Исторія моего современника*). править
III. править
В предыдушей статьѣ мы затронули только петербургскій період жизни «современника» до перехода его в петровскую с.-х. академію.
В воспоминаніях о петровской академіи, Вл. Короленко приводит интересныя свѣдѣнія — слов старых студентов, — об академической жизни в період перваго, «слишком либеральнаго» устава академіи.
Петровская академія была открыта 21 ноября 1865 года во дворцѣ, принадлежавшем когда-то Разумовскому. Ровесница крестьянской реформы, академія отразила на первом уставѣ своем вѣянія того времени. По этому уставу никаких предварительных испытаній или аттестатов для поступленія не требовалось. Лекціи мог слушать каждый по желанію — какія и сколько угодно. Переходных курсовых испытаній не полагалось, а были лишь окончательные экзамены для лиц, желавших получить диплом, при чем эти экзамены можно было сдавать в какіе угодно сроки. На слушателей смотрѣли «как на граждан, сознательно избирающих круг дѣятельности и не нуждающихся в ежедневном надзорѣ». Словом, либеральный устав был основае на вѣрѣ в «настоящаго студента», а так-как на свѣтѣ такого идеальнаго студента и нѣт, а есть «Васьки Веселитскіе», то либеральный устав дал довольно печальные результаты. В академію налетѣли отовсюду лѣнтяи, не одолѣвшіе в гимназіи бездны премудрости, помѣщичьи сынки, выгнанные из низших классов, которым родители пожелали наиболѣе легким способом дать званіе студента. Вообще, академія представляла из себя что-то вродѣ студенческой казачьей вольницы. Москва была полна разсказами о необыкновенных выходках петровских студентов. Образовательный уровень студентов был очень низок. Один, напр., студент, на вопрос, что такое центр тяжести, задумался, потом хватил себя по лбу и радостно воскликнул:
— А знаю, знаю… Центр тяжести… Это если тѣло повѣсить на ниткѣ…
В 1872 году послѣдовало преобразованіе «слишком либеральнаго устава», приблизившее академію, к обычному типу высших учебных заведеній. Но современнику еще удалось застать «послѣдних могикан», — старых студентов.
Молодой сапожник, дѣлавшій современнику высокіе сапоги, говорил ему: Измельчал народ. Нѣт теперь настоящаго студента. Вот Иван Семеныч был… Кулаком двери в одни раз вышибал… Собаку бывало за хвост поймает, сейчас на древо зашвырнуть наровит… Теперь таких уже нѣт…
Короленко зарисовывает нѣсколько портретов этих старых студентов. Среди них интересна фигура Эдемскаго замѣшаннаго в нечаевском дѣлѣ. Попутно Короленко упоминает и о Нечаевѣ. Нечаев думая, что Россію можно охватить сѣтью отдѣльных конспиративных кружков, связанных желѣзной дисциплиной, хотябы цементом явился только обман. Каждый член кружка обязуется образовать такой же кружок, так что «революція» растет в геометрической прогрессіи. В извѣстный день приказом сверху от центральнаго кружка, — в Россіи объявляется свободный строй… Приказ идет от кружка к кружку, не знающих даже друг друга, и страна вдруг узнает, что она чуть не вся революціонна и свободна… Никакой вѣры в народ, только крайній раціонализм и математическій разсчет, болѣе наивный, чѣм самая наивная вѣра. Одного из членов дружка, --честнаго, прекраснаго человѣка, — Иванова, разгадавшаго пріемы Нечаева, послѣдній убил, чтобы скрѣпить кровью свою первою конспиративную ячейку. Развалины «Ивановскаго грота», гдѣ произошла эта трагедія, еще существовали в бытность Короленко в академіи.
Возвращаемся к Эдемскому. «Эдемскій был великоросс и, кажется, бывшій семинар. У него было лицо дегенерата, с рѣзко выдаюшейся нижней челюстью и черными, горящими глубокой страстью глазами. Он ходил в каком-то охабнѣ вмѣсто пальто, с суховатой палкой. В обычное время молчаливый по временам он напивался и тогда становился страшен. У него появлялось при этом странное краснорѣчіе и он с пламенным пафосом произносил рѣчи о необходимости всеобщаго разрушенія. При этом он ломал попадавшіеся ему под руки картины, фотографіи, зеркала». Кончил этот демон разрушенія, как узнал впослѣдствіи Короленко, — тѣм, что, побывав в ссылкѣ, женился на простой, необразованной дѣвушкѣ, занял мѣсто смотрителя с ничтожным жалованьем, но «сторонними доходами от купечества».
В то время уже происходили довольно часто студенческіе сходки на дачах, разбросанных в окрестности академіи, но «ничего серьезнаго на этих сходках не происходило», не смотря на то, что нѣкоторые студенты, как семинар Владиміров, являлись с револьвером на красной лентѣ и чуть-ли не с хинжалом. Обсуждали вопросы школьной дисципливы пѣли революціонныя пѣсни: «Дубинушку» и «Отрѣшимся от стараго міра».
Из новых студентов современник останавливает вниманіе на Вернерѣ и Григорьевѣ, с которым он особенно сдружился. Оба бывшіе офицеры, оба принадлежали к нарождающемуся тогда народническому движенію. Чрез Григорьева современник познакомился с заграничными нелегальными изданіями. В одной нелегальной газетѣ ("кажется «Набат») была статья Ткачева, довольно извѣстнаго писателя, эмигрировавшаго послѣ нечаевскаго дѣла, — в которой он полемизировал с Лавровым, требовавшим от пропагандистов большей предварительной подготовки. Ткачев, возражая на это, сравнивая, народ с распятым на крестѣ. — И вот, — писал он, нам предлагают изучать химію, чтобы изслѣдовать химическій состав креста и т. п…
Мы не в состояніи изслѣдовать… Мы охвачены одним страстным желаніем снять жертву с креста.
Статья произвела впечатлѣніе на современника только своим «пафосом революціонера». Но когда современник прочитал «Вперед», гдѣ была программа Лаврова, и его статью «Разговор послѣдовательных», он был совершенно захвачен стройной системой революціоннаго народничества.
«Я не стану много распространяться и о народничествѣ… Теперь не трудно подвести итоги и той моральной правдѣ, которую, впрочем, склонны теперь многіе отрицать, и ошибкам этого направленія. Среди послѣдних, конечно, главнѣйшая, — это наивное представленіе о „народѣ“ (под этим словом в то время еще разумѣли преимущественно крестьян), о его потенціальной так сказать мудрости, которая дремлет в его сознаніи и ждет только окончательной формулы, чтобы проявить себя и скристалливовать по своему подобію жизнь.
Представленіе о „народѣ“ со времени освобожденія занимало огромное мѣсто в настроеніи всего русскаго общества. Он как туча лежал на нашей горизонтѣ… В соціальной жизни есть свои предчувствія. „Туча“ еще не шевелилась. В ней одно время не видно было даже зарниц и не слышно даже отдаленных раскатов, но загадочная тѣнь уже ложилась оттѣнками на всѣ предметы еще свѣтящейся и сверкающей жизни и взгляды невольно обращались в ея сторону. Молодежь, как болѣе впечатлительная и чуткая часть общества, сдѣлала своя выводы.
Соціальная несправедливость была фактом, бьющим в глаза. От нея наиболѣе страдают тѣ, кто наиболѣе тяжко трудится. И всѣ, без различія на равленія, признают, что в этих-же массах зрѣет, или уже созрѣло какое то слово, которое разрѣшает всѣ сомнѣнія.
Вот что тогда было — широко разлито в сознаніи всего русскаго общества и из чего наше поколѣніе, — в семидесятых годах подходившее к своему жизненному распутью, — сдѣлало только наиболѣе послѣдовательные и наиболѣе честные выводы. Если общая посылка правильна, то вывод дѣйствительно ясен; нужно „отрѣшиться от стараго міра“, нужно „от ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови“ уходить туда, гдѣ работают грубыя руки и гдѣ, кромѣ того; зрѣет какая то формула новой жизни.
Эго было наивно? Да, но эту наивность раздѣляли наименѣе романтическіе представители русскаго культурнаго общества того времени. Часть литературы легальной и вся литература не легальная сдѣлала из этого логически несомнѣнные, нравственно наиболѣе честные выводы. А молодежь внесла присущій ей энтузіазм. И вот революціонное народничество готово. Старик Лавров и совсѣм еще молодой Михайловскій нашли для этого построенія ясныя формулы».
"В Москвѣ и в академіи собирались теперь кружки горячо обсуждавшіе лавровскую программу. В это же время я увлекался статьями Михайловскаго… Теперь я нашел то, чего я напрасно искал в Петербургѣ, «как нам жить честно и что нам дѣлать».
Вопрос о честности, возбуждая, впрочем, иногда споры. На одном собраніи кто-то поставил вопрос о том, можно-ли украсть «для дѣла»? Большинство дали утвердительный отвѣт, — не нѣкто Гортынскій сказал:
— Да, вижу: надо бы взять… Не лично про себя скажу: но мог бы. Рука-бы не поднялась.
«На меня этот отвѣт, --говорит Короленко, — и тогда произвел сильное впечатлѣніе, и впослѣдствіи это „рука не поднимется“ вспоминалось много раз. Россія должна была пережить свою революцію, и для этого нужно было и базаровское безстрашіе и пересмотръ традицій, и безстрашіе пред многими выводами. Но мнѣ часто приходило в голову, что очень многое было бы у нас иначе, если бы было больше той безсознательной, нелогичной, но глубоко вкорененной нравственной культуры, которая не позволяет нѣкоторым чувствам слишком легко, почти без сопротивленія, слѣдовать за „раскольниковскими“ формулами. Это „рука не подымается“ сыграло впослѣдствіи важную рель в нѣкоторых случаях моих колебаній… Да, — русскія руки часто слишком уж легко подымались и теперь подымаются на многое, на что бы не слѣдовало».
Исторія моего современника*). править
IV. править
В предыдущей статьѣ мы обрисовали, в общих чертах, жизнь петровской академіи в то время, когда современник был в числѣ студентов. В академіи современник много и охотно занимался науками, успѣшно выдержав переходный экзамен. Но скоро одно событіе навсегда прервало его студенческія запятія, превратив его из студента в «государственнаго преступника».
Превращеніе современника в «государственнаго преступника», повлекшее за собой его ссыльныя скитанія, произошло при слѣдующих обстоятельствах. Жандармское управленіе не могло розыскать нѣсколько скрывающихся студентов академіи. И вот, академическая инспекція рѣшила помочь жандарнам и прибѣгла к такой ловушкѣ: в академической прихожей появлялись объявленія о полученіи переводов или посылок на имя разыскиваемых жандармами студентов. А когда послѣдніе, ничего не подозрѣвая, являлись за полученіем, их задерживали и передавали в руки жандармов. Современник, Григорьев и Вернер были иниціаторами письменнаго протеста по этому поводу академическому начальству. Протест вызвал цѣлый переполох. Еще до его подачи в академію пріѣзжал министр П. А. Валуев для увѣщанія студентов. Подача-же протеста вызвала пріѣзд тов. министра государств. имуществ свѣтлѣйшаго князя Ливена.
Несмотря на то, что большинство студентов, опасаясь за участь указанных иниціаторов, принесло повинную и несмотря на то, что сам князь Ливен завѣрял послѣдних, что они арестованы не будут, они были не только арестованы, но и высланы на сѣвер «по высочайшему повелѣнію»", как «государственные преступники».
И вот, начинаются скитанья. Вологда. Затѣм, возвращеніе в Кронштадт, гдѣ проживала семья современника, потом новая высылка, уже без всякаго повода, опять на сѣвер, в Глазов, и далѣе, «на край свѣта».
Современник был одним из первых политических ссыльных. Интересны черты тогдашняго періода россійской ссылки, вскорѣ прекратившагося. «В ссыльных захолустьях жили еще, очевидно, воспоминанія о тѣх временах, когда люди попадали в ссылку, чтобы потом, при перемѣнѣ обстоятельств, сугубо возвыситься». Поэтому отношеніе администраціи к ссыльным, в общем было довольно предупредительное.
В Вологдѣ, напр., полиціймейстер сам показывал современнику город, арестный дом и даже устроил смотр пожарным. Все оказалось в порядкѣ. Общую картину нарушила только «маленькая неожиданность»: выброшенный из полицейскаго управленія пьянчужка, угодившій в живот полиціймейстера и обратившійся к нему с вопросом:
— Ваше высокоблагородіе… Что ж его у нас за порядки? Республика что-ли?..
А полиціймейстер, «обернувшись с грустной снисходительностью», повернулся к современнику и сказал:
— Вот не угодно-ли, — какое понятіе, о республикѣ!.. «Можно было догадаться, что его понятія о республикѣ — другія».
Послѣ возвращенія в Петроград из первой ссылки современнику довелось присутствовать на похоронах Некрасова; настоящим событіем была рѣчь Достоевскаго, поставившаго Некрасова наравнѣ с Пушкиным и Лермонтовым и назвавшим покойнаго послѣдним великим поэтом «из господ».
Интересную картину рисует современник из жизни столичной журналистики того времени, с которой он познакомился, работая корректором в газетѣ «Новости», гдѣ появились его первыя печатныя строки, — замѣтка о бунтѣ в Апраксином переулкѣ.
В этот же період произошел и «выстрѣл Вѣры Засулич», — первый террористическій акт. Современник описывает настроеніе общества и печати послѣ оправдательнаго приговора суда присяжных. «Казалось, начинается какое-то сліяніе революціонных теченій с широкими стремленіями общества».
Вскорѣ произошел второй террористическій акт, убійство шефа жандармов Мезенцова и, в связи с этим, начались ссылки всѣх «неблагонадежных», в числѣ которых оказался и современник.
Когда современник, в каретѣ, выѣзжал из Петербурга в ссылку, сопровождавшій его тюремный смотритель Денисюк все вздыхал, и на вопрос современника о причинах этого, меланхолично отвѣтил: — кто знает, сегодня я везу вас, а через мѣсяц, быть может, вы повезете меня…
"Я невольно засмѣялся. Говорят, у турок существует какое-то коллективное народное предчувствіе, что они когда нибудь непремѣнно будут изгнаны из Европы. Такое же массовое предчувствіе не чуждо было и нашему прежнему строю. Впослѣдствіи мнѣ много раз вспоминалась меланхолическая фраза Денисюка: «теперь мы вас, а послѣ вы нас»…
Подъѣхав к Волгѣ, современник вспомнил о широкой распространеніи в его, время «волго-разбойническаго романтизма». «Есть на Волгѣ утес»… Да, мы охотно пѣли и охотно слушали эту «удалецкую» пѣсню, но… написал ее нѣкто Навроцкій, товарищ прокурора, дѣлавшій карьеру обвинительными рѣчами в политических процессах.
При возвращеніи в ссылку во второй раз, отношенія администраціи было уже иное.
Глазовскій исправник внушал, с самым суровым видом:
— Помните, на небѣ — Бог, на землѣ — царь. У Бога — ангелы, у царя — исправники. Поэтому вы должны меня слушаться.
Впослѣдствіи современнику пришлось не мало претерпѣть за недостаточное послушаніе от этого «царскаго ангела».
В ссыльных скитаніях современнику пришлось встрѣчать много недобрых людей, иного зла, несправедливости, неправды, но среди всего этого он сохранил бодрость, жизнерадостность, вѣру в добро и любовь к людям, сохранил ту свѣтлость духа, которую он пронес чрез вою свою жизнь. Природа одарила его счастливым свойством: при всей его зоркости, при умѣньи видѣть как хорошее, так и дурное, темная сторона жизни как-то не оставляет в нем слѣда, а всякое проявленіе в человѣкѣ любви и добра он впитывает в себя, как живительные лучи солнца.
Гдѣ-то в деревнѣ, заброшенной среди сѣверных лѣсов, к нему подошел крестьянин, «поклонился с какой-то истовой и ласковой важностью, и подал ковш с брагой.
— Испей пріятель, не побрезгуй: на праздник варили».
Современник называет эту встрѣчу «опредѣляющей минутой жизни». «Я выпил и от души поблагодарил его. Когда он ушел, меня вдруг охватило какое то особое ощущеніе, теплой и сильной волной прилившее к сердцу, — ощущеніе глубокой нѣжности и любви к этому человѣку, нѣт, ко всѣм этим людей, ко всей деревнѣ, ко всей сѣверной природѣ… с ея необъятными просторами» …
Так глубоко, до сердца, проникали современнику свѣтлыя впечатлѣнія жмени. Он много впитал их за свою долгую жизнь. И не в этом ли тайна обаянія таланта Короленки, будящаго в сердцѣ читателя «ощущеніе особой теплоты» .