1904
правитьИсторія дурака.
правитьОнъ былъ дуракъ. Это еще не бѣда, потому что дуракахъ — счастье. Скверно то, что онъ не принадлежалъ въ числу смиренно сознающихся въ своей глупости дураковъ, а надменно воображалъ, что онъ умный. Такіе дураки не могутъ разсчитывать на счастье. Онъ и не былъ счастливъ, по крайней мѣрѣ, ему никто и никогда не завидовалъ.
Его родители начали замѣчать, что онъ глупъ, когда ему минуло семь лѣтъ. Въ это время онъ бросился однажды въ прудъ спасать брошеннаго туда кѣмъ-то щенка. Онъ едва не утонулъ самъ, перепачкалъ и перемочилъ свое новенькое платье, и послѣ долгихъ усилій съ торжествующимъ видомъ, съ щенкомъ въ рукахъ, явился домой.
— Дурракъ! — съ презрѣніемъ пробормоталъ его отецъ, выслушавъ его разсказъ о спасеніи щенка.
Его заперли на цѣлый день одного въ дѣтскую, оставили безъ обѣда, но онъ былъ настолько глупъ, что даже не раскаялся въ своемъ поступкѣ, и, когда его выпустили изъ заключенія, прежде всего спросилъ:
— Кормили ли собачку?
На будущность такого ребенка нельзя было возлагать надеждъ.
Второй поступокъ, показавшій еще яснѣе его глупость, былъ совершенъ имъ на девятомъ году жизни: онъ увидалъ, что пять мальчишекъ напали на маленькую дѣвочку и стати ее бить, отнимая у нея лакомства. Онъ вступился за дѣвочку и, засучивъ рукава, принялся за рукопашную расправу съ ея врагами. Воспользовавшись удобной минутой, дѣвочка спаслась бѣгствомъ, а ему подбили глазъ, встрепали волосы и разорвали воротъ у рубашки. По своей глупости онъ, вѣроятно, не предвидѣлъ такого исхода, взявъ на себя роль заступника дѣвочки передъ врагами, болѣе сильными, чѣмъ онъ. Умный человѣкъ разсчиталъ бы. насколько силенъ противникъ, и прошелъ бы мимо.
Когда онъ пришелъ домой, его отецъ только всплеснулъ руками и замѣтилъ женѣ:
— Взгляните вы на этого дурака, въ какомъ онъ вядѣ!
Мать дурака чуть не упала въ обморокъ.
— Ничего, я ее-таки отстоялъ! Они тоже будутъ меня помнить! — говорилъ въ волненіи дуракъ, разсказывая свой геройскій подвигъ.
— Боже мой, что изъ этого болвана выйдетъ! — приходилъ въ отчаянье отецъ.
— Это какой-то Донъ-Кишотъ! — воскликнула болѣзненная мать.
Но хуже всего было то, что этотъ дуракъ чуть не поссорилъ своихъ отца и мать съ однимъ изъ лучшихъ изъ друзей. Этотъ другъ, не мало содѣйствовавшій имъ по залогу ихъ имѣній, имѣлъ маленькую слабость; онъ являлся слишкомъ часто въ гости и иногда не во-время. Это не могло не раздражать иногда хозяевъ, хотя они и продолжали видѣть въ немъ своего лучшаго друга, и потому нерѣдко при его визитахъ замѣчали:
— Ахъ, опять притащился! Вѣчно придетъ не во-время! И вѣдь видитъ, что его не принимаютъ, а все-таки лѣзетъ! Понять не можетъ, что онъ только мѣшаетъ!
Дуракъ ежедневно слышалъ эти фразы отъ отца и матери и въ одинъ прекрасный день, когда лакей вѣжливо сказалъ другу дома, что «господа-съ уѣхали», дуракъ взглянулъ прямо въ лицо гостю и отчетливо проговорилъ:
— Папа удивляемся, зачѣмъ вы лѣзете къ намъ, когда васъ не принимаютъ. Ужъ если всегда говорятъ, что нѣтъ дома, такъ и перестали бы ходить!
Но этого мало.
Возвратившись въ комнату, дуракъ на вопросъ отца: «уѣхалъ ли гость?» торжественнымъ тономъ заявилъ:
— Онъ ужъ теперь не полѣзетъ надоѣдать! Я ему сказалъ, что стыдно ѣздить туда, гдѣ но принимаютъ!
Отецъ вскочилъ, какъ ужаленный, и схватилъ сына за плечо.
— Ты… ты это сказалъ ему… въ глаза? — крикнулъ онъ. тряся мальчика.
— Да, ужъ теперь не пріѣдетъ! — отвѣтилъ дуракъ, повидимому, изумившись, что отецъ такъ больно трясетъ его за плечо.
— Боже, это весь уѣздъ, вся губернія узнаетъ! — воскликнула мать, хватаясь за голову.
Дуракъ не понималъ ни своей вины, ни положенія своихъ родителей. А имъ нужно было въ скоромъ времени перезаложить черезъ своего друга еще одно имѣніе.
— Уберите его, уберите съ глазъ моихъ долой, не то я не знаю, что я съ нимъ сдѣлаю! — кричалъ отецъ, отбрасывая отъ себя дурака.
Дѣйствительно, его нужно было убрать съ глазъ долой, чтобы онъ не надрывалъ сердца родителей. Его отправили куда-то далеко-далеко въ училище на полный пансіонъ.
Съ перваго раза онъ произвелъ на всѣхъ — на гувернеровъ, на учителей и на товарищей — отличное впечатлѣніе. Выросшій въ деревнѣ, жившій больше въ лѣсу, чѣмъ въ комнатѣ, недоступный по своей глупости угрызеніямъ совѣсти за свои поступки, онъ смотрѣлъ бодрымъ, румянымъ, сильнымъ и здоровымъ мальчуганомъ. Съ перваго раза всѣ нашли даже, что у него живые и бойкіе синіе глаза, что у него откровенное и доброе выраженіе лица, что онъ не глупо и точно отвѣчаетъ на вопросы, но, къ сожалѣнію, разочарованіе настало скоро.
Какъ всѣ тупоумные дураки, онъ началъ досаждать своимъ гувернерамъ и учителямъ своими «это отчего?» «почему это такъ, а не этакъ?» «что это такое?» «какъ это дѣлается?» Недостатокъ ума и сообразительности сказался тотчасъ же.
Русскій учитель диктовалъ классу стихотвореніе:
«Птичка Божія не знаетъ
Ни заботы, ни труда,
Хлопотливо не свиваетъ
Долговѣчнаго гнѣзда.»
— Это онъ вретъ, — вдругъ выпалилъ дуракъ. — У насъ въ деревнѣ птицы всегда вили гнѣзда, такъ, бывало, хлопочутъ, хлопочутъ, даже драку поднимутъ…
— Извольте молчать, когда вамъ диктуютъ! — крикнулъ учитель. — Туда же свои дурацкія замѣчанія дѣлаетъ!
Другой разъ вышла еще глупѣе исторія. Въ классѣ читали стихи, вдругъ дуракъ обращается къ учителю и спрашиваетъ:
— Петръ Ивановичъ, что значитъ: «бразды пушистыя вздымая?»
— Если вы ничего не понимаете, такъ хоть умѣйте языкъ держать за зубами, — отвѣтилъ учитель.
У законоучителя дуракъ спрашиваетъ:
— А какъ чудеса дѣлаются? А какое яблоко дала Ева Адаму? А можно ли теперь яблоки ѣсть? А какъ змѣя ходила, прежде чѣмъ ей на брюхѣ ползать велѣно? А отчего мы не по-русски молитвы читаемъ? А отчего священника не стригутъ волосъ?
— Дуракъ, потому и глупые вопросы предлагаешь! А та учись, да не спрашивай! А то дуракъ, такъ дуракъ и есть, — отвѣчалъ законоучитель, видя не только глупость, но и назойливость ученика, мѣшавшаго правильному теченію преподаванія.
Впрочемъ, яснѣе всего высказалась его глупость во время урока ариѳметики: классъ рѣшалъ устно задачи. Учитель прочелъ слѣдующую задачу:
— Пятерымъ мальчикамъ дали по четыре яблока; одинъ изъ нихъ отнялъ у одного всѣ яблоки, у другого три, у третьяго два и у четвертаго одно; сколько стало у него яблоковъ?
— А они не поколотили его за это? — вдругъ спросилъ дуракъ.
Классъ разразился смѣхомъ, но учитель вышелъ изъ себя за это полное невниманіе ученика къ предмету занятій. Учитель только послѣ убѣдился, что подобныя выходки мальчугана происходили не отъ невниманія, а просто отъ крайней его глупости.
Правда, ученики долго оставались въ дружескихъ отношеніяхъ съ дуракомъ, но это именно и происходило оттого, что они вполнѣ поняли его глупость и потѣшались надъ нимъ.
Какъ-то изъ дому прислали ему гостинцевъ и денегъ; одинъ мальчуганъ, всѣми загнанный, всегда смиренный, всегда робкій, всегда заискивающій, началъ ему говорить:
— Вотъ ты счастливецъ, тебѣ все присылаютъ! Нѣтъ, мнѣ не пришлютъ: я сирота, и здѣсь-то изъ милости держатъ.
— Такъ ты и бери у меня, что тебѣ надо! — отвѣтилъ дуракъ.
Тотъ все и взялъ, и вечеромъ смѣялся, угощая своихъ товарищей, надъ тѣмъ, какъ онъ «Лазаря спѣлъ», и какъ дуракъ развѣсилъ уши. Но дуракъ, видя, какъ весело смѣется бѣдный сирота въ кругу своихъ пріятелей, былъ совершенно доволенъ.
«Вонъ какой пиръ устроилъ, — разсуждалъ онъ: — а съѣлъ бы я одинъ все — и веселья не было бы».
Другіе товарищи обращались всегда къ нему, когда имъ была нужна защита, такъ какъ онъ былъ силенъ, и обыкновенно синяки, долженствовавшіе украшать ихъ, являлись на немъ за его геройство, но чаще всего его избирали депутатомъ, когда весь классъ отказывался отвѣчать трудный урокъ, когда въ щахъ появлялись тараканы, и нужно было поднять бунтъ противъ эконома, когда, наконецъ, нужно было пожаловаться директору на несправедливо поставленные какимъ-нибудь учителемъ баллы. Дуракъ брался смѣло и горячо за всѣ подобныя дѣла, отсиживалъ въ карцерѣ, выдерживалъ порки — и не раскаивался, а даже гордился по своей глупости своимъ заступничествомъ за товарищество.
— Если бы въ васъ была хоть капелька здраваго смысла, то вы бы поняли, куда ведетъ васъ ваше поведеніе, — говорилъ однажды директоръ стоявшему передъ нимъ дураку, уже насчитывавшему семнадцать лѣтъ жизни. — Васъ въ концѣ концовъ могутъ исключить изъ училища!
— Я, кажется, никогда не сдѣлалъ никакой подлости, — отвѣтилъ дуракъ.
— Съ вами говорить нельзя, потому что вы не понимаете, что вамъ говорятъ! Вы не подлости дѣлаете, но вы ведете себя возмутительно глупо, пошло, героя какого-то разыгрываете, впутываетесь не въ свои дѣла.
— Я стою за товарищество, — отвѣтилъ дуракъ.
— Здѣсь нѣтъ-съ товарищества, здѣсь есть ученики и начальство, и первые должны исполнять требованія второго! Вотъ и все! Помните это, да кстати помните и то, что вы вылетите отсюда за первую новую продѣлку.
И вѣдь вылетѣлъ — не внялъ умнымъ совѣтамъ и вылетѣлъ. И еще за что же?
Какъ-то вечеромъ въ воскресный день онъ гулялъ по городскому бульвару и вдругъ услышалъ слабые женскіе крики:
— Ахъ, оставьте меня! Ахъ, что же вы ко мнѣ пристаете! Какъ вамъ не стыдно? Я совсѣмъ не такая, и даже напротивъ! — пищалъ женскій голосъ.
Этого было довольно, чтобы дуракъ бросился на помощь: впотьмахъ онъ увидалъ мужчину, старающагося обнять защищавшуюся отъ него дѣвушку. Дуракъ налетѣлъ на мужчину, не поглядѣлъ даже, съ кѣмъ онъ имѣетъ дѣло, толкнулъ его кулакомъ въ грудь и сшибъ съ ногъ. Но противникъ успѣлъ впѣпиться въ него, и произошла свалка, привлекшая вниманіе прохожихъ. Когда борцовъ розняли, — они увидали, что они знакомые: избитый ловеласъ былъ гувернеръ дурака. Этотъ скандалъ дорого обошелся обоимъ: гувернеръ потерялъ мѣсто, а дуракъ получилъ отпускную изъ учебнаго заведенія и могъ теперь возвратиться на отдыхъ въ домъ своего отца. Такимъ образомъ, онъ сдѣлалъ несчастнымъ своего гувернера, повредилъ себѣ и помѣшалъ дѣвушкѣ завести интрижку.
— Дуракъ этакій, — говорила она. — Оскандалилъ меня попусту, а ужъ тотъ совсѣмъ готовъ былъ за мною идти…
Дуракъ лишилъ ее вечерняго заработка, потому что она только тѣмъ и жила, что перепадало ей отъ заигрывающихъ съ дѣвушками господъ.
Къ счастію отца и матери дурака, они были избавлены судьбою отъ новаго горя: они уже лежали въ могилѣ, когда выгнали изъ училища ихъ сына, и блудный сынъ засталъ въ своемъ деревенскомъ домѣ только своего старшаго брата съ семьею и своихъ старшихъ сестеръ-дѣвицъ. Онъ поселился здѣсь, такъ какъ въ имѣніи была и его доля. Его обманчивая наружность заставила семью ошибиться на его счетъ, и родные приняли его радушно, видя въ немъ откровеннаго, простого и веселаго, добраго малаго. Сестры даже сразу сдѣлали его повѣреннымъ своихъ тайнъ, а молоденькая жена его брата какъ-то особенно нѣжно пожала его руку. Братъ оказался менѣе нѣжнымъ, во и онъ сказалъ ему довольно привѣтливо:
— Ну, вотъ вмѣстѣ хозяйничать будемъ! Все же поможешь, а то одному трудно…
Но разочарованіе настало быстро.
— Вы чѣмъ же здѣсь занимаетесь? — спрашивалъ пріѣзжій у сестеръ.
— Ахъ, скука такая, никто почти не ѣздитъ къ намъ, самихъ никуда не вывозятъ, братъ все съ мужиками возится, — тараторили сестры.
— Да дѣлаете-то вы что? — спрашивалъ пріѣзжій.
— Что-жъ намъ дѣлать? Отъ скуки музыкой вотъ занимаемся, вышиваемъ, читаемъ…
— Немного же у васъ дѣла.
— Что-жъ, намъ полы, что ли, мыть? — обидѣлись сестры.
— Да мало ли дѣла есть; нашли бы, если бы захотѣли… Учились бы чему-нибудь, ребятишекъ учили бы, подготовились бы къ какой-нибудь дѣятельности, хоть бы бабничать научились…
— Ахъ, ты совсѣмъ мужикъ!.. Бабничать! Вотъ-то выраженія у тебя! Бабничать!..
Вечеромъ барышни играли на фортепьяно:
— Да вы и играть-то не умѣете, — замѣтилъ братъ. — Допотопные романсы какіе-то бренчите…
Барышни надулись.
— Я вѣдь вамъ говорила, что вы небрежно относитесь къ музыкѣ, — замѣтила жена ихъ старшаго брата. — Музыка требуетъ серьезнаго отношенія, ей нужно отдаться душою или лучше вовсе не играть…
— Да, это правда, — замѣтилъ пріѣзжій. — Такъ-то играть только время терять: ни себѣ, ни людямъ удовольствія нѣтъ.
— Это ты потому такъ говоришь, что сама не умѣешь играть, — накинулись барышни на жену брата.
— Да, не умѣю и не стану бренчать, какъ вы, не чувствуя въ себѣ призванія къ музыкѣ, — отвѣтила она.
— И потому и завидуешь другимъ, кто играетъ, — горячились дѣвушки.
— Только не вамъ. Я завидую тѣмъ, у кого есть способности, потому что человѣку позволительно сожалѣть о томъ, что у него нѣтъ тѣхъ или другихъ способностей. Хуже, когда человѣкъ вполнѣ доволенъ собою и не видитъ, чего ему недостаетъ…
Хозяйка встала и предложила брату своего мужа прогуляться по саду.
Они пошли.
— Ахъ, ты не можешь себѣ представить, какъ мнѣ тяжело здѣсь жить, — говорила она ему, взявъ его подъ руку. — Ты видишь, какъ Пусты и какъ капризны твои сестры; твой брать вѣчно возится и ссорится съ мужиками, стараясь утянуть лишній грошъ; мнѣ не съ кѣмъ поговорить, не съ кѣмъ посовѣтоваться… Я такъ рада твоему пріѣзду: ты свѣжій, живой человѣкъ. Я надѣюсь, что ты будешь моимъ другомъ…
— Я всегда готовъ тебѣ помочь, какъ сумѣю, — отвѣтилъ дуракъ, гордясь уже въ душѣ, что его избираютъ другомъ и совѣтникомъ.
Жена его брата крѣпко пожала ему руку. Они дошли до берега рѣки и присѣли на скамью.
— Это мое любимое мѣсто, — сказала она. — Сюда я часто ухожу отъ домашнихъ сценъ и дрязгъ, и ври видѣ этой широкой дали, при видѣ этой рѣки, уносящей куда-то свои волны, мнѣ хочется бѣжать и бѣжать отсюда, отъ этой узкой животной жизни, отъ этихъ эгоистическихъ расчетовъ и окунуться съ головой въ водоворотъ полезной общественной дѣятельности…
— За какую же дѣятельность хочешь ты взяться? — спросилъ серьезно дуракъ.
— Развѣ я знаю! — воскликнула она. — Мнѣ еще нужны указанія, совѣты, подготовка… Ты, милый мой, подумаешь когда-нибудь со мною объ этомъ? Да? поговоримъ, поищемъ вмѣстѣ, авось до чего-нибудь и додумаемся! Я въ тебя вѣрю. Ты выглядишь такимъ энергичнымъ, сильнымъ…
Она припала къ его плечу.
— Мнѣ такъ хорошо съ тобою, — прошептала она. — Зачѣмъ я не знала тебя прежде, я никогда не вышла бы замужъ за твоего брата.
— Ты его не любишь? — спросилъ дуракъ.
— Нѣтъ… теперь не люблю…
— А прежде?
— Прежде я была дѣвочкой, меня обманула его наружность… Но теперь, когда я увидала тебя, я перестала его любить…
Она обняла дурака.
— Полно, — тихо проговорилъ онъ, слабо отстраняя ее. — Поговоримъ серьезно о твоихъ планахъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, я не хочу теперь ни о чемъ говорить, я хочу любоваться тобою, — горячо воскликнула она.
— Ну, если мы амурами будемъ заниматься, такъ пользы изъ этого выйдетъ мало, и твоя жизнь сдѣлается отъ этого еще хуже.
— Что мнѣ за дѣло, если я полюбила тебя!
— Ты вспомни, что я съ братомъ въ хорошихъ отношеніяхъ и обманывать его не желаю, да и серьезнаго изъ нашей любви не можетъ ничего выйти, потому что я передъ тобою еще совсѣмъ мальчишка…
— Что-жъ, ты меня старухой, что ли, считаешь? — нѣсколько раздражительно замѣтила жена его брата.
— Нисколько… Но все же мы не пара, и было бы подло съ моей стороны, если бы я сталъ увѣрять тебя, что я могу серьезно любить тебя; играть же въ любовь съ замужней женщиной и притомъ съ женой брата — это ужъ чортъ знаетъ что такое…
Она надулась.
— Ну, такъ что же ты придумала насчетъ своего будущаго? — спросилъ дуракъ.
— Ахъ, отстань, пожалуйста! — сердито проговорила молодая женщина. — Очень тебя интересуетъ мое будущее!
— Отчего же нѣтъ? Ты сама же сказала, что ты видишь во мнѣ теплыя, отношенія къ людямъ…
— Да, только не ко мнѣ!.. Сперва разнѣжничался, влѣзъ въ душу, вскружилъ мнѣ голову, а потомъ, когда я увлеклась, — прочелъ мнѣ грубую нотацію… Рудинъ!..
Въ ея голосѣ слышались слезы.
— Я увлекалъ тебя? — воскликнулъ ничего не понимавшій дуракъ.
— Да, да… Развѣ я не видѣла, какіе взгляды ты на меня бросалъ, какъ крѣпко ты пожималъ мнѣ руку, какъ становился на мою сторону въ спорахъ съ сестрами. Я живу въ деревнѣ; меня обмануть легко… Я, конечно, ничего не скажу своему Нужу, но ты оскорбилъ меня, ты сдѣлалъ меня несчастною…
Она уже рыдала.
Дуракъ только пожалъ плечами, не попросилъ извиненія, не поцѣловалъ ея руки, не расцѣловалъ ея заплаканныхъ глазъ.
— Я вижу, что ты совсѣмъ съ ума сошла, — грубо проговорилъ онъ и, поднявшись съ мѣста, ушелъ.
Черезъ минуту она подняла голову, осмотрѣлась и, увидавъ, что ея спутника уже нѣтъ, воскликнула съ полнымъ презрѣніемъ:
— Господи, вотъ-то дуракъ!
Съ этого времени все женское населеніе дома вооружилось противъ дурака и стало относиться къ нему съ полнѣйшимъ презрѣніемъ и ядовитою ироніею. Когда онъ входилъ въ комнату, молодыя женщины начинали хихикать. Но дуракъ не обращалъ никакого вниманія на выходки женщинъ и смотрѣлъ на нихъ, какъ на надоѣдливыхъ мухъ. Впрочемъ, большую часть дня онъ проводилъ внѣ дома: онъ или читалъ книги, лежа гдѣ-нибудь въ лѣсу, или занимался съ мужиками разными толками, находя, должно-быть, болѣе подходящимъ для себя общество неотесанныхъ лапотниковъ, чѣмъ общество образованныхъ людей. Онъ даже учился у мужиковъ разнымъ занятіямъ, пробовалъ подковывать лошадей, принимался косить, помогалъ въ починкѣ изломаннаго моста.
— Гдѣ ты по цѣлымъ днямъ пропадаешь? — сердился на него братъ. — Не худо бы. мнѣ по Хозяйству помочь, да поучиться, какъ надо хозяйничать.
— Ну, братъ, у тебя многому не научишься, — отвѣтъ дуракъ. — Такъ-то- хозяйничать, какъ ты, и Держиморда сумѣлъ бы.
— Какой Держиморда? — спросилъ братъ.
— А тотъ, что скулы мужикамъ сворачивалъ, — отвѣтить дуракъ, вѣроятно убѣжденный, что онъ сказать остроумную фразу.
Братъ очень разсердился.
— Такъ я Держиморда! Такъ я только скулы умѣю сворачивать! — кричалъ онъ. — Ну, такъ знай же, что я не намѣренъ ихъ сворачивать для такого дармоѣда, какъ ты. Отдѣляйся отъ меня и хозяйничай самъ, какъ знаешь! Отецъ раздѣлилъ насъ еще при жизни, онъ оставилъ тебѣ
«Березовку» — и я, какъ ты знаешь, занимался въ ней хозяйствомъ только для твоей же пользы. Проси себѣ другого попечителя и убирайся изъ моего дома.
Дуракъ очень обрадовался. Теперь онъ могъ дурить, сколько его душѣ угодно. Попечителю, взятому съ вѣтра, что за дѣло до его глупостей! Рѣшился дуракъ хозяйствомъ не заниматься, а сдать землю въ аренду мужикамъ на то время, покуда онъ `будетъ учиться. Ну и, конечно, продешевилъ по глупости: гдѣ бы можно взять тысячи, а онъ взялъ только какихъ-нибудь пятьсотъ рублей съ мужиковъ. Умные люди не могли не замѣтить ему, что онъ отдаетъ землю слишкомъ дешево, а онъ только одно и отвѣчаетъ:
— Съ меня довольно!
Послѣ ужъ сосѣди замѣчали его старшему брату, показывая на голову:
— Вашъ братъ, кажется, немного того!
— Да просто дуракъ, совсѣмъ дуракъ! — отвѣчалъ брать, пожимая плечами.
А дуракъ и не тужитъ, очень доволенъ своею сдѣлкой и не замѣчаетъ, что его мужики надули.
Поѣхалъ онъ въ столицу приготовляться къ экзамену, и узналъ братъ, что дуракъ не въ университетъ, не въ академію поступилъ, а въ технологи пошелъ — лучшаго ничего выбрать не могъ, точно кузнецомъ думалъ сдѣлаться.
Долго о немъ не было ни слуху, ни духу, какъ вдругъ узнаетъ братъ, что дуракъ въ свою «Березовку» пріѣхать и хочетъ продавать ее. Поспѣшилъ братъ къ нему, не желая, чтобы «Березовка» попала въ чужія руки. Пріѣзжаетъ — дурака и узнать нельзя: возмужалъ, загорѣлъ, бородой обросъ — мужикъ-мужикомъ смотритъ.
— Я слышалъ, что ты «Березовку» продавать хочешь, — сказалъ братъ.
— Да, продаю, — отвѣтилъ дуракъ.
— Какъ же ты мнѣ не написалъ объ этомъ, я бы охотно купилъ ее.
— Да у меня ужъ есть покупатели.
— Кто это?
— Мои арендаторы берутъ.
— Опять надуютъ тебя, грошъ дадутъ.,
— Дадутъ, сколько мнѣ нужно…
— Да развѣ можно продавать имѣнія за столько, сколько нужно? Нужно брать столько, сколько они стоятъ.
— Ну, а я возьму столько, сколько мнѣ нужно, — отвѣтилъ дуракъ.
— Что-жъ ты дурака передъ ними хочешь разыграть или облагодѣтельствовать ихъ желаешь? — засмѣялся съ досадой братъ.
— А ужъ это мое дѣло, ради чего я такъ поступаю, — отвѣтилъ спокойно дуракъ, котораго по обыкновенію ничто не пронимало.
Толковалъ-толковалъ съ нимъ брать и плюнулъ.
— Ты не просто дуракъ, а идіотъ, въ сумасшедшій бы домъ тебя надо упрятать или подъ опеку бы отдать, — сказалъ онъ.
— Что-жь, попробуй, — усмѣхнулся дуракъ, словно поддразнивая брата.
Братъ уѣхалъ.
Продалъ дуракъ за-ничто свое имѣніе мужикамъ и поѣхалъ служить на какой-то заводъ, тогда какъ могъ бы жить себѣ бариномъ безъ всякой работы и заботы. Да, наконецъ, если ужъ очень хотѣлось благодѣтеля разыгрывать, — ну, далъ бы приданое сестрамъ, племянниковъ своихъ, дѣтей брата, наградилъ бы, а то такъ совсѣмъ чужимъ за-ничто отдалъ землю, а тѣ ему, можетъ-быть, и спасибо-то не сказали, хотя они и по сю пору самыми богатыми мужиками въ губерніи послѣ его подарка слывутъ. Впрочемъ, ему ужъ, видно, такъ на роду было написано дѣлать весь вѣкъ глупости и умереть отъ глупости.
Дѣло въ томъ, что около завода, гдѣ онъ служилъ, не было школы. Конечно, дуракъ сейчасъ явился на помощь.
Деньги-то, полученныя за имѣнія, были еще въ карманѣ, ну, значитъ, и надо было ихъ куда-нибудь бросить: сейчасъ онъ началъ хлопотать объ устройствѣ школы около завода. Пошла у него работа, выстроилась школа, открыли ее, начались въ ней занятія — дуракъ въ восторгѣ: онъ, молъ, народному образованію споспѣшествуетъ, а того не понимаетъ, что у него ради этого споспѣшествованія на черный день гроша не осталось, и придется теперь ему весь свой вѣкъ жить трудомъ, какъ какому-нибудь простому мужику. Маю того: сталъ онъ возиться съ этой школой, на которую всѣ свои послѣднія деньжонки ухлопалъ, какъ съ сырымъ яйцомъ, точно тамъ его родныя дѣти воспитывались, и особенно привязался онъ къ одному мальчугану. Ничего въ этомъ мальчуганѣ и особеннаго не было, такъ себѣ чумазый мужицкій мальчишка, только одинъ дуракъ и могъ провидѣть въ немъ какія-то особенныя способности да таланты.
— Это нашъ будущій техникъ, — говорилъ онъ про мальчишку, видя, что тотъ разныя машины строитъ.
Этотъ техникъ и стоилъ ему жизни.
Захворалъ однажды техникъ, а въ это время и случись въ деревнѣ, въ которой заводъ находился, пожаръ. Всѣ бросились тушить огонь, и дуракъ въ томъ числѣ. Прибѣжалъ онъ на пожаръ, видитъ, что горитъ изба, гдѣ жилъ его любимецъ.
— Гдѣ Ваня? — крикнулъ онъ.
— Ай, батюшки, въ избѣ остался! — завыла какая-то баба.
Дуракъ стремглавъ бросился къ горящей избѣ.
— Стойте, стойте! — кричали ему. — Теперь ужъ не спасти! Онъ уже задохся, вѣрно!
Но дуракъ ничего да слушалъ. Приказалъ онъ себя облить водою, смочилъ въ какомъ-то ведрѣ свой плэдъ и бросился въ огонь. Всѣ такъ и замерли, — ждутъ, что-то будетъ. Прошло какихъ-нибудь двѣ-три минуты, какъ онъ снова показался среди огня, дерзка въ рукахъ что-то закутанное въ плодъ.
— Берите ребенка! — крикнулъ онъ и самъ свалился на землю.
Сбѣжался къ нему народъ, развернули плэдъ, глядятъ: техникъ ничего — живъ; стали тогда помогать самому дураку, а онъ лежитъ безъ чувствъ и кровь изъ головы льетъ, зашибло его въ избѣ какой-то головней, должно-быть, и какъ только хватило у него силы выбѣжать изъ избы — никто и понять не могъ.
Такъ черезъ два дня онъ и умеръ.
Хоронили его, конечно, съ почетомъ, потому что все-таки человѣческую душу спасъ. Но вѣдь мальчишку-то онъ спасъ, а себя-то убилъ, да и не могъ не убить, потому что всѣ и тому-то дивились, что онъ не погибъ въ избѣ и съ мальчикомъ. Конечно, каждый добрый человѣкъ радъ спасти ближняго, но только дуракъ способенъ идти на спасеніе ближняго тогда, когда и надежды почти нѣтъ спасти, когда только себя можно погубить этимъ самымъ желаніемъ-то спасти другого. Впрочемъ, надо сознаться, никто не называлъ его дуракомъ за этотъ послѣдній его поступокъ, такъ какъ кто же рѣшится бранить покойника, сдѣлавшаго хотя я глупый, но все же подвигъ. Только одна какая-то баба, родственница спасеннаго техника, плача надъ покойникомъ, сказала о немъ мѣткое слово:
— Умеръ ты нашъ, блаженненькій, умеръ! — причитала она, цѣлуя покойника.
— Да, вѣдь онъ и точно былъ у насъ немного того… блаженный, — сказалъ директоръ завода, возвращаясь съ похоронъ дурака.