АЛЛЕНЪ УАЙТЪ.
правитьИсторія одной могилы.
правитьВъ большой американской пустынѣ есть одно мѣстечко, гдѣ растеть зеленая трава. Около устья высохшей рѣки, гдѣ длинная полоска бѣлаго алкали вьется у подножія горъ, стоитъ маленькая гостинница. Она построена на холмѣ. У подножья его находится садъ, въ которомъ мѣстный садовникъ съ помощью привезенной воды, совершилъ настоящее чудо: въ этомъ исскуственномъ оазисѣ растутъ деревья, трава, красивые, яркіе цвѣты. Дѣти и молодежь бродятъ по лужайкѣ, а наверху, на террасѣ передъ домомъ грѣются на солнцѣ усталые, ослабѣвшіе обитатели гостинницы, и смотрятъ внизъ, на безконечную даль бѣлаго песка, причудливыя, воднистыя очертанія которого сливаются на горизонтѣ съ синевой неба.
Большинство нѣжащихся на террасѣ, посѣтителей гостинницы, — больные люди. Гостинница вообще является прибѣжищемъ для инвалидовъ. Здѣсь собираются сотни измученныхъ людей, преисполненныхъ трагическою любовью къ жизни. Здѣсь они присутствуютъ при мерцаніи и угасаніи чужихъ жизней и все-таки надѣются и ждутъ. Нѣкоторыхъ изъ нихъ солнце и ясный свѣжій воздухъ возвращаютъ къ жизни, но многіе умираютъ. На широкой верандѣ происходитъ ожесточенная борьба жизни и смерти.
Главный клеркъ Гаукинсъ былъ всецѣло поглощенъ этой борьбой. Онъ былъ дѣятельнымъ человѣкомъ, твердымъ, молчаливымъ, сдержаннымъ и отталкивающимъ. Теперь онъ сидѣлъ на террасѣ и съ презрительной усмѣшкой смотрѣлъ на своихъ сосѣдей, старавшихся отнять у вѣчности еще нѣсколько минутъ жизни. Ему не приходило въ голову, что самъ онъ былъ однимъ изъ солдатъ, принимавшихъ участіе въ этомъ смертномъ боѣ; а его между тѣмъ уже отнесли въ разрядъ безнадежныхъ.
Долгое время Гаукинсъ сидѣлъ такимъ образомъ на террасѣ, пока докторъ не предписалъ ему ежедневныхъ прогулокъ. Гаукинсъ нехотя разстался со своими сожителями, проводящими цѣлые дни на террасѣ. Онъ презиралъ ихъ за ихъ глупую вѣру въ то, что они будто бы борятся со смертью. Во время своихъ ежедневныхъ прогулокъ внизъ съ холма и по окраинѣ великаго, сверкающаго моря песку и пыли, онъ злорадно размышлялъ о томъ, котораго изъ этихъ глупцовъ отвезутъ въ больницу ко времени его возвращенія съ прогулки. Первую недѣлю онъ каждый день проходилъ совершенно одинъ и тотъ же путь, замѣчалъ рѣшительно все на этомъ пути и ничѣмъ не интересовался. По дорогѣ онъ проходилъ мимо высокаго холма, желѣзнодорожнаго моста, каменоломни, зубчатой проволочной ограды, окружавшей чью-то могилу, глиняной хижины пастуха, нѣсколькихъ овецъ, перекрестка и нѣсколькихъ сосенъ. Ни одинъ изъ этихъ предметовъ не запечатлѣвался въ его памяти. Но однажды, пораженный какой-то совершенно незначительной подробностью въ окружающей картинѣ, Гаукинсъ свернулъ съ дороги и подошелъ поближе къ могилѣ, защищенной оградой отъ нападенія степныхъ эвѣрей.
Бывали дни, когда Гаукинсъ не говорилъ ни съ кѣмъ изъ обитателей гостинницы и это отсутствіе интереса къ окружающему временами тяготило его. Когда онъ послѣ прогулки сидѣлъ на террасѣ и лѣниво смотрѣлъ на холмы, мелькающіе кое-гдѣ въ пустынѣ, его глаза страннымъ образомъ были прикованы къ тому мѣсту, гдѣ находилась могила. Онъ садился спиною къ этому мѣсту, но оно все-таки вставало въ его воображеніи и онъ зеленѣлъ отъ злости. Тогда онъ уходилъ къ себѣ въ комнату и старался забыть о могилѣ до слѣдующаго дня.
Въ концѣ недѣли эта могила начала уже раздражать его. Она возбуждала въ немъ любопытство, которое было ему въ высшей степени непріятно. Онъ гордился тѣмъ, что его не интересовало ничто, не имѣющее къ нему прямого отношенія. Теперь же броня его равнодушія была пробита и онъ чувствовалъ непреодолимое и, какъ ему казалось, совершенно безсмысленное желаніе увидѣть ее поближе. Онъ боролся съ этой причудой, но ему нѣсколько разъ приходилось сворачивать назадъ на свою тропинку, до такой степени эта могила привлекала его. Она стала преслѣдовать его даже ночью, и онъ видѣлъ ее во снѣ. Наконецъ, онъ рѣшился подойти къ оградѣ, думая, что она перестанетъ интересовать его, если онъ наконецъ разглядитъ ее во всѣхъ подробностяхъ.
Оказалось, что это была могила взрослаго человѣка и на ней былъ посаженъ кактусъ. У изголовья стоялъ деревянный крестъ. Проволочная ограда съ одной стороны была прорвана — вѣроятно, какимъ-нибудь дикимъ животнымъ, совершившимъ на нее нападеніе ночью. Гаукинсъ не вошелъ въ ограду, а быстро повернулъ назадъ, какъ будто онъ преодолѣлъ свою слабость, собравъ всѣ эти детали.
На другой день онъ подошелъ ближе, а еще черезъ день, послѣ безсонной ночи, проведенной въ мысляхъ о могилѣ, подошелъ къ самой оградѣ и оглянулся на гостинницу, желая знать, могутъ ли его увидѣть съ веранды. Затѣмъ онъ мелькомъ взглянулъ на имя, написанное на крестѣ и поспѣшилъ уйти. Это было имя единственнаго въ мірѣ человѣка, котораго онъ ненавидѣлъ. Вмѣстѣ съ нимъ въ его душѣ встало воспоминаніе о женщинѣ, которую, казалось, онъ давно забылъ и гордился этимъ забвеніемъ.
Взойдя на холмъ, онъ превозмогъ свое нервное напряженіе и спокойно направился къ гостинницѣ. Но все время передъ его умственнымъ взоромъ стояла полустертая надпись: «Заинъ Твеке».
Гаукинсъ сидѣлъ на своемъ обычномъ мѣстѣ на верандѣ, отдыхая послѣ прогулки, и смотрѣлъ на бѣлую равнину, сверкавшую на солнцѣ. То мѣсто, гдѣ была могила, точно гипнотизировало его. Ему казалось, что онъ отсюда видитъ крестъ и надпись на немъ. Онъ старался сбросить съ себя это обаяніе, говорилъ себѣ, что все это была одна случайность, и тутъ-же съ дрожью вспоминалъ, что какая-то неудержимая сила влекла его къ этой заброшенной могилѣ. Придя къ такому выводу, онъ сардонически улыбнулся и зажегъ сигару.
Онъ думалъ, что побѣдитъ свою галлюцинацію, предоставивши ей полный просторъ, но это ему не удалось. До настоящей минуты Гаукинсъ не зналъ, что человѣкъ, отнявшій у него жену, умеръ. Въ немъ воскресла ненависть къ старому врагу и онъ съ удовольствіемъ думалъ о кактусѣ, посаженномъ на его могилѣ. Докторъ, увидя, что Гаукинсъ сидитъ на террасѣ съ сигарою въ зубахъ въ то время, когда солнце заходитъ, остался очень недоволенъ и отправилъ его въ комнату. Мрачный человѣкъ послушался: онъ гордился тѣмъ, что живъ, и эта гордость почти граничила съ радостью.
Эту ночь Гаукинсъ рано легъ спать. Когда огни въ отелѣ были потушены, онъ проснулся послѣ сна о цифрахъ и конторскихъ дѣлахъ онъ почувствовалъ, что произошло нѣчто важное. Тогда ему вспомнилось недавнее открытіе. Онъ испытывалъ извѣстное нравственное удовлетвореніе при мысли о смерти этого человѣка. Очевидно, есть какая-то высшая справедливость, говорилъ онъ себѣ; иначе почему же его такъ влекло къ этому уединенному пригорку изъ песку, камней и травы пустыни? Что, кромѣ какой-то силы внѣ его, оторвало его отъ всѣхъ его привычекъ и поставило лицомъ къ лицу съ этой надписью на досчечкѣ. И въ. настоящую минуту досчечка съ надписью явственно вырисовывалась на стѣнѣ у его кровати. Что привело его туда? — думалъ онъ въ недоумѣніи. И онъ не рѣшался формулировать другого вопроса, который смутно зарождался въ его душѣ. Онъ мысленно насмѣхался надъ собой за страхъ передъ сверхъестественнымъ, старался думать о чемъ-нибудь другомъ, началъ даже считать въ умѣ, и все-таки не могъ отогнать отъ себя назойливой мысли, которая, наконецъ, вылилась въ формѣ вопроса: «а что, если его все время толкалъ къ этой могилѣ духъ умершаго человѣка?».
Когда онъ всталъ, онъ былъ весь въ поту и во рту у него пересохло. Разсудокъ опять вступилъ въ свои права и ненависть къ умершему врагу загорѣлась съ новою силой. Ему хотѣлось знать, была ли «она» вмѣстѣ съ нимъ въ пустынѣ, гдѣ онъ умеръ. Онъ представлялъ себѣ ихъ вмѣстѣ на террасѣ. Потомъ его больное воображеніе рисовало ему ихъ пребываніе въ этой самой комнатѣ, гдѣ онъ теперь лежалъ. На мгновеніе онъ точно перенесся въ адъ. Онъ позвонилъ, чтобы удостовѣриться, имѣютъ ли его фантазіи какое-нибудь фактическое основаніе, но когда пришелъ слуга, спросилъ у него только воды со льдомъ. Онъ медленными глотками пилъ ее, стоя у окна, смотрѣлъ на тихія звѣзды и луну, слушалъ колокольчики овецъ и лай собакъ, доносившійся издалека, изъ пустыни, окружавшей могилу. Это успокоило его и онъ заснулъ.
Слѣдующіе дни Гаукинсъ подолгу простаивалъ около некрасивой песчанной насыпи, окруженной зубчатой рѣшеткой, и съ упоеніемъ думалъ о смерти этого человѣка. Минуты, которыя онъ проводилъ здѣсь, были почти счастливыми для него. Его воображеніе рисовало ему мрачныя картины, фигуры жены и врага вставали передъ нимъ, какъ ужасный кошмаръ.
Но постепенно, къ этимъ двумъ ненавистнымъ людямъ прибавился третій, и это былъ онъ самъ. Онъ началъ удивляться, за что его жена могла когда-то любить и уважать его. Ему вспоминались злыя слова, которыя онъ говорилъ ей, вспоминалась своя собственная низость и жестокость, вспоминалось блѣдное лицо, съ мольбою смотрѣвшее на него, и дрожащій голосъ, просившій его быть добрымъ къ ней. Онъ съ содроганіемъ вспомнилъ всю эту сцену и взрывъ дикой ревности, которымъ онъ отвѣтилъ на ея мольбу. Раскаяніе зашевелилось въ его душѣ.
Сознаніе непоправимаго зла, причиненнаго имъ другому человѣку, начинало тяготить его. Лицо женщины, которую онъ старался забыть, встало въ памяти и заслонило собою все остальное. Ему слышались, разговоры, которые они когда-то вели между собой, и въ каждой сценѣ, въ каждомъ словѣ онъ видѣлъ свой собственный эгоизмъ. Гаукинсъ начиналъ узнавать себя такимъ, какимъ его знали другіе.
Однажды онъ пошелъ къ могилѣ и остался около нея дольше, чѣмъ обыкновенно. Назадъ онъ шелъ, опустивши голову, тихими шагами, отчасти по своему желанію, а отчасти и потому, что силы его уменьшались. На террасѣ всѣ были увѣрены, что дни его сочтены.
Для тѣхъ, кто встрѣчался съ Гаукинсомъ въ его обыденной жизни, онъ сохранялъ прежнюю холодную внѣшность. Но странныя вещи происходили въ его душѣ. Онъ прожилъ свою жизнь одинъ, и никто, кромѣ него самого, не могъ знать о смягченіи его сердца. Посѣщенія могилы сдѣлались необходимыми для его счастья. Въ первый разъ въ жизни Гаукинсъ почувствовалъ ужасъ своего одиночества. Онъ навѣщалъ могилу, какъ человѣкъ при обыкновенныхъ обстоятельствахъ посѣщалъ бы близкаго друга.. Когда силы его упали и ему уже не каждый день можно было выходить, онъ сидѣлъ въ своей комнатѣ и смотрѣлъ изъ окна на далекіе холмы и на приковывающую его взоры маленькую насыпь, затерянную среди песковъ.
Въ эти-то часы Гаукинсъ начиналъ припоминать, какія достоинства могли быть у его мертваго врага. Онъ вспомнилъ, какъ при первомъ же знакомствѣ сурово осуждалъ его за то, что у него не калиграфическій почеркъ. Вспомнилось ему также, что онъ насмѣхался надъ нимъ за его закрученные усы, особенно же возненавидѣлъ онъ новаго сослуживца за то, что тотъ умѣлъ играть на фортепьяно. Вспомнивъ всѣ эти свои предубѣжденія, Гаукинсъ старался припомнить и какія-нибудь положительныя его качества.
Смерть все ближе и ближе витала вокругъ угрюмаго человѣка, теперь уже почти не покидавшаго своей комнаты, и его страхъ передъ мертвецами исчезалъ. Однажды онъ поймалъ себя на томъ, что ждетъ какого-нибудь знака изъ могилы, и ждетъ не съ ужасомъ, а со страстнымъ желаніемъ. Онъ говорилъ себѣ, что необъяснимая сила, противъ воли привлекавшая его къ этой заброшенной могилѣ, и то вліяніе, которое она на него оказала, указывали на присутствіе какой-то посторонней силы. Онъ создалъ себѣ цѣлую теорію о гипнотическомъ дѣйствіи умершихъ и ожидалъ какого-нибудь матеріальнаго проявленія этого духа, съ которымъ онъ все время находился въ общеніи. Въ этомъ настроеніи онъ не замѣчалъ потери силъ. Онъ сидѣлъ у окна, смотрѣлъ на пустыню и думалъ о жизни и о приближеніи конца. Все существо его смягчилось передъ близкимъ разрушеніемъ тѣла.
Онъ молилъ о какомъ-нибудь знакѣ, который доказалъ бы ему, что между нимъ и человѣкомъ въ могилѣ установилась связь. Но никакого знака не было. Такъ онъ сидѣлъ молча, прислушивался и ждалъ наступленія великаго молчанія.
Наконецъ настало время, когда ему сдѣлалось совсѣмъ плохо и онъ не могъ больше сидѣть у окна. Тогда его охватило страстное желаніе послѣдній разъ сходить на могилу, прилечь на нее и плакать, какъ ребенокъ. Онъ не могъ объяснить себѣ этого стремленія и не пробовалъ анализировать его, но смутно чувствовалъ, что именно такъ поступила бы его жена. Солнце весело сіяло надъ пустыней, но ему было холодно на верандѣ. Тѣмъ не менѣе, онъ началъ гулять по ней взадъ и впередъ и его сожители находили, что онъ какъ будто опять сталъ поправляться. Однажды онъ два раза обошелъ кругомъ отеля. Это былъ для него день торжества. Ночью онъ строилъ планы, что за другой день отправится къ могилѣ.
Нравственное возбужденіе временно точно задержало болѣзнь. На другой день онъ, не говоря никому ни слова, ушелъ изъ дому. Медленно, очень медленно спустился онъ съ холма. По дорогѣ онъ нѣсколько разъ присаживался. Мысль о томъ, что онъ совершаетъ своего рода паломничество, и что «она» навѣрное одобрила-бы его, если бы знала, согрѣвала его угрюмое сердце и вызывала въ немъ нѣчто похожее на нѣжность. Онъ былъ очень слабъ и съ трудомъ шелъ шагъ за шагомъ, но мальчишеская радость сжимала его горло, когда онъ думалъ о томъ, что навѣрное она осталась бы имъ довольна. Онъ зналъ, что послѣдній разъ увидитъ могилу, но не грустилъ объ этомъ. Онъ былъ радъ, что идетъ туда во имя ея. Гордость исчезла изъ его души, онъ чувствовалъ себя ребенкомъ, и бормоталъ безумныя, отрывочныя молитвы, прося Бога дать ему силу дойти до цѣли. Когда онъ достигъ ея, онъ вошелъ за проволочную рѣшетку и прилегъ въ изнеможеніи. На другой день тамъ нашли Гаукинса, такого же угрюмаго и одинокаго, какъ при жизни. Люди говорили, что это была достойная его смерть.