъ упалъ съ лошади; къ сожалѣнію можно ожидать все!». Къ счастью все обошлось благополучно, но онъ былъ убѣжденъ, что она все-таки какъ нибудь отвѣтитъ на такое извѣстіе.

Тайный совѣтникъ сидѣлъ за своимъ стаканомъ, но вино больше не нравилось ему. Въ его головѣ, носились мрачныя думы: ему опять предстояло отправиться на чужбину, что вовсе не улыбалось ему; но ему не оставалось ничего другого: онъ хотѣлъ увидѣть свою дочь, а та неоднократно повторяла ему. что ея нога не будетъ въ Линденгофѣ, пока владѣлецъ Бранкенберга будетъ жить въ своемъ имѣніи.

Чтобы нѣсколько отвлечь свои мысли, Роттенштейнъ взялся за газету и читалъ вѣроятно около часа, какъ вдругъ къ воротамъ подъѣхалъ экипажъ. Старикъ поднялъ голову; фигура господина, выходившаго изъ экипажа, показалась ему знакомой. Роттенштейнъ сталъ всматриваться и вдругъ замеръ отъ испуга: это былъ Фердинандъ Вельборнъ. Его появленіе могло имѣть только одну причину: Эльфрида отвѣтила ему согласіемъ, и онъ въ качествѣ жениха пріѣхалъ просить благословеніе отца; другого объясненія быть не могло.

— Фридель, такое огорченіе ты, все-таки не должна была причинять мнѣ и Роберту, — съ отчаяніемъ простоналъ старикъ, — такой зять! Этого я не перенесу!

Вельборнъ между тѣмъ подошелъ къ балкону, но вдругъ отскочилъ, увидѣвъ Роттенштейна, который былъ до сихъ поръ скрытъ, отъ него зеленью.

— Ваше превосходительство… вы еще живы?

— Почему же мнѣ не быть живому? — спросилъ старикъ, довольно немилостиво встрѣчая своего будущаго вятя. — Вы что противъ этого?

— О, нѣтъ, нѣтъ… совсѣмъ наоборотъ! Но все-гаки удивительно то, что вы такъ сидите тутъ!

— Я нахожу еще болѣе удивительнымъ, что вы здѣсь. Я думалъ, вы въ Константинополѣ!

— Да, я былъ тамъ еще три дня тому назадъ, а теперь здѣсь, — произнесъ Вельборнъ, — Вы дѣйствительно живы и здоровы?

— Какъ видите! — воскликнулъ старикъ, весьма оскорбленный такимъ сомнѣніемъ въ томъ, что онъ не умеръ. — Вы, можетъ быть, расчитывали найти мой трупъ?

— Да, мы думали… то есть мы боялись этого, — быстро поправился Вельборнъ, замѣтивъ негодованіе Роттенштейна. — Баронесса была въ смертельномъ страхѣ и рѣшила немедленно ѣхать. Горничная заявила, что не можетъ уложить вещи въ два часа. Тогда ее просто оставили тамъ съ багажемъ, баронесса взяла съ собой только самое необходимое, а также и меня. Впрочемъ она этого не хотѣла, но миссисъ Торнтонъ настаивала на томъ, что она не должна ѣхать одна, находясь въ такой тревогѣ и волненіи.

— Такъ объясните же мнѣ наконецъ причину, — перебилъ его Роттенштейнъ, потерявшій терпѣніе отъ этой безконечной рѣчи, — я ни слова не понимаю изъ всей исторіи; говорите толкомъ.

Вельборнъ вѣроятно самъ почувствовалъ, что его рѣчь не отличается ясностью, и опять началъ съ начала:

— Мы были въ Константинополѣ съ нашими спутниками-англичанами; тутъ пришло письмо съ извѣстіемъ о несчастьѣ, о вашемъ паденіи. Мистеръ Торнтонъ хотѣлъ раньше освѣдомиться по телеграфу, но баронесса рѣшительно воспротивилась этому и рѣшила немедленно ѣхать. Мы сѣли въ экспрессъ и помчались. Это было ужасно утомительное путешествіе! А вы сидите тутъ за бутылкой вина, какъ ни въ чемъ не бывало. Это удивительно, очень удивительно!

Тайный совѣтникъ началъ понимать, и его лицо просіяло. Вотъ каково было извѣстіе изъ Бранкенберга!

«Ты все-таки пріѣхала, Фридель, да еще съ экспрессомъ!» — внутренне торжествовалъ онъ, но, сообразивъ, что ему нужно подтвердить тотъ предлогъ, которымъ его дочь объяснила свой неожиданный отъѣздъ, благодушно произнесъ:

— Да, вся эта исторія оказалась не такой опасной, какой представлялась на первый взглядъ. Я, правда, оступился на лѣстницѣ.

— Да вовсе нѣтъ, вы упали въ канаву, потому что у экипажа сломалось колесо, — заявилъ Вельборнъ, который, какъ оказывается, зналъ все гораздо лучше, чѣмъ самъ «пострадавшій»

— Ахъ, да, въ канаву! Я ужъ теперь хорошо не помню, у меня все-таки пострадала память… небольшое сотрясеніе мозга, которое, слава Богу, оказалось неопаснымъ. Но скажите мнѣ наконецъ, гдѣ моя дочь?

— Развѣ ея здѣсь нѣтъ? — съ величайшимъ изумленіемъ спросилъ Вельборнъ. — Господи, Боже мой, да она уже два часа тому назадъ оставила меня и пошла въ Линденгофъ по пѣшеходной дорожкѣ, которая, по ея словамъ, гораздо короче проѣзжей… черезъ Рейхенаускій лѣсъ…

Старикъ подскочилъ на стулѣ. Рейхенаускій лѣсъ! Черезъ него была только одна дорога, и этотъ лѣсъ былъ вообще не великъ. Эльфрида тамъ непремѣнно столкнется съ Робертомъ! Браво!

Онъ произнесъ послѣднее слово вслухъ, но спохватившись пояснилъ:

— Я, видите, очень радъ, что моя дочь здѣсь!

— Но вѣдь пока ея еще здѣсь нѣтъ! — озабоченно замѣтилъ Вельборнъ. — На той маленькой станціи, гдѣ мы вышли, не было экипажа, за нимъ надо было послать въ деревню, и начальникъ станціи сказалъ, что на это понадобится цѣлый часъ. Баронесса не пожелала ждать и пошла пѣшкомъ. Я конечно хотѣлъ проводить ее, но она сказала, чтобы я остался съ вещами; я исполнилъ это и теперь привезъ ихъ съ собой.

Вельборнъ разсказывалъ это, самъ не замѣчая, какую жалкую роль онъ игралъ во всей этой исторій. Онъ очевидно уже привыкъ къ подобному обращенію дамы своего сердца, и оно не казалось ему страннымъ.

Роттенштейнъ послѣ этого разсказа превратился въ воплощенную любезность: онъ усадилъ молодого человѣка, предложилъ ему вина и не выказывалъ никакого безпокойства по поводу отсутствія дочери. Для него это опозданіе служило яснымъ доказательствомъ, что Эльфрида въ лѣсу «кого-то» встрѣтила.

Вельборнъ былъ очень тронутъ этой любезностью. Онѣ сѣлъ и началъ разсказывать, причемъ по обыкновенію болталъ обо всемъ, перескакивая съ одного предмета на другой, и въ концѣ донцовъ завелъ рѣчь о томъ, что между нимъ и баронессой очень много общаго, что отецъ оставилъ ему хорошее состояніе — однимъ словомъ, онъ медленными, но вѣрными шагами направлялся къ «отеческому благословенію».

Теперь это повидимому было не опасно, но Роттенштейнъ все же увидѣлъ, что не слѣдуетъ доводить его до формальнаго предложенія, а потому поспѣшилъ перевести разговоръ на другую. тему и освѣдомился о показаніи барометра.

При этомъ вопросѣ лицо молодого человѣка приняло нѣсколько смущенное выраженіе, но онъ тотчасъ же досталъ барометръ, который конечно былъ при немъ, поставилъ его на столъ и съ глубокомысленнымъ видомъ сталъ смотрѣть на него.

— Да, да, удивительная вещь! — сознался онъ. — Представьте себѣ, мой барометръ въ Египтѣ все время стоялъ на дождѣ, цѣлыми мѣсяцами, а на берегахъ Нила почти никогда не бываетъ дождя.

— Значитъ, онъ по обыкновенію ошибся, — благодушно замѣтилъ старикъ. — Барометръ моего садовника гораздо вѣрнѣе: его, зеленая лягушка вчера все время сидѣла на верхней ступенькѣ своей лѣстницы, несмотря на дождь, и сегодня у насъ дѣйствительно прекрасная погода.

— Мой барометръ тоже показываетъ «ясно»! — торжествующе воскликнулъ Вельборнъ, — взгляните-ка сами. Какъ это радуетъ меня!

— Вѣроятно потому, что это рѣдко случается? — сказалъ Роттенштейнъ.

— О, нѣтъ, совсѣмъ по другой причинѣ… это такъ, нѣчто вродѣ суевѣрія. Смѣйтесь, смѣйтесь, наше превосходительство, а я считаю это счастливымъ предзнаменованіемъ для моего появленія въ вашемъ домѣ, для одной надежды… которую я еще не хочу высказывать, но исполненіе которой сдѣлаетъ меня счастливѣйшимъ изъ смертныхъ.

Вельборнъ очевидно снова хотѣлъ подойти къ «родительскому благословенію», и Роттенштейнъ долженъ былъ опять отвлечь его. Онъ съ горячимъ интересомъ освѣдомился о томъ, насколько подвинулось его литературное произведеніе, и тотчасъ же получилъ пространный отвѣтъ, что путевыя замѣтки уже окончены и скоро появятся въ свѣтъ, конечно на средства составителя.

Старикъ слушалъ такъ же разсѣянно, какъ и тогда, подъ маслинами, только сегодня онъ не заснулъ, но наслаждался сознаніемъ, что наконецъ его «вмѣшательство», хотя и неумышленное, оказалось успѣшнымъ!

VII.

Рейхенаускій лѣсъ тянулся по самой границѣ Бранкенберга. Это былъ чудный, густой лиственный лѣсъ, покрытый теперь первымъ пушкомъ весенней зелени. Недалеко отъ узкой дорожки, вившейся черезъ весь лѣсъ, изъ мшистыхъ камней, покрытыхъ низкими кустами и травами, вытекалъ прозрачный ручеекъ. Возлѣ этихъ камней, растянувшись на мягкомъ мхѣ, лежалъ Робертъ; онъ былъ повидимому совершенно равнодушенъ къ лѣсу, который хотѣлъ осмотрѣть, и, погрузившись въ невеселыя думы, не отрывалъ взора отъ журчащаго ручейка.

Теперь, когда онъ былъ одинъ, вдали отъ постороннихъ взоровъ, на его лицѣ лежало выраженіе глубокой скорби. Его старый другъ не ошибся: этотъ человѣкъ не могъ примириться съ потерей, понесенной въ юности. Онъ, правда, думалъ, что все забыто и похоронено, но послѣ неожиданной встрѣчи юношеская любовь вспыхнула съ новой силой.

Такой человѣкъ, какъ Адлау, не былъ созданъ для того, чтобы изнывать отъ горя и тоски. Онъ страшно злился на женщину, которая, подобно ему самому, не хотѣла сломить свое упрямство, но позабыть ее не могъ. Какая польза отъ того, что онъ ушелъ съ головой въ работу и совершенно пересоздавалъ свое имѣніе? Это не радовало его. Чѣмъ упорнѣе онъ старался побороть свою тоску, тѣмъ острѣе она давала себя чувствовать.

Робертъ долго лежалъ на берегу ручья и наконецъ вспомнилъ, что пора идти домой. Онъ приподнялся и вдругъ замеръ, какъ очарованный. Изъ-за деревьевъ показалась молодая дама, шедшая совсѣмъ одна по дорожкѣ. Она была еще довольно далеко, но у Адлау захватило дыханіе при видѣ этой стройной фигуры въ сѣромъ дорожномъ костюмѣ; сомнѣній быть не могло: это была Эльфрида фонъ Вильковъ.

Она быстро шла впередъ, не обращая вниманія на окружающіе предметы. Вотъ она поравнялась съ ручейкомъ. Робертъ вскочилъ и заступилъ ей дорогу. Съ губъ молодой женщины сорвался крикъ; поблѣднѣвъ, какъ полотно, и дрожа всѣмъ тѣломъ, она смотрѣла на человѣка, котораго считала тяжело раненымъ, быть можетъ, умирающимъ и который вдругъ появился предъ нею тутъ, посреди лѣса. Это было слишкомъ много для ея силъ, истощенныхъ тревогой, она покачнулась и ухватилась за кустъ, какъ бы желая удержаться. Робертъ подскочилъ къ ней и подхватилъ ее.

— Ради Бога, что съ вами? Я испугалъ васъ… Эльфрида?

Только его голосъ, его непосредственная близость убѣдили молодую женщину, что это — не призракъ. Ея взглядъ съ тревогой скользнулъ по нему. Онъ, правда, былъ блѣднѣе обыкновеннаго, но не измѣнился; она увидѣла также повязку на его лбу, и со всѣмъ этимъ къ ней вернулось сознаніе. Порывистымъ, почти рѣзкимъ движеніемъ она освободилась отъ поддерживавшей ее руки и произнесла, тщетно стараясь овладѣть собой:

— Ничего, совсѣмъ ничего. Вы появились такъ неожиданно, что я дѣйствительно перепугалась, — и она опустилась на одинъ изъ поросшихъ мхомъ камней, потому что не могла больше держаться на ногахъ.

Адлау отступилъ. При томъ рѣзкомъ движеніи, съ которымъ Эльфрида вырвалась отъ него, въ немъ снова поднялось прежнее раздраженіе. Онъ не подозрѣвалъ, что Эльфрида знаетъ о несчастномъ случаѣ, бывшемъ съ нимъ, и не могъ угадать, что привело ее сюда, но она была такъ блѣдна и такъ дрожала… Колеблясь между злобой и вновь зародившейся надеждой, онъ стоялъ предъ нею, но его губы были плотно сжаты.

Молодая женщина прервала наконецъ тягостное молчаніе.

— Я направляюсь въ Линденгофъ, — тихо произнесла она, — къ отцу…

— А я только что отъ него, — проговорилъ Робертъ. — Онъ ничего и не подозрѣваетъ о вашемъ пріѣздѣ; вы вѣроятно хотите сдѣлать ему сюрпризъ?

Яркая краска появилась на лицѣ Эньфриды при мысли о причинѣ, вызвавшей ея путешествіе. Она въ безумномъ страхѣ стремилась къ отцу, чтобы вмѣстѣ съ нимъ поспѣшить къ нему; предъ смертельной опасностью падали всѣ условности и приличія. Но Робертъ, здравый и невредимый, стоявшій теперь предъ нею, не долженъ былъ даже подозрѣвать, что привело ее сюда… ни въ какомъ случаѣ!

— Да, я хочу сдѣлать ему сюрпризъ, — подтвердила она, причемъ ей до нѣкоторой степени удалось сдержать дрожь въ своемъ голосѣ, — я знаю, какъ отцу трудно разстаться со своимъ любимымъ Линденгофомъ, и хотѣла избавить его отъ этого. Кромѣ того… я соскучилась по нашемъ Рейнѣ.

— По нашемъ Рейнѣ? Да развѣ вы еще считаете его своимъ?

— Какимъ упрекомъ звучитъ это! Развѣ вы не считаете меня способной на какое либо чувство къ родинѣ?

— Къ этому «холодному, сѣрому сѣверу? Къ тѣснотѣ этихъ домашнихъ рамокъ»? На Корфу вы только смѣялись надъ всѣмъ этимъ.

— Ну, значитъ, я за это наказана, — попыталась пошутить Эльфрида. — На этотъ разъ у меня на Востокѣ появилась самая настоящая тоска по родинѣ и по нашей сѣверной веснѣ.

— Правда? Она еще заслуживаетъ вниманія съ вашей стороны?

Молодая женщина молчала. Она вѣдь и не замѣтила чудной весенней картины, разстилавшейся предъ нею во время пути и по дорогѣ сюда: ея душа была только преисполнена страхомъ за человѣка, котораго она любила. Какъ глубоко было это чувство, ей ясно показала та минута, когда она получила ужасное извѣстіе. Теперь она со вздохомъ глубокаго облегченія подняла глаза и только теперь замѣтила, что въ природѣ наступила весна!

Робертъ тщетно ждалъ отвѣта на свой вопросъ; его взоръ былъ съ тоской устремленъ на лицо Эльфриды, когда онъ продолжалъ:

— Какъ много времени прошло съ тѣхъ поръ, какъ мы съ вами вмѣстѣ встрѣчали весну! Вы еще помните это, Эльфрида? Я отправлялся тогда въ чужія страны, чтобы тамъ, за океаномъ, найти себѣ счастье, но представлялъ себѣ это слишкомъ легкимъ. Борьба за счастье была сначала лишь отчаянной борьбой за существованіе, я часто былъ близокъ къ гибели. Однако существовало нѣчто такое, что всегда поддерживало меня и придавало мнѣ силы и мужество къ новой борьбѣ. У меня была одна надежда, а именно воспоминаніе о той минутѣ, когда моя невѣста со слезами поклялась мнѣ на прощаніе: «Что бы ни случилось; Робертъ, я не забуду тебя».

— Робертъ, прошу васъ, оставьте эти воспоминанія!

Голосъ молодой женщины звучалъ глухо, но Робертъ не обратилъ вниманія на эту просьбу и съ возрастающей горечью продолжалъ:

— Увы! два года спустя, я получилъ письмо, звучавшее совсѣмъ иначе. Мнѣ сообщили, что нашелся богатый женихъ, который могъ дать все, чего не было у меня, что родители настаиваютъ, что… однимъ словомъ, я ясно прочелъ между строкъ, что «безнадежное ожиданіе» уже надоѣло. Вѣдь для мамаши я былъ всегда бѣльмомъ на глазу, когда же еще подвернулась блестящая партія — мой приговоръ былъ произнесенъ. И ты, Эльфрида, ты отказалась отъ меня!

— Нѣтъ, это ты отказался отъ меня! — воскликнула Эльфрида. — Я была совсѣмъ одна, безъ всякой поддержки должна была бороться противъ неотступнаго сватовства Вилькова и постоянныхъ настояній матери. Она ежедневно повторяла мнѣ, что я уже забыта, потому что твой письма приходили все рѣже и становились все короче. Въ своей тревогѣ, въ своемъ страхѣ я стала искать защиты у тебя. Я написала тебѣ все. А каковъ былъ твой отвѣтъ? Ты отказался отъ меня, осыпалъ меня самыми горькими упреками въ измѣнѣ и швырнулъ обратно къ моимъ ногамъ мое слово!

Этотъ упрёкъ повидимому былъ справедливъ. Робертъ не отвергъ его и уже мягче отвѣтилъ:

— Мои письма? Ну, да, Можетъ быть, они и были короткими и рѣдкими, потому что я не могъ сообщить ничего хорошаго. Я уѣхалъ съ гордымъ обѣщаніемъ составить намъ состояніе и долженъ былъ бы сознаться, что изо дня въ день боролся съ самой горькой нуждой. Ничто мнѣ не удавалось. И вдругъ среди этой отчаянной борьбы пришло письмо, которое я счелъ замаскированнымъ отказомъ. Мой отвѣтъ былъ лишь поступкомъ, совершоннымъ въ минуту отчаянія.

— Мой утвердительный отвѣтъ Вилькову — тоже.

— Но ты все-таки стала его женой, — съ горькимъ упрекомъ произнесъ Робертъ. — И какъ бы въ насмѣшку уже въ слѣдующемъ году въ моей жизни наступилъ поворотъ къ лучшему. Мнѣ удалось стать на ноги, я быстро пошелъ въ гору, мнѣ повезло. Но было уже слишкомъ поздно… я потерялъ тебя!

— Потерялъ? — молодая женщина, низко опустивъ голову, произнесла: — вѣдь ты же остался свободнымъ. Робертъ, а я… теперь тоже свободна.

— Только ты стала другой, Фридель, совсѣмъ другой, — рѣзко проговорилъ онъ, — ты разучилась любить родину и понимать меня. Тогда, при кашей послѣдней встрѣчѣ на Корфу, одно твое слово рѣшило бы нашу судьбу. Я ждалъ его. Ты видѣла это, но во второй разъ ушла и оставила меня одного.

— Но теперь я вернулась! — она подняла голову, на ея главахъ стояли крупныя слезы, — я пришла, правда, въ смертельномъ страхѣ, но все же пришла къ тебѣ!

— Ко мнѣ? — Адлау немного опѣшилъ, но затѣмъ угадалъ правду. — Ты знала? Тебѣ сообщили?

— Что ты разбился? Да. Отецъ написалъ мнѣ, что ты тяжело раненъ и что можно опасаться всего. Тогда мной овладѣли ужасъ и отчаяніе, и я тотчасъ же помчалась сюда. О, это были ужасные дни и часы, но все равно… я стремилась къ тебѣ!

Эльфрида разрыдалась и положила голову на плечо Роберта; онъ бурно привлекъ ее къ себѣ.

— Фридель, — голосъ Роберта дрижалъ, — мы не можемъ жить другъ безъ друга, теперь мы убѣдились въ этомъ! Постараемся же найти вмѣстѣ то, что каждый не могъ найти до сихъ поръ: счастье!

Фридель ничего не отвѣтила и только крѣпче прижалась къ нему. У.ихъ ногъ журчалъ ручеекъ и тоже тихо шепталъ: «Счастье, счастье!»

VIII.

Роттенштейнъ, все еще сидѣвшій на балконѣ со своимъ гостемъ, посматривалъ на часы, такъ какъ, по его мнѣнію «дѣло» въ Рейхенаускомъ лѣсу ужо могло быть окончено. Вельборнъ, не могшій объяснить себѣ его непонятную безпечность по поводу такого продолжительнаго отсутствія дочери, уже давно началъ безпокоиться. Онъ утверждалъ, что въ лѣсу что нибудь случилось, и уже второй разъ предлагалъ отправиться на поиски.

— Этого вовсе не нужно! вотъ они идутъ! — вдругъ воскликнулъ Роттенштейнъ, указывая на ворота, куда въ эту минуту входила баронесса.

Она была не одна.

— Слава Богу, — сказалъ Вельборнъ, — господинъ Адлау тоже здѣсь… ну, да, понятно: вѣдь онъ — вашъ ближайшій сосѣдѣ. — Да, да, это вполнѣ понятно.

— Но теперь извините! — воскликнулъ тайный совѣтникъ, съ несвойственной живостью сбѣгая съ лѣстницы навстрѣчу пришедшимъ.

Вельборнъ собрался послѣдовать за нимъ. Онъ нашелъ вполнѣ понятнымъ, что Эльфрида бросилась на шею отца, встрѣтившаго ее съ распростертыми объятьями, но вслѣдъ затѣмъ случилось нѣчто такое, что показалось ему «весьма страннымъ». Старикъ обернулся къ Адлау и протянулъ ему руку, а тотъ безъ всякихъ разговоровъ обнялъ и расцѣловалъ его въ обѣ щеки. Вельборнъ подумалъ, что этотъ сосѣдъ повидимому сдѣлался близкимъ другомъ хозяина, но неизвѣстно, понравится ли подобная близость баронессѣ, и только что поставилъ ногу на первую ступеньку, какъ этотъ сосѣдъ и другъ вдругъ взялъ баронессу за талью и поцѣловалъ ее… тутъ въ саду… среди бѣлаго дня… а она нисколько не противилась этому.

Молодой человѣкъ отъ изумленія превратился въ соляной столбъ;. онъ вообще туго соображалъ, а въ ту минуту его голова совершенно отказалась работать. Но въ слѣдующую минуту для него все стало ясно, потому что до него донесся громкій, радостный голосъ старика:

— Такъ вы помолвлены, дѣти мои? Я такъ и думалъ! Такъ что ничего неожиданнаго для меня тутъ нѣтъ, и я уже съ полчаса сижу на балконѣ и поджидаю жениха съ невѣстой! Вы мнѣ доставили этимъ громадную радость!

Онъ протянулъ руки, и снова начались объятья.

У бѣднаго. Вельборна даже въ глазахъ потемнѣло, и, схвативъ со стола свой барометръ, онъ выбѣжалъ въ сѣни, которыя къ счастью выходили въ другую часть сада. Какъ онъ пробѣжалъ черезъ этотъ садъ, Вельборнъ самъ не зналъ; онъ опомнился только на берегу небольшого ручейка, журчавшаго посреди виноградника. Молодой человѣкъ безсмысленнымъ взоромъ смотрѣлъ на барометръ, неизмѣнно показывавшій «ясно», и вдругъ пришелъ въ ярость.

— Ты лжешь такъ же, какъ и тотъ, кто тебя изобрѣлъ, — крикнулъ онъ, — она также… и весь свѣтъ тоже… Прочь!

Барометръ полетѣлъ въ воду и, подпрыгнувъ нѣсколько разъ, исчезъ въ волнахъ ручейка.

Для Роттенштейна было большимъ облегченіемъ, что, вернувшись на балконъ, онъ, не засталъ больше своего гостя, такъ какъ онъ не зналъ бы, что съ нимъ дѣлать. Старикъ счелъ теперь необходимымъ погрузиться въ нѣдра своего виннаго погреба, чтобы достать оттуда что нибудь необычайное. Онъ доставалъ ключи, когда изъ сада донесся смѣхъ, такой веселый и радостный, какого онъ не слышалъ уже много лѣтъ.

— Слава Богу, она опять смѣется, моя Фридель, — съ глубокой радостью проговорилъ онъ, — и теперь мнѣ больше не надо будетъ ѣхать въ Египетъ или — еще чего добраго — въ Индію; теперь я могу спокойно «киснуть» въ своемъ Линденгофѣ.

Случайно Робертъ на балконѣ произнесъ это самое слово: онъ спросилъ свою невѣсту, дѣйствительно ли она рѣшила, «закиснуть» въ Бранкенбергѣ, и этимъ вопросомъ вызвалъ тотъ звонкій смѣхъ. Теперь онъ въ утѣшеніе добавилъ:

— Но мы и не будемъ сидѣть безвыѣздно въ нашемъ гнѣздѣ, мы какъ нибудь да и вылетимъ изъ него на бѣлый свѣтъ, но по крайней мѣрѣ мы будемъ знать, гдѣ наша родина. Тебѣ этого довольно, Фридель?

Молодая женщина вдругъ стала серьезной; ея глава наполнились слезами, и она тихо проговорила:

— Если бы ты зналъ, Робертъ, какъ я была несчастна, когда предо мной открылся чуть ли не весь міръ! Какъ пусто и тяжело было у меня на душѣ, когда меня окружала цѣлая толпа народа! Я никогда не сознавалась въ этомъ, даже сама себѣ, однако мнѣ казалось потеряннымъ раемъ то время, когда мы были еще бѣдны… но такъ молоды и такъ богаты надеждами!

Робертъ улыбнулся и заглянулъ ей въ глаза.

— Но мы и теперь еще не старики, какъ мнѣ кажется! Мы должны снова стать молодыми; Рейхенаускій же лѣсъ я куплю во что бы то ни стало! Тамъ мы оба сегодня открыли источникъ юности и новой жизни и его мы не уступимъ никому. Не правда ли, Фридель? Его мы будемъ охранять всю жизнь.