История одного развода (Северин)/Изд. 1882 (ДО)

История одного развода
авторъ Надежда Ивановна Мердер

Опубл.: 1881. Источникъ: az.lib.ru

Исторія одного развода.

РОМАНЪ ВЪ 2-ХЪ ЧАСТЯХЪ. С.-ПЕТЕРБУРГЪ. Типографія Шредера. Гороховая, № 49. 1882.

ЧАСТЬ I.

I.

Давали какую-то новую комедію въ Маріинскомъ театрѣ. Публики набралось такъ много и у вѣшалки для верхняго платья было такъ тѣсно, что Дмитрію Николаевичу Таманскому пришлось прождать довольно долго, прежде чѣмъ знакомый капельдинеръ не узналъ его и не кинулся въ его сторону съ такимъ торопливымъ и почтительнымъ — «пожалуйте, ваше п-во», что толпа невольно оглянулась и даже немножко разступилась передъ господиномъ невысокаго роста, съ моложавымъ лицомъ и бѣлокурыми волосами, къ которому относилось это воззваніе.

Высокій брюнетъ, снявшій съ себя пальто съ мѣховымъ воротникомъ и протягивавшій его служителю, такъ и остался съ вытянутыми впередъ руками, въ глупой позѣ человѣка, не знающаго, куда дѣвать свою ношу. Онъ началъ искать глазами другаго капельдинера, а молодая женщина, пріѣхавшая съ нимъ, продолжала немилосердно теребить его за рукавъ.

— Подержи мой платокъ, Коля, я сниму шубку, — повторила она тономъ капризнаго ребенка.

— Подожди. Сейчасъ… Ты видишь, мнѣ некому отдать пальто. Этотъ скотъ кинулся подслуживать какому-то генералу, — проговорилъ брюнетъ довольно громко и такимъ ровнымъ и спокойнымъ голосомъ, какъ будто онъ разговаривалъ не въ публичномъ мѣстѣ, а на своей квартирѣ, между самыми близкими людьми.

Многіе изъ присутствовавшихъ улыбались Г. Астафьевъ тоже улыбался, хладнокровно озираясь по сторонамъ, а дама его, между тѣмъ, продолжала волноваться. Но она говорила очень тихо, близко пригибаясь къ его уху и видимо, досадуя на то, что онъ и не думаетъ поддерживать разговоръ въ томъ же тонѣ.

— Я тебѣ говорила, что лучше раздѣться внизу, — здѣсь вѣкъ не дождемся…

— Слуга покорный, чтобы простудиться!.. Внизу… этого еще не доставало!.. Пойдемъ лучше дальше.

— Нѣтъ ужь, все равно, подождемъ здѣсь.

— Какъ знаешь; но въ такомъ случаѣ перестань же меня дергать по крайней мѣрѣ… Я не понимаю, почему ты не хочешь подняться лѣсенкой выше… Вонъ тамъ, у той вѣшалки, почти никого нѣтъ… И при выходѣ будетъ легче разобраться…

— Нѣтъ ужь, лучше здѣсь, — повторила она.

— Не понимаю! — съ усмѣшкой пожалъ онъ плечами.

Гдѣ же Николаю Ивановичу Астафьеву было понять, что женѣ его не хочется проходить по корридору въ поношенной шубкѣ, крытой сукномъ и во многихъ мѣстахъ наскоро зашитой самымъ безобразнымъ образомъ? Стоило только мелькомъ взглянуть на него, чтобъ убѣдиться, какъ равнодушно, относится онъ къ такимъ пустякамъ, какъ приличный костюмъ и тому подобные знаки отличія, изобрѣтаемые людьми для возбужденія зависти другъ въ другѣ. Но подругу его старенькая шубка начала смущать съ первыхъ ступенекъ ярко-освѣщеннаго подъѣзда, когда вокругъ нея затѣснилось такое множество щегольскихъ пальто и красивыхъ мѣховыхъ ротондъ, что хоть провалиться сквозь землю, такъ въ ту же пору.

Марья Алексѣевна не ожидала, что будетъ такъ свѣтло и наѣдетъ столько нарядной публики. Она такъ давно не была въ театрѣ, что успѣла уже забыть все это… Паша ей сказала: Надѣньте старый салопъ сударыня, — жаль новый-то трепать на извощикѣ въ такую мокроть, да и ночь къ тому же. Сейчасъ при входѣ снимите, — кто васъ увидитъ? — «Кто увидитъ… Глупая эта Паша!.. Да всѣ видятъ!.. Очень нужно было ее слушать, какъ будто нельзя было самой сообразить, что въ такой шубкѣ неприлично ѣхать въ театръ».

Маръя Алексѣевна начала торопливо стаскивать несчастную шубку, а также большой вязаный платокъ съ головы.

— Я отойду къ лѣстницѣ, — прошептала она, нагружая мужа этими вещами. — Здѣсь ужасно тѣсно… У меня голова кружится отъ духоты.

Она пробралась къ одному изъ углубленій въ корридорѣ, ведущемъ въ партеръ, и начала приводить въ порядокъ свой перемятый нарядъ, спустила трэнъ, выправила ленты и банты. Все это она дѣлала торопливо, не поднимая глазъ на тѣснившуюся вокругъ толпу и серьезно поджимая губки, чтобы показать, что она не замѣчаетъ, какъ засматриваются на нее мужчины, что ей все равно… Но ей было не все равно, — о, нѣтъ! Слишкомъ рѣдко сталкивалась она со свѣтомъ, чтобъ оставаться равнодушной къ его вниманію. Сегодня же вниманіе это проявилось такъ рѣзко, — ей приходилось выдерживать столько нахально-пристальныхъ взглядовъ, что смущеніе ея увеличивалось съ минуты на минуту.

Все чаще и чаще оглядывалась она въ ту сторону, гдѣ застрялъ ея мужъ, мысленно досадуя на его невозмутимость и равнодушіе. Да и было на что досадовать, — Николай Ивановичъ не думалъ торопиться. Онъ и металлическіе билеты, врученные ему капельдинеромъ, укладывалъ такъ медленно въ карманъ, что за это время человѣкъ десять успѣли пройти мимо его жены и найти ее замѣчательно-красивой.

— Удивительно-хороша! — произнесъ вполголоса тотъ господинъ, котораго капельдинеръ величалъ превосходительнымъ и для котораго такъ невѣжливо обошелся съ остальною публикой. — Это такая, не знаете? — обратился онъ къ знакомому, пріѣхавшему вмѣстѣ съ нимъ и тоже засмотрѣвшемуся на г-жу Астафьеву.

— Не знаю, право… Она кого-то ждетъ… Можетъ-быть по кавалеру можно будетъ узнать… Вотъ онъ!

Окончивъ, наконецъ, свою возню съ капельдинеромъ, высокій брюнетъ подходилъ къ своей спутницѣ.

— Какъ ты долго, Коля! — проговорила молодая женщина, фамильярно продѣвая свою руку подъ его руку.

— А тебѣ бы все скоро, — небрежно усмѣхнулся онъ ей въ отвѣтъ, направляясь ко входу въ партеръ.

— C’est un mari, — продолжалъ вслухъ свои наблюденія знакомый Таманскаго, — mais nous jouons du malheur, figure parfaitement inconnue.

Дмитрій Николаевичъ ничего не возражалъ. Ему лицо высокаго брюнета показалось очень знакомо, но онъ никакъ не могъ припомнить, гдѣ именно съ нимъ встрѣчался.

Брюнетъ же тотчасъ узналъ его и приподнялъ слегка шляпу, когда они поровнялись.

— Кто это? — спросила у него шепотомъ жена.

— Послѣ, послѣ! — проговорилъ Астафьевъ, нетерпѣливо сдвигая брови.

Отвѣчая на поклонъ Астафьева, Таманскій снова внимательно посмотрѣлъ на его жену. Вблизи она показалась ему еще красивѣе. Черты ея лица были замѣчательно-правильны и тонки, цвѣтъ кожи ровный, матово-блѣдный съ легкимъ розовымъ оттѣнкомъ на щекахъ, губы пурпуровыя. И такой прелестный разрѣзъ глазъ, такія длинныя, пушистыя рѣсницы!

У входа въ партеръ Таманскій потерялъ ее изъ вида. Ему надо было идти къ тому креслу въ первомъ ряду, которое онъ всегда занималъ въ этомъ театрѣ, а Марью Алексѣевну мужъ провелъ на болѣе скромное мѣсто, подъ ложами.

Едва только Астафьевъ успѣлъ усадить жену и самъ сѣсть, какъ снова тотъ же вопросъ защекоталъ его ухо.

— Кто это? — спрашивала Марья Алексѣевна, указывая головой въ пространство передъ собой.

— Про кого ты говоришь? — спросилъ онъ, вынимая бинокль и принимаясь обводить имъ залу.

— Да тотъ господинъ, съ которымъ ты кланялся въ корридорѣ.

— Ты вотъ про кого!.. Это — Таманскій.

— Таманскій? — повторила она съ удивленіемъ.

— Ну, да. Что же тутъ сверхъестественнаго?.. Какая ты смѣшная, Маня!

— Я представляла его себѣ совсѣмъ другимъ, — проговорила она задумчиво. — Мнѣ казалось, что онъ долженъ быть хорошъ собой…

— Вотъ идея-то! Съ чего ты это взяла? Никогда не былъ онъ красавцемъ. Въ немъ и представительности нѣтъ ни малѣйшей… Но это не мѣшаетъ ему быть умнымъ человѣкомъ. Оно, впрочемъ, и по рожѣ его видно.

Марья Алексѣевна вспомнила большую голову съ тонкими бѣлокурыми волосами, вьющимися у висковъ, усмѣшку красиваго рта и выразительный взглядъ маленькихъ сѣрыхъ глазъ, такъ настойчиво устремленныхъ на нее минутъ десять тому назадъ, и она подумала, что мужъ ея правъ, — лицо у Таманскаго было преумное.

Она начала припоминать все, что слышала объ этомъ человѣкѣ, про его способности, быстроту соображенія и разносторонность познаній. Въ ихъ домѣ рѣчь часто заходила о Дмитріи Николаевичѣ Таманскомъ. Астафьевъ служилъ подъ его начальствомъ и отъ него зависѣло отчасти благосостояніе семейства Николая Ивановича, — не мудрено, что имя это постоянно припутывалось ко всѣмъ ихъ планамъ на будущее, ко всѣмъ разговорамъ о настоящемъ, начиная отъ важныхъ, какъ, напримѣръ, осуществленія завѣтной мечты — полученія мѣста съ казенною квартирой, и кончая пустяками, въ родѣ отпуска на лѣтнее время или командировки въ такое мѣсто, а не въ такое-то, и тому подобное.

Какая досада, что Марья Алексѣевна не знала раньше имени господина, засмотрѣвшагося на нее въ корридорѣ. — она бы, въ свою очередь, обратила на него побольше вниманія! Такого удобнаго случая ознакомиться хотя бы съ наружностью его можетъ-быть никогда не представится. Встрѣчаться имъ негдѣ, общихъ знакомыхъ у нихъ нѣтъ, а публичными удовольствіями, какъ, напримѣръ, театръ, Марья Алексѣевна пользуется такъ рѣдко, что не находитъ въ нихъ никакой прелести. Актеровъ она не знаетъ настолько хорошо, чтобы судитъ объ ихъ игрѣ; слѣдить за интригой пьесы — утомительно и скучно; сидѣть на узкомъ, непокойномъ креслѣ и смотрѣть на сцену черезъ море незнакомыхъ головъ — такъ неудобно. Духота, тѣснота, близость множества чужихъ лицъ и дыханій — все это, съ непривычки, такъ раздражительно дѣйствуетъ на нервы. что, право же, Марья Алексѣевна долго, долго не будетъ думать о театрѣ иначе, какъ съ отвращеніемъ.

Другое дѣло — пріѣхать сюда въ своей каретѣ, не заботясь о томъ, чтобы не испачкать и не измять платье на извощикѣ, и войти въ ложу, не помышляя ни о храненіи шубки, ни о томъ, чтобы не растерять въ тѣснотѣ билеты, деньги или бинокль. Ей знакомо ощущеніе пріятной свѣжести и уютнаго уединенія среди толпы, испытываемое въ этихъ гнѣздышкахъ, такъ комфортабельно устроенныхъ для тѣхъ избранниковъ міра сего, которые имѣютъ возможность бросить пятнадцать-двадцать рублей за одинъ вечеръ.

Было время, когда она не могла себѣ представить театральное представленіе иначе, какъ изъ ложи, и когда она понятія не имѣла объ извощикахъ. Нельзя сказать, чтобъ она была особенно счастлива въ это время; нѣтъ, она даже старалась какъ можно рѣже возвращаться мысленно къ этому прошлому, — такъ мало было въ немъ привлекательнаго… Вотъ только въ такихъ случаяхъ, какъ сегодня… Хорошо, что Коля не догадывается, какъ ей скучно и неловко въ театрѣ: съ какимъ удивленіемъ спросилъ бы онъ ее: чего тебѣ? — и съ какимъ обиднымъ равнодушіемъ прибавилъ бы къ этому, пожимая плечами: не понимаю!

По временамъ она взглядывала на мужа и чувство зависти и досады шевелилось въ ея сердцѣ. Ему было такъ хорошо; онъ съ такимъ искреннимъ интересомъ прислушивался къ каждому слову актеровъ, такъ весело улыбался каждой удачной остротѣ или вѣрно воспроизведенной сценѣ… Ему рѣшительно все равно, гдѣ ни сидѣть, чѣмъ ни дышать. Его крупная фигура, довольно неуклюжая, утонула въ юпкахъ окружающихъ его, со всѣхъ сторонъ, женщинъ; онъ, по своему обыкновенію, согнулся въ три погибели и, опершись локтями на колѣни, медленно потираетъ себѣ ладони одну объ другую, вытягивая впередъ всклокоченную голову… Ну, вотъ, точь-въ-точь какъ дома, когда онъ сидитъ въ плетеномъ креслѣ у своего письменнаго стола, а маленькая Аня пляшетъ передъ нимъ, прищелкивая пальчиками и припѣвая одну изъ тѣхъ смѣшныхъ пѣсенокъ, которыхъ она знаетъ такъ много. «Вездѣ онъ какъ дома. Смѣшной, право!» мелькало въ головѣ Марьи Алексѣевны.

Во время антракта Николай Ивановичъ вышелъ покурить и отыскать знакомыхъ по корридорамъ. Пріятелей у него было множество и ему стоило только показаться въ какомъ-нибудь публичномъ мѣстѣ, чтобы натолкнуться на котораго-нибудь изъ нихъ. Все это былъ народъ бѣдный, загнанный судьбой и людьми, стремящійся всѣми силами къ умственному развитію, съ неистощимымъ запасомъ мудреныхъ проектовъ въ головѣ и великихъ, возвышенныхъ мечтаній въ сердцѣ, съ завѣтными, имъ однимъ понятными, иллюзіями и надеждами.

Николай Ивановичъ былъ уроженецъ одной изъ отдаленнѣйшихъ губерній южной Россіи. Въ Петербургѣ онъ чувствовалъ себя на чужбинѣ и былъ вполнѣ счастливъ только въ средѣ земляковъ. У самаго глупаго, самаго неразвитаго изъ нихъ прорывалось иногда такое словцо, такое движеніе, по которому можно было тотчасъ же признать уроженца родныхъ степей, а съ такимъ человѣкомъ у Николая Ивановича всегда находилось о чемъ поболтать и посмѣяться.

Жена его съ ними не сближалась, но мало-помалу она такъ привыкла къ присутствію этой застѣнчивой и немножко дикой молодежи въ ихъ домѣ, что теперь ей показалось бы странно провести цѣлый вечеръ наединѣ съ мужемъ, — странно и даже, пожалуй, скучно немножко.

Вообще, люди эти не вносили въ ихъ семью ни безпорядка, ни раздора и стѣсняться ихъ присутствіемъ не было никакого основанія. Скорѣе Марья Алексѣевма стѣсняла ихъ: сколько разъ ей приходилось замѣчать, что веселый смѣхѣ и шумныя пренія смолкали при ея появленіи въ кабинетъ мужа. Можетъ-быть поэтому и входила она туда такъ рѣдко, можетъ-быть по той же причинѣ она и сегодня отказалась отъ предложенія Николая Ивановича походить по фойе во время антракта.

Партеръ опустѣлъ. Въ первомъ ряду осталось человѣкъ пять-шесть, не больше, и между ними Таманскій, да тотъ господинъ, съ которымъ у него завязался оживленный разговоръ тотчасъ послѣ того, какъ опустился занавѣсъ. Но по мѣрѣ того, какъ публика рѣдѣла. Дмитрій Николаевичъ все разсѣяннѣе возражалъ своему собесѣднику и, наконецъ, совершенно пересталъ слушать его.

Онъ стоялъ повернувщись спиной къ оркестру и теперь Марьѣ Алексѣевнѣ было отлично видно его. Она замѣчала, какъ онъ старательно отыскиваетъ кого-то взглядомъ, какъ онъ щурится и каждую минуту подноситъ къ глазамъ то бинокль, то pince-nez. Она вспомнила, какъ пристально смотрѣлъ онъ на нее въ корридорѣ и ей сдѣлалось досадно на мужа. Зачѣмъ онъ не настоялъ на томъ. чтобъ она вышла вмѣстѣ съ нимъ? Если этотъ баринъ опять будетъ такъ дерзко ее разсматривать, это будетъ очень непріятно.

Нѣтъ, здѣсь онъ себѣ этсго не позволилъ; онъ удовольствовался тѣмъ, что отыскалъ ее въ темномъ углу, въ которомъ она сидѣла, почти тотчасъ же опустилъ руку съ биноклемъ и обратился съ вопросомъ къ господину, еще молодому, но совершенно почти лысому, стоявшему рядомъ съ нимъ.

— Алеша Витязевъ?.. Вы говорите, что потеряли его изъ вида?.. Не мудрено, — онъ давно умеръ.

И лысый господинъ довольно громко засмѣялся.

— Умеръ въ бѣдности, почти въ нищетѣ, — продолжалъ онъ уже болѣе серьезнымъ тономъ. — Мнѣ случалось потомъ встрѣчаться съ его женой… знаете, у Немирскихъ. Она искала мѣста директрисы или инспектрисы гдѣ-то… Потомъ я слышалъ, что она уѣхала за границу съ семействомъ князя Безродаго и умерла тамъ, а дочь ея вышла замужъ за какого-то чиновника… Attendez donc, son nom m'échappe… Un certain monsieur, monsieur… Mais j’у pense!.. — Онъ слегка ударилъ себя пальцами по лбу. — Вы должны его знать. Мнѣ говорили недавно, что онъ служитъ въ вашемъ департаментѣ… А propos, de quoi мнѣ это говорили, я хорошенько не помню, но дѣло въ томъ, что чиновникъ этотъ, ее monsieur…

— Астафьевъ! — подсказалъ Таманскій.

— C’est cela, Astafieff… Онъ надѣялся вѣрно получить за нею приданое, но, кромѣ хорошенькой жены, ничего не получилъ. Ха-ха-ха!

— Да, она очень хороша собой, — замѣтилъ Дмитрій Николаевичъ, снова принимаясь смотрѣть въ ту сторону, гдѣ сидѣла Марья Алексѣевна.

— Вы съ нею встрѣчались?.. Гдѣ? За границей, вѣрно?.. Вотъ уже лѣтъ десять, какъ я потерялъ ее изъ вида.

Таманскій повернулся къ своему собесѣднику.

— Посмотрите на даму въ мѣстахъ подъ ложами, пятое кресло съ лѣвой стороны.

Лысый господинъ навелъ бинокль по указанному направленію и почти тотчасъ же его гладко выбритое лицо осклабилось улыбкой.

— Это она, дочь Алексѣя Витязева!.. И представьте себѣ, очень мало измѣнилась!.. C’est prodigieux!.. Quelle ravissante créature!.. Съ такимъ личикомъ она могла бы сдѣлать болѣе блестящую партію… Интересно знать, гдѣ они познакомились, car enfin, ее monsieur n’est pas de leur monde… Княгиня Безродая, у которой она воспитывалась, такихъ господъ не принимала, я это знаю навѣрное.

---

Еслибъ этотъ вопросъ предложили Николаю Ивановичу Астафьеву, онъ отвѣчалъ бы, что это случилось очень просто. Правда, онъ не принадлежалъ къ тому обществу, въ которомъ родилась и выросла его жена, но, будучи еще студентомъ, онъ часто ходилъ къ одной старушкѣ въ Москвѣ, у которой былъ свой домъ у Стараго Пимена. Старушку эту навѣщало самое разнообразное общество. Въ ея гостиной можно было встрѣтить монаховъ, генераловъ, учителей, барынь-аристократокъ и даже актеровъ. Весь городъ приходился ей сродни, всѣ въ ней заискивали.

Вотъ у этой-то старушки, звали ее Любовью Александровной, Астафьевъ и встрѣтился однажды съ хорошенькой барышней, Маней Витязевой. Съ перваго раза онъ не обратилъ на нее особеннаго вниманія, но когда ему разсказали, что барышня пренесчастная, что она — круглая сирота и живетъ въ качествѣ бѣдной родственницы въ чванной княжеской семьѣ, онъ, при вторичной встрѣчѣ, занялся ею пристальнѣе и нашелъ ее еще милѣе. чѣмъ въ первый разъ.

Николай Ивановичъ сталъ ходить къ своей старой пріятельницѣ очень часто. Случалось такъ, что и барышню Витязеву начали каждую недѣлю отпускать къ Любови Александровнѣ то одну, то съ маленькими кузинами и съ ихъ гувернанткой. Иногда и сама княгиня завозила ее сюда, отправляясь на какой-нибудь балъ или раутъ.

Въ одинъ прекрасный день Астафьевъ замѣтилъ, что ему весело и пріятно въ одномъ только мѣстѣ, а именно у Любови Александровны, когда у нея въ гостяхъ барышня Витязева. Сначала чувство это немножко озадачило его, но онъ очень скоро привыкъ къ нему и привелъ его въ надлежащую ясность. Чувство было хорошее, честное, глубокое и бороться противъ него было бы глупо, тѣмъ болѣе, что со стороны барышни и ея благодѣтелей препятствій не предвидѣлось. А тутъ еще Любовь Александровна подсобила.

Вотъ что отвѣчалъ бы Астафьевъ, еслибъ у него спросили, какъ это случилось, что онъ женился на Марьѣ Алексѣевнѣ Витязевой, племянницѣ княгини Безродой.

---

Антрактъ кончился, публика нахлынула въ залу и снова взвился занавѣсъ. Начался второй актъ драмы, одной изъ тѣхъ траги-комедій изъ вседневной будничной жизни сѣренькихъ, темненькихъ людей, до которыхъ такая охотница русская публика — потому ли, что воспитаніе не подготовляетъ насъ къ принятію болѣе возвышенныхъ ощущеній, или потому, что намъ сама природа вкладываетъ въ душу то отвращеніе къ отвлеченностямъ, къ фальшивымъ и условнымъ представленіямъ, противъ которыхъ въ настоящее время и западники начинаютъ бороться.

Заметались на сценѣ пьяные чиновники, опошленныя средою жертвы тупаго, безобразнаго деспотизма и низкаго разврата. Публика рукоплескала. Зрителей, не раздѣлявшихъ всеобщаго увлеченія, было очень мало, но Марья Алексѣевна принадлежала къ числу этихъ послѣднихъ: ее вовсе не интересовала плохо одѣтая дѣвушка съ вульгарными ухватками и грубою рѣчью, которая ищетъ въ самоубійствѣ спасеніе отъ домашней обстановки; она думала о другомъ, и еслибы кто-нибудь сказалъ ей, что между ею и этою дѣвушкой очень много общаго, она не захотѣла бы этому вѣрить. Въ сущности же разница между ними заключалась только въ томъ, что семейный гнетъ заставилъ героиню комедіи утопиться, а ее, Марью Алексѣевну Витязеву, давленіе подобнаго же рода бросило въ другую крайность, заставило выйти замужъ за Астафьева.

Съ тѣхъ поръ прошло восемь лѣтъ и сегодня была годовщина ихъ свадьбы. Съ самаго утра Николай Ивановичъ былъ очень веселъ и придумалъ поѣздку въ театръ, чтобъ ознаменовать какимъ-нибудь необыкновеннымъ удовольствіемъ этотъ достопамятный день. На вопросъ жены, чему онъ сегодня такъ радуется, Николай Ивановичъ отвѣчалъ, что тѣмъ хуже для нея, если она не хочетъ вспомнить, какое событіе напоминаетъ ему сегодняшнее число.

— Я скажу тебѣ это сегодня вечеромъ, когда мы вернемся изъ театра.

Она не настаивала. Шумная веселость мужа и дочери раздражала ее сегодня больше обыкновеннаго и какое-то тягостное предчувствіе давило ей душу. Она была такъ не въ духѣ, что даже Аня замѣтила это.

— Отчего это, папа, — спросила она послѣ обѣда, когда мать ея ушла въ свою спальню, а онъ присѣлъ ли коверъ, заваленный куклами и игрушками, и началъ, по просьбѣ дѣвочки, чинить какой-то ящичекъ, — отчего это вы никогда не бываете вмѣстѣ добрые: когда ты веселый, мама сердится, — а когда ты злой, она добрая?

Отецъ отвѣчалъ ей на это, что эдакъ лучше: все, значитъ, въ мѣру — и строгости, и ласка.

— Вѣдь хуже было бы, еслибъ мы оба напустились на тебя заразъ. Куда бы ты убѣжала тогда, представь только себѣ?

Аня скорчила серьезную мину, подумала немножко и объявила, покачивая головкой, что этого никогда не можетъ быть.

По окончаніи втораго акта Таманскій еще разъ посмотрѣлъ на г-жу Астафьеву, прежде чѣмъ сѣсть на свое кресло; но когда занавѣсъ опустился въ третій разъ, онъ вышелъ вмѣстѣ со всѣми изъ залы и весь остальной вечеръ не безпокоилъ ее больше своимъ вниманіемъ. Но у выхода они опять столкнулись и на этотъ разъ Дмитрій Николаевичъ первый снялъ шляпу передъ Астафьевымъ.

— Что значитъ имѣть хорошенькую жену! — смѣялся Николай Ивановичъ, окончивъ свои хлопоты съ отыскиваніемъ извощика и возню съ усаживаніемъ жены въ сани. — Можно было бы нарисовать отличную каррикатуру на нашу сегодняшнюю встрѣчу съ начальствомъ и озаглавить ее такъ: поклонъ № 1 и поклонъ № 2. Непремѣнно разскажу Савину, — онъ мастеръ на такія штуки.

— Очень нужно! — проговорила Марья Алексѣевна недовольнымъ тономъ.

Подъѣзжая къ большому дому, въ четвертомъ этажѣ котораго Астафьевы занимали маленькую квартиру, Николай Ивановичъ улыбнулся какой-то мысли, неожиданно мелькнувшей въ его головѣ.

— Я пари держу, что Анька не спитъ. Для нея такая рѣдкость оставаться одной дома, что она отъ волненія не могла заснуть, вотъ увидишь.

— Пашѣ приказано уложить ее въ девять часовъ, — замѣтила на это Марья Алексѣевна; — я ей раза три это повторила, а также и Анѣ.

— Мало ли что! — продолжалъ смѣяться Астафьевъ. — Вотъ увидишь, что она не спитъ.

Сани остановились у запертыхъ воротъ съ дремавшимъ передъ ними дворникомъ. Николай Ивановичъ растолкалъ этого послѣдняго, расплатился съ извощикомъ и, переступивъ порогъ калитки, посовѣтовалъ женѣ пробираться осторожнѣе.

— Тутъ какой-то болванъ положилъ камень, чортъ его побери совсѣмъ! Самъ чуть не упалъ… Держись за меня! — продолжалъ онъ, протягивая руку въ ея сторону.

Но отвѣта не послѣдовало и Николай Ивановичъ зашагалъ дальше, не разслышавъ легкій стонъ, вырвавшійся у его жены. Дѣло въ томъ, что его предостереженіе явилось слишкомъ поздно, — она уже успѣла споткнуться и зашибить себѣ ногу о камень. Чтобы сохранить равновѣсіе, пришлось выпустить изъ рукъ шлейфъ. Темень была страшная, дворъ ихъ содержался довольно неопрятно — и волочить длинныя юбки, отдѣланныя свѣжими воланами, по лужамъ и кучамъ мусора было очень непріятно. Николай Ивановичъ ничего этого не сообразилъ и продолжалъ путь къ крыльцу, не оглядываясь и не подозрѣвая, въ какомъ критическомъ положеніи находится его спутница.

— Да погоди немного, Коля! — проговорила она, наконецъ, дрожащимъ голосомъ, въ которомъ слышались слезы. — Я ушибла ногу… мнѣ ужасно больно…

Онъ поспѣшно подошелъ къ ней.

— Что-жь ты раньше не сказала? Я предлагалъ тебѣ помочь…

— Да, когда я ужь ушиблась… Ты всегда такъ!.. Не дергай меня, ради Бога! У меня не такія огромныя ноги, какъ у тебя, — я не могу такъ шагать…

Онъ пошелъ тише, осторожно поддерживая ее и поминутно спрашивая:

— Ну, что, легче теперь?.. Почему ты не опираешься на меня крѣпче?

Онъ даже раза два предложилъ донести ее на рукахъ до ихъ двери, но она ничего не отвѣчала. Ей было на все и на всѣхъ досадно — на себя, на мужа, на темный, грязный дворъ, на высокую лѣстницу съ крутыми, скользкими ступенями, на скуку, испытанную въ театрѣ, на наглые взгляды, которыми ее тамъ обдавали со всѣхъ сторонъ.

Этотъ вечеръ, съ тратами на извощиковъ, на храненіе верхняго платья и на афишу, обошелся имъ около шести рублей, а удовольствія было такъ мало, такъ мало! Не лучше ли было бы просидѣть дома, кончить платьице Ани или дочитать начатую повѣсть?

Мужъ ея думалъ о другомъ. На одной изъ площадокъ лѣстницы онъ остановился единственно для того, чтобъ объявить, что видѣлъ свѣтъ въ окнѣ ихъ столовой.

— Вѣрно, Аня лампу зажгла. Бѣсенокъ… сама заправила и зажгла! — повторялъ онъ со смѣхомъ.

Ихъ дожидались. Не успѣлъ Николай Ивановичъ дотронуться до звонка, какъ дверь съ шумомъ растворилась и дѣвочка лѣтъ семи, вся растрепанная, въ ситцевомъ темномъ капотикѣ, накинутомъ наскоро и кое-какъ прямо на сорочку, въ стоптанныхъ башмачонкахъ на босу ногу, выскочила къ нимъ на встрѣчу.

— Папочка, папочка! — пищала она, хватаясь за бортъ его пальто и подпрыгивая, чтобы достать губами до его лица. — Папочка! у насъ былъ Юркинъ и Миша съ братомъ… маленькій такой гимназистикъ, знаешь? Я ему хотѣла показать мою новую книжку, но онъ не хотѣлъ смотрѣть, все у окна торчалъ да торопилъ брата, чтобъ идти домой… Потомъ пришелъ тотъ, длинный, помнишь? Я ему сказала, что вы въ театрѣ. Онъ сказалъ: дайте мнѣ карандашъ, я напишу вашему отцу записку… Я повела его въ кабинетъ и сказала: тутъ все есть, пишите… Онъ написалъ… Это ничего, папа?

Не дожидаясь отвѣта, она обернулась къ горничной, снимавшей съ ея матери теплыя ботинки:

— Я тебѣ говорила, что онъ ничего не скажетъ, — я ужь знаю!.. Вотъ къ ней я бы его не повела, — продолжала Аня, указывая головой на мать. — Гриша просилъ газету; я ему сказала: никакъ нельзя-съ; газета у барыни въ спальнѣ, а туда безъ ихъ позволенія входить не приказано-съ…

Она произнесла послѣднюю фразу такъ комично, разводя руками, и съ такою прелестной гримаской, подражая при этомъ съ такою вѣрностью жестамъ и интонаціи Паши, что сама Паша улыбнулась, а Николай Ивановичъ громко расхохотался и, приподнявъ ее съ поду, покрылъ ея лицо звонкими поцѣлуями.

Удивительно-подвижная и выразительная физіономія была у этой дѣвочки! Она была очень похожа на отца: тотъ-же короткій и немного широкій носъ съ подвижными ноздрями, крупныя губы, открывающія при каждомъ словѣ рядъ бѣлыхъ и ровныхъ зубовъ, маленькіе каріе глаза, полные огяя и беззаботнаго веселья, довольно большой подбородокъ и вьющіеся черные волосы, спадающіе безпорядочными кудрями на узкій, выпуклый лобъ. Даже складомъ тѣла Аня уродилась въ отца: такая-же сильная, мускулистая, съ большими руками и ногами, талія обрубкомъ. Щегольскіе костюмы сидѣли на ней отвратительно и мать, волей-неволей, принуждена была отказаться отъ удовольствія наряжать ее по модѣ.

Да и мало-ли отъ чего должна была отказаться Марья Алексѣевна въ дѣлѣ воспитанія дочери и обращенія съ нею… Такъ ли держала бы себя Аня, еслибы мать имѣла на нее вліяніе? Николай Ивановичъ и пріятели его много занимались дѣвочкой — это правда, и благодаря имъ она много знала для своихъ лѣтъ; но когда Марья Алексѣевна сравнивала ее съ дѣтьми той среды, въ которой она сама выросла, ей стыдно дѣлалось за дочь и она отъ души радовалась, что никто изъ этой среды не видитъ ея.

— Пусти, пусти! — взвизгивала Аня, въ промежуткахъ между поцѣлуями, которыми осыпалъ ее отецъ. — Мнѣ надо тебѣ сказать… Ты не знаешь, я тутъ безъ васъ накуралесила ужасно какъ… Паша грозилась пожаловаться, но я ей сказала, что я сама все скажу…

— Что такое? Что такое? — повторялъ Николай Ивановичъ, не переставая тормошить дѣвочку.

— Нѣтъ, ты прежде пусти меня, — этого нельзя такъ говорить… надо серьезно…

Онъ опустилъ ее на полъ и повторилъ:

— Ну, что такое?

— Вотъ, къ чаю ничего нѣтъ, — начала она таинственно нашептывать на ухо отцу. — Григорьевъ все съѣлъ — и булку, и сухари, все! Онъ попросилъ чаю, я сказала Пашѣ поставить самоваръ… Она заворчала, что второй разъ и такъ поздно, но все-таки сдѣлала и подала чай, только пустой, совсѣмъ безъ ничего; я взяла изъ шкапа корзинку съ хлѣбомъ и поставила передъ нимъ на столъ… Ну, онъ все съѣлъ, все до крошечки, ничего не осталось… Ты знаешь, какой онъ всегда голодный, ужасъ!.. Я потомъ просила Пашу сходить за булкой къ чаю и гривенникъ ей свой давала, но она не захотѣла… Мама будетъ сердиться, какъ ты думаешь? — продолжала дѣвочка, мѣняя тонъ и озабоченно сдвигая брови.

Но опасенія ея были напрасны, — Марья Алексѣевна даже и не спросила ни о булкѣ, ни о сухаряхъ; она объявила, что чаю не желаетъ, и торопливо ушла въ спальню, чтобы какимъ-нибудь рѣзкимъ движеніемъ или словомъ не выдать своей досады.

Дѣло въ томъ, что эти разговоры о булкахъ и сухаряхъ, которыхъ покупали утромъ всегда въ обрѣзъ и за которыми постоянно пряходилосъ вторично посылать къ вечеру, потому что къ чаю почти всегда приходили гости, — эти разговоры такъ раздражали Марью Алексѣевну, что она съ радостію согласилась бы всю свою жизнь питаться однимъ только хлѣбомъ съ водой, лишь бы только ихъ не слышать. Съ тѣхъ поръ, какъ судьба поставила ее въ горькую необходимость хозяйничать, т. е. мысленно прицѣпливать извѣстную цифру къ каждому куску, аппетитъ у нея пропалъ безслѣдно и она ѣла такъ мало, что прислуга, жившая у нихъ, диву давалась, на нее глядючи.

Долго еще раздавалось по всей квартирѣ щебетаніе Ани. Сначала она усѣлась противъ отца къ столу, у котораго онъ пилъ чай, налитый Пашей, но потомъ вскарабкалась на стулъ, на колѣни, вытянулась на столъ грудью и животомъ и, подпирая голову обѣими руками, продолжала болтать въ такой позѣ до тѣхъ поръ, пока Паша не явилась съ просьбой — поменьше шумѣть.

— У мамашеньки головка болитъ, а вы тутъ содомъ подымаете!.. Извольте приказать имъ почивать ложиться, сударь, — обратилась она къ Николаю Иваневичу. — Гдѣ это видано, чтобъ ребенокъ такъ полуночничалъ?.. Первый часъ на исходѣ.

— Ай-ай, какъ мы съ тобой засидѣлись, Анька! — встрепенулся Астафьевъ, подымаясь съ мѣста. — И съ мамой забыли проститься… Бѣги скорѣе, поцѣлуй ее хорошенько.

Аня скорчила серьезную мину.

— Зачѣмъ, папа?.. Она не любитъ цѣловаться, развѣ ты не знаешь? — проговорила она, раздумчиво покачивая головой.

II.

Нѣсколько дней спустя Астафьевъ проводилъ вечеръ у одного изъ своихъ сослуживцевъ.

— Знаете, почему я такъ настаивалъ на томъ, чтобы вы непремѣнно сегодня были у насъ? — сказалъ хозяинъ, отводя его въ сторону. — Мы ждемъ Дмитрія Николаевича Таманскаго. Онъ недавно много разспрашивалъ про васъ… Оказывается, что ваша супруга доводится ему родственницей и что онъ былъ коротко знакомъ съ ея отцомъ. Ему очень хочется съ вами познакомиться и я предложилъ свести васъ здѣсь. Что вы на это скажете?

— Сводите, а тамъ увидимъ, — улыбнулся Астафьевъ.

— Онъ вамъ понравится, я въ этомъ увѣренъ. Милѣе человѣка трудно найти. И совсѣмъ простой, никакого чванства, никакихъ начальничьихъ замашекъ… Вотъ увидите.

— Да я никогда и не считалъ его сложнымъ, — замѣтилъ на это уклончиво Николай Ивановичъ.

Ихъ представили другъ другу и при ближайшемъ знакомствѣ Астафьевъ нашелъ своего начальника еще проще, чѣмъ можно было себѣ представить изъ описаній ихъ общаго знакомаго.

— Онъ самоувѣренъ до смѣшнаго и у него безпрестанно вырываются наивности въ разговорѣ, — разсказывалъ въ тотъ же вечеръ Астафьевъ женѣ, вернувшись домой. — До сихъ поръ я считалъ его человѣкомъ умнымъ, да онъ и теперь не кажется глупцомъ, но я положительно не могу относиться къ нему серьезно.

Такое впечатлѣніе выносили о Таманскомъ всѣ тѣ люди, которые знали его сначала по службѣ, а потомъ сталкивались съ нимъ внѣ той сферы общественной дѣятельности, среди которой онъ игралъ довольно видную роль.

Никому и въ голову не приходило приписывать нескладицу и неловкость его рѣчей — застѣнчивости, а между тѣмъ оно было такъ. Таманскій принадлежалъ къ числу тѣхъ несчастныхъ, для которыхъ составляетъ истинное мученіе отрываться отъ обычнаго направленія мыслей. Такимъ людямъ стоитъ только очутиться въ незнакомой и чуждой средѣ, чтобы мгновенно потерять всякую почву подъ собой и растеряться до смѣшнаго. Въ разговорѣ, начатомъ имъ при Астафьевѣ, съ цѣлью ему понравиться и доказать, какъ просто, гуманно онъ смотритъ на вещи, Таманскій высказалъ столько неловкостей и несообразностей, что Николай Ивановичъ нѣсколько разъ обозвалъ его мысленно шутомъ гороховымъ.

— Милости просимъ, когда только вамъ будетъ угодно, — благодушно отвѣчалъ онъ на просьбу его превосходительства представить его госпожѣ Астафьевой.

"Воображаю, какъ Маня будетъ смѣяться, — думалъ онъ при этомъ. — Начальникъ, аристократъ, стремящійся достигнуть популярности, поддѣлываясь подъ вольный духъ плебеевъ, подчиненныхъ — да это такой продуктъ новѣйшей цивилизаціи, котораго на всякомъ шагу не встрѣтишь! "

Но Николай Ивановичъ ошибся, — на жену его Таманскій произвелъ впечатлѣніе совершенно инаго рода. Въ ея обществѣ онъ не былъ ни глупъ, ни смѣшонъ; онъ оставался самивъ собой, то-есть тѣмъ самымъ человѣкомъ, какимъ его знали люди одинаковаго съ нимъ происхожденія и воспитанія. Съ перваго знакомства онъ попросилъ позволенія называть ее кузиной и ужь это установило между ними извѣстнаго рода короткость. Но и кромѣ того между ними было столько общаго: складъ мыслей, воспитаніе, взгляды на жизнь и на счастіе… А главное — она была такая хорошенькая, въ ней было что-то свѣжее, живое, неподдѣльное, — что-то такое, чего нельзя было встрѣтить ни въ одной изъ тѣхъ женщинъ, среди которыхъ онъ до сихъ поръ вращался и которыя такъ надоѣли ему.

Дмитрій Николаевичъ сдѣлался обычнымъ посѣтителемъ въ домѣ Астафьевыхъ и почти каждый вечеръ проводилъ часа два-три наединѣ съ Марьей Алексѣенной.

Почти всегда такъ случалось, что посѣщеніе его совпадало съ приходомъ пріятелей Николая Ивановича; но нельзя сказать, что присутствіе этого послѣдняго стѣсняло его, — напротивъ того, онъ каждый разъ доказывалъ противное, оставаясь дольше обыкновеннаго, когда случалось такъ, что хозяинъ, проводивъ гостей, являлся въ гостиную жены.

И Марья Алексѣевна въ свою очередь всячески старалась поддерживать разговоръ въ прежнемъ оживленномъ тонѣ, но имъ всѣмъ было скучно, и когда Таманскій уходилъ, ей такъ трудно было оторваться отъ того міра, въ который онъ уносилъ ее своей бесѣдой, и вернуться къ обыденной жизни, съ ея мелкими и пошлыми заботами, что она не знала, о чемъ говорить съ мужемъ.

Не даромъ Аня прозвала Таманскаго маминымъ гостемъ. Онъ былъ очень внимателенъ и учтивъ съ ея отцомъ, очень ласковъ съ нею, но всѣ въ домѣ знали, что онъ приходитъ только для Марьи Алексѣенны и находитъ удовольствіе только съ нею, а потому сближаться съ нимъ короче никому и въ голову не приходило.

Впрочемъ, такая тѣсная дружба начальника съ семьей подчиненнаго не вносила никакого измѣненія въ домашній бытъ этой послѣдней. Точно такъ же, какъ и прежде, Астафьевы жили разсчетливо и даже бѣдно, — точно такъ же, какъ и прежде, Николай Ивановичъ смѣнялъ свой новый сюртукъ на старый по возвращеніи домой и гасилъ свѣчи въ столовой, когда кончался чай. Даже въ сервировкѣ ихъ скромнаго угощенія зоркіе люди не могли бы подмѣтить ни малѣйшей перемѣны. Правда, Марья Алексѣевна умѣла довольно искусно подложить новенькую ложечку къ стакану гостя, разостлать именно передъ нимъ чистую салфетку, повернуть въ его сторону корзину съ хлѣбомъ такимъ образомъ, чтобъ его казалось больше, чѣмъ было на самомъ дѣлѣ, а также остатокъ лимона искусно нарѣзать и разложить аппетитными ломтиками; но всѣ эти невинныя хитрости могли маскировать прорухи бѣднаго хозяйства только въ глазахъ такого разсѣяннаго господина, какъ Таманскій, — онъ одинъ не замѣчалъ отсутствія серебра, фарфора и тонкаго столоваго бѣлья въ домѣ своихъ новыхъ знакомыхъ, а также — изъ какой дрянной, дешевой матеріи сдѣланы платья красавицы-хозяйки.

Зоркіе люди, предусматривавшіе какую-то необыкновенную благодать для Астафьевыхъ въ обрѣтеніи такого родственника, какъ Таманскій, — зоркіе люди должны были, наконецъ, сознаться, что Николаю Ивановичу никакой особенной благодати черезъ этого родственника не воспослѣдовало. Случилось даже такъ, что въ отдѣленіи Таманскаго открылась вакансія, на которую Астафьевъ имѣлъ неоспоримое право, но Таманскій обошелъ мужа своей кузины и замѣстилъ эту вакансію другимъ чиновникомъ.

По этому поводу Николай Ивановичъ замѣтилъ женѣ, что его превосходительство изволитъ немножко пересаливать и въ своемъ желаніи казаться безпристрастнымъ позволяетъ себѣ дѣлать несправедливости.

— Хочешь, чтобъ я переговорила объ этомъ съ Дмитріемъ Николаевичемъ? — предложила Марья Алексѣевна.

— Вотъ еще выдумала!.. Съ чего ты взяла это? — вскричалъ онъ. А затѣмъ онъ прибавилъ уже болѣе спокойнымъ тономъ, что путаться въ служебныя дѣла — вовсе не бабье дѣло и что онъ вовсе не желаетъ одолжаться кому бы то ни было. — Терпѣть не могу этихъ подходцевъ ни въ чемъ, а ужь въ особенности въ службѣ.

Николай Ивановичъ сказалъ правду: ему ничѣмъ не хотѣлось одолжаться Таманскому, да и Таманскій не навязывался съ услугами. Одинъ только разъ, по случаю новой оперы, на которую было очень трудно достать билеты, онъ заикнулся было объ ложѣ, но намекъ этотъ такъ и остался намекомъ, — никто не хотѣлъ его понять.

На слѣдующій день, за утреннимъ чаемъ, Няколай Ивановичъ предложилъ женѣ съѣздить въ театръ, но она наотрѣзъ отказалась и даже съ какимъ то испугомъ, какъ будто опасаясь, что ее повезутъ насильно.

— Чего вы такъ всполошились? Не хотите, такъ и не надо, — проговорилъ онъ съ усмѣшкой.

— Папа, спросила Аня, когда мать ея вышла, — зачѣмъ ты говоришь мамѣ вы? Развѣ ты сердитъ на нее?

Вопросъ дѣвочки разсердилъ Николая Ивановича. Право же, она становилась несносна со своей манерой вмѣшиваться въ разговоры старшихъ, замѣчать и запоминать каждое сказанное при ней слово. Тутъ же, кстати, онъ вспомнилъ, что давно не видѣлъ Аню ни за работой, ни за книжкой… Вѣчно съ прислугой, и чай пьетъ утромъ, и завтракаетъ въ кухнѣ. Каждое утро застаетъ онъ ее тамъ, когда передъ тѣмъ, какъ уйти на службу, онъ заходитъ сказать Пашѣ, чтобъ она заперла за нимъ дверь.

Вотъ уже мѣсяцъ, какъ мать не сажаетъ ее за фортепіано, а въ мѣсяцъ много воды утечетъ… Давно ли, кажется, говорилъ онъ съ женой о томъ, что пора готовить Аню серьезно въ гимназію, заниматься съ нею языками. Давно ли они вмѣстѣ дѣлали планы о томъ, по какимъ методамъ учить ее, какъ разнить въ ней талантъ къ музыкѣ, который началъ проявляться въ ней съ ранняго дѣтства. Да мало ли о чемъ они толковали мѣсяцъ тому назадъ!.. Теперь у нихъ совсѣмъ другое на умѣ. Николай Ивановичъ все чаще и чаще задумывается о томъ, какъ бы заработывать побольше денегъ; но когда онъ приходитъ къ женѣ, чтобы сообщить ей какой-нибудь новый планъ, она встрѣчаетъ его всегда такимъ удивленнымъ взглядомъ, съ такою поспѣшностью начинаетъ разговоръ о какомъ-нибудь пустомъ предметѣ, что готовыя фразы застываютъ въ горлѣ и откладываются до другаго, болѣе удобнаго, случая.

Да, мѣсяцъ — много времени. Мѣсяцъ тому назадъ Марья Алексѣевна приняла бы можетъ-быть съ удовольствіемъ его предложеніе ѣхать въ театръ…

Передъ тѣмъ, какъ заснуть, Николай Ивановичъ такъ много думалъ объ этой перемѣнѣ во вкусахъ своей жены, что мысли эти не переставали преслѣдовать его даже и на слѣдующій день.

— Почему ты не хочешь слышать новую оперу? — спросилъ онъ у нея за утреннимъ чаемъ.

Она въ первую минуту не поняла, въ чемъ дѣло, и съ удивленіемъ спросила, про какую оперу онъ говоритъ, но потомъ она вспомнила:

— Ахъ, да… это про ту оперу, на которую Дмитрій Николаевичъ предлагалъ намъ ложу?

— Именно. Положимъ, нѣтъ никакой надобности ему обязываться, но почему ты не хочешь, чтобъ я взялъ билеты? — повторилъ онъ настойчивѣе прежняго.

Она отвѣчала, что, по ея мнѣнію, такія удовольствія, какъ театръ, имѣютъ смыслъ только тогда, когда ими можно пользоваться съ полнымъ комфортомъ.

Однако сегодня Николай Ивановичъ былъ въ необыкновенно придирчивомъ расположеніи духа и ему захотѣлось знать, что именно подразумѣваетъ она подъ словомъ комфортъ: карету ли съ ливрейнымъ лакеемъ, бархатный ли хвостъ въ три аршина, или что-нибудь еще похитрѣе этого.

— Полно приставать, Коля! Ты самъ знаешь, отлично знаешь, что намъ вовсе не по средствамъ разъѣзжать по театрамъ, — денегъ не хватаетъ на самое необходимое… Посмотри, у Ани опять башмачки износились, надо новые заказать.

Съ такими доводами трудно было не согласиться и Николай Ивановичъ смолкъ.

Въ этотъ день онъ вернулся домой цѣлымъ часомъ позже обыкновеннаго и объявилъ, чтобъ его завтра не ждали къ обѣду, — по всей вѣроятности, опять дѣла задержатъ.

Марьѣ Алексѣевнѣ показалось, что онъ при этомъ какъ-то многознаменательно переглянулся съ Аней и даже будто дѣвочка съ лукавой усмѣшкой подмигнула ему. Такое соглашеніе показалось ей такъ обидно, что она заперлась въ свою комнату и долго плакала, уткнувши голову въ подушку.

Съ нѣкоторыхъ поръ она очень часто плакала и большею частью отъ такихъ ничтожныхъ причинъ, что даже передъ самой совѣстно было сознаваться въ нихъ.

И раздражалась она самыми обыкновенными вещами, какъ, напримѣръ, запахомъ изъ кухни или чадомъ отъ маленькой керосиновой лампы, день и ночь горѣвшей въ ихъ темной прихожей. Кому неизвѣстно, что въ маленькихъ квартирахъ всегда пахнетъ кухней и что маленькія лампы всегда чадятъ? Марья Алексѣевна уже девятый годъ живетъ на такихъ квартирахъ и возится съ такими лампами, — кажется, пора бы привыкнуть къ неудобствамъ подобнаго рода.

Комната, служившая у нихъ гостиной, была довольно мило убрана и ситецъ на мебели еще былъ довольно свѣжъ, но ей вдругъ такъ захотѣлось завѣсить дверь въ столовую драпировкой, что она въ продолженіе цѣлыхъ шести недѣль откладывала деньги на эту покупку. Наконецъ, гривенниковъ и пятналтынныхъ было скоплено достаточно, ситецъ купленъ, но увы, онъ такъ билъ въ глаза своею свѣжестью и такъ безобразилъ комнату рѣзкимъ контрастомъ съ остальною мебелью, что пришлось въ тотъ же день стащить назадъ новую драпировку и спрятать ее въ сундукъ.

— Напрасно только насъ съ тобой, папочка, морили, напрасно вмѣсто сливокъ молоко покупали къ кофе, а вмѣсто сахарныхъ булокъ — простыя, разсуждала Аня, передавая отцу всѣ подробности неудачной затѣи матери.

Конечно, Николай Ивановичъ не смѣялся бы такъ громко и такъ искренно надъ болтовней своей дочки, еслибъ онъ могъ только подозрѣвать, какъ раздражаетъ эта болтовня Марью Алексѣевну, какъ чутки и придирчивы сдѣлались ея нервы и какъ болѣзненно отзывается на нихъ каждая шутка, каждое не кстати сказанное слово. Но въ томъ-то и бѣда, что Николай Ивановичъ ничего подобнаго не замѣчалъ. А между тѣмъ припадки безпричинной хандры со слезами и вспышками досады и нетерпѣнія съ каждымъ днемъ находили на его жену все чаще и чаще. Теперь случалось и такъ, что, наплакавшись до истерики, до боли въ груди и полнѣйшаго изнеможенія во всемъ телѣ, она даже не могла отдать себѣ отчета въ томъ, къ какому именно предлогу ей удалось придраться, чтобъ облегчить свою тоску рыданіями и успокоить на время смутныя желанія, противъ которыхъ съ каждымъ днемъ становилось труднѣе бороться. Желаній этихъ нарождалось такъ много и они были такъ разнообразны….

Сегодня ей не дали долго плакать.

— Мама, мама! — заколотила Аня обоими кулаками въ запертую дверь спальни. — Господинъ Таманскій пріѣхалъ, иди его занимать…. Ты знаешь, у папы Григорьевъ и Вася, а они сейчасъ разбѣгутся, какъ только увидятъ его…. Иди же, мама, вѣдь это твой гость!

Марья Алексѣевна поспѣшно встала, наскоро поправила волосы передъ зеркаломъ и вышла въ гостиную.

Хорошо, что и Таманскій былъ въ тотъ вечеръ такъ взволнованъ, что не обратилъ вниманія ни на ея заплаканные глаза, ни на перемятое платье. Онъ умѣлъ владѣть собою и давно уже выработалъ въ себѣ свѣтскую привычку сыпать безостановочно фразами, не имѣющими ничего общаго съ мыслями, наполнявшими его умъ; но сегодня онъ былъ такъ разстроенъ, что даже и это искуство измѣнило ему и онъ безъ всякаго предисловія приступилъ къ интересовавшему его предмету.

Ему сказали, что Николай Ивановичъ переходитъ въ другое вѣдомство и хлопочетъ получить мѣсто въ провинціи.

— Неужели это правда? Неужели вы уѣдете отсюда? — спрашивалъ онъ, съ трудомъ сдерживая свое волненіе и не спуская съ нея пристальнаго, растеряннаго взгляда.

Марья Алексѣевна молчала. Слова его и смущали, и пугали ее. Никогда еще не выражалъ онъ такъ ясно, что она дорога ему, что онъ боится потерять ее… Конечно, она давно уже чувствовала, что между ними завязывается что-то такое, много сильнѣе и страстнѣе простой дружбы, но до сихъ поръ, благодаря его сдержанности и умѣнью владѣть собой, чувство это можно было до извѣстной степени игнорировать. Сегодня же отчаянье заставило его забыться, онъ не замѣчалъ ея смущенія, не дожидался отвѣтовъ на свои вопросы, — мысль о разлукѣ съ нею, кажется, совсѣмъ свела его съ ума.

— Неужели васъ увезутъ отсюда?… Для чего?… Вы не знаете…. вы не можете знать, какая у меня потребность васъ видѣть!… Нѣтъ, нѣтъ, это невозможно!… Ради Бога, узнайте, спросите!… Надо же знать, — такъ нельзя жить…

Голосъ у него порвался, Онъ торопливо всталъ, началъ искать свою шляпу, а затѣмъ съ минуту времени молча простоялъ въ нерѣшительности и, наконецъ, ушелъ, не вымолвивъ ни слова и не простившись съ нею.

Марья Алексѣевна ни разу не взглянула на него. Она даже закрыла глаза, чтобы воздержаться отъ искушенія поднять ихъ съ работы, на которую они были упорно опущены, ц, въ трепетномъ ожиданіи чего-то страшнаго, рѣшительнаго, все ниже и ниже опускала голову…. Когда она, наконецъ, оглянулась, кругомъ было тихо, она была одна, но въ ушахъ продолжалъ раздаваться страстный, умоляющій голосъ: узнайте…. спросите….

"Онъ правъ, надо узнать…. Такъ жить нельзя, — прошептала она, подымаясь съ мѣста и направляясь въ кабинетъ мужа.

Тутъ она прямо приступила къ дѣлу.

— Ты ищешь другаго мѣста, Коля? — спросила она, подходя къ столу, у котораго онъ писалъ.

Николай Ивановичъ тотчась же выдалъ себя.

— Кто тебѣ сказалъ? — вырвалось у него.

— Мнѣ сказалъ Таманскій. Можешь себѣ представить, каково мнѣ было отвѣчать, что я ничего не знаю!… Это очень обидно, Коля!

Онъ взялъ ея руку, поцѣловалъ ее и заглядывая ей въ лицо смѣющимися глазами, объявилъ, что ничего тутъ обиднаго нѣтъ.

— Я хотѣлъ сдѣлать тебѣ сюрпризъ, — продолжалъ онъ все въ томъ же шутливомъ тонѣ, не замѣчая ни ея блѣдности, ни взволнованнаго голоса, ни рѣзкаго, нетерпѣливаго движенія, съ которымъ она высвободила свою дрожащую, похолодѣвшую руку изъ его рукъ. — Не любопытничай. Когда все будетъ сдѣлано, мы тебѣ скажемъ…. А теперь надо посмотрѣть на Аню, — она, кажется, до сихъ поръ не спитъ.

Онъ поднялся съ мѣста и заглянулъ въ другую комнату.

— Папа, это ты? — вскричала дѣвочка, приподнимаясь на постели и протягивая руки къ двери, которую на половину растворилъ отецъ. — Я не могу заснуть; мнѣ не дали чаю, — сливокъ не было… Паша сказала: обойдётесь и такъ, — надо полный молочникъ гостю подать… Поди ко мнѣ, папа, поцѣлуй меня!.. Я была умная дѣвочка, я не капризничала, не приставала… У мамы былъ Таманскій… Паша сказала: нечего вамъ тамъ вертѣться. Къ тебѣ тоже нельзя было, — ты писалъ… Меня никто не поцѣловалъ на прощаніе, мнѣ скучно лежать въ темнотѣ, поди ко мнѣ…

Николай Ивановичъ обернулся къ женѣ.

— Извини, душа моя, мы кончимъ нашъ разговоръ въ другой разъ, — я пойду теперь къ Анѣ… Бѣдная дѣвочка совсѣмъ покинута на произволъ судьбы и глупой горничной…

Послѣднія слова онъ произнесъ вполголоса, какъ будто про себя и слегка нахмуривъ брови. Если онъ думалъ, что Марья Алексѣевна послѣдуетъ за нимъ въ дѣтскую, онъ ошибся, — она осталась въ кабинетѣ и, машинально прислушиваясь къ болтовнѣ Ани, мысленно повторяла тѣ вопросы, которые привели ее сюда. Какое мѣсто ищетъ ея мужъ? Неужели онъ увезетъ ее отсюда?.. Теперь и здѣсь хорошо.. А почему хорошо?.. Неужели она любитъ Таманскаго?..

Останавливаться на этомъ послѣднемъ вопросѣ было очень жутко; но какъ ни отгоняла она его, онъ не переставалъ возвращаться ей на умъ, примѣшиваясь самымъ безпощаднымъ образомъ къ каждой ея мысли, къ каждому чувству. Ничѣмъ, рѣшительно ничѣмъ, нельзя было отдѣлаться отъ него. Съ нѣкоторыхъ поръ ее мучила еще другая мысль — увѣренность въ томъ, что всѣ видятъ происходящее въ ея душѣ, видятъ лучше и яснѣе, чѣмъ она сама, — всѣ, начиная съ Николая Ивановича и кончая Аней… Она порой была такъ убѣждена въ этомъ, чтъ съ какимъ-то паническимъ страхомъ прислушивалась къ разговорамъ, происходившимъ вокругъ нея. Вотъ и теперь, едва только слово «мама» долетѣло до ея уха, какъ она поспѣшно ушла въ свою комнату, — такъ жутко ей казалось услышать изъ устъ дочери какой-нибудь намекъ на терзавшія ее сомнѣнія.

Но опасенія Марьи Алексѣевны были напрасны., — между отцомъ и дочерью рѣчь шла вовсе не объ ней.

Аня жаловалась на обиды, которыя она терпѣла отъ Паши и отъ кухарки. Не въ первый разъ ложится она, по ихъ милости, безъ ужина и кушаетъ чай безъ сливокъ, потому что съ тѣхъ поръ, какъ мама за этимъ не смотритъ, Паша всѣ сливки сливаетъ въ стаканъ, себѣ къ кофе. И вообще эта Паша стала все по своему дѣлать и мамины приказанія въ грошъ не ставитъ… Вотъ сегодня, послѣ завтрака, ей велѣли отвести Аню въ скверъ и погулять тамъ съ нею до трехъ часовъ, а она зашла мимоходомъ къ своей знакомой прачкѣ и цѣлый часъ проболтала съ разными бабами на грязномъ, вонючемъ дворѣ. Надо было ее ждать, дѣлать нечего, а тѣмъ временемъ дѣвочки Долинскія ушли изъ сквера. Имъ дольше половины третьяго нельзя оставаться, у нихъ отецъ очень строгій и въ три часа урокъ танцевъ… Другихъ дѣтой Аня не знаетъ. Ей было очень скучно гулять одной… А тутъ еще поднялся вѣтеръ, солнышко спряталось за тучку, Аня вся продрогла…

— А у форточки стоять не холодно? — прервалъ ее со смѣхомъ отецъ.

Онъ сегодня раза три стаскивалъ ее съ окна въ столовой, изъ котораго она переговаривалась съ дѣтьми, игравшими на дворѣ.

— Что твоя дикая?

Нѣсколько дней тому назадъ Николай Ивановичъ читалъ дочери разсказъ какого-то путешественника, въ которомъ описывались нравы и обычаи дикарей. Когда дошли до того мѣста, гдѣ говорилось, что вышеупомянутые дикари не имѣютъ понятія ни о Богѣ, ни о добрѣ и злѣ, Аня вскричала:

— Точно Ариша, дочь нашей прачки. Она тоже ничего не знаетъ про Бога и не хочетъ понять, что лгать грѣшно.

Съ тѣхъ поръ прачкина дочь, Ариша, получила названіе дикой.

— Что твоя дикая? — повторилъ онъ. — Я видѣлъ, какъ она пробиралась по черной лѣстницѣ сегодня утромъ, вѣрно къ тебѣ на свиданіе?

Николай Ивановичъ зналъ, чѣмъ отвлечь мысли своей дочки отъ непріятныхъ впечатлѣній. Голосъ Ани мгновенно измѣнился, — вмѣсто сдержанныхъ слезъ въ немъ зазвучало веселое оживленіе.

— Представь себѣ, что она теперь выдумала: таскать картофель изъ хозяйскаго подвала! Натаскаетъ цѣлую кучу и печетъ въ той печкѣ, гдѣ мать ея утюги грѣетъ!.. Право, ей-богу!.. Конечно, никто этого не знаетъ.

— А ты бы ей сказала, какъ это скверно.

— Да развѣ она пойметъ?.. Вотъ я тебѣ разскажу, слушай… Вчера какая-то барыня дала ей фунтъ кофе для ея матери; она дорогой развязала бумагу и всыпала себѣ въ карманъ три горсти, большихъ!

— Фу, какая скверная дѣвчонка твоя пріятельница!

— Нѣтъ, нѣтъ, ты постой, дай досказать… Ты думаешь, она для себя? — Нѣтъ, она отдала этотъ кофе маленькому башмачнику, а онъ ей за это башмаки починитъ. Вотъ я ей и сказала: зачѣмъ ты воруешь, Ариша? Это большой грѣхъ. А она говоритъ: «Ладно! У тебя башмаки крѣпкіе, а въ дырявыхъ по камнямъ бѣгать страсть какъ больно». Вотъ что она говоритъ!

— Все-таки таскатъ кофе не годится, — началъ было морализировать Николай Ивановичъ. — Она бы лучше попросила у матери, — ей бы, можетъ-быть, и такъ дала…

— Господи, какой ты безтолковый, папа! Да говорятъ же тебѣ русскимъ толкомъ, что мать у нея вѣчно пьяная! Она никогда съ нею не разговариваетъ. — вотъ какъ ты со мной, — она только дерется.

Аня перестала смѣяться и проговорила эти слова совершенно серьезно. Подложивъ себѣ подъ голову руку отца, она прижималась къ ней щечкой и безпрестанно цѣловала ее. Другую руку Николая Ивановича дѣвочка цѣпко ухватила тонкими, гибкими пальчиками и крѣпко сжимала при каждомъ его движеніи.

— Не уходи, — мнѣ надо тебѣ еще много разсказать… Я хочу ей отдать мое старое пальто… У нея ничего нѣтъ, она почти голая ходитъ… Знаешь, платье ситцевое и все въ дыркахъ, и мясо насквозь видно, потому что рубашки нѣтъ внизу. Платье прямо на голое тѣло надѣто, — право, честное слово!.. Позволь мнѣ отдать ей мое старое пальто, вѣдь я все равно изъ него выросла…

— Надо спросить у мамы.

— Зачѣмъ у нея спрашивать? Она скажетъ: не приставай, пожалуйста… Ей бы только съ г. Таманскимъ… Позволь, папочка, милый!

— Безъ маминаго позволенія нельзя. А теперь спи, — давно пора спать.

— Я буду спать, только не уходи.

Аня смолкла и нѣсколько минутъ пролежала неподвижно; но когда отецъ началъ осторожно вынимать свобо руку изъ-подъ ея головы, она, не открывая глазъ, прошептала:

— Г. Таманскій всегда будетъ къ намъ ѣздить?

— Кто? — спросилъ Николай Ивановичъ, нагибаясь къ ребенку.

Отвѣта не послѣдовало, — Аня заснула.

III.

Прошло недѣли три. Въ одинъ прекрасный день Николай Ивановичъ явился домой съ извѣстіемъ, что хлопоты его увѣнчались успѣхомъ, — ему обѣщали мѣсто въ провинціи.

Онъ былъ въ очень возбужденномъ состояніи, прохаживался большими шагами взадъ и впередъ по комнатѣ, прерывая свою рѣчь довольно натянутымъ и громкимъ смѣхомъ и пытливо взглядывая на жену, мелькомъ, когда ему казалось, что она этого не замѣчаетъ.

Никогда еще Марья Алексѣевна не видала его такимъ страннымъ.

— Мы тамъ будемъ получать почти вдвое больше, чѣмъ здѣсь — распространялся Николай Ивановичъ, — и жизнь въ томъ краѣ такъ дешева, что намъ можно будетъ нанять отдѣльный домъ съ садомъ и держать экипажъ. Климатъ тамъ отличный, — продолжалъ онъ торопливо и не дожидаясь возраженій. — Ты права: вѣчно терпѣть лишенія, во всемъ себя урѣзывать и усчитывать, постоянно думать только о томъ, чтобы не превысить бюджета какою-нибудь копѣйкой — это несносно. Это пагубно дѣйствуетъ на нравственное настроеніе и портитъ характеръ, ужь не говоря о здоровьѣ… Надо только дивиться, какъ это Аня у насъ до сихъ поръ такая и веселая… Ужасно много живучести въ этой дѣвчонкѣ и силы также; но кто можетъ поручиться за будущее? Можетъ-быть и ей со временемъ вздумается требовать отъ меня такихъ удовольствій и удобствъ, которыхъ я ей дать не въ состояніи…

Эти слова отзывались горечью, накипѣвшей въ послѣднее время у него на сердцѣ; но, встрѣтивъ взглядъ мучительной тревоги. брошенный на него женой, Николай Ивановичъ поспѣшилъ стряхнуть съ себя не кстати налетѣвшую злобу и продолжалъ уже съ прежней, добродушной усмѣшкой:

— Тамъ, по крайней мѣрѣ, искушеній не будетъ…. Когда совсѣмъ нѣтъ театра, то и мечтать о томъ нельзя, какъ туда ѣхать — въ своей ли каретѣ или на извощикѣ и гдѣ сидѣть — въ ложѣ или въ мѣстахъ за креслами.

Марья Алексѣевна слушала его молча, а между тѣмъ сказать надо было очень много, но она не знала, съ чего начать. Каждымъ своимъ словомъ докаказывалъ онъ ей, какъ мало подготовленъ онъ къ ея признанію, какъ мало догадывается онъ о томъ, что происходитъ въ ея душѣ. Развѣ онъ сталъ бы помышлять о томъ, чтобы перенести свое гнѣздо въ другое мѣсто, еслибъ ему было извѣстно, что гнѣзда этого больше не существуетъ?

За эти послѣднія три недѣли случилось много новаго. Наканунѣ вечеромъ Дмитрій Николаевичъ сказалъ ей, что любитъ ее и готовъ на всевозможныя жертвы, чтобы имѣть счастье назвать ее своею передъ Богомъ и передъ людьми, а она отвѣчала ему обѣщаніемъ склонить мужа на разводъ.

Всю ночь затѣмъ и весь слѣдующій день Марья Алексѣевна была въ какомъ-то чаду, мечтая о новой жизни, улыбающейся ей въ скоромъ будущемъ, не замѣчая никакихъ препятствій и не предвидя никакихъ особенныхъ затрудненій; но разговоръ съ мужемъ раскрылъ ей глаза и вотъ явились эти затрудненія, — явились оттуда, откуда ихъ всего меньше можно было ожидать: мужъ ея и не подозрѣвалъ, что она разлюбила его.

До сихъ поръ она была убѣждена въ противномъ. Почему? — Можетъ-быть потому, что всегда легко вѣрится въ то, во что хочется вѣрить. Она и Таманскому сообщила свои иллюзіи, она и его обманула, не разгадавъ Николая Ивановича и представляя его и себѣ и другимъ въ совершенно превратномъ свѣтѣ,

Когда, нѣсколько дней спустя, Дмитрій Николаевичъ сообщилъ ей свои планы касательно развода и спросилъ, начала ли она переговоры съ мужемъ, — она объявила ему, что жестоко ошиблась, воображая, что къ Николаю Ивановичу можно приступить съ подобнымъ предложеніемъ.

— Онъ ничего не подозрѣваетъ, рѣшительно ничего, — повторяла она съ отчаяньемъ, — и такъ мало подготовленъ къ разлукѣ со мной, что я не осмѣлилась намекнуть ему ни слова…. Съ чего это мы взяли что онъ, непремѣнно долженъ догадываться? Господи, какъ мы заблуждались!

До сихъ поръ ей казалось, что она такъ хорошо знаетъ своего мужа, а между тѣмъ она его вовсе, не знаетъ…. Она даже не можетъ себѣ представить, какъ онъ отнесется къ вопросу, отъ котораго завистмъ ихъ судьба — Ну что, если онъ наотрѣзъ откажется дать ей разводъ, — ну, что тогда? Уйти изъ дома его такъ, сдѣлать скандалъ??… Есть женщины, которыя способны на это, но только не она. О, нѣтъ, ни за что!… Лучше умереть…

— Ты самъ будешь презирать меня, если я забудусь до такой степени… Да у меня никогда не хватитъ на такой шагъ ни смѣлости, ни силы воли, — я не изъ храбрыхъ…

О, да! она была не изъ храбрыхъ. При одной мысли о предстоящихъ затрудненіяхъ, въ умѣ ея путалось, голосъ дрожалъ, она безпрестанно принималась плакать и вскидывала на своего друга испуганные, растерянные взгляды.

Дмитрій Николаевичъ старался успокоить ее увѣрить, что опасенія ея преувеличены, но она не вслушивалась въ его слова, продолжала волноваться и повторять, что никогла, никогда не рѣшится заговорить первая объ этомъ.

Теперь ей даже передъ Таманскимъ страшно было произносить слово «разводъ», — слово это представляло въ ея глазахъ такую трудную, недосягаемую цѣль….

— Лучше бы мнѣ никогда не мечтать о такомъ счастьѣ, никогда не встрѣчаться съ тобой! — повторяла она безсвязно, точно въ бреду. — До этой встрѣчи жизнь мнѣ казалась сносной; мнѣ даже казалось, что я люблю его…

Таманскій обнималъ ее. прижимая дорогую головку къ своей груди, и молча ласкалъ бѣлокурые волосы, безпорядочными кудрями выбивавшіеся изъ-подъ шиньона. Но напрасно искалъ онъ въ умѣ слова, которыми можно было бы утѣшить ее, — такихъ словъ не находилось: все, что можно было сказать, было уже сказано…. И вдругъ новая мысль блеснула въ его головѣ.

— Хочешь, чтобъ я самъ переговорилъ съ нимъ? — произнесъ онъ вполголоса, нагибаясь къ ея распухшему и раскраснѣвшемуся отъ слезъ лицу.

— Ты? — вскричала она, съ изумленіемъ вглядываясь въ его глаза. — Ты самъ хочешь ему сказать?

Онъ не могъ воздержаться отъ самодовольной улыбки.

— Что же тутъ удивительнаго? Для меня такое счастье избавить тебя отъ непріятности. Развѣ ты не увѣрена въ этомъ? — прибавилъ онъ съ упрекомъ.

Они съ минуту молча смотрѣли другъ на друга. Улыбка, блуждавшая на его губахъ, краснорѣчивѣе всякихъ словъ говорила о торжествѣ человѣка, которому удалось доказать любимой женщинѣ, что онъ еще лучше, чѣмъ она воображаетъ.

— О, какъ ты меня любишь! — продолжала она. краснѣя отъ счастья. — Вѣдь ты его вовсе, вовсе не знаешь …

Конечно, Дмитрій Николаевичъ не зналъ Астафьева. Можно было даже поручиться, что изъ всѣхъ людей, встрѣчавшихся съ нимъ на пути жизни. онъ меньше всѣхъ зналъ именно этого человѣка. Изучать мужа Марьи Алексѣевны, вдумываться въ его характеръ и даже просто вспоминать о немъ было такъ непріятно. Онъ старался ей вѣрить на слове, когда она увѣряла, что ждать отъ Николая Ивановича сопротивленія ихъ намѣренію — немыслимо. Сколько разъ повторялъ онъ при ней, что жить вмѣстѣ мужу съ женой, когда они перестали любить другъ друга, по его мнѣнію, даже безнравственно. Онъ такъ стоитъ за свободу всегда и во всемъ. Еще будучи женихомъ, онъ взялъ съ нея слово, что она ему прямо скажетъ, если полюбитъ кого-нибудь другаго, — что поступить такимъ образомъ много честнѣе, чѣмъ обманывать чоловѣка, оставляя его въ заблужденіи.

Онъ тогда не думалъ, конечно, что такая минута наступитъ когда нибудь и къ тому же съ тѣхъ поръ прошло столько времени, что слова эти успѣли забыться…. Захочетъ ли онъ вспомнить о нихъ?

Но былъ еще одинъ вопросъ, самый главный, самый жгучій, на которомъ и Таманскому, и Марьѣ Алексѣевнѣ было такъ жутко останавливаться, что до сихъ поръ они, точно сговорившись, тщательно обходили его: это былъ вопросъ объ Анѣ.

— Если все устроится по общему соглашенію, твоя дочь можетъ проводить одну часть года у отца, а другую съ нами, — сказалъ Таманскій въ тотъ незабвенный вечеръ, когда онъ прочелъ въ ея глазахъ отвѣтъ на свое страстное признаніе.

— Да, да! — посдѣшао согласилась Марья Алексѣевна, сама не понимая того, что она говоритъ.

Такъ и порѣшили. Въ эту блаженную минуту имъ все казалось возможнымъ. Но оптимизмъ этотъ длился не долго.

— Надо приготовить его исподволь, — говорила Марья Алексѣевна нѣсколько минутъ спустя.

Вспышка отчаянія успокоилась. Сердце все еще сжималось тоской. но слезъ больше не было и голосъ ея былъ такъ ровенъ и спокоенъ, что еслибы въ эту минуту вышла въ комнату быстроглазая Аня, она не замѣтила бы ничего особеннаго въ обращеніи матери съ гоетемъ. Они разговаривали какъ хорошіе знакомые, время отъ времени прерывая свою бесѣду долгими раздумьями.

Таманскій былъ очень блѣденъ, но тоже спокоенъ и соглашался съ каждымъ ея словомъ.

— Огорошить человѣка такимъ признаніемъ просто безразсудно и ровно ни къ чему не поведетъ, громѣ непріятностей… Надо выбрать удобную минуту, воспользоваться случаемъ, а такой случай можетъ явиться скорѣе, чѣмъ мы думаемъ…. Но нечего и мечтать о томъ, чтобы кончить все такъ скоро, какъ мы надѣялись. — прибавила она со вздохомъ

Напрасно Марья Алексѣевна говорила «мы»: Дмитрій Николаевичъ давно зналъ, что она заблуждается, мечтая о томъ, чтобъ имъ обвѣнчаться осенью и уѣхать на зиму за границу, но у него не доставало духу разрушить ея мечты. Видѣть ее счастливой хотя бы одинъ день, хотя бы часъ казалось ему такимъ блаженствомъ.

А Марья Алексѣевна, между тѣмъ. продолжала: — Если только онъ въ запальчивости скажетъ нѣтъ, тогда ужь кончено, — онъ изъ самолюбія не захочетъ измѣнить своему слову, я его знаю — повторяла она, забывая, что полчаса тому назадъ утверждала противное.

— Вамъ же говорить съ нимъ вовсе не нужно и эту мысль надо бросить. Я не хочу, чтобъ вы подвергались оскорбленіямъ изъ-за меня, а въ особенности отъ него… Онъ васъ вовсе не понимаетъ, да и не можетъ понять…

Таманскій ничего не возражалъ. Онъ думалъ о томъ дѣльцѣ по бракоразводнымъ дѣламъ, съ которымъ его свели наканунѣ вечеромъ въ клубѣ. Г. Леонардовъ успѣлъ сказать ему только нѣсколько словъ, но такихъ вѣскихъ, что изъ нихъ легко было вывести цѣлую вереницу болѣе или менѣе непріятныхъ представленій и создать себѣ довольно полную картину тѣхъ мытарствъ, черезъ которыя долженъ неминуемо пройти человѣкъ, рѣшившійся завоевать себѣ свободу такимъ томительнымъ и полнымъ таинственныхъ преградъ путемъ.

— Сколько времени можетъ длиться бракоразводное дѣло?

Вопросъ этотъ имѣлъ существенное значеніе для такого нервнаго субъекта, какъ Таманскій, а потому понятно, что голосъ его дрогнулъ немножко, произнося эти слова.

Дѣлецъ пожалъ плечами и отвѣчалъ уклончиво. По его мнѣнію, въ дѣлахъ подобнаго рода вопросъ о времени находится въ зависимости отъ множества побочныхъ обстоятельствъ. При связяхъ и денежныхъ средствахъ, да если заручиться полнѣйшимъ согласіемъ и содѣйствіемъ противной стороны, все можетъ быть окончено черезъ годъ или полтора.

Полтора года при содѣйствіи съ противной стороны!.. А мужъ Марьи Алексѣенны ничего еще не подозрѣваетъ, его надо еще готовить… Сколько времени потребуется на подобную подготовку?

Кто можетъ отвѣтить на такой вопросъ? Кто можетъ проникнуть въ чужую душу и взвѣсить, сколько именно любви въ ней таится? Часто самъ человѣкъ до поры до времени не знаетъ, какія у него чувства и что ему будетъ стоить въ данную минуту отрѣшиться отъ нихъ.

Еслибы Маръя Алексѣевна могла заглянуть въ душу своего возлюбленнаго и увидѣть, какъ эгоистично онъ высчитываетъ, сколько мѣсяцевъ и дней потребуется такому человѣку, какъ Астафьевъ, чтобы привыкнуть къ мысли потерять жену, — она пришла бы въ негодованіе, а между тѣмъ мысли ея вертѣлись вокругъ того же самаго вопроса.

Она припоминала свою жизнь съ тѣхъ поръ, какъ вышла замужъ, и тѣ случаи изъ этой жизни, по которымъ можно было судить о характерѣ и о взглядахъ Николая Ивановича. Удивительно просто и прямо относился онъ ко всему и ко всѣмъ… Да вотъ хотя бы къ Таманскому: съ перваго раза опредѣлилъ онъ самымъ яснымъ образомъ свое отношеніе къ нему и, объявивъ женѣ, что ему нестерпимо-скучно съ ея новымъ пріятелемъ, просилъ ее никогда не вызывать его изъ кабинета, когда его превосходительство удостоиваетъ ихъ своимъ посѣщеніемъ.

— Объясни ему это какъ-нибудь поделикатнѣе, — скажи, что ваши разговоры про Италію, да про бальзаковскихъ героевъ интересовать меня не могутъ. За границей я никогда не былъ, а французскіе романы пересталъ читать съ седьмаго класса гимназіи.

Иногда Николай Ивановичъ слегка подтрунивалъ надъ Таманскимъ, надъ его аристократическими замашками, изысканною вѣжливостью и изнѣженностью. Впрочемъ, насмѣшки эти были такъ добродушны, что самъ Дмитрій Николаевичъ не оскорбился бы ими, еслибъ онъ услышалъ ихъ.

— Его превосходительство не можетъ переносить слезъ, и стоитъ только какой-нибудь просительницѣ заплакать при подачѣ прошенія, для того чтобъ дѣло ея выигралось. А когда ему надо сдѣлать выговоръ или замѣчаніе подчиненному, его превосходительство конфузится и краснѣетъ сильнѣе самого провинившагося; притомъ онъ такъ путается въ словахъ, что трудно рѣшить, кто кого журитъ — его превосходительство подчиненнаго или подчиненный его превосходительство, — разсказывалъ со смѣхомъ Астафьевъ.

Онъ также увѣрялъ, что начальникъ его боится собакъ и пауковъ почти столько же, сколько кокотокъ, и что есть такія слова, отъ которыхъ онъ краснѣетъ точно барышня и тотчасъ же удираетъ, когда ему случается попасть въ холостую компанію и слышать такія слова.

Иногда Николай Ивановичъ спрашивалъ у жены, о чемъ они разговариваютъ по цѣлымъ вечерамъ, и, не дожидаясь отвѣта, дивился ея терпѣнію и увѣрялъ, что нѣтъ такого человѣка въ мірѣ, съ которымъ онъ могъ бы выдержать трехчасовую бесѣду, не вывихнувъ себѣ челюсти отъ зѣвоты.

— Удивительную способность переливать изъ пустаго въ порожнее выработало въ тебѣ воспитаніе у знатныхъ родственниковъ! Ну, о чемъ находишь ты говорить съ Таманскимъ? Общества его ты не знаешь, общихъ интересовъ между вами нѣтъ…

Обыкновенно Марья Алексѣевна благоразумно отмалчивалась на подобнаго рода вопросы и замѣчанія, но однажды она сказала мужу, что Дмитрій Николаевичъ очень любитъ вспоминать свое дѣтство и много разсказываетъ ей про свою мать, которой онъ лишился недавно, года три тому назадъ.

— Oh, ma mère! — вскричалъ Николай Ивановичъ, комичнымъ жестомъ поднимая глаза и руки къ потолку.

— Она, кажется, была отличная женщина, — продолжала Марья Алексѣевна, стараясь не обращать вниманія на эту неумѣстную шутку.

— Чѣмъ же она отличалась? — началъ придираться шутливо мужъ.

— Да хотя бы тѣмъ, что съумѣла внушить сыну такую любовь и уваженіе къ себѣ.

— Ну, ему нельзя иначе. Любить и уважать родителей — да это въ ихъ средѣ точно такъ же обязательно, какъ носить перчатки. Ужь такъ принято!..

Марья Алексѣевна вышла, наконецъ, изъ терпѣнія.

— Я надъ твоими друзьями не смѣюсь, — проговорила она обиженнымъ тономъ.

— Напрасно! — все такъ же невозмутимо возразилъ Астафьевъ: — въ нихъ тоже много смѣшнаго, и если мы между собою посмѣемся надъ ними, ихъ отъ этого не убудетъ.

Однако, съ этихъ поръ онъ началъ воздерживаться отъ насмѣшекъ надъ Таманскимъ не только при женѣ, но даже въ кругу своихъ товарищей. Боялся ли онъ огорчать этими насмѣшками Марью Алексѣевну, или прискучило ему издѣваться надъ человѣкомъ за глаза, — какъ бы тамъ ни было, но жена его слышала, какъ онъ недавно даже при крикнулъ на Аню за то, что, по своему обыкновенію всѣхъ передразнивать, она вздумала-было подражать походкѣ и манерамъ «маминаго гостя».

Бѣдная дѣвочка такъ и оторопѣла отъ нетердѣливаго «перестань», которымъ отецъ осадилъ ея выходку.

Да, Николай Ивановичъ пересталъ издѣваться надъ Таманскимъ, онъ также пересталъ спрашивать, бываетъ ли онъ у нихъ и о чемъ разговариваетъ онъ съ Марьей Алексѣевной, но изъ этого трудно было выывести, какого онъ мнѣнія о немъ. А межаду тѣмъ надо это узнать, непремѣнно…

Таманскій первый нарушилъ молчаніе, воцарившееся въ маленькой гостиной послѣ того, какъ Марья Алексѣевна объявила, что приступать къ Николаю Ивановичу съ признаніемъ нельзя безъ подготовки. Когда же думаете вы начать эти переговоры? — спросилъ онъ нетвердымъ голосомъ.

Онъ прибавилъ къ этому, что для самого же Николая Ивановича гораздо лучше узнать все раньше.

— Вы этимъ избавите его отъ напрасныхъ хлопотъ… Онъ, по всей вѣроятности, для васъ придумалъ этотъ несчастный переѣздъ въ провинцію.

— Конечно, для меня и для Ани. Самому ему все равно, какъ и гдѣ ни жить.

— Вотъ видите.

Онъ хотѣлъ еще что-то прибавить, но ушелъ, не сказавшй больше ни слова.

Давно уже не разставались они такъ холодно. Онъ даже не поцѣловалъ руки, которую она протянула ему на прощаніе, даже лишняго мгновенія не продержалъ этой руки въ своей и Марья Алексѣевна была ему очень благодарна за такую сдержанность. Душа ея была въ такомъ смятеніи, что, кажется, любовь ея къ этому человѣку превратилась бы въ ненависть, если бы въ эту минуту онъ позволилъ себѣ напомнить ей о возникшихъ между ними отношеніяхъ. До развязки затѣяннаго ими дѣла было еще такъ далеко. Чтобы выдержать борьбу до конца, требовалось столько терпѣнія и силы воли, а силу эту каждому изъ нихъ слѣдовало искать только въ самомъ себѣ, потому что у каждаго изъ нихъ зарождались въ сердцѣ такого рода опасенія и сомнѣнія, которыя немыслимо было открыть другъ другу.

IV.

Было около пяти часовъ. Николай Ивановичъ дернулъ во второй разъ звонокъ у своей двери, и даже сильнѣе прежняго, но никто не шелъ отпирать. Тогда онъ взялся за ручку двери и попробовалъ, не отворится-ли она такъ. Дверь оказалась незапертой и онъ прошелъ, не снимая ни калошъ, ни пальто и не встрѣтивъ ни души, до кухни. Здѣсь къ нему тотчасъ-же выскочила изъ сѣней Аня.

— Папа, это ты? Я такъ и знала… Когда я услышала шаги, я сейчасъ сказала Аришкѣ: это — мой папа.

— А ты опять съ Аришкой?

— Опять… Аришка — мое единственное утѣшеніе въ печали, проговорила дѣвочка, скорчивъ серьезную мину.

Она при этомъ выпятила нижнюю губу, опустила глаза на полъ и начала перебирать край своего передничка, — ну, вотъ, точь-въ-точь какъ та актриса, смотрѣть которую отецъ возилъ ее недавно въ Александринскій театръ. Простоявъ съ минуту въ этой позѣ, Аня вскинула взглядъ на отца: онъ снималъ съ себя пальто и развѣшивалъ его на спинку стула, поближе къ огню. Николая Ивановича захватилъ проливной дождь на пути изъ департамента домой и калоши его тоже были въ весьма невзрачномъ видѣ.

Убѣдившись, что на нее не обращаютъ вниманія, Аня тотчасъ-же перестала корчить рожи и лице ея приняло свое обыкновенное выраженіе пытливаго люболытства.

— Кто тебѣ отворилъ?.. Мама?

— Двѣрь была отперта и я маму еще не видѣлъ… Пойдемъ обѣдать, — вотъ и Паша… Дайте, намъ скорѣе ѣсть, Паша! — обратился онъ къ горничной, появившейся на порогѣ кухни съ салатникомъ соленыхъ огурцовъ, за которыми она бѣгала въ сосѣдную лавочку.

Когда они вошли въ столовую, Николай Ивановичъ сѣлъ на свое мѣсто передъ накрытымь столомъ, вынулъ изъ кармана газету и началъ читать. Но сосредоточить мысли на томъ, что онъ читалъ, ему было невозможно — мысли путались, въ груди стояла упорная тупая боль, а кромѣ того каждое движеніе, каждый взглядъ Ани нестерпимо раздражали его.

Она усѣлась напротивъ, положила локти на столъ и, опустивъ на нихъ голову, пристально смотрѣла на отца. Онъ зналъ за нею эту привычку. Очень часто, когда ему не хотѣлось разговаривать съ нею и когда онъ бралъ книгу или принимался писать, она присаживалась къ нему какъ можно ближе и, объявивъ, что будетъ смотрѣть на него, проводила за этимъ занятіемъ минутъ десять, пятнадцать сряду. Николай Ивановичъ продолжалъ свою работу, ни мало не стѣсняясь внимательными глазками, любовно устремленными на него. Но сегодня чувствовать на себѣ взглядъ дѣвочки ему было положительно непріятно, потому-ли, что въ этомъ взглядѣ было больше любопытства, чѣмъ того слѣпаго обожанія, которое онъ привыкъ въ немъ видѣть, или можетъ быть потому, что въ немъ самомъ раздражительность, противъ ко торой онъ тщетно боролся послѣднее время, мало-помалу достигла до такихъ размѣровъ, что теперь каждая мелочь выводила его изъ терпѣнія и возбуждала въ немъ самыя странныя, самыя дикія предположенія и подозрѣнія.

— Перестань такъ глупо на меня смотрѣть, Аня! Позови лучше маму, сейчасъ принесутъ супъ, нетерпѣливо проговорилъ онъ, не подымая глазъ отъ газеты.

— Мама не придетъ обѣдать. Она все плачетъ и гонитъ меня отъ себя…

И вдругъ Аня громко зарыдала. — Папочка! она все плачетъ… Ей насъ ненадо.. Развѣ ты не видишь?..

Какъ это вышло, что она очутилась на его колѣнахъ и лепетала свои безсвязныя, глупыя рѣчи, крѣпко охвативъ обѣими руками его голову и прижимаясь губами то къ его рукамъ, то къ лицу, Николай Ивановичъ не могъ бы сказать. Онъ помнилъ только, какъ ему невыносимо-тяжело было подняться съ мѣста и пройти ту комнату, которая отдѣляла столовую отъ спальни жены, а изъ объясненій съ Марьей Алексѣевной въ головѣ его ясно засѣло одно только обстоятельство, а именно то, что она ни за что не хочетъ покинуть Петербургъ и ѣхать въ провинцію.

Разумѣется, онъ объявилъ ей на это, что это глупый капризъ съ ея стороны. А затѣмъ, чтобы не слышать ея возраженій, онъ поспѣшилъ удалиться и, не дождавшись обѣда, вышелъизъ дому.

«Конечно, это — капризъ, ничего больше», думалъ онъ, шагая по длинной, темной улицѣ, тускло-освѣщенной мерцавшими фонарями.

Дождь, лившій утромъ какъ изъ ведра, теперь накрапывалъ только изрѣдка, но кругомъ стояли лужи, со всѣхъ крышъ текло и капало, а воздухъ былъ такъ пропитанъ сыростью и туманомъ, что люди выходили на улицу только по самой крайней необходимости. Николай Ивановичъ ничего этого не замѣчалъ; онъ думалъ о томъ, что характеръ его жены очень измѣмился, что у нея явились невозможныя требованія и что онъ ни за что не долженъ уступать ей… Ужь потому не долженъ, что впослѣдствіи, когда капризъ пройдетъ, она сама отдастъ справедливость твердоcти его убѣжденій… А капризъ пройдетъ непремѣнно, иначе быть не можетъ, ужь были такіе примѣры…

Ему вспомнилось, какъ семь лѣтъ тому назадъ Марья Алексѣевна непремѣнно хотѣла сама кормить Аню, какъ онъ, по совѣту доктора, воспротивился этому и какъ потомъ она ему была благодарна за заботу объ ея здоровьѣ…. Были и другіе случаи…. Да и вообще, когда человѣкъ чувствуетъ себя правымъ, онъ не долженъ уступать; въ данномъ же случаѣ Николай Ивановичъ вполнѣ сознавалъ свою правоту. Что за фантазія желать во что бы то ни стало оставаться въ Петербургѣ? — Чистый вздоръ! На что ей Петербургъ? Развѣ она пользуется столичными удовольствіями? — Никакими. Она выходитъ на улицу только по самой крайней необходимости, никогда не бываетъ въ театрѣ… Друзей у нея здѣсь нѣтъ… Да что друзья? — Вотъ у него ихъ много, но развѣ онъ задумался хоть минуту передъ мыслью разстаться съ ними, когда дѣло зашло о томъ, чтобы доставить больше удобствъ и спокойствія семьѣ? Друзья вездѣ найдутся… Чего же, кого ей жаль здѣсь?.. Кромѣ Таманскаго у нея никто не бываетъ…

«Нѣтъ, нѣтъ, это чистый капризъ съ ея стороны, капризъ», повторялъ онъ вслухъ, какъ будто съ тѣмъ, чтобы переспорить невидимаго противника.

Этотъ противникъ былъ онъ самъ. Это было то внутреннее чувство необъяснимой тоски, которое таинственно заползаетъ въ душу и сжимаетъ сердце болью въ такія минуты, когда горе еще не наступило, когда его еще не видишь глазами, не слышишь ушами, но когда оно уже близко и носится въ окружающей атмосферѣ, выжидая только удобнаго случая проявиться въ болѣе осязательной формѣ.

Самъ того не замѣчая, Николай Ивановичъ дошелъ до квартиры одного знакомаго, у котораго по вечерамъ собирались играть въ карты, засталъ тамъ большое общество и провелъ довольно сносно время до часу ночи. А на другой день онъ изъ департамента прошелъ прямо къ Григорьеву, къ тому самому, который, по мнѣнію Ани, былъ всегда голоденъ и съѣдалъ все, чтобы передъ нимъ ни поставили, не заботясь о томъ, останется-ли что-нибудь другимъ. Этотъ Григорьевъ жилъ въ Коломнѣ, но, отправляясь къ нему, Николай Ивановичъ объ одномъ только жалѣлъ, чту у него нѣтъ знакомыхъ, которые жили бы еще дальше. Просидѣвъ у Григорьева часовъ до девяти, онъ отправился къ своему сослуживцу и товарищу по университету, Евграфу Петровичу Мирнову, отправился какъ былъ, въ смятой сорочкѣ и поношенномъ вицъ-мундирѣ.

Правда, Мирновъ былъ старинный пріятель и въ его домѣ Астафьеву были всегда рады; но сегодня у нихъ былъ jour fixe, Николай Ивановичъ долженъ былъ это знать и явиться въ болѣе приличномъ костюмѣ… Не мудрено, что мадамъ Мирнова такъ внимательно посмотрѣла на него когда она съ него здоровался, и такимъ знаменательнымъ взглядомъ перекинулась съ мужемъ.

Впрочемъ, она чрезвычайно привѣтливо обошлась съ нимъ, даже привѣтливѣе, чѣмъ когда-либо. Да и вообще, какъ ни озабоченъ былъ Астафьевъ, онъ не могъ не замѣтить, что всѣ къ нему какъ-то особенно внимательны.

«Точно они знаютъ про мою ссору съ Маней и жалѣютъ меня», мелькнула, у него въ головѣ смѣшная мысль.

Да, мысль была смѣшная, — онъ это отлично сознавалъ, — но смѣяться надъ нею ему вовсе не хотѣлось.

На часахъ пробило одиннадцать. Въ кабинетѣ хозяина, у ярко пылавшаго камина, разговоръ шелъ о повышеніяхъ, наградахъ и реформахъ. Молодой секретарь, къ которому всегда обращались за новостями на томъ основаніи, что тетка его въ близкихъ отношеніяхъ съ господиномъ, который находится у самаго источника всевозмоможныхъ свѣдѣній и такъ-сказать присутствуетъ при ихъ зарожденіи, — молодой секретарь объявилъ, что на мѣсто товарища министра прочатъ Таманскаго.

— Ну, это еще старуха на двое сказала, — замѣтилъ хозяинъ дома, оглядываясь въ ту сторону, гдѣ сидѣлъ Астафьевъ: — онъ молодъ для такого поста… А вотъ вы намъ лучше разскажите про вашего барона: отстоялъ онъ свои прачечныя?.. Ужасно, говорятъ, кипятился на послѣднемъ засѣданіи.

— Нѣтъ, не отстоялъ, — прачечныя рѣшено отдать въ аренду.

— Экое горе какое!… Куда же онъ подѣваетъ своихъ хорошенькихъ смотрительницъ?

— Вѣроятно, докажетъ княгинѣ, что надо нѣсколько новыхъ пріютовъ открыть…

— Или дешевыхъ столовыхъ…

— Столовыя — тоже дѣло не прочное: ихъ тоже, поговариваютъ, рѣшено въ аренду сдать.

— Ужь сдали-бы заразъ все Русское государство въ аренду, гораздо было-бы лучше, безъ, хлопотъ по крайней мѣрѣ, — съострилъ одинъ изъ присутствовавшихъ.

Всѣ разсмѣялись.

Николай Ивановичъ игралъ въ шахматы въ одномъ изъ угловъ комнаты и въ общій разговоръ не вмѣшивался; но случилось такъ, что при имени Таманскаго онъ поднялъ невзначай голову и замѣтилъ взглядъ, брошенный на него Мирновымъ. Ему показалось, будто Евграфъ Петровичъ заговорилъ о прачечныхъ только для того, чтобы произнести диверсію, и при этомъ онъ вспомнилъ, какъ часа полтора тому назадъ, за чаемъ, онъ точно также настойчиво отклонилъ разговоръ въ другую сторону, когда кто-то изъ гостей замѣтилти что Таманскій хотя и сказывается больнымъ и не показывается въ департаментѣ, однако выѣзжаетъ. Карету его, не дальше какъ вчера, видѣли у подъѣзда того дома, гдѣ живетъ Мальвинскій.

— Какой Мальвинскій? Не тотъ-ли что бракоразводными дѣлами занимается? — полюбопытствовала одна изъ дамъ. — Какія дѣла могутъ у него быть съ Таманскимъ ?

— Мало-ли Мальвинскихъ на свѣтѣ и мало-ли жильцовъ въ томъ домѣ, въ которомъ онъ живетъ! — уклончиво замѣтилъ Евграфъ Петровичъ, накладывая на тарелку холодной дичи и съ любезною улыбкой поднося ее любознательной дамѣ. — Не угодно-ли скушать кусочекъ рябчика?… Настоящіе олонецкіе, — знакомый мужичокъ доставляетъ.

И ловко свернувъ разговоръ съ Таманскаго на рябчики, онъ разсказалъ, какимъ способомъ за ними охотятся въ Новгородской и Тверской губерніяхъ.

Вотъ и теперь, не успѣли упомянуть имя Таманскаго, какъ Мирновъ заговорилъ о прачечныхъ. Что это — случайность?..

Николай Ивановичъ такъ углубился въ разрѣшеніе этого вопроса, что пересталъ внимательно слѣдить за игрой и проигралъ партію.

— Однако, я сдѣлалъ большіе успѣхи съ тѣхъ поръ, какъ игралъ съ вами въ послѣдній разъ, — замѣтилъ его партнёръ, — помните? Бывало много-много на три партіи одну выиграю, сегодня же…

— Сегодня я играю очень разсѣянно, — прервалъ его Астафьевъ.

— Желаете кончить?

— Нѣтъ, нѣтъ, сыграемте еще партію…

Онъ началъ торопливо разставлять фигуры.

За карточными столами игра была въ самомъ разгарѣ. Изъ растворенныхъ дверей въ гостиную доносилась звонкая, непрерывная болтовня барынь, шелестъ лентъ и шелковыхъ юбокъ, веселый смѣхъ, а по временамъ раздавались звуки бойко исполненнаго вальса или какого-нибудь блестящаго morceau de salon, — однимъ словомъ, сегодняшній jour fixe Мирновыхъ удался какъ нельзя лучше.

Въ кружкѣ мужчинъ, собравшемся у камина, бесѣда ни на минуту не прекращалась. Молоденькій секретарь такъ и сыпалъ анекдотами, одинъ другаго смѣшнѣе и пикантнѣе ; Евграфъ Петровичъ любезничалъ съ пріятельницами своей жены въ гостиной.

Щемящая тоска, мучившая Николая Ивановича весь день, начала мало-помалу утихать. Онъ весь погрузился въ игру и минутъ десять сряду думалъ только о томъ, чтобы забрать у противника коня, не подвергая опасности свою королеву, но вдругъ въ душѣ его снова поднялось прежнее безотчетное смятеніе и снова ему показалось, что всѣ оборачиваются въ его сторону и указываютъ другъ другу на него, понижая при этомъ голосъ такъ, чтобъ ему не слышно было именно тѣхъ словъ, которыя ему нужно слышать.

Тревожно оглянулся онъ на группу у камина; никто и не думалъ заниматься имъ, а всѣ слушали высокаго, красиваго господина, который разсказывалъ, что пріятель его, графъ Зубринъ, подарилъ французской актрисѣ Матильдѣ Б. фермуаръ въ пятнадцать тысячъ.

— А я слышалъ, что эта самая Матильда Б. на содержаніи у Таманскаго, — замѣтилъ кто-то.

— Что вы!.. У Таманскаго никогда не было на содержаніи ни кокотокъ, ни актрисъ. Онъ всегда больше по части чувствъ прохаживался, а теперь и подавно… Таманскій серьезно влюбленъ, господа, я это знаю изъ самыхъ вѣрныхъ источниковъ.

— Кто такая?

— Какая-то замужняя женщина… Une femme honnête… и, говорятъ, красавица. Онъ надѣется выхлопотать ей разводъ и жениться на ней.

— Вотъ что!.. Теперь понятно, для чего онъ посѣщаетъ Мальвинскаго.

Партнёръ Николая Ивановича придвинулъ своего слона къ королю противника, окруженному со всѣхъ сторонъ непріятельскими силами, и торжествующимъ голосомъ объявилъ ему матъ.

Матъ! — машинально повторилъ Астафьевъ.

У него мутилось въ глазахъ, руки холодѣди и по спинѣ пробѣгала дрожь. Ему вдругъ все сдѣлалось ясно.

V.

Да, ему все сдѣлалось ясно, все до крошечки. Теперь онъ могъ безошибочно опредѣлить, когда именно жена его полюбила Таманскаго, или, точнѣе сказать, когда она перестала любить его, Николая Ивановича, въ какой день они объяснились и когда именно рѣшилась она бросить мужа и сдѣлаться женою другаго.

Съ тѣхъ поръ, какъ онъ все это понялъ, прошелъ одинъ день и одна ночь только… Ужасно трудно было этому повѣрить! Чего только не перечувствовалъ, не выстрадалъ онъ въ эти сутки, такъ много, что даже вдругъ и не вспомнишь.

У него было объясненіе съ женой. Приступая къ этому объясненію, ему казалось, что между ними все кончено, что она умерла для него; но когда онъ услышалъ подтвержденіе этого факта изъ ея устъ, когда она сказала ему, что любитъ Таманскаго, его рѣзануло по сердцу такъ больно, какъ будто на него обрушилось новое горе, неожиданная бѣда.

Однако, у него хватило мужества объявить ей довольно спокойнымъ тономъ и даже съ оттѣнкомъ ироніи, что онъ, конечно, злоупотреблять правами, предоставляемыми ему закономъ, отнюдь не намѣренъ и что она свободна поступать такъ, какъ ей пріятнѣе и удобнѣе.

— Можете хоть сейчасъ ѣхать къ г. Таманскому, — я готовъ вамъ немедленно дать видъ на отдѣльное жительство.

Сдержанность, съ которою онъ заговорилъ, начала мало-по-малу измѣнять ему и послѣднія слова онъ произнесъ довольно раздражительно, а когда между фразами, которая она пролепетала ему въ отвѣтъ, до его слуха долетѣло слово разводъ, Николай Ивановичъ окончательно вспылилъ.

— Къ чему вамъ разводъ? Развѣ этотъ разводъ сотретъ меня съ лица земли?… Свѣтъ?.. Родственники его превосходительства?… Общественное положеніе? — подхватывалъ онъ на лету тѣ слова изъ ея возраженій, которыя ему особенно обидно и больно было слышать. — Скажите, пожалуйста!.. Его превосходительству надо было раньше подумать объ этомъ… Я къ вашему свѣту не принадлежу и не вижу никакой надобности приносить ему жертвы!.. Что же касается до вашего возлюбленннаго, согласитесь сами, это довольно странно требовать отъ меня, чтобъ я заботился объ его удобствахъ и спокойствіи! вскричалъ онъ такъ громко, что самъ испугался своей запальчивости.

Помолчавъ немного, онъ продолжалъ, понижая голосъ, но съ возрастающею горечью:

— Вамъ бы ужь кстати попросить меня повѣситься или застрѣлиться, это было бы ближе къ цѣли… Позволите также узнать ваши планы насчетъ Ани? Это очень интересно! Вамъ, можетъ-быть, угодно воспитать ее при себѣ и при г. Таманскомъ? — спросилъ онъ съ иронической усмѣшкой на побѣлѣвшихъ губахъ. — Какая жалость, что я никогда не соглашусь съ нею разстаться!

— Я тоже не разстанусь съ дочерью, произнесла Марья Алексѣевна тихимъ, но рѣшительнымъ тономъ.

Онъ посмотрѣлъ на нее расьеряннымъ взглядомъ.

— А какъ же г. Таманскій?.. Вы понимаете, что видѣть его здѣсь послѣ того, что произошло…

Она не дала ему договорить.

— Вы его здѣсь не увидите. Я вамъ докажу, что я честная женщина, — продолжала она краснѣя и отвертываясь отъ его взгляда. — Прежде всего я — мать и съумѣю остаться вѣрной моему долгу.

Николай Ивановичъ пожалъ плечами.

— Какъ знаете, — это ваше дѣло!.. Если вы чувствуете въ себѣ довольно силы воли, чтобы побѣдить ваше чувство къ… къ этому человѣку, если вы предпочитаете жить съ вашею дочерью. тогда конечно… Мнѣ все равно… Вы понимаете, что мнѣ теперь должно быть все равно… Мои правила вамъ извѣстны… Мнѣ все равно, — повторилъ онъ, — можете любить кого вамъ угодно! Насильно милымъ не буденіи я это отлично знаю…

Наступило тяжелое молчаніе. Пальцы ея судорожно перевертывали страницы книги, которая лежала передъ нею, глаза были сухи, губы передергивались нервною усмѣшкой, между сдвинутыми бровями засѣла складочка, которую онъ видѣлъ у нея въ первый разъ и которая придавала удивительную рѣшительность ея красивому лицу.

Онъ ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, по временамъ внимательно взглядывая на нее, и самыя разнообразныя мысли тѣснились у него въ груди, затемняя разсудокъ досадой и безсильною злобой.

Марья Алексѣевна первая прервала молчаніе.

— Я ему напишу, чтобъ онъ ни на что не надѣялся, — проговорила она, подымая на мужа свои большіе, темные глаза.

— Пишите, — это ваше дѣло!.. Я вамъ уже сказалъ, что мнѣ все равно.

Она продолжала:

— Мы думали, что вы согласитесь такъ устроиться, чтобъ Аня проводила часть года у васъ, а другую съ нами…

— Никогда!.. Никогда я на это не соглашусь, — прошу васъ это помнить, никогда!

Повторять это слово доставляло ему такое наслажденіе, что онъ съ облегченнымъ сердцемъ вышелъ изъ комнаты. Ему казалось, что этимъ словомъ онъ воздвигаетъ преграду между женой и Таманскимъ, черезъ которую перейти нѣтъ никакой возможности, — и преграду вполнѣ законную: ему и совѣсть это говорила, и всякій благомыслящій человѣкъ скажетъ. Сама Марья Алексѣевна не могла не согласиться, не понять, что онъ имѣетъ права на дочь.

Она написала Таманскому, что счастье не суждено для нея, что она должна была это знать и не искать его, не позволять себѣ увлекаться несбыточными мечтами… Астафьевъ оказался еще суше, грубѣе и упрямѣе, чѣмъ они могли предполагать, и наотрѣзъ отказался дать ей свободу…

Было-бы вѣрнѣе сказать — разводъ, но слово свобода звучало громче и болѣе соотвѣтствовало настоящему настроенію ея мыслей.

Она умоляла своего друга простить ее за то, что, увлекаясь сама, ввела и его въ заблужденіе, просила забыть о ней и обѣщалась каждый день молить Бога о томъ, чтобъ онъ нашелъ съ другою женщиной то счастье, котораго достоинъ.

Письмо было написано по-французски, дрожащею рукой. Она надъ нимъ плакала, мѣстами чернила расплывались большими, блѣдными пятнами, но между самыми печальными, самыми безотрадными выраженіями и восклицаніями была брошена фраза, которая благотворнымъ бальзамомъ разлилась по наболѣвшей душѣ Таманскаго и удержала на краю пропасти утопавшую надежду:

«Я съ нимъ останусь, я пожертвую собою для дочери, но мы будемъ жить какъ чужіе»…

Вотъ что не забыла вставить Марья Алексѣевна въ послѣднее свое письмо къ возблюбленному.

Великъ инстинктъ у влюбленныхъ !.. Въ данномъ случаѣ онъ замѣняетъ имъ не только умъ и разсудокъ, но и сердце.

Они начали жить какъ чужіе.

Между ними никогда не было ни ссоръ, ни споровъ. Марья Алексѣевна и прежде была нрава кроткаго и терпѣливаго, теперь же она сдѣлалась еще молчаливѣе и сосредоточеннѣе. Молча исполняла она свои обязанности хозяйки дома и матери, давала уроки дочери, заказывала кушанье кухаркѣ и провѣряла ея счеты. Даже чинила бѣлье мужа, чего прежде никогда не дѣлала, но на каждую его попытку заговорить съ нею въ прежнемъ шутливомъ и ласковомъ тонѣ она вскидывала на него такой изумленный и растерянный взглядъ, что забыть хотя-бы на минуту о томъ, что произошло, не было никакой возможности.

Николай Ивановичъ по прежнему ходилъ на службу.

Исторія его съ Таманскимъ интересовала весь департаментъ и первое время многіе изъ сослуживцевъ его нарочно останавливались въ томъ корридорѣ, въ которомъ Астафьевъ долженъ былъ неминуемо встрѣтиться съ начальникомъ, чтобы видѣть, какъ все произойдетъ и который изъ двухъ спасуетъ.

Спасовалъ его превоходительство. Послѣ двухѣ такихъ встрѣчъ, при которыхъ Николай Ивановичъ выказалъ удивительное хладнокровіе, Таманскій сказался больнымъ и не являлся больше въ департаментъ. Въ городѣ начали носиться слухи о его нездоровьи, — говорили, что онъ проситъ отпускъ за границу, что его не пускаютъ, и тому подобное.

Переводъ Астафьева въ провинцію тоже затягивался; на то мѣсто, которое ему тамъ обѣщали, назначили другаго. Неудача эта ужасно взбѣсила Николая Ивановича. Онъ возлагалъ большія надежды на выѣздъ изъ Петербурга: ему порой казалось, что переѣздъ въ другой городъ все залечитъ, все исправитъ, что тамъ у нихъ начнется новая жизнь и во всякомъ случаѣ сноснѣе той, которую они теперь ведутъ.

Самое скверное, самое тяжкое въ этой жизни было то, что ему положительно не сидѣлось дома и что онъ готовъ былъ бѣжать хоть на край свѣта, лишь-бы только не видѣть, съ какимъ христіанскимъ терпѣніемъ и кротостью жена его борется съ своею любовью къ Таманскому. Чтобы только не видѣть это изстрадавшееся лицо, онъ засиживался до разбвѣта у друзей, таскался съ ними повсюду, гдѣ было шумно и людно, но вездѣ ему было одинаково противно и тоскливо. Порой ему приходили бѣшеныя мысли въ голову : вызвать Таманскаго на дуэль, подставить лобъ подъ его пулю или застрѣлить его, и не потому, чтобъ онъ ненавидѣлъ этого человѣка, — нѣтъ, а для того только, чтобы посмотрѣть, что изъ этого произойдетъ… Иногда также мысль о самоубійствѣ заползала ему въ душу, но онъ вспоминалъ Аню и, выругавъ себя дуракомъ и скотиной, принимался мечтать о томъ, какъ онъ будетъ жить съ дочерью одинъ, безъ Марьи Алексѣевны.

Первыя три-четыре недѣли послѣ катастрофы, перевернувшей вверхъ дномъ все его существованіе, предположеніе это никакъ не хотѣло укладываться въ его мозгу, но послѣднее время онъ сталъ привыкать къ этой мысли и все чаще и чаще останавливаться на ней.

А между тѣмъ Марья Алексѣевна дѣятельно занималась уничтоженіемъ своего чувства къ Таманскому. Она каждую минуту повторяла себѣ, что все кончено, что изящный и поэтическій романъ ея съ Дмитріемъ Николаевичемъ — прелестный сонъ съ тяжелымъ пробужденіемъ и больше ничего. Un beau rêve avec un réveil pénible ! и рѣшила, что самымъ лучшимъ противуядіемъ отъ любовной заразы должна ей служить Аня. Ну, также и религія.

---

— Папа, папа! еслибы ты только зналъ, что она со мной дѣлаетъ!.. Я не хочу такъ жить… Я лучше умру!.. Сегодня цѣлый день не выпустили меня гулять, все французскія книжки заставляли слушать!.. А на дворѣ мальчики гору сдѣлали и взяли у Аришки мои салазки, тѣ, что ты мнѣ къ Рождеству подарилъ… Ты знаешь, онѣ совсѣмъ еще новыя… Я сама видѣла изъ окна, какъ они катались на нихъ и все стоя, нарочно, чтобы продавить скорѣе!.. Развѣ это можно вытерпѣть, папа?.. Я отворила форточку и начала кричать, чтобъ они не смѣли ломать мои санки… Что-жь тутъ дурнаго, папа? А она, мама, она стащила меня съ окна, начала бранить злой дѣвочкой и, ничего не разобравши, поставила носомъ въ уголъ… Я не хотѣла стоять въ углу… Я начала ей объяснять про санки, что мальчишки ихъ совсѣмъ испортятъ, но она ничего не хочетъ понимать и говоритъ такія слова… Ахъ, папочка! Я не могу слышать такихъ словъ… Я не хочу стоять въ углу! Я не хочу, чтобъ мальчишки трогали мои санки… Они прибили Аришку, когда узнали, что меня наказали изъ-за нихъ, а санки увезли въ… дворницкую!.. Аришка говоритъ: совсѣмъ увезли иникогда вы ихъ больше не увидите!.. Аришка говоритъ… не хочу я больше принимать изъ-за… васъ… побои… Папочка! Скажи мамѣ, чтобъ она меня немучила!… Она говоритъ… Ахъ, какъ она обидно говоритъ!.. Зачѣмъ она сдѣлалась такая… злая?.. И' ты тоже, и всѣ… Господи! Что это съ вами сдѣлалось?..

Аня говорила все это однимъ духомъ, не давая отцу вставить слова въ ея безсвязную рѣчь. Впрочемъ, Николай Ивановичъ и не думалъ прерывать ее. Онъ слушалъ свою дѣвочку, нахмуривъ брови и отвертывая взглядъ въ сторону, — можетъ-быть, онъ желалъ скрыть отъ нея странное выраженіе, которымъ порою загорался его взглядъ.

Голосъ ребенка порвался въ рыданіяхъ и только тутъ Николай Ивановичъ очнулся отъ своего забытья. Онъ началъ ласкать Аню, приговаривая, что все это вздоръ, чтобъ она не огорчалась, что все пройдетъ и кончится, а потомъ опять будетъ хорошо и опять всѣ сдѣлаются добрые.

Онъ говорилъ это не для того только, чтобъ успокоить ее, а потому, что и самъ былъ убѣжденъ, что такое положеніе долго продолжаться не можетъ, — уже потому не можетъ, что оно слишкомъ натянуто и нестерпимо-тяжко. Странное затишье стало порой налетать ему на душу и будущее переставало пугать его. Онъ чувствовалъ, что въ немъ совершается какой-то переломъ, — назрѣваетъ рѣшеніе, которое въ данную минуту вызоветъ его къ дѣятельности, натолкнетъ на такой исходъ, о которомъ онъ до сихъ поръ не имѣетъ понятія. Онъ это чувствовалъ, онъ въ это вѣрилъ и съ любопытствомъ слѣдилъ за успѣхами внутренней ломки, которая коверкала ему сердце и душила въ немъ всѣ прежнія чувства, — все, чѣмъ онъ до сихъ поръ жилъ и страдалъ, начиная отъ любви къ женѣ и кончая ненавистью къ Таманскому. Онъ испыталъ это сегодня, при встрѣчѣ съ Дмитріемъ Николаевичемъ на англійской набережной. Таманскій его не видѣлъ, — онъ выходилъ изъ кареты, остановившейся передъ домомъ одной изъ его тетокъ, и торопливо скрылся за дверью, которую швейцаръ почтительно растворилъ передъ нимъ, но Астафьевъ успѣлъ разсмотрѣть, какъ онъ похудѣлъ и осунулся за эти послѣднія шесть недѣль, какъ поблѣднѣло и постарѣло его лицо отъ несчастной любви къ его женѣ. При этомъ Николай Ивановичъ не чувствовалъ ни досады, ни злобы; ему только сдѣлалось смѣшно немножко и неудержимо захотѣлось подойти поближе, заглянуть съ улыбкой въ его смущенные глаза и сказать ему: «Полнете сокрушаться, ваше превосходительство! Увѣряю васъ, что ждать уже недолго и что все устроится какъ нельзя лучше», — то же самое, что онъ говорилъ Анѣ, цѣлуя ея раскраснѣвшееся отъ слезъ личико.

Онъ до тѣхъ поръ ласкалъ и убаюкивалъ ее нѣжными словами, пока она не заснула; но даже и во снѣ дѣвочка продолжала вздрагивать и рыдать. Николаю Ивановичу пришлось долго продержать ее на колѣняхъ, прежде чѣмъ отнести въ дѣтскую и уложить въ постель. А передъ тѣмъ, какъ уйти изъ дому, онъ заглянулъ въ гостиную Марья Алексѣевна усердно писала у овальнаго стола, превращеннаго въ письменный; передъ нею лежали тетради и книги, какой-то учебникъ и лексиконъ. Нельзя было сомнѣваться въ томъ, что она работаетъ для дочери, готовитъ ей новый урокъ, а по мнѣнію Ани — новую пытку. Марья Алексѣевна была такъ поглощена въ свое занятіе, что ничего не слышала и не видѣла.

Николай Ивановичъ простоялъ съ минуту времени у полурастворенной двери, молча выжидая, чтобы жена обернулась въ его сторону, но она не оборачивалась.

Неужели Марья Алексѣевна не слышала сцены съ Аней? Дѣвочка плакала и жаловалась такъ громко, что даже Паша должна была слышать ея крикъ въ кухнѣ.

А теперь неужели она не чувствуетъ, какъ онъ пристально смотритъ на нее?

Конечно, чувствуетъ. Губы ея сжимались все крѣпче и крѣпче, по опущеннымъ вѣкамъ пробѣгалъ трепетъ, рука замѣтно дрожала… Его присутствіе у двери очень тяготило ее и ей вовсе не хотѣлось объясняться съ нимъ насчетъ Ани, — это по всему было видно… Какая-же польза навязываться съ совѣтами или просьбами, хотя бы даже насчетъ дочери? Все равно, она его словъ не приметъ, промолчитъ только, а поступать будетъ по-прежнему. У нихъ насчетъ Анинаго воспитанія и раньше были разные взгляды.

Николай Ивановичъ отошелъ отъ двери и вышелъ изъ дому, не сказавши женѣ ни слова.

Не въ первый разъ расходились они такимъ образомъ съ тѣхъ поръ, какъ между ними началась новая жизнь, и съ каждымъ разомъ въ его душѣ возрастала рѣшимость найти для себя и для дочери исходъ изъ той нравственной каторги, посредствомъ которой Марья Алексѣевна вымещала на нихъ свою неволю.

VI.

Исходъ нашелся. Однажды передъ вечеромъ, отправляясь въ читальню, гдѣ у него была привычка каждый день просматривать газеты и читать журналы, Николай Ивановичъ встрѣтился съ супругами Мирновыми. Они садились въкарету передъ какимъ-то большимъ магазиномъ. Имъ подавали купленныя ими вещи, которыя Евграфъ Петровичъ бережно укладывалъ на переднее сидѣнье. Онъ былъ очень озабочень этимъ дѣломъ, а также споромъ съ женой, которая настаивала на томъ, чтобы сдѣлать заразъ всѣ покупки. Однако Евграфъ Петровичъ первый узналъ Астафьева и такъ громко окликнулъ его, что нельзя было не остановиться.

Мадамъ Мирнова тоже привѣтливо постучала ему въ поднятое стекло кареты.

Николай Ивановичъ подошелъ къ нимъ.

— Вотъ счастливая встрѣча! Мы только-что говорили про васъ. Она приставала, чтобъ я сегодня же отправился къ вамъ съ приглашеніемъ, — началъ Евграфъ Петровичъ, указывая на жену.

— У насъ дѣтскій театръ во вторникъ, на масляницѣ. Вы давно обѣщались познакомить вашу дочку съ нашими дѣтьми, — будьте милы, привезите ее на нашъ маленькій праздникъ, — сказала мадамъ Мирнова.

А затѣмъ она взглянула мелькомъ на мужа и продолжала уже болѣе сдержаннымъ тономъ и, какъ показалось Яиколаю Ивановичу, не безъ смущенія:

— Надѣюсь, ваша супруга не откажетъ намъ въ этомъ удовольствіи и отпустить къ намъ вашу дѣвочку… Я не имѣю удовольствія быть съ нею знакома, но…

— Что за церемоніи! — перебилъ ее съ добродушнымъ смѣхомъ мужъ. — Мы съ нимъ такіе старые пріятели, что наши дѣти непремѣнно должны быть друзьями .

Николай Ивановичъ обѣщалъ привезти къ нимъ Аню въ назначенный день. Карета съ супругами Мирновыми покатила дальше, а онъ отправился домой вмѣсто того, чтобъ идти въ библіотеку.

«Надо предупредить о приглашеніи Мирновыхъ, — думалъ Николай Ивановичъ, дергая звонокъ у двери, — можетъ быть найдутъ нужнымъ сшить Анѣ новое платье, — женщины всегда рады случаю заняться тряпками».

На звонокъ прибѣжала Паша. Она, кажется, удивилась его появленію, давно уже баринъ не возвращался домой раньше ночи. Не дожидаясь отъ него вопроса, Паша объявила, что барыни дома нѣтъ.

— Анночка тоже ушедши, — продолжала она, не выказывая ни малѣйшаго поползновенія помочь ему снять шубу.

— Гдѣ же онѣ?

— Не могу знать-съ. Барыня вышли, какъ только къ вечернѣ ударили, а барышня все баловалась на черной лѣстницѣ съ Аришкой, наконецъ онѣ у меня бутыль съ керосиномъ разбили и я тогда эту самую Аришку въ три шеи къ матери прогнала, а барышня въ капризъ ударились, зачали плакать и къ вамъ въ кабинетъ убѣжали.

Но это было не все, — она не заминалась-бы такъ передъ каждымъ словомъ и не смотрѣла-бы на него такъ глупо, еслибъ ей больше нечего было-бы объявить ему.

— Ну? — нетерпѣливо вскричалъ Николай Ивановичъ.

— Что-жь вы гнѣваетесь, сударь? Я тутъ ни при чемъ… Пришелъ тотъ ддинный… какъ бишь его?.. Григорьевъ! Я ему сказала, что господъ дома нѣтъ, одна барышня… Проведи меня, говоритъ, къ барышнѣ… Я провела… Посидѣли съ часочекъ у васъ въ кабинетѣ, а тамъ, смотрю, и выходятъ вмѣстѣ, надѣли на Аничку шубу, шапочку и ушлну да вотъ до сихъ поръ и нѣтъ.

Она снова замялась и продолжала вполголоса:

— Мнѣ ничего не изволили сказать, а только я слышала, какъ онѣ этому самому Григорьеву на мамашиньку жалились… Ребенокъ, извѣстное дѣло! Барынѣ тоже не легко съ ними… Васъ, сударь, таперича никогда дома нѣтъ, вамъ не видать нашихъ мученьевъ съ барышней, а барыниному терпѣнію только дивиться надотъ… при ихней печали…

Даже Паша знаетъ про эту печаль… Отлично!

Онъ такъ взглянулъ на разболтавшуюся горничную, что она смолкла на полусловѣ и, не подымая на него глазъ, принялась помогать ему втащить на плечи сброшенную на половину шубу.

— Скажи барынѣ, что мы съ Аней пріѣдемъ черезъ часъ, — проговорилъ онъ, надвигая на лобъ шапку и поспѣшно спускаясь обратно по лѣстницѣ.

---

— Видите, Григорьевъ, онъ пришелъ, сказала Аня, услышавъ голосъ отца въ корридорѣ. — Я говорила, что онъ придетъ.

Первымъ ея движеніемъ было кинуться къ нему на встрѣчу, но онъ вошелъ такой угрюмый и такъ упорно отвертывался отъ нея, что она не осмѣлилась сдѣлать ни одного шагу впередъ и снова взгромоздилась на старый, продавленный диванъ, на которомъ она сидѣла до его прихода, очень смирно и скромно, какъ гостья, сложивъ на колѣняхъ руки и не позволяя себѣ даже болтать ногами. Достигнуть этого послѣдняго признака благонранія было тѣмъ болѣе трудно, что толстенькія ножки въ стоптанныхъ и поношенныхъ ботинкахъ на цѣлую четверть не доставали до полу.

Вся красная отъ смущенія, она не спускала съ отца пристальнаго, заискивающаго взгляда, но онъ даже и не посмотрѣлъ на нее и, повернувшись къ Григорьеву, спросилъ, почему онъ его не дождался.

— Я вернулся домой очень скоро послѣ того, какъ вы ушли.

— Это я виновата, папа, — я просила его увезти меня… Паша вытолкнула Аришку… Я осталась совсѣмъ одна… Мнѣ было скучно, — попробовала вмѣшаться въ разговоръ Аня.

Но попытка эта не удалась, — отецъ продолжалъ отъ нея отвертываться и объявилъ, что съ такой своевольной дѣвочкой онъ не намѣренъ разговаривать.

— Зачѣмъ ты ее увезъ? — обратился онъ снова къ Григорьеву.

— Я зналъ, что ты заѣдешь ко мнѣ, — вѣдь ты обѣщалъ намедни, — отвѣчалъ неохотно этотъ послѣдній.

— А еслибъ я не заѣхалъ? — продолжалъ придираться Николай Ивановичъ.

— Ну, тогда я бы самъ ее проводилъ назадъ, вотъ и все. — И помолчавъ немного, онъ прибавилъ: — Ты же чувствуешь потребность по цѣлымъ днямъ рыскать по городу и удовлетворяешь ее? Я такъ разсудилъ, что и ребенку провѣтриться не мѣшаетъ… Чистый воздухъ укрѣпляетъ нервы…

— Все это прекрасно, но все-таки ты не долженъ былъ увозить ее безъ позволенія матери… Марья Алексѣевна могла вернуться домой до меня… Она не знаетъ, гдѣ ты живешь; Паша тоже не знаетъ.

Григорьевъ съ досадой пожалъ плечами.

— Ну-съ, Аня, выручайте меня, разскажите вашему родителю, въ какихъ я васъ засталъ мысляхъ, — обратился онъ къ дѣвочкѣ съ добродушной усмѣшкой.

— У нея было намѣреніе навсегда покинуть родительскій домъ…

— Не совсѣмъ, папочка, не совсѣмъ! — стремительно прервала его Аня. — Я хотѣла только попугать, чтобъ ты сказалъ: гдѣ моя дѣвочка, гдѣ моя Аня?.. Ты бы пошелъ искать меня, мы бы нашлись и потомъ… потомъ все было-бы опять хорошо, какъ прежде!.. Мама была-бы опять веселая и добрая, ты бы сидѣлъ дома…

Рѣчь ея лилась потокомъ. Голосъ ея дрожалъ и прерывался отъ волненія, слезы душили ее, но она пересиливала себя, умолкая только на минуту, а потомъ, вновь собравшись съ духомъ, продолжала доказывать, что съ нею поступаютъ жестоко и что жить такъ, какъ она теперь живетъ, просто невозможно, лучше умереть!

— Тебя никогда нѣтъ… Она… мама… сдѣлалась совсѣмъ деревянная… Никто меня не любитъ, никто не говоритъ со мной… Паша только ругается… Всѣ гоняютъ, куда ни придешь… Я — маленькая, со мной такъ нельзя… такъ мучить ребенка нельзя, нельзя! — повторяла она, по всей вѣроятности, фразу Паши, или кумы ея охтенки Варвары, съ которой Паша имѣла привычку по цѣлымъ часамъ разговаривать про господъ. А можетъ-быть самъ отецъ выразился при ней такими словами, не замѣчая ея присутствія.

— Я знаю, меня теперь никто не любитъ…Прежде я была ваша радость, ваша дочка, а теперь вамъ не до меня… Спроси у него, — продолжала она, указывая на Григорьева, — я ему сказала, — спроси у него, я не буду слушать…

Она зажала пальцами уши и крѣпко прижалась лицомъ къ спинкѣ дивана. Николай Ивановичъ вопросительно посмотрѣлъ на своего пріятеля.

— Это правда. что она знаетъ больше, чѣмъ-бы ей слѣдовало знать, — сказалъ Григорьевъ. — Впрочемъ, оно иначе и быть не можетъ, — горничная при ней стѣсняться не будетъ, да и ты самъ… У тебя прескверная привычка кричать во все горло: когда ты говоришь, на улицѣ слышно… Вы вѣрно воображаете съ Марьей Алексѣевной, что дѣвочка слишкомъ занята своими куклами, чтобы прислушиваться къ вашимъ ссорамъ, а между тѣмъ… — Онъ понизилъ голосъ. А между тѣмъ она мнѣ сегодня прямо объявила, что мать ея все плачетъ съ тѣхъ поръ, какъ Таманскій пересталъ къ вамъ ходить…

Николай Ивановичъ возразилъ на это, что Аня, сама не понимаетъ, что говоритъ, и что на такой вздоръ не стоитъ обращать вниманія. Однако, взглянувши на дѣвочку и убѣдившись, что она продолжаетъ затыкать себѣ уши и разговора его съ Григорьевымъ слышать не хочетъ, онъ спросилъ, что она ему еще сказала.

Григорьевъ отвѣчалъ уклончиво.

— Вамъ бы отдать ее въ пансіонъ, отлично было бы, право! Отъ дѣтей уберечься трудно… Квартира у васъ маленькая, гувернантку нанять нѣтъ средствъ…

— Да, да, ты правъ, ей нужна другая обстановка… Да и намъ тоже нельзя же въ самомъ дѣлѣ требовать, чтобы Марья Алексѣевна была спокойна и весела здѣсь, въ Петербургѣ, въ двухъ шагахъ отъ него, — все напоминаетъ… Дня не пройдетъ, чтобы кто-нибудь не произнесъ его имени.

Онъ опять взглянулъ на дочь. Она перестала всхлипывать и лежала очень тихо.

— Заснула, прошепталъ Григорьевъ, который не спускалъ съ нея глазъ.

— Вчера я видѣлъ князя, — началъ говорить, понижая голосъ, Николай Ивановичъ. — Онъ мнѣ сказалъ, что скоро откроется вакансія въ Самарѣ.

Григорьевъ нетерпѣливо передернулъ плечами.

— Онъ тебѣ говорилъ то же самое про Таганрогъ. — И помолчавъ немного онъ прибавилъ: — Ты можетъ-быть не знаешь, они большіе пріятели съ Таманскимъ.

— Ты думаешь, что тутъ Таманскій интригуетъ? — вскричалъ Астафьевъ. — Еслибъ я только былъ увѣренъ въ этомъ!..

— Не волнуйся, пожалуйста, ничего я не думаю, но ты самъ потрудись сообразить: я говорю тебѣ, что они пріятели, — ну, вотъ, какъ мы съ тобой, — какая-же охота имъ дѣлать другъ другу непріятности? Князю навѣрное извѣстно чувство Таманскаго къ твоей женѣ; ему также извѣстно и то, что, уѣзжая изъ Петербурга, ты увезешь ее съ собой… Ну, и сообрази все это.

— Въ такомъ случаѣ я найду другой путь… Спасибо, что предупредилъ.

— Не за что… О переводѣ изъ Петербурга тебѣ слѣдуетъ хлопотать, слова нѣтъ, а пока Аню все-таки не мѣшало-бы отдать въ пансіонъ… Вы съ Марьей Алексѣевной въ переходномъ состояніи, — вамъ не до ребенка, а у нея умишко работаетъ, нервы напрягаются и до чего только это можетъ дойти, кто знаетъ..

Николаю Ивановичу было очень непріятно слушать его. Онъ поднялся съ мѣста.

— Въ пансіонъ, такъ въ пансіонъ, — проговорилъ онъ, принимаясь шагать взадъ и впередъ по комнатѣ. — Я сегодня же переговорю объ этомъ съ Марьей Алексѣевной. Увидимъ, что-то она скажетъ, увидимъ!…

Лице его начало мало-по-малу проясняться и на губахъ замелькала улыбка.

«Нашелъ прицѣпку! — думалъ Григорьевъ, внимательно слѣдя за всѣми движеніями своего друга. — Переговорить съ Марьей Алексѣевной… Тебѣ, голубчикъ, только этого и надо!.. А вѣдь воображаетъ, что разлюбилъ ее». — Э-э-эхъ! — произнесъ онъ вслухъ, махнувъ съ досадой рукой. — Скорѣе бы ужь порѣшили чѣмъ-нибудь.

Нилолай Ивановичъ не слышалъ его, — онъ осторожно приподнималъ Аню съ дивана.

— Пойдемъ, моя дѣвочка, мама вернулась домой и безпокоится… Мы съ ней потолкуемъ сегодня вечеромъ и она опять будетъ добрая, вотъ увидишь, — говорилъ онъ, неловкими пальцами застегивая ея шубку и повязывая ей сверхъ шапочки свой кашне.

— Дожидайся! Будетъ она тебѣ добрая, какъ-же! — проворчалъ имъ вслѣдъ Григорьевъ.

---

— Григорьевъ такого мнѣнія. Впрочемъ, и я тоже нахожу, что всего было бы лучше помѣстить Аню въ пансіонъ, сказалъ Астафьевъ, останавливая пытливый взглядъ на женѣ.

Онъ сегодня остался дома нарочно для того, чтобъ окончательно успокоить Аню и переговорить о ней съ Марьей Алексѣевной. Съ дѣвочкой онъ возился и игралъ до тѣхъ поръ, пока на часахъ не пробило десять и пока мать не увела ее спать.

Минутъ черезъ пятнадцать Марья Алексѣевна вернулась въ гостиную и сѣла въ большое кресло у окна, какъ бывало прежде, когда дня не проходило безъ интимной бесѣды между ею и мужемъ.

Николай Ивановичъ разсказалъ, въ какомъ возбужденномъ состояніи онъ нашелъ сегодня Аню у Григорьева. Марья Алексѣевна слушала молча и съ невозмутимымъ хладнокровіемъ не только описаніе продѣлокъ дочери, но также и тѣ отрывки изъ разговора съ Григорьевымъ. которые Николай Ивановичъ нашелъ нужнымъ передать ей, и только при словѣ пансіонъ она вспыхнула и въ глазахъ ея выразился испугъ.

— Въ пансіонъ?.. Но тогда что же я буду здѣсь дѣлать? — вырвалось у нея.

Онъ иронически усмѣхнулся.

— Правда, я и не подумалъ объ этомъ. Вѣдь вы живете здѣсь только для дочери… Аня вамъ служитъ отвлеченіемъ, такъ сказать… Но согласитесь, что жертвовать для этого ребенкомъ довольно неудобно и что я не могу равнодушно смотрѣть на то, какъ портится день ото дня ея характеръ и раздражаются нервы.

— Мнѣ кажется, что самое лучшее было бы не потакать ея капризамъ, — сдержаннымъ тономъ замѣтика Марья Алексѣевна. — Я ничего безразсуднаго отъ нея не требую и не моя вина, если она такъ набалована, что не можетъ выносить ни малѣйшаго стѣсненія.

— Ну, мы постоянно расходились въ мнѣніи на этотъ счетъ, даже и тогда, когда на все остальное смотрѣли одинаково, — замѣтилъ онъ, не переставая усмѣхаться. — То, что вы называете капризами, я считаю потребностью души, и наоборотъ.

Марья Алексѣевна вздохнула, придвинула, къ себѣ столикъ съ лампой и, вынувъ изъ корзинки работу, принялась усердно шить. Она молчала, но на лицѣ ея читалась такая непреклонная рѣшимость терпѣливо выслушивать все, что онъ будетъ говорить, не раздражаясь ни запальчивостью его, ни язвительностью, что бѣшенство Николая Ивановича съ минуту на минуту усиливалось.

Какъ онъ да сихъ поръ мало зналъ эту женщину! Какъ мало подозрѣвалъ онъ, какую силу инерціи она способна, при случаѣ, противупоставить его бѣшенымъ и страстнымъ порывамъ!..

Онъ зажегъ папиросу и прежде, чѣмъ продолжать разговоръ, молча выкурилъ ее до конца.

— Съ тѣхъ поръ, какъ вамъ пришла несчастная мысль развлекаться материнскими обязанностями, прошло два мѣсяца, — началъ онъ, бросая окурокъ въ пепельницу и снова принимаясь ходить взадъ и впередъ по комнатѣ. — Въ эти два мѣсяца вы довели дѣвочку до того, что она, того и гляди, убѣжить изъ дому и такъ далеко, что придется, чего добраго, разыскивать ее черезъ полицію… Кажется, ясно, что ваши эксперименты въ дѣлѣ воспитанія обходятся намъ съ Аней слишкомъ дорого и что пора положить всему этому какой-нибудь предѣлъ….. Вѣдь нельзя же только о себѣ думать, Марья Алексѣевна, — надо и о другихъ позаботиться.

Она возразила на это, что въ эгоизмѣ упрекнуть ее нельзя.

— Я доказала, что умѣю жертвовать собой и оставаться вѣрной моему долгу.

Слова эти окончательно вывели Николая Ивановича изъ себя.

— Да чортъ васъ побери совсѣмъ съ вашими жертвами! Кому онѣ нужны?.. Мы съ Аней никакихъ жертвъ отъ васъ не требуемъ, а насчетъ долга у васъ престранныя понятія… Неужели вы думаете, что можно выносить равнодушно послѣдствія вашихъ жертвъ? Вы съ тѣхъ поръ ни разу не улыбнулись, ни разу не сказали ни мнѣ, ни вашему ребенку человѣческаго слова… Кто же можетъ это выдержать, скажите на милость?

Она молчала.

— Найдите какой-нибудь исходъ изъ этого положенія, — продолжилъ онъ, — вы же сами его создали… Придумайте средство сдѣлать его сноснымъ, вѣдь жить такъ, какъ мы живемъ, это невыносимо.

Онъ нѣсколько мгновеній простоялъ передъ нею, въ ожиданіи отвѣта; но отвѣта не послѣдовало и онъ вышелъ изъ комнаты, шумно хлопнувъ дверью.

VI.

Возвращаясь съ Аней отъ Григорьева, Николай Ивановичъ сказалъ ей, что въ слѣдующій вторникъ онъ повезетъ ее къ однимъ знакомымъ, у которыхъ будетъ дѣтскій балъ и театръ.

Благодаря этому обѣщанію, непріятныя впечатлѣнія окончательно изгладились изъ памяти Ани, и ей всю ночь грезились самыя привлекательныя картины: театръ, конфекты и множество дѣтей ея лѣтъ. Весь слѣдующій день она тоже только и думала, что объ этомъ праздникѣ.

На другой день, вырвавшись послѣ урока къ Аришкѣ, которая, по своему обыкновенію, поджидала ее на черной лѣстницѣ, Аня втащила свою обтрепанную и перепачканную подругу въ кухню и начала описывать ей шепотомъ всѣ прелести, ожидающія ее завтра у Мирновыхъ, пересыпая срою рѣчь воспоминаніями и разсужденіями, почерпнутыми изъ только-что оконченнаго урока.

— Папа сказалъ во вторникъ, а сегодня понедѣльникъ… по-французски lundi… Я это сегодня учила: lundi, mardi, mercredi, — проговорила она скороговоркой. — Папа сказалъ, что танцовать будутъ много, много маленькихъ дѣвочекъ и мальчиковъ… Сегодня мама заставила меня прочитать три страницы вмѣсто двухъ, а потомъ басни… Я прочитала…

— А ты развѣ умѣешь?

— Еще бы! Я и писать умѣю. Развѣ ты не знаешь? Хочешь, я покажу тебѣ мою тетрадь? Все палочки, палочки, косенькія такія, я по этимъ палочкамъ пишу…

— Да я не про то! Я про танцы… Ништо ты умѣешь по-ихнему?

Вопросъ этотъ заставилъ Аню призадуматься.

— Нѣтъ, не умѣю, — проговорила она, нахмуривая брови.

Сознаваться въ этомъ было очень непріятно, а тутъ еще Паша начала поддразнивать. Видно, хлопоты у плиты не мѣшали ей прислушиваться къ разговору дѣтей. Предосадная была эта Паша!

— А туда же на балъ собираетесь! Ужь куда вамъ! Да у васъ даже и платья хорошаго нѣтъ, — въ чемъ же вы поѣдете?

— У меня есть красненькое платье, — нерѣшительно замѣтила Аня.

— Да развѣ въ такомъ платьѣ можно на балъ ѣхать? Вы же его прошлый разъ молокомъ залили, надо еще пятна отмывать… Да и всячески его надѣть нельзя, потому что оно ужь старое и даже въ заплаткахъ.

Чтобы не слышать дальнѣйшихъ разсужденій Паши, Аня выбѣжала изъ кухни, но на слѣдующее утро горничная снова завела разговоръ на ту же тему.

— Что-жь васъ къ балу-то не готовятъ? — подсмѣивалась она, расчесывая непослушныя кудри барышни. Времени-то до вечера не много осталось, а у васъ даже и башмаковъ новенькихъ нѣтъ.

Въ сосѣдней комнатѣ раздались шаги Николая Ивановича, который собирался выходить изъ дому. Аня вырвалась изъ рукъ горничной и стремглавъ бросилась къ отцу.

— Папа, папа! Паша говоритъ, что я не могу ѣхать на балъ!… Мнѣ нечего надѣть… Ничего не приготовили… Она говоритъ, что въ красненькомъ платьѣ страмъ, она говоритъ…

Что еще говорила Паша, Николай Ивановичъ не могъ разобрать, — голосъ дѣвочки безпрестанно обрывался отъ волненія.

— Я была умна… Я ей во всемъ угождала, училась, ни разу не выбѣгала на черную лѣстницу, не гримасничала, — исчисляла она всѣ подвиги добронранія, совершенные ею въ эти послѣдніе три дня, — а мама мнѣ ничего не готовитъ… Красненькое платье въ дыркахъ… Его нельзя одѣть!..

Николай Ивановичъ сердито бросилъ шапку на столъ.

— Ступай къ матери и спроси у нея, помнитъ ли она то, что я ей говорилъ про дѣтскій вечеръ у Мирновыхъ.

Аня побѣжала и черезъ минуту вернулась вся въ слезахъ.

— Мама говоритъ… что за праздникъ?… Она за… бы-ла, — всхлипывала дѣвочка.

— Забыла?.. Отлично! Я тебѣ самъ все куплю, только перестань ревѣть, ради Бога! Эти постоянныя исторіи невыносимы!

Да, исторіи съ Аней сильно раздражали Николая Ивановича. Стоило только взглянуть на него, чтобъ убѣдиться въ этомъ. Такого гнѣвнаго выраженія Аня никогда еще не видала у отца. Ей стало такъ жутко, что даже мысль о балѣ вылетѣла у нея изъ головы, а рыданія, тѣснившіяся въ горлѣ, ушли глубоко, глубоко и точно тяжелымъ камнемъ придавили ей сердце.

«Господи! Что это съ ними сдѣлалось? И зачѣмъ все пошло такъ гадко, каждый день все хуже и хуже!» твердила она мысленно, робко оглядываясь на крупную фигуру отца.

Николай Ивановичъ обнялъ ее одной рукой и крѣпко прижималъ къ себѣ, но дѣвочка не ощущала ни малѣйшей нѣжности въ этомъ объятіи; онъ держалъ ее, чтобъ она не вывалилась изъ саней — вотъ и все. Въ эту минуту и онъ тоже, какъ и всѣ, былъ ей совсѣмъ чужой, совсѣмъ… «Ну, вотъ, точно мама съ тѣхъ поръ, какъ Таманскій пересталъ у насъ бывать».

Дѣло въ томъ, что дѣйствительно Николай Ивановичъ былъ такъ озабоченъ, что ему было не до нѣжностей. Ему въ первый разъ въ жизни приходилось хлопотать о дѣтскомъ костюмѣ я онъ ужасно досадовалъ на себя за то, что такъ опрометчиво взялся за такую сложную и мудреную штуку Вѣдь это не съ мужскимъ портнымъ имѣть дѣло! Тутъ компликаціи разныя, бантики, воротнички, юпочки…

«Развѣ какую-нибудь знакомую барыню попросить этимъ заняться?..» Но всѣ его знакомыя барыни были сплетницы и болтуньи… «Тѣмъ лучше, — въ ихъ обществѣ тотчасъ же разнесется. что у него съ женой ужь до того дошло, что приходится просить чужихъ заняться ихъ дочерью, — тѣмъ лучше, тѣмъ лучше! Пусть всѣ знаютъ, что за птица его супруга! Онъ самъ готовъ разсказать это всѣмъ и каждому, пропечатать въ газетахъ… Добродѣтельная женщина… Самъ его превосходительство удостоилъ влюбиться… Пренебрегла, осталась вѣрна своему долгу!.. А дочь въ худыхъ башмакахъ бѣгаетъ!.. А мужу, когда со службы придетъ домой, не съ кѣмъ слова сказать, — такими гримасами встрѣчаютъ, что на тотъ свѣтъ хочется бѣжать!.. Вотъ такъ добродѣтель!.. Изъ дома адъ сдѣлала, а сама угнетенную невинность изъ себч корчитъ, мученицу!.. Таскайся тутъ изъ-за нея, разыгрывай дурака передъ цѣлымъ свѣтомъ, а она тѣмъ временемъ о своихъ чувствахъ къ господину Таманскому будетъ мечтать!..»

Проѣзжали мимо гостинаго двора.

— Стой здѣсь! — закричалъ Николай Ивановичъ извощику. — Вылѣзай, Аня, мы тутъ найдемъ все, что намъ нужно… Держись за меня крѣпче, — видишь, какая давка, долго-ли потеряться!

Началось протискиванье между лотками съ фруктами, сластями, игрушками и тому подобнымъ блестящимъ и дешевымъ товаромъ, а дальше, благодаря такому суетливому времени, какъ начало масляницы, было еще тѣснѣе отъ барынь, шмыгавшихъ торопливой и привычною походкой мимо открытыхъ дверей биткомъ набитыхъ лавокъ.

Аня крѣпко держалась за шубу отца. Ей не разъ приходилось ходить по гостиному двору съ матерью, но никогда не ощущала она такой неловкости и страха, какъ теперь. Не взирая на твердую и скорую походку, у отца ея былъ такой"растерянный видъ, онъ окидывалъ такимъ недоумѣвающимъ взглядомъ большія зеркальныя стекла съ выставленными въ нихъ красивыми вещами.

— Перья… цвѣты… мужскія сорочки… Намъ съ тобой этого не нужно, говорилъ онъ, шагая такими большими шагами, что Аня съ трудомъ поспѣвала за нимъ.

Они завернули въ другую линію. Тутъ было еще тѣснѣе, а дальше море головъ — въ шляпкахъ, шапочкахъ и капорахъ — волновалось еще сильнѣе, сновало взадъ и впередъ еще усерднѣе.

Астафьевымъ начинало овладѣвать отчаянье. Онъ уже второй разъ проходилъ мимо тѣхъ же самыхъ магазиновъ, не находя между предметами, выставленными въ окнахъ того, что имъ было нужно.

— Да гдѣ же это, анафема, платья дѣтскія продаются? — ворчалъ онъ сквозь зубы.

— Ты бы спросилъ у кого-нибудь, папа, робко замѣтила Аня.

— У какого тутъ чорта спрашивать…

— Пустите, пожалуйста, вы мнѣ наступили на шлейфъ, — раздался сердитый женскій голосъ.

Онъ поспѣшно отскочилъ въ сторону и, невольно оглянувшись на нарядную даму, пробиравшуюся къ каретѣ, ожидавшей её у подъѣзда, увидѣлъ, что покупки за нею несетъ не лакей, а сидѣлецъ изъ лавки. Лицо этого человѣка пришлось ему по вкусу.

— Гдѣ тутъ можно купить платье вотъ для нея? — спросилъ Николай Ивановичъ. указывая на Аню. — Готовое, конечно.

— Пожалуйте-съ, — у насъ есть.

И обернувшись къ лавкѣ, у двери которой случилось приключеніе съ притоптаннымъ шлейфомъ, сидѣлецъ закричалъ одному изъ своихъ товарищей по придавку.

— Михаилъ Дмитричъ! Имъ дѣтскіе костюмы требуются, — покажите!

— Пожалуйте-съ, — проговорилъ въ свою очередь Михаилъ Дмитричъ, окидывая бѣглымъ, но внимательнымъ взглядомъ новыхъ покупателей черезъ головы тѣснящейся у прилавка публики. — Пожалуйте-съ, сію минуту подадимъ-съ… Вамъ сколько угодно тюлю, только три аршина?.. Меньше семидесяти копѣекъ не можемъ взять. У насъ безъ запроса-съ, обратился онъ къ одной изъ покупательницъ.

Но, завертывая ей и еще тремъ или четыремъ барынямъ покупки, Михаилъ Дмитричъ безпрестанно озирался на Астафьева съ дочерью, приговаривая при этомъ: «сію минуту-съ! Сейчасъ… Вотъ только имъ заверну покупку».

Наконецъ, онъ занялся ими исключительно.

— Какой желаете костюмъ? Де-променадъ или визитный? Рединготъ, полонезъ или робъ-принсессъ?.. Теперь больше принсессъ въ модѣ, а также сотъ-анъ-баркъ, — болталъ безъ умолку сидѣлецъ, выбрасывая изъ картонокъ юпочки, кофточки и разныя тому подобныя штучки, встряхивая ихъ, приподнимая на растопыренныхъ пальцахъ и повертывая во всѣ стороны съ ловкостью и быстротой настоящаго фокусника.

У Астафьева зарябило въ глазахъ отъ этой пестроты.

— Аня, выбирай, что тебѣ нравится, — обратился онъ къ дочери.

Но она окончательно растерялась. Глаза ея перебѣгали отъ одного предмета къ другому, ни на чемъ не останавливаясь.

— Я не знаю!.. Папа, лучше ничего не надо… Поѣдемъ домой… Я не хочу ѣхать на балъ, — безсвязно лепетала она, робко прижимаясь къ нему.

— Что за вздоръ! Выбирай скорѣе, — не вѣкъ-же намъ тутъ стоять, — возразилъ онъ, нетерпѣливымъ движеніемъ тряхнувъ рукавомъ шубы, въ который она прятала свое смущенное лицо.

— Ну, вотъ этотъ, указала она на костюмъ. лежавшій посверхъ прочихъ. — Мнѣ все равно… поѣдемъ скорѣе…

— Этотъ съ? Должно быть впору будетъ-съ, проговорилъ для очистки совѣсти сидѣлецъ, измѣряя бѣглымъ взглядомъ ростъ маленькой покупательницы и торопливо завертывая покупку. — Ничего больше не требуется-съ? обратился онъ къ Николаю Ивановичу.

— Ничего… Мнѣ ничего больше не надо, поспѣшила отвѣчать за отца Аня, посматривая съ облегченнымъ сердцемъ на дверь.

— Какъ ничего? А башмаки? — вспомнилъ Николай Ивановичъ.

— Башмаки вы найдете въ зеркальной линіи, а также въ перинной № 147, обязательно подсказалъ сидѣлецъ. — За костюмъ позвольте получить… тридцать пять рублей-съ.

Цифра эта такъ огорошила Астафьева, что онъ забылъ о ботинкахъ и прямо пробрался съ Аней къ тому мѣсту, гдѣ стояли извощики. Всю дорогу до дома они ѣхали молча. У воротъ онъ высадилъ ее, поручивъ дворнику донести покупки до ихъ квартиры и приказавъ ей быть готовой къ семи часамъ, онъ отправился пѣшкомъ къ какому-то пріятелю, который жилъ за Балтійской желѣзной дорогой.

Николай Ивановичъ хорошо сдѣлалъ, что въ этотъ день до самаго вечера не возвращался домой. Марья Алексѣевна была такъ оскорблена его словами и поступками, что весь день не выходила изъ своей комнаты, а когда Аня пришла ей сказать, что отецъ купилъ ей въ гостиномъ дворѣ костюмъ, чтобъ ѣхать на балъ къ Мирновымъ, она объявила, что не желаетъ видѣть этого костюма, чтобъ ее оставили въ покоѣ и что, если только Аня посмѣетъ ѣхать къ этимъ Мирновымъ, съ которыми мать ея не знакома, она перестанетъ считать ее своею дочерью.

Марья Алексѣевна сказала все это такъ громко, что даже Паша слышала. Потомъ она одѣлась и пошла въ церковь, а затѣмъ, вернувшись назадъ, заперлась на ключъ въ свою комнату и, какъ только зазвонили ко всенощной, опять вышла изъ дому.

Всенощная кончилась въ девятомъ часу вечера. Пока Марья Алексѣевна молилась, мужъ ея увезъ Аню къ Мирновымъ.

Снимая съ барыни шубку и ботинки, Паша начала разсказывать, какъ баринъ пріѣхалъ, какъ онъ разсердился за то, что барышня еще не одѣта въ новое платье… Пестренькое такое. крапинками, него шерстяное, не то шелковое, и все бахромами отдѣлано, а сзади ни къ селу, ни къ городу, въ родѣ хвоста какого-то изъ лиловыхъ лентъ прицѣплено… Въ тальѣ было узко, — пришлось всѣ пуговицы пересаживать, — а рукава надо было подшить, потому что на цѣлую ладонь были длинны… Съ башмаками тоже нахлопотались! Новые забыли купить, а на старыхъ-то дырки… Ужь баринъ чертыхался, чертыхался!.. Справили, наконецъ, кое-какъ, дырки чернилами замазали, заштопали, что можно было и поѣхали.

Марья Алексѣевна слушала молча свою горничную, не поощряя ее ни единымъ словомъ на дальнѣйшую болтовню; однако, прежде чѣмъ вынести изъ комнаты шляпу и перчатки своей госпожи, Паша остановилась еще на мунуту въ дверяхъ, чтобъ объявить, что волосики барышнѣ она повязала новой лентой.

— Той голубой, широкой, съ большимъ бантомъ, которую вы имъ недавно купили.

Но Марья Алексѣевна и къ этому извѣстію отнеслась равнодушно и не сказала Пашѣ спасибо за догадливость. Даже такое представленіе, какъ Аня въ гостинодворскомъ костюмѣ, отдѣланномъ лиловой бахрамой, и съ голубою лентой на головѣ, — даже такое безобразіе не въ состояніи было нарушить то чудное, торжественное настроеніе, въ которомъ она вернулась сегодня изъ церкви.

Разсказъ Паши нельзя даже было назвать каплей, переполнившей чащу ея страданій. Еще наканунѣ Марьѣ Алексѣевна рѣшила, что чаша эта давно уже полна черезъ край. До сихъ поръ ей казалось, что она еще мало терпѣла, что изъ-за дочери надо вытерпѣть еще больше; но своимъ рѣшеніемъ отдать Аню въ пансіонъ Николай Ивановичъ самъ открывалъ ей глаза на безполезность, больше того — на вредъ дальнѣйшихъ мукъ и жертвъ… Этимъ рѣшеніемъ онъ расчищалъ ей путь къ счастью, и не только ей, но также и Анѣ… Судьба дѣвочки будетъ совсѣмъ другая, если ей удастся сдѣлаться женой Таманскаго…

Когда въ прихожей раздался звонокъ и Паша вбѣжала съ извѣстіемъ. что пріѣхалъ Дмитрій Николаевичъ, Марья Алексѣевна нисколько не удивилась: душа ея была въ этотъ вечеръ такъ полна имъ, — развѣ онъ могъ этого не чувствовать?… Онъ долго, долго цѣловалъ протянутыя ему съ блаженной улыбкой руки, потомъ заглянулъ ей въ глаза и прочелъ въ нихъ столько любви, что на мгновенье обезумѣлъ отъ счастья. Онъ умолялъ простить его за то, что нарушилъ ея запрещеніе, повторялъ, что уѣзжаетъ завтра, что покинуть Петербургъ, не взглянувши на нее въ послѣдній разъ, было просто невозможно…

— Это свиданіе дастъ мнѣ силу перенести разлуку, повторялъ онъ, сознавая въ тоже время, что слѣдуетъ, что можно говорить совершенно другое, что объ разлукѣ между ними не должно быть и рѣчи.

Она слушала его молча. Счастливая улыбка блуждала на ея губахъ, отражаясь нѣжною лаской во взглядѣ, и взглядъ этотъ все глубже и глубже проникалъ ему въ душу, наполняя ее надеждой и радостью.

— Я поѣду съ тобой, — прошептала она, наконецъ, едва слышно.

---

Когда, въ первомъ часу ночи, Астафьевъ съ Аней вернулся домой отъ Мирновыхъ, Паша подала ему письмо, въ которомъ Марья Алексѣевна сообщала ему, что, не будучи въ состояніи воспитывать дочь такъ, какъ бы ей хотѣлось, благодаря его постоянному вмѣшательству, она вынуждена покинуть домъ, въ которомъ никому не можетъ приносить пользы, даже ребенку.

Въ заключеніе было нѣсколько звучныхъ фразъ, которыми Марья Алексѣевна выражала свое довѣріе къ честности и благородству правилъ своеро мужа и увѣренность въ томъ, что злоупотреблять правами, предоставляемыми ему закономъ, онъ не способенъ и посягать на ея свободу не будетъ.

— Спасибо хоть за это! усмѣхнулся Николай Ивановичъ, бросая письмо на столъ.

И оборотившись къ дочери, которая смотрѣла на него съ улубокимъ и не дѣтскимъ изумленіемъ въ широко раскрытыхъ глазахъ, онъ прибавилъ:

— Ну, вотъ мы и заживемъ съ тобой одни, Аня! Мамашѣ надоѣло съ нами возиться, она уѣхала…

— А развѣ она можетъ отъ насъ совсѣмъ уѣхать? — спросила Аня, сдвигая брови подъ налетомъ непонятныхъ и неожиданныхъ сомнѣній.

— Можетъ, дѣвочка, можетъ, — задумчиво повторилъ Астафьевъ.

И при этомъ онъ подумалъ, что сама, того не подозрѣвая, Аня коснулась одного изъ самыхъ жгучихъ, самыхъ важныхъ общественныхъ вопросовъ нашего времени, — вопроса, надъ которымъ многіе моралисты и философы задумываются произнести окончательный приговоръ, потому что отъ разрѣшенія его безповоротно зависитъ судьба семейнаго начала въ человѣческомъ обществѣ.

VII.

Прошло недѣль шесть съ тѣхъ поръ, какъ Марья Алексѣевна покинула домъ своего мужа. Къ Астафьеву стали опять собираться земляки и пріятели со всѣхъ концовъ Петербурга, опять его можно было застать каждый вечеръ дома. Онъ выходилъ только въ департаментъ, остальное же время проводилъ съ Аней и съ друзьями. Всѣмъ казалось, что въ жизни его ровно ничего не измѣнилось, что и самъ онъ остался такимъ же добрымъ и веселымъ малымъ, какимъ онъ былъ до своего «вдовства», одинъ только Григорьевъ подмѣчалъ, какъ онъ худѣлъ, какимъ страннымъ блескомъ загораются иногда его глаза и какой у него часто апатичный и утомленный видъ.

А съ нѣкоторыхъ поръ стали проявляться и болѣе зловѣщіе признаки: Николай Ивановичъ искалъ случая оставаться съ Григорьевымъ наединѣ и тотчасъ же заговаривалъ съ нимъ о Марьѣ Алексѣевнѣ.

Богъ знаетъ какъ, черезъ кого и какимъ образомъ, но ему до малѣйшихъ подробностей было извѣстно все, что до нея касалось. Онъ зналъ, что Марья Алексѣевна въ Петербургѣ, но собирается за границу, куда Таманскій долженъ былъ ѣхать вслѣдъ за нею. Она жила на Васильевскомъ островѣ, никуда не выходила, никого не принимала и даже со своимъ любовникомъ видѣлась рѣдко. Это слово любовникъ Астафьевъ произносилъ съ особеннымъ наслажденіемъ, какъ будто Марья Алексѣевна это слышитъ и ей отъ этого больно.

Да, они собирались за границу, но для полученія заграничнаго паспорта требовалось оффиціальное разрѣшеніе мужа, и какъ ни старался избѣжать этой непріятности его превосходительство, однако пришлось обратиться къ Николаю Ивановичу.

— Они прислали ко мнѣ какого-то г. Степановскаго съ довѣренностью отъ нея. разсказывалъ Астафьевъ своему пріятелю Григорьеву. — Этотъ господинъ явился ко мнѣ сегодня утромъ и при первомъ его словѣ о паспортѣ кровь хлынула мнѣ въ голову съ такою силой, что я чуть было не пустилъ ему въ голову стуломъ… Понимаешь ли тутъ что-нибудь?

Не дожидаясь отвѣта, Астафьевъ продолжалъ: .

— Я не люблю ее, я не могу ее любить… Мнѣ иногда даже кажется, что я никогда ее не любилъ, такъ мало между нами общаго въ характерѣ, во вкусахъ, во взглядахъ на жизнь, а между тѣмъ я никакъ не могу привыкнуть къ мысли, что между нами все кончено, что она навсегда ушла отъ насъ… Я все жду чего-то и постоянно думаю о ней, а какъ только кто-нибудь посторонній напомнитъ, это меня нестерпимо раздражаетъ… Выразить тебѣ не могу, что за скверность у меня поднялась на душѣ при появленіи этого Степановскаго!

Хорошо, что Аня присутствовала при разговорѣ отца съ повѣреннымъ Марьи Алексѣевны, только это и удержало его въ границахъ приличія. На просьбу г. Степановскаго онъ сухо отвѣчалъ, что ему сегодня некогда заниматься этимъ дѣломъ.

— Когда же прикажете явиться? спросилъ адвокатъ очень вѣжливо, но вмѣстѣ съ тѣмъ такъ настойчиво, что нечего было и думать о томъ, чтобъ отдѣлаться отъ него безъ хлопоть.

Разговоръ происходилъ у дверей. Николай Ивановичъ самъ не садился, чтобы не предложить своему посѣтителю стула. Довѣренный Марьи Алексѣевны былъ низенькій человѣкъ, еще молодой, но совсѣмъ почти лысый, съ беззубымъ, хитрымъ ртомъ и пронзительными темно-желтоватыми глазками. Онъ смотрѣлъ на Астафьева посверхъ очковъ, снизу вверхъ, и съ пристальнымъ любопытствомъ, доходящимъ до нахальства. Голосъ у него былъ пѣвучій, бархатный. «Музыка, да и только», говорили про него въ судѣ, гдѣ онъ выигрывалъ не мало дѣлъ, благодаря именно этому голосу, а также увертливости, тягучести и двусмысленности своихъ рѣчей.

— Марья Алексѣевна сочла-бы за особенное одолженіе съ вашей стороны, еслибы вы поторопились выдать ей этотъ документъ, продолжалъ онъ; не дожидаясь отвѣта на свой первый вопросъ. За особенное одолженіе!..

«Ужь не воображаетъ ли этотъ прохвостъ, что я отлыниваю изъ какихъ-нибудь видовъ, что мнѣ не хочется, чтобъ она уѣзжала за границу?» мелькало въ умѣ Николая Ивановича.

Онъ весь побагровѣлъ отъ подобнаго предположенія.

— Повторяю вамъ, что сегодня мнѣ некогда заниматься дѣломъ вашей довѣрительницы! вскричалъ онъ запальчиво. — Чего вы ко мнѣ пристаете? Оставьте меня въ покоѣ и не трудитесь ко мнѣ являться больше, я самъ доставлю требуемую бумагу… когда найду это для себя удобнымъ, прибавилъ онъ сквозь зубы. — да вотъ что еще: оставьте мнѣ вашъ адресъ, — разыскивать квартиру Марьи Алексѣевны я вовсе не намѣренъ.

При этихъ словахъ онъ мелькомъ взглянулъ на посѣтителя и ему показалось, будто по его тонкимъ губамъ проскользнула усмѣшка. Но усмѣшка эта была такая коротенькая, что придраться къ ней не было никакой возможности.

— Я оставлю вамъ мою карточку съ адресомъ, а также, если позволите, эту записку, проговорилъ онъ, вынимая изъ боковаго кармана сложенную вчетверо бумагу и кладя ее вздѣстѣ съ визитною карточкой на столъ. — Тутъ все изложено, остается только подписать.

А затѣмъ онъ ушелъ, очень учтиво раскланявшись не только съ хозяиномъ дома, но также и съ Аней, которая присутствовала при этомъ разговорѣ, внимательно къ нему прислушиваясь,

— Я, кажется, не отвѣтилъ на его поклонъ, вотъ до чего они меня додразнили, замѣтилъ Николай Ивановичъ, передавая Григорьеву подробности утренняго разговора. — Вѣдь, глупо, не правда ли?

— Конечно, глупо. Мнѣ кажется, что чѣмъ скорѣе съ ними развязаться, тѣмъ лучше. Тебѣ будетъ легче дышать, когда они будутъ за границей. И помолчавъ немного, онъ спросилъ: — Хочешь, я справлюсь, какъ пишутся эти бумаги, и приготовлю тебѣ ее?

— Не безпокойся, все предусмотрѣно наилучшимъ манеромъ… Вотъ общепринятая форма для подобныхъ документовъ.

Николай Ивановичъ подалъ своему пріятелю бумагу, оставленную у него Степановскимъ. Григорьевъ пробѣжалъ ее.

— Ну, что-жь, и отлично! Тебѣ стоитъ только это подписать и отнести въ участокъ для засвидѣтельствованія твоей руки, вотъ и все.

— Вотъ и все! повторилъ Астафьевъ. — Я подпишу эту бумагу, отошлю ее Марьѣ Алексѣевнѣ и она будетъ жить съ нею за границей такъ же спокойно, какъ будто меня уже нѣтъ въ живыхъ, какъ будто она никогда не любила меня, не вѣнчалась со мной и не имѣла отъ меня ребенка…

Онъ смолкъ, пристально посмотрѣлъ на Григорьева и нерѣшительно проговорилъ:

— Неужели я иначе поступить не могу?

— Можешь. Ты можешь не выдавать ей вида на жительство, не пускать ее за границу, надѣлать ей множество хлопотъ и непріятностей, но ты этого не сдѣлаешь…

Астафьевъ нетерпѣливо его прервалъ:

— Почему? И не давая ему времени отвѣтить, онъ продолжалъ съ раздраженіемъ: — Неужели ты не понимаешь, какое громадное наслажденіе доставилъ бы мнѣ всякій скандалъ, всякій, какой бы онъ ни былъ, самый грязный и шумный?.. Мнѣ иногда хочется напиться пьянымъ, чтобы свершить какое-нибудь безобразіесъ нею или съ Таманскимъ, все равно… Я увѣренъ, что потомъ мнѣ легче будетъ, чѣмъ бы дѣло не кончилось… Не трудись со мной спорить, продолжалъ онъ, все болѣе и болѣе оживляясь. — Ты мнѣ скажешь, о, я отлично знаю все, что ты мнѣ скажешь, — во всякомъ случаѣ ничего новаго, за это можно поручиться… Все это — слова, слова и больше ничего! Умъ ихъ выдумалъ, языкъ повторяетъ, а сердце твердитъ свое… И такой въ немъ шевелится звѣрь, котораго никакими словами, никакой философіей не ублаготворишь… Ну, ну, успокойся! поспѣшилъ онъ прибавить съ усмѣшкой, не измѣню я себѣ, или, лучше сказать, вамъ, потому что въ себя я ужь давно пересталъ вѣрить, давно потерялъ способность различать бѣлое отъ чернаго; но это все равно, вамъ бы лишь не краснѣть за своего, вѣдь только, не правда ли?.. Вотъ и она тоже говоритъ въ своемъ послѣднемъ письмѣ: «Ваши правила и убѣжденія мнѣ извѣстны. Вы злоупотреблять правами, предоставленными вамъ закономъ, не способны…» Остается только кланяться и благодарить за лестное мнѣніе!.. Я такъ и сдѣлалъ. И повѣренный ея напиралъ на то же самое: девятнадцатый вѣкъ, прогрессъ. терпимость, принципъ свободной любви! и пр. Наизусть знаю, подсказать бы могъ, такъ твердо вызубрено… И радъ бы забыть, да не могу… Сколько разъ самъ это пѣлъ и ей, и другимъ!.. Другіе-то только слушали, да поддакивали, по той причинѣ, что почему не поговорить съ хорошимъ человѣкомъ, ну, а она — дѣло другое: она все подшпиливала, подчеркивала, да при первомъ удобномъ случаѣ и вспомнила, все до крошечки вспомнила, и бьетъ меня теперь моимъ же собственнымъ оружіемъ… Самъ, значитъ, виноватъ!.. Представился либераломъ, назвался груздемъ, — ну, и полѣзай въ кузовъ. И полѣзу!.. Не отрекаться же отъ принциповъ на тридцать седьмомъ году отъ рожденія. Принципы… Чорта съ два!..

Онъ расхохотался громкимъ, желчнымъ смѣхомъ.

Григорьевъ слушалъ его молча. Оборотъ, который принимало душевное настроеніе Николая Ивановича, очень ему не нравился. Съ каждымъ днемъ находилъ онъ его раздражительнѣе, но его въ особенности пугала односторонность, преобладавшая въ мысляхъ Астафьева: онъ обыкновенно или молчалъ, или говорилъ про жену. Впрочемъ, былъ еще предметъ, на которомъ онъ довольно охотно останавливался: это была его дочь. Григорьевъ это зналъ и, чтобы отвлечь мысли пріятеля отъ тягостнаго впечатлѣнія, произведеннаго утреннимъ посѣтителемъ, началъ распрашивать про Аню.

Лицо Николая Ивановича начало мало-по-малу проясняться.

Съ тѣхъ поръ, какъ Марья Алексѣевна ихъ покинула, Аня пресерьезно забрала въ свои руки бразды правленія въ домѣ и хозяйничала на-пропалую. На дняхъ она объявила отцу, что Пашу давно пора разсчитать.

Николай Ивановичъ и самъ хотѣлъ это сдѣлать. Онъ зналъ, что Паша бѣгаетъ къ своей бывшей госпожѣ и переноситъ ей все, что у нихъ дѣлается въ домѣ, а дѣвочкѣ цѣлый день жужжитъ про мать. Ужь изъ одного этого слѣдовало бы ее выгнать, а къ тому же она очень дерзка и груба съ Аней. Однако, онъ не вдругъ согласился на просьбу дочери и подбирая въ умѣ разные предлоги для оттяжки рѣшенія, сказалъ, что во всякомъ случаѣ нельзя отказать Пашѣ сейчасъ, — надо прежде найти, кѣмъ ее замѣнить.

Вѣдь нельзя же оставаться совсѣмъ безъ прислуги.

Но дѣвочка и этотъ аргументъ съумѣла опровергнуть, какъ и прочіе.

— Мы не останемся безъ прислуги. Мы возьмемъ Аришкину мать, она умѣетъ готовить кушанье… Аришка говоритъ, когда они жили у майора, мать ея и колдуны дѣлала, и супъ, и все…

— У какого майора?.. Да она и пьяница къ тому же, сама же ты разсказывала.

Аня возразила на это, что Аришкина мать пьетъ со зла, потому что у нее нѣтъ мѣста, а жить одной стиркой ужасно, ужасно трудно.

— Ты не знаешь!.. Онѣ ѣдятъ только черный хлѣбъ, ихъ безпрестанно гоняютъ съ квартиры, верхніе жильцы перестали отдавать бѣлье, потому что барышнина рубашка съ вышивками пропала… Онѣ захотѣли заказать такую знакомой бѣлошвейкѣ, но та десять рублей запросила: «никакъ нельзя меньше, говоритъ, потому что прошивки настоящія батистовыя»… Ахъ, папочка, еслибъ ты видѣлъ, какъ Марина плакала у насъ въ кухнѣ, когда Паша ее распрашивала! Я не могла смотрѣть, я убѣжала въ дѣтскую… Аришка говоритъ: «попроси папу насъ замѣсто Паши взять, а то мамка по цѣлымъ ночамъ воетъ».. Папочка, милый, возьмемъ ее! Пожалуйста, возьмемъ! приставала она до тѣхъ поръ, пока отецъ не согласился.

— Дѣлать нечего, взялъ я Аришкину мать и, разумѣется, съ дочерью. До сихъ поръ ничего, кажется, баба честная и суровая такая, молчаливая… Это хорошо. А дѣвчонка у нея — прешустрая, на всѣ руки. Аня начала учить ее азбукѣ, и я вчера вечеромъ засталъ ихъ обѣихъ въ столовой за книжкой.

Григорьевъ одобрилъ изгнаніе Паши и занятія Ани съ Аришкой, а также намѣреніе Астафьева перебраться на другую квартиру, подальше отсюда, чтобы ничего не напоминало прошлаго.

---

Николай Ивановичъ нашелъ квартиру въ одномъ изъ отдаленнѣйшихъ предмѣстій Петербурга. Въ низенькихъ и довольно неудобно расположенныхъ комнатахъ ничего не было особенно привлекательнаго и врядъ ли онъ остановилъ бы на нихъ свое вниманіе, еслибъ ему пришлось осматривать ихъ зимой или осенью. Но случай натолкнулъ его сюда въ концѣ мая. Проходя мимо полурастворенной калитки, онъ заглянулъ въ обширный дворъ, поросшій травой и обсаженный акаціями и двумя-тремя тощими березками. Мѣсто это было извѣстно въ околоткѣ подъ названіемъ «сада Елены Петровны» и служило мѣстомъ сборища для всѣхъ сосѣднихъ ребятишекъ. Тутъ ихъ всегда было очень много, всякаго возраста и состоянія, начиная отъ шестимѣсячной дѣвочки лавочника, прыгавшей на колѣняхъ десятилѣтней сестренки, и кончая двумя сорванцами въ растерзанныхъ рубашенкахъ, которымъ самъ околодочный надзиратель доводился роднымъ дядей. Тутъ же кохинхинскій пѣтухъ преважно расхаживаль среди своего многочисленнаго и звонко кудахтавшаго семейства, а бѣлая собачонка, задорно задравъ хвостъ, съ звонкимъ лаемъ металась изъ стороны въ сторону, неудержимо предаваясь избытку игривости, навѣваемой на нее весеннимъ воздухомъ, яснымъ, теплымъ солнцемъ и веселыми возгласами дѣтей.

На черной дощечкѣ, прибитой у воротъ, бѣлыми буквами было написано, что домъ этотъ принадлежитъ Аленѣ Петровнѣ Побѣдашъ, вдовѣ майора. Домъ былъ двухъ-этажный, внизу жила сама хозяйка, а верхъ отдавался внаймы, въ чемъ каждому прохожему легко было убѣдиться, благодаря бѣлымъ билетикамъ, накленнымъ на стекла оконъ, выходящихъ на улицу.

День былъ ясный, теплый, солнечный. Весело и уютно выглядѣлъ домъ майорши Побѣдашъ въ такіе дни! Со двора доносился веселый дѣтскій смѣхъ, раскатистый лай Амишки, кудахтанье куръ. Въ комнатахъ трещали на-пропалую птицы въ клѣткахъ, подвѣшанныхъ для большей безопасности къ самому потолку. Огромный сибирскій котъ нѣжился на солнышкѣ, вытянувшись на самомъ краю подоконника.

Николай Ивановичъ оглянулся по сторонамъ: направо виднѣлась площадь съ церковью, за которой тянулся паркъ, налѣво — рѣка съ покачивающимися у береговъ лодочками, барками съ дровами, плотами для прачекъ…

«Лучше всякой деревни, подумалъ онъ. — Переселиться развѣ сюда?… Но только какже со службой»?

Звонокъ проѣзжавшей мимо конки самымъ удовлетворительнымъ образомъ отвѣтилъ на этотъ вопросъ. Николай Ивановичъ вспомнилъ, что тутъ и зимой ходятъ какія-то сани. Сколько разъ случалось ему провожать любопытнымъ взглядомъ неуклюжую колымагу на полозьяхъ, набитую разнокалибернымъ людомъ. Однажды онъ даже проѣхался въ этомъ экипажѣ, изъ курьеза больше… Это было очень давно тому назадъ, но онъ до сихъ поръ помнитъ, что сидѣть въ этихъ саняхъ вовсе не такъ неудобно, какъ кажется.

Онъ поднялся на маленькое крылечко и толкнулъ дверь въ сѣни. Выглянула какая-то старуха, замѣчательно безобразная.

— Вамъ кого? спросила она, съ любопытствомъ оглядывая его съ ногъ до головы.

Николай Ивановичъ объявилъ, что желалъ бы осмотрѣть квартиру. Старуха отворила дверь въ сосѣднюю комнату.

— Мужчина какой-то пришелъ квартиру смотрѣть, видать изъ благородныхъ, громко доложила она, не стѣсняясь присутствіемъ посѣтителя.

За стѣной послышался шорохъ и стукъ вдвигаемыхъ ящиковъ.

— Сама идетъ… Войдите въ залецъ, сейчасъ выйдетъ, обратилась старуха къ Астафьеву,

Она ввела его въ комнату съ свѣтло-насвѣтло натертыми полами, всю облитую яркимъ полдневнымъ солнцемъ, пропитанную тепличной атмосферой цвѣтущихъ желтофіолей и острымъ запахомъ выхоленной герани, съ легкою примѣсью деревяннаго масла. Птицы трещали безъ умолку. Котъ посмотрѣлъ съ минуту времени своими желтыми глазами на незнакомца, какъ будто раздумывая, стоитъ ли изъ-за него безпокоиться, и рѣшивъ, что не стоитъ, лѣниво откинулъ хвостъ въ сторону и снова уставилъ терпѣливо-пристальный взглядъ на клѣтку съ чижикомъ, висѣвшую надъ нимъ. По стѣнамъ были развѣшаны картинки божественнаго и платонически-чувствительнаго содержанія, съ трогательными надписями внизу, изъ Поль и Виржини, дѣвочка съ голубкомъ и тому подобное. Вдоль стѣнъ была аккуратно разставлена тяжелая мебель краснаго дерева, покрытая бѣлыми чехлами. Въ одномъ изъ угловъ красовался шкафъ съ фарфоровыми и стеклянными игрушками, а въ другомъ — большой образъ Николая Чудотворца въ серебряной ризѣ. Передъ этимъ образомъ горѣла неугасимая лампада; но надо было долго всматриваться въ нее, чтобъ отличить пламя, трепетавшее маленькимъ краснымъ пятномъ въ золотистомъ блескѣ яснаго лѣтняго дня.

Хозяйка не заставила себя долго ждать. Не прошло и пяти минутъ, какъ шорохъ и шелестъ за дверью усилились, дверь растворилась и вошла женщина среднихъ лѣтъ, худая, длинная и желтая, въ темномъ шерстяномъ платьѣ и въ шелковой мантильѣ, отдѣланной бахромами и какими-то некстати насаженными бантами, очень большими и безобразными. Мантилья эта была надѣта ради чужаго человѣка, что по всему было замѣтно, она была слишкомъ длинна и широка, немилосердно шуршала при малѣйшемъ движеніи и торчала такими безобразными складками на плечахъ, что длинная шея Алены Петровны, казалась еще тоньше, а голова съ жидкими, гладко зачесавными волосами, еще миніатурнѣе.

«Вотъ чучело-то!» подумалъ Астафьевъ, съ трудомъ сдерживая усмѣшку при первомъ взглядѣ на странное существо, представшее передъ нимъ.

Но чѣмъ больше всматривался онъ въ нее, тѣмъ меньше ему хотѣлось смѣяться: большіе сѣрые глаза Алены Петровны дышали такою искренностью, такимъ наивнымъ простодушіемъ, улыбка у нея была такая добрая. что это некрасивое, изрытое оспой лице невольно возбуждало симпатію и довѣріе.

Робко, съ застѣнчивыми ужимками строго держанной дѣвочки, поклонилась она своему посѣтителю и, на просьбу показать отдающуюся въ ея домѣ квартиру, молча повела его къ лѣстницѣ, ведущей на верхъ. Но любопытство ея было сильно возбуждено, и въ то время, какъ Николай Ивановичъ внимательно осматривалъ помѣщеніе, мысленно наполняя пустыя комнаты своею мебелью и вещами и населяя ихъ существами ему близкими, дочерью, друзьями, Алена Петровна украдкой всматривалась въ его лицо и молила Бога, чтобы дѣло между ними сладилось.

Въ несложной и однообразной жизни майорши жильцы играли громадную роль. Домовладѣлицей она сдѣлалась лѣтъ десять тому назадъ и квартира, которую она сдавала, была такъ дешева, что жильцы жили у нея подолгу, но только мало радости видѣла она до сихъ поръ отъ нихъ. Первые три года квартировалъ у нея какой-то отставной поручикъ съ женой, чахоточный и такой лютый въ гнѣвѣ, что когда онъ принимался учить свою супругу, несчастная жертва такъ стонала отъ боли, что въ домѣ никуда нельзя было спастись отъ ея крика. Ее слышно было даже и на улицѣ, и бѣдная Алена Петровна навзрыдъ плакала отъ состраданія. Впослѣдствіи оказалось, что поручикъ имѣлъ вѣскія причины такъ жестоко поступать съ супругой: не успѣли вынести его ногами впередъ изъ квартиры, какъ вдовушка умчалась съ тѣмъ самымъ морякомъ, изъ-за котораго у нея выходили исторіи съ покойнымъ мужемъ, и умчалась самымъ безсовѣстнымъ и неприличнымъ образомъ, не дождавшись сорочинъ, ни разу не помолившись на могилѣ покойнаго. Алена Петровна вспомнить не могла безъ содроганія про этихъ жильцовъ, и когда они ей грезились во снѣ, она непремѣнно отправлялась на слѣдующій день въ церковь и заказывала молебенъ тому угоднику, который помогаетъ отъ тяжкихъ сновидѣній.

Потомъ жила у нея генеральша, очень важная особа. Съ перваго же разу она обошлась съ Аленой Петровной такъ надменно и поставила ее отъ себя на такую дистанцію, что та не осмѣливалась даже напоминать своей жиличкѣ о платѣ за квартиру. А платила генеральша очень неакуратно и сбивчиво: то, напр., переплатитъ нѣсколько копѣекъ, то недоплатитъ нѣсколько рублей, — вѣчно путаница выходила. Послѣдній же годъ генеральша совсѣмъ перестала платить и на всѣ просьбы хозяйки, почтительнѣйше передаваемыя ей черезъ Варварушку, гнѣвалась и утверждала, что всегда жила въ благородномъ обществѣ и къ такимъ пассажамъ не привыкла.

— Будутъ деньги, сама пришлю… Что за напоминанія!

— Ну, что-жь дѣлать, Варварушка, подождемъ, — смирялась со вздохомъ Алена Петровна.

И дождалась она до того, что въ одинъ прекрасный день генеральша съѣхала, ни копѣйки не заплативши за цѣлыхъ полгода. Правда, она обѣщалась выслать деньги изъ имѣнія дочери, которая была замужемъ за какимъ-то графомъ и имѣла столько деревень, что генеральша вѣчно путалась, называя губерніи, въ которыхъ находились эти помѣстья; но развѣ можно разсчитывать на подобныя обѣщанія? Аленѣ Петровнѣ тогда же опытные люди сказали: «плакали ваши денежки, сударыня, — прощалыга должно-быть ваша генеральша!»

А когда узналось, что бывшая жиличка ея даже и не генеральша, а просто вдова титулярнаго совѣтника, Алена Петровна и сама убѣдилась, что деньги ея пропали.

— Всего обиднѣе то, что она меня своею важностью, да манерами обошла, жаловалась она своему духовнику, священнику приходской церкви, отцу Александру. — Представилась генеральшей, мы ей съ Варварушкой по чину и честь и почтеніе воздавали, да въ дурахъ и остались.

— Надо быть осмотрительнѣе, сударыня моя, наставлялъ отецъ Александръ свою духовную дочь въ житейской премудрости, нельзя такъ съ вѣтру ввѣряться людямъ, и вотъ вамъ мой совѣтъ: требуйте всегда за три мѣсяца, либо за четыре, деньги впередъ. Повѣрьте мнѣ, что если будете такъ поступать, завсегда будете обезпечены и безъ хлопотъ. Ну, и на личность человѣка тоже надо смотрѣть, безъ того нельзя.

Вѣроятно, памятуя слова эти, Алена Петровна и разсматривала такъ внимательно г. Астафьева, и чѣмъ больше смотрѣла она на него, тѣмъ больше онъ ей нравился: онъ казался ей и добрымъ, и честнымъ человѣкомъ. Ей отъ всей души хотѣлось сдать ему свой верхъ, но все-таки поладить окончательно дѣло, не посовѣтовавшись съ отцомъ Александромъ, Алена Петровна не рѣшалась. А отецъ Александръ непремѣнно спроситъ, семейный ли новый жилецъ, гдѣ служитъ, чѣмъ живетъ… Ужь это непремѣнно…

Алена Петровна довольно неловко приступила къ допросу… Николай Ивановичъ отвѣчалъ, что семья у него велика, одна только дочь восьми лѣтъ. Вопросъ же про жену онъ обошелъ молчаніемъ и Алена Петровна рѣшила про себя, что онъ долженъ быть вдовецъ. И должно-быть жена его умерла недавно, — вотъ почему онъ немного смутился и сдѣлался такой серьезный, когда она упомянула о ней.

А Николай Ивановичъ между тѣмъ размышлялъ о томъ, какъ хорошо будетъ его дѣвочкѣ въ этомъ глухомъ уголку, вдали отъ городской пыли, сутолоки и духоты, какъ близко отъ парка, отъ рѣки, сколько дешевыхъ и здоровыхъ наслажденій сулило такое сосѣдство!.. Доброту и привѣтливость хозяйки онъ тоже намѣревался порядкомъ эксплуатировать. Анѣ будетъ здѣсь отлично въ обществѣ этой простой, доброй женщины, съ ея птицами, котомъ, съ бѣленькой собачкой и ребятами, которыхъ онъ видѣлъ мелькомъ на ея дворѣ.

Онъ объявилъ, что квартира ему нравится и что онъ готовъ дать задатокъ. Но отъ задатка Алена Петровна отказалась. Ей очень хотѣлось бы имѣть господина Астафьева жильцомъ, она этого не скрывала, но вдругъ рѣшиться на такое важное дѣло было невозможно.

— Безъ совѣта отца Александра я никогда ничего не предпринимаю, проговорила она, запинаясь и путаясь въ словахъ отъ смущенія.

— Когда же я могу получить окончательный отвѣтъ? спросилъ Николай Ивановичъ.

— Да вотъ я переговорю съ отцомъ Александромъ… завтра, а можетъ-быть и сегодня… Извольте денька черезъ два пожаловать.

— Но вѣдь вашъ отецъ Александръ меня вовсе не знаетъ, возразилъ не безъ досады Астафьевъ, какой же совѣтъ онъ вамъ можетъ дать?

— Все равно-съ, я безъ ихъ благословенія никакъ не могу, упорно повторяла майорша. Напишите, пожалуйста, ваше имя, отчество и фамилію, я имъ покажу, прибавила она, направляясь поспѣшными шагами къ окну, на которомъ лежала запыленная тетрадка почтовой бумаги и торчало перо въ засиженной мухами чернилицѣ.

Онъ остановилъ ее на полпути.

— Не безпокойтесь, у меня съ собой визитныя карточки. Подавая ей карточку, онъ прибавилъ съ усмѣшкой: — Вамъ можетъ-быть угодно, чтобъ я приписалъ бы тутъ же, гдѣ я служу, въ какомъ состою чинѣ и какую справляю должность?

Алена Петровна не поняла ироніи этого предложенія.

— Ахъ да, пожалуйста! Это будетъ очень, очень хорошо, пожалуйста, сдѣлайте это!

Николай Ивановичъ, пожимая плечами, исполнилъ ея просьбу и обѣщалъ пріѣхать дня черезъ три за рѣшительнымъ отвѣтомъ.

Провожая его, Алена Петровна разсыпалась въ извиненіяхъ.

— Пожалуйста, извините меня, повторяла она, окончательно подкупленная его добродушною уступчивостью. — Я такъ много обязана отцу Александру… Съ тѣхъ поръ, какъ супругъ мой скончался, у меня только и опоры, что въ немъ… Даже въ пустякахъ привыкла я съ нимъ совѣтоваться… Я пойду къ нему сейчасъ, случается иногда, что передъ вечерней онъ дома.

И дѣйствительно.ъ, едва только Николай Ивановичъ успѣлъ скрыться изъ виду, какъ майорша начала торопливо надѣвать шляпу, взяла зонтикъ и вышла изъ дому.

— Я иду къ отцу Александру, Варварушка, объявила она, проходя мимо кухни.

— Поладили что ли съ жильцомъ-то? — полюбопытствовала старая служанка.

— Не знаю еще, ничего не знаю, надо съ батюшкой посовѣтоваться.

— Ступайте, Ступайте. Они таперича дома. Сейчасъ мнѣ ихняя Марѳа встрѣтилась… Большущаго, говоритъ, намъ сига изъ садка отъ Матухиной принесли… Батюшка приказали отварить къ обѣду. У нихъ сегодня гости, сынокъ пожаловалъ кушать.

VIII.

Алена Петровна не дослушала разсказа своей служанки. Неловко придерживая одной рукой зонтикъ, а другою — разлетающіяся полы своей гремящей мантильи, она шла торопливой, озабоченною походкой и такая была разсѣянная и взволнованная, что не замѣчала попадавшихся на встрѣчу знакомыхъ и не отвѣчала на ихъ поклоны.

— Куда это мчится наша майорша?.. Въ такомъ азартѣ, что земли подъ собой не слышитъ, смѣялся остставной коммиссаріатской чиновникъ, останавливаясь передъ фруктовою лавкой, на порогѣ которой сладко потягивался послѣ высыпки краснощекій здоровякъ, съ русой густою бородой, купецъ второй гильдіи Олуховъ.

Племянница его, курносенькая бѣляночка Настенька, раставлявшая по полкамъ банки и ящики, которыми былъ загроможденъ прилавокъ, пріостановила свое занятіе и, повернувъ къ посѣтителю смѣющееся лицо, заявила, что, кажется, Алена Петровна сдала сегодня свою квартиру. Сейчасъ забѣгала Варварушка за лимономъ и сказывала, что дѣло почти совсѣмъ слажено. Новый жилецъ хотѣлъ было и задатокъ дать, но Алена Петровна пожелала прежде съ отцомъ Александромъ посовѣтоваться.

— Нельзя, знаете, все же надежнѣе, когда духовное лицо благословитъ, замѣтилъ лавочникъ.

— Духовное лицо…. Ха-ха-ха! Нѣтъ, она бы лучше въ такихъ дѣлахъ съ сынкомъ отца Александра, съ Егоромъ Александровичемъ, посовѣтовалась бы… У этого есть чему научиться. Посмотрѣли бы вы, Кузьма Трофимовичъ, продолжалъ чиновникъ, запуская руку въ открытый мѣшокъ съ орѣхами, посмотрѣли бы вы, какую домину онъ на Николаевской улицѣ сооружаетъ — дворецъ да и только! Въ пять этажей выводитъ… Отвѣсьте-ка мнѣ этихъ самыхъ орѣшковъ фунтика два, Настасъя Арсентьевна! обратился онъ къ дѣвушкѣ. — И съ какими затѣями, балконами да колоннами, роскошь, я вамъ скажу!

Кузьма Трофимовичъ замѣтилъ на это, что и другой домъ господина Ласточкина имѣетъ свою прелесть. Въ двухъ шагахъ отъ желѣзной дороги и одна гостинница тысячъ десять чистаго доходу приноситъ.

— А дача ихъ, дяденька? вмѣшалась въ разговоръ Настя, ловко всыпая отвѣшанные орѣхи въ бумажный мѣшокъ и обвязывая его бичевкой. — Намеднись кухарка ихняя Варварушкѣ сказывала: отбою, говоритъ нѣтъ отъ съемщиковъ: за одни огороды пять сотъ рублей даютъ. И какъ у нихъ хорошо тамъ, прелесть! Два сада, прудъ… Въ комнатахъ полы паркетные и картины масляными красками по всѣмъ стѣнамъ… Мебель какъ у царей… Говорятъ, даже золотые стулья есть.

Всѣ эти свѣдѣнія о домашней обстановкѣ Егора Александровича Ласточкина, довольно впрочемъ преувеличенныя, Настенька черпала не изъ однѣхъ только бесѣдъ со служанкой майорши Побѣдашъ, а также и отъ самихъ барышень Ласточкиныхъ, съ которыми она видѣлась каждый разъ, когда онѣ пріѣзжали въ гости къ дѣдушкѣ. Эта привычка посылать за Настей осталась въ домѣ священника отъ покойной его жены, которая очень любила маленькую лавочницу и каждый разъ посылала за нею, когда пріѣзжали ея внучки.

Варварушка предупреждала свою госпожу, что у отца Александра сегодня гости, но она все-таки сконфузилась, увидавши пальто Егора Александровича въ прихожей; а когда услышала его голосъ, громко раздававшійся по всему маленькому дому священника, почтенная майорша начала жалѣть, что пришла, и раздумывать, не уйти ли назадъ, никого не потревоживши. Хорошо, что самъ батюшка прохаживался въ это время по своей залѣ и, услышавъ шумъ растворяемой двери, заглянулъ въ прихожую.

— Алена Петровна! Какими судьбами? — проговорилъ онъ съ привѣтливой улыбкой., благословляя привычнымъ жестомъ благоговѣйно сложенныя руки, которыя она подставляла ему, низко опустивъ голову. А у меня сынокъ въ гостяхъ, продолжалъ онъ, указывая на дверь въ гостиную. — Пожалуйте, онъ насъ не стѣснить, своими дѣлами такъ озабоченъ, что не до чужихъ. Знакомы, кажется?.. Егорушка, Алена Петровна Побѣдашъ.

Г. Ласточкинъ сидѣлъ въ креслѣ у окна и читалъ газеты. При появленіи отца съ гостьей онъ только слегка отдѣлилъ свое тучное туловище отъ мягкой спинки кресла, въ которомъ оно утопало, чуть-чуть кивнулъ головой и продолжалъ свое чтеніе, не удостоивая даже и взглядомъ посѣтительницу. Но за то съ какимъ любопытствомъ оглянула его съ ногъ до головы Алена Петровна!..

Отецъ Александръ сказалъ правду, — они были давно знакомы. Егоръ Александровичъ хаживалъ въ домъ майорши еще при жизни ея мужа; въ то время маленькій, плюгавенькій семинаристикъ съ большимъ удовольствіемъ кушалъ варенье и мармеладъ, которыми его угощали у майора. Потомъ, когда онъ поступилъ въ академію, Алена Петровна видѣла его рѣже, но все же онъ иногда забѣгалъ къ ней, когда приходилъ навѣщать отца, и разсказывалъ про князей Мценскихъ, у которыхъ онъ жилъ въ качествѣ репетитора при двухъ лѣнтяяхъ, готовившихся въ пажескій корпусъ у лучшихъ профессоровъ. Профессора были лучшіе. а потому брали по десяти рублей за урокъ. Къ такимъ дорогимъ урокамъ невыгодно было относиться небрежно и княгиня рѣшила, что надо взять репетитора. Благодаря такой системѣ обученія, князья Мценскіе выдержали вступительный экзаменъ довольно удачно, но мать ихъ видѣла, чего это стоило невзрачному семинаристику, и не разъ говорила мужу, что имъ слѣдуетъ держаться мсье Ласточкина. Она изучила своихъ птенцовъ и пришла къ такому убѣжденію, что если ихъ постоянно не подталкивать, ничего путнаго изъ нихъ не выйдетъ. Мсье Ласточкина пригласили остаться въ домѣ и тогда, когда молодые князья поступили въ корпусъ. Онъ долженъ былъ провѣрять ихъ уроки по воскресеньямъ и присаживать ихъ за занятія во время вакацій; остальное время онъ былъ свободенъ и только изрѣдка приглашался въ будуаръ княгини, чтобы прочитать ей какую-нибудь русскую повѣсть изъ тѣхъ, что всѣ знали и читали въ ея обществѣ.

Егоръ Александровичъ прожилъ у князей Мценскихъ шесть лѣтъ, въ теченіе которыхъ весьма акуратно посѣщалъ родителя, но всегда на такое короткое время, что прежніе знакомые совершенно потеряли его изъ виду и говорили про него, что онъ важничаетъ безмѣрно. Но какже ему было и не важничать? Всякій заважничался бы на его мѣстѣ. Онъ съумѣлъ такъ угодить всему семейству Мценскихъ, что они возили его съ собою три раза за границу, женили его на какой-то дальней родственницѣ и доставили ему такое мѣсто въ консисторіи, что Егору Александровичу завидовали многіе дѣйствительные и тайные совѣтники. На этомъ мѣстѣ онъ растолстѣлъ и заважничалъ пуще прежняго, лицо его покрылось лоскомъ, глаза совсѣмъ заплыли жиромъ; онъ началъ говорить въ носъ, вытягивая впередъ нижнюю губу и откидываясь небрежно на спинку кресла, и окончательно переставалъ узнавать многихъ изъ своихъ прежнихъ знакомыхъ.

Впрочемъ, надо было отдать справедливость Егору Александровичу: не взирая на кажущуюся лѣнь и апатію, онъ много трудился и не даромъ слылъ дѣльцомъ первостепеннымъ. Сослуживцы говорили про него, что на немъ все лежитъ, а прямой его начальникъ — длинный, блѣдный и плѣшивый, Леопардовъ, извѣстный подъ прозвищемъ хромаго чорта — тоже отдавалъ полнѣйшую справедливость его уму, ловкости и способностямъ. Выслушивая, по своему обыкновенію, съ терпѣливо-разсѣяннымъ видомъ безчисленнихъ мужей и женъ, являвшихся къ нему съ просьбой помочь имъ избавиться другъ отъ друга, Леопардовъ отсылалъ ихъ къ г. Ласточкину, приговаривая при этомъ съ двухсмыленной усмѣшкой, что съ его стороны приложено будетъ всевозможное стараніе, но что безъ содѣйствія Егора Александровича трудно разсчитывать на успѣхъ.

Много разсказывали про оригинальный способъ работать, придуманный Ласточкинымъ. Замкнется съ вечера въ кабинетъ. На письменномъ столѣ бутылокъ десять-двѣнадцать вина. Попишетъ, попишетъ да выпьетъ; попишетъ да выпьетъ… Глядишь, къ утру бутылки пусты и бумага готова. И такое изложеніе чистенькое, такое забористое, краткое и сильное, просто прелесть! Ни единаго слова изъ текста не выкинешь, факты подобраны и подтасованы ловко, всѣ казовые концы на-лицо, все двумысленное, темненькое припрятано, а суть дѣла, то-есть та суть, которую Егоръ Александровичъ желаетъ выставить, такъ въ носъ и бьетъ, и съ такой неотразимою силой, что остается только въ изумленіи развести руками, да униженно преклониться передъ такимъ великимъ мастерствомъ.

Разсказывали также про его остроумную находчивость съ начальствомъ. На неожиданный и грозный вопросъ одной важной особы: неужели это правда, "ъчто онъ, Ласточкинъ, позволяетъ себѣ брать такія огромныя взятки, — Егоръ Александровичъ съ невозмутимымъ хладнокровіемъ отвѣчалъ, что взятокъ онъ никогда не беретъ.

— Однако деньги тебѣ даютъ?

— Даютъ, ваше высокопревосходительство.

— За что же? продолжала придираться особа.

— За совѣты, ваше высокопревосходительство, безъ малѣйшей запинки, отвѣчалъ Ласточкинъ.

— Дорого же, однако, ты заставляешь платить за совѣты, замѣтила особа, и такъ какъ отвѣта на это замѣчаніе не послѣдовало, то разговоръ на этомъ и оборвался.

Леопардовъ, который присутствовалъ при этомъ допросѣ, тонко-претонко улыбался; а когда они вмѣстѣ вышли изъ пріемной особы, онъ дружески потрепалъ по плечу своего помощника и замѣтилъ:

— Тебѣ бы министромъ быть, Егоръ Александровичъ! — А затѣмъ онъ призадумался и проговорилъ со вздохомъ: — Чѣмъ чортъ не шутитъ… Дѣло только въ томъ, чтобы всегда концы хоронить, да не обнаруживаться прежде времени… Вотъ это, братецъ ты мой, самое главное и самое трудное въ нашемъ положеніи, потому трудное, что жаться свиньей на три тысячи, когда имѣешь возможность просаживать цѣлыхъ тридцать, это даже противно естеству человѣческому. По опыту тебѣ скажу, большую надо имѣть твердость духа, чтобы такимъ образомъ себя сдерживать.

Изъ разсказовъ Настеньки мы видѣли, что г. Ласточкинъ не обладалъ такою твердостію и не воздерживался отъ искушенія пускать пыль въ глаза своимъ ближнимъ.

Онъ и самъ сознавалъ за собой этотъ порокъ и, покоряясь безропотно его послѣдствіямъ, съ каждымъ днемъ умѣрялъ свои честолюбивые замыслы. Дошло, наконецъ, до того, что въ интимной бесѣдѣ онъ нерѣдко высказывался въ такомъ духѣ: выстроить бы еще домишко, да сколотить капиталецъ тысячъ въ двѣсти, тогда можно было бы и въ отставку выйти, поселиться на дачѣ, да вмѣсто бракоразводныхъ дѣлъ огородничествомъ заняться.

Дача за Московскою заставой была дорога Егору Александровичу по многимъ причинамъ, — она была пріобрѣтена на деньги, полученныя имъ за первое крупное дѣло, попавшее въ его цѣпкія, загребистыя руки. Онъ отдѣлалъ ее съ особенною заботливостью, не щадя ни хлопотъ, ни денегъ. Сюда пріѣзжалъ онъ искать вдохновенія въ сложныхъ, запутанныхъ дѣлахъ, а также отдыхать отъ трудовъ. Здѣсь такъ удобно было напиваться до чертиковъ, высыпаться по цѣлымъ суткамъ сряду и по временамъ давать просторъ долго сдержаннымъ страстямъ, безобразничая на-пропалую съ двумя-тремя пріятелями испытанной скромности.

Наконецъ, здѣсь родилась Лиденька, меньшая дочь дѣльца, единственное существо въ мірѣ, къ которому онъ питалъ нѣчто въ родѣ нѣжности.

Послѣ усиленной работы или здоровой выпивки возвращеніе его къ нормальному состоянію ознаменовывалось всегда тѣмъ, что онъ являлся весь растерзанный и блѣдный, съ взъерошенными волосами и мутнымъ взглядомъ, въ комнату жены и отрывисто спрашивалъ: гдѣ Лида?

Дѣвочку немедленно разыскивали, наскоро мыли ей лицо и руки, одѣвали съ ногъ до головы во все чистое и приказывали идти въ кабинетъ. Отецъ гладилъ ее по головкѣ, давалъ ей цѣловать свою широкую руку съ плоскими ногтями и всыпалъ ей въ приподнятый передникъ конфектъ, сколько влѣзетъ, а иногда всовывалъ ей въ кармашекъ золотой или асигнацію и отсылалъ назадъ къ нянькѣ, съ совѣтомъ купить на подаренныя деньги куклу.

Старшими своими дочерьми, Таничкой и Сашенькой, Егоръ Александровичъ очень мало интересовался. Забота о ихъ воспитаніи лежала всецѣло на Дарьѣ Никитишнѣ и производилась въ современномъ духѣ.

Съ молоду г-жа Ласточкина, какъ дама съ гоноромъ и знающая себѣ цѣну, предавалась фанаберіямъ и слыла за особу съ капризомъ и характеромъ; но по мѣрѣ того, какъ дочери ея росли и развивались, рѣзкія свойства маменьки постепенно сглаживались отъ постоянныхъ стычекъ съ бѣсомъ самостоятельности и презрѣнія къ авторитетамъ, который вселился въ ея барышень.

На упреки матери въ неуваженіи къ ней, Таничка съ Сашенькой такъ и сыпали рѣзкостями.

— Что-жь, прикажете притворяться, что ли? огрызалась старшая.

— Вы можетъ-быть знаете, гдѣ это самое уваженіе продается, такъ укажите, сдѣлайте одолженіе, мы купимъ; если капиталовъ хватитъ, острила младшая.

— Надо его заслужить сначала, а потомъ требовать, подхватывала ея сестра.

Отношенія дѣвицъ Ласточкиныхъ къ отцу заключались только въ одномъ: будучи твердо убѣждены въ томъ, что онъ заграбастываетъ пропасть денегъ, онѣ распоряжались этими деньгами по своему усмотрѣнію и не давая себѣ труда выпрашивать ихъ. Всѣмъ было извѣстно, что г. Ласточкинъ акуратно расплачивается по счетамъ, предъявленнымъ ему изъ магазиновъ, и барышни его пользовались неограниченнымъ кредитомъ по всему гостиному двору.

Сыновья Егора Александровича представляли изъ себя необтесанныхъ и вихрястыхъ гимназистовъ, вѣчно озабоченныхъ изобрѣтеніемъ сложныхъ и зловредныхъ шалостей. Заботы эти, отражаясь на ихъ физіономіи, придавали имъ мрачный видъ маленькихъ заговорщиковъ въ постоянной борьбѣ противъ общественнаго порядка и спокойствія.

Нельзя сказать, чтобъ отецъ вовсе не занимался ими, онъ преисправно сѣкъ ихъ по нѣскольку разъ въ годъ за ссоры съ сестрами, грубость съ матерью, за лѣнь и за шалости въ гимназіи и, наконецъ, по собственному своему усмотрѣнію, когда ему начинало казаться, что уваженіе мальчишекъ къ родительской власти начинаетъ ослабѣвать.

Нѣтъ, было бы несправедливо сказать, что дѣлецъ не занимается воспитаніемъ своихъ сыновей. Да и на старшихъ дочерей пришлось волей-неволей обратить вниманіе; Таничкѣ минуло восемнадцать лѣтъ и женихи начинали уже серьезно набиваться. Сегодня Егоръ Александровичъ пріѣхалъ къ отцу именно для того, чтобы переговорить съ нимъ объ одномъ статскомъ совѣтникѣ, который сильно пріударялъ за его старшею дочерью.

Не мудрено, что Егоръ Александровичъ вытянулъ нижнюю губу длиннѣе обыкновеннаго, а откормленный жирный животъ выпятилъ презрительнѣе, чѣмъ когда-либо, при появленіи Алены Петровны. Почтенная майорша выбрала такую неудобную минуту для своего посѣщенія. Она явилась именно въ ту минуту, когда всѣ вступительныя фразы были сказаны, имя претендента названо и когда оставалось только взвѣсить обстоятельно, съ помощью батюшки, выгоды и невыгоды представляющейся партіи.

Ничего этого не успѣлъ сдѣлать Егоръ Александровичъ, — отецъ его такъ не кстати разлюбезничался съ этой майоршей. «Пришла за совѣтомъ… Скажите, пожалуйста, какая важность! Ну, выслушалъ бы ее въ залѣ, такъ нѣтъ, нужно было пригласить въ стиную, усадить на диванъ, да еще поощрять на безконечную болтовню о пустякахъ», — думалъ Егоръ Александровичъ, разсѣянно пробѣгая отдѣлъ новостей въ газетѣ и невольно прислушиваясь къ разговору отца съ посѣтительницей.

— Фамилію позволите узнать? спрашивалъ между тѣмъ священникъ, когда она сообщила ему о посѣщеніи Николая Ивановича.

Алена Петровна подала ему визитную карточку.

«Надворный совѣтникъ Николай Ивановичъ Астафьевъ, служитъ тамъ-то и занимаетъ такую-то должность» прочиталъ вслухъ отецъ Александръ.

— Ты такого не знаешь, Егорушка? обратился онъ къ сыну.

При имени Астафьева Егоръ Александровичъ быстро поднялъ голову и взглядъ его встрѣтился со взглядомъ отца.

— Позвольте прочесть, сказалъ онъ, довольно поспѣшно приподнимаясь съ мѣста и протягивая руку за карточкой.

Отецъ ему передалъ ее, а затѣмъ замѣтилъ съ улыбкой гостьѣ:

— Шутникъ долженъ быть этотъ господинъ Астафьевъ. Это онъ ради смѣха такъ пространно отрекомендовался.

— Ахъ нѣтъ, какъ можно, батюшка! Онъ очень хорошій господинъ, и очень, очень вѣжливый… Это они для меня… Я сама ихъ просила все обстоятельно прописать, оправдывала Алена Петровна своего будущаго квартиранта, краснѣя при этомъ до ушей и бросая растерянные взгляды на г. Ласточкина, съ котораго вся спѣсь какъ-то вдругъ слетѣла и замѣнилась добродушіемъ.

На вопросъ отца, не извѣстенъ ли ему этотъ г. Астафьевъ, онъ ничего не отвѣчалъ, — не разслышалъ вѣрно, — но за то самъ началъ распрашивать майоршу: много ли комнатъ въ отдаваемомъ ею помѣщеніи? Есть ли при квартирѣ конюшни и сарай? За какую цѣну сдаетъ она эту квартиру?

— Триста рублей, отвѣчала она уже болѣе спокойнымъ тономъ.

Г. Ласточкинъ замѣтилъ, что за такую квартиру въ центрѣ города надо заплатить рублей пятьдесятъ въ мѣсяцъ, если не больше. Да и здѣсь можно было бы взять за нее дороже того, что беретъ Алена Петровна. Впрочемъ, онъ одобрилъ ее за умѣренность, — такимъ манеромъ никогда пустая не простоитъ, а это тоже разсчетъ.

Вообще, онъ такъ съумѣлъ пріободрить майоршу, сдѣлался такой простой и ласковый, что Елена Петровна все болѣе и болѣе узнавала въ немъ прежняго Егорушку и спрашивала себя: «чего она, дура, такъ перетрусила, увидѣвъ его круглую, откормленную фигуру у окна? Человѣкъ онъ совсѣмъ милый. Конечно, по всему видно, что онъ богатъ и ни въ комъ не нуждается, такъ что-жь изъ этого? — вѣдь и ей тоже его денегъ не нужно».

А Егоръ Александровичъ между тѣмъ продолжалъ распространяться о дороговизнѣ жизни въ Петербургѣ и о трудности существовать въ нынѣшнее время на маленькія средства. Потомъ онъ перешелъ къ сообщенію между здѣшними мѣстами и той улицей, гдѣ находится департаментъ, въ которомъ служитъ Астафьевъ, и пожалѣлъ его за предстоящія траты на извощиковъ, но вспомнилъ про конку и успокоился.

Наконецъ, въ заключеніе, Егоръ Александровичъ замѣтилъ, что г. Астафьевъ получаетъ жалованья не болѣе полуторы тысячи въ годъ и что на такія скромныя средства жить приличнымъ образомъ довольно трудно; но что, по всей вѣроятности, онъ человѣкъ разсчетливый, если рѣшился на такую благоразумную мѣру, какъ переселеніе въ здѣшніе края, и надо надѣяться, что будетъ акуратно платить за квартиру.

Съ этими словами онъ снова взглянулъ на карточку, оставшуюся въ его рукѣ, а затѣмъ, вмѣсто того, чтобы возвратить ее Аленѣ Петровнѣ, машинально положилъ ее въ боковой карманъ своей щегольской визитки… по разсѣянности вѣрно.

— Пошли вамъ Господь! Отъ души желаю вамъ удачи съ новымъ жильцомъ, повторялъ отецъ Александръ, провожая свою духовную дочь доприхожей. — На этой недѣлѣ непремѣнно побываю у васъ… Давно ужь собираюсь, да все то то, то другое задерживаетъ… А надо провѣдать, непремѣнно надо… Все ли у васъ въ порядкѣ, птички ваши, котикъ, Варварушка? говорилъ съ привѣтливой улыбкой отецъ Александръ.

Улыбка эта расплылась еще шире по благообразному лицу старика, когда, вернувшись назадъ, онъ взглянулъ на ухмылявшагося сына.

— Извѣстенъ тебѣ этотъ Астафьевъ? спросилъ отецъ Александръ.

Егоръ Александровичъ махнулъ рукой.

— Еще бы!.. Это тотъ самый Астафьевъ, на женѣ котораго желаетъ жениться Таманскій.

Батюшка развелъ руками.

— Что ты?!

— Я же вамъ говорю.

— Какже такъ? продолжалъ недоумѣвать старикъ.

— Да очень просто: развести ихъ надо, вотъ и все, отвѣчалъ, посмѣиваясь, сынъ.

IX.

Прошло болѣе года съ тѣхъ поръ, какъ Астафьевы переѣхали на новую квартиру. Однажды, вскорѣ послѣ обѣда, отецъ Александръ пришелъ навѣстить Алену Петровну. Переговоривъ съ нею о погодѣ, о цѣнахъ на мясо, на рыбу и на овощи и освѣдомившись, какъ думаетъ она поступить съ капустой въ нынѣшнемъ году — свою-ли нарубить или изъ лавки купца Олухова брать, священникъ завелъ рѣчь про жильцовъ Алены Петровны.

Майорша разсыпалась въ похвалахъ Николаю Ивановичу и его дочкѣ. Она сжилась съ ними точно съ родными. Изъ одного только и выходятъ у нихъ споры, изъ-за того, что Николай Ивановичъ никакого усердія къ церкви не проявляетъ: и самъ въ храмъ Божій не заглядываетъ, и дочку не учитъ благочестію; впрочемъ, во всемъ остальномъ добрѣе и честнѣе человѣка трудно найти. Даже съ ихъ хмурой и несловоохотливой кухаркой и она, и Варварушка жили въ большомъ ладу; даже Аришку Алена Петровна помянула добрымъ словомъ, хотя эту послѣднюю видѣла только раза три и мелькомъ. Хозяинъ, шапочникъ, къ которому отдали Аришку въ ученье, пускалъ ее домой только по великимъ праздникамъ, — такой былъ онъ аспидъ и скаредъ.

Очень осторожно и не придавая особеннаго значенія своимъ распросамъ, вывѣдалъ отецъ Александръ отъ майорши множество подробностей о житьѣ-бытьѣ Астафьевыхъ. Онъ узналъ, что каждое утро Николай Ивановичъ отправляется на службу, а дочка его садится за уроки и учитъ ихъ одна до тѣхъ поръ, пока не вызубритъ. Потомъ она спускается внизъ къ хозяйкѣ, либо играетъ съ ея котомъ и съ Амишкой, либо слушаетъ разговоры Алены Петровны съ разными монашками, старицами, богомолками и тому подобными «божьими» людьми. Иногда майорша беретъ ее съ собой на кладбище или въ церковь. Николай Ивановичъ ничего противъ этого не имѣетъ. Онъ увѣренъ, что его дѣвочка дурному отъ Алены Петровны не научится, и смотритъ на ихъ дружбу съ большимъ удовольствіемъ, точно также какъ и на ея сближеніе съ бойкой хорошенькой Настей, племянницей купца Олухова.

— Онъ какъ-то разъ спросилъ у меня, — это было еще прошлою зимой, послѣ того, какъ Аня затащила Настю наверхъ, — знаете вы эту дѣвушку, Алена Петровна? — Какже мнѣ ее не знать, говорю, когда она у меня на глазахъ родилась и выросла. — Ну, и отлично, говоритъ, мнѣ больше ничего и не надо. — и самъ послѣ того сталъ зазывать къ себѣ Настю, чтобы почаще приходила заниматься и гулять съ его дочкой.

Аня такъ пристрастилась къ своей новой подругѣ, что Аришка была совсѣмъ забыта. Оно и понятно, — съ Настей можно было играть и рѣзвиться какъ съ маленькой и разговаривать какъ съ большой.

— Но отца своего она обожаетъ превыше всего, увѣряла Алена Петровна. — Чѣмъ бы она ни была занята, какъ ни пріятно ей съ чужими, а ужь къ пяти часамъ ее такъ и тянетъ, такъ и тянетъ къ окну… И какъ увидитъ конку, сейчасъ прыгъ на крыльцо и топчется на мѣстѣ до тѣхъ поръ, пока карета не остановится. И Николай Ивановичъ, тоже въ большомъ нетерпѣніи, все время рядомъ съ кондукторомъ стоитъ на площадкѣ и высматриваетъ свою дочку… Почнутъ знаки другъ дружкѣ дѣлать и ужь не терпится ему скорѣе расцѣловать ее, завсегда раньше времени съ подножки соскочитъ… А она козленкомъ вокругъ него прыгаетъ: «папочка, папочка!» — въ такомъ восторгѣ, точно вѣкъ не видались.

Отецъ Александръ слушалъ эти разсказы съ большимъ вниманіемъ; все, что касалось Астафьева, повидимому сильно интересовало его. Ему захотѣлось знать, съ кѣмъ онъ видится, кто къ нимъ ѣздитъ изъ Петербурга, тѣ-ли же самые гости, что въ прошломъ году, или другіе?

Алена Петровна отвѣчала, что все тѣ же. Но особенно часто бываетъ одинъ, высокій такой, худощавый, Григорьевымъ звать. Съ этимъ самымъ Григорьевымъ и въ паркъ ходятъ гулять, и въ лодкѣ катаются, а въ дурную погоду книжки промежъ себя вслухъ читаютъ. Сама Алена Петровна при этихъ чтеніяхъ не присутствовала, но ей извѣстно черезъ Настеньку Олухову, что у нихъ очень занятно проводятъ время. «Ни за что нельзя соскучиться», говорила Настя.

— И за квартиру все такъ же акуратно платятъ? продолжалъ допрашивать отецъ Александръ.

— Ну, за квартиру какъ случится. Иногда отдадутъ за мѣсяцъ впередъ, а иногда просятъ обождать. Намеднись встрѣтились мы какъ-то въ сѣнцахъ, — я изъ кухни шла, а они къ себѣ на верхъ поднимались… Я вамъ, говоритъ, раньше будущаго мѣсяца денегъ не отдамъ, Алена Петровна, — надо Анѣ шубку справить къ зимѣ, а то ей не въ чемъ будетъ ходить въ гимназію. — Какъ хотите, говорю, мнѣ все равно, я подожду пожалуй.

Священникъ крякнулъ и знаменательно поджалъ губы.

— Капиталами, значитъ, не владѣютъ? замѣтилъ онъ съ усмѣшкой.

— Какіе тамъ капиталы! Только бы концы съ концами ввести.

— Тэкъ-съ.

Онъ помолчалъ немного, побарабанилъ пальцами по столу и съ минуту времени задумчиво смотрѣлъ въ сторону, а затѣмъ снова обернулся къ хозяйкѣ и, пытливо посматривая на нее, проговорилъ:

— А про супругу ихнюю изволили слышать? Чай пишутъ дочкѣ-то изъ-за границы?

— Развѣ супруга ихняя не скончалась? спросила Алена Петровна, широко раскрывая глаза отъ изумленія.

Отецъ Александръ покачалъ головой и тихо засмѣялся. Его, повидимому, очень забавляло удивленіе майорши.

— Что вы! Что вы, сударыня! Съ чего вы это взяли? Мадамъ Астафьева находится въ вождѣленномъ здравіи и все съ той же самой особой жуируетъ, съ которой за границу уѣхала… Неужто же вы не слышали?

Ничего подобнаго Алена Петровна не слыхала; она до сихъ поръ была въ полной увѣренности, что Николай Ивановичъ — вдовецъ. Аня никогда не упоминала про мать, а прислуга у нихъ была неразговорчивая. Сообщеніе отца Александра было для нея такою новостью, отъ которой она просто опомниться не могла.

— Какже, какже, мадамъ Астафьева изволитъ здравствовать, повторилъ онъ, — здравствовать и благоденствовать. Красавица, говорятъ, и фамиліи знатной, за вашего Астафьева по любви вышла, а могла бы много лучше партію сдѣлать. Впрочемъ, они до прошлаго года голубками, говорятъ, жили, но тутъ господинъ одинъ подвернулся… Ну, и свихнулась дамочка, — продолжалъ старикъ, не переставая лукаво ухмыляться растерянному виду, съ которымъ майорша выпучивала на него глаза. — Надо и то сказать, продолжалъ онъ съ легкимъ вздохомъ, что устоять было трудно: тамъ — блескъ, роскошь, всевозможныя свѣтскія утѣхи, все, чѣмъ врагъ человѣческій смущаетъ женскія души, а тутъ — бѣдность невылазная, безъ всякой отрады. Къ тому же она и по рожденію, и по вопдитанію совсѣмъ не пара г-ну Астафьеву и къ другой обстановкѣ привыкла…

Но тутъ Алена Петровна горячо вступилась за своего квартиранта. По ея мнѣнію, надо было быть очень взыскательной особой, чтобы не довольствоваться такимъ супругомъ, какъ Николай Ивановичъ. Личность во всѣхъ отношеніяхъ такая пріятная, что къ нему даже трудно не имѣть расположенія. Изъ себя красивый и видный, а также и все прочее, нравъ и обращеніе…

— Нѣтъ, батюшка, какъ хотите, а покинуть такого мужа только потому, что онъ не при деньгахъ, это очень не хорошо. Чѣмъ же онъ виноватъ, бѣдный?… Вы говорите, она — красавица и по любви вышла за него замужъ, стало-быть и онъ тоже былъ къ ней привязанъ?… Да оно иначе и быть не могло, — сердце у него такое любящее. Какъ онъ дочку-то свою обожаетъ!… Я вамъ не разсказывала, заболѣла она какъ-то, у насъ нынѣшнею весной, такъ чуть съ ума не сошелъ отъ отчаянья, цѣлую недѣлю не пивши и не ѣвши у ея постельки просидѣлъ. И ужь какая радость была, какъ стала поправляться!… А мы-то съ Варварушкой его все за вдовца считали… И съ чего только намъ это представилось, ума не приложу!

Она вспомнила, какъ уклончиво отвѣчалъ Николай Ивановичъ на ея первый вопросъ о женѣ… Другая на ея мѣстѣ, по одной этой уклончивости, догадалась бы, въ чемъ дѣло, но Алена Петровна была не изъ догадливыхъ… Вонъ Настенька Олухова — та послѣ первой встрѣчи съ Николаемъ Ивановичемъ спросила: — вы это навѣрно знаете, Алена Петровна, что г-нъ Астафьевъ вдовецъ? — Чѣмъ же ему быть, Настя? Еслибъ жена его уѣхала куда на побывку, разговоръ бы про то у нихъ шелъ, отвѣчала майорша, — а ты развѣ слышала что? — Нѣтъ, я такъ, отвѣчала Настя. А немножко спустя она прибавила: — Вы, Алена Петровна, никогда не спрашивайте у Анички про ея мамашу. Николай Ивановичъ этого не любитъ. Они, кажется, не совсѣмъ въ ладу съ покойницей жили.

Все это было сказано безъ вниманія, на вѣтеръ такъ сказать, и съ тѣхъ поръ племянница купца Олухова ни разу не затрогивала этого предмета; но сегодня, во время бесѣды съ отцомъ Александромъ,

Алена Петровна вспомнила этотъ разговоръ и ей стало казаться, что Настя не спроста спросила у нея тогда, увѣрена ли она въ томъ, что Николай Ивановичъ — вдовецъ, и предупреждала ее не распрашивать Аню про мать.

Насладившись вдоволь смущеніемъ майорши, о. Александръ поднялся съ мѣста, чтобъ идти домой. Алена Петровна приняла его благословеніе и вышла провожать его на крылечко молча, но затѣмъ она накинула на голову косыночку, которую держала въ рукахъ, и догнала его на поворотѣ улицы. Алена Петровна давно уже не была такъ сильно взволнована.

— Батюшка, вы это навѣрно знаете?

— Что такое? благослонно улыбнулся онъ. — Про что вы спрашиваете?

— Да про Николая Ивановича… Мы съ Варварушкой были такъ увѣрены. что онъ — вдовецъ.

О. Александръ пожалъ плечами.

— Вольно же вамъ было не спросить меня объ этомъ раньше, я бы вамъ давно сказалъ. Мнѣ нельзя этого не знать…

Онъ хотѣлъ еще что-то прибавить, но остановился и, приложивъ руку козырькомъ къ глазамъ, началъ всматриваться въ дѣвушку съ распущеннымъ зонтикомъ, которая шла къ нимъ на встрѣчу. О. Александръ замедлилъ шагъ и по лицу его расплылась добродушная улыбка.

— Вотъ и Настенька. На гуляньѣ вѣрно летитъ? обратился онъ къ майоршѣ. — Здраствуй. Настя! привѣтливо кивнулъ онъ на почтительный поклонъ, съ которымъ дѣвушка къ нему приблизилась. — Куда стремишься? Въ Лѣтній садъ вѣрно? Хорошее дѣло, продолжалъ объ, не дожидаясь отвѣта, — другаго такого денька не скоро дождемся… Какую осень намъ Господь посылаетъ, благодать да и только!

— Все ли у васъ благополучно, батюшка? спросила Настя, поздоровавшись съ Аленой Петровной. — Я слышала, будто Дарью Никитишну посылаютъ доктора за границу, правда это?

— Правда, правда. И барышни конечно за ней уцѣпились. Да и понятно, лестно вѣдь на Парижъ посмотрѣть.

Онъ остановился среди улицы, чтобы поболтать съ Настей, не обращая вниманія на прохожихъ, впрочемъ довольно рѣдкихъ, которые оглядывались на нихъ. Алена Петровна тоже остановилась и, разсѣянно посматривая по стороналъ, все думала о томъ, какъ это онѣ съ Варварушкой не догадались, что у Николая Ивановича жена жива.

— Я говорю: пусть покатаются. Если есть на то деньги и охота, почему не покататься? А Лиду у меня оставьте, говорилъ о. Александръ.

Настя захлопала въ ладоши отъ радости.

— Ахъ, какъ это будетъ хорошо, прелесть! Мы съ ней опять будемъ, какъ въ прошломъ году, грибы собирать, помните?

— Помню, помню… Я такъ и сказалъ Егору, вы тамъ какъ хотите, хоть въ Америку отправляйтесь, но только Лиду мнѣ отдайте… А ты бы, Настенька, зашла бы когда ко мнѣ. Совсѣмъ забыла старика, никогда не провѣдаешь, это нехорошо.

— Все некогда батюшка, сами знаете, вѣдь въ лавкѣ-то я одна… Да вотъ пріѣдетъ Лида, я опять буду къ вамъ забѣгать, а теперь что же? вы своимъ дѣломъ заняты, еще обезпокоишь, пожалуй…

— Какое тутъ безпокойство! Я тебѣ всегда радъ, сама знаешь, проказница!

О. Александръ повернулся къ майоршѣ.

— Знакомство наше давнишнее. Помните, Алена Петровна, какой крошкой сія дѣвица къ моей покойницѣ хаживала?

---

О. Александръ сказалъ правду: и онъ также, какъ и Алена Петровна, зналъ Настю съ дѣтства.

Да и кто въ околодкѣ ея не зналъ? Мать ея всю жизнь сидѣла за тѣмъ самымъ прилавкомъ, за которымъ сидитъ теперь ея дочь, а отца ея цѣлыхъ семь лѣтъ сряду можно было встрѣчать во всѣхъ трактирахъ и кабакахъ, которыми изобилуетъ эта мѣстность. Потомъ онъ провалился куда-то и вотъ до сихъ поръ о немъ — ни слуху, ни духу. Прошла было молва, что его за какое-то неосторожное художество гдѣ-то судили въ провинціи и въ Сибирь сослали, но слухъ этотъ впослѣдствіи ничѣмъ не подтверждался. Его жена и дочь говорили, что ничего о немъ не знаютъ и считаютъ его умершимъ. Настю ещепри отцѣ хотѣли отдать учиться въ школу, а потомъ къ какой-нибудь хорошей мадамъ-француженкѣ, чтобъ она могла модный магазинъ замѣсто овощной лавки открыть, но намѣреніе это годъ отъ году откладывалось, — все не до того было… Къ тому же такая шустрая дѣвочка нужна была и дома, и въ лавкѣ. Торговля шла бойко, но на наёмъ прикащика барышей не хватало, а Настя съ пяти лѣтъ такъ навострилась фунтики завертывать, да на вѣсы товаръ класть, что безъ нея — какъ безъ рукъ. Это и дядя ея замѣтилъ, когда купилъ у сестры лавку и серьезно, по-мужски, занялся дѣломъ. У дяди былъ капиталъ и торговлю онъ значительно расширилъ, но вмѣсто прикащика нанялъ только мальчика въ подмогу Настѣ, которая не умѣла считать на счетахъ, и положилъ ей жалованье — родственное жалованье — три рубля въ мѣсяцъ, т. е. вдвое меньше того, что онъ платилъ мальчику, и въ десять разъ меньше того, что надо было заплатить прикащику. Но Настя была и тому рада: разъ, что послѣ смерти матери ей некуда было головы приклонить и кромѣ отвѣшиванія фунтиковъ она никакого ремесла не знала, а второе, что страшно было какъ-то съ непривычки у чужихъ служить. Здѣсь же ей все было родное — и лавка, и мѣстность, а также и хозяинъ.

Впрочемъ, надо было отдать справедливость Кузьмѣ Трофимовичу, онъ тоже смотрѣлъ на Настеньку не какъ на чужую и цѣнилъ по-своему ея заслуги. Съ каждой ярмарки, на которую онъ ѣздилъ за товаромъ, привозилъ онъ ей подарки въ видѣ шляпъ, матерій на платья и тому подобное.

Ему было и пріятно, и выгодно наряжать племянницу. Миловидная наружность дѣвушки много выигрывала отъ яркихъ цвѣтныхъ галстучковъ и ловко сшитыхъ платьевъ и торговля Олухова шла годъ отъ году успѣшиѣе.

Настя это знала.

— Вы на какомъ положеніи у дяденьки? спросилъ у нея однажды Астафьевъ, вскорѣ послѣ того, какъ она, черезъ Аню, познакомилась съ нимъ.

— Какое такое положеніе? — отвѣчала она со смѣхомъ. — Ему извѣстно, что безъ меня всѣ покупатели къ Андромедину перейдутъ, вотъ и все тутъ. У Андромедина товаръ и лучше, и дешевле, чѣмъ у насъ, а всѣ къ намъ льнутъ… Какже послѣ этого дяденькѣ не дорожить мной?

И, помолчавъ, немного, она прибавила:

— Вѣдь лавку-то онъ у маменьки за полцѣны купилъ.

— Какъ такъ?

— Да также. Надулъ — да и все тутъ. Онъ на это мастеръ. Вы не смотрите, что такимъ добрякомъ выглядитъ. Я ужь сколько такихъ мошенничествъ за нимъ знаю, разсказать, такъ никто не повѣритъ, право.

И заглянувъ смѣющимися глазами въ лицо своего слушателя, она продолжала.

— И тѣ деньги, за которыя купилъ, и тѣ не отдалъ, ей-богу!

— Но у васъ вѣрно есть документъ на эти деньги?

— Есть какая-то бумага, но только, говорятъ, никуда не годится. Я кое-кому показывала и всѣ одно и то же сказали, что бумага невѣрная и что я по ней ничего не получу, если до суда дойдетъ. Какъ вы думаете, Николай Ивановичъ, правду это говерятъ?

— Покажите мнѣ вашу бумагу, тогда я вамъ можетъ-быть скажу что-нибудь, отвѣчалъ Астафьевъ.

Разсмотрѣвъ курьёзную белиберду о двухъ тысячахъ цѣлковыхъ. о которыхъ въ роспискѣ купца Олухова было написано съ такими оговорками и крючками, что въ концѣ концовъ трудно было понять, онъ ли долженъ эту сумму племянницѣ или племянница ему, — Николай Ивановичъ посовѣтовалъ Настѣ добыть отъ дяди другой документъ, болѣе вѣрный.

— Вѣдь вы съ нимъ въ хорошихъ отношеніяхъ, такъ постарайтесь это сдѣлать теперь, пока вы ему нужны и пока никто не имѣетъ на него вліянія. Мало ли что можетъ случиться? Онъ еще, пожалуй, женится.

Настя засмѣялась веселымъ, беззаботнымъ смѣхомъ.

— Выдумаете!.. Да онъ и смолоду-то объ одномъ только и думалъ, что-бъ въ монахи постричься, — гдѣ ужь ему жениться! Нѣтъ, онъ не женится, продолжала она увѣреннымъ тодомъ, и другой бумаги, кромѣ этой, онъ мнѣ не дастъ, ужь это вѣрно, сколько хочешь проси, не дастъ. Онъ этою бумагой надѣется меня завсегда въ рукахъ держать… Вотъ я вамъ скажу: «У меня, — говоритъ намеднись, — только всей родни что ты, Настенька. Если будешь мнѣ покорна, все твое будетъ; ну, а если нѣтъ, не погнѣвайся, все до крошечки въ обитель отпишу».

— И мои деньги вы тоже отдалите въ обитель, дяденька? спросила у него съ усмѣшкой Настя.

— И твои тоже, невозмутимо отвѣчалъ Кузьма Трофимовичъ.

Разговоръ этотъ происходилъ между ними съ годъ тому назадъ. Съ тѣхъ поръ много произошло перемѣнъ: во-первыхъ, Настя еще ближе сошлась съ жильцами Алены Петровны и дня не проходило, чтобъ она не забѣжала къ нимъ, хотя бы на минуту; а во-вторыхъ, про эту короткость начали уже болтать добрые люди, болтать такъ настойчиво и громко, что и до дяденьки дошли кое-какіе слухи. Вчера и сегодня у Насти были непріятности съ нимъ изъ-за Астафьевыхъ. Можетъ-быть поэтому она и уклонилась отъ прямаго отвѣта, когда отецъ Александръ спросилъ у нея, куда она идетъ сегодня вечеромъ, не въ Лѣтній ли садъ. Она такъ ловко обошла этотъ вопросъ, что ему и въ голову не пришло подозрѣвать, что ее ждутъ у Астафьевыхъ, чтобъ идти вмѣстѣ съ Аней и Николаемъ Ивановичемъ въ Зоологическій садъ.

---

Проводивъ священника вплоть до его дома, Алена Петровна отправилась съ Настей назадъ.

Вечеръ обѣщалъ быть прелестнымъ. Розовыя облака скользили по небу, въ воздухѣ пахло свѣжимъ сѣномъ, спѣлыми плодами, и легкій вѣтерокъ рябилъ поверхность, воды, позолоченной лучами заходящаго солнца.

Проходя мимо того мѣста, гдѣ покачивалась знакомая лодочка, Настя вспомнила, сколько пріятныхъ часовъ провела она въ ней, катаясь по цѣлымъ вечерамъ въ обществѣ такихъ милыхъ людей, какъ Астафьевъ, его дочка и ихъ пріятели. Воспоминаніе это вызвало улыбку на ея лицѣ; она подумала, что никогда еще не была такъ счастлива, какъ въ нынѣшнемъ году, и чуть было не высказала вслухъ эту мысль. Но она взглянула на свою спутницу и у нея въ одно мгновеніе исчезла охота откровенничать съ нею, — у Алены Петровны былъ такой озабоченный видъ и такое печальное выраженіе лица.

— Что съ вами, моя голубушка? спросила у нея съ участіемъ Настя.

— Охъ, Настенька! — вздохнула майорша, — кто о чемъ, а у меня нейдетъ изъ ума Николай Ивановичъ, да и все тутъ. Всегда говорила я, что благочестія въ немъ мало и что Господь Богъ накажетъ его за презрѣніе къ священнослужителямъ и вообще за нерадѣніе къ церкви, вотъ и вышло по-моему! Мы по своей грѣховной слѣпотѣ мнимъ, что и то сойдетъ, и другое проѣдетъ, многотерпѣливъ бо есть Царь нашъ небесный и нѣсть предѣла Его милосердію, а между тѣмъ…

Настя какъ вкопанная остановилась на мѣстѣ.

— Что такое? Къ чему вы все это ведете? — спросила она дрожащимъ отъ волненія голосомъ.

— Ужь не знаю, право, говорить ли тебѣ… Впрочемъ, мнѣ отецъ Александръ безъ особенной тайности это передалъ…

— Что такое? — еще тревожнѣе и настойчивѣе повторила Настя. — Что вамъ могъ сказать о. Александръ про Астафьевыхъ? Враки вѣрно какія-нстбудь!

Алена Петровна опять вздохнула.

— Нѣтъ, Настенька, не враки. Батюшкѣ все до крошечки извѣстно про Николая Ивановича. Да и не ему одному, а всѣ тамъ въ Петербургѣ знаютъ, вотъ только мы здѣсь… Вѣдь онъ не вдовый, Настенька, продолжала майорша, таинственно понижая голосъ и оглядываясь по сторонамъ, не подслушиваетъ ли ихъ кто.

— Только-то? Да я давно это знала, вырвалось у Насти.

Но въ своемъ волненіи Алена Петровна не разслышала этого восклицанія.

— Жена у него красавица, говорятъ, продолжала она все тѣмъ же осторожнымъ шепотомъ. — Она его бросила и съ какимъ-то важнымъ господиномъ за границу уѣхала… Вотъ оно, безвѣріе-то, до чего доводитъ!… И сколько разъя думала на него глядючи: Матерь Божія, Царица Небесная, вразуми Ты его, Многомилостивая, хоть ребенка-то въ законѣ воспитать!… Просто сердце изныло, на нихъ глядючи. Въ церковь Божію не ходятъ, постовъ не соблюдаютъ, ну вотъ точно басурмане какіе, прости Господи!

— При чемъ же тутъ церковь да посты, что жена его бросила, скажите на милость? съ досадой прервала ее Настя. — Какая у васъ страсть ко всему приплетать божественное, удивительно, право! Хорошъ также и о. Александръ, нечего сказать: ему вѣрно по секрету сказали, а онъ и радъ разболтать…

— Секрета тутъ нѣтъ, Настенька, въ Петербургѣ всѣ знаютъ… Онъ вѣрно сюда для того только и переѣхалъ, чтобы быть подальше отъ всякихъ толковъ да пересудовъ… Да видно не захотѣлъ того Господь Богъ, вотъ и здѣсь открылось.

— Какой же тутъ Господь Богъ, когда вамъ все черезъ о. Александра сдѣлалось извѣстно? вспылида Настя. — Старый сплетникъ!.. А еще пастыремъ называется.

— Что ты, что ты, Настя! Развѣ такъ можно про батюшку говорить? Онъ просто по знакомству хотѣлъ предупредить меня, а не то чтобъ…

— Разсказывайте! Знаемъ мы эти предупрежденія… Зачѣмъ же онъ раньше вамъ ничего не говорилъ?

— Не знаю, право. Но только мнѣ самой… какая же пріятность всѣмъ разбалтывать, сама подумай? Рѣшительно никакой. Развѣ я здѣшняго народа не знаю?

— Народъ здѣсь подлецъ! объявила рѣшительнымъ тонемъ Настя.

Она успокоилась немного и продолжала менѣе рѣзко.

— Да вотъ я вамъ про себя скажу. Ужь, кажется, живу я отъ всякой кляузы далеко и ни въ какія сплетни здѣшнія не ввязываюсь. Одного только прошу, чтобъ и меня оставили въ покоѣ… Такъ нѣтъ же, нашлись добрые люди, наплели моему любезному дядюшкѣ всякую небылицу про мое знакомство съ Астафьевымъ. Намеднись туча тучей сидитъ… А тутъ, какъ нарочно, Николай Ивановичъ мимо лавки идетъ, увидалъ меня и остановился на минутку… «Здравствуйте, говоритъ, Настенька, не хотите ли въ лодкѣ съ нами завтра покататься? Мы большой компаніей, говоритъ, отправляемся и поклонникъ вашъ, Григорьевъ, съ нами ѣдетъ». Шутитъ, знаете, а я ему тѣмъ же манеромъ отвѣчаю: спасибо, говорю, мнѣ еще жисть-то не надоѣла, чтобы съ такими отчаянными, какъ вашъ Григорьевъ, по морскимъ волнамъ пускаться… Посмѣялись и отошли, а дяденька все это въ сурьезъ изволилъ принять и сейчасъ мараль: «ты у меня смотри»! и пошелъ, и пошелъ… Даже вспомнить совѣстно, чего только онъ тутъ не приплелъ. До тѣхъ поръ онъ меня костилъ, что я, наконецъ, не вытерпѣла, накинула платокъ на голову, да въ огородъ ушла. А вчера вечеромъ опять… Да дто, инда вспомнить тошно!

Настя махнула рукой и смолкла.

Дѣло въ томъ, что наканунѣ вечеромъ, допивая восьмой стаканъ чаю, Олуховъ опять разворчался на племянницу за то, что она пошла гулять съ Аней въ паркъ и вернулась назадъ довольно поздно.

— Добѣгаешься ты до чего-нибудь худаго съ этими Астафьевыми!.. Человѣкъ онъ пришлый, никто его здѣсь не знаетъ, что онъ за гусь, распространялся Кузьма Трофимовичъ. — Много ихъ, таперича, всякихъ прощалыгъ проявилось. Съ виду воды не замутятъ и вдругъ, при случаѣ, либо мазурикомъ, либо нигилистомъ окажется. Намеднись мнѣ самъ Петръ Ивановичъ сказывалъ: «Просто невѣроятно, говоритъ, въ какихъ непостижимыхъ личностяхъ эта самая язва гнѣздится! Разъ двадцать мимо человѣка пройдешь безъ сумленія, потому что съ виду совсѣмъ простъ и безъ всякой подозрительности, а между тѣмъ онъ тотъ самый и есть, за которымъ ты приставленъ надсматривать».

Вскипѣло сердце у Насти.

— Полноте глупости говорить, дяденька, никакой такой язвы нѣтъ въ Николаѣ Ивановичѣ! Спросите хоть у Алены Петровны, если мнѣ не вѣрите… А насчетъ того, что я у нихъ часто бываю, такъ сами же вы зимой толковали про ариѳметику, что умѣй я только книги вести, дѣло бы несравненно лучше и акуратнѣе у насъ шло. Ну, вотъ я вамъ при этомъ случаѣ и долича объявить, что г. Астафьевъ согласенъ меня этой самой ариѳметикѣ выучить и даже съ удовольствіемъ. Задаромъ, конечно, поспѣшила она прибавить, изъ-за того только, что я съ его дочкой иногда по парку пройдусь. Чего вамъ еще, скажите на милость?

Неожиданность этого вывода смутила немножко Кузьму Трофимовича.

— Да мнѣ что-жь, я для тебя же… Слава Богу дѣвка на возрастѣ, сама себя должна соблюдать, чтобы въ публикѣ про тебя говору не было, проговорилъ онъ, почесывая себѣ затылокъ.

— Очень нужно о здѣшней публикѣ заботиться! А по-моему — собака лаетъ, вѣтеръ носитъ. Вотъ какъ по-моему!

— Такъ-то оно такъ, а все таки…

— Ну, и толковать нечего, если такъ. Скучно, знаете, такую мараль выслушивать изъ-за всякихъ пустяковъ. Лучше пораньше спать лечь, умаешься за день-то, прервала его племянница, сладко потягиваясь и подымаясь изъ-за стола.

Сегодня, когда она вернется домой и скажетъ, что была въ Зоологическомъ саду, опять пойдутъ распросы: съ кѣмъ, да зачѣмъ?

Сказать развѣ, что Алена Петровна была съ ними?

Настя засмѣялась этому предположенію, Чего бы лучше? Жаль только, что никто этому не повѣритъ… Алена Петровна въ публичномъ саду на гуляньѣ, да еще съ кавалерами… такое чудо хоть въ газетахъ печатай!.. А предложить развѣ? Для потѣхи, чтобъ она сказала: что это вы, Настенька, съ ума сошли?

И Настя обернулась къ майоршѣ. Но у Алены Петровны былъ такой печальный и озабоченный видъ, маленькая головка такъ безнадежно вытягивалась впередъ на длинной худой шеѣ, что шаловливая улыбка, замелькавшая было на губахъ дѣвушки, внезапно исчезла; она вспомнила про Николая Ивановича, про то, что сообщилъ о немъ о. Александръ, и миловидное личико ея тоже подернулось тревогой и печалью.

— Вотъ что я вамъ скажу, Алена Петровна, проговорила она вполголоса, нагибаясь къ ея уху въ то время, когда она заносила ногу на первую ступеньку крылечка, — я бы на вашемъ мѣстѣ никому, даже и Варварушкѣ, ничего не сказала бы про Николая Ивановича, право. Пусть лучше подольше не знаютъ… Вы его этимъ можетъ-быть отъ большихъ непріятностей избавите, кто знаетъ!

— Я и сама то же самое думаю, задумчиво отвѣчала майорша.

X.

У Астафьевыхъ одну только Настю и ждали, чтобы пуститься въ путь.

— Пойдемте скорѣе, Настя, говорила Аня, увлекая свою подругу впередъ по дорогѣ, которая вела черезъ паркъ въ Зоологическій садъ. — Ч васъ весь день поджидала сегодня. Мнѣ надо вамъ много, много разсказать… Большой секретъ!

У Насти какимъ-то недобрымъ предчувствіемъ стиснулось сердце.

— Что такое? спросила она, тревожно оглядываясь на Николая Ивановича съ Григорьевымъ, которые отстали отъ нихъ шаговъ на сто.

Аня подпрыгнула къ самому ея уху и прошепта. ли скороговоркой.

— Я сегодня Пашу видѣла!

— Какую такую Пашу? удивилась Настя.

— Ахъ да, вѣдь вы не знаете!.. Эта Паша жила у насъ, когда мы еще тамъ жили… Потомъ мы ей отказали, она грубила и все бѣгала къ мамѣ, чтобы на насъ сплетничать…

Какъ всегда, когда она говорила про мать, голосъ у Ани какъ-то странно измѣнялся и на выразительномъ ея лицѣ отражалось не то смущеніе, не то волненіе какое-то.

— Гдѣ же вы ее видѣли? Къ вамъ, что ли, она приходила? спросила Настя.

— Нѣтъ, нѣтъ! Что вы, развѣ она смѣетъ? Она такъ боится папу, страсть! Я ее увидѣла изъ окна… Она теперь въ шляпкѣ, но я все-таки ее сейчасъ узнала… Потомъ я услышала ея голосъ: она спрашивала у Варварушки, тутъ ли живетъ г-нъ Астафьевъ Николай Ивановичъ… Г. Астафьевъ, вѣдь, это мой папа…

— Что же Варварушка ей отвѣчала?

— Не знаю. Я такъ боялась, чтобы Паша не увидѣла меня и не заговорила со мной! Я спряталась за дверь и стояла тамъ притаившись, вотъ такъ… — Аня остановилась среди дороги, чтобы показать, какъ она прижималась къ двери. — Когда я выглянула оттуда, она была ужь далеко… Потомъ папа пришелъ. Хорошо, что онъ съ нею не встрѣтился.

Она смолкла, съ минуту пытливо вглядывалась въ лицо идущей съ нею рядомъ дѣвушки и нерѣшительнымъ тономъ прибавила:

— Я ему ничего не сказала.

— Надо сказать, замѣтила на это Настя.

Аня нетерпѣливо пристукнула ножкой.

— Я и сама знаю, что надо сказать, но только… Еслибы вы только знали, Настенька, какой онъ всегда скучный дѣлается, когда ему напоминаютъ о мамѣ, такая тоска! Ну, подумайте только, погода такая чудесная, всѣ бы вы пришли, сегодня послѣднее представленіе великана и каучуковаго мальчика, и вдругъ онъ бы сказалъ: отстаньте отъ меня, идите одни, если хотите, я не хочу въ Зоологическій садъ! Помните, какъ тогда, въ прошломъ году, когда намъ розовую картонку принесли?

Настя отлично помнила этотъ случай съ карто.нкой. Это было мѣсяцевъ десять тому назадъ. Однажды утромъ, когда Николай Ивановичъ былъ на службѣ, какой-то человѣкъ, по словамъ Варварушки, такъ хорошо одѣтый, что она приняла его за барина, позвонилъ у двери Астафьева и подалъ ихъ кухаркѣ большую розовую картонку, тщательно упакованную и перевязанную красивымя лентами, съ просьбой передать ее маленькой барышнѣ, Аннѣ Николаевнѣ Астафьевой.

Въ картонкѣ были книги съ картинками и игрушки, очень изящныя и дорогія. Такихъ прекрасныхъ вещей Аня никогда еще не видывала, развѣ только мелькомъ, въ окнахъ магазиновъ, мимо которыхъ она иногда проходила.. гуляя съ отцомъ или съ Григорьевымъ.

Николай Ивановичъ вернулся домой именно въ ту минуту, когда растерявшаяся отъ восторга дѣвочка, вся красная отъ волненія, осторожно дотрагивалась пальцами правой руки то до одного, то до другаго изъ этихъ блестящихъ предметовъ, не зная, за который прежде схватиться. Въ лѣвой рукѣ Аня держала запечатанное письмо съ крупною надписью:

«Моей милой дочери Анѣ».

Должно-быть Астафьевъ съ перваго взгляда догадался, отъ кого было это письмо, онъ покраснѣлъ и, вырвавъ изъ рукъ оторопѣвшей дѣвочки конвертъ, началъ нервно разрывать его.

Но вспышка гнѣва длилась не долго. Онъ скоро овладѣлъ собой и, пробѣжавъ съ начала до конца записку Марьи Алексѣевны, подалъ ее Анѣ со словами:

— Это тебѣ мать пишетъ, прочти… А это можешь взять къ себѣ, прибавилъ онъ, указывая на подарки, вывернутые на половину изъ тонкой бумаги, въ которую они были завернуты.

Все это онъ произнесъ довольно сдержанно и спокойно, только голосъ его дрожалъ немножко; но Аня до сихъ поръ помнила, какой онъ ходилъ сумрачный весь этотъ день, а также и послѣдующіе, какъ онъ громко спорилъ съ Григорьевымъ, запершись съ нимъ въ кабинетѣ. Такъ они кричали тогда, что Аня обрадовалась предложенію Алены Петровны идти съ нею ко всенощной и все время молилась о томъ, чтобъ отецъ ея былъ опять веселый и чтобы мама не писала больше писемъ и не присылала подарковъ. Подарки эти вовсе ее не радовали, — напротивъ того, всѣ они съ помощью Насти были снова уложевы въ розовую картонку, а сама картонка поставлена въ темный чуланъ, чтобы на глаза не попадалась. И, странное дѣло, даже въ дождливую погоду, когда нельзя было гулять съ Настей, даже и тогда Анѣ не хотѣлось открывать картовку и заняться прелестными вещами, лежавшими въ ней; она предпочитала спуститься внизъ къ Аленѣ Петровнѣ и слушать ея разсказы про божественное.

— А все-таки надо сказать папѣ про эту Пашу, сказала Настя послѣ довольно продолжительнаго молнанія. — Онъ долженъ знать, что его розыскиваютъ.

Про себя же она подумала: «Онъ долженъ также и то знать, что отецъ Александръ опять начинаетъ подъѣзжать къ Аленѣ Петровнѣ съ распросами и что, благодаря этому старому сплетнику, майоршѣ все извѣстно про его жену».

Приближаясь къ саду, онѣ замедлили шагъ. У прилавка, подъ навѣсомъ, за которымъ продавались билеты, тѣснилось много народу и здѣсь Николай Ивановичъ съ Григорьевымъ нагнали своихъ дамъ.

— Вамъ, Настенька, что лестнѣе — въ послѣдній разъ на великана посмотрѣть, или росписной пряникъ получить? шутилъ Астафьевъ, обращаясь къ подругѣ своей дочери.

— Папочка, возьми мнѣ билетъ на представленіе! умоляла Аня, нетерпѣливо дергая отца ли рукавъ,

— Ужъ взятъ, Аня, взятъ! Пойдемте скорѣе, а то, по-намеднишному, лучшія мѣста займутъ и вамъ все время стоять придется, кричалъ издали Григорьевъ, который раньше всѣхъ протолкался къ кассѣ и, возвращаясь оттуда, приподнималъ къ верху руку съ желтенькими бумажками.

И не успѣла Аня опомниться, какъ онъ очутился возлѣ нея, схватилъ ее за руку и потащилъ за собой. Они одни изъ первыхъ вошли подъ арку, увѣшанную разноцвѣтными фонариками, и публика, хлынувшая за ними. въ одно мгновеніе отдѣлила отъ нихъ Николая Ивановича съ Настей.

Эта послѣдняя дотронулась до плеча Астафьева въ ту самую минуту, когда и онъ въ свою очередь двинулся было къ кассѣ.

— Не берите мнѣ билета!

— Что такъ? обернулся онъ къ ней съ удивленіемъ.

— Да такъ, не хочется что-то… Надоѣли мнѣ эти представленія, право! Все одно и то же… Вы обо мнѣ не безпокойтесь, пожалуйста, поторопилась она прибавить, слегка краснѣя подъ взглядомъ его пытливо улыбавшихся глазъ, — я одна посижу, пока вы тамъ будете смотрѣть… На той скамеечкѣ, знаете?

— Ну, и чудесно, мы посидимъ вмѣстѣ, сказалъ онъ, направляясъ по аллеѣ большими шагами и, по своему обыкновенію, не оборачиваясь.

Минутъ десять спустя они очутились у скамейки, про которую говорила Настя. Тутъ было совсѣмъ пусто и тихо. Гулъ толпы, звуки музыки, время отъ времени прерываемые неожиданнымъ и пронзительнымъ вскрикиваньемъ паяца или восторженнымъ взрывомъ рукоплесканій, достигали до нихъ только издалека. Вся публика, за малыми исключеніями, суетливо тѣснилась передъ обширной сценой, надъ которой спускались фестоны пунцовыхъ драпировокъ, рядомъ съ высокими мачтами, къ которымъ былъ натянутъ, высоко надъ землею, канатъ, съ мягко покачивающейся подъ нимъ сѣткой.

— Ну, вотъ мы съ вами, Настенька, и уединились. сказалъ со смѣхомъ Николай Ивановичъ. — Жаль, что мы не влюблены другъ въ друга, самое время и мѣсто для объясненій… Посмотрите-ка на эту парочку и вотъ на эту также… Счастливчики, право счастливчики! продолжалъ онъ, указывая на проходящихъ мимо расфранченныхъ дамъ подъ руку съ кавалерами.

Каждую изъ этихъ парочекъ Николай Ивановичъ встрѣчалъ и провожалъ какимъ-нибудь шутливымъ замѣчаніемъ. Онъ былъ въ отличномъ расположеніи духа въ этотъ достопамятный вечеръ и, глядя на него, Настя думала, что Аня хорошо сдѣлала, не разсказавши ему про появленіе ихъ бывшей горничной. «Ужь не лучше ли совсѣмъ умолчать про эту Пашу. а также про разговоръ о. Александра съ Аленой Петровной?.. Пусть подольше останется при томъ убѣжденіи, что здѣсь никому неизвѣстна его печальная исторія съ женой… Насчетъ же Алены Петровны особенно безпокоиться нечего, она — не болтушка какая-нибудь, а попросить ее хорошенько, такъ даже и Варварушкѣ ни слова не пикнетъ… О. Александръ тоже безъ нужды разговаривать не станетъ… Однако интересно было бы узнать, черезъ кого ему стало извѣстно про г-жу Астафьеву? Онъ, вѣроятно, и, многое другое про нее знаетъ… Что это за женщина»?

Господи, какъ этотъ вопросъ интересовалъ Настю! Съ тѣхъ поръ, какъ Аня, въ порывѣ откровенности, разсказала ей про свою мать, Настя безпрестанно думала о Марьѣ Алексѣевнѣ. Кажется, полжизни отдала бы она за то, чтобъ имѣть счастье взглянуть на нее и собственными глазами убѣдиться, такая ли она красавица, какъ говорятъ про нее.

Размышленія эти были прерваны восклицаніемъ Николая Ивановича.

— Посмотрите-ка, Настенька, вѣдь это, кажется, вашъ дяденька, говорилъ онъ, указывая на толстаго купца, пробиравшагося между деревьями.

За нимъ слѣдовала его подруга, сухая и тощая, въ шелковомъ платьѣ и повязанная яркимъ платочкомъ.

Настя пожала плечами.

— Выдумаете тоже! Какой вы, однако, шутникъ, Николай Ивановичъ! Дяденька!.. Да онъ на всѣ эти представленія да гулянья какъ на бѣсовское навожденіе смотритъ, все равно, что Алена Петровна.

При имени майорши глаза Астафьева засвѣтились еще веселѣе.

— Ну, у этой надъ душой стоитъ отецъ Александръ.

— А у моего-то сокровища вы думаете лучше? Какъ бы не такъ! У нея отецъ Александръ, а у Зaхара Трофимыча отецъ Арсеній изъ Валаамской обители… Каждый годъ ѣздитъ туда грѣхи отмаливать, да всякой святости набираться.

И, помолчавъ немного, она прибавила:

— И знаете, что я вамъ скажу? По-моему все это глупости и болѣе ничего!

— Какая же вы, однако, вольнодумка, Настенька! улыбнулся Астафьевъ, невольно любуясь выразительными глазами дѣвушки, въ которыхъ сверкало столько наивнаго, безсознательнаго задора.

— Я не знаю, Николай Ивановичъ., конечно, у меня нѣтъ такихъ словъ, чтобы вамъ объяснить, но право же я иногда думаю… Да что вы смѣетесь?… Я не стану говорить, если вы будете смѣяться!

— Ничего, ничего, не обращайте вниманія, говорите только… Какія у васъ мысли, это очень интересно знать?

— Да вотъ какія, что какъ начнешь обо всемъ думать, сколько на свѣтѣ гадостей дѣлается, да несправедливостей, и какъ всегда добрые изъ-за злыхъ страдаютъ, ну, право же, злость беретъ… Вотъ взялъ бы, да всѣхъ по-своему передѣлалъ, чтобы всѣ были добрые и каждый бы только своимъ дѣломъ занимася, а чужія обстоятельства не совался бы судить да рядить, путалась она все сильнѣе, и сильнѣе, — всѣ жили бы тогда спокойно и счастливо…

— Умъ за разумъ у васъ заходитъ, Настенька, замѣтилъ Николай Ивановичъ.

Равнодушно посмѣиваясь, онъ продолжалъ машинально всматриваться въ проходившую мимо ихъ публику.

— Такія мысли утопіями называются и отъ нихъ, люди поумнѣе насъ съ вами съ панталыку сбивались.

— Какія тамъ утопіи, Николай Ивановичъ!… Просто низкія сплетни, вотъ и все! вскричала дѣвушка, не понявши смысла его словъ.

Недоразумѣніе это еще пуще разсмѣшило Астафьева.

— Настенька, Настенька! не издѣвайтесь такъ дерзко надъ мудреными словами. Если хотите, я вамъ объясню, что значитъ утопія, но только не сегодня…

Онъ оборвалъ свою рѣчь на полусловѣ; во взглядѣ его выразилась растерянность и все лицо нервно передернулось. Мимо ихъ скамейки проходилъ господинъ, въ которомъ Астафьевъ тотчасъ же узналъ г. Степановскаго, повѣреннаго Марьи Алексѣевны.

Г. Степановскій тоже его узналъ и очень вѣжливо снялъ передъ нимъ свою шляпу. На Настю же онъ бросилъ только бѣглый взглядъ, но такой пронзительный, что она съ безпокойствомъ оглянулась на своего сосѣда.

— Кто это? спросила она, когда незнакомецъ завернулъ въ ближайшую аллею.

Николай Ивановичъ какль будто нашедъ неумѣстнымъ этотъ вопросъ, онъ немножко свысока оглянулся на Настю и, не отвѣчая ни слова, началъ смотрѣть въ другую сторону. Переконфуженная дѣвушла потупилась и нѣсколько минутъ сряду молчаніе между ними не нарушалось.

Онъ вспоминалъ подробности своей первой встрѣчи съ г. Степановскимъ, а Настѣ стало опять казаться, что надо непремѣнно ему сказать и про Пашу, и про отца Александра, и про Алену Петровну. «Хуже будетъ, если онъ узнаетъ все это какъ-нибудь нечаянно, черезъ постороннихъ», думала она.

Но сегодня ей не суждено было приступить къ этому непріятному разговору.

— Николай Ивановичъ!.. Вотъ встрѣча-то!.. Сколько лѣтъ, сколько.зимъ не видались!.. Какимъ манеромъ вы сюда попали? раздался веселый голосъ и передъ ними очутилась ухмылявшаяся фигура г. Мирнова.

— Да такимъ же, какъ и вы, отвѣчалъ Астафьевъ, неохотно поднимаясь съ мѣста и протягивая руку старому пріятелю.

— Ха-ха-ха-ха! Браво, браво! За словомъ въ карманъ не полѣземъ. Ха-ха-ха-ха! — продолжалъ смѣяться своимъ добродушнымъ, жирнымъ смѣхомъ Евграфъ Петровичъ. — Мы здѣсь всей семьей и забрались съ шести часовъ… Жену съ мелкотой разсадилъ въ первомъ ряду, а свое мѣсто уступилъ одному знакомому гимназистику… Малюсенькій такой…

Г. Мирновъ приподнялъ свою ладонь аршина на полтора отъ земли и при этомъ съ такимъ любопытствомъ посмотрѣлъ на Настю, что Николаю Ивановичу сдѣлалась почему-то неловко.

— Моя Аня тоже на великана смотритъ, поспѣшилъ онъ заявить, какъ будто бы это обстоятельство объясняло присутствіе молодой дѣвушки возлѣ него.

— Да?.. Жаль, что мы раньше не встрѣтились, вмѣстѣ бы дѣтей посадили… Они знакомы… Помните, вы къ намъ на дѣтскій балъ привозили вашу дочку? Еще наши дамы такъ смѣялись надъ ея костюмомъ, помните?

О, какъ хорошо помнилъ Николай Ивановичъ этотъ вечеръ! Чтобы забыть о немъ, онъ всѣ эти полтора года старательно избѣгалъ встрѣчаться съ Мирновыми; но есть люди, которые ничего не понимаютъ, и Евграфъ Петровичъ принадлежалъ именно къ числу такихъ людей. Не дожидаясь отвѣта Астафьева и не обращая вниманія на досаду, выражавшуюся на его лицѣ, онъ взялъ его подъ руку и предложилъ пройтиться по аллеѣ.

— Вы представить себѣ не можете, какъ мы кстати встрѣтились!.. Мнѣ надо вамъ кое-что сообщить, говорилъ онъ, удаляясь и снова внимательно взглядывая на Настю.

Дѣвушка осталась одна. Наступила ночь, лунная, свѣтлая. Ради послѣдняго представленія съ увеличенною платой за входъ, садъ освѣтили блестящѣе обыкновеннаго. Вскорѣ вдоль всѣхъ аллей запестрѣли огоньки разноцвѣтныхъ фонариковъ и черный силуэтъ знаменитаго гимнаста, выдѣлывавшаго свои изумительные фокусы на канатѣ, рѣзко вырѣзался на потемнѣвшемъ небѣ.

Съ того мѣста, гдѣ она сидѣла, Настѣ только и видно было, что этого гимнаста. Она машинально смотрѣла на него, нисколько не интересуясь его прыжками и кривляньями. Мысли ея были далеко. Она думала, какую исторію подыметъ опять ея дядя, когда она вернется домой и объявить ему, что была въ Зоологическомъ саду съ Астафьевыми. Какъ противно слушать глупыя наставленія человѣка, котораго и не любишь, и не уважаешь, который по сердцу совсѣмъ ей чужой!.. Чего онъ къ ней вяжется? Развѣ она маленькая? Ну, справила все, что нужно въ домѣ и по лавкѣ, отсидѣла за прилавкомъ до того часа когда запирать надо? чего еще нужно? Развѣ она спрашиваетъ у него когда-нибудь, гдѣ онъ былъ, куда пойдетъ, зачѣмъ съ тѣмъ, а не съ этимъ водитъ компанію? Никогда! Ей рѣшительно все равно… Вотъ еще отецъ Александръ: этому тоже всѣ бы только любопытничать да разузнавать…

Отъ отца Александра мысли Насти перескочили къ Астафьевымъ, сначала на Аню. Она вспомнила, что на дѣвочкѣ ничего нѣтъ поверхъ ситцеваго платья, одна только фланелевая кофточка, а воздухъ замѣтно свѣжѣлъ… Надо было бы захватить для нея теплое пальто или платокъ. Какъ глупо, что всѣ забыли это сдѣлать! Еще простудится пожалуй, Боже сохрани! Этого бы еще недоставало при всѣхъ заботахъ и печаляхъ Николая Ивановича!.. Скорѣе бы кончилось представленіе, да пойти домой… Съ той минуты, какъ Николай Ивановичъ ушелъ, такая скука тутъ сидѣть. Отъ музыки, отъ криковъ толпы, на душѣ дѣлается еще тоскливѣе… И чего бѣснуются, чему радуются?.. Очень нужно было этому противному толстяку уводить Николая Ивановича! Еслибъ онъ былъ тутъ возлѣ нея и ей тоже было бы весело, какъ и другимъ… О чемъ они разговариваютъ?.. Вѣрно о чемъ-нибудь непріятномъ…

Настя замѣтила, какъ Николая Ивановича покоробило, когда этотъ господинъ подошелъ къ нимъ, и какъ онъ сдвинулъ брови, когда онъ заговорилъ про Аню…

Странное дѣло, съ нѣкоторыхъ поръ у Насти только и думъ о заботъ, что и Николаѣ Ивановичѣ да объ его дочкѣ… Гдѣ то время, когда она смотрѣла на нихъ какъ на жильцовъ Алены Петровны, вотъ и все? Съ какихъ поръ они перестали ей быть чужими? Да полно, было ли когда-нибудь такое время?

Теперь ей часто кажется, что она и на свѣтъ-то народилась только съ той минуты, когда ей встрѣтился этотъ милый человѣкъ, Николай Ивановичъ Астафьевъ.

Милый!..

Настя раза два прошептала пылающими губами это слово и впала въ глубокое, сладкое раздумье.

Ужь не влюблена ли она въ него?

Мысль эта въ одно мгновеніе отрезвила ее и она вся вспыхнула отъ стыда и досады. Влюбиться въ Астафьева ей, Настѣ… Господи, какая это была бы глупость! То-есть такая глупость, чтои назвать не знаешь какъ… Ужь не говоря о томъ. что онъ женатый человѣкъ, а по понятіямъ Насти влюбляться въ женатаго большой страмъ и грѣхъ непростительный, но и кромѣ того она ему ни въ чемъ не ровня — ни по уму, ни по воспитанію… Если онъ шутитъ и болтаетъ съ нею, то это единственно потому, что она съ его Аней занимается и что дѣвочка полюбила ее. Не будь Ани, развѣ онъ обратилъ бы вниманіе на племянницу купца Олухова? Никогда!.. Онъ называетъ ее иногда своей пріятельницей, но это въ шутку, разумѣется, и надо быть совсѣмъ дурой, чтобъ этого не понимать. Какая она ему можетъ быть пріятельница? Онъ на нее смотритъ какъ на дѣвочку…

А между тѣмъ вотъ уже второй годъ, какъ за нее женихи сватаются. Еще въ прошломъ мѣсяцѣ дядя послалъ отказъ помощнику судебнаго пристава, черезъ сваху Авдотью Емельяновну, а зимой отъ многихъ другихъ претендентовъ отбою небыло… Увивался за Настей и писарь мироваго судьи, и сынъ сосѣдняго бакалейщика, и племянникъ подполковницы, офицеръ, да мало ли кто еще!..

Небось, этимъ всѣмъ Настя давно ужь перестала казаться дѣвочкой, вотъ только Николаю Ивановичу…

Ей сдѣлалось такъ грустно, что даже слезы навернулись на глаза и она глубоко, глубоко вздохнула.

О чемъ вздыхала Настя? О томъ ли, что она не довольно умна, чтобъ обратить на себя вниманіе Николая Ивановича, или о томъ, что она не настолько глупа, чтобъ этого не понимать? Въ этомъ она не отдавала себѣ отчета. Однако выкатившаяся на щечку слеза испугала ее и заставила опомниться. Плакать на людяхъ, въ двухъ шагахъ отъ музыки!.. Еще пожалуй кто-нибудь замѣтить… Николай Ивановичъ… И вдругъ онъ догадается, начнетъ смѣяться…

У Насти кровь хлынула въ голову при этой мысли. «Нѣтъ, ужь не бывать этому. Никогда нe бывать»! твердила она мысленно, напуская на себя такое равнодушіе, что когда Астафьевъ вернулся съ пріятелемъ къ скамейкѣ, на которой онъ покинулъ свою спутницу, на лицѣ дѣвушки, кромѣ напряженнаго вниманія къ движеніямъ летающаго между небомъ и землей паяца, ничего нельзя было замѣтить.

Она даже и не шевельнулась при его приближеніи, и не взглянула на него, а между тѣмъ замѣтила, что онъ чѣмъ-то сильно возбужденъ и растревоженъ. Ей даже показалось, что онъ поблѣднѣлъ и что глаза его какъ-то странно блестятъ. Очень можетъ быть, что ничего этого не было и что онъ показался ей такимъ отъ голубаго фонаря, висѣвшаго какъ разъ надъ ихъ скамейкой.

Пріятель его все также посмѣивался беззаботно и посматривалъ на Настю все съ тѣмъ же, слегка нахальнымъ, любопытствомъ.

— Надо провѣдать мою компанію. До свиданія! сказалъ онъ, протягивая руку Николаю Ивановичу. — Скажу женѣ о нашей встрѣчѣ. Она будетъ очень жалѣтъ, что пропустила случай васъ видѣть и дѣти тоже… Мы всѣ очень полюбили вашу Аню… Да ее нельзя и не полюбить, она такая у васъ… въ ней есть что-то такое…

Положительно г. Мирновъ не могъ прибрать словъ, чтобы выразить, какая именно Аня. Помявшись съ минуту, онъ поспѣшно прибавилъ:

— Пресмѣшная она у васъ!.. Привезите ее, пожалуйста, когда-нибудь къ намъ.

И еще разъ пожавъ руку пріятеля, почтенный Евграфъ Петровичъ, выпячивая впередъ свое довольно кругленькое брюшко, покатился по направленію къ театру. Настѣ онъ не могъ поклониться, она при первыхъ же его словахъ объ Анѣ презрительно поджала губки и рѣзкимъ движеніемъ отвернулась въ сторону. Николай Ивановичъ смотрѣлъ на нее съ улыбкой. Гнѣвъ ея всегда забавлялъ его.

— За что вы разсердились, Настенька?

Она повернула къ нему свое раскраснѣвшееся отъ волненія лицо.

— Какъ онъ смѣетъ такъ говорить про Аню? Смѣшная!.. Что это за выраженіе?… Я бы на вашемъ мѣстѣ…

— На моемъ мѣстѣ, Настенька, вамъ тоже было не до того, чтобы придираться къ словамъ каждаго дурака, прервалъ ее Астафьевъ.

Послѣ довольно продолжительнаго молчанія онъ проговорилъ въ полголоса, ни къ кому особенно не обращаясь и не спуская глазъ съ каната, къ которому карабкался по высокой мачтѣ второй паяцъ, въ смѣшномъ, раздерганномъ костюмѣ отчаяннаго пьяницы.

— Этотъ толстякъ сообщилъ мнѣ весьма интересное извѣстіе… Моя жена скоро пріѣдетъ въ Петербургъ. — онъ взглянулъ съ усмѣшкой на свою слушательницу и прибавилъ: — Вѣдь вы знаете, что я не вдовецъ, Настенька?

Она молчала кивнула головкой. То, что подымалось у нея отъ сердца и подкатывалось къ горлу, такъ душило ее, что она не въ силахъ была произнести ни слова. Безсознательно опустила она свои похолодѣвшіе пальцы на его руку и сжимала ее.

— Впрочемъ, продолжалъ Николай Ивановичъ, не обращая вниманія ни на ея движенія, ни на испуганное выраженіе ея лица, надо и то сказать, насъ цѣлыхъ полтора года оставляли въ покоѣ… И вдругъ, мѣняя тонъ, прибавилъ: — Посмотрите, посмотрите, Настенька! Къ нимъ третій карабкается. Ишь бѣснуются! Конецъ вѣрно… Ну, да, начинаютъ раскланиваться, видите?

Онъ даже поднялся съ мѣста, чтобы показать, какъ его занимаетъ представленіе.

— Можно себѣ представить въ какомъ восторгѣ Аня! Вотъ наслаждается-то .

Въ эту минуту музыка грянула съ новою силой, но ее заглушилъ взрывъ рукоплесканій. Публика прощалась со своими любимцами, цѣлое лѣто потѣшавшими ее. Шумнымъ оваціямъ не предвидѣлось скораго конца. Къ кричавшимъ и неистово хлопавшимъ зрителямъ начали присоединиться подвыпившіе франты, цѣлый вечеръ не вылѣзавшіе изъ-за столовъ смраднаго ресторана, и множество другихъ двусмысленныхъ фигуръ, скрывавшихся Богъ знаетъ гдѣ цѣлый вечеръ, въ маленькихъ боковыхъ аллеяхъ. подъ деревьями, а можетъ-быть даже и подъ скамейками. Отъ прилива людской волны въ воздухѣ сдѣлалось вдругъ и душно, и пыльно, запахло до тошноты винными парами, табакомъ, чадомъ отъ газовыхъ рожковъ. Публика стала располагаться по темнымъ закоулкамъ. Къ восторженнымъ возгласамъ и рукоплесканіямъ начали примѣшиваться крики иного рода, пошлый смѣхъ, визгъ и брань…

Николай Ивановичъ съ возраставшимъ безпокойствомъ взглядывался въ лица шмыгавшей мимо толпы, отыскивая въ ней Аню съ Григорьевымъ.

— Сколько разъ повтчфялъ я этому черту, что нельзя оставаться до конца представленія! ворчалъ онъ. — Такъ нѣтъ же, вѣчно до тѣхъ поръ досидятся, что потомъ нѣтъ никакой возможности выбраться… Догадаются ли они сюда придти, какъ вы думаете?

— Я думаю, что догадаются, вѣдь мы всегда тутъ сидимъ… Да вы ступайте ихъ искать, Николай Ивановичъ, а я васъ тутъ подожду, проговорила Настя, озираясь довольно боязливо по сторонамъ. — Ничего, право ничего, ступайте!..

— Ну, что вы вздоръ городите! съ досадой прервалъ ее Астафьевъ. — Посмотрите, сколько пьяныхъ скотовъ поналѣзло… Да и трезвые-то не лучше… Ничего, ничего, а сама вся дрожитъ отъ страху, продблжалъ онъ съ насмѣшкой. — Ну, слава Богу, вотъ они наконецъ!.. Пойдемте скорѣе къ нимъ на встрѣчу! Чѣмъ скорѣе выберемся въ паркъ, тѣмъ лучше.

Онъ кинулъ эти слова на ходу, не оборачиваясь въ ея сторону. Настя слѣдовала за нимъ машинально, ничего не видя и не слыша. Вдругъ знакомый голосъ защебеталъ у самаго ея уха и горячіе пальцы крѣпко стиснули ея руку.

— Настя, душка! Какая прелесть этотъ маленькій Рудольфъ! Нѣтъ, вы представить себѣ не можете!..

Аня была въ такомъ возбужденномъ состояніи, что ногъ подъ собой не чувствовала. Каждую минуту подскакивала то къ отцу, то къ Настѣ, прыгала къ нимъ на шею, жала имъ руки, теребила ихъ за платье и болтала безъ умолку, сопровождая свои разсказы смѣшными ужимками и неожидавными гримасами.

— Рудольфъ, тотъ маленькій, помнишь? щебетала она, теребя отца за рукавъ, помнишь? Ему въ прошлый разъ никакъ не удавалась штука со стуломъ, когда ему надо было перепрыгнуть чрезъ стулъ, три раза перекувыркнуться, отлетѣть въ сторону и повиснуть на шестѣ, помнишь? Помните, Настя? Ну, сегодня, когда онъ вышелъ, всѣмъ сдѣлалось жутко. Я видѣла, одна дама… вы видѣли, Григорьевъ, она возлѣ васъ сидѣла… эта дама даже глаза зажмурила, чтобъ не видѣть… И самъ онъ былъ такой серьезный и все на отца смотрѣлъ, а тотъ ему дѣлалъ глазами и головой вотъ эдакъ…

Аня показала, какъ отецъ маленькаго гимнаста сдѣлалъ, и такъ похоже, что Григорьевъ расхохотался.

— А мальчикъ сдѣлалъ вотъ эдакъ, продолжала дѣвочка, поощренная этимъ смѣхомъ.

И вдругъ она начала припоминать, глаза ея заблестѣли, все лицо оживилось еще больше и она умоляющимъ жестомъ протянула руки отцу и къ Настѣ.

— Голубчики мои, позвольте, я вамъ представлю, какъ онъ началъ, позвольте! Можно… да?

И, не дожидаясь отвѣта, она остановилась среди боковой аллеи, по которой они шли, поспѣшно развязала ленты у шляпки, сбросила ее на землю и стала въ позу.

Листья на деревьяхъ облетѣли и сквозь полуголыя, спутанныя вѣтви лунный свѣтъ пробивался широкими пятнами, обливая серебристымъ блескомъ дѣвочку, съ гордо откинутой назадъ головкой и граціозно приподнятою рукой. Не взирая на смѣшной костюмъ Ани, на ея короткую юпку и неуклюжую, толстую кофту, фигура ея всей своей смѣлой постановкой такъ напоминала молодаго гимнаста, котораго передразнивала, что зрителямъ этой сцены трудно было воздержаться отъ одобрительной улыбки.

— Браво, Аничка, браво! вскричалъ Григорьевъ, котораго всегда приводили въ восторгъ ея сценическія способности.

— Ужасно похоже! Ну, вотъ, такъ и видишь! замѣтила Настя. Одѣть бы тебя только по-ихнему…

Аня покачала головой и нетерпѣливо прервала свою подругу.

— Ахъ вы не понимаете!.. Конечно, все это мѣшаетъ… и это… и это, очень даже мѣшаетъ, — продолжала она, дергая себя за рукавъ и за полы кофточки. — Хочешь вытянуть руку какъ слѣдуетъ — кракъ, поднять ногу — кракъ!.. Вездѣ трещитъ, и рвется, и мѣшаетъ… Но все-таки, нѣтъ, все-таки не въ томъ сила. — Она задумалась, — Я пробовала дѣлать такія штуки въ одной рубашкѣ и все-таки не выходитъ, проговорила она вполголоса.

А затѣмъ она снова погрузилась въ такое глубокое раздумье, что шла ничего не видя и не слыша. Глаза ея, широко раскрытые, разсѣянно смотрѣли вдаль, полныя губы по временамъ безсознательно улыбались. Она подвигалась впередъ только потому, что отецъ не выпускалъ ея руки изъ своей и тащилъ зе за собою.

— Мнѣ кажется, ты хорошо бы сдѣлалъ, еслибы началъ ее учить живописи, началъ Григорьевъ. — Удивительная у нея способность подмѣчать выдающіяся черты каждаго субъекта, и подмѣчать именно съ красивой или съ оригинальной стороны…

— А я съ Мирновымъ столкнулся, прервалъ его Астафьевъ.

Григорьевъ вопросительно посмотрѣлъ на него.

— Да. Разсыпался, по обыкновенію, въ любезностяхъ… Вотъ при ней, указалъ онъ на Настю, просилъ бывать у нихъ, пенялъ, что Аню никогда не привожу къ его дѣтямъ…

Григорьевъ продолжалъ слушать его молча. По выраженію лица Никола Ивановича, по сбивчивости его рѣчи, онъ догадывался, что произошло нѣчто неожиданное и непріятное. Его не оставляли долго въ недоумѣніи.

— Таманскаго ждутъ изъ-за границы, брякнулъ вдругъ Астафьевъ ни къ селу, ни къ городу. — Его превосходительство изволилъ, наконецъ, принять то мѣсто, отъ котораго такъ упорно отказывался цѣлый годъ подъ предлогомъ разстроеннаго здоровья, продолжалъ онъ тѣмъ ироническимъ тономъ, съ которымъ онъ всегда говорилъ про своего соперника. По всей вѣроятности, здоровье его теперь поправилось… Впрочемъ, надо и то сказать, не вѣкъ же длиться медовымъ мѣсяцамъ, даже и высокопревосходительнымъ,

— Ты не зайдешь къ Зайкину? угрюмо прервалъ его Григорьевъ. — Мнѣ говорили, будто у нихъ много вакансій открывается въ департаментѣ, вслѣдствіе этой исторіи съ Кутайниковымъ, знаешь?

— Къ чему это?.. Я своимъ мѣстомъ доволенъ и и не вижу никакой надобности его мѣнять, сказалъ Николай Ивановичъ, возвышая голосъ и продолжая нервно посмѣиваться. — Конечно, его превосходительству было бы очень пріятно избавиться отъ моего присутствія въ департаментѣ, да мало ли что…

Онъ хотѣлъ еще что-то прибавить, но тутъ въ ихъ разговоръ совершенно неожиданно вмѣшалась Аня.

— Слушай, папа! вскричала она, хватая его обѣими руками за рукавъ, вѣдь этотъ мальчикъ долго, долго разучивалъ штуку со стуломъ и она ему все не удавалась, все не удавалась… Наконецъ… Ахъ, папа, еслибъ ты только видѣлъ, какъ онъ ее сдѣлалъ сегодня, — чудо!.. И какъ ему хлопали, какъ всѣ радовадись, отецъ его, другіе комедіанты и самъ онъ!.. Господи, какой онъ счастливый!

Голосъ ея дрожалъ и обрывался отъ волненія и прохожіе, возвращавшіеся вмѣстѣ съ ними по домамъ, съ любопытствомъ на нее оглядывались.

XI.

А нѣсколько дней тому назадъ вотъ что происходило въ Венеціи.

Таманскій съ Марьей Алексѣевной возвращались изъ театра.

— Alla casa, отвѣтилъ Дмитрій Николаевичъ гондольеру на его вопросъ, куда желаютъ ѣхать signore?

— Домой? Въ такую ночь? — вскричала Марья Алексѣевна. — Неужели вамъ хочется спать?

Дмитрій Николаевичъ приказалъ выѣхать въ Саnale Grande. Ему вовсе не хотѣлось спать. Цѣлыхъ три часа провели они въ освѣщенной а giorno залѣ, слушая музыку Верди, исполненную такъ, какъ умѣютъ исполнять ее только въ Италіи. Спектакль былъ блестящій. Въ честь именитаго гостя, иностраннаго принца, залу разукрасили цвѣтами и растеніями. Цвѣты красовадись всюду, въ шиньонахъ, въ петличкахъ Цвѣтами были приколоты кружева на груди женщинъ, огромные букеты лежали на балюстрадахъ ложъ; мужчины расхаживали по корридорамъ и пробирались между креслами съ цѣлыми снопами душистыхъ магнолій, розъ и жасминовъ, которые въ данную минуту должны были упасть къ ногамъ прелестной пѣвицы, любимицы публики.

Принцъ, удостоившій своимъ посѣщеніемъ театръ, принадлежалъ къ самымъ симпатичнымъ представителямъ монархической власти въ Европѣ. Оркестромъ дирижировалъ знаменитый маэстро. Примадонна слыла одной изъ извѣстнѣйшихъ пѣвицъ въ мірѣ. Но русская синьора, о красотѣ которой заговорили въ городѣ, при первомъ ея появленіи въ тощій садикъ Лицо, русская синьора была такъ хороша въ этотъ вечеръ, черная мантилья изъ великолѣпныхъ испанскихъ кружевъ такъ эффектно оттѣняла прозрачную бѣлизну ея кожи, тонкость, точно изъ мрамора выточеннаго, профиля, а глаза ея казались такими большими и блестящими при вечернемъ освѣщеніи, что публика занималась ею почти столько же, сколько иностраннымъ принцемъ, примадонной и знаменитымъ дирижеромъ оркестра.

Взгляды, полные любопытства и восхищенія, устремленные на ихъ ложу, безцеремонныя и плохо сдержанныя восхищенія вродѣ: «О, bella! Bellissima! Angelo!» — и тому подобныя проявленія восторга, на которыя такъ щедры пылкіе жители юга, порядкомъ-таки раздражали маленькаго, бѣлокураго господина, прятавшагося за стуломъ красавицы. Онъ съ большимъ нетерпѣніемъ ожидалъ той минуты, когда ему можно будетъ увезти свою подругу домой и любоваться ею безъ свидѣтелей. Но г. Таманскій умѣлъ владѣть собой и на его прилично выбритой физіономіи петербургскаго чиновника, кромѣ выраженія сосредоточенной серьезности съ примѣсью легкой скуки, ничего нельзя было прочесть.

Марья Алексѣевна старалась подражать ему, притворяться равнодушной и заниматься только тѣмъ, что происходило на сценѣ, но это плохо ей удавалось. Дмитрій Николаевичъ такъ изучилъ ея лицо, выраженіе каждаго ея взгляда и улыбки, что отлично видѣлъ, какое радостное волненіе вызываетъ во всемъ ея существѣ лестное вниманіе толпы. Она казалась еще прекраснѣе отъ этого волненія, что правда, но онъ не любилъ ее такой, Марья Алексѣевна сказала правду, что въ такую ночь трудно заснуть.

Когда изъ залы, полной шумнаго блеска, свѣта и оглушительно-громкихъ звуковъ, они очутились на мраморной площадкѣ со ступеньками, спускавшимися въ воду, ихъ съ ногъ до головы охватило таинственною прелестью этой ночи.

Въ толпѣ, тѣснившейся вокругъ нихъ, нельзя было узнать блестящую публику, наполнявшую залу нѣсколько минутъ тому назадъ. При мерцающемъ блескѣ фонарей, которые неровными и неясными пятнами трепетали на темныхъ фигурахъ людей, они казались какими-то призраками, вызванными сверхъестественною силою изъ волшебнаго царства тѣней. Казалось, будто эти призраки, насладившись до пресыщенія земнымъ весельемъ и звуками, спѣшатъ уйти назадъ въ ночь, спѣшатъ слиться съ ея мракомъ. Лодки, такія же черныя, какъ и волны, по которымъ онѣ скользили, должны были съ быстротою мысли унести ихъ по далекой, бездонной безднѣ въ міръ недоступный простымъ смертнымъ.

Иллюзія довершалась отсутствіемъ всѣхъ шумовъ и возгласовъ, къ которымъ привыкло ухо при разъѣздахъ, — не слышно было ни грохота колесъ, ни топота лошадиныхъ копытъ, ни стука каблуковъ о мостовую, — ночное безмолвіе нарушалось только однообразнымъ всплескомъ волнъ подъ автоматическими ударами веселъ, да изрѣдка протяжное — «o…è!» гондольера заунывною нотой прорѣзывало воздухъ, безчисленное множество разъ повторяемое эхомъ и чѣмъ дальше, тѣмъ слабѣе и печальнѣе. Но за то въ каждомъ шорохѣ чудилась мелодія, въ каждомъ сдержанномъ шепотѣ — слова любви и поцѣлуи.

Небо сливалось съ моремъ; всѣ звѣзды куда-то попрятались. Ни за что бы Таманскому съ Марьей Алексѣевной не отыскать своей гондолы среди великаго множества лодочекъ, кишащихъ у пристани. еслибы знакомый голосъ не окликнулъ ихъ.

— Ici, ici, signore! — кричалъ, неистово размахивая бѣлыми рукавами, маленькій коренастый человѣкъ, котораго они наняли тотчасъ по пріѣздѣ въ Венецію и который съ утра до вечера каталъ ихъ по молчаливымъ улицамъ города.

Наконецъ, наступилъ и ихъ чередъ спуститься по мраморнымь ступенямъ на подушки мягко покачивавшейся у пристани скорлупки. Человѣкъ въ бѣлыхъ рукавахъ взмахнулъ веслами, еще разъ сверкнули, въ блескѣ фонарей, спадывавшія съ этихъ веселъ капли, еще разъ промелькнули блѣдныя лица въ тѣснившихся вокругъ гондолахъ… Но еще взмахъ веселъ — и все исчезло. Быстро прорѣзывая своимъ острымъ концомъ волны, лодка скользнула во тьму. Дѣлалось еще тише. Молчаніе, наступившее между всплесками веселъ, казалось еще глубже; отъ смутно бѣлѣвшихся очертаній высокихъ стѣнъ, мимо которыхъ они плыли, мракъ сгущался еще сильнѣе. Но это длилось не долго, — мало-по-малу тѣни начали разступаться, стѣны забѣлѣлись, по волнамъ началъ разливаться трепетный блескъ все ярче и ярче и, наконецъ постепенно выступили изъ мрака не только очертанія мраморныхъ громадъ, но также и болѣе мелкія детали: причудливая рѣзьба дворцовъ, люди въ плывшихъ мимо гондолахъ и человѣкъ правившій ихъ лодкой, съ откинутымъ назадъ туловищемъ, взъерошенною головой и мохнатою грудью, выглядывавшей изъ рубалки съ растегнутымъ воротомъ. Капли, падавшія съ веселъ загорались брилліантовымъ дождемъ; бѣловатыя пятна, дрожавшія на волнахъ, расплывались все шире и шире и изъ-за чернѣвшихъ вдали горъ выкатилась луна. Выступили въ ея мягкомъ блескѣ грандіозныя зданія съ остроконечными спицами, церкви, башни, высеребрилось съ другой стороны чудо скульптуры, мраморное кружево палаццо дожей; но тамъ, куда свѣтѣ луны проникнуть не могъ — подъ арки мостовъ, въ узкіе переулки между высокими стѣнами — тѣни сгущались еще мрачнѣе, а вода казалась еще чернѣе, таинственнѣе и глубже.

Вдали, ровною пеленой, бѣлѣлся плоскій песчаный берегъ Лидо, а кругомъ на далекое пространство серебрилось море.

Не имъ однимъ пришла въ голову счастливая мысль провести ночь на воздухѣ. Множество гондолъ скользило по Canale Grande. Все чаще и чаще нарушалась тишина протяжными возгласами гондольеровъ, сверкали приподнятыя надъ водою весла и почти каждую минуту фосфорическій блескъ пробѣгалъ длинными, золотыми змѣями по встревоженнымъ волнамъ.

Съ нѣкоторыхъ гондолъ начало раздаваться пѣніе; гдѣ-то зазвенѣла гитара и послышался веселый, звучный смѣхъ.

Дмитрій Николаевичъ поднялъ голову къ балкону, мимо котораго медленно плыла ихъ лодка, и глазамъ его представилась предестная сцена. На самомъ видномъ мѣстѣ и вся облитая луннымъ блескомъ полулежала на низкомъ креслѣ молодая женщина. Она была вся въ бѣломъ, ноги ея покоились на пунцовой бархатной подушкѣ, на колѣняхъ лежалъ огромный букетъ цвѣтовъ. Вѣроятно, изъ этого букета вынула она ту яркую розу, которая была воткнута въ ея густыя, черныя косы. Въ рукѣ у нея былъ вѣеръ, которымъ она опахивалась съ граціей истой испанки; всѣ движенія ея были медленны и дышали нѣгой, только глаза ея сверкали оживленіемъ, да въ голосѣ — громкомъ, звучномъ контральто — слышалось то дѣтское, беззаботное веселье, которое только жители юга имѣютъ даръ сохранять всю жизнь, до самой смерти.

Этотъ смѣхъ заставилъ Дмитрія Николаевича оглянуться на палаццо.

— Посмотри, сказалъ онъ, указывая своей спутницѣ на балконъ, къ которому они съ каждымъ ударомъ веселъ подплывали все ближе и ближе, — этотъ палаццо принадлежитъ тому самому графу Левепрингу, съ которымъ я обѣдалъ вчера у нашего консула. Онъ купилъ его, года три тому назадъ, у наслѣдниковъ маркиза Тестамени и, какъ говорятъ, истратилъ около полумилліона на отдѣлку комнатъ, реставрацію картинъ и тому подобное. Онъ очень богатъ, этотъ Левепрингъ. Да вотъ и онъ самъ на балконѣ… Видишь, этотъ высокій, блѣдный господинъ, который стоитъ за кресломъ дамы въ бѣломъ?.. Онъ говоритъ ей что-то на ухо… Какъ она отъ души смѣется!.. Даже весело слушать… Увѣряютъ, будто онъ купилъ этотъ дворецъ изъ-за одной только картинной галлереи, продолжалъ Таманскій, не спуская глазъ съ балкона. — Зиму они живутъ въ Парижѣ.

Черезъ растворенныя настежь двери виднѣлась роскошная обстановка залы, уставленной драгоцѣнною, старинною мебелью, сверкали бронза и позолота. Воображенію легко было дополнить картину, представить себѣ стѣны, увѣшанныя потемнѣвшими отъ времени произведеніями знаменитыхъ художниковъ, высокіе потолки, разрисованные фресками, полы, выстланные причудливыми арабесками флорентинской мозаики, и, наконецъ, отраженіе всѣхъ этихъ драгоцѣнностей въ огромныхъ зеркалахъ

А Дмитрій Николаевичъ, между тѣмъ, продолжалъ разсказывать про даму въ бѣломъ.

— Левепрингъ никогда съ нею не разстается; она ѣздила съ нимъ въ Африку три года тому назадъ, а нынѣшнюю зиму они намѣреваются провести въ Испаніи… Прежде она была пѣвица, и знаменитая пѣвица… Ты можетъ быть слышала, Паола Лотти? — И не дождавшись отвѣта, онъ продолжалъ: — Въ свое время она надѣлала много шуму… Но артистическая ея карьера длилась недолго, года два, кажется, не больше… Она дебютировала въ Миланѣ. Мы были тогда тамъ съ матушкой и я помню, что когда имя ея стояло на афишѣ, ложу нельзя было достать иначе, какъ съ помощью разныхъ протекцій. Въ ту зиму я и съ Левепрингомъ познакомился, — это было лѣтъ восемь тому назадъ… Да, скоро будетъ восемь лѣтъ, какъ онъ похитилъ ее у публики и, какъ видишь, они до сихъ поръ счастливы.

Онъ говорилъ это, не переставая смотрѣть на балконъ, отъ котораго лодка ихъ медленно удалялась. Голосъ у него былъ какой-то нерѣшительный. Нерѣшительность эта выражалась также и въ его упорно отвертывающемся взглядѣ; ему, какъ будто, жутко было встрѣтиться съ глазами своей слушательницы, жутко было убѣдиться, что она понимаетъ тайную мысль, скрывавшуюся за каждымъ его словомъ.

— Законною женой его она быть не можетъ, продолжалъ онъ, безпрестанно обрывая рѣчь длинными паузами, — по семейнымъ обстоятельствамъ… Состояніе его заключается въ родовомъ имѣніи, которое перешло къ нему отъ бабушки, съ непремѣннымъ условіемъ либо жениться на дѣвушкѣ одной съ ними фамиліи, либо остаться холостымъ. Когда Левепрингъ встрѣтился со своей… гражданской женой…

Дмитрій Николаевичъ запнулся передъ послѣдними словами, которыя онъ произнесъ съ натянутой усмѣшкой.

— Онъ былъ уже обрученъ со своей кузиной, une demoiselle Tilsenhoff, мать ея урожденная Левепрингъ. Не легко ему было раздѣлаться съ невѣстой. Тильзенгофы и слышать не хотѣли о томъ, чтобы добровольно возвратить ему слово, — братъ невѣсты послалъ ему вызовъ и они дрались… Однимъ словомъ, цѣлый романъ… Левепрингу прострѣлили ногу… Не дальше какъ вчера была рѣчь про эту дуэль. Онъ — премилый разскащикъ… «Можете себѣ представить, какъ я былъ счастливъ, когда почувствовалъ себя раненымъ, — говоритъ, — вѣдь я могъ бы убить его!.. Это большею частью такъ случается, когда выходишь на дуэль съ предвзятою цѣлью всѣми силами щадить противника. Въ рѣшительную минуту сознаніе теряется, глаза застилаются кровью, цѣлишься на-обумъ, а выходитъ изумительно вѣрно и попадаешь именно туда, куда не хочешь».

По мнѣнію Таманскаго, графъ Левепрингъ былъ правъ, — самъ онъ, Дмитрій Николаевичъ, былъ свидѣтелемъ двухъ случаевъ.

Онъ разсказалъ эти случаи съ большими подробностями, а затѣмъ снова перевелъ рѣчь на теперешняго владѣльца палаццо Тестамани.

Un charmant garèon, si distingué! И такой остроумный, что съ нимъ никогда нельзя соскучиться… Консулъ мнѣ много про него разсказывалъ, а также про нее, про эту женщину, для которой Левепрингъ всѣмъ пожертвовалъ — карьерой, сношеніями съ родственниками, службой… Il avait une charge à la cour, dont il s’est destitué, чтобъ свободнѣе разъѣзжать по бѣлому свѣту и жить тамъ, гдѣ вздумается… Впрочемъ, она стоитъ такихъ жертвъ, — я еще раньше про нее слышалъ и только одно хорошее… Говорятъ, добрѣе, симпатичнѣе женщины трудно найти. Но красавицей ее нельзя назвать, — черты лица слишкомъ крупныя, не правда ли?.. Сцену она, конечно, покинула, продолжалъ онъ торопливо, какъ будто опасаясь, что ему не дадутъ высказать то, что у него вертѣлось на умѣ. — Но иногда у себя дома она поетъ, для друзей, en petit comité… Ну, также и въ концертахъ съ благотворительною цѣлью… Теперь у нея, говорятъ, голосъ сдѣлался еще лучше, чѣмъ былъ прежде, и она продолжаетъ заниматься музыкой.

Онъ смолкъ и посмотрѣлъ на свою спутницу.

Марья Алексѣевна сидѣла вся выпрямившись на своей черной бархатной подушкѣ и пристальнымъ, неподвижнымъ взглядомъ смотрѣла вдаль. Она начала машинально выпрямляться и также безсознательно выронила вѣеръ изъ рукъ, въ ту самую минуту, когда Дмитрій Николаевичъ обратилъ ея вниманіе на возлюбленную графа Левепринга, какъ будто не желая даже и позой походить на эту женщину. Губы г-жи Астафьевой начали непріятно поджиматься, тоже съ первыхъ словъ его разсказа о бывшей пѣвицѣ, и чѣмъ дальше, тѣмъ холоднѣе и сердитѣе дѣлалось ея лицо.

Но Таманскій ничего этого не замѣчалъ, онъ былъ слишкомъ занятъ своими мечтами. Интимный уголокъ чужой жизни и чужаго счастья, подсмотрѣнный при чарующей обстановкѣ дивной лунной ночи, внезапно воскресилъ у него въ душѣ завѣтныя стремленія всей его жизни. Въ воображеніи начали развертываться картины одна другой оригинальнѣе и привлекательнѣе: умственный трудъ по сердцу, путешествія, свобода, полнѣйшее отрѣшеніе отъ мукъ честолюбія и зависимости, жизнь для себя, однимъ словомъ, не на полгода и не на годъ, съ вѣчно висящимъ дамокловымъ мечомъ окончанія отпуска надъ головой, а навсегда, до конца жизни. Сколько радостей, сколько наслажденій сулила имъ такая жизнь!.. Оба были молоды, здоровы и любили другъ друга; они могли жить вездѣ, гдѣ имъ хочется, и брать отъ жизни все, что она можетъ дать. Для чего же снова впрягаться въ ярмо, корпѣть надъ постылой работой, добиваться презираемыхъ въ глубинѣ души, почестей и наградъ, подчиняться свѣтской морали, въ которую не вѣришь?.. Для чего все это?

Дмитрій Николаевичъ взялъ руку своей подруги и нѣжно пожалъ ее.

— Маня! видишь какъ люди устраиваются?.. Неужели надо непремѣнно возвращаться въ Петербургъ?.. Когда любишь, развѣ не все равно?..

Она съ испугомъ взглянула на него.

— Но если вы выйдете въ отставку, какже разводъ?

— Да, вы правы, надо хлопотать о вашемъ разводѣ, холодно проговорилъ онъ, выпуская ея руку изъ своихъ рукъ.

Они доѣхали до дому молча, а на другой день онъ отправилъ въ Петербургъ ту депешу, о которой Мирновъ говорилъ Николаю Ивановичу Астафьеву, когда встрѣтился съ нимъ въ Зоологическомъ саду.

ЧАСТЬ II.

I.

— Я не знаю, право, но мнѣ кажется, что если самой съѣздить, это будетъ лучше, чѣмъ писать.

Съ этими словами Марья Алексѣевна положиллла перо на столъ, отодвинула отъ себя нетерпѣливымъ движеніемъ бюваръ съ начатымъ письмомъ и, откинувшись на спинку кресла, устремила на Дмитрія Николаевича взглядъ, которымъ она, какъ будто, снова вызывала его на спорѣ.

Но онъ продолжалъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, не подымая на нее глазъ и ни единымъ движеніемъ не показывая, что слышалъ ея слова.

Съ часъ тому назадъ она сказала ему то же самое и онъ отвѣтилъ ей довольно рѣзко, что удивляется, какъ могла ей придти въ голову подобная нелѣпость.

Ей, по всей вѣроятности, снова хочется вызвать его на какое-нибудь непріятное замѣчаніе… Но онъ докажетъ ей, что вывести его изъ терпѣнія не легко и что онъ умѣетъ о самыхъ щекотливыхъ вещахъ разсуждать спокойно и сдержанно. Еслибъ этого не было, какая же была бы разница между имъ, Таманскимъ, и такими грубыми самородками, какъ Астафьевъ, напримѣръ?

Въ комнатѣ снова воцарилась тишина.

Это была обширная и высокая комната въ одной изъ лучшихъ петербургскихъ гостинницъ, богато разукрашенная бронзой и позолотой, съ массивною мебелью, обитою пунцовымъ бархатомъ. Банальность этой отельной обстановки скрашивалась множествомъ красивыхъ вещицъ, раскиданныхъ по столамъ и этажеркамъ, альбомами, книгами и букетами душистыхъ цвѣтовъ въ вазахъ. У оконъ двѣ великолѣпныя латаніи и огромный фигусъ раскидывали свои широкіе, глянцовитые листья. Въ полурастворенную дверь виднѣлся нарядный туалетъ съ серебряными принадлежностями и часть низкой, широкой кровати, утопающей въ волнахъ кружевъ, батиста и голубаго атласа. Въ мраморномъ каминѣ гостиной лѣниво потрескивали дрова, а мягкій пестрый коверъ, которымъ былъ обитъ полъ, заглушалъ шаги Таманскаго.

— Право, мнѣ кажется, лучше самой къ нимъ съѣздить, повторила Марья Алексѣевна. — Какъ вы думаете?

Онъ поморщился.

— На твоемъ мѣстѣ я попробовалъ бы сначала написать письмо, а потомъ, если онъ не отвѣтитъ… Тогда видно будетъ, проговорилъ онъ уклончиво и мягко.

— Потомъ будетъ еще непріятнѣе съ нимъ видѣться, прервала она его. — Впрочемъ, я попробую… Увидимъ, что изъ этого произойдетъ.

И снова она принялась писать, а онъ ходитъ взадъ и впередъ по комнатѣ. По-временамъ, когда ему казалось, что она слишкомъ углублена въ свое занятіе, чтобы чувствовать на себѣ его взглядъ, онъ останавливался и засматривался на граціозную головку, склоненную надъ бумагой, на вьющіеся волосы, выбивавшіеся изъ-подъ черепаховой гребенки, которою они были заколоты, наскоро и кое-какъ. Волосы эти спалзывали капризными колечками на лобъ, спускались длинными локонами по бѣлой шейкѣ и по плечамъ Марьи Алексѣевны, придавая удивительно моложавый видъ всей ея физіономіи.

Было около четырехъ часовъ, но, занятая своимъ письмомъ, Марья Алексѣевна не успѣла еще ни причесаться, ни одѣться. На ней былъ накинутъ тотъ самый халатикъ изъ турецкой шали, подбитый бѣлою тафтой, и тѣ самыя бархатныя туфли, которыя она надѣла утромъ, подымаясь съ постели.

Письмо, которое она писала, крѣпко ее заботило. Рука какъ-то судорожно выводила буквы, хорошенькія брови сдвигались, губы складывались въ капризную гримаску ребенка, который силится удержаться отъ слезъ. Глухое раздраженіе, волновавшее ей душу, усиливалось съ минуты на минуту и наконецъ прорвалось наружу въ рѣзкомъ движеніи, съ которымъ она схватила на половину исписанный листокъ, разорвала его въ мелкіе кусочки и бросила на полъ. Затѣмъ она взяла другой листъ бумаги, но и этого постигла та же участь, а также и третьяго, и четвертаго, и пятаго. Все пространство подъ письменнымъ столомъ покрылось рваными бумажками. Ей, кажется, особенное удовольствіе доставляло облегчать себѣ сердце такимъ образомъ, но на Таманскаго шорохъ разрываемой бумаги и шуршанье ея на коврѣ при каждомъ движеніи Марьи Алексѣевны дѣйствовали ужасно раздражительно. Онъ сдѣлался еще блѣднѣе и на лицѣ его рѣзче обыкновеннаго выступило то выраженіе подавленнаго страданія, которое можно было теперь довольно часто подмѣчать въ немъ, когда онъ задумывался и забывалъ притворяться.

Огонь въ каминѣ догоралъ. Дмитрій Николаевичъ подложилъ дровъ и началъ раздувать пламя мѣхами. Должно быть мысли унесли его далеко, потому что, когда Марья Алексѣевна снова заговорила, онъ вздрогнулъ и нервно передернулъ плечами.

— Нѣтъ, я никакъ не могу написать этого письма… Это ужасно трудно! Вы представить себѣ не можете!.. Я даже не знаю, какъ начать, какъ его назвать… Написать просто: «милостивый государь» — невѣжливо, а «милостивый государь, Николай Ивановичъ» — смѣшно какъ-то…

— Почему же смѣшно? спросилъ Таманскій, не прерывая своего занятія, не оборачиваясь и такъ тихо, что она, кажется, не разслышала его словъ.

Прошло еще минутъ десять. Дрова запылали наконецъ. Дмитрій Николаевичъ положилъ на мѣсто мѣхи, взялъ съ ближайшаго стола газету и развернулъ ее. Но врядъ ли могъ онъ что-нибудь разобратъ, отъ тяжелыхъ драпировокъ у оконъ, да отъ растеній, которыми они были заставлены, въ комнатѣ и днемъ было темно, теперь же наступали сумерки. Но ему было все равно, никакія новости не могли интересовать его. Развертывая газету и машинально пробѣгая ее, онъ размышлялъ о своемъ послѣднемъ разговорѣ съ дѣльцами по бракоразводнымъ дѣламъ, гг. Ласточкинымъ и Степановскимъ.

Г. Ласточкинъ съ первыхъ же словъ угргомо объявилъ ему, что дѣло — дрянь. По всѣмъ собраннымъ о немъ справкамъ, г. Астафьевъ оказывается человѣкомъ до такой степени строптивымъ и неподатливымъ, что нечего и думать о томъ, чтобы склонить его на какую бы то ни было сдѣлку.

— Я такъ думаю, ваше превосходительство, что намъ придется дѣйствовать другимъ способомъ…

— Когда же думаете вы начать? спросилъ Дмитрій Николаевичъ.

— Надо переговорить съ г. Степановскимъ. Онъ можетъ быть найдетъ возможнымъ приступить къ составленію прошенія мѣсяца черезъ три…

А на вопросъ Таманскаго о причинѣ такой продолжительной отсрочки г. Ласточкинъ ударился въ длинныя и запутанныя разсужденія о томъ, какъ непріятны тѣ мѣры, къ которымъ ихъ заставляетъ прибѣгать несговорчивость Астафьева.

— Вы этого и представить себѣ не можете, ваше превосходительство, говорилъ онъ своимъ ровнымъ к апатичнымъ голосомъ, устремивъ на Таманскаго сонные глаза, которыми онъ отлично умѣлъ, несмотря на кажущееся равнодушіе, подмѣчать каждое движеніе мускуловъ на лицѣ своего слушателя. — Но съ моей стороны было бы безчестно не предупредить васъ о той нравственной отвѣтственности, которая падаетъ до извѣстной степени не только на тяжущихся и на насъ, но также и на всякую личность, хотя бы косвенно примѣшанную къ подобному дѣлу…

Намекъ былъ слишкомъ прозраченъ. Дмитрій Николаевичъ не далъ г. Ласточкину кончить.

— Но если ужь разъ г-жа Астафьева рѣшилась вынести это испытаніе, не лучше ли скорѣе все кончить? спросилъ онъ, напирая на имя Марьи Алексѣевны.

— Поговорите съ г. Степановскимъ, ваше превосходительство, повторилъ Егоръ Александровичъ.

Настаивать, заставлять г. Таманскаго выслушивать то, что ему такъ видимо не хочется слышать, вовсе не входило въ его планы. Г. Ласточкинъ вообще не грѣшилъ избыткомъ откровенности ни въ чемъ, въ дѣлахъ же подлежащихъ его вѣдѣнію онъ придерживался правила тѣхъ врачей, которые находятъ совершенно безполезнымъ и даже вреднымъ посвящать паціентовъ въ таинства науки, практикуемой надъ ними.

Есть нервные субъекты, способные съ ужасомъ отпрянуть отъ послѣдствій лѣченія, даже удачнаго. Есть деликатныя натуры, брезгающія извѣстными средствами, къ какой бы цѣли они ни вели. Г-ну Ласточкину казалось, что Таманскій принадлежитъ именно къ такимъ натурамъ и что, чего добраго, его въ рѣшительную минуту такъ затошнитъ отъ той грязи, въ которую ему придется окунуться, что гораздо лучше протащить его съ зажмуренными глазами черезъ эту грязь, не давая ему замѣтить, насколько онъ перепачканъ ея брызгами.

— Да, надо съ этимъ дѣломъ скорѣе покончить, говорилъ между тѣмъ Дмитрій Николаевичъ. — Положеніе такое фальшивое… У г-жи Астафьевой есть дочь… Чувство матери… Ей, конечно, хотѣлось бы имѣть ребенка при себѣ…

Его превосходительство окончательно запутался въ словахъ. Впрочемъ, надо и то сказать, что мысль объ Анѣ всегда его смущала. Отношенія его къ этому ребенку были какія-то странныя: первое время онъ почти постоянно терзался боязнью, что ему никогда не удастся утѣшить Марью Алексѣевну, что она вѣчно будетъ тосковать по дочери. Но потомъ, когда онъ сталъ убѣждаться, что опасенія его напрасны, его сталъ интересовать вопросъ другаго рода и онъ съ любопытствомъ спрашивалъ себя: вспоминаетъ ли она когда-нибудь про Аню? Неужели ей никогда не хочется ее видѣть? Послѣднее же время, съ тѣхъ поръ, какъ они пріѣхали въ Петербургъ, вопросъ этотъ сталъ навертываться ему на умъ все чаще и чаще, а къ чувству любопытства начало примѣшиваться нѣчто въ родѣ досады, безотчетной конечно. Еслибы Дмитрію Николаевичу сказали, что онъ досадуетъ на Марью Алексѣевну за то, что она не страдаетъ отъ разлуки съ дочерью, онъ назвалъ бы подобное предположеніе нелѣпымъ… Но почему же ему было такъ пріятно убѣждать другихъ въ ея материнскихъ чувствахъ?

Разъ попавши на эту тему, онъ съ несвойственною ему словоохотливостью остановился на ней.

— Г-жа Астафьева цѣлыхъ полтора года не видѣла свою дочь и не имѣла отъ нея извѣстій. Всѣ ея письма оставались безъ отвѣта…

— Такъ, такъ, закивалъ благодушно годовой Егоръ Александровичъ, щуря при этомъ лѣниво глаза, какъ жирный котъ, грѣющійся на солнцѣ.

— Самой ей ѣхать послѣ того, что произшло между ею и мужемъ, неловко… Просить, чтобы дѣвочку къ ней прислали… написать письмо? прибавилъ полувопросительно Дмитрій Николаевичъ.

— Почему не попытать… Надо осторожнѣе конечно…

Егоръ Александровичъ совсѣмъ зажмурился и смолкъ на минуту, а затѣмъ, снова устремивъ пристальный взглядъ своихъ глазъ на собесѣдника, объявилъ рѣшительнымъ тономъ:

— Провидайтесь съ г. Степановскимъ, ваше превосходительство, вотъ вамъ мой совѣтъ.

Дмитрій Николаевичъ въ тотъ же день послѣдовалъ этому совѣту.

Маленькій адвокатъ такъ и заюлилъ при появленіи такого важнаго туза, какъ г. Таманскій, въ въ его трущобу. Отъ избытка счастья въ умѣ его феноменъ какой-то произошелъ и сообразительность обострилась такъ непостижимо, что онъ самъ испугался плановъ, возникавшихъ одинъ за другимъ въ его умѣ. Не даромъ вѣдь Степановскій слылъ человѣкомъ увлекающимся и пылкимъ. Когда Дмитрій Николаевичъ передалъ ему сущность своего разговора съ Ласточкинымъ, онъ просто пришелъ въ ярость и началъ такъ честить своихъ патроновъ за ихъ несносную замашку все медлить и медлить, что его превосходительство былъ до глубины души тронуть такимъ теплымъ участіемъ къ его сердечнымъ дѣламъ.

— Вы представить себѣ неможете, ваше превосходительство, сколькихъ людей они довели до изступленія своими проклятыми проволочками! И вѣдь такъ себѣ, безъ всякой пользы для себя, изъ принципа… Все думаютъ, не помирятся ли супруги.

— Помилуйте, какой же тутъ принципъ? волновался Дмитрій Николаевичъ. — Г. Ласточкинъ долженъ отлично знать, что примиренія быть не можетъ… Г. Астафьевъ никогда не проститъ женѣ, что она покинула его домъ, даже еслибъ она раскаялась въ этомъ, чего нѣтъ и быть не можетъ… Какое же примиреніе?

— Позвольте вамъ замѣтить, ваше превосходительство, что Егоръ Александровичъ прежде всего — попъ и думаетъ по-поповски. Вы не смотрите, что у него волосы острижены по модѣ, что онъ одѣвается у лучшаго портнаго и по цѣлымъ ночамъ играетъ въ стуколку въ клубѣ. Я вамъ даже скажу по секрету, что онъ содержитъ одну изъ шикарнѣйшихъ дамъ полусвѣта и просаживаетъ на нее тысячъ до тридцати въ годъ; но что-жь это доказываетъ? ровно ничего. Загляните ему въ душу и вы увидите, что въ немъ сидитъ попъ, ретроградъ и обскурантъ, какъ и всѣ попы. Ласточкинъ дѣйствуетъ за-одно со всей кликой, ваше превосходительство, со своимъ непосредственнымъ начальникомъ Леопардовымъ… Вотъ еще типъ, я вамъ доложу! Даже невѣроятно, чтобы въ нынѣшне просвѣщенное время могли существовать въ европейскомъ государствѣ такіе люди и такое судилище! Надо самому все это видѣть, чтобы повѣритъ… Ихъ правила, пріемы и способъ дѣйствія, даже ихъ способъ брать взятки все это такъ оригинально, такъ наивно и нахально, что просто гла, замъ и ушамъ своимъ на вѣришь. Вы слышите, напримѣръ, у нихъ такіе разговоры, какъ тотъ, котораму я вчера былъ свидѣтелемъ. Является какой-то повѣренный за справкой. Подаютъ ему написанную бумагу. — «Вотъ вамъ справка. Видите, какъ скоро». — «Очень вамъ благодаренъ». — «Мы могли бы продержать ее еще съ недѣльку». Г. повѣренный опять благодаритъ. «Чертъ ли мнѣ въ вашей благодарности? На нее шубу не сошьешь». — «Да вѣдь вы уже получили по условію». — «Получилъ; такъ что-жь изъ этого? Можно и еще прибавить». Ну, г. повѣренный прибавляетъ конечно. И все это дѣлается явно, говорится громко, нисколько не стѣсняясь и не краснѣя… Но это я вамъ про мелкоту разсказываю, ваше превосходительство, — продолжалъ Степановскій, не обращая вниманія на досаду и неловкость, выражавшуюся на лицѣ государственнаго мужа, поставленнаго въ горькую необходимость терпѣливо его выслушивать, — имъ бы только хапнуть, а съ кого и за что — безразлично… Крупные же чины, тѣ, отъ которыхъ собственно все и зависитъ, у тѣхъ кромѣ денегъ также и принципъ благовидности огромную роль играетъ… У нихъ прежде всего, чтобы безъ говора, аккуратно и чтобы ни сучка, ни задоринки. Для этого они всегда такъ пригоняютъ, чтобы черезъ третьи, либо четвертыя руки всѣ подмазки достигали до назначенія… А сколько мимоходомъ прилипаетъ къ такимъ рукамъ, это только намъ однимъ, да Господу Богу извѣстно!

Внезапно мѣняя тонъ, онъ продожалъ съ тою же рѣзкою откровенностью, которою такъ легко подкупается довѣріе людей, не умѣющихъ ни лгать, ни притворяться:

— Ласточкинъ васъ прислалъ ко мнѣ, ваше превосходительство, потому что онъ знаетъ, что я отдамъ ему двѣ трети того, что возьму съ васъ за это дѣло… А что я возьму съ васъ много, это ему тоже извѣстно, прибавилъ онъ тономъ честнаго человѣка, вынужденнаго обстоятельствами поступать противъ совѣсти.

Таманскій замѣтилъ на это, что г-жа Астафьева за деньгами не постоитъ.

Г. Стенановскій нетерпѣливо махнулъ рукой.

— Кто же въ этомъ сомнѣвается, ваше превосходительство!

— Лишь бы только скорѣе кончить, досказалъ Дмитрій Николаевичъ.

— Позвольте-съ…

Адвокатъ съ минуту времени помолчалъ. Опустивъ голову на руку и прищуриваясь, онъ принялся что-то высчитывать въ умѣ.

— Вотъ что-съ, началъ онъ тономъ дѣловаго человѣка, серьезно обдумавшаго значеніе тѣхъ словъ, которыя онъ намѣренъ произнести: — г-жа Астафьева получитъ свой разводъ въ мартѣ мѣсяцѣ будущаго года… Можетъ-быть раньше немного, но ужь отнюдь не позже, за это я вамъ ручаюсь… Довольны вы, ваше превосходительство?..

Не дожидаясь отвѣта, онъ заговорилъ о томъ, что хорошо было бы возобновить сношенія съ г. Астафьевымъ.

— Хотя бы для того, чтобы постоянно знать мѣсто его пребыванія и при какихъ онъ мысляхъ… Да, вотъ, вы мнѣ прошлый разъ намекали на желаніе Марьи Алексѣевны видѣть свою дочь… Вполнѣ законное желаніе… Интересно знать, какъ отнесется къ нему г. Астафьевъ, продолжалъ онъ, самодовольно потирая руки и весело ухмыляясь.

Г. Степановскій уже мысленно предвкушалъ всю выгоду, которую можно извлечь изъ подобныхъ сношеній между мужемъ и женою.

— Вполнѣ законное желаніе, повторилъ онъ. Надо быть совершенно безчувственнымъ человѣкомъ, чтобы противиться такому желанію, и если только г. Астафьевъ окажется такимъ человѣкомъ… Ваше превосходительство! я уже имѣлъ честь докладывать вамъ, какую важную роль играетъ въ этихъ дѣлахъ нравственная подкладка… Бывали примѣры, что разводъ затягивался на неопредѣленное время единственно потому, что который нибудь изъ судей пронюхаетъ о желаніи истца или истицы вступить въ законный бракъ съ другою личностью… Точно также и насчетъ душевныхъ качествъ тяжущихся… Судьи всегда поддерживаютъ ту сторону, которая кажется имъ мягче, добрѣе, терпѣливѣе… Случается такъ, что они отказываются обвинять женщину даже и тогда, когда она сама сознается въ преступленіи. Да, вотъ, мнѣ самъ Ѳедоръ Николаевичъ Мальвинскій разсказывалъ про одну блондиночку… На видъ такая скромница, водой не замутитъ, взоръ голубыхъ очей — ангельскій, улыбка — невинная, голосокъ нѣжный, манеры… Ну, однимъ словомъ, институтка, стало-быть на манерахъ выросла такъ сказать, а между тѣмъ — развратница такая, что за десять тысячъ сама указала, гдѣ и въ какое время ее можно застать съ любовникомъ. И какъ бы думали? Ни одно дѣло не обошлось Мальвинскому такъ дорого, какъ это! Не вѣрятъ благочестивые старцы въ виновность такого ангела, да и все тутъ!.. Тысячъ въ пятьдесятъ въѣхалъ разводъ несчасному супругу. А онъ, на бѣду, мужикъ здоровый и свирѣпый на видъ, ухватки рѣзкіе… Сейчасъ, по первому абцугу и безъ всякой надобности, объявилъ, что въ Бога не вѣритъ и въ церковь не ходитъ. Вотъ и взъѣлись на него наши долгогривые, да и давай его рублями казнить. За все пришлось чистыми денежками разсчитываться…

Повидимому исторія этого грубаго человѣка вовсе не интересовала Таманскаго, онъ прервалъ г. Степановскаго на полусловѣ:

— Такъ, по вашему мнѣнію, г. Астафьевъ повредитъ себѣ, если не захочетъ прислать свою дочь повидаться съ матерью?

— Всенепремѣнно, ваше превосходительство! Судите сами: человѣкъ, который не понимаетъ или не хочетъ понимать чувствъ матери къ ребенку, что это за человѣкъ, развѣ онъ достоинъ называться отцомъ? Конечно нѣтъ. Это ясно какъ день и желать расторгнуть бракъ съ такимъ человѣкомъ вполнѣ естественно и понятно… Права матери! Есть ли на свѣтѣ что-нибудь святѣе и неоспоримѣе этихъ правъ?..

Г. Степановскій входилъ въ паѳосъ, отъ котораго порядочно-таки коробило его слушателя; но, отправляясь но всѣмъ этимъ мытарствамъ, Дмитрій Николаевичъ далъ себѣ слово быть терпѣливымъ и старался не раздражаться.

— Скажите Марьѣ Алексѣевнѣ, ваше превосходительство, продолжалъ, между тѣмъ, расходившійся адвокатъ, что никто въ мірѣ не можетъ ей запретить требовать свиданія съ дочерью… Если вамъ угодно, я съѣзжу къ г. Астафьеву и, въ качествѣ ея повѣреннаго, переговорю съ нимъ объ этомъ.

Но у Дмитрія Николаевича было еще слишкомъ свѣжо воспоминаніе о неудачномъ столкновеніи г. Степановскаго съ мужемъ Марьи Алексѣевны, по поводу ея вида на жительство, и онъ поспѣшилъ отклонить это предложеніе.

— Нѣтъ, лучше прежде написать письмо… Вмѣшательство третьяго лица въ такое интимное дѣло можетъ показаться оскорбительнымъ… Къ чему его раздражать понапрасну?..

Г. Степановскій поспѣшилъ согласиться съ справедливостью такого довода и только посовѣтовалъ написать письмо помягче, избрать такія выраженія, къ которымъ нельзя было бы придраться, и послать это письмо по возможности скорѣе.

— Дальнѣйшая проволочка можетъ набросить неблаговидную тѣнь на мою кліентку, повторялъ онъ, провожая посѣтителя на площадку высокой и крутой лѣстницы, по которой его превосходительство не погнушался взобраться. — Надо все предвидѣть, и намъ не очень-то будетъ выгодно, если г. Астафьевъ будетъ доказывать, что супруга его долгое время прожила въ одномъ городѣ съ дочерью и не изъявила ни малѣйшаго желанія видѣть ее.

----

Когда Таманскій, подъ впечатлѣніемъ только-что описанной бесѣды съ адвокатомъ, заговорилъ съ Марьей Алексѣевной объ Анѣ и о томъ, что не мѣшало бы сдѣлать кое-какія попытки, чтобы съ нею увидѣться, она пришла въ восторгъ и почувствовала такой приливъ нѣжности къ своему другу, что долго ни о чемъ не могла говорить, кромѣ какъ о своей любви къ нему и о счастьѣ быть имъ любимой.

— Ты умѣешь угадывать всѣ мои мысли и желанія… Мнѣ было совѣстно тебѣ сознаваться въ этомъ; но съ тѣхъ поръ, какъ мы здѣсь, у меня одна только мечта — видѣть мою дѣвочку.

— Это такъ естественно, душа моя, вѣдь ты ей мать.

— О, благодаря тебѣ, я это такъ часто забываю!

— Въ такомъ случаѣ на моей совѣсти лежитъ это помнить, произнесъ онъ глубокопрочувствованнымъ голосомъ, нѣжно сжимая ее въ своихъ объятіяхъ.

— Я буду только тогда вполнѣ счастливъ, когда твой ребенокъ будетъ при тебѣ.

— Тогда и мнѣ нечего будетъ больше желать.

Они провели прелестный вечеръ. Давно ужь не высказывали они другъ другу такое множество хорошихъ словъ, давно не ощущали такъ сознательно, что любятъ другъ друга и необходимы одинъ другому. Когда онъ передалъ ей результатъ своихъ бесѣдъ съ Ласточкинымъ и Степановскимъ, Марья Алексѣевна окончательно расчувствовалась: все представлялось ей въ розовомъ свѣтѣ. изъ всего выводила она счастливыя предзнаменованія, увѣряя, что ничего не боится и ни въ чемъ не раскаивается. Ей даже казалось невѣроятнымъ, чтобы самъ Николай Ивановичъ продолжалъ долго упорствовать насчетъ Ани, вѣдь долженъ же онъ, наконецъ., понять, что у него нѣтъ средствъ ее воспитывать какъ слѣдуетъ и что лишить ее счастья сдѣлаться вполнѣ порядочной и образованной дѣвушкой — эгоизмъ съ его стороны и больше ничего.

— Конечно, эгоизмъ, соглашался Дмитрій Николаевичъ.

Но на слѣдующій день вѣтеръ подулъ въ другую сторону и когда послѣ службы Таманскій пріѣхалъ къ Марьѣ. Алексѣевнѣ, онъ засталъ ее въ самомъ мрачномъ настроеніи духа. Вся блѣдная и измученная сидѣла она у письменнаго стола; глаза ея были заплаканы, руки холодны какъ ледъ. На его тревожный вопросъ, что случилось, она отвѣчала, что всю ночь не спала, всю ночь думала о томъ, какъ отнесется Николай Ивановичъ къ ея просьбѣ насчетъ Ани и что дѣлать, если онъ не захочетъ ее исполнить.

Напрасно Таманскій напоминалъ ей о вчерашнемъ разговорѣ съ дѣльцами, ставилъ ей на видъ безполезность огорчаться предположеніями, тѣмъ, чего еще нѣтъ и можетъ быть не будетъ, и, наконецъ, со всевозможною деликатностью намекнулъ ей и на то обстоятельство, что разлука съ ея дочерью продолжается уже восемнадцать мѣсяцевъ и что если предположить даже худшее, а именно, что пройдетъ еще столько же времени, прежде чѣмъ она увидится съ нею, — конечно, это будетъ очень тяжело и непріятно, но вѣдь уже не такое же несчастіе…

Марья Алексѣевна не дала ему договорить и довольно запальчиво замѣтила, что онъ думалъ бы иначе, еслибъ Аня была его дочь.

И вѣроятно, чтобы смягчить жестокость этого замѣчанія, она прибавила:

— Удивительно, право, какъ это съ вашимъ умомъ и утонченностью чувствъ вы не понимаете, какой огромной нравственною поддержкой была бы для меня дочь!.. Ужь не говоря о той respectabilité, которую внесло бы присутствіе дѣвочки въ мою обстановку…

«А, тебѣ только этого и нужно!» — чуть было не вырвалось у Таманскаго; но онъ не только не выговорилъ вслухъ эту мысль, но даже энергичнымъ усиліемъ воли заставилъ смолкнуть внутренній голосъ, который съ нѣкоторыхъ поръ все чаще и чаще угощалъ его самыми непріятными и непредвидѣнными выводами и предположеніями.

А Марья Алексѣевна, между тѣмъ, снова принялась писать. Но работа подвигалась медленно; можно было даже сказать, что она вовсе не подвигалась, только куча нарванныхъ бумагъ подъ столомъ не переставала увеличиваться.

Время шло. Дмитрій Николаевичъ думалъ о томъ, что въ домѣ, гдѣ онъ обѣщалъ сегодня обѣдать, садятся за столъ ровно въ шесть часовъ и что неаккуратность съ его стороны будетъ принята за личное оскорбленіе не только хозяйкой дома, но и всѣми ея гостями. Соображая мысленно, сколько еще времени Марья Алексѣевна будетъ сочинять свое письмо, онъ спрашивалъ себя, не послать ли записку съ извиненіемъ и отказомъ отъ обѣда, когда она объявила ему, что кончила.

— Хотите прослушать?

И, не дожидаясь отвѣта, она прочитала, очень поспѣшно и сбивчиво, низко пригибаясь къ бумагѣ, какъ будто ей трудно разбирать слова, ею же самою начертанныя:

"Милостивый Государь "Николай Ивановичъ!

"Надѣюсь, вы найдете весьма понятнымъ мое желаніе видѣть Аню и не откажите мнѣ въ позволеніи за нею прислать.

"Примите увѣреніе въ моемъ уваженіи.

"М. А."

— Только три строчки! Больше я ничего не могу измыслить, рѣшительно не могу, сказала она, складывая письмо и опуская его въ конвертъ.

Голосъ ея дрожалъ отъ волненія.

— Не слишкомъ ли лаконично? замѣтилъ Дмитрій Николаевичъ, которому вспомнилось предостереженіе Степановскаго насчетъ мягкости тона въ письмѣ и совѣтъ его избѣгать рѣзкости въ выраженіяхъ. — Еще оскорбится, пожалуй.

— Чѣмъ же тутъ оскорбляться? Онъ фразъ не любитъ, я знаю, и не вѣритъ имъ…

«Какъ ты?» подсказалъ Таманскому тотъ же несносный внутренній голосъ.

— Да и вообще такого рода письма чѣмъ короче, тѣмъ лучше, продолжала она, помолчавъ немного, вѣдь читать ихъ точно такъ же непріятно, какъ и писать…

Возраженія не послѣдовало. Марья Алексѣевна вынула сложенный листокъ изъ конверта и посматривая съ усмѣшкой на Дмитрія Николаевича, проговорила, иронически напирая на извѣстныя слова:

— Можно, пожалуй, прибавить, что мы пришлемъ за Аней карету въ тотъ день, который ему будетъ угодно назначить, и отошлемъ ее назадъ, когда оцъ прикажетъ…

И на это Дмитрій Николаевичъ ничего не отвѣтилъ.

«Какъ ей, однако-жь, хочется мнѣ больно сдѣлать! думалъ онъ, нагибаясь къ догоравшимъ угольямъ и нервно шевеля ихъ щипцами. — Зачѣмъ это?»

Въ комнатѣ воцарилось молчаніе.

— Какъ его адресъ? Я все забываю, спросила она.

Онъ сказалъ адресъ Астафьева, а затѣмъ всталъ и началъ искать свою шляпу.

— Какая даль, говорила Марья Алексѣевна, надписывая адресъ и заклеивая конвертъ. — Въ какой это сторонѣ, какъ вы думаете?

«Сейчасъ опять скажетъ, что она къ нему поѣдетъ… И только для того, чтобы дразнить меня», — замелькало въ умѣ Дмитрія Николаевича.

— Я такъ полагаю, что туда и въ часъ не доѣдешь… Вы уходите? прибавила она, замѣчая, что онъ надѣваетъ перчатки.

— Да. Вѣдь я тебѣ говорилъ про этотъ обѣдъ у тетушки. Семейное торжество въ честь молодыхъ супруговъ. Il faut faire acte de présence… Провинціалы, знаешь, они придаютъ такое важное значеніе моему присутствію на этомъ обѣдѣ… Дай мнѣ это письмо, я отправлю его съ посыльнымъ. По всей вѣроятности, часа черезъ два будетъ отвѣтъ.

— Такъ вы уходите? повторила Марья Алексѣевна. — Я совсѣмъ забыла про этотъ обѣдъ…

Онъ нагнулся, чтобы поцѣловать ее, но она отвернулась, нечаянно конечно, и губы его успѣли только скользнуть но ея лбу; а когда онъ сказалъ, что постарается вернуться раньше, потому что понимаетъ, какъ ей тяжело оставаться одной, чувство глухой, сдержанной досады, давившее ей сердце, перешло въ безотчетное озлобленіе.

— Ничего вы не понимаете! прошептала она, къ счастію такъ тихо, что онъ ушелъ, не разслышавъ этого замѣчанія.

Такъ ей казалось, по крайней мѣрѣ. Впрочемъ ей было все равно. Сегодня она никого, рѣшительно никого не могла жалѣть; она была убѣждена, что никому не можетъ быть такъ тяжело, какъ ей. Ему ужь потому легче, что онъ можетъ уйти, можетъ окунуться въ другой міръ, видѣть другихъ людей, слышать другіе разговоры, забыться, однимъ словомъ, а ей уйти некуда и развлечься нечѣмъ. Положеніе ея такое фальшивое! Правда, что когда она и съ мужемъ жила, оно было не лучше. Съ пріятелями Николая Ивановича она не сходилась, а своихъ не умѣла завести, да и не могла. То общество, къ которому ее тянуло съ тѣхъ поръ, какъ она себя помнила, такъ тянуло, какъ тянетъ бабочку къ огню, — то общество отвернулось отъ нея, какъ только-что она вышла замужъ за Астафьева. Теперь оно отвертывается отъ нея еще враждебнѣе… Но это до поры до времени, конечно… Когда она сдѣлается женой Таманскаго, тогда все измѣнится и ей все простятъ. У нея будетъ домъ; къ ней всѣ будутъ ѣздить, всѣ, кого она только удостоитъ приглашеніемъ… Тогда ей можно и дочь свою воспитывать такъ, какъ ей хочется. У Ани есть способности, она очень не глупа, изъ нея можетъ выйти une personne tout à fait distinguée, при извѣстной выправкѣ. Она нехороша собой и это, конечно, большое несчастье; но если пріучить ее всегда одѣваться къ лицу, да если она будетъ любезная, добрая и веселая дѣвушка, on la trouvera intéressante, вотъ какъ та горбатенькая графиня, за которой всѣ дѣти бѣгали въ Спа, или какъ та больная миссъ, съ которой они жаждый день встрѣчались за table d’hôte во Флоренціи… Не всѣмъ же быть красавицами… Изъ Ани можно сдѣлать отличную музыкантшу…

Марья Алексѣевна вспомнила, какъ приставалъ въ ней Николай Ивановичъ, чтобъ она учила ее музыкѣ… Но развѣ была какая-нибудь возможность исполнить эту просьбу? У нихъ не было своего рояля, пришлось взять какое-то дрянное фортешано напрокатъ и не успѣла Аня выучиться нотамъ, какъ инструментъ отдали назадъ, потому что слишкомъ тяжело было платить за него… На ноты тоже не было денегъ… Теперь она можетъ все это ей доставить — и книги, и ноты, и рояль, а также самыхъ лучшихъ учителей…

Размышленія Марьи Алексѣевны были прерваны легкимъ стукомъ въ дверь, а вслѣдъ затѣмъ вошелъ лакей съ зажженною лампой. Она только тутъ замѣтила, что въ комнатѣ давно стемнѣло.

— Ничего не прикажете? спросилъ лакей. Поставивъ дампу на столъ, онъ въ нерѣшительности остановился у двери и съ любопытствомъ посматривалъ на кучу рваныхъ писемъ, бѣлѣвшуюся на коврѣ у письменнаго стола.

— Ничего. Ступайте.

Онъ вышелъ, а Марья Алексѣевна начала сама приводить въ порядокъ комнату. Чтобы собрать мелкіе клочки тонкой почтовой бумаги, мѣстами приставшей къ ковру, потребовалось не мало времени и терпѣнія; но должно-быть занятіе это пришлось ей на вкусу, такъ аккуратно исполнила она свою задачу до конца. Подобравъ всѣ бумажки, она подошла къ камину и начала бросать ихъ туда горстями. По угольямъ, подернутымъ бѣлою золой, забѣгали золотыя змѣйки, вспыхивая то тутъ, то тамъ короткимъ, синимъ пламенемъ, а затѣмъ все потухло, и когда Марья Алексѣевна захотѣла сжечь послѣдній клочокъ оставшійся у нея въ рукахъ, огня на него уже не хватило. Тогда она поднесла его къ лампѣ и начала машинально перечитывать то, что на немъ было написано: «… мою дочь…» А дальше, послѣ этихъ зачеркнутыхъ словъ: «… наша дочь…», тоже перечеркнутыя.

Она вспомнила, какъ долго колебалась она между этими двумя выраженіями, пока, наконецъ, ей не пришло въ голову замѣнить ихъ именемъ Ани.

Вѣдь, кажется, что могло быть проще этого, а между тѣмъ какъ долго она мучилась прежде, чѣмъ напасть на этотъ исходъ. И все потому, что Дмитрій Николаевичъ тутъ сидѣлъ. Онъ ей спутывалъ всѣ мысли своимъ присутствіемъ… Можно было чѣмъ угодно поручиться, что письмо вышло бы вдесятеро лучше, толковѣе и убѣдительнѣе, еслибы Таманскаго не было въ комнатѣ въ то время, когда оно писалось. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ ушелъ, ей пришло въ голову множество новыхъ мыслей и выраженій и все такія, противъ которыхъ нѣтъ никакой возможности спорить… Надо было сказать Николаю Ивановичу то-то и то-то, напомнить это-то, непремѣнно!… Какъ могла она послать ему такую лаконическуй, сухую записку, когда дѣло идетъ о такомъ важномъ вопросѣ, какъ свиданіе съ дочерью! Вѣдь это даже на насмѣшку похоже… Гдѣ же Николаю Ивановичу догадаться, сколько труда стоила ей эта записка, сколько бумаги она прервала, сколько крови перепортила надъ нею? Это второе письмо съ тѣхъ поръ, какъ они разстались… На первое онъ не отвѣчалъ. А между тѣмъ оно было довольно длинно и, сколько помнила Марья Алексѣевна, очень хорошо написано. Какое впечатлѣніе произвело это письмо на Николая Ивановича, она никакъ не могла себѣ этого представить. Съ тѣхъ поръ, какъ она стала жить новою жизнью, у нея было столько новыхъ ощущеній, что личность человѣка, стоявшаго единственною преградой между ею и счастьемъ, не могла представляться ей иначе, какъ въ извращенномъ видѣ. По временамъ она ненавидѣла его. А онъ?.. Какъ у нихъ теперь? Какъ они живутъ безъ нея?… Все такъ же, по всей вѣроятности: тѣ же мелкія заботы, тяжелый, скучный трудъ и грошовыя, мизерныя развлеченія и удовольствія… Тѣ же горячіе споры съ пріятелями о разныхъ отвлеченностяхъ, какъ, напримѣръ, народное образованіе, внутренняя политика и тому подобныя скучныя матеріи, которыми въ порядочномъ обществѣ никто не интересуется, даже и тѣ, которые, по тривіальному выраженію Николая Ивановича, деньги берутъ за то, чтобы заниматься разрѣшеніемъ этихъ вопросовъ.

Астафьевъ увѣрялъ, что именно поэтому вопросы эти такъ долго и не разрѣшаются.

Марьѣ Алексѣевнѣ припомнился разговоръ, происшедшій однажды между Таманскимъ и ея мужемъ по этому предмету.

— Согласитесь, ваше превосходительство, что сытому человѣку труднѣе заказать хорошій обѣдъ, чѣмъ гододному, сказалъ Николай Ивановичъ.

— Отъ хорошихъ обѣдовъ индижестіи бываютъ, тонко усмѣхнулся Таманскій.

Николай Ивановичъ громко расхохотался.

— Вотъ и видно, что вы --^: тайный совѣтникъ, ваше превосходительство!

— Это не отвѣтъ и не оправданіе, — возразилъ Дмитрій Николаевичъ, задѣтый за живое, я вамъ могу доказать…

Но Астафьевъ не далъ ему договорить:

— Напрасный трудъ, ваше превосходительство. Другаго отвѣта на ваши парадоксы вамъ отъ насъ не дождаться, сказалъ онъ, непереставая смѣяться. — Сколько бы мы съ вами ни разговаривали, намъ никогда не понять другъ друга.

— Votre mari а l’air de же moquer de moi, замѣтилъ съ добродушной улыбкой Дмитрій Николаевичъ, оставшись наединѣ съ хозййкой.

Сильно сконфуженная, Марья Алексѣевна отвѣчала ему, что Николай Ивановичъ и надъ нею постоянно смѣется, когда мнѣнія ихъ расходятся…

— Cela se comprend, сказалъ Таманскій и поспѣшно завелъ рѣчь о другомъ предметѣ

«Cela se comprend», повторила про себя Марья Алексѣевна. возвращаясь мысленно къ этой сценѣ. И какъ живой предсталъ передъ нею знакомый образъ, сильная и неуклюжая фигура съ умнымъ, энергичнымъ лицомъ, яснымъ взглядомъ и доброй, слегка насмѣшливой, улыбкой. Простое лицо, простая рѣчь, простое обхожденіе со всѣми. Было время, когда милѣе и дороже человѣка у нея не было на свѣтѣ; но и тогда она не понимала его и никогда не могла угадывать ни его мысли, ни желанія, не могла сказать впередъ, какъ отнесется онъ къ тому-то и какъ взглянетъ на это-то, теперь же она и подавно не можетъ себѣ этого представить. А между тѣмъ ей очень хотѣлось знать, какого рода чувства имѣетъ къ ней теперь Николай Ивановичъ, такъ хотѣлось, что еслибы Таманскій не просидѣлъ у нея все утро, она не вытерпѣла бы и поддалась бы искушенію самой съѣздить за Аней. То, что она узнаетъ изъ письма, которое онъ напишетъ въ отвѣтъ на ея записку, такъ ничтожно въ сравненіи съ тѣмъ, что она прочитала бы въ его взглядѣ, къ звукѣ его голоса, въ выраженіи лица…

Въ дверь снова постучались и вошелъ посыльный съ письмомъ.

Долго не рѣшалась Марья Алексѣевна распечатать конвертъ, на которомъ знакомою рукой было написано ея имя, долго вертѣла она его въ рукахъ, пытаясь угадать по почерку, по тодщинѣ пакета, его содержаніе, и, наконецъ, ей сдѣлалось досадно на себя за такое малодушіе. «Чего она боится? Развѣ она не мать Ани? Развѣ она не имѣетъ права требовать свиданія съ дочерью?»

Она порывистымъ движеніемъ разорвала конвертъ. На бѣломъ листѣ почтовой бумаги чернѣлись только двѣ строчки: «Не вижу въ томъ никакой надобности и прошу оставить насъ въ покоѣ».

Когда Марья Алексѣевна подняла глаза съ этихъ двухъ строчекъ, передъ нею стоялъ Таманскій.

— Прочтите, прошептала она, протягивая ему письмо Николая Ивановича. — Даже не удостоилъ подписаться, какъ вамъ это нравится?… Ужь, кажется, выказать больше презрѣнія ко мнѣ невозможно! произнесла она задыхающимся отъ волненія голосомъ. — Впрочемъ, что же со мной церемониться! Развѣ съ той минуты, какъ я бросила домъ моего мужа и моего ребенка, чтобы слѣдовать за вами, развѣ всѣ не считаютъ меня потерянной женщиной? Я сама это должна знать и вѣчно, вѣчно помнить! Всякій можетъ меня оскорблять, заступиться за меня некому…

— Вы? продолжала она, злобно усмѣхнувшись на какое-то возраженіе, которое онъ прошепталъ дрожащими губами. — Вы? Да какое вы имѣете право? Развѣ вы мнѣ мужъ? Вотъ г. Астафьевъ — дѣло другое: онъ можетъ меня вытребовать къ себѣ черезъ полицію, онъ можетъ васъ выгнать вонъ изъ своей квартиры; если вы туда явитесь, чтобы повидаться со мной…

Голосъ ея прорвался въ истереческихъ рыданіяхъ, но она успѣла высказать множество такихъ вещей, которыя никогда не забываются, и Дмитрій Николаевичъ чуть было не слегъ въ постель отъ этихъ словъ.

Докторъ, за которымъ онъ послалъ тотчасъ по возвращеніи домой, нашелъ у него такое сильное разстройство нервовъ, что пришелъ въ тупикъ.

— Если съ вами опять возобновится такой припадокъ, объявилъ онъ своему паціенту, я принужденъ буду снова отправить васъ за границу.

II.

Загудѣлъ первый ударъ большаго колокола, звонко завторили ему другіе, поменьше. Церковь была очень близко отъ дома майорши Побѣдашъ. Не взирая на зимнія рамы, уже вставленныя мѣсяцъ тому назадъ, послѣ перваго мороза, хватившаго въ нынѣшнемъ году довольно рано, звонъ ко всенощной произвелъ обычный переполохъ въ жилищѣ почтенной Алены Петровны: котъ, точно встрепанный, соскочилъ съ теплой лежанки и уставился своими сверкающими зелеными глазами на Амишку, у которой тоже отъ волненія приподнялись уши и зашевелился хвостъ. Варварушка переложила изъ правой руки въ лѣвую лучину, которую она только-что собиралась всунуть подъ дрова, уложенныя въ печку, и, перекрестившись большимъ крестомъ, оглянулась на старинные часы въ большомъ деревянномъ футлярѣ, стоявшіе за дверью въ залѣ. Точно въ отвѣтъ на этотъ взглядъ, часы зашипѣли и медленно прозвонили шесть.

— Разъ… два… три… считала вслухъ старушка, тревожно оглядываясь на лучину, дымившуюся въ ея рукахъ.

Часы звонили такъ медленно, что когда послѣ шестаго удара гулъ окончательно смолкъ и дальнѣйшаго звона нельзя было уже больше ждать, лучина погасла и пришлось зажигать ее сызнова. А между тѣмъ въ спальнѣ хозяйки начала подниматься легкая возня. Алена Петровна, разбуженная колоколомъ среди сладкаго послѣобѣденнаго сна, крестилась и потягивалась, протирая глаза и пытаясь сообразить къ чему именно звонятъ — къ ранней обѣднѣ, заутрени или ко всенощной.

Въ маленькой, узкой спальнѣ, главнымъ и единственнымъ убранствомъ которой служилъ кіотъ огромныхъ размѣровъ, со множествомъ образовъ, было совершенно темно. Черезъ тонкую досчатую перегородку, обклеенную обоями, слышалось потрескиванье дровъ въ печкѣ, кряхтѣнье старой служанки и пробивался запахъ обгорѣлой лучины.

— Ч-то это, Варварушка, неужто ко всенощной звонятъ? спросила майорша, довольно громко возвышая голосъ.

Варварушка была глуха на одно ухо.

— Ко всенощной, сударыня, ко всенощной. Я ужь и лампадку передъ образомъ затеплила и самоваръ вычистила… Печку въ прихожей надо было затопить, чтобъ изъ дома все тепло не выдуло за ночь.

— О, Господи, Господи! вздохнула Алена Петровна. — Вотъ заспалась-то — страсть! Даже не разберу, день или ночь, все перепуталось въ головѣ. Никогда, кажется, не спала я такъ крѣпко, до сихъ поръ въ разумъ не могу придти…

— Это къ погодѣ, сударыня, къ погодѣ. Господь снѣжкомъ насъ благословилъ… Сейчасъ выходила я въ сѣни, все кругомъ забѣлѣлось, а у крыльца такой намело сугробъ, что я приказала Микитычу лопатой ступеньки расчистить, барыня пойдетъ въ церковь, говорю.

— Да, да, надо идтить… Дай мнѣ скорѣе одѣться, Варварушка.

Алена Петровна энергичнымъ усиліемъ стряхнула съ себя остатокъ дремоты и торопливо встала на ноги.

— Ахъ ты Господи, чуть было не забыла совсѣмъ! Надо сходить на верхъ, Варварушка, да сказать Анинькѣ, чтобъ собиралась.

— Врядъ ли Николай Ивановичъ ихъ пустятъ со двора въ такую погоду. На улицѣ зги Божьей не видать.

— Какъ же быть, Варварушка? забезпокоилась майорша, какъ же быть? Аничка такъ просила, такъ просила!.. «Вы, говоритъ, Алена Петровна, непремѣнно пошлите за мной, когда пойдете ко всенощной, я, говоритъ, обѣщаніе дала свѣчку поставить Спасителю». Нѣтъ ужь, Варварушка, прибавила она рѣшительнымъ тономъ, надо за ней сходить… Ужь тамъ пустятъ ее или нѣтъ, это не наше дѣло, а сказать ей надо, что я собираюсь…

— Что-жь, я скажу пожалуй, мнѣ не въ тягость подняться по лѣстницѣ, только ничего изъ этого не выйдетъ. Вотъ увидите сами, что Николай Ивановичъ ихъ не пуститъ, проворчала старуха, направляясь къ двери.

Алена Петровна, не теряя времени, одѣвалась. Но, застегивая платье, вынимая изъ картонки бархатную синюю шляпу съ выцвѣвшими атласными лентами и смѣшнымъ, развившимся, перомъ, она не переставала думать объ Анѣ и тревожиться вопросомъ, пуститъ ли ее отецъ въ церковь или нѣтъ. Дѣвочка просилась сегодня ко всенощной такъ настойчиво, не просто просилась, какъ ребенокъ, которому надоѣдо сидѣть дома и которому отъ скуки всякая перемѣна мѣста въ радость, нѣтъ глаза ея смотрѣли такъ серьезно, а голосъ звучалъ такъ настойчиво, ну, точно она дѣйствительно чувствуетъ непреодолимую потребность молиться, точно у нея горе какое-то великое, которое ей хочется выплакать переди алтаремъ, въсвятомъ храмѣ Господнемъ…

— О, Господи, Господи! Мать ты наша царица небесная! зашептала съ глубокими вздохами Алена Петровна, обращая слезившійся отъ умиленія взглядъ къ кіоту. — По-истинѣ велики чудеса твориши Ты многомилостивая и многотерпѣливая заступница и утѣшительница всѣхъ скорбящихъ!

Воодушевляясь все болѣе и болѣе словами, вылетавшими точно по вдохновенію, изъ ея устъ, она продолжала шептать.

— Давно ли я передъ твоимъ пречистымъ образомъ молилась о ниспосланіи мира рабу твоему Николаю, и вотъ уже проявляется милосердіе твое неизрѣченное, Владычица міра!.. Юная откровица, младенецъ еще можно сказать, пронзена стрѣлой твоей любви въ самое сердце и не мнитъ себѣ большаго утѣшенія и блаженства, какъ возносить хвалу имени твоему пречестному подъ сѣнью дома Сына твоего Спасителя нашего! — продолжала майорша, захлебываясь отъ умиленія.

Въ порывѣ благоговѣйнаго восторга Алена Петровна упала на колѣни, медленно опустила голову къ полу и оставалась въ этомъ положеніи до тѣхъ поръ, пока стукъ тяжелой двери на блокѣ изъ сѣней не заставилъ ее очнуться и поспѣшно встать.

— Это ты, Варварушка? спросила она дрожащимъ отъ смущенія голосомъ. — Ну, что, отпустилъ Николай Ивановичъ Аню ко всенощной?

— Идетъ. Какъ только увидѣла меня, такъ сейчасъ — «вы за мной, Варварушка?» Покидала книжки и побѣжала одѣваться.

— Ну, слава тебѣ Господи! радостно проговорила Алена Петровна, завязывая бантъ у шляпы передъ маленькимъ зеркаломъ. — А Николай Ивановичъ не удерживалъ?

— Гдѣ удержать, сударыня! Нешто такую стремительную барышню можно отъ чего-нибудь удержать? Ни въ жизть нельзя!… Николай Ивановичъ только посмѣиваются: "вы изъ нея, говоритъ, ханжу сдѣлаете… Того и гляди — замѣсто гимназіи въ монастырь угодитъ… Сидитъ у нихъ пріятель ихній, Григорьевъ… «Погода, говоритъ, скверная, не простудилась бы». Ну, тогда Николай Ивановичъ поднялись изо стола, вышли въ кухню и приказали Маринѣ безпремѣнно барышнѣ теплые сапожки надѣть… А барышня: «хорошо, хорошо, папочка»!.. Ужь не знаю, что у нихъ тамъ теперь, ушла не дождамшись. И вамъ бы тоже, сударыня, не мѣшало высокіе сапоги надѣть. Этотъ господинъ, Григорьевъ резонно сказалъ про снѣгъ, что теперь валитъ: весь стаетъ и такая будетъ грязь, что не пройти по улицѣ.

— Все равно, Варнарушка, я и въ мелкихъ калошахъ пройду какъ-нибудь…

— Не пришлось бы ихъ, по-намеднишнему. въ лужахъ розыскивать, сударыня.

— Да вѣдь нашлись же, Господь не попуститъ, чтобы пропали.

— Оно такъ-то такъ, что калоши нашлись, да только на тѣ двугривенные, которые вы изволиди переплатить дворникамъ да городовому, чтобъ ихъ розыскать, можно было бы новые купить, не унималасъ Варварушка.

Помолчавъ съ минуту, она снова начала приставать:

— Надѣньте высокіе сапожки, сударыня!

Алена Петровна кивнула головой въ знакъ согласія, для того больше, чтобы заставить ее смолкнуть. Не до калошъ было майоршѣ въ этотъ часъ: подъ впечатлѣніемъ восторженнаго настроенія, которымъ не переставало дышать все ея существо, она размышляла о новомъ проявленіи Божескаго милосердія къ ней грѣшной, — Николай Ивановичъ безъ малѣйшаго затрудненія отпустилъ Аню ко всенощной. Ужь, конечно, этого не случилось бы, еслибъ Алена Петровна не молилась такъ усердно. Въ ту самую минуту, какъ душа ея возносилась къ небу, именно въ эту минуту и смягчилось сердце г. Астафьева… Алена Петровна всегда была набожная и глубоко вѣрующая женщина, но съ тѣхъ поръ, какъ началось обращеніе Ани, Господь какъ-то особенно полюбилъ ее и проявлялся ей.

— А вотъ и богомолка наша летитъ, объявила Варнарушка, повертываясь къ появившейся въ дверяхъ дѣвочкѣ. — Послушались вы папашеньку, барышня, надѣли теплые сапожки? Снѣгъ-то ужь и теперь зачалъ таять, грязно будетъ на улицѣ-то. Промочите ножки, начнете кашлять, ну, что хорошаго?..

Но Аня ее не слушала. Она ужь изъ прихожей, и по своему обыкновенію торопливо и съ большимъ оживленіемъ, начала закидывать майоршу вопросами насчетъ какой-то Ѳеклистьевны.

— Когда она къ вамъ придетъ, Алена Петровна, вы не знаете? Какая досада! Мнѣ ужасно хочется ее видѣть, ужасно…

— А на что вамъ понадобилась наша сладкоголосая лисичка-сестричка? любопытствовала, не переставая ухмыляться Варварушка. — Поди чай успѣла ужь у васъ что-нибудь выклянчить? У нея это живо. Сознайтесь-ка, милая барышня, вѣрно къ вашей старенькой шубкѣ подъѣзжаетъ?

Старушка отгадала удивительно вѣрно. Именно по поводу этой шубки, чтобъ отдать ее Ѳеклистьевнѣ, и приставала Аня къ отцу всѣ эти послѣдніе дни и вотъ только сейчасъ получила разрѣшеніе на это. Предосадно было слушать разсужденія Варварушки!

— Ахъ, какое вамъ дѣло! нетерпѣливо вскрикнула дѣвочка. — Отстаньте отъ меня, вѣдь я не съ вами говорю…

Она хотѣла еще что-то прибавить, но, взглянувъ на Алену Петровну, смолкла. Майорша смотрѣла на свою маленькую пріятельницу съ такой кроткой укоризной въ глазахъ. По мнѣнію Алены Петровны, никогда не слѣдовало проявлять строптивость или нетерпѣніе, но сердиться или другихъ сердить передъ тѣмъ, какъ идти въ храмъ Божій было тяжкій грѣхъ. Убѣжденіе это оца уже успѣла внушить Анѣ. Испуганная и смущенная дѣвочка потупилась и, простоявъ съ минуту времени въ нерѣшимости, вскинула на старую служанку умоляющій взглядъ.

— Простите меня, Варварушка, проговорила она со слезами въ голосѣ.

Старушка расчувствовалась.

— Господь васъ проститъ, моя золотая барышня! А про Ѳеклистьевну никто вамъ кромѣ меня ничего не можетъ сказать… Мы съ ней друзья закадышные и всѣ тайности ея мнѣ извѣстны. Завируха она и попрошайка, нечего грѣха таить…

— Ну, пойдемте, Анинька, пойдемте, прервала ее Алена Петровна. — Подай мнѣ салопъ, Варварушка, некогда тутъ проклажаться.

— Сейчасъ, сейчасъ, сударыня!

Она надѣла салопъ на свою барыню, помогла ей застегнуть его, поправила воротникъ Аниной шубки и вышла провожать ихъ на крыльцо. Буря затихла, но по улицѣ, ведущей къ площади, гдѣ была церковь, пѣшеходы не успѣли протоптать тропинокъ и только-что выпавшій снѣгъ лежалъ пушистой, бѣлою пеленой, освѣщенной тусклымъ мерцаніемъ фонарей, далеко разставленныхъ одинъ отъ другаго и тоже засыпанныхъ снѣгомъ. Всѣ ворота были заперты, всѣ ставни приперты и только въ рѣдкихъ окнахъ свѣтился огонь; улица точно вымерла, не только людей, но даже собакъ не было видно. Пока Алена Петровна совѣтовалась съ Микитичемъ, оттребавшимъ снѣгъ отъ крыльца къ забору, какъ лучше пройти къ церкви — по тротуарамъ, которые не вездѣ были въ исправности, или по улицѣ, Варнарушка нагнулась къ Анѣ и шепнула ей на ухо, что, по всей вѣроятности, Ѳеклистьевна придетъ къ нимъ завтра, за шерстяными чулками, которые ей обѣщала Алена Петровна.

Народъ испугался метели и церковь была почти пуста, когда майорша съ Аней вошли подъ ея высокіе и темные своды. Служба происходила въ одномъ изъ придѣловъ и какъ разъ въ томъ, гдѣ мѣстнымъ образомъ былъ любимый Анинъ образъ Спасителя. Она всегда передъ нимъ становилась съ тѣхъ поръ, какъ замѣтила, какъ смотрятъ его глаза. «Ну, вотъ, точно живые!» А въ особенности вечеромъ, когда въ церкви темно и только передъ образами горятъ свѣчи. Тогда голубые глаза на кроткомъ блѣдномъ лицѣ съ длинными бѣлокурыми волосами превращались въ черные и смотрѣли такъ проницательно, такъ проницательно, до самаго сердца, по мнѣнію Ани. И чѣмъ больше въ нихъ всматриваешься, тѣмъ живѣе и живѣе оый становились… И губы начинали шевелиться… Подъ конецъ казалось. что вотъ-вотъ сейчасъ заговоритъ.

Алена Петровна поставила Аню передъ собой. Дѣвочка хотѣла было забиться въ темный уголъ, къ рѣшоткѣ, за которой стояли пѣвчіе, но майорша настояла на своемъ. Нѣтъ сомнѣнія, что Богу пріятнѣе, чтобы къ нему стояли поближе чистыя дѣтскія души, чѣмъ старыя, закорузлыя въ грѣхѣ и порокѣ. А эту душу, Анину, Алена Петровна своими недостойными молитвами привела къ Создатеію…

Сознаніе это наполняло ей сердце такимъ восторгомъ, что бѣсы гордости и самовосхваленія, отъ которыхъ особенно усердно открещивалась всю жизнь Алена Петровна, должны были радоваться и предаваться сладкимъ надеждамъ.

Къ концу всенощной храмъ началъ наполняться. Хоръ здѣшнихъ пѣвчихъ такъ славился, что любители церковнаго пѣнія съѣзжались сюда издалека. Когда отецъ Александръ, служившій всенощную, вышелъ изъ алтаря съ крестомъ въ рукахъ, Алена Петровна сдѣлала Анѣ знакъ, чтобъ она подалась назадъ и пропустила бы нарядныхъ барынь, тѣснившихся впередъ.

— Пусть ихъ, Аничка, пусть… Господу Богу прежде всего смиреніе нужно… "Послѣднія будутъ первымно… Это самъ онъ, Царь наш небесный, сказалъ, шептала она съ частыми и глубокими вздохами, врижимаясь къ рѣшоткѣ у клироса, на которомъ переминались пѣвчіе, въ ожиданіи той минуты, когда имъ надо будетъ грянуть послѣдній хвалебный гимнъ Богородицѣ: «Избранной воеводѣ побѣдительная».

Аня немедленно повиновалась и послѣдовала ея примѣру. Все, что Алена Петровна дѣлала и говорила въ церкви и о церкви, казалось ей всегда такъ кстати, хорошо и неопровержимо-истинно, что ей и въ голову не приходило разсуждать и спорить.

Наконецъ, наступилъ и ихъ чередъ подойти къ кресту. Отецъ Александръ необыкновенно ласково улыбнулся Анѣ, а Аленѣ Петровнѣ вполголоса сказалъ:

— Я послѣ всенощной зайду къ вамъ на часочекъ, сударыня моя.

— Милости просимъ, батюшка! радостно прошептала она ему въ отвѣтъ. — Пойдемъ, Аня, пойдемъ скорѣе! обратилась она къ своей спутницѣ и, взявъ ее за руку, начала торопливо проталкиваться къ той скамейкѣ у свѣчнаго ящика, на которой лежало ихъ теплое платье, подъ охраной знакомой просвирни.

— Да вѣдь еще не кончено, Алена Петровна? Вы же сами говорили, что грѣхъ до конца уходить? попробовала было замѣтить Аня, неохотно надѣвая бѣличью шубку, которую Алена Петровна живо разыскала между пальто, кацавейками и салопами, наваленными безпорядочною кучей на скамейкѣ и на полу рядомъ.

— Что-жь дѣлать, Аничка, что-жь дѣлать! Господь намъ проститъ на этотъ разъ… Къ намъ отецъ Александръ хочетъ зайтить послѣ всенощной, надо сказать Варварушкѣ, чтобы большой самоваръ ставила, а онъ у нея всегда такъ долго не закипаетъ… Да за вареньемъ послать къ Олуховымъ. Лавка-то ужь заперта, да намъ по знакомству изъ подвала отпустятъ… А вотъ кстати и самъ Кузьма Трофимычъ…

Дѣйствительно, Настинъ дядя стоялъ въ двухъ шагахъ отъ нихъ. Онъ молился очень усердно, съ воздыханіями и кряхтѣніемъ, до поту лица; высоко взмахивая рукой для крестнаго знаменія, онъ почти каждую минуту опускалъ съ превеликимъ трудомъ и натугой свое тучное тѣло на полъ и стукался лбомъ о каменныя плиты.

Выждавъ промежутокъ между двумя такими поклонами, Алена Петровна тихонько дотронулась до его плеча.

— Кузьма Трофимычъ?

— Аленѣ Петровнѣ мое почтеніе!

— Мы къ вамъ съ просьбицей.

— Извольте приказывать.

Все это было сказано тихо, съ таинственностью подобающей тому святому мѣсту, въ которомъ они находились.

— У насъ сегодня отецъ Александръ чай кушаетъ, продолжала все тѣмъ осторожнымъ шепотомъ майорша, а моя Варварушка, по своему обыкновенію, извела все варенье и только сегодня сказала, когда ко всенощной зазвонили… Я знаю, лавка у васъ заперта, мы хотимъ попросить Настю изъ кладовой достать.

При имени племянницы лицо Олухова затуманилось.

— Настасью Арсентьевну вы дома не застанете…

— Да гдѣ же она?

— Да тамъ же, гдѣ и всегда…

Онъ хотѣлъ еще что-то прибавить, но смолкъ, взглянувъ на Аню, котррая разсѣянно посматривала по сторонамъ — на маленькаго сѣдаго старичка у свѣчнаго стола, на старушку въ черномъ коленкоровомъ платкѣ на головѣ, которая ютилась за нимъ на полу, пригорюнившись. Возлѣ нея лежалъ огромный узелъ кренделей и булокъ, выглядывавшихъ между пестрыми кончиками туго перетянутаго узла. Старушка понесетъ эти крендели завтра въ острогъ и будетъ раздавать арестантамъ. Алена Петровна говоритъ, что это — великое и богоугодное дѣло. «Но какъ страшно, — думаетъ Аня, пытаясь представить себѣ, какъ выглянетъ внутренность того мрачнаго зданія, въ которое пойдетъ завтра старушка съ кренделями. Вотъ бы пойти съ нею!.. Что же, что страшно, тѣмъ лучше, Богъ это любитъ… Надо много, много пострадать на землѣ, чтобъ удостоиться… А вонъ тѣ старушки, такія же темненькія и сухенькія, какъ та, что сидитъ съ кренделями на полу, что онѣ дѣлаютъ у большаго чернаго образа, передъ которымъ горитъ всегда такъ много свѣчей?.. Все это старицы, какъ ихъ называютъ Алена Петровна и Варварушка. Есть между ними и молодыя, но и эти тоже старицами считаются, потому что онѣ богомолки, всегда въ черномъ и ничѣмъ ихъ не отличишь отъ старыхъ».

Въ воображеніи Ани эти старушки составляли неотъемлемый атрибутъ церкви. Она никакъ не могла себѣ представить ни церковь безъ нихъ, ни ихъ безъ церкви. Старушки эти были преинтересныя. Съ нѣкоторыми изъ нихъ она познакомилась у Алены Петровны. Онѣ знали все, что касалось божественнаго, всѣ святыя мѣста, гдѣ чудотворныя иконы и мощи и какія именно… Онѣ знали, какимъ святымъ молиться отъ такой или такой-то болѣзни, отъ такого-то или такого-то горя… Онѣ разсказывали чудныя исторіи о горѣ Аѳонѣ, объ Іерусалимѣ, Кіевѣ и о болѣе близкихъ мѣстахъ. Въ церкви онѣ чувствовали себя какъ дома и вели короткое знакомство со всѣмъ причтомъ, начиная отъ священника и кончая послѣднимъ пономаремъ или дьячкомъ. Имъ всегда заранѣе было извѣстно, — въ которомъ часу начнется служба и сколько времени она будетъ продолжаться, а также скажетъ ли священникъ проповѣдь или пѣвчіе пропоютъ концертъ. Аня всегда съ изумленіемъ подмѣчала, какъ смѣло распоряжаются онѣ здѣсь, гасятъ огарки въ паникадилахъ, замѣняютъ ихъ новыми свѣчами, разсуждаютъ и шутятъ съ дьякономъ и дьячками.

Та Феклистьевна, о которой она спрашивала передъ тѣмъ, какъ идти ко всенощной, принадлежала къ числу такихъ старицъ. Аня узнала отъ нея много интереснаго и надѣялась узнать со временемъ еще больше.

А Кузьма Трофимовичъ началъ между тѣмъ запахивать свою шубу и потянулся за шапкой, которую онъ положилъ на узкій подоконникъ высокаго стрѣльчатаго окна.

— Я самъ съ вами выйду, матушка Алена Петровна, сказалъ онъ.

— Что же вамъ безпокоиться, начала было извиняться майорша.

Но галантный торговецъ объявилъ, что никакого безпокойства тутъ нѣтъ; все равно не достоять до конца, слишкомъ много хлопотъ дома.

А когда они вышли на паперть, онъ снова завелъ рѣчь про Настю, про ея самовольность и презрѣніе ко всякимъ авторитетамъ.

— Совсѣмъ отъ рукъ отбилась, вы не повѣрите, Алена Петровна! Такое мнѣ съ нею мученье, что и оказать не могу!.. Хоть бы вы ей посовѣтовали. по дружбѣ вашей къ ея покойницѣ-матери, обращеніе свое со мной измѣнить… Ни любви, ни уваженія я отъ нея не вижу, а только дерзость одну, да зубоскальство… И какъ что не такъ, сейчасъ: работаю я исправно, чего вамъ еще? Какъ будто мнѣ отъ нея одна только работа нужна. Звѣремъ какимъ-то безчувственнымъ меня выставляетъ, никогда ни о чемъ не поговоритъ со мной, ни въ чемъ не посовѣтуется, объ одномъ только и думаетъ, какъ бы скорѣе дождаться вечера, запереть лавку да къ своимъ новымъ друзьямъ бѣжать. Мы себя, конечно, къ такимъ умникамъ, да ученымъ, какъ г. Астафьевъ, приравнивать не можемъ, но должна же она понимать свою пользу и что по ея сиротству да бѣдности вся судьба ея, такъ сказать, въ нашихъ рукахъ, — какъ вы думаете, Алена Петровна?

Но Алена Петровна молчала. Судачить про ближнихъ было не въ ея правилахъ, слушать же дурное про тѣхъ, кого она любила, ей было положительно непріятно.

Они прошли площадь. У поворота въ ту улицу, гдѣ была лавка Олухова, Кузьма Трофимовичъ остановился.

— Я самъ вамъ выну варенье и пришлю съ кухаркой, не извольте безпокоиться въ нашъ переулокъ завертывать, объявилъ онъ. — Вамъ какого? Въ нонѣшнемъ году особенно вишня удалась. Впрочемъ, и клубника ничего, но только я вамъ долженъ доложить, что съ чаемъ отецъ Александръ изволитъ охотнѣе вишневое варенье кушать… Вѣдь они тоже завсегда у меня забираются… Вишневое пятачкомъ, дороже будетъ на фунтъ, потому ягода деликатная…

Алена Петровна попросила его прислать ей вишневаго варенья и продолжала свой путь, осторожно пробираясь по узкому тротуару.

Предсказанія Варнарушки и Григорьева не сбылись: снѣгъ не таялъ, — напротивъ того, легкій морозецъ сдѣлалъ его тверже и онъ слегка скрипѣлъ подъ ногами. Фонари мерцали все такъ же тускло, но за то теперь не было ни одного дома, изъ котораго свѣтъ отъ зажженныхъ свѣчей или лампъ не пробивался бы на улицу сквозь щели ставень или черезъ спущенныя занавѣски и сторы.

Аня давно скрылась у Алены Петровны изъ виду. Она шла степенной походкой, какъ большая, только до поворота въ ту улицу, гдѣ былъ ихъ домъ, но, завидѣвъ издали освѣщенныя окна ихъ маленькой гостиной и папинаго кабинета, она побѣжала такъ скоро, что очутилась на крыльцѣ много раньше своей спутницы. Мимоходомъ она объявила Варварушкѣ, почему онѣ не достояли всенощную, и старуха засуетилась.

Когда майорша вошла въ свой залецъ, такъ называла она комнату, служившую ей пріемной, все было готово къ принятію дорогаго гостя: на овальномъ столѣ передъ диваномъ была уже постлана чистая скатерть и стояло все, что нужно для десерта Аленѣ Петровнѣ оставалось только вынуть изъ запертаго шкафчика бѣлый и розовый мармеладъ и разложить его въ хрустальныя вазочки, да всыпать въ чайникъ чаю изъ того завѣтнаго фунта, который хранился для особенно дорогихъ гостей. Самоваръ ужь начиналъ закипать въ кухнѣ, и когда явился отецъ Александръ, ему очень скоро подали чай въ его любимой чашкѣ, съ вишневымъ вареньемъ, и именно такой крѣпости, какъ онъ любилъ.

Послѣ второй чашки отецъ Александръ началъ озираться по сторонамъ.

— Постилы не угодно ли откушать или яблочка? предложила Алена Петровна, придвигая къ нему угощеніе.

— Нѣтъ, благодарю васъ, зарокъ себѣ далъ никогда сластей не вкушать, по той причинѣ, что сейчасъ зубы начинаютъ ныть… Я смотрю, куда же ваша маленькая барышня дѣлась, Кажется, я это ее съ вами у всенощной видѣлъ?

— Какже, какже, батюшка, ее, Аниньку. Она теперь, благодареніе Господу Богу, ни одной службы не пропускаетъ. Даже намеднись я полѣнилась къ заутрени встать, нездоровилось что-то, такъ она съ Варварушкой отправилась.

— Такъ усердствуетъ? Скажите на милость! благодушно изумлялся отецъ Алекеандръ.

— Я и сама удивляюсь, батюшка, продолжала распространяться Алена Петровна. — И вдругъ это съ нею такая перемѣна сдѣлалась… Прежде, ну, какъ всѣ дѣти, скуку больше въ божьемъ храмѣ чувствовала, а не то чтобъ… Насилу бывало затащишь къ обѣднѣ, и стоитъ разсѣянно, каждую минуту спрашиваетъ, скоро ли кончится, по сторонамъ оглядывается… Ну, а теперь даже ни разу не приходится напоминать о благочиніи и такъ усердно молится, что сердце радуется на нее глядючи… Да и дома также, кухарка ихняя Варварушкѣ сказывала, подолгу утромъ и вечеромъ на колѣнкахъ стоитъ передъ образомъ, я ей такой маленькій подарила, Св. Анну Пророчицу въ серебряномъ вѣнчикѣ, а какъ придешь будить, говоритъ, сейчасъ перекрестится… Еще не проснулась совсѣмъ, а ужь крестится! И кроткая какая стала, смиренная… Прежде, бывало, что твой порохъ, такъ и вспыхнетъ, когда что не по ней, а теперь все воздерживается; а если вспылитъ, да обидитъ кого, сейчасъ прощеніе проситъ. Вотъ и сегодня съ Варварушкой…

Отецъ Александръ внимательно выслушивалъ разсказы майорши, не переставая благосклонно улыбаться.

— Даже Николай Ивановичъ сталъ замѣчать, продолжала Алена Петровна. — Вы, говоритъ, отлично мою, дочку вышколили; она теперь совсѣмъ перестала упрямиться и капризничать, такая степенная сдѣлалась, просто узнать нельзя… А я ему на это: не меня, Николкй Ивановичъ, слѣдуетъ благодарить, а Господа Бога, да Владычицу нашу Богородицу. А я что? Развѣ я могу такое великое дѣло на себя принимать?..

— А дома теперь г. Астафьевъ, какъ вы думаете? прервалъ ее совершенно неожиданно отецъ Александръ, ощупывая на груди подъ шелковою рясой карманъ, въ которомъ лежала какая-то бумага, должно быть очень важная, потому что и по приходѣ сюда, и послѣ первой чашки чаю онъ ощупывалъ, тутъ ли она лежитъ, куда онъ ее положилъ, уходя изъ дому.

Объ этой бумагѣ отецъ Александръ и во время всенощной постоянно помнилъ.

— Дома долженъ быть, — отвѣчала Алена Петрова, немножко смущенная неожиданностью вопроса. —Николай Ивановичъ по вечерамъ рѣдко когда выходитъ, вотъ только утромъ…

— Тэкъ-съ. У меня до нихъ маленькое дѣльце есть, — продолжалъ священникъ, снова дотрогиваясь до рясы. — Желательно было бы знать, не обезпокою я ихъ теперь моимъ посѣщеніемъ? Если они чѣмъ-нибудь особеннымъ заняты или у нихъ гости, я могу въ другой разъ зайти.

— Никого у нихъ нѣтъ, кромѣ того длиндаго… Какъ бишь его, все забываю! — вмѣшалась въ разговоръ Варварушка. — Онъ y нихъ постоянно бываетъ.

Когда y ея барыни были гости, Варварушка безпрестанно шныряла изъ кухни въ комнату и обратно то за тѣмъ, то за другимъ, прислушиваясь къ разговорамъ и вмѣшиваясь въ нихъ, когда находила это нужнымъ.

— Все-таки не мѣшаетъ узнать, --ласково обратился къ ней отецъ Алевсандръ.

— Ступай, Варварушка, --приказала ей барыня.

Старая служанка отправилась исполнять приказаніе, а священникъ отодвинулъ отъ себя допитую чашку, разсѣяннымъ жестомъ отказался отъ дальнѣйшаго угощенія и, вытянувъ руки на столъ, началъ слегка барабанить по нему пальцами, устремивъ взглядъ полный задумчивости въ пустое пространство передъ собой. Но это длилось не долго и когда онъ перевелъ глаза на майоршу, въ нихъ отражалась та усмѣшка, которая появилась на его губахъ и придавала столько добродушія красивому и благообразному лицу почтеннаго старца.

— Да-съ, сударыня моя Алена Петровна, у меня есть дѣльце до вашего г-на Астафьева. Вотъ ужь третій день какъ получилъ предписаніе на его счетъ изъ консисторіи, да все то то, то другое мѣшало… Наконецъ ужь и медлить дальше нельзя, — того и гляди запросъ сдѣлаютъ, сирѣчь нахлобучку за нерадѣніе.

— Что-жь это… непріятное что-нибудь? — робко спросила Алена Петровна.

Отецъ Алевсандръ прищурился.

— Что вы изволили сказать?

— Непріятное что-нибудь для Николая Ивановича? — повторила майорша.

— Какъ вамъ на это отвѣтить, сударыня моя, ужь и не знаю право! Есть такіе, что за подобную бумагу, чтобы только скорѣе получить ее, большія деньги готовы заплатить, ну, а другіе…

Онъ прервалъ свою рѣчь глубокимъ вздохомъ, снова сдѣлался задумчивъ и смолкъ. Алена Петровна тоже молчала. Въ дверяхъ появилась Варварушка.

— Николай Иваиовичъ приказали сказать, что они васъ ждутъ, батюшка, — объявила она довольно громко и какимъ-то оффиціальнымъ тономъ.

Отецъ Александръ началъ медленно приподниматься съ кресла и оправляться.

— Господи благослови! — повторилъ онъ раза два, потягивая книзу свою шелковую фіолетовую рясу, которая вѣчно лѣзла кверху, съ тѣхъ поръ, какъ животъ почтеннаго пастыря сталъ округляться.

А затѣмъ, поправивъ золотой крестъ на груди и благословивъ съ чувствомъ и воздыханіемъ хозяйку, онъ снова обратился къ служанкѣ.

— Одни?.. Гостей нѣтъ?.. Не спрашивали, зачѣмъ мнѣ нужно ихъ видѣть?.. Не сказали, что время слишкомъ позднее? отрывисто спрашивалъ отецъ Александръ, вдѣвая руки въ широкіе рукава, подбитые мягкой, пушистой сибирскою бѣлкой.

— Ничего не спрашивали, имъ не въ рѣдкость сидѣть поздно. . А изъ чужихъ у нихъ одинъ только Григорьевъ, отвѣчала Варварушка изъ-за шубы, которую она подавала гостю и которая была такая большая, что старушка совершенно исчезла за ней.

Священникъ пожелалъ еще разъ добраго здоровья хозяйкѣ, которая со свѣчей въ рукахъ вышла провожать его въ сѣни, и началъ подыматься по лѣстницѣ.

---

Когда Марина явилась съ докладомъ, что отецъ Александръ желаетъ видѣть барина, Аня быстро подняла голову съ книги, которую читала, и вопросительно посмотрѣла сначала на отца, а потомъ на Григорьева; но ни тотъ, ни другой не замѣтили этого взгляда. Николай Ивановичъ слегка измѣнился въ лицѣ и, Богъ знаетъ для чего, поднялся съ мѣста, чтобъ отвѣчать кухаркѣ. Григорьевъ же, проговоривъ въ полголоса: «Сегодня больше играть небудемъ», — началъ убирать шахматы въ столикъ. А когда дверь въ прихожей растворилась и раздались шаги священника, онъ предложилъ дѣвочкѣ пойти съ нимъ въ кабинетъ.

Но Аня не трогалась съ мѣста. Глаза ея, сверкая любопытствомъ, перебѣгали отъ отца къ посѣтителю, который входилъ въ комнату съ такимъ серьезнымъ и торжественнымъ выраженіемъ лица, ну, вотъ, точно обѣдню служитъ… Аня видѣла, какъ холодно отвѣтилъ ея отецъ на вѣжливый поклонъ отца Александра, не протягивая ему руки и не подходя къ нему подъ благословеніе. Все это успѣла подмѣтить востроглазая Аня прежде, чѣмъ послѣдовать совѣту Григорьева и выйти въ сосѣднюю комнату, а передъ тѣмъ, какъ затворить за собою дверь, она еще разъ заглянула въ нее и увидѣла, что священникъ смотритъ на Николая Ивановича все съ тѣмъ же любопытствомъ, а у отца ея все та же враждебность блеститъ въ глазахъ и выражается въ каждомъ жестѣ. И снова та же мысль, что блеснула въ ея умѣ при появленіи Мавры, зашевелилась у нея въ мозгу.

«Они будутъ говорить про маму», — думала дѣвочка, усаживаясь за книгу къ той лампѣ, у которой уже сидѣлъ и читалъ газету Григорьевъ.

Отецъ Александръ молча опустился въ кресло, которое указалъ ему движеніемъ руки Астафьевъ, а Николай Ивановичъ, послѣ минутнаго колебанія, притянулъ къ себѣ буковый стулъ, сѣлъ на него верхомъ и, облокотясь обѣими руками на выгнутый обручъ, служащій спинкой, произнесъ рѣзкимъ, отривистымъ тономъ:

— Мы одни, батюшка, что вамъ отъ меня угодно?

— Сію минуту, сударь мой, сію минуту…

Онъ полѣзъ въ свой карманъ на груди и вынулъ изъ него вчетверо сложенную бумагу.

— Супруга ваша подала на васъ жалобу въ духовную консисторію, степенно и медленно проговорилъ онъ, продолжая внимательно вглядываться въ лицо своего слушателя.

— Позвольте-съ, нетерпѣливо прервалъ его Астафьевъ, протягивая руку за бумагой.

Рука эта слегка дрожала и почтенный священникъ не могъ этого не замѣтить. Еслибы въ комнатѣ было свѣтлѣе, онъ также увидѣть бы, какъ поблѣднѣлъ Николай Ивановичъ икакъ судорожно передернулись у него губы.

— До свѣдѣнія вашей супруги дошли слухи о нарушеніи съ вашей стороны супружеской вѣрности и будто бы…

Ему опять не дали договорить.

— Позвольте мнѣ эту бумагу! произнесъ раздражительно, возвышая голосъ, Астафьевъ, я самъ съумѣю понять, въ чемъ дѣло…

Огецъ Александръ рѣшился наконецъ выпустить изъ рукъ документъ. Николай Ивановичъ подошелъ съ нимъ къ другому столу, на которомъ горѣла свѣча, сталъ такъ, чтобы посѣтителю не видно былоего лица, и началъ читать, очень внимательно, напрягая всѣ свои умственныя способности, чтобы понять, въ чемъ дѣло. Но всѣ усилія его оставались тщетны, онъ ровно ничего не понималъ.

"Въ С.-Петербургскую духовную консисторію "жены надворнаго совѣтника Марьи Алексѣевой Астафьевой прошеніе.

«Состоя въ бракѣ съ надворнымъ совѣтникомъ Николаемъ Ивановичемъ Астафьевымъ, православнаго вѣроисповѣданія, съ которымъ повѣнчана 23 октября 186* года причтомъ здѣшняго Казанскаго собора, я въ теченіе десятилѣтней супружеской жизни неоднократно имѣла поводъ подозрѣвать своего мужа въ супружеской невѣрности, а нынѣ получила очевидныя къ тому доказательства…….»

---

— Григорьевъ, скажите мнѣ вотъ что, начала Аня, пересаживаясь на диванъ къ своему пріятелю и пытливо заглядывая ему въ глаза. — Бросьте газету, это очень важно, что я васъ хочу спросить… Вы вѣрите въ образа?

— Въ какіе образа?

— Да вотъ въ тѣ, что чудотворными называются, отъ нихъ исцѣленія бываютъ и стоитъ только помолиться имъ усердно, непремѣнно сдѣлается то, чего хочешь… Вотъ я вамъ скажу, есть такой образъ въ нашей церкви, Спаситель… Глаза у него точно живые, онъ смотритъ ими такъ, какъ я смотрю, какъ вы, какъ всѣ живые люди… И не всегда, а только тогда, когда человѣкъ самъ того захочетъ… Понимаете?.. Я не знаю, какъ вамъ объяснить…

— Гдѣ же вы видѣли такіе образа, Аня? разсѣянно спросилъ Григорьевъ.

— Господи, да я же вамъ говорю, въ нашей церкви есть такой Спаситель… Онъ мнѣ явился въ въ тотъ день, помните, когда принесли письмо отъ мамы и папа такъ кричалъ съ маленькимъ господиномъ, а потомъ, когда онъ ушелъ, папа позвалъ меня, началъ цѣловать и сказалъ, что ни за что, ни за что меня не отдастъ, помните?.. Вы тогда пришли и заперлись съ папой, а я ушла внизъ къ Аленѣ Петровнѣ и она мнѣ сказала: «пойдемъ помолиться въ церковь, Аня». Мы пошли… Мнѣ ужасно хотѣлось плакать, но я удерживалась; потомъ Алена Петровна поставила меня передъ образомъ и стала молиться… Я все смотрѣла на Спасителя, все смотрѣла и думала о папѣ, о мамѣ, какъ они мучаются. и какъ имъ обоимъ больно… Вѣдь вы знаете, Паша приходила два раза и много мнѣ промаму разсказывала… Она говоритъ, что мама очень меня любитъ и плачетъ обо мнѣ… Я очень люблю папу, вы знаете, но мнѣ также и маму жалко бываетъ, въ особенности, когда я вспомню, какъ я ее огорчала… Ну, вотъ, я именно объ этомъ и думала тогда, и вдругъ глаза Спасителя начали оживляться, оживляться… Мнѣ даже страшно сдѣлалось въ первую минуту, но потомъ я вспомнила разсказы Алены Петровны про образа, какія отъ нихъ чудеса бываютъ, и мнѣ сдѣлалось чудо какъ хорошо на душѣ! Я долго молилась и плакала… Алена Петровна потомъ сказывала, что цѣлый часъ… И съ тѣхъ поръ я всегда вижу глаза моего Спасителя такими, они всегда смотрятъ на меня и говорятъ со мной… Не смѣйтесь, не смѣйтесь, Григорьевъ! — вскричала она запальчиво. — Я не хочу, я не позволю вамъ смѣяться, ни за что не позволю!..

— Успокойтесь, Аня, я и не думаю смѣяться.

Она недовѣрчиво посмотрѣла на него, но лицо его было такое задумчивое, что раздраженіе ея тотчасъ же стихло.

— Голубчикъ, мнѣ показалось… Простите меня! проговорила Аня, ласкаясь къ нему. — Сдѣлайте, пожалуйста, то, что я васъ попорошу, пожалуйста!..

— Что такое?.. Вы знаете, я всегда радъ вамъ доставить удовольствіе, отвѣчалъ онъ, невольно прислушиваясь къ тому, что происходило въ сосѣдней комнатѣ.

Тамъ было совсѣмъ тихо. Молчаніе нарушалось только изрѣдка откашливаніемъ о. Александра, да легкимъ шуршаніемъ его рясы. Николай Ивановичъ все читалъ прошеніе своей жены: «доказательства уличающія его въ явномъ прелюбодѣяніи, которыя я обязуюсь представить духовному суду по требованію его въ свое время. Посему, не желая оставаться долѣе въ супружескомъ союзѣ съ упомянутымъ мужемъ моимъ и предъявляя настоящій бракоразводный на него искъ, покорнѣйше прошу духовную консисторію дать мнѣ съ нимъ судъ по формѣ и, по изслѣдованіи виновности мужа моего, бракъ нашъ установленнымъ порядкомъ расторгнуть».

Дальше рѣчь шла о какихъ то рубляхъ и копѣйкахъ, внесенныхъ за исковыя пошлины, и подпись знакомой руки. Когда Николай Ивановичъ дошелъ до этой подписи, у него на мгновеніе помутилось въ глазахъ, такъ сильно прихлынула кровь въ голову. Очнувшись, онъ началъ снова перечитыватьбумагу съ начала.

А дочь его между-тѣмъ продолжала умолять Григорьева, чтобъ онъ пошелъ съ нею въ церковь. Ей ужасно хотѣлось, чтобъ онъ увидѣлъ ея Спасителя и повѣрилъ въ него.

— Онъ и вамъ явится, ужь я знаю, повторяла она съ убѣжденіемъ. — А потомъ мы папу поведемъ… Вы увидите, какое счастье на него смотрѣть!

— Хорошо, хорошо, Аничка. Только врядъ ли мы съ папой что-нибудь увидимъ…

— О, вы увидите! Ужь я знаю, что вы увидите!.. Я такъ молилась сегодня… Вы непремѣнно, непремѣнно увидите! Стоитъ только захотѣть, всегда будешь видѣть…

— Въ томъ-то и дѣло, что не всегда, усмѣхнулся Григорьевъ. — У меня тоже были видѣнія, когда я былъ маленькій, мнѣ тоже являлись…

— Гдѣ, въ церкви, или на кладбищѣ можетъ-быть? Мертвецы? закидала его дѣвочка вопросами, впиваясь въ его лицо любопытными глазами. — Или можетъ-быть тоже образа, какъ мнѣ?

— Нѣтъ, Аня, у меня были видѣнія другаго рода. Вотъ я вамъ разскажу… Когда я былъ маленькій, мое любимое наслажденіе было смотрѣть на облака… Занимались вы этимъ когда-нибудь? Да нѣтъ, вамъ негдѣ было видѣть облаковъ, изъ той квартиры на Гороховой, въ которой мы выросли, небо видно только кусочками между трубами и крышами. Это не то, что въ моемъ родномъ городишкѣ: тамъ — ширь, есть куда разойтись взгляду. Домики все маленькіе, да низенькіе, а кругомъ ихъ большіе сады и огороды. За нашимъ домомъ тоже былъ огородъ. Зайдешь бывало туда, ляжешь на спину въ густую траву и начнешь смотрѣть на небо. И чего-чего только не представляется въ облакахъ! Битвы, процессіи, поѣзда… Цѣлыя сцены изъ средневѣковой жизни, изъ волшебныхъ сказокъ разыгрываются передъ глазами! И вотъ точно такъ же, какъ вашъ Спаситель, Аничка, чѣмъ дольше смотришь, тѣмъ все живѣе и живѣе становится… Иллюзія до того доходила, что фигуры начинали мало-по-малу окрашиваться всевозможными цвѣтами, засверкаютъ пурпуромъ, золотомъ, драгоцѣнными каменьями… Иногда до того засмотришься, что въ ушахъ начнутъ раздаваться звуки… Сначала далеко, а тамъ все ближе и ближе, звонъ оружія, возгласы, музыка… И какая музыка, Аня! Такой музыки ни въ оперѣ, ни въ концертѣ не услышишь… Точно все небо поетъ…

— Ду, и что-жь потомъ, что-жь потомъ?.. Да говорите же, что-жь потомъ? повторяла Аня прерывающимся отъ волненія голосомъ.

— Да ничего. Хватится мать или отецъ., что мальчишка безъ дѣла на травѣ валяется, и сейчасъ: «Петя, ты бы лучше уроки къ завтраму готовилъ!» Вскочишь какъ встрепанный и все исчезнетъ.

— А я думала…

Аня не договорила. Голосъ Николая Ивановича за стѣной раздался такъ рѣзко и громко, что оба они съ Григорьевымъ невольно обернулись въ ту сторону и стали прислушиваться.

— Я удивляюсь, батюшка, какъ вы осмѣлились явиться ко мнѣ съ такою… мерзостью! говорилъ Астафьевъ, рѣзко отчеканивая каждое слово, что было у него признакомъ сильнаго гнѣва. — Покорнѣйше прошу васъ оставить меня въ покоѣ…

А на какое-то возраженіе священника, произнесенное очень тихо и сдержанно, онъ продолжалъ все болѣе и болѣе раздражаясь:

— Еще разъ повторяю, оставьте меня… Я за себя не ручаюсь, батюшка, оставьте меня!..

Онъ задыхался отъ волненія. Григорьевъ взглянулъ на Аню: вся блѣдная, съ широко раскрытыми глазами, она сжимала себѣ судорожно руки, безсвязно повторяя отрывистымъ шепотомъ:

— Я такъ и знала, они говорятъ про маму… Съ нимъ опять сдѣлается припадокъ, какъ тогда… Господи, Господи!.. Голубчикъ, подите туда, ради Бога!.. Я боюсь…

Одну минуту и самъ Григорьевъ подумалъ, что не мѣшаетъ прервать разговоръ Николая Ивановича со священникомъ, такой острый оборотъ начинала принимать ихъ бесѣда, но мало-по-малу гнѣвъ Астафьева началъ стихать. Все длиннѣе и длиннѣе дѣлались промежутки между его запальчивыми, рѣзкими возгласами и кроткими, сдержавными возраженіями священника. По послѣднимъ замѣчаніямъ Николая Ивановича можно было заключить, что онъ начинаетъ вслушиваться въ слова отца Александра и даже отчасти проникаться справедливостью ихъ.

Успокоивалась и Аня, по мѣрѣ того, какъ голосъ отца ея звучалъ ровнѣе и спокойнѣе. Григорьевъ уговорилъ ее лечь спать и, передавъ ее съ рукъ на руки Маринѣ, сѣлъ на прежнее мѣсто у притвореной двери и снова взялся за газету.

По временамъ отрывки изъ разговора, происходившаго въ сосѣдней комнатѣ, достигали до его слуха, и онъ, не стѣсняясь, прислушивался къ нему. Онъ зналъ, что у Николая Ивановича нѣтъ отъ него тайнъ.

— Вотъ вы разгнѣвались на меня, сударь мой, говорилъ о. Александръ уже громче прежняго и съ извѣстной авторитетностью въ голосѣ, а чѣмъ я виноватъ, подумайте только? Развѣ только тѣмъ, что творю волю пославшаго меня?.. Ваши отношенія къ супругѣ мнѣ неизвѣстны, и я не могу судить ни васъ, ни ее… Но вы такъ изумились, получивъ эту бумагу… Неужели вамъ ничего не было извѣстно о намѣреніяхъ вашей супруги? Неужели она васъ не предупреждала, что желаетъ получить разводъ?

Вопросъ этотъ былъ предложенъ съ такимъ чистосердечнымъ любопытствомъ, почтенный старикъ смотрѣлъ на него такимъ добрымъ, полнымъ состраданія и участія взглядомъ, что невольное чувство довѣрія къ нему начало западать въ душу Николая Ивановича. Однако, онъ еще боялся предаваться этому чувству.

— Неужели въ жалобахъ вашей супруги нѣтъ ни слова истины? продолжалъ священникъ, не смущаясь угрюмымъ молчаніемъ своего собесѣдника. — Но въ такомъ случаѣ просто не понятно, что за цѣль была у г-жи Астафьевой пускать въ ходъ такую низкую клевету. Вѣдь она свои наговоры на васъ никоимъ образомъ. доказать не можетъ?

— Конечно, не можетъ, подтвердилъ Астафьевъ.

— Скажите пожалуйста, какая это, однакожь, наглость съ ея стороны! покачивалъ съ негодованіемъ головой о. Александръ. — Надо имѣть большую смѣлость… У вашей супруги, вѣроятно, большія связи, сильныя протекціи?

— А чортъ ее знаетъ! проворчалъ сквозь зубы Николай Ивадовичъ.

— Потому что въ противномъ случаѣ… Вѣдь это въ нѣкоторомъ родѣ диффамація, уголовное преступленіе, продолжалъ священникъ, не обращая вниманія на восклицаніе, вырвавшееся у его слушателя. — Вы, сударь мой, имѣете, какъ мнѣ кажется, поднѣйшее право привлечь ее къ отвѣтственности передъ судомъ за подобное оскорбленіе вашей чести… Ее, а также ея совѣтчиковъ… Безъ совѣтчиковъ тутъ не обошлось, это по всему видно!.. Даже чтобъ написать такое прошеніе.

Онъ указалъ на бумагу, которую Николай Ивановичъ, бросилъ въ минуту гнѣва, на столъ передъ нимъ.

— Чтобъ написать подобное прошеніе, нужна большая дерзость, конечно, но также и умѣнье.

— О, у нея есть адвокатъ! сказалъ Николай Ивановичъ.

— Какой такой, не изволитѣ знать? Изъ важныхъ, или такъ себѣ, изъ пробивающихся?.. Многое множество ихъ теперь развелось, этихъ раздѣтелей, прибавилъ онъ со вздохомъ.

— Анафема какая-то беззубая, по имени Степановскій. А ужь важный ли онъ или нѣтъ, этого я не знаю, отвѣчалъ Астафьевъ. — Да, впрочемъ, меня это вовсе и не интересуетъ. Въ первый разъ я принялъ этого господина довольно учтиво, ну, а когда онъ пожаловалъ второй разъ, что было съ мѣсяцъ тому назадъ, онъ чуть было не слетѣлъ у меня кубаремъ съ лѣстницы… Не думаю, чтобы въ третій разъ сунулся, произнесъ съ усмѣшкой Николай Ивановичъ.

Наступило молчаніе. Священникъ о чемъ-то глубоко задумался. Астафьевъ тоже пытался принести въ порядокъ свои мысли и чувства. Но это плохо удавалось, въ умѣ стоялъ хаосъ невообразимый. Вспышка гнѣва за низкую клевету, которую Марья Алексѣевна такъ безсовѣстно на него взводила, стихла и къ чувству негодованія, овладѣвшаго всѣмъ его существомъ, начала примѣшиваться надежда, увѣренность — отомстить, въ свою очередь заставить страдать и ее, и Таманскаго, и этого Степановскаго, всѣхъ, кто его мучитъ… И въ этой надеждѣ было столько отраднаго, что еслибъ у него въ эту минуту спросили: радуется ли онъ, или огорчается тѣмъ, что жена сдѣлала ему новую гадость. Николай Ивановичъ положительно не зналъ бы, что отвѣчать.

— Сударь вы мой, началъ наконецъ священникъ, слегка дотрогиваясь до его руки и заглядывая ему въ глаза добрымъ, ласковымъ взглядомъ, — не примите, пожалуйста, моего вопроса за праздное любопытство, но я для вашей же пользы желалъ бы знать, съ какими предложеніями являлся къ вамъ этотъ самый адвокатъ вашей супруги?.. Можетъ-быть вы найдете мой вопросъ нескромнымъ, въ такомъ случаѣ…

— О, я вовсе не намѣренъ этого скрывать! Г. Степановскій приходилъ подкупать меня… не деньгами, конечно. Маня… Марья Алексѣевна, поспѣшилъ онъ оговориться, отлично знаетъ, чѣмъ меня можно подкупить, не даромъ же мы прожили вмѣстѣ восемь лѣтъ… Г. Степановскій подъѣхалъ ко мнѣвъ минорномъ тонѣ, закидалъ жалкими словами и такъ краснорѣчиво расписывалъ нестерпимое положеніе своей кліентки въ томъ обществѣ, къ которому принадлежитъ ея возлюбленный, что въ первую минуту я и самъ началъ было думать, что буду скотъ безчувственный и низкій эгоистъ, если не соглашусь на разводъ.

— Извините, пожалуйста, если я васъ перебью, замѣтилъ о. Александръ, но выраженіе это «согласиться на разводъ» для меня не совсѣмъ ясно. Сколько мнѣ извѣстно, разводъ дается у насъ только въ такихъ случаяхъ, какъ лишеніе правъ и состоянія, безвѣстное отсутствіе одной изъ сторонъ въ теченіе опредѣленнаго числа лѣтъ, или неспособность къ брачной жизни и, наконецъ, если будетъ доказано то, на что ссылается ваша супруга въ своемъ прошеніи.

— Ну, они ухитрились придумать еще способъ, который назвали полюбовнымъ соглашеніемъ… Этотъ мазурикъ Степановскій объяснялъ мнѣ, въ чемъ дѣло, но я, признаться сказать, былъ такъ взволнованъ, что не могъ хорошенько вслушаться, а помню только, что надо взять вину на себя, разыграть какую-то гнусную комедію, чортъ ихъ тамъ знаетъ! Мерзость, однимъ словомъ, какая-то!..

При воспоминаніи объ этой мерзости Николай Ивановичъ снова началъ раздражаться, однако онъ замѣтилъ наивное недоумѣніе, выражавшееся въ глазахъ священника, и оно удивило его.

— Да неужели же вы не слыхивали объ этихъ сдѣлкахъ, батюшка? Говорятъ, почти всѣ разводы дѣлаются такимъ способомъ.

— Люди, позволяющіе себѣ прибѣгать къ такимъ способамъ, играютъ въ опасную игру, строгимъ тономъ произнесъ священникъ.

— Ужь я тамъ не знаю опасная или нѣтъ игра, въ которую они меня хотѣли втянуть, но только я долженъ вамъ сказать, что до того они меня домучили: она — своими письмами, а адвокатъ ея — своими кляузными доводами, что я чуть не уступилъ… Но тутъ вышло одно обстоятельство: я узналъ совершенно случайно, что, принимая вину на себя, я лишаюсь моихъ правъ на дочь и что они могутъ отнять ее у меня, когда только имъ вздумается.

— Это вамъ правду сказали, объявилъ священникъ. — Сторона признанная виновной лишается всякихъ правъ на дѣтей. Но, кромѣ того, она подвергается церковному покаянію и многимъ другимъ непріятностямъ.

— Вотъ видите! Стало быть вамъ понятно теперь, почему я отказался на-отрѣзъ отъ дальнѣйшихъ переговоровъ съ г. Степановскимъ и объявилъ, что вытолкаю въ шею всякаго, кто мнѣ заикнется о разводѣ… Разстаться съ Аней!. Да я даже и представить себѣ этого не могу. Мнѣ кажется, что я и дня не могъ бы прожить безъ нея, а не то чтобъ…

— Но можетъ-быть ваша супруга оставила бы у васъ дочь, замѣтилъ священникъ.

— Ну, вотъ, вы точно г. Степановскій! раздражительно перебилъ его Астафьевъ. — Онъ тоже старался увѣрить меня, что Марья Алексѣевна добивается развода только для того, чтобы выйти замужъ, и что ей не до дочери… Но кто же мнѣ поручится. что это всегда будетъ такъ? Рѣшительно никто. Сегодня она не хочетъ брать Аню, а завтра захочетъ и тогда…Ну, что тогда, подумайте сами?.. Отъ одной этой мысли можно съ ума сойти! Жить съ убѣжденіемъ, что каждый часъ, каждую минуту могутъ придти и увезти отъ меня мою дѣвочку… Развѣ это возможно? Лучше умереть, тысячу разъ лучше. Ужь я это хорошо обдумалъ, повѣрьте.

— Прискорбно, что, и говорить! сочувственно вздохнулъ о. Александръ.

И помолчавъ немного, онъ продолжалъ:

— Вы изволили сейчасъ сказать, что супруга ваша писала вамъ письма по поводу этого… полюбовнаго развода?.. Шутники, право, вѣдь придумаютъ!.. Письма эти у васъ цѣлы, конечно?

— Я ихъ возвратилъ г-ну Степановскому при нашемъ послѣднемъ свиданіи. Онъ выразилъ какія-то подлыя опасенія насчетъ этихъ писемъ, я вспылилъ и вышвырнулъ ихъ ему всѣ до единаго… всю пачку! Очень мнѣ нужно хранить ея письма! Перечитывать, что ли, я ихъ буду?

— Тэкъ-съ.

И отецъ Александръ снова погрузился въ раздумье.

— Вотъ я теперь, сударь мой, коротко ознакомился съ вашими домашними обстоятельствами и скажу вамъ, что положительно не понимаю, что за цѣль у вашей супруги и чего собственно ей желательно добиться этимъ прошеніемъ.

Онъ взялъ со стола бумагу; развернулъ ее и пробѣжалъ глазами съ начала до конца.

— Она просить духовную консисторію дать вамъ судъ по формѣ, но мнѣ кажется…

— Что это значитъ судъ по формѣ? перебилъ его Николай Ивановичъ. — Меня, признаться сказать, ваши консисторскіе порядки и законы никогда особенно не интересовали. Все это намъ, свѣтскимъ людямъ, такимъ мертвымъ хламомъ кажется, преданіемъ какимъ-то…. Не вѣрится, чтобы такими отжившими законами можно было бы судить живыхъ людей, которые, вотъ какъ и я грѣшный, ни въ Бога, ни въ чорта не вѣрятъ, продолжалъ онъ съ тою рѣзкою откровенностью, которая была отличительною чертой его характера. — Извините меня, батюшка, но вѣдь вы сами должны знать, что это такъ?..

Отецъ Александръ улыбнулся.

— Нѣтъ, сударь мой, я не могу съ вами въ этомъ согласиться. Вѣрующихъ людей на Руси очень много. Не мало также и отступниковъ возвращается въ лоно православной церкви… Вотъ поживете подольше на свѣтѣ, сами увидите… Вамъ желательно знать, что значитъ судъ по формѣ? Это, сударь мой, словесное состязаніе между сторонами въ присутствіи членовъ консисторіи. На этотъ судъ ваша супруга, по всей вѣроятности, сама не явится, за нее будетъ говорить ея повѣренный. Вы тоже имѣете право поручить вашу защиту адвокату.

— Ну, нѣтъ, слуга покорный! Платить деньги за такую гнусность, съ адвокатами возиться, впускать чужихъ людей въ душу и позволять имъ такъ по-своему распоряжаться?.. Ни за что! Повторяю вамъ, батюшка, что все, что тутъ написано, ложь, ложь съ начала до конца. Интересно посмотрѣть, какими способами они будутъ доказывать то, чего никогда не было!.. Я непремѣнно самъ явлюсь на этотъ судъ… Изъ одного курьеза стоитъ пойти, право!

Отецъ Александръ началъ приподниматься съ мѣста.

— Очень радъ, сударь мой, очень радъ! Да подкрѣпитъ васъ Господь Богъ на такой подвигъ! Тяжелый крестъ поолалъ вамъ Господь, но надо и то помнить, что милосердію Его нѣсть предѣловъ и судьбы Его неисповѣдимы… Простите великодушно за безпокойство, но вѣдь вы сами человѣкъ подначальный и должны понимать… Да хранитъ васъ Господь, повторилъ онъ, дружески протягивая руку, которую Николай Ивановичъ не безъ удовольствія пожалъ.

Этотъ попъ положительно начиналъ ему нравяться. «Умная бестія должно быть, и хитрая, какъ и всѣ ему подобные столичные пастыри, но съ большимъ тактомъ и честный человѣкъ, кажется».

Астафьевъ вспомнилъ, какъ онъ вспылилъ въ началѣ разговора, и ему стало совѣстно.

— Это я долженъ просить у васъ извиненія, батюшка, проговорилъ онъ смущеннымъ голосомъ, но въ первую минуту, вы понимаете, я просто не себя…

— Вполнѣ понимаю и сочувствую вамъ, сударь мой.

И вдругъ, спохватившись, онъ слегка ударилъ себя по лбу и повернулся къ столу, на которомъ лежали письменныя принадлежности хозяина.

— Старъ становлюсь, сударь мой, память измѣняетъ… Совсѣмъ было забылъ взять съ васъ росписочку…

— Въ чемъ это?

— Да въ томъ, что вы изволяли меня принять и выслушать. Пустая формальность, а что прикажете дѣлать, нельзя безъ того! Обязанъ эту самую росписку представить моему начальству въ удостовѣреніе того, что возложенное на меня порученіе исполнилъ въ точности, а иначе въ отвѣтѣ буду. Если позволите, я вамъ продиктую, намъ эти формы извѣстны въ точности.

Николай Ивановичъ сѣлъ къ столу и приготовился писать.

"Въ С.-Петербургскую духовную консисторію, "надворнаго совѣтника Н. И. Астафьева отзывъ.

«Выслушавъ увѣщаніе протоіерея приходской церкви…»

— То, для чего я къ вамъ сегодня явился, на нашемъ консисторскомъ языкѣ называется увѣщаніемъ, прервалъ свою диктовку отецъ Александръ. Вы понимаете, я долженъ былъ увѣщевать васъ примириться съ вашей супругой.

— Что за чушь! Она сама ушла отъ меня, сама начинаетъ противъ меня грязный, скандальный процессъ, какое же тутъ можетъ быть примиреніе?

— Повторяю вамъ, что это одна только формальность, сударь вы мой, всѣмъ это извѣстно и намъ. и нашему начальству, но что прикажете дѣлать? Законы древніе, какъ вы и сами изволили выразиться, и нуждаются въ измѣненіи, никто противъ этого и спорить не станетъ, но пока они еще въ силѣ, нельзя, имъ не повиноваться, такъ-то-съ.

Астафьевъ написалъ все, что требовалъ отецъ Александръ. Когда онъ проводилъ его и затворилъ за нимъ дверь, изъ сосѣдней комнаты вышелъ Григорьевъ.

— Слышалъ? спросилъ у него Николай Ивановичъ.

Онъ былъ очень взволнованъ. Давно ужь никто не видѣлъ у него такого оживленія въ лицѣ: глаза блестѣли, по губамъ скользила усмѣшка.

— Отрывками, отвѣчалъ Григорьевъ. — Марья Алексѣевна начинаетъ противъ тебя бракоразводное дѣло?

— Да. И представь себѣ, на какомъ основаніи? Будто я ей измѣнилъ!.. Вотъ ужь, что называется, съ больной головы на здоровую… Всего курьезнѣе то, что она берется доказать свою клевету… Интересно знать, какъ они за это примутся…

И помолчавъ немного, онъ продолжалъ, не переставая усмѣхаться:

— Да я съ тѣхъ поръ, какъ разстался съ нею, ни одной женщины не видѣлъ, съ кѣмъ же могъ я нарушить супружескую вѣрность, какъ выражается Марья Алексѣевна въ своемъ прошеніи, съ майоршей Побѣдашъ, что ли?

Онъ громко расхохотался.

Но вдругъ Николай Ивановичъ вспомнилъ про Настю и пересталъ смѣяться. Послѣднее время племянница купца Олухова стала забѣгать къ нимъ черезчуръ часто. Она милая и смѣшная дѣвочка, съ нею весело иногда поболтать и пошутить, но съ нѣкоторыхъ поръ она смотритъ на отца своей маленькой пріятельницы слишкомъ нѣжно. До этой минуты Николай Ивановичъ не придавалъ значенія ни этимъ взглядамъ, ни тому обстоятельству, что она краснѣетъ и смущается при его появленіи, но теперь ему припомнились всѣ эти мелочи. Неужели глупая дѣвочка вздумала влюбиться въ него? Этого бы еще недоставало! Однако, всему этому надо положить конецъ и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше, а то еще Аня, пожалуй, замѣтитъ… Забавнаго тутъ ничего нѣтъ.

Онъ нѣсколько разъ повторилъ мысленно эту послѣднюю фразу, а между тѣмъ ему было и досадно, и смѣшно въ одно и то же время; хотѣлось и пожурить хорошенькую Настю за то, что она относится къ нему не такъ, какъ слѣдуетъ, и жаль было ее огорчать и конфузить. А конфузъ будетъ превеликій, — она такая гордая дѣвчонка. Можно себѣ представить, какъ она оскорбится при первомъ его намекѣ… А потомъ она начнетъ всѣми силами воздерживаться, обдумывать каждое свое слово, болтая съ нимъ, приходить къ нимъ рѣже. Очень можетъ быть, что она и совсѣмъ перестанетъ къ нимъ ходить, оно даже и лучше было бы.

Дойдя мысленно до этого предположенія, Николай Ивановичъ подумалъ, что его дочери будетъочень скучно безъ Насти и что такую веселую и добрую подругу ей не скоро найдешь.

III.

Наступалъ декабрь. День былъ будничный, но въ домѣ Егора Александровича Ласточкина всѣ наряжались и суетились по-праздничному. Старшей дочери г-на Ласточкина, Таничкѣ, минуло сегодня восемьнадцать лѣтъ. Ожидали много гостей съ поздравленіями.

Благодаря неустаннымъ выѣздамъ по клубамъ, театрамъ и концертамъ, да лѣтнему пребыванію на дачѣ въ окрестностяхъ Петербурга, всегда въновомъ и непремѣнно модномъ мѣстѣ, у дѣвицъ Ласточкиныхъ завелось обширное и весьма разнообразное знакомство. О дняхъ именинъ и рожденія членовъ семьи Егора Александровича всѣ ихъ друзья и пріятели оповѣщались заранѣе и въ такіе дни въ ихъ домѣ была съ утра до вечера нетолчоная труба всякаго народа.

Маменька съ дочерьми обожали эти дни, такъ обожали, что даже трудно было бы себѣ представить, чѣмъ бы онѣ жили, еслибъ у нихъ отняли наслажденіе праздновать ихъ. Къ этимъ днямъ готовились за двѣ, за три недѣли впередъ, да толкрвали о нихъ столько же времени послѣ. А тамъ, глядишь, и опять надо думать о томъ, въ какомъ платья ѣхать въ церковь, что надѣть къ обѣду, въ чемъ танцовать вечеромъ. Пріѣдетъ ли тотъ? Что скажетъ этотъ? Изъ какого клуба пригласить повара и офиціантовъ? Въ какой кондитерской заказать конфекты и мороженое? А визиты съ приглашеніями?..

Всѣ были заняты этими приготовленіями въ домѣ Ласточкина, такъ заняты, что ни на что другое не хватало времени. Съ ранняго утра и до поздней ночи между матерью и дочерьми происходили такого рода разговоры:

— Я, маменька, должна въ гостиный дворъ ѣхать, говорила Таничка, а оттуда къ модисткѣ съ Любовью Андреевной; она хотѣла посмотрѣть, какъ у меня тюникъ подобранъ, такъ ли, какъ у нея. Мы толковали, толковали этой глупой мадамъ Шарлотъ, но только врядъ ли она поняла, и непремѣнно гадость какую-нибудь сдѣлаетъ, если не посмотримъ впередъ.

— Да какже, Таничка, вѣдь и мнѣ карета нужна? Надо ѣхать съ визитомъ къ Леопардовымъ.

— Ужь я тамъ не знаю, куда вамъ надо ѣхать, маменька, но только предупреждаю васъ, что я ужь приказала закладывать и поѣду, какъ только будетъ готова.

— А я-то какъ же? вмѣшивалась въ разговоръ Сашенька. — Вѣдь и мнѣ тоже нужно ѣхать, мнѣ Любовь Андреевна обѣщала цвѣты выбрать.

— Поѣзжай со мной вотъ и все. Мы всѣ три усядемся, карета полуторная.

— Не могу я сейчасъ ѣхать, — мсье Дуркинъ хотѣлъ быть во второмъ часу.

— Важность какая!.. Сидѣть дома изъ за мсье Дуркина — очень нужно!

— Да вѣдь онъ хотѣлъ привезти билетъ на Патти… Чего добраго, не захочетъ оставить, если никого изъ насъ не застанетъ дома… Помнишь, онъ говорилъ, что графиня Бубенская тоже просила его достать ей ложу?

— Въ такомъ случаѣ вотъ что мы сдѣлаемъ: ты теперь оставайся, а когда я вернусь, поѣзжай…

— А какъ же я-то? Когда же я поѣду съ визитами, если Сашенька возьметъ карету послѣ тебя?

— Ахъ, маменька, какая вы тошная, право! Ну, завтра поѣдете, если сегодня нельзя… Развѣ не все равно? Вѣдь васъ никто не ждетъ.

— Завтра концертъ Рубинштейна, напомнила Сашенька. — Любовь Андреевна сказала, что вся царская фамилія будетъ…

— Ну, послѣ завтра…

Но Дарья Никитишна разсердилась, наконецъ. Дочери третируютъ ее точно приживалку какую-то; онѣ постоянно забываютъ, что она имъ мать и хозяйка въ домѣ. Это просто ни на что не похоже!… И развѣ она для своего удовольствія хочетъ ѣхать?.. Совсѣмъ зазнались дѣвчонки!

— Мнѣ кажется, что папенька при васъ просилъ меня сьѣздить къ Леопардовымъ и пригласить ихъ на нашъ вечеръ? проговорила она строго, возвышая голосъ. — Вы можетъ быть воображаете, что я не съумѣю ему разсказать, какъ вы тутъ безъ него распоряжаетесь?

— Ахъ, ты Господи! Какъ вы надоѣдаете, маменька! И охота, право, изъвсякихъ пустяковъ исторіи сочинять…

— Это вовсе не пустяки, Леопардовъ начальникъ вашего отца и если семейству его не оказать уваженія…

— Знаемъ, знаемъ, чего тутъ размазывать! Всѣмъ окажемъ уваженіе, не безпокойтесь, и этой криворожей Леопардовой, и ея щепкѣ Лизанькѣ… А вѣдь ты замѣтила, Саша, она еще похудѣла съ тѣхъ поръ, какъ мы не видались? И опять вся въ зеленомъ! Любовь Андреевна говоритъ, что ей кто-нибудь на зло совѣтуетъ такъ глупо одѣваться, чтобъ она казалась еще безобразнѣе. — И снова обращаясь къ матери: — Если вамъ ужь такъ необходимо сегодня къ нимъ ѣхать, можно послать за каретой на биржу…

Г-жа Ласточкина не дала ей договорить.

— Въ наемной каретѣ? Къ Леопардовымъ? Перекрестись, матушка! Да ты, кажется, отъ великаго ума совсѣмъ рехнулась!

Сашенька тоже замѣтила, что это было бы не совсѣмъ ловко. Сейчасъ по всѣмъ ихъ знакомымъ разнесется, что онѣ на извощикахъ ѣздятъ.

— Ну, хорошо, хорошо, успокойтесь только, пожалуйста, не нойте!.. Все устроится. А главное, папенькѣ ничего не говорите. Ужь когда я вамъ говорю, что устроится, значитъ устроится, — повторяла авторитетно Таничка.

И дѣйствительно, все устраивалось ко всеобщему спокойствію и удовольствію.

Въ эту зиму у всѣхъ членовъ семьи г-на Ласточкина было слишкомъ много хлопотъ и развлеченій, чтобы терять время на препирательства и ссоры. Да и гости къ тому же съ утра до вечера, а иногда и съ вечера до утра. Съ гостями надо быть веселыми, любезными, а то и ѣздить не станутъ. Очень пріятно видѣть кислыя рожи, да слышать сердитыя слова! Особенно мужчины… они любятъ дѣвицъ веселыхъ, чтобы живость и остроуміе были въ разговорѣ. Съ тѣхъ поръ, какъ Таничка съ Сашенькой сдѣлались невѣстами, онѣ старались постоянно шутить и смѣяться.

Домъ ихъ славился гостепріимствомъ и радушіемъ. Хозяйка выкупала свою томность и болѣзненность большою привѣтливостью, у барышень рѣзкость въ тонѣ и манерахъ сглаживалась игривостью и наивничаньемъ. Даже и мальчики дѣлались годъ отъ году сноснѣе. Ихъ можно было видѣть дома только за обѣдомъ, а гдѣ пропадали они остальное время дня — никому въ домѣ не было извѣстно. Да и кому было дѣло до нихъ? Никто не жаловался на нихъ родителямъ, изъ класса въ классъ они переходили довольно исправно, чего же больше?

У хозяина дома были тоже свои дѣла и удовольствія. Онъ рѣдкій день даже и обѣдалъ въ семьѣ, пріѣзжалъ только ночевать, да и то не всегда.

— А замѣтили вы, маменька, съ какихъ поръ у насъ въ домѣ гораздо лучше стало? спрашивала недавно Таничка.

Она была одарена отъ природы извѣстной долей любознательности и любила допытываться до первоначальныхъ причинъ во всемъ.

— А я вотъ вамъ скажу, продолжала она, не дожидаясь отвѣта матери, съ тѣхъ поръ, какъ папенька пересталъ въ наши дѣла свой носъ совать. Теперь и онъ намъ не мѣшаетъ, и мы его оставляемъ въ покоѣ. Каждый дѣлаетъ по-своему и выходитъ отлично. Правду говоритъ Любовь Андреевна, что у каждаго человѣка свой характеръ, свои вкусы и мысли, продолжала разсуждать Таничка, и что если всѣхъ подъ одну мѣрку подводить, непремѣнно выйдутъ непріятности. Да, вотъ, возьмите хоть у насъ: вѣдь, кажется, мы родныя сестры — Саша, Лиданя, а какая между нами разница — страсть! Что я понимаю, того Сашенькѣ ни за что не вдолбишь, а къ тому, что она любитъ — я остаюсь совершенно равнодушна. Про Лиду и говорить нечего, она ужь и вовсе точно изъ другаго гнѣзда къ намъ попала. Это я и папенькѣ сказала въ прошломъ году, когда онъ сокрушался, что Лида хочетъ непремѣнно въ гимназію поступить. Ну, и пусть, говорю, зачѣмъ ей мѣшать? Вамъ же лучше, въ гимназію меньше придется платить, чѣмъ учителямъ. И неужто же вы надѣетесь заставить ее думать по-вашему? Какъ же вы жестоко ошибаетесь. папенька! Это все равно, каккъ еслибъ вы захотѣли меня съ Сашенькой переспорить, когда мы разъ забрали себѣ что-нибудь въ голову… Ну, развѣ это возможно? Точно Лида; вѣдь она не маленькая, ей скоро тринадцать лѣтъ минетъ. И наконецъ, говорю, въ гимназіи тоже люди учатся. Ужь вы лучше уступите, папенька.

Таничкины доводы подѣйствовали на отца; онъ махнулъ рукой и проговорилъ: "Ну васъ совсѣмъ! Такихъ сорокъ не переспоришь! "

Вотъ какой сдѣлался уступчивый Егоръ Александровичъ, не то что прежде!

— Совсѣмъ равнодушный къ семьѣ, жаловалась своимъ приближеннымъ, разнымъ салопницамъ, Дарья Никитишна.

По мнѣнію же дочерей, огорчаться этимъ равнодушіемъ было даже глупо.

— Вамъ вѣчно надо чѣмъ-нибудь печалиться, маменька, говорила Таничка. Папенька намъ ни въ чемъ не отказываетъ, чего же вамъ еще?

Вотъ и въ день ея рожденія онъ разрѣшилъ дать танцовальный вечеръ, кромѣ обычнаго пирога утромъ… Какъ было не цѣнить такого отца?

Зимній сезонъ былъ въ полномъ разгарѣ и дѣвицы Ласточкины успѣли пріобрѣсти столько новыхъ знакомствъ, что по качеству дамъ и кавалеровъ, названныхъ на ихъ вечеръ, этотъ вечеръ могъ бы назваться баломъ. Правда, что когда Таничка съ Сашенькой заикнулись объ оркестрѣ, папенька объявилъ, чтобудетъ съ нихъ и тапёра, но вѣдь и подъ фортепіано можно досыта натанцоваться. Любовь Андреевна увѣряетъ, что это даже гораздо комильфотнѣе, c’est plus chic.

Вернувшись домой отъ обѣдни, хозяйки застали въ заднихъ комнатахъ множество поздравителей и поздравительницъ, явившихся съ чернаго крыльца за обычными, по такимъ днямъ, подачками. Настоящіе же гости начали пріѣзжать во второмъ часу. Каждаго изъ нихъ, разряженная въ шелкъ и бархатъ, хозяйка встрѣчала въ залѣ и проводила прямо въ столовую, къ длинному столу, уставленному винами и закусками. Когда гость выпивалъ рюмку водки и закусывалъ икрой или сыромъ, ему подавали огромный кусокъ горячей кулебяки, потомъ заставляли выпить вина, предлагали кофе или чаю, а затѣмъ отпускали съ миромъ и со словами:

— Вечеркомъ пожалуйте, потанцовать подъ фортепіано, запросто.

А если гость былъ не изъ танцующихъ, его старались соблазнить картами.

Въ гостиной же барышни, тоже разряженныя и прдчесанныя куафёромъ, любезничали съ тѣми посѣтителями, которыхъ нельзя было заставлять пить и ѣсть, не угостивши предварительно пріятными разговорами.

Къ пяти часамъ всѣ, кого ждали, перебывали, и офиціанты, подъ предводительствомъ лакея Ласточкиныхъ Якова, начали готовить столъ къ обѣду.

Яковъ, благообразный мужчина среднихъ лѣтъ, съ густыми и прекрасно расчесанными бакенбардами (онъ самъ сознавался, что за это природное украшеніе ему платятъ рублей пять дороже въ мѣсяцъ), во фракѣ и бѣлыхъ перчаткахъ, всегда спокойный и невозмутимый, былъ сегодня взволнованъ немножко. Этотъ мазурикъ, новый хозяинъ сосѣдней гостинницы, подсунулъ ему такихъ болвановъ въ офиціанты — страмъ да и только. Тарелки не умѣютъ подать какъ слѣдуетъ, — того и гляди все переколотятъ. Это — во-первыхъ; а во-вторыхъ, Яковъ не зналъ, на сколько персонъ накрывать столъ. Баринъ долго ему приказывалъ, чтобы все было хорошо, чтобъ и серебро было новое, и вазы съ фруктами, и про вина, чтобы красное не забылъ подогрѣть, бѣлое охладить, а шампанское заморозить, все это ему сказалъ баринъ, а сколько гостей будутъ кушать, этого Яковъ забылъ у него спросить. Барышни тоже не знаютъ, а ужь отъ такой кувалды, какъ барыня, и подавно ничего не добьешься! Вотъ развѣ у маленькой барышни спросить. А она, какъ нарочно, въ эту самую минуту появилась въ дверяхъ столовой.

— Барышня, Лидія Егоровна? фамильярно окрикнулъ ее Яковъ.

Онъ былъ выдресированный лакей и жилъ въ хорошихъ домахъ; служилъ онъ также и у такихъ господъ, которые существовали въ обрѣзъ и не кидали на вѣтеръ двадцатой доли тѣхъ денегъ, что тратили Ласточкины; но, не взирая на внѣшній блескъ этихъ послѣднихъ, Яковъ съ перваго же дня своего поступленія къ нимъ рѣшилъ, что это не настоящіе господа, и къ всѣмъ ихъ манерамъ относился немножко свысока и довольно критически.

Лида подошла къ столу, передъ которымъ онъ стоялъ, раздумывая, на сколько досокъ раздвигать его, на одну или на двѣ, и спросила, что ему нужно.

— Не знаете ли вы, милая барышня, сколько гостей будетъ кушать?

— Да никакихъ особенныхъ гостей не будетъ, свои только… Папаша при мнѣ говорилъ г-ну Степановскому, чтобъ онъ пріѣзжалъ пораньше, что кромѣ Леопардова да Мальвинскаго никого не будетъ.

Эти два имени многое объяснили Якову. Теперь понятно, почему баринъ повторялъ такъ настойчиво, чтобы вина были поданы какъ слѣдуетъ.

— Потомъ онъ говорилъ мамашѣ, чтобъ она задержала Любовь Андреевну къ обѣду, продолжала распространяться очень охотно Лида. — А больше никого, кажется, не будетъ.

Но Якову ничего больше и не нужно было знать. Теперь и остальное, т. е. заботы Егора Александровича о фруктахъ и конфектахъ, объяснялось само собой. Любовь Андреевна была такая сластёна! Сколько ящиковъ съ конфектами и сколько корзинъ съ фруктами перетаскалъ ей Яковъ за послѣдніе два мѣсяца, отъ имени барина, и не пересчитать! И все самое лучшее, плохаго она ничего не изволила кушать.

— Лида, Лида! Гдѣ ты? — раздался изъ залы голосъ Танички, Любовь Андреевна хочетъ тебя видѣть.

Но Лида не трогалась съ мѣста. Ее, кажется, очень занимало смотрѣть, какъ Яковъ связываетъ концы скатерти вокругъ ножекъ стола.

— Васъ зовутъ, барышня, — замѣтилъ онъ.

— Слышу. Ужь онѣ давно меня зовутъ, отвѣчала она равнодушно. — Вонъ опять! прибавила она съ усмѣшкой.

— Лида! mаis c’est ridicule, иди же, когда тебя зовутъ! нетерпѣливо возвышая голосъ, повторила Таничка.

Дѣвочка съ досадой передернула плечами и отправилась черезъ длинную столовую въ залу. Походка у нея была вялая и неграціозная: когда она стояла или ходила, сутуловатость ея была еще замѣтнѣе, а несоразмѣрная длина рукъ и то, что у нея одно плечо было выше другаго; но головка на этомъ безобразномъ туловищѣ была премиловидная, съ глубокими голубыми глазами, которые при вечернемъ освѣщеніи казались совсѣмъ черными и блестѣли не меньше черныхъ. Она смотрѣла ими изъ подлобья, какъ маленькая застѣнчивая дѣвочка, и съ какой-то странною пристальностью, отъ которой многимъ дѣлалось неловко. Остальныя черты ея лица были неправильны: подбородокъ слишкомъ крупный, носъ коротокъ, и еслибы не глаза, да не волосы, густые и съ прелестнымъ золотистымъ оттѣнкомъ, ее можно было бы назвать дурнушкой. Блѣдная къ тому же, тою изсѣра-желтоватою блѣдностью, которая такъ часто встрѣчается въ Петербургѣ.

— Давно ли вы дѣдушку видѣли, Лида? спросила у нея Любовь Андреевна послѣ первыхъ привѣтствій.

Она всегда спрашивала у Лиды про дѣдушку, точно также какъ не забывала освѣдомляться у Дарьи Никитишны про ея мигренр, а у Танички съ Сашенькой именно про тѣхъ кавалеровъ, которыми онѣ въ данную минуту интересовались.

— Представьте себѣ, Любовь Андреевна, она хочетъ совсѣмъ переѣхать жить къ дѣдушкѣ, объявила со смѣхомъ Таничка.

Глаза посѣтительницы, замѣчательно красивые и слегка подкрашенные, широко раскрылись отъ изумленія.

— Лида, что за фантазія? протянула она своимъ звучнымъ пѣвучимъ голосомъ. — А папаша, а сестры? Вамъ не жаль съ ними разстаться?

Дѣвочка покраснѣла и съ укоризной взглянула на сестру.

— Да, да… Нечего мнѣ знаки глазами дѣлать, я все скажу Любови Андреевнѣ, она должна знать… Ей, видите, здѣсь мѣшаютъ учиться, мы слишкомъ много шумимъ и смѣемся, продолжала иронизировать Таничка. — Она увѣряетъ, что въ нашемъ домѣ нельзя серьезно заниматься…

— Но зачѣмъ же вамъ ужь такъ серьезно заниматься, мой ангелъ? Это и нездорово, да и вполнѣ безполезно, вѣдь вы не въ учительницы готовитесь!..

Разговоръ этотъ происходилъ въ длинной залѣ, по которой Любовь Андреевна прохаживалась подъ руку съ Таничкой. Другою рукой она обняла за талію Лиду и, обращаясь къ ней, нѣжно заглядывала ей въ глаза. Всѣ движенія ея были необыкновенно мягки и граціозны; длинный шелковый трэнъ, отдѣланный множествомъ бантовъ и волановъ, придавалъ величественность ея стройному, гибкому стану. Все въ ней было изящно и пріятно, начиная отъ улыбки и звука голоса и кончая тонкимъ ароматомъ какихъ-то необыкновенныхъ духовъ, которыми была пропитана каждая, принадлежавшая ей, вещь, платокъ, перчатки… Запахъ этотъ подолгу оставался въ комнатѣ, гдѣ она сидѣла, и выдавалъ ее всюду.

Таничка съ Сашенькой по всему городу рыскали, чтобы найти такихъ духовъ, и все напрасно. Когда Любовь Андреевна узнала объ этомъ, она засмѣялась и объявила, что эти духи ей высылаетъ одна изъ ея пріятельницъ изъ Парижа. «Но дѣло еще не въ томъ, чтобы достатъ такіе духи, — надо умѣть ихъ употреблять», прибавила она съ усмѣшкой. И по этой усмѣшкѣ барышни Ласточкины поняли, что какъ ни дружна съ ними ихъ новая пріятельница, однако она ихъ этому не научитъ.

— И наконецъ, какое же у васъ тамъ будетъ общество? спросила Любовь Андреевна у Лиды. — Вашъ дѣдушка такъ старъ, что гостей принимать не можетъ… Вы мнѣ говорили, mesdаmes, что онъ даже и въ экипажѣ никуда не выѣзжаетъ? обратилась она къ старшимъ барышнямъ Ласточкинымъ.

— Она тамъ будетъ со своей возлюбленной Настей, иронически усмѣхнулась Таня.

Любовъ Андреевна прищурилась.

— Что это за Настя?

— Лавочница, поспѣшила заявить Сашенька. На лицѣ нарядной дамы выразилось недоумѣніе.

— Лавочница? повторила она. — Pаrdon, mа chère, я не понимаю.

— Цѣлый день фунтики завертываетъ, да гроши считаетъ…

— Да, да, настоящая лавочница!..

И обѣ сестры начали на-перерывъ описывать домашнюю обстановку дѣдушки въ той трущобѣ, изъ которой онъ почти никогда не вылѣзаетъ.

— Къ нему ходятъ въ гости дьяконъ, писаря какіе-то, околодочный и наконецъ, дядя этой Настеньки, простой мужикъ…

— Съ бородой, какъ у мужика, панталоны въ сапогахъ и рубашка поверхъ выпущена…

— Fi l’horreur! мило ужасалась Любовь Андреевна.

— И всегда пестрая, ситцевая…

— Mesdаmes, pаs possible!.. Ваши сестры клевещутъ на васъ, мой ангелъ?

Но ангела уже не было въ комнатѣ. Лида воспользовалась появленіемъ Сашеньки, чтобы высвободить свою руку изъ руки гостьи, и куда-то скрылась. Ея мѣсто заняла вторая барышня Ласточкина и обѣ сестры снова принялись трещатъ на-перерывъ.

— А npo майоршу ты забыла, Таня? Вотъ еслибъ вы видѣли, Любовь Андреевна!..

— Ее зовутъ Алена Петровна Побѣдашъ… Такого чудовища вамъ еще никогда не приходилось встрѣчать! Она по двадцати лѣтъ носитъ одну и ту же шляпку…

— Волосы зачесываетъ какими-то крендельками…

— И все присѣдаетъ, все присѣдаетъ, вотъ такъ!

— Mesdаmes, mesdаmes, какія вы насмѣшницы! — смѣялась Любовь Андреевна, безпрестанно оборачиваясь къ двери въ прихожую.

— Она носитъ платья съ длинными мысами, сзади на крючкахъ и кругомъ все сборки. Эти платья были сдѣланы двадцать пять лѣтъ тому назадъ, когда она выходила замужъ, и ей даже въ голову не приходитъ ихъ передѣлать по-модному. Въ оперѣ она никогда не была и говоритъ, что даже представить себѣ не можетъ, что это такое; но въ театръ мужъ возилъ ее одинъ разъ, и еслибы вы только слышали, какъ она разсказываетъ про Каратыгина, можно умереть со смѣха!..

— А я знаю, почему нашей Лидѣ такъ хочется жить у дѣдушки, замѣтила Сашенька, прерывая разсказъ сестры на полусловѣ. — Она воображаетъ, что тамъ нашего отца не знаютъ… Да, да, продолжала она, отвѣчая на удивленный взглядъ, который вскинула на нее Любовь Андреевна. Лида ужасно горда и обидчива; она перессорилась со всѣми дѣвочками въ здѣшней гимназіи…

— Но изъ чего же помилуйте? не переставала удивляться Любовь Андреевна.

— Ахъ, Боже мой! Чистый вздоръ, на который, по-моему, и вниманія не стоитъ обращать, неохотно замѣтила Таничка. Мало ли что дѣвчонки болтаютъ между собой.

— Конечно, это вздоръ, поспѣшила заявить Сашенька, догадываясь по взгляду сестры, что она сдѣлала глупость, коснувшись этого предмета. — Я тогда же сказала Лидѣ, что на такія слова только плевать слѣдуетъ, что это отъ зависти говорятъ, вотъ и все. Всѣ эти дѣвчонки, которыя ходятъ въ гимназію, вѣдь это по большей части голь перекатная, вотъ имъ и досадно, что у насъ все есть — и хорошія платья, и экипажи, и шикарная квартира… Наконецъ, что имъ за дѣло до нашего отца? Взятками или другимъ чѣмъ онъ достаетъ деньги, не все ли имъ равно?..

На этотъ разъ сама Любовь Андреевна прервала разболтавшуюся дѣвушку.

— Какіе, однакожь, безпорядки въ этой гимназіи! замѣтила она, съ серьезною миной покачивая головой. И за что только классныя дамы жалованье получаютъ, удивительно! Допускать подобные разговоры между дѣтьми — на что это похоже? Правду сказалъ графъ, что наши учебныя заведенія нуждаются въ преобразованіяхъ… Онъ у меня былъ на-дняхъ и обѣщалъ скоро опять заѣхать. Я непремѣнно попрошу его обратить вниманіе на эту гимназію. Такія вещи нельзя допускать, это ужь слишкомъ безнравственно! Позволять дѣтямъ попрекать другъ друга родителями… quelle indélicаtesse!

— А въ мужскихъ-то гимназіяхъ что дѣлается! вскричала Сашенька. Знаете ли вы, сколько наши мальчики тратятъ карманныхъ денегъ въ мѣсяцъ? И, не дожидаясь отвѣта, она продолжала съ большимъ оживленіемъ: По сту рублей каждый! И все потому, что товарищи просвѣтили ихъ на счетъ папашиныхъ доходовъ… Ну, подумайте только, на что мальчишкамъ столько денегъ, они даже и кутить-то, какъ слѣдуетъ, не умѣютъ! Миша всякой дряни накупаетъ въ гостинномъ дворѣ, да на Толкучкѣ, а потомъ перепродаетъ все это товарищамъ и увѣряетъ, будто у него барыши отъ этого бываютъ…

— Драки да ссоры и ничего больше, замѣтила Таничка. Даже мерзко смотрѣть, какой онъ алчный становится, изъ рубля готовъ какую угодно потасовку вытерпѣть.

— А Володя… этотъ еще хуже, — подхватила опять Сашенька. — Въ какихъ онъ мѣстахъ таскается и съ кѣмъ, одному Богу извѣстно! Третьяго дня его привезли домой совсѣмъ пьянаго. Яковъ говоритъ, что насилу втащили со швейцаромъ по лѣстницѣ. Весь перепачканъ мѣломъ, на билліардѣ вѣрно игралъ… Ему и ста рублей въ мѣсяцъ мало. Онъ вѣчно занимаетъ деньги у Якова…

Въ эту минуту входная дверь съ шумомъ растворилась и въ прихожую вошло нѣсколько человѣкъ въ шубахъ и калошахъ.

— Это вѣрно папаша, сказала Любовь Андреевна. Пойдемте въ гостиную, mesdаmes! Ces messieurs вѣрно захотятъ пройти въ кабинетъ… Et lа petite? продолжала она, усаживаясь на низкую отоманку и озираясь по сторонамъ. Разсердилась вѣрно? Зачѣмъ вы съ нею такъ, mesdаmes? Это нехорошо! Да и вообще… зачѣмъ надъ всѣми смѣяться? Эти люди, которыхъ она встрѣчаетъ у дѣдушки, они, можетъ быть, очень добрые и честные… Nous аvons tous nos ridicules, прибавила она со вздохомъ, опуская глаза на бѣлую атласистую грудь, блестѣвшую между пожелтѣвшими кружевами, которыми былъ отдѣланъ квадратный вырѣзъ ея лифа.

А затѣмъ она снова заговорила про Лиду. про ея странный, несообщительный характеръ и про ея страсть дружиться съ людьми бѣдными и низкаго происхожденія.

— Но все это пройдетъ со временемъ, elle deviendrа comme les аutres, и раздражать ее не слѣдуетъ… Къ тому же папаша ее такъ любитъ… Вы представить себѣ не можете, mesdаmes, какъ ему непріятно видѣть ваши постоянныя нападки на нее! Пожалѣйте его, у него столько заботъ, онъ такъ много работаетъ. Вы должны такъ сдѣлать, чтобъ онъ находилъ миръ и отдохновеніе въ семьѣ… C’est une chose si sаinte lа fаmille!

Любовь Андреевна говорила такимъ проникнутымъ голосомъ, что обѣ барышни расчувствовались и въ одинъ голосъ обѣщали ей не дразнить больше Лиду и не издѣваться надъ ея друзьями.

Таничка съ Сашенькой такъ и липли къ своей новой пріятельницѣ. Имъ, кажется, никогда не надоѣло бы любоваться ея дорогими и изящными нарядами, томнымъ закатываніемъ глазъ къ потолку, лебединымъ движеніемъ, которымъ она повертывала свою граціозную длинную шею, наклоняя голову на бокъ. Этотъ поворотъ шеи ихъ просто съ ума сводилъ; онѣ полжизни отдали бы, чтобъ умѣть подражать ему, но это имъ никакъ не удавалось, какъ онѣ ни старались. Походка Любови Андреевны была тоже неподражаема.

Познакомились дѣвицы Ласточкины съ этой очаровательной особой недавно, и событіе это, какъ и всѣ важныя событія въ ихъ жизни, свершилось въ клубѣ.

Ужь во время представленія Таничка съ Сашенькой замѣтили даму въ оригинальномъ платьѣ изъ темнаго бархата, отдѣланнаго свѣтлымъ атласомъ, на которую вся зала засматривалась во время антрактовъ. По окончаніи представленія, дама эта подошла къ сестрамъ Ласточкинымъ, которыя въ ожиданіи танцевъ прохаживались въ одной изъ гостиныхъ, и очень просто и мило объявила, что она такая-то и давно желаетъ съ ними познакомиться.

— Мнѣ много о васъ говорили, mesdаmes. Вашъ папаша у меня часто бываетъ, мы съ нимъ большіе пріятели.

Съ очаровательною фамильярностью взяла она Таничку подъ одну руку, а Сашеньку подъ другую и начала ходить съ ними взадъ и впередъ по длинной, полуосвѣщенной комнатѣ, болтая о всякой всячинѣ, закидывая ихъ вопросами объ ихъ жизни, занятіяхъ и удовольствіяхъ, намекая на то, что онѣ вскружили голову такому-то, ранили въ сердце такого-то…

Оказалось, что почти со всѣми кавалерами дѣвицъ Ласточкиныхъ Любовь Андреевна была такъ же хорошо знакома, какъ и съ Егоромъ Александровичемъ. Всѣ эти господа бывали у нея. Но ее посѣщали также и дамы съ дѣвицами. Она назвала нѣсколько извѣстныхъ фамилій.

— Ко мнѣ съѣзжаются поболтать у камелька, поиграть въ petits jeux. Иногда танцуютъ подъ фортепіано.

Любовь Андреевна обожала молодежь и хвасталась тѣмъ, что и ее также молодыя дѣвушки и юноши очень любятъ и откровеннѣе съ нею, чѣмъ съ родителями.

О тѣхъ ея вечерахъ, на которыхъ проигрывались десятки тысячъ за зеленымъ столомъ, дѣвицамъ Ласточкинымъ тоже было извѣстно, вѣдь слухомъ земля полнится… Но какое имъ было дѣло до этого?

Если строго разбирать степень нравственности людей, у которыхъ веселишься, да какимъименно способомъ пріобрѣтаются ими тѣ деньги, на которыя даются балы, вечера и обѣды, тогда ужь лучше помирать со скуки дома и ни съ кѣмъ не знаться.

Нѣсколько дней спустя послѣ знакомства въ клубѣ, Любовь Андреевна явилась съ визитомъ къ Ласточкинымъ. Визитъ этотъ ей поспѣшили отдать Таничка съ Сашенькой, однѣ, безъ матери, Любовь Андреевна такъ убѣдительно просила почтеннѣйшую Дарью Никитишну не безпокоиться.

— Да вамъ тамъ и дѣлать нечего, маменька, объявила Таничка. У нея одна только молодежь бываетъ, вы ее стѣсните, если поѣдете къ ней.

Съ тѣхъ поръ прошло съ мѣсяцъ времени. Дружба между семействомъ Ласточкиныхъ и Любовью Андреенной росла не по днямъ, а по часамъ. Барышни были съ нею неразлучны, — то она у нихъ, то онѣ у нея, а Дарья Никитишна освоилась со своей новой знакомой на столько, что не стѣсняясь ныла при ней и жаловалась на мужа.

Про Егора Александровича и говорить нечего, Любовь Андреевна всегда знала лучше и раньше всѣхъ его домашнихъ про его дѣла, желанія и намѣренія.

Просто дивиться надо было, до какой степени этотъ скрытный и молчаливый человѣкъ былъ съ нею разговорчивъ и откровененъ!

Вотъ и сегодня она все о немъ знала: гдѣ онъ былъ, кого видѣлъ, о чемъ говорилъ и съ кѣмъ.

— Вашъ папаша пріѣхалъ прямо изъ засѣданія, говорила она, посматривая черезъ растворённую дверь въ залу, по которой раздавались шаги гостей Егора Александровича и громкіе голоса. — Онъ хотѣлъ привезти съ собой Степановскаго и Мальвинскаго. Леопардовъ тоже хотѣлъ быть, а также этотъ нѣмецъ, котораго вы у меня видѣли, помните? У нихъ сегодня разбиралось преинтересное дѣло, мадамъ Астафьевой, слышали?

— Это та Астафьева, на которой Таманскій хочетъ жениться? Мы знаемъ. Она, говорятъ красавица, сказала Таничка.

— Да, она очень хороша собой и отлично воспитана, очень хорошей фамиліи, продолжала просвѣщать своихъ юныхъ подругъ Любовь Андреевна.

— У Таманскаго сто тысячъ годоваго дохода своихъ, кромѣ жалованья, вскричала Сашенька.

— Тридцать! авторитетно поправила ее Любовь Андреевна. Такихъ людей, у которыхъ сто тысячъ годоваго дохода, въ Петербургѣ очень мало и всѣ они на-перечетъ. Вотъ я вамъ скажу…

Она назвала нѣсколько фамилій, а затѣмъ прибавила очень серьезнымъ и наставительнымъ тономъ:

— Нельзя говорить такъ опрометчиво, милая Сашенька, надъ вами смѣяться будутъ. Въ нынѣшнее время и тридцать тысячъ дохода въ годъ очень даже хорошо.

Таничка удивлялась, почему г-жа Астафьева поручила свое дѣло Степановскому, вѣдь ужь Мальвинскій извѣстенъ какъ самый лучшій адвокатъ по бракоразводнымъ дѣламъ.

— Они просили Мальвинскаго, но онъ отказался и самъ указалъ имъ на Степановскаго. Недавно еще Таманскій былъ у него, мнѣ самъ Ѳедоръ Николаевичъ разсказывалъ. «Я имъ, говоритъ, совѣтовалъ придерживаться Степановскаго». О, Мальвинскій очень протежируетъ этого молодаго человѣка! Онъ говоритъ, что ни за что не позволитъ себѣ отбивать у него дѣла. "Я скорѣе готовъ ему свои уступить, говоритъ, а не то чтобъ… "Степановскій тоже его очень уважаетъ и ничего безъ его совѣта не дѣлаетъ.

— И знаете почему все это? Потому, что Степановскій ухаживаетъ за дочерью Леопардова, замѣтила Таничка. Онъ на прошлой недѣлѣ у Мамаевыхъ, двѣ кадрили сряду протанцовалъ съ нею. Но только все это напрасно, Лизанька давно влюблена въ какого-то гусара, съ которымъ она познакомилась, когда они жили на дачѣ близь Краснаго Села. Она ни за кого другаго не выйдетъ замужъ, это вѣрно. Бабикова Соничка разсказывала намъ, что они ужь цѣловались… Помнишь, Сашенька? Да и во всякомъ случаѣ… какая же охота выходить за такого плюгаваго, какъ этотъ Степановскій… Я бы, кажется, ни за какіе милліоны!..

— Беззубый, плѣшивый, глаза точно булавки, такъ и колятся, когда на нихъ смотришь, замѣтила въ свою очередь Сашенька.

— Mesdаmes, mesdаmes! развѣ можно придавать такое значеніе внѣшности человѣка? Какой недостатокъ развитія! Мсье Степановскій уменъ, отлично обставленъ… Процессомъ Астафьевой онъ пріобрѣтетъ себѣ большую извѣстность…

— А знаете, мужъ этой Астафьевой, перебила ее Таничка, живетъ со своей дочкой въ домѣ той самой майорши Побѣдашъ, про которую мы вамъ сейчасъ разсказывали? Въ двухъ шагахъ отъ дѣдушки. Они совсѣмъ бѣдные. Говорятъ, дѣвочка въ заплатанныхъ платьицахъ бѣгаетъ, а самъ онъ каждый день на конкѣ въ департаментъ ѣздитъ. Намъ все это намеднись дѣдушкина кухарка разсказывала. Дѣдушка ее съ письмомъ присылалъ къ папашѣ.

— Неужели! изумлялась Любовь Андреевна, широко раскрывая свои прелестные глаза. Что вы говорите! Вотъ странное стеченіе обстоятельствъ…

IV.

Обѣдъ кончился. Дамы ушли въ заднія комнаты отдохнуть и принарядиться къ вечеру, а мущины курили и вели оживленную бесѣду въ кабинетѣ хозяина.

— Ѳедоръ Николаевичъ! есть люди, которыхъ нельзя купитъ деньгами, доказывалъ довольно раздражительно г. Степановскій. — Есть люди, которые въ честь вѣрятъ… въ самомъ узкомъ, въ самомъ смѣшномъ смыслѣ этого слова!..

Господинъ, къ которому онъ обращался, былъ пресимпатичный, съ умнымъ и добрымъ лицомъ, огромнымъ животомъ, на коротенькихъ ногахъ и съ двойнымъ жирнымъ подбородкомъ такихъ почтенныхъ размѣровъ, что обладателю его приходилось волей-неволей высоко носить голову и даже слегка откидывать ее назадъ.

На заявленіе Степановскаго онъ добродушно засмѣялся.

— Слыхали мы про это, батенька, не первый годъ на свѣтѣ живемъ.

— И не первый день этимъ товаромъ торгуемъ, вставилъ въ его рѣчь хозяинъ.

— Однако-жь сами вы разсказывали про Ашева? продолжалъ придирчиво настаивать Степановскій.

Знаменитый адвокатъ по бракоразводнымъ дѣламъ оживился.

— Ашевъ? Такъ изъ-за чего же онъ ломался? Тоже изъ-за денегъ. А вы думали изъ принципа? Ха-ха-ха!… Мы предлагали ему извѣстный кушъ единожды и навсегда, а оставаясь съ женой, онъ разсчитывалъ заполучить и этотъ кушъ, и многіе другіе впослѣдствіи, вотъ и все… Помните эту исторію, Егоръ Александровичъ? продолжалъ онъ, дотрогиваясь несгибавшимися отъ жиру пальцами до колѣнки Ласточкина. — Ашевское дѣло, которое сыщикъ Панфиловъ такъ чистенько обработалъ, помните?

— Какъ не помнить! отвѣчалъ Ласточкинъ.

И съ этими словами Егоръ Александровичъ оглянулся въ противоположный уголъ своего обширнаго кабинета. Тамъ, у окна, его принципалъ Леопардовъ разговаривалъ съ какимъ-то невзрачнымъ господиномъ о томъ, какимъ способомъ лучше разводить комнатныя растенія въ Петербургѣ.

Леопардовъ, высокій, худой и блѣдный старикъ, совершенно лысый и на видъ очень болѣзненный, спрашивалъ у своего собесѣдника, почему камеліи перерождаются изъ махровыхъ въ простыя, когда ихъ переносятъ изъ оранжеріи въ комнату.

— Совѣтовали мнѣ такъ: сверху снѣжкомъ, а снизу кипяточкомъ. Пробовалъ, и первый годъ какъ будто подѣйствовало, изъ двадцати экземлляровѣ только пять штукъ потеряли цвѣтъ и густоту… Ну, а на слѣдующій годъ…

— Пересаживать надо, авторитетно объявилъ невзрачный господинъ, повидимому тоже большой любитель и знатокъ въ садоводствѣ.

— Не всегда и пересадка дѣйствуетъ, мягко возразилъ Леопардовъ.

Онъ говорилъ о своихъ цвѣтахъ съ большимъ чувствомъ, съ какою-то нѣжностью въ голосѣ, точно о горячо любимыхъ дѣтяхъ деликатнаго сложенія.

А у камина, между тѣмъ, знаменитый адвокатъ продолжалъ доказывать своему коллегѣ, что хотя сегодняшнее засѣданіе и прошло благополучно, однако все-таки было бы лучше, еслибы дѣло было начато при другихъ условіяхъ.

— Не съумѣли вы, батенька, къ этому чорту, Астафьеву, подъѣхать какъ слѣдуетъ, вотъ что я вамъ скажу! Вамъ слѣдовало на ребенка напирать, а объ самой умалчивать, а вы, вѣроятно, начали ему про ея печали, да горести расписывать, не поразмысливъ хорошенько, можетъ онъ этому сочувствовать или нѣтъ. Эхъ, мой милѣйшій! изучили бы вы человѣческую натуру такъ, какъ я ее изучилъ, тогда и знали бы, которой именно стороной надо вертѣть побрякушку передъ такимъ-то, а которой передъ другимъ, чтобъ заставить людей хохотать или плакать, сердиться или благодушествовать по вашему желанію…

— А когда человѣкъ ничего не хочетъ слушать, рѣшительно ничего? Когда онъ какъ бѣшеный накидывается на васъ при первомъ вашемъ словѣ, не разслышавъ даже этого слова, что же тогда прикажете дѣлать? волновался Степановскій. Въ первый разъ онъ еще обошелся со мной по-человѣчески, хотя тоже безпрестанно прерывалъ меня и не далъ окончить ни одной фразы, но во второй разъ… Увѣряю васъ, что онъ чуть съ лѣстницы меня не столкнулъ, вотъ до чего между нами дошло! Какъ честный человѣкъ увѣряю васъ, что оно именно такъ и было, я ничего не преувеличиваю…

Мальвинскій какъ-то особенно, съ какой-то снисходительною жалостью, посмотрѣлъ сверху внизъ на горячившагося молодаго человѣка, и, не переставая ухмыляться, произнесъ все такъ же спокойно:

— Да вы не распинайтесь, батенька, я вамъ и такъ вѣрю. И все таки скажу, что другой на вашемъ мѣстѣ съумѣлъ бы и такимъ обстоятельствомъ воспользоваться…

— Позвольте, однако, Ѳедоръ Николаевичъ…

— Нечего тутъ позволять, батенька, вамъ это всякій скажетъ, не я одинъ. Съ такими людьми, какъ этотъ Астафьевъ, только тогда и можно ладить, когда они въ изступленіи…

— Слуга покорный! А кто мнѣ поручится, что въ изступленіи онъ мнѣ въ физіономію не заѣдетъ? злобно прошипѣлъ Степановскій.

Замѣчаніе это Мальвинскій пропустилъ мимо ушей. Онъ, вообще не любилъ рѣзкостей, ни въ словахъ, ни въ дѣйствіяхъ.

— Послѣ изступленія наступаетъ реакція и вотъ тутъ-то… Да нечего далеко за примѣромъ ходитъ: вспомните только, какъ отецъ Александръ ловко съ этимъ самымъ Астафьевымъ обошелся! невозмутимо продолжалъ толстякъ; но, замѣтивъ, что слушатель его опять начинаетъ раздражаться, онъ ловко свернулъ разговоръ въ другую сторону. — Испортили съ одного конца, за то съ другаго поправили. Ваша сегодняшняя рѣчь вотъ…

Онъ прижалъ кончики своихъ жирныхъ пальцевъ къ губамъ и звонко ихъ чмокнулъ.

— Какъ ловко и кстати вы эту лавочницу-приплели, прелесть! Мы даже и не ожидали, что выйдетъ такой эфектъ… И откуда вы ее выкопали?.. Да не скромничайте, батенька, разскажите, какъ васъ надоумило такую великолѣпную косвенную улику изобрѣсти?… Вѣдь это прелесть что такое, не правда ли, Егоръ Александровичъ?

Ласточкинъ молча кивнудъ головой.

— Такъ какъ же, мой милѣйшій? продолжалъ допытываться Мальвинскій.

— Пораспросилъ кое-кого въ той мѣстности, неохотно отвѣчалъ Степановскій.

Онъ могъ бы прибавить къ этому, что мысль приплести Настю къ дѣлу пришла ему въ голову три мѣсяца тому назадъ, когда онъ увидѣлъ ее въ Зоологическомъ саду съ Астафьевымъ, но онъ умолчалъ объ этомъ обстоятельствѣ.

Наступило маленькое молчаніе. Ласточкинъ продолжалъ время отъ времени оборачиваться къ окну, у котораго Леопардовъ бесѣдовалъ съ садоводомъ. Бесѣдѣ этой скораго конца не предвидѣлось. Отъ камелій они перешли къ магноліямъ и къ пальмамъ. Деопардовъ объяснялъ раслоложеніе. занимаемой имъ квартиры, какія окна выходятъ на востокъ, какія на полдень и на западъ. Онъ подумывалъ въ залѣ потолокъ приподнять, — такъ вытянулись у него въ нынѣшнемъ году фигусы и латаніи, — но архитекторъ увѣрялъ, что дешевле будетъ оранжерейку пристроить.

Бесѣда ихъ началась съ часъ тому назадъ, тотчасъ послѣ обѣда, и они все время разговаривали стоя, ни разу не присаживаясь въ покойныя кресла, которыя въ двухъ шагахъ отъ нихъ протягивали имъ свои мягкія, уютныя объятія. Леопардовъ никогда не садился и не ложился послѣ обѣда и увѣрялъ, что съ тѣхъ поръ, какъ онъ началъ придерживаться этого правила, боль въ желудкѣ, отъ которой онъ постоянно лѣчился у всѣхъ петербургскихъ знаменитостей, сдѣлалась сноснѣе.

— Все о цвѣточкахъ, проговорилъ Мальвинскій, указывая движеніемъ головы въ тотъ уголъ, къ которому такъ часто оборачивался хозяинъ. Экой охотникъ, право! А знаете, я ему подчасъ завидую, продолжалъ онъ съ легкимъ вздохомъ: страсть у него не убыточная… Это не то, что мы съ вами, мой любезнѣйшій Егоръ Александровичъ!.. Какъ подумаешь, сколько я въ прошломъ мѣсяцѣ одному этому дураку Кузову просадилъ… бррр!

Ласточкина слова эти заставили, вѣрно, тоже и вспомнить нѣчто непріятное, онъ нахмурился и, поднявшись съ мѣста, направился къ двери въ залу.

Мальвинскій лукаво подмигнулъ на него своему собесѣднику.

— У него теперь тоже свой Кузовъ завелся, ненасытная утроба!.. Видѣли вы, батенька, за обѣдомъ между барышнями сидѣла? Какова синьора? И чиститъ же она нашего милаго Егора Александрыча, прелесть!.. Надо и то сказать, такихъ ловкихъ барынь, какъ милѣйшая Любовь Андреевна, гдѣ же ихъ найдешь такихъ, помилуйте! Посмотрите: она съумѣла себя въ домѣ своего адоратера поставить… сама Дарья Никитишна въ ней души не слышитъ, а эти дурочки, Таничка съ Сашенькой, такъ и льнутъ къ ней, точно мухи къ меду… Я сегодня смотрю на нихъ да и думаю: глупенькія вы, глупенькія! Вѣдь она только о томъ и думаетъ, чтобы васъ совсѣмъ голенькими по міру пустить. Не понимаете вы этого, мои дурашечки! Въ свѣтъ ихъ вывозитъ… Какъ вамъ это нравится? Нѣтъ, батенька, право же, такіе нравы нигдѣ не увидишь, — они возможны только въ такомъ татарско-нѣмецкомъ городѣ, какъ нашъ Петербургъ, прогаворилъ съ благороднымъ негодованіемъ Мальвинскій.

Но Степановскій слущалъ его разсѣянно.

— Неужели г. Леопардовъ любитъ цвѣты больше всего на свѣтѣ? проговорилъ онъ раздумчиво, занятый другими мыслями.

— Больше всего на свѣтѣ онъ любитъ деньги, батенька, ну, а ужь потомъ — цвѣты, жену, дочь и проч. и проч. А какъ онъ умѣетъ любить, я вамъ это сейчасъ докажу фактически.

Ѳедоръ Николаевичъ полѣзъ въ карманъ и вшнулъ сложенный вчетверо клочокъ бумаги.

— Вотъ, извольте полюбовиться, это я моему кліенту, князю Галову, везу… Какъ видите, цифра кругленькая. Но это только еще начало., цвѣточки, а ягодки впереди!… И замѣтьте вотъ что еще: по со-г-ла-сію! — произнесъ онъ, откидываясь на спинку кресла и смѣющимися глазами посматривая на Степановскаго.

Этотъ съ большимъ интересомъ перечиталъ раза два каракули и цифры, начертанныя на бумажкѣ, и повидимому отлично понялъ ихъ таинственный смыслъ:

— Ив. Т. — 500. Е. А. — 100. Журн. — 15. Бѣл. — 25. И еще Ив. Т., — 500, и еще 500, и еще Ив. T. — 500, и еще… И все по 500!.. Однако! — вырвалосъ у него невольное восклицаніе.

Онъ сдѣлался совсѣмъ серіозенъ и съ такимъ почтительнымъ изумленіемъ вскинулъ глаза на то окно, у котораго стоялъ Леопардовъ, что Мальвинскій, не перестававшій слѣдить за всѣми его движеніями, довольно громко засмѣялся.

— Что, батенька, не ожидали вы отъ него такого аппетита? Но это еще что! Это вѣдь по согласію и съ свидѣтелями наиблагороднѣйшими: чиновникъ изъ министерства иностранныхъ дѣлъ, да двое гвардейцевъ, все товарищи противной стороны. Тутъ, знаете, дѣло чистое, безъ сюрпризовъ, безъ раздираній… А вотъ въ такомъ дѣлѣ, какъ ваше, гдѣ однимъ свидѣтелямъ придется отваливать неестественныя суммы, вотъ тутъ надо на г. Леопардова посмотрѣть!..

— Вы, кажется, говорили, что свидѣтели по дѣлу Редемъ потребовали по три тысячи каждый? спросилъ Степановскій, озабоченно сдвигая брови.

— Еще бы, батенька! Вѣдь имъ пришлось цѣлое представленіе розыгрывать… Нѣтъ, это была такая потѣха, я вамъ скажу, такая потѣха, кажется всю жизнь буду помнить… Видите, намъ тутъ съ дамой пришлось имѣть дѣло… Это, я вамъ скажу, много сложнѣе и затруднительнѣе, чѣмъ съ мущиной. Да оно и понятно, — мущина ничего не теряетъ отъ подобнаго обвиненія, тогда какъ женщина… Ну, сами вы знаете, какъ общество на это смотритъ. Надо ужь быть совсѣмъ потерянной бабой, какъ Верстова, или пожертвовать собою для дѣтей, какъ Градищева, или быть такой сумасбродной фантазёркой, какъ Марисова, чтобъ добровольно и безъ всякаго денежнаго интереса прднять на себя такой позоръ…. Возьмите въ соображеніе также и то, что съ женщиной гораздо труднѣе продѣлать такую штуку, какъ ту, которую мы продѣлали съ Ашевымъ, а вамъ предстоитъ продѣлать съ Астафьевымъ. Женщины на службу не ходятъ, а есть такія, которыя по цѣлымъ недѣлямъ не выходятъ изъ дому, къ которымъ никогда не заглядываетъ ни одинъ мущина и которыя не знаютъ даже, какъ отворяются двери въ ресторанъ или гостинницу… Наша дама была именно изъ такихъ. Можете себѣ представить ея изумленіе, когда къ ней явился священникъ съ увѣщаніемъ и объявилъ ей, что двое людей вызываются показать подъ присягой, что застали ее въ номерѣ гостинницы съ неизвѣстнымъ мущиной!..

— Какъ же вы это сдѣлали? съ возрастающимъ любопытствомъ спросилъ Степановскій

— А вотъ увидите, дайте досказать. Ну, конечно, въ первую минуту, вотъ точно также какъ и вашъ Астафьевъ, такъ вознегодовала, что ничего не хотѣла слушать, но потомъ стала помаленьку сдаваться и взяла адвоката… И кого бы вы думали? Ну, отгадайте-ка!

Степановскій подумалъ немножко.

— Михаила Дмитріевича?

— Такъ и есть. Да онъ вамъ самъ вѣрно сказалъ?.. А разсказывалъ ли онъ вамъ, какъ мы съ нимъ въ первый разъ сцѣпились? Нѣтъ? Ну, я вамъ это когда-нибудь въ лицахъ представлю, а теперь надо вамъ про Редемское дѣло кончить. Отлично защищалъ Михаилъ Дмитріевичъ свою кліентку, надо ему отдать справедливость! То-есть столько потратилъ онъ на нее краснорѣчія, ну, вотъ, точно на настоящемъ судѣ съ присяжными. Всю ея жизнь разобралъ до ниточки, а ужь про страданія, вынесенныя ею отъ мужа, да про его развратъ, онъ росписывалъ, росписывалъ, даже досадно стало, изъ-за чего только человѣкъ усердствуетъ… И долго онъ ораторствовалъ такимъ образомъ, нашихъ старичковъ ужь ко сну начало клонить. Смолкъ наконецъ, тогда и я выступилъ съ изложеніемъ и въ пять минутъ кончилъ, заявивъ только голый фактъ въ самомъ простомъ и сухомъ его видѣ, да и вся тутъ. Такого-то мѣсяца и года, въ такой-то день и часъ, видѣли, дескать, такіе-то г-жу Редемъ въ гостинницѣ такойто, въ такомъ-то положеніи съ неизвѣстнымъ мущиной и, позвавъ полицію, составили о видѣнномъ протоколъ. Госпожа же Редемъ, приказавъ послать за наемной каретой, уѣхала на свою квартиру, въ такую улицу, домъ подъ No такимъ-то. Однимъ словомъ, ничего не было упущено, даже и нумеръ кареты мы для большей точности проставили.

— И неужели же она не протестовала?

— Протестовала, батенька, какъ не протестовать! Михаилъ Дмитріевичъ и дѣло велъ. Доказывали они, что она въ тотъ мѣсяцъ мигренью страдала и рѣшительно никуда не выѣзжала, а также и то, что изъ ея гардероба украдены именно тѣ вещи, платье и шляпа, которые видѣли на ея двойникѣ въ гостинницѣ… Все это они доказывали, да вѣдь съ нашими уликами тягаться трудно… Кому же охота идти въ Сибирь за лжесвидѣтельство, судите сами?.. Ничего они не выиграли. Впрочемъ, надо и то сказать, еслибъ даже они и выиграли, мы отъ этого въ убыткѣ не были бы, пострадали бы одни свидѣтели, вотъ какъ въ дѣлѣ баронессы Кузингенъ… Дѣло это вѣдь тоже я велъ. Воспользовались мы тогда болѣзнью барона, да тѣмъ обстоятельствомъ, что его какія-то амурныя дѣла задержали въ Ниццѣ, и живо обдѣлали все, просто въ какія-нибудь три недѣли все было. кончено и баронесса со своимъ возлюбленнымъ обвѣнчана. Тогда только и опомнился баронъ… Туда, сюда — и вездѣ ему, конечно, говоритъ, что ничего не подѣлаете. Однако, какъ человѣкъ съ вѣсомъ и съ деньгами, ему удалось-таки намъ много непріятностей и хлопотъ надѣлать. Всю нашу тайную механику пытались вывернуть на изнанку, ну, кое-что удалось имъ доказать и двухъ свидѣтелей на поселеніе сослали, а все-таки, въ концѣ концовъ, баронъ никакого нравственнаго удовлетворенія не получилъ. Для расторженія брака его супруги со вторымъ мужемъ потребовалось столько хлопотъ, издержекъ и времени, что его жажда мести успѣла застыть, и, подумавъ хорошенько, онъ кончилъ тѣмъ, что, сорвавъ съ нея приличный кушъ, бросилъ все дѣло къ чорту. Пресмѣшныя, я вамъ скажу, у насъ оказіи случаются! Вѣдь такихъ людей, которые принимали бы въ серьезъ всю эту комедію, вотъ какъ вашъ Астафьевъ, напримѣръ, или вотъ какъ та барыня, у которой мы платье и шляпу должны были украсть, такихъ людей очень мало, потому-то я и говорю, что надо всегда стараться устраивать эти дѣла по согласію… Тогда никто не въ обидѣ по крайней мѣрѣ… Но при теперешнихъ порядкахъ достигнуть этого не всегда можно… Вотъ еслибъ коммиссія приняла его проектъ, указалъ Мальвинскій движеніемъ подбородка на Леопардова, ну, тогда конечно…

— Это о дозволеніи обвиненной сторонѣ вступать въ бракъ по истеченіи извѣстнаго числа лѣтъ? спросилъ Степановскій.

— Именно, именно! Онъ мнѣ читалъ этотъ проектъ. Ловко написано. я вамъ скажу. Объ упадкѣ нравственности, о пагубномъ вліяніи такой кары, какъ осужденіе на вѣчное безбрачіе, столько наговорено и такъ красно, что надо большую прозорливость, чтобъ усмотрѣть, къ чему именно все это клонится. Ну, меня, конечно, не проведешь, я вѣдь травленный волкъ, и тутъ же ему сказалъ: если, говорю, вашъ проектъ будетъ принятъ, число разводовъ умножится на Руси вдвое, а доходы ваши — вчетверо, потому что вы тогда и съ той и съ другой стороны будете брать дань и каждая эпитемія у васъ будетъ таксой обложена… Такъ ли я говорю? Смѣется. "Такъ, такъ, говоритъ, дураковъ въ нашемъ отечествѣ много, и долго еще будутъ платить тысячи за то, что выѣденнаго яйца не стоить… Почему же, говоритъ, не брать эти тысячи, когда тебѣ ихъ на блюдѣ подносятъ, да еще чуть ли не съ земными поклонами? Да и я тоже скажу, почему не брать…

— Конечно, конечно, отвѣчалъ разсѣянно Степановскій.

Долго еще распространялся Мальвинскій, но молодой адвокатъ совсѣмъ пересталъ его слушать. Онъ припоминалъ подробности сегодняшняго засѣданія, такъ благополучно оконченнаго, по мнѣнію его друзей и совѣтчиковъ, и спрашивалъ себя, почему ему такъ трудно отдѣлаться отъ сквернаго впечатлѣнія, навѣяннаго на немъ этимъ засѣданіемъ. Оно даже лишило его аппетита: за обѣдомъ онъ почти ничего не ѣдъ и только пилъ, чтобы развеселиться и забыть; но нервы его были въ такомъ возбужденіи, что самыя крѣпкія вина не производили желаемаго дѣйствія и все та же тяжесть давила ему сердце. Почему это? Потому ли, что онъ еще новичокъ въ дѣлахъ подобнаго рода, или потому, что, какъ человѣкъ болѣе современной формаціи, чѣмъ Ласточкинъ, Леопардовъ и имъ подобные, ему труднѣе отрѣшиться отъ извѣстныхъ воззрѣній и предразсудковъ? Чортъ знаетъ! Но только вся эта процедура со свидѣтелями завѣдомо-фальшивыми, цѣлующими крестъ и евангеліе въ подтвержденіе фактовъ завѣдомо ложныхъ, а также яростное негодованіе несчастной жертвы всей этой ловко сплетенной интриги, взгляды полные угрозъ и презрѣнія, которыми Астафьевъ обдавалъ его, выслушивая обвиненіе, все это вышло гораздо трагичнѣе, чѣмъ онъ ожидалъ.

И напрасно представлялъ онъ себѣ всевозможные резоны, придоминалъ многочисленные случаи изъ своей практики, въ которыхъ ему приходилось выступать противъ истины, защищать людей, въ невиновности которыхъ онъ далеко не былъ убѣжденъ, какой-то внутренній голосъ ни на минуту не переставалъ кричать въ немъ, что все это еще не то, что та мерзость, которую онъ совершилъ сегодня, какая-то особенная мерзость, и что съ нею будетъ гораздо труднѣе примириться, чѣмъ съ прочими.

У него въ особенности остался въ памяти тотъ моментъ, когда, доказывая развратныя накдонности отвѣтчика, онъ коснулся такъ-называемыхъ косвенныхъ уликъ и мимоходомъ проѣхался на счетъ той молодой и красивой особы, съ которой такой-то видѣлъ Астафьева прогуливающагося по парку, другіе встрѣчали его на улицѣ, третьи — въ его квартирѣ. Въ ловко запутанной рѣчи упоминалось, вскользь о ночныхъ прогулкахъ по глухимъ переулкамъ, подъ предлогомъ проводовъ до дому, гдѣ жила особа, о долгихъ бесѣдахъ подъ навѣсомъ крыльца, о продолжительныхъ остановкахъ передъ ея прилавкомъ и всегда, будто бы, въ такое время, когда особа была одна.

Говорилось вообще, имя Насти ни разу не упоминалось, но личность хорошенькой племянницы купца Олухова сквозила такъ прозрачно, сквозь искусно напущенный Степановскимъ туманъ, что ее нельзя было не узнать.

Всѣ эти ловко подтасованные факты довершались ехиднымъ намекомъ на то, по-истинѣ печальное, обстоятельство, что при г. Астафьевѣ воспитывается дочь девяти лѣтъ, которую мать лишена счастья видѣть, даже изрѣдка. И наконецъ, въ заключеніе, повѣренный истицы просилъ судъ допросить подъ присягой такихъ-то и такихъ-то свидѣтелей.

Когда Степановскій дошелъ мысленно до этого мѣста въ своей рѣчи и вспомнилъ какъ поблѣднѣлъ Астафьевъ и какъ сверкнули у него глаза, ему опять сдѣлалось точно такъ же жутко, какъ въ той высокой мрачной комнатѣ, передъ столомъ за которымъ возсѣдали члены въ длинныхъ одеждахъ съ широкими рукавами и въ двухъ шагахъ отъ того человѣка, на котораго онъ такъ нагло и ловко вралъ.

— Онъ можетъ начать встрѣчный искъ, какъ вы полагаете?

Вопросъ этотъ свалился на Мальвинскаго ни къ селу, ни къ городу, среди какого-то курьезнаго разсказа изъ его практики, но почтенный Ѳедоръ Николаевичъ тотчасъ же понялъ, о комъ говоритъ Степановскій, и отвѣчалъ, что, во-первыхъ, дѣло будетъ кончено прежде, чѣмъ г. Астафьевъ рѣшится на что-нибудь, и, во-вторыхъ, вести процессъ противъ свидѣтелей вызванныхъ консисторіей для него будетъ весьма и весьма трудно, — нѣтъ у него ни денегъ, ни связей, ни пронырства…

— Ну, что онъ можетъ подѣлать, подумайте только?

И прислушиваясь къ шуму, говору, смѣху и звону шпоръ, которые раздавались въ сосѣдней комнатѣ все громче и громче, Мальвинскій началъ грузно приподниматься съ кресла. Въ эту минуту раэдались первые аккорды знакомаго вальса.

— Молодежь-то наша ужь за дѣло принялась… Пойти посмотрѣть, чай ужь и мои пріѣхали.

У дверей онъ повернулся къ слѣдовавшему за нимъ Степановскому.

— Что, и вамъ видно не терпится, хочется въ плясъ пуститься? Попляшите, батинька, попляшите, — дѣло хорошее.

Но Степановскій взглянулъ на часы и объявилъ, что ему надо сейчасъ ѣхать.

— Я обѣщалъ г. Таманскому быть у него въ девять часовъ. Его превосходительство очень интересуется сегодняшнимъ засѣданіемъ.

— Правда, правда. Онъ вчера и ко мнѣ заѣзжалъ, я совсѣмъ забылъ вамъ сказать… И уморилъ же онъ меня своими распросами, просто до сихъ поръ вспомнить не могу безъ смѣха! Присталъ, скажи я ему по совѣсти, настоящая та лавочница, которую вы приплели къ дѣлу, или поддѣльная?.. Ну, вы понимаете въ какомъ смыслѣ?.. Я ему говорю: да вамъ-то какое дѣло, ваше превосходительство? Ужь если на ней рѣшеніе будетъ основано, то конечно она настоящая…

— Да вѣдь рѣшеніе вовсе не на ней будетъ основано, — прервалъ его Степановскій.

— Знаю я, батенька, отлично знаю! Самъ же я совѣтовалъ, помимо главнаго факта, побольше косвенныхъ уликъ набрать. Но какая-же надобность съ такими господами, какъ его превосходительство, откровенничать, скажите на милость? Вотъ, его ужь и насчетъ лавочницы совѣсть начинаетъ пробирать, а что еслибъ онъ все зналъ, подумайте только?

V.

— Ты въ которомъ часу вернешься, папа?

— Не знаю, не знаю, дѣвочка, можетъ-быть къ обѣду… Впрочемъ, ты меня не жди… Заказала ты себѣ кушать?

— Заказала… А до какого мѣста мнѣ изъ географіи выучить?

— Сколько хочешь, голубчикъ. Конечно, чѣмъ больше, тѣмъ лучше… Гдѣ моя шапка?

Шапка Николая Ивановича лежала на окнѣ въ столовой; подъ нею были какія-то бумаги, а потому Марина побоялась прибрать ее въ щкафъ. Аня это знала, но ей хотѣлось, чтобъ отецъ забылъ о шапкѣ, забылъ, что ему нужно выйти, и остался бы дома.

— А изъ грамматики сколько выучить, папа? Тамъ есть одно мѣсто, которое я не понимаю… Вотъ я тебѣ покажу… о возвратныхъ глаголахъ…

— О возвратныхъ глаголахъ?.. Да куда же шапка моя дѣвалась?.. Я сунулъ ее вчера куда-то съ бумагами. Марина прибрала вѣрно… Марина!

Хитрость не удалась, пришлось покориться.

— Твоя шапка въ столовой, папа, на окнѣ, печально объявила дѣвочка.

— Что-жь ты не скажешь? А я-то ищу!.. Дай мнѣ ее скорѣе…

Озабоченно сдвигая брови, онъ торопливо пересмотрѣлъ бумаги, сунулъ ихъ въ боковой карманъ и началъ поспѣшно надѣвать шубу, которую Аня подавала ему, подымаясь на цыпочки, чтобы достать руками до его плечъ.

— Ну, прощай, моя дѣвочка… Да пусти же, пусти! Задушила совсѣмъ. Экая цѣпкая! говорилъ онъ съ улыбкой, отбиваясь отъ ея ласкъ.

Но улыбка была натянутая, а въ глазахъ стояла все та же разсѣянность. Аня отлично это замѣчала. Она такъ хорошо изучила физіономію своего отца, что онъ всякаго бы могъ надуть, но только не ее

— Если Григорьевъ придетъ, скажи, чтобъ онъ меня не ждалъ, сказалъ Николай Ивановичъ, спускаясь съ лѣстницы, я самъ къ нему зайду.

— Когда?

— Прямо изъ департзмента.

— А какъ же ты сказалъ, что можетъ-быть придешь къ обѣду?..

Голосъ дѣвочки дрогнулъ и оборвался. Но отецъ ея ничего не разслышалъ. Онъ былъ уже винау и брался за ручку двери въ сѣни, когда Аня заставила его снова оглянуться на верхъ.

— Папа!

Она перевѣшивалась черезъ перила верхней площадки, пытаясь взглянуть на него еще разъ. Въ другое время Николай Ивановичъ непремѣнно обратилъ бы вниманіе на тоску, выражавшуюся въ милыхъ сѣрыхъ глазкахъ, любовно устремленныхъ на него, и вернулся бы назадъ, чтобы разцѣловать свою дѣвочку, но сегодня онъ былъ такъ озабоченъ, что приставанія Ани только раздражали его.

— Что тебѣ еще? спросилъ онъ довольно нетерпѣливо.

— Папа, я лучше скажу Григорьеву, чтобы онъ подождалъ, да? проговорила она дрожащимъ отъ сдержанныхъ рыданій голосомъ. Ты можетъ-быть, вернешься къ обѣду?

— Дѣлай такъ. какъ я тебѣ сказалъ, дѣвочка, и не задерживай меня ради Бога! У меня дѣла, я не могу опаздывать.

Дверь шумно за нимъ захлопнулась. Аня постояла еще съ минуту на площадкѣ и медленною походкой вернулась назадъ.

Въ маленькихъ, свѣтлыхъ отъ бѣлаго морознаго дня, комнатахъ было совсѣмъ тихо. Пока Аня провожала отца, Марина прибрала столовую и такъ чисто, что нигдѣ ни пылинки, ни соринки. На столикѣ у окна были разложены въ большомъ порядкѣ книги, тетради, все, что нужно для ученія. Даже Анины игрушки въ углу, всегда раскиданныя и кое-какъ наставленныя одна на другую, представляли изъ себя приличный видъ; сервизъ и кухня красовались въ большомъ порядкѣ на миніатюрномъ комодикѣ, который Алена Петровна подарила своей маленькой пріятельницѣ въ имянины 9-го сентября; Цецилія, большая кукла въ розовомъ платьѣ, лежала на кукольной кровати, со сложенными на таліи лайковыми ручками, а другая, Бебинька, сидѣла на опрокинутомъ ящикѣ отъ сигаръ, въ томъ же самомъ положеніи, къ которомъ Аня посадила ее недѣлю назадъ. Обѣ куклы смотрѣли на Аню своими глупыми, фарфоровыми глазами, какъ будто спрашивая: «почему она такъ давно съ ними не играетъ».

Но Аня даже и не взглянула на нихъ, проходя въ кабинетъ отца. На столикѣ, у дивана, служившаго Николаю Ивановичу кроватью, лежала развернутая книжка Отечественныхъ Записокъ. Онъ вѣрно всю ночь ее читалъ. Марина говорила сегодня утромъ, что свѣчка вся догорѣла, надо новую вставить.

Аня взяла журналъ и начала его перелистывать. На первой страницѣ были стихи, коротенькіе и такіе звучные, что она ихъ тотчасъ же выучила наизусть. Но стихи были ужасно грустные: въ нихъ говорилось о мертвецахъ, которыхъ никто и ничего не разбудитъ, никогда, — ни щебетанье птичекъ, ни ароматъ цвѣтовъ, ни стоны, ни слезы надъ ихъ могилами… Говорилось о томъ, что теперь на нихъ могутъ клеветать, оскорблять ихъ память, но они не встанутъ, чтобы защищаться, чтобы заступиться за тѣхъ, кого они любятъ…

Анѣ сдѣлалось еще тоскливѣе отъ этихъ стиховъ. Заложивъ рукой то мѣсто, на которомъ остановился ея отецъ, она начала перевертывать страницы книги одну за другой, надѣясь найти что-нибудь понятное и забавное, но ничего не нашла. Тогда оно положила ее на столъ и подошла къ окну. Морозъ подернулъ стекла красивыми бѣлыми узорами, на улицу ничего не было видно.

«Господи, какая скука!.. Надо сѣсть за уроки, выучить побольше новаго, повторить кое-что изъ стараго, можно также заняться калиграфіей, исписать въ переплетенной тетрадкѣ нѣсколько страницъ», твердилъ голосъ благоразумія. Ну, а потомъ? Вѣдь учиться дольше двухъ часовъ сряду такой маленькой дѣвочкѣ, какъ Аня, нельзя. Что-жь она будетъ дѣлать потомъ? И къ чему учиться? Все равно никто у нея не спроситъ урока… А когда она кончитъ, съ кѣмъ ей идти гулять?.. Ужь лучше не кончать… Что-то Настя теперь дѣлаетъ?

Аня начала считать, сколько дней онѣ не видались… «Ужасно много, даже сосчитать невозможно! Больше мѣсяца. Настя перестала ходить къ нимъ съ тѣхъ поръ, какъ папа былъ у Алены Петровны, а это случилось еще до Рождества. Анѣ очень памятенъ этотъ день; наканунѣ вечеромъ о. Александръ приходилъ къ нимъ и пока онъ говорилъ съ папой, Григорьевъ разсказывалъ Анѣ, какія видѣнія являлись ему въ облакахъ, когда онъ былъ маленькій… И вдругъ папа началъ такъ кричать на о. Александра, что Аня ужасно перепугалась, и Григорьевъ тоже, но потомъ все кончилось, ее уложили спать и она заснула прежде, чѣмъ батюшка ушелъ. На другое утро, за чаемъ, Николай Ивановичъ сказалъ своей дочкѣ:

— Спроси, пожалуйста, у Алены Петровны, могу я ее видѣть?

Аня въ одну минуту исполнила порученіе, стремглавъ слетѣла съ лѣстницы и такъ же быстро назадъ поднялась.

— Иди, иди, папочка! Она говоритъ: очень рада, милости просимъ! Да иди же, — повторила она, теребя его за рукавъ.

— Не таранти, успѣется.

И замѣтивъ, что она хочетъ слѣдовать за нимъ, Николай Ивановичъ сердито приказалъ ей оставаться дома. Ему надо было переговорить съ Аленой Петровной о такихъ вещахъ, которыя маленькія дѣвочки недолжны слышать.

По мнѣнію Ани, такихъ вещей было ужасно, ужасно много, больше, чѣмъ можно вытерпѣть.

Отецъ ея не оставался долго у Алены Петровны, не прошло и десяти минутъ, какъ голосъ его снова раздался внизу, въ сѣняхъ.

— Пусть лучше вовсе не приходитъ сюда, говорилъ Николай Ивановичъ майоршѣ, которая вышла провожать его до лѣстницы. Объясните ей это, пожалуйста.

— Не безпокойтесь, Николай Ивановичъ, она сама должна это понимать, отвѣчала Алена Петровна.

Только и слышала Аня изъ разговора своего отца съ хозяйкой; но когда Настя не пришла къ нимъ ни въ этотъ день, ни въ слѣдующій, ни послѣ, дѣвочка начала догадываться, что рѣчь шла именно объ ея пріятельницѣ.

— Алена Петровна, почему Настя къ намъ не приходитъ?

Майорша совсѣмъ растерялась отъ этого вопроса, но къ счастью, ее выручила Варварушка.

— А потому, милая барышня: что дяденька Кузьма Трофимовичъ ее приструнилъ. Полно ей таперича стрекозой по гостямъ летать, есть свой домъ, ну, и сиди въ немъ.

Аня смолчала, но объясненіе это не удовлетворило ее, и едва только Варварушка вышла изъ комнаты, какъ она снова заговорила про Настю.

— Если ея дядя такой злой и не пускаетъ ее къ намъ, ну, и тогда я къ ней пойду, — проговорила она нерѣшительно.

— Нельзя, Аничка, нельзя, — папаша будетъ сердиться.

— Да почему же, Алена Петровна? Развѣ онъ не любитъ больше Настю? Что она сдѣлала?

Но Алена Петровна такъ рѣшительно отказалась отвѣчать на эти вопросы и такъ убѣдительно просила Аню не говорить съ нею объ этомъ, что волей-неволей пришлось покориться.

„Ну, что-жь, я у папы спрошу“, рѣшила про себя Аня.

Но теперь и съ папой нельзя было говорить обо всемъ. Онъ совсѣмъ, совсѣмъ перемѣнился; съ нимъ всѣ боятся говорить. Прежда, при встрѣчахъ съ Аленой Петровной и съ другими, онъ всегда самъ начиналъ шутить и смѣяться, а теперь поклонится только и скорѣе идетъ дальше, большими шагами и не оглядываясь. Разговаривалъ Николай Ивановичъ только съ Григорьевымъ, а ей, Анѣ, какъ только-что она придетъ въ кабинетъ, сейчасъ: ступай, ступай, дѣвочка, намъ надо потолковать о дѣлѣ

А куда ей идти? Вѣдь не одинъ папа, а всѣ, рѣшительно всѣ, сдѣлались какіе-то странные и обращаются съ нею не такъ, какъ прежде. Прежде Алена Петровна съ Варварушкой радовались ея посѣщеніямъ, не знали, чѣмъ занять, чѣмъ угостить маленькую тостью, чтобъ ей не скучно у нихъ было, а теперь онѣ переглядываются между собой при ея появленіи и ни о чемъ не говорятъ, только все вздыхаютъ Аленѣ Петровнѣ не сидится на мѣсіѣ при Анѣ, — она безпрестанно то въ спальню ткнется, то въ темненькую… А Варварушка каждую минуту, каждую минуту выходитъ въ залецъ, даже и тогда, когда кофе у нея жарится или сливки кипятятся.

Совсѣмъ скучно стало къ нимъ ходить. Даже и въ церковь Алена Петровна не зоветъ больше съ собой Аню. Впрочемъ, Аня и сама теперь не хочетъ ходить ни къ обѣднѣ, ни ко всенощной. Ужь она ли не молилась, чтобы перестали мучить ея отца, чтобы Богъ заступился за него, чтобы Настя опять къ нимъ стала ходить и все была бы по-прежнему, ничего изъ этого не вышло, ровно ничего. Съ каждымъ днемъ у нихъ въ домѣ все хуже и хуже. „Если Богъ хочетъ ей во всемъ дѣлать наперекоръ, — ну, что-жь тогда?… Разумѣется, Онъ можетъ все сдѣлать съ такою маленькою дѣвочкой, какъ Аня, рѣшительно все. У Него цѣлые сонмы ангеловъ, громы и молніи Ему повинуются и все, все… Ему стоитъ только дунуть, чтобы стереть ее съ лица земли, какъ былинку, — думала Аня словами Фиклистьевны. Ну, и пусть“!

Сознаніе своего ничтожества не возбуждало въ ней духа смиренія и кротости, — нѣтъ, она съ каждымъ днемъ дѣлалась раздражительнѣе и злѣе… Вотъ какъ папа! Его тоже такъ обижаютъ, ему такъ больно дѣлаютъ, что онъ всѣхъ ненавидитъ. Онъ самъ въ этомъ сознавался Григорьеву, Аня слышала. Она также слышала, какъ онъ сказалъ: „а къ нимъ я даже и ненависти не могу питать, ужь слишкомъ презираю“!

Они — это мама и тотъ г. Таманскій, на котораго мама промѣняла папу и Аню.

Причинъ, побудившихъ Марью Алексѣевну такъ поступить, Аня не могла понимать, но самый фактъ этого промѣна совершился въ ея глазахъ; она помнила, какъ поблѣднѣлъ и измѣнился въ лицѣ ея отецъ, когда вернувшись ночью отъ Мирновыхъ, они не застали маму дома и Паша объявила имъ, что барыня совсѣмъ уѣхала. Она помнила также и то, какъ долго тосковалъ онъ потомъ. Ужь потому не могла Аня забыть этой тоски, что ни на комъ не отражалась она такъ чувствительно, какъ на ней. Точно также какъ и теперь Николай Ивановичъ сидѣлъ по цѣлымъ часамъ задумавшись такъ глубоко, что ничего не слышалъ и не видѣлъ изъ того, что происходило вокругъ него, отвѣчалъ разсѣянно или вовсе не отвѣчалъ на ея вопросы, занимался съ нею безъ всякой охоты, не радовался ея радостямъ, не принималъ участія ни въ чемъ, что интересовало, печалило или смѣшило его дѣвочку. Иногда онъ спрашивалъ, не нужно ли ей того-то или того, съ кѣмъ она видѣлась, что дѣлала безъ него; но когда Аня принималась ему все это разсказывать, у него по глазамъ было видно, что онъ не вслушивается въ ея слова и только притворяется, что ему весело съ нею болтать.

Благодаря разсказамъ Паши, Аня знала про свою мать, что у нея всего, всего много, красивые наряды, коляски, кареты, что ей очень хорошо живется, однимъ словомъ, и что она сдѣлала много непріятностей папѣ. Теперь она опять начала ему дѣлать непріятности и такія, что „можно съ ума сойти“!

Это самъ папа недавно сказалъ Григорьеву.

Сначала папа не вѣрилъ, чтобъ она была такая злая и безсовѣстная. Онъ спрашивалъ у своего пріятеля: „можно-ли было предвидѣть, что они рѣшатся на такую мерзость“? А потомъ онъ прибавилъ: „мнѣ легче видѣть мою дѣвочку мертвою, чѣмъ отдать ее такимъ дурнымъ людямъ“.

Множество отрывковъ фразъ въ родѣ этихъ слышала Аня, множество смутныхъ и мрачныхъ представленій вызывали они въ пытливомъ умѣ скучающей дѣвочки.

Въ кухнѣ стукнула тяжелая дверь на блокѣ. Аня начала прислушиваться. Это Варварушка пришла за чѣмъ-то къ Маринѣ.

— Не можете ли вы, Марина Тимоѳеевна, вашей мельницы намъ на часокъ одолжить? Въ нашей жернова притупились, — не мелитъ мелко, да и все тутъ, что хочешь съ ней дѣлай!.. Ужь который день собираюсь къ точильщику сходить, да барыню нельзя одну оставить… Съ тѣхъ поръ, какъ пошли этта у насъ непріятности черезъ Николая Ивановича…

— Возьмите мельницу, вонъ на полочкѣ, за кофейникомъ стоитъ, — прервала ее угрюмая Аришкина мать.

— Нашла, нашла, благодаримъ покорно.

Помолчали. Но посѣтительница была не изъ таковскихъ, чтобъ уйти, не наболтавши съ три короба. Черезъ минуту Аня снова услышала ея голосъ:

— Вамъ, можетъ-быть, самимъ нужно? Такъ я обожду, пожалуй.

— Даютъ, такъ значитъ не нужно.

— То-то же. Вѣдь у меня барыня на этотъ счетъ покладистая, имъ все едино, что чай, что кофе… А ужь особливо таперича, при ихнемъ разстройствѣ… Вы не повѣрите, Марина Тимоѳеевна, въ какой они были сегодня отчаянности, инда жалко стало смотрѣть! „Вы бы, сударыня, говорю, въ храмъ Божій сходили, а тамъ къ батюшкѣ бы зашли, вотъ и успокоились бы“. Послушалась моего глупаго совѣта, помолилась и полегче какъ будто стало, чайку попросила, вернумшись отъ обѣдни. Я имъ самоварчикъ подала, а сама въ булочную за сухарями махнула, да вотъ мимоходомъ и зашла къ вамъ за мельницей.

— Какъ же вы это такъ и пойдете съ мельницей въ булочную? — иронически усмѣхнулась Марина.

— И впрямь! Вѣдь вотъ память-то, проcти Господи, точно у оглашенной какой! Да и не мудрено при нашемъ разстройствѣ…

У Марины лопнуло, наконецъ, всякое терпѣніе.

— Да что случилось-то? Какое такое у васъ разстройстѣо? Ужь говорили бы прямо лучше, чѣмъ обиняками-то подъѣзжать! Вѣрно сплетни какія-нибудь новыя про нашего барина вывели?

Варварушка только этого и ждала, чтобы разсыпаться въ подробностяхъ. Встрѣтилась ей вчера вечеромъ сестрица участвоваго надзирателя, Марья Ивановна, неподалеку отъ лавки Кузьмы Трофимовича, и пошли у нихъ разговоры. „Предупредите, говоритъ, вашу барыню, что братецъ мой о ней бумагу получилъ. Предписывается ему въ той бумагѣ отъ начальства про всѣхъ донести, и про Алену Петровну, и про Варварушку, а также про Настю лавочницу, и про ея дядю, и про мальчика, что у нихъ служитъ въ лавкѣ“… Про васъ тоже прописано, Марина Тимоѳеевна, ей Богу, право! Марья Ивановна говоритъ, что сама ваше имя на той бумагѣ читала. Такъ и прописано, говоритъ, крестьянская дѣвица Марина Тимоѳеева, что находится у того Астафьева въ услуженіи… Вотъ они дѣла-то какія! Не думаетъ человѣкъ, не гадаетъ и вдругъ откуда ни возьмись бѣда на него…

— Да что про насъ доносить-то?

— Про все, значитъ. Какъ кто живетъ, съ кѣмъ водится, что думаетъ, — ну, все однимъ словомъ.

— Кто же межетъ знать про человѣка, что онъ думаетъ?

— Ужь я тамъ не знаю, но только мнѣ вотъ точно такими словами Марья Ивановна передавала. „И скажите, говоритъ, все это вашей барынѣ, чтобы готовилась, значить, отвѣтъ держать. Мы, говоритъ, не то, чтобы пужать ихъ хотѣли, а больше ничего, какъ памятуя завсегда ихнюю хлѣбъ-соль еще при жизни покойника, всячески предупредить ихъ желаемъ“. Все по дѣлу вашего барина съ ихней супругой, Марина Тимоѳеевна! Допросъ, слышь, всѣмъ будетъ, подъ присягой, надъ крестомъ и евангеліемъ, значитъ. Ужь тутъ ничего утаить нельзя, ни Боже мой! Намеднись Феклистьевна какъ страшно про эту самую присягу разсказывала, ажно всѣмъ намъ жутко стало! „Былъ, говорилъ, такой купецъ въ Кіевѣ, который захотѣлъ утаить правду, да въ свою пользу показывать, такъ его тутъ-же на мѣстѣ и поразило… Поднялъ руку для клятвы-то, а опустить ее ужь и не можетъ. Такъ всю жисть съ поднятой рукой и ходилъ, пока не отсохла и сама не отвалилась…“ Вотъ оно что значитъ присяга-то! распространялась Варварушка.

Много видовъ видала на своемъ вѣку Аришкина мать и во всемъ могла назваться бабой твердой, но и ее извѣстіе о присягѣ такъ огорошило въ первую минуту, что она выпуча глаза смотрѣла на разскащицу, ни единымъ звукомъ не прерывая ее. А та между тѣмъ продолжала:

— Ужь барыня убивалась, убивалась… Я говорю, „да вы, сударыня, не извольте ужь такъ отчаяваться. Если ужь дойдетъ до того, покажемъ на Николая Ивановича все, что про него знаемъ, а что намъ неизвѣстно, говорю, того и самъ царь не можетъ съ насъ взыскивать…“

— Тише вы тутъ! опомнилась наконецъ Марина, чего раскудахтались, словно на базарѣ?… Еще барышня услышитъ, пожалуй… Ну, васъ совсѣмъ съ вашими дурацкими розсказнями!… Берите мельницу, да отправляйтесь съ Богомъ.

Варварушка разобидѣлась.

— Да чего вы расфорсились-то? Съ какихъ это капиталовъ, скажите на милость?… Уйду, не безпокойтесь… И мельницы вашей не нужно, свою починимъ Богъ дастъ. Очень лестно такимъ, какъ вы, обязываться, нечего сказать. Барышня ваша… герцогиня какая, нельзя ужь и слова сказать… Вотъ какъ посадятъ ея папеньку въ острогъ, да сошлютъ въ Сибирь, вотъ тогда…

Ей не дали договорить. Марина вспомнила старину и такъ стремительно двинулась на нее съ поднятымъ ухватомъ, что наперстница майорши Побѣдашъ въ одно мгновеніе вылетѣла изъ кухни.

Но Аришкина мать разошлась не на шутку и долго не могла угомониться.

— Проваливай, чортова кукла! продолжала она ругаться даже и тогда, когда посѣтительница скрылась и не могла ее слышать.

Давно ужь не кричала такъ звонко Аришкина мать, съ тѣхъ поръ, какъ пьяная съ утра до вечера съ голоду и горя она буянила на томъ дворѣ, гдѣ дочь ея познакомилась съ Аней, Изо всѣхъ силъ захлопнула она дверь въ сѣни и накинула большой желѣзный крюкъ на петлю. Но и этого ей показалось мало и она два раза повернула ключъ въ замкѣ, чего никогда не дѣлала, даже запираясь на ночь.

Благодаря этой вознѣ съ дверью, да громкой ругани, у Марины отлегло отъ сердца, а когда она обернулась и увидѣла Аню, вся ярость перешла въ состраданіе и жалость.

Дѣвочка стояла на порогѣ кухни, вся блѣдная, съ широко раскрытыми глазами, задыхаясь отъ волненія.

— Барышня, что съ вами?… Да вы не слушайте эту вѣдьму, брешетъ она все… Ей Богу, брешетъ!… Вамъ бы водицы выпить… О, чтобъ разорвало бы ее проклятую! Присядьте, барышня, ишь какъ ручки-то трясутся у васъ… Одно жаль, что не огрѣла я ее ухватомъ-то, шельму эдакую! Стоилобы, ей-Богу, стоило бы!

Аня выпила воды, сѣла на скамеечку и громко разрыдалась.

— Поплачьте, поплачьте, баришня, вамъ полегчаетъ отъ слезъ-то!… Принесетъ же съ утра такую анафему! На весь день разстройство. ворчала растерявшаяся баба, снова принимаясь за свою стряпню и посматривая искоса на плачущую дѣвочку. Да вы ей не вѣрьте. барышня, право же, она все вретъ, ей Богу, вретъ! пыталась она ее утѣшить.

Но Аня не утѣшалась.

— Я знаю, что она вретъ, но только… какъ она смѣетъ такъ говорить про моего папу! Господи, какъ она смѣетъ! всхлипывала Аня. И какъ это Богъ позвляетъ такъ обижать людей!…

---

Еслибы Варварушка могла предвидѣть то, что будетъ пррисходить въ маленькой гостиной ея хозяйки во время ея отсутствія, она не стала-бы терять времени на руготню съ кухаркой Астафьева, да на пустую болтовню съ булочницей, а осталась бы лучше дома; но она не могла этого знать и на цѣлый часъ оставила свою барыню одну.

Алена Петровна вернулась изъ церкви много покойнѣе и веселѣе, чѣмъ туда пошла. Молитва и бесѣда съ о. Александромъ всегда производили на нее благотворное дѣйствіе. Вотъ и теперь, чтобъ окончательно ее успокоить, батюшка обѣщалъ зайти къ ней вечеркомъ и обо всемъ перетолковать.

Отправивъ свою единственную прислугу за сухарями, Алена Петровна сѣла передъ самоваромъ и начала заваривать чай, но едва успѣла она отвернуть кранъ надъ чайникомъ, какъ по галерейкѣ раздались поспѣшные шаги, а затѣмъ кто-то, не позвонивши и привычною рукой, отворилъ дверь въ прихожую.

— Кто тамъ? спросила майорша, довольно тревожно заглядывая въ растворенную дверь. „Если кто-нибудь чужой, какже безъ Варварушки“? подумала она при этомъ.

Это былъ не чужой, передъ ней стояла Настя.

Еслибы въ комнатѣ не было такъ свѣтло, да еслибы птицы такъ веселе не трещали, да Амишка не бросилась бы съ такимъ радостнымъ лаемъ на встрѣчу посѣтительницы, Алена Петровна приняла бы то, что стояло въ дверяхъ зальца, пугливо озираясь по сторонамъ, не за Настю, а за ея призракъ, такъ измѣнилась она съ тѣхъ поръ, какъ онѣ не видались.

— Вотъ, пришла къ вамъ, Алена Петровна, надо переговорить по одному дѣлу, глухо проговорила дѣвушка, не переставая озираться по сторонамъ. Варварушки нѣтъ? Мнѣ надо съ вами вдвоемъ…

— Варварушки нѣтъ, я одна во всемъ домѣ… Да подойди же, голубушка, садись вотъ сюда. Что съ тобой? Нездорова какъ будто бы?

Алена Петровна ласково притянула ее за руку и посадила рядомъ съ собой на диванъ.

— Какая ты холодная! Выпей чашечку чаю, согрѣйся.

— Ничего, Алена Петровна, морозъ вѣдь сегодня, а я такъ…

Она окицула разсѣяннымъ взглядомъ свое платье изъ какой то легкой шерстяной матеріи и, странно усмѣхнувшись, подняла пытливые глаза на хозяйку.

У Алены Петровны заныло сердце отъ этого взгляда и отъ этой улыбки; такая жалкая показалась ей Настя, ну, вотъ, точь-въ-точь какъ бывало пятнадцать лѣтъ тому назадъ, когда она прибѣгала трехлѣтнею дѣвчоночкой искать у майорши убѣжища отъ буянившаго отца.

— Ну, развѣ такъ можно, въ одномъ платьѣ? Зачѣмъ же ты шубку не надѣла?

Настя молча опустила голову.

— Хоть платочекъ-тосними, здѣсь жарко вѣдь…

Но Настя испуганно схватилась обѣими руками за голову.

— Нѣтъ, нѣтъ, Алена Петровна, онъ мнѣ не мѣшаетъ… Не обращайте вниманіе, что я въ такомъ разстройствѣ, Алена Петровна, это пройдеть, но только я право не знаю, какъ мнѣ теперь быть… Если вы отъ меня откажетесь., ну, къ кому же мнѣ идти? Вы сами знаете, у меня никого нѣтъ на свѣтѣ, а васъ маменька моя покойница передъ смертью… просила… ,

— Опять вѣрно съ дядей повздорила?

— Я не могу больше у него жить, Алена Петровна!… Я не мо…

Она такъ сильно стиснула губы, что рыданія, поднявшіяся было къ горлу. снова тяжелымъ камнемъ сдавили ей грудь.

— Да куда же ты пойдешь, Настенька? печально спросила майорша, снимая чайникъ съ самовара и накрывая его садфеткой.

Отвѣта не послѣдовало.

— Охъ ты моя горемышная! вздохнула Алена Петровна. Не легко тебѣ, знаю я это, да ничего не подѣлаешь, потому что все-таки онъ тебѣ дядя и нѣтъ у тебя другой родни, кромѣ его. Намеднись мы вмѣстѣ изъ церкви шли, такъ ужь онъ печалился, печалился: острамила, будто, ты его, да опозорила… Чѣмъ же она виновата, Кузьма Трофимычъ? говорю. Разсудите-ка сами хорошенько? Вѣдь если, такъ сказать, ничего особенно худаго она не сдѣлала, какъ всѣ молодые люди, такъ и она.. Ну, а онъ все свое: на другихъ не указываютъ, говоритъ, а только на нее одну. И какъ мнѣ это обидно, Алена Петровна, при моемъ положеніи, вы этого, говоритъ, и представить себѣ не можете!

На губахъ Насти проскользнула злая усмѣшка.

— Гдѣ же вамъ понять! Я и сама-то съ перваго разу… Ужь больно мерзко! прошептала она и снова смолкла.

Алена Петровна вышла въ другую комнату, вынеслаоттуда чашку и начала наливать чай. Настя ни на что не обращала вниманія; она сидѣла неподвижно, не подымая глазъ съ уголка салфетки, который безсознательно крутила между похолодѣвшими пальцами. На щекахъ ея пятнами вспыхивалъ румянецъ, губы судорожно передергивались.

— Изъ чего у васъ сегодня-то вышло? спросила майорша, ставя передъ нею налитую чашку съ чаемъ.

Дѣвушка встрепенулась.

— Сегодня? Да развѣ вы не знаете? Вамъ развѣ не приносили повѣстку?

— Ничего мнѣ не приносили Варварушка болтала что-то про Марью Ивановну, сестру участвоваго, знаешь? Будто она говорила, что насъ всѣхъ свидѣтелями по дѣлу Николая Ивановича съ его супругой вызываютъ, но тутъ, какъ нарочно право, (велико твое милосердіе, Царица Небесная, утѣшительница всѣхъ скорбящихъ!)… тутъ въ нашей церкви къ обѣднѣ ударили, вспомнила я, что сегодня заказная генеральши Полуектовой, и пошла помолиться. Ну, и утѣшилъ Господь Отецъ Александръ говоритъ: не сокрушайтесь и не страшитесь, Алена Петровна, никто какъ Богъ и судьбы его неисповѣдимы.

— Конечно, чего же вамъ-то страшиться? прервала ее раздражительно Настя. У васъ спросятъ: любовница я Николая Ивановича, вотъ и все…

Голосъ ея дрогнулъ и оборвалса. а лицо еще больше вспыхнуло.

— Вотъ и все, повторила она, снова опуская глаза на салфетку.

— Настя, что ты, Христосъ съ тобой! заволновалась майорша. Ну, можно ли такія страмныя слова говорить?… Господи, Царица Небесная, да развѣ я не знаю?… Господи, что ты? Что ты! Что Аничка, Николаю Ивановичу все едино… Онъ мнѣ еще прошлый разъ говорилъ, да я бы и сама не повѣрила, еслибъ мнѣ сказали, развѣ я тебя не знаю?

— Ну, да, вы знаете, и вы какъ честный человѣкъ такъ и скажете… Но вѣдь васъ не однѣхъ будутъ спрашивать, а развѣ у меня здѣсь мало враговъ? Да одинъ мой почтенный дядюшка чего стоитъ! А вѣдь ему тоже принесли повѣстку, его тоже спрашивать будутъ.

— Такъ неужто жь Кузьма Трофимычь?… Не грѣши, Настя, вѣдь онъ въ Бога вѣруетъ, усерднѣе его къ храму Господиему въ здѣшней мѣстности не найтить, это и батюшка говоритъ, и всѣ… Не станетъ Кузьма Трофимычъ такой страшный грѣхъ на душу брать.

— Вы думаете?

— Нѣтъ, голубка, какъ хочешь, а я не могу этому повѣрить!… Да онъ мнѣ еще намеднись говорилъ про тебя съ такимъ чувствомъ…

— Когда это намеднись? Третьяго дня, что ли? Послушайте-ка, что онъ теперь говоритъ!…

И вдругъ мѣняя тонъ: — Алена Петровна, голубушка моя? вскричала Настя, кидаясь съ плачемъ обнимать майоршу, вѣдь онъ что выдумалъ-то!… Еслибъ вы только знали!… Даже и сказать невозможно… Господи, Господи!… Ужъ онъ менясоблазнялъ, соблазнялъ и деньгами, и нарядами, а потомъ грозить зачалъ, выгоню говоритъ., какъ собаку, все отниму, въ одной рубашкѣ… Все равно, говоритъ, честь твоя дѣвическая потеряна…» Охъ, какъ тяжко! Голубушка вы моя, какъ тяжко!

Все это Настя проговорила прерывающимся отъ рыданій голосомъ, однако Алена Петровна поняла смыслъ ея безсвязной рѣчи и на лицѣ ея изобразился ужасъ.

— Настя, Настя, да неужели же?… Да что жь это такое? Царица Небесная! да что жь это такое? повторяла она, растерянно смотря на бившуюся у ея груди дѣвушку.

Но взрывъ отчаянія Насти длился не долго; она сдѣлала надъ собой усиліе, рыданія ея смолкли и когда, поднявъ голову съ плеча своей старой пріятельницы, она пристально на нее посмотрѣла, въ глазахъ ея сверкала рѣшимость и на губахъ опять показалась горькая усмѣшка,

— Да вы, можетъ-быть, думаете что я вру? проговорила она уже твердымъ голосомъ. Вѣдь святой челвѣкъ Кузьма Трофимычъ! Радѣтель до церкви, какъ можно! А посмотрите-ка, какъ этотъ благочестивый человѣкъ поступилъ со мной, когда я ему объявила, что лучше первому встрѣчному отдамся, чѣмъ ему… Полюбуйтесь-ка.

Она сдирнула съ головы платочекъ и указала на спутанные волосы, мѣстами слишніеся отъ запекшейся крови.

— Ахъ, ты Господи! Мать пресвятая Богородица! всплеснула руками Алена Петровна.

— Что жь, эдакъ-то лучше. На чистоту по крайней мѣрѣ проявился человѣкъ, какой онъ есть, безъ притворства, сказала Настя, снова надѣвая платочекъ на голову и вытирая лицо мокрое отъ слезъ.

— Господи, Господи! Что жь теперь, куда же ты пойдешь?

— Куда? повторила Настя, подымаясь съ мѣста и оправляя перемятое платье.

Она засмѣялась натянутынъ смѣхомъ.

— Вотъ пришла было къ вамъ, думала, вы мнѣ позволите пожить у васъ, пока не найду мѣста… Вѣдь вы знаете, что я не виновата, Алена Петровна, ну, вотъ я и думала…

И вопросительно взглянувъ на свою слушательницу, она начала запрятывать волосьи выбившіеся изъ-подъ платка. Руки ея замѣтно дрожали.

Алена Петровна окончательно растерялась.

— Да я бы рада душой, Настенька, но только сама ты подумай, послѣ всѣхъ этихъ-толковъ… Ну, разсуди сама хорошенько… Сегодня еще отецъ Александръ у меня спрашивалъ, видишься ли ты съ Николаемъ Ивановичемъ. «Что вы, батюшка, говорю, да они даже нигдѣ и не встрѣчались съ тѣхъ поръ…» И вдругъ ты поселишься жить у меня, а Николай Ивановичъ наверху, въ одномъ домѣ… На что жь это будетъ похоже, сама ты подумай?

Настя молчала. Опять появилась въ глазахъ ея та безумная пристальность, которая такъ испугала сегодня Алену Петровну при появленіи ея въ комнату.

— Потерпи, голубчикъ, что дѣлать!… Богъ милостивъ, онъ вразумитъ Кузьму Трофимовича… Кто знаетъ, можетъ онъ ужь и теперь раскаивается… Извѣстно ему, что ты ко мнѣ пошла? Нѣтъ?… Нуу видишь какъ отлично, продолжала майорша, истолковывая молчаніе дѣвушки въ самомъ выгодномъ смыслѣ для новаго соображенія мелькнувшаго у нея въ умѣ. — Кузьма Трофимовичъ можетъ-быть никогда и не догадается, что ты вышла изъ дому, онъ вѣдь въ лавкѣ сидитъ, а ты вѣрно задами сюда пришла?

Настя продолжала молчать и стоять истуканомъ.

Дверь изъ спальни тихо скрипнула и на порогѣ появилась Варварушка со связкой кренделей въ рукахъ.

— Что тебѣ, Варварушка? съ досадой обратилась къ ней хозяйка. Ну, чего тебѣ? Ты намъ не нужна, или себѣ. Иди…

Но еслибъ она повторила это приказаніе и третій, и четвертый разъ, ничего бы изъ этого не вышло. Развѣ Варварушкѣ можно было уйти, не узнавши, давно ли пришла Настя и для чего? При ея любознательности и привычкѣ принимать участіе во всѣхъ дѣлахъ, своей госпожи, это было положительно невозможно.

— Сахарныхъ сухарей нѣтъ, сударыня, а вотъ я вамъ бубличковъ принесла… Самые свѣжіе, при мнѣ отъ Филиппова привезли.

И обернувшись къ Настѣ, она скорчила удивленную мину.

— Настасья Арсентьевна! Я и не знала, что вы здѣсь… Какъ изволите поживать, моя красавица? Давно, давно вы насъ не навѣщали. Загордились совсѣмъ, видно новые друзья завелись…

— Ступай, ступай, Варварушка, настойчиво повторила майорша.

Но и Варварушка въ свою очередь возвысила голосъ:

— Что вы меня гоните, сударыня? Я не собачка, чтобъ меня гнать, сама уйду, огрызнулась она.

И, не трогаясь съ мѣста, она продолжала оглядывать съ ногъ до головы посѣтительницу сверкающими отъ любопытства глазами.

Настя, ни на кого не глядя, сдѣлала нѣсколько шаговъ по направленію къ двери въ прихожую. На губахъ ея такъ и застыла та смущенная усмѣшка, съ которой она объявила за минуту передъ тѣмъ, что пришла сюда въ надеждѣ найти пріютъ на время.

— Я пойду, Алена Петровна, глухо проговорила она, переступая порогъ прихожей.

Майорша была уже около нея, сильно взволнованная.

— Настюша, надѣнь хоть мою шубку!… Нельзя такъ, холодно вѣдь… Холодно сегодня, Варварушка?

— Морозъ, сударыня, да еще какой! Вонъ я въ шубѣ вышла, да и то застыла совсѣмъ… Неужтовы въ одномъ платьѣ, Настасья Арсентьевна? Ай-ай-ай! Какъ это можно, миленькая? покачивала головой Варварушка. Долго ли простудиться?

— Въ одномъ платьѣ, сокрушалась майорша. Ну, хоть платокъ… Варварушка, принеси скорѣе!… Да подойди же, Настя, куда ты?… Господи! Ну. вотъ хоть это надѣнь.

Но Настя не дождалась, чтобъ она стащила съ себя ватную кофточку, которую она хотѣла на нее надѣть.

— Ушла! уныло проговорила Алена Петровна, указывая вернувшейся съ теплымъ платкомъ служанкѣ на растворенную дверь въ сѣни.

Варварушка развела руками.

— Что-жь, сударыня, дѣлать! Не бѣжать же за нею на улицу… Мы сдѣлали все, что могли: вы ей шубку вашу предложили, я за платкомь побѣжала. Если таперича что и случится съ нею, мы въ отвѣтѣ не будемъ… Отойдите-ка отъ двери, сударыня, еще сами, Боже сохрани, простудитесь, вѣдь страсть какой морозъ, птица на лету падаетъ!

VI.

Степановскій сдержалъ слово, данное его превосходительству осенью: мартъ мѣсяцъ былъ еще только въ началѣ, а дѣло Марьи Алексѣевны приближалось къ концу.

Большой переполохъ подняло это дѣло въ той мѣстности, отдаленной отъ столичнаго шума и суеты, въ которую переселился Астафьевъ съ дочерью. Слезами, печалью и отчаяньемъ отозвалось оно на жителяхъ скромнаго домика майорши Побѣдашъ, большое разстройство причинило оно и самой хозяйкѣ; но, не взирая на удачу, нельзя сказать, чтобы въ противномъ лагерѣ всѣ безъ исключенія ликовали и съ одинаковымъ восторгомъ праздновали побѣду.

Радовалась Любовь Андреевна, у которой, благодаря обильному урожаю на бракоразводныя дѣла въ нынѣшнемъ году, новый домъ на Офицерской былъ окончательно отстроенъ, а квартира ея отдѣлана съ такимъ шикомъ, что всѣ кокотки ей завидовали и ставили въ примѣръ своимъ содержателямъ, Ласточкина.

Веселились на ея вечерахъ Таничка съ Сашенькой, въ костюмахъ, выписанныхъ прямо изъ Парижа, а брата ихъ Володю чаще прежняго привозили ночью домой въ такамъ безобразномъ видѣ, что Яковъ со швейцаромъ втаскивали его на верхъ по черной лѣстницѣ, чтобы папенька съ маменькой не увидѣли.

Благодарила Господа Бога ихъ почтенная маменька. Мечта ея осуществилась: супругъ ея положилъ таки, наконецъ, на ея имя изрядный капиталъ въ банкъ и такимъ образомъ избавился на время отъ кислыхъ минъ, вздоховъ и попрековъ своей законной половины.

Блаженствовала Лизанька Леопардова… Да и какъ было не блаженствовать: блестящій корнетъ, ухаживавшій за нею вторую зиму, узнавъ достовѣрно, до какой крупной цифры доходитъ состояніе дѣльца по бракоразводнымъ дѣламъ, предложилъ дѣвицѣ Леопардовой руку и сердце, клянясь при этомъ еле пробивающимися усиками и звонко гремящими шпорами, что онъ ее похититъ въ случаѣ сопротивленія родителей.

Потиралъ себѣ самодовольно руки добродушный толстякъ Мальвинскій, у котораго къ новому году благополучно разрѣшилось шесть крупныхъ дѣлъ, да столько же стояло на очереди къ Пасхѣ. Изъ такихъ дѣлъ онъ ни одного не предлагалъ уступить своему молодому коллегѣ, потомули что разочаровался въ ловкости и въ способностяхъ Степановскаго, или потому, что на него непріятно дѣйствовала раздражительность маленькаго адвоката. Какъ бы тамъ ни было, но почтннный Ѳедоръ Николаевичъ, кажется, махнулъ рукой на надежду найтя въ немъ надежнаго сподвижника и достойнаго преемника и совершенно пересталъ разсказывать ему забавные анекдоты изъ своей практики, — такимъ непріятнымъ слушателемъ, желчнымъ и суровымъ, оказывался Степановскій.

Дѣло въ томъ, что у него были вѣскія причины злиться и раздражаться. Давно ужь началъ онъ подозрѣвать, что крупно промахнулся, заключая условіе съ Дмитріемъ Николаевичемъ, въ силу котораго онъ взялъ на себя кончить бракоразводное дѣло г-жи Астафьевой за двадцать пять тысячъ рублей. Теперь оказывалесь, что изъ этой суммы ему, Степановскому, останется самая малость, какихъ-нибудь рублей триста, не больше. Остальное же частью уже перешло, а частью имѣетъ перейти въ карманы Ласточкина, Леопардова и Мальвинскаго.

Принимаясь, по совѣту этого послѣдняго, за дѣло Марьи Алексѣевны, у Степановскаго были совершенно другіе разсчеты. Не говоря уже о Мальвинскомъ, который, взявъ на себя самую дорогую и щекотливую часть дѣла, а именно отысканіе свидѣтелей и торгъ съ ними, назначилъ сумму въ пять разъ меньше той, которую онъ стребовалъ впослѣдствіи, Степановскій обращался и къ другимъ знающимъ людямъ за указаніями, да и, наконецъ, сами дѣльцы, Леопардовъ и Ласточкинъ, дозволили ему слегка пощупать себя на этотъ счетъ. Изъ всѣхъ собранныхъ справокъ, а также изъ подхваченныхъ на лету цифръ и намековъ выходило, что изъ полученной отъ Таланскаго суммы останется больше половины и вдругъ такой сюрпризъ — триста рублей!

Когда Степановскій вспоминалъ все, что ему пришлось вынести за эти триста рублей, у него во рту дѣлалось горько отъ прилива желчи, поднимавшейся къ горлу. Кажется, не было такой гадости и каверзы, которая не была бы пущена въ ходъ, чтобъ окончательно сбить его съ толку, спутать всѣ его разсчеты, комбинаціи и планы. У свидѣтелей передъ самой присягой внезапно пробуждалась совѣсть, у Леопардова за полчаса до засѣданія начинались припадки сердцебіенія, Ласточкина по важнымъ дѣламъ вызывали на хуторъ именно въ ту минуту, когда безъ него чортъ знаетъ что могло произойти… А тутъ еще неожиданныя нападенія каявшихся въ потворствѣ блюстителей общественнаго порядка, которые лѣзли съ глухими угрозами и таинственными намеками, не говоря ужь о самой жертвѣ всей этой облавы, объ Астафьевѣ, который пользовался каждымъ удобнымъ случаемъ, чтобъ осыпать адвоката свеей жены нестерпимыми оскорбленіями.

Въ бѣшенствѣ, внѣ себя отъ досады и безсильной злобы, Степановскій кидался за поддержкой и совѣтомъ къ Мальвинскому. И надо отдать справедливость почтенному Ѳедору Николаевичу: никогда не отказывалъ онъ ни въ томъ, ни въ другомъ своему молодому товарищу, всегда выказывалъ онъ самое теплое участіе къ его печалямъ; но вмѣстѣ съ тѣмъ толстякъ доказывалъ ему, какъ дважды два четыре, что если не поступиться еще двумя-тремя тысячами или больше, смотря по обстоятельствамъ, все дѣло полетитъ къ черту.

— Ужь нельзя иначе, что прикажете дѣлать? повторялъ онъ, кивая головой и широко разводя руками.

Онъ также наставлялъ его, какъ именнодавать, кому, по сколько и какимъ способомъ, до тонкости изучилъ Ѳедоръ Николаевичъ нравы и обычаи этихъ господъ…

— Не даромъ же я съ ними двадцать второй годъ хоровожусь, замѣчалъ онъ съ усмѣшкой.

Молодой адвокатъ неистовствовалъ, топалъ ногами, билъ себя кулаками въ грудь и клялся самыми страшными клятвами бросить имъ всѣ деньги, взятыя у Таманскаго, въ рожу, выругать ихъ мошенниками и отказаться отъ дѣла

— Пусть орудуютъ безъ меня какъ знаютъ!

— Что-жь, батенька, имъ такія слова выслушивать не въ рѣдкость! Вы ихъ мошенниками, а они васъ дуракомъ обзовутъ. Деньги же ваши они прикарманятъ и, сорвавши еще малую толику съ Таманскаго, безъ адвоката дѣло кончатъ.

— Прекратите. Но вѣдь я все разскажу Дмитрію Николаевичу, все! Я покажу ему мои счеты… У меня нѣтъ росписокъ отъ этихъ мазуриковъ, но это все равно, онъ мнѣ повѣритъ и на слово. А какъ вы думаете, что въ настоящее время больше интересуетъ Таманскаго: открыть мошенничества Ласточкиныхъ и компаніи, или добиться развода для любимой женщины? Знаете ли вы, мой любезнѣйшій, кто на прошлой недѣлѣ спрашивалъ, скоро ли онъ представитъ свою супругу ко двору?

И Мальвинскій назвалъ такое имя, что маленькому адвокату оставалось только почтительно преклониться.

— Да-съ, вотъ какія высокія личности интересуются тѣмъ, чтобы ваша кліентка получила свободу, а вы тутъ на стѣну лѣзете изо всякихъ пустяковъ… Да неужели же вы думаете, что наши дѣльцы только съ вами поступаютъ такъ жестоко? Утѣшьтесь, голубчикъ! Когда дѣло коснется денегъ, они никого не щадятъ. На нихъ даже и обижаться за это нельзя, потому что это у нихъ въ крови, естественная потребность такъ сказать. Намеднись Ласточкинъ говоритъ: еслибъ мой родной папенька захотѣлъ развестись съ моей родной маменькой, я бы и съ нихъ меньше трехъ тысячъ не взялъ бы,

Степановскій началъ мало-по-малу подаваться на всѣ эти резоны.

— Такъ вы мнѣ совѣтуете не отступать до конца?

— Совѣтую, прошу и умоляю. Вы только себя сконфузите такимъ малодушествомъ и за легкомысленнаго человѣка прослывете, да и меня въ неловкое положеніе поставите, потому что я же васъ рекомендовалъ и Таманскому, и нашимъ дѣльцамъ, Ласточкину съ Леопардовымъ. Да и во всѣхъ отношеніяхъ вамъ ужь теперь нѣтъ разсчета отступать… Положимъ даже, что вамъ съ этого дѣла ничего не удастся сорвать, сорвете съ другаго! Вѣдь вы еще только начинаете жить, дѣловъ на вашу долю хватитъ мно-о-го! Охъ, какъ много! А подумайте-ка, славато, слава-то какая вамъ будетъ! продолжалъ толстякъ, ободрительно похлопывая по плечу своего коллегу. Вѣдь вы, батенька, будущую супругу министра разводите, не кого другаго. Я, признаться сказать, больше для этого и уступилъ вамъ это дѣло, думалъ себѣ: человѣкъ молодой, пусть воспользуется случаемъ пріобрѣсти себѣ извѣстность. Что же касается до матеріальныхъ выгодъ, еслибъ вы у меня спросили, я бы вамъ съ самаго начала сказалъ, что на большой кушъ разсчитывать нельзя. Разумѣется, еще тысячъ десять повытянуть можно было бы, еслибы вы не назначили цифры впередъ… Но когда вы ужь разъ порѣшили за двадцать пять, его превосходительство не такая особа, чтобъ изъ него можно было бы сокъ выжимать, какъ изъ простаго смертнаго… Ужасно погорячились вы тогда и совсѣмъ не кстати разболтали объ этомъ.

— Но кто же могъ предвидѣть, что они у меня весь капиталъ слопаютъ?

— Почему же имъ и не слопать? Ужь это такія дѣла, батенька: берутъ за нихъ все, что можно. Вотъ если въ эти слова хорошенько вникнуть, да понять ихъ тайный смыслъ, тогда, конечно, не влетишь какъ куръ во щи, вотъ какъ вы влетѣли по своей неопытности.

Очень резонно разсуждалъ толстякъ, такъ резонно, что нельзя было съ нимъ не согласиться, и Степановскій покорился.

---

Зима еще не кончилась и морозы стояли лютые, но снѣгъ весь стаялъ во время послѣдней оттепели, а новаго не выпадало, такъ что волей-неволей прихедилось пускаться на колесахъ по замерзшимъ кочкамъ и скользкимъ лужицамъ. Однако, когда Таманскій вышелъ на крыльцо своего дома, чтобъ ѣхать въ министерство, и увидѣлъ, что вмѣсто саней кучеръ заложилъ лошадь въ эгоистку, онъ остался недоволенъ этимъ распоряженіемъ.

— Колеса будутъ раскатываться, долго-ль до бѣды, сердито замѣтилъ онъ.

— Помилуйте, ваше превосходительство, началъ оправдываться Самсонъ, красивый парень, жившій уже шестой годъ у него, мы намеднись чуть было не зарѣзали воронаго санями-то! Вѣдь голые камни, извольте посмотрѣть. Извощики и тѣ…

— На поворотахъ осторожнѣе, прервалъ его баринъ.

Предчувствіе не обмануло его. Едва успѣла эгоистка отъѣхать отъ крыльца, какъ случилось происшествіе, которое могло имѣть самыя непріятныя послѣдствія: на Милліонной улицѣ экипажъ наткнулся на человѣка, выходившаго изъ-подъ воротъ угловаго дома.

— Берегись! закричалъ кучеръ, осаживая лошадь.

— Подлецъ! громко выругался прохожій, ловко отскакивая на тротуаръ и хватаясь за плечо, слегка задѣтое дышломъ.

Точно ужаленный звукомъ этого голоса, Таманскій опустилъ воротникъ шубы, въ которую пряталъ свое лицо отъ холода. Онъ узналъ мужа Марьи Алексѣевны. Кровь хлынула ему въ лицо съ такою силой, что въ глазахъ помутилось.

И Николай Ивановичъ его узналъ. Когда, нѣсколько мгновеній спустя, какая-то невидимая сила заставила Таманскаго обернуться назадъ, Астафьевъ стоялъ какъ вкопанный на томъ же мѣстѣ и пристально смотрѣлъ ему вслѣдъ. На немъ было поношенное пальто, измятая шляпа и весь онъ постарѣлъ и обтрепался, а лицо его осунулось, точно послѣ долгой и мучительной болѣзни.

Все это успѣлъ разсмотрѣть Таманскій, не взирая на то, что взглядъ его остановился на немъ только нѣсколько мгновеній. И Астафьевъ тоже его узналъ, но когда?… Послѣ или прежде толчка оглоблей въ плечо, отъ котораго онъ отскочилъ на тротуаръ?

Въ первую минуту вопросъ этотъ только промелькнулъ въ умѣ Дмитрія Николаевича; ему было не до того, чтобъ останавливаться на немъ, слишкомъ много другихъ представленій тѣснилось въ умѣ. Онъ воображалъ себѣ, что было бы, еслибы лошадь его дернула сильнѣе, еслибъ Астафьевъ не успѣлъ отскочить въ сторону… Экипажъ могъ сбить его съ ногъ, переѣхать черезъ него, искалѣчить, чего добраго убить его на мѣстѣ.

Кровь стыла въ жилахъ при этой мысли; картины одна другой ужаснѣе и отвратительнѣе проходили передъ глазами… Онъ видѣлъ себя передъ обезображеннымъ тѣломъ Астафьева, кругомъ толпа зѣвакъ, городовые, полиція… А на другой день печатные толки во всѣхъ газетахъ, болтовни и сплетни во всѣхъ кружкахъ о немъ, о Марьѣ Алексѣевнѣ, о бракоразводномъ дѣлѣ, поднятомъ противъ Астафьева, глупые, злые намеки и сопоставленія…

Вотъ чему онъ подвергался по милости дурака кучера.

И вдругъ ругательство, вырвавшееся у Астафьева, снова зазвенѣло въ ушахъ и снова кровь хлынула ему въ лицо при этомъ воспоминаніи…

— Я вамъ уже дѣлалъ выговоры за неосторожную ѣзду, Самсонъ, строго проговорилъ его превосходительство, соскакивая съ эгоистки, остановившейся передъ красивымъ крыльцомъ министерства. — Можете искать другое мѣсто, вы у меня больше не служите, прибавилъ онъ, скрываясь за большой стеклянною дверью, которую передъ нимъ, съ почтительнымъ поклономъ, растворялъ швейцаръ.

Проходя по свѣтлымъ, широкимъ корридорамъ и встрѣчая на каждомъ шагу чиновниковъ, снующихъ взадъ и впередъ и сверху внизъ, съ озабоченными и дѣловыми физіономіями, Таманскій спрашивалъ себя: по какому случаю Астафьевъ ходитъ по улицамъ, когда ему надо сидѣть въ департаментѣ?

Но долго размышлять надъ этимъ вопросомъ ему не дали: въ пріемной ожидало столько просителей и просительницъ, что пришлось съ часъ времени выслушивать чужія печали, жалобы, желанія. Никогда еще не исполнялъ онъ такъ машинально свою обязанность, никогда еще маска сосредоточеннаго вниманія, которою лицо его умѣло такъ искусно пользоваться, не сослужила ему такой существенной услуги, какъ въ этотъ день. Всѣ просители удалились отъ него съ облегченнымъ сердцемъ, въ полной увѣренности, что онъ слышалъ все, что они ему говорили.

Наконецъ, пріемъ кончился и можно было остаться съ самимъ собой. Дмитрій Николаевичъ вздохнулъ немного свободнѣе, но онъ чувствовалъ сильное утомленіе на всемъ тѣлѣ; въ головѣ стояла все та же странная пустота, грудь щемило тоской. Нѣчто подобное испытывалъ онъ пять лѣтъ тому назадъ, въ тотъ день, когда онъ вернулся въ свой опустѣвшій домъ, изъ того дальняго монастыря, въ который онъ отвезъ гробъ своей матери, то же ощущеніе одинокости и безпомощности, то же сознаніе тяжкой, незамѣнимой утраты… Но сегодня ощущеніе холода и пустоты было еще мучительнѣе и безнадежнѣе, чѣмъ тогда… Чего., кого лишился онъ въ это утро?.. Что случилось?.. Онъ проѣзжалъ по улицѣ, слово «подлецъ» раздалось у самаго его уха, онъ взглянулъ на человѣка, который произнесъ это слово, и когда онъ узналъ этого человѣка, кровь бросилась ему въ лицо съ такою силой, что въглазахъ помутилось… Вотъ что случилось.

Дмитрій Николаевичъ позвонилъ и приказалъ просить къ себѣ Мирнова.

Евграфъ Петровичъ не замедлилъ явиться. Съ тѣхъ поръ, какъ его превосходительство пріѣзжалъ запросто на вечера Мирновыхъ, произошло много перемѣнъ. Повысился по службѣ и Евграфъ Петровичъ, такъ повысился, что ему теперь нѣтъ надобности заглядывать въ то отдѣленіе, гдѣ до сихъ поръ работаетъ все на томъ же мѣстѣ его бывшій товарищъ, Астафьевъ; но Таманскій… этотъ сдѣлалъ такой скачокъ вверхъ. что на него уже никто изъ прежнихъ сослуживцевъ не можетъ смотрѣть иначе, какъ на начальника. Его превосходительство продолжаетъ обходиться съ Мирновымъ привѣтливо и любезно, дружески пожимаетъ ему руку при встрѣчахъ, освѣдомляется объ его семействѣ и выражаетъ надежду, что когда-нибудь ему удастся выбрать свободный вечеръ, чтобы посидѣть унихъ, какъ бывало въ доброе старое время; но Евграфъ Петровичъ былъ слишкомъ тонкій политикъ, чтобъ хоть на минуту забыться отъ такихъ любезностей и упустить изъ виду разстояніе, отдѣляющее ихъ другъ отъ друга.

Переговоривъ о дѣлѣ, для котораго онъ послалъ за Мирновымъ, его превосходительство совершенно неожиданно спросилъ у него, давно ли онъ видѣлъ Николая Ивановича Астафьева?

Предлагая этотъ вопросъ, его превосходительство былъ такъ смущенъ и такъ упорно отвертывался въ сторону, что трудно было предполагать, чтобъ онъ могъ замѣтить, съ какимъ выраженіемъ лица ему отвѣчаютъ, тѣмъ не менѣе Евграфъ Петровичъ счелъ своимъ долгомъ напуститъ на себя холодную сдержанность и полнѣйшее равнодушіе.

— Я давно не вижусь съ Николаемъ Ивановичемъ, ваше превосходительство. Онъ занимается, какъ вамъ извѣстно, въ другомъ отдѣленіи, а жить переѣхалъ такъ далеко, что всѣ знакомые разошлись съ нимъ изъ-за этого.

— Да, да, я знаю… Онъ поселился неподалеку отъ Выборгской, кажется?

И, помолчавъ немного, Таманскій прибавилъ, посмотрѣвъ на часы:

— Еще нѣтъ половины четвертаго, онъ долженъ быть еще здѣсь?

— Николай Ивановичъ не приходитъ больше въ департаментъ, ваше превосходительство.

Таманскій быстрымъ движеніемъ поднялъ голову.

— Какъ не приходитъ? Что вы хотите этимъ сказать? Онъ боленъ?

— Я не знаю, ваше превосходительство, боленъ ли онъ до сихъ поръ или нѣтъ, но рапортъ его о болѣзни, присланный сюда двѣ недѣли тому назадъ, я самъ видѣлъ. Сегодня же мнѣ кто-то сказалъ, будто онъ подалъ въ отставку… Я не разслышалъ хорошенько, потому что именно въ ту минуту меня позвали къ вашему превосходительству, но я могу справиться…

— Сдѣлайте одолженіе, Евграфъ Петровичъ, мягко проговорилъ Таманскій.

Черезъ нѣсколько минутъ Мирновъ снова входилъ въ кабинетъ своего начальника. Въ рукѣ его была бумага, которую онъ молча положилъ передъ его превосходительствомъ, а затѣмъ молча отретировался.

Это было прошеніе Николая Ивановича объ отставкѣ, которое онъ мотивировалъ семейными обстоятельствами.

Иронія, заключавшаяся въ этихъ послѣднихъ словахъ, непріятно поразила Дмитрія Николаевича. Зачѣмъ Астафьевъ такъ выразился? Неужели безсознательно? Быть этого не можетъ…. Онъ не могъ не предвидѣть, какими двусмысленными улыбками будетъ встрѣчена эта несчастная фраза всѣми, кому извѣстна его исторія съ женой; а кому только она неизвѣстна?.. Онъ долженъ былъ также знать, какъ непріятно подѣйствуютъ эти слова на него, на Таманскаго…

Ну, вотъ и разгадка!

Разумѣется, онъ нарочно такъ выразился, чтобы досадить своему сопернику. Онъ и службу покинулъ съ тою же цѣлью… Очень можетъ быть, что и сегодняшняя встрѣча была подготовлена все съ тѣмъ же умысломъ и что онъ нарочно натолкнулся на экипажъ Таманскаго, чтобы хлеснуть его въ лицо такимъ словомъ, за которое между порядочными людьми принято убивать другъ друга…

Еслибъ это узнать навѣрное… Но узнать?

Нельзя же въ самомъ дѣлѣ разыскивать человѣка, не желающаго съ вами встрѣчаться, для того, чтобы спросить у него: «кого вы, милостивый государь, имѣли въ виду назвагъ подлещомъ, когда моя лошадь чуть было не задавила васъ, меня, или моего кучера»?

Это было чрезвычайно глупо и смѣшно, но вмѣстѣ съ тѣмъ такъ раздражительно, что съ каждымъ днемъ жизнь въ Петербургѣ становилась нестерпимѣе… Ужь изъ одного того, чтобы не подвергаться такимъ встрѣчамъ, какъ сегодняшняя, ужь изъ одного этого слѣдуетъ скорѣе уѣхать.

Марья Алексѣевна возстанетъ противѣ этого намѣренія. Хотя она еще не выѣзжаетъ въ свѣтъ и не пользуется его удовольствіями, но съ тѣхъ поръ, какъ ей есть съ кѣмъ болтать про эти удовольствія и мечтать вслухъ о томъ блаженномъ времени, когда ей можно будетъ принимать въ нихъ дѣятельное участіе, съ тѣхъ поръ она страстно нолюбила Петербургъ и на хорошенькомъ личикѣ ея появляется очаровательная гримаска при одной мысли его покинуть. Дмитрій Николаевичъ это зналъ, а между тѣмъ онъ твердо рѣшился объявить ей сегодня же вечеромъ, что намѣренъ провести время, остагющееся до окончанія ея процесса, за границей. Объяснять ей причины, заставляющія его такъ поступать, онъ не станетъ, не для чего, все равно она ихъ не пойметъ.

Давно уже Дмитрій Николаевичъ ничего не объясняетъ Марьѣ Алексѣевнѣ; онъ только уступаетъ ей въ томъ, въ чемъ находить возможнымъ уступить, въ остальномъ же онъ такъ рѣшительно говоритъ «нѣтъ», что ей и въ голову не приходитъ настаивать.

Когда, вернувшись домой изъ министерства, Tаманскій прошелъ въ свою уборную, чтобы переодѣться, камердинеръ подалъ ему письмо, принесенное во время его отсутствія, Письмо было отъ Марьи Алексѣевны; она просила его убѣдительно заѣхать къ ней сегодня вечеромъ. Графиня Павская сдѣлала ей визитъ. А кромѣ того мадамъ Молотова опять заѣзжала къ ней съ сестрой… Да и вообще ей надо было о многомъ переговорить съ Дмитріемъ Николаевичемъ, они не видѣлись ни вчера, ни третьяго дня… За это время случилось много новаго.

По тому письма можно было догадаться, что все случившееся было и пріятно, и забавно.

— Прикажете отложить? спросилъ камердинеръ, почтительно дождавшись, чтобы господинъ его прочелъ письмо.

— Нѣтъ, скажите Самсону, чтобъ онъ ждалъ, я сейзасъ опять поѣду.

Имя кучера, произнесенное имъ самимъ вслухъ, напомнило ему происшествіе на Милліонной и брови его опить сдвинулись. Онъ сдѣлалъ большую неловкость, выгнавъ Самсона именно за этотъ случай… Можетъ-быть и онъ тоже узналъ Астафьева… Да и навѣрно узналъ. Сколько разъ возилъ онъ барина въ тотъ домъ на Гороховой, въ которомъ жила Марья Алексѣевна со своимъ мужемъ два года тому назадъ!

Камердинеръ, вышедшій исполнять приказаніе насчетъ экипажа, вернулся назадъ съ извѣстніемъ о пріѣздѣ Степановскаго.

— Проси въ кабинетъ, я сейчасъ выйду, сказалъ Дмитрій Николаевичъ.

Удивительно кстати явился маленькій адвокатъ. Именно съ нимъ и хотѣлъ переговорить Таманскій послѣ всего того, что случилось, онъ одинъ могъ разъяснить окончательно мучившія его сомнѣнія.

Минутъ черезъ пять Дмитрій Николаевичъ сидѣлъ со Степановскимъ у большаго бюро изъ рѣзнаго чернаго дуба, составлявшаго главное украшеніе его кабинета, и выслушивалъ извѣстія, сообщаемыя ему адвокатомъ Марьи Алексѣевны.

Вѣсти были отличныя: по рѣшенію консисторіи бракъ г-жи Астафьевой былъ расторгнутъ и дѣло перешло въ синодъ.

— Но это одна только формальность, ваше превосходительство, дѣло можно считать ужь и теперь выиграннымъ. Впрочемъ, и тамъ тоже безъ подмазокъ нельзя.

Степановскій объяснилъ, кому и сколько именно надо заплатить, чтобъ и въ высшей инстанціи дѣло прошло такъ же благополучно, какъ и въ низшей, а затѣмъ, когда Таманскій назначилъ въ какой день пріѣхать за требуемою суммой, онъ повторилъ, что во всякомъ случаѣ дѣло выиграно, и Марью Алексѣевну можно поздравить съ успѣхомъ.

— Удивительно скоро намъ все это удалось обдѣлать, даже невѣроятно, право! Потрудитесь только припомнить, ваше превосходительство, вѣдь съ того дня, какъ Марья Алексѣевна подписала прошеніе, прошло только пять съ половиной мѣсяцевъ. Прошеніе это я подалъ въ октябрѣ, двѣ недѣли спустя консисторія предписываетъ священнику сдѣлать увѣщаніе Астафьеву, въ декабрѣ судныя рѣчи, вызовъ свидѣтелей, въ январѣ допросъ, въ томъ же мѣсяцѣ докладъ и черезъ пять недѣль рѣшеніе! Тутъ, можно сказать, всѣ для Марьи Алексѣевны поусердстовали.. Несчастнаго ея супруга скрутили такъ живо, что онъ и опомниться не успѣлъ…

Все это онъ объяснилъ со своимъ обычнымъ краснорѣчіемъ, но голосъ его и физіономія не дышали тѣмъ восторженнымъ оживленіемъ, которымъ обыкновенно проникалось все его существо, когда онъ имѣлъ причины быть вполнѣ довольнымъ самимъ собой и обстоятельствами.

Человѣкъ болѣе наблюдательный, чѣмъ Таманскій, подмѣтилъ бы даже оттѣнокъ какой-то досады и злостной ироніи въ его тонѣ.

— Да-съ, Марью Алексѣевну можно поздравить, повторилъ онъ съ тою же двусмысленной усмѣшкой, съ которой онъ вошелъ въ кабинетъ Таманскаго и которая во все время ихъ разговора не переставала змѣиться на его тонкихъ, хитрыхъ губахъ. — Что же касается до меня, ваше превосходительство, то я, какъ честный человѣкъ, заявляю вамъ, что никогда больше бракоразводными дѣлами заниматься не стану, никогда! Это такая грязь, такая мерзость, что даже и разсказать нельзя… Игра не стоитъ свѣчъ, положительно. Я такъ и сказалъ Ѳедору Николаевичу: я васъ не виню, Ѳедоръ Николаевичъ, мнѣ слѣдовало самому обдумать было прежде, чѣмъ за него браться, но все-таки я долженъ сказать, что вы поступили со мной не по-пріятельскй. Вамъ надо было предупредить меня съ какими ненавистными акулами мнѣ придется орудовать… Это, во-первыхъ, а повторыхъ, какимъ нравственнымъ пыткамъ будетъ подвергаться моя совѣсть…

Дмитрій Николаевичъ вскинулъ на него тревожный взглядъ. Разговоръ принималъ именно тотъ оборотъ, который ему былъ нуженъ для разъясненія мучившихъ его сомнѣній; но тѣмъ не менѣе, его нервно передернуло при мысли о томъ, сколько непріятнаго ему придется выслушать. Физіономія Степановскаго ясно выражала, что пощады съ его стороны не будетъ.

— У меня, ваше превосходительство, никогда не изгладится изъ памяти тотъ моментъ, когда Астафьевъ понялъ, что его дѣло проиграно безвозвратно. Такого отчаяннаго, дикаго озлобленія даже и представить себѣ нельзя!.. Признаюсь откровенно, у меня морозъ по кожѣ подралъ отъ того взгляда, которымъ онъ меня вымѣрилъ съ ногъ до головы… Само собою разумѣется, что оскорбляться гнѣвнымй выходками Астафьева было бы глупо съ моей стороны, вѣдь я лично противъ него ничего не имѣю и дѣйствую по довѣренности посторонняго лица, но тѣмъ не менѣе… Нехорошія минуты пережилъ я, ваше превосходительство, и до сихъ поръ не могу отдѣлаться отъ сквернаго впечатлѣнія такъ и стоитъ передо мной это лицо… блѣдное, какъ бумага, глаза горятъ… Хорошо, что вы его не видѣли въ такомъ изступленіи, ваше превосходительство, долго бы онъ вамъ по ночамъ снился, ей-Богу!

«Онъ мнѣ и безъ того ни одной ночи не даетъ провести спокойно, подумалъ Таманскій. А теперь, послѣ сегодняшней встрѣчи»…

При вспоминаніи объ этой встрѣчѣ, въ душѣ начала подниматься такая буря, что его превосходительство поспѣшилъ громко заговорить, чтобы хотя на время придушить страшный внутренній голосъ, кричавшій въ немъ.

— Я право не понимаю, изъ-за чего г. Астафьеву приходить въ такое отчаянье?.. Человѣкъ онъ передовой, на бракъ и на тому подобныя постановленія смотритъ какъ на глупые предразсудки, я это отлично знаю… Особеннымъ непріятностямъ рѣшеніе суда его не подвергаетъ… Кромѣ церковнаго покаянія, котораго ему всегда будетъ легко избѣгнуть, потому что кто же будетъ слѣдить за этимъ, согласитесь сами?.. Конечно, тутъ есть вопросъ одочери, и понятно, что ему тяжело съ нею разстаться.

— Я вамъ больше скажу, вашепревосходительство: онъ вамъ добровольно никогда ее не отдастъ; а если Марья Алексѣевна захочетъ употребить силу, на что она имѣетъ теперь право, такъ какъ законъ за нее, безъ скандала не обойдется, за что я вамъ ручаюсь…

Степановскій отлично зналъ, что его превосходительство ничего такъ не боится и ненавидитъ, какъ скандалы.

— Согласитесь, однако, что дѣвочкѣ было бы во всѣхъ отношеніяхъ полезнѣе и приличнѣе жить у матери, которая въ состояніи ей дать блестящее образованіе, чѣмъ оставаться въ той неприглядной обстановкѣ, въ которой она теперь находится, сухо замѣтилъ Таманскій. Г. Астафьевъ еще молодъ и такихъ особъ какъ эта лавочница…

— Та лавочница пропала, ваше превосходительство.

— То-есть какъ пропала?.. На время, конечно, до окончанія процесса? слегка усмѣхнулся его превосходительство.

Усмѣшка эта окончательно взбѣсила маленькаго адвоката. Онъ терпѣть не могъ, чтобы смѣялись_у когда онъ злится, и поспѣшилъ дать это почувствовать его превосходительству.

— Она совсѣмъ пропала, никто не знаетъ, куда она дѣлася. Дядя ея подавалъ заявленіе, но и полицію, не могла ее розыскать… Мнѣ разсказывали, что въ то утро она заходила къ одной знакомой старушкѣ, а именно къ той самой майоршѣ, у которой квартировалъ Астафьевъ, но пробыла у нея минутъ двадцать не больше и ушла сильно взволнованная и разстроенная. Съ тѣхъ поръ она домой не возвращалась. Должно-быть замерзла гдѣнибудь на дорогѣ, въ тотъ день было около двадцати пяти градусовъ мороза, а на ней ничего не было, кромѣ платья да маленькаго платочка на головѣ.

«Что, не вкусно?» добавилъ мысленно Степановскій, наслаждаясь смущеніемъ, выражавшимся на лицѣ его слушателя.

— Но какъ же тѣло?.. Еслибъ она замерзла тѣло ея нашлось бы?

— Тѣло найдется весной, ваше превосходительство. Говорятъ, она пошла по направленію къ парку. Если она замерзла въ какомъ-нибудь оврагѣ, въ такомъ случаѣ тѣло и вовсе не найдется, продолжалъ съ убійственнымъ хладнокровіемъ адвокатъ.

— Это ужасно, однако-жь, прошепталъ Таманскій. Неужели нельзя было предупредить этого несчастья? Вы, кажется, прошли разъ говорили, что эта дѣвушка сирота?

— Сирота, ваше превосходительство, и совсѣмъ бѣдная. Дядя, который пріютилъ ее у себя послѣ смерти матери, человѣкъ зажиточный и пользуется извѣстнымъ почетомъ въ околоткѣ. Такіе люди, какъ онъ, считаютъ позоромъ для себя ужь одно появленіе околодочнаго съ повѣсткой на ихъ имя. Съ нимъ, говорятъ, чуть было удара не сдѣлалось, когда мы его вызвали въ судъ какъ свидѣтеля… Можно себѣ представить, какъ онъ напустился на племянницу! Ну, вотъ…

Онъ докончилъ фразу краснорѣчивымъ движеніемъ руки и смолкъ, устремивъ мрачный взглядъ на большой шкафъ съ книгами, стоявшій въ противоположномъ углу комнаты.

Дмитрій Николаевичъ тоже съ минуту времени молчалъ и наконецъ собрался съ духомъ..

— Скажите, пожалуйста, спросилъ онъ съ отчаянною рѣшимостью человѣка, который хочетъ выпить всю горькую чашу однимъ залпомъ, я узналъ сегодня, что г. Астафьевъ подалъ въ отставку… Вы не знаете, какія у него были причины такъ поступить?

— Г. Астафьевъ давно говорилъ, что ему невыносимо служить въ вашемъ министерствѣ, ваше превосходительство, да оно и понятно…

Таманскій нетерпѣливо его прервалъ:

— У него вѣрно въ виду другое мѣсто?

— Ничего у него нѣтъ въ виду кромѣ голодной смерти, ваше превосходительство.

Слова эти Степановскій произнесъ немилосердно сухо и рѣзко. А затѣмъ онъ прибавилъ, какъ бы про себя: .

— Онъ жилъ однимъ жалованьемъ.

— Еслибы знать, какое именно мѣсто ему желательно имѣть, это можно было бы устроить, началъ Таманскій заискивающимъ тономъ человѣка, вызывающаго собедсѣдника на предложеніе услуги.

Но ничего подобнаго нельзя было сегодня дождаться отъ Степановскаго.

— Вы его не знаете, ваше превосходительство. Онъ очень дикій человѣкъ. Къ нему даже и приступиться нельзя съ предложеніями какихъ бы то ни было услугъ… Сдержанности въ немъ рѣшительно никакой нѣтъ. Назвать въ глаза человѣка подлецомъ или негодяемъ, ему это ровно ничего не стоитъ… Къ тому же никто не знаетъ, гдѣ онъ теперь находится. Изъ той мѣстности онъ переѣхалъ, вѣроятно, для того, чтобы скрывать подольше мѣсто своего жительства отъ супруги, чтобъ у него дольше не отнимали дочь.

— Боже мой, какъ все непріятно! проговорилъ Таманскій, нервно потирая себѣ рукою лобъ. И для чего все это? Можно было бы устроиться совсѣмъ иначе… Марья Алексѣевна вовсе не такая женщина, ей самой очень тяжело прибѣгатъ къ такимъ крайнимъ мѣрамъ… Еслибы кто-нибудь взялъ на себя трудъ объяснить все это г. Астафьеву?… Мы и не думаемъ разлучать его навсегда съ ребенкомъ, можно было бы такъ устроить, чтобы дѣвочка проводила каждый годъ нѣсколько недѣль у отца… Но для этого необходимо сговориться, конечно, и сговориться спокойно, бозъ исторій… Неужели нѣтъ никакой возможности заставить его все это понять?

— Право не знаю, ваше превосходительство, отвѣчалъ Степановскій.

Помолчавъ немного, онъ продолжалъ все тѣмъ мрачнымъ тономъ:

— Все это очень непріятно, ваше превосходительство, я съ вами вполнѣ согласенъ. Теперь дѣло кончено и я могу говорить съ вами откровеннѣе, чѣмъ вначалѣ. Мнѣ лично, г. Астафьевъ кромѣ оскорбленій и непріятностей ничего не сдѣлалъ, но тѣмъ не менѣе я долженъ сознаться. что честнѣе и неподкупнѣе личности трудно найти и что не будь онъ настолько наивенъ, намъ гораздо труднѣе было бы выиграть дѣло… Это Донъ-Кихотъ какой-то, антикъ въ своемъ родѣ… Онъ возмущается и приходитъ въ негодованіе отъ такихъ дѣяній, которыхъ даже неблаговидными нельзя назвать, до такой степени мы привыкли, что всѣ, рѣшительно всѣ, совершаютъ ихъ безъ стыда и совѣсти… Къ тому же, натура пылкая и страстная до чрезвычайности, съ опредѣленными воззрѣніями насчетъ такихъ растяжимыхъ понятій, какъ законъ, истина и справедливость… Рѣшеніе суда произвело на него такое потрясающее дѣйствіе, что я нисколько не удивлюсь, если мнѣ скажутъ, что онъ съ ума сошелъ, застрѣлился или убилъ кого-нибудь…

— Позвольте, однакожь, прервалъ его Таманскій, котораго разсужденія адвоката приводили въ неописанное раздраженіе, вы сейчасъ сказали, что мы будто бы обязаны выигрышемъ дѣла одной только наивности г-на Астафьева, но мнѣ кажется, что болѣе ловкою защитой онъ одного только могъ достигнуть, а именно оттяжки рѣшенія и ничего больше… Потому что если ужь разъ фактъ преступленія существуетъ, а что онъ существуетъ, въ томъ сомнѣваться нельзя, даже такое печальное обстоятельство, какъ смерть этой дѣвушки, если только откроется, что она рѣшилась на самоубійство…

Ему не дали договорить. Степановскій былъ слишкомъ возбужденъ, чтобъ оставить своего сообщника въ пріятномъ заблужденіи.

— Ваше превосходительство, началъ онъ, рѣзко отчеканивая каждое слово, то, что намъ удалось открыть про эту дѣвушку, въ сущности такой вздоръ, что еслибы мы явились въ судъ съ однимъ только этимъ обвиненіемъ, насъ отослали бы назадъ ни съ чѣмъ. Наговорами на эту дѣвушку и на обращеніе съ нею г-на Астафьева мы только набросили тѣнь на нравственность отвѣтчика и подготовили, такъ сказать, судей къ тому, чтобы выслушать главное обвиненіе., то-есть заявленіе того факта съ двумя свидѣтелями, безъ котораго всѣ остальныя доказательства не имѣютъ ровно никакого значенія…

Онъ пристально посмотрѣлъ на своего слушателя и смолкъ.

— Договаривайте, милостивый государь! Фактъ вымышленный, свидѣтели фальшивые? отрывисто произнесъ Таманскій.

Онъ былъ очень блѣденъ и во взглядѣ выражалось сильное душевное страданіе и растерянность какая то.

Маленькій адвокатъ пожалъ плечами.

— Всѣ разводы не по согласію дѣлаются такимъ образомъ, ваше превосходительство! уклончиво отвѣчалъ онъ, подымаясь съ мѣста и отыскивая свою шляпу. Не мы первые, не мы послѣдніе. Вотъ почему я повторяю, что никогда больше за подобное дѣло не возьмусь, слишкомъ ужь грязно и положительно игра не стоитъ свѣчъ…

Онъ слегка поклонился и вышелъ очень поспѣшно, прежде, чѣмъ Дмитрій Николаевичъ успѣлъ опомниться и протянуть ему руку на прощаніе. Таманскій долго просидѣлъ на томъ же мѣстѣ, ничего не замѣчая. Онъ такъ глубоко задумался, что не слышалъ, какъ растворилась дверь и вошелъ камердинеръ, не слышалъ легкаго покашливанія, которымъ хотѣли привлечь его вниманіе, и оглянулся только тогда, когда лакей громко произнесъ:

— Письмо изъ отеля, ваше превосходительство! Посланный ждетъ отвѣта.

Даштрій Николаевичъ машинально Протянулъ руку къ запискѣ, бѣлѣвшейся на серебряномъ подносѣ, съ которымъ стоялъ передъ нимъ камердинеръ и точно такъ же машинально распечаталъ и прочелъ ее. Марья Алексѣевна спрашивала, пріѣдетъ ли онъ къ ней сегодня вечеромъ, и прибавляла къ этому, что она его ждетъ.

— Я сейчасъ напишу отвѣтъ, сказалъ онъ, придвигаясь къ столу и протягивая руку къ чернильницѣ съ тѣмъ, чтобъ объявить ей, чтобъ она не ждалу его ни сегодня, ни завтра. Онъ заѣдетъ къ ней, когда будетъ въ лучшемъ расположеніи духа…

— Экипажъ прикажете откладывать? спросилъ камердинеръ,

— Какой экипажъ? Развѣ онъ еще не отложенъ?

— Никакъ нѣтъ-съ. Ваше превосходительство приказали ждать.

Дмитрій Николаевичъ посмотрѣлъ на часы. До ночи, до той минуты, когда можно будетъ лечь въ постель и забыться во снѣ, оставалось часовъ пять… Ему показалось невыносимо-тяжко провести эти пять часовъ одному и, перечитавъ еще разъ записку Марьи Алексѣевны, онъ приказалъ податъ себѣ шляпу и перчатки.

Накрытый столъ въ столовой, мимо котораго онъ прошелъ, направляясь въ прихожую, напомнилъ ему, что онъ еще не обѣдалъ; но ему вовсе не хотѣлось ѣсть. Объявивъ камердинеру, что онъ не будетъ обѣдать дома, но чтобъ ему приготовили чай къ девяти часамъ, онъ уѣхалъ.

Марью Алексѣевну онъ засталъ одну и въ очень веселрмх, возбужденномъ состояніи.

Волненіе ея проявлялось и въ быстрой, неровной походкѣ, которой она прохаживалась по своимъ двумъ большимъ комнатамъ, и по улыбкѣ, ни на минуту не сходившей съ ея губъ, и по голосу; но особенно ясно гросвѣчивало оно въ ея красивыхъ, большихъ глазахъ, такимъ сверкали они счастьемъ, что у Tаманскаго невольно вырвался вопросъ:

— Что случилось? Ты вѣрно видѣла твою дочь?

— Аню? удивилась она. Съ чего ты это взялъ? Какъ увижу?

— Почемъ мнѣ знать! холодно отвѣчалъ онъ, опускаясь на диванчикъ, съ котораго она встала, чтобы пойти къ нему на встрѣчу. — У васъ такой счастливый видъ, прибавилъ онъ, оглядывая ее съ ногъ до головы съ иронической усмѣшкой.

— Мнѣ дѣйствительно очень весело сегодня, замѣтила она, останавливаясь передъ нимъ, съ утра все удачи. Какъ только проснулась, подаютъ записку отъ мадамъ Батениной, съ приглашеніемъ ѣхать съ нею завтра въ оперу, потомъ принесли костюмъ отъ Henriette… Посмотри, какая прелесть!

Она повернулась передъ нимъ на высокихъ каблучкахъ и, не замѣчая холоднаго равнодушія, съ которымъ онъ смотрѣлъ на нее, продолжала весело щебетать.

— Потомъ пріѣхалъ молодой Сининъ… Онъ собираетъ деньги на какія-то школы или пріюты… Я ему дала 25 рублей и онъ, кажется, остался доволенъ, да и понятно, росписываясь въ книгѣ, я видѣла что больше десяти рублей никто не даетъ… При немъ пріѣхала графиня съ сестрой, а тамъ мадамъ Молотова, за мадамъ Молотовой кузина Софи, маленькій Клемишевъ, однимъ словомъ, цѣлое утро были гости… Я приказала всѣхъ принимать, готому что раньше вечера тебя не ждала; но теперь никто намъ не будетъ мѣшать, а мнѣ надо о многомъ распросить тебя… Прежде всего, что наше дѣла? Видѣлъ ты Степановскаго?

— Видѣлъ, онъ сію минуту былъ у меня.

Она слегка измѣнилась въ лицѣ.

— Bien de mаuvаis j’espère?

И, опустившись на диванъ рядомъ съ нимъ, Марья Алексѣевна тревожно заглянула ему въ глаза и нѣжно пожала ему руку.

— Напротивъ того, все такъ же холодно отвѣчалъ Таманскій. — Степановскій просилъ меня передать вамъ свое поздравленіе, дѣло перешло въ синодъ.

— Наконецъ-то! вздохнулаона счастливымъ вздохомъ. Господи, какое счастье! Кончено наконецъ!

— Почти что кончено. За синодъ Степановскій покоенъ.

— О, у насъ тамъ отличная поддержка!… Я не успѣла тебѣ сказать, но вѣдь графиня заѣзжала сегодня ко мнѣ для того, чтобы спросить, когда наше дѣло перейдетъ въ синодъ, и еще разъ повторила, чтобы мы на нее разсчитывали, она нарочно поѣдетъ къ митрополиту… Не правда ли, какъ это любезно съ ея стороны?

— Очень.

Онъ высвободилъ свою руку изъ хорошенькихъ ручекъ, которыя въ порывѣ восторга нѣжно сжимали ее, и вынулъ портсигаръ.

— Съ графиней была ея племянница, продожала все съ тѣмъ же веселымъ одушевленіемъ Марья Алексѣевна. Знаешь, та, что изъ Саратова пріѣхала?… Ну, помнишь, графиня просила назначить ея мужа на мѣсто того господина, котораго отдали подъ судъ?… Какъ его… Неужели ты забылъ?

Дмитрій Николаевичъ такъ занялся раскуриваніемъ сигары, которая плохо загоралась, что, кажется, не слышалъ ея словъ, но ей было все равно и она продолжала не дожидаясь отвѣта на свои вопросы:

— Графиня сказала, что пріѣдетъ завтра за отвѣтомъ, и я должна была обѣщать ей, что переговорю съ тобой… Потомъ была у меня мадамъ Липерова: все пристаетъ насчетъ брата…

— И охота принимать всѣхъ этихъ попрошаекъ! Объявили бы вы имъ разъ навсегда, что я съ вами никогда не разговариваю про дѣла и гораздо охотнѣе выслушиваю просителей въ министерствѣ…

— Вотъ еще!… Никогда я этого имъ не скажу! Съ какой стати? Какъ будто я не знаю, что за мной ухажаютъ только потому, что надѣются достигнуть черезъ меня разныхъ благъ отъ г-на Таманскаго! Надо быть совсѣмъ глупой, чтобъ этого не понимать. Вѣдь всѣ эти визиты, комплименты и любезности посыпались на меня съ той минуты, когда ты объявилъ князю, что ожидаешь только окончанія моего развода, чтобы на мнѣ жениться, продолжала Марья Алексѣевна со смѣхомъ. Ну, и пусть воображаютъ, что хотятъ; а когда я буду твоей женой, тогда мнѣ будетъ рѣшительно все равно будутъ ли думать, что я имѣю на тебя вліяніе, или нѣтъ, тогда ко мнѣ и безъ того будутъ ѣздить, ужь я знаю.

— Васъ, кажется, это очень забавляетъ? сердито прервалъ онъ ее.

Все въ ней раздражало его сегодня, ея смѣхъ, каждое слово и движеніе, все. И ему стоило большаго труда сдерживать это раздраженіе.

— Очень, отвѣчала она, не замѣчая ироніи вопроса. Это такъ смѣшно! Представь небѣ, всеобщій интересъ къ нашему дѣлу до того доходитъ, что многія подробности изъ него лучше извѣстны публикѣ, чѣмъ намъ… Il pаrаit que m-r Àstаfieff s’est conduit d’une fаèon tout bonnement indécente, онъ всѣхъ поповъ возстановилъ противъ себя… Вчера мадамъ Яковлева у меня спрашивала, гдѣ мы будемъ вѣнчаться. Я ей сказала, что это еще не рѣшено…

Она смолкла на мгновеніе, а затѣмъ продолжала, съ прелестною улыбкой заглядывая ему въ глаза и въ нерѣшительности запинаясь передъ каждымъ словомъ.

— Я не знаю, Дмитрій, но мнѣ кажется… зачѣмъ намъ уѣзжать отсюда? Твой домъ такъ хорошъ… На лѣто можно было бы нанять дачу въ Царскомъ или въ Павловскѣ…

— Vous êtes folle, mа chère, открывисто проговорилъ онъ, поднимаясь съ мѣста и принимаясь ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.

Марья Алексѣевна обидѣлась, улыбка слетѣла съ ея губъ, брови сдвинулись и непріятныя мысли зашевелились въ мозгу. Всегда у Дмитрія Николаевича были странности, которыхъ она не могла понять, но съ нѣкоторыхъ поръ странности эти стали проявляться все рѣзче и рѣзче… «Онъ сдѣлался такой раздражительный, что съ нимъ положительно не знаешь о чемъ говорить», думала она, машинально перелистывая иллюстрированный журналъ, лежавшій передъ нею на столѣ.

Довольно долго длилось молчаніе; наконецъ, онъ прекратилъ свое хожденіе, остановился передъ столомъ, за которымъ она сидѣла, и, положивъ недокуренную сигару въ пепельницу, объявилъ, что Степановскій сообщилъ ему сегодня много непріятнаго.

— Но какже вы сказали, что дѣло уже перешло въ синодъ?

— Что это, Мари, у васъ одно только на умѣ! Я вамъ удивляюсь, право, вы никогда не думаете о другихъ! замѣтилъ онъ съ досадой.

Она съ недоумѣніемъ посмотрѣла на него.

— О какихъ это другихъ?

Подождавъ отвѣта, котораго не послѣдовало, Марья Алексѣевна замѣтила обиженнымъ тономъ, что гораздо было бы лучше прямо ей сказать, почему онъ сегодня не въ духѣ, чѣмъ мучить ее намеками, въ которыхъ она ничего не понимаетъ.

Но что могъ онъ ей сказать?

Собственно говоря, вѣдь въ такихъ фактахъ, какъ встрѣча его съ Николаемъ Ивановичемъ сегодня утромъ, точно также какъ и въ предположеніяхъ, высказанныхъ Степановскимъ насчетъ Насти и Астафьева, въ этихъ фактахъ не было ничего особеннаго, ничего такого, что касалось бы личнаго благосостоянія и спокойствія Марьи Алексѣевны. Однакожь, въ его душѣ все это подняло великое и мучительное смятеніе, смятеніе съ часу на часъ усиливавшееся и которое, онъ это чувствовалъ, всю жизнь будетъ тяготить ему душу. Что же касается до Марьи Алексѣевны, можно чѣмъ угодно поручиться, что она останется совершенно равнодушна ко всѣмъ этимъ извѣстіямъ и что они даже ни на минуту не нарушатъ того блаженства, въ которомъ она утопаетъ съ тѣхъ поръ, какъ надѣется получить отъ жизни все, что ей требуется.

— Ты сдѣлался ужасно раздражителенъ, Дмитрій! Просто не знаешь, о чемъ съ тобой говорить, повторила она вслухъ мысль, вертѣвшуюся у нея на умѣ. И что за причина, скажи пожалуста? Дѣла наши, слава Богу, устраиваются какъ нельзя лучше, все намъ удается, по службѣ ты идешь такими гигантскими шагами, что всѣ удивляются и завидуютъ тебѣ, разводъ мой кончится раньше, чѣмъ мы воображали, чего же тебѣ еще надо? Я, право, не понимаю…

— О, я давно вижу, что мы не понимаемъ другъ друга! вырвалось у него.

— Да? протянула она растеряннымъ тономъ. Она, кажется, не знала, какъ отнестись къ его словамъ, оскорбиться ими, или оставитьбезъ вниманія, но онъ молчалъ и она предпочла послѣднее.

— Мнѣ кажется, что когда любишь человѣка, то нѣтъ больше счастья, какъ дѣлать ему пріятное, начала разсуждать Марья Алексѣевна, принимая молчаніе своего слушателя за смущеніе и ободренная этимъ смущеніемъ. — Ты видишь, что я начинаю привыкать къ Петербургу и къ здѣшнему обществу, что мнѣ здѣсь пріятнѣе, чѣмъ гдѣ-либо, и что для меня будетъ большое горе, если ты бросишь службу, все это ты знаешь, Дмитрій, и еслибъ ты дѣйствительно любилъ меня, ты не сталъ бы рисковать твоей карьерой, покидая Россію даже на время…

Она положила ему руку на плечо и договорила фразу очаровательнымъ взглядомъ.

Онъ тоже на нее смотрѣлъ и такъ пристально, что ей сдѣлалось немного жутко отъ этого взгляда, не было въ немъ ни прежней нѣжности, ни страсти, а только странное любопытство какое-то, какъ будто ему хотѣлось разглядѣть въ ней что-то новое, что-то такое, чего онъ раньше никогда не замѣчалъ въ ней.

— Дѣло не въ томъ, прошепталъ онъ, наконецъ, едва слышно.

Онъ снялъ ея руку со своего плеча, сѣлъ въ кресло противъ нея и началъ говорить тѣмъ серьезнымъ, нетерпящимъ возраженій, голосомъ, которымъ онъ съ нѣкоторыхъ поръ все чаще и чаще говорилъ съ нею.

— Мы поѣдемъ за границу на будущей недѣлѣ и какъ только получимъ извѣстіе объ окончаніи, развода, обвѣнчаемся въ первой попавшейся русской церкви. Что же касается до вашей дочери, ей только девять лѣтъ…

— Восемь! поспѣшно поправила его Марья Алексѣевна.

— Все равно. Я во всякомъ случаѣ не вижу надобности брать ее отъ отца сейчасъ. Это было бы и жестоко, и вполнѣ безцѣльно съ нашей стороны… Она такъ еще мала, что заниматься серьезно ея воспитаніемъ можно и повременить…

— А какъ-же ваша служба?

Глухое раздраженіе, которое ему отчасти удалось подавить въ себѣ, вспыхнуло съ новою силой отъ этого вопроса.

— Какъ моя служба васъ интересуетъ, однако! засмѣялся онъ злымъ, натянутымъ смѣхомъ. А кстати о службѣ, знаете ли вы, что вашъ мужъ выходитъ въ отставку?

Онъ произнесъ этотъ вопросъ, откинувшись на спинку кресла и устремивъ на нее пристальный, пытливый взглядъ.

Люди, утверждавшіе, что г. Таманскій, не взирая на деликатность чувствъ и утонченную вѣжливость обращенія, человѣкъ злопамятный и подчасъ крутой, эти люди хорошо знали этотъ взглядъ. Но Марья Алексѣевна ничего не замѣчала, ей только было досадно, что онъ отклоняется отъ прямаго отвѣта на ея вопросъ, вотъ и все.

— Николай Ивановичъ подалъ въ отставку? повторила она. Такъ что-жь изъ этого?

— Когда я это узналъ, продолжалъ онъ все съ тою же двусмысленной усмѣшкой, мнѣ такъ захотѣлось послѣдовать его примѣру, что я тоже рѣшился превратиться въ обыкновеннаго смертнаго. Степановскій увѣряетъ, что г. Астафьеву теперь грозитъ голодная смерти, а я даже и этимъ не рискую, вѣдь я человѣкъ богатый… Такъ думаютъ, по крайней мѣрѣ!

Выраженіе испуга, выражавшееся въ ея глазахъ и возраставшее съ минуты на минуту, подзадоривало его продолжать свою рѣчь въ томъ же духѣ.

— А что, если вы, вдругъ, узнаете, что у меня ничего нѣтъ? Вѣдь мои денежныя обстоятельства вамъ неизвѣстны? Вы только слышали, что у меня есть имѣнія, дома, но все это можетъ быть давно заложено и перезаложено, меня могли раззорить разные мошенники, я могъ всего лишиться по своей собственной неосторожности… Это такое обыкновенное явленіе въ нынѣшнее время.

— Полно шутить, Дмитрій, прошептала она дрожащими губами.

— Я не шучу, я въ самомъ дѣлѣ раззоренъ… Еслибъ выслышали, какъ меня третировалъ сегодня Степановскій!… Да и не онъ одинъ…

Онъ вспыхнулъ и глаза его сверкнули.

— Какъ вы думаете, можно это когда-нибудь забыть? Никогда!… Простить тоже нельзя… Какъ же жить послѣ этого?

— Я не понимаю, про что ты говоришь, Дмитрій…

— И кто въ этомъ виноватъ? продолжалъ онъ, не вслушиваясь въ ея слова, вотъ въ чемъ вопросъ! Самъ я, вы, или то нелѣпое воспитаніе, которое мнѣ дала мать?… Помните ту ночь въ Венеціи? Мы плыли мимо палаццо Левепринга, намъ было такъ хорошо!… Я васъ умолялъ не добиваться развода, довольствоваться моею лыбовью да уваженіемъ тѣхъ немногихъ, для которыхъ черное всегда останется чернымъ, а бѣлое бѣлымъ, какими бы красками и тѣнями оно не было раскрашено, но вы не захотѣли меня слушать… Когда я вспоминаю эту ночь, мнѣ кажется, что вы всему причиной.

— Но если въ самомъ дѣлѣ ваше состояніе такъ разстроено, прервала она его, съ твердымъ намѣреніемъ заставить его высказаться опредѣленнѣе, въ такомъ случаѣ мы хорошо сдѣлали, что вернулись вы Россію.

— О, тогда я былъ еще богатъ!… Я былъ еще богатъ, задумчиво повторилъ онъ.

Но, помолчавъ немного, онъ прибавилъ:

— Ну, а теперь у меня, кажется, ничего не осталось… Увѣряю васъ, что я не знаю, чѣ;мъ я буду жить.

Она начинала вѣрить. Онъ былъ такъ блѣденъ, въ глазахъ его выражалось такое отчаянье, голосъ звучалъ такою грустью: такъ притворяться нельзя… Передъ нею сидѣлъ. дѣйствительно несчастный человѣкъ, приниженный и оскорбленный… Никогда еще не видала она его такимъ… «Что случилось?» спрашивала она себя съ возрастающимъ ужасомъ.

А онъ между тѣмъ продолжалъ говорить, но все такъ же загадочно и темно:

— Вотъ вы узнали, что служебная моя карьера кончилась, что я ничего больше не значу въ свѣтѣ, что, прикрываясь моимъ именемъ, нельзя больше совершать беззаконій, нельзя насиловать ничью совѣсть, а завтра вы узнаете, что я бѣденъ… И все таки вы должны будете выйти за меня замужъ, потому что нельзя иначе, не даромъ же мы на все пошли для достиженія цѣли… И наконецъ, что скажетъ свѣтъ?… Свѣтъ, продолжалъ онъ съ горькой усмѣшкой, вѣдь онъ намъ все проститъ за уступку, которую мы для него сдѣлали, все, не правда ли? Ложь, клевету, убійство, все, все!… Свѣтъ у меня не спроситъ, почему я краснѣю и оборачиваюсь, когда за моею спиной произносятъ такія слова, какъ подлецъ и негодяй…

— Дмитрій, что за ужасы ты говоришь!… Перестань, ради Бога! вскричала она умоляющимъ тономъ. Я знаю, что ты шутишь, но все-таки…

Но все-таки мистификація удалась какъ нельзя лучше. Марья Алексѣевна перепугалась не на шутку: она вся дрожала, глаза ея наполнились слезами, и обнимая своего будущаго мужа, она прижималась къ его груди какъ ребенокъ, который прячется отъ страшнаго призрака.

Дмитрій Николаевичъ опомнился; но, извиняясь за неумѣстную шутку, предлагая ей воды и совѣтуя лечь раньше спать и успокоится, онъ продолжалъ смотрѣть на нее все тѣмъ же холоднымъ, безпощаднымъ взглядомъ, полнымъ упрека и презрѣнія.

Ему теперь было совсѣмъ ясно, что онъ давно ее не любитъ.

Конецъ.