Викитека

История эллинизма (Дройзен; Шелгунов)/Том II/Книга I/Глава IV

← Глава IIIИстория эллинизма — Том II. Книга I. Глава IV
автор Иоганн Густав Дройзен (1808—1884), пер. М. Шелгунов		Том II. Книга II. Глава I →
Оригинал: фр. Histoire de l'hellénisme. — Перевод созд.: 1836—1843, опубл: 1893. Источник: РГБ

Глава IV.

Взгляд назад. — Раздел в Трипарадисе. — Военные действия этолян против Полисперхонта. — Приверженцы Пердикки в Малой Азии. — Возвращение Антипатра через Малую Азию. — Эвмен на зимних квартирах. — Переправа Антипатра в Европу. — Антигон — стратег в Малой Азии. — Отступление Эвмена. — Эвмен в Норе. — Птолемей занимает Финикию. — Поход Антигона против Алкета и Аттала. — Антигон — повелитель Малой Азии. — Греческие дела, Фокион и Демад. — Смерть Демада. — Смерть Антипатра

При так называемом втором распределении сатрапий македонского царства не было произведено никаких формальных перемен и только некоторые прежние имена были заменены новыми. Но можно было заметить довольно ясно, что в отношениях сатрапов к государству обнаружилась существенная перемена, происшедшая в течение двух лет, истекших со смерти Александра; события уже показали, в каком направлении должно было раздробиться государство Александра при дальнейшем ходе борьбы между диадохами.

При распределении сатрапий, произведенном в Вавилоне летом 323 года, основным принципом было принято сохранить единство государства неприкосновенным и продолжать управлять им от имени наследников великого царя. С этой целью в руки регента была отдана принадлежавшая государю верховная власть над сатрапиями и право располагать по своему усмотрению царской армией. Если бы даже находившееся в руках Пердикки войско было надежно, если бы сатрапы самоотверженно желали сохранить неприкосновенным единство государства, то все-таки положение Пердикки представляло бы большие трудности; взамен этого ему постоянно приходилось бороться с оппозицией и требовательностью македонян своего войска, а вельможи государств, опираясь на свое нарождавшееся территориальное могущество, всеми силами старались ослабить стеснительные условия, привязывавшие их к государству; сам Пердикка смотрел на полученную им в свои руки власть только как не средство стяжать для себя господство, а по возможности и сопряженное с ним звание. Он действовал успешно, пока его интересы шли рука об руку с интересами царей; Пифон, сатрап Мидии, должен был склониться перед ним, Каппадокия была завоевана, сатрап Фригии Антигон, отказавшийся от исполнения своего долга, должен был удалиться в изгнание; не обладая ни одной страной как фундаментом своей власти, Пердикка господствовал в силу верховного авторитета государства; он был представителем правого дела; всякий акт непокорности, всякий протест против него был мятежом против государства, а следовательно, и преступлением; он был велик, полон достоинства и невинен. Затем он начал отделять свои интересы от интересов царей; брак с царицей Клеопатрой должен был открыть ему дорогу к трону, он сделался убийцей царицы Кинаны, отверг дочь Антипатра; с вопиющей несправедливостью он захватывал в свои руки области Малой Азии; он принудил Антипатра и Птолемея к воине; его счастью, а скоро и его жизни пришел конец.

С точки зрения интересов государства смерть Пердикки была большим несчастьем; если бы он победил, это государство осталось бы единым в одних руках, и если бы даже цари были устранены, оно все-таки осталось бы в женской линии царского дома. Когда он был убит, Птолемей отклонил от себя предложение принять на себя звание регента; он отдал его как награду двум людям, которым он таким образом выразил свою благодарность; благодаря этому разделению власти и интригам царицы Эвридики, они не смогли удержаться на своем посту; обнаружилось, что авторитета государства самого по себе теперь уже более недостаточно, чтобы удержать в повиновении даже одну только царскую армию, которая одна лишь и могла заставить признать его Она выбрала регентом наместника Македонии; для управления государством регенту была необходима другая власть, власть территориальная; отныне цари имели не столько своих представителей, сколько защитников, а царская власть не столько действовала своим авторитетом, сколько была терпима.

Такова была существенная перемена, вызванная в государстве смертью Пердикки и ее ближайшими последствиями; царская власть, хотя и имела своего представителя, но потерпела поражение в борьбе с сатрапами; выйдя победителями из этой борьбы, они приобрели большую независимость, чем та, на которую они претендовали; те из них, которых Пердикка сменил именем царей, заняли в большинстве случаев свои прежние места с новыми правами; был поставлен на очередь вопрос о праве, приобретенном оружием; против права престолонаследия царского дома выдвинуто право завоевания отдельных властителей.[1] А Антипатр, стратег европейских земель, имел как регент в то же время в своих руках и верховную власть, которой он должен был бы подчиняться. Найдя нужным возвратиться в свои земли и, правда, благодаря дальнейшим осложнениям, взять с собой царей, он перенес центр тяжести государства из Азии в Европу; или скорее, государство перестало иметь центр тяжести, тем более, что он раздробил царское войско, большую половину его оставил в Азии, отдал в другие руки и удалил от непосредственного соседства с царями. С внешней стороны эта мера всего более содействовала падению царской власти и распадению государства.

Главные распоряжения относительно распределения почетных званий и сатрапий, сделанные Антипатром в Трипарадисе, были следующие:

Птолемей, конечно, сохранил за собой свою сатрапию, как он и желал; ему было гарантировано обладание Египтом, Ливией, областью Аравии и всеми теми землями, которые он еще завоюет к западу; вероятно, под этим подразумевался Карфаген, откуда киренейцами была получена помощь.

Сирия осталась в руках Лаомедонта из Амфиполя, уроженца острова Лесбос, сумевшего, по-видимому, оправдать свое странное поведение относительно Пердикки, против которого он не решился начать открыто неприязненных действий.

Сатрап Киликии Филоксен, хотя и был назначен Пердиккой, но при приближении Антипатра, по-видимому, немедленно объявил себя за него; ему была оставлена его сатрапия.

Из числа так называемых верных сатрапий Месопотамия вместе с Арбелитидой были отобраны у прежнего сатрапа и отданы Амфимаху.[2] Вавилония тоже получила нового сатрапа в лице прежнего хилиарха, глубокую преданность которого Антипатр имел случай оценить при недавнем восстании. Хотя Вавилон и перестал быть резиденцией царей, но он все-таки во всех отношениях остался одним из важнейших городов государства и служил посредствующим звеном между сатрапиями востока и запада, — положение, которым Селевк не преминул воспользоваться для своей собственной выгоды.

Прилегающая к ней область Сузиана тоже получила нового сатрапа — то был Антиген, еще при Александре бывший предводителем агемы гипаспистов, которая теперь получила имя аргираспидов, т. е. вооруженных серебряными щитами. Этот отряд состоял исключительно из ветеранов, участвовавших в азиатских походах, и, как говорят, между ними не было почти ни одного воина, которому не было шестидесяти лет; аргираспиды пользовались репутацией непобедимых и составляли ядро македонского войска; они были исполнены различных притязаний, восставали против всякого приказа, который им не нравился, являлись вожаками при всяком мятеже и были верны только царскому дому.[3]

Антипатр желал удалить их и доставить им занятие; это было возможно только под предлогом какого-нибудь почетного поручения; он приказал им в количестве 3 000 человек сопровождать Антигена в Сузы и доставить к морю находившиеся там во множестве сокровища.[4]

Большую часть восточных сатрапий он оставил в руках тех, которые владели ими. Певкеста сохранил Персию, Тлеполем — Карманию, Сибиртий — Гедрозию и Арахозию, Оксиарт — земли Паропамисад, Пифон, сын Агенора — Индию по эту сторону Инда, а по ту сторону Инда Таксил сохранил земли по Гидаспу, а Пор — все земли, лежащие между Гидаспом и устьем Инда. Все произведенные на востоке перемены состояли в том, что Бактрия и Согдиана были соединены в руках солийца Стасанора, что Филипп, владевший ранее Согдианой и Бактрией, получил сатрапию Парфия и что Стасандр из Кипра получил Дрангиану и Арею. Наконец, Пифон, сын Кратеба, сохранил за собою свою сатрапию Мидия до Каспийских проходов и, кроме того, в возмещение своего звания регента был назначен стратегом верхних сатрапий, если только это не произошло некоторое время спустя.[5]

Странно, что в дошедших до нас перечнях произведенного в Трипарадисе раздела не упоминаются ни Северная Мидия, ни Армения. Мы знаем, что в Мидии, полученной им при разделе 323 года, утвердился на правах наследственного государя Атропат, а Оронт, сражавшийся в войске персов в битве при Ганга меле со званием сатрапа Армении, три года спустя снова является обладателем своей прежней сатрапией[6].

Прилегавшая к ней с запада Каппадокия, которою Эвмен управлял с такой заботливостью и благосостояние которой он уже заметно поднял, была назначена Никанору.[7] Великую Фригию и Ликию с примыкавшими к ним землями ликаонов и памфилов должен был получить обратно Антигон, Асандру тоже была обещана его прежняя сатрапия Кария. Менандр не возвратился обратно в Мидию, а остался теперь при войске;[8] вместо него эту сатрапию должен был получить Клит, бывший до сих пор навархом в греческих водах. Наконец, Фригия на Геллеспонте была назначена прежнему регенту Арридею.

Сам Антипатр удержал за собою европейские земли, которыми он владел прежде. Интересно то, что, судя по пришлым в Трипарадисе решениям, он, по-видимому, весьма мало воспользовался для себя теми преимуществами, которые давала ему власть регента; только дальнейшие осложнения побудили его разделить войско и переселить царей в Европу. В настоящую минуту он решился поручить Антигону, вместе со званием полномочного стратега,[9] верховное начальство над царской армией, что давало последнему возможность согласно своим желаниям продолжать войну против остатков партии Пердикки, и в особенности против Эвмена; в то же время на его попечение были отданы цари. Такое разделение власти, которую имел в своих руках Пердикка, заставляет нас предположить, или что Антипатр считал себя обеспеченным в полной преданности своего стратега, или что он принужден был подчиниться требованиям Антигона. Чтобы не забыть ничего, чего требовала осторожность, он назначил своего собственного сына Кассандра хилиархом, рассчитывая таким образом поставить достаточную преграду Антигону, если бы вверенная ему действительно значительная власть увлекла его к дурным замыслам. Наконец, в телохранители царя Филиппа он назначил Автолика, брата Лисимаха Фракийского,[10] Аминту, брата сатрапа Персии Певкесты, Александра, сына стратега Полисперхонта, и Птолемея, сына Птолемея.[11]

Таковы были в основных чертах постановления, сделанные Антипатром в Трипарадисе осенью 321 года; они были приняты со всеобщим одобрением; чтобы придать новому порядку вещей силу и крепость, был, как кажется, именно теперь решен брак Лагида Птолемея с дочерью Антипатра Эвридикой.[12]

Между тем партия Пердикки еще далеко не была уничтожена; во многих пунктах перевес еще был на ее стороне, и она была готова к самому упорному сопротивлению. Впрочем, в Европе этоляне, возобновившие по приказу Пердикки и Эвмена войну весною этого года, были уже побеждены. Они проникли в Фессалию,[13] тамошнее население восстало против Македонии, и войско в 25 000 человек пехоты и 1 500 всадников было готово вторгнуться в Македонию; тут получили известие, что акарнанцы перешли через границу, грабя и опустошая проходят по Этолии и осаждают города этой земли. Оставив для прикрытия Фессалии присоединившихся к ним союзников под предводительством фарсальца Менона, этоляне немедленно поспешили на родину и им удалось прогнать акарнанцев. Но тем временем в Фессалию прибыл со значительным войском Полисперхонт, оставленный Антипатром в Македонии в качестве стратега, победил своих противников, убил их полководца Менона, предал смерти большую часть неприятелей и снова покорил Фессалию. Источники не говорят нам, был ли дарован фессалийцам мир, и если да, то под какими условиями.[14]

Большую опасность для теперешнего регента представляло положение, занимаемое партией Пердикки в Малой Азии. Здесь Эвмен благодаря двум победам, одержанным им летом над Неоптолемом и над Кратером, имел решительный перевес; немедленно после победы он двинулся и завладел сатрапиями, лежавшими по морскому берегу, и все земли между Тавром и Геллеспонтом были в его руках; получив известие, что Пердикку убили что он сам объявлен лишенным своего звания и присужден войском македонян к смерти, он с тем большим рвением начал готовиться к обороне.

В южных областях Малой Азии еще стоял брат Пердикки Алкет;[15] он сумел в такой степени приобрести симпатии писидийцев, что мог вполне положиться на верность этого дикого и привыкшего к войнам боевого народа; их страна, переполненная укреплениями и походившая благодаря своему гористому характеру на крепость, могла служить как засадой для постоянно возобновляемых вылазок при предстоящей новой борьбе, так и почти неприступным убежищем; скоро вокруг него собрались значительные боевые силы. Было естественно, что все, что еще держало сторону Пердикки, двинулось в Малую Азию. В числе этих приверженцев Пердикки был прежде всего Аттал, супруга которого Аталанта, сестра Пердикки, была казнена в лагере брата немедленно после его смерти; при получении этого известия Аттал, стоявший с флотом у Пелусия, поспешно вышел в море; он высадился на берег в Тире, фрурарх которого, македонянин Архелай, сдал ему город и сокровищницу с 800 талантами, оставленными здесь Пердиккой.[16] Все приверженцы Пердикки, бежавшие из лагеря в Египте и рассеявшиеся по разным направлениям, собрались вокруг него; скоро его боевые силы возросли до 10 000 человек пехоты и 800 всадников. С ними он двинулся в южные области Малой Азии.

Таким образом, в Малой Азии находились значительные боевые силы партии Пердикки; если бы они соединились вместе для общих движений или даже действовали бы только согласно, то действительно могли бы оказать продолжительное сопротивление новому порядку вещей и даже преградить путь возвращавшемуся в Европу Антипатру. Теперь, когда согласие было всего необходимее, ни Алкета, ни Аттал не были склонны подчиниться кардийцу Эвмену, своей зависти к которому они не скрывали еще при жизни Пердикки! Аттал двинулся со своим флотом к берегам Карий, чтобы овладеть морским берегом от Книда до Кавна, а при возможности также островом Родосом, и чтобы во всяком случае применить право войны к необыкновенно оживленной морской торговле между Азией и Европой, которую вел Родос. Но родосцы, которые тотчас же по смерти Александра изгнали македонский гарнизон[17] и вскоре, благодаря своей счастливой независимости, правильно организованному управлению и крайне обширной торговле, достигли такого могущества, что должны были сделаться одним из важнейших морских государств в этих водах, выслали в морс флот под предводительством Демарата; в происшедшем морском сражении Аттал был разбит, его корабли и его войско рассеялись, а сам он с остатками своих боевых сил двинулся в глубину страны. В то самое время, согласно полученным от Антипатра приказаниям, Асандр шел в Карию, сатрапом которой он был назначен; он встретился с Алкетой, с которым уже успел соединиться Аттал. Хотя происшедшее между ними сражение и осталось нерешенным, но его было достаточно, чтобы разрушить их план.[18]

Между тем в течение лета Эвмен, как мы уже упомянули, двинулся в западные области Малой Азии, собрал контрибуцию с эолийских городов, снабдил в изобилии свое войско лошадьми из царских питомников у горы Иды[19] и двинулся в окрестности Сард, чтобы ожидать здесь Антипатра и возвращавшееся с ним в Македонию войско на обширных лидийских равнинах, представлявших для его многочисленной конницы отличную аренду битвы. Царица Клеопатра находилась в Сардах; он хочет показать ей, сказал он, что он, победитель Кратера, не уступит и старому Антипатру; он намеревался выступить как защитник царицы, которая предложила Пердикке свою руку, и продолжать ее именем борьбу против властителей. Клеопатра заклинала его удалиться, так как в противном случае македоняне могли бы подумать, что она является виновницей предстоящей им новой войны. Он решил оставить по ее просьбе Лидию и двинулся в Келены, находившиеся в западной части Фригии, чтобы расположиться там на зимние квартиры.[20] Эта позиция представляла для него двоякого рода выгоду: с одной стороны, ту, что здесь он находился достаточно близко к другим приверженцам Пердикки, которые в настоящую минуту находились еще в южных приморских областях, и имел таким образом возможность соединиться с их боевыми силами и с преданными Алкете писидийцами, а с другой стороны — ту, что этим он завлекал шедшее с востока под предводительством Антигона царское войско на неудобный по условиям почвы и по своей близости к горным областям Писидии театр войны. План Эвмена, по всей вероятности, заключался в том, чтобы держаться в Келенах, которые господствовали над главными дорогами, соединявшими материк с западным берегом моря, оборонительной позиции против неприятеля, который, по его мнению, был сильнее его в открытом бою благодаря численному перевесу своих войск.

Тем временем Антипатр со взятыми им при начале похода из Европы войсками прибыл, мы не знаем какими путями, — в Лидию.[21] Прибыв в Сарды, он привлек царицу Клеопатру к формальной ответственности в том, что она предложила свою руку Пердикке, хотя он уже вступил в брак с его дочерью, что послужила таким образом причиной кровопролитной войны этого года и что она, не наученная даже падением Пердикки, продолжает находиться в сношениях с осужденным Эвменом. Клеопатра защищалась, вероятно, в формальном процессе перед собранием войска со смелым и необычным для женщины красноречием; она прямо упрекала регента в том, что он не чтит царского дома, недостойно обходится с ее матерью Олимпиадой и ставит свои собственные выгоды выше достоинства государства; она находится в его власти, он может повторить с ней то, что сделал Пердикка с ее сестрой Кинаной; роду Филиппа и Александра, по-видимому, суждено быть уничтоженным теми, которые ему всем обязаны. Антипатр не посмел идти дальше; он оставил царицу в покое в ее резиденции в Сардах и без дальнейших промедлений выступил и направился к Геллеспонту.[22]

Приближалась зима; Эвмен остался уже на зимних квартирах по верхнему течению Меандра. Он воспользовался этой зимней остановкой для набега на пограничные области" которые не были ему подвластны. Для своих воинов он нашел новый и вполне гармонировавший с походной жизнью способ зарабатывать свое жалованье; он продавал отдельным отрядам поместья, укрепления и тому подобное в неприятельской области со всем а них находящимся: людьми, скотом и имуществом, давал им отпуск и необходимые боевые запасы, чтобы завладеть этими местами и затем принуждал товарищей делиться добычей с ним; это поддерживало хорошее настроение духа в его людях, их военную деятельность и опытность, которая нигде не погибает так легко, как на зимних квартирах.[23] Между тем Эвмен ревностно принимал все меры относительно войны, которая должна была возобновиться, лишь только это позволит время года. Прежде всего он завязал переговоры с Алкетой и с собравшимися вокруг него остатками партии Пердикки и пригласил их соединиться с ним для общих действий против неприятеля. Аттал и Алкета приняли послов стратега; в совете приближенных говорилось за и против его предложения; наконец большинство голосов осталось за наиболее неблагоразумным планом: Алкета, Аттал и другие отказались стоять под предводительством Эвмена или даже наравне с ним; они отвечали ему, что он сделает хорошо, если уступит им начальство: Алкета — брат Пердикки, Аттал — его зять, а Полемон — брат последнего, им подобает начальство и их распоряжениям должен подчиниться Эвмен. Этот ответ лишил полководца всех его надежд. «Вот каковы их речи, а о смерти у них и речи нет», — воскликнул он с горечью. Он видел, что дело его партии погибло, но во всяком случае желал держаться, пока это еще возможно; на свои войска он мог положиться, даже македоняне в его войске были к нему привязаны самым искренним образом; они знали, что ни один другой не заботится с большим вниманием и добротой о своих людях; хотя в лагере несколько раз находили письма такого содержания, что Эвмен присужден к смерти и что тот, кто умертвит его, получит из царской сокровищницы 100 талантов награды, но не нашлось никого для свершения этого низкого дела. Тогда Эвмен пригласил войско на собрание, поблагодарил солдат за их верность и преданность и поздравил себя с тем, что отдал свою жизнь в их руки; порукой за будущее ему служит то, что его войско устояло с такой честью даже при этом, быть может, смелом и дерзко выбранном испытании; подобные попытки, наверное, будут очень скоро сделаны со стороны неприятеля. С одобрительным изумлением выслушало войско хитрый оборот, приданный делу полководцем, и поверило ему; чтобы предохранить его в будущем от опасностей, они предложили ему составить особую стражу и решили наконец образовать из тысячи военачальников, лохагов и других испытанных людей охрану, которая должна была составлять его надежную свиту днем и ночью. Эти храбрые люди радовались, что получают от своего полководца отличия, которые дают цари своим «друзьям»; Эвмен был вполне прав, когда раздавал красные кавсии и почетные мантии — высшие знаки царской милости у македонян.[24]

При таком настроении, господствовавшем в войске Эвмена, и при крепости занимаемой им позиции новому регенту казалось неудобным предпринимать что-либо против осужденного полководца ранее прибытия стратега Антигона. Только сатрап Карий Асандр был послан против Аттала и Алкеты; но он принужден был наконец отступить после оставшегося нерешенным сражения, и победа в настоящую минуту в Карий, Ликии и Писидии оставалась за неприятелем.

Тем временем Антигон с царским войском и царями перешел через Тавр; при нем находился хилиарх Кассандр. Между ними обоими дело дошло уже до самых неприятных столкновений; грубый и гордый хилиарх столь же мало хотел подчиняться благоразумному и поддерживавшему военную дисциплину стратегу, насколько последний желал терпеть притязания юноши, имевшего за собой только имя отца и несколько неприятных воспоминаний из последнего года жизни Александра. Старый Антипатр уже раз приказал сыну прекратить свои жалобы и обвинения против Антигона; это помогло только на короткое время.[25]

Зимою, когда царское войско — как кажется, по дороге в Гордий, — двинулось во Фригию, чтобы расположиться на зимние квартиры в пощаженных еще войною местностях, Кассандр лично поспешил в лагерь своего отца, ставшего во Фригии Геллеспонтской, сообщил ему о двусмысленном поведении Антигона и о его приготовлениях к явно опасным предприятиям, заклиная его не двигаться далее вперед и не покидать Азию до тех пор, пока он не подавит в самом начале замыслов полководца и не оградит себя и царей от больших опасностей. Между тем Антигон лично явился в лагерь регента; если он незаметно и работал уже над осуществлением более широких планов, то в настоящий момент он все-таки должен был еще поддерживать хорошие отношения с Антипатром. Ему удалось вполне оправдаться; он показал, насколько он далек от всякой другой мысли, кроме желания действовать в интересах Антипатра, которому он ведь всем обязан; он сослался на свою преданность ему, на свое прежнее поведение и на свидетельство всех своих друзей. И Антипатр поспешил уверить его, что он покидает Азию без всяких дальнейших опасений, но считает необходимым удалить царей от постоянных тревог войны и от возможных опасностей, угрожающих им среди занятого военными операциями войска; он возьмет их с собой в Европу; в предстоящей борьбе с Эвменом македоняне царского войска, долгое время находившиеся под начальством Пердикки и несколько раз проявлявшие мятежный дух, не будут столь надежны, насколько это необходимо, имея против себя такого неприятеля, как Эвмен; вместо этого он оставил ему 8 500 человек из числа тех македонян, с которыми он сам прибыл из Европы, имевшееся у него прежнее количество конницы под предводительством Хилиарха и половину слонов, числом 70 штук.[26] После этих чрезвычайно обильных последствиями для дальнейшего хода вещей распоряжений Антипатр двинулся к Геллеспонту, взяв с собою царя Филиппа с его супругой Эвридикой и царя Александра, которому было теперь два с половиной года, вместе с его матерью Роксаной;[27] его сопровождала большая часть принадлежавшей прежнему войску Пердикки македонской пехоты, численность которой, если исключить аргираспидов под предводительством Антигена и тех воинов, которые остались в различных гарнизонах или бежали к Атталу, мы можем определить в 20 000 человек, из конницы верных, принадлежавшей к главной армии, большая часть, вероятно, осталась в Азии под предводительством Кассандра; зато Антипатр взял с собою половину боевых слонов-первых, которых суждено было увидеть Европе.

Ветераны Александра надеялись до сих пор на новые войны и на новую добычу; теперь им предстояло возвратиться на родину, не получив даже назначенных им Александром и формально обещанных Антипатром подарков. Может быть, царица Эвридика и на этот раз разжигала недовольство в войсках, они возвратились во время пути еще раз, потребовали обещанных подарков и начали грозить старому Антипатру; он обещал дать им все, или по крайней мере большую часть, когда они достигнут Абидоса и Геллеспонта. Войско поверило, спокойно прибыло в Абидос и ожидало уплаты. Но Антипатр с царями и некоторыми верными выступил туманной ночью и поспешил переправиться через Геллеспонт к Лисимаху, с мыслью, что войска, лишившись своего предводителя и предоставленные самим себе, из страха не получить теперь вовсе ничего изъявят свою покорность. Так и вышло; уже на другой день старые воины переправились через Геллеспонт и подчинились распоряжениям регента; об обещанных подарках более и не было речи. Таким образом Антипатр, вероятно, в феврале 320 года, возвратился в Македонию.[28]

На этом месте в дошедших до нас преданиях находится пробел, охватывающий события нескольких месяцев. В конце этого промежутка времени мы находим положение вещей в Малой Азии уже значительно изменившимся. Эвмен оставил свою позицию у Келен и находился теперь на пути в свою прежнюю сатрапию Каппадокию; он был готов к решительной битве. Антигон со своей стороны собрал свои войска с зимних квартир и идет за Эвменом. Благодаря этой перемене театра войны большая часть полуострова находится в руках назначенных в Трипарадисе сатрапов; Арридей занял Фригию на Геллеспонте, Клит — Лидию; Асандр тоже, как кажется, является повелителем Карий; но Анкета и Аттал еще держатся в горах Писидии. Своим движением из Фригии в Каппадокию Антигон совершенно отрезал их от Эвмена; прежде всего необходимо было победить его, наиболее искусного полководца, стоявшего во главе многочисленного и уже успешно одержавшего несколько побед войска.

Как на оригинальную черту в характере Антигона указывают на то, что он, имея в строю превосходящую по численности армию, вел войну сдержанно и лениво, но не знал утомления в борьбе с более сильным врагом, был всегда готов поставить все на карту, а в бою был смел до дерзости.[29] Таково было его положение теперь; Эвмен имел решительный перевес, однако Антигон его преследовал. Конечно, он встретил в самом войске Эвмена поддержку, которая, по-видимому, обеспечивала ему успех. Вместе с счастьем полководца пошатнулась и верность его войск. Один из подвластных ему военачальников, носивший имя Пердикки, отказался повиноваться вместе с вверенным ему отрядом в 3 000 человек пехоты и 500 всадников и не возвратился в лагерь; против этих мятежников Эвмен послал тенедосца Финика с 4 000 человек пехоты и 1 000 всадников, который напал на них ночью врасплох в их лагере, занял лагерь и взял Пердикку в плен. Его и других зачинщиков Эвмен наказал смертью, а войска, которые он. считал поддавшимися на его убеждения, не были наказаны, а только были раскассированы по другим отрядам. Хотя этой мягкостью Эвмен снова завоевал себе сердца своих людей, но это возмущение служило доказательством того, что его власть уже подкопана изнутри, и Антигон поспешил эксплуатировать это настроение в своих интересах. В войске Эвмена находился некий начальник всадников Аполлонид;[30] с ним Антигон завязал тайные переговоры, и ему удалось подкупить его большими деньгами; Аполлонид обещал перейти со своим отрядом на сторону Антигона, когда оба войска встретятся в бою.

Эвмен стоял в Оркинской области,[31] где он избрал для себя поле битвы на удобной для его конницы местности. Он имел 20 000 человек пехоты, половину которых составляли македоняне, 2 000 всадников и 30 слонов;[32] ввиду своего соглашения с Аполлонидом он начал сражение. Обе стороны бились с крайним ожесточением, но в решительную минуту Аполлонид со своими всадниками перешел на сторону Антигона. Участь дня была решена, 8 000 человек из войска Эвмена пали мертвыми на поле битвы, и весь обоз попал в руки неприятеля. Эвмен отступил в возможном порядке; счастливый случай отдал в его руки изменника, и он немедленно приказал его повесить. Умно рассчитанные повороты и движения сделали для неприятеля дальнейшее преследование невозможным; тогда Эвмен возвратился назад, стал лагерем на поле битвы, воздвиг из дверей и бревен находившихся поблизости домов костры, сжег своих мертвых и затем двинулся дальше; когда Антигон, потеряв следы разбитого войска, воротился назад после преследования, он не мог надивиться смелости Эвмена и его умному предводительству.[33]

Эвмен был намерен отступить в Армению и попытаться приобрести там себе союзников. Его войско не только значительно уменьшилось, но еще более его тревожило то, что понесенное им поражение и потеря всего обоза может сломить мужество его войска. Свои дальнейшие движения он производит с еще большею осторожностью; не будучи уже более равен неприятелю по силам, он мог наносить ему урон только удачными нечаянными нападениями и прикрывать свое отступление. Так, через несколько дней после сражения он встретил обоз Антигона; длинной линией под предводительством Менандра он тянулся по равнине, на которую намеревался вступить Эвмен; он мог бы иметь здесь случай не только захватить снова свой потерянный в последнем сражении войсковой обоз, но и, кроме того, приобрести необыкновенно богатую добычу, состоявшую из женщин и рабов, золота и других полезных или драгоценных вещей. Но он боялся, что его солдаты, обремененные добычей, не сохранят достаточно легкости для требуемых при отступлении быстрых движений и что обладание новым и богатым имуществом заставит их бояться мысли снова потерять его, сделать их непригодными для дальнейших трудов и предприятий. Не решаясь прямо отказать им в богатой добыче, которую им нужно было только взять, он приказал им сначала немного отдохнуть и дать корму лошадям, чтобы затем со свежими силами двинуться на неприятеля, а сам тем временем тайно послал к Менандру и как добрый друг известил его о своей близости и об угрожающей ему опасности, пусть он как можно скорее покинет равнину и отступит в горы, когда он сам не будет в состоянии следовать за ним. Менандр немедленно двинулся в горы; между тем Эвмен послал на рекогносцировку отряд всадников, приказал коннице седлать коней, пехоте быть готовой к выступлению. Когда посланные возвратились назад с известием, что неприятель отступил в горы и что его позиция неприступна, Эвмен притворился, что ему необыкновенно досадно, что пришлось потерять такую богатую добычу, и повел свое войско дальше. А Менандр невредимо прибыл к Антигону и с похвалой сообщил ему о поступке Эвмена; македонские войска громко высказали свои похвалы ему и славили его уважение к ним, македонянам царского войска, его человечность, так как имея возможность сделать их жен и детей пленниками или отдать их на жертву озлоблению его войск, он предпочел спасти их, жертвуя своими выгодами; Антигон рассмеялся: «Он оставил их, друзья мои, не из заботы о нас, но из заботы о самом себе, не желая наложить на себя оков в случае бегства.[34]

Несмотря на всю его ловкость, кардийцу не удалось достигнуть Армении; неприятель все более и более теснил его и преградил ему все пути; его солдаты начали терять веру в успех его дела и переходить на сторону неприятеля;[35] скоро дальнейшее бегство сделалось невозможным. Ему не оставалось ничего другого, как укрепиться в расположенной на скалах крепости Нора и постараться продержаться там до тех пор, пока какой-нибудь благоприятный поворот судьбы не развяжет ему рук; признать себя погибшим было вовсе не в характере этого смелого и опытного мужа, а это время было настолько богато внезапными и странными переменами судьбы, что всегда существовало достаточно оснований для новых надежд. Эвмен отпустил оставшиеся у него войска со словами, что в свое время он надеется снова призвать их к оружию, и удержал при себе только 500 всадников и 200 человек пехоты из числа испытаннейших своих людей, и даже из них он отпустил еще около ста человек верных, которые не считали себя достаточно крепкими для того, чтобы выдержать полную блокаду в этом неудобном месте и при таких печальных обстоятельствах. Нора была расположена на высокой скале и ее стены и башни были выстроены под обрывистыми боками скалы; диаметр крепости равнялся только 600 шагов, но она была так сильно укреплена самой природой и искусством, что принудить ее к сдаче мог один только недостаток съестных припасов; но об этом позаботились: Эвмен приказал собрать там такое количество съестных припасов, горючего материала и всевозможных запасов, что он мог бы продержаться в этом скалистом гнезде несколько лег[36].

Конечно, он не имел ничего более, кроме этой крепости и самого себя. Антигон взял уже к себе на службу остатки его войска, занял его сатрапии, завладел их доходами и, кроме того, собрал столько денег, сколько лишь мог; он был теперь могущественнее в Малой Азии, чем Эвмен в дни своих самых блестящих успехов; вместе с его могуществом росло также и желание дать открытое тому доказательство: сперва сделаться господином Малой Азии, а затем, когда наступит время, освободиться от тягостной зависимости от регента и, наконец, когда будет положено для этого твердое основание, исполнить относительно других сатрапов, а также относительно царей то, чего Пердикка имел глупость не достигнуть. Эта мысль — уже Александр, как говорят, обратил внимание на честолюбие Антигона[37] — завладела его душой и принимала все более и более ясные формы по мере того, как росли его успехи; отныне она руководила каждым его шагом. На первое время, конечно, было необходимо приступить к делу с величайшей осторожностью и всеми мерами поддерживать хорошие отношения с регентом до тех пор, пока плод не созреет; в таком случае Эвмен, самый опасный враг теперешних властителей, являлся его естественным союзником; его интересы требовали того, чтобы завязать дружественные отношения с противником, который хотя и был в настоящую минуту бессилен и осужден, но который благодаря своим воинским талантам, своему политическому благоразумию, своей деловитости и своей непоколебимой приверженности к делу, примкнуть к которому он раз решился, казался более удобным помощником при осуществлении великих проектов, чем кто-либо другой и которого он думал сделать себе вдвойне обязанным, предложил ему, будучи победителем над ним и господином его судьбы, свободу, почести и новые надежды.

Антигон подступил к скале, на которой была расположена крепость, и стал лагерем у ее подошвы; он приказал окружить крепость двойною стеною, валами и рвами. Предложение вступить в переговоры дало ему предлог пригласить Эвмена к себе в лагерь. Эвмен отвечал, что Антигон имеет достаточно друзей, которые могут принять на себя начальство над его войсками после него, а его войска, если его с ними не будет, будут совершенно покинуты; если Антигон желает говорить с ним, то пусть он представит достаточные ручательства в его личной безопасности. Антигон приказал ответить, что он одержал верх и что Эвмен должен подчиниться; Эвмен отвечал на это, что он не признает над собою ничьего превосходства до тех пор, пока он еще имеет в своих руках меч; если Антигон согласен прислать заложником в крепость своего племянника Птолемея,[38] то он готов прийти к нему в лагерь и вступить в переговоры. Так и было сделано; с величайшей вежливостью Антигон вышел навстречу Эвмену; полководцы обнялись и соперничествовали в выражениях своих чувств и в проявлении своей радости, что они снова видятся как старые друзья и товарищи. Затем начались переговоры; Антигон открыл Эвмену, что он ничего не желает так горячо, как вступить с ним в тесный союз, что он действовал до сих пор по поручению регента и что, если Эвмен пожелает примкнуть к нему, он, несомненно, найдет случай принести пользу себе самому и занять между вельможами государства то место, которое подобает его древней славе и его блестящим талантам. Эвмен объявил на это, что он может согласиться на дальнейшие переговоры только при том условии, что ему будут оставлены его прежние сатрапии, выставленные против него обвинения будут объявлены недействительными и что ему будет дано вознаграждение за понесенные им в этой несправедливой войне потери. Присутствовавшие при этом друзья Антигона были поражены смелостью и уверенностью кардийца, который говорил таким образом, как будто он еще стоит во главе войска. Антигон уклонился от того, чтобы лично принять решение относительно этих требований, и отправил эти предложения к Антипатру, надеясь, что продолжительная осада сделает запертого Эвмена более податливым прежде, чем может прийти ответ из Пеллы. Между тем македоняне, когда распространилась весть, что Эвмен находится в лагере, собрались тесной толпою перед шатром полководца, горя желанием увидеть знаменитого кардийца, так как со времени его победы над Кратером ни об одном из вельмож не говорилось столько хорошего и худого, как о нем, а события последнего года сделали только еще более чувствительной силу этого одного человека. Когда он вышел с Антигоном из шатра, давка со всех сторон была так велика, возгласы стали так двусмысленны, что Антигон, опасаясь какого-нибудь насилия над Эвменом, крикнул сначала солдатам, чтобы они отошли назад, а в некоторых, подошедших слишком близко, начал бросать камнями; когда это не помогло и давка начала становиться все более и более угрожающей, он обвил Эвмена своими руками, приказал своим телохранителям расчистить проход и таким образом вывел наконец Эвмена на свободное место.[39]

После этого Антигон, отозванный движениями приверженцев Пердикки в Писидии, оставил в лагере отряд, достаточный для блокады скалы. В конце 320 года началась формальная осада крепости. Об Эвмене и об его распоряжениях во время этой осады рассказывают невероятные вещи. Он имел в избытке соль, хлеб и воду, и, кроме этого, почти ничего; однако его люди сохраняли бодрость, несмотря на эту скудную пищу, которую полководец разделял с ними и которую он приправлял своей добротой, своей веселостью и своими рассказами про великого царя и про его войны. Простора в крепости было так мало, что нигде не находилось места, где можно было бы ходить гулять или проезжать лошадей; поэтому самый большой дом наверху, длина которого однако равнялась только тридцати футам, был превращен в залу, где прохаживались его люди. Относительно лошадей Эвмен придумал оригинальный способ; он приказал обвязывать их шею крепкими веревками и подтягивать их на них так высоко к бревнам, чтобы они не могли касаться земли передними ногами; затем раздавалось хлопанье бича, так что лошади начинали беспокойно бить задом, стараясь таким образом стать на землю передними ногами, бились, производили движения всем телом и покрывались мылом и потом; будучи усердно подвергаемы каждый день подобной операции, они оставались крепкими и здоровыми.[40]

Эвмен был убежден, что если он выждет, то его время наступит. Хотя предложения Антигона и имели за себя то, что возвращали его в настоящую минуту великому течению мировых событий, и хотя он был вполне уверен, что эти условия будут дарованы ему еще и теперь, если он протянет стратегу руку, но он был далек от того, чтобы пожертвовать будущим ради настоящих выгод; он очень хорошо знал, что он, грек, может иметь значение, наряду с македонскими властителями, только совершенно отдавшись делу царского дома, который всем стоял поперек дороги; рядом с Антигоном он всегда играл бы только подчиненную роль; тот пожертвовал бы им, когда воспользовался бы им достаточно, Стратег позволил ему слишком глубоко заглянуть в свои планы; было очевидно, что рано или поздно произойдет открытый разрыв между ним и регентом; а обратившись к регенту, Антигон сам дал ему точку опоры, чтобы продолжать с ними начатые переговоры, — переговоры, при которых мог представиться случай сделать надлежащее употребление из этих тайн; довести до сведения регента о замыслах стратега было для Эвмена ближайшим и наиболее верным путем к тому, чтобы возвратиться на арену мировых событий, где в случае новых осложнений интересы Антипатра требовали приобретения себе могущественных и ловких друзей в Азии, Он послал преданного ему кардийца Иеронима к Антипатру, чтобы вступить с ними в переговоры в указанном смысле[41].

Во время этих событий в Малой Азии Птолемей Египетский составил план увеличить свои владения, знаменующий собою первый опасный шаг за пределы только что созданной системы равновесия между представителями власти. Египта с Киреной ему было недостаточно. Для обеспечения безопасности быстро развивавшейся египетской торговли, а еще более для полного влияния на общую политику, которое должен был приобрести Египет, ему был необходим флот; но Египет имел слишком мало гаваней и был лишен необходимого для постройки флота леса, который и притом самого лучшего качества можно было найти на острове Кипре и в лесах Ливана. Действительно, будучи ограничен самим собою, Египет весьма легко мог защищаться, но, несмотря на все благоприятные условия защиты, при его географическом положении, он все-таки был отрезан от всего остального мира. Чтобы иметь возможность принимать участие в ходе общей политике, он должен был обладать Сирией, открывавшей ему путь в землю Евфрата и Тигра, и островом Кипр, где он находился бы вблизи берегов Малой Азии, бывшей всегда ближайшей и главной ареной борьбы партий. О завоевании городов Кипра, содержавших значительный флот, в настоящую минуту он не мог и думать; Сирия должна была послужить началом развития его могущества.

Конечно, если бы он завладел Сирией, добром или открытой силой, то это весьма заметным образом изменило бы организацию государства и распределение территориальной власти в его пределах; тогда в руках египетского сатрапа находились, бы наступательные позиции против земель Евфрата и востока и против Тавра и запада; и между тем как высшая государственная власть, перенесенная в Македонию и связанная там наступившими вскоре смутами, не имела средства преградить путь столь разрушительным переменам, ближайшие соседи и наиболее близко заинтересованные в этом сатрапы Киликии, Фригии, Карии, Месопотамии, Вавилона и Сузы в ту самую минуту, когда совершилась бы перемена власти в Сирии, были бы отделены друг от друга как бы клином, и Птолемей между ними сделался бы могущественнее как одних, так и других. Если бы ему удалось, как он желал того, приобрести эту важную область путем мирного соглашения, то против этого, по-видимому, можно было иметь весьма мало возражений, и менее всего со стороны того, кто получил стратегию в Азии и царское войско для уничтожения остатков партии Пердикки, которая собиралась в Малой Азии и принимала достаточно угрожающее положение; во всяком случае можно было предположить, что сатрап Сирии принадлежит к их числу.

Эта сатрапия была отдана Пердиккой амфиполитянину Лаомедонту, бывшему родом из Митилены; если он не играл никакой роли в великой борьбе между Пердиккой и Птолемеем, то он, вероятно, не имел ни достаточно сил, ни достаточно честолюбия, чтобы решиться на большую игру. При произведенном в Трипарадисе разделе его сатрапия была оставлена за ним, Птолемей приказал открыть ему, что он желает завладеть его сатрапией и согласен вознаградить его денежной суммой; Лаомедонт отверг это предложение. Тогда в Палестину вступило войско под предводительством Никанора, одного из „друзей“ Птолемея; Иерусалим был взят во время субботнего отдыха. Не встречая сопротивления, египтяне двинулись далее; наконец они встретились с Лаомедонтом, который был взят в плен и доставлен в Египет. Тогда египетские гарнизоны заняли укрепленные места этой страны, а приморские финикийские города были взяты египетскими кораблями; значительное количество евреев было переселено в Александрию, где они получили право гражданства. Без всяких перемен в своем местном устройстве и управлении Сирия перешла в руки египетского сатрапа. Лаомедонт нашел случай бежать из Египта, он бежал в Карию к Алкете, который как раз теперь устремился в гористые области Писидии, чтобы отсюда начать решительную борьбу против Антигона.[42]

Антигон получил известия о движениях Алкеты и Аттала[43] еще во время своего пребывания на зимних квартирах в Каппадокии,[44] что и заставило его быстро выступить в поход. Он форсированным маршем двинулся к юго-западу по дороге из Икония в Писидию, в семь суток прошел расстояние приблизительно в шестьдесят миль и достиг теснин города Критополь на реке Катаракта.[45]

Неприятелю даже и в голову не приходило, что Антигон мог явиться так скоро; ему удалось занять горные вершины и труднодоступные проходы и выдвинуть авангард своей многочисленной конницы на последние высоты перед долиной раньше, чем приверженцы Пердикки могли даже подозревать его близость. Только теперь неприятель, стоявший в долине лагерем около Критополя, заметил, какая опасность угрожает ему. Алкета тотчас же приказал пехоте построиться в боевой порядок, а сам во главе своей конницы бросился к ближайшей из этих высот, чтобы опрокинуть неприятельские илы, которые только что заняли их. Между тем как здесь завязалось конное сражение и обе стороны бились с большим ожесточением и большими потерями, Антигон быстро двинул вперед свою остальную конницу, состоявшую из 6 000 всадников, и бросился с ней в долину между местом битвы и неприятельскими фалангами, чтобы отрезать Алкету с его всадниками. Этот маневр удался; в то же время и авангард, на который напал Алкета, благоприятствуемый условиями местности и усиленный некоторыми илами, все далее и далее оттеснял назад его всадников. Отрезанные от своих фаланг и запертые с обеих сторон Антигоном, всадники Алкеты видели перед собою неминуемую гибель; только с трудом и с большими потерями Алкете удалось пробиться с немногими из них к своим фалангам.

Тем временен и остальное войско Антигона вместе со слонами переправилось через горы и двинулось в боевом порядке против приверженцев Пердикки, которые насчитывали в своих рядах 16 000 человек пехоты и лишь несколько сот всадников; против них развертывались линии в 40 000 человек пехоты, 7 000 всадников и 30 боевых слонов. Уже последние были двинуты, чтобы открыть сражение, уже отряды неприятельской конницы на обоих крыльях обскакивали фаланги, и тяжелые фаланги македонян спускались в долину с покрытых лесом высот; неприятель так быстро исполнил все свои движения, что не оставалось времени, чтобы хоть до известной степени установить порядок сражения или прикрыть фаланги. Сражение было проиграно прежде, чем оно началось. Фаланги Алкеты дрогнули при первой атаке; тщетно Аттал, Полемон и Доким старались поддерживать сражение; скоро бегство сделалось всеобщим, а сами они и многие другие предводители были взяты в плен. Резня была незначительная, большинство македонян разбитого войска бросило оружие и сдалось Антигону, который со своей стороны даровал им помилование, распределил их между своими фалангами и также впоследствии старался приобрести их симпатии возможной добротою и милостивым обхождением.[46]

Алкета бежал к югу со своими собственными гипаспистами, пажами[47] и верными писидийцами, которые находились в его войске; он бросился в город Термесс, лежавший по ту сторону горы приблизительно в четырех днях пути к югу и господствовавший, таким образом, над ведшими из долины Катаракта в гористую область Милиаду[48] проходами. С ним было около 6 000 писидийцев, воинов, отличавшихся своей храбростью и преданностью; они торжественно повторили ему свое обещание, что никогда не оставят его и что он может не падать духом. Тем временем Антигон подступил со всеми своими силами и потребовал, чтобы Алкета сдался ему. Граждане города постарше советовали не доводить дела до крайности и в случае необходимости решиться на выдачу Алкеты; молодые же кричали, что они никогда не покинут своего полководца и что решили защищаться с ним до последнего. Когда старики увидели, что все их старания тщетны, они порешили на тайном собрании отправить ночью послов к Антипатру и сообщить ему, что они выдадут в его руки Алкету живого или мертвого; пусть он в течение нескольких дней производит на город легкие нападения, чтобы выманить молодые войска, и пусть затем отступит под видом притворного бегства, чтобы они бросились преследовать его; в это время они найдут случай исполнить свое намерение. Антигон согласился на это предложение; когда молодые войска выступили, старики тотчас же послали несколько сильных и надежных людей схватить Алкету. Полководец не ожидая этого; видя, что ему нет спасения, он бросился на свой меч. Тогда его тело было положено на скамью, было покрыто старой простыней и принесено к вратам города, где его приняли люди Антигона. Таким образом закончил свою жизнь брат Пердикки, а с ним и честолюбивый род Оронта, который некогда даровал своей родной области Орестиде ее князей, а в последнее время простер руку к диадеме Александра.

Когда молодые войска писидийцев возвратились назад и распространился слух о предательском убиении Алкеты, вся их ярость обратились против стариков; с оружием в руках они ворвались в ворота, заняли часть города, решили в первом порыве усердия поджечь его, броситься в горы и, объявив вечную вражду Антигону, опустошать его провинции. Только просьбы и мольбы стариков могли удержать их от этого жестокого намерения; но они все-таки покинули город и рассеялись по горам, чтобы жить там нападениями на дороги и набегами на равнину. Антигон, выставлявший в течение трех дней тело Алкеты на общественное посмеяние, приказал наконец бросить его непогребенным, так как оно уже начало разлагаться. Сострадательные писидийцы похоронили его с такими почестями, какие они только могли воздать ему.[49]

Антигон возвратился опять тою же дорогой, которою пришел, и направился во Фригию. Победа над Алкетой, полное уничтожение партии Пердикки и его действительно неограниченное теперь господство над Малой Азией могли заставить его подумать о том, чтобы осуществить свои планы, которые он давно незаметно подготовлял; в его распоряжении находилось войско, состоявшее из 60 000 человек пехоты, 10 000 всадников и 70 боевых слонов; с такими силами он мог считать себя равным даже самому могущественному противнику. Его дальнейший путь должен был заключаться в том, чтобы или завладеть верховной властью, или одновременно напасть на нее и на царскую власть, составлявшую основание, на котором она покоилась, и поставить на карту их существование; в том и в другом случае его ближайшим врагом был Антипатр, которому он был обязан своим подъемом и своим теперешним могуществом. Счастливый случай помог стратегу освободиться от трудностей, которых во всяком случае нельзя было бы устранить без потери времени, хотя этого эгоистического человека не останавливали упреки совести и чувство благодарности; когда он на своем обратном пути достиг Критополя, к нему прибыл из Европы милетянин Аристодим с известиями, обещавшими полную перемену его положения.

Антипатр возвратился в Европу приблизительно год тому назад; он нашел этолян побежденными, Фессалию снова возвратившейся к повиновению; в Элладе и на Пелопоннесе, несмотря на первые боевые успехи этолян, спокойствие нигде не было нарушено; македонские гарнизоны в городах и олигархии, наведенные или сохраненные под различными именами и формами в наиболее важных государствах, обеспечивали народ от опасного увлечения демократией, автономией и „свободой“, которая теперь была только фразой, будущим огоньком; отдельные государства Греции с их небольшими размерами, с их мелочными интересами и соперничеством с каждым днем все более и более отступали на задний план перед крупными движениями в государстве; и если все-таки македонские представители власти заботились о том, „что говорят греки“, то эмпирическое значение государства придавало этим маленьким общинам только их издавна знаменитое имя и внимание к образованности, родиной которой они были, между тем как в действительности они могли считаться только складочным местом предназначавшейся к вывозу в Азию цивилизации, военным постом в борьбе партий и объектом сожаления и великодушия, дарование которым политической милостыни свободы могло создать доброе имя в глазах света тому или другому властителю.

Таково прежде всего было положение Афин. Фактический исход Ламийской войны лишил город его демократии и его самостоятельности; но он пользовался миром извне и спокойствием внутри, и благосостояние его скоро снова поднялось.[50] Он находился в руках двух людей, которые, по-видимому, были преданы делу Македонии с весьма различными целями. Фокион и Демада представляют собой ту полную противоположность характеров, образа мыслей и действий, которую мы вообще можем считать типической для Афин того времени. Оба они, хотя и находится на ораторской трибуне или стоят у кормила правления, являются вполне людьми частной жизни: старый Фокион представляет собой тип отца семейства, которому порядок и спокойствие дома кажутся важнее всего, который чувствует, что он принял на себя ответственность обеспечить эти первые условия существования, и который идет к своей могиле, отличаясь твердым и строгим характером, пользуясь всеобщим уважением за свою справедливость, не зная эгоизма и никакой другой мысли, кроме той, чтобы принести пользу и расчистить дорогу своим, может быть, даже более, чем они сами желают этого; среди крайне возбужденного состояния умов этого временя он желает научить свой народ жить безопасной замкнутой жизнью и осыпаемый милостью царей и полководцев, считает за добродетель быть в состоянии также и не пользоваться их милостями; по мере своих сил он устраняет беспокойные головы от участия в общественных делах, старается снова пробудить в Афинах любовь к земледелию и к сельской жизни, и его не разочаровывает даже и то, что всякий новый случай показывает ему всю бесплодность его стараний. Не таков Демад; он представляет собою тип полного эгоиста; не зная никаких других соображений и интересов, кроме своих личных, он видит в своих отношениях к родном у городу только случай приобрести какое-нибудь значение или выгоду; он жалуется на то, что он только афинянин; он чувствовал бы себя на своем месте среди придворных интриг Македонии и среди происходящих между партиями государства раздоров; он не имеет ни честолюбия, которое заставило бы его добиваться милости представителей власти или пренебречь ею, ни патриотизма, который бы вызвал в нем желание создать своему государству какую-нибудь роль в делах вселенной; и все-таки он не знает покоя, он должен интриговать, должен иметь что-либо, чтобы потерять снова, должен пользоваться значением, чтобы иметь возможность заставить говорить о себе; он талантлив, но лишен характера, блестящ, но везде поверхностен; он обладает редким красноречием, поразительным, образным и увлекающим своею силой, и еще в свои зрелые годы имеет подвижный и хвастливый характер юноши; — живой Алкивиад этого времени упадка Афин.

Таковы эти два представителя македонских интересов в Афинах. Антипатр любил говорить, что они оба его друзья; но одного он не может уговорить принять что-нибудь, а другого не может насытить, сколько бы он ему ни давал; о Д см аде он говорил, что он подобен жертвенному животному, от которого в конце концов ничего не останется, кроме языка и брюха.[51]

Рядом с ними обоими стоял Менилл, начальник македонского гарнизона в Мунихии, благомыслящий и находившийся в дружеских отношениях с Фокионом человек, но, не смотря на это, по самой природе вещей он должен был наконец сделаться обременительным для афинян. Они надеялись, что Антипатр после введения нового порядка вещей удалит его и его войска; новый порядок был, по-видимому, самой лучшей гарантией мира. Однако гарнизон находился теперь здесь уже целых два года; граждане просили Фокиона обратиться к Антипатру с ходатайством по поводу этого; он отказался не только потому, что не надеялся на успех своего ходатайства, но и потому, что считал больший порядок и спокойствие в общественной жизни следствием страха перед близостью македонян; но ему удалось добиться от Антигона уменьшения размеров контрибуций и продления сроков ее уплаты. Тогда граждане обратились с той же просьбой к Демаду; тот охотно принял на себя это поручение, надеясь, что ему удастся дать доказательства своего влияния на самого могущественного человека того времени; хотя он более чем пренебрег своими добрыми отношениями к Антипатру в то время, когда Пердикка одерживал победы в Азии, а этоляне ворвались в Фессалию, но он надеялся, что начатые им тогда переговоры остались в глубокой тайне. Таким образом, в конце 320 года он отправился в Македонию в сопровождении своего сына Демея. Это было его гибелью; между бумагами Пердикки Антипатр нашел также письма Демада, в которых последний приглашал регента прибыть в Грецию, чтобы освободить ее, так как она привязана только старой и гнилой веревкой. Антипатр был стар и болен и его правою рукою был Кассандр.[52] В это время прибыл Демад; он говорил по своему обыкновению резко и высокомерно, что Афины не нуждаются более в гарнизоне и что пришло время исполнить данное обещание и отозвать его. Антипатр приказал заключить в оковы их обоих, отца и сына, не обращая внимания на то, что они, как послы, имели право требовать личной безопасности. К противозаконному поступку отца сын прибавил еще свою грубую жестокость, приказав умертвить сперва сына на глазах отца и почти на его груди, так что тот был обрызган теплой кровью; затем после резких упреков в изменничестве и неблагодарности он приказал пронзить мечом и самого Демада.[53]

Антипатру было суждено ненадолго пережить оратора; он чувствовал, что его жизнь клонится к закату; это, вероятно, и побудило его отозвать из Азии своего сына Кассандра и передать ему часть дел регента.[54] Оглядываясь на свою жизнь, он мог сказать, что удачно совершил много славных дел, пока над ним стояли Филипп или Александр; осмотрительный, деятельный, надежный, он выказал себя вполне подходящим человеком, чтобы занимать второе место; ни его дарования, ни сила его характера не шли выше этого, и громадное движение, начавшееся по смерти Александра, не придавало ему ни большей энергии, ни новых импульсов. Слишком осторожный для того, чтобы протянуть руку к высшей власти, как это сделал Пердикка, слишком эгоистичный и черствый сердцем для того, чтобы с верностью и без задней мысли посвятить себя истинным интересам царского дома, он не имел ни мужества передать в наследие своему роду хотя бы только свой сан и свое могущество, ни решимости отказаться от этого. Как он ни желал передать свое место старшему сыну, но он слишком хорошо знал, что македоняне не любят сурового и вспыльчивого Кассандра. Следую общему голосу, он назначил регентом и своим преемником в Македонии старого уважаемого Полисперхонта, который некогда привел на родину вместе с Кратером ветеранов Ониса; в руках своего сына Кассандра он оставил хилиархию, которая ему была уже дана раньше.[55] Он не произвел никаких дальнейших перемен в порядке управления государством; умирая, он убеждал Полисперхонта и Кассандра ни за что не допускать того, чтобы власть перешла в руки женщин царского дома.[56]

Антипатр умер в начале 319 года почти восьмидесяти лет от роду.[57] Его смерть знаменует собой новый, роковой поворот в судьбах государства. Как ни незначительна была та неограниченная власть, которую он имел или давал почувствовать как регент, но на этот высокий пост представителя государственного единства он был назначен великим политическим актом и признан таковым всеми представителями власти в государстве Александра. Полисперхонт мог пользоваться любовью войска и народа; мог быть отличным стратегом и вполне достойным занимать первое место в государстве, — но способ, которым оно было ему передано, не содействовал тому, чтобы облегчить трудности этой перемены. Если этим своим последним политическим актом Антипатр требовал для звания регента, которым он сам пользовался весьма скромно, такой компетенции, которая чрезвычайно поднимала его значение, то те представители власти в государстве, которые желали жить согласно со своими собственными желаниями, не могли не поставить вопрос о законности этого назначения, происшедшего без их согласия, хотя и от имени царей.

Этот вопрос о регентстве заставил снова вспыхнуть едва успокоившиеся в государстве раздоры и повлек за собою новую борьбу, — борьбу, ближайшим результатом которой должно было выйти поражение царского дома и его полное уничтожение.


  1. ↑ При рассказе о происходившем в Трипарадисе разделе Диодор (XVIII, 43), следовательно Иероним, впервые употребляет относительно Египта многознаменательное слово δορίκτητος: Πτολεμαίος άποτετριμμενο^ παραδόξως τόν τε Περδίκκαν και τάς βασιλικάς δυνάμεις την μεν Αΐγυπτον ωσανεί τινα δορικτητον (недостает χώραν, αρχήν или т. п.) εΤκεν. Антипатр предоставляет ему эти владения (XVIII, 39) δια τό δοκειν την Ιδίας ανδρείας έχειν οίονει δορικτητον. В связи с этим приобретает значение и то, когда Диодор (XVII, 71), следовательно, идущая от Клитарха традиция, рассказывает, что Александр, приблизившись при своей переправе через Геллеспонт к берегу, метнул своим копьем на материк Азии: πήξας δό είς την γήν καί αύτος άπο της νεώς άσφαλλόμευος παρά τών θεών άπεφαίνετο την Ασίαν δέχεσθαι δορίκτητον.
  2. ↑ Арриан (ap. Phot., 71 в, 27, § 35) называет его τω του βασιλέως άδελφώ, и мы, несомненно, можем думать здесь только об Антимахе, брате Лисимаха (Arrian., I, 18), но у Диодора (XVIII, 39, 6) тоже стоит Αμφίμαχος.
  3. ↑ Plut., Eum., 19; Diod., XVIII, 40 слл. Антиген, который принимал участие в произошедшем в Египте мятеже, по словам Юстина (XVIII, 12), должен был находиться в числе предводителей, возвращавшихся в 324 году на родину под предводительством Кратера вместе с ветеранами; каким образом можно соединить эти два известия и находились ли аргираспиды тоже в числе 10 ООО ветеранов, я не знаю.
  4. ↑ Arrian., ар. Phot, 72а, 10, § 38.
  5. ↑ στρατηγός τών άνω σατραπειών άπασών (Diod., XIX, 14); об этом обстоятельстве при рассказе о разделе в Трипарадисе не упоминают ни Арриан (§ 37), ни Диодор (XVIII, 39). Из этого молчания и из весьма важного положения, занятого Антигоном, может быть, можно заключить, что при новой организации государства Пифон еще — не получил звания стратега.
  6. ↑ Polyaen., IV, 8, 3; ср.: Arrian., Ill, 8, 9; это, по-видимому, тот самый сатрап, которого Диодор (XXXI, 19, 5) называет Ардоатом.
  7. ↑ Гарпократион и Фотий (s. v.) упоминают о трех лицах с этим именем — о сыне некоего Бал акра, о сыне Пармониона и о стагерите. Во всяком случае сына Пармениона уже не было в живых. В эпоху диадохов можно ясно различить четыре лица с этим именем: названный нами выше сатрап Каппадокии, который отличался глубокой преданностью Антигону; затем друг и полководец Птолемея (Diod., XVIII, 43); затем позднейший начальник гарнизона в Аттике, приверженец Кассандра, быть может, стагерит; наконец, брат Кассандра (Diod., XIX, 11). К ним, может быть, можно присоединить еще пятого из Малалы (III, с. 198), где о несколько позднейшем времени говорится, что Селевк поручил управление Азией (της σατραπείας την φροντίδα πάσης xrjg Άσιας) Никомеду и Никанору, τους συγγενείς αυτού δέ Διδυμέας, αδελφής του αυτού Σέλευκου.
  8. ↑ Plut, Eum., 9.
  9. ↑ Эта стратегия Антигона заслуживает того, чтобы обратить на нее внимание. Можно было бы сказать, что она имеет сходство с Каранией, какую некогда соединял Кир Младший с властью сатрапа над сатрапиями Лидией, Фригией и Каппадокией. Александр, по-видимому, не создавал ничего подобного, во всяком случае Плутарх (Alex., 22) ошибочно называет Филоксена 6 έπί θαλάττη στρατηγός, вместо чего Полиен (VI, 49), также ошибочно, говорит ύπαρχος Ιωνίας; это нечто совсем иное, когда, по словам Арриана (III, 16, 10), Менет был назначен гиппархом земель от Вавилона до моря (6 ύπαρχος Συρίας καί Φοινίκης καί Κιλικίας. Но несколько стратегов вместе оставались в Египте и в Мидии (Arrian., Ill, 5; VI, 27), по одному в Вавилоне и в Сузиане (Arrian., Ill, 16); επίσκοπος τη στρατιά у Парапамиса, по-видимому, тоже не был ничем иным (Arrian., Ill, 28, 4). При разделе 323 года этот институт стратегии (за исключением Европы) был уничтожен; отныне, так как войско не употреблялось более для завоеваний, регент был стратегом в собственном смысле; очевидно, различным сатрапам было дано тоже и право стратегии в их территориях, но так, что регент или сохранял за собой право воспользоваться их боевыми силами (Леоннат, Антигон), или же даже назначал стратега, под предводительством которого должны были находиться их войска (Пифон, Эвмен). Передача стратегии Антигону была не совсем тем, что уже было передано Пердиккой сатрапу Эвмену. Антигон получил в свое распоряжение большую часть царского войска, а таким образом и собственно военную власть в Азии; это было большим ослаблением звания регента, который лишал себя таким образом высшей военной власти.
  10. ↑ Арриан (ар. Phot., 72а, 14, § 38) называет его сыном Агафокла; так как в число телохранителей принимались только знатные люди, то всего естественнее мысль о пользовавшемся таким высоким уважением еще у царя Филиппа Агафокле, отце Лисимаха, хотя он был, как говорят, пенестом из Кранона (Theopomp. ар. Athen., IV, 260а).
  11. ↑ О сыне Лагида, хотя бы о Керавне, нечего думать, так как он в это время даже еще и не родился; тем вероятнее, что здесь подразумевается сын того Птолемея, который в 334 году был телохранителем, отправился с новобрачными в Македонию и пал при Иссе; он был сыном Селевка. Нет ничего невероятного, что этот Селевк был дедом знаменитого Селевка и что последний, таким образом, был двоюродным братом вышеупомянутого Птолемея; это имя очень употребительно в доме Селевкидов до его вступления в родство с египетским домом.
  12. ↑ О хронологии этого события не говорит ни один древний писатель, но позднейшие события делают ее вероятной.
  13. ↑ В особенности, как кажется, объявили себя за них Трикка и Фаркадон по верхнему течению реки Пенея (Diod., XVIII, 56). Сюда, по всей вероятности, относятся слова Павсания (VI, 16, 2).
  14. ↑ Diod., XVIII, 38.
  15. ↑ Арриан (ар. Phot, с. 72а, 27, § 39) говорит: έφυγε, откуда, я не знаю.
  16. ↑ Diod., XVIII, 37.
  17. ↑ Diod., XVIII, 8; Arrian., ap. Phot, § 39.
  18. ↑ Арриан (§ 39 и 41) рассказывает о действиях Аттала и Алкета во второй книге; следовательно, они относятся ко времени, предшествовавшему переходу Антипатра в Европу, т. е. приблизительно к началу 320 года.
  19. ↑ Plut., Еит.,*$. Из надписей мы узнаем, что в области горы Иды находились большие царские имения (βασιλική χωρα). Ср.: История Александра.
  20. ↑ Plut., loc. cit. Arrian., ар. Phot., с. 72a, 40. При недостаточности дошедших до нас известий об этих движениях (Диодор имеет здесь между (XVIII) 39 и 40 пробел, в котором недостает имени архонта 114,4 Олимпиада (321/320 гг.)) Архиппа трудно определить их стратегическую связь между собою; вышеприведенный рассказ показался нам правдоподобным.
  21. ↑ Во всяком случае несомненно, что это не была дорога из Киликии через центральные области Малой Азии, так как дороги, по которой он шел, должен был избегать Эвмен, двинувшийся из Сард вверх по течению реки Меандра; вероятнее, что он прибыл с юга, приблизительно из Памфилии, куда, должно быть, он попал морем.
  22. ↑ Arrian., ар. Phot, с. 72в, 3.
  23. ↑ Plut., Eum., 8.
  24. ↑ Iustin., XIV, 1. — έξήν γάρ Εύμένει και καυσίας αλουργεις και χλαμύδας διανέμειν ήτις ήν δωρεά βασιλικωτάτη παρά Μακεδδσι (Plut., Eum., 9).
  25. ↑ Обо всем этом и о многом другом должна была идти речь в собрании писем Антипатра к Кассандру, которые читал еще Цицерон (De off., II, 14), если только они подлинны.
  26. ↑ ελέφαντας δε τών πάντων τούς ήμίσεας ό (Arrian., ар. Phot., 72в, 25, § 43). На этом основании общее число слонов в это время должно равняться 140, между тем как Александр (Arrian., VI, 2, 2) еще при своем походе вниз по Инду имел «уже 200»; вряд ли за немного лет их число настолько уменьшилось. Арриан недостаточно объясняет, не осталось ли царское войско у Антигона. Я нашел нужным прийти к противоположному выводу, так как только царское войско могло произвести восстание из-за денежных подарков (αίτιων τά χρήματα), и, следовательно, оно должно было идти с Антипатром. Арриан говорит, что у Антигона осталось 8500 пехотинцев καΐ Ιππέας των έτερων Ισους, вместо чего, несомненно, следует читать των εταίρων, но это место и в таком случае остается трудным, а против приведенного выше объяснения можно было бы возразить многое.
  27. ↑ Страбон (XVII, 427) замечает об этом немедленно после смерти Пердикки: (Περδίκκα) δε… (здесь недостает нескольких слов) και ol βασιλείς 'Α^ιδαιός τε και τα παιδία τά 'Αλεκξάνδρου (это не точно, так как незаконный сын Геркулес был в Пергаме) και ή γυνή Τωξάνη άπήραν είς Μακεδονίαν.
  28. ↑ Arrian., loc. cit., его история των 'Αλεξάνδρον оканчивалась здесь десятой книгой.
  29. ↑ Polyaen., IV, 6, 5.
  30. ↑ των Ιππέων άφηγούμενον (Diod., XVIII, 40, 5) и ниже (§ 8), μετά τών περι αυτόν Ιππέων. Вряд ли он командовал всеми 5000 всадников Эвмена.
  31. ↑ έν 'Ορκυνίος τής Καππαδοκίας (Plut., Eum., 9); τής Καππαδοκίας έν τισιν εύΦέτοις πεδίοις προς ίππομαχιαν (Diod., XVIII, 40). Мне не удалось найти других свидетельств этому έν 'Ορκυνίοις. Быть может, это та местность, которую Страбон (XII, 567, 568 и 576) помещает налево от Великой Фригии, между Пессином и Ликаонией, к югу от позднейшей области тектосагов и вблизи соленого озера Татты и которую он называет τά περι 'Ορκαορικούς; ср.: Leake, Asia Minor, с. 88. Оркест, который нашли Рососке и Hamilton в надписях в лежавших около Алекиана развалинах (на дороге из Кара-Гиссара или Митрополя в Анкиру), и которых Mordtmann в 1859 году уже более не нашел, лежит, по-видимому, слишком далеко (ср.: С. I. Graec, III, п° 3822в2, с. 1051; С. I. Lat, III, 1, ηό 352). Скорее, можно было бы думать об Oroanticus tractus (Plin., V, 32; ср.: Mannert, VI, 2, с. 180), который лежал на пути из Келен через Ликаонию в Мазаку и который описывают Артемидор (Strab., XIV, 663) и частью Arundell в конце первой части своего прекрасного труда. Но последнее вряд ли может быть вероятно благодаря чисто гористому характеру этой местности на западных границах древней Каппадокии, так что, когда Эвмен впоследствии, как это и естественно, должен был отступить на восток, он мог проскользнуть в Нору.
  32. ↑ Это количество войск гораздо меньше того, которое Антипатр оставил этому стратегу; во всяком случае недостает 500 македонян и, быть может, большей части конницы. Они, как кажется, были тем временем отряжены в другое место; ни один из древних писателей не сообщает нам, что предпринималось в течение этого 320 года против Алкета и Аттала; только о 3000 человек в Ликаонии. которые возмутились позже зимой, упоминает Полиен (IV, 6, 6). v.
  33. ↑ Plut., Eum., 10; Diod., XVIII, 40. Nunc persequens Antigonus, cum omni genere copiarum abundaret, saepe in itineribus vexorbatur, neque unquam ad manum accedere licebat, nisi his locis, quibus pauci possent multis retistere (Corn. Nep., Eum., 5).
  34. ↑ Plut., Eum., 9; Polyaen., IV, 8, 5.
  35. ↑ Corn. Nep., Eum., 5; Diod., XVIII, 41.
  36. ↑ Нора, или Hopoacc (Strab., XII, 537), лежала, по словам Корнелия Непота (Еит., 5), во Фригии, а по словам Плутарха, — на границах Ликаонии и Каппадокии; слова Страбона (XII, 558) носят не такой характер, чтобы из них можно было извлечь какой-нибудь положительный результат; из описаний новейших путешественников мне тоже ничего не известно, что указывало бы ближе на эту расположенную на скале крепость, подобных которой находится множество в глубине Малой Азии. Она лежала, по-видимому, приблизительно в той местности, где от Мазаки отделяется путь в Киликию и Иконий.
  37. ↑ Αντιγόνου δέ αυτόν έλύπει τό φιλότιμον (Aelian., Var. Hist., XII, 16).
  38. ↑ Птолемей — сын Деметрия; мы бы могли соблазниться желанием узнать в этом Деметрии того адмирала царя Филиппа, на которого указывает A. Schafer (Dem., II, с. 476); но имя Деметрий в войске Александра носят еще трое других высших офицеров.
  39. ↑ Diod., XVIII, 41; Plut., Eum., 10. He подлежит сомнению, что этот рассказ не заимствован из Дурида, как это предполагали, и он вовсе не противоречит тому тону, который мы можем приписать рассказу Иеронима, а всего менее слова είδώς την τύχην οξέως μεταβάλλουσαν у Диодора.
  40. ↑ Diod., XVIII, 42; Plut., Eum., 11; Corn. Nep., Eum., 5; Frontin., Strateg., IV, 7, 34.
  41. ↑ Diod., XVIII, 42. Иначе рассказывает дело Юстин (XIV, 2).
  42. ↑ Diod., XVIII, 43; Arrian.,. Syr., 52; Ioseph., Ant. jud., XII, 1; In. Apion, I, 22. Диодор сообщает об этой оккупации перед самым началом года архонта Аполлодора, 01., 115, 2, который у него соответствует 319 году; следовательно, она относится к году архонта Неехма, 01., 115, 1, который не приводится в его тексте в том виде, как мы его теперь имеем.
  43. ↑ Об этих движениях говорит только один Диодор (XVIII, 41); Антигон выступил έπί τους πορευομένους ηγεμόνας и встретил их со значительными боевыми силами в Критополе, в городе, через который ведет большая дорога от берега моря в Памфилии во Фригию. Это было в начале зимы с 320 на 319 год. Вероятно, предполагалось произвести набег на Фригию, так как Антигон был далеко.
  44. ↑ К этому времени (έχείμαζεν, 320/319) относится отпадение 3000 македонян в Ликаонии, которые с помощью ловкого обмана были снова возвращены к повиновению и отведены обратно Леонидом (Polyaen., IV, 6, 6).
  45. ↑ Mannert (VI, 2, с. 153), вероятно, справедливо считает город Критополь за позднейший Содзополь, из которого произошло теперешнее имя Сузы. Описанная выше местность и встречающиеся у Полибия (V, 72, 5) указания самым полным образом совпадают с описанием одной местности у Arundell^ (II, с. 59). Этот город лежит в 51/2 часах пути к югу от Сагаласса, в 18 часах пути к северу от Адалии (Arundell, IV, 85), а в двух часах пути к востоку от него лежит замечательная горная крепость Кремна, откуда, по всей вероятности, Антигон наступал на неприятеля. Если Диодор определяет расстояние от Критополя до Норы в 2500 стадий, то это совпадает с нашим предположением, что Нора лежала на пути в Мазаку и находилась недалеко от этого города. Предположение Arundell^ (И, 101), что Бурдур, лежащий при входе в ведущие из Фригии в горы проходы, есть Критополь, не согласуется со словами Полибия, который говорит, что селги заняли эти проходы и поэтому Гарсиерис прибыл в Критополь через область Милиаду.
  46. ↑ Polyaen., IV, 6, 7; Diod., XVIII, 44, 45.
  47. ↑ Диодор говорит: μετά τών Ιδίων υπασπιστών και τών, что не может означать ни его детей, ни его рабов.
  48. ↑ Термесс или Термисс, επικείμενη τοις στενοις δί ων ύπέρβασίς έστεν είς την Μιλυάδα (Strab., XIV, 666). — Τερμήσσεις οί μείξονες на монетах и у Стефана Византийского. Генерал Kohler прибыл в эту область проходов на второй день после своего отъезда из Адалии (Leake, с. 135). Corancez в своем анонимно изданном Itiuenaire d’une partte plu connue de l’Asie mineure (c. 394) очень точно описывает эту местность; позади развалин Исинда в четырех часах пути к северо-западу от Адалии он проехал через лес, затем вскоре прибыл в ущелье, образуемое поднимающимися с обеих сторон значительными известковыми скалами; самый проход круто поднимается из равнины; там находится еще множество развалин, а в самом узком месте дороги ее пересекает большая стена, в получасе же пути позади ущелья находятся остатки древних строений, батаси, стены и т. д. К этим сведениям необходимо прибавить теперь сведения Schonborn’a Forbes’a и др. и особенно поучительные подробности, которые сообщает G. Hirchfild (Monatsber. der Berl. Acad., 1874, с. 716).
  49. ↑ Diod., XVIII, 47.
  50. ↑ τό λοιπόν άταράχως πολιτευόμενοι καί την χώραν άδεώς καρπούμενοι ταχύ ταις ούσίαις προσανέδραμον (Diod., XVIII, 18).
  51. ↑ Этот и тому подобные анекдоты Плутарх рассказывает в Жизни Фокиона, а по своему обыкновению также и в других местах. Мы не должны придавать им слишком большого значения.
  52. ↑ Arrian., ар. Phot., 70а, 4, § 14. Плутарх (Demosth., 31) сообщает, что обвинителем Демада был коринфянин Динарх; это или известный оратор, или наместник Пелопоннеса, который прибыл в 318 году к Полисперхонту, чтобы выступить с ходатайством за обвиненных олигархов Афин, и был казнен.
  53. ↑ Arrian., loc. cit.; Diod., XVIII, 48. Плутарх (Phoc, 30) говорит, что Демад вел эти переговоры с Антигоном; это, несомненно, неверно. Другие неверные сведения о смерти этого оратора находятся у Свиды.
  54. ↑ Невозможно определить, когда и как Кассандр покинул Азию и лагерь Антигона; но это, как показывают нам последующие события, должно было произойти в дружеских формах. Дексипп (ар. Syncell., с. 504, ed. Bon.) говорит: συν τφ πατρί την 'Αριδαίου καί Αλεξάνδρου διοίκει βασιλειαν εν Μακεδόσιν.
  55. ↑ άπέδειξεν έπιμελητην τών βασιλέων Πολυσπέρχοντα (точно так же XVI, I, 55; 1) και στρατηγόν αυτοκράτορα πρεσβύτατον σχεδόν όντα τών τω 'Αλεξάνδρω συνεστρατευμένων και τιμώμενον ύπό τών κατά την Μακεδονίαν, τόν δ' υΐόν Κάσσανδρον χιλίαρχον και δευτερεύοντα κατά την έξουσίαν (Diod., XVIII, 48).
  56. ↑ Diod»., XIX, П.
  57. ↑ έβίων δέ έτη od'(Suid., s. v.). Хронология этих лет представляет у Диодора большие трудности, так как он не только пропустил двух архонтов (Архиппа, 01. 114, 4; Неехма, 01. 115, 1) между гл. 36 и гл. 44, но, введенный, вероятно, в заблуждение вторым Архиппом, который был архонтом 01. 115, 3, внес также путаницу в распределение фактов. Дальнейшие подробности об этом находятся в приложении к Истории Александра.
Источник — https://ru.wikisource.org/w/index.php?title=История_эллинизма_(Дройзен;_Шелгунов)/Том_II/Книга_I/Глава_IV&oldid=5042156