Исторiя новой философiи, Куно-Фишера. Т. I.
правитьВъ послѣднее время у насъ обнаружился нѣкоторый интересъ къ философiи. Въ лучшихъ журналахъ стали появляться статьи о философскихъ предметахъ, появились новыя имена, которыя стали упоминаться съ прибавленiемъ названiя — философъ. Все это можно считать указанiемъ на то, что у насъ существуетъ потребность въ ознакомленiи съ философiею. Въ виду такой потребности безъ сомнѣнiя и издается Куно-Фишеръ въ русскомъ переводѣ.
Мы не будемъ говорить о достоинствахъ этого сочиненiя тѣмъ болѣе, что похвалы и порицанiя здѣсъ подвергаются опасности или стать голословными, или сдѣлаться непонятными. Понимать достоинства философскаго сочиненiя и даже отличить философское сочиненiе отъ такого, въ которомъ нѣтъ и тѣни философiи, можетъ только тотъ, кто уже знакомъ съ философiею. Поэтому мы возьмемъ лучше предметъ болѣе общiй, именно вопросъ: какъ знакомиться съ философiей? Въ настоящее время тутъ встрѣчается повидимому большое затрудненiе. Господствующей школы нѣтъ; есть множество разныхъ системъ и школъ, слѣдующихъ тѣмъ или другимъ философамъ. Есть даже такiе мыслители, которые считаютъ правиломъ никому не слѣдовать, и тоже усердно приглашаютъ слѣдовать за собою. Спрашивается, съ кого же начинать? Кому слѣдовать, кого изучать?
На это затрудненiе Гегель отвѣчаетъ слѣдующимъ образомъ: «какъ бы нибыли различны между собою разныя философiи, у нихъ однакоже то общее, что всѣ онѣ суть философiи. Слѣдовательно кто изучилъ и усвоилъ себѣ какую бы нибыло философiю (если только впрочемъ это настоящая философiя), для того философiя уже знакома, уже своя.»
Разсужденiе чрезвычайно наивное, но какъ читатель долженъ согласиться, совершенно справедливое. Конечно мы сейчасъ бы захотѣли наилучшей, наивѣрнѣйшей философiи, захотѣли бы стать наилучшими философами; но прежде чѣмъ заноситься съ высокими требованiями, очевидно нужно умѣть исполнить требованiя болѣе простыя. Если ужь мы непремѣнно хотимъ быть философами, то лучше быть хоть какими-нибудь философами, чѣмъ вовсе не быть никакими. Если мы такъ усердно хлопочемъ о философiи, то лучше имѣть какую-нибудь философiю, чѣмъ не имѣть никакой. Или, говоря словами старушки, которыя любилъ повторять Гегель: «дурная погода еще ничего; гораздо хуже бы было, если бы вовсе не было погоды.»
Поэтому ничего не можетъ быть ядовитѣе того замѣчанiя, которое дѣлаютъ злые люди: говорятъ, будтобы у насъ много толковъ о философiи, но самой философiи еще неимѣется.
Наивное разсужденiе Гегеля, которое мы привели, существенно согласно съ его ученiемъ и съ этой стороны какъ нельзя лучше рекомендуетъ самое ученiе. Въ самомъ дѣлѣ оно указываетъ на какой-то широкiй и прямой либерализмъ, на величавое спокойствiе мышленiя и полное довѣрiе его къ себѣ. Для философа, который такъ думаетъ, никакая система не кажется вредною и опасною, ни одна философiя не считается ересью и соблазномъ, ни на одну не налагается запрещенiе и не воздвигается гоненiе. Собственная система Гегеля, по мысли ея основателя, должна быть такова, что она свободно, силою своего мышленiя поднимется выше другихъ системъ и возобладаетъ надъ ними.
Такой взглядъ впрочемъ мы уже привыкли считать философскимъ взглядомъ вообще. Исключительность, нетерпимость въ мнѣнiяхъ и убѣжденiяхъ мы привыкли считать признакомъ не-философскихъ убѣжденiй. Кто хочетъ философствовать, тотъ долженъ отказаться отъ нетерпимости, какъ отъ свойства, противнаго философiи. Но дѣло это не такъ легко, какъ нелегко вообще достигнуть настоящей философiи. Понятно поэтому, что мы нашли напримѣръ нетерпимость въ рецензiи на переводъ Куно-Фишера, помѣщенной недавно въ «Современникѣ» (февраль 1862). Мы примкнемъ наши разсужденiя къ этой рецензiи, такъ какъ она можетъ служить для нихъ нагляднымъ поясненiемъ, какъ фактъ, какъ примѣръ того, что иногда дѣйствительно думаютъ люди.
Сущность рецензiи заключается въ томъ, что книга Куно-Фишера есть книга опасная, вредная, какую можно еще терпѣть въ Германiи, но никакъ не у насъ. Основанiе этому то, что Куно-Фишеръ есть гегелистъ и слѣдовательно въ извѣстномъ смыслѣ философскiй еретикъ и отступникъ. В Германiи, гдѣ такъ распространена философiя, его ересь не можетъ имѣть большого влiянiя; но у насъ совсѣмъ другое дѣло. «У насъ — жалуется „Современникъ“ — въ массѣ нѣтъ даже элементарныхъ свѣдѣнiй по исторiи философiи», «у насъ эта исторiя неизвѣстна большинству даже въ общихъ чертахъ», «у насъ нѣтъ возможности каждому судить о философской книгѣ»1. И слѣдовательно книга Куно-Фишера можетъ у насъ подѣйствовать самымъ ужаснымъ образомъ, можетъ заразить дѣвственные умы русскихъ читателей гибельнѣйшимъ ученiемъ, именно ученiемъ, которое несогласно съ мнѣнiями «Современника».
Справедливо ли это? На первый взглядъ кажется едвали такъ. Куно-Фишеръ хитеръ какъ настоящiй нѣмецъ; вслѣдствiе этого онъ занялъ повидимому совершенно неприступную и неподверженную опасности сомнѣнiя позицiю. Онъ вѣдь пишетъ «исторiю философiи». Слѣдовательно, если вообразимъ его передъ слушателями вродѣ рецензента «Современника», то онъ могъ бы обратиться къ нимъ съ такою рѣчью:
«Я желалъ бы познакомить васъ съ философiею. Но вы вѣдь смотрите на меня недовѣрчиво и подозрительно. Среди сумятицы мнѣнiй, которая кипитъ около васъ, вы не въ состоянiи отдѣлаться отъ скептицизма и предаться спокойному, полному убѣжденiю. Поэтому я и не стану вамъ проповѣдывать и доказывать собственныхъ мыслей. Займемся лучше дѣломъ, фактами, исторiею. Можетъ-быть вы думаете напримѣръ, что даже вовсе не должно философствовать. Положимъ и такъ. Но что Декартъ, Спиноза и т. д. философствовали, это никакъ не моя вина и измѣнить этого уже никакъ нельзя. Еслибы я сталъ умствовать предъ вами, вы можетъ-быть захотѣли бы заставить меня молчать. Но прошлаго уже не воротишь. Истребить и изгладить историческое явленiе и значенiе Декарта, Спинозы и пр. уже невозможно. Я надѣюсь, вы не станете отвергать пользу изученiя исторiи. Исторiя очень поучительна. Она состоитъ не изъ мечтанiй и предположенiй, а изъ изложенiя дѣйствительныхъ фактовъ. А факты — кто скажетъ хоть слово противъ фактовъ?»
Такую — нужно сказать правду — хитрѣйшую уловку употребилъ Куно-Фишеръ. Злоумышленная цѣлъ его совершенно ясна: онъ хочетъ познакомить читателей сперва съ какою-нибудь философiею, потомучто увѣренъ, что кто началъ философствовать, тотъ можетъ-быть достигнетъ и наилучшей философiи; если же кто вовсе не будетъ философствовать, тотъ не будетъ обладать нетолько вѣрнѣйшей философiей, но и ровно никакой.
Итакъ повидимому Куно-Фишеръ стоитъ незыблемо-твердо. Такъ напримѣръ въ первомъ томѣ онъ подробно излагаетъ ученiя Декарта и Спинозы. Если васъ интересуетъ исторiя умственнаго развитiя, если вы считаете нужнымъ имѣть понятiе о томъ и другомъ ученiи, читайте; если же нѣтъ, — ну тогда разумѣется съ вами трудно справиться.
Чтоже нашолъ возразить противъ Куно-Фишера рецензентъ? А вотъ что онъ говоритъ:
«Куно Фишеръ есть послѣдователь Гегеля; вся его исторiя философiи направлена къ тому, чтобы оправдать и доказать основныя положенiя гегелизма, которыя будтобы составляютъ сущность всякой возможной философiи.»
И затѣмъ рецензiя многократно и настойчиво утверждаетъ, что будтобы въ книгѣ Фишера ученiя философовъ извращены, передѣланы, перестроены, перетолкованы…
Какой жестокiй обманъ! подумаетъ иной читатель и пожалуй удивится глубокому коварству нѣмца и неменѣе глубокой проницательности русскаго рецензента.
Но если благосклонный читатель вздумаетъ провѣрить, въ чемъ же искажены Куно-Фишеромъ системы Декарта и Спинозы, то къ немалому огорченiю для своей любознательности, онъ ничего не найдетъ въ «Современникѣ». Рецензентъ не приводитъ ни одной черты, ни самаго малаго доказательства своихъ словъ.
Это даже можетъ показаться страннымъ. Любезный и снисходительный читатель можетъ подумать, что рецензентъ, твердя такъ много объ искаженiяхъ и извращенiяхъ, самъ однакоже даже не читалъ книги; что если и читалъ, то не въ силахъ судить о томъ, вѣрно или нѣтъ изложены Декартъ и Спиноза; что слѣдовательно во всякомъ случаѣ онъ оклеветалъ книгу, такъ какъ имѣть въ рукахъ доказательства и не представить ни одного — дѣло очень странное и подозрительное.
Оно объясняется однакоже гораздо проще. Рецензентъ просто добродушнѣйшимъ образомъ повѣрилъ своему собственному глубокомысленному соображенiю, состоящему въ томъ, что если книга написана гегелистомъ, то не можетъ быть, чтобы въ ней небыло искаженiй. Умозаключенiе это очень обыкновенно и слѣдовательно стоитъ обратить на него серьозное вниманiе. Недавно намъ случилось слышать слѣдующiй разговоръ:
— Въ новой книжкѣ «Современника» есть рецензiя на Куно-Фишера.
— Ну чтоже? Хороша?
— Помилуйте, развѣ можетъ быть хорошая рецензiя на философскую книгу въ «Современникѣ»?
Вотъ заключенiе, сдѣланное совершенно по той же методѣ, по которой судитъ рецензентъ. Не знаемъ какъ оно нравится ему, но намъ положительно не нравится. Мы находимъ его слишкомъ легкомысленнымъ, неудовлетворяющимъ логической строгости и потому дающимъ неправильный выводъ. Такъ опрометчиво судить не слѣдуетъ. Мы находимъ совершенно неосновательнымъ предполагать, что въ «Современникѣ» никогда, ни въ какомъ случаѣ не можетъ явиться хорошей философской рецензiи. И потому, когда дѣло касается такой рецензiи, мы считаемъ необходимымъ судить по самому факту, по самой рецензiи.
Для вящшей ясности продолжимъ еще нѣсколько эти интересныя соображенiя. Прилагая общiя идеи къ предметамъ близкимъ, вполнѣ всѣмъ знакомымъ, мы можетъ-быть успѣемъ сдѣлать эти идеи болѣе наглядными и понятными.
Представьте, какъ бы мы хороши были, еслибы вздумали нападать на «Современникъ» слѣдующимъ образомъ:
«Современникъ» есть журналъ исполненный всякихъ искаженiй и извращенiй, всякой лжи и фальши. Потомучто «Современникъ», какъ извѣстно, издается подъ редакцiею г. Чернышевскаго. Слѣдовательно все, что излагается въ этомъ журналѣ, непремѣнно перестроивается, передѣлывается и измѣняется такъ, какъ это нужно для полнаго согласiя съ мнѣнiями г. Чернышевскаго. И потому всякiй читающiй «Современникъ» подвергается опасности впасть во всякаго рода ложь и заблужденiе."
Или напримѣръ — въ послѣдней своей статьѣ г. Антоновичъ ссылается на физiологiю. Хорошо ли было бы возразить ему такъ: — «Шутите! Тàкъ мы вамъ и повѣримъ! Будто мы не знаемъ, что у васъ всѣ ссылки перепутаны и искажены съ заднею мыслью!»
Или вотъ — рецензентъ, котораго мы разбираемъ, находитъ, что было бы «ужь слишкомъ странно сказать, что вся философiя трудилась и работала для того, чтобы выработать Гегеля съ его воззрѣнiями.» Что, еслибы мы въ подражанiе этому сочинили бы слѣдующее возраженiе противъ г. Чернышевскаго: «Ужели кто можетъ думать, что вся русская литература трудилась и работала для того, чтобы выработать г. Чернышевскаго съ его воззрѣнiями?»
Не правда ли, что подобныя выходки съ нашей стороны не возбудили бы ничего, кромѣ смѣха? Всякiй могъ бы очень резонно отвѣчать намъ на нихъ такъ: сколько вы ни толкуйте на эту тему, вы ничего не докажете. Покажите, въ чемъ состоятъ извращенiя и искаженiя «Современника», тогда другое дѣло. А до тѣхъ поръ, пока вы этого не сдѣлаете, мы все-таки будемъ полагать, что и въ «Современникѣ» можетъ быть что-нибудь дѣльное, и что г. Чернышевскiй не ошибается непремѣнно во всемъ, что онъ ни скажетъ.
Всѣми этими примѣрами мы хотѣли показать, что «Современникъ» учитъ своихъ читателей очень опасной для него самого логикѣ. Эту логику, какъ мы сказали, мы признаемъ недостаточною. Мы думаемъ, что для того чтобы судить о книгѣ Куно-Фишера, недостаточно знать только, что он гегелистъ, но нужно вникнуть въ самую книгу. Какъ излагаетъ философскiя системы Куно-Фишеръ? О своихъ прiемахъ въ этомъ дѣлѣ онъ говоритъ весьма обстоятельно и отчетливо. Въ предисловiи онъ выражается такъ:
«Въ отношенiи къ произведенiямъ философiи я стану на такую точку зрѣнiя, которая необходимо должна предохранить мое изложенiе отъ всякаго предубѣжденiя, способнаго исказить его, и отъ всякихъ вставокъ, могущихъ нарушить его правильный ходъ. При разсмотрѣнiи явленiй природы, когда дѣло идетъ объ ихъ законѣ, нѣтъ мѣста предразсудкамъ и невозможно никакое пристрастiе; при изложенiи драматическихъ характеровъ, когда нужно воспроизвести ихъ во всей жизненности, нѣтъ мѣста постороннимъ рѣчамъ и всякiй лишнiй эпизодъ будетъ лишнею остановкою. По моему мнѣнiю системы философiи точно также необходимо разсматривать, какъ явленiя закономѣрной природы, потомучто онѣ суть завершонные продукты; и какъ характеры духовной драмы, потомучто каждая система играетъ извѣстную роль въ своемъ исторически опредѣленномъ мiровомъ порядкѣ. Вотъ простыя основанiя, которыми будетъ руководиться мое изложенiе; если силы будутъ соотвѣтствовать намѣренiю, то это сочиненiе должно представить въ чистой формѣ наглядный образъ всей совокупности новой философiи.» (Куно Фишеръ, т. I. Предисл., стр. IX).
Тотъ же взглядъ еще яснѣе онъ высказываетъ окончивши изложенiе Спинозы.
«Какъ при изложенiи, такъ и при изслѣдованiи философскiхъ системъ, мы имѣли въ виду совершенно иную задачу, чѣмъ та, которую часто задаютъ себѣ при этихъ предметахъ, и рѣшенiе которой именно въ настоящее время требуется идiотами. Какой смыслъ можетъ имѣть изложенiе какой-нибудь системы, или какого-нибудь философскаго перiода, если оно не погружается вполнѣ въ духъ своего объекта и не раскрываетъ въ немъ его собственный смыслъ такъ, что само отрѣшается отъ всего чуждаго и посторонняго, чѣмъ могло бы быть нарушено истинное впечатлѣнiе дѣла? Почему бы творенiе человѣческаго духа не должно быть разсматриваемо съ тѣмъ же спокойствiемъ и вниманiемъ, съ какимъ разсматривается любопытное явленiе природы? Если физику дозволяется наблюдать свои предметы безъ всякой посторонней мысли и описывать их съ невозмутимою точностью, то почему этотъ научный долгъ долженъ быть вмѣненъ намъ въ преступленiе, если мы съ такою же вѣрностью стараемся проникнуть и передать духъ какой-нибудь философской системы? При борьбѣ мнѣнiй, конечно участiе въ предметѣ спора можетъ выражаться только порцiально; оно принуждено принять исключительную форму подачи голоса, потомучто здѣсь дѣло въ томъ, чтобы высказать свое мнѣнiе и побороть чужое. Но гдѣ дѣло идетъ не о борьбѣ взглядовъ, а только о разсмотрѣнiи и познанiи предмета, тамъ каждая подача голоса есть преждевременно поднятый крикъ и каждое парцiальное сужденiе есть несвоевременное и вѣроятно незрѣлое мнѣнiе, къ которому обыкновенно прибѣгаютъ люди несвѣдущiе. Вѣдь гораздо легче повторять уже готовое сужденiе, чѣмъ собственными усилiями, свободнымъ и основательнымъ изученiемъ познакомиться съ сущностью какого-нибудь дѣла. Гораздо легче судить посредствомъ черепковъ, чѣмъ посредствомъ мыслей! Въ отношенiи къ объектамъ должна существовать точка зрѣнiя, на которой взгляды партiй лишаются голоса; къ явленiямъ, довершоннымъ природою или исторiею, нужно умѣть стать въ отношенiе, которое было бы свободно отъ всякаго предубѣжденнаго настроенiя, и только въ такомъ отношенiи къ вещамъ я могу представлять себѣ истинную науку. Спокойствiе совершившагося факта требуетъ спокойнаго и безстрастнаго обсужденiя, и въ царствѣ познанiя ничто не должно быть жертвою чуждаго мыслей остракизма. Сознаюсь, что въ отношенiи къ философскимъ системамъ я стараюсь достигнуть того чистаго и объективнаго настроенiя духа, съ которымъ математикъ разсматриваетъ фигуры, естествоиспытатель тѣла природы, эстетикъ и археологъ произведенiя искуства. Чѣмъ яснѣе и самостоятельнѣе каждый изъ нихъ понимаетъ и излагаетъ природу своего объекта, чѣмъ меньше вмѣшиваются въ ихъ изложенiе чуждые элементы, тѣмъ лучше, говорятъ, они разрѣшили въ данномъ случаѣ задачу науки. Такъ напримѣръ математикъ объясняетъ и вычисляетъ свойства и фигурацiю многогранника, незаботясь о томъ, что это тѣло можетъ быть острое, жосткое, и что люди могутъ ушибиться объ его ребра и углы. Такъ естествоиспытатель описываетъ всѣ части и отправленiя человѣческаго тѣла, небезпокоясь объ общественныхъ правахъ и небоясь упрека въ неприличiи. Археологъ долженъ вдумываться въ языческое художественное произведенiе, историкъ въ чужое время, невзвѣшивая съ боязливой заботливостью, насколько первое удалено отъ нынѣшнихъ идеаловъ, а второе отъ настоящаго положенiя дѣлъ. Если они только передаютъ свои объекты наглядно, вѣрно, конгенiально, то никто не спрашиваетъ и не заботится объ ихъ личномъ вѣроисповѣданiи. Почему же однѣ системы философiи должны составлять въ этомъ случаѣ исключенiе? Всякое изложенiе требуетъ одинаковаго стиля совершенной и простой объективности; оно не должно ни укорачивать своего предмета, умалчивая о какихъ-нибудь выдающихся его чертахъ, ни искажать его, навязчиво и несвоевременно примѣшивая къ нему собственное мнѣнiе. Системы философiи сходны съ художественными произведенiями въ томъ, что въ нихъ обнаруживается опредѣленный духъ, и потому требуютъ, чтобы ихъ разсматривали какъ живые характеры, которыхъ нельзя изобразить обыкновеннымъ тономъ описанiя и расказа. Чтобы быть къ нимъ справедливымъ, нужно возсоздать дѣло творенiя въ живомъ духѣ ихъ творца, и отношенiе между объектомъ и изложенiемъ здѣсь будетъ похоже на то отношенiе, въ какое мимическiй художникъ становится къ драматическому характеру. Система, излагаемая нами, есть характеръ, съ которымъ мы отожествляемся до тѣхъ поръ, пока заняты его изложенiемъ; ему до тѣхъ поръ принадлежатъ всѣ наши душевныя движенiя, и мы вполнѣ отличаемъ себя отъ него только тогда, когда уже высказали его послѣднюю мысль. Только такимъ образомъ мы въ этомъ случаѣ достигнемъ естественной правды» и т. д.
Изъ этихъ словъ, которыя, мы надѣемся, нимало не досадили читателю, всякiй можетъ видѣть, что Куно-Фишеръ отлично понимаетъ свое дѣло. Рецензентъ же къ крайнему своему изумленiю замѣтитъ, что можно быть гегелистомъ и однакоже нетолько не имѣть въ виду искажать исторiю философiи, но даже съ тончайшею проницательностью заботиться о вѣрности этой исторiи. Нашъ рецензентъ, когда самъ вздумалъ пояснить, кàкъ по его мнѣнiю слѣдуетъ излагать исторiю философiи, сумѣлъ только замѣтить, что ее нужно писать безъ заднихъ мыслей; едвали онъ признаетъ нужными также и какiя-нибудь переднiя мысли; такъ что мы думаемъ, точная его идея состоитъ въ томъ, что исторiю философiи нужно писать просто безъ мыслей… Куно-Фишеръ, какъ отчасти убѣдился читатель, держится въ этомъ случаѣ болѣе опредѣленныхъ мнѣнiй.
Итакъ упрекъ въ искаженiи и не доказанъ, и судя по тому, какъ понимаетъ дѣло Куно-Фишеръ, едвали справедливъ. Другой упрекъ, на которомъ сильно настаиваетъ рецензiя, заключается въ томъ, что Куно-Фишеръ не о всѣхъ философiяхъ говоритъ, что онъ будтобы пропускаетъ отличныхъ философовъ, такъ что читатели лишаются возможности выбрать то, чтó рецензентъ считаетъ лучшимъ, и могутъ заразиться тѣмъ, чтó далеко не лучшее. Какая нѣжная заботливость о читателяхъ! Какое рвенiе къ ихъ руководству и наставленiю на путь истины! Дѣйствительно Куно-Фишеръ, особенно же если ограничиться его первымъ томомъ, непростительно виноватъ. Въ этомъ томѣ излагается подробно ученiе Декарта, затѣмъ вкратцѣ — его послѣдователей, наконецъ весьма пространно — ученiе Спинозы. И только. Мало, очень мало! Какъ не побояться въ самомъ дѣлѣ, что у насъ явится множество картезьянцевъ и спинозистовъ, между тѣмъ какъ рецензенту хотѣлось бы совсѣмъ другого! Какъ видно, Декартъ для него — ересь, и Спиноза — соблазнъ и безумiе. Вмѣсто того чтобы говорить о нихъ, онъ старается указать, чего нѣтъ у Куно-Фишера; въ своемъ увлеченiи онъ доходитъ до того, что ставитъ ему въ упрекъ и въ коварство недостатокъ изложенiя великихъ натуралистовъ…
Чего нѣтъ у Фишера! — Но помилуйте, нельзя же все вдругъ; хорошаго понемножку. Тѣ, которые хотятъ все вдругъ и все самое лучшее, кажется напрасно себя безпокоятъ такими глубокими мыслями. Если Куно-Фишеръ не представилъ ученiя великихъ натуралистовъ, то тутъ бѣды никакой нѣтъ; этимъ дѣломъ занимались другiе. Натуралисты великiе и малые знакомы намъ можетъ-быть лучше, чѣмъ что-нибудь другое. Вотъ недавно г. Хотинскiй перевелъ «Изложенiе мiра» маркиза Лапласа. Г. Фроловъ уже давно перевелъ «Космосъ» Гумбольдта. Астрономiя, зоологiя, ботаника и пр., все это намъ въ тысячу разъ знакомѣе, чѣмъ философiя; между нашими натуралистами есть даже люди, извѣстные своими трудами Европѣ.
Изо всего приведеннаго нами читатель можетъ вывести только то прямое заключенiе, что книга Куно-Фишера не подходитъ подъ интересы рецензента. Это нимало не значитъ, чтобы она не подходила подъ интересы философiи. Въ самомъ дѣлѣ, этимъ интересамъ она служитъ какъ нельзя лучше. Главный предметъ книги составляетъ основательное и полное изложенiе философiи Спинозы, философiи, которая уже издавна считается неподражаемымъ образцомъ философскiхъ системъ. Система же Декарта служитъ естественнымъ и легкимъ введенiемъ въ философiю Спинозы. Такимъ образомъ первый томъ Куно-Фишера можетъ служить средствомъ изучить образцовую философскую систему, которая, при всей своей глубинѣ, можетъ-быть наиболѣе доступна для начинающаго. Для всякаго же, кто проникнетъ въ духъ этой системы, философiя, какъ говоритъ Гегель, будетъ уже знакома, будетъ уже своя.
Итакъ интересъ философiи и интересъ «Современника» не совпадаютъ. Тутъ нѣтъ ничего дурного и ничего мудренаго. Мало ли какiе у кого бываютъ интересы? Мудрено и дурно то, что это разнорѣчiе не сознается и потому не высказывается прямо, открыто. Гораздо бы послѣдовательнѣе было, еслибы «Современникъ» прямо отказался отъ философiи и не считалъ нужнымъ принимать на себя видъ, что онъ о ней заботится. Право эта откровенность вовсе не такъ страшна, какъ можетъ-быть думаетъ «Современникъ». Начто намъ въ самомъ дѣлѣ философiя и исторiя философiи? Эти праздныя умозрѣнiя только мѣшаютъ дѣло дѣлать. Посмотрите на нѣмцевъ. Развѣ философiя ихъ не испортила? Если положимъ и не испортила, то развѣ способствовала она чѣмъ-нибудь ихъ общему благосостоянiю?
Еслибы такъ говорилъ «Современникъ», то онъ былъ бы несравненно послѣдовательнѣе и прямѣе, чѣмъ теперь. Слѣдовательно онъ былъ бы правѣе и съ чисто-философской точки зрѣнiя. Потомучто въ отношенiи къ философiи, какъ мы уже замѣтили, дурно стоять на низкой степени философiи; хуже того — не имѣть никакой философiи; но еще хуже, и хуже этого ужь и быть ничего неможетъ, — неимѣть никакой философiи и однакоже считать себя философомъ и быть вполнѣ довольнымъ собою.
1 Здѣсь рецензентъ намекаетъ вѣроятно на другiя планеты; потомучто на земномъ шарѣ нѣтъ, не было и конечно не будетъ никогда уголка, гдѣ бы каждый могъ судить о философскихъ сочиненiяхъ.