История одной руды (Брет-Гарт)/ДО

История одной руды
авторъ Фрэнсис Брет-Гарт, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: язык неизвѣстенъ, опубл.: 1878. — Источникъ: az.lib.ru

ИСТОРІЯ ОДНОЙ РУДЫ.

РАЗСКАЗЪ

Бретъ Гарта.

I.
Кто ее искалъ?

По крутой, горной тропинкѣ, пересѣкающей монтерійскій береговой кражъ, ѣхалъ Кончо. Кончо усталъ. Кончо былъ покрытъ густымъ слоемъ пыли. Кончо былъ не въ духѣ. Единственнымъ утѣшеніемъ для Кончо въ этомъ трудномъ путешествіи была кожаная фляжка, висѣвшая на его сѣдлѣ. Кончо поднесъ фляжку къ губамъ, хлебнулъ, поморщился и воскликнулъ:

— Carajio!

Кожаная фляжка заключала въ себѣ не aguardiente, а дурную американскую водку, которую продавалъ ирландецъ въ тавернѣ, близь Tres-Pinos. Однако, Кончо почти уже опорожнилъ фляжку, и, опущенная на сѣдло, она казалась такою же желтой и сплюснутой, какъ его лицо съ впалыми щеками. Подкрѣпившись, Кончо оглянулся за долину, со дна которой онъ поднимался въ гору съ самаго полудня. Это была пустынная, сухая, пыльная равнина, только тамъ и сямъ окаймленная узкой полосой обработанной земли или зеленыхъ луговъ. Глаза его на минуту остановились на бѣлой полосѣ, то показывавшейся, то исчезавшей на восточномъ горизонтѣ. Кончо провелъ рукою по лбу и приподнялъ свои воспаленныя вѣки. Были ли дѣйствительно это снѣжныя вершины Сьерръ, или ему только мерещилось подъ вліяніемъ проклятой американской водки?

Онъ продолжалъ подниматься въ гору. По временамъ тропинка совершенно пропадала въ обнаженномъ горномъ скатѣ, но умный мулъ вскорѣ снова находилъ ее; наконецъ, однако, переднія его ноги поскользнулись, и онъ упалъ. Тщетно Кончо старался его поднять; бѣдное животное оставалось на землѣ и только отъ времени до времени приподнимало голову. Тогда онъ прибѣгнулъ къ ударамъ и свѣтской брани: убійца, воръ, свинья и т. д., но столь же безуспѣшно. Наконецъ, онъ сталъ искать спасенія въ духовныхъ проклятіяхъ.

— Такъ-то ты, клятвопреступникъ, ренегатъ, Іуда Искаріотскій, оставляешь своего господина въ одной милѣ отъ стана и ужина! Вставай, осквернитель алтаря!

Но ничего не дѣйствовало. Кончо началъ безпокоиться; никогда порядочный мулъ набожнаго происхожденія не оставался глухъ къ подобному краснорѣчію. Онъ сдѣлалъ еще послѣднюю попытку.

— Я заклинаю тебя, дьяволъ! воскликнулъ Кончо, поднимая руку и дѣлая крестное знамя въ воздухѣ; — Ага! ты дрожишь, богоотступникъ. Я отлучаю тебя, мулъ!

— Что вы шутите, чортъ? произнесъ грубый голосъ съ утеса надъ головой Кончо.

Кончо вздрогнулъ. Неужели онъ дѣйствительно вызвалъ дьявола? Онъ не смѣлъ поднять головы.

— Оставьте въ покоѣ бѣднаго мула, проклятый рудокопъ, продолжалъ неизвѣстный голосъ: — развѣ вы не видите, что онъ вывихнулъ себѣ плечо?

Кончо былъ очень испуганъ этими словами, но все же нѣсколько успокоился въ нравственномъ отношеніи. Мулъ былъ безъ ногъ, но, по крайней мѣрѣ, не пересталъ быть хорошимъ католикомъ. Онъ теперь поднялъ глаза. Съ утеса спускался прямо къ нему незнакомецъ, по одеждѣ и акценту — американецъ. Это былъ человѣкъ небольшого роста, съ чистымъ смуглымъ лицомъ, которое было бы совершенно обыкновеннымъ, невыразительнымъ, еслибъ не его лѣвый глазъ. Въ этомъ глазу сосредоточивалось все, что было злого во всемъ его существѣ. Закройте лѣвый глазъ, и лицо его, повторяю, было самое обыкновенное; закройте все лицо, кромѣ лѣваго глаза — и онъ сверкалъ, какъ у дьявола. Природа, повидимому, это замѣтила и, парализировавъ нервъ, иронически опустила надъ этимъ коварнымъ глазомъ верхнюю вѣку, словно занавѣсъ.

— Что вы тугъ дѣлаете? спросилъ незнакомецъ, помогая Кончо поднять мула.

— Ищу руду, синьоръ.

Незнакомецъ обратилъ на Кончо свой приличный правый глазъ, а лѣвымъ взглянулъ на окружавшую ихъ горную природу съ невыразимымъ презрѣніемъ.

— Какую?

— Золото и серебро; больше серебро, синьоръ.

— Вы одни?

— Нѣтъ, насъ четверо.

Незнакомецъ посмотрѣлъ во всѣ стороны.

— Они въ станѣ, отстоящемъ на милю отсюда.

— Нашли что-выбудь?

— Много… вотъ этого.

И Кончо вынулъ изъ вьюка обломокъ сѣрой желѣзной руды, испещренной тамъ и сямъ блестками колчедана. Незнакомецъ не сказалъ ни слова, но лѣвый глазъ его сверкалъ дьявольской хитростью.

— Вы счастливы, другъ мой.

— Отчего?

— Это серебро.

— Почемъ вы знаете?

— Это мое дѣло. Я — металлургъ.

— И вы можете сказать, что серебро и что нѣтъ?

— Конечно. Посмотрите.

Говоря это, незнакомецъ вынулъ изъ своего вьюка маленькій кожаный футляръ съ полдюжиной стклянокъ и подалъ Кончо одну изъ нихъ, завернутую въ темную, синюю бумагу.

— Это жидкое серебро, сказалъ онъ.

Глаза Кончо засверкали, но онъ сомнительно посмотрѣлъ на незнакомца.

— Дайте мнѣ воды.

Кончо опорожнилъ свою водяную фляжку въ котелокъ, всегда сопровождающій рудокопа и подалъ его незнакомцу. Послѣдній обмакнулъ въ стклянку сухую былинку и стряхнулъ съ нея одну каплю въ воду. Вода осталась такой же чистой и прозрачной, какъ прежде.

— Теперь бросьте туда щепотку соли.

Кончо повиновался. Въ ту же минуту на поверхности воды показался бѣловатый паръ, и вся вода стала молочнаго цвѣта.

— Пресвятая Богородица! Это колдовство! воскликнулъ Кончо, набожно крестясь.

— Дуракъ, это хлористое серебро.

Не довольствуясь этимъ дешевымъ опытомъ, незнакомецъ еще болѣе поразилъ Кончо лакмусовой бумажкой, которая въ азотовой кислотѣ принимала красный цвѣтъ, а въ соленой водѣ снова свой прежній — синій.

— Сдѣлайте опытъ съ этимъ образцомъ, сказалъ Кончо, подавая незнакомцу кусокъ желѣза: — испытайте его солью и серебромъ.

— Не торопитесь, другъ мой. Во-первыхъ, этотъ обломокъ руды надо расплавить и потомъ уже извлечь изъ него серебро, но это чего-нибудь, да стоитъ. Неужели, сэръ, я провелъ всю свою юность въ Фрейбургѣ и Гейдельбергѣ для того, чтобъ моими знаніями пользовался даромъ первый попавшійся рудокопъ?

— А что это будетъ стоить? спросилъ поспѣшно мексиканецъ — Ну, я полагаю, что я вамъ найду серебро въ этой рудѣ за 100 долларовъ съ вашими расходами. Но вѣдь, получивъ золотникъ серебра отъ меня, вы потомъ можете добывать его пудами.

— Хорошо, вы получите эти деньги отъ насъ четверыхъ, воскликнулъ съ жаромъ Кончо: — отправимтесь въ нашъ станъ; вы расплавите руду, найдете серебро и — дѣло въ шляпѣ.

Съ этими словами, онъ схватилъ за руку незнакомца и хотѣлъ увлечь его по тропинкѣ.

— А что вы сдѣлаете съ муломъ?

— Правда, что а съ нимъ сдѣлаю, Пресвятая Богородица?

— Оставьте его здѣсь; онъ далеко не уйдетъ, сказалъ незнакомецъ съ мрачной улыбкой: — у меня тутъ вблизи второй, вьючный мулъ; вы можете поѣхать на немъ въ станъ, а завтра вернетесь за своимъ животнымъ.

Сердце честнаго Кончо ёкнуло при мысли, что онъ броситъ вѣрнаго слугу, котораго еще такъ недавно осыпалъ бранью, но жажда золота взяла верхъ надо всѣмъ.

— Я завтра вернусь къ тебѣ богатымъ человѣкомъ, мой маленькій мулъ, сказалъ онъ: — покуда ты потерпи. Adios.

И, взявъ незнакомца за руку, онъ сталъ взбираться съ нимъ по крутой тропинкѣ. Вскорѣ они достигли вершины горы, и незнакомецъ, остановившись на минуту, бросилъ проницательный взглядъ своего злобнаго лѣваго глаза на разстилавшуюся внизу долину.

Въ послѣдующіе годы, когда эта правдивая исторія была узнана, мексиканскіе піонеры, какъ истые католики, прозвали эту гору «Za Canada de la Visitation del Diablo», то есть Гора Посѣщенія Дьявола. Нынѣ здѣсь идетъ граница одной изъ громаднѣйшихъ мексиканскихъ концессій.

II.
Кто ее нашелъ?

Кончо такъ нетерпѣливо желалъ поскорѣе добраться до стана и обрадовать товарищей доброй вѣстью, что незнакомецъ просилъ его нѣсколько разъ убавить шагъ мула.

— Вамъ мало, проклятый рудокопъ, что вы испортили своего мула; вамъ тоже хочется сдѣлать и съ моимъ. Или вы хотите чтобъ я поставилъ Джони въ счетъ расходовъ?

Произнося эти слова, незнакомецъ слегка приподнималъ свою коварную лѣвую вѣку.

Они проѣхали около мили по вершинѣ кряжа и потомъ стали снова спускаться въ долину. Очень скудная растительность окаймляла тропинку, пробиваясь сквозь разсѣлины черно сѣраго камня. Всюду на выдающихся утесахъ виднѣлись слѣды лома рудокоповъ. Наконецъ, обогнувъ откосъ горы, они увидали у своихъ ногъ клубы дыма, поднимавшіеся перпендикулярно съ горной площадки.

— Это нашъ станъ; я предупрежу товарищей о вашемъ пріѣздѣ, весело сказалъ Кончо и прежде, чѣмъ незнакомецъ могъ его удержать, скорой рысью исчезъ за утесомъ.

Оставшись одинъ, незнакомецъ поѣхалъ еще тише и на свободѣ погрузился въ глубокую думу. Хотя онъ былъ большой негодяй, но простодушная довѣрчивость бѣднаго Кончо его тревожила. Я нимало не хочу сказать, чтобъ его совѣсть проснулась, но онъ боялся, какъ бы товарищи Кончо не заподозрили въ немъ желанія воспользоваться простотою бѣдняка. Бродяга по рожденію и воспитанію, шулеръ по ремеслу, негодяй по репутаціи, онъ съ самаго дѣтства стоялъ на той роковой границѣ, на которой начинается преступленіе и, не краснѣя, обманывалъ мексиканцевъ, принадлежавшихъ къ низкой, вымирающей расѣ, тогда какъ онъ чувствовалъ себя уполномоченнымъ агентомъ прогресса и цивилизаціи.

Вскорѣ на тропинкѣ показались въ полумракѣ четыре фигуры. Впереди всѣхъ шелъ Кончо, котораго незнакомецъ тотчасъ узналъ по его сіяющей улыбкѣ. Остальные же трое, хотя и не отличались добродушіемъ Кончо, но не превосходили его умомъ, какъ убѣдился съ перваго взгляда незнакомецъ. Педро былъ рослый, здоровенный vaquerо, Мануэль, тщедушный полукровный питомецъ миссіи Сан-Кармель, а Мигуэль недавно былъ мясникомъ въ Монтереѣ. Отъ благодѣтельнаго вліянія разсказа Кончо исчезла въ этихъ людяхъ всякая тѣнь подозрѣнія, съ которымъ обыкновенно необразованный человѣкъ встрѣчаетъ незнакомца, и они очень любезно проводили въ станъ своего гостя, который называлъ себя мистеромъ Джозефомъ Вайльсомъ. Они такъ нетерпѣливо желали подвергнуть испытанію найденную руду, что совершенно забыли долгъ гостепріимства и только опомнились, когда самъ мистеръ Вайльсъ, котораго они называли дономъ-Жозе, напомнилъ имъ, что онъ голоденъ. Послѣ скромнаго ужина, состоявшаго изъ соленой свинины, шоколада и сдобныхъ булокъ, поспѣшно была сложена изъ камня печь, въ которую вмазали глинянный кувшинъ, глазированный какимъ-то особеннымъ мѣстнымъ способомъ. Огонь былъ разведенъ съ помощью сосновыхъ шишекъ, запасъ которыхъ постоянно пополнялся изъ сосѣдняго покрытаго лѣсомъ оврага, и въ нѣсколько минутъ горнило было готово. Мистеръ Вайльсъ не принималъ дѣятельнаго участія въ этихъ приготовленіяхъ, а только давалъ совѣты сквозь зубы, лежа на спинѣ и покуривая глиняную трубку. Если этотъ трудъ приносилъ ему какое нибудь удовольствіе, то ни одна чорта его лица не выдавала его внутренняго чувства; только его лѣвый глазъ почти не отрывался отъ полудикаго лица Педро. Встрѣтивъ впервые его роковой взглядъ. Педро громко произнесъ какое-то ругательство, но никакъ не могъ отвести отъ него своихъ глазъ — такъ могущественна была чарующая его сила.

Вся эта сцена, однако, отличалась мрачнымъ, живописнымъ характеромъ и безъ дьявольскаго взгляда Вайльса. Горы возвышались тяжелой черной массой, а надъ ними виднѣлось небо такъ безконечно высоко, что бѣдная человѣческая душа невольно, отчаивалась когда нибудь достигнуть его лазуревой вершины. Звѣзды, большія, блестящія, казались холодными, неподвижными. Огонь подъ горномъ освѣщалъ лица окружающихъ людей багровымъ колоритомъ, весело игралъ на пестрой ихъ одеждѣ, но, въ двадцати шагахъ разстоянія, совершенно поглощался громадною тѣнью черныхъ горъ. Тихая, полупѣвучая иностранная рѣчь людей и трескъ сосновыхъ шишекъ одни нарушали могильную тишину горной природы.

Почти на разсвѣтѣ, мексиканцы объявили, что руда расплавилась и какъ нельзя болѣе кстати, потому что камни, составлявшіе печь, начали уже распадаться и котелъ грозилъ опрокинуться. Кончо торжествеоно воскликнулъ: «Богъ и свобода», но донъ-Джозе Вайльсъ попросилъ его замолчать и принести изъ лѣса какихъ нибудь подпорокъ, а самъ на минуту нагнулся надъ. котломъ. Какъ ни быстро пронеслась эта минута, но ученый металлургъ, мистеръ Джозефъ Вайльсъ, успѣлъ преспокойно бросить въ кипѣвшую массу серебрянный полу-долларъ. Послѣ этого, онъ приказалъ поддерживать огонь, а самъ заснулъ, за исключеніемъ его лѣваго глаза.

Мало-помалу ближайшія вершины горъ и отдаленная, снѣжная линія на востокѣ загорѣлись огнями восходящаго солнца. Внизу, въ долинѣ, запѣли птицы и послышался скрипъ фургона на отдаленной дорогѣ. Донъ-Джозе всталъ и, торжественно разбивъ котелъ, далъ остыть расплавленной массѣ на каменистой почвѣ. Потомъ, когда она затвердѣла, онъ отломилъ кусокъ, истолокъ его, подвергъ дѣйствію кислоты, опустилъ въ соленую воду, которая приняла молочный цвѣтъ, и, наконецъ, представилъ изумленнымъ мексиканцамъ серебра на 2 цента.

Кончо вскрикнулъ отъ радости; остальные бросили другъ на друга подозрительный взглядъ: такъ дѣйствуетъ неожиданное богатство на людей, бывшихъ истинными друзьями въ бѣдности. Лѣвый глазъ Вайльса иронически наблюдалъ за ними.

— Вотъ ваши 100 долларовъ, донъ-Джозе, сказалъ Педро подавая Вайльсу эту сумму золотыми, и ясно выразилъ своимъ тономъ, что они болѣе не нуждались въ присутствіи чужестранца.

Вайльсъ взялъ деньги съ милостивой улыбкой и такъ подмигнулъ лѣвымъ глазомъ, что душа Педро ушла въ пятки. Онъ уже хотѣлъ удалиться, когда вдругъ его остановилъ крикъ Мануэля:

— Котелъ, вѣрно, потекъ! Посмотрите! Посмотрите!

Онъ хотѣлъ привести въ порядокъ расшатавшіеся камни печи и нашелъ на землѣ между ними блестящую, жидкую массу ртути.

Вайльсъ вздрогнулъ, бросилъ поспѣшный взглядъ на окружающихъ и, убѣдившись, что этотъ металлъ былъ имъ незнакомъ, онъ спокойно сказалъ:

— Это не серебро.

— Извините, синьоръ, это серебро въ жидкомъ видѣ.

Вайльсъ нагнулся и опустилъ руку въ блестящій металлъ. Боже мой! это колдовство!

— Нѣтъ, это никуда негодный металлъ.

Слѣдуя примѣру Вайльса, Кончо схватилъ горсть ртути, которая разбѣжалась по его пальцамъ тысячами шариковъ. Онъ заплясалъ отъ радости, какъ ребенокъ.

— И вы полагаете, что не стоитъ этого брать? спросилъ Педро.

Лицо Вайльса и правый его глазъ были обращены къ говорившимъ, а лѣвый смотрѣлъ на отдаленныя горы.

— Не стоитъ, отвѣчалъ онъ и осѣдлалъ своего мула.

Оставшись на единѣ Мануэль, Мигуэль и Педро повели между собою оживленную бесѣду, а Кончо отправился за своимъ муломъ. Но его не оказалось на томъ мѣстѣ, гдѣ онъ остался наканунѣ. Преданный и вѣрный своему хозяину, несмотря на всѣ получаемые удары, онъ не выдержалъ его невнимательности и бѣжалъ. Въ этомъ отношеніи, отличительная черта женскаго характера вполнѣ присуща всей одушевленной природѣ.

Въ грустномъ настроеніи и упрекая себя въ дурномъ обращеніи съ муломъ, Кончо возвратился въ станъ. Но, къ величайшему его изумленію, онъ тамъ не нашелъ никого и ничего: ни людей, ни муловъ, ни вещей. Кончо сталъ громко кричать. Только горное эхо отвѣчало ему. Неужели это была шутка? Кончо старался захохотать. Но нѣтъ; онъ не могъ смѣяться. Они бросили его. Бѣдный Кончо поникъ головой и, бросившись на землю, зарыдалъ, словно честное его сердце разрывалось на части.

Но эта вспышка продолжалась недолго: не въ натурѣ Кончо было долго страдать или сердиться на причиненный вредъ. Поднявъ голову, онъ увидалъ массу ртути, такъ сильно забавлявшую его часъ передъ тѣмъ. Онъ снова съ дѣтскимъ смѣхомъ началъ играть этой потѣшной игрушкой и совершенно забылъ объ измѣнѣ товарищей. Даже когда онъ навьючилъ себѣ на плечи свой мѣтокъ и отправился въ путь, то наполнилъ потѣшными шариками свою пустую, жестяную фляжку.

Однако, я полагаю, что во время его унылаго странствія по горной тропинкѣ солнце смотрѣло на него съ доброй улыбкой и онъ шелъ легче, свободнѣе, чѣмъ его товарищи, такъ какъ не несъ на себѣ ни серебра, ни преступленія.

III.
Кто предъявилъ на нее права?

Туманъ опустился на Монтерей, и бѣловатыя его волны вскорѣ скрыли изъ вида голубое море. Спускаясь съ горы, Кончо два или три раза останавливался и бросалъ пытливый взглядъ на лежавшую внизу бухту еще въ разстояніи нѣсколькихъ миль отъ него. Утромъ онъ видѣлъ блестѣвшій при солнечномъ свѣтѣ золотой крестъ бѣлыхъ домовъ миссіи, но теперь все исчезло. Когда онъ достигъ большой улицы города, то уже было совершенно темно, и онъ, войдя въ первую таверну, старался залить свое горе и усталость крѣпкимъ aguardiente. Но голова и спина до того болѣли и вообще онъ чувствовалъ себя до того разбитымъ, что вспомнилъ объ американскомъ докторѣ, который недавно поселился въ Монтереѣ и уже однажды лечилъ Кончо и его мула однимъ и тѣмъ же лошадинымъ средствомъ. Кончо разсуждалъ не безъ логики, что если ужь лечиться, то докторъ долженъ давать такую дозу лекарства, которая была бы достойна получаемыхъ имъ денегъ. Чудовищное развитіе жизни и растительнаго царства въ Калифорніи не допускало маленькихъ пріемовъ, и въ предъидущій разъ докторъ далъ ему 12 порошковъ хины, по 4 грана каждый. На слѣдующій день, мексиканецъ пошелъ къ доктору, чтобъ поблагодарить его за оказанную помощь. Медикъ былъ очень доволенъ, но ужаснулся, когда узналъ, что Кончо, не довѣряя своей памяти и желая избавить себя отъ излишнихъ хлопотъ, принялъ всѣ порошки разомъ. Однако, видя быстрое выздоровленіе своего страннаго паціента, докторъ пожалъ плечами и перемѣнилъ систему леченія относительно его.

— Ну, сказалъ докторъ Тильдъ, когда Кончо опустился въ изнеможеніи на кресло въ кабинетѣ доктора: — что съ вами? Вы снова ночевали на болотѣ?

Но Кончо объяснилъ, что въ его желудкѣ сидѣлъ дьяволъ, что Іуда Искаріотскій овладѣлъ его спиннымъ хребтомъ, что бѣсы сжимали его виски, а пятки ему бичевалъ Понтій Пилатъ.

— Вамъ надо синюю микстуру, сказалъ докторъ и подалъ ему пузырекъ, чрезвычайно тяжелый.

Кончо разомъ выпилъ всю микстуру и, направляясь къ дверямъ, сказалъ:

— У меня нѣтъ денегъ, господинъ докторъ.

— Ничего; это стоитъ только долларъ.

Кончо стало стыдно, что онъ проглотилъ такую массу денегъ и онъ застѣнчиво произнесъ:

— У меня нѣтъ денегъ, но есть нѣчто очень забавное.

И онъ подалъ доктору блестящій жидкій металлъ, который онъ захватилъ съ собою въ жестяной коробкѣ.

— Это ртуть! воскликнулъ докторъ поспѣшно: — гдѣ вы ее достали?

— Она вылилась изъ котла, въ которомъ плавили руду въ горахъ.

Докторъ взглянулъ на него недовѣрчиво, и Кончо разсказалъ свою исторію.

— Вы можете найти это мѣсто?

— Madré di Dios! тамъ остался мой мулъ. Чортъ бы его побралъ!

— Вы говорите, что ваши товарищи видѣли этотъ металлъ?

— Да.

— И потомъ, бросивъ васъ, бѣжали?

— Да, собаки!

Докторъ всталъ и затворилъ дверь своего кабинета.

— Послушайте, Кончо, сказалъ онъ: — лекарство, которое я вамъ только что далъ, стоитъ долларъ, потому что оно сдѣлана изъ этого именно металла — ртути или Меркурія. Онъ — одинъ изъ самыхъ драгоцѣнныхъ металловъ, особливо въ золотыхъ пріискахъ. Если вы можете указать мѣсто, гдѣ много этой ртути, то вы — милліонеръ.

Кончо вскочилъ съ креселъ.

— Камень, изъ котораго вы сложили печь, красный?

— Si, sennor.

— И бурый?

— Si, sennor.

— И отъ жары лечь вся полопалась?

— Совершенно развалилась.

— А много этого краснаго камня?

— Цѣлая гора.

— Вы увѣрены, что ваши товарищи не завладѣли этой горой?

— Какъ?

— Предъявивъ свои права на открытіе этой руды, согласно горнымъ законамъ.

— Я не позволю.

— Но какъ вы станете бороться одинъ противъ четверыхъ? потому что я увѣренъ, что вашъ ученый другъ замѣшанъ въ этомъ дѣлѣ?

— Я вступлю съ ними въ борьбу.

— Хорошо, Кончо, но что бы вы сказали, еслибъ я досталъ вамъ, полдюжины американцевъ въ товарищи? Вамъ вѣдь понадобятся деньги для разработки руды. Вы будете дѣлить съ ними барышъ пополамъ, а они возьмутъ на себя рискъ, найдутъ денегъ и будутъ защищать васъ.

— Понимаю, отвѣчалъ Кончо, кивая головою и выразительна подмигивая: — Bueno.

— Подождите; я вернусь черезъ десять минуть, сказалъ докторъ, взявъ шляпу.

Дѣйствительно, черезъ десять минуть, онъ возвратился. Все было устроено: совѣть директоровъ, предсѣдатель, секретарь и акта объ образованіи компаніи Ртутной Руды. Ко воему этомк предсѣдатель прибавилъ необходимый револьверъ.

— Возьмите это, сказалъ онъ, подавая Контѣ смертоносное оружіе: — моя лошадь ждетъ на улицѣ. Скачите на ней въ горы и ждите насъ тамъ.

Черезъ минуту, Кончо уже былъ въ сѣдлѣ. Тогда директоръ новой промышленной комоаніи превратился въ доктора.

— Впрочемъ, я не знаю, сказалъ онъ, сомнительно качая головой: — можете ли вы путешествовать въ вашемъ положеніи? Вы только что приняли такое сильное лекарство.

— Чортъ возьми! воскликнулъ, смѣясь, Кончо: — что значитъ принятая мною ртуть въ сравненіи съ той, которая меня ожидаетъ.

— Ну, ну, впередъ!

Онъ пришпорилъ мула и вскорѣ исчезъ во мракѣ ночи.

— Вы какъ разъ во-время, господа, составили свой компанейскій актъ, сказалъ американскій alcalde, который остановился у дверей доктора Тильда черезъ нѣсколько минутъ послѣ отъѣзда Кончо: — другая компанія только-что образовалась для эксплуатированія той же руды.

— Кто ее составляетъ?

— Три мексиканца: Педро, Мануалъ, Мигуэль и проклятый Вайльсъ.

— Они здѣсь?

— Только Мануэль и Мигуэль. Остальные въ тавернѣ Tusdinos уговариваютъ Роскомона принять участіе въ ихъ компаніи съ цѣлью похерить свои долги за водку.

— Если такъ, то намъ нечего отправляться въ путь ранѣе восхода солнца. Они навѣрно напьются до чертиковъ.

Между тѣмъ, Кончо, сильный Кончо, счастливый Кончо, не жалѣлъ ни мула, ни шпоръ. Ночь была темная, тропинка извилистая, опасная, и Кончо, хотя отлично зналъ всѣ горные проходы, не разъ пожалѣлъ своего надежнаго франциската.

— Потерпи немного, Кончо, говорилъ онъ себѣ: — у тебя будетъ другой францискатъ не хуже. Каковъ металлецъ! лучше серебра; за унцъ платятъ долларъ.

Однако, несмотря на свое веселое настроеніе, онъ зорко всматривался въ темноту при каждомъ поворотѣ тропинки; конечно, онъ боялся не убійцъ или разбойниковъ — онъ былъ для этого слишкомъ храбръ — но дьявола, который въ различныхъ видахъ скрывался въ Санта-Крускихъ горахъ, къ величайшему опасенію всѣхъ набожныхъ католиковъ. Онъ припомнилъ случай съ Игнатіемъ, погонщикомъ муловъ францисканскихъ монаховъ, который, остановившись въ часъ всенощной для прочтенія символа вѣры, увидалъ самого чорта въ образѣ громаднаго медвѣдя, сидѣвшаго на корточкахъ и также въ видѣ шутки сложившаго руки, какъ на молитву. Однако, держа крѣпко одной рукой поводъ и четки, а другой револьверъ и фляжку съ водкой, онъ скакалъ такъ быстро, что достигъ вершины, когда еще первые лучи солнца слабо освѣщали отдаленный кряжъ. Соскочивъ съ лошади, онъ съ револьверомъ въ рукахъ осмотрѣлъ все пространство вокругъ развалившейся печи, заглянулъ во всѣ пещеры и разщелины сосѣднихъ утесовъ, бросилъ пытливый взглядъ за всѣ деревья и кусты. Все находилось въ томъ же самомъ положеніи, какъ утромъ, и не было никакихъ слѣдовъ недавняго посѣщенія человѣческими существами этого уединеннаго уголка. Все было тихо, и только внизу, подъ его ногами, легкій вѣтерокъ нѣжно вздыхалъ въ макушкахъ сосенъ. Впродолженіе нѣкотораго времени, онъ ходилъ взадъ и впередъ по площадкѣ, сознавая, что исполняетъ обязанности часового, но мало по малу усталость и постоянное обращеніе къ флажкѣ съ водкой взяли свое, и онъ улегся на землю, завернувшись въ одѣяло. Черезъ минуту онъ уже крѣпко спалъ.

Лошадь два раза громко заржала, прямо надъ нимъ что-то зашевелилось, и небольшой камень скатился къ его ногамъ, но онъ лежалъ неподвижно. Наконецъ, двѣ темныя фигуры показались на горномъ скатѣ.

— Шш! Кто-то лежитъ подлѣ печи.

Эти слова были произнесены шопотомъ и поиспански, но произнесъ ихъ Вайльсъ.

Другая фигура осторожно подкралась къ самому краю утеса и протянула голову.

— Это дуракъ Кончо, сказалъ презрительно Педро.

— А если онъ не одинъ? А если онъ проснется?

— Я останусь здѣсь караулить, а вы ставьте значки.

Вайльсъ исчезъ, а Педро тихонько сталъ опускаться по крутому утесу, придерживаясь за кустарники. Черезъ минуту, онъ стоялъ подлѣ спавшаго Кончо. Онъ оглянулся. Его товарища не было видно въ окружающей темнотѣ, и только шелестъ въ кустахъ обнаруживалъ его присутствіе наверху. Потомъ, Педро набросилъ свой платокъ на повернутой къ верху лицо лежавшаго на спинѣ Кончо и навалился на него всею тяжестью своего тѣла, крѣпко сжимая руками завернутое въ одѣяло его тѣло. Произошла минутная борьба, и все стихло. Несчастный не могъ двинуться: такъ крѣпко обхватывало его одѣяло и могучія руки Педро.

Не было слышно ни крика, ни воплей, не видно было никакихъ тѣлодвиженій, барахтались только двѣ фигуры, лежащія другъ на другѣ. Наконецъ, въ темнотѣ послышались шаги Вайльса,

— Я ничего не вижу, произнесъ онъ съ утеса: — что вы дѣлаете?

— Караулю.

— Онъ спитъ?

— Спитъ.

— Крѣпко?

— Крѣпко.

— Мертвымъ сномъ?

— Мертвымъ.

Тѣло несчастнаго уже не шевелилось, и Педро всталъ.

— Все готово, сказалъ Вайльсъ: — вы свидѣтель, что я поставилъ значекъ на этой горѣ, въ доказательство того, что мы первые открыли здѣсь руду.

— Я — свидѣтель.

— А его оставить?

— Отчего же нѣтъ? Дуракъ напился до безчувствія.

Вайльсъ взглянулъ своимъ лѣвымъ главамъ на Педро — и тотъ громко вскрикнулъ:

— Caramba! Не смотрите на меня этимъ дьявольскимъ глазомъ!

— Хорошо, добрый Педро, отвѣчалъ Вайльсъ, повертываясь къ нему правымъ бокомъ.

Испуганный Педро спряталъ за поясъ полувыдернутый охотничій ножъ и пробормоталъ сквозь зубы:

— Ступайте впередъ. Я пойду за вами съ правой стороны.

И они исчезли въ темнотѣ, изъ которой вышли нѣсколько минутъ передъ тѣмъ, подозрительно озираясь и прислушиваясь къ малѣйшему звуку.

Прошло полчаса; востокъ загорѣлся огнемъ, и передъ гордо встающимъ солнцемъ бѣловатый туманъ сталъ быстро подниматься изъ ущелій горныхъ расщелинъ. Вся природа ожила, и" самыя мелкія былинки потянулись къ восходящему свѣтилу; только Кончо, сильный Кончо, храбрый Кончо, добродушный Кончо лежалъ неподвижно и безмолвно.

IV.
Кто ее взялъ?

На горной вершинѣ безъ устали ржала лошадь. Лошадь Кончи просила завтрака.

Этотъ протестъ голоднаго желудка достигъ до ушей всадниковъ, поднимавшихся въ гору съ запада. Одному изъ нихъ онъ показался знакомымъ.

— Чортъ возьмні Это ржетъ Чикита! воскликнулъ предсѣдатель «Компаніи Ртутной Руды»: — Проклятый мексиканецъ, вѣроятно, заснулъ пьяный гдѣ-нибудь по близости.

Поровнявшись съ покинутымъ на произволъ судьбы животнымъ, докторъ Тильдъ бросилъ по сторонамъ пронзительный взглядъ.

— Мнѣ это не нравится, сказалъ онъ: — американецъ можетъ бросить своего коня по легкомыслію, но мексиканецъ — никогда. Прибавьте шагу, молодцы; пожалуй, мы уже опоздали.

Черезъ полчаса, они остановились передъ развалившейся печью и неподвижно лежавшей фигурой Кончи, завернутой въ одѣяло.

— Что я вамъ говорилъ? онъ пьянь! сказалъ предсѣдатель.

Докторъ не произнесъ ни слова, но нахмурилъ брови. Всѣ сошли съ лошадей и на четверенькахъ взлѣзли на выступъ утеса надъ самой печью.

— Посмотрите! воскликнулъ секретарь Биссъ: — насъ предупредили. Здѣсь уже выставлены объявленія.

Дѣйствительно, на скалѣ висѣли два объявленія на полотнѣ о томъ, что земля эта занята Мануэлемъ, Мкгуэлемъ, Педро, Вайльсомъ и Роскомономъ.

— А пока эти молодцы распоряжались, докторъ, произнесъ предсѣдатель: — вашъ проклятый мексиканецъ спалъ пьяный. Что намъ дѣлать?

Но докторъ молча направился къ виновнику ихъ несчастья. Остальные послѣдовали за нимъ. Онъ всталъ на колѣни передъ Кончо, развернувъ одѣяло, прилегъ ухомъ къ его сердцу и сказалъ:

— Умеръ!

— Неудивительно. Онъ принялъ вчера вечеромъ ваше лежарство. Всему виною ваши проклятыя лошадиныя средства.

Докторъ не обратилъ вниманія на это безцеремонное замѣчаніе. Онъ пристально взглянулъ на выпученные глаза Кончи и, открывъ ему ротъ, ощупалъ вспухшій языкъ.

— Ничего, молодцы, не бойтесь! сказалъ онъ, вставая: — сорвите эти объявленія, но спрячьте ихъ и смѣло выставляйте свои. Никто не станетъ оспаривать вашего права. Тутъ, кромѣ грабежа, совершено и убійство.

— Убійство!

— Да, отвѣчалъ докторъ въ волненіи: — я покажу на судѣ подъ присягою, что этотъ человѣкъ задушенъ. Посмотрите, прибавилъ онъ, указывая на руку Кончи, въ которой лежалъ пистолетъ: — на него напали во время сна и онъ, очнувшись, инстинктивно взвелъ курокъ, но не успѣлъ выстрѣлить.

— Да, это вѣроятно, отвѣчалъ предсѣдатель: — никто не заснетъ держа въ рукахъ пистолетъ съ взведеннымъ куркомъ. Но что намъ дѣлать?

— Все, отвѣчалъ докторъ: — преступленіе совершено только часа два тому назадъ. Тѣло еще тепло. Мы не встрѣтили убійцу: слѣдовательно, онъ находится гдѣ-нибудь между этой горой и Tree Pines.

— Господа! произнесъ предсѣдатель торжественно: — двое изъ васъ останутся караулить тѣло, а остальные послѣдуютъ за мною въ Très-Pinos. Законъ нарушенъ самымъ преступнымъ образомъ. и надо возстановить его святость.

— Ѣдемъ! сказали эти полуциничвые, полулегкомысленные и вполнѣ смѣлые, отчаянные люди, обратившіеся вдругъ въ трезвыхъ, искреннихъ гражданъ.

— Не подождать ли намъ составленія протокола и выдачи исполнительнаго листа на поимку убійцы? сказалъ секретарь съ благоразумной осторожностью.

— Сколько насъ?

— Пятеро.

— Такъ на кой намъ чортъ проклятый исполнительный листъ! воскликнулъ предсѣдатель, резюмируя одной фразой все существующее въ Калифорніи законодательство.

V.
Кому она была передана?

Полдень; три сосны, дававшія этому мѣстечку названіе Tres Pinos, какъ бы дымились среди пыльной дороги и душной атмосферы. Все блестѣло и сіяло подъ раскаленными лучами соляца: и дорога, и окрестные утесы, и бѣлыя парусиновыя крышу немногихъ хижинъ, составлявшихъ маленькое селеніе, и некрашенныя досчатыя стѣны таверны и мелочной лавки Роскомона. Нѣсколько муловъ отдыхало на землѣ у водопоя подъ небольшой тѣнью навѣса.

Мелочная торговля мистера Роскомона, хотя совершенно достаточная для подобнаго мѣстечка, не занимала у него много времени: одного часа въ субботу вечеромъ было вполнѣ довольно, чтобъ наполнить свининой и мукою боченки рудокоповъ; но ежедневное переполненіе рудокоповъ водкою было трудной постоянной его работой. Роскомонъ проводилъ поэтому гораздо болѣе времени за прилавкомъ своего кабачка, чѣмъ въ мелочной лавкѣ. Прибавьте къ этому, что на длинномъ флигелѣ дома или, лучше сказать, сараѣ красовалась торжественная вывѣска: «Космополитъ; гостинница Роскомона; комнаты отдаются поденно и понедѣльно», и вы поймете, какъ разнообразны были обязанности этого промышленника. Впрочемъ, гостинница находилась почти въ исключительномъ завѣдываніи мистрисъ Роскомонъ, тридцати-лѣтней, сильной, здоровенной и добродушной женщины.

Роскомонъ уже давно примѣнялъ къ своимъ посѣтителямъ ту теорію, что всѣ они были сумасшедшіе и что съ ними слѣдовало обращаться соотвѣтственно; потому, никакая крайность въ ихъ словахъ или дѣйствіяхъ не выводила его изъ себя, и его упрямая, суровая натура всегда сохраняла внѣшнее спокойствіе. Когда онъ не подавалъ гостямъ водку, или въ то время, какъ она исчезала въ ихъ желудкахъ, онъ вѣчно обтиралъ свой прилавокъ грязнымъ полотенцемъ или чѣмъ либо попадавшимся ему подъ руку. Замѣтивъ эту особенность Роскомона, рудокопы часто подсовывали ему различныя, неподходящія тряпки и даже однажды сунули ему въ руки юпку его же жены, снятую съ веревки на дворѣ, гдѣ она сушилась. Ничего не замѣчая, Роскомонъ продолжалъ вытирать прилавокъ и не поднималъ головы; но это нисколько не мѣшало ему видѣть и встрѣчать подобающимъ привѣтствіемъ каждаго входящаго посѣтителя.

— Вы не получите ни капли водки, пока не уплатите своега счета, Джакъ Браунъ, говоривалъ онъ: — а вы, голубчикъ Маккоркль, давно не приходили; васъ бутылочка ждетъ съ субботы и т. д., и т. д.

Но въ этотъ день, когда докторъ Тильдъ, предсѣдатель и секретарь новой компаніи подъѣхали къ дверямъ его таверны, мистеръ Роскомонъ былъ не въ духѣ и, услыхавъ лошадиный топотъ, поднялъ голову и пересталъ обтирать прилавокъ.

— Мы ищемъ, снигь предсѣдатель: — человѣка по имени Вайльса и трехъ мексиканцевъ: Педро, Мигуэля и Мануэля.

— Будто?

— Да.

— Желаю вамъ успѣха и, если вы ихъ поймаете, то получите-ка съ нихъ по моему счету. Я вамъ за это скажу спасибо.

Эти слова были покрыты общимъ смѣхомъ посѣтителей таверны, которымъ почему-то не понравилось появленіе чужестранцевъ.

— Тутъ ничего нѣтъ смѣшного, господа, сказалъ сухо докторъ Тильдъ: — сейчасъ совершено убійство въ горахъ, и убійцы оставили слѣдующее объявленіе на мѣстѣ преступленія.

Докторъ показалъ объявленіе, снятое съ утеса, толпѣ рудокоповъ, съ любопытствомъ окружившихъ его. Только Роскомонъ не обратилъ на это никакого вниманія и принялся обтирать прилавокъ.

— Вы замѣтите, господа, что имя Роскомона стоитъ въ ряду лицъ, занявшихъ упомянутую мѣстность.

— Ну, голубчики, сказалъ Роскомонъ, не поднимая головы: — если у васъ такія же улики противъ нихъ, какъ противъ меня, такъ лучше бросьте дѣло. Я не выходилъ изъ лавки весь день и всю ночь. Это подтвердятъ всѣ молодцы.

— Росъ правъ: мы видѣли его всю ночь за прилавкомъ, хоромъ произнесла толпа.

— Такъ какъ же попало ваше имя на это объявленіе?

— Боже мой! развѣ мало приходятъ ко мнѣ задолжавшихъ рудокоповъ и говорятъ: «голубчикъ Роскомонъ, я открылъ руду и поставилъ ваше имя въ числѣ лицъ, занявшихъ эту землю; дайте водочки, чтобъ выпить за нашъ успѣхъ и ваше будущее богатство»? Да вотъ Джонъ Броунъ; спросите у него: сколько онъ мнѣ поднесъ такихъ проклятыхъ подарковъ?

Снова раздался общій смѣхъ, и искатели убійцъ бѣднаго Кончо поняли, что имъ здѣсь не открыть никакого слѣда преступленія. Къ угрозамъ же прибѣгать въ такой толпѣ было небезопасно. Однако, докторъ упорствовалъ.

— Когда вы видѣли въ послѣдній разъ этихъ людей? спросилъ онъ.

— Когда я ихъ видѣлъ въ послѣдній разъ? отвѣчалъ Роскомонъ: — да чортъ возьми! я никого не вижу, постоянно услуживая гостямъ или обтирая прилавокъ.

— Такъ, такъ, Росъ! вторила толпа, которую очень забавлялъ этотъ неожиданный эпизодъ.

— Такъ я вамъ скажу, господа, сказалъ докторъ торжественно: — что они были въ прошлую ночь въ Монтереѣ и не возвратились сегодня по той же дорогѣ. Слѣдовательно, они на разсвѣтѣ проѣхали здѣсь.

Не успѣлъ докторъ выговорить этихъ словъ, какъ уже пожалѣлъ; но дѣлать было нечего, и онъ съ своими товарищами молча удалился.

Роскомонъ продолжалъ по прежнему услуживать гостямъ и обтирать прилавокъ. Но поздно ночью, когда всѣ его заведенія были закрыты, онъ заперся съ женою въ спальнѣ и таинственно подалъ ей какую-то бумагу.

— Прочти, Маджи, сказалъ онъ: — небо не наградило меня граматностью.

— Это гербовая бумага, произнесла мистрисъ Роскоманъ: — это передача тебѣ какого-то участка земли. О, Майкъ, ты пустился въ спекуляцію.

— Молчи и спрячь эту грязную, сѣрую бумагу.

— Она меня очень безпокоитъ. Она даже и написана не поанглійски.

— Это испанская концессія на землю.

— Испанская? Что-жь ты за нее далъ?

— Водки, отвѣчалъ Роскоманъ, хлопнувъ пальцемъ себѣ по носу.

VI.
Какъ получена была на нее концессія.

Въ то время, когда члены «Компаніи Ртутной Руды» съ энергіей, невполнѣ, быть можетъ, благоразумной, преслѣдовали Педро и Вайльса по дорогѣ въ Très Pines, синьоры Мигуэль и Мануэль спокойно сидѣли въ одномъ изъ кабачковъ Монтерея, покуривая папиросы и обсуждая свою недавнюю находку. Они, повидимому, были не въ духѣ и, какъ можно было понять изъ разговора, продали свое право на мнимую серебряную руду Вайльсу и Педро за нѣсколько сотенъ долларовъ, изъ боязни встрѣтить упорную оппозицію со стороны американцевъ. Смышленые читатели, конечно, легко поймутъ, что почтенный мистеръ Вайльсъ не объяснилъ Мигуэлю и Мануэлю настоящей стоимости и значенія ртутной руды, хотя ему пришлось подѣлиться этой тайной съ Педро, какъ необходимымъ своимъ сообщникомъ. Что Педро не задумался обмануть своихъ товарищей, можно легко заключить изъ его безцеремоннаго поступка съ бѣднымъ Кончо, а что онъ былъ въ состояніи отправить на тотъ свѣтъ при удобномъ случаѣ и мистера Вайльса, то въ этомъ послѣдній нисколько не сомнѣвался.

— Еслибъ мы немного затянули дѣло, то онъ далъ бы намъ больше, проклятый глазъ! замѣтилъ съ сожалѣніемъ Мануэль.

— Нѣтъ, мы ничего болѣе отъ него не получили бы, отвѣчалъ твердо Мигуэль.

— Отчего? Ты знаешь, что мы могли бы сами эксплуатировать руду.

— И даромъ потерять свой трудъ. Покажи мнѣ, голубчикъ Мигуэль, мексиканца, который выручилъ хоть одинъ реалъ изъ какой нибудь руды въ Калифорніи. Ни одинъ мексиканецъ здѣсь не разбогатѣлъ. Кто владѣетъ мексиканскими рудами? американцы. Кто выручаетъ изъ нихъ деньги? американцы. Помнишь Бріона, который прожилъ золотую руду, чтобъ найти серебряную? Въ чьихъ рукахъ его земли и дома? — у американцевъ. У кого руда Бріона? — у американцевъ. Кто получилъ серебро, которое не могъ найти Бріонъ? — американцы. Вездѣ и всегда американцы.

Между тѣмъ, злой духъ, повидимому, рѣшился прослѣдовать этихъ, сравнительно, невинныхъ людей и предсталъ передъ ними въ лицѣ Виктора Гарсіи. Это былъ секретарь изъ мѣстнаго ayuntamiento, который, угостивъ Мануэля и Мигуэля водкой, разсказалъ имъ исторію открытія ртутной руды и составленія въ эту ночь двухъ компаній для ея разработки Вайльсомъ и Кончо. Мануэль побагровѣлъ и разразился самыми безбожными проклятіями, а Мигуэль, бывшій нѣкогда духовнымъ лицомъ, поблѣднѣлъ и задумался. Наконецъ, словоохотливый Мануэль умолкъ, и нѣчто въ родѣ слѣдующаго разговора произошло между болѣе хладнокровными дѣйствующими лицами:

Мигуэль (задумчиво). — Когда это ты, другъ Викторъ, просилъ концессію земли въ долинѣ?

Викторъ (съ удивленіемъ). — Никогда; развѣ я дуракъ, чтобы просить землю въ пустынѣ?

Мигуэль (мягко). — Однако, ты просилъ у губернатора Михельторены. Я самъ видѣлъъ твое прошеніе.

Викторъ (начиная кое-что смекать). — Да, да, я-было и забылъ. Но увѣренъ ли ты, что я просилъ земли въ долинѣ?

Мигуэль (убѣдительно). — Да и на подошвѣ горы.

Викторъ (рѣшительно). — Такъ, такъ, и на подошвѣ горы.

Мигуэль (смотря пристально на Виктора). — И ты не получилъ документа на эту концессію. Онъ, по несчастью, сгорѣлъ во время истребленія американскаго архива въ Монтереѣ.

Викторъ (осторожно). — Да, да.

Мигуэль.-- Можно было бы возобновить это дѣло.

Викторъ.-- Зачѣмъ?

Мигуэль.-- Для твоей и нашей пользы, другъ Викторъ. Мы, съ своей стороны, приносимъ въ общее дѣло наше открытіе, а ты — твое знаніе, умѣнье и испанскую гербовую бумагу.

Мануэль (громкимъ, пьянымъ голосомъ). — Мы, мексиканцы, гонимы судьбою. Намъ ничего не удается. Мы не можемъ прогнать американцевъ.

Мигуэль.-- Мы, напротивъ, возьмемъ въ компанію американца. Онъ подкупитъ своихъ чиновниковъ и судей, а потомъ поставимъ необходимыхъ рабочихъ, машины и все нужное.

Викторъ.-- Но гдѣ мы его найдемъ?

Мигуэль.-- Я уже нашелъ. Это — ирландецъ и набожный католикъ, трактирщикъ въ Tres-Pinos.

Викторъ и Мануэлъ (вмѣстѣ). — Роскомонъ!

Мигуэль.-- Да, мы ему дадимъ долю въ нашемъ предпріятіи, за доставку машинъ, орудій, провизіи и водки. Американцы боятся ирландцевъ. Въ ихъ рукахъ большинство, они выбираютъ президента. Ирландецъ назначенъ алькальдомъ въ Сан-Франциско и мы одной вѣры съ ирландцами.

Они въ одинъ голосъ сказали bueno, и на минуту, казалось, ими овладѣлъ религіозный энтузіазмъ, означавшій смерть и погибель всѣми путами, даже путемъ подлоговъ, людямъ противоположнаго мнѣнія. Это набожное чувство побороло всѣ практическія соображенія и сомнѣнія.

— У меня маленькая племянница, которая дѣлаетъ перомъ чудеса, сказалъ Викторъ: — стоитъ только сказать ей: «Карменъ, спиши мнѣ вотъ это», и она тотчасъ сниметъ такую вѣрную копію, что ея не отличишь отъ оригинала. Madré de Dios! На дняхъ она сдѣлала подпись губернатора Піо Пико до того схожую, что, право, можно ошибиться. Ты ее знаешь, Мигуэль. Она спрашивала о тебѣ вчера.

Мигуэль старался скрыть свое смущеніе; но, по всей вѣроятности, вліяніе черныхъ глазокъ Карменъ отчасти побудило его обратиться къ помощи Виктора. Однако, онъ нашелъ нужнымъ сказать.

— Она не пойметъ?

— Нѣтъ, она — ребенокъ.

— Она не разболтаетъ?

— Нѣтъ, если я, и въ особенности ты, Мигуэль, скажемъ ей молчать.

Эта грубая лесть, хотя ни на чемъ неоснованная, такъ какъ Карменъ далеке не сочувствовала Мигуэлю, подѣйствовала. Они молча пожали другъ другу руку.

— Но если дѣлать, то нельзя терять ни минуты, сказалъ Мигуэль.

— Конечно, отвѣчалъ Викторъ: — пойдемъ сейчасъ.

— Мы вернемся черезъ часъ; жди меня, сказалъ Мигуэль, кивнувъ головою Мануэлю.

Они отправились по темной, узкой улицѣ и случайно прошли мимо квартиры доктора Гильда, именно въ ту минуту, когда Кончо садился на лошадь, а президентъ новой компаніи давалъ ему послѣднія инструкціи.

— Слышишь? спросилъ Мигуэль, схвативъ за руку своего спутника.

— Да. Но пусть скачетъ. Черезъ часъ у насъ будетъ документъ, которымъ мы опередимъ его на нѣсколько лѣтъ.

Они продолжали свой путь и, наконецъ, тихо, незамѣтно достигли низенькаго каменнаго дома.

Этотъ домъ былъ нѣкогда роскошнымъ жилищемъ, но, повидимому, раздѣлилъ судьбу своего первоначальнаго владѣльца, сэра Хуана Бріонеса, и теперь находился въ очень дурномъ положеніи. Ряды черепицы на его красной крышѣ казались морщинами старости; въ лучшихъ его комнатахъ пахло сыростью и ветхостью; но его массивныя стѣны не боялись землетрясенія и поддерживали внутри одинаковую температуру во всѣ времена года.

Викторъ провелъ Мигуэля черезъ низенькую переднюю комнату, очень просто мёблированнную, въ которой Карменъ рисовала.

Карменъ была очень граціознымъ живописцемъ и отличалась всѣми туманными стремленіями артиста, но не имѣла стойкой, закаленной души истиннаго художника. Она понимала красоту съ внѣшней ея стороны, какъ ребенокъ, но не постигала ея внутренняго смысла, и потому ея картины, изображавшія цвѣты, птицъ, насѣкомыхъ, виды, людей, были вѣрны природѣ, но въ нихъ недоставало поэзіи. Птицы пѣли ей всегда одну пѣснь, цвѣты деревья говорили одну рѣчь, а небо сіяло только блестящимъ колоритомъ. Она особенно хорошо изображала католическихъ святыхъ, не имѣющихъ никакого выраженія и походившихъ, какъ двѣ капли воды, на произведенія древнихъ художниковъ. Ея искуство въ подражаніи обнаруживалось точно также въ почеркахъ и подписяхъ. Еще воспитываясь въ монастырѣ, она обращала на себя вниманіе прекраснымъ почеркомъ, за что добрыя сестры ее очень любили.

Ея фигура была маленькая, дѣтская, еще несформировавшаяся и, быть можетъ, слишкомъ плоская. Ея лобъ низкій, откровенный, честный, былъ окаймленъ черными, какъ вороново крыло, волосами; глаза темно-каріе, не очень большіе, дышали дремавшею страстью, носъ былъ ничѣмъ не замѣчателенъ, ротъ маленькій, правильный, зубы бѣлые, ровные. Все ея лицо отличалось замѣчательною пикантностью, которую могло смягчить нѣжное чувство и, напротивъ, исказить — злоба. Въ настоящее время это былъ винегретъ, въ которой масло и уксусъ положили по ровной порціи. Конечно, прозорливая читательница тотчасъ пойметъ, что это лишь поверхностный портретъ, набросанный мужской кистью, и сразу составитъ себѣ мнѣніе о характерѣ молодой дѣвушки и компетентности лица, говорящаго о ней. Я могу только сказать одно — что она мнѣ нравится и играетъ довольно значительную роль въ этомъ правдивомъ разсказѣ.

Она подняла голову, вскочила со стула и насупила брови при видѣ чужого человѣка, но, замѣтивъ поспѣшный знакъ дяди, открыла ротъ, обнаруживая свои прелестные зубы.

Она сказала только одно слово и самое обыкновенное, но, еслибъ она могла передать свой голосъ своимъ картинамъ, то, безъ сомнѣнія, обогатила бы свое семейство. Онъ былъ такъ нѣженъ, мелодиченъ, пріятенъ и музыкаленъ, что, казалось, ока впервые изобрѣла человѣческій голосъ. И, однако, она сказала только «здравствуйте», это пустое, глупое слово, которое ежедневно тысячи хорошенькихъ ротиковъ произносятъ то картавя, то взвизгивая, то проглатывая буквы.

Мигуэль разсыпался въ похвалахъ ея картинамъ; его особливо поразилъ эскизъ мула, изображенный карандашомъ.

— Пресвятая Богородица! воскликнулъ онъ: — это совсѣмъ живой мулъ, такъ и видно, что онъ не хочетъ идти далѣе.

— Это все вздоръ въ сравненіи съ ея писаніемъ, сказалъ хитрый Викторъ: — посмотримъ, узнаете ли вы подлинную подпись Піо-Пико.

Онъ вынулъ изъ письменнаго стола двѣ бумаги: одну желтоватую, а другую — обыкновенную, бѣлую. Конечно, Мигуэль, съ любезностью влюбленнаго, указалъ на послѣднюю, какъ болѣе новую.

— Вотъ это — подлинникъ, сказалъ онъ.

Викторъ весело разсмѣялся, и Карменъ ему вторила дѣтскимъ, серебристымъ смѣхомъ.

— Нѣтъ, это моя работа, отвѣчала она.

Самая лучшая женщина не откажется отъ комплимента даже со стороны человѣка ей непріятнаго.

Но Викторъ не довольствовался этимъ доказательствомъ искуства своей племянницы.

— Покажи ей какой хочешь почеркъ, и она немедленно тебѣ его спишетъ.

Мигуэль не былъ настолько влюбленъ, чтобъ не понять намека Виктора, и замѣтилъ, что подпись губернатора Михельторены была особенно сложна и трудна.

— Она вамъ сейчасъ ее сдѣлаетъ, сказалъ рѣшительно Викторъ.

Изъ груды старыхъ оффиціальныхъ бумагъ онъ выбралъ подпись покойнаго губернатора, которая, по своимъ прихотливымъ «изворотамъ, вѣроятно, стоила ему много труда» Карменъ взяла въ руки перо, но, прежде чѣмъ обмокнуть его въ чернила, сомнительно покачала головою.

— Старая бумага, совсѣмъ желтая, сказала она: — чтобъ бѣлой придать тои же видъ, надо покрыть ее краской, а тогда чернила потекутъ.

Заговорщики переглянулись. Минута была критическая.

— Кажется, у меня есть старая гербовая бумага, сказалъ Викторъ небрежно и, вынувъ изъ ящика пожелтѣвшій листъ, подалъ племянницѣ: — попробуй лучше на этой бумагѣ.

Карменъ улыбнулась съ дѣтской радостью и однимъ почеркомъ пера сдѣлала подпись покойнаго губернатора, которой онъ самъ не отличилъ бы отъ своей.

— Это — просто волшебство! воскликнулъ Мигуэль, крестясь.

Викторъ долженъ былъ разыграть роль. Онъ прикинулся очень тронутымъ торжествомъ племянницы и, свернувъ бумагу, спряталъ ее въ карманъ.

— Я одурачу донъ-Джозе-Кастро, сказалъ Викторъ: — онъ поклянется, что это подпись губернатора, его закадычнаго друга; но, пожалуйста, Карменъ, не говори никому объ этомъ, чтобъ не испортить моей шутки. Потомъ я ему скажу, какое «сокровище — моя племянница», и онъ будетъ съ удовольствіемъ покупать твои картины.

Съ этими словами онъ поцѣловалъ молодую дѣвушку и потрепалъ ее по обѣимъ щечкамъ. Мигуэль смотрѣлъ на него съ завистью, но вскорѣ любовь уступила мѣсто корысти. Викторъ припомнилъ, что къ 10-ти часамъ они должны быть въ Posada del Toros, почему и удалились, однако, не прежде ядовитой выходки Карменъ.

— Скажите мнѣ, сказала она, обращаясь къ обоихъ: — что случилось съ Кончо? Онъ постоянно приносилъ мнѣ изъ горъ цвѣты, птицъ и насѣкомыхъ. Ты помнишь, дядя, какъ мой Кончо приходилъ сюда и разсказывалъ мнѣ о медвѣдяхъ, о злыхъ духахъ, о различныхъ камняхъ, которые онъ видалъ и т. д. А. теперь онъ уже давно не приходилъ. Не случилось ли съ нимъ, чего дурного?

И она патетически опустила глаза.

— Онъ, вѣрно, запилъ, синьорита, отвѣчалъ Мигуэль, ревность котораго громко заговорила: — и нетолько забылъ васъ, но и своего мула. Это съ нимъ часто случается — ха, ха, ха!

Алыя губки Карменъ поблѣднѣли, и она злобно сжала ихъ. Горлица неожиданно превратилась въ ястреба, ребенокъ — въ старую вѣдьму; едва проглядывавшій въ ея чертахъ духъ злобной представительницы древняго дома Гарсіи, вдругъ проявился во всей своей силѣ. Бросивъ быстрый взглядъ на дядю и подойдя къ Мигуэлю, она сказала:

— Можетъ быть, синьоръ Мигуэль Доминго Пересъ, дѣйствительно, Кончо — пьяница, но онъ никогда, ни трезвый, ни пьяный, не повертывалъ спины друзьямъ или врагамъ.

Мигуэль хотѣлъ отвѣчать, но Викторъ шепнулъ ему:

— Дуракъ! это ея старый пріятель, и намъ еще много дѣла. Развѣ ты съума сошелъ?

Мигуэль позволилъ Виктору увезти себя, но затаилъ въ своемъ сердцѣ ревность и жажду мести.

Возвратясь въ кабачокъ, они нашли Мануэла совершенно въ безпомощномъ положеніи отъ выпитой водки и ярой ненависти къ американцамъ. Поэтому они принялись вдвоемъ за работу.

Въ полночь, черезъ два часа послѣ отъѣзда Кончо, Мигуэль. вскочилъ на лошадь и поскакалъ въ селеніе Tres-Pinos. Въ карманѣ у него преспокойно лежало оффиціальное прошеніе на имя губернатора Михельторены о концессіи участка земли въ Ранчѣ Красныхъ Утесовъ.

VII.
Кто воспользовался ею.

Безъ сомнѣнія, присяжные въ Фрезно рѣшили бы, что смерть Кончо произошла отъ нелишняго употребленія спиртныхъ напитковъ, еслибъ докторъ Тильдъ не отстаивалъ пламенно интересовъ правосудія и своего собственнаго мнѣнія. Большинство присяжныхъ даже находило, что вовсе не надо было ихъ созывать для произнесенія приговора, на основаніи сдѣланнаго слѣдствія. Одинъ изъ нихъ прямо высказалъ, что не стоило безпокоить американскихъ гражданъ каждый разъ, какъ мексиканцу вздумается, такъ или иначе, покончить съ своей проклятой жизнью. «Если его и убили, сказалъ другой: — то естественное право каждаго мексиканца — быть убитымъ». Наконецъ, присяжные пошли на сдѣлку и признали, что бѣдный Кончо былъ убитъ неизвѣстными людьми, хотя всѣмъ было хорошо извѣстно, что эти неизвѣстные люди были Вайльсъ и Педро. Они бѣжали, въ Нижнюю Калифорнію, а Мануэль, Мигуэль и Роскомонъ ясно доказали свое alibi. Но все же они сочли, что, при возбужденномъ въ то время общественномъ мнѣніи, не безопасно была предъявлять въ судъ свои права, основанныя на фальшивыхъ документахъ.

Такимъ образомъ, впродолженіи года послѣ убійства Конча и бѣгства его убійцъ, компанія «Ртутной Руды» спокойно разработывала руду. Но призракъ убитаго Кончо, какъ призракъ Банко, преслѣдовалъ эту компанію. Однажды, крупный капиталистъ явился въ руду, нашелъ ее очень выгоднымъ предпріятіемъ и предложилъ одному изъ компаньоновъ свое имя и извѣстный капиталъ за пай въ компаніи, съ правомъ контролирующаго голоса, причемъ онъ объяснилъ, что, въ случаѣ отказа, онъ скупитъ различныя мексиканскія ртутныя руды, наводнитъ рынокъ ртутью и тѣмъ вполнѣ раззоритъ компанію. Это глубокомысленное заявленіе одного изъ князей горнаго дѣла въ Калифорніи, оказавшаго такія громадныя услуги для развитія производительныхъ силъ государства, нельзя было оставить безъ вниманія, и, послѣ долгихъ объясненій съ компаніей, означенный пайщикъ продалъ свою долю. Какъ только разнеслась вѣсть, что крупный капиталистъ взялъ въ свои руки компанію «Ртутной Руды», паи тотчасъ поднялись и пайщики ликовали. Но это продолжалось недолго; крупный капиталистъ нашелъ необходимымъ завести дорогія машины, управляющаго съ значительнымъ жалованьемъ и вообще улучшить все дѣло, употребивъ на это часть дохода. Потомъ онъ послалъ управляющаго изучить положеніе ртутныхъ рудъ въ Россіи и Испаніи, а также поручилъ извѣстнымъ ученымъ изслѣдовать составныя части ртути. Все эта испугало пайщиковъ, и, пользуясь случаемъ, крупный капиталистъ, чрезъ своихъ ловкихъ маклеровъ, скупилъ всѣ остальные паи. Но, впервые, онъ не принялъ во вниманіе корыстолюбія другихъ и былъ неожиданно пораженъ извѣстіемъ, что въ американскую поземельную комиссію представлена просьба о выдачѣ владѣтельнаго документа на участокъ земли, извѣстный подъ названіемъ Ранчи Красныхъ Утесовъ и въ составъ котораго входила ртутная руда. Но эта вѣсть была получена тайно и онъ тотчасъ же спустилъ всѣ свои паи единственному члену первоначальной компаніи, дѣятельному молодому человѣку, неподозрѣвавшему ничего дурного. Когда дѣло выяснилось, то покупщикъ оказался въ очень затруднительномъ положеніи. На немъ остались всѣ громадные расходы и долги, его кредитъ былъ поколебленъ удаленіемъ изъ компаніи крупнаго капиталиста, умѣніемъ котораго предохранить себя отъ предстоящей опасности всѣ восхищались. Однимъ словомъ, оставшись владѣльцемъ руды, безъ репутаціи и съ процессомъ въ виду, бѣдный Битсъ, первый секретарь компаніи, пришелъ въ отчаяніе. Но онъ былъ человѣкъ хорошій, надежный и вѣрилъ въ свое дѣло, въ самого себя. Кромѣ того, Провидѣніе, разметавъ во всѣ стороны его враговъ, подарило ему друга. Объ этомъ другѣ намъ надо сказать нѣсколько словъ, такъ какъ онъ занимаетъ видное мѣсто въ нашемъ правдивомъ разсказѣ.

Пиладъ этого Ореста назывался Рояль Тотчеръ. Его генеалогія, рожденіе и воспитаніе не имѣютъ отношенія къ нашему разсказу, который касается только его дружбы къ Бигсу и послѣдствій этой дружбы. Онъ зналъ Бигса года два передъ тѣмъ; тогда они дѣлили между собою деньги и провизію, и все, что у нихъ было, съ искреннимъ братствомъ рудокоповъ. Въ настоящее время, судьба отвернулась отъ Тотчера, и онъ бѣдствовалъ въ Сан-Франциско, имѣя за душею только однѣ надежды на будущія богатства, тогда какъ онъ воображалъ, что ладья Бигса торжественно плаваетъ въ морѣ блестящей ртути. Такимъ образомъ, онъ очень удивился, получивъ отъ своего друга слѣдующую записку:

«Любезный Рой, пріѣзжай сюда и помоги пріятелю. Одинъ я не справлюсь, а вдвоемъ, можетъ быть, мы еще можемъ спасти дѣло. Твой Бригси.»

Тотчеръ читалъ этотъ призывный кличъ въ плохо мёблированной комнатѣ и на тощій желудокъ. Онъ тотчасъ написалъ своей хозяйкѣ, которой былъ долженъ, чтобъ она не безпокоилась, и, избѣгая трогательнаго съ нею прощанія, спустилъ свой чемоданъ по веревкѣ во дворъ и былъ таковъ. Черезъ три дня, частью пѣшкомъ, частью верхомъ, онъ достигъ своего назначенія. Въ нѣсколько минуть онъ узналъ всю правду о компаніи «Ртутной Руды», а черезъ полъ-часа былъ уже законнымъ компаньономъ своего друга, владѣя половиной руды, ея несчастнаго прошедшаго и сомнительнаго будущаго.

Покончивъ съ дѣломъ, Бягсъ пристально посмотрѣлъ на своего друга.

— Вы очень постарѣли, сказалъ онъ: — вѣроятно, это слѣдствіе голода. Я узналъ бы всегда ваши глава, но вашъ ротъ и губы такъ мрачно сжаты, какъ я никогда не видывалъ.

Тотчеръ улыбнулся, чтобъ доказать, что онъ умѣлъ еще улыбаться, но не сказалъ, что разочарованіе, сдержанная злоба и по временамъ одолѣвавшій его голодъ исказили его добродушное лице. Онъ снялъ свой изношенный сюртукъ, засучилъ рукава и тотчасъ принялся за работу, говоря:

— Намъ предстоитъ много труда и борьбы.

VIII.
Кто тягался изъ-за нея.

Между тѣмъ Роскомонъ, послѣ продолжительной отсрочки, предъявилъ, отъ имени Гарсіи, въ поземельную комиссію Соединенныхъ Штатовъ свои права на эту руду. Доказательствомъ этихъ правъ было прошеніе о концессіи участка земли, поданное губернатору Михельторены и снабженное оффиціальными помѣтками, конечно — фальшивыми. Подлинный актъ концессіи, по словамъ Гарсіи, былъ уничтоженъ огнемъ, но отчего?

Повидимому, даже удивительный талантъ миссъ Карменъ поддѣлывать подписи имѣлъ границы. Она не могла дойти до вѣрнаго воспроизведенія оффиціальной печати, безъ которой актъ концессіи былъ немыслимъ. Но за то были представлены письма на гербовой бумагѣ губернатора Михельторены къ Роскомону, Гарсіи, Мануэлю и отцу послѣдняго. Кромѣ того, были многочисленныя свидѣтельскія показанія: Мануэля, Мигуэля и все помнящаго де-Гаро о томъ, что его превосходительство клялся дать концессію Гарсіи и дѣйствительно ее далъ. Тутъ было все: и свидѣтели, и письма, и разговоры, и документы; одного только недоставало — печати его превосходительства. Но единственный снимокъ съ этой печати находился у враждебной школы возстановленія древностей, работавшей въ поземельной комиссіи. И Роскомону было отказано; Поземельная комиссія недавно выдала патенты двумъ различнымъ лицамъ на одну и ту же землю, а потому теперь была очень осторожна и консервативна.

Роскомонъ сначала удивился, потомъ пришелъ въ негодованіе и, наконецъ, сталъ воинственно кричать, что онъ подастъ на апелляцію.

Быть можетъ, читателю покажется, что Роскомонъ былъ въ этомъ невѣренъ себѣ, но для нѣкоторыхъ натуръ судебная тяжба имѣетъ всю прелесть картежной игры, и, къ тому же, не надо забывать, что это былъ его первый процессъ. Такимъ образомъ, его адвокатъ, мистеръ Сопонаціусъ Вудъ, нашелъ его въ томъ воинственномъ настроеніи, которое обязываетъ адвоката лицемѣрно прибѣгать ко всѣмъ софизмамъ ремесла.

— Конечно, вы имѣете право апеллировать, но обсудите дѣло спокойно, сэръ, говорилъ онъ: — оно, съ нашей стороны, было обставлено великолѣпно и наши доказательства безспорны, но случалось, что подобныя же рѣшенія поземельной комиссіи навлекали на нее непріятности, такъ что, еслибъ самъ губернаторъ Михельторены воскресъ изъ мертвыхъ и сталъ бы утверждать, что вы получили отъ него концессію, то это ни къ чему не повело бы. Теперь и, по крайней мѣрѣ, еще на полгода, никакая испанская концессія не получитъ утвержденія. Дѣло въ томъ, любезный сэръ, что правительство прислало одного изъ крупныхъ уашингтонскихъ юристовъ для изслѣдованія испанскихъ концессій, и онъ донесъ, что большинство ихъ — обманъ и мошенничество. А почему, сэръ? Потому что онъ купленъ кружкомъ.

— Что такое кружокъ? спросилъ Роскомонъ.

— Кружокъ? Это сборище безнравственныхъ, но богатыхъ и вліятельныхъ людей, соединившихся для противодѣйствія правосудію.

— А какое дѣло кружку до концессіи, которую мнѣ уступилъ за долгъ мошенникъ мексиканецъ?

— Кружокъ, любезный сэръ — противная сторона въ нашемъ дѣлѣ.

— Но отчего же у насъ нѣтъ кружка? За что же я вамъ плачу 500 долларовъ? Послушайте, мистеръ Сапи Вудъ, я хочу во что бы то ни стало апеллировать и получить землю. Достаньте мнѣ ее, и я вамъ отдамъ половину. Идетъ?

— Но, любезный сэръ, у насъ, адвокатовъ, есть правила, конечно, техническія…

— Чортъ бы побралъ ваше адвокатское ремесло! мое не хуже. Если я рисковалъ провизіей и водкой, покупая права Гарсіи, то вы можете рисковать своими законами.

— Ну, отвѣчалъ Вудъ съ какой-то странной улыбкой: — я полагаю, что можно помириться на слѣдующемъ: вы уступите мнѣ половину земли по дружбѣ, а я все же заплачу вамъ за нее… ну, хоть долларъ.

— Но противъ кого мы боремся? За кого стоитъ кружокъ?

— Нашъ противникъ — Соединенные Штаты.

— Соединенные Штаты? Правительство? И вы его боитесь? Я боролся съ правительствомъ въ моемъ отечествѣ, и правительство заставило меня переселиться въ Америку, и неужели я измѣню теперь моимъ принципамъ?

— Ваши политическія убѣжденія дѣлаютъ вамъ честь, сэръ.

— Но какое дѣло правительству до нашей апелляціи?

— Правительство является въ нашемъ дѣлѣ въ лицѣ окружнаго атторнея.

— А кто этотъ разбойникъ?

— Говорятъ, отвѣчалъ Вудъ, смотря знаменательно на Роскомона; — что будетъ назначенъ новый атторней, и я самъ желалъ получить это мѣсто.

Роскомонъ обратилъ свои хитрые, но не слишкомъ умные сѣрые глаза на американскаго адвоката, но сказалъ только:

— Неужели?

— Да, продолжалъ Вудъ, смѣло смотря ему въ глаза: — еслибъ меня поддержали многіе изъ вашихъ вліятельныхъ соотечественниковъ, которые имѣютъ большую силу во всѣхъ партіяхъ, то я надѣюсь, что вы со временемъ сдѣлаетесь консерваторомъ или по крайней мѣрѣ, примиритесь съ правительствомъ.

Меньшій и большій мошенники пристально посмотрѣли другъ на друга и, неожиданно почувствовавъ теплое дружеское сочувствіе другъ къ другу, ударили по рукамъ.

— Вы подадите на апелляцію и выиграете дѣло?

— Да.

И онъ подалъ на апелляцію, и выигралъ дѣло. Вмѣстѣ съ тѣмъ, по странному стеченію обстоятельствъ, онъ получилъ мѣсто окружнаго атторнея. Положивъ въ карманъ формальный актъ объ уступкѣ въ его пользу Ранчи Краснаго Утеса, онъ поручилъ товарищу-адвокату явиться въ лицѣ своего кліента, Соединенныхъ Штатовъ, противъ самого себя, Роскомона, Гарсіи и пр. Такова деликатность юристовъ, которой не мѣшало бы подражать намъ, литераторамъ.

Соединенные Штаты проиграли. Это грозило раззореніемъ и погибелью компаніи «Ртутной Руды», которая купила у благодѣтельнаго правительства не принадлежавшую ему землю. Мексиканская концессія, конечно, относилась ко времени, предшествовавшему занятію этого участка земли Вайльсомъ, Кончо, Педро и др., а также компаніей «Ртутной Руды» и ея теперешними представителями, Бигсомъ и Тетчеромъ. Мало того, Бигсъ и Тотчеръ являлись отвѣтственными передъ Гарсіей за всѣ барыши, полученные крупнымъ капиталистомъ, эксплуатировавшимъ руду. Окружный атторней, былъ, повидимому, огорченъ, но спокойно покорился судьбѣ. Битсъ и Тотчеръ были дѣйствительно огорчены и продолжали борьбу.

Теперь началась серьёзная, тяжелая, долголѣтняя борьба, поддерживаемая со стороны Бигса и Тотчера съ энергіей, мужествомъ и искренней увѣренностью въ своей правотѣ, а со стороны Гарсіи, Роскомона и пр. — проволочками, крючкотворствомъ, техническими хитростями и всѣми пріемами Фабія Кунктатора. Такимъ образомъ, дѣло, которое, при обыкновенныхъ обстоятельствахъ, окончилось бы черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, безмилосердно волочили и затянули на восемь или на девять лѣтъ. Однако, въ могучихъ рукахъ Бигса и Тотчера было дѣйствительное пользованіе землею, и они добывали и продавали ртуть въ то время, какъ ихъ противники только расходовали золото на тяжбу. Наконецъ, Бигсъ не выдержалъ борьбы; его руки повисли, какъ плетки, щеки ввалились, и онъ умеръ, завѣщая свои права товарищу. Съ того времени Рояль Тотчеръ сталъ царить одинъ.

Но мы слишкомъ далеко забѣжали съ юридической стороной нашего разсказа и пора вернуться къ различнымъ человѣческимъ интересамъ, составлявшимъ основу процесса.

Начнемъ съ Роскомона. Чтобъ быть справедливымъ на счетъ его послѣдующаго поведенія, не надо забывать, что, принимая концессію на Ранчу Краснаго Утеса, онъ не зналъ и даже на подозрѣвалъ, что тутъ скрывался какой-нибудь обманъ. Только подъ опьяняющимъ вліяніемъ тяжбы онъ почувствовалъ, что его обманули и обидѣли, и, какъ всякій обиженный, видѣлъ причину своего несчастія въ людяхъ, а не въ обстоятельствахъ. Для его простого, грубаго ума было ясно лишь то, что компанія «Ртутной Руды» получала доходы съ принадлежавшей ему земли, и каждую проволочку, отсрочивавшую его вводъ во владѣніе, даже возбуждаемую его собственнымъ адвокатомъ, онъ считалъ личнымъ оскорбленіемъ, а мысль, что онъ получилъ этотъ богатый участокъ за чистый пустякъ, совершенно даромъ, никогда не входила ему въ голову. Возможность потерять плодъ этой даровой спекуляціи пугала его гораздо болѣе, чѣмъ еслибъ онъ заплатилъ за эту руду милліонъ, который онъ надѣялся выручить изъ нея. Вообще я замѣтилъ, что люди обыкновенно любятъ получать многое изъ ничего, и чѣмъ менѣе расходовъ, тѣмъ они разсчитываютъ на большій барышъ.

Но все это печально отзывалось на немъ, какъ всегда бываетъ съ корыстолюбцами. Онъ бросалъ тысячи долларовъ изъ своихъ законныхъ прибылей отъ мелочной торговли на безумную химеру и совершенно измѣнился. Онъ уже не смѣялся и не шутилъ съ посѣтителями таверны, а постоянно былъ занятъ мрачными заботами о борьбѣ съ врагами, о вознагражденіи друзей и такъ далѣе. Дѣла мелочной лавочки разстроились, а въ гостинницѣ мистрисъ Роскомонъ была принуждена, въ явный убытокъ, пріютить и кормить толпу ложныхъ свидѣтелей. Даже въ тавернѣ стало меньше посѣтителей, такъ какъ служащіе въ компаніи «Ртутной Руды» перешли въ сосѣднюю таверну, проклиная громогласно Роскомона. Спокойное, механическое равнодушіе, съ которымъ онъ услуживалъ своимъ гостямъ, совершенно исчезло. Онъ уже никогда болѣе не обтиралъ конторки, и на ней виднѣлись безконечные слѣды стакановъ и рюмокъ. Очевидно, онъ былъ занятъ другимъ, и его проницательный сѣрый глазъ всюду искалъ враговъ или друзей.

Теперь скажемъ нѣсколько словъ о Гарсіи. Врожденный талантъ этого джентльмэна къ извращенію историческихъ фактовъ усиливался, по несчастью, вмѣстѣ съ упадкомъ его памяти, и года черезъ два послѣ его присяжнаго показанія по дѣлу объ испанской концессіи, онъ, по какому-то другому дѣлу, далъ такое противорѣчивое показаніе, что его тотчасъ уличили во лжи. Съ того времени, его слава, какъ свидѣтеля, эксперта и историка, стала быстро падать. Ему одному уже никто не вѣрилъ, а другому свидѣтелю, подтверждавшему его показанія, надо было дорого платить. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ съ горя запилъ и, мало по малу, потерялъ свое положеніе въ городѣ, домъ, и пр., такъ что Карменъ, переселившаяся въ Сан-Франциско, должна была содержать его своею кистью.

Такимъ образомъ, мы дошли до хорошенькой молодой дѣвушки, невинно поддѣлавшей подпись на документѣ, который произвелъ столько роковыхъ послѣдствій въ Ранчѣ Краснаго Утеса.

IX.
Какое отношеніе къ ней имѣлъ прекрасный полъ.

Домъ, изъ котораго Рояль Тотчеръ такъ неожиданно исчезъ во время своего бѣгства въ обѣтованную землю Бигса, былъ одинъ изъ тѣхъ громадныхъ несоразмѣрныхъ зданій, которыя возникали въ Сан-Франциско чудовищной фантазіей строителей, питавшихъ Богъ знаетъ какія надежды. Сначала они всегда предназначались для жительства какого-нибудь калифорнійскаго Аладина, а потомъ обыкновенно дѣло кончалось тѣмъ, что въ его великолѣпныхъ стѣнахъ безпомощная вдова или безнадежная старая дѣва открывала меблированныя комнаты, стараясь соддержать себя въ приличномъ положеніи и нажить кусокъ хлѣба. Хозяйка Тотчера принадлежала къ первому разряду. Она, по несчастью, пережила нетолько своего мужа, но и его состояніе, а теперь, живя въ одной комнатѣ, отдавала въ наемъ, по обычаю итальянскихъ аристократовъ, остальной, пришедшій въ упадокъ, дворецъ. Эти грустные факты ея жизни она особливо рельефно выставляла жильцамъ каждое первое число, и потому естественно, что исчезновеніе Тотчера тяжело ее поразило. Но, когда черезъ нѣсколько дней, она получила отъ него съ излишкомъ всю должную имъ сумму, то сердце вдовы возликовало, и отъ удара жезломъ по скалѣ низвергся потокъ щедротъ. На самой вдовѣ появилось новое платье, на ея сынѣ Джонѣ — новый сюртукъ, въ столовой — новая клеенка, и, главное, она стала гораздо любезнѣе обходиться съ бѣдной молодой дѣвушкой изъ Монтерея, которая существовала живописью и задолжала ей за нѣсколько мѣсяцевъ. Дѣйствительно, въ послѣднее время, кошелекъ миссъ де Гаро былъ совершенно опорожненъ ея дядей, такъ какъ цѣна на лжесвидѣтельство страшно упала на монтерейскомъ рынкѣ, вслѣдствіе чрезмѣрнаго предложенія этого предмета.

Мистрисъ Плоджитъ — такъ звали хозяйку — не могла удержаться, чтобъ не передать Карменъ де-Гаро своей радости.

— Онъ всегда былъ вашимъ другомъ, моя милая, сказала она: — и я была увѣрена, несмотря на его бѣгство, что онъ не обидитъ бѣдной вдовы; а вотъ послушайте, что онъ пишетъ о васъ.

И, вынувъ изъ кармана письмо Тотчера, она прочла слѣдующее:

"Скажите моей маленькой сосѣдкѣ, что я пріѣду за ней и за ея рисовальными принадлежностями, привезу ее сюда и не отпущу, пока она мнѣ не нарисуеть большой картины, изображающей на первомъ планѣ заводъ компаніи «Ртутной Руды».

Но что это! Зачѣмъ Карменъ такъ покраснѣла отъ этого перваго блестящаго заказа? Зачѣмъ она въ смущеніи сунула въ ротъ свою кисть? Зачѣмъ съ быстротою рѣзваго мальчишки подскочила къ хозяйкѣ? Отвѣчай мнѣ на эти вопросы, о, Карменъ, миніатюрнѣйшая изъ брюнетовъ! Но она молчитъ и я долженъ самъ вывести заключеніе о ея поступкахъ, на основаніи мнѣ извѣстныхъ фактовъ.

Маленькая комнатка миссъ Карменъ находилась противъ комнаты Тотчера, и раза два, когда дверь была отворена, онъ видалъ черезъ корридоръ маленькую мальчишечью фигурку молодой дѣвушки въ синемъ передникѣ и съ черной, курчавой головкой, на высокомъ стулѣ передъ мольбертомъ. Съ другой стороны, Карменъ часто чувствовала въ своей комнатѣ табачный дымъ и замѣчала, также въ отворенную дверь, американскаго олимпійца, въ большомъ качающейся креслѣ съ протянутыми на каминъ ногами. Нѣсколько разъ они встрѣчались на лѣстницѣ, и Тотчеръ привѣтствовалъ молодую дѣвушку съ почтительной, но полу-юмористической любезностью, которая никогда серьёзно не оскорбляетъ истинной женщины и только возбуждаетъ въ ней желаніе отгадать, не скрывается ли страстный Ромео подъ маской смѣющагося Меркуціо. Въ сущности же, Тотчеръ былъ по природѣ защитникъ и покровитель слабыхъ; только слабость, одна слабость возбуждала въ его сердцѣ нѣжныя чувства, и потому онъ всегда питалъ глубокую симпатію къ женщинамъ и дѣтямъ.

Конечно, читатель выведетъ изъ всего этого, что Карменъ была влюблена въ Тотчера; но болѣе критическій и аналитическій взглядъ женщины не усмотритъ здѣсь ничего не соотвѣтствующаго простой дружбѣ. Правда, Тотчеръ не былъ сантименталенъ, никогда не говорилъ молодой дѣвушкѣ комплиментовъ, и случалось даже, что по цѣлымъ днямъ дверь въ его комнату была затворена, хотя потомъ онъ встрѣчался съ ней такимъ искреннимъ, дружескимъ расположеніемъ, словно видѣлъ ее только наканунѣ. Его исчезновеніе возбудило въ первые дни такое же негодованіе въ миссъ Карменъ, какъ и въ мистрисъ Плоджитъ, а потому, очевидно, она мало ему сочувствовала. Кромѣ того, она была привязана только къ одному Кончо, другу ея дѣтства, и, вѣрная его памяти, ненавидѣла всѣхъ американцевъ, которыхъ считала его убійцами.

Такимъ образомъ, не было ничего удивительнаго, что она тотчасъ забыла о Тотчерѣ и объ его предложеніи и принялась за живопись. Она въ это время оканчивала фантастическій портретъ добраго патера Джуниперо Серра, знаменитаго миссіонера, который, по счастью, умеръ за сто лѣтъ до пріобрѣтенія Калифорніи американцами. Но такъ какъ эта картина, несмотря на всѣ ея достоинства, долго не продавалась, то она стала серьёзно думать о вывѣскахъ, какъ болѣе популярномъ и требующемся на рынкѣ предметѣ. Дѣйствительно, она продала неоконченную голову Іоанна Крестителя, окруженную облаками, за 50 долларовъ извѣстному москательщику. Но мало по малу она начала приходить въ уныніе и даже въ отчаяніе, такъ что вздыхала о безмолвной летаргіи монашеской жизни; и вотъ, наконецъ…

Онъ пріѣхалъ.

Но онъ явился не какъ царевичъ волшебныхъ сказокъ на бѣломъ конѣ для освобожденія заточенной царевны. Онъ очень загорѣлъ, обросъ длинной бородой; одежда его была въ большомъ безпорядкѣ, и онъ, очевидно, былъ чѣмъ-то озабоченъ. Но его глаза и ротъ сохраняли свое прежнее выраженіе, и кргда онъ повторилъ своимъ обычнымъ, искреннимъ, полу-юмористичнымъ тономъ свое предложеніе, то маленькая Карменъ не могла ничего отвѣчать и только покраснѣла.

Тогда неожиданная мысль блеснула въ его головѣ, и онъ также покраснѣлъ. Истинный джентльмэнъ скроменъ не менѣе женщины. Онъ бросился со всѣхъ ногъ къ мистрисъ Плоджитъ и поспѣшно воскликнулъ:

— Вы убиваете себя, живя здѣсь постоянно. Вамъ необходимъ отдыхъ. Пріѣзжайте ко мнѣ въ Монтерей дня на два и привезите съ собою миссъ де-Гаро.

Вдова тотчасъ поняла въ чемъ дѣло. Тотчеръ былъ теперь видный женихъ, и такъ какъ всѣ дочери Евы — природныя свахи, то она немедленно согласилась. Карменъ де-Гаро, съ своей стороны, также не могла отказаться отъ этой поѣздки.

Обѣимъ дамамъ заводъ компаніи «Ртутной Руды» показался, какъ и говорилъ имъ Тотчеръ, немного грубымъ и исключительно населеннымъ мужчинами мѣстечкомъ. Впрочемъ, Тотчеръ былъ чрезвычайно гостепріименъ и предоставилъ въ ихъ распоряженіе свое жилище, самъ же спалъ у своихъ рабочихъ или подъ деревомъ. Сначала почтенной мистрисъ Плоджитъ недоставало газа, водопроводовъ и другихъ удобствъ цивилизаціи, между прочимъ, подушки и простыни, но вскорѣ горный воздухъ совершенно смягчилъ ея невралгію и характеръ. Что-же касается до Карменъ, то она, какъ дитя, радовалась своей безграничной свободѣ и возможности предаваться вполнѣ своимъ юношескимъ стремленіямъ, которыхъ не связывали никакія общественныя узы. Она одна бѣгала по горамъ, лазила по крутизнамъ, пробиралась по лѣснымъ чащамъ и приносила домой груды цвѣтовъ, плодовъ и лавровыхъ листьевъ. Но она не соглашалась даже изъ угожденія своему padrone, дону-Роялю-Тотчеру, нарисовать заводъ компаніи «Ртутной Руды» по меркаторскому плану для дальнѣйшаго воспроизведенія литографическимъ, а, быть можетъ, и хромолитографическимъ способомъ. Напротивъ, она набросала эскизъ Краснаго Утеса съ развалившейся печью и умирающимъ огнемъ въ кострѣ; однако, и этой работой она не была довольна и долго ее передѣлывала, пока, наконецъ, не показала съ вызывающей улыбкой Тотчеру.

Онъ добросовѣстно любовался картиной и недобросовѣстно сталъ ее критиковать.

— Не можете ли вы за извѣстную приплату выставить на утесѣ надпись: «Дорога въ новый заводъ компаніи Ртутной Руды»? сказалъ онъ: — вы, геніи, никогда не умѣете соединятъ практическое дѣло съ искуствомъ. Но что это за фигура, завернутая въ простыню, лежитъ у печки? Вы никогда не видали тамъ моихъ рудокоповъ, а, судя по одеждѣ, это мексиканецъ.

— Я нарисовала эту фигуру, отвѣчала холодно Карменъ: — чтобъ придать жизнь пейзажу.

— Дѣйствительно, это живой человѣкъ. Но, скажите мнѣ, миссъ де-Гаро, кто мой ненавистный соперникъ?

— О! отвѣчала Карменъ вздыхая: — это бѣдный Кончо.

— А гдѣ теперь Кончо? спросилъ съ нетерпѣніемъ Тотчеръ.

— Онъ умеръ, донъ-Рояль.

— Умеръ?

— Да; убитъ на этомъ самомъ мѣстѣ вашими соотечественниками.

— Вы его знали?

— Онъ былъ мнѣ другъ.

— Но вы не полагаете, что эта картина бросаетъ слишкомъ печальный свѣтъ на мои владѣнія?

— Отчего, донъ-Рояль? Онъ спитъ.

— Да, мертвымъ сномъ.

Они оба чувствовали себя какъ-то неловко и Карменъ даже вздрогнула. Но она, какъ женщина, первая, пришла въ себя.

— Этотъ эскизъ я сдѣлала для себя, донъ-Рояль, а вамъ нарисую другую картину, сказала она, уходя изъ комнаты и полагая, что щекотливый разговоръ прекратится навсегда.

Но она ошиблась; на слѣдующій же день Тотчеръ возобновилъ его. Карменъ отвѣчала на всѣ его вопросы очень уклончиво, не изъ хитрости, какъ, вѣроятно, думаетъ читатель, но изъ осторожности, какъ истая женщина. Однако, онъ все же узналъ отъ нея невѣдомый ему дотолѣ фактъ, что она была племянница его главнаго противника и, какъ джентльмэнъ, сталъ еще любезнѣе съ ней послѣ этого открытія, такъ что мистрисъ Плоджитъ начала уже обсуждать, какой туалетъ она надѣнетъ на свадьбѣ молодыхъ людей. Но бѣдная Карменъ, ложась спать въ этотъ вечеръ, долго плакала и рѣшилась бросить своего нечестиваго дядю и перейти на сторону добраго американца, хотя ей и въ голову не приходило, что ея искуство невинно поддѣлывать чужія подписи послужило источникомъ ихъ смертельной вражды; она даже совершенно забыла, что, по просьбѣ дяди, дѣлала какую-нибудь подпись. Теперь читатель пойметъ причину, почему Карменъ смущалась и краснѣла въ присутствіи Тотчера, и назоветъ себя осломъ за предположеніе, что она была въ него влюблена. Напротивъ, читательница, вѣроятно, теперь вполнѣ убѣдилась, что единственной мыслью хитрой дѣвушки было заманить въ свои сѣти Тотчера. Я право не знаю, кто изъ нихъ правъ.

Какъ бы то ни было, Карменъ нарисовала для Тотчера картину, которая нынѣ украшаетъ контору компаніи въ Сан-Франциско и прекрасно изображаетъ въ пріятныхъ линіяхъ заводъ и окружающую его мѣстность. Заслуживъ, такимъ образомъ, сдѣланный ей пріемъ, она стала обращаться съ Тетчеромъ гораздо холоднѣе, что нимало не мѣшало ему окружать ее по прежнему самымъ любезнымъ вниманіемъ. Его нимало не безпокоило, что она племянница врага и онъ смотрѣлъ на нее все такъ же, какъ на пріятную, интересную молодую дѣвушку, которая нуждалась въ поддержкѣ и покровительствѣ.

Между тѣмъ, мистрисъ Плоджитъ, видя, что сватовство не шло на ладъ, стала винить въ этомъ молодую дѣвушку и перешла на сторону Тотчера.

— Жаль, что въ ея крови испанская месть, сказала она Тотчеру въ полголоса, указывая издали на Карменъ, которая сидѣла насупившись.

Тотчеръ съ удивленіемъ поднялъ глаза.

— Развѣ вы не видите, что она постоянно думаетъ о томъ, что ваши владѣнія должны принадлежать ея дядѣ?

— Боже мой, произнесъ Тотчеръ: — мысль объ этомъ никогда не приходила въ мою голову. Нѣтъ, прибавилъ онъ рѣшительно: — это невозможно, это на нее не походитъ.

— Надѣюсь, что она не думаетъ ничего худшаго, отвѣчала мистрисъ Плоджитъ, съ замѣтнымъ неудовольствіемъ.

Тотчеръ улыбнулся, но въ умѣ его засѣли тревожныя мысли, и, встрѣтивъ Карменъ, онъ бросилъ на нее такой инквизиторскій взглядъ, какого она никогда еще не замѣчала въ немъ. Это только подлило масла въ огонь, и, забывъ, что онъ — хозяинъ, а она — гостья, Карменъ обошлась съ нимъ совершенно грубо. Тотчеръ ничего не сказалъ, но, уговоривъ въ этотъ вечеръ мистрисъ Плоджитъ идти пораньше спать, предложилъ Карменъ полюбоваться живописнымъ видомъ при лунномъ освѣщеніи.

— Что это значить? миссъ де-Гаро, сказалъ онъ, когда они дошли до площадки, гдѣ находилась развалившаяся печь: — я васъ обидѣлъ?

— Нѣтъ, отвѣчала она: — вы вольны, донъ-Рояль, предпочитать новымъ друзьямъ старыхъ, которые, конечно, такъ благородны, что не наговариваютъ вамъ на бѣднаго джентльмэна, находящагося въ несчастьѣ. Но не за что винить меня.

Они взглянули другъ другу прямо въ глаза. Они находились въ самыхъ лучшихъ условіяхъ, чтобъ совершенно разориться, благодаря необъяснимому недоразумѣнію. Тотчеръ былъ мужчина, а, слѣдовательно, изъ фактовъ выводилъ заключенія, а Карменъ женщина и хотѣла факты пріурочивать къ чувствамъ.

— Но я нисколько васъ не виню, миссъ Карменъ, сказалъ онъ серьёзно: — съ моей стороны было глупо пригласить васъ въ помѣстье, которое вашъ дядя считаетъ своимъ и которымъ я владѣю; но вѣдь это была только ошибка; нѣтъ позвольте, даже не ошибка. Я не зналъ, кто вы такая, а вы знали и не отказались пріѣхать сюда.

— Конечно, я во всемъ виновата, воскликнула Карменъ, надувъ губки: — вы, мужчины, всегда умѣете оправдаться.

Тотчеръ ничего не отвѣчалъ, и Карменъ, несмотря на то, что ей только-что минуло пятнадцать лѣтъ, ловко воспользовалась своимъ превосходствомъ.

— Зачѣмъ вы удерживаете собственность дяди Виктора? спросила она торжествующимъ тономъ.

— Я не увѣренъ, чтобъ эта земля принадлежала ему.

— Вы не увѣрены? Развѣ вы не видали прошенія, концессіи и подписи губернатора Михельторены? Развѣ вы не читали свидѣтельскихъ показаній?

— Подписи могутъ быть фальшивыя, а свидѣтельскія показанія ложныя.

— Что значитъ фальшивая подпись?

Тотчеръ вспомнилъ, что на испанскомъ языкѣ нѣтъ слова подлогъ, которое, вѣроятно, вмѣстѣ съ самимъ преступленіемъ, изобрѣтена дьяволами, американцами.

— Фальшивой подписью или подлогомъ мы называемъ дѣйствіе человѣка, который достаточно ловокъ и низокъ, чтобъ сдѣлать подпись другого человѣка съ цѣлью мошенничества, отвѣчалъ онъ съ улыбкой: — Но что это съ вами, миссъ де-Гаро?

Она задрожала всѣмъ тѣломъ, прислонилась къ дереву и дико смотрѣла на него. Съ чисто женскимъ инстинктомъ, она поняла въ одну минуту то, чего онъ не могъ открыть въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ.

Для Тотчера было ясно одно; что она страдаетъ, и этого было достаточно.

— Можетъ быть, вашъ дядя самъ обманутъ, произнесъ онъ: — часто честныхъ людей обманываютъ ловкіе мошенники и…

— Замолчите! Madré de Dios. Не можете вы замолчать!

Тотчеръ съ удивленіемъ отшатнулся отъ маленькой блѣдной фигурки, гнѣвно наступавшей на него съ сжатыми кулачками.

— Гдѣ этотъ документъ? Гдѣ подлогъ? воскликнула она: — покажите мнѣ его.

— Неужели вы думаете, что у меня доказательства правъ вашего дяди? отвѣчалъ Тотчеръ съ улыбкой превосходства мужского пола надъ женскимъ въ судебныхъ дѣлахъ: — всѣ его бумаги, конечно, находятся у его адвоката.

— А когда я могу уѣхать отсюда? спросила неожиданно молодая дѣвушка.

— Если вы желаете сдѣлать мнѣ пріятное, то останетесь, хоть для того только, чтобъ простить меня; но если я васъ очень оскорбилъ, хотя невольно, и вы…

— Могу я ѣхать завтра утромъ?

— Какъ вамъ угодно.

— Gracias, senor.

Они возвратились домой молча. Только у самыхъ дверей, Карменъ вдругъ съ прежней дѣтской веселостью воскликнула:

— Доброй ночи, донъ-Рояль, пріятнаго сна!

Тотчеръ съ изумленіемъ взглянулъ на капризную молодую дѣвушку.

— Это для старой кошки, сказала Карменъ, указывая на окно мистрисъ Плоджитъ: — прощайте!

Тотчеръ приказалъ одному изъ слугъ приготовить экипажъ для гостей на другой день. Но когда онъ проснулся, то уже Карменъ уѣхала одна съ слугою въ Монтерей.

Онъ не могъ скрыть отъ мистрисъ Плоджитъ своего удивленія, и эта почтенная женщина, хотя чувствовала себя въ очень неловкомъ положеніи, все же сказала иронически:

— Я васъ предупреждала; она поѣхала къ своему дядѣ и скажетъ ему все.

— Все? Да чортъ возьми! что же она можетъ ему сказать?

— Я надѣюсь, что не скажетъ ничего лишняго.

Мистрисъ Плоджитъ была права. Карменъ поскакала прямо въ Монтерей, не жалѣя лошади, и, достигнувъ своей цѣли, отослала обратно лошадь и слугу съ запиской къ мистрисъ Плоджитъ, въ которой обѣщала пріѣхать на пароходѣ прямо въ Сан-Франциско. Потомъ она смѣло отправилась въ контору Сопанацеуса Куда, окружнаго атторнея и адвоката ея дяди.

Большинство гражданъ Монтерея знало и уважало миссъ Карменъ, несмотря на дурную славу Гарсіи. Мистеръ Вудъ принялъ ее очень любезно; миссъ Карменъ была, напротивъ, холодна и сухо объяснила, что дядя прислалъ ее посмотрѣть документы по его дѣлу. Они тотчасъ были предъявлены, и Карменъ безъ труда отыскала прошеніе на имя губернатора Михельторены съ помѣткой послѣдняго. Она поблѣднѣла. Подпись Михельторены была сдѣлана ею.

Однако, она съ улыбкой взглянула на Вуда и сказала спокойно:

— Позвольте мнѣ отнести на часокъ эти бумаги къ моему дядѣ.

Никто не могъ бы устоять противъ ея нѣжнаго голоса и хорошенькаго личика, а потому не удивительно, что Вудъ отвѣчалъ:

— Сдѣлайте одолженіе.

— Я принесу ихъ назадъ черезъ часъ.

Она сдержала свое слово, возвратила бумаги окружному атторнею и въ тотъ же вечеръ отправилась на пароходѣ въ Санфранциско.

На слѣдующее утро, въ контору вбѣжалъ Викторъ Гарсія, еще не совсѣмъ отрезвившійся.

— Моя племянница Карменъ перешла на сторону нашихъ противниковъ! воскликнулъ онъ, вынимая изъ кармана анонимное письмо, писанное, очевидно, неграматной рукой мистрисъ Плоджитъ, которая предупреждала Гарсію, что Карменъ была подкуплена его врагами.

— Это невозможно, отвѣчалъ адвокатъ: — она еще на прошлой недѣлѣ прислала тебѣ 60 долларовъ.

Викторъ покраснѣлъ, но все же покачалъ головой.

— Къ тому же, ты самъ вчера присылалъ ее посмотрѣть бумаги, прибавилъ Вудъ.

— Вы дали ей бумаги? воскликнулъ, задыхаясь, Викторъ.

— Конечно.

— И прошеніе о концессіи съ помѣткой Михельторены?

— Еще бы. Вѣдь ты ее прислалъ.

— Нѣтъ, чортъ возьми! тысячу разъ нѣтъ! Я ея не посылалъ, дьяволову дочь. Давайте скорѣй бумаги, если еще не поздно.

Вудъ подалъ всѣ бумаги по дѣлу своего кліента и Гарсія дрожащими руками перебиралъ ихъ. Найдя роковое прошеніе, онъ подошелъ къ окну и внимательно его разсмотрѣлъ.

— Оно самое, сказалъ онъ, переводя дыханіе.

— Еще бы, замѣтилъ рѣзко Вудъ: — ты просто дуракъ, Викторъ Гарсія.

Дѣйствительно, онъ былъ дуракъ, но и его адвокатъ Сопонацеусъ Вудъ въ настоящемъ случаѣ былъ не умнѣе.

Между тѣмъ, миссъ де-Гаро возвратилась въ Сан-Франциско и принялась за свою прежнюю работу. Дня черезъ два явилась и мистрисъ Плоджитъ, которая, послѣ анонимнаго письма, стала еще любезнѣе обходиться съ своей жиличкой и описывала въ преувеличенныхъ краскахъ горе донъ-Рояля при ея неожиданномъ отъѣздѣ. Карменъ молча ее слушала и спокойно продолжала заказанную Тотчеромъ картину, по окончаніи которой она уже прибавила нѣсколько новыхъ чертъ къ своему эксизу развалившейся печки въ горахъ.

Подождавъ нѣсколько времени дона-Рояля и видя, что дѣла мѣшаютъ ему пріѣхать, мистрисъ Плоджитъ отдала въ наймы его комнату на время двумъ спокойнымъ мексиканцамъ, которые были бы очень хорошими жильцами, еслибъ не курили папиросъ цѣлый день. Но, несмотря на все ихъ желаніе познакомиться съ своей хорошенькой соотечественницей, миссъ де-Гаро, это имъ никакъ не удавалось.

— Миссъ де-Гаро — очень странная молодая дѣвушка, объясняла хозяйка: — она ни съ кѣмъ никогда не знакомится, что, я полагаю, много вредитъ ея ремеслу. Еслибъ не я, то она не узнала бы Рояля Тотчера и не получила бы отъ него заказъ картины, изображающей его знаменитую «Ртутную Руду».

Мексиканцы знаменательно переглянулись и потомъ, воспользовавшись отсутствіемъ хозяйки и мисъ де-Гаро, отперли дверь въ комнату молодой дѣвушки подобраннымъ ключемъ.

— Ты видишь, сказалъ Педро: — что американецъ всемогущъ, и Викторъ, несмотря на то, что всегда пьянъ, справедливъ въ своихъ подозрѣніяхъ.

— Да, отвѣчалъ Мигуэль: — помнишь, какъ Джовита Кастро, ради своего любовника американца, выдала тайну собріентской концессіи. Только въ насъ съ тобою Педро живетъ настоящій мексиканскій духъ.

Они съ чувствомъ пожали другъ другу руки и принялись за работу, перебрали всѣ комоды, ящики и чемоданы молодой дѣвушки, даже не пощадили ея дѣвственнаго ложа. Но не нашли, чего искали.

— Что это на мольбертѣ покрыто кисеей? сказалъ Мигуэль.

Педро подошелъ къ мольберту, сорвалъ кисею и громко, отчаянно воскрикнулъ.

— Боже мой! произнесъ поспѣшно Мигуэль: — неужели ты хочешь собрать сюда весь домъ.

— Смотри, отвѣчалъ глухимъ голосомъ Педро, дрожа, какъ листъ: — смотри! Это рука Божія.

И онъ упалъ на полъ безъ чувствъ.

Мигуэль взглянулъ на мольбертъ. На немъ стояла картина, изображавшая развалившуюся печь въ горахъ. На первомъ планѣ съ лѣва виднѣлась фигура спящаго Кончо, а, для симетріи, Карменъ помѣстила на право фигуру Педро, который на четверенькахъ ползъ къ спящему.

X.
Кто велъ интригу о ней въ конгрессѣ.

Былъ лѣтній день въ Уашингтонѣ. Даже рано утромъ, когда солнце еще наклонно освѣщало лица прохожихъ, было невыносимо жарко. Потомъ всѣ улицы начали болѣзненно блестѣть, какъ расходящіеся лучи другого солнца, Капитолія, на которое нельзя было смотрѣть невооруженнымъ глазомъ. Становилось все жарче, и съ Потомака поднялся туманъ, образовавшій мало по малу на горизонтѣ грозовыя тучи, которыя, однако, разразились въ другой мѣстности, а столицѣ оставили всю туже нестерпимую духоту.

Городъ былъ пустъ. Немногіе остававшіеся въ немъ попрятались отъ ослѣпляющаго свѣта дня въ полутемную прохладу лавки, дома или гостинницы, и изнемогающій отъ испарины чужестранецъ, входившій въ эти святилища, лицезрѣлъ призраки безъ галстуховъ и сюртуковъ, съ вѣерами въ рукахъ, которые, зѣвая, бесѣдовали съ нимъ и тотчасъ засыпали по его уходѣ, Большинство членовъ конгресса и сенаторы уже давно возвратились къ своимъ избирателямъ съ печальнымъ извѣстіемъ, что страна быстро шла въ погибели, или съ радостной вѣстью, что никогда въ республикѣ не обстояло все такъ благополучно, смотря по вкусу избирателей. Нѣсколько министерскихъ дѣятелей все еще оставались въ городѣ, хотя вполнѣ убѣжденные, что они не могутъ ничего сдѣлать по своему, а должны продолжать дѣйствовать по старому. Собраніе образованныхъ, ученыхъ людей, составлявшихъ высшій трибуналъ въ странѣ, также еще засѣдало съ смутной мыслью, что оно обязано заслужить скудное жалованье, назначенное его членамъ экономными основателями республики, и терпѣливо слушало аргументы адвокатовъ, гонорарѣ которыхъ равнялся пожизненному содержанію половины судей. Генеральный атторней и его помощники по прежнему охраняли государственные милліоны отъ корыстныхъ мошенниковъ, получая за это такое вознагражденіе въ годъ, которое ихъ противники постыдились бы дать за одну рѣчь адвоката. Небольшая, постоянная армія министерскихъ чиновниковъ, безпомощныхъ жертвъ самой безсмысленной, идіотской, административной дисциплины, когда-либо видѣнной на свѣтѣ, бездѣйствовала, такъ какъ эта дисциплина всецѣло была основана на капризахъ, глупостяхъ, трусости и тираніи. Эти непонятныя явленія объяснялись тѣмъ, что всѣ правительства и партіи одинаково упорно старались пригнать одежду, сшитую нашими предками, къ юной великой націи. Вездѣ были заплатки и дыры; по мѣстамъ локти и колѣнки выбивались въ наружу, а все же партія, имѣвшая власть, и партія, стоявшая въ оппозиціи, могли только чинить, штопать и даже иногда въ бѣшенномъ отчаяніи предлагать ампутацію тѣхъ ненужныхъ членовъ общественнаго тѣла, которые упорно выростали изъ короткой, узкой, дѣтской одежды.

Это былъ городъ противорѣчій и абсурдовъ. На одномъ концѣ возсѣдалъ отвѣтственный хранитель военной чести и мужества великой націи, который не могъ выдавать слѣдуемаго его воинамъ жалованія прежде, чѣмъ политическія партіи не покончатъ какія-то себялюбивыя распри. Рядомъ находился другой министръ, должность котораго, повидимому, состояла въ томъ, чтобъ давать другимъ странамъ самое ложное понятіе о республикѣ, посылая ея представителями самыхъ недостойныхъ ея гражданъ-политиковъ и то лишь когда избирателя признавали, что они недостойны представлять ихъ въ конгрессѣ или сенатѣ. До высоты этого національнаго абсурда доходилъ только другой абсурдъ, въ силу котораго отставной политикъ находился въ продолженіи 4-хъ лѣтъ во главѣ учрежденія, долженствовавшаго поддерживать честь флага всей націи на океанахъ, хотя онъ никогда не бывалъ въ морѣ, повиновался приказаніямъ начальника, столь-же мало смыслящаго въ этомъ спеціальномъ дѣлѣ, какъ и онъ, и состоялъ подъ контролемъ конгресса, видѣвшаго въ немъ только политика. Далѣе возвышалось еще одно министерство, столь громадное и разнообразное по своимъ занятіямъ, что немногіе изъ дѣйствительно способныхъ, практическихъ дѣятелей страны взяли бы на себя тяжелую отвѣтственность руководить этимъ чудовищнымъ вѣдомствомъ за сумму въ десять разъ большую, чѣмъ та, которую отпускали на его содержаніе, а совершеннѣйшая въ мірѣ конституція вручала управленіе этимъ учрежденіемъ людямъ, смотрѣвшимъ на свои мѣста лишь какъ на подножку для дальнѣйшихъ успѣховъ. Наконецъ, существовало и еще министерство, глава котораго несъ титулъ и отвѣтственность казначея великой страны или хранителя ея кошелька, но который также получалъ такое содержаніе, какое постыдился бы частный банкъ дать своему директору. Но самымъ величайшимъ абсурдомъ былъ обычай отъ времени до времени обращаться къ державному народу съ вопросомъ: не угодно ли ему высказать, что вся эта система противорѣчій и абсурдовъ была совершеннѣйшей формой совершеннѣйшаго государственнаго правленія? и державный народъ, единогласными устами своего представительства, администраціи и поэзіи, отвѣчалъ утвердительно.

Даже пресса поддерживала великую систему абсурдовъ. Для газетъ одной партіи было ясно, какъ день, что страна пойдетъ къ чорту, если духъ отцовъ республики не воскреснетъ въ дѣтяхъ, а для газетъ враждебнаго лагеря было не менѣе очевидно, что только возвращеніе къ буквѣ конституціи, данной отцами, можетъ спасти страну. Всѣ соглашались что существовавшая система правленія была величайшая, лучшая, совершеннѣйшая, и жаль было только, что она подверглась убійственнымъ набѣгамъ чудовищной гидры, именуемой «Кружкомъ». Происхожденіе этой гидры было покрыто мракомъ, производительность ея была изумительная, а прожорливость сверхъестественна, хотя желудокъ ея переваривалъ все чрезвычайно скоро и легко. Она все окружала мрачной тайной, все отравляла ядомъ недовѣрія. Она проникала даже въ частную и общественную жизнь; были кружки между слугами, между учениками въ школахъ, между пріятными, красивыми юношами, отбивавшими у насъ, зрѣлыхъ мужей, всѣ милости прекраснаго пола, наконецъ, между нашими кредиторами, которые уничтожали нашъ кредитъ и доводили насъ до несостоятельности. Однимъ словомъ, все, что было дурнаго, гибельнаго въ политическихъ, общественныхъ и частныхъ дѣлахъ, происходило отъ сосредоточенія силъ въ меньшинствѣ противъ большинства, того могучаго современнаго явленія, которое извѣстно подъ названіемъ «кружка».

Въ этотъ жаркій, лѣтній день, въ одномъ изъ нумеровъ второстепенной гостинницы Уашингтона, достопочтенный мистеръ Пратъ Гашвиллеръ, членъ конгресса, сидѣлъ за письменнымъ столомъ. Нѣкоторые толстые, жирные люди не могутъ снять галстуха или растегнуть рубашки, чтобъ не казаться совершенно неприличными. Такъ и мистеръ Гашвиллеръ, безъ сюртука и въ однихъ панталонахъ, представлялъ зрѣлище вполнѣ нескромное. Однако, когда кто-то постучался въ дверь, онъ, не колеблясь, сказалъ: «войдите» и пододвинулъ къ себѣ корректурные листы своей предстоящей парламентской рѣчи. При этомъ чело депутата глубокомысленно отуманилось.

Вошедшій взглянулъ правымъ глазомъ на Гашвиллера, какъ на стараго знакомаго, а лѣвымъ пристально посмотрѣлъ съ иронической улыбкой на бумаги, лежавшія да столѣ.

— Вы заняты? сказалъ онъ.

— Да, отвѣчалъ членъ конгресса: — я исправляю мою рѣчь. Проклятые наборщики всегда врутъ; вѣроятно, я пишу неразборчиво.

Еслибъ почтенный депутатъ прибавилъ, что онъ писалъ нетолько неразборчиво, но и неграматно, то онъ былъ бы ближе къ истинѣ. Впрочемъ, въ настоящемъ случаѣ, эти качества почтеннаго мистера Гашвиллера не имѣли никакого отношенія къ его рѣчи, такъ какъ ее сочинилъ и написалъ бѣдный молодой человѣкъ, по имени Дабсъ, и весь трудъ Гашвиллера при чтеніи корректуры заключался въ вставкѣ тамъ и сямъ безъ смысла и основанія, словъ: «анархія», «олигархія», «сатрапъ», «око Аргуса», и т. д.

Незнакомецъ видѣлъ все это лѣвымъ глазомъ, но правымъ любезно улыбался. Онъ снялъ со стула сюртукъ и жилетъ Гашвиллера и, придвинувъ его къ столу, сѣлъ.

— Ну?

— У васъ есть что нибудь новаго?

— Да, женщина.

— Женщина, любезный мистеръ Вайльсъ? Эти прелестныя созданія всегда имѣютъ сильное вліяніе. Ха, ха, ха! общественный дѣятель знаетъ, когда онъ можетъ быть любезенъ и когда долженъ быть твердъ. Я, сэръ, испыталъ кое-что.

И членъ конгресса откинулся на спинку кресла съ выраженіемъ св. Антонія, который устоялъ отъ одного соблазна, чтобъ съ большимъ удовольствіемъ поддаться другому.

— Да, отвѣчалъ Вайльсъ нетерпѣливо: — но, чортъ возьми! она на противной сторонѣ.

— На противной? спросилъ съ удивленіемъ Гашвиллеръ.

— Она — племянница Гарсіи и чистый чертенокъ.

— Но Гарсія на нашей сторонѣ.

— Это не мѣшаетъ ей быть подкупленной кружкомъ.

— Что же можетъ сдѣлать женщина, если мужчины — не такіе дураки, чтобъ поддаться ея чарамъ? Развѣ она очень хороша?

— Я никогда не находилъ ее красавицей, хотя, повидимому, она обошла проклятаго Тотчера, несмотря на всю его холодность. Какъ бы то ни было, она пользуется его покровительствомъ. Впрочемъ, Гашвиллеръ, она не такая, какой вы ее воображаете. Она, говорятъ, знаетъ или, покрайней мѣрѣ, увѣряетъ, что знаетъ многое объ испанской концессіи своего дяди. Можетъ быть въ ея рукахъ находятся какія-нибудь бумаги. Эти мексиканскіе рудокопы всегда были дураками, и отъ нихъ можно ожидать всякой глупости.

— Она ничего не можетъ сдѣлать противъ насъ, сказалъ Гашвиллеръ съ достоинствомъ.

— Мануэль и Мигуэль, продавшіе свои права нашему кліенту, очень ее боятся, отвѣчалъ Вайльсъ, смотря на депутата своимъ нечестивымъ лѣвымъ глазомъ: — они были нашими свидѣтелями, и я боюсь, чтобъ подъ ея вліяніемъ они не взяли бы назадъ своихъ словъ. По крайней мѣрѣ, Педро полагаетъ, что въ ея рукахъ его жизнь и смерть.

— Жизнь и смерть! Что это значитъ? спросилъ изумленный Гашвиллеръ.

Вайльсъ понялъ свою ошибку, но онъ зашелъ уже слишкомъ далеко, чтобъ отступать, и потому спокойно прибавилъ:

— Педро подозрѣвали въ убійствѣ Кончо, одного изъ рудокоповъ, первоначально занявшихъ руду.

Гашвиллеръ поблѣднѣлъ, какъ полотно, и потомъ вспыхнулъ, какъ зарево.

— Вы смѣете сказать, что дерзнули обмануть американскаго законодателя и заставили его подать свой голосъ въ дѣлѣ, которое пахнетъ уголовнымъ преступленіемъ! воскликнулъ онъ, вскакивая съ мѣста въ благородномъ негодованіи: — вы утверждаете, что совершено убійство по тому дѣлу, которое я поддерживаю въ качествѣ члена конгресса?

И мистеръ Гашвиллеръ протянулъ руку къ звонку, какъ бы желая позвать слугъ въ свидѣтели личнаго его оскорбленія.

— Это убійство, если оно и было совершено, произошло прежде, чѣмъ Гарсія началъ дѣло судебнымъ порядкомъ, и о немъ не упоминается въ оффиціальныхъ бумагахъ.

— Вы въ этомъ увѣрены?

— Да. Вы сами можете убѣдиться.

— Это измѣняетъ дѣло, сказалъ съ достоинствомъ депутатъ, возвращаясь на прежнее мѣсто.

Вайльсъ посмотрѣлъ на него своимъ лѣвымъ глазомъ, а правый обратилъ на окно.

— Я принесъ акціи, сказалъ онъ спокойно: — прикажете ихъ написать на ваше имя?

— А!… позвольте… да, вы принесли акціи; хорошо, отвѣчалъ Гашвиллеръ, какъ бы съ трудомъ догадываясь, о чемъ говорилъ Вайльсъ: — напишите ихъ на имя моего секретаря, мистера Дабса; это будетъ ему наградой за его экстренные труды по вашему дѣлу. Онъ достойный молодой человѣкъ. Впрочемъ, хотя онъ и не оффиціальный чиновникъ, но такъ близокъ но мнѣ, что я, быть можетъ, нехорошо дѣлаю, что позволяю ему принять вознагражденіе отъ тяжущихся. Вы понимаете, мистеръ Вайльсъ, членъ американскаго конгресса не можетъ быть достаточно остороженъ. Но приготовьте также бланковый переводъ акцій, потому что мистеръ Дабсъ очень бѣденъ, несмотря на свои достоинства, и, вѣроятно, захочетъ тотчасъ продать акціи. Вѣдь дѣло еще не пошло въ ходъ, и онъ, можетъ быть, найдетъ пріятеля, который согласится, по добротѣ душевной, купить у него акціи, рискуя своимъ капиталомъ.

— Вы слишкомъ добры, мистеръ Гашвиллеръ, замѣтилъ Вайльсъ, открывая и закрывая свой лѣвый глазъ, какъ глухой фонарь.

— Преданныхъ, работящихъ молодыхъ людей слѣдуетъ всегда поощрять, отвѣчалъ Гашвиллеръ: — я недавно говорилъ рѣчь объ этомъ предметѣ передъ конгрессомъ воскресныхъ школъ. Благодарю васъ, я передамъ акціи ему лично.

Вайльсъ взялъ шляпу и хотѣлъ удалиться, но Гашвиллеръ остановилъ его.

— Вы говорите, что племянница Гарсіи хороша собой и очень ловка?

— Да.

— Ничего, я натравлю на нее другую женщину, которая перехитритъ ее.

— Неужели? отвѣчалъ Вайльсъ, нимало не выказывая, что замѣчаетъ легкій тонъ, которымъ депутатъ произнесъ послѣднія слова.

— Вотъ увидите. Если я этого не сдѣлаю, то не будь я членъ конгресса.

Вайльсъ поблагодарилъ его правымъ глазомъ, при чемъ лѣвый злобно сверкнулъ.

— Она живетъ здѣсь? спросилъ онъ.

— Да, она чрезвычайно красивая женщина и мой большой другъ, произнесъ членъ конгресса, и Вайльсъ рѣшилъ, что ему необходимо познакомиться съ этой женщиной и черезъ нее дѣйствовать на почтеннаго Гашвиллера.

Не успѣлъ онъ удалиться, какъ въ комнату вошелъ бѣлокурый молодой человѣкъ, съ тревожнымъ выраженіемъ лица. Онъ смиренно остановился и преклонилъ голову, какъ бы въ присутствіи высшаго существа.

— Я поправляю вашъ трудъ, сказалъ Гашвиллеръ, повидимому, очень довольный смущеніемъ юноши.

— Я надѣюсь, что онъ годится, промолвилъ Дабсъ застѣнчиво.

— Да… годится… отвѣчалъ Гашвиллеръ, тономъ великодушнаго снисхожденія.

— Вы не имѣете никакихъ извѣстій? спросилъ юноша, покраснѣвъ.

— Нѣтъ, никакихъ, отвѣчалъ Гашвиллеръ и потомъ прибавилъ, какъ бы спохватясь: — ахъ! да, я думалъ о васъ и полагаю, что частное мѣсто, напримѣръ, хоть секретарское у меня, помогло бы вамъ скорѣе достать хорошую казенную должность. Что вы скажете на это?

Дабсъ бросилъ на своего патрона низкопоклонный, подобострастный взглядъ, и лицо его выразило такую собачью благодарность, что, очевидно, онъ замахалъ бы хвостомъ, еслибъ обладалъ имъ.

— Я вполнѣ увѣренъ въ вашемъ согласіи, продолжалъ Гашвиллеръ: — и уже написалъ на ваше имя нѣсколько важныхъ бумагъ, которыя вы должны помѣтить, чтобы я могъ уже смѣло рекомендовать васъ, какъ моего секретаря. Не угодно ли вамъ тотчасъ приступить къ исполненію вашихъ обязанностей?

Съ гордостью и радостной надеждой, бѣдный юноша подписалъ свое имя на указанной бумагѣ.

— Мнѣ излишне вамъ напоминать, прибавилъ Гашвиллеръ съ суровымъ достоинствомъ неподкупнаго римскаго стоика: — что во всѣхъ государственныхъ дѣлахъ необходимо соблюдать самую строжайшую тайну.

И почтенный депутатъ указалъ пальцемъ на свой чемоданъ, въ который онъ спряталъ подписанныя Дабсомъ акціи, точно онѣ составляли какой-нибудь международный трактатъ.

— Слѣдовательно, мои обязанности заставятъ меня быть всегда при васъ? спрашивалъ юноша, сіяя счастіемъ.

— Нѣтъ, отвѣчалъ поспѣшно Гашвиллеръ, но потомъ прибавилъ: — то есть, не теперь.

Бѣдный Дабсъ пригорюнился. Въ это самое утро хозяйка отказала ему отъ квартиры за долговременный неплатежъ, и онъ надѣялся, что новое мѣсто дастъ ему и пищу, и кровъ. Но дѣлать было нечего, и онъ только спросилъ: не нужно ли написать какую-нибудь другую бумагу?

— Нѣтъ, пока не надо. Я принималъ столько дѣловыхъ визитовъ сегодня, что буду принужденъ теперь до ночи запереться отъ всѣхъ.

Новый частный секретарь почтеннаго депутата понялъ намёкъ своего патрона и смиренно удалился изъ комнаты, нѣсколько разочарованный, но все же питающій большія надежды на будущее.

Не успѣлъ онъ сдѣлать, однако, нѣсколькихъ шаговъ, какъ судьба, быть можетъ, покровительствуя бѣдному Дабсу, сдѣлала его неожидажнымъ свидѣтелемъ такого происшествія, изъ котораго, при умѣніи, онъ могъ бы извлечь значительную пользу.

Повидимому, мистеръ Вайльсъ, выйдя отъ Гашвиллера, имѣлъ еще другое дѣло въ той же гостинницѣ и прошелъ въ № 90. На его стукъ грубый голосъ отвѣчалъ: «войдите», и онъ, отворивъ дверь, увидалъ передъ собою рослаго, здоровеннаго мужчину съ рыжей бородой, лежащаго въ постелѣ.

Вайльсъ подошелъ къ кровати и протянулъ руку, чтобъ поздороваться съ Рыжей Бородой, но тотъ не отвѣчалъ ни словомъ, ни жестомъ.

— Я, можетъ быть, васъ обезпокоилъ? спросилъ онъ.

— Можетъ быть; отвѣчалъ Рыжая Борода.

Вайльсъ улыбнулся правой щекой: обращенной къ лежавшему въ постелѣ, а лѣвая исказилась гнѣвомъ.

— Я хотѣлъ спросить только: разсмотрѣли ли вы мое дѣло? сказалъ онъ смиренно.

— Разсмотрѣлъ вдоль и поперегъ.

— Вы прочли всѣ бумаги?

— Всѣ, съ первой до послѣдней.

— Такъ я надѣюсь, что вы, познакомившись основательно съ дѣломъ, примите нашу сторону?

Рыжая Борода ничего не отвѣчалъ, а только потянулъ на себя простыню, покрывавшую его до самаго горла.

— Я принесъ акціи, о которыхъ вамъ говорилъ, прибавилъ Вайльсъ подобострастно.

— Есть у васъ подъ рукой какой-нибудь пріятель? спросилъ Рыжая Борода, мягкимъ голосомъ.

— Я васъ не понимаю, отвѣчалъ съ улыбкой Вайльсъ: — на акціяхъ можно выставить какое угодно имя.

— Если у васъ нѣтъ пріятеля, то позовите слугу.

— Нѣтъ, къ чему? произнесъ Вайльсъ, смотря подокрительно на своего собесѣдника.

— Можетъ быть, вы предпочитаете чужого человѣка? Я слышу, кто-то идетъ по лѣстницѣ; позовите его.

Вайльсъ отворилъ дверь и бросилъ инквизиторскій взглядъ на проходившаго мимо Дабса.

— Незнакомецъ, войдите сюда! произнесъ громко Рыжая Борода.

Дабсъ смиренно повиновался.

— Я не знаю васъ, да и не желаю знать, продолжалъ Рыжая Борода: — вотъ этотъ господинъ — Вайльсъ, а я — Джошуа Сибли изъ Фрезно, членъ конгресса отъ четвертаго калифорнійскаго округа. Я лежу въ постелѣ и едва могу устоять отъ желанія снести голову этому негодяю. Да будетъ вамъ, незнакомецъ, извѣстно, что этотъ низкій мошенникъ, по имени Вайльсъ, хотѣлъ подкупить меня, Джошуа, и только изъ уваженія къ моимъ избирателямъ я до сей минуты его щадилъ. Но болѣе не могу терпѣть, и если кто-нибудь не…

— Любезный мистеръ Сибли, это ошибка, произнесъ съ жаромъ Вайльсъ.

— Хороша ошибка! Незнакомецъ, снимите съ меня простыню.

— Нѣтъ, нѣтъ! произнесъ поспѣшно Вайльсъ, видя, что добродушный Дабсъ собирался исполнить желаніе почтеннаго мистера Сибли.

— Уберите его прежде, чѣмъ я опозорю своихъ избирателей! воскликнулъ депутатъ: — всѣ говорили, что я, прежде окончанія сессіи, буду сидѣть въ тюрьмѣ. Уведите его отъ сюда и поскорѣе. если въ васъ есть искра человѣчности.

Дабсъ, блѣдный, пораженный ужасомъ, взглянулъ на Вайльса и не зналъ, что ему дѣлать. Рыжая Борода зашевелился въ кровати. Вайльсъ и Дабсъ бросились къ двери, и, черезъ минуту, въ комнатѣ остался одинъ представитель Фрезно.

XI.
Какъ вели интригу.

Достопочтенный Пратъ Гашвиллеръ, конечно, не зналъ эпизода, описаннаго въ прошедшей главѣ. Если Дабсъ и понялъ, въ чемъ дѣло, то этотъ честный, наивный человѣкъ никогда не разболталъ бы чужой тайны, а сердитый мистеръ Сибли былъ совершенно доволенъ торжественнымъ заявленіемъ своей честности и не думалъ дѣлать публичнаго скандала. Кромѣ того, Вайльсъ былъ убѣжденъ, что Дабсъ находился въ близкихъ отношеніяхъ съ Гашвиллеромъ, а потому изъ личнаго интереса будетъ молчать. Такимъ образомъ, ничего не нарушило спокойствія Гашвиллера.

Когда дверь затворилась за мистеромъ Вайльсомъ, онъ написалъ записку и послалъ ее съ большимъ, дорогимъ, но чрезвычайно безобразнымъ букетомъ. Потомъ онъ приступилъ къ своему туалету, представляющему очень рѣдкую живописную картину, когда предметомъ его мужчина, а не женщина, и положительно отвратительную, когда мужчина — толстый. Надѣвъ чистую рубашку, слишкомъ жестко накрахмаленную, бѣлый жилетъ, слишкомъ рельефно выставлявшій его выдающійся животъ, и черный фракъ, слишкомъ модный, онъ съ самодовольствомъ посмотрѣлъ въ зеркало. Но лестное о себѣ мнѣніе мистера Гашвиллера нисколько не раздѣлилъ бы безпристрастный, посторонній зритель, тѣмъ болѣе, что весь его костюмъ рѣзалъ глаза своей новизной и блескомъ, словно находился на выставкѣ у портного, а не на почтенной особѣ законодателя.

Спустя часъ, онъ отправился по тому же адресу, куда послалъ букетъ съ запиской. Этотъ домъ нѣкогда былъ блестящимъ жилищемъ иностраннаго посланника, а теперь въ немъ содержала меблированныя комнаты жена одного министерскаго чиновника, служившаго около сорока лѣтъ и, по своимъ практическимъ и административнымъ знаніямъ, бывшаго душею всего учрежденія, что не мѣшало ему получать самое маленькое жалованье. Эти меблированныя комнаты пользовались замѣчательной репутаціей, и во главѣ жильцовъ мистера Фанера была красивая, черноокая дама, пользовавшаяся мѣстной славой знаменитой кокетки. Однако, ея общественное положеніе нисколько тѣмъ не было поколеблено, благодаря ея добродушному мужу, который смотрѣлъ снисходительно даже сочувственно на веселую жизнь жены и, въ извѣстной степени, безмолвно одобрялъ ея поведеніе. Никто не обращалъ никакого вниманія на Гопкинсона; его совершенно стушевывала блестящая, лучезарная фигура мистрисъ Гопкинсонъ. Нѣкоторыя замужнія женщины, съ слишкомъ щекотливыми мужьями, и нѣсколько старыхъ дѣвъ строго судили о ней. Молодые люди, конечно, восхищались ею, но, я полагаю, что главную ея поддержку составлялъ нашъ братъ: пожилые, самодовольные, философскіе отцы семействъ, такъ какъ мы не очень разборчивы на счетъ нравственныхъ качествъ прекраснаго пола, весело смѣемся надъ тѣмъ, что наши дочери и жены считаютъ преступнымъ и вообще даемъ право гражданства легкомысленнымъ женщинамъ. Но возвратимся къ Гопкинсону, хотя о немъ нечего много говорить. Онъ находился всегда въ прекрасномъ настроеніи и даже однажды, выслушавъ совѣтъ нѣсколькихъ дамъ построже относиться къ поведенію жены, отвѣчалъ, что приметъ надлежащія мѣры. Мало того, его добродушіе не знало границъ, и когда молодой Де-Ланси жаловался ему на предпочтеніе, оказываемое мистрисъ Гопкинсонъ его сопернику, онъ очень сочувственно отнесся къ ревности юноши и обѣщалъ поговорить съ женою въ его пользу. «Если же мнѣ не удастся, прибавилъ онъ: — то я скажу два слова Гашвиллеру. Онъ имѣетъ на нее большое вліяніе. Не отчаивайтесь, дѣло етце уладится».

Букеты на столѣ мистрисъ Гопкинсонъ были не рѣдкость и, однако, букета мистера Гашвиллера не было видно. Его уродливая форма и безобразное сочетаніе цвѣтовъ оскорбили ея изящный вкусъ, который всегда сохраняется долѣе всѣхъ другихъ женскихъ добродѣтелей. Но все-таки, увидавъ Гашвиллера, она промолвила въ полголоса:

— Я очень рада имъ видѣть. Вы меня такъ перепугали часъ тому назадъ.

— Чѣмъ я провинился, милая мистрисъ Гопкинсонъ? спросилъ Гашвиллеръ съ удивленіемъ.

— Не говорите, перебила его грустно красавица: — чѣмъ вы провинились? А букетомъ. Онъ такъ великолѣпенъ и цвѣты подобраны съ такимъ вкусомъ, что нельзя было усумимться, отъ кого онъ. А вы знаете, какъ мой мужъ ревнивъ. Я должна была спрятать отъ него букетъ. Обѣщайте мнѣ, что вы никогда, никогда этого болѣе не сдѣлаете.

Гашвиллеръ любезно протестовалъ.

— Я говорю серьёзно. Мужъ, вѣроятно, замѣтилъ, какъ я была взволнована, какъ покраснѣла.

Только грубая лесть, просвѣчивавшая въ этихъ словахъ, стушевала въ глазахъ Гашвиллера ихъ очевидную нелѣпость. Но онъ все-таки сказалъ:

— Отчего же онъ теперь такъ ревнивъ? Я самъ видѣлъ, какъ два два тому назадъ Самсонъ при немъ поднесь вамъ букетъ.

— Да, онъ былъ въ ту минуту спокоенъ, отвѣчала мистрисъ Гопкинсонъ: — но вы не знаете, какую онъ сдѣлалъ мнѣ потомъ страшную сцену.

— Однако, замѣтилъ практическій Гашвиллеръ: — Самсонъ устроилъ для вашего мужа казенную поставку, принесшую ему 50,000 долларовъ чистой прибыли.

Мистрисъ Гопкинсонъ взглянула на Гашвиллера настолько съ достоинствомъ, насколько таковымъ можетъ обладать маленькая фигурка, съ смѣющимися голубыми главами, русыми кудрями и тоненькой таліей.

— Вы забываете, что мужъ меня любитъ, произнесла она, опуская глаза.

— Но ваши прелести и достоинства такъ велики, милая мистрисъ Гопкинсонъ, отвѣчалъ Гашвиллеръ: — что они должны принадлежать всей странѣ.

И онъ любезно поклонился, какъ бы изображая въ эту минуту всю страну.

— Мнѣ понадобятся вся ваша сила въ дѣлѣ Кастро, прибавилъ Гашвиллеръ: — ужинъ у Белькера, стаканъ или два шампанскаго и одинъ взглядъ вашихъ прелестныхъ глазъ, и дѣло въ шляпѣ.

— Но я обѣщала Джошуа бросить всю эту легкомысленную жизнь. Совѣсть меня ни въ чемъ не-упрекаетъ, но вы знаете, какъ въ свѣтѣ легко распространяются глупыя сплетни. На дняхъ, на балу у Патагонскаго посланника, всѣ дамы возстали противъ меня за то, что я вошла въ залу подъ руку съ германскимъ посланникомъ. Точно жена человѣка, имѣющаго близкія отношенія съ правительствомъ, не должна быть учтивой съ представителемъ дружественной державы?

Гашвиллеръ не понималъ, какое отношеніе существовало между любезностями иностраннаго посла и контрактомъ, заключеннымъ Гопкинсономъ съ Соединенными Штатами на поставку ветчины для арміи, но благоразумно удержался отъ всякихъ препирательствъ; впрочемъ, замѣтилъ при этомъ:

— Я полагалъ, что мистеръ Гопкинсонъ не имѣлъ ничего противъ вашего участія къ этимъ дѣлѣ и акціи…

— Акціи! воскликнула съ ужасомъ красавица: — любезный мистеръ Гашвиллеръ, ради самого неба! не упоминайте объ акціяхъ. Онѣ такъ мнѣ опротивѣли. Неужели вы, мужчины, не можете говорить ни о чемъ другомъ съ женщинами?

При этомъ она бросила на почтеннаго представителя Ремуса такой лукавый, соблазнительный взглядъ, что онъ вполнѣ поддался ея чарующему вліянію. Надо надѣяться, что его избиратели никогда не узнали объ измѣнѣ ихъ великаго законодателя, Гашвиллеръ теперь забылъ дѣло, по которому онъ явился къ мистрисъ Гопкинсонъ, и началъ осаждать ее самыми пламенными любезностями, отъ которыхъ она ловко защищалась. Въ это время слуга доложилъ:

— Мистеръ Вайльсъ.

Гашвиллеръ съ изумленіемъ поднялъ голову; но мистрисъ Гопкинсонъ ни мало не удивилась и только не много отодвинулась отъ своего собесѣдника.

— Вы знаете мистера Вайльса? спросила она съ улыбкой.

— Нѣтъ… то есть да, я имѣлъ съ нимъ кой-какія дѣла, отвѣчалъ Гашвиллеръ, вставая.

— Вы уходите? произнесла мистрисъ Гопкинсонъ: — пожалуйста, останьтесь.

Благоразуміе всегда брало верхъ въ Гашвиллерѣ надъ всѣми его другими чувствами и онъ отвѣчалъ:

— Нѣтъ, мнѣ лучше уйти. Вы сами только что говорили о сплетняхъ, распространяемыхъ о васъ. Пожалуйста, не упоминайте моего имени мистеру… мистеру… какъ его зовутъ… мистеру Вайльсу.

И, не спуская глазъ съ дверей, онъ поспѣшно удалился.

Мистеръ Вайльсъ, безъ всякихъ вступленій, прямо приступилъ къ дѣлу, какъ только онъ очутился передъ мистрисъ Гопкинсонъ.

— Гашвиллеръ говоритъ, что знаетъ женщину, которая можетъ намъ помочь въ борьбѣ съ молодой испанкой, вооруженной красотою и важными документами, сказалъ онъ: — вы должны отыскать эту женщину.

— Зачѣмъ? спросила красавица съ улыбкой.

— Я не довѣряю Гашвиллеру. Хорошенькая женщина, даже совершенная дура, можетъ легко обойти его.

— Ну, ужь и совершенная дура! вѣдь онъ уменъ.

— Можетъ быть, но я полагаю, что эта женщина гораздо умнѣе его.

— Конечно, гораздо умнѣе, отвѣчала мистрисъ Гопкинсонъ съ странной усмѣшкой.

— Такъ вы ее знаете?

— Да, но менѣе, чѣмъ его.

— Ей можно довѣриться? Кто она такая? Почему вы смѣетесь? Это дѣло серьёзное. Скажите, кто она?

Мистрисъ Гопкинсонъ торжественно присѣла и промолвила:

— C’est moi!

XII.
Скачка съ припятствіями изъ за нея.

Рояль Тотчеръ энергично работалъ, и совершенно естественно, что въ его дѣятельной жизни не оставила никакого слѣда маленькая Карменъ, пользовавшаяся нѣкогда его гостепріимствомъ на заводѣ. Ртутная руда сосредоточивала на себѣ всю его любовь, вниманіе и пламенную преданность, составлявшую отличительную черту его характера. По всей вѣроятности, миссъ Карменъ это замѣтила и съ женскимъ тактомъ старалась если не совершенно замѣнить свою соперницу, то, по крайней мѣрѣ, умалить ея всепоглощающее вліяніе. Стремясь къ этой цѣли, она въ то же время ревностно занималась живописью, хотя, по несчастью, съ незначительнымъ матерьяльнымъ результатомъ. Мѣстные художники очень плохо цѣнились въ Калифорніи. Живописныя мѣстности страны еще не пріобрѣли знаменитости на всемірномъ рынкѣ, а туземцы не могли находить удовольствія въ изображеніяхъ той природы, которая окружала ихъ. Поэтому миссъ Карменъ должна была, для поддержанія своей маленькой фигурки, размѣнивать искуство на мелкую монету: рисовать на фарфорѣ, бархатѣ и т. д. У меня хранятся восковые цвѣты — удивительная фуксія и восхитительная далія работы этой художницы, картины которой недавно взяли первую награду на иностранной выставкѣ; послѣ чего Калифорнійская пресса называла ее геніальнымъ дѣтищемъ Калифорніи, хотя она тамъ едва не умерла съ голода.

Объ этой борьбѣ и успѣхахъ юной художницы Тотчеръ ничего не зналъ, и его чрезвычайно поразила телеграмма, полученная имъ въ одинъ прекрасный декабрьскій день:

"Пріѣзжайте немедленно въ Уашингтонъ.

«Карменъ де-Гаро».

Карменъ де-Гаро! Я, къ сожалѣнію, долженъ засвидѣтельствовать, что герой, этой дѣйствительной исторіи не сразу припомнилъ, кто она: такъ онъ былъ занятъ своимъ дѣломъ. Когда же передъ нимъ мелькнулъ образъ молодой дѣвушки, мужественна возставшей противъ него и потомъ съ женской непослѣдовательностью обратившейся въ бѣгство, онъ сталъ упрекать себя за непростительную холодность въ дочери своего врага. Но къ чему она телеграфировала ему, и что она дѣлала въ Уапшистонѣ? На всѣ эти вопросы онъ, надо сказать къ его чести, нисколько не искалъ сантиментальныхъ или романтичныхъ отвѣтовъ. Рояль Тотчеръ былъ по природѣ очень скроменъ и не самоувѣренъ, особливо въ отношеніи женскаго пола; впрочемъ, большинство людей, имѣющихъ успѣхъ между женщинами, отличаются этими качествами, несмотря на всѣ нелѣпые толки о непобѣдимомъ вліяніи на женщинъ смѣлыхъ Донъ-Жуановъ. Если бываютъ женщины, которыхъ побѣждаетъ смѣлость, то десятки, сотни поддаются терпѣливому ухаживанью, полному уваженія и любви.

Въ первую минуту удивленія Тотчеръ не замѣтилъ, что вмѣстѣ съ телеграммой онъ получилъ изъ Уашингтона и письмо отъ своего адвоката, который писалъ въ концѣ:

«Можетъ быть, вы хорошо сдѣлали бы, пріѣхавъ сюда сами; здѣсь Роскомонъ и племянница Гарсіи, которая, по всей вѣроятности, съумѣетъ возбудить общее сочувствіе къ старому мексиканцу. Я не знаю, можетъ ли она быть свидѣтельницею въ дѣлѣ, но она, говорятъ, очень умна, привлекательна и имѣетъ большое вліяніе на важныхъ для насъ личностей».

Тотчеръ бросилъ письмо съ негодованіемъ. Мощные люди, такъ же какъ и слабыя женщины, иногда впадаютъ въ неожиданное противорѣчіе. Какое право имѣлъ этотъ прелестный бутонъ, которымъ онъ такъ дорожилъ (онъ былъ теперь въ этомъ вполнѣ увѣренъ), неожиданно разцвѣсти, быть можетъ, на груди его враговъ? Впрочемъ, въ этомъ послѣднемъ отношеніи, онъ не соглашался съ своимъ адвокатомъ и надѣялся, что она не дошла до такой низкой измѣны, но, во всякомъ случаѣ, она находилась въ опасности, окруженная блескомъ, силой, лестью. Теперь онъ былъ убѣжденъ, что миссъ Карменъ дурно обошлась съ нимъ, хотя, пять минутъ тому назадъ, считалъ себя виновнымъ противъ нея. Это волненіе, хотя и минутное, побудило мужественнаго Тотчера телеграфировать въ Сан-Франциско и взять билетъ въ дилижансѣ, содержавшемъ сообщеніе съ Уашингтономъ, такъ какъ онъ опоздалъ бы къ отплытію парохода. Спустя часъ послѣ взятія билета, онъ, однако, въ этомъ раскаялся, но съ чисто мужскимъ упорствомъ, не хотѣлъ торжественно сознаться въ непослѣдовательности. Во всякомъ случаѣ онъ вполнѣ сознавалъ, что предпринималъ путешествіе не исключительно для дѣловыхъ цѣлей.

Въ то время была выстроена еще только небольшая часть громадной желѣзной дороги, пересѣвающей Америку отъ Атлантическаго Океана до Тихаго, и по срединѣ находилось необозримое, дикое пустынное пространство. Простившись съ желѣзной дорогой въ Рено, путешественникъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, прощался съ цивилизаціей, и до границы Небраски слѣдовалъ по старому пути эмигрантовъ въ дилижансѣ Континентальной Компаніи. Вся дорога, за исключеніемъ небольшаго пространства въ Чертовомъ Ущельѣ, шла по гладкой, не живописной мѣстности и даже перевалъ черезъ скалистыя горы нисколько не напоминалъ поэтическую горную природу, а, напротивъ, отличался пустынными, безплодными пейзажами Новой Англіи. Вообще, это путешествіе было чрезвычайно монотоннымъ и скучнымъ; никакія серьёзныя опасности не разнообразили безконечно тянувшееся время, такъ что, наконецъ, нервы приходили въ совершенное разстройство и даже бывали случаи, что пассажиры сходили съ ума.

Рояль Тотчеръ былъ слишкомъ опытнымъ и практическимъ путешественникомъ, чтобъ принимать къ сердцу скучную дорогу и всевозможныя неудобства ѣзды въ дилижансѣ, отъ которыхъ, конечно, значительно увеличивались доходы компаніи. Онъ довольствовался скудной пищей, добродушно переносилъ различныя лишенія, ни на что не жаловался и находился всегда въ такомъ хорошемъ расположеніи духа, что заслужилъ даже одобреніе возницы, Юбы Биля, который предложилъ ему мѣсто на козлахъ, рядомъ съ собой.

— Но это мѣсто взято однимъ джентельмэномъ изъ Сакраменто, отвѣчалъ Тотчеръ: — онъ заплатилъ за него лишнюю плату, и у васъ въ накладной такъ помѣчено.

— Мнѣ до этого дѣла нѣтъ, отвѣчалъ презрительно Юба Биль: — я ни за что не позволю сидѣть рядомъ съ собою человѣку съ дурнымъ глазомъ. Въ Вебстерѣ, онъ слѣзъ съ козелъ и, проходя мимо лошадей, такъ напугалъ ихъ своимъ страшнымъ глазомъ, что онѣ едва не понесли.

— Но, во всякомъ случаѣ, онъ заплатилъ деньги и имѣетъ право на это мѣсто, упорствовалъ Тотчеръ.

— Можетъ быть, онъ имѣетъ право на какое-нибудь мѣсто въ конторѣ компаніи, отвѣчалъ Юба Биль: — но здѣсь я хозяинъ дилижанса и лошадей.

— Дѣйствительно, онъ кажется такой же повелитель надъ пассажирами въ этой пустыцѣ, какъ капитанъ на пароходѣ въ открытомъ морѣ, замѣтилъ Тотчеръ пассажиру съ дурнымъ глазомъ, въ которомъ читатель, конечно, узналъ мистера Вайльса.

Онъ улыбнулся правымъ глазомъ, а лѣвымъ злобно засверкалъ. Тотчеръ не подозрѣвая въ немъ своего злѣйшаго врага, настоялъ на своемъ и водворилъ его на козлахъ.

— Благодарю васъ, сказалъ Вайльсъ и прибавилъ вкрадчиво: — а долго я буду имѣть удовольствіе пользоваться вашимъ обществомъ?

— До Уашингтона.

— Это веселый городъ во время сессіи конгресса.

— Я ѣду по дѣлу, сказалъ откровенно Тотчеръ.

На станціи Сосновыхъ Деревьевъ маленькій эпизодъ еще болѣе возстановилъ Юбу Биля противъ Вайльса. Онъ пошелъ зачѣмъ-то въ ящикъ подъ козлами, въ которомъ перевозились только вещи, принадлежавшія компаніи, и Вайльсъ, замѣтивъ между прочими тюками небольшой кожанный чемоданъ, спросилъ добродушно:

— А вы сюда также кладете пассажирскій багажъ?

— Рѣдко, отвѣчалъ Юба Биль рѣзкимъ тономъ.

— Такъ въ этомъ чемоданѣ находятся какія-нибудь особыя драгоцѣнности?

— Не знаю, онъ принадлежитъ человѣку, у котораго вы отняли мѣсто на коэлахъ, произнесъ Юба Биль, нарочно выставляя Вайльса въ качествѣ узурпатора: — а вамъ до этого какое дѣло? Кто здѣсь хозяинъ? Можетъ быть, вы себя считаете хозяиномъ, потому что торчите на козлахъ и пугаете своимъ страшнымъ глазомъ лошадей!

Тутъ вмѣшался снова Тотчеръ, вѣчный защитникъ угнетенныхъ, и принудилъ замолчать расходившагося возницу.

На четвертый день путешествія, разразилась страшная мятель въ необозримой пустынѣ, простиравшейся, по крайней мѣрѣ, на 100 миль. Лошади съ трудомъ дотащились до слѣдующей станціи и тамъ совершенно отказались идти далѣе. Нѣкоторые изъ пассажировъ хотѣли продолжать путешествіе на саняхъ, другіе предлагали переждать непогоду. Юба Биль совѣтовалъ ѣхать далѣе въ дилижансѣ, не боясь ничего.

— Еще двѣ мили, говорилъ онъ: — и мы достигнемъ плоской возвышенности, на которой вѣтеръ такъ великъ, что сдуетъ каждую снѣжинку. Я провезу васъ черезъ эту мятель гораздо благополучнѣе, чѣмъ плоскодонныя лодки, которыя снѣгъ можетъ занести на каждомъ шагу.

Юба Биль питалъ къ санямъ презрѣніе истаго калифорнійца, но только одинъ Тотчеръ пламенно поддерживалъ его, инстинктивно надѣясь на его опытность.

— Ну, рѣшайтесь! воскликнулъ, наконецъ, возница, разрубая гордіевъ узелъ: — кто хочетъ остаться — оставайся; кто хочетъ ѣхать въ саняхъ — бери сани въ сараѣ; кто хочетъ продолжать путь со мною — садись въ дилижансъ.

Вайльсъ выбралъ сани и нанялъ себѣ особаго возницу; нѣсколько пассажировъ предпочли ждать слѣдующаго дилижанса, а Тотчеръ, съ двумя другими спутниками, рѣшился сопровождать Юбу Биля.

— Желаю вамъ счастливаго пути, сказалъ Вайльсъ, уѣзжая въ саняхъ, пока Биль перекладывалъ лошадей въ дилижансъ.

— Выбрось его въ Ролингсѣ! воскликнулъ Биль, обращаясь къ возницѣ саней, и спокойно продолжалъ свою работу.

Луна была уже высоко на небѣ, когда дилижансъ снова двинулся въ путь. На первой полуверстѣ теорія Юба Биля вполнѣ подтвердилась; дорога была гладкая, замерзшая, безъ снѣжинки: такъ сильно бушевалъ вѣтеръ на горной возвышенности. Далѣе, за небольшимъ утесомъ, потянулся длинной лентой снѣжный сугробъ въ два и три фута глубины. Но Юба Биль смѣло проскакалъ половину сугроба и съ замѣчательнымъ искуствомъ миновалъ остальную. Но не успѣлъ онъ преодолѣть этой преграды, какъ дилижансъ покачнулся на сторону и лѣвое переднее колесо отскочило. Биль осадилъ лошадей, но въ ту же минуту правое, заднее колесо откатилось и тяжелый дилижансъ навалился на одну сторону, потомъ на другую и, наконецъ, остановился.

Юба Биль соскочилъ съ козелъ и осмотрѣлъ колеса съ фонаремъ въ рукѣ. Затѣмъ, вырвался изъ его устъ такой потокъ неудержимой брани, что я не могу ее передать, несмотря на ея художественность и на сочувственное снисхожденіе ко мнѣ читателя во всемъ, что касается рельефной обрисовки характеровъ. Скажу только, что впродолженіи нѣсколькихъ минутъ онъ ухитрился обозвать самыми дурными словами и обличить въ самыхъ позорныхъ поступкахъ своихъ хозяевъ, ихъ родственниковъ въ мужскомъ и женскомъ колѣнѣ, каретника, сдѣлавшаго дилижансъ, станціоннаго смотрителя, путешественниковъ и самого себя съ восходящими и нисходящими родственниками; а чтобъ дать скромному читателю хоть какое нибудь понятіе о поэтическомъ настроеніи разгнѣваннаго возницы, я отошлю его къ третьей главѣ книги Іова.

Пассажиры хорошо знали своего возницу и терпѣливо ждали, чѣмъ все это кончится. Наконецъ, раздался голосъ Тотчера съ козелъ:

— Что случилось, Биль?

— Ни въ одномъ колесѣ нѣтъ чеки! воскликнулъ Юба Биль, продолжая свою непечатную брань и исполняя на снѣгу какую-то дикую пляску въ бѣшенномъ отчаяніи.

— Кто это сдѣлалъ? спросилъ Тотчеръ.

Возница ничего не отвѣчалъ, быстро взлѣзъ на козла и, выдвинувъ изъ подъ нихъ ящикъ, торжественно произнесъ:

— Это сдѣлалъ тотъ, кто укралъ у васъ чемоданъ. Вайльсъ.

— Ну, не безпокойтесь, Биль, замѣтилъ, смѣясь, Тотчеръ: — тамъ всего была одна рубашка, два воротничка; да кой-какія бумаги.

Юба Биль медленно спустился съ козелъ и, отозвавъ въ сторону Тотчера, спросилъ вполголоса:

— Такъ у васъ въ чемоданѣ не было ничего важнаго, и вы не скрывались отъ преслѣдованія?

— Нѣтъ, отвѣчалъ съ усмѣшкой Тотчеръ.

— Такъ Вайльсъ не полицейскій сыщикъ?

— Не знаю.

Юба Биль грустно вздохнулъ и сталъ навертывать колеса.

— Ничего, Биль, сказалъ одинъ изъ пассажировъ; — мы догонимъ Вайльса въ Ролингсѣ.

— Догонимъ! отвѣчалъ возница съ презрительной улыбкой: — вамъ надо вернуться на станцію и когда мы снова пустимся въ путь, то онъ будетъ уже скакать въ Клармонтъ на нашихъ лошадяхъ. Нѣтъ, его ужъ не догнать!

Но дѣлать было нечего; пришлось вернуться на станцію для починки экипажа. Во время этой неожиданной остановки, Юба Биль снова отвелъ въ сторону Тотчера.

— Я всегда подозрѣвалъ этого молодца съ дурнымъ глазомъ, сказалъ онъ: — и, на всякій случай, выхватилъ изъ саней его дорожный мѣшокъ. Не знаю, выгодная ли эта мѣна, но, во всякомъ случаѣ, вамъ будетъ легче его найти, имѣя залогъ. Не правда ли, я поступилъ благоразумно?

Съ этими словами онъ подалъ удивленному Тотчеру черный дорожный мѣшокъ Вайльса.

— Нѣтъ, Биль, это не годится, отвѣчалъ поспѣшно Тотчеръ: — я не могу взять его мѣшка. Мы не знаемъ, онъ ли похитилъ мой чемоданъ… Я не имѣю никакого права на его вещи, даже еслибъ…

— Пустяки! перебилъ его Биль: — я обязанъ отвѣчать за вашъ чемоданъ. Онъ пропалъ, благодаря этому чертовскому глазу. Вотъ другой. Я не знаю, кому онъ принадлежитъ, но возьмите его.

Полусмѣясь, полупротестуя, Тотчеръ взялъ мѣшокъ.

— Вы можете открыть его при мнѣ, сказалъ серьёзно Юба Биль.

Тотчеръ со смѣхомъ повиновался. Мѣшокъ былъ набитъ бу ъмагами и дѣловыми документами. Имя Тотчера въ одномъ изъ нихъ обратило на себя его вниманіе; онъ поспѣшно прочелъ документъ. Улыбка исчезла съ его устъ.

— Кажется, вы не въ накладѣ.

Тотчеръ молча продолжалъ пересматривать бумаги. Наконецъ, этотъ осторожный, благоразумный человѣкъ взглянулъ на Биля и спокойно сказалъ:

— Да, я не въ накладѣ. Это ловкая штука.

XIII.
Какъ она пріобрѣла знаменитость.

Юба Биль былъ правъ, говоря, что Вайльсъ не станетъ терять времени въ Ролингсѣ. Прежде, чѣмъ Биль возвратился съ сломаннымъ дилижансомъ на предъидущую станцію, онъ уже выѣхалъ изъ Ролингса на быстромъ конѣ, за два часа до полученіи телеграммы объ его задержаніи. Оставивъ въ сторонѣ большую дорогу и опасный телеграфъ, онъ отправился на югъ въ Денверъ и переѣхалъ черезъ Миссури прежде, чѣмъ Тотчеръ достигъ Джульсбурга. Когда Тотчеръ былъ въ Омахѣ, то Вайльсъ уже находился въ Сенъ-Луи, а когда герой Ртутной Руды вышелъ изъ вагона въ Чикаго, Вайльсъ уже гулялъ по улицамъ Уашингтона. Однако, несмотря на эту быстроту, онъ успѣлъ бросить маленькій черный чемоданъ Тотчера, въ которомъ оказались только туалетный нессесеръ, двѣ рубашки, и нѣсколько ненужныхъ писемъ. Пожалѣвъ, въ глубинѣ своего сердца, что добродушные простяки не брали съ собою въ дорогу важныхъ документовъ и крупныхъ денегъ, онъ вмѣстѣ съ тѣмъ, осторожно принялъ мѣры къ розысканію своего собственнаго дорожнаго мѣшка, въ которомъ дѣйствительно были важные документы. За исключеніемъ этой пропажи, онъ былъ очень доволенъ успѣшнымъ ходомъ дѣла.

— Все идетъ прекрасно, весело сказала мистриссъ Гопкинсонъ, которую Вайльсъ посѣтилъ тотчасъ по своемъ пріѣздѣ: — пока вы съ Гашвиллеромъ возились съ своими акціями, полагая, что весь свѣтъ можно купить, я сдѣлала гораздо болѣе вашего, вызывая слезы на глазахъ министровъ и сенаторовъ, разсказомъ о Роскомонѣ. Мало того, я одѣла во фракъ этого добродушнаго, вѣрящаго въ свою бѣдственную участь человѣка и ввела его въ общество. Вы не можете себѣ представить, какимъ онъ пользуется успѣхомъ. На-дняхъ, у меня были сенаторъ Мизнанси и судья Фицдадль; я заставила Роскомона разсказать свою печальную исторію, а потомъ сама спѣла «Вотъ идетъ изгнанникъ Эрина», и мой мужъ увѣряетъ, что въ этотъ вечеръ, мы пріобрѣли двѣнадцать голосовъ.

— А что дѣлаетъ ваша соперница, племянница Гарсіи?

— Вы совершенно ошибаетесь, придавая ей значеніе. Вы не понимаете женщинъ. Во первыхъ, она худенькая, маленькая брюнетка, глаза у нея — щелки, походка мужская, одѣвается она плохо, и не носитъ корсета. Во вторыхъ, она одинокая женщина и хотя считаетъ себя артисткой, но находитъ невозможныхъ выѣзжать въ свѣтъ безъ дуэньи.

— Но она пользуется вліяніемъ. Судья Мэсонъ и сенаторъ Пибоди постоянно говорятъ о ней, а Динвиди, представитель Виргиніи, показывалъ ей вчера Капитолій.

— Мэсонъ и Пибоди хотятъ прослыть за любителей искуствъ, а Динвиди просто льстить мнѣ, отвѣчала со смѣхомъ мистриссъ Гопкинсонъ.

— Но Тотчеръ не дуракъ…

— Тотчеръ любитъ женщинъ! перебила его мистриссъ Гопкинсонъ.

— Не думаю; онъ, повидимому, весь погрузился въ свою руду и даже вы наврядъ ли…

— Вотъ и опять вы ошибаетесь. Тотчеру нравится эта дѣвчонка, потому что онъ не видалъ ничего лучшаго. Пусть онъ пріѣдетъ въ Уашингтонъ и сравнитъ ее со мною.

Она побѣдоносно посмотрѣлась въ зеркало, а Вайльсъ, иронически поклонившись, вышелъ изъ комнаты.

Гашвиллеръ также откровенно призвался въ успѣхѣ своей агитаціи въ конгрессѣ.

— Теперь остается всего нѣсколько дней до закрытія сессіи, сказалъ онъ: — мы быстро проведемъ это дѣло, прежде чѣмъ Тотчеръ опомнится.

— Да, нашъ успѣхъ почти обезпеченъ, если мы все обдѣлаемъ до его пріѣзда, отвѣчалъ Вайльсъ: — онъ застрялъ на дорогѣ на два дня,, жаль, что не на долѣе.

Адвокатъ вздохнулъ. Сколько драгоцѣннаго времени было бы спасено и какъ икъ успѣхъ былъ бы вѣроятнѣе, еслибъ несчастье съ дилижансомъ случилось на горной крутизнѣ и онъ упалъ бы въ бездну. Но въ адвокатскія обязанности Вайльса не входило убійство; по крайней мѣрѣ, онъ въ этомъ сомнѣвался.

— Нечего безпокоиться, продолжалъ Гашвиллеръ: — дѣло теперь въ рукахъ высшаго апелляціоннаго суда въ странѣ. Его разрѣшатъ справедливо, будьте въ этомъ увѣрены. Я уже приготовилъ нѣсколько замѣчаній…

— Кстати, перебилъ его Вайльсъ: — гдѣ вашъ молодой человѣкъ… вашъ частный секретарь… Дабсъ?

— Его здѣсь нѣтъ, отвѣчалъ съ замѣтнымъ смущеніемъ членъ конгресса: — и позвольте мнѣ вамъ замѣтить, что я вовсе не питалъ къ нему такого довѣрія, какъ вы полагаете.

— Но вы сами мнѣ его представили, какъ вашего секретаря.

— Я ему давалъ этотъ почетный титулъ только изъ снисхожденія; впрочемъ, я, быть можетъ, и дѣйствительно взялъ бы его въ свои секретари, еслибъ не обманулся въ немъ, какъ это всегда случается, когда я дозволяю своимъ чувствамъ взять верхъ надъ моимъ долгомъ, въ качествѣ американскаго законодателя. Мистеръ Дабсъ во зло употребилъ мое покровительство и снисхожденіе. Онъ сталъ шибко жить и надѣлалъ множество долговъ. Я нѣсколько разъ давалъ ему денегъ подъ тѣ акціи, которыми вы такъ щедро вознаградили его труды, но онъ все расточилъ. И повѣрите ли, сэръ, что его семейство обратилось недавно ко мнѣ съ просьбой помощи. Я, конечно, отказалъ, но изъ сожалѣнія смолчалъ о пропажѣ книгъ изъ моей библіотеки. На другой день, послѣ его отъѣзда, у меня пропали два тома отчетовъ о выдачѣ привилегій и одинъ томъ «Синей книги» конгресса. Я едва устроилъ, чтобы въ газетахъ не было объявлено объ этой пропажѣ.

Вайльсъ слышалъ эту исторію въ совершенно иномъ видѣ, но, взглянувъ своимъ лѣвымъ глазомъ на Гашвиллера, онъ сказалъ спокойно.

— Такъ его здѣсь нѣтъ?

— Нѣтъ.

— И вы его сдѣлали своимъ врагомъ? Это напрасно.

Гашвиллеръ старался сохранить полнѣйшее хладнокровіе, но слова, а главное тонъ Вайльса явно его смущали.

— Выслушайте меня, продолжалъ Вайльсъ. — Уѣзжая отсюда, я нашелъ въ меблированныхъ комнатахъ, гдѣ онъ жилъ, чемоданъ, который хозяинъ задержалъ за слѣдующія съ него деньги. Открывъ этотъ чемоданъ, я нашелъ въ немъ ваши письма и бумаги съ его поправками и подумалъ, что ихъ слѣдовало бы вамъ возвратить, а потому, выдавъ себя за его пріятеля, я заплатилъ что слѣдовало по счечу и взять чемоданъ.

— Такъ онъ у васъ? спросилъ Гашвиллеръ, побагровѣвъ, и съ трудомъ переводя дыханіе.

— По несчастью, нѣтъ.

— Что-жъ вы съ нимъ сдѣлали?

— Потерялъ.

Гашвиллеръ въ одну минуту поблѣднѣлъ, какъ полотно, и побагровѣлъ, какъ пурпуръ.

— Это все подлоги, произнесъ онъ хриплымъ голосомъ.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Вайльсъ, улыбаясь однимъ глазомъ и подмигивая иронически другимъ: — ваши бумаги всѣ подлинныя и не содержатъ въ себѣ ничего дурного, но, по несчастью, я въ тотъ же мѣшокъ положилъ свои замѣтки по дѣлу, и умный человѣкъ можетъ, воспользовавшись ими, сдѣлать намъ много вреда.

Оба негодяя взглянули пристально другъ на друга и слабѣйшій изъ нихъ съ ужасомъ подумалъ, что бы онъ сдѣлалъ съ собою, еслибъ былъ на мѣстѣ сильнѣйшаго.

— Послушайте, сказалъ Гашвиллеръ съ жаромъ: — намъ надо достать эти бумаги.

— Конечно, отвѣчалъ Вайльсъ холодно: — если Тотчеръ намъ не помѣшаетъ.

— Онъ не можетъ.

— Онъ ѣхалъ въ одномъ дилижансѣ со мною, когда я потерялъ чемоданъ

Гашвиллеръ снова поблѣднѣлъ; забывъ присутствіе Вайльса, онъ подошелъ къ шкафу и вынулъ изъ него бутылку; но Вайльсъ, не давъ ему опомниться, вырвалъ ее у него изъ рукъ и самъ прежде глотнулъ нѣсколько разъ.

— Положимъ, что бумага даже въ рукахъ Тотчера, промолвилъ Гашвиллеръ, фамильярно постукивая пальцами по животу Вайльса: — но прежде, чѣмъ онъ явится сюда, дѣло будетъ кончено.

— Вы забываете, замѣтилъ мрачно Вайльсъ: — что эти лѣнивые, честные люди, всегда подвертываются въ самую критическую минуту. Они никогда не торопятся, а обстоятельства ихъ ждутъ. Помните, какъ по одному дѣлу мы, то есть вы, мистрисъ Гопкинсонъ и я, добыли подпись президента на документѣ и въ тотъ же день является, Богъ знаетъ откуда, изъ Австраліи или изъ Сан-Франциско, законный владѣтель, находитъ дорогу къ президенту и получаетъ отъ него приказъ, отмѣняющій его распоряженіе. Такимъ образомъ, въ одинъ часъ были уничтожены труды цѣлыхъ шести лѣтъ.

— Но конгрессъ не отмѣняетъ своихъ собственныхъ постановленій, сказалъ Гашвиллеръ и, замѣтивъ недовѣрчивую улыбку Вайльса, прибавилъ: — по крайней мѣрѣ, въ теченіи той же сессіи.

— Увидимъ, отвѣчалъ Вайльсъ, спокойно взявшись за шляпу.

— Увидимъ, повторилъ съ достоинствомъ представитель Ремуса.

XIV.

Въ то время, въ сенатѣ Соединенныхъ Штатовъ засѣдалъ замѣчательный и всѣми уважаемый человѣкъ, высокообразованный, честный, радикальный, достойный представитель республики. Впродолженіи многихъ лѣтъ, онъ благородно исполнялъ свои обязанности, а его избиратели съ рѣдкимъ постоянствомъ останавливали на немъ свой выборъ. Не вѣдая однихъ соблазновъ, по характеру, а другихъ — по обстоятельствамъ, онъ сохранилъ незапятнанно свою общественную и политическую честность. Какъ ораторъ и практическій государственный человѣкъ, онъ отличался изящной рѣчью и ненавистью къ личностямъ; всѣ одинаково признавали его безпристрастіе и возвышенность его мнѣній. Никто даже не старался поколебать его принциповъ взяткой, и рѣдко пытались разжалобить его непреклонно честное сердце. Пламенный любитель искуствъ и литературы онъ пѣлъ достаточно средствъ, чтобъ удовлетворять своимъ изящнымъ вкусамъ, и его роскошный домъ былъ наполненъ драгоцѣнными сокровищами человѣческой мысли и генія. Его библіотека отличалась нетолько своимъ богатствомъ, но и художественнымъ безпорядкомъ мастерской артиста. Все это замѣтила съ перваго взгляда молодая дѣвушка, входя въ это святилище въ одинъ холодный январскій день.

На карточкѣ, которую подали сенатору, стояло скромно: «Карменъ де-Гаро», а въ уголкѣ микроскопическая надпись: «артистка». Увлеченный, бытъ можетъ, звучностью и исторической извѣстностью ея имени, онъ приказалъ просить посѣтительницу, какъ только слуга доложилъ, что она желала его лично видѣть. Сидя за громаднымъ столомъ, заваленнымъ книгами, брошюрами и бумагами, онъ спокойно ожидалъ молодую дѣвушку, дерзавшую помѣшать его занятіямъ.

Она вошла и остановилась въ нерѣшительности. Мистрисъ Гопкинсонъ была права, въ ней не было никакого шика. Но она отличалась оригинальностью и чужеземными манерами. Американская шаль была надѣта на ней, какъ испанская мантилья, постоянно спадая съ одного плеча, а ея талія была до того гибка, граціозна, что, очевидно, не вѣдала корсета. Черные курчавые волосы такъ низко падали на лобъ, что, казалось, составляли неотъемлемую часть ея мѣховой шапочки. Однажды, по привычкѣ, она накинула шаль на голову и кокетливо ею задрапировалась, но тотчасъ же сбросила, замѣтивъ изумленіе сенатора. Однако, онъ привѣтливо всталъ и указалъ ей на кресло съ большей любезностью, чѣмъ еслибъ на ней былъ парижскій костюмъ по послѣдней модѣ. Когда же быстрой, рѣшительной поступью она подошла къ нему, и онъ ближе разглядѣлъ ея энергичное, мужественное маленькое личико, въ которомъ женственнаго были только блестящіе глаза, прелестныя губки и изящное очертаніе подбородка, онъ поспѣшно бросилъ книгу, находившуюся въ его рукахъ и нѣжно спросилъ, чѣмъ могъ служить своей прекрасной посѣтительницѣ.

Я уже, кажется, упоминалъ о замѣчательно мелодичномъ и привлекательномъ ея голосѣ. Къ тому же, пѣвучій языкъ ея родины придалъ съ дѣтства ея рѣчи какую-то непостижимую сладость. Въ нѣсколькихъ музыкально произнесенныхъ словакъ она объяснила, что желала взглянутъ на его рѣдкую коллекцію гравюръ.

Въ сущности, эти гравюры была драгоцѣнны только по своей древности, объясняя, такъ сказать, во очію постепенное усовершенствованіе искуства и, я полагаю, что Карменъ не очень восторгалась ими; но она знала, что сенаторъ гордился своей коллекціей. Дѣйствительно, его заинтересовало вниманіе, обращенное этой случайной посѣтительницей на его любимыя картины, которыми никто не любовался.

— Я бѣдная, молодая художница, прибавила Карменъ: — и не могу пріобрѣталъ подобныя сокровища, но одинаково не могу и отказывать себѣ въ счастьѣ любоваться ими у другихъ, хотя и рискую надоѣсть занятымъ великимъ умамъ.

Еслибъ подобная лесть была произнесена на обычномъ языкѣ его родины, то сенаторъ скоро удалилъ бы непрошенную гостью, но эта же лесть, съ иностраннымъ, южнымъ акцентомъ, звучала такой маненной искренностью, что онъ пріятно улыбнулся. Черезъ нѣсколько минутъ, черная кудрявая головка художницы и сѣдые развѣвающіеся волосы сенатора наклонялись надъ большимъ портфелемъ съ гравюрами. Тутъ-то, слушая исторію возникновенія гравернаго искуства въ Нидерландахъ, Карменъ забылась до того, что набросила шаль себѣ на голову. Въ послѣдующіе два часа, они оба почти не измѣняли своей позы, и въ этомъ положеніи икъ видѣли четыре члена конгресса, три сенатора, одинъ министръ и одинъ членъ верховнаго суда. Хозяинъ дома всѣхъ выпроводилъ поспѣшно, хотя и любезно. За то въ пріемной громко выражалось неодобреніе.

— Это ужъ слишкомъ, замѣчалъ провинціальный делегатъ.

— Въ его года разсматривать картины съ дѣвчонкой, которая годилась бы ему во внучки! замычалъ почтенный чиновникъ, впослѣдствіи подозрѣваемый въ эротическихъ наклонностяхъ.

— И ничего въ ней нѣтъ хорошаго, прибавлялъ представитель Дакоты.

— Вотъ почему онъ молчитъ во всю сессію, восклицалъ товарищъ сенатора по штату.

— Чортъ его возьми! произносили всѣ хоромъ.

Женатые изъ этихъ собесѣдниковъ, конечно, поспѣшили домой, чтобъ разсказать все своимъ женамъ. Дѣйствительно, одна изъ самыхъ трогательныхъ сторонъ супружескаго союза заключается въ замѣчательной откровенности, съ которой супруги разсказываютъ другъ другу о безнравственности своихъ пріятелей и пріятельницъ. На этихъ основахъ священной откровенности твердо зиждется супружескій союзъ.

Между тѣмъ, живые предметы этихъ коментаріевъ, по крайней мѣрѣ, одинъ изъ нихъ не подозрѣвали возбужденного ими неудовольствія.

— Надѣюсь, что я не удерживаю васъ отъ важныхъ государственныхъ дѣлъ или отъ вашихъ друзей, сказала, наконецъ, Карменъ, застѣнчиво опуская глаза.

— О! нѣтъ, не безпокойтесь. Они опятъ придутъ, вѣдь они хлопочутъ по своимъ дѣламъ, а не по моимъ.

Слова сенатора были почти комплиментомъ; по крайней мѣрѣ образованный, изящный Бостонецъ, никогда не позволяетъ себѣ большей любезности.

— А я, вѣроятно, никогда болѣе не буду васъ безпокоить, отвѣчала Карменъ.

— Этотъ портфель всегда къ вашимъ услугамъ, вы можете располагать мною, когда угодно, произнесъ сенаторъ.

— Вы слишкомъ добры и любезны въ бѣдной молодой дѣвушкѣ изъ неизвѣстной вамъ страны.

— Вы ошибаетесь, я хорошо, знаю Калифорнію.

Дѣйствительно, онъ могъ, сказать безошибочно, сколько въ ея родномъ, Монтерейскомъ, округѣ родится пшеницы на акрѣ, какое количество въ немъ избирателей и какія ихъ политическія мнѣнія; но о самомъ важномъ произведеніи этой страны, стоявшемъ теперь передъ нимъ, онъ, какъ всѣ теоретики, не зналъ ничего.

Карменъ съ удивленіемъ и почтительно слушала невѣдомыя ей подробности о китайскомъ вопросѣ, объ американскихъ золотопромышленныхъ законахъ и о распространеніи шелководства на ея родинѣ.

— Кстати, ваща фамилія историческая, сказалъ сенаторъ, между прочимъ: — въ числѣ эмигрантовъ, прибывшихъ въ Америку съ Ласъ-Казасомъ, былъ рыцарь Алькантары, по имени Де-Гаро.

— Да, это мой пра-пра-пра-прадѣдушка, отвѣчала Карменъ, кивая головой.

Сенаторъ широко открылъ глаза отъ изумленія.

— Да, продолжала молодая дѣвушка: — я племянница Виктора Кастро, который былъ женатъ на сестрѣ моего отца.

— Виктара Кастро, имѣющаго дѣло съ компаніей «Ртутной Руды»? рѣзко спросилъ секаторъ.

— Да, отвѣчала спокойно Карменъ.

Еслибъ сенаторъ принадлежалъ къ тому типу американцевъ, представителемъ которыхъ былъ Гашвиллеръ, то онъ выразилъ бы свое изумленіе пронзительнымъ свистомъ…

— У меня есть къ вамъ просьба, большая просьба, продолжала она, поникнувъ головой.

Сенаторъ теперь снова удалился за свой письменный столъ, составлявшій какъ бы бастіонъ, и приготовился къ осадѣ. Онъ понялъ, что былъ обманутъ и что хитростью былъ вынужденъ конфиденціально разговаривать въ продолженіи нѣсколькихъ часовъ съ племянницей одного изъ просителей, дѣло котораго разбиралось въ конгрессѣ. Чего не дерзнетъ просить у него эта женщина! Но онъ былъ тѣмъ непреодолимѣе, чѣмъ болѣе чувствовалъ, что она расположила его въ свою пользу. Онъ сердился на нее за то, что она ему понравилась.

Не обращая, повидимому, вниманія на перемѣну въ его обращеніи, Карменъ продолжала съ оригинальной свободой выраженій и жестовъ:

— Вы знаете, что во мнѣ течетъ испанская кровь, и что лозунгъ моей второй родины: «Богъ и свобода». Еще ребенкомъ я слышала о васъ, о великомъ эманципаторѣ, объ апостолѣ свободы, о другѣ угнетенныхъ и несчастныхъ. Въ исторіи этой великой страны, я читала о вашей славной дѣятельности я учила наизусть ваши рѣчи, и всегдашнимъ моимъ желаніемъ было — услышать изъ вашихъ устъ символъ вѣры моихъ предковъ. Madré de Dios! какое счастье, должно быть, слышать вашу вдохновенную рѣчь! Но простите… вы вѣрно сердитесь на меня, какъ на глупую, дерзкую, съумасшедшую дѣвчонку.

Сенаторъ чувствовалъ, что, несмотря на его эасаду, онъ готовъ сдаться смѣлому непріятелю и промолвилъ:

— Нѣтъ. Что вы! Благодарствуйте.

— Я здѣсь остаюсь только еще два дня и уѣзжаю снова въ Калифорнію, продолжала Карменъ: — неужели я не услышу васъ въ Капитоліи этой великой страны?

Сенаторъ поспѣшно отвѣчалъ, что въ эту сессію его обязанности требовали большаго участія въ комитетскихъ и кабинетныхъ работахъ, чѣмъ въ преніяхъ.

— Такъ значитъ мнѣ говорили правду, сказала Карменъ грустно: — что вы покинули вашу великую партію и не возвышаете болѣе голоса въ защиту великихъ принциповъ?

— Кто вамъ это сказалъ, миссъ де-Гаро, тотъ солгалъ, отвѣтилъ рѣзко сенаторъ: — позвольте узнать кто?..

— Н…вѣтъ, я не знаю, перебила его Карменъ: — это въ воздухѣ. Я иностранка и, можетъ быть, ошибаюсь, но каждый день а хожу въ Капитолій, не свожу глазъ съ великаго апостола свободы и слышу, что говорятъ то о налогахъ, то о почтовомъ вѣдомствѣ и т. д., но никогда онъ не произноситъ гордой рѣчи о правахъ человѣка. Я спрашивала, отчего? и мнѣ отвѣчали: «онъ забастовалъ, бросилъ свою партію и никогда болѣе не будетъ говорить».

— Позвольте мнѣ вамъ сказать, миссъ де-Гаро, рѣеко произнесъ сенаторъ, вставая: — вы очень несчастливы въ своихъ знакомыхъ. Никто, прибавилъ онъ гораздо мягче и снова опускаясь въ кресла: — не имѣетъ права предсказывать о томъ, что я буду дѣлать впредь и какими путями я буду служить своимъ великимъ принципамъ и своей партіи. Это мое дѣло. Если представится случай, и будетъ время…. хотя остается только два дня сессіи…

— Да, перебила его Карменъ мрачно: — я знаю, что они въ Капитоліѣ будутъ разсуждать о мелкихъ практическихъ дѣлахъ и вы будете молчать. Madré de Dioe, мнѣ придется…

— А когда вы собираетесь ѣхать? спросилъ сенаторъ очень учтиво: — когда мы васъ лишимся?

— Я останусь до конца сессіи, отвѣчала Карменъ: — а теперь мнѣ пора.

Она встала и закуталась въ свою шаль.

— Быть по вашему, сказалъ сенаторъ съ любезной улыбкой: — но теперь поздно. Позвольте мнѣ предложить вамъ мою карету. Она у подъѣзда.

Онъ проводилъ ее до кареты и торжественно раскланялся. Но дорогѣ молодая дѣвушка тихо плакала, но когда экипажъ остановился у дома, въ которомъ она жила, она поспѣшно отерла глаза.

— Ну, что, спросилъ Гарло, адвокатъ Тотчера, высаживая Карменъ изъ кареты: — я васъ жду два часа; вы долго у него оставались. Это хорошій признакъ.

— Не спрашивайте меня теперь ни о чемъ, отвѣчала Карменъ съ нетерпѣніемъ: — я устала.

— Надѣюсь, что вы отдохнете къ завтрему, къ пріѣзду нашего друга Тотчера.

Загорѣлыя щеки Карменъ покрылись легкимъ румянцемъ.

— Ему слѣдовало уже давно быть здѣсь. Гдѣ онъ? Что онъ дѣлалъ?

— Его застигла снѣжная буря на западныхъ равнинахъ. Теперь онъ летитъ сюда со скоростью пара, но я боюсь, что онъ опоздаетъ.

Карменъ ничего не отвѣчала.

— Какъ вы нашли великаго сенатора? спросилъ адвокатъ.

Карменъ устала, Карменъ утомилась, Кармекъ была недовольна. Она холодно отвѣчала.

— Онъ джентльменъ.

XV.
Какъ она стала не оконченнымъ дѣломъ.

Закрытіе LXIX сессіи конгресса ничѣмъ не отличалось отъ закрытія предъидущихъ конгрессовъ. Таже непрактичная суета, таже торопливая, несправедливая, несообразная ни съ чѣмъ очистка неоконченныхъ, неразобранныхъ дѣлъ. Такого легкомысленнаго, безпорядочнаго отношенія къ общественнымъ интересамъ, американскій народъ никогда не допустилъ бы въ своихъ частныхъ дѣдахъ. Дерзкія мошенничества оставлены безъ вниманія, справедливыя жалобы отлажены разсмотрѣніемъ, уплаты по безспорнымъ требованіямъ отсрочены, однимъ словомъ, каждую минуту происходили такія сцены, которыя, только благодаря искреннему американскому юмору, не были совершенно гнусными, отвратительными. Дѣйствующія лица, законодатели, знали это и смѣялись; коментаторы, печать, также знали и смѣялись; зрители, великій американскій народъ, одинаково зналъ и смѣялся. И никому не приходило въ голову, что все это могло бы происходить иначе.

Къ неоконченнымъ дѣламъ принадлежала: жалоба Роскомона, его собственная, патетическая, назойливая личность, многіе члены конгресса, болѣе или менѣе заинтересованные въ этомъ дѣлѣ, представителя Фрезно, подготовившіе громовую рѣчь противъ Роскомона и пр., и пр. Талантливый Гашвиллеръ, безпокоившійся въ глубинѣ своей души о пропавшихъ письмахъ но расточавшій теперь направо и налѣво медовыя рѣчи, былъ настоящимъ царемъ Неоконченныхъ Дѣлъ. Красивая мистрисъ Гопкинсонъ, осторожно пріѣхавшая въ сопровожденіи мужа и ненеосторожно поѣдаемая глазами со стороны членовъ конгресса, украшала своимъ присутствіемъ окончаніе Неоконченныхъ Дѣлъ, также какъ газетные редакторы, наживавшіеся этими Неоконченными Дѣлами. Много хищныхъ птицъ, почуявъ падаль, налетѣло на Неоконченныя дѣла и толпилось въ корридорахъ и залахъ Капитолія.

Нижняя палата, подъ руководствомъ талантливаго Гашвиллера, вкусила до опьяненія одурѣвающаго зелья, именуемаго тяжбою Роскомона и передала его, какъ Неоконченное Дѣло, въ сенатъ. Но, увы! въ самую критическую минуту общей суматохи, при очисткѣ Неоконченныхъ Дѣлъ, явилась неожиданная помѣха, въ лицѣ великаго сенатора, права котораго на рѣчь, какъ бы она длинна ни была, никто не смѣлъ оспаривать. Между прочими Неоконченными Дѣлами была жалоба ирландца, преданнаго Соединеннымъ Штатамъ, на насильственную конфискацію куръ арміей Шермана во время похода черезъ Георгію. Отсюда возникъ конституціонный вопросъ и великій ораторъ отверзъ свои уста.

Семь часовъ говорилъ онъ краснорѣчиво, пламенно, убѣдительно. Семь часовъ разбиралъ онъ съ своей прежней, строгой логикой всѣ вопросы, касающіеся великихъ принциповъ нашего времени, великихъ основъ его партіи. Его перебивали сенаторы, забывъ о Неоконченныхъ Дѣлахъ, и снова думая только объ интересахъ партіи, и другіе сенаторы, помнившіе о Неоконченныхъ Дѣлахъ и сгоравшіе нетерпѣніемъ покончить съ Роскомономъ. Но великій ораторъ только черпалъ новое вдохновеніе въ этихъ помѣхахъ. Набатъ, раздавшійся въ сенатѣ, откликнулся въ конгрессѣ, и взволнованные члены сбѣжались въ сенатъ, бросивъ Неоконченныя Дѣла.

Впродолженіи семи часовъ предоставленныя самимъ себѣ Неоконченныя Дѣла скрежетали зубами въ безпомощной злобѣ. Семь часовъ талантливый Гашвиллеръ продолжалъ расточать сладкія рѣчи; семь часовъ Роскомонъ и его друзья мрачно шагали по корридорамъ, показывая кулаки великому сенатору. Семь часовъ газетные редакторы должны были слушать славную рѣчь, которая въ туже ночь облетѣла всю страну; но хуже всего, что они должны были на другой день объявить о закрытіи LXIX сессіи, по окончаніи грандіозной рѣчи великаго сенатора. При этомъ. Неоконченныхъ Дѣлъ осталось болѣе, чѣмъ когда либо.

Небольшая группа друзей окружила великаго сенатора, поздравляя съ необыкновеннымъ успѣхомъ. Старые враги почтительно ему кланялись. Вдругъ къ нему подошла молодая дѣвушка, закутанная въ шаль.

— Я плохо говорю по англійски, сказала она нѣжно: — но много читала и знаю вашего Шекспира. Я хотѣла бы вамъ повторить слова Роэамунды къ Орландо послѣ сраженіи: «Вы бородись мужественно и сразили нетолько своихъ враговъ, но еще многихъ другихъ».

Съ этими словами, она исчезла. Но все же она не избѣгла взгляда мистрисъ Гопкинсонъ, которая также подошла поблагодарить великаго сенатора, хотя сопровождавшая ее свита отличалась мрачнымъ, унылымъ видомъ.

— Вотъ женщина, которой вы такъ боялись, произнесла она, ущипнувъ Вайльса: — посмотрите на нее, посмотрите на ея платье и шаль. Я вамъ говорила, что въ ней нѣтъ никакого шика.

— Кто она? спросилъ Вайльсъ холодно.

— Карменъ де-Гаро. Но куда вы торопитесь?

Вайльсъ только что замѣтилъ въ толпѣ утомленное долгимъ путешествіемъ лицо Рояля Тотчера. Онъ казался очень блѣднымъ и разсѣяннымъ. Его адвокатъ говорилъ съ нимъ.

— Никто не повѣрилъ бы, произнесъ Гарло: — что вы только что избѣгли когтей колоссальнаго мошенничества. Вы теперь можете спокойно владѣть своей рудой. Но что съ вами? Миссъ де-Гаро только что прошла мимо. Отчего вы ей не поклонились?

— Я думалъ, отвѣчалъ мрачно Тотчеръ.

— Вы холодно привѣтствуете свое счастье и не очень-то благодарны женщинѣ, которая спасла васъ сегодня, ибо она побудила сенатора произнести такую длинную рѣчь.

Тотчеръ ничего не отвѣчалъ, вышелъ молча изъ Капитолія. Онъ замѣтилъ Карменъ де-Гаро и хотѣлъ къ ней подойти съ смѣшаннымъ чувствомъ робости и удовольствія, но услыхалъ ея слова, обращенныя къ сенатору. И этотъ сильный, энергичный, только думавшій о своей рудѣ человѣкъ, вдругъ забылъ свой успѣхъ, возненавидѣлъ сенатора, оказавшаго ему такую громадную услугу, преданнаго адвоката и даже молодую дѣвушку, которая быстро удалилась, не замѣтивъ его.

XVI.
И кто ее забылъ?

По странному противорѣчію, Рояль Тотчеръ, выйдя изъ Капитолія, поѣхалъ прямо къ миссъ де-Гаро. Не заставъ ея дома, онъ надулся и сталъ сожалѣть, что повиновался честному инстинкту, приведшему его къ молодой дѣвушкѣ, столько сдѣлавшей для него. Онъ чувствовалъ, что поступилъ въ отношеніи къ ней, какъ слѣдовало, и вполнѣ исполнилъ свой долгъ; онъ тотчасъ, по полученіи депеши, прилетѣлъ въ Уашингтонъ и прямо, послѣ засѣданія, явился къ ней; если же ей было угодно отлучиться въ такую минуту, то это было ея дѣло, а не его. Еслибъ она была дома, же восторгалась бы краснорѣчивыми рѣчами и исполняла бы свой долгъ, то… то… онъ самъ не зналъ, что случилось бы, но что-то хорошее. Вообще, теперь воображеніе этого практическаго человѣка уносило его Богъ знаетъ куда, въ чемъ онъ винилъ все ту же Карменъ де-Гаро. Быть можетъ, это уменьшитъ въ читателѣ уваженіе къ моему герою, но я полагаю, что неожиданное пробужденіе пламенной страсти въ сильномъ, взросломъ человѣкѣ сопровождается гораздо большими припадками безумія, чѣмъ въ юношѣ. Обыкновенно всякая горячка проявляется сильнѣе въ могучей натурѣ, чѣмъ въ слабой.

Въ очень дурномъ настроеніи духа отправился Тотчеръ жъ своему адвокату, мистеру Гарло. Его прямо привели въ кабинетъ, мрачный, холодный, какъ всѣ кабинеты адвокатовъ, съ дѣлами въ кардонкахъ и съ юридическими книгами на полкамъ Онъ бросилъ полуутомленный, полуравнодушный взглядъ на комнату и опустился въ хозяйское кресло.

— Вы скоро вернулись, замѣтилъ Гарло, входя въ дверь.

— Да, отвѣчалъ лѣниво кліентъ, не поднимая глазъ и обнаруживая менѣе интереса къ своему дѣлу, чѣмъ его адвокатъ: — вотъ я и пріѣхалъ, но, право, не знаю, зачѣмъ.

— Вы мнѣ сказали, что нашли какія-то бумаги, произнесъ Гарло.

— Да, отвѣчалъ Тотчеръ, зѣвая и щаря рукою въ баковомъ карманѣ: — но здѣсь ужасно холодно и мрачно. Поѣдайте лучше жъ Велькеру, и вы пересмотрите бумаги за бутылкой шампанскаго.

— Я вамъ самъ кое-что покажу; а что касается шампанскаго, то мы его найдемъ, не уѣзжая отсюда, но потомъ. Теперь же, я хотѣлъ бы, чтобъ мы оба со свѣжей головой занялись вашими дѣлами, то-есть, если они достаточно васъ интересуютъ.

— Признаюсь, они ужъ мнѣ надоѣли, сказалъ Тотчеръ, смотря въ пространство, и, вынувъ изъ кармана свертокъ бумаги, бросилъ ихъ на столъ: — вотъ бумаги. Я не знаю имѣютъ ли онѣ какое теченіе — это ваше дѣло рѣшить. Я даже не знаю, имѣю ли я ни нихъ юридическое право, и этотъ вопросъ вы тоже потрудитесь разрѣшить. Дѣло въ томъ, что онѣ попали ко мнѣ въ рукд очень страннымъ образомъ. По дорогѣ сюда изъ Калифорніи, я потерялъ мой дорожный мѣшокъ съ кой-какими вещами и ненужными письмами. Я говорю, что мѣшокъ пропалъ, но возница дилижанса увѣрялъ, что онъ украденъ другимъ пассажиромъ, по имени Байльсъ, или Стайльсъ, или…

— Вайльсъ? произнесъ поспѣшно адвокатъ.

— Да, да! вы правы, его звали Вайльсъ. Ну, возница, замѣтивъ эту кражу, самъ преспокойно укралъ… Нѣтъ ли у васъ сигары?

— Сейчасъ принесу.

Гарло ушелъ въ сосѣднюю комнату и черезъ минуту вернулся съ сигарами и спичками. Тотчеръ машинально курилъ, и пуская клубы дыма, промолвилъ:

— А вы иногда разговариваете сами съ собою?

— Нѣтъ; почему вы это спрашиваете?

— Мнѣ показалось, что я слышалъ вашъ голосъ въ сосѣдней комнатѣ. Но, признаюсь, этой кабинетъ такой мрачный, что въ немъ Богъ знаетъ что можетъ, показаться. Я увѣренъ, просиди я здѣсь хотя полчаса, мнѣ показалось бы, что лордъ канцлеръ, висящій вонъ на стѣнѣ, вышелъ изъ своей рамка, чтобъ побесѣдовать со мною.

— Пустяки! когда у меня иного дѣлъ, то я занимаюсь здѣсь до глубокой ночи. Здѣсь очень тихо.

— Да, чертовски тихо.

— Но возвратимся къ бумагамъ. У васъ украли мѣшокъ, а вы украли…

— Возница укралъ, поправилъ Тетчеръ.

— Хорошо, положимъ, что возница укралъ и передалъ вамъ, какъ своему сообщнику и пріемщику ворованныхъ вещей…

— Послушайте, Гарло, я вовсе не въ такомъ настроеніи, чтобы шутить, особенно въ этой мрачной комнатѣ. Выслушайте меня. Юба Биль, возница дилижанса, укралъ мѣшокъ у пассажира, по имени Вайльса или Смайльса, и отдалъ мнѣ взамѣнъ того мѣшка, который пропалъ. Я въ немъ нашелъ бумаги, касающіяся моего дѣла. Вотъ онѣ, дѣлайте съ ними, что хотите.

И Тотчеръ повернулся къ огню, мерцавшему въ каминѣ.

Гарло взялъ первую попавшуюся бумагу изъ свертка.

— Это телеграмма, произнесъ онъ: — да. «Пріѣзжайте скорѣе въ Уашингтонъ. — Карменъ де-Гаро».

— Это ошибка! воскликнулъ Тотчеръ покраснѣвъ, какъ молодая дѣвушка и выхватывая мзъ рукъ адвоката телеграмму: — она случайно попала въ эти бумаги.

— Я вижу, замѣтилъ сухо Гарло.

— Мнѣ казалось, что я ее изорвалъ, прибавилъ Тотчеръ, послѣ нѣкотораго молчанія.

Я долженъ, къ сожалѣнію, сознаться, что этотъ обыкновенно правдивый человѣкъ, теперь лгалъ самымъ безстыднымъ образомъ. По дорогѣ, онъ ежедневно разъ по двѣнадцати перечитывалъ телеграмму и она была совершенно истерта по сгибамъ. Это обстоятельство обратило на себя вниманіе адвоката, но онъ не сказалъ ни слова и молча принялся разсматривать остальныя бумаги.

— Ну, сказалъ онъ, наконецъ: — здѣсь достаточно уликъ, чтобъ лишить Гашвиллера его мѣста въ конгрессѣ или, по крайней мѣрѣ, заставить его молчать по нашему дѣлу. Другія бумаги очень любопытны, но не могутъ имѣть юридическаго значенія, хотя трудно будетъ, послѣ обнародованія этихъ документовъ, продолжать, по крайней мѣрѣ, въ нашемъ дѣлѣ систему подкуповъ. Но вотъ я не понимаю, напримѣръ, замѣтки противъ имени мастера X.: «Хорошо принялъ лекарство и чувствуетъ себя лучше».

— У насъ въ Калифорніи употребительны медицинскія выраженія, отвѣчалъ Тотчеръ: — и это просто значитъ, что взятка принята съ удовольствіемъ. Но вотъ чего а не понимаю, какъ мошенникъ можетъ вести точную лѣтопись своимъ мошенничествамъ?

— Это обычное явленіе, отвѣчалъ Гарло, нѣсколько смущенный своей недогадливостью: — недавно судился злодѣй, совершившій цѣлый рядъ преступленій, и въ судѣ была прочитана его памятная книжка, въ которой онъ аккуратно записывалъ каждое свое преступленіе. Помилуйте, половина нашихъ дѣлъ возникаетъ изъ того простого факта, что многіе сохраняютъ письма и документы, которые они могли бы — я не скажу, должны бы, потому что это зависитъ отъ вкуса — уничтожить.

Тетчеръ машинально бросилъ телеграмму бѣдной Карменъ, и поспѣшно всталъ.

— Нѣтъ, я васъ не отпущу безъ шампанскаго, сказалъ со смѣхомъ адвокатъ и провелъ Тотчера въ сосѣднюю комнату, на порогѣ которой его гость остановился въ изумленіи.

Это была великолѣпная, изящно убранная библіотека.

— Сибаритъ! произнесъ онъ: — отчего вы никогда меня здѣсь не принимали?

— Оттого, что до сихъ поръ, вы всегда являлись ко мнѣ кліентомъ, а теперь — вы мой гость, отвѣчалъ адвокатъ: — всякій входящій сюда оставляетъ въ передней, съ шляпою, всѣ мысли дѣлахъ. Посмотрите, здѣсь нѣтъ на полкахъ ни одной юридической книги, а на столахъ — ни одной судебной бумаги. Васъ это удивляетъ? Мнѣ казалось удобнымъ соединить подъ однимъ кровомъ мой дѣловой кабинетъ и мое частное жилище, но притомъ такъ, чтобъ одно не мѣшало другому. На верху я живу съ матерью и сестрою, въ кабинетѣ я работаю, а здѣсь отдыхаю. Это и удобнѣе, и дешевле.

Тотчеръ насупилъ брови и задумчиво опустился въ кресло. Онъ также любилъ книги и какъ всѣ люди, ведущіе тяжелую, волную приключеній жизнь, дорого цѣнилъ комфортъ спокойнаго существованія. Ему невольно стало завидно, что другіе пользовались всѣми удобствами цивилизаціи, а онъ проводилъ жизнь въ трудахъ на открытомъ воздухѣ, часто имѣя, вмѣсто мягкой постели, сырую землю, и впервые онъ съ сожалѣніемъ подумалъ, что могъ бы, въ послѣднее время, жить совершенно иначе.

Но вдругъ онъ вскочилъ и поспѣшно приблизился въ мольберту, на которомъ стояла картана. Это былъ первый эскизъ «Ртутной Руды», сдѣланной Карменъ де-Гаро.

— Вамъ нравится эта картина? сказалъ Гарло, держа въ рукахъ бутылку шампанскаго: — у васъ, значитъ, хорошій вкусъ. Всѣ любители восхищаются ею. Посмотрите, какъ прекрасно огонь освѣщаетъ блѣдное лицо мексиканца, спящаго мертвымъ сномъ. А какъ таинственно уходятъ въ даль мрачныя гори! Вы знаете, кто рисовалъ эту картину?

— Миссъ де Гаро, промолвилъ Тетчеръ, съ какимъ-то страннымъ замѣшательствомъ.

— Да. И вамъ, конечно, извѣстна исторія этой картины?

— Нѣтъ… не помню.

— Спящій мексиканецъ былъ ея поклонникомъ. Она его любила и увѣрена, что его умертвили на этомъ самомъ мѣстѣ, которое изображено на картинѣ.

Тотчера поразили, во-первыхъ, слова адвоката о любви Карменъ къ Кончо, а во-вторыхъ, непонятный фактъ перехода картины въ его руки.

«Зачѣмъ это она сдѣлала? чортъ ее возьми!» подумалъ онъ, и громко произнесъ: — Какъ эта картина очутилась у васъ?

— Я купилъ ее у миссъ де-Гаро. Узнавъ, въ какомъ отношеніи она находится къ нашему дѣлу, я счелъ своею обязанностью, быть ея покровителемъ въ Уашингтонѣ, гдѣ она никого не знаетъ. Моя мать и сестра также ухаживали за нею.

— Она давно здѣсь?

— Нѣтъ. Въ тотъ день, когда она вамъ телеграфировала, миссъ де-Гаро пришла ко мнѣ и спросила: чѣмъ она можетъ служить нашему дѣлу? Я отвѣчалъ, что нѣтъ другого средства спасти васъ, какъ отложить разсмотрѣніе дѣла въ конгрессѣ. Она это и сдѣлала. Дѣйствительно, она, а не кто другой побудила великаго сенатора произнести его длинную рѣчь. Но, кажется, вы ее мало знаете, прибавилъ онъ, съ саркастической улыбкой.

— Нѣтъ… я… то есть… въ послѣднее время я былъ очень занятъ, отвѣчалъ Тотчеръ, не сводя глазъ съ картины: — Она часто у васъ бываетъ?

— Да, очень часто. Она сегодня вечеромъ была у матери. Она, кажется, еще сидѣла у нея, когда вы пришли.

Тотчеръ пристально посмотрѣлъ на Гарло, но лицо адвоката не выражало никакого смущенія. Наливъ себѣ стаканъ вина, Тотчеръ выпилъ его залпомъ и вскочилъ съ кресла въ сильномъ волненіи.

— Нѣтъ, любезный другъ, я васъ такъ не отпущу, сказалъ Гарло, нѣжно положивъ руку на плечо своего кліента: — вы очень разстроены. Переночуйте у меня. Здѣсь не дворецъ, но мы найдемъ вамъ покойную комнату. Подождите минутку, я сейчасъ распоряжусь.

Тотчеръ былъ радъ, что остался одинъ. Въ послѣдніе полиса онъ убѣдился, что его любовь къ Карменъ де Гаро была поругана самымъ ужаснымъ образомъ. Пока онъ въ потѣ лица работалъ въ Калифорніи, она пользовалась покровительствомъ лицъ, покупавшихъ ея картины и вводившихъ ее въ уашингтонское общество. Истинно ревнивое сердце всегда любитъ увеличивать число предметовъ своей ревности, и Тотчеръ уже считалъ сотнями поклонниковъ Карменъ.

Онъ не сводилъ главъ съ картины. Мало-по-малу, она, однако, стушевалась и передъ нимъ возстала та же сцена, но при лунномъ свѣтѣ, какъ въ памятную ночь, когда онъ гулялъ тамъ съ Карменъ. Онъ видѣлъ ясно передъ собою полуразвалившійея очагъ, нависшій черный утесъ, дрожавшую листву деревьевъ и, главное, блескъ черныхъ глазъ изъ подъ мантильи, наброшенной на голову. Какой онъ былъ тогда дуракъ! Дѣйствительно, онъ былъ не умнѣе Кончо, спавшаго мертвымъ сномъ на картинѣ. И она любила этого человѣка. Да, конечно, она считала его, Тотчера, въ тотъ вечеръ, ужаснымъ дуракомъ! А теперь, онъ вѣрно, казался ей фатомъ. Вдругъ ему послышался какой-то шорохъ. Онъ взглянулъ на дверь изъ кабинета, какъ бы ожидая появленія лорда канцлера, портретъ котораго висѣлъ на стѣнѣ; іо все было тихо. Несмотря на это, онъ чувствовалъ себя какъ-то странно, неловко. Гарло ужасно долго не возвращался. Онъ хотѣлъ выйти изъ комнаты и посмотрѣть, не было ли того въ передней; для этого нужно было прибавить газа въ горѣлкѣ, но, ро ошибкѣ, онъ повернулъ кранъ въ другую сторону и погасилъ газъ.

Гдѣ были спички? Онъ вспомнилъ, что на столѣ красовалась какая-то бронзовая вещица, одинаково пригодная для сигарной золы, и для спичекъ. Онъ сталъ ощупью ее искать и опрокинулъ сначала чернильницу, а погонъ стаканъ съ шампанскимъ. Наконецъ, той же участи подверглась бронзовая статуэтка Меркурія, и онъ, видя всѣ своя усилія тщетными, безпомощно опустился въ кресло. Въ эту минуту какіе-то нѣжные, бархатные пальцы прикоснулись въ его рукѣ.

— Вы ищете спичекъ? промолвилъ мелодичный голосъ: — вотъ онѣ.

Тотчеръ вздрогнулъ, и, думая, что неловко говорить «благодарствуйте» лицу, котораго не видишь въ темнотѣ, молча зажегъ спичку. Передъ нимъ стояла Карменъ де-Гаро. Онъ совершенно смутился, обжогъ себѣ пальцы, уронилъ спичку и снова погрузился въ темноту.

— Дайте, я зажгу, сказала Карменъ, и въ одну секунду чиркнула спичку, вскочила на кресло и зажгла газъ: — вы любите, вѣрно, сидѣть въ темнотѣ. Мнѣ самой иногда это нравится.

— Миссъ де-Гаро! воскликнулъ Тотчеръ съ неожиданнымъ жаромъ и, подходя къ ней съ распростертый руками: — повѣрьте мнѣ, что я очень радъ… страшно радъ…

Но Карменъ быстро повернула кресло спиной къ Тетчеру, и, помѣстившись въ немъ на колѣнахъ, ожидала въ этой засадѣ наступленія врага.

— Мы не въ Калифорніи, а въ Уашингтонѣ, сказала она, ударяя своимъ чернымъ вѣеромъ по рукамъ Тотчера: — теперь уже полночь, и я — бѣдная дѣвушка, которой надо беречь свое доброе имя. Вы сядете вонъ тамъ, на диванѣ, а а останусь здѣсь, прибавила она, опираясь подбородкомъ на спинку кресла: — мнѣ надо съ вами поговоритъ, донъ Рояль.

Тотчеръ смиренно повиновался. Сердце маленькой Карменъ тронулось этимъ послушаніемъ, но все же она не вышла изъ засады.

— Донъ Рояль, продолжала она, махая своимъ вѣеремъ: — прежде чѣмъ я васъ узнала, я была ребенкомъ, но смѣлымъ, гадкимъ ребенкомъ… и… занималась… какъ вы это называете? подлогами?

— Чѣмъ? воскликнулъ Тотчеръ съ изумленіемъ и чѣмъ-то среднимъ между вздохомъ и улыбкой.

— Я дѣлала подлоги, повторила Карменъ съ жаромъ: — меня забавляло срисовывать подписи другихъ людей, и дядя наживалъ этимъ деньги. Вы понимаете? Что жъ вы не говорите? Или желаете, чтобъ я васъ опять ударила вѣеромъ?

— Продолжайте, сказалъ Тетчеръ со смѣхомъ.

— Во время моего посѣщенія вашей руды, я случайно узнала, что совершила подлогъ противъ васъ, подписавъ имя Михельтерены на документѣ, которомъ мой дядя доказывалъ свои права на вашу землю. Я тотчасъ отправилась къ адвокату дяди и удостовѣрилась, что дѣйствительно это была правда. Посмотрите на меня, донъ-Рояль, передъ вами стоитъ преступница, виновная въ подлогѣ.

— Карменъ!

— Шш! Хотите, чтобъ я ударила по рукамъ? Я пересмотрѣла всѣ бумаги по вашему дѣлу и нашла документъ, подписанный мною. Вотъ возьмите.

И она бросила ему на колѣни конвертъ. Тотчеръ распечаталъ его.

— Вы завладѣли этимъ документомъ, вашимъ невиннымъ подлогомъ?

— Вы принимаете меня за вора! Ступайте вонъ! Ступайте вонъ!

— Милая Карменъ…

— Посмотрите на бумагу, глупый!

Тэтчеръ! пробѣжалъ глазами находившійся у него въ рукахъ документъ. По бумагѣ, почерку и давности, онъ былъ совершенно сходенъ съ прошеніемъ Гарсіи о концессіи земли. Помѣтка Михельторены была, безъ сомнѣнія, подлинная. Но просьба была отъ имени Рояля Тотчера и его подпись была поддѣлана, какъ двѣ капли воды.

— Я получила отъ васъ только одно письмо, сказала Карменъ: — и не могла лучше поддѣлать вашу подпись.

— Ахъ! Карменъ, милый мой чертенокъ! добрый мой ангелъ! воскликнулъ Тотчеръ: — Развѣ вы не видите…

— Такъ вамъ не нравится моя работа?

— Радость моя!

Онъ вскочилъ и подошелъ къ ней. Но она поспѣшно его оттолкнула вѣеромъ и онъ возвратился на свое прежнее мѣсто.

— И вы не видѣли меня и не писали мнѣ цѣлый годъ.

— Карменъ!

— Сидите, не хорошій, дерзкій человѣкъ. Развѣ вы не понимаете, что мы говоримъ о дѣлахъ? такъ, по крайней мѣрѣ, полагаютъ люди, сидящіе на верху.

— Къ черту дѣла! воскликнулъ Тотчеръ, неожиданно овладѣвъ спинкой кресла, на которомъ помѣщалась Карменъ: — милая моя! Душа моя! Скажите мнѣ, что вы говорили этому скверному сенатору?

— Старику-то? О дѣлахъ. А вы только что сказали: къ чорту дѣла!

— Карменъ!

— Донъ-Рояль!

---

Хотя Карменъ во время разговора съ Тотчеромъ часто прибѣгала къ вѣеру, но должно быть въ воздухѣ было очень холодно, потому что Гарло черезъ нѣсколько минутъ, спускаясь по лѣстницѣ съ верхняго этажа, отчаянно кашлялъ.

— Ну, сказалъ онъ, входа въ комнату: — вы, миссъ де-Гаро, показали ваши бумаги мистеру Тотчеру? Я вамъ далъ на это, кажется, довольно времени. А теперь вамъ обоимъ пора спать.

Карменъ находилась все еще на своемъ креслѣ и, закрывшись мантильей, ничего не отвѣчала.

— Я надѣюсь, что вы уже достаточно понимаете дѣло, продолжалъ Гарло, обращаясь къ Тотчеру: — и вамъ не надо объяснять, что документы, представленные миссъ де-Гаро, хотя составлены очень искусно, не могутъ имѣть юридической силы, развѣ…

— Развѣ она подтвердитъ ихъ подъ присягою, въ качествѣ свидѣтельницы, отвѣчалъ Тотчеръ: — вы, Гарло, хорошій человѣкъ, и потому я отъ васъ не скрою, что не желаю воспользоваться этими бумагами моей жены. Что же касается до самого дѣла, то… мы его оставимъ Неоконченнымъ Дѣломъ.

---

Тотчеръ исполнилъ свое слово. Но однажды вечеромъ, нашъ герой подалъ мистрисъ Рояль Тотчеръ газету, въ которой былъ напечатанъ краснорѣчивый, пламенный панегирикъ только что умершему великому сенатору.

— Прочти, милая Карменъ, сказалъ онъ: — не правда ли тебѣ не стыдно, то ты обошла такого человѣка.

— Нѣтъ, отвѣчала Карменъ поспѣшно: — тутъ не было ничего дурного, я хлопотала по своему дѣлу, и еслибъ всѣ хлопоты по дѣламъ были такъ честны, то… то…

Конецъ.

"Отечественныя Записки", №№ 1—2, 1878