Глава I
правитьИзнуренная итальянскими войнами Германия впала в состояние внутреннего разложения и бессилия, из которого старая империя уже не поднялась никогда. Немецкая корона после гибели Вильгельма Голландского в войне с фризами (28 января 1256 г.), пренебрегаемая разъединенными князьями, продавалась тому, кто дороже давал. Ослабевшее национальное чувство перенесло возведение на престол великих императоров двух чужеземных государей — Ричарда Корнваллийского и Альфонса Кастильского, но общее истощение было так велико, что двойное избрание, делавшее пап снова третейскими судьями в Германии, не вызвало уже никакой борьбы. Эти иноземные короли без сопротивления признали судебную власть пап над империей и являлись на ее развалинах лишь образами, отражающими ее глубокий упадок.
Счастливее был Манфред в Сицилии, на земле которой уже не было ни одного папского наемника. Он стремился к короне и получил ее. На основании распространенного, по всей вероятности с намерением, и искусно использованного слуха о смерти Конрадина он короновался как король 10 августа 1258 г. в Палермо. Хотя это действие было явным присвоением прав настоящего наследника, однако оно отвечало требованиям страны, и обстоятельства вынуждали и оправдывали его: оно находило себе оправдание и в примере Филиппа Швабского, который таким же образом из опекуна своего племянника сделался похитителем его короны. Протестовавшим посланникам Конрадина Манфред вполне основательно заявил, что владычество над Сицилией живущего в отдаленной Германии ребенка было невозможно, что Сицилия может повиноваться только туземному государю, что сам он по рождению и воспитанию итальянец и желает владеть, как законный монарх, королевством, которое он отвоевал своим мечом у двух пап, что после его смерти Конрадин может быть его наследником. Коронование Манфреда было таким актом, который сделал его врагом легитимных притязаний Гогенштауфенов на Сицилию и заставил его не допускать последних к итальянским границам и охранять национальный принцип Италии. Политическая связь ее с Германией таким образом, уничтожалась, и создавался тот порядок вещей, к которому стремились гвельфы. Когда Манфред из наместника Конрадина сделался его врагом и из представителя Германии — национальным итальянским государем, то благоразумие, может быть, требовало от Александра IV признать его при благоприятных условиях королем — ленником церкви, как раньше один из пап сделал это по отношению к норманну Рожеру, когда он стал королем Сицилии. Но Манфред хотел быть не ленным правителем, а самостоятельным монархом, и последствием его коронования было признание папой недействительным этот акт, новое отлучение и наложение интердикта на всех епископов и города, которые его признают. Ненависть папской курии к роду Фридриха оставалась непримиримой; она основательно подозревала, что Манфред навсегда останется врагом папских притязаний и до тех пор не успокоится, пока не достигнет королевской власти над Италией и не возложит на себя императорскую корону.
Несколько раз возобновлявшиеся попытки примирения разбились также о требование папы удалить из Италии сарацин. Постоянное пребывание этой магометанской колонии в Апулии напоминает историю того времени, когда арабы из своих разбойнических замков на Гарильяно наводили страх на Италию. Фридрих II поселил в Лучерии их сицилийских соплеменников в качестве постоянно готового к бою лагеря отличных стрелков из лука. Монахи-проповедники, которых к ним несколько раз посылал Григорий IX, не обратили их. Имя Аллаха после этого, как и раньше, продолжали произносить с высоты башен, и ученые книжники продолжали в мечетях изъяснять Коран. Фридрих составил свою гвардию из сарацин и безо всякого предубеждения возвел многих мусульман на высокие должности. Эти магометане жили благодаря терпимости Гогенштауфенов и оставались им верными. Если показание английского хроникера, что их было 60 000 человек, способных к бою, и преувеличено, то все же они были достаточно многочисленны, чтобы их присутствие могло беспокоить папу. В войнах Гогенштауфенов против церкви они были единственным постоянным войском, самыми энергичными бойцами и самыми беспощадными истребителями их врагов. Будучи недоступны действию церковного отлучения, они убивали священников и нищенствующих монахов, сжигали без угрызения совести церкви и монастыри и уничтожали взятые ими города, как, например, Альбано и Сору при Фридрихе II, как Арриано при Манфреде. Их колония в Южной Италии была для пап занозой в сердце. Александр IV требовал их удаления, но Манфред был обязан своим спасением исключительно их верности и своими первыми успехами — их лукам и стрелам. Он взял их под свою защиту и, подобно своему отцу, постоянно вызывал новые отряды арабов, приходившие с берегов Африки, чтобы наниматься на службу в его войска. Папы называли его султаном и союзником язычников, и их проповедь крестовых походов была всегда направлена одновременно против Манфреда и против сарацинов Лучерии.
После своего коронования он вступил в новую эпоху своей жизни. Он скоро приобрел влияние в Средней и Северной Италии; его могущество принимало широкие размеры. Его занимала мысль соединить Италию под своим скипетром, как национального короля, хотя выполнение ее встречало бесконечные затруднения. Разрыв с Конрадином и Германией сблизил его с гвельфами: он вступил в союз, возникший в результате падения Эццелина, и заключил договоры с Генуей и Венецией. Одна ко скоро оказалось, что гвельфская партия уже не была настоящей национальной партией, потому что она находилась в союзе с тем самым папством, которое продавало Италию иноземным правителям. Измена пап стране подняла национальное чувство всех патриотически настроенных итальянцев, и в течение некоторого времени Манфред был самым желанным человеком в Италии. Он мог стремиться даже к императорской короне, бывшей для него высшей целью. Так как он предвидел, что примирение с папой будет невозможно, то он вернулся к традициям своего дома и повел вместе с гибеллинами борьбу против церковного государства. Он назначил Уберто Паллавичини, главу гибеллинов в Северной Италии, своим капитаном в Ломбардии, генуэзца Парсиваля Дориа своим наместником в Сполето и в Марках и Иордана д’Англано, графа С.-Северино, своего кровного родственника, наместником в Тоскане. Эта страна, в которой центральным гибеллинским пунктом была Сиена, присягнула Манфреду как верховному владетелю и протектору со дня знаменитой битвы при Монтаперто. Граждане Сиены, соединившись с изгнанными флорентийскими гибеллинами, бывшими под начальством их главы великого Фарината дельи Уберти, и поддержанные немцами под начальством Иордана д’Англано, уничтожили здесь на берегах Арбии 4 сентября 1250 г. союзных гвельфов. Могущественная Флоренция отворила ворота гибеллинам и присягнула представителю Манфреда, графу Иордану: событие, имевшее тяжелые последствия. Оно уменьшило власть пап; оно рассеяло гвельфскую партию и сделало ее непримиримым врагом Манфреда; оно привязало его вполне к гибеллинам, в объятия которых он теперь бросился. Оно уничтожило для него возможность примирения с церковью, которая в своем бедствии призвала на помощь иноземного деспота, но оно тотчас же создало для Манфреда новое прочное положение в Средней Италии, откуда он мог угрожать папе и держать в тревоге все церковное государство вплоть до ворот Рима.
Гвельфы Флоренции и других городов в своей беспомощности бросились в Лукку, их последнее убежище. Они обратились даже (так странно изменились партии) к Германии и призывали Конрадина прийти, отнять корону у похитителя и снова восстановить право империи. Последний, внук Фридриха II, восьмилетний ребенок, отвечал им через своего дядю Людвига Баварского; он принял Флоренцию и гвельфский союз под свою бессильную защиту, объявил Манфреда и гибеллинов своими врагами и обещал скоро лично прибыть в Италию или прислать туда своего легата, если это допустят немецкие князья. Между тем Александр IV, глубоко пораженный падением Флоренции, наложил отлучение на Сиену и гибеллинов, вызвал их к себе на суд и заклинал Пизу отказаться от союза с Манфредом. Но Флоренция, ставшая теперь гибеллинской, Пиза, Сиена и многие другие города заключили 28 марта 1261 г. наступательный и оборонительный союз под главенством Манфреда против всех гвельфов и их сторонников. Таким образом, старинный тусцийский союз очутился во власти Манфреда. Только умбрийский союз, во главе которого находилась гвельфская Перуджия, сдерживал еще его успехи и оставался верен церкви.
Вскоре после этого, 25 мая 1261 г., удрученный горем, слабый Александр IV умер в Витербо, куда он незадолго перед тем переселился после долговременного пребывания в Ананьи и непродолжительного в беспокойном Риме.
Восемь кардиналов (лишь столько было их в то время в священной коллегии) прибыли в Витербо для новых выборов. Несколько месяцев колебались они подать свои голоса, пока наконец 29 августа был избран папой случайно присутствовавший иерусалимский патриарх. Иаков Панталеон, сын сапожника из Труа, был прелат, возвысившийся в церкви своими талантами и счастьем. Тот факт, что француз достиг Святого Престола, указывал на новые политические условия, которые заставили папство, к его несчастью, покинуть национальный путь и отдаться в руки французской монархии. Цель пап, заключавшаяся в низвержении последних Гогенштауфенов в Италии, послужила основанием для их тесного сближения с Францией; и эта цель была достигнута неизмеримо дорогой ценой.
Панталеон, коронованный в Витербо 4 сентября 1261 г., воспринял унаследованную им от его предшественников ненависть к «змеиному отродью» Фридриха II со всей страстностью личного врага. Он не поехал в Рим и никогда не вступал в Латеран.
Теперь начался спор о выборе сенатора. За Наполеоном Орсини и Рихардом Анибальди следовали в должности сенаторов Иоанн Савелли и Анибальдо Анибальди, племянник Александра IV; когда же они ушли в Пасху 1261 г. то по поводу выборов дело дошло до горячей распри, заставившей папу уехать в Витербо. Тогда город так решительно разделился между гвельфами и гибеллинами что эти партийные отношения установились в нем надолго. Вскоре после смерти Александра гвельфы выбрали в пожизненные сенаторы Ричарда Корнваллийского, коронованного римского короля, после того как их голоса были куплены английским кардиналом Иоанном ди С.-Лоренцо. Другая партия провозгласила, напротив, сенатором Манфреда. Это было в первый раз, когда римляне передавали чуждому королю так ревниво охраняемую ими сенаторскую власть, и это доказывает падение у них демократического духа. Дух свободы исчез из Рима вместе с Бранкалеоне, и этот благородный человек был последним истинным республиканцем в Капитолии. Чувство независимости и величие всех вытекающих из него гражданских добродетелей понизились в это время и в других городских общинах; героическая сила, вложенная в них борьбой за свободу против Гогенштауфенов, исчезла вместе с внешней опасностью. Истощенные общины колебались между правлением черни и тиранией и явно приближались к монархическому принципу.
Будучи слишком слабыми, чтобы держаться против папы, римляне избирали своими сенаторами государей в том расчете, что король-сенатор будет защищать их собственную свободу против притязаний Святого престола с большей силой, чем это мог бы сделать какой-нибудь другой подеста. Манфред подавал им надежду на это, так как он оспаривал судебную власть папы над империей, тогда как оба других претендента на корону уступали эту власть папе.
Талантливый король находился наверху своего счастья, непостоянною благосклонностью которого он наслаждался среди своего блестящего и веселого, украшенного музами двора в Сицилии и Апулии. Его влияние простиралось даже на Пьемонт. Могущественные короли дружили с ним. После смерти своей жены Беатрисы он в 1259 г. вступил в брак с Еленой, дочерью эпирского деспота, а свою дочь Констанцу в 1262 г. выдал замуж за Петра Арагонского, сына короля Иакова, несмотря на возражение папы, который как будто предчувствовал Немезиду, которая должна была восстать со временем из этого брака для отмщения за гибель Гогенштауфенов. Выбор в сенаторы должен был иметь для Манфреда очень большое значение. Что могло для него быть желательнее того, чтобы вместе с городами Тосканы и Рим тоже находился в его власти? Там гвельфы и гибеллины спорили лишь о выборе Ричарда или Манфреда, тогда как папа старался устранить обоих претендентов, и действительно, Урбану IV удалось прекратить партийную борьбу. Спокойствие, по-видимому, восстановилось в городе, так как народ передал правление в руки доверенных людей, дав им полномочия окончательно решить вопрос о выборе сенатора. Этот выборный комитет консерваторов республики стоял больше года во главе городского управления. Когда же народ захотел положить конец такому временному порядку и передать сенаторскую власть которому-нибудь из двоих, Ричарду или Манфреду, то партии снова начали междоусобную войну. Умеренная партия сделала предложение избрать Петра Арагонского, зятя Манфреда, а гвельфы покинули далекого Ричарда и соединили свои и голоса на близком Карле Анжуйском. Избрание этого французского принца получило важное историческое значение, так как Урбан IV тотчас же вошел с ним в переговоры о передаче ему сицилийской короны. Это королевство или, скорее, сицилийский народ, которому папы так много говорили о свободе и независимости, уже много лет предлагался ими, как безвольное стадо, тому, кто меньше требовал от них. Генрих III Английский принял это предложение для своего сына, так что норманны после падения их династии далеким круговым путем через Англию снова возвратились бы сюда. Но непрерывные войны с английскими баронами, конституцию которых он пытался уничтожить, сопротивление английской церкви против дальнейшего обложения ее налогами, отдаленность и неверность предприятия не позволили Генриху выполнить свое обещание. Молодой Эдмунд оставался в Британии бумажным королем, нисколько не нарушившим спокойствия Манфреда. Поэтому Урбан IV решился выставить другого претендента, прославившегося на войне принца из строго католической Франции. Это был Карл, меньший брат Людовика IX, граф Анжуйский и Мэнский, владетель Прованса и Форкалькье. Эти владения он получил после смерти последнего графа Прованского Раймунда Беренгара IV как приданое за его дочерью Беатрисой. Уже Иннокентий IV предлагал ему Сицилию, но эта сделка не состоялась вследствие несогласия Франции. Француз Урбан IV возобновил это предложение, когда вследствие битвы при Арбии могущество Манфреда очень возросло. В 1262 г. он отправил во Францию поверенного для переговоров, и Карл охотно схватился за предлагаемою ему корону. К этому побудило его и собственное желание, и честолюбие его жены. Беатриса не могла переносить того, что она по своему рангу стояла ниже трех своих сестер, которые все были королевами: Маргарита была женой Людовика IX, Элеонора — Генриха III, Санция — Ричарда Корнваллийского. К чести святого Людовика следует заметить, что он не хотел дать своего согласия на завоевание Сицилии его братом, так как им были бы нарушены чужие права; однако его сомнения были устранены папой, указавшим на то, что обладание Сицилией проложит дорогу на Восток.
Урбан IV объявил 28 июля 1263 г. о прекращении договора с Эдмундом, хотя Генрих III не соглашался отказаться от своих претензий на Сицилию, ради которых Англия бесполезно жертвовала своим имуществом; но король, а также и Ричард Корнваллийский были в это время в плену у графа Лейчестерского Симона Монфора. Наконец король согласился отказаться от договора. Урбан вел с Карлом переговоры об условиях ленного договора, а граф в это время без ведома папы хлопотал о выборе его в сенаторы в Риме. Избрание это произошло в начале августа 1263 г. Итальянцы обвиняли Урбана IV в том, что он призвал в Италию иностранную династию, но эта вина может быть еще с большим основанием возложена на всю гвельфскую партию их страны, которая отклонилась от национального принципа. Гвельфы и папы, в узком сознании которых не осталось ничего от великого духа Александра III и Иннокентия III, снова открыли Италию для иноземного властителя. Он явился, полный алчности, и с его победой исчезла национальная мысль, а также пало и величие прежнего папства.
Римляне, впрочем, так мало уважали права своих постоянно живших в изгнании пап, что они или вовсе не уведомили Урбана об избрании ими нового сенатора, или уведомили только тогда, когда он уже давно, по слухам, знал об этом. Он жил в Орвието, будучи в разладе с Римом. Тамошние банки имели еще большие суммы за бывшей у них в долгу церковью, которые не могли быть уплачены; если бы Урбан появился в Латеране, то его сразу стали бы преследовать и толпы кредиторов, и разъяренные гибеллины. Фактически он уже не обладал в Риме никакой гражданской властью, и со времени Бранкалеоне Святой престол потерял и право на инвеституру сенаторов. Неожиданное избрание Карла в сенаторы поразило Урбана, так как оно пришлось как раз во время переговоров об отдаче Сицилии в ленное владение. Соединение сенаторской власти с короной Сицилии в лице честолюбивого принца грозило независимости папы серьезной опасностью. Он боялся попасть из Сциллы в Харибду — из-под ига швабов в тиранию провансальцев; короче говоря, на карту ставилась верховная власть над Римом.
В числе первых условий, поставленных графу Анжуйскому по поводу Сицилии была статья о том, что он не должен принимать звания сенатора или подесты ни в Риме, ни где бы то ни было в Церковной области; однако Урбан был принужден отменить этот пункт и даже настоятельно советовал Карлу принять звание сенатора. Если бы он уклонился от этого, то выбор, по всей вероятности, пал бы на зятя Манфреда, и это задержало бы завоевание королевства, тогда как приобретение власти в Риме было для Карла первым верным шагом к нему. Поэтому после долгих совещаний с кардиналами Урбан поручил своему легату представить это соображение графу, но не соглашаться на принятие им пожизненного сенаторского звания. Он велел ему употребить в дело такие дипломатические хитрости, которые указывают на него как на человека, игравшего клятвами. Если Карл дал римлянам клятву быть сенатором на всю жизнь, то легат должен был освободить его от этой клятвы, а вместо этого втайне возложить на него другую, по которой он должен был занимать сенаторскую должность лишь временно, по усмотрению папы. Ограничение времени сенаторства казалось ему столь важным, что само ленное владение Сицилией он ставил в зависимость от этого условия. Он послал во Францию одного из самых опытных кардиналов, Симона ди Цецилия, дал ему две различные редакции договора и велел стараться внушить Карлу наименее опасную. По первой редакции граф должен был принять сенаторскую должность на пять лет; если ж в течение этого времени он овладеет Сицилией, то он должен тотчас же отказаться от сенаторства под страхом отлучения и потери своих прав на королевство. По другой формуле, он должен был обещать дать римлянам свое согласие на принятие сенаторской должности лишь на такой срок, который он сам пожелает, и дать папе клятву, что останется сенатором не более как на пять лет или насколько будет установлено договором. Если же римляне настаивали бы на пожизненном сенаторстве, то он должен обещать после завоевания Сицилии или когда оно признано будет невозможным передать сенаторство в руки папы, как только последний этого пожелает во всяком случае он должен заботиться о том, чтобы господство над Римом снова перешло к Святому престолу. Папским предписанием приказывалось легату в случае отказа Карла от торжественного признания и охраны прав церкви как обязанности сенатора прервать переговоры и уехать.
Урбан находился в большом затруднении. Сицилия, имевшая равно гибельное влияние на пап, и на императоров, была для церкви уже со времен Льва IX причиной частого унижения и мучительных забот. Верховное владение этой страной, в котором папы видели основание своей светской независимости, сделалось источником жестоких войн с империей, и они сами принуждены были сознаться, что стремились к политическому господству, не имея силы удержать его за собой даже в течении года. Из глубины души было восклицание Урбана: «Иеремия говорит, что всякое зло приходит с севера, но я признаю, что для нас оно приходит из Сицилии». Между тем он ловко соединил вопрос о сенаторстве с ленной передачей этого королевства; это заставило Карла отказаться от пожизненного сенаторства и по сонету французского короля подчиниться условиям, поставленным палов.
Из писем папы видно, что римляне и Карл оставляли его в неведении насчет их действительных переговоров. Римские шельфы в самом деле назначили графа починенным правителем и сеньором города. Отдача своей свободы неизвестному и ничем не заслужившему перед "ими властителю возбудила презрение даже сторонников гвельфского направления, так как она свидетельствовала о том, что Рим был уже недостоен оставаться свободным.
Когда граф Анжуйский принял предложения кардинала Симона и обещал к Михайлову дню 12.64 г. быть в Риме, то он послал туда в качестве своего заместителя в сенаторской должности Иакова Госелена с провансальским и рыцарями. Госелен в начале мая 1264 г. принял в свое владение от имени Карла капитолийский замок; но он вскоре умер, и за ним следовал в должности просенатора Жак Кантельми. Таким образом, французский принц сначала выступил претендентом против Манфреда в Капитолии, чтобы потом свергнуть его с сицилийского трона.
Манфред много раз пытался вступить в переговоры с Урбаном и теперь с беспокойством видел, как чуждый, вызванный папой противник приобретал прочное положение в Риме. Гибеллины были оттуда изгнаны еще раньше, чем появился заместитель Карла. Они собрались в Тусции вокруг проконсула Петра де Вико, сильного владетеля в префектуре, ревностного приверженца Манфреда и его заместителя в должности сенатора. Гвельфы со своей стороны стали под знамя Пандульфа, графа Ангвилляры, на Бракчианском озере. Обе партии ежедневно сражались возле тусцийских замков. Петру де Вико, которому Иордан д’Англано прислал войска, удалось даже овладеть городом Сутри, откуда, однако, наместник Карла Кантельми снова его выгнал. В конце мая этот просенатор осадил его в замке Вико; но раздоры в его лагере и боязнь, что к Петру Вико на выручку придет Манфред, остановили его; римская милиция уже в начале июня 1264 г. возвратилась домой, и таким образом, Петр был освобожден. Когда Манфред убедился, что Карл Анжуйский скоро появится на сцене, то он решил идти на Рим и в то же время, соединившись с гибеллинами, попытаться нанести удар папе в Орвието. Предполагалось предпринять большой поход на Церковную область из Марок, из Тосканы и из Кампаньи, где он сам стоял лагерем на Лирисе. Но с некоторого времени злая судьба ослабила силу Манфреда. Прежде всего его деятельность парализовала надежда еще сговориться с папой; и несмотря на благоприятные условия в Тоскане, где Лукка тоже, отворила свои ворота гибеллинам, во всех его действиях проявлялся недостаток единства и силы. Вместо того чтобы смели пробить себе дорогу в Рим, он остановил свой поход, когда римская Кампанья отказала ему в пропуске. Лациум в это время держался гвельфского направления. Папа дал приказание всем тамошним баронам и епископам заградить дорогу в их страну; не позволялось отдавать замки туземным жителям, и даже не дозволялись браки между жителями Кампаньи и подданными короля. Летом Манфред возвратился в Апулию; он, впрочем, послал на выручку Вико и против Рима своего полководца Парсиваля Дориа с войсками, которые проложили себе дорогу через Абруццы в римскую область, но этот генерал не мог ни овладеть Тиволи, который в это время находился в подчинении у Рима, ни выполнить предполагавшуюся попытку нападения на Рим. По несчастной случайности он утонул в Нере, возле Риети, чем папа был избавлен от угрожающей ему опасности.
Тем временем положение Урбана становилось ежедневно все затруднительнее. Городской союз Нарни, Перуджии, Тоди, Ассизи и Сполето отказал ему в помощи; его кассы были пусты; он требовал от христианских церквей десятину и с трудом собирал войска; 200 наемных солдат он послал в Капитолийский замок, выставил маленькое войско под командой маршала Бонифация ди Каносса в окрестности Сполето и распорядился проповедовать во всех странах крестовый поход против Манфреда и его сарацин. Он заклинал Карла поторопиться своим прибытием и предостерегал его против будто бы подосланных Манфредом убийц.
Обстоятельство, что Рим находился в это время во власти гвельфов, имело решающее значение для всего будущего. Величайшим несчастьем для Манфреда было то, что он не мог предупредить здесь своего противника. Город был теперь местом собрания всех его врагов, особенно изгнанных из Апулии, которые надеялись на возвращение и месть. Следовало сделать попытку отнять Рим у гвельфов раньше прибытия Карла, и для этого был выработан план. Правда, Тиволи не хотел принять к себе гибеллинов, но зато Остия, где можно было задержать высадку Карла, попала во власть Рихарда из дома Анибальди. Этот могущественный род принадлежал к гибеллинам, за исключением одноименного кардинала, который ревностнее всех старался об избрании Карла в сенаторы. Победа Петра Вико, который, соединившись с полководцем Манфреда Франциском Тревизо, взял в плен при Ветралле графа Ангвилляра, оживила мужество изгнанников, так что они возымели надежду ворваться в Рим посредством ночного нападения. Петр выступил из Черветри, древнего Цере, принадлежавшего ему замка, не дождавшись других гибеллинов, как было уговорено. В одну ночь он дошел до Рима; его друзья отворили ему ворота св. Панкратия, но он не мог твердо удержаться в них. Когда он хотел овладеть островом Тибра, стража подняла тревогу: Кантельми поспешил из Капитолия со своими провансальцами, римские гвельфы явились из города под начальством Иоанна Савелли, и Петр после упорного сопротивления был вытеснен в транстеверинский квартал Писцинулу, а потом выгнан совсем из города. Его сын утонул в Тибре, а сам он только с тремя союзниками убежал в Черветри. Таким образом, Рим остался во власти гвельфов, и гибеллины не решились на новую попытку.
Тем временем 2 октября 1264 г. умер Урбан IV в Перуджии, куда он ушел из возмутившегося Орвието после почти двухлетнего пребывания в нем. Во все время своего понтификата он ни разу не был в Риме; его правление лишено было величия, и политика его не имела действительного успеха; своей главной цели — гибели Манфреда и вступления Карла Анжуйского на сицилийский трон — он не достиг.
После смерти Урбана кардиналы с трудом пришли к соглашению. Патриотически настроенная партия между ними желала еще примириться с Манфредом и предотвратить провансальское нашествие на Италию — драгоценный момент, так как их решение заключало в себе не поддававшиеся расчету будущие судьбы как Италии, так и папства. Гений мог бы вывести церковь из этого лабиринта, но гения не нашлось. Гвельфско-французская партия взяла верх: выбор пал на провансальца, подданного Карла Анжуйского. Таким образом, направление, которому следовал Урбан IV, было подтверждено и продолжалось. Гвидо Ле-Гро Фулькоди де С-т Жиль в Лангедоке был сначала светским человеком, отцом многих детей от законного брака; по профессии он был адвокат и занимал место тайного советника в кабинете Людовика Французского; затем, после смерти жены, он отрекся от мира, сделался картезианским монахом, благочестивым епископом в Пюи, затем архиепископом в Нарбонне; в 1261 г. он был возведен Урбаном VI в кардиналы и теперь, в начале 1265 г., избран папой. В это время на него была возложена миссия в Англию; но он еще находился во Франции, когда получил известие о своем избрании, которое из страха перед гибеллинами пока держалось в тайне. Не имея честолюбия, которое было в нем заглушено житейским опытом и выведенной из него философией, строгий старик не сразу решился принять тиару; однако он отправился в Перуджию, где неотступные просьбы кардиналов заставили его согласиться, и 22 февраля 1265 г. он был посвящен в соборе этого города под именем Климента IV
Новому папе не оставалось другого выбора, как продолжать дело своего предшественника и поскорее довести его до конца. Он подтвердил призыв Карла, приказал легату Симону ускорить заключение договора, побуждал короля Людовика оказать поддержку предприятию своего брата и изменил обет идти в крестовый поход на обязанность сражаться против Манфреда. Главным двигателем предприятия были деньги, а их-то труднее всего было достать. Хотя христианские епископства были уже истощены Римом, однако французская церковь должна была доставить средства для похода в обычной форме десятин на крестовые походы, которую уже Урбан IV требовал за три года; и даже от ропщущих епископов Англии и Шотландии настойчиво требовалась уплата такой же подати. Климент IV, подобно своим предшественникам, обложил сборами всю Европу, чтобы доставить Святому престолу верховную ленную власть над Сицилией, но к нему по крайней мере не может быть обращен упрек в самолюбии и непотизме, к которым он остался непричастен.
Жена Карла заложила свои драгоценности, выпросила денег у французских баронов и занимала под залоги. Искатели приключений возлагали на себя крест, а жадные до земель французские рыцари готовы были участвовать в походе, который им сулил приобретение городов и графств в прекраснейшей в мире стране. Когда таким образом поход подготавливался во Франции, Манфред в Италии готовился к его встрече. Войску, вторгшемуся сухим путем, он надеялся если не загородить альпийские проходы, то приготовить верную гибель в Ломбардии, где Паллавичини, Бозо де Доара, маркграфы Ланчиа, Иордан д’Англано и дружественные ему города собирали свои дружины. Морской путь должен был заградить флот из сицилийских и пизанских галер, курсировавший между Марселью и римским берегом. Тоскана находилась еще во власти Манфреда; его тамошний наместник пфальцграф Гвидо Новелло управлял за него союзом могущественных гибеллинских городов, в который летом 1264 г. вступила также Лукка, а старания папы устроить через посредничество ревностного епископа Вильгельма Ареццкого союз изгнанных гвельфов не подавали надежды на успех. Римскую Этрурию защищали Петр Вико и Анибальди; на тамошних берегах были выставлены сторожевые посты, а само устье Тибра сделано было Манфредом непроходимым. Он обратился ко всем жителям своего королевства, нанял сарацин из Африки, вербовал солдат и в Германии, укрепил замки и крепости Кампаньи и подвинулся к границам Лациума, чтобы угрожать оттуда Риму, вблизи которого его войска и римские гибеллины под начальством Иакова Наполеона Орсини заняли укрепление Виковаро — ключ Валерийской дороги, тогда как другие гибеллины из своих замков ожидали случая, чтобы вторгнуться в Рим и отомстить своим врагам.
Гвельфы в городе выражали нетерпение. Их сенатор Карл клятвенно обязался быть в Риме к празднику Пасхи, но в его появлении сомневались. Его наместник Кантельми был настолько лишен всяких средств, что к нему стали относиться с презрением. «Римский народ, — писал Климент к Карлу, — обладающий славным именем и гордым сознанием, призвал тебя к управлению городом и жаждет видеть твое лицо; он хочет, чтобы с ним обращались очень осторожно; потому что римляне (так иронизирует он) некогда требовали от своих правителей, чтобы они выступали с величественным видом, говорили высокопарные фразы и делали страшные дела, так как они полагали, что им принадлежит владычество над миром. Я бы хотел похвалить в этом случае твоего наместника Кантельми и его товарищей; но малолюдство и бедность его свиты уменьшают уважение и к нему, и к тебе». Однажды Кантельми взломал Латеранскую сокровищницу и взял то, что в ней нашел; Климент, находившийся в Перуджии в очень стесненных обстоятельствах, предъявил протест, объясняя, что он не обязан содержать Рим за свой счет для графа Карла, однако заключил заем в банках тосканских и умбрийских городов, так как провансальцы и римляне ежедневно приставали к нему с требованием денег. Ладить с городом становилось все труднее: изгнанные гибеллины тайно возвращались и возбуждали беспорядки; безопасность исчезла; происходили грабежи и убийства; на улицах строились укрепления. Гвельфские бароны писали папе убедительные письма, прося его ускорить прибытие Карла, потому что, если оно замедлится, то, не имея средств и будучи истощены дневной и ночной стражей, они не в состоянии будут дальше удерживать за собой Рим. Измученный папа увещевал их быть терпеливыми; уверял, что у него нет ни денег, ни оружия; что он рассчитывает на субсидию французской церкви и уверен в скором прибытии графа. Он заклинал последнего спешить, так как Рим находился в опасности перейти к врагам, и Карл наконец уведомил о своем скором прибытии. Раньше его прибыл в Рим его рыцарь Феррериус с отрядом провансальцев. Этот гасконский военачальник тотчас же с безумной храбростью напал на гибеллинов при Виковаро, но был взят в плен и отправлен в лагерь Манфреда. Таким образом, первое военное действие французов было неудачно, и этот хороший знак поднял дух сицилийского войска. В нем смеялись над бедным графом Карлотто, идущим прямо в свою открытую могилу, если даже когда-нибудь он и дойдет до Рима.
Поход Карла Анжуйского в Сицилию принадлежит к ряду отважных, увенчанных счастьем предприятий крестоносных рыцарей той эпохи, которые выходили преимущественно из Франции. Из Нормандии вышли первые завоеватели Сицилии, оттуда же герцог Вильгельм, прототип Карла, произвел нападение на Англию; из Франции вышли первые и последние крестовые походы; французские рыцари завоевали Византию. Карл, уже отличившийся на Востоке в рядах крестоносцев, где он вместе с братом был взят в плен при Мансуре, искал короны ради своего честолюбия и ради бедности и долгов. Никакое соображение не удерживало этого принца от войны с королем, который ничем его не обидел. В глазах его самого и его воинственных провансальцев этот поход имел самый рыцарский характер и был продолжением крестовых походов. Сам папа сравнивал Карла с другим Карлом, сыном Пипина, который когда-то пришел из той же Франции для освобождения церкви. Отдаленное сходство отношений напоминало о тех временах, когда папы призвали в Италию короля франков, чтобы он освободил их от ига лангобардов, но во времена Карла Великого завоевательный поход под названием священного крестового похода против христианского короля показался бы безбожным. Мрачный
Карл Анжуйский выступил на арену древних битв между романскими и германскими народами, подобно Нарзесу, а Манфред принял на себя трагический образ Тотилы. История в своем движении описала круг, ибо хотя отношения сил и были другие, однако положение и сущности было то же самое: папа призвал в Италию иноземных завоевателей, чтобы освободить се от господства германцев. Швабская династия пала также, как когда-то пала готская. Поразительная гибель обоих владычеств и их героев украсила историю двойной трагедией на одной и той же классической арене, причем последняя трагедия казалась лишь точным воспроизведением первой.
Граф Анжуйский оставил в Провансе большую часть своего войска, которое должно были пробить себе дорогу через Северную Италию, а сам сел в Марселе на суда в апреле 1265 г. Слепое счастье сопровождало его безумно смелую поездку. Та же буря, которая бросила его только с тремя судами на берег у Порто-Пизано, отнесла прочь от этого места флот Манфреда; а когда Гвидо Новелло, распоряжавшийся за Манфреда в Пизе, явился с немецкой конницей, чтобы захватить Карла (что неизбежно и произошло бы, если бы Гвидо прибыл вовремя), то последний уже снова был в море. Будто чудом прошел он вблизи от неприятельского флота и благополучно проплыл мимо мыса Аргентаро и Корнето.
Наконец при блеске молнии и ударах грома показался римский берег около Остии. Море было бурно, высадка была затруднительна; берег был не исследован; не знали, что делать. Но Карл смело вскочил в челнок, счастливо перебрался через прибой и вышел на сушу. Стража в Остии не препятствовала ему: никакой неприятель не показывался. Услышав, что граф Анжуйский высадился, представители знатнейших родов гвельфского Рима тотчас отправились в Остию ему навстречу. С радостными кликами они провели его к собору Св. Павла. Это было в четверг перед Троицей, 21 мая 1265 г. Он остановился в тамошнем монастыре, чтобы потом совершить свое вступление в Рим. Его галеры скоро гоже достигли устья Тибра: заграждения русла были устранены, и весь провансальский флот поднялся вверх по реке до Св. Павла перед Римом.
Римляне толпами направлялись туда, чтобы увидеть будущего сицилийского короля, ими избранного сенатора. Это был человек сорока шести лет, сильного сложения и с королевскими манерами. Его оливкового цвета лицо было сурово и строго; взгляд — мрачен и возбуждал страх. Неутомимый дух жил в этой грубой природе; он жаловался, что сон сокращает время человеческой деятельности. Он почти никогда не смеялся. Всеми свойствами, кроме гения, которые делали честолюбивого воина способным быть завоевателем и тираном, Карл обладал в столь высокой степени, что для папских целей он являлся самым подходящим орудием. В субботу перед Троицыным днем, 23 мая, он вступил в Рим черев ворота Св. Павла. Его сопровождали только 1000 рыцарей без лошадей; процессии духовенства и граждан, дворянства и рыцарей на конях торжественно встретили его. Римские гвельфы выказали необыкновенную пышность при чествовании своего сенатора; был устроен турнир копейщиков и танцы с оружием; пелись хвалебные песни, прославлявшие новое величие Карла. На памяти людской, утверждали современники, римляне не проявляли такого блеска ни для кого из своих властителей. Новый сенатор, окруженный своими провансальцами, проехал по торжественно разукрашенному городу, но бедный народ не мог подобрать на его пути ни одного денара, потому что никакой камерарий не разбрасывал денег. Граф Анжуйский прибыл в Рим с пустыми руками, и вместо того, чтобы он делал подарки народу, гвельфы должны были делать подарки ему самому.
После того как, по обычаю царственных особ, Карл сначала остановился во дворце Св. Петра, недолго думая он занял помещение в Латеране. Климент был удивлен дерзкой невежливостью своего гостя, который без всякого спроса распоряжался папским дворцом. Он написал ему замечательное письмо: «Ты самовольно позволил себе то, чего никогда не позволял себе ни один христианский король. Вопреки всякой благопристойности, твоя свита по твоему приказанию заняла Латеранский дворец. Ты должен знать, что мне совсем неприятно, когда городской сенатор, как бы высока и почтенна ни была его личность, поселяется в папском дворце. Я желаю предупредить возможные в будущем злоупотребления. Первоверховность церкви не должна нарушаться никем, а всего меньше тобой, кого мы призвали для ее возвышения. Ты не должен этого толковать в дурную сторону. Приищи себе помещение где-нибудь в другом месте города; в нем есть довольно обширных дворцов. Впрочем, не говори, что мы тебя неприличным образом выгнали из своих дворцов, напротив, мы заботились о твоем собственном приличии».
Граф ушел из Латерана и признал, что он лишь креатура папской милости. Он занял помещение не в сенаторском доме в Капитолии, где продолжал жить его наместник, а во дворце четырех королей на Целии.
21 июня в монастыре Арачели на Карла были возложены знаки сенаторского достоинства. Принятие им муниципальной власти он увековечил в монетах, которые велел чеканить со своим именем. Согласно римскому уставу он привез с собой своих судей; он сохранил и своего наместника в сенате, так как ему предстояли более важные дела, чем заботы о городском управлении или о процессах римских граждан. Конечно, обладание сенаторским званием было для него неоценимой выгодой, и вскоре он даже сделал вид, что, подобно Бранкалеоне, он понимает свою должность как суверенное главенство над римской республикой. Но папа тотчас заметил, что граф, по-видимому, хочет перейти за границы своих полномочий; на его замечание, что он предъявляет притязания только на права бывших до него сенаторов, папа возразил, что он не для того его призвал, чтобы он подражал неправде своих предшественников и присваивал себе права, принадлежащие церкви.
28 июня произошло пожалование Карлу в ленное владение Сицилии. Четыре уполномоченных кардинала — Анибальдо от двенадцати апостолов, Рихард от С.-Анджело, Иоанн от С.-Николо и Иаков от Св. Марии в Космедине — совершили этот акт в Латеранской базилике. Граф в их лице принес свою вассальную присягу и получил знамя св. Петра как символ инвеституры. Климент сначала пытался навязать ему королевство на таких стеснительных условиях, что граф должен был играть роль временного управителя на срок договора. Однако после тяжелых переговоров Карл получил возможность провести в договоре более благоприятные для себя статьи: он получил при условии полного изъятия духовенства от уплаты податей, кроме Беневента, все нераздельное Сицилийское королевство в качестве церковного лена, наследственного в его роде, за что должен был платить ежегодную дань в 8000 унций золота и возвратить данные ему взаймы деньги. При этом он еще раз дал клятву передать свою власть в Риме в руки папы тотчас после того, как им будет завоевана Апулия.
С этого времени Карл стал смотреть на себя как на короля Сицилии, хотя медлительный папа только 4 ноября утвердил инвеституру. Уже с июля Карл стал издавать королевские приказы, а 14 октября 1265 г. для увековечения памяти своего сенаторства в Риме, к которому он был призван Божиим промыслом, и для блага великого города он повелел основать университет. Однако ему предстояло сделать важный шаг: завоевать в действительности королевство, приобретенное на пергаменте, а это казалось невозможным вследствие тысячи препятствий.
