История Русского Народа. Сочинение Николая Полевого. Том первый (Надеждин)/ДО

История Русского Народа. Сочинение Николая Полевого. Том первый
авторъ Николай Иванович Надеждин

Опубл.: 1830. Источникъ: az.lib.ru

Исторія Русскаго Народа. Сочиненіе Николая Полеваго. Томъ первый (*). (*) Москва. Въ тип. Августа Семена. 1829.

Какъ можетъ быть, чтобъ мерзлый паръ

Среди зимы раждалъ пожаръ?

Ломоносовъ.

Ѳеорія предчувствій составляетъ доселѣ камень претыканія для испытателей человѣческой природы. Одни утверждаютъ, что сіи тайныя вторженія въ туманную область будущности, которыя мы называемъ предчувствіями, суть не что иное, какъ преждевременныя попытки самой души — стряхнуть съ себя чуждыя вериги пространства и времени; другимъ напротивъ легче кажется изъяснишь ихъ изъ наважденія внѣшнихъ обстоятельствъ, располагающаго душу вывораживать на соображеніи прошедшаго съ настоящимъ — сокровенное будущее. Оставляя ихъ досужеству поле умозрительнаго изслѣдованія, мы, покорные слуги опыта, въ свою очередь можемъ утверждать только то, что предчувствія, откуда бы онѣ ни происходили, не всегда мечтательны и лживы, но весьма часто оправдываются дѣйствительными событіями. Сердце изстари слыветъ у насъ вѣщуномъ: и его предвѣщанія бываютъ несправедливѣе журнальныхъ многошумныхъ посулъ и широковѣщашельныхь объявленій. Ето именно случилось нынѣ при явленіи — Истоpiи Русскаго Народа! Сколь ни поторопился, знаменитый своею расторопностію, Издатель — огромить благосклонное вниманіе добродушной публики шумною выкличкою о своей новой затѣи; сколь ни разсыпались въ возгласахъ и припѣвахъ вѣжливые приятели, задобренные взаимнымъ радушіемъ и услужливостью — для того чтобы заманить праздношатающееся любопытство на дружній зазывъ: не смотря на то, или лучше — смотря на то — сердцу все что-то не вѣрилось!… Исторія Русскаго Народа!... Ето — дѣло совсѣмъ не шуточное! Привыкши соединять понятіе объ Исторіи съ именами Иродотовъ, Ѳукидідовъ, Ливіевъ, Тацитовъ, Гиббоновъ, Робертсоновъ, Мюллеровъ, Сисмондіевъ — мы никакъ не могли свыкнуться съ мыслію, чтобы журнальная статейка о Взятіи Азова и дикія сказанія о Симеонѣ Кирдяпѣ и Мѣшкѣ съ золотомъ — были зарею, предвозвѣщающею восхожденіе… Исторіи — Русскаго Народа! Намъ казалось не очень легкимъ — сооруженіе новаго зданія на развалинахъ великаго труда незабвеннаго Карамзина — для руки, упражнявшейся донынѣ только въ подпусканіи шутихъ и зарядѣ хлопушекъ! Но — съ другой стороны — не совсѣмъ еще изувѣрившаяся довѣрчивость, основанная на естественномъ братолюбіи, свойственномъ человѣческому сердцу, навѣвала иногда на насъ приятное сомнѣніе — въ несправедливости нашихъ мрачныхъ предчувствіи. Уваженіе къ самимъ себѣ заставляло насъ предаваться сладкой увѣренности, что отважное хвастовство и рѣшительная самонадѣянность, съ коими Исторія Русскаго Народа выкатывалась на литтературный небоеклонъ нашъ, найдутъ полное извиненіе въ ея необычайномъ величіи, на которое неопытному таланту простительно зазѣваться. Кто знаетъ? На бѣломъ свѣтѣ — чудеса не въ диковинку! Можетъ быть — и не изъ тучи громъ!.. Такъ утѣшали мы себя, дожидаясь явленія — Исторіи Русскаго Народа!.. И она наконецъ — явилась! Больно, очень больно достается намъ етотъ новый опытъ оправданія зловѣщихъ предчувствій, на перекоръ приятнымъ надеждамъ: ибо мы, съ ущербомъ драгоцѣннаго уваженія къ человѣческой природѣ, принуждаемся теперь увѣриться во многомъ, почти невѣроятномъ. Но увы! какихъ не бывало примѣровъ! Свѣтъ видѣлъ, какъ расчетливость не стыдится играть и тѣшиться надъ простодушнымъ легковѣріемъ; какъ невѣжество не занимается ни благоразуміемъ, ни скромностію въ притязаніяхъ своихъ на соблазнительную славу; какъ задорное самолюбіе ослѣпляетъ смѣшную глупость; какъ дерзкая безсмысленность, заносящая святотатскую руку на заповѣдныя сокровища истины, безбоязненно можетъ уничижать высокое достоинство человѣческое!.. Негодованію нашему есть причина: — книга, называющаяся Первымъ Томомъ Исторіи Русскаго Народа — предъ нами!…..

Такъ! книга — предъ нами! — И — чтожь въ етой книгѣ?…. Да не обвиняютъ насъ въ излишней притязательности и кащейской кропотливости!.. Съ Исторіи Русскаго Народа, возвѣщенной столь пышными и громкими посулами, слѣдовало бы конечно взыскивать много — очень много! — Зная однако Сочинителя уже изъ опыта о невещественномъ капиталѣ, мы и не ожидали отъ ней роскоши новыхъ матеріаловъ, коими могла бы пополниться бѣдность отечественныхъ нашихъ воспоминаній. Грѣшно также казалось намъ подозрѣвать ее въ новой критической переплавкѣ старыхъ наслѣдственныхъ лептъ, завѣщанныхъ намъ устами скупаго преданія: ибо на то требуется ученая опытность и образованное умѣніе, отъ которыхъ новый нашъ списатель дѣй отбивался было и руками и ногами. Чтожъ касается до наружной отдѣлки и уборки слога, составляющей для историческаго творенія болѣе роскошь, чѣмъ необходимую потребность; толковать объ ней съ Издателемъ Московскаго Телеграфа — значило бы издѣваться надъ лохмотьемъ отъявленной нищеты и ругаться уродливостью изувѣченнаго натурой калеки. Посему мы ограничились бы охотно въ нашихъ изысканіяхъ — новостію фасона, коимъ — правду сказать — преимущественно и задорилъ наше любопытство смѣтливый творецъ Исторій Русскаго Народа. Обругавъ заблаговременно знаменитый трудъ Карамзина, какъ недостойное произведеніе прошлаго вѣка, далеко отставшаго отъ нашихъ чудныхъ временъ — онъ обѣщалъ предложить намъ опытъ отечественной Исторіи, начертанный съ новой высшей точки зрѣнія, по новой высшей идей о человѣчествѣ. Правда — можно было уже догадываться, и по старымъ опытамъ, сколь высока должна быть точка зрѣнія, на которую Издателю Московскаго Телеграфа — въ силу взмоститься: не льзя было однако рѣшительно сомнѣваться въ томъ, чтобы онъ не смогъ ее скрасить прелестію заимственной новости. Въ наши времена всѣ понятія, составляющія богатство души человѣческой, такъ очистились, просвѣтлились и возвысились… Горній свѣтъ идей, уловленный філософическимъ созерцаніемъ, обновилъ въ новую высшую жизнь всѣ отрасли духовной человѣческой дѣятельности. И — Исторія, какъ важнѣйшая вѣтвь познавательной промышленности нашего духа, естественно должна была воспрянуть къ новому высшему образованію во свѣтѣ філософическаго проникновенія въ тайны всеобщей жизни, напаяющей лоно вселенныя. Не то, чтобъ нынѣ только научились понимать Исторію, какъ живое оправданіе вѣчной идеи, выражаемой человѣчествомъ: сіе понятіе, единственно достойное Кліи, предощущаемо было великими мужами древняго міра не съ меньшею живостію и — исполняемо еще съ большею удачею, чѣмъ — нынѣ! Плутарховы Жизнеопнсанія представляютъ жизнь человѣчества въ величественной галлереѣ, отдѣльныхъ портретовъ; Иродотъ и Ливій развиваютъ ее въ одно чудное позорище таинственныхъ судебъ, двигавшихъ Елладою и Римомъ, какъ великими представителями человѣческаго рода въ епоху древняго міра; око Ѳукидіда проникало въ самыя сокровеннѣйшія пружины, посредствомъ коихъ сія великая драма свершалась; и кисть Тацита мастерски умѣла обрисовывать ея явленія во всемъ ихъ трагическомъ величіи. Преимущество, коимъ могутъ гордиться наши времена предъ древними, состоитъ въ возведеніи къ яснымъ понятіямъ того, что тогда было только предощущаемо. Наблюденіе надъ длиннымъ рядомъ минувшихъ вѣковъ помогло нашимъ временамъ уловить въ опредѣленномъ созерцаніи идею человѣчества, служившую для древнихъ только тайною цѣлію безсознательнаго стремленія. Однимъ словомъ — мы имѣемъ теперь Ѳеорію Исторіи!… Ето не могло быть неизвѣстно сочинителю Исторіи Русскаго Народа, коего чуткому уху должно отдать полную справедливость. Безъ сомнѣнія слыхалъ онъ отъ добрыхъ людей, что для Исторіи открылась новая епоха чрезъ філософическое объятіе ея внутренняго духа и очищеніе самыхъ наружныхъ формъ, по идеалу жизни человѣческой. Ето тѣмъ болѣе было подозрительно, что онъ доселѣ неумолчно вопіялъ о высшихъ взглядахъ и стращивалъ всѣхъ філософіей. Имена Гердера, Кузеня, Гизо и Тіерри, коимъ філософическая идея Исторіи обязана своимъ развитіемъ, съ языка у него не сходили. Какъ же бы, кажется, не понадѣяться, что Исторія Рускаго Народа, имъ замышленная, будетъ по крайней мѣрѣ выкроена по новой мѣркѣ, снятой съ новыхъ историческихъ произведеній?…. И — что жь оказалось?.. Такъ называемая Исторія Русскаго Народа не отличается даже — новостью сѵстематическаго фасона!.. Ето — не болѣе, какъ безобразный хаосъ уродливыхъ словъ, скрыпящихъ подъ тяжестью уродливыхъ мыслей, нахватанныхъ и оттуда и отсюда — безъ разбора, плана и цѣли: пустомысліе, оправленное пустословіемъ, не имѣющимъ даже жалкаго преимущества — одурять вниманіе чаднымъ куревомъ філософическаго обскурантизма; однимъ словомъ — старая ветошь, даже не перешитая по новому покрою; на которой могло бы зазѣваться праздношатающееся любопытство!.. И такъ — чтожь приходится намъ отъ етой новой Исторіи?… Ничего! ничего — совершенно!.. Она невинна ни въ истинѣ, ни во лжи; ни въ старыхъ предразсудкахъ, ни въ новыхъ замашкахъ; ни въ заносчивости взгляда, ни въ ухищренности изложенія!… Крітикѣ — даже не къ чему въ ней и прицѣниться!.. Она призываетъ на себя смѣхъ задорностію, негодованіе чванствомъ: и — только!..

Но отъ чего жь такая абсолютная ничтожность? Отъ чего такое безмысліе въ содержаніи? Отъ чего такое безобразіе въ обработкѣ?.. Мы слышали отъ знаменитаго нашего Баснописца сказку о Матренѣ, купецкой дочери, которая, вздумавши попасть въ дворянки, сдѣлалась —

Ни, пава, ни ворона.

Бѣдненькая отстала отъ одной родни, и къ другой не пристала! Тоже самое случилось съ Сочинителемъ Исторіи Русскаго Народа!-- Не беремся открывать, какъ и какимъ образомъ мысль — вступить на великое поприще отечественной Исторіи — могла войти въ голову… Издателю Московскаго Телеграфа! Люди бываютъ причудливы: и покойнику Емину ничего нестоило послѣ Любовнаго Вертограда — присѣсть за Россійскую Исторію. Часто также непредвидѣнныя и совершенно случайныя обстоятельства рѣшаютъ чудныя затѣи и странные замыслы. Открытіе монумента Петра Великаго, возвративъ свободу Голикову, было причиной составленія многихъ огромныхъ томовъ на увѣковѣченіе памяти безсмертнаго Преобразователя Россіи. Ходятъ и нынѣ слухи по литтературнымъ торжищамъ, что Исторія Русскаго Народа обязана будто своимъ внезапнымъ — даже для самаго Сочинителя — появленіемъ благоприятному толкновенію случая. Поговариваютъ о Сводѣ Русскихъ Летописей, доставшемся якобы нечаянно въ руки Издателя Московскаго Телеграфа и послужившемъ для него тѣмъ же, или даже — еще большимъ, чѣмъ нѣкогда яблоко для Нютона. Но — оставимъ времени разодрать покровъ, подъ которымъ таится зачатіе Исторіи Русскаго Народа! Примемъ оное просто за слѣдствіе, не доискиваясь причины!… Забравъ въ голову себѣ мысль написать отечественную Исторію, Издатель Московскаго Телеграфа долженъ былъ вступить на стезю, освященную стопами знаменитаго Исторіографа. Его великій трудъ, приковавшій къ себѣ вниманіе всего просвѣщеннаго міра, стоялъ поперегъ пути, избираемаго новымъ дѣеписателемъ, которой долженъ былъ видѣть горькую необходимость исчезнуть въ величественной жизни, раскинутой первымъ, если не будетъ въ состояніи перерость его. Но етаго было уже слишкомъ много для самаго отчаяннаго самолюбія! Величіе Карамзина куплено двадцалѣтними потовыми трудами мощнаго и дѣятельнаго таланта: можноль было покуситься перегнать его въ три года съ одной Рѣчью о невещественномъ капиталѣ — въ запасѣ?… Надлежало подняться на хитрости тамъ,, гдѣ не беретъ сила; взгромоздиться на ходули и поддѣлать себѣ фальшивую рослость. И что могло служить лучшимъ къ тому средствомъ, какъ не призракъ філософическаго величія?… Благодаря понятію, которое ведется донынѣ о філософіи, можно во имя ея позволять себѣ всякія нелѣпости, не боясь обличенія. Люди ставятъ обыкновенно самихъ себя всеобщимъ мѣриломъ: и потому все мудреное для себя считаютъ истинной мудростью. Сею слабостію природы человѣческой давно уже пользовались многіе, заслужившіе себѣ имя філософовъ тѣмъ только, что умѣли не обинуясь быть безтолковыми. И Сочинителю Исторіи Русскаго Народа секретъ етотъ не былъ безъизвѣстенъ. Ему обязанъ онъ былъ удачнымъ сбытомъ Московскаго Телеграфа, и по милости его нажилъ себѣ шумную славу въ своемъ немалочисленномъ околодкѣ. Успѣхъ пламенитъ обыкновенно отвагу: и нашъ витязь, вздумавъ сдѣлаться Историкомъ, разсудилъ приодѣться въ тѣже очарованные доспѣхи туманнаго пустословія. Дабы ошеломить вниманіе простодушнаго любопытства, онъ изводилъ прикинуться філософомъ!.. Величественная мантія мудреца должна была прикрывать всю бѣдную наготу его; завернувшись въ нее, онъ считалъ себя уполномоченными на безсудное проповѣдываніе всякаго вздора. На что намъ Крітика? говоритъ онъ съ торжественною рѣшимостью, нашъ предметъ — прагматическая Исторія^[1]! На что — Логика? Историкъ не есть учитель Логики^[2]! На что — искусство писать? Отъ историка не должно требовать извѣстныхъ условій изящества, краснорѣчія^[3]! — Філософія замѣняетъ все — съ роскошнымъ избыткомъ!… Но — почтеннѣйшій обманулся въ своихъ разсчетахъ, понадѣявшись, что подобныя увертки также легко сойдутъ ему съ рукъ и теперь, какъ при изданіи Московскаго Телеграфа!… Журналъ, обрекаясь тѣшить досужую праздность, можетъ много выиграть отъ паясничества и арлекинства; но — Исторія дѣло совсѣмъ другое!… Подъ Новинскимъ мы охотно смѣемся на дурачества; но входя во храмъ, благоговѣйно ждемъ мудраго назиданія!…. чтожъ должно было выйдти отсюда?… Слѣдствіе естественное!… Разноцвѣтныя перья філософическаго наряда, въ коихъ, бывало, такъ величаво разгуливалъ Издатель Московскаго Телеграфа, обратили на себя строгій, испытующій взоръ, при появленіи его на исторической каѳедрѣ. Теперь уже дѣло не до шутокъ!… Стали пристальнѣе всматриваться, что бы ето была за птица: и — журнальная вѣщунья обнаружилась. Богъ попуталъ грѣховодницу! блистательная шелуха облетѣла,

И сдѣлалась моя Матрена

Ни пава, ни ворона! —

Смѣшно; однако — справедливо!… Предисловіе къ такъ называемой Исторіи Русскаго Народа сооружено было очевидно съ тою целію, чтобы отуманить съ самаго начала вниманіе філософическимъ чадомъ: и здѣсь-то именно — новый нашъ Историкъ срѣзалъ свою головушку. Милоесрдый Господи! можноль составить что нелѣпѣе, нескладнѣе, безобразнѣе, или — говоря языкомъ самаго Сосинителя — диче?… Подъ Исторіею собственно нашъ мудрецъ разумѣетъ — такого рода твореніе, въ которомъ стройною полнотою оживаетъ для насъ міръ прешедшій, гдѣ усилія ума человѣческаго, коимъ міръ сей возсозданъ (?), воодушевленъ (??), скрыты (???) въ повѣствованіи живомъ^[4]. Каково опредѣленьице! Можетъ быть однако оно оправдается Исторіею Русскаго Народа, которая начала уже весьма искусно въ повѣствованіи — хотя, правда, и не живомъ — скрывать усилія ума человѣческаго, коимъ прошедшій міръ Русскій былъ — просто только -- созданъ^[5]. Такъ понимаемую — если только eта галиматья можетъ быть понимаема — Исторію намъ совѣтуется прежде и паче всего отличать отъ простаго врожденнаго человѣку желанія знать прошедшее^[6]. Покорно благодаримъ за мудрое наставленіе!… И почему же съ такою сердобольною попечительноетію нашъ Сочинитель посуетился заранѣе предохранить насъ отъ столь опаснаго смѣшенія? Потомуде, что всѣ знанія, всѣ науки начинаются въ самыхъ первыхъ дѣйствіяхъ человѣческаго духа^[7]?… Просимъ понимать, кому угодно! Слова-то бы, кажется, и не очень мудреныя: а до мысли — не додерешься! — Но ето еще цвѣтики!… Скоро слѣдуетъ Исторія Исторіи, которая, по Словамъ Автора, есть повѣсть, какъ разнообразно смотрѣлъ человѣкъ съ точки мгновеннаго бытія на удовлетвореніе желанія знать прошедшее въ настоящей жизни^[8]. Послѣ перваго мгновенія бытія, говоритъ онъ, человѣкъ имѣлъ прошедшее, имѣлъ и повѣствовалъ Исторію его^[9]. Не длинна же была вѣрно ета Исторія! — Но она (Исторія перваго мгновенія) сливалась съ всѣми образами слова: являлась Поезіею, казалась Вѣрою, была Закономъ^[10]. И такъ Вѣра и Законъ, суть — образы слова? Царю небесный! Еще курьезнѣе раздѣленіе на три разныя направленія всѣхъ недостаточныхъ взглядовъ людей на Исторію. Ето раздѣленіе — мимоходомъ сказать — стянуто у Тіерри^[11], но такъ искусно, что хозяинъ съ удовольствіемъ согласится отказаться отъ своей собственности. Первое изъ нихъ, самое первобытное, называется поетическимъ, если не льзя назвать его направленіемъ, какое старалось дать Исторіи честолюбіе человѣка^[12]. Второе направленіе Исторіи можно назвать героическимъ, если не осмѣлимся приписать его самолюбію человѣка^[13]. Каково разграниченіе! Можноль рѣзче обозначить характеристическіе признаки обоихъ направленій, если только онѣ существуютъ? О направленіи поетическомъ Исторіи говорится еще для поясненія, что одержимый имъ человѣкъ собранное вѣками (?) приписывалъ якобы мгновенному вдохновенію (??), и, какъ дитя, грустилъ о томъ, чего никогда не бывало^[14]. И ясно и умилительно! Третье направленіе Исторіи, названное нравственнымъ, кажется Автору безкорыстнѣе обоихъ прочихъ: и между тѣмъ имѣло цѣлію именно — пользу современнаго поколѣнія чрезъ исканіе уроковъ въ Прошедшемъ для Настоящаго^[15]!! Строго, очень строго различаетъ сіи три направленія нашъ, Историкъ: ибо ясно и опредѣленно утверждаетъ, что при первомъ человѣкъ желалъ возвысить себя хотя въ Прошедшемъ^[16]; при второмъ — Настоящее хотѣлъ возвеличить Прошедшимъ^[17] при третьемъ — хотѣли разсказами о добротѣ и величіи предковъ учить современное поколѣніе^[18]; въ первомъ — желалъ озолотить прошедшее^[19]; во второмъ — смотрѣлъ на все Прошедшее, какъ на нѣчто великое^[20]; въ третьемъ — Настоящее видѣлъ ничтожнымъ, противъ того идеала, который находилъ въ Прошедщемъ^[21]. Каковы варіаціи! Ето тоже, что — масло масленое маслилъ, масленое масло маслилъ, маслилъ масло масленое! — Изъ сихъ-то трехъ направленій, опредѣленныхъ съ шолъ філософической точностью, образованъ былъ древними объемъ (?) Исторіи^[22]: и — такія понятія объ Исторіи изъясняются весьма легко^[23] — по увѣренію Автора. Древніе — не имѣли Будущаго въ общей судьбѣ человѣчества^[24]: но — во все вмѣшивалось у нихъ какое-то уныніе, какое-то предчувствіе^[25] измѣненія въ Грядущемъ!! Вотъ ужь ето прямо філософически! Не имѣли Будущаго; да имѣли Грядущее! Ктобъ могъ подумать, что для опредѣленія истиннаго духа Исторіи древнихъ — надобно умѣть различать Будущее отъ Грядущаго? Тутъ вмѣстѣ еще находка и для — Русской Лексікографіи! — И (безбудущный) вѣкъ древнихъ прешелъ; однѣ внѣшнія формы (?) оставались отъ всего: духъ исчезъ, Средніе вѣки измѣнили сущность всего. Не дикое (??) стремленіе новыхъ вѣковъ хотѣли ожить въ древнихъ формахъ, изящныхъ, прекрасныхъ (будто прекрасное и изящное не одно и тоже?), и погибшихъ навсегда для потомства (!!), долженствовавшаго созидать новыя (??)^[26]. Сколько грома и — сколько смысла? Древнія формы погибли для потомства: и между тѣмъ — дикое стремленіе новыхъ вѣковъ хотѣло ожить въ нихъ! Гдѣжь бы оно могло взять ихъ; еслибъ онѣ навсегда уже погибли? — Новые народы узнали новый міръ (?) въ хрістіанствѣ (!)^[27] и направлены Исторіи, образованныя древними, оживлены были въ родныхъ каждому народу елементахъ (?), безъ всякаго сознанія (??), слѣдственно безъ силы ума (!) и безъ жара Поезіи (!!)^[28]. Ети елементы и сознаніе доказываютъ ясно, что Сочинитель забрался не въ свой елементъ и погрязаетъ тамъ безъ сознанія. — Какъ! Боссюетъ и Гиббогъ писали безъ жара Поезіи? Робертсону и Юму не доставало силы ума? Одна только развѣ безсознательность можетъ извинить такую отвагу!… И ета безобразная галиматья провозглашается — воззрѣніемъ, обозначающимъ сущность, права и облзанности Исторіи^[29]!.. О Гизо! о Гееренъ! о Тіерри! о Гердеръ! думали ль вы, что, въ возмездіе за ваши великіе труды, суждено будетъ безсмертнымъ именамъ вашимъ — заключать собой столь нелѣпое, столь уродливое, столь дикое суесловіе^[30]?… Развѣ только то одно можетъ быть утѣшеніемъ для ревнителей вашей славы, что не у всякаго достанетъ терпѣнія до нихъ дочитаться!…

Но между тѣмъ — етотъ чудовищный хаосъ идетъ за предисловіе къ — полному доведенному до нашего времени жизнеописанію Русскаго Народа^[31]!! Праведное Небо! Полное жизнеописаніе Русскаго Народа!!! Мы — по собственнымъ словамъ самаго называющаго себя Историкомъ Народа Русскаго^[32] — составляемъ собою только Введеніе съ Исторію нашего отечества^[33]: и онъ же судитъ намъ его полное жизнеописаніе! Видимъ, очень ясно видимъ, что сей самозванецъ, Историкъ — не только не учитель, но и — не ученикъ Логики!.. Правда — ета чудное жизнеописаніе, по намѣренію самаго Писаки, не будетъ ограничиваться тѣсными предѣлами прошедшаго. Когда и какъ кончится Исторія Россіи^[34]? Вотъ вопросъ, привлекающій на себя вниманіе пытливаго ума^[35] новаго Историка! И онъ торжественно возлагаетъ на себя обязанность дать прочесть намъ жребій Будущаго въ событіяхъ минувшихъ, гдѣ являются для нашего наблюденія основныя стихіи, изъ коихъ создана Россія^[36]….. Стало быть, новая Исторія будетъ заживо отпѣвать наше отечество? Хорощо же жизнеописаніе, долженствующее кончиться панихидой!.. Но пусть ето будетъ такъ! Чтоже именно обѣщаетъ намъ его жизнеописаніе?.. Картину начала, развитія и нынѣшняго состоянія Россіи^[37]!.. Слава Богу! Да развѣ не тоже составляло предметъ всѣхъ Русскихъ Исторій отъ Ядра Хилкова до Исторіи Глинки?… У Историка нашего есть на ето однако про запасъ безподобная увертка! Названіе-де книги Исторія Русскаго Народа, показываетъ существенную разницу моего взгляда на Исторію отечества, отъ всѣхъ донынѣ извѣстныхъ^[38]. Вотъ ето мило! Я полагаю, что въ словахъ: Русское Государство, заключается главная ошибка моихъ предшественниковъ^[39]. Ето еще милѣе! И такъ все дѣло состояло въ названіи!.. Но — почтеннѣйшій изобрѣтатель новаго имени для Русской Исторіи слишкомъ уже много обрадовался своей великой находкѣ, полагая оную въ краеугольный камень новой революціи во всей Исторіи. Въ упоеніи самодовольствія онъ и просмотрѣлъ, что похищенною у Гердера мыслію самъ же опровергаетъ драгоцѣнное свое изобрѣтеніе, на коемъ основывалъ свою славу. Исторія человѣчества — говоритъ онъ — начинается собственно съ того времени, когда люди составили общество и явилась жизнь народовъ^[40]. Значитъ и Исторія Русскаго Народа должна начинаться съ того времени, какъ онъ получилъ общественное устройство — началъ жить общественною жизнію. Но общественное устройство что иное есть, какъ не — Государство? Народъ можетъ ли жить иною жизнію, какъ не государственною?... Какимъ же образомъ Сочинитель нашъ вздумалъ отдѣлять народъ Русскій отъ Государства Русскаго?… Ето — одно только шарлатанство! Даже если разумѣть подъ Государствомъ монархическое образованіе народной жизни, то и тогда Исторія Россіи не можетъ быть инымъ чѣмъ, какъ только Исторіей Государства Россійскаго. Самое имя Руси принесено въ наше отечество Варягами, съ коихъ именно начинаетъ оно считать монархическую жизнь свою. Какъ же можно столь отважно тѣшиться надъ простодушнымъ легковѣріемъ, погромыхивая пустыми словами безъ всякаго смысла^[41]?… Но сія отвага и тѣмъ не ограничивается! Сочинитель Исторіи Русскаго Народа позволяетъ себѣ еще издѣваться надъ священнымъ прахомъ великаго Карамзина — за то, что онъ будто писалъ Исторію Государей, а не Государства, не Народа^[42]; и говорилъ о самомъ себѣ съ арлекинскою важностію: я не принялъ для періодовъ Исторіи Русскаго Народа ни дѣленія Шлецерова, нп дѣленія Карамзина; и, въ слѣдствіе основной мысли главы Исторіи дѣлилъ не княженіями по событіямъ^[43]! Вотъ такъ-то! Просимъ однако присмотрѣться къ етому новому дѣленію! Для примѣра: Глава II. Завоеваніе Кіева Новогородскими Руссами; отдѣленіе Новгорода; усиленіе Русскаго княжества въ Кіевѣ; движенія народовъ; дальнѣйшія сношенія съ Греціею. Глава III. Руссы завоеватели; борьба съ Греціею и неудача; раздѣленіе, междоусобія, и соединеніе Русскихъ Княжествъ при Владимірѣ^[44]. Какимъ образомъ ети двѣ главы дѣлятся другъ отъ друга — событіями? Не примѣчается ли напротивъ разительное сходство между происшествіями, составляющими ту и другую, сколь ни старался новый дѣлитель замаскировать оное варіантами выраженій? Завоеваніе (Кіева Новогородскими) Руссами — Руссы завоеватели! Дальнѣйшія (?) сношенія съ Греціею (т. е. походы Олега и Игоря) — борьба съ Греціею и неудача (походъ Святослава)! Не живой ли ето обманъ? Не потѣхали надъ читателями?…. И подобная увертливость смѣетъ еще поднимать носъ предъ Карамзинымъ, размѣстившимъ одноцвѣтныя событія по непрерывнымъ степенямъ преемства княженій, для вспомоществованія наблюденію, которое легкобъ могло растеряться въ ихъ безразличномъ однообразіи! Да и можетъ ли Исторія отказаться отъ всякаго вниманія къ симъ естественнымъ мѣшкамъ, полагаемымъ самою Природою на цѣпи происшествій? Исторія удобомыслима ли иначе, какъ только въ великихъ представителяхъ человѣчества? И кому принадлежитъ первоначально сіе высокое право представительства, какъ не пастырямъ и правителямъ народовъ, коимъ Промыслъ даетъ силу и власть двигать новыми народными мыслями. Les masses sont le fonds de l’humanité, говоритъ Кузенъ, коего именемъ не стыдится помыкать Сочинитель Исторіи Русскаго Народа; elle remplissent la scène de l’histoire, mais elles, figurent seulement; elles n’y out qu’un rôle muet, et laissent; pour ainsi dire, le soin de gestes et des paroles à quelques individus èminens qui les représentent. En effet les peuples ne paraissent pas dans l'histoire: leurs chefs seuls paraissent^[45]. И нашъ писака смѣетъ говорить, что Карамзинъ увлекался ложнымъ понятіемъ о политической системѣ^[46]! Не захочетъ ли онъ также похвастаться предъ нимъ и той безурядицей, которая составляетъ увертюру Исторіи Русскаго Народа? Ето сдѣлано также совсѣмъ не по Карамзински!… Оригинально нелѣпо!… Ктобъ могъ подумать, чтобы Исторія Русская могла начинаться описаніемъ Скандинавскаго полуострова? И однако такъ называемое жизнеописаніе Русскаго Народа точна такъ дебютируетъ^[47]!.. Еслибъ даже было неоспоримо уже доказано, что Варяги, расколыхавшіе своимъ вторженіемъ жизнь Народа Русскаго, были точно Скандинавы^[48]; то и тогда сообразно ли ето было бы со здравымъ разсудкомъ? развѣ жизнь, которою дышетъ Великій народъ Русскій, течетъ изъ жилъ Варяжскихъ? Развѣ Русскіе не суть кровныя дѣти знаменитыхъ Славянъ, искони обитателей страны, донынѣ ихъ носящей и питающей? Вліяніе Варяжскихъ пришлельцевъ на образованіе восточныхъ Славянъ въ Руси — было совершенно внѣшнее, механическое, а не органическое живое. Они не только не сообщили Славянамъ своей національности, но сами поглотились ими совершенно, не оставивъ даже никакихъ слѣдовъ своего съ ними соединенія. И такъ — ими ли должно начинаться жизнеописаніе Народа Русскаго? Основанія Неаполитанскаго Королевства наброшены горстью Нордманскихъ удальцевъ: Стало быть и Неаполитанскую Исторію должно начинать со Скандинавіи? Если такъ — то Сочинителю Исторіи Русскаго Народа предоставлено быть предтечею великой революціи во всей Европейской Исторіи. Извѣстно, что всѣ настоящія Европейскія Государства образовались изъ прилива дикихъ Германскихъ племенъ на развалины Римской Имперіи: посему Исторія всякаго Государства должна будетъ начинаться описаніемъ Германіи. Етого мало! Начало Исторіи Венгерскаго Королевства, если только вѣрить столь далекому происхожденію Гунновъ, будетъ тогда открываться картиною Монгольскихъ степей и стѣны Китайской!… То-то была бы потѣха романтическому воображенію, не любящему стѣсняться единствомъ мѣста!… По несчастію, здравый разсудокъ возбраняетъ предаваться сему невинному удовольствію — въ святилищѣ Исторіи! А его-то — не въ укоръ новому нашему Дѣесказателю — и надобно больше всего слушаться. И дѣйствительно! Ну! статочное ли дѣло въ Исторіи Русскаго Народа — ни думано, ни гадано — пуститься въ росказни о рогѣ съ пивомъ или медомъ, переходившемъ изъ рукъ въ руки пирующихъ Скандинавовъ^[49] и — вмѣстить въ немногихъ словахъ событія тысящелѣтій^[50], совершившіяся на землѣ, составлявшей коренное жилище Народа Русскаго, съ племенемъ котораго родную отрасль онъ составляетъ? Ето уже изъ рукъ вонъ! Куда ни обернись, только и толку, что Варяги да Варяги, Скандинавы да Скандинавы! Пюьтъ; гуляютъ, скитаются, гарцуютъ…. А Славяне, Финны, Летты — коренные составители Народа Русскаго — едва виднѣются въ Бавѵлонскомъ смѣшеніи Тунгусовъ, Монголовъ, Саковъ, Пелазговъ, Индійцевъ, коими кишитъ такъ называемое вводное повѣствованіе въ (?) Исторію Русскаго Народа^[51]. Таково-то пресловутое жизнеописаніе, коего Сочинитель не устыдился провозгласить о самомъ себѣ торжественно: утвердительно скажу, что я вѣрно изобразилъ Исторію Россіи, столь вѣрно, сколько мнѣ отношенія мнѣ позволяли^[52]!

И — о верхъ неслыханной дерзости! — предъ кѣмъ еще сдѣлано ето провозглашеніе?.. Предъ Нибуромъ!.. Смѣяться или сердиться?.. Исторія Русскаго Народа посвящена — Нибуру!!! О Нибуръ!.. Что — ежели ето нелѣпое твореніе будетъ дѣйствительно прочтено великимъ человѣкомъ, которому такъ дерзко навязано? Что подумаетъ онъ о Русскомъ просвѣщеніи? что подумаетъ онъ о — Русской публикѣ?… Нибуръ, мужъ ученѣйшій нашего времени — коего прозорливому оку Римская Исторія обязана расторженіемъ этого баснословнаго покрова, подъ которымъ донынѣ восхищала нашу вѣру и благоговѣніе!!! Каково должно показаться ему ето арлекинское жизнеописаніе Народа Русскаго, въ коемъ все басни, обвивающія первый періодъ нашей отечественной Исторіи, разсказываются — уже не съ дѣтскою простотою, но — съ буйнымъ велерѣчіемъ несомнительной увѣренности!… Давно уже носятся подозрѣнія объ исторической цѣнности нашихъ лѣтописей — между глубокомысленными испытателями отечественныхъ древностей. Подозрѣнія сіи скоро могутъ превратитъся въ достовѣрность: и конечно — дойдутъ до Нибура!.. Что скажетъ онъ тогда о Писакѣ, обезпокоившемъ его вниманіе истертою ветошью, выданною за свѣжій товаръ — новаго фасона и лучшей доброты?.. Титло перваго Историка нашего времени^[53], съ коимъ сей послѣдній вздумалъ къ нему подлеститься, вѣроятно не подкупитъ его негодованія. И теперь конечно покажется ему страннымъ существованіе въ текстѣ Исторіи трехъ Варяжскихъ братьевъ, кои между тѣмъ въ примѣчаніи, отдѣляемомъ отъ текста одною чертою — рѣшительно почти уничтожены^[54]. И теперь, по уваженію къ имени Русскому, сочтетъ онъ за тѵпографическую ошибку — сравненіе дикаря Святослава съ Александромъ и Пѵрромъ, Густавомъ Адольфомъ и Карломъ XII — коихъ нашему Ритору благоугодно было еще повеличать удивляющими, метеорами, яркимъ, но безполезнымъ свѣ;томъ озарявшими міръ имъ современный^[55]. Но тогда — что подумаетъ онъ, глядя на усилія своего кліента — изъяснять не существовавшіе никогда Олеговы и Игоревы договоры, для созданія на, нихъ самыхъ нелѣпѣйшихъ предположеній, безобразящихъ истинную Исторію^[56]? Ето не оправданіе, если нашъ Сказатель сознается тогда, что сіи изъясненія принадлежатъ не ему, а подслушаны имъ у одного любителя отечественной Исторіи. Какъ покажется ему клевета, взносимая на Олъгу какъ на женщину хитрую, пользовавшуюся якобы слабостію малоумнаго своего мужа, для удовлетворенія собственному честолюбію^[57]? Отдаетъ ли онъ честь изобрѣтательности, умѣвшей начертать постепенное измѣненіе Варяжской арістократіи — коей самое существованіе есть уже уродливѣйшая нелѣпость — во времена, недоступныя для историческаго наблюденія?? И — мало ль еще что?.. Такая взыскательность не страшна конечно для самаго виновнаго: ибо у него на все взяты свои мѣры. Онъ укажетъ тогда хладнокровно на заглавіе своей книги, какъ указываетъ и теперь, но только немножко пониже, и — скажетъ тономъ спокойной невинности: «Да чего вы отъ меня требуете! Вѣдь ета исторія — мое сочиненіе! я взялся сочинить Исторію: и — сочинилъ, какъ сумѣлось!» — И дѣйствительно! на немъ тогда взятки будутъ гладки: но, — каково имени Русскому!…« Такъ-то пишутъ-то на Руси ето-то читаютъ!» скаженъ Нибуръ: и — отвернется съ презрѣніемъ!

Отвернемся и мы, но — съ сожалѣніемъ!…. Исторія Русскаго народа есть печальный опытъ судьбы, ожидающей самолюбивое невѣжество, ищущее прикрыть свою ничтожность безстрашною дерзостью. У Сочинителя ея не льзя отрицать бѣглости понятія и задорности воображенія; но онъ имѣетъ несчастіе быть влюбленнымъ въ самаго себя до — жалкаго ослѣпленія. Оставайся въ своихъ границахъ, и онъ могъ бы пригрѣть себѣ порядочное мѣстечко въ литтературномъ нашемъ мірѣ. Взялся не за свое: и — тотчасъ съ пахвей сбился! Ему захотѣлось перетянуть Карамзина; а дотянулся ли и до — Глинки?... Дѣло еще сомнительное!… Исторія Россійская Глинки подогрѣта по крайней мѣрѣ горячею любовью къ отечеству^[58] которую слѣдовало бы конечно растворитъ, нѣсколько благоразуміемъ: но Исторію Русскаго Народа!.… Сіе море великое и пространное: тамо гады, ихъ же нѣсть числа: животныя малыя съ великими!

(До будущаго досуга.)

Н. Н.

Патріаршіе пруды.

"Вѣстникъ Европы", № 1, 1830

---

1. Ист. Рус. Нар. Т. I, Пред> LXXXI.
2. Ист. Рус. Нар. Т. I, Пред. XX.
3. Ист. Рус. Нар. Т. I, Пред. XXII.
4. Ист. Рус. Нар. Т. I; Пред. XXIII.
5. Предлогъ воз прибавленъ здѣсь къ слову созданъ, кажется, не съ умысла; ибо иначе обличилъ бы слишкомъ явное безсмысліе въ Сочинителѣ, а просто — изъ хвастовства, поелику о возсозданіи часто говорится въ філософическихъ сочиненіяхъ. Пр. Кр.
6. Ист. Рус. Нар: Т. I, Пред. XI.
7. Ibid.
8. Ист. Рус. Нар. Т. I, Пред. XIV. Просимъ, прислушать, какова конструкція періода! Повѣсть, какъ... И Сочинитель причитается еще въ друзья Гречу! Знать прошедшее въ настоящей жизни… Пустословіе ли это, или пустомысліе? Пр. Кр.
9. Ист. Рус. Нар. Т. I. Пред. XIII.
10. Ibid.
11. Lettres sur l’Histoire de France, par Aug. Thirerry. Par. 1827. Let. VI. Sur les trois grandes methodes historiques en usage depuis le sixiиme siécle. P. 53—58. Замѣтить должно, что, Тьeppu изобрѣлъ сіе раздѣленіе только для направленій Исторіи шестнадцатаго вѣка: нашъ мудрецъ вздумалъ обобщить ето; и — признаться — исполнилъ свою затѣю похватски! Пр. Кр.
12. Ист. Рус. Нар. Т. I, Пред. XV.
13. Ibid.
14. Ibid.
15. Пред. XVI.
16. Ibid. XV.
17. Ibid.
18. Ibid. XVI.
19. Ibid. XV.
20. Ibid.
21. Пред. XVI.
22. Ibid.
23. Ibid.
24. Ibid.
25. Ibid.
26. Ibid.
27. Здѣсь въ подлинникѣ стоитъ запятая. Вообще должны мы предварить любителей діпломатической точности, что въ выпискахъ нашихъ на Исторію Русскаго Народа мы позволяемъ себѣ исправлять знаки препинанія для облегченія читателей. Ни мало не удивительно, что нашъ великій Историкъ, увлекшись філософическимъ взглядомъ, не имѣлъ досуга заняться надлежащею разстановкою кавыкъ и точекъ. До того ли ему было?…. А иной простакъ, пожалуй подумаетъ, что онъ не знаетъ совсѣмъ Грамматики! Пр. Кр.
28. Ист. Рус. Нар. Т. I, Пред. XVIII.
29. Пред. XIX.
30. Пред. LXXXII.
31. Пред. VIII.
32. Пред. IX.
33. Пред. XXVIII.
34. Ibid.
35. Ibid.
36. Ibid.
37. Пред. VIII.
38. Пред. XLI.
39. Ibid.
40. Пред. XIV.
41. Приглашаемъ снова прочесть здѣсь послѣднюю бесѣду Пахома Силича, напечатанную В. Е. за прошлый годъ въ № 22 и 23-мъ. Почтенный старецъ вѣрно извинитъ насъ, что мы воспользовались здѣсь его мыслями. Всѣ пустились въ воровство: такъ и намъ Богъ проститъ! Пр. Кр.
42. Пред. XXXVI.
43. Пред. XLI.
44. Ист. Рус. Нар. Т. I, огл. Ш и IV.
45. Cours de Philosophie par Cousin. L. VIII, p. 13.
46. Пред. XXXVII.
47. Ист. Рус Нар. Т. I, с. 3—21.
48. Сочинитель Исторіи Русскаго Народа принимаетъ за безспорную аксіому, что Варяги были Скандинавы. Вотъ какъ скоро и легко добирается онъ до той увѣренности, которая стоила однимъ кроваваго пота, а другимъ и понынѣ не дается: "Жители Ютландскаго полуострова, или, Датчане, соединились съ Скандинавами (такъ же, какъ сами Скандинавы приставали къ Германцамъ и другимъ народамъ). Отъ того Скандинавы не имѣли однаго названія, и были называемы въ разныхъ мѣстахъ разными именами: ихъ называли Нордманнами во Франціи (слава Богу! А Луйтпрандъ?), Датчанами въ Англіи, Аустменами въ Ирландіи, Варягами въ Славянскихь мѣстахъ. Ист. Рус. Нар. Т. I, с. 17. Но правда ли, что доказательно? И на етомъ заключеніи основано однако все зданіе Исторіи Русскаго народа! Пр. Кр.
49. Ист. Рус. Нар. T. I, с. 8.
50. Ист. Рус. Нар. T. I, c. 38.
51. Ист. Рус. Нар. Т. I, с. 49.
52. Пред. IX.
53. Нибуръ, великій изслѣдователь древностей, оказавшій чрезвычайныя услуги Исторіи, самъ не былъ ни первый, ни вторый Историкъ. Его знаменитая Römische Geschichte есть критическая обработка Римской Исторіи, и отнюдь, не — Исторія. Таково-то полагаться на названіе, не читать самой книги. Пр. Кр.
54. Ист. Рус. Нар. Т. I, с. 53, 54.
55. Ист. Рус. Нар. Т. I, с. 188.
56. Ист. Рус. Нар. T. 1, с. 128.
57. Ист. Рус. Нар. Т. I, с. 134.
58. Замѣчательно простодушіе, съ какимъ Сочинитель Исторіи Русскаго Народа высказываетъ причины, которыя побуждаютъ его любить свое отечество. Любовь къ отечеству должна основываться не на дѣтскомъ уваженіи, какое внушаетъ намъ родная сторона. Родина мила намъ, ибо она страна, знакомая намъ. Пред. ХХІХ. О знакомство! знакомство! какихъ чудесъ ты не дѣлаетъ! чего нельзя не полюбить по знакомству! Пр. Кр.