История величия и падения Цезаря Бирото (Бальзак)/ДО

История величия и падения Цезаря Бирото
авторъ Оноре Бальзак, пер. H. К. Иванова

Оригинал: фр. Histoire de la grandeur et de la décadence de César Birotteau, опубл.: 1837. — Перевод опубл.: 1898. Источникъ: az.lib.ru

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ БАЛЬЗАКА ТОМЪ ТРИНАДЦАТЫЙ. Исторія величія и паденія Цезаря Бирото. Переводъ H. К. Ивановой. Брачный договоръ. Переводъ М. Л. Лихтенштадть. С.-ПЕТЕРБУРГЪ. Типографія бр. Пантелевыхъ. Верейская 16.

1898.

ИСТОРІЯ ВЕЛИЧІЯ И ПАДЕНІЯ ЦЕЗАРЯ БИРОТО.

Посвящаетъ Альфонсу Ламартину
его почитатель Бальзакъ.

I.
Цезарь на высотѣ своего величія.

Шумъ и движеніе въ улицѣ Сентъ-Онорэ въ зимнія ночи почти не прекращаются: на смѣну каретамъ, которыя возвращаются съ бала или спектакля, являются телѣги огородниковъ, отправляющихся на рынокъ. Но около часу утра наступаетъ на мгновенье затишье, пауза въ великой симфоніи парижскаго гула. Въ это именно время жена Цезаря Бирото, владѣльца парфюмернаго магазина близъ Вандомской площади, внезапно проснулась подъ вліяніемъ ужаснаго сна. Парфюмершѣ явился ея двойникъ: она, г-жа Бирото, сидѣла въ креслѣ у кассы своего магазина, и она же, въ лохмотьяхъ, стояла на порогѣ у дверей и протягивала сухую морщинистую руку, прося милостыни у самой себя! Ея собственный голосъ раздавался одновременно и въ лавкѣ, и за дверью!.. Парфюмерша хотѣла разбудить мужа, но подъ рукой ея оказалась только холодная постель. Тутъ страхъ сковалъ члены г-жи Бирото, волосы ея стали дыбомъ, горло судорожно сжалось, голосъ пропалъ.

Вся въ холодномъ поту, подъ впечатлѣніемъ слышаннаго во снѣ, сидѣла она, точно пригвожденная, на постели; расширившіеся зрачки ея были неподвижны, сердце то сильно билось, то замирало…

Страхъ — чувство болѣзненное; оно такъ могущественно дѣйствуетъ на людей, такъ усиливаетъ энергію организма, что въ нѣсколько мгновеній способности человѣка достигаютъ апогея своего развитія или доходятъ до послѣдней степени упадка. Этотъ феноменъ долго поражалъ физіологовъ, такъ какъ онъ противорѣчитъ законамъ ихъ науки, разрушаетъ всѣ ея предположенія, между тѣмъ это родъ внутренняго взрыва, явленіе, весьма сходное съ электрическими. Такое объясненіе покажется совершенно естественнымъ, когда ученые признаютъ наконецъ громадное вліяніе электричества на человѣческое мышленіе. Г-жа Бирото оказалась жертвой одного изъ подобныхъ разряженій воли, и такимъ образомъ эта бѣдная женщина въ теченіе нѣкотораго промежутка времени — весьма короткаго, если опредѣлять его обыкновенными часами, но несоизмѣримо длиннаго по количеству и быстротѣ впечатлѣній, владѣла чудовищной силой производить гораздо больше мыслей, переживать гораздо больше воспоминаній, чѣмъ она при нормальномъ состояніи духовныхъ силъ переживала въ теченіе цѣлаго дня.

Результатомъ всѣхъ ея ощущеній явился слѣдующій монологъ, полный нелѣпыхъ фразъ, которыя противорѣчили одна другой:

— Ничто не заставило бы Бирото сойти съ постели. Онъ съѣлъ много телятины… Такъ, пожалуй, не захворалъ ли онъ? Но въ такомъ случаѣ онъ разбудилъ бы меня. Девятнадцать лѣтъ спимъ мы съ нимъ на этой постели, въ этомъ самомъ домѣ, и никогда еще онъ не оставлялъ своего мѣста, не предупредивъ меня! Онъ не спалъ со мной только ту ночь, которую провелъ на гауптвахтѣ. А легъ ли онъ сегодня вечеромъ со мной? Ну, конечно… Боже, какъ я глупа!

Она окинула взглядомъ постель и увидѣла ночной колпакъ мужа, сохранившій почти коническую форму его головы.

— Неужели, онъ покончилъ съ собой? Но изъ-за чего? — продолжала она думать. — Правда, онъ на себя не похожъ съ тѣхъ поръ, какъ его назначили помощникомъ мэра, вотъ уже два года. А не глупо ли заставить его служить?!. Дѣла его идутъ хорошо… онъ подарилъ мнѣ еще недавно великолѣпную шаль! Можетъ быть, теперь они пошли хуже? Ба, я бы знала объ этомъ. Сегодня мы наторговали на пять тысячъ франковъ! Да помощникъ мэра и не можетъ наложить на себя руки, онъ знаетъ законы. Но гдѣ же онъ?

Она не могла ни повернуть головы, ни даже протянуть руки въ шнуру звонка, который, поднялъ бы на ноги кухарку, трехъ приказчиковъ и мальчика, разсыльнаго. Подъ вліяніемъ кошмара она совсѣмъ забыла и про дочь, мирно почивавшую въ сосѣдней комнатѣ, дверь въ которую находилась недалеко отъ постели. Наконецъ, она крикнула: — Бирото! — Но отвѣта не послѣдовало… Ей показалось только, что она позвала мужа, но въ дѣйствительности она не произнесла ни одного звука.

— Неужели у него есть любовница? Ну, нѣтъ, онъ слишкомъ глупъ, да и меня очень любитъ. Развѣ онъ не говорилъ самъ г-жѣ Рогенъ, что никогда не измѣнялъ мнѣ даже мысленно? Вѣдь этотъ человѣкъ сама честность! Ужь если кто попадетъ въ рай, такъ это онъ. И въ чемъ онъ можетъ каяться духовнику? Бѣдняжка уже въ восемь часовъ отправляется къ обѣднѣ тайкомъ, точно идетъ не въ церковь, а въ увеселительное заведеніе. Онъ искренно почитаетъ Бога, не руководствуясь страхомъ ада. И какъ ему завести любовницу? Онъ не отходитъ отъ моей юбки, душу готовъ за меня отдать. За девятнадцать лѣтъ онъ ни разу не возвысилъ голоса, говоря со мной. Дочь ему не такъ дорога. Да вѣдь Цезарина тутъ… Цезарина!.. Цезарина!.. О чемъ бы Бирото ни подумалъ, онъ всѣмъ дѣлится со мной. Да, правду онъ говорилъ, когда, посѣщая магазинъ «Маленькій матросъ», увѣрялъ меня, что я узнаю его, только поживши съ нимъ. А все-таки его нѣтъ!.. Вотъ странно-то! — Съ трудомъ повернувъ голову, она боязливо оглядѣла комнату и не узнала ея, такъ измѣнилось все при слабомъ, дрожащемъ свѣтѣ ночника. О, какъ причудлива бываетъ порой игра ночныхъ тѣней! Только кисть художника въ состояніи изобразить ее, слово же оказывается безсильнымъ. Г-жа. Бирото вглядывалась съ чувствомъ невыразимаго страха въ окружавшіе предметы: здѣсь небрежно брошенное платье имѣло видъ привидѣнія, тамъ пугали взоръ красныя занавѣси, казалось, пріютившія вора, глаза котораго сверкали изъ-за складовъ. Какихъ только ужасовъ не создаетъ разстроенное воображеніе въ ночные часы! Парфюмершѣ показалось, что сосѣдняя комната сильно освѣщена. Пожаръ!.. было первою ея мыслью, но тутъ ей бросился въ глаза красный фуляръ, который она приняла за лужу крови; мебель въ комнатѣ показалась ей сдвинутой точно въ борьбѣ… Нѣтъ сомнѣнія, воры! Вспомнивъ, какая сумма лежитъ въ кассѣ, г-жа Бирото, позабывъ о кошмарѣ, въ рубашкѣ бросилась въ другую комнату, чтобы помочь мужу въ борьбѣ съ мнимыми грабителями. — Бирото, Бирото! — крикнула она въ страхѣ. Въ залѣ она увидѣла, наконецъ, мужа: съ аршиномъ въ рукѣ, въ ситцевомъ зеленомъ халатѣ съ коричневыми крапинками; онъ, казалось, измѣрялъ комнату; ноги его покраснѣли отъ холода, но онъ, повидимому, ничего не чувствовалъ, до того онъ былъ углубленъ въ свое занятіе. Когда же Цезарь повернулся къ ней, то видъ у него былъ такой странный, что г-жа Бирото разсмѣялась.

— Боже мой, Цезарь, что съ тобою? — воскликнула она. — Зачѣмъ ты оставилъ меня одну, не сказавши ни слова? Я чуть не умерла со страху, не знала, что и думать. И что ты тутъ дѣлаешь совсѣмъ раздѣтый? Вѣдь ты страшно простудишься. Слышишь, Бирото?

— Да, да, женушка, — отвѣтилъ парфюмеръ, входя въ спальню.

— Ну, или же скорѣй въ постель и скажи, что за новыя причуды у тебя, — прервала г-жа Бирото, разжигая огонь въ каминѣ. — Я совсѣмъ замерзла.

— Охота тебѣ была вскакивать съ постели въ одной рубашкѣ.

— Но я, право, думала, что на тебя напади, разбойники.

Торговецъ поставилъ подсвѣчникъ на каминъ, завернулся въ халатъ и машинально отправился за фланелевой юбкой жены.

— Вотъ, милочка, закройся, — сказалъ онъ, — Двадцать два и восемнадцать, — продолжалъ онъ высчитывать, — у насъ можетъ быть прекрасный залъ.

— Да ты, Бирото, совсѣмъ сходишь съ ума! Спишь ты, что ли?

— Нѣтъ, женушка, я высчитываю.

— Какія глупости, ты могъ бы для этого дождаться утра! — вскричала она, завязывая юбку подъ кофтой; потомъ она отворила дверь въ спальню дочери. — Цезарина спитъ, она насъ не услышитъ. Говори же, Бирото, что съ тобой?

— Я, видишь ли, рѣшилъ дать балъ.

— Дать балъ!.. Да ты бредишь, дружокъ, ей Богу!

— Нисколько не брежу, милочка. Послушай только, вѣдь надо же дѣлать то, къ чему обязываетъ положеніе. Правительство меня теперь отличило, значитъ я долженъ соображаться съ его дѣйствіями и намѣреніями. Герцогъ Ришелье только-что остановилъ оккупацію Франціи. Это событіе слѣдуетъ отпраздновать; по мнѣнію г. Биллярдьеръ, это обязанность представителей города Парижа. Вотъ и выкажемъ настоящій патріотизмъ и заставимъ покраснѣть мнимыхъ либераловъ, этихъ проклятыхъ интригановъ. Ну, какъ это тебѣ нравится? Вѣдь я люблю свое отечество и хочу доказать либераламъ, моимъ врагамъ, что любить короля — все равно, что любить Францію.

— Такъ ты думаешь, что у тебя есть враги, бѣдняжка мой Бирото?

— Ну, конечно, женушка, у меня есть враги. Да половина моихъ друзей принадлежитъ къ нимъ. Что.они всѣ говорятъ? «Бирото повезло, Бирото ничтожество, а его сдѣлали помощникомъ мэра! Во всемъ-то ему удача». Ну, ловко же они еще разъ попадутся! Узнай же первая, что я кавалеръ ордена Почетнаго Легіона — вчера король подписалъ приказъ.

— О, въ такомъ случаѣ, — сказала взволнованная г-жа Бирото, — нужно дать балъ, дружокъ. Но за что же тебѣ дали орденъ?

— Знаешь, я задалъ себѣ такой же вопросъ вчера, когда, г. Биллярдьеръ сообщилъ мнѣ эту новость; но на обратномъ пути я вспомнилъ и призналъ свои заслуги. Во-первыхъ, я приверженецъ короля… я былъ раненъ при Saint-Roch, во время смуты. Развѣ этого мало? Кромѣ того, по словамъ многихъ купцовъ, я прекрасно исполнилъ свои обязанности консула, всѣ остались довольны мною. Наконецъ, я помощникъ мэра. Король назначилъ четыре креста для раздачи членамъ Парижскаго городского совѣта. Когда стали выбирать, кому изъ нихъ дать орденъ, — префектъ и записалъ меня первымъ. Да самъ король долженъ меня знать: благодаря старику Рагону, я поставляю его величеству пудру, единственную, которую онъ употребляетъ; мы одни имѣемъ рецептъ приготовленія пудры бѣдной покойной королевы, нашей дорогой августѣйшей страдалицы. Мэръ сильно за меня стоялъ. Что же дѣлать? Если король даетъ мнѣ орденъ, котораго я у него не просилъ, то, кажется, я не могу отказаться; иначе я выкажу неуваженіе его величеству. А развѣ я добивался должности помощника мара? Значитъ, женушка, разъ намъ везетъ, какъ говоритъ твой дядя Пильеро, я хочу, чтобъ все у насъ было по новому. Почемъ знать, что мнѣ Богъ судилъ: можетъ быть, я буду и супрефектомъ. Да, женушка, ты очень заблуждаешься, когда думаешь, что гражданинъ уже заплатилъ свой долгъ отечеству, если продавалъ въ теченіе двадцати лѣтъ парфюмерные товары. Если теперь государству понадобились наши познанія, мы должны ихъ ему посвятить — также, какъ мы платимъ ему налогъ на двери, окна, и такъ далѣе. Неужели тебѣ самой хочется вѣчно торчать у кассы? Довольно ужь насидѣлась! Я сожгу нашу вывѣску «Царица Розъ», сотру надпись «Цезарь Бирото, парфюмеръ, преемникъ Рагона», и велю написать большими золотыми буквами только два слова: «Парфюмерные товары». Въ мезонинѣ у меня будетъ контора, касса и хорошенькій кабинетъ для тебя. Изъ нашей столовой, кухни и комнаты за лавкой я сдѣлаю магазинъ, затѣмъ я найму первый этажъ сосѣдняго дома, продѣлаю дверь въ стѣнѣ, перенесу лѣстницу, и у насъ будетъ громадное помѣщеніе. Да, я закажу для тебя мебель, устрою тебѣ будуаръ и отведу хорошенькую комнату Цезаринѣ. Во второмъ этажѣ мы помѣстимъ нашего главнаго приказчика, кассиршу, которую ты наймешь, и горничную.

Вотъ какъ, сударыня, у васъ будетъ и горничная! Въ третьемъ этажѣ устроимъ кухню, тамъ помѣстимъ кухарку и разсыльнаго. Въ четвертомъ будетъ складъ бутылокъ и всякой посуды. Наконецъ, на чердакѣ будутъ работать наши поденщицы. Тогда ужь прохожіе не увидятъ, какъ наклеиваютъ этикетки, сортируютъ стклянки, закупориваютъ флаконы. Все это можно продѣлывать въ улицѣ Сенъ-Дени; но здѣсь, въ Сентъ-Онорэ, такъ не годится. Магазинъ у насъ будетъ важный, богатый. Вѣдь мы теперь на виду, и кто знаетъ, что будетъ впереди. Есть же купцы, которые командуютъ національной гвардіей и являются во дворецъ. Послѣдуемъ и мы ихъ примѣру, расширимъ свою торговлю и выйдемъ въ знать.

— Ну, Бирото, знаешь, что я думаю? Ты, право, ищешь вчерашняго дня. Помнишь, что я говорила, когда тебя хотѣли назначить помощникомъ мэра? Вотъ мои слова: «Ты совсѣмъ не годишься для высокаго положенія, почести только погубятъ тебя». Ты меня не послушалъ тогда, вотъ и погубишь насъ теперь. Чтобы выдвинуться, нужны вѣдь деньги, гдѣ они у насъ? Ты хочешь сжечь свою вывѣску, которая намъ стоила 600 франковъ и вывела тебя въ люди? Нѣтъ, пусть ужь лучше другіе гоняются за почестями. Не играй, говорятъ, съ огнемъ, обожжешься! У насъ вѣдь есть сто тысячъ франковъ золотомъ, кромѣ магазина, фабрики и товаровъ. Если тебѣ хочется нажить еще больше, то сдѣлай, какъ въ 1793 г.: купи ренты, онѣ,ъ теперь по 72 франка; ты выиграешь десять тысячъ ливровъ на курсовой разницѣ. Вотъ это будетъ дѣло! Потомъ мы пристроимъ дочь, продадимъ все, что имѣемъ, и уѣдемъ на твою родину. Вѣдь цѣлыхъ пятнадцать лѣтъ ты только и думалъ о покупкѣ Трезорьеръ, этого хорошенькаго имѣнія близъ Шанона; тамъ есть вода, лѣса, луга, виноградники, двѣ мызы, приносящія тысячу экю дохода, и все это мы можемъ имѣть за шестьдесятъ тысячъ франковъ! И вдругъ господинъ Бирото вздумалъ теперь выйти въ знать! Да вспомни же, что ты торговецъ, парфюмеръ. Вѣдь если бы шестнадцать лѣтъ тому назадъ, прежде чѣмъ ты изобрѣлъ «Двойную пасту сераля» и «Воду красоты» тебѣ сказали: «У васъ будутъ деньги для покупки Трезорьеръ», да вѣдь ты бы обезумѣлъ отъ радости! Теперь ты можешь купить это имѣніе, о которомъ столько мечталъ… зачѣмъ же бросать на глупости деньги, которыя мы заработали въ потѣ лица? Я говорю: «мы» заработали потому, что я вѣчно сидѣла у кассы, какъ собака въ конурѣ. Вмѣсто того, чтобы спустить теперь всѣ денежки, лучше ужь купить имѣніе въ Шанонѣ: тамъ мы будемъ проводить восемь мѣсяцевъ въ году, а на зиму станемъ пріѣзжать въ Парижъ къ дочери, которую выдадимъ за нотаріуса. Подожди повышенія fonda publics, ты дашь тогда восемь тысячъ ливровъ дочери, да еще останется двѣ тысячи для насъ, а на деньги, вырученныя отъ продажи имущества, мы купимъ Трезорьеръ. Вотъ тамъ-то, на родинѣ, насъ примутъ, какъ князей, а здѣсь и милліона мало, чтобы тебя замѣтили.

— Постой женушка, — сказалъ Цезарь, — я совсѣмъ не такъ глупъ, какъ ты полагаешь, и обо всемъ подумалъ. Выслушай меня. Намъ не надо лучшаго зятя, чѣмъ Александръ Крота. Онъ хочетъ купить нотаріальную контору Рогена, но неужели ты думаешь, что этого можно достигнуть съ помощью ста тысячъ франковъ, приданаго Цезарины, то есть того капитала, которымъ мы располагаемъ? Я, конечно, согласенъ глодать сухія корки до конца, дней, да знать, что дочь счастлива и замужемъ за нотаріусомъ. Но нашего капитала не хватитъ на пріобрѣтеніе конторы Рогена. А этотъ Ксандро считаетъ насъ милліонерами… Его же отецъ, этотъ толстый фермеръ, страшный скряга! Если онъ не продастъ тысячъ на сто земли, Ксандро не быть нотаріусомъ, такъ какъ Рогенъ потребуетъ тысячъ четыреста или пятьсотъ. А Крота не дастъ больше половины этой суммы… Какъ же тутъ быть? Надо, значитъ, дать за Цезариною двѣсти тысячъ, мы же оставимъ Парижъ, имѣя пятнадцать тысячъ франковъ дохода. Недурно, а?

— Конечно, если у тебя есть золотые пріиски…

— Есть, есть, милочка! — воскликнулъ Бирото, охваченный радостнымъ волненіемъ, и, обнявъ жену, продолжалъ: — Я не хотѣлъ тебѣ ничего говорить, пока дѣло не будетъ слажено, но завтра, Богъ дастъ, я покончу съ нимъ. Видишь ли, Рогенъ затѣялъ выгодное дѣльце и предлагаетъ мнѣ участвовать въ немъ. Онъ пригласилъ еще Рагона, твоего дядю Пильеро и двухъ изъ своихъ кліентовъ. Мы купимъ въ окрестностяхъ Маделэнъ землю, которая, но разсчетамъ Рогена, черезъ 3 года страшно поднимется въ цѣнѣ; тогда намъ можно будетъ ею пользоваться и мы наживемъ барыши. Каждый изъ насъ шестерыхъ внесетъ извѣстную сумму. Я хочу дать триста тысячъ франковъ и буду имѣть три восьмыхъ прибыли. Если кому изъ насъ понадобятся деньги, онъ можетъ занять подъ залогъ своего участка. Чтобы быть ближе къ дѣлу и слѣдить за всѣмъ, я хочу купить половину земли на свое имя, но въ компаніи съ Рогеномъ и Нильеро, которыхъ я обезпечу векселями. Другую же половину купитъ самъ Рогенъ съ своими кліентами, но не на собственное имя, а на имя Карла Клапарона. Объяснять тебѣ всѣ подробности будетъ слишкомъ долго. Знай только, что черезъ три года и безъ всякаго труда мы получимъ милліонъ. Цезаринѣ будетъ тогда двадцать лѣтъ, землю мы продадимъ, и передъ нами будетъ широкая дорога къ почестямъ.

— Да гдѣ же ты возьмешь триста тысячъ франковъ? — сказала г-жа Бирото.

— Ты ничего не понимаешь въ дѣлахъ, милочка. Я отдамъ сто тысячъ, которыя лежатъ у Рогена, займу сорокъ тысячъ подъ строенія и землю подъ нашими фабриками въ предмѣстьѣ Тампль; двадцать тысячъ у меня въ бумажникѣ; вотъ тебѣ сто шестьдесятъ тысячъ франковъ. Остается еще сто сорокъ тысячъ; на эту сумму я выдамъ векселей на имя Карла Клапарона, банкира, а онъ мнѣ выдастъ деньги съ учетомъ. Когда векселямъ настанетъ срокъ, я заплачу по нимъ изъ своихъ барышей. Если я не буду въ состояніи разсчитаться, Рогенъ отсрочитъ уплату подъ залогъ моего участка земли. Но врядъ ли мнѣ придется занимать: я открылъ новую эссенцію для рощенія волосъ, которая выручитъ меня. Ливингстонъ снабдилъ уже меня гидравлическимъ прессомъ, съ помощью котораго я буду выжимать масло изъ орѣховъ. Черезъ годъ, по моему разсчету, я получу сто тысячъ франковъ. Я уже обдумываю рекламу, которую начну такъ: Долой парики! Это произведетъ большой эффектъ. Ты не замѣтила, что уже три мѣсяца я совсѣмъ не сплю, а отчего? Все изъ-за успѣха Maкассарскаго масла. Вотъ ему-то я и хочу подставить ножку!

— Такъ вотъ какія дѣла ты затѣялъ, не сказавъ мнѣ ни слова? А я только-что видѣла себя нищей на порогѣ собственнаго магазина… вѣдь это предостереженіе неба! Черезъ нѣсколько времени намъ придется только плакать о своемъ несчастьѣ. Нѣтъ, ты этого не сдѣлаешь, пока я жива, слышишь, Цезарь? Тутъ затѣваютъ какой-нибудь обманъ, а ты и не замѣчаешь этого. Ты самъ очень честенъ и потому не подозрѣваешь другихъ. Ну, зачѣмъ тебѣ предлагаютъ милліоны? Ты хочешь отдать все свое состояніе, надѣлаешь долговъ не по средствамъ, и если потомъ твое масло не пойдетъ въ ходъ, земля ничего не принесетъ, денегъ не достанемъ, то чѣмъ ты заплатишь по векселямъ? Скорлупами отъ орѣховъ? Ты хочешь стереть свое имя съ вывѣски нашего магазина и не думаешь о томъ, что изъ-за твоихъ хвастливыхъ афишъ и глупыхъ объявленій имя Цезаря Бирото будетъ красоваться на всѣхъ столбахъ и заборахъ!

— О, ты меня не понимаешь. Я открою второй магазинъ на имя Попино, гдѣ-нибудь въ улицѣ Ломбаръ, и тамъ посажу маленькаго Ансельма; этимъ я заплачу еще долгъ признательности супругамъ Рагонъ: имъ будетъ пріятно, что я пристроилъ ихъ племянника. Ихъ дѣла, кажется, поразстроились.

— Знаешь, всѣмъ этимъ людямъ нужны только твои деньги.

— Да кому же, милочка? Не дядѣ же Пильеро, который насъ любитъ и каждое воскресенье у насъ обѣдаетъ? Не старикашкѣ Рагону, моему предшественнику, который сорокъ лѣтъ честно велъ свои дѣла, и всегда играетъ со мною въ бостонъ? Не Рогену же, наконецъ, человѣку 57 лѣтъ, парижскому нотаріусу? Вѣдь ужь двадцать пять лѣтъ онъ управляетъ своей конторой! Кому же и довѣриться, какъ не парижскому нотаріусу! Въ случаѣ нужды мнѣ помогутъ компаньоны. Гдѣ же ты видишь заговоръ, милочка? Знаешь, я долженъ тебѣ высказать правду: ты всегда была страшно недовѣрчива. Случалось ли намъ продать только на два су, ты увѣряла, что насъ обокрали покупатели. А теперь надо на колѣняхъ просить у тебя позволенія разбогатѣть. Право, для парижанки у тебя мало честолюбія. Я былъ бы самый счастливый человѣкъ, если бы не твой вѣчный страхъ. Дѣлай я все по твоему, никогда не изобрѣлъ бы я ни «Двойной пасты сераля», ни «Воды красоты», а между тѣмъ эти два изобрѣтенія дали намъ сто шестьдесятъ тысячъ франковъ; лавка же только кормила насъ. Если бы не мой геній, не мой талантъ парфюмера, я былъ бы мелочнымъ торговцемъ и мы еле сводили бы концы съ концами. Никогда бы мнѣ не попасть въ число именитыхъ купцовъ, не быть бы ни членомъ коммерческаго суда, ни помощникомъ мэра. Знаешь, кѣмъ бы я былъ? Лавочникомъ, какъ старикъ Рагонъ, не въ обиду ему будь сказано! Послѣ сорока лѣтъ торговли, у насъ было бы, какъ у него, три тысячи ливровъ дохода, а при нынѣшнихъ цѣнахъ этого еле хватало бы на житье. Кстати, дѣла стариковъ Рагонъ все больше и больше меня заботятъ. Надо все узнать обстоятельно, и завтра же черезъ Попино. Ты всегда дрожишь за свое счастье, не довѣряешь завтрашнему дню, и если бы я тебя слушалъ, то не имѣлъ бы кредита, не получилъ бы ордена Почетнаго Легіона, и не былъ бы на дорогѣ къ почестямъ. Нечего качать головой; если только наше дѣло пойдетъ на ладъ, я могу попасть въ депутаты Парижа. Да, недаромъ меня зовутъ Цезаремъ, все мнѣ удается. Вѣдь это удивительно! Внѣ дома всѣ вѣрятъ въ мои способности, здѣсь же — единственная особа, которой я хочу нравиться, для счастья которой я работаю, какъ волъ, считаетъ меня просто глупцомъ!

Эти обличительныя фразы быстро слѣдовали одна за другою, хотя наступали иногда и паузы, и очень эффектныя. Но не одинъ только упрекъ звучалъ въ рѣчахъ Цезаря: онѣ дышали такой глубокой любовью, что г-жа Бирото была тронута. Однако, какъ всѣ женщины, она рѣшила воспользоваться чувствомъ, которое внушала мужу, и поставить на своемъ.

— Ну, Бирото, — сказала она, — если ты меня любишь, позволь мнѣ быть счастливой по своему. Вѣдь мы съ тобой образованія не получили, не умѣемъ ни ступить, ни сказать, какъ свѣтскіе люди; такъ какъ же намъ выдвинуться? Право, мнѣ будетъ лучше въ Трезорьерѣ. Я всегда любила и животныхъ, и птицъ, и буду счастлива на фермѣ. Давай продадимъ все, что у насъ есть, пристроимъ дочь, и Богъ съ ней, съ твоей новой эссенціей! Зиму мы будемъ жить въ Парижѣ, у зятя, и все у насъ будетъ хорошо. Ну, зачѣмъ тебѣ подставлять ножку другимъ? Развѣ намъ мало нашего богатства? Вѣдь ты не станешь обѣдать два раза, когда наживешь милліоны? Не заведешь себѣ любовницы? Посмотри-ка на дядю Пильеро, какъ онъ доволенъ тѣмъ, что есть. Не придетъ ему въ голову заказывать новую мебель! А ты, я увѣрена, уже заказалъ для меня новую обстановку… недаромъ же приходилъ сюда Брашонъ!

— Ну, да, милочка, я заказалъ новую мебель, а завтра начнутся работы въ домѣ… архитектора я взялъ по рекомендаціи г. Бильярдьеръ.

— Помилуй насъ, Господи! — вскричала г-жа Бирото.

— Какая ты неразумная, милочка. Тебѣ тридцать семь лѣтъ, ты еще свѣжа и красива, и хочешь похоронить себя въ Шанонѣ. А мнѣ еще, слава Богу, только тридцать девять лѣтъ. Подвернулся теперь случай сдѣлать карьеру, — не пропустить же его! Вѣдь я могу создать солидную фирму, и тогда имя Бирото станетъ на ряду съ Келлеръ, Демарэ, Роганъ, Лёба, Сальяръ, Попино, Матифа и другими извѣстными фирмами Парижа. Ну, право же, если бы дѣло, за которое я берусь, не было вѣрнымъ…

— Вѣрнымъ!

— Конечно, вѣрнымъ. Два мѣсяца я съ нимъ вожусь. Не подавая виду, я собираю справки въ городскомъ бюро, толкую съ архитекторами и антрепренерами. Молодой архитекторъ, который будетъ передѣлывать нашу квартиру, г-нъ Грэндо, просто въ отчаяніи, что не имѣетъ денегъ и не можетъ участвовать въ нашемъ дѣлѣ.

— Ну, понятно! Вамъ нужно будетъ строиться, онъ и подговариваетъ васъ, чтобы потомъ нажиться.

— Да развѣ обманешь такихъ людей, какъ Пильеро, Карлъ Клапаронъ и Рогенъ? Право, прибыль тутъ такъ же вѣрна, какъ отъ продажи «Двойной пасты сераля».

— Но, дружокъ, зачѣмъ Рогену затѣвать новыя дѣла, если бы свэе шло хорошо, и у него было бы отложено на черный день? Я часто вижу, какъ онъ проходитъ мимо, нахмуренный, озабоченный, точно министръ, и вѣчно смотритъ подъ ноги. Не люблю я этого. У него есть заботы. Посмотри, на что онъ сталъ похожъ за послѣднія пять лѣтъ: совсѣмъ истасканный. Можетъ быть, ему и деньги-то ваши нужны, чтобы самому стать на ноги? Развѣ, такъ не случается? Вѣдь мы не знаемъ Рогена; хоть онъ и считается 15 лѣтъ нашимъ другомъ, а я бы за него не поручилась. Онъ развратникъ, съ женой не живетъ; мнѣ кажется, онъ держитъ любовницъ, которыя его разоряютъ, вотъ отчего онъ такъ грустенъ. Знаешь, когда я утромъ одѣваюсь, то часто посматриваю въ окно, и всегда вижу, какъ онъ возвращается домой пѣшкомъ, а откуда? Никто не знаетъ. Право, онъ живетъ на два дома. А. развѣ нотаріусъ можетъ такъ жить? Если они получаютъ пятьдесятъ тысячъ франковъ, а тратятъ шестьдесятъ, такъ какъ же не спустить капитала: будешь голъ, какъ соколъ! Денегъ нѣтъ, а къ роскоши привыкли, ну, и давай друзей разорять, своя вѣдь рубашка ближе къ тѣлу, онъ очень подружился съ Тилье, нашимъ прежнимъ приказчикомъ; эта дружба не къ добру. Надо быть глупцомъ, чтобы не сумѣть раскусить Тилье; если же Рогенъ его знаетъ, то зачѣмъ же за нимъ ухаживаетъ? Ты скажешь, пожалуй, что жена Рогена любитъ Тилье? Такъ хорошъ же человѣкъ, которому нѣтъ дѣла до чести жены! Да неужели тѣ, у кого вы покупаете землю, такъ глупы, что отдаютъ за сто су то, что стоитъ сто франковъ? Вѣдь еслибъ ты встрѣтилъ ребенка, не знающаго, что стоитъ луидоръ, ты объяснилъ бы ему, не такъ ли? Ну, а ваше дѣло пахнетъ мошенничествомъ, не въ обиду тебѣ будь сказано.

— Боже мой! Какъ глупы иногда женщины, и какъ онѣ умѣютъ все перепутать! Если бы Рогенъ не участвовалъ въ нашемъ дѣлѣ, ты сказала бы: «Знаешь, Цезарь, не затѣвай дѣла безъ Рогена, ничего не выйдетъ». Теперь мы гарантированы именемъ Рогена, а ты говоришь…

— Постой, вмѣсто Рогена у васъ г-нъ Клапаронъ.

— Видишь ли, нотаріусъ не имѣетъ права участвовать въ спекуляціи.

— Зачѣмъ же онъ поступаетъ противъ закона? Ну-ка, скажи.

— Не мѣшай мнѣ продолжать. Рогенъ затѣялъ дѣло, а ты говоришь, что оно не выгоритъ. Ну, гдѣ же тутъ смыслъ? Ты еще говоришь: онъ поступаетъ противъ закона. Но если нужно будетъ, онъ выступитъ и подъ своимъ именемъ. Ты говоришь: онъ богатъ. А я развѣ не богатъ? Однако, ни Рагонъ, ни Пильеро не говорятъ мнѣ: зачѣмъ вы участвуете въ этомъ дѣлѣ, когда у васъ денегъ куры не клюютъ?

— Нечего сравнивать торговцевъ съ нотаріусомъ, — сказала г-жа Бирото.

— Моя совѣсть чиста, — продолжалъ Цезарь. — Тѣ люди, у которыхъ мы покупаемъ землю, продаютъ ее, нуждаясь въ деньгахъ. Значитъ мы такіе же воры, какъ тѣ, кто продаетъ ренты по семьдесятъ пять франковъ. Вѣдь цѣна на ренты измѣняется; такъ же и цѣна земли не всегда одинакова. Мы заплатимъ то, что земля стоитъ теперь, а черезъ два года цѣна ей будетъ ужь другая. Знайте же, Констанція-Варвара-Жозефина Пильеро, что никогда Цезарь Бирото не пойдетъ противъ совѣсти, никогда вамъ не уличить его въ поступкѣ нечестномъ, беззаконномъ. Считать меня безчестнымъ!.. И это послѣ восемнадцати лѣтъ супружества.

— Ну, успокойся, Цезарь! Женщина, которая прожила съ тобой столько лѣтъ, конечно, знаетъ тебя. Наконецъ, вѣдь ты хозяинъ! Ты нажилъ состояніе, не такъ ли? Значитъ оно твое, и ты можешь его тратить. Если ты доведешь даже меня и дочь до крайней нищеты, и тогда не услышишь отъ насъ ни одного упрека. Но послушай: когда ты изобрѣталъ свою «Пасту сераля» и «Воду красоты», чѣмъ ты рисковалъ? Пятью или шестью тысячами франковъ. А теперь вѣдь ты ставишь на карту все состояніе, и дѣйствуешь еще не одинъ, а съ компаньонами, которые могутъ провести тебя. Давай, если хочешь, балъ, передѣлывай квартиру, истрать десять тысячъ франковъ! Все это безполезно, но не разоритъ насъ. Но противъ этого дѣла съ землей я положительно возстаю. Ты вѣдь парфюмеръ, и оставайся парфюмеромъ, а нечего покупать да продавать какія-то земли. У насъ, женщинъ, есть инстинктъ, который насъ никогда не обманываетъ. Я тебя предупредила, теперь дѣлай, какъ знаешь. Ты былъ членомъ коммерческаго суда, знаешь законы, и всегда велъ дѣда хорошо… Я не оставлю тебя, Цезарь! Но я не успокоюсь, пока мы не вернемъ наши деньги и не выдадимъ Цезарину замужъ. Дай Богъ, чтобы мой сонъ не оказался пророческимъ.

Эта покорность разсердила Бирото и онъ употребилъ невинную хитрость, къ которой часто прибѣгалъ въ подобныхъ случаяхъ.

— Послушай, Констанція, я вѣдь еще не далъ слова…

— О, Цезарь, все уже сказано, не будемъ больше говорить объ этомъ. Честь дороже денегъ. Ну, иди, ложись, дружокъ! Дровъ больше нѣтъ. Да въ постели и удобнѣе разговаривать. Ахъ, этотъ скверный сонъ! Богъ мой, видѣть самое себя! Это ужасно! Сколько молебновъ мы съ Цезариной отслужимъ за успѣхъ твоего дѣла!

— Конечно, помощь Божія ничему не повредитъ, — сказалъ съ важностью Бирото. — Но эссенція изъ орѣховъ тоже сила, женушка! Это открытіе я сдѣлалъ такъ же случайно, какъ и первое; только при изобрѣтеніи «Пасты сераля» меня навела на счастливую мысль одна книга, а теперь гравюра Геро и Леандра… Знаешь, та, гдѣ нарисована женщина, льющая масло на голову своего любовника… не дурно, неправда ли? Нѣтъ спекуляцій вѣрнѣе тѣхъ, которыя разсчитаны на тщеславіе людей, ихъ самолюбіе, желаніе нравиться. Вѣдь эти чувства никогда не умираютъ.

— Увы, я это прекрасно вижу!

— Въ извѣстномъ возрастѣ мужчины готовы надѣлать сотню глупостей, чтобы только имѣть опять волосы. А нынче, говорили мнѣ парикмахеры, страшно раскупаютъ не только Макассарское масло, но и всякія снадобья, годныя для окраски или рощенія волосъ. А откуда такой спросъ на этотъ товаръ? Видишь ли, теперь нѣтъ войны, мужчинамъ есть время ухаживать за женщинами, а тѣ лысыхъ-то и не любятъ… Хэ, хэ! Значить, эссенцію, сохраняющую волосы, будутъ раскупать, какъ хлѣбъ, тѣмъ болѣе, если она будетъ еще одобрена Академіей Наукъ. Мнѣ это, можетъ быть, устроитъ г. Воклэнъ. Я завтра же пойду съ нимъ поговорить о своемъ открытіи и кстати поднесу ему гравюру, которую искалъ два года и досталъ, наконецъ въ Германіи. Онъ занимается именно анализомъ волосъ. Мнѣ сказалъ объ этомъ г. Шифревиль, его компаньонъ по фабрикѣ химическихъ продуктовъ. Если только Воклэнъ одобритъ мою эссенцію, ее будутъ раскупать и мужчины, и женщины. Да, мое открытіе — цѣлое состояніе. И я совсѣмъ не сплю изъ-за него. Къ счастью, у маленькаго Попино чудные волосы. Если бы еще найти кассиршу съ волосами до пятъ, и она бы всѣмъ говорила, что употребляетъ мою эссенцію (а грѣха, тутъ большого право не будетъ!), вотъ-то набросятся всѣ старики на эту эссенцію! А про балъ-то мы и забыли, милочка. Я хотѣлъ бы позвать этого глупенькаго Дю-Тилье, который важничаетъ своимъ богатствомъ и всегда бѣгаетъ отъ меня на биржѣ. Онъ знаетъ, что мнѣ извѣстны его грѣшки. Пожалуй, я былъ ужь слишкомъ снисходителенъ къ нему. Не странно ли, женушка, что всегда бываешь наказанъ за добрыя дѣла?.. здѣсь на землѣ, конечно! Вѣдь я былъ ему отцомъ. Ты и не знаешь всего, что я для него сдѣлалъ.

— Не говори мнѣ о немъ. Даже имя-то его мнѣ ненавистно. Если бы ты зналъ всѣ его замыслы, ты, навѣрно, не скрылъ бы покражу трехъ тысячъ франковъ. Я вѣдь отгадала, какимъ образомъ ты его обѣлилъ. Лучше было отправить его въ тюрьму, ты оказалъ бы этимъ услугу многимъ.

— А какіе у него были замыслы?

— Ты не въ состояніи сегодня спокойно выслушать меня Бирото, но все-таки совѣтую тебѣ не связываться съ Дю-Тилье.

— А не найдутъ развѣ страннымъ, что я не пригласилъ бывшаго своего приказчика, за котораго самъ поручился на сумму въ двадцать тысячъ франковъ, когда онъ началъ свое дѣло? Надо дѣлать добро для добра. Наконецъ, Тилье, можетъ быть, исправился.

— Здѣсь придется все перевернуть вверхъ дномъ?

— Ужь ты скажешь! Вверхъ дномъ! Такой будетъ вездѣ порядокъ, на диво! Ты, значитъ, забыла, что я тебѣ сейчасъ говорилъ о лѣстницѣ и наймѣ сосѣдняго дома? Я ужь сговорился съ Сейрономъ, продавцемъ зонтиковъ, и завтра мы съ нимъ вмѣстѣ, пойдемъ къ домовладѣльцу Молине. Дѣлъ-то у меня завтра сколько, какъ у министра!

— Ты совсѣмъ вскружилъ мнѣ голову твоими планами, — сказала Констанція, — я ничего не понимаю. Притомъ же, Бирото, я хочу спать.

— Добраго утра, — отвѣтилъ мужъ. — Не удивляйся, милочка, что я такъ говорю, вѣдь утро давно наступило… Но она уже спитъ, милое дитя! Да, ты будешь богачкой, или я перестану называться Цезаремъ.

Черезъ нѣсколько минутъ и Констанція, и Цезарь оба заснули.

Бросимъ теперь мимоходомъ быстрый взглядъ на прошлую жизнь этой четы. Посмотримъ, по какой странной случайности Цезарь Бирото, парфюмеръ, бывшій офицеръ національной гвардіи, попалъ въ помощники мэра и кавалеры ордена Почетнаго Легіона. Исторія его величія ясно покажетъ, какъ разно вліяютъ на людей коммерческія неудачи: для однихъ это — небольшія препятствія, для другихъ же — настоящія катастрофы. И такъ, результаты событій зависятъ всецѣло отъ индивидуальныхъ особенностей человѣка: несчастье для генія — ступенька къ славѣ, для человѣка ловкаго — кладъ, для слабыхъ — бездна. Огородникъ изъ окрестностей Шинона, по имени Жакъ Бирото, работалъ въ виноградникахъ одной дамы и женился на горничной своей госпожи. Супруги прижили трехъ мальчиковъ, изъ которыхъ послѣдній стоилъ жизни матери; бѣдный мужъ вскорѣ послѣдовалъ за женой. Госпожа очень любила свою горничную и воспитала съ своими сыновьями старшаго изъ дѣтей винодѣла, Франциска, и затѣмъ помѣстила мальчика въ семинарію. Во время революціи Францискъ Бирото, уже священникъ, долженъ былъ скрываться и велъ такую же бродячую жизнь, какъ и многіе изъ его собратій, не утвержденные въ санѣ: ихъ травили, какъ дикихъ звѣрей, и за самый ничтожный проступокъ взводили на эшафотъ. Въ эпоху, въ которую начинается нашъ разсказъ, Францискъ Бирото былъ викаріемъ въ Турѣ, и только разъ выѣзжалъ изъ этого города, чтобы повидаться съ братомъ Цезаремъ. Парижскій шумъ такъ оглушилъ добродушнаго священника, что онъ не смѣлъ выйти изъ комнаты, называлъ кабріолеты — полуфіакрами, и удивлялся всему. Пробывъ недѣлю въ столицѣ, онъ возвратился въ Туръ и далъ себѣ слово не ѣздить больше въ Парижъ. Второй сынъ винодѣла, Жанъ Бирото, попалъ въ милицію и во время революціи быстро дослужился до капитана. Когда при Требіи Макдональдъ вызвалъ охотниковъ взять батарею, капитанъ Жанъ Бирото выступилъ съ своей ротой и былъ убитъ.

Младшій изъ трехъ братьевъ — герой нашего разсказа. Лѣтъ четырнадцати Цезарь Бирото, выучившись читать, писать и считать, покинулъ родину. Пѣшкомъ, съ однимъ луидоромъ въ карманѣ, пришелъ онъ въ Парижъ искать счастья. По рекомендаціи одного турскаго аптекаря, онъ сразу поступилъ въ парфюмерный магазинъ Рагона. Кромѣ луидора, у Цезаря была пара грубыхъ башмаковъ, синіе штаны, чулки, три холщевыхъ рубахи, пестрый жилетъ, мужицкая куртка и дорожная палка. Коренастый, сильный, но нѣсколько лѣнивый, какъ всѣ обитатели его родины, онъ страстно желалъ нажиться. Не обладая ни умомъ, ни образованіемъ, онъ отличался честностью и необыкновенной впечатлительностью, качествами, унаслѣдованными отъ матери, которую на родинѣ не называли иначе, какъ золотое сердце. Нанялся Цезарь за шесть франковъ въ мѣсяцъ на хозяйскихъ харчахъ; помѣстили его на чердакѣ, съ кухаркой. Приказчики, учившіе его мести магазинъ, завертывать товары для покупателей, безпощадно смѣялись надъ нимъ, по обычаю лавочниковъ: безъ этого вѣдь не обучишь! Рагонъ и жена его обходились съ мальчикомъ, какъ съ собакой. Никто не обращалъ вниманія на его усталость, и каждый вечеръ у бѣдняжки ныли ноги отъ бѣготни по городу, и весь онъ былъ точно разбитый. Да, тяжела была для Цезаря жизнь въ столицѣ, гдѣ каждый заботится только о себѣ. Всякій вечеръ, обливаясь слезами, онъ вспоминалъ о родинѣ, гдѣ земледѣлецъ работаетъ, сколько можетъ, гдѣ тяжелый трудъ смѣняется отдыхомъ. Съ радостью вернулся бы онъ туда, но не было ему времени и подумать о бѣгствѣ: онъ засыпалъ, какъ убитый, а съ утра ранняго начиналась опять ходьба по городу… Случалось иногда, что мальчикъ жаловался вслухъ; тогда первый приказчикъ говорилъ ему, улыбаясь:

— Жаль, жаль, малецъ, что жареные рябчики не валятся намъ сами въ ротъ, а поди еще за ними погоняйся, да поймай, да приготовь…

Толстуха-кухарка выбирала себѣ лучшіе куски, отдавая остатки Цезарю. Говорить съ нимъ она считала лишнимъ; только когда ужъ очень накипало у ней на сердцѣ противъ хозяевъ, которые не давали ей возможности воровать, обращалась она съ сѣтованіями къ мальчику. Но къ концу перваго мѣсяца положеніе Цезаря немного измѣнилось. Въ одно воскресенье кухарка осталась дома одна съ Цезаремъ. Со скуки Урсула завела съ нимъ разговоръ. Въ праздничномъ нарядѣ она показалась мальчику красивой и онъ, не слыхавшій ни отъ кого ласковаго слова, полюбилъ эту первую женщину, обратившую на него привѣтливый взоръ. Съ этого времени кухарка взяла Цезаря подъ свое покровительство, и между ними возникла тайная связь, надъ чѣмъ страшно потѣшались приказчики. Два года спустя Урсула измѣнила Цезарю для своего земляка, парня двадцати лѣтъ, за котораго она и вышла замужъ. Это случилось въ 1792 г.; тогда ужь Цезарь привыкъ къ своимъ труднымъ обязанностямъ и познакомился съ изнанкою парижской жизни. Измѣна Урсулы мало огорчила его: онъ живо утѣшился. Эта грубая и чувственная женщина совсѣмъ не подходила подъ его идеалъ и не могла внушить ему глубокой симпатіи. Пьяница, хитрая и алчная, она только оскорбляла чистоту ребенка. У бѣднаго Бирото часто сжималось сердце при мысли, что онъ связанъ самыми прочными узами съ подобной тварью. И вотъ, наконецъ, онъ сталъ свободенъ и могъ располагать своимъ сердцемъ! Ему было тогда шестнадцать лѣтъ и врожденныя способности его достигли полнаго развитія. Съ виду простой, онъ былъ очень проницателенъ и понималъ все съ перваго взгляда. Онъ зорко наблюдалъ за покупателями, замѣчалъ, гдѣ что лежитъ въ магазинѣ, разспрашивалъ въ свободное время приказчиковъ и знакомился такимъ образомъ съ товарами. Въ короткое время онъ изучилъ парфюмерную торговлю и зналъ цѣны и номера товаровъ. Тогда супруги Рагонъ обратили на него вниманіе и онъ сталъ иногда замѣнять приказчиковъ.

Во второй годъ французской республики былъ произведенъ большой рекрутскій наборъ: почти всѣ приказчики Рагона ушли, въ солдаты. Благодаря такому случаю, Цезаря Бирото сдѣлали вторымъ приказчикомъ: онъ получилъ 50 франковъ жалованья въ мѣсяцъ и сталъ обѣдать за хозяйскимъ столомъ. Радости его не было предѣла. Онъ получилъ отдѣльную комнату и могъ, наконецъ, разложить по комодамъ и шкапамъ всѣ вещи, которыя успѣлъ пріобрѣсти. Деньгами у него было уже шестьсотъ франковъ. Къ концу года онъ былъ сдѣланъ кассиромъ. Почтенная гражданка Рагонъ сама стала присматривать за его бѣльемъ, да и вообще хозяева скоро привыкли къ Цезарю и полюбили его.

Въ 1794 году у Цезаря было уже сто луидоровъ. Онъ вымѣнялъ ихъ на шесть тысячъ франковъ ассигнаціями, купилъ ренты по тридцати франковъ и, невыразимо счастливый, спряталъ, свои бумаги. На другой-же день началось ихъ пониженіе на биржѣ. Съ этой поры Цезарь сталъ слѣдить съ тайнымъ страхомъ за курсомъ фондовъ и за перемѣнами въ политикѣ, которыми такъ богатъ былъ этотъ періодъ исторіи Франціи. Гражданинъ Рагонъ былъ нѣкогда поставщикомъ духовъ ея величества королевы Маріи-Антуанеты и потому питалъ привязанность къ падшимъ тиранамъ, какъ называли королевскую чету въ смутное время. Въ этой привязанности онъ признался разъ Цезарю Бирото, и это признаніе стало однимъ изъ важныхъ обстоятельствъ въ жизни послѣдняго. Семейные разговоры по вечерамъ, когда, лавка была уже заперта, дневной доходъ подсчитанъ и на улицѣ, все было тихо и спокойно, разожгли въ душѣ туренца врожденную преданность королевскому дому, и онъ сталъ роялистомъ. Разсказы о добродѣтеляхъ Людовика XVI и о прекрасныхъ качествахъ королевы, которую оба супруга Рагонъ превозносили до небесъ, воспламенили воображеніе Цезаря. Ужасная судьба обоихъ вѣнценосцевъ, сложившихъ головы на эшафотѣ, возмутила его нѣжное сердце. Онъ возненавидѣлъ правленіе, которое безъ зазрѣнія совѣсти пролило столько неповинной крови. Какъ истый парфюмеръ, онъ не взлюбилъ еще революцію за то, что она обстригла всѣ головы подъ гребенку и вывела изъ моды пудру. Наконецъ онъ предвидѣлъ, что политическія бури въ конецъ убьютъ торговлю, и сознавалъ, что спокойствіе, необходимое для ея развитія, можетъ доставить только державная власть. Все это сдѣлало его ревностнымъ роялистомъ. Когда Рагонъ убѣдился въ его чувствахъ, онъ сдѣлалъ его своимъ первымъ приказчикомъ и ввѣрилъ ему тайну «Царицы Розъ»: большинство покупателей, посѣщавшихъ этотъ магазинъ, были ревностными и дѣятельными агентами Бурбоновъ, и здѣсь производилась переписка Запада съ Парижемъ. Пылкій и увлекающійся, подобно большинству молодыхъ людей, воспламененный сношеніями съ Бильярдьеръ, Монторанъ, Бованъ, Манда Бернье, Ле-Фонтэнъ, Цезарь принялъ участіе въ заговорѣ, который роялисты и террористы составили противъ Конвента, доживавшаго послѣдніе дни. Цезарю выпала на долю честь участвовать въ сраженіи съ Наполеономъ при церкви St.-Roch, и въ самомъ началѣ дѣла онъ былъ раненъ (всѣмъ извѣстенъ результатъ этой попытки). Нѣсколько пріятелей перенесли воинственнаго приказчика въ магазинъ «Царица Розъ», гдѣ онъ скрывался на чердакѣ и гдѣ сама г-жа Рагонъ ухаживала за нимъ. Къ счастью, никто не вспомнилъ о немъ. Этою вспышкой храбрости окончилась военная карьера Цезаря Бирото. Цѣлый мѣсяцъ продолжалось его выздоровленіе, и въ это время онъ успѣлъ разсудить, какъ смѣшно быть въ одно и то же время парфюмеромъ и политическимъ дѣятелемъ. Онъ не измѣнилъ своимъ убѣжденіямъ и рѣшилъ остаться роялистомъ, но только парфюмеромъ роялистомъ: душой и тѣломъ онъ предался торговлѣ и оставилъ политику въ сторонѣ. Послѣ 18-го брюмера супруги Рагонъ, увидѣвъ, что дѣло Бурбоновъ погибло, рѣшили оставить торговлю и жить скромно на свои деньги, не вмѣшиваясь въ политику. Для выгодной продажи магазина имъ нуженъ былъ человѣкъ не честолюбивый, а честный и не глупый. Таковъ именно былъ Бирото, и Рагонъ предложилъ ему свой магазинъ. Цезарю было тогда двадцать лѣтъ и онъ имѣлъ уже тысячу франковъ дохода отъ купленныхъ имъ бумагъ. Предложеніе хозяина заставило его призадуматься: у него были другіе планы. Онъ думалъ увеличить свой годовой доходъ еще на пятьсотъ франковъ и поселиться потомъ около Шинона. «Зачѣмъ мѣнять честное и независимое существованіе на превратное счастье купца?» говорилъ онъ себѣ. Онъ собирался жениться на одной богатой женщинѣ, своей землячкѣ, и купить затѣмъ Трезорьеръ; это маленькое имѣніе давно ему нравилось. Онъ хотѣлъ уже отказать Рагону, какъ вдругъ любовь внезапно перевернула всѣ его планы и заставила мечтать о другомъ будущемъ. Послѣ измѣны Урсулы Цезарь велъ себя скромно. Но если страсти остаются долго безъ удовлетворенія, онѣ громко заявляютъ о себѣ; тогда люди средняго класса начинаютъ мечтать о женитьбѣ: это единственный для нихъ способъ покорить и присвоить себѣ женщину. Такъ случилось и съ Бирото. Ни одной минуты не могъ онъ посвятить удовольствіямъ потому, что всѣ дѣла магазина лежали на немъ. При такой жизни страсти предъявляли свои права; понятно, что встрѣча съ хорошенькой дѣвушкой должна была произвести сильное впечатлѣніе на Цезаря. Въ одинъ чудный іюньскій день онъ отправился на островъ Св. Людовика. Перейдя черезъ мостъ Маріи, онъ вдругъ увидѣлъ молоденькую дѣвушку, стоявшую въ дверяхъ лавки на углу Анжуйской набережной. Констанція Пильеро была главное продавщицей въ модномъ магазинѣ «Маленькій матросъ», первомъ изъ тѣхъ, которыхъ развелось потомъ такъ много въ Парижѣ. Ихъ расписныя вывѣски, украшенныя витрины, гдѣ видишь и шали, подобранныя фестонами, и пирамиды изъ галстуховъ, и тысячи другихъ приманокъ; ихъ пышныя объявленія, прейскуранты, разные оптическіе обманы, — все привлекаетъ взоръ… И все доведено до такого совершенства, что окна магазиновъ — эта настоящія коммерческія поэмы. Дешевизна товаровъ, новостей «Маленькаго матроса» доставила ему громкую извѣстность. Этому много способствовала и красота Констанціи, слава о которой разнеслась по всему Парижу и привлекала въ магазинъ и старыхъ, и молодыхъ; отъ покупателей отбою не было. Первый приказчикъ «Царицы Розъ», всецѣло занятый своимъ дѣломъ, не подозрѣвалъ даже о существованіи «Маленькаго матроса»: мелкіе магазины Парижа часто не знаютъ другъ друга. Цезаря такъ сильна поразила красота Констанціи, что онъ стремительно вошелъ въ магазинъ и спросилъ полдюжины полотняныхъ рубашекъ; выбиралъ онъ ихъ, точно капризная дама, и долго торговался. Констанція, какъ всѣ женщины, сейчасъ замѣтила произведенное ею впечатлѣніе и поняла, что покупатель явился только для нея. Она отнеслась къ Цезарю очень вѣжливо, но, едва онъ расплатился, перестала обращать на него вниманіе. Бѣдный Бирото совсѣмъ не зналъ, что дѣлать; онъ не смѣлъ произнести ни слова: любовь помутила его разсудокъ.

Цѣлую недѣлю онъ отправлялся каждый вечеръ бродить около «Маленькаго матроса», выжидая, какъ милостыни, взгляда красавицы. Приказчики и продавщицы, столь внимательные къ покупателямъ, издѣвались надъ Цезаремъ, но онъ не обращалъ на эта вниманія. Наконецъ, ему пришла счастливая мысль. И вотъ нѣсколько дней спустя онъ явился опять въ рай, гдѣ находился его ангелъ, и потребовалъ носовыхъ платковъ. Расплачиваясь, онъ сказалъ Констанціи:

— Можетъ быть, вамъ нужно будетъ духовъ, mademoiselle, такъ я могу принести сколько угодно.

Красавица Пильеро получала всякій день самыя блестящія предложенія, въ которыхъ, однако, не было и намека да женитьбу.

Сердце ея было совсѣмъ свободно, и, однако, Цезарь долгое время не имѣлъ успѣха: цѣлыхъ шесть мѣсяцевъ пришлось ему ухаживать, прежде чѣмъ она стала къ нему болѣе ласкова, прежде чѣмъ она обратила вниманіе на силу его чувства. Но все же она не рѣшалась дать ему отвѣтъ, и не мудрено: слишкомъ много было у ней поклонниковъ! Кто только не засматривался на красавицу! Крупные виноторговцы, содержатели ресторановъ и другіе богачи умильно на нее поглядывали. Бирото, хитрый, какъ всѣ влюбленные, познакомился съ опекуномъ Констанціи, господиномъ Клавдіемъ-Іосифомъ Пильеро, торговцемъ желѣзомъ, и рѣшилъ прибѣгнуть къ его помощи. Не передать въ бѣгломъ очеркѣ, всего, что дѣлалъ для возлюбленной нашъ герой: какъ онъ привозилъ ей плоды, едва только они появлялись, угощалъ обѣдами у Vénna, бралъ для нея билеты въ театръ, а по воскресеньямъ устраивалъ поѣздки за городъ. Наружность Цезаря производила, благопріятное впечатлѣніе. Ничто въ немъ не напоминало болѣе крестьянина: даже здоровый цвѣтъ лица смѣнился теперь блѣдностью, благодаря долгому пребыванію въ столицѣ. Густые черные волосы, сильная шея, крупные члены, честное, открытое лицо, все говорило въ его пользу. Пильеро, заботясь о счастіи племянницы, разузналъ о положеніи и средствахъ Цезаря и, довольный собранными справками, поощрилъ съ своей стороны намѣренія молодого человѣка. Наконецъ Констанція-Варвара-Жозефина Пильеро согласилась на предложеніе Цезаря Бирото, который лишился чувствъ отъ радости въ этотъ важный моментъ своей жизни.

— Ну, племянница, — говорилъ Пильеро, — славный у тебя будетъ мужъ. И честный малый, и сердце золотое! Лучшаго не найти.

Констанція, подобно всѣмъ модисткамъ, нерѣдко мечтала о роскоши и беззаботной жизни, но она охотно отреклась отъ этихъ блестящихъ надеждъ и рѣшилась стать честной женой и хорошей матерью, зажить, какъ большая часть женщинъ средняго круга. Это болѣе согласовалось съ ея наклонностями, чѣмъ та суетная, полная опасностей жизнь, которая прельщаетъ столько молодыхъ горячихъ головъ. Ограниченная, но съ большимъ практическимъ умомъ, Констанція была истая дочь своей среды. Дѣятельная и суетливая, она не отказывалась отъ работы, хотя подчасъ и роптала на нее. Чего только не сдѣлаетъ такая женщина! И на кухнѣ-то она присмотритъ, и счета подведетъ; не упуститъ дѣла важнаго, но не забудетъ и бѣлье починить. Нѣжно любя, Констанція умѣла и упрекнуть; недовѣрчивая, она всего боялась, все обдумывала, взвѣшивала и всегда заботилась о будущемъ. Ея холодная красота, невинный взоръ, женственность и свѣжесть восхищали Бирото. А трудолюбіе, любовь къ порядку и знаніе торговаго дѣла искупали въ его глазахъ всѣ ея недостатки. Констанціи было тогда восемнадцать лѣтъ и она имѣла одиннадцать тысячъ франковъ. Цезарь, которому любовь внушила неутолимое честолюбіе, купилъ магазинъ «Царица Розъ» и перевелъ его въ новое прекрасное помѣщеніе близъ Вандомской площади. Теперь счастью Бирото не было предѣла… Молодой, только двадцати двухъ лѣтъ, обладатель красавицы жены, любимой и любящей, хозяинъ богатаго магазина, онъ смѣло смотрѣлъ впередъ, будущее улыбалось ему. Какъ далекъ онъ былъ отъ того мальчишки, который явился когда-то въ столицу съ однимъ луидоромъ въ карманѣ! Магазинъ достался Цезарю на выгодныхъ условіяхъ, благодаря нотаріусу Рогену, у котораго былъ заключенъ брачный контрактъ Бирото. Рогенъ далъ парфюмеру мудрый совѣтъ — не тратить приданаго жены, а заплатить Рагону только три четверти стоимости «Царицы Розъ».

— Деньги вамъ еще пригодятся для какого-нибудь выгоднаго предпріятія, — сказалъ онъ.

Бирото посмотрѣлъ на нотаріуса съ восхищеніемъ, и съ этихъ поръ сталъ всегда приходить къ нему за совѣтами. Подобно Рагону и Пильеро, онъ питалъ уваженіе къ должности нотаріуса и никогда не пришло бы ему въ голову заподозрить Рогена. Итакъ, благодаря мудрому совѣту нотаріуса, у Цезаря осталось одиннадцать тысячъ франковъ наличными. Онъ такъ былъ доволенъ, что не помѣнялся бы своимъ жребіемъ и достояніемъ ни съ кѣмъ, даже съ первымъ консуломъ Наполеономъ. Молодые супруги заняли неприхотливую, но довольно хорошо отдѣланную квартиру надъ своимъ магазиномъ и наняли одну прислугу. Начался наконецъ медовый мѣсяцъ Бирото, и не было ему конца. Г-жа Констанція сіяла, какъ звѣзда, въ своемъ магазинѣ. Ея красота привлекала легіоны покупателей, и только о ней и говорила золотая молодежь того времени. Къ самому Цезарю всѣ стали относиться иначе, чѣмъ прежде; находили, что онъ вполнѣ достоинъ своего счастья. Рана, полученная имъ когда-то на ступеняхъ церкви St.-Roch, доставила ему славу храбреца и политическаго дѣятеля. И, однако, Бирото не былъ ни тѣмъ, ни другимъ. Слѣдствіемъ хорошаго мнѣнія о Цезарѣ явилось то, что его выбрали въ капитаны національной гвардіи; но Наполеонъ его разжаловалъ. «Онъ сердится на меня за прошлое», говорилъ Бирото. Это возвысило Цезаря въ глазахъ противниковъ правительства: они стали уважать его, какъ человѣка, гонимаго Наполеономъ.

Вотъ какова была жизнь этихъ супруговъ, всегда счастливыхъ у себя дома; ихъ безпокоили и волновали только коммерческія дѣла. Въ первый же годъ женитьбы Цезарь Бирото познакомилъ жену со всѣми подробностями парфюмернаго дѣла, которое она прекрасно усвоила: казалось, она родилась для этой именно отрасли торговли. Но когда въ концѣ года парфюмеръ подсчиталъ свои доходы, онъ ужаснулся: судя по барышамъ, ему предстояло еще торговать лѣтъ двадцать, чтобы скопить ту сотню тысячъ, о которой онъ мечталъ. Что дѣлать? Какъ разбогатѣть скорѣе? Цезарь рѣшилъ расширить свое дѣло и, кромѣ магазина, завести еще фабрику парфюмерныхъ товаровъ. Хотя Констанція была противъ этого, онъ нанялъ все-таки въ предмѣстьѣ Тампль какой-то сарай и пригвоздилъ къ нему вывѣску; на ней большими буквами было написано: «Фабрика Цезаря Бирото». Потомъ онъ переманилъ отъ Грасса хорошаго работника и въ компаніи съ нимъ началъ приготовлять разныя эссенціи, мыла и одеколонъ. Компаньоны проработали всего шесть мѣсяцевъ; въ результатѣ фабрика дала убытки, которые пали на одного Бирото. Не смѣя сознаться женѣ въ этой неудачѣ, Цезарь рѣшилъ непремѣнно добиться своей цѣли. Однако, подчасъ его охватывало такое отчаяніе, что онъ готовъ былъ даже броситься въ Сену, какъ самъ позже признавался женѣ; только религія удержала его отъ самоубійства. Въ одинъ изъ такихъ припадковъ отчаянія онъ бродилъ по бульварамъ. Какъ жестоко, однако, ошибаются тѣ, кто считаетъ праздными фланерами всѣхъ гуляющихъ по парижскимъ бульварамъ! А сколько между ними людей съ отчаяніемъ въ душѣ, готовыхъ наложить на себя руки! Цезарь возвращался уже домой. Проходя мимо одного разносчика-букиниста, онъ бросилъ мимоходомъ взглядъ на его книги, и вдругъ ему бросилась въ глаза, слѣдующая надпись на одномъ запыленномъ фоліантѣ: «Абдеверъ, или искусство сохранять красоту». Онъ взялъ въ руки эту якобы арабскую книгу, написанную въ дѣйствительности однимъ врачемъ прошлаго столѣтія, и случайно раскрылъ ее на страницѣ, гдѣ говорилось о духахъ. Прислонившись въ дереву, онъ сталъ перелистывать дальше и напалъ еще на примѣчаніе, гдѣ авторъ указывалъ на свойства кожицы и кожи; тутъ же объяснялось, почему разныя мыла и притиранья производятъ часто не то дѣйствіе, которое имѣлъ въ виду изобрѣтатель. Свѣтлая мысль блеснула въ головѣ Бирото и онъ немедленно купилъ книгу. Не полагаясь только на свои познанія, онъ отправился къ знаменитому химику Воклэну и попросилъ научить изобрѣсти какой-нибудь составъ, который могъ бы благотворно дѣйствовать на вожу. Извѣстно, что истинные ученые всегда готовы снизойти и помочь нищимъ духомъ; сами же эти великіе люди рѣдко пользуются при жизни такою славой, какую они заслуживаютъ своими трудами. Воклэнъ принялъ парфюмера подъ свое покровительство, научилъ его приготовить составъ, отъ котораго руки становятся бѣлѣе, и позволилъ ему присвоить это изобрѣтеніе себѣ. Бирото назвалъ новое косметическое средство «Двойной пастой сераля». Не довольствуясь этимъ, онъ приготовилъ на тѣхъ же началахъ воду для лица и далъ ей названіе «Воды красоты». Затѣмъ, подражая магазину «Маленькій матросъ», онъ пустилъ въ ходъ то, что несправедливо называютъ шарлатанствомъ: именно, онъ сталъ выпускать объявленія и рекламы, въ заголовкѣ своихъ разноцвѣтныхъ афишъ, повѣдавшихъ всему міру о появленіи «Пасты сераля» и «Воды красоты», Бирото поставилъ еще слѣдующія слова: «одобренныя академіей». Эта формула, употребленная въ первый разъ, произвела магическое дѣйствіе. Не только во Франціи, во всей Европѣ запестрѣли красныя, желтыя, голубыя объявленія владѣльца «Царицы Розъ», которому приходилось только приготовлять и разсылать повсюду свои косметическія средства.

Въ то время всѣ особенно интересовались Востокомъ, и потому названіе «Паста сераля» производило особое обаяніе и привлекало какъ мужчинъ, такъ и женщинъ. Нельзя было удачнѣе назвать новое изобрѣтеніе; и хотя дать подходящее названіе можетъ и самый дюжинный человѣкъ, Бирото все же прослылъ за необыкновеннаго человѣка въ коммерческомъ, мірѣ: такъ велика сила успѣха! Славѣ парфюмера много способствовала его первая реклама, полная оригинальныхъ, почти забавныхъ терминовъ, доставлялъ онъ ее самъ. Намъ удалось найти, хотя не безъ труда, одинъ экземпляръ этой рекламы въ торговомъ домѣ Попино и К°, въ улицѣ des Lombards. Это любопытное произведеніе является тѣмъ, что историки называютъ вещественнымъ доказательствомъ. Приводимъ его:

«Двойная Паста сераля» и «Вода красоты» Цезаря Бирото Чудесное открытіе. Одобрено Французской Академіей.

"Уже издавна въ Европѣ и мужчины, и женщины, занимающіеся своею наружностью, мечтали о такой пастѣ для рукъ, равно и водѣ для лица, которыя производили бы несравненно лучшее дѣйствіе, чѣмъ одеколонъ. Извѣстно, какъ высоко цѣнятъ оба пола слѣдующія достоинства кожи: ея нѣжность, гибкость, блескъ и бархатистую мягкость. Посвятивъ долгіе годы изученію всѣхъ свойствъ кожи и кожицы человѣка, господинъ Бирото, парфюмеръ, извѣстный какъ въ столицѣ, такъ и вездѣ за границей, изобрѣлъ пасту для рукъ и воду для лица, которыя при первомъ же ихъ появленіи были справедливо прозваны чудесными. Дѣйствительно, эти паста и вода обладаютъ удивительнымъ свойствомъ: онѣ дѣйствуютъ на кожу, не производя на ней преждевременныхъ морщинъ. Это даетъ имъ громадное преимущество передъ тѣми косметическими средствами, которыя употреблялись до сихъ поръ и были изобрѣтены какими-нибудь алчными невѣждами. Новое изобрѣтеніе основано на различіи темпераментовъ людей, которые дѣлятся на два обширныхъ класса: лимфатиковъ и сангвиниковъ. Сообразно съ этимъ, и новыя косметическія средства, двухъ сортовъ, различающихся по цвѣту: розовыя паста и вода предназначаются для лимфатиковъ, бѣлыя же рекомендуются сангвиникамъ.

"Новая паста названа «Пастою сераля» потому, что такое же изобрѣтеніе было нѣкогда сдѣлано для женъ султана однимъ арабскимъ медикомъ. Нынѣ «Паста сераля» одобрена академіей по докладу нашего знаменитаго химика Воклэна. Такъ же одобрена, учеными и вода, составленная на такихъ же началахъ, какъ и паста. Эта драгоцѣнная паста распространяетъ дивное благоуханіе, уничтожаетъ самыя упорныя веснушки, дѣлаетъ бѣлою самую смуглую кожу и прекращаетъ выдѣленіе пота, на который часто жалуются и дамы, и мужчины. «Вода красоты» уничтожаетъ угри, которые, появляясь внезапно на лицѣ, страшно досаждаютъ дамамъ и нерѣдко препятствуютъ ихъ выѣздамъ въ свѣтъ. Она освѣжаетъ кожу и улучшаетъ цвѣтъ лица, открывая или закрывая поры, смотря по требованію темперамента. «Вода красоты» вполнѣ заслуживаетъ свое названіе: она дѣйствительно предохраняетъ отъ вліянія всеразрушающаго времени и поддерживаетъ красоту лица.

"Одеколонъ есть не что иное, какъ обыкновенные духи, которые не производятъ какого-либо особаго дѣйствія. «Двойная же паста сераля» и «Вода красоты» суть два состава съ чудодѣйственной силой: они могущественно дѣйствуютъ на внутреннія свойства кожи, способствуя ихъ лучшему развитію, и притомъ совершенно безвредны. Ихъ возбуждающій бальзамическій запахъ благотворно вліяетъ на расположеніе духа, а равно и на дѣятельность мозга. Наконецъ, новыя косметическія средства усиливаютъ обаяніе женщинъ; мужчинамъ же они доставляютъ также лишнее средство понравиться.

"При ежедневномъ употребленіи «Воды красоты» исчезаютъ слѣды обжога, царапины, никогда не трескается нѣжная кожа губъ, и онѣ остаются вѣчно свѣжими и алыми. Вода сгоняетъ постепенно веснушки и придаетъ прекрасный видъ кожѣ. Къ чудесному дѣйствію воды надо отнести еще то, что она вызываетъ и поддерживаетъ хорошее расположеніе духа, а слѣдовательно можетъ избавить особъ, подверженныхъ мигрени, отъ этой ужасной, мучительной болѣзни. Наконецъ, «Вода красоты», не препятствуя дѣятельности тканей, предохраняетъ отъ всѣхъ накожныхъ болѣзней и придаетъ кожѣ бархатистую мягкость.

«Обращаться къ Цезарю Бирото, преемнику Рагона, бывшаго поставщика королевы Маріи-Антуанеты. Магазинъ „Царица Розъ“, улица St-Honoré, близъ Вандомской площади. Цѣна пасты — три ливра кусокъ, флаконъ воды — шесть ливровъ».

«Для избѣжанія поддѣлки на оберткѣ пасты имѣется подпись изобрѣтателя Цезаря Бирото, за флаконахъ же вырѣзана печать».

Громадному успѣху пасты и воды много способствовала Констанція, хотя Цезарь этого и не подозрѣвалъ. Она посовѣтовала мужу предложить 30 % прибыли другимъ парфюмерамъ Франціи и иностранныхъ государствъ съ тѣмъ, чтобы они выписывали новыя косметическія средства большими партіями и распродавали ихъ. Были, конечно, и другія причины успѣха: «Паста сераля» и «Вода красоты» оказались дѣйствительно лучше, чѣмъ другія подобныя косметики; кромѣ того, на невѣждъ произвела большое впечатлѣніе реклама Бирото. Пятьсотъ парфюмеровъ Франціи польстились на 30 процентовъ прибыли, и каждый изъ нихъ сталъ покупать у Цезаря ежегодно болѣе трехсотъ ящиковъ воды и пасты. Такимъ образомъ Бирото, получая небольшой барышъ на каждомъ кускѣ и флаконѣ, на всей массѣ проданнаго заработалъ громадную сумму денегъ. Тогда онъ купилъ землю въ предмѣстьѣ Тампль, построилъ обширныя фабрики парфюмерныхъ товаровъ и великолѣпно убралъ свой магазинъ «Царицу Розъ». Въ домашней жизни Бирото явилась уже нѣкоторая роскошь, и вѣчныя опасенія Констанціи уменьшились. Въ 1810 г. Цезарь, по совѣту Констанціи, нанялъ весь первый этажъ дома, гдѣ находился ихъ магазинъ; по этому случаю онъ истратилъ лишнее на обстановку для жены. Разсчетливая Констанція не возстала, однако, противъ мотовства мужа, и причиною этого было новое счастливое событіе: Цезаря избрали въ члены коммерческаго суда. Эту должность доставили ему его строгая честность и то уваженіе, которымъ онъ вездѣ пользовался. Теперь Бирото сталъ уже принадлежать въ числу именитыхъ, почетныхъ купцовъ Парижа. Чтобы съ честью отправлять свои новыя обязанности, парфюмеръ вставалъ въ пять часовъ утра и принимался изучать узаконенія по коммерческой части. Однако, не эти занятія выдвинули Цезаря въ судѣ: онъ владѣлъ отъ природы двумя лучшими качествами судьи: справедливостью и неподкупной честностью. Самъ Цезарь считалъ себя ниже другихъ и потому охотно уступалъ мнѣніямъ товарищей; послѣднимъ это льстило, и парфюмеръ пріобрѣлъ прекрасную репутацію: одни считали его за человѣка умнаго, другіе восхваляли его скромность и уступчивость. Тяжущіеся въ свою очередь превозносили доброту Бирото, его стремленіе помирить стороны, и часто его выбирали посредникомъ въ спорахъ. Здравый смыслъ всегда подсказывалъ ему вѣрное рѣшеніе, и онъ прослылъ чуть не вторымъ Соломономъ. Въ судѣ Цезарь усвоилъ особую манеру говорить: онъ касался только общихъ мѣстъ и пересыпалъ свою рѣчь разными аксіомами и разсужденіями, которыя облекалъ въ красивыя фразы. Людямъ недалекимъ это казалось верхомъ краснорѣчія. Занятія въ судѣ отнимали у него столько времени, что жена принудила его, наконецъ, отказаться отъ этой почетной должности, которая вводила только въ убытокъ. Къ 1813 г. супруги Бирото сочли уже свое счастье вполнѣ обезпеченнымъ: ничто не грозило имъ больше въ будущемъ. У нихъ былъ тогда небольшой кругъ друзей, къ которому принадлежали слѣдующія лица: чета Рагонъ, бывшіе владѣльцы «Царицы Розъ», дядя Констанціи, Пильеро, нотаріусъ Рогенъ, москотильщики Матифа изъ улицы Ломбаръ, поставщики Бирото; Іосифъ Лёба, продавецъ суконъ, судья Попино, братъ г-жи Рагонъ; Шифревиль, изъ торговаго дома Протецъ и Шефревиль; супруги Кошэнъ, аббатъ Лоро, духовникъ и пастырь всего этого кружка, и еще нѣсколько человѣкъ. Несмотря на то, что Бирото слылъ роялистомъ, общественное мнѣніе было въ его пользу. Его считали чуть не милліонеромъ, хотя онъ имѣлъ только сто тысячъ франковъ наличными.

Правда, его изобрѣтеніе принесло ему громадные барыши, но постройки и фабрики поглотили много денегъ. Кромѣ того, Бирото проживали тысячъ двадцать въ годъ. Наконецъ, не мало затратъ требовало и воспитаніе ихъ единственной дочери Цезарины, которую они оба боготворили. Они не въ состояній были съ ней разстаться, и ни Цезарь, ни Констанція не жалѣли для нея денегъ. Представьте, какое наслажденіе испытывалъ Цезарь, самъ вышедшій изъ крестьянъ, когда его ненаглядная Цезарина исполняла на фортепіано сонату Штейбельта или пѣла какой-нибудь романсъ. Какъ пріятно ему было видѣть, что она правильно пишетъ на родномъ языкѣ, прекрасно рисуетъ и карандашемъ, s красками. Какое удовольствіе испытывалъ онъ, когда дочь читала ему произведенія лучшихъ французскихъ писателей и объясняла ихъ красоты. Что могло сравниться съ счастьемъ переживать опять свою молодость въ этомъ чудномъ, чистомъ созданіи, слѣдить съ страстной любовью за развитіемъ этого нѣжнаго цвѣтка? Какое наслажденіе было сознавать, что этотъ ангелъ — родная дочь, которая никогда не станетъ ни презирать отца, ни смѣяться надъ его невѣжествомъ! Еще до прихода въ Парижъ Цезарь умѣлъ читать, писать и считать; этимъ и окончилось его образованіе: онъ былъ всегда такъ занятъ, что не могъ научиться ничему, кромѣ своего парфюмернаго дѣла. Живя постоянно съ людьми, которымъ литература и науки были совершенно чужды, которые знали только свою спеціальность, нашъ парфюмеръ сталъ тоже узкимъ практикомъ. Вращаясь въ средѣ парижскихъ буржуа, онъ усвоилъ ихъ языкъ, мнѣнія и предразсудки. А извѣстно, каковы мнѣнія и познанія этого круга. Парижскій буржуа восхищается, положимъ, Мольеромъ, Вольтеромъ, Руссо, но восхищается со словъ другихъ; самъ же только покупаетъ творенія великихъ писателей, но отнюдь не читаетъ ихъ. А какимъ глупостямъ способны вѣрить буржуа! Они убѣждены въ томъ, напримѣръ, что великій трагикъ Тальма ѣлъ сырое мясо, а m-lle Марсъ заказывала соусы изъ жемчуга, въ подражаніе одной знаменитой египетской актрисѣ; что императоръ въѣзжаетъ на лошади на лѣстницу Версальской оранжереи, и что у него карманы кожаные и набиты нюхательнымъ табакомъ. Астрономы, по ихъ мнѣнію, ѣдятъ пауковъ; писатели и артисты всегда умираютъ въ больницѣ, и всѣ они — безбожники: надо бояться пускать ихъ въ домъ. Іосифъ Лёба съ ужасомъ говорилъ о томъ, что его сводная сестра Августина вышла замужъ за живописца Соммервье. Этихъ примѣровъ достаточно, чтобы получить понятіе объ умственномъ уровнѣ буржуа. Если бы какой-нибудь поэтъ прошелся по улицѣ Ломбардъ, то, вѣроятно, не разъ унесся бы мечтою въ Азію: то запахъ ветивера перенесъ бы его въ Индію, въ каравансарай, и воображенію предстали бы прекрасныя танцовщицы; то блескъ кошенили или слоновой кости напомнилъ бы о браминахъ, о ихъ религіи и поэмахъ, вызывая цѣлый рядъ дивныхъ образовъ. Но мелкіе торговцы не поэты; они даже не знаютъ, гдѣ растутъ, откуда привозятся тѣ продукты, которыми наполнены ихъ лавки. Бирото, самъ парфюмеръ, не имѣлъ никакого понятія ни о химіи, ни объ естественной исторіи. Вотъ почему онъ смотрѣлъ на Воклэна, какъ на великаго человѣка, какъ на исключеніе среди смертныхъ. Самъ Бирото былъ твердо убѣжденъ, что алоэ и опіумъ можно найти только въ улицѣ Ломбаръ, что розовую воду не привозятъ изъ Константинополя, какъ говорятъ, а приготовляютъ въ Парижѣ, какъ и одеколонъ. По его мнѣнію, названія разныхъ мѣстностей выдумали торговцы, чтобы угодить французамъ, которымъ не нравится ничто свое. Для большаго успѣха и приходится французскимъ купцамъ выдавать свои изобрѣтенія за англійскія, въ Англіи же товары выдаютъ за французскіе. Несмотря на свое невѣжество, Цезарь не былъ ни глупцомъ, ни тупицей; честность же и доброта его могли только внушать къ нему уваженіе и заставляли забывать о недостаткѣ образованія. Постоянный успѣхъ во всемъ придалъ ему смѣлости, а въ Парижѣ увѣренность въ себѣ считается признакомъ ума и способностей. Узнавъ и оцѣнивъ Цезаря въ первые же три года замужества, Констанція постоянно трепетала за него. И немудрено: она была умна и дальновидна, легко подвергалась сомнѣніямъ и опасеніямъ; Цезарь же, честолюбивый и дѣятельный, имѣлъ успѣхъ, благодаря смѣлости и неслыханному счастью. Однако, въ душѣ парфюмеръ былъ болѣе трусливъ, чѣмъ жена, которая обладала мужествомъ и терпѣніемъ. Итакъ, малодушный и безхарактерный Бирото прослылъ мужественнымъ и рѣшительнымъ; вѣдь публика всегда судитъ по успѣху! Человѣкъ дюжинный, безъ образованія, безъ знаній, Цезарь никогда бы не выдвинулся, если бы его не одушевляла любовь къ женѣ, если бы онъ не умѣлъ обходиться съ людьми, не обладалъ внутренними достоинствами: справедливостью, истинно-христіанскою добротой, и т. п. Кромѣ Пильеро и судьи Попино, никто изъ того круга, къ которому принадлежалъ парфюмеръ, не могъ вѣрно судить о немъ: всѣ знали его слишкомъ мало. Притомъ же тѣ двадцать или тридцать друзей, которыхъ имѣлъ Цезарь, были не умнѣе его, говорили такія же глупости, повторяли однѣ и тѣ же фразы, и всѣ считали, что ихъ кружокъ выше другихъ изъ ихъ же среды. Жены ихъ щеголяли другъ передъ другомъ туалетами и пышными обѣдами, причемъ каждая считала долгомъ сказать что-нибудь дурное про своего мужа. Одна г-жа Бирото всегда отзывалась въ обществѣ съ уваженіемъ о своемъ супругѣ, что еще болѣе укрѣпляло хорошее мнѣніе о немъ. Конечно, Констанція знала, что мужъ ея не уменъ, но все же она питала къ нему уваженіе за то, что онъ нажилъ состояніе и пріобрѣлъ положеніе и почетъ, чѣмъ пользовалась и она. Подчасъ, однако, она задавала себѣ съ недоумѣніемъ вопросъ: «Да неужели же всѣ люди, которыхъ считаютъ выше другихъ, похожи въ дѣйствительности на Бирото?»

Начало 1814 г., столь рокового для императора Франціи, ознаменовалось въ домѣ Бирото двумя событіями, которыя во всякомъ другомъ семействѣ показались бы незначительными, но на Цезаря и его жену произвели впечатлѣніе. Дѣло въ томъ, что въ магазинъ Бирото поступилъ первымъ приказчикомъ молодой человѣкъ двадцати двухъ лѣтъ, по имени Фердинандъ Дю-Тилье. Онъ служилъ раньше въ другомъ парфюмерномъ магазинѣ; но такъ какъ ему не приходилось тамъ участвовать въ барышахъ, то онъ и рѣшилъ оставить мѣсто. Зная самого Бирото, а также его семейныя и торговыя дѣла, онъ пожелалъ поступить въ магазинъ «Царицы Розъ» и употребилъ все, что отъ него зависѣло, чтобы добиться этого. Дю-Тилье слылъ способнымъ малымъ, и потому Цезарь принялъ его, далъ тысячу франковъ жалованья и рѣшилъ сдѣлать его впослѣдствіи своимъ преемникомъ. Этому Дю-Тилье суждено было имѣть такое вліяніе на будущее семьи Бирото, что нелишнимъ будетъ сказать о немъ нѣсколько словъ. Въ первые годы своего пребыванія въ Парижѣ онъ не имѣлъ совсѣмъ фамиліи, а назывался просто Фердинандомъ. Кто былъ виновникомъ его рожденія — неизвѣстно. Справки обнаружили только слѣдующіе факты. Въ 1793 г. одна бѣдная дѣвушка изъ мѣстечка Тилье, близъ Андели, разрѣшилась ночью въ саду священника и, оставивъ тамъ ребенка, пошла и утопилась. Добрый пастырь принялъ къ себѣ ребенка, далъ ему первое имя, попавшееся въ святцахъ, и сталъ воспитывать его, какъ сына. Но въ 1804 г. священникъ скончался, не оставивъ такихъ средствъ, которыя позволили бы мальчику продолжать и окончить образованіе. Фердинандъ попалъ въ Парижъ, и тамъ началась для него жизнь авантюриста… Вполнѣ отъ случая зависѣла его будущность: онъ могъ попасть и въ армію, и на скамью подсудимыхъ, и въ лавку купца, и на мѣсто лакея; могъ выйти въ люди и сложить голову на эшафотѣ. Странствуя, какъ Фигаро, Фердинандъ сталъ комми-вояжеромъ: онъ объѣздилъ вск" Францію, познакомился съ жизнью и людьми и возвратился, наконецъ, въ Парижъ съ твердымъ намѣреніемъ пробить себѣ дорогу во что бы то ни стало. Въ 1813 г. онъ нашелъ, наконецъ, необходимымъ пріобрѣсти бумаги, удостовѣряющія его личность, и вотъ онъ обратился съ прошеніемъ въ властямъ своей родины; оттуда, прислали въ парижскую мэрію его свидѣтельство о крещеніи. Тогда онъ выхлопоталъ еще, чтобъ ему позволили называться фамиліей Дю-Тилье, подъ которой онъ уже сталъ извѣстенъ въ коммерческомъ мірѣ. Не имѣя ни отца, ни матери, ни родныхъ, ни. покровителей, совершенно одинокій, Фердинандъ могъ пожаловаться на судьбу, какъ на злую мачиху. Неудивительно, что и самъ онъ сталъ относиться къ людямъ безъ жалости, безъ пощады. Некому было руководить имъ, и вотъ онъ поставилъ выше всего свой личный интересъ и добивался удачи въ жизни, не разбирая средствъ.

Вкрадчивыя манеры обличали въ немъ хитреца и сутягу: онъ не уступилъ бы ничего своего, ни самой малой крохи, но на чужое готовъ былъ предъявлять права, гдѣ только можно… И всегда, настойчивость и терпѣніе доставляли ему успѣхъ. Сверхъ того онъ былъ замѣчательно ловокъ и изворотливъ, подобно Мольеровскому Скапэну; такъ и чесались у него руки взять, что плохо лежитъ. Ко всѣмъ этимъ качествамъ присоединялись еще страстная жажда дѣятельности и умѣнье пользоваться людьми и обстоятельствами. Людей Дю-Тилье презиралъ, считая ихъ всѣхъ продажными; самъ же не задумывался надъ средствами для достиженія своей цѣли. Понятно, что онъ долженъ былъ рано или поздно добиться чего хотѣлъ: такому человѣку предстоитъ всегда либо острогъ, либо положеніе милліонера. Мстительный, скрытный, Фердинандъ быстро рѣшался на все, но глубину своихъ замысловъ онъ скрывалъ подъ внѣшнимъ легкомысліемъ и шутками. Простой приказчикъ-парфюмеръ, онъ былъ безгранично честолюбивъ; онъ рѣшилъ занятъ, положеніе въ обществѣ и поклялся не жениться до сорока лѣтъ.

И дѣйствительно, сдержалъ свое слово. Коснемся теперь наружности Дю-Тилье: это былъ высокій и стройный молодой человѣкъ; манеры его и обращеніе мѣнялись, смотря по тому, въ какомъ обществѣ ему приходилось быть. Лицо его съ перваго взгляда нравилось, но, приглядѣвшись внимательнѣе, можно было замѣтить на немъ подчасъ какое-то странное выраженіе, точно отпечатокъ внутренняго разлада, борьбы съ совѣстью. Глаза какого-то неопредѣленнаго цвѣта, съ металлическимъ блескомъ, бѣгали по сторонамъ, но если случалось, что онъ смотрѣлъ пристально, то взглядъ его вселялъ ужасъ. Черты лица обличали человѣка, у котораго родители стояли на разныхъ ступеняхъ соціальной лѣстницы: изящныя очертанія тонкихъ губъ могли быть унаслѣдованы только отъ аристократа; острый же загнутый носъ, почти черные волосы нелегка выпуклый лобъ указывали на происхожденіе изъ низшей среды. Голосъ вполнѣ гармонировалъ съ наружностью: онъ былъ глухой, точно у человѣка, уставшаго говорить. Таковъ былъ новый служащій въ магазинѣ Бирото.

Велико было изумленіе парфюмера, когда онъ узналъ, что его первый приказчикъ ведетъ знакомство съ банкирами и нотаріусами, ѣздитъ къ нимъ на балы. Всегда изящно одѣтый, и возвращается очень поздно домой. Это не понравилось Цезарю: по его понятьямъ, приказчики должны были заботиться объ исполненіи своихъ обязанностей и не искать знакомствъ внѣ своей среды. Цезарь обратилъ вниманіе и на нѣкоторыя мелочи: такъ онъ замѣтилъ, что Дю-Тилье носитъ очень тонкое бѣлье, имѣетъ визитныя карточки, на которыхъ его имя написано такъ, какъ принято у аристократовъ: Ф. Дю-Тилье. Парфюмеръ слегка упрекнулъ за это молодого человѣка. Надо замѣтить, что Фердинандъ поступилъ къ Бирото съ тайной цѣлью сыграть роль Тартюфа въ домѣ Оргона: съ первыхъ же дней онъ сталъ ухаживать за Констанціей, писалъ ей любовныя письма и старался склонить ее измѣнить мужу. Хозяина своего онъ быстро разгадалъ и судилъ о немъ такъ же вѣрно, какъ сама г-жа Бирото. Но эта послѣдняя не оправдала ожиданій Дю-Тилье: она почувствовала къ нему отвращеніе. Какъ ни былъ онъ скрытенъ и остороженъ, какъ ни обдумывалъ свои слова, все же онъ обнаружилъ передъ нею свои взгляды на жизнь и на людей. Понятно, что его цинизмъ привелъ въ ужасъ честную женщину, считавшую чуть не преступленіемъ малѣйшую несправедливость. Фердинандъ скоро понялъ, что Констанція презираетъ его, однако, нисколько не смутился. Онъ позволилъ себѣ даже излишнюю развязность съ нею, чтобы увѣрить другихъ въ своемъ успѣхѣ. Тогда г-жа Бирото, не объясняясь съ мужемъ, откровенно посовѣтовала ему уволить Дю-Тилье. Цезарь ничего не имѣлъ противъ этого: рѣшено было отпустить перваго приказчика. За три дня до увольненія Фердинанда, въ субботу Бирото произвелъ мѣсячную ревизію кассы и не досчитался трехъ тысячъ франковъ. Изумленію его не было границъ; но не потеря денегъ ужаснула его, — ему непріятно было заподозрить своихъ приказчиковъ и прислугу. Кто изъ нихъ могъ взять деньги, и какимъ образомъ? Г-жа Бирото почти не отходила отъ кассы. Замѣнялъ ее, когда нужно, и велъ счета приказчикъ Попино, племянникъ Рагона; это былъ юноша девятнадцати лѣтъ, воплощенная честность. Итоги его вычисленій не сходились съ суммой, лежавшей въ кассѣ; ясно было, что покражу произвели послѣ мѣсячнаго баланса. Оба супруга рѣшили умолчать пока о потерѣ и наблюдать за всѣми въ домѣ. На слѣдующій день, въ воскресенье, у нихъ собрались близкіе знакомые. Во время игры въ карты нотаріусъ Рогенъ выложилъ на столъ старинные луидоры; совершенно такіе же получила нѣсколькими днями раньше Констанція отъ одной новобрачной, г-жи Д’Еспаръ.

— Вы ограбили какую-то знатную фамилію, — сказалъ со смѣхомъ парфюмеръ.

Рогенъ отвѣтилъ, что выигралъ эти деньги у Дю-Тилье, на вечерѣ у одного банкира. Приказчикъ подтвердилъ отвѣтъ нотаріуса, причемъ нисколько не покраснѣлъ. Бирото же весь вспыхнулъ. Когда гости разошлись, Фердинандъ хотѣлъ отправиться въ свою комнату, Бирото пригласилъ его въ магазинъ подъ предлогомъ поговорить о дѣлѣ.

— Дю-Тилье, — сказалъ честный парфюмеръ: — у меня въ кассѣ не хватаетъ трехъ тысячъ франковъ; я не знаю, кого подозрѣвать. Этотъ случай со старинными луидорами сильно васъ компрометируетъ; поэтому я не хочу ложиться, пока мы не выяснимъ этого дѣла. Тутъ просто какое-нибудь недоразумѣніе. Не брали ли вы денегъ въ счетъ вашего жалованья?

Дю-Тилье сказалъ, что онъ дѣйствительно взялъ луидоры. Тогда парфюмеръ просмотрѣлъ въ свою главную книгу: оказалось, что деньги, взятыя первымъ приказчикомъ, не были нигдѣ записаны.

— Я забылъ сказать Попино, чтобъ онъ записалъ взятую мной сумму, — сказалъ Фердинандъ. — Мнѣ было некогда!

— Такъ, такъ! — произнесъ Бирото, пораженный холодной безпечностью Дю-Тилье, который прекрасно зналъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло.

Всю ночь парфюмеръ и его первый приказчикъ провѣряли и сличали книги, хотя почтенный торговецъ зналъ, что эти труды безполезны. Прохаживаясь взадъ и впередъ, Цезарь сунулъ въ кассу три банковыхъ билета, по тысячѣ франковъ каждый, и прижалъ ихъ въ стѣнкѣ ящика. Потомъ, усѣвшись, онъ притворился, что заснулъ отъ утомленія, и даже захрапѣлъ. Тогда Фердинандъ, который все видѣлъ и понялъ, докончилъ комедію: онъ разбудилъ хозяина и съ торжествомъ, съ напускной радостью объявилъ, что деньги нашлись въ кассѣ. На другое утро Бирото при всѣхъ служащихъ сдѣлалъ выговоръ женѣ и Попино за ихъ небрежность. Черезъ двѣ недѣли Фердинандъ Дю-Тилье перешелъ въ контору биржевого маклера. «Торговля не по мнѣ, говорилъ онъ уходя: я хочу изучать банковыя дѣла». Оставивъ мѣсто у Бирото, Фердинандъ сталъ распускать слухи, будто Цезарь уволилъ его изъ ревности. Прошло нѣсколько мѣсяцевъ. И вотъ однажды Дю-Тилье явился къ своему бывшему хозяину и попросилъ поручиться за него въ двадцати тысячахъ франковъ; эту сумму онъ занялъ, чтобы участвовать въ одномъ выгодномъ дѣлѣ, которое обѣщало его сильно подвинуть на пути къ богатству. Наглость Дю-Тилье такъ поразила Бирото, что онъ не могъ скрыть своего изумленія; тогда Фердинандъ нахмурившись спросилъ: «Вы, кажется, мнѣ не довѣряете?» Разговоръ этотъ происходилъ при Матифа и двухъ негоціантахъ, имѣвшихъ дѣла съ парфюмеромъ; они замѣтили его негодованіе, и Цезарь поспѣшилъ сдержать свой гнѣвъ въ ихъ присутствіи. У него мелькнула еще мысль: А, можетъ быть, Дю-Тилье сталъ честнымъ человѣкомъ? Вѣдь прежній проступокъ могъ быть вызванъ отчаяннымъ положеніемъ любовницы или большимъ проигрышемъ. Теперь молодой человѣкъ, вѣроятно, раскаивается; отказъ ему въ просьбѣ, публично выраженное недовѣріе къ нему со стороны человѣка, извѣстнаго своею честностью, можетъ только вернуть его на скользкій путь преступленій. Подъ вліяніемъ такой мысли Бирото, этотъ ангелъ во-плоти, взялъ перо и поставилъ свой бланкъ на векселяхъ Дю-Тилье. Мало того, онъ сказалъ еще, что охотно дѣлаетъ эту услугу человѣку, который былъ ему весьма полезенъ. Вся кровь однако, бросилась ему въ лицо, какъ онъ произнесъ эти лживыя и льстивыя слова. Дю-Тилье не выдержалъ взгляда Бирото, и съ этой минуты онъ почувствовалъ къ честному парфюмеру ту непримиримую ненависть, какую должны питать къ ангеламъ духи мрака и зла. Дѣла у Дю-Тилье шли хорошо. Какъ акробатъ ловко балансируетъ на туго натянутомъ канатѣ, такъ же искусно и Фердинандъ избѣгалъ неудачъ въ спекуляціяхъ; онъ умѣлъ казаться богатымъ, когда еще у него ничего не было. Вращался Дю-Тилье только въ средѣ финансовой аристократіи, людей, которые счастливо сочетали дѣла и удовольствія, и въ фойэ оперы кончали начатое на биржѣ. Такія знакомства Фердинандъ пріобрѣлъ, благодаря супругамъ Рогенъ, съ которыми онъ сошелся еще у Бирото; быстро и прочно сумѣлъ онъ утвердиться въ высшемъ финансовомъ кругу. Слѣдствіемъ успѣховъ Дю-Тилье явилось, наконецъ, и настоящее богатство. Никто не зналъ, откуда онъ бралъ громадныя суммы для оборотовъ, но такое счастье всѣ приписывали его уму и честности.

Наступила Реставрація. Вихрь политическихъ переворотовъ заставилъ Цезаря забыть о томъ, какъ поступилъ съ нимъ ДюТилье. Новыя почести выпали на долю Бирото: онъ былъ назначенъ батальоннымъ командиромъ въ національную гвардію, хотя не умѣлъ произнести ни одного слова команды. Въ 1815 г. Наполеонъ, вѣчный врагъ Бирото, отрѣшилъ его отъ этой должности. Въ эпоху Ста Дней Цезарь былъ бѣльмомъ на глазу у либераловъ, такъ какъ стоялъ за политическое спокойствіе, столь необходимое для успѣховъ торговли. Во вторую Реставрацію новое правительство должно было перемѣнить составъ членовъ муниципальнаго корпуса. Тогда назначили Бирото мэромъ; однако, парфюмеръ отказался отъ этой чести, по совѣту умной жены своей, и принялъ только должность помощника мэра (тутъ онъ былъ менѣе на виду). Такая скромность увеличила общее къ нему уваженіе и доставила ему дружбу новаго мэра, господина де-Ля-Бильярдьеръ. Этого послѣдняго Цезарь встрѣчалъ прежде въ магазинѣ «Царица Розъ», когда еще тамъ собирались приверженцы Бурбоновъ; поэтому, отказавшись быть мэромъ, онъ самъ указалъ префекту на Билярдьера, какъ на человѣка, достойнаго занять эту должность. Понятно, что господинъ и госпожа Бирото всегда получали приглашенія отъ мэра. Когда же возникъ вопросъ, кого изъ членовъ муниципальнаго корпуса натра дить орденомъ, Ля-Бильярдьеръ усиленно, сталъ хлопотать за Цезаря; онъ выставилъ на видъ его преданность Бурбонамъ, рану, полученную имъ при St.-Roch, и уваженіе, которымъ онъ пользовался вездѣ. Министерство, которому надо было привлечь на сторону Бурбоновъ выдающихся людей науки, искусствъ и торговли, представило Бирото къ ордену. Эта награда, въ связи съ блестящимъ положеніемъ парфюмера въ своемъ округѣ, ставила его въ исключительныя условія. Немудрено, что ему захотѣлось еще большаго, захотѣлось подняться въ высшіе слои парижской буржуазіи и распроститься съ парфюмерной торговлей. Но для этого нужны были большія средства, и Бирото рѣшилъ участвовать въ спекуляціи, предложенной Рогеномъ.

Цезарю было тогда сорокъ лѣтъ. Заботы и труды на фабрикѣ провели на лицѣ его нѣсколько преждевременныхъ морщинъ; въ длинныхъ густыхъ волосахъ проглянула уже сѣдина. Ясный, честный взглядъ голубыхъ глазъ гармонировалъ съ открытымъ лбомъ. Носъ, плоскій вверху и сильно раздутый внизу, сообщалъ физіономіи глупо-удивленный видъ уличнаго зѣваки. Толстыя, точно распухшія, губы и большой подбородокъ дополняли черты Бирото. На красномъ, почти багровомъ лицѣ его лежало выраженіе хитрости, всегда отличающей умнаго мужика. Крупные и сильные члены, широкая спина, большія ноги, обросшія волосами руки съ тупыми квадратными ногтями, все обличало крестьянина, все свидѣтельствовало о низкомъ происхожденіи. На губахъ Цезаря вѣчно играла та привѣтливая улыбка, съ какою купецъ встрѣчаетъ покупателя; но улыбка эта не имѣла ничего фальшиваго, она вполнѣ отражала внутреннее состояніе души Бирото: онъ всегда былъ доволенъ всѣмъ и всѣми. Только въ дѣлахъ коммерческихъ выказывалъ онъ недовѣрчивость, но стоило ему покинуть биржу или уйти изъ магазина, — и онъ становился самымъ безхитростнымъ человѣкомъ. Комическая самоувѣренность, смѣсь тщеславія и добродушія, наивное преклоненіе предъ самимъ собою дѣлали его забавнымъ и подчасъ вызывали насмѣшливую улыбку у окружающихъ; не будь этого, Бирото подавлялъ бы своими достоинствами, былъ бы неизмѣримо выше другихъ. Во время разговора Цезарь держалъ обыкновенно руки за спиной. Если ему казалось, что онъ сострилъ или сказалъ что-нибудь лестное, онъ незамѣтно, въ два пріема, приподнимался на носки и затѣмъ сразу тяжело опускался, точно подчеркивалъ фразу. Въ пылу спора онъ иногда круто повертывался, дѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ, точно отправляясь за помощью, и вдругъ, снова повернувшись, возвращался къ противнику. Рѣчей другихъ онъ никогда не прерывалъ, и часто ему приходилось страдать отъ такого строгаго соблюденія приличій: собесѣдники его перебивали другъ друга, а ему, бѣдняжкѣ, некогда было вставить слова; онъ обреченъ былъ на молчаніе. Въ дѣлахъ коммерческихъ у Бирото тоже были свои обычаи, которые многіе находили странными. Не получивъ, напримѣръ, въ срокъ по векселю, онъ предоставлялъ взыскивать по нему законнымъ властямъ. Если же должникъ объявлялъ себя несостоятельнымъ, то Цезарь немедленно прекращалъ дѣло и не являлся даже на собраніе кредиторовъ; векселя, однако, не уничтожалъ, а хранилъ у себя. Такой образъ дѣйствій онъ заимствовалъ у Рагона. Старикъ, умудренный опытомъ, считалъ тяжбы потерей времени и не разъ говорилъ Цезарю:

— Если несостоятельный должникъ честный человѣкъ, онъ самъ безъ принужденія заплатитъ все, когда дѣла улучшатся. Если его постигло несчастье, грѣшно его мучить. Если же вы напали на плута, вамъ все равно ничего не получить. Наконецъ, если знаютъ, что вы — человѣкъ строгій въ дѣлахъ, который не пойдетъ ни на какую сдѣлку, повѣрьте, всегда вамъ заплатятъ первому.

На дѣловое свиданіе Цезарь являлся всегда въ назначенный часъ и терпѣливо ждалъ десять минутъ; но больше онъ не дарилъ ни одной секунды и, какъ бы его ни просили остаться, уходилъ. Такая непреклонность заставляла быть аккуратными всѣхъ, кто имѣлъ съ нимъ дѣло, костюмъ Бирото вполнѣ соотвѣтствовалъ его наружности. Онъ носилъ черные шелковые чулки, башмаки съ лентами, которыя вѣчно развязывались, и синія панталоны. Двубортный жилетъ изъ бѣлаго пика низко спускался на брюшко, начинавшее уже принимать солидные размѣры. Галстухи Цезарь носилъ только бѣлые кисейные, вышитые женой или дочерью; другихъ бы онъ не надѣлъ ни за что въ мірѣ. Просторный сюртукъ оливковаго цвѣта и шляпа съ широкими полями придавали ему видъ квакера. Для пріема гостей въ воскресные дни Цезарь принаряжался: онъ надѣвалъ башмаки съ золотыми пряжками, шелковыя панталоны, коричневый фракъ съ длинными фалдами, и выпускалъ жабо, все въ складкахъ. На неизмѣнномъ двубортномъ жилетѣ красовались въ такихъ случаяхъ двѣ цѣпочки для часовъ.

Таковъ былъ Цезарь Бирото, человѣкъ достойный во всѣхъ отношеніяхъ. Судьба отказала ему только въ способности понимать связь между политической жизнью и жизнью отдѣльной личности, — и потому онъ слѣдовалъ всегда рутинѣ; всѣ его убѣжденія были ему навѣяны, и онъ ихъ примѣнялъ, ни разу не подвергнувъ ихъ критикѣ. Но если онъ не обладалъ умомъ, зато имѣлъ доброе и чистое сердце. Это сердце билось только для двухъ существъ — для жены и дочери, которыхъ онъ страстно любилъ. Любовь къ нимъ была свѣточемъ его жизни и главнымъ источникомъ его честолюбія.

Женѣ Цезаря было тридцать семь лѣтъ. Въ описываемую нами эпоху это была воплощенная Венера Милосская. Но нѣсколько мѣсяцевъ спустя горе сразу измѣнило ее: лицо ослѣпительной бѣлизны поблекло, чудные глаза ввалились, и темная синева окружила ихъ. И все-таки Констанція осталась красивой женщиной, только красота ея приняла иной характеръ: кроткій и грустный взглядъ, отпечатокъ чистоты и скромности на лицѣ, все придавало ей сходство съ мадонной старыхъ картинъ; своей пышной красотой ей суждено было блеснуть въ послѣдній разъ на томъ именно балѣ, о которомъ такъ мечталъ Цезарь.

Въ жизни каждаго человѣка бываетъ періодъ, когда всѣ его силы достигаютъ наибольшаго развитія, всѣ способности развертываются въ полномъ блескѣ. Это время является настоящими полднемъ жизни; послѣ него существованіе склоняется уже къ закату. Такой моментъ яркаго расцвѣта передъ началомъ увяданія наступаетъ не только въ жизни человѣка, но и въ жизни цѣлаго народа, всякаго города, учрежденія, даже въ развитіи той или другой идеи. Все здѣсь на землѣ рождается, постепенно достигаетъ апогея развитія и затѣмъ уже клонится къ упадку. Этотъ законъ настолько всесиленъ, что даже сама смерть подчиняется ему: развѣ мы не видимъ, что эпидеміи медленно разростаются, утихаютъ, вновь разгораются съ особой энергіей и затѣмъ исчезаютъ? Сама наша земля — не болѣе, какъ ракета, которая вспыхнула, чтобы погаснуть. Тѣмъ болѣе ненадежно величіе человѣка: историческіе примѣры ясно доказываютъ это. Какимъ предостереженіемъ они должны бы были служить! И однако, ни завоеватели, ни артисты, ни женщины, ни писатели не хотятъ понимать уроковъ прошлаго.

Цезарь Бирото уже достигъ вершины своего счастья и славы и, однако, ошибочно думалъ, что еще большее ждетъ его впереди. Онъ не зналъ исторіи, на страницахъ которой повѣствуется о паденіи столькихъ династій, государствъ, великихъ людей… А сколько еще памятниковъ свидѣтельствуютъ о томъ же! Прошлое постоянно говоритъ людямъ, что всѣ ихъ мечты уничтожитъ рано или поздно рука неумолимой судьбы.

Послѣ приведеннаго разговора съ женой Цезарь рѣшилъ пораньше встать и покончить задуманное дѣло, боясь новыхъ возраженій со стороны Констанціи. Къ счастью, ему удалось рано проснуться; осторожно, чтобы не разбудить жены, покинулъ онъ спальню, живо одѣлся и спустился въ магазинъ. Тамъ онъ засталъ только мальчика, отворявшаго ставни; приказчиковъ еще не было ни одного. Бирото, поджидая ихъ, всталъ въ дверяхъ магазина и принялся смотрѣть, какъ Para (такъ звали мальчика) справлялся съ своимъ дѣломъ. Когда-то и самому Цезарю приходилось исправлять такую же обязанность! Наконецъ, показался кассиръ Ансельмъ.

— Попино, — крикнулъ ему хозяинъ, — попроси сюда Целестина, а самъ поди одѣнься: мы отправимся съ тобой въ Тюльери, потолкуемъ кое о чемъ.

Попино, славный малый, представлявшій полную противоположность Дю-Тилье, играетъ также не малую роль въ нашемъ разсказѣ; скажемъ о немъ нѣсколько, словъ. Г-жа Рагонъ была урожденная Попино. Она имѣла двухъ братьевъ. Младшій изъ нихъ былъ членомъ окружнаго суда въ Сенскомъ департаментѣ. Старшій братъ занялся торговлей, разорился на ней и скончался, оставивъ круглымъ сиротою единственнаго сына Ансельма. Матери мальчикъ лишился гораздо раньше: она умерла въ родахъ. Сироту взяли на свое попеченіе его тетка и бездѣтный дядя — судья. Г-жа Рагонъ доставила племяннику мѣсто въ магазинѣ Бирото; она надѣялась, что со временемъ Ансельмъ станетъ преемникомъ Цезаря. Попино былъ небольшого роста и хромой; зато онъ могъ утѣшаться мыслью, что этимъ же недостаткомъ страдали такіе великіе люди, какъ лордъ Байронъ, Талейранъ и Вальтеръ Скоттъ. Лицо Ансельма было испещрено веснушками; огненно-рыжіе волосы обрамляли бѣлый, чистый лобъ. Сѣрые глаза и красиво очерченный ротъ производили пріятное впечатлѣніе. Отъ всего существа его вѣяло цѣломудріемъ, скромностью, робостью, и это особенно влекло къ нему: онъ возбуждалъ симпатію. Никто не называлъ его иначе, какъ «маленькій Попино». Ансельмъ воспитывался въ семьѣ глубоко религіозной, всѣ члены которой вели примѣрную жизнь и отличались добродѣтелями. Не мудрено, что и онъ выросъ скромнымъ, стыдливымъ, кроткимъ, какъ агнецъ, неутомимымъ въ работѣ; онъ былъ готовъ для своихъ на всякія жертвы, довольствовался малымъ, однимъ словомъ, былъ истымъ христіаниномъ первыхъ вѣковъ.

Велико было удивленіе Ансельма, когда Бирото позвалъ его прогуляться въ Тюльери; первой мыслью его было, что хозяинъ задумалъ его пристроить. Тутъ Попино вспомнилъ о Цезаринѣ, этой настоящей царицѣ розъ, въ которую онъ влюбился съ перваго же взгляда, и его охватило такое волненіе, что онъ даже пріостановился на лѣстницѣ: сердце у него усиленно билось, въ вискахъ стучало. Оправившись, Ансельмъ позвалъ главнаго приказчика Целестина, и оба спустились въ магазинъ. Тогда Бирото вышелъ съ Ансельмомъ, и они направились по дорогѣ въ Тюльери. Шли они молча: каждый былъ занятъ своими мыслями. Попино, юноша двадцати одного года, думалъ, конечно, о Цезаринѣ. Онъ постоянно мечталъ о бракѣ съ нею, хотя самъ подчасъ считалъ эти мечты безуміемъ: красота молодой дѣвушки и богатство парфюмера являлись въ его глазахъ непреодолимымъ препятствіемъ. Но какой же влюбленный не уповаетъ безъ конца? Чѣмъ несбыточнѣе, чѣмъ безумнѣе его надежды, тѣмъ болѣе онъ имъ вѣритъ. Ансельмъ, несмотря на свои сомнѣнія, безпокойство и боязнь, не разставался съ своей завѣтной мечтою; теперь же онъ былъ счастливъ и тѣмъ, что каждый день обѣдалъ съ Цезариной. Обязанности свои у Бирото онъ исполнялъ съ необыкновеннымъ усердіемъ, никакая работа не казалась ему тяжелой и никогда онъ не зналъ устали: трудиться для Цезарины было наслажденіемъ для него. Бирото видѣлъ усердіе Ансельма, находилъ его способнымъ малымъ и не разъ говорилъ г-жѣ Рагонъ:

— Помяните мое слово, быть ему негоціантомъ! Онъ выйдетъ въ люди.

У Попино явились еще большія препятствія къ достиженію завѣтной цѣли. На Цезарину имѣлъ виды первый клеркъ Рогена, Александръ Крота; онъ былъ сынъ богатаго фермера, и Бирото поощрялъ его намѣренія. Кромѣ того, Ансельмъ терзался мыслью, что между нимъ и Цезариной разверзлась еще большая пропасть, такъ какъ Рагоны потеряли состояніе и ничего не могли ему оставить. Послѣднее время бѣдный сирота самъ приносилъ имъ посильную помощь, отдавая все свое скудное жалованье. И, однако, несмотря на всѣ преграды, Попино надѣялся еще на успѣхъ! Ему удалось нѣсколько разъ уловить взглядъ Цезарины, устремленный на него; въ глубинѣ ея чудныхъ глазъ таилось нѣчто, позволявшее ему питать надежду. И вотъ онъ шелъ около Бирото, дрожа отъ волненія, весь охваченный мгновенно возродившейся надеждой; то же испыталъ бы на его мѣстѣ каждый юноша, у котораго вся жизнь впереди.

— Попино, — сказалъ, наконецъ, парфюмеръ, — хороши ли обстоятельства у твоей тетки?

— Да, хозяинъ.

— Однако, въ послѣднее время она какъ будто озабочена. Все ли у нихъ ладно? Ты, милый, не бойся сказать мнѣ правду, вѣдь я почти родной Рагонамъ. Двадцать пять лѣтъ я друженъ съ твоимъ дядей. Я поступилъ къ нему въ домъ прямо изъ деревни, пришелъ въ грубыхъ башмакахъ, съ однимъ луидоромъ въ карманѣ. Этотъ луидоръ дала мнѣ моя крестная мать, покойная маркиза Дюксель, родственница герцога и герцогини де-Лёнонкуръ… Они теперь много закупаютъ у меня. Каждое воскресенье я молюсь за нее и всю ея семью. Ея племянница, г-жа де-Монсофъ, тоже выписываетъ у меня всѣ парфюмерные товары. Много я получилъ черезъ нихъ покупателей, которые берутъ у меня товары на тысячу франковъ въ годъ и больше. За одно ужъ это надо быть благодарнымъ. А тебѣ я желаю добра отъ души, безъ всякой задней мысли.

— О, хозяинъ, не у всякаго на плечахъ такая голова, какъ у васъ!

— Не въ головѣ дѣло, мой милый. Я не говорю, что моя хуже другихъ; но я бралъ честностью, хорошимъ поведеніемъ… И притомъ я не любилъ ни одной женщины, кромѣ своей жены… А любовь — большая сила!

— Любовь! — повторилъ Попино. — О, хозяинъ, неужели вы…

— Вотъ тебѣ разъ! Рогенъ идетъ откуда-то пѣшкомъ въ такую рань. Что бы это значило? — сказалъ Цезарь, мгновенно забывъ объ Ансельмѣ Попино и объ орѣховомъ маслѣ. Въ головѣ его пронеслись предположенія жены, и вмѣсто того, чтобы войти въ садъ Тюльери, Бирото пошелъ навстрѣчу нотаріусу. Ансельмъ, удивленный этимъ, послѣдовалъ за хозяиномъ въ нѣкоторомъ разстояніи отъ него. Юноша былъ невыразимо счастливъ: его сильно ободрили разсказы Цезаря о своемъ прошломъ и его слова о любви.

Рогенъ, высокій и полный человѣкъ, съ угреватымъ лицомъ и черными волосами, былъ когда-то недуренъ. Онъ не лишенъ былъ предпріимчивости и смѣлости, и потому изъ мелкаго клерка сумѣлъ сдѣлаться нотаріусомъ. Въ эпоху, о которой говорится, лицо Рогена носило явные слѣды разгульной жизни. Никогда человѣкъ не можетъ безнаказанно погружаться въ грязь разврата: эта грязь оставляетъ знаки, которые выдаютъ развратника. Рогена обличали преждевременныя морщины и неестественный румянецъ, не походившій на краску здоровья у людей воздержныхъ. Носъ его былъ испорченъ болѣзнью; чтобы скрыть ея непріятныя послѣдствія, Рогенъ употреблялъ нюхательный табакъ. Но пользы это не приносило, и недугъ нотаріуса явился главною причиной его несчастій.

Какъ ошибочно, однако, судятъ о мужчинахъ! Какъ мало знаютъ истинныя причины ихъ непостоянства! Одной изъ главныхъ является болѣзнь. Разрушая тѣло, она дурно дѣйствуетъ и на нравственную сторону человѣка, а слѣдовательно имѣетъ вліяніе и на событія его жизни. Романистамъ слѣдовало бы обратить на это вниманіе.

Г-жа Бирото вѣрно отгадала тайну супружеской жизни четы Рогенъ. Съ первой же брачной ночи очаровательная дочь банкира Шеврель, его единственное дитя, почувствовала къ своему супругу непреодолимое отвращеніе и рѣшила немедленно требовать развода. Рогенъ не хотѣлъ, конечно, разставаться съ женой, которая принесла ему 500 тысячъ франковъ, кромѣ надеждъ въ будущемъ. И вотъ онъ рѣшился пойти на всякія уступки, чтобы только удержать жену: онъ предоставилъ ей полную свободу въ ихъ интимной жизни. Съ той поры госпожа Рогенъ вела себя съ мужемъ, какъ куртизанка со старикомъ-любовникомъ. Конечно, нотаріусъ нашелъ, что жена ему не по карману: какъ большинство мужей-парижанъ, онъ завелъ вторую семью. Сначала эта затѣя обходилась недорого. Рогенъ сталкивался съ гризетками, которыя были счастливы его покровительствомъ и не предъявляли большихъ требованій. Но послѣдніе три года онъ сталъ жертвою той неукротимой страсти, какая часто охватываетъ и порабощаетъ стариковъ; предметомъ его страсти сдѣлалась красавица, которую въ полусвѣтѣ называли прекрасной голландкой. Ее привезъ когда-то изъ Брюгге одинъ изъ кліентовъ Рогена. Въ 1815 г. онъ былъ вынужденъ покинуть Парижъ и уступилъ свою любовницу Рогену. Нотаріусъ купилъ для нея небольшой домъ близъ Елисейскихъ Полей, завелъ роскошную обстановку и съ этой поры не переставалъ тратиться на голландку: онъ исполнялъ всѣ ея прихоти, и мотовство ея вскорѣ поглотило все его состояніе.

Мрачное выраженіе на лицѣ Рогена исчезло, едва онъ увидѣлъ Бирото. Разгадку такой перемѣны намъ дадутъ событія прошлаго; они же выяснятъ, почему такъ скоро разбогатѣлъ Дю-Тилье. Поступивъ къ Бирото, Дю-Тилье имѣлъ въ виду не столько связь съ Констанціей, сколько бракъ съ Цезариной. Но, узнавъ, что отецъ ея не такой богачъ, какимъ онъ его считалъ, Фердинандъ быстро измѣнилъ свои планы и обратилъ взоры въ другую сторону. Въ первое же воскресенье въ домѣ Цезаря онъ познакомился съ че тою Рогенъ и замѣтилъ странныя отношенія между супругами. Дю-Тилье вкрался въ довѣріе нотаріуса, сталъ слѣдить за нимъ, познакомился съ прекрасной голландкой и узналъ, что та пригрозила Рогену бросить его, если онъ не въ состояніи окружать ее роскошью.

Прекрасная голландка принадлежала къ тѣмъ безумнымъ женщинамъ, которымъ все равно откуда достаютъ имъ средства; принеси имъ деньги отцеубійца, и онѣ не поколеблются ихъ взять и устроить пиръ. Любовница Рогена никогда не задумывалась надъ прошлымъ и не заглядывала въ будущее. Будущимъ для нея являлся только вечеръ наступившаго дня; конецъ же мѣсяца представлялся гдѣ-то въ вѣчности. Эту женщину Дю-Тилье рѣшилъ сдѣлать однимъ изъ орудій своихъ замысловъ. И вотъ онъ добился того, что она согласилась дарить Рогена своею благосклонностью не за пятьдесятъ, а за тридцать тысячъ франковъ въ годъ. Такой услуги влюбленные старики не забываютъ. Довѣріе Рогена къ Дю-Тилье возросло, и однажды, послѣ ужина съ обильнымъ количествомъ винъ нотаріусъ признался Фердинанду въ своемъ бѣдственномъ финансовомъ положеніи. У него не было уже состоянія, и страсть заставила его пойти на преступленіе: онъ растратилъ больше половины денегъ, довѣренныхъ ему кліентами. Когда будетъ растрачено и остальное, придется пустить пулю въ лобъ. Тутъ въ головѣ Дю-Тилье возникъ мгновенно планъ быстраго обогащенія. Онъ поспѣшилъ успокоить Рогена.

— Такому человѣку, какъ вы, нечего приходить въ отчаяніе, — сказалъ онъ. — Разъ вы уже пошли на рискъ, надо идти впередъ и дѣйствовать смѣло. Дю-Тилье уговорилъ Рогена довѣрить ему значительную сумму съ тѣмъ, чтобы начать игру на биржѣ или принять участіе въ какой-нибудь спекуляціи. Въ случаѣ успѣха Фердинандъ совѣтовалъ Рогену открыть, въ компаніи съ нимъ, банкирскую контору; тогда будутъ средства у нихъ обоихъ. Если же игра будетъ неудачна, можно вмѣсто самоубійства оставить только отечество и устроиться въ чужихъ краяхъ. Планъ Фердинанда показался нотаріусу якоремъ спасенія; между тѣмъ въ дѣйствительности Дю-Тилье накинулъ ему петлю на шею.

Узнавъ тайну Рогена, Дю-Тилье воспользовался ею, чтобы забрать въ руки не только самого нотаріуса, но и жену его, и любовницу. Онъ предупредилъ госпожу Рогенъ о скоромъ разореніи ея супруга и вызвался ей помочь въ несчастіи. Прекрасную голландку онъ безъ труда уговорилъ играть на биржѣ, чтобы имѣть что-нибудь на черный день и не прибѣгать въ будущемъ въ проституціи. Жена нотаріуса ликвидировала свои личныя дѣла, собрала небольшой капиталъ и передала его Дю-Тидье, котораго успѣла уже страстно полюбить. Отъ самого Рогена Фердинандъ получилъ сто тысячъ франковъ. Тогда онъ оставилъ мѣсто у Бирото и началъ играть на биржѣ за троихъ своихъ довѣрителей; отъ каждаго изъ нихъ онъ получалъ извѣстную часть барыша. Ее этого было мало Дю-Тилье: онъ повелъ игру и за себя лично; тогда все, что проигрывали его кліенты, выигрывалъ онъ самъ. Такимъ образомъ въ короткое время онъ пріобрѣлъ пятьдесятъ тысячъ франковъ. Во время политическихъ переворотовъ во Франціи Фердинандъ увеличилъ свое состояніе, такъ какъ предугадывалъ событія: такъ онъ игралъ на пониженіе во время войнъ Наполеона, — и на повышеніе по возвращеніи Бурбоновъ. Черезъ два мѣсяца по восшествіи на престолъ Людовика XVIII, г-жа Рогенъ имѣла уже двѣсти тысячъ франковъ, а Дю-Тилье — сто тысячъ экю. Дѣла нотаріуса тоже поправились. Прекрасная же голландка безумно тратила деньги: она сама стала жертвой гнуснаго паразита, Максима-де-Трай, бывшаго пажа императора. Дю-Тилье, составляя актъ для голландки, узналъ, наконецъ, ее настоящее имя: звали ее Сарой Гобсекъ. Фердинандъ слыхалъ о ростовщикѣ того же имени и отправился къ нему, чтобы узнать, не родственникъ ли онъ Сарѣ и не ссудитъ ли ее деньгами. Ростовщикъ, дѣйствительно родственникъ голландки, оказался безжалостенъ къ ней; но Дю-Тилье, выдавшій себя за банкира Сары, имѣющаго деньги для оборотовъ, понравился старику. Родственныя натуры чуютъ другъ друга. Гобсеку нуженъ былъ ловкій молодой человѣкъ, которому онъ могъ бы поручить одно дѣльце за границей. Одинъ изъ членовъ государственнаго совѣта, желая имѣть значеніе при дворѣ Бурбоновъ, рѣшилъ скупить векселя принцевъ, выданные ими во время изгнанія въ Германіи. Эта коммерческая. операція имѣла для него самого только политическое значеніе, и потому всѣ барыши отъ нея онъ предлагалъ тому, кто дастъ ему деньги для выкупа долговыхъ обязательствъ. Гобсекъ рѣшилъ принять участіе въ этомъ дѣлѣ и отыскивалъ только свѣдущаго человѣка, который могъ бы за него поѣхать и оцѣнить векселя. Дю-Тилье показался старику подходящимъ для его плановъ человѣкомъ. Но ростовщики, какъ извѣстно, никому не довѣряютъ, они требуютъ гарантіи: Дю-Тилье представилъ денежный залогъ, но зато выговорилъ себѣ извѣстный процентъ и, кромѣ того, просилъ, чтобы его деньги были пущены въ оборотъ. Затѣмъ онъ отправился съ господиномъ Клементомъ Шардэнъ-де-Люпо въ Германію, гдѣ провелъ всю эпоху Ста Дней; вернулся онъ только во вторую Реставрацію. Путешествіе это было выгодно для Дю-Тилье: онъ увеличилъ свое состояніе и пріобрѣлъ довѣріе и дружбу Гобсека, который посвятилъ его въ тайны высшей политики. Возвращенія Фердинанда ждала съ нетерпѣніемъ госпожа Рогенъ, которая оставалась ему вѣрна. Бѣдный нотаріусъ тоже не могъ дождаться Дю-Тилье, такъ какъ вновь былъ разоренъ прекрасной голландкой. Дю-Тилье подвергъ красавицу допросу и открылъ, наконецъ, тайну, которую она такъ долго и тщательно скрывала отъ него: она была безумно влюблена въ Максима де-Трай, негодяя, кутилу и страстнаго игрока. Тутъ только понялъ Фердинандъ, почему Гобсекъ былъ такъ безжалостенъ къ своей родственницѣ. Принявъ все къ свѣдѣнію, Дю-Тилье, ставшій уже банкиромъ, посовѣтовалъ Рогену серьезно подумать о будущемъ, затѣять новую спекуляцію и вовлечь въ нее самыхъ богатыхъ своихъ кліентовъ, такъ какъ игра на биржѣ была неудачна для нотаріуса (она обогатила только Дю-Тилье и госпожу Рогенъ) и такъ какъ не сегодня — завтра должно было наступить банкротство, то Рогенъ согласился послѣдовать совѣту своего лучшаго друга. Тогда Фердинандъ указалъ на земли близъ Маделэнъ, какъ на предметъ выгодной спекуляціи. Желая погубить Бирото, Дю-Тюлье посовѣтовалъ Рогену заманить въ свои сѣти близкихъ знакомыхъ и друзей. — Съ ними меньше подвергаешься опасности, — говорилъ онъ. — Друзья, даже въ гнѣвѣ, пощадятъ васъ. Немногимъ извѣстно, какъ мало стоила въ то время сажень земли близъ Маделэнъ, но эти участки должны были сильно подняться въ цѣнѣ. Дю-Тилье захотѣлъ извлечь изъ этой комбинаціи выгоду для себя, не подвергаясь, однако, риску спекуляціи; онъ рѣшилъ загребать жаръ чужими руками. Въ такихъ случаяхъ люди, подобные Гобсеку, хищные ростовщики и банкиры, помогаютъ другъ другу; но Дю-Тилье ни съ кѣмъ изъ нихъ не былъ настолько близокъ, чтобы просить поддержки. Притомъ же, онъ хотѣлъ скрыть свое участіе въ дѣлѣ; при этихъ только условіяхъ онъ могъ безнаказанно воспользоваться плодами воровства и не навлечь на себя стыда и поношенія. Для выполненія своихъ плановъ Дю-Тилье нуждался въ человѣкѣ, который былъ бы послушнымъ орудіемъ въ его рукахъ; подходящимъ для такой роли показался ему одинъ изъ бывшихъ его товарищей, комми-вояжеръ Карлъ Клапаронъ. Это былъ человѣкъ безъ всякихъ способностей; но зато онъ понималъ, чего отъ него требуютъ, умѣлъ хранить ввѣренную ему тайну и готовъ былъ пожертвовать даже честью для своего довѣрителя. Этого-то бѣдняка, не имѣвшаго ни копѣйки за душой, Дю-Тилье сдѣлалъ банкиромъ, которому пришлось вести обширныя дѣла. Клапаронъ прекрасно зналъ, что именно ему придется расплачиваться за спекуляціи дю-Тилье. Но для бѣдняка, не имѣвшаго ничего ни въ настоящемъ, ни въ будущемъ, барыши, обѣщанные Фердинандомъ въ каждомъ изъ дѣлъ, казались столь заманчивыми, что онъ закрылъ глаза на все остальное и продалъ свою честь. Онъ всегда былъ преданъ Дю-Тилье; эта преданность еще больше возросла, когда онъ увидѣлъ, какъ осмотрительно тотъ дѣйствуетъ. Кончилось тѣмъ, что Клапаронъ привязался въ бывшему товарищу, какъ собака къ своему хозяину. Въ предстоявшей спекуляціи на земли, Клапаронъ доложенъ былъ явиться покупателемъ участковъ близъ Маделэнъ, наравнѣ съ Цезаремъ Бирото; векселя этого послѣдняго долженъ былъ получить также Клапаронъ. Такимъ образомъ Дю-Тилье получалъ возможность довести парфюмера до банкротства, лишивъ его предварительно наличныхъ денегъ. На эти деньги Фердинандъ и его сообщники намѣревались купить землю за половину ея цѣны. Нотаріусъ участвовалъ въ этомъ заговорѣ, такъ какъ разсчитывалъ получить немалую часть добычи; но Дю-Тилье, которому Рогенъ слѣпо вѣрилъ, захватилъ себѣ, разумѣется, львиную долю. Преслѣдовать его за это судомъ нотаріусъ не могъ; и вотъ пришлось ему покинуть отечество и довольствоваться ничтожными подачками, которыя Фердинандъ высылалъ ему иногда въ Швейцарію. Адскій замыселъ Дю-Тилье былъ порожденъ его ненавистью къ Бирото. Ненависть безъ желанія мщенія подобна сѣмени, упавшему на гранитъ; но далеко не безплодна она, если соединена съ жаждой мести. А Дю-Тилье поклялся отомстить Цезарю. Это было вполнѣ естественно: вѣдь парфюмеръ одинъ во всемъ Парижѣ зналъ о воровствѣ, совершонномъ Фердинандомъ. Развѣ могъ послѣдній не желать его уничтоженія? Не смѣя, однако, пойти на убійство, онъ рѣшилъ втоптать врага въ грязь, чтобы тотъ не могъ повредить ему. Долго зрѣлъ замыселъ Дю-Тюлье, не принося плода: другія заботы отвлекали вниманіе Фердинанда. Среди шума и суеты столичной жизни трудно сосредоточиться на чемъ-нибудь одномъ, но зато случайности этой кипучей жизни всегда помогутъ человѣку ловкому достичь своей цѣли. Умѣй только ими пользоваться! Дю-Тилье сумѣлъ не пропустить перваго же случая, давшаго возможность разорить Цезаря: исповѣдь Рогена навела Фердинанда впервые на мысль, какъ именно привести свой замыселъ въ исполненіе.

Между тѣмъ нотаріусъ наслаждался послѣдними каплями изъ чаши блаженства: каждый вечеръ онъ отправлялся къ прекрасной голландкѣ и только утромъ возвращался домой. Такимъ образомъ подозрѣнія г-жи Бирото были совершенно справедливы. Стоитъ только человѣку взяться за такую низкую роль, какую игралъ Рогенъ, и онъ превзойдетъ въ искусствѣ притворяться самаго опытнаго актера; онъ становится зоркимъ, проницательнымъ и умѣетъ усыпить подозрѣніе своей жертвы. Нотаріусъ увидѣлъ Бирото гораздо раньше, чѣмъ самъ былъ замѣченъ парфюмеромъ, и едва тотъ кинулъ на него взглядъ, Рогенъ уже издали поклонился ему.

— Я возвращаюсь отъ одного знатнаго лица, — сказалъ онъ, подойдя въ Цезарю, — бѣдняга лежитъ на смертномъ одрѣ и пожелалъ сдѣлать духовное завѣщаніе. Только со мной обошлись, какъ съ деревенскимъ лекаремъ: прислали-то за иной карету, а назадъ отпустили пѣшкомъ.

Эти слова разсѣяли легкое облачко сомнѣній, которое омрачило вначалѣ чело Бирото и не ускользнуло отъ взгляда Рогена; нотаріусъ рѣшилъ, что не начнетъ первый говорить о затѣянной спекуляціи.

— Послѣ духовнаго завѣщанія, — брачный контрактъ, — сказалъ Бирото, — вотъ она, жизнь! Кстати, когда же, батенька, будетъ нашъ сговоръ съ Маделэнъ? Хе, хе! Ловко сказано! — прибавилъ онъ, слегка хлопнувъ Рогена по животу.

Въ мужской компаніи самый скромный буржуа желаетъ казаться игривымъ.

— Если мы не порѣшимъ сегодня же, — отвѣтилъ нотаріусъ, — то у насъ ничего не выйдетъ. Боюсь, что наше дѣло огласится. Меня и то одолѣваютъ двое изъ моихъ кліентовъ, оба богачи, непремѣнно хотятъ они участвовать въ нашей спекуляціи. Значитъ, теперь или никогда! Сегодня послѣ полудня у меня будутъ уже готовы всѣ документы, и мы покончимъ это дѣло. Однако, до свиданія! Мнѣ еще надо просмотрѣть черновые отчеты, составленные Ксандро сегодня ночью.

— Ну, такъ по рукамъ! Я согласенъ, — сказалъ Бирото, прощаясь съ нотаріусомъ. — Возьмите сто тысячъ франковъ, которые я отложилъ въ приданое дочери.

— Хорошо! — отвѣтилъ Рогенъ, уходя.

Возвращаясь къ маленькому Попино, Бирото почувствовалъ на мигъ какое-то стѣсненіе въ груди; его кинуло въ жаръ, въ ушахъ зашумѣло.

— Что съ вами, хозяинъ? — спросилъ Попино, замѣтивъ внезапную блѣдность Цезаря.

— Ничего, мой милый! Я сейчасъ порѣшилъ одно важное дѣло, а въ такихъ случаяхъ хоть кого въ потъ броситъ! Кстати, это дѣло и тебя касается. Я нарочно привелъ тебя сюда, чтобы потолковать безъ помѣхи, здѣсь насъ никто не услышитъ. Твоя тетка въ очень затруднительныхъ обстоятельствахъ, неправда ли? Куда же дѣвались ея деньги?

— Видите ли, хозяинъ, дядюшка и тетушка положили всѣ свои деньги въ контору Нюсингена. Банкиръ этотъ прогорѣлъ и въ уплату кліентамъ предложилъ акціи Ворчинскихъ рудниковъ. Къ несчастью, эти акціи все еще не даютъ дивиденда… А старикамъ тяжело жить однѣми надеждами.

— Чѣмъ же они живутъ?

— Мнѣ выпало счастье содержать ихъ на свое жалованье.

— Прекрасно, Ансельмъ, прекрасно! — сказалъ парфюмеръ, у котораго навернулись слезы на глазахъ. — Ты славный малый!.. Недаромъ у меня сердце лежитъ къ тебѣ. Ты и не ожидаешь, какъ я тебя награжу за твое усердіе у меня на службѣ.

Произнося напыщенно эти слова, Бирото выросталъ въ собственныхъ глазахъ и въ глазахъ Попино.

— Боже мой, да неужели, хозяинъ, вы угадали мою страсть къ…

— Къ кому? спросилъ парфюмеръ.

— Къ мадмуазель Цезаринѣ.

— Ого, братецъ! Да ты смѣлый малый! — вскричалъ Бирото. — Смотри же, держи это про себя, и я забуду, будто ничего не слыхалъ. Впрочемъ, я не сержусь на тебя… На твоемъ мѣстѣ, чортъ возьми, я бы и не того надѣлалъ! Ужь очень она хороша!

— О, хозяинъ! — сказалъ Попино, весь обливаясь потомъ.

— Видишь ли, мой милый, скоро только сказка сказывается, а не дѣло дѣлается… Цезарина у меня сама себѣ госпожа, а у матери ея опять свои планы. Поэтому держи лучше сердечко на привязи… А теперь успокойся, вытри глаза, и ни слова больше объ этомъ. Конечно, чѣмъ ты мнѣ не зять? Ты племянникъ судьи Попино, племянникъ г-жи Рагонъ, я самъ можешь выйти въ люди… Но все же есть запятая!.. И надоумилъ же тебя лукавый болтать о пустякахъ, когда мнѣ нужно поговорить о дѣлѣ. Ну, садись скорѣе и изъ влюбленнаго обратись въ моего приказчика… Попино! — продолжалъ Бирото, пристально смотря на и его, — хватитъ ли у тебя мужества бороться съ тѣмъ, кто сильнѣе тебя? Можешь ли схватиться съ нимъ грудь съ грудью?

— Да, хозяинъ, да!

— А не побоишься ты долгой борьбы, упорной, опасной…

— Да въ чемъ дѣло, хозяинъ? Кого нужно побѣдить?

— Макассарское масло! — воскликнулъ Бирото, вскочивъ съ мѣста. — Не будемъ, однако, обманывать себя: врагъ нашъ силенъ, грозенъ… Макассарское сумѣли пустить въ ходъ… И какъ хитро все обдумали!.. А какія баночки-то оригинальныя!.. Для нашего масла я хотѣлъ заказать треугольныя баночки, но передумалъ: лучше заказать маленькія бутылочки изъ тонкаго стекла и въ плетенкѣ изъ тростника. Это скорѣе завлечетъ публику… Вѣдь ей подавай всегда что-нибудь новое!

— Но это дорого обойдется, — сказалъ Попино. — А намъ надо затратить какъ можно меньше, чтобы дѣлать потомъ большую уступку мелочнымъ торговцамъ.

— Славно сказано, мой милый! Что вѣрно, то вѣрно. Но подумай, вѣдь Макассарское масло будетъ защищаться. Оно въ большомъ ходу… Одно ужъ названіе чего стоитъ!.. И выдаютъ это масло за иностранное, а наше-то, къ несчастью, будетъ отечественное. Такъ берешься ли ты, Понино, побѣдить? Сначала надо взять верхъ надъ Макассарскимъ масломъ въ Индіи. Оно, кажется, дѣйствительно изъ тѣхъ краевъ, такъ пусть и въ Индіи получаютъ наше французское произведеніе! Но надо еще вытѣснить Макассарское и заграницей, и у насъ въ провинціи. А это очень трудно: масло это такъ расхваливали въ объявленіяхъ, что его сильно раскупаютъ. И публикѣ оно извѣстно. Такъ въ силахъ ли ты, Попино, уничтожить Макассарское?

— Уничтожу! — вскричалъ Попино, и глаза его засверкали.

— А чѣмъ, позволь спросить? Охъ, ужь эти молодые люди! Выслушай ты меня до конца.

Ансельмъ вытянулся, какъ солдатъ передъ генераломъ.

— Я выдумалъ, Попино, масло; оно будетъ способствовать росту волосъ, смягчать кожу на головѣ и сохранять цвѣтъ волосъ. Эта эссенція должна имѣть такой же успѣхъ, какъ моя паста и вода. Но я не хочу самъ заняться распространеніемъ этого новаго изобрѣтенія, я думаю даже совсѣмъ оставить торговлю. Тебѣ, мой милый, вручаю я судьбу моего масла, которое я назвалъ «Huile Comagène». — Comagène происходитъ отъ латинскаго слова coma, что значитъ волосъ; это мнѣ сказалъ лейбъ-медикъ Алиберъ. Слово comagène встрѣчается въ одной трагедіи Расина, гдѣ говорится о царицѣ Вереникѣ. Она славилась своими волосами; и вотъ одинъ король, влюбленный въ нее, назвалъ свое государство Comagèna, въ честь Вереники. И чего только не выдумаютъ эти геніи!

Попино, довольно образовалный, даже не улыбнулся, выслушавъ это нелѣпое объясненіе

— Ансельмъ! Я хочу, чтобы ты завелъ въ улицѣ Ломбардъ оптовую продажу москотильныхъ товаровъ. Я буду твоимъ тайнымъ компаньономъ, и я же дамъ денегъ на первое обзаведеніе. По Huile Comagène мы попробуемъ приготовить ванильную эссенцію и мятый спиртъ. Однимъ словомъ, мы произведемъ переворотъ въ москотильной торговлѣ, такъ какъ будемъ продавать всѣ вещества въ экстрактахъ, а не въ природномъ ихъ видѣ. Ну, честолюбивый юноша, доволенъ ли ты?

Ансельмъ не могъ произнести ни слова: его душило волненіе; слезы показались у него на глазахъ. Ему казалось, что Цезарь заботится о немъ изъ отеческой къ нему привязанности и даетъ ему возможность пріобрѣсти положеніе и богатство, чтобы получить потомъ руку Цезарины.

— Хозяинъ, — отвѣтилъ, наконецъ, Полино, — я непремѣнно выйду въ люди.

— Молодецъ! — вскричалъ парфюмеръ. — То же и я говорилъ всегда въ молодости. Если тебѣ не удастся жениться на моей дочери, то, по крайней мѣрѣ, богатство не ускользнетъ отъ тебя. Но что съ тобой?

— Позвольте мнѣ надѣяться, что, наживъ состояніе, я получу и руку вашей дочери.

— Надѣяться, конечно, ты можешь, дружокъ, — сказалъ Бирото, тронутый волненіемъ Ансельма.

— Такъ можно, хозяинъ, сегодня же начать разыскивать помѣщеніе для лавки?

— Конечно, мой милый! А завтра мы отправимся на фабрику и, запершись, будемъ вдвоемъ работать. Теперь сходи прежде всего къ Ливингстону и узнай, можно ли завтра пустить въ ходъ мой гидравлическій прессъ. Сегодня вечеромъ мы съ тобой отправимся къ знаменитому и доброму Воклину; мнѣ надо съ нимъ посовѣтоваться. Этотъ ученый недавно занимался анализомъ волосъ, изслѣдовалъ ихъ строеніе и узналъ, какое вещество ихъ окрашиваетъ и откуда оно происходитъ Это очень важно для насъ, Попино! Но прежде чѣмъ пойти къ Ливингстону, забѣги еще къ Бенару. Видишь ли, мой милый: меня страшно огорчаетъ безкорыстіе господина Боклэна; никогда онъ отъ меня ничего не беретъ. Къ счастью, я узналъ, что ему хочется имѣть снимокъ съ Дрезденской Мадонны, работы какого-то Мюллера. Цѣлыхъ два года Бенаръ, по моему порученію, искалъ ату гравюру въ Германіи и, наконецъ, мы добыли ее. Она стоитъ полторы тысячи франковъ. Сегодня мой благодѣтель, провожая насъ, долженъ ее увидѣть у себя въ передней; такъ справься у Бенара, готова ли рамка. Пусть Воклэнъ вспоминаетъ обо мнѣ и моей женѣ, глядя на эту картину! А мы шестнадцать лѣтъ уже молимся за него Богу всякій день. Я его до гроба не забуду, Попино. Но эти ученые изъ-за своей науки забываютъ всѣхъ: жену, дѣтей, друзей… Никто для лихъ не существуетъ. Мы, люди недалекіе, умѣемъ хоть любить. Нѣтъ свѣтлой головы, есть зато горячее сердце, все же не такъ обидно! А у этихъ господъ, членовъ академіи, ничего нѣтъ, кромѣ ума. Хоть бы когда-нибудь они пошли въ церковь! Нѣтъ: сидятъ себѣ надъ книгами… Господина Воклэна только и увидишь, что въ его кабинетѣ да въ лабораторіи, А надѣюсь все-таки, что онъ помнитъ о Богѣ. Ну, такъ рѣшено, Ансельмъ! Я тебѣ дамъ денегъ на первое обзаведеніе, а ты пустишь въ ходъ мое изобрѣтеніе и будешь дѣлить со мной пополамъ барыши. Письменнаго условія намъ съ тобой не нужно. Богъ дастъ, все пойдетъ, какъ по маслу. Бѣги теперь, иснолшій мои порученія; я тоже пойду по своему дѣлу. Постой еще, Попино! Черезъ три недѣли я даю большой балъ, закажи себѣ платье и приходи ко мнѣ въ гости… Это послѣднее доказательство расположенія Цезаря такъ тронуло Попино, что онъ схватилъ руку хозяина и поцѣловалъ ее. На что только не способенъ влюбленный!

«Бѣдняга! — подумалъ Бирото, глядя вслѣдъ Ансельму, побѣжавшему къ выходу сада. — Неужели Цезарина его любитъ? Но онъ хромой, волосы у него, какъ огонь… А молодыя дѣвушки разборчивы. Врядъ ли и Цезарина… Да притомъ жена хочетъ ее выдать за нотаріуса… Александръ Крота богатъ. А есть деньги, такъ и все хорошо, бѣдность же и счастье унесетъ. Ну, да пусть дочка сама рѣшаетъ! Только бы глупостей не надѣлала!» Сосѣдомъ Бирото былъ небогатый продавецъ тростей и зонтиковъ, по фамиліи Сейронъ. Торговля его шла плохо, и Цезарю не разъ приходилось ссужать его деньгами. Сейронъ съ удовольствіемъ согласился уступить богачу-парфюмеру двѣ комнаты въ первомъ этажѣ: ему было гораздо выгоднѣе платить только за лавку.

— Ну, сосѣдъ, — сказалъ Бирото Сейрояу, входя въ лавку, — жена моя согласилась на передѣлку квартиры. Если хотите, отправимся въ домовладѣльцу сегодня въ одиннадцать часовъ.

— Ахъ, господинъ Бирото, — сказалъ Сейронъ, — мнѣ слѣдуетъ получить что-нибудь за такую уступку! Вы сами знаете, что хорошій купецъ долженъ изъ всего извлекать пользу.

— Чортъ побери! — отвѣтилъ парфюмеръ. — У меня вѣдь не кучи золота. Притомъ же я еще не знаю, найдетъ ли мой архитекторъ возможнымъ соединить наши квартиры. Онъ говорилъ, что долженъ посмотрѣть, на одномъ ли уровнѣ полы. А вдругъ Молине не согласится, чтобы пробивали стѣну? Да общая ли у насъ стѣна? Видите, сколько препятствій! Наконецъ, если все устроится, мнѣ и безъ того придется истратить много денегъ на передѣлку. Не разоряться же мнѣ!

— Ну, сударь, — сказалъ Сейронъ, — если ужь «вы» разоритесь, то, право, солнце взойдетъ съ запада.

Бирото погладилъ подбородокъ и, приподнявшись на носки, сразу опустился на всю ногу.

— Притомъ же, — продолжалъ Сейронъ, — я васъ попрошу только взять у меня эти векселя… И онъ подалъ Цезарю небольшую пачку на сумму въ пять тысячъ франковъ. — Дайте мнѣ за нихъ хотя шесть на сто.

— Неужели я стану наживаться на вашъ счетъ? Я вѣдь не ростовщикъ! — сказалъ парфюмеръ съ упрекомъ.

— Знаю, знаю, почтеннѣйшій! Но я предлагалъ эти векселя вашему бывшему приказчику Дю-Тилье; и онъ мнѣ не далъ за нихъ ни копѣйки; хотѣлъ, вѣроятно, узнать, сколько я уступлю.

— Однако, всѣ эти подписи мнѣ знакомы, — сказалъ парфюмеръ.

— Неудивительно! Мои должники — мелкіе торговцы, разносчики.

— Ну, такъ и быть, я возьму нѣкоторые изъ этихъ векселей, которымъ скоро истекаетъ срокъ.

— Возьмите ужь всѣ, господинъ Бирото. Не заставляйте меня обращаться къ ростовщикамъ, этимъ піявкамъ, которые готовы все высосать. Вѣдь мнѣ некуда обратиться, у меня нѣтъ кредита: вотъ что убиваетъ насъ, мелкихъ торговцевъ.

— Ну, ладно, я возьму ваши векселя! Целестинъ все подсчитаетъ. Такъ будьте готовы къ одиннадцати часамъ. А вотъ и мой архитекторъ, господинъ Грендо, — прибавилъ парфюмеръ, завидѣвъ молодого человѣка, съ которымъ онъ наканунѣ познакомился у мэра. — Какъ вы аккуратны, милостивый государь, — обратился Цезарь привѣтливо къ архитектору: это не въ обычаѣ у художниковъ. Аккуратность — вѣжливость монарховъ, — сказалъ одинъ изъ нашихъ королей, великій политикъ и человѣкъ съ большимъ умомъ. Но аккуратность также фортуна купцовъ. Время — деньги, особенно для васъ, художниковъ. Архитектура — высшее изъ искусствъ, я не разъ это слышалъ… Не надо проходить черезъ лавку, — прибавилъ Бирото, указывая на потайную дверь въ свою квартиру.

Четыре года тому назадъ Грендо окончилъ первымъ академію по классу архитектуры. Его отправили на казенный счетъ въ Римъ, гдѣ онъ пробылъ три года. Въ Италіи молодой артистъ думалъ только объ искусствѣ; вернувшись въ Парижъ, онъ сталъ мечтать о славѣ и богатствѣ. Но только отъ казны можетъ архитекторъ получать милліоны, и потому Грендо сталъ роялистомъ и старался снискать расположеніе вліятельныхъ лицъ. Товарищи называли его за это интриганомъ. Молодому архитектору очень хотѣлось взять большія деньги съ парфюмера. Но узнавъ, что Бирото покупаетъ землю близъ Маделэнъ, гдѣ рано или поздно долженъ возникнуть цѣлый кварталъ, Грендо рѣшилъ умѣрить свои требованія: барышемъ въ настоящемъ онъ жертвовалъ для выгодъ въ будущемъ. Идя рядомъ съ Цезаремъ, онъ терпѣливо выслушивалъ его проекты и, въ знакъ одобренія, молча наклонялъ голову. Куда дѣвалось презрѣніе его къ буржуа, которые вѣчно служатъ артистамъ мишенью для ихъ остротъ и шутокъ! Когда парфюмеръ, послѣ безчисленныхъ повтореній одного и того же, кончилъ, наконецъ, свою рѣчь, Грендо попробовалъ вкратцѣ изложить Бирото его собственный планъ.

— У васъ въ квартирѣ выходятъ на улицу четыре окна, изъ нихъ три въ комнатахъ, а четвертое освѣщаетъ лѣстницу. Вы желаете имѣть еще два окна, для чего, соедините свою квартиру съ помѣщеніемъ въ сосѣднемъ домѣ, и потомъ хотите перенести лѣстницу, чтобы входъ былъ съ улицы.

— Да, да, вы въ точности меня поняли, — сказалъ удивленный парфюмеръ.

— Чтобы выполнить вашъ планъ, нужно освѣтить сверху новую лѣстницу и устроить комнату для швейцара подъ цоколемъ.

— Подъ цоколемъ…

— Да. Цоколь — то, что поддерживаетъ…

— Я понимаю, милостивый государь.

— Что касается вашей квартиры, то предоставьте мнѣ только полную свободу дѣйствій, и у васъ будетъ помѣщеніе достойное…

— Достойное, именно достойное! Вотъ это-то мнѣ и нужно.

— Во сколько времени я долженъ окончить передѣлку?

— Въ три недѣли.

— Какую же сумму вы ассигнуете? — спросилъ Грендо.

— Да во что могутъ обойтись эти работы? Какъ вы думаете?

— Видите ли, — отвѣчалъ молодой. человѣкъ, — архитекторъ, принимаясь за постройку новаго зданія, можетъ вычислить его стоимость до послѣдней копѣйки. Но такъ какъ мнѣ никогда не случалось передѣлывать квартиры буржуа… (Ахъ, извините! У меня нечаянно вырвалось это слово…) Я никакъ не могу сейчасъ опредѣлить, въ какую сумму обойдется передѣлка. Мнѣ надо, по крайней мѣрѣ, недѣлю, чтобы составить приблизительную смѣту. Удостойте меня довѣрія: у васъ будетъ прекрасная лѣстница, освѣщенная сверху, красивый подъѣздъ на улицу, а подъ цоколемъ…

— Опять этотъ цоколь…

— Не безпокойтесь, я найду мѣсто для небольшой швейцарской. А съ какимъ- стараніемъ, съ какой любовью я займусь передѣлкой и устройствомъ вашего помѣщенія! Да, милостивый государь, искусство для меня дороже денегъ. Чтобы добиться успѣха, обратить на себя вниманіе, я поступаю такъ: никогда не вхожу ни въ какія сдѣлки съ поставщиками, стараюсь, чтобы все было и красиво и дешево.

— Съ такими взглядами, молодой человѣкъ, вы далеко пойдете, — сказалъ Бйрото покровительственнымъ тономъ.

— Итакъ, — заговорилъ опять Грендо, — вы потрудитесь сами нанять рабочихъ; я только повѣрю потомъ ихъ счета. За мои труды дайте мнѣ тысячи двѣ франковъ; повѣрьте, вы не даромъ заплатите эти деньги. Очистите только завтра къ полудню тѣ комнаты, гдѣ будетъ производиться передѣлка, и предоставьте въ мое распоряженіе рабочихъ.

— Но сколько же приблизительно мнѣ придется истратитъ? — сказалъ Бирото.

— Отъ десяти до двѣнадцати тысячъ франковъ, — отвѣтилъ Грендо. — Но я не считаю обстановки, которую вы, разумѣется, перемѣните. Дайте мнѣ адресъ вашего обойщика; я долженъ вмѣстѣ съ нимъ подобрать цвѣта.

— Мой поставщикъ — Брайтонъ, въ улицѣ Сентъ-Антуанъ, — сказалъ съ важностью парфюмеръ.

Архитекторъ вынулъ миніатюрную записную книжку, повидимому, подарокъ хорошенькой женщины, и записалъ адресъ

— Ну, я совершенно полагаюсь на васъ, — сказалъ Бирото. — Только подождите, пока мнѣ формально уступятъ сосѣднее помѣщеніе и позволятъ пробить стѣну.

— Пришлите мнѣ записочку сегодня вечеромъ, — сказалъ архитекторъ — Я долженъ ночью обдумать свой планъ… А теперь, если позволите, я измѣрю высоту комнатъ, величину оконъ, картинъ…

— Надо непремѣнно кончить къ назначенному дню, — прервалъ его Бирото.

— Будетъ окончено, — отвѣчалъ архитекторъ. — Можно работать и ночью. Краску на стѣнахъ будемъ сушить особыми средствами. Только смотрите, чтобъ васъ не обманули подрядчики; сторгуйтесь съ ними заранѣе и скрѣпите договоръ письменно.

— Да, только въ Парижѣ получишь все, какъ по щучьему велѣнью, — сказалъ Бирото, — Милости просимъ ко мнѣ на балъ, господинъ Грендо! Надѣюсь, вы не откажитесь: не всѣ вѣдь артисты и геніи презираютъ нашего брата, купца У меня на балу будетъ великій ученый, господинъ Воклэнъ, членъ академіи… Будутъ еще: господинъ до-Ля-Бильярдьеръ, графъ де Фонтанъ, судья Лёба, президентъ коммерческаго суда, графъ де-Гранвиль, господинъ Попино, членъ окружнаго суда въ нашемъ департаментѣ, г-нъ Камюзо изъ коммерческаго суда, его тесть, господинъ Кардо… Можетъ быть, даже пріѣдетъ оберъ-камергеръ, герцогъ Лёнонкуръ. Празднество у меня будетъ но случаю… освобожденія Франціи отъ непріятелей… а также по случаю… полученія мною ордена Почетнаго Легіона… — тутъ Грэндо сдѣлалъ странный жестъ. — Быть можетъ… я заслужилъ эту… особенную… монаршую… милость тѣмъ… что долго былъ членомъ коммерческаго суда и сражался за Бурбоновъ на ступеняхъ церкви St-Roch тринадцатаго вандеміера, и былъ раненъ Наполеономъ. Эти заслуги…

Тутъ изъ спальни Цезарины вышла Констанція, въ утреннемъ неглиже; однимъ взглядомъ она охладила восторгъ мужа, разглагольствовавшаго о своемъ величіи.

— Вотъ, милочка, господинъ де-Грендо, молодой человѣкъ съ большими дарованіями и талантомъ. Это и есть архитекторъ, котораго мнѣ рекомендовалъ господинъ мэръ. Господинъ Грендо произведетъ у насъ м_а_л_е_н_ь_к_у_ю передѣлку…

При словѣ «маленькую» парфюмеръ, отвернувшись отъ жены, сдѣлалъ архитектору знакъ, приложивъ палецъ въ губамъ; молодой человѣкъ его понялъ.

— Констанція, — сказалъ Бирото, — господинъ Грендо желаетъ теперь же измѣрить нашу квартиру; позволь ему, душечка, сдѣлать это, — и Цезарь украдкою вышелъ.

— А дорого это будетъ стоить? — спросила Констанція у архитектора.

— О, нѣтъ, сударыня! Тысячъ шесть приблизительно…

— Приблизительно! — вскричала госпожа Бирото. — Ради Бога, господинъ Грендо, не начинайте работы, не составивъ смѣты. Я вѣдь знаю, каковы подрядчики: у нихъ шесть тысячъ означаетъ на дѣлѣ двадцать тысячъ. Мы не въ состояніи производить такія безумныя траты. Конечно, мой мужъ — хозяинъ въ своемъ домѣ; но все-таки я прошу васъ, господинъ архитекторъ, не торопиться, дать ему время зрѣло все обдумать.

— Сударыня, вашъ супругъ сказалъ, что ему непремѣнно нужны эти комнаты черезъ три недѣли: если мы опоздаемъ, то деньги будутъ истрачены напрасно.

— Но вѣдь какія предстоятъ издержки, какіе расходы! — сказала прекрасная парфюмерша.

— Неужели вы думаете, сударыня, что архитектору, который желаетъ строить памятники, очень лестно отдѣлывать квартиру частнаго человѣка? Я снизошелъ до этого только для господина де-Ля-Бильярдьеръ, и если васъ пугаютъ издержки…

Онъ сдѣлалъ видъ, будто желаетъ уйти.

— Ну, хорошо, дѣлайте, какъ хотите, господинъ Грендо, — сказала Констанція и возвратилась въ свою комнату, гдѣ бросилась на шею дочери. — Ахъ, моя милочка, отецъ твой разоряется. Пришло же ему въ голову взять архитектора, который носитъ усы и эспаньолку и мечтаетъ строить монументы. Онъ сдѣлаетъ изъ нашей квартиры дворецъ и пуститъ насъ по міру. Ужь если Цезарю придетъ въ голову глупость, такъ онъ не замедлитъ ее исполнить: только сегодня ночью говорилъ онъ мнѣ о своихъ планахъ, а утромъ уже принялся ихъ исполнять.

— Ну, мамочка, не безпокойся! Пусть папаша дѣлаетъ, что хочетъ. Богъ всегда былъ къ нему милостивъ, — сказала Цезарина, обнимая мать. Потомъ молодая дѣвушка сѣла за фортепіано, чтобы показать архитектуру, что изящныя искусства не чужды и дочери парфюмера.

Когда Грендо вошелъ въ спальню, онъ остановился, какъ вкопаннный: его поразила красота Цезарины. Стройная блондинка, съ голубыми глазами, румяная, свѣжая, какою только можетъ быть дѣвушка восемнадцати лѣгъ_т она была очаровательна въ небрежномъ утреннемъ костюмѣ. Нѣжный цвѣтъ ея лица, на которомъ просвѣчивала голубая сѣть жилокъ, могъ бы привлечь вниманіе художника. Густые, роскошные волосы, приподнятые сзади, обнажали красивую пгею. Изысканная прическа и кокетливый нарядъ доказывали, что Цезаринѣ не чуждо было желаніе нравиться. Красота молодой дѣвушки не имѣла ничего общаго съ красотою англійской лэди или французской герцогини, нѣтъ; дочь Бирото была воплощенная фламандка Рубенса: отъ нея вѣяло здоровьемъ и свѣжестью. Цезарина унаслѣдовала вздернутый носъ отца, имѣвшій у нея болѣе тонкія и красивыя очертанія. Прекрасный лобъ и голубые глаза, подернутые влагой, напоминали мать; только иное выраженіе имѣлъ взглядъ молодой дѣвушки, не знавшей никакихъ заботъ, безмятежно счастливой подъ родительскимъ кровомъ. Не было ни тѣни задумчивости на ея ясномъ челѣ, и эта чистота и какая-то томность, часто присущая молодымъ дѣвушкамъ, придавали ей нѣчто идеальное. Тонкая и стройная, Цезарина была все-таки крѣпкаго сложенія; ноги ея и краснота рукъ выдавали низкое происхожденіе отца. Она имѣла наклонность въ полнотѣ и должна была рано или поздно утратить стройность стана. Такъ какъ Цезаринѣ не разъ случалось видѣть элегантныхъ дамъ, то она усвоила отчасти ихъ манеры, походку, умѣнье одѣться, и кружила головы молодымъ буржуа и приказчикамъ, которые находили ее совершенствомъ. Попино поклялся, что не женится ни на комъ, кромѣ Цезарины. Только около нея, около этой стройной блондинки, которая смущалась отъ каждаго взглядаиготовабыла расплакаться отъ самаго ничтожнаго упрека, могъ робкій Ансельмъ чувствовать себя мужчиной. Эта чудная дѣвушка вкушала любовь съ перваго взгляда, и никому не пришло бы въ голову подумать, соотвѣтствуетъ ли ея умъ наружноности. Да на что и умъ дочери буржуа, если главнымъ залогомъ счастья въ этой средѣ считаютъ добродѣтель и здравый смыслъ? По нравственнымъ качествамъ Цезарина походила на мать; только все въ ней было утонченнѣе, благодаря образованію. Она любила музыку, рисованіе, читала произведенія Фенелона, Расина и др. Въ магазинъ она спускалась только на нѣсколько минутъ передъ обѣдомъ, чтобы позвать мать къ столу, и въ рѣдкихъ случаяхъ замѣняла ее ненадолго. Цезарь и Констанція боготворили свою дочь и, какъ всѣ parvenus, стремились поставить ее выше себя. Къ счастью, Цезарина была хорошая дѣвушка и не злоупотребляла слабостью родителей.

Г-жа Бирото слѣдила за архитекторомъ съ тревожнымъ и озабоченнымъ видомъ: причудливыя движенія мэтра въ рукахъ Грендо, измѣрявшаго комнату, не предвѣщали, казалось ей, ничего хорошаго. Однако, она не посмѣла разспрашивать молодого человѣка о послѣдствіяхъ его колдовства.

— Будьте спокойны, сударыня, я ничего не унесу съ собой, — сказалъ Грендо улыбаясь. Цезарина тоже не могла удержаться отъ улыбки.

— Господинъ архитекторъ, — сказала Констанція умоляющимъ голосомъ, не обративъ даже вниманія на шутку молодого человѣка, — будьте, пожалуйста, экономны, не дѣлайте большихъ затратъ! Позже мы поблагодаримъ васъ за это.

Прежде чѣмъ отправиться къ Молине, владѣльцу сосѣдняго дома, Цезарь зашелъ къ Рогену взять формальный актъ на уступку помѣщенія, который ему обѣщалъ приготовить Александръ Крота. Выходя изъ конторы нотаріуса, Бирото увидѣлъ Дю-Тилье у окна въ кабинетѣ Рогена. Это сильно встревожило парфюмера. Какъ ни былъ онъ довѣрчивъ, но присутствіе Фердинанда въ кабинетѣ нотаріуса въ тотъ именно часъ, когда рѣшалась судьба спекуляціи на земли, навело его на сомнѣнія. По лицу Дю-Тилье видно было, что собесѣдники спорятъ. — Неужели онъ тоже участвуетъ въ нашемъ дѣлѣ? — пришло въ голову Цезарю. Онъ опять обернулся къ окну и увидѣлъ г-жу Рогенъ. Бирото зналъ объ ея связи съ Дю-Тилье, и въ мигъ всѣ его подозрѣнія разсѣялись: онъ не находилъ теперь страннымъ, что увидѣлъ тутъ своего бывшаго приказчика. «А что, если Констанція все-таки права? — промелькнула у него еще разъ въ головѣ. — Глупости! Мало ли что придетъ въ голову женщинѣ! Впрочемъ, я поговорю объ этомъ съ дядей сегодня же. Отъ Батавскаго двора, гдѣ живетъ Молине, два шага до улицы Бурдона».

Если бы на мѣстѣ Бирото былъ купецъ, имѣвшій уже дѣло съ плутами, человѣкъ, склонный къ подозрѣніямъ, его навела бы на размышленія встрѣча съ Дю-Тилье, и въ результатѣ онъ былъ бы спасенъ. Но Цезарь не умѣлъ задумываться надъ каждымъ ничтожнымъ обстоятельствомъ, и это, въ связи съ его излишней довѣрчивостью, явилось причиной его гибели. Парфюмеръ засталъ своего сосѣда уже въ полномъ парадѣ, готовымъ идти къ Молине, едва они оба вышли на улицу, какъ Бирото былъ остановленъ своей кухаркой Виргиніей.

— Баринъ, — сказала она, — барыня не желаетъ, чтобъ вы шли…

— Вотъ тебѣ разъ, — вскричалъ Бирото, — опять бабьи выдумки!

— Не напившись кофе, который вамъ поданъ.

— А! Это другое дѣло. Сосѣдъ, — сказалъ Цезарь Сейрону, — я такъ захлопотался сегодня, что даже не позавтракалъ. Сдѣлайте одолженіе, идите теперь единъ, а я васъ догоню у подъѣзда господина Молине. Если я запоздаю, не потрудитесь ли вы войти безъ меня и объяснить, что вамъ нужно. Тогда мы не потеряемъ даже ни одной минуты.

Господинъ Молине принадлежалъ въ тѣмъ страннымъ и потѣшнымъ рантье, которые попадаются только въ Парижѣ, подобно тому, какъ извѣстной породы мохъ встрѣчается только въ Исландіи. Это сравненіе тѣмъ болѣе умѣстно, что Молине былъ какимъ-то неопредѣленнымъ существомъ, сочетавшимъ въ себѣ свойства и животнаго, и растительнаго царства. Дѣйствительно, въ своей синей шляпѣ онъ необыкновенно походилъ на зонтичное растеніе, луковичные корни котораго были скрыты обувью, а стебель — брюками зеленоватаго цвѣта. Съ перваго взгляда этотъ человѣкъ-растеніе совсѣмъ не казался ядовитымъ, и только при ближайшемъ знакомствѣ становилась ясной зловредность его натуры. Этотъ странный выродокъ свято вѣрилъ въ печатное слово: все, что появлялось на столбцахъ газетъ и журналовъ, было, въ его глазахъ, окружено ореоломъ истины. Будучи полнымъ приверженцемъ порядка и закона, Молине вѣчно на словахъ возставалъ противъ властей и, однако, никогда не отказывалъ имъ въ повиновеніи. Въ общемъ онъ являлся существомъ безобиднымъ, но въ мелочахъ былъ жестокъ и неумолимъ. Безжалостный къ людямъ, онъ не былъ такимъ въ отношеніи къ животнымъ: онъ любилъ ихъ, кормилъ изъ своихъ рукъ и, случалось, бросалъ дѣло, чтобъ повозиться съ канарейкой или поучить ее пѣть. Недовѣрчивый и подозрительный, какъ тюремщикъ, страшный скряга, старикъ не отказывался все-таки давать денегъ для какого-нибудь темнаго дѣла. Его черствость, его отвратительная злость высказывались вполнѣ въ дѣлахъ, гдѣ его личный интересъ сталкивался съ интересами другихъ, Молине, какъ и всѣ парижане, имѣлъ потребность властвовать. Каждый человѣкъ, какъ бы онъ ни былъ ничтоженъ, имѣетъ около себя какое-нибудь существо, которое ему покоряется, на которомъ онъ можетъ вымещать оскорбленія, получаемыя имъ самимъ. У одного такой жертвой является жена или ребенокъ, у другого — прислуга, приказчикъ, жилецъ, — иногда животное, лошадь, собака… Но Moлине былъ совершенно одинокъ: не было у него ни семьи, ни родныхъ. Онъ нанималъ кухарку, съ которой грубо обращался, но вымещать на ней всего онъ не могъ: она старалась не имѣть съ нимъ столкновеній и была занята съ утра до вечера.

Такимъ образомъ страсть старика къ тираніи оставалась неудовлетворенной; чтобы дать ей пищу, онъ основательно изучилъ всѣ законы относительно найма квартиръ и владѣнія общей стѣною. Затѣмъ онъ сталъ слѣдить, исполняются ли эти законы, аккуратно ли вносятъ домовладѣльцы тѣ или другіе налоги, исправно ли подметаются улицы, въ порядкѣ ли содержатся сточныя трубы… Онъ посвящалъ на это все свое время и силы; сначала это было для него развлеченіемъ, но потомъ забава обратилась уже въ пунктъ помѣшательста, въ манію. Онъ выставлялъ на видъ всѣ упущенія, какія замѣчалъ; но рѣдко удавалось ему жаловаться, и вотъ онъ началъ преслѣдовать исключительно своихъ квартирантовъ. Онъ смотрѣлъ на нихъ, какъ на своихъ подданныхъ, вассаловъ, требовалъ отъ нихъ особаго уваженія и считалъ грубіяномъ всякаго, кто осмѣливался пройти мимо, не обративъ на него вниманія. Онъ самъ слѣдилъ за уплатой денегъ за квартиру и аккуратно въ срокъ присылалъ жильцамъ свои квитанціи. Горе было запоздавшему съ платой: Молине, тотчасъ же, не теряя ни минуты, начиналъ преслѣдовать его законнымъ порядкомъ. Онъ не давалъ ни малѣйшей отсрочки: сердце домовладѣльца было глухо къ мольбамъ жильцовъ. — Я самъ готовъ васъ ссудить потомъ деньгами, — говорилъ онъ часто, — только заплатите мнѣ за квартиру; всякая отсрочка влечетъ за собой массу убытковъ, за которые законъ не въ состояніи насъ вознаградить. — Жильцы Молине постоянно мѣнялись, и каждый изъ нихъ вводилъ свои обычаи, слѣдовалъ своимъ правиламъ; поэтому и требованія ихъ были очень разнообразны. Однако, старикъ-домовладѣлецъ изучилъ ихъ и составилъ себѣ извѣстную программу дѣйствій, отъ которой уже не отступалъ ни на іоту.

Такъ, онъ никогда не производилъ никакого ремонта: по его словамъ, все у него было исправно. Камины не дымили, лѣстницы содержались опрятно, потолки были всегда чисты и бѣлы, карнизы и паркетъ въ полномъ порядкѣ; краска на стѣнахъ была хороша, нигдѣ никакихъ трещинъ; замки были исправны, стекла въ рамахъ цѣлы… Но какихъ только недостатковъ ни находилъ домовладѣлецъ, когда жилецъ покидалъ квартиру! Молине самъ являлся принимать ее и приводилъ съ собой и слесаря, и стекольщика, и другихъ рабочихъ. «Они всѣ очень сговорчивы и дорого съ васъ не возьмутъ» говорилъ онъ уѣзжавшему. Новому жильцу предоставлялось тоже самому улучшить свое помѣщеніе. Если онъ бывалъ такъ неостороженъ, что дѣйствительно отдѣлывалъ квартиру, Молине начиналъ день и ночь думать о томъ, какъ бы его выселить поскорѣе. Онъ пользовался въ такихъ случаяхъ своимъ знаніемъ законовъ и всегда находилъ возможность къ чему-нибудь придраться. Однимъ словомъ, Молине былъ страшный сутяга, и горе было тому, кто вѣрилъ его привѣтливымъ словамъ и любезнымъ письмамъ: онъ неминуемо попадалъ въ сѣти этого Шейлока.

Какія стѣснительныя условія придумывалъ онъ для своихъ жильцовъ! Онъ требовалъ, чтобы при наймѣ ему вносили впередъ плату за полугодіе, смотрѣлъ, имѣетъ ли жилецъ порядочную обстановку, и судилъ по этому, въ состояніи ли онъ оплачивать свою квартиру, О каждомъ новомъ жильцѣ онъ собиралъ всевозможныя справки, такъ какъ желалъ, чтобы у него жили только люди извѣстной профессіи. Когда нужно было подписывать контрактъ, онъ бралъ его къ себѣ и цѣлую недѣлю читалъ и перечитывалъ его, боясь попасться ка какой-нибудь крючокъ нотаріуса, какъ самъ онъ выражался. Внѣ сферы домовладѣльца, Жанъ Молине казался добрымъ и услужливымъ старичкомъ. Онъ любилъ поиграть въ бостонъ, причемъ никогда не сердился на партнера, неправильно поддержавшаго его, добродушно смѣялся надъ тѣмъ, что кажется забавнымъ всякому буржуа, любилъ поговорить на разныя темы: и о произволѣ булочниковъ, которые рады обвѣсить покупателя, и о дѣйствіяхъ полиціи, и о какой-нибудь выходкѣ депутатовъ лѣвой… Онъ читалъ «bons sens» Мелье и ходилъ въ церковь, такъ какъ не могъ рѣшиться стать деистомъ… Однимъ словомъ. Молине походилъ на почтеннаго буржуа, который торжественно справляетъ рождественскій обычай, придумываетъ, кого и чѣмъ обмануть перваго апрѣля, гуляетъ по бульварамъ въ хорошую погоду, ходитъ посмотрѣть на конькобѣжцевъ, а въ дни празднествъ, желая полюбоваться фейерверкомъ, нагружаетъ карманы хлѣбомъ и забирается съ двухъ часовъ ка террасу на площади Людовика XV, гдѣ занимаетъ одно изъ лучшихъ мѣстъ.

Батавскій дворъ, гдѣ жилъ старикъ Молине, представлялъ громадное зданіе изъ тесанаго камня, мрачное, какъ монастырь, со множествомъ арокъ и внутреннихъ галерей, со старымъ пустымъ фонтаномъ въ глубинѣ. Это строеніе походило отчасти на Пале-Рояль: скрытое со всѣхъ четырехъ сторонъ высокими домами, оно являлось центромъ проходовъ, соединявшихъ различные кварталы. Въ этихъ темныхъ и сырыхъ корридорахъ съ нездоровымъ воздухомъ царило днемъ оживленіе, но вечеромъ и ночью они напоминали катакомбы, являлись самымъ пустыннымъ мѣстомъ во всемъ Парижѣ. Тутъ пріютились ничтожныя лавчонки, настоящія клоаки промышленности. Квартиры въ этомъ дворцѣ торговли выходили всѣ окнами на общій дворъ и стоили чрезвычайно дешево. Молине занималъ одно изъ угловыхъ помѣщеній, въ шестомъ этажѣ: только на этой высотѣ можно было дышать чистымъ воздухомъ. Отсюда открывался чудный видъ на мельницы Монмартра. Въ квартирѣ старика было четыре комнаты; кромѣ того, онъ устроилъ, повыше своего жилья, небольшой зимній садъ. Онъ самъ ухаживалъ за цвѣтами, дорожилъ своимъ уголкомъ зелени, проводилъ тамъ цѣлые часы и, уходя, запиралъ его на ключъ. Комнаты Молине свидѣтельствовали о страшной скупости старика. Въ передней стояло шесть соломенныхъ стулъевъ и красовалась фаянсовая печь; на стѣнахъ, оклеенныхъ обоями бутылочнаго цвѣта, висѣли четыре гравюры, купленныя гдѣ-нибудь на распродажѣ. Въ столовой находились два буфета, двѣ клѣтки, полныя птицъ, столъ, накрытый клеенкой, барометръ и стулья краснаго дерева, подбитые волосомъ. Изъ этой комнаты дверь-окно вела въ висячій садъ. Въ гостиной были зеленыя шелковыя занавѣси и мебель изъ дерева, окрашеннаго въ бѣлый цвѣтъ, съ обивкой изъ утрехтскаго бархата, тоже зеленаго цвѣта. Наконецъ, въ спальнѣ стараго холостяка была мебель въ стилѣ Людовика XV, но грязная и засаленная до такой степени, что дама въ бѣломъ платьѣ врядъ ли рѣшилась бы сѣсть на который-нибудь изъ стульевъ. На каминѣ стояли красивые часы, увѣнчанные изображеніемъ богини Паллады, съ копьемъ въ рукѣ. На полу виднѣлись повсюду тарелки съ объѣдками, оставленными для кошекъ. Надъ комодомъ изъ розоваго дерева висѣлъ портретъ, писанный пастелью (самъ Молине въ молодости). Убранство довершали столы, заваленные книгами, консоль съ чучелами чижей старика и, наконецъ, постель, подобная простой и суровой койкѣ монаха.

Цезарь Бирото пришелъ въ восторгъ отъ утонченной вѣжливости Молине, котораго онъ засталъ въ спальнѣ занятымъ приготовленіемъ кофе. Старикъ, въ сѣромъ халатѣ, сидѣлъ у камина, гдѣ на маленькой жаровнѣ кипятилось молоко; тутъ же въ глиняномъ горшечкѣ варился кофе, который Молине переливалъ ложечкой въ кофейникъ. Чтобы не безпокоить своего хозяина, Сейронъ самъ отворилъ дверь парфюмеру. Молине питалъ большое уваженіе къ парижскимъ мэрамъ и ихъ помощникамъ: увидѣвъ Цезаря, онъ немедленно всталъ и; съ фуражкой въ рукѣ, почтительно стоялъ, пока Цезарь не опустился въ кресло.

— Нѣтъ, милостивый государь; да, милостивый государь; ахъ, милостивый государь, если бы я зналъ, что мнѣ предстоитъ честь имѣть жильцомъ въ одномъ изъ моихъ скромныхъ домовъ члена парижскаго муниципальнаго совѣта, повѣрьте, я вмѣнилъ бы себѣ въ обязанность лично явиться къ вамъ; я забылъ бы, что я вашъ хозяинъ, или… вскорѣ… имъ… буду.

Бирото жестомъ попросилъ старика надѣть опять фуражку.

— Нѣтъ, нѣтъ, я не покрою головы, милостивый государь, пока не увижу, что вы сѣли и сами надѣли фуражку. Въ моей комнатѣ немного свѣжо; мои средства, къ сожалѣнію, не позволяютъ мнѣ… Будьте здоровы, господинъ помощникъ мэра!

Бирото только-что чихнулъ, роясь въ своихъ бумагахъ. Онъ нашелъ, наконецъ, и подалъ Молине готовый актъ на уступку помѣщенія; во избѣжаніе какой-либо задержки, Цезарь объявилъ, что актъ составленъ нотаріусомъ Рогеномъ и уже оплаченъ.

— Я нисколько не сомнѣваюсь въ знаніяхъ г-на Рогена; это одинъ изъ старыхъ, извѣстныхъ нотаріусовъ… Но у меня есть кое-какія привычки… Я люблю самъ устраивать свои дѣла. Надѣюсь, это вполнѣ извинительно. Мой нотаріусъ…

— Но наше дѣло такъ несложно, — сказалъ парфюмеръ, привыкшій къ скорому рѣшенію дѣлъ купцами.

— Несложно! — вскричалъ Молине. — Вы ошибаетесь: все сложно въ дѣлѣ отдачи квартиръ. Видно, что вы не домовладѣлецъ, милостивый государь, съ чѣмъ васъ и поздравляю. Еслибы вы знали, до чего доходитъ неблагодарность жильцовъ, и какія мы должны принимать предосторожности, Да вотъ вамъ примѣръ! У меня есть жилецъ…

Молине цѣлую четверть часа разсказывалъ, какъ г-нъ Жандръ, чертежникъ, позволялъ себѣ самые непристойные поступки, пачкалъ стѣны разными скверными рисунками и ни разу не далъ себя поймать на мѣстѣ преступленія, какъ ни слѣдилъ за нимъ дворникъ. И полиція это допускала! Ну, да она всегда даетъ потачку. Этотъ Жандръ, человѣкъ развращенный до мозга костей, возвращался домой съ непотребными женщинами и, по его милости, по лѣстницѣ нельзя было проходить. Да ужь чего ждать отъ человѣка, рисующаго каррикатуры на правительство! А почему онъ дѣлалъ такія гадости? Потому, что его просили аккуратно платить за квартиру. Молине собирался судиться съ Жандромъ, такъ какъ тотъ и денегъ не платилъ, и выѣзжать не хотѣлъ изъ своей пустой квартиры. Старикъ жаловался еще на то, что получаетъ анонимныя письма, въ которыхъ ему грозятъ покончить съ нимъ когда-нибудь поздно вечеромъ, въ темныхъ проходахъ Батавскаго двора. Письма эти, навѣрно, пишетъ тотъ же Жандръ.

— Дошло до того, милостивый государь, — закончилъ Молине, что начальникъ полиціи, которому я все разсказалъ… (я воспользовался этимъ случаемъ, чтобъ посовѣтовать кое-что измѣнить въ законахъ), начальникъ полиціи разрѣшилъ мнѣ носить пистолеты для моей личной безопасности.

При этихъ словахъ старикъ всталъ и отправился за своими пистолетами.

— Вотъ они, милостивый государь! — вскричалъ онъ, показывая оружіе Бирото.

— Но, милостивый государь, вы не можете ожидать чего-нибудь подобнаго отъ меня, — сказалъ Цезарь и, улыбнувшись, переглянулся съ Сейрономъ: въ его взглядѣ ясно выражалось сожалѣніе къ Молине.

Старикъ поймалъ этотъ взглядъ и оскорбился, особенно ему больно было то, что такую выходку позволилъ себѣ членъ муниципальнаго совѣта, который долженъ защищать гражданъ отъ беззаконія. Другому Молине спустилъ бы это, но Бирото онъ не могъ простить его улыбки.

— Милостивый государь, — заговорилъ онъ сухимъ тономъ, я знаю, что помощникъ мэра, всѣми уважаемое лицо, почетный негоціантъ, не унизится до мелочныхъ оскорбленій, о которыхъ я говорилъ. Но все же я вижу въ нашемъ дѣлѣ препятствія: надо, чтобъ графъ де-Гранвиль, вашъ хозяинъ, позволилъ пробить стѣну; затѣмъ нужно сговориться относительно поправки этой стѣны по окончаніи вашего контракта. Наконецъ, цѣна на квартиры теперь низкая, а позже она поднимете и… А свяжу себя контрактомъ съ вами… положительно свяжу.

— Довольно, — прервалъ Бирото, — я дѣловой человѣкъ и понимаю васъ. — Всѣ ваши препятствія можно уничтожить деньгами. Скажите прямо, сколько вамъ нужно?

— Я не возьму съ васъ лишняго, г-нъ помощникъ мэра. — Когда будетъ срокъ вашему контракту съ графомъ де-Гранвиль?

— Черезъ семь лѣтъ, — отвѣтилъ Бирого,

— Почемъ знать, что будетъ стоить мой первый этажъ черезъ семь лѣтъ, — сказалъ Модине. — Какую цѣну дадутъ тогда за двѣ меблированныя комнаты близъ Вандомской площади? Быть можетъ больше двухсотъ франковъ въ мѣсяцъ. Я свяжу себя контрактомъ, положительно свяжу. Оцѣнимъ квартиру въ полторы тысячи франковъ. За эти деньги я соглашусь отдѣлить двѣ комнаты, которыя нанимаетъ г-нъ Сейронъ, и уступлю ихъ вамъ по контракту на семь лѣтъ. Пробить стѣну будетъ, конечно, ваше дѣло; но вы обязуетесь доставить мнѣ бумагу отъ графа де-Гранвиль, въ которой онъ долженъ выразить согласіе на эту передѣлку. Отвѣтственность за послѣдствія пролома стѣны будетъ лежать только на васъ. Задѣлывать стѣну по окончаніи контракта вамъ не придется, но зато выдайте мнѣ сейчасъ пятьсотъ франковъ: почемъ знать, кто кого переживетъ! Не пришлось бы мнѣ потомъ кланяться да просить, чтобъ задѣлали стѣну.

— Всѣ эти условія болѣе или менѣе справедливы, — сказалъ Бирото.

— Я еще не кончилъ, — заговорилъ опять Молине. — Вы дадите мнѣ впередъ семьсотъ пятьдесятъ франковъ, за шестъ послѣднихъ мѣсяцевъ контракта. О, не безпокойтесь; я приму и векселя, на какой хотите срокъ. Я очень сговорчивъ въ дѣлахъ… Постановимъ еще одно условіе: вы не имѣете права пользоваться моей лѣстницей и задѣлаете дверь, выходящую на нее… задѣлаете камнемъ… на свой счетъ, разумѣется. Успокойтесь, я не спрошу съ васъ денегъ на то, чтобы возстановить дверь по окончаніи контракта; этотъ расходъ я включу въ тѣ же пятьсотъ франковъ. Вы видите, милостивый государь, какъ я справедливъ.

— У нашего брата купца не въ обычаѣ придираться къ мелочамъ, — сказалъ парфюмеръ, при такихъ условіяхъ нельзя и дѣла вести.

— О, торговыя дѣла совсѣмъ иное, — сказалъ старикъ съ кислой улыбкой. — Но съ отдачей квартиръ, милостивый государь, надо быть очень осторожнымъ въ Парижѣ. Да вотъ вамъ примѣръ, у меня былъ жилецъ въ улицѣ Монторгейль…

— Простите, сударь, — сказалъ Бирото: — я и такъ задержалъ васъ, помѣшавъ вамъ завтракать… Вотъ мой актъ; провѣрьте его, пожалуйста! А я согласенъ на все, что вы требуете. Покончимъ сегодня же на словахъ, а завтра подпишемъ контрактъ; моему архитектору надо скорѣе приняться за дѣло.

— Милостивый государь, — сказалъ Молине, взглянувъ на продавца зонтиковъ, — господинъ Сейронъ долженъ мнѣ за квартиру; возьмите этотъ долгъ на себя, — и пусть вашъ контрактъ считается съ января до января. Такъ будетъ удобнѣе.

— Хорошо, — отвѣтилъ Бирото.

— Надо еще платить швейцару, по одному су съ ливра…

— Но позвольте, — прервалъ Бирото, вы не даете мнѣ пользоваться лѣстницей и подъѣздомъ; значитъ, несправедливо…

— Но вы — мой жилецъ, — сказалъ рѣшительнымъ тономъ Молине, усѣвшись на своего конька, слѣдовательно, вы должны вносить часть налога на двери и окна, а также участвовать въ платежѣ другихъ повинностей. Вы увеличиваете свое помѣщеніе, милостивый государь! Вѣроятно, дѣла идутъ хорошо?

— Да, — сказалъ Бирото. — Но квартиру я расширяю по другому поводу. Я хочу пригласить гостей, чтобы отпраздновать освобожденіе Франціи отъ непріятелей, а также полученіе мною ордена Почетнаго Легіона…

— Вотъ какъ! — произнесъ Молине. Это вполнѣ заслуженная награда!

— Да, — сказалъ Бирото. — Быть можетъ, я заслужилъ эту особую монаршую милость тѣмъ, что долго былъ членомъ коммерчесскаго суда, и сражался за Бурбоновъ на ступеняхъ церкви St.-Roch, 13-го вандемьера, и былъ раненъ Наполеономъ. Эти заслуги…

— Стоятъ наравнѣ съ подвигами нашихъ доблестныхъ солдатъ прежней арміи. Ленточка ордена красная потому, что она омочена въ пролитой крови.

Въ отвѣтъ на эту фразу, вычитанную въ «Constitutionnel», Бирото пригласилъ къ себѣ на балъ Молине, который разсыпался въ благодарности. Старикъ проводилъ своего новаго жильца до площадки лѣстницы и наговорилъ ему много любезностей. Когда Бирото и Сейронъ очутились на дворѣ, Цезарь усмѣхнулся и сказалъ:

— Я и не зналъ, что бываютъ такіе слабоумные люди! Онъ хотѣлъ сказать «глупые», но во-время удержался.

— Ахъ, сударь, — отвѣтилъ Сейронъ, — не всѣмъ же имѣть ваши способности. — Бирото могъ справедливо считать себя выше Молине; отвѣтъ Сейрона заставилъ его пріятно улыбнуться, и онъ съ важностью простился съ продавцомъ зонтиковъ.

«Какъ кстати я попалъ на рынокъ! — подумалъ Бирото. — Надо поисхать орѣховъ».

Цѣлый часъ ходилъ парфюмеръ безуспѣшно по лавкамъ. Торговки Батавскаго двора посовѣтовали ему отправиться въ улицу Ломбаръ; тамъ его знакомые, Матифа, указали ему, наконецъ, на нѣкую Анжелику Маду, которая вела обширную оптовую торговлю орѣхами и не имѣла конкурентовъ. Она жила въ улицѣ Перренъ-Гасселенъ.

Улуца Перренъ-Гасселенъ лежитъ въ той части Парижа, которую справедливо можно назвать нѣдрами столицы. Тутъ встрѣчаешь множество самыхъ разнородныхъ товаровъ, — и все свалено вмѣстѣ! Въ одной кучѣ найдешь и предметы роскоши, и зловонныя, смрадныя вещества: около кисеи лежатъ сельди, рядомъ съ медомъ — шелкъ, далѣе — тюль и деготь… Здѣсь бывшія конюшни заняты бочками съ масломъ, а сараи — миріадами бумажныхъ чулокъ; тамъ сложена масса провизіи, которую продаютъ по частямъ на рынки. А какія тутъ существуютъ отрасли торговли! О многихъ изъ нихъ даже и не подозрѣваютъ парижане подобно тому, какъ не всѣ люди знаютъ, что у нихъ происходитъ въ желудкѣ. Г-жа Маду торговала прежде рыбой и была, лѣтъ десять назадъ, предметомъ сплетенъ всего рынка. Она имѣла связь съ однимъ продавцомъ орѣховъ, отъ котораго и наслѣдовала права на эту торговлю. Когда-то Анжелика была статной, видной красавицей, съ вызывающимъ взглядомъ, но потомъ она чрезмѣрно растолстѣла. Она жила въ нижнемъ этажѣ ветхаго желтаго дома, готоваго сейчасъ обрушиться. Покойному предшественнику Маду удалось избавиться отъ конкурентовъ и обратить свою торговлю въ монополію; наслѣдницѣ легко ужь было продолжать дѣло по разъ заведенному порядку. Она сама осматривала свои склады и съ успѣхомъ истребляла тамъ насѣкомыхъ. Никогда не вела она никакихъ записей и книгъ, такъ какъ не умѣла ни читать, ни писать. Если приходило кому-нибудь въ голову объясниться съ ней письменно, онъ не получалъ никакого отвѣта; но при встрѣчѣ Маду набрасывалась на него съ кулаками. Впрочемъ, она была добрая женщина. Высокая, съ голосомъ, напоминавшимъ звуки тромбона, она внушала уваженіе возчикамъ, доставлявшимъ ей товаръ; всѣ размолвки съ ними дружелюбно оканчивались за бутылкой вина. Еще меньше хлопотъ было съ земледѣльцами, отправлявшими орѣхи; имъ высылались деньги (единственное средство столковаться съ ними), а весной или лѣтомъ Маду отправлялась сама повидаться съ ними. Бирото увидѣлъ эту грубую торговку посреди мѣшковъ съ каштанами и орѣхами разныхъ сортовъ.

— Здорово, моя милая! — сказалъ Бирото небрежнымъ тономъ,

— «Твоя милая!» — повторила она. — Эге! Да гдѣ ты, молодецъ, спознался со мной?

— Я парфюмеръ и, сверхъ того, помощникъ мэра во второмъ округѣ Парижа. Какъ должностное лицо и какъ покупатель, я требую, чтобъ вы иначе говорили со мной.

— Вотъ еще! — отвѣтила Маду, этотъ солдатъ въ юбкѣ. — Я въ ратушу не хожу и мэрамъ не докучаю; беру себѣ мужа, когда вздумаю. А покупатели мнѣ еще кланяются; какъ хочу, такъ имъ и говорю. Не по нраву мои слова, — проваливай въ другое мѣсто.

— Вотъ каковы плоды монополіи! — произнесъ Бирото.

— Пополь! Да, это мой крестникъ: не натворилъ ли онъ бѣды? Съ него станется! Неужли вы пришли сюда изъ-за него, господинъ помощникъ мэра? — сказалъ Маду, значительно смягчивъ голосъ.

— Нѣтъ. Я уже сказалъ, что пришелъ къ вамъ, какъ покупатель.

— Ну, ладно! А какъ звать тебя, любезный? Я тебя еще не видала.

— Если вы такъ обращаетесь съ покупателями, то, вѣрно, дешево продаете орѣхи? — сказалъ Бирото и назвалъ себя по имени.

— А, такъ вы тотъ самый Бирото, что имѣетъ красавицу жену. Ну, сколько же вамъ нужно орѣшковъ, дорогой мой?

— Мнѣ нужно очень много.

— Больше у меня и нѣтъ сейчасъ, — сказала торговка сиплымъ голосомъ, похожимъ на звуки тромбона. — Ахъ, дорогой мой сударь, видно, немало приходитъ къ вамъ молодыхъ паръ, и духи вы хорошо съ рукъ сбываете! Не лѣнитесь дѣло дѣлать. Дай Богъ вамъ здоровья! Такого знатнаго покупателя у меня еще не было… Ужь будетъ молить за васъ Бога самая близкая мнѣ женщина…

— Кто эта женщина?..

— Ну, конечно, г-жа Маду.

— Сколько вы возьмете за орѣхи?

— Съ васъ, почтенный буржуа, я возьму только двадцать пять франковъ за сотню, если вы берете весь запасъ.

— Двадцать пять франковъ, — сказалъ Бирото. Но мнѣ нужны будутъ громадные запасы орѣховъ… сотни тысячъ.

— Зато поглядите, какой товаръ! — сказала Маду, погрузивъ свою красную руку въ мѣшокъ съ орѣхами. — Совсѣмъ нѣтъ пустыхъ! А въ бакалейныхъ продадутъ вамъ четыре фунта, и полтора надо выбросить, — все гнилые! И берутъ за такую дрянь двадцать четыре су за фунтъ. Зачѣмъ же мнѣ терпѣть убытокъ для вашего удовольствія? Если вамъ надо много орѣховъ, я уступлю, пожалуй, за двадцать франковъ сотню… Нельзя вѣдь отослать ни съ чѣмъ помощника мэра, какъ разъ накличешь бѣду на молодыя парочки! Но пощупайте сами товаръ, какая тяжесть! Пятидесяти орѣховъ не пойдетъ на фунтъ. Всѣ цѣлые, гнилыхъ нѣтъ!

— Ладно! Я беру на двѣ тысячи франковъ; деньги черезъ три мѣсяца. Орѣхи пришлите мнѣ на фабрику, въ предмѣстье Тампль, завтра же утромъ и пораньше.

— Не безпокойтесь! Я потороплюсь, какъ невѣста подъ вѣнецъ. Ну, прощайте, г. мэръ, не поминайте лихомъ, — сказалеіе Маду, провожая Бирото. — А не дадите ли вы мнѣ денежки черезъ; шесть недѣль. Я очень дешево продала вамъ товаръ, не могу долго ждать.

— Хорошо, вы получите деньги черезъ шесть недѣль. Только я буду взвѣшивать каждые сто фунтовъ отдѣльно, чтобъ не попалось пустыхъ орѣховъ. Иначе и дѣло у насъ не сладится.

— Ишь, знаетъ толкъ, собака! — сказала Маду. — Нельзя и нагрѣть его. Эти мошенники изъ улицы Ломбаръ научили его! Эти жирные волки всегда рады съѣсть бѣднаго ягненка.

Ягненокъ этотъ имѣлъ пять футовъ въ вышину и три фута въ окружности; она походила на тумбу, обвернутую въ полосатое бумажное платье безъ пояса.

Между тѣмъ парфюмеръ, идя домой, думалъ о предстоящей борьбѣ съ Макассарскимъ масломъ: онъ соображалъ, какую форму придать бутылкамъ, изъ чего сдѣлать пробки, какого цвѣта выпустить афиши, что написать въ нихъ. И говорятъ еще, что въ торговлѣ нѣтъ поэзіи! Ньютонъ не столько обдумывалъ свой знаменитый биномъ, сколько Бирото — свою «Essence Comagène» (онъ успѣлъ уже переименовать масло въ эссенцію); всевозможные планы роились въ его головѣ… Погруженный въ свои мысли, онъ пропустилъ улицу Бурдонэ и принужденъ былъ вернуться назадъ, вспомнивъ о дядѣ.

Клавдій-Іосифъ Пильеро, нѣкогда владѣлецъ желѣзной лавки, съ вывѣской «Золотой колоколъ», былъ человѣкъ далеко не дюжинный, все въ немъ вполнѣ согласовалось: костюмъ и привычки, умъ и сердце, языкъ и мысли, слова и поступки. Пильеро былъ единственнымъ родственникомъ г-жи Бирото, на ней и на Цезаринѣ сосредоточилась вся его любовь. Онъ потерялъ жену и сына, а позже лишился и пріемыша, ребенка своей кухарки. Жестокія потери обратили этого человѣка въ стоика, но стоика-христіанина.

Только христіанскія чувства согрѣвали и скрашивали его послѣдніе дни, такъ грѣютъ подчасъ холодные лучи умирающаго зимняго солнца. Величественная голова Пильеро, его худое, желтое лицо и строгое выраженіе въ чертахъ придавали ему поразительное сходство съ изображеніемъ Сатурна; только лицо торговца имѣло менѣе рѣзкія линіей не было на немъ того отталкивающаго выраженія, которое придаютъ всегда живописцы и ваятели облику старика Сатурна. Коренастый и широкій въ плечахъ, Пильеро былъ средняго роста и крѣпкаго сложенія; онъ созданъ былъ для долгой трудовой жизни. Спокойныя движенія и неподвижное, точно застывшее лицо указывали, что человѣкъ этотъ неспособенъ сильно волноваться. Зеленые глаза Пильеро поражали своимъ неизмѣнно-яснымъ взглядомъ. Узкій сдавленный лобъ былъ изрытъ морщинами; посѣдѣвшіе волосы были коротко острижены. Тонкія губы обличали не скупца, но человѣка предусмотрительнаго и осторожнаго. Честность и скромность Пильеро отражались на его лицѣ. Онъ пользовался цвѣтущимъ здоровьемъ, благодаря умѣренной и воздержной жизни. Шестьдесятъ лѣтъ Пильеро былъ неутомимымъ труженикомъ, онъ велъ такую же жизнь, какъ Цезарь, только менѣе счастья выпало на его долю. До тридцати лѣтъ онъ былъ приказчикомъ, а потомъ завелъ и собственную лавку. Его благоразуміе, проницательность и математически вѣрный разсчетъ повліяли на его манеру вести дѣла. Многія изъ нихъ онъ рѣшалъ только на словахъ, и, однако, рѣдко имѣлъ затрудненія. Будучи задумчивымъ и молчаливымъ, онъ не вмѣшивался въ бесѣду другихъ, а наблюдалъ и изучалъ людей, зато никогда не становился жертвою обмана. «Онъ чуетъ плутовство», — говорили про него сосѣди. Вообще меньшую, но вѣрную прибыль онъ всегда предпочиталъ рискованнымъ предпріятіямъ, обѣщавшимъ громадные барыши. Въ своей желѣзной лавкѣ Пильеро держалъ таганы, чугунные котлы, рашперы, каминныя доски, мотыки и разныя земледѣльческія орудія. Этотъ неблагодарный товаръ давалъ малую прибыль, а между тѣмъ требовалъ очень значительной затраты механической силы: не легко было ворочать и укладывать грузные желѣзные предметы. Пильеро пріобрѣлъ себѣ состояніе вполнѣ честно и законно, никогда не запрашивалъ онъ чрезмѣрно, никогда не гнался за выгодными сдѣлками. Послѣдніе годы онъ только наблюдалъ за работой своихъ приказчиковъ и, сидя съ трубкой въ зубахъ, передъ дверью лавки, разглядывалъ прохожихъ.

Въ 1814 году онъ оставилъ торговлю; въ это время онъ обладалъ капиталомъ въ семьдесятъ тысячъ франковъ, приносившихъ ему болѣе пяти тысячъ дохода. Сверхъ того онъ выручилъ еще сорокъ тысячъ отъ продажи лавки и товаровъ, но долженъ былъ получать эти деньги по частямъ, въ теченіе пяти лѣтъ. Сосѣди Пильеро не завидовали его скромному состояніе и не понимали его благоразумія, хотя и восхваляли его. Пильеро посѣщалъ постоянно кафе «Давидъ», на углу улицъ Монетной и Сентъ-Онорэ, куда заходили пить кофе многіе старики-купцы. Зачастую шутили тутъ надъ тѣмъ, что Пильеро усыновилъ ребенка своей кухарки; однако, никогда шутки эти не переходили извѣстныхъ границъ, такъ какъ торговецъ желѣзомъ пользовался всеобщимъ уваженіемъ. А потому, когда Пильеро потерялъ своего пріемыша, болѣе двухсотъ лицъ явилось проводить покойника до могилы. Надо было видѣть тогда мужество старика-торговца! Какъ ни былъ онъ убитъ горемъ, онъ все же сдерживалъ свое чувство, какъ всѣ люди, сильные духомъ. Несчастье увеличило общую къ нему симпатію. Привыкнувъ въ трудовой жизни, Пильеро не могъ предаться праздности, когда оставилъ торговлю; онъ продолжалъ вести прежній правильный образъ жизни и занялся на старости лѣтъ политикой. По убѣжденіямъ своимъ онъ принадлежалъ къ крайней лѣвой; онъ стоялъ за сохраненіе правъ рабочихъ, которыхъ революція поставила въ ряды буржуазіи. Онъ имѣлъ широкіе политическіе взгляды, никогда не осыпалъ бранью своихъ противниковъ, вѣрилъ въ добродѣтели республиканцевъ; генералъ Фуа былъ, въ его глазахъ, великій человѣкъ; Казиміръ Перье не имѣлъ ни тѣни честолюбія; Лафайетъ являлся политическимъ пророкомъ; Курье — превосходнымъ человѣкомъ… Однимъ словомъ, химеры Пильеро не были лишены благородства. Этотъ прекрасный старикъ любилъ семейную жизнь; онъ бывалъ у своей племянницы, у стариковъ Ратонъ, у судьи Попино у Леба и Матифа. Лично на себя Пильеро тратилъ только полторы тысячи франковъ. Остальную часть дохода онъ употреблялъ на дѣла благотворительности и на подарки Цезаринѣ; четыре раза въ году онъ приглашалъ своихъ друзей на обѣдъ въ ресторанъ Ролана и затѣмъ возилъ ихъ въ театръ. Въ такихъ случаяхъ Пильеро бывалъ несказанно счастливъ; онъ радовался, что доставляетъ удовольствіе другимъ. Продавъ лавку, старикъ не захотѣлъ разстаться съ частью города, къ которой привыкъ; онъ нанялъ въ улицѣ Бурдона небольшую квартирку изъ трехъ комнатъ, въ четвертомъ этажѣ стараго дома.

О привычкахъ Молине можно было судить по странной обстановкѣ его жилища: внутреннее убранство квартиры Пильеро свидѣтельствовало объ его скромномъ образѣ жизни. У Пильеро было три комнаты: передняя, гостиная и спальня. По размѣрамъ всѣ онѣ походили на кельи монаховъ-картезіанцевъ. Передняя, съ краснымъ натертымъ поломъ, имѣла только одно окно, закрытое каленкоровыми занавѣсями съ красной каймой. Стулья краснаго дерева были обиты красной кожей и украшены поволоченными гвоздиками. На стѣнахъ съ оливково-зелеными обоями красовались: портретъ Бонапарта, перваго консула, и Аустерлицкая битва. Гостиную, видимо, отдѣлывалъ обойщикъ: желтая мебель съ розетками, бронзовыя украшенія камина, консоль съ вазой подъ стеклянымъ колпакомъ, круглый столъ, докрытый скатертью, и коверъ на полу, — все блестѣло новизной. Такая обстановка была совершенно лишняя для старика торговца, который рѣдко принималъ у себя; но надо же было принести жертву свѣтскимъ обычаямъ. Спальня Пильеро, до крайности незатѣйливая, походила на келью монаха или каморку ветерана; тутъ стояли Распятіе и кропильница.

Для разныхъ услугъ и хлопотъ по хозяйству приходила къ Пильеро одна старуха, но онъ такъ уважалъ женщинъ, что никогда не вмѣнялъ ей въ обязанность чистить сапоги; за это онъ платилъ особо сторожу.

Одѣвался старикъ очень просто и никогда не измѣнялъ своего костюма. Онъ носилъ ежедневно сюртукъ и брюки изъ синяго сукна, жилетъ изъ выбойки, бѣлый галстухъ и высокіе башмаки; по праздникамъ онъ надѣвалъ платье съ металлическими пуговицами. Неизмѣннымъ оставался и образъ жизни Пильеро: всегда въ одинъ и тотъ же часъ онъ вставалъ, завтракалъ, обѣдалъ; въ извѣстное время выходилъ изъ дому, всегда одинаково проводилъ вечера и въ опредѣленный часъ возвращался и ложился спать. Онъ не отступалъ отъ своей программы, такъ какъ зналъ, что отъ поильной жизни зависитъ здоровье и долгая жизнь. Никогда между Пильеро, Цезаремъ, Рагономъ и аббатомъ Лоро не было никакихъ разговоровъ о политикѣ: эти люди слишкомъ хорошо знали другъ друга и не хотѣли спорить и ссориться изъ-за различія во мнѣніяхъ. Подобно Бирото и Рагону, Пильеро слѣпо вѣрилъ Рогену: въ глазахъ старика, парижскій нотаріусъ являлся человѣкомъ вполнѣ достойнымъ, образцомъ честности на землѣ. Вотъ почему Пильеро не задумался принять участіе въ спекуляціи на земли близъ Маделэнъ и своимъ примѣромъ ободрилъ Цезаря.

Парфюмеръ, взойдя на семьдесятъ восемь ступенекъ, которыя вели къ квартирѣ дяди, невольно подумалъ, что старикъ еще очень здоровъ и крѣпокъ, если въ состояніи ежедневно подниматься на такую высоту.

На площадкѣ передъ лѣстницей Цезарь увидѣлъ г-жу Вальянъ, которая чистила платье Пильеро; самъ же старикъ, въ сѣромъ мультоновомъ сюртукѣ, сидѣлъ у камина и завтракалъ, пробѣгая въ «Constitutionnel» отчетъ о преніяхъ въ парламентѣ.

— Дядя, — сказалъ Цезарь, входя, — наше дѣло рѣшено; сегодня будутъ приготовлены документы. Однако, можно еще отказаться, если вы сомнѣваетесь.

— Зачѣмъ мнѣ отказываться? Дѣло хорошее, только оно не скоро дастъ барыши. Но это не бѣда! У меня еще пятьдесятъ тысячъ франковъ лежатъ въ банкѣ; да вчера я получилъ послѣднія пять тысячъ въ уплату за лавку. А вотъ Рагоны вложили въ это предпріятіе всѣ свои наличныя деньги.

— Ну, какъ они поживаютъ?

— Да ничего, живутъ по-маленьку.

— Дядя, я понимаю васъ, — сказалъ растроганный Бирото, пожимая руки старика.

— Какъ же сладится дѣло? — рѣзко прервалъ его Пильеро.

— Я внесу три восьмыхъ всей суммы, вы и Рагонъ — одну восьмую.

— Прекрасно, мой милый! Но неужели ты въ состояніи вложить въ предпріятіе триста тысячъ франковъ? Мнѣ кажется, ты очень рискуешь; смотри, не зарвись! Ну, да это твое дѣло… Въ случаѣ неудачи я могу помочь тебѣ, продавъ свои ренты: онѣ теперь высоко стоятъ. Но эти бумаги я отложилъ для Цезарины, значитъ, обратившись во мнѣ за помощью, ты посягнешь на деньги дочери. Помни это, мой милый!

— Дядя, какъ просто вы говорите о подобныхъ вещахъ! Вы совсѣмъ меня растрогали, взволновали…

— Меня не такъ еще взволновалъ сейчасъ генералъ Фуа!.. Ну, такъ и быть, рѣшайся на спекуляцію! Вѣдь земли никуда отъ насъ не убѣгутъ; если даже мы прождемъ шесть лѣтъ, и то ничего не потеряемъ, на этихъ участкахъ есть дровяные дворы, которые приносятъ доходъ. Одного только можно бояться въ подобной спекуляціи, какого-нибудь обмана, плутовства… Но вѣдь мы имѣемъ дѣло съ Рагономъ, не ограбитъ же онъ насъ!

— Однако, жена говорила мнѣ сегодня ночью, что это можетъ случиться.

— Вотъ какъ! — сказалъ Пильеро смѣясь. — А почему она такъ думаетъ?

— Но ея словамъ, Рагонъ — развратникъ; онъ тратится на любовницъ…

Легкая улыбка недовѣрія скользнула по губамъ Пильеро. Онъ оторвалъ листокъ отъ маленькой книжки, выставилъ на немъ сумму и подписался.

— Вотъ тебѣ чекъ на сто тысячъ франковъ; это я вношу за себя и за Рагона. Онъ, бѣдняжка, хотѣлъ самъ дополнить сумму взноса и продалъ этому негодяю Дю-Тилье свои пятнадцать акцій Ворчинскихъ рудниковъ. Какъ сжимается сердце, когда видишь честныхъ людей въ нуждѣ! И какіе люди-то! Благородные, достойные всякаго уваженія, цвѣтъ старинной буржуазіи. Ихъ братъ, судья Попино, и не подозрѣваетъ, въ какой они крайности: они скрываютъ отъ него свои матеріальныя затрудненія, чтобы не мѣшать ему дѣлать добро другимъ. И подумать, что люди трудились цѣлыхъ тридцать лѣтъ, какъ и я же.

— Дай Богъ, чтобы «Huile Comagène» пошло въ ходъ, я буду тогда вдвойнѣ счастливъ! --вскричалъ Бирото. —Однако, прощайте, дядя! Приходите ко мнѣ въ воскресенье обѣдать; я позову еще Рагона съ женой, Рогена и господина Кланарона: мы отпразднуемъ заключеніе нашей сдѣлки. Въ субботу всѣ мы подпишемся подъ документами, завтра же, въ пятницу, я не хочу рѣш…

— Неужели ты суевѣренъ? Вѣришь всякимъ глупостямъ?

— Дядя, я никогда не повѣрю, чтобы день, въ который Сынъ Божій былъ казненъ людьми, могъ принести счастье. Вѣдь бросаютъ же всѣ дѣла 21-го января.

— Ну, ладно! — рѣзко прервалъ Пильеро. — Прощай до воскресенья!

«Если бы не политическія бредни дяди, — подумалъ Бирото, спускаясь по лѣстницѣ, врядъ ли былъ бы на землѣ человѣкъ лучше его. И далась ему эта политика! Совсѣмъ не слѣдовало бы дядѣ думать о ней. Впрочемъ, за всякимъ человѣкомъ есть грѣшокъ».

— Уже три часа! — воскликнулъ Цезарь, возвратившись домой.

— Хозяинъ, вы берете эти векселя? — спросилъ Целестинъ, показывая парфюмеру бумаги Сейрона.

— Да, да; за шесть на сто, безъ коммиссіонныхъ. — Жена, приготовь мнѣ одѣваться! Я ѣду къ господину Воклэну, — ты знаешь для чего! Достань чистый бѣлый галстухъ.

Бирото отдалъ еще кое-какія приказанія своимъ приказчикамъ. Не видя Попино, онъ догадался, что тотъ уже одѣвается, и быстро поднялся въ свою комнату. Тамъ уже лежала гравюра Миллера въ великолѣпной рамкѣ.

— А что, вѣдь картина то недурна! — сказалъ онъ дочери.

— Ты, папаша, говори, что эта картина дивно хороша; а то надъ тобой будутъ смѣяться.

— Ай, да, дочка! бранить отца!.. А по моему, гравюра «Геро и Леандръ» нисколько не хуже. Мадонна годится для церкви, для часовни: но гравюру «Геро и Деандръ» я купилъ бы съ удовольствіемъ, тѣмъ болѣе, что сосудъ съ масломъ навелъ меня на мысль…

— Но, папаша, я тебя совсѣмъ не понимаю.

— Виргинія, фіакръ! — крикнулъ Цезарь во все горло, окончивъ бриться. Въ это время въ комнату вошелъ Попино, стараясь не прихрамывать при Цезаринѣ. Робкій влюбленный не замѣчалъ, что его недостатокъ пересталъ уже существовать для владычицы его сердца. Только люди, обиженные природой, могутъ получать такое доказательство любви.

— Хозяинъ, — сказалъ Ансельмъ, — прессъ можно пустить въ ходъ завтра.

— Хорошо! Но что съ тобой, Попино? — спросилъ Цезарь, увидѣвъ, что юноша покраснѣлъ.

— Я радъ, хозяинъ, что нашелъ уже лавку, въ улицѣ Пяти Алмазовъ; при ней отдаются и кладовыя, кухня и комнаты наверху, все за тысячу двѣсти франковъ въ годъ.

— Надо заключить контрактъ на восемнадцать лѣтъ, — сказалъ Бирото. — Поѣдемъ теперь къ господину Воклэну; дорогой успѣемъ еще потолковать.

Ни одинъ изъ приказчиковъ Бирото не подозрѣвалъ о грандіозныхъ замыслахъ хозяина, поэтому они несказанно удивилиеь, когда Цезарь и Попино вышли разодѣтые и поѣхали въ каретѣ, чего еще никогда не бывало.

— Вотъ мы сейчасъ поговоримъ объ орѣхахъ, узнаемъ всю правду, — сказалъ, какъ бы про себя, парфюмеръ.

— Объ орѣхахъ? --повторилъ съ удивленіемъ Попино.

— Да, объ орѣхахъ. Я нечаянно проронилъ это слово, и теперь, Попино, ты знаешь мою тайну. Одно только орѣховое масло хорошо дѣйствуетъ на волосы; однако, до сихъ поръ ни одинъ парфюмеръ объ этомъ не догадался. А я увидѣлъ недавно гравюру «Геро и Леандръ» и подумалъ: недаромъ, вѣрно, древніе мазали голову масломъ! Вѣдь, что ни говори, а древніе люди были умнѣе насъ, нынѣшнихъ; на то они и древніе! Вотъ и сталъ я думать да размышлять… А тутъ подвернулся еще твой родственникъ, Біаншонъ, студентъ-медикъ, и скажи онъ мнѣ, что его товарищи мажутъ усы и бакенбарды орѣховымъ масломъ, чтобы лучше росли. Я и рѣшилъ заняться приготовленіемъ масла изъ орѣховъ; только хочу еще посовѣтоваться съ господиномъ Воклэномъ, этимъ извѣстнымъ ученымъ. А то, пожалуй, сдѣлаешь какой-нибудь промахъ, обманешь публику! Если же Воклэнъ наставитъ меня, то дѣло будетъ въ шляпѣ. Я сейчасъ только былъ на рынкѣ и накупилъ орѣховъ одной торговки; а теперь ѣду къ великому ученому спросить, какъ получить изъ нихъ масло. Правду говоритъ пословица, что крайности сходятся. Видишь ли, мой милый, торговля — посредница между природой и наукой. Анжелика Маду соберетъ орѣхи въ ихъ природномъ видѣ, господинъ Воклэнъ добудетъ изъ нихъ эссенцію, а мы ее продадимъ. Въ сыромъ-то видѣ орѣхи продаются по пяти су за фунтъ, а мы съ господиномъ Воклэномъ во сто разъ увеличимъ ихъ цѣну, да еще и услугу окажемъ людямъ: вѣдь никому не хочется быть лысымъ.

Благоговѣйный восторгъ, съ которымъ Попино слушалъ отца своей Цезарины, много способствовалъ тому, что краснорѣчіе Цезаря не изсякало; Богъ знаетъ, до чего онъ договорился бы, если бы экипажъ не въѣхалъ, наконецъ, въ улицу, гдѣ жилъ Боклэнъ.

— Будь какъ можно почтительнѣе, Ансельмъ, — сказалъ Бирото, — мы скоро вступимъ въ святилище науки. Положи Мадонну на стулъ въ столовой, ро такъ, чтобы Бокланъ ее замѣтилъ. Какъ бы только мнѣ не запутаться въ словахъ, когда я начну говорить, — прибавилъ наивно Цезарь. — Вѣришь ли, Попино, этотъ человѣкъ производитъ на меня какое-то химическое дѣйствіе: отъ звуковъ его голоса у меня дѣлается жаръ внутри и даже легкая рѣзь въ животѣ. Онъ мой благодѣтель, Ансельмъ, а позже и ты ему будешь всѣмъ обязанъ.

Отъ этихъ словъ Попино кинуло въ дрожь, онъ боязливо послѣдовалъ за Цезаремъ, передвигая ноги такъ, какъ будто боялся что-нибудь раздавить; даже на стѣны поглядывалъ онъ съ безпокойствомъ. Воклэнъ былъ въ кабинетѣ, когда ему доложили о пріѣздѣ Бирото. Зная, что парфюмеръ помощникъ мэра и въ большой милости, ученый его немедленно принялъ.

— Вы не забываете меня и на вершинѣ славы и почестей? — сказалъ Воклэнъ. — Впрочемъ, между химикомъ и парфюмеромъ нѣтъ большой разницы.

— Что вы, господнъ Воклэнъ, да между такимъ геніемъ, какъ вы, и такимъ простакомъ, какъ я, цѣлая бездна. И вамъ же я обязанъ своей славой, почестями, всѣмъ… Я не забуду этого ни здѣсь на землѣ, ни даже за гробомъ.

— О, въ загробной жизни, говорятъ, всѣ будутъ равны, короли к сапожники.

— Надѣюсь, только тѣ короли и сапожники, которые были одинаково добродѣтельны на землѣ, — возразилъ Еирото.

— Это вашъ сынъ? — спросилъ Воклэнъ, взглянувъ на маленькаго Попино, имѣвшаго растерянный видъ: юношу поражало, что онъ не видитъ въ кабинетѣ химика ни гигантскихъ ма шикъ, ни летающихъ металловъ, вообще ничего сверхъестественнаго.

— Нѣтъ, г. Воклэнъ, но я люблю этого молодого человѣка, какъ родного. Онъ пришелъ къ вамъ съ просьбой, такъ какъ знаетъ, что ваша доброта равняется вашимъ талантамъ, значитъ не имѣетъ границъ.

Этотъ комплиментъ Бирото сказалъ съ льстивой улыбкой: — Шестнадцать лѣтъ тому назадъ я обращался къ вамъ за совѣтомъ, теперь вторично безпокою васъ: мы оба нуждаемся въ вашихъ указаніяхъ.

— Въ чемъ же дѣло?

— Я знаю, что послѣднее время вы занимались анализомъ волосъ, сидѣли надъ этимъ дни и ночи. Я тоже все думаю о волосахъ… Но вы гонитесь за славой, а я за наживой.

— Любезный Бирото, что именно вы хотите узнать отъ меня? Составъ волосъ? — при этихъ словахъ онъ взялъ небольшую тетрадку. — На-дняхъ я буду читать въ академіи наукъ свой рефератъ о волосахъ. Волосы содержатъ въ себѣ порядочное количество слизи, много зеленовато-чернаго масла и желѣза, немножко бѣлаго масла, нѣсколько атомовъ марганцевой окиси, частицу углекислой извести, кремнезема и большое количество сѣры. Отъ различныхъ пропорцій этихъ веществъ зависитъ цвѣтъ волосъ. Такъ, въ рыжихъ волосахъ зеленовато-чернаго масла больше, чѣмъ въ другихъ.

Цезарь и Попино смотрѣли на химика широко открытыми глазами.

— Какъ, — вскричалъ Бирото, — въ каждомъ волоскѣ есть металлы и разныя масла? Право, если бы кто-нибудь другой сказалъ мнѣ это, я ни за что не повѣрилъ бы. Чудо, да и только. Велика мудрость Господа!

— Волосъ есть продуктъ особаго органа, — продолжалъ великій химикъ, — органъ этотъ походитъ на мѣшечекъ, открытый съ двухъ концовъ; однимъ онъ соединяется съ нервами и кровеносными сосудами, а изъ другого выходитъ волосъ. По мнѣнію нѣкоторыхъ изъ моихъ ученыхъ коллегъ, волосъ есть мертвая матерія, отжившая часть органа мѣшечка, который наполненъ мозговой мякотью.

— Это какъ будто потъ въ палочкахъ! — вскричалъ Попино, за что Цезарь толкнулъ его ногой.

Воклэнъ улыбнулся на это замѣчаніе Ансельма.

— Онъ у меня не глупъ, неправда ли? — сказалъ тогда Цезарь, посмотрѣвъ на Попино. — Но, г. Вокленъ, если волосы родятся мертвыми, значитъ ихъ ничѣмъ нельзя оживить. Пропало наше дѣло! Не написать же намъ правды въ объявленіи, не заявить же публикѣ…

— Что у ней на головѣ мусорная куча, — сказалъ Попино, желая еще разъ разсмѣшить Воклэна.

— Вѣрнѣе воздушныя катакомбы, — отвѣтилъ химикъ въ томъ же шутливомъ тонѣ.

— А я-то накупилъ орѣховъ! — вскричалъ Бирото, жалѣя о напрасной издержкѣ. — Такъ зачѣмъ же продаютъ…

— Успокойтесь, — сказалъ Воклэнъ, улыбаясь, — я вижу, что вы задумали приготовить такой составъ для волосъ, который предохранилъ бы ихъ отъ сѣдины, или выпаданія. Выслушайте мое мнѣніе объ этом.

Тутъ Попино насторожилъ уши, какъ испуганный заяцъ.

— Это живое или мертвое вещество, по моему мнѣнію, теряетъ свой цвѣтъ оттого, что прекращается выдѣленіе окрашивающаго вещества; этимъ объясняется, почему въ холодныхъ странахъ зимой шерсть нѣкоторыхъ животныхъ дѣлается бѣлой.

— Слышишь, Попино?

— Измѣненіе въ цвѣтѣ волосъ, — продолжалъ Воклэнъ, — зависитъ несомнѣнно отъ внезапныхъ перемѣнъ въ атмосферѣ…

— Въ атмосферѣ, Попино! Запомни это слово, не забудь! — крикнулъ Цезарь.

— Да, — сказалъ Воклэнъ, — отъ перемѣны температуры или отъ какихъ нибудь внутренникъ явленій, которыя производятъ такое же дѣйствіе. Весьма вѣроятно, что мигрени и другія болѣзни головы оказываютъ вліяніе за состояніе волосъ. Изслѣдовать эти внутреннія явленія дѣло медиковъ. Устранить же наружныя перемѣны могутъ и косметическія средства.

— Ну, господинъ Воклэнъ, — сказалъ Бирото, — вы меня опять ободрили. Мнѣ пришло въ голову приготовлять масло изъ орѣховъ, потому что древніе мазали постоянно волосы масломъ; а вѣдь древніе были умнѣе насъ, на то они и древніе! Атлеты тоже умащали…

— Деревянное масло не хуже орѣховаго, — сказалъ Воклэнъ, не слушая, что говоритъ Бирото. — Всякое масло годится для того, чтобы предохранить волосяную луковку отъ вліяній, вредныхъ для веществъ, которыя она содержитъ. Впрочемъ, вы, можетъ быть, нравы: Дюпюйтренъ говорилъ мнѣ, что орѣховое масло имѣетъ возбуждающія свойства. Я постараюсь изслѣдовать разницу между буковымъ масломъ, орѣховымъ, оливковымъ, рѣпнымъ и др.

— Такъ я не ошибся! — вскричалъ Бирото съ восторгомъ. — Я сошелся во мнѣніи съ великимъ ученымъ. Конецъ теперь Макассарскому маслу! Макассарское, господинъ Воклэнъ, есть извѣстное косметическое средство для рощенія волосъ, я продается оно очень дорого.

— Знаете, господинъ Бирото, изъ Макассара не привозятъ въ Европу ни одной унціи масла. Да Макассарское масло и не производитъ никакого дѣйствія на волосы; оно только сохраняетъ ихъ, почему малайки покупаютъ его на вѣсъ золота; но онѣ и не подозрѣваютъ, что китовый жиръ тоже можетъ сохранить волосы. Никакая сила, ни физическая, ни химическая, ни даже божественная…

— Ну, о божественной не говорите такъ, господинъ Воклэнъ.

— Но, любезный Бирото, Богъ во всемъ себѣ вѣренъ; безъ единства не можетъ быть и власти..

— А, вотъ вы, какъ смотрите!..

— Итакъ, повторяю, никакая сила не можетъ выростить волосъ на лысой головѣ, и никогда вы не окрасите ни сѣдыхъ, ни рынокъ волосъ безъ вреда для здоровья. Но, восхваляя масло, вы все-таки правы: я думаю, что оно въ состояніи сохранить волосы.

— Значитъ, я могу надѣяться, что королевская академія наукъ одобритъ…

— Но вѣдь это не новое изобрѣтеніе, — сказалъ Воклэнъ, — и притомъ разные шарлатаны такъ часто пользовались именемъ академіи, что вы ровно ничего не выиграете отъ ея одобренія, Мнѣ же совѣсть не позволитъ выдать орѣховое масло за новинку, за какое-то чудо.

— А какъ лучше извлекать масло изъ орѣховъ? Отваривать ихъ, или подвергать давленію? — спросилъ Бирото.

— Конечно, подвергать давленію. Если вы будете сдавливать орѣхи между нагрѣтыми плитами, то получите больше масла; если же употребить холодныя плиты, масла будутъ лучшаго качества. Замѣтьте еще, — прибавилъ снисходительно Воклэнъ, — что мазать масломъ надо не волосы, а кожу на головѣ; иначе оно пользы не принесетъ.

— Запомни все хорошенько, Попино, — сказалъ парфюмеръ, лицо котораго пылало отъ восторга. — Вы видите, господинъ Воклэнъ, передъ собою юношу, для котораго этотъ день будетъ однимъ изъ лучшихъ въ жизни. Попино давно уже знаетъ и уважаетъ васъ, хотя видитъ сегодня въ первый разъ. О, мы часто о васъ вспоминаемъ! Вѣдь кого любишь, о томъ чащей говоришь!.. Самъ я, и жена, и дочь, всѣ молимъ за васъ Бога каждый день; вы нашъ благодѣтель!

— Что вы, стоитъ ли такъ благодарить за бездѣлицу! — сказалъ Воклэнъ. Его, видимо, стѣсняла глубокая признательность парфюмера.

— Та-та-та! — вырвалось у Бирото. — Запретите еще любить васъ! И то обидно, что вы ничего не берете отъ меня. Вамъ, какъ солнцу, ничѣмъ не можешь отплатить за тотъ свѣтъ, который отъ васъ получаешь.

Ученый улыбнулся и всталъ; парфюмеръ и Попино тоже поднялись.

— Ну, Ансельмъ, осмотри хорошенько этотъ кабинетъ. Можно, господинъ Воклэнъ? Вы такъ заняты, что къ вамъ и не попадешь, пожалуй, въ другой разъ,

— А какъ идутъ ваши дѣла? — спросилъ Воклэнъ.

— Очень недурно, — отвѣтилъ Бирото, направляясь къ столовой, куда послѣдовалъ за нимъ и Воклэнъ. — Большія средства, однако, понадобятся, чтобы выпустить орѣховое масло, я назову erо «Essence Comagène».

— Напрасно, этимъ двумъ словамъ не слѣдуетъ стоять рядомъ. Назовите лучше ваше косметическое средство «масло Бирото». Если же не хотите выставлять своего имени, придумайте другое названіе. Но что я вижу?.. Дрезденская Мадонна! Ахъ, господинъ Бирото, вы непремѣнно хотите со мной поссориться.

— Господинъ Воклэнъ, — сказалъ парфюмеръ, взявъ химика за обѣ руки, — я знаю, что вамъ давно хотѣлось имѣть эту гравюру, но занятія вамъ не позволяли искать ее; вотъ я и принялъ всѣ хлопоты на себя, Примите же теперь эту картину, не какъ подарокъ, вещь, а какъ доказательство искренней и полной преданности. Я бы и не то еще сдѣлалъ для васъ: пожелай вы добыть что-нибудь со дна морского, я и туда бы бросился. Вы легко можете забыть меня, такъ пусть хоть эта картина напоминаетъ вамъ о Цезарѣ Бирото и его семьѣ. Смотря на Мадонну, вы будете думать: есть на свѣтѣ люди, которые меня помнятъ и любятъ.

— Хорошо, я принимаю картину, — сказалъ Воклэнъ.

Попино и Бирото были до слезъ тронуты ласковымъ тономъ, которымъ академикъ произнесъ эти слова.

— Не довертите ли вы ваши милости ко мнѣ? — сказалъ парфюмеръ.

— Что вы желаете? — спросилъ Воклэнъ.

— Я даю балъ… — при этихъ словахъ Бирото приподнялся на носкахъ, принявъ, однако, смиренный видъ, — чтобы отпраздновать освобожденіе Франціи отъ непріятелей, а также полученіе мною ордена Почетнаго Легіона…

— Вотъ какъ! — произнесъ Воклэнъ съ удивленіемъ.

— Быть можетъ, я заслужилъ эту особую монаршую милость тѣмъ, что былъ членомъ коммерческаго суда и сражался за Бурбоновъ на ступеняхъ церкви St.-Roch, 13-го вандемьера, и былъ раненъ Наполеономъ. Балъ нашъ состоится черезъ три недѣли, въ воскресенье; удостойте насъ своимъ посѣщеніемъ, господинъ Воклэнъ. Пожалуйте къ намъ пообѣдать въ этотъ день. Я буду такъ радъ, такъ радъ, какъ будто получилъ второй орденъ. Я заранѣе извѣщу васъ записочкой.

— Хорошо, пріѣду, — сказалъ Воклэнъ.

— У меня сердце такъ и прыгаетъ отъ радости! — вскричалъ парфюмеръ, выходя на улицу — Господинъ Воклэнъ пріѣдетъ ко мнѣ… Я боюсь, что уже позабылъ все, что онъ говорилъ о волосахъ. А ты помнишь, Попино?

— Помню, хозяинъ, и черезъ двадцать лѣтъ врядъ ли забуду.

— Какой великій человѣкъ этотъ Воклэнъ! — сказалъ Бирото. — Какой у него взглядъ, какая проницательность! Сразу отгадалъ, чего мы хотимъ, и далъ намъ средство погубить Макассарское. Ага! Никакая сила не можетъ выростить волосъ… Врешь ты, значитъ, Макассарское! Ну, Попино, повалятъ къ намъ денежки… Итакъ, завтра въ семь часовъ пойдемъ на фабрику и начнемъ выжимать масло изъ орѣховъ. Хоть Воклэнъ и говоритъ, что всякое масло годится, да публика-то, слава Богу, этого не знаетъ. Иначе пропали бы мы совсѣмъ! Если въ нашу эссенцію не войдутъ духи и орѣховое масло, развѣ можно будетъ продавать ее по три или четыре франка за четыре унціи?

— Вы получили орденъ, хозяинъ, — сказалъ Попино. — Какая честь для…

— Для всего купечества, не такъ ли, мой милый?

Выраженіе радости на лицѣ Цезаря Бирото, который не сомнѣвался въ большихъ барышахъ въ будущемъ, было замѣчено его приказчиками и дало имъ поводъ къ самымъ нелѣпымъ догадкамъ. Ихъ несказанно удивляло то, что хозяинъ и кассиръ куда-то ѣздили въ каретѣ и вернулись довольные и радостные. Тѣ взгляды, которыми обмѣнивались Цезарь и Ансельмъ, выраженіе, съ которымъ Попино два раза посмотрѣлъ на Цезарину, все подтверждало предположеніе приказчиковъ, что совершилось какое-то важное событіе. По тому, какъ держала себя г-жа Бирото, можно было понять, что затѣвается новое предпріятіе. Обыкновенно она раздѣляла радость мужа и бывала довольна успѣшной торговлей въ магазинѣ; теперь на олимпійскіе взоры Цезаря она отвѣчала взглядами, выражавшими сомнѣніе, безпокойство. Между тѣмъ, сверхъ ожиданія, выручка въ магазинѣ за этотъ день дошла до шеети тысячъ франковъ, такъ какъ было заплачено по нѣсколькимъ старымъ счетамъ.

Столовая и кухня въ домѣ Бирото находились въ томъ этажѣ, который занимали Цезарь и Констанція, когда еще были молодыми. По убранству столовая походила на гостиную; она отдѣлялась отъ кухни узкимъ корридоромъ, изъ котораго по лѣстницѣ спускались въ комнату за магазиномъ. Во время обѣда мальчикъ Pare оставался одинъ въ магазинѣ, такъ какъ приказчики обѣдали вмѣстѣ съ хозяиномъ; но, когда подавали дессертъ, они всѣ спускались опять въ магазинъ, и Цезарь съ женой и дочерью кончали обѣдъ одни. Констанція или Цезарина разливала кофе, а парфюмеръ, сидя въ креслѣ у камина, сообщалъ женѣ, какъ провелъ онъ день, разсказывалъ, что происходило у него на фабрикѣ, что онъ видѣлъ и слышалъ въ городѣ.

— Знаешь, женушка, — сказалъ онъ въ тотъ день по уходѣ приказчиковъ, — нынѣшній день одинъ изъ самыхъ важныхъ въ нашей жизни. Орѣхи у меня куплены, гидравлическій прессъ готовъ, дѣло съ Рогеномъ покончено. На, спрячь этотъ чекъ, — прибавилъ онъ, передавая Констанціи бумагу, полученную отъ Пильеро. — Передѣлка квартиры тоже рѣшена сегодня, и помѣщеніе въ сосѣднемъ домѣ нанято. Боже мой, съ какимъ страннымъ человѣкомъ я познакомился! — И онъ сталъ разсказывать про старика Молине.

— Значить, ты надѣлалъ сегодня долговъ на двѣсти тысячъ франковъ, — сказала Констанція, прерывая тираду мужа.

— Да, женушка, — сказалъ парфюмеръ съ притворнымъ смиреніемъ. — И какъ мы заплатимъ такой долгъ? Ума не приложу! Вѣдь нельзя же разсчитывать на земли близъ Маделэнъ, гдѣ со временемъ будетъ одинъ изъ лучшихъ кварталовъ Парижа.

— Со временемъ, Цезарь! Когда-то еще это будетъ!

— Бѣда! — продолжалъ шутить Бирото. — Моя часть въ предпріятіи принесетъ мнѣ только милліонъ, да и то еще лѣтъ черезъ шесть. Чѣмъ же заплатить двѣсти тысячъ франковъ долгу? — воскликнулъ Цезарь съ притворнымъ ужасомъ. — А вотъ чѣмъ, — прибавилъ онъ тотчасъ же, вынувъ изъ кармана орѣхъ, взятый у г-жи Маду и показавъ его женѣ и дочери.

Констанція не произнесла ни слова; но Цезарина удивилась и, подавая отцу кофе, сказала:

— Ты вѣрно шутишь, папаша?

Парфюмеръ, какъ и его приказчики, замѣтилъ, что за обѣдомъ Попино не сводилъ глазъ съ Цезарины; Бирото захотѣлъ узнать, расположена ли она къ Ансельму.

— Знаешь, дочурка, этотъ орѣхъ кое-что перемѣнитъ въ нашемъ домѣ. Нынче же вечеромъ у насъ будетъ однимъ человѣкомъ меньше.

Цезарина посмотрѣла на отца такъ, какъ будто хотѣла сказать: «Какое мнѣ до этого дѣло?»

— Попино уходитъ.

Цезарь былъ плохой наблюдатель, и притомъ онъ произнесъ послѣднюю фразу не только для того, чтобы поймать дочь, но чтобы сообщить еще поскорѣе объ основаніи имъ торговаго дома «А. Попино и К°». Однако, какъ нѣжный отецъ, онъ угадалъ чувство дочери: дѣвушка стояла, потупивъ глаза, все лицо ея было залито яркимъ румянцемъ. Цезарь подумалъ, что Ансельмъ и Цезарина успѣли уже переговорить между собою. Онъ ошибся, эти невинныя дѣти, какъ всѣ робкіе любовники, понимали другъ друга безъ словъ.

Нѣкоторые моралисты думаютъ, что любовь вполнѣ непроизвольная страсть, что она не связана ни съ какимъ разсчетомъ, болѣе безкорыстна, чѣмъ всѣ другія чувства, кромѣ материнской любви. Такое мнѣніе — грубая ошибка. Хотя большинство влюбленныхъ не знаютъ, почему они любятъ, тѣмъ не менѣе ихъ чувство, платоническое оно или чисто физическое, всегда основано на разсчетѣ ума, сердца или чувственности. Любовь есть страсть вполнѣ эгоистическая; а эгоизмъ и глубокій разсчетъ — одно и то же. Всякому, кто не привыкъ вдумываться въ причины разныхъ явленій, покажется страннымъ, даже невѣроятнымъ, чтобы молодая и красивая дѣвушка, какъ Цезарина, могла влюбиться въ хромого и рыжаго. Между тѣмъ это нисколько не противорѣчитъ разсчетамъ буржуа въ области чувствъ. Часто сочетаются бракомъ красивыя женщины и невзрачные мужчины, или жалкія, безобразныя созданія и статные красавцы; это повергаетъ всѣхъ въ изумленіе, а между тѣмъ такіе факты легко объяснить. Всякій человѣкъ, имѣющій какой-нибудь физическій недостатокъ, — кривоногій, хромой, горбатый, страшный уродъ, больной, подобный Рогену, не можетъ, но своимъ умственнымъ или душевнымъ качествамъ, стоять на одномъ уровнѣ съ большинствомъ людей: онъ долженъ непремѣнно или выдвинуться чѣмъ-нибудь, внушать уваженіе, страхъ, или искупать свое безобразіе прекрасными душевными качествами. Въ первомъ случаѣ уродъ является геніемъ или человѣкомъ съ большимъ умомъ, талантами, или же страшнымъ негодяемъ. Во второмъ случаѣ онъ — воплощенная доброта, умѣетъ нѣжно и самоотверженно любить, подчиняется всѣмъ капризамъ женщины и привлекаетъ своей душевной красотой. Ансельмъ, воспитанный такими добродѣтельными людьми, какъ чета Рагонъ и судья Попино, выкупалъ свой тѣлесный недостатокъ чуднымъ характеромъ и прекрасными душевными качествами. Цезарь и Констанція, люди простые, но съ благородной душой, не могли не оцѣнить достоинствъ Попино и часто расхваливали его при Цезаринѣ. Эти похвалы находили откликъ въ сердцѣ молодой дѣвушки, которая, какъ ни была невинна, давно уже поняла, что Ансельмъ ее страстно любитъ. А вызвать такое чувство дѣвушкѣ всегда пріятно, кто бы ни былъ ея поклонникъ: ни возрастъ его, ни званіе, ни наружность значенія тутъ не имѣютъ. Цезарина не разъ думала, что на любовь маленькаго Попино можно положиться скорѣе, чѣмъ на любовь какого-нибудь красавца. По всему было видно, что Ансельмъ, женившись на хорошенькой, будетъ обожать ее до самой смерти, будетъ до изнеможенія работать, чтобы сдѣлать жену счастливой, предоставитъ ей полную власть въ домѣ и охотно ей покорится. Подобныя мысли невольно приходили въ голову Цезаринѣ, которая видѣла, какъ счастлива ея мать. Молодая дѣвушка и сама не желала лучшей семейной жизни; а инстинктъ ей подсказывалъ, что Ансельмъ будетъ вторымъ Бирото, еще лучшимъ, пожалуй, такъ какъ онъ получилъ нѣкоторое образованіе, какъ и она сама. Она не сомнѣвалась, что любовь пробудитъ въ Попино честолюбіе, и заранѣе уже видѣла его мэромъ. Наконецъ, она перестала даже замѣчать, что у Попино одна нога короче другой; она готова была спросить: «Да правда ли, что онъ хромаетъ?» Ей нравился его ясный взглядъ; нравилось, что отъ одного ея взора Ансельмъ опускаетъ глаза, въ которыхъ загорается плата страсти. Она любила и меланхолическую улыбку Попино. Все, что вызывало эту улыбку, заставляло улыбаться и Цезарину; печаль Ансельма тоже передавалась молодой дѣвушкѣ. Она видѣла, какъ неутомимо и усердно работалъ Ансельмъ, и понимала, что онъ, хотя бѣдный и некрасивый, не отчаявается все-таки получить ея руку. Такая твердая надежда доказывала сильную любовь.

— Куда же онъ уходитъ? — спросила Цезарина отца, стараясь принять равнодушный видъ.

— Онъ открываетъ свой магазинъ въ улицѣ Пяти Алмазовъ. И съ Богомъ! — сказалъ Бирото, Восклицанія этого не поняли ни Констанція, ни Цезарина.

Встрѣчая какое-нибудь нравственное затрудненіе, Бирото поступалъ, какъ насѣкомыя, когда имъ представляется преграда: онъ бросался вправо или влѣво. Онъ тотчасъ перемѣнилъ разговоръ, но далъ себѣ слово потомъ, наединѣ съ женой, поговорить о Цезаринѣ.

— Я передалъ дядѣ о твоемъ страхѣ и твоихъ подозрѣніяхъ насчетъ Рогена, Онъ только расхохотался, — сказалъ парфюмеръ женѣ.

— Помилуй! Развѣ можно передавать все, что мы говоримъ наединѣ? Пожалуйста не дѣлай этого въ другой разъ! — вскричала Констанція. — Рогенъ, можетъ быть, самый честный и порядочный человѣкъ. Ему уже пятьдесятъ восемь лѣтъ; онъ, вѣрно, давно пересталъ…

Тутъ она внезапно остановилась, замѣтивъ, что Цезарина внимательно слушаетъ, и глазами указала на нее мужу.

— Значитъ, я хорошо сдѣлалъ, что порѣшилъ дѣло съ Рогеномъ? — сказалъ Бирото.

— Твоя воля, вѣдь ты хозяинъ, — отвѣтила Констанція.

Такой отвѣтъ означалъ всегда, что она согласна на все, что затѣваетъ мужъ. Цезарь взялъ жену за обѣ руки и поцѣловалъ ее въ лобъ. Потомъ онъ спустился въ магазинъ,

— Ну, молодцы, — обратился онъ къ приказчикамъ, — надо запереть магазинъ въ десять часовъ. А потомъ помогите мнѣ! Надо за ночь перенести всю мебель изъ перваго этажа во второй. Придется потѣсниться, да дѣлать нечего, архитекторъ требуетъ, чтобы ему былъ полный просторъ.

— А Попино ушелъ безъ спросу, — сказалъ Цезарь, замѣтивъ, что его нѣтъ въ магазинѣ.

— Ахъ, Господи, я я забылъ, что онъ не будетъ здѣсь ночевать. «Онъ вѣрно пошелъ, — подумалъ парфюмеръ, — записывать, что говорилъ сегодня г-нъ Воклэнъ, — или покончить съ наймомъ лавки».

Тутъ старшій приказчикъ Целестинъ выступилъ впередъ и отъ имени всѣхъ сказалъ:

— Мы знаемъ, хозяинъ, почему вы передѣлываете квартиру. Позвольте намъ поздравить васъ съ новой почестью… Попино сказалъ, что вы получили…

— Да, ребятушки, мнѣ дали орденъ. И я приглашаю гостей, чтобы отпраздновать освобожденіе Франціи отъ непріятелей, а также полученіе мною креста Почетнаго Легіона. Быть можетъ, я заслужилъ эту особую монаршую милость тѣмъ, что былъ членомъ коммерческаго суда, и сражался за Бурбоновъ… въ ваши года, на ступеняхъ Церкви St.-Roch, 13-го вандемьера, я былъ раненъ самимъ Наполеономъ, раненъ въ бедро! И г-жа Рагонъ за мной ходила. Да, имѣй только мужество, безъ награды не останешься! Вотъ какъ, ребята! Нѣтъ худа безъ добра!

Тутъ Цезарь произнесъ небольшое наставленіе приказчикамъ и въ заключеніе пригласилъ ихъ въ себѣ на балъ. Это ихъ такъ обрадовало, что они съ усердіемъ принялись переносить мебель, надежда повеселиться придала имъ ловкость акробатовъ: никто не разбилъ, не уронилъ ничего, и къ двумъ часамъ утра весь первый этажъ былъ очищенъ. Цезарь съ женой легли спать во второмъ этажѣ. Комнату Попино заняли Целестинъ и второй приказчикъ. Въ третьемъ этажѣ сложили на время лишнюю мебель.

Попино, какъ всякій влюбленный, которому блеснула, наконецъ, надежда, былъ внѣ себя отъ радости; онъ не могъ скрытъ своего волненія, грудь его высоко поднималась, лицо горѣло. Выйдя изъ-за стола и придя въ магазинъ, онъ такъ суетился, что удивилъ всѣхъ приказчиковъ: нельзя было узнать тихаго и скромнаго Ансельма.

— Что съ тобой сдѣлалось? — сказалъ ему, наконецъ, Целестинъ.

— Какой счастливый день сегодня, милый другъ! — сказалъ ему Попино на ухо. — Я открываю свой магазинъ, а хозяинъ получилъ орденъ.

— Счастливецъ ты! Хозяинъ тебѣ помогаетъ, — вскричалъ Целестинъ.

Попино не отвѣтилъ ни слова; онъ стремительно вышелъ, точно вихрь подхватилъ его, вихрь успѣха.

— Хорошъ счастливецъ! — сказалъ одинъ изъ приказчикокъ другому, укладывая перчатки. — Просто хозяинъ замѣтилъ, что Ансельмъ строитъ глазки мадмуазель Цезаринѣ, и хочетъ его сплавить. Отказать-то Попино нельзя, изъ-за его родныхъ; старикъ и надумалъ другое… Ужь и хитеръ же онъ! А Целестинъ принимаетъ его фокусы за доброту.

Въ это время Ансельмъ Попино быстро шелъ по улицѣ Сентъ-Онорэ; ему нужно было увидѣться съ однимъ молодымъ человѣкомъ, который могъ вполнѣ обезпечить сбытъ орѣховаго масла. Это былъ самый ловкій изъ парижскихъ комми-вояжеровъ, котораго прозвали впослѣдствіи «знаменитымъ» за его умѣнье красно говорить и успѣшно сбывать товары. Этотъ царь комми-вояжеровъ занимался спеціально продажей шляпъ и разныхъ элегантныхъ мелочей; фамилія его была Годиссаръ. Юноша двадцати двухъ лѣтъ, онъ имѣлъ выразительное лицо и веселые глаза; онъ отличался необычайной памятью, умѣлъ сразу угадать вкусъ каждаго покупателя, однимъ словомъ, обладалъ всѣми качествами, необходимыми для коммивояжера. За нѣсколько дней передъ тѣмъ Попино встрѣтился съ Годиссаромъ и узналъ, что тотъ скоро уѣзжаетъ. Надѣясь, что онъ еще въ Парижѣ, Ансельмъ отправился къ нему на квартиру. Оказалось, что Годиссаръ взялъ уже мѣсто въ почтовомъ дилижансѣ и передъ отъѣздомъ отправился въ театръ посмотрѣть новую пьесу. Попино рѣшилъ дожидаться его возвращенія и склонить его къ участію въ продажѣ орѣховаго масла. Онъ зналъ, какъ искусно Годиссаръ пускаетъ въ ходъ всякія новинки, какъ ухаживаютъ за нимъ самыя лучшія фирмы, и не сомнѣвался, что привлечь его на свою сторону значитъ заключить прочный контрактъ съ фортуной. А Годиссаръ былъ, можно сказать, въ рукахъ Попино. Дѣло въ томъ, что Годиссаръ, умѣвшій искусно опутывать мелкихъ торговцевъ провинцій, самъ нежданно попалъ въ сѣти другихъ, его вовлекли въ заговоръ противъ Бурбоновъ, послѣ эпохи Ста Дней. Онъ былъ посаженъ въ тюрьму; на немъ тяготѣло тяжкое обвиненіе. Однако, судья Попино, которому поручили слѣдствіе, убѣдился, что Годиссаръ впутался въ дѣло только благодаря своей вѣтренности, и выпустилъ его на свободу. Будь на мѣстѣ Попино другой судья, крайній роялистъ, или человѣкъ, который захотѣлъ бы угодить правительству, Годиссара возвели бы на эшафотъ. Онъ понималъ, что обязанъ Попино жизнью, и былъ въ отчаяніи, что ничѣмъ не можетъ отблагодарить его; тогда онъ отправился къ Рагонамъ и заявилъ, что отнынѣ онъ вѣчный должникъ всѣхъ Попино.

Зная, что придется долго ждать Годиссара, Попино, чтобы не терять напрасно времени, пошелъ еще разъ посмотрѣть лавку въ улицѣ Пяти Алмазовъ и узналъ адресъ домовладѣльца. Около полуночи Ансельмъ, стоявшій уже на караулѣ передъ дверью дома, гдѣ жилъ Годиссаръ, услышалъ его голосъ вдали: онъ напѣвалъ водевильный куплетъ и постукивалъ палкой по мостовой.

— Постой, — вскричалъ Ансельмъ, внезапно отходя отъ двери, — два слова.

— Хоть двадцать, если угодно, — отвѣчалъ Годиссаръ, замахиваясь на Ансельма своей тростью, обитой свинцомъ.

— Я, Попино, — крикнулъ бѣдный Ансельмъ.

— Прекрасно, — сказалъ Годиссаръ, узнавъ его. — Чего ты хочешь?.. Денегъ?.. Въ безсрочномъ отпуску, къ сожалѣнію; но я достану гдѣ-нибудь… Или я нуженъ, какъ секундантъ? Весь къ твоимъ услугамъ: съ головы до пятокъ. — И онъ запѣлъ пѣсню.

— Я хочу поговорить съ тобой минутъ десять, только не въ твоей комнатѣ, гдѣ насъ могутъ услышать, а на набережной, въ такой поздній часъ тамъ никого не встрѣтишь, — сказалъ Попино. — У меня къ тебѣ важное дѣло.

— Ого, какъ ты спѣшишь! Ну, пойдемъ!

Черезъ десять минутъ Годиссаръ уже зналъ важную тайну Попино.

— Сюда, парфюмеры, купцы и куаферы! — вскричалъ Годиссаръ, подрожая Лафону въ роли Сида. — Я заберу въ руки всѣхъ торгашей Франціи и Наварры. О, что я придумалъ! Я хотѣлъ ѣхать, теперь остаюсь, и пойду предлагать свои услуги всѣмъ парижскимъ парфюмерамъ.

— Это зачѣмъ? — спросилъ удивленный Попино.

— Чтобы задушить вашихъ соперниковъ, агнецъ мой невинный! Я заберу у нихъ товаръ, и будетъ онъ лежать! А ваше масло стану расхваливать да продавать. Вотъ-то будетъ знатная штука! Недаромъ я комми-вояжеръ: хитрѣе нашего брата никого не сыщешь! О рекламѣ я же позабочусь… Есть у меня другъ дѣтства, Андошь Фино, сынъ того шапочника, который втянулъ меня въ торговлю. Андошъ — умный малый: у него одного больше мозгу въ головѣ, чѣмъ у всѣхъ, кто щеголяетъ въ шляпахъ его отца. Онъ ударился въ литературу, пишетъ въ «Театральномъ Вѣстникѣ»… Отецъ его, старый чортъ, не любитъ умныхъ людей, не вѣритъ, что умъ на что-нибудь годится. Поди, докажи ему, что умъ можно продавать, и не дешево! Ее вѣритъ; знаетъ только, что дважды два — четыре… Старикъ моритъ сына съ голоду; поэтому Андошъ, хоть и способный малый (я съ дураками веду только торговыя дѣла), принужденъ писать объявленія для магазина «Fidèle Bergen»: тамъ ему хорошо платятъ. А отъ господъ журналистовъ, для которыхъ Андошъ работаетъ, какъ волъ, онъ ничего не видитъ, кромѣ огорченій. Ужь и завистливъ же этотъ народъ! Купцамъ не уступятъ… Вообрази: Фино написалъ чудную комедію, въ одинъ актъ, для мадмуазель Марсъ… Ахъ, какъ она мнѣ нравится! Это царица всѣхъ знаменитостей… Ну, такъ Андошъ принужденъ былъ снести свою пьесу въ театръ Gaîté, иначе не быть бы ей на сценѣ. Андошъ умѣетъ писать рекламы, и какъ еще умѣетъ! Онъ смастеритъ намъ объявленіе, чваниться не станетъ и денегъ не возьметъ. Угостить его только стаканомъ пунша, да пирожками, и довольно съ него! Безъ шутокъ, Попино, я не возьму съ тебя ничего; за расходы и путевыя издержки мнѣ заплатятъ твои конкуренты, которыхъ я надую. Слышишь? Уговоръ лучше денегъ. Для меня это будетъ дѣло чести. Въ награду же ты возьмешь меня шаферомъ… Я поѣду въ Италію, Германію, Англію, наберу съ собой объявленій на всѣхъ языкахъ и буду ихъ наклеивать, гдѣ только можно, и въ городахъ, и въ деревняхъ… О, у меня закипитъ ваше масло и попадетъ на всѣ головы. Ты женишься на своей Цезаринѣ, или я перестану быть знаменитымъ! Такъ прозвалъ меня старикъ Фино за то, что я пустилъ въ ходъ его сѣрыя шляпы. Продавая ваше масло, я не измѣню своей спеціальности: вѣдь оно тоже для головы, какъ и шляпы.

Послѣ разговора съ Годиссаромъ Попино отправился ночевать къ своей теткѣ; но онъ былъ такъ взволнованъ, такъ полонъ мечтами о будущемъ успѣхѣ, что спалъ очень мало. Сонъ его былъ тревоженъ: ему снилось, что волосы его ростутъ не по днямъ, а по часамъ; видѣлъ онъ еще двухъ ангеловъ: они развертывали передъ нимъ, какъ въ мелодрамахъ, свитокъ съ надписью «Huile Césarienne». Проснувшись, Ансельмъ подумалъ, что недаромъ видѣлъ такой сонъ, что это повелѣніе свыше, и рѣшилъ непремѣнно назвать орѣховое масло «Huile Césarienne». Цезарь и Попино явились на фабрику гораздо раньше, чѣмъ привезли орѣхи. Въ ожиданіи посланныхъ Маду, Ансельмъ съ торжествомъ разсказалъ о договорѣ съ Годиссаромъ.

— Какъ, знаменитый Годиссаръ къ нашимъ услугамъ! Ну, теперь мы наживемъ милліоны! — вскричалъ парфюмеръ, протягивая рру своему кассиру.

— Это еще не все, — сказалъ Попино и вынулъ изъ кармана пузырекъ, имѣвшій форму тыквы. — Я нашелъ десять тысячъ такихъ флаконовъ, совсѣмъ готовыхъ; ихъ отдадутъ по четыре су за штуку, и то съ разсрочкой на шесть мѣсяцевъ.

— Ансельмъ, — сказалъ Бирото, любуясь оригинальной формой пузырька, — вчера (тутъ Цезарь заговорилъ торжественнымъ тономъ), да, не далѣе, какъ вчера, въ Тюльери ты говорилъ мнѣ: Я выйду въ люди! Я буду имѣть успѣхъ! Теперь и я скажу тебѣ: Да, ты будешь имѣть успѣхъ!.. Какъ! Четыре су! Съ разсрочкой на шесть мѣсяцевъ! Такая оригинальная форма!.. Какой ударъ Макассарскому! Оно теперь виситъ на волоскѣ. Какъ хорошо, что я скупилъ всѣ орѣхи, какіе нашелъ. Гдѣ жь это ты подобралъ такіе пузырьки?

— Я бродилъ вчера по улицамъ…

— Какъ и я въ былые годы! — вскричалъ Бирото.

— Проходя по улицѣ Обри, я вдругъ увидѣлъ такой пузырекъ въ окнѣ одного магазина стекляныхъ издѣлій… Онъ сразу бросился мнѣ въ глаза; я невольно подумалъ: вотъ что намъ нужно!

— Родился купцомъ! Онъ женится на моей дочери, — сказалъ Цезарь про себя.

— Я вхожу и вижу массу такихъ флаконовъ въ ящикахъ…

— Ты просишь, конечно, показать ихъ тебѣ.

— Неужели вы считаете меня такимъ дуракомъ? — вскричалъ опечаленный Ансельмъ.

— Родился купцомъ, — пробормоталъ опять Бирото.

— Я спросилъ клѣтку для восковыхъ фигуръ. Торгуясь, я началъ смѣяться надъ формой замѣченныхъ мною пузырьковъ. Купецъ, слово за словомъ, разсказалъ мнѣ цѣлую исторію. Дѣло въ томъ, что Фаль и Бушо, которые недавно обанкрутились, хотѣли выпустить новое косметическое средство въ какихъ-нибудь оригинальныхъ флаконахъ. Они сдѣлали большой заказъ; но фабрикантъ не довѣрялъ имъ и потребовалъ половину всей суммы впередъ. Фаль и Бушо, въ надеждѣ на успѣхъ, отсчитали деньги; но, пока заказъ исполнялся, они обанкрутились. И вотъ на рукахъ у фабриканта осталась масса флаконовъ… Онъ признался, что не надѣется ихъ продать; а стоятъ они восемь су каждый. Тогда я и сказалъ: я могу избавить васъ отъ этого товара, я приказчикъ въ магазинѣ Бирото. Согласитесь вы продать тысячъ десять флаконовъ по четыре су за каждый? Я началъ его уговаривать, уламывать, и добился своего.

— Четыре су, — сказалъ Бирото. — Знаешь, мы можемъ продавать флаконъ масла за три франка; и то получимъ тридцать су барыша, да еще другимъ купцамъ уступимъ двадцать су.

— А назовемъ масло «Huile Césarienne», — сказалъ Нонино.

— Huile Césarienne?.. Ого! Ты хочешь, я вижу, польстить сразу и отцу, и дочери. Ну, будь по твоему!.. Цезари владѣли всѣмъ міромъ, у нихъ были, должно быть, чудные волосы.

— Юлій Цезарь былъ лысый, — сказалъ Попино.

— Оттого, что онъ не употреблялъ нашего масла; такъ и скажемъ въ нашей рекламѣ. Huile Césarienne будетъ вдвое дешевле Макассарскаго. Благодаря Годиссару, можно имѣть до ста тысячъ франковъ въ годъ и нажить милліоны.

Какъ только привезли орѣхи, самъ Цезарь, Попино и рабочіе принялись ихъ чистить, и къ четыремъ часамъ было уже нѣсколько фунтовъ масла. Попино понесъ показать его Воклэну; ученый снабдилъ его рецептомъ, какъ смѣшивать орѣховое масло съ другими болѣе дешевыми маслянистыми веществами и какъ его сдѣлать душистымъ. Попино подалъ затѣмъ прошеніе о выдачѣ привилегіи на новое изобрѣтеніе. Вѣрный Годиссаръ снабдилъ Ансельма деньгами, и тотъ принялъ на себя половину издержекъ по обзаведенію. Счастье совсѣмъ опьяняетъ человѣка, и рѣдко кто въ состояніи не поддаться этому опьянѣнію. Бирото былъ въ полномъ упоеніи. Грендо принесъ ему раскрашенный рисунокъ, гдѣ изобразилъ, какъ будетъ выглядѣть передѣланная квартира съ новой мебелью. Цезарь пришелъ въ восхищеніе и вполнѣ одобрилъ планъ архитектора. Немедленно каменщики принялись за работу: удары мотыкъ потрясли весь домъ и болѣзненно отозвались въ сердцѣ Констанціи. Лурдоа, богатый подрядчикъ, взялся за окраску стѣнъ въ квартирѣ Цезаря; онъ предложилъ позолотить карнизы въ гостиной. Услышавъ это, Констанція вмѣшалась въ разговоръ и сказала:

— Господинъ Лурдоа, у васъ тридцать тысячъ ливровъ дохода и собственный домъ; вы можете исполнять всѣ свои прихоти, но мы…

— Сударыня, купцы не должны теперь ни въ чемъ уступать аристократамъ. А господинъ Бирото еще помощникъ мэра, онъ на виду…

— Да, но онъ еще не оставилъ торговли, — сказала Констанція, — онъ прежде всего торговецъ, и ни я, ни самъ онъ, ни друзья его, ни враги, никто этого не забудетъ.

Бирото, скрестивъ руки за спиной, приподнялся на носкахъ и опустился на всю ногу.

— Моя жена права, — сказалъ онъ, — Мы будемъ скромны и на вершинѣ счастья. Притомъ же, купцу нельзя не быть разсчетливымъ, нельзя позволять себѣ излишней роскоши; даже законъ требуетъ, чтобы онъ не разорялъ себя чрезмѣрными тратами. Если расходы на передѣлки квартиры и на новую мебель превысятъ мои средства, вы сами мнѣ поставите это въ вину, Лурдоа, и другіе также. У меня вѣдь много враговъ и завистниковъ, какъ у всѣхъ, кто имѣетъ успѣхъ, О, вы скоро испытаете это на себѣ, молодой человѣкъ, — сказалъ онъ Грендо. — Я знаю, что меня рады оклеветать, поэтому не слѣдуетъ подавать поводу къ осужденію.

— Ну, васъ-то клевета не коснется, — сказалъ Лурдоа, — и если вы что затѣете, то хорошо все взвѣсите и разсчитаете; вы человѣкъ опытный въ коммерческихъ дѣлахъ, настоящій дока.

— Да, я кое-что смыслю въ дѣлахъ… А знаете, зачѣмъ я увеличиваю свою квартиру? Мы съ женой даемъ балъ, чтобы отпраздновать освобожденіе Франціи отъ непріятелей, а также полученіе иною ордена Почетнаго Легіона.

— Какъ, — воскликнулъ Лурдоа, — вамъ дали орденъ?

— Да. Быть можетъ, я заслужилъ эту особую монаршую милость тѣмъ, что былъ членомъ коммерческаго суда и сражался за Бурбоновъ 13-го вандемьера, у церкви St.-Roch, гдѣ былъ раненъ Наполеономъ. Пріѣзжайте къ намъ на балъ съ женою и дочерью…

— Благодарю за честь, — сказалъ либералъ Лурдоа. — Но и хитрецъ вы, батенька, вы хотите быть увѣреннымъ, что я сдержу свое слово, и потому приглашаете меня. Ну, ладно, я возьму самыхъ искусныхъ рабочихъ и будемъ сушить стѣны на всѣ лады; жара здѣсь будетъ адская! Но что дѣлать! Нельзя же допустить, чтобы на балу дышали испареніями отъ сырой извести да гипса. А чтобы не было запаха, покроемъ стѣны лакомъ.

Черезъ три дня всѣхъ купцовъ-сосѣдей Бирото взволновало извѣщеніе объ его балѣ. Но и раньше все догадывались, что у Бирото что-то будетъ: около его дома были возведены лѣса, устроены жолоба, по которымъ спускали щебень и мусоръ, и стояли телѣги, отвозившія этотъ мусоръ. Наконецъ ночныя работы при свѣтѣ факеловъ привлекали вниманіе любопытныхъ… На основаніи всего видѣннаго говорилось, что у Бирото будетъ пиръ горой.

Въ воскресенье, въ которое Цезарь рѣшилъ отпраздновать заключеніе сдѣлки, гости стали собираться къ нему послѣ вечерни. Въ виду тѣсноты были приглашены только Пильеро, чета Рагонъ, нотаріусъ Рогенъ съ своимъ клеркомъ Крота и Карлъ Клапаронъ. Нотаріусъ захватилъ съ собой номеръ газеты, гдѣ Ля-Бильярдьеръ помѣстилъ слѣдующую замѣтку:

«Всякій день мы получаемъ извѣстія о новыхъ празднествахъ: вся Франція ликуетъ по случаю ухода непріятельскихъ войскъ. Столица наша также возвращается къ прежнему блеску и пышности, къ прежнимъ пирамъ, о которыхъ, разумѣется, не было и помину во все время оккупаціи. Рядъ празднествъ начнутъ члены парижскаго муниципальнаго корпуса, каждый изъ мэровъ и ихъ помощниковъ предполагаетъ дать балъ; ихъ примѣру послѣдуютъ, вѣроятно, и другіе, и такимъ образомъ зимній сезонъ обѣщаетъ быть особенно блестящимъ. Изъ всѣхъ торжествъ, которыя имѣются въ виду, много толковъ вызываетъ балъ у господина Бирото, помощника мэра во второмъ парижскомъ округѣ. Господинъ Бирото извѣстенъ, какъ ярый приверженецъ королевскаго дома, за который онъ пролилъ кровь въ дѣлѣ при St.-Roch, 13-го вандемьера. Такое доказательство преданности и вѣрности, а также дѣятельность г. Бирото въ коммерческомъ судѣ, гдѣ онъ долго былъ членомъ, доставили ему нынѣ высокую награду: онъ произведенъ въ кавалеры ордена Почетнаго Легіона. Нечего и прибавлять, что онъ вполнѣ заслужилъ такую награду».

— Какъ хорошо нынче пишутъ! Посмотрите, дядя, обо мнѣ говорятъ въ газетѣ, — сказалъ цезарь, обращаясь къ Пильеро.

— Ну, такъ что же? — отвѣтилъ старикъ, особенно не любившій той газеты, гдѣ была помѣщена замѣтка Ля-Бильярдьера.

— Благодаря этой статьѣ наша торговля пойдетъ, можетъ быть, еще лучше, — сказала Констанція на ухо г-жѣ Рагонъ. Впрочемъ, парфюмерша не раздѣляла восторговъ мужа.

Г-жа Рагонъ, высокая и худощавая женщина, походила на придворную даму прежнихъ временъ. Морщины ея лица и ввалившіеся глаза доказывали, что она испытала въ жизни много горя. Съ перваго взгляда она казалась строгой, суровой, но тѣмъ не менѣе была привѣтлива; держала она себя съ достоинствомъ и невольно внушала уваженіе. Но странный нарядъ ея поражалъ всякаго, хотя никому не пришло бы въ голову смѣяться надъ ней: она носила митенки и никогда не разставалась съ своимъ зонтикомъ, какова ни была бы погода; а зонтикъ ея былъ временъ Маріи-Антуанеты. Платье, большею частью цвѣта feuille morte, было стариннаго фасона; на плечи она накидывала черную кружевную мантилью, а на головѣ имѣла чепецъ стараго покроя. Она нюхала табакъ, и жесты ея при этой церемоніи напоминали знатныхъ старухъ: такъ же торжественно ставила она обратно на столъ табакерку и стряхивала потомъ табакъ, случайно попавшій на мантилью.

Старикъ Рагонъ былъ не болѣе пяти футовъ ростомъ. На лицѣ его сильно выдавались скулы, носъ и подбородокъ. Зубы онъ уже потерялъ, и потому половины словъ въ его рѣчи нельзя было понять; однако, старикъ любилъ поговорить. Онъ былъ приторно вѣжливъ и вѣчно улыбался. Улыбку онъ сохранилъ ту же, съ какой встрѣчалъ прежде элегантныхъ дамъ, случайно попавшихъ въ его лавку. Костюмъ Рагона состоялъ изъ платья ярко-синяго цвѣта и бѣлаго жилета, изъ шелковыхъ чулокъ, башмаковъ съ золотыми пряжками и черныхъ шелковыхъ перчатокъ. Рагонъ имѣлъ удивительную привычку — ходить по улицамъ, держа шляпу въ рукахъ. Въ общемъ старикъ былъ незначительная личность.

— Ну, Бирото, — сказалъ онъ тономъ ментора, — надѣюсь, ты не раскаиваешься въ томъ, что послушалъ насъ въ года твоей молодости? Мы никогда не сомнѣвались въ признательности нашихъ возлюбленныхъ монарховъ.

— Вы, конечно, очень довольны, моя милочка, — сказала г-жа Рагонъ Констанціи.

— Да, разумѣется, — отвѣтила красавица-парфюмерша. Она всегда была подъ обаяніемъ г-жи Рагонъ, старинный костюмъ которой производилъ на нее впечатлѣніе.

— Ваша Цезарина все хорошѣетъ. Подойти ко мнѣ, милое дитя, — обратилась въ ней ласково г-жа Рагонъ.

— Когда же мы займемся дѣломъ? — спросилъ Пильеро. — Надѣюсь, до обѣда.

— Мы ждемъ господина Клапарона, — отвѣтилъ Рогенъ, — онъ уже одѣвался, когда я ушелъ отъ него.

— Господинъ Рогенъ, — сказалъ Цезарь, — вы его предупредили, надѣюсь, что обѣдать придется въ тѣсномъ мезонинѣ…

— Однако, этотъ самый мезонинъ Цезарь находилъ великолѣпнымъ шестнадцать лѣтъ тому назадъ, — сказала Констанція про себя.

— Среди мусора и рабочихъ.

— Ба, есть о чемъ безпокоиться! Клапаронъ славный малый; ему вездѣ хорошо — сказалъ нотаріусъ.

— Я велѣлъ Раге караулить у входа въ магазинъ; черезъ нашу дверь теперь нельзя проходить, лѣстница разрушена, — сказалъ Цезарь нотаріусу.

— Отчего вы не привели своего племянника? — спросилъ Пильеро г-жу Рагонъ.

— Увидимъ мы его сегодня или нѣтъ? — спросила Цезарина.

— Нѣтъ, душа моя, — отвѣтила г-жа Рагонъ. — Ансельмъ, бѣдняжка, работаетъ цѣлые дни. Но въ какой онъ ужасной улицѣ поселился! И солнце-то туда не проникаетъ; воздухъ смрадный, вода въ канавкахъ зеленая или совсѣмъ черная… Я боюсь, что онъ совсѣмъ сгубитъ себя. Ну, да молодому человѣку не до того, если у него засѣло что-нибудь въ головѣ! — прибавила она, обращаясь къ Цезаринѣ, и сдѣлала жестъ, пояснившій, что подъ словомъ «голова» надо подразумѣвать «сердце».

— Онъ уже заключилъ контрактъ? — спросилъ Цезарь.

— Да, вчера, у нотаріуса, — отвѣтилъ Рагонъ. — Контрактъ удалось заключить на восемнадцать лѣтъ; только требуютъ, чтобы было внесено впередъ за полгода.

— Ну, довольны вы мною, господинъ Рагонъ? — воскликнулъ Бирото. — Вѣдь я предоставилъ Ансельму пользоваться моимъ новымъ изобрѣтеніемъ.

— Я знаю тебя, Цезарь, какъ самого себя, — сказалъ старикъ Рагонъ, взявъ парфюмера за обѣ руки и почти благоговѣйно пожимая ихъ. Рогенъ немного побаивался, что Клапаронъ своими манерами, своими выраженіями произведетъ дурное впечатлѣніе на добродѣтельныхъ буржуа; поэтому онъ счелъ необходимымъ нѣсколько подготовить ихъ.

— Вы сейчасъ увидите большого чудака, — сказалъ онъ Рагону, Пильеро и дамамъ, — онъ поразитъ васъ своими манерами. Онъ низкаго происхожденія и, только благодаря своимъ, способностямъ, своему уму, сумѣлъ стать банкиромъ. Разумѣется, у него будетъ и внѣшній лоскъ, такъ какъ онъ вращается теперь въ хорошемъ кругу… Иной разъ его встрѣтишь въ какомъ-нибудь кафэ: онъ и пьетъ, и на билліардѣ играетъ… Ну, всякій думаетъ, что передъ нимъ гуляка, шалопай… Но что же вы думаете? Когда онъ такъ кутитъ или бродитъ по бульварамъ, онъ непремѣнно что-нибудь обдумываетъ, замышляетъ новое предпріятіе.

— О, я понимаю это, — сказалъ Бирото. — Лучшіе мои замыслы зародились въ то время, какъ я безцѣльно бродилъ по улицамъ; не такъ ли, моя милочка?

— Клапаронъ, — продолжалъ Рогенъ, — такъ занятъ днемъ дѣлами банка, что только ночью и можетъ свободно размышлять. Всѣ люди съ большимъ талантомъ ведутъ странный образъ жизни. Однако, несмотря на разгулъ, Клапаронъ успѣшно ведетъ дѣла; я смѣло могу это засвидѣтельствовать. Вотъ и теперь ему удалось уговорить всѣхъ владѣльцевъ земель близъ Маделэнъ: они вдругъ заупрямились, сообразили, что упускаютъ свои выгоды; однако, Клапаронъ сумѣлъ ихъ провести. Онъ каждый день являлся говорить съ ними, просто замучилъ людей, и теперь ихъ земля въ нашихъ рукахъ.

Въ это время донеслось снизу покашливанье, свойственное всѣмъ любителямъ водки и крѣпкихъ ликеровъ: оно возвѣстило о приходѣ Клапарона. Парфюмеръ немедленно спустился внизъ; онъ и не подозрѣвалъ, что идетъ встрѣчать человѣка, въ руки котораго отдавалъ свою судьбу. Приказавъ Раге запереть лавку, Цезарь послѣдовалъ за гостемъ, разсыпаясь въ извиненіяхъ, что долженъ принять его въ столовой.

Несмотря на то, что Рогенъ предупредилъ о дурныхъ манерахъ Клапарона, этотъ мнимый банкиръ произвелъ на все общество непріятное впечатлѣніе. Имѣя только двадцать восемь лѣтъ отъ роду, онъ былъ уже совсѣмъ лысый и носилъ парикъ, завитый мелкими буклями. Такая прическа можетъ идти только къ миловидному личику дѣвушки, свѣжему, съ молочно-бѣлой и нѣжной кожей. Но какой контрастъ составляли букли и красное лицо съ шероховатой, грубой кожей, покрытой угрями и прыщами, съ глубокими преждевременными морщинами и гнилыми зубами. Прибавьте къ этому мясистыя губы, нахальный взглядъ, нескромные жесты и неудержимую болтливость, особенно въ пьяномъ видѣ. Однимъ словомъ, Клапаронъ походилъ скорѣе на провинціальнаго актера, чѣмъ на банкира; глядя на его лицо, красное отъ пьянства, съ явными слѣдами разгульной жизни, всякій съ трудомъ вѣрилъ, что этотъ человѣкъ занимается важными дѣлами. Поэтому Клапарону приходилось долго изучать каждое свое движеніе, каждый взглядъ, пока онъ не усвоилъ, наконецъ, извѣстной осанки, извѣстнаго выраженія лица, которыя болѣе или менѣе гармонировали съ его ложнымъ величіемъ. Дю-Тилье, подобно антрепренеру, который сомнѣвается въ успѣшномъ дебютѣ своего лучшаго актера, пріѣхалъ самъ посмотрѣть, какъ одѣнется Клапаронъ. Дю-Тилье сильно боялся, чтобы бывшій комми-вояжеръ не выдалъ себя какой-нибудь выходкой, словами…

— Пожалуйста говори какъ можно меньше, — сказалъ онъ Клапарону. — Никогда банкиръ не болтаетъ лишняго; онъ слушаетъ другихъ, размышляетъ, обдумываетъ все и взвѣшиваетъ. Итакъ, чтобы казаться настоящимъ банкиромъ, не говори ничего или произноси какія-нибудь пустыя фразы. Постарайся еще казаться болѣе серьезнымъ; ничего, если это придастъ тебѣ глупый видъ: все лучше, чѣмъ неумѣстная веселость… Если заговорятъ о политикѣ, стой за правительство, но говори только общими фразами и краткими, напримѣръ: «Либералы опасны». «Бурбоны должны избѣгать всякаго конфликта». «Между партіями невозможно соглашеніе». «Надо поддерживать Бурбоновъ». «Франція перенесла немало политическихъ бѣдствій» и т. под. Помни, что ты милліонеръ, держи себя съ достоинствомъ. Не нюхай безпрерывно табакъ и не фыркай, какъ инвалидъ, а возьми табакерку и верти ее между пальцами. На вопросы не отвѣчай сразу, а опусти глаза и притворись, что ты задумался, или смотри нѣсколько минутъ наверхъ съ глубокомысленнымъ видомъ. Пожалуйста отдѣлайся отъ своей несчастной привычки болтать обо всемъ: банкиръ долженъ казаться утомленнымъ. Ты проводишь цѣлыя ночи за работой; каждое дѣло доставляетъ столько хлопотъ… И пожалуйста отзывайся о дѣлахъ какъ можно хуже: дѣла теперь такъ трудно вести, они страшно обременительны, не всегда удаются, все въ этомъ родѣ… Не вздумай пѣть за столомъ въ концѣ обѣда и не пей слишкомъ много. Если ты будешь пьянъ, ты потеряешь все въ будущемъ. Помни же, что ты будешь въ обществѣ добродѣтельныхъ буржуа, людей высоко-нравственныхъ, не скажи при нихъ чего-нибудь лишняго, не веди себя, какъ въ кафе. Впрочемъ, Рогенъ присмотритъ за тобой.

Такое наставленіе совершенно смутило Карла Клапарона, который и такъ уже чувствовалъ себя неловко, благодаря новому платью. Онъ не привыкъ заботиться о своемъ туалетѣ, любилъ поношенное, но удобное платье, которое нисколько не стѣсняетъ движеній. Въ новомъ же платьѣ, только-что принесенномъ портнымъ и при немъ надѣтомъ, онъ чувствовалъ себя точно связаннымъ. А тутъ еще Дю-Тилье велѣлъ обдумывать каждое слово; Клапаронъ и къ этому не привыкъ: веселый, безпечный, постоянный посѣтитель кафэ, душа общества, онъ не стѣснялся въ выраженіяхъ, говорилъ все, что придетъ въ голову. Однако, послѣ наставленія Дю-Тилье онъ рѣшилъ слѣдить за собой; поэтому движенія его стали неестественными, рѣчь менѣе свободной… Это не ускользнуло отъ наблюдательнаго Пильеро, впрочемъ, и другіе гости парфюмера замѣтили странности Клапарона, но приписывали ихъ тому, что онъ сильно озабоченъ.

— Ахъ, какъ онъ занятъ! Какъ у него много дѣлъ! — повторялъ все время Рогенъ.

— Видно, что дѣла не позволяютъ ему заняться собой, — сказала г-жа Рагонъ Цезаринѣ.

Нотаріусъ услыхалъ эти слова и приложилъ палецъ къ губамъ.

— Зато Клапаронъ богатъ, — сказалъ онъ, наклонившись къ г-жѣ Рагонъ. — Хорошій дѣлецъ и притомъ человѣкъ высоко честный.

— За эти качества ему можно многое простить, — сказалъ Пильеро.

— Кончимъ дѣло до обѣда, — предложилъ Рогенъ.

Констанція, г-жа Рагонъ и Цезарина немедленно удалились.

Тогда Александръ Крота прочиталъ вслухъ актъ, составленный Рогеномъ; всѣ присутствующіе подписались. Затѣмъ Цезарь выдалъ на имя одного изъ кліентовъ Рогена росписку въ полученіи сорока тысячъ франковъ, подъ залогъ своихъ фабрикъ и земли въ предмѣстьѣ Тампль, самому нотаріусу онъ передалъ чекъ Пильеро и двадцать тысячъ франковъ своихъ наличныхъ; наконецъ, онъ выдалъ еще нѣсколько векселей на имя Клапарона, на сумму ста сорока тысячъ франковъ.

Когда все было кончено, Клапаронъ воскликнулъ:

— Ну, господа, пора ужь позвать дамъ, при нихъ теплѣе. — Тутъ онъ взглянулъ на Рогена, точно спрашивая, не слишкомъ ли груба и неумѣстна такая шутка.

— А вотъ и дамы!.. Это, конечно, ваша барышня, — сказалъ Клапаронъ, обращаясь къ Бирото. — Ну, вы далеко не оплошали! Право, ни одна изъ розъ, которыя вы брали для духовъ, не сравнится съ ней. Не оттого ли, что вы имѣете дѣло съ цвѣтами, вы…

— Признаюсь, — прервалъ его Рогенъ, — я ужь проголодался.

— Ну, такъ сядемъ за столъ! — сказалъ Бирото.

— Обѣдъ въ присутствіи нотаріуса, — замѣтилъ важно Клапаронъ.

— Вы, кажется, завалены дѣлами, — сказалъ Пильеро, съ намѣреніемъ садясь подѣ Клапарона за столомъ.

— По горло, — отвѣтилъ банкиръ, — и какъ затруднительны нынче дѣла, какія съ ними хлопоты!.. Да вотъ возьмите, напримѣръ, каналы. О, эти каналы! Вы и не воображаете, сколько мы о нихъ думаемъ. Это вполнѣ понятно. Правительство желаетъ провести каналы. Каналы вѣдь очень нужны, особенно въ провинціи; и для торговли они важны. Еще Паскаль сказалъ, что рѣки — лучшія дороги… Ну, у правительства есть свои инженеры, и чтобъ добиться толку, надо быть за-одно съ этими господами… А тутъ еще вмѣшивается палата!.. Сколько непріятностей намъ отъ нея!.. Видите, какая возня съ дѣлами: на угоди, и на приказчиковъ, и на министровъ…

— На министровъ? — повторилъ Пильеро.

— Да, сударь мой, на министровъ.

— Значитъ, газеты правы, — сказалъ Пильеро.

— Ну, вдался дядя въ политику! — замѣтилъ Бирото.

— Не говорите мнѣ лучше о газетахъ! — воскликнулъ Клапаронъ. — Онѣ только путаютъ намъ все. Правда, иной разъ и услужатъ, а подчасъ цѣлыя ночи изъ-за нихъ не спишь: читаешь, да считаешь! Даже глаза стали плохи.

— Вернемся опять къ министрамъ, — сказалъ Пильеро, надѣясь узнать что-нибудь важное.

— Министры предъявляютъ тѣ же требованія, что и правительство. Но что я ѣмъ? Это амброзія, — сказалъ Клапаронъ. — Только у буржуа и подаютъ такіе соусы, никогда подлые кухари…

При этомъ словѣ цвѣты на чепцѣ г-жа Рагонъ заколыхались. Кдапаронъ понялъ, что его выраженіе сочли неприличнымъ и рѣшилъ поправиться.

— У насъ въ высшемъ финансовомъ кругу, — сказалъ онъ, — такъ называютъ поваровъ въ лучшихъ ресторанахъ. Такъ вотъ ни эти бездѣльники, ни повара въ частныхъ домахъ не умѣютъ приготовить такого нѣжнаго соуса: одни подаютъ какую-то воду, слегка подкисленную лимономъ, другіе — химическую смѣсь.

Въ продолженіе всего обѣда Пильеро задавалъ разные вопросы Клапарону, старясь узнать, какой онъ человѣкъ. Однако, эти попытки не увѣнчались успѣхомъ, и старикъ пришелъ въ выводу, что этого банкира надо опасаться.

— Все идетъ отлично, — сказалъ Рогенъ на ухо Клапарону.

— Фу, какъ жарко, хоть раздѣвайся! — воскликнулъ Клапаронъ.

— Извините, милостивый государь, — сказалъ ему Бирото, — намъ пришлось обратить столовую въ гостиную потому, что мы даемъ балъ черезъ двѣ недѣли: мы хотимъ отпраздновать освобожденіе Франціи…

— Одобряю, господинъ Бирото! Я тоже стою за правительство. Я схожусь во взглядахъ съ великимъ человѣкомъ, въ рукахъ котораго судьбы Австріи… Ужь и молодецъ же князь Меттернихъ! Другого такого не сыщешь! Сохранять и пріобрѣтать, пріобрѣтать и сохранять… Вотъ наковъ его девизъ, и я горжусь, что таковы же и мои убѣжденія.

— А также полученіе мною ордена Почетнаго Легіона, — попытался Цезарь окончить начатую фразу.

— Да, да, я знаю. Кто бишь сказалъ мнѣ объ этомъ, Келлеръ или Нюсингенъ? Ей Богу, не помню… Ахъ, да, я слышалъ это въ палатѣ.

— Отъ господина де Ля-Бильярдьера? — спросилъ Цезарь.

— Да, отъ него.

— Этотъ Клапаронъ мнѣ очень нравится, — сказалъ Цезарь своему дядѣ.

— Онъ слишкомъ много болтаетъ, — отвѣтилъ Пильеро, — и не разберешься въ его фразахъ.

— Быть можетъ, я заслужилъ эту особую милость… — заговорилъ Бирото.

— Своими изобрѣтеніями въ области парфюмеріи. Бурбоны не забываютъ ничьихъ заслугъ. Да, надо поддерживать этихъ щедрыхъ и добрыхъ королей; они наши законные государи, они дадутъ Франціи счастье… Они знаютъ, что имъ предстоитъ еще борьба: не всѣ на ихъ сторонѣ; но они возьмутъ верхъ. Итакъ, въ мирное время мы увидимъ рядъ побѣдъ!..

— Господинъ Клапаронъ, вы не откажетесь пріѣхать къ намъ на балъ? — сказала госпожа Бирото.

— О, сударыня, чтобъ провести вечеръ съ вами, я готовъ потерять милліоны.

— Однако, онъ, дѣйствительно, болтунъ, — сказалъ Цезарь дядѣ.

Между тѣмъ, какъ Бирото, краса и гордость парфюмеровъ, собирался въ послѣдній разъ блеснуть передъ своимъ закатомъ, на торговомъ горизонтѣ уже показались слабые лучи новаго свѣтила. Маленькій Попино устроился, наконецъ, въ своей лавкѣ, въ улицѣ Пяти Алмазовъ. Онъ поселился въ домѣ, настолько темномъ и мрачномъ, что зачастую здѣсь приходилось зажигать огонь среди бѣла дня. А Попино еще досталось на долю самое худшее изъ помѣщеній въ этомъ домѣ. Его занималъ раньше торговецъ патокой и сахарнымъ пескомъ, и гдѣ только не оставилъ этотъ товаръ липкихъ пятенъ, и на стѣнахъ комнатъ, и въ лавкѣ, и въ складахъ. Лавка была велика и просторна; въ нее вела массивная дверь зеленаго цвѣта, обитая желѣзомъ, съ гвоздями, шляпки которыхъ походили на грибы. Полъ былъ выложенъ бѣлыми каменными плитами, но многія изъ нихъ уже треснули, другихъ не доставало. Голыя желтыя стѣны придавали лавкѣ сходство съ казармой. Къ ней примыкали комната и кухня; обѣ выходили окнами на дворъ. Изъ первой внутренняя лѣстница вела въ двѣ комнаты съ окнами на улицу, изъ которыхъ Попино рѣшилъ сдѣлать контору и держать тутъ книги. Было еще особое помѣщеніе для товара; повидимому, оно служило раньше конюшней. Надъ нимъ были расположены три узкихъ комнаты, примыкавшія къ стѣнѣ сосѣдняго дома. Въ этихъ-то мрачныхъ и сырыхъ комнатахъ и поселился самъ Ансельмъ. Окна его квартиры выходили на темный дворъ, окруженный со всѣхъ сторонъ стѣнами, покрытый черной и липкой грязью. Ни одна изъ комнатъ не имѣла обоевъ, и во всей квартирѣ былъ только одинъ каминъ.

Въ воскресенье съ самаго утра Попино и Годиссаръ принялись убирать квартиру; съ помощью нанятаго работника, они оклеили дешевыми обоями стѣны комнаты съ каминомъ. Меблировку ея составили шесть стульевъ, данныхъ Ансельму судьею и, два кресла, столъ, старинный комодъ, узкая кровать краснаго дерева и плохенькій ночной столикъ. На каминѣ Годиссаръ помѣстилъ зеркало, купленное по случаю; къ сожалѣнію, оно было сомнительнаго качества.

Къ восьми часамъ вечера пріятели кончили хлопотать и расположились у камина, гдѣ уже пылала вязанка, дровъ. Попино досталъ остатки завтрака.

— Прочь холодную баранину! — вскричалъ Годиссаръ. — Не этимъ надо справлять новоселье.

— Но, — сказалъ Попино, показывая монету въ двадцать франковъ, которую онъ приберегъ для Фино (больше у Ансельма ничего и не было), — у меня…

— У меня… — повторилъ Годиссаръ, показывая монету въ сорокъ франковъ.

Въ это время послышался ударъ молотка, который гулко раздался во дворѣ, совершенно пустомъ по случаю праздника.

— Не принесли ли намъ обѣдъ? — сказалъ Годиссаръ. Дѣйствительно, въ комнату вошелъ слуга изъ трактира и съ нимъ два поваренка, они принесли въ трехъ корзинкахъ обѣдъ и шесть бутылокъ вина, выбранныхъ съ умѣньемъ.

— Развѣ мы въ состояніи все это съѣсть и выпить? — сказалъ Попино.

— А литераторъ-то нашъ! — вскричалъ Годиссаръ. — Ты про него и забылъ. Онъ во всемъ знаетъ толкъ. Вотъ сейчасъ онъ явится и принесетъ намъ забористое объявленьице. Каково словечко, а?.. Литераторы любятъ промочить горлышко, вѣдь не польешь сѣмянъ, не будетъ и цвѣтовъ… Возьмите золото, рабы! — прибавилъ онъ напыщеннымъ тономъ, обратившись къ мальчишкамъ, и далъ имъ десять су, сдѣлавъ жестъ, достойный Наполеона, его кумира..

— Благодаримъ покорно, господинъ Годиссаръ! — сказали поварята, радуясь больше шуткѣ, чѣмъ деньгамъ.

— А ты, малый, — сказалъ Годиссаръ слугѣ, который остался, чтобъ подавать за столомъ, — розыщи-ка привратницу. У ней тутъ есть пещера, гдѣ она подчасъ разводитъ огонь и стряпаетъ, больше для собственнаго удовольствія, какъ стирала бѣлье царевна Навзикая. Такъ цотъ отправься ты къ этой женщинѣ и вымоли у ней милость, пусть-ка она подогрѣетъ наши блюда! Скажи, что Господь не оставитъ ее за это; скажи еще, что она заслужить уваженіе, глубокое уваженіе Феликса Годиссара, сына Жана-Франциска Годиссара, потомка многихъ Годиссаровъ, низкихъ пролетаріевъ. Ну, поворачивайся, и смотри, чтобы все было исправно; а то я влѣплю тебѣ звонкую пощечину!

Раздался второй ударъ молотка.

— Вотъ и нашъ умница Андошъ, — сказалъ Годиссаръ.

Въ это время въ комнату вошелъ молодой человѣкъ средняго роста, толстый, съ пухлыми щеками, который съ ногъ до головы походилъ на сына шапочника. Лицо его было печально, какъ у человѣка, загнаннаго нуждой; однако, глаза его весело заблестѣли, когда онъ увидѣлъ накрытый столъ и батарею бутылокъ. Фино поклонился Ансельму съ какимъ-то страннымъ видомъ; его поклонъ не выражалъ ни подобострастія, ни почтительности. Андошъ начиналъ уже сознавать, что онъ не имѣетъ никакого таланта; ему надоѣло унижаться передъ издателями и получать скудный гонораръ. Онъ рѣшилъ, что лучше пользоваться умомъ другихъ и вмѣсто славы искать денегъ, а для этого надо было завести собственный журналъ. Къ сожалѣнію, у Фино не было денегъ; но Годиссаръ сказалъ ему, что онъ заработаетъ значительную сумму, если поможетъ пустить въ ходъ масло Попино.

— Ты будешь за него вести переговоры съ журналистами, — сказалъ Годиссаръ, — только смотри, не надувай его, не бери съ него лишняго, а то я буду съ тобой драться на смерть.

Попино поглядывалъ на «писателя» съ безпокойствомъ. Торговый людъ всегда смотритъ на литераторовъ отчасти съ сожалѣніемъ. Хотя Ансельмъ и получилъ нѣкоторое образованіе, но онъ заимствовалъ въ то же время и взгляды своихъ родныхъ. Кромѣ того, занятія въ лавкѣ притупили его умъ, а общество другихъ торговцевъ заставило свыкнуться съ предразсудками этого сословія. Какъ часто видишь подобныя метаморфозы! Выходятъ, напримѣръ, молодые люди изъ учебнаго заведенія болѣе или менѣе похожими другъ на друга, а лѣтъ черезъ десять между ними уже большая разница. Андошъ замѣтилъ смущеніе Попино и не понявъ его, истолковалъ въ свою пользу.

— Ну, надо прочитать, что написалъ Андошъ, — сказалъ Годиссаръ, — лучше покончить съ рекламой до обѣда, а то не посмѣешь и пить вволю. Послѣ обѣда такъ не прочитаешь, какъ теперь.

— Реклама много значитъ для купца, — сказалъ Попино, — въ ней зачастую заключается залогъ его счастья

— А для такого бѣдняка, какъ я, — отвѣтилъ Андошъ, — само счастье обманчиво, какъ реклама.

— Хорошо сказано! — воскликнулъ Годиссаръ. — Этотъ шутникъ Андошъ уменъ, какъ бѣсъ.

Попино, видимо, раздѣлялъ мнѣніе товарища; его поразилъ отвѣть Фино.

Между тѣмъ нетерпѣливый Годиссаръ взялъ принесенную рекламу и прочиталъ громко и съ паѳосомъ: «Huile Céphalique»,

— Не лучше ли будетъ «Huile Césarienne?» — сказалъ Попино.

— Ахъ, другъ любезный, — отвѣтилъ Годиссаръ, — ты совсѣмъ не здаешь провинціаловъ. Видишь ли, есть хирургическая операція, которая называется кесаревымъ сѣченіемъ; такъ если назвать масло «кесаревымъ», найдутся глупцы, которые вообразятъ, что твое масло для родильницъ. Поди, разувѣряй каждаго! Сколько времени даромъ потеряешь!

— А не хочу защищать названія, которое придумалъ, — сказалъ Фино, — но все-таки замѣчу, что слова Huile Céphalique означаютъ масло для головы. И такъ, само названіе уже говоритъ, въ чемъ дѣло.

— Ну, ладно! — сказалъ Попино съ нетерпѣніемъ. — Будемъ читать дальше.

Приводимъ ниже рекламу въ томъ видѣ, въ какомъ ее и теперь еще разсылаютъ въ тысячахъ экземпляровъ (второе вещественное доказательство).

Золотая медаль на выставкѣ 1819 года. «Huile Céphalique». Привилегія на изобрѣтеніе и усовершенствованіе.

"Никакое косметическое средство не можетъ выростить волосы и никакимъ химическимъ составомъ нельзя ихъ выкрасить, не причинивъ вреда мозгу, этому важнѣйшему органу человѣка. Въ послѣднее время ученые пришли къ выводу, что волосы суть вещество безжизненное и что никакое средство не можетъ имъ воспрепятствовать падать или сѣдѣть. Но вполнѣ возможно «предупредить» какъ ксеразію (высыханіе питательнаго сока волосъ), такъ и кальвицію (выпаденіе волосъ); стоитъ только предохранять волосяную луковку отъ всякаго вліянія атмосферы и поддерживать свойственную головѣ степень теплоты. Чтобы достичь этого, необходимо употреблять «Huile Céphalique», косметическое средство, основанное на новыхъ изысканіяхъ ученыхъ. Это масло было, однако, извѣстно и древнимъ грекамъ и римлянамъ, а также и народамъ сѣвера, которые дорожили своими волосами. Извѣстно, что въ древности знатные отличались отъ простолюдиновъ длинными волосами; для сохраненія ихъ они употребляли масло, секретъ приготовленія котораго былъ впослѣдствіи утерянъ. Нынѣ онъ снова открытъ Ансельмомъ Попино, изобрѣтателемъ «Huile Céphalique».

"Назначеніе «Huile Céphalique» — сохранять волосяныя луковки путемъ воздѣйствія на кожу, въ которой онѣ заключаются. Это благовонное ароматическое масло, состоящее изъ многихъ веществъ, причемъ главнымъ является орѣховая эссенція, препятствуетъ разслоиванію кожицы. Оно защищаетъ также кожу головы отъ вреднаго вліянія перемѣнъ въ атмосферѣ, поддерживаетъ внутри черепа должную температуру и препятствуетъ такимъ образомъ появленію насморка, мигрени и другихъ болѣзней мозга.

"При постоянномъ употребленіи «Huile Céphalique» луковки, содержащія въ себѣ корни волосъ, никогда не страдаютъ ни отъ сильнаго холода, ни отъ излишняго жара; поэтому и волосы сохраняютъ всѣ лучшія свои природныя качества, какъ-то мягкость, блескъ и прекрасный цвѣтъ. Итакъ, благодаря «Huile Céphalique», можно, даже въ преклонномъ возрастѣ, сохранить волосы, это чудное украшеніе, коимъ столь справедливо дорожатъ и женщины, и мужчины. Описаніе употребленія «Huile Céphalique» напечатано на оберткѣ каждаго пузырька.

"Способъ употребленія «Huile Céphalique». Обыкновенно масломъ или помадой всѣ мажутъ самые волосы; это не только совершенно безполезно, но и весьма непріятно, такъ какъ нельзя ни къ чему прикоснуться головой, не оставивъ жирныхъ пятенъ. Надобно каждое утро обмакивать маленькую губку въ масло и затѣмъ, тщательно раздѣляя волосы гребнемъ, намачивать самые корни волосъ, такъ чтобъ мало-по-малу вся кожа на головѣ покрылась легкимъ слоемъ масла. Предварительно необходимо еще вычесать голову частымъ гребнемъ.

«Huile Céphalique» продается въ пузырькахъ; на каждомъ изъ нихъ, во избѣжаніе поддѣлки, имѣется подпись изобрѣтателя. Цѣна пузырька три франка. Получать новое косметическое средство можно въ магазинѣ А. Попино, въ Парижѣ, въ улицѣ Пяти Алмазовъ.

"Почтовыя издержки торговый домъ А. Попино принимаетъ на себя.

«Примѣчаніе. Въ магазинѣ А. Попино можно получать также всякія помады и масла, какъ-то: померанцовое, миндальное, какао, кофейное, и проч., и проч.»

— Прекрасно, любезный другъ, — сказалъ Андошу знаменитый Годиссаръ, — лучше и не написать! Тьфу, чортъ возьми! Какого ты ученаго разыгралъ! Сколько пыли въ глаза напустилъ! И никакихъ увертокъ, такъ и рѣжешь правду. Ну, молодецъ, ей Богу, молодецъ!

— Превосходная реклама! — сказалъ Попино съ восторгомъ.

— Еще бы! Первыхъ двухъ строкъ довольно, чтобы убить Макассарское, — сказалъ Годиссаръ.

Тутъ онъ всталъ и, принявъ важную позу, съ жестами оратора произнесъ:

— Нельзя выростить волосъ. Нельзя ихъ окрасить безъ вреда… Вотъ чѣмъ мы побѣдимъ! Мнѣнія нынѣшнихъ ученыхъ сходятся со взглядами древнихъ. Этимъ можно угодить и старымъ, и молодымъ. Старику мы скажемъ: «Да, милостивый государь, оказывается, что древніе римляне и греки были не глупѣе нынѣшнихъ ученыхъ». Молодому человѣку можно сказать: «Вотъ еще новое открытіе, которымъ мы обязаны изысканіямъ нашихъ ученыхъ. О, мы положительно идемъ впередъ… Новое масло основано на началахъ, изложенныхъ знаменитымъ химикомъ Воклэномъ въ его послѣднемъ докладѣ академіи наукъ». Кстати, не прибавить ли намъ въ концѣ рекламы небольшой отрывокъ изъ доклада Воклэна? Это подтвердитъ все, что тамъ сказано. Ей Богу, недурная мысль!.. Ну, Фино, пора и за столъ! Пропустимъ бокальчикъ другой шампанскаго за успѣхи нашего пріятеля.

— Мнѣ кажется, — сказалъ скромно авторъ рекламы, — что прошло уже время, когда писали объявленія въ легкомъ шутливомъ тонѣ. Теперь требованія другія: надо говорить публикѣ серьезно, съ извѣстнымъ апломбомъ, и тогда только повѣрятъ тебѣ.

— Ну, да что объ этомъ толковать! Пойдетъ наше масло въ ходъ, и еще какъ пойдетъ, — сказалъ Годиссаръ. — Чешется у меня языкъ разсказать вамъ все. Я набралъ уже товару на коммиссію отъ всѣхъ здѣшнихъ парфюмеровъ, и никто изъ нихъ не уступаетъ болѣе тридцати процентовъ. Надо намъ дать сорокъ на сто, и головой ручаюсь, что въ полгода продадимъ тысячъ сто пузырьковъ. Я атакую аптекарей, москотильщиковъ, парикмахеровъ, всѣхъ, кого можно, и за сорокъ процентовъ они оберутъ честной народъ.

Всѣ трое молодыхъ людей ѣли, какъ волки, пили, какъ швейцарцы, и заранѣе приходили въ восторгъ отъ успѣха «Huile Céphalique».

— Это масло бросается въ голову, — сказалъ Фино улыбаясь.

Годиссаръ наговорилъ массу разныхъ каламбуровъ на слова масло, волосы, голова и т. д. За диссертомъ, несмотря на гомерическій хохотъ, громкіе тосты и взаимныя пожеланія счастья, пріятели разслышали ударъ въ дверь молоткомъ.

— Это дядюшка! Онъ, вѣрно, пришелъ посмотрѣть, какъ я устроился, — сказалъ Попино.

— Дядюшка! — повторилъ Фино. — А у насъ нѣтъ для него стакана.

— Дядя Попино, слѣдственный судья, — сказалъ Годиссаръ Фино, — не вздумай поднимать его на смѣхъ, онъ спасъ мнѣ жизнь. Ахъ, въ какую я попалъ тогда передѣлку! Еще немного, и, трахъ, прощай, голова! — воскликнулъ онъ, дополнивъ слова жестомъ. — Можно ли послѣ этого забыть добродѣтельнаго мужа, по милости котораго еще льешь шампанское въ глотку. И мертвецки пьяный вспомнишь о немъ! Почемъ знать, Фино, можетъ быть, и тебѣ понадобится судья Попино. Побольше ему поклоновъ, да низкихъ, полновѣсныхъ!

Между тѣмъ почтенный судья спрашивалъ у привратницы, какъ пройти въ Ансельму. Узнавъ голосъ дяди, Попино схватилъ свѣчу и спустился, чтобы посвѣтить ему.

— Здравствуйте, господа! — сказалъ судья.

Знаменитый Годиссаръ низко поклонился. Фино оглядѣлъ старика пьяными глазами и рѣшилъ, что у него довольно глупый видъ.

— Не роскошно у тебя, — сказалъ серьезно судья, осмотрѣвъ комнату, — но тѣмъ лучше, мой милый. Прежде чѣмъ добиться чего-нибудь большаго, нужно умѣть быть довольнымъ и малымъ.

— Какой умный человѣкъ! — сказалъ Годиссаръ на ухо Фино.

— Но онъ почерпнулъ эту мысль изъ какой-нибудь статьи, — отвѣтилъ Андошъ.

— И вы здѣсь? — сказалъ судья, узнавъ Годиссара. — Что вы тутъ дѣлаете?

— Милостивый государь, я стараюсь помочь, чѣмъ только могу, успѣху вашего любезнаго племянника. Мы только-что всѣ вмѣстѣ прочитали и обсудили рекламу объ орѣховомъ маслѣ. И какая вышла реклама, восторгъ! Вотъ и тотъ, кто составлялъ ее — Тутъ Годиссаръ указалъ на Фино. — Это господинъ Андошъ Фино, одинъ изъ лучшихъ молодыхъ литераторовъ, который пишетъ въ журналахъ и о политикѣ, и о театрахъ, все, что закажутъ, но онъ собирается и самостоятельно писать.

Фино дернулъ Годиссара за полу сюртука.

— Очень радъ, господа! — сказалъ судья, которому пустыя бутылки на столѣ указали причину краснорѣчія Годиссара. Затѣмъ онъ обратился къ племяннику: — Одѣнься, Ансельмъ, мы отправимся сейчасъ вмѣстѣ къ г-ну Бирото, я долженъ ему отдать визитъ. Вы оба подпишете при мнѣ вашъ договоръ о товариществѣ, который я тщательно просмотрѣлъ. Выяснимъ еще кое-какія мелочи; когда все хорошо обусловлено, не можетъ быть недоразумѣній. Однако, стѣны здѣсь сырыя, Ансельмъ; непремѣнно прибей соломенную циновку надъ постелью.

— Позвольте вамъ объяснить, господинъ судья, — сказалъ Годиссаръ вкрадчиво, — мы сами сегодня наклеивали обои и… они… еще… не просохли.

— Вы экономны. Это хорошо, — произнесъ судья.

— Послушай, — сказалъ Годиссаръ на ухо Фино, — пріятель нашъ Попино — добродѣтельный молодой человѣкъ, онъ отправляется къ дядѣ; ну, а мы съ тобой проведемъ вечеръ у какихъ-нибудь сестрицъ…

Журналистъ вмѣсто отвѣта вывернулъ свой жилетный карманъ. Попино увидѣлъ этотъ жестъ и сунулъ двадцать франковъ сочинителю рекламы. Судью ожидалъ на улицѣ фіакръ, и оба Попино отправились въ немъ въ Бирото. Старикъ Рагонъ, жена его Пильеро и нотаріусъ играли въ бостонъ, а Цезарина вышивала, когда судья и его племянникъ вошли въ комнату. Рогенъ замѣ тилъ, какъ покраснѣла отъ радости Цезарина, увидѣвъ Ансельма и незамѣтно указалъ на нее глазами своему первому клерку.

— Сегодня значитъ весь день будетъ посвященъ актамъ? — сказалъ парфюмеръ, когда, послѣ обычныхъ привѣтствій, судья, объяснилъ, по какому поводу пришелъ.

Цезарь, Ансельмъ и судья удалились, чтобы поговорить объ условіяхъ товарищества и подписать договоръ. Рѣшено было заключить его на восемнадцать лѣтъ, срокъ, на который была нанята и квартира Попино.

Это, повидимому, ничтожное обстоятельство возъимѣло впослѣдствіи большое значеніе для Бирото. Когда парфюмеръ и Попино вернулись въ столовую, судья, удивленный тѣмъ, что въ воскресный день идетъ работа въ домѣ такого религіознаго человѣка, какъ Цезарь, спросилъ, что это означаетъ. Бирото только и ждалъ такого вопроса.

— Хотя вы не любите свѣтскихъ удовольствій, господинъ судья, вы навѣрно насъ не осудите за то, что мы хотимъ отпраздновать освобожденіе Франціи отъ непріятельскихъ войскъ. Кромѣ того, я хочу попировать съ друзьями по случаю полученія мною ордена Почетнаго Легіона.

— Вотъ какъ! — воскликнулъ судья, не имѣвшій еще ордена.

— Быть можетъ, я заслужилъ эту особую монаршую милость тѣмъ, что былъ членомъ коммерческаго суда и сражался за Бурбоновъ на ступеняхъ…

— Да? — сказалъ судья.

— Церкви St. Roch, 13 вандемьера, и былъ раненъ Наполеономъ. — Надѣюсь, вы не откажетесь посѣтить насъ.

— Съ удовольствіемъ, — отвѣтилъ судья. — Если жена будетъ здорова, и она со мной пріѣдетъ.

— Ксандро, — сказалъ Рогенъ своему клерку, выходя отъ Бирото, — брось и думать о женитьбѣ на Цезаринѣ; черезъ шесть недѣль ты убѣдишься, что я далъ тебѣ добрый совѣтъ.

— Почему? — спросилъ Крота.

— Видишь ли, мой милый, Бирото издержитъ тысячъ сто на свой балъ, да принялъ еще участіе, вопреки моимъ совѣтамъ, въ спекуляціи на земли близъ Маделэнъ. Черезъ шесть недѣль онъ съ семьей останется безъ куска хлѣба. Женись лучше на дочери подрядчика Лурдоа; за ней даютъ триста тысячъ. Ты не попадешь тогда въ бѣду. Отсчитай мнѣ сто тысячъ за мою контору, и хоть завтра же я сдамъ тебѣ дѣла.

Балъ Бирото, о которомъ уже возвѣстили газеты и непрерывно возвѣщали ночныя работы, возбудилъ много толковъ среди купечества. Говорили, что Цезарь нанялъ цѣлыхъ три дома, что у него всѣ залы будутъ позолочены, что за ужиномъ подадутъ какія-то новыя спеціально придуманныя кушанья… Иные увѣряли, что Бирото даетъ балъ для чиновниковъ и лицъ, состоящихъ на общественной службѣ, что купцы не будутъ имъ приглашены. Многіе порицали парфюмера за его честолюбіе, другіе смѣялись надъ нимъ; нашлись и такіе, которые отрицали его заслуги. Изъ-за бала Бирото возникли интриги: кому только не хотѣлось получить приглашеніе! У Бирото явилась масса друзей, всѣ наперерывъ выражали свое вниманіе. Такая угодливость пугала даже Констанцію; она становилась все мрачнѣе и мрачнѣе по мѣрѣ того, какъ приближался день торжества. Она признавалась Цезарю, что не будетъ знать, какъ держать себя съ гостями; приходила въ ужасъ отъ тѣхъ хлопотъ, которыя предстоятъ ей, какъ хозяйкѣ: гдѣ, напримѣръ, достать необходимую посуду, серебро, хрусталь, откуда взять прислугу, кому поручить за всѣмъ присмотрѣть? Она просила мужа стоять въ дверяхъ залы и никого не пускать, кромѣ приглашенныхъ; ее напугали, что на балы буржуа являются даже совсѣмъ незнакомые люди. За десять дней до назначеннаго дня Грендо, Лурдоа и Брашонъ заявили, что все будетъ готово къ сроку, къ воскресенью 17 декабря. Тогда Цезарь рѣшилъ, что пора приступить къ составленію списка гостей и разослать пригласительные билеты. И вотъ однажды, послѣ обѣда, въ скромной столовой Бирото произошло потѣшное семейное совѣщаніе между Цезаремъ, его женой и дочерью.

— Смотрите, какъ бы кого-нибудь не забыть, — сказалъ Бирото.

— Ну, если мы кого забудемъ, — отвѣтила Констанція, — онъ самъ напомнитъ намъ о себѣ. Г-жа Дервиль, напримѣръ, никогда у насъ не бывала, а вчера вдругъ явилась съ визитомъ, разряженная въ пухъ и прахъ.

— Она очень недурна, — сказала Цезарина, — и мнѣ понравилась.

— Однако, до замужества она имѣла еще болѣе незавидное положеніе, чѣмъ я, — сказала Констанція, она работала въ магазинѣ бѣлья въ улицѣ Монмартръ, между прочимъ, шила сорочки твоему отцу.

— Ну, начнемъ составлять списокъ! — сказалъ Бирото. — Начнемъ, конечно, съ самыхъ знатныхъ гостей. Пиши, Цезарина: Герцогъ и герцогиня де-Ленонкуръ…

— Боже мой! — воскликнула Констанція. — Да не посылай ты, Цезарь, ни одного приглашенія лицамъ, которыхъ ты знаешь только, какъ поставщикъ. Не пригласимъ же мы, напримѣръ, княгиню де-Бламонъ-Шанври, а она еще болѣе близкая родственница твоей покойной крестной матери, чѣмъ герцогъ де-Ленонкуръ. Не вздумаешь ты приглашать господина де-Марси, господина де-Ронкероль, господъ де-Ванденесъ, и другихъ своихъ заказчиковъ? Ты, право, съ ума сходишь: почести тебѣ вскружили голову.

— Да, но нельзя же не пригласить графа де-Фонтенъ съ семействомъ. Я его знавалъ еще до заговора 13-го вандемьера: онъ являлся въ магазинъ «Царица Розъ» вмѣстѣ съ маркизомъ Монторанъ и господиномъ де-Ля-Бильярдьеръ, всѣ подъ вымышленными именами. И какъ тепло они во мнѣ относились! «Ахъ, дорогой Бирото, не теряйте мужества! Будемъ стоять за правое дѣло!» И какими рукопожатіями мы обмѣнивались! Да, мы съ графомъ де-Фонтенъ старые товарищи по заговору.

— Ну, пригласи его, — сказала Констанція. — Надо же, чтобы господину де-Ля-Бильярдьеръ и его сыну было съ кѣмъ поговорить, если они пріѣдутъ.

— Пиши, Цезарина! — сказалъ Бирото. — Первымъ поставь господина префекта Сенскаго департамента. Пріѣдетъ онъ, или нѣтъ, а пригласить надо: онъ стоитъ во главѣ муниципальнаго корпуса. Чинъ чина почитай, говоритъ пословица. — Господинъ де-Ля-Бильярдьеръ и его сынъ, мэръ. Мой товарищъ Гране, помощникъ мэра, съ супругой. Она страшно некрасива, но нельзя же ее обойти приглашеніемъ. Господинъ Кюрель, полковникъ національной гвардіи съ женой и двумя дочерьми. Вотъ и всѣ власти на лицо! Теперь запишемъ знатныхъ особъ. Графъ и графиня де-Фонтенъ, и дочь ихъ Эмилія де-Фонтенъ.

— Гордячка, которая и въ лавку-то нашу никогда не входитъ, а подзываетъ меня къ дверцамъ кареты, какова бы ни была погода, — сказала Констанція. — Если она вздумаетъ пріѣхать, то развѣ для того только, чтобъ посмѣяться надъ нами.

— А, можетъ быть, и пріѣдетъ, — сказалъ Цезарь, которому непремѣнно хотѣлось видѣть у себя блестящее общество. — Пиши дальше, Цезарина. Графъ и графиня де-Гранвиль. Это нашъ домовладѣлецъ, самая умная голова при дворѣ, по словамъ Дервиля. Кстати, господинъ мэръ повезетъ меня завтра къ графу де-Лясепедъ, который самъ вручитъ мнѣ орденъ. Мнѣ кажется, нужно послать его сіятельству приглашеніе на балъ и обѣдъ. Запиши г-на Воклэна, Цезарина; онъ будетъ и на обѣдѣ. Запиши еще, пока не забыли, всю семью Шифревиль и всѣхъ Протецъ. Ну-съ, теперь идетъ судья Попино и его супруга. Г-нъ и г-жа Тиріонъ съ дочерью.

— Цезарь, не забудь Горація Біаншона, племянника г-на Попино, двоюроднаго брата Ансельма, — замѣтила Констанція.

— Ого, Цезарина уже сама выставила цифру четыре противъ фамиліи Попино. — Запиши г-на Рабурдонъ съ супругой; это одинъ изъ начальниковъ бюро въ нашемъ округѣ. Г-нъ Кошенъ съ женой и сыномъ, заказчики Матифа; ну, и само семейство Матифа, разъ дошла до нихъ очередь.

— Папаша, — сказала Цезарина, — Матифа просили пригласить ихъ знакомыхъ: Коллевиль, Тюилье и Сальяръ.

— Да, если можно будетъ, — отвѣтилъ Цезарь. — Увидимъ! Запиши теперь г-на Юлія Демаре съ женой.

— Вотъ кто будетъ царицей бала, — замѣтила Цезарина. — Какъ она мнѣ нравится! Больше всѣхъ, кого я знаю.

— Дервиль и его супруга.

— Не забудь еще г-на и г-жу Кокленъ, преемниковъ моего дяди Пильеро, — сказала Констанція. — Они такъ разсчитываютъ получить приглашеніе, что сама Кокленъ уже заказала себѣ великолѣпное бальное платье; его шьетъ моя портниха; платье изъ тюля, вышитаго цвѣтами, а чехолъ изъ бѣлаго атласа. Какъ она не заказала еще платья, шитаго золотомъ! Право, точно на балъ при дворѣ собирается. Если мы ихъ не позовемъ, они станутъ нашими заклятыми врагами.

— Ну, запиши ихъ, Цезарина. Надо оказать честь купечеству: мы сами принадлежимъ къ нему. Далѣе, г-нъ и г-жа Рогенъ.

— Мамаша, г-жа Рогенъ, навѣрно, надѣнетъ всѣ свои брилліанты и платье, отдѣланное брюссельскими кружевами.

— Запиши г.-на Леба съ женой, — прервалъ Цезарь, — а также г-на президента коммерческаго суда съ женой и двумя дочерьми. Я забылъ назвать ихъ раньше. Г-нъ Лурдоа съ женой и дочерью. Г-нъ Клапаронъ, банкиръ, г-лъ Дю-Тилье, нашъ архитекторъ Грендо, г-нъ Молине, дядя Пильеро и его хозяинъ, г-нъ Камюзо съ женой, а также ихъ сыновья, и тотъ, который въ политехнической школѣ, и адвокатъ… Ну, запиши еще г-на Кардо, тестя Камюзо, со всѣмъ семействомъ; Александра Крота, нашего Целестина…

— Папаша, не забудь еще г-на Фино и г-на Годиссара; ими обоими дорожитъ г-нъ Ансельмъ.

— Годиссара позвать? Но онъ былъ подъ судомъ… Э, да все равно! Онъ будетъ хлопотать о сбытѣ нашего масла, записывай его! А этого Фино не надо; какое намъ до него дѣло?

— Но г-нъ Ансельмъ сказалъ, что этотъ молодой человѣкъ будетъ важнымъ лицомъ; онъ уменъ, какъ Вольтеръ.

— Такъ онъ писатель? Они всѣ безбожники, атеисты.

— Ну, пригласи его, папаша; вѣдь у насъ не очень много танцоровъ. Притомъ же г-нъ Фино написалъ прекрасное объявленіе о вашемъ маслѣ.

— Вотъ какъ! Я и не зналъ, — сказалъ Цезарь. — Ну, запиши его, дитя мое… Запиши еще нашего доктора Годри, только для формы, онъ все равно не придетъ.

— Нѣтъ, онъ придетъ поиграть въ карты, — возразила Цезарина.

— Цезарь, не забудь пожалуйста пригласить на обѣдъ аббата Лора.

— Я ужъ написалъ ему, — отвѣтилъ парфюмеръ.

— Пригласите еще г-жу Соммервье, — сказала Цезарина. — Бѣдняжка, она такъ страдаетъ, просто умираетъ съ горя, по словамъ Леба.

— Вотъ что значитъ выйти замужъ за артиста! — вскричалъ Цезарь. — Но взгляни на свою мамашу: она вѣдь заснула, — прибавилъ онъ, обратившись къ дочери. — Спокойной ночи, г-жа Бирото.

— А заказала ли ты платье матери? — спросилъ Цезарь у дочери.

— Да, папаша, оно будетъ готово къ сроку. Мамаша ничего не подозрѣваетъ, она думаетъ, что надѣнетъ свое платье изъ крепъ de Chine. Портниха говоритъ, что и примѣрять новое платье не придется.

— Нy, сколько же человѣкъ набралось? — спросилъ Цезарь громко, увидѣвъ, что жена проснулась.

— Сто девять съ приказчиками, — отвѣтила Цезарина.

— Господи, гдѣ мы размѣстимъ ихъ всѣхъ? — воскликнула г-жа Бирото. — Какъ бы я желала, чтобъ поскорѣе прошелъ нашъ праздникъ и наступили опять будни.

Люди, поднявшіеся изъ одного слоя общества въ другой, ничего не дѣлаютъ просто, безъ затѣй. Ни г-жа Бирото, ни самъ Цезарь, никто въ домѣ не смѣлъ ни подъ какимъ предлогомъ ходить въ первый этажъ. Цезарь велѣлъ даже Pare караулить у входа въ тѣ комнаты и обѣщалъ ему новое платье къ балу за успѣшное исполненіе своей обязанности. Бирото, какъ Наполеонъ при передѣлкѣ дворца въ Компіенѣ, не хотѣлъ ничего видѣть заранѣе по частямъ, чтобы вполнѣ насладиться потомъ «сюрпризомъ». Такимъ образомъ и тутъ, на почвѣ мѣщанскаго тщеславія, эти два старинныхъ врага опять встрѣтились, какъ нѣкогда на полѣ сраженія. Архитекторъ Грендо самъ водилъ Цезаря подъ руку и показывалъ ему его собственную квартиру, какъ чичероне показываетъ путешественнику какую-нибудь галерею.

Всѣ члены семьи Бирото приготовили другъ другу «сюрпризы». Цезарина употребила весь свой капиталъ, сто луидоровъ, на покупку книгъ для отца. Грендо сказалъ ей разъ утромъ по секрету, что въ кабинетѣ Цезаря будутъ поставлены два книжныхъ шкапа: Цезарина пріобрѣла произведенія Боссюе, Расина, Вольтера, Жанъ-Жака Руссо, Монтескье, Мольера, Бюффона, Фенелона, Делиля, Лафонтена, Корнеля, Паскаля, и др.; однимъ словомъ, она составила для отца библіотеку, какую можно найти почти во всякомъ домѣ. Книги были отданы извѣстному переплетчику Тувенену; оказалось, что ему придется заплатить громадную сумму. Цезарина, которая уже издержала всѣ свои деньги, сообщила о своемъ затрудненіи дядѣ Пильеро, и тотъ обѣщалъ заплатить по счету. Цезарь съ помощью дочери заказалъ для Констанціи бархатное платье вишневаго цвѣта съ отдѣлкой изъ кружевъ. Г-жа Бирото подарила мужу пару золотыхъ пряжекъ и булавку съ крупнымъ брилліантомъ. Наконецъ, сюрпризомъ для всѣхъ была заново-отдѣланная квартира, а черезъ двѣ недѣли еще большимъ сюрпризомъ явились громадные счета, предъявленные къ уплатѣ.

Цезарь зрѣло обсудилъ, кого онъ долженъ пригласить самъ лично, и кому послать только пригласительный билетъ. И вотъ, онъ нанялъ фіакръ и, вмѣстѣ съ женой, сдѣлалъ въ одно утро двадцать два визита. Для такого важнаго случая Констанція надѣла шляпу съ перьями и новую шаль, недавно подаренную Цезаремъ, о которой она мечтала лѣтъ пятнадцать. Вечеромъ наканунѣ бала Pare развезъ пригласительные билеты, напечатанные на прекрасной англійской бумагѣ розоваго цвѣта.

Цезарь рѣшилъ избавить жену отъ хлопотъ по хозяйству и вступилъ въ переговоры съ знаменитымъ Шеве, поставлявшимъ все, что нужно для большихъ обѣдовъ. Шеве за большія деньги взялся доставить прекрасное серебро, прислать оффиціантовъ съ приличнымъ метрь-д’отелемъ, а также обязался похлопотать о винахъ и приготовить къ шести часамъ обѣдъ на двадцать перлонъ, а къ часу ночи — великолѣпный ужинъ. Шеве просилъ только, чтобы ему предоставили въ полное распоряженіе кухню и столовую. Затѣмъ Бирото заключилъ условіе съ содержателемъ кафэ Фоа и съ другой знаменитостью Танрадомъ: первый обязался приготовитъ и красиво сервировать мороженое, второй взялся доставить прохладительные напитки.

— Ты пожалуйста не безпокойся, — говорилъ Цезарь женѣ, на антресоляхъ у насъ станутъ хозяйничать Шеве, Танрадъ и Фоа; Виргинія будетъ охранять второй этажъ, а лавку мы совсѣмъ запремъ. Сами же съ гостями будемъ только въ первомъ этажѣ. Шестнадцаго декабря въ два часа дня, господинъ де-Ля-Бильярдьеръ заѣхалъ за Цезаремъ, чтобы вмѣстѣ съ нимъ отправиться къ графу де-Лясепедъ: послѣдній долженъ былъ въ этотъ день вручить парфюмеру орденъ Почетнаго Легіона. Мэръ засталъ Цезаря чуть не въ слезахъ отъ радости: жена только-что поднесла ему свой подарокъ — пряжки и булавку.

— Какое счастье, когда тебя такъ любятъ, — сказалъ Бирото, садясь въ карету въ присутствіи Констанціи, Цезарины и всѣхъ приказчиковъ; они вышли посмотрѣть на хозяина, одѣтаго въ новое ярко-синее платье, черные шелковые штаны и шелковые чулки. Когда Цезарь вернулся домой, онъ былъ блѣденъ отъ радости; онъ подходилъ къ каждому зеркалу полюбоваться на свой крестъ (онъ не удовольствовался одной ленточкой, какъ другіе, а купилъ и крестъ, отбросивъ излишнюю скромность).

— Женушка, — сказалъ онъ, наконецъ, — какой чудный человѣкъ великій канцлеръ, онъ принялъ мое приглашеніе. Онъ пріѣдетъ съ г-номъ Воклэномъ. Графъ де-Лясепедъ тоже великій человѣкъ, какъ и г-нъ Воклэнъ: онъ написалъ сорокъ томовъ. Но, хотя и писатель, онъ все же пэръ Франціи. Смотрите же, не забывайте называть его «ваше сіятельство» или «господинъ графъ».

— Да кушай ты пожалуйста, — сказала Констанція. — Онъ, право, настоящій ребенокъ, — прибавила она, обращаясь къ Цезаринѣ.

— Какъ красивъ этотъ орденъ, — сказала Цезарина. — Вѣдь тебѣ, папаша, будутъ теперь отдавать честь, неправда ли? Я буду ходить гулять съ тобой.

— Да, мнѣ будутъ отдавать честь всѣ часовые.

Въ это время пришелъ Грендо съ обойщикомъ Брашономъ; они заявили, что послѣ обѣда можно будетъ осмотрѣть весь первый этажъ: все уже готово, кончаютъ только прибивать розетки къ окнамъ и зажигаютъ свѣчи.

— Нужно будетъ сто двадцать свѣчей, — сказалъ Брашонъ.

— Боже мой, однѣхъ свѣчей на двѣсти франковъ! — воскликнула г-жа Бирото, но дальнѣйшія ея жалобы были остановлены взглядомъ мужа.

— Вашъ праздникъ будетъ великолѣпенъ, шевалье, — сказалъ Брашонъ.

При этихъ словахъ Бирото подумалъ:

«Вотъ уже начинаютъ мнѣ льстить. Аббатъ Лоро предупреждалъ, чтобы я не попадался на удочки льстецовъ, не зазнавался бы… Я буду помнить о своемъ происхожденіи». — Цезарь не догадывался, зачѣмъ ему льстилъ богачъ-обойщикъ: Брашону хотѣлось, чтобы Бирото пригласилъ на балъ какъ его самого, такъ и жену его, дочь, тещу и тетку. Но попытки Брашона добиться приглашенія не увѣнчались успѣхомъ, и съ этой поры онъ сталъ врагомъ Бирото. Однако, прощаясь съ нимъ, онъ еще разъ назвалъ его «шевалье». Начался, наконецъ, торжественный осмотръ передѣланной квартиры. Цезарь, жена его и Цезарина вышли изъ лавки, чтобы снова войти въ домъ черезъ парадный подъѣздъ съ улицы. Этотъ подъѣздъ былъ совершенно передѣланъ; обѣ половины двери имѣли украшенія изъ литого раскрашеннаго чугуна. Такія двери теперь часто встрѣчаются въ Парижѣ, но тогда онѣ были новинкой въ архитектурѣ. Въ сѣняхъ простота искусно сочеталась съ роскошью. Полъ былъ вымощенъ плитами изъ чернаго и бѣлаго мрамора, а стѣны были расписаны подъ мраморъ. Съ потолка спускалась люстра въ античномъ вкусѣ, съ четырьмя рожками. Въ глубинѣ сѣней возвышалась лѣстница изъ бѣлаго полированнаго камня; узкій красный коверъ на ней рельефно выдѣлялъ бѣлизну ступеней. Дверь въ комнаты была въ томъ же стилѣ, какъ и наружная, только съ украшеніями столярной работы.

— Какая прелесть! — воскликнула Цезарина. — А между тѣмъ ничто не бросается въ глаза.

— Красота, мадемуазель, зависитъ здѣсь отъ строгой симметріи, отъ полнаго соотвѣтствія между частями; кромѣ того, нѣтъ позолоты, и краски не ярки, не рѣжутъ глазъ.

Всѣ вошли въ просторную переднюю съ паркетнымъ поломъ, съ простой, но очень изящной мебелью. Далѣе шелъ залъ въ три окна на улицу; въ этой комнатѣ господствовали бѣлый и красный цвѣта; живопись на стѣнахъ отличалась нѣжными, мягкими тонами. Бѣлый мраморный каминъ съ колоннами имѣлъ украшенія, которыя вполнѣ соотвѣтствовали общему характеру зала. Все носило отпечатокъ изящества, вкуса; во всемъ убранствѣ, даже въ послѣднихъ мелочахъ, царствовала та дивная гармонія, которую умѣютъ соблюсти только одни артисты: буржуа она недоступна, хотя и производитъ на нихъ сильное впечатлѣніе. Люстра въ двадцать четыре свѣчи проливала яркій свѣтъ на красныя шелковыя драпри. Паркетъ былъ такъ хорошъ, что Цезарина не удержалась и принялась танцовать. Рядомъ съ заломъ былъ будуаръ, зеленый съ бѣлымъ; за нимъ слѣдовалъ кабинетъ Цезаря.

— Я поставилъ тутъ кровать, — сказалъ Грендо, указывая на альковъ, искусно скрытый между двумя шкапами — Въ случаѣ, если вы или ваша супруга захвораете, вы можете спать отдѣльно.

— Но откуда взялись эти книги? Ахъ, женушка, женушка! — воскликнулъ Цезарь.

— Нѣтъ, этотъ сюрпризъ тебѣ приготовила Цезарина.

Бирото съ жаромъ обнялъ дочь и сказалъ, обращаясь въ архитектору: — Извините, что я не могъ сдержать своего чувства.

— О, пожалуйста, не стѣсняйтесь, господинъ Бирото! Вы у себя дома.

Въ кабинетѣ преобладали темные цвѣта, и только зеленый оживлялъ общій колоритъ: вообще дополнительнымъ цвѣтомъ въ каждой комнатѣ являлся тотъ, который служилъ фономъ предъидущей, эти искусные переливы красокъ связывали одну комнату съ другой. Гравюра «Геро и Леандръ» красовалась на одной изъ стѣнъ кабинета.

— О, ты окупишь намъ все! — сказалъ весело Бирото.

— Эту прекрасную гравюру вамъ даритъ г-нъ Ансельмъ, — замѣтила Цезарина. Ансельмъ вздумалъ тоже поднести сюрпризъ Цезарю.

— Хитрецъ! Онъ съ меня же взялъ примѣръ.

За кабинетомъ шла комната г-жи Бирото. Тутъ архитекторъ разсыпалъ щедрой рукой все, что могло понравиться людямъ, съ съ которыми онъ имѣлъ дѣло; онъ дѣйствительно съ большимъ стараніемъ отнесся къ своему дѣлу, какъ самъ обѣщалъ Бирото. Стѣны этой комнаты были обтянуты голубой шелковой матеріей и отдѣланы бѣлымъ; мебель же имѣла бѣлую обивку съ голубой отдѣлкой. На бѣломъ мраморномъ каминѣ красовались часы съ изображеніемъ Венеры, сидящей на скалѣ изъ мрамора. На полу лежалъ красивый бархатный коверъ въ турецкомъ вкусѣ. Далѣе была расположена комната Цезарины, очень кокетливо убранная, но съ мебелью, обитой ситцемъ; тутъ стояло фортепіано, хорошенькое трюмо, скромная постель съ пологомъ; были и тѣ бездѣлки, которыя нравятся молодымъ дѣвушкамъ. Позади кабинета и комнаты г-жи Бирото находилась столовая, въ которую входили по лѣстницѣ. Столовая имѣла обстановку въ стилѣ Людовика XIV; стѣны тутъ были обтянуты шелкомъ и украшены золочеными гвоздиками. Восторгу Бирото, его жены и дочери не было границъ; къ довершенію общей радости, Констанція, возвратясь въ свою комнату, увидѣла на постели подарокъ мужа, бархатное вишневое платье съ отдѣлкой изъ кружевъ.

— Убранство нашей квартиры дѣлаетъ честь вашему вкусу, господинъ Грендо, — сказала Констанція архитектору. — Завтра вечеромъ у насъ будетъ больше ста человѣкъ гостей, и всѣ осыплютъ васъ похвалами.

— Я васъ всѣмъ отрекомендую, — добавилъ Цезарь. — У меня соберется цвѣтъ купечества, и въ одинъ вечеръ вы станете болѣе извѣстнымъ, чѣмъ если бы построили сотню домовъ.

Констанція была въ такомъ восхищеніи, что перестала даже порицать мужа за громадныя издержки. Такому настроенію ея много способствовалъ Ансельмъ Попино: онъ принесъ утромъ гравюру и сообщилъ Констанціи, что совершенно увѣренъ въ успѣхѣ «Huile Céphalique». Онъ прибавилъ, что мѣсяцевъ черезъ шесть Бирото получитъ на свою долю такіе барыши, которые вполнѣ покроютъ расходы на всѣ его затѣи. Констанція вѣрила въ умъ и способности Попино и совершенно успокоилась. Ей самой было пріятно хоть на одинъ день забыть всѣ опасенія, испытываемыя за девятнадцать лѣтъ, и всецѣло отдаться радости. Она обѣщала дочери не отравлять блаженства мужа своими замѣчаніями и сама рѣшила безмятежно веселиться. Около 11-ти чачасовъ архитекторъ удалился; тогда г-жа Бирото бросилась на шею мужу и со слезами радости на глазахъ воскликнула: — Цезарь, Цезарь, если бы ты зналъ, какъ я довольна и счастлива.

— Но боишься, надежно ли твое счастье, не такъ ли? — сказалъ, улыбаясь, Цезарь.

— О, вполнѣ надежно; я теперь ужь не сомнѣваюсь въ этомъ, — отвѣтила Констанція.

— Слава Богу, наконецъ-то я оцѣненъ тобою!

Неудивительно, что Бирото и жена его были оба въ восторгѣ: бѣдняку-крестьянину, пришедшему въ Парижъ пѣшкомъ, съ однимъ луидоромъ въ карманѣ, и бывшей продавщицѣ въ магазинѣ «Маленькій матросъ» даже не снилось, что имъ придется когда-нибудь давать роскошный балъ, и еще по такому исключительному поводу, какъ полученіе ордена; было отъ чего чувствовать себя безмѣрно счастливыми.

— Господи, я согласился бы потерять сто франковъ за то чтобъ кто-нибудь навѣстилъ насъ теперь, — сказалъ Цезарь.

Въ это время вошла Виргинія и объявила, что пришелъ аббатъ Лоро. Минуту спустя показался и самъ аббатъ. Этотъ достойный пастырь своею наружностью и обхожденіемъ оставлялъ неизгладимое впечатлѣніе въ памяти всѣхъ, кто съ нимъ знакомился.

Его лицо, отъ природы суровое и некрасивое, дышало святостью; на немъ ясно отпечатлѣвались высокія нравственныя качества пастыря. Чистота сердца, горѣвшаго любовью къ ближнему, глубокая вѣра, надежда и безконечное милосердіе просвѣтляли и измѣняли неправильныя черты, придавая имъ особую привлекательность. Голосъ его, тихій и пріятный, проникалъ въ душу. Одѣвался Лоро такъ же, какъ всѣ парижскіе священники. Честолюбія онъ не зналъ никакого: сердце его оставалось дѣтски-чистымъ. Только по настоянію дочери Людовика XVI^[1] согласился аббатъ Лоро принять мѣсто священника въ Парижѣ, и то въ одномъ изъ бѣднѣйшихъ приходовъ. Придя къ Бирото, аббатъ съ недоумѣніемъ оглядѣлъ роскошную обстановку, улыбнулся довольнымъ хозяевамъ и, покачавъ сѣдой головой, сказалъ:

— Дѣти мои! Мнѣ не подобаетъ присутствовать на празднествахъ, мое дѣло — утѣшать въ печали. Я пришелъ поблагодарить васъ за приглашеніе, а также поздравить господина Бирото съ монаршей милостью. Только на одинъ праздникъ соглашусь я придти къ вамъ, на свадьбу этого милаго ребенка.

Черезъ четверть часа аббатъ Лоро удалился; ни самъ парфюмеръ, ни Констанція не посмѣли его удержать и показать ему всю свою новую обстановку. Этотъ строгій посѣтитель нѣсколько охладилъ пылкій восторгъ Цезаря. Вечеромъ семья Бирото въ первый разъ воспользовалась всѣми удобствами новой обстановки: Цезарина раздѣла мать передъ бѣлымъ мраморнымъ туалетомъ; Цезарь пустилъ въ ходъ нѣкоторыя изъ новыхъ вещей, совершенно для него излишнихъ. Всѣ трое заснули, предвкушая заранѣе всѣ радости завтрашняго дня. Утромъ Цезарина съ матерью отправились къ обѣднѣ; затѣмъ начались послѣднія приготовленія къ балу. Къ четыремъ часамъ явился Шеве съ своими людьми; Констанція предоставила въ ихъ полное распоряженіе столовую и пошла съ дочерью одѣваться. Ни одинъ еще туалетъ не шелъ г-жѣ Бирото такъ, какъ подаренное Цезаремъ вишневое бархатное платье съ отдѣлкой изъ кружевъ, съ вырѣзомъ на груди и короткими рукавами; красивыя руки Констанціи, все еще свѣжія и упругія, ея ослѣпительно бѣлая грудь, дивныя плечи и шея выигрывали еще больше, благодаря чудному цвѣту дорогого бархата. Сознаніе собственной красоты придало выраженіе удовольствія и гордости прекрасному лицу парфюмерши и сообщило особую прелесть ея классическому профилю. Цезарина надѣла бѣлое креповое платье; на головѣ ея красовался вѣнокъ изъ бѣлыхъ розъ, на груди была также роза. Легкій шарфъ полузакрывалъ плечи и ниспадалъ на лифъ. Въ этомъ нарядѣ молодая дѣвушка свела съ ума Попино.

— Эти люди совсѣмъ затмѣваютъ насъ, — сказала г-жа Рогенъ мужу, пройдясь по всѣмъ комнатамъ.

Она была страшно раздосадована тѣмъ, что не могла затмить Констанцію красотой: всякая женщина всегда сознаетъ въ душѣ, насколько она лучше или хуже своей соперницы.

— Ба! недолго имъ придется блистать, — отвѣтилъ Рогенъ на ухо женѣ. — Скоро они разорятся!

Знаменитый Воклэнъ пріѣхалъ вмѣстѣ съ графомъ де-Лясепедъ. Увидѣвъ красавицу-парфюмершу, великій химикъ не могъ удержаться, чтобъ не сказать комплимента.

— О, сударыня, наука еще не знаетъ средства сохранять молодость и красоту, а вы уже открыли его.

— Вы здѣсь отчасти у себя дома, господинъ академикъ, — сказалъ Бирото Воклэну. — Да, ваше сіятельство, — обратился онъ къ графу де-Лясепедъ, — я обязанъ господину Воклэну всѣмъ своимъ состояніемъ. Позвольте имѣть честь представить вашему сіятельству господина предсѣдателя коммерческаго суда.

— Это графъ де-Лясепедъ, одинъ изъ пэровъ Франціи, а также великій ученый, онъ написалъ сорокъ томовъ, — сказалъ Цезарь Іосифу Лёба, сопровождавшему предсѣдателя коммерческаго суда.

Гости не заставили себя ждать. Обѣдъ прошелъ очень весело; не замѣчалось ни малѣйшей натянутости, какъ всегда бываетъ у купцовъ; со всѣхъ сторонъ сыаались шутки, подчасъ грубыя, и возбуждали смѣхъ. Тонкія блюда и хорошія вина были оцѣнены по достоинству. Только въ половинѣ десятаго все общество изъ столовой сошло внизъ пить кофе. Вскорѣ начали съѣзжаться на балъ; черезъ часъ всѣ комнаты были уже полны гостей. Графъ де-Лясепедъ и Воклэнъ уѣхали, къ великому отчаянію Бирото, который провожалъ ихъ до лѣстницы и тщетно умолялъ остаться. Зато ему удалось удержать судью Попино и г-на де-Ля-Бильярдьера. Изъ дамъ только три — дочь графа де-Фонтенъ, г-жа Демаре и г-жа Рабурденъ, были представительницами аристократіи, высшаго финансоваго и чиновнаго круга. Онѣ рѣзко выдѣлялись изъ среды всѣхъ остальныхъ своей красотой и прекрасными манерами, а передъ ихъ элегантными туалетами терялись богатыя, но безвкусныя платья буржуазокъ.

Буржуазія составляла главный элементъ на балу Бирото и выказывала въ полномъ блескѣ свою комическую глупость. Это были тѣ буржуа, которые мечтаютъ о почестяхъ, мечтаютъ играть роль въ общественной жизни, стремятся быть элегантными, одѣваютъ дѣтей уланами и гвардейцами, отправляются по воскресеньямъ на собственную дачу, покупаютъ «Victoires et Conquêtes», «Soldat laboureur», и тому подобныя сочиненія; тѣ буржуа, которые всему завидуютъ и въ то же время добры, услужливы, мягкосердечны, сострадательны: они готовы подписать солидный кушъ и для дѣтей генерала Фуа и для грековъ, о морскихъ разбояхъ, которыхъ они и не подозрѣваютъ, и для какого-нибудь учрежденія, переставшаго уже существовать… Они становятся жертвами обмана, благодаря своему доброму сердцу и подвергаются насмѣшкамъ общества, которое несравненно хуже ихъ въ нравственною отношеніи. Лучшими представителями такой буржуазіи явилист на балу Бирото москотильщики Матифа, поставщики «Царицы Розъ».

Г-жа Матифа, желая придать себѣ больше достоинства, ка дѣла для танцевъ тяжелое пунцовое платье, вышитое золотомъ; тюрбанъ на голову; этотъ туалетъ какъ нельзя болѣе гармонировалъ съ гордымъ выраженіемъ ея лица съ римскимъ профилемъ. Передъ ея величественной фигурой совершенно терялся самъ Матифа, низенькій и толстый, съ очками на носу, съ высоко поднятымъ воротникомъ рубашки. Онъ бывалъ безподобенъ на смотрахъ національной гвардіи, гдѣ за пятьдесятъ шаговъ уже бросалось въ глаза его кругленькое брюшко, украшенное цѣпочкой съ цѣлой связкой брелоковъ. Матифа обращалъ на себя вниманіе своимъ низкимъ теноромъ и умѣньемъ красно говорить. Никогда, напримѣръ, онъ не называлъ писателей просто по именамъ: Корнель, Расинъ, Вольтеръ, но выражался такъ: «Нашъ великій Корнель! Нашъ славный Расинъ! Вольтеръ! О, Вольтеръ имѣетъ больше остроумія, чѣмъ таланта, и все же геніальный человѣкъ!..» Матифа страстно любилъ театръ и обнаруживалъ нѣкоторую склонность къ легкому поведенію; говорили даже, что по примѣру иныхъ богачей-коммерсантовъ, онъ содержалъ любовницу. Онъ любилъ разсказывать анекдоты, подчасъ довольно скабрезные, и потому, едва онъ начиналъ свой разсказъ, жена зачастую прерывала его, крича во все горло: «Пузанчикъ (она всегда такъ называла его), смотри, не скажи чего-нибудь лишняго». Эта массивная владѣлица москотильныхъ товаровъ заставила мадемуазель де-Фонтснъ измѣнить своей аристократической выдержкѣ: надменная графиня улыбнулась, когда г-жа Матифа сказала мужу: «Не набрасывайся на мороженое, пузанчикъ, въ хорошемъ обществѣ это не принято». Насколько трудно объяснить разницу между высшимъ обществомъ и буржуазіей, настолько послѣдней трудно уничтожить эту разницу. Всѣ жены и дочери буржуа, присутствовавшія на балу Бирото, чувствовали, что ихъ стѣсняетъ нарядный туалетъ, и въ то же время простодушно выказывали радость, которую имъ доставлялъ балъ; видно было, что такое празднество — диковинка для нихъ, вѣчно углубленныхъ въ свои мелкія заботы. Между тѣмъ три аристократки: мадемуазель де-Фонтенъ, г-жа Демаре и г-жа Габурденъ, были такими же, какъ всегда; онѣ не любовались великолѣпіемъ своего наряда, не заботились о томъ, какое впечатлѣніе производятъ на другихъ, всѣ подобныя заботы отлетѣли отъ нихъ, едва онѣ дома одѣлись и въ послѣдній разъ взглянули на себя въ зеркало. Лица ихъ не выражали ни восторга, ни удивленія; танцовали онѣ съ граціей и легкостью; ихъ непринужденныя позы напоминали античныя статуи. Остальныя гостьи носили на себѣ отпечатокъ трудовой жизни: ихъ движенія были тяжелы, не граціозны; онѣ вполнѣ отдавались веселью, не умѣли скрывать своего удивленія, любопытства, не умѣли говорить тѣмъ полушепотомъ, который придаетъ бальнымъ разговорамъ неизъяснимую прелесть; не имѣли онѣ и той спокойной осанки, которой отличаются люди, привыкшіе владѣть собой. Немудренно, что г-жа Рабурденъ, г-жа Демаре и мадемуазель де-Фонтенъ потѣшались въ душѣ надъ гостями парфюмера; на нихъ же всѣ смотрѣли съ завистью и благоговѣйнымъ изумленіемъ. Г-жа Рогенъ, Констанція и Цезарина являлись какъ бы соединительнымъ звеномъ между тремя аристократками и представительницами буржуазіи. Однако, всякое различіе между гостями исчезло въ разгарѣ бала, когда музыка, танцы, потоки яркаго свѣта привели всѣхъ въ упоеніе. Балъ становился уже шумнымъ, и мадемуазель де-Фонтенъ рѣшила уѣхать; но едва она сказала объ этомъ отцу Бирото, какъ его жена и дочь явились, чтобъ помѣшать отъѣзду всей аристократіи.

— Однако, ваша квартира отдѣлана со вкусомъ, чего я никакъ не ожидала, — сказала графиня парфюмеру.

Бирото былъ въ такомъ упоеніи отъ похвалъ, которыя сыпались на него въ этотъ вечеръ, что не понялъ смысла словъ графини; но Констанція покраснѣла и не нашлась, какъ отвѣтить.

— Это національное празднество дѣлаетъ вамъ большую честь, — сказалъ Камюзо Цезарю,

— Я мало видѣлъ такихъ чудныхъ баловъ, — замѣтилъ де-ЛяБильярдьеръ, которому ничего не стоило произнести ложь изъ вѣжливости. Бирото принималъ всѣ комплименты за голую истину.

— Какая чудная обстановка и хорошій оркестръ! Часто будете вы давать балы? — спрашивала его г-жа Лёба.

— Какая у васъ прелестная квартира; вы, конечно, сами все выбирали? — говорила г-жа Демаре.

Бирото взялъ на себя смѣлость солгать, увѣривъ ее, что онъ самъ всѣмъ распоряжался. Цезарина узнала въ этотъ вечеръ, насколько былъ деликатенъ Ансельмъ.

— Еслибъ я слушалъ только голосъ сердца, — шепнулъ онъ ей, выходя изъ-за стола, — то я попросилъ бы васъ хоть на одну кадриль, но боюсь, что изъ-за моего счастья слишкомъ пострадаетъ ваше самолюбіе.

А Цезаринѣ казалось, что у мужчинъ нехороша походка, если обѣ ноги у нихъ одинаковы; она рѣшила открыть балъ съ Попино. Тетка Ансельма посовѣтовала ему быть посмѣлѣе, и онъ протанцовалъ кадриль съ Цезариной, причемъ осмѣлился намекнуть ей о своей любви.

— Мой успѣхъ зависитъ отъ васъ, мадемуазель Цезарина.

— Какимъ образомъ?

— Изъ всѣхъ моихъ надеждъ только одна можетъ меня заставить добиться успѣха.

— Не теряйте этой надежды!

— Понимаете ли вы, какъ важны для меня эти слова? — спросилъ Попино.

— Еще разъ говорю: надѣйтесь на успѣхъ! — отвѣтила Цезарина съ плутовской улыбкой.

— Годиссаръ! Годиссаръ, — вскричалъ Ансельмъ послѣ кадрили, схвативъ своего друга за руку и сжавъ ее съ геркулесовской силой, — доставь мнѣ успѣхъ, или я застрѣлюсь! Добившись успѣха, я могу жениться на Цезаринѣ, она сама мнѣ это сказала. А посмотри, какъ она хороша!

— Да, недурна, и какъ расфранчена, — сказалъ Годиссаръ, — и при томъ богата. Такой лакомый кусочекъ мы не прозѣваемъ. Отъ г-жи Бирото не ускользнуло, что мадемуазель Лурдоа и Александръ Крота, будущій преемникъ Рогена, симпатизируютъ другъ другу, и не безъ сожалѣнія отказалась парфюмерша отъ мечты выдать дочь за парижскаго нотаріуса. Пильеро, какъ истинный философъ, расположился въ креслѣ близъ книжнаго шкапа, слушалъ молча разговоры другихъ, наблюдалъ за игроками и время отъ времени подходилъ къ двери, чтобы взглянуть на танцующихъ. Мужчины всѣ были ужасны, за исключеніемъ сына де-Ля-Бильярдьера, юнаго дэнди, господина Демаре, Дю-Тилье, который пріобрѣлъ уже свѣтскія манеры, и нѣкоторыхъ должностныхъ лицъ. Въ массѣ болѣе или менѣе комическихъ фигуръ совершенно затерялась одна, облеченная въ удивительный костюмъ. Разумѣется, это былъ ничтожный деспотъ Батавскаго двора, нарядившійся въ тонкое бѣлье, пожелтѣвшее отъ долгаго лежанья въ шкапу, и въ кружевное жабо, видимо доставшееся ему въ наслѣдство; оно было заколото булавкой съ голубоватой камеей. Цезарь съ гордостью показалъ ему, какія комнаты устроилъ архитекторъ въ первомъ этажѣ его дома.

— Хэ! хэ! Вамъ вѣдь платить за все за это, — замѣтилъ Молине. — А мнѣ дадутъ больше тысячи экю за комнаты съ такой жеблировкой.

Бирото отвѣтилъ шуткой на эту фразу, но его укололъ тонъ, которымъ старикъ произнесъ ее.

«Мои комнаты скоро перейдутъ обратно во мнѣ, ты разоришься!» Вотъ какой смыслъ придалъ Молине словамъ «мнѣ дадутъ», которыми онъ больно задѣлъ Цезаря. Блѣдное лицо Молино и его взглядъ хищника поразили Дю-Тиоье, обратившаго сначала вниманіе только на костюмъ старика: его зеленое съ бѣлымъ платье, странныя складки воротника и массивная цѣпочка съ цѣлымъ фунтомъ различныхъ брелоковъ, звенѣвшихъ при каждомъ его движеніи, придавали ему сходство съ гремучей змѣей. Приглядѣвшись къ Молине, банкиръ вступилъ съ нимъ въ разговоръ.

— Здѣсь, милостивый государь, — сказалъ Молине, шагнувъ одной ногой въ будуаръ, — я нахожусь во владѣніяхъ графа де-Гранвиля, а тутъ, — прибавилъ онъ, указавъ въ противоположную сторону, — мои владѣнія: мнѣ принадлежитъ этотъ домъ.

Очарованный вниманіемъ Дю-Тилье, Молине разговорился и вполнѣ обрисовалъ свою личность; онъ разсказалъ о всѣхъ своихъ привычкахъ, образѣ жизни, о столкновеніяхъ съ жильцами, упомянулъ о наглости Жандра, и наконецъ, сказалъ о заключеніи контракта съ Бирото, безъ котораго не состоялся бы и балъ.

— Вотъ какъ! — произнесъ Дю-Тилье. — Господинъ Бирото обязался уплатить вамъ впередъ за послѣдній годъ контракта; это не въ его правилахъ.

— О, я этого потребовалъ; онъ теперь мой жилецъ.

«Ну, если Бирото обанкротится, — подумалъ Дю-Тилье, — этого старикашку надо будетъ выбрать синдикомъ, его придирчивость окажетъ большую услугу. Должно быть, подобно Домиціану, онъ забавляется дома тѣмъ, что давитъ мухъ.»

Дю-Тилье отправился играть въ карты. Блапаронъ, по его приказанію, давно уже сидѣлъ за карточнымъ столомъ: Дю-Тилье разсчиталъ, что такимъ путемъ его подставной банкиръ ускользнетъ отъ наблюденій. Оба они относились другъ къ другу, какъ совершенно чужіе, и такъ хорошо играли свою роль, что самый подозрительный человѣкъ не принялъ бы ихъ за соумышленниковъ. Годиссаръ, знавшій о счастливой перемѣнѣ въ судьбѣ Клапарона, не посмѣлъ къ нему подойти: такъ холодно взглянулъ мнимый банкиръ на бывшаго своего товарища! Къ пяти часамъ утра изъ ста съ лишнимъ каретъ, занимавшихъ всю улицу Сентъ-Онорэ, осталось уже не болѣе сорока. Въ пять часовъ начали танцовать boulangère, танецъ, который впослѣдствіи былъ вытѣсненъ котильономъ. Тю-Тилье, Рогенъ, Кардо-сынъ, графъ де-Гранвиль и Юлій Демаре играли въ карты, и Дю-Тилье выигралъ три тысячи франковъ. Начало разсвѣтать, пламя свѣчей поблѣднѣло, игроки встали, наконецъ, изъ-за картъ; въ это время танцовали послѣднюю кадриль. Этотъ вѣнецъ празднества рѣдко не сопровождается въ домахъ буржуа какимъ-нибудь безобразіемъ, важныхъ гостей уже нѣтъ: никто не стѣсняетъ танцующихъ; головы сильно разгорячены танцами, душнымъ воздухомъ выпитымъ виномъ, и вотъ, даже старухи, заразившись общимъ весельемъ, пускаются въ плясъ. Всѣ раскраснѣлись; у мужчинъ волосы развились и придаютъ лицамъ забавное выраженіе; у молодыхъ женщинъ растрепаны прически, съ головы слетѣли цвѣты… Момусъ торжественно входитъ со всей своей свитой. Всюду слышенъ громкій хохотъ; каждый вполнѣ отдается веселью, зная, что завтра его ждетъ опять работа… Матифа танцовалъ въ дамской шляпкѣ на головѣ; Целестинъ дурачился; нѣкоторыя изъ дамъ усиленно хлопали въ ладоши, когда того требовали въ фигурѣ кадрили… Танцамъ не предвидѣлось конца.

— Какъ они всѣ веселятся! — восклицалъ счастливый Бирото.

— Только бы не сломали чего-нибудь у насъ, — сказала Констанція дядѣ.

— Такого великолѣпнаго бала, какъ вашъ, я еще не видалъ, хотя бывалъ на многихъ балахъ, — сказалъ Дю-Тилье, прощаясь съ бывшимъ своимъ хозяиномъ.

Одна изъ восьми симфоній Бетховена — симфонія do mineur заканчивается великолѣпной фантазіей, величественной, какъ поэма. Когда послѣ медленно льющихся звуковъ великаго чародѣя, такъ глубоко понятаго Габенекомъ, роскошное полотно декораціи внезапно поднимается по знаку вдохновеннаго дирижера и все могущество звуковъ выливается въ обворожительночудномъ мотивѣ, составляющемъ основную тему финала, вамъ кажется, что передъ вами появляется лучезарная фея съ волшебнымъ жезломъ въ рукахъ. Вы слышите, какъ шелеститъ поднимаемый ангелами пурпурный шелковый занавѣсъ; золотыя двери дивной чеканки поворачиваются на своихъ алмазныхъ петляхъ, и передъ вашими взорами открывается волшебная картина, — цѣлая анфилада дворцовъ, по которымъ неслышно скользятъ существа высшаго міра. Ѳиміамъ благоденствія возносится къ небу, яркое пламя пылаетъ на алтаряхъ, воздухъ пропитанъ благоуханіемъ. Передъ вами проносятся существа въ бѣлыхъ туникахъ съ голубою каймою, очаровывая ваши глаза неземной красотой своихъ лицъ и совершенствомъ своихъ формъ; вокругъ рѣзвятся амуры, разливая въ воздухѣ свѣтъ своихъ факеловъ. Вы чувствуете себя любимымъ, вы испытываете счастіе, къ которому безотчетно стремилась ваша душа, и погружаетесь въ тихо-журчащія волны блаженства. И вотъ, давъ вамъ вкуситъ блаженство рая, волшебникъ вновь погружаетъ васъ таинственными переходами низкихъ басовыхъ тоновъ въ холодныя волны дѣйствительности. Но вы жаждете снова услышать божественную музыку, вы томитесь по ней, и изъ глубины вашей души вырывается страстный крикъ: еще, еще!

Душевныя движенія, вызываемыя въ, слушателяхъ дивнымъ финаломъ симфоніи do mineur, могутъ служить примѣромъ того, что происходило въ сердцахъ Констанціи и Цезаря вовремя бала. Знаменитый кларнетистъ Коллине сыгралъ финалъ ихъ коммерческой симфоніи. Усталые, но безмѣрно счастливые, трое Бирото заснули утромъ подъ шумъ праздника, издержки по которому, включая его устройство, убранство комнатъ, туалеты и библіотеку, за которую было уплачено Цезариной, достигали 60.000 франковъ, чего Цезарь и не подозрѣвалъ. Вотъ во что обошлась красная ленточка, вдѣтая королемъ въ петлицу парфюмера. Если бы Цезарь Бирото обанкротился, то однѣ эти безумныя издержки могли бы привести его на скамью подсудимыхъ, такъ какъ негоціантъ, позволяющій себѣ чрезмѣрныя затраты, находится уже на пути къ банкротству. Но многіе считаютъ болѣе позорнымъ быть привлеченнымъ къ суду за неумѣлое веденіе дѣлъ, чѣмъ за крупное мошенничество. Быть преступникомъ, по ихъ мнѣнію, почетнѣе, чѣмъ прослыть дуракомъ.

II.
Цезарь въ борьбѣ съ несчастіемъ.

Недѣлю спустя, послѣ бала, завершившаго эпоху счастья въ жизни Бирото, онъ смотрѣлъ на прохожихъ сквозь зеркальныя окна своего магазина и думалъ о томъ, что дѣла его стали слишкомъ обширны и являются уже бременемъ для него. До сихъ поръ въ его жизни ничего не было сложнаго; онъ приготовлялъ на фабрикѣ косметическія средства и продавалъ ихъ, или покупалъ товаръ и снова пускалъ его въ продажу. Теперь участіе въ спекуляціи на земли, участіе въ дѣлахъ торговаго дома «А. Попино и К°», расходы на квартиру и балъ, обязательства въ размѣрѣ ста шестидесяти тысячъ франковъ, по которымъ онъ не въ состояніи сейчасъ уплатить, необходимость снова выдать векселя и тѣмъ навлечь на себя неудовольствіе жены, все это требовало серьезныхъ размышленій и приводило бѣднаго парфюмера въ ужасъ: онъ чувствовалъ, что взвалилъ себѣ на плечи больше, чѣмъ въ состояніи снести. Его озабочивало еще, какъ поведетъ Ансельмъ свое дѣло: отъ успѣха «Huile Céphalique» зависѣло теперь многое. Цезарь смотрѣлъ на Попино, какъ профессоръ реторики на ученика; онъ сомнѣвался въ его способностяхъ и жалѣлъ, что не можетъ каждую минуту руководить имъ. Свое душевное состояніе Цезарь тщательно скрывалъ не только отъ приказчиковъ, но даже отъ жены и дочери; однако, онъ чувствовалъ себя въ такомъ же затрудненіи, въ какомъ очутился бы простой лодочникъ на Сенѣ, еслибъ ему вдругъ ввѣрили управленіе фрегатомъ. Въ то время, какъ Цезарь, стоя у окна, старался разобраться въ хаосѣ своихъ думъ и мыслей, онъ вдругъ увидѣлъ на улицѣ своего второго хозяина, старика Молине. Бирото чувствовалъ къ нему непреодолимую антипатію; ему казалось, что этотъ старикъ принесетъ ему несчастье. Онъ не могъ забыть, съ какой дьявольской усмѣшкой слѣдилъ Молине за всѣмъ на балу, и былъ теперь непріятно пораженъ, увидѣвъ его опять передъ собой.

— Господинъ Бирото, — сказалъ ему старикъ, — мы совершали контрактъ на скорую руку, и вы забыли скрѣпить свою подпись на бумагѣ. Бирото взялъ контрактъ, чтобы исправить свою оплошность. Въ это время вошелъ архитекторъ, поздоровался и стадъ выжидать удобнаго момента для переговоровъ; наконецъ онъ не выдержалъ и сказалъ на ухо Цезарю:

— Господинъ Бирото, вы знаете, какъ туго приходится въ началѣ карьеры… вы довольны моей работой… будьте любезны, вручите мнѣ мой гонораръ.

У Бирото не было наличныхъ денегъ и онъ приказалъ Целестину приготовить вексель на сумму двѣ тысячи франковъ, срокомъ на три мѣсяца.

— Какъ я радъ, что вы приняли на себя долгъ вашего сосѣда Сейрона, — сказалъ Молине, и въ тонѣ его послышалась тайная насмѣшка. — Дворникъ сообщилъ мнѣ сегодня утромъ, что господинъ Сейронъ куда-то скрылся, и въ квартирѣ его все опечатали.

— А всѣ думали, что у него хорошо идутъ дѣла, — замѣтилъ Лурдоа, который только-что вошелъ въ магазинъ: онъ принесъ счетъ парфюмеру.

— Купецъ застрахованъ отъ неудачъ только тогда, когда уже оставитъ торговлю, — сказалъ Молине, тщательно складывая контрактъ. Архитекторъ оглядѣлъ этого страннаго старика съ ногъ до головы; ему, видимо, было пріятно, что онъ встрѣтилъ такую воплощенную каррикатуру на буржуа.

— Если идешь подъ зонтикомъ, то считаешь, что голова защищена отъ дождя, — вставилъ свое замѣчаніе Грендо.

Молине взглянулъ на архитектора и нѣсколько минутъ не спускалъ глазъ съ его усовъ и эспаньолки; онъ почувствовалъ къ нему такое же презрѣніе, какое и самъ возбудилъ въ молодомъ человѣкѣ. Молине рѣшилъ остаться, чтобы на прощанье подпустить шпильку Грендо.

Въ эту минуту вошли Рагонъ и Пильеро.

— Мы совѣщались съ судьей относительно нашего дѣла, — сказалъ Рагонъ на ухо Цезарю, — по его мнѣнію, въ подобной спекуляціи надо потребовать росписку отъ продавцовъ и затѣмъ реагировать…

— Вы пріобрѣтаете земли близъ Маделэнъ — сказалъ Лурдоа, — объ этомъ уже говорятъ; тамъ будетъ цѣлый кварталъ.

Подрядчикъ, который пришелъ съ намѣреніемъ немедленно потребовать деньги, рѣшилъ, что ему выгоднѣе не торопить парфюмера.

— Я принесъ вамъ счетъ только потому, что кончается годъ, и вы будете, вѣроятно, сводить балансъ, — сказалъ онъ тихо Цезарю, — денегъ же мнѣ теперь не нужно.

— Что съ тобой, Цезарь? — спросилъ Пильеро, замѣтивъ растерянный видъ племянника. Бирото былъ такъ пораженъ, увидѣвъ счетъ, что не отвѣчалъ ни Рагону, ни Лурдоа.

— Ничего, пустяки! Я набралъ на пять тысячъ франковъ векселей у моего сосѣда Сейрона, а онъ, говорятъ, обанкрутился. А боюсь, не надавалъ ли онъ мнѣ дутыхъ векселей, еще попадешься съ ними.

— Вѣдь я предупреждалъ васъ уже давно, — вскричалъ Рагонъ, — утопающій радъ ухватиться за родного отца, чтобы спастись, и, понятно, топитъ его съ собой! Немало я видѣлъ банкротовъ на своемъ вѣку! Вначалѣ каждый изъ нихъ жертва несчастія, но потомъ, въ силу обстоятельствъ, несчастный становится уже мошенникомъ.

— Это совершенно вѣрно, — замѣтилъ Пильеро.

— Если мнѣ суждено когда-нибудь попасть въ депутаты, или имѣть вліяніе въ высшихъ сферахъ, — сказалъ Бирото, приподнявшись на носкахъ и опустившись затѣмъ на всю ногу.

— То что вы сдѣлаете? — спросилъ Лурдоа. — Вы слывете мудрецомъ.

Молине, котораго интересовалъ всякій разговоръ о законахъ или правахъ, весь превратился въ слухъ. Пильеро и Рагонъ знали наизустъ всѣ мнѣнія Цезаря, но тѣмъ не менѣе, видя общее вниманіе, такъ же серьезно выслушали его рѣчь, какъ и остальные присутствующіе.

— Я посовѣтовалъ бы, — сказалъ парфюмеръ, — учредить особый судъ для разбора дѣлъ банкротства. Членамъ этого суда предоставлялось бы самимъ вести слѣдствіе и затѣмъ, на основаніи его, объявлять купца банкротомъ неполнымъ, который въ состояніи поправить свои дѣла, или банкротомъ полнымъ. Въ первомъ случаѣ купецъ обязывался бы уплатить кредиторамъ все до копѣйки; онъ уступалъ бы имъ свои доходы и права, но зато продолжалъ бы вести дѣла, хотя подъ контролемъ; до полной уплаты долговъ онъ подписывался бы такой-то, обанкротившійся. Во второмъ случаѣ, т. е. при полномъ банкротствѣ, купца присуждали бы, какъ въ прежнія времена, быть выставленнымъ на два часа къ позорному столбу, въ залѣ биржи. Все имущество его отдавали бы кредиторамъ, а самого его изгоняли бы изъ государства.

— Это заставило бы купцовъ быть осмотрительнѣе, не затѣвать рискованныхъ предпріятій, — сказалъ Лурдоа.

— Нынѣшнихъ законовъ купцы совсѣмъ не исполняютъ, — началъ опять Цезарь. — Изъ ста торговцевъ больше пятидесяти человѣкъ имѣютъ до семидесяти пяти процентовъ долгу, или же накидываютъ на свой товаръ четверть его стоимости и подрываютъ такимъ образомъ его торговлю.

— Господинъ Бирото говоритъ истинную правду, — замѣтилъ Молине, — нынѣшніе законы предоставляютъ большую свободу дѣйствій.

— Еще бы, — воскликнулъ Цезарь, — при нынѣшнихъ порядкахъ купцы станутъ скоро законными ворами! Для нихъ открытъ каждый кошелекъ.

— Однако, вы не щадите своихъ, господинъ Бирото, — сказалъ Лурдоа.

— Онъ совершенно правъ, — возразилъ старикъ Рагонъ.

Въ эту минуту вошли посланные отъ Феликса, отъ Шеве и Фуа, отъ кларнетиста Колине, каждый со счетомъ отъ хозяина.

— Я теперь занятъ, — сказалъ имъ Цезарь и велѣлъ оставить счета.

— Господинъ Грендо, — сказалъ Лурдоа, увидѣвъ, что архитекторъ складываетъ вексель, подписанный Бирото, — потрудитесь, пожалуйста, провѣрить мой счетъ, такъ какъ вы давали мнѣ разрѣшеніе на расходы, отъ имени господина Бирото.

При этихъ словахъ Пильеро посмотрѣлъ на Лурдоа и Грендо и затѣмъ шепнулъ племяннику:

— Подрядчикъ и архитекторъ, видимо, дѣйствуютъ заодно; придется тебѣ заплатить много лишняго.

Когда Грендо вышелъ, Молине послѣдовалъ за нимъ и сказалъ ему съ загадочнымъ видомъ:

— Милостивый государь, вы слышали, что я сказалъ, но меня не поняли: позаботьтесь теперь о зонтикѣ.

При этихъ словахъ страхъ овладѣлъ Грендо. Чѣмъ незаконнѣе какая-нибудь прибыль, тѣмъ сильнѣе хочется ее получить; такова ужь натура человѣка. Грендо, дѣйствительно, сдержалъ слово, данное имъ Бирото: онъ съ усердіемъ занялся передѣлкой его квартиры, увлекся этой работой, посвящалъ ей все свое время, приложилъ всѣ свои знанія. Однимъ словомъ, труды его не согласовались съ гонораромъ; самолюбіе завлекло его слишкомъ далеко; при такихъ условіяхъ подрядчикамъ легко было вовлечь его въ сдѣлку съ нимъ. Извѣстно, что архитекторъ зависитъ отъ подрядчиковъ, какъ драматическій писатель отъ актеровъ: Грейдо, которому Цезарь поручилъ слѣдить за расходами, взялъ, конечно, сторону подрядчиковъ. Зато трое самыхъ крупныхъ изъ нихъ, Лурдоа, Щаффару и Торьенъ въ одинъ голосъ заявили, что Грендо прекрасный товарищъ, съ которымъ пріятно вмѣстѣ работать. Грендо долженъ былъ получить извѣстный процентъ съ каждаго счета подрядчиковъ; а такъ какъ онъ понялъ, что Бирото выдастъ всѣмъ векселя, и такъ какъ Молине уже заронилъ въ его душу сомнѣніе, то архитекторъ рѣшилъ потребовать обязательно деньги. Артисты всегда безжалостны къ буржуа.

Къ концу декабря всѣ счета, полученные Цезаремъ, составили сумму въ шестьдесятъ тысячъ франковъ. Феликсъ, Фоа, Танрадъ, и мелкіе кредиторы, которымъ надо было платить наличными присылали уже три раза за деньгами. Такое недовѣріе страшно вредить въ торговыхъ дѣлахъ и является предвѣстникомъ бѣды. Бирото опустошилъ свою кассу для уплаты мелкихъ долговъ, до сихъ поръ ничего подобнаго не случалось и потому парфюмера охватилъ ужасъ. Ему никогда еще не приходилось быть въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ; неудивительно, что случай, столь обыкновенный въ жизни большей части парижскихъ купцовъ, совершенно смутилъ Цезаря, чуть не свелъ его съ ума. Онъ приказалъ Целестину послать счета нѣкоторымъ изъ постоянныхъ покупателей; это приказаніе было такъ необычно, что Целестинъ не сразу исполнилъ его: онъ думалъ, что не понялъ хозяина. Постоянныхъ покупателей Цезарь называлъ своими кліентами, это названіе не нравилось Констанціи, но подъ конецъ она уступила мужу, сказавъ: называй ихъ, какъ хочешь; лишь бы только они платили деньги! Кліенты Цезаря были всѣ люди богатые; за ними никогда ничего не пропадало, но только они платили долги, когда имъ вздумается. Многіе изъ нихъ бывали должны по пятидесяти и по шестидесяти тысячъ франковъ. Второй приказчикъ взялъ долговую книгу и сталъ выписывать болѣе крупные счета. Цезарь боялся жены; чтобы скрыть отъ нея свое отчаяніе, онъ рѣшилъ выйти на время изъ дома.

— Здравствуйте, г-нъ Бирото, — сказалъ Грендо, входя въ магазинъ съ самымъ развязнымъ видомъ. — Мнѣ никто не даетъ денегъ подъ вашу бумагу; я вынужденъ просить васъ взять ее обратно и расплатиться со мной наличными. Я могъ бы, конечно, обратиться къ ростовщикамъ, но я не хотѣлъ разглашать о выдачѣ вами векселя, я немного знакомъ съ порядками въ торговомъ мірѣ и понимаю, что это броситъ на васъ тѣнь. Слѣдовательно, вполнѣ въ вашихъ интересахъ…

— Потише, пожалуйста, г-нъ Грендо, — прервалъ его Цезарь. — Вы меня страшно удивляете.

Въ эту минуту вошелъ Лурдоа.

— Лурдоа, — обратился къ нему Бирото съ улыбкой, — повѣрите ли?..

Но тутъ онъ вдругъ остановился. Какъ всякій купецъ, увѣренный въ своихъ средствахъ, онъ хотѣлъ просить Лурдоа взять вексель, принесенный Грендо, и вмѣстѣ съ подрядникомъ посмѣяться надъ архитекторомъ; но во-время замѣтилъ облачко на лицѣ Лурдоа. Въ такихъ случаяхъ богатый купецъ отбираетъ назадъ свой вексель и больше не предлагаетъ его. У Бирото закружилась голова, какъ будто онъ вдругъ очутился на краю пропасти.

— Дорогой г-нъ Бирото, — сказалъ Лурдоа, отводя его въ сторону, — мой счетъ уже просмотренъ, провѣренъ, и я прошу васъ завтра же уплатить по нему. Я выдаю дочь за Александра Крота; ему непремѣнно надо вручить деньги: нотаріусы не входятъ ни въ какія сдѣлки, да я и самъ никогда не выдавалъ векселей.

— Пришлите за деньгами послѣзавтра, — сказалъ надменно Бирото, который разсчитывалъ получить деньги отъ своихъ должниковъ. — И вы, г-нъ Грендо, потрудитесь тоже прислать, — обратился онъ въ архитектору.

— А почему вы не хотите сейчасъ заплатить? — спросилъ Грендо.

— Сегодня я долженъ выдать жалованье своимъ рабочимъ на фабрикѣ, — отвѣтилъ Цезарь, который до сихъ поръ никогда не лгалъ.

Онъ взялъ шляпу, чтобы выйти вмѣстѣ съ Лурдоа и Грендо. Но едва онъ очутился за порогомъ, его остановили Торвенъ и Шаффару.

— Г-нъ Бирото, — сказалъ Шаффару, — намъ очень нужны деньги.

— Ахъ, Господи, не горы же золота у меня! — воскликнулъ Цезарь съ досадой и быстро удалился отъ нихъ. — Тутъ что-нибудь кроется, — подумалъ онъ. — Проклятый балъ! Теперь всѣ меня считаютъ милліонеромъ. А все-таки у Лурдоа былъ какой-то странный видъ. Какая-то тутъ есть загвоздка. — И Цезарь безцѣльно шагалъ по улицѣ Сентъ-Онорэ, не зная даже, куда онъ идетъ. Вдругъ на одномъ изъ поворотовъ въ другую улицу онъ столкнулся съ Александромъ Крота: такъ математикъ, углубленный въ разрѣшеніе какой-нибудь проблемы, наталкивается на прохожихъ.

— Ахъ, г-нъ Бирото! — воскликнулъ будущій нотаріусъ. — Можно вамъ предложить одинъ вопросъ? Передалъ ли Рогенъ г-ну Клапарону ваши четыреста тысячъ франковъ?

— Наше дѣло, кажется, было окончено въ вашемъ присутствіи; г-нъ Клапаронъ не далъ мнѣ никакой росписки… мои векселя… должны были дисконтировать… Рогенъ долженъ былъ ему передать… мои двѣсти сорокъ тысячъ франковъ… Хотѣли также реализировать… Г-нъ судья Попино говоритъ… Квитанція… Впрочемъ… зачѣмъ вы предложили такой вопросъ?

— Зачѣмъ я предлагаю такой вопросъ? Чтобы узнать, у Рогена ли ваши двѣсти сорокъ тысячъ франковъ. Рогенъ вашъ хорошій знакомый, онъ могъ изъ деликатности передать ваши деньги Клапарону, тогда вы отдѣлались бы счастливо! Но какія глупости я говорю!.. Конечно, онъ унесъ съ собой ваши деньги вмѣстѣ съ моей сотней тысячъ: вѣдь я заплатилъ ему за его контору, а росписки не получилъ. Владѣльцы земли близъ Маделэнъ до сихъ поръ не получили ни копѣйки, они сейчасъ только были у меня. Деньги, подъ которыя вы дали векселя, существовали только на бумагѣ; Рогенъ васъ надулъ, и ваши сто тысячъ… онъ… давно ужь спустилъ… я самъ ходилъ за ними въ банкъ.

Зрачки Цезаря страшно расширились, но онъ ничего не видѣлъ: въ глазахъ у него потемнѣло.

— И ваша сотня тысячъ, и моя, и сто тысячъ Клапарона, все ухнуло; да еще слѣдствіе обнаружитъ разныя покражи, — продолжалъ юный нотаріусъ. — За г-жу Рогенъ опасаются: въ такомъ она отчаяніи. А господинъ Дю-Тилье ловко увернулся. Рогенъ бился съ нимъ цѣлый мѣсяцъ, чтобы втянуть его въ вашу спекуляцію на земли; однако, не удалось. Рогенъ прислалъ женѣ письмо, я только-что его прочиталъ. Оказывается, онъ уже пять лѣтъ обкрадывалъ своихъ кліентовъ, тратилъ ихъ вклады… и для кого, для любовницы, прекрасной голландки! Онъ покинулъ ее только за недѣлю до побѣга. Эта мотовка все спустила, надавала векселей… имущество у ней продали… и вчера вечеромъ ее убилъ какой-то капитанъ; Господь наказалъ ее за то, что она разорила столько людей! Бываютъ же такія женщины, для которыхъ нѣтъ ничего святого. У Рогена долговъ осталось больше, чѣмъ имущества. Контору его продали за триста тысячъ франковъ. Мнѣ придется покупать другую контору; пропали мои сто тысячъ. Росписки у меня нѣтъ, да и заикаться о деньгахъ нельзя: кредиторы подумаютъ, что я сообщникъ Рогена, а мнѣ надо беречь свою репутацію, я только еще начинаю карьеру. Въ мои года впутаться въ такую исторію! Это ужасно, а я думалъ, что совершилъ выгодную сдѣлку. Хорошъ и Рогенъ! Человѣку пятьдесятъ девять лѣтъ, а онъ еще любовницу содержитъ… старый хрычъ! Три недѣли тому назадъ онъ совѣтовалъ мнѣ не думать о Цезаринѣ, говорилъ, что вы скоро останетесь безъ куска хлѣба, вотъ подлецъ-то!

Каждая изъ этихъ фразъ Александра возвѣщала новое несчастье, была новымъ ударомъ для Бирото. Онъ стоялъ, какъ оглушенный громомъ, въ ушахъ у него звенѣло, передъ глазами мелькали красные круги. Первое, что ему пришло въ голову, было наложить на себя немедленно руки. При обстоятельствахъ, въ какихъ очутился Цезарь, человѣку предстоитъ тысяча смертей; вполнѣ естественно, что онъ предпочитаетъ умереть одинъ разъ и рѣшается на самоубійство. Блѣдность и оцѣпенѣніе парфюмера сильно, поразили Крота, который считалъ его сильнымъ и твердымъ духомъ, при томъ, онъ не зналъ, что нотаріусъ похитилъ у Цезаря не только деньги, но и нѣчто большее. Въ испугѣ Александръ взялъ Бирото подъ руку и хотѣлъ заставить его идти; однако, Цезарь не могъ сдѣлать ни шагу: ноги его подкашивались, какъ у пьянаго.

— Боже мой, что съ вами? — спросилъ Крота. — Оправьтесь, любезный господинъ Бирото! Вамъ еще не грозитъ гибель. Вы всегда найдете сорокъ тысячъ франковъ, можно хлопотать о нарушеніи контракта, подписаннаго Рогеномъ.

— Но мой балъ, орденъ, на двѣсти тысячъ векселей и ни копѣйки въ кассѣ. А что скажутъ Рагонъ, Пильеро?.. Права была моя жена: она все предвидѣла.

Градъ безсвязныхъ словъ, который посыпался изъ устъ Цезаря, обличалъ, что парфюмеръ былъ подавленъ несчастіемъ, что его терзали самыя черныя мысли.

— Я хотѣлъ бы, чтобы мнѣ отрубили голову, — сказалъ, наконецъ, Цезарь, — она меня давитъ, а пользы не приноситъ…

— Бѣдный господинъ Бирото, — произнесъ Александръ, — значитъ вы теперь въ затруднительныхъ обстоятельствахъ?

— Въ затруднительныхъ.

— Ну, ничего, будьте мужественны, надо бороться.

— Бороться! — повторилъ машинально парфюмеръ.

— Вамъ поможетъ Дю-Тилье, вашъ бывшій приказчикъ.

— Дю-Тилье?

— Ну, пойдемте, пойдемте!

— Боже мой, я не могу вернуться домой въ такомъ состояніи, — сказалъ Бирото. — Вы мнѣ другъ, Ксандро, если только есть на свѣтѣ друзья; я васъ всегда любилъ, и вы часто у меня обѣдали, пожалуйста… ради жены… прокатите меня, а потомъ проводите домой.

Юный нотаріусъ взялъ фіакръ и съ трудомъ усадилъ туда Цезаря, обратившагося въ автомата.

— Ксандро, — сказалъ парфюмеръ голосомъ, прерывающимся отъ слезъ, которыя, наконецъ, хлынули у него изъ глазъ и немного облегчили его: поѣдемъ теперь ко мнѣ, поговорите за меня съ Целестиномъ… Скажите, что дѣло идетъ о жизни моей жены… Пусть не болтаютъ о побѣгѣ Рогена… Вызовите Цезарину, скажите, что она должна позаботиться, чтобы до матери не дошли дурныя вѣсти. Теперь нельзя довѣрять даже лучшимъ друзьямъ.

Перемѣна въ голосѣ Бирото поразила Крота, онъ понялъ всю важность порученій, возложенныхъ на него. Онъ исполнилъ все, о чемъ его просилъ парфюмеръ. Цезарина и Целестинъ испугались, увидѣвъ, въ какомъ состояніи находился Бирото: онъ былъ блѣденъ, какъ смерть, и не могъ произнести ни слова.

— Держите въ тайнѣ все, что вамъ сказано, — вымолвилъ наконецъ парфюмеръ.

— Слава Богу, — подумалъ Ксандро, — онъ приходитъ въ себя. А я думалъ, что ему не сдобровать.

Послѣ долгихъ совѣщаній Цезарь и Крота поѣхали переговорить съ нѣкоторыми должностными лицами. Однако, Цезарь не въ состояніи былъ ни шевелиться, ни разговаривать; его переносили изъ кареты и обратно, точно какую-нибудь вещь. Къ семи часамъ вечера Александръ Крота доставилъ, наконецъ, парфюмера домой. Мысль появиться передъ Констанціей привела Цезаря въ себя. Александръ оказалъ ему услугу: пошелъ предупредить г-жу Бирото о томъ, что у мужа ея былъ ударъ.

— У него и теперь еще голова не въ порядкѣ, — добавилъ Крота, сдѣлавъ жестъ, которымъ обозначаютъ умственное разстройство, — ему нужно пустить кровь или поставить піявки.

— Этого слѣдовало ожидать, — сказала Констанція, не подозрѣвая, какое несчастье обрушилось на мужа: онъ давно уже не принималъ своего лекарства и работалъ послѣднее время, какъ каторжный, съ утра до вечера не зналъ покою, точно ему нечего ѣсть.

Цезарь, уступая просьбамъ жены и дочери, легъ въ постель; тотчасъ послали за старикомъ Годри, домашнимъ врачомъ Бирото. Докторъ Годри былъ приверженцемъ прежнихъ способовъ леченія. Пріѣхавъ, онъ осмотрѣлъ Цезаря и велѣлъ немедленно поставить горчичники къ подошвамъ: онъ опасался воспаленія въ мозгу.

— Отчего съ нимъ случился ударъ? — спросила Констанція.

— Вліяніе сырой погоды, — отвѣтилъ докторъ, которому Цезарина успѣла уже шепнуть нѣсколько словъ.

Какъ часто, для спасенія чести или жизни людей, окружающихъ больного, приходится докторамъ сознательно говорить вздоръ, притомъ съ самымъ серьезнымъ видомъ. Старикъ-докторъ столько всего видѣлъ на своемъ вѣку, что съ полуслова понялъ Цезарину. Она вышла его проводить до лѣстницы и спросила, что нужно больному, какъ за нимъ ходить.

— Теперь ему необходимо только спокойствіе, отдыхъ; а потомъ, когда головѣ станетъ легче, я дамъ чего-нибудь для укрѣпленія силъ. Г-жа Бирото провела два дня у изголовья мужа, который, какъ ей казалось, по временамъ бредилъ. Лежа въ красивой, голубой комнатѣ жены, смотря на великолѣпное убранство ея, онъ говорилъ вещи, совершенно непонятныя для Констанціи.

— Онъ сошелъ съ ума, — говорила она Цезаринѣ въ тѣ минуты, когда Бирото, приподнявшись на постели, торжественно цитировалъ отрывки изъ разныхъ статей коммерческихъ законовъ.

— Если издержки признаны чрезмѣрными… Снимите драпри, сорвите ихъ!

Цѣлыхъ три дня Цезарю грозила опасность сойти съ ума; наконецъ, сильный организмъ крестьянина одержалъ верхъ: кровь отлила отъ головы, — и благодаря подкрѣпляющимъ лекарствамъ, крѣпкому кофе и хорошей пищѣ, парфюмеръ быстро оправился. Но Констанція отъ утомленія слегла.

— Бѣдная женушка, — сказалъ Цезарь, смотря на спящую Констанцію.

— Ободритесь, папаша, не горюйте! Съ вашимъ умомъ и опытностью нельзя пропасть. Г-нъ Ансельмъ вамъ поможетъ. Богъ дастъ, все будетъ хорошо.

Цезарина произносила эти слова такъ ласково, съ такой нѣжностью, что Бирото, какъ ни былъ разстроенъ, успокоился. Такъ ребенокъ, у котораго прорѣзываются зубки, засыпаетъ, несмотря на боль, когда мать его укачиваетъ.

— Да, дитя мое, я постараюсь выпутаться изъ бѣды. Только никому не говори о нашемъ несчастьѣ, ни Попино, который насъ любитъ, какъ родной, ни дядѣ Пильеро, никому на свѣтѣ. Я напишу сначала брату, онъ, кажется, викарій въ соборѣ и долженъ имѣть деньги: ему некуда ихъ тратить. Если онъ сберегалъ по тысячѣ экю въ годъ, у него наберется теперь до ста тысячъ франковъ. Сверхъ того священники въ провинціи имѣютъ всегда кредитъ.

Цезарина поспѣшила принести отцу маленькій столикъ и всѣ принадлежности для письма; среди нихъ попались оставшіеся лишними пригласительные билеты.

— Сожги ихъ, — крикнулъ парфюмеръ. — Самъ дьяволъ надоумилъ меня задать этотъ балъ. Если я попаду теперь въ банкроты, всякій назоветъ меня мошенникомъ. Ну, пожалуйста безъ лишнихъ словъ.

Письмо Цезаря къ Франсуа Бирото.

"Милый братецъ,

"Я нахожусь теперь въ очень затруднительныхъ обстоятельствахъ: дѣла мои плохи. Пожалуйста, пришли мнѣ всѣ деньги, какими ты можешь располагать; въ крайнемъ случаѣ, займи для меня.

"Преданный тебѣ
Цезарь.

«Твоя племянница Цезарина шлетъ тебѣ нѣжный привѣтъ».

Эта приписка была сдѣлана по просьбѣ Цезарины, которая сама отнесла письмо Раге.

— Папаша, — сказала она, вернувшись изъ магазина, — господинъ Леба пришелъ; онъ желаетъ поговорить съ вами.

— Господинъ Леба, судья! — вскричалъ Цезарь, испугавшись, точно несчастье сдѣлало его преступникомъ,

— Дорогой господинъ Бирото, — сказалъ богатый торговецъ сукномъ, войдя въ комнату, — вы знаете, какъ я расположенъ къ вамъ; мы давно уже знакомы, въ одно время были выбраны въ члены суда… Изъ участія къ вамъ, я не могу не сообщить, что банкирская контора Клапарона передала ваши векселя ростовщику Жигоне, передала съ бланкомъ «безъ оборота на меня». Это обстоятельство не только подорветъ вашъ кредитъ, но и совсѣмъ его уничтожитъ.

— Господинъ Клапаронъ желаетъ съ вами поговорить, хозяинъ, — доложилъ Целестинъ, войдя въ комнату, — прикажете провести его сюда?

— Сейчасъ мы узнаемъ, почему Клапаронъ не поставилъ бланка на вашихъ векселяхъ, — сказалъ Леба.

— Господинъ Клапаронъ, — обратился парфюмеръ къ вошедшему банкиру, — рекомендую вамъ господина Леба, члена коммерческаго суда, моего хорошаго знакомаго…

— А такъ это — господинъ Леба, — прервалъ Цезаря Клапаронъ, — очень радъ съ вами познакомиться, господинъ судья Леба; у васъ столько однофамильцевъ…

— Леба сообщалъ мнѣ сейчасъ, — прервалъ Бирото болтовню Клапарона, — что вы передали мои векселя въ другія руки, и притомъ поставили бланкъ «безъ оборота на меня».

— Я не могъ поступить иначе, — отвѣтилъ Клапаронъ, — Мои коммерческія правила неизмѣнны: я никогда не ручаюсь за другихъ. Мало ли что можетъ случиться! Поставишь бланкъ на векселѣ, обязанъ будешь и платить по нему. Войдите въ мое положеніе, господинъ судья! Могу ли я рисковать заплатить деньги трижды?

— Трижды! — повторилъ удивленный Цезарь.

— Да, конечно, — подтвердилъ Клапаронъ. — Я отвѣчаю за насъ передъ продавцами земли, зачѣмъ же мнѣ еще платить по вашимъ векселямъ? Я и самъ теперь не въ блестящемъ положеніи: Рогенъ взялъ у меня сто тысячъ франковъ; значитъ, моя часть въ предпріятіи стоить мнѣ уже не четыреста, а пятьсотъ тысячъ. Поставьте себя на мое мѣсто, господинъ Лёба: какъ бы вы цоступили? Я вамъ изложу сейчасъ, въ чемъ дѣло. Предположимъ, что мы съ вами участвуемъ вдвоемъ въ предпріятіи: вы вкладываете въ него наличныя деньги, а я даю вамъ векселя, которые вы беретесь обратить въ деньги; это, конечно, большая любезность съ вашей стороны. И вдругъ вы узнаете, что вашъ компаньонъ Клапаронъ, банкиръ, богачъ, всѣми уважаемое лицо — я беру самыя лучшія условія — этотъ самый Клапаронъ сталъ банкротомъ, съ пассивомъ въ шесть милліоновъ. Неужели вы поручились бы за него при такихъ условіяхъ? Это было бы безуміе!.. Ну-съ, господинъ Лёба, въ такомъ же положеніи, въ какомъ я представилъ сейчасъ Клапарона, находится Бирото. Слѣдовательно, мнѣ придется заплатить за него владѣльцамъ земли, да пришлось бы еще платить по векселямъ, если бы я поставилъ на нихъ свой бланкъ… Мало того, заплативъ за всю землю, я получу только половину ея и долженъ буду вторично покупать другую половину у моего компаньона Бирото. Значитъ, я три раза буду платить деньги, въ случаѣ банкротства.

— Но я еще не обанкротился, господинъ Клапаронъ! — сказалъ Бирото.

— Прекрасно, — произнесъ Клапаронъ. — Но вы сами коммерсантъ, и были членомъ суда, вы знаете, что нужно все предвидѣть. Не удивляйтесь, что я остороженъ.

— Господинъ Клапаронъ совершенно правъ, — замѣтилъ Іосифъ Лёба.

— Да, правъ съ коммерческой точки зрѣнія, — сказалъ Клапаронъ. — Но оставимъ теперь разговоръ о векселяхъ господина Бирото; онъ найдетъ двѣсти сорокъ тысячъ, чтобы заплатить по нимъ, я въ этомъ увѣренъ, — прибавилъ Клапаронъ, смотря на Лёба. Потомъ онъ обратился къ самому Бирото: — Я пришелъ просить васъ выдать мнѣ двадцать пять тысячъ франковъ.

— Двадцать пять тысячъ франковъ! — вскричалъ Цезарь, чувствуя, что кровь у него стынетъ въ жилахъ. — Но, господинъ Клапаронъ, для чего вы требуете эти деньги?

— Странный вопросъ, господинъ Бирото. Вы забыли, что мы должны оформить у нотаріуса покупку земли, должны заплатить казенную пошлину. Между собой мы можемъ столковаться, какъ угодно, но казна вѣдь не свой братъ. Тутъ на однихъ разговорахъ далеко не уѣдешь, а вынь, да подай денежки! Цѣлыхъ сорокъ четыре тысячи придется намъ кинуть въ пользу казны… Я не ожидалъ упрековъ съ вашей стороны и не думалъ, что уплата какихъ-нибудь двадцати пяти тысячъ васъ можетъ затруднить… Но если даже вы стѣснены теперь, вы отъ этого не погибнете. Стараго волка не убьешь однимъ ударомъ, и съ пулей въ головѣ онъ будетъ еще бѣгать.

— Кто могъ предвидѣть, что Рогенъ окажется такимъ подлецомъ? — сказалъ Леба, котораго пугало молчаніе Цезаря,

— Хорошо, что я отдѣлался только сотней тысячъ, которую послалъ Рогену наканунѣ его побѣга, — сказалъ Клапаронъ. — Я могъ бы выдать ему всѣ четыреста тысячъ: вотъ бы попался-то! Меня спасло наше взаимное довѣріе. Для всѣхъ было безразлично, будутъ ли деньги храниться въ конторѣ Рогена или останутся у меня до полнаго окончанія сдѣлки,

— Лучше было бы, если бы каждый изъ васъ до расплаты хранилъ деньги въ банкѣ, — замѣтилъ Лёба.

— Но Рогенъ былъ для меня то же, что банкъ, — произнесъ Цезарь. — Вѣдь онъ участвуетъ въ нашемъ предпріятіи, — добавилъ онъ, посмотрѣвъ на Клапарона.

— Да, въ размѣрѣ четверти всей суммы, но условіе съ нимъ заключено только на словахъ, — отвѣтилъ Клапаронъ. — Было бы непростительно глупо выдавать ему часть барышей послѣ того, какъ онъ насъ же обокралъ. Если онъ вернетъ мнѣ мою сотню тысячъ, да пришлетъ еще двѣсти тысячъ франковъ, свой пай въ предпріятіи, тогда, можетъ быть, и подѣлимся. Но врядъ ли онъ дастъ деньги на такое дѣло, которое лѣтъ пять не будетъ приносить ни копѣйки. Рогену нужно до пятнадцати тысячъ ливровъ дохода, чтобы жить прилично заграницей.

— Мошенникъ этотъ Рогенъ!

— Страсть погубила его, — сказалъ Клапар онъ. — Какой старикъ можетъ поручиться, что имъ не станетъ вертѣть предметъ его послѣдней страсти? Всѣ мы воздержны; однако, неизвѣстно, чѣмъ кончимъ. Послѣдняя страсть, говорятъ, самая сильная. Возьмите Кардо, Камюзо, Матифа… всѣ они имѣютъ любовницъ. Если насъ поддѣли, тутъ отчасти наша вина. Зачѣмъ мы довѣряли нотаріусу, который пустился въ спекуляцію? Нотаріусъ не имѣетъ на это права; для него банкротство не одно только разореніе: оно приводить его на скамью подсудимыхъ. Не мудрено, что Рогенъ предпочелъ отправиться за границу. Это будетъ для насъ хорошимъ урокомъ. Жаль только, что въ такихъ случаяхъ рѣдко жалуются на виновныхъ: у насъ не хватаетъ духу обвинить передъ судомъ человѣка, у котораго мы нерѣдко обѣдали и бывали на вечерахъ, Это большая ошибка.

— Да, большая ошибка, — подтвердилъ Бирото. — Вообще слѣдуетъ измѣнить законы о банкротствѣ,

— Если вы будете имѣть нужду во мнѣ, — сказалъ Лёба Цезарю, — я весь въ вашимъ услугамъ.

— Господину Бирото не нужна ничья помощь, — заговорилъ опять неутомимый Клапаронъ, болтовня котораго лилась, какъ вода, когда ея не задерживаютъ шлюзы (Клапаронъ повторялъ урокъ, затверженный со словъ Дю-Тилье). — Его положеніе вполнѣ ясно: отъ ликвидаціи дѣлъ Рогена господинъ Бирото получитъ, какъ и другіе кредиторы, пятьдесятъ на сто дивиденда (это сказалъ мнѣ Крота). Сверхъ того, господинъ Бирото можетъ снова занять подъ залогъ недвижимой собственности. Наконецъ, владѣльцамъ земли надо платить не сейчасъ, а черезъ четыре мѣсяца; значитъ, есть время обернуться. Если даже господинъ Бирото въ затруднительныхъ обстоятельствахъ — не бѣда!.. Нѣсколько искусныхъ операцій, и дѣла поправятся.

Парфюмеръ воспрянулъ духомъ, слушая эту рѣчь Клапарона; банкиръ заранѣе начерталъ ему планъ дѣйствій. Дю-Тилье нашелъ необходимымъ для своихъ плановъ, чтобы Клапаронъ считалъ его тоже жертвой Рогена: онъ выдалъ Клапарону сто тысячъ франковъ и велѣлъ ихъ передать Рогену; а послѣдній тайно возвратилъ эти деньги Дю-Тилье. Клапаронъ, ничего не подозрѣвая, считалъ себя обокраденнымъ и всѣмъ разсказывалъ, что нотаріусъ похитилъ у него сто тысячъ франковъ. Дю-Тилье не посмѣлъ открыть Клапарону всю глубину своихъ замысловъ, такъ какъ не считалъ его вполнѣ приготовленнымъ къ этому: онъ зналъ, что бывшему его товарищу не чужды понятія о честности, что онъ слѣдуетъ еще нѣкоторымъ правиламъ нравственности. Обмануть Клапарона, конечно, удалось: онъ не въ состояніи былъ понять и разгадать Дю-Тилье.

— Если не обманешь первымъ лучшаго друга, то не обмануть и кого-нибудь другого, — цинически отвѣтилъ Фердинандъ Клапарону, когда тотъ вздумалъ позже упрекать его за обманъ. Клапаронъ былъ орудіемъ въ рукахъ Дю-Тилье, и послѣдній, не задумываясь, выбросилъ это орудіе, когда счелъ его негоднымъ.

Лёба и Клапаронъ ушли вмѣстѣ изъ дома Бирото.

"Я могу выпутаться изъ бѣды, — подумалъ Цезарь. — По векселямъ я долженъ двѣсти тридцать пять тысячъ франковъ; это мой пассивъ. Посмотримъ теперь активъ: отъ ликвидаціи дѣлъ Рогена я получу, можетъ быть, до ста тысячъ франковъ; сорокъ тысячъ я могу снова достать подъ залогъ моей земли и фабрикъ; итого сто сорокъ тысячъ на лицо. Остается еще сотня тысячъ, но ее я выручу за «Huile Céphalique»; а въ ожиданіи этихъ барышей надо заручиться кредитомъ у кого-нибудь изъ банкировъ. Тогда я спокойно дождусь времени, когда поднимется цѣна на земли близъ Маделэнъ.

Если человѣку, котораго постигло несчастье, сіяетъ впереди надежда на успѣхъ, онъ дѣйствительно оправляется въ большинствѣ случаевъ: увѣренность въ будущемъ является источникомъ энергіи. Надежда неразлучна съ мужествомъ. — не потому ли католическая религія возвела ее въ добродѣтель? Надежда поддерживаетъ многихъ людей, слабыхъ духомъ, и позволяетъ имъ терпѣливо ждать удачи. Бирото рѣшилъ не искать помощи у чужихъ, пока онъ не объяснитъ своего положенія дядѣ жены. По дорогѣ въ улицу Бурдоннэ Цезарь такъ сильно волновался, такъ терзался въ душѣ, что это отозвалось и на его физическихъ ощущеніяхъ: у него точно горѣло все внутри, и онъ подумалъ, что нездоровъ. Дѣйствительно, сильныя душевныя волненія дѣйствуютъ всегда на нашъ организмъ, причемъ страдаетъ самый воспріимчивый органъ: у однихъ дѣлается боль въ груди, у другихъ — колики, у иныхъ все отражается на головѣ… Наполеонъ при душевномъ кризисѣ засыпалъ. Прежде чѣмъ рѣшиться искать помощи у другихъ, честный человѣкъ долженъ побороть и сломить свою гордость, а къ этому можетъ принудить только нужда, эта жестокая повелительница. Бирото аопался ей въ руки и долженъ былъ поневолѣ исполнять ея требованія; однако, два дня не рѣшался онъ пойти къ дядѣ. Наконецъ онъ убѣдилъ себя, что долженъ во всякомъ случаѣ поговорить откровенно съ суровымъ старикомъ. Подойдя къ подъѣзду дома, гдѣ жилъ Пильеро, Цезарь вдругъ почувствовалъ, что мужество повидаетъ его, — такъ страшится ребенокъ при входѣ въ кабинетъ дантиста. Медленно поднялся Бирото на лѣстницу. Войдя къ Пильеро, онъ засталъ старика сидящимъ у камина, съ газетой въ рукахъ; передъ нимъ, на кругломъ столикѣ, стоялъ скромный завтракъ: чашка кофе, небольшой хлѣбецъ, масло и сыръ Бри.

— Вотъ@истинный мудрецъ, — произнесъ Бирото, завидуя дяди.

— Ну, — сказалъ Пильеро, снимая очки, — я узналъ вчера въ кафэ Давидъ о побѣгѣ Рогена и убійствѣ его любовницы, прекрасной голландки. Надѣюсь, что ты вытребовалъ у Клапарона росписки въ полученіи денегъ?

— Увы, дядя, вы сразу коснулись больного мѣста. Я ничего не получилъ отъ Клапарона.

— Ахъ, чортъ возьми, ты разоренъ теперь! — воскликнулъ Пильеро, уронивъ свою газету. Бирото немедленно поднялъ ее, хотя это былъ все тотъ же ненавистный ему «Constitutionei».

Между тѣмъ Пильеро углубился въ размышленія, суровое лицо его точно застыло, окаменѣло, онъ смотрѣлъ пристально въ окна на стѣну противолежащаго дома, хоти врядъ ли ее видѣлъ. Въ такомъ положеніи онъ выслушалъ длинную тираду Бирото, ни разу не прервавъ его: видно было, что онъ тщательно обсуждаетъ то, что слышитъ, взвѣшиваетъ всѣ «за» и «противъ» съ неумолимой строгостью Миноса… Бирото заключилъ свою рѣчь просьбой дать ему взаймы шестьдесятъ тысячъ франковъ, продавъ ренты.

— Ну, что вы на это скажете, дядюшка? — спросилъ Цезарь.

— Не могу, племянничекъ: твои дѣла слишкомъ плохи. Мы съ Рагономъ тоже потерпимъ убытокъ, каждый изъ насъ потеряетъ свои пятьдесятъ тысячъ франковъ. А вѣдь Рагонъ, по моему совѣту, продалъ свои акціи Ворчинскихъ рудниковъ; поэтому я считаю себя обязаннымъ помочь ему съ женой, да и племянницѣ съ Цезариной понадобится моя помощь, бы всѣ останетесь, можетъ быть, безъ куска хлѣба; вотъ и найдете его у меня…

— Безъ куска хлѣба, дядюшка?

— Ну, конечно. Обсуди здраво свое положеніе: вѣдь тебѣ не выпутаться ни въ какомъ случаѣ, ты пропалъ! У меня пять тысячъ шестьсотъ франковъ дохода; изъ нихъ я могу удѣлить четыре тысячи тебѣ и Рагонамъ на житье. Вотъ все, что я могу сдѣлать. Зная хорошо Констанцію, я увѣренъ, что она сама будетъ работать и во всемъ себѣ отказывать, да и ты поступишь также, Цезарь.,

— Но помилуйте, дядюшка, еще не все пропало.

— Я не согласенъ съ тобой.

— А я вамъ докажу, что я правъ.

— Докажи. Ты мнѣ доставишь большую радость.

Бирото ушелъ отъ дяди, не сказавъ больше ни слова. Онъ приходилъ къ нему за утѣшеніемъ, думалъ вновь почерпнуть мужества, а получилъ второй ударъ. Конечно, этотъ ударъ не былъ, такъ силенъ, какъ первый, но зато онъ поразилъ не голову, а; сердце, въ сердцѣ же заключалась вся жизнь Цезаря. Онъ спустился съ нѣсколькихъ ступенекъ и вдругъ вернулся назадъ.

— Господинъ Пильеро, — сказалъ онъ холодно, — я васъ прошу не выдавать моей тайны Констанціи, она еще ничего не знаетѣ. Передайте также Рагонамъ, чтобъ они не говорили ей о нашемъ несчастьѣ. Если я лишусь мира и спокойствія въ семьѣ, я не въ состояніи буду бороться съ ударами судьбы.

Пильеро кивнулъ головой въ знакъ согласія.

— Ты на меня сердишься, Цезарь, — сказалъ онъ, — но впослѣдствіи убѣдишься, что я правъ и хорошо поступилъ.

Бирото зналъ цѣну мнѣніямъ своего дяди, зналъ, что старикъ рѣдко ошибается, и потому послѣ бесѣды съ нимъ совершенно упалъ духомъ; мѣсто свѣтлыхъ надеждъ заняли въ его душѣ сомнѣнія. При ужасныхъ коммерческихъ кризисахъ человѣкъ, у котораго душа еще не закалена въ несчастіяхъ, дѣлается игрушкой обстоятельствъ; какъ путешественникъ гоняется за блуждающими огоньками, такъ и онъ обращается ко всѣмъ за совѣтами, за помощью. Бирото, размышляя о своемъ горѣ, вдругъ вспомнилъ, что ему слѣдуетъ хлопотать объ уничтоженіи векселя, выданнаго имъ на имя одного изъ кліентовъ Рагона. Не теряя времени, онъ тотчасъ отправился для переговоровъ къ своему повѣренному Дервилю. Онъ засталъ его дома; въ бѣломъ халатѣ сидѣлъ Дервиль у камина и немедленно выслушалъ Цезаря. Парфюмеръ говорилъ съ неописаннымъ волненіемъ, какъ человѣкъ, который дрожитъ за свое состояніе и видитъ, что чести его, жизни, счастью, всему грозитъ опасность. Онъ былъ какъ въ лихорадкѣ отъ возбужденія, и настоящимъ холоднымъ душемъ явилось для него невозмутимое спокойствіе юриста; въ первый разъ оно непріятно поразило Цезаря.

— Если извѣстно, — сказалъ Дервиль, — что вашъ кредиторъ не имѣлъ въ конторѣ Рогена той суммы, на которую Рогенъ заставилъ васъ выдать вексель, то можно, конечно, требовать судомъ уничтоженія этого векселя. Я отвѣчаю въ такомъ случаѣ за выигрышъ процесса, насколько вообще можно ручаться за успѣхъ въ судѣ.

Такое мнѣніе юриста немного ободрило парфюмера, онъ попросилъ Дервиля окончить его дѣло въ двѣ недѣли. Но повѣренный отвѣтилъ, что только черезъ три мѣсяца можно добиться уничтоженія контракта.

— Черезъ три мѣсяца! — съ отчаяніемъ повторилъ парфюмеръ, которому какъ можно скорѣе нужны были деньги.

— Допустимъ, что наше дѣло назначатъ скоро къ разсмотрѣнію, — сказалъ Дервиль. — Но вѣдь надо считаться еще съ вашимъ противникомъ: онъ будетъ затягивать дѣло… Не все дѣлается такъ, какъ мы хотимъ, — добавилъ юристъ, улыбаясь.

— А въ коммерческомъ судѣ быстро рѣшаютъ дѣла, — сказалъ Бирото.

— О, это совсѣмъ другое. У васъ въ коммерческомъ судѣ дѣйствительно живо кончаютъ дѣла. Но у насъ на все есть законные сроки, это гарантируетъ отъ ошибокъ. Неужели для васъ будетъ лучше, если ваше дѣло разсмотрятъ немедленно, но за то вы его проиграете? Вѣдь вы потеряете сорокъ тысячъ франковъ.

— Вы правы, — сказалъ Бирото и, простившись съ Дервилемъ, вышелъ. Въ душѣ его царило отчаяніе.

— Всѣ они правы. Но мнѣ нужны деньги, деньги! — произносилъ вслухъ парфюмеръ, идя по улицѣ. Едва онъ вошелъ въ свой магазинъ, приказчикъ, который ходилъ получать деньги по старымъ счетамъ, заявилъ, что въ виду скораго наступленія новаго года никто не заплатилъ долга.

— Нигдѣ я не могу достать денегъ! — воскликнулъ громко парфюмеръ и тотчасъ прикусилъ язычекъ: всѣ приказчики обратили вниманіе на его слова.

Такъ прошло пять дней. За это время Брашонъ, Лурдоа, Грендо, Шаффару, всѣ кредиторы, которые не получили долга, совершенно перемѣнились по отношенію въ Цезарю, довѣріе ихъ исчезло. А разъ кредиторы начинаютъ опасаться, сомнѣваться, они уже готовы на самыя крайнія мѣры. Настроеніе кредиторовъ Цезаря измѣнялось постепенно. Сначала приторная вѣжливость уступила мѣсѣо нетерпѣнію: должнику постоянно напоминали о деньгахъ; затѣмъ послѣдовало разочарованіе, и, наконецъ, явилась твердая рѣшимость покончить съ дѣломъ, хотя бы дошло до вызова въ судъ. Первымъ изъ кредиторовъ забилъ тревогу Брашонъ, богачъ-обойщикъ, самолюбіе котораго Цезарь задѣлъ тѣмъ, что не пригласилъ его на балъ. Брашонъ требовалъ, чтобъ ему заплатили долгъ въ двадцать четыре часа или дали солидное обезпеченіе. Но какъ ни осаждали кредиторы Цезаря, все же выдавались промежутки, когда его никто не безпокоилъ. Вмѣсто того, чтобы рѣшиться, наконецъ, на какой-нибудь выходъ изъ тяжелаго положенія, Цезарь только и думалъ о томъ, чтобы скрыть все отъ жены, единственнаго друга, который могъ ему дать добрый совѣтъ. Онъ сообщилъ Целестину, что находится въ большомъ, хотя временномъ, денежномъ затрудненіи. Целестинъ съ любопытствомъ и удивленіемъ наблюдалъ за хозяиномъ; Цезарь сразу умалился въ его глазахъ. Такова участь всѣхъ людей, значеніе которыхъ основывается только на ихъ успѣхѣ: разъ ихъ постигнетъ несчастье, они теряютъ свое обаяніе. Цезарю на всѣ издержки по дому, на расплату по неотложнымъ векселямъ, взносъ домовладѣльцу и другіе расходы нужно было на первое время шестьдесятъ тысячъ франковъ: изъ нихъ половина нужна была къ тридцатому декабря, а остальныя тридцать тысячъ къ пятнадцатому января. Парфюмеръ располагалъ только суммой въ двадцать тысячъ; слѣдовательно, десяти тысячъ не хватало. Однако, Цезарь не считалъ свое положеніе безнадежнымъ, такъ какъ не заглядывалъ далеко въ будущее, а думалъ только о настоящёмъ. Пока еще слухи объ его затруднительномъ положеніи не распространились повсюду, онъ рѣшилъ обратиться за деньгами къ извѣстному банкиру Келлеру. Онъ слылъ филантропомъ и былъ извѣстенъ самой широкой благотворительностью; онъ старался оказывать услуги парижскому купечеству, чтобы всегда оставаться однимъ изъ депутатовъ Парижа въ Палатѣ, гдѣ онъ прославился, какъ, ораторъ. Келлеръ былъ либералъ, а Бирото — роялистъ; но парфюмеръ находилъ, что разница въ убѣжденіяхъ будетъ лишнимъ доводомъ въ его пользу: онъ скорѣе получитъ кредитъ. Въ случаѣ, если бы кому-нибудь изъ кредиторовъ потребовалась гарантія, Цезарь разсчитывалъ на помощь Попино, въ преданности котораго онъ не сомнѣвался: онъ думалъ взять съ него тысячъ на тридцать векселей и, успокоивъ кредиторовъ, дождаться окончанія своето процесса. Парфюмеръ, отъ природы сообщительный, всегда дѣлился съ своей дорогой Констанціей всѣми своими мыслями и чувствами, прибѣгалъ въ ней за утѣшеніемъ, за совѣтомъ… Теперь онъ не могъ поговорить откровенно ни съ женой, ни съ дядей, ни съ первымъ приказчикомъ; это страшно тяготило его. Но великодушный мученикъ предпочиталъ одинъ нести страданія, нежели подвергнуть такимъ же мученіямъ и жену: онъ рѣшилъ разсказать ей все, когда гроза уже пройдетъ. Можетъ быть, у него не хватало духу открыть ей ужасную истину: онъ боялся жены, и этотъ страхъ придавалъ ему силы бороться съ несчастіемъ. Каждое утро онъ отправлялся къ ранней обѣднѣ въ церковь St.-Roch и молитвой облегчалъ свою душу.

— Если, возвращаясь, домой, я не встрѣчу ни одного солдата, — говорилъ онъ самъ себѣ, выходяизъ церкви, — значитъ моя молитва услышана. Это будетъ знаменіе свыше.

Къ великой своей радости, онъ дѣйствительно не встрѣчалъ солдатъ. Однако, Цезарю было очень тяжело: онъ нуждался въ сочувствіи другого существа. Наперстницей своей онъ избралъ Цезарину, которая уже знала отчасти его тайну. Они обмѣнивались украдкой взглядами, которые выражали то отчаяніе, то надежду; на безмолвный вопросъ дочери слѣдовалъ такой же отвѣтъ отца; страданія Бирото находили откликъ въ сердцѣ Цезарины, Но въ присутствіи жены Бирото старался быть веселымъ. На вопросы Констанціи онъ отвѣчалъ, что все идетъ хорошо, что Попино (о которомъ онъ и думать пересталъ) имѣетъ успѣхъ; масла раскупаютъ; по векселямъ будетъ заплачено и опасаться въ будущемъ нечего. Но, когда жена засыпала на ихъ новой великолѣпной постели, Цезарь вставалъ и предавался горестнымъ размышленіямъ. Иногда къ нему прибѣгала Цезарина босикомъ, въ одной рубашкѣ, сверху которой была накинута шаль.

— Я слышу, папаша, какъ вы плачете, — говорила она, и сама заливалась слезами.

Бирото отправилъ письмо Франсуа Келлеру, гдѣ просилъ принять его для переговоровъ; въ ожиданіи отвѣта онъ впалъ въ какое-то оцѣпенѣніе. Чтобы разсѣять его, Цезарина отправилась съ нимъ гулять; тутъ только замѣтилъ онъ громадныя красныя афиши, попадавшіяся на каждомъ шагу: на нихъ выдѣлялись слова: «Haile Céphalique».

Между тѣмъ какъ магазинъ «Царица Розъ» доживалъ послѣдніе дни передъ катастрофой, торговый домъ А. Попино съ успѣхомъ начиналъ свое славное существованіе. По совѣту Годиссара и Фино, Ансельмъ въ три дня выпустилъ двѣ тысячи афишъ, которыя появились на всѣхъ болѣе видныхъ мѣстахъ Парижа. Эти афиши бросались всѣмъ въ глаза, и каждый читалъ краткую фразу Фино, гдѣ говорилось о невозможности выростить волосы или окрасить ихъ безъ вреда для здоровья; далѣе слѣдовала выписка изъ доклада Воклэна академіи наукъ. Всѣ парикмахеры и парфюмеры Парижа вывѣсили у себя на дверяхъ красивыя объявленія на веленевой бумагѣ, въ золотыхъ рамкахъ; въ заголовкѣ ихъ красовался снимокъ, въ уменьшенномъ видѣ, съ гравюры Геро и Яеандра, и надъ нимъ слѣдующій эпиграфъ: "Народы древности сохраняли свои волосы, употребляя «Huile Céphalique».

Бирото съ изумленіемъ остановился передъ витриной магазина «Серебряный Колоколъ» и смотрѣлъ на объявленія объ «Huile Céphalique».

— Онъ придумалъ постоянныя рамки для афишъ, онѣ всегда будутъ цѣлы, — произнесъ, наконецъ, Цезарь.

— Развѣ ты, папаша, не видѣлъ такого объявленія у насъ въ магазинѣ? — спросила Дезарина.

— Нѣтъ, — отвѣтилъ парфюмеръ.

— Г-нъ Ансельмъ самъ принесъ его и поручилъ еще Целестину продать триста пузырьковъ масла. Изъ нихъ сто десять уже проданы: пятьдесятъ — прохожимъ, а шестьдесятъ — нашимъ покупателямъ.

— Вотъ какъ! — сказалъ Цезарь.

Парфюмеръ, занятый только мыслями о своемъ несчастьѣ, цѣлые дни проводилъ внѣ дома. Наканунѣ его прогулки съ Цезариной Попино заходилъ къ нему и цѣлый часъ ожидалъ его возвращенія. Констанція и Цезарина сказали Нонино, что Цезарь весь поглощенъ своимъ большимъ предпріятіемъ.

— Знаю, знаю, спекуляція на земли близъ Маделэнъ.

Такъ Ансельмъ и ушелъ, не повидавшись съ Бирото. Къ счастью, Попино цѣлый мѣсяцъ никуда не выходилъ изъ своей улицы Пяти Алмазовъ; по ночамъ и по праздникамъ онъ работалъ на фабрикѣ и не видѣлся ни съ Рагонами, ни съ Пильеро, ни съ своимъ дядей судьею. Спалъ бѣдняжка Попино не болѣе двухъ часовъ въ сутки; у него было только два приказчика, а дѣла столько, что хватило бы на четырехъ, въ торговлѣ все зависитъ отъ обстоятельствъ, отъ умѣнья ими пользоваться. Кто прозѣваетъ удобную минуту, тому счастье не улыбнется вновь. Попино думалъ о томъ, какъ обрадуются его дядя и тетка, когда черезъ полгода онъ скажетъ имъ: «Я сталъ на ноги, я обезпечилъ себя!» Какъ хорошо приметъ его Бирото, которому онъ доставитъ тридцать или сорокъ тысячъ франковъ барыша. Попино не слыхалъ ни о побѣгъ Рогена, ни о денежныхъ затрудненіяхъ Цезаря; такимъ образомъ онъ не могъ ничего выболтать Констанціи.

Ансельмъ обѣщалъ Фино по пятисотъ франковъ съ каждой большой газеты — а ихъ было десять! — и по триста франковъ съ каждой второстепенной — этихъ тоже было не менѣе десяти — если въ каждой изъ нихъ три раза въ мѣсяцъ будутъ писать объ «Huile Céphalique». Фино зналъ, что изъ этихъ восьми тысячъ на его долю достанется тысячи три, — сумма, съ которою можно начать какое-нибудь дѣло. И вотъ онъ съ жаромъ принялся за хлопоты: онъ не давалъ покою ни друзьямъ своимъ, ни знакомымъ; онъ проводилъ дни и дочи въ разныхъ редакціяхъ, забирался съ ранняго утра къ редакторамъ и по вечерамъ заходилъ то въ одинъ театръ, то въ другой, а въ фойе ловилъ нужныхъ ему людей. «Пожалуйста, любезный другъ, не забудь о моемъ маслѣ! Собственно я тутъ не при чемъ, но хотѣлось бы помочь пріятелю: Годиссаръ славный малый». Этимъ онъ всегда начиналъ и этимъ кончалъ всѣ свои разговоры съ журналистами. Онъ писалъ безплатно статьи, гдѣ непремѣнно упоминалъ о новомъ маслѣ. Онъ сталъ хитеръ, какъ статистъ, который хочетъ прослыть хорошимъ актеромъ, онъ писалъ издателямъ письма, гдѣ льстилъ ихъ самолюбію, оказывалъ всевозможныя услуги редакторамъ, не жалѣлъ при случаѣ денегъ, угощалъ нужныхъ ему людей обѣдами, однимъ словомъ, пубтилъ въ ходъ все, что было въ его средствахъ. Онъ подкупалъ театральными билетами рабочихъ, которые около полуночи оканчиваютъ набирать столбцы газетъ, помѣщая разныя мелочи. Фино старался быть въ типографіи въ это время и подбивалъ наборщиковъ вставлять объявленія объ Huile Céphalique. Благодаря Фино, новое масло восторжествовало надъ всѣми другими изобрѣтеніями въ области косметики. Тогда еще не всѣ знали, какъ велико вліяніе печати; многіе изъ журналистовъ, какъ волы, сами не знали своей силы и мало зарабатывали. Такъ какъ Андошъ хлопоталъ не о томъ, чтобы хорошо приняли какую-нибудь актрису или поставили его водевиль, и такъ какъ онъ не требовалъ платы за свои статьи, а, напротивъ, самъ предлагалъ деньги и угощалъ обѣдами, то скоро не осталось ни одной газеты, на столбцахъ которой не говорилось бы объ «Huile Céphalique». Вездѣ твердили о томъ, что новое масло основано на началахъ, изложенныхъ ученымъ Воклэномъ въ его докладѣ академіи; вездѣ смѣялись надъ глупцами, которые воображаютъ, что можно выростить волосы, и заявляли, что опасно ихъ красить.

Эти статьи радовали Годиссара: онъ ссылался на газеты, чтобы имѣть успѣхъ среди провинціаловъ. Тогда еще не было въ провинціяхъ своихъ органовъ печати, и парижскія газеты царили тамъ безраздѣльно; ихъ внимательно читали отъ первой строки до послѣдней, начиная съ. заглавія и кончая подписью издателя и редактора. Годиссаръ, опираясь на печать, имѣлъ громадный успѣхъ во всѣхъ городахъ: всѣ провинціальные торговцы потребовали объявленій съ изображеніемъ гравюры Геро и Леандра. Фино придумалъ забавную шутку насчетъ Макассарскаго масла, которая вѣчно возбуждала смѣхъ въ театрѣ des Fiinambales: Пьерро бралъ старую подовую щетку, у которой вмѣсто волоса остались однѣ дыры, поливалъ ее Макассарскимъ масломъ, и на щеткѣ въ минуту выростала густая щетина. Эта сценка заставляла хохотать всю публику. Впослѣдствіи Фино разсказывалъ, смѣясь, что безъ трехъ тысячъ франковъ, которыя ему достались изъ денегъ Попино, онъ умеръ бы съ голоду. Для него три тысячи франковъ были большимъ капиталомъ. Три мѣсяца спустя онъ сталъ главнымъ редакторомъ одной небольшой газеты, которую потомъ пріобрѣлъ въ полную собственность, и такимъ образомъ положилъ начало своему благосостоянію. Между тѣмъ успѣхъ «Huile Céphalique» былъ обезпеченъ, благодаря газетамъ, и торговый домъ А. Попино пріобрѣлъ громадную извѣстность. На причину такого успѣха обратили вниманіе въ коммерческомъ мірѣ, и съ этихъ поръ прессу стали осаждать тысячи честолюбцевъ, которые создали въ газетахъ особый отдѣлъ объявленій и рекламъ: цѣлый переворотъ въ печати. Слова «А. Попино и К°» красовались на всѣхъ стѣнахъ, во всѣхъ витринахъ. Бирото удивлялся, что Ансельмъ такъ быстро становится извѣстенъ, и сказалъ Цезаринѣ: «Маленькій Попино идетъ по моимъ слѣдамъ». Онъ не понималъ, что въ его время торговцы были въ иныхъ условіяхъ, и не замѣчалъ, что теперь въ ихъ рукахъ новые могучіе двигатели. Бирото не былъ на своей фабрикѣ съ самаго бала и потому не зналъ, какъ дѣятельно тамъ работаетъ Попино. Ансельмъ забралъ всѣхъ рабочихъ Цезаря и проводилъ цѣлыя ночи на фабрикѣ, тамъ и спать ложился. Вездѣ и во всемъ ему мерещилась Цезарина; ему казалось, что она сидитъ на каждомъ изъ ящиковъ, онъ видѣлъ ея изображеніе на каждомъ объявленіи и счетѣ. Онъ постоянно думалъ о ней и, работая до изнеможенія, утѣшалъ себя мыслью: «Она будетъ моей женой!»

Цезарь, продумавъ цѣлую ночь о томъ, что сказать и чего не говорить Келлеру, отправился къ нему утромъ съ замираніемъ сердца. Парфюмеръ совершенно не зналъ ни обычаевъ, ни людей высшей финансовой сферы. Въ Парижѣ существуетъ много второстепенныхъ банкирскихъ конторъ, которыя являются посредницами между купечествомъ и высшимъ финансовымъ кругомъ; но Бирото не приходилось имѣть съ ними дѣло. Цезарь и Констанція всегда соображались съ своими средствами и потому не испытывали крайней нужды въ деньгахъ, касса ихъ не бывала пустой, а векселя они хранили дома, не совершали съ ними никакихъ операцій: не мудрено, что Бирото совсѣмъ не знали въ высшихъ финансовыхъ сферахъ. Не заручиться кредитомъ, хотя бы въ данную минуту онъ былъ безполезенъ, большая ошибка, по мнѣнію многихъ; однако, это мнѣніе сильно оспариваютъ. Какъ бы то ни было, Бирото очень жалѣлъ, что не выдавалъ прежде векселей. Онъ думалъ, что разъ его знаютъ, какъ помощника мэра, какъ, должностное лицо, то стоитъ только назвать себя, и его немедленно примутъ. Ему и въ голову не приходило, что у Келлера собирается не меньше лицъ, чѣмъ на пріемѣ во дворцѣ. Бирото провели на прямо въ кабинетъ знаменитаго банкира, а въ пріемную, гдѣ Цезарь очутился въ многочисленномъ обществѣ: тутъ были депутаты, писатели, биржевые маклеры, инженеры, финансисты, издатели газетъ и многіе другіе.

«Боже мой, что я значу посреди этой массы?» подумалъ Бирото.

Онъ былъ пораженъ оживленіемъ, царившимъ въ этомъ залѣ, гдѣ члены оппозиціи намѣчали себѣ планъ дѣйствій и заранѣе подготовляли свои рѣчи, гдѣ такимъ образомъ шла репетиція великой траги-комедіи, разыгрываемой членами лѣвой. Направо отъ Бирото разсуждали о займѣ, необходимомъ, чтобы, покончить проведеніе важнѣйшихъ каналовъ, по порученію министерства путей сообщенія; дѣло тутъ шло о милліонахъ. Налѣво говорили о вчерашнемъ засѣданіи въ Палатѣ и о рѣчи банкира. Цѣлыхъ, два часа ожидалъ Бирото своей очереди; за это время онъ видѣлъ, три раза банкира-политика, который выходилъ изъ кабинета провожать болѣе знатныхъ посѣтителей. Послѣднимъ вышелъ генералъ Фуа, котораго Франсуа Келлеръ проводилъ до самой передней.

«Я пропалъ», подумалъ Бирото и сердце его сжалось.

Каждый разъ, когда банкиръ возвращался назадъ въ кабинетъ, его осаждали всѣ присутствующіе; болѣе смѣлые, не дожидаясь приглашенія, сами проникали въ святилище. Аудіенціи продолжались отъ пяти до десяти минутъ, иногда четверть часа. Изъ кабинета одни выходили съ вытянутыми лицами, другіе съ довольнымъ видомъ или съ гордой, самоувѣренной осанкой. Между тѣмъ время шло, и Бирото съ тоской смотрѣлъ на стрѣлки стѣнныхъ часовъ. Никто не обращалъ на него вниманія, никто не догадывался о его тайныхъ страданіяхъ. Онъ сидѣлъ все на томъ же роскошномъ креслѣ у камина и не спускалъ глазъ съ дверей кабинета, куда всѣ являлись за спасительнымъ средствомъ, за кредитомъ. Цезарь перенесся мысленно къ тому вечеру, когда онъ тоже былъ окруженъ какъ окруженъ Келлеръ каждое утро, и съ болью въ сердцѣ измѣрялъ всю глубину своего паденія. Какія горькія мысли пробѣгали въ его головѣ, пока онъ ждалъ аудіенціи у Келлера. Сколько разъ молилъ онъ Бога обратить къ нему сердце могущественнаго банкира, который внушалъ ему страхъ: подъ его наружнымъ добродушіемъ Цезарь угадывалъ заносчивость, вспыльчивость, властолюбіе… Наконецъ, когда уже въ пріемной осталось не болѣе десяти или двѣнадцати человѣкъ, Бирото рѣшилъ подняться, едва заскрипитъ дверь кабинета, и представиться великому оратору и банкиру. Чтобы выполнить этотъ маневръ, парфюмеру потребовалось не менѣе мужества, чѣмъ солдату, который первымъ бросается на непріятельскій редутъ.

Франсуа Келлеръ привѣтливо взглянулъ на Бирото, замѣтилъ красную ленточку у него въ петлицѣ и, отворивъ дверь въ кабинетъ, попросилъ его войти, самъ же остался на нѣсколько минутъ за дверью: его задержали два человѣка, которые вихремъ ворвались въ комнату.

«Господи, какъ онъ можетъ заботиться о своихъ дѣдахъ?» подумалъ Бирото.

Могущество банкира выказывалось въ полномъ блескѣ и ослѣпляло парфюмера, какъ яркій свѣтъ ослѣпляетъ насѣкомыхъ. На громадномъ столѣ Бирото увидѣлъ массу печатныхъ отчетовъ палаты, бюджетъ и раскрытые экземпляры «Монитора», гдѣ были отмѣчены рѣчи министровъ. Другой столъ былъ заваленъ папками, счетами, проектами, разными справками, необходимыми для человѣка, у котораго всякій искалъ кредита. Царская роскошь кабинета, украшеннаго картинами, статуями, различными произведеніями искусства, произвела сильное впечатлѣніе на Бирото: онъ точно умалился въ собственныхъ глазахъ; страхъ его возросталъ и леденилъ ему кровь. На конторкѣ Франсуа Келлера лежала кипа векселей, заемныхъ писемъ, коммерческихъ циркуляровъ… Войдя въ кабинетъ, Келлеръ сѣлъ и началъ быстро подписывать бумаги, которыя не требовали никакого просмотра.

— Позвольте узнать, милостивый государь, — обратился онъ въ Цезарю, — чему я обязанъ честью васъ видѣть?

При этихъ словахъ, лично для него произнесенныхъ великимъ государственнымъ мужемъ, бѣднаго парфюмера кинуло въ жаръ; однако, онъ постарался принять самый привѣтливый видъ. Такое выраженіе Келлеръ видалъ уже не разъ на лицахъ тѣхъ, которые желали вовлечь его въ дѣло, выгодное для нихъ однихъ; оно всегда заставляло банкира быть на-сторожѣ. Франсуа Келлеръ бросилъ на Цезаря наполеоновскій взглядъ: тогда многіе parvenus подражали великому императору, хотя это было и странно, и смѣшно. Своимъ взглядомъ Келлеръ отмѣтилъ Бирото, какъ таможенный кладетъ штемпель на товаръ.

— Господинъ Келлеръ, я не отниму у васъ много времени, не буду распространяться. Меня привело сюда чисто коммерческое дѣло: я желаю знать, можете ли вы открыть мой кредитъ у себя. Я былъ одно время членомъ коммерческаго суда, меня знаютъ въ банкѣ… Я принялъ теперь участіе въ одномъ дѣлѣ, внѣ моей торговли… — Франсуа Келлеръ, который продолжалъ читать и подписывать бумаги и, повидимому, не слушалъ Цезаря, повернулъ въ нему голову и кивнулъ ею. Это ободрило парфюмера: онъ подумалъ, что дѣло его идетъ на ладъ.

— Продолжайте, я васъ слушаю, — сказалъ привѣтливо Келлеръ.

— Я участвую въ покупкѣ земель близъ Маделэнъ, вношу половину всей суммы.

— Я слышалъ отъ Нюсингена объ этомъ громадномъ предпріятіи; за него взялась банкирская контора Клапарона.

— Изъ-за этого дѣла я нуждаюсь теперь въ кредитѣ въ сто тысячъ франковъ; какъ гарантію, я могу представить мой пай въ этомъ предпріятіи или мое торговое имущество. Кредитъ мнѣ нуженъ только до полученія барышей отъ другого моего предпріятія въ области парфюмеріи. Я вошелъ въ компанію съ торговымъ домомъ Попино, новой фирмой, которая…

Но Келлера, повидимому, мало интересовалъ торговый домъ Попино, и Цезарь понялъ, что сдѣлалъ промахъ онъ остановился, шагомъ, испуганный молчаніемъ банкира, заговорилъ опять: — Что касается процентовъ, мы…

— Да, да, — прервалъ его Келлеръ, — дѣло это можетъ устроиться, не сомнѣвайтесь въ моемъ желаніи услужить вамъ. Но я страшно занятъ, меня озабочиваютъ европейскіе финансы, и палата отнимаетъ у меня все время, я не могу самъ изслѣдовать каждое дѣло и потому возлагаю эту работу на свою контору. Спуститесь пожалуйста внизъ, поговорите съ моимъ братомъ Адольфомъ, выясните ему, въ чемъ заключаются ваши гарантіи. Если онъ найдетъ сдѣлку подходящею для насъ, зайдите ко мнѣ опять завтра или послѣ завтра въ пять часовъ утра, въ это время я всегда разсматриваю свои дѣла. Мы съ братомъ будемъ рады услужить вамъ, будемъ гордиться вашимъ довѣріемъ: вы одинъ изъ тѣхъ ревностныхъ роялистовъ, съ которыми можно не сходиться въ политическихъ взглядахъ, но уваженіемъ которыхъ нельзя не дорожить.

Эта ораторская фраза привела парфюмера въ восторгъ.

— Господинъ Келлеръ, — сказалъ онъ, — я достоинъ вашего лестнаго отзыва не менѣе, чѣмъ особой монаршей милости… которую заслужилъ тѣмъ, что былъ членомъ коммерческаго суда и сражался…

— Знаю, — прервалъ банкиръ, — ваша репутація всюду вамъ откроетъ двери, господинъ Бирото. Вы не предложите сомнительной сдѣлки и потому вполнѣ можете разсчитывать на наше содѣйствіе.

Въ эту минуту отворилась дверь, которой Бирото не замѣтилъ раньше, и показалась дама; это была г-жа Келлеръ, урожденная графиня де-Гонревиль.

— Мой другъ, надѣюсь, ты зайдешь ко мнѣ, прежде чѣмъ отправишься въ палату, — сказала она.

— Уже два часа! — вскричалъ банкиръ. — Засѣданіе началось. Извините, господинъ Бирото, я долженъ поторопиться, сегодня предстоитъ свергнуть министерство… Повидайтесь съ моимъ братомъ.

Онъ проводилъ парфюмера до двери пріемной и сказалъ одному изъ лакеевъ:

— Проведите этого господина внизъ къ господину Адольфу.

Цѣлый лабиринтъ лѣстницъ велъ въ кабинетъ другого брата, кабинетъ менѣе роскошный, чѣмъ у главы фирмы, но зато болѣе полезный. Идя туда, парфюмеръ лелѣялъ самыя сладкія надежды: лестныя слова великаго человѣка казались ему хорошимъ предзнаменованіемъ. Онъ отъ души сожалѣлъ, что врагъ Бурбоновъ такой умный и привѣтливый человѣкъ, такой прекрасный ораторъ.

Съ самыми свѣтлыми упованіями вошелъ Бирото въ неприглядный кабинетъ Адольфа, скудную меблировку котораго составляли двѣ конторки и нѣсколько жалкихъ креселъ; единственнымъ украшеніемъ являлся плохой коверъ и пыльныя занавѣси. Этотъ кабинетъ былъ для кабинета Франсуа тѣмъ же, чѣмъ бываетъ кухня для столовой или фабрика для магазина. Тутъ подготовлялись разныя предпріятія, обсуждались и выяснялись банковыя и коммерческія дѣла, затѣвались тѣ смѣлые финансовые обороты, которые въ нѣсколько дней давали громадные барыши. Тутъ изучались всѣ неточности законовъ и назначалась, безъ зазрѣнія совѣсти, плата за малѣйшую услугу. Наконецъ, тутъ замышлялись утонченныя плутни на законномъ основаніи: давали, напримѣръ, деньги на сомнительное предпріятіе, не принимая на себя никакихъ обязательствъ, а въ случаѣ успѣха требовали капиталъ назадъ, чтобы взять дѣло вполнѣ въ свои руки и присвоить себѣ всѣ барыши. Роли братьевъ Келлеръ были совершенно различны: Франсуа, видный политическій дѣятель, держалъ себя на пріемахъ, какъ король, расточалъ улыбки, не скупился на обѣщанія и очаровывалъ новичковъ въ коммерческомъ дѣлѣ своею любезностью. Для него не существовало, казалось, ничего труднаго, ничего невозможнаго. Адольфъ являлся третейскимъ судьей между братомъ и просителями, и добиться его согласія было нелегко. Такимъ образомъ для заключенія сдѣлки съ фирмой Келлеръ необходима было заручиться согласіемъ двухъ сторонъ; но очень часто любезное «да», произнесенное въ роскошномъ кабинетѣ наверху, превращалось въ сухое «нѣтъ» въ кабинетѣ Адольфа.

Когда Бирото вошелъ въ этотъ кабинетъ, братъ банкира-политика разговаривалъ съ своимъ другомъ и совѣтникомъ, который немедленно удалился. Парфюмеръ сказалъ о цѣли своега прихода. Адольфъ, болѣе хитрый, чѣмъ братъ, съ острыми рысьими глазами и тонкими губами, бросилъ на Бирото взглядъ поверхъ очковъ, взглядъ алчный и въ то же время равнодушный, блестящій и мрачный.

— Потрудитесь мнѣ прислать всѣ акты, относящіеся къ спекуляціи на земли близъ Маделэнъ, — сказалъ Адольфъ. — Необходимо ихъ разсмотрѣть, прежде чѣмъ открыть вамъ кредитъ и условиться насчетъ процентовъ. Если предпріятіе выгодно, мы можемъ вмѣсто учета удовольствоваться какою-нибудь частію въ барышахъ.

«Ну, я вижу теперь, въ чемъ дѣло, — подумалъ Бирото, возвращаясь домой. — Какъ бобръ, за которымъ гонятся, долженъ я отдать часть своей шкуры. Но лучше ужь это, чѣмъ погибедь».

Цезарь вернулся домой очень веселый, и на этоіъ разь его веселость не была притворной.

— Я спасенъ, — сказалъ онъ Цезаринѣ, — мнѣ откроютъ кредитъ братья Келлеръ.

Только двадцать девятаго декабря удалось Бирото увидѣться опять съ Адольфомъ Келлеръ. Парфюмеръ приходилъ уже два раза, но въ первый разъ Адольфъ былъ въ отсутствіи, онъ осматривалъ какую-то землю за шесть льё отъ Парижа, которую великій ораторъ собирался купить. Во второй разъ оба брата были очень заняты и попросили г-на Бирото зайти въ пятницу. Эти отсрочки убивали парфюмера. Наконецъ, настала и пятница. Бирото очутился опять въ кабинетѣ Адольфа Келлера, гдѣ онъ усѣлся у камина, лицомъ къ окнамъ, напротивъ него помѣстился самъ банкиръ.

— Я разсмотрѣлъ ваши бумаги, г-нъ Бирото, — сказалъ Келлеръ. — Эта спекуляція сама по себѣ недурна… Но сколько вы заплатили сверхъ цѣны земель?

— Сто сорокъ тысячъ франковъ.

— Наличными деньгами?

— Нѣтъ, векселями.

— По нимъ уже уплачено?

— Имъ скоро истекаетъ срокъ.

— Но если вы уже заплатили лишнее за землю, принимая во вниманіе ея стоимость въ настоящее время, то какую же вы намъ представите гарантію? Свое доброе имя, довѣріе, которое вы внушаете, уваженіе, которымъ вы пользуетесь вездѣ?.. Но, къ сожалѣнію, дѣла не могутъ быть основаны на чувствахъ. Разсчитывать на вашу часть въ барышахъ немыслимо: ихъ надо ждать цѣлыхъ пять лѣтъ; лучше пустить капиталъ въ оборотъ въ банкѣ. Время дорого. Вамъ нуженъ кредитъ, чтобы заплатить по векселямъ. Такая сдѣлка для насъ неудобна.

Эти слова произвели на Бирото такое же дѣйствіе, какъ если бы палачъ заклеймилъ его желѣзомъ; онъ почти лишился сознанія.

— Жаль, — сказалъ Адольфъ, — мой братъ принимаетъ въ васъ большое участіе… Обсудимъ вмѣстѣ ваше положеніе, — предложилъ онъ парфюмеру, бросивъ на него взглядъ куртизанки, нуждающейся въ деньгахъ. Въ дѣйствительности, банкиръ вздумалъ позабавиться, подобно кошкѣ, играющей съ мышью, вздумалъ вывѣдать мысли бѣднаго Цезаря. Онъ умѣлъ выпытывать все, что ему было нужно, не хуже слѣдователя, доводящаго преступника до признанія. Бирото разсказалъ ему о всѣхъ своихъ торговыхъ предпріятіяхъ, о всѣхъ дѣлахъ и упомянулъ о процессѣ, начатомъ отъ его имени Дервилемъ. Видя, что Келлеръ внимательно его слушаетъ и киваетъ изрѣдка головой, Бирото думалъ: «Онъ принимаетъ во мнѣ участіе, онъ не откажетъ мнѣ въ кредитѣ!» Между тѣмъ Адольфъ Келлеръ въ душѣ смѣялся надъ Бирото, какъ смѣялся раньше самъ парфюмеръ надъ Молине. Цезарь, какъ многіе люди, которыхъ несчастье заставляетъ терять голову, высказался вполнѣ откровенно и выложилъ, наконецъ, свою послѣднюю ставку: упомянулъ о новомъ торговомъ домѣ Попино и предложилъ, какъ гарантію, «Huile Céphalique». Такимъ образомъ Бирото, увлеченный ложной надеждой, не скрылъ отъ Келлера ничего, и тотъ вполнѣ уяснилъ себѣ положеніе парфюмера, понялъ, что онъ наканунѣ банкротства. Адольфа несказанно обрадовало, что такой человѣкъ, какъ Бирото, помощникъ мэра, должностное лицо, роялистъ, недавно получившій орденъ, окажется банкротомъ. Выручать его не входило въ разсчеты банкира, и вотъ онъ заявилъ Бирото, что не можетъ ни открыть ему кредита, ни замолвить слова въ его пользу своему брату Франсуа, великому оратору и политику. Онъ прибавилъ, что если даже Франсуа вздумаетъ быть великодушнымъ и помочь одному изъ своихъ политическихъ враговъ, то онъ, Адольфъ, воспротивится этому; онъ не допуститъ брата быть обманутымъ, не дастъ ему протянуть руку помощи старинному противнику Наполеона, раненому при St.-Roch. Бирото, до-нельзя раздраженный, хотѣлъ упрекнуть банкира въ алчности и жестокости, осудить за ложную филантропію; но горе такъ сразило его, что онъ едва пробормоталъ нѣсколько словъ насчетъ займа во Французскомъ банкѣ, гдѣ братья Келлеръ сами имѣли кредитъ.

— Но, — сказалъ Адольфъ Келлеръ, — банкъ никогда не откроетъ кредита тому, кому отказалъ простой банкиръ.

— Слѣдовательно, банкъ не отвѣчаетъ своему назначенію, — возразилъ Бирото, — онъ долженъ помогать купечеству, быть покровителемъ торговли.

Адольфъ улыбнулся и всталъ съ видомъ человѣка, которому уже наскучило объясненіе.

— Если бы банкъ сталъ снабжать деньгами всѣхъ, кто находится въ затрудненіи, и сталъ бы платить по чужимъ векселямъ, ему самому пришлось бы черезъ годъ объявить себя несостоятельнымъ.

«Господи, гдѣ я найду десять тысячъ франковъ, которыя мнѣ нужны непремѣнно завтра, тридцатаго числа?» думалъ Бирото, идя по двору.

У купцовъ принято платить тридцатаго числа, если тридцать первое праздничный день.

Подойдя къ воротамъ, парфюмеръ еле разглядѣлъ сквозь слезы прекрасную англійскую лошадь, запряженную въ красивѣйшій изъ кабріолетовъ, какіе тогда встрѣчались въ Парижѣ. Парфюмеръ пожалѣлъ, что не попалъ ей подъ ноги, не былъ раздавленъ на смерть экипажемъ. Онъ не обратилъ вниманія на сѣдока, который, набросивъ попону на спину своего кровнаго рысака и передавъ возжи слугѣ, вышелъ изъ кабріолета. Это былъ Дю-Тилье въ изящномъ утреннемъ костюмѣ.

— Какъ это вы попали сюда? — спросилъ Фердинандъ своего бывшаго хозяина.

Дю-Тилье и самъ прекрасно зналъ, что привело парфюмера въ контору братьевъ Келлеръ: оттуда обращались за справками къ Клапарону, который, по указаніямъ того же Дю-Тилье, совершенно уничтожилъ прежнюю хорошую репутацію Бирото.

— Неужели вы разсчитывали на какую-нибудь услугу со стороны этихъ арабовъ? — сказалъ Дю-Тилье. — Они умѣютъ только убивать торговлю, позволяютъ себѣ самыя низкія продѣлки: скупили, напримѣръ, все индиго, да и подняли на него цѣну, а на рисъ цѣны сбили… Хочется имъ весь рынокъ захватить въ свои руки! Ну, чего можно ожидать отъ такихъ разбойниковъ, у которыхъ нѣтъ ни вѣры, ни чести, ни совѣсти? Развѣ вы не знаете, на что они способны? Они откроютъ вамъ вредитъ, если вы начинаете какое-нибудь выгодное дѣло, а затѣмъ, когда уже все пойдетъ на ладъ, откажутъ въ деньгахъ и принудятъ уступить имъ предпріятіе, конечно, за самую низкую цѣну. Въ Гаврѣ, Бордо и Марсели могутъ кое-что поразсказать объ ихъ аферахъ. Политика имъ служитъ только ширмой, и какія гадости за ней скрываются!.. Этихъ Келлеровъ самихъ не грѣхъ эксплуатировать. Пройдемтесь немного, любезный Бирото… Іосифъ, надо провести лошадь, она очень разгорячилась… Я заплатилъ за нее тысячу экю, цѣлый капиталъ, чортъ возьми! — и онъ пошелъ съ Цезаремъ по направленію къ бульвару. — Ну, дорогой патронъ, — вѣдь вы были раньше моимъ патрономъ, — ненужно ли вамъ денегъ? Эти мошенники потребовали, вѣроятно, гарантію? Но я васъ знаю и предлагаю вамъ деньги подъ простой вексель. Я честно пріобрѣлъ состояніе, и какихъ трудовъ мнѣ это стоило! Я въ Германію ѣздилъ, чтобы нажить себѣ деньги. Теперь я могу вамъ сказать, какъ разбогатѣлъ: я выкупилъ всѣ долговыя обязательства короля, заплативъ за нихъ шестьдесятъ процентовъ. Ваше поручительство оказало мнѣ тогда немалую услугу, и я никогда этого не забуду. Если вамъ нужно теперь тысячъ десять, онѣ къ вашимъ услугамъ.

— Это правда, Дю-Тилье? — вскричалъ Цезарь. — Вы не смѣетесь надо мной? Я теперь дѣйствительно нуждаюсь въ деньгахъ, но это у меня временное затрудненіе.

— Знаю, знаю, — отвѣтилъ Дю-Тилье. — Рогенъ во всемъ виноватъ. Онъ и меня наказалъ на десять тысячъ франковъ: занялъ у меня эти деньги, да на нихъ, вѣрно, и уѣхалъ, негодный старикъ! Г-жа Рогенъ возвратитъ мнѣ этотъ долгъ. Я посовѣтовалъ ей, бѣдняжкѣ, не платить долговъ мужа, надѣланныхъ для какой-то дѣвки: это было бы съ ей стороны величайшей глупостью. Если бы еще она могла удовлетворить всѣхъ кредиторовъ — куда ни шло! Но-какъ заплатить только нѣкоторымъ? Немыслимо! Васъ, любезный Бирото, я знаю, — продолжалъ Дю-Тилье, — вы не чета Рогену; вы скорѣе пустите себѣ пулю въ лобъ, чѣмъ заставите меня потерять хоть копѣйку. Однако, мы уже въ улицѣ Шоссе-д’Антенъ, гдѣ я живу. Зайдите ко мнѣ. — Дю-Тилье повелъ Цезаря не въ контору свою, а въ квартиру: ему хотѣлось показать бывшему своему хозяину свою роскошную обстановку. Онъ нарочно медленно велъ его по комнатамъ, чтобы тотъ успѣлъ разсмотрѣть и великолѣпную столовую, увѣшанную картинами, привезенными изъ Германіи, и двѣ элегантныхъ гостиныхъ, убранныхъ съ такой роскошью, какую Бирото видалъ только у герцога Ленонкуръ. Глаза у парфюмера разбѣгались; его поражало все, что онъ тутъ видѣлъ: и чудныя бездѣлушки, и драгоцѣнныя вазы, позолота, произведенія искусства, множество изящныхъ и дорогихъ вещей… Вередъ этимъ убранствомъ блѣднѣла роскошь новой обстановки Бирото; зная, какихъ денегъ ему стоила его затѣя, Цезарь невольно подумалъ, откуда у Дю-Тилье взялись милліоны.

Фердинандъ провелъ Цезаря и въ спальню; эта спальня отличалась отъ комнаты г-жи Бирото, какъ отличается роскошное помѣщеніе оперной примадонны отъ скромной квартиры статистки въ третьемъ этажѣ. Стѣны и потолокъ были обтянуты фіолетовымъ атласомъ. Передъ постелью лежалъ пушистый коврикъ изъ горностая, красиво выдѣлявшійся на темно-лиловомъ левантскомъ коврѣ, застилавшемъ всю комнату. Меблировка была изысканная и модная. Парфюмеръ съ восхищеніемъ остановился передъ чудными часами, изображавшими Амура и Психею; это была единственная копія съ группы, только-что сдѣланной по заказу одного извѣстнаго банкира. Наконецъ Дю-Тилье и его бывшій хозяинъ вступили въ кокетливо убранный кабинетъ; это была скорѣе комната щеголя, гдѣ все располагало къ мечтамъ о любви, нежели кабинетъ финансиста. На письменномъ столѣ красовались: рѣзной ножъ изъ золота, прессъ-папье изъ малахита и много другихъ роскошныхъ бездѣлушекъ. На полу лежалъ богатый бельгійскій коверъ, мягкій и пушистый, въ которомъ тонули ноги. Бѣдный парфюмеръ не могъ придти въ себя отъ изумленія, его подавляли блескъ и великолѣпіе обстановки. Дю-Тилье пригласилъ Цезаря сѣсть у камина и предложилъ ему позавтракать. На звонокъ явился лакей, одѣтый лучше, чѣмъ Бирото.

— Позовите ко мнѣ господина Легра. Затѣмъ вы пойдете и прикажете Іосифу вернуться домой; онъ остался у дверей дома Келлеръ. Кстати, зайдите въ Адольфу Келлеръ, скажите, что я самъ не буду сегодня у него, а жду его къ себѣ. Прикажите еще накрыть на столъ, и живѣе!

Эти фразы сильно поразили парфюмера.

Какъ, онъ, Дю-Тилье, призываетъ къ себѣ грознаго Адольфа Келлеръ! Призываетъ, какъ хозяинъ собаку!..

Между тѣмъ лакей успѣлъ уже раздвинуть столъ, котораго Бирото раньше и не замѣтилъ: до того онъ былъ тонокъ. Принесли завтракъ: паштетъ, бутылку Бордо и такія изысканныя кушанья, какія подавались у Бирото разъ въ два мѣсяца, по большимъ праздникамъ. Дю-Тилье торжествовалъ и наслаждался въ душѣ: единственный человѣкъ, который имѣлъ право презирать его, былъ теперь вполнѣ въ его рукахъ. Сознаніе, что врагъ его беззащитенъ, какъ ягненокъ передъ тигромъ, пробудило великодушіе въ сердцѣ Дю-Тилье: онъ колебался, доводить ли мщеніе до конца. Ненависть его нѣсколько утихла.

«Я могу довести этого человѣка до полнаго банкротства, — думалъ Дю-Тилье, — могу ввергнуть въ нищету и его самого, и жену его, которая надо мной насмѣялась, и дочь, о рукѣ которой я мечталъ когда-то, какъ о высшемъ счастьѣ. У меня въ рукахъ деньги Бирото, не довольно ли этого? Зачѣмъ топить бѣднаго глупца? Пусть плаваетъ, держась за веревку, которая останется у меня въ рукахъ».

Къ сожалѣнію, честные люди не имѣютъ такта, не знакомы съ разсчетомъ, во всемъ они искренни, откровенно высказываютъ свои мысли. Бирото самъ повредилъ себѣ: онъ раздражилъ тигра, въ лапы котораго попался, нанесъ ему ударъ прямо въ сердце, самъ того не подозрѣвая. Однимъ своимъ словомъ, однимъ выраженіемъ, одной похвалой онъ сдѣлалъ врага неумолимымъ, безжалостнымъ. Когда пришелъ кассиръ, Дю-Тилье сказалъ ему, указывая на Цезаря:

— Легра, я даю этому господину — вы его знаете, это г. Бирото — даю десять тысячъ франковъ. Приготовьте вексель на эту сумму срокомъ на три мѣсяца и немедленно принесите деньги.

Дю-Тилье предложилъ Цезарю паштетъ, налилъ ему вина, но парфюмеръ не въ состояніи былъ ѣсть: чувствуя, что онъ, наконецъ, спасенъ, онъ судорожно смѣялся и вертѣлъ цѣпочку отъ часовъ. Такимъ образомъ Бирото невольно выказалъ всю глубину той пропасти, куда погрузила его рука Дю-Тилье и откуда она его извлекала теперь. Между тѣмъ кассиръ принесъ деньги и вексель, который Цезарь подписалъ. Положивъ въ карманъ десять банковыхъ билетовъ, парфюмеръ не могъ скрыть своей радости: ему предстояло завтра объявить себя несостоятельнымъ, признаться женѣ въ томъ, что они разорились; но теперь бѣда миновала, честь спасена! Счастье было такъ велико, что бѣдный Цезарь невольно прослезился.

— Что съ вами, дорогой патронъ? — спросилъ Дю-Тюлье. — Развѣ вы не оказали бы мнѣ такой же услуги? Сегодня я помогаю вамъ, а завтра вы мнѣ протянете руку. Это такъ естественно.

— Дю-Тилье, — произнесъ торжественно парфюмеръ, вставъ съ мѣста и схвативъ руку своего бывшаго приказчика, — ты вернулъ мое уваженіе въ тебѣ!

— Вернулъ! А развѣ я его терялъ когда-нибудь? — сказалъ Дю-Тилье. Однако, его гавъ задѣли слова Цезаря, что онъ даже покраснѣлъ.

— Не терялъ… совершенно, — отвѣтилъ парфюмеръ, въ мигъ понявшій, что онъ сдѣлалъ промахъ, — но вѣдь иного болтали о вашей связи съ г-жей Рогенъ. Соблазнить чужую жену, чортъ побери, это…

«Выворачивается старикъ!» подумалъ Дю-Тилье, иногда употреблявшій мысленно вульгарныя выраженія. Имъ снова овладѣла жажда мести: онъ рѣшилъ погубить Бирото, попрать ногами эту воплощенную добродѣтель, рѣшилъ подвергнуть общему презрѣнію честнаго человѣка, уличившаго его въ воровствѣ. Всякая ненависть и въ политикѣ, и въ частной жизни между мужчинами и между женщинами основывается на подобныхъ фактахъ. Ни матеріальный ущербъ, ни рана, ни даже пощечина не повлекутъ за собой ненависти: все это поправимо, все забывается. Но никогда преступникъ не проститъ того, кто засталъ его на мѣстѣ преступленія: дуэль въ такихъ случаяхъ оканчивается всегда смертью одного изъ противниковъ.

— Есть о чемъ говорить, о связи съ г-жей Рогенъ! — сказалъ съ насмѣшкой Дю-Тилье. — Но такія побѣды только увеличиваютъ обаяніе молодого человѣка. Я понимаю, что вы хотите сказать, дорогой патронъ; навѣрно вамъ говорили, что г-жа Рогенъ давала мнѣ денегъ взаймы. Это неправда: напротивъ, я помогаю ей привести въ порядокъ финансы послѣ побѣга мужа. Свое состояніе я нажилъ честно, я уже говорилъ вамъ объ этомъ. Вы сами знаете, что у меня ровно ничего не было. А молодымъ людямъ деньги бываютъ иногда крайне нужны… Если при такихъ обстоятельствахъ сдѣлаешь вынужденный заемъ, по примѣру республики, то его и отдашь потомъ, и остаешься честнымъ человѣкомъ.

— Вѣрно, — подтвердилъ Бирото. — Дитя мое…. Господь… Кажется, Вольтеръ сказалъ: «Раскаяніе — добродѣтель смертныхъ».

— Но, — сказалъ Дю-Тилье, непріятно пораженный этой цитатой, — только въ томъ случаѣ, если не похищали безсовѣстно состоянія ближняго. Если, напримѣръ, вы обанкротитесь менѣе чѣмъ черезъ три мѣсяца, и мои десять тысячъ пропадутъ…

— Какъ, я дойду до банкротства! — произнесъ Бирото, который уже выпилъ три стакана вина и не помнилъ себя отъ радости. — Всѣмъ извѣстно мое мнѣніе о банкротствѣ. Банкротство — смерть купца. Я не перенесу его.

— За ваше здоровье! — провозгласилъ Дю-Тилье.

— За твое счастье! — отвѣтилъ парфюмеръ. — Отчего вы никогда не покупаете у меня?

— Признаюсь, — сказалъ Дю-Тилье, — я побаиваюсь г-жи. Бирото. Она производитъ на меня такое впечатлѣніе, что, не будь вы моимъ патрономъ, я бы, ей Богу…

— О, ты не первый находишь ее красавицей; многіе за ней увивались, но она любитъ меня. Послушай, Дю-Тилье, ты взялся помочь мнѣ, такъ ужь не останавливайся на полдорогѣ.

— Какъ? Я не понимаю васъ.

Бирото разсказалъ о своемъ участіи въ спекуляціи на земли, чему Дю-Тилье крайне удивился. Онъ одобрилъ предпріятіе, наговорилъ парфюмеру много любезностей насчетъ его проницательности и опытности и заранѣе поздравилъ съ успѣхомъ.

— Ну, я очень радъ твоимъ похваламъ: ты слывешь однимъ изъ лучшихъ дѣльцовъ, Дю-Тилье. Ты можешь, мой милый, доставить мнѣ кредитъ во Французскомъ банкѣ; онъ мнѣ необходимъ въ ожиданіи барышей отъ «Huile Céphalique».

— Хорошо, я вамъ дамъ рекомендательное письмо къ барону Нюсингену, — отвѣтилъ Дю-Тилье. Онъ рѣшилъ, что подвергнетъ свою жертву всѣмъ униженіямъ, какія приходится выносить банкротамъ.

Фердинандъ сѣлъ къ письменному столу и написалъ слѣдующее письмо:

"Господину барону де-Нюсингенъ.

Парижъ. "Дорогой баронъ!

"Предъявитель этого письма — господинъ Цезарь Бирото, помощникъ мэра во второмъ округѣ и одинъ изъ самыхъ извѣстныхъ парфюмеровъ Парижа; онъ желаетъ переговорить съ вами. Отнеситесь къ нему съ полнымъ довѣріемъ и исполните его просьбу. Оказавъ услугу ему, вы въ то же время обяжете

вашего друга
Ф. Дю Тилье".

Фердинандъ не поставилъ тире между Дю и Тилье: эта намѣренная ошибка была условнымъ знакомъ между нимъ и его соучастниками въ дѣлахъ. Какую бы прекрасную рекомендацію онъ ни написалъ, его похвалы и просьбы не имѣли никакого значенія, если въ подписи отсутствовало тире: этимъ Дю-Тилье пояснялъ, что онъ даетъ рекомендацію, такъ какъ, по важнымъ причинамъ, не можетъ отказать въ ней, и проситъ считать ее недѣйствительной.

Въ такихъ случаяхъ друзья Дю-Тилье не обращали вниманія на его лестные отзывы, на горячія мольбы и увѣщанія, и проситель уходилъ отъ нихъ, ничего не добившись. Какъ часто такимъ образомъ банкиры, адвокаты и другіе дѣловые люди обманываютъ, какъ ребятъ, своихъ кліентовъ; самые умные и проницательные, и тѣ попадаются на ихъ удочку.

— Вы меня спасаете, Дю-Тилье! — воскликнулъ Цезарь, читая рекомендательное письмо.

— Вы можете смѣло просить денегъ у Нюсингена, — сказалъ Дю-Тилье. — Онъ не откажетъ вамъ, прочитавъ мое письмо, дастъ, сколько ни попросите. Мои деньги, къ сожалѣнію, теперь въ оборотѣ; иначе я не сталъ бы васъ посылать къ Нюсингену: вѣдь онъ царь биржи! Братья Келлеръ пигмеи передъ нимъ. Я съ Нюсингеномъ въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ: онъ и за милліонъ не захочетъ мнѣ сдѣлать непріятности. Онъ обратитъ вниманіе на мое письмо и поможетъ вамъ; вы расквитаетесь съ долгами къ пятнадцатому января, а тамъ увидимъ, что будетъ.

«Это письмо равно бланку на векселѣ, — думалъ Бирото, возвращаясь домой. Сердце его было полно признательности къ Дю-Тилье. — Да, — разсуждалъ онъ, никогда благодѣяніе не пропадаетъ!» И онъ философствовалъ безъ конца на эту тему. Одна только мысль омрачала его счастье: онъ сознавалъ, что ему не скрыть своего положенія отъ жены. Много дней ему удавалось препятствовать Констанціи вести книги: онъ возложилъ всѣ заботы по кассѣ на Целестина, которому самъ помогалъ; Констанція и Цезарина все еще были заняты своей новой квартирой. Но Бирото предвидѣлъ, что это первое увлеченіе должно пройти, и тогда Констанціи скорѣе умретъ, чѣмъ откажется слѣдить за всѣмъ въ домѣ и въ лавкѣ. Бирото не зналъ, что дѣлать: онъ истощилъ уже весь запасъ уловокъ и хитростей, которыми старался скрыть отъ жены свое затруднительное положеніе. Констанція узнала о томъ, что были предъявлены счета постояннымъ покупателямъ, и сильно разбранила за это приказчиковъ, особенно Целестина, который, какъ она думала, самовольно сдѣлалъ такое распоряженіе. Целестинъ, по приказанію Цезаря, не оправдывался. По мнѣнію всѣхъ приказчиковъ, г-жа Бирото держала мужа подъ башмакомъ; извѣстно, что домочадцевъ не обманешь, какъ постороннихъ; они всегда знаютъ, кто настоящій глаза въ домѣ. Бирото предвидѣлъ, что его сдѣлка съ Дю-Тилье повлечетъ за собой объясненіе съ Констанціей. Вернувшись домой, Цезарь увидѣлъ, что Констанція сидитъ въ лавкѣ у кассы и просматриваетъ долговую книгу и другія; у него замерло сердце; однако, онъ сѣлъ около жены.

— Чѣмъ заплатишь ты завтра долги? — спросила она его шепотомъ.

— Наличными деньгами, — отвѣтилъ онъ, вынимая банковые билеты, и, знакомъ подозвавъ Целестина, отдалъ ихъ ему.

— Откуда у тебя эти деньги?

— Сегодня вечеромъ ты все узнаешь… Целестинъ! Запиши пожалуйста: въ концѣ марта предстоитъ уплатить десять тысячъ франковъ по векселю, данному Дю-Тилье.

— Дю-Тилье! — повторила Констанція въ ужасѣ.

— Я пойду повидаться съ Попино, — сказарь Цезарь. — Нехорошо съ моей стороны, что я до сихъ поръ еще ни разу не былъ у него. Расходится ли его масло?

— Да. Тѣ триста бутылокъ, которыя онъ намъ далъ на коммиссію, уже проданы.

— Бирото, не уходи! Мнѣ нужно поговорить съ тобой, — сказала Констанція и, взявъ Цезаря за руку, увела его въ комнаты такъ быстро, что при другихъ обстоятельствахъ это могло бы вызвать смѣхъ. — Дю-Тилье, — сказала она, оставшись одна съ мужемъ и Цезариной и убѣдившись, что никто ихъ не слышитъ, — Дю-Тилье укралъ у насъ тысячу экю, и ты еще входишь съ нимъ въ сдѣлку! Дю-Тилье негодяй… онъ хотѣлъ меня соблазнить, — добавила она мужу на ухо.

— Ну, кто въ молодости не грѣшилъ, — замѣтилъ Бирото, ставшій вдругъ вольнодумцемъ.

— Послушай, Бирото, ты разстроенъ все это время, суетишься, на фабрику не заглядываешь… Это недаромъ, чуетъ мое сердце бѣду! Скажи мнѣ сейчасъ, въ чемъ дѣло; я хочу все звать.

— Ну, ладно! — сказалъ Бирото. — Мы чуть было не разорились; еще сегодня утромъ намъ грозило банкротство, но теперь бѣда миновала.

И онъ разсказалъ подробно все, что перенесъ за послѣднія двѣ недѣли.

— Такъ вотъ что было причиной твоей болѣзни! — вскричала Констанція.

— Да, мамаша, ты не ошиблась, — подтвердила Цезарина. — Сколько мужества проявилъ отецъ! Дай Богъ, чтобъ меня любили такъ, какъ онъ тебя любитъ; большаго я не желаю. Папаша только и думалъ, какъ бы избавить тебя отъ горя.

— Мой сонъ сбывается, — сказала бѣдная женщина, поблѣднѣвъ, какъ смерть, и опустившись на кушетку у камина. — Я все это предвидѣла. Тогда же, въ ту роковую ночь, въ нашей прежней спальнѣ, которую ты уничтожилъ, Цезарь, я сказала тебѣ: намъ останется только плакать о своемъ несчастьѣ. Бѣдная моя Цезарина! Я…

— Ну, ты вѣрна себѣ! — вскричалъ Бирото. — Отнимаешь у меня мужество, въ которомъ я нуждаюсь теперь.

— Прости, мой другъ, — произнесла Констанція, взявъ руку Цезаря и пожавъ ее съ такой нѣжностью, которая тронула парфюмера до глубины души. — Я неправа. Несчастье наступило, но я не буду роптать, покорюсь волѣ Божіей и съ твердостью все перенесу. Да, ты не услышишь больше жалобъ. — Она бросилась въ объятія Цезарю и со слезами добавила: — Мужайся, милый, ободрись! Въ крайности у меня хватитъ мужества на двоихъ.

— Мое масло, женушка, масло насъ спасетъ.

— Не оставь насъ, Господи! — произнесла Констанція.

— А развѣ Ансельмъ не поможетъ папашѣ? — спросила Цезарина.

— Я сейчасъ отправлюсь къ нему, — сказалъ Цезарь, сильно растроганный нѣжностью жены. — Констанція, тебѣ нечего больше опасаться. На, прочитай письмо Дю-Тилье къ барону Нюсингеву: намъ, безъ сомнѣнія, откроютъ кредитъ… А потомъ я выиграю свой процессъ. Наконецъ, — прибавилъ онъ, съ намѣреніемъ произнося ложь, — у насъ еще есть подержка — дядя Пильеро. Видишь, намъ необходимо только терпѣніе и мужество.

— О, за этимъ дѣло не станетъ, — сказала Констанція, улыбаясь.

Бирото стало легче послѣ разговора съ женой, точно тяжелое бремя скатилось у него съ плечъ; онъ испытывалъ то же, что узникъ, выпущенный на свободу. Однако, сильное нравственное потрясеніе не прошло даромъ, Бирото ощущалъ какую-то истому, слабость… На внутреннюю борьбу всегда тратится больше силъ, и душевныхъ, и физическихъ, чѣмъ въ обыкновенное время, и потому она подтачиваетъ организмъ. Бирото даже постарѣлъ въ воротное время.

Въ торговомъ домѣ А. Попино въ улицѣ Пять Алмазовъ произошло много перемѣнъ за два мѣсяца. Стѣны лавки были за-ново окрашены. Подъ весь заваленъ оберточной бумагой. Всюду стояли небольшіе боченки съ разными сортами масла; все это было сдано Ансельму на коммиссію, благодаря ходатайству вѣрнаго Годиссара. Касса у Попино была наверху, надъ магазиномъ. Все хозяйство вела старуха-кухарка. Самъ Попино, въ передникѣ, въ холщовыхъ рукавахъ, съ перомъ за ухомъ, работалъ въ углу лавки съ своими тремя приказчиками или сидѣлъ у конторки за стекляной перегородкой и разбиралъ бумаги. За такимъ занятіемъ его засталъ Бирото. Ансельмъ не замѣтилъ своего бывшаго хозяина, пока тотъ не обратился къ нему со словами:

— Ну, какъ дѣла, мой милый?

Попино поднялъ голову, узналъ Бирото и, заперевъ свою конуру на ключъ, вышелъ къ нему веселый и довольный. Носъ у Ансельма былъ красенъ: въ лавкѣ у него не топили и дверь на улицу была отворена.

— Я боялся, что вы совсѣмъ не придете ко мнѣ, — сказалъ почтительно Попино: — Приказчики, узнавъ, что явился компаньонъ ихъ хозяина, этотъ великій человѣкъ среди парфюмеровъ, помощникъ мэра, недавно получившій орденъ, подошли взглянуть на него. Это польстило Бирото, и онъ, бывшій недавно такимъ скромнымъ у братьевъ Келлеръ, теперь самъ сталъ имъ подражать. Онъ поглаживалъ подбородокъ и нѣсколько разъ приподнимался на носкахъ.

— Ну, что, мой милый, рано встаешь? — спросилъ онъ Ансельма.

— Иной разъ я совсѣмъ не ложусь, — отвѣтилъ Попино — Нельзя зѣвать, когда улыбнулось счастье.

— Не говорилъ ли я тебѣ, что мое масло сущій кладъ?

— Да, господинъ Бирото. Но много значить и то, какъ примешься за дѣло. Я таки повозился съ вашимъ кладомъ.

— Ну, каковъ же результатъ? — спросилъ парфюмеръ. — Много ли барыша?

— Какой же можетъ быть барышъ въ теченіе перваго мѣсяца! — вскричалъ Попино. — Мой пріятель Годиссаръ уѣхалъ только три недѣли тому назадъ. Ахъ, какъ онъ преданъ намъ! Мы этимъ обязаны дядюшкѣ. Знаете, — добавилъ онъ на ухо Цезарю, — однѣ газеты будутъ намъ стоить тысячу двѣсти франковъ.

— Газеты!.. — удивился помощникъ мэра.

— Развѣ вы не читали ихъ?

— Нѣтъ.

— Значитъ вы ничего не знаете, — сказалъ Попино. — Двадцать тысячъ франковъ будутъ стоить наши рекламы и печатныя объявленія въ рамкахъ… А повелъ дѣло на широкую ногу. Еслибъ вы хоть разъ заглянули на фабрику, гдѣ я часто провожу цѣлыя ночи, вы увидѣли бы, какую я изобрѣлъ машинку для раскалыванія орѣховъ; право, недурна!.. Для себя лично я заработалъ въ эти пять дней десять тысячъ франковъ; я получилъ ихъ за сбытъ разныхъ сортовъ масла.

— Умная ты головушка! — воскликнулъ Бирото, положивъ руку на голову Попино и потрепавъ его, какъ маленькаго малъчина. — А въ тебѣ не ошибся.

Въ это время вошло нѣсколько человѣкъ.

— Прощай до воскресенья! Увидимся на обѣдѣ у твоей тетки Ратонъ, — сказалъ Бирото и вышелъ изъ лавки. Онъ убѣдился, что кушанье, которое онъ приходилъ попробовать, еще не готово.

«Странное дѣло, — думалъ парфюмеръ, котораго успѣхъ Попино и его самоувѣренность поразили не меньше, чѣмъ роскошь обстановки Дю-Тилье, — простой приказчикъ въ какія-нибудь сутки становится настоящимъ купцомъ. Ансельмъ даже поморщился, когда я погладилъ его по головѣ, точно онъ сталъ уже Франсуа Келлеромъ».

Бирото не подумалъ о томъ, что приказчики смотрѣли на Попино, а въ присутствіи домочадцевъ хозяинъ дома долженъ сохранять свое достоинство. Такимъ образомъ добрякъ-парфюмеръ сдѣлалъ опять промахъ, какъ раньше у Дю-Тилье. Онъ не могъ сдержать своего искренняго чувства и выразилъ его, какъ умѣлъ; но этимъ онъ задѣлъ даже Ансельма, а будь на его мѣстѣ кто-нибудь другой, Цезарь нажилъ бы себѣ лишняго врага. Въ воскресенье тридцать перваго декабря состоялся обѣдъ у четы Рагонъ. Этотъ обѣдъ былъ послѣднимъ удовольствіемъ въ двадцатилѣтней счастливой жизни Бирото, но зато это удовольствіе не было ничѣмъ омрачено. Рагонъ жилъ въ улицѣ Бурбонъ-Сентъ-Сульписъ, во второмъ этажѣ стариннаго дома. Обстановка квартиры вполнѣ соотвѣтствовала характеру и вкусу стариковъ Рагонъ, этихъ настоящихъ представителей буржуазіи XVIII вѣка, буржуазіи степенной и важной, питавшей уваженіе къ знати и вполнѣ преданной государю и церкви. Вся обстановка: мебель, часы, посуда, каждая мелочь, все было патріархально. Въ гостиной, обитой стариннымъ дамА и украшенной занавѣсями изъ парчи, висѣлъ портретъ Попино, отца г-жи Рагонъ, написанный Латуромъ. Дома г-жа Рагонъ не разставалась съ маленькой собачкой англійской породы, которая производила замѣчательный эффектъ, лежа на софѣ въ стилѣ Рококо. Ко всѣмъ достоинствамъ Рагоновъ присоединялось еще то, что они имѣли запасъ старыхъ винъ и ликеровъ; поэтому ихъ обѣды высоко цѣнились. Старая кухарка Лина была слѣпо привязана въ обоимъ старикамъ; она не задумалась бы украсть для нихъ. Вмѣсто того, чтобы вносить свои деньги въ сберегательную кассу, она ихъ тратила на выигрышные билеты, надѣясь когда-нибудь выиграть большую сумму и поднести ее своимъ хозяевамъ. По воскресеньямъ, когда Рагоны приглашали гостей, Анна, несмотря на свои шестьдесятъ лѣтъ, поспѣвала всюду: и обѣдъ готовила, и за столомъ служила…

На этотъ разъ приглашены были: судья Попино, Пильеро, Ансельмъ, семья Бирото, семья Матифа и аббатъ Лоро. Г-жа Матифа, бывшая на балу у Бирото въ тюрбанѣ, пріѣхала на обѣдъ въ синемъ бархатномъ платьѣ, въ грубыхъ бумажныхъ чулкахъ и кожаныхъ башмакахъ; костюмъ ея дополняли замшевыя перчатки съ зеленой плюшевой оторочкой и шляпа, подбитая розовымъ и гарнированная цвѣтами. Всѣ десять человѣкъ гостей собрались къ пяти часамъ, такъ какъ старики Рагонъ всегда просили приглашенныхъ не запаздывать. Цезарина знала, что г-жа Рагонъ посадитъ ее около Ансельма: всѣ женщины, даже самыя набожныя и глупыя, знаютъ толкъ въ любовныхъ дѣлахъ. Дочь парфюмера постаралась одѣться такъ, чтобы вскружить голову Попино. Констанція, которая не безъ сожалѣнія отказалась отъ мысли выдать дочь за молодого Крота, сама помогла Цезаринѣ одѣться. Какъ заботливая и предусмотрительная мать, она немного опустила газовый шарфъ, цѣломудренно скрывавшій плечи молодой дѣвушки, и открыла часть шеи ослѣпительной бѣлизны. Сѣрое кашемировое платье съ свинцовымъ отливомъ прекрасно обрисовывало гибкую и стройную талію. Корсажъ, въ греческомъ вкусѣ, состоялъ изъ свободныхъ складокъ: онѣ перекрещивались слѣва направо и могли раздвигаться, причемъ обрисовывали роскошныя формы молодой дѣвушки. Въ ушахъ красовались золотыя серьги съ подвѣсками; волосы были причесаны à la chinoise. Цезарина была такъ хороша, что г-жа Матифа не могла не выразить громко своего восторга.

. Ни Бирото съ женой, ни г-жа Матифа, никто изъ присутствовавшихъ не прерывалъ сладкой бесѣды юныхъ влюбленныхъ: они удалились къ окну, гдѣ страшно дуло, и разговаривали вполголоса. Остальное общество громко разсуждало о побѣгѣ Рогена. Первый заговорилъ на эту тему судья Попино; онъ замѣтилъ, что Рогенъ — второй нотаріусъ, который запятналъ свою репутацію, что такихъ случаевъ не бывало раньше. Едва судья произнесъ имя Рогена, г-жа Рагонъ толкнула его ногой, а Пильеро немедленно перебилъ его слова: оба знаками указали на г-жу Бирото. Констанція замѣтила это и сказала:

— Мнѣ уже все извѣстно.

— Ну, много ли денегъ унесъ у васъ Рогенъ? — спросила г-жа Матифа у Бирото, который сидѣлъ, смиренно опустивъ голову. — Если вѣрить всему, что болтаютъ,, вы совсѣмъ разорены.

— Моихъ денегъ у Рогена было 200.000 франковъ. Кромѣ того, онъ заставилъ меня выдать вексель на 40.000, на имя одного изъ своихъ кліентовъ, деньги котораго онъ растратилъ. Я началъ процессъ о признаніи этого векселя недѣйствительнымъ.

— Ваше дѣло будутъ разбирать на этой недѣлѣ, — сказалъ судья Попино. — Надѣюсь, вы не будете на меня въ претензіи за то, что я объяснилъ ваше положеніе предсѣдателю суда. Онъ приказалъ тщательно разсмотрѣть бумаги Рогена, чтобы установить, когда именно были растрачены деньги вашего заимодавца.

— Мы выиграемъ процессъ? — спросила г-жа Бирото.

— Не знаю, — отвѣтилъ Попино.

— Неужели можно сомнѣваться въ благопріятномъ исходѣ такого процесса? — сказалъ Пильеро. — Въ актѣ всегда должно быть упомянуто о передачѣ денегъ, и нотаріусъ не имѣетъ права подписывать его, если не видѣлъ, какъ были переданы деньги. Рогенъ поступилъ противъ закона: его приговорили бы къ каторжнымъ работамъ, если бы онъ попался въ руки правосудія.

— Какъ, мадемуазель Цезарина, нотаріусъ Рогенъ сбѣжалъ? — спросилъ Попино, услышавъ, наконецъ, что говорилось кругомъ. — Вашъ батюшка не сказалъ мнѣ объ этомъ ни слова. А я готовъ жизнь отдать за него…

Ансельмъ произнесъ это такимъ тономъ и бросилъ на молодую дѣвушку такой взглядъ, что она поняла, что подъ словами «за него» надо подразумѣвать и «за васъ».

— Я не сомнѣвалась въ вашей преданности, я совѣтовала папашѣ довѣриться вамъ; но онъ скрывалъ отъ всѣхъ свое несчастье, даже отъ мамаши; только я одна была его повѣренной.

— Вы совѣтовали обратиться ко мнѣ? — сказалъ Попино. — Слѣдовательно, вы читаете въ моемъ сердцѣ, но вполнѣ ли для васъ ясны мои чувства?

— Кажется, да.

— Какъ я счастливъ! — воскликнулъ Попино. — Если вы подадите мнѣ надежду, я черезъ годъ такъ разбогатѣю, что вашъ батюшка не откажетъ мнѣ, когда я попрошу вашей руки. Я стану теперь работать день и ночь.

— Пожалуйста поберегите свое здоровье, — сказала Цезарина, и какъ въ тонѣ ея голоса, такъ и во взглядѣ отразилось ея чувство.

— Констанція, — сказалъ Цезарь, выходя изъ-за стола, — мнѣ кажется, что наши молодые люди влюблены другъ въ друга.

— Ну, слава Богу! — отвѣтила серьезно Констанція, — По крайней мѣрѣ, моя дочь будетъ женой человѣка умнаго и энергичнаго. Способности — лучшее качество жениха. Констанція поспѣшила уйти изъ гостиной и прошла въ спальню г-жи Рагонъ. За столомъ Цезарь сказалъ нѣсколько фразъ, въ которыхъ такъ ярко выразилось непониманіе имъ дѣла, что Пильеро и судья, оба улыбнулись; а несчастная парфюмерша поняла, насколько ея мужъ неспособенъ бороться съ несчастіемъ. Констанціи стало такъ тяжело, что она съ трудомъ сдерживала слезы. Придя въ спальню, она долго плакала въ объятіяхъ дочери и г-жи Рагонъ, но не открыла имъ причины своихъ слезъ.

— Я сдѣлалась нервной — говорила она.

Вечеромъ старини сѣли за карты, а молодые люди занялись «petits jeox», этими очаровательными играми, которыя прикрываютъ невинныя продѣлки влюбленныхъ. Въ играхъ приняли участіе всѣ трое Латифа.

— Цезарь, — сказала Констанція, когда они возвращались домой въ фіакрѣ, — съѣзди къ барону Нюсингену не позже восьмого числа; надо заранѣе знать, дадутъ ли тебѣ денегъ къ пятнадцатому января. Въ случаѣ придирки ты долженъ имѣть время позаботиться вновь о деньгахъ.

— Да, женушка, я отправлюсь къ Нюсингену, — отвѣтилъ Цезарь. Потомъ онъ пожалъ руку Констанціи и Цезаринѣ и прибавилъ: — Милыя мои, какимъ печальнымъ сдѣлалъ я этотъ праздникъ для васъ!

Ни жена, ни дочь бѣднаго парфюмера не могли видѣть его лица въ темнотѣ, но обѣ онѣ почувствовали, какъ горячія слезы упали имъ на руки.

— Не теряй надежды, мой другъ, — произнесла Констанція.

— Все устроится хорошо, папаша. Г-нъ Ансельмъ сказалъ мнѣ, что онъ жизни не пожалѣетъ для тебя.

— Для меня и для моей семьи, не такъ ли? — весело сказалъ Цезарь.

Вмѣсто отвѣта Цезарина пожала руку отца, и онъ понялъ, что она считаетъ Ансельма женихомъ.

Въ первые три дня настудившаго новаго года Бирото получили двѣсти визитныхъ карточекъ. Такое доказательство вниманія со стороны ложныхъ друзей бываетъ всегда тяжело для людей, которымъ грозитъ несчастье. Бирото выходилъ три раза къ барону Нюсингену, но безуспѣшно: онъ не заставалъ дома знаменитаго банкира. Въ послѣдній разъ парфюмеру удалось проникнуть въ кабинетъ банкира. Тамъ его главный конторщикъ, родомъ нѣмецъ, заявилъ Цезарю, что господинъ де-Нюсингенъ вернулся въ пять часовъ утра съ бала, даннаго братьями Келлеръ; поэтому его нельзя еще видѣть. Бирото потолковалъ около получаса съ главнымъ конторщикомъ, котораго сумѣлъ расположить въ свою пользу. Въ тотъ же день этотъ конторщикъ, министръ банкирскаго дома Нюсингена, написалъ Цезарю, что господинъ баронъ приметъ его завтра, тринадцатаго числа, въ полдень. Хотя каждый часъ приносилъ Цезарю какое-нибудь огорченіе, день пролетѣлъ для него чрезвычайно быстро. Въ назначенное время парфюмеръ подъѣхалъ въ фіакрѣ къ дому Нюсингена, но не могъ остановиться у самаго подъѣзда, такъ какъ весь дворъ былъ запруженъ каретами. У бѣднаго Цезаря сжалось сердце.

«Однако, барону пришлось два раза ликвидировать свои дѣла», подумалъ Бирото, поднявшись по великолѣпной лѣстницѣ, убранной цвѣтами, и войдя въ комнаты, роскошнымъ убранствомъ которыхъ прославилась баронесса Дельфина де-Нюсингенъ. Баронесса имѣла претензію соперничать съ самыми знатными и богатыми домами Сенъ-Жерменскаго предмѣстья, куда ей хотѣлось проникнуть, но ея нигдѣ не принимали. Баронъ завтракалъ съ женой. Хотя много народу ожидало его въ конторѣ, онъ заявилъ, что друзья Дю-Тилье всегда могутъ имѣть доступъ къ нему. Бирото замѣтилъ, какъ измѣнилась дерзкая мина лакея послѣ того, какъ онъ доложилъ о немъ барону; это пробудило въ его душѣ надежду на успѣхъ.

— Ижвини, милушка, — сказалъ баронъ женѣ, вставъ и слегка кивнувъ головой Бирото, — но эдотъ гашпидинъ — ижвѣсный руялистъ, а такзе другъ Ти-Дюлье и помосникъ мэрра втарова огрукъ; онъ жадаетъ великолѣпные палы… Ты пожнакомисся зъ нимъ зъ вдавольствіемъ.

— О, конечно. Я буду польщена такимъ знакомствомъ; я могу многое заимствовать у г-жи Бирото. Фердинандъ. («Вотъ тебѣ разъ, — подумалъ парфюмеръ, — она называетъ Дю-Тилье просто Фердинандомъ!»)… Фердинандъ былъ въ восхищеніи отъ вашего бала, а онъ рѣдко что-нибудь хвалитъ: его ничѣмъ не удивишь! Фердинандъ строгій критикъ; значитъ, у васъ все было безукоризненно хорошо. Скоро ли вы дадите второй балъ? — спросила баронесса самымъ любезнымъ тономъ.

— Баронесса, люди, подобные намъ, рѣдко позволяютъ себѣ развлеченія, — отвѣтилъ парфюмеръ. Онъ не понималъ, насмѣхается ли надъ нимъ баронесса или говоритъ обычные въ свѣтѣ комплименты.

— Гашпидинъ Кренто передѣлалъ васи аббардаменты, — сказалъ баронъ.

— А, Грендо! Красавчикъ-архитекторъ, который недавно вернулся изъ Рима, — сказала Дельфина де-Нюсингенъ. — Я безъ ума отъ него, онъ набрасываетъ чудные рисунки въ моемъ альбомѣ.

Ни одинъ заговорщикъ въ Венеціи не переносилъ такихъ мукъ во время пытки, какія терпѣлъ Бирото при этомъ разговорѣ: въ каждомъ словѣ ему чудилась насмѣшка.

— Мы тозе жадаемъ палы, — сказалъ баронъ, бросивъ пытливый взглядъ на парфюмера.

— Господинъ Бирото, можетъ быть, вы позавтракаете съ нами за-просто? — сказала Дельфина, указывая на роскошно сервированный столъ.

— Баронесса, я пришелъ сюда по дѣлу, и…

— Пажваляете, баронеза, — прервалъ баронъ, — стобъ мы поговоррили о дѣлѣ?

Дельфина знакомъ выразила свое согласіе и спросила барона:

— Развѣ вы хотите накупить парфюмерныхъ товаровъ?

Баронъ пожалъ плечами и обратился въ Цезарю, начавшему уже приходить въ отчаяніе: — Ти-Дюлье принимаетъ бальшой индересъ увъ васъ, — сказалъ онъ.

«Наконецъ-то, — подумалъ бѣдный парфюмеръ, — добираемся мы до дѣла!»

— По ево жапискѣ, ви мозете получить увъ моей конторрѣ. гретидъ, мозете брать сколко вгодно.

Какъ живительный бальзамъ, подѣйствовала эта полу-еврейская фраза (хитрый баронъ въ разговорѣ съ Цезаремъ нарочно сохранилъ ужасный акцентъ нѣмецкихъ евреевъ).

— Ви получите текучій щотъ; вотъ мы какъ иждѣлаемъ, — продолжалъ добродушно великій и достойный финансистъ.

Послѣднія сомнѣнія Бирото разсѣялись, какъ дымъ: онъ самъ былъ коммерсантъ и зналъ, что тотъ, кто не желаетъ давать въ долгъ, никогда не станетъ распространяться о своихъ намѣреніяхъ.

— Ви жнаете, што увъ панкѣ шпрасиваютъ трохъ подписи. Ви долзны видать векселя насему другу Ти-Дюлье, я виштавлю свой бланкъ на васихъ векселяхъ, и въ тотъ зе день ви получите увъ панкѣ всю сумму. Пурценты ви жаплатите толко панку; жа коммиссію я не вожму зъ васъ ничево; я буду щасливъ иждѣлать вамъ вдавольствіе… Ви мы жаключимъ одно вшловіе!

— Я заранѣе на него согласенъ, господинъ баронъ, — сказалъ Бирото. Онъ думалъ, что банкиръ потребуетъ какую-нибудь часть въ барышахъ.

— Эдому вшловію я придаю больсое жначеніе: я зелаю, стобъ г-жа ди-Нишингенъ брала вуроки у г-жи Пиродо.

— Господинъ баронъ, не смѣйтесь надо мной, ради Бога!

— Гашпидинъ Пиродо, — возразилъ банкиръ серьезно, — ви долзны пригласить насъ на увторой палъ. Моя зена зелаегь видѣть васи аббардаменты.

— Господинъ баронъ!

— О, ви намъ отлаживаете! Я тозе отказу въ гредитѣ. Ви въ бодьсой милости! Я жнаю, што на вашъ палъ долзенъ билъ пріѣхать гапшидинъ префектъ.

— Господинъ баронъ!

— У васъ билъ членъ Палаты Ля-Пильяртьеръ, такзе графъ Фонштейнъ, который билъ раненъ зъ вами… при Cheinte-Roqque.

— Тринадцатаго вандемьера, господинъ баронъ.

— У васъ билъ гашпидинъ ди-Лясебетъ, гашпидинъ Фоклейнъ изъ агатеміи…

— Господинъ баронъ!

— О, какой вы шкромный, гашпидинъ помосникъ мэрра! А мнѣ ижвѣсно, сто самъ корроль говорилъ, сто вашъ палъ…

— Король? — спросилъ Бирото; но ему не удалось узнать, что именно сказалъ король.

Въ эту минуту въ комнату вошелъ безъ доклада молодой человѣкъ, шаги котораго прекрасная Дельфина узнала уже издали, причемъ сильно покраснѣла.

— Ждравствуй, любесный Марси! — привѣтствовалъ баронъ вошедшаго, — Жанимай мое мѣздо; увъ моей конторрѣ меня озидаетъ мнозество народа. Я жнаю, сто увсѣмъ нузно. Аксіи Ворсинскихъ рудниковъ повисились: увсѣ зелаютъ получить дивидендъ. Ви теперь увъ баритахъ, г-жа Нишингенъ, мозете накупить нарадовъ.

— Боже мой, а Рагоны продали свои акціи Ворчинскихъ рудниковъ! — вскричалъ Бирото.

— Рагоны, кто они? — спросилъ молодой дэнди, улыбаясь.

— Казется, я ихъ жнаю, — отвѣтилъ Нюсингенъ, внезапно обернувшись (онъ подходилъ уже къ двери). — Марси, вотъ гашпидинъ Биродо, вашъ барфюмеръ, который жадаетъ пишные палы; ему позаловалъ корроль орденъ.

Де-Марси взглянулъ въ лорнетъ и сказалъ:

— Да, это дѣйствительно онъ; недаромъ мнѣ казалось, что я гдѣ-то видѣлъ это лицо. И зачѣмъ вамъ понадобился парфюмеръ? Вы хотите окуривать свои дѣла или, можетъ быть, смазывать…

— Я началъ, казется, говорить о Раконахъ, — прервалъ баронъ, сдѣлавъ недовольную гримасу. — У нихъ били деньги увъ моей конторрѣ, я далъ имъ возмозность ражбогатѣть, а они не зелали этого дозидаться.

— Г-нъ баронъ, — вскричалъ Бирото, видя, что Нюсингенъ уходитъ, не давъ ему яснаго отвѣта. Въ тревогѣ бѣдный парфюмеръ поспѣшилъ вслѣдъ за нимъ, забывъ даже проститься съ баронёссой и Де-Марси. Банкиръ былъ уже внизу и отворялъ дверь въ контору, когда Бирото догналъ его. Нюсингенъ замѣтилъ выраженіе отчаянія на лицѣ бѣднаго Цезаря, который чувствовалъ, что подъ нимъ уже разверзается пропасть, готовая поглотить его, и сказалъ: — Ну, рѣсено? Зговоритесь зъ самимъ Ти-Дюлье.

Бирото пришло вдругъ въ голову, что, можетъ быть, де-Марси имѣетъ вліяніе на барона; и вотъ онъ быстро поднялся вновь на лѣстницу и прошелъ въ столовую, гдѣ за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ оставилъ Дельфину, ожидавшей кофе. Теперь кофе былъ поданъ, но ни баронессы, ни молодого дэнди въ комнатѣ не было. Лакей только улыбнулся, увидѣвъ, какъ удивился парфюмеръ. Медленно спустился Цезарь внизъ и отправился прямо къ Дю-Тилье; того не было дома: оказалось, что онъ уѣхалъ за городъ къ г-жѣ Рогенъ. Парфюмеръ нанялъ извозчика и обѣщалъ ему хорошо заплатить, если онъ поѣдетъ со скоростью почтоваго дилижанса и живо доставитъ его въ Ноженъ на Марнѣ. Въ Ноженѣ Цезаря ждало новое разочарованіе: привратникъ объявилъ ему, что господа уѣхали обратно въ Парижъ. Цезарь вернулся домой совсѣмъ разбитый. Онъ разсказалъ женѣ и дочери о своихъ похожденіяхъ и крайне удивился, что Констанція стала утѣшать его. Прежде, бывало, она смотрѣла на малѣйшую неудачу, какъ на вѣстникъ несчастья, а теперь увѣряла, что все окончится хорошо.

На другое утро въ семь часовъ Бирото очутился въ улицѣ, гдѣ жилъ Дю-Тилье, и сталъ караулить у воротъ его дома. Онъ сунулъ дворнику десять франковъ за то, чтобы тотъ допустилъ его переговорить съ лакеемъ Дю-Тилье. Лакея Цезарь попросилъ ввести его къ Дю-Тилье, какъ только послѣдній встанетъ; лакей получилъ два золотыхъ. Благодаря этой подачкѣ, Цезарю не напрасно пришлось унижаться, онъ достигъ своей цѣли. Въ половинѣ девятаго онъ увидѣлся, наконецъ, съ Дю-Тилье, этимъ мстительнымъ тигромъ, котораго онъ считалъ единственнымъ другомъ. Дю-Тилье вышелъ къ своему бывшему хозяину въ халатѣ, зѣвая и потягиваясь, какъ человѣкъ, еще не вполнѣ очнувшійся отъ сна. Онъ извинился передъ Бирото и спросилъ его:

— Что вамъ угодно, «любезный Цезарь»?

Парфюмеръ съ замираніемъ сердца передалъ отвѣтъ барона де-Нюсингена и сказалъ, чего онъ потребовалъ. Дю-Тилье слушалъ Цезаря невнимательно: онъ наблюдалъ за лакеемъ, который разводилъ огонь въ каминѣ, бранилъ его за неловкость и самъ искалъ по всей комнатѣ раздувальный мѣхъ. Цезарь не замѣтилъ сначала присутствія лакея, но когда, наконецъ, его увидѣлъ, то въ смущеніи оборвалъ свою рѣчь. Однако, Дю-Тилье заставилъ его заговорить, произнеся съ разсѣяннымъ видомъ:

— Продолжайте, я васъ слушаю.

Цезарь кончилъ весь въ поту. Дю-Тилье пристально взглянулъ на него, и такъ дьявольски засверкали его глаза, что у бѣднаго парфюмера кровь застыла въ жилахъ.

— Любезный патронъ, развѣ я виноватъ, что банкъ не принялъ вашихъ векселей, переданныхъ Жигонэ Клапарономъ? Какъ вы сами сдѣлали такой промахъ? Чѣмъ я могу вамъ помочь? Я тоже банкиръ прежде всего. Я скорѣе дамъ денегъ, чѣмъ рискну, чтобы моя подпись была отвергнута банкомъ. Мы всѣ ведемъ дѣла только благодаря кредиту. Хотите занять у меня денегъ?

— А вы можете дать мнѣ всю сумму, въ которой я нуждаюсь?

— Это будетъ зависѣть отъ размѣра суммы. Сколько вамъ нужно?

— Тридцать тысячъ франковъ.

— Еслибъ потолокъ обрушился на мою голову, я менѣе удивился бы, — сказалъ Дю-Тилье, громко разсмѣявшись.

Парфюмеръ, введенный въ заблужденіе роскошью, окружавшей Дю-Тилье, подумалъ, что онъ смѣется, такъ какъ находитъ сумму ничтожной. Цезарь вздохнулъ свободнѣе. Между тѣмъ Дю-Тилье позвонилъ.

— Позовите сюда кассира.

— Его еще нѣтъ, — отвѣтилъ лакей.

— Какъ?.. Половина девятаго, а его еще нѣтъ! Да къ этому времени можно массу дѣлъ окончить, цѣлый милліонъ заработать.

Пять минутъ спустя, вошелъ Легра, кассиръ Дю-Тилье.

— Сколько у насъ въ кассѣ?

— Только двадцать тысячъ франковъ. Вы приказали вчера накупить бумагъ на тридцать тысячъ.

— Совершенно вѣрно. Я забылъ объ этомъ со сна.

Кассиръ взглянулъ искоса на Бирото и вышелъ.

— Еслибъ истину стали преслѣдовать на землѣ, она пріютилась бы, конечно, у кассира, — сказалъ Дю-Тилье.

Послѣ этихъ словъ наступила пауза, показавшаяся парфюмеру безконечно долгой.

Наконецъ, Дю-Тюлье прервалъ ее.

— Развѣ вы не участвуете въ дѣлахъ маленькаго Попино, который открылъ недавно свой торговый домъ?

— Да, я его компаньонъ, — сказалъ Бирото и прибавилъ наивно; — Вы согласились бы учесть его векселя, выданные на значительную сумму?

— Доставьте мнѣ на пятьдесятъ тысячъ франковъ его векселей; я похлопочу, чтобъ ихъ дисконтировали за умѣньшенный процентъ. Гобсекъ, вѣроятно, согласится на это.

Бирото вернулся домой съ сокрушеннымъ сердцемъ. Однако, онъ не замѣчалъ, что банкиры играли имъ, какъ воланомъ, перекидывая его одинъ другому, но Констанція давно поняла, что Цезарю не добится кредита: если три банкира отказали уже такому видному должностному лицу, какъ помощникъ мэра, ясно, что они переговорили другъ съ другомъ, и надѣяться на Французскій банкъ немыслимо.

— Похлопочи теперь объ отсрочкѣ векселей, — сказала Констанція мужу, — сходи поговорить съ господиномъ Клапарономъ, твоимъ компаньономъ по спекуляціи. А обратиться къ Попино и учесть его векселя у ростовщиковъ успѣешь и потомъ.

Бирото обладалъ сангвиническимъ темпераментомъ: сильныя волненія или чрезмѣрная дѣятельность мозга истощали его, и для возстановленія силъ ему необходимъ былъ сонъ. Цезарина увела отца въ залъ; чтобы развлечь его, она начала играть «Songe de Rousseau», очень хорошенькую пьесу Герольда. Констанція взяла работу и сѣла около мужа. Самъ Цезарь прилегъ на оттоманкѣ и закрылъ глаза. Время отъ времени онъ открывалъ ихъ и взглядывалъ на жену: каждый разъ онъ видѣлъ на ея устахъ кроткую улыбку. Подъ этимъ впечатлѣніемъ онъ заснулъ.

— Бѣдный Цезарь, — произнесла Констанція, — какія муки ожидаютъ его впереди! Только бы онъ перенесъ ихъ.

— Что съ тобой, мамаша? — спросила Цезерина, увидѣвъ, что мать плачетъ.

— Милая моя, я вижу, что намъ грозитъ банкротство. Если Цезарь принужденъ будетъ объявить себя несостоятельнымъ, мы не должны молить о состраданіи; будемъ лучше работать. Свыкнись заранѣе съ мыслью, что тебѣ придется стать простой продавщицей. Если ты примиришься съ своей участью, у меня хватить силъ перенести несчастье и начатъ иную жизнь… Я знаю Цезаря: онъ не утаитъ ни копѣйки; я послѣдую его примѣру, У насъ продадутъ все имущество. Ты же, дитя мое, не должна отвѣчать за родителей, и потому завтра же отнеси свои наряды и драгоцѣнности къ дядѣ Пильеро,

Цезарину охватилъ безграничный ужасъ, кегда она услышала эти слова матери. Ей пришло въ голову пойти поговорить съ Ансельмомъ, но стыдливость и щепетильность помѣшали ей привести свой планъ въ исполненіе.

На другое утро, въ девять часовъ, Бирото шелъ по улицѣ Провансъ, съ тоскою думая о томъ, что ему предстоитъ испытаніе еще горшее, чѣмъ прежнія. Испрашивать кредитъ считается дѣломъ обыкновеннымъ въ торговомъ и финансовомъ мірѣ: на каждое предпріятіе необходимы капиталы, и никто не удивляется, что ихъ часто ищутъ. Но на отсрочку векселей смотрятъ иными глазами, ее считаютъ первымъ шагомъ къ банкротству. Какъ представшій передъ мировымъ судьею не сегодня — завтра попадетъ и на судъ присяжныхъ, какъ за малымъ проступкомъ слѣдуетъ и важное преступленіе, такъ и отсрочка векселей предшествуетъ полной несостоятельности. При отсрочкѣ затруднительное положеніе купца становится уже извѣстнымъ; онъ вполнѣ въ рукахъ другого, а извѣстно, что на биржѣ менѣе всего думаютъ о любви къ ближнему. Парфюмеръ, который, бывало, съ полнымъ довѣріемъ входилъ всюду, теперь, послѣ многихъ разочарованій, колебался, не смѣлъ войти къ Клапарону. Онъ успѣлъ уже убѣдиться, что у банкировъ сердце есть только внутренній органъ, а Клапарона онъ считалъ такимъ грубымъ, что заранѣе трепеталъ при мысли обратиться къ нему.

— Впрочемъ, онъ вышелъ изъ народа; не окажется ли онъ поэтому болѣе сердечнымъ?..

Таковъ былъ первый упрекъ банкирамъ, который вырвался, наконецъ, у Цезаря, удрученнаго горемъ. Собравъ послѣднее мужество, Бирото поднялся, наконецъ, по лѣстницѣ въ небольшой невзрачный мезонинъ, на окнахъ котораго висѣли выцвѣтшія зеленыя занавѣски. На двери на мѣдной овальной дощечкѣ была выгравирована черными буквами надпись «Контора». Цезарь постучалъ, никто не шелъ ему отворять; онъ вошелъ самъ, безъ доклада. Внутри обстановка была болѣе чѣмъ скромна: все свидѣтельствовало о крайней скупости или крайней нуждѣ. Первая комната была раздѣлена на двѣ половины низкой деревянной перегородкой съ мѣдной рѣшеткой наверху; за нею стояли деревянные конторки и табуреты, почернѣвшіе отъ времени. Никто, однако, не сидѣлъ ни за однимъ изъ столовъ; въ чернильницахъ чернила покрылись уже плѣсенью, перья валялись сломанныя или расщепленныя. Паркетъ походилъ на полъ пріемной въ монастырскомъ пансіонѣ: онъ былъ грязенъ и носилъ слѣды сырости. Вторая комната, на двери въ которую красовалась надпись «Касса», вполнѣ гармонировала съ первой. Въ одномъ углу ея находилось обширное помѣщеніе для кассира, все изъ дуба, съ мѣдной рѣшеткой. Въ открытую дверь видно было, что тамъ стоитъ громадный желѣзный сундукъ, посѣщаемый, безъ сомнѣнія, однѣми крысами. Кромѣ того, виднѣлось бюро оригинальной формы и старое продавленное кресло; изъ его дырявой зеленой обивки торчалъ со всѣхъ сторонъ волосъ, напоминая парикъ самого хозяина, Клапарона. Эта комната, видимо, была гостиной, прежде чѣмъ ее обратили въ контору; посреди нея стоялъ круглый столъ, покрытый зеленой скатертью; его окружали стулья, обитые чернымъ сафьяномъ, съ гвоздиками, уже утратившими позолоту. Внутренность красиваго камина не обнаруживала ни малѣйшаго слѣда знакомства съ огнемъ; зеркало, все засиженное мухами, допотопные часы изъ краснаго дерева, пріобрѣтенные гдѣ-нибудь на распродажѣ, и два пустыхъ подсвѣчника были покрыты липкой пылью и производили грустное и безотрадное впечатлѣніе. Обои мышинаго цвѣта, съ блѣдно-розовымъ бордюромъ, были покрыты копотью отъ табачнаго дыма.

Бирото, опасаясь быть черезчуръ нескромнымъ, стукнулъ три раза въ дверь, противоположную той, въ которую онъ вошелъ.

— Войдите! — крикнулъ Клапаронъ.

Особая звучность его голоса обнаруживала пустоту сосѣдней комнаты, изъ которой доносился трескъ отъ огня въ каминѣ. Парфюмеръ вошелъ, но и тутъ не увидѣлъ ни души.

Эта комната была собственнымъ кабинетомъ Клапарона. Этотъ заброшенный кабинетъ мнимаго финансиста былъ, въ сравненіи съ пышной пріемной Келлера, то же, что вигвамъ вождя Гуроновъ передъ Версальскимъ дворцомъ. Парфюмеръ видѣлъ уже роскошь аристократіи банка; теперь ему предстояло познакомиться и съ жизнью поддонковъ финансовой сферы. За кабинетомъ находилась еще комната, вѣрнѣе чуланъ съ мебелью, которая нѣкогда выглядѣла довольно элегантной, но теперь, послѣ долгаго употребленія, была засалена, продавлена, разорвана, поломана, грязна, короче — совсѣмъ испорчена. Тутъ лежалъ Клапаронъ въ постели. Увидѣвъ Бирото, онъ такъ быстро задернулъ пологъ у кровати, что даже у простодушнаго парфюмера возникли кое-какія подозрѣнія. Накинувъ замасленный халатъ и отложивъ въ сторону трубку, Клапаронъ, безъ парика, предсталъ передъ Цезаремъ: фуляръ, которымъ была обернута его голова, съѣхалъ на сторону; халатъ распахивался и изъ подъ него виднѣлись узкія вязаныя кальсоны, ставшія коричневыми отъ слишкомъ долгаго употребленія. Въ такомъ видѣ Клапаронъ произвелъ на Бирото отталкивающее впечатлѣніе.

— Присядьте, господинъ Бирото. — сказалъ мнимый банкиръ. — Не желаете ли позавтракать со мной? — продолжалъ онъ, вспомнивъ, что былъ на балу у парфюмера, и рѣшивъ расквитаться съ нимъ своимъ приглашеніемъ.

Дѣйствительно, въ сторонѣ на кругломъ столѣ, поспѣшно очищенномъ отъ разныхъ бумагъ, стоялъ завтракъ: паштетъ, устрицы, почки въ застывшемъ уже соусѣ, бѣлое вино и яичница съ трюфелями. Два прибора и салфетки со слѣдами вчерашняго ужина могли бы открыть глаза самому наивному и невинному человѣку. Клапаронъ настойчиво приглашалъ Бирото закусить, хотя тотъ отказывался.

— Я ждалъ къ себѣ гостя, а гость этотъ меня надулъ, — сказалъ хитрый Клапаронъ, и сказалъ такъ громко, что его слова могъ бы услышать человѣкъ, съ головой завернувшійся въ одѣяло.

— Господинъ Клапаронъ, — возразилъ Бирото, — я пришелъ къ вамъ спеціально по дѣлу и не особенно задержу васъ.

— Я занятъ по горло, — возразилъ Клапаронъ, указывая на старинное бюро и столы, заваленные бумагами, — мнѣ ни минуты не даютъ свободно вздохнуть. Я принимаю теперь только по субботамъ; но для васъ, любезный господинъ Бирото, я всегда дома. У меня нѣтъ теперь времени поухаживать или побродить по бульварамъ; я теряю даже желаніе работать: тогда только и трудишься съ жаромъ, когда можешь во-время отдохнуть. А меня ужъ давно никто не видѣлъ на бульварахъ. Ей Богу, надоѣли мнѣ дѣла, не хочу и слышать о нихъ; денегъ у меня довольно, поѣду лучше путешествовать, взгляну на Италію! О, эта милая Италія, вѣчно прекрасная, несмотря на всѣ невзгоды; чудный край, гдѣ я навѣрно встрѣчу итальянку, полную нѣги! Я всегда любилъ итальянокъ. Была у васъ когда-нибудь любовница-итальянка? Нѣтъ. Ну, такъ поѣзжайте со мной въ Италію. Мы увидимъ Венецію, столицу дожей, такъ некстати попавшую въ руки Австріи, гдѣ не цѣнятъ искусствъ. Право, бросимъ дѣла, каналы, займы… Есть деньги въ карманѣ, и довольно, чортъ побери! Поѣдемъ въ Италію!

— Позвольте предложить вамъ только одинъ вопросъ, господинъ Клапаронъ, и затѣмъ я удалюсь, — сказалъ Бирото. — Вы передали мои векселя господину Бидо?

— Вы хотите сказать Жигоне; этотъ маленькій старикашка…

— Ну, да, — прервалъ Цезарь, — я хотѣлъ бы… только пусть это останется между нами, я надѣюсь на вашу честь и скромность…

Клапаронъ поклонился.

— Я хотѣлъ бы отсрочить свои векселя.

— Немыслимо, — отрѣзалъ банкиръ, — я не одинъ вѣдь участвую съ вами въ спекуляціи. Насъ цѣлое общество; мы часто сбираемся обсуждать наши общія дѣла, а ихъ немало у насъ, не одна только спекуляція на земли. Что это за предпріятіе? Самое ничтожное! Мы не такъ мелко плаваемъ, умѣемъ и рисковать, когда нужно. Ну, а теперь позавтракаемъ, поболтаемъ, — прибавилъ Клапаронъ, желая смягчить свой отказъ.

— Съ удовольствіемъ, — отвѣтилъ Бирото. Онъ рѣшилъ подпоить Клапарона и затѣмъ узнать отъ него, кто именно участвуетъ въ спекуляціи. Это предпріятіе начало уже казаться ему темнымъ.

— Прекрасно… Викторія! — крикнулъ банкиръ. На его зовъ явилась женщина, одѣтая, какъ торговка рыбой.

— Скажите моимъ конторщикамъ, что я никого не принимаю. Всѣмъ отказывать, даже такимъ, какъ Нюсингенъ, Келлеры и Жигоне.

— Никого изъ конторщиковъ еще нѣтъ, кромѣ господина Ламперера.

— Ну, пусть онъ и принимаетъ тѣхъ, кто поважнѣе. А мелкота разная не пойдетъ дальше первой комнаты, — сказалъ Клапаронъ. — Могутъ говорить, что я обдумываю важное предпріятіе… за бокаломъ шампанскаго.

Напоить до-пьяна бывшаго коммивояжера невозможно. Однако, Цезарь принялъ грубую веселость Клапарона за симптомы опьянѣнія и попытался вызвать его на откровенность.

— Этотъ подлецъ Рогенъ участвуетъ въ вашемъ предпріятіи, — сказалъ Бирото. — Не слѣдуетъ ли вамъ написать ему, чтобы онъ помогъ бывшему пріятелю, у котораго двадцать лѣтъ обѣдалъ каждое воскресенье и которому такъ насолилъ?

— Вы говорите о Рогенѣ?.. Его часть будетъ наша. Не печальтесь, любезный мой, все пойдетъ хорошо. Заплатите только пятнадцатаго числа… (стаканъ вина!) Но если вы и не заплатите, я въ претензіи не буду: я вѣдь участвую въ дѣлѣ, только какъ коммиссіонеръ по покупкѣ земли, понимаете?.. А у васъ есть надежные компаньоны, и потому мнѣ нечего опасаться. Нынче хлопоты но дѣламъ приходится дѣлить, одному и не справиться! Идите-ка въ компанію съ нами. Охота вамъ врзиться съ гребнями, да помадой! Не одобряю, не одобряю! Нагрѣвайте лучше публику, займитесь спекуляціями.

— Спекуляціями? — повторилъ парфюмеръ. — Что это такое?

— Это такъ сказать отвлеченная торговля, — сталъ пояснять Клапаронъ, — тутъ человѣкъ подводитъ итогъ доходамъ прежде, чѣмъ ихъ получитъ, пользуется барышами раньше, чѣмъ они окажутся; это геніальная выдумка, новая кабалистика! Она останется тайной для всѣхъ еще лѣтъ двѣнадцать, по словамъ Нюсингена; а Нюсингенъ — Наполеонъ среди финансистовъ. Насъ, посвященныхъ въ тайну этой кабалистики, человѣкъ десять или двѣнадцать, не больше.

Цезарь напрягалъ все свое вниманіе, стараясь понять Клапарона.

— Видите ли, — продолжалъ Клапаронъ послѣ небольшой паузы, — не всякій человѣкъ способенъ приняться за спекуляцію. Есть изобрѣтательные, геніальные люди, но у нихъ обыкновенно ни копѣйки въ карманѣ. Они изобрѣтаютъ и тратятся, и ничего не видятъ дальше своего носа. Возьмите свинью, которая ищетъ трюфелей! За ней непремѣнно идетъ какой-нибудь молодецъ и ждетъ, когда она захрюкаетъ, дастъ знать о своей находкѣ. Такъ же поступаетъ и капиталистъ. Изобрѣтатель придумаетъ что-нибудь, начнетъ выгодное дѣло, а капиталистъ сейчасъ его и остановитъ: «За что это вы взялись, мой милый? Вѣдь вы себѣ надѣнете петлю на шею; вамъ это не по плечу. Возьмите лучше тысячу франковъ, и передайте дѣло мнѣ». Ладно! Сейчасъ банкиръ созываетъ помощниковъ. «За работу, пріятели! Пишите объявленія! Врите, сколько душѣ угодно!» И вотъ начинаютъ трубить: «Сто тысячъ франковъ на пять су! Громадные барыши! Неисчерпаемые золотые рудники!»… Приманка дѣйствуетъ: являются нужные люди, дѣло выгораетъ, барыши въ рукахъ капиталиста. Свинья остается при своемъ картофелѣ, а у молодцовъ шелестятъ банковые билеты. Вотъ оно какъ, любезнѣйшій! Идите въ нашу компанію. Чѣмъ вы хотите быть? Свиньей, глупцомъ или милліонеромъ? Подумайте-ка хорошенько, я вамъ разъяснилъ теорію нашихъ дѣлъ. Приходите ко мнѣ почаще; я вѣдь славный малый и всегда веселъ. Веселье не вредитъ дѣлу, наоборотъ! За стаканчикомъ вина скорѣй поймешь другъ друга! Ну, выпейте еще шампанскаго! Чудное винцо! Его мнѣ прислали прямо изъ Эпернэ; есть тамъ человѣчекъ, который по моей милости немало продалъ вина, и по хорошей цѣнѣ (я раньше сбывалъ вина). Онъ до сихъ поръ мнѣ благодаренъ, не забываетъ меня.

Бирото былъ пораженъ легкомысліемъ и безпечностью этого человѣка, котораго всѣ считали проницательнымъ, умнымъ, серьезнымъ, и не посмѣлъ подвергать его дальнѣйшимъ вопросамъ. Хотя шампанское уже затмило отчасти его сознаніе, Цезарь, однако, вспомнилъ одно имя, произнесенное Дю-Тилье, и спросилъ Клапарона, гдѣ живетъ и каковъ банкиръ Гобсекъ.

— Неужели вы въ такой крайности, любезный господинъ Бирото? — сказалъ Клапаронъ. — Гобсека можно назвать банкиромъ, если вы назовете докторомъ палача! Онъ меньше пятидесяти процентовъ не беретъ; это второй Гарпагонъ: онъ дастъ вамъ мѣхъ лѣтомъ, ситецъ — зимой… И какое обезпеченіе дадите вы ему? Онъ не возьметъ одни векселя; придется вамъ отдать ему жену, дочь, все, что на васъ надѣто, все, что есть въ домѣ, включая сюда и картонки изъ подъ шляпъ, и каминные щипцы, и дрова, сложенныя въ подвалѣ… Гобсекъ, Гобсекъ! Кто вамъ указалъ на этого палача, эту финансовую гильотину?

— Господинъ Дю-Тилье.

— Ну, отъ этого мошенника всего можно ожидать. Мы съ нимъ были пріятели прежде, и если теперь разошлись такъ, что даже не кланяемся, то, повѣрьте, недаромъ. Я разглядѣлъ всю черноту его души; я видѣть не могу этого нахала; задираетъ носъ… потому что живетъ съ женой нотаріуса. Никогда ему не добиться моего уваженія, никогда!.. Но и шутникъ же вы, батенька, ей Богу, шутникъ! Закатили такой балъ, а черезъ мѣсяцъ ужь просите объ отсрочкѣ. Вы далеко пойдете. Примемся вмѣстѣ за дѣла! У васъ хорошаярепутація, она мнѣ пригодится… А Дю-Тилье Гобсеку пара. Дю-Тилье добромъ не кончитъ. Если правда, что онъ связался съ Гобсекомъ, придетъ ему конецъ. Этотъ старикашка опытный паукъ: онъ сидитъ себѣ смирно въ углу паутины до поры, до времени, а потомъ цапъ! и проглотилъ человѣка, какъ я стаканъ вина. Впрочемъ, Дю-Тилье лучшаго и не стоитъ, туда ему и дорога! Онъ такъ подвелъ меня… повѣсить его мало!

Полтора часа продолжалась эта безсмысленная болтовня; наконецъ, Бирото собрался домой, но Клапаронъ еще задержалъ его, принявшись разсказывать забавный анекдотъ. Конца его парфюмеръ не дослушалъ: онъ всталъ и простился съ Клапараномъ.

— Вамъ еще придется навѣдываться ко мнѣ, — замѣтилъ мнимый банкиръ. — Одинъ изъ векселей Сейрона уже опротестованъ и мнѣ пришлось заплатить по нему; но мы съ вами поговоримъ еще объ этомъ дѣлѣ, я пошлю къ вамъ кого-нибудь.

Бирото съ стѣсненнымъ сердцемъ вышелъ изъ конторы Клапарона. Фамильярность этого человѣка и грубая откровенность, подъ вліяніемъ выпитаго шампанскаго, произвели отвратительное впечатлѣніе на честнаго парфюмера: ему казалось, что онъ вышелъ изъ какого-то вертепа. Онъ шелъ по улицѣ, не сознавая, гдѣ онъ и куда направляется. Добравшись до улицы Сенъ-Дени, онъ вспомнилъ о Молине и направился къ Батавскому двору. Поднимаясь по грязной лѣстницѣ, на которую онъ всходилъ недавно радостный и гордый, парфюмеръ вспомнилъ о придирчивости и жестокости Молине, и у него сжалось сердце при мысли, что придется умолять такого человѣка. Какъ и въ первый свой визитъ, Цезарь засталъ Молине у камина; но старикъ уже окончилъ свой завтракъ. Цезарь сказалъ, съ какой просьбой онъ пришелъ.

— Какъ, отсрочить вексель въ тысячу двѣсти франковъ? — сказалъ Молине, и въ голосѣ его послышалось и недовѣріе, и насмѣшка. — Не можетъ быть, чтобъ вы были въ такой крайности, милостивый государь. Если у васъ не найдется тысячи франковъ, чтобъ заплатить мнѣ по векселю пятнадцатаго числа, значитъ вы не отдадите мнѣ и за квартиру? Очень прискорбно: я вѣдь нисколько не церемонюсь, когда дѣло коснется денегъ; я живу доходами съ своихъ домовъ. Если мнѣ не будутъ платить, чѣмъ я стану погашать свои долги? Вы, какъ коммерсантъ, должны меня понять и, конечно, одобрите мой принципъ. Въ денежныхъ дѣлахъ нѣтъ друзей, тутъ никого не щадятъ, ни на что не смотрятъ. Зима нынче сурова, вотъ дрова вздорожали… Если вы не заплатите мнѣ пятнадцатаго, на другой же день въ двѣнадцать часовъ вы получите повѣстку. Не безпокойтесь, ее вамъ пришлютъ въ конвертѣ, вообще отнесутся къ вамъ съ уваженіемъ, какъ того требуетъ ваше высокое положеніе.

— Господинъ Молине, я никогда еще не получалъ повѣстокъ, — сказалъ Бирото.

— Всему бываетъ начало, — возразилъ Молине.

Этотъ рѣзкій, безпощадный отвѣтъ привелъ Бирото въ ужасъ: слово «банкротство» похороннымъ звономъ зазвучало въ его ушахъ. Онъ вспомнилъ все, что самъ прежде говорилъ о банкротахъ, и эти воспоминанія жгли его, какъ огонь. Парфюмеръ вышелъ отъ Молине нравственно разбитымъ, самая жизнь стала ему противна. Онъ принадлежалъ къ тѣмъ слабымъ людямъ, которыхъ успѣхъ одушевляетъ, но которые при первой же неудачѣ падаютъ духомъ. Цезарь могъ теперь надѣяться только на преданность маленькаго Попино; естественно, что о немъ онъ и вспомнилъ, очутившись на улицѣ.

— Боже мой! Шесть недѣль тому назадъ я далъ ему возможность начать дѣло, а теперь мнѣ же приходится обращаться къ нему за помощью. Могъ ли я предвидѣть это, когда мы съ нимъ разговаривали въ Тюльери?

Было скоро четырехъ часовъ, время, когда оканчивается засѣданіе въ судахъ. По странной случайности, въ этотъ именно день судья Попино вздумалъ навѣсилъ своего племянника. Этотъ судья былъ человѣкъ въ высшей степени проницательный и насквозь видѣлъ всякаго: онъ угадывалъ тайныя намѣренія, угадывалъ цѣль каждаго поступка и узнавалъ преступленіе въ самомъ его зародышѣ. Онъ пристально взглянулъ на Бирото, когда тотъ вошелъ къ Ансельму, и нашелъ, что онъ крайне озабоченъ и какъ будто чѣмъ-то смущенъ. Парфюмеру было очень досадно, что онъ не засталъ Ансельма одного, а встрѣтилъ тутъ судью. Маленькій Попино, весь поглощенный дѣлами, съ перомъ за ухомъ, стоялъ передъ Цезаремъ; какъ всегда, онъ на все былъ готовъ для отца своей Цезарины. Бирото обмѣнивался съ своимъ компаньономъ самыми обыденными фразами; но хитрый судья понялъ, что эти фразы только прикрываютъ желаніе обратиться съ какой-то важной просьбой: онъ рѣшилъ не уходить отъ племянника. Бирото скоро простился и вышелъ; вслѣдъ за нимъ немедленно удалился и судья. Оглядѣвшись на улицѣ, онъ замѣтилъ Бирото, который прогуливался невдалекѣ. Это ничтожное обстоятельство подтвердило и усилило подозрѣнія старика Попино. Онъ направился въ противоположную сторону и, оглянувшись спустя нѣсколько минутъ, увидѣлъ, какъ парфюмеръ вошелъ опять въ лавку Ансельма. Судья тоже возвратился назадъ.

— Любезный Попино — сказалъ Цезарь своему компаньону, — я пришелъ просить тебя оказать мнѣ услугу.

— Что прикажете? — воскликнулъ съ жаромъ преданный юноша.

— О, ты возвращаешь меня въ жизни! — вырвалось у парфюмера, обрадованнаго, что онъ встрѣтилъ, наконецъ, горячее сердце послѣ льдинъ, на которыя наталкивался цѣлыхъ- три недѣли.

— Мнѣ нужно отъ тебя векселей на пятьдесятъ тысячъ франковъ въ счетъ моей части въ барышахъ; насчетъ уплаты по нимъ мы условимся.

Попино пристально посмотрѣлъ на Цезаря, тотъ опустилъ глаза. Въ эту минуту явился судья.

— Ансельмъ!.. Ахъ, извините, господинъ Бирото! Ансельмъ, я забылъ сказать тебѣ… — и повелительнымъ жестомъ судья вызвалъ племянника на улицу и принудилъ его, въ одной курткѣ и съ непокрытой головой, пройтись съ нимъ по направленію къ улицѣ Ломбаръ.

— Дитя мое, твой бывшій патронъ, кажется, въ очень затруднительномъ положеніи; можетъ быть, ему придется объявить себя несостоятельнымъ. Въ такія минуты человѣкъ самый добродѣтельный, десятки лѣтъ не имѣвшій ни пятнышка на совѣсти, уподобляется отчаянному игроку. Чтобъ сохранить свою честь, онъ готовъ на все: онъ продастъ жену, пожертвуетъ дочерью, обманетъ лучшаго друга, заложитъ чужое добро… Онъ становится лжецомъ, лицемѣромъ: умѣетъ и плакать, когда нужно… Все это мнѣ приходилось видѣть. Да и ты самъ помнишь, какимъ святошей казался Рогенъ, его можно было допустить къ причастію безъ исповѣди. Я не говорю, что господинъ Бирото таковъ же; я считаю его вполнѣ честнымъ. Но если онъ предложитъ тебѣ сдѣлать что-нибудь не совсѣмъ законное, напримѣръ, попроситъ надавать ему векселей для того, чтобъ пустить ихъ въ обращеніе, то пожалуйста не соглашайся, не посовѣтовавшись со мной. Вспомни, что ты любишь дочь этого человѣка, и слѣдовательно долженъ позаботиться о своемъ и ея будущемъ. Если господинъ Бирото обанкротится, ему не станетъ легче оттого, что и ты будешь банкротомъ. Не лучше ли ему имѣть заручку въ твоемъ торговомъ домѣ?

— Спасибо вамъ, дядюшка; я воспользуюсь вашимъ совѣтомъ, — сказалъ Попино, которому теперь стала ясна просьба парфюмера.

Продавецъ орѣховаго масла вернулся въ свою мрачную лавку, озабоченный и угрюмый. Бирото замѣтилъ эту перемѣну.

— Будьте любезны, поднимитесь со мной наверхъ, въ мою комнату. Тамъ будетъ удобнѣе переговорить. Здѣсь насъ могутъ услышать приказчики, хотя они и заняты.

Бирото послѣдовалъ за Попино, волнуясь, какъ осужденный въ ожиданіи рѣшенія кассаціонной палаты.

— Дорогой мой благодѣтель, — началъ Ансельмъ, — не сомнѣвайтесь въ моей преданности, она безгранична. Позвольте только спросить, вполнѣ ли васъ спасетъ требуемая вами сумма или она только отсрочитъ какую-нибудь катастрофу? Въ такомъ случаѣ зачѣмъ вамъ губить меня? Вамъ нужны векселя на три мѣсяца; я знаю, что къ этому сроку не въ состояніи буду уплатить по нимъ.

Бирото, поблѣднѣвъ, какъ смерть, поднялся и такъ взглянулъ на Попино, что тотъ въ ужасѣ воскликнулъ:

— Я сдѣлаю для васъ все, что хотите!

— Неблагодарный! — вымолвилъ, наконецъ, парфюмеръ, собравшись съ послѣдними силами, чтобы заклеймить этимъ словомъ Ансельма.

Потомъ онъ быстро направился къ двери и вышелъ. Упрекъ Бирото произвелъ такое впечатлѣніе на Ансельма, что онъ долго не могъ придти въ себя; опомнившись, онъ сбѣжалъ съ лѣстницы и бросился на улицу; парфюмера нигдѣ уже не было видно. Съ этой минуты въ ушахъ Попино не переставало звучать ужасное слово, которымъ заклеймилъ его отецъ Цезарины; его разстроенное лицо мелькало передъ глазами Ансельма, который, подобно Гамлету, вѣчно видѣлъ предъ собою призракъ.

Бирото, какъ пьяный, бродилъ по улицамъ. Наконецъ онъ очутился на набережной, машинально пошелъ по ней и добрался незамѣтно до Севра, гдѣ и провелъ ночь въ харчевнѣ; онъ совсѣмъ обезумѣлъ отъ горя. Жена его страшно безпокоилась, но не посмѣла отправить людей на поиски: въ подобныхъ случаяхъ обнаруживать безпокойство опасно; это можетъ имѣть роковыя послѣдствія. Благоразумная Констанція, заботясь о коммерческой репутаціи мужа, затаила въ душѣ свое безпокойство; цѣлую ночь она поджидала Цезаря, то страшно волнуясь, то успокоиваясь въ молитвѣ. Ужасныя мысли приходили ей въ голову. Что сталось съ Цезаремъ? Наложилъ ли онъ на себя руки или отправился къ кому-нибудь за городъ умолять въ послѣдній разъ о помощи? На слѣдующее утро Констанція продолжала вести себя такъ, какъ будто ей была извѣстна причина отсутствія мужа. Между тѣмъ Бирото не возвращался; Констанція призвала дядю и попросила его сходить въ Моргъ. Все это время энергичная женщина находилась, какъ всегда, въ лавкѣ, а дочь сидѣла около нея съ работой; на ихъ лицахъ нельзя было прочесть ни печали, ни безпокойства. Между тѣмъ Пильеро вернулся и привелъ съ собой Цезаря. Пильеро встрѣтилъ его въ Пале-Роялѣ: Цезарь стоялъ и раздумывалъ, не попробовать ли ему счастья въ игрѣ. Въ этотъ день было уже четырнадцатое число. За обѣдомъ Цезарь не могъ совсѣмъ ѣсть: желудокъ его не принималъ пищи. Послѣ обѣда Цезарь перенесъ въ сотый разъ, по крайней мѣрѣ, сильный душевный кризисъ: надежда и отчаяніе поперемѣнно овладѣвали его душой… Къ вечеру пришелъ Дервиль и сказалъ, что процессъ выигранъ. При этомъ извѣстіи лицо Цезаря преобразилось подъ вліяніемъ радости, но проявленіе этой радости испугало всѣхъ окружавшихъ Цезаря. Констанція и Цезарина вышли изъ комнаты и обѣ расплакались.

— Я могу теперь занять денегъ! — воскликнулъ парфюмеръ.

— Это будетъ очень неосторожно съ вашей стороны, — сказалъ Дервиль. — Вашъ противникъ подастъ апелляцію, и кассаціонная палата можетъ еще измѣнить рѣшеніе суда. Черезъ мѣсяцъ только состоится постановленіе Палаты.

— Черезъ мѣсяцъ!

Тутъ Цезарь подвергся припадку каталепсіи, впалъ въ полное оцѣпенѣніе. Такое состояніе было благодѣтельнымъ для Цезаря въ данномъ случаѣ: оно избавляло его отъ страшныхъ душевныхъ мученій и онъ могъ провести ночь спокойно. Всѣ присутствовавшіе понимали это и потому не пытались приводить его въ чувство. Бирото лежалъ въ креслѣ у камина. Напротивъ него стояла жена и внимательно наблюдала за нимъ. На устахъ ея была кроткая улыбка, одна изъ тѣхъ улыбокъ, которыя доказываютъ, что женщины стоятъ ближе къ ангеламъ, чѣмъ мужчины. Цезарина сидѣла у ногъ матери на маленькомъ табуретѣ и время отъ времени прижималась головой къ рукамъ отца; этой лаской она пыталась безмолвно выразить отцу свое сочувствіе.

Пильеро, этотъ философъ, готовый ко всему, сидя въ креслѣ, разговаривалъ вполголоса съ Дервилемъ. Констанція рѣшила посовѣтоваться съ юристомъ, на скромность котораго можно было положиться. Она сообщила ему на ухо, каковъ ихъ пассивъ и активъ: она помнила все такъ хорошо, что ей не нужно было прибѣгать къ книгамъ. Около часа продолжалось совѣщаніе въ присутствіи самого парфюмера, не сознававшаго, что происходитъ вокругъ него. Наконецъ Дервиль обмѣнялся взглядомъ съ Пильеро, покачалъ головой и, обратившись къ Констанціи, сказалъ съ хладнокровіемъ, присущимъ юристу:

— Госпожа Бирото, по моему мнѣнію, необходимо заявить о несостоятельности. Предположимъ даже, что какимъ-нибудь чудомъ вы заплатите завтра по векселямъ; но вамъ придется выплатить еще триста тысячъ франковъ прежде, чѣмъ вы въ состояніи будете получить деньги подъ залогъ всѣхъ вашихъ земель. При пассивѣ въ пятьсотъ пятьдесятъ тысячъ франковъ вы имѣете активъ очень хорошій, но которымъ, къ сожалѣнію, не можете воспользоваться; ясно, что банкротство неизбѣжно; это только вопросъ времени. По моему, лучше выпрыгнуть въ окно, чѣмъ быть спущеннымъ съ лѣстницы.

— Я того же мнѣнія, дитя мое, — сказалъ Пильеро.

Дервиль простился; госпожа Бирото и Пильеро проводили его до лѣстницы.

— Бѣдный папаша! — произнесла Цезарина, поднявшись и напечатлѣвъ поцѣлуй на лбу Цезаря. — Вѣрно Ансельмъ не могъ тебѣ ничѣмъ помочь? — спросила она, когда мать и дядя вернулись.

— Неблагодарный! — вскричалъ Цезарь, который только и помнилъ о свиданіи съ Попино, поэтому имя послѣдняго и заставило его откликнуться. Такъ издаетъ звукъ клавиша фортепіано, едва ея молоточекъ коснется струны.

Съ той поры, какъ маленькій Попино былъ заклейменъ словомъ «неблагодарный», онъ не имѣлъ покоя ни днемъ, ни ночью. Несчастный юноша проклиналъ своего дядю и, наконецъ, отправился поговорить съ нимъ. Чтобъ заставить сдаться опытнаго старика-судью, Ансельмъ употребилъ все краснорѣчіе, на какое только способенъ влюбленный.

— Собственно говоря, — убѣждалъ онъ судью, — компаньонъ, завѣдующій дѣлами, имѣетъ право выдать компаньону обязательство на извѣстную сумму, въ счетъ будущихъ барышей. Тщательно разсмотрѣвъ свои дѣла, я вижу, что въ состояніи буду выплатить сорокъ тысячъ франковъ черезъ три мѣсяца. А честность господина Бирото порука въ томъ, что эти сорокъ тысячъ дѣйствительно пойдутъ на уплату по его векселямъ. Значитъ, кредиторы, въ случаѣ банкротства, ни въ чемъ не могутъ насъ упрекнуть. Наконецъ, дядюшка, лучше я лишусь сорока тысячъ франковъ, чѣмъ потеряю Цезарину. Она теперь знаетъ, навѣрно, о моемъ отказѣ ея отцу и перестанетъ меня уважать: вѣдь я обѣщалъ жизни не пожалѣть для своего благодѣтеля! Я долженъ сдержать свое слово, какъ солдатъ, который погибаетъ вмѣстѣ съ своимъ генераломъ, какъ матросъ, который тонетъ вслѣдъ за капитаномъ.

— У тебя чудное сердце, но коммерсантъ ты плохой. Какъ бы то ни было, ты никогда не потеряешь моего уваженія, — сказалъ судья, пожавъ руку племяннику. — Я знаю, что ты влюбленъ въ Цезарину и много думалъ о томъ, какъ тебѣ поступить съ Бирото. Кажется, я нашелъ для тебя возможность поступить по желанію сердца и въ то же время соблюсти коммерческіе законы.

— О, дядюшка, вы спасете мнѣ честь, если дадите средство помочь господину Бирото.

— Выдай Бирото пятьдесятъ тысячъ франковъ подъ залогъ его части въ предпріятіи, которое теперь станетъ твоей собственностью.. Бирото, впрочемъ, сохранитъ право обратнаго выкупа своей части. Я составлю и подпишу актъ.

Ансельмъ обнялъ дядю, возвратился домой, написалъ нѣсколько векселей на пятьдесятъ тысячъ франковъ и побѣжалъ на Вандомскую площадь. Случилось, что какъ разъ въ ту минуту, когда парфюмеръ въ отвѣтъ на вопросъ дочери произнесъ гробовымъ голосомъ слово «неблагодарный», отнеся его къ Ансельму, этотъ послѣдній вошелъ въ комнату.

— Дорогой мой, возлюбленный патронъ, — сказалъ онъ, вытирая лобъ, весь мокрый отъ пота, — я принесъ то, что вы просили. — Съ этими словами онъ подалъ векселя. — Я разсмотрѣлъ свои дѣла и убѣдился, что могу выплатить эту сумму. Не опасайтесь ничего; спасайте свою честь!

— О, я не сомнѣвалась въ немъ! — вскричала Цезарина и, схвативъ руку Попино, съ силой сжала ее.

Констанція обняла Попино. Парфюмеръ поднялся, какъ праведникъ, заслышавшій призывъ на Страшный Судъ; онъ судорожно протянулъ руку, чтобы взять принесенныя бумаги.

— Погоди минуту, — сказалъ грозный Пильеро, вырывая векселя у Попино.

Всѣ четыре члена семьи, Цезарь съ женой и Цезарина съ Ансельмомъ, были такъ поражены тономъ Пильеро, что, не двигаясь съ мѣста, съ ужасомъ смотрѣли, какъ онъ рвалъ векселя и бросалъ ихъ въ огонь.

— Дядюшка!

— Дядя!

— Дядюшка!

— Господинъ Пильеро!.

Эти четыре восклицанія раздались одновременно, точно ихъ произнесъ одинъ голосъ. Дядя Пильеро обнялъ Ансельма и поцѣловалъ его въ лобъ.

— Тебя оцѣнитъ и полюбитъ всякій, у кого есть сердце, — сказалъ онъ. — Если бы у меня была дочь съ милліономъ приданаго, а у тебя вотъ только это (онъ указалъ на пепелъ отъ сгорѣвшихъ векселей), да вы полюбили бы другъ друга, я обвѣнчалъ бы васъ немедленно. Твой бывшій хозяинъ, — прибавилъ онъ, указывая на Цезаря, — съ ума сходитъ. Да, племянникъ, — обратился Пильеро къ самому парфюмеру, — довольно заблуждаться! Я пробылъ сегодня два часа на биржѣ и знаю, что никто не дастъ тебѣ въ кредитъ ни одного сантима. Всѣ только и говорятъ о томъ, что ты разорился; говорятъ, что ты умолялъ отсрочить тебѣ векселя, на что ни одинъ изъ кредиторовъ не согласился, что ты просилъ денегъ у многихъ банкировъ, и всѣ тебѣ отказали… Увѣряютъ, что ты и балъ-то далъ, чтобъ пустить пыль въ глаза, замаскировать свое затруднительное положеніе. Мало того, говорятъ, что у Рогена не было ни копѣйки твоихъ денегъ, что его бѣгство только благовидный предлогъ для тебя. Всѣ эти слухи, конечно, распускаютъ твои враги. Теперь на биржѣ ожидаютъ, что ты выпустишь векселя Попино; говорятъ, что ты и создалъ новый торговый домъ для того, чтобъ имѣть заручку на случай банкротства. Однимъ словомъ, не пересчитать всего, что говорятъ на твой счетъ клеветники. Если ты возьмешь векселя Попино, ты напрасно только будешь ходить съ ними изъ конторы въ контору, ты вездѣ получишь унизительный отказъ; никто этихъ векселей не возьметъ. Всѣ ожидаютъ, что ты пожертвуешь Попино для собственнаго спасенія. Знаешь ли, сколько самый щедрый изъ ростовщиковъ рискнетъ тебѣ дать подъ эти пятьдесятъ тысячъ? Двадцать тысячъ только, слышишь? Двадцать тысячъ!.. У насъ, купцовъ, бываютъ иногда затруднительныя обстоятельства, и надо въ такихъ случаяхъ обойтись безъ посторонней помощи, тогда снова пріобрѣтаешь кредитъ. Но, къ сожалѣнію, ты не можешь обойтись безъ помощи, и въ этомъ вся бѣда! Дѣлать нечего, племянничекъ, придется тебѣ объявить себя несостоятельнымъ. Соберись съ духомъ, не отчаявайся! Мы съ Попино сегодня же, какъ только приказчики улягутся, подведемъ твой балансъ.

— Дядюшка! — воскликнулъ парфюмеръ умоляющимъ голодомъ.

— Неужели, Цезарь, ты хочешь дождаться позорнаго баланса съ однимъ пассивомъ? Теперь у тебя есть заручка въ торговомъ домѣ Попино, ты можешь спасти свою честь.

Цезарь, которому открыли глаза на его положеніе, призналъ, наконецъ, ужасную истину; онъ упалъ въ кресло, а потомъ опустился на полъ на колѣни. Констанція, подумавъ, что онъ умираетъ, тоже встала на колѣни, чтобы подержать и поднять его. Въ эту минуту Цезарь сложилъ руки, поднялъ вверхъ глаза и съ глубокимъ чувствомъ прочелъ лучшую изъ молитвъ.

«Отче нашъ, Иже еси на небесѣхъ! Да святится Имя Твое, да пріидетъ царствіе Твое, да будетъ воля Твоя, яко на небеси и на земли; хлѣбъ нашъ насущный даждь намъ днесь, и остави намъ долги наша, яко же и мы оставляемъ должникомъ нашимъ. Аминь!»

Слезы показались на глазахъ стоика Пильеро. Цезарина, вся бъ слезахъ, опустила голову на плечо Попино, блѣднаго и неподвижнаго, какъ статуя.

— Ну, пойдемъ внизъ, — сказалъ бывшій торговецъ молодому человѣку, взявъ его за руку.

Оба они удалились, оставивъ Цезаря на попеченіи жены и дочери; былъ уже двѣнадцатый часъ. Въ это время вошелъ въ сосѣднюю комнату Целестинъ, первый приказчикъ Бирото, который послѣднія недѣли самостоятельно велъ всѣ дѣла. Услышавъ его шаги, Цезарина побѣжала ему навстрѣчу, чтобы не дать ему увидѣть, въ какомъ состояніи находился его хозяинъ.

— Между письмами, полученными сегодня вечеромъ, — сказалъ Целестинъ, — есть одно изъ Тура. Адресъ на немъ не совсѣмъ вѣренъ, и потому оно опоздало. Я подумалъ, что это письмо прислано, можетъ быть, братомъ господина Бирото, и не посмѣлъ его распечатать.

— Папаша, папаша, — закричала Цезарина, — письмо отъ дяди изъ Тура!

— Наконецъ-то! — воскликнулъ Цезарь. — А теперь спасенъ. Милый мой братъ, милый братъ! — повторялъ онъ, цѣлуя письмо.

Отвѣтъ Франсуа Цезарю Бирото.

«Возлюбленный братъ! Твое письмо повергло меня въ сильную скорбь; прочитавъ его, я отправился отслужить обѣдню, принести Богу безкровную жертву за тебя. А молилъ Создателя, чтобы Онъ ради Своего Сына, нашего Божественнаго Искупителя, пролившаго кровь за наши грѣхи, не оставилъ тебя въ горѣ Своею милостью. Когда я произносилъ молитву „Pro meo fratre Caesare“, и не могъ удержаться отъ слезъ; я скорбѣлъ о томъ, что нахожусь, вдалекѣ отъ тебя, когда ты, можетъ быть, нуждаешься въ моихъ утѣшеніяхъ. Но я надѣюсь, что достопочтенный господинъ, Пильеро замѣнитъ тебѣ меня. Не забывай, дорогой Цезарь, что земная жизнь мимолетна и полна испытаній. Помни, что настанетъ день, когда высокую награду получитъ тотъ, кто пострадалъ во имя Господа, за Его святую Церковь, кто слѣдовалъ евангельскимъ заповѣдямъ и шелъ по пути добродѣтели. Я повторяю тебѣ все это, такъ какъ знаю, что люди, которые находятся, подобно тебѣ, въ самомъ водоворотѣ житейскаго моря, часто ропщутъ въ бѣдѣ, хулятъ имя Божіе, обезумѣвъ отъ горя. Не проклинай ни людей, которые тебѣ наносятъ оскорбленія, ни Бога, Который посылаетъ тебѣ горести по Своему усмотрѣнію. Не жди помощи отъ людей, наоборотъ, возводи всегда взоры къ небу: оттуда получаютъ слабые утѣшеніе, тамъ — сокровищница бѣдныхъ»…

— Послушай, Бирото, — прервала его жена, — пропусти это всѣ и взгляни, посылаетъ ли онъ тебѣ что-нибудь.

— А буду часто перечитывать это письмо, — возразилъ парфюмеръ, отирая слезы. Потомъ онъ перевернулъ страницу, причемъ изъ письма выпалъ чекъ. — О, я зналъ, что братъ не откажетъ мнѣ, — сказалъ Цезарь, поднимая чекъ.

«…Я пошелъ къ г-жѣ Листомеръ, — продолжалъ онъ читать голосомъ, прерывающимся отъ слезъ, — и упросилъ ее дать мнѣ взаймы, сколько она можетъ, причемъ не упомянулъ о причинѣ своей просьбы. Ея деньги я прибавилъ къ скопленнымъ мною и такимъ образомъ составилъ сумму въ тысячу франковъ, на которую и посылаю тебѣ чекъ».

— Хороша помощь! — замѣтила Констанція, посмотрѣвъ на Цезарину.

"Не думай объ отдачѣ этихъ денегъ, дорогой Цезарь: я и самъ могу, отказавшись отъ нѣкоторыхъ излишествъ въ своей жизни, возвратить г-жѣ Листомеръ въ три года тѣ четыреста франковъ, которые она мнѣ дала. Свои деньги я посылаю тебѣ всѣ до копѣйки и отъ души желаю, чтобы посланная мной сумма помогла тебѣ счастливо выпутаться изъ коммерческихъ затрудненій. Зная твою щекотливость, я еще разъ повторяю тебѣ: не вздумай посылать мнѣ проценты съ этой суммы, а также не возвращай мнѣ ея, когда твои обстоятельства поправятся, а поправятся они непремѣнно, если Господь услышитъ мои молитвы. Я считалъ тебя прежде богатымъ и думалъ, что могу отдавать свои сбереженія бѣднымъ; но теперь все, что у меня есть, принадлежитъ тебѣ. Когда ты преодолѣешь временное препятствіе, встрѣтившееся тебѣ на твоемъ жизненномъ пути, отложи тысячу франковъ для моей племянницы Цезарины. Пусть, выходя замужъ, она употребитъ эти деньги на какую-нибудь бездѣлку и пусть эта бездѣлка напоминаетъ ей о старикѣ-дядѣ, который не перестанетъ молить Бога, чтобы Онъ осыпалъ своими благодѣяніями ее и всѣхъ, кто ей дорогъ. Помни, дорогой Цезарь, что я священникъ и стараюсь слѣдовать заповѣдямъ нашего Божественнаго Спасителя, а потому довольствуюсь малымъ. Господь не оставитъ меня, какъ не оставляетъ Онъ птицъ небесныхъ и всякую тварь. Итакъ, съ спокойной совѣстью бери мои деньги и вспоминай обо мнѣ только, какъ о братѣ, который тебя нѣжно любитъ. Нашъ уважаемый аббатъ, которому я не говорилъ ни слова о твоемъ затруднительномъ положеніи, просилъ меня передать тебѣ и всѣмъ членамъ твоей семьи его привѣтъ и пожеланіе пользоваться прежнимъ счастьемъ. Прощай, мой возлюбленный братъ! Молю Бога, чтобы Онъ не оставилъ тебя въ бѣдѣ, чтобы сохранилъ въ добромъ здоровьѣ тебя и жену твою, и дочь. Перенесите ниспосланное несчастіе съ терпѣніемъ и не теряйте мужества.

Франсуа Бирото

«Священникъ, викарій соборной и приходской церкви Sainte-Clratien въ Турѣ».

— Тысяча франковъ! — вскричала г-жа Бирото съ досадой.

— Спрячь эти деньги, — сказалъ Цезарь торжественно, — это все достояніе брата. Оно завѣщано нашей дочери, а пока это поможетъ намъ жить, не вымаливая ничего у кредиторовъ.

— Кредиторы могутъ подумать, что ты утаилъ отъ нихъ значительную сумму.

— Я покажу имъ письмо брата.

— Они скажутъ, что ты съ нимъ заранѣе условился, назовутъ это надувательствомъ.

— Боже мой, Боже мой! — воскликнулъ Бирото въ ужасѣ. — Я и самъ подозрѣвалъ многихъ бѣдняковъ, которые были въ такомъ же положеніи, какъ я теперь.

Жена и дочь Цезаря боялись за него, видя, въ какомъ состояніи онъ находится; обѣ онѣ сѣли работать около него, причемъ не говорили ни слова. Въ два часа утра Попино отворилъ осторожно дверь и знакомъ вызвалъ г-жу Бирото изъ комнаты; вмѣстѣ съ Ансельмомъ она спустилась внизъ. При ея появленіи Пильеро снялъ очки.

— Вотъ что я скажу тебѣ, племянница, — началъ онъ, — у васъ есть надежда впереди, не все еще погибло. Но мужу твоему на перенести новыхъ волненій, неизбѣжныхъ при переговорахъ, и потому мы съ Ансельмомъ возьмемъ все на себя и завтра же кое-что предпримемъ; времени у насъ будетъ довольно до четырехъ часовъ. Я разсуждаю такимъ образомъ: еслибъ ваши сто тысячъ, которыя хранились у Рогена, были имъ переданы владѣльцамъ земли, вы все равно не могли бы теперь располагать этими деньгами; значитъ не банкротство Рогена причина вашего разоренія. Васъ губятъ векселя, выданные на имя Клапарона, по которымъ во всякомъ случаѣ вы должны уплатить сто сорокъ тысячъ франковъ. Сейчасъ у васъ нѣтъ денегъ для уплаты, но вы можете выручить шестьдесятъ тысячъ за векселя Попино, а потомъ получите сорокъ тысячъ подъ залогъ вашихъ фабрикъ. Значитъ выпутаться еще возможно, тѣмъ болѣе, что позже вы можете занять подъ залогъ земли близъ Маделэнъ. Если только вашъ главный кредиторъ войдетъ въ ваше положеніе, я не задумаюсь пожертвовать на время своимъ состояніемъ и продамъ свои ренты, съ рискомъ остаться потомъ безъ куска хлѣба. Попино тоже будетъ висѣть на волоскѣ, а вы… вы будете зависѣть отъ обстоятельствъ: самый ничтожный случай можетъ васъ снова погубить. Но орѣховое масло обѣщаетъ дать громадные барыши, и потому мы съ Попино поддержимъ васъ теперь. Я съ удовольствіемъ перенесу всякія лишенія, если буду знать, что для васъ сіяетъ впереди надежда. Все теперь зависитъ отъ Жигоне и компаньоновъ Клапарона. Къ Жигоне мы съ Попино пойдемъ завтра утромъ между семью и восемью часами и тогда узнаемъ, каковы намѣренія главныхъ кредиторовъ.

Констанція съ рыданіемъ бросилась въ объятія дяди, она не могла говорить отъ волненія. Ни Пильеро, ни Попино не могли, конечно, знать, что Жигоне и Клапаронъ были только ширмой, за которой скрывался Дю-Тилье. А Дю-Тилье хотѣлъ непремѣнно видѣть напечатаннымъ слѣдующее заявленіе:

«Коммерческій Судъ, объявляя о несостоятельности Цезаря Бирото, парфюмера, имѣющаго жительство въ Парижѣ, въ улицѣ, Сентъ-Онорэ, № 397, назначаетъ разборъ его дѣлъ 16-го января 1819 г. Судья-коммиссаръ Г. Гобенгеймъ-Келлеръ. Агентъ, Г. Молине».

Ансельмъ и Пильеро до самаго утра разсматривали бумаги и книги Цезаря. Въ восемь часовъ утра они отправились въ Жигонэ, жившему въ улицѣ Гренета. Дорогой оба молчали: слишкомъ тяжело было у каждаго на душѣ. Пильеро не разъ проводилъ рукой по лбу.

Улица Гренета — улица по преимуществу промышленная. Между строеніями въ ней преобладаютъ фабрики; дома ужасны, имѣютъ какой-то отталкивающій видъ. Старикъ Жигоне жилъ въ третьемъ этажѣ дома, гдѣ каждый изъ жильцовъ занимался какимъ-нибудь ремесломъ. Цѣлый день рабочіе входили и выходили изъ этого дома. Ступепи лѣстницы, выходившей прямо на улицу, были вѣчно покрыты густымъ слоемъ грязи, засохшей или жидкой и липкой, смотря по погодѣ. Всевозможныя нечистоты распространяли на лѣстницѣ зловоніе. На двери каждой изъ квартиръ красовалась красная желѣзная дощечка съ написанной на ней золотыми буквами фамиліей жильца; рядовъ были выставлены образчики его работъ. Большую часть дня всѣ двери были отворены, и отовсюду несся невообразимый шумъ, пѣніе, свистъ, крики, что невольно напоминало часъ кормленія звѣрей въ Jardin des Plantes. Въ первомъ этажѣ, въ жалкой вонючей лачугѣ, приготовлялись лучшія подтяжки въ Парижѣ; во второмъ, среди страшной грязи и сора, выдѣлывались тѣ изящные картонажи, которыми бываютъ украшены въ день Новаго года витрины магазиновъ Пале-Рояля. Жигоне жилъ въ третьемъ этажѣ. Ничто не могло заставить его перемѣнить свою квартиру, и въ ней онъ и умеръ, оставивъ послѣ себя капиталъ въ милліонъ восемьсотъ тысячъ франковъ.

— Ну, смѣлымъ Богъ владѣетъ, — сказалъ Пильеро, остановившись у сѣрой двери Жигоне и дернувъ за ручку звонка, имѣвшую форму козьей ноги. Жигоне самъ отворилъ дверь и провелъ своихъ посѣтителей прямо во вторую комнату. У Попино сжалось сердце при видѣ строгой, почти монастырской обстановки кабинета ростовщика, гдѣ было неуютно и холодно, какъ въ погребѣ. Съ растеряннымъ видомъ смотрѣлъ онъ на стѣны, а дотомъ перевелъ взоръ на каминъ, гдѣ красовались часы въ формѣ лиры и голубыя вазы изъ севрскаго фарфора съ роскошной отдѣлкой изъ позолоченной бронзы. Эти вазы находились нѣкогда въ будуарѣ королевы, въ Версальскомъ дворцѣ, который былъ разграбленъ дикой чернью. Рядомъ съ этими дивными вазами стояли два жалкихъ желѣзныхъ подсвѣчника; такой рѣзкій контрастъ ясно указывалъ, что драгоцѣнныя вазы попали сюда случайно.

— Я знаю, — сказалъ Жигоне, — что вы пришли ко мнѣ не по личному своему дѣлу, а отъ имени Бирото. Что же вамъ угодно, друзья мои?

— Такъ какъ вамъ все извѣстно, я не буду распространяться; въ двухъ словахъ скажу, въ чемъ дѣло, — отвѣтилъ Пильеро. — У васъ есть векселя на имя Клапарона?

— Есть.

— Хотите замѣнить часть этихъ векселей, на сумму пятьдесятъ тысячъ франковъ, векселями господина Попино?

Жигоне снялъ свою отвратительную зеленую фуражку, съ которой, казалось, родился на свѣтъ, обнажилъ черепъ, совсѣмъ лишенный волосъ, походившій цвѣтомъ на свѣжее масло, и сказалъ съ насмѣшливой миной:

— Вы хотите заплатить мнѣ масломъ для волосъ. На кой чортъ оно мнѣ?

— Ну, если вы принялись шутить, намъ остается убраться во-свояси, — замѣтилъ Пильеро.

— Вы говорите, какъ мудрецъ; недаромъ вы имъ и слывете, — сказалъ Жигоне съ льстивой улыбкой.

— А если я поставлю свой бланкъ на векселяхъ господина Попино, возьмете вы ихъ? — спросилъ Пильеро, дѣлая послѣднюю попытку уговорить ростовщика.

^ — У васъ мѣшки золота, господинъ Пильеро, — но, къ сожалѣнію, мнѣ золота не надо: я желаю только вернуть свои деньги.

Пильеро и Попино простились съ хозяиномъ и вышли.

— Съ трудомъ вѣрится, что это человѣкъ! — сказалъ Ансельмъ, обращаясь въ Пильеро.

— Да, — отвѣтилъ старикъ. — Никогда не забывай, Ансельмъ, этого короткаго визита! Ты тутъ познакомился съ оборотной стороной финансовыхъ операцій. Видишь ли, разныя непредвидѣнныя обстоятельства являются для банкировъ прессомъ, съ помощью котораго они выжимаютъ сокъ изъ кліентовъ, какъ изъ винограда. Вѣроятно, спекуляція на земли — дѣло выгодное; и вотъ Жигоне или еще кто-нибудь за его спиной хочетъ задушить Цезаря, чтобъ присвоить себѣ его шкуру: этимъ все сказано, тутъ ничѣмъ не поможешь! Вотъ они каковы, банковскіе дѣльцы! Никогда не прибѣгай къ нимъ за помощью!

Въ это ужасное утро госпожѣ Бирото пришлось въ первый разъ записывать адреса являвшихся за деньгами и отослать посыльнаго изъ банка, не заплативъ ему ничего. Энергичная женщина ожидала со страхомъ возвращенія Ансельма и Пильеро. Они пришли въ 11 часовъ; на ихъ лицахъ Констанція прочитала приговоръ свой и мужа нужно было объявлять о несостоятельности.

— Онъ умретъ съ горя, — сказала бѣдная женщина.

— Это было бы счастьемъ для него, — замѣтилъ Пильеро. — Онъ такъ религіозенъ, что въ настоящемъ положеніи его можетъ облегчить и спасти только его духовникъ, аббатъ Лоро.

Между тѣмъ Целестину было поручено написать заявленіе о несостоятельности; прежде чѣмъ подавать его подписывать Цезарю, Пильеро и Констанція послали одного изъ приказчиковъ за аббатомъ Лоро. Всѣ приказчики были въ отчаяніи, такъ какъ любили своего хозяина. Въ четыре часа пришелъ достойный пастырь, и Констанція сообщила ему, какое несчастье обрушилось на нихъ. Аббатъ немедленно поднялся наверхъ къ Цезарю.

— Я знаю, зачѣмъ вы пришли! — вскричалъ Бирото.

— Сынъ мой, — произнесъ священникъ, — я давно знаю тебя; знаю, какъ ты почитаешь Господа; докажи теперь на дѣлѣ свою покорность волѣ Всевышняго. Взглядывай почаще на Распятіе и вспоминай, какія униженія претерпѣлъ отъ людей Спаситель. Его примѣръ подкрѣпить тебя: помышляя объ Его страданіяхъ, ты легче перенесешь скорбь, ниспосланную тебѣ Богомъ…

— Мой братъ аббатъ уже утѣшилъ меня, — сказалъ Цезарь и подалъ своему духовнику письмо Франсуа (Цезарь только-что перечиталъ его передъ приходомъ Лоро).

— У тебя есть преданный брать, — заговорилъ опять Лоро, — добродѣтельная и кроткая супруга, нѣжная дочь, два вѣрныхъ друга, твой дядя и этотъ славный Ансельмъ, два снисходительныхъ кредитора, господинъ Рагонъ съ супругой… Всѣ эти добрые люди будутъ поливать бальзамомъ твои душевныя раны, помогутъ тебѣ нести тяжелый крестъ. Обѣщай мнѣ, что ты выкажешь твердость мученика и не падешь подъ бременемъ несчастья.

Аббатъ кашлянулъ и тѣмъ подалъ знакъ, чтобъ ожидавшіе въ сосѣдней комнатѣ вошли къ Цезарю.

— Моя покорность волѣ Божіей не имѣетъ границъ, — сказалъ Цезарь спокойно. — Я покрылъ себя позоромъ и теперь долженъ думать только о томъ, чтобъ смыть его.

Тонъ голоса парфюмера и выраженіе его лица поразили Цезарину и священника. Между тѣмъ душевное спокойствіе Цезаря было вполнѣ естественно: всегда людямъ легче перенести самое несчастье, разъ оно уже наступило, уже извѣстно, нежели постоянное ожиданіе этого несчастья, переходъ отъ надежды къ отчаянію, отъ чрезмѣрной радости къ сильному горю.

— Двадцать два года видѣлъ я чудный сонъ и, наконецъ, сегодня проснулся, — сказалъ Цезарь, — проснулся опять бѣднымъ крестьяниномъ.

Услышавъ эти слова, Пильеро обнялъ племянника. Въ это время вошли Констанція, Ансельмъ и Целестинъ; у послѣдняго были въ рукахъ бумаги. Цезарь спокойно взглянулъ на вошедшихъ; у всѣхъ лица были печальны, но выражали полное сочувствіе ему.

— Погодите минутку! — воскликнулъ онъ, снимая орденъ, который тутъ же передалъ аббату Лоро. — Возвратите мнѣ этотъ крестъ, когда я въ состояніи буду носить его, не краснѣя,

Потомъ онъ обратился къ приказчику:

— Целестинъ, напишите за меня сейчасъ же прошеніе объ увольненіи отъ должности помощника мэра; господинъ аббатъ вамъ продиктуетъ его. Выставьте вчерашнее число… Потомъ вы прикажете Pare снести это прошеніе господину мэру.

Аббатъ Лоро и Целестинъ сошли внизъ. Около четверти часа въ кабинетѣ Цезаря царило глубокое молчаніе. Твердость духа парфюмера поражала всю семью. Когда Целестинъ и аббатъ возвратились, Цезарь подписался подъ прощеніемъ. Тогда Пильеро подалъ ему, наконецъ, для подписи и заявленіе о несостоятельности; на этотъ разъ судорожная дрожь пробѣжала по членамъ несчастнаго.

— Господи, сжалься надо мной! — воскликнулъ онъ, подписавъ ужасную бумагу и передавъ ее Целестину.

Въ это время выступилъ впередъ Ансельмъ Попино и сказалъ, обращаясь къ Цезарю и Констанціи:

— Господинъ Бирото, сударыня, позвольте мнѣ просить у васъ руки мадемуазель Цезарины.

При этихъ словахъ у всѣхъ присутствующихъ навернулись слезы. на глазахъ. Цезарь всталъ съ мѣста, взялъ Ансельма за руку и глухимъ голосомъ произнесъ:

— Дитя мое, я никогда не позволю тебѣ жениться на дочери банкрота.

Ансельмъ пристально посмотрѣлъ на Бирото и сказалъ:

— Можете вы обѣщать мнѣ въ присутствіи всей семьи, что въ случаѣ, если ваше банкротство будетъ уничтожено и если мадемуазель Цезарина согласится стать моей женой, вы дадите согласіе на нашъ бракъ?

Послѣ краткаго молчанія парфюмеръ наконецъ отвѣтилъ:

— Да.

Тогда Ансельмъ обратился къ Цезаринѣ:

— А вы даете свое согласіе?

— Да, — отвѣтила она и протянула ему руку.

Съ невыразимой радостью Ансельмъ поцѣловавъ руку Цезарины и воскликнулъ:

— Наконецъ-то я принадлежу къ вашей семьѣ, имѣю право помочь вамъ!

Тутъ Ансельмъ стремительно вышелъ, чтобы не выказать своей радости, которая составила бы рѣзкій контрастъ съ горемъ Цезаря. Цезарина сама ощущала въ глубинѣ души нино, которое противорѣчью ея глубокой печали.

— Ну, разъ ужь мы принялись обсуждать свое положеніе, — сказалъ Пильеро на ухо Констанціи, — надо довести дѣло до конца.

Въ отвѣтъ г-жа Бирото сдѣлала жестъ, выражавшій не согласіе, а скорѣе печаль и досаду.

Пильеро обратился, однако, къ Цезарю съ вопросомъ: — Ну, племянникъ, чѣмъ ты намѣренъ теперь заняться?

— Я буду продолжать торговлю.

— По моему, не слѣдуетъ, — сказалъ Пильеро. — Ликвидируй дѣла и предоставь кредиторамъ воспользоваться твоимъ активомъ: Я часто думалъ о томъ, какъ поступилъ бы въ случаѣ банкротства (о, не удивляйся! Купецъ долженъ быть ко всему готовымъ. Плохъ тотъ купецъ, который никогда не думаетъ о банкротствѣ: онъ подобенъ генералу, разсчитывающему только на побѣды). Я ни за что въ мірѣ не сталъ бы продолжать свою торговлю. Какъ, вѣчно краснѣть передъ людьми, которыхъ я ввелъ въ убытокъ, вѣчно видѣть на ихъ лицахъ недовѣріе, молчаливый упрекъ!.. Никогда!.. Я понимаю казнь посредствомъ гильотины: минута, и все кончено!.. Но каково чувствовать, что тебѣ отрубаютъ голову каждый день! Я не пошелъ бы на такую пытку. Конечно, многіе обанкротившіеся принимаются за дѣла, точно съ ними ничего не случилось. На то ихъ добрая воля! Значитъ они болѣе выносливы, чѣмъ Клавдій-Іосифъ Пильеро. А я скажу: если обанкротившійся купецъ ведетъ дѣла на наличныя деньги (а иначе ему нельзя), его обвиняютъ въ томъ, что онъ утаилъ большія суммы отъ кредиторовъ; если у него нѣтъ ни копѣйки, ему никогда не поправить своихъ дѣлъ. Лучше предоставь свой активъ кредиторамъ; пусть они продадутъ твой магазинъ и товары, а ты займись чѣмъ-нибудь помимо торговли.

— Но чѣмъ? — спросилъ Цезарь.

— Поищи мѣста, — отвѣтилъ Пильеро. — У тебя есть протекція: обратись къ герцогу и герцогинѣ Ленонкуръ, къ г-жѣ де-Морсофъ, господину де-Ванденесъ… Они пристроютъ тебя, дадутъ тебѣ мѣсто съ жалованьемъ въ нѣсколько тысячъ экю. Жена твоя можетъ не меньше заработать, да и дочь тоже. Ваше положеніе далеко еще не отчаянное. Втроемъ вы можете цолучать до десяти тысячъ франковъ это значитъ, въ десять лѣтъ ты будешь въ состояніи выплатить сто тысячъ франковъ, такъ какъ изъ заработка вы не тронете ни копѣйки. На собственныя издержки Констанціи и Цезарнны я буду давать полторы тысячи франковъ, о твоихъ же расходахъ поговоримъ потомъ. А теперь прощай!

Пильеро отправился на биржу; она помѣщалась тогда временно въ наскоро сколоченномъ изъ досокъ строеніи, внутри котораго былъ большой, круглый залъ; входили туда съ улицы Федо. На биржѣ банкротство парфюмера было уже извѣстно и возбуждало толки въ высшемъ финансовомъ кругу. Онъ состоялъ тогда исключительно изъ коммерсантовъ-либерадовъ, которые не могли симпатизировать Бирото, роялисту, бывшему на виду у правительства. На балъ, данный имъ, они посмотрѣли, какъ на вызовъ ихъ партіи: они одни хотѣли слыть патріотами; роялистамъ они предоставляли право любить только короля, но отнюдь не народъ, не отечество… Паденіе Бирото, этого ревностнаго роялиста, на котораго благосклонно смотрѣли во дворцѣ, который восемнадцатаго вандемьера бился въ рядахъ враговъ славной Революціи, враговъ свободы, громко привѣтствовали на биржѣ. Пильеро хотѣлъ узнать, каково общее мнѣніе о банкротствѣ Цезаря. Онъ подошелъ къ группѣ, гдѣ шелъ наиболѣе оживленный разговоръ: тутъ стояли Дю-Тилье, Гобенгеймъ-Келлеръ, Нюсингенъ, Клапаронъ, Жигоне, Адольфъ Келлеръ, Пальма, Гобсекъ, Лурдоа, Грендо, Матифа, Щифревиль, Іосифъ Лёба и Камюзо.

— Однако, какимъ осторожнымъ нужно быть! — говорилъ Гобенгеймъ Дю-Тилье. — Мои родственники чуть-чуть не открыли кредита Бирото.

— А я попался! — отвѣтилъ Дю-Тилье. — Я далъ ему десять тысячъ франковъ двѣ недѣли тому назадъ, далъ подъ простую росписку. Но я ему обязанъ за одну услугу, оказанную уже давно, и безъ сожалѣнія теряю эти деньги.

— Ну, племянникъ-то вашъ поступилъ не лучше другихъ, — сказалъ Лурдоа, обратившись къ Пильеро, — давалъ балы, да празднества! Я не удивляюсь, когда плутъ старается пускать пыль въ глаза, чтобы добиться довѣрія; но какимъ образомъ человѣкъ, слывшій образцомъ честности, могъ прибѣгнуть къ шарлатанскимъ выходкамъ и поддѣть ими всѣхъ!

— Надо довѣрять только тѣмъ, кто живетъ въ скромномъ помѣщеніи, какъ Клапаронъ, — замѣтилъ Жигоне.

— Я не жнаю, зачиво Пиродо не посилалъ увъ мою контору, — сказалъ баронъ Нюсингенъ Гобенгейму, — я далъ бы ему увъ гретидъ…

— О, нѣтъ, господинъ баронъ, врядъ ли вы дали бы! — прервалъ его Іосифъ Лёба. — Вы не могли не знать, что банкъ не принялъ его векселей. Вообще банкротство бѣднаго Бирото, котораго я продолжаю уважать попрежнему, связано съ странвыни обстоятельствами…

Тутъ Пильеро сжалъ руку Лёба.

— Дѣйствительно, не объяснишь того, что произошло съ Бирото, — сказалъ Камюзо, — остается только думать, что за спиной Жигоне скрывается еще кто-нибудь, кому выгодна погибель Бирото.

— Ничего нѣтъ, страннаго въ банкротствѣ Бирото, — прервалъ Клапаронъ, — со всякимъ случится то же, если онъ возьмется не за свое дѣло. Бирото надо было заняться своимъ «Huile Céphalique», а не пускаться въ спекуляцію на земли: тогда онъ потерялъ бы только сто тысячъ, лежавшія у Рогена, а не довелъ бы себя до банкротства. Впрочемъ, онъ будетъ теперь вести дѣла подъ именемъ Попино.

Итакъ, большинство негоціантовъ считали Бирото болѣе виновнымъ, чѣмъ Рогена. Нотаріуса извиняла, въ ихъ глазахъ, его безразсудная страсть; о немъ отзывались: «Несчастный Рогенъ!» Къ парфюмеру, который хотѣлъ стать выше своей среды, отнеслись безъ снисхожденія; о немъ говорили съ ироніей: «Этотъ бѣдный Бирото!»

Покинувъ биржу, Жигоне отправился въ улицу Перренъ-Гасселенъ и зашелъ къ г-жѣ Маду, торговкѣ орѣхами.

— Ну, каковы дѣла? — спросилъ онъ ее.

— Такъ себѣ, неважны, — отвѣтила почтительно г-жа Маду, подвигая ростовщику свое единственное кресло съ такой рабской угодливостью, какую она выказывала только своему дорогому покойнику.

Г-жа Маду не задумывалась бросить на землю слишкомъ упрямаго или нахальнаго возчика, насмѣхалась надъ самыми выгодными изъ своихъ покупателей, смѣло предстала бы передъ самимъ королемъ и взялась бы говорить ему отъ лица всего рынка; но передъ Жигоне она трепетала и выказывала ему всегда самое глубокое уваженіе. На рынкѣ преклоняются передъ могуществомъ денегъ, и потому ростовщикъ, къ которому прибѣгаютъ за помощью, котораго умоляютъ со страхомъ и трепетомъ, внушаетъ народу почтеніе: передъ нимъ самая смѣлая шутка замираетъ на губахъ и самый гордый взглядъ опускается долу.

— Вы.требуете чего-нибудь отъ меня? — спросила Маду.

— Да, пустяковъ. Приготовьтесь заплатить мнѣ по векселямъ Бирото, онъ объявилъ себя банкротомъ. Завтра я пришлю вамъ счетъ.

Глаза г-жи Маду засверкали отъ гнѣва.

— Ахъ, онъ подлый, извергъ! Еще самъ приходилъ хвастаться, что онъ помощникъ мэра! Вотъ они каковы, купцы! Дьяволъ ихъ возьми! И мэрамъ теперь нельзя вѣрить; правительство, и то надуваетъ. Ну, нѣтъ; не на такую напали! я пойду и вытребую свои деньги, я…

— Въ такихъ случаяхъ каждый самъ хлопочетъ за себя, моя милая! — прервалъ ее Жигоне.

— Ладно! Я постою за себя. Жанна-Марія, живѣй подай сюда мою шаль! Ну, поворачивайся, или я влѣплю тебю здоровую пощечину.

«Ухъ, нашумитъ она, — подумалъ Жагоне, потирая руки, — сдѣлаетъ скандалъ на всю улицу! Дю-Тилье будетъ доволенъ. Не понимаю, чѣмъ ему могъ досадить этотъ бѣдняга парфюмеръ; а мнѣ его, право, жаль, какъ собаку, сломавшую лапу. Развѣ онъ въ силахъ бороться, какъ мужчина?»

Между тѣмъ разгнѣванная г-жа Маду шла по улицамъ и въ семь часовъ вечера очутилась передъ магазиномъ Бирото. Еще болѣе разгорячившись отъ быстрой ходьбы, она съ силой рванула дверь.

— Дьяволы, сволочь, подайте мнѣ мои деньги! Слышите?.. Деньги, или я заберу ваши вѣера, саше и прочую дрянь; унесу товару на мои двѣ тысячи франковъ. Видано ли, чтобъ мэры были ворами?.. Пусть попробуетъ мнѣ не заплатить — я его сошлю на галеры, я пожалуюсь въ судъ, съ нимъ расправятся, какъ нужно. Пусть платитъ сейчасъ! Я не выйду отсюда, не получивъ своихъ денегъ.

Тутъ Маду сдѣлала, видъ, что хочетъ отворить шкапъ съ дорогими бездѣлушками.

— Маду раскипятилась, забираетъ вещи, — сказалъ Целестинъ тихо своему сосѣду.

Торговка услыхала эти слова: всегда въ сильномъ пароксизмѣ гнѣва органы чувствъ или теряютъ способность функціонировать или, наоборотъ, становятся болѣе воспріимчивыми. Она ударила Целестина въ ухо; болѣе звонкую пощечину врядъ ли когда-нибудь слышали въ парфюмерныхъ магазинахъ.

— Поучись уважать женщинъ, мой милый! — замѣтила она. — Не ругайся надъ тѣми, кого самъ же обкрадываешь.

— Сударыня, — воскликнула Констанція, выходя изъ комнаты позади магазина, гдѣ находились въ то время и самъ Цезарь съ Пильеро, — сударыня, ради Бога, потише: прохожіе останавливаются.

— Пускай останавливаются! — отвѣтила торговка. — Я еще сюда ихъ позову, разскажу всѣмъ, какъ люди даютъ балы на чужія деньги, заработанныя потомъ и кровью… Да, вы остригли шерсть съ бѣдныхъ ягнятъ, какъ я, да и ходите разряженная, какъ королева Франціи. Господи Іисусе! Меня бы, какъ огнемъ, жгло краденое добро. У меня только заячья шерсть на тѣлѣ, да я дала за нее свои деньги… Проклятые воры! Подайте мои деньги, не то… — и она схватила красивый ящичекъ, гдѣ были драгоцѣнныя туалетныя вещицы.

— Оставьте, сударыня, эти вещи, — сказалъ Цезарь, входя въ магазинъ, — здѣсь ничего нѣтъ моего, все принадлежитъ моимъ кредиторамъ. Я могу располагать только самимъ собой, и если вы хотите завладѣть мной, посадить меня въ тюрьму, даю вамъ честное слово (тутъ слеза повисла у него на рѣсницахъ), что буду покорно ждать полицію…

Тонъ этихъ словъ усмирилъ гнѣвъ г-жи Маду.

— Я самъ потерялъ капиталъ: его похитилъ мой нотаріусъ, — продолжалъ Цезарь. — Я не виноватъ въ томъ, что разорилъ другихъ… Но я вамъ все заплачу со временемъ, хотя бы мнѣ пришлось для этого работать сверхъ силъ, стать поденщикомъ, носильщикомъ на рынкѣ.

— Ну, я вижу, что вы честный человѣкъ, — сказала торговка. — Простите за мои слова, сударыня. Но Жигоне не дастъ мнѣ покою; хоть въ воду бросайся отъ него! Мнѣ нечѣмъ платить по вашимъ проклятымъ векселямъ: у самой только векселя на рукахъ.

— Зайдите завтра ко мнѣ, — сказалъ Пильеро, войдя въ эту минуту въ магазинъ, — я попрошу одного изъ моихъ пріятелей дисконтировать ваши векселя изъ пяти процентовъ.

— Батюшки, старый знакомецъ, Пильеро! — воскликнула Маду. — Вѣдь онъ вашъ дядя, — сказала она Констанціи. — Ну, я знаю теперь, что вы честные люди; мои денежки не пропадутъ, правда? До завтра, старичекъ! — обратилась она къ Пильеро.

Цезарь не хотѣлъ покидать магазина, говоря, что онъ самъ будетъ объясняться со всѣми кредиторами. Несмотря на протесты племянницы, Пильеро одобрилъ намѣреніе Цезаря. Однако, у хитраго старика было другое на умѣ: онъ отправился къ доктору Годри, объяснилъ ему, въ какомъ положеніи Цезарь, и получилъ рецептъ усыпляющаго средства. Доставъ его въ аптекѣ, Пильеро вернулся провести вечеръ въ семьѣ племянника. Сговорившись заранѣе съ Цезариной, онъ заставилъ Цезаря много пить: наркотическое средство произвело свое дѣйствіе, и парфюмеръ заснулъ. Проснулся онъ четырнадцать часовъ спустя въ квартирѣ Пильеро, въ улицѣ Бурдонэ, куда старикъ дядя самъ привезъ его. Едва Констанція услыхала, какъ отъѣхала карета, въ которой Пильеро увезъ ея мужа, силы совсѣмъ оставили ее. Зачастую человѣкъ остаеѣся бодрымъ только потому, что долженъ

поддерживать другого, болѣе слабаго, чѣмъ онъ. Констанція расплакалась, оставшись одна съ Цезариной; она испытывала такое чувство, точно похоронила Цезаря.

— Мамаша, — говорила Цезарина, усѣвшись на колѣни къ матери и ласкаясь къ ней съ той кошачьей граціей, какую женщины вполнѣ обнаруживаютъ только наединѣ одна съ другой, — ты говорила, что тебѣ легче будетъ перенести несчастье, если я помирюсь съ своей участью. Не плачь же, голубушка! Я готова поступить въ какой-нибудь магазинъ на службу и не буду даже вспоминать о прошломъ. Вѣдь ты же была въ молодости продавщицей въ магазинѣ, и я теперь буду на такомъ же мѣстѣ, и-никогда ты не услышишь отъ меня ни жалобы, ни сѣтованій на судьбу. У меня есть надежда впереди. Вѣдь ты слышала, что говорилъ г-нъ Попино.

— Ахъ, онъ такой славный, милый! Онъ не будетъ мнѣ зятемъ…

— Что ты, мамаша…

— А будетъ настоящимъ сыномъ.

— Вотъ видишь, мамаша, — сказала Цезарина, обнимая мать, — несчастье имѣетъ и хорошія стороны, оно позволяетъ намъ узнать истинныхъ друзей.

Цезаринѣ удалось, наконецъ, утѣшить бѣдную Констанцію. На другое утро Констанція отправилась къ герцогу Ленонкуръ, имѣвшему большое вліяніе при дворѣ, и оставила ему письмо, въ которомъ просила принять ее. Въ ожиданіи аудіенціи у герцога она сходила къ господину де-Ля-Бильярдьеръ, описала ему, въ какомъ положеніи очутился Цезарь послѣ бѣгства Рогена, и просила замолвить за него словечко герцогу. Она говорила, что хочетъ просить мѣста для мужа.

Ля-Бильярдьеръ самъ отправился съ Констанціей къ герцогу де-Ленонкуръ. Этотъ послѣдній принадлежалъ къ тѣмъ немногимъ истиннымъ аристократамъ, которые были тогда живымъ памятникомъ XVIII столѣтія. Милостивый пріемъ со стороны этого вельможи возбудилъ надежду въ душѣ парфюмерши. Сама она въ своемъ горѣ внушала уваженіе. Истинное горе имѣетъ своего рода величіе и потому облагораживаетъ всякаго. Въ то время, какъ Констанція была еще у Ленонкура, ему доложили о прибытіи г-на де-Ванденеса.

— Вотъ кто спасетъ васъ! — вскричалъ герцогъ.

Ванденесъ, еще молодой человѣкъ, немного зналъ г-жу Бирото, такъ какъ два или три раза заходилъ къ ней въ магазинъ. Герцогъ сказалъ ему, съ какой просьбой явились Констанція и Ля-Бильярдьеръ. Узнавъ, что крестника маркизы Дюксель постигло несчастье, Ванденесъ попросилъ г-жу Бирото немного подождать, а самъ поѣхалъ вмѣстѣ съ Ля-Бильярдьеромъ въ графу де-Фонтенъ. Графъ зналъ отчасти Бирото, такъ какъ видалъ его нѣкогда въ магазинѣ «Царица Розъ». Всѣ, кто когда-нибудь проливалъ кровь за монархію, пользовались въ то время благосклонностью короля, хотя это держалось въ тайнѣ, чтобы не раздражать либераловъ.

Графъ де-Фонтенъ былъ однимъ изъ фаворитовъ Людовика XVIII и, какъ говорятъ, пользовался полнымъ его довѣріемъ. Графъ не только обѣщалъ непремѣнно доставить мѣсто Бирото, но еще самъ поѣхалъ тотчасъ же къ Ленонкуру, бывшему въ тотъ день дежурнымъ во дворцѣ, и просилъ доставить ему вечеромъ хотя нѣсколько минутъ аудіенціи у короля.

Въ тотъ же вечеръ графъ де-Фонтенъ прямо изъ дворца заѣхалъ къ г-жѣ Бирото и объявилъ ей, что мужъ ея получитъ мѣсто въ коммиссіи погашенія государственныхъ долговъ, съ жалованьемъ въ двѣ съ половиной тысячи франковъ въ годъ.

Устроивъ судьбу мужа, г-жа Бирото позаботилась и о дочери: она отправилась къ Іосифу Лёба, жившему въ улицѣ Сенъ-Дени. Дорогой Констанція встрѣтила г-жу Рогенъ, ѣхавшую въ богатомъ, щегольскомъ экипажѣ. Обѣ женщины взглянули другъ на друга, и краска стыда вспыхнула на лицѣ г-жи Рогенъ; это придало мужества Констанціи.

«Никогда не стану я разъѣзжать въ экипажѣ, купленномъ на чужія деньги, никогда!» подумала она.

Іосифъ Лёба прекрасно принялъ Констанцію, которая попросила его доставить ея дочери мѣсто въ какомъ-нибудь солидномъ торговомъ домѣ. Леба ничего не обѣщалъ; однако, черезъ недѣлю Цезарина получила мѣсто въ одномъ изъ самыхъ богатыхъ торговыхъ домовъ Парижа, только-что открывшемъ новое отдѣленіе въ Итальянскомъ кварталѣ. Молодой дѣвушкѣ дали помѣщеніе, столъ и тысячу экю жалованья и поручили кассу и надзоръ за всѣмъ въ магазинѣ; такимъ образомъ Цезарина была поставлена выше первой продавщицы и замѣняла хозяевъ магазина.

Что касается самой г-жи Бирото, она пошла и предложила свои услуги Попино: она брала на себя и хозяйство, и дѣловую переписку, и завѣдываніе кассой. Попино понялъ, что только у него можетъ Констанція имѣть самостоятельное положеніе и пользоваться тѣмъ уваженіемъ, какого она заслуживаетъ Благородный юноша согласился на ея просьбу, назначилъ ей три тысячи франковъ въ годъ и уступилъ свое собственное помѣщеніе, приведя его предварительно въ лучшій видъ; самъ же перешелъ въ комнату одного изъ приказчиковъ. Такимъ образомъ прекрасная парфюмерша, проживъ только мѣсяцъ въ своей роскошной квартирѣ, должна была переселиться въ ту ужасную комнату, гдѣ Годиссаръ, Ансельмъ и Фино спрыскивали «изобрѣтеніе Haile Céphalique» и учрежденіе торговаго дома Попино. Констанція покинула свой домъ только послѣ того, какъ сдала все по описи Молино, которому коммерческій судъ поручилъ принять имущество Бирото. И мать, и дочь, обѣ въ самомъ простомъ костюмѣ, вышли изъ дома, гдѣ провели большую часть своей жизни, и пѣшкомъ отправились къ дядѣ Пильеро. Ни одна изъ нихъ ни разу не оглянулась назадъ; въ глубокомъ молчаніи дошли онѣ до улицы Бурдона. Въ первый разъ послѣ того, какъ Пильеро увезъ Цезаря, пообѣдала вся семья вмѣстѣ. Но какой это былъ печальный обѣдъ! Всѣ трое между тѣмъ имѣли уже довольно времени, чтобъ обдумать свое положеніе и набраться мужества: какъ матросы, они готовы были бороться съ налетѣвшей бурей. Бирото воспрянулъ духомъ, узнавъ, какое въ немъ приняли участіе высокопоставленныя лица и какъ они хлопотали за него; но онъ заплакалъ, когда ему сказали, что Цезарина будетъ на мѣстѣ. Потомъ онъ протянулъ руку женѣ, благодаря ее за энергію, съ которой она принимается вновь за работу. У Пильеро въ послѣдній разъ въ жизни навернулись слезы на глазахъ: дѣйствительно, трогательную картину представляли члены семьи Бирото, обнимавшіе и утѣшавшіе другъ друга. Наконецъ, Цезарь, самый слабый духомъ изъ всѣхъ троихъ, поднялъ руку и торжественно воскликнулъ:

— Будемъ надѣяться на лучшее!

— Для экономіи, — сказалъ Пильеро, — ты Цезарь, будешь жить со мной, я уступлю тебѣ свою комнату. Уже давно меня тяготитъ одиночество; ты мнѣ замѣнишь бѣднаго юношу, котораго я лишился. А тебѣ отсюда будетъ близко ходить на службу.

— Праведный Боже, — вскричалъ Бирото, — посреди бури и мрака я вижу путеводную звѣзду!

Покорившись волѣ Божіей, несчастный уже не чувствуетъ горя; такъ и Бирото, помирившись съ своей участью, снова сталъ бодрымъ и спокойнымъ.

Едва купецъ объявилъ себя несостоятельнымъ, онъ становится, по закону, какъ бы несовершеннолѣтинмъ; онъ не можетъ заключать никакихъ оффиціальныхъ сдѣлокъ, не имѣетъ права вести торговлю или занимать какую-нибудь общественную должность. Однимъ словомъ, банкротство является гражданской смертью купца; но такимъ мертвецомъ банкротъ становится только на извѣстный срокъ, не превышающій обыкновенно трехъ мѣсяцевъ. По истеченіи этого срока происходитъ послѣднее собраніе кредиторовъ, и тутъ между ними и ихъ должникомъ происходитъ мировая сдѣлка, подписывается такъ называемый конкордатъ. Уже самое названіе «конкордатъ» указываетъ, что заключенію его предшествуютъ волненія, неизбѣжныя тамъ, гдѣ сталкиваются разнородные интересы. Это необходимо пояснить. Когда купецъ объявляетъ себя банкротомъ, коммерческій судъ назначаетъ одного изъ своихъ членовъ посредникомъ между кредиторами и должникомъ; онъ долженъ блюсти интересы всѣхъ кредиторовъ и въ то же время слѣдить, чтобъ не слишкомъ притѣсняли банкрота. Такое лицо называется судьею-коммиссаромъ (juge-commissaire). Онъ выбираетъ агента, которому предоставляетъ право принять и провѣрить весь активъ банкрота. Затѣмъ назначается первое собраніе кредиторовъ, о чемъ объявляютъ въ газетахъ. Кредиторы должны собраться, чтобъ избрать изъ своей среды синдиковъ (syndics): послѣдніе замѣняютъ агента и подучаютъ право распорядиться имуществомъ банкрота и ликвидировать его дѣла. Но противъ этого часто возстаетъ самъ банкротъ. Надо замѣтить, что банкротство, эта коммерческая драма, въ Парижѣ всегда обращается въ комедію, гдѣ дѣйствующія лица зло насмѣхаются надъ законами (банкротство Бирото явилось, однако, исключеніемъ изъ общаго правила). Драма банкротства имѣетъ три акта: въ первомъ фигурируетъ агентъ, во второмъ — синдики, въ третьемъ — подписываютъ конкордатъ. Всякая пьеса имѣетъ извѣстную обстановку на сценѣ, причемъ всѣ приготовленія для нея совершаются за кулисами. Драма банкротства имѣетъ также закулисную сторону, и дѣйствуютъ за кулисами — самъ банкротъ, его повѣренный, агентъ и даже судья-коммиссаръ. Нѣсколько словъ о послѣднемъ. Мало кому въ Парижѣ неизвѣстно, что члены коммерческаго суда — самые удивительные судьи, какихъ когда-либо создавало общество. Эти судьи каждую минуту могутъ опасаться, что ихъ мечъ падетъ имъ же на голову. Дѣйствительно, въ Парижѣ не разъ случалось, что членъ коммерческаго суда даже самъ предсѣдатель его, становился банкротомъ. Это вполнѣ естественно: предсѣдателемъ коммерческаго суда выбираютъ не какого-нибудь опытнаго старика-коммерсанта, уже покончившаго съ честью своя торговыя дѣла, а почти всегда лицо, стоящее во главѣ обширнаго торговаго дома, во главѣ многихъ предпріятій. Такія же лица являются и членами коммерческаго суда. Понятно, что имъ предстоитъ одно изъ двухъ: запустить свои собственныя дѣла или относиться небрежно къ возложеннымъ на нихъ обязанностямъ. Судья-коммиссаръ назначается изъ членовъ коммерческаго суда и обыкновенно играетъ пассивную роль: думая о своихъ личныхъ дѣлахъ, онъ не обращаетъ вниманія на то, что происходитъ вокругъ него, и вполнѣ полагается на синдиковъ и агента. Онъ играетъ такую же роль, какъ портретъ или бюстъ короля, выставленный въ присутственномъ мѣстѣ: онъ глухъ и нѣмъ. Самъ законъ связываетъ ему руки; и вотъ, не будучи въ состояніи не допустить обмана, подлога, судья-коммиссаръ на все даетъ свое согласіе.

Агентъ можетъ стать на сторону кредиторовъ, но можетъ дѣйствовать и въ пользу банкрота. Обыкновенно кредиторы подозрѣваютъ, что банкротъ утаилъ большія суммы, и каждый изъ нихъ думаетъ увеличить свой дивидендъ, войдя въ сдѣлку съ должникомъ, а послѣднему, понятно, выгоднѣе заплатить всѣмъ какъ можно меньше. Если агентъ на сторонѣ кредиторовъ, онъ вступаетъ въ сдѣлку съ самыми богатыми и вліятельными изъ нихъ и предоставляетъ имъ львиную долю при раздѣлѣ; если агентъ на сторонѣ банкрота, дивидендъ всѣхъ кредиторовъ доходитъ до минимума. Такимъ образомъ отъ агента зависитъ развязка драмы; онъ играетъ главную роль. На его же рѣшеніе вліяетъ главнымъ образомъ размѣръ гонорара, предложеннаго обѣими сторонами. Въ большинствѣ случаевъ (изъ тысячи въ девятьсотъ пятидесяти) агентъ является сторонникомъ банкрота. Бывали даже случаи, что искусный агентъ выкупалъ всѣ долговыя обязательства банкрота и уничтожалъ такимъ образомъ самое банкротство: коммерсантъ возрождался, какъ фениксъ изъ пепла. Въ виду такой важности роли агента, повѣренный банкрота обыкновенно самъ совѣтуетъ судьѣ-коммиссару, кого выбрать въ агенты: конечно, онъ подставляетъ человѣка своей партіи, въ поддержкѣ котораго банкротъ заранѣе увѣренъ.

Коснемся теперь выбора синдиковъ кредиторами. При подачѣ голосовъ права кредиторовъ одинаковы, независимо отъ суммы, въ которой каждый заинтересованъ: имѣющій векселей на пятьдесятъ тысячъ франковъ и имѣющій ихъ только на пятьдесятъ су совершенно равны въ собраніи. Этимъ пользуется банкротъ и проводитъ въ собраніе подставныхъ кредиторовъ, которые дѣйствуютъ въ его пользу. Собраніе кредиторовъ выбираетъ собственно кандидатовъ въ синдики, а послѣднихъ назначаетъ и утверждаетъ судья-коммисеаръ. Составъ кандидатовъ бываетъ обыкновенно благопріятнымъ для банкрота; слѣдовательно, и въ синдики попадаютъ его приверженцы. Конечно, такъ случается только при крупномъ банкротствѣ, которое смѣло можно назвать умышленнымъ хищеніемъ на законномъ основаніи; между тѣмъ банкрота считаютъ «потерпѣвшимъ несчастье». Но банкротство мелкихъ торговцевъ вполнѣ безупречно. Если какой-нибудь лавочникъ объявитъ себя несостоятельнымъ, значитъ у него дѣйствительно нѣтъ ни копѣйки и всѣ болѣе цѣнныя вещи проданы или заложены; такой банкротъ ничего не можетъ предложить агенту, и за него не станутъ хлопотать.

Послѣднимъ актомъ драмы банкротства является заключеніе конкордата, по которому банкроту возвращается часть долговъ и предоставляется право вновь приняться за дѣла. По закону, этотъ конкордатъ долженъ быть подписанъ извѣстнымъ большинствомъ кредиторовъ. Чтобъ конкордатъ былъ выгоденъ для банкрота, послѣднему нужно дѣйствовать очень искусно, такъ какъ тутъ затрагиваются интересы многихъ лицъ. Обыкновенно практикуется такой пріемъ: кредиторамъ, составляющимъ законное большинство и имѣющимъ подписать конкордатъ, предлагаютъ отъ лица банкрота извѣстную премію сверхъ дивиденда, обусловленнаго въ конкордатѣ. Предотвратить такую незаконную сдѣлку невозможно, какъ невозможно и отдѣлаться отъ подставныхъ кредиторовъ, за которыми скрывается самъ банкротъ. Чтобъ изгнать ихъ изъ своей среды, дѣйствительные кредиторы должны обратиться къ суду и доказать фиктивность ихъ бумагъ; а для этого требуется тщательно разсмотрѣть всѣ книги банкрота за все время существованія его торговли, предстоитъ и масса другихъ хлопотъ, а главное, приходится терять много времени. Время же каждому коммерсанту дорого, и вотъ допускаютъ подлогъ и обманъ.

Изъ всего сказаннаго слѣдуетъ такой выводъ: банкроть самъ выбираетъ агента и синдиковъ и самъ составляетъ конкордатъ.

Банкротство можно сравнить съ герметическимъ закрытіемъ дома, гдѣ былъ произведенъ грабежъ, но остались еще мѣшки съ деньгами. Каждый изъ негоціантовъ-кредиторовъ старается проникнуть въ этотъ домъ какимъ бы то ни было путемъ, черезъ окно, крышу, погребъ, какое-нибудь отверстіе, только бы достать денегъ. Счастливъ тотъ кредиторъ, которому удастся вполнѣ выручить свои деньги, ему завидуютъ другіе, ему удивляются. Выручить всѣ свои деньги возможно только въ ущербъ остальнымъ; это удается болѣе изворотливымъ изъ кредиторовъ.

Зная обстановку банкротства, рѣдкій изъ купцовъ надѣется получить то, что ему должны; поэтому, имѣя вексель на небольшую сумму, онъ заранѣе вписываетъ ее въ графу убытковъ и не теряетъ времени на хлопоты по полученію долга. Если такъ подступаетъ зачастую крупный негоціантъ, то тѣмъ болѣе его примѣру слѣдуетъ мелкій торговецъ, у котораго нѣтъ ни лишнихъ денегъ, ни времени, чтобъ завести процессъ съ должникомъ.

Теперь крупные негоціанты рѣдко объявляютъ себя несостоятельными: они предпочитаютъ сами ликвидировать свои дѣла и входятъ въ полюбовную сдѣлку съ кредиторами. Послѣдніе соглашаются взять то, что имъ предлагаютъ, справедливо разсчитавъ, что, въ случаѣ банкротства, они получатъ еще меньше. Должнику ликвидація удобна потому, что избавляетъ его отъ безчестія объявлять себя банкротомъ и отъ необходимости сдавать свой активъ и платить гонораръ агенту и повѣренному. Ликвидаціи въ Парижѣ болѣе часты, чѣмъ случаи банкротства.

Банкротство не всегда, впрочемъ, имѣетъ одинаковый исходъ, не всегда банкроту возвращаются его прежнія права. Бываютъ и такіе случаи, что кредиторы отказываются подписать конкордатъ. Они выбираютъ вновь синдиковъ и принимаютъ чрезвычайныя мѣры: присвоиваютъ себѣ весь активъ должника, завладѣваютъ его торговлей и даже получаютъ его права на наслѣдство, если таковое имѣется въ виду рано или поздно. Банкротствъ съ такимъ исходомъ насчитываютъ не болѣе пяти на тысячу.

По мнѣнію такихъ опытныхъ коммерсантовъ, какъ Пильеро и Рагонъ, банкроту трудно не потерять либо честь, либо благосостояніе. Хотя банкроту и возвращаютъ его прежнія права, онъ все же остается подъ подозрѣніемъ, и кредиторы его не бываютъ вполнѣ удовлетворены. Если же кредиторы возьмутъ все, что имъ слѣдуетъ, банкроту ничего не остается самому. Пильеро посовѣтовалъ Цезарю предоставить все имущество кредиторамъ. По закону, эти послѣдніе во все время разбора дѣлъ банкрота должны выдавать на пропитаніе ему и его семейству. Пильеро заявилъ судьѣ-коммиссару, что онъ беретъ на себя позаботиться о своемъ племянникѣ и его семьѣ.

Между тѣмъ Дю-Тилье сдѣлалъ все, что могъ, чтобы ухудшить положеніе бывшаго своего хозяина. Онъ хотѣлъ непремѣнно, чтобы банкротство погубило Цезаря, какъ купца. Имѣя это въ виду, онъ повліялъ на выборъ синдиковъ. Надо замѣтить, что изъ двухъ синдиковъ только одинъ занимается дѣлами банкрота; другой назначается только для формы, играетъ роль второго нотаріуса въ нотаріальныхъ актахъ: онъ скрѣпляетъ своимъ согласіемъ дѣйствія товарища. По указаніямъ Дю-Тилье, синдиками были избраны Жигоне, главный кредиторъ, и Молине, причемъ послѣднему поручили заняться дѣлами. Лучшаго выбора не могъ сдѣлать Дю-Тилье: онъ зналъ, кому отдать Бирото на растерзаніе. Молине былъ польщенъ тѣмъ, что его избрали синдикомъ, и крайне доволенъ, что могъ теперь властвовать надъ Бирото. Не желая ни на іоту отступить отъ закона, Молине просилъ Дю-Тилье помочь ему своими совѣтами, а также купилъ сводъ Коммерческихъ законовъ. Къ счастью, благодаря хлопотамъ Іосифа Лёба, съ которымъ заранѣе поговорилъ Пильеро, предсѣдатель коммерческаго суда назначилъ судьей-коммиссаромъ человѣка, хорошо расположеннаго къ Цезарю. Дю-Тилье надѣялся, что будетъ назначенъ Гобенгеймъ-Келлеръ, а между тѣмъ его замѣнилъ Камюзо, владѣлецъ дома, въ которомъ жилъ Пильеро.

Однимъ изъ самыхъ ужасныхъ испытаній для Цезаря было то, что онъ долженъ былъ подвергнуться допросамъ Молине, къ которому онъ чувствовалъ глубокую антипатію и который теперь являлся представителемъ всѣхъ его кредиторовъ, облеченнымъ почти властью судьи. Цезарь отправился къ нему не одинъ, а въ сопровожденіи Пильеро.

— Что съ тобой? — спросилъ Пильеро Цезаря, услышавъ, что у того вырвалось какое-то восклицаніе.

— Ахъ, дядюшка, дядюшка, вы не знаете, что за человѣкъ этотъ Молине.

— Ошибаешься! Пятнадцать лѣтъ я встрѣчаю его время отъ времени въ кафэ Давидъ, куда онъ заходитъ иногда вечеромъ поиграть въ домино. Недаромъ я пошелъ съ тобой.

Молине отнесся съ изысканной вѣжливостью въ Пильеро и выказалъ презрительную снисходительность въ обращеніи съ банкротомъ (Молине заранѣе обдумалъ, какъ ему держать себя, что и какимъ тономъ говорить).

— Какія свѣдѣнія желаете вы получить? — спросилъ Пильеро. — Относительно долговыхъ обязательствъ нѣтъ никакихъ сомнѣній, никто ихъ не оспариваетъ.

— О, да! — сказалъ Молине. — Долговыя обязательства всѣ провѣрены и оказались вполнѣ правильными. Но банкротъ все же нарушилъ законъ. А законъ долженъ быть на первомъ мѣстѣ! Расходы банкрота не соотвѣтствовали его состоянію… Оказалось, что на балъ…

— На которомъ вы сами присутствовали, — прервалъ Пильеро.

— Было издержано около шестидесяти тысячъ франковъ, а весь активъ банкрота не превышалъ тогда ста съ небольшимъ тысячъ… Это не простое банкротство; слѣдуетъ донести на банкрота.

— Неужели вы дѣйствительно такъ думаете? — спросилъ Пильеро, увидѣвъ, какъ подѣйствовали на Бирото слова Молине.

— Милостивый государь, я принимаю во вниманіе положеніе банкрота, онъ занималъ общественную должность…

— Такъ вы насъ для того только и призвали, чтобы объявить, что хотите засадить насъ въ тюрьму? — сказалъ Пильеро. — Сегодня же вечеромъ васъ всѣ поднимутъ на смѣхъ въ кафэ Давидъ.

Намекъ на кафэ Давидъ, видимо, встревожилъ Молине, онъ съ испугомъ и смущеніемъ взглянулъ на Пильеро. Синдикъ разсчитывалъ говорить съ Бирото наединѣ и заранѣе рѣшилъ предстать передъ нимъ Юпитеромъ-громовержцемъ. Онъ думалъ пригрозить Цезарю приготовленнымъ искомъ, напугать его, насладиться его тревогой и страхомъ и подъ конецъ смилостивиться, заслуживъ такимъ образомъ вѣчную признательность своей жертвы. И вдругъ этотъ планъ рушился вслѣдствіе появленія Пильеро.

— Милостивый государь, — замѣтилъ Молине, — тутъ ничего нѣтъ смѣшного.

— Но чего же вы хотите отъ насъ! Какія свѣдѣнія нужны вамъ?

— Мнѣ нужно знать, — произнесъ Молине напыщеннымъ и повелительнымъ тономъ, — не получалъ ли г-нъ Бирото какихъ-нибудь суммъ отъ г-на Попино?

— Нѣтъ, — отвѣтилъ Бирото.

Вслѣдъ за этимъ возникъ разговоръ объ участіи Бирото въ дѣлахъ торговаго дома Попино; тутъ выяснилось, что, хотя Цезарь и долженъ Попино половину издержекъ по обзаведенію, этому послѣднему не для чего вступать въ число кредиторовъ, такъ какъ онъ во всякомъ случаѣ имѣетъ право получить свой авансъ, Синдикъ Молине, искусно направляемый Пильеро, незамѣтно смягчилъ свой тонъ: это доказывало, что онъ дѣйствительно дорожилъ мнѣніемъ посѣтителей кафэ Давидъ. Кончилось тѣмъ, что Молине сталъ утѣшать Цезаря и въ заключеніе предложилъ ему и Пильеро остаться у него пообѣдать. Если бы Бирото пришелъ къ Молине одинъ, онъ, можетъ быть, разсердилъ бы его чѣмъ-нибудь, и тогда отношенія между ними сильно обострились бы. Въ этомъ случаѣ, какъ и въ нѣкоторыхъ другихъ, старикъ Пильеро явился ангеломъ-хранителемъ своею племянника.

Коммерческіе законы налагаютъ на банкрота одно тяжелое испытаніе: онъ долженъ, въ сопровожденіи синдиковъ и судьи-коммиссара, лично явиться на послѣднее собраніе кредиторовъ, гдѣ рѣшается его судьба. Негоціанту, который замыслилъ банкротство, чтобы провести кредиторовъ, ничего не стоитъ явиться передъ ними. Но для такого человѣка, какъ Цезарь Бирото, одна мысль объ этомъ была уже пыткой, поэтому Пильеро сдѣлалъ все, что могъ, чтобы облегчить Цезарю выполненіе тяжелой обязанности.

Между тѣмъ, съ согласія Бирото, Молине приступилъ къ продажѣ его имущества. Такъ какъ Цезарь выигралъ свой процессъ и слѣдовательно вернулъ свои права на землю и фабрику въ предмѣстьѣ Тампль, то синдики рѣшили пустить въ продажу и эту собственность банкрота. Дю-Тилье, узнавъ, что правительство намѣревается провести каналъ черезъ предмѣстье Тампль, купилъ землю Бирото за семьдесятъ тысячъ франковъ. Права Цезаря на будущіе барыши отъ земель близъ Маделэнъ были переданы Клапарону. Часть, принадлежавшая парфюмеру въ торговомъ домѣ нонино и Компанія, была продана его компаньону Попино за сорокъ восемь тысячъ франковъ. Магазинъ «Царица Розъ» со всѣми товарами, обстановку квартиры Бирото и привилегію на «Двойную пасту сераля» и «Воду красоты» купилъ Целестинъ Кревель за пятьдесятъ семь тысячъ франковъ, съ правомъ пользоваться въ теченіе пятнадцати лѣтъ фабриками Бирото. Такимъ образомъ отъ продажи всего имущества Бирото было выручено сто семьдесятъ пять тысячъ франковъ; къ этой суммѣ синдики прибавили семьдесятъ тысячъ, которыя пришлись на долю Цезаря отъ ликвидаціи дѣлъ Рогена; въ итогѣ получилось двѣсти сорокъ пять тысячъ франковъ. Долговъ у Бирото было на четыреста сорокъ тысячъ; слѣдовательно, кредиторы должны были получить болѣе пятидесяти на сто.

Такой результатъ привелъ Дю-Тилье въ негодованіе: онъ хотѣлъ, чтобы банкротство Бирото было позорнымъ, и обманулся въ своихъ ожиданіяхъ. Его не радовали даже тѣ выгоды, которыя принесло ему самому банкротство Бирото: онѣ не вознаграждали это за разочарованіе. Онъ надѣялся видѣть парфюмера обезчещеннымъ, заслужившимъ общее презрѣніе; между тѣмъ кредиторы превозносили его честность.

Самъ Бирото съ каждымъ днемъ становился бодрѣе и спокойнѣе; видя это, Пильеро нашелъ возможнымъ нанести ему новый ударъ, именно, сообщить о результатѣ продажи его имущества. Всякому купцу больно слышать, что пошли за безцѣнокъ вещи, которыя самому ему стоили много денегъ и еще больше хлопотъ. Цезарь былъ крайне пораженъ тѣмъ, что передалъ ему Пильеро.

— Какъ, за пятьдесятъ семь тысячъ пошло все мое имущество! Да одинъ магазинъ мнѣ стоилъ десять тысячъ франковъ; обстановка квартиры обошлась въ сорокъ тысячъ, обстановка фабрикъ въ тридцать тысячъ… Одного товару въ лавкѣ наберется тысячъ на десять, даже со скидкой пятидесяти процентовъ… А моя паста, моя вода?.. Онѣ стоятъ хорошаго имѣнія по тому доходу, который даютъ. — Эта іереміада бѣднаго Цезаря, разореннаго до-тла, нисколько не удивляла и не пугала Пильеро, онъ выслушивалъ ее съ такимъ же равнодушіемъ, съ какимъ привычная лошадь выноситъ удары ливня. Но сильно тревожило старика мрачное молчаніе парфюмера, когда ему говорили о необходимости появиться передъ кредиторами на ихъ послѣднемъ собраніи. Для Бирото одна мысль объ этомъ была уже страшной пыткой. Какъ, ему, бывшему судьѣ, явиться теаерь въ коммерческій судъ, какъ банкроту! Подвергнуться униженіямъ тамъ, гдѣ прежде ему расточали похвалы и благодарность за его заслуги!… Какими глазами посмотритъ онъ на тѣхъ, кто знаетъ, какого онъ былъ всегда мнѣнія о банкротствѣ?… Такія думы убивали Бирото. Напрасно дядя старался утѣшить его, примирить съ тяжелымъ, но неизбѣжнымъ долгомъ; Цезарь мучился въ душѣ попрежнему. Не разъ ночью Пильеро слышалъ, какъ онъ восклицаетъ: «Никогда я не рѣшусь на это, никогда! Это выше моихъ силъ, я умру!» Пильеро рѣшилъ сдѣлать все, что можно, чтобы облегчить Цезарю выполненіе тяжелой обязанности, уклониться отъ которой было нельзя. Законъ въ этомъ случаѣ неумолимъ: если банкроть отказывается явиться на собраніе кредиторовъ, его предаютъ суду. Но, предписывая банкроту обязательно явиться, законъ не можетъ требовать того же отъ кредиторовъ. Присутствіе ихъ всѣхъ необходимо только въ извѣстныхъ случаяхъ, напримѣръ, когда кредиторы желаютъ вмѣсто заключенія конкордата принять чрезвычайныя мѣры противъ банкрота, когда между кредиторами возникли недоразумѣнія вслѣдствіе того, что одни вознаграждены въ ущербъ другимъ, или когда ожидаютъ, что конкордатъ будетъ слишкомъ невыгоденъ. Но если все совершено по закону и весь активъ должника реализованъ, послѣднее собраніе кредиторовъ является только формальностью. Вотъ почему Пильеро смѣло отправился просить каждаго изъ кредиторовъ не являться на собраніе, а выдать довѣренность кому-нибудь изъ адвокатовъ коммерческаго суда. Всѣ кредиторы Цезаря, исключая Дю-Тилье, искренно сожалѣли его. Они знали, какъ благородно Цезарь поступилъ въ отношеніи ихъ всѣхъ, видѣли, въ какомъ порядкѣ его книги, какъ безупречно чисты всѣ дѣла… Цезарь не утаилъ ни одной вещи. Когда Молине, въ качествѣ агента, явился принимать и провѣрять его активъ, онъ нашелъ все на своемъ мѣстѣ, до послѣдней мелочи. Цезарь не взялъ даже съ собой подарковъ, полученныхъ отъ жены: брилліантовой булавки и золотыхъ запонокъ; не взялъ часовъ, хотя самый честный банкротъ не задумался бы удержать ихъ у себя. Констанція также отдала всѣ свои драгоцѣнности. Такое примѣрное, трогательное повиновеніе закону сильно поразило парижское купечество. Непріятели Бирото объясняли его поступки недальновидностью, называли его глупымъ, но большинство купцовъ судили вѣрно: они видѣли во всѣхъ дѣйствіяхъ Бирото доказательство его крайней честности. Въ два мѣсяца мнѣніе биржи о банкротствѣ Бирото совершенно измѣнилось; самые предубѣжденные люди говорили, что такого благороднаго банкротства никогда еще не бывало въ Парижѣ. Понятно, что кредиторы, зная, что они получатъ около шестидесяти на сто, всѣ согласились исполнить просьбу Пильеро. Многіе изъ нихъ избрали одного и того же повѣреннаго, и кончилось тѣмъ, что на собраніе должны были явиться только два синдика, судья-коммиссаръ, три повѣренныхъ кредиторовъ и Рагонъ съ Пильеро.

Въ день, назначенный для заключенія конкордата, Пильеро, вставъ поутру, сказалъ племяннику:

— Ну, Цезарь, ты смѣло можешь идти сегодня на собраніе кредиторовъ, ты тамъ никого не встрѣтишь.

Пильеро и Рагонъ рѣшили сами сопровождать Цезаря. Едва Рагонъ вошелъ въ квартиру Пильеро, едва раздался его голосъ.

Цезарь сильно поблѣднѣлъ, но великодушный старикъ встрѣтилъ своего должника съ отверстыми объятіями. Цезарь бросился къ нему, какъ сынъ къ отцу, и оба парфюмера обнялись и прослезились. Видя, какъ снисходительно къ нему относятся, банкротъ пріободрился. Ровно въ половинѣ одиннадцатаго Цезарь съ Рагономъ и Пильеро прибыли въ коммерческій судъ. Въ залѣ банкротовъ не было ни души; вмѣсто кредиторовъ явились ихъ повѣренные; такимъ образомъ ничто не могло смутить Цезаря Бирото. Однако, онъ въ глубокомъ волненіи вошелъ въ кабинетъ Камюзо и съ содроганіемъ думалъ о томъ, что придется перейти въ залъ банкротовъ.

— Какъ холодно, — сказалъ Камюзо, обратившись къ Бирото, — я думаю, намъ лучше остаться здѣсь, чѣмъ идти мерзнуть въ залѣ (онъ съ намѣреніемъ опустилъ слово «банкротовъ»). Садитесь пожалуйста, господа!

Всѣ размѣстились на стульяхъ. Смущенному Бирото судья предложилъ свое кресло. Повѣренные кредиторовъ и оба синдика подписали конкордатъ.

Затѣмъ Камюзо обратился къ Цезарю.

— Ваши кредиторы, господинъ Бирото, единогласно рѣшили не требовать съ васъ остальной части долга; вашъ конкордатъ не замедлятъ утвердить въ судѣ, теперь вы опять свободный человѣкъ. Позвольте еще сказать вамъ, любезный господинъ Бирото, — тутъ Камюзо взялъ его за обѣ руки, — позвольте сказать, что всѣ члены коммерческаго суда глубоко сочувствуютъ вамъ. Всѣ вполнѣ оцѣнили вашу честность, и въ несчастьѣ вы остались вѣрны себѣ, остались достойнымъ того уваженія, которое когда-то заслужили здѣсь. Во второй только разъ въ моей жизни вижу я купца, который обанкротился, но не лишился общаго уваженія.

Бирото, со слезами на глазахъ, безмолвно пожалъ руки судьѣ. Камюзо спросилъ, что онъ намѣренъ теперь предпринять. Бирото отвѣтилъ, что будетъ служить и постарается сполна удовлетворить кредиторовъ.

— Если для выполненія такого благороднаго намѣренія вамъ не хватитъ нѣсколькихъ тысячъ франковъ, — сказалъ Камюзо, — вы ихъ найдете у меня.

Бирото, Рагонъ и Пильеро простились и вышли.

— Видишь, ты напрасно волновался, все обошлось хорошо, — сказалъ Пильеро племяннику на порогѣ коммерческаго суда.

— Я знаю, что это вашихъ рукъ дѣло, дядюшка, — отвѣтилъ растроганный парфюмеръ.

— Мы теперь недалеко отъ улицы Пяти Алмазовъ, — сказалъ Рагонъ, — зайдемъ къ моему племяннику.

Какъ тяжело было Бирото, когда онъ увидѣлъ сидящею за конторкой, въ низкомъ и теиномъ мезонинѣ надъ давкой. У окна его, снаружи, висѣла, заслоняя свѣтъ, вывѣска съ крупной надписью: «А. Попино».

— Одинъ изъ полководцевъ и преемниковъ Александра, — сказалъ шутя Бирото, указывая на вывѣску.

Въ этихъ словахъ сквозь напускную веселость невольно прорывалась прежняя самоувѣренность Бирото, его высокое мнѣніе о самомъ себѣ.

Когда Цезарь увидѣлъ, что Констанція поднесла Попино бумаги для подписи, онъ не могъ удержаться отъ слезъ и страшно поблѣднѣлъ.

— Здравствуй, мой другъ, — сказала Констанція, улыбаясь.

— Ну, я не стану и спрашивать, хорошо ли тебѣ здѣсь, — сказалъ Цезарь, взглянувъ на Попино.

— Я здѣсь живу, какъ у родного сына, — отвѣтила Констанція.

Бирото обнялъ Попино и сказалъ:

— Я только-что потерялъ навсегда право назвать его своимъ сыномъ.

— Не будемъ отчаяваться, — отвѣтилъ Попино. — Ваше масло имѣетъ успѣхъ, благодаря моимъ объявленіямъ въ газетахъ и благодаря хлопотамъ Годиссара. Онъ объѣздилъ всю Францію и наводнилъ ее вашими рекламами и объявленіями. Теперь онъ въ Страсбургѣ печатаетъ нѣмецкія объявленія и затѣмъ развезетъ ихъ по всей Германіи. Я уже получилъ заказъ на три тысячи большихъ партій масла.

— Три тысячи! — воскликнулъ съ удивленіемъ Цезарь.

— Я купилъ землю въ предмѣстьѣ Сенъ-Марсо, очень недорого, и началъ строить фабрику. Вашу въ Предмѣстьѣ Тампль я тоже оставлю за собой.

— Знаешь, женушка, — сказалъ Бирото на ухо Констанціи, — помоги мнѣ кто-нибудь во-время, я бы, навѣрно, вывернулся.

Съ этого рокового дня Цезарь поставилъ главной цѣлью своей жизни полное погашеніе оставшейся части долга. Для чиновника, какимъ теперь сталъ Бирото, подобная задача была почти не по силамъ; однако, онъ не смутился этимъ. Жена и дочь поняли его и пришли къ нему на помощь. Всѣ трое сдѣлались скупыми и стали во всемъ себѣ отказывать, каждая копѣйка была имъ дорога. Цезарина, изъ разсчета, посвятила службѣ всѣ свои силы и способности: она работала даже по ночамъ, безпрестанно пріискивала какія-нибудь средства поднять благосостояніе фирмы, придумывала новые рисунки для матерій и во всемъ выказывала врожденный коммерческій талантъ. Усердіе ея было такъ велико, что хозяева даже запрещали ей работать; они награждали ее подарками, но она отказывалась отъ нарядовъ и драгоцѣнныхъ вещей.

— Дайте мнѣ лучше денегъ! — говорила она.

Каждый мѣсяцъ она приносила дядѣ Пильеро свое жалованье и денежные подарки. Такъ же поступали Цезарь и Констанція. Всѣ они предоставляли дядѣ заботиться о выгодномъ помѣщеніи ихъ денегъ; Пильеро пускалъ эти деньги въ оборотъ на биржѣ. Впослѣдствіи оказалось, что ему помогали совѣтами Юлій Демаре и Іосифъ Лёба; они наперерывъ оказывали и предлагали ему дѣла безъ риску, но съ вѣрнымъ выигрышемъ.

Бирото, живя вмѣстѣ съ дядей, никогда не спрашивалъ его, что онъ дѣлаетъ съ ихъ деньгами. По улицѣ Цезарь ходилъ съ поникшей головой, стараясь скрыть отъ всѣхъ свое исхудалое и печальное лицо. Онъ упрекалъ себя за то, что продолжаетъ носить тонкое сукно.

— По крайней мѣрѣ, — говорилъ онъдядѣ, — я не объѣдаю своихъ кредиторовъ. Вашъ хлѣбъ, хотя вы мнѣ даете его изъ жалости, все-таки сладокъ для меня: благодаря этой милостынѣ, я ничего не краду изъ жалованья.

Купцы, встрѣчавшіе Бирото-чиновника, не узнавали въ немъ прежняго Бирото-парфюмера. Сильное горе наложило свою печать на его лицо; видно было, что его грызли черныя мысли, а раньше онъ не зналъ никакихъ думъ.

Банкроты не имѣютъ права являться на биржу. Цезарь, изгнанный такимъ образомъ изъ среды честныхъ людей, напоминалъ падшаго ангела, оплакивающаго потерянное блаженство и жаждущаго получить прощеніе. Больше году Бирото отказывалъ себѣ въ малѣйшемъ удовольствіи, ни разу даже не могли его уговорить отправиться на обѣдъ къ кому-нибудь изъ самыхъ близкихъ знакомыхъ, въ расположеніи которыхъ онъ былъ вполнѣ увѣренъ. Цезарь предпочиталъ лучше сидѣть одинъ въ своей комнатѣ, нежели встрѣчаться въ обществѣ съ кредиторами. Констанція и Цезарина тоже нигдѣ не показывались. По воскресеньямъ и праздничнымъ днямъ, когда обѣ бывали свободны, онѣ заходили утромъ за Цезаремъ и отправлялись вмѣстѣ съ нимъ къ обѣднѣ, а потомъ проводили весь день у Пильеро, въ своей семьѣ. Иногда Пильеро приглашалъ аббата Лоро, бесѣды съ которымъ благотворпо вліяли на Цезаря. Самъ бывшій торговецъ желѣзомъ, какъ человѣкъ крайне щепетильный во всемъ, что касалось чести, вполнѣ понималъ чувства Цезаря и не могъ не одобрить его поведенія.

Въ маѣ 1820 года семейство Бирото, твердо переносившее несчастье, въ первый разъ получило награду за свои труды: Пильеро, властитель ихъ судьбы послѣ постигшаго ихъ удара, устроилъ для нихъ празднество. Въ послѣднее воскресенье мая мѣсяца приходилась годовщина дня, въ который когда-то Констанція согласилась на предложеніе Цезаря. Пильеро нанялъ вмѣстѣ съ Рагонами небольшую дачу въ окрестностяхъ Парижа и рѣшилъ справить тамъ новоселье.

— Цезарь, — сказалъ онъ племяннику въ субботу вечеромъ, — завтра мы всѣ поѣдемъ за городъ, и ты отправишься съ нами.

Цезарь сидѣлъ, въ это время за работой. Обладая хорошимъ почеркомъ, онъ бралъ переписывать разныя бумаги для Дервиля и другихъ ходатаевъ по дѣламъ. Даже по воскресеньямъ онъ не оставлялъ этой работы.

— Я не поѣду, — сказалъ Цезарь, — я долженъ доставить господину Дервилю одинъ отчетъ по опекѣ.

— Ты долженъ поѣхать для жены и дочери. Постороннихъ не будетъ никого, кромѣ нашихъ друзей: я позвалъ аббата Лоро, Попино, его дядю и Рагоновъ. Я хочу, чтобы ты непремѣнно былъ съ нами.

Бирото и жена его, вѣчно занятые дѣлами, ни разу за всѣ двадцать лѣтъ своей супружеской жизни не собрались съѣздить въ Sceaux, гдѣ Цезарь сдѣлалъ предложеніе Констанціи. Но часто они выражали желаніе побывать тамъ; поэтому Пильеро нанялъ дачу именно въ этой мѣстности и пригласилъ ихъ на новоселье. Дорогой Констанція, сидя въ фіакрѣ съ мужемъ и дочерью, пыталась своими взглядами вызвать улыбку на устахъ Цезаря, но напрасно. Она шепнула ему нѣсколько словъ на ухо, онъ только кивнулъ головой въ отвѣтъ. Нѣжность жены, ея ласковыя слова не только не радовали Цезаря, но сдѣлали его еще болѣе мрачнымъ; на глазахъ у него навернулись слезы, которыя онъ постарался скрыть. Онъ, бѣдный, вспоминалъ, какимъ онъ ѣхалъ по этой самой дорогѣ двадцать лѣтъ тому назадъ: онъ былъ молодъ, богатъ, влюбленъ въ красавицу-дѣвушку, мечталъ о счастьѣ, и дѣйствительно, все тогда улыбалось ему. Теперь онъ не имѣлъ ничего, кромѣ долговъ, и видѣлъ, что жена и дочь его обѣ поблѣднѣли и осунулись отъ усиленныхъ занятій. Отъ прошлаго осталась только любовь, она одна не измѣнилась! Печаль Цезаря омрачала то радостное чувство, которое испытывали Ансельмъ и Цезарина. Юные влюбленные невольно воскрешали въ памяти парфюмера лучшую страницу его прошлаго.

— Будьте счастливы, дѣти мои, — сказалъ онъ, обратившись къ нимъ. — Вы достойны счастья. Вы можете отдаться любви безъ угрызеній совѣсти.

Произнося эти послѣднія слова, Бирото взялъ жену за руки и сталъ ихъ цѣловать съ такой благоговѣйной любовью, которая до глубины души тронула Констанцію.

На дачѣ семью Бирото ожидали уже Рагоны, Пильеро, аббатъ Лоро и судья Попино. Всѣ пятеро были тронуты скорбью Цезаря и такъ тепло отнеслись къ нему, столько участія выразили ему, что несчастный утѣшился.

— Идите, прогуляйтесь въ лѣсу! — сказалъ Пильеро Цезарю и Констанціи. — Захватите и Цезарину съ Ансельмомъ. Мы васъ будемъ ждать къ четыремъ часамъ.

— Бѣдный, — произнесла г-жа Рагонъ, растроганная искренней печалью Цезаря, — ему тяжело въ нашемъ обществѣ. Но какъ онъ, обрадуется позже!

— Онъ полонъ раскаянія, хотя не имѣетъ вины за собой, — замѣтилъ аббатъ Лоро.

— Несчастье только возвысило его въ глазахъ всѣхъ, — добавилъ судья.

Забвеніе доступно не всѣмъ. Только люди дѣятельные и твердые духомъ умѣютъ забывать несчастье, забывать, подобно природѣ, которая не знаетъ совсѣмъ прошлаго и безпрерывно возобновляетъ свою таинственную, безконечную работу. Существа слабыя, какъ Бирото, не разстаются съ горемъ, носятся съ нимъ даже тогда, когда отъ него осталось только воспоминаніе, и этимъ истощаютъ весь свой запасъ душевныхъ силъ.

Не успѣли обѣ парочки дойти до лѣса, какъ настроеніе Цезаря уже измѣнилось: прелесть весенняго дня, красота окружавшей природы, свѣжесть первой зелени, нахлынувшія воспоминанія о лучшемъ изъ дней своей молодости прогнали мрачное облако съ его лица. Глаза его заблестѣли, и онъ съ чувствомъ прижалъ въ сердцу руку жены.

— Наконецъ-то, бѣдняжка мой Цезарь, вижу я тебя опять такимъ, какъ прежде, — сказала Констанція мужу. — Мы ведемъ такую жизнь, что, право, намъ не грѣшно иной разъ доставить себѣ небольшое удовольствіе.

— Да развѣ я могу веселиться? — отвѣтилъ Цезарь. — Ахъ, Констанція, я все потерялъ, все, кромѣ твоей любви. Я лишился даже увѣренности въ самомъ себѣ; у меня нѣтъ прежнихъ силъ; я молю только Бога, чтобъ мнѣ не умереть, не расплатившись съ долгами. Ты, дорогая моя, имѣешь право быть веселой: ты ни въ чемъ не виновата, ты все предвидѣла. Я одинъ изъ насъ троихъ виновникъ несчастья!.. Полтора года тому назадъ на моемъ роковомъ балу я любовался тобой, Констанція: ты была, кажется, еще прекраснѣе, чѣмъ въ молодости, чѣмъ въ тотъ день, когда мы гуляли здѣсь вдвоемъ, какъ теперь Цезарина съ Ансельмомъ… О вотъ я самъ сгубилъ твою красоту, которой такъ гордился. Но теперь я люблю тебя еще больше: я знаю тебя лучше… Дорогая моя, — сказалъ онъ съ такимъ чувствомъ, которое глубоко тронуло Констанцію, — мнѣ было бы легче, еслибъ ты упрекала меня; ты слишкомъ добра ко мнѣ.

— Теперь только я вполнѣ оцѣнила тебя, — отвѣтила Констанція. — Я не подозрѣвала, что послѣ двадцати лѣтъ замужества можно любить мужа еще больше, чѣмъ прежде.

Эти слова заставили Цезаря забыть на время свое горе; почти веселымъ подошелъ онъ къ дереву, подъ которымъ когда-то признался въ любви Констанціи (оно уцѣлѣло случайно), и сѣлъ тутъ вмѣстѣ съ женой. Передъ ними на лужайкѣ находились Цезарина и Ансельмъ: влюбленные, сами того не замѣчая, кружили по этой лужайкѣ, воображая, должно быть, что идутъ все впередъ.

— Неужели вы думаете, мадемуазель Цезарина, — говорилъ Ансельмъ, — что я такъ низокъ и корыстолюбивъ, что воспользуюсь частью вашего батюшки въ барышахъ отъ «Huile Céphalique»? Хоть я и купилъ его часть, я ее храню для него; я откладываю половину всей прибыли. Объ его деньгахъ я забочусь больше, чѣмъ о своихъ собственныхъ; весь рискъ я беру на свой страхъ. Вашъ батюшка сказалъ, что свадьба наша не состоится, пока его банкротство не будетъ уничтожено; вотъ я и стараюсь изо всѣхъ силъ, чтобъ день этотъ скорѣе насталъ.

Ансельмъ никогда не говорилъ этого Констанціи; онъ повѣрилъ свою тайну только Цезаринѣ. Это было вполнѣ естественно: всякій влюбленный, какъ бы онъ ни былъ скроменъ, хочетъ воаг высить себя въ глазахъ возлюбленной.

— А скоро это случится? — спросила Цезарина.

— Скоро, — отвѣтилъ Попино. Въ тонѣ его звучала такая увѣренность, что обрадованная Цезарина, какъ ни была скромна и непорочна, дала Ансельму поцѣловать себя въ лобъ.

— Папаша, — сказала она потомъ отцу съ лукавымъ видомъ, — наши дѣла хорошо идутъ. Развеселись, голубчикъ! Не надо быть пасмурнымъ.

Когда Цезарь съ семьей вернулся съ прогулки, онъ, хотя плохой наблюдатель, замѣтилъ, что Рагоны стали особенно предупредительны къ нему: оба обращались съ нимъ такъ, точно были ему чѣмъ-то обязаны. Подъ конецъ обѣда явился нотаріусъ изъ Sceaux; Пильеро усадилъ его и взглянулъ на Цезаря. Тотъ понялъ, что должно произойти нѣчто важное для него.

— Цезарь, — началъ Пильеро свою рѣчь, — за эти полтора года деньги, заработанныя тобой и твоимъ семействомъ и пущенныя мной въ оборотъ, составили сумму въ двадцать тысячъ франковъ. Я прибавилъ къ этимъ деньгамъ тридцать тысячъ, выданныхъ мнѣ при раздѣлѣ между твоими кредиторами; итого мы имѣемъ пятьдесятъ тысячъ для уплаты твоихъ долговъ. Изъ нихъ я уже передалъ тридцать тысячъ господину Рагону, съ которымъ такимъ образомъ покончены всѣ счеты. Господинъ нотаріусъ принесъ тебѣ росписку въ полной уплатѣ долга, включая и проценты. Остальная часть денегъ находится у нотаріуса Крота и пойдетъ на удовлетвореніе болѣе нетерпѣливыхъ изъ твоихъ кредиторовъ: Маду, Лурдоа и нѣкоторыхъ другихъ. Въ будущемъ году раздѣлаемся, Богъ дастъ, и съ остальными! Время и терпѣніе все преодолѣваютъ.

Радости Цезаря не было предѣла; онъ со слезами бросился на шею дяди.

— Надѣньте на него сегодня орденъ, — сказалъ Рагонъ аббату Лоро.

Духовникъ Бирото продѣлъ ему красную ленточку въ петлицу, и Цезарь разъ двадцать въ вечеръ смотрѣлъ на себя въ зеркало, радуясь, какъ ребенокъ. На другой день Бирото отправился къ г-жѣ Маду.

— Эге, да это вы, почтеннѣйшій! — сказала торговка. — Я васъ не признала, вы старикомъ стали. А вамъ еще не такъ плохо; у васъ есть мѣсто. Вотъ я, бѣдная, бьюсь, какъ рыба объ ледъ.

— Но, сударыня…

— Да я не въ обиду вамъ говорю, — замѣтила Маду.

— Я пришелъ сказать, что сегодня же уплачу вамъ остальную часть своего долга съ процентами.

— Да что вы? Да можетъ ли это быть?

— Зайдите къ нотаріусу Крота въ половинѣ двѣнадцатаго…

— Вотъ честность такъ честность! — вскричала Маду, съ наивнымъ изумленіемъ глядя на Бирото. — А знаете, сударь мой, я татки наживаюсь отъ вашего рыженькаго; онъ такой славный! Никогда со мной не торгуется… Оставьте-ка свои денежки при себѣ, старичокъ! А я вамъ дамъ росписку, что все получила. Я хоть человѣкъ горячій и накричу, и нашумлю, да зато у меня сердце есть, — добавила она, ударивъ себя по мощной груди.

— Я не могу на это согласиться, — сказалъ Бирото, — я хочу непремѣнно уплатить вамъ сполна.

— Ну, я не буду спорить, не заставлю себя упрашивать. Зато завтра же весь рынокъ узнаетъ, какой вы честный человѣкъ. Маду будетъ трубить объ этомъ. Не всякій день видишь такое диво!

Подобная же сцена произошла и у Лурдоа, впрочемъ, съ нѣкоторымъ измѣненіемъ. Въ этотъ день шелъ дождь. Цезарь, придя къ Лурдоа, поставилъ мокрый зонтикъ у двери, и грязныя струйки проникли въ прекрасный залъ, гдѣ богачъ-маляръ завтракалъ съ женой. Въ досадѣ онъ грубо принялъ Бирото.

— Ну, что вамъ отъ меня надо, любезный Бирото? — сказалъ онъ тѣмъ тономъ, какимъ большинство говоритъ, обращаясь къ назойливымъ нищимъ.

— Господинъ Лурдоа, развѣ вашъ зять не передалъ вамъ…

— Чего?.. — прервалъ Лурдоа съ досадой, думая, что Бирото обратится къ нему съ какой-нибудь просьбой.

— Чтобъ вы зашли къ нему сегодня въ половинѣ двѣнадцатаго росписаться въ полученіи съ меня долга сполна…

— Вотъ какъ! Я думалъ совсѣмъ о другомъ. Присядьте, господинъ Бирото, покушайте съ нами…

— Доставьте намъ это удовольствіе, — добавила г-жа Лурдоа.

— Ваши дѣла, вѣрно, поправились? — спросилъ богачъ-маляръ.

— Нѣтъ еще. Я чуть не хлѣбомъ однимъ питался, чтобъ только скопить денегъ. Но со временемъ я надѣюсь удовлетворить всѣхъ, кого ввелъ въ убытокъ.

— Да, васъ можно назвать вполнѣ честнымъ человѣкомъ, — замѣтилъ маляръ.

— А что подѣлываетъ г-жа Бирого? — спросила жена Лурдоа.

— Она завѣдуетъ кассой въ торговомъ домѣ Ансельма Попило.

— Бѣдные люди! Мнѣ ихъ жаль, — шепнула мужу г-жа Лурдоа.

— Если вы будете имѣть нужду во мнѣ, любезный господинъ Бирото, то заходите пожалуйста, — сказалъ Лурдоа; — Можетъ быть, я въ состояніи буду помочь…

— Вы мнѣ нужны только сегодня въ одиннадцать часовъ, господинъ Лурдоа, — прервалъ Бирото и, простившись, вышелъ.

Этотъ первый успѣхъ значительно ободрилъ банкрота, но не возвратилъ ему, однако, душевнаго спокойствія; онъ жаждалъ полнаго возстановленія чести. Вѣчныя думы объ этомъ подтачивали его здоровье: прежняго румянца на лицѣ не стало, щеки ввалились, глаза потухли, волосы посѣдѣли… На улицѣ Цезаря можно было видѣть только утромъ, часовъ въ восемь, когда онъ отправлялся на службу, и въ четыре часа дня, когда онъ возвращался домой. Шелъ онъ всегда, пробираясь вдоль стѣнъ, какъ воръ; онъ боялся, чтобъ его не узнали знакомые. Однако, не всегда удавалось ему избѣгать встрѣчъ; иногда его останавливали.

— Всѣ знаютъ, какъ вы живете, — говорили ему одни. — Всѣ находятъ, что вы слишкомъ строги къ самому себѣ, а также и къ женѣ и дочери.

— Ободритесь, — говорили другіе. — Матеріальныя потери не убиваютъ, а время залечиваетъ всякія раны.

— Только не душевныя, — отвѣтилъ разъ бѣдный Цезарь своему пріятелю Матифа.

Въ началѣ 1822 года было окончательно рѣшено провести каналъ Saint-Martin; вслѣдствіе этого цѣны на землю въ предмѣстьѣ Тампль неимовѣрно поднялись. Предположенный каналъ долженъ былъ перерѣзать землю Дю-Тилье, нѣкогда принадлежавшую Цезарю Бирото. Компанія, которая взялась проводить каналъ, предложила Дю-Тилье неслыханную цѣну за его участокъ; но сдѣлкѣ этой мѣшалъ контрактъ съ Попино, заключённый еще Цезаремъ и оставшійся въ силѣ при новомъ владѣльцѣ. Дю-Тилье отправился самъ переговорить съ Попино. Ансельмъ не зналъ о воровствѣ, совершенномъ Фердинандомъ, не подозрѣвалъ, что именно онъ виновникъ банкротства Цезаря, и, однако, инстинктивно ненавидѣлъ его. Какой-то внутренній голосъ говорилъ ему: «Этотъ человѣкъ воръ и негодяй, ускользнувшій отъ наказанія». Попино не согласился бы имѣть съ нимъ никакихъ дѣлъ; онъ не выносилъ его присутствія. Послѣ банкротства Цезаря Дю-Тилье сталъ еще болѣе ненавистенъ Ансельму; послѣдній не могъ простить счастливому банкиру, что онъ богатѣлъ насчетъ своего бывшаго хозяина, завладѣвъ его достояніемъ (кромѣ земель въ предмѣстьѣ Тампль, начали подниматься въ цѣнѣ и земли близъ Маделэнъ).

Съ негодованіемъ взглянулъ Попино на Дю-Тилье, когда тотъ явился къ нему и сказалъ, чего желаетъ.

— Я не отказываюсь совсѣмъ исполнить вашу просьбу, но требую за свое согласіе шестьдесятъ тысячъ франковъ, и ни копѣйки не уступлю.

— Шестьдесятъ тысячъ франковъ! — вскричалъ Дю-Тилье, въ изумленіи невольно отступивъ назадъ.

— Мой контрактъ имѣетъ еще силу въ теченіе пятнадцати лѣтъ; а согласившись на вашу просьбу, я буду тратить ежегодно три тысячи лишнихъ на наемъ фабрики. Итакъ, или вы дадите мнѣ шестьдесятъ тысячъ франковъ, или оставимъ этотъ разговоръ, — сказалъ Попино и пошелъ въ лавку, куда за нимъ послѣдовалъ Дю-Тилье.

Разговоръ между ними перешелъ въ споръ, оба разгорячились и возвысили голосъ; на шумъ сошла внизъ Констанція, услыхавшая, что упомянули о Бирото. Въ первый разъ послѣ бала увидѣлись Дю-Тилье и Констанція. Банкиръ былъ пораженъ перемѣной, происшедшей въ г-жѣ Бирото, и невольно опустилъ глаза, стыдясь того, что надѣлалъ.

— Г-нъ Дю-Тилье получитъ за вашу землю триста тысячъ франковъ, — заговорилъ Попино, обратившись къ Констанціи, — а намъ онъ не хочетъ дать и шестидесяти тысячъ…

— Но эта сумма даетъ ежегодно три тысячи франковъ, — сказалъ Дю-Тилье напыщеннымъ тономъ.

— Три тысячи франковъ!.. — повторила Констанція, взглянувъ на Дю-Тилье. Дю-Тилье поблѣднѣлъ. Минуту царило молчаніе. Ансельмъ не понималъ значенія этой сцены и съ изумленіемъ смотрѣлъ на г-жу Бирото.

Наконецъ, Дю-Тилье заговорилъ, обратившись къ Попино:

— Я согласенъ на ваше условіе и сейчасъ данъ вамъ чекъ на шестьдесятъ тысячъ. Вы же подпишите актъ о нарушеніи контракта, составленнаго Крота. И Дю-Тилье вынулъ изъ бокового кармана принесенный имъ документъ.

Попино не вѣрилъ своимъ ушамъ. Между тѣмъ Констанція поднялась опять наверхъ. Дю-Тилье выдалъ чекъ Ансельму, который подписался подъ актомъ, и затѣмъ, холодно простившись, вышелъ.

«Ну, благодаря этому случаю, — подумалъ Попино, — Цезарина скоро будетъ моей. Довольно ей, бѣдняжкѣ, убиваться на работѣ!.. Но какъ странно это вышло! Г-жа Бирото только взглянула и Дю-Тилье на все согласился! Что можетъ быть общаго между ней и этимъ мошенникомъ?.. Удивительно!..»

Попино отправилъ чекъ Дю-Тилье въ банкъ, а самъ поднялся наверхъ, чтобы поговорить съ г-жею Бирото; но ея тамъ не было. Ансельмъ отправился въ ней въ комнату, чтобы поскорѣе подѣлиться съ ней своими надеждами. Между нимъ и Констанціей существовали вполнѣ родственныя отношенія: они держали себя такъ, какъ будто уже были зятемъ и тещей, и притомъ такими зятемъ и тещей, которые вполнѣ довольны другъ другомъ. Войдя въ комнату г-жи Бирото, Ансельмъ засталъ ее за чтеніемъ письма; на столѣ передъ ней горѣла свѣча, а на полу валялись остатки сожженныхъ писемъ.

Велико было удивленіе Ансельма, когда, подойдя ближе, онъ различилъ на письмѣ почеркъ Дю-Тилье; обладая острымъ зрѣніемъ, онъ прочелъ даже невольно начальную фразу письма:

«Я обожаю васъ! Вы это знаете, мой чудный ангелъ! Зачѣмъ же»…

Попино кинуло въ дрожь.

— Однако, какое вліяніе вы имѣете на Дю-Тилье!.. — заговорилъ Ансельмъ съ напускнымъ смѣхомъ, стараясь подъ нимъ скрыть свои подозрѣнія.

— Не надо объ этомъ говорить, — сказала Констанція, страшно смутившись.

— Хорошо, — отвѣтилъ Попино; онъ былъ смущенъ не меньше ея. — Поговоримъ о близкомъ концѣ вашихъ мученій!

Тутъ Ансельмъ повернулся и, отойдя къ окну, сталъ барабанить пальцами по стеклу.

«Ну, что-же? — думалъ онъ. — Если даже она любила Дю-Тилье, неужели я долженъ перестать вести себя, какъ честный человѣкъ?»

— Что съ вами, Ансельмъ? — спросила бѣдная женщина.

— Чистые барыши отъ «Hiule Céphalique» простираются до двухсотъ сорока двухъ тысячъ, — заговорилъ быстро и рѣзко Попино. — Половина, значитъ, равняется ста двадцати одной тысячѣ франковъ. Если я возьму изъ этой суммы сорокъ восемь тысячъ, выданныхъ мной впередъ г-ну Бирото, то останется еще семьдесятъ три тысячи; а съ деньгами, полученными отъ Дю-Тилье, будетъ всего сто тридцать три тысячи. Эти деньги принадлежатъ вамъ.

Констанція слушала, не вѣря своему счастью; она такъ волновалась, что Попино ясно слышалъ біеніе ея сердца.

— Я всегда считалъ господина Бирото своимъ компаньономъ, — продолжалъ Попино, — значитъ деньги, о которыхъ я упомянулъ, могутъ идти на удовлетвореніе его кредиторовъ. Возьмемъ также ваши сбереженія за эти полтора года; да я могу еще выдать впередъ барыши за будущій годъ, и тогда у насъ наберется сумма, необходимая для полной уплаты долговъ моего тестя. Банкротство его… будетъ… уничтожено… честь возстановлена!

— Слава тебѣ, Господи! — воскликнула Констанція и, выронивъ письмо, встала на колѣни на стулъ и прочитала молитву. Кончивъ ее и перекрестившись, она бросилась къ Ансельму, обняла его и поцѣловала.

— Ансельмъ… милый ты мой… дорогой сынъ!.. Цезарина теперь твоя! Какъ она будетъ рада, счастлива!.. Наконецъ-то она покинетъ магазинъ, гдѣ работаетъ до поту лица.

— Изъ лишняго усердія, — замѣтилъ Попино.

— Ты правъ, — отвѣтила Констанція, улыбаясь.

— У меня есть небольшая тайна на душѣ, и я хочу вамъ открыть ее, — сказалъ Попино, мелькомъ взглянувъ на роковое письмо. — Я одолжилъ Целестину денегъ, чтобъ онъ въ состояніи былъ купить вашъ магазинъ и имущество; но одолжилъ съ условіемъ, чтобъ ваша квартира осталась неприкосновенной. Целестинъ обязался отдать ее вамъ въ наймы, а мебель онъ считаетъ попрежнему вашей. Второй этажъ я оставилъ за собой и поселюсь тамъ съ Цезариной, которая всегда будетъ около васъ. Чтобъ вы могли опять жить безбѣдно, я куплю пай моего тестя за сто тысячъ франковъ: тогда у него вмѣстѣ съ жалованьемъ будетъ десять тысячъ ливровъ доходу въ годъ. Этого довольно, не правда ли? Вы рады, что все хорошо устроилось?

— О, Ансельмъ, я съ ума сойду отъ счастья!

Чистый взоръ Констанціи и ангельски невинное выраженіе, лежавшее, на ея прекрасномъ челѣ, такъ не согласовались съ чудовищнымъ подозрѣніемъ, возникшимъ въ головѣ Ансельма, что онъ рѣшилъ немедленно избавиться отъ него.

— Дорогая моя, возлюбленная маменька, — сказалъ онъ, — у меня сейчасъ невольно возникло ужасное подозрѣніе! Уничтожьте его немедленно, чтобъ я былъ вполнѣ счастливъ.

Тутъ Попино протянулъ руку и схватилъ письмо.

— Я знаю, что это письмо писалъ Дю-Тилье, — продолжалъ онъ, пораженный выраженіемъ лица Констанціи. — Противъ своего желанія, я прочиталъ первую фразу; а такъ какъ только-что передъ тѣмъ я видѣлъ, какъ одинъ вашъ взглядъ подѣйствовалъ на Дю-Тилье и заставилъ его на все согласиться, то невольно я связалъ одно съ другимъ. Всякій на моемъ мѣстѣ подумалъ бы, что…

— Не кончайте пожалуйста! — прервала Констанція и, взявъ обратно письмо, немедленно сожгла его.

— Ваше подозрѣніе, Ансельмъ, слишкомъ жестокое наказаніе за мою ничтожную вину. Сейчасъ вы все узнаете. Я не хочу, чтобъ дурное мнѣніе о матери повредило дочери да сверхъ того это мнѣніе неправильно. Я могу, не краснѣя, смотрѣть людямъ въ глаза; могу мужу сказать то, что вы сейчасъ услышите. Дю-Тилье хотѣлъ обольстить меня; я посовѣтовала мужу разсчитать его, и онъ согласился. Незадолго до своего ухода Дю-Тилье укралъ у насъ три тысячи франковъ.

— Я подозрѣвалъ, что онъ виновенъ въ чемъ-нибудь подобномъ, — сказалъ Попино, и въ голосѣ его отразилась вся его ненависть къ Дю-Тилье.

— Ансельмъ, моя исповѣдь была необходима для вашего спокойствія и счастья. Но тайну, которую вы узнали, вы должны похоронить въ своемъ сердцѣ, какъ похоронили ее мы съ мужемъ. Вы, вѣрно, помните тотъ день, когда Цезарь сдѣлалъ выговоръ мнѣ и вамъ за небрежность по поводу ложнаго недочета въ кассѣ. Цезарь, вѣроятно, самъ вложилъ тогда въ кассу три тысячи франковъ, чтобъ только не губить Дю-Тилье. Вотъ почему я не удержалась сегодня отъ восклицанія, когда онъ упомянулъ о трехъ тысячахъ. Я должна еще вамъ признаться въ своемъ ребячествѣ, Ансельмъ: Дю-Тилье написалъ мнѣ три любовныхъ письма, въ которыхъ такъ ясно обрисовалась его личность, что я ихъ даже сохранила… просто какъ рѣдкость. Впрочемъ, я ихъ никогда не перечитывала. Сегодня, увидѣвъ Дю-Тилье, я вспомнила о нихъ и рѣшила, что крайне неосторожно хранить эти письма; я сейчасъ же ушла въ свою комнату, чтобъ сжечь ихъ. Когда вы вошли, я перечитывала послѣднее письмо… Вотъ и все, мой другъ!

Ансельмъ всталъ на одно колѣно и поцѣловалъ руку Констанціи съ глубокимъ уваженіемъ. Г-жа Бирото подняла своего будущаго зятя и крѣпко обняла его.

Въ этотъ день Цезарю было суждено испытать большую радость: къ нему въ бюро явился личный секретарь короля, господинъ де-Ванденесъ, и сказалъ, что долженъ поговорить съ нимъ отъ лица его величества. Бирото и де-Ванденесъ оба отправились во дворецъ; тамъ виконтъ сказалъ Цезарю:

— Господинъ Бирото, его величество случайно узналъ, что вы трудитесь, чтобъ удовлетворить сполна кредиторовъ, и очень тронутъ вашимъ поведеніемъ. Королю донесли также, что вы, изъ смиренія, сняли орденъ Почетнаго Легіона; его величество повелѣваетъ вамъ снова носить его. Кромѣ того, желая вамъ помочь уплатить долги, король поручилъ мнѣ передать вамъ эти деньги. — Тутъ секретарь вручилъ Бирото шесть тысячъ франковъ. — Эту сумму король посылаетъ изъ своей личной кассы и очень жалѣетъ, что не можетъ дать больше. Не говорите никому объ этой милости монарха: его величество находитъ несовмѣстнымъ съ королевскимъ достоинствомъ разглашать о своихъ благодѣяніяхъ. Держите это въ глубокой тайнѣ.

Не описать того, что чувствовалъ Бирото, слушая эту рѣчь. Когда секретарь кончилъ, съ устъ Цезаря стали срываться безсвязныя слова благодарности. Де-Ванденесъ, улыбаясь, раскланялся съ нимъ. Благородное поведеніе Цезаря возбуждало благоговѣйное удивленіе во многихъ. Не часто въ Парижѣ встрѣчаются такіе мученики долга, какимъ являлся Бирото; не мудрено, что общественное мнѣніе превозносило его до небесъ.

«Вотъ истинно честный человѣкъ!» Эту фразу часто слышалъ Цезарь, проходя по улицѣ, и каждый разъ онъ испытывалъ то же, что писатель, за спиной котораго говорятъ: «Вотъ онъ!» Прекрасные отзывы о Цезарѣ острымъ ножемъ вонзались въ сердце Дю-Тилье.

Едва Бирото получилъ деньги, присланныя ему королемъ, онъ рѣшилъ расплатиться съ Дю-Тилье и немедленно отправился къ нему. На лѣстницѣ онъ встрѣтился съ самимъ банкиромъ, возвращавшимся домой.

— Ахъ, здравствуйте, мой бѣдный Бирото! — сказалъ Дю-Тилье вкрадчивымъ голосомъ.

— Бѣдный! — вскричалъ гордо его должникъ. — Вы ошибаетесь, я богатъ. Я засну сегодня вечеромъ спокойно, такъ какъ буду знать, что не долженъ вамъ ни копѣйки.

Эти слова доставили новую пытку Дю-Тилье. Онъ не могъ не признавать нравственнаго величія Цезаря. Самого же себя въ глубинѣ души онъ не считалъ достойнымъ того уваженія, которое ему оказывали другіе.

— Вы хотите отдать мнѣ весь долгъ? За какія же дѣла вы теперь взялись?

Бирото зналъ, что онъ смѣло можетъ сказать Дю-Тилье, откуда получилъ деньги: о милости къ нему, Цезарю, короля. Дю-Тилье, конечно, воздержится говорить. Бирото отвѣтилъ:

— Я никогда больше не займусь торговлей. Развѣ можно было предвидѣть то, что случилось со мной? И развѣ я не могу опять сдѣлаться жертвой другого Рогена? Нѣтъ, я не веду никакихъ дѣлъ; но о моемъ положеніи было доложено королю, и онъ изволилъ принять во мнѣ участіе и пожаловалъ мнѣ значительную сумму, которую…

— Вамъ потребуется росписка? — прервалъ его Дю-Тилье. — Вы заплатите…

— Сполна и даже съ процентами; поэтому я попрошу васъ зайти къ господину Крота.

— Какъ, вы хотите даже у нотаріуса оформить уплату?

— Конечно, — отвѣтилъ Цезарь — А все-таки надѣюсь возстановить свою честь и мнѣ нужны нотаріальныя росписки кредиторовъ.

— Ну, пойдемте къ Крота; онъ кстати близко живетъ, — сказалъ Дю-Тилье и вышелъ вмѣстѣ съ Бирото.

— Гдѣ вы берете такую кучу денегъ? — спросилъ онъ Цезаря дорогой.

— Я не беру денегъ, — возразилъ Цезарь, — я зарабатываю ихъ въ потѣ лица.

— Вы должны громадную сумму банкирскому дому Клаларона.

— Увы, этотъ именно долгъ сокрушаетъ меня. Мнѣ кажется, я умру прежде, чѣмъ выплачу его.

— Вамъ никогда его не уплатить, — замѣтилъ безжалостно Дю-Тилье.

«Да, онъ правъ», подумалъ Бирото.

Возвращаясь домой, бѣднякъ въ разсѣянности пошелъ по улицѣ Сентъ-Онорэ; обыкновенно онъ дѣлалъ крюкъ, чтобы только не проходитъ мимо бывшаго своего магазина, не видѣть оконъ прежней своей квартиры. Въ первый разъ послѣ того, какъ постигло его несчастье, увидѣлъ Цезарь опять домъ, гдѣ послѣ восемнадцати лѣгъ безоблачнаго счастья онъ испытывалъ три мѣсяца страшныя мученія.

«Тутъ разсчитывалъ я покончить свои дни», подумалъ онъ и ускорилъ шаги, замѣтивъ новую вывѣску:

ЦЕЛЕСТИНЪ КРЕВЕЛЬ, преемникъ Цезаря Бирото.

— Что это?.. Я какъ будто видѣлъ у окна Цезарину!.. Должно быть, мнѣ пригрезилось.

Но тутъ Цезарь дѣйствительно замѣтилъ у окна не только дочь, но и жену съ Попино. Всѣ они знали, что Бирото никогда не проходитъ мимо бывшаго своего магазина, и смѣло отправились сдѣлать кое-какія распоряженія, такъ какъ разсчитывали вскорѣ переселиться въ прежнюю квартиру и устроить празднество для Цезаря. Между тѣмъ самъ Цезарь не зналъ, что думать, увидѣвъ тутъ свою семью; онъ былъ такъ пораженъ, что стоялъ, какъ вкопанный.

— Взгляните на господина Бирото! Онъ глазъ не спускаетъ съ бывшаго своего дома, — сказалъ Молине владѣльцу магазина напротивъ «Царицы Розъ».

— Бѣдняга! — произнесъ купецъ. — А какой у него былъ чудный балъ!.. Болѣе двухъ сотъ каретъ стояло на улицѣ.

— Я былъ на этомъ балу, — сказалъ Молине, — а черезъ мѣсяцъ Бирото обанкротился, и меня выбрали синдикомъ.

Бирото слышалъ это и поспѣшилъ уйти, весь дрожа отъ волненія. Пильеро, которому передали о томъ, что произошло въ улицѣ Пяти Алмазовъ, взялъ на себя подготовить племянника къ радостному извѣстію. Пильеро зналъ, какія волненія переживаетъ ежечасно Цезарь, видѣлъ, какъ настроеніе его постоянно измѣняется, и боялся, что ему не подъ силу будетъ перенести слишкомъ большую радость. Когда Бирото вернулся домой, онъ засталъ дядю въ глубокой задумчивости: Пильеро соображалъ, какъ сообщить племяннику счастливую новость. Съ радостью сталъ Цезарь разсказывать о милости къ нему короля; затѣмъ онъ упомянулъ также о томъ, что видѣлъ Цезарину въ прежней своей квартирѣ. Пильеро нашелъ это удобнымъ предлогомъ для сообщенія Цезарю важной для него тайны.

— Знаешь, Цезарь, въ чемъ дѣло? — сказалъ Пильеро. — Попино сгораетъ нетерпѣніемъ жениться на Цезаринѣ и не въ силахъ дольше ждать. Онъ хочетъ дать тебѣ сумму, необходимую для полнаго удовлетворенія твоихъ кредиторовъ.

— Слѣдовательно, онъ покупаетъ себѣ жену, — замѣтилъ Бирото.

— И возстановляетъ честь ея отца. Развѣ онъ не достоинъ за это уваженія?

— Ну, мы еще съ нимъ поспоримъ. Притомъ же…

— Притомъ же, — прервалъ Пильеро, притворившись разсерженнымъ, — ты можешь самъ отказываться отъ всего, но не имѣешь права принуждать къ тому же и дочь.

Тутъ между дядей и племянникомъ возникъ горячій споръ, причемъ Пильеро съ умысломъ подливалъ масла въ огонь.

— А что, если Попино продолжалъ на тебя смотрѣть, какъ на своего компаньона? Если деньги, отданныя кредиторамъ за твой пай въ предпріятіи, онъ считалъ только выдачей тебѣ впередъ части барышей; если…

— Ну, тогда всѣ скажутъ, что мы смѣстѣ надули кредиторовъ.

Пильеро притворился, что онъ вполнѣ побѣжденъ этимъ доводомъ. Онъ хорошо зналъ человѣческое сердце и былъ увѣренъ, что Цезарь сейчасъ же начнетъ въ душѣ оспаривать свое собственное мнѣніе и такимъ образомъ понемногу свыкнется съ мыслью вскорѣ возстановить свою честь.

За обѣдомъ Цезарь спросилъ дядю:

— Зачѣмъ же Констанція съ Цезариной пошли въ нашу прежнюю квартиру?

— Ансельмъ хочетъ нанять ее для себя и Цезарины. Жена твоя одобряетъ всѣ его планы. Не говоря тебѣ ни слова, они пошли хлопотать объ оглашеніи въ церкви; хотятъ этимъ принудить тебя согласиться. Попино говоритъ, что ему больше чести жениться на Цезаринѣ теперь, нежели позже, когда твое банкротство будетъ уничтожено… Ты странный человѣкъ! Отъ короля принялъ шесть тысячъ франковъ, а отъ родныхъ ничего не хочешь брать. Если я выдамъ тебѣ росписку, что получилъ съ тебя долгъ, неужели ты не возьмешь ея?

— Возьму, — отвѣтилъ Цезарь, — но все же буду считать себя вашимъ должникомъ и стану работать, чтобъ расплатиться съ вами.

— Это излишняя щепетильность, — возразилъ Пильеро. — Кстати, что за глупость ты сказалъ недавно? Развѣ кредиторы будутъ тобой обмануты, если получатъ все до копѣйки?

Цезарь взглянулъ на Пильеро, и въ первый разъ за всѣ три года вполнѣ просвѣтлѣло его печальное лицо.

— Правда, вѣдь имъ все будетъ уплачено, — сказалъ онъ. — Но это называется продать дочь!

— А я хочу быть проданной! — воскликнула Цезарина, входя въ комнату вмѣстѣ съ Попино.

За ними слѣдовала г-жа Бирото. Всѣ трое только-что побывали у кредиторовъ Цезаря и просили ихъ собраться вечеромъ у нотаріуса Крота.

Цезарь не сразу сдался на доводы влюбленнаго Попино; онъ увѣрялъ, что ему предлагаютъ новаго рода подлогъ, что онъ не имѣетъ права платить чужими деньгами. Но всѣ его сомнѣнія разсѣялись, когда Попино воскликнулъ:

— Такъ вы хотите убить свою дочь?

— Убить свою дочь! — повторилъ Цезарь въ ужасѣ.

— Ну, такъ соглашайтесь на мое предложеніе! Отправимся сегодня вечеромъ къ Александру Крота и покончимъ съ вашими кредиторами; да заодно ужь поговоримъ и о брачномъ контрактѣ.

На другой же день Дервиль подалъ въ судъ прошеніе Бирото о возстановленіи его чести, прячемъ представилъ всѣ необходимые документы.

Цѣлый мѣсяцъ выполнялись въ судѣ разныя формальности; все это время Бирото былъ какъ въ лихорадкѣ. Онъ страшно безпокоился; онъ боялся, что не доживетъ до торжественнаго дня, когда публично будетъ возстановлена его честь. Онъ говорилъ, что сердце его бьется сильно безъ всякой причины и жаловался на тупую боль въ немъ.

Парижскому королевскому суду очень рѣдко приходится возстановлять честь банкротовъ: въ десять лѣтъ едва состоится одинъ подобный приговоръ. Торжественная обстановка суда производитъ всегда глубокое впечатлѣніе на людей, которые преклоняются передъ обществомъ и его учрежденіями. Могущество этихъ учрежденій зависитъ вполнѣ отъ того, какъ къ нимъ относятся люди, придаютъ ли имъ великое значеніе или нѣтъ. Вотъ почему народъ, сохранившій религію, но утратившій вѣру, мѣсто которой занялъ безпощадный анализъ, — близокъ уже къ паденію. Рѣдко встрѣчаются теперь люди, въ глазахъ которыхъ правосудіе окружено ореоломъ; рѣдко кто видитъ въ судьяхъ олицетвореніе всего общества и съ волненіемъ и трепетомъ готовится предстать предъ нихъ; но Цезарь Бирото былъ именно изъ числа такихъ немногихъ. Въ день возстановленія его чести, до начала засѣданія въ судѣ, къ нему явились лучшіе его друзья: Рагонъ, бывшій его хозяинъ, аббатъ Лоро, его духовникъ, Лёба и Камюзо. Всѣ они хотѣли непремѣнно сопровождать его въ судъ и быть свидѣтелями его тріумфа. Отправившись съ такой свитой, Цезарь всю дорогу былъ въ торжественномъ настроеніи. Когда онъ поднимался уже по лѣстницѣ въ зданіи суда, аббатъ Лоро сказалъ ему нѣсколько словъ, которыя придали еще болѣе важности въ его глазахъ тому, что должно было совершиться. Въ залѣ суда Бирото встрѣтилъ другихъ своихъ друзей и знакомыхъ.

Наконецъ засѣданіе открылось. Дервиль, повѣренный Бирото, изложилъ въ нѣсколькихъ словахъ его просьбу. Затѣмъ поднялся съ мѣста прокуроръ. Представитель обвинительной власти долженъ былъ самъ, отъ лица суда, требовать возстановленія чести банкрота. Можно себѣ представить, какъ волновался Бирото и съ какимъ умиленіемъ онъ слушалъ рѣчь прокурора. Приведемъ ее вкратцѣ:

"Господа судьи! 16 января 1820 года приговоромъ коммерческаго суда сенскаго департамента парфюмеръ Бирото былъ объявленъ банкротомъ. Несостоятельность упомянутаго купца произошла не отъ неосмотрительности его, не отъ беззаконныхъ и неудачныхъ спекуляцій, не отъ какой-либо другой причины, могущей запятнать его честь. Нѣтъ! Виной его несчастія было одно изъ тѣхъ преступленій, которыя, къ великому сожалѣнію чиновъ юстиціи и всѣхъ парижанъ, возобновились теперь въ столицѣ. Въ наше время, когда зловредныя сѣмяна революціонныхъ идей пускаютъ и долго еще будутъ пускать ростки, парижскіе нотаріусы измѣнили славнымъ традиціямъ своихъ предшественниковъ и запятнали честь своей корпораціи. Они, эти должностныя лица, эти хранители достоянія своихъ согражданъ, заразились стремленіемъ къ быстрой наживѣ! И вотъ въ нѣсколько лѣтъ явилось столько нотаріусовъ-банкротовъ, сколько не набралось бы ихъ и за два столѣтія во времена прежней монархіи.

«Банкротство одного изъ парижскихъ нотаріусовъ, Рогена, который хранилъ, а потомъ похитилъ капиталы Бирото, повлекло за собой и банкротство этого послѣдняго. Въ свое время кредиторы заключили съ Бирото конкордатъ. Надо замѣтить, къ чести просителя, что поведеніе его было вполнѣ безупречно; такого банкротства никогда еще не бывало среди парижскаго купечества. Бирото не только ничего не утаилъ изъ своего имущества, но онъ отдалъ кредиторамъ даже свое платье, часы, драгоцѣнныя бездѣлки… Жена его также отказалась отъ всѣхъ своихъ вещей, чтобы только увеличить активъ. Такимъ образомъ Бирото, и будучи банкротомъ, остался вполнѣ достойнымъ того уваженія, которымъ всегда пользовался: извѣстно, что онъ долго былъ помощникомъ мэра во второмъ округѣ и чуть не наканунѣ банкротства получилъ орденъ Почетнаго Легіона. Его величество пожаловалъ Бирото эту награду не только какъ преданному роялисту, въ вандемьерѣ обагрившему своей кровью ступени церкви St. Roch, но и какъ бывшему члену коммерческаго суда, снискавшему общую любовь за миролюбіе и справедливость, и, наконецъ, какъ скромному гражданину, который отказался отъ чести быть мэромъ и самъ указалъ согражданамъ на другого, болѣе достойнаго, по его мнѣнію, занять такую должность. Благодаря высокой честности какъ самого Бирото, такъ и жены его и дочери, отказавшихся отъ всего, что онѣ имѣли, кредиторы получили по шестидесяти на сто по своимъ векселямъ, а потому въ конкордатѣ они выразили уваженіе ихъ должнику и заявили, что не имѣютъ къ нему больше никакихъ претензій, отказываясь взыскивать остальную часть долга. А позволю себѣ обратить вниманіе суда на лестныя выраженія, въ которыхъ составленъ конкордатъ».

Тутъ прокуроръ прочелъ конкордатъ.

«Послѣ такого конкордата всякій купецъ счелъ бы себя свободнымъ отъ долговъ и съ поднятой головой появился бы на биржѣ. Однако, не такъ поступилъ Бирото. Онъ далъ себѣ слово удовлетворить сполна кредиторовъ и, не смущаясь трудностью такой задачи, не унывая, приступилъ въ выполненію ея. Въ несчастіи своемъ онъ всюду встрѣтилъ сочувствіе. Нашъ возлюбленный монархъ первый протянулъ руку помощи горячему приверженцу королевскаго дома и повелѣлъ ему дать мѣсто. Что же мы видимъ? Бирото, получая жалованье, не тратитъ изъ него ни сантима на свои личныя нужды, а откладываетъ все для кредиторовъ; самому ему оказали поддержку родные».

Тутъ Бирото со слезами пожалъ руку дядѣ.

«Жена и дочь Бирото вполнѣ сочувствовали его благородному намѣренію и также рѣшили трудиться: каждая изъ нихъ взяла мѣсто и заняла такимъ образомъ положеніе, низшее въ сравненіи съ прежнимъ. Такой жертвы нельзя не оцѣнить, такъ какъ она труднѣе всякой другой. Все, что получали обѣ женщины за свои труды, онѣ откладывали въ общую кассу. Уплатить предстояло слѣдующія суммы».

Тутъ прокуроръ прочелъ имена кредиторовъ Бирото и указалъ, сколько слѣдовало доплатить каждому.

"Всѣ эти суммы, включая и проценты, выплачены нынѣ просителямъ. Суду представлены всѣ росписки кредиторовъ, росписки; засвидѣтельствованныя нотаріальнымъ порядкомъ. Итакъ, на основаніи всего вышеизложеннаго, вы должны возвратить Бирото не честь, — онъ не терялъ ея никогда, — но права, которыхъ его лишило банкротство.

«Намъ такъ рѣдко приходится считаться съ подобными фактами, что мы считаемъ своимъ долгомъ высказать Бирото, что мы тронуты его благороднымъ поведеніемъ, за которое онъ уже удостоился монаршаго одобренія».

Окончивъ рѣчь, прокуроръ прочелъ свое формальное заключеніе, изложенное, какъ обыкновенно, оффиціальнымъ слогомъ. Судьи, не выходя, постановили свое рѣшеніе. Затѣмъ поднялся съ мѣста предсѣдатель и объявилъ приговоръ, по которому Бирото возвращались всѣ его прежнія права.

— Судъ, — добавилъ онъ въ заключеніе, — поручилъ мнѣ передать Бирото, что ему было весьма пріятно постановить подобный приговоръ.

Бирото, чести котораго воздалъ уже должное прокуроръ, былъ внѣ себя отъ радости, когда услыхалъ такую фразу изъ устъ предсѣдателя перваго суда во всей Франціи. Цезарь не трогался съ мѣста и съ какимъ-то безумнымъ видомъ смотрѣлъ на судей; они были для него ангелами, открывшими ему двери рая. Наконецъ, Пильеро взялъ племянника подъ руку и вывелъ его изъ залы суда. Цезарь, не исполнившій во-время повелѣнія Людовика XVIII, теперь только вдѣлъ въ петлицу ленточку Почетнаго Легіона. Друзья и знакомые окружили его и съ тріумфомъ вынесли на рукахъ на улицу.

Едва карета отъѣхала, Цезарь спросилъ:

— Куда вы меня везете, друзья мои?

— Домой,

— Нѣтъ, нѣтъ! Теперь еще только три часа. Я хочу на биржу: дайте мнѣ воспользоваться моими правами.

— На биржу! — крикнулъ Пильеро кучеру и сдѣлалъ Лёба знакъ, чтобы онъ не возражалъ. Пильеро замѣтилъ у племянника опасные симптомы и боялся, чтобы онъ не сошелъ съ ума.

На биржу бывшій парфюмеръ вошелъ подъ руку съ Пильеро и Лёба, двумя уважаемыми коммерсантами; за ними шелъ старикъ Рагонъ. На биржѣ уже знали, что судъ возстановилъ честь Бирото. Первымъ подошелъ къ нему Дю-Тилье.

— А, дорогой патронъ, здравствуйте! — заговорилъ онъ. — Какъ я доволенъ, что вы счастливо выпутались изъ бѣды; я отчасти способствовалъ этому, давъ маленькому Попино сорвать съ меня порядочный кушъ. Ну, я очень радъ вашему счастью, такъ радъ, какъ будто возстановили мою честь.

— О, съ вами этого никогда не случится! — замѣтилъ Пильеро.

— Что вы хотите этимъ сказать, милостивый государь? — возразилъ Дю-Тилье. — Какъ понимать ваши слова?

— Конечно, въ самомъ лучшемъ смыслѣ, — сказалъ Лёба, улыбнувшись надъ остроумной местью Пильеро, который считалъ Дю-Тилье негодяемъ.

Матифа и многіе другіе изъ почетнѣйшихъ купцовъ окружили Цезаря и устроили ему настоящую овацію: рукопожатія, поздравленія, самыя лестныя замѣчанія сыпались на него со всѣхъ сторонъ и возбуждали во многихъ зависть, такъ какъ большинству присутствовавшихъ приходилось ликвидировать свои дѣла. Жигоне и Гобсекъ разговаривали въ углу зала и такъ смотрѣли на Бирото, какъ смотрѣли, вѣроятно, физики на перваго электрическаго угря, котораго имъ удалось увидѣть (извѣстно, что эта рыба, обладающая электрической силой хорошей Лейденской банки, является наибольшей диковинкой животнаго царства).

Насладившись своимъ тріумфомъ, Цезарь сѣлъ въ карету и отправился домой, гдѣ въ этотъ день долженъ былъ быть подписанъ брачный контрактъ Цезарины и Попино. Дорогой Цезарь судорожно хохоталъ, и этотъ смѣхъ очень безпокоилъ трехъ его друзей.

Молодые люди всегда думаютъ, что всѣ такъ же крѣпки тѣломъ и духомъ, какъ они; это ужь одинъ изъ недостатковъ молодежи, которая видитъ все въ розовомъ цвѣтѣ и даже стариковъ надѣляетъ избыткомъ жизненныхъ силъ. Попино, подобно Цезарю и Констанціи, не могъ забыть пышнаго бала Бирото. Въ годину испытаній Констанція и Цезарь не разъ вспоминали о своемъ балѣ: предъ ихъ мысленнымъ взоромъ опять являлось многочисленное нарядное общество, въ ушахъ раздавались чудные звуки оркестра, и вновь они переживали то наслажденіе, за которое такъ жестоко поплатились. Не такъ ли и Адамъ съ Евой, изгнанные изъ рая, должны были подчасъ вспоминать и вновь стремиться къ тому запретному плоду, который принесъ и смерть, и жизнь всему людскому роду? Но если супруги Бирото, вспоминая о балѣ, могли и терзаться въ душѣ, то для Понино это воспоминаніе было са мымъ свѣтлымъ въ его жизни: вѣдь въ этотъ именно вечеръ Цезарина, прекрасная и богатая, дала слово ему, голому бѣдняку! Въ этотъ вечеръ онъ убѣдился, что любимъ, любимъ искренно и безкорыстно. Немудрено, что, купивъ квартиру Цезаря со всей ея обстановкой, Ансельмъ только и мечталъ о томъ, чтобъ дать опять въ этой квартирѣ балъ, на этотъ разъ свадебный балъ. Онъ съ наслажденіемъ дѣлалъ приготовленія къ этому празднеству, подражая бывшему своему хозяину, но подражая только въ необходимыхъ издержкахъ, такъ какъ безумныя траты были уже всѣ сдѣланы. Обѣдъ для дня помолвки былъ заказанъ опять Шеве; гостей пригласили тѣхъ же, которые были тогда на балу Цезаря. Впрочемъ, вмѣсто графа де-Лясепеда былъ приглашенъ аббатъ Лоро; вмѣсто Рогена и его жены явились виконтъ де-Ванденесъ и графъ де-Фонтенъ. Попино пригласилъ также господина Камюзо, чтобъ отблагодарить его за вниманіе, оказанное Бирото. Цезарина и Ансельмъ, оба чистые и скромные, не хотѣли въ день свадьбы быть на глазахъ многочисленнаго общества, чтобъ не испытывать смущенія и неловкости, и предпочли шумно отпраздновать день помолвки. Въ этотъ день Констанція надѣла опять то бархатное вишневаго цвѣта платье, въ которомъ она блистала только одинъ вечеръ. Цезарина вздумала сдѣлать сюрпризъ своему Ансельму и явилась въ томъ самомъ бальномъ туалетѣ, о которомъ онъ такъ часто вспоминалъ при ней. Такимъ образомъ Бирото, вернувшись изъ суда, долженъ былъ увидѣть снова то восхитительное зрѣлище, которымъ онъ любовался только одинъ вечеръ. Ни Констанціи, ни Цезаринѣ, ни Ансельму не пришло въ голову, что такой сюрпризъ можетъ быть опаснымъ для Цезаря, и они ждали его съ нетерпѣніемъ и ребячились отъ радости.

Вслѣдъ за сильнымъ волненіемъ, которое Бирото испыталъ въ судѣ, а потомъ на биржѣ, ему предстояло еще перенести радостный сюрпризъ дома, въ улицѣ Сентъ-Оноре. Когда карета остановилась у подъѣзда и Цезарь увидѣлъ на роскошной лѣстницѣ, столь же новой, какъ три года тому назадъ, свою жену въ памятномъ ему бархатномъ вишневомъ платьѣ, Цезарину въ бальномъ туалетѣ, Ансельма, графа де-Фонтена, виконта де-Ванденеса, барона де-Ля-Бильярдьера и знаменитаго химика Воклэна, въ глазахъ у него вдругъ помутилось. Пильеро, который велъ его подъ руку, почувствовалъ, какъ дрожь пробѣжала по его тѣлу.

— Слишкомъ много волненій перенесъ онъ сегодня! — сказалъ коммерсантъ-философъ Ансельму. — Ему не перенести всѣхъ радостей, которыя ты ему доставилъ.

Всѣ присутствовавшіе были въ такомъ радостномъ настроеніи, что не придали особаго значенія волненію Цезаря и его нетвердой походкѣ. Когда онъ поднялся наверхъ и увидѣлъ свой прежній залъ, полный гостей, причемъ всѣ дамы были въ бальныхъ туалетахъ, въ ушахъ его вдругъ раздался финалъ лучшей изъ симфоній Бетховена. Дивная музыка звучала въ его мозгу, аккорды гремѣли и разростались, и мощный финалъ симфоніи переходилъ въ великій финалъ жизни.

Оглушенный громомъ аккордовъ, Цезарь схватилъ руку жены и сказалъ ей на ухо измѣнившимся глухимъ голосомъ:

— Мнѣ дурно!

Испуганная Констанція повела мужа въ свою комнату; съ трудомъ онъ дошелъ туда и немедленно бросился въ кресло, воскликнувъ:

— Господина Годри! Аббата Лоро!

Аббатъ тотчасъ явился; за нимъ шли всѣ гости. Въ нѣмомъ изумленіи они сгруппировались вокругъ Цезаря. Окруженный блестящимъ обществомъ, дамами въ бальныхъ нарядахъ, Цезарь пожалъ руку духовнику и склонилъ голову на плечо жены, стоявшей около него на колѣняхъ: въ груди у него лопнулъ кровяной сосудъ.

— Кончина праведника! — произнесъ торжественно достойный пастырь и воздѣлъ руки къ небу, какъ бы умоляя увѣнчать вѣчнымъ блаженствомъ мученика чести.

---

1. Герцогини Ангулейской, извѣстной до замужества подъ именемъ «Madame Rogale». Ред.